ДОЛЯ ПИСАТЕЛЯ В РАЗНЫЕ ВРЕМЕНА
ДОЛЯ ПИСАТЕЛЯ В РАЗНЫЕ ВРЕМЕНА
О ПАРИЖЕ
‘ОТРАДА В СКУКЕ’
[18 апреля 1929 г.]
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Доля писателя в разные времена, Осоргин Михаил Андреевич, Год: 1929
Время на прочтение: 5 минут(ы)
М. А. Осоргин. Заметки старого книгоеда
Всякий раз, как приношу в редакцию газеты нижеследующие свои строчки о старой книге, испытываю немалое смущение, вообще свойственное характеру, как бы ‘чего пристаешь с рухлядью и старьем, между тем как нет отбою и от новых произведений искусства выдающихся авторов современности?’.
Да разве же я препятствую кому писать! Была бы моя воля — я бы и о новых писателях пропечатывал здесь сочувственные строки уважения, хотя скажу прямо — не без опаски по поводу легко возможных и нежелательных обид. Так, например, про одного напишешь: ‘Произведение ваше превосходно по форме изложения’, и он немедленно письмо в редакцию, что ‘некий критик позволил себе намекать на ничтожность внутреннего содержания’. А про другого, наоборот, скажешь: ‘Чрезвычайно занимательный сюжет’, и он тоже перестает раскланиваться с противоположной стороны рю де Пасси, разве что столкнешься носом, после чего скажет: ‘Я, скажет, не настолько мелочен, чтобы обижаться на отрицающих художественный стиль в моих произведениях’. Вот тут и вертись. Притом нужно знать, кто с кем в каких личных отношениях, потому что иных рядом в критике и упоминать нельзя — примут за намек, что жены их вторую неделю в ссоре.
Бывают, конечно, и минуты сладкого удовлетворения, когда те же самые, якобы обиженные, оставляют напрасное злопамятство и, посылая вам следующую свою книжку, пишут на ней просто и ласково: ‘Чуткому критику и милому человеку — от дружески бескорыстного автора’. И если эту книжечку долго задержать без отзыва, то иной раз и пневматички шлют: ‘Здоровы ли вы, милый друг? Что-то давно не вижу в газете ваших блестящих строк. Берегите себя, вы нужны России’.
И вот тут, позвольте вам сказать, стоит заглянуть в старые журналы и убедиться, что неприятности у авторов с критиками были всегда, и иной раз такая была ругань, что сейчас такую не везде даже печатают. Уж на что серьезный был человек Николай Иванович Новиков, издатель журнала ‘Трутень’ ‘, а и он допускал в своем журнале вот такие, к примеру, отзывы о стихотворениях и стихотворцах:
Возможно ли, чтоб тот разумно написал,
Кто вместе с молоком невежество сосал,
И кто в поэзии аза в глаза не знает
Уже поэмы вдруг писати начинает.
По мненью моему, писатель сей таков,
Как вздел бы кто кафтан, не вздев сперва чулков.
И если это так,
Конечно, он дурак.
Стихотворец же имелся тут в виду определенный, фамилия которого в самом критическом стихотворении тайно названа: Чулков, Михаил Дмитриевич, издатель журнала ‘И то и сио’2, тоже человек серьезный, первый наш собиратель этнографических материалов. Конечно, и он умел вовремя пустить дурака по адресу товарища по перу и просвещенью.
Или, например, обижаются нынешние молодые авторы (т. е. которым еще нет пятидесяти), что относятся к ним с недостаточным вниманием и уважением. А между тем вот как писали о начинающих в прежние времена (журнал ‘Пустомеля’3, 1770 г.):
‘Ежели посмотреть на молодых нынешних писцов, то подумать можно, что труднее быть посредственным сапожником, нежели автором, все обучаются тому ремеслу, в котором хотят упражняться, но безграмотные писцы учиться и знать правилы почитают за стыд. Не всякий может быть хорошим писателем, кто только писать имеет охоту <...> надобно быть или хорошим писателем, и быть из зависти поминутно критиковану, или скверным, и быть посмешищем всего города, слыть ругателем или дураком. Вот два награждения, которые авторы получают за свои труды’.
Как видно из сего, огорчения в писательской доле были всегда, и были иной раз весьма непереносны. Уж на что возвеличен и прославлен был писатель Александр Сумароков, почитавшийся в свое время величайшим русским поэтом, какому равного нет и во всем мире,— а сколь грустное стихотворение поместил он в последней книжке ‘Трудолюбивой Пчелы’4 (1759):
Для множества причин
Противно имя мне писателя и чин,
С Парнаса нисхожу, схожу противу воли,
Во время пущего я жара моево.
И не взойду, по смерть, я больше на нево.
Судьбы моей то доля.
Прощайте, Музы, навсегда.
Я более писать не буду никогда!
Откуда была грусть Сумарокова? — Оттуда ж, откуда приходит грусть и в наше время: потребовала от него канцелярия Академии наук уплатить за типографские работы ‘двести пятьдесят девять рублев, сорок восем копеек, об уплате которых денег вашему Высокородию сим покорно представлено: ибо без получения денег оных журналов отпущать не велено’. Что было делать бригадиру Александру Сумарокову, поэту и издателю ‘Трудолюбивой Пчелы’? На последней странице недопечатанного журнала поместил он эти стихи, подписал под ними: ‘Трудолюбивой Пчеле конец’, а особо приложил в перепечатке счет типографии, им не оплоченный, и приписочку:
‘Я отдаю сие на суд общества и на размышление моих сограждан, могут ли на таком основании быть у нас писатели?’
Сколь труднее быть писателем в наше время, когда существуют еще подоходные и квартирные налоги и счетчики электричества потребленного!
Разные старые книжечки перебирая, наткнешься иной раз на любопытные описания или замечания, так что кажется: точно вчера человек писал. А поглядишь титульную страницу — прошли все сто годов, а то и много больше.
Есть такая книга ‘Журнал путешествия его высокородия господина статского советника и ордена святого Станислава кавалера Никиты Акинфиевича Демидова’. Писан этот журнал в 1771—1773 годах, а издан в Москве в 1786 году.
Никита Акинфиевич Демидов поехал за границу по причине болезни супруги его, Александры Евтиховны. Как и в наши времена, ‘господа медики, ее пользовавшие, употребив многие способы своего знания, напоследок отозвались, что к ее исцелению другого средства они не находят, кроме как ехать к водам, в Спа находящимся’. Кроме курорта, посетили Демидовы также много городов, прожив некоторое время и в Париже. Что видели — то записывалось, отчасти рукою самого Никиты Акинфиевича, а затем было издано ‘…для его фамилии в единственно напамятование тех мест, коих в чужих краях по возможности видеть случилось’.
О Париже записал Никита Акинфиевич следующее:
‘Здесь от излишнего оказания дружбы беспрестанно обнимаются, а некоторые друг друга терпеть не могут. Народ по большей части занимается операми и другими позорищами’.
‘Красота женского пола в Париже подобна часовой пружине, которая сходит каждые сутки, равным образом и прелесть их заводится всякое утро, она подобна цвету, который рождается и умирает в один день. Все сие делается притиранием, окроплением, убелением, промыванием. Потом прогоняют бледность и совсем закрывают черный и грубый цвет, напоследок доходит очередь и до помады для намазывания губ и порошка для чищения зубов. Наконец, являются губки, щетки, уховертки и в заключение — лоделаванд, разные духи, эссенции и благоухания, и всякий из сих чистительных составов и сосудов разное имеет свое свойство: надлежит сделать белую кожу, придать себе хорошую тень, загладить морщины на лбу, дать блеск глазам, розовыми учинить губы, словом, надобно до основания переиначить лицо и из старого произвести новое’.
‘А другие, которые хотят прослыть нежно воспитанными, выключая Аббеев, те питаются супом алоаньюном, оливками, зеленым горохом, произрастениями и другим полуядением, дабы не получить индижестии’.
По правде сказать — во все времена к женщине относились не с должным уважением, особенно осмеивая кокетство всякого рода. И в очень многих старинных книжках, рассчитанных на увеселение от легкого чтения, встречаем насмешки на эту тему.
Так вот в книжечке, весьма редкостной, под титлом ‘Отрада в скуке, или Книга веселия и размышления’ (2 части, 1788 г.), читаем на стр. 48 о кокетках, вроде как и в книге предыдущей:
‘Кокетка есть искусственная машина, движущаяся, прикрытая белилами, румянами, лентами, кружевами и дорогими каменьями, перетянутая китовыми усами, кои на зло природы делают стан ее хорошим. Сей механический состав имеет говорящие глаза, рот, открывающийся для показания маленьких слоновых косточек, кои по утру в оный вставляются, а к вечеру кладутся в уборный столик. По снятии строения, поставленного на голове, к ночи убывает ее более четвертой доли’.
И уж в заключение позвольте из той же книжечки ‘Отрада в скуке’ привести вам преостроумнейший рассказ, способный увеселить и современную аудиторию, как то:
‘Очень неприятно иметь злую жену, знают про то бедные мужья, которые мучаются век свой. Один из таковых, наскучив ему безпрестанный шум и брань своей супруги, заказал сделать колыбель в рост жены своей и повесил оную к потолку, посреди комнаты. Сообщив свое намерение двум друзьям своим, он позвал их к себе обедать.
Когда жена его зашумела и зачала по обыкновению бранить его, то он, взяв ее с помощию своих приятелей, спеленал и положил в люльку так, что не могла она пошевелиться, потом стали качать ее. Она кричала изо всей мочи,— но от того сильнее ее баюкали. Напоследок она замолчала. Качальщики остановились. А как она опять начала кричать, то опять ея стали качать. И всякий раз, когда она начинала шуметь, муж нянчил ея помянутым образом. Она исправилась наконец от бранчливого своего обычая’.
И хотя, конечно, по просвещенному нашему времени, подобное обращение с лицом женского пола было бы неуместным, однако, с точки зрения чистой литературной простоты, нельзя не усмотреть в приведенном рассказе прекрасную наивность изложения и поучительность общей идеи.
Каковым отрывком и закончим нашу заметку.
ПН, 1929, No 2948, 18 апр.
1 Еженедельный журнал ‘Трутень’ выходил в Петербурге в 1769—1770 гг.
2 Еженедельный журнал ‘И то и сио’ издавался в Петербурге в 1769 г.
3 Сатирический журнал ‘Пустомеля’ издавал Н. И. Новиков (Спб., 1770).
4 Сумароковская ‘Трудолюбивая пчела’ (Спб., 1759) была одним из первых в России частных журналов.