Добрая слава два века живет, Альмединген Екатерина Николаевна, Год: 1882 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Добрая слава два вка живетъ.

‘Не бездарна та природа,
Не погибъ еще тотъ край,
Что выводитъ изъ народа
Столько славныхъ то и знай,—
Столько добрыхъ, благородныхъ,
Сильныхъ любящей душой,
Посреди пустыхъ, холодныхъ
И напыщенныхъ собой’!…
Некрасовъ.

Былъ базарный день, вслдствіе чего, Нижній-Новгородъ казался оживленнымъ боле обыкновеннаго. На Нижнемъ базар шла самая дятельная торговля, купцы наперерывъ зазывали покупателей, выхваляя свои товары. Въ дверяхъ одной мучной лавки стоялъ ея хозяинъ Кулибинъ и отпускалъ покупателя, окончивъ съ нимъ разсчетъ, онъ вернулся въ лавку и заглянулъ за рядъ громадныхъ мшковъ Тамъ, въ самомъ углу лабаза, притаившись за мучными мшками, сидлъ мальчикъ лтъ двнадцати и такъ усердно вырзалъ что-то изъ дерева, что не слыхалъ шаговъ отца. Русая, кудрявая головка его низко наклонилась, голубые, умные глаза съ любовью смотрли на маленькую деревянную фигурку, которую онъ держалъ въ рукахъ. Ребенокъ былъ такъ хорошъ, что каждый залюбовался бы имъ, кром отца, который стоялъ въ эту минуту передъ мальчикомъ съ сурово нахмуренными бровями. ‘Иванъ!’ крикнулъ онъ, наконецъ, гнвнымъ, нетерпливымъ голосомъ. Ребенокъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ съ мста, на его оживленномъ, полномъ мысли личик вспыхнулъ яркій румянецъ, его работа и складной ножъ со стукомъ полетли на полъ. Сконфуженный и робкій, стоялъ онъ, низко опустивъ голову, не смя поднять глазъ на разсерженнаго отца.

— Что ты опять тутъ длаешь, негодяй? Такъ-то ты помогаешь отцу? кричалъ Кулибинъ.

— Виноватъ, батюшка! едва слышно шепталъ мальчикъ.

— Который разъ слышу я твое ‘виноватъ!’ А? Пошелъ вонъ изъ лавки и не смй мн сегодня показываться на глаза!

Ребенокъ, дрожащими руками началъ собирать свою работу, но отецъ яростно затопалъ на него ногами.

— Брось все, бездльникъ! оралъ онъ.

Мальчикъ, едва сдерживая рыданія, выбжалъ вонъ изъ лавки, и пока шелъ домой, горе грызло его дтское сердце. ‘Господи, кабы этимъ только кончилось! шепталъ онъ со слезами: кабы отецъ больше не сердился на меня!’ Между тмъ, въ лавку Кулибина вошолъ новый покупатель, хозяинъ встртилъ его печальный, хмурый.

— Что, Петръ Иванычъ, такимъ сентябремъ смотришь? Боленъ что ли? спросилъ вошедшій.

— Благодарю покорно, здоровъ, да вотъ съ сыномъ бьюсь, огорчаетъ больно. Наказалъ Господь дтищемъ: никакого отъ него проку нтъ!

— Глупъ, что ли, малый-то? съ участіемъ спросилъ покупатель.

— Нтъ, этого сказать нельзя, парень онъ толковый, отвчалъ Кулибинъ. Посылалъ я его къ нашему дьячку грамот учиться, думалъ, лучше будетъ грамотный-то въ торговомъ дл, ну, и ничего, Бога гнвить не могу, наука ему далась: больно скоро прошелъ онъ букварь, часовникъ и псалтырь, писать научился и на счетахъ бойко перекидываетъ. Чего, кажется, лучше! Самъ знаешь, много ли у насъ грамотныхъ изъ посадскихъ-то людей? Посадилъ я малаго въ лавку, а онъ, чмъ бы къ длу привыкать, да отцу помогать, забьется въ уголъ и — чтобы ты думалъ? какія-то игрушки длаетъ! Вотъ-те и ученый сынъ! Я въ его годы не такимъ былъ помощникомъ отцу, даромъ, что грамот не зналъ!

— Грхи, братъ! глубокомысленно замтилъ покупатель: вся бда, значитъ, отъ этой самой грамоты. А покажи, что за игрушки длаетъ твой сынъ?

— Да стыдно и показывать-то, вдь, не маленькій: мельницы длаетъ, толчеи, флюгера и разныя другія штуки. Вонъ, одна на полу валяется!..

Кулибинъ поднялъ какую-то фигурку и подалъ ее купцу. Тотъ, внимательно посмотрвъ на чрезвычайно искусно выточенную вещицу, воскликнулъ съ удивленіемъ:

— Да знаешь ли, Петръ Иванычъ, что, вдь, это мастерская штука: какъ есть, настоящая толчея!!

— Не мало ужь я этихъ штукъ поломалъ и въ печк пожогъ, все думалъ, авось, парень отучится отъ бездлья, да ничто не беретъ, совсмъ торговлей не занимается. Видно, за грхи Господь меня наказываетъ, мрачно кончилъ Кулибинъ.

— А я вотъ что теб скажу, Петръ Иванычъ: ты сына больно-то не тсни, можетъ, ему судьба выпала не купцомъ быть. Толчею эту я ломать теб не дамъ, какъ хочешь, лучше ребятишкамъ снесу, наиграются.

— Сдлай милость, бери, отвчалъ Кулибинъ:— а теперь, давай о своемъ дл потолкуемъ. И торговцы заговорили о мук.

II.

Въ маленькомъ деревянномъ домик Кулибина, близь Успенской церкви, вся семья сидла за воскреснымъ обдомъ. Посл щей, хозяйка подала сковородку съ крупными карасями, жареными въ сметан. Это было любимое кушанье Петра Иваныча и потому онъ сейчасъ же обратилъ вниманіе на почтенные размры карасей.

— Почемъ брала, мать, такихъ великановъ? ласково спросилъ онъ жену.

— Ни гроша не стоятъ, батюшка Петръ Иванычъ: Ванюша наловилъ въ нашемъ пруду.

— Шутить, что ли, вздумала, глупая баба? проговорилъ хозяинъ, мгновенно мняя ласковый тонъ на суровый и грозный.

Разв онъ не зналъ, что въ зловонной, покрытой плсенью луж, находившейся посреди запущеннаго сада, не могла водиться никакая рыба? Поэтому странно ему показалось, что всегда почтительная и кроткая его жена ршилась подшутить надъ нимъ — главой семьи.

— Не изволь гнваться, Петръ Иванычъ, я не шучу надъ тобой. Ты за длами давно ужь не заглядывалъ въ нашъ садикъ, а тмъ временемъ, Ваня такъ исправилъ прудъ, что вода въ немъ теперь свжая и рыбы всякой много,— объясняла жена, причемъ взглядъ ея съ любовью и лаской остановился на ея первенц, на миломъ Ван.

— Ишь, маменькинъ сынокъ!— проворчалъ отецъ, вставая изъ-за стола. Вспышки гнва скоро проходили у Петра Иваныча, отдохнувъ посл обда, онъ всталъ веселый и, обращаясь къ сыну, сказалъ:

— Ну, иди, Иванъ, показывай, что ты сдлалъ съ прудомъ!

Каково же было его изумленіе, когда среди зелени онъ увидлъ зеркальную поверхность пруда, въ чистой, протечной вод котораго плескались любимые его караси! Онъ поднялся на гору, близь пруда, и съ удивленіемъ смотрлъ на искусно сдланныя плотины, посредствомъ которыхъ пущенная въ большой бассейнъ ключевая вода протекала по каналу въ прудъ, откуда выпускалась черезъ шлюзы. Не мало труда было положено на это дло, и Петръ Иванычъ, какъ человкъ практическій, оц нилъ его.

— За это, Ваня, большое теб спасибо, ласково сказалъ онъ сыну: ты парень съ головой. Вотъ, еслибъ такое же старанье ты приложилъ къ торговл — еще было бы лучше. Спасибо, милый, за карасиковъ.

— Не начемъ, батюшка, тихо проговорилъ Ваня, грустно опуская на грудъ свою кудрявую голову.

Не лежало его сердце къ торговымъ оборотамъ, и даже теперь, когда ему минуло семнадцать лтъ, онъ плохо помогалъ отцу. Частыя ссоры съ отцомъ и сознаніе своей непригодности въ торговл мучили кроткую душу молодаго Кулибина, но въ то-же время еще боле разжигали его страсть къ наук. Онъ отводилъ душу за чтеніемъ книгъ, читалъ все, что попадало подъ руку, такъ какъ выбирать было не изъ чего, а доставать книги было чрезвычайно трудно. Ломоносовъ сдлался любимымъ писателемъ юноши, для него знаменитый рыбакъ представлялъ образецъ силы воли и любви къ просвщенію, заповдной мечтой Вани Кулибина стало достигнуть такого же совершенства. Однажды, совершенно случайно, ему попало въ руки ‘Краткое руководство къ познанію простыхъ и сложныхъ машинъ’. Книга эта имла особенный интересъ для молодаго Кулибина, такъ какъ именно въ это время онъ старался постигнуть механизмъ часовъ.

Въ свободные дни, онъ взбирался на соборную колокольню и по долгу просиживалъ тамъ, наблюдая за ходомъ громадныхъ часовъ и стараясь разгадать причины движенія стрлокъ. И вдругъ въ его рукахъ очутилась книга, изъ которой онъ могъ все это узнать! Кулибинъ съ жаромъ принялся читать ‘Руководство’, но книга была написана ученымъ языкомъ и онъ ничего въ ней не понялъ. Счастливый случай помогъ ему. Зайдя какъ-то къ одному изъ своихъ сосдей, Кулибинъ увидалъ у него въ первый разъ въ жизни стнные деревянные часы. Онъ задрожалъ отъ восторга и какъ вкопанный остановился передъ ними, не спуская глазъ съ загадочныхъ стрлокъ.

— Ты что, парень, больно дивуешься,— добродушно замтилъ хозяинъ: аль никогда не видалъ часовъ?

— Такихъ не видывалъ. Не знаешь ли, отчего это они идутъ?

— Вона, что выдумалъ! Я, братъ, ихъ не самъ длалъ.

— Кабы мн разсмотрть ихъ да узнать.

— Хоть годъ стой передъ ними, малый, ничего не узнаешь, потому — штука нмецкая, мудреная. Пожалуй, чтобъ потшить тебя, я дамъ теб ихъ домой, разглядывай, сколько хочешь.

Едва вря своему счастью, Иванъ Кулибинъ принесъ домой часы и заслъ за работу въ своей маленькой каморк на чердак. Сначала онъ внимательно разобралъ и снова собралъ часы, а когда изучилъ весь механизмъ ихъ, принялся длать самъ точно такіе же. Не имя никакихъ инструментовъ, кром ножа, Кулибинъ выточилъ вс внутреннія части часовъ и собралъ ихъ. Но, увы! часы не пошли! Однако, первая неудача не ослабила рвенія молодаго механика, онъ далъ себ слово добиться своей цли, во что бы то ни стало. Къ несчастью, въ Нижнемъ, въ то время, не было ни одного часовщика, къ которому онъ могъ бы обратиться за указаніями Судьба и на этотъ разъ помогла нашему самоучк. У нижегородской ратуши было какое-то дло въ Москв, куда слдовало послать кого-нибудь изъ посадскихъ людей (мщанъ), а такъ какъ грамотныхъ среди ихъ не оказалось, то и пришлось выбрать молодаго Кулибина. Какъ счастливъ онъ былъ, что отправлялся въ городъ, гд есть часовщики! Сейчасъ же по прізд въ Москву, онъ зашелъ къ первому попавшемуся часовыхъ длъ мастеру, чтобы поговорить съ нимъ. Это былъ добрый и умный человкъ, сразу смкнувшій, что изъ молодаго Кулибина выйдетъ не простой часовщикъ, а искусный механикъ. Онъ взялся учить его, и ученикъ блестящимъ образомъ оправдалъ труды учителя. Передъ отъздомъ изъ Москвы, Кулибинъ уже зналъ совершенно, какъ длать часы. На прощаньи, часовщикъ подарилъ ему свои старые инструменты и пожелалъ успха. Возвратясь домой, молодой человкъ старательно починилъ изломанные инструменты и принялся длать деревянные часы съ кукушкой. На этотъ разъ труды его увнчались полнымъ успхомъ: часы шли, птица куковала на удивленіе всхъ посадскихъ людей, никогда не видавшихъ подобнаго чуда. Кулибинъ сдлалъ еще нсколько такихъ часовъ, продалъ ихъ за хорошую цну, на вырученныя деньги купилъ себ новые инструменты, нсколько необходимыхъ книгъ, старые, испорченные карманные часы, и снова заслъ за работу.

III.

Въ 1764 г., въ ясный лтній вечеръ, на краю обрыва за Успенской церковью, на трав сидли два человка, они любовались чуднымъ видомъ, открывавшимся передъ ихъ глазами, и дружески разговаривали между собой. Одинъ изъ собесдниковъ былъ еще молодъ, лтъ 29-ти, не боле, средняго роста, плотный, съ круглымъ, румянымъ лицомъ, обрамленнымъ русой бородкой, съ кудрявой головой, словомъ, чисто русскій типъ, но необыкновенно пріятное выраженіе лица и умъ, свтившійся въ голубыхъ глазахъ. придавали нчто особенное его заурядной физіономіи. Другой — былъ уже пожилой человкъ, съ сильной просдью въ волосахъ. Первый былъ Иванъ Кулибинъ, а второй — его хорошій знакомый, черноярскій купецъ, Михаилъ Андреевичъ Костроминъ, они встртились посл долгой разулки и Михаилъ Андреевичъ, горячо любившій Кулибина и искренно врившій въ его талантливую натуру, очень интересовался судьбой молодаго самоучки.

— Разскажи мн поподробне, Иванъ Петровичъ, какъ жилъ ты въ это время и что длалъ?— спрашивалъ онъ Кулибина.

— Всяко жилось, Михайло Андреичъ, отвчалъ тотъ: и хорошо, и дурно, а если посчитать, то черныхъ дней, пожалуй, наберется больше. Первое время у меня много было заказовъ, семья не терпла нужды, но за то некогда было заниматься своимъ образованіемъ. Чтожь это, думалъ я. такъ весь вкъ и буду длать деревянные часы съ кукушкой, дальше не пойду? И додумался я до того, что наука дороже для меня всхъ благъ земныхъ, дороже горячо-любимой семьи. Сталъ я отказываться отъ посторонней работы, заслъ за механику, учился длать металлическіе часы и пр. Первое время, мы кое какъ перебивались, но скоро семь пришлось испытать горькую нужду. Жена изъ силъ выбивалась, работая, да гд-жь женщин выдержать непосильный трудъ! Къ тому же расходовъ требовалось не мало: своихъ было двое дтей, братъ съ сестрой, сироты, да отцовскій долгъ на душ въ 700 руб Не втерпежь становилось моей бдной жен, попрекать меня начала, подойдетъ, бывало, и говоритъ, ‘Пожалй ты семью, Иванъ Петровичъ! Неужто эти постылыя книги дороже теб жены и дтей?’

Воспоминаніе о тяжеломъ прошломъ взволновало Кулибина, онъ вскочилъ на ноги и закрылъ лицо руками.

— Ну, что могъ я ей отвтить на это? Вдь, она не поняла бы меня! Потерпи, говорю, милая, если любишь меня хоть немного,— а самъ плачу. Тяжелые дни пережилъ я, Михайло Андреичъ! Голодалъ, чтобъ у семьи куска не отнимать, но душой не покривилъ, деньгамъ не кланялся. На улицу, бывало, показаться не смю, чтобы съ сосдями не встрчаться да совтовъ ихъ не слышать, а то каждый разъ натолкнешься на какого-нибудь доброжелателя, который оглянетъ мою трепаную одежду, покачаетъ головой и скажетъ: ‘Эхъ, братъ Иванъ, лучше-бъ, теб торговать мукой, чмъ связываться съ часами. Разв это промыселъ? На то нмцы есть, а нашему брату, бородачу, такимъ дломъ заниматься не приходится.’

— И никто изъ нихъ не помогъ теб, Иванъ Петровичъ? съ негодованіемъ вскричалъ Костроминъ, вскакивая также съ своего мста.

— Я не просилъ у нихъ помощи…

— Это на тебя похоже! А ты мн вотъ что отвть, заговорилъ Костроминъ вдругъ такъ сердито, что молодой человкъ съ изумленіемъ посмотрлъ на него: какъ ты смлъ меня на одну доску со всей этой дрянью поставить? Почему ты ко мн не обратился? Для себя просить не хотлъ — ну и ходи себ голодный и оборванный, если ужь гордость обуяла — да семья-то чмъ виновата? Хоть бы строчку написалъ о своей нужд!

Кулибинъ съ грустной улыбкой выслушалъ горячій упрекъ этого добраго, благороднаго человка, но вслдъ затмъ, лицо его приняло выраженіе глубокаго горя.

— Можетъ быть, вы и правы, Михайло Андреичъ, произнесъ онъ упавшимъ голосомъ, снимая шапку и проводя дрожащей рукой по своимъ кудрямъ. Костромину стало жаль своего любимца, онъ пересталъ браниться, слъ опять рядомъ съ нимъ и проговорилъ уже ласково:

— Да, правъ, ты не въ мру гордъ. Ну, да бда еще въ этомъ не велика, мой милый, только гордись съ разборомъ. Досказывай, что потомъ было?

— А потомъ было то, Михайло Андреичъ, что я достигъ такого совершенства въ часовомъ дл, что учиться больше было нечему, тогда я опять началъ брать заказы, работы скоро набралось столько, что я одинъ съ нею ужь не могъ сладить и взялъ ученика. Теперь меня знаетъ весь Нижній, начиная отъ губернатора и кончая каждымъ мальчишкой на улиц, такъ какъ я единственный часовщикъ въ город. О прежней нужд и помину нтъ, только…

— Договаривай, сдлай милость, Иванъ Петровичъ, а то опять поссорюсь!

— Задумалъ я сдлать небывалые часы, Михайло Андреичъ, приготовилъ ужь вс рисунки и чертежи, но приступить къ работ не могу, такъ какъ вещь эта дорогая, да и времени столько займетъ, что нужно опять съ заказами поршить.

— Покажи мн свои рисунки.

Кулибинъ принесъ изъ дому, находившемуся очень близко отъ мста ихъ бесды, вс свои чертежи и сталъ показывать ихъ своему другу и покровителю. Костроминъ былъ, по своему времени, человкъ образованный и понялъ изъ объясненій Кулибина, что его мудреные часы не пустая химера.

— Теперь вотъ что я скажу теб, Иванъ Петровичъ, проговорилъ онъ свертывая бумаги: если ты желаешь остаться моимъ другомъ и загладить обиду, нанесенную мн твоей скрытностью, принимай безъ разговоровъ слдующія мои условія: съ завтрашняго же дня не бери больше ни одного заказа и принимайся длать свои часы, все время, пока не кончишь ихъ совершенно, деньги на прожитокъ бери у меня, покупай на мой счетъ книги, инструменты, матеріалъ и пр. Семью и ученика содержи какъ можно лучше, не скупись.

— Михайло Андреичъ!.. вскричалъ Кулибинъ, но тотъ остановилъ его на первомъ слов.

— Позволь спросить тебя, Иванъ Петровичъ, еслибъ ты былъ также богатъ, какъ я, неужели ты никому бы никогда не помогъ? Ты-то, съ твоимъ золотымъ сердцемъ? Я знаю, что даже и теперь ты не отказываешь въ помощи ближнему. Такъ, вдь?

Вмсто отвта, Кулибинъ, со слезами на глазахъ, сбросилъ съ головы шапку, схватилъ об руки Костромина и крпко сжалъ ихъ.

— Во всю мою жизнь я не въ состояніи буду отблагодарить тебя за твое благодяніе, добрый, благородный другъ! шепталъ онъ въ волненіи: во всю мою жизнь! Я могу только молить Всемогущаго Бога, чтобъ Онъ наградилъ тебя!

— Это за что? Я доволенъ тмъ, что Богъ мн далъ и большаго не желаю, говорилъ шутливо Костроминъ, стараясь высвободить свои руки и не смотрть на растроганнаго молодаго человка. Лучшей моей наградой будетъ слава самоучки Кулибина!

IV.

Въ скромной квартирк при петербургской Академіи Наукъ сидлъ у письменнаго стола Кулибинъ и писалъ своему бывшему ученику Пятерикову въ Нижній:

‘Любезный Иванъ Ивановичъ!

Вотъ уже дв недли прошло, какъ я проводилъ изъ Питера своего друга и покровителя Михаила Андреевича, а тоска такъ и ходитъ за мной по пятамъ: очень ужь покинутымъ и одинокимъ чувствую я себя въ столиц, среди сонма ученыхъ мужей Академіи. Исполняя твою просьбу, я подробно разскажу теб, голубчикъ, все, что произошло со мной за это время. 27 февраля, въхали мы съ Михаиломъ Андреевичемъ въ Петербургъ. Съ какимъ восторгомъ смотрлъ я на роскошную столицу, какъ изумляли меня громадныя зданія, дворцы, монументы и пр. Порой мн казалось, что это чудный сонъ и я протиралъ глаза, но нтъ, мечта всей моей юности сбылась: я въ Петербург. Первые, дни по прізд я бгалъ, какъ угорлый, по городу и все осматривалъ, а мой добрый Михаилъ Андреевичъ въ это время хлопоталъ обо мн. Онъ добился разршенія представиться директору Академіи Наукъ, графу Орлову и повезъ меня съ собой, приказавъ захватить вс мои произведенія. Похали. Всю дорогу я думалъ о томъ, какъ встртитъ меня графъ, правда, онъ видлъ меня въ 1767 году, когда прізжалъ съ императрицей въ Нижній, и былъ тогда очень милостивъ ко мн, но съ тхъ поръ прошло уже два года: онъ наврное совсмъ забылъ о моемъ существованіи, да и что ему во мн, въ мужик-самоучк! Эти мысли не покидали меня даже и тогда, когда мы съ Михаиломъ Андреевичемъ стояли въ пріемной графа, ожидая его выхода. Но представь себ мое удивленіе, когда этотъ гордый вельможа, увидавъ меня, быстро подошелъ и, ласково протягивая мн руку, промолвилъ: ‘Добро пожаловать, Иванъ Петровичъ! Долго же ты собирался къ намъ въ Питеръ! Показывай скорй, что наработалъ за это время: если много, то прощаю твою медленность!’ Потомъ онъ обратился съ такими же привтливыми словами къ Михаилу Андреевичу. Осмотрвъ вс мои работы, графъ остался чрезвычайно доволенъ и, отпуская меня, сказалъ: ‘Теб слдуетъ представиться императриц и лично поднести ея величеству свои произведенія. Я дамъ знать, когда можно будетъ пріхать во дворецъ.’ — Однако, ждать намъ пришлось до 1-го апрля. Никогда не забуду я этотъ достопамятный для меня день! Ты знаешь, что трусомъ я никогда не былъ, но когда Михаилъ Андреевичъ объявилъ мн, чтобы я собирался во дворецъ — самъ не понимаю, что со мной сдлалось: дрожу, а изъ рукъ все валится. Замтилъ это Михаилъ Андреевичъ, да и говоритъ: ‘Ты чего боишься? Вдь, представлялся же государын въ Нижнемъ’. ‘Я ничего не боюсь, Михаилъ Андреевичъ: самъ не понимаю, что со мной’. Сталъ онъ мн, добрая душа, помогать собираться, потому видитъ, что конца нтъ моимъ сборамъ. Уходя, я чуть-было не забылъ часы, назначенные для поднесенія государын и тмъ ужь совсмъ его разсердилъ. ‘Да что ты, въ самомъ дл, раскисъ? Ребенокъ, что ли, ты. что я, какъ нянька, за тобой хожу? Какъ же ты безъ меня здсь жить будешь?’ кричалъ онъ. ‘Не знаю’, отвчалъ я,— и должно быть очень былъ смшонъ въ эту минуту, потому что Михаилъ Андреевичъ захохоталъ и махнулъ рукой. Не стану описывать теб, милый другъ, какую роскошь я увидлъ во дворц, скажу только, что пока мы ожидали государыню въ одной изъ залъ, я съ радостью чувствовалъ, что страхъ и волненіе мои прошли. И въ ту минуту, когда въ залъ вошла императрица въ сопровожденіи Орлова и Потемкина, я былъ совершенно спокоенъ. ‘Очень рада васъ видть, Иванъ Петровичъ, милостиво обратилась ко мн государыня. Кончили вы ваши знаменитые часы?’ Я подалъ ей часы. Она внимательно ихъ разсматривала и съ удовольствіемъ слушала музыку, которую они играли. Потомъ государыня осмотрла электрическую машину, микроскопъ и телескопъ моей работы и сказала: ‘Это первая электрическая машина, сдланная въ Россіи, и я горжусь тмъ, что она сдлана русскимъ’. Затмъ, императрица долго говорила со мной о моей страсти къ механик и къ наук вообще. Я совсмъ оправился и смло отвчалъ на вс вопросы ея величества. Наконецъ, она обратилась къ Михаилу Андреевичу, говорила съ нимъ о хлбной торговл по Волг и, допустивъ насъ къ рук, милостиво прибавила: ‘Благодарю васъ, г. Костроминъ. за благородное участіе, которое вы приняли въ судьб Кулибина. Я не забуду вамъ этого’. Тутъ ужь я не выдержалъ: куда длась вся моя твердость! Выраженіе благодарности человку, которому я былъ безконечно обязанъ, но которому никогда не въ состояніи былъ отплатить за его доброту ко мн, такъ глубоко тронула меня, что слезы брызнули изъ моихъ глазъ и, забывъ вс преподанныя мн наставленія, какъ держать себя во дворц, я шепталъ въ волненіи: ‘Матушка моя! солнце мое красное!’ Государыня ласково взглянула на меня своими чудными глазами и, проговоривъ: ‘завтра вы узнаете мою волю’,— удалилась. На слдующій же день вышло высочайшее повелніе: мои часы, электрическую машину, телескопъ и микроскопъ помстить и хранить въ кунсткамер, меня причислить къ Академіи Наукъ въ званіи механика, съ жалованьемъ по 300 р. въ годъ, отдать въ мое завдываніе механическую мастерскую при Академіи, выдать за часы 1000 р., такую же сумму выдать Михаилу Андреевичу, ‘за благородное и благодушное вспомоществованіе дарованіямъ Кулибина’,— какъ было сказано въ бумаг. Кром того, Михаилу Андреевичу пожаловали изъ кабинета ея величества богатую серебряную кружку съ золотымъ портретомъ государыни и съ надписью вокругъ. Да, матушка-царица своимъ чуткимъ женскимъ сердцемъ отгадала, что ея милость къ моему благодтелю будетъ и для меня высшей наградой!— Что сказать еще о себ, мой старый товарищъ? Работаю я много и усердно, но положеніе мое среди гордыхъ академиковъ далеко не пріятное, и лишь усиленнымъ трудомъ я заглушаю горе, которое причиняютъ они мн безпрестанно своими насмшками и презрительнымъ обращеніемъ со мной, бднымъ самоучкой. До сихъ поръ, другъ мой, я думалъ что чмъ учене человкъ, тмъ онъ лучше. а теперь вижу, что не одинъ умъ нужно развивать человку, но и сердце. Ну, довольно, до слдующаго письма, это и такъ вышло длинно. Пиши. Да хранитъ тебя Богъ!

Ив. Кулибинъ.’

Въ одной изъ обширныхъ залъ Академіи собрались вс профессора, большинство которыхъ состояло изъ нмцевъ. Передъ однимъ изъ ученыхъ мужей лежала довольно объёмистая тетрадь, перебирая листы которой, онъ говорилъ съ видимымъ раздраженіемъ:

— Слишкомъ много чести для этого нижегородскаго плотника, чтобы члены Академіи Наукъ повряли его бредни, которыя онъ иметъ дерзость называть вычисленіями. Ха, ха, ха! Вычисленіе тяжестей, написанное русскимъ мужикомъ, никогда нигд не учившимся!

— Удивляюсь вниманію императрицы къ этому бородачу, презрительно замтилъ другой нмецъ: онъ самый заурядный мастеръ!

— Господа, опомнитесь, что вы говорите,— горячо воскликнулъ профессоръ Эйлеръ, въ волненіи вскакивая съ своего кресла. На его благородномъ, открытомъ лиц выражалось живйшее негодованіе, глаза сверкали.— Достойно ли представителей науки отзываться такъ объ отсутствующемъ? И о какомъ человк вы такъ говорите! О томъ, который, въ теченіи семи лтъ, одинъ работаетъ за всю Академію. Скажите по совсти, господа: что мы сдлали въ семь лтъ? Ничего! А вдь, чины, награды, большое содержаніе — все это получаемъ мы, онъ же живетъ въ бдной квартирк и употребляетъ вс деньги, которыя порой жалуютъ ему императрица или князь Потемкинъ, на свои ученые опыты. Посмотрите, что сдлалъ этотъ ‘плотникъ’ изъ нашей механической мастерской: прежде въ ней не умли починить сломаннаго инструмента, а при немъ въ огромномъ количеств поставляютъ новые, какъ для казенныхъ мстъ, такъ и по частнымъ заказамъ. Корабли, что отправлены по повелнію императрицы въ кругосвтное плаваніе, вс снабжены нужными математическими и другими инструментами, сдланными руками этого ‘дюжиннаго мастера’. Полюбуйтесь на его новую модель дугообразнаго моста, стоящую на двор нашей Академіи: вдь, это верхъ совершенства! О, господа! мы съ вами много, много учились, а кто изъ насъ изобрлъ что-нибудь подобное? И если въ Россіи ‘бородатые плотники’, ‘дюжинные мастера’ производятъ подобныя вещи, то что же будетъ, когда въ этой стран появятся великіе механики?

Академики вскочили съ своихъ креселъ и одинъ изъ нихъ почти прокричалъ, бросая Эйлеру тетрадь:

— Такъ и повряйте сами вычисленія вашего ‘великаго механика’, а мы отказываемся!

— Непремнно просмотрю,— спокойно отвтилъ Эйлеръ, и отъ души желаю, чтобъ мн не пришлось ихъ исправлять.

Академики удалились разбшенные, а Эйлеръ унесъ домой вычисленія Кулибина и черезъ нсколько дней объявилъ въ полномъ собраніи членовъ Академіи, что все нашелъ совершенно правильнымъ. 27 декабря 1776 г., было назначено испытаніе модели Кулибина. Незадолго передъ тмъ, академики освидтельствовали дв подобныя же модели иностранныхъ инженеровъ и об он оказались неудачными. Вполн увренные, что и отъ этой толку не будетъ, они съ насмшками приступили къ испытанію. Присутствіе директора Академіи, графа Орлова и Потемкина не сдерживало чувства озлобленія противъ Кулибина.

— Мы ужь изъздили два моста,— сказалъ одинъ, станемъ разъзжать по третьему!

— Этакъ Кулибинъ сдлаетъ намъ скоро лстницу на небо,— съ хохотомъ замтилъ другой.

Кулибинъ стоялъ передъ ними въ своемъ русскомъ кафтан, съ окладистой бородой, невозмутимо спокойный, онъ точно и не слышалъ насмшекъ. Модель представляла красивый мостъ въ 14 сажень длины и, по разсчету, должна была поднять 2.970 пудовъ груза. Вотъ наступила минута, когда весь назначенный грузъ былъ уже положенъ на модель, а она осталась неподвижной! Лица насмшниковъ вытянулись.

— Кладите остальное желзо и кирпичъ,— сказалъ Кулибинъ рабочимъ.

На модели лежало 3.540 пудовъ и она не шелохнулась. Тогда Кулибинъ вошелъ на средину моста и пригласилъ туда всхъ академиковъ. Неохотно, съ кислыми физіономіями они перешли его. Эйлеръ первый обратился къ Кулибину и съ уваженіемъ пожимая его руку, произнесъ:

— Отъ всего сердца поздравляю васъ, г. Кулибинъ, съ успхомъ. Теперь вамъ остается только исполнить предсказаніе моего почтеннаго товарища и построить намъ лстницу на небо.

Самъ блистательный, гордый князь Потемкинъ также пожалъ руку Кулибина и сказалъ:

— Скоро я надюсь поздравить тебя съ новой царской милостью.

Графъ Орловъ доложилъ государын о возможности построить черезъ Неву дугообразный мостъ по модели Кулибина, но постройка эта была отложена на неопредленное время, такъ какъ боялись близкаго сосдства шведовъ. Государыня приказала выдать Кулибину 2.000 р. До сихъ поръ она все награждала его деньгами, но теперь повелла исключить всю семью Кулибина изъ подушнаго оклада. Чмъ еще наградить своего подданнаго — императрица, затруднялась, такъ какъ борода и русское платье считались въ то время признакомъ невжества и препятствовали полученію чиновъ и отличій. Графъ. Орловъ, чрезвычайно расположенный къ Кулибину, убждалъ его сбрить бороду и надть нмецкое платье, но получилъ такой отвтъ:

— Я, ваша свтлость, русское платье считаю самымъ спокойнымъ и удобнымъ, почестей я не ищу и для нихъ бороды своей не сбрю.

Отвтъ этотъ былъ переданъ государын, тогда: она придумала особую награду для своего любимца.5 мая: 1778 г., Кулибину приказано было явиться въ Царское Село, и здсь императрица, въ присутствіи своего блестящаго двора, собственноручно возложила на него большую золотую медаль на Андреевской лент, сказакъ при этомъ:

— Я всегда уважала васъ, господинъ Кулибинъ, за ваши полезные труды, но теперь еще боле уважаю за почтеніе къ обычаямъ предковъ, которое вы имете. Поврьте мн, что хотя вы и бороду носите, но я буду умть жаловать вамъ приличныя награды, вмсто чиновъ и титуловъ.

Медаль, пожалованная Кулибину, составляла рдкость, и получившій ее имлъ пріздъ ко двору, гд становился на ряду съ высшими чинами.

VI.

На соломенномъ диван, близь одного изъ магазиновъ Модной Линіи, на нижегородской ярмарк, сидлъ Костроминъ и разговаривалъ съ владльцемъ этого магазина, толстымъ, важнымъ купцомъ.

— Давно ужъ не посщали вы нашу ярмарку,Михаилъ Андреичъ,— говорилъ тотъ.

— И въ этомъ бы году я прислалъ повреннаго, если-бъ не важныя дла, которыя требуютъ моего личнаго присутствія въ Нижнемъ. Для этого-то я и поторопился пріхать къ началу ярмарки изъ столицы.

— Такъ вы изъ Питера? Не знаете ли чего о нашемъ земляк Кулибин?

— Какъ не знать!— весело вскричалъ Костроминъ. Вдь, мы съ нимъ большіе пріятели: я всегда у него и останавливаюсь, когда бываю въ Петербург. Въ гору идетъ вашъ Кулибинъ, Василій Васильичъ, недавно Вольное Экономическое Общество избрало его своимъ членомъ, а императрица увеличила ему жалованье до 1.200 р. Правда, и есть за что его поощрять: столько онъ полезнаго сдлалъ, что и не передать всего. Я разскажу вамъ только о нкоторыхъ его изобртеніяхъ. У меня есть фонарь системы Кулибина, свтъ котораго виднъ за 30 верстъ. Въ настоящее время, его фонари употребляются на маякахъ, корабляхъ и т. п. На петербургскомъ стеклянномъ завод онъ устроилъ новыя машины для переноски расплавленнаго стекла, что дало возможность отливать зеркальныя стекла такой величины, о которой прежде и помыслить не смли.

— Ай да молодецъ нашъ Кулибинъ!— въ восторг вскричалъ купецъ.

— Въ дл, онъ дйствительно, молодецъ,— подтвердилъ Костроминъ.— Одно только мн въ немъ не нравится: его безпечность русская. Постоянно я ему твержу, что много онъ изъ-за нея проигрываетъ, а онъ, во время моихъ нравоученій, смотритъ на меня самыми беззаботными глазами да посмивается себ въ бороду. ‘Мн, говоритъ, Михайло Андреичъ, все равно, я или другой кто полезное дло длаетъ, лишь бы оно было сдлано’. Судите сами: устроилъ онъ телжку — самокатку, въ род коляски, въ которой свободно могутъ сидть два человка. Вмсто того, чтобы скоре представить въ Академію свое новое изобртеніе и получить на него привилегію, онъ катался себ по всему Питеру въ своей ‘самокатк’, на удивленіе народу, а тмъ временемъ, въ газетахъ объявили, что во Франціи появились такія же самокатки. Кулибинъ отступился, не сталъ и оспаривать у другаго механика славу изобртенія. Боюсь, чтобъ тоже не случилось и съ его послднимъ изобртеніемъ — искуственной ногой, которую онъ сдлалъ для одного безногаго офицера.

— Скажите, пожалуста, до чего дошелъ! изумился купецъ.— И хорошо сдлалъ онъ эту ногу?

— Да такъ, батенка, хорошо,— заговорилъ съ одушевленіемъ Костроминъ, что узнать нельзя, которая нога искуственная, она у него сгибается и разгибается, какъ природная. Но больше всего онъ работалъ надъ устройствомъ самоходнаго судна. Насмотрлся здсь, на Волг, на несчастныхъ бурлаковъ и цлью своей жизни поставилъ: облегчить ихъ тяжелый трудъ. Мн разсказывали, что въ Питер былъ точно большой праздникъ въ тотъ день, когда было назначено испытаніе его ‘самоходнаго судна’. Массы народа покрывали берега Невы, и когда судно, нагруженное четырьмя тысячами пудовъ, ходко пошло противъ сильнйшаго втра, безъ парусовъ и безъ веселъ, громкое ‘ура’ грянуло въ привтъ Кулибину. Сама императрица смотрла изъ окна дворца и махала ему платкомъ. Она повелла выдать Ивану Петровичу 5.000 р. и тотчасъ же приспособить судно къ волжскому судоходству, а онъ сталъ просить повременить: нужно, дескать, что-то усовершенствовать въ машин. Сколько я его ни убждалъ пустить судно въ ходъ въ томъ вид, какъ оно есть — не слушаетъ,— твердить свое, что его слдуетъ усовершенствовать. Того и жду, что гд-нибудь появятся такія же суда и опять отобьютъ привиллегію у Кулибина, а это тмъ легче, что въ нашей Академіи у него мало друзей и при всемъ его горячемъ желаніи принести какъ можно больше пользы родин, онъ не въ состояніи свободно трудиться, такъ какъ академики тормозятъ каждое его дло.

— Отъ зависти, наврно, пояснилъ Василій Васильевичъ: очень ужь эти ученые нмцы мужика русскаго не любятъ. А какъ относятся къ Ивану Петровичу государыня и вельможи?

— Про матушку — императрицу и говорить нечего! Она къ нему очень милостива и разъ навсегда приказала ему являться на вс придворные праздники. Не говорю ужь о нашихъ вельможахъ: Кулибина лично знаютъ австрійскій императоръ Іосифъ II и шведскій король Густавъ IV. Оба они съ нимъ разговаривали и смотрли его произведенія.

— Поди, чай, въ нмецкое платье нарядился?— спросилъ нсколько насмшливо Василій Васильевичъ.

— Такого человка, какъ Иванъ Петровичъ, не нарядишь, если онъ этого не захочетъ,— отвчалъ Костроминъ: до сихъ поръ все мужикомъ ходитъ, съ бородой и въ кафтан. Много теряетъ онъ изъ-за своего упорства, много насмшекъ переноситъ, но стоитъ на своемъ. Настоящіе-то люди, несмотря и на бороду, оказываютъ ему уваженіе. Разъ съ нимъ былъ такой случай. Пришелъ Иванъ Петровичъ къ Потемкину въ то время, когда у него была въ сбор вся знать и въ томъ числ графъ Суворовъ. Кулибина отодвинули къ самымъ дверямъ, насмшливо его оглядывали и длали на его счетъ разныя колкія замчанія на французскомъ язык — вдь, онъ по французски не понимаетъ. Никто изъ этихъ блестящихъ царедворцевъ не замтилъ, что за ними слдятъ съ другаго конца залы большіе, сердитые глаза Суворова. Вдругъ, тотъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и, отвсивъ поклонъ, сказалъ: ‘Вашей милости’! Вс обратили на это вниманіе. Кому кланяется Суворовъ?.. Пройдя еще немного, онъ произнесъ: ‘Вашей чести’!— Затмъ, подойдя уже къ

Ивану Петровичу, онъ поклонился ему низёхенько, со словами: ‘Вашей премудрости мое почтеніе’! взялъ его за об руки и, окинувъ все собраніе выразительнымъ взглядомъ, громко проговорилъ: ‘Помилуй Богъ! много ума! Онъ намъ изобртетъ коверъ-самолетъ!’ На насмшки Иванъ Петровичъ, обыкновенно, отвчаетъ или презрніемъ, или такъ мтко, что у остряка пропадаетъ охота смяться надъ нимъ. Одинъ молодой франтъ сказалъ ему разъ въ большомъ обществ: ‘Одолжите мн ваше платье для маскарада, г. Кулибинъ’. ‘Съ удовольствіемъ, спокойно, но съ достоинствомъ отвчалъ Иванъ Петровичъ, поглаживая свою сдую бороду: только сначала доживите до моихъ лтъ’. Такъ онъ сконфузилъ франтика этимъ отвтомъ, что тотъ сейчасъ же ухалъ съ вечера. А то однажды на публичномъ гулянь въ Лтнемъ саду, какой-то насмшникъ подходитъ къ Ивану Петровичу подъ благословеніе, какъ къ священнику. ‘Не моя недля’, отвтилъ онъ ему громкимъ голосомъ.

— Ха, ха, ха! въ восторг смялся Василій Васильевичъ: вдь, какъ ловко отвчаетъ! Вотъ еще что скажите мн, Михайло Андреичъ: богатъ Кулибинъ? Говорятъ, императрица много ему жалуетъ?

— Что это вы выдумали! вскричалъ Костроминъ: да онъ вчно въ долгахъ, и долги эти за него платятъ то императрица, то Потемкинъ, то Орловъ. Всему. Петербургу извстно, что жизнь онъ ведетъ примрную, никакого вина не пьетъ, въ карты не играетъ, живетъ съ своей семьей такъ скромно, какъ только можно, а должаетъ потому, что на производство опытовъ и устройство моделей много нужно. Насмотрлся я на него во время послдняго моего прізда въ столицу. Работы у него было много и онъ производилъ ее съ помощью вольнонаемныхъ рабочихъ. Любятъ его эти люди до страсти, потому что онъ относится къ нимъ какъ къ равнымъ, какъ къ своимъ помощникамъ, входитъ во вс ихъ нужды. Иному самъ даетъ денегъ впередъ, зная, вроятно, что тотъ нуждается.

‘ Я не заслужилъ еще, Иванъ Петровичъ’, скажетъ рабочій. ‘Это не бда, кротко отвтитъ онъ, впередъ заслужишь, работы еще много’. Сколько онъ добра длаетъ, помагая деньгами, совтомъ, вліяніемъ своего имени! Нтъ человка, который, обратясь къ нему, ушелъ бы безъ помощи. Случается, что до самой императрицы доходитъ, когда нужно просить за кого-нибудь. Знаете, Василій Васильичъ, сердце радуется, какъ подумаешь, что я не ошибся въ этомъ человк. Дни, которые я провожу въ этой благословенной семь, самые пріятные въ моей жизни: здсь вчный миръ и спокойствіе. Кружокъ его знакомыхъ составляютъ все честные, работящіе люди, самъ хозяинъ всегда веселъ, гостепріименъ и большой хлбосолъ, такъ что скромная квартирка Кулибина посщается съ удовольствіемъ. У него устроиваются иногда превеселые вечера, особенно потому, что самъ онъ играетъ на гусляхъ и на фортепіано и хорошо поетъ своимъ чистымъ теноромъ. Онъ очень любитъ музыку и театръ. Ну, довольны вы теперь? Видите, сколько я поразсказалъ вамъ о своемъ любимц! Когда-то я его опять увижу, и увижу ли еще — Богъ всть! Старъ я становлюсь, слабъ,— а Петербургъ не близко.

Костроминъ тяжело поднялся съ дивана, опираясь на палку.

— Хорошій человкъ вашъ любимецъ, задумчиво проговорилъ. Василій Васильевичъ. Спасибо вамъ, Михайло Андреичъ, что такъ подробно разсказали о земляк.

VII.

Надъ Нижнимъ стояло зарево: былъ сильный пожаръ близь Успенской церкви. Вс старанія остановить огонь не имли успха, тмъ боле, что ему давали обильную пищу ветхія деревянныя жилища бдняковъ. Эти покривившіеся и черные отъ времени домишки исчезали съ невроятной быстротой, оставляя на земл лишь небольшую кучку мусора. Возможно ли было спасти домъ Кулибина, который ничмъ не отличался отъ только-что сгорвшихъ лачужекъ? Его плачущая многочисленная семья вышла на улицу, неся кой-какія вещи, въ рукахъ у Ивана Петровича были только бумаги. Онъ старался успокоить жену и дтей, а самъ все время думалъ о своихъ инструментахъ.— ‘Спаси, голубчикъ, мои инструменты’, усплъ онъ шепнуть Пятерикову. Тотъ сейчасъ же бросился въ горвшій домъ, при помощи нсколькихъ человкъ вынесъ оттуда вс инструменты и положилъ ихъ къ ногамъ своего дорогаго учителя. Больше этого ужь ничего нельзя было спасти: домикъ рухнулъ! Тогда вс взоры со страхомъ обратились на прекрасный, большой, только-что отстроенный домъ, находившійся рядомъ съ сгорвшимъ, огонь уже лизнулъ его блестящую стну.

— Православные! раздался громкій, слегка дрогнувшій голосъ. Толпа оглянулась и сняла шапки. Восьмидесятилтній старикъ, котораго вс глубоко уважали и любили, стоялъ съ непокрытой головой, огонь пожара освщалъ его блую, какъ снгъ, бороду.— Православные! спасите мое послднее достояніе. Старъ я, ничего мн не надо, семью жаль, безъ угла останется!

— Не проси, Иванъ Петровичъ! все сдлаемъ, чтобъ отстоять твой домъ! Но что могли сдлать эти добрые люди противъ всесокрушающей силы огня и втра, безъ необходимыхъ инструментовъ? О пожарной команд нечего и говорить: она была въ то время въ самомъ жалкомъ состояніи. Черезъ часъ, на мст красиваго новаго дома дымилась безобразная груда развалинъ. Слабое пламя освщало фигуру старика, въ изнеможеніи опустившагося на полуобгорлое бревно.

— Вы измучились, Иванъ Петровичъ, говорилъ Пятериковъ, ни на минуту не оставлявшій семью Кулибина: вамъ необходимо отдохнуть, да и всмъ вашимъ, пойдемте ко мн.

— Спасибо, Иванъ Иванычъ, уведи жену и дтей, успокой ихъ, голубчикъ, а меня пока оставь здсь, я приду черезъ часъ.

Пятериковъ неохотно покинулъ своего учителя. ‘Боится за меня добрый человкъ, думалъ Кулибинъ, съ грустной улыбкой смотря ему вслдъ: точно не знаетъ моей выносливости!’ Низко склонилась его сдая голова, горькія думы овладли имъ. Онъ перенесъ на своемъ вку не мало испытаній, но самыя тяжелыя выпали на его долю въ родномъ город, куда онъ пріхалъ, чтобъ отдохнуть немного посл долгой трудовой жизни и умереть среди земляковъ, которые хотя и приняли его сначала за колдуна (онъ улыбнулся при этомъ воспоминаніи), но скоро искренно полюбили. Вдь, петербургскіе враги, а не эти простые люди устроили такъ, что любимйшее и полезнйшее изъ его изобртеній — ‘самоходное судно’, продано съ публичнаго торга на дрова! Старикъ вздрогнулъ и крупная слеза скатилась на его блую бороду. Что значитъ этотъ пожаръ въ сравненіи съ тмъ горемъ! Еслибъ онъ зналъ, что оставляетъ семью съ кускомъ хлба, онъ не грустилъ бы о потер домовъ. Народъ въ восторг кидалъ шапки вверхъ и кричалъ ура, когда его ‘самоходное судно’ плыло по Волг, не его вина, что приняты французскія коноводныя машины, неудобныя и дорогія. А какъ обидлись ученые нмцы, что искуственную ногу сдлалъ самоучка! Они не могли простить ему этого, разсматривали его изобртеніе, спорили о немъ, писали нсколько лтъ разсужденія. Пока это дло тянулось, французскій механикъ привезъ искуственную ногу въ Парижъ и представилъ Наполеону I, какъ свое произведеніе. Мнимый изобртатель прославился и разбогатлъ’.

Въ эту минуту сзади раздался ласковый голосъ:

— Вы простудитесь, Иванъ Петровичъ, утро сырое и холодное, стаканъ горячаго чая подкрпитъ васъ. Жена ваша безпокоится о васъ, пойдемте домой.

— Домой? У меня больше нтъ дома! Пришлось на старости лтъ преклонить голову въ чужомъ углу… Ну, ну, не буду! знаю, что ты добрый, хорошій человкъ, идемъ!

Онъ съ трудомъ поднялся, опираясь на руку Пятерикова, который со слезами на глазахъ смотрлъ, какъ этотъ, еще вчера бодрый, старикъ едва передвигалъ ноги. Пятериковъ старался окружить многочисленную семью своего учителя возможными удобствами, что, при его скудныхъ средствахъ, было не легко исполнить. Кулибинъ скоро перехалъ отъ него къ своему родственнику, но не успокоился до тхъ поръ, пока не пріобрлъ ‘свой уголъ’. Это была чуть не хижина съ маленькимъ садикомъ, тсная, сырая и холодная. Она въ конецъ разстроила здоровье Кулибина, такъ что послдніе три года своей жизни онъ провелъ въ постели. Но и лежа, онъ продолжалъ заниматься черченьемъ и вычисленіями, торопясь окончить проектъ ‘желзнаго постояннаго моста’ черезъ Неву.

Смерть помшала ему окончить этотъ трудъ.

30 іюня 1818 года, Кулибина не стало. Въ дом не было ни копейки, и жена Ивана Петровича, обливаясь слезами, пошла заложить часы его работы. Друзья покойнаго, съ Пятериковымъ во глав, взяли на себя вс хлопоты и расходы по похоронамъ. 4 іюля, густые толпы народа шли по направленію къ хижин Кулибина. У дверей полуразвалившагося домика стояли ученики нижегородской гимназіи, съ директоромъ и учителями. Именитое купечество Нижняго несло все время на своихъ плечахъ гробъ усопшаго гражданина. Старшему учителю поручено было нести на подушк золотую медаль покойнаго. Новыя толпы присоединялись по дорог, каждый желалъ проводить Кулибина до могилы. Яркіе лучи лтняго солнца освщали эту картину, придавая живой оттнокъ спокойному, исхудалому лицу умершаго, блые волосы и борода котораго блестли, какъ серебро. Пятериковъ не сводилъ глазъ съ этого кроткаго лица, онъ больше никогда не увидитъ человка, къ которому питалъ благоговйную любовь! ‘О мой учитель! шепталъ онъ, отирая слезы, вотъ твоя награда: весь Нижній идетъ за твоимъ гробомъ, а добрая память о теб будетъ жить вчно! ‘

Е. Александрова.

‘Родникъ’, No 6, 1882

Добрая слава два вка живетъ.

Читайте также: