ДНИ
ДНИ
<АХМАТОВА>
Requiem aeternam
dona eis Domine
* * *
РАСПЯТИЕ
Не рыдай Мене, Мати, во гробе сущу
I
II
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Дни, Зайцев Борис Константинович, Год: 1964
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Полвека тому назад жил я в Москве, бывал в Петербурге. Существовало тогда там, не помню — где именно, артистическое кабаре ‘Бродячая собака’. Какой-то темный закоулок, грязный двор, неказистая входная дверь чуть ли не в подвал — и сразу свет, столики, эстрада и все ‘наши’ (более или менее наши). Неукротимый Борис Пронин (помощник режиссера Худож. Театра в Москве), Кузмин, Блок, Городецкий, Добужинский, Гржебин… и много еще народу в таком роде. Эстрада, пианино, за ним иногда Кузмин со своими песенками, разные артисты, декадентская девица Паллада так прозвали ее почему-то в Бродячей Собаке — и Кузмин сочинил о ней стишки: ‘Не забыта и Паллада в очарованном кругу, Ей любовь одна отрада…’
Шум, гомон, разумеется, вино. Как бы то ни было, место злачное и в своем роде даровитое. Дух артистизма и некой распущенности, пожалуй, упадочной. Но такое уж было время.
В один из приездов моих в Петербург, в 1913 году, меня познакомили в этой Собаке с тоненькой, изящной дамой, почти красивой, видимо, избалованной уже успехом, несколько по тогдашнему манерной. Не совсем просто она держалась. На мой, более простецко-московский глаз, слегка поламывалась. Имя ее я знал, и она меня знала. Читал я ее мало, и она, наверное, меня не читала. Была она поэтесса, входившая в наших молодых кругах в моду — Ахматова.
Видел я ее в этой Собаке всего, кажется, раз.
На днях получил из Мюнхена книжечку стихотворений, 23 страницы, называется ‘Реквием’. На обложке: Анна Ахматова. Да, та самая. Развертываю — портрет (Рисунок Сорина, 1913 г.). Конечно, она. И как раз того времени. Худенькая дама с тонкой и довольно длинной шеей, нос с горбинкой, изящное, остроугольное лицо, челка элегантная на лбу, сзади огромное устройство волос. Говорят, она не любила этот свой портрет. Ее дело. А мне нравится, и именно такой помню ее в том самом роковом 13-м году. Но стихи написаны позже, и тогда не могли быть написаны: это уж революция (и не ‘Двенадцать’ Блока, которые он моей жене обещал никогда больше не читать).
Эти стихи Ахматовой — поэма, собственно. (Все стихотворения связаны друг с другом. Впечатление одной цельной вещи.) Дошло это сюда из России и печатается ‘без ведома и согласия автора’ заявлено на 4-й странице, перед портретом. Издано ‘Товариществом Зарубежных Писателей’. (Списки же ‘рукотворные’ ходят, наверное, как и Пастернака писания, по России как угодно.)
И вот ‘Вступление’.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами.
И безвинная корчилась Русь
Пол кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Да, пришлось этой изящной даме из Бродячей Собаки испить чашу, быть может горчайшую, чем всем нам, в эти воистину ‘Окаянные дни’ (Бунин).
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей…
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
А случилось ‘с жизнью твоей’ то, что расстреляли мужа, потом забрали сына, сослали и — ‘семнадцать месяцев в тюремных очередях Ленинграда’.
Буду я, как стрелецкие женки.
Под кремлевскими башнями выть.
Я не выл, но что такое стенка, о которую бьются головой матери, да и отцы — знаю, очень хорошо знаю. Крепкая стенка, но как будто утоляет боль. Книжку Ахматовой воспринимаю поэтому не только литературно: кровавыми слезами сердца. Достаточно их было.
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек
И долго ль казни ждать.
Я-то видел Ахматову ‘царскосельской веселой грешницей’ и ‘насмешницей’, но Судьба поднесла ей оцет Распятия, Можно ль было предположить тогда, в этой Бродячей Собаке, что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль — женский, материнский, вопль не только о себе, но и обо всех страждущих — женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых?
Хотела бы всех поименно назвать.
Да отняли список, и негде узнать.
Для них создала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
В том-то и величие этих 23 страничек, что ‘о всех’, не только о себе.
Опять и опять смотрю на полупрофиль Соринской остроугольной дамы 1913 года. Откуда взялась мужская сила стиха, простота его, гром слов будто и обычных, но гудящих колокольным похоронным звоном, разящих человеческое сердце и вызывающих восхищение художническое?
Воистину ‘томов премногих тяжелей’. А вот заключительные звуки (все в себе, все сдержано… — и еще сильнее).
Хор ангельский великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: ‘Почто меня оставил!’
А Матери: ‘О, не рыдай Мене’.
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
1940-1943.
Написано двадцать лет назад. Останется навсегда безмолвный приговор зверству.
Русская мысль. 1964. 7 яив. No 2096 (с уточнениями по рукописи).
С. 394. ‘Бродячая собака’ (1911—1915) — литературно-артистическое кабаре-театр в Петербурге (Михайловская пл., 5), основателем и режиссеромраспорядителем которого был Борис Константинович Пронин (1875 — 1946), актер МХТ и драматического театра В. Ф. Комиссаржевской.
…декадентская девица Паллада… Кузмин сочинил о ней стишки… — Паллада (Палладия) Олимповна Богданова-Бсльская (1885 — 1968), урожд Старынкевич, в замужествах также Падди-Кабецкая, Дерюжинская и Гросс — поэтесса и актриса, в 1910-е гг. была хозяйкой литературного салона и популярным завсегдатаем кабаре-театра ‘Бродячая собака’. Ей, утонченной и артистичной, посвящали свои стихи М. Кузмин, И. Северянин, Г. Иванов, Б. Садовской и др., она — прототип героини романа Кузмина ‘Плавающие-путешествующие’ и повести О. Морозовой ‘Одна судьба’.
С. 396. Хотела бы всех поименно назвать… — У Ахматовой: ‘Хотелось бы всех поименно назвать…’
С. 397. Хор ангельский великий час восславил… — У Ахматовой: ‘Хор ангелов…’