До-азбучная цивилизация, Мечников Лев Ильич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 74 минут(ы)

ДО-АЗБУЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.

Исторія обыкновенно начинаетъ интересоваться исторической жизнію народовъ только съ тхъ поръ, какъ они достигаютъ нкотораго и, относительно говоря, довольно высокаго уровня культурнаго развитіи, т. е. когда они перестаютъ пожирать другъ друга, научаются употребленію огня, знакомятся съ нкоторыми полезнйшими металами и минералами, начинаютъ воздлывать различные злаки, приручаютъ нкоторыхъ животныхъ и т. п. Рядомъ съ этимъ прогресомъ въ дл приспособленія человка или человчества къ окружающей сред, развиваются постепенно политическія, гражданскій и нравственныя его понятія. То, что мы обыкновенно привыкли считать исходною точкою или азбукою такъ-называемаго историческаго существованія, является результатомъ часто многихъ вковъ прогреса и борьбы, иметъ за собою свою исторію или свой мартирологъ, потому что всякое нововведеніе предполагаетъ новатора или новаторовъ, которымъ приходилось извдать на себ всю тяжесть человческой косности, невжественнаго упорства и столь неразрывно связанной съ невжествомъ ненависти и мести.

Нигд и никогда человкъ не рождался съ инстинктивнымъ знаніемъ всего того, что собственно и возвысило человческія общества надъ табунами животныхъ. То немногое, что мы съ научною достоврностью знаемъ о первобытномъ человческомъ состояніи, рисуетъ намъ этотъ розовый идеалъ политическихъ философовъ конца прошлаго вка въ крайне непривлекательномъ свт. Теперь, когда весь шаръ земной извстенъ вдоль и поперегъ, когда почти ни одному, самому ничтожному и по численности своей, и по развитію, народцу не удалось укрыться отъ глазъ то просто любознательныхъ, то корыстолюбивыхъ туристовъ, — мы нигд уже не находимъ такой групы дикарей, которую можнобы было признать за типическое выраженіе первобытнаго человчества. Наимене развитыя африканскія и австралійскія племена оказываются уже въ наше время обладателями многаго такого, что предполагаетъ за собою вковые антецеденты опыта, нкоторой умственной иниціативы и энергіи. А между тмъ мы все-таки не имемъ права сказать, чтобы эти, уже далеко не первобытныя племена, отличались по своему жалкому образу жизни отъ животныхъ. Извстно, напримръ, что плотоядныя животныя только совершенною крайностью могутъ быть доведены до пожиранія себ подобныхъ, въ человческихъ-же обществахъ людодство и до сихъ поръ составляетъ явленіе далеко не рдкое. При этомъ я имю въ виду вовсе не т случаи вынужденнаго крайнею нищетою людодства, которые иногда повторяются даже на свер европейской Россіи, а людодство, такъ-сказать, нормальное. Карлъ Фогтъ, со свойственными ему остроуміемъ и эрудиціей, доказываетъ въ своей небольшой брошюрк о связи антропофагіи съ религіозными воззрніями и обрядами, что большая часть примровъ такого нормальнаго людодства не можетъ быть объяснена недостаткомъ другихъ средствъ къ пропитанію, такъ-какъ наиболе свирпые людоды встрчаются въ наше время почти исключительно въ мстностяхъ не только очень плодородныхъ, но и изобилующихъ рыбою или дичью. У наиболе плотоядныхъ зврей мы не знаемъ, или знаемъ очень мало случаевъ, чтобы мать пожирала своихъ дтенышей, даже будучи вынуждена къ тому голодомъ, а прочтите, напримръ, книгу г. Сидорова о свер Россіи…

Но оставимъ эту кровавую область взаимнаго пожиранія другъ друга и обратимся на этотъ разъ къ мирному лопу семейной жизни. Здсь намъ тоже предстоитъ увидть не мало картинъ, отнюдь не лестныхъ для самолюбія не только первобытнаго, но даже весьма культурнаго, а иногда и цивилизованнаго человчества. Въ то время, какъ многія породы четвероногихъ и птицъ представляютъ намъ примры вполн уже прочно установившихся семейныхъ отношеній, намъ вовсе нтъ надобности зарываться вглубь ученоописательныхъ антропологическихъ фоліантовъ, чтобы насчитать десятки человческихъ племенъ, у которыхъ понятіе семьи — до-того сбивчиво и эластично, что не знаешь, гд начинается семейная жизнь и кончается самая отвратительная проституція. Здсь многоженство и многомужество господствуютъ въ своей непосредственной, грубйшей форм, тамъ женщина цною чудовищнаго разврата вынуждена покупать себ право быть рабою одного только мужчины, а не беззащитною жертвою всхъ и каждаго. И черезъ сколько разнообразнйшихъ ступеней уничиженія, страданія, обязательнаго разврата вынуждается проходить злополучная прекрасная половина человчества прежде, чмъ даже въ передовыхъ обществахъ возникаетъ многими еще оспариваемый вопросъ о томъ, что женщина можетъ не быть принадлежностью, рабою, ни одного, ни всхъ, а, въ свою очередь, стать правоспособнымъ индивидомъ!..

Отъ семьи переходя къ области политическихъ и гражданскихъ отношеній, разв можно отрицать, что какой-нибудь улей или муравейникъ, съ своей труженически-муниципальною организаціею, представляетъ намъ чудеса усложненія, цлесообразнаго приспособленія и предусмотрительности въ сравненіи съ многими агломераціями двуногихъ хищниковъ, изъ которыхъ инымъ, пожалуй, даже посчастливилось разыграть видную роль въ кровавой драм всемірной исторіи?..

Цль этихъ страницъ заключается, однако, вовсе но въ томъ, чтобы оскорбить антропологическое самолюбіе читателя, унизивши почетное званіе человка ниже скотовъ безсловесныхъ. Совершенно наоборотъ: истинно-человческое самолюбіе можетъ быть только польщено тмъ, что вс неоспоримыя и неотъемлемыя блага цивилизаціи и гражданственности достаются не въ вид жареныхъ голубей, падающихъ съ облаковъ въ разинутые рты ротозевъ, а суть плоды человческаго ума, труда, настойчивости и изобртательности. Какое-бы мы ни взяли, повидимому, ничтожнйшее и первобытнйпіее изъ этихъ цивилизаціонныхъ благъ:— употребленіе-ли огня, добываніе наиполезнйшихъ для насъ металовъ и минераловъ, прирученіе нкоторыхъ полезныхъ намъ животныхъ и т. п.— мы уже напередъ можемъ сказать, что все это представляетъ собою, такъ-сказать, капитализированное человческое творчество и часто въ весьма почтенныхъ размрахъ. Тамъ, гд для классической исторіи существуетъ только непроницаемый мракъ, о которомъ она съ трудомъ можетъ сказать нсколько словъ, поясняя намъ, рядился-ли этотъ мракъ временъ въ медвжьи шкуры или по просту щеголялъ нагишомъ? какимъ богамъ онъ поклонялся и поклонялся-ли какимъ-нибудь богамъ? самъ-ли собою онъ прошелъ или былъ сметенъ съ лица земли какимъ-нибудь лавровнчаннымъ завоевателемъ? и т. п.,— посл всхъ этихъ историческихъ легендъ начинается другая исторія, ни по интересу, ни по обще-культурному значенію своихъ изслдованій неуступающая первой.

Эта доисторическая исторія, только-что начавшая слагаться на глазахъ дозрвающаго теперь поколнія, рзко отличается отъ исторіи классической. Она,— эта ‘seienza nuova’ нашего времени,— равно чуждается и голой эмпиричности историческихъ хроникеровъ, и подбитой зефирами метафизическихъ утонченностей такъ-называемой философіи исторіи, которую какъ ни приправляйте новйшими яко-бы научными формулами, а все-таки не превратите въ научную или позитивную теорію прогреса. Эта новая наука, надъ которою съ такимъ успхомъ трудятся люди врод Леббока, Тайлора и др., уже теперь представляетъ, такъ-сказать, общее русло: въ него со всхъ сторонъ сливаются разнообразнйшія отрасли естествознанія и соціологіи, утрачивая при этомъ органическомъ сліяніи — первыя свою оторванность отъ наиболе волнующихъ развитого человка вообще вопросовъ дня, — вторыя свою призрачность и условность.

Одну изъ интереснйшихъ страницъ общей исторіи культуры составляетъ исторія рчи или языка, которая съ самаго-же своего начала распадается на дв существенно отличныя одна отъ другой части: на исторію рчи живой, устной или разговорной, и на исторію письменности, т. е. тхъ средствъ, къ которымъ прибгаетъ человчество на разныхъ ступеняхъ своего развитія, чтобы по возможности увковчить свои мысли, оградить ихъ отъ разрушающаго и ограничивающаго вліянія времени и пространства. Я не думаю этимъ сказать, чтобы эти дв интересныя отрасли общей культурной исторіи не имли между собою ничего общаго, чтобы он развивались каждая въ своемъ замкнутомъ кругу, не оказывая одна на другую никакого существеннаго вліянія. Разъ навсегда, въ многосложной цпи жизненныхъ явленій всякаго разряда, надо утратить вру въ совершенную отчужденность или замкнутость какого-бы то ни было ихъ цикла. Самыя неожиданныя сцпленія и взаимодйствія обнаруживаются передъ нашими глазами даже между такими отраслями, которыя неизмримо дальше отстоятъ одна отъ другой, чмъ эти два развтвленія одной и той-же общей втви. Еще въ начал ныншняго столтія Вильгельмъ Гумбольдтъ писалъ много и очень хорошо о вліяніи алфавитовъ, или, точне говоря, разныхъ родовъ письменности, на развитіе языка, такъ что вопросъ этотъ,— одинъ изъ наиболе разработанныхъ и я не намренъ поднимать его здсь. Предметъ моего очерка составляетъ исключительно исторія письменности,— предметъ несравненно мене изслдованный и обработанный. чмъ собственно исторія языка, надъ которою, со временъ Вильгельма Гумбольдта и впадающаго теперь на старости лтъ въ мистицизмъ Макса Мюллера, потрудились уже не мало боле или мене почтенныхъ дятелей. Литература исторіи письменности гораздо бдне. Кром весьма и весьма неполнаго труда француза Ленормана, по части сочиненій, имющихъ въ виду собрать въ одной стройной картин вс отдльные фазисы и перипетіи этой интересной борьбы человческой мысли противъ подавляющихъ ее разстояній въ пространств и времени,— мн извстенъ только одинъ очень интересный томъ ‘Исторіи письма’ (‘Geschichte der Schrift’) нмца Гейнриха Вутке, вышедшій въ Лейпциг въ 1872 г. Какъ самъ авторъ замчаетъ въ своемъ предисловіи, первый томъ его труда легко можетъ оказаться и послднимъ, такъ-какъ на составленіе его понадобилось боле тридцати лтъ. Да и то еще почтенный ветеранъ считаетъ нужнымъ оговориться, что онъ торопится выпустить въ свтъ этотъ тонъ безъ должной окончательной обработки, такъ-какъ преклонныя лта мало оставляютъ ему надежды на продолжительный и успшный трудъ въ будущемъ. Оговорка эта никакъ не можетъ быть сочтена за черезъ-чуръ утонченную авторскую скромность, такъ-какъ образцовое во многихъ отношеніяхъ это сочиненіе дйствительно гршитъ необдланностью, т. е. нкоторою нестройностью, несоразмрностью частей. Этотъ, чисто вншній, недостатокъ въ значительной степени затрудняетъ чтеніе книги Вутке, въ особенности для читателя, предварительно неознакомившагося съ механизмомъ письменности у нкоторыхъ народовъ, такъ-сказать, свихнувшихся съ нормальнаго пути развитія, но зашедшихъ на этомъ пути очень далеко, какъ, напримръ, китайцы, которыхъ грамота, въ смысл общаго прогреса письменности, представляетъ моментъ отсталый даже по сравненію съ египетскими гіероглифами, по которые тмъ не мене довели свой отсталый способъ писанія до такого совершенства, что имъ очень удобно могутъ быть записываемы переводы лучшихъ и новйшихъ европейскихъ ученыхъ по всмъ,— даже по метафизическимъ,— отраслямъ. Вообще по отдлу успховъ письменности на крайнемъ восток я во многомъ разойдусь съ Вутке, который, какъ не спеціалистъ, при всей своей громадной эрудиціи и замчательно добросовстномъ компилированіи источниковъ, иногда все-таки путается въ этихъ головоломныхъ дебряхъ. Впрочемъ задача моя вовсе не въ томъ, чтобы опускаться въ самую глубь этого сложнаго вопроса, а въ томъ только, чтобы запечатлть въ ум читателя въ возможно рзкихъ и опредленныхъ чертахъ т многообразныя ступени, черезъ которыя послдовательно перешелъ умъ человческій въ разныхъ частяхъ земного шара, въ своемъ многовковомъ и переполненномъ всякаго рода интересными перипетіями стремленіи создать себ — азбуку, т. е. то, что мы привыкли считать чмъ-то необыкновенно первобытнымъ или элементарнымъ, исходною точкою всякаго умственнаго движенія…

——

Читатель, конечно, не ждетъ здсь новыхъ глубокомысленныхъ варьяцій на тему необычайно важнаго и споспшествующаго всякому дальнйшему преуспянію значенія грамотности. Въ общемъ, значеніе это черезчуръ ясно само собою, и грамотному человку едва-ли есть надобность выяснять, почему письменность, — эта драгоцнная способность передать другому или тысячамъ другихъ, на маленькомъ клочк бумажки, при помощи нсколькихъ каракуль, свою мысль, можетъ быть, чреватую самыми многозначительными послдствіями,— внушаетъ къ себ необычайное уваженіе, почти религіозный страхъ, въ глазахъ людей, всего мене пользующихся этимъ драгоцннымъ орудіемъ прогреса. Народная мудрость, въ разныхъ концахъ Европы или близкой къ намъ Азіи, прославляетъ грамотность во множеств популярнйшихъ изрченій и пословицъ. ‘Ученье свтъ, неученье тьма’ — говоритъ нашъ русскій мужикъ, и смотритъ на умнье писать, какъ на драгоцнное пріобртеніе человческаго ума. Армяне — народъ сравнительно съ нами боле грамотный, по за то и боле абсолютный въ своемъ прославленіи этого полезнаго искуства. ‘Только тотъ и человкъ, кто читать уметъ’, — говоритъ армянская пословица, соотвтствующая только-что цитированной русской. Но это все отзывы о письменности людей, хоть мало умудренныхъ (или, пожалуй, даже и вовсе неумудренныхъ) въ этомъ полезномъ дл, но такъ или иначе знакомыхъ изъ ежедневнаго опыта съ усовершенствованными способами передачи мысли, до электрическихъ телеграфовъ включительно. Еще боле интересно отношеніе къ письменности такихъ народовъ, которые вовсе незнакомы съ нею. По этой части разсказы путешественниковъ даютъ не мало интереснаго матеріала, который, конечно, концентрированъ въ книг Вутке со свойственною этому автору начитанностью. Сообщаю здсь нсколько интереснйшихъ и краснорчивйшихъ, по моему мннію, фактовъ.

Первое столкновеніе испанскихъ мисіонеровъ и авантюристовъ съ краснокожими даже Мехики и Перу (я говорю даже, потому что эти страны, какъ мы скоро увидимъ, занимали уже тогда одну изъ довольно высокихъ ступеней въ исторіи развитія безъазбучной письменности) подало поводъ къ многочисленнымъ и курьезнымъ столкновеніямъ по этому поводу. Индйцы оказывались почти повсюду совершенно неспособными уловить принципы, на которыхъ основана европейская письменность, столь существенно отличная отъ той, которая была у нихъ уже въ довольно всеобщемъ употребленіи. Гомара передаетъ анекдотъ о слуг-индйц, котораго его хозяинъ-испанецъ послалъ къ своему пріятелю съ дюжиною кроликовъ и съ письмомъ. Индецъ сълъ дорогою нсколькихъ кроликовъ и былъ вн себя отъ удивленія, когда ‘проклятая бумага разсказала объ этомъ европейцу’. Онъ счелъ долгомъ предупредить своихъ соотечественниковъ, чтобы они напередъ остерегались такихъ болтливыхъ бумагъ. Предостереженіе его, очевидно, не пропало даромъ, потому что мы знаемъ нсколько примровъ тому, какъ другіе краснокожіе въ Мехик и Перу, находясь въ точно такихъ-же условіяхъ, принимали всевозможныя предосторожности, чтобы укрыться отъ глазъ бумажнаго шпіона на время совершенія преступнаго дянія, такъ, напримръ, они прятали письмо подъ камень, на который сами садились и спокойно подали значительную часть посланныхъ съ ними гостинцевъ. Но такъ-какъ и это обыкновенно не спасало ихъ отъ бича строгихъ цивилизаторовъ, то страхъ ихъ передъ исписаннымъ листкомъ выходилъ изъ всякихъ предловъ. Бразильцы и до сихъ поръ еще считаютъ бумагу волшебникомъ. По мннію ирокезовъ и делаверовъ сверной Америки, записка есть талисманъ, при помощи котораго блые люди заставляютъ особеннаго духа или демона сообщать имъ то, что требуется. Многіе краснокожіе прикладываютъ ухо къ записк, которую имъ поручаютъ отнести, желая подслушать заключающееся въ ней сообщеніе. Африканскіе негры крадутъ у европейцевъ книги и письма и зарываютъ ихъ въ могилу вмст съ своими покойниками: они уврены, что такимъ образомъ они зарекомендуютъ своего покойника, какъ человка грамотнаго загробнымъ духамъ и тмъ значительно улучшатъ его судьбу на томъ свт.

Интересно слдующее происшествіе, заимствованное изъ разсказа Дж. Мартина о пребываніи англичанина Вильяма Маринера въ плну у дикарей острововъ Тонга или Товарищества въ первыхъ годахъ текущаго столтія. Къ одному изъ этихъ острововъ присталъ англійскій корабль, офицеры котораго были очень дружелюбно приняты владльцемъ или царькомъ этого острова, называвшимся Финну. Маринеръ тотчасъ-же поспшилъ извстить своихъ соотечественниковъ письмомъ, что онъ содержится въ плну на сосднемъ остров и просилъ освободить его. Финоу принялъ въ освобожденіи Маринера горячее участье и былъ глубоко заинтересованъ этимъ человкомъ, обладавшимъ непостижимою способностью передавать своимъ пріятелямъ важныя извстія при помощи ничтожнаго клочка бумаги, испещреннаго какими-то каракулями. Оставшись наедин съ освобожденнымъ Маринеромъ, царекъ устроилъ нижеслдующую забаву:

— ‘Ты говоришь, что можешь написать все, что угодно, такъ что твои пріятели поймутъ, несговариважъ съ тобою. Ну, такъ напиши имъ меня.’ _в

Маринеръ написалъ имя Финоу на куск бумаги. Позванные другіе англичане прочли его безъ малйшаго затрудненія. Удивленіе короля не знало предловъ.

— ‘Да что-же тутъ похожаго на меня? спрашивалъ онъ, перевертывая бумагу подобно тому, какъ крыловская мартышка манипулировала очки,— гд-же тутъ мой носъ, мои глаза и т. п.’?

Повторивъ нсколько подобныхъ опытовъ, царекъ Финоу заподозрилъ, не дурачатъ-ли его блолицые варвары, и ршился подвергнуть ихъ крайне убдительному, по его мннію, испытанію. Приказавъ удалиться всмъ, онъ заставилъ Маринера написать имя одного изъ своихъ министровъ, умершихъ задолго до появленія англичанъ въ этой мстности, невозможно, слдовательно, было предположить, чтобы англійскимъ офицерамъ имя это было извстно и чтобы они успли напередъ условиться на-счетъ изображенія этого имени какимъ-нибудь особеннымъ знакомъ. Призванные англичане снова безъ запинки прочли это совершенно новое для нихъ названіе.

— ‘Да кто-же онъ былъ, этотъ человкъ, котораго вы мн сейчасъ назвали, и не было-ли у него какихъ-нибудь особыхъ примтъ?’ допрашивалъ любопытный дикарь.

Англичане объяснили ему, что бумага этого ничего не говоритъ, но что она можетъ сказать и это, если царекъ дастъ себ трудъ продиктовать Маринеру вс желаемыя подробности. И этотъ новый опытъ тотчасъ-же былъ продланъ къ вящему удовольствію дикаго внценосца. Финоу нсколько дней къ ряду потшался калиграфическими упражненіями Маринера.

— ‘Да, сказалъ онъ, наконецъ: — изобртеніе это безспорно прекрасно, но если-бы оно распространилось въ моемъ народ, то я и нсколькихъ дней, вроятно, не удержался-бы на престол!’

Примровъ подобнаго отношенія дикарей къ письменности всякаго рода можно представить множество во всхъ частяхъ свта, и даже въ Европ въ довольно близкія къ намъ времена. Петеръ Дусбургъ утверждаетъ, что прусаки еще въ XIV столтіи ‘дивились чрезвычайно тому, кто могъ передать отсутствующему о своихъ намреніяхъ при помощи буквъ’. Эліаносъ въ своихъ ‘Историческихъ очеркахъ’ разсказываетъ о европейскихъ варварахъ, считавшихъ письменность позорнымъ чародйствомъ. Этотъ-же своеобразный оттнокъ воззрнія на письменность, по свидтельству Кастрена, мы находимъ еще и въ настоящее время у лапландцевъ.

Нельзя не замтить у всякаго рода завоевателей, принадлежащихъ къ различнымъ историческимъ эпохамъ, къ разнымъ расамъ и религіямъ, особеннаго ожесточенія противъ письменности покоряемыхъ ими народовъ. Ожесточеніе это, надлавшее цивилизаціи немало вреда, весьма близко граничитъ съ суеврнымъ страхомъ. Мусульманинъ Омаръ топитъ бани Александріи книгами знаменитой александрійской библіотеки. Сарацины сожитаютъ письменные памятники Изли, татары, подъ предводительствомъ Хулагу, топятъ въ волнахъ Евфрата десятки тысячъ томовъ, скопленныхъ халифами въ Багдад. Христіанство, ставъ господствующею религіею въ Европ, ведетъ долгое время упорную борьбу съ памятниками классической письменности. Въ Гранад, въ Мелик испанцы безъ сожалнія истребляютъ тысячами всякаго рода и преимущественно литературные памятники покоренной ими цивилизаціи. Эта борьба слпой силы противъ памятниковъ письменности далеко еще не отошла для насъ въ область давно минувшаго прошлаго, и намъ нтъ ни малйшей надобности уходить далеко вглубь вковъ, чтобы набрать множество краснорчивйшихъ и назидательнйшихъ ея примровъ. Нельзя не замтить, что въ громадномъ большинств случаевъ побда все-таки остается въ конц-концовъ на сторон гонимой и всми мрами искореняемой мысли. Всегда найдется какой-нибудь Марсилій Фичино, который въ XV столтіи среди разнаго хлама ‘открылъ’ Платона, почти подобно тому, какъ Христофоръ Колумбъ открылъ Америку. Вутке приводитъ очень назидательный примръ такой слпой борьбы могущественныхъ римскихъ папъ противъ нкоего темнаго вольнаго мыслителя Joannes Scotus Erigena, написавшаго въ 866 году еретическій трактатъ ‘de divisione naturae’. Почти пятьсотъ лтъ спустя, папа Гонорій III вынужденъ еще считаться съ этимъ плодомъ свободной человческой мысли, каза.лось-бы столь мало, огражденной отъ разрушенія въ т отдаленныя времена. Повторяю: такихъ Эригеновъ и Гоноріевъ можнобы цитировать десятками, неособенно насилуя свою эрудицію. Но сказаннаго здсь, кажется, уже вполн достаточно, чтобы подтвердить фактъ того инстинктивнаго, такъ-сказать, стихійнаго почтенія, которое ощущается самыми невжественными единицами и массами передъ записанною мыслью. Почтеніе это можетъ, смотря по обстоятельствамъ, принимать то видъ суеврнаго страха, то слишкомъ сроднаго этому страху ожесточеннаго преслдованія. Во всякомъ случа, какъ психологическій фактъ, оно легко объяснимо: сила мысли, облеченной, такъ-сказать, въ плоть и кровь, огражденной отъ разрушительнаго и изолирующаго вліянія пространства и времени, дйствительно до того громадна, что если мы и не составляемъ себ въ каждую данную минуту вполн живого и яркаго представленія о ея громадности, то благодаря разв только тому, что, съ одной стороны, мы слишкомъ приглядлись къ этому чуду культуры, а съ другой — слишкомъ много начитались и наслышались о его величіи тхъ трескучихъ и пошлыхъ фразъ, отъ дйствія которыхъ мозгъ по невол какъ-то костенетъ и утрачиваетъ способность отражать въ себ какія бы то ни было яркія и живыя впечатлнія..

Совершенно иное дло, если мы изъ области общихъ восторговъ и хвалебныхъ пснопній перейдемъ къ мало-мальски точному научному опредленію тхъ вліяній, которыя письменность оказываетъ на разнообразнйшія отрасли культурнаго быта. До сихъ поръ только соотношенія между письменностью и развитіемъ языка были предметомъ сколько-нибудь серьезныхъ изслдованій. Что письменность способствуетъ, такъ-сказать, очищенію и облагороженію языка и мшаетъ его распаденію на множество все боле и боле расходящихся одно отъ другого нарчій — это можетъ быть признано за научный фактъ. Впрочемъ, такъ-какъ эта область, исключительно лингвистическая, всего мене способна интересовать собою читателя не-спеціалиста, то я и не стану распространяться о ней. Гораздо интересне въ глазахъ каждаго просвщеннаго человка было-бы разъяснить, съ надлежащею научною основательностью и обстоятельностью, взаимодйствія, дйствительно существующія между письменностью и всею совокупностью другихъ сторонъ культурнаго быта, но этого до сихъ поръ не сдлалъ еще никто, а слдовательно не сдлаю и я, такъ-какъ моя роль сводится только къ тому, чтобы ознакомить читателя, на-сколько это окажется возможнымъ въ размрахъ журнальной статьи, съ тмъ, что уже добыто на этотъ счетъ наукою. Рядомъ съ восторженными панегириками печатному или писанному слову, съ напыщеннымъ поклоненіемъ его неисчерпаемому величію, намъ приходится и въ настоящее время считаться съ такими воззрніями, которыя то подъ знаменемъ пресловутой почвенности или народности, то подъ покровомъ другихъ значковъ и девизовъ, утверждаютъ, будто книги, въ свою очередь, способны плодить не мало общественнаго зла. Откровенные противники просвщенія и грамотности становятся замчательно рдкими во всхъ мало-мальски порядочныхъ литературахъ, но это еще не устраняетъ возможности появленія даже въ передовыхъ литературныхъ лагеряхъ такихъ летучихъ отрядовъ, которые, высказывая глубочайшее уваженіе и преданность къ этому мощному орудію цивилизаціи, однако-же горько стуютъ на то, что непомрное развитіе письменности создаетъ будто-бы пагубное отчужденіе читающихъ классовъ общества отъ дйствительной общественной жизни. Съ другой стороны, будто-бы вульгаризируя, размнивая, такъ-сказать, на мелкую монету, выводы мысли и знанія, давая читающей публик готовыя формулы и ршенія на всевозможные вопросы жизни, литература тмъ самымъ подавляетъ возможность самобытнаго личнаго развитія, уменьшаетъ потребность умственной дятельности и иниціативы и способна, пожалуй, даже довести мозги своихъ читателей до весьма печальнаго состоянія атрофіи. Въ примръ этого послдняго вліянія литературы ссылаются обыкновенно на то, наводящее уныніе, умственное однообразіе и отупніе, которое охватываетъ огуломъ извстные слои буржуазіи въ тхъ странахъ, гд журналистика и общедоступная пресса получили наиболе широкое развитіе. Господа Прюдомы избавляются отъ всякой необходимости разсуждать о какихъ-бы то ни было вопросахъ собственнымъ умомъ, имя возможность за грошъ купить утромъ подходящую къ ихъ темпераменту и общественному положенію газетку, которая снабдитъ ихъ вполн готовыми и изящно округленными фразами и кой-какими мыслишками на цлый день. Отрицать такіе моменты въ исторіи наиболе просвщенныхъ обществъ, когда въ обществ преобладаютъ интересы книжные надъ интересами реальными, конечно, нельзя, но весьма позволительно расходиться съ почвенниками и имъ подобными школами въ оцнк этого рода моментовъ вообще, а въ частности — въ оцнк той роли, которую литература играетъ въ воспроизведеніи подобныхъ моментовъ. Невольно припоминается по этому случаю анекдотъ о томъ француз, который, въ самый разгаръ нашествія Брунсвика и ‘отечества въ опасности’, представилъ въ конвентъ необыкновенно изящно вылпленную модель Парижа со всми его зданіями и закоулками. Конвентъ былъ строгъ, но справедливъ. Онъ похвалилъ художника за чрезвычайную тщательность отдлки и веллъ запереть его въ тюрьму, ‘какъ плохого гражданина, способнаго заниматься подобными пустяками въ столь критическую минуту’.— ‘Съ своей точки зрнія конвентъ, конечно, былъ правъ, замчаетъ по этому поводу одинъ отечественный публицистъ, — но какже онъ не понималъ, что подобный человкъ ничмъ живымъ заниматься органически неспособенъ. За какое-бы повидимому почтенное дло онъ ни взялся, оно естественно выйдетъ у него столь-же мертво и безполезно.’ — Нчто подобное можно было-бы возразить и тмъ, которые обвиняютъ письменность и литературу въ созданіи фиктивныхъ интересовъ и разобщенія между отдльными слоями общества. Впрочемъ, разборъ литературныхъ вліяній совершенно уже выходитъ изъ предловъ этого очерка, посвященнаго исключительно письменности и литератур до-азбучнаго періода. Здсь необходимо было только указать, что вопросъ о культурномъ значеніи письменности и литературы вообще нельзя еще считать совершенно ршеннымъ и замкнутымъ на будущее время для научныхъ изслдованій. Извстный французскій публицистъ бывшій министръ, Жюль Симонъ, еще нсколько недль тому назадъ заявляла, въ національномъ собраніи, что различныя политическія положенія необходимо должны вызывать и различныя отношенія къ вопросу о значеніи и свобод прессы. Онъ глубоко правъ въ томъ смысл, что далеко не онъ первый и послдній, изъ яраго защитника свободы прессы, преобразился въ столь-же яраго ея гонителя, какъ только мнялось его политическое положеніе, т. е. чуть только онъ изъ оппозиціоннаго публициста преобразовывался въ министра. Но такія эволюціи вовсе не должны занимать нашего вниманія на этихъ страницахъ, такъ-какъ он съ исторіею письменности не имютъ ничего общаго. Борьба силы съ мыслью, на всевозможныхъ ступеняхъ внутренняго и формальнаго развитія и той, и другой, неизмнно оканчивалась всегда торжествомъ послдней. Здсь слдуетъ обратить вниманіе читателя только на то обстоятельство, что различныя формы письменности, существовавшія въ разныя времена у разныхъ народовъ, сами по себ и совершенно независимо отъ отношенія къ нимъ административной и политической власти, способны были оказывать на общее развитіе этихъ народовъ самое разнообразное вліяніе. Не подлежитъ никакому сомннію, что если среди какого-нибудь общества, одинъ слой или каста станетъ пользоваться письменностью, между тмъ какъ другіе классы останутся при боле первобытныхъ средствахъ заявленія и воплощенія своихъ мыслей, то радикальное различіе между этими общественными слоями совершенно естественно возрастетъ и качественно, и количественно. Вліяніе письменности въ подобномъ случа будетъ черезчуръ очевидно сказываться въ пользу усиленія соціальнаго неравенства. Далеко не безразлично также и то, какой именно классъ заберетъ въ свои руки монополію этого могущественнаго культурнаго орудія. Если единственными блюстителями грамотности въ стран будутъ жрецы, то вся исторія этого общества приметъ свой рзко-опредленный строй, образцомъ котораго могутъ служить многіе вка египетскаго теократическаго правленія. Въ Кита-же, напротивъ, мы видимъ, что просвщеніе и грамотность централизируются въ сред совершенно особаго, самою-же письменностью созданнаго сословія цеховыхъ ученыхъ, и вся исторія этого замчательнаго своею иниціативностью и трудолюбіемъ народа принимаетъ своеобразный отпечатокъ, отъ котораго она не можетъ, да едва-ли и хочетъ освободиться до сихъ поръ.

Нкоторые роды письменности, по самому своему естеству, стремятся монополизироваться, другіе-же, напротивъ, имютъ неотразимую склонность распространиться на всю массу народонаселенія. Письменность символическая всегда склонна стать достояніемъ класса жрецовъ, письменность монументальная можетъ быть, по необходимости, только правительственнымъ орудіемъ. Далеко не безразлична въ смысл вообще просвтительнаго вліянія грамотности и самая вншняя, чисто-техническая сторона дла. Китайцы совершенно основательно считаютъ изобртеніе кисти и писчей бумаги изъ дешевой рисовой соломы или изъ волоконъ особаго дерева (Broussonctia papyrifera) событіемъ гораздо большей важности, чмъ династическія перемны ихъ правителей: эти, повидимому, очень мелочныя житейскія подробности вызывали въ ихъ быту гораздо боле чувствительныя и устойчивыя измненія, чмъ самое монгольское завоеваніе. Китайская книга ‘Тысячи буквъ’, и до сихъ поръ зазубриваемая наизусть школьниками всего крайняго Востока, прославляетъ на вки-вковъ знаменитаго Мунъ-тяна, изобртателя кисти, но она ни слова не упоминаетъ о томъ, что тотъ-же самый Мунъ-тянъ была. знаменитйшимъ полководцемъ своего времени и что имъ начато сооруженіе той пресловутой китайской стны, которая такъ плохо охранила ‘центральное царство’ отъ вншнихъ и внутреннихъ варваровъ. И точно: какое дло современнымъ китайскимъ мальчикамъ и до этой стны, и до минувшихъ побдъ Мунъ-тяна? тогда какъ изобртенною имъ кистью они пишутъ до сихъ поръ и, благодаря главнйшимъ образомъ ей, считаются по праву одною изъ наиграмотнйшихъ націй въ цломъ мір. Въ нашемъ христіанскомъ мір письменность давно уже установилась на своей прогресивнйшей и демократической форм печатнаго слова, которое по самой сущности своей, казалось-бы, отнюдь неспособно монополизироваться въ чьихъ-бы то ни было рукахъ. Легко вообразить себ при этомъ, что и т различные оттнки разныхъ родовъ первоначальной письменности, о которыхъ я только-что говорилъ, могутъ представлять въ нашихъ глазахъ только весьма отдаленный, археологическій интересъ. Но это не совсмъ такъ. Во-первыхъ, тснйшее ознакомленіе съ механизмомъ прогреса на всхъ его ступеняхъ еще надолго не утратитъ для насъ самаго живого и современнаго значенія, къ какимъ-бы отдаленнымъ историческимъ эпохамъ оно ни относилось. Во-вторыхъ, и главнйшимъ образомъ, предположеніе, будто письменность достигла въ Европ, или, по крайней мр, въ христіанской Америк, возможнаго максимума своего демократическаго развитія, едва-ли выдерживаетъ строгую критику. Въ дл распространенія грамотности въ массахъ народонаселенія, крайній азіятскій Востока, слишкомъ несомннно опередилъ Европу: прочтите хоть, напримръ, въ ‘Запискахъ’ капитана Головнина, какъ удивлялись японцы тому, что изъ четырехъ взятыхъ’ ими въ плнъ матросовъ, ни одинъ не умлъ читать и писать, а между тмъ, еще въ конц прошлаго столтія, пять простыхъ японскихъ рыбаковъ, будучи занесены бурею въ Камчатку и тамъ спасенные русскими, привезли потомъ съ собою на родину четырехъ-томное описаніе всего, что они видли на пути изъ Камчатки до Иркутска, а затмъ до Петербурга и во время своего пребыванія въ русской столиц. Какъ ни опередила насъ западная Европа въ дл распространенія грамотности въ сред рабочихъ классовъ, но и она стоитъ, какъ быкъ передъ горою, передъ темною и еще неразршенною задачею: — открыть широкій доступъ просвщенію въ среду земледльческихъ сословій. Даже обязательное элементарное образованіе породило въ ней такое чудовищное явленіе, какъ, напримръ, статистическая рубрика лицъ, въ дтств учившихся читать и писать, но потомъ позабывшихъ и то, и другое.

Этого мало. Разв наиболе демократическая ступень современной письменности — мелкая періодическая печать, не выказываетъ почти везд неотразимаго стремленія монополизироваться въ рукахъ биржевиковъ, по крайней мр, тою своею значительною частью, которая еще сохранила нкоторую тнь свободы отъ административныхъ вліяній? Разв биржевыя телеграмы и всякаго рода сенсаціонныя извстія не обратились въ своего рода гіероглифику, при помощи которой жрецы и маги всесвтной биржи властвуютъ надъ умами и кошельками непосвященной черни пуще того, какъ нкогда египетскіе жрецы властвовали надъ злополучными предками и теперь еще злополучныхъ феллаховъ?

Наконецъ, самая высшая ступень развитія современной письменности — электрическій телеграфъ — разв не стоитъ въ настоящее время въ положеніи весьма сходномъ съ тмъ, которое въ глубокой древности занимала монументальная письменность въ общественномъ быту Мехики или Китая? Тамъ, гд къ услугамъ немногихъ счастливцевъ готовы такія могущественныя культурныя орудія, между тмъ, какъ массы народонаселенія вынуждены обращаться къ чуть не допотопнымъ средствамъ нарзокъ или бирокъ и ‘завязыванія на память узелковъ’,— тамъ, конечно, еще существуетъ обширное поприще для проявленія того стихійнаго вліянія письменности, которое никакъ нельзя упускать изъ виду при обзор тхъ различныхъ преемственныхъ ступеней развитія, черезъ которыя перешла человческая мысль прежде, чмъ доработалась до азбуки.

——

На очень низкихъ ступеняхъ человческаго существованія возникаетъ уже потребность упрочить или запечатлть какими-нибудь графическими знаками отвлеченное содержаніе какого-нибудь момента, что собственно и служитъ побужденіемъ къ изобртенію письма. О первыхъ ступеняхъ, такъ-сказать, о дтскомъ лепет этого длиннаго историческаго процеса, который въ наше время завершился изобртеніемъ электрическихъ телеграфовъ, но праву, можно сказать, что он теряются во мрак временъ. Мы не знаемъ ни одного дикаго племени на всемъ земномъ шар, которое-бы не имло уже какихъ-нибудь сурогатовъ азбуки. Замчательно то, что сурогаты эти на одинаковыхъ ступеняхъ развитія почти везд довольно однообразны. Положимъ, дикарь ссудилъ другого какимъ-нибудь предметомъ, необходимымъ въ ихъ полуживотномъ быту. Обыкновенно при этомъ въ разныхъ частяхъ свта переламывается во-поламъ какая-нибудь втка или палочка, половину которой обязуется тщательно хранить каждая изъ вступающихъ въ эту несложную сдлку сторонъ. Надобно-ли отмтить какое-нибудь мсто: на него навалятъ кучу, по-возможности причудливо-нагроможденныхъ одинъ на другой, камней и т. п. Сборщикъ податей, чтобы не ошибиться въ числ и размр подлежащей собиранію дани, набираетъ или извстное количество палочекъ, или-же навяжетъ соотвтственное числу плательщиковъ количество узловъ на какомъ-нибудь ремн или веревк (способъ до сихъ поръ еще употребительный у дикарей на юго-восток отъ Китая, прозванныхъ Мяо китайскими историками, и у многихъ другихъ). Все это еще не составляетъ письменности, такъ-какъ подъ письменностью мы будемъ разумть только выраженіе мысли или отвлеченнаго содержанія при помощи какихъ-бы то ни было начертательныхъ знаковъ, а этого нтъ въ только-что перечисленныхъ нами случаяхъ. Палочки, камни и узлы служатъ только пособіемъ для памяти, не заключая въ себ никакого указанія на то, что собственно слдуетъ вспоминать. Добрыя наши Пульхеріи Ивановны, можетъ быть, и до сихъ поръ еще прибгающія къ завязыванію узелочковъ на память, нердко забываютъ, для чего этотъ узелокъ былъ завязавъ. ‘Значитъ, ужь что-нибудь нужно было вспомнить, говорятъ он обыкновенно съ тревогою въ подобныхъ случаяхъ, — а что вспомнить? Хоть убей, не припомню’. И слдуютъ неизбжныя стованія на ослабвшую память, на голову, уподобившуюся дырявому ршету. Почтеннымъ старушкамъ и въ голову не приходитъ, что, завязывая эти узелки, он представляютъ для наблюдателя-этнографа любопытный примръ атавизма. Во всхъ первобытныхъ обществахъ завязанный узелъ считается ‘табу’. Впрочемъ, для того, чтобы запечатлть въ потомств память о какомъ-нибудь событіи (напримръ, объ установленіи границъ участковъ двухъ смежныхъ общинъ и т. п.), прибгаютъ иногда къ симпатическимъ средствамъ, какъ напр., шептаніе въ узелъ, а иногда и къ боле энергическимъ: заставляютъ присутствовать при немъ возможно большее количество дтей, какъ представителей будущаго, и больно скутъ ихъ ‘на память’. Вутке говоритъ, что въ Германіи очень недавно еще существовалъ обычай заставлять дтей присутствовать при врываніи въ землю камней, долженствующихъ обозначать новыя измненія участковыхъ границъ, и драть ихъ при этомъ за уши. Отсюда произошло и самое названіе ‘Ohrenzeuge’, т. е. ‘ушной свидтель’. Бенвенуто Челлини разсказываетъ въ своихъ извстныхъ запискахъ, что, когда онъ былъ еще совсмъ ребенкомъ, отецъ однажды позвалъ его въ свою комнату. Тамъ въ большомъ камин пылали дрова, а по срымъ и закоптлымъ стнкамъ камина быстро бгало маленькое животное, похожее на ящерицу и, вроятно, привлеченное теплотою. ‘Это саламандра, пояснилъ отецъ Челлини, — которая не горитъ въ огн. Животное это такъ рдко случается видть, что многіе считаютъ самое его существованіе выдумкою. Когда ты возмужаешь, то передашь своимъ дтямъ, что своими глазами видлъ саламандру, выбгающую изъ пламени’. Съ этими словами онъ далъ мальчику полновсную пощечину. Случай этотъ тмъ рзче запечатллся въ памяти юнаго Бенвенуто, что въ просвщенной и уважающей чувство личной неприкосновенности Тоскан того времени, избіеніе младенцевъ не считалось уже неизбжною педагогическою приправою къ горькимъ корнямъ знанія.

Вполн современный примръ употребленія этихъ первобытнйшихъ и мнемотическихъ пособій представляетъ японскій соробанъ и совершенно тождественные съ нимъ русскіе счеты или четки, столь употребительныя еще у католическихъ богомольцевъ. Существенное отличіе всхъ этихъ орудій отъ письменъ заключается въ томъ, что. они въ очень ничтожной степени способны служить пособіемъ при передач или обмн мыслей, и только вызываютъ въ памяти представленіе о. томъ, что уже извстно. При всемъ томъ он, однакожь, оказываютъ дикому человчеству весьма важныя услуги, боле или мене распространившееся ихъ употребленіе должно было необходимо вліять на умственный уровень племени. Достаточно обратить вниманіе читателя хоть только на то. что при помощи подобныхъ палочекъ, бирокъ или узловъ, дикарь получаетъ возможность длать выкладки надъ такими числами, которыя онъ первоначально не можетъ даже вмстить въ своемъ ум въ ихъ отвлеченной форм. Въ настоящее время мы знаемъ еще много такихъ дикарей, которыхъ способность отвлеченнаго счета не доходитъ еще до пяти.

На очень низкихъ еще ступеняхъ общественнаго развитія возникаютъ уже многія такія отношенія, для которыхъ однихъ мнемотическихъ знаковъ уже недостаточно. Извстно, что у относительно первобытныхъ племенъ языкъ склоненъ дробиться часто на совершенно несходныя между собою нарчія. Дробленіе это доходитъ до того, что иногда племена, несомннно сродныя и живущія въ близкомъ сосдств, вовсе не понимаютъ другъ друга. А между тмъ постоянно возникаетъ для нихъ необходимость вступать между собою въ сношенія, то воинственныя, то дружескія, то предупреждать о появленіи какого-нибудь общаго врага, заключать оборонительные и наступательные союзы противъ другихъ людей или зврей, то входить въ соглашеніе на-счетъ полюбовнаго размежеванія участковъ охоты и рыбной ловли и т. п. Такими дловыми сношеніями естественно возбуждается въ нихъ также желаніе иногда поговорить по душ, обмняться своими несложными надеждами, опасеніями. Для удовлетворенія такихъ потребностей очень рано возникаетъ особый языкъ, языкъ жестовъ и предметовъ (символовъ или эмблемъ), къ которому даже просвщеннйшіе люди нашего времени иногда бываютъ вынуждены прибгать за неимніемъ переводчиковъ въ стран, языкъ которой имъ неизвстенъ. Но символами можно считать только такіе предметы, подъ которыми заране условились признавать какой-нибудь особенный смыслъ или значеніе. Извстные предметы имютъ свойство естественно, безъ всякаго предварительнаго соглашенія, вызывать въ умахъ людей, стоящихъ на одной степени развитія, одни и т-же представленія. Весьма замчательно, что у обитателей самыхъ различныхъ частей земного шара элементарнйшіе символы почти всегда одни и т-же. Зля везд символъ мудрости, дв переплетенныя зми выражаютъ предусмотрительность, орелъ — могущество и воинственность, черепаха — землю, солнце — бдительность, лукъ и стрлы — войну, одинъ только лукъ — угрозу, растенія — леченіе и т. п. Чмъ ближе разговаривающіе между собою посредствомъ символовъ подходятъ другъ къ другу по условіямъ и образу жизни, а также по умственному развитію, тмъ легче они угадываютъ истинный смыслъ такихъ символовъ безъ всякаго предварительнаго соглашенія. Моряки, посщавшіе далекія страны, подтверждаютъ единодушно, что наимене образованные матросы всего легче вступаютъ въ разговоры съ полудикими туземцами, не имя никакого понятія о ихъ язык. Читатели, бывавшіе въ Сициліи или въ Калабріи, могли и сами убдиться, что для нихъ очень часто непонятенъ языкъ жестовъ, столь употребительный въ этихъ мстностяхъ. А между тмъ туземцы очень свободно импровизируютъ на этомъ язык, всегда понимая другъ друга. Нтъ сомннія, что символическія объясненія могутъ подавать поводъ къ недоразумніямъ. Такъ персидскій царь Дарій, получивъ отъ скифовъ птицу, мышь, лягушку и стрлы, заключилъ изъ этого, что дикари эти совершенно покоряются ему, т. е. отдаютъ ему свои лса (символически изображенные птицею), поля (мышь), воды (лягушка), и оружіе. Скифы-же хотли сказать ему: ‘если ты съ быстротою птицы не уйдешь отъ насъ, скрываясь подъ землею, какъ мышь, прячась въ болотахъ, какъ лягушка, то ничто не спасетъ тебя отъ нашихъ стрлъ!’ но какъ быть! вдь и съ нашими утончёнными до-нельзя литературными пріемами случается ‘шелъ въ комнату — попалъ въ другую’. Изящнйшимъ слогомъ написанныя измышленія какого-нибудь современнаго мудреца оставляютъ часто не меньше повода къ недоумніямъ, чмъ этотъ символическій ультиматумъ нашихъ темныхъ праотцевъ — скифовъ.

Понятно, что въ нкоторыхъ случаяхъ посолъ, отправляемый съ символическимъ ультиматумомъ отъ одной дикой общины къ другой, вынужденъ былъ уже заране объявлять о дружелюбности своихъ намреній, чтобы какая-нибудь торопливая стрла не поспшила подстрлить его прежде, чмъ онъ успетъ выложить свои эмблематическіе дары врод орлинаго крыла, какихъ-нибудь раковинъ, или т. п. Какъ наши суда разговариваютъ на большихъ разстояніяхъ при помощи разноцвтныхъ флаговъ, такъ точно я эти дикари вынуждены бываютъ издалека замтными, яркими красками предупреждать своихъ собесдниковъ о цли своего прибытія. Только за неимніемъ подъ рукою тканей, пригодныхъ для сооруженія флаговъ или знаменъ, они прибгаютъ въ подобныхъ случаяхъ къ окраск собственнаго тла. При этомъ также нельзя упустить изъ виду, что значеніе, придаваемое разнообразнйшими народами разнымъ цвтамъ, почти всегда и везд одно и то-же. Красный цвтъ изображаетъ войну, блый — миръ, а также трауръ. Этотъ обычай раскрашиванія, какъ и вс почти обычаи на свт, переживаетъ т условія, которыя сдлали необходимымъ его появленіе. Мы знаемъ, напримръ, что онъ и до сихъ поръ употребителенъ у многихъ краснокожихъ сверной Америки, хотя вс они уже обладаютъ боле совершенными средствами для выраженія своихъ намреній и мыслей. Обычай этотъ существенно разнится отъ татуированія, которое носится на тл цлую жизнь съ послдовательными дополненіями, но безъ измненій, раскраску-же дикари мняютъ и примняютъ къ различнымъ условіямъ жизни совершенію такъ-же, какъ наши щеголи мняютъ свои наряды. Делаверъ или ирокезъ, отправляясь на войну, раскрашивается совершенію иначе, чмъ собираясь на пиръ или на охоту. Иные покрываютъ лакомъ этотъ свой легкій и изящный нарядъ.

Надо-ли говорить, что на этихъ раннихъ или, точне говоря, предварительныхъ ступеняхъ развитія письменности, не можетъ еще быть и рчи о какой-бы то ни было литератур, даже въ самомъ эмбріональномъ ея состояніи. Однако, легко замтить, что и эти крайне несовершенныя орудія открываютъ уже нкоторый просторъ къ сближеній) между людьми. Завязывая узелки на ремн для того, чтобы напомнить только самому себ о какихъ-нибудь событіяхъ, я могу передать или переслать потомъ этотъ ремень другому, имющему то-же самое обыкновеніе и часто легко могущему угадать, что долженъ напоминать ма тотъ или другой узелъ. Такимъ образомъ, я могу сообщить нкоторый рядъ подробностей о своемъ жить-быть. Со временемъ въ самомъ способ завязыванія узелковъ оказываются разныя улучшенія и усложненія, берутся разноцвтныя нити, такъ или иначе переплетаемыя между собою. Къ узелкамъ примшиваются разноцвтныя раковины или дощечки, которыя къ тому-же могутъ быть еще и разныхъ величинъ. Такимъ образомъ, начинаютъ появляться особаго рода связки или пояса, замняющіе собою архивы и библіотеку у современныхъ сверо-американскихъ туземцевъ. Они носятъ у нихъ общее названіе вампу и состоятъ, по большей части, изъ разноцвтныхъ разной величины раковинъ. Впрочемъ, съ недавнихъ поръ сюда стали привозить изъ Англіи нарочно для этой пли выдлываемыя дощечки. Он мало-по-малу вытсняютъ собою вампу, такъ-какъ допускаютъ гораздо больше разнообразія въ окраск и форм. Къ тому же раковины нкоторыхъ цвтовъ (особенно черныя) крайне рдки и дороги. Само собою разумется, что съ этими поясами связываются различныя суеврія и легенды. Кнопъ знакомитъ насъ съ легендою Мича-Макуэ о такомъ чудодйственномъ пояс, спятомъ будто-бы со спящаго медвдя. У сверныхъ дикарей, эскимосовъ, лапландцевъ такіе пояса, но только гораздо простйшаго вида, составляютъ исключительную принадлежность вдуновъ и чародевъ. Очень недавно еще эти вдуны вели довольно выгодную торговлю съ европейскимъ шкиперами и промышленниками: они продавали имъ столь необходимый для паруснаго судоходства втеръ. Поясъ, служившій (а, можетъ быть, еще и теперь служащій) для заклинанія втровъ, иметъ всего три узла. Если развязать одинъ уголъ, то поднимется легкій втерокъ два развязанные узла производятъ то, что моряки называютъ свжимъ втромъ, третій узелъ есть узелъ бурь, и хитрые дикари брали съ невжественныхъ своихъ цивилизаторовъ довольно круглыя суммы за то только, чтобы не развязывать его некстати.

Крайняго предла своего развитія такіе пояса достигли въ Перу, гд они извстны подъ именемъ кипосъ (Quipos). Ихъ, впрочемъ, нельзя назвать и поясами, такъ-какъ они были такихъ почтенныхъ размровъ, что ихъ не подъ силу даже было-бы поднять дюжему человку. Описывать подробно устройство и употребленіе этихъ поясовъ я здсь не стану, такъ-какъ, безъ пособія пояснительныхъ чертежей, вс такія описанія бываютъ только утомительны для читателей. Кипосъ представляетъ собою огромныя связки разноцвтныхъ нитей или ремней, переплетенныхъ между собою въ разнообразнйшихъ сочетаніяхъ. Каждому такому сочетанію приписывалось совершенно условное значеніе. Легко понять, что при пособіи такого инструмента гораздо легче вести довольно обстоятельный дневникъ, чмъ при пособіи простыхъ узловъ. Разъ значеніе того или другого сочетанія пестрыхъ нитей было установлено одинаково для всхъ, то значеніе такого дневника одного перуанца было понятно для всхъ остальныхъ его соотечественниковъ. Такимъ образомъ, какой-нибудь достославный перуанецъ могъ уже завщать своимъ потомкамъ довольно полную автобіографію. Отсюда-же до веденія лтописей одинъ только шагъ. Кипосы. главнйшимъ образомъ, и служили для веденія родословной перуанскихъ царей и временниковъ отечественной исторіи. Этимъ замчательнымъ своимъ развитіемъ узловое письмо обязано здсь жрецамъ. Преданіе сохранило имя изобртателя его Илійя, жившаго при инк Майта-Капак (1126 — 1156 г., по P. X.). Во дворц позднйшихъ инковъ хранились цлые архивы подобныхъ веревочныхъ лтописей. Кажется, кипосъ служилъ также и для обнародованія правительственныхъ распоряженій. Существовали школы, въ которыхъ перуанское юношество обучалось чтенію и письму по этому своеобразному способу. Искуство это отнюдь не было монополизировано здсь въ рукахъ жреческаго сословія. Испанскіе завоеватели, отчасти изъ слпой страсти къ разрушенію, отчасти изъ суеврія, истребили почти до тла богатый перуанскій архивъ. Всего больше разрушительной ярости выказали при этомъ католическіе мисіонеры и монахи. Въ настоящее время уцлло едва нсколько, да и то неполныхъ, образцовъ этого интереснаго продукта своеобразнаго человческаго творчества, ключъ-же къ чтенію перуанскихъ лтописей, вроятно, на вки утраченъ. Тмъ не мене эта рудиментарная ступень грамотности оставила на умственномъ уровн перуанскихъ туземцевъ нкоторую печать, выгодно отличающую ихъ отъ большей части сродныхъ имъ индйцевъ. Пояса эти распространялись и въ Чили, народонаселеніе котораго и до сихъ поръ отличается своею способностью къ перенятію письменности у европейцевъ. Швейцарскій путешественникъ Чуди разсказываетъ, что онъ встртилъ въ Кампайя стараго чилійца, который изобрлъ свои собственныя письмена и завелъ школу для обученія этому искуству своихъ согражданъ.

Предметный или символическій языкъ, не переходя еще въ письменность, способенъ, въ свою очередь, достигать довольно сложной ступени развитія, сходной отчасти съ только-что поля путыми перуанскими кипосъ. Интереснымъ образчикомъ такого развитія можетъ служить такъ-низываоный селямъ, т. о. языкъ цвтовъ, плодъ гаремной жизни западной Азіи. Предназначенныя исключительно для любви, земныя пери и гуріи мусульманскаго міра проводятъ всю свою жизнь въ одуряющемъ уединеніи и въ вчномъ страх за малйшій нескромный взглядъ, испытать на своихъ розовыхъ тлахъ упругость и жгучесть грознаго курбаша оберегающихъ ихъ евнуховъ. Даже въ такихъ передовыхъ мусульманскихъ странахъ, какъ ныншній Египетъ, прогресъ въ положеніи женщины сказался единственно тмъ, что ихъ ужо скутъ не по пятамъ, а по другимъ частямъ тла. Эта вчная борьба нескромныхъ желаній и страха, составляющая единственное содержаніе черезчуръ досужей жизни, изощрила ихъ творчество. Обдуманно составленный букетъ въ рукахъ или на груди такой красавицы представляетъ не только письмо, но иногда цлую поэму для посвященнаго въ тайны селяма черномазаго вздыхателя. Письмо это притомъ точно такъ-же непонятно для евнуха, какъ непонятно было старой нян страстное посланіе Татьяны къ Опгину. Что селямъ возникъ въ богатой всми сокровищами растительности западной Азіи, а не гд-нибудь у васъ на холодномъ свер, гд единственныхъ представителей растительнаго царства — березы и лебеды, не хватило бы даже для выраженія тхъ несложныхъ сочетаній отеческой опеки и промышленнаго преуспянія, въ которыхъ проходить вся жизнь бдныхъ поморовъ, — это понятно само собою. Впрочемъ, область распространенія селяма не ограничивается одними арабскими и турецкими гаремами: везд, гд жизнь женщины исчерпывалась жаждою любви и страхомъ хлыста и кинжала, онъ находилъ себ обширное примненіе.

Особый родъ отношеній и потребностей, присущій также очень низкимъ еще ступенямъ психическаго и соціальнаго развитія, ведетъ еще непосредственне къ началу письменности. Кочевникъ, обладающій нсколькими домашними животными, поставляется въ прямую необходимость отмчать ихъ какимъ-нибудь особеннымъ знакомъ, который извщалъ-бы нагляднымъ образомъ каждаго, что животное это принадлежитъ именно ему. Клеймо или тавро, обыкновенно выжигаемое на бедрахъ быковъ, лошадей, овецъ, верблюдовъ и т. п., само по себ уже подходитъ подъ то опредленіе письменности, которое было установлено выше. Но дикарь кладетъ свое клеймо не только на принадлежащихъ ему животныхъ, но и на рабахъ. Его военноплнный составляетъ и въ его глазахъ, и въ глазахъ его собратій совершенію такую-же его собственность, какъ его быкъ, лошадь или олень, а, слдовательно, онъ клеймитъ также я военноплннаго. Дикарь самъ есть рабъ или собственникъ своей общины, царька или племени, а потому и на него точно также накладываютъ клеймо. Способы накладыванья клеймъ на человка прогресивно измняются. Между тмъ, какъ на лучшихъ англійскихъ заводахъ и фермахъ тавро выжигается на шкур животнаго почти такъ-же, какъ это длаетъ дикій черкесъ или бедуинъ съ своего овцою или кобылою, относительно самого себя человчество не долго держится этихъ пріемовъ, да и то только тамъ, гд наложеніе клейма предполагаетъ униженіе или насиліе. Рабовъ и каторжниковъ помчаютъ еще въ XIX-мъ столтіи вызженными на лиц или груди знаками. Но человкъ очень рано начинаетъ выдлять свою рабскую зависимость отъ общины отъ отношенія невольнаго слуги къ побдители-властелину. Это различіе онъ хочетъ соблюсти и во вншнихъ знакахъ своей зависимости, а потому очень рано знакъ принадлежности къ извстному племени, общин или кочевью, начинаютъ нарзывать на кож паціента, Способъ этотъ, всегда по мене мучительный, чмъ самое клейменіе каленымъ желзомъ, становится невыносимою пыткою, если вырзать такимъ образомъ требуется не одинъ какой-нибудь простой знакъ, а цлую совокупность иногда довольно сложныхъ знаковъ. Дйствительно, этотъ первобытный способъ (Вутке называетъ его особымъ именемъ мунка) въ настоящее время составляетъ уже большую рдкость у дикарей: его скоро замняютъ продергиваніемъ сквозь кожу веревочекъ или вызываніемъ на тл при помощи иголъ и разныхъ солей и травъ большихъ волдырей, шрамовъ, и т. п., которые обыкновенно притираются разными красильными веществами, чтобы сдлать ихъ еще замтне. Дальнйшую ступень прогреса представляетъ легкое накалываніе кожи и втираніе въ нее простйшихъ красильныхъ веществъ (сажи, угля, пороха и пр.),— что составляетъ татуированіе. Почти сорокъ лтъ тому назадъ Вутке первый высказалъ взглядъ на татуированіе, какъ на зародышъ письменности, этимъ онъ вызвалъ противъ себя цлую бурю ученйшихъ возраженій, но теперь уже взглядъ этотъ не нуждается въ дальнйшихъ подтвержденіяхъ и доказательствахъ.

Татуированіе распространено повсемстно, гд одежда и другія усовершенствованія цивилизаціи не вытснили его, какъ, напримръ. въ Англіи, гд еще въ VIII вк по P. X. духовенство вело упорную борьбу противъ нечестиваго обыкновенія испещрять свое тло богомерзкими знаками. Замчательно, что вс монотеистическія ученія ведутъ борьбу противъ татуированія. Моисей запрещаетъ его евреямъ, мусульманское духовенство также упорно стремится къ искорененію его между сыновъ ислама, (хотя въ тоже время истинные хаджи, помчаютъ особымъ знакомъ, вытатуированнымъ на щек, благополучно совершенное паломничество ко гробу пророка). Только дикіе бушмены и почти первобытное племя батта на Суматр, повидимому, еще не развились до той ступени, на которой является этотъ крайне общераспространенный обычай.

При такомъ почти повсемстномъ употребленіи татуированія, конечно, мы найдемъ въ способахъ украшенія имъ тлесъ самое пестрое разнообразіе. Т части тла, которыя прежде всего подвергаются татуировк у однихъ народовъ, никогда не татуируются у другихъ. Одни щадятъ особенно чувствительныя части тла, другіе, напротивъ, ихъ-то и испещряютъ наибольшимъ количествомъ узоровъ. У однихъ народовъ татуируются преимущественно мужчины, у другихъ-же (напримръ, эскимосы), исключительно женщины. Вмсто того, чтобы вдаваться въ этнографическія подробности объ этомъ предмет, о которомъ уже такъ много было говорено, ограничиваюсь здсь только немногими общими чертами, которыми татуировка всего непосредственне вяжется съ предметомъ этого очерка.

Существеннйшую часть этого дла у всхъ, прибгающихъ къ нему, народовъ составляетъ тотемъ, т. е. гербъ племени или группы, къ которому принадлежитъ татуированный. Вутке, по моему мннію, недостаточно оттняетъ тсное родство тотема съ тавромъ домашнихъ животныхъ, а между тмъ сродство это довольно рельефно выступаетъ на видъ уже тмъ, что тотемъ накалывается на тл дикаря только въ ознаменованіе вступленія его въ число вооруженныхъ защитниковъ своего племени. Понятно, что только съ этихъ поръ общество, дйствительно, иметъ выгоду предъявить на него свои права. До дтей, которыя требуютъ ухода и заботъ, и могутъ умереть, не отплативъ племени за его затраты, ему нтъ дла: оно оставляетъ ихъ на произволъ семьи, которая можетъ, если хочетъ, наложить на нихъ свой фамильный знакъ, лишь-бы не на томъ мст, которое узаконено обычаемъ для наложенія герба общественнаго. Что касается этого мста, то самые первобытные люди оказываются уже способными сообразить, что различная роль человка въ обществ можетъ быть легко выражена различнымъ положеніемъ заповднаго тотема на его тл. Царю предоставляется обыкновенно носить этотъ знакъ среди лба: помщеніе-же его ближе въ правому или лвому виску на щекахъ и т. д. можетъ служить удобною замною наслдственныхъ титуловъ или дворянскихъ грамотъ. Ниже грудей тотемъ не спускается никогда.

Женщина никогда не удостоивается тотема, но существуетъ обыкновенно особый племенной знакъ, который налагается на нихъ тоже только съ тхъ поръ, когда общество иметъ интересъ предъявить на нихъ свои права, т. е. съ періода физической зрлости. На островахъ Товарищества для двушки считается позорнымъ не быть возведенной въ почетный санъ общественной самки, а потому нкоторыя заботливыя маменьки незаконно клеймятъ своихъ дочерей раньше, чмъ-бы слдовало. Когда мисіонеры уже на-столько водворили нравственность на островахъ Тихаго океана, что каждая мало-мальски приличная островитянка считала своею обязанностью купить себ у нихъ рубашку, хотя-бы цною своей двственности, то тамъ водворился нижеслдующій странный обычай: при первомъ знакомств съ фешенебельной туземной семьей, соблюдающая приличіе маменька поднимала подолы своихъ дочерей, чтобы гость собственными глазами могъ убдиться въ томъ, что двицы эти уже помчены почетнымъ знакомъ и соблюдалъ въ обхожденіи съ ними должное уваженіе.

Кром своей принадлежности обществу или племени, каждый дикарь несетъ на себ еще много другихъ родственныхъ или гражданскихъ узъ, которые вс боле или мене помчаются соотвтственными знаками на его кож. Вмсто фамильнаго герба иногда татуируется на кож дикаря особый знакъ, долженствующій знаменовать его собственное имя. Знакъ этотъ замняетъ его подпись или печать, по крайней мр въ сдлкахъ съ мисіонерами, требующихъ подписи ихъ руки, безграмотные дикари обыкновенно срисовываютъ, или поручаютъ другому срисовывать, эти знаки. Немногимъ представителямъ общества предоставляется право пользоваться для этихъ цлей тотемомъ. Нельзя не признать, что въ обоихъ этихъ случаяхъ все-таки замчается значительный прогресъ, по сравненію съ тми многочисленными темными массами, которыя живутъ съ нами и не могутъ иначе констатировать свою индивидуальность, какъ черезъ изображеніе простйшаго и для всхъ однообразнаго креста.

Замчу кстати, чтобы еще наглядне запечатлть въ памяти читателя ту элементарную истину, что прогресъ нигд не слдуетъ по прямому пути, что каждая форма, однажды появившись въ исторіи, стремится неизбжно осуществить вс свои возможныя прогресивныя водоизмненія, прежде, чмъ уступить свое мсто другой, совершеннйшей форм,— замчу, говорю я, что эти стороны татуированія захватываютъ въ новой форм своего развитія добрую часть даже новой исторіи самыхъ передовыхъ народовъ Азіи, Америки и Европы. Геральдика, вовсе не исчезнувшая съ лица земли даже до настоящаго времени, есть въ сущности наука о тотемахъ съ тхъ поръ, какъ ихъ стали изображать на латахъ, шлемахъ, кафтанахъ и пр., вмсто того, чтобы непосредственно накалывать на самыхъ тлесахъ, прикрываемыхъ этою одеждою. Чтобы понять, какую смертельную обиду наносило чье-нибудь неосторожное прикосновеніе къ его гербу, надо помнить, что предокъ,-этого рыцаря носилъ тотъ-же самый гербъ на своей физіономіи и что тогда, конечно, нельзя было грубо прикоснуться къ горбу, не помявъ и самой физіономіи. Достаточно, чтобы въ одной семь сохранилось преданіе о какомъ-нибудь доблестномъ воин, кроваво отомстившемъ за такое поруганіе своей особы, и потомки всхъ такихъ семей будутъ считать себя обязанными даже въ пятидесятомъ колн также мстить за подобный фактъ, хотя-бы фактъ этотъ не имлъ уже при новыхъ условіяхъ и тни своего первоначальнаго значенія. Формальная сторона преданія всегда переживаетъ сторону, когда-то служившую ей содержаніемъ, догматика, всегда переживаетъ философему…

Возвращаясь къ татуированію, замчу, что но только отношенія обязательныя, но и произвольныя, точно также помчаются на тл дикаря особою татуировкою. Негры племени сузуэ образовали среди себя тайный союзъ, вс члены котораго тотчасъ-же помтили себя особою татуировкой на той небольшой части ихъ тла, которую одну только и скрываетъ отъ любопытныхъ глазъ ихъ несложный костюмъ, состоящій изъ одного только пояса. Примръ этотъ, однако, не единственный…

Предоставляю теперь читателю самому судить — правъ-ли Вутке, утверждая, что татуировщикъ у дикарей есть своего рода публичный нотаріусъ? Мало того, онъ скоро становится ихъ біографомъ и историкомъ. Легко понять, что, привыкши изображать на своемъ тл въ наглядной форм вс свои политическіе и наслдственные титулы и заслуги, дикарь ощущаетъ желаніе присоединить къ этимъ знакамъ еще другіе, которые-бы говорили каждому не о родовыхъ только его преимуществахъ и правахъ, по также о личныхъ его достоинствахъ. Каждый новый совершенный имъ подвигъ — побду надъ врагомъ, удачную охоту и т. п.— онъ спшитъ внести въ даровой архивъ, представляемый его собственными бедрами и ягодицами. Жизнь женщины необходимо гораздо бдне знаменательными событіями, чмъ жизнь мужчины, этимъ и объясняется то, что тла ихъ обыкновенно мене испещрены татуировкою. Но она можетъ родить или воспитать героя, стать женою славнаго своими подвигами молодца. Наконецъ, и въ очень первобытныхъ обществахъ иногда обстоятельства открываютъ просторъ и для женской иниціативы. Такая счастливица, безъ сомннія, отдаетъ свою кожу на жертву греблю и игл татуировщика. Если у нея не хватитъ стоицизма выдержать мучительную операцію, найдутся услужливыя матроны, которыя скрутятъ при этомъ ее такъ, что она уже не въ состояніи будетъ бжать, хотя-бы въ ней и явилось къ тому желаніе.

Сказанное здсь о татуированіи отнюдь не устраняетъ участія въ происхожденіи этого оригинальнаго обычая и эстетическихъ стремленій. Совершенно напротивъ, есть даже нкоторое основаніе предполагать, что съ устраненіемъ героическаго элемента изъ жизни (а это уже повсюду совершается все боле и боле съ каждымъ днемъ), и татуированіе утрачиваетъ свой настоящій смыслъ, переходитъ въ простое украшеніе. Тогда мало-по-малу мужчины начинаютъ воздерживаться отъ него и оно становится удломъ женщинъ.

Сами дикари, конечно, всего меньше отдаютъ себ отчетъ въ побужденіяхъ, заставляющихъ ихъ татуироваться. По мннію однихъ, обычай этотъ иметъ гигіеническое значеніе, да и въ самомъ дл можно предположить, что онъ до нкоторой степени предохраняетъ отъ паразитовъ. Вс придаютъ ему значеніе сверхъестественное и сопровождаютъ самую процедуру татуированія суеврными обрядами. Почти у всхъ, женщина, которая присутствовала бы при татуировк мужчины, была-бы тотчасъ убита: дикари убждены, что татуированный непремнно зачахнетъ и станетъ трусомъ, если будетъ жить хоть одно женское существо, присутствовавшее при совершеніи надъ нимъ этого обряда. Татуировщикъ везд лицо очень почетное, трудъ его оплачивается очень дорого. Иногда сами царьки лично исполняютъ надъ своими вассалами эту важную обязанность.

Татуировка служитъ центромъ, въ которомъ соединяются вс усовершенствованія графическихъ знаковъ и символики. При помощи ея дикарь переноситъ на свою кожу геометрическіе знаки и символическія фигуры. Она также становится школою, гд развивается и совершенствуется потребность письменности. Дикарь, съ болью записывающій на своей кож совершенные имъ подвиги, желаетъ, чтобы память объ этихъ подвигахъ пережила его бренное тло. При первой возможности, онъ обозначаетъ самое мсто, гд совершенъ подвигъ, камнемъ, на которомъ изобразитъ свой тотемъ, чтобы прославить свое племя, онъ изобразитъ свою собственную особу (преимущественно посредствомъ того знака, которымъ многіе дикари помчаютъ своихъ дтей вскор посл рожденія, вмсто имени собственнаго). Онъ хочетъ дать понятіе и о самомъ подвиг, т. е. изобразить доступными ему художественными и символическими средствами — заключался-ли подвигъ этотъ въ побд надъ сильнымъ непріятелемъ, въ особенно богатырской охот, или въ поимк чудовищной рыбы и т. п. Его біографія, которую живой онъ носилъ начертанную на бедрахъ, по смерти будетъ изображена на его могил нжными родственниками. Камни съ подобнаго рода картинными надписями находятся почти во всхъ частяхъ свта. Американскіе индйцы врятъ въ загробную жизнь, притомъ татуировка у нихъ развита слабо. Отсюда вытекаетъ необходимость зарекомендовывать умершаго загробнымъ духамъ особенно обстоятельнымъ разсказомъ о его земныхъ подвигахъ. Дйствительно, въ гробницахъ краснокожихъ часто встрчаются зарытыя каменныя доски съ подобными картинными біографіями.

Замтимъ вообще, что Америка, сверная и южная, представляетъ чрезвычайно удобное поле для изученія этой переходной ступени письменности. Европа и Азія давно уже пережили этотъ фазисъ письменнаго развитія. Австралія и большая часть Африки еще не доразвились до нея.

Въ охотничьемъ и воинственномъ быту сверо-американскихъ индйцевъ на каждомъ шагу возникаютъ случаи, вынуждающіе ихъ испещрять деревья и скалы рисунками, имющими символическое значеніе. Напримръ, ватага собравшихся въ походъ или на охоту краснокожихъ ждетъ союзный отрядъ, но почему-нибудь вынуждена оставить свое кочевье прежде, чмъ подоспли союзники. Весьма важно въ этомъ случа оставить на мст кочевья такое указаніе, по которому запоздавшіе могли-бы узнать — по какому направленію ушли ихъ союзники, въ какое время дня или ночи они покинули условное мсто встрчи, узнали-ли они что-нибудь новое о преслдуемомъ звр или враг, происходили-ли уже какія-нибудь стычки и какой былъ ихъ исходъ? подоеплили другіе союзники и т. п. Въ книг Тайлора, а также въ атлас рисунковъ, приложенному къ сочиненію Вутке, приведено нсколько образчиковъ такого рода картинной письменности сверо-американцевъ, иногда легко понятной и для насъ, иногда-же нуждающейся въ ученыхъ толкованіяхъ, чтобы стать понятною для европейцевъ, но тмъ не мене легко разбираемой краснокожими всхъ различныхъ племенъ. У другихъ народовъ этого рода письменность употребительна гораздо меньше, но мы знаемъ, что при ихъпособіи точно такъ-же сообщаются и между собою, и съ европейцами, нкоторые островитяне Тихаго океана. Французъ Фрейсине давно уже сдлалъ извстнымъ письмо одного царька западныхъ Каролинъ, желавшаго обмнять столь многочисленный въ этихъ водахъ трепангъ и рыбу на раковины.

Народы съ пылко развитымъ воображеніемъ въ дл такой символической письменности, нестсненной никакими условными рамками, всегда превзойдутъ своихъ боле холодныхъ и разсудительныхъ сверстниковъ. Непокидая Европы, мы уже можемъ сдлать на этотъ счетъ нсколько интересныхъ наблюденій. Пылкіе южные итальянцы, славящіеся развитіемъ въ ихъ стран пластическихъ искуствъ. въ о-же время выказываютъ необыкновенную способность къ придумыванію на всякій самый неожиданный случай жизни крайне выразительныхъ пантомимъ. Когда въ 1860 году гарибальдійцы заняли Неаполь, lazzaroiii останавливали проходящихъ на улиц и, вертя пальцами правой руки у нихъ передъ носомъ, выражали безъ словъ: ‘да здравствуетъ единство Италіи! мы вс братья между собою!’ Дло кончалось выразительнымъ протягиваніемъ руки, означающимъ: ‘дайте копеечку’. Прозжая въ дилижанс но одной мстности Базиликата, мы какъ-то отстали отъ коннаго конвоя, сопровождавшаго почту и путешественниковъ по случаю непомрно развившагося разбойничества. Нсколько вооруженныхъ всадниковъ самаго подозрительнаго вида появились вдругъ изъ какого-то ущелья. Кучеръ чрезвычайно быстрымъ и вполн понятнымъ для меня движеніемъ пальцевъ въ одинъ мигъ изобразилъ имъ: ‘пятеро верхомъ въ трехугольникъ шляпахъ впереди, да семеро сейчасъ-же прискачутъ сзади. У нихъ револьверы’. Точно такою-же виртуозностью въ изобртеніи символическихъ картинъ отличаются между свероамериканскими племенами лени-ленапе, гуроны, ирокезы. Дакота, напротивъ того, самое отсталое изъ нихъ. Отличительную черту сверо-американской символической письменности составляетъ ея демократическій, обиходный характеръ, тсно обусловленный военноохотничьимъ бытомъ и соціальною организаціею этихъ племенъ.

Американская письменность длится на дв категоріи, на кекноинъ (свтское) и кекиновинъ (духовное письмо), понятное только ихъ жрецамъ. Въ первомъ преобладаетъ свободная импровизація, во второмъ символическое значеніе разныхъ изображеній гораздо боле условное. Впрочемъ, у сверныхъ краснокожихъ нтъ ни могущественнаго жреческаго сословія, которое-бы монополизировало въ своихъ рукахъ знаніе и мысль, ни сильной центральной власти, которая сгоняла-бы тысячи рукъ на сооруженіе монументальныхъ работа’, нтъ также и городовъ, которые могли-бы стать вмстилищемъ всякаго рода достопримчательностей, а потому ихъ высшая форма письменности не представляетъ большихъ усложненій. Нтъ сомннія, что это символическое письмо распространялось нкогда и на южную Америку, но тутъ оно встртило соперничество выше уже описанныхъ поясовъ кипосъ, а потому и не развилось до сколько-нибудь значительныхъ размровъ.

Интересный толчокъ развитію этого рода письменности даетъ загадочное племя толтековъ, которое пришло неизвстно откуда на судахъ къ свернымъ берегамъ ныншней Калифорніи и ослось на нкоторое время въ тамошней мстности Хвеяветланаканъ. Оттуда они двинулись къ югу и поселились въ сверозападныхъ частяхъ Мехики (въ VII столтіи по P. X.). Здсь они образовали сильное царство съ столицею Тула (666 л. по Р. X.). Вскор они распространили свою власть и по ту сторону большого горнаго хребта, настроили много городовъ и рано занялись науками и художествами. Символическое письмо, первоначально сходное съ тмъ, которое мы только-что видли у сверныхъ племенъ, послужило у нихъ основаніемъ къ развитію довольно высокой, по своему времени, литературы. Второй ихъ царь Хвемацинъ занимался астрономіею и сочинилъ цлую книгу, названную Теоамокстме, т. е. священною книгою. Наслдникъ его Кецалькохватль пишетъ ‘книгу солнца’ Тоналаматль. Конечно, для того, чтобы могла возникнуть даже и такая литература, надо было, чтобы въ письменности гуроновъ и ирокезовъ произошли уже существенныя усложненія и значительно обогатился первоначальный запасъ символическихъ знаковъ. Основной принципъ письма долгое время, однакожь, остается безъ всякаго измненія, т. е. мысль передается посредствомъ изображеній, смыслъ которыхъ или понятенъ самъ собою, или установленъ разъ навсегда условно. Чтеніе такихъ письменъ совершенно независимо отъ языка, на которомъ говорили писавшіе, а потому легко понять, что письмена эти, пригодныя для записыванія астрологическихъ и гороскопическихъ истинъ, усердно забываемыхъ этими краснокожими учеными, а также для веденія лтописей, совершенно не годятся для записыванія стиховъ, а слдовательно, и законовъ, которые почти всюду первоначально излагаются въ форм стиховъ или псенъ, для того, чтобы ихъ легче было заучивать наизусть.

Письменность толтековъ скоро распространяется на всю центральную Америку. Въ ныншней Гватемал и Юкатан сохранились и до сихъ поръ многочисленные ея памятники. Литература, особенно историческая, была довольно обширна, и книги, т. е. точне говоря, исписанныя символическими рисунками звриныя кожи цнились очень дорого. Когда династія Кокомесъ была изгнана изъ Юкатана, то она прежде всего озаботилась унести съ собою свою коллекцію такихъ кожъ. Деревня Паленке, прежде бывшая большимъ городомъ, иметъ еще въ настоящее время остатки зданій, стны которыхъ были разукрашены богатыми символическими картинами. Сквайръ изслдовалъ эти письмена и нашелъ, что они представляютъ собою одну изъ высшихъ ступеней гіеротифическаго развитія.

Цивилизація толтековъ была усвоена возникшимъ на востокъ отъ большой горной цпи (Кольдильеры) царствомъ ацтековъ. Жрецы и верховные правители здсь рано обращаютъ вниманіе на символическую письменность и скоро доводятъ ее уже до того предла развитія, гд коренной ея принципъ довольно основательно мняется: изъ чистой фигурной или идеографической, т. е вызывающей понятія посредствомъ картинъ, она начинаетъ становиться звуковою. Собственно эту-то промежуточную ступень и слдуетъ подразумвать подъ именемъ іероглифическаго письма. Богатые дворцы и храмы ацтековъ рано начинаютъ покрываться символическими картинами по способу, заимствованному у толтековъ. Сперва совершенствованіе ограничивается только одною техническою стороною, т. е. фигуры исполняются боле правильно и изящно, раскрашиваются яркими красками и т. п. Но скоро прогресъ принимаетъ обратное направленіе, т. е. содержаніе начинаетъ преобладать надъ формою. Чтобы сберечь время и мсто, вмсто цлыхъ фигуръ начинаютъ изображать только характеристическія части этихъ фигуръ, да и то въ сокращенномъ или курсивномъ вид. Такимъ образомъ, значеніе начертательныхъ знаковъ становится все боле и боле условнымъ. Жрецы вырабатываютъ свое особенное письмо, пониманіе котораго они и не стремятся распространить въ народ. Власть свтская ни отстаетъ отъ духовной: цари украшаютъ стны своихъ дворцовъ историческими картинами или, точне говора, символически изображенными хрониками, кром того, они создаютъ библіотеки, т. е. хранилища символически исписанныхъ кожъ. Учреждается особая корпорація, которая наслдственно должна заниматься веденіемъ такихъ хроникъ. Заимствованная у толтековъ астрономія также занимаетъ видное мсто въ ряду знаній, покровительствуемыхъ ацтеками. Особенное вниманіе обращается на составленіе календаря, сочиняется кругъ временъ. У ацтековъ также замчается стремленіе собрать въ столиц статистическія и географическія описанія провинцій. Они имютъ карты и планы, которые пополняются іероглифически записанными свденіями. Для составленія такихъ отчетовъ весьма естественно ощущается надобность въ большомъ количеств грамотныхъ людей, съ этою цлью и въ столиц, и въ провинціяхъ, — даже въ областяхъ, политически независимыхъ отъ ацтекскихъ царей, — заводятся школы. Въ Тескуко въ XV столтіи уже возникаетъ ученая академія. Помимо отраслей, непосредственно покровительствуемыхъ правительствомъ, возникаетъ и независимая литература. Драма, повидимому, состоитъ здсь въ связи съ религіозными обрядами, какъ это было и въ Европ. Но рядомъ съ нею возникаетъ и свтская поэзія, пользовавшаяся большимъ почетомъ. Царь Нецахвалкаятлъ былъ однимъ изъ замчательнйшихъ поэтовъ своего времени (т. е. половины XV столтія). Наконецъ, центральная Америка иметъ даже и педагогическую литературу, и женщинъ-цисательницъ.

Такое богатство внутренняго содержанія, конечно, не могло быть совмстимо съ тою элементарною формою символическаго письма, которую ацтеки заимствовали у толтековъ. Дйствительно, въ Мехик и центральной Америк письмена сдлали нсколько существенныхъ шаговъ впередъ, по уклонились при этомъ отъ коренного принципа символичности. Предметы перестали служить изображеніемъ понятій, а стали выражать только первый слогъ своего названія. Такъ, напримръ, раковина или устрица въ этомъ письм уже перестала выражать раковину или устрицу, или какое-нибудь отдаленное понятіе, такъ или иначе связанное съ раковиною или устрицею, а просто звукъ эп, такъ-какъ она называлась эптли.

Возрастающая потребность грамотности вызвала и дешевыя письменныя принадлежности. Каменныя стны или доски, на которыхъ съ большимъ трудомъ выгравировывались рисунки или знаки при помощи рзца, давно уже смнились кожами, но и кожи послдовательно вытснялись другими, боле дешевыми продуктами: сперва пальмовыми листьями, а наконецъ, и писчею бумагою разныхъ достоинствъ и качествъ, которая уже въ большомъ количеств изготовлялась въ Мехик и въ центральной Америк съ половины XV столтія.

21 апрля 1619 года, Кортецъ присталъ къ Мехик, и, очень немного лтъ спустя, отъ всей этой своеобразной и только-что начинавшей разцвтать цивилизаціи остались одн обгорлыя развалины да груды труповъ, изуродованныхъ монашескими пытками.

Въ общей исторіи развитія письменности мехиканскіе и центрально-американскіе гіероглифы представляются первоначальной и грубой попыткой связать письменность съ языкомъ, изображать не понятія, а звуки.

Л. Мечниковъ.

(Продолженіе будетъ).

‘Дло’ No 5, 1877

ДО-АЗБУЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.

(Ст. вторая.)

Китайцы представляютъ единственный примръ народа, имющаго письмена уже въ самой колыбели своей цивилизацій. Ихъ И-кин или ‘книга трехъ черточекъ’ должна быть признана древнйшимъ письменнымъ памятникомъ въ свт. Сказать что-нибудь, имющее хоть тнь основательности, о времени ея появленія, ршительно невозможно, по глубокая древность этой книги не подлежитъ ни малйшему сомннію. Знаки, ее составляющіе, принадлежатъ къ числу элементарнйшихъ прямолинейныхъ фигуръ, напоминающихъ прямолинейные знаки, встрчающіеся въ татуировк. Но что-же заключаетъ въ себ эта книга? Въ 1150 г. до P. X. императоръ Вен-вангъ, основатель династіи Чеу, написалъ первый коментарій на нее. Въ конц прошлаго столтія въ пекинской публичной библіотек было уже около полутора тысячъ коментаріевъ на книгу И, Въ высшей степени замчательно, что въ ихъ числ находятся также и труды европейскихъ ученыхъ, подвизавшихся на этой безплодной почв. Но говоря объ іезуит Мартини, пытавшемся въ 1659 г. основать цлую мистическую философію на тхъ восьми прямолинейныхъ знакахъ, изъ сочетанія которыхъ состоитъ своеобразная азбука И-кингъ, даже самъ великій Лейбницъ удостоилъ своимъ вниманіемъ эту книгу и дошелъ, наконецъ, до того, что увидалъ въ ней предвосхищенный, будтобы, доисторическими китайцами ньютоновскій законъ бинома. При всемъ томъ смыслъ и значеніе этой книги утрачены, вроятно, навсегда. Изъ существованія ея можно заключить только, что Китай дйствительно съ незапамятныхъ временъ былъ центромъ живой умственной дятельности, которая, впрочемъ, не иметъ никакой органической связи съ его дальнйшей исторіей.

Другой доисторическій памятникъ китайской письменности представляетъ такъ-называемая таблица Ло шю, найденная за 2200 лтъ до P. X. въ Хо-нан. Китайцы и ее приписываютъ, также, какъ и И-кингъ, Фо-хи, несмотря на то. что видомъ своимъ она ничуть непохожа на таинственную книгу И.

Очень вроятно, что неразгаданные знаки этихъ таинственныхъ книгъ были достояніемъ какого-нибудь очень немногочисленнаго и замкнутаго кружка. Это предположеніе подтверждается какъ тмъ, что уже въ самомъ раннемъ період китайской исторіи смыслъ этихъ памятниковъ совершенію утраченъ, такъ и тмъ еще, что гораздо позже Фо-хи въ Кита пользуются узлами и символическими рисунками въ одной изъ элементарнйшихъ формъ развитія этого рода письменности. Ныншняя китайская письменность, которою пользуются еще въ наше время слишкомъ 600 миліововъ восточно-азіятскаго населенія, при помощи которой издаются многочисленные журналы и переводятся замчательнйшія произведенія, ученыя и публицистическія, самыхъ передовыхъ европейскихъ литературъ, — есть въ сущности ничто иное, какъ дальнйшая усовершенствованная степень развитія первобытной символики.

Не желая уводить читателя въ непроходимыя дебри китайской археологіи и палеографіи, я постараюсь въ немногихъ словахъ описать тотъ геніальный механизмъ, при помощи котораго китайцы, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, успли создать своеобразнйшую и древнйшую въ мір цивилизацію, отстоять ее втеченіи слишкомъ сорока вковъ противъ всякаго рода невзгодъ и завоеваній, распространить ее въ массахъ своего населенія едва-ли не до крайняго возможнаго предла демократизма и привить ее къ сосднимъ народамъ, несмотря на то, что нкоторые изъ нихъ уже обладали несравненно боле совершенной и доступной формой грамотности. Въ Кита больше, чмъ гд-бы то ни было на земномъ шар, грамотность составляетъ краеугольный столбъ всего политическаго, общественнаго и умственнаго развитія этой страны. Отнимите у современнаго китайца его каракульки, и вы будете имть дло съ человкомъ, стоящимъ нетолько ниже многихъ первобытныхъ островитянъ Тихаго океана, но съ представителемъ какой-то отжившей и безспорно низшей формаціи человчества. Китаецъ не иметъ ни роста, ни стройности, ни силы другихъ человческихъ породъ. Его расплюснутое лицо, съ узкими, совершенно исчезающими косыми глазами, дышетъ чмъ-то допотопнымъ. Его языкъ, состоящій изъ односложныхъ, неизмняемыхъ и почти неуловимыхъ для чуждаго уха словъ, застылъ на первоначальной ступени преемственнаго развитія человческой рчи. Самые отсталые гиперборейскіе дикари, самыя низшія племена Австраліи богаче и счастливе его одарены въ этомъ отношеніи. Силою умственнаго творчества китайцы побдили скудость собственной своей природы и невыгодныя географическія условія, среди которыхъ имъ пришлось дйствовать и развиваться. Врнйшимъ отраженіемъ этой національной творческой ихъ силы можетъ служить ихъ письменность, о которой мы и хотимъ сказать здсь нсколько словъ.

Изобртеніе ея приписываютъ нкому Цан-кіе, который былъ совтникомъ императора Хоанг-ти. Цан-Кіе билъ наведенъ на основную мысль своего открытія узорами, которые сама природа вывела на щит черепахи, и слдами курицы на песк. Поэтому самыя письмена его носятъ названіе ‘птичьихъ слдовъ’. Это стремленіе пріурочивать всякое великое открытіе къ какому-нибудь мелочному событію свойственно не одной только китайской фантазіи: вспомнимъ паникадило Галилея и яблоко Ньютона. Если врить китайскимъ показаніямъ, то изобртеніе ЦанКіе относится къ 2650 г. до P. X. Когда онъ завершилъ свое дло, то съ неба дождемъ посыпались золотыя короны, а черти горько плакали, чуя, что наступаетъ конецъ ихъ владычеству на земл.

Но въ чемъ собственно заключалось открытіе или изобртеніе Цаи-кіс? Что китайцы первоначально рисовали предметы, которые они желали вызвать въ представленіи читателя, это не подлежитъ никакому сомннію. Въ доисторическую эпоху въ Кита символическое письмо развивается въ двухъ различныхъ направленіяхъ: во-первыхъ, изъ него устраняется элементъ собственно животный, т. е., вмсто того, чтобы рисовать человка, птицу, дерево, лошадь, гору, собаку и up., начинаютъ употреблять знакъ, неимющій даже отдаленнаго подобія этихъ предметовъ, но подъ этими знаками условлено понимать именно эти предметы, во-вторыхъ, создаютъ сложные знаки для выраженія отвлеченныхъ понятій, такъ, напримръ, знакъ, условно изображающій сердце, будучи перерзавъ знакомъ, изображающимъ ножъ, становится символомъ горя или печали. Знакъ воды, сопоставленный съ знакомъ дракона, выражаетъ водопадъ. Знакъ женщины и ребенка выражаетъ любовь. Солнце и мсяцъ вмст обозначаютъ свтъ и т. д., и т. д. Иногда такія сочетанія знаковъ управляются нелегко уловимыми логическими законами, такъ, напримръ, голова дикаго кабана (изображаемая въ форм, очень похожей на наше Э), будучи сопоставлена съ логовищемъ и связана съ нимъ соединительною чертою, изображаетъ князя, лоннаго владльца, это потому, что такой князь — полный хозяинъ въ своемъ владніи, какъ кабанъ въ своемъ логовищ и т. п. Другія сочетанія знаковъ обусловливаются вовсе уже не логическими соображеніями, а чисто-звуковыми. Не надо забывать, что китайскій языкъ состоитъ приблизительно только изъ пяти-сотъ различныхъ неизмняемыхъ и односложныхъ звуковъ, а между тмъ понятій, находящихся въ обиходномъ письменномъ и такъ-называемомъ Мандари искомъ разговорномъ нарчіи, насчитывается, по меньшей мр, до 30,000, слдовательно, на каждый звукъ приходится среднимъ числомъ до 60-ти разнообразныхъ значеній. Эта арифметическая средняя величина въ сущности также мало выражаетъ дйствительное отношеніе звуковыхъ элементовъ къ графическимъ въ китайскомъ язык, какъ и вообще вс среднія арифметическія числа: множество звуковъ имютъ очень мало значеній, другіе-же, наоборотъ, насчитываютъ ихъ до двухъ-сотъ и боле. При такой фонетической бдности своего языка, китайцы, очень естественно, должны были обращать вниманіе и на музыкальный тонъ рчи. Одинъ и тотъ-же звукъ, будучи произнесенъ въ восходящемъ тон, долженъ быть строго отличаемъ отъ такого-же звука, сказаннаго въ тон нисходящемъ. Но, несмотря на эту тонкость, китайскій языка, есть языкъ созвучныхъ словъ по преимуществу. Этимъ его свойствомъ начинаютъ пользоваться очень рано для созданія символическихъ знаковъ, долженствующихъ изображать нелегко поддающіеся наглядному воспроизведенію предметы. Такъ, напримръ, по-китайски пожилая женщина, матушка, называется ба. Волна тоже называется ба. Сочетая знакъ, изображающій волну, со знакомъ, изображающимъ женщину, они создаютъ сложный знакъ, изображающій пожилую женщину. Говорить — по-китайски ун, облако тоже ун. Сопоставляя знакъ, изображающій рчь, со знакомъ дождя, китайцы вызываютъ въ своемъ читател понятіе звука ун, связаннаго съ идеею дождя, т. о. облака и т. д.

Теперь читателю будетъ понятно коренное дленіе китайскихъ знаковъ на простые (уэнъ) и сложные (ссе),— дленіе, совершенно, впрочемъ, независимое отъ начертанія этихъ знаковъ. Такъ знаки, изображающіе черепаху или дракона, очень сложны, если мы станемъ разсматривать ихъ какъ рисунокъ, но они принадлежатъ къ числу простыхъ знаковъ, потому что представляютъ собою упрощенный рисунокъ подразумваемаго подъ ними предмета. Знакъ, изображающій князя или феодальнаго владльца, а также знакъ, изображающій любовь, гораздо проще въ начертательномъ отношеніи, но они все-таки принадлежатъ къ числу ссе, т. е. знаковъ сложныхъ, потому-что каждый изъ нихъ составленъ, по меньшей мр, изъ двухъ простыхъ знаковъ, имющихъ отдльное идеографическое значеніе.

Вотъ и вся существенная особенность китайской письменности, рзко отличающейся отъ всхъ другихъ, низшихъ и высшихъ, ступеней развитія до-азбучной грамотности. Ясно, что китайская письменность по есть уже чистая символика или идеографія, какъ напримръ кекивинъ, т. е. обиходная свтская письменность свероамериканскихъ краснокожихъ. Видя передъ собою, напримръ, прошеніе, поданное индйцами въ Вашингтонскій парламентъ, я могу разбирать его по-русски, совершенно несправляясь съ тмъ, какъ называются на язык писавшихъ индйцевъ изображенные ими предметы. Если-бы китайская письменность состояла только изъ простыхъ знаковъ и изъ группъ, управляемыхъ законами логическаго сочетанія (хотя-бы крайне произвольными и натянутыми), то она-бы всецло входила въ категорію такихъ символическихъ писаній. Но дло въ томъ, что и простые знаки, и логическій ихъ сочетанія составляютъ очень ничтожную часть тхъ 50,000 употребительныхъ китайскихъ уэнъ-ссе, которые вносятся во всякій порядочный китайскій словарь. Если я не знаю, напримръ, что облако называется по-китайски ун и что рчь тоже называется ун, то для меня группа, составленная изъ знака, изображающаго рчь и отнесеннаго къ категоріи дожди, не выражаетъ ровно ничего. Слдовательно, китайская письменность вовсе не такъ независима отъ разговорнаго языка, какъ американскій кекивинъ или вообще всякая символика.

Древнйшій письменный памятникъ китайцевъ посл Цан-кіе, т. е. посл изобртенія ‘птичьихъ слдовъ’, представляютъ таблицы Ю. Это доски красноватаго камня съ изображенными на нихъ 77-ю темными знаками. Въ настоящее время надписи эти сглажены до того, что почти невозможно составить себ понятіе о начертанныхъ на нихъ знакахъ. Но посл того, какъ он были найдены въ скалистой мстности Хень-Шаня, ихъ тотчасъ-же отдали на храненіе въ монастырь Тоо-ссе (т. е. послдователей учителей мистическаго ученія Ляо-дзе) и съ нихъ тогда-же были сняты точныя копіи. Надписи эти совершенію непонятны для новйшихъ синологовъ, по древніе китайскіе ученые. повидимому, еще могли ихъ разбирать, по крайней мр, они перевели ихъ на новыя китайскія письмена, и въ точности ихъ перевода не сомнваются. Впрочемъ, содержаніе этой, будто-бы переведенной, надписи мало представляетъ интереснаго. Мы замтимъ только, что знаки этой надписи несхожи съ теперешними китайскими письменами, хотя они уже не составляютъ и рисунковъ. По мннію китайскихъ археологовъ, надписи эти должны быть отнесены къ 2277 г. до P. X. Слдовательно, и въ это отдаленное время предметное рисованіе было уже замнено условными и простйшими начертаніями. Если принять китайскія хронологическія данныя за достоврная хоть отчасти, то окажется, что больше двадцати вковъ понадобилось только для того, чтобы осуществился вполн этотъ элементарный прогресъ, т. е. чтобы разъ на всегда установилось начертаніе письменныхъ знаковъ! Медленно, какъ видно, прогресируетъ человческая мысль, пробивая себ дорогу сквозь опутывающую ее рутину! Мы были-бы рады взвалить всю вину въ настоящемъ случа на пресловутую косность китайцевъ, но бда въ томъ, что косность эта является уже гораздо позже, и едва-ли хоть одинъ народъ на земномъ шар можетъ похвалиться столь-же дятельнымъ и иниціативнымъ началомъ своей исторіи, какъ китайцы. Скучившись въ басейн Хоанъ-хо, они, правда, встрчаюгь здсь благодарную почву и порядочный климатъ, но за то вс другія условія складываются для нихъ замчательно неблагопріятны въ образомъ. Они отчуждены отъ всего свта безплодными степями или высокими горами. Самое море, этотъ международный путь для другихъ націй, для нихъ покамсть приноситъ лишь отрицательную пользу, ибо оно не ведетъ ихъ никуда, а только открываетъ къ ихъ берегамъ доступъ свирпымъ малайскимъ и полинезійскимъ пиратамъ. На юг они. съ оружіемъ въ рукахъ, должны отнимать каждую пядь своей земли у дикихъ народовъ Мяо, съ свера и запада воинственные кочевники постоянно грозятъ разрушить ихъ поля, воздлываемыя съ очень раннихъ уже поръ съ замчательнымъ трудолюбіемъ и искуствомъ. Только сильно напряженная умственная энергія и творческая способность могли создать эту раннюю цивилизацію. Не слдуетъ забывать и того, что Китай не родился чудовищно-централизованною демократическою имперіею. Еще въ половин III вка до P. X. Федеральная анархія господствуетъ здсь съ неменьшею силою, чмъ въ средневковой Европ. Никакая грубо-матеріяльная сила не въ состояніи была-бы преодолть всю громадность вншнихъ и внутреннихъ, географическихъ и историческихъ препятствій. Вотъ почему китайскіе императоры рано стремятся монополизировать вс умственныя и культурныя силы страны. Грамотность становится въ ихъ рукахъ нетолько орудіемъ власти, но до нкоторой степени отождествляется съ властью. Одному императору приходитъ на умъ потребовать въ вид дани отъ князей довольно простыя бронзовыя вазы, главнйшимъ украшеніемъ которыхъ было выгравированное на нихъ возможно подробное описаніе каждаго леннаго владнія. Уже съ послднихъ лтъ династіи Тангъ императоры проявляютъ особенную заботливость о томъ, чтобы издаваемые ими законы вывшивались везд въ публичныхъ мстахъ, на городскихъ площадяхъ и перекресткахъ большихъ дорогъ, извщенный, такимъ образомъ, о своихъ правахъ и обязанностяхъ народъ, конечно, нелегко поддавался произволу феодаловъ, императоры-же пріобртали себ такимъ путемъ въ каждомъ враждебномъ лагер множество безъименныхъ, по надежныхъ союзниковъ. Неимя еще возможности помышлять о политическомъ объединеніи страны подъ своею властью, императоры заботятся, по крайней мр, предписать свой однообразный кодексъ приличій и обычаевъ кичливымъ феодаламъ. Такимъ образомъ, уже въ самомъ начал династіи пишется знаменитая ‘книга приличій’ (Лики). Еще раньше безплатныя школы были открыты, тоже по приказу императора, во всхъ подвластныхъ ему областяхъ. По отношенію къ наукамъ эти ранніе китайскіе императоры во ограничиваются только меценатствомъ, но и сами выступаютъ дятелями на ученомъ и литературномъ поприщ.

Вопросъ объ однообразной форм письменъ получаетъ, такимъ образомъ, въ Кита чисто-политическое значеніе. Уже въ конц второго тысячелтія до P. X., при император Чеу-Кунг былъ издалъ первый букварь или сборникъ письменныхъ знаковъ, составленный нкіимъ Пао, учителемъ наслдника престола. Но феодализмъ по поддавался на эти будто-бы невинныя приманки заискивающей централизаціи. Значительно позже, уже въ начал IX вка императоръ Сюанъ-Ватъ вступаетъ по вопросу объединенія письменности въ упорную борьбу съ князьями, но не достигаетъ никакихъ положительныхъ результатовъ.

Въ VI вк до христіанской эры въ Кита проявляется такая сосредоточенная и напряженная умственная дятельность, какой мы не видимъ даже въ исторіи нкоторыхъ передовыхъ народовъ Европы. Почти одновременно являются здсь и величайшій мистикъ крайняго востока — Лао-дзе, и его мощный соперникъ — ультра-утилитаристъ Конфуцій, этотъ первообразъ нашего Макіавелли, съ его презрительнымъ къ человчеству раціонализмомъ. Къ сожалнію, мы слишкомъ мало знакомы съ философскимъ движеніемъ этой эпохи, чтобы судить, на какой высот оно стояло въ Кита, когда въ совершенно закопченной и всеобъемлющей его форм явились такія произведенія, какъ ‘Путь добродтели’ Ло-дзе и книги Конфуція. Мистическій трансцендентализмъ перваго находитъ себ многочисленныхъ приверженцевъ въ ряду представителей феодальнаго консерватизма, по практическій Конфуцій одерживаетъ верхъ при императорскомъ двор. Ученый или философъ — кунъ пріобртаетъ права и почетъ наравн съ феодальными князьями, но, будучи представителемъ зарождающагося будущаго, онъ пользуется въ дйствительности гораздо значительнйшею силою и вліяніемъ. Ученый споръ конфуціанцевъ съ таоссеанцами (такъ называются приверженцы ученія Лао-дзе) заинтересовываетъ вс области и вс классы Китая такъ, какъ рдко у насъ политическіе и національные вопросы волнуютъ умы хотя-бы одного только просвщеннаго общества. Наконецъ, приверженцы ‘Пути добродтели’ и нравственнаго самосовершенствованія уходятъ въ свои монастыри, конфуціанци-же безраздльно управляютъ государственными судьбами втеченіи всего V и IV столтія. Феодалы, увлеченные интересными перипетіями философскаго спора, забыли свои политическія опасенія и выгоды. Единство умственнаго настроенія и цивилизаціи фактически водворилось въ стран. Въ половин III столтія императоръ Ши-Хоапг-ти безъ малйшаго труда подчиняетъ своей грозной власти остатки нкогда строптивыхъ и всесильныхъ феодаловъ. Ученые, однакожь, сообразили, по поздно, что они разыграли роль обезьяны, вытаскивающей своими руками изъ огня каштаны, которые сть будетъ не она, а блудливая кошка. По ‘царь былъ строгъ и справедливъ’. Сознавая, что цеховая, офиціалъная ученость дала ему все то, что онъ могъ отъ нея взять, онъ не сталъ церемониться съ ея кичливыми представителями: 212 недавно еще всесильныхъ ври императорскомъ двор конфуціанцевъ были, по его приказанію, живьемъ закопаны въ землю. Когда собственный сынъ этого внценоснаго революціонера возмутился противъ отца, дерзнувшаго поднять святотатственную руку на то, чмъ и до сихъ поръ еще дорожитъ послдній китайскій нищій, хотя бы даже вынужденный питаться свжепросольными головами казненныхъ преступниковъ, — крутой самодержецъ отправилъ и его туда, куда китайскій Макаръ не гоняетъ своихъ телятъ. Не слдуетъ, впрочемъ, изъ этого заключать, чтобы Ши-Хоанг-ти совершилъ непростительную для деспота ошибку, т. е., чтобы онъ осудилъ пауку и интелигенцію на роль исключительно опозиціонную въ своей стран, какъ это случается часто въ наше время. Ни чуть не бывало. Онъ только очень хорошо по нималъ духъ цеховой учености и ни на минуту не сомнвался, что на смну 212 зарытыхъ имъ въ землю мудрецовъ легко будетъ пріискать хотя-бы двойной комплектъ новыхъ, столь-же основательно изучившихъ классическія книги Конфуція и его учениковъ, и столь-же готовыхъ коментировать ихъ въ выгодномъ для государства смысл за приличное вознагражденіе. И онъ не ошибся въ своемъ разсчет. На мст только-что низвергнутой ученой корпораціи конфуціанцевъ возникаетъ новая столь-же почтенная ученая котерія подъ предводительствомъ нкоего Ли-се, которая собственно и завершаетъ вожделнный императорскій планъ объединенія системы письменности во всемъ Кита. Съ этихъ поръ не только китайская письменность, но и китайская цивилизація могутъ считаться вполн обезпеченными. Какъ-бы читатель ни преувеличивалъ себ идею китайской косности и неподвижности, онъ, конечно, не воображаетъ, чтобы письменность или вообще культура этой страны могла втеченіи двадцати вковъ просуществовать безъ всякаго измненія. Измненія, конечно, были, и даже очень радикальныя, но это уже относится къ общему обзору китайской исторіи, что выступаетъ за предлы нашей статьи, для насъ важно было показать, какимъ образомъ исторія, повидимому, столь мирнаго и безобиднаго дла, какъ письменность, можетъ отождествляться иногда съ самыми кровавыми страницами государственной исторіи. Съ другой стороны, не безъинтересно было собрать нсколько матеріяловъ, способныхъ уяснить до нкоторой степени истинную роль и значеніе китаизма въ исторіи всемірной культуры. Изъ того, что мы сказали, ясно видно, что историческая миссія китайцевъ заключалась въ созданіи стройной, сложной и высоко-культурной жизни тамъ, гд пригодныя условія для такой жизни, конечно, существовали, но гд они терялись къ масс всевозможныхъ космическихъ и историческихъ псблагопріятностей. Осуществить эту задачу или миссію могъ только народъ, обладающій сильною умственною иниціативою, непобдимою настойчивостью и упорствомъ въ труд, выносливостью паразитическихъ животныхъ порода, и непоколебимою преданностью одному длу, одной общей програм. Если-бы у китайцевъ по хватило хоть одного изъ этихъ качествъ, то они давно ужо были-бы безслдно сметены съ лица земли буйной федераціей средне-азіятскихъ кочевниковъ, до сихъ поръ еще упорно предпочитающею необузданное приволье своихъ степей всякой культурной жизни.

Впрочемъ, изъ всхъ вышепомянутыхъ качествъ только одно, а именно мощная умственная иниціатива, какъ-то не клеится съ нашими предвзятыми понятіями осинахъ ‘Серединной Имперіи’. Поэтому я и счелъ нужнымъ нсколько распространиться именно о томъ період китайской исторіи, когда причудливое зданіе китайской цивилизаціи, сложенное изъ какихъ-то допотопныхъ и, повидимому, вовсе не пригодныхъ для культуры элементовъ, еще только строилось. Съ тхъ поръ, какъ оно достигло своей цли, вся энергія и напряженность мысли фатально направляется на самообузданіе, на парализированіе дальнйшаго творчества. Человкъ везд такъ устроенъ, что его собственныя, личныя побужденія всегда заслоняютъ въ его глазахъ всякія историческія миссіи, которыя тогда только и выясняются, когда поколнія живыхъ людей, страдавшихъ и трудившихся въ пот лица, лягутъ уже костьми. Теперь, когда уже китайцы отвоевали себ вншнюю возможность столь привлекательнаго для нихъ культурнаго быта среди кочевниковъ и варваровъ, когда плодородныя пажити и нивы басейна Хоанг-хо и Як-це-кіянга даютъ жатвы, безпримрныя даже для англійскихъ агрономовъ, когда многочисленныя фабрики китайскихъ городовъ снабжаютъ весь Востокъ нкоторыми утонченными произведеніями промышленности по цнамъ, которыя съ успхомъ выдерживаютъ соперничество даже машиннаго производства,— теперь, говорю я, населенность собственнаго Китая достигла чудовищныхъ предловъ, и миліоны живыхъ существъ, осужденные на самую безвыходную нищету, весьма естественно, ничего не видятъ кром этой своей безвыходной нищеты. Они представляютъ для ныншняго Китая массу внутреннихъ варваровъ, несравненно боле опасныхъ, чмъ всевозможные кочевники и пираты. Но ихъ не было въ т времена, о которыхъ шла рчь на предъидущихъ страницахъ, когда династіи Шангъ и Чеу покровительствовали наукамъ и поставляй созданіе грамотности и распространіе ея въ народ превыше всхъ политическихъ и государственныхъ задачъ. Тогда централизація для китайца обозначала возможность мирнаго труда и культурной жизни, огражденной отъ произвола феодальныхъ хищниковъ и вншнихъ наздниковъ. Государственная власть въ Кита съумла гораздо лучше, чмъ въ Европ, воспользоваться медовымъ мсяцемъ своего тснаго союза съ народомъ. Вмсто того, чтобы подавлять народную, кастовую и личную иниціативу, она забгала здсь впередъ ея, опутывала эту иниціативу чрезвычайно цлесообразно придуманною стью одолженій, любезностей, уступокъ, такъ что въ сущности плоды всхъ частныхъ побдъ стекались въ ея житницы. Когда медовый мсяцъ прошелъ и наступила пора рокового разлада, шелковыя нити этой сти затягиваются сами собой при первой попытк строптиваго движенія опутаннаго ею бойца. При дальнйшемъ-же упорств съ его стороны шелковая нить можетъ глубже, чмъ двадцати-фунтовая цпь, врзаться въ живое мясо и нанести чувствительныя раны… Весь внутренній смыслъ жизни пропалъ, осталась одна пустая обрядность, но за то получилась такая устойчивость, что бездушный организмъ десятки вковъ сохранялся и двигался, словно живой. Разлагаться онъ все-таки началъ, но уже тогда, когда все кругомъ совершенно измнилось: когда лихіе сверные и западные дикари присмирли или сошли со сцены исторіи, когда Великій океанъ, прежде певыпускавшій ршительно никуда, сталъ торной дорогой въ Америку, когда ‘бородатые варвары’, до которыхъ старому китайцу такъ-же немыслимо было добраться, какъ намъ съ вами до луны, сами бгутъ навстрчу сыпямъ ‘небесной имперіи’ и несутъ имъ свои знанія, открытія, свои продукта, свою цивилизацію.

Когда видишь, что многое, составляющее для насъ еще и теперь желательный идеалъ, — даровое обученіе для всхъ, многотомная и разнообразная по содержанію литература, доступная для всхъ, признаніе гражданскихъ правъ и сравнительно очень высокій уровень образованія женщинъ и пр., и пр.,— осуществлено въ Кита уже десятки вковъ тому назадъ, невольно недоумваешь, почему-же вс эти великія завоеванія человческаго ума дали здсь столь скудные плоды? Чего-же не доставало этой непостижимой стран? Чего было слишкомъ много — это легко сказать: слишкомъ много было поглощенія личной и общественной иниціативы мертвой и своекорыстной властью…

——

Такимъ образомъ, въ развитіи прогресивныхъ стадій, черезъ которыя прошло, въ разныхъ концахъ свта, человческое творчество въ созданіи графическаго искуства, отъ самыхъ грубйшихъ мнемотехническихъ пособіи до изобртенія азбуки, китайская грамота представляетъ промежуточный членъ, когда письменность перестаетъ быть въ строгомъ смысл символическою, но еще не переходитъ въ звуковую. Мы уже видли, что народы, еще невышедшіе изъ варварства, скоро научаются связывать извстныя мысли или отвлеченныя представленія съ опредленными вещественными предметами, а потомъ и съ изображеніями этихъ предметовъ. Необходимость сбереженія времени и пространства очень скоро наводитъ на мысль, вмсто изображенія цлыхъ предметовъ, ограничиваться только особенно характеристическими, частями предмета, т. е. упрощать и сокращать рисунокъ. На этомъ упрощеніи символическая письменность собственно и расходится съ художественнымъ рисованіемъ: послднее естественно стремится къ тому, чтобы передавать изображаемый предметъ насколько можно изящне и натуральне. Письменности-же ни до изящества, ни даже до врности природ нтъ дла, ея цль — вызвать въ мозгу читателя извстное отвлеченное представленіе, и чмъ проще достигается эта цль, тмъ лучше. Такимъ образомъ. развитіе письменности обратно пропорціонально художественному достоинству начертаніи.

Замчательно, что и на этихъ раннихъ ступеняхъ развитія письменности обнаруживаются различныя направленія, обусловленныя отчасти племенными особенностями, по главнйшимъ образомъ различіями общественнаго и политическаго быта. Такъ, напримръ, у племенъ съ сильно развитымъ воображеніемъ преобладаетъ свободная импровизація и большая изобртательность въ созданіи символовъ. Примръ этого мы видимъ у краснокожихъ индйцевъ. Символика племенъ, скудно одаренныхъ фантазіею, оказывается гораздо бдне. Особенно важное значеніе иметъ въ этомъ дл существованіе или отсутствіе у даннаго племени особеннаго жреческаго сословія и самая роль этого сословія въ общественной организаціи племени. Очень много уже было говорено о томъ, что духовенство везд являлось однимъ изъ главныхъ піонеровъ и хранителей народнаго просвщенія. Это до извстной степени справедливо: необходимость передавать изъ рода въ родъ въ возможно-неизмненномъ вид обрядовыя формулы, преданія и легенды рано наталкиваетъ жрецовъ или шамановъ всякаго культа на изобртеніе такой письменности, безъ которой могутъ легко обходиться классы, живущіе исключительно охотою или войною, или вообще матеріальнымъ трудомъ. Духовенство-же обыкновенно оказывается прежде другихъ сословій заинтересовапымъ въ образованіи при своихъ капищахъ и молельняхъ особыхъ архивовъ. Однако, это довольно распространенное явленіе отнюдь не можетъ быть признано за законъ или даже за повсемстный фактъ. Кром духовенства, и другіе правительственные классы оказываются уже очень рано заинтересованными въ возникновеніи письменности. Только у самыхъ первобытныхъ народовъ законы, для лучшаго напечатлнія ихъ въ памяти поколній, облекаются въ форму стиховъ или псенъ, иногда сопровождаемыхъ музыкою и танцами. Само собою разумется, что этихъ способовъ недостаточно для удовлетворенія потребностей даже самой рудиментарной администраціи. Необходимость сообщать свои распоряженіи и приказанія отъ центра къ окраинамъ служитъ для свтской власти стимуломъ къ насажденію грамотности, совершенно равносильнымъ тому, который мы находимъ и у жрецовъ. Такимъ образомъ, мы встрчаемъ примры письменности и цивилизаціи, которые отъ самой колыбели своей оставались совершенно свободными отъ клерикальнаго вліянія. Одинъ изъ такихъ примровъ мы видли именно въ Кита, гд даже первоначальный идеалистическій мистицизмъ Лао-дзе съ его ‘Путемъ добродтели’ вовсе не отливался въ форму офиціальной церкви или религіи. По и это ученіе играетъ здсь первенствующую роль очень недолго и уступаетъ мсто конфуціевскому позитивизму, часто мелочному и буржуазному, но всегда свтскому въ полномъ смысл этого слова. Когда мы говоримъ о конфуціевскихъ храмахъ или монастыряхъ, то мы просто переносимъ наши европейскія понятія на учрежденія, существенно различныя отъ того, что мы привыкли понимать подъ этими словами. Совершенно съ такимъ-же основаніемъ можно было-бы говорить о храмахъ Эвклида или монастыряхъ эпикурейцевъ. Сами китайцы называютъ конфуціевы храмы академіями или палатами мудрости. Когда въ Іедо самый большой изъ этихъ храмовъ, ‘Сей-до’, обратили въ публичную библіотеку, заключающую въ себ уже боле 4,000 томовъ европейскихъ книгъ исключительно свтскаго содержанія, то никому и въ голову не пришло ни перемнить названіе этого зданія, ни дать ему другое назначеніе, отличное отъ прежняго. Правда, примры такихъ исключительно свтскихъ цивилизацій довольно рдки, но надо сознаться, что мы очень мало еще знакомы съ духомъ цивилизацій экзотическихъ, боле или мене удаленныхъ отъ басейна Средиземнаго моря, — отъ того историческаго центра, на которомъ сосредоточивались вс наши этнографическія изслдованія. Какъ-бы то ни было, по единственный примръ письменности, обязанной своимъ происхожденіемъ исключительно свтской власти, мы встрчаемъ только у китайцевъ. Выше было сказано, что она служила въ рукахъ императорской власти орудіемъ централизаціи и объединенія, и прежде, чмъ сдлаться опорою деспотизма, она была великимъ демократическимъ стимуломъ. Въ видахъ ограниченія феодальной власти мятежныхъ князей и бароновъ, китайскіе императоры очень рано начинаютъ сознавать необходимость распространенія грамотности, чтобы народъ въ самыхъ отдаленныхъ провинціяхъ зналъ содержаніе императорскихъ декретовъ и предписаній, направленныхъ противъ феодальныхъ властей, было еще недостаточно вывшивать вновь издаваемыя въ столиц предписанія и законы на городскихъ площадяхъ и на перекресткахъ, по надо было позаботиться и о томъ, чтобы онъ понималъ содержаніе выставляемыхъ объявленій. Этимъ-то и объясняется необыкновенное рвеніе къ распространенію грамотности въ самыхъ низшихъ общественныхъ слояхъ, которымъ китайскіе императоры еще до христіанской эры превосходили, напримръ, швейцарскій федеральный совтъ 1847 г. Подобныхъ примровъ мы не встрчаемъ въ исторіи цивилизацій, обязанныхъ своимъ зародышемъ сословію жрецовъ.

Законы развитія тождественны во всхъ сферахъ. Борьба за существованіе ведется не только въ органическомъ мір, но точно также и въ области исторической психологіи народовъ. Политическія и общественныя учрежденія, различныя формы и обороты рчи, изустной и письменной, сталкиваясь, взаимно вытсняютъ другъ друга, обусловливала одними и тми-же требованіями наилучшей приспособляемости къ даннымъ условіямъ жизни. Только посредствомъ изученія всхъ разностороннихъ проявленій этой всемірной борьбы мы можемъ дойти до сознанія истинныхъ, реальныхъ основъ и механическаго движенія прогреса. Въ области, составляющей предметъ этого очерка, мы встрчаемъ рядъ фактовъ, въ высшей степени назидательныхъ и интересныхъ съ только-что указанной точки зрнія. Выше я уже очертилъ характеръ и значеніе китайской письменности, невдаваясь въ ея техническія подробности. Здсь мн остается сказать о столкновеніи этой письменности съ другими и о ея распространеніи у народовъ, которыхъ общія культурныя условія, космическія и историческія, мало имютъ общаго съ физическими и бытовыми условіями самого Китая.

Сперва скажемъ нсколько словъ о той борьб, которую китайская письменность выдерживала на пути своего развитія.

Уже въ первой половин І-го вка по P. X., въ Китай проникаютъ первые буддійскіе мисіонеры, которые вмст съ религіознымъ ученіемъ приносятъ также я другія индйскія вліянія, въ томъ числ и звуковую азбуку, которая, съ точки зрнія общаго прогреса, представляетъ собою форму, несомннно боле совершенную, чмъ гебридная идеографія китайцевъ. Буддійское міровоззрніе въ Кита было дломъ совершенно новымъ, а потому въ язык по оказывалось готовыхъ словъ для выраженія прежде невдомыхъ понятій, тмъ боле не могло быть готовыхъ идеографическихъ знаковъ для изображенія этихъ понятій въ письменности. Кому извстна стойкость проповдниковъ всхъ экспансивныхъ религій вообще, тотъ легко пойметъ, что буддійскіе монахи, прежде, чмъ отказаться отъ подчиненія себ десятковъ миліоновъ тогдашняго китайскаго населенія, должны были истощить вс, имвшіеся въ ихъ распоряженіи, ресурсы. Имъ оставалось одно изъ двухъ: либо распространить по всему Китаю свою звуковую азбуку, либо самимъ освоиться съ китайскою культурой и письменностью, овладть ею и приспособить ее къ своимъ пропагандистскимъ цлямъ. Съ точки зрнія теоріи прямолинейнаго прогреса не можетъ быть никакого сомннія въ томъ, что первый путь бы.гь-бы единственнымъ нормальнымъ, что форма совершеннйшая должна была вытснить мене совершенную, отсталую. Повидимому, и значительная часть буддійскихъ пропагандистовъ раздляла эту мысль. По крайней мр, уже въ первыхъ вкахъ нашей эры, буддійскій монахъ Тинки или Тинкутъ учитъ китайцевъ расчленять слова, отличать гласныя буквы отъ согласныхъ. Въ конц V-го столтія образовался уже цлый китайскій алфавитъ по образцу индйскаго. 35 прежнихъ китайскихъ идеографическихъ знаковъ были приняты для обозначенія гласныхъ звуковъ, которыхъ въ китайскомъ язык, конечно, должно было оказаться гораздо больше, чмъ во всхъ другихъ, такъ-какъ при звуковой бдности этого языка приходилось обозначать различно не только различные звуковые элементы, но и элементы совершенно тождественные, только произносимые въ различномъ, восходящемъ или нисходящемъ, тон. Согласныхъ и носовыхъ звуковъ установлено были 108, что, впрочемъ, происходило главнйшимъ образомъ отъ неумлости реформаторовъ. Впослдствіи сдланъ былъ еще одинъ шагъ впередъ: начертаніе буквъ было значительно измнено и упрощено, такъ-что, благодаря буддійскому пропагандистскому рвенію, китайцы уже въ VI вк имли алфавитъ, существенно ничмъ неотличавшійся отъ нашего. Въ VII столтіи нкто Ло-фаянъ составилъ цлый словарь китайскаго языка, сообразно новой систем письменности. Попытка эта, стоившая громаднаго труда и энергіи, завершилась, однакожь, полнйшимъ неуспхомъ: форма безспорно низшая одержала въ этой борьб верхъ ладъ высшей. Замчательно, что этотъ парадоксальный исходъ борьбы не сопровождался общимъ регресомъ цивилизаціи и культуры. Совершенно наоборотъ: соперничество буддизма вызвало оживленіе національнаго творчества но всмъ направленіямъ. Эпоха, о которой здсь идетъ рчь, является одною изъ плодовитйшихъ и наиболе блестящихъ эпохъ всей китайской исторіи. Литература этого времени быстро освобождается отъ той схоластической замкнутости и отчужденія, къ которымъ она вообще выказываетъ большую склонность, въ этой физически отчужденной отъ остального міра стран, пробуждается необходимость распространенія положительныхъ знаній, начинаютъ составляться популярныя руководства по разнымъ научнымъ отраслямъ. Наконецъ, къ исходу Х-го вка, выходитъ въ свтъ первая популярная энциклопедія… Въ противоположность буддійскому духу отреченія отъ міра и плоти, возникаетъ здсь цлая эпикурейская поэзія, классическимъ представителемъ которой считается и до сихъ поръ Ли-тай-пе, родившійся въ 702 г., и котораго европейскіе ученые справедливо называютъ китайскимъ Гафизомъ. Изъ числа его послдователей особенно выдляется его ближайшій другъ Ту-фу, произведенія котораго проникнуты такимъ сознаніемъ человческаго достоинства и свободомысліемъ, какихъ читатель, конечно, не ожидаетъ встртить у питомца этой классической страны всепоглощающаго деспотизма, въ особенности въ столь отдаленное время. Его рзкія выходки противъ солдатчины навлекли-бы на него преслдованія въ нкоторыхъ изъ современныхъ намъ европейскихъ государствъ: въ Кита онъ занималъ одну изъ высшихъ государственныхъ должностей при император Минг-Яоангъ. Пріятель его Ли-тай-пе, напротивъ, отличался демократическими стремленіями. Онъ любилъ пшкомъ бродить по захолустьямъ, длить забавы черни, и отличался, говорятъ, неумренною склонностью къ спиртнымъ напиткамъ.

Такимъ образомъ, китайская грамотность и цивилизація выходитъ съ торжествомъ изъ перваго своего столкновенія съ чуждою ей, но высшею, чмъ она, буддійскою формою.

——

Въ XIII мъ столтіи на Китай обрушиваются удары монгольскаго завоеванія. По отношенію къ китайской цивилизаціи эти завоеватели были, конечно, такіе-же варвары, какъ и т, которае разрушили классическую культуру Европы. Слдуетъ, однако, замтить, что монголы не составляли одного народа. Отдльныя ихъ племена имли каждое свое особое развитіе и свой культурный уровень, почти безслдно потерявшійся въ масс общаго невжества и хищничества. Западная уйгурская втвь, немногочисленные современные представители которой теперь мирно доживаютъ свой вкъ въ нашей Сибири, уже имли въ это отдаленное время свою письменность, очевидно, развившуюся подъ арабскимъ вліяніемъ. Эта уйгурская письменность, называемая также тангутскою, была чисто-звуковая, сходная съ теперешней европейской и семитической азбукой и, слдовательно, представляла относительно китайской идеографіи высшій моментъ развитія. Но мы уже замтили, что письменность эта была въ ходу только у тхъ западныхъ втвей монгольскаго племени, которыя приходили въ соприкосновеніе съ юго-западными азіятскими народностями. Что-же касается восточныхъ отраслей, то он, по свидтельству китайскихъ историковъ, коснли въ грубйшемъ невжеств. Въ X вк по P. X. именно въ этихъ восточныхъ предлахъ слагается сильное монгольско-тунгузское царство Китанъ (по-китайски Ляо), основателемъ котораго считается Амбиханъ. Затявъ цивилизовать подвластные ему народы, Амбиханъ обращается, однако, не къ своимъ западнымъ одноплеменникамъ, а къ Китаю, у котораго онъ заимствуетъ до 3,000 звуковыхъ знаковъ, измненныхъ и пополненныхъ сообразно съ требованіями тунгузскаго языка. Въ XII вк царство Китанъ переходитъ въ руки совершенно варварской орды Джучи, которая распространяетъ свое владычество и на сверныя области Китая. Столкновеніе съ этимъ разсадникомъ культуры и цивилизаціи на крайнемъ Восток пробуждаетъ и въ дикихъ джучи потребность нкоторой умственной жизни. Изъ развалинъ ими-же разрушенной въ самомъ зародыш цивилизаціи Китанъ, они возрождаютъ зачатки монгольско-китайской письменности, о которыхъ мы уже говорили, и создаютъ себ изъ нихъ новую силлабическую письменность, которая мало-по-малу распространяется между туигузами и манчжурами. При помощи этихъ письменъ джучи, втеченіи XII столтія развиваютъ у себя нкоторую литературу, почти исключительно переводную съ китайскаго. Въ противоположность китайской культур, культура монгольская, однакожь, никогда не проникаетъ въ народъ, а прививается только при двор хановъ. Поэтому, съ каждымъ измненіемъ господствующей орды или династіи, она сама очень существенно видоизмняется, а часто и исчезаетъ внезапно и почти безслдно на долгіе промежутки времени. При двор Чингизъ-хана была въ употребленіи уйгурская азбука, которая потому и называется монгольскою и до сихъ поръ. Однако, уже и въ это время китайская культура была единственнымъ образцомъ, которому стремились подражать монголы, сознававшіе неудовлетворительность своего варварскаго быта. Этими предварительными сближеніями между китайскою цивилизаціею и дикостью кочевыхъ татарскихъ ордъ объясняется то. что монгольское иго въ Кита далеко не имло тхъ разрушительныхъ послдствіи, которыми оно ознаменовало себя въ Россіи. Періодъ разрушенія, конечно, былъ, но очень непродолжительный. Едва-ли не при самомъ Чингиз уже начинаетъ обнаруживаться тотъ, нигд еще неповторявшійся въ исторіи, фактъ, которымъ китайцы гордятся по праву передъ всми другими народами и который заключается въ совершенномъ поглощеніи побдителей побжденными, благодаря исключительно умственному и нравственному превосходству послднихъ. Не подлежитъ никакому сомннію, что Чингизъ-ханъ заискивалъ благорасположенія китайскихъ ученыхъ, которые, въ большинств случаевъ, изъ гордаго національнаго чувства отворачивались отъ него. Только немногіе изъ нихъ ршались принимать должности при его двор и сопутствовать ему въ его побдоносныхъ походахъ. Эти немногіе оказали своему отечеству немаловажную услугу: черезъ ихъ посредство Китай впервые ознакомился съ наукою арабовъ и заимствовалъ у нихъ десятичную систему счисленія, начала астрономіи, геометріи и тригонометріи. Китайскій ученый Куо-мей-кинъ перевелъ на свой языкъ сферическую тригонометрію Ибнъ-Юниса. Такимъ образомъ, то-же самое событіе, которое мы считаемъ столь гибельнымъ еще и до сихъ воръ для вашего отечественнаго развитія, въ Кита оказало діаметрально-противоположное дйствіе. Начиная-же со внука чингизова, Кублая, при двор котораго жилъ первый европеецъ, проникшій въ эти отдаленныя страны — венеціанецъ Марко Поло, татарскіе ханы совершенно уже преобразовываются въ китайскихъ императоровъ и заботятся только о томъ, чтобы привить къ своимъ одноплеменникамъ культуру побжденныхъ. Эти татарскіе императоры династіи ІОэнъ только тмъ и разнятся отъ предшествовавшихъ имъ династій, что они, рядомъ съ ученіемъ Конфуція, покровительствовали и буддизму, который безъ монгольскаго завоеванія никогда, вроятно, не распространился-бы въ ‘небесной имперіи’, истиннымъ сынамъ котораго его клерикальный строй и аскетическій духъ были всегда противны… Не лишнимъ считаю здсь напомнить, что этотъ-же Кублай-ханъ, который вообще въ монгольско-китайскомъ мір играетъ роль нашего Карла Великаго, былъ вмст съ тмъ и учредителемъ буддійскаго папства. Радя о распространеніи среди невжественныхъ монголовъ китайской и уйгурской грамоты, Кублай выписывалъ ученыхъ изъ Тибета. Изъ нихъ одинъ юноша, по имени Бамба или Пассепа, съ умлъ въ особенности снискать себ благорасположеніе пекинскаго властелина. Въ 1269 г. Кублай возвелъ его въ званіе великаго учителя или далай-ламы и сдлалъ его вмст съ тмъ свтскимъ правителемъ Тибета. Этому первому буддійскому первосвященнику было поручено составленіе новаго алфавита для монголовъ, что онъ и исполнилъ посредствомъ сочетанія между собой уйгурскихъ и китайскихъ письменъ.

Промежутокъ между двумя монгольскими завоеваніями ознаменовывается въ Кита христіанскими вліяніями. Во время національной династіи Мингъ, въ половин XVI столтія, европейцы утверждаются въ Макао. Въ 1581 г. іезуитъ Мигель Рожеръ первый начинаетъ въ самомъ Кита христіанскую пропаганду, на смну ему скоро является боле извстный патеръ Риччи. Съ перваго-же шага стиритуалистическая пропаганда встртила въ Кита крайне неблагопріятную для себя почву. Отецъ Риччи выказалъ рдкій въ мисіонерахъ тактъ: припрятавъ существенную, съ католической точки зрнія, часть своихъ воззрній до боле благопріятнаго случая, онъ сталъ поучать китайцевъ географіи, математик и астрономіи, которымъ они очень симпатизировали. Въ 1601 г. императоръ Ваи-ли пригласилъ его въ свою службу и поручилъ ему составленіе на китайскомъ язык новой популярной энциклопедіи. Подъ его-же руководствомъ предпринятъ былъ китайскій переводъ четырехъ книгъ Эвклида, но Риччи умеръ въ 1610 г., неуспвъ довести до конца это предпріятіе. Послдующіе мисіонеры, Адамъ Шаль, Фердинандъ Фербистъ, Алени и др. встртили при китайскомъ двор самый дружескій пріемъ, но не какъ религіозные пропагандисты, а какъ ученые. Китайцы понимали очень хорошо, что слабйшую сторону ихъ цивилизаціи составляло ея исключительно классическое направленіе. Отъ европейцевъ они стремились,— да и теперь еще стремятся, — пріобрсти главнйшимъ образомъ математическія и техническія свденія, въ которыхъ они всегда такъ нуждались. До тхъ поръ, пока миссіонеры держались тактики Риччи и Алени, ихъ роль при китайскомъ двор была всегда очень блестящая и благотворная. Сановитйшіе и ученйшіе китайцы, отложивъ всякую національную гордость, скромно шли къ нимъ въ ученики. Нкоторые даже обращались въ христіанство для того только, чтобы тсне сблизиться со своими чужеземными руководителями. Къ сожалнію, властолюбіе и алчность очень скоро сбили католическихъ пропагандистовъ съ этого благотворнаго пути.

Въ половин XVII столтія Китай подпадаетъ подъ власть новой втви монгольскаго племени, т. е. отрасли тунгузовъ, которые приняли названіе мая-чу или мапчжуровъ и дали китайцамъ новую императорскую династію Цинъ, царствующую и до сихъ поръ. Это новое завоеваніе прошло здсь черезъ т-же послдовательныя фазы, какъ и первое. Начавъ съ опустошительныхъ набговъ, императоры Цинъ также какъ и Юэнъ, скоро подпадаютъ подъ культурное вліяніе побжденнаго ими Китая и становятся ревностными пропагандистами китаизма среди дикихъ монгольскихъ племенъ. Единственное различіе, которое здсь слдуетъ помтить, заключалось въ томъ только, что императоры новой династіи выказываютъ особенное покровительство конфуціевскому позитивизму, между тмъ какъ потомки Чингизъ-хана боле склонялись въ сторону буддизма и спиритуалистическихъ доктринъ Лао-Дзе. Католическіе мисіонеры длаютъ энергическую попытку склонить боле ршительно въ свою пользу новыхъ завоевателей и черезъ-чуръ очевидно спекулируютъ на невжество дикой тунгузской орды, стоявшей во глав одного изъ могущественнйшихъ государствъ цлаго міра. Они отчасти успваютъ въ этомъ. Уже натеръ Шаль былъ возведенъ императоромъ Шуи-чи (1644—1660 г.) въ званіе главы вновь учрежденной имъ корпораціи математиковъ. По смерти его и Шун-чи, іезуитъ Фербистъ былъ назначенъ на эту-же должность императоромъ Канги. Онъ самъ учился математик у католическихъ монаховъ и впослдствіи составилъ учебникъ этой науки на китайскомъ язык. При его двор въ Пекин устроена была первая астрономическая обсерваторія, инструменты не выписывались изъ Европы, а сооружались на мст китайскими рабочими подъ руководствомъ тхъ-же монаховъ. Въ 1707 г. мисіонерами-же была начата первая топографическая съемка Китая, оконченная черезъ 10 лтъ и служащая до сихъ поръ основаніемъ китайской картографіи.

Было-бы чрезвычайно интересно провести нкоторую паралель между дятельностью въ Кита мисіонеровъ католическихъ и буддійскихъ, но это невозможно сдлать въ немногихъ словахъ, а мы боимся задерживать слишкомъ долго вниманіе читателя на этой крайне своеобразной и все еще мало у насъ извстной стран. А потому замтимъ только, что и буддизмъ, и христіанство встртили въ практическихъ сынахъ небесной имперіи почву, равно непригодную для привитія спиритуалистическихъ религіозныхъ ученій, но католики гораздо боле буддистовъ интересовали китайцевъ несомннно имвшимся въ ихъ распоряженіи запасомъ положительныхъ свденій. Тмъ не мене христіанская пропаганда не оставила здсь глубокихъ слдовъ и это исключительно слдуетъ приписать тому, что патеры далеко не обладали настойчивостью и выдержкою буддійскихъ мисіонеровъ. Едва утвердившись на чужой почв, они немедленно разоблачали свою темную игру, высказывали требовательность, весьма законно оскорблявшею нсколько чопорное самолюбіе китайцевъ и возбуждали ихъ подозрительность своими политическими интригами. Кром того, сознательно или безсознательно, католическіе мисіонеры рисовали китайцевъ въ самомъ черномъ цвт, распространяли о нихъ по Европ скандальныя легенды и тмъ внесли множество ложныхъ понятій о китайской культур, сбивающихъ насъ и до сихъ поръ при оцнк соціальнаго и политическаго развитія этой страны.

——

Хотя съ самымъ названіемъ Китая мы привыкли связывать понятія гордаго отчужденія отъ міра, тупого самодовольства и застоя, хотя китайская культура дйствительно является наимене экспансивною изъ всхъ, когда-либо существовавшихъ на свт, мы видли, однакожь, что она распространяется и на сверъ, и на западъ, и на югъ, охватываетъ собою цлые миліоны азіятскаго народонаселенія, проникаетъ и въ средне-азіятскія степи, и въ глубь Индіи. На юго-запад она встрчаетъ мощный отпоръ со стороны цивилизаціи арабской, зародившейся и сложившейся среди совершенно иного рода окружающихъ и расовыхъ условій. Замчательно, что расчрострапепіе китайской цивилизаціи въ вышеуказанныхъ направленіяхъ совершается такъсказать, пассивнымъ путемъ. Китайцы не только не задаются какими-бы то ни было пропагандистскими цлями, но даже употребляютъ всевозможныя усилія, чтобы загородить себя отъ вншнихъ вліяній и пресловутою каменною стною, и своею класси ческою необщительностью, и строгостью законовъ. Вншнія вліянія преодолваютъ, однакожь, вс эти препятствія. То воинственныя, то мисіонерскія, они неудержимымъ потокомъ приливаютъ къ нему и съ свера, и съ юга, грозя, повидимому, совершенно поглотить собою его своеобразную цивилизацію — плодъ вкового, почти нечеловчески терпливаго созиданія камня за камнемъ, а не того вдохновеннаго творчества, которымъ кипятъ и дышатъ цивилизаціи басейна Средиземнаго моря. Но грозная буря проходила, и китайщина являлась передъ ними въ первоначальномъ своемъ вид, цлая и неприкосновенная. Длинная цпь ея хитросплетеній обогащалась обыкновенно посл каждой такой передряги какимъ-нибудь новымъ звеномъ, а буйныя волны отхлынули назадъ, рзко окрашенныя ея непривлекательнымъ на взглядъ, по прочнымъ цвтомъ.

Совершенно инымъ путемъ шла пропаганда китайской цивилизаціи на восток, гд поле ея гораздо тсне было ограничено самою природой.

Мы не имемъ достоврныхъ историческихъ данныхъ о первомъ проникновеніи китайской цивилизаціи въ Корею и Японію. Довольно вроятно, что три корейскія государства: Корай, Хьякусай и Синъ-pa, находились уже съ давнихъ поръ въ нкоторой зависимости отъ Китая. По крайней мр, вс эти три названія равно китайскія, точно такъ-же, какъ и общее названіе Кореи Чао-сянъ (‘восточный край’) и Санъ-хуанъ (‘три области’). Первымъ китайскимъ завоевателемъ Кореи считается императоромъ Вути за сто лтъ до христіанской эры. Связь между Кореею и Китаемъ, однакожь, и посл этого завоеванія остается случайною и непрочною. Въ III вк японская императрица Зин-гу подчиняетъ себ вс три корейскія области, и китайцы даже не думаютъ вступаться за своихъ данниковъ. Если врить японскимъ источникамъ, то Корея уже въ это время стояла на сравнительно высокомъ уровн цивилизаціи. Въ ней добывались драгоцнные и другіе металлы и изъ нихъ выдлывалось превосходное оружіе и утварь. О развитіи земледлія мы не имемъ никакихъ положительныхъ данныхъ, по шелководство и даже тканье дорогихъ матерій по китайскому образцу особенно обратило на себя вниманіе первыхъ японскихъ завоевателей. Не подлежитъ никакому сомннію, что въ то время, о которомъ мы говоримъ, т. е. въ III вк по P. X., корейцы уже имютъ свою письменность, нетолько совершенно отличную отъ китайской, но даже основанную на совершенно иныхъ началахъ и гораздо больше похожую на современные алфавиты, чмъ на китайскую идеографію. Письменность эта употребляется еще въ Коре и до сихъ поръ, но только для изданій совершенно популярныхъ, или-же для объясненія произношенія и значенія китайскихъ знаковъ въ особаго рода словаряхъ, составляющихъ необходимое vade-mecum всякаго мало-мальски просвщеннаго корейца. Любопытные могутъ ознакомиться съ этою очень оригинальною письменностью въ новомъ русско-корейскомъ словар, впрочемъ, крайне неудовлетворительномъ, составленномъ г. Пуцилло. Письменность эта называется ‘онмунъ’ и представляетъ, кажется, единственный, сохраняющійся на свт переходный или промежуточный типъ между письменностью собственно силлабическою и настоящею азбукою. Чтобы объяснить, въ чемъ заключается переходящій характеръ онмуна, мы должны напомнить читателю, что первую степень развитія письменности составляетъ символика, воспроизводящая самыя понятія безъ всякаго отношенія къ словамъ или звукамъ. Вторую ступень составляетъ письменность китайская, помчающая слова, но безъ ихъ расчлененія на составныя части. Третья ступень — письмена силлабическія, интересные образцы которыхъ мы увидимъ сейчасъ у японцевъ, предполагаютъ слова уже расчлененными на слоги, каждый изъ которыхъ и помчается особымъ знакомъ. Но это расчлененіе еще чистомеханическое или вншнее требуетъ гораздо меньшей психологической работы и аналитической способности, чмъ то расчлененіе словъ на первоначальные, такъ сказать, физіологическіе звуковые элементы, которое составляетъ характеристическую особенность настоящей азбуки. Буквы нашихъ алфавитовъ суть только графическія указанія на т различныя положенія, которыя мы должны придавать нашимъ органамъ рчи, чтобы произвести тотъ или другой звуковой элементъ.

Корейскій онмунъ стоитъ выше механическаго дленія словъ на слоги, но онъ еще не составляетъ азбуки. Творцы его различали уже гласныя отъ согласныхъ и за основу своей работы приняли первыя. Они установили девять простыхъ знаковъ, видомъ похожихъ на части китайскихъ знаковъ, но выражающихъ каждый особую гласную. Для образованія слога, къ такому главному знаку приставляется побочный значекъ, опредляющій согласную. Если слогъ состоитъ изъ одной только гласной, то къ главному знаку прибавляется значекъ, равносильный нулю, но самъ по себ, т. е. безъ приставки, главный знакъ никогда не употребляется.

Исторія онмуна намъ неизвстна. И въ Коре, и въ Японіи онъ былъ въ употребленіи раньше введенія китайской письменности въ эти страны. Теперь въ Японіи онъ совершенно неупотребителенъ и мало кому извстенъ, но сохраняется, какъ археологическая рдкость, подъ названіемъ священныхъ буквъ.

По туземнымъ источникамъ, нкто Ван-шингъ, Вани или Вонинъ, принесъ китайскую письменность въ Корею и въ Японію около 280 г. по P. X. Кто былъ этотъ Ван-шингъ — ршить очень трудно, кажется, однако, что это былъ кореецъ, проживавшій долгое время въ Кита. Японцы причислили его къ лику своихъ святыхъ, по самое сказаніе о его похожденіяхъ въ имперіи восходящаго солнца крайне сбивчивы. Самыя старыя японскія лтописи утверждаютъ, что Ван-шингъ, принесъ сюда такія классическія книги (какъ напримръ книгу тысячи буква), которыя написаны завдомо позже этого времени. Съ достоврностью можно сказать только то, что японцы впервые узнали китайскія письмена черезъ корейцевъ. Древнйшіе японскіе литературные памятники относятся только къ VII-му вку по Г. X. Корея уже въ IV вк имла зачатки нкоторой литературы, первоначально заимствованной непосредственно изъ Китая.

Прилагая принципы дарвинизма къ языкознанію, новйшіе лингвисты установили три группы языковъ. Китайскій языкъ принадлежитъ къ первой, низшей изъ нихъ, т. е. къ групп языковъ одно сложныхъ и неизмняемыхъ. Мы уже имли случай замтить, что съ такими данными Китай иначе и не могъ подняться на нкоторую культурную высоту, какъ создавъ для себя вполн своеобразную письменную систему, вознаграждающую скудость изустной рчи. Языки японскій и корейскій принадлежатъ ко второй групп, къ которой относятся также и языки турецкій, венгерскій и языкъ басковъ. Языки этой группы состоятъ изъ словъ многосложныхъ, измняемыхъ, съ вполн диференцированными частями рчи, а слдовательно, совершенно не нуждаются въ графическихъ пособіяхъ по образцу китайской письменности. Такимъ образомъ, китайская письменность, будучи примнена къ японскому языку, почти тотчасъ-же перерождается въ силлабическую, т. е., чтобы записать, напримръ, японское слово, ‘апаши’, которое значитъ народъ, японцы берутъ одинъ изъ многочисленныхъ китайскихъ знаковъ, изображающихъ такое слово, которое по-китайски произносится та, совершенно не заботясь о смысл самого слова, потомъ точно также прибавляютъ къ нему знакъ ши. По этому способу написанъ древнйшій японскій литературный памятникъ: ‘сказаніе о древнихъ длахъ’, замняющій собою библію національной японской религіи синтоизма. Разумется, на этой первоначальной форм непосредственнаго заимствованія удержаться было невозможно, такъ-какъ такая письменность слишкомъ неуклюжа и объемиста, Вскор, вмсто того, чтобы писать цлые китайскіе знаки, японцы начинаютъ довольствоваться только характеристическими чертами этихъ знаковъ, такимъ образомъ, у нихъ возникаетъ слоговая азбука, извстная подъ именемъ ката-каны. Знаки этой письменности ничуть не сложне и не замысловате нашихъ буквъ, къ тому-же фонетическое строеніе японскаго языка позволяетъ ограничиваться очень небольшимъ ихъ числомъ, а именно 48-ю. Эта ката-кана замняетъ у нихъ наши печатные шрифты, но такъ-какъ въ скорописи выводить съ надлежащею отчетливостью эти обрывки китайскихъ буквъ было-бы довольно затруднительно, то японцы предпочитаютъ для письма употреблять цлые китайскіе знаки, но только въ очень курсивномъ ихъ начертаніи. Этотъ способъ и составляетъ такъ-называемое ходячее письмо или хира-кану. Вс остальныя, употребительныя въ Японіи, азбуки представляютъ только начертательныя варіяціи хира-каны.

Слоговыя азбуки оказываются вполн удобными для записыванія собственно японскаго языка. Но японская народность, сложившаяся изъ цлаго ряда малайско-полинезійскихъ завоеваній, привитыхъ къ монгольскому корню, находилась еще въ состояніи полнаго варварства до своего столкновенія съ Китаемъ и Кореею. Она имла федеративно-племенное устройство, очень сходное съ организаціею германцевъ временъ Тацита. Дла ршались совтомъ цлой общины, въ которомъ и женщины принимали участіе наравн съ мужчинами. Не было особаго сословія жрецовъ, не длалось даже строгаго различія между богами и людьми, чему неоднократные примры встрчаются и у другихъ островитянъ Тихаго океана. Однако, существовали суеврные обычаи, приносились жертвы (въ томъ числ и человческія) силамъ природы и душамъ предковъ. Начальникъ рода назывался коми, точно также какъ и геніи или божества. Начальникъ племени назывался ками и соотвтствовалъ нашимъ феодальнымъ герцогамъ или графамъ. Нкоторые изъ этихъ герцоговъ пользовались властью надъ низшими сословіями и назывались субера или сумера. Такимъ образомъ устроенныя малайско-полинезійскія общины не всегда порабощали прежде нихъ поселившихся въ западныхъ частяхъ японскаго архипелага широкоскулыхъ монголовъ, но иногда вступали съ ними въ союзы. Между завоевателями и побжденными монголами установились отношенія, боле мягкія, чмъ феодальное рабство западной Европы. Что-же касается третьяго элемента японской народности, т. е. айно, то ихъ и полинезійцы, и монголы безжалостно истребляли и оттсняли къ сверу. Когда субера центральной Японіи ознакомились съ китайскою государственностью и стали ревностно насаждать ее въ своихъ владніяхъ, въ японскомъ язык не оказалось словъ для выраженія множества вновь заимствованныхъ у заморскихъ сосдей понятій. Такимъ образомъ, вмст съ заимствованною вещью, входило во всеобщее употребленіе и ея китайское названіе. Съ каждымъ дальнйшимъ успхомъ цивилизаціи число такихъ чуждыхъ словъ возрастало все боле и боле въ японскомъ язык, пока, наконецъ, цлый китайскій языкъ (въ нсколько переиначенномъ вид) не былъ перенесенъ вовсе на японскую почву. Китайскія слова эти склоняются и спрягаются по правиламъ японской граматики, разставляются въ разговорномъ язык по требованіямъ японскаго синтаксиса. Японскій языкъ и японская силлабическая письменность остались въ обиход только среди самыхъ невжественныхъ классовъ народонаселенія, произведенія литературныя пишутся китайскими знаками, а буквы хира-каны или ката-каны служатъ только для записыванія окончаній словъ, опредляющихъ ихъ граматическую форму и несуществующихъ въ китайскомъ язык.

——

Дальнйшій шагъ развитія письменности совершился въ очень отдаленныя времена въ Египт, жреческая культура котораго представляетъ діаметральный контрастъ крайне свтской цивилизаціи дальняго Востока. Въ какое время вышли изъ Азіи эти жрецы, принесшіе первыя начала цивилизаціи дикимъ африканскимъ племенамъ нижняго басейна Нила — этого мы не беремся ршить даже приблизительно, такъ-какъ объ историческихъ зачаткахъ Египта имется достоврныхъ свденій едва-ли не меньше, чмъ о возникновеніи Индіи и Китая. Съ тхъ поръ какъ существуетъ Египетъ, существуетъ и его своеобразная письменность — гіероглифы. Изобртателемъ ихъ считается богъ Тейтъ или Тотъ, которому египетское суевріе приписывало почти вс безъ исключенія полезныя техническія открытія, занесенныя сюда, по всей вроятности, въ доисторическую эпоху жрецами. И нтъ сомннія, что въ первое время письменностью въ Египт пользовались только для священныхъ цлей, для надписей на храмахъ и памятникахъ. Гіероглифическая письменность развилась несомннно изъ символическаго рисованія, но, по всей вроятности, чрезъ первоначальныя ступени своего развитія она прошла не въ самомъ Египт, а въ тхъ странахъ Азіи, откуда вышли египетскіе жрецы.

Замкнутость жреческой касты въ Египт всякому извстна. Будучи хранителями молитвъ и преданій, которыя должны были изъ вка въ вкъ передаваться во всей своей неприкосновенности, жрецы естественно не могли довольствоваться чисто-символическими письменами, напоминающими читателю самыя понятія, независимо отъ словъ или звуковъ. Съ другой стороны, символическія письмена, какъ наши ребусы, могутъ быть разгаданы и непосвященными, а это противорчило стремленіямъ замкнутой касты. Египетскій языкъ совершенно не поддавался письменности на манеръ китайской, такъ-какъ онъ состоитъ преимущественно изъ словъ многосложныхъ. Вс эти обстоятельства обусловливаютъ жреческую изобртательность, научаютъ ихъ разъяснять слова и различать въ нихъ гласные звуки отъ согласныхъ. Какъ и ныншніе арабы, египтяне не обращаютъ вниманія на гласныя буквы и не стараются записывать ихъ, это, вроятно, обусловливается тмъ, что гласные звуки въ этихъ языкахъ не имютъ той опредленности, какъ въ европейскихъ. Когда уже въ Египетъ были занесены греческія письмена, то изъ нихъ точно также были приняты только одн согласныя буквы греческой азбуки, а гласныя были отброшены. Благодаря этой особенности, гіероглифы не могутъ быть названы силлабическими письменами, хотя исходная точка ихъ близко подходитъ къ силлабической. Вмсто того, чтобы записывать слоги, египетскіе жрецы записываютъ согласныя буквы каждаго слова, но для этихъ буквъ они придумываютъ не какіе-нибудь чисто-условные знаки, врод японской каны или нашей азбуки, а прибгаютъ къ символическимъ рисункамъ. Вмсто буквъ служили изображенія различныхъ животныхъ, растеній, членовъ человческаго тла, зданій, орудій и т. п. Къ такимъ изображеніямъ, заимствованнымъ изъ дйствительности и которыя каждый легко могъ назвать по имени, они примшивали эмблемы, геометрическія фигуры. Всхъ такихъ изображеній, употреблявшихся вмсто буквъ въ гіероглифик, до четырехъ-сотъ. Каждый такой рисунокъ обозначалъ только согласныя буквы, входившія въ названіе изображеннаго предмета. Если мы представимъ себ гіероглифическую систему писанія примненною къ современному русскому языку, то, напримръ, нарисованный левъ изображалъ-бы слово ‘лава’ или ‘ловъ’, такъ-какъ согласныя во всхъ этихъ словахъ одн и т-же. Чтобы написать названіе города Полоцкъ, мы должны-бы были нарисовать палецъ и кій, такъ-какъ эти слова даютъ вмст согласныя п, л, ц, к, а на гласныя, какъ уже сказано, египтяне не обращали никакого вниманія. Эти примры могутъ дать вполн опредленное понятіе о существенной основ гіероглифическаго писанія. Основа эта оставалась совершенно неизмнною со временъ Мепеса и до самаго конца египетской цивилизаціи. Видоизмненія и совершенствованіе египетской письменности, о которыхъ мы здсь скажемъ только нсколько словъ, касались исключительно вншней стороны дла, т. е. начертанія и выбора знаковъ, очень немногія нововведенія были послдовательно придумываемы для того, чтобы уменьшить по-возможности случаи недоразумнія и неопредленности, слишкомъ часто возможные при такой сбивчивой графической форм. Разговорная рчь египтянъ изобилуетъ такими словами, которыя состоятъ изъ однхъ и тхъ-же согласныхъ. Такъ, напримръ, посорогъ назывался хте, гіена хойте, цпь хите и т. д. Царь назывался мелекъ, сова мулакъ, и мн. др. Это, конечно, отчасти облегчало пріискиваніе подходящихъ знаковъ для изображенія какого угодно слова, по за то длало самый процесъ чтенія боле затруднительнымъ, чмъ разгадываніе современныхъ шарадъ и ребусовъ и лишало его должной опредленности. Впрочемъ, встрчались часто и такія слова, къ которымъ вышеуказанный принципъ во всей своей чистот былъ вовсе непримнимъ, такъ-какъ въ язык не оказывалось другихъ словъ, которыя, отдльно или въ своемъ сочетаніи, воспроизводили-бы вс согласныя даннаго слова. Въ такихъ случаяхъ прибгали къ такимъ рисункамъ, которые заключали-бы въ себ вс требуемыя согласныя, хотя и съ примсью нкоторыхъ другихъ. На эти лишнія согласныя читатель не долженъ былъ обращать вниманія, по прочно установленныхъ правилъ, которыми онъ могъ-бы руководствоваться, не существовало вовсе. Мало-помалу установилось обыкновеніе вс слова, заключающія въ себ не меньше двухъ согласныхъ, записывать при помощи двухъ пороглифовъ, хотя-бы даже и легко было пріискать одинъ такой, который-бы вполн удовлетворялъ главной цли.

Способы, къ которымъ египтяне бывали иногда вынуждены прибгать для того, чтобы придать своимъ письменамъ возможно удобопонятный характеръ, чрезвычайно разнообразны. Многіе изъ нихъ до того головоломны, что мы даже но ршаемся вдаваться въ ихъ описаніе, изъ опасенія слишкомъ утомить читателя. Замтимъ только, что при главныхъ гіероглифахъ, постоянно встрчаются цлыя системы гіероглифовъ вспомогательныхъ или побочныхъ, которые сами не должны были читаться вовсе, а только служили указаніемъ на то, какъ слдовало читать главные. Въ выбор средствъ къ уясненію написаннаго, авторамъ, кажется, предоставлялась нкоторая свобода. Однимъ изъ наиболе употребительныхъ средствъ къ этому было повтореніе одного и того-же слова, записаннаго каждый разъ новыми гіероглифами. Ивогда-же прибгали къ дополненію пояснительныхъ изображеній, возвращаясь, такимъ образомъ, къ символическому рисованію. Такъ, напримръ, положимъ, что требовалось написать названіе крокодила, сукхи. Для этого обыкновенно изображали перегнутую втвь, называвшуюся сеппе и женскую грудь кхибе. Изъ каждаго изъ этихъ двухъ гіероглифовъ слдовало брать по одной первоначальной согласной (с и кх). Чтобы облегчить читателю эту головоломную работу, въ конц надписи изображался самый крокодилъ. Чтобы обозначить, что это изображеніе должно было приниматься уже не въ гіероглифическомъ значеніи, его обыкновенно старалась наглядно отдлить отъ остальныхъ. Такимъ образомъ, египтянъ можно считать изобртателями виньетокъ и пояснительныхъ рисунковъ къ тексту.

При всемъ томъ нкоторыя понятія не могли быть выяснены при помощи виньетокъ, тогда египтяне прибгали къ разнымъ вспомогательнымъ средствамъ, очень часто требовавшимъ отъ пишущаго большой, изобртательности. Имена собственныя всегда сопровождались особенными пояснительными значками. Значки эти были различные, смотря по тому, было-ли это имя божества или человка, рки или горы и т. п. Слова ‘городъ’ и ‘князь’ состояли изъ однхъ и тхъ-же согласныхъ и писались, слдовательно, при помощи однихъ и тхъ-же гіероглифовъ, но въ первомъ случа рисовалось нчто, похожее на планъ города, и въ пелъ вписывались требуемые гіероглифы, во второмъ случа надпись сопровождалась какою-нибудь эмблемою княжескаго достоинства, или-же просто изображался человкъ, чтобы указать, что слово, которое слдуетъ подразумвать подъ этими гіероглифами, относится къ категоріи живыхъ людей. Слдовательно, вс эти объяснительные значки египтянъ имютъ весьма существенное сходство съ такъ называемыми ключами китайской идеографіи.

Изъ сказаннаго читатель легко можетъ представить себ, что за неуклюжая и неудобопонятная письменность эти гіероглифы. Первоначально, когда они были исключительнымъ достояніемъ жрецовъ и служили только для монументальныхъ и священныхъ цлей, ихъ недоступность для массы могла даже составлять одно изъ главнйшихъ достоинствъ этой системы въ глазахъ ихъ изобртателей. Жрецы ревниво хранили ихъ. какъ только имъ однимъ доступную тайну, которую они передавали изъ поколнія въ поколніе при помощи этой мудреной техники, что давало ямъ столь могущественное преимущество надъ безграмотными ихъ согражданами. но какъ-бы мы ни преувеличивали стремленіе къ эгоистическому омраченію народной массы, присущее всмъ жреческимъ сословіямъ, мы не можемъ, однако, не признать, что съ теченіемъ вковъ гіероглифика становится постепенно свтскою и, наконецъ, вполн демократизируется. Въ этомъ переход ея изъ области чисто-духовной сперва въ область свтскую, научную и законодательную, собственно и заключается весь внутренній прогресъ іероглифической письменности, просуществовавшей, даже по самымъ умреннымъ разсчетамъ, боле трехъ тысячъ лтъ.

Нтъ никакой возможности съ точностью опредлить то время, когда іероглифическое письмо переходитъ, наконецъ, въ руки свтской власти, но, разъ переставъ быть исключительнымъ достояніемъ жрецовъ, оно длается органомъ правительственной власти и отсюда мало-по-малу распространяется въ народъ. При царяхъ образуется особый штатъ чиновниковъ-писателей, сопутствующихъ имъ везд и обязанныхъ вносить въ свои реестры всякую житейскую мелочь. Статистическіе списки велись съ замчательною обстоятельностью. За внесеніе въ такіе списки ложныхъ извстій виновному отрзывали об руки. Судопроизводство было письменное. Въ суд постоянно долженъ былъ находиться экземпляръ восьми законодательныхъ книгъ. Кром того, въ то время, о которомъ мы имемъ подробныя свденія изъ греческихъ источниковъ, истецъ уже былъ обязанъ подавать свои жалобы въ судъ письменно. Одинъ изъ переведенныхъ европейскими учеными папирусовъ есть актъ судебнаго слдствія надъ какими-то опасными заговорщиками. Гражданскіе иски не принимались въ судахъ иначе, какъ подтвержденные письменными обязательствами. Даже такія частныя сдлки, которыя по нашимъ понятіямъ очень легко обходятся безъ письменныхъ контрактовъ, въ Египт обязательно сопровождались обильнымъ бумаго-мараніемъ. Недовряя прочности своего папируса, египтяне въ важныхъ случаяхъ писали свои акты на кожахъ. Намъ слишкомъ хорошо извстенъ мертвящій характеръ египетскаго государственнаго строя, его преобладаніе формы надъ сущностью, мертвой буквы надъ живой иниціативой, а потому эта требовательность грамотности отъ египетскаго народа еще не служитъ доказательствомъ ея дйствительной силы и значенія въ стран фараоновъ, по крайней мр, мы не знаемъ ни одного акта, который-бы подтверждалъ, что для распространенія ея свтская или духовная власть принимала т дятельныя мры, которыя мы видли на крайнемъ восток. И все-таки эта письменность проникла въ самые глубокіе слои египетскаго общества. Египетскій народъ принадлежитъ, почти на-равн съ китайцами, къ числу тхъ, которые, повидимому, не длали безъ письменъ ни одного шага въ своей жизни. Не только стны бднйшихъ домовъ, но даже самая простая мебель и утварь постоянно испещрялись у нихъ соотвтственными надписями.

Такое повсемстное распространеніе письменности, повидимому, должно было-бы вызвать многочисленные ряды послдовательныхъ видоизмненій самой системы, просуществовавшей нсколько тысячъ лтъ. Но, какъ уже сказано было выше, гіероглифика, являющаяся при самомъ начал своей исторіи во всеоружіи, какъ Минерва изъ головы Юпитера, такъ и остается мертворожденной до конца своихъ дней. Изобртеніе папируса и отвлеченіе черезъ это письма отъ исключительно монументальныхъ цлей вліяютъ только на начертаніе іероглифовъ, по отнюдь не на ихъ значеніе. Въ этомъ отношеніи мы видимъ здсь почти буквальное повтореніе того, что мы уже встрчали въ Кита. Начертаніе буквъ постепенно упрощается, становится курсивнымъ, вмсто цлыхъ предметовъ начинаютъ изображать только существеннйшія ихъ части, и монументальное примненіе письменности нисходитъ до самыхъ обыденныхъ формъ ея на домашней утвари.

Почти такое-же значеніе имли повсемстно распространившіеся въ Египт такъ-называемые скарабеи, перстни и амулеты съ іероглифическими знаками. Мы уже говорили о томъ суеврномъ страх и почтеніи, которое питаютъ къ письменнымъ знакамъ вообще невжественные народы. Вроятно, эта-же самая психологическая причина вызвала въ Египт раннее появленіе амулетовъ съ іероглифическими надписями, которымъ приписывалось сверхестественное цлебное значеніе. Жрецы, изъ легко-понятныхъ видовъ, должны были сами стараться о возможно широкомъ сбыт этихъ произведеній своей профессіи. И дйствительно, мы видимъ, что талисманы эти существуютъ въ Египт для всхъ кармановъ: есть между ними и весьма драгоцнные по матеріалу, но есть также и простые глиняные, по цп доступные бднякамъ. При такой универсальности ихъ распространенія, весьма естественно должны были появляться скептики, въ глазахъ которыхъ эти талисманы скоро утратили свое сверхестественное значеніе и стали просто украшеніями и гербовыми печатями.

Когда письменность сдлалась достояніемъ свтской власти, она увлекаетъ собою даже царей. Древнйшіе изъ нихъ, начиная съ Менесова сына Атота, прославившагося составленіемъ медицинскаго и анатомическаго трактата, имли обыкновеніе заниматься писательствомъ и оставляли потомству не только научныя, но и священныя книги. Такіе внценосцы-писатели являются, разумется, непосредственными учениками жрецовъ. Но съ теченіемъ времени это рвеніе къ паукамъ исчезаетъ у египетскихъ царей, и царская письменность все боле и боле отдляется отъ духовной. Она начинаетъ вращаться исключительно въ сферахъ законодательныхъ и административныхъ, вмст съ тмъ возникаетъ и свтская лтопись, которая скоро порождаетъ легендарный и историческій романъ. Изъ числа произведеній этого послдняго отдла мы упомянемъ только знаменитйшій египетскій романъ ‘Анапа’, посвященный восхваленію подвиговъ великаго Рамзеса. Анану называютъ египетскою Иліадою., Этотъ рдкій образчикъ фантастическаго египетскаго эпоса интересенъ еще и въ томъ отношеніи, что въ немъ впервые являются на сцену животныя приблизительно въ той-же роли, которую они играютъ въ хорошо намъ извстномъ арабскомъ и индо-германскомъ животномъ эпос. Мало-по-малу, рядомъ со свтскими литературными произведеніями, начинаютъ являться путешествія, статистическія описанія египетскихъ провинцій и т. п. Вся эта литература составляетъ одинъ изъ атрибутовъ царской власти и тщательно сохраняется въ дворцовыхъ книгохранилищахъ и архивахъ. По свидтельству Шампольона, въ XVI вк древней эры. въ Египт уже существовали богатыя дворцовыя библіотеки. Свободное литературное творчество развивается въ Египт, однако-же, довольно слабо, по сравненію не только съ Китаемъ, но и съ странами передней Азіи. Объемистыхъ поэтическихъ произведеній мы вовсе не знаемъ въ этой громадной масс египетскихъ литературныхъ памятниковъ, уцлвшихъ до нашего времени и которые далеко превосходятъ своимъ числомъ вс остатки греческой и римской литературы. Правда, что творческая сила египетскаго ума такъ и застыла на первой ступени развитія, и этимъ она обязана преимущественно своей крайне недоступной и тяжелой письменности.

Со временъ персидскаго, а поздне — греческаго завоеванія, Египетъ приходитъ въ соприкосновеніе съ другими, боле совершенными формами письменности, но онъ отворачивается отъ нихъ съ тупымъ упорствомъ, свойственнымъ всмъ узко-націопальнымъ и замкнутымъ цивилизаціямъ. Это пристрастіе къ національной старин доходитъ въ Египт до того, что при Птолемеяхъ даже греческая рчь записывается іероглифическимъ способомъ. Иностранные народы, приходившіе въ соприкосновеніе съ египтянами и заимствовавшіе ихъ культуру, выказываютъ, въ свою очередь, легко понятное отвращеніе отъ іероглифическаго письма. Въ этомъ и заключается главнйшее историческое различіе письменности египетской и китайской. Между тмъ, какъ послдняя, благодаря своей стройной законченности и своей поверхностной связи съ породившимъ ее языкомъ, жадно усвоивается самыми разнообразными народами, распространяется на сотни миліоновъ народонаселенія, — письменность Египта остается осужденной на безслдное вымираніе, чуть только кончается господство породившаго ее историческаго строя. Съ паденіемъ жреческаго сословія, гіероглифы скоро вовсе выходятъ изъ употребленія. Ключъ къ чтенію ихъ утратился на вки въ самой стран, и только втеченіи ныншняго столтія терпливымъ европейскимъ ученымъ удалось отчасти возстановить живой смыслъ, нкогда одушевлявшій эти нмые останки отжившаго міра.

——

Въ юго-западной Азіи находятся кирпичи и цилиндры изъ обожженной и необожженной глины, испещренные своеобразными злаками, которые представляютъ собою послднее прогресивное видоизмненіе до-азбучной письменности. Письменность эта извстна подъ именемъ гвоздеобразной, такъ-какъ элементы, ее составляющіе, дйствительно, имютъ видъ гвоздей или очень узкихъ трехугольниковъ. Иногда эти гвоздеобразные штрихи имютъ сверху четырехугольныя приставки, изображающія какъ-бы шляпку гвоздя, или придающія всему знаку видъ небольшого молота. Впрочемъ такія молотко-образныя надписи представляютъ собою только рдкіе варьянты гвоздеобразныхъ надписей. Въ большей части случаевъ штрихи имютъ форму очень тонкихъ наконечниковъ стрлъ или копій. Сами по себ эти знаки еще не составляютъ ни іероглифовъ, ни идеографическихъ знаковъ, ни буквъ: это просто штрихи, которымъ, изъ калиграфическихъ соображеній, придавали такую клинообразную форму. Изъ различныхъ сочетаній такихъ стрлокъ или штриховъ образуются различныя фигуры, имвшія разное письменное значеніе.

Гвоздеобразная письменность зародилась въ мстности между Евфратомъ и Тигромъ, въ предлахъ ассирійско-вавилонской монархіи, отсюда она распространилась преимущественно къ сверу, на все пространство сосдней намъ Азіи. Ее усвоили себ многіе народы, весьма различные по происхожденію, языку и образу жизни: семиты и туранцы, армяне и мидяне. Позже другихъ усвоили ее себ персы, которые и произвели въ самой техник этого письма нкоторыя радикальныя видоизмненія. Такимъ образомъ, въ гвоздеобразныхъ надписяхъ прежде всего слдуетъ строго различать древнйшую и новйшую или персидскую систему. Невдаваясь въ излишнія подробности, замчу только, что спеціалисты въ древнйшей систем различаютъ манеру семитическую и туранскую, разнящіяся между собою, впрочемъ, исключительно по звуковому значенію нкоторыхъ фигуръ или группъ. Ассирійская или вавилонская письменность также могутъ быть приняты за прототипъ древнйшей системы.

Исходною точкою гвоздеобразной письменности служатъ нкоторыя сочетанія стрлокъ, имющія значеніе китайскихъ идеографическихъ знаковъ, т. е. выражающія цлыя понятія. Такихъ идеографическихъ фигуръ въ гвоздеобразной письменности однако очень немного. Только чаще встрчаемыя въ письм понятія изображаются по этому способу: богъ, царь, вождь, рабъ, человкъ, небо, земля, родственныя названія и т. п. Каждая такая группа, кром своего идеографическаго значенія, можетъ быть употреблена еще и въ звуковомъ смысл для обозначенія одного слога. Такъ, напримръ, богъ произносился ані іероглифъ, изображавшій бога, вслдствіе этого употреблялся просто для записанія слога ан, или гласной а. Такіе гіероглифы, которыхъ названіе состоитъ изъ нсколькихъ слоговъ, не употреблялись вовсе въ звуковомъ значеніи. Если мы остановимся на время только на этихъ немногочисленныхъ идеографическихъ знакахъ гвоздеобразной письменности, то и тутъ уже найдемъ довольно существенное различіе между пили и такими-же идеографическими знаками Китая: послдніе всегда представляются намъ упрощеннымъ рисункомъ самого предмета, тогда какъ въ гвоздеобразной письменности никакого соотношенія между формою предмета и изображеніемъ его въ письм замтить нельзя. Я не берусь ршить, можно-ли эти гвоздеобразныя группы считать за совершенно произвольныя начертанія, за которыми произвольно условились подразумвать то или другое значеніе, тотъ или другой звукъ, или-же точкою отправленія и здсь было сперва изображеніе самого предмета, а потомъ изображеніе это на-столько уже отклонилось отъ первоначальнаго образца, что мы не можемъ теперь уловить между рисункомъ и его значеніемъ никакой видимой связи? Послднее предположеніе боле вроятно. Изученіе разнообразнйшихъ продуктовъ психологическаго народнаго творчества прежде всего приводитъ насъ къ тому общему выводу, что произвольность, въ какомъ-бы то ни было смысл этого слова, играетъ въ нихъ очень ничтожную роль. Притомъ же если въ ныншнихъ китайскихъ знакахъ мы и можемъ добраться до первоначальнаго символическаго или изобразительнаго ихъ значенія, то только потому, что намъ въ большинств случаевъ извстны т переходныя ступени, черезъ которыя они прошли до настоящаго своего упрощеннаго вида. Гвоздеобразную-же письменность мы знаемъ только въ одной ея окончательной форм. Но, какъ-бы то ни было, нельзя, однакожь, не призвать, что указанное нами различіе довольно существенно: творцы гвоздеобразныхъ надписей гораздо ближе китайцевъ подошли къ нашей алфавитной систем, одна изъ характеристическихъ особенностей которой въ томъ и заключается, что между начертаніемъ буквы и ея произношеніемъ нтъ никакой наглядной связи.

Идеографическіе знаки составляютъ, какъ уже сказано, ничтожное меньшинство фигуръ, употребительныхъ въ гвоздеобразной письменности. Большинство сочетаній гвоздеобразныхъ штриховъ выражаютъ просто слоги. При знакахъ, способныхъ имть двоякое значеніе (идеографическое и слоговое), ставятся пояснительные значки, служащіе указаніемъ для читателей. Такимъ образомъ, гвоздеобразная письменность есть чисто-слоговая. Она отличается отъ іероглифовъ тмъ, что въ ней гласныя обозначены точно такъ-же, какъ и согласныя. Вообще отъ всхъ вышеописанныхъ формъ письменности она отличается еще и тмъ, что въ ея созданіи и развитіи отвлеченное мышленіе и внутренній анализъ ршительно преобладаютъ надъ стремленіемъ нагляднаго изображенія. Ни одно силлабическое письмо не можетъ логически удержаться на своей основной точк зрнія: въ каждомъ язык есть слоги, состоящіе изъ одной только гласной буквы. Знаки, придуманные для изображенія такихъ слоговъ, отождествляются съ нашими алфавитными буквами. Такіе алфавитные знаки встрчаются уже и въ іероглифическомъ письм, японская кана стоитъ впереди всхъ другихъ силлабическихъ письменностей, во

1хъ, потому, что въ ней, кром гласныхъ, есть еще и чистоалфавитный знакъ для носового французскаго н, часто встрчающагося въ окончаніи заимствованныхъ китайскихъ словъ, во

2хъ, потому, что въ ней съ этими алфавитными знаками распоряжаются гораздо раціональне, чмъ въ другихъ извстныхъ намъ переходныхъ формахъ письменности. Японцы пишутъ эти буквенные знаки въ перемежку съ силлабическими на томъ мст, гд ихъ дйствительно слдуетъ читать, въ письменности-же гіероглифической и гвоздеобразной эти буквы строго выдляются изъ ряда остальныхъ знаковъ, ихъ ставятъ то въ начал, то въ конц строки или слова. Даже современные арабы и вс народы, перенявшіе отъ нихъ свою письменность, ставятъ свои гласныя надъ или подъ строкою, а часто и вовсе обходятся безъ нихъ.

Не безъинтересны числовые знаки или цифры, употреблявшіеся уже въ древнйшемъ гвоздеобразцомъ письм, такъ-какъ они безспорно не уступаютъ и до сихъ поръ сохранившейся римской систем счисленія. Ассирійская и вавилонская письменность различаетъ три порядка единицъ: просто единицы обозначаются въ ней простою вертикальною стрлкою или чертою, десятки — тупоугольными трехугольниками, а сотни — сочетаніемъ вертикальной и горизонтальной стрлки. Единицы высшаго порядка, также какъ и у насъ, пишутся слва. Если слва, передъ знакомъ высшаго порядка, стоитъ знакъ низшаго порядка, то ихъ надо перемножать. Этотъ принципъ проводится въ гвоздеобразномъ счисленіи гораздо послдовательне, чмъ въ римскомъ, а потому здсь и но оказывалось необходимости придумывать новые знаки для изображенія тысячъ, десятковъ тысячъ и т. д. Тупоугольный трехугольникъ, будучи поставленъ передъ знакомъ сотни, давалъ 10 X 100 = 1000. Два тупоугольныхъ трехугольника сами по себ выражали 20, но, будучи поставлены передъ знакомъ сотни, они давали не 20X100=2000, а 10X10X100=10000, и т. д. Весь прогресъ письменности заключался существеннйшимъ образомъ въ послдовательной замн наглядности умозрительностью, памяти — соображеніемъ. Чмъ совершенне становятся письмена, тмъ меньше оказывается надобности учить, но больше — понимать. Въ этомъ отношеніи нельзя не согласиться, что гвоздеобразное письменное счисленіе занимаетъ очень высокую ступень на лстниц послдовательнаго совершенствованія этого важнаго отдла письменности. Схоластическая логика и психологія слишкомъ пріучила насъ ко взгляду на умственную сторону че ловка и человчества какъ на нчто постоянное и неизмнное, какъ на антецедентъ исторіи и развитія. Отъ этого взгляда намъ теперь трудно отдлаться, а между тмъ исторія уже на нашихъ глазахъ начала преобразовываться въ то, чмъ она должна быть, т. е. въ эвбріогенію современнаго интелектуальнаго человка. Новйшіе натуралисты, тщательно и терпливо изучающіе чуть примтныя для простого глаза своеобразныя органическія существа, докапываются до общихъ законовъ развитія органической жизни. Точно такой-же интересъ представляютъ въ нашихъ глазахъ вс эти ископаемые и замогильные останки, въ которыхъ запечатллись и отлились разныя зачаточныя ступени интелектуальнаго и соціальнаго человческаго развитія.

Мы уже сказали, что гвоздеобразная письменность изъ междурчій Евфрата и Тигра распространилась на всю переднюю Азію, въ одномъ направленіи до Кавказа, въ другомъ — до китайскихъ предловъ, ее усвоили себ чрезвычайно разнохарактерныя племена. При этомъ она, конечно, по могла оставаться при той неподвижности, которая составляла отличительную черту мертворожденной египетской гіероглифики. Постепенный прогресъ гвоздеобразной письменности всего наглядне обнаруживается изъ постепенно уменьшавшагося числа фигуръ или знаковъ, которыми разные народы пользовались для своихъ литературныхъ цлей. Чмъ меньше фигуръ требовалось заучить наизусть, тмъ, очевидно, доступне становилась для каждаго самая письменность. Ботта, изслдовавшій корзабадскія надписи, нашелъ, что число употребительныхъ въ нихъ элементарныхъ знаковъ = 642. Правда, что Дж. Смитъ, изучавшій ихъ слишкомъ двадцать лтъ спустя (въ 1871 г.), находитъ это число сильно преувеличеннымъ, мои онъ насчитываетъ въ корзабадскомъ письм 380 группъ или знаковъ, которые должны быть заучены наизусть. Ассирійская гвоздеобразная письменность обходилась всего 216-ю такими знаками, армяне 115-ю. Прогресъ въ этомъ отношеніи слдуетъ, однакожь, не въ строго-хронологическомъ порядк, въ нкоторыхъ мстностяхъ число элементарныхъ знаковъ со временемъ не уменьшалось, а возрастало. Изъ этого уже можно заключить, что по всякое техническое совершенствованіе есть вмст съ тмъ и логическій прогресъ.

Въ половин VI вка до P. X. персидскія племена, соединившіяся подъ властью выборнаго вождя Аградата, который боле извстенъ намъ подъ своимъ прозвищемъ Киръ, т. е. ‘солнне’, завоевали весь юго-западъ Азіи. По отношенію къ тогдашнимъ обитателямъ междурчія Тигра и Евфрата и прикажазскихъ странъ персы были такими-же варварами, какъ чингизъ-хановы монголы относительно Китая или гунны относительно западной римской имперіи. Они въ это время не имли своей формы письменности. Легко понять, что, будучи вынуждены заимствовать ее у покоренныхъ народовъ, они отдали преимущество гвоздеобразному халдейскому письму предпочтительно передъ египетскою гіероглификою. Но уже одно то обстоятельство, что персы заимствовали гвоздеобразное письмо, можетъ служить указаніемъ на то, что алфавитная письменность еще не существовала въ предлахъ ихъ монархіи. Уже при Ахаменидахъ, а именно при Дарі I, персы усвоиваютъ себ халдейскія письмена, нововведеніе это совершается здсь иниціативою царской власти. Благодаря, вроятно, этому послднему обстоятельству, персидская письменность не развивается естественно и постепенно, а является сразу въ вполн закопченномъ и упрощенномъ вид. Упрощеніе замтно уже и на начертаніи штриховъ, которые въ персидскихъ письменахъ являются гораздо однообразне, чмъ въ древней гвоздеобразной письменности. Особенно сложныя и фигурныя сочетанія стрлокъ или гвоздеобразныхъ штриховъ отбрасываются вовсе или замняются новыми. Все число элементарныхъ фигуръ сводится къ 46, вмст съ тмъ пошло въ обыкновеніе отдлять написанныя слова одно отъ другого посредствомъ особыхъ знаковъ, что значительно облегчало чтеніе. Только числовые знаки остались въ первоначальномъ своемъ вид.

Такимъ образомъ, передланное халдейское письмо такъ и осталось до самаго своего конца офиціальною письменностью и почти не выходило за предлы административныхъ сферъ. О распространеніи его въ массахъ народа персидскаго или туземнаго завоеватели вовсе не заботились. Народы побжденные оставались при своей прежней форм письменности. Въ этомъ отношеніи, какъ и въ отношеніи религіи и языка, восточные правители вообще выказываютъ большую терпимость, которая была-бы очень похвальна, если-бы не обусловливалась извстнымъ равнодушіемъ ихъ къ реальной жизни народа. Въ письменности, какъ и во всемъ остальномъ, персидскіе правители ищутъ орудія къ упроченію своей власти, къ обезличенію, въ видахъ своихъ личныхъ или династическихъ интересовъ, подвластныхъ имъ народовъ. Ради преуспянія администраціи въ различныхъ провинціяхъ своего царства, персидскіе завоеватели юго-западной Азіи не только осуществляютъ этотъ прогресъ гвоздеобразной письменности, но и предвосхищаютъ у насъ многія другія открытія гораздо позднйшаго времени. Имъ приписываютъ первое учрежденіе правильныхъ почтъ и даже своеобразныхъ телеграфовъ. По главнымъ дорогамъ, соединявшимъ ихъ столицу съ окраинами, персы устроили особыя станціи крикуновъ, обязанныхъ выкрикивать другъ другу сообщенныя имъ извстія. Говорятъ, что такимъ образомъ новости достигали столицы въ тридцать разъ быстре, чмъ по почт.

——

Гвоздеобразная письменность въ первоначальномъ своемъ вид стоитъ какъ-бы на рубеж между чисто-силлабическими письменами и азбукою. Въ рукахъ персовъ она претерпваетъ еще одно прогресивное измненіе. Однакожь, азбукою въ настоящемъ, хотя-бы и въ первоначальномъ, смысл этого слова, она не сдлалась и посл персидской реформы. Чтобы преобразовать ее въ алфавитъ оставалось сдлать еще одинъ существенный шагъ впередъ, въ который едва-ли была способна иниціатива персидскаго ума. Азбучная письменность не могла развиться изъ одного механическаго дробленія словъ, какъ-бы далеко оно ни простиралось. Нужна была сильно развитая аналитическая способность, чтобы различить, что вс разнообразные членораздльные звуки нашей рчи обусловлены немногочисленными разнообразіями положенія нашихъ звуковыхъ органовъ. Нуженъ былъ великій творческій и строго дисциплинированный умъ, чтобы успшно запечатлть эти плоды своей наблюдательности и сдлать ихъ всеобщимъ достояніемъ человчества.

Кмъ, гд и когда сдланъ этотъ громадный шагъ по пути культурнаго развитія?

При современной исторической разработк этого вопроса можно съ достоврностью сказать, что алфавитъ не развился непосредствено ни изъ одной изъ описанныхъ здсь первоначальныхъ формъ письменности, хотя изобртатель его былъ, очевидно, знакомъ со многими изъ этихъ формъ, по крайней мр, съ гіероглифическою и халдейскою. Древнйшимъ памятникомъ азбуки считается надпись, подаренная герцогомъ де-Люинь Луврскому музею въ Париж. Надпись эта найдена въ 1855 г. въ гробниц сидонскаго царя Ахманазара и относится къ 1000 г. до P. X. Но мы знаемъ, что олигархическая Финикія, — также какъ и клерикальный Египетъ или сатрапская Персія, — не была родиною алфавита, она только раньше заимствовала его… у кого?

По всей вроятности, у демократическихъ земледльческихъ и пастушескихъ племенъ, жившихъ между вавилонскою землею и прибрежьемъ Средиземнаго моря. Такъ, по крайней мр, думаютъ лучшіе современные изслдователи этого вопроса.

Л. Мечниковъ.

‘Дло’ No 6, 1877

ДО-АЗБУЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.

ДО-АЗБУЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.

Читайте также: