Добро и зло, или опыты экспериментальной философіи.
Fr Weinge!
‘Я не люблю людей,’ говорилъ мн пылкій юноша: ‘они злы, коварны, неблагодарны! ‘ — ‘То есть, ты не любишь злыхъ, коварныхъ и неблагодарныхъ людей, мой другъ!’ возразилъ я: ‘это весьма справедливо.’ Юноша вспыхнулъ, глаза его засверкали, щеки покрылись румянцемъ. Зная, что юношей и вообще всхъ пылкихъ людей иначе нельзя убдишь, какъ позволивъ имъ сперва высказать все, что у нихъ лежитъ на сердц, я собрался хладнокровно слушать мизантропическія выходки моего противника. ‘Простри взоръ твой въ глубокую даль Исторіи, взгляни на западную Европу, на Азію, Африку и Южную Америку!’ воскликнулъ юноша: ‘что представится твоимъ взорамъ? Кровопролитный воины, внутреннія потрясенія Государствъ, буйство страстей. Загляни въ судилища: они изполнены тяжбами и ябедою, проникни въ чертоги знатныхъ: тамъ, подъ бременемъ пресыщенія, изнываютъ обманутое или возрастающее честолюбіе, оскорбленное высокомріе или раздающаяся гордость. Подъ снью чертоговъ гнздятся зависть и корыстолюбіе. Есть миръ для Государствъ, но для людей нтъ мира. Они безпрестанно воюютъ между собою оружіемъ клеветы и ябеды. Гд дружба? гд любовь? гд безкорыстіе?’ Юноша говорилъ съ такимъ жаромъ, что почти дыханіе его пресклось, и онъ замолчалъ отъ усталости. ‘Все ли?’ спросилъ я.— ‘О, я знаю, что ты станешь мн возражать!’ — сказалъ юноша съ горькою улыбкою: ‘знаю даже, чмъ ты будешь возражать. Нтъ правила безъ исключенія, скажешь ты, не правда ли? и начнешь выбирать изъ безчисленнаго списка историческихъ именъ, Аристидовъ, емистокловъ, Эпаминоидовъ, Фабриціевъ, Катоновъ, Сюлліевъ, Матвевыхъ, Долгорукихъ. Побереги свою память и краснорчіе на что нибудь другое. Ты не убдишь меня, извлекши изъ подъ спуда вковъ нсколько блестящихъ именъ, заваленныхъ легіонами самолюбцевъ, честолюбцевъ и завоевателей!— Расчисли хорошенько, сколько взяточниковъ встрчается въ Исторіи на одного безкорыстнаго Аристида? Много ли начтешь Сюлліевъ? О Долгорукомъ не говорю ни слова…
Пріятель, образумься! Вки уплываютъ за вками въ вчность, на поверхности волнъ Исторія можетъ уловить едва нсколько именъ и спасти ихъ отъ потопленія, и въ этомъ маломъ числ много ли достойныхъ истинной благодарности человчества!’ Юноша, кончивъ свою рчь, казалось, былъ доволенъ, что я не прерывалъ его, и съ торжествующимъ видомъ началъ прохаживаться но комнат. Вмсто отвта, я позвалъ моего служителя. ‘Семенъ! принеси мн горсть пшеницы, горсть отрубей, всы и стаканъ воды.’ — ‘На что это!’ спросилъ юноша.— ‘Для опытовъ экспериментальной Философіи,’ отвчалъ я хладнокровно, ‘я хочу отвчать теб на твою грозную филиппику противу рода человческаго.’ — ‘Какимъ образомъ?’ — ‘Увидишь!’ Между тмъ служитель принесъ требумое мною, и я приступилъ къ опытахъ.
Сперва я насыпалъ на всы отрубей и пшеницы, такимъ образомъ, чтобы указатель остановился на точк равновсія, и потомъ сказалъ: ‘Физическій міръ держится и движется по законамъ тяжести (или равновсія), начертаннымъ волею Зиждителя. На основаніи сихъ законовъ движутся планеты въ недосягаемомъ умомъ пространств, утверждены на земл огромныя зданія, и тяжелые корабли разскаютъ волны. Тотъ же порядокъ царствуетъ невидимо въ нравственномъ мір: все основано на равновсіи. Если въ сердц человка злыя склонности перевшиваютъ добрыя, онъ выходитъ изъ обыкновеннаго круга, и пока гнвъ Божій или правосудіе не обуздаютъ его, презрніе людей преслдуетъ его и обнаруживаетъ сокровенныя ощущенія. Но, но счастію, злыхъ людей гораздо мене, ибо въ противномъ случа, они нарушили бы равновсіе и расторгли бы общественную связь. Общества человческія не могли бы существовать, если бъ злыхъ было боле, нежели добрыхъ, такъ точно, какъ люди не могли бы обитать въ стран, гд совокупная сила хищныхъ зврей превышала бъ совокупную силу людей.’ — ‘Позволь мн прервать рчь твою,’ — сказалъ юноша: ‘мн кажется, что ты противорчить себ: говорить, что злыхъ мене, нежели добрыхъ, а на твоихъ всахъ количество отрубей разно количеству пшеницы.’ — ‘Потри въ рукахъ эти отруби,’ сказалъ я: ‘видишь ли, сколько въ нихъ осталось мучныхъ, т. е. питательныхъ частей? Если хорошенько прочистить эти отруби, то шелухи останется весьма немного, а остатки этой муки при отрубяхъ означаютъ только слабость и невжество, увлекаемыя порокомъ: большее или меньшее же ея количество зависитъ отъ молотья и просву — Т. е. отъ воспитанія. Теперь я покажу теб другой опытъ.’ Тутъ я взялъ горсть пшеницы и всыпалъ въ стаканъ воды. Куколь и торица тотчасъ всплыли на верхъ, а хорошія зерна остались на дн. ‘Видишь ли, какъ злое лзетъ вверхъ!’ сказалъ я. ‘Такъ точно и въ свт: хорошаго надобно искать, а дурное бросается въ глаза само собою, не взирая на то, что хорошихъ зеренъ гораздо боле на дн.’ — Теперь остается мн отвчать теб еще на одно твое предложеніе: почему въ Исторіи находится боле именъ злыхъ людей, нежели добрыхъ? Потому именно, что зло гораздо сильне поражаетъ воображеніе толпы, которая съ такою же жадностью читаетъ похожденія Аттилы и Тамерлана, какъ разбойничьи Романы, волшебныя сказки и страшныя баллады. Чтобы нравиться, чтобы быть читанымъ, Историки избираютъ поразительные предметы для выказанія своего краснорчія.
Но возьми цлыя эпохи Исторіи, сравни ихъ между собою, и ты увидишь, что масса добра всегда превышала массу зла на земномъ шар, что если въ одномъ углу зло перевшивало добро, тамъ общество разрушалось, но за то въ цломъ мір добро всегда и везд торжествовало. И такъ, любезный другъ, не терпи злости, коварства, неблагодарности людей — но люби человчество. Длай добро, и поврь, что ты найдешь въ человчеств любовь, дружбу, испишу, правосудіе и все то, что теб кажется несуществующимъ, потому только, что ты поверхностно взглянулъ на свтъ и видлъ лишь куколь и торицу. Ботъ теб мои совтъ — и конецъ опытамъ экспериментальной Философіи.’ . В.