Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877, Чичагов Леонид Михайлович, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 495 минут(ы)

Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877

На суд справедливый, бесстрашный и правый,
На суд пред потомства лицом,
Предстанет твой царственный Лик величавый
С твоею бессмертной и чистою славой,
Увенчан терновым венцом.
N. N.

Задачу нашу мы считаем оконченной: дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877 году — составлен, или вернее — создан, так как своевременно мало сделано было к сохранению этих великих дней жизни Царя-Мученика в памяти потомства и воспоминания о них наполняли лишь сердца немногих, ближайших очевидцев событий.

На собрание материалов, большей частью изустных, — потребовалось до семи лет. Упоминаем здесь об этих подробностях и о нашем настойчивом труде, единственно потому, что, завещая его потомству и будущим историкам царствования Императора Александра II, обязанность наша сказать о том, как сложилась эта исторически-правдивая летопись.

Принимая участие в прошлой турецкой кампании составитель дневника не мог предполагать, что на его долю выпадет завидный жребий, — описывать дни пребывания Императора в Дунайской армии. При Императорской Главной квартире состоял с этой целью известный и опытный в литературном отношении покойный граф В. А. Соллогуб, на которого до такой степени надеялись, что почти никто из приближенных Государя и лиц Его свиты не вел записок.

В 1879 году граф Соллогуб отпечатал свой труд, но он не сделался общим достоянием, так как оказался бессодержательным… Таким образом, граф В. А. Соллогуб не выполнил прямой своей задачи, вследствие преклонных лет, а также удручавших его в походе недугов и невозможности повсюду следовать за Государем верхом на позиции и в госпитали.

Составитель этого дневника не мог отрешиться от обидного чувства, что русские люди, как-то вскользь, как бы в набросках, ознакомились с трудами, лишениями и новыми доказательствами любви Великого нашего Монарха к своим подданным. То, что сообщалось корреспондентами в наши газеты, было до того кратко, что не восполняло и сотой доли правдивого описания страданий Царя-Мученика. Становилось страшно, что годы уходят и предания о столь достопамятных для русского народа восьми месяцах жизни Царя-Освободителя могут постепенно утратиться. В руках будущего историка, в виде материалов, могли остаться лишь официальные известия, иллюстрации и газетные корреспонденции….

Получив разрешение на означенный труд, составитель принялся за собирание материалов к описанию эпизода биографии покойного Государя, за время пребывания Его в Болгарии. Но какие это были материалы и в чем они заключались? Камер-фурьерский дневник был бессодержателен, приближенные Императора, как мы уже говорили, записок своих не вели…

Оставалось еще одно средство, — обратиться к лицам, занимавшим высшие должности в бывшей Дунайской армии, а также к состоявшим в свите Его Величества, и записывать их рассказы. Затем весьма скоро пришлось убедиться в скудости сведений, и составитель с прискорбием готов был отказаться от мысли внести какую-либо лепту своего труда в это сердечное и святое дело.

Однако, с помощью Божией, число рассказов и сообщений возрастало с каждым месяцем и в 1884-м году книга приняла такой объем, что автор решился ее представить на милостивое воззрение Государя Императора.

Первое издание вышло в свет 1-го марта 1885 года. В предисловии было оговорено, что труд этот далеко не вполне окончен и требует дополнений, мы чистосердечно признались в том, что многое сделано, но еще не все для того, чтобы достигнуть цели и правдивого описания всемирно-исторического подвига Царя-Мученика, следовало дать проверить дневник современникам и участникам войны, рассеянным по всей России. Только по отпечатании первого издания можно было надеяться получить дополнения и поправки.

Первое издание невольно приняло известный, односторонний оттенок, явившийся вследствие имевшегося под рукой материала, а именно дневника флигель-адъютанта штабс-капитана Лейб-Гвардии Гренадерского полка Поливанова, состоявшего при роте почетного конвоя Императора, в книге заметны были подробности жизни конвойных офицеров, стоявших столь близко к покойному Государю, и мало говорилось об армии, ее начальниках, офицерах и действиях. Но, повторяем, это было естественным последствием скудости материалов.

Цель отпечатания первого издания — быстро оправдалась. Со всех концов России стали стекаться желаемые сведения и после рассылки особых печатанных писем, в количестве двух тысяч, во все полки, батареи, госпитали и военные учреждения, явилась возможность приступить к окончательной обработке дневника и при сознании, что больше материалов добыть невозможно.

Теперь считаем нашу задачу — оконченной. Мы не задавались целью блеснуть красноречием или при помощи этой книги приобрести литературную известность. Личность того человека, о Котором мы пишем, слишком священна и могущественна, а деяния Его слишком величественны, чтобы можно было говорить хладнокровно, рассчитывая на красноречие. Речь наша исходила из глубины сердца и так как рассказ исторически верен, то он и прост.

В заключение, позволяем себе от всей души поблагодарить тех лиц, которые сердечным отношением своим к нашему труду, а также словом и делом, помогли нам докончить создание Дневника пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии. Имена их встречаются в самой книге и с веками перейдут на страницы истории.

Печатанными источниками нам служили также:

1) Корреспонденции в Правительственный Вестник подполковника В. Крестовского.

2) Сборник военных рассказов князя Мещерского.

3) Брошюра генерала Богдановича: — ‘Гвардия на Софийском шоссе’.

4) Статьи генерала Куропаткина в Военном Сборнике 1881—1885 гг. ‘Ловча, Плевна и Шейново’.

5) Статья В. А. Экстена в Военном Сборнике 1881 г. No 10 — ‘Из воспоминаний о действиях артиллерии под Плевной’.

6) Статьи полковника фон-Фока в Военном Сборнике 1883—1885 гг. — ‘Материалы для описания действий Рущукского отряда’.

7) ‘Год войны’ книга Немировича-Данченко. 2 тома, издание 2-е.

Реляции и донесения начальников отрядов Главнокомандующему.

Леонид Чичагов.

Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877

Предисловие

‘Он на чреде высокой не забыл
Святейшего из званий — человек!’

Война с Турцией в 1877 году — была исторической необходимостью, а сознательное отношение к ней народа сделало ее неизбежной.

Природный, исторический инстинкт, многие века уже двигал вперед восточный вопрос к роковому решению и, начиная с Петра Великого, все Русские, обще-Славянские Императоры следовали завету царя Ивана III, принявшего от Палеологов герб Византии и сочетавшего его с гербом Московским. Но при таких ли условиях происходили прежде войны, как началась кампания 1877 года?

До воцарения Императора Александра II, закрепощенный, русский народ, угнетенный не менее братьев-славян, — шел на войну, готовый бессознательно жертвовать собою из покорности и повиновения Царю. Глубоко веруя в Милосердие Божие, он покорствовал воле Правительства, заботясь лишь о честном исполнении долга службы. Он, так сказать, собирался под одно знамя, но не был един сам по себе. Почву для такого единства приготовили России великие реформы Императора Александра Николаевича.

С уничтожением рабства, двадцать миллионов человек слились в одно целое, лишь с этой минуты они сознали и почувствовали, что составляют одну семью, государство, — Россию и на них ложится долг и полная ответственность.

Лишь только дошли до народа слухи о турецких зверствах и страданиях братьев христиан, как он сам пошел навстречу историческим событиям, ход которых не может остановить никакая власть, никакая сила. Веруя по-прежнему в помазанника Божьего, народ жил в убеждении, что ‘Царская совесть не может разнить с совестью народною и что жертва, угодная Богу, никогда не сделается не угодной верховному народному вождю’.

Прав был покойный И. С. Аксаков, говоря, что никогда дух народный не являл такой высоты подъема, как перед последней турецкой войной!

‘Настоящая война’, — сказал этот истинно русский человек, — ‘дело не только чести, но что всего важнее, и совести народной. Совесть зовет и поднимает его на брань, она-то творит это дивное священнодействие сердец, проявляющееся в любви, самопожертвовании, молитве, на всем необъятном пространстве вашей земли. Эта война ее духу потребна, эта война за веру Христову, за освобождение порабощенных и угнетенных, эта война праведная, эта война подвиг святой, великий, которого сподобляет Господь Святую Русь’.

Истинная цель русского народа была также свята, как и он сам и на этот раз впервые, свободный духом и разумом, он высказался… Он кинулся на защиту своих братьев, с той духовной готовностью, о которой Хомяков в 1854 году лишь мечтал…

О, Русь моя! как муж разумный,

Сурово совесть допросив,

С душою светлой, многодумной,

Ступай на божеский призыв!

Так, исцелив болезнь порока

Сознаньем, скорбью и стыдом,

Пред миром станешь ты высоко

В сияньи новом и святом!

Иди, тебя зовут народы,

И совершив свой бранный пир,

Даруй им дар святой свободы,

Дай мысли жизнь, дай жизни мир!

Иди, светла твоя дорога,

В душе — любовь, в деснице — гром,

Грозна, прекрасна, Ангел Бога

С огнесверкающим мечом!’

Ни Царь-Освободитель, ни русский народ, ни враги их, не могли отсрочить войны, так как ход событий и история никого не ждет… Вопреки представлениям России и требованиям прекращения неистовств, зверств и бешенства турок, Порта не унималась, и некоторые соседи наши снабжали ее деньгами и оружием для лучшего и скорейшего истребления таких же христиан, как и они сами. Сила вещей требовала, чтобы торжество братской полноправности, свободы и разума, — сделалось торжеством России!

‘Все роды мук и бед, говорилось в воззвании Московского Славянского Комитета {Воззвание 1876 года — принадлежит перу И. С. Аксакова.}, обрушены ныне на безоружное болгарское население рассвирепевшим изуверством азиатской орды, сидящей на развалинах древнего, великого православного царства и других православных славянских держав. Некогда обузданная русскими государями, но затем, из зависти к России и ненависти к Славянству, вновь возвеличенная совокупными усилиями всей Западной Европы, введенная ею в семью христианских государств, размалеванная ею румянами и белилами европейской цивилизации, эта орда, эта Турция, это чудовищное зло и чудовищная ложь замышляет теперь на глазах всей Европы растоптать болгарское племя и сломить в своих пределах последний оплот славянской народности — Сербию и Черногорию. Но чаша долготерпения, даже славянского, переполнилась’.

‘, что для народа’, — говорил И. С. Аксаков, — ‘в его личном сознании, представлялось нравственным непреложным долгом, то было в то же время и исторической миссией России, как главы и представительницы целого особого мира, Православного и Славянского, еще недосозданного, но созидаемого, ожидающего от будущих времен своей конкретной исторической формы. Все значение России во вселенной заключается в ее религиозной и народной особенности, соединенной с внешнею материальною силою, — в ее духовных стихиях, отличных от стихий Западной Европы, в ее Православии и Славянстве. Она не может достигнуть полноты своего развития, не доставив торжества этим духовным стихиям в исконных местах их пребывания, не восстановив полноправности, хотя бы общечеловеческой, братской по крови и духу племен. Без восстановления этой полноправности и без освобождения Православного Востока от турецкого ига, от материальных и духовных захватов Запада, Россия как организм, лишенный свободного кровообращения, осуждена была бы навсегда остаться увечною, калекою, недоноском. Война явилась для нее такой же необходимостью как самооборона, или иначе: как естественное продолжение ее развития, ее роста, как процесс исторической формации’.

Итак, повторяем, сознательное отношение свободного русского народа к этой войне — сделало ее неизбежной. Но можно ли было мечтать, что она последняя за свободу славян и что нам посчастливится одним ударом выбросить турок (населяющих пространство от Дуная до Мраморного, Средиземного и Черного морей) из Европы…

В столь великую историческую эпоху самосознания народа, во главе его стоял Царь Освободитель, особенно дорогой русскому сердцу. Он своими деяниями доказал всему свету, что сохранил в себе святость звания — человека! Но, вообще, останавливались ли мы когда-нибудь нашею праздною мыслию на чувствах того именно человека, который несет на себе ответственность за судьбы Государства, действует пред лицом истории и должен в момент объявления войны произнести приговор над сотней тысяч людей. Не представляем ли мы себе всегда в лице Монарха или Правителя одну только воплощенную историческую идею, не имеющую будто бы своего сердца, не ведающую радостей, незнакомую с горечью слез человеческих и страданиями матерей, лишенных своих сынов, вдов — потерявших мужей и сирот, оставшихся без средства и поддержки, идею — пользующуюся лишь своим правом, а иногда и обязанностью обрекать подданных преждевременной смерти, лишениям и мукам?!

Загляните в тетради наших поэтов: воспевали ли они чувства Царей, их страдания, вникли ли они в трагизм положения Монарха, вытекающий из обязанности его подписать истории роковой акт, благодаря которому должны пролиться потоки невинной и дорогой ему крови.

Справедливо заметил один историк {См. статью по поводу первого издания нашего ‘Дневника’ в Историческом вестнике 1885 г., No 4, стр. 172.}:

‘Наши художники, поспешившие занести на свои неизмеримые холсты все ужасы, всю грязь и всю кровь этой великой войны (1877 года), не нашли ни красок в своих палитрах, ни умиления в своих сердцах, чтобы воплотить в живой образ полугодовую страду великого страдальца за свой народ и за свое войско, совершавшуюся то в госпитальных шатрах, то под крышею порадимской хижины, то в убогих церквах болгарских деревушек! Эти бедные мыслями, хотя и перворазрядные маляры, очевидно, не понимают мук без крови, не видят страданий там, где никто не кричит, никто не щеголяет ранами и не симфонирует стоном. Величие страданий без слов для всех непонятно, стонов в молчании они не слышат, ну, а такие люди, какого человечество потеряло в лице Александра II, не говорят, когда плачут, и не плачут, когда говорят!’

Если день 17-го апреля 1877 года — объявления войны И. С. Аксаков назвал желанным и призываемым мигом, выстраданным миллионами сердец, то в действительности могли ли страдания народа быть больше мук Царя, желавшего сберечь дорогую кровь своих богатырей, жаждавших борьбы и которого личные симпатии клонились в пользу сохранения мира!

Страдания народа начались лишь со дня первой битвы, а душевные муки Царя с этого момента удесятерились.

Для Императора Александра Николаевича было слишком мучительно оставаться в столице, на окраине России, где деятельность как бы замерла, в то время, когда всеми помыслами Он находился на театре военных действий, где сосредоточились все силы и интересы государства. Ежедневные ожидания известий и донесений, бесконечно напряженное состояние, отнимали бы покой и могли вредно повлиять на здоровье Императора. Наконец, жить в разобщении со своим народом, пользоваться благами и удобствами жизни, когда все претерпевают лишения, радоваться вдали от героев торжества, горевать — в одиночестве, все это не соответствовало характеру Государя. Он слишком жил сердцем, чтобы думать о Себе… Делить с войсками и радости, и горе, все, что ни предназначила бы им судьба, — это сделалось потребностью великой души Государя.

Невозможно сравнивать войну на турецкой территории, — с войнами в просвещенных европейских государствах, где на каждом шагу встречаются города и села, соединенные превосходными дорогами, где цветущая промышленность и торговля дают все средства к существованию, где без всякого затруднения обретаются удобные жилища для ночлега. Прусская армия в 1870 году квартировала в деревнях, не имея понятия о долгих стоянках на бивуаках, раневые помещались в роскошных зданиях и доставлялись на другой или третий день на родину, мог ли рождаться вопрос, где отвести квартиру Королю, будет ли он защищен от холода и непогоды?

Наша армия должна была действовать в разоренной местности, вообще мало населенной, где не существовало ни торговли, ни промышленности. Отсутствие жизни, признаков цивилизации, ставили войска в безвыходное положение. Последние события превратили страну, богатую природой, — в пустыню, где башибузуки истребили целые деревни, перерезав и разогнав жителей, не оставив камня на камне. В Болгарии царил один ужас! Следовательно, Государю предстояло жить наравне со всеми, под открытым небом, в палатке иди в полуразрушенных мазанках.

Эта поездка Императора не могла походить на пребывание Государя Александра Павловича в армии в 1814—15 годах. Его Величество ехал также и с совершенно иной целью…

Задача его не была — стать во главе победоносной армии и руководить ее действиями, чтобы приобрести лавры — военачальника или насладиться собственною славою, являясь при въездах в большие города и даруя им жизнь и свободу. Нет, все это Он предоставил своему Брату — главнокомандующему и доблестным войскам. Не в том заключалась цель Царя-страстотерпца, совершившего так много великого, плодотворного для России и Его народа, который целые века не имел ни воли, ни суда, ни прав человеческих. Заботясь обо всех — как отец, руководствуясь одною любовью к детям и весь принадлежа им, Он мог быть счастлив, — только счастьем Своего народа. Но оно всегда зависит от самопожертвования Царя и как соблювший в Самодержце святую простоту человеческого сердца, Император стремился теперь стать не во главе своего могучего и воодушевившегося народа, где было довольно начальников и руководителей, а за ним, дабы принимать в свои объятия героев-раненых, покидающих позиции с разбитым сердцем и падающих духом, в виду испытываемых ими страданий. Он хотел также быть свидетелем радостей войск, когда придут они, и иметь возможность отблагодарить вовремя и лично Своих богатырей.

Итак, говоря яснее, задача Государя состояла в самопожертвовании там, где никто и никогда не мог заменить народу — Царя. Место это есть — тыл армии. Такова была цель поездки Его Величества и отсюда исходит величайшее значение этого нового доказательства Его любви к своему народу.

‘Я еду братом-милосердия ‘, — говорил Государь многим в Петербурге.

Этими словами Он ясно указал то место, которое желал занять среди участников кампании. Тяжкий и мучительный крест добровольно возложил на себя Царь-Освободитель! Он обрек себя на невыразимые страдания, ибо какие могут быть радости у брата-милосердия вообще, а тем более, когда горе каждого солдата должно было обратиться в горе самого утешителя?! — Победы, которые неизбежно покупаются сотнями и тысячами жертв, доставляемыми на попечение братьев-милосердия, терзают лишь сердце и душу… Кровь, все кровь, вечно страдания, плач, стоны и вопли, — вот картина торжества в тылу армии.

Да, велико и необъятно значение самопожертвования Царя, в тяжелые минуты испытания для народа. Что может быть ужаснее войны и ее картин смерти и истребления, никакое воображение не в состоянии их нарисовать. Жестоко ошибется тот, кто, желая себе объяснить и представить войну, станет лицом к неприятелю, на позициях войск, среди возведенных укреплений и дымящихся орудий, нет, чтобы оценить весь ужас и бесчеловечность войны, надо стать спиной к противнику и всматриваться в картины, встречаемые в тылу армии.

Передовые линии войск состоят из людей, охваченных чувством патриотизма, которое их безотчетно ведет вперед, обещая славу и торжество. Солдат, собирающийся в поход, всегда убежден, что он живым не вернется на родину и это убеждение существует в каждом без исключения. Слово война, по его разумению, равносильно — смерти, к которой он относится с христианским равнодушием. Выберете любой полк и опросите людей поочередно: думает ли кто из них о том, как хорошо будет возвращаться домой, с грудью, украшенной знаками отличия? Никто. А раз если солдат свыкся с мыслью, что так или иначе он непременно умрет, то он способен в сражении на вещи невероятные. Офицеру же, посвятившему свою молодость изучению военного искусства, напрактиковавшемуся в мирное время, хочется воевать, чтобы испытать себя и познать то особенное чувство, которое только в сражении и рождается. Те и другие рвутся в бой. На позициях они заняты делом, постоянно им развлечены, живут сплоченно, дружно, в многочисленном кругу однополчан, у каждого впереди будущее, иногда светлое и заманчивое. Постоянно слышатся шутки, веселье, забавы, которые прерываются лишь в часы боя, потрясающего нервы. В пылу сражения забывается все прошлое, близкое сердцу и лишь по окончании его, являются минуты сознания и горя. Но большей частью войска тотчас двигаются вперед или немедленно приступают к погребению убитых и к уборке раненых. Окровавленное поле к утру бывает прибрано и впечатления начинают сглаживаться. Наконец в бою, с первого же дня нервы грубеют, притупляются и глаз равнодушно смотрит на обезображенные трупы. Минута затишья возбуждает разговоры, повествования, расспросы и опять слышится веселая и шутливая беседа. Картина позиции почти всегда оживленная и свободная от долгих, потрясающих сцен. Жажда боя и борьбы не прерывается в кругу здоровых, счастливых и отличившихся. Затем, для поддержки нравственной стороны человека, — здесь есть все: пример начальника, взаимная выручка, слово друга и оценка товарищей.

Нет, сфера огня относительно не страшна и если бы уцелевшим войскам не приходилось иногда бывать в тылу своих прежних позиций, то они не вспоминали бы о войне с таким ужасом. Но дело в том, что ни блеск побед, ни торжество успехов, ни награды, никакие лавры и восторженные воспоминания, не могут изгладить из памяти воина кровавых, поразительных картин страданий и смерти на перевязочных пунктах, в транспортах раненых и в госпиталях.

Тот же герой — солдат, шедший с таким увлечением в бой, в момент ранения — отрезвляется, а когда его привозят в госпиталь — делается совершенно иным. Замечательно как дрожит простой человек за свою жизнь, очутившись в таком положении. Он умирает легко и спокойно, но болеет и страдает с необыкновенным страхом.

В нем неистощимо обилие жизненных сил и расстаться с частицею ее гораздо труднее, нежели всецело отдать свою жизнь на алтарь отечества. Жертвуя этой частицей, — он теряет все будущее, так как для жизни ему нужна полная сила. С этой поры начинаются нравственные страдания солдата, которые, весьма понятно, переносятся гораздо труднее, чем самые страшные, физические. Обстановка и все окружающее убивает воинственный дух, повергает в отчаяние и тут-то требуется нравственная поддержка, которой нет и негде искать…

Взгляните на перевязочный пункт… Вот по полю бредут к нему раненые, поддерживая друг друга, закинув ружья за спину, и длинною вереницей растянулись носилки с еле двигающимися от усталости санитарами. Жара неимоверная, солнце беспощадно печет лица лежащих на носилках солдат. Невдалеке у полуразрушенного дома и большого дерева, в безопасном месте, раскинуты два шатра. Тут же поместились фуры и несколько воловьих подвод. Народ толпится около носилок, в которых находятся раненые с размозжнными конечностями, с оборванными лоскутами кожи, с вываливающимися внутренностями, покрытые кровью и почерневшие от пороховых ожогов. В воздухе постоянный стон. Доктора, сбросив мундиры с засученными рукавами работают с утра до ночи, ели успевая отирать с лица пот. Хирурги занимаются накладыванием повязок, делают неотложные операции, усыпляя несчастных хлороформом, но смерть видимо старается прервать их работу на половине, что приводит в отчаяние врачей. Ни искусственно-вызываемые дыхания, через надавливание живота, ни какие спрыскивания в лицо не помогают: умирающие закатывают глаза, хрипят и судорожно подергивают конечностями.

Десятками подходят к перевязочному пункту легко раненые, их опрашивают, раздевают и ведут к другому месту. Везде пахнет кровью и хлороформом. Тут же между ранеными ходит священник в епитрахили и с крестом, напутствуя их. Служители носят воду и суетятся у большого, медного самовара, разливая чай по кружкам. Всюду на земле лежат ящики с хирургическими инструментами и рядом с ними бинты, вата, марли.

Немного в стороне распростерты и покрыты серыми шинелями мертвые, только ноги их торчат из-под солдатских покровов. Постоянный шум, говор, стон раненых, крики докторов, непрерывная беготня санитаров, оживляют общую картину, от которой хочется уйти подальше, бежать и искать смерти, чтобы не подвергнуться одинаковой участи с израненными…

Но там, за перевязочным пунктом пыльная, песчаная или грязная, по ступицу колес, дорога, по которой двигается транспорт раневых, бесконечной величины, в несколько сот телег, фургонов или арб, запряженных изнуренными от бескормицы лошаденками погонщиков, или волами. В жару, больные, раненые, без того одержимые лихорадкой, мучаются от жажды, а в дождь мокнут. Солдаты, а часто и офицеры, по два, по три, сидят, лежат, в одной телеге, бледные, полумертвые, иногда в обмороке от страданий стонут, корчатся, кричат от боли, когда измученные лошади, погоняемые оборванцем мужиком, останавливаются и потом сразу дергают вперед, чтобы вытащить повозку из невылазной грязи. Умершие во время дороги остаются рядом с живыми, некоторые в беспамятстве бредят. Скрип и писк колес раздирает уши. Часто встречаются телеги, в которых видны лишь шинели, пропитанные кровью, а под ними лежат посиневшие тела, похожие на трупы. Ни стона, ни хрипа, никакого звука, неизвестно живы ли они. Иные повертывают головы к проезжающим, посматривают, но какие это взгляды, полные отчаяния, мольбы, страха, ужаса, немые от боли, мертвые от бессилия. На ухабах раненые стукаются друг о друга, стонут, охают, некоторые лежат обнявшись, чтобы легче было сносить толчки и переваливание арбы со стороны на сторону. Шрамы на лицах, почерневших от запекшейся крови, распухшие глаза, вздутые губы, которые, слившись с носом, образуют из лица какую-то безобразную массу, встречаются на каждом шагу. Некоторые, пораженные в конечности, не могут лежать, не знают, как сесть, свешиваются за борт телеги, высовывают головы, руки, ноги. Имеющие грудные раны не в состоянии прислониться. По обеим сторонам дороги, рядом с повозками, идут тоже раненые. У одного рука на перевязи, у другого кругом шеи обмотана тряпица, у третьего голова забинтована.

Бой, отбитая атака, бегство и преследование, все это не раздирает так душу, не имеет столь потрясающих картин, которые вы видите в повозках, везущих полумертвых бойцов. Такова судьба всех раненых, оставивших строй, и это так естественно и обыкновенно на войне, что бывалому человеку даже не покажется странным, слава Богу, если удастся попасть в транспорт, по крайней мере, там вас везут, а каково с перебитой ногой или простреленным животом несколько верст пройти пешком, с перевязочного пункта до лазарета или госпиталя, когда бывает такое количество раненых, что не хватает ни перевязочных средств, ни носильщиков. Трястись в скрипучей телеге, без пищи, иногда в дождь и холод, считается на войне за счастье.

Такие линии транспортов занимают одну, две версты и невольно разделяются на несколько частей, вследствие того, что иные повозки останавливаются, дабы дать больным слезть. Дождь, иногда превращающийся в ливень, размывает дороги, колеса вязнут и ночь застигает транспорты в пути. Они едут ощупью, по целым часам стоят на месте, так как постоянно бывают приключения. Заехав в канаву, повозки опрокидываются. Тогда начинаются отыскивание фонарей, со всех концов бегут на помощь и вот, при свете тусклого огарка, наконец, вытаскивают раненых из-под телеги. Дождь между тем хлещет о пронизывает шинели насквозь. Редко эти падения обходятся без повреждения повязок, приходится накладывать их тут же под дождем, а у раздетых солдат зуб на зуб не попадает.

Кормление раненых производится в питательных пунктах, куда транспорты никогда не поспевают в назначенное время. Пока готовится пища, доктор и начальник транспорта осматривают раненых. Здесь снова потрясающие сцены.

Вот слышится слабый голос какого-то солдатика.

‘Что тебе?’ — спрашивают они.

‘Взгляньте-кось, товарищ кажется кончился’.

Смотрят, и действительно товарищ лежит, далеко вытянув одну ногу, а другую выгнув углом. Голова опрокинулась назад, тусклые открытые глаза глядят неподвижно, а правая рука, обнимавшая в последнюю минуту агонии своего спутника, так и закостенела на шее живого человека. Вытаскивают труп, сдают его представителю местной власти под расписку…

Такие транспорты обыкновенно поспевают на пункты только поздно вечером в там ночуют. Беда, когда встречаются горы, лошади, плохо или вовсе не подкованные, скользят по грязной и вязкой дороге, спотыкаются и с трудом тащат по крутому склону. Телеги колышутся и перетряхивают раненых. Стоны, по временам, переходят в раздирающие душу крики в завывания. Холодно вечером, не удобно, тряска не дает покоя, растравляет еще больше раны, вызывает надоедливую, ноющую боль.

Но вот подъезжает транспорт к госпиталю или передаточному лазарету.

‘Да где же, наконец, будем сдавать раненых?’ — спрашивают санитары.

‘Места нет, полнехоньки все палаты’, — отвечают им.

Опять идут больные, а если невозможно плестись, складывают несчастных под открытым небом на солому.

Казалось бы, какое счастье добраться до большого госпиталя.

Но и тут картины не лучше. Лазарет устроен на 600 человек, а лежит в нем уже более тысячи. Доктора, сестры милосердия и служители выбились из сил. С приходом транспорта подымается суматоха. зовут санитаров, выстраивают повозки и начинается обход докторов и опросы раненых.

‘Ты куда?’

‘В ногу’.

‘Неси в шестую палату!’

‘Ты во что?’

‘В грудь’.

‘Можешь дойти сам?’

‘Помогли бы только вылезти, добреду’.

‘Ты куда?’

‘Ох, батюшки, спасите, — в живот’.

‘Носилки!’

Носилки не идут, заняты.

‘О Господи!’ — слышится стон.

‘Сколько всех?’

‘Восемьсот’.

‘Нет столько места! Совсем нет места!’ — кричит начальник госпиталя. ‘Тащи соломы, свободного угла нет, клади на открытом воздухе’.

‘Прикажите меня взять, близок мой конец, ох близок конец’, — шепчет раненый.

Сестры милосердия делают чай, разносят его, но солдаты просят, чтобы их перевязали.

‘Сестрица, меня, матушка, перевяжи’, — говорят они. ‘Сжалься милосердная, повязка у меня сползла. И меня… и меня, да нельзя ли сейчас, пятый день не перевязан’…

‘Потерпите, братцы, подождите, до сих пор терпели, теперь скоро’, — утешают их сестры.

‘Вылезайте кто может’, — кричит начальник. — ‘Соломы, соломы! Клади на землю!’

Начинают вытаскивать из телег. ‘Потише! Ох, Господи, больно. Не берите за ногу, перебита’… — плачут и стонут раненые.

Кладут тут же поперек дороги, кого на солому, а кому не хватило, на голую землю. Санитары, фельдшера, врачи шагают через ноги, головы. Все это стонет, охает, ворочается.

‘Водицы! сестрица, дай воды! Жжет сердце!’ — просят раненые, но всем невозможно дать ее, запаса не хватит. Гонят водовоза на реку или к колодцу.

‘Ох, смерть моя!’ — стонет один, а другой тут же может быть рядом уже закатил глаза и не нужно ему ни водицы, ничего…

Сколько бы ни имелось рук, — все заняты. Одно хождение за чаем, по этим рядам жаждущих, отнимает все силы. Поят, поят и, наконец на половине бросят.

Ночь застигает несчастных в тот момент, когда они надеются дождаться помощи. Поневоле просьбы прекращаются, но стоны и страдания усиливаются.

Если на счастье прибывших с транспортом, госпиталь в состоянии вместить их, то после таких же сцен, раневых вносят в палаты. Начинается сортировка. На длинном столе разложены бланки разных цветов, каждый цвет обозначает род и степень болезненного состояния: легкий, средний, безнадежный и т. д. с графами, в которых отмечается имя, фамилия, какого полка, когда ранен или заболел, куда ранен и проч. Солдаты просят взглянуть на раны, перевязать их, помочь им, но напрасны все их мольбы, пока сортировка не окончена. Нередко эта работа продолжается за полночь.

Перевязка делается по очереди. Раненые теряют всякое терпение, и все одновременно просят переменить повязки, полные запекшейся кровью и жесткие, как древесная вора. У некоторых черви уже кишат в ранах. Часто плачет солдат от боли и умоляет доктора помилосердствовать, а последний беспощадно ковыряет ему ногу или руку. Хлороформом экономничают по необходимости.

‘Ваше высокоблагородие!’ — кричит раненый, — ‘меня гранатой контузило, сил нет терпеть боли, весь бок жжет и ломит’.

‘Подожди, любезный, есть хуже тебя’ — отвечает доктор и бежит мимо.

В палатах постоянный шум, беспрестанная суета и беготня.

‘Живо все приготовить!’ — восклицает служитель, — ‘батюшка придет сейчас исповедовать и причащать, кто пожелает’.

Почти все хотят причаститься, но это невозможно и многим отказывают.

Ночью другие мучения. Только больница успокоится, начинаются возгласы, стоны и крики.

‘Братец, а братец!’

Подходит санитар. Голос смолкает, но ненадолго.

‘Санитар, а санитар!.. Господи!.. Служитель, а служитель!..

Санитар долго не показывается. Наконец ближайший сосед больного выкликает энергически служителя. Санитар приходит, раздраженный, усталый и недружелюбный. Опять больные просят переворотить их на другой бок, перекладывать руки, ноги. Через четверть часа те же крики. Некоторые вскакивают в бреду, командуют, лепечут молитвы, соседи в ужасе смотрят на них, пугаются и стонут.

Но как хочется жить всем этим страдальцам!.. Между тем черные, страшные мысли кружатся у каждого в голове, никаких надежд, недавние стремления, желания и цели, — кажутся бессмысленным ребяческим сном и лишь мучительно сжимает сердце — злое предчувствие смерти. Каждый сознает свое одиночество, товарищи, друзья, — остались впереди, а родные и близкие сердцу, — еще дальше в отечестве. Обидно, больно, что они все не чувствуют страданий своих ближних, лежащих в госпитальных шатрах, но как сообщить им об этом? Страшные вести могут сломить жизнь — любящих существ, у одного престарелая мать, существовавшая службою сына, у другого сестра, имевшая единственную поддержку в брате, у третьего невеста или беременная жена, у четвертого несколько человек детей и т. д. Как бы хотелось их иметь здесь около себя в такую страшную минуту, слышать голоса дорогих сердцу людей, испытывать их ласки, да, больше всего ласок и утешений, которых так недостает, а они облегчили бы мучения, успокоили бы душу… Но действительность слишком близка, ужасна и безотрадна, чтобы эти мечты и думы могли оторвать страдальцев от окружающих картин. Сo всех сторон — чужие, у каждого свои страдания, ни в ком нельзя найти сочувствия. Впереди бесконечные муки, томительные месяцы жизни в госпиталях и если не смерть вдали от родных и своего отечества, то искалеченное существование, нищета и скитание за куском хлеба. К кому же обратиться за помощью? Кого молить о спасении? Кто может услышать и облегчить нравственные страдания?..

Да, только здесь, в тылу армии, среди этих потрясающих картин страданий и смерти, можно себе составить истинное представление об ужасах войны. Чувство самосохранения невольно заставит всякого бежать отсюда, дабы примкнуть к рядам войск, идущих под звуки музыки и с распущенными знаменами в атаку на неприятельские позиции. Не каждый способен вытерпеть нравственные мучения госпитального врача или сестры-милосердия, которые днем и ночью неустанно и неотступно находятся при раненых и больных, в гнилой атмосфере, вдыхая в себя заразу и имея перспективу в недалеком будущем так же улечься рядом с этими несчастными. Какой подвиг может быть еще выше? Для этих испытаний нужны: и храбрость, и мужество, и терпение. Доктора еще надеются на награды, славу и известность, хотя им легче добиться всего этого на родине, в мирное время, но сестры-милосердия? Что получают они за свое самоотвержение? Ничего. В конце концов многие из них заражаются гангреной, больничным тифом, гнилой горячкой и умирают в мучениях. Могилы их никому не бывают известны и никем не оплаканы.

Если для воодушевления войск требуются примеры начальников, доброе слово командира, благодарность главнокомандующего, то эти труженики и подвижники, могут ли обойтись без нравственной поддержки? Конечно, для них она еще более необходима.

Кто же, кто же наконец, в состоянии облегчить страдания раненых, может спасти их семьи и успокоить умирающих, поручившись, что заслуги их не будут забыты? Это тот, который решится пожертвовать собою и жить в тылу армии, в задушающей среде, дабы не дать мученикам умереть без утешения и ласкового привета? Кто обладает такою силою, которая в состоянии придать энергии неустанным труженика врачам и сподвижницам сестрам милосердия? В ком наконец может народ найти столько любви в духовной силы?

В Царе, — только в Его любящем сердце и только Ему одному под силу такая задача. Лишь Его ежедневное присутствие в лазаретах в госпиталях — может заставить раненых забыть свое горе. Уверенность, что каждая просьба будет не только услышана, но и исполнена, мерит их с судьбою и раненые гордятся своим положением. Никто и никогда не заменит народу — Царя и любвеобильный Император Александр Николаевич глубоко это чувствовал, жертвуя Собою и надевая на Себя терновый венец. Он ехал в действующую армию как бы ‘на вольную страсть’, моля Господа о смягчении страданий христолюбивого Его воинства…

Ратные подвиги Петра Великого и славнейшие его деяния не могут умалить в глазах потомства того подвига человеколюбия, которым державный труженик увенчал земное свое поприще… Говорим о спасении матросов, застигнутых у берегов Лахты жестоким штормом, осенью 1724 года. Но этот подвиг, по самому своему характеру, был непродолжителен, он ограничился одним часом времени, часом, увековеченным однако уже в памяти русского народа.

‘Больше сея любви ни кто же имать, да кто эту душу свою положи за други своя!’ —как бы сказал Себе Император Александр II, самоотверженно посвящая в 1877 году восемь месяцев Своей жизни целому ряду подвигов истинно христианского милосердия! Щедрою рукою награждая крестами ратные подвиги, Царь-Мученик Сам терпеливо и безропотно нес добровольный Свой крест, изнемогая, но не падая под его бременем!

Этот нравственный крест, вынесенный на царственных раменах, да осенит гробницу Державного Страстотерпца и память о Нем должна пребыть неизгладимою до тех пор, покуда крест Христов будет носим на груди Православных.

Леонид Чичагов.

Апрель месяц

‘Сила не в силе, а сила — в любви’.

Весна 1877 года превратила лихорадочную деятельность русской дипломатии, старавшейся, согласно требованию Императора Александра Николаевича, понудить Турцию облегчить участь подвластных ей славян. Война стала неизбежной, и Россия ждала с нетерпением слова своего Царя-Освободителя, чтобы, во имя святой веры и братской любви, принести в жертву лучшие свои силы и достояние. С сокрушенным сердцем решился, наконец, Император оповестить о том всех своих верноподданных и армию, собранную в г. Кишиневе.

7-ое апреля. Государь Император выехал из Петербурга, по Варшавской железной дороге, в сопровождении: Наследника Цесаревича и великих князей: Николая Николаевича Младшего и Сергия Максимилиановича Лейхтенбергского.

В царском поезде находились также: министр императорского двора граф A. В. Адлерберг, военный министр генерал-адъютант Д. А. Милютин, государственный канцлер князь Горчаков, князь италийский граф A. А. Суворов-Рымникский, шеф жандармов генерал-адъютант H. В. Мезенцов, комендант императорской главной квартиры генерал-адъютант A. М. Рылеев, управляющий делами императорской главной квартиры свиты Его Величества генерал-майор H.В. Воейков, делопроизводитель военно-походной Его Величества канцелярии свиты Его Величества генерал-майор A. М. Салтыков, начальник военно-походных императорских дворцовых телеграфов генерал-майор В. А. Щолков, состоявший при военно-походной Его Величества канцелярии подполковник H. А. Фуллон, флигель-адъютант полковник князь Долгоруков, состоящие при Наследнике Цесаревиче: генерал-адъютант Стюрлер и адъютант капитан граф Олсуфьев, генерал-адъютант императора германского Вердер, флигель-адъютант императора австрийского барон Бехтольсгейм, действительный тайный советник барон Жомини, статс-секретарь, заведующий дипломатической перепиской А. Ф. Гамбургер, лейб-медик Его Величества С. П. Боткин, хирург Кавалевский {Кроме того: унтер-шталмейстер Кобелев, камердинеры: Костин, Подтягин, Прегер, рейткнехты: Филипов, Трубицын, лейб-рейткнехт Самотыга.}.

9-ое апреля. — Канун дня рождения великого князя Владимира Александровича был проведен в пути. Первые мобилизованные части войск, которые мог видеть Император, собрались у станции Жмеринки, куда царский поезд должен был прибыть на другой день утром.

10-ое апреля. — Пасмурная и, по временам, дождливая погода напоминала скорее петербургскую осень, чем зарождающуюся весну и не соответствовала наступавшему торжественному моменту. Сегодня впервые могучее царское слово, призывающее к оружию, должно было прозвучать пред рядами молодецких войск. Чем ближе подходил этот момент в действительности, тем более сознавалась важность переживаемого события, и Его Величество с видимою болью в сердце готовился к нему.

Сидя в кресле около окна, в величественной позе и остановив свой задумчивый, но мягкий и добрый взор, на синеющей окрестной шири, Государь ожидал прибытия на станцию Жмеринку. Во взгляде его связывалась покорность перед Силою Небесною, производящею события и которая влекла Россию, помимо всех усилий остановить это движение, в кровавую борьбу с врагами веры Христовой. Лица, окружавшие Императора, молча располагались в другом конце вагона, эта таинственная минута понималась и чувствовалась всеми одинаково. Точно тут сидела семья, провожающая детей в дальний путь, перед последним ‘прости’ и родительским благословением.

Тихо подошел императорский поезд к платформе станции Жмеринка, на которой стояли группами народ и лица, собравшиеся для приветствования Государя. Притаив дыхание, пристально смотрели они на поезд, в ожидании радостной минуты увидеть своего Царя и о восторженном их настроении свидетельствовали праздничные наряды, радостные лица и вся окружающая обстановка. Было 9 ч. утра.

Еще минута молчания и — как только Император показался в дверях вагона, раздались крики приветствия народа, вырвавшиеся из груди сильным порывом. Группы задвигались, сомкнулись и по инстинкту подались вперед. Просветлело лицо Царя. Оглядывая присутствующих своим очаровательным, кротким взором и благодаря их за приветствие ласковой улыбкой, Государь направился к должностным лицам, от которых принял рапорты. Затем Его Величество сел в экипаж, чтобы доехать до поляны, где располагались части 9-го армейского корпуса для высочайшего смотра.

5-я пехотная дивизия, с артиллерией и обозом в боевом составе, поражала непривычный глаз громадным числом штыков и орудий, так, что издали, эта чернеющая масса представлялась страшной силой. Щегольской вид солдат, воинственное их одушевление произвели на Императора самое приятное впечатление. Объехав полки шагом и осмотрев их в подробности, Его Величество направился к месту, избранному для церемониального марша. Музыка замолкла, раздались громкие команды начальников и полки, стоявшие как вкопанные в землю, пришли в движение. Ударили барабаны, послышались рожки горнистов и нарастающие звуки военной музыки. Затем начался церемониальный марш. По миновании Государя, каждая рота дружно подхватывала ‘ура’, шедшее перекатами от одной линии к другой. Дивизия была найдена в превосходном порядке.

Но вот полки стали на свои прежние места. Воцарилось полное спокойствие на поляне, где только что раздавались шумные звуки военного марша. Император, окруженный свитой, стал приближаться к полкам, вытянутым в длинную линию, на душе которых было светло и отрадно, после столь важного и счастливого смотра. Никто не чувствовал, что настала многознаменательная минута в их жизни…

‘Господа офицеры ко мне!’ — громко произнес Его Величество, невольно дрожащим от волнения голосом, остановившись против середины фронта дивизии и в некотором отдалении. Бегом бросились офицеры, перегоняя друг друга, к горячо любимому Монарху, в сознании, что они заслужили Его благодарность и похвалу. Пока они собирались, Император стоял неподвижно и как бы всматривался в их счастливые лица. Но на сколько они были спокойны, на столько же взор Монарха выражал внутреннее волнение, невольно охватившее его.

‘Мне жаль было пустить вас в дело’, — сказал Император, пододвинувшись еще ближе к офицерам, и потому Я медлил доколе было возможно, Мне жаль было проливать вашу дорогую для Меня кровь… Но раз, что честь России затронута, Я убежден, что вы все, до последнего человека, сумеем постоять за нее. С Богом! Желаю вам полного успеха. До свидания!’

Восторг офицеров был громадный… Они бросились к Монарху, сплотились кругом Него и в криках ‘ура!’ вылили всю свою душу. Давно ожидаемое всеми решение Императора объявить войну Турции, — свершилось! Полки, инстинктивно понявшие смысл возгласов офицеров, подхватили эти крики, и вся местность огласилась ими. Когда, наконец, по данному Его Величеством знаку, офицеры умолкли, Государь обратился к 17-му Архангелогородскому полку, по случаю дня рождения его шефа, великого князя Владимира Александровича, и выразил уверенность, что полк поддержит свою прежнюю боевую славу.

Перед обедом, в 5 ¹/₂ ч., у станции Бнрзула, представились другие части: 31-я пехотная и 9-я кавалерийская дивизии с артиллерией и обозом. После смотра Государь сказал собранным офицерам: ‘Пред отправлением вашим в поход Я хочу вас напутствовать, если придется вам сразиться с врагом, покажите себя в деле молодцами и поддержите старую славу ваших полков. Есть между вами молодые части, еще не бывшие в огне, но Я надеюсь, что они не отстанут от старых и постараются сравняться с ними в боевых отличиях. Желаю вам возвратиться поскорее и со славою. Прощайте, господа!’

Ответом было громовое, долго неумолкавшее ‘ура!’ Офицерам 9-й кавалерийской дивизии Его Величество выразил надежду, что полки и в военное время покажут себя столь же блистательно, как всегда представлялись Ему в мирные дни.

Стало темнеть. Как только поезд отошел от станции Бирзулы весь путь осветился кострами. Часто на всем лету слышались крики ‘ура!’ народа, который сбегался к полотну, чтобы приветствовать ехавшего Царя. В ночи поезд должен был прибыть на станцию Тирасполь, где Его Величество предполагал переночевать и на другое утро произвести смотр частей 8-го корпуса, расположенным близ города.

Двигаясь все время по освещенному пути, как-то незаметно подъехал царский поезд к иллюминованной станции, переполненной генералитетом, офицерами, властями и народом. Его Высочество Главнокомандующий Николай Николаевич Старший стоял впереди всех. Сзади него, на один шаг, поместился седой и почтенный начальник штаба армии, генерал-адъютант Непокойчицкий.

С нетерпением ожидая свидания с братом, Его Величество еще издали смотрел чрез окно, находится ли на платформе великий князь. Только что поезд остановился, Его Высочество, не видавший столько месяцев Государя, бросился к отворенной двери вагона, чтобы приветствовать Императора.

‘Здесь ли Главнокомандующий?’ — спросил Император, стараясь чрез стекло всмотреться в разнородную толпу, картинно расположившуюся впереди станции.

‘Его Высочество идет сюда!’ — сообщил кто-то.

Государь не успел сделать двух шагов, направляясь к двери, как великий князь Николай Николаевич был уже в Его объятиях. Недавно только оправившийся от тяжкой болезни, исхудалый, бледный, но все столь же величественно-красивый, Главнокомандующий обликом своим теперь еще более напоминал своего покойного отца, императора Николая Павловича. Обменявшись несколькими душевными приветствиями, Его Величество вместе с Главнокомандующим вышел на платформу.

Восторженные крики народа заглушали речи Императора, обращенные к властям и купечеству, подносившему хлеб-соль. Приняв рапорты и отблагодарив за радушную встречу присутствующих, долгими поклонами и ласковой, очаровательной улыбкой, которая всегда являлась в такие минуты на незабвенном лице Императора Александра Николаевича и наполняла сердца Его подданных пламенною любовью к Нему, Государь вошел обратно в вагон, пригласив к себе Главнокомандующего и генерала Непокойчицкого.

На окнах тотчас спустили шторы. Когда подали чай, Его Величество сел за круглый стол, и великий князь Николай Николаевич доложил Государю о результатах своей 12-ти дневной поездки в конце марта месяца, для осмотра войск. Император, в ответ, сообщил свои впечатления сегодняшнего дня. Беседа длилась долго за полночь.

11-ое апреля. — Переночевав в вагоне же на станции Тирасполь, в 9 ч. утра Государь сделал смотр 9-й пехотной дивизии и 1-й бригаде 32 пехотной дивизии с их артиллерией. Погода ухудшалась с каждым часом, при сильном холодном ветре шел дождь со снегом, вследствие чего образовалась невылазная грязь. Не смотря на то, войска, имевшие для жилья только походные палатки, представились на смотру в прекрасном виде, на всех лицах читалось воинственное одушевление.

Императорский поезд провожали толпы народа, и войска, поставленные к полотну дороги, долго смотрели ему вслед, благословляя своего Царя на предпринятое святое дело.

В 5 ч. пополудни Его Величество прибыл на станцию Унгены, где был встречен молдавским митрополитом в полном облачении, в сопровождении румынского духовенства, а также депутации ясских граждан, с префектом во главе. Митрополит произнес приветственное слово.

Государь отвечал, что поручая себя и русское воинство святым молитвам православного духовенства, Он надеется встретить в румынском народе дружественные чувства.

Со станции Его Величество последовал на пограничное поле, близь реки Прута, где ожидали его: 6-й саперный и 3-й железнодорожный батальоны, 12-я пехотная и 8-я кавалерийская дивизии с артиллерией. Государь говорил офицерам и солдатам приблизительно то же, что и на предыдущих смотрах. Народ наполнял оба берега Прута, и много румын перебрались на нашу сторону, чтобы видеть поближе русского Царя. Офицеры верхами провожали государеву коляску до станции, и Его Величество, выходя из экипажа, обратясь в последний раз к офицерам, сказал:

‘Храни вас Бог! Поддержите честь русского оружия!’

Впечатления дня были чрезвычайно сильны. При переездах с одного смотра на другой, время проходило быстро и встречи, устраиваемые Государю на всех станциях, превращали эту поездку в праздничное шествие. Едва окончился обед, как следовало уже собираться к приезду в г. Кишинев, конечный пункт путешествия Его Величества.

Еще издали, по освещенному небу, похожему на зарево пожара, можно было заметить, что поезд приближается к большому городу. Затем стали мерцать огоньки в окнах изб, разбросанных на окраине городской черты, которые все более скучиваясь и выравниваясь в линии, образовывали длинные улицы, с белеющими там и сям каменными домами. Наконец, огни эти, множась в числе и меняя цвета, убеждали, что весь город иллюминован и ждет радостной минуты прибытия своего Царя, а народ празднует знаменательный этот день.

Когда императорский поезд, уменьшая ход, стал приближаться к кишиневской станции, то, как по сигналу, раздался торжественный звон колоколов во всех церквях города. На платформе были собраны генералы, офицеры, городские и губернские власти, ярко освещенная станция, убранная флагами, растениями, вензелями и гирляндами, составляла фон этой очаровательной картины, на первом плане которой стоял почетный караул со знаменем, и в обе стороны от него раскинулась пестрая толпа в расшитых золотом и серебром мундирах.

Было 11 ч. и 10 м. вечера. Государь, милостиво поклонившись всем присутствующим, поздоровался с караулом, принял рапорты и направился в царские комнаты. Чрез несколько минут воздух потрясся от восторженных криков народа, увидевшего, что Царь садится в поданную ему коляску вместе с Главнокомандующим. Никакие силы не могли удержать напора толпы, которая бросилась к своему Государю, чтобы быть ближе к Нему и сопровождать экипаж до губернаторского дока. ‘Ура’ неслось перекатами по всему городу, постепенно усиливаясь и повторяясь, как эхо, в дальних улицах. Это был момент народного торжества!

Царская коляска двигалась почти шагом. Государь постоянно кланялся окружающим, благодарил их, и при каждом Его движении всеобщий восторг возрастал. Многие целовали Его руки, полы шинели и, крепко держась за коляску, бежали рядом. Улицы были залиты яркими, разноцветными огнями, дома драпированы флагами, коврами, и все крыши и заборы переполнены народом. Чем дальше отъезжал Император от вокзала, тем более увеличивалась толпа, к ней примкнули офицеры, успевшие выбраться с платформы железнодорожной станции, и Государь прибыл к своему временному дворцу, окруженный уже несколькими тысячами народа.

Его Величество, усталый от дороги, смотров и сильных впечатлений, вскоре простился с Главнокомандующим и находившимися при нем лицами. Внутри дома водворилась тишина, но офицеры и народ долго еще стояли перед этим дворцом, на фасаде которого красовался залитый огнями большой вензель Императора. Приезд Государя прервал однообразие жизни армии, уже столько времени собранной в Кишиневе и в ближайших городах. Офицеры предчувствовали, что прибытие Его Величества чем-либо должно было ознаменоваться и готовились к этому дню с особым отрадным чувством. Потому, стоя теперь пред губернаторским домом, они у каждого, выходящего из него, расспрашивали о новостях. Вскоре, как шелест деревьев при дуновении ветра, пронесся слух, что Государь в Унгенах, осматривая войска, упомянул о предстоящем походе, и это окончательно оживило всех.

С вечера было отдано приказание о сборе на следующее утро к 10 часам войск на скаковом поле.

12— го апреля, встав по обыкновению рано, Государь Император был особенно взволнован и нервен. Через несколько часов Его Величеству предстояло подписать манифест об объявлении войны Турции и возвестить о том всей России. Не было человека на Руси, который бы более страдал в эту минуту…

Одевшись с необыкновенной быстротой, Император заперся в своей спальне и долго молился. Когда Он вышел, то раскрасневшиеся Его щеки, влажные глаза и дрожащие губы ясно выражали, что Он чувствовал…

Чай подали в кабинет. Прохаживаясь по комнате, Государь курил одну папиросу за другой, останавливался у окна, рассеянно смотрел на улицу и затем, задумавшись, снова ходил. Погода была пасмурная, туманная и гнетущая душу.

Вскоре тихонько приотворилась дверь и вошел генерал-адъютант Рылеев. Император поздоровался с ним и узнав, что Главнокомандующий уже сидит в зале, приказал просить его к Себе. Разговор с великим князем несколько отвлек тяжелые и мучительные мысли Императора. Время прошло незаметно и, наконец, часы пробили половину девятого. Зная, что это был назначенный час для доклада канцлера, князя Горчакова, который должен явиться с манифестом об объявлении войны, Его Величество невольно обратил внимание на звон и переспросил: ‘который час?!’

Едва успел великий князь, ответить на вопрос Императора, как камердинер доложил о приходе канцлера. ‘Проси!’ — произнес Государь глухим и взволнованным голосом.

Маститый князь, почтительно поклонившись, приблизился к Его Величеству. Лицо его было серьезно и торжественно. Молча вынул он из портфеля написанный манифест и положил его на стол.

‘Пора подписать?!..’ — сказал Государь и затем, садясь в кресло, прибавил: ‘Прочтите, Александр Михайлович, Мне еще раз манифест…’

Князь Горчаков начал громко читать его дрожащим голосом и по временам останавливаясь, чтобы перевести дыхание. При последних словах Император встал, повернулся лицом к окну и сотворил крестное знамение. Затем он сел и подписал.

С этой минуты начался год невыразимых страданий и бесконечных испытаний для Царя-Мученика.

Как раз в это время мимо губернаторского дома шли войска на парад. Бесконечно тянулись мобилизованные полки с их обозами. Тысячи отточенных штыков, точно лес, торчали над головами солдат и внушительно блестели, не смотря на пасмурную погоду. Жалонерные, разноцветные значки, отделяя батальон от батальона, пестрели между стальным лесом. Красиво развевались, вынутые из чехлов, знамена, с их золотыми вензелями и георгиевскими лентами. Точно от них веяло былой славой и преданиями полков, свято хранимыми, которые воодушевляли молодые лица идущих за знаменами солдат. Скатанные через плечо шинели, тяжелые ранцы, кирки и лопаты, торчащие с боку, мешки с провиантом как бы убеждали, что сила эта движется не на парад, и ей предстоит трудный, дальний путь. Много будет испытаний, но чего только не снесут они… их не сломишь, не раздавишь. Чисто выбритые, приглаженные и причесанные лица весело смотрели из-под лихо надетых фуражек и кепи. Будущее им представлялось забавным, радостным, но видимо они даже мало и думали о нем.

Кавалерия, в некотором отдалении пересекавшая улицу, привлекла внимание мерным топотом тысячи лошадиных копыт и бряцанием блестящих сабель. Нарядные мундиры, то синие, то зеленые, то голубые, расшитые желтыми и белыми шнурами, окаймленные разноцветными кантами, затем пестрые значки на пиках и постоянно сменяющиеся масти лошадей рельефно отделяли ее от однообразно-черной пехоты. Тяжело нагруженные фуры, в парной и троечной запряжке, сопровождаемые отдельными группами солдат, двигались вереницею, постоянно приостанавливая нетерпеливо подающихся вперед пристяжных. Заводные офицерские лошади шли в замке, вертясь в руках конюхов.

За кавалериею и пехотою двигалась артиллерия, со своими золотистыми, звонкими пушками, подпрыгивающими на лафетам и с прислугой по бокам. На каждом шагу, за неимением простора, задерживалось ее движение, и ездовые то натягивали, то отпускали постромки.

Все время слышались удаляющиеся звуки одной духовой музыки и нарастающие — другой, шедшей впереди следующего полка. Толпа народа, в праздничных одеждах, сопровождала войска. Сотни мальчишек бежали рядом с музыкой. Все это двигалось, шло и ехало по одному направлению, к стороне огромного скакового поля, где строились длинные ряды войск, вытягиваясь в линии.

Через полчаса водворилась снова тишина. На улице почти никого не было видно, лишь у подъезда губернаторского дома стояли лица императорской свиты, в ожидании выхода Государя, и замечалось общее движение около экипажей и верховых лошадей.

В 9 ¹/₃ час. Император вышел вместе с Главнокомандующим и, сев в коляску, приказал ехать в городской собор. Целая вереница экипажей последовала за Государем. Тотчас раздался благовест во всех церквах и загудел соборный колокол…

У входа в церковь Его Величество был встречен всем духовенством в облачении, с крестом и святою водою, причем преосвященный Павел, епископ Кишиневский и Хотинский, приветствовал Императора превосходною речью.

‘Твой царственный голос во все дни твоего царствования неумолкаемо возвышался на защиту угнетенных!’ говорил епископ. — ‘Царь царей явно для всех хранящий Тебя яко зеницу ока и сохранивший Тебя, как возлюбленнейшего из помазанников Своих, неприкосновенным, и в опаснейшие минуты твоей жизни, очевидно, для дел великих, да увенчает главу Твою новым венцом славы, подобным венцу Твоего августейшего дяди, освободителя Европы, Благословенного Александра, да увенчает тебя венцом освободителя угнетенных христианских народов!’ {Полный текст речи епископа Павла:

‘Благочестивый Государь! Один ты, с верным твоим народом, возлюбил попираемые пятою ислама христианские народы не словом только или языком, но делом и истинною (Ин. 1:3, 18).

Твой царственный голос во все дни твоего царствования неумолкаемо возвышался в защиту угнетенных. И еще недавно твое державное слово стало великим делом любви к ним: оно остановило кровопролитие и спасло от конечной погибели полурастерзанную Сербию. Ныне Ты, с августейшим сыном, наследником твоим, грядешь к нам на рубеж царства русского и к пределам поработителя наших братий по вере и крови, грядешь на место сосредоточения твоего христолюбивого воинства, для нового, еще более великого, дела любви к порабощенным. Ты грядешь к нам для того, чтобы повелеть твоим войскам, если не всецело сокрушить, то сокрушительно потрясти в самых основаниях врата адовы (Мф. 16:18), горделиво именующие себя высокою и блистательyою портою, и дорогою русскою кровью искупить, огнем и железом спасти порабощенных от жестокого поработителя, избавить их от жизни, исполненной адских мучений, уврачевать их язвы, вдохнуть в них новую жизнь и даровать им человеческие права.

Благословен грядый во имя Господне, Русский Царь, Православный Царь праведный и кроткий, Богом хранимый! Царь царей венчал твою любовь к России неувядаемым венцом мирной славы, вожделенным успехом твоих великих преобразований и дел во благо народа. Царь царей, явно для всех хранящий тебя яко зеницу ока (Пс., XVI, 8), и сохранивший тебя, как возлюбленнейшего из помазанников своих, неприкосновенным (Пс., СV, 15), и в опаснейшие минуты твоей жизни, очевидно, для дел великих, — да увенчает главу твою новым венцом славы, подобным венцу твоего августейшего дяди, освободителя Европы, Благословенного Александра, да увенчает тебя венцом освободителя угнетенных христианских народов! Да поможет он тебе совершить во благо их все, что только желает совершить для них твоя благосердая, любящая душа, и да подастъ тебе радость — многие лета, до старости более маститой, чем маститая старость августейшего твоего дяди и друга — императора Вильгельма, утешаться счастием облагодетельствованных тобою народов и твоею славою.

Благочестивейший государь! Жребий войны брошен. Как отец отечества, призови благословение Божие и изреки твое отчее благословение на славные войска Твои, всегда готовые, по Твоему слову, защищать святое правое дело. Под осенением небесных и земных благословлений, они, предводимын своим доблестным, беспредельно, восторженно любимым, тезоименным победе вождем, августейшим братом твоим — да порадуют тебя своими бранными подвигами и славными победами, как доселе, конечно, радовали тебя превосходным воинским духом, порядком и благочинием, и в своем победном шествии да прейдут и тот предел, до которого в начале своего царствования дошел славный ваш родитель, император Николай, предписавший Порте мир в Адрианополе. От блеска подвигов и побед твоих войск да померкнет луна и да воссияет, как солнце, Христов крест!’}

Взволнованный, с измученным и бледным лицом, от бессонной ночи, стоял Император, опершись левой рукой на саблю и благоговейно внимая каждому слову благочестивого старца, говорившего дрожащим голосом и сквозь слезы. Когда епископ Павел кончил свою речь, Государь приложился ко кресту и поблагодарил его за сердечное приветствие. Затем, подойдя ближе к алтарю, Император преклонил колена и стал горячо молиться…

Выйдя из собора, Его Величество направился с великим князем Николаем Николаевичем к скаковому полю. На пути Государь заметил, что хмурая и холодная погода не соответствует нынешнему торжественному дню, но не успели они подъехать к полю, как небо прояснилось и теплые лучи солнца осветили историческую чарующую картину.

Далеко протянулись две линии войск, расставленные в поле {В параде приняли участие: дивизион собственного его Величества конвоя, конвой Главнокомандующего, жандармская команда 8-го корпуса, 7-ой саперн. батальон, 14-я пех. дивизия, две болгарские дружины, 11-я кавалер. дивизия, полусотня Донск. No 23 полка, 14-я артиллер. бригада, 18-я конная и 4-я Донская батареи.}. Спереди стояла пехота, сзади кавалерия и артиллерия и еще сзади обозы. Народ поместился с противоположной стороны, лицом к войскам. Вид усмотренной еще издали царской коляски привел в движение командиров, поспешивших занять свои места, и затем послышался один голос старшего начальника: ‘смирно!’, повторенный, как эхо, во всех концах и по всем линиям. Все затихло. Приближавшийся топот быстро бежавших лошадей, наконец, умолк, коляска остановилась. Через миг Главнокомандующий был уже на коне и понесся растяжным галопом на правый фланг пехоты, окруженный адъютантами, ординарцами и всем штабом. Государь стоял в коляске, без шинели, и ему подводили его красивого, каракового коня.

Но вот коляска отъехала и впереди огромной свиты показался Император, отвечающий на поклоны стоявшего вблизи народа. Затем, взглянув в сторону войск и прикоснувшись левой ногой к паху лошади, Государь галопом направился к командующему парадом, который картинно скакал к Его Величеству с поднятой вверх саблей. Трубачи заиграли встречу. Император остановился, чтобы выслушать и принять рапорт. После того, приблизясь галопом к правому флангу, Государь перешел в шаг. Из-за трубных звуков послышался ласковый Его голос. Он поздоровался и первый полк, отчетливо ответив, подхватил ‘ура!’ Музыканты в тот же миг заиграли гимн. Звуки слились в какой-то оглушительный — останавливался, спрашивал что-то Главнокомандующего, приветствовал начальников, ласково улыбался и, отдавая честь, следовал далее.

На левом фланге стояли болгарские дружины. Простые, но красивые их мундиры и барашковые шапки с крестами посередине как нельзя более подходили к их смуглым и воинственным лицам. Радостно русский Царь окинул их взором и невольно придержал своего коня.

‘Какие молодцы!’ воскликнул Император, обращаясь к Главнокомандующему.

Сколько надежды на будущее было в тот момент в глазах Государя, с какою любовью и состраданием смотрел на них Освободитель, и Он с особенным выражением крикнул:

‘Здорово молодцы!’

‘Здравия желаю Ваше Императорское Величество!’ — отчетливо ответили они.

Подогнав к себе русских командиров и офицеров, формировавших эти дружины, Его Величество милостиво поблагодарил их за примерные труды, и затем приблизился к кавалерии.

Объехав войска и осмотрев их в подробности, с полным вниманием, Государь, в сопровождении своей свиты, галопом направился на середину поля, где был поставлен аналой и ждало все городское духовенство в полном облачении, имея во главе епископа Павла. Император тотчас сошел с коня и передал запечатанный конверт епископу, который, низко поклонившись своему Государю, вышел вперед.

Его величество скомандовал: ‘на молитву’, войска ударили бой и обнажили головы. Толпы народа сделали то же. Наступило глубокое молчание.

Епископ вскрыл пакет и развернул сложенную бумагу. Обратясь лицом к войскам, преосвященный во всеуслышание, отчетливо и ясным голосом, начал чтение высочайшего манифеста по написанному тексту {Манифест. ‘Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделял с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова.

Кровь и достояние наших верноподданных были всегда нам дороги, все царствование наше свидетельствует о постоянной заботливости нашей сохранять России благословения мира. Эта заботливость оставалась нам присуща в виду печальных событий, совершавшихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии — Мы првоначально поставили себе целью достигнуть улучшении в положении восточных христиан путем мирных переговоров и соглашения с союзными дружественными нам великими европейскими державами. Мы не переставали стремиться, в продолжение двух лет, к тому, чтобы склонить Порту к преобразованиям, которые могли бы оградить христиан Боснии, Герцеговины и Болгарии от произвола местных властей. Совершение этих преобразований всецело вытекало из прежних обязательств, торжественно принятых Портою перед лицом всей Европы. Усилия наши, поддержанные совокупными дипломатическими настояниями других правительств, не привели, однако, к желаемой цели. Порта осталась непреклонною в своем решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих христианских подданных и отвергла постановления константинопольской конференции. Желая испытать, для убеждения Порты, всевозможные способы соглашения, мы предложили другим кабинетам составить особый протокол, со внесением в оный самых существенных постановлений константинопольской конференции, и пригласить турецкое правительство присоединиться к этому международному акту, выражающему крайний предел наших миролюбивых настояний. Но ожидания наши не оправдались: Порта не вняла единодушному желанию христианской Европы и не присоединилась к изложенным в протокол заключениям.

Исчерпав до конца миролюбие наше, мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство собственного нашего достоинства. Турция, отказом своим, поставляет нас в необходимость обратиться к силе оружия. Глубоко проникнутые убеждением в правоте нашего дела, мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех словах наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда Мы сочтем это нужным и честь России того потребует. Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска наши, Мы повелели им вступать в пределы Турции’.}.

Каждое слово этого государственного акта глубоко врезывалось в сердце, но на душе было светло, легко, и лишь от сильного волнения мороз пробегал по всему телу.

Окончив чтение манифеста, преосвященный Павел, обращаясь к Главнокомандующему, начальникам и войскам, сказал речь {Речь епископа Павла: ‘Вожди и воины христолюбивые! Благочестивейший Государь Наш Император призывает вас на великий, святой подвиг! Вам предлежит поистине великий и святой подвиг — положить конец тем невыразимым жестокостям и неистовствам, которые варвар-турок уже несколько веков совершает над злосчастными братьями нашими христианами, спасти их жизнь, веру, семью, собственность, гражданственность от произвола и насилия жестокого поработителя и дать им возможность пользоваться правами человеческими. Вам выпадает великий жребий — и за Дунаем я за Балканами водрузить Христов крест над полумесяцем как предки наши водрузили Крест над полумесяцем в земле русской, и над серпом полумесяца, пожинающим только, как колосья, жизни человеческие, и над тлетворною, губительною гражданственностью мусульманскою воздвигнуть древо жизни, знамение победы над смертью — Крест, и с ним жизненную, животворную гражданственность христианскую. На какое великое святое дело призывает вас Благочестивейший Государь!

‘Мужественно, дерзновенно идите на предлежащий вам подвиг!

‘Предлежащий вам путь хорошо известен русскому воинству: он утоптан русскою ногою, усеян костями и напоен кровию защитников славян и врагов русского народа и Христова имени. Повсюду на своем пути вы встретите села, города, крепости, реки, горы и долы, напоминающие великие русские имена, доблестные подвиги, славные победы русских воинов. Кагул, Ларга, Рымник, Измаил, искони родной русскому народу Дунай с вражескими на нем твердынями, Балканы, Адрианополь, Константинополь и неисчислимое множество других местностей — все это свидетелели славных подвигов и побед русских дружин, русских войск. Пред вами будут восставать, как живые, то величавые лики древних князей-витязей русских: Олега, Игоря, Святослава, то величавые образы великих царей н цариц — Великого Петра, Великой Екатерины, Благословенного Александра, доблестного Николая, то величавые лики великих вождей—Румянцева, Суворова, Кутузова н других, с их чудо-богатырями. Эти, и многие другие, славные мужи России неоднократно заставляли трепетать Царьград-Стамбул пред силою их оружия, прославили своими подвигами, возвеличили Россию, расширили ее пределы присоединением к ней от Турции обширных и богатых областей. Какие славные воспоминания будут вдохновлять вас к подвигам и победам!

‘На вас будут взирать с любовью и надеждою дел славных царь- отец с царицею и августейшим домом своим и Россия-мать, на вас обращены будут взоры братий наших — страждущих народов христианских, с чаянием избавления от жестокого поработителя, на вас будет взирать и с вами делить труды, подвиги и опасности ваш любимый, исполненный воинского обаяния, августейший вождь. Какая великая честь и слава совершать свой подвиг пред такими свидетелями его, когда на вас устремлено столько и таких взоров!

‘Св. Церковь будет молиться за вас, благословлять вас и просить Господа Бога, да поможет вам оградить Христову веру и христианскую гражданственность среди народов, от которых мы сами унаследовали и веру Христову, и гражданственность христианскую. Сам Господь наш Иисус Христос, положивший душу Свою за други Своя, с любовью будет призирать на вашу готовность положить души ваши за други ваша, и благословит вас… Какие подвиги не будут для вас возможны под осенением таких благословений!

‘Явите же себя достойными своего высокого призвания и славного имени русского воина. Молитесь, любите Господа Бога, царя, отечество, ближних, честно подвизайтесь, и вы будет увенчаны славою!’ Засим, взяв от протоиерея икону и обращаясь к его высочеству главнокомандующему, преосвященный произнес:

‘Благоверный государь, архистратиг воинства русского! В твоем лице благословляю предводимое тобою христолюбивое воинство святым образом Господа Вседержителя. Христос да пребудет неразлучно с вами, защитниками дела Христова, и да венчает ваши подвиги славными победами’.

Благословив иконою великого князя и взяв другую, преосвященный обратился к начальнику 14-й пехотной дивизии, свиты его величества генерал-майору М. И. Драгомирову, со следующими словами:

‘Христолюбивый вождь пребывавшего в пределах нашей области воинства! Благословляю тебя и всех твоих сподвижников святою Гербовецкою иконою Взбранной Воеводы—Царицы Небесной, покровительницы града и страны нашей, поручаю всех вас могущественному покровительству Ея и молю и буду молить Ее, да ведет Она вас от подвига к подвигу, от победы к победе.

‘Да возвратит вас Господь к нам целыми и невредимыми, увенчанными лаврами!’} и на виду всех благословил великого князя Николая Николаевича образом Спасителя, а начальника 14-ой пехотной дивизии, свиты Его Величества генерал-майора М. И. Драгомирова — иконою Гербовецкой Божией Матери.

Затем началось высокоторжественное служение. Раздался ликующий хор: ‘Христос воскресе из мертвых’, после чего троекратно пропето было: ‘С нами Бог, разумейте язы цы и покоряйтеся, яко с нами Бог!’ Все молились искренно, от души и как, может быть, никогда не приходилось никому молиться…

Когда диакон провозгласил: ‘преклоните колена, Господу помолимся’, — Его Величество громко скомандовал: ‘батальоны на колени!’ В одно мгновение тысячи солдат и тысячи народа опустились на землю и поникли головами. Картина была замечательная, одни знамена высоко развевались в середине батальонов и царила такая тишина, что всякое слово молитвы раздавалось во всех концах поля. По возглашении многолетия, епископ Павел вышел вперед с напутственным благословением и на три стороны окропил войска св. водою.

Государь, обратясь к своему брату, Главнокомандующему, в виду всех войск и народа, поцеловал его, крепко обнял, а великий князь Николай Николаевич, в свою очередь, растроганный и взволнованный, приник устами к руке Монарха.

Даже по окончании молебствия поразительная и подавляющая тишина не нарушалась. У всех душа, переполненная благоговением и впечатлением необыкновенного торжества, не могла сразу высказаться.

Тихо сел Государь, а затем и все окружающие, на коней и очистили место войскам для церемониального марша. Раздался трубный звук кавалерийского похода: это шел собственный Его Величества конвой, начинающий марш на парадах. Боевые, комплектные батальоны пехоты поражали непривычный, мирный глаз бесчисленным множеством штыков, и невольно чувствовалась собственная сила и величество дорогого отечества.

По окончании церемониального марша, Государь объезжал вторично войска и всем частям отдельно говорил приветствие, выражал свои драгоценные пожелания, напутствия. Только в ту минуту, когда Государь произнес: ‘прощайте, до свидания! Возвращайтесь поскорее со славою, поддержите честь русского оружия, да хранит вас Всевышний!’, только тогда войска разразились громовыми криками ‘ура’! Тут уже вылилась душа у каждого, офицеры и солдаты бросились вперед, обступили Монарха, с поднятыми вверх шапками, саблями, штыками, народ последовал примеру войск.

Его Величество вернулся домой, окруженный офицерами, ехавшими верхом, бежавшими рядом с коляской, и тысячами народа.

С громкими песнями и музыкой возвращались войска на свои стоянки. Кавалерия отправилась с плаца прямо в поход.

Усталый нравственно и физически, Император провел остаток дня и вечера в уединении. Во время обеда, в 6 часов, Главнокомандующий получил первое донесение о занятие кавалерией, под начальством полковника Струкова, Барбошского моста. Сделав переход во 100 верст, Струков писал: ‘4 ч. дня 12-го апреля, Барбошский мост занят, мост цел и если турки не догадаются бомбардировать, или десантом, с того берега не заставят до завтра отступить, то мост будет удержан и переход через р. Прут армии вашего в-ва обеспечен. Завтра, 13-го апреля, жду поддержки пехоты, которая должна прийти, а до той минуты я нахожусь в трудном положении, артиллерии у меня нет. Летучий отряд, шедший на переправу (Прута) Вадалуй-Исаки, не прибыл. Прилегающие дома моста я очистил от злоумышленников, имевших намерение взорвать мост. Румынские войска бьют тревогу и уходят. От Кубей до Барбоша мы прошли пространство в 9. час. 30 м., на переправу через Прут положили 3 ч. 30 м. Воля ваша исполнена свято’.

Переправа через Прут у Рени и Барбошский мост, на р. Серете, близ его устья, были, в данную минуту, важнейшими пунктами для армии. По мосту шли рельсы железной дороги, составлявшей нашу единственную коммуникационную линию от границ России к берегам Дуная. Если бы неприятель уничтожил мост, то все пространство Румынии за Серетом было бы от них отрезано.

13-го апреля. Восторженное настроение армии не могло не произвести хорошего впечатления на Императора. Его Величество проснулся в веселом настроении духа. Сотворив утреннюю молитву, Он вышел в кабинет и тотчас осведомился, не получена ли телеграмма из Москвы, или Петербурга? Видимо Он ждал с нетерпением уведомления о том, что делается в обеих столицах со времени получения известия об объявлении войны. Никто не мог думать, что манифест будет обнародован в г. Кишиневе, когда прежде, обыкновенно, он подписывался в древней столице Москве. Войну эту искренно желал весь русский народ и тем более хотелось знать, какое впечатление произведет на него событие, произошедшее в дальнем городе, стоящем среди Бессарабских степей.

Только что Государь сел за утренний чай, как Ему подали депешу от московского генерал-губернатора князя Долгорукова, извещавшую, что после молебствия в Успенском соборе, в присутствии 100 тысяч народа, было заседание в городской думе, которая положила, по случаю объявления войны, пожертвовать один миллион рублей на санитарные нужды армии, по указанию августейшей покровительницы общества попечения о раненых и больных воинах, и принять, на средства города, устройство и содержание, в продолжение всего времени войны, до тысячи кроватей для раненых.

Государь Император был чрезвычайно тронут постановлением московской городской думы и тотчас Сам написал кн. Долгорукому следующую телеграмму:

‘С особым удовольствием известился Я о пожертвованиях московской городской думы по случаю объявления войны. Прошу изъявить ей Мою искреннюю признательность за столь благородный порыв, которым Я сам, как москвич, горжусь’.

С утра шел сильный дождь, почти ливень, при бурном и холодном ветре. Он привел кишиневские улицы и дороги в самое ужасное состояние. Густая, липкая и глубокая грязь затрудняла передвижения войск и в особенности обозов.

В 2 часа пополудни Государь выехал из дворца и направился к военно-врачебным заведениям (отделение временного No 60 госпиталя и лазарет местного батальона). Его Величество нашел их в примерном порядке в милостиво благодарил инспектора госпиталей генерала Косинского и медицинского инспектора Приселкова, за их дружные усилия к доведению этих учреждений до их настоящего состояния. До Государя дошел слух, что Косинский и Приселков, работая вместе, очень сдружились, и Его Величество, благодаря их за службу, упомянул и о последнем обстоятельстве, которое, по мнению Императора, привело к столь счастливому единению медицинского и административного персонала.

Во всех госпиталях Государь милостиво разговаривал с больными, расспрашивал докторов о причинах появления болезней и о принятых способах лечения их. В местном военном лазарете доктор Духновский имел счастье объяснить Его Величеству новейшие способы наложения повязок и делания операций и Государь соблаговолил удостоить ординатора Духновского особым вниманием и расспросил о его деятельности, месте образования и проч… Только в пятом часу Государь вернулся домой и лег отдохнуть перед обедом.

В 6 часов был назначен обед, на который удостоились получить приглашение все начальники отделов полевого управления действующей армии. Государь вышел в залу, где были собраны вышеупомянутые лица, очень веселым и, сказав несколько слов с Главнокомандующим, прошел в столовую, кланяясь приглашенным и прося их следовать за ним. 13-го апреля лейб-гвардии гренадерский полк празднует свой полковой праздник, и чтобы почтить его особым вниманием, Император надел к обеду мундир этого полка.

Во время обеда Государь провозгласил, с свойственной Ему приветливостью, следующий тост: ‘Пью за здоровье главнокомандующего, чинов его штаба и всего войска. Твердо уверен, что все вы, господа, оправдаете Мое к вам доверие и ожидания России!’ Когда Его Величество сел, то, обратясь к главнокомандующему, сказал: ‘Я сегодня послал телеграмму моим гренадерам, по случаю их праздника, и получил уже ответ. Нет ли в числе лиц твоего штаба офицеров, служивших в гренадерах’.

Его высочество указал на председателя военно-полевого суда генерала Величковского.

Тогда Государь приказал позвать к себе этого генерала.

‘Поздравляю с праздником! — сказал Император Величковскому, подымая бокал: — пью за благоденствие полка!’, причем хору музыки 7-го саперного батальона, игравшему за обедом, было отдано приказание сыграть марш лб.-гв. гренадерского полка.

После обеда Государь стал обходить приглашенных, и не было ни одного представителя отделов и управлений действующей армии, которого бы Он не осчастливил своим милостивым вниманием. Косинский и Приселков стояли рядом, и когда Его Величество дошел до них, то предварительно повернулся и позвал военного министра Д. А. Милютина.

‘От души рад, — произнес Император, — что нашел госпитали в таком блестящем и примерном порядке’.

В это время подошл великий князь главнокомандующий.

Государь, обратясь к августейшему брату, еще раз повторил: ‘у них вверенные им части в примерном порядке. Я смотрю с особенным удовольствием на установившиеся дружески-согласные отношения между этими двумя представителями двух важнейших в военное время учреждений армии’.

Затем, обратясь к генерал-контролеру Черкасову, Его Величество сказал:

‘Мне докладывали о ревизии, произведенной чинами полевого контроля в госпитале No 60. Желал бы слышать от вас, в каком виде найдены в этом учреждении администрация и хозяйство?’

Черкасов дал в ответ самые лестные отзывы. Тогда Император милостиво произнес:

‘Меня истинно радует то честное направление, какое дано делу, и честное отношение к нему всех прикосновенных лиц’.

Подойдя к начальнику гражданского управления действующей армии, князю В. А. Черкасскому, Государь сказал:

‘Я получил из Москвы телеграмму о том, что городская дума жертвует миллион на санитарные расходы и нужды действующей армии и, кроме того, постоянное содержание на тысячу кроватей’.

В 9-м часу вечера Государь удалился в свою комнату.

14-е апреля. Целый день шел проливной дождь. Его Величество с утра собирался выехать, чтобы посетить некоторые учреждения и гимназии, но погода задерживала Его дома.

Перед завтраком Императору подали вторую телеграмму из Москвы от князя Долгорукова. Он сообщал, что московское купечество жертвует миллион рублей на выдачу вспомоществования семействам убитых, умерших от ран и изувеченных воинов и отдает дом для помещения раненных.

В ответ Государь написал:

‘Изъявляю московскому купечеству Мою особую благодарность за новое и столь значительное пожертвование по случаю военных обстоятельств. Москва на деле доказывает, что она достойна имени первопрестольной столицы России.

В свою очередь кишиневская городская дума постановила, в ознаменование посещения Государем Императором Кишинева и издания манифеста 12-го апреля, воздвигнуть в саду обелиск, а на скаковом поле построить инвалидный дом, для чего открыть повсеместную по России подписку, Московскую улицу и городской сад наименовать Александровскими. Постановление это было передано Его Величеству при общем докладе и получило высочайшее утверждение.

Затем в 4 ч. пополудни Государя посетил его высочество главнокомандующий. Великий князь доложил, что к нему только что являлся бессарабский губернатор генерал Шебеко, от имени предводителя дворянства Леонарда и председателя земской управы Катруццо, с предложением принять от лица дворянства и земства, в виду крайнего затруднения в передвижении тяжестей по грязным дорогам, на помощь военным обозам и интендантским транспортам все имеющиеся у них в наличности перевозочные средства: подводы, волов и лошадей, не только в самом Кишиневе, но вообще на главных путях передвижения войск и транспортов по Бессарабской губернии до р. Прута. Дворянство предложило свои средства безвозмездно, земство же за самую умеренную плату, которая имеет быть установлена по обоюдному соглашению его с военным ведомством.

Его Величество поручил великому князю передать губернатору, что Он благодарит бессарабское дворянство и земство за их готовность содействовать передвижению войск и военных тяжестей.

— ‘Я только что получил подробный рапорт от Струкова’, — сказал затем великий князь.

— Он с тобой? — спросил Император.

— Да.

— Прочти пожалуйста, произнес Его Величество и потом прибавил: но, подожди, я пошлю за Милютиным и Адлербергом.

Камердинеру было отдано приказание попросить означенных лиц к Императору. Когда все собрались, Главнокомандующий, вынув из кармана рапорт, передал его военному министру, который и стал читать вслух.

Полковник Струков сообщал, что река Серет разлилась более чем на две версты. Кроме плохого парома, не было другой переправы, железный мост обстреливался с Дуная и под него могли входить небольшие пароходы. Самый набег кавалерии был исполнен следующим образом. Когда 11-го апреля, в сумерки, приставал в местечко Кубея, полковник Золотарев, состоявший при начальнике штаба армии, генерале Непокойчицком, и все забегало, Струков отправился к князю Шаховскому, командиру 11-го корпуса, за приказаниями. Князь сидел за столом и раздавал начальникам полученное для них золото. Затем Шаховской предложил Струкову на выбор — идти на Рени, или кругом на Вадалуй-Исаки, в первом случае приходилось вступить в перестрелку с малыми шансами и двигаться на дамбе, вдоль Дуная, во втором — имелась перспектива преодолеть разливы и переправы. Однако, пришлось решиться в одну минуту и Струков избрал путь на Рени. Лучше неудача от огня, думал он, чем от дурного моста, где надо идти бродом 4 версты. В 9 ч. вечера князь Шаховской благословил Струкова и отпустил. В летучий отряд его были назначены 2 Донских полка NoNo 29 и 31 и батареи NoNo 8 и 10. В м. Кубее стояла одна сотня и чтобы остальным собраться на границе, пришлось сделать от пятнадцати до двадцати верст. В 10 ч. 30 м. вечера Струков выступил с двумя сотнями No 29-го Донского полка. В этот пробный переход он определил силу полка и быстроту, с которой он может произвести набег. К 12-ти часам Струков прибыл на пограничную таможню Ново-Болгария. Тут никого еще не было из отряда, а потому пришлось ждать. Пользуясь временем, он стал обдумывать план набега, ибо чувствовал, что неудача повлечет за собою трудные обстоятельства,

В час ночи стала заходить луна, сделалось темно и в скором времени послышались лихие песни Селелинцев, идущих из Кубей.

‘Песни неслись по степи и давали надежду на доброе’, — писал полковник Струков. ‘Лихой, храбрый полк в Севастополе, видно, поддержит свою славу и теперь, да и командир полка Рик, — лихой, одушевит полк. Если я говорю все это вашему выс — ву, то потому, что вы поймете, как для меня была важна каждая минута. Вы изволите знать, как дороги при усиленном движении кавалерии каждые полчаса отдыха, каждая передышка, каждый вздох лошади, а отряд не шел, часы показывали половину второго ночи {Полковник Струков был адъютант великого князя Главнокомандующего.}.

Вскоре прибыл к таможне полковник Бискупский, начальник штаба 11-го корпуса, адъютант Главнокомандующего капитана Бибикова и капитан Карандеев, которому его высочество изволил поручить присутствовать при переходе через границу. Сотни 29-го Донского полка тоже подходили, судя по раздававшемуся издали топоту. Из расспросов оказывалось, что до Галаца 85 верст, но так как обыкновенно не считают изгибов, поворотов, спусков и подъемов дороги, то Струков рассчитывал на все это.

В ожидании сбора Струков потребовал к себе таможенного чиновника с румынской заставы и объявил ему, что вскоре он перейдет границу, а потому шлагбаум должен быть поднят и русское войско встречено с почетом. В ответ на это чиновник объяснил, что приказания не имеет, но если такова воля Государя Императора, то он исполнит требование и снимает с себя всякую ответственность. Когда в три часа ночи собрались все сотни Донского полка, Струкову стало ясно, что, благодаря грязным дорогам, по которым нельзя быстро двигаться, артиллерия долго еще не явится и весь отряд не скоро соберется. Надо было на что-нибудь решиться. Выйдя, после совещания из таможенного дома, Струков в втихомолку выслушал дыхание лошадей и ощупал тела тех, которые прошли на рысях уже 15—20 верст. Вместо 12-ти часов ночи было уже три. Идти с одним полком, без батареи, казалось рисковано, но он рассчитывал на выигрыш времени перед турками, а не на силу. Приказав полку сесть на коней и прочитав молитву, Струков поздравил людей с походом, с тем, что они идут первыми, упомянул, что их атаман Наследник Цесаревич в Кишиневе, и затем собрал офицеров для изъяснения предстоящих действий. Раздалось громкое ‘ура’ и они тронулись к заставе. Румыны зажгли костры и вышли на встречу. Проходя под шлагбаумом все сняли шапки и перекрестились.

По выходе из деревни Табаки, — стало светать, перейдя уже Канардяндский мост, выстроенный русскими, и оставив в стороне Белград, Струков пошел рысью. Дорога была грязная и ноги лошадей липли к грунту. Прибыв в деревню Чашли, он сделал получасовой привал, лошадям дали сна и по глотку воды, благодаря распорядительности командира полка полковника Пономарева, люди имели по куску мяса, а на вьюнах была вода. Это видимо освежило казаков. Затем пошли далее тем же мерным и сдержанным аллюром, извиваясь змейкой вдоль дороги. Вскоре обозначились горы Балканского полуострова и мелькнул Дунай. Полковник Струков указал на этот вид, казаки радостно ответили: ‘слава Богу, ваше высокоблагородие, доведется видеть то, что деды наши бачили’.

Дойдя до д. Анадолки, они увидели местечко Рени, стоящее на берегу Дуная. Струков выслал разъезд осмотреть берег. Жители показали, что вчера прошли два монитора к Галацу и партии турок, переплывая с того берега, беспокоили жителей. Обитатели местечка встретили радушно русский отряд, а бывшие турецкие солдаты обратились в бегство на лодках.

Миновав русскую таможню, Струков спустился на шоссе, идущее вдоль берега. В это время появился пароход, который заставил его свернуть в сторону и скрыть свое движение. Пароход был австрийский, причалив в Рени, он не пошел далее, а вернулся вверх по реке, вероятно с целью известить Галац и другие места о появлении русских. Река Прут имела такое быстрое и сильное течение, что Струков не решился перейти ее вплавь. Турки по оплошности оставили паром и им воспользовался он для переправы. Полк состоял из 693 коней, но так как на паром помещалось всего 20 лошадей, то предстояло сделать 34 рейса. Задержка эта приводила Струкова в отчаяние. Нечего было делать, стали кормить коней и переправлять, на что потребовалось три часа. Горсть турецкой пехоты, доставленная на пароходе, могла задержать переправу на несколько дней. Сев на коней, они снова пошли рысью по дамбе, которая тянется на 15 верст и была залита с обеих сторон Дунаем. Только по три лошади могли поместиться рядом. Сознание, что отступления нет, заставило казаков лететь к Галацу, который был уже весь на ногах. Масса турецких кораблей и пароходов загромождала берег Галаца. Это доказывало, что турки не ожидали скорого появления русского авангарда.

У Галаца неожиданное обстоятельство заставило Струкова приостановиться. Румынские войска били тревогу и уходили из города по направлению к Барбашу и станции железной дороги. Полицеймейстер города выехал на встречу и объявил, что он не имеет права пропустить через город, но Струков ответил, что он с ним не намерен входить в объяснения и желает возможно скорее свидеться с префектом города. Опять произошла задержка на ³/₄ часа. Префект выехал в коляске и заявил, что он не знает намерений русских и сочтет появление их в городе за насилие. На это Струков ответил, что, имея приказание своего главнокомандующего, ни в какие объяснения входить не намерен и будет исполнять свой долг, не разбирая войдет ли он другом, или врагом.

Повернув вправо, он на рысях обогнул город и направился к мосту. На пути казаки обгоняли румынскую пехоту, которая впопыхах шла по шоссе к станции железной дороги, крайне недовольная, теряя свои пожитки.

Подходя к станции Барбош, Струков увидел красивый, длинный масть, перекинутый через реку Серет. Станция была загромождена солдатами, которых быстро увозили. Тут снова произошла задержка. Струков не мог овладеть станцией, пока румыны не ушли. Убедившись в целости моста, он принял меры предосторожности: очистил соседние дома от жителей, схватил тех, которые приехали, чтобы взорвать мост, и расставил караулы, воспретив без его записки пропускать даже служащих. Устье Серета занял надежный караул из хороших стрелков и дабы не пропускать турецких лодок, были поставлены кругом по берегу пикеты.

Поздно вечером Струкову сообщили, что яхта морского министра Гобарт-паши прошла с ним в Рущук. Ему было известно о занятии Галаца.

На этом оканчивался подробный рапорт полковника Струкова. По уходе военного министра и гр. A. В. Адлерберга Его Величество долго беседовал с великим князем Главнокомандующим и под конец, со слезами на глазах, стал благодарить брата за те отношения, которые установились в главной квартире и штабе, между всеми чинами.

‘Папа был бы тобою очень доволен’, — сказал Император, вспоминая государя Николая Павловича.

15-е апреля. В Кишинев прибыл великий князь Владимир Александрович, чтобы провести день 17-го апреля вместе с Его Величеством. Дождь и холод по-прежнему затрудняли движения войск и мешали Государю осматривать их и выезжать из дому, что было несносно в столь великие и знаменательные дни.

По дошедшим известиям полковник Струков 14-го числа утром прибыл в Браилов. Этот первый русский отряд состоял из двух рот Смоленского полка и двух сотен донских казаков. Полковник Струков тотчас же наложил эмбарго на турецкие коммерческие суда, находившиеся в порте, а шкиперам иностранных судов заявил, что русло Дуная у Галаца уже заграждается минами, так что выход в море для них невозможен. Команды турецких судов были вооружены, а потому их пришлось обезоружить и снять на берег.

16-е апреля. Первый солнечный день. Его Величество изволил произвести смотр 2-й бригады 9-й пехотной дивизии, проходившей чрез Кишинев, а затем посетил классическую мужскую и женскую гимназии и духовную семинарию.

Вечер Император провел окруженный членами Своей семьи и приближенными лицами, собравшимися встретить 59 годовщину дня рождения Его Величества.

Завтрашний день должен был пройти во всеобщем торжестве, при участии всех жителей Кишинева. Утром, — дворянство, представители городских правлений, земства и именитое купечество имели право входа в собор, в 2 ч. пополудни был назначен высочайший смотр проходящей чрез Кишинев 1-й бригады 9-й пех. дивизии с артиллерией, а в 6 ч. обед в дворянском собрании, устраиваемый дворянами г. Кишинева в честь Государя Императора. Вечером — иллюминация.

17-е апреля. — С утра торжественный звон во всех церквах возвестил о наступлении великого праздника. Безоблачное, ясное небо оживило город, впервые приветствовавший своего Царя в день Его рождения, и яркое солнце придало блеск разукрашенным домам.

Как ни рано вставал Государь, но сегодня город был к тому времени уже на ногах. Улицы вычистили, насколько позволяла подсыхавшая грязь, посыпали песком, хозяева домов суетились, оканчивая развешивание флагов и ковров, словом, общее движение доказывало, что весь город поднялся чуть свет, а народ уже, отстояв раннюю обедню и помолившись за здравие своего Государя, собирался, чтобы Его приветствовать. Со всех сторон стекался он ко дворцу, так как потребностью каждого было скорее увидеть Царя и выразить Ему чувства своей беспредельной любви. Подходя к губернаторскому дому, все снимали шапки. Те, которым не было уже места около дворца, спешили стать по пути следования Государя в собор.

В восемь часов утра, когда Император вышел в кабинет в сопровождении генерал-адъютанта Рылеева, принесшего поздравление Его Величеству, то Он нашел уже на столе несколько телеграмм из Петербурга от Государыни императрицы и других членов Своей семьи. К чаю явился граф A. В. Адлерберг, а затем собрались великие князья. В виду торжественного дня и желая отблагодарить и приласкать лиц, стоявших во главе управления в армии, заботами которых войска и учреждения были приведены в тот блестящий порядок, который восхищал Монарха, Государь назначил в. к. Главнокомандующего шефом 53-го Волынского полка, начальника штаба Непокойчицкого — шефом 54-го Минского полка, военного министра Милютина — шефом 121-го Пензенского полка, как первого полка, сформированного в бытность его военных министров.

В 9 ¹/₂ часов в зале собрались свита, штаб Главнокомандующего и высшие власти в губернии. Военного министра Д. А. Милютина Государь принял отдельно в кабинете и в свою очередь поздравил с шефством, и затем к остальным вышел в приемную.

До обедни оставался еще час времени. Пока Государь беседовал с некоторыми приближенными, свита собиралась у подъезда, в ожидании экипажей, а народ, все более и более оживляясь, посматривал на их блестящие мундиры в веселые лица. Стоило кому-нибудь произнести слово и оно, как искра, воспламенило бы всю эту толпу. Видимо, народ ждал только сигнала и дозволения, чтобы высказаться.

Но вот послышалось какое-то движение…. Верховой казак быстро понесся по направлению к собору и за ним полетел в дрожках обер-полицеймейстер. Толпа еще сдерживалась и молчала. Затем подали к подъезду экипаж губернатора. После минутной нерешимости, наконец, кто-то крикнул ‘ура!’ и народ разразился оглушительными, потрясающими возгласами. За губернатором последовала свита и потянулась целая вереница колясок и карет. Ура! Ура!! неслось по всей улице, усиливаясь при проезде каждого экипажа. Когда же конвойный казак выбежал из крыльца и крикнул: ‘коляска Наследника Цесаревича!’, — первые ряды спокойно стоявшего народа выскочили вперед, толпа заволновалась, подняла вверх шапки, замахала ими и образовала узкий проезд для экипажа, как бы с целью уменьшить быстроту движения его, чтобы иметь время полюбоваться Цесаревичем. Его высочество ехал вместе с великим князем Владимиром Александровичем.

Не прошло пяти минут и показалась коляска Императора, сидевшего с главнокомандующим. Город положительно затрясся от восторженных криков. Государю представилась поразительная картина: у многих домов стояли хозяева, держа в руках образа, некоторые старики и старухи, высовываясь из окон, благословляли Его своими иконами, народ крестился, многие плакали, целое море голов волновалось с обеих сторон экипажа, крыши, балконы в заборы были полны зрителями, махавшими платками, шляпами и руками, в толпе замечались крестьяне с мешками и котомками за спиной, что доказывало о их прибытии издалека…

Перед собором народу было еще больше. У входа стояли великие князья, свита, городские власти и преосвященный Павел со всем духовенством. Подойдя под благословение епископа и приложившись ко кресту, Государь, предшествуемый духовенством, вступил в церковь.

Собор казался до того полным, что негде было бы упасть яблоку. Приветливо кланяясь на обе стороны, Его Величество шел медленно, давая время духовенству вернуться в алтарь. Спереди, в проходе, стояли дворяне, отставные генералы, представители городского управления, земства, купцы в жалованных кафтанах и с медалями на шее. Ближе к алтарю, с левой стороны помещались дамы и те служащие, или проживающие в Кишиневе, которые имели придворные чины. На всех лицах читалось и счастье, и радость. Они ловили взгляд Государя и, по проходе Его мимо их, крестились, охваченные восторженным чувством. Большая часть из присутствовавших лиц в первый раз принимала участие в подобном торжестве и даже духовенство не без волнения начало служить обедню. Император стал на приготовленное ему место, сразу умолк трезвон колоколов и раздалось тихое пение архиерейских певчих.

Обедня длилась час с небольшим и при тех же радостных возгласах народа Государь вернулся домой. Свита и приглашенные начали собираться к завтраку. Переодевшись, Его Величество изволил выйти в столовую в 12 ¹/₂ часов, после чего все заняли свои места и заиграл оркестр военной музыки.

В два часа пополудни Император произвел смотр 1-й бригаде 9-й пех. дивизии, проходившей через Кишинев. По приезде во дворец Его Величество лег отдохнуть. Народ, стоявший с утра перед домом, стал расходиться.

К шести часам зала Дворянского собрания осветилась тысячью огней и наполнилась прнглашенными. Съезд быль громадный и целыми вереницами стояли экипажи в соседних улицах. Дворянское собрание помещалось против губернаторского дома. Подобного зрелища еще никогда не видели жители Кишинева и потому народ толпился против здания, шумно отстаивая свои места. Снаружи дом был иллюминован и яркий свет лился из окон, привлекая любопытство каждого стоящего на улице. При входе на нижней площади группировались лица, выбранные распорядителями обеда, которые ожидали прибытия Государя Императора, и заметно выделялся между ними предводитель дворянства. Комнаты, залитые светом, были убраны растениями и коврами, зеркала отражали горевшие люстры и бегающих по всем направлениям ливрейных лакеев. Все смешивалось в какую-то блестящую массу, ослепляющую входящего.

Крики народа на улице вскоре возвестили о приходе великих князей. Все бросились к лестнице. Минут через пять послышалось ‘ура’, которое с особенною силою раздалось, когда подъехала коляска Государя. Вдруг все зашевелилось, замахало оркестру, помещавшемуся на хорах, толпа раздвинулась и потом снова сомкнулась. Бряцание шпор, сабель и разговор давали знать, что Государь идет. Как бы по сигналу все отступили от двери, умолкли и остановились точно вкопанные.

При звуках народного гимна вошел Император и окна задрожали от восторженных криков присутствующих. Государь с улыбкою взглянул на залу, убранную гербами, флагами и растениями, и медленно стал подвигаться вперед, кланяясь направо и налево. Наконец, музыка умолкла, когда Его Величество был уже в дверях соседней гостиной, где стоял особый стол с царской закуской, еще раз прозвучало дружное ура и Император, снова поклонившись собранию, вступил в комнату. Распорядители бросились рассаживать гостей. Когда все были у своих мест, музыка заиграла марш.

Весело и приветливо разговаривая, сел Государь за стол. Потянулись вереницы лакеев из боковых дверей, с блюдами в руках и начался обед, во время которого беспрерывно доносились крики ‘ура’ нескольких тысяч народа, стоявшего на улице.

Подходило время тостов. Все взоры обратились к царскому столу и чувствовалось общее напряженное состояние, в ожидании слов Императора. Наконец, шум стульев возвестил, что момент этот настал.

‘Я душевно рад’, — произнес Государь, обращаясь к Главнокомандующему, — ‘что собственными моими глазами имел случай убедиться в отличном состоянии действующей армии и в том прекрасном направлении, которое ты сумел дать как твоему штабу, так и всем твоим многочисленным управлениям и войскам. Уверен, что ты исполнишь свой долг. Пью за здоровье Главнокомандующего и его славной действующей армии! Да поможет нам Бог!’

Грянуло ‘ура!’ и музыка подхватила туш.

Его высочество Главнокомандующий горел нетерпением ответить на тост Императора и знаками просил всех умолкнуть.

‘Ваше Величество!’ — воскликнул Главнокомандующий своим звонким и ясным голосом. ‘От лица всей армии передаю Вам, что мы исполним свой долг до последней капли крови. За здоровье Государя Императора! ‘Ура!’.

Звуки гимна смешались с потрясающими криками ‘ура’, которое при каждом поклоне Императора усиливалось. Когда же Государь сел, то ясно донеслись возгласы народа, подхватившего от всего сердца восторженные приветствия дворян.

После обеда, более получаса Император обходил присутствующих, милостиво разговаривая с ними, и затем, поблагодарив предводителя дворянства, изволил оставить собрание.

18-го апреля — стало известно, что Император решил выехать из Кишинева 19-го вечером. Начались приготовления к отъезду и некоторых лиц Своей свиты Государь назначил в распоряжение Главнокомандующего, а именно: генерал-майоров: Голынского, Толстого, графа Стенбок-Фермера, князя Имеретинского и Тучкова I-го, флигель-адъютантов, полковников: графа Орлова-Денисова I-го, графа Штакельберга, князя Голицына, Кладищева и князя Вяземского, Сергея Максимилиановича Лейхтенбергского, капитана Милютина, барона Корфа, барона Розена и Непокойчицкого.

После завтрака Государь Император смотрел эшелон войск 8-го корпуса, проходивших через город.

19-го апреля. Его Величество обедал у главнокомандующего. К одиннадцати часам вечера весь город иллюминовался и власти собрались на вокзал железной дороги, чтобы проводить Императора. Народ бежал за коляской от самого дома до станции и восторженное ‘ура’ разразилось оглушительными криками, когда Государь, выйдя из экипажа, остановился на крыльце и в последний раз поклонился народу.

На платформе разместились: с одной стороны — штаб главнокомандующего, генералы и офицеры находившихся в Кишиневе войск, а с другой — губернские земские власти, дворяне и купечество. Обойдя последних и поблагодарив за радушный прием, Император перешел к войсковым начальникам.

‘Еще раз благодарю вас, господа, за службу’, — произнес Он, — ‘вы вполне оправдали Мои ожидания. С вами Я не прощаюсь, а говорю лишь — до скорого свидания. Теперь поеду в Одессу, Киев, Москву и Петербург, затем вернусь, чтобы делить с вами радости и горе. Да поможет вам Бог! До свидания!’

В то время, когда Государь садился уже в вагон, Ему доложили, что прибыла депутация от румын и испрашивает позволения быть представленной. Его Величество снова вышел на платформу и принял ее.

В 5 ч. утра поезд отошел от кишиневской станции, направляясь в Одессу.

20-е апреля. Когда Его Величество проснулся, поезд несся по степи. Недавнее пребывание в Кишиневе, перейдя уже в область воспоминаний, казалось каким-то сном, оставившем по себе глубокое впечатление. Тревожный, мучительный и исторический день 12-го апреля был памятен до мельчайших подробностей и невольно мысли возвращались к нему, так как теперь говорить о происходившем было легче, чем перестрадать этот день.

В беседе с своими приближенным Государь неоднократно выражал полное свое удовольствие, относительно виденного Им на смотрах и во время посещения госпиталей, а также высказывал уверенность, что армия со славою исполнит свой долг.

Около полудня поезд прибыл в Одессу. Со станции железной дороги Государь изволил направиться на Куликово воле, где были собраны войска {Бригада 15 пех. дивизии с артиллерией, два дивизиона кавалерии н запасной батальон.}. Затем, пересев в экипаж и проехав через весь город, Государь посетил батареи, возведенные на морском берегу, для обстреливания рейда. Вооружение их приходило к концу.

Роскошный вид открывался с батарей, незаметно расположенных на обрывистом берегу, а также построенных на террасах, прилегающих к гавани. Море виднелось на громадное расстояние, корабли обозначались белеющими точками на блестящей поверхности воды и туманная даль, сливаясь с небом, как бы указывала граничную полосу защищаемого рейда. Около пристани дымились пароходы, нагружаемые товарами и всевозможными припасами, для отправления в черноморские прибрежные города. Влево от них, как два острова, показывались из поверхности воды круглые ‘Поповки’, окруженные целой флотилией миноносов. Громадные здания, построенные на берегу, величественно смотрели по тому же направлению, заключая перспективу этой величественной картины.

Спустившись к пристани, Государь произвел сперва смотр поповкам и затем миноноскам, которые, по первому же сигналу, разбежались в разные стороны, точно рабы, выпущенные на свободу. Быстро рассекая море и как бы притаив дыхание, бросились они в атаку и маневрировали на глазах Императора.

В общей сложности Государь пробыл в Одессе три часа времени и затем отбыл в г. Киев.

21-е апреля. В полдень императорский поезд подошел к платформе города Киева. Буквально весь город собрался на пути следования Государя в Лавру, встретившую Его Величество колокольным звоном и пением великолепного монастырского хора. После благодарственного молебствия, Император произвел смотр войскам и паркам, собранным на эспланаде крепости, и вернулся обратно на станцию, где, поблагодарив начальников частей за отличное состояние войск, вошел в вагон. При восторженных криках народа Государь отбыл из Киева и двухчасовое пребывание Его в городе прошло как одно мгновение, оставив по себе светлые и радостные воспоминания.

22-е апреля. Вечером Император должен был прибыть в Москву. Приезд этот имел особое значение в виду произошедших, в древней столице, шесть месяцев тому назад, событий и народного движения, которого Москва, как всегда, была центром.

Высочайший манифест 12-го апреля явился в такой благоприятный момент, — сознательной жизни народа, что политические события никогда не могли быть лучше подготовлены. Едва ли в истории России отыщется другой подобный пример.

Действительно, народные симпатии к угнетенным братьям славянам, выразились во всех слоях общества, чему служила доказательством — сербская война, неудачно окончившаяся перемирием, которое спасло Сербию, но выдержало порывы общего движения в России, сделав их напряженными и еще более страстными. На веки осталось памятным грозное слово Русского Царя, остановившее преступные намерения победоносного турецкого войска. Ультиматум поразил как громом Европу и пред ним преклонился весь мир. Но могло ли слово Государя тотчас осуществиться на деле, как мечтало о том увлеченное русское общество, надеявшееся, что правительство с той поры возьмет защиту славян в свои мощные руки?

30-го октября в Москве, Император торжественно и всенародно объявил Свое неизменное решение.

‘Если Я увижу, что мы не добьемся таких гарантий, которые обеспечивали бы исполнение того, что мы в праве требовать от Порты, то я имею твердое намерение действовать самостоятельно. Да поможет нам Бог исполнить наше святое призвание!’

Возликовала Москва, а за нею вся Русь. Но настроение массы было таково, что намерение своего Царя она приняла как за окончательное решение обнажить меч, что только и могло вывести ее из мучительного, нравственного удушья. Чувства русского народа выразились в поднесенных Государю адресах.

Затем начался длинный ряд дипломатических совещаний и съездов, которые в продолжение шести месяцев отсрочивали объявление войны, так как Государь, дабы сохранить тысячи жизней своих подданных, хотел избежать ее. Он намеревался испытать все средства, чтобы облегчить судьбу славян мирным путем, и тем тягостнее было для него — исполнить свой долг пред Богом и историей, что стремления народа были неудержимы. Чувство мести, за сербскую войну и убитых русских добровольцев, — жгло сердца людей, истинно преданных славянству. Мучительно тянулись эти шесть месяцев для Государя и всей России, тем более что турки по-прежнему резали болгар, босняков и старосербов, хотя не так явно и нагло. Сотни тысяч семейств герцеговинцев и болгар влачили жизнь вдали от родины, оставляя свои поля необработанными, сады невозделанными. Терпение русского общества истощалось, а интриги некоторых европейских держав видимо росли и укреплялись. Небо, показавшееся славянам лучезарным, в течение этого времени заволокло черными, громовыми тучами…

Эти невыносимые, нравственные испытания были мгновенно прекращены манифестом 12-го апреля.

Верный Своему слову, сказанному 30-го октября прошлого года, Император ехал теперь в Москву, с спокойною душой, затем, чтобы среди святынь и древностей Кремля вступить снова в общение со Своим народом и в единодушной с ним молитве испросить благословения Всевышнего на борьбу с врагами славянства и Христианской веры…

Было половина одиннадцатого вечера, когда императорский поезд, приветствованный потрясающими криками народа, подошел к станции Московско-Курской железной дороги. Вследствие множества огней и электрического освещения, на платформе было светло, как днем. Государыня Императрица и Цесаревна, приехавшие за 20 минут перед тем из Петербурга, тотчас вышли из царских комнат на встречу Его Величеству. Вся Москва, имя во главе генерал-губернатора князя Долгорукова, собралась здесь и на площади перед станцией.

Государь быстро вышел из вагона и обняв Императрицу в Цесаревну, поклонился на обе стороны окружающим. Затем Он взял под руку Ее величество и направился в царские комнаты, где Ему представлялись, не более десяти минут, разные лица. Когда экипаж был подан Государю и Он показался в коляске, то раздалось громкое и гулкое ‘ура’, которое перекатами неслось по всему городу.

Ликующая Москва, по-праздничному разукрашенная, приготовилась встретить Царя-Освободителя с необычайною торжественностью. Таинственный, ночной, колокольный звон нескольких сот церквей действовал как-то особенно на душу. Трудно передать красоту улиц, ведущих к часовне Иверской Божьей матери, куда Государь всегда заезжал, и к Кремлю, они осветились электрическими солнцами, звездами, вензелями, транспарантами и разноцветными огнями. Гигантские флагштоки, ковры, миллионы флагов, гирлянды, декорации, бюсты Их величеств, обставленные растениями, придавали домам, освещенным внутри и усеянным народом, вид волшебных замков. Мостовые были посыпаны толстым слоем влажного песка. Во многих местах протянули поперек улиц шнуры, с которых также ниспадали флаги.

Помост Иверской часовни был покрыт красным сукном, внутри горели сотни свечей, пред чудотворным образом, и стояло духовенство в золотых, глазетовых ризах. Народ, наполнявший всю площадь, ждал появления Государя с обнаженными головами. Когда показалась коляска Императора и приблизилась к часовне, воздух затрясся от возгласов несметной толпы. Многие плакали от умиления и восторга и крестили издали Государя.

Приложившись к иконе Иверской Божией матери, Император и Императрица сели снова в экипаж, приветливо раскланиваясь с народом. В Кремль Их Величества въехали через Красную площадь. В виду позднего времени Государь более не показывался народу и все торжества прекратились.

23-го апреля. В девять часов утра Кремлевская площадь была уже полна народом, стоявшем в таком порядке и столь благоговейно, что глубочайшая эта тишина потрясала слух. День был ясный, солнечный. С десяти часов стали собираться во дворец лица, имеющие приезд ко Двору, войсковые начальники, офицеры, дворяне, депутации с адресами и именитое купечество. Старики в старухи, никуда не выезжавшие, кроме как в обедне, все спешили сегодня в Кремль, охваченные патриотическим чувством. Отставные генералы, люди прошлых царствований, появляющиеся во дворце иногда в дни Георгиевских праздников, были также на лицо. Экипажи целыми вереницами подъезжали со стороны набережной к подъезду.

Духовенство собиралось в Успенском соборе, где колоссальный иконостас, раки с мощами святых угодников и массивные ризы вновь сверкали, от множества лампад и свечей, — чеканным золотом, жемчугом и драгоценным каменьями. Вскоре ударили в колокол на Иване Великом. Через мгновение начался трезвон по всей Москве, сначала тихий, потом все более гулкий и громкий.

В тронном зале поместились придворные чины и также кавалерственные дамы и фрейлины, в своих старинных боярских нарядах, блестевших драгоценными украшениями и бриллиантами. Тут были представители древнейших, заслуженных, дворянских родов, нарочно приехавшие к этому дню из своих поместий и из Петербурга. Дежурными при Государе находились: генерал-адъютант граф Воронцов-Дашков, свиты Его Величества генерал-майор Тучков I и флигель-адъютант полковник Долгоруков II. В Георгиевском зале собрались все остальные.

Ровно в одиннадцать часов Император, с Императрицею под руку, вышел из внутренних покоев и началась церемония, имевшая исключительно торжественный характер. Остановясь по середине Георгиевской залы и имея за собой всю семью и Двор, Его Величество изволил принять депутации и выслушать чтение их адресов.

Первыми подошли московские дворяне.

‘Всемилостивейший государь!’ — произнес предводитель дворянства. ‘С молитвою в сердце и на устах, встает, по слову Вашему, земля русская, она встает во Имя Христа на великое, правое дело, настало время доказать, что дворянство верно своему призванию. Сыны и братья наши, по примеру предков, стоят уже в рядах доблестного воинства Вашего. Не всем нам выпала завидная и славная доля в первых рядах сразиться с вековым врагом России за освобождение порабощенных собратий. Но на всех нас лежит другой, более смиренный долг: по мере сил наших, в духе братской любви, будем мы служить болящим и раненым воинам нашим. Господь да поддержит Вас, возлюбленный Государь, в святом, высоком подвиге’.

Вслед за дворянами подошли к Их Величествам представители городского правления. Поклонившись, городской голова прочел превосходный и знаменательный адрес.

‘ Всемилостивейший Государь! Ты призвал к брани — и возликовала Русь! Ты возвестил ей труд грозный и скорбный — и на Руси праздник! Двинув войска Свои в бой, Ты явился народу в стенах его древней столицы — и воздух восколебался от кликов признательности и благословения! Никогда не сретал Тебя твой смиренномудрый народ с таким умилением и благодарностью, как именно ныне, вняв бранному Твоему призыву, ибо важно и свято настоящее мгновение, и от слова Твоего, Царь, совесть и честь России вздохнули свободно, ибо ведает Твой народ, что меч России обнажен Тобою, миролюбивейший из царей, не суетной славы ради, а во Имя Христово, за наших многострадальных славян-братьев, ибо не порабощать и губить устремил Ты доблестные полки Свои за Дунай, а насаждать свободу и благоденствие, призвать единоверные и единокровные нам племена к новой жизни, благоустроенному бытию. Нет войн праведнее сей, и славя Господа, призвавшего ее на такой чистый и святой подвиг, святая Русь молит Его лишь о том: да сподобит Он ее явиться достойною призвания и свершить его до конца, вопреки козням врагов и лукавым внушениям мнимой мудрости. Ты медлил бранью, милосердуя о жертвах брани, щадя дорогую Тебе русскую кровь. В этих любвеобильных словах Твоих видится нам залог грядущих успехов: русская кровь не прольется напрасно. Голос Москвы — голос России, верь же в Свою Россию, державный Царь, радуйся в наступившие часы испытания, подъемом ее духа, как доспехом оденься ее любовью: в ее любви сила и истина, ее любовь творит чудеса’.

Наступило глубокое молчание.

‘Шесть месяцев тому назад’, — произнес Император взволнованным и дрожащим голосом, — ‘в этих самых стенах, посреди нашего древнего, родного Кремля, Я выразил вам Мои надежды на мирный исход политических дел на востоке. Я желал донельзя щадить дорогую русскую кровь, но старания Мои не увенчались успехом. Богу угодно было решить дело иначе. Манифест Мой, подписанный 12-го апреля в Кишиневе, возвестил России, что минута, которую Я предвидел, для вас настала, и вся Россия, как Я ожидал, откликнулась на Мой призыв. Москва первая подала в том пример и вполне оправдала Мои надежды. Сегодня Я счастлив, что могу вместе с государыней императрицей благодарить все сословия Москвы от глубины души за их истинно патриотические чувства, которые они доказали уже не одними словами, но делом. Могу сказать по совести, что их пожертвования превзошли Мои ожидания. Да поможет нам Бог исполнить наш долг и да будет Его благословление на наших славных войсках, идущих на бой за Веру, Царя и Отечество’.

Невозможно описать энтузиазм, проявившийся в эту историческую минуту.

Никто не мог после этих знаменательных слов Государя удержаться от слез и единодушное ‘ура’ было ответом безграничной преданности великому Императору и готовности умереть за правое дело.

Выйдя из дворца на Красное крыльцо, Государь с Государыней остановились, чтобы поклониться народу, наполнявшему площадь, дома, крыши, колокольню Ивана Великого и махавшему шапками и платками. Картина была невыразимо величественна.

В дверях Успенского собора митрополит Иннокентий встретил Их Величества с крестом и приветствовал приличествующей речью. После торжественного молебна в Успенском соборе, Их Величества изволили по мосткам пройти в Чудов монастырь, где приложились к св. мощам.

Провожаемый несметною толпой, Государь возвратился к Красному крыльцу и под руку с Императрицей стал подниматься по лестнице. Солнце залило светом царский путь. Когда Их Величества остановились на верхней площадке, обернулись к народу и поклонились, то крики еще усилились и в них чувствовались слезы радости и умиления. Ничего более величавого, блестящего и потрясающего нельзя было себе вообразить!..

Невольно все в эту минуту думали об одном: вот в чем сила русского Царя и его народа — во взаимной любви!

На семейном завтраке присутствовал генерал-губернатор, князь Долгоруков, который имел честь преподнести Его Величеству еще два адреса от московского университета и Петровской академии.

В час дня был назначен парад войскам на Театральной площади, куда Его Величество поехал прямо из дворца, верхом, окруженный народом. ‘Ура’, — встретило Государя и сопровождало Его до площади. Звуки музыки, крики войска, отвечающего на царское приветствие, еще более оживили картину. Толпы народа стояли кругом площади и в прилегающих улицах. По окончании церемониального марша Император собрал начальников и передал им, в каком прекрасном состоянии Он нашел южную армию и какие отрадные впечатления вынес из Своих смотров.

В 3 часа пополудни Его Величество посетил Николаевский институт, а в 10 ч. вечера ездил с Императрицей на большой раут к князю В. А. Долгорукому.

Генерал-губернаторский дом был ярко освещен и на площади против него играл хор военной музыки. На ступенях лестницы стояли лакеи в напудренных париках и ливреях с гербами Долгоруковых. Общий буфет помещался в Белом аванзале, а царская фамилия имела свой, отдельно в желтой гостиной. Всюду были расставлены массы зелени и цветов. Бальный оркестр играл на хорах в танцевальной зале.

Почти те же представители Москвы, которые были сегодня утром во дворце, собрались теперь на раут к князю Долгорукому. На лицах читалось общее оживление и интересом дня служили пожертвования, которые делались различными сословиями московского общества.

Их Величества более двух часов провели у князя Долгорукова, все время милостиво разговаривая с присутствующими, и генерал-губернатор имел счастье доложить тут же Императору о многочисленных пожертвованиях, которые были сделаны еще с самого утра, так старообрядцы, приемлющие священство, пожертвовали на 1000 человек раненых воинов белье и полный комплект постельной принадлежности, депутация от содержателей меблированных квартир постановила предоставить 67 номеров в гостиницах для раневых офицеров и т. д. Государь видимо был тронут готовностью Его подданных содействовать подъятому Им святому делу и, прослезясь, благодарил представителей различных сословий, бывших на рауте. Разговаривая со многими лицами, Его Величество несколько раз повторял, как Он остался доволен действующей армией, общим порядком и трудами главнокомандующего и всего штаба.

24-е апреля. Воскресенье. После малого выхода в церковь Рождества Богородицы, Их Величества в 11 ¹/₂ часов утра изволили отправиться, в сопровождении великих князей и свиты, на дебаркадер Ярославской железной дороги и в 12 часов отбыли в Сергиево-Троицкую лавру.

Завтрак был подан на пути в вагоне. Везде на станциях собрались громадные массы народа, горячо приветствовавшие августейших путешественников. Путь к Лавре пестрел множеством национальных флагов, красовавшихся над домами Сергиева посада и на раскрашенных столбах. Их Величества были встречены, при входе в Троицкий собор, митрополитом Иннокентием с викарием Игнатием и многочисленным духовенством, причем маститый иерарх приветствовал Его Величество следующими словами:

‘Благочестивейший Государь! За пять веков пред сим, Твой благочестивый предок, великий князь Дмитрий Донской, приходил в обитель преподобного Сергия просить его молитв и благословения на борьбу с неверными. Та же сила веры в молитвы Преподобного привлекала в сию обитель и потомков Димитрия, державных Твоих предшественников, тою же верою движимый, и Ты, благочестивейший Государь, пришел в сию обитель. Благословенно желание сердца Твоего! Благословенно вхождение Твое! Молитвы и благословение преподобного Сергия да сопутствуют Тебе во всех входах и исходах Твоих от ныне и до века!’

Вступив в собор, августейшие путешественники слушали молебствие святой Троице и преподобному Сергию, с коленопреклонением и молитвой о победе над врагами.

Обратно в Москву Их Величества и их высочества прибыли в 6 часов вечера, и в экипажах переехали на дебаркадер Николаевской железной дороги, а через полчаса, напутствуемые благословениями всех присутствовавших на станции, отправились в северную столицу.

25-е апреля. На пути, по утру, Его Величеству подали телеграмму главнокомандующего из Кишинева.

‘Вчера, 24-го апреля’, — писал великий князь, — ‘я осматривал войска и работы в Галаце, Браилове и Рени, и остался всем очень доволен. Здоровье войск превосходно. Во время пребывания моего в Браилове, вчера, около 5 часов пополудни, пять мониторов открыли огонь, но, сделав 15 безвредных выстрелов, замолчали. Из деревни Гечеть, с противоположного берега, несколько черкесов открыли бесцельную ружейную пальбу, потери никакой нет, наши батареи даже не отвечали’.

Петербург встретил Государя Императора с большим энтузиазмом, войска были расставлены от вокзала до дворца, народ собрался громадными массами, крики ‘ура’ не затихали до вечера, когда город ярко осветился иллюминацией.

Его Величество, зная свою старую гвардию и угадывая ее мысли по взглядам, еще в вокзале заметил, что она смотрит на Него вопросительно, ожидая приказания тоже двинуться за Дунай, и потому, подойдя к офицерам, сказал: ‘Я привез вам, господа, поклон от Главнокомандующего, который очень жалеет, что вы не с ним, но Я еще надеюсь, что и вам удастся принять участие в походе и уверен, что вы сумеете поддержать славу русской армии’.

Затем Государь изволил прибавить, что великий князь главнокомандующий уже находился в огне у Браилова, где пять турецких броненосцев обстреливали город, не причинив, впрочем, никакого вреда, и что войска действующей армии представились Ему в самом блестящем состоянии, не смотря на дурные дороги и ненастную погоду.

26-е апреля. Во дворце выхода не было, и Государь в час пополудни только принял представителей городского общества, пожертвовавшего, по примеру Москвы, тоже миллион рублей. Городским головою был прочитан следующий адрес:

‘Всемилостивейший Государь!

С чувством сердечной радости встречает Тебя столица Твоя.

‘С глубоким благоговением выслушали мы державную Твою волю, повелевшую доблестным российским войскам вступить в пределы Турции.

Твердо веруем, Государь, что само Провидение предопределило Тебе совершить святой подвиг освобождения христиан, страждущих под тяжким мусульманским игом.

Вековые смуты в среде народов Балканского полуострова подрывают основы европейского мира, нарушая правильный ход и наши преуспеяния.

За возникающими громами войны слышатся уже нам благословения миллионов, для которых Ты священною бранью открываешь пути прочного мирного развития.

На совершение этого великого подвига с восторгом повергаем мы к стопам Твоим, Монарх- Освободитель, и нашу жизнь, и достояние’.

Его Величество изволил отвечать следующими словами:

‘Благодарю вас, господа, за выраженные вами чувства: Я был уверен, что после слов, сказанных Мною в Москве и Моего манифеста, вы проявите те чувства, которые Мне отрадно видеть в вас. Вы знаете, что Мною было сделано все от меня зависящее, чтобы дело решилось мирным путем для избежания пролития дорогой Мне русской крови, и чтобы устранить замешательства в промышленности. Всевышнему угодно было указать пути для достижения цели, и нам остается лишь уповать на милость Божию, чтобы цель наша была достигнута скорее. Выраженные вами чувства радуют Меня тем более, что Я вижу в них не одни лишь слова, — но дело. Пожертвование ваше облегчит положение жертв, неизбежных в таком деле. Душевно благодарю вас и поручаю вам выразить Мою благодарность всему городскому обществу’.

Затем представители города имели счастье быть представленными Государыне Императрице, которая изволила их благодарить за сделанное пожертвование на христолюбивое истинно патриотическое дело, в следующих словах:

‘Значительное пожертвование от города С.-Петербурга на военные потребности, представленное городскою думою в Мое распоряжение, дает Мне новый случай выразить вам Мою сердечную благодарность. Я высоко ценю то чувство, которое руководило вами при назначении этого щедрого пожертвования. В чувствах ваших и в готовности на жертвы Я никогда не сомневалась. От всей души благодарю вас и в лице вашем весь город’.

На другой день объявления войны, высокочтимая великая княгиня Александра Петровна устроила в залах своего дворца мастерскую добровольных тружениц и тружеников. Сюда приехали дамы и девицы всех сословий и по целым дням шили белье и все необходимое для раненых. Сегодня Его Величество осчастливил Своим посещением эту мастерскую и, обходя работающих, в милостивых выражениях благодарил их. Перед отъездом, Государь еще раз громко сказал сидящим в большой зале: ‘Благодарю за труд на полезное дело’.

28-апреля. В 12 ч. на Марсовом поле Его Величество произвел парад войскам. От главнокомандующего дунайской армией были получены известия, что 25-го апреля монитор обстреливал Ферапонтьевский монастырь близ Сатунова и причинил ему значительные повреждения. В 13-й конной батарее, которая отвечала монитору, был один рядовой убит и двое тяжело ранены, лошадей убито три. 26-го апреля, утром, в Браилове вооружена осадная батарея, которая открыла огонь, после чего один корвет и два броненосца удалились. Там же была незначительная ружейная перестрелка, при чем у нас ранен один рядовой.

29-е апреля. Его Величество получил следующую радостную телеграмму из Кишинева от великого князя Николая Николаевича:

‘Командир 1-й бригады 41-й пехотной дивизии генерал-майор Салов донес из Браилова, что сегодня, 29-го апреля, в 2 часа пополудни, большой турецкий трехмачтовый броненосец взорван нашими выстрелами и пошел ко дну’.

30-е апреля. Его высочество главнокомандующий телеграфировал:

‘Утопленный турецкий броненосец ‘Литфи Джелил’, тот самый, который бомбардировал Браилов. Погибли капитан Неджиб-бей и 200 человек экипажа от нашей бомбы, взорвавшей пороховую камеру. Броненосец пошел ко дну мгновенно. Полковник Струков и капитан 1-го ранга Рогуля с тремя шлюпками бросились спасать погибавших, но успели спасти только одного. Лейтенант гвардейского экипажа Дубасов снял с потопленного броненосца флаг.

Май месяц

1-е мая. Всеобщее внимание сразу приковалось к театру войны и к действиям армии. Каждый желал принести свою долю труда к предстоящей кровавой работе и задался целью примкнуть к рядам Христолюбивого воинства, чтобы с ним вместе переживать невзгоды и минуты торжества. Никто не мог оставаться спокойно у своего домашнего очага, когда судьба славянского дела, поднятого народным духом, стала в зависимость от борьбы на жизнь и смерть.

Сам Русский Царь спешил сборами, для отъезда в Дунайскую армию, вся Россия, можно сказать, собиралась туда же, но в Петербурге должна была остаться императорская гвардия, никогда еще не разлучавшаяся при подобных обстоятельствах с русскими государями. Сознание, что ее берегут и в такую минуту, когда каждый русский приносит в жертву и жизнь, и достояние, мучительно тяготило самолюбие гвардии и невольно она бежала от взглядов народа, смотревшего на нее, как на войско, созданное лишь для парадов. Невозможно было ей помириться с мыслью, что не придется принять участия в этой святой войне, и офицеры начали просить перевода в армию. Поэтому Государь приказал по несколько человек от каждого полка командировать на театр военных действий, но это только возбудило зависть тех, которые остались для маневров на Красносельских полях. Пасмурные лица офицеров и солдат тронули Императора и сегодня Он решился, в утешение старой гвардии, сформировать особый маленький отряд, из представителей от всех полков и отдельных батальонов, предназначая его состоять при Нем лично и служить охраною главной квартиры. Отряд этот и получил наименование Почетного Конвоя.

Обрадованная столь великою милостью Государя, гвардия ликовала. Тотчас было преступлено к выбору лучших людей из полков (по 16-ти от каждого пехотного, по 4 от отдельного батальона и по 6-ти от кавалерийского полка). Лейб-гвардии Саперный батальон составил взвод в 30 человек. В составе участвующих в отряде войск назначены были также нижние чины от армейских полков, которых Его Величество состоял шефом. В саперный взвод и полуэскадрон кавалерии вошли люди гвардейских пеших и конной артиллерийских бригад.

Общее командование отрядом было возложено, по высочайшему повелению, на лейб-гвардии Преображенского полка флигель-адъютанта полковника Озерова, командование сводной ротой — на старшего из командиров рот Его Величества лейб-гвардии Павловского полка флигель-адъютанта капитана Эндена. Прочие офицеры были назначены по жребию, в роту пехоты — по одному от каждой бригады гвардейских дивизий и в полуэскадрон — по одному от каждой гвардейской кавалерийской дивизии. Кроме того, от Саперного батальона пеших и конных артиллерийских бригад — еще по одному.

2-е мая. Главнокомандующий дунайской армией телеграфировал:

‘Сегодня утром прибыл благополучно в Плоешты. По пути были торжественные встречи. Городские власти, духовенство и народ приветствовали меня громким ‘ура’, подносили хлеб-соль, у моей квартиры в Плоештах был почетный караул от наших болгарских дружин. В 2 часа князь Карл приехал приветствовать меня, встретил его на станции с почетным караулом той же дружины и с конвоем. Пробыв здесь два часа, князь вернулся в Бухарест. Завтра утром еду отдавать визит в Бухарест, к вечеру вернусь. Наши отряды не имели никаких столкновений с турками, румынские же имели незначительные перестрелки у Видлина и Ольтеницы. Погода жаркая, душная. Санитарное состояние нашей армии вполне благополучно. Отличившихся при взрыве броненосца офицеров я наградил орденами: артиллерии поручика Самойло — св. Владимира с мечами, саперного батальона поручика Романова — св. Анны 3-й степени с мечами, и двум наводчикам дал знаки военного ордена.

3-е мая. По известиям, полученным Его Величеством сегодня из Плоешт, в Браилове нами устраивались заграждения в Мачинском рукаве, под выстрелами турецких мониторов, но они не причинили никакого вреда.

6-е мая. — Невозможно перечислить. сколько раз пришлось Государю Императору благодарить своих верноподданных, чрез посредство министра внутренних дел, со всех концов России присылались многочисленные пожертвования. Между прочим, Его Величество был очень доволен одной подпиской, ходившей между жителями Орла, и рассмеялся, когда Ему доложили о ней. Суть этой подписки была следующая: ‘Мы, нижеподписавшиеся, даем друг другу слово не покупать и не употреблять английских товаров до тех пор, пока Англия не переменит своей политики по восточному вопросу и не перестанет покровительствовать угнетателям наших братьев по вере и крови на I Балканском полуострове’.

Поездка Императора в Кишинев удостоверила Его, что действующая армия в блестящем виде, что мобилизация удалась, не смотря на новизну приемов, как нельзя лучше, и потому сегодня Его Величество дал на имя Д. А. Милютина благодарственный рескрипт {Дмитрий Алексеевич. Произведенная мобилизация части вооруженных сил Империи, достаточной для целей ныне начавшейся войны, доказала на деле, что все необходимое для быстрой боевой готовности войск было заранее предвидено, правильно организовано и распределено соответственно действительным военным потребностям. Осмотрев войска действующей армии, я вынес самые отрадные впечатления, лично убедившись, что не только войска сии находятся в превосходном состоянии, но и все отрасли военного управления исполнили свою задачу с замечательным успехом, а материальное снабжение армии отличается такою полнотой, которая убеждает в том, что денежные затраты, понесенные Государством в мирное время на устройство и усовершенствование войск, привели армию в полную готовность выполнить тот священный долг, к которому она ныне мною призвана.

Справедливо относя столь прекрасные результаты к многолетней напряженной и разумной деятельности всех органов военного министерства, руководимых вашею патриотическою преданностью, вашею заботливой предусмотрительностью о своевременном удовлетворении всех потребностей правильно организованных вооруженных сил, Я поставляю себе истинным удовольствием изъявить вам Мое полное благоволение и душевную признательность, поручая вместе с тем объявить Мою благодарность не только всем вашим ближайшим сотрудникам, но и всем чинам министерства, совокупными трудами которых совершалась сложная работа, а равно местному военному начальству, начиная от главных начальников военных округов до уездных воинских начальников, от заботливости и усиленной деятельности которых зависело вполне успешное выполнение мобилизации и удовлетворение на местах всех потребностей армии.

Пребываю к вам навсегда неизменно благосклонный.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

‘Искренно вас любящий и благодарный Александр’.

6-го мая 1877 года.}.

7-е мая. — Кавказской армии посчастливилось первой одержать победу в эту кампанию. Его Величество был сегодня обрадован следующей телеграммой великого князя Михаила Николаевича: ‘Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество со взятием Ардагана. Только что получил следующую депешу от генерала-адъютанта Лорнс-Меликова: Ардаган, с передовыми укреплениями, крепостными верками, 60-ю орудиями, огромными артиллерийскими и продовольственными запасами, лагерем 14 турецких батальонов и городом — у ног Вашего Императорского Величества. 5-го мая, с 3 часов до 6 вечера, замечательно меткою стрельбою нашей блистательной артиллерией изрыты верки, предназначенные для штурма, в 6 часов вечера я решился начать атаку открытою силою Эриванцев, Тифлисцев, Бакинцев и саперов, неприятель не выдержал натиска и бежал, оставив множество тел, кавалерия его преследовала, не смотря на темноту, в 9 часов вечера войска, пройдя через город и все укрепления при звуках полковых хоров музыки ‘Боже, Царя храни’, отпраздновали победу, российские императорские знамена водружаются на верхах бывшей турецкой крепости. Потеря наша еще не приведена в точную известность, но приблизительно убито 1 и ранено 4 офицера, нижних чинов убито до 60 и ранено около 180. Не могу нахвалиться неустрашимостью и искусством наших молодых солдат, распорядительностью начальников и офицеров, героем дня был генерал-лейтенант Гейман. Сегодня в занятых с боя нашими войсками укреплениях будет торжественно отслужено молебствие’.

8-е мая. Их Величества изволили принять депутацию петербургского дворянства. Граф Бобринский прочел адрес, выслушав который Государь удостоил депутацию милостивым выражением своей высочайшей благодарности за верноподданнические чувства, высказанные с.-петербургским дворянством во всеподданнейшем адресе.

При этом Ее Величеству Государыне Императрице благоугодно было выразить депутатам милостивое согласие на принятие под свое высокое покровительство, учрежденного губернским собранием дворянства, особого комитета из предводителей и депутатов для распределения сделанного с.-петербургским дворянством пожертвования между семействами пострадавших в настоящую войну {Адрес Петербургского дворянства:

‘Государь! В то время, когда в пределах Турции братья наши кровью своею искупают веру и вольность угнетенных христиан, мы, на долю коих не выпала их славная участь, привнеся ныне посильное пожертвование в пользу жен и детей пострадавших, желаем еще раз выразить пред лицом Вашего Императорского Величества задушевные наши чувства, дабы Вы ведали, Государь, что все мы до единого ждем лишь слова Вашего, чтобы встать в ряды доблестного войска и, заменив падших братьев, лечь костьми за веру, Царя и Отечество.

‘Государь, Вы ведете нас на правую борьбу, и Бог, на правосудие Которого уповаем, не оставит нас своею помощию. Он услышит горячие молитвы наши и поможет Вам победоносно довершить начатое Вашим Императорским Величеством святое, великое дело’.}.

10-е мая. Около половины первого часа дня, на разводной площадке, перед Зимним дворцом, собрался лб.-гвардии сводноказачий полк для высочайшего смотра, пред отправлением в Дунайскую армию. Нарядные их красные и синие мундиры и амуниция блестели новизной и свежестью. Без шума и топота, построился полк в две линии, в ожидании выхода Его Величества из дворца. Казачьи лошади как бы плыли незаметным образом по площадке, чисто выметенной и посыпанной красноватым песком, оставляя после себя следы нескольких сот копыт.

Вскоре изволил прибыть Цесаревич в форме лб.-гвардии Атаманского полка и объехав линии, лично принял командование над представляющеюся частью.

Ровно в час, Государь Император, в походной форме лб.-гвардии казачьего Имени своего полка, вышел из Салтыковского подъезда и, приняв рапорт от Цесаревича, последовал по фронту дивизионов, при звуках народного гимна и неумолкавших криках ‘ура’. Весело и радостно смотрели казаки, на долю которых выпало завидное счастье — идти к Дунаю.

Отъехав на средину плаца, Государь пропустил сводный полк мимо себя церемониальным маршем справо повзводно и приказал им вновь построиться по дивизионно. Затем Его Величество приблизился к первому дивизиону и вызвал из фронта всех офицеров.

‘Я вполне уверен господа, — сказал Император, — что вы поддержите прежнюю славу ваших полков и потому не считаю нужным вам напоминать о том. Надеюсь, что на Дунае Я встречу полк в том же отличном порядке, в котором привык всегда и везде его видеть. Помоги вам Господь! До скорого свидания!’

Подъехав к дивизионам, Государь выразил уверенность, что они со славою исполнят свой долг и атаманцы не забудут свои отличия в турецкую кампанию 1828 года.

Громкие крики ‘ура’ были ответом на милостивые слова Его Величества и, подав руку командующему полком, флигель-адъютанту полковнику Жеребкову, Государь еще раз обратился к казакам, пожелав им скорого и благополучного возвращения. Восторженные крики не смолкали, пока Император не вошел во дворец.

11-е мая. Государь изволил смотреть весь сводно-гвардейский отряд, предназначенный для охраны императорской главной квартиры, на разводной площадке.

Числительность отряда была определена:

в пехоте — 8 обер-офиц., 1 врач, 294 нижн. чинов.

в кавалерии — 4 обер-офиц., 1 врач, 108 нижн. чинов.

во взводе сапер 3 обер офиц., 1 врач, 65 нижн. чинов.

Кроме того при отряде состояло: 35 нестроевых нижних чинов, 13 повозок обоза и 42 обозные лошади.

Красиво выглядела рота, составленная из лучших людей всей гвардии, и разнообразная их форма сливалась в блестящую, пеструю массу.

По окончании церемониального марша, все офицеры были вызваны вперед и представлены Императору. Напутствованный искренними пожеланиями, вернулся отряд в казармы и, можно сказать, вся гвардия провожала его, горюя, что немногим из нее придется побывать за Дунаем {Гвардейский отряд неразлучно жил со своим Государем, он — представитель возлюбленной царем гвардии, был самым близким свидетелем’ тех лишений и трудов, которые Государь переносил во время своего пребывания в Дунайской армии, потому мы будем подробно касаться всего, что относилось отряда и отдельных лиц из него. Жизнь Императора и почетного конвоя в армии-нераздельны. С этой точки зрения мы и писали этот дневник.}.

Приводим фамилии офицеров полков, вошедших в состав сводного отряда.

Лб.-гв. Преображенского — флигель-адъютант полковник Озеров 1-й,

Лб.-гв. Семеновского — капитан Чекмарев,

Лб.-гв. Павловского — флигель-адъютант капитан Энден,

С.-Петербургского Гренадерского — капитан Мацвевичъ 2-й,

Лб.-гв. Измайловскаго — капитан Косач (состоял

адъютантом при начальнике отряда),

Лб.-гв. 2-го Стрелкового батальона — штабс-капитал Ионов,

Лб.-гв. Гренадерского — поручик Поливанов 1-й,

Кексгольмского Гренадерского — поручик Кольман,

Лейб-Гренадерского

Екатеринославского Его Величества — прапорщик Волков,

68-го Лейб-Бородинского

Его Величества — поручик Ильин,

Лб.-гв. Гусарсваго Его Величества — ротмистр Норд 1-й (он же был командиром

полуэскадрона),

Кирасирского Его Величества — штаб-ротмистр Живкович.

Лб.-гв. Гродненского Гусарского — поручик Суровцов,

Гв. Конно-Артиллерийской бригады — штабс-капитан Савин,

Лб.-гв. Саперн. батальона — подпоручик Прескот 2-й, прапорщик Богомолов (он был прикомандирован к Лб.гв. Саперному батальону),

Лб.-гв. 1-й Артиллерийской бригады — подпоручик Тюрберт 1-й.

Из сегодняшней телеграммы великого князя Николая Николаевича, Государь Император узнал, что в Ольтенице продолжается перестрелка с турками, занимающими противоположный берег Дуная. Наша артиллерия обстреливает возводимые вновь неприятелем укрепления у Туртукая. Главнокомандующий ездил в Бухарест, по случаю годовщины вступления на престол князя Карла.

12-е мая. Вследствие больших дождей на театре военных действий, реки в горах выступили из берегов и превратились в бурные потоки, которые угрожают многим мостам.

13-е мая. В Петербурге погода крайне ненастная и холодная. Сегодня по Неве вторично прошел лед, старожилы не помнят даже, была ли на их веку еще такая весна.

14-е мая. Турецкий флот постепенно продолжает взлетать на воздух. Вечером Его Величеству подали депешу главнокомандующего на Дунае:

‘Генерал-майор Салов донес из Браилова, что сегодня в 2 ч. 55 м. пополудни, лейтенанты: Дубасов и Шестаков минными шлюпками взорвали турецкий монитор. У нас потерь нет’.

Вечером же последовало отправление первого эшелона сводного гвардейского отряда на театр военных действий.

15-е мая. В 9 ч. вечера гвардия проводила второй эшелон почетного конвоя на войну.

16-е мая. Перед обедом Его Величество получил подробную телеграмму о взрыве монитора Дубасовым и Шестаковым:

‘Сегодня сам возложил на лейтенантов Дубасова и Шестакова георгиевские кресты. Эти молодцы и с ними лейтенант Петров, мичманы Персин, Баль и румынский майор Муржеско шли на верную смерть: только Бог спас их от гибели. Первый удар нанес лейтенант Дубасов с катера ‘Цесаревич’, который тотчас залило водой, второй удар, довершивший гибель монитора, нанесен лейтенантом Шестаковым с катера ‘Ксения’, оба удара нанесены под градом бомб и пуль с трех мониторов в упор. Катер ‘Ксения’ был забросан обломками монитора, засорившими винт, так что пришлось очищать его у самого борта погружавшегося монитора, из башни которого турки продолжали стрелять. Катер мичмана Персина ‘Джигит’, пробитый ядром в корму и залитый водою, от другого ядра, упавшего перед носом, должен был отойти к неприятельскому берегу чиниться и отливаться. Катер мичмана Баля ‘Цесаревна’ все время был в готовности принять людей с катера ‘Цесаревич’, которому угрожало полное погружение. Майор Муржеско и лейтенант Петров во все время были самыми деятельными помощниками Дубасова и Шестакова, находясь около 20-ти минут под огнем в упор. Наши герои, по воле Всемогущего Провидения, не потеряли ни одного человека и с рассветом вернулись в Браилов. По удалении остальных турецких мониторов, Дубасов, Персин и Баль снова на трех катерах отправились к затонувшему монитору и сняли с него флаг. Матросы вели себя героями: никакой суеты, никакого разговора, как будто на ученье. На всех четырех катерах было 40 человек’.

Николай.

19-е мая. Великий князь Николай Николаевич прислал Государю в подарок акварельный рисунок, изображающий момент взрыва и гибели турецкого монитора ‘Лютфи-Джелиль’ 29-го апреля 1877 года, от выстрела, сделанного с береговой батареи из 6-ти-дюймовой мортиры, поручиком Самойло, который попал на помост палубы, как раз над пороховым погребом.

Государь Император нашел нужным этот артиллерийский трофей передать по принадлежности, товарищу генерал-фельд-цейхмейстера, генерал-адъютанту Баранцеву, и сегодня послал рисунок этому честнейшему старцу, с следующей собственноручной подписью:

’29-го апреля 1877 г. в память первого удачного выстрела 6-ти-дюймовой мортиры, благодаря тебе, введенной в нашей артиллерии’.

Подобная награда тронула не только старика Баранцова, но и каждого служащего в нашей артиллерии.

20-е мая. День отъезда в дунайскую армию, ожидаемый с таким нетерпением Государем — приблизился. Все приготовления и сборы были окончены к сегодняшнему прощальному вечеру и обоз императорской главной квартиры уже отправлен по назначению.

Невозможно было определить, — когда Государь вернется в свою столицу, это зависело от событий, которыми руководит Провидение и от успешного или неудачного хода войны. Впереди была исполинская задача, уже несколько столетий разрешаемая и которая до сих пор требовала великих и упорных усилий со стороны России. Не могло быть сомнения в доблести наших войск, но каждая война обилует случайностями и превратностями… Наконец все зависело от счастья.

Из старших членов царской фамилии, кроме Императрицы, оставался в Петербурге один великий князь Константин Николаевич.

Их Величества провели прощальный вечер с детьми и в кругу самых близких друзей.

21-е мая. В одиннадцатом часу вечера, к царскосельской платформе Варшавской железной дороги подошел императорский поезд, в котором находились уже многие лица, назначенные сопровождать Его Величество в путешествии. Тотчас началась загрузка багажа. Вскоре затем стали съезжаться остальные приближенные Государя, ехавшие с Ним и ровно в одиннадцать часов Император вошел в вагон. Тихо тронулся поезд, благословляемый Императрицею в дальний путь…

При Его Величестве находились Наследник Цесаревич и великий князь Сергей Александрович.

24-е мая. Встречи, оказанные повсюду Государю, свидетельствовали, как единодушно отозвалась Россия на призыв своего Царя.

В 9 часов вечера императорский поезд переехал русскую границу и через 25 минут прибыл в г. Яссы. К сожалению, вследствие темноты, нельзя было осмотреть местность и составить себе понятие о Румынии. Еще издалека Государь был приветствован криками, которые усилились, когда Его Величество показался в дверях вагона.

Духовенство запело: ‘благословен грядый во имя Господне’. Когда Государь вышел из вагона, ясский митрополит, подойдя с крестом, произнес приветственное слово, смысл коего заключался в том, что единоверная России земля румынская, испытавшая на себе многовековое иго туров, ныне почитает себя счастливой, встречая русского Монарха, идущего во главе Своих войск освобождать из-под этого ига христианские народы востока. После этого было пропето Его Величеству многолетие, а представители города поднесли царственному гостю хлеб-соль. В это время ученики ясской гимназии стройным хором пропели на русском языке ‘Боже Царя храни’, дамы и дети усыпали цветами путь Его Величества от вагона до залы.

По румынской дороге, — до г. Яссы Его Величество ехал в собственном поезде, благодаря тому, что успели по распоряжению военного начальства, построить от Унген, — дополнительный ширококолейный путь. В Яссах ожидал Государя другой царский поезд, прибывший из Варшавы, заграничными путями. Пересев в него, Император направился далее.

25-е мая. Солнце жгло, на небе не было ни облачка. Смотря из окна вагона, казалось, будто местность давно знакома, все та же природа, в которой привыкли в Бессарабии, те же крестьяне, большие деревни, с ярко-белыми мазанками, и помещичьи дома на горе, с кудрявыми парками вокруг. На станциях замечались наши часовые, держащие на-караул при проходе поезда и офицеры, исполняющие должность комендантов, даже здания напоминали русские постройки с гребешками и узорами по карнизу. Реки широко разлились по низменной луговой равнине, превратив ее в зеленеющее болото. Кваканье массы лягушек, — явственно доносилось до слуха. Кроме казаков, держащих разъезды вдоль железнодорожного пути, попадалось не мало и крестьян в широкополых шляпах, в белых рубахах с просторными рукавами, подпоясанных красными кушаками. Все они были заняты, большею частью, полевыми работами.

Воображение невольно переносило ко временам владычества господарей и когда наши чудо-богатыри с Румянцовым и Суворовым освобождали этот край от турецкого ига, каждый город, вошедший в состав румынского княжества, носил знакомое для русского человека имя. Много легло здесь наших соотечественников и много русской крови впитали в себя эти цветущие поля…

Чем дальше ехали, тем чаще виднелись в деревнях сады, а вблизи их рощи. Каждый клочок земли был возделан, расчищен, огорожен. За несколько верст не доезжая Текуч, долина Серета все более и более расширялась к югу и юго-востоку, переходя в открытую степь. Невысокие горные кряжи тянулись все время пути влево от дороги, почти до устья Серета у Барбоша. В этом последнем пункте, над самою станцией высится обрывистая, отвесная скала, на вершине которой, в день занятия Барбошского моста, расположен был бивуак полковника Струкова. Красиво перекинулся через реку длинный, железный мост и внизу, у подошвы высокой насыпи, стоял прислонясь белый, сельский домик, где располагался наш пехотный караул. В ближайших окрестностях виднелись несколько бивуаков войск.

От Барбоша до Браилова железный путь шел по болотистой низменности, которая сплошь по обе стороны полотна была залита водою. Перед городом, местность приняла другой вид, затем, влево от дороги, на светлом небе обрисовался темный силуэт церкви, за которою вскоре показалось более 20-ти ветряных мельниц. Тут уже начиналось предместье. Город казался очень чистеньким, над ним возвышалось несколько церквей, порядочной архитектуры, и пожарная каланча. Пригородные постройки в некоторых местах были окружены бруствером, это остатки прежних турецких укреплений. Неподалеку от бруствера группировалась небольшая, густая роща, среди которой виднелся мавзолей, с каменной иглой, увенчанной крестом, в память русских воинов, павших при осаде Браилова в турецкую войну 1828 года.

Императорский поезд подошел к станции в начале второго часа дня. На платформе были собраны все отличившиеся до того времени части и офицеры, которые успели к приходу Государя украситься георгиевскими крестами. Его императорское высочество Главнокомандующий находился во главе их.

Его Величество, с волнением ожидавший этого радостного свидания, заранее подошел к двери вагона, чтобы при первой возможности выйти из него. Народ еще издалека увидел Государя в отворенном окне и восторженные крики румынских и греческих женщин слились в одно с громогласным солдатским ‘ура’. Главнокомандующий сам бросился отворять дверь вагона, когда остановился поезд, и не успел Его Величество выйти на платформу, как в одно мгновение весь пол был, буквально, забросан цветами. Крепко обняв великого князя Николая Николаевича старшего, Государь подошел к духовенству, стоявшему с крестом и св. водою. Крики смолкли на мгновение, пока его величество прикладывался ко кресту, но затем снова разразились еще с большею силою.

Поздоровавшись с находившимися на станции великими князьями: Владимиром Александровичем, Николаем Николаевичем младшим и герцогами Лейхтенбергскими Николаем и Сергеем Максимилиановичами и приняв хлеб-соль от русских, проживающих в Браилове Император, видимо тронутый этим приемом, приблизился к генералам и офицерам, выстроившимся в одну линию. Необыкновенно весело, приветливо и ласково смотрел Он на своих героев.

Невольно навертывались слезы, при виде, как один из могущественнейших императоров в мире, в присутствии своих воинов и чужеземных людей, протягивал милостиво царственную руку отличившимся офицерам и благодарил их за самоотверженные подвиги.

Первым стоял начальник штаба армии, генерал-адъютант Непокойчицкий. Поцеловав его и осведомившись о здоровье, Государь стал расспрашивать князя Шаховского все ли благополучно во вверенном ему 11-ом армейском корпусе и приказал ему представить лиц его штаба.

На левом фланге было выстроено Браиловское начальство русских войск и местные румынские власти. Поклонившись последним, Император произнес:

‘Надеюсь, что вы, господа, не имеете причин быть недовольными моими войсками в всегда окажете мне ваше содействие в удовлетворение всех нужд’.

Городские представители удостоились также милостивых расспросов Его Величества, после чего Государь подошел к выстроенным у входа в станционную залу матросам Гвардейского в Черноморского экипажей, числом около 45-ти человек, участников взрыва второго торцевого монитора. Рядом с ними поместились четверо гальванеров, работавших на шлюпках, при минном заграждении мачинского рукава. Каждый имел знак отличия военного ордена, и впереди их выстроились офицеры, получившие награды за подвиги под Браиловым. Здесь стояли: георгиевские кавалеры, лейтенанты: Дубасов и Шестаков, кавалеры ордена Св. Владимира 4-ой степени с мечами: румынской службы майор Муржеско и лейтенант Петров, кавалеры Св. Анны 3-й ст. с мечами: мичманы Персин и Баль, генерал-майор Боресков, заведующий минными работами в действующей армии капитан 1-го ранга Рогуля и адъютант главнокомандующего полковник Струков, получившие золотое оружие за храбрость, и другие.

Его Величество изволил долго разговаривать с каждым из этих офицеров, загорелые в радостные лица которых свидетельствовали, что на их долю выпала уже не легкая работа. Дубасова и Шестакова Император особенно благодарил за мужественное исполнение ими долга. Прощаясь, Государь обнял их, со слезами на глазах.

Вдоль станции, по обеим сторонам пути, стоял Якутский пехотный полк, в белых гимнастических рубашках, без оружия и с белыми чехлами на шапках, а далее — поместились люди 5-й батареи 11-й артиллерийской бригады, те самые, что огнем своих четырех легких пушек, 21-го апреля, положили начало нашим военным действиям и заставили два турецкие монитора отступить с уроном далеко в Мачинский рукав. За все царствование Государя Императора, Якутский полк до сего раза имел счастье представиться Его Величеству только однажды, в Крыму, в 1855 году. Подойдя к нижним чинам и поздоровавшись, Государь поблагодарил их за службу. Затем, Он обратился к окружающим, говоря:

‘Селенгинскому и Якутскому полкам судьба сражаться совместно с моряками, таким образом, они преимущественно дрались в Севастополе, точно также начали и ныне Дунайскую кампанию’.

Поблагодарив за прием и сказав еще раз солдатам свое ‘Царское спасибо’, Его Величество вошел в вагон, куда последовали и его высочество Главнокомандующий со всеми великими князьями.

Раздался свисток и поезд отошел при восторженных криках войска и народа.

После завтрака, за большим столом, Император потребовал себе карту и стал расспрашивать Главнокомандующего о всех приготовлениях, делаемых им для переправы, и о минных заграждениях Дуная.

За Браиловым местность была уже совершенно ровная, только влево, по ту сторону Дуная, виднелись вдали силуэты добруджинских гор. У подошвы их блестел Дунай с его разливами и плесами, выступавшими порою широкими, белесоватыми полосами. Степь эта отличалась бедною растительностью, деревни встречались довольно редко, глаз не останавливался ни на каком возвышении, даже древних курганов нигде не было видно, повсюду полное безлюдье, а вдали такая же степь, подернутая легкою синевой, почти незаметно сливавшаяся с горизонтом.

Ближе к городу Бузео равнина становилась оживленнее и веселее. Деревни, окруженные садами, начали попадаться все чаще и чаще и в каждой была непременно маленькая церковь. Вправо показывались отроги Карпатских гор, вершины которых тянулись грядами, одна за другими, на очень далекое расстояние. На последнем плане голубоватой дали очерчивались высокие горы, исчезающие в легком тумане, так что о присутствии их можно было догадаться только по белеющим снежным залежам. По правую сторону равнины, — деревни и сады шли почти непрерывной линией. Хаты казались чистенькими, выбеленными, расписанными охрой и синькой, с гонтовыми и черепичными крышами, дворы и огороды были обнесены хворостиною и обсажены липами и дубами. Всюду встречались в виде островков насаженные рощицы, содержимые в порядке, в полях много трудящегося народа, — мужчин и женщин. Плуги были запряжены волами в шесть пар, иногда в вперемежку с лошадьми. Видно, что работники приезжали на свои поля издалека, за несколько верст, потому что на межах нередко попадались распряженные каруцы, близ которых паслись кони.

Мужчины, при виде императорского поезда, отрывались на минутку от работы и махали широкополыми шляпами, женщины — крестились.

По левую сторону железной дороги тянулись совершенно другие виды. Глазам представлялась бесконечная равнина степного характера, на которой лишь изредка попадались курганы, деревни или рощицы. Чаще всего встречались колодцы, ключи и речонки, блестевшие особенно сильно на далеком расстоянии. Эта степь была полна самых разнообразных птичьих свистов, щебетаний, клокотов и лягушечьих урчаний. Молодые ястребы и коршуны кружились и плавали в воздухе, на большой высоте, а ласточки так и реяли перед глазами. Свежая, сочная и изумрудная зелень, перемешиваясь с золотистым дроком, со всевозможными дивными цветами и растениями, пестрела то желтыми, то белыми, то пунцовыми и светло-синими полосами.

Город Бузео, также как и Браилов, показался издали веселым, чистеньким городом, окруженным садами и довольно красивыми постройками. Колокольни и некоторые дома, крытые белою жестью, сверкали на солнце, как серебро. Здесь тоже было заметно присутствие наших войск, близ дубовой рощи раскинулись бивуаки пехоты и казаков, а по шоссе двигались молча, без песен, — полки, батареи и обозы, изнуренные жарой.

За городом Бузео общий вид страны сделался еще разнообразнее. Справа, параллельно дороги, тянулись все горы, но уже значительно отступя в глубь долины, у подошвы их ютились селения, а по склонам виднелись зеленые виноградники и правильно расчерченные четвероугольники то чернеющих, то зеленеющих пашен. Отдаленные Карпатские горы окрашивались в лилово-бурый цвет. Когда стало темнеть, то вся местность покрылась дымчатым туманом, который около речек и болот подымался из земли густым, непроницаемым облаком.

Конечным пунктом путешествия Государя Императора предназначался г. Плоэшты. Ровно в 7 часов 50 минут вечера подошел к станции царский поезд, доставленный сюда румынским локомотивом, на котором был укреплен, среди зелени и флагов, щит с русским государственным гербом.

Еще более блестящая встреча ожидала Государя в этом городе.

По выходе из вагона, Его Величество изволил проследовать по фронту почетного караула, выставленного от 3-й дружины болгарского ополчения, в котором развевалось красивое знамя, присланное городом Самарою в дар болгарскому воинству, и принял ординарцев. Депутация от города поднесла хлеб-соль и адрес {‘Ваше Императорское Величество! Наш город почитает себя теперь счастливее всех городов Румынии, ибо Провидению угодно было осчастливить его вашим посещением. Мы невыразимо счастливы, имея величайшую честь приветствовать Ваше Императорское Величество посреди румынского народа, который вам столь предан. И когда мы видим, что на победоносных ваших знаменах красуется надпись: ‘За свободу народов Востока’, когда мы видим ваше бесконечное великодушие и милосердие, — мы усердно молим Бога, да поможет Он Вашему Императорскому Величеству сломить общего врага на славу России и ради свободы народов Востока. Да здравствует русский Император! Да здравствует Россия!’

}. Вслед за нею подошел к императору владыка Папарет Рашев, имея за собой болгар, представителей всех городов и местечек Молдо-Валахии. Низко поклонившись, он начал также читать адрес, по окончании которого владыко со слезами на глазах, благословил Государя иконою Св. Царя Константина и матери его Елены, к которой Его Величество приложился сотворив крестное знамение {Болгарский адрес: ‘Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! Мы, пребывающие в Румынии болгары, имевшие злополучие покинуть милую свою родину, чтобы в чужой земле искать убежища от насилий и гонений наших мучителей, — считаем себя ныне счастливее своих единоплеменников тем, что нам выпал жребий первым встретить светлое Ваше лицо, Великий Государь, и с благоговением выразить у ног Вашего Императорского Величества беспредельную благодарность, которую чувствует весь болгарский народ, при мысли о высоком подвиге, предпринятом по вашей державной воле великою Россиею из святой лишь любви к угнетенным и страждущим братьям, в осуществление надежд, которые болгары от века, по преданию, возлагают на православного русского царя и на братственный русский народ, для своего избавления от тяжкого рабства’.

На болгарском блюде вырезана была следующая надпись: ‘Возвеселихомся вси уповающие на Тя и похвалимся о Тебе любящие имя твое. Великому государю царю Александру В. (II), державному заступнику за болгарский народ — пребывающие в Руминии болгаре, мая, 1877 г.’}. При поднесении хлеба-соли, болгары дружно грянули самое восторженное и ‘живио’.

При следовании Его Величества по улицам города, дамы с изукрашенных балконов кидали венки и букеты, а народ бежал за коляской. В знак глубочайшей благодарности к Императору, одна женщина бросила в коляску белого голубя, со связанными лапками, на шейке которого висела бумажка с приветственною надписью. Государь взял его к себе на колени {(Этого голубя берегли в главной квартире все 6 месяцев пребывания государя в армии, а затем Его Величество привез его с собою в Петербург).}.

На всем протяжении пути, от железной дороги до дома, в котором должен был поместиться Государь Император, стояли шпалерами, без оружия войска: болгарские батальоны, Лб.-Гв. Сводно-Казачий полк и часть собственного Его Величества конвоя. Все фасады и окна обывательских домов были иллюминованы, в разных концах города раздавались музыка и радостные румынские и болгарские песни. Никогда еще в Плоэштах не было такого праздника. У дворца был выставлен со штандартом почетный караул от Терского конвойного эскадрона.

Так как Его Величество чувствовал себя очень усталым, от столь долгого путешествия, то Он тотчас после чаю изволил удалиться в Свои комнаты.

26-е мая. Город Плоэшты, благодаря множеству садов и огороженных пустых мест, имел разбросанный вид. К северу, в 87-ми километрах, равнина упиралась в Карпатские горы, блестящие и снежные вершины которых хорошо виднелись в ясные дни. Вообще, Плоэшты производили какое-то неопределенное впечатление, это был ни европейский, ни азиатский город, хотя в центральной его части сосредоточилось несколько небольших домов очень красивой архитектуры. Уличная жизнь здесь была развита, также, как и везде заграницею, благодаря хорошему климату.

Для Его Величества избрали дом г. Николеско, состоящий из семи комнат. Его отделали заново и, хотя просто, но изящно. Наследник Цесаревич поместился в соседнем доме, а министры и государственный канцлер заняли квартиры по близости. Для походной канцелярии Государя отвели обширное здание городской префектуры, где в одной из зал устроили столовую для свиты.

Сегодня Его Величество проснулся в веселом настроении духа и видимо довольный, что Его желание находиться среди войск, сбылось, с этой минуты все известия могли до Него доходить одновременно, как и до Главнокомандующего.

Около полудня прибыл в Плоэшты князь Карл Румынский, чтобы приветствовать Императора. К тому времени присутствующие члены Царской Фамилии собрались на вокзале встретить князя, а в приемной Его Величества построилась вся свита. Великие князья имели на себе цепь ордена Гогенцолернского дома. В момент приближения ко дворцу коляски Главнокомандующего, с которым сидел румынский князь, Государь вышел в залу и остановился при входе в переднюю. Завидев Императора, князь Карл быстро скинул шинель и подошел к Государю, который поцеловал его и ввел в приемную. Когда окончилось представление свиты, Его Величество пригласил князя Карла к себе в кабинет.

В начале первого часа дня, Государь выехал верхом, в сопровождении Наследника Цесаревича, Главнокомандующего, князя Карла и всех великих князей, министров и свиты, для производства смотра только что прибывшему в Плоэшты сводному- гвардейскому полку.

Отряд переехал границу своего отечества в Унгенах, 23-го мая в 9 часов вечера, невольная тоска щемила сердце, и люди, помолившись в последний раз на родной земле, брали себе щепотки ее в нарочно сшитые мешочки. На прощанье им выдали по чарке водки.

Согласно маршруту, сводный отряд должен быль прибыть в г. Плоэшты ранее Государя, но по случаю произошедших задержек на железной дороге, выполнить предписание оказалось невозможным. Действительно, 25-го мая на станции Романы, императорский поезд перегнал конвойные поезда. В Текучах к отряду присоединились 1 офицер, 1 унтер-офицер, 1 музыкант и 13 рядовых Лейб-Бородинского Его Величества полка {Полковый адъютант поручик Ильин.}.

Румыны встречали гвардейцев с большой торжественностью, повсюду на станциях играла музыка и дамы подносили цветы.

26-го числа, в 10 часов утра, почетный конвой прибыл наконец в г. Плоэшты. Только что люди успели окончить выгрузку обоза, как прискакал посланец из главной квартиры с известием, что Государь Император сейчас выезжает на встречу конвою и будет смотреть его. Наскоро подтянувшись, почистившись, отряд поспешил в город. День стоял превосходный.

Раньше всех встретил отряд Его Высочество Главнокомандующий. Поздоровавшись с людьми, он повел своих старых питомцев по направлению ко дворцу. Вскоре показалась вдали большая свита, — то ехал Государь Император. Пройдя еще несколько сажень, отряд остановился и приготовился к приветствию Императора. Его Величество подробно осмотрел людей и изволил осведомиться о причинах, задержавших отряд на пути следования. Затем, отойдя в сторону, Государь Император пропустил мимо Себя отряд. Порядок шествия был следующий: в голове шел кубанский эскадрон, потом гвардейский полуэскадрон, сводная рота и, наконец, полурота сапер и артиллеристов. Кавалерия прошла в колонне справа по три, а пехота справа по отделениям, так как ширина улицы не позволяла удлинить фронта.

Конвой представился Его Величеству в превосходном виде, несмотря на то, что ему не дали достаточно времени оправиться с похода. Рослые гвардейцы произвели приятное впечатление на горожан, действительно, это были подобранные красавцы, молодец к молодцу.

Похвалив за бодрый вид Своих возлюбленных детей, Государь Император изволил вернуться во дворец, а Его высочество Главнокомандующий вывел отряд на бивуак.

Резкая перемена в образе жизни, масса новых впечатлений, незнакомая страна со своим теплым климатом, заманчивое и непонятное будущее — все это естественно кружило голову новоприбывшим. Они радовались, что добрались, наконец, до места.

Как ни хотелось сводному гвардейскому отряду скорее попасть в дело, но все были уверены, что очередь придет не скоро, тем более, что еще на родине предсказывали ему полнейшее бездействие на театре войны.

Рота должна была расположиться бивуаком неподалеку от дворца, в саду частного владельца, на довольно сыром месте. Его высочество Главнокомандующий, доведя их до назначенного пункта, изволил собрать офицеров и объявил, что Государь Император приказал: сводной роте принять участие в предстоящей переправе чрез Дунай.

Это приказание было столь неожиданно для всех, что единодушно вырвавшееся у них ‘ура!’ побудило Главнокомандующего прекратить речь.

Затем Главнокомандующий велел в тот же день кинуть жребий между офицерами и нижними чинами, для того чтобы разделить роту на две полуроты, т. е. на две очереди. Первая очередь должна была быть готова к выступлению по первому требованию и участвовать в переправе, а вторая — в следующем большом деле.

В это время Император садился за стол, чтобы завтракать, куда также поспешил и Его высочество Главнокомандующий.

He сразу пришли в себя офицеры, никто уже не думал о том, чтобы поскорее устроиться и лечь отдохнуть, этого в голову никому не приходило.

‘Две очереди, первая на переправу, вторая в следующее большое дело… быть готовыми выступить по первому требованию…’ — вот что повторяли все.

Пока начальник отряда флигель-адъютант полковник Озеров отдавал приказание, офицеры, расположась на траве, вели оживленный разговор о порадовавшей их вести и сообщали друг другу свои личные предположения.

Вскоре после завтрака великий князь Николай Николаевич пришел вторично на бивуак почетного конвоя.

‘Я душевно рад вас видеть здесь, представителей гвардии’, — сказал Его высочество офицерам, и затем, поговорив с солдатами, он было направился к выходным воротам, как увидел Государя, подходившего с Наследником Цесаревичем и великим князем Владимиром Александровичем к расположению сводной роты.

Людям было приказало скорее выстроиться по полкам.

Государь Император, обходя фронт, объявил нижним чинам о предстоящем участии их в первом деле и выразил надежду, что они поддержат славу своих частей.

Несмолкаемое ‘ура’ было ответом на эти высокомилостивые слова.

Собрав офицеров, Его Величество сказал:

‘Желая дать вам возможность участвовать в делах, Я приказал разделить отряд на две очереди. Сначала пойдет первая очередь на переправу через Дунай, а потом вторая в другое дело. Я думаю, что для вас это не будет неприятно’.

Офицеры, низко поклонившись, выразили Императору свою готовность умереть за Него и за дорогое отечество.

‘Я был в этом уверен, — прибавил Государь. — Я вчера видел Дубасова и Шестакова, — продолжал Его Величество, — благодарил их за геройский подвиг, а главное за то, что исполнили свой долг. Бог спас не только их, но и всех, бывших с ними матросов’.

В заключение Император сказал:

‘Да хранит и вас Бог в предстоящих вам подвигах, как хранил Он Дубасова и Шестакова’.

Затем, простившись с офицерами, Государь вышел из сада.

Трудно себе вообразить, в каком хорошем настроении духа были в этот день офицеры и нижние чины, не смотря на усталость после похода. Вечером происходило метание жребия.

Догоравшее солнце бросало уже свои слабые лучи, роса густым слоем расстилалась по земле, разгоревшиеся костры рябили уже в глазах, а солдаты не могли еще разобраться между собою.

‘Чья решетка? Чей орел?! Выше кидай! Вот так, попал’, — кричали гвардейцы.

Офицеры, сидя на земле и сложив билетики с номерами в фуражку, с напряженным вниманием следили за каждой, опускавшейся туда, рукой. Адъютант записывал номера.

Но вот все кончено: судьба решена!

Начальником отряда в первую очередь шел флигель-адъютант полковник Озеров, во вторую — флигель-адъютант капитан Энден. Командиром 1-й свободной полуроты назначался капитан Мацкевич, офицерами в полуроту: флигель-адъютант капитан Косач, поручик Поливанов, поручик Ильин, поручик Прескот, подпоручик Тюрберт, фельдфебелем лб.-гв. Литовского полка фельдфебель Щерба.

Сейчас же было отдано приказание разделить людей на полуроты. Когда расчет был окончен, каждую полуроту разделили снова на 4 взвода, т. е. сделали ротный расчет и расположили их бивуаком по номерам друг другу в затылок. К полуночи все успокоилось. Догоравшие костры еле мерцали в темноте… Небо, усеянное мириадами звезд, уже не напоминало темного, серого неба родного Петербурга. Ничто не напоминало родины, она осталась далеко, далеко…

27-го мая. Рано утром, когда Его Величество пил чай в кабинете, Ему подали депеши с Дуная, в которых говорилось, что вчера турки пытались демаскировать устроенную ими в Туртукае батарею, но наша артиллерия из Ольтеницы несколькими хитрыми выстрелами испортила амбразуры и мерлоны и принудила турок удалить орудия. Затем, они открыли огонь из другого укрепления, тогда мы заставили их не только замолчать, но вывезти орудия из укрепления, которое почти разрушили выстрелами. Когда неприятель начал исправлять повреждения, предполагая, что наши орудия умолкли совершенно, батарея дала залп картечными гранатами и разогнала рабочих. У нас потерь не было.

Генерального штаба полковник Боголюбов, находившийся в Черногории, телеграфировал, что 23-го мая было ожесточенное сражение с турками у Крстаца и Горанско. Черногорцы, в составе 17-ти батальонов, под начальством Вукотича, защищали эти пункты и Дужский проход против Сулеймана, атаковавшего их со стороны Гацко. В Крстац 8 батальонов черногорцев отбивались от 20 — 25 турецких. Бой продолжался целый день, и черногорцы хотя овладели несколькими знамнами и 1800 ружьями, но ночью были принуждены отойти от Крстаца, почти в Пив. Турки заняли этот пункт и Муратовичи, но, по-видимому, очень ослаблены. Дужский проход и Горанско остались во власти черногорцев, потерявших 600 убитыми и ранеными, в том числе несколько воевод.

В 10 ¹/₄ ч. утра, Его Императорское Величество изволил выехать из г. лоэшт — для посещения князя Карла в столице Румынского княжества в г. Бухаресте {Его Величество сопровождали: Государь Наследник Цесаревич, великий князь Главнокомандующий, великие князья: Владимир и Сергей Александровичи и Николай Николаевич младший, князья Романовские, герцоги Лейхтенбергские, Николай и Сергей Максимилиановичи, государственный канцлер князь A. М. Горчаков, министр двора граф A. В. Аддерберг, военный министр генерал-адъютант Милютин, шеф жандармов генерал-адъютант H. В. Мезенцов, дежурные: генерал-адъютант граф Левашов, свиты его величества генерал-майор Протасов, флигель-адъютанты, полковники Тучков 2-й и князь Долгоруков 2-й, а также дежурные адъютанты великих князей.}.

Изъявления приветствий начались еще с дороги, где на одной из промежуточных станций столпилась у императорского вагона многочисленная группа местных поселян в ярких праздничных нарядах. Здесь были и старые, и малые и все они с радостными криками простирали свои руки с букетами цветов. Государь собственноручно принимал от каждого из них букет с выражением благодарности.

В 11 часов 55 минут утра поезд прибыл в Бухарестский вокзал. Здесь был выстроен почетный караул с хором музыки от 2-го гусарского полка. Тотчас раздались звуки ‘Боже Царя Храни’ и золотой румынский орел на красивом штандарте склонился пред вышедшим Императором. Князь Карл, в русских орденах, вместе с княгиней Елизаветой, встретил Государя при самом выходе из вагона. Их окружали придворные дамы, румынские генералы, личные адъютанты князя и министры. Его Величество, поздоровавшись, подал княгине руку и вместе с ее высочеством прошел вдоль фронта почетного караула. Перед входом в залу выступил вперед находившийся во главе членов румынской палаты народных представителей президент собрания г. Россети и произнес по-французски приветственное слово: ‘Государь! — сказал он в заключение, — позвольте свободной Румынии широко раскрыть свои двери пред ее Освободителем’. Представители города, вместе с приветственными словами, поднесли Его Величеству хлеб-соль, таковые же были поднесены от румынского духовенства и бухарестского болгарского общества. Адрес последних был с особым вниманием выслушан Государем Императором. Митрополит бухарестский благословил царственного гостя крестом и Евангелием. После этого Государь обратился с милостивым приветствием к нашим русским сестрам милосердия, недавно прибывшим в Бухарест и тоже находившимся на станции. Не обойдены были Высочайшим вниманием и члены русского генерального консульства, с несколькими русскими офицерами.

В роскошно убранном зале князь Карл представил Государю всю свою свиту, министров, сенаторов и депутатов румынской палаты, а в широком светлом коридоре депутация русских раскольников встретила Его Величество хлебом-солью и поднесла образ св. Николая Чудотворца.

Выйдя из подъезда, Государь посадил в парадное ландо княгиню Елизавету, Сам изволил сесть рядом с ее высочеством, а на переднем сиденье поместились великие князья Владимир и Сергей Александровичи. В следующее ландо сели Государь Наследник Цесаревич с Его высочеством Главнокомандующим и князем Карлом. Экипаж Его Величества был окружен свитою князя Карла и сопровождался полуэскадроном жандармов. Экипажам приходилось двигаться очень медленно, до того узкие улицы Бухареста были переполнены народом. Никакие средства, принятые полицией, не могли удержать напора восторженной толпы, бросавшей шляпы на воздух с криками: ‘Да здравствует Император Александр! Да здравствует Россия! Да здравствует славная армия освободителей!’ Дамы и девушки с балконов и из окон махали платками, кидали множество букетов, так что коляска Государя буквально была засыпана цветами. Всюду были устроены места для зрителей, общее веселье, необыкновенная радость охватила население и не было предела народному энтузиазму. На стенах и окнах магазинов красовались надписи на русском языке: ‘живио Царь Александр’, ‘Да благоденствует Русь’, ‘Ура!’ и т. д. Музыка гремела на всех углах.

Перед дворцом был выстроен почетный караул от егерского батальона, который прошел церемониальным маршем по отделениям, пред Государем Императором, когда Его Величество изволил выйти из экипажа.

Княжеский дворец снаружи не отличался никаким архитектурным стилем и походил скорее на дом богатого частного человека, но внутри убранство его было очень изящно. Лестница с полутайными сенями, украшенными фигурами рыцарей, закованных в стальные средневековые доспехи, и львов, вследствие пунцовых штор на окнах, окрашивалась тем же цветом, который приятно поражал глаз при входе. Приемная гостиная во втором этаже была в стиле Людовика XV.

По прибытии всех членов Императорского дома, тотчас же предложили завтрак, который длился не более часу.

Звон колоколов в церквах не умолкал во все время пребывания Государя в Бухаресте.

Вскоре по окончании завтрака Его Величество, в сопровождении князя и княгини Румынских, изволил отправиться на вокзал железной дороги, среди столь же сильного восторга толпы, и в 2 ¹/₄ часа пополудни отбыл из Бухареста в Плоэшты.

28-го мая. Его Величество слушал божественную литургию в церкви Успения Пресвятой Богородицы, после чего от одного взвода сводной роты почетного конвоя, под командою капитана лб. гв. Семеновского полка, Чекмарева, был сделан церковный парад, на котором присутствовал Государь Император.

По окончании церковного парада Его Величество изволил смотреть на походном марше 2-ую бригаду 35-ой пехотной дивизии.

Едва окончился этот смотр, как над городом хлынул страшный ливень, сопровождавшийся грозою, что освежило воздух, после нескольких томительно-знойных дней, но за то совершенно расстроило, снесло и размыло несколько бивуаков, в том числе почетного конвоя, и не скоро оправились солдаты от внезапной бури.

В 6 ч. вечера Его Величество встретил на станции железной дороги прибывших в Плоэшты князя и княгиню Румынских, которые после обеда у Государя Императора выехали в Бухарест.

К ночи пришло известие, что сегодня целый день турки из Рущука обстреливали Калараш и наши саперные работы близ Журжево, но потерь не причинили. Вода в Дунае начинает спадать.

29-е мая. Государь произвел смотр 1-ой бригаде 35-ой пехотной дивизии на марше и также ездил осматривать бивуаки частей, расположенных в окрестностях, чтобы осведомиться, не страдают ли войска от бывшего вчерашнего числа ливня.

30-е мая. Опять целый день шел дождь и над городом разразилась сильная гроза.

В шестом часу Его Величество получил радостную телеграмму из Одессы, которую и вручил для прочтения лицам, собравшимся, по приглашению, к обеду. В ней говорилось о подвигах моряков черноморского флота: пароход ‘Константин’, под командой лейтенанта Макарова, подойдя к Сулину на расстояние пяти миль, в два часа ночи, открыл три неприятельские броненосца и тотчас двинул против них миноносные катера. Из них один, под начальством лейтенанта Рождественского, смело атаковал ближайший броненосец и у его борта произвел взрыв. Результат был еще не известен, но по имеющимся сведениям думалось, что катер встретил ограждение. Вслед затем раздался второй взрыв, как казалось, с катера лейтенанта Пущина. Неприятель открыл сильный картечный и ружейный огонь, следы которого запечатлены на катере Рождественского. Убитых не имелось ни на катерах, ни на пароходе ‘Константин’. Исполнение дела возложено было на лейтенанта Макарова, который смелыми действиями и разумными распоряжениями вполне оправдал ожидания и сегодня утром, забравши миноносные катера, за исключением одного, под командою Пущина, благополучно возвратился в Одессу. Для отыскания лейтенанта Пущина послали пароход ‘Аргонавт’.

31-го мая. Происходило выступление сводной гвардейской полуроты из лоэшт. С рассветом весь бивуак был на ногах.

Приближался час разлуки не только временной, но для иных и вечной. Прощание между офицерами и солдатами 1-й в 2-й полурот было поистине трогательное. В воспоминание проведенных вместе дней, офицеры сняли по утру фотографическую группу. Солдаты, взятые из различных полков, конечно, не успели еще дружно сплотиться за короткое время и рота заметно дробилась на кучки однополчан. Теперь же жребий разлучал даже и их между собой.

Как ни грустен момент расставанья, сам по себе, но было весело смотреть на молодцов гвардейцев, целовавшихся с улыбкою на лице и не пропускавших и тут удобного случая для прибаутов.

В 11 ¹/₂ часов утра полурота выступила с бивуака. У ворот дворца их встретил Государь Император. Поздоровавшись, Его Величество пожелал нижним чинам счастливого пути и благополучного возвращения, а офицерам сказал: ‘До скорого свидания, господа’, причем флигель-адъютанту полковнику Озерову подал руку.

На стацию железой дороги прибыли, чтобы проститься с сводной полуротою: Наследник Цесаревич, Его высочество Главнокомандующий и великий князь Владимир Александрович.

Народу собралось очень много, чтобы поглядеть в последний раз на рослых и красивых гвардейцев.

Обратясь к людям, Его высочество Главнокомандующий сказал:

‘Надеюсь, что вы покажетесь молодцами и как стрельбой, так и поведением докажете, что вы достойны выбора вашего начальства, а если прикажу идти в штыки, то работать на чистоту’.

Затем, пожелав офицерам счастливого возвращения, Его высочество подал каждому руку.

При криках ‘ура’ счастливой полуроты, Главнокомандующий с Наследником Цесаревичем и великим князем Владимиром Александровичем сели в коляску и отъехали от вокзала.

Вечером была получена телеграмма, что Сербский князь Милан выезжает 2-го июня в Плоэшты в сопровождении гг. Ристича, Протича, Лешанина и Хорватовича.

Плоэшты понемногу начали пустеть и чувствовалось, что переправа через Дунай должна скоро совершиться, но когда и где, буквально никто не знал, а намерения свои Главнокомандующий скрывал даже от самых приближенных лиц.

Июнь месяц

1-е июня. Перед завтраком Его Величество, вместе с Наследником Цесаревичем, посетил бивуак лейб-казаков и поздравил их с походом к Дунаю, в которому постепенно стали подвигаться войска. День был невыносимо жарок, так что Государь Император, любивший вообще теплый климат, решил сегодня отказаться от приглашения обедать у князя Карла Румынского и отменил поездку в Катрочени, загородный дворец его высочества.

В главную квартиру прибыл английский агент г. Велеслей.

Кстати будет перечислить всех иностранцев, явившихся от различных держав и представленных Государю Императору. Во главе германской группы стоял: молодой драгунский поручик принц Баттенберг, племянник Государыни Императрицы {Впоследствии — князь освобожденной Болгарии, свергнутый в августе 1886 года.}, и майоры генерального штаба: фон-Лигниц, фон-Вильйом и граф Ведель. Из военных агентов здесь находились: французский — полковник Гальяр, шведский — генерального штаба капитан Варберг, датский — флигель-адъютант короля, гвардии капитан фон-Гедеман, северо-американской — поручик Грин, сербский — полковник Катарджи — воевода Станко-Радонич и румынские — генерал Зефкар и флигель-адъютант князя полковник Гергель.

2-е июня. Главные силы Дунайской армии были сосредоточены в Румынии и расположились следующим образом: правый фланг — 9-й корпус, — у Слатина, центр — 12-й корпус, — по дороге из Бухареста в Александрию и левый фланг — 8-й корпус, — по дороге из Бухареста в Журжево.

14-му корпусу Главнокомандующий приказал к 1-му июня прибыть в Галац, чтобы сменить находившиеся там полки 11-го корпуса и составить, с частью войск 7-го корпуса, — ниже дунайский отряд, под начальством генерал-лейтенанта Циммермана.

Общее сосредоточение армии было задержано несколько разливом рек и затрудненных движением по железной дороге, а потому и приготовления к переправе шли медленно. Пришлось доставить по единственному пути — всю осадную артиллерию, боевые припасы, минные катера, понтонные парки, разные мостовые принадлежности и, наконец, продовольственные запасы.

Затем великий князь Главнокомандующий, предполагая совершить главную переправу не позже 12-го июня, приказал генералу Циммерману сделать демонстративный десант на нижнем Дунае 10-го числа, в том расчте, что неприятель, увидя, что переход за Дунай — уже совершившийся факт, вероятно, поспешит стянуть против Циммермана значительные силы и, таким образом, невольно ослабит себя на неведомом ему пункте главной переправы. Генерал Циммерман, принимая в расчет чрезвычайную высоту вод, находил, что переправа в назначенный день невозможна, и потому просил у Главнокомандующего отложить предприятие до спада вод, но великий князь настойчиво подтвердил свое приказание, присовокупив, что ему совершенно необходимо, чтобы переправа у Браилова состоялась непременно 10-го июня. Тогда генералу Циммерману не оставалось ничего, как только употребить все меры и усилия для выполнения задачи.

Так вчерашнего числа, против Браилова у деревни Гечети, была беспрепятственно окончена постройка батареи, которую тотчас вооружили орудиями, это обеспечивало наводку моста, на главном русле Дуная, от Браилова до Гочети, но ранее того необходимо было исправить дорогу, на протяжении пяти верст, от последней деревни к Мачину, вдоль берега старого дунайского русла.

Сегодня Его Величеству являлся военный агент Японии, подполковник Сего-Иозамо, вместе с секретарем японского посольства. Лейб-казаки выступили из Плоэшт. Князь Черкасский откланялся Государю Императору и переехал в Бухарест со всем своим штатом служащих по Красному Кресту и по будущему гражданскому управлению Болгарии.

3-го июня. В 4 часа пополудни Государь Император изволил отправиться с Наследником Цесаревичем и великими князьями к обеду в Катрочены, загородный дворец князя Румынского, в окрестностях Бухареста, откуда в 10 ¹/₂ часов вечера возвратился в Плоэшты. Чтобы доставить развлечение Его Императорскому Величеству, княгиня устроила музыкальный вечер, который вполне удался.

Во время канонады у Ольтениц у нас был ранен один нижний чин и повреждена турецкой гранатой дульная часть орудия, граната влетела прямо в амбразуру и ударилась как раз в самое жерло пушки.

Вода в Дунае спадала хотя медленно, но постоянно, все стояла на 16 футов выше нормального уровня.

4-го июня. Прибыл в Плоэшты князь Милан в сопровождении гг. Ристича, Протича, Лешанина и Хорватовнча. Князь Сербский был встречен на станции Их высочествами Главнокомандующим и Николаем Николаевичем младшим. С дебаркадера князь Милан сейчас же поехал представиться Государю Императору. Он выразил Его Величеству благодарность за себя и за сербский народ, глубоко ценящий личное благорасположение к нему Императора всероссийского, и за помощь, оказанную Россией Сербии во время войны, а в особенности за вмешательство Императора, которое, после поражения при Дюнише, спасло Сербию от дальнейшего нашествия турок. После обеда у Его Величества князь Милан уехал в Бухарест, где обменялся посещениями с князем Карлом.

В прошлую ночь охотники Изюмского гусарского полка, под командою подполковника Волькенау, поплыли на восьми лодках к неприятельскому берегу, выше Силистрии, и успели высмотреть расположение противника, но на рассвете были замечены и вынуждены уйти назад под сильным огнем, потеряв одного гусара убитым и четырех ранеными.

Уровень воды в Дунае на 15 ³/₄ футов выше нормального.

5—ое июня. Воскресенье. Его Величество слушал обедню в церкви Успения.

После полудня легкий обоз императорской главной квартиры секретно выступил из Плоэшт, по направлению к Браилову, где ожидалась переправа через Дунай отряда генерала Циммермана и куда Государь Император хотел ехать по первому известию о начатии действий.

6-ое июня. Великий князь Константин Николаевич телеграфировал Государю из Петербурга, что родители лейтенанта Пущина, командовавшего одною из миноносных лодок, при атаке турецких мониторов у Сулины, получили от сына известие, что он находится в плену у турок и что с ним хорошо обращаются.

С Дуная было получено известие, что турки в числе 800 человек высадились на наш берег близ Турно-Магурели и захватили пасшийся на лугу румынский скот. Подоспевшая части Вознесенских улан, казаков 8-го полка и одна рота Тамбовского пехотного полка, отбили большую часть угнанного скота и прогнали турок, причем последние потеряли восемь человек, а наши двух: одного казака и одного улана ранеными.

7-ое июня. Утром в Плоэшты прибыл из России, в составе гвардейского отряда, хор музыкантов л.-гв. Преображенского полка, под командою поручика Ивкова. В 11 часов утра Государь посетил бивуак почетного конвоя и изволил пробовать солдатскую пищу.

8-ое июня. Со вчерашнего дня капитаном 1-го ранга, — Новиковым, было приступлено к заграждению Дуная на всем протяжении реки, от Рущука до местечка Карабии. Завидев это, турки сегодня выслали монитор из Рущука, который открыл огонь по нашим катерам. В ответ капитан Новиков приказал лейтенанту Скрыдлову, атаковать монитор на катере Наследника Цесаревича ‘Шутка’. Тронувшись в 8 часов утра, Скрыдлов на полном ходу, под пушечным и сильнейшим ружейным огнем с берега, ударил носовым шестом в борт монитора, но, к сожалению, взрыва не последовало, так как проводники были перебиты пулею. Тогда Скрыдлову пришлось отступить, тем более, что в носовой части катера оказалась пробоина и все время отливали воду. Сделав большой обход вниз по Дунаю, он присоединился к флотилии. Не смотря на раны в обе ноги, лейтенант Скрыдлов продолжал до конца командовать катером. Находившийся при нем волонтером художник Верещагин был легко ранен. В течение всего дня происходила перестрелка между нашей батареей и прибывшей неприятельской полевой артиллерией.

В сводно-гвардейский отряд прибыл новый офицер, штабс-капитан барон Ракосовский, полковой адъютант лейб-гвардии Преображенского полка, который тотчас и явился Государю.

Вечером Его высочество Главнокомандующий зашел к Императору.

‘Я завтра еду в Бухарест, чтобы переговорить обо всем с князем Карлом, — сказал великий князь, — но эта поездка должна быть скрыта от всех’.

Государь слушал с удивлением и со вниманием Главнокомандующего. Затем, прося Его Величество никому решительно не говорить этого, так как в Плоэштах множество шпионов и удача вполне зависит от неведения турками пункта переправы, Его высочество уговорился с Императором, что Государь будет рассказывать, будто он отправился в Браилов.

‘Пользуясь твоим поездом, который стоит в Бухаресте, — продолжал великий князь, — я выеду оттуда, когда будет нужно, о чем дам Тебе знать телеграммой, и чтобы эта депеша не выдала пункт переправы, надо нам согласиться в условной фразе. На конечной станции нас будут ждать лошади и, пересев в коляски, мы прибудем к месту назначения’.

Его Величество, выслушав Главнокомандующего и условившись во всем, отпустил великого князя с благословением.

Турки имели множество способов и средств, чтобы следить за нашими движениями и угадывать намерения Главнокомандующего. Много раз великому князю приходилось убеждаться в этом, прочитывая корреспонденции и телеграммы в иностранных журналах. Часто этому способствовали наши дипломатические сношения с Англией, договоры по некоторым статьям и вопросам. Постоянное присутствие Главнокомандующего в Плоэштах, приходившие туда донесения, слухи о командировках приближенных лиц и т. п. наводили на мысль тех, которые старались разведать план Его высочества, и невольно, может быть, они предугадывали таким образом намерения Главнокомандующего.

Его высочеству необходимо было скрыться от тысячи глаз, следивших за каждым его движением и словом, и великий князь мысленно составил целый план, которого никто не знал и не мог даже предвидеть.

9-го июня последовало в Плоэштах окончательное соглашение о совместном действии русской и румынской армий. Переговоры длились с 30-го мая.

Утром Государь Император встретил на станции железной дороги великого князя Алексея Александровича, прибывшего в действующую армию. Два года сряду Его высочество был в плавании и вернулся затем в Россию во время кампании, так что Государь в первый раз после долгой разлуки свиделся с великим князем здесь, в Плоэштах. На него предположено было возложить главное заведывание всею деятельностью морских команд на Дунае.

Его высочество Главнокомандующий, так сказать, исчез из города. Отъезд его, в сопровождении только трех лиц: великого князя Николая Николаевича Младшего, начальника штаба и его помощника генерала Левицкого, совершился так секретно и неожиданно, что в первое время никто и не подозревал об отсутствии Главнокомандующего. Думали, что Его высочество не совсем здоров и потому не показывается из своей комнаты, а когда это было, наконец, замечено, то решительно никто в главных квартирах не знал, куда, когда и зачем поехал великий князь. Государь говорил своим приближенным, что Его высочество направился в Браилов. Адъютанты Главнокомандующего знали, что великий князь на рекогносцировке, но терялись в догадках, возвратится ли он назад, или нет. Им было приказано присоединиться к царскому поезду в Браилов. Все положительно старались проникнуть тайну отъезда.

Между тем, Главнокомандующий прибыл к обеду в Катрочени, куда поспешил из Бухареста князь Карл. К ночи все переговоры были окончены, и князь Карл вернулся домой в полном убеждении, что завтра утром он по обыкновению сделает свою прогулку в Катрочени, где будет пить кофе с Главнокомандующим. Известие о пребывании Его высочества в Карточени быстро разнеслось по Бухаресту и, без сомнения, отвлекло внимание шпионов и многих других от Дуная, оно должно было убедить, что Главнокомандующий не спешит еще приготовлением к переправе.

Но великому князю нельзя было терять времени в Катрочени, и когда во дворце все успокоились и уснули, он решил в два часа ночи удалиться, обманув румын и всех, не исключая лиц главных квартир, полагавших, что Его высочество присутствует при переправе у Галаца.

Дворец охраняли румынские часовые. По освещенным окнам они полагали, что Главнокомандующий еще занимается, как вдруг они увидели в темноте четырех людей, быстро идущих с чемоданчиками, по направлению к воротам. Часовые перепугались, воображая, что в дом проникли чужие люди с намерением похитить вещи из дворца, и бросились было, чтобы задержать их, но еще более растерялись, когда признали в числе уходящих Главнокомандующего и великого князя Николая Николаевича Младшего. В окнах дома виднелся такой же свет еще долго, но комнаты были пусты. Главнокомандующий не имел при себе ни вещей, ни человека и потому скрылся из Катрочени весьма быстро и незаметно.

10-ое июня. Отсутствие Главнокомандующего, войск и общего движения в Плоэштах, которое так оживляло город в предшествующие дни, — убеждало, что в недалеком будущем произойдут важные события. Так недавно еще отсюда исходили все распоряжения, начальники частей, один за другим, постоянно являлись в штаб армии за приказаниями, сюда стекались известия и сообщения со всех концов и вдруг, — интерес жизни в Плоэштах пресекся и пребывание в этом городе сделалось томительнейшим.

Император во время приемов и докладов казался спокойным, но постоянно серьезное лицо Его еще более вселяло убеждение, что Он спокоен лишь наружно. Таинственный отъезд Главнокомандующего, последний разговор с ним, затаенные мысли великого князя, близость начала военных действий целою армией, все это, — озабочивало, волновало Государя. Наконец, ожидание известий и возможность выехать из города, — мучительно действовало на Монарха.

Сегодня Его Величество встал ранее обыкновенного и по лицу Его было видно, что внутренние волнения не давали ему покоя и во сне. Ночью должна была начаться переправа генерала Циммермана у Галаца и к утру Его Величество надеялся иметь уже телеграмму, но не смотря на посылку некоторых лиц в ближайшие пункты расположения войск и постоянное пребывание адъютантов на железнодорожной и полевой телеграфных станциях, сообщения не приходили. От Главнокомандующего еще нельзя было ожидать условной депеши, и Его Величество боялся, чтобы, благодаря распространившемуся слуху, будто Он находится в Браилове, телеграмму не направили туда и через это не произошло задержки в получении важных сведений.

В десять часов утра князь Милан сербский являлся к Государю Императору и откланялся по случаю отъезда в Бухарест.

Около 12-ти часов собралась вся свита верхами у подъезда дворца, и затем вышел Его Величество в походной форме, в сюртуке с шарфом, чтобы произвести смотр бригаде 13-го корпуса, проходившей чрез город.

Наконец, во время завтрака, быстро вошел в столовую генерал Щолков и подал Его Величеству телеграмму от генерала Циммермана. В ней говорилось, что командир 1-й бригады 18-й пехотной дивизии, генерал-майор Жуков, успешно исполнил возложенное на него трудное поручение, — переправиться на судах через Дунай из Галаца, в ночь на 10-е июня, и занял на правом берегу высоты Буджака.

Просияло лицо Государя, когда Он прочел эту радостную весть.

‘Сейчас же готовиться к отъезду!’ — воскликнул Его Величество и было немедленно послано приказание о составлении экстренного поезда для Императора.

Но если бы Государь выехал из Плоэшт перед обедом, т поезд в Галац пришел бы ночью, и потому Императору пришлось отложить отъезд до 9 часов вечера.

Долго длились томительные часы ожидания отъезда, наконец, за полчаса до назначенного времени Государь покинул дворец. Поезд не был еще совершенно готов и в виду прибытия Императора поспешили размещением как багажа, так и лиц, сопровождавших Его Величество.

В 8 часов 50 минут Государь Император изволил выехать из Плоэшт, в сопровождении Наследника Цесаревича и великих князей Владимира, Алексея и Сергия Александровичей.

Была чудная, теплая ночь и неподвижный воздух, освещенный яркою луною, казался совершенно прозрачным. Красиво обрисовывались — деревни, с их белыми мазанками, перемешивающимися с темными силуэтами садов и громадных деревьев.

Мелькающие огни в окнах домов выступали красноватыми пятнами на общем бледном и мертвенном фоне картины. Высокие колокольни сельских церквей блестели на ясном голубоватом небе и их позолоченные кресты, точно звезды, горели в небесной выси, отражая в себе серебристые лучи. Одни только пашни тянулись по полю черными полосами. Общая тишина прерывалась изредка журчанием ручейков, протекавших под железнодорожными мостиками, длинными змейками извивавшихся по равнине, обозначаясь легким туманом, стоявшим над ними. Самые дальние предметы виднелись совершенно ясно и каждая точка, отдельное дерево, колодезь, или даже человек чернели на гладкой серебристой поверхности, бросая за собой длинные тени. Пруды и плесы речек, отражая в себе луну, как в зеркале, представлялись обширными и глубокими.

Южная роскошная ночь разгоняла сон, привлекая взоры к поэтическим видам, которые давали простор затаенным думам и чувствам.

Его Величество долго любовался этою ночью, сидя у окна и изредка разговаривая с присутствующими. Из слов Его было видно, что неизвестность, о том, какие понесены нами жертвы при переправе у Галаца, тревожила Государя. В телеграмме, полученной сегодня утром, о том ничего не говорилось, а могло их быть и много, и мало…

Когда поезд прибыл на станцию Барбош, то военный министр Д. А. Милютин тотчас вышел из вагона, чтобы расспросить у собравшихся для встречи служащих лиц, что им известно о вчерашнем деле у Галаца. Император стал у ближайшего окна, но увидав, что военный министр разговаривает с каким-то офицером, который в свою очередь дает объяснения, поспешил также выйти на платформу. Офицер этот был помощник коменданта станции, штабс-капитан Домрачев. Выслушав от последнего рапорт о благополучии станции, Государь произнес:

‘Скажи без утайки все, что знаешь’.

Домрачев объяснил, что войска переправились благополучно.

‘Я знаю, что благополучно, но Мне неизвестны подробности переправы и число жертв’, — возразил Император.

Но Домрачев мог только сообщить в общих чертах о деле и, к своему горю, не в состоянии был удовлетворить понятное желание Монарха.

Его Величество еще несколько минут простоял на платформе, вглядываясь в великолепные ночные виды. Знакомая уже отвесная и обрывистая скала, нависшая над самой станцией, теперь имела еще более грандиозный вид и блестела при лунном освещении. Сияющая поверхность Дуная точно приближала реку к зрителям и на нее смотрелось с особым радостным сознанием, что войска наши уже на том берегу.

‘Ну теперь не далеко до Галаца!’, — воскликнул Государь, входя в вагон.

Когда поезд тронулся, Его Величество прилег отдохнуть. В три часа ночи миновали Браилов.

Между тем Главнокомандующий, ничего не зная еще о произошедшем в отряде генерала Циммермана, по отбытии из Катрочени, направился в г. Александрию, куда и приехал 10-го июня рано утром. Его высочество остановился в квартире генерала Святополка-Мирского. Здесь великий князь встретил М. И. Драгомирова, который явился к корпусному командиру, генералу Радецкому, за приказаниями.

‘Ты куда идешь отсюда?’ — спросил великий князь генерала

Драгомирова, усаживаясь в экипаж, чтобы направиться в Зимницу.

‘Я еду домой, в расположение дивизии’, — ответил генерал Драгомиров.

‘Поедем с нами в Зимницу, садись к сыну’, — сказал Главнокомандующий.

‘С удовольствием!’ — воскликнул Драгомиров.

Коляски быстро покатили и в восемь часов вечера Главнокомандующий прибыл в Зимницу.

Великий князь Главнокомандующий до глубокой ночи занимался и обсуждал те распоряжения, которые он считал необходимым сделать, для задуманной им переправы у Зимницы. Генерал Драгомиров оставался при Его высочестве, так как великий князь выразил желание с ним вместе осмотреть берег на другое утро, но он не знал еще цели Главнокомандующего.

11-е июня. В 5 часов утра императорский поезд подошел к Галацу. Светало.

На платформе Государя встретили — генерал Циммерман и еще несколько лиц его штаба. Поздоровавшись с ними и поздравив с важной победой, Его Величество спросил:

‘Что же стоила нам переправа?’

Генерал Циммерман доложил, что к сожалению успех этот не обошелся без порядочных потерь: убитых 3 офицера, 41 нижний чин и раненых 2 офицера и 88 солдат.

‘Где же они?’ — с волнением спросил Государь.

‘Все теперь здесь, в госпитале’, — ответил генерал Циммерман.

‘Здесь? В таком случае, прежде всего, Я желаю их видеть!’ — воскликнул Император и направился к выходу из станции.

Разместившись в поданных колясках, свита последовала за Государем, ехавшим вместе с Цесаревичем.

Город Галац лежит на высокой косе, между Дунаем и озером Братыш. На главной его улице было много домов красивой архитектуры, в которых помещались все европейские консульства. Над этими зданиями развевались флаги с государственными гербами. Хотя город еще спал и на улицах встречалось мало народу, но лавки и кофейни уже открывались и в некоторых окнах были зрители, которых привлекал шум нескольких экипажей, двигавшихся вереницею, один за другим. Между населением замечалось много матросов коммерческого флота, встречаемых только в портовых городах.

Вскоре экипаж Государя выехал на поляну, где раскинулись шатры военно-временного госпиталя.

Глазам Его Величества представилась картина восхода солнца, при необыкновенно красивой обстановке. Впереди широкою и блестящею полосою протянулся Дунай, окаймленный высокими чернеющими Добруджинскими горами, за которыми пряталось солнце, освещавшее лишь гребни и волнистые их изгибы. Красное, огненное небо придавало волшебный оттенок и еще более рельефно обрисовывало болгарский берег, охваченный как бы заревом пожарища и покрытый слегка красноватым туманом. С одной стороны — была панорама города, ютившегося на обрывах к реке, с белеющими домами и как бы горящими окнами, в которых отражалось огненное небо, с другой — привольно стояли на изумрудном поле госпитальные палатки и юрты, точно вновь воздвигнутый холщовый городок.

Без всякого шуму подъехала коляска Императора к лазарету. В тот же момент распахнулись полы шатра и из него выбежал дежурный врач, отрапортовавший Государю дрожащим голосом о состоянии госпиталя. За ним вышло все медицинское начальство. Его Величество, приветливо поздоровавшись с этими лицами, вступил в палатку и остановился.

Царила полнейшая тишина, ни стона, никакого звука не доносилось до слуха. Оба ряда кроватей, по бокам шатра, были заняты ранеными и взоры их устремлены на вошедшего царя. Когда вчера они шли в бой, никому из них не приходило в голову, что сам Монарх тотчас явится выразить им свою благодарность и утешить в минуту отчаяния. Они вдруг ожили и приняли совершенно бодрый вид. Сестры милосердия и студенты стояли около больных. Пахло хлороформом, мускусом, хлором и всевозможными лекарствами.

‘Со всеми ли ранеными успели справиться и положить повязки?’ — спросил Государь, обращаясь к старшему врачу.

‘Все перевязки сделаны, Ваше Императорское Величество’, — ответил врач, — ‘но еще предстоят ампутации’…

‘В этой палате — легко раненые?’ — продолжал Император, пораженный бодрым видом солдат.

‘Никак нет, все трудно раненые’, — пояснил врач.

Его Величество приблизился к первому солдату, лежавшему с правой стороны. Впалые глаза его, бледное лицо, синие губы, — свидетельствовали, что он сильно страдает, но между тем, видя подходящего к нему Императора, он старался привстать.

‘Лежи, лежи…’, — предупредил его Государь, — ‘ты куда ранен?’

‘В живот…’, — произнес больной слабым голосом.

‘Каково его состояние вообще?’, — тихо обратился Государь к врачу.

‘В опасном положении…’ — пояснил доктор.

‘Как ты себя чувствуешь?’ — опять спросил раненого Император.

Солдат посмотрел на одного доктора, затем на другого, на сестру милосердия, стоявшую около и видимо не знал, что ответить, в эту минуту он позабыл совершенно о своих страданиях, жил лишь только охватившим его восторженным чувством к своему Царю.

‘Его Величество изволит спрашивать тебя, как себя чувствуешь…’, — громко и торопливо произнес, нагнувшись к солдату, старший врач.

Государь знаком руки попросил доктора не тревожить больного и оставить его в покое.

‘Как ты себя чувствуешь, друг мой’, — ласково повторил Император.

‘Ничего, хорошо’, — ответил также нежным голосом приободрившийся солдатик.

‘Как же тебя ранили?’

‘Мы были в первой лодке, Ваше Императорское Величество’, — уже смело произнес раненый.

‘Вы первые высадились на берег и когда же тебя ранили?’ — продолжал Государь, как бы помогая ему объяснить свой подвиг.

‘Да тут в скорости… и ранили… Пошли это мы в штыки… турок хотел мне штыком в живот… а я… схватил его одною рукою… в тот миг он выстрелил’.

‘А ты что сделал?’ — спросил Император.

‘Более не помню…’ — ответил раненый.

‘Вероятно он лишился чувств’, — добавил врач, — ‘так как пуля прошла чрез весь живот, ударилась в бедро и вышла из ноги’.

‘Ну, даст Бог, — поправишься, не горюй, — сказал Император, — а вот тебе за храбрость крест, ты его заслужил: одним из первых вышел на неприятельский берег’.

При этих словах, Его Величество протянул руку к генералу Салтыкову, который уже подал Императору знак отличия военного ордена.

‘Дай я тебе приколю его к рубашке’, — говорил Государь, нагибаясь к больному.

Многие больные приподнялись на руках, чтобы взглянуть, как Сам Царь прикалывал георгиевский крест к солдатской рубахе. Некоторые крестились, шептали молитвы….

‘Ну, до свидания, поправляйся…’ — говорил Император, весело улыбаясь и переходя к следующему раненому. Солдатик благодарил Государя наклоном головы, а по лицу его катились слезы…

‘Ты куда ранен?’, — спросил Его Величество соседнего солдата.

‘В ноге — пуля’, — пояснил он.

‘Очень болит?’

‘Вовсе не болит, нет, только ночью…’, — говорил раненый.

Его Величество обернулся к врачу, который доложил, что нога его сильно распухла и нельзя еще определить, повреждена ли кость, вероятнее, что придется отнять ногу.

Третий раненный лежал в забытьи, и вся голова его была обложена пузырями со льдом, ему оставалось несколько часов жизни. Затем шел целый ряд солдат, пораженных в ноги. Гипсовые повязки, вложенные в лубки, торчали из-под одеял. Милостиво разговаривая с каждым, благодаря за службу и вселяя надежду, что они скоро поправятся, Государь уже совершенно взволнованный, со слезами на глазах, подошел к одному важному чину, который был буквально изрублен шашками.

‘Как же тебя ранили?’ — спросил его Император дрожащим голосом.

‘Черкесы…’, — еле мог произнести раненый.

Его Величество сел к нему на кровать, нагнулся к лицу, но невозможно было расслышать слов несчастного.

Тогда генерал Циммерман объяснил Государю, что переправившимся ротам пришлось выдержать атаки черкес и бросаться на кавалерию в штыки.

‘Какие молодцы!’ — воскликнул Император, взволнованным голосом.

‘Жалую тебе георгиевский крест за доказанную храбрость’, — громко произнес Государь, кладя ему на грудь знак отличия.

‘Ну а ты, молодец, куда ранен?’ — спросил Его Величество солдата, раскрасневшегося от волнения и блестящие глаза которого восторженно смотрели прямо на Него.

‘Неопасно, Ваше Императорское Величество’, — отчеканил молодой красавец.

‘Слава Богу, коли так’, — с улыбкой произнес Государь, — ‘но, однако, куда же?’

‘В грудь на вылет… вот тут…’, — и при последнем слове он вдруг побледнел и глаза его помутились.

‘Что с ним!?’ — воскликнул Государь.

Доктор бросился к раненому, лишившемуся чувств, потребовал уксусу, натер ему виски и Император все время неотлучно находился при больном, пока он не пришел в себя. Рядом с ним лежал его земляк и однополчанин, который рассказал, что его товарищ был купеческим сыном и страшно боялся, чтобы старуха, его мать, не узнала о постигшем ее несчастии, дабы скрыть, что он в госпитале, сын хотел ей послать письмо и деньги.

‘А есть ли у него деньги?’ — спросил Император.

‘Нет, нету!’ — ответил сосед.

Его Величество приказал положить ему 25 рублей под подушку.

Выносливость и терпение русского солдата поражали присутствующих. Император, чувствуя, что раненые преодолевали себя, чтобы казаться бодрыми и менее расстраивать Его, еще более страдал, тронутый проявлением столь сильной к Нему любви.

В следующей палате помещались более легко раненые. Все, кто мог, приоделись и встретили Государя, сидя в кроватях. Между ними не мало нашлось раненых штыками и шашками. Его Величество здесь также роздал несколько георгиевских крестов и денежных пособий.

В шатре, где лежали раненые, которым собирались делать ампутации, Государь пробыл особенно долго. Каждого из них Он расспросил, что они чувствуют, как были ранены, давно ли на службе, не нуждаются ли в чем, всех утешал, благословлял, некоторых наградил крестам и целовал в лоб.

‘Смотрите, поправляйтесь’, — сказал Его Величество, прощаясь с ними, — ‘Я пришлю справиться о вашем здоровье. Надейтесь на Бога! Еще раз благодарю вас за службу!’

Ампутационная палата производила потрясающее впечатление своей обстановкой, операционным столом, громадным числом разложенных инструментов, склянок, посудин и припасов.

Узнав, что первым вошел на неприятельский берег поручик 69-го Рязанского полка Эльснер, который немедленно же был ранен, Государь пожелал его видеть и вошел к нему в палатку. Его Величество подал Эльснеру руку и лично вручил георгиевский крест 4-ой степени. Это была первая офицерская награда в пехотных частях за нынешнюю кампанию.

Когда Император вышел из госпиталя, то глубоко вдохнул в Себя свежий, утренний воздух. Лицо Его было серьезное, бледное и измученное.

‘Куда теперь?’ — спросил Государь генерала Циммермана.

‘В настоящую минуту из войск здесь один 65-ый пехотный московский полк, расположенный бивуаком’, — пояснил генерал Циммерман.

‘Хорошо, укажите дорогу…’ — произнес Его Величество, садясь в экипаж.

Один из офицеров штаба 14-го корпуса поехал впереди царской коляски и, таким образом Император прибыл к московскому полку, стоявшему уже выстроенным впереди лагеря, без оружия.

Громкое ‘ура’ огласило всю местность, когда Государь, поздоровавшись с полком, поздравил его с переправой через Дунай. Нарядно выглядывали солдаты, надевшие новенькие мундиры, и весело стало на душе от восторженных кликов людей, воодушевленных победою. Осмотрев лагерь, Государь направился пешком к Дунаю и пожелал выслушать подробный доклад генерала Циммермана о переправе.

Дунай у Галаца сначала загибает на восток, а потом на юг, вследствие чего на правом берегу его образуется вдающаяся полукруглая низменность, которая теперь представляла собою озеро, покрытое во многих местах плешинами мелей и тростниковой порослью, весьма трудно одолимою при движении лодок. Эту-то низменную котловину окаймили с юга два отрога Добруджинских гор, оканчивающиеся по обе стороны полукружия двумя горами: Буджаком и Орличем. Буджак лежит против Галаца, а Орлич тянется от Мачина вдоль браиловской дороги. С восточной стороны вдоль буджакского кряжа шел дунайский приток Чулонец. Эта местность и служила театром действий.

Указав на все выше упомянутые пункты, генерал Циммерман перешел к рассказу.

Для исполнения задуманного предприятия было назначено по пяти рот Рязанского и Ряжского полков. Баржи и лодки с пехотой, в полной тишине, отплыли от Галаца 9-го июня в девятом часу вечера. На веслах сидели 60 донских казаков и часть пехотинцев, под руководством нескольких опытных матросов. Для большего обеспечения успеха, выслали лейтенанта Дубасова с канонерской лодкой ‘Фульджеро’ и двумя паровыми катерами на воды Мачина, с той целью, чтобы, угрожая городу атакой, удержать в нем часть турецкой артиллерии и гарнизона, лишив их таким образом возможности подать помощь.

Была лунная ночь. С галацкого берега отчетливо виднелись наши лодки, которые переплыв главное русло, имеющее в этом месте более версты в ширину, подошли к затопленной и покинутой турками деревушке Заклый и вступили в разлив. Все пространство, до самой подошвы Буджака, было сплошь затоплено, все мосты сломаны и дорога перекопана турками.

Переплыв на ту сторону, многие лодки попали на мель, но все-таки успели к 10-ти часам вечера собраться у камышей, верстах в четырех от Галаца и в трех от Буджака, где и простояли до половины второго часа ночи, в ожидании захода луны. С наступлением этого момента, роты Рязанского полка направились к востоку, для того, чтобы обогнуть в темноте мыс Буджака с восточной стороны сделать там высадку, роты же Ряжского полка, пошли прямо к югу, дабы проплыв как можно дальше, или высадиться, или же способствовать Рязанцам, угрожая тылу неприятеля.

Плывя по лугам и болотам, пришлось местами тащить лодки на лямках, по грудь в воде, высвобождая их из камыша и кустарника. Турки заблаговременно приготовились к встрече и усилили способы обороны. Подъем на возвышенность был изрыт рядами стрелковых ложементов. Они открыли огонь по лодкам еще с дальнего расстояния и наши, преодолев бесконечное число препятствий, в роде наставленных сетей, бон, плетней, нетерпеливо соскакивали за борт и шли вперед по грудь и даже по горло в воде. Все это делалось с замечательным одушевлением. Было ровно три часа, когда наконец две, три лодки, подчалили к берегу. Первыми выскочили на неприятельский берег молодые офицеры Рязанского полка: прапорщик Сушков и поручик Эльснер. Две лодки Рязанцев достигли берега ранее прочих и спешно высадились, под прикрытием флангового огня остальных своих рот, остававшихся еще в лодках. По мере выхода на берег, люди собирались в звенья, раскинувшись цепью, они тотчас же бросались вперед на ложементы, не смотря на то, что приходилось идти по разрыхленным кукурузным пашням и затем взбираться на каменистые крутизны, имевшие более тридцати сажень вышины. Когда наконец наши взобрались на гребень высоты, — турки дрогнули и перебежали за лощинку, до следующих ложементов. Силы были не равны, особенно чувствовалось у нас отсутствие артиллерии. Турки дрались очень стойко, устремляясь густыми колоннами и направляя на нашу цепь черкесов.

Когда Рязанцы успели захватить последовательно три высоты десант Ряжского полка начал подходить к западному берегу Буджака и рота за ротою — появляться на место боя.

Ряжцы очень удачно зашли во фланг и тыл противнику, что и решило окончательно отступление его по направлению к югу. Таким образом наша пехота, пройдя с непрерывным боем около 12-ти верст, остановилась для крайне необходимого отдыха за деревней Гарвино. В восьмом часу утра к туркам прибыли подкрепления с двумя орудиями и это дало им возможность вскоре возобновить с нами дело. Противник повел атаку на правый фланг нашего расположения, где стояли 11-ая линейная и 2-ая стрелковая роты Ряжского полка, которые опрокинули атакующих, но в наступлении наткнулись на артиллерию и были обойдены черкесами. Видя критическое положение отряда, остальные наши роты двинулись вперед и по всей линии закипел горячий бой. Солдаты бросались бегом в атаку на кавалерию. Наконец прискакало первое наше орудие и с этого момента перевес боя окончательно склонился на нашу сторону. Сражение длилось около восьми часов, под убийственною жарой, доходившей в одиннадцать часов до 41-го градуса.

Выслушав этот доклад генерала Циммермана, Его Величество пожаловал георгиевские кресты 4-й степени генерал-майору Жукову, прапорщику Сушкову и назначил по три знака отличия военного ордена на каждую роту, участвовавшую в переправе, кроме 11-ой линейной и 2-ой стрелковой рот Ряжского полка, которым за особые подвиги прибавил еще по два креста. Тут же подозвав свиты генерал-майора И. Н. Толстого, Государь приказал ему ехать на тот берег и отвезти ордена отличившимся.

Когда Император вернулся на станцию железной дороги, было 7 часов утра и, пригласив к себе в вагон генерала Циммермана, Его Величество изволил тотчас отъехать в Браилов.

Около девяти часов поезд подошел в браиловской станции. Городские жители вышли на встречу в праздничных нарядах с букетами роз и жасминов, с лавровыми и миртовыми венками. Сев верхом, Государь направился к бивуакам войск 14-го корпуса. Нижние чины были выстроены перед палатками, без оружия и утреннее солнце, ярко освещавшее зеленый луг бивуаков, придавало всей картине праздничный вид. Когда пришло приказание выстроить войско для молебствия, их вывели в полном боевом снаряжении.

Объехав по фронту полки, Его Величество поздравил их с удачной переправой у Галаца, после чего началось молебствие. Знамена, окружавшие аналой, были окроплены святою водою.

По окончании молебствия, войска были двинуты к переправе {Бородинский полк ушел ранее других х потому Государь его не видел.}. Об отступлении турок из Мачина ходили только слухи и потому все надеялись, что тотчас же по переправе вступят в бой. Общее настроение войск было радостное, восторженное, они шли мимо Императора с музыкой и песнями. Это шествие в предполагаемый бой являлось истинно торжественным, военным праздником. Звон городских колоколов, трубы, барабаны, радостные песни, гудение бубнов, все это сливалось вместе и стояло одним непрерывным гулом над городом, лагерем и Дунаем внизу у начала моста. Суда наполнявшие браиловский порт, украсились пестрыми флагами, на городских улицах тоже развевались флаги русских, болгарских, сербских и румынских национальных цветов.

Войска, спускавшиеся с возвышенности, мало-помалу залили своими стройными массами всю низменную плоскость подгорного браиловского берега, у пристани и у понтонного моста, который, как длинная, ровно вытянутая лента, стройно перебросился чрез всю ширину реки — вдаль, к греческому берегу. Кроме нескольких судов, тут же находились сорок гребных лодок, на десять человек каждая, кроме гребцов.

В половине десятого началась посадка войск на суда. Государь Император со своею свитой, спустясь верхом с прибрежных высот, остановился у входа на мост и, пропуская мимо Себя войска, обратился к ним с краткой, напутственной речью, в ответ на которую загремело могучее ‘ура’, подхваченное и горожанами, стоявшими густою толпою на окраине прибрежной возвышенности, и частями войск, севшими уже на суда, стоявшими у пристани, и там на верху, у лагерного поля и идущими уже по мосту, откликнулись и люди с сорока лодок, плывших по Дунаю вслед за миноносцами. Отовсюду неслись эти восторженные крики. Отплывающие солдаты махали белыми шапками, а в ответ народ посылал им свои благословения.

Пропустив мимо Себя часть войска, Государь Император поехал осмотреть береговые укрепления. На самом гребне обрыва к реке тянулось правильное очертание бруствера батареи No 3 и из него грозно выглядывали четыре жерла громадных орудий. Укрепление было построено на командовавшей высоте, точно с птичьего полета смотрелось отсюда на главное русло Дуная, на его береговые разливы с полузатопленными еще садами, на остров Мачин, покрытый ярко-зеленым кустарником, на голубой мачинский рукав, на синевший противоположный берег, с красивой волнующейся линией гор, на слабый розовый оттенок этой роскошной панорамы. Прямо против батареи на неприятельском берегу у самой реки виднелась деревушка Гечети, разрушенная до основания, так как она служила притоном турецких стрелков, обстреливавших наши лодки и миноноски во время работ. Теперь это селение представляло из себя какую-то груду обгорелых бревен и убежище голодных воющих собак.

Влево от этой батареи, на далеко выдающемся вперед мысе, была построена та самая знаменитая мортирная батарея No 4, орудие которой взорвало монитор ‘Лютфи-Джелиль’.

Государь Император прежде всего посетил это укрепление.

Мачинский рукав обстреливался отсюда вдоль и теперь останки взорванного монитора — довольно толстая мачта, косая рея и веревки, торчали из воды, напоминая собою ужасную гибель огромного судна с людьми, пушками и всем имуществом… Группа домиков селения Мачин, величественные горы с изрытою поверхностью, тихая, лишь изредка покрывающаяся зыбью поверхность реки, кое-где разбросанные лодочки смотрели приветливо и точно манили к себе нежданных гостей.

Поблагодарив офицеров и нижних чинов за службу, Его Величество сел в экипаж и поехал обратно на станцию железной дороги. В 11 часов утра поезд тронулся из Браилова, и Государь Император возвратился в Плоэшты в 5 час. пополудни.

Во дворе своего дома, Его Величество был встречен военными офицерами и по выходе из экипажа тотчас подозвал их к Себе. Государь — был весел, но видимо взволнован. Сообщив о переправе войск у Браилова, Он сказал:

‘Молодцы бросились в штыки на кавалерию, чего прежде никогда не бывало’.

Министр двора, по поручению Его Величества, послал графу Мольтке, как шефу 69-го пехотного Рязанского полка, следующую телеграмму:

‘По Высочайшему повелению, имею честь известить ваше превосходительство, что на долю вашего Рязанского пехотного полка выпала честь 22-го (10-го) июня перейти Дунай у Галаца, как передовой части войск русской армии, вступить на неприятельскую территорию и после славного боя заслужить первые ордена св. Георгия, как офицерские, так и солдатские’.

Вечером же Его Величество подписал воззвание к болгарскому народу (на болгарском языке), которое было тотчас послано генералу Циммерману для возвещения и распространения {‘Болгаре! Мои войска перешли Дунай и вступают ныне на землю вашу, где уже не раз сражались они за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова. Неуклонно следуя древнему историческому преданию, всегда черпая новые силы в заветном единомыслии всего православного русского народа, Мои прародители успели в былые годы, своим влиянием и оружием, последовательно обеспечить участь сербов и румын и вызвали эти народы к новой политической жизни. Время и обстоятельства не изменили того сочувствия, которое Россия питала к единоверцам своим на Востоке. И ныне она с равным благоволением и любовию относится ко всем многочисленным членам великой христианской семьи на Востоке. На храброе войско Мое, предводимое Моим любезным братом, великим князем Николаем Николаевичем, повелением Моим возложено-оградить навеки вашу народность и утвердить за вами те священные права, без которых немыслимо мирное и правильное развитие вашей гражданской жизни. Права эти вы приобрели не силою вооруженного сопротивления, а дорогою ценою вековых страданий, ценою крови мучеников, в которой так долго тонули вы и ваши покорные предки.

‘Жители страны болгарской Задача России — созидать, а не разрушать.

Она призвана Всевышним Промыслом согласить и умиротворить все народности и все исповедания в тех частях Болгарии, где совместно живут люди разного происхождения и разной веры. Отныне русское оружие оградит от всякого насилия каждого христианина, ни один волос не спадет безнаказанно с его головы, ни одна крупица его имущества не будет, без немедленного возмездия, похищена у него мусульманином, или

кем другим. За каждое преступление беспощадно последует законное наказание. Жизнь, свобода, честь, имущество каждого христианина, к какой бы церкви он ни принадлежал, будут одинаково обеспечены. Но не месть будет руководить нами, а сознание строгой справедливости, стремление создать постепенно право и порядок там, где доселе господствовал лишь дикий произвол.

‘Мусульмане Болгарии! К вам обращаюсь Я со словом спасительного для вас самих предостережения. С горестью вспоминаю Я о недавних жестокостях и преступлениях, совершенных многими из вас над беззащитным христианским населением Балканского полуострова. Мир не может позабыть этих ужасов, но русская власть не станет вымещать на всех вас содеянные вашими единоверцами преступления. Справедливому, правильному и беспристрастному суду подвергнутся лишь те немногие злодеи, имена которых были известны и вашему правительству, оставившему их без должного наказания. А вы — признайте чистосердечно суд Божий, над вами бесповоротно совершающийся. Смиренно покоритесь Его священному предопределению. Подчинитесь безусловно законным требованиям тех властей, которые будут установлены с появлением Моих войск. Исполняйте их приказания беспрекословно. Сделайтесь мирными гражданами общества, готового даровать и вам все блага правильно устроенной гражданской жизни. Ваша вера останется неприкосновенною, ваша жизнь, достояние, жизнь в честь ваших семейств будут охраняемы.

‘Христиане Болгарии! Вы переживаете ныне дни, для вас приснопамятные. Пробил час освобождения вашего от мусульманского бесправного гнета. Явите же воочию мира высокий пример взаимной христианской любви. Забудьте старые домашние распри, строго уважая права каждой народности, как братья по вере, соединитесь в общем единодушном чувстве дружества и согласия, без которого ничего прочного не создается. Сплотитесь твердо под сенью русского знамени, победы которого уже столько раз оглашали Дунай и Балканы. Содействуя успехам русского оружия, помогая ему усердно всеми вашими силами, всеми зависящими от вас средствами, вы будете служить вашему собственному делу — делу прочного возрождения болгарского края.

‘По мере того, как русские войска будут подвигаться во внутрь страны, турецкие власти будут заменяемы правильным управлением. К деятельному участию в нем будут немедленно призваны местные жители под высшим руководством Мною установленной для сего власти, а новые болгарские дружины послужат ядром местной болгарской силы, предназначенной к охранению всеобщего порядка и безопасности. Готовностью честно служить своей родине, бескорыстием и беспристрастием в исполнении этого высокого служения — докажите вселенной, что вы достойны участи, которую Россия столько лет, с таким трудом и пожертвованиями для вас готовила. Слушайтесь русской власти, исполняйте в точности ее указания. В этом ваша сила и спасенье.

‘Смиренно молю Всевышнего — да дарует нам одоление над врагами христианства и да ниспошлет свыше благословение Свое на правое дело’.

‘Июня 10-го дня 1877 года’.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

‘Александр’.}.

Его высочество Главнокомандующий употребил этот день на личную рекогносцировку Дуная, от Зимницы до Турно. Генерал Драгомиров еще утром в Зимнице хотел было откланяться Великому князю и ехать к себе в штаб-квартиру, но Главнокомандующий приказал ему следовать затем во Фламунду. Объезжая в тот день берег, он незаметно для посторонних обратил особое внимание на окрестности д. Зимницы и, удостоверяясь, что уровень воды уже понизился, хотя и не до желательной степени, но все же настолько, что переправа могла бы тут состояться, остановил свой окончательный выбор на этом пункте.

Его высочество ночевал в м. Пятре, где располагался Вознесенский уланский полк.

12-е июня. Ночью была получена телеграмма генерала Циммермана, в которой он доносил, что вчерашнего, числа в 3 часа дня, он прибыл в Мачин с Бородинским Его Величества полком, на пароходах, барках и гребных судах.

Город оставлен турками и занят без выстрела. Духовенство и жители-христиане вышли на встречу с крестами, иконами, хоругвями и пением по-русски многолетия Царю-Освободителю, почетные жители поднесли хлеб-соль. Полк Его Величества вступил в город с распущенными знаменами, при звуках народного гимна.

Утром, в церкви Успения, было совершено, в присутствии Его Величества, торжественное богослужение, по случаю благополучной переправы наших войск у Браилова и затем пропета вечная память павшим воинам.

Весь день Его Величество провел в Плоэштах в беспокойстве, что никаких телеграмм не получалось от Главнокомандующего. Государя мучила неизвестность, тем более, что Он один знал о намерениях великого князя. Всего более Его Величеству хотелось быть в столь важную минуту Самому с войсками и при Главнокомандующем, но малейший шаг Его мог привлечь внимание неприятеля и потому Государь оставался в Плоэштах.

Только что великий князь успел прибыть в Турно-Магурелли, как ему доложили, что к Фламундской нашей позиции приближаются два монитора, идущие один сверху, а другой снизу по Дунаю. Главнокомандующий тотчас направился в стоявшую на берегу казарму и поднялся во второй этаж, откуда можно было лучше видеть всю окрестную местность. Как раз в это время мичман Нилов и гардемарин Аренс шли на миноносцах в атаку на турецкий броненосец. Главам Его высочества представилась поразительная картина: два героя, среди белого дня, бросались один за другим на гигантское судно, с которого пехота сосредоточила по ним адский огонь. Сердце замирало, глядя на этих страшных бойцов, невольно думалось, что оба миноносца неминуемо погибнут. С каким-то трепетом ожидали момента взрыва мины… но его не было ни слышно, ни видно и вскоре миноносцы, окутанные дымом, совершенно скрылись. Нилову, действительно, не удалось взорвать монитор, но он вступил в поединок с неприятельским командиром, который насмешливо смотрел на него с своего мостика, со второго выстрела из револьвера противник упал замертво, а команда в замешательстве поспешила дать задний ход броненосцу и обратиться в бегство. Эта молодецкая атака Нилова и Аренса произвела панику в неприятеле и наши могли свободно оканчивать заграждение Дуная. Всеми работами и заграждениями теперь заведовал уже великий князь Алексей Александрович и Его высочество оставался на Дунае в продолжение всей кампании.

По окончании морского боя, великий князь Главнокомандующий созвал на военный совет ближайших своих помощников, генералов Непокойчицкого, Левицкого, князя Масальского (начальника артиллерии армии) и пригласил присоединиться к ним генералов Драгомирова и Деппа. Местом совещания была избрана изба, в которой жил начальник дивизии князь Манвелов. Когда великим князем Главнокомандующим была развернута карта, которую он в Плоэштах собственноручно раскрашивал и разрисовывал, намечая дороги, расположения войск и все передвижения корпусов, великий князь Николай Николаевич Младший сел, прислонившись к входной двери, чтобы никто не мог войти в избу, и было открыто заседание. Тут Главнокомандующий объявил генералу Драгомирову решение свое переправиться у Зимницы и что на него возлагается обязанность начать ее со своею дивизией, поручил ему же передать все это командиру корпуса Радецкому и затем начал с поразительной точностью отдавать приказания, касаясь мельчайших подробностей.

По окончании заседания великий князь послал Государю условленную телеграмму и приказал своему ординарцу Дерфельдену 2-му встретить Императора на конечной станции железной дороги и указать путь экипажу Его Величества к Граповскому кургану {На румынских картах этот курган назван: ‘Tagura de Grapani’. Он считается могилою убитых в каком-то весьма кровопролитном сражении в былые времена.}. Еще при прощании в Плоэштах, Государь Император выразил Главнокомандующему желание присутствовать при бомбардировании Никополя, поэтому великий князь осмотрел соответствующую местность и выбрал возвышенный холм, не доезжая версты три до г. Турно-Магурелли, с которого можно было хорошо обозревать Никополь и наши батареи. Кроме того ему пришла мысль привести сюда же Государя Императора 15-го числа, в день предполагаемой переправы, так как пребывание обеих главных квартир на кургане могло уверить еще больше неприятеля, что переправа произойдет около Фламунды. Между тем, по соединении кургана телеграфом с Зимницей, известия из последней будут доходить с желательной быстротой.

Когда доложили Его высочеству, что Нилов и Аренс уже вернулись и находятся во Фламунде, великий князь поехал туда, чтобы полюбоваться на этих героев и поблагодарить их за службу, а затем направился в д. Драча, которую он выбрал, как близлежащую к Турно-Магурелли и более удобную для размещения двух главных квартир. Обоз находился уже недалеко, и Главнокомандующий приказал послать за ним.

13-е июня. В 4 часа по полудни Государь Император выехал из Плоэшт, в сопровождении некоторых лиц свиты, тотчас по получении условной телеграммы великого князя Николая Николаевича. По железной дороге Его Величество должен был доехать до Слатина.

Вечером начались усиленные демонстративные действия артиллерии против Никополя. Дабы еще более утвердить противника в его заблуждении, великий князь приказал возводить против Никополя сильные батареи и вооружать их осадными орудиями.

14-го июня, рано утром, Государь прибыл в Слатин и затем изволил направиться на Турно-Магурелли {Утром Плоэшты покинули конвой и свита Государя, вместе с тяжелым обозом главной квартиры.}.

В 6 часов утра, Его высочество Главнокомандующий сел в с. Драча в коляску с начальником штаба и адъютантом полковником Скалоном на козлах и поехал туда же. Утро было свежее. Выйдя у кургана, великий князь осмотрел, все ли готово к приезду Государя. Конвойный эскадрон и лейб- эскадрон казачьего полка находился здесь согласно приказанию. На вершине кургана была поставлена палатка.

В седьмом часу турки первые открыли огонь. Великий князь съездил в Турно, где переговорил с начальниками дивизий князем Манвеловым и Вельяминовым и отдохнул в прелестном городском саду. Затем Его высочество вернулся к кургану. После девяти часов огонь турецких батарей стал реже.

Около 12-ти часов прибыл Государь Император и невольно Его Величеству вспомнился царский валик в Красном селе, но обстановка была другая, менее веселящая сердце.

Обширный вид открывался с этого пункта на Дунай. Противоположный берег был ясно виден почти от самой Карабии, у Никополя он выступает вперед, затем начинает отходить уступами за Систово и сливается в неясных очертаниях с горизонтом, описав таким образом круг громадным радиусом. Прямо против Никополя стоял городок Турно-Магурелли, влево от кургана располагалась деревня Фламунда, дальше Зимница, а впереди и вокруг виднелись поля пшеницы, ячменя и кукурузы. Вдали на том берегу взвивались к небу клубы белого дыма, а вслед за ними долетали до слуха глухие раскаты выстрелов.

Величественный Дунай, извиваясь широкой, серебристой лентой, сверкал ослепительными блестками. Никополь, утопая в зелени, казалось, укрывался садами от смертоносных снарядов, вылетавших из русских батарей.

Когда впереди палатки поставили походное кресло, Государь сел, чтобы наблюдать за стрельбой наших батарей.

Вдруг в нескольких местах, как бы из земли, взвились клубы белого, густого дыма, потом раздался глухой, отдаленный стук и чугунные ядра со свистом и шипеньем упали на наш берег. Никополь, покрытый, будто саваном, серой, дымной мглой, исчез на несколько мгновений из глаз, но потом, понемногу сбрасывая с себя пелену, появился с прежнею ясностью.

Еще мгновение и грянул ответный залп на этом берегу…

Все направили вслед свои бинокли. Гранаты, ударившись в назначенные места, отметили их белыми дымками. С невольным замиранием сердца глядели на неприятельские батареи, ожидая с той стороны такого же залпа, но ответа не было

Вот снова выстрелы у нас и почти одновременно белая полоса окаймила Никополь. Очередь перебилась.

Город Турно был расположен несколько ниже впадения р. Ольты в Дунай и верстах в трех-четырех от последнего. На самом берегу Дуная, в кустарниках и виноградниках находились девятифунтовые батареи 31-й бригады, ближе к городу и далее влево до Фламунды, были установлены осадные батареи с 24-х фунтовыми пушками и шести дюймовыми мортирами. Неудобство позиций наших батарей, на низменном берегу, в болоте, в виду крутого и высокого, почти отвесного, с нависшими каменными глыбами над рекой, неприятельского берега, увешанного амбразурами, не имело такого неблагоприятного влияния, какого следовало бы ожидать, на успех стрельбы. Каждая батарея мастерски отстреливалась и видимо удачно намечивала цели.

Государь около часу сидел с Главнокомандующим и разговаривал. Затем Его Величество приказал подать закуску.

Сюда же прибыл великий князь Алексей Александрович, которого Император пожаловал в контр-адмиралы {Эта награда была дана его высочеству за двухлетнее плавание на фрегате Светлана.}. Мичману Нилову Государь назначил Георгиевский крест, а гардемарину Аренсу знак отличия военного ордена.

Вскоре послышался громкий орудийный выстрел. ‘Это залп’ — сказал Государь.

Его Величество встал, обернулся лицом к Никополю.

‘Да, — турецкий!’ — воскликнул Главнокомандующий.

За первым залпом последовал второй, третий, четвертый… Маугурелевские батареи в свою очередь участили выстрелы.

Началось бомбардирование. Турки видимо напрягали все силы, чтобы сбить наши батареи.

На кургане воцарилась полнейшая тишина и Император с необычайным волнением стал следить за падением снарядов на нашем берегу. Их почти невозможно было уловить.

Казалось, что турки, еле-еле успевая зарядить орудия, стреляли в намерении нас забросать массою чугуна. Громадные облака дыма неслись во все стороны, расстилаясь по реке и вдоль берега. Государю невольно думалось, что мы должны нести страшные потери, воображение рисовало картины ужаса, глядя на бесконечно увеличивающиеся клубы дыма у турок и внимая доносившимся ударам выстрелов, которые потрясали воздух и перемешивались с нашими. Минуты тянулись часами и невозможно было дождаться конца боя. Беспокоясь в неизвестности, в каком положении находятся наши батареи, Его Величество послал четырех своих адъютантов, одного за другим, чтобы справиться об убылях в людях. Но маугурелевские батареи отстояли довольно далеко от кургана, с высоты которого была хорошо видна окружающая местность, и за отсутствием дорог флигель-адъютантам приходилось с трудом пробираться по кукурузным полям, чрез это естественно являлось нетерпение в получении скорейших сведений.

Прошло около трех четвертей часа, пока вернулся первый посланец.

‘Ну что?’ — спросил, волнуясь, Государь.

‘На батареях все благополучно, доложил флигель-адъютант’, — ‘потерь нет’.

Этому как-то не верилось, но остальные привезли те же известия.

Через полчаса выстрелы неприятеля стали постепенно утихать. Подобный оборот дела произвел приятное впечатление и лицо Императора начало проясняться.

‘Верно наши выстрелы дали себя почувствовать’, — произнес Его Величество, глубоко вдыхая в себя воздух и садясь в кресло.

В этом убеждало еще то, что наши маугурелевские батареи не умолкали и с методическою точностью отстреливались, сосредоточивая по временам огонь на одном каком-нибудь пункте.

Но вскоре турки, как бы после некоторого отдыха, снова принялись за бомбардирование. На этот раз залпы стали еще громче, из большого числа орудий и картина артиллерийского боя точно разрослась. В воздухе слышался визг от снарядов, рассекавших впереди лежащее пространство по всем направлениям, но сквозь дым было трудно разглядеть место сражения. Стрельба неприятеля казалась более меткою и приносящую нам существенный вред.

Болезненно сжималось сердце Императора в ожидании известий с батарей, и когда прискакал оттуда флигель-адъютант, Его Величество Сам пошел к нему на встречу. К великой радости Государя донесение было по-прежнему утешительное — о неимении потерь. Перекрестившись, Император обернулся к свите и произнес:

‘Но это непостижимо!’

Подозвав начальника артиллерии армии, князя Масальского, Его Величество спросил:

‘Чем ты объяснишь подобный факт?’

‘Батареи хорошо замаскированы кустами, Ваше Величество’, — ответил князь Масальский, — ‘и так как там кругом болотистая местность, то снаряды глохнут, не производя разрывов’.

Затем наступил опять перерыв в стрельбе неприятеля.

Пробыв на кургане до четырех часов, Его Величество, вполне довольный стрельбою батарей, изволил ухать в с. Драча вместе с Главнокомандующим.

Лейб-казаки получили приказание спуститься к Дунаю и стать бивуаком у Чепурчени, чтобы на следующий день опять встретить на горе Государя.

Возвратившись в Драчу, Главнокомандующий пошел к себе, чтобы отдать необходимые приказания. Обед был назначен в 8 часов. В это время генерал Драгомиров подготовлял переправу в Зимнице, и Его высочеству хотелось быть там в столь важную минуту. Его Величество ничего не знал о решении Главнокомандующего переправиться к Зимнице, а потому великий князь счел необходимым теперь доложить об этом Императору.

Перед самым обедом его высочество зашел к Государю. Император одевался. Дав знак камердинеру удалиться, главнокомандующий взволнованным голосом произнес:

‘Теперь я могу сказать, что переправа началась в Зимнице’.

Государь Император при этой вести сотворил крестное знамение, поцеловал Главнокомандующего и, позвав человека, приказал попросить к себе военного министра.

Затем, когда вошел Д. А. Милютин, Его Величество сообщил ему важную новость, прося ее еще никому не рассказывать и повелел немедленно командировать князей Имеретинского и Голицына в Зимницу, чтобы они прибыли с донесениями о переправе к кургану.

Его высочество стал прощаться.

‘Ты куда?’, — спросил Государь.

‘Я еду’, — ответил Главнокомандующий.

‘И я с тобой’, — сказал Император.

Его высочество начал уговаривать Государя остаться дома, под различными предлогами, но Император и слышать не хотел, чтобы великий князь ехал без него. Поэтому Главнокомандующий стал доказывать Императору, что исход боя нельзя предугадать и каково же будет его положение в Зимнице, если мы потерпим неудачу.

‘Там мне будет легче’, — сказал Его Величество.

Тогда Главнокомандующий решился остаться в Драче и поберечь Государя.

К ночи пришло известие от генерала Циммермана, что Гирсово занято без боя. Великий князь послал своего адъютанта полковника Скалона доложить об этом Государю. Император занимался за Своим столиком, когда вошел адъютант.

‘Его высочество приказал доложить Вашему Императорскому Величеству, что Гирсово занято без боя’, — сказал полковник Скалон.

‘Слава Богу! — воскликнул Государь. — Я чрезвычайно рад! Дай Бог, чтобы и у нас хорошо пошло, а войска — такие молодцы, так и рвутся в дело’.

‘Слава Богу, Ваше Величество, войска у нас чудные’, — ответил Скалон.

По уходе половника Скалона, Государь долго еще работал и затем лег отдохнуть, так как Он был намерен с рассветом выехать из главной квартиры.

Орудия всю ночь не умолкали и тревожные думы не дали Его Величеству заснуть ранее утра. Низкий потолок в маленькой комнате, которую Государь занял в деревенском домике, точно не давал ему дышать и мало было воздуху в помещении. Наконец, ведая уже тайну Главнокомандующего и что в данный момент совершается событие первейшей важности, Государь с каждой минутой все более и более волновался.

Так провел Император замечательную ночь на 15-ое июня, впервые в обстановке походной жизни и в горячих молитвах за Своих воинов, шедших в бой.

15-е июня. В 4 часа утра Император потребовал к Себе камердинера и начал одеваться. Небо было несколько пасмурно и на улице царила полнейшая тишина. Деревня имела еще спящий вид и лишь петухи перекликивались во всех концах ее, приветствуя утреннюю зарю. Когда отворили окно, то в комнату хлынула струя холодного воздуха и запахло росою.

Торопливо одевшись и наскоро выпив чаю, Государь попросил генерал-адъютанта Рылеева послать узнать, встал ли Главнокомандующий и не получены ли известия из Зимницы? Его высочество был также давно на ногах и собирался уже идти к Императору. Вскоре у дома Государя собрались: граф

Адлерберг, Д. А. Милютин и еще несколько лиц, в ожидании выхода Его Величества.

‘Какие сведения?’ — спросил Император Главнокомандующего, когда Его высочество вошел к нему.

‘Переправа идет, на Систовском берегу бой’, — ответил великий князь.

‘Едем, едем сейчас’, — сказал Император.

‘Готов ли экипаж?’, — спросил Его Величество камердинера. Увидав в отворенную дверь графа Адлерберга и военного министра, Император пригласил их войти.

Государь был чрезвычайно нервен.

‘Знаешь, у меня примета’, — произнес Его Величество, обращаясь к Главнокомандующему, — ‘когда перед каким-либо важным событием Мне снится отец наш, то всегда бывает благополучный исход. Сегодня Я видел папа, он обнял Меня и благословил: и Я передаю тебе его благословение’.

На глазах Императора были заметны слезы.

Ровно в 5 часов утра вошел камердинер и доложил, что коляска подана. Сев в экипаж с Главнокомандующим, Император приказал кучеру ехать поскорее. Наследник Цесаревич и все великие князья, встретив Государя у дома и поздоровавшись, последовали за Его Величеством.

Свежее утро успокоительно воздействовало на расстроенные нервы Императора и с каждой минутой приближения к Дунаю, где происходило сражение, Он чувствовал Себя лучше, так как там должны были прекратиться мучительные часы пребывания в неизвестности.

Чудный восход солнца предвещал жаркий и ясный день. Красиво выглядывали сады и рощицы, с блестящими, красноватыми стволами деревьев, между которыми стлались по лужайкам и полям золотистые лучи. Пашни и нивы были усеяны птицами, щебетавшими и купающимися в обильной росе.

Царская белая тройка неслась по извилистым дорогам, пересекавшим полосы кукурузных полей, от чего коляска все время покачивалась со стороны на сторону. Испуганные птички целыми тучами вспархивали и разлетались по всем направлениям.

Лейб-казаки и конвойный эскадрон, стоявшие у Грановского кургана, были застигнуты врасплох ранним приездом Императора. Офицеры бросились к своим лошадям, но Его Величество приказал остаться спешенными и, поздоровавшись с важными чинами, направился к кургану. На вершине сидели еще несколько казачьих офицеров и разглядывали найденный ими ночью неприятельский снаряд. Император тотчас заметил гранату и изволил спросить:

‘Откуда достали?’

‘С Турно, казачий разъезд привез, Ваше Императорское Величество’, — ответил командир эскадрона.

‘А разряжена она?’ — спросил Главнокомандующий.

‘Никак нет, Ваше императорское высочество’, — ответил привезший гранату офицер.

‘Ну, так, брат, убери ее’, — сказал, засмеявшись, главнокомандующий.

Офицер смутился, но Император с улыбкой приказал оставить ее на месте.

‘Право, лучше хоть немного подальше отнести’, — советовал великий князь, — ‘а то кто-нибудь ее заденет’.

‘Ну, неси — весело сказал Государь, — да смотри, носком поставь на землю’.

Предполагая, что на него никто не смотрит, офицер, отойдя шагов на сто, положил ее на землю и, сняв фуражку, стал с нею вежливо раскланиваться. Государь, следивши все время за ним, от души рассмеялся при виде этой комической сцены.

Дунай и неприятельский берег имели сегодня совсем уже другой вид. Клубы порохового дыма расплывались по воздуху и не давали жгучим лучам солнца играть на поверхности реки, полоса между Никополем и нашими батареями резко отделялась своею тусклостью от прилегающих к ней золотистых полос. Исчезла та приветливость, которая была вчера во всей картине. Неясность очертаний предметов вселяла какую-то мучительную неизвестность и казалось, что наши батареи, расположенные правее и левее Турна, громили сегодня еще с большей яростью Никополь, гул канонады раздавался как-то сильнее. На самом берегу, на противоположной стороне, ярко взвился огромный сноп пламени, — то горели турецкие склады, зажженные нашими снарядами. Сначала трудно было определить: горит ли барка на пристани около города или самый город, но пожар все усиливался и стало ясно, что вся нижняя, прибрежная часть города объята пламенем. Результаты нашей стрельбы таким образом оказались успешны. С помощью бинокля виднелись обвалившиеся стены крепостного вала и рва и наконец, слабые, боязливые ответы турок убеждали в превосходном действии маугурелевских батарей.

Когда собралась у кургана вся свита Императора, распущенный штандарт конвоя Его Величества поместили на горе, а за ним у подошвы стал конвойный эскадрон, затем значок Главнокомандующего в эскадрон казаков. В общем картина была необыкновенно величественна.

Свита, не зная, что переправа происходит у Зимницы, была убеждена, что она будет против Никополя и все взоры направились в сторону крепости. Каково же было их удивление, когда им указали на бой у Систова…

Все были в восторге, что Великому Князю удалось так мастерски скрыть пункт, выбранный Им для переправы.

Государь Император, сидя на кургане, глядел в подзорную трубу.

Влево, на высотах берега Дуная, близ Систова, был довольно отчетливо виден ружейный огонь. Отвесные обрывы, которые в некоторых местах казались утесами, давали представление о том, какие затруднения встречали войска, при захвате этой местности с боя. Далее, в глубь страны, берег начинал постепенно возвышаться террасами с отдельными кряжами. Эти возвышенности, окутанные прозрачно-лиловой дымкой воздуха, покрывались желтоватой зеленью в темными очерками садов. Самые дальние гребни гор, которыми заканчивалась картина противоположного берега, были совершенно голы. Еще ближе к Систову кряжи перемешивались с отдельными круглыми холмами и повсюду эти разнохарактерные возвышенности, каждая отдельно и все вместе, представляли ряд великолепных оборонительных позиций, легко защищаемые шаг за шагом. Среди темной зелени и красноватого фона горных склонов пестрели и белели дома, мечети, с торчащими вертикально черточками минаретов и купола двух церквей, города Систова, расположившегося террасами.

Познакомившись с видами и успокоенный результатами бомбардирования Никополя, откуда турки почти не отвечали и зная из донесений, что на маугурелевских батареях за вчерашний день и сегодняшнюю ночь убит всего один нижний чин, вследствие собственной неосторожности, Император стал как бы веселее и разговорчивее.

‘Я сегодня, — сказал Император, — нарочно надел Георгиевский крест покойного Государя Александра Павловича. Он счастливый, при нем всегда одерживались победы’.

Эти слова Государя вселили еще более радостную надежду в каждого из присутствующих.

За холмом была поставлена карета, вмещавшая в себе военно-походный телеграфный станок, к которому шли проволоки. Вести о том, что делалось в это время в Зимнице, приходили сюда каждые пять минут.

Главнокомандующий не долго оставался на кургане, вскоре Его Высочество сел на козлы телеграфной кареты и оттуда следил за донесениями, а начальника штаба, генерала Непокойчицкого, послал в Зимницу для наблюдения и скорейшей присылки донесений. Последовательный ход известий, вопросов с кургана и ответов с Зимницкой телеграфной станции был следующий:

Зимница, 8 час. 20 мин. утра. ‘Переправа совершается. Монитор приближается, видно его’.

Это известие перепугало Главнокомандующего и встревожило Императора, но, к счастью, вслед за угрожающею депешею, была прислана новая, объяснившая, что усмотренное судно оказалось не монитор, а наш пароход ‘Аннета’.

8 час. 31 мин. утра. ‘Часть 14 дивизии переправилась, и переправа продолжается. Наши уже давно схватились с турками. Сколько видно, неприятель отбит на всех пунктах. Из Систова отвечает только одно орудие изредка. Только что пришли три наши паровые катера и пароход с Тудером. Наших довольно уже много на том берегу, а турок в большом числе не видно’.

В это время совершенно неожиданно подъехал к кургану, на полных рысях, командир 9 корпуса, генерал Крюднер, который, согласно диспозиции, должен быль прибыть к Фламунде и, по получении понтонов, начать со своими войсками переправу. Сколько он ни стоял и ни ждал понтонов, их ни откуда не препровождали ему и, полагая, что вся ответственность ляжет на него, генерал Крюднер, разослав во все стороны адъютантов и своих ординарцев, наконец, в полнейшем отчаянии прискакал сам к кургану, чтобы доложить Государю, в каком он ужасном положении.

Его Величество, выслушав генерала Крюднера, не говоря ни слова, взял его за плечи и обернул лицом к Систову, где происходил бой. Тогда он понял, что его движение было лишь демонстративное и вздохнул свободно. Вся эта сцена развеселила присутствующих и доказала, до какой степени план Главнокомандующего удался.

В 9 ч. утра из Зимницы телеграфировали: ‘В Систове не видно никакого движения и никаких войск. Наши батареи обстреливают турецкие’.

9 час. 57 мин. утра. ‘Наши войска пошли влево от Систова. Переправа совершается весьма благополучно. Сегодня утром, в начале переправы, турецкая бомба попала в понтонную лодку и разбила ее, при этом утонули: батарейный командир, два офицера, нижние чины и два горных орудия. Сегодня, утром турки отвечали на выстрелы, но давно уже замолчали и по переправе больше не стреляют. Наши войска переправляются беспрепятственно. Говорят, что в Систове сбита турецкая батарея’.

Вопрос с Грановской станции. 10 ч. 5 мин. утра. ‘Стреляет ли наша артиллерия на том берегу?’.

Ответ. 10 час. 15 мин. утра. ‘На том берегу горные орудия, кажется, не действуют теперь. Уже с полчаса что не слышно выстрелов. Переправа продолжается’.

Вопрос. 10 час. 30 мин. утра. ‘Дошел ли Драгомиров до Систова или нет?’

Ответ. 10 час. 32 мин. утра. ‘Наши высадились ниже Систова. Неприятель отступает. Драгомиров наступает к Систову. Командир гвардейской полуроты ранен в ногу’.

Эту депешу Великий Князь Главнокомандующий передал тотчас Государю Императору.

Его Величество потребовал к Себе командира гвардейского эскадрона, ротмистра Норда.

‘Кто в первой очереди командует ротою?’ — спросил его Государь.

‘С.-Петербургского Гренадерского полка капитан Мацкевич’, — ответил ротмистр Норд.

‘Бедный Мацкевич!’ — сказал Император с досадой и горечью. Эта весть очень Его опечалила.

11 час. 16 мин. утра. ‘Наши преследуют неприятеля, до Систова еще не дошли. Пароходы переправляют наших успешно. Драгомиров преследует’.

Вопрос. 11 час. 20 мин. утра. ‘По ком стреляют наши 9-ти фунтовые батареи с нашего берега? Есть ли наш артиллерийский огонь на той стороне?’

Ответ. 11 час. 35 мин. утра. ‘Стреляют по батарее в Систове. На ту сторону переправилась вся 14-я дивизия и начал переправляться полк 9-й дивизии. Наша артиллерия еще не находится на той стороне’.

Вопрос. 11 часов 36 минут утра. ‘Где наша горная артиллерия?’

Ответ. 11 час. 55 мин. утра. ‘Горной артиллерии не слыхать, она пошла с отрядом по направлению в Рущуку’.

11 час. 56 мин. утра. ‘ Неприятельская батарея в Систове совершенно замолчала. Наши батареи с большим успехом обстреливают высоты левее Систова, где находится неприятельская позиция’.

Вопрос. 12 час. дня. ‘Сколько перевезено полевой артиллерии вообще и что делает отряд, который пошел к Рущуку? Его Императорское Величество приказывает генералу Радецкому подробно донести о положении дела телеграммой’.

Ответ генерал-лейтенанта Радецкого. 12 час. 8 мин. дня. ‘В 10 часов 40 минут утра вся 14-я дивизия с горными батареями окончила переправу. Была довольно горячая перестрелка. Его Высочество Николай Николаевич Младший сейчас отправился на тот берег к генералу Драгомирову. Стрелки и 9-я дивизия начинают переправляться’.

Ответ на тот же вопрос, дополнительно. ‘Перевезена на ту сторону только горная артиллерия из 14 орудий: два потонуло при переправе’.

Соскочив с козел, Главнокомандующий бегом направился к холму сообщить радостную весть об успешной переправе.

Император быстро сошел с кургана и, выслушав донесение генерала Радецкого, со слезами на глазах обнял брата. Свита и стоявшие тут же эскадроны, как бы по данному сигналу, крикнули ‘ура!’

Затем Его Высочество поспешно вернулся к телеграфной карете, чтобы продолжать переговоры.

Вопросы: 12 час. 16 мин. дня. ‘Великий Князь спрашивает, что делается на том берегу?’

12 час. 29 мин. дня. ‘Горит Систово?’

Ответ 12 час. 36 мин. дня. ‘Положение то же. Наши батареи обстреливают по направлению к Систову окопавшегося неприятеля. На левом краю города загорелась хата’.

Вопрос 12 час. 43 мин. дня. ‘Что горит теперь на неприятельском берегу? Отсюда виден дым. Идет ли ружейная перестрелка 14-й дивизии с неприятелем? Много ли раневых перевезено?’

Ответ. 1 час. 45 мин. дня. ‘Тлеет далеко на левой окраине города. Ружейная перестрелка, продолжавшаяся до сих пор, умолкла. Неприятель, сколько видно отсюда, удаляется в горы. Приблизительная убыль около 800 человек, в том числе до 30 убитых’.

К этому времени прибыли с донесениями о совершившейся переправе и лица свиты, посланные в Зимницу. Уже не могло быть сомнения в полной удаче, потому в 2 часа пополудни Государь Император с Великим Князем Главнокомандующим, свитою и конвоем изволил отбыть с кургана и возвратиться в с. Драча.

Едва успели казаки и конвойцы слезть с лошадей, как раздалось громкое ‘ура!’ и вслед затем клик ‘всех на линию!’ В один момент эскадроны были вновь выстроены. Селение Драчи вдруг ожило, как бы по тревоге все выбежали из своих нор, поднявшаяся беготня и суета пробудили угрюмых жителей. Громкие пожелания, поздравления, шумные разговоры, крики ‘ура’ сливались в один общий гул. Бивуак главной квартиры пестрел мундирами всевозможных цветов, офицеры, знакомые и незнакомые между собою, на радостях целовались и обнимались.

Его Величество изволил отправить к Государыне Императрице следующую телеграмму:

‘Войска 8 корпуса, имея 14-ю дивизию впереди, переправились сегодня на рассвете через Дунай близ Зимницы. Неприятель сбит с первых позиций, переправа на лодках продолжается беспрепятственно. Бой еще длится, потери еще не известны. Город Никополь горит от бомбардирования. Войска Циммермана переправились все и заняли Исачку, Тульчу и Гирсово’.

Вскоре Государь Император вышел из своей хижины и направился с Главнокомандующим в обеденную палатку.

Ровно в пять часов пришла следующая депеша начальника штаба действующей армии, находившегося в Зимнице:

‘Предначертания Вашего Императорского Высочества увенчались полнейшим успехом. Многотрудная и сложная задача военного дела перехода Дуная разрешена. Состав и окружающие высоты в наших руках. Я счастлив, что могу от души поздравить Государя Императора и Ваше Высочество с блестящим успехом ваших храбрых и дорогих войск. Переправлена уже вся пехота 14-й дивизии, стрелковая бригада, сотня пластунов, гвардейская рота, 1-я бригада 9-й пехотной дивизии и до ночи переведется 2-я бригада, горные батареи, шесть орудий 14-й артиллерийской бригады. До ночи будут на той стороне три батареи, сотня казаков, потом перевезется 35-я пехотная дивизия. Благоволите обратить внимание Аренса на продовольствие. С приездом в город, я заехал тотчас на перевязочный пункт. Раненых до сих пор свезено до 200, в числе офицеров ранен в ногу флигель-адъютант Озеров. Великий Князь Николай Николаевич Младший перешел благополучно. Так как от Штакельберга и Дерфельдена, встреченных мною по дороге, я узнал, что перевозка войск через Дунай совершается, сверх ожидания, чрезвычайно успешно, то я послал приказание генерал-лейтенанту Ванновскому двинуть сегодня в Зимницу обе пехотные дивизии 12-го корпуса. В Пятре подвижной госпиталь для больных устроен. Первый транспорт раненых отправлен в Пятру. Не признаете ли необходимым приказать двинуть тотчас от Фламунды к Систову все деревянные понтоны и все мостовые приспособления? Отправляюсь на переправу.

Непокойчицкий’.

По мере того, как полковник Скалон читал эту телеграмму, у всех, начиная с Государя, выступали слезы умиления и все невольно приподнялись.

‘Ура! Главнокомандующему и войскам ура!’ — крикнул Государь.

‘Жалую Тебе за переправу Георгия второй степени!’ — воскликнул затем Император, обратившись к Главнокомандующему.

Великий Князь, весь в слезах, сделал шаг назад и, отмахиваясь руками, произнес:

‘Нет, нет! Подождите, Ваше Величество, я еще не стою!’

Но Государь взял Его в Свои объятия и крепко поцеловал.

Великий Князь никак не мог опомниться от всего происшедшего и продолжал все время распоряжаться и давать приказания. Теперь, прежде всего, надо было подумать о наводке моста и потому Его Высочество испросил разрешение Государя послать Великого Князя Алексея Александровича в Фламунду для провода плотов, под Его начальством, в Систово.

После обеда Государь Император Сам надел на Главнокомандующего Георгия 2-й степени и вышел с Ним из палатки. С какою любовью и радостью смотрел Царь на Своего брата — Главнокомандующего, заслужившего столь высокую награду!

Обойдя войска и поздравив их с победой, Его Величество направился снова к палатке Великого Князя. За Царем бежали все бывшие здесь, от генерала до последнего солдата. Войдя в круг обступивших офицеров и нижних чинов, Император глубоко растроганным голосом сказал:

‘С малолетства сроднившись с армией, Я не вытерпел и приехал, чтобы разделить с ними труды и радости. Я рад, что хоть частичке Моей гвардии досталось трудное дело, и она геройски исполнила его. Дай Бог, чтобы и всегда так было!’ После чего обнял опять Великого Князя.

Затем подойдя к терцам, Государь был встречен следующей песней:

С Богом, терцы, не робея,

Смело в бой пойдм, друзья.

Бейте, режьте, не жалея Басурманина врага.

Там, далеко за Балканы,

Русский много раз шагал,

Покоряя вражьи станы,

Гордых турок побеждал.

Так идем путем прадедов,

Лавры, славу добывать,

Смерть за Веру, за Россию

Можно с радостью принять.

День двенадцатый апреля

Будем помнить мы всегда,

Как наш Царь, Отец Державный

Брата к нам подвел тогда.

Как Он, полный Царской мочи,

С отуманенным челом,

‘Берегите, сказал, брата,

Будьте каждый молодцом.

Если нужно будет в дело

Николаю вас пустить,

То идите в дело, смело

Дедов славы не срамить!’

Государю понравилась эта простая, нехитрая, народная песнь. ‘А знаете ли вы, — обратясь к Своему конвою, сказал Император, — как отличились сунженцы на Кавказе!? Поздравляю вас!’ — и, сняв фуражку, воскликнул:

‘Ура! нашим братьям кавказцам’. ‘Ура!’ подхватили конвойцы, и снова потрясающие крики восторга вырвались у всех из груди.

После этого Государь Император вошел в палатку.

Вечером вернулся в главную квартиру начальник штаба генерал Непокойчицкий. Войдя в палатку Главнокомандующего, он нашел в ней самого Императора, не отлучавшегося ни на минуту от счастливого Своего брата. Все встретили его восторженными возгласами и Его Величество собственноручно надел на растроганного до слез старика георгиевский крест 2-й степени. Когда он успокоился, то Государь предложил Непокойчицкому рассказать все, что он лично видел и слышал от свидетелей переправы.

Вслед за начальником штаба прибыл в с. Драча ординарец Главнокомандующего, лб.-гв. Гусарского полка ротмистр Бенкендорф, с донесением от генерала Драгомирова, что переправа за нами вполне обеспечена. Из слов Бенкендорфа можно было понять, что ранен лишь флигель-адъютант полковник Озеров, а о капитане Мацкевиче он ничего не слыхал.

В Высочайшей грамоте Главнокомандующему за орден св. Георгия 2-й степени было сказано:

‘Высокие заслуги, оказанные Вами в настоящую войну с Турцией, дают Вам право на Наше особенное благоволение. Отличная Ваша распорядительность, благодаря которой неприятель был поставлен в недоумение относительно пункта, выбранного для переправы, дала возможность войскам действующей армии блестящим образом совершить трудный переход через Дунай и в кровопролитных боях поддержать славу русского оружия’.

Было далеко за полночь, когда Его Величество вернулся в свой дом, но сильное волнение от всего виденного и испытанного в этот счастливый день мешало Его отдыху.

16-е июня. Его Высочество Главнокомандующий еще до восхода солнца уехал в Зимницу, а Государь Император, проснувшись при первом проблеске утренней зари, встал и начал готовиться к выезду из с. Драча, довольный, что теперь ничто более не может помешать Ему быть с войсками.

По деревне поднялась суматоха и беготня, одни увязывали фуры, другие укладывали в них вещи, третьи запрягали лошадей и громадный обоз постепенно стал вытягиваться на улице в одну линию. Одновременно с Императорской Главной квартирой собирался в Зимницу обоз Главнокомандующего.

Ясная, жаркая погода соответствовала общему радостному настроению.

Ожидая с нетерпением свидания с ранеными при переправе, Его Величество, в шестом часу утра, сев вместе с Царевичем в коляску, запряженную четверкой, приказал прежде всего ехать в с. Пятра, где помещался госпиталь. Великие Князья, министры и свита, последовали за Его Величеством.

По всем дорогам, ведущим в Зимницу, двигались полки, батареи, отдельные команды, обозы всевозможных родов и видов, интендантские транспорты и конвоирующие части. Пыль, поднявшаяся высоким и широким столбом, укрывала их совершенно. Издали было страшно смотреть на эти тучи мелкого, желтого песку, стоявшие стеною чуть не до самого неба. Казалось в такой пыли людям невозможно дышать, но когда Его Величество приблизился к линиям обозов и войск, то раздававшийся шум и гул убедил, что вся эта масса весело движется, со всех сторон, назади и впереди, слышались песни солдат, стук и скрип колес, лошадиный топот, удары кнутом, понукания и затем крики, чтобы посторонились и дали дорогу экипажу Императора. Ответные возгласы, на приветствия Его Величества, смешивались с общим гулом, стоявшим в воздухе. Армия как бы вдруг ожила, зашевелилась и повеселела, после долгих, томительных стоянок на отдаленных бивуаках и молчаливого, осторожного пребывания в придунайских деревнях. Каждый солдат стремился теперь в Зимницу, к месту достославной переправы. Это был день всеобщего торжества, дорогой праздник, ожидаемый всей Россией.

Вскоре, не смотря на раннее утро, сделалось жарко и жгучие лучи солнца раскаливали густой слой пыли, проникая его. В начале восьмого часа Государь прибыл в с. Пятра, около которого раскинул свои юрты военно-временный No 53-й госпиталь. В середине деревни стоял занятый раненными офицерами, помещичий дом, у которого Его Величество прежде всего остановился. Здесь в числе прочих помещался флигель-адъютант полковник Озеров, командовавший при переправе сводно-гвардейской ротой. Его Величество зашел к нему и видимо был рад, что рана в ногу и состояние его здоровья не вселяли опасений. Подойдя к сестре милосердия г-же Шершевской, ухаживавшей за полковником Озеровым, Его Величество изволил ей подать руку и спросил:

‘Что вас побудило поступить сестрою?’

Г-жа Шершевская, находившаяся в родстве с инспектором госпиталей генералом Коссинским, объяснила Императору, что она решилась посвятить себя этого рода службе только из желания принести свою лепту в предпринятое Государем святое дело.

Его Величество поблагодарил г-жу Шершевскую в милостивых словах и затем, указывая на полковника Озерова, произнес:

‘Я вам поручаю — сберегите Мне его…’

Выйдя из дому, чтобы осмотреть на дворе сараи, превращенные в госпитальные палаты, Государь приблизился к г-же Шершевской, вынул из кармана горсть золотых и шепотом сказал:

‘Возьмите, — это для Озерова, если ему что-нибудь понадобится… но ничего об этом ему не говорите…’

После обхода Его Величеством сараев, генерал Коссинский счел своим долгом представить Императору владельца дома, румынского помещика, который сам вызвался уступить свое помещение для раненых и потому перешел со всею семьей в простой сарай. Государь, выслушав доклад инспектора госпиталей, подал руку помещику, поблагодарил, затем обнял и поцеловал его.

Неожиданное появление Императора до такой степени обрадовало раненых, что многие, позабыв о своих страданиях, вышли на воздух, чтобы взглянуть заранее на Милостивого Царя и столпились при входах в юрты. Госпиталь состоял из громадного числа юрт, на 600 человек больных, которые были поставлены, как стоги сена, на широкой поляне, прилегающей к деревне.

Скинув с себя замыленную шинель, Государь подошел к докторам и сестрам милосердия. Дежурный врач отрапортовал.

‘Сколько здесь раненых?’ — спросил его Император.

‘Пока доставлено двести человек’, ответил доктор.

‘Много трудно-раненых?’ продолжал Государь.

‘Никак нет, мало, трудно-раненые большей частью оставлены в Зимнице’, пояснил старший врач.

Взглянув еще раз на расположение госпиталя, Государь направился в ближайшую юрту. Надо было видеть счастливые лица солдат и их сияющие глаза! Многие встретили Императора сидя на кроватях, бойкие их ответы поразили Государя. Между ними нашлось немало гвардейцев из почетного конвоя. Рассказы их, о виденном и испытанном при переправе, в общем составили прекрасную картину сражения и наглядно изобразили подвиги обоих полков, Волынского и Минского, шедших во главе десанта. Переходя из одной юрты в другую, по порядку, Государь не пропустил без внимания ни одного солдата, почти каждого старался ободрить ласковым словом, а трудно-раненых и отличившихся награждал знаками отличая военного ордена и целовал. Иные жалобно просили отправить их скорее в полк, уверяя, что рана ничтожная.

Особенное внимание Его Величество обратил на троих солдат, получивших до восьми и более ран каждый. Один из них, эстонец, отвечая на вопрос, как было дело, сказал: ‘Сперва… я турка колол, а потом другой… подбежал и меня колол’.

‘Благодарю вас за храбрость’, говорил им Император, ‘вы доказали вашу преданность Мне и Отечеству. Бог милостив, — поправитесь, не тревожьтесь, не горюйте…’

‘Все бы ничего’, сказал раненый, лежащий рядом с эстонцем, ‘да не увижу туретчины, Ваше Императорское Величество’.

Также из рассказов солдат Его Величество узнал, что перед боем генерал Драгомиров отдал приказ: если после дела у кого из 60-ти патронов, окажется меньше 30-ти, то он взыщет и будет недоволен, а чтобы работали штыками.

Подходит Государь к одному раненому Волынцу, а тот показывает, что у него 30 патронов. Император засмеялся.

‘Это ты показываешь, что у тебя патроны остались, как начальник дивизии приказал?’ спросил Император.

‘Точно так, Ваше Императорское Величество, половина — дела’, ответил Волынец.

‘Скольких же ты турок приколол?’ продолжал расспрашивать Государь.

‘Сам не заметил сколько… сказал раненый, но только много’.

‘Куда же тебя ранили?’

‘Только в два места…’ ответил он и стал показывать свои раны Императору.

‘Но вон того товарища больше…’ продолжал солдат, указывая пальцем на лежащего против него, по другую сторону юрты, раненого.

Государь посмотрел на несчастного его товарища.

‘Он бросился меня выручать’, говорил Волынец, и спас, но самому больше попало’.

Его Величество, тронутый отзывом честного солдата, указывающего на подвиг своего товарища, которому он обязан жизнью, взял георгиевский крест и подошел к тому герою. Он лежал без движения, с еле вздымающейся грудью и мутные глаза смотрели бесцельно. Государь положил на грудь знак отличая и спросил врача:

‘Он в забытьи?’

‘Почти все время в беспамятстве’, ответил доктор, ‘весь исколот штыками и вероятно истекал кровью еще на поле сражения’.

Несколько крупных слез скатывались по щекам Государя, когда Он отошел от этого страдальца.

‘И ты тоже штыком ранен?’ спросил Его Величество солдатика, у которого было обезображено лицо.

‘Вон… козырек пробили’, произнес он, доставая свой кепи, висевший около. ‘Не штыком, а пулей’, добавил он затем.

‘А щека?’ сказал Император, улыбаясь.

‘Щека — ничего, сквозь прошла пуля-та’.

Рядом лежал солдат с простреленной грудью. Он смотрел на Государя необыкновенно умоляющим взором и видимо с трудом сдерживал дыхание, сопровождавшееся легким стоном.

Осведомившись у врача, в каком положении больной, Его Величество сел к нему на кровать и, нагнувшись к лицу, произнес:

‘Скажи мне, что ты желаешь, что тебя заботит’.

‘Мне… не долго жить’, тихо проговорил раненый.

‘Даст Бог поправишься’, — ответил Император.

‘Я желал бы… милости’, — продолжал больной.

‘Какой?’ — спросил Государь. ‘Руку…’ — еле произнес солдатик. ‘Не понимаю…’ — ласково ответил Его Величество. ‘Вашу… поцеловать’, —докончил раненый.

Растроганный Император взял обеими руками голову солдата и крепко его поцеловал в лоб.

Выходя из одной юрты, где лежали трудно больные, Государь на прощанье пожелал им скорее выздороветь, на что они, собрав последние силы, дружно ответили:

‘Рады стараться, Ваше Императорское Величество!’ Невозможно было поверить, что это голоса раненых.

‘Да вы уже постарались’, — сказал Государь голосом, в котором слышались слезы. Выражение лица Его Величества приковывало к нему окружающих, каждый чувствовал силу Его души и страдания сердца, но это не пересказывается словами.

Всех врачей Император осчастливил выражением Высочайшей благодарности. Прощаясь с сестрой милосердия Н. П. Надеждиной, Государь подал ей руку, со словами:

‘Спасибо, сестра!’

Когда кончился осмотр Пятринского госпиталя, Император поехал в Зимницу. Не смотря на ровную, постепенно склоняющуюся к Дунаю, местность, не скоро стала виднеться эта деревня, сделавшаяся теперь главным пунктом на театре военных действий и ютившаяся на обрыве к реке.

Зимница была буквально набита битком солдатами и всяким народом. Транспорты раненых пересекали дорогу подвигавшимся к переправе колоннам войск, обозы, тянувшиеся бесконечною вереницею, запруживали улицы, возы торговцев, маркитантов, со съестными припасами и провиантом, наполняли все закоулки, молодецкие песни солдат, крик, говор, хохот, оханья, споры, — производили такой шум, что приходилось переговариваться на ухо.

На площади, у колодца раскинул свои шатры и войлочные кибитки лазарет 14-ой пехотной дивизии. Прежде всего, Его Величество приказал кучеру подъехать к этому госпиталю, который служил главным перевязочным пунктом во время переправы. По наружной обстановке было уже заметно, что здесь работа в полном ходу и деятельность не прекращалась с минуты появления первого раненого.

Приняв рапорт от корпусного врача Корякина {Доктора Корякина в настоящее время нет уже в живых.} (8-го армейского), Государь, сопровождаемый впереди идущим главным доктором Норейко, вступил в шатер, где в одном конце производились две большие операции, а в другом накладывались гипсовые повязки. Кроме штатного состава врачей, тут уже второй день работали: знаменитый хирург и профессор дерптского университета Бергман, затем Корженевский, четыре человека полевых хирургов, главный хирург действующей армии Кадацкий и врачи Краснаго креста, так что из 450 раненых уже половина была, после производства операций, отправлена в Пятру, и оставались только трудно раненые, в числе около 200 человек. Каждый из штатных ординаторов, а с ними и временно прикомандированные врачи, тщательно ухаживали за больными, все в июньский жаркий день оделись так, как было удобнее для их работы, а некоторые хирурги, в числе их и профессор Корженевский, облеклись в фартуки, просто поверх рубашек, как при своих ежедневных занятиях.

‘Продолжайте работать, как бы Меня здесь не было’, сказал Император, отвечая на поклоны врачей, производящих операции.

Дрожь пробегала по телу, при виде обезображенных солдат, лежащих нагими на кроватях, стонущих, вздрагивающих при прикосновении ланцетов и игл, всхлипывающих, плачущих во сне под хлороформом, обложенных гипсовыми повязками и бледных, как полотно. Куски почерневшего отрезанного мяса плавали в стеклянных ваннах, около которых стояли ведра, полные крови, смешанной со всякими лекарственными и дезинфекционными жидкостями. Вследствие жары, от окровавленных рук и фартуков хирургов, таких же простынь и полотенец, корпии и ваты, сильно пахло гнилью.

Его Величество, бледный от волнения и нервно-расстроенный до слез, расспрашивал о причине тяжелых операций и осмотрев перевязочные припасы, аппараты и инструменты, последовал в другие шатры и кибитки.

Здесь также, как и в Пятре, каждый нижний чин был осчастливлен личным разговором с Императором. Многих раненых Государь спрашивал о их семейном положении и месте родины и часто прорывались из глаз Его Величества слезы и крупными каплями падали на одеяло раненого, с которым был веден разговор. Один из них, при приближении Государя, вдруг схватил Его руку, затем вытащил из-под подушки снаряженный патрон и начал совать его Императору, испуганно произнося: ‘вот… вот…’

Его Величество вздрогнул от неожиданности, приняв эти слова за бред больного.

— ‘Не понимаю, что это значит?’ спросил Государь главного врача.

Последний объяснил, что солдат тяжело ранен, находится в нервном возбуждении, но этим, кажется, хочет сказать, что он даром зарядов не пускал, а может быть это патрон, отнятый им в схватке у турецкого солдата.

Осмотрев в шатрах, пo очереди, раненых нижних чинов и раненых пленных турок, Его Величество зашел в войлочные кибитки, где лежали пленные турецкие офицеры, в числе 4—6 человек, а также несколько нижних чинов неприятельской армии. Государь разговаривал с ними через переводчика, один был очень суров и недружелюбно окидывал всех взглядом исподлобья, зато другой — непрошенный, изъявил свое желание, по выздоровлении от раны, поступить на русскую службу.

Отсюда Государь отправился в шатер, где были наши офицеры. У входа Его Величество встретил раненого полковника Духонина, командира 55-го Подольского полка, которого расспросив о месте и обстоятельствах ранения, выразил надежду на скорое его выздоровление и на дальнейшее продолжение службы, при чем подал ему руку. Духонин ее поцеловал. При полковнике Духонине была его жена, поступившая в лазарет сестрою милосердия, без всякого вознаграждения, еще перед выступлением в поход и тут же представилась Императору. Его Величество поблагодарил ее от всего сердца за самоотвержение и сказал:

— ‘Я надеюсь, что вы не оставите нас и до конца войны’!

E. В. Духонина обещала Его Величеству продолжать свои труды до последних сил.

В этом шатре лежал штабс-капитан 53-го пехотного Волынского полка — Брянов, имевший несколько смертельных ран груди и живота и о котором доложили Императору, как о совершенно безнадежном. Он командовал 12-ой ротой и когда, наконец, успел со своими людьми вскарабкаться на утес, то первый, с криком ‘ура’, бросился бегом во фланг туркам. Турки его встретили штыками и девять стальных ножей вонзилось в геройски смелого Брянова. Он был поднят на воздух, но и в этом положении успел хватить саблею по голове какого-то турка. Когда подоспели его солдаты, а это было два — три мгновения спустя, — турки сбросили его со штыков им на встречу и, не дожидая рукопашной расправы, кинулись бежать. Истекая кровью, Брянов, однако, не потерял сознания н, приподнявшись с земли, на локте, нашел еще в себе достаточно сил, чтобы подбодрять и направлять своих солдат словами.

По лицу Его Величества можно было видеть, как болезненно отзывались в Его душе безропотные страдания этого героя, имевшего впереди какие-нибудь несколько часов жизни. Наградив его георгиевским крестом, Государь ласково утешал Брянова, советуя не унывать и выражая надежду, что он еще, Бог даст, поправится и послужит. Но это были, конечно, только слова, которыми Император желал хотя сколько-нибудь ободрить Брянова, что хорошо понимал и сам раненый {Брянов после передавал доктору, что эти слова Государя принесли ему столько счастья, наполнили его душу такой отрадой, что умирать ему как будто легче. Он умер к утру следующего дня.}. У Брянова оставалась в России сестра, других родных не было, и он обратился к Государю с просьбой, не отказать ей в помощи, так как в случае его смерти она лишалась всех средств к существованию. Его Величество приказал дежурному генерал-адъютанту записать адрес сестры Брянова и при этом выразился:

— ‘Будь спокоен, Я ее не забуду!’ {Сестре Брянова, однако, не пришлось воспользоваться милостями Государя, она не перенесла смерти брата, которого горячо любила, заболела и вскоре скончалась.}

При прощании, Брянов попросил у Государя позволения поцеловать руку. Император подал ему свою руку и, вдруг нагнувшись, крепко поцеловал Брянова в голову. Заплаканные глаза Государя все видели, как Он ни старался скрыть слезы.

В следующей палате Его Величество долго беседовал с солдатом Житомирского полка, которого принесли минут за десять до прихода Государя. У него было несколько ушибленных ран на голове и их отмачивали от запекшейся крови и присохшей грязи, когда подошел Государь.

‘Где тебя ранили?’ — спросил Император.

‘На аванпостах, Ваше Императорское Величество!’ — ответил тот с явным малороссийским акцентом.

‘Когда?’ — спросил Император.

‘Сю ночь, Ваше Императорское Величество’.

‘А вы верно спали?’ — заметил Император и при этом улыбнулся.

‘Никак нет’, — бойко ответил раненый и, не смущаясь тем, что Государь уже повернулся, чтобы идти дальше, принялся рассказывать о том, как на них напали турки, как он ‘штурхнул’ одного из них штыком в живот, да попал в бляху, ‘а вин схопыв за штык, та и пойшов’ ero бить по голове, пока он не упал в грязь, где и пролежал до утра, а утром его нашли и привезли в лазарет.

‘Тыльки я не хочу лежать в лазарете, а пийду знова в роту!’ — добавил раненый.

Рассказ был довольно длинный, но Государь слушал его до конца, сохраняя при этом все время на лице улыбку. Когда солдатик окончил свой простодушный, но видимо правдивый рассказ, Государь милостиво потрепал его по плечу и назвал молодцом.

В эту же палатку, за недостатком мест в офицерской, был положен один офицер, имевший желобоватую рану черепа. Он находился в бреду, выкрикивал команды и время от времени бессвязно шептал молитвы и крестился. Император подошел к нему, постоял немного, потом перекрестился и с явным душевным страданием отошел к другим раненым.

Из госпиталя Его Величество направился к себе в Главную Квартиру, но почти против дома Государя, через улицу, помещался санитарный отряд братьев-студентов Рыжовых. Оба они, воспользовавшись летними вакациями, снарядили на собственные средства госпиталь и прибыли в действующую армию. Узнав, что там лежать раненые, Император, ранее чем зайти к Себе, посетил этот лазарет, где работала Георгиевская община. Старшею сестрою здесь была Е. П. Карцева, известная Императору еще из Крымской кампании. В данную минуту раненых имелось не более десяти человек и между ними находился 56-го пехотного Житомирского полка подполковник Годлевский. Поздоровавшись с ним, Государь изволил подробно расспросить все, что могло касаться его лично, а затем сказал:

— ‘Меня интересует знать, как вели себя в бою молодые солдаты?’

Годлевский восторженно отозвался о них.

Затем, увидев саблю, стоявшую возле кровати и на ней орден св. Анны 4-й степени, Его Величество спросил:

— ‘В какую войну ты получил эту награду?’

— ‘Во время защиты Севастополя’, — ответил Годлевский.

Государь быль доволен найти в армии героя Крымской кампании и произнес:

— ‘Я очень рад видеть севастопольца вторично на войне, и притом, к счастью, не опасно раненым’.

В то время, как Император переходил улицу, направляясь домой, Он изволил обратить внимание на солдатика Прусского полка, шедшего с заплаканным лицом, и остановился. одозвав его к Себе, Император спросил:

— ‘Ты Прусского полка, из Моего Конвоя?’

— ‘Точно так, Ваше Императорское Величество’, — ответил солдат, всхлипывая.

— ‘Как же ты здесь?’

— ‘Я денщик, Ваше Императорское Величество’.

— ‘Чей?’

— ‘Капитана Мацкевича, Ваше Императорское Величество’.

— ‘Чего же ты плачешь?’

— ‘Моего барина ранили и нигде найтить не могу его, Ваше Императорское Величество’, — ответил солдат {Его звали Гавриил Агеев.}.

Государь Император был тронут видом преданного своему офицеру денщика, а когда изволил вернуться домой, тотчас приказал Их Высочествам Князю Сергию Максимилиановичу и принцу Альтенбургскому и некоторым еще лицам разыскать раненого капитана Мацкевича, но поиски не увенчались успехом. О потерях, произошедших в гвардейской полуроте, Его Величество получил накануне две телеграммы: в первой говорилось, что ранен командир гвардейской полуроты, следовательно, капитан Мацкевич, а во второй, что ранен флигель-адъютант полковник Озеров. Последний был начальником сводно-гвардейского отряда. Государь Император и все окружающие естественно заключили, что оба они ранены и печальные вести очень огорчили Его Величество.

Государь Император поместился в двухэтажном деревянном доме, с тенистым садом, в западном конце местечка, над высоким обрывистым берегом, с которого открывался превосходный вид на Систово и на всю окрестную ширь Дуная. Великий Князь Главнокомандующий со штабом расположился бивуаком вблизи.

С самого утра в Систове начались приготовления для встречи Русского Императора. Великий Князь заранее переправился на завоеванный берег, где Его встретили генерал Драгомиров, Великий Князь Николай Николаевич Младший, адъютанты и ординарцы. Генерал Драгомиров изложил весь ход переправы и доклад был полон обычных его прибауток. После этого Его Высочество послал своего старшего сына на встречу Государю. В 11 часов 14-я и 35-я дивизии стали выстраивать шпалеры вдоль пути, от Систова к пристани. Жители, духовенство с образами и хоругвями, собрались при входе в город.

Одновременно в Зимнице делались приготовления к отъезду Государя. У пристани ожидал понтон, с гребцами гвардейского экипажа, с лейтенантом Палтовым на руле. Часть 137-го пехотного Нежинского полка была посажена на пароход ‘Аннета’, а в двенадцатом часу разместилась на понтоне свита Его Величества.

Его Величество вскоре вышел на улицу и, став на обрыве к реке, изволил любоваться общим видом и впереди лежащей местностью. Прямо, над обрывистым спуском протекал, в виде неширокой речки, один из дунайских протоков, начинающийся несколько выше Зимницы и впадающий в главное русло у Журжева. Через этот проток был перекинут деревянный мост, к которому вел неудобный спуск, несколько разработанный теперь нашими саперами. Тотчас же за мостом начиналось широко раздвинувшееся пространство топкой низменности, пересекаемое несколькими затонами и лужами различной, но более или менее значительной величины. Через низменность дорога шла к пристани по земляной дамбе. Местность эта была совершенно гола и песчана: ни одного дерева, ни одного кустика, даже мало травы. К востоку замечался небольшой лес, подбегающий к самому берегу главного русла. Из-под этого леска и происходила в ночь на 15-е июня посадка войск. На самом берегу и на низменности картинно лежали, стояли, варили себе пищу роты и полки, ожидавшие нагрузки на понтоны. Тут же вблизи стоял простой понтон, приготовленный для Государя, на котором Его Величество должен был переехать на тот берег, и дымился пароход ‘Аннета’.

Приятно было смотреть на несколько сот лодок, рассекавших величественную реку, и на длинные весла, подымавшиеся из воды одним взмахом, как по команде. С утра было приступлено к наводке мостов и стук молотов, вечная русская песня ‘Дубинушка’, команды офицеров через рупор явственно доносились до высокого гребня, на котором располагался город.

Приятно было смотреть на это оживление, на кипевшую работу, на всеобщую радость, дышалось как-то свободно, полною грудью… Широкая река, своим быстрым течением, уносила лодки, так что гребцы часто не были в состоянии совладать с ним и причаливали к берегу не в назначенном месте, а якоря понтонов отрывались. Как ни мутна вода во время разлива в Дунае, но ясное, темно-голубое небо придавало ей в этот день свой красивый цвет и яркое солнце позолотило поверхность. Песчаные обрывы противоположного берега рельефно выделялись из лежащих за отлогой вершиной кряжа зеленевших садов и виноградников. Систово, возвышавшееся на гребне крутого откоса, нависшего над Дунаем, белело какой-то массой, неразличимой простым глазом. По обе стороны города тянулись горы, имевшие вид голых скал, не покрытых никакой растительностью. Hиже Систова турецкий берег значительно понижался, представляя собою, углубляющуюся во внутрь страны, лощину, внизу которой протекала речка, образующая при впадении своем в Дунай небольшой узкий залив.

Государь Император, сев в понтон ровно в полдень, изволил отъехать от берега, при восторженных кликах ‘ура!’ Минута незабвенная в летописях народов славянских! Царь ехал для того, чтобы благодарить Своих молодцов за службу, приветствовать город, освобожденный от угнетателей и вступить в пределы завоеванной страны. Толпы народа и войска смотрели с обоих берегов, со слезами на глазах, на эту величественную картину, имевшую столь глубоко-нравственное значение.

За понтоном шел пароход ‘Аннета’. С середины реки виды были еще очаровательнее, чем с берега: два города, живописно разбросанные, казалось, утопали в виноградниках и садах, румынский берег, менее возвышенный, и турецкий высокий, обрывистый, крутой, переменяя тени, от красного до бледно-розового цвета, соединились вдали с серебристою водою и темно-голубым небом, острова, кое-где выглядывавшие из воды и покрытые свежею зеленью, манили к себе, обещая прохладу.

Его Высочество Главнокомандующий, ожидавший Государя на том берегу, заметя, что гвардейская полурота не стоит у пристани, а поставлена около Систова, приказал за ней немедленно послать, а так как это приказание было отдано уже в то время, когда Его Величество отъехал от Зимницы, то, чтобы прийти вовремя к месту назначения, пришлось ей все пространство от Систова пробежать. Когда гвардейская рота подошла к пристани, генерал Драгомиров стал просить Великого Князя пустить его вперед поблагодарить людей, так как он еще не успел этого сделать. ‘Вы спрячьтесь, Ваше Высочество’, — шутил Михаил Иванович.

Подойдя к роте, он снял фуражку.

— ‘Спасибо вам, братцы! Молодцы! Повязали себя, сослужили вы службу Царю-Батюшке. Дети вы Русской земли!’ сказал генерал Драгомиров.

Затем подошел Главнокомандующий.

— ‘Спасибо вам, молодцы!’ — сказал Его Высочество — ‘вы доказали на деле, что вы достойные представители гвардейских полков и оправдали выбор вашего начальства! Знайте, братцы, что для меня вы как родные дети, так я вас люблю и вами дорожу! Ура!’

Пристань была построена выше лощины ручья Текердере, на ней стояли Главнокомандующий, генералы Непокойчицкий, Левицкий, Драгомиров и прочие начальствующие лица. Генерала Радецкого здесь не было, так как он хлопотал в Систове с устройством квартиры для Государя, где бы Его Величество мог остановиться и отдохнуть. Гвардейскую полуроту поставили тут же, близ пристани, фронтом к Дунаю.

Еще далеко не доезжая до берега, Государь Император изволил заметить, что видит на правом фланге полуроты капитана Мацкевича, следовательно, обе телеграммы, приведенные выше, говорили о ране, полученной флигель-адъютантом полковником Озеровым, и неточная их редакция ввела Государя и всех в заблуждение. При приближении катера войска взяли на караул, предварительно надев фуражки на штыки, музыка Нежинского полка заиграла гимн и положительно воздух затрясся от оглушительного, громоносного ‘ура’, провозглашенного как на берегу, так и в Систове. Государь Император, глубоко тронутый радостью и восторгом дорогого Ему войска, встал и махал с катера фуражкой. Солдаты, заметя это, еще усилили свои крики…

Выйдя на берег, опираясь на руку Главнокомандующего, Государь Император с улыбкой подал Георгиевский крест 3-й степени генералу Драгомирову, и затем обратился к начальникам с речью, в которой выразил Свою глубокую признательность за все их труды и распоряжения, увенчавшиеся таким славным успехом, причем многих поздравил с Георгиевскими крестами. Великий Князь Николай Николаевич Младший прибыл с Государем и имел уже в петлице Георгиевский крест, что издалека еще заметили стоявшие на пристани.

Затем Его Величество направился к гвардейской полуроте и, приняв рапорт от командовавшего за ранением полковника Озерова, — флигель-адъютанта капитана Косача, обратился к солдатам с следующими словами:

— ‘Здоровы, молодцы! Спасибо вам, что оправдали Мое доверие и поддержали славу ваших полков’.

Дойдя до капитана Мадкевича, Государь остановился и сказал ему:

— ‘А мне сказали, что ты ранен, я всюду посылал разыскивать тебя, очень рад, что вижу тебя целым и невредимым’.

В полуроте служил барабанщик Московского полка Дымкин, дряхлый старик, которого Государь Сам назначил в конвой и теперь, пробежав по страшной жаре от Систова до пристани, бедняк до того утомился, что еле стоял на ногах. Император, увидав его, улыбнулся и сказал:

— ‘Здравствуй, старик!’

Но бедный Дымкин, тронутый вниманием Царя, не мог ничего ответить и ему сделалось дурно, подскочившие сзади солдаты взяли его на руки {После кампании Дымкин был определен в роту Дворцовых гренадер.}.

Взглянув еще раз на полуроту и сказав: ‘молодцы’, Государь сел на лошадь и стал подниматься в гору к 14-й дивизии.

‘Ура!’ не умолкало, покуда Его Величество объезжал войска, только те полки, к которым Государь обращался с речью, на несколько минут останавливались и потом еще с большим восторгом возобновляли свои крики.

К этому времени прибыл из Систова генерал Радецкий и Государь, поцеловав его, вручил ему Георгия 3-й степени, горячо благодаря за службу. Генерал Радецкий совершенно смутился и произнес:

— ‘Я не причем, это, Ваше Величество, генералу Драгомирову’.

— ‘Успокойся’, — ответил Государь, смеясь — от всего сердца, — ‘он получил сейчас Георгия’, — и при этом Его Величество обернулся и указал на начальника 14-й дивизии, у которого уже красовался на шее Георгиевский крест.

— ‘Да, если так…’ — сказал генерал Радецкий, успокоившись, и взял орден.

‘Ура! Ура! Ура!’ — неслось по всей дороге, потрясая воздух, и Император, кланяясь и приветливо улыбаясь командирам и офицерам, по временам останавливался, благодарил их, затем, отдав честь, снова следовал далее и здоровался с солдатами, восторженно и радостно смотревшими на Него {Император пожаловал георгиевские кресты еще следующим лицам: 3-й степени: заведовавшему посадкой всех на понтоны и наводкой моста начальнику З-й саперной брагады, генерал-майору Рихтеру.

4-й степени: бригадным командирам 14-й пехотной дивизии, генерал-майорам: Иольшину и Петрушевскому и командиру 53-го пехотного Волынского полка, полковнику Родионову.}. У правого фланга 15-го стрелкового батальона внимание Его Величества было привлечено искренним приветствием старшего врача Верниковского, который с необыкновенным воодушевлением крикнул:

‘Ура! нашему Императору на турецкой земле!’

Государь тотчас обернулся в его сторону, и приложившись, сказал с улыбкою:

‘Здравствуй, любезный доктор!’

Затем, отъехав несколько, Его Величество еще раз приветливо взглянул на Верниковского.

Дорога шла, постепенно подымаясь в гору, и было довольно трудно по ней двигаться такой громадной свите, к которой на каждом шагу примыкали командиры частей и офицеры. Наконец, начали обрисовываться дома города Систова и впереди их громадная толпа болгар, в несколько тысяч человек. Как только они увидели Императора, то разразились потрясающими криками ‘живио!’ Духовенство в полном составе встретило своего Царя-Освободителя с хвалебным пением, а народ не знал, как только выразить свою беспредельную благодарность, женщины усыпали путь цветами, болгары целовали стремена и ноги Государя, старики и старухи плакали от радости, дети протягивали Императору свои ручонки, полные венков и цветов, и тоже кричал: ‘да живет Царь Александр!’

Приложившись ко кресту, Его Величество направился в собор. Город Систов красиво располагался амфитеатром на береговых склонах и частью внизу у пристани. Дома зажиточных людей были окружены высокими, глухими, каменными стенами, так что каждый двор имел вид замкнутого укрепления. Узкие, извивистые и неудобные улицы, с изрытой мостовой, казались весьма однообразными, за исключением одной главной, отличавшейся шириною и красивыми домами. Изредка виднелся где-либо балкон, устроенный по-восточному — фонариком, с широкими окошками, закрытыми частью деревянной решеткой. На перекрестках улиц иногда встречались небольшие, неправильной формы площадки, обсаженные акациями или каштанами, с общественными цистернами, или фонтанами, в углу, облицованными плитняком или мрамором. Придунайская часть города была изрыта глубокими водомоинами и оврагами. На самой большой скале высились каменные развалины древнего укрепления, с русским национальным флагом, на длинном шесте.

В соборе Государь прослушал литию и многолетие. Обстановка православного храма, характер письма икон, резьба иконостаса и служение на том же самом церковно-славянском языке, — все это напоминало Россию, а в особенности, некоторые наши монастырские стародавние церкви. На мраморном помосте этого собора, пред царскими вратами, вделана была белая плита с рельефным изображением двуглавого орла, другой такой же орел имелся на фронтоне хоров. Видимо, турки не придавали этому символу политического значения, считая его уцелевшим преданием времен Византийской империи. Действительно, здесь веяло родным, знакомым, точно на этой стороне Дуная вдруг очутились у себя дома, на своей русской земле.

Из собора Его Величество направился по главной улице, на другой конец города, где на позициях в некотором отдалении располагалась вторая бригада 14-й пехотной дивизии. Выехав чуть не на аванпосты, почти на ружейный выстрел от неприятеля, посмотрев войска и местность, Государь вернулся в город, чтобы отдохнуть в квартире генерала Радецкого. Некоторые старики-болгары были представлены Императору.

Систов по прежним турецким войнам приобрел известность. Года его основания в точности никто не знал, но он относится ко временам Римской империи, чему служат свидетелем, в западном конце города, самый характер постройки древних укреплений, разрушенных турками во время нашествия их в эти страны. С 1790 года Систов получил европейскую известность, как место подписания австрийско-турецкого мирного трактата. В нашу войну с Турцией, в 1809 г., турки ожидали здесь переправы русской армии и потому укрепили город, но в следующем 1810 году генерал-майор Сен-При сжег город и разрушил его укрепления. В 1828 году жители Систова, теснимые турками, бежали в Зимницу и на север от нее, где и основали город Александрию — недавнее местопребывание нашей армии. Турецкое население Систова не ожидало столь быстрого вступления русских в Болгарию и еще менее думало, что переправа совершится именно у этого города. Турки вообще плохо верили в возможность скорой переправы в каком бы то ни было пункте и были убеждены, что дело долго еще протянется в артиллерийских перестрелках между обоими берегами. Но в то же время по Систову ходили и мрачные для болгар слухи, распускаемые турецкими чиновниками, будто черкесы, из некоторых окрестных селений, готовятся к повальному избиению систовских христиан, как изменников ‘падишаху’, осмеливающихся сочувствовать замыслам русских. Однако, турецкое население стало почти поголовно выбираться из Систова в глубь страны, еще с 13-го на 14-е июня, более чем за сутки до нашей переправы. Все, что было ценного, они забрали с собой, оставив только лишнюю домашнюю утварь. Когда наши войска вступили в город, то уже нашли значительную часть турецкого квартала в полном разрушении: двери, рамы и стекла окон были выбиты, исковерканы, либо унесены, имущество выброшено на улицы, переломано и разодрано в клочья.

Отдохнув в квартире генерала Радецкого, от бывшей в этот день мучительной жары, не более часа, Государь снова двинулся в путь. Понтон ожидал Его Величество уже у Систовской пристани, а не у той, к которой Государь подъехал утром. Генералы, офицеры, солдаты и народ провожали Императора. Крики ‘ура’ не затихали до тех пор, покуда понтон, увозивший Государя, не скрылся из виду.

Гвардейской полуроте было приказано переправиться назад в Зимницу и присоединиться к императорской главной квартире. Через два часа счастливая полурота с барабанным боем торжественно входила в город, масса офицеров и горожан бежала за нею, с любопытством заглядывая в лица людей, так недавно смело шедших на встречу смерти. Холм, на котором молодецки дрались гвардейцы, был всеми, начиная с генерала Драгомирова, до последнего солдата, назван ‘гвардейским’, и было за что, говорили очевидцы: как львы дрались они и по себе оставили громкую, неувядаемую славу!

Государь вышел к ним на встречу и с радостью смотрел на представителей Своей старой гвардии, победоносно возвращающихся. Став бивуаком около расположения Главной Квартиры, офицеры были приглашены к обеду, но так как тяжелый обоз не успел еще перебраться в Зимницу, то за недостатком посуды свита и конвой обедали в две очереди {Наследник Цесаревич и Великий Князь Главнокомандующий поспешили еще вчера послать в Петербург радостную весть своим гвардейцам, телеграммой на имя барона Бистрома:

‘Передайте гвардейскому корпусу, что сегодня совершилась у Зимницы переправа наших войск. Представители гвардии, из полуроты конвоя Его Величества, приняли самое горячее участие в этом молодецком событии, работали они на чистоту, достойно оправдав тем выбор своего начальства, работа была вся на штыках. Флигель-адъютант полковник Озеров ранен пулей в ногу, потеря в полуроте велика, но еще верно неизвестна, но знаем, что два преображенца убиты, много ранено, но неизвестно сколько и каких полков, славное дело сделано Волынским полком 14-й дивизии. Спешу обрадовать молодецкую гвардию этим радостным и важным событием’.

Сегодня Наследник Цесаревич отправил дополнительную телеграмму:

‘Поздравляю гвардейский корпус с Главнокомандующим, которому Государь дал Георгия 2-й степени за молодецкий переход наших войск через Дунай. Передайте это радостное известие гвардейцам, пусть они радуются вместе с нами и благодарят Господа, благословившего ваше оружие’.}.

17-го июня. Утром Государь Император отправил в Петербург следующую телеграмму на имя генерал-адъютанта Бистрома:

‘Благодарю искренно за поздравление с славным переходом через Дунай. Представители гвардии вполне оправдали Мое доверие, им досталась почти исключительно штыковая работа, они показали себя героями, но за то из пехотной полуроты, участвовавшей в деле, убито не мало. Ранен в ногу флигель-адъютант полковник Озеров, рана, кажется, не опасная. Я нашел его бодрым и веселым, ранен в ногу же, но остался в строю, лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Поливанов. Подпоручик лб.-гв. 1-ой артиллерийской бригады Тюрберт 1-й утонул с четыремя нижними чинами гвардейской артиллерии на плоту с двумя горными орудиями. Лб.-гв. Преображенского полка — убито двое и ранен один, Семеновского — убит один и ранен один, Измайловского — убит один и ранен один, Егерского убито трое, Московского — убит один и ранен один, Гренадерского — убит один и ранен один, Павловского — ранено двое, Финляндского — убит один и ранено трое, Литовского — убит один и ранено пятеро, Австрийского — убит один. В Прусском убыли нет. В лб.-гв. Волынском убит один и ранен один. В Стрелковых батальонах и саперах убыли не было. Сверх того, раненых, но не оставивших в строю мест: Финляндского один и Прусского один. Флигель-адъютанту Озерову дал золотую саблю ‘за храбрость’, флигель-адъютанту Косачу и Гренадерского полка поручику Поливанову — св. Владимира 4-й степени с бантом и мечами, Прусского полка капитану Мацкевичу св. Анны 2-й степени с бантом и мечами. Нижним чинам девять знаков отличия военного ордена — по их выбору. Прошу передать об этом во все полки’.

Затем Его Величество телеграфировал Его Высочеству генерал-адмиралу:

‘Вчера гребцы гвардейского экипажа, с их командиром и лейтенантом Палтовым на руле, перевозили Меня через Дунай, где благодарил войска на самом поле сражения и был в Систове. Восторг трудно описать. Сегодня отслужили благодарственный молебен. Алексей сообщит Тебе о наградах морякам, которые при переправе покрыли себя новою славою’.

В ответ на поздравление города Москвы Его Величество удостоил князя Долгорукова следующей телеграммой:

‘Уверен был, что Москва примет искреннее участие в нашей всеобщей радости, по случаю славного перехода наших молодцов через Дунай. Вчера имел великую радость лично благодарить их на самом поле сражения. Потери наши не превышают 150 убитых в 700 раненых. Да поможет нам Бог довести до желанного конца начатое славное дело.

Александр’.

Перед завтраком Император принял с докладом Военного Министра, который поднес к Высочайшей подписи следующий приказ по войскам действующей армии:

‘Следив с живым участием, с самого объявления войны, за всеми распоряжениями Главнокомандующего действующею армией, для сосредоточения войск к назначенным пунктам, Я лично убедился в примерном порядке в движениях, в заботах о сохранении здоровья войск, о продовольствии их, а затем и в искусных распоряжениях для исполнения совершившихся ныне с полным успехом переправе чрез Дунай, первоначально частями 14-го армейского корпуса у Галаца и Браилова, а потом главными силами у Зимницы. Быв очевидцем превосходного действия нашей артиллерии, работ неутомимых сапер и понтонеров, отважных подвигов состоящих при армии моряков и, наконец, геройских действий частей войск, участвовавших в боях 10-го июня в Буджаке и 15-го июня при Систове, Я поставляю Себе в истинное удовольствие выразить Мою сердечную и глубокую признательность Его Императорскому Высочеству Главнокомандующему действующей армией, Его ближайшим помощникам и храбрым войскам Моим, покрывшим себя новою славою’.

После доклада Император призвал к Себе Великого Князя Николая Николаевича Младшего и вручил ему несколько орденов, приказывая съездить в госпитали для раздачи некоторым раненым и в том числе георгиевский крест 4-й степени командиру Подольского полка полковнику Духонину.

В три часа пополудни был назначен благодарственный молебен с коленопреклонением, для чего войска собрались за городом около одного кургана. Полки 12-го корпуса, Болгарская дружина, Собственный Его Величества Конвой, гвардейские казаки, гвардейская сводная рота и полуэскадрон, разделенные на четыре фаса, построили каре, имея внутри холм, на котором был поставлен аналой. Хор певчих состоял из офицеров 33-й пехотной дивизии.

Объехав войска, Его Величество сошел с лошади и приказал гвардейской полуроте выйти из каре и стать у аналоя, так как это была единственная из присутствовавших частей, участвовавшая в переправе через Дунай у Зимницы.

‘К ноге, на молитву, шапки долой!’ — подал команды Государь Император, после чего началось молебствие. Служило все военное духовенство 12-го корпуса и болгарских дружин в числе одиннадцати священников и одного болгарского архимандрита, отца Амфилогия. Его Величество, а за ним и все войска, преклонив колена, молили Господа о даровании впредь такой же победы над врагами и благодарили Всевышнего за ниспосланное благословение нашему оружию.

‘Барабанщики отбой, накройсь!’ — подал команды опять Государь, когда молебствие окончилось. Офицеры пели очень хорошо и удостоились получить благодарность от Императора. Обратясь к полуроте, Государь сказал:

‘Вашему командиру, полковнику Озерову, Я послал золотую саблю за храбрость’.

Затем Государь Император приказал Его Высочеству Главнокомандующему вызвать всех отличившихся и присутствовавших здесь по списку и Сам раздавал георгиевские кресты, обнимая и целуя каждого. Некоторые нижние чины полуроты удостоились тоже получить знаки отличия военного ордена. Между другими был вызван вперед гвардейской конноартиллерийской бригады бомбардир Новоселов, рослый, здоровый, краснощекий солдат, Государь, расспросив его о совершенном им подвиге, поцеловал лихого конно-артиллериста и подал ему знак отличия военного ордена. Рассказ бомбардира Новоселова состоял приблизительно в следующем: ‘взвод горной батареи, Ваше Императорское Величество, в котором я находился, был поставлен на плот, постланный на два связанных понтона. Сначала, как мы отчалили, турки по нас не стреляли, но потом стали пули летать, только, значит, безвредно, мимо. Оставалось до берега с версту или более, как вдруг пуля пробила бока лодки, не успели опомниться, вода и хлынула во внутрь, плот покосился, лошади, испугавшись, кинулись в сторону, люди бросились их держать. Известно вся тяжесть оказалась на одной стороне и в один миг плот перевернулся. Вижу спасенья нет, кинулся сам в воду… а пистолет и шашка так и тянуть меня ко дну. Я ухватился за плывшую доску, но она меня держать не могла. Все-таки амуницию успел скинуть, да так как есть в одежде и поплыл. А там шло уже сражение. Вышел я на берег, снял сапоги, вылил воду и пошел. Тут вижу батарея наша стреляет, я стал около орудия. Немного времени наводчика в этом орудии убили. Снял я с него пистолет, шашку и стал на его место, Ваше Императорское Величество’.

Когда раздача крестов была окончена, Государь Император приказал георгиевским кавалерам выйти вперед, а остальным чинам полуроты вернуться в фас. Награжденные, поставленные на вершине кургана, находились в недоумении…

Воцарилась полная тишина….

‘Батальоны на плечо! Слушай на караул!’ — передал команды Его Величество и затем воскликнул:

‘Новым георгиевским кавалерам ура!’ — при чем поцеловал Главнокомандующего.

Можно себе представить это восторженное ‘ура’ нескольких тысяч солдат! После того, подав команду ‘на плечо!’, Его Величество обратился к войскам с речью, в которой выразил сожаление, что лично не может наградить товарищей, находящихся за Дунаем, и надеется, что, когда дело дойдт до 12-го корпуса, они покажут себя такими же молодцами, как 8-ой корпус. Подозвав дежурного флигель-адъютанта, Государь присовокупил:

‘Поезжай на ту сторону и скажи тем храбрецам, что мы здесь горячо молимся за их павших товарищей’.

Сев на лошадь, Государь вторично объехал войска и, остановившись перед сводным гвардейским эскадроном и дивизионом лейб-казаков, сказал:

— ‘Я надеюсь, что и вы исполните также свой долг, когда придет ваша очередь’.

В Зимнице Его Величество изволил долго стоять на берегу и смотреть на строившийся мост через Дунай.

18-е июня. В девятом часу утра Государь посетил опять лазарет студента Рыжова. Подойдя к подполковнику Житомирского полка, Годлевскому, Император подал ему руку, расспросил о здоровье, не было ли лихорадочного состояния и вообще чувствует ли он себя лучше, при чем изволил сказать:

— ‘Я был в Систове, видел твоих молодцев стрелков и наградил более отличившихся знаком отличия военного ордена’.

До ранения Годлевский командовал стрелковыми ротами в полку.

В десять с половиною часов утра Его Величество прибыл в лазарет 14-й пехотной дивизии, где узнал, что штабс-капитан Баянов скончался вчера утром. В госпитале остались только трудно раненые и оперированные.

Офицеры гвардейской Полуроты, участвовавшие в переправе, сегодня удостоились приглашения к Высочайшему столу. Выйдя к ним в 6 часов и поздоровавшись, Государь заметил, что они надели новенькие мундиры, это было как-то в диковинку в армии.

‘Какими вы франтами одеты’, — сказал Император, — ‘Я послал в Петербург телеграмму о вас’, — и обратившись к поручику Поливанову — добавил: ‘и о тебе также телеграфировал, что ты был ранен’.

Во время обеда Его Величество изволил милостиво разговаривать с офицерами и расспрашивать подробности бывшего дела у Систова, потом поднял бокал за здоровье гвардейцев. Кофе подали в сад и вынув из кармана портсигар, Государь стал обходить всех офицеров, предлагая им Свои папиросы. Погода была чудная, тихая и Император с видимым наслаждением любовался из сада на роскошные виды Дуная. Когда Его Величество окончил расспросы, то Сам пошел за стулом, предлагая всем сесть и подышать воздухом. Между несколькими стульями, вынесенными в сад, один оказался с прорванным сидением и его-то Государь выбрал Себе, как хозяин, а цельные предоставил гостям. Поручик Поливанов, увидя это, подал Императору цельный стул, но Его Величество ответил:

‘Нет, не надо и этот еще хорош’.

Вообще внимание Государя ко всем окружающим доходило до поразительных мелочей и невольно каждый терялся и конфузился, испытывая ежедневно отеческую заботливость и предупредительность обожаемого Монарха.

19-ое июня. К вечеру была окончена установка моста через Дунай и началось движение по нему войск и обозов.

20-го июня. Рано утром Государь, сев верхом со всею свитою направился к Дунайскому мосту. По главной Зимницкой улице тянулись войска на переправу и их совершенно укрывало пылью, усилившейся сегодня по случаю сильного ветра. Время стояло сухое и о мостовых в городе знали только понаслышке. Такой пыли, как здесь, кажется нигде нельзя было видеть! Целые облака воздымалась к небу и если проезжала повозка, то приходилось прятаться в первый попавшийся переулок. Можно себе представить, что происходило на улице в момент выезда Государя из главной квартиры, при движении по ней войск и особенно кавалерии! Все кругом исчезло в густых тучах, сплошной пеленой застилавших дома, лошадей, людей и затмевавших жаркое солнце. Вспотевшие лица солдат были покрыты толстым слоем песка.

Остров, от которого начинался понтонный мост, был заставлен фурами, повозками и прочим обозом, ожидавшим очереди вступить на переправу. Чтобы добраться собственно до последней, приходилось сначала миновать два небольшие моста на прочных козлах, сваях и частью на парусинных понтонах, перекинутые чрез два протока дунайского разлива, затем следовал большой топкий остров, по которому большим зигзагом проходил проезжий путь и от которого начинался настоящий плавучий понтонный мост, до следующего острова, лежавшего уже ближе к турецкому берегу и соединенного с последним вторым мостом на понтонах же. Эти два острова по-видимому еще только недавно очистились из-под воды, на что указывали мокрый песчаный грунт и местами топкие болота. Около начала моста все видимое кругом пространство было занято распряженным обозом, войсками, палатками, волами с погонщиками, а на самом берегу стояла в боевом порядке снятая с передков девятифунтовая батарея, обращенная дулами вверх по течению Дуная. У входа на мост распоряжался начальник переправы, генерал-майор Рихтер, пропускавший длинную вереницу нагруженных повозок, бесконечной лентой тянувшихся до противоположного берега и спешивших на присоединение к перешедшим уже Дунай частям армии.

Понтоны были наведены на протяжении 650 сажень.

На переходе с одного берега на другой Его Величество употребил почти час времени и затем, сев на лошадь, направился к месту расположения 9-ой пехотной дивизии, около деревни Вардин. Отдохнув некоторое время в домике, занятом начальником дивизии генерал-лейтенантом князем Святополк-Мирским, Государь вернулся в Зимницу.

В первом часу дня Его Величество посетил лазарет 14-ой пехотной дивизии. Передав раненых военно-временному No 63-му госпиталю, лазарет с утра укладывался и снимал шатры для переезда за Дунай. Главный врач и другие лица были уже на той стороне и в городе, когда прибыл Император, так что Его Величество застал только часть обозных нижних чинов и офицера, заведовавшего обозной ротой. Приказав последнему собрать нижних чинов лазаретной команды вокруг себя, Государь сказал им:

— ‘Мне очень приятно поблагодарить вас за такую усердную и честную службу в подаче пособий раненым. Я вам пришлю несколько георгиевских крестов, которые вы поделите между собою, по приговору команды, под руководством ваших ближайших начальников. Я вполне уверен, что вы и дальше будете нам полезны, вашей честной службой’. Обратившись к офицеру, Его Величество добавил: ‘Передай от Моего имени благодарность всем чинам, принимавшим участие в деле, и тем, которых Я не застал сегодня уже в лазарете’.

В 6 часов вечера выступил из Зимницы передовой отряд, к которому Государь придал эскадрон своего почетного конвоя. Для командования отрядом был вызван из Петербурга генерал Гурко.

21-го июня в Зимницу прибыл принц Гессенский, с известием о восшествии на престол великого герцога Гессен-Дармштадтского Людовика 1Y.

Его Величество ездил опять на ту сторону Дуная, посетил бивуаки близ стоявших полков и штаб генерала Драгомирова.

К вечеру привезли в лазарет студента Рыжова, полумертвого матроса Лопатина, которого считали убитым и пропавшим с ночи переправы. Его нашли сегодня наши моряки на острове Вардине, отправившиеся туда командой, для зарытия трупов, выброшенных волнами на землю. Первое же появление их на острове ознаменовалось потрясающим событием…

Когда они отчалили от берега, то еще издалека гребцам послышался чей-то человеческий голос, чем ближе стали подъезжать, тем явственнее делался звук. Наконец, они вышли на остров, вдруг видеть голого человека, лежащего на песке в изнеможении…

‘Да это Лопатин!’ — крикнул один из матросов. Действительно, обезображенный солдат, звавший лодку на помощь, был гвардейского экипажа матрос — Семен Лопатин. Во время переправы 15 июня, в понтон, где он находился, попала граната и произвела несколько пробоин. Из всех бывших там уцелело только три гребца, в числе которых один — Семен Лопатин. Он еще до катастрофы был ранен в руку с раздроблением кости, остальных двух его товарищей ранило осколками. Приходилось спасаться вплавь. Пока Лопатин спешно сбрасывал с себя мундир, чтобы легче было плыть, он получил новую рану — в плечо. Поймав плывущую доску, трое товарищей ухватились за нее и поплыли. Течением их прибило к острову Вардину. Здесь обессиленный Лопатин решился остаться, а остальные, с помощью доски, поплыли далее, норовя пристать к румынскому берегу, но, вероятно, в скором времени погибли, так как о них не было более слуха. Целые пять с половиной суток провел Лопатин на пустынном острове, изнемогая от потери крови и голода. Поддержку жизненных сил и некоторое облегчение страданий доставляли ему только частые купания в Дунае, вода которого служила ему пищей. От страшной жары в его ранах завелись черви. Наконец, несчастный потерял всякую надежду на спасение и стал готовиться к смерти, как вдруг увидал он, что невдалеке плывет лодка и на ней слышны голоса русских. Он начал отчаянно взывать к ним о спасении. Матросы тотчас его взяли в лодку и привезли в Зимницу. Доктора нашли, что Лопатин в безнадежном состоянии.

22-е июня. Утром, узнав о судьбе матроса Лопатина, Государь тотчас вошел в лазарет. Несчастный еле мог стонать от слабости и восковое его лицо, почерневшие ногти на пальцах и синие губы придавали ему вид мертвеца. Он даже не имел сил двигать веками и из глубоких впадин изредка смотрели бесцветные, подернутые синевою глаза.

Как остался жив этот страдалец и не истек совершенно кровью, — невозможно было себе объяснить…

Выслушав потрясающий рассказ доктора о том, как Лопатин попал на остров Вардин, жил на нем пятеро суток, и имея его теперь пред глазами, Государь прослезился.

‘Это чудо! Неужели его нельзя будет спасти!’ — говорил Император.

Врачи доложили Его Величеству, что они не отходят от Лопатина, по очереди дежурят около его постели, но состояние раненого крайне опасно и трудно помочь. Операция невозможна вследствие слабости, а без ампутации руки вряд ли обойдется.

‘Благодарю вас, господа, от всего сердца, за уход за несчастным’, — произнес Государь, — ‘и убедительно прошу принять все меры к спасению жизни этому герою’.

Посмотрев еще раз на Лопатина, Его Величество вышел. В другом отделении Император остановился у постели Годлевского и, осведомившись о здоровье, рассказал, как был найден матрос, спасшийся чудом от голодной смерти. При этом Государь произнес:

‘Сам Господь видимо помогает нам в святом деле, сохранив без всякой человеческой помощи жизнь этому израненному герою в продолжение стольких дней!’

Перед завтраком Император совершил прогулку в Систово, в сопровождении принца Гессенского и небольшой свиты, а по возвращении изволил принять только что прибывшего из Петербурга генерала Гурко.

Около пяти часов к Императору зашел Главнокомандующий, ничего не знавший о привезенном в Зимницу Лопатине. Огорченное лицо Государя поразило Его Высочество, и он поспешил осведомиться, что могло так тревожить Императора. Его Величество передал ему свои впечатления утреннего обхода лазарета и рассказал о судьбе Лопатина. Главнокомандующий тотчас выразил желание его видеть.

‘И Я с тобой пойду!’ — сказал Государь.

‘Дозволь ему надеть георгиевский крест!’ — произнес Великий Князь.

‘Да, да, захвати крест с собой’, — ответил Его Величество.

Через несколько минут Император с Главнокомандующим были уже в лазарете. Лопатин казался теперь несколько бодрее, отдохнувшим и мог говорить. Это обрадовало Государя и вселило надежду, что он будет спасен.

‘Господи, если бы он поправился, какое это было бы чудо!’ — говорил Император, обращаясь к врачам, но они видимо все еще отчаивались в выздоровлении страдальца и в продлении его жизни.

Главнокомандующий собственноручно прицепил к рубашке Лопатина знак отличия военного ордена.

Простившись с ним Его Высочество покинул лазарет, а Государь перешел в палатку, где лежал Годлевский. В то время, когда Его Величество разговаривал с последним, мимо госпиталя проходили болгарские дружины и пели свой национальный гимн:

Шуми Марица

Окравлена,

Плачет вдовица

Люто ранена и т. д.

Услыхав песни, Государь обернулся в ту сторону и с сияющим взором и улыбкой произнес:

‘С какою радостью болгарские дружины идут драться за свою свободу!’

В 6 часов, по обыкновению, Его Величество сел за обеденный стол. Четверть часа спустя вдруг донесся до слуха похоронный марш.

‘Что это такое?’ — спросил Государь, неожиданно пораженный подавляющими звуками.

Дежурные побежали справиться и вскоре доложили Императору, что везут в церковь, найденное на остров Вардине, тело подпоручика Тюрберта. Его Величество молча встал из-за стола и пошел пешком по направлению к церкви. За Государем последовали все Великие Князья и свита.

Гвардейской сводной полуроты подпоручик Тюрберт, вынувший жребий идти в первую очередь, т. е. на переправу, был прикомандирован к тому злополучному взводу горной батареи, которому суждено было утонуть. Смерть похитила его еще в совершенно юных летах.

Выпущенный в 1871 году из Пажеского корпуса в офицеры, он поступил на службу в Л.-Гв. 1-ю артиллерийскую бригаду и в самое короткое время сумел приобрести уважение и любовь своих товарищей. Когда приказано было командировать одного офицера от бригады в Почетный конвой Его Величества, то начальство выбрало Тюрберта, как видного, красивой наружности, исполнительного и аккуратного по службе офицера.

И эта молодая жизнь, полная светлых надежд, угасла в волнах Дуная.

В продолжение шести дней после сражения, не смотря на старательные поиски, нигде не могли найти тела несчастных, погибших с понтоном.

Сводная гвардейская полурота, потерявшая в первой же битве столько чинов из своего состава, горевала больше всего о раненом командире и о бедных товарищах-артиллеристах. Только 21-го числа вечером пришло известие от моряков, что тело подпоручика Тюрберта найдено у острова Вардина, несколько верст ниже Зимницы. К этой вести все сочувственно отнеслись и тотчас было решено с рассветом отправиться на поиски, ночью сколотили простой, дощатый гроб и утром в 8 часов капитан Чекмарев, поручик Поливанов и подпоручик Пресков в одной артельной повозке, а все состоявшие в отряде почетного конвоя артиллеристы с гробом — в другой, двинулись к мосту через Дунай, чтобы оттуда на лодке, или на понтоне, поехать за телом. Денщик подпоручика Тюрберта сидел тоже в повозке около гроба.

Горько было смотреть на эту процессию, пробиравшуюся между полками, весело ожидавшими очереди для перехода через мост на завоеванный берег. За эти дни вода в реке значительно спала и почти на две версты отошла от города. Образовавшаяся красивая отмель, покрытая свежей, зеленой травой и кое-где кустарником, была сплошь наполнена массой войск всех родов с обозами и вьюнами, так что стоявшим на горе в городе этот луг казался покрытым белым полотном, от количества солдатских фуражек в летних чехлах и назатыльниках. В одном конце площадки полки постепенно вытягивалась в узкую ленту, беспрерывно двигавшуюся по бесконечному мосту. Генерал-лейтенант Рихтер, начальник переправы, стоял у входа на мосту и отдавал приказания.

Нелегко было повозкам пробраться через эту массу и достигнуть берега реки. Капитану Чекмареву приходилось обращаться к содействию командиров батальонов, полков и батарей, прося их пропустить фуры и объясняя им причины, заставляющие спешить на поиски тела.

Но среди этого шума, разговоров, грохота телег, двигавшихся по дощатой настилке моста, солдаты не могли слышать приказания начальника и нашим гвардейцам приходилось почти силою пробивать себе дорогу. Когда они достигли моста, капитан Чекмарев обратился к генералу Рихтеру с просьбой дать ему лодку или катер.

С утра до глубокой ночи стоял генерал Рихтер на берегу, объясняя каждому командиру, как должны идти роты, эскадроны, батареи, повозки, по понтонному мосту, чтобы не попортить переправы, отдавал своевременно приказания каждому полку: когда ему придвинуться, когда построиться, когда начать движение, понтонерам, сидевшим в лодках: где поправить настилку, где подтянуть якорь, где пододвинуть лодку и т. д. Сверх того, множество лиц, являвшихся к генералу с просьбами, жалобами, претензиями, за советами, разрешениями, отвлекало его от занятий, но он исполнял все с большим терпением.

Зимница вообще, а особенно та часть города, которая прилегала к реке, имела вид разоренного муравейника, народ кишел, бегал по всем направлениям, и кипучая деятельность не прекращалась день и ночь.

Вследствие просьбы капитана Чекмарева, генерал Рихтер обратился письменно к капитан-лейтенанту Тудеру о предоставлении катера едущим на поиски тела.

По прочтении записки генерала Рихтера, капитан-лейтенант Тудер приказал немедленно изготовиться пароходу ‘Аннета’, а офицеров пригласил зайти посидеть к морякам и разделить с ними трапезу. В темной, низкой избе, где помещались моряки, наши гвардейцы встретили радушие и гостеприимство, с которыми всегда этот простой задушевный народ встречает своих гостей. Невесело было на душе наших конвойцев и моряков, сгрустнулось, глядя на них.

Труд и горе особенно как-то сближают людей, на войне нe всякому человеческому сердцу одинаково доступно понимание несчастья ближнего.

Незаметно прошло время в откровенной беседе с новыми знакомыми и не более как через час наши гвардейцы, посаженные на пароход ‘Аннета’, отчалили от берега. Достигнув середины Дуная и круто повернув налево, пароход быстро понесся вниз по течению. Остров Вардин лежит в пяти верстах ниже Зимницы и во время разливов совершенно скрывается под водой, кроме мелкого и редкого кустарника, никакой растительности на нем нет. Только что показавшийся из воды, он теперь имел вид большой намокшей губки. Против острова, на берегу, был расположен бивуак наших войск, откуда каждый день, начиная с 21 июня, отправлялись команды для зарытия трупов, выброшенных волнами на землю. Моряки обязаны были следить за этим и о появлении новых немедленно доносить начальству.

Таким же образом, вторично обходя по берегу остров Вардин, матросы заметили на поверхности воды утопленника — офицера, в гвардейском мундире. По расследованию оказалось, что шитье на воротнике было артиллерийское и так как гвардейцев в армии тогда еще не было, кроме как в почетном конвое, то немедленно и телеграфировали об этом в императорскую главную квартиру.

Палуба, посредине которой стоял гроб, печальные лица солдат, мертвая тишина производила грустное впечатление на присутствующих.

Безоблачное небо, темно-голубого цвета, яркое, жгучее солнце, позолотившее песчаные обрывы берегов, чистый, влажный воздух — вся эта великолепная природа не могла рассеять тяжелых дум пловцов. Невольно память возвращалась к прошлому, когда бедный юноша, за трупом которого они теперь ехали, — в полной силе, полный надежд и ожиданий, веселый, отправлялся на войну, естественно, сердце сжималось при мысли о горе, постигшем несчастных родителей, воображение рисовало отчаяние стариков, знавших, что сын их утонул и что тело его не найдено…

Пароход не мог подойти к самому берегу и остановился невдалеке. Спущенная шлюпка перевезла пассажиров в два рейса на берег и, возвратившись обратно, была поднята на пароход, который после ушел за смолой, понадобившейся для смазки гроба.

За неимением времени, гроб в Зимнице не осмолили, что было, однако же, крайне необходимо, вследствие сильного разложения трупа. Капитан парохода вызвался привезти смолы и таким образом весь маленький отряд, с уходом парохода остался отрезанным от сообщения с берегом и людьми.

Величественная картина была перед глазами конвойцев: остров, возвышающийся над уровнем воды, окруженный быстрой рекой, которая в этом месте была еще шире, так как турецкий берег образовал большую бухту, казалось, лежал в какой-то ужасной пропасти, а берега возвышались высоко над ним, ушедший пароход имел вид лодочки, палатки войск, расположенных бивуаком на горе, белели какими-то точками, мачты захваченных нами торговых судов: стоявших в бухте, едва различались простым глазом.

Но эти очаровательные картины не могли уменьшить того ужаса, в который привел посетивших настоящий вид острова: обезображенные трупы, слегка покрытые комками намокшей земли, лежали распростертыми на траве, так как нельзя было в топком грунте вырыть могил, а руки, сжатые конвульсиями в кулаки, и ноги, совершенно посиневшие, — торчали повсюду наружу, тела, качаясь в воде, во всевозможных позах, голые или полураздетые, то ударяясь о землю, то отталкиваясь от нее, плавали около берега, хищные птицы, испуганные появлением людей, кружились в воздухе и пронзительными криками извещали нежданных гостей о своем присутствии.

Этот остров мертвых, удаленный от всего жилого, настолько поразил гвардейцев, что они долго стояли на одном месте, вглядываясь во все их окружающее.

По сведениям, сообщенным моряками, было известно, что тело Тюрберта найдено, но где оно лежало, было ли похоронено, никто не мог объяснить. Оставалось осмотреть все могилы и те тела, которые еще плавали в воде. Капитан Чекмарев прежде всего предложил всей партии разделиться на две части, из которых одной пойти по правому берегу, а другой по левому и, таким способом встретясь в каком-либо пункте, соединиться.

Во всем предварительно согласившись, партии разошлись, каждая в свою сторону. Долго шли они, подробно разглядывая каждого из утонувших и могилы погребенных, но вздутые, почерневшие лица, у некоторых совершенно изъеденные, не имели ни одной человеческой черты, голые туловища, даже не прикрытые рубахами, на половину сгнившие, не сохранили признаков прежнего сложения, словом, ни по чему нельзя было узнать, чьи были эти трупы.

Конвойцы тогда еще не знали, что тело Тюрберта найдено моряками, лишь по артиллерийскому мундиру, как было сказано выше. Поручик Поливанов, идя по берегу, наткнулся на могилу, из которой торчала кисть и кусок обшлага, сперва ему показалось, что как будто обшлаг у покойника походил на гвардейский, но когда щепкою сняли сверху немного земли, то обозначались белые армейские петлицы. Даже отчаяние одолевало наших гвардейцев, вернувшихся к тому месту, откуда они разошлись, обе партии решили, что им не найти здесь тела Тюрберта. Но что же оставалось делать? К кому можно было обратиться за помощью, за разъяснениями? — они совсем недоумевали.

Уселись бедняги на траве, с горькой думой, в ожидании возвращения парохода. Сырость самого острова обдавала их каким-то могильным холодом, мертвая тишина и бесконечные всплески волн о берег наводили на них уныние, впереди же им предстояло еще долго ждать конца этого путешествия. Приходила им в голову мысль съездить на берег, где располагались наши полки бивуаком и там спросить об участи, постигшей тело Тюрберта, но ни плота, ни лодки, ничего не было под рукою.

Вдруг всех переполошил крик денщика подпоручика Тюрберта, бежавшего по-видимому с важным известием.

— ‘Что такое?’ одновременно спросили все.

— ‘Нашел, нашел!’ — произнес он, едва переводя дух от усталости.

— ‘Где?’

— ‘Вон там у дерева’.

Несколько солдат побежали вперед, а остальные скорым шагом направились к указанному месту. Честь открытия тела вполне принадлежала верному слуге покойного. Сколько таких случаев было, в прошлую кампанию, денщики выносили раненых и убитых своих господ, во время сильнейшей перестрелки, из-под самого редута, они не жалели себя нисколько, если приходилось спасать барина от смерти.

У каждого пробежала дрожь по коже, когда они увидели несчастного Тюрберта… Впечатление было потрясающее.

Около склонившегося над водою дерева, лежал бедный юноша, плашмя, лицом кверху, так что голова его касалась корня, а туловище слегка прикрывалось ветвями.

Невольно слезы брызнули из глаз товарищей, когда они разглядели труп.

Сабли и револьвера на Тюрберте не было, кроме того, в мундире на груди виднелся прорез, по-видимому, сделанный ножом.

Впоследствии оказалось, что, по приказанию начальства, моряки сняли саблю, револьвер и прорезали мундир, чтобы достать деньги, которые хранились у Тюрберта на груди, все это было передано Его Высочеству Великому Князю Алексею Александровичу. Портупею же не расстегнули они для того, чтобы разложившееся тело не разлезлось.

Достать труп из воды было очень нелегко, с большою осторожностью, вошедшие в воду солдаты закинули веревку кольцом, потихоньку притянули тело к берегу и положили на простыню. Смрад от трупа шел такой, что рядом нельзя было стоять.

Только в четвертом часу прибыл пароход ‘Аннета’, матросы с которого доставали смолу на шлюпке. После того, как гроб внутри осмолили, тело подняли на простыне и положили на него, причем левую руку оставили закинутую за спину. Один из офицеров, взявший с собой на всякий случай карболовый порошок, тут же посыпал им все тело и затем уже гроб заколотили и, еще осмолив снаружи все швы и щели, снесли на берег, где стояла шлюпка. Свободно вздохнули путешественники, когда они взошли на палубу парохода. Гроб уже больше не вносили на него, а оставили в шлюпке, которую пароход взял на буксир.

Когда, по приказанию капитана, флаг был спущен до половины мачты, как это всегда делается, если на военном судне везется покойник, — пароход двинулся в обратный путь. Конвойные артельные повозки весь день простояли в Зимнице у моста и по прибытии партии в одной из них уселись офицеры, а в другую поставили гроб, и солдаты строем пошли сзади. Уже вечерело, когда, поднявшись в гору, печальная процессия въезжала в город. Раздавшиеся погребальные звуки музыки, в улицах этой деревушки, в одну минуту привлекли громадную толпу любопытных.

Болгарская церковь в Зимнице поражала своею бедностью, как снаружи, так и внутри. Легко можно было пройти мимо церкви, не заметив ее, ничем она не отличалась от простого дома. Без колокольни, без креста на крыше, она помещалась в продолговатой мазанке, обнесенной снаружи забором и как будто нарочно скрывалась от людских глаз.

Офицеры внесли гроб в церковь и поставили на катафалк, который походил на простой квадратный ящик, обтянутый черным коленкором, а солдаты положили венок из живых цветов на крышку. Для отдания чести у входа был выстроен взвод от сводной гвардейской роты с хоров музыки.

Государь Император, не обращая внимания ни на страшный сквозной ветер, ни на удушливый, зловонный воздух, достоял до самого окончания панихиды.

Отпевание совершалось придворным духовенством, болгарский же священник, в потертом старом облачении, простоял всю службу в стороне. Со слезами на глазах молился Государь. Офицеры почетного конвоя отнесли товарища в могилу, вырытую тут же около ограды, и в самый момент опускания гроба музыка заиграла: ‘Коль славен…’, а взвод взял на караул. Его Величество первый бросил в могилу лопату земли. Через полчаса вся могила была засыпана и, для обозначения ее, врыли простой деревянный крест, с надписью года, числа, смерти и фамилии погребенного. Саблю и фуражку подпоручика Тюрберта Государь приказал графу Адлербергу взять и переслать его родителям {Впоследствии отец Тюрберта имел счастье получить наравне со всеми офицерами, бывшими в почетном конвое, фотографическую карточку Государя Императора с собственноручной подписью Его Величества.}.

Возвращаясь с похорон в свой дом, Государь на дворе был задержан приведенными пленными турками. После непродолжительного разговора через переводчика, Император вошел в дом, где снова сел за прерванный обед.

23-ое июня. Утром Его Величество ездил на бивуаки подошедших к Зимнице войск, а после обеда посетил матроса Лопатина, которому по-видимому нисколько не было лучше, постоянный жар, лихорадочное состояние не предвещали ничего хорошего. В том же лазарете, во время обхода отделений, Государь был свидетелем страшной сцены: умирал недавно доставленный сюда болгарин, с просверленным черепом, около которого, по принятому обычаю в стране, выла его жена, с зажженной восковой свечой в руках. Неистовые крики болгарки и стенания, пред окровавленной головой мужа, действовали раздирающе на душу. Император, нервы которого были и без того расстроены, посмотрев на эту картину издали, не выдержал и покинул лазарет.

24-ое июня. Военно-временной госпиталь No 63, расположившийся на восточном конце Зимницы, состоял из нескольких калмыцких ставок и больших шатров. В первых помещались офицеры, а во-вторых солдаты. Для раненых турецких пленных отдан был отдельный шатер, в котором безотлучно присутствовала сестра милосердия.

Здесь работала Крестовоздвиженская Община.

Сначала турки стеснялись сестер, конфузились, но затем привыкли и стали к ним относиться с величайшим уважением.

Во время сегодняшнего посещения лазарета, Его Величество подошел к раненому армейскому пехотному офицеру, в то время как последнему делали перевязку.

— ‘Тебя, может быть, мы беспокоим?’ — ласково обратился к нему Государь.

— ‘Останьтесь, Бога ради, Ваше Императорское Величество, — жалобным голосом взмолился офицер, — не уходите, я Вас вижу в первый раз’.

— ‘А ты бы закурил папиросу, я полагаю, тебе легче бы было’, — заметил Государь.

— ‘Точно так, Ваше Величество’, — слабым голосом ответил больной.

Император вынул свой портсигар, достал папиросу и, Сам закурив ее, подал офицеру. Но едва Государь обернулся, как больной поспешно сбросил огонь и спрятал папиросу под подушку. Великий Князь Главнокомандующий, шедший сзади Его Величества и видевший всю эту сцену, с улыбкой спросил его, зачем он это сделал?

— ‘Я ее оставлю на память, Ваше Императорское Высочество, я сохраню ее в знак милостивого внимания ко мне моего Государя’, — взволнованным голосом ответил офицер.

Отечески относясь к каждому из мучеников, развлекая их во время перевязки, Император заставлял их позабывать о своем печальном положении.

Частые посещения раненых в Зимницких лазаретах предпринимались Его Величеством всегда пешком и не взирая ни на какую неблагоприятную погоду. Жара, дождь, вихрь, подымающий целые ураганы пыли на улицах, изрыхлнных частым движением колес и войск, все это было ничто в глазах доброго Монарха, который думал только об утешении раненых, им любимых, как только может любить отец, своих детей. Даже сильнейшие дожди не удерживали Императора дома, тогда он надевал непромокаемый плащ и шел к Своим страдальцам.

Когда Его Величество сегодня посетил матроса Лопатина, то был чрезвычайно обрадован сообщением врача, что ему лучше, жар уменьшается и вообще он крепнет. Государь настолько принимал к сердцу положение несчастного, что тотчас пошел в палатку к подполковнику Годлевскому и передал ему свою радость {Вот в каких выражениях сообщил нам подполковник Годлевский свои Воспоминания:

— Вспоминая все это я считаю себя особенно счастливым, когда могу сообщить о той великой Монаршей милости, с которой Его Величество всякий раз, посещая меня, здороваясь и прощаясь со мной, подавал мне Свою руку, которую я имел счастье с благоговением горячо целовать. Красноречие мое слишком скудно, перо мое слишком слабо, чтобы высказать хотя частицу того восторга, в который меня приводила столь щедрая Царская милость. Я могу и скажу только одно, — что милость Его Величества облегчила мои страдания, и я был счастлив…. Да, Государь Император Александр Николаевич был царь своего народа, добрый отец своих детей, добрая слава о Нем вечно будет жить в памяти честного ума, честного человека!’

Эти слова раненого офицера — доказывают вполне, что покойный Император, жертвуя Собой, пребывая в армии Братом милосердия, как он говорил сам,— достиг желаемой цели: превратил мучения страдальцев — в их счастье. Вот в чем заключались глубокий смысл и задача пребывания Государя с войсками!}.

25-ое июня — день рождения покойного Императора Николая Павловича. Утром была отслужена панихида, на которой присутствовали все великие князья и свита. Вообще сегодняшний день был весьма грустным для Государя: Он расставался с Наследником Цесаревичем и Великими Князьями Владимиром Александровичем и Главнокомандующим.

При движении армии вперед, признали необходимым соединить в отдельный отряд 12-й и 13-й армейские корпуса, назначив ему особую цель действий в окрестностях крепости Рущука. Отряд этот назвали Рущукским и общее начальство над ним вверили Государю Наследнику Цесаревичу. Но кроме этих двух корпусов, под начальство Его Высочества поступали в все те части и команды, которые будут находиться в районе действий двух названных корпусов, по обоим берегам Дуная: на левое ниже Веде, до устья Арджиса включительно, а на правом — ниже реки Янтры. В командном отношении Наследнику Цесаревичу предоставлялись права командира отдельного корпуса в военное время, а в отношении военных действий — право военных распоряжений, на основе тех общих указаний, которые будут делаемы Главнокомандующим. На должность начальника штаба Рущукского отряда назначили командира 12-го корпуса, генерал-лейтенанта Ванновского, а 12-ый корпус вверили Великому Князю Владимиру Александровичу.

По окончании панихиды — последовал отъезд Цесаревича и также Главнокомандующего, который переходил с штабом и Главной Квартирой на ту сторону Дуная, в деревню Царевицы. Вторая полурота почетного конвоя была послана одновременно в Рущукский отряд, так как там ожидалось серьезное дело.

Его Величество провожал Цесаревича до входа на дунайский мост, где, выйдя из экипажа, Государь обнял на прощанье Своего старшего сына в долго целовал. Окружающие не могли смотреть без слез на эту трогательную картину. Государь долго еще стоял и смотрел вслед удаляющемуся Цесаревичу.

Затем Император направился в госпиталь. Здесь Его Величеству был представлен раненый майор Сискевич, командовавший 1-м эскадроном Ахтырского гусарского полка. Он содержал аванпосты 23-го июня впереди города Бела и у деревни Чаушкиой, где имел дело с черкесами, во время преследования противника, его ранили пулей в живот. Государь, осведомившись о степени опасности раны Сискевича, подошел к нему.

— ‘Что ты желаешь’? спросил Император, после довольно долгого разговора с ним об обстоятельствах, сопровождавших ранение его.

— ‘Я желаю одного’, — ответил майор Сискевич, — ‘это скорее выздороветь, чтобы опять своею службою доказать преданность Вашему Императорскому Величеству и России… и еще’, — дрожащим голосом продолжал раненый, — ‘чтобы отправили мое письмо к сестре моей в Черниговскую губернию’.

Его Величество тотчас отдал приказание отправить его письмо и поблагодарил за службу и выраженное желание продолжать ее. Затем вынув из кармана портсигар, Император предложил Сискевичу закурить папиросу {Папиросу эту майор Сискевнч хранит и теперь как вечное воспоминание милостивого внимания Монарха.}. Воспользовавшись уходом Государя, раненый спрятал папиросу и не закурил.

Грустно было Государю вернуться в главную квартиру, которая вдруг опустела за выездом великих князей. Перед вечером, по приказанию коменданта генерала Рылеева, бивуак другой половины сводной роты и полуроты сапер с артиллеристами перевели во двор, где до того времени стоял Главнокомандующий. Рота расположилась вдоль берега Дуная, в нескольких шагах от дома Его Величества. Окно кабинета Государя выходило в сторону бивуака гвардейского отряда, так что, когда собрались песенники, Император сел у окна, чтобы их слушать. Тут же стоял и письменный стол, за которым Он начал вскоре заниматься, прочитывая доклады и рассматривая карты и планы. Все это видели конвойцы и потому прекратили песни.

Во время зари, как только раздался голос солдата, читавшего ‘Отче наш’, Государь встал, прослушал молитву и затем снова сел за прерванные занятия.

26-ое июня. После обеда, свита сидела в палатке, проводя время в беседе, когда вдруг раздался голос Императора.

— ‘Подите сюда! Хочу вам прочесть приятное известие!’ — сказал Его Величество.

Свита бросилась к Государю.

— ‘Мне хотелось бы, чтобы телеграмму прослушал конвойный отряд’, — продолжал Император.

Было совершенно темно, потому помощник коменданта, генерал Тучков, побежал в палатку за фонарем. Камер-фурьер Леонтьев пошел вперед со светом, а за ним направился Государь, через сад, кругом дома, на бивуак гвардейцев.

Рота в то время, отужинав, укладывалась спать в палатах, офицеры, сняв сюртуки, усаживались за самовары, как вдруг раздалась команда: ‘всех на линию’. Всякий раз, когда Государь посещал бивуак, раздавалась эта команда, но не бывало, чтобы Его Величество приходил к своему конвою в столь поздний час, потому ни офицеры, ни солдаты сразу не поверили крику и выскочили поглядеть, в чем были одеты, т. е. во всевозможных костюмах. Ночь была темная и тихая.

Государь стоял перед офицерскими шатрами. Увидав Императора, все моментально бросались в палатки, чтобы одеться, но Его Величество сказал:

— ‘Господа офицеры — ко мне, радостное известие! Солдаты могут тоже подойти, не одеваясь’.

Офицеры, кто в кителе, кто в сюртуке, а солдаты даже в рубашках, несмело подошли и окружили Государя, все чувствовали себя в неловком положении.

Император передал телеграмму Главнокомандующего флигель-адъютанту капитану Косачу и приказал громко прочесть. В ней было сказано: ‘Спешу доложить Вашему Величеству о лихом подвиге нашей кавалерии: 25-го июня, генерал Гурко, с одной кавалерией и 66-ю конною батареей, налетел на Тырнов и с боя взял его, принудив 3000 низам с батареею и редифом — число которого неизвестно, — отступить в Осман-Базару. Особенно отличились гвардейский сводный полуэскадрон и 16-ая конная батарея. Жители г. Тырнова в неописанном восторге. Немедленно по взятии города отслужен был торжественный молебен за здравие Вашего Величества. Генерал Гурко взял турецкий лагерь, патронные ящики и обоз. Пехота и артиллерия подходят к Тырнову’.

Когда капитан Косач окончил чтение телеграммы, Его Величество произнес:

— ‘Я поспешил к вам поделиться этим радостным известием. Ура!’

Громкое ‘ура’ раздалось в ночной тиши с особенной силой от всей души кричали пехотинцы ‘ура’ — товарищам кавалеристам, которым удалось в первой же битве поддержать честь своих полков. Жители Зимницы, услыхав крики, со стороны дворца, выбежали на улицу, чтобы узнать о случившемся, и вскоре радостная весть разнеслась по всей деревушке. Всеобщему восторгу не было конца. Трактиры и дома осветились множеством огней.

Гвардейские офицеры, собравшиеся за одним чайным столиком, провели вечерь в оживленной беседе {В этом деле особенно отличился штабс-капитан Савин, со своим взводом Почетного конвоя.

Дело было так: генерал Гурко, желая лично убедиться в том, что делается около Тырнова, прибыл в 6 ч. утра 25-го июня в селение Мардего и в его присутствии отряд двинулся по назначенному направлению. Дойдя к полудню до вершины большой и скалистой горы, лежащей к востоку от деревни Каябунар, замечено было, на противоположных возвышенностях, окаймляющих долину, скопление большой массы турецкой конницы. Движение отряда по долине представлялось весьма затруднительным и далеко не безопасным, до тех пор, пока количество собранного неприятеля не было определено, тем более, что спуск с горы оказался крайне тяжелым, крутым и вообще неудобным. Чтобы заставить неприятеля развернуться и раскрыть свои силы, в долину был спущен один только взвод гвардейского сводного эскадрона, шедшего в авангарде бригады. Взводом этим командовал гвардейской конно-артиллерийской бригады штабс-капитан Савин. Остальные части колоны остановились на дороге, из которых два орудия 16-й конной батареи, под прикрытием спешенного 2-го эскадрона Казанских драгун, были выдвинуты на вершину горы, на тот случай, если бы пришлось оказать помощь гвардейскому взводу — как только взвод Савина был замечен турками, они пришли в движение и выдвинули на встречу ему более трехсот всадников. Савин, выслав вперед наездников, смело пошел на противника усиленными аллюрами. Турки, чувствуя свое превосходство в численности, бросились ловко в атаку и был момент, когда они чуть не охватили со всех сторон горсть наших гвардейцев, но Савин, управлявший своим взводом с большим умением, разом остановил увлекшихся солдат, в один миг спешил их, открыл учащенный огонь по наскакавшему неприятелю и отбил яростную атаку, благодаря своей находчивости.

Очевидно, Савин находился в крайне критическом положении и потому, для оказания ему необходимой поддержки спущены были в долину, последовательно, другой взвод гвардейского эскадрона и эскадрон драгун. Быстрое движение этих последних частей к месту боя и меткий огонь, открытый с вершины горы конноартиллерийским взводом, заставили турок из отступления перейти в прямое бегство. Так как теперь уже можно было наверное сказать, что у противника, кроме бежавшей кавалерии, других войск в этой местности не было, то всей колоне при казали спуститься вниз и двинуться к г. Тырнову. Таким образом Савин, не потерявшийся в критическую минуту, отбил атаку, превосходную в числе неприятеля, и тем распространил в нем панический страх, который передался даже войскам, занимавшим Тырново.

Хотя не своевременно здесь упоминать о дальнейшей судьбе штабс-капитана Савина, но так как впоследствии нам не удастся еще раз говорить о ней, то позволяем себе посвятить памяти его несколько строк.

Во втором сражении, под Ловчей, Савину уже не так посчастливилось, как в первом. Прикомандированный к скорострельной, вновь сформированной, батарее, он попал под убийственный огонь и в то время, как поворачивался чтобы отдать приказание передковому нумеру, был очень тяжело ранен. Пуля, ударившись в грудь ниже плеча, прошла насквозь, вышла в спине около хребта. После долгих мучений, он скончался уже в Петербурге и похоронен в Сергиевской пустыне, близ мызы Стрельно. Не было офицера в бригаде, не было солдата в его 2-й гв. конной батарее, которые бы о нем не поплакали. Он умер в феврале месяце 1878 года, и когда сообщили это Государю Императору, то Его Величество приказал отслужить, в Своем присутствии, в большой дворцовой церкви панихиду, на которую созвал также всех бывших тогда в Петербурге конно-артиллеристов, товарищей Савина.}.

И так это был радостный день для Государя, сердце Болгарии, г. Тырнов перешел в наши братские руки!

27-е июня. После вчерашней, невыносимой жары, в ночь пронеслась над Зимницей страшная буря с грозой. От этой бури пострадал Дунайский мост, несколько понтонов сорвало с якорей и унесло вниз по течению. Переправа войск должна была прекратиться до исправления моста.

Его Величество проснулся ранее шести часов утра. Обыкновенно Государь Император изволил вставать ровно в шесть часов и прежде всего обходил лазареты, затем уже садился в Свой кабинет заниматься и принимать доклады. Сегодня Его Величество не мог спать до этого часу и, встав в веселом расположении духа, решил, взяв свиту и конный конвой, съездить в Главную Квартиру Главнокомандующего, расположенную на том берегу в д. Царевице. Великий Князь даже испугался при известии, что Государь едет, так как ничего не было известно, где турки, что они предпринимают и как окончится дело под Никополем.

В 8 ч. утра подъехал Государь. Великий Князь встретил Его на перекрестке дорог у фонтана. Его Величество поскакал галопом, снял фуражку и крикнул:

‘Славной Нашей кавалерии и ее достойному Генерал-инспектору ура!’

Император рассказал, как он обрадовался вчера взятию Тырнова, сделался неровен, а сегодня не выдержал и приехал. После переговоров с Великим Князем, Государь вернулся в Зимницу, где придворное духовенство отслужило благодарственное молебствие по случаю взятия г. Тырнова, а посланные из Главной Квартиры Главнокомандующего, поспевшие к богослужению, сообщили много интересных подробностей, касающихся последнего боя. Они рассказывали, что болгары, жители Тырнова, чуть ли не все до единого, даже старые и немощные, вышли на встречу русскому отряду и с криками ‘ура!’ и ‘да живет наш Царь Александр!’ провожали войска до городского собора, где был отслужен молебен.

За обедом, Государь, вставь с бокалом в руке, провозгласил следующий тост:

‘Сегодня годовщина Полтавской битвы, праздновать которую завещал нам Император Петр Великий, пью за здоровье Моей славной гвардии и всей армии, Им основанной, и за здоровье гвардейского эскадрона, молодецки себя показавшего в последнем деле!’

Во время вечерней прогулки Его Величество посетил бивуак 31-й пехотной дивизии, сзади которого расположилась ее артиллерия. Остановясь, между прочим, у 1-й батареи 31-й артиллерийской бригады, которой командовал полковник Булгарин, Государь в самых милостивых выражениях стал благодарить ее за действия во время бомбардирования Никополя перед переправою. Его Величество не видел еще этой батареи, после своего пребывания 14-го июня на Граповском кургане, так как, совместно с 2-ю и 3-ею батареями 9-й бригады, она с ночи на 10-е июня заняла позицию впереди Турн-Магурелли. 1-я батарея 31-й бригады, прибыв днем ранее других, была осыпана огнем всей крепости Никополя.

28-е июня. Утром Государь ездил в дальние госпитали, в сопровождении Великого Князя Алексея Александровича. На обратном пути Его Величество встретил 11-ю и 31-ю пехотные и 13-ю кавалерийскую дивизии с их артиллерией, едущие на мост к переправе. 1-я батарея 31-й артиллерийской бригады, полковника Булгарина, была в хвосте колонны. Приблизясь к ней, Император приказал кучеру ехать шагом и затем подозвал командира.

‘Рад случаю еще раз высказать благодарность тебе и батарее за молодецкую стойкость во время бомбардирования Никополя’, — произнес Государь. ‘Собери потом всех людей батареи, они не могут теперь меня слышать, и передай им Мое спасибо’.

Проезжая около каждого орудия, Его Величество еще благодарил прислугу и опять, обратившись к полковнику Булгарину, сказал, улыбаясь:

‘Не ваши ли снаряды сожгли на пристани пароходства Лойда хлебные склады?’

Это случилось во время ночного провода плотов около Никополя, — в Зимницу, под начальством Великого Князя Алексея Александровича.

‘Вероятно в этом был и мой грех’, — ответил полковник Булгарин.

‘Сейчас, садясь в фаэтон’, — продолжал Император, — ‘Я получил приятную новость, — депешу из Крыма, которую знает только Он’. При этом Государь указал на Великого Князя Алексея Александровича.

‘К Евпатории подходит английский пароход и там четыре 9-ти фунтовки, — отличились не хуже, как ваши орудия, они с четырехверстной дистанции отразили пароход’.

Затем Его Величество спросил:

‘Может ли девятифутовое орудие с такого расстояния нанести сильное поражение?’

Полковник Булгарин ответил, что если положение орудия было благоприятное, то верные выстрелы могли быть очень чувствительны.

После этого, Государь снова заговорил об удачных разрывах шрапнелей при действии 1-й батареи, в первый день бомбардирования Никополя, что дало смелость полковнику Булгарину доложить Императору о его наблюдениях над разрывами.

‘Мне казалось’, — произнес он, — ‘что они были настолько удовлетворительны, как будто батарея производила стрельбу не против неприятеля, посылавшего вам свои бомбы, а на учебном поле против щитов’.

‘Это совершенно верно’, — ответил Государь, — ‘ты лучшего сравнения не мог сделать’.

Перед прощанием, Его Величество еще сказал полковнику Булгарину:

‘Передай от Меня поклон командиру 9-го корпуса, барону Криднеру. Он только и ожидает прихода 31-й дивизии и 9-ти фунтовых орудий, чтобы начать операцию против Никополя. Да благословит вас Господь, желаю, чтобы твоя батарея действовала также успешно на правом берегу Дуная, как стреляла на левом’.

Затем коляска Государя понеслась к Зимнице, обгоняя полки в батарея. Император здоровался с частями, которые громко отвечали на приветствия Его Величества и шагах в двухстах, не доезжая 1-й бригады 11-й дивизии, Император вышел из экипажа и пропустил мимо Себя бригаду на марше.

Возвратясь домой, Государь еще раз осмотрел 31-ю пехотную дивизию, когда она проходила через Зимницу.

В 5 ч. пополудни Его Величество совершил прогулку верхом и посетил бивуаки частей, расположившихся кругом города. Остальную часть дня Государь провел в тревожном состоянии, вследствие известия о неблагоприятном обороте дел в азиатской Турции и снятии осады Карса. Великий Князь Михаил Николаевич телеграфировал, что генерал-адъютант Лорис-Меликов, получив сведение о движении почти всех сил анатолийской армии Мухтара-паши с высот Саганлугского хребта к Карсу, признал необходимым доставить возможность большей подвижности войскам своим под этою крепостью и потому, прекратив временно бомбардирование ее, отправил осадные орудия в Кюрюк-Дара и Александрополь. Отряд генерала Тергукасова вынужден был принять на себя охрану 3,000 семейств христианских жителей Турции, бежавших из селений от неистовств баши-бузуков и курдов. Обстоятельство это, замедляя движение отряда, дало возможность неприятельской пехоте и кавалерии следовать безнаказанно за нашими войсками и тревожить наш арьергард. Поэтому, генерал Тергукасов, предпочел, прежде чем двинуться на выручку Баязета, в котором наш гарнизон держался, окруженный 20-ю батальонами неприятеля, обеспечить участь больных, раненых и переселенцев, для чего притянул к себе кавалерию и повернул на Игдыр. 26-го июня он пошел от Аргача к Баязету.

29-ое июня. Утром Его Величество присутствовал на молебне по случаю дня рождения Великого Князя Павла Александровича. К этому времени прибыл в Зимницу ординарец Главнокомандующего штабс-ротмистр Бенкендорф, привезший турецкий значок и донесение о взятии Тырнова.

Выйдя после молебна в сад, Государь приказал позвать к Себе Военного министра, графа Адлерберга, князя Суворова и других лиц, для прочтения реляции.

Из числа награжденных знаком военного ордена за дело у Тырнова, оказался бывший секретарь константинопольского посла, графа Игнатьева, — князь Цертелев, поступивший на службу в начале войны.

День прошел в ожидании известий с Кавказа, и Государь видимо был расстроен вчерашними телеграммами. Делая предобеденную прогулку, Император посетил бивуак 11-й пехотной дивизии, а вечером, только что собрался Государь из дому, как Ему подали депешу от Великого князя Михаила Николаевича. Быстро развернув ее, Его Величество начал читать и затем обрадованный известиями, сотворил крестное знамение.

В телеграмме говорилось:

‘Счастлив, что могу порадовать Ваше Величество. Генерал-лейтенант Тергукасов прислал следующую телеграмму с бивуака под Баязетом, от 28-го июня, 9 часов вечера: ‘Сегодня, в 8 часов утра, войска вверенного мне отряда, в составе 8 батальонов, 24 орудий, 15 сотен и 4 эскадронов, атаковали неприятельский 13-ти тысячный корпус, осаждавший цитадель. После восьмичасовой перестрелки и канонады, войска взяли штурмом командующие городом высоты, неприятельский корпус на голову разбит и рассеян, и сверх нанесенной ему огромной потери убитыми и ранеными, взято четыре орудия, около 80 пленных, много военных и других запасов. Цитадель освобождена, гарнизон ее и все больные и раненые до последнего человека выведены, так как город, разрушенный до основания последними событиями, значения не имеет. С нашей стороны потеря весьма незначительна, но в точную известность еще не приведена. Все роды войска мужеством и взаимным содействием показали себя по-прежнему достойными похвалы. Имею честь поздравить с освобождением геройского гарнизона, бодро выдержавшего 23-х дневную осаду при чрезвычайных лишениях всякого рода’.

Быстрыми шагами направился государь на бивуак гвардейского отряда, для сообщения ему этой новости. Как только раздалось громкое ‘ура’ конвойцев, свита выбежала из своих палаток и Его Величество собрал их около Себя, чтобы вторично прочесть радостную телеграмму Главнокомандующего кавказской армии.

Вечером прибыл в Зимницу инфант Дон-Карлос, в сопровождении своих двух адъютантов.

30-е июня. В 6 часов утра Император ездил к Дунайскому мосту и изволил присутствовать при переходе чрез него 11-й пехотной дивизии. Затем, вернувшись домой, Государь принял инфанта Дон-Карлоса, которого и пригласил к обеденному столу.

По случаю освобождения Баязетского гарнизона был отслужен благодарственный молебен пред фронтом гвардейского отряда.

После обеда Его Величество, прогуливаясь с инфантом, зашел на бивуак Почетного конвоя, где, вызвав бомбардира Новоселова и еще солдата Литовского полка, показал их, героев переправы, Своему гостю. Этот литовец был замечательным образом задет пулею, которая прошла по касательной, оцарапав щеку, нос около глаза, переносицу и пробила козырек фуражки.

Июль месяц

1-е июля. Дон-Карлос откланялся Его Величеству и затем выехал из Зимницы, на передовые наши линии, чтобы присутствовать в делах.

Город с каждым днем все более наполнялся войсками, интендантскими и другими транспортами, увеличивался в окружности, вследствие наплыва маркитантов и всяких торговцев, выстраивавших шалаши и палатки, улицы начинали уже покрываться разным мусором, грязью и вообще Зимница приняла вид тыльного города, сделавшегося сосредоточием продовольственных складов для дунайской армии.

Отдаление от передовых войск и одиночество — начало тяготить Государя и потому Его Величество решил 3-го числа совсем перебраться на болгарский берег и приблизиться к отряду Наследника Цесаревича.

2-е июля. В предположении, что сегодня генерал Криднер будет атаковать Никополь, Император утром поехал к Систову и на западные высоты от него. Согласно решению 1-й бригаде 5-й пехотной дивизии предстояло овладеть ближайшими позициями к крепости, находящимися между реками Осьмой и Видом, но исполнение этой задачи было отложено до следующего дня, так как не все еще части пехоты 9-го корпуса, необходимые для поддержки предприятия, успели стянуться к местам своего назначения.

Окрестности Никополя ясно виднелись с западных высот, которые посетил Император. Фруктовые сады, виноградники и кукурузные поля покрывали собою местность и, как казалось, за всей этой зеленью и растительностью скрывались неприятельские укрепления. К югу тянулись пустыри, поросшие колючкою и бурьяном, а еще далее пахотные поля, ничем не засеянные. Везде царила полнейшая тишина и ничто не предвещало близкого боя.

Вернувшись в Зимницу, Его Величество занялся последними распоряжениями, перед отъездом на тот берег Дуная. Между прочим, приказав позвать к Себе, состоящего в гвардейском отряде л.-гв. Саперного батальона, поручика Прескота, Государь Император изволил ему сказать:

‘Я оставляю тебя при моем сыне Алексее: ему нужны саперы, а у него их нет. Есть ли у тебя плотники?’

Поручик Прескот доложил, что они имеются, и тогда Император добавил:

‘Так ступай и явись Алексею’.

С этой минуты саперный взвод гвардейского отряда поступил в распоряжение Великого князя Алексея Александровича.

3-е июля. С рассветом, в 5 часов утра, Император покинул Зимницу. Это выступление несколько было рискованно: барон Криднер, осаждавший Никополь, мог быть оттеснен и штурм крепости отбит, затем самое положение ратующих между собою войск недостаточно еще обрисовалось, и турки вообще не показывались. Таким образом малый Императорский отряд, не смотря на прикрытие проходившей в то утро чрез Зимницу пехотной бригады 11-го корпуса князя Шаховского, мог подвергнуться опасности. Но Государь прежде всего желал не разлучаться со Своей подвигающейся вперед армией, чтобы видеть раневых тотчас после дел и возложив на Себя обязанности, Он не признавал никаких препятствий к исполнению их.

Перейдя мосты пешком и простившись с Великим Князем Алексеем Александровичем, который провожал Государя, Его Величество изволил сесть на лошадь и совершить весь переход до деревни Царевице на Своем сером коне.

Безоблачное, ясное небо обещало очень жаркий день. От конца моста, на болгарском берегу дорога поворачивала, мимо отвесных скал, поросших сухою, сероватою травою, сначала по направлению к Систову, а потом влево, вдаваясь постепенно во внутрь страны и врезываясь в горы, вследствие чего имела крутые повороты и подъемы, а по обе стороны высокие стены. Когда Император въехал на вершину кряжа, то к стороне реки открылась такая панорама, какой трудно было ожидать. Его Величество невольно остановился, чтобы полюбоваться картиною. Дунай был виден верст на сорок, со всеми его разливами и островами, пустынная молдавская равнина легла неоглядною далью и на ней серебристыми щитами светились остатки весенних вод. Зимница казалась блестящим пятном, от которого тянулись полосками мосты, соединяющие острова с берегами. Вплоть до Царевицы, на каждом шагу, встречались прелестнейшие живописные виды, целые леса тополей, грецких орехов и лиственниц, покрывающие горы, и в ущельях журчащие ручьи обдавали приятной прохладой.

В продолжение всего путешествия Императора, около Никополя гремела канонада {В свите Государя были

Его Императорское Высочество Великий Князь Сергей Александрович.

Министр двора и командующий императорскою главною квартирою граф А.В Адлерберг 2-й.

Военный министр Д.А. Милютин.

Шеф жандармов генерал-адъютант Н.В. Мезенцев.

Комендант императорской главной квартиры генерал-адъютант А.М. Рылеев.

Управляющий делами императорской главной квартиры свиты Его Величества генерал-майор Н.В. Воейков.

Делопроизводитель военно-походной Его Величества канцелярии свиты Его Величества генерал-майор А.М. Салтыков.

Помощник коменданта Императорской главной квартиры свиты Его Величества генерал-майор М.П. Тучков 1-й.

Делопроизводитель военно-походной Его Величества канцелярии подполковник Н.А. Фуллон.

Начальник военно-походных императорских дворцовых телеграфов генерал-майор В.А. Щолков.

Статс-секретарь, заведующий дипломатической перепиской, А.Ф.Гамбургер.

Лейб-медик Его Величества С.П.Боткин.

Кроме этих должностных лиц, свиту Его Величества составляли:

Генерал-адъютанты:

Светлейший князь Италийский, граф А.А. Суворов-Рымникский.

Светлейший князь В.А.Меншиков.

Бывший константинопольский посол . П. Игнатьев.

М. И. Чертков 2-й.

Светлейший князь Б. Д. Голицын 2-й.

Светлейший князь Э. Л. Зейн-Витгенштейн-Берлебург.

Свиты Его Величества генерал-майоры:

Ф. П. Веймарн.

Граф A. Н. Протасов-Бахметев.

Контр-адмирал Д. С. Арсеньев.

Флигель-адъютанты, полковники:

Барон H. Е. Мейендорф.

Князь Мингрельский.

. П. Шлиттер.

Светлейший князь Н. П. Лопухин-Демидов.

Граф И. И. Чрнышевъ-Кругликов.

Принц Альберт Саксен-Альтенбургский, герцог Саксонский.

Князь M. М. Голицын.

A. А. Горяинов.

Князь С. Долгоруков 2-й.

Ротмистр, барон P. Р. фон-Унгерн-Штернберг.

Кроме того, к свите присоединились:

Генерал-адъютант императора германского, короля прусского, барон Вердер.

Флигель-адъютант императора австрийского, барон Бехтольсгейм.

Полковник генерального штаба П. Л. Лобко 2-й.

Тайный советник граф В. А. Соллогуб.}. Дойдя до деревни Царевицы и выбрав удобный бивуак, Главная квартира раскинула свои шатры.

При светлом, блестящем солнце, деревушка имела приветливый вид, расположенная в лощине, на дне которой бежал быстрый ручей, она утопала в садах и виноградниках.

Царская ставка состояла из двух остроконечных, связанных между собою шатров. Под одним ставилась железная кровать Государя и два стола для письменных принадлежностей и туалетных вещей, в смежном — располагался дежурный камердинер и хранились чемоданы. С бока приставлялась, под брезентом, обливная ванна.

После завтрака имела счастье представляться Его Величеству депутация от местных жителей. Около часу пополудни вдруг гул орудий совершенно прекратился, но никаких донесений о результате битвы еще не получалось. Его Величество постоянно прислушивался, не возобновилась ли канонада и с беспокойством ожидал телеграммы. Часто Он выходил из Своей палатки, где после полудня сделалось невыносимо жарко в душно, чтобы посмотреть в сторону Никополя — не видно ли скачущего всадника, или вообще движения войск.

Между прочим граф Соллогуб, состоявший при главной квартире, в качестве историографа, во время сегодняшнего перехода из Зимницы, написал стихи, соответствовавшие обстоятельствам, и дабы немного развлечь Императора, об этом доложили Его Величеству. Государь приказал принести их и дать Ему прочесть. Стихи были написаны почти экспромтом.

ВЕРЕД.

Братья, вставайте, время приспело,

Двинуть в Царьград царский поход,

Начато грозно правое дело,

Будь наготове русский народ!

***

Братья, мужайтесь, многих не станет,

Там же, где наших ляжет один,

Дружно взамен тысячи встанут,

Кончить злодейства скорбных годин.

***

Братья, молитесь, все лишь от Бога,

С Богом идите дружно вперед,

Пристань Он ваша, ваша помога,

Вас Он для церкви, к славе зовет.

***

Братья, надейтесь, путь достославный

Вам к Цареграду лежит,

Помните, с вами Вождь ваш Державный,

Сзади за вами — Русь сторожит.

К обеду Его Величество пришел в веселом настроении духа и вскоре причина объяснилась, когда Государь провозгласил тост:

‘За здоровье молодцов, которые первые перешли Балканы! Ура!’

Никто не ожидал подобного тоста, ибо никому не было известно, что Его Величество только что получил телеграмму от Его Высочества Главнокомандующего следующего содержания:

‘Имею честь поздравить с переходом через Балканы передового отряда войск Вашего Величества. Переход совершился 1-го июля в 5 ¹/₂ часов вечера, без выстрела. Вчера же 2-го числа, в два часа дня, генерал Гурко овладел Ханкиой, который был занят 300-ми человек низама, застигнутых врасплох и обращенных в бегство. Неприятель отступил к востоку, на деревню Конар. У нас убит 1 казак, ранено: 1 стрелок, 1 пластун и 3 казака’.

Столь неожиданное известие обрадовало всех и обед прошел очень весело.

Наступил вечер. В Главной квартире вскоре воцарилась тишина, на чистом воздухе спалось всем особенно сладко… Часовые и дежурные ходили как маятники на своих постах, изредка всматриваясь впереди лежащую местность, но нигде кругом не было видно движения, огни бивуаков и деревни давно уже погасли, лишь на небе ярко горели звезды…

4-е июля. Пробило два часа ночи. Один комендант главной квартиры генерал-адъютант Рылеев находился, по обыкновению, на ногах, свято исполняя долг своей службы и оберегая покой Императора, дабы никто не мог нечаянным шумом разбудить Его Величество. Убедившись, что везде сохранен порядок и часовые исправно стоят на постах, генерал Рылеев сел у палатки Государя, чтобы немного вздремнуть. Только в таком положении, не раздеваясь, ежедневно отдыхал A. М. Рылеев. Не успел он еще заснуть на стуле, как вдруг какой-то шорох заставил его открыть глаза. Перед ним стоял казак. Это неожиданное появление человека, невольно перепугало генерала Рылеева. С большим трудом добился он от казака объяснений и, наконец, узнав, что он привез записку начальнику телеграфов, взял ее и пошел к генералу Щолкову. В темноте не сразу нашли спичку и когда огонь был зажжен, то начальник телеграфа прочел записку следующего содержания:

‘Турки под Свистовым, общий хаос, нет действия, сейчас сниму станцию. В Павло послал казака’.

Подписал начальник станции
подпоручик Трувелер.

Хотя генерал Рылеев не доверял правдивости сообщенного известия, но, однако, счел своею обязанностью доложить Императору о случившемся. Пока будили камердинера Государя, Его Величество услыхал шум и окликнул. Камердинер доложил о приходе генерала Рылеева и Щолкова, которых Император тотчас же потребовал к Себе.

Прочитав записку, Его Величество приказал подать одеться и разбудить военного министра и всех остальных, но без тревоги и суеты. Через миг Д. А. Милютин был одет и поспешил к Государю Императору. Его Величество повелел немедленно позвать к Себе командира 11-го корпуса князя Шаховского, находившегося при бригаде 32-й пехотной дивизии, прикрывавшей главную квартиру, и командировать флигель-адъютанта полковника Мейендорфа к Наследнику Цесаревичу в селение Павло, с приказанием выслать отряд на защиту дунайского хоста, которому более всего неприятель мог угрожать нападением.

Со стороны Систова ничего не было слышно, хотя город отстоял от деревни Царевиц, по прямому направлению, всего на 5 верст. Дежурные и часовые встрепенулись от шума, стояли в недоумении… Вскоре послышались какие-то голоса.., затем показался свет в нескольких шатрах и забегали чьи-то тени…

‘Извольте вставать!’ — вполголоса говорил комендант, подбегая то к одной, то к другой палатке.

‘Что такое?’ — спрашивали его с беспокойством.

‘Извольте вставать!’ — повторял генерал Рылеев.

Части, расположенные бивуаком, были подняты по тревоге, но тихо, без шуму, без барабанного боя. Дежурные роты и эскадроны через несколько минут стояли выстроенными. Вся главная квартира, в какие-нибудь четверть часа, была на ногах.

‘Зачем тревога?’ — задавали один и тот же вопрос друг другу лица, состоявшие в свите.

Никто ничего не знал.

‘Телеграмма получена, телеграмма!’ — отвечали более сведущие.

Стало светать. Государь, не торопясь, спокойно выпил кофе и вышел из палатки. Лицо Его было серьезно, но не выражало тревоги, как бы в противоположность окружающим, которые со страхом смотрели на Него, охваченные чувством боязни за последствия пребывания Императора на этом берегу Дуная, вблизи неприятеля. Многие из свиты сидели уже на лошадях, видимо ожидая приказания Его Величества ехать вперед и собрать более точные сведения о турках. Потребовав Себе лошадь, которую держал берейтор под уздцы, стоя впереди палатки, Государь сел верхом и направился к стороне Систова. К этому времени явился князь Шаховской и Император ему отдал приказание относительно боевого расположения бригады 32-й пехотной дивизии, и высылки конвоя в сторону Систова. Государь больше всего беспокоился за переправу, которую турки могли сжечь, если бы заняли этот последний город. Разослав многих адъютантов во все стороны и войска к Дунаю, Его Величество оставался один с малою свитою среди поля. Невольно окружающие приходили в ужас от мысли, что Государь теперь беззащитен…

Обратившись, между прочим, к военному министру, Император произнес:

‘Ты видишь, что Я не теряю голову’.

На это Д. А. Милютин позволил себе ответить, что уже не в первый раз он имеет случай это видеть на деле.

Остановившись на пригорке, где скрещивались несколько дорог, Император, в ожидании донесений, стал разглядывать чрез бинокль окружающие поля. Нигде, ни по дорогам, ни по зеленым лугам, не было видно войск, канонада, раздававшаяся накануне с такой отчетливостью, ни с какой стороны не была слышна.

Вид обширного поля, на рассвете, казался необыкновенно красивым, в воздухе стоял визг и щебет, весело летавших птичек и утренний прохладный ветерок — действовал освежающе на всех.

Государь долго стоял у перекрестка дороги, в ожидании известий, затем переехал на впереди лежащий бугорок, но и отсюда по-прежнему, не примечалось никакого движения на горизонте. Прошло более часа, пока начали возвращаться флигель-адъютанты. Они донесли что в Систове распространилась паника, но что до сих пор ни один из жителей не видел неприятельского солдата, затем кавалерийские офицеры, сделавшие рекогносцировку, сообщили, что Никополь будто бы взят с бою, и жители-турки бежали, но куда — неизвестно, и в Систове ждут их нападения, но что до сих пор там все обстоит благополучно. Казаки показали, что ни в Систове, ни впереди, ни в стороне, нигде, турок они не встречали.

После этого уже нечего было ждать еще разъяснений, и Государь, совершенно успокоенный, приказал отменить распоряжение о присылке бригады пехоты от Цесаревича и поехал в с. Павло, лежащее на половине пути от д. Царевицы до г. Белы. С отменою приказаний был послан свиты Его Величества генерал-майор граф Протасов-Бахметев.

На пути была подана Государю депеша Великого Князя Алексея Александровича, который, узнав о фальшивой тревоге, произведенной также в Зимнице, сообщал, что слух не имеет никакого основания.

Пройдя верст восемь, Его Величество остановился, сошел с лошади и прилег на траве. Тем временем неприятное впечатление, произведенное неожиданной тревогой, сгладилось и обратившись к присутствующем Государь сказал с улыбкой:

— ‘Fausse alerte! Фальшивая тревога’!

Тут же была подана Императору холодная закуска. Вскоре вдали показалась группа всадников, ехавших на полных рысях по той же дороге. То был Наследник Цесаревич со своею свитою. Крепко обняв Цесаревича и успокоив, что известие, сообщенное из Систова, ложное, Его Величество с улыбкою рассказал подробности произведенной тревоги.

С версту от бугра, на котором Государь завтракал, располагался военно-временной No 56 госпиталь и Его Величество, отдохнув здесь немного, направился туда, в сопровождении Наследника Цесаревича.

Госпиталь состоял из 38 юрт в 5-ти полотняных бараков. В числе сестер милосердия здесь находились привыкнувшие к светской жизни, вошедшие теперь на великое дело человеколюбия и христианского подвижничества г-жа Тиран, Ракасовская и Тодде. Зная первых двух, Император подал им руку, поблагодарил за самоотвержение и затем отправился к раненым, лежащим в киргизских юртах на соломенных тюфяках. Тяжело раненых оказалось трое: Вознесенского уланского полка рядовые Бутенко и Снопков и Лубенского гусарского Никита Шульга, прочие же не внушали опасений. Между последними был рядовой Вознесенского полка Боланюк, получивший три небольшие раны в переднюю часть груди осколками свинца, защищая своего начальника, штабс-ротмистра Литвинова, павшего в схватке. Государь пожаловал ему знак отличия военного ордена. Осмотрев и другие палаты, не минуя тифозных и горячечных, Его Величество изволил отбыть из госпиталя.

В селении Павло, куда Государь приехал ранее пополудни, главная квартира стала опять бивуаком. Этот небольшой переход, вследствие невыносимой жары, показался очень трудным. Некоторые по приезде в Павло полюбопытствовали посмотреть на градусник и ужаснулись, когда увидели, что жара доходила до 40. Северным жителям, подобная температура была непривычна, на воздухе пекло немилосердно, а в палатке нельзя было дышать от духоты, даже полотно накаливалось до такой степени, что рука не выдерживала этого жара. Над шатром Государя визави устроили навес из ветвей, чем значительно уменьшили силу палящих лучей солнца.

Пока устанавливали Императорскую ставку, Государь в коляске поехал в штаб-квартиру Наследника Цесаревича, где за завтраком получил телеграмму от командира 9-го армейского корпуса, генерал-лейтенанта Криденера о взятии Никополя.

— ‘Имею счастье донести, — писал Криденер, — что Никополь у ног Вашего Величества, после ожесточенного боя, длившегося вчера с 4-х часов утра до наступления ночи. Крепость сдалась безусловно, сегодня на рассвете. Войска Вашего Величества дрались с беспримерным мужеством, овладевая постепенно рядами сильно укрепленных позиций. В плен взято двое пашей и до 6,000 регулярного войска’.

После завтрака, Государь объезжал войска, расположенные вблизи штаб-квартиры Цесаревича, и поздравлял их с новой, значительной победой. К обеду Его Величество вернулся с Наследником Цесаревичем в с. Павла. Стол был накрыт на чистом воздухе и пока собиралась свита, генерал Щелков подал Императору телеграмму от Великого Князя Алексея Александровича, в которой говорилось, что свиты Его Величества генерал-майор Толстой везет взятого в плен в Никополе Гассана-пашу и должен сего числа прибыть в Императорскую главную квартиру.

Не прошло и двух часов после извещения, как к ставке Государя подъехал бывший начальник Никополя, гордый в осанке и с хищным взглядом Гассан-паша. Генерал Толстой, в коляске которого сидел пленный, быстро выскочив, пошел доложить о его приезде. Покрытый с головы до ног пылью, взволнованный, изнеможенный от усталости, потерявший совершенно голос, генерал Толстой был неузнаваем, после всего испытанного во время славного штурма Никополя. Император принял Гассана-пашу на дворе, где помещалась его ставка. Вид Гассана и выражение его лица не вселяли расположения, так что разговор был непродолжителен, после чего пашу увели в приготовленное для него помещение. Пригласив к себе генерала Толстого, Его Величество начал расспрашивать о Никопольском бое, но он мог говорить только шепотом, и видя насколько Толстой сильно взволнован, Император произнес:

— ‘Ну ступай, отдохни, потом расскажешь…’

— ‘Ваше Величество, — продолжал генерал Толстой, необходимо сейчас же занять Плевну, нельзя терять ни одного часа…’

Слова эти были совершенно не понятны, после столь значительной победы и посмотрев с удивлением на него, Государь повторил:

— ‘Ступай, ступай, отдохни…’

О существовании Плевны в первый раз услышали в этот день.

Когда генерал Толстой удалился и стал приискивать себе помещение, то свита его обступила с расспросами, и он опять несколько раз повторял о крайней необходимости занять Плевненские позиции. Все, что он говорил, казалось странным, неестественным и невольно приписывалось сильному волнению, охватившему его в бою.

5-е июля. В ночь явилась в Павло команда гвардейцев, вызванная из Петербурга, для пополнения сводной роты. Прибыло: два офицера, (из которых флигель-адъютант лб.-гв. Павловского полка, полковник Рунов, вступил в командование ротой, так как полковник Озеров за ранением оставил строй, а лб.-гв. 2-й артиллерийской бригады капитан Прежбяно был прислан на место погибшего подпоручика Тюрберта) и 33 нижних чина.

Утром в присутствии Его Величества был отслужен благодарственный молебен, по случаю взятия крепости Никополя, после которого представились Государю прибывшие в почетный конвой гвардейцы и Император поехал на завтрак к Цесаревичу.

Вернувшись в главную квартиру, Император послал за генералом Толстым, который показался Его Величеству чрезвычайно нервным.

— ‘Расскажи мне пожалуйста подробности, бывшего при твоем участии, боя под Никополем’, — сказал Государь, предварительно осведомившись о его здоровье.

Указав по карте общее расположение наших войск около Никополя, генерал Толстой передал Государю весь ход сражения. Мы записали его лишь в общих чертах. Наше расположение было следующее. В центре, начиная от деревни Вебе, к востоку, наскоро были набросаны насыпи и за ними стали пять 9-ти фунтовых батарей, следовательно, всего 40 орудий. На левом фланге этой линии расположился Галичский полк, а на правом — Пензенский полк, который занял небольшую рощицу. Отряд генерала Шильдер-Шульднера находился за р. Осмой и должен был овладеть мостом чрез нее. Для связи последнего отряда с главными силами в начале Слатинсвой лощины поставили Козловский полк и две казачьи сотни, предписав им наступать на Никополь по правой стороне Осмы. Над войсками правого фланга начальствовал генерал Лашкарев.

В 4 часа утра 3-го июля наши 40 орудий открыли огонь и завязался бой. Одновременно генерал Шильдер начал свое обходное движение против правого фланга неприятеля и Вологодский полк, встречаемый гранатами с фронта, а потом и с фланга, пошел прямо в атаку. Местность представляла ряд глубоких оврагов и Вологодцам пришлось последовательно одолеть пять позиций, выбивая противника штыками, пока турки не отступили за мост, чрез Осму. Этому способствовали Козловский полк с генералом Богацевичем и генерал Лашкарев. Был уже второй час дня, когда барон Криденер получил донесение об успешном ходе дела на нашем левом фланге. С появлением Козловского полка на высотах правого берега Осмы, барон Криденер отдал приказание Галичскому полку и батареям центра начать наступление на Никополь. Турки не выдержали натиска и стали довольно спешно отходить к своим укреплениям, а Галичский полк быстро достиг большой батареи, за которою был расположен неприятельский лагерь. Овладев этой батареей, он двинулся к сильному и прочно построенному редуту, но ужасающий огонь противника вынудил искать укрытия в лощинах. Тогда в подкрепление послали батальон Тамбовского полка, который тоже потерпел двукратно неудачу. Получив известие о двух отраженных атаках, барон Криденер поручил начальнику своего штаба генералу Шнитникову отправиться на правый фланг для ближайших наблюдений и распоряжений. Генерал Шнитников поспешил ввести в дело батальоны Тамбовского и Пензенского полков. Вместе с Галичанами они бросились на штурм и ворвались во внутрь редута. Здесь произошло ожесточенейшее побоище, вся внутренняя часть укрепления, весь ров и окрестная местность были усеяны мертвыми телами.

После штурма — полки продолжали наступление и достигли окраины города, когда вечерняя пора вынудила обе стороны, утомленные продолжительным боем, прекратить перестрелку. В течение ночи барон Криденер сделал распоряжения для общего штурма крепости, долженствовавшего начаться на рассвете. 1-я батарея 31-й артиллерийской бригады, заняв позицию, приготовилась громить цитадель, но медлила открытием огня, потому что турки, хорошо видевшие установку наших орудий, не приветствовали нас выстрелами, как обыкновенно делалось до сего раза, с другой стороны явилось сомнение — не вошли ли уже в цитадель наши войска левого фланга, с противоположной стороны города. Чтобы удостовериться в чем дело, генерал Криднер поехал на рассвете, в сопровождении небольшой свиты к Никополю и незаметно приблизился к последним турецким веркам. Вслед за ним сюда же поспешили и некоторые части нашей пехоты. Затем увидав, что в амбразуре выставляется на тычине белый платок, барон Криденер, и глава 1-го батальона Козловцев вошел в Никополь и водрузил на городских воротах знамя.

Выслушав рассказ генерала Толстого, Его Величество пожаловал ему золотую саблю и немедленно командировал флигель-адъютанта полковника князя Голицына в Никополь дли раздачи следующих наград: генерал-лейтенанту Криденеру — ордена св. Георгия 3-й степени, полковникам Разгильдееву, Головину, барону Соловьеву, Степанову и Похитонову — Георгия 4-й степени пени и нижним чинам по 5-ти знаков отличия военного ордена на каждую роту, бывшую в деле.

6-ое июля. На рассвете Наследник Цесаревич, вместе с Великим Князем Сергием Александровичем, получившим назначение состоять при нем, выехал из с. Павло. После утреннего чая Государь приказал подать коляску и, посадив с собой дежурного генерал-адъютанта князя Витгенштейна, направился в госпиталь No 56. К полудню погода затуманилась, поднялся сильный вихрь, и гроза разразилась ливнем. Хотя гроза прошла стороною и задела лагерь лишь краем, но несколько палаток было опрокинуто. Стало прохладнее. В этот день, кроме слуха о наступательном движении турок на левом фланге, против Рущукского отряда, особых происшествий не было.

7-е июля. Рано утром прибыл в село Павло адъютант командира 9-го корпуса, князь Гагарин с пятью заменами, взятыми в Никополе. Особенного внимания Его Величества удостоился владикавказской осетин, овладевший знаменем, убив турка, который его нес. Ему и донскому уряднику, сопровождавшему знамена, Государь пожаловал знаки отличия военного ордена.

Затем Его Величество приказал эти знамена провезти вокруг расположения главной квартиры, по бивуакам войск, откуда вскоре послышалось перекатное ‘ура!’

Согласно повелению Императора, генерал Толстой должен был доставить эти трофеи в Петербург. Явившись откланяться Государю, он спросил приказания Его Величество, что ему передать Государыне Императрице.

— ‘Скажи Императрице, — ответил Государь взволнованным голосом, что Я здоров, чувствую Себя хорошо… но скучаю, часто грущу… Я одинок’.

Последние слова Его Величество произнес, утирая рукою навернувшиеся на глазах слезы.

8-ое июля. Сегодня состоялся переход Императорской главной квартиры в г. Белу.

Перед отъездом из с. Павло, Его Величество посетил госпиталь No 56, где в одной из юрт лежал кроме наших раненых и болгар еще турок, страдавший завалами внутренностей. Войдя в эту юрту Государь объявил больным о взятии Никополя, причем обратясь к болгарину, сказал:

— ‘Передай об этом турку’.

Пленный, угрюмо выслушал слова болгарина и по-видимому остался недоволен этой новостью.

По окончании обхода госпиталя Государь сел на лошадь и изволил направиться в г. Белу, в голове походной колонны (Нарвский и Копорский полки), предназначенной для прикрытия главной квартиры. На полпути Его Величество сделал привал в маленьком леску, куда неожиданно прибыл адъютант главнокомандующего, полковник Орлов, посланный Его Высочеством с донесением о взятии города Ловчи, маленьким отрядом, состоявшим из одного эскадрона лейб-казаков, двух сотен 30-го и сотни 23-го полков, взвода казачьей батареи и команды Владикавказского полка. Наткнувшись, в нескольких верстах от г. Сельви, на скопище черкесов, баши бузуков и пехоты, всего около 1,500 человек, отряд после жаркого дня, опрокинул неприятеля и взял с боя г. Ловчу. 50-т турок были убиты казачьими пиками, а мы потеряли всего троих солдат.

Вслед за полковником Орловым, подъехал к Императору капитан Попов, посланный с секретными сообщениями от главнокомандующего к Цесаревичу. Переговорив с ним, Государь сел снова на лошадь и продолжал свой путь.

Болгарский городок Бела расположен на берегу реки Янтры и составлял как бы центр местных путей сообщения, так как от него шли проезжие дороги к крепости Рущук, к городам Сельви, Ловча, Тырнову и в Плевно. Река Янтра соединяет Белу с Габровым и открывается путь чрез Балканы, в знаменитую ‘долину роз’, к Шипке-Клиссуре, из которой она и вытекает. Соединяя южных болгар с северными Янтра заслужила такую же любовь народа болгарского, какою у нас пользуется Волга, и точно также о ней имеется множество народных песен и сказаний. С именем Янтры болгары соединяют лучшие свои воспоминания о древнем царстве болгарском, о своих доблестных царях и царицах и о вековой борьбе с врагом христианства, лучшие свои надежды на освобождение от турецкого гнета и возрождение старой Болгарии. Сама река действительно в высшей степени живописна в своем причудливом течении, внезапно изменяющим береговые ландшафты, то она бежит между высокими довольно крутыми холмами, то неожиданно выходит в открытое поле, то прячется в густой лесок и снова пробивается между гор, по скатам которых кое-где раскинуты группы деревьев или кустарника. На одном из таких берегов раскинута Бела, небольшое местечко в 300—350 домов, из которых около 100 принадлежат туркам. Здесь, как и во всех болгарских городах, христианское население построилось отдельно от мусульманского, особым кварталом. Через реку был перекинут каменный мост, обладание которым имело важное стратегическое значение переправы через Янтру.

Перед этим мостом, Императора встретили служащие при телеграфном походном парке. Вправо стоял двухэтажный дом: на крыльце собралось несколько раненых офицеров и завидев их, Государь тотчас подъехал, слез с коня и осведомился о причине нахождения здесь раненых. Здание это, в котором лежали больные, служило в то же время походною телеграфною станцией. Оказалось, что офицеры, вышедшие на крыльцо, для встречи Его Величества, служили в первом эскадроне 4-го гусарского Лубенского полка и были ранены 5-го июля, в схватке с неприятелем, при селении Хайдаркиой на реке Кара-Лом. В числе их находился сам командир эскадрона, майор Брант и два поручика братья Корицкие. Милостиво расспросив офицеров о касающимся до них, Государь вошел в палатку раненых нижних чинов, которых по очереди приласкал и утешил. У одного солдата Трофима Левченко, с отрубленною рукою и двумя сабельными ранами на голове, Император долго сидел на постели, утешая страдальца и при прощании пожаловал ему знак отличия военного ордена.

Когда Его Величество вышел снова на крыльцо, генерал Щолков подал телеграмму: Император развернул ее… и лицо Его просияло. Затем, обратясь к свите, Государь прочел вслух:

‘Ура! Поздравляю. Проход Шипки сегодня у нас в руках. Николаша сию минуту прибыл с этим радостным известием. 5-го числа Орловский полк дрался с неимоверным мужеством против 14 таборов. В полку и в 30 казачьем полку 100 убитых и 100 раненых. Офицеров убито 2, ранено 5. 5-го же числа Гурко взял Казанлык и селение Шипка. Сегодня, 7-го июля, Орловцы вновь перешли в наступление, но турки бежали без боя и даже без выстрела. В 4 часа дня войска Гурко были в виду Орловского полка. Турки бежали на запад, побросав 3 знамя и оружие. Паника огромная. Перевал занят в эту минуту Орловским полком и 2 орудиями. К Гурко Мирский послал моего ординарца Цурикова.

Николай’

Все, бывшие на улице, крикнули дружное ‘ура!’

Сев на коня, Его Величество продолжал путь. За мостом влево, у самой скалы, дожидались для встречи: местное духовенство с крестом, иконами и св. водою и городские жители, под предводительством русского коменданта, подполковника Дорошенко. Ветхие облачения, плохая церковная утварь и нищенская одежда обывателей, свидетельствовали о всеобщей бедности. Над этою толпою развевалась убогая, белая, коленкоровая хоругвь, с красноречивою надписью красными буквами: ‘Да живей Александр II’. Приложившись ко кресту, Государь стал подниматься по круче к городу, предшествуемый духовенством и поселянами. Вблизи, под кручею, стоял 7-й саперный батальон. Его Величество поздоровался с ним сверху и затем выслушав приветствие, громким голосом объявил, что Балканы взяты с боя. Восторженное ‘ура’ потрясло ущелье и солдатские кепи полетели на воздух.

Затем в шествие вступили женщины кидали к ногам Государя цветы и лавровые ветви. Пройдя под триумфальною аркою, переплетенной зеленью, Император остановился у православной церкви, у которой колокольня была несколько похожа на китайскую башню. За неимением колокола, били в железную доску. Церковь стояла посреди кладбища, и чтобы в нее попасть пришлось довольно глубоко спуститься в землю. Согласно надписи, ее построили в 1843 году на средства жителей и она имела свои святыни, чтимые прихожанами. При церкви состояла хорошо устроенная школа, в которой учились болгарские дети, но, к сожалению, средства к образованию вообще у них очень скудны, вследствие чего, большая часть ремесленников и специалистов по разным отраслям знания, — самоучки. Один из таких, Никола Фичеглу, инженер, архитектор, механик и проч…, не получивший, разумеется, никакого технического образования, выстроил каменный мост чрез Янтру, длиною в 9 метров, на 12-ти чрезвычайно красивых арках, один из лучших мостов во всей Турции.

После молебствия, совершенного при старинном и весьма нестройном церковном пении, учитель местной болгарской школы, — Маринович, вступил на какую-то своеобразную кафедру и произнес речь, которая всегда у них начинается словами: ‘добре дошел!’ {Полный текст речи Мариновича:

‘Добре дошли Ваше Императорское Величество! Добре дошли Императоре Александр Николаевич, владетелю на ней пространнати Империя — Руссия! Нека никагаш провидението да не отнема от победоносны-ты Ви войска блестяща—та слава, с която сы са секогаш отличавал! А Вый драгоценный наш небесный подарок, здравейте за радить-та на тези, който плачат ог восхищения, като Вы жиждатъі Здравейте, думум, утешнтелю на миллионы угнетены! Здравейте избавнтель на Белгария от вечный-и враг Турчина!!

Опелномощен от весхитенато множество, което плачн от радость паднасят Вы поздрав: многая лета!’}

По выходе Его Величества из церкви, началась забота о размещении по городу, похожему скорее на большое село. Турецкий квартал, грязный и полуразрушенный имел также свою мечеть, очень невзрачную, но с высоким минаретом или башнею вроде колокольни, с которой муэдзин, хриплым голосом, призывает правоверных к молитве. Обе части города производили тяжелое впечатление, в отношении опрятности и порядка и казались мрачными, как бы покрытыми тенью. За неимением в городе подходящего и чистого дома, Его Величество расположился в палатке, которую поместили на дворе разоренного болгарами дома Мегет-бея.

Среди дня в главной квартире произошел любопытный эпизод. Неожиданно привели пленного баши-бузука, в совершенно изорванной одежде, грязного, видимо изнуренного голодом, он имел вид полоумного, или скорей юродивого и смотрел совершенным зверем. Сейчас же его обступили со всех сторон и стали разглядывать. Ничем не стесняясь, баши-бузук предпочел сесть, поджавши под себя ноги, и начал корчить рожи. Позвали солдата, знающего немного изъясняться по-турецки, и вот начался допрос. Баши-бузук, при первом же слове импровизированного драгомана, расхохотался во весь рот и стал пугливо озираться. Солдат, взглянув на него строго, повторил свои требования. Турок в ответ зверски зарычал, но было видно, что это он делал принужденно, и потому все присутствующие расхохотались в свою очередь.

— Может быть, ты ему не по-турецки говоришь? — спросил кто-то солдата.

— Никак нет-с, ежели это не по-турецки, так и он не турок… ежели не понимает, а надо полагать, так значит, озорничает, — ответил драгоман.

Сколько ни расспрашивали баши-бузука, он на все вопросы издавал какие-то дикие звуки, и кончалось тем, что его, из жалости, приказали свести на кухню и накормить. Рассерженный солдат повел пленника, но желая доказать, что все-таки он умеет изъясняться на турецком языке, придумал способ заставить баши-бузука высказаться, как только турок приблизился к котлу со щами, глаза у него разгорелись, весь он завертелся и запрыгал.

— Небось, хочешь есть?! — спросил его солдат по-турецки.

Баши-бузук вдруг бросился, ухватился за котел и с ужасной скоростью начал говорить, упрашивая солдата над ним сжалиться и дать ему поесть.

— Ara! — закричал солдат, отталкивая его от щей, — умеешь говорить! Говори все, а не то — не дам!

Турок бросился пред ним на колени и поклялся все рассказать. Теперь уже допрос продолжался за котелком со щами, и баши-базук объяснил, что в лесу, который стоял в нескольких верстах от города, скрываются его собратья, и дал несколько важных показаний относительно численности неприятельского отряда, стоящего против наших позиций под Рущуком. Через час сводная рота и казаки выступили на рекогносцировку в указанный баши-бузуком лес, чтобы захватить столь неприятных, и могущих быть даже опасными, соседей Главной Квартиры. Целый день проходила рота в лесу, а кавалерия в разъездах, но кроме беглых турок с имуществом, скрывавшихся в чаще, как они уверяли, от болгарской мести, — никого не встречали {Лес этот был тот самый, которым Фуад-паша в Константинополе советовал воспользоваться для нечаянного нападения на Императорскую главную квартиру.}.

В полдень Государя уведомили, что герцог Евгений Максимилианович Лейхтербергский контужен, но оказалось, благодаря Бога, что контузия была легкая.

За вечерним чаем Его Величество передал свите, для прочтения, телеграмму Главнокомандующего, говоря:

‘Она свидетельствуешь, что турки стреляли по белому флагу парламентера и тиранили русских раненых, попавших в их руки’.

В депеше значилось:

‘Поведение наших войск из ряда вон молодецкое, но мы все возмущены. Сейчас получил от генерала Гурко донесение, в коем излагает о неистовствах и варварствах, делаемых турками над нашими убитыми, ранеными и пленными, а в особенности мы возмущены их вероломством 6-го июля, когда они во время боя выкинули белый флаг и вступили в переговоры, при приближении же нашего парламентера и войск внезапно открыли по ним огонь. Лигниц и корреспонденты ‘Times’ были свидетелями варварских поступков. Подробности излагаются в донесении, которое будет послано завтра’.

9-е июля. Приняв утром доклады, Государь изволил присутствовать на благодарственном молебствии, в общем шатре, по случаю взятия Шибки и Казанлыка. Завтрак прошел довольно оживленно и после того свита стала собираться на Высочайший осмотр пехотного лагеря 2-й бригады 1-й дивизии 13-го корпуса, находившегося под начальством Цесаревича. Едва Государь, окруженный свитой, успел сесть на коня, как Ему подали телеграмму о бывшем вчера неудачном деле под Плевною. Извещалось, что генерал-лейтенант Шильдер-Шульднер атаковал город Плевно первой бригадой 5-й дивизии — с северной стороны и Костромским полком с 8-ю орудиями — с восточной, но атака не удалась, противник оказался сильнее, чем предполагали, и мы отступили по шоссе, ведущему в г. Бела.

Невольно в эту минуту припомнилось зловещее предсказание Толстого, после никопольского боя. Плевна — что же там встретили наши войска? Вот где оказался неприятель, скрывавшийся так долго!

Государь передал телеграмму военному министру н, подозвав к Себе, состоявшего при Главной квартире, румынского генерала князя Гику, приказал ему немедленно отправиться к князю Карлу с изъявлением Его неудовольствия за медлительность румынской армии, остающейся до сих пор на своем берегу. В такой момент, когда у нас оставалось слишком мало свободных сил, требовалась помощь, и Сербия с Румынией могли облегчить положение, что было более чем нравственным их долгом, между тем они медлили и не открывали военных действий.

Телеграмма произвела неприятное впечатление, особенно тем, что генерал Шильдер-Шульднер отступил от Плевны, по шоссе к городу Бела, но после некоторого раздумья, как-то не верилось, что сообщенные известия правдивы, невольно они казались преувеличенными, слишком противоречащими нашим беспрерывным, громким победам и вчерашней телеграмме Главнокомандующего, неудача могла быть случайностью, незначительною ошибкой…

Высочайший смотр войскам прошел обычным порядком.

Вернувшись домой, Его Величество долго совещался с военным министром, рассматривая карту и местность вокруг г. Плевно. Государь с нетерпением стал ожидать дальнейшие известия, а также донесения из рущукского отряда, где должно было произойти сражение.

Итак, — первая черная туча показалась на нашем горизонте.

Во время вечернего чая в Главную квартиру прибыл ординарец командующего 14-м корпусом, генерала Циммермана, — поручик Гершельман, с донесением о занятии Кюстенджи, Черновод и Троянова вала. Государь потребовал его в столовую и при всех изволил расспрашивать об обстоятельствах дела. Это утешительное известие несколько сгладило впечатление неудачи под Плевной.

10-е июля. Воскресенье. Рано по утру, наконец, были получены сведения от генерала Шильдер-Шульднера. К счастью, турки его не преследовали и сидели в Плевно, тем временем к нему прибыли подкрепления. Войскам он дал отдых, чтобы они устроились, так как потери были громадны, убиты: командир Вологодского полка, барон Соловьев, командир Костромского полка — Клейнгауз и 14 офицеров, ранены: генерал Кнорринг и 36-ть офицеров, нижних чинов выбыло из строя 1878.

Цифры говорили сами за себя! Исчезло сомнение в преувеличении численности армии Османа-паши и стало ясно, что вчерашние предположения были несправедливы…

‘Столько жертв в одной бригаде!’ — воскликнул Император, прочитав известия, — ‘но какие причины?’

Военный министр, гр. Адлерберг и другие лица, приглашенные Государем, для сообщения им этих сведений, невольно предполагали, что случайная ошибка повлияла на такой исход боя, но подробное донесение о сражении 8-го июля должны были доставить не сегодня, завтра и ранее разбора действия генерала Шильдер-Шульднера, трудно было уяснить себе причину неудачи.

В 10 часов Его Величество пошел к обедне и после того принял Великого Князя Николая Николаевича Младшего, привезшего трофеи, взятые на Балканах отрядом генерала Гурко. Император пожаловал Его Высочеству золотую саблю.

Во время обычной прогулки, среди дня, Государь посетил бивуак Нарвского и Копорского полков. Хотя Его Величество был мрачнее обыкновенного, но осчастливил вопросами некоторых солдат, группировавшихся перед бивуаком. На обратном пути командир Копорского полка, полковник Гоштовт сопровождал Государя, указывая ближайший и более удобный путь в г. Бела.

В виду постоянных отличий адъютанта Главнокомандующего, половника Струкова, Император произвел его сегодня в генералы и назначил в Свою свиту.

К вечеру было получено известие от Цесаревича, что Великий Князь Владимир Александрович, с частью войск предпринял рекогносцировку до деревни Кадыкиой, причем произошла стычка с неприятелем, и Великий Князь находился под выстрелами. За чаем Государь лично прочитал свите это донесение, и все заметили, что голос Его Величества дрожал от волнения.

11-е июля. Генерал Циммерман телеграфировал из Браилова о новом подвиге лейтенанта Дубасова, под командою которого пароход ‘Николай’ и два катера, не доходя верст 20-ти до Силистрии, имели дело. Сперва они открыли огонь по небольшому турецкому лагерю и принудили турок отойти, но затем встретив турецкий монитор, завязали с ним бой, на расстоянии 1,000 сажень, пятым выстрелом с ‘Николая’ был произведен пожар на палубе монитора, который турки успели потушить, но после десятого выстрела и нового пожара, монитор перестал отвечать и причалив к берегу, начал высаживать команду. Пущенная затем картечная граната произвела среди этой команды большое смятение. В это время подошли из Силистрии пароход и другой монитор, а на берег выехала полевая батарея, тогда Дубасов стал отступать, медленно отстреливаясь.

Государь чувствовал Себя не совсем хорошо, но продолжал усидчиво заниматься и видимо крепился, явилось опасение, чтобы местные лихорадки не повлияли на Его здоровье.

1-й батальон Копорского полка, оставленный в с. Павла для охраны Главной квартиры Наследника Цесаревича, прибыл в Белу и по приказанию Его Величества расположился бивуаком на высоте юго-восточной стороны города.

12-е июля. Ночью Император чувствовал лихорадочное состояние, но проснулся довольно бодрым.

Сегодня Его Величество телеграфировал Великой Княгине Екатерине Михайловне:

‘Четвертая стрелковая бригада покрылась славою во всех сражениях, под начальством генерала Гурко, в Балканских горах. Я выбрал Пейкера передать Мое спасибо и георгиевские кресты. Ты поймешь какое чувство внушило Мне выбрать именно его. Я не забываю Того, кому стрелки наши одолжены своею превосходною организацией’.

Флигель-адъютант Пейкер, был адъютантом покойного герцога Георга Мекленбургского, инспектора стрелковых батальонов.

Погода продолжала стоять жаркая и Государь ездил с военным министром в деревню Обертеник, Главную квартиру Наследника Цесаревича, для свидания с Его Высочеством и Великими Князьям Владимиром и Сергием Александровичем.

2-е июля. Телеграмма из Севастополя возвестила о подвиге капитана Баранова, командира парохода ‘Веста’, бывшего в крейсерстве у Румелийского берега. 11-го июля, в 8 ч. утра, находясь вблизи Кюстенджи, Баранов встретился с турецким броненосцем и вступил в бой, который затем длился в продолжение пяти часов. ‘Веста’ сильно пострадала, получив несколько пробоин в корпусе и кроме того, две бомбы лопнули на палубе и произвели пожар над пороховым погребом, который, однако, быстро потушили. В неприятеля попало, не считая пуль и мелких снарядов, три мортирных бомбы, одна разорвалась в кормовой части, другая заглохла, а третья лопнула в башне и решила бой. Броненосец бежал, а ‘Веста’ вернулась в Севастополь 12-го числа с рассветом. Офицеры, команда и волонтеры вели себя с необыкновенным геройством, убиты артиллерии подполковник Чернов, прапорщик Яковлев и 9 человек команды, очень тяжело ранены: лейтенант Михаил Перелешин, лейтенант Кротков, мичман Петров и 4 матроса, легко ранены: командир Баранов, лейтенант Владимир Перелешин, юнкер Яковлев и 11 чел. команды.

К этому донесению присоединились неутешительные известия из-под Плевны: войска наши были сильно расстроены, а турки днем и ночью укрепляли свои позиции. Государь наружно старался казаться спокойным, но страдания Его чувствовались и отражались на окружающих.

Военновременный No 56 госпиталь перешел из с. Павла, в г. Бела и Его Величество, узнав сегодня, что привезены раненые в деле под Кадык-Киойем, посетил их в 7-м часу вечера. Князь Суворов сопровождал Императора.

При усиленных трудах и нравственных страданиях, установившаяся удушливо знойная погода причиняла большое беспокойство Государю, а ночью Его Величеству невозможно было запастись отдыхом, так как в турецких деревнях ночь не ведает безмолвия, завывание множества собак, ржание лошадей и крики ослов не умолкали всю ночь.

14-е июля. После полудня прибыл в главную квартиру адъютант генерала Криденера, капитан Беклемишев, с донесением о сражении 8-го числа под Плевной. Государь тотчас потребовал его к себе и в присутствии Д. А. Милютина и графа A. В. Адлерберга изволил долго и подробно расспрашивать о всех обстоятельствах боя.

Генерал-лейтенант Шильдер подошел к Плевне 7-го июля, в 2 часа дня и найдя ее занятою, открыл канонаду, прекратившуюся с наступлением темноты. Донской No 9 полк, шедший отдельно и правее, приблизился к городу на 3 ¹/₂ версты и, спешив одну полусотню, завязал перестрелку. Между тем Костромской полк, согласно полученного приказания, прибыл в д. Згалевица и выслал обе кубанские сотни на рекогносцировку. Последние открыли за д. Гривицей турецкий укрепленный лагерь, из которого вышел неприятель, но, попав под наш артиллерийский огонь, стал отходить. Таким образом к вечеру 7-го июля войска наши стали на ночлег в виду г. Плевны и следующим образом: Донской No 9 полк на крайнем правом фланге, 1-я бригада 5-й пехотной дивизии с четырьмя батареями левее, Костромский полк с 5-ю батареей 31-й артиллерийской бригады и двумя сотнями Кубанцев у д. Згалевица, и кавказская казачья бригада (10 сотен) с батареей у д. Тученицы. Принимая во внимание, что Шильдер-Шульднер должен был наступать от Бресляницы в северо-восточном направлении, и командир Костромского полка Клейн-гауз — на Гривицу, то последний мог сойтись с первым разве только в самом городе, или перед ним, а Кавказская бригада тем более не могла бы действовать совместно. С первого же шага являлась чрезмерная растянутость и даже разбросанность позиции наступающих войск, которые принуждены были действовать отдельными отрядами, тогда как генерал Криденер предписал генералу Шильдеру действовать вместе с Костромским полком. Кроме того, корпусный командир в письменном приказании ясно выразил, какую цель он дать отряду генерала Шильдера, было указано занять Плевну, если не встретится особого препятствия, в противном же случае отойти на позицию к Бреслянице. Итак, 7-го июля, особое препятствие, о котором предварял барон Криденер, было уже встречено. Тем не менее генерал Шильдер решил атаковать Плевну 8-го июля.

В 5 часов утра генерал Шильдер открыл огонь батарей и через полчаса, не выждав времени, необходимого для артиллерийского боя, дал правому флангу приказание наступать. К 6-ти часам утра Вологодцы заняли часть передовой позиции турок и вместе с соседними ротами Архангелогородского полка несколько раз ходили в штыки, опрокидывая неприятеля, врываясь даже в самый город, где их приняли таким огнем, что пришлось уйти поскорее назад. Во время этих штыковых атак был ранен генерал Кнорринг, бригадный командир. Желая остановить отступление, командир Архангелогородского полка, полковник Розенбом, выскочил вперед на лошади и в то же мгновение принял на себя жесточайший залп, поразивший его коня. Пока он старался высвободиться из-под лошади, рядом с ним разорвалась граната и ранила Розенбома в левую руку. Едва санитары, по его приказанию, сделали ему перевязку на месте, как удар пули в лоб поразил храброго полковника. Когда турки увидали, что он убит, то с новым одушевлением кинулись на цепь Архангелогородцев, и этот последний натиск был столь стремителен, что нашим пришлось податься назад, не успев вынести своего мертвого командира. Турки разом подняли тело Розенбома на штыки и в глазах его солдат изрубили на куски саблями.

Время шло, а генерал Шильдер ни от Костромского полка, ни от Кавказской бригады сведений не получал. Со стороны Гривицы была слышна пальба. Наконец, в 9 ¹/₂ час. утра, выяснилось, что командир Костромского полка Клейнгауз убит, и полк его, успев уже ворваться в с. Гривицу, вынужден остановить дальнейшее наступление за неимением резервов. Помочь было нечем и, убедившись в громадной убыли людей и особенно офицеров, генерал Шильдер отдал приказание отступать.

Таким образом девять не полных наших батальонов, разделенных на два отряда — дрались против 40 турецких таборов, на местности, в высшей степени благоприятствующей для обороняющегося, сильной, укрепленной ложементами и батареями. Потеря наша по окончательным сведениям состояла из 74-х штаб и обер-офицеров и 2,771 нижних чинов.

Кроме донесения, Беклемишев привез копию с рапорта барона Криденера Главнокомандующему. Когда он собрал совет для решения вопроса: возможно ли с нашими силами атаковать Плевну? ответом на это было общее, единодушное ‘нет’. Извещая в рапорте об этом, барон Криденер от себя прибавил: что если, не смотря на все представленные мотивы, последует приказание атаковать, то он считает восточную и юго-восточную стороны более доступными северной.

Причины неудачи были теперь ясны: незнакомство с местностью, разбросанность отрядов, отсутствие резерва, пренебрежение в подготовке боя артиллерийским огнем и атака, вопреки смыслу предписания барона Криденера.

Государь весь день был молчалив и задумчив. За обедом Император объявил флигель-адъютанту полковнику Шлиттеру, что Он его назначает командиром Архангелогородского полка, потерявшего под Плевной своего начальника. Флигель-адъютант полковник Горяинов был послан в д. Обертеник к Цесаревичу для передачи важных бумаг.

После обеда Государь катался по дороге в Обертеник. Вечерние чтения газет и статей продолжались по-прежнему, почти каждый день, причем Его Величество делал иногда краткие замечания. Выслушав корреспонденцию, в которой упоминалось о секретном союзе, заключенном между Россией и Италией, Государь слегка наклонился и промолвил:

‘Очень приятно об этом узнать’.

В двух других статьях было еще сказано, что война с турками в настоящее время труднее, чем прежде, и что ныне Россия ведет ее собственно не с турками, а с Англией.

‘Правда! Правда!’ — произнес император.

15-е июля. Общее настроение в главной квартире сделалось тревожно, один Государь казался совершенно спокойным, хотя Его Величество выражал опасение, чтобы укрепившаяся в Плевне турецкая армия не задержала кампанию, столь блистательно начатую. С каждым днем более нетерпеливо ожидалось генеральное сражение и под великим секретом передавался слух, будто атака Плевны произойдет 18-го июля.

По случаю Тезоименитства Великого Князя Владимира Александровича, в большом шатре было отслужено молебствие и по окончании богослужения Государь спросил: нет ли в числе присутствующих именинников? Узнав, что в этот день празднует свои именины князь Меншиков, Император его поздравил.

После полудня Государь ездил на позицию 1-го батальона Копорского полка. Поднявшись на высокую, крутую гору, где располагался батальон, и подойдя к собравшимся офицерам, Его Величество спросил не нуждаются ли они в чем и после милостивого разговора выразил желание осмотреть всю позицию. Государь объехал даже аванпосты и на возвратном пути заметил командиру полка, половнику Гоштовту, что люди имеют бодрый и здоровый вид. Через некоторый промежуток времени, указывая рукою в сторону Рущука, Император произнес:

‘Здесь идет сражение? и Я с волнением ожидаю донесения’.

Государя сопровождали дежурные: генерал-адъютант Голицын и флигель-адъютант князь Лопухин-Демидов.

В тот же момент на горизонте показался скачущий казак и в предположении, что это может быть посланец с донесением, Его Величество приказал князю Лопухину ехать к нему на встречу, разузнать не направляется ли он в Императорскую главную квартиру и в таком случае привести его сюда. Продолжая путь и подъехав к скату горы, Государь сошел с лошади и только у подошвы снова подали Императору коня. Прощаясь с полковником Гоштовтом, Его Величество сказал:

‘У тебя все в совершенном порядке’.

Отсюда Государь поехал в Белу, скачущий казак, как оказалось, вез приказание в какой-то штаб.

16-е июля. В главной квартире появилось двое приезжих, которые возбудили общее любопытство. Один был статный мужчина с седоватой бородой, одетый в черное суконное платье, изящно вышитое золотом, второй — смуглый брюнет, несколько проще одетый и чрезвычайно сановитый. Первый, по имени Ристо-Энч, оказался старшиною и выборным старо-сербов из Сенницы, второй — Попович, представитель Боснии из Банья-Луки. Они явились с благодарственным адресом от своих соотчичей к Государю Императору.

Его Величество изволил милостиво принять адрес и разговаривать с депутатами, изумленными простотой обхождения и образом жизни Русского Царя.

День прошел совершенно спокойно и дабы иметь, после предполагаемого, в ближайшем будущем, боя под Плевной, скорейшее донесение, Император приказал свиты генералу князю Имеретинскому состоять при бароне Крюденере и немедленно явиться в главную квартиру с известием о результате сражения.

В знак особой милости к Копорскому полку, Его Величество повелел наряжать от него караул к Своей ставке.

По полученным донесениям — сегодня произошло незначительное дело у Разграда.

17-ое июля. Воскресенье. Государь слушал обедню в городской церкви. В полдень пришло известие, что пять турецких таборов заняли снова город Ловчу и вырезали беззащитное болгарское население, не исключая женщин и детей. Это доказывало, что силы Османа-паши, укрепившегося в Плевне, все более растут и наше положение ежедневно усложняется.

Возмутительный поступок турецких войск, взволновал Императора и, сокрушаясь об этих невинных жертвах, Его Величество потребовал к Себе вечером австрийского военного агента барона Бехтольсгейма и английского — Велеслея, с которыми долго изволил разговаривать. Оба они получили от Государя важное поручение, вызванное известием о зверствах турок в Ловче и по приходе в свои шатры стали собираться в путь.

18-ое июля. Рано утром барон Бехтольсгейм и Велеслей покинули главную квартиру. Отъезд их свидетельствовал, как благодетельно было присутствие Его Величества в самом центре военных действий, каждая решительная игра принималась вовремя.

Государь проснулся раньше обыкновенного и в нервном настроении. Помолившись в палатке, Он вышел на воздух, чтобы пить кофе под тенистым деревом, находившимся тут же во дворе. Некоторые приближенные собрались уже около столика. Поздоровавшись с ними, Его Величество сказал:

‘Что то вам принесет сегодняшний день! Должно быть в эту минуту собираются атаковать Плевну. Помоги им Господь!’

Император казался взволнованным, Он постоянно двигался, то снова садился, и гуляя по двору, между прочим, вдруг спросил:

‘Не слыхал ли кто, привезены ли новые раненые в госпиталь?’

Его Величеству доложили, что, по имеющимся сведениям, вчера прибыл транспорт в военно-временной No 56 госпиталь.

‘Да?’ — воскликнул Государь, — ‘в таком случае Я сейчас пойду’…

Поспешили заложить экипаж и минут через двадцать Император был уже в пути. Юрты и палатки действительно заметно наполнились за вчерашний день ранеными. Большая часть из них сразу поразила Государя своим страдальческим видом.

‘Много трудно раненых?’ — спросил Его Величество старшего врача, под впечатлением этого чувства.

‘Почти все пораженные несколькими пулями’, — ответил доктор.

‘Что это значит?..’ — воскликнул Государь и, встревоженный словами врача, тотчас подошел к ближайшему солдату, которого стал расспрашивать об обстоятельствах его ранения.

Как этот несчастный, так и сосед его и последующие объяснили, что в сражении турки стреляют беспрерывным, беглым огнем, похожим на барабанную дробь, и закидывают атакующих необычайною массою свинца. Когда наши добирались до неприятельских ложементов, то находили в них целые ящики с патронами, а укрепления были похожи на большие склады.

‘Турки не берегут патронов, не целят ружьями, а так зря пускают’, — говорил Императору один раненый, простреленный четырьмя пулями.

‘В них и стрелять трудно’, — другой, — так часто палят, что за дымом не видать укреплений’.

Обойдя нескольких солдат, Император, нагнувшись к уху врача, спросил его вполголоса:

‘Надеетесь ли на выздоровление этих раненых?’

Доктор прошептал что-то и отрицательно покачал головой. Взволновавшись еще более, Государь, огорченный солдатскими рассказами, которые убеждали, что в будущем следует ожидать значительных потерь в людях от частого огня турок, выработавших своеобразную тактику, стал раздавать раненым знаки отличия военного ордена. Умирающим Его Величество сам накалывал кресты на рубахи и многие из страдальцев плакали и целовали руки Императору.

Государь вернулся в Белу только к завтраку в тотчас осведомился не получено ли каким-либо частным путем известий из корпуса генерала Криденера, не дошел ли случайно какой-нибудь слух из Плевны, но телеграф решительно безмолвствовал и в Белу с утра не прибывало ни одной души.

Позавтракав, Император сел в палатке заниматься, прочитывать доклады и все время взглядывал во двор, на ворота, не идет ли кто и не замечается ли на улице особого движения.

Наконец, весь день прошел в тревожном состоянии и без известий.

Ночью Его Величество был разбужен по случаю прибытия ординарца Цесаревича, князя Оболенского, привезшего письмо от турецкого главнокомандующего. Последний заявлял, что Порта желает принять участие в Женевской конвенции, домогаясь для Красного полумесяца преимущества—Красного Креста. Подобная просьба изобличала новую хитрость турок, так как личина милосердия была им нужна только для своих выгод и ничто не могло одновременно помешать сорвать ее при первом же удобном случае.

Государь приказал препроводить это предложение Великому Князю Николаю Николаевичу и, разумеется, для утвердительного ответа.

19-ое июля. Его Величество сидел под большим деревом на своем дворе, с графом Адлербергом, и пил кофе, когда прибежал генерал Щолков с телеграммой. По его расстроенному виду, Государь уже догадался, что вчерашний бой под Плевной был неудачен.

‘Ну что?’ — быстро спросил Император.

‘Безуспешно…’ — ответил генерал Щолков, подавая депешу.

‘Опять!’ — воскликнул Его Величество, вставая со стула.

В телеграмме говорилось, что вторичная атака генерала Криденера на Плевну — отбита, подробности еще неизвестны.

Слух о том, что генерал Щолков пробежал в ставке Государя, облетел Главную квартиру и свита выскочила из палаток и хижин.

Ни крика радости, ни одного восклицания не было слышно, даже становилось страшно.

‘Отбиты’, — почти шепотом произнес дежурный генерал-адъютант.

‘Отчего же?’ — спросили все разом.

‘Ничего еще неизвестно’.

Государь потребовал к себе тотчас на совещание Военного Министра. Решительные меры были необходимы, армия Османа-паши увеличивалась в силах и с этой минуты стало ясно, что кампания замедлится, а генерал Гурко не будет в состоянии удержаться со своим отрядом за Балканами.

Государь Император, желая немедленно собрать совещание, просил телеграммою Главнокомандующего прибыть в Белу к обеду, для чего таковой отложили до 7 час. вечера, а Наследника Цесаревича вызвал из д. Обертеник запискою.

Между тем, Великий Князь Главнокомандующий, ранее получения телеграммы, Сам выехал в Белу, куда прибыл к 8-ми часам, после чего Его Величество удалился в Свой шатер. На военном совете присутствовали: Его Высочество Главнокомандующий, Наследник Цесаревич, Военный Министр и начальник штаба действующей армии генерал-адъютант Непокойчицкий. Тут же было решено вызвать всю гвардию на театр военных действий и немедленно обложить Рущук.

От Государя, — Великий Князь Главнокомандующий пошел прямо на телеграфную станцию и послал следующую депешу Начальнику Штаба Петербургского Округа:

‘Слава Богу, гвардия и 24-ая дивизия, с Высочайшего Государя Императора соизволения, посылаются ко Мне. Распорядиться следует быстро и молодецки, как я это люблю. Гвардейскую легкую дивизию следует живо приготовить и выслать первою. Гвардейская стрелковая бригада и Северный батальон тоже отправляются.

‘Передай моим молодцам, Моему детищу гвардии и 24-й дивизии, что жду их с чрезвычайным нетерпением. Я их знаю, и они Меня. Бог поможет, и они не отстанут от Моей здешней молодецкой армии’.

Безуспешность атак на Плевну произвела на всех глубочайшее в удручающее впечатление. Видя, что окружающие упали духом, Император стал наоборот как бы бодрее и спокойнее, развлекал их беседами, утешал и это, конечно, повлияло благотворным образом и вселило надежду на милосердие Всевышнего.

Вечером генерал Гурко донес: что разбил на голову отряд армии Сулеймана-паши, занимавший Эни-Загру, рассеял его и взял две пушки, а ночью стало известно, что он же 19-го вступил в бой с другим отрядом этой армии у Джураили, во что Сулейман-паша все-таки быстро подвигается вперед.

Ожидая прибытия из-под Плевны князя Имеретинского с донесением, Его Величество долго занимался, затем прилег, почти не раздеваясь, но до самого утра Он не мог заснуть.

20-ое июля. Неимение донесений начало, наконец, сильно беспокоить Императора и Главнокомандующего, который в свою очередь ожидал сюда ординарца Лярского, посланного для присутствования при атаке Плевненских позиций.

Среди дня в Белу вступил с музыкой гвардейский эскадрон, отличившийся при взятии Тырнова, таким образом весь Почетный конвой, за исключением сапер, поступивших в составе отряда Великого Князя Алексея Александровича, собрался на одном бивуаке. Его Величество встретил эскадрон, изволил благодарить молодцов за службу и роздал награды. Товарищи пехотинцы прокричали ‘ура’ кавалеристам и начался пир.

За завтраком Государь, обратясь к офицерам, с улыбкой сказал:

‘Сегодня в Петербурге большая радость. Я телеграфировал, чтобы гвардия, кроме кирасир, немедленно выступила на Дунай. Одним кирасирам горе’.

Невольно представился всем присутствующим родной Петербург с шумными улицами, Красное село, лагерь, восторги гвардии, ее проводы.

Возвратясь в свой шатер, Государь беседовал с Главнокомандующим, и вскоре Его Высочество, простившись с Императором, уехал из Белы под Плевну, чтобы лично осмотреть войска, позиции и распорядиться дальнейшими действиями армии.

Его Величество направился на бивуак 2-го и 3-го батальонов Копорского полка. Проезжая мимо собравшихся офицеров, Государь вдруг остановился и сказал: ‘Пойдите сюда! Вы слышали о неудаче? Не унывайте, Бог милостив, Я потребовал гвардию’.

‘Мы все у ног Вашего Величества’, — ответил командир полка полковник Гоштовт.

‘Знаю’, — сказал Император, — ‘вы это доказали, но… нужно беречь кровь…’

К обеду, наконец, прибыл командированный под Плевну свиты генерал-майор князь Имеретинский с донесением о сражении 18-го июля. Его Величество сперва потребовал его к Себе в палатку и изволил долго расспрашивать.

В общем, доклад князя Имеретинского заключался в следующем. 17-го июля он прибыл вместе с бароном Криденером и с Парадим на совещание начальников частей. Изложив все данные, командир 9-го корпуса обратился к присутствующим с вопросом: готовы ли они атаковать? На это последовал ответ, что если прикажут, то, конечно, — да. Тогда барон Криденер на словах ознакомил всех присутствующих с предполагаемою им диспозицией на случай атаки Плевны, но при этом прибавил, что окончательное решение быть или не быть атаке будет зависеть от приказания из главной квартиры, которого он ожидает.

Войска плевненского отряда накануне сражения расположились полукругом на сорокаверстном расстоянии от фланга до фланга. Вечером была получена бумага генерала Левицкого, в которой сообщалось, что Великий Князь вполне одобряет предложенный бароном Криденером план атаки Плевны.

По диспозиции правый фланг состоял из отряда генерал-лейтенанта Вельяминова. Пензенский, Тамбовский и Козловский полки с 31-ю артиллерийскою бригадою должны были двигаться на д. Гривицу, Архангелогородский, Вологодский и Галичский полки с 5-ю артиллерийскою бригадою, под начальством генерала Шильдера, — стать в резерве за 31-й дивизией на дороге из д. Булгарени в Плевну, кавалерия — действовать на правом фланге и держать разъезды.

Левый фланг — или отряд князя Шаховского: бригада 30-й дивизии и бригада 82-й с шестью батареями должна была атаковать позиции к северу от д. Радишева, Кавказская казачья бригада с двумя батареями, под начальством генерала Скобелева — стараться пресечь сообщение между Плевной и Ловчей.

Общий резерв, под начальством барона Криденера, образовался из двух полков и трех батарей.

Расположение неприятеля в плане можно было изобразить подковой. Перед фронтом князя Шаховского турецкая позиция состояла из ряда батарей, ложементов и траншей, отлично примененных к местности, которая и без того, сама по себе, представляла трудно проходимые препятствия.

В 8 ¹/₂ часов утра на нашем правом фланге раздался первый выстрел. Артиллерийский бой здесь продолжался почти до 3 часов пополудни, то же самое произошло и на левом фланге. Генерал Скобелев, пользуясь туманом, подошел к д. Кришина и почти до предместья Плевны. Там увидев около 20-ти тысяч пехоты, он выждал открытия огня войсками князя Шаховского и тогда начал обстреливать неприятеля из своих четырех орудий. Турки перешли в наступление. Приковав к себе внимание значительных неприятельских сил, левый боковой отряд много облегчил положение войска князя Шаховского, только благодаря действиям Скобелева они были обеспечены от атаки турок во фланге.

Около трех часов перешел в наступление генерал Вельяминов. Пензенский полк, не смотря на ужасающий огонь неприятеля, взял батарею и первый ряд ложементов, но затем, встреченный турецкими резервами, приостановился. Первый батальон подкрепили вторым, который бросился на редут. К несчастию никакие отчаянные атаки не помогли и полк, пораженный с фронта и с обоих флангов, отступил, потеряв более ¹/₃ солдат и ¹/₂ офицеров. Вслед за Пензенцами пошли Козловцы, потом 1-я бригада 5-й дивизии, но усилия были безуспешны. К 6-ти часам у барона Криденера оставался в резерве только Серпуховский полк. Наконец, с приближением солнечного заката Криденер приказал еще раз атаковать редут, послав на подкрепление Серпуховцев, но все-таки натиски были отбиты.

На левом фланге войска князя Шаховского начали атаку в 2 ¹/₂ часа пополудни. Рыльский и Курский полки, не смотря на огромные потери, заставили турок сдать траншеи и отойти к укреплениям. К пяти часам укрепления были также в наших руках со всеми орудиями, благодаря атакам Шуйского полка, но затем, в виду наступления темноты, истощения сил и потерь, князь Шаховской решил отступить.

Общее число потерь наших нельзя было еще определить, но оно равнялось по крайней мере 5,000.

За обедом Государь продолжал еще задавать вопросы князю Имеретинскому, и он на них отвечал с поразительной точностью. Мелкие подробности боя не были ему известны, так как он уехал до получения бароном Криденером положительных сведений. О геройстве наших войск князь Имеретинский отзывался с восторгом, но потрясающий его рассказ, оставил глубокое впечатление и тревожное состояние сказывалось на всех лицах. Прощаясь с кн. Имеретинским, Его Величество сказал:

‘А Я по твоей милости всю ночь не спал, все тебя дожидался’.

Затем, Император, вернувшись к Себе, занялся отдачей приказаний о посылке телеграмм и о принятии мер, необходимых для ускорения действий Румынии и Сербии.

Положение Императорской главной квартиры признавалось также несколько опасным и даже были предположения, что турки могут появиться неожиданно на холмах, окружающих Белу, но Государь этим не тревожился, Его укрепляла глубокая вера в волю Провидения. По свидетельству графа Соллогуба, Его Величество заметил одному из Своих приближенных.

‘Два раза в Меня стреляли, и Я остался жив, стало быть Я еще на что-нибудь нужен’.

В ночь прибыл в Белу ординарец Главнокомандующего, поручик Лярский, с донесением о сражении 12-го июля, но его сведения ничем не дополнили доклада князя Имеретинского.

21-ое июля. Государь чувствовал сильную лихорадку и так как эта болезнь была чрезвычайно распространена в окружной местности, лейб-медик Боткин доложил Императору о необходимости переехать в другой город. Огорченный последствиями штурмов Плевны, Его Величество мог заболеть серьезно и лихорадочное состояние значительно усложниться.

Утром была отслужена панихида по Императрице Марии Фдоровне, Великим Княгиням Марии Павловне, Марии Николаевне и убитым в сражении 18-го июля.

22-е июля. В день Тезоименитства Государыни Императрицы рано утром прибыли в Белу Наследник Цесаревич с Великим Князем Сергием Александровичем и начальником штаба генералом Ванновским. Государь, надев форму Кирасирского Ее Величества полка, отправился в сельскую церковь к обедне, после которой изволил принимать поздравления и вернулся домой к завтраку. Около часу дня Цесаревич выехал обратно в Обертеник, а Великий Князь Сергий Александрович был задержан Государем до вечера.

Желая чем-либо развлечь Императора в столь тяжелые дни пребывания Его Величества в армии, хотя бы в семейный праздник, генерал Тучков 1-й устроил сегодня народные танцы. После обеда доложили Государю, что к нему явилась депутация от местных жителей города Бела с какой-то просьбой. Император приказал ввести просителей. Депутация состояла из двух священников и сельского учителя, пришедших умолять Государя сделать им великую честь, посетить их бал. Его Величество изволил милостиво принять приглашение.

На большой поляне, разодетые болгарки, держась за руки, составили обширный круг и под музыку нескольких любителей танцевали свои народные пляски. Девушки попарно ходили внутри хоровода. При появлении Императора раздались крики: ‘живио!’. Посреди круга был поставлен стул, покрытый туземным ковром, предназначенный для Государя. Восторг болгар не имел предела, и танцы сразу оживились. Молодые девицы, украшенные венками из цветов на голове, сперва затянули заунывную песню, потом, взявшись за руки, стали мерно подпрыгивать с ужимками, то приближаясь к Императору, то отдаляясь от Него. С каждым кругом они подходили ближе к Государю и, наконец, каждая поочередно целовала у Него руку. Его Величество дал им по золотому.

Затем, взявшись снова за руки, они отошли, стали на колени и поклонились в землю. Ту же пляску повторили следующие пары.

Когда начало смеркаться, Государь пожелал проводить Великого Князя Сергия Александровича по дороге в Обертеник. Подали коляски, спереди и сзади стали казаки Собственного конвоя Его Величества и при закате солнца было красиво смотреть на весь этот поезд и ловких наездников, одетых в длинные, красные бешметы.

Вернувшись домой, Государь принял в своей палатке начальника штаба Цесаревича, генерала Ванновского, и начальника инженеров армии, генерала Деппа. Совещание продолжалось весьма долго и предметом его было — создание оборонительной линии по реке Янтре, крайне необходимой в данную минуту.

К вечернему чаю прибыл в Главную квартиру адъютант Главнокомандующего, капитан Бибиков, с донесением, что передовой отряд генерала Гурко, отступив в Балканы, расформировался и составные его части направились по своим назначениям. Государь прослушал донесение за общим столом, сердце болезненно сжималось при мысли, что столь смелая экспедиция должна была прекратить свои действия, вследствие создания Османом-пашею непреступной позиции у Плевны.

23-е июля. Сегодня Цесаревич снова навестил Императора и сопровождал Его Величество при обходе военно-временного No 56-го госпиталя. В нескольких юртах лежали больные тифом и когда Государь вошел к ним, то старший врач Ульрихсон доложил, что сейчас всех тифозных будут купать.

‘Каким же образом?’ — спросил Император.

‘В реке, на носилках’, — пояснил доктор.

Тогда Государь выразил желание посмотреть на процесс купания больных и с какими приспособлениями это делается. Старший врач немедленно отдал приказание выносить тифозных, а Император направился к реке. Стоя на берегу, Его Величество с любопытством следил, как десятки носилок с больными погружались в воду и оставшись доволен трудами врачей, Государь, при прощании, изволил сказать:

‘Благодарю вас от всего сердца за попечение о больных в раненых…’ За завтраком некоторых из лиц свиты недоставало, и Государь спросил, почему они отсутствуют. Его Величеству доложили, что число больных лихорадкой увеличивается с каждым днем.

‘Да, местность здесь лихорадочная, надо переехать’, — заметил Император.

‘Не смотря на то, что румынский берег низменнее’, — произнес кто-то, — ‘но он здоровее’.

‘Действительно, это странно’, — сказал Государь, ‘но Я туда уже не вернусь, лучше перейти ближе к Рущуку, хотя Я намерен приблизиться к Плевне’.

Окружающие смотрели со страхом и недоумением на Его Величество, после неудавшихся атак, произошедших тревоги и неурядицы, было более чем рисковано — расположить Императорскую Главную квартиру вблизи целой армии Османа-паши.

‘Сосредоточение раненых видимо будет там, а я хочу жить около них’, —добавил Государь.

Лейб-медик Боткин заметил, что куда бы то ни было, но надо поскорее ехать и не оставаться здесь, иначе все переболеют.

‘Как только получу известия от Главнокомандующего’, — сказал Государь, — ‘так и решу, куда нам перебраться, это будет в скором времени’.

Неудачный исход плевненского сражения отразился на другой день в самом дальнем тылу. 19-го июля, в 12 ¹/₂ час. утра, партия раненых, следовавших из Булгарени через Систово, рассказала там о нашем отступлении, о громадных потерях и о том, что, по слухам, другая партия раненых была атакована на пути турецкою кавалерией, что часть раненых попала в плен и турки идут вслед за ними. Рассказ этот произвел сильное впечатление на жителей, кому-то показалось, что турки близко от Систова, и закричали ‘идут турки!’ Затем пьяный казак, проскакавший на неоседланной лошади, возвестил, что турки идут на Систово. Он был немедленно арестован, но все переправлявшиеся и ожидавшие у моста интендантские транспорты с пустыми повозками всполошились и бросились в мосту, туда же начали сбегаться жители гор. Систова, нижние чины транспортов и вновь формируемых дружин болгарского ополчения, все навалило на мост, напор был так силен, что не было силы удержать бегущих. Те, которые попали на мост с повозками, неслись по нему во весь дух, появились на мосту жители Систова, солдаты, женщины, все это на лошадях, на ослах неслось на румынский берег. Начальник войск у переправы, генерал-майор Рихтер, немедленно приказал, во что бы то ни стало, хотя бы силою оружия, остановить напирающих на мост. На северном мосту это удалось сделать скоро, но на южном (с болгарского берега на остров) пришлось опрокинуть несколько повозок, забаррикадировав дорогу для спасения моста. В это время пришло известие от исправляющего должность коменданта Систова, 53-го пехотного Волынского полка майора Подгурского, что турок вовсе нет и что тревога фальшивая, это немного успокоило собравшихся у моста на румынском берегу. Вслед затем генерал-майор Рихтер прибыл сам к мосту у Болгарского берега, приказал энергически действовать против бегущих и сделал еще некоторые распоряжения относительно моста. Убедившись, что первый страх прошел, он разрешил пропускать по мосту только порожние транспортные повозки, которые должны были грузиться в Зимнице. Потом генерал-майор Рихтер поехал в Систово, где усилиями и отличною распорядительностью майора Подгурского были уже немного успокоены жители города и приведены в порядок транспорты и разные команды, и учреждения в городе, но паника была еще так сильна, что отцы соглашались остаться в городе, но жен и детей своих отправляли к мосту, наконец, генерал-майору Рихтеру удалось вполне их успокоить.

В то время, когда часть жителей бежала к мосту, некоторые бросились к лодкам, находящимся в Систове, и переправились в Зимницу, причем было несколько несчастных случаев: двое детей утонуло. На мосту был только один несчастный случай: женщина с ребенком упала с моста в воду, но они были спасены понтонерами.

В Систове генерал-майор Рихтер застал все войска на укрепленной позиции кругом города. Осмотрев их, генерал-майор Рихтер приказал им оставаться на позиции для окончательного успокоения жителей.

В час пополудни паника распространилась в городе Зимнице. Туда уже пришли известия, что турки взяли мост, двигаются на Зимницу и на четырех пароходах перевозят войска с правого берега на левый. Все население бросилось из города. В госпитале легко раненые и вообще кто мог стали уходить по разным дорогам на Александрию, Бею и Бригадир, и по всему пути распространяли панику. Тотчас были посланы по всем дорогам надежные казаки с офицерами, чтобы успокоить, главнейшим образом, подводчиков, которые везли провиант для войск, и понудить их спокойно продолжать путь.

Мало-помалу все успокоилось. Главным образом, жители были успокоены видом войск, спокойно стоявших на позиции, а также отличной распорядительностью и присутствием духа майора Подгурского, который энергически остановил распространение паники и первый распорядился высылкою на позицию войск.

Все эти известия производили потрясающее впечатление, и Император ожидал с нетерпением телеграмм Главнокомандующего из-под Плевны, после осмотра войск.

За вечерним чаем Его Величество, обращаясь к поручику Кирасирского полка Живковичу, состоявшему в конвое, сказал:

‘Сегодня Я получил телеграмму от Ее Величества. Императрица Мне пишет, что вся гвардия ликует, за исключением кирасир’.

24-е июля. В главную квартиру прибыл ординарец Главнокомандующего — Клейгельс с донесением о состоянии войск под Плевною. Великий Князь, осмотрев лично во всей подробности боевые части, свидетельствовал, что они находятся в отличном порядке, и, не смотря на тяжкие утраты, отряд барона Криденера вовсе не пал духом, напротив, войска одушевлены желанием снова вступить в бой.

— ‘Я был в этом уверен’, — сказал Император, выслушав доклад Клейгельса.

Во втором плевненском сражении мы потеряли: генерал-майора Божерянова раненым, трех полковых командиров, из которых полковники Степанов и Каульбарс были убиты и Саранчов — ранен, 165 штаб- и обер-офицеров и 7,167 человек нижних человек, а всего 7,336 человек.

Последней атакой на Гривицкий редут, с тремя ротами Серпуховского полка, руководил бригадный командир, генерал Божерянов, но его ранили, не доходя ста шагов до укрепления. Не смотря на неудачу, войска не хотели отступать, пока не овладеют этим редутом. Когда скрылось солнце, вокруг него все еще кипела ружейная перестрелка, сопровождаемая отчаянными криками ‘ура’, и только около полуночи ротам послали приказание отойти, которое они, однако, не исполнили. Прошла ночь, надорванные крики не умолкали, перестрелка не прекращалась, наконец, к одиннадцати часам утра следующего дня удалось генералу Вельяминову, так сказать, оттащить эти войска из боя на позицию. Последними, вышедшими из рва редута, были люди Архангелогородского полка, под начальством флигель-адъютанта полковника Шлиттера.

К полудню вернулся в Белу румынский генерал князь Гика, посланный Императором для переговоров с князем Карлом. К неудовольствию Государя, — положение дел относительно Румынии не представляло должной ясности и точности, дивизия генерала Маана, стоявшая в Турно-Магурелли, не получила еще приказания двинуться к Плевне, хотя было предположение, что она поддержит приступ. Князь Гивк, политичным образом, наконец, высказал, что принц Карл опасается подчиненности.

25-е июля. Вследствие изменившихся обстоятельств Государь Император приказал снять обложение Рущука.

Ежедневно узнавались новые подробности плевненского боя. Войска генералов Белокопытова и Вельяминова имел конечною целью Гривицкий редут, но подъем к нему, представлявший угол более 30-ти градусов, был крайне труден. Не смотря на это 5 и 7 роты Пензенского полка добрались до редута, под сильнейшим огнем и выбили неприятеля из траншеи. Ими предводительствовал майор Ковалевский, командир 2-го батальона, который бросился с частью стрелков на бруствер редута и первый вскочил туда. Кучка турецких солдат его встретила со склоненными штыками. Ковалевский троих положил на месте выстрелами из своего револьвера, и желая подозвать на помощь солдат, обернулся, но в это самое мгновение был ранен в бок пулею одного из противников и с торжеством поднят на штыки. Тут подскочил какой-то турецкий офицер и с размаха отрубил ему голову. Вслед за ним пал и командир 7-й роты, поручик Амосов, изрубленный ятаганами.

За Пензенцами пошли на приступ Козловцы, предводимые своим полковым командиром полковником Степановым, которого вскоре замертво унесли на перевязочный пункт. Не смотря на просьбы офицеров и солдат, он не хотел слезть со своего рыжего коня, служившего хорошею целью неприятельским стрелкам.

— ‘Нет, братцы, я не даром имею Георгия!’ — отвечал он.

Степанов получил три раны пулями и сделался жертвою собственного молодечества.

Сегодня в главную квартиру прибыли: Великие Князья Алексей Александрович с Константин Константиновичем и принц Баттенбергский, вернувшийся из экспедиции генерала Гурко.

Князю Имеретинскому, князю Витгенштейну и Раевскому Его Величество пожаловал золотые сабли.

26-е июля. Сведения о раненых в деле 18-го числа чрезвычайно встревожили Императора. С утра до пяти часов пополудни 18-го июля в отряде барона Криднера, не смотря на сильный огонь противника, число раненых было незначительно, но с началом атаки санитарные роты трех дивизионных лазаретов стали носить их беспрерывно, целыми сотнями, и требовалось, по истине, невероятное хладнокровие и быстрота в работе, чтобы успевать останавливать кровотечение, перевязывать и укладывать раненых в линейки и подводы. С наступлением сумерек перевязочная работа шла при слабом, мерцающем свете простых переносных фонарей. Врачи, по несколько часов не разгибавшие колен, ползком перебирались от одного раненого к другому, а между тем и справа, и слева от них подвозили все новых и новых страдальцев. Все транспорты направились к селу Булгарени, где хирурги, уделив самый короткий срок на необходимый отдых, снова начали перевязку раненых. Отсюда их эвакуировали в Зимницу, но многие транспорты попались между толпою бежавших на кость, вследствие начавшейся паники.

Вечером распространился слух, что генерал Скобелев двинулся к Ловче, дабы вытеснить из нее турок.

27-е июля — день рождения Государыни Императрицы. Перед обеднею прибыл в Белу Великий Князь Владимир Александрович, а вечером Его Величество присутствовал на болгарском празднике, устроенном ими вторично при той же остановке, как и 22-го числа.

28-е июля. Во время посещения Государем госпиталя No 56, старший врач Ульрихсон указал Императору на раненого под Эсерджи рядового Болховского пехотного полка, Василия Арсикова, как на героя, перенесшего необычайные страдания.

— ‘Когда его доставили сюда?’ — спросил Государь.

— ’22-го числа’, — ответил врач, — ‘и за эти дни он отдохнул и окреп, так что может удовлетворительно отвечать на вопросы’.

Ульрихсон дополнил рассказ Арсикова и вот что узнал от них Государь. Арсиков был подстрелен пулею при венце сражения, когда стало темнеть и турки расходились также как и наши по своим местам, вследствие этого товарищи не заметили Арсикова и оставили его в поле. Не имея возможности следовать за своей ротой, Арсиков кое-как дополз, истекая кровью, до кукурузного поля и там пролежал всю ночь. На другой день он попробовал подняться и высунуть голову из кукурузы, но показавшиеся, по близости, фески турецкого пикета заставили его снова скрыться. Лежа, таким образом в поле, он ужасно страдал, палящие лучи солнца беспощадно его мучили, больная нога не давала покоя, жажда томила до изнеможения и всему этому не предвиделось конца. Голод Арсиков еще кое-как умерял жевание высохших листьев кукурузы, с которой зерно было уже снято, но утолить жажду не было возможности. Мучительное это состояние продолжалось около недели, пока Арсиков не услыхал родные голоса солдат, забравшихся сюда на фуражировку, которых он привлек к себе кое-какими знаками, за неимением голоса.

Государь, выслушав рассказ, собственноручно надел Арсикову Георгиевский крест и поцеловал его в лоб.

В то время, когда Император подъезжал к своей ставке, Он заметил на дворе генерала Гурко и поспешил обнять этого отважного начальника передового отряда. Гурко направлялся теперь в Петербург, чтобы стать снова во главе своей гвардейской дивизии. Крепко поцеловав и поблагодарив за молодецкие атаки, Его Величество пригласил его в свою палатку, где расспросил во всей подробности о действиях экспедиции.

В тот же день, 18-го июля, когда под Плевною разыгрывалась кровавая драка, кипел горячий бой и за Балканами у Иени-Загры и повторился на следующее утро под Эски-Загрою, против значительных сил армии Сулеймана-паши. Мог ли думать вообще генерал Гурко, что эти битвы были уже напрасны и бесплодны в т время!? По занятии Казавлыка и Шипки, он решил перенести театр своих действий за Малые Балканы и взять город Эски-загру, что и было исполнено 10-го июля Казанским драгунским полком. Появление русских в этом городе сопровождалось ликованием и самым восторженным приемом со стороны горожан-болгар. Турецкие власти бежали, но порядок в городе почти не нарушился, благодаря нашему быстрому вступлению. Влиятельные болгары долго отказывались принять на себя управление городом, опасаясь вторично появления турок и их мести. После занятия Эски-Загры были предприняты два набега на ветви железных дорог адрианопольско-ямбольскую и адрианопольско-филиппопольскую. 12-го июля кавалерия испортила телеграф, разрушила полотно и рельсы двух участков и собрала важные сведения о неприятеле. На следующий день генерал Гурко сформировал особый отряд, вверенный герцогу Николаю Максимилиановичу Лейхтенбергскому, с назначением охранять как самый город Эски-Загру, так и выход из ущелья. Только 16-го числа окончательно убедились в значительном сборе турецких войск у станции Карабунар и Тырнова, где, по слухам, собиралась армия Сулеймана, переведенная морем из Черногории. Тем временем генерал Гурко получил от начальника штаба армии извещение, что для усиления его отряда подчиняется ему 1-я бригада 9-й пехотной дивизии и Главнокомандующий представляет ему право действовать по своему усмотрению. Тогда, для обеспечения Ханкиойского перевала, к которому из Иени-Загры ведет ближайшая дорога, генерал Гурко решился немедленно перейти в наступление и взять Иени-Загру раньше, чем армия Сулеймана начнет действовать против его отряда. Атака города Иени-Загра была предназначена на 18 июля и отряд двинулся в нему тремя колоннами. Правая колонна герцога Лейхтербергского 17-го же числа обнаружила движение неприятеля в больших силах и на следующий день частью отступила к Эски-Загре, выдерживая беспрерывный бой. Средняя и левая колонны, 18-го утром, свободно перебрались через горы и спустились в Иени-Загринскую долину, никем не атакованные. Приблизясь к неприятельской позиции, наши увидели, что турки очистили город, успев зажечь его в нескольких местах, а сами отошли к железнодорожной станции, превращенной в крепостцу. В ч. утра левая колонна (2 батальона Севского, Елецкий полк и 16 орудий) развернулась и двинулась вперед. Началась перестрелка. По прибытии 4-й стрелковой бригады, генерала Цвецинского, турки стали отступать, а бригада эта вместе с ближайшим полком бросились на штурм. Более 800 турецких трупов остались внутри укрепления, а уцелевшие обратились в бегство. Затем генерал Гурко с частью войск пошел на выручку герцога Евгения Лейхтенбергского, но никого уже не застал в д. Карабунар. 19-го июля, утром, генерал Гурко получил донесение, что неприятель находится в больших силах у Джуранли и, рассчитывая взять турок с двух сторон — с фронта своими собственными силами и с тыла отрядом герцога Лейхтенбергского, он велел своим колонам свернуть влево и постараться обойти неприятельский правый фланг, с тем, чтобы отрезать ему путь отступления. Турки, как оказалось, имели весьма сильную позицию на опушке густого леса. Наши подошли очень близко и завязалась оживленная перестрелка, а затем стойкость турок убедила, что перед войсками генерала Гурко собралась целая армия Сулеймана-паши. С минуты на минуту ожидалась атака у эски-загринского отряда в тылу неприятельской позиции, но у противника не замечалось каких-либо тревожных движений. Стало очевидно, что герцог Лейхтенбергский сам атакован сильным турецким отрядом. Вследствие такого осложнения дела, генерал Гурко послал в Эски-Загру приказание держаться до последней крайности и уведомил герцога Лейхтенбергского, что как только Бог поможет ему разбить турок, он сейчас же придет на помощь Эски-Загре и ее отряду. Турки мало-помалу введя в бой значительную часть своих сил, перешли в наступление против нашего центра, который и заставили попятиться. Но сильный огонь картечными гранатами и атака стрелковой бригады остановили натиск противника. В это самое время усмотрена была на шоссе большая пыль, приближавшаяся со стороны Эски-Загры. Через несколько минут оказалось, что Киевский гусарский, Астраханский драгунский полки и 16-я конная батарея идут по распоряжению герцога Лейхтенбергского на соединение с отрядом генерала Гурко. Неудача турок в атаке, обход наших семи рот полковника Вульферта их правого фланга и наконец, появление кавалерии с батареей, принудило неприятеля отступить. Энергическое преследование обратило вскоре турок в полное бегство.

Правая колонна герцога Лейхтербергского действительно была атакована сильнейшим противником и около часу дня 2-я и 5-я болгарские дружины, с двумя горными орудиями и дивизионом Казанцев, отступили из города, который от турецких гранат уже горел во многих местах. Неприятель, пользуясь зарытою местностью и садами, наконец, успел своим обходом подвергнуть наш левый фланг большой опасности. Болгары дрались, как львы, и роты подполковников Калитина и Кисякова, расстреляв свои патроны, по несколько раз бросались в штыки и опрокидывали цепь противников, но встречаемые залпами резервов, гибли десятками. Много легло здесь болгар истинными героями, много пало русских, их учителей, между прочими Калитин, капитан Федоров, Усов, поручик Попов. Столь упорная оборона ошеломила турок своею стойкостью, так что они приостановились и чрез это дали ополченцам возможность свободно отойти за шоссе и прикрыть ущелье, в котором собрались беззащитные жители пылающего города. Генерал Гурко, израсходовавши почти все снаряды, не мог предпринять не только атаку, но и оставаться в виду всей армии Сулеймана, потому решился отойти к Ханкиойскому ущелью. Последствием нашей неудачи была страшная резня, жертвами которой в долине Марицы сделалось все, что не успело бежать или укрыться в лесных трущобах.

Тем не менее, весьма важные приобретения балканских проходов ставили нас в относительно выгоднейшее положение перед неприятелем. Двинуть немедленно по переходе через Дунай сильный корпус, в виде передового отряда, для занятия перевалов, прежде чем турки успеют оправиться от первого ошеломляющего впечатления, было бесспорно блестящею мыслью и целесообразным планом кампании. Захват малых Балкан генерал Гурко задумал и начал ранее, чем он узнал о первой Плевне, наконец, нахождение главной квартиры в Тырнове вселяло ему полную уверенность, что за ним немедленно последуют главные силы армии, на которые он будет опираться во всех своих предприятиях. Если бы мы имели сразу более сил на театре военных действий и могли противопоставить Осману-паше соответствующую армию, не прерывая блестящих действий передового отряда, то кампания окончилась бы в два, три месяца. Так думалось и чувствовалось, но судьба назначила видимо иное…

Отпуская генерала Гурко, Его Величество сказал:

‘Надеюсь, ты еще пробудешь здесь и отобедаешь сегодня с Нами’.

29-е июля. Ежедневно ненастная погода начинала беспокоить всех жителей палаток и шатров. Дожди превратили луга в топкие болота и вследствие сырости число больных в свите все увенчивалось. Сам Император несколько дней уже чувствовал ревматическая боли в плечах, но скрывал это от окружающих и превозмогал Себя.

Сегодня с рассветом опять пошел дождь и грозовые раскаты возвестили о продолжении наскучившей непогоды.

К полудню в главной квартире собрались: Наследник Цесаревич, Главнокомандующий и генералы Непокойчицкий, Левицкий и Депп, для назначенного совещания.

Его Высочество Главнокомандующий, по приезде, крепко обнял и поцеловал генерала Гурко, вышедшего к нему на встречу. Весьма интересен был доклад Великого Князя Императору о плевненских позициях и наших войсках. 21-го июля Главнокомандующий доехал до д. Булгарени и посетил бивуаки, расположенные вблизи частей. На пути ему встретились два большие транспорта легко раненых, которые, после перевязки, направлялись на болгарских возах и интендантских телегах в Систово и Зимницу. Спустившись в долину реки Осмы, Он остановился у лазаретных повозок 5-й пехотной дивизии. По выезде из прибрежного леска, открылась обширная равнина, окруженная с трех сторон возвышенностями. На этой равнине там и сям серели бивуаки и белелись немногочисленные шатры. Великий Князь потребовал верховую лошадь и прежде всего направился к госпиталю, который успел пока раскинуть только три шатра, уже наполненные ранеными. Здесь была расположена 1-я бригада 5-й пехотной дивизии с артиллерией, две сотни Кавказской бригады и некоторые другие части. Главнокомандующий подъехал к обоим полкам, Вологодскому и Архангелогородскому, наиболее потерпевших в обоих плевненских делах. Собрав вокруг себя всех офицеров и солдат, Великий князь поблагодарил их от лица Государя и от Себя за мужество в битве и молодецкий дух, в котором убедился при свидании Его Высочество. С полным сознанием честно исполненного долга отвечали офицеры, говоря, что их уже немного, но они до последнего человека исполнят свой долг, сделают все, что лишь будет в человеческой возможности, в охотно умрут, по примеру павших товарищей. По осмотре этих войск, Главнокомандующий возвратился на нагорный берег Осмы и расположился с главной квартирой, в трех верстах позади бивуаков, в болгарской деревушке Чауш-Махали. В тот же день туда был проведен военно-походный телеграф, сообщивший к вечеру приятную новость, что второй мост через Дунай окончен и открыт сегодня для движения.

Через день Великий Князь отправился для осмотра войск 9-го и 11-го корпусов и нашел их вполне бодрыми и воодушевленными. Солдат более всего смущала несоразмерная потеря офицеров, служивших по преимуществу целью для неприятельских стрелков, которые отлично действуют из-за закрытий. Наших штыков турки ни разу не выдерживали, но добраться до них было почти невозможно, под убийственным огнем. Между прочим солдаты убедились, что против них дерутся не одни мусульмане, так при атаке Вологодцев они ясно слышали со стороны противника обращенные в них ругательства по-русски, а когда у одной роты Архангелогородского полка не хватило патронов и, в ожидании подвоза их, она была вынуждена не отвечать некоторое время на неприятельские выстрелы, то из-за завалов противника послышался вдруг голос: ‘Что, братцы, патронов не хватило?.. Идите до нас, мы вам дадим сколько угодно!’

21-го июля Великий Князь вернулся в Чауш-Махала. Во исполнение последовавшего перед тем Высочайшего повеления, совершен был акт большого значения, как в отношении нужд и потребностей действующей армии, так и в отношении экономических интересов Бессарабской губернии и бывшей русской территории, прилегающей к устьям Дуная. Акт этот заключался в подписании договора с г. Поляковым на сооружение железнодорожного пути от крепости Бендеры до Галацского порта.

Относительно местности кругом Плевны, Великий Князь объяснил, что город расположен на берегах небольшого Гривицкого ручья, впадающего в р. Вид. Целый ряд весьма высоких холмов окружает город с севера. Холмы эти, пологие в своих скатах, обращенных в северную сторону, с южной наоборот, представляют крутые спуски к ручью, кроме того, они связаны между собою перевалами, допускающими свободное сообщение, и увенчаны на своих вершинах редутами весьма сильной профили. Но средства обороны еще не кончаются этим: склоны холмов местами усилены отдельно стоящими батареями и ложементами для стрелков, в несколько ярусов. Восточная сторона Плевненской долины замыкается высотою и соединяется с рядом северных холмов: из нее берет начало Гривицкий ручей и при истоке его лежит деревня Гривица, которая обстреливается несколькими редутами и батареями. Северные холмы выше южных, потому последние могут быть обстреливаемы также и северными батареями. Наконец, далее к югу идет чрезвычайно пересеченная, лощинистая местность, все повышаясь к селу Радишеву, около которого находятся турецкие укрепления, самое же Радишево лежит за этими последними высотами, на южном их склоне, спадая в лощину. Вообще, местность со всех сторон такова, что, не представляя ни одной удобной позиции наступающему, не только содействует, но и отдает все преимущества обороне.

Уезжая в Белу, Великий Князь приказал Своей главной квартире перейти в д. Горный-Студень, расположенной в центральном месте театра военных действий. Его Величество, расспросив обо всем Главнокомандующего, выразил желание также приблизиться к Плевне и было решено послать осмотреть Горный-Студень, чтобы решить, нельзя ли в ней разместить обе главные квартиры.

Совещание происходило до завтрака, в палатке Государя, по окончании такового Цесаревич тотчас уехал. Главнокомандующий был видимо сильно озабочен положением дел.

В течение дня дождь не прекращался ни на минуту и к довершению всех неудобств и испытаний, претерпеваемых Императором, палатка Его стала протекать. Когда Его Величество лег спать, то одеяло оказалось на половину мокрое.

30-е июля. Помощник коменданта генерал Тучков был послан в Горный Студень. Так как комната, занятая . П. Тучковым в турецком доме, делалась свободною, то Император согласился, в виду ненастной погоды, перейти в нее. С утра стали комнату приводить, насколько возможно, в чистый вид и так как в ней не имелось дверей, генерал Тучков повесил свой плед, которым и прикрыл вход. Единственной выгодой этого помещения был — непромокаемый потолок.

Главнокомандующий, переночевав в Беле, выехал в 12 ч. дня в Горный Студень.

За обедом Государь изволил читать вслух депешу нашего посла в Лондоне, в которой говорилось, что лорд Биконсфильд, при закрытии парламента, заявил о сохранении нейтралитета со стороны Англии, во время турецкой войны.

Это была как бы насмешка над собственною, безнравственной и бесчестной политикой.

В иностранных газетах много говорилось о бегстве наших войск после плевненской неудачи 18-го июля, о преследовании наших войск турками до Систова, о неудачных попытках обложить Рущук и Силистрию, о победах турок при Рущуке, Разграде и других местах. Все это была такая же наглая ложь, как и распространенная враждебною нам печатью в прошлом месяце выдумка и никогда не бывалой неудаче нашей переправы у Никополя и о победе турок при Беле.

31-е июля. Сегодня вернулся в Белу флигель-адъютант австрийского императора, барон Бехтольсгейм. Он привез заверение, что со стороны Австрии не предвидится разрыва мирных отношений.

К обеду прибыл также помощник коменданта, генерал Тучков, осмотревший во всей подробности деревню Горный Студень. Он доложил Государю, что главная квартира в состоянии разместиться и для Его Величества имеется довольно порядочной дом, который при старании возможно привести в некоторый порядок.

Август месяц

1-е августа — последний день пребывания Императора в гор. Бела. Таким образом, Государь здесь терпеливо прожил 28 дней в палатке, подвергая Себя всем лишениям и трудностям, страдая за каждого раненого воина и томясь в ожидании развязки с Плевной. С момента перехода через Янтру — прекратились известия, радовавшие Государя, и настали невыразимые для Него страдания, которые еще более мучительно отзывались на Его Величестве, так как Ему приходилось их переживать в одиночестве, без возможности высказать кому-либо Свое горе. Окружающие, в данном случае, не могли облегчить эти испытания и наоборот умножали их, ибо в присутствии войсковых начальников, раневых и свиты Он должен был наружно выказывать противоположное тому, что чувствовал внутри Себя. За все время ни разу, никто, не слыхал от Государя малейшей жалобы на неудобства или слова досады, упрека и не видел неприветливой улыбки или огорченного взгляда. Только похудевшее лицо Императора — свидетельствовало о тех страданиях и нервных потрясениях, которые испытывал Он наедине, в Своей сырой палатке.

Слух о предстоящем отъезде Государя с главной квартиры из Белы сильно встревожил жителей, многие, охваченные паникой и боязнью, что турки снова появятся в городе, стали собирать пожитки и готовиться к побегу. Но Император приказал успокоить и вразумить горожан и затем оставить войска в Беле, чтобы показать болгарам, насколько их боязнь неосновательна.

В полдень прибыли в главную квартиру Наследник Цесаревич и Великий Князь Сергий Александрович, чтобы проститься с Его Величеством.

Его Высочество Главнокомандующий телеграфировал, что вчера, в 2 ¹/₂ часа пополудни, турецкая кавалерия, около 700 человек, атаковала д. Жидины, близ Разграда. 4-й эскадрон Лубенского гусарского полка отбил нападение.

Вечером генерал Тучков 1-й еще раз доложил Государю Императору о расположении главной квартиры, при переезде в Горний Студень и представил Его Величеству составленный им чертеж. Свите придется жить в палатках, а конвой займет бивуаком ближайшую поляну.

2-го августа, почти с рассветом, Его Величество выехал из г. Белы верхом. После часового роздыха в деревне Павло, во время которого Государь завтракал, Его Величество изволил продолжать Свой путь.

По дороге не встречалось ни одной деревушки, изредка в устье ущелья далеко виднелся лежащий поперек кряж и в туманной синеве лощины чуть-чуть мерещилось крохотное село, точно какое-то лиловое пятно. Везде тянулись однообразные перевалы, на которых ломались наши транспортные телеги и каруцы.

Не доезжая Горного Студеня, раскинутого за небольшими холмами, располагалась черкесская деревня — ‘Митхад-Паша’, покинутая жителями, которая, следует заметить, была построена вся болгарскими руками, для наших кавказских выходцев, по повелению бывшего здесь губернатора, впоследствии знаменитого, Митхада.

После полудня, войска со всех окрестных бивуаков с песнями и музыкой, но без оружия, собрались в дорогу, ведущую из Горного-Студеня в деревню Митхад-Паша, для встречи Государя Императора. Здесь находились полки: Чугуевский уланский, с 18-ю конною батареею, Курский и Рыльский пехотные, участвовавшие в сражении под Плевной, с их артиллерией, 9-й, 10-й, 11-й и 12-й стрелковые батальоны, жандармская команда, пеший конвой, лейб-казаки и дивизион пешей артиллерии, сформированный из орудий, взятых у турок при штурме Никополя. По полю, в разных пунктах, широко протянувшегося фронта войск, гремела веселая музыка и paздавались лихие песни.

Великий Князь Главнокомандующий, выехав в час пополудни из расположения своей квартиры со свитою, проследовал на правый фланг Курского полка, где и остановился в ожидании Его Величества.

Чугуевский уланский полк стоял ближе всех к деревне Митхад, так что имел счастье первый приветствовать Императора.

В три четверти второго часа, вдали, на высоте черкесской деревни, показался головной разъезд, а за ним вскоре и авангард царского поезда.

Через несколько минут обрисовался на равнине и весь поезд, в котором, однако, не было заметно ни одного экипажа, видна была только многочисленная толпа всадников, за которой следовал со штандартом, в колонне справа по шести, эскадрон кубанцев собственного Его Величества конвоя.

Спустя около получаса мимо войск прошел авангардный полуэскадрон Кавказских казаков и из лощины показалась головная группа всадников.

Великий Князь Главнокомандующий, с дежурным ординарцем, поехал к ней навстречу, а вся свита выстроилась в две шеренги на правом фланге Курского пехотного полка.

Войска, после своего крещения турецким огнем, еще не видели Царя и радовались предстоящему свиданию, потому что сознавали выполнение своего долга и могли смело глядеть в глаза Монарху.

Поздоровавшись с Великим Князем, Его Величество приблизился к фронту. Раздались звуки народного гимна и бесконечные крики ‘ура’.

Весь сорокаверстный путь из Белы в Горный-Студень Император совершил на Своей лошади, с часовою остановкой, как уже было сказано, в с. Павло.

Проезжая мимо Чугуевского уланского полка, Государь удостоил командира его и ротмистра Дзевульского расспросами о рубке сего последнего с черкесами под Плевною.

На рассвете 25-го июля на 4-й эскадрон Чугуевского полка, находившийся на сторожевой службе, напали черкесы в числе двух сотен, прорвавшись через цепь казачьего полка в тыл с правого фланга. Во время этого нападения уланская цепь была на своих местах, а в главном карауле находились два взвода, из которых один был на конях, а другой повел лошадей к водопою. Как только ротмистр Дзевульский, командующий 4-м эскадроном, заметил черкесов, выходивших из кукурузы, открывших по уланам ружейный огонь, он в тот же миг повел на них готовый взвод, успев только крикнуть другому: ‘садись и за мной!’

Настигнув противника, уланы врезались в его кучу и здесь завязался рукопашный бой. По словам солдат, они, в продолжение десяти минут, ‘рубили черкесов, как капусту’, но те держались стойко. В это время к месту рубки подоспел корнет Решетилов ‘с заставою’, состоявшей из 15-ти человек, и с криком ‘ура!’ бросился во фланг противнику. Черкесы не устояли при этом и дали тыл, оставив до 80-ти тел на месте, остальные же были отогнаны в селение Гривицу. Дальнейшее преследование было бы неблагоразумно, потому что в селении этом показались две группы турецкой пехоты, каждая человек 60 или 70, и заняли места за плетнями и между строениями. Командиру полка дано было знать о нападении черкесов около шести часов утра, в десять минут полк был уже готов и рысью выступил на подмогу, но придя на место схватки, Чугуевцы увидели, что 4-й эскадрон и сам управился с врагами. От нашей стороны убито два рядовых, которые и похоронены с достодолжною воинскою почестью у села Згалинцы, на кургане, где и водружен над ними крест. Убиты, сверх того, четыре лошади, а пятая ранена и в тот же день пала.

Раненых черкесов на поле не оказалось, так как во время схватки все, подвертывавшиеся под удары уланских сабель, падали первыми.

‘Те 12 человек, которых я велел похоронить, — сказал командир полка, — имели раны невероятные: черепа или раздавлены, или снесены, головы держались только на коже. Вообще же люди дрались молодецки, с налету, и как настоящие кавалеристы, без выстрелов, одним холодным оружием, патрона не выпущено ни одного’.

Следуя по фронту остальных полков, Его Величество изволил милостиво обращаться к нескользким лицам, а именно: к генерал-майору Горшкову, который с своей бригадой (Курский и Рыльский полки), после сражения 18-го июля, целую ночь провел на позиции, к полковнику Каменноградскому и к группе офицеров 12-го стрелкового батальона.

Деревня Горный-Студень состояла не более как из сорока мазанок, разбросанных посреди широких дворов, окруженных земляными оградами. Разбитые дома, выломленные крыши, двери, окна, напоминали что-то кладбищенское, могильное. Село это лежало на возвышенной, но совершенно голой местности, по обеим сторонам лощины, на дне которой в разных местах били семь ключей.

Отсюда и самое название деревни. Горный-Студень, как каждое селение в Болгарии, разделялось на две части, расположенных совершенно отдельно, на левом скате лощины помещались христианские дома, а на правом — магометанские.

Турецкая часть селения представляла из себя покатость, сплошь заваленную грудой камней и известки и прилегавшую к полю, заросшему колючкой и дроком. На склоне горы стоял обширный двор и двухэтажный дом (если только о нем можно так выразиться), турецкой архитектуры, принадлежащий болгару Хаджи-Николе, большому другу и стороннику турок. Хаджи-Никола — совершенный болгарин по рождению, занимавший должность чорбарджн (старосты), вместо того чтобы стать на защиту единоплеменников, являлся их злейшим врагом, бездушным сборщиком податей, худшим злодеем, чем турки.

Имя его известно по всей Болгарии и произносится с ненавистью и презрением, как имя изменника, отщепенца от своего народа. Поэтому он и ушел вместе с турками, справедливо опасаясь мнения собратьев. В нижнем этаже дома, по турецкому обычаю, помещались конюшни и кладовые. Хаджи-Никола занимался торговлею и на деньги, неправильно вытребованные с жителей села, устроил себе тут же помещение для лавки, которая служила вместе с тем корчмою.

В верхнем этаже имелось пять маленьких, низких комнат и просторная галерея, с которой открывался вид на болгарскую сторону Горного Студеня и голые возвышенности. Из этих пяти конур некоторые прилегали к галерее и не имели потолка, а стены их не вплотную примыкали к черепичной крыше, так что между ними и кровлею оставалось свободное пространство аршина в полтора, для более свободного протока воздуха.

Действительно, надо удивляться благодатной натуре этих жителей юга, подверженных иногда суровой зиме, подобной той, которую мы пережили во время кампании. Окна в доме были довольно большие, дающие много света, и защищались продольными железными прутьями, но не имели стекол. Рамы вставляются в Болгарии на зиму и только у самых богатых со стеклами, а большею частью с просаленной бумагой.

Самые покои, довольно низкие, имели тесовый пол и выбеленные стены. С 28-го июля по 2-е августа местные болгары и наши солдаты очищали от разного сора и хлама внутренность этого дома, его двор и прилегающую ближайшую местность, в окна вставляли рамы со стеклами, сделали возможные поправки, приспособления и приготовили помещение для Государя Императора, состоявшее из одной комнаты. Смежные две комнаты предназначались министрам: Двора — графу Адлербергу и военному — графу Д. А. Милютину. В подвале имелась еще комнатка, которую занял князь Суворов.

Великий Князь Главнокомандующий расположился на болгарской стороне селения, во дворе крестьянина Павло. Здесь посредине стояла тенистая шелковица и под ее ветвями поставили палатку Его Высочества, а несколько шагов далее раскинули обширный шатер для столовой. Великий Князь Николай Николаевич Младший, начальник штаба и остальные лица Главной квартиры расположились в палатках по ближайшим дворам, садам и огородам.

Перед ставкою Главнокомандующего Его Величество сошел с коня и изволил пить чай в столовой Великого Князя.

Отдохнув здесь около часу времени, Император опять сел на лошадь и проследовал со всею свитою на ту сторону лощины в приготовленное для Его Величества помещение.

К вечеру ставка Императора приняла уже следующий вид: справа от Государева дома в два параллельных ряда расположились свитские палатки, перед домом поставили телеграфную карету, слева раскинули большой шатер, заменивший столовую, и другой маленький — в виде буфета, затем немного позади Гвардейская рота разместилась бивуаком, а левее от нее, через дорогу, Терский эскадрон и сводный эскадрон.

Его Величество обедал у Главнокомандующего и поздравил половника Орлова с назначением во флигель-адъютанты, за его отличия во время занятия казаками г. Ловчи и в битвах под Плевною.

3-е августа. В Горный Студень прибыли сподвижники экспедиции генерала Гурко — герцоги Николай и Евгений Максимилиановичи Лейхтенбергские и из Петербурга флигель-адъютант полковник граф Кутузов с депешами.

После отступления генерала Гурко на Ханкиойский перевал наступило полное затишье на Забалканском театре действий. Для защиты Шипкинского перевала были оставлены остатки 1-го болгарского ополчения под начальством генерал-майора Столетова и часть бригады генерала Дерожинского. Теперь главным образом заботились об устройстве и расширении горного пути от Габрово до южных склонов перевала и для сооружения укреплений послали из Тырнова генерал-лейтенанта Кренке.

В течение дня Его Величество получил несколько депеш. 2-го числа наши батареи в Слободке открыли огонь по рущукским паровым мельницам, сожгли восемь из них и заставили умолкнуть турецкие батареи. Вчера же утром неприятельская пехотная колонна, с двумя сотнями кавалерии, стала наступать от Плевно на Тученицу, но встреченная огнем нашей артиллерии отошла назад. Наши передовые посты заняли прежние места и теперь везде спокойно. Сегодня в 4 часа утра турки открыли огонь по Журжево, артиллерийский бой продолжался целый день.

Во время вечернего чая прибыл в шатер Его Высочества Главнокомандующий.

Ночь была очень свежая.

4-е августа. Опустевшая, разоренная местность села Горного Студеня вдруг оживилась и населилась людьми, полными деятельности, позабытый утолок сделался центром, куда изо всех окрестностей и больших городов съезжались за приказаниями и решениями. Не было лица, спешившего на театр военных действий, или уезжающего на родную, раненого, больного, которое бы проехало мимо Горного Студеня, не завернув в Главную квартиру, всем на пути лежало это село.

Весь интерес сосредоточился теперь под Плевной, туда везли осадные орудия, парки и провиант, словом, все внимание обратилось на этот один пункт, которым необходимо было овладеть для того, чтобы снова вернуться к прежнему плану кампании.

28-го июля один из военно-временных госпиталей перевели в Горный Студень и поместили на поле. В него привозили раненых из-под Плевны, и Государь обходил палаты каждый день. Маркитанты и торговцы, окаймившие все расположение двух Главных квартир своими громадными палатками, еще более увеличили окружность бивуаков, так что Горный Студень превратился в целый город с холщовыми домами.

Бедная болгарская церковь, выглядывавшая из-за густых деревьев, делала впечатление самое печальное: сооруженная из камня, неоштукатуренная, без колокольни, почти без окон, с низким входом, она явно доказывала в каком угнетении была вера христианская и что должны были терпеть люди, исповедовавшие ее.

Сегодня Сулейман-паша вздумал пробиться через Ханкиойский перевал, для соединения с Османом-пашей, но встретив отпор Елецкого полка, отступил с большим уроном.

Нельзя было предполагать, чтоб атака Сулеймана не повторилась, о чем Его Высочество Главнокомандующий и телеграфировал в Россию:

‘Сулейман-паша, после неудачной атаки Ханкиойского перевала 4-го августа, по-видимому, собирается атаковать другие Балканские проходы, пока, впрочем, все тихо’.

И так, в Главной квартире ждали возобновления натисков Сулеймана.

Артиллерийский бой 3-го августа между Рущуком и Журжевым кончился тем, что наши батареи заставили замолчать турецкие, у нас убит один и ранено два артиллериста.

Сегодня утром Император изволил смотреть 3-ю стрелковую бригаду генерала Добровольского.

5-го августа. Обыкновенно Государь вставал около восьми часов утра. Как бы ни был Император утомлен накануне, какие бы заботы и дела ни изнуряли Его, Государь не переменял этого часа. Если случалось, что доктор замечал Его Величеству, что Он почивал мало, то Государь говорил: ‘Я не могу вставать позже, потому что не успею иначе все сделать’.

До кофе Государь прогуливался, заходил в лазареты, но большею частью спешил возвратиться домой, чтобы заняться чтением телеграмм, а в дни затишья — просмотреть журналы. Его Величество внимательно следил за военными действиями и изучал их, делая на карте отметки, после каждого полученного донесения. В 12 часов был завтрак, в большом шатре, к которому собиралась вся свита. Государь садился в средине стола, обыкновенно был разговорчив и всегда очень любезен, за исключением тех случаев, когда что-нибудь особенно заботило, или печалило Его. Если к этому времени получалась телеграмма, то Государь ее приносил с собой и прочитывал вслух.

После завтрака Его Величество садился работать и занимался несколько часов кряду, рассматривал бумаги, присылаемые из Петербурга, делал на полях замечания и полагал резолюции.

В это же время министры и другие лица приходили с докладами. В дни отправления курьеров в Петербург Государь приготовлял почту и был тогда наиболее занят. Ничто не изменяло этого порядка. Бывали такие жаркие дни, что термометр стоял в тени на 32 градусах, но Он, не смотря на изнуряющую духоту, продолжал работать и переносил все неудобства безропотно. В четыре часа пополудни Государь ложился отдыхать и приказывал Себя разбудить, если получится важное известие. В пять часов Он всегда уже вставал и делал прогулку в коляске в лагерь и лазарет. Это была Его ежедневная прогулка.

Обедал Император в семь часов, в том же шатре, где подавался завтрак. Великий Князь Главнокомандующий приезжал, обыкновенно, раз, или два в день, прямо к завтраку или обеду, иногда вечером к чаю, который подавался в половине десятого. В это время читались выписки из газет, присланные министром иностранных дел из иностранных, а министром внутренних дел — из русских. Чтение продолжалось час.

Выписки составлялись очень разнообразно, полно, представляя положение дел и отзывы газет о текущих событиях в России и за границей. Государь внимательно слушал, делал замечания, и когда сомневался в прочитанном известии, всегда кого-нибудь спрашивал: ‘Так ли это?’

Обладая замечательной памятью, Государь поражал присутствующих знанием мельчайших исторических фактов и подробностей каждого сражения. Кто бы ни приехал в это время, чтение не прекращалось. Около одиннадцати часов расходились, и Император работал у себя до часу ночи.

Если ночью получалась телеграмма, то Государя каждый раз будили. Такого образа жизни Он не изменял во все время Своего пребывания в дунайской армии, за исключением тех дней, когда Его Величество ездил на позиции. Поездки эти, нарушая обычный порядок, заставляли Императора работать по ночам дольше обыкновенного.

Если мимо мазанки Императора проезжал транспорт раненых, то, не обращая внимания ни на погоду, ни на какие другие обстоятельства, Государь тотчас приказывал останавливать его и выходил Сам приветствовать пострадавших. Пока Государь разговаривал с ними, выносились и приготовлялись для них угощения и подарки, которые Его Величество раздавал каждому лично. Не довольствуясь этим, Император отдал приказание инспектору госпиталей, генералу Коссинскому, лично докладывать или присылать извещение, когда в госпиталь прибудут новые транспорты и почти всякий раз Государь присутствовал при разгрузке раненых из телеги в фуру.

Обрисовав в общих чертах жизнь государя, вернемся теперь к событиям.

Телеграммы возвестили, что вчера на правом берегу Кара-Лома турки стали теснить наши посты впереди с. Долоба (в пяти верстах к югу от Рущука), но к 11-ти часам утра сами были оттеснены подошедшими тремя ротами и двумя орудиями, затем, неприятель выдвинул кавалерию, артиллерию и пехоту против Басардова к Кадыкиою. После перестрелки турки отошли к Рущуку.

По осман-сазарской дороге мы произвели рекогносцировку к Димиркиою, открыли там превосходные силы и вернулись, потеряв одного офицера и 30 нижних чинов.

Государь Император произвел смотр трем полкам 2-й дивизии, предназначенным вскоре идти к Плевне, на бивуаках близ с. Акчаир.

6-е августа. День Преображения Господня, празднуемый с такою пышностью в Петербурге, так как это обычный годовой праздник Преображенского полка и всей гвардейской артиллерии, прошел незаметно и даже грустно.

Утром, некоторые лица свиты, служившие в Преображенском полку, принесли поздравление Его Величеству, а затем в походной церкви была отслужена обедня. Государь чувствовал Себя нехорошо, но, по обыкновению, преодолел Себя и пошел к обедне. Было страшно жарко. Вследствие этого, среди службы Его Величеству сделалось дурно, припадок нездоровья, к счастью легкий, не имел никаких серьезных последствий и ограничился всеобщим испугом.

В 6 часов вечера приглашенные лица и свита собрались к Царскому столу.

Офицеров гвардейской артиллерии явилось очень немного, — человек семь, а Преображенцев еще менее — двое или трое. Все были запросто в сюртуках.

Перед обедом на дворе Своего ‘дворца’ Император изволил милостиво разговаривать с офицерами, расспрашивать, здоровы ли они? и передал им, что Он Сам долго крепился, но сегодня утром немного захворал.

Стол был сервирован по-походному, и обед состоял из самых скромных блюд.

Его Величество к вечеру надел артиллерийский сюртук, а за обедней имел форму Преображенского полка.

6-го августа день рождения императора Австрийского, потому в средине обеда, когда подали шампанское, Государь провозгласил следующий тост:

‘Je bois la sant6 de mon excellent ami I Empereur Franqois Joseph d’Autriche. J’espre que notre аmitie ne fera qu’augmenter pour le bien de nos deux pays’. (Пью за здоровье Moero хршего друга, Императора Франца-Иосифа Австрийского. Надеюсь, что наша дружба будет лишь увеличиваться для блага Наших обеих стран).

Второй тост Его Величество провозгласил за Преображенский полк и гвардейскую артиллерию.

По окончании обеда, Государь, не смотря на нездоровье, вышел на площадку перед Своим домом, по дороге в Плевну, и тут под дощатым навесом поставили Ему складное, походное кресло. Вскоре собрались песенники гвардейской роты и казачьего конвоя и раздались удалые песни. Гвардейцы впервые пропели одну боевую, написанную для них сопровождавшим Государя графом Соллогубом.

В толпе, окружавшей эту площадку, был замечен какой-то убогий болгарский священник. На вопрос, что ему нужно, он ответил, что особой просьбы не имеет, но в виду освобождения своего из Терновской тюрьмы, где он был прикован в течение одиннадцати месяцев к стене, пришел теперь взглянуть на Императора и, если возможно, поцеловать Ему руку, в знак благодарности за свое избавление. Государю доложили об этом священнике и Его Величество приказал его позвать. Со слезами на глазах приблизился несчастный священник к Императору, и Государь сказал ему несколько слов.

В числе приезжих в главную квартиру были сегодня — румынский первый министр Братиано и полковник Сланичано, явившиеся для переговоров по нескольким вопросам. Оба они удостоились приглашения к Высочайшему столу, а вечером ухали обратно в Бухарест.

Известия с позиций были утешительные: турки после неудачной атаки Ханкиойского перевала, 4-го августа, отступили и совершенно очистили ущелье. 5-го августа, около Плевны была опять кавалерийская аванпостная схватка, наши гусары преследовали турецкую команду до пехотных ложементов, при чем потеряли одного человека раненым.

7-ое августа. День прошел спокойно. Утром Его Величество посетил госпиталь, а вечером бивуак 3-й Стрелковой бригады.

Уходя из лазарета, после раздачи крестов, Государь вдруг услыхал голос солдата, обращенный к Нему:

‘Ваше Величество! Позвольте и мне крестик!’ — воскликнул раненный.

Император, со сдержанной улыбкой на грустном лице, немедленно подошел к говорившему солдату, молодому еврейчику и, наклонившись к подушке, ласково спросил его.

‘За что же тебе, голубчик! Ты много убил турок?’

‘Я, Ваше Величество, его убил, а он меня убил!’ — ответил солдатик.

У евреев на простом языке слово ‘убил’ заменяет ‘прибил’, ‘пришиб’.

Такой ответ возбудил общий смех присутствующих и Его Величество, также рассмеявшись, спросил находившегося здесь военно-медицинского инспектора Приселкова вполголоса: ‘А он серьезно ранен?’

‘Рана его легкая’, — ответил инспектор, — ‘и особенной опасности не представляет, Ваше Величество’.

‘Ведь ты легко ранен’, — произнес Император, обращаясь к солдату. ‘Я даю кресты только тем, у которых отняты ноги, или руки и вообще ампутированным…’

‘Ваше Величество!’ — воскликнул еврейчик, — ‘я легко ранен, но очень много старался’.

Несмотря на это, милосердный Царь, довольный хорошим состоянием госпиталя, под впечатлением простодушного рассказа солдата, наградил его георгиевским крестом.

8-е августа. Весь штат Главнокомандующего обедал у Его Величества.

К вечеру в Главной квартире было получено известие, что против деревни Шипки (в северо-восточном направлении от Казанлыка) собралось слишком 40 таборов армии Сулеймана-паши, не считая многочисленной конницы, которая расположилась около этой деревни и ознаменовала свое появление тем, что в три часа пополудни, без всякой надобности, зажгла это селение. По сведениям, доставленным нашими рекогносцировками и болгарами, бежавшими из пылавшей окрестности, шесть таборов авангарда стали в четырех верстах позади деревни Шипки, а в восьми верстах за ними расположились главные силы пехоты и артиллерии противника.

Хотя, как уже было сказано, чувствовалось, что Сулейман-паша возобновит свои атаки на Балканские проходы, занятые нами ничтожным количеством войска, но трудно было ожидать, что силы его столь велики, потому это известие произвело немалую тревогу в Главной квартире. Уменьшить число войск, стоявших под Плевной, было опасно, а послать генералу Радецкому большого подкрепления, чтобы прочно занять все проходы, Его Высочество не мог, до прихода вытребованных из России полков. Государь Император встревожился этим донесением.

9-е августа. Поздно вечером Его Величеству доставили следующую телеграмму:

‘Сегодня, в 7 часов утра, 40 батальонов Сулеймана атаковали перевал Шипку, несколько приступов отбито, но бой продолжается, не смотря на наступление темноты’.

Государь немедленно потребовал к Себе военного министра. Не успел Император вторично прочесть эту депешу Д. А. Милютину, как посланный от Главнокомандующего вручил Его Величеству еще две телеграммы. В первой говорилось, что сегодня утром неприятель начал наступать из Ловчи на Сельви, около полудня наш авангард, находящийся на позиции у Сельви, завязал перестрелку, но исход боя еще неизвестен.

Вторая депеша была от генерала Радецкого:

‘Штурм (Шипки) продолжается, Орловцы и болгары отбиваются без устали’.

Великий Князь Главнокомандующий послал приказание 2-й дивизии немедленно идти на подкрепление к Сельви. Турки вдруг выказали необыкновенную энергию, атакуя Шипку, они одновременно перешли в наступление из Ловчи и надо было ожидать того же против армии Наследника Цесаревича. Чем могли для нас окончиться атаки Шипкинского перевала — нельзя было даже предвидеть. Успеют ли войска генерала Радецкого поддержать Орловцев и болгар? — это также был вопрос, подверженный мучительному сомнению. Если бы туркам удалось пробиться чрез Балканы, то кампания приняла бы ужасный для нас оборот…

Наступила ночь… Император, встревоженный неожиданными событиями, ходил все по комнате, обдумывая общее положение нашей армии и в надежде, что до утра прибудут еще известия, которые выяснят исход штурма Шипки. Часто Он останавливался у окна и прислушивался, не раздается ли лошадиный топот едущего с противоположной стороны оврага, от Главнокомандующего, адъютанта или ординарца с донесением, и когда уже начало светать, Государь прилег, настрого приказав Себя разбудить, если доставят телеграмму. Нервное возбуждение, конечно, не дало заснуть Императору и, бесконечно мучась, Он не смыкал глаз.

К несчастию телеграф шел только до Габрово и все донесения с Шипки приходилось пересылать на эту станцию с верховым. Принимая во внимание трудность пути с перевала до д. Габрово и большое расстояние, — легко было понять, что известия обо всем происходившем на Шипке могли получаться весьма редко и тем более ожидание их становилось мучительно, а опасения за обороняющийся отряд росли с каждым часом.

В эту злополучную ночь Главнокомандующий, в свою очередь, не смотря на увещания приближенных постараться отдохнуть и подкрепить силы, — сидел в палатке, ходил по бивуаку и не ложился.

‘Когда Я ожидаю, то должен быть одетым, чтобы иметь возможность выскочить каждую минуту’, — говорил Его Высочество.

Ночь была превосходная, луна освещала всю местность и гулялось с особым удовольствием.

В телеграфной карете виднелся обычный свет. Вскоре Главнокомандующий уселся на бревне около нее и сюда же подошли генералы: Непокойчицкий, Левицкий и несколько адъютантов. Только в половине третьего утра Главнокомандующий вернулся в свой шатер и лег спать, не дождавшись известий с Шипки.

10—го августа стояла страшная жара. На солнце было 45, а в тени свыше 30. Целый день прибывали депеши, но не от участников боя на Шипке, а от телеграфиста Бострема, переговаривавшегося с своим товарищем телеграфистом в Габрово. Он сообщал, что наши по-видимому держатся, не смотря на отчаянные усилия Сулеймана-паши, который вводит в бой цепь за цепью, колонну за колонной. Наши подпускают неприятеля на ближний выстрел и затем меткими залпами цепи и орудий сбрасывают атакующих. На левом фланге помогают нам заранее устроенные фугасы. Ничто не останавливает турок и все-таки они энергично наступают. Потери их громадны, а у нас сравнительно незначительное число убитых и раненых. Больше всего страдает прислуга батарей и офицеры. Перевал защищают генералы Дерожинский и Столетов.

Нельзя выразить того общего настроения, в котором находились все, состоящие в Главной квартире, по-прежнему они собирались в столовой, но с грустью расходились по своим углам.

Государь уже не был так разговорчив, как прежде, и имел усталый вид.

Вечером были получены телеграммы Дерожинского к генералу Радецкому, и Его Высочество тотчас послал полковника Скалона с ними к Государю. Было совсем темно. Император гулял и подходил к Своему дому, когда полковник Скалон слезал с лошади у ворот. Государь, увидав адъютанта Великого Князя, пошел к нему на встречу скорыми шагами.

‘Что!?’ — спросил Государь с беспокойством.

‘Привез, Ваше Величество, первую официальную депешу генерала Дерожинского своему корпусному командиру, — благополучная’, — ответил полковник Скалон.

‘Покажи…’ — сказал Император и, взяв депешу, направился к стоящим вблизи дома нескольким лицам свиты.

‘Я думаю всем интересно прослушать это известие!’ — произнес Император, приглашая всех следовать за Ним в шатер.

В столовой было темно.

‘Где военный министр? Подайте свечей’, — говорил Государь, усаживаясь за стол.

Через минуту вошел Д. А. Милютин и Император громко прочел телеграмму. В ней говорилось, что бой кипит со вчерашнего утра безостановочно до сей минуты и мы продолжаем отражать атаки турок.

‘Ну, слава Богу! — сказал Государь. — Дай только Господи, чтобы они продержались!’

‘Бог даст, продержатся’, — ответил полковник Скалон, расстроенный видом Государя. Затем, желая успокоить Монарха, он продолжал:

‘Они знают, что Радецкий спешит на выручку, и теперь им известно, что он уже подходит. Его Высочество приказал начальнику станции, как только услышит о приближении войск, сообщить на Шипку. Это сильно подымет дух!’

‘А сколько верст переходу?’ — спросил военный министр.

‘До Шипки считают 70 верст, — ответил Скалон, — а вернее 45—50 до Габрово, а там три часа ходу до перевала и 2 часа вниз на лошади’.

Государь передал телеграмму адъютанту Великого Князя, который, поклонившись, пошел к своей лошади.

‘Подожди, подожди! — крикнул ему Император, — слышу чей-то голос’.

Полковник Скалон вернулся. Это был голос генерала Щолкова и он звал, именно, Скалона, желая ему передать только что полученную депешу. Они оба отошли в сторону.

‘Телеграмма от генерала Радецкого… Я ничего не скажу пока Государю’… — произнес тихо генерал Щелков.

‘И хорошо, — ответил полковник Скалон, — Его Высочество требует, чтобы понапрасну не тревожили Государя и всегда подавали Ему депеши, которые имеют объяснения’.

Полковник Скалон помчался к Великому Князю, и вскоре, по приказанию Его Высочества, вернулся обратно к Государю с телеграммой генерала Радецкого. Его Величество сидел уже в Своей комнате, устланной матами и коврами, против входа были два окна, направо постель с кисейной занавеской, между окнами письменный стол с зеленой скатертью, простыми двумя чернильницами, карандашами, портфелем с бумагами, миниатюрными часиками и четырьмя серебряными подсвечниками со свечами. Государь сидел за столом и занимался, на Нем был расстегнутый китель, белая жилетка и очки в черепаховой оправе.

‘Что такое?’ — спросил Император, когда вошел полковник Скалон.

‘От генерала Радецкого…’ — сказал он, подавая Его Величеству телеграмму, — ‘благодаря Бога, хорошо’.

‘Позови военного министра и Александра Владимировича!’ — приказал Государь камердинеру.

Когда все были на лицо, Император вручил телеграмму о том, что генерал Радецкий спешит на выручку, и надеется прийти вовремя.

Из Сельви были получены сегодня известия, что вчерашнее наступление турок из Ловчи приостановилось, но утром снова началось. Наши войска занимают позиции впереди Сельви. Против Плевны все спокойно.

Со стороны Рущука, Разграда и Шумлы неприятель делал попытки прервать наши сторожевые посты.

11-го августа. С утра не было никаких известий и в 9 часов принесли Великому Князю сразу несколько телеграмм Бострема, которые, как оказалось, за ночь все были задержаны в 5 парке. Полковник Скалон опять приезжал к Государю. Его Величество казался более спокойным. Император прочел их в присутствии министров двора и военного, а когда кончил, то обратился к Скалону:

‘Скажи брату, что Я перекрестился и принес благодарение Богу, — сказал Монарх, — теперь, кажется, можно быть спокойным, они отстоят до прихода подкреплений’.

В телеграммах говорилось, что войска на Шипке вели себя геройски. 9-го августа они отбили десять атак, так что на другой день неприятель только поддерживал перестрелку. Нашими выстрелами подбило три турецких орудия, которые слетели в кручу. До сих пор силы противника не уменьшаются, но наши подкрепления, с генералом Радецким прибыли ночью в Габрово, пройдя в день от 40—56 верст. Потери в войсках сравнительно не велики, к сожалению, выбило из строя много офицеров.

‘А Столетов чем командовал прежде?’ — спросил, затем, Государь полковника Скалона.

‘Бригадою’, — ответил он.

‘Мне кажется они (болгары) заслужили Георгия’, — заметил Его Величество.

‘У Столетова, что есть?’ — спросил Государь.

‘Солдатский Георгий, Ваше Императорское Величество’, — ответил Скалон.

Не успела загореться искра надежды в сердце Государя на благополучный исход боя на Шипке, как из армии Цесаревича получилось тревожное известие. Выходя от обеда, Его Величество был остановлен генералом Щолковым, который вручил Императору телеграмму, сообщающую, что вчера турки атаковали значительными силами Аяслар (в 30 верстах от Разграда) и оттеснили наши два батальона, расположенные в нем. Командир 13-го корпуса приказал генералу Прохорову взять эту позицию обратно, что и было исполнено в 10 часов вечера. Софийский полк занял ее с боя, потеряв 23 человека, перестрелка продолжалась всю ночь. Сегодня утром неприятель снова атаковал Аяслар, но, будучи три раза блистательно отбит на всех пунктах Невским, Софийским и Болховским полками, отступил. Ожидаются новые натиски.

Вечером Император посетил бивуак 3-й Стрелковой бригады и передал офицерам радостную весть об отбитии турецких атак на Шипке. Только Его Величество вошел к Себе в дом, как Ему подали новые депеши, извещавшие, что сегодня в 8 час. утра турки снова атаковали Шипку. Первый приступ был отбит, но бой продолжался.

‘Что же это, наконец, второй Севастополь!’ — воскликнул Государь, прочитав телеграммы.

Всю ночь просидел Император в мучительном ожидании дальнейших известий с Шипки.

В три часа утра вошел камердинер с депешею. Государь, быстро надев очки, подошел к окну, чтобы ее прочесть. К несчастию в телеграмме ничего не нашлось успокоительного. 11-го числа бой на Шипке завязался в 4 ¹/₂ час. утра и с ужасным ожесточением длился до полудня. Несколько отчаянных атак были отбиты, и наши герои не уступили ни одного шага. В 12 часов дня огонь начал замирать, и генерал Радецкий стал подходить с резервами. Потеря у нас большая.

На этом прерывались сведения.

12—ое августа. Вчера турки после полудня возобновили атаки на Аяслар значительными силами и принудили наши войска отступить на позицию у Султанкиой.

Телеграммы Бострема и Радецкого, наконец, выяснили положение войск на Шипке.

Вчера турки с раннего утра атаковали Шипку с трех сторон громадными силами, но безуспешно. Стрелки, подвезенные на казачьих лошадях, выручили наш отряд и в 6 часов вечера подошла вся 4-я стрелковая бригада с шестью орудиями. Она тотчас вступила в бой. В 9 часов вечера 16-й стрелковый батальон взял высоту перед правым флангом нашей позиции. Сражение продолжалось до полуночи, а канонада всю ночь. Мы отстояли все позиции, не смотря на громадный численный перевес неприятеля и на убийственный перекрестный огонь. Войска четыре дня не имели горячей пищи и столько же ночей не спали.

Сегодня, около 4 часов утра бой возобновился, судя по выстрелам, слышным в Габрове, но вскоре затем пальба прекратилась. Раненого флигель-адъютанта князя Вяземского доставили на главный перевязочный пункт.

После обеда Государь Император ездил поздравить с походом 3-ю стрелковую бригаду, расположенную бивуаком около Горного-Студеня. Она назначена была в отряд князя Имеретинского (который выступал под Ловчу), вместе с батареей, сформированной из орудий, отнятых у неприятеля в Никополе, к которой были прикомандированы артиллеристы почетного конвоя. При прощании Государь изволил сказать командиру бригады, генералу Добровольскому.

‘Турецкую батарею возьми с собой. Увеличивай ее, сколько хочешь, а уменьшать не позволяю’.

Возвратившись домой, Его Величество нашел у Себя телеграмму с Шипки, которая извещала, что сегодня бой ограничился весьма жаркою перестрелкою. Мы сбили левый фланг и заставили их убрать два орудия, действовавшие в тылу вашей позиции.

Государь перекрестился, прочитав эту депешу.

Около полуночи должно было произойти лунное затмение и к этому времени Его Величество вышел на воздух и сел у дома. Так как подобные явления всегда панически действуют на турок, то имелось в виду воспользоваться им, чтобы начать бомбардировку Рущука.

Ночью сообщили, что ранен генерал Драгомиров.

13-е августа ознаменовалось приездом с Шипки английского корреспондента г. Форбса, ездившего туда в качестве любителя. Это было первое лицо-очевидец, которое могло рассказать о всех ужасах и подвигах наших защитников перевала. Весть о появлении г. Форбса в один миг облетела Императорскую и Великокняжескую главные квартиры. Все, можно сказать, сбежались послушать его повествования.

Когда граф Игнатьев доложил об этом Государю, Его Величество приказал ему привести корреспондента Форбса в Свой кабинет.

Форбс долго не соглашался представиться Императору в своем одеянии, так как его белое платье, которое он не имел возможности снять в продолжение двух недель, было совершено грязно. Панталоны почернели от седла, на жакетке виднелись брызги крови, несчастного генерала Драгомирова, перенесенного при помощи Форбса на перевязочный пункт, с ног до головы он был покрыт пылью на дюйм толщины и в течение трех дней не мыл рук. Но в конце концов Форбс уступил настояниям графа Игнатьева и решился, не переодеваясь, войти к Императору.

Государь был Один в комнате. Встретив Форбса чрезвычайно милостиво и подав руку, Его Величество сказал:

‘Как это вы успели в такой короткий срок сделать столь длинный переезд от Шипки в Горный-Студень? Вы летели, а не ехали’…

Но Форбс был настолько смущен и поражен видом Императора, что мог только ответить поклоном на эти любезные слова Его. Он находил Монарха страшно изменившимся: усталость, тревога и сомнение ясно отпечатлелись на лице Царя. Ему показалось, что Государь похудел, утомился и как будто сгорбился под тяжестью забот…

Его Величество предложил корреспонденту сесть и рассказать все, что он видел и знает про богатырскую защиту Шипки. Форбс попросил карту, но масштаб ее оказался слишком малым для ясного представления позиций, занятых русскими войсками.

— ‘Позвольте мне карандаш в бумагу’, — сказал затем англичанин.

Государь послал за письменными принадлежностями графа Игнатьева, и когда бумага была принесена, Форбс начал чертить кроки.

Наши позиции представляли из себя дугу, изогнутую вдоль шоссе. Кругом нее, в незначительном расстоянии от гребней и вершин, набросаны были в один ряд, а в некоторых важных пунктах и в два ряда, — ложементы. Для артиллерии построили несколько батарей, ‘круглая’ состояла из горизонтной батареи, для стрельбы поверх бруствера, пристроенной к старому турецкому брустеру и образовавшей вместе с ним круглый редут. Это была первая батарея при входе на главную позицию со стороны Габрово, слева от шоссе. Она обстреливала все скаты и лощины к востоку от дороги, а также подступи к ‘Стальной’ батарее, что имело громадное влияние на успех обороны этой батареи. Вторая батарея — ‘Центральная’, по правой руке от шоссе, на крутом холме, переходящем на запад, в седловину, соединяющую с Волынской, Лесной и Лысой горами. Она состояла из загнутого с юга подковою бруствера, для стрельб поверх бруствера. На горе ‘Св. Николая’ были четыре батареи: ‘Стальная’, вооруженная стальными круповскими пушками, взятыми нами у турок при занятии перевала, две по обеим сторонам скалы и одна на северном скате, обращенная фронтом к западу. Впереди Центральной батареи, по дороге, идущей на запад, в горы, были заложены фугасы, под руководством подпоручика 7-го саперного батальона Романова, того самого, который в Браилове способствовал взрыву в Мачинском рукаве — броненосца.

Вообще же наша позиция представляла из себя две отдельные позиции, соединенные между собой узким перешейком: ‘Николаевскую’ и ‘Центральную’. Николаевская командовала всем проходом и спускалась на юг в долину Роз почти отвесною скалою с несколькими уступами и на запад — крутым скатом в лесистую лощину. На севере она переходила в узкий перешеек, а на востоке — образовала небольшой уступ ‘Малый Николай’ и затем соединялась седловиною с ‘Малым Бэдаком’. Самым удобным пунктом атаки на Николай была лощина от малого Бэдака, и затем с севера с перешейка. Центральная позиция, сжатая в кулак тремя берущими в ней начало, лощинами, из которых две идут на север и одна на юг, имела самым доступным пунктом дорогу на ‘Лысую гору’. Вся позиция вообще представляла вблизи массу закрытых пространств, давала возможность неприятелю скрыто собираться на любом пункте и атаковать превосходными силами. Вследствие этого она должна была быть занята равномерно, что вело к неизбежному раздроблению сил. Правильное занятие прохода требовало обладания Бэдаком и Лысой горой, но для этого у нас не хватило сил. Раз эти вершины были свободны, неприятель, укрепив их, мог обстреливать всю нашу позицию в каком угодно направлении.

Рассказ Форбса продолжался около получаса.

Государь, казалось, остался доволен сообщениями Форбса и после чисто технической беседы спросил его:

— ‘Как вы полагаете, удержат ли наши войска Шипку в своих руках?’

Форбс ответил, что он считает позиции русских неприступными и безопасными после бывших и со славою отраженных штурмов.

Его Величество недоверчиво отнесся к мнениям Форбса о выгодах наших позиций.

— ‘Вы, наверное, сами служили’, — произнес вдруг Император.

— ‘Да, Государь’, — ответил Форбс.

— ‘В артиллерии или в инженерах?’

— ‘Нет, Государь, в кавалерии’.

— ‘А! Я не знал, что английские кавалерийские офицеры так сведущи в топографии’, — сказал Император.

Его Величество пожаловал корреспонденту орден св. Станислава 3 степени и, по-видимому, несколько успокоился, от всего им слышанного. Но через час Государю подали депешу телеграфиста Бострема, следующего содержания:

‘Сейчас принесли ко мне на станцию убитого генерала Дерожинского’.

Император прослезился, тяжело было терять таких героев, и никто не мог столь глубоко это чувствовать, как Государь, который радовался при мысли, что Он пошлет ему награду за службу и будет его благодарить.

По полученным сведениям, за четыре дня боя вывезено в Габрово раненых: 27 офицеров и около 900 нижних чинов, о числе убитых еще не говорилось.

Вечером Государь и Главнокомандующий снова встревожились телеграммою с Шипки, где сегодня, пятый день боя начался с 9 ч. утра с страшным ожесточением. Наши войска до вечера геройски держались и отбили несколько сильнейших атак. Великий Князь тотчас же приказал князю Шаховскому послать бригаду в Драново, а князю Имеретинскому направить два полка 2-й дивизии в Габрово. В-я стрелковая бригада двинулась в Тырново.

14-е августа. Ночь и день прошли опять в тревожном ожидании дальнейших известий, но телеграф совершенно безмолвствовал. В 11 ч. утра Государь ездил к обедне, а затем завтракал у Главнокомандующего. В это время генерал Щелков подал Государю депешу. Его Величество громко прочел ее за столом, доносилось о взрыве турецкого броненосца у Сухума — ‘Константином’. Это всех порадовало. Давно ‘Константин’ гонялся за этим монитором и, наконец-то, удалось ему с ним покончить.

Многие с беспокойством смотрели на Императора, когда Он пришел в общую палатку, думая, что Его Величество неминуемо должен заболеть от тревог. Бессонные ночи действительно запечатлелись на лице Монарха, внутренние волнения и страдания отражались в Его глазах, но спокойный и величественный вид Государя всегда поддерживал в окружающих нравственные силы и веру в спасение.

Сегодня Император совершил Свою обычную прогулку в госпиталь. Уже некоторое время в нем лежал раненый офицер 16 стрелкового батальона — Ковалев, которому пришлось сделать ампутацию ног. Молодое, румяное лицо Ковалева — невольно привлекало к себе, и Император с особым милостивым вниманием ежедневно обращался к юноше. Но сильные страдания, расстроившие нервы до последней крайности, сделали Ковалева чрезвычайно раздражительным и капризным, так что Его Величество постоянно расспрашивал докторов, не обидел ли его кто, или не имеет ли он причины быть чем-либо недовольным?

Когда Государь подошел к Ковалеву сегодня, то он казался особенно задумчивым и серьезным.

— ‘О чем ты грустишь?’ — спросил Его Величество.

Ковалев молчал.

— ‘Что ты себя хуже чувствуешь?’ — сказал Император.

— ‘Нет’, — коротко ответил Ковалев, нахмурив брови.

— ‘Может быть ты чем-нибудь недоволен?..’ — продолжал Государь.

‘Меня…’ — сказал Ковалев, уже дрожащим голосом, — ‘постоянно смущает мысль… о моей матери… Она жила всегда со мною… я ее содержал, а теперь… останется одна… на всем свете, без куска хлеба… Много потрудилась она бедная…, чтобы меня поставить на ноги’.

Эти простые, душевные слова молодого офицера тронули Государя и, желая скрыть Свое волнение, Его Величество сказал в ответ насколько утешительных слов и отошел.

Выйдя уже из палаты, Император, обратившись к генералу Коссинскому, произнес:

‘Надо непременно Ковалеву помочь’…

С этим намерением Государь вернулся домой.

В главной квартире Его Величество неожиданно нашел приехавшего с Шипки прямого участника боев, прусского военного агента майора Лигница, остававшегося на позиции до вечера 12-го августа.

Государь изволил немедленно его позвать к Себе. Майор Лигниц говорил почти то же, что и Форбс, он нашел, что войск там достаточно, но они сильно терпят от выстрелов неприятеля, занявшего закрытые позиции, от жары и удушливого воздуха, который полон миазмов, вследствие неубранных турецких трупов.

‘Есть ли надежда удержать за собою позиции?’ — спросил его Император.

‘Держаться можно, но чтобы сбить турок, надо, по крайней мере, два-три дня атаковать их и обстреливать артиллерию’, — пояснил майор Лигниц.

Рассказ о богатырских действиях защитников Шипки был, конечно, полон интереса.

Бой 9-го августа начался с семи часов утра, когда турки повели первую атаку на наши позиции. Будучи отбиты, они тотчас же возобновили нападения свежими войсками и таких приступов в этот день было десять. Энергия, упорство и настойчивость турок были изумительны. Против колонны, наступавшей по шоссейной дороге, пришлось пустить в дело фугасы, заряженные динамитом. Первый фугас, как говорили, был взорван не совсем удачно, т. е. несколько преждевременно, так что не мог причинить колонне существенного ущерба, но все же в нравственном отношении он достиг цели: колонна мгновенно шарахнулась назад и побежала в величайшей панике, так что в течение всего дня с этой стороны уже не повторялись покушения турок взять позицию приступом. За то неприятель, начиная с полудня, употребил отчаянные усилия сбить нас с горы св. Николая, где находилась ‘стальная батарея’. Наступление было ведено густыми цепями в три линии, с барабанным боем и криками ‘Алла’. Не смотря на неудачу, турки атаковывали беспрерывно, так, что последний приступ сомкнутыми частями был сделан уже в восемь часов вечера, при лунном освещении. Наши войска подпустили противника на близкое расстояние и тогда осыпали его пулями и картечью. После отбития последней атаки, упорный стрелковый бой с обеих сторон продолжался и ночью, до заката луны, когда, наконец, вся местность настолько покрылась мраком, что противникам уже нельзя было разглядеть обоюдного расположения. В этот день руководствовал обороною, не по силам растянутой позиции, генерал Столетов, а потом подошел с ближайшим резервом из Габрова — генерал Дерожинский.

На следующий день (10-го августа) турки предприняли обходное движение против обоих наших флангов. С этой целью, еще ночью, они устроили две батареи дальнего боя и, под покровительством их огня, принялись за рытье траншей. Все 9-е число прошло главным образом в артиллерийском бое. Гораздо более беспокоили наши войска своим метким огнем засевшие за камнями охотники-черкесы. Стальная батарея занималась исключительно борьбой с турецкой, построенной на малом Бэдаке и, не смотря на большое расстояние, она увенчалась успехом: бруствер ее принял неправильную волнообразную форму и взорваны были два раза зарядные ящики (вьюки). Два 9-тифунтовые орудия препятствовали починке батареи, изредка обстреливая ее картечными гранатами. Делалось ясно, что неприятель задумывает что-то. Он передвигал войска по гребню Бэдака на север, и по долине Шипки на запад, но прийти к положительному решению относительно ero намерения не было возможности. Местность скрывала многое. Предчувствуя, однако, какой-то сюрприз, наши войска, насколько возможно, приготовлялись к встрече: поправив батареи, углубили ложементы, вырыли в некоторых местах новые.

11-го августа чуть свет начался упорнейший бой. Ожидания наши оправдались. Три роты Орловского полка, выдвинутые к укреплениям Лысой горы, стремительно атакованные многочисленным неприятелем, с большими потерями отступили к лесному кургану. Турки немедленно заняли укрепления ‘Лысой’ горы орудиями и под их покровительством двинулись вперед, одновременно, сосредоточенные накануне части перешли лощину и ударили на круглую батарею. С Бэдака турки направили выстрелы на ‘Стальную’ и св. Николая. Это был, по истине, адский огонь. То, чего мы боялись, совершилось: турки атаковали нас с самой слабой нашей стороны, по доступному пути, где являлась возможность двинуть довольно большие массы, пользуясь лесом и неровностями. Атакованные превосходными силами, мы не могли рассчитывать на помощь батареи св. Николая, ибо она сама могла быть атакована лежащими кругом нее за разными местными прикрытиями — таборами. Уже с утра стало ясно, что если не подоспеет подмога, то исход боя будет для нас неблагоприятен.

На Лысую гору турки втащили десять орудий и открыли огонь по этим батареям — центральной и круглой. Отвечать им могли с нашей стороны только четыре четырехфунтовые с центральной и два девятифунтовые орудия с Николая. Круглая батарея занята была отбитием атак, направленных на нее, и выдерживала ужасную борьбу. Обстреливаемая неприятельскими батареями и не отвечая им ни на один выстрел, она прокопала несколько отверстий в бруствере, выкатила орудия на скат и поражала атакующих картечью. Всех приступов на нее было пять. Малочисленная пехота, охранявшая батарею, была выбита из строя и уничтожена. Осталась горсть, залегшая под орудиями, изнеможенная до крайности, готовая умереть, но бывшая уже не в силах бороться. Турки с неимоверным ожесточением громадными массами лезли на батарею. Целые груды тел, после каждого выстрела, скатывались по крытой горе. Но свежие таборы, устраивая лестницы из тел павших, с неописанным ожесточением и настойчивостью лезли вперед. Около четырех часов, после бесплодных и сопряженных с страшными усилиями и потеряй атак, изнеможенный враг залег у подошвы кургана.

Иной оборот приняли дела на Центральной батарее, ей пришлось выдержать неравный бой с 10-ю неприятельскими орудиями и удерживать напор многочисленной пехоты. Сперва она направила свой огонь против турецкой артиллерии, но первые же выстрелы ясно показали несостоятельность борьбы на 1200 саженей, с батареи, которая притом значительно командовала. Тогда ‘Центральная’ задалась целью удерживать напор неприятеля огнем картечных гранат и тем помочь пахоте. Так как лесной курган скрывал все, сзади лежащее, пространство вплоть до вершины Лысой горы, то она поражала турок между Лесной и Волынской горами. Эта местность сделалась роковою для турок. Лишь только неприятельские массы, преследуя сбитую ими пехоту, показались на Лысой горе, как батарея встретила их из всех четырех орудий. Рассеивая выстрелы по всему гребню, поддерживая постоянно огонь, встречая залпами всякую попытку неприятеля спуститься с гребня, ‘Центральная’ заставила его дорого платить за каждый шаг уступленного пространства и только она давала своей пехоте возможность перевести дух, выждать подвоза патронов, устроиться и подобрать раненых. Заметя это, все неприятельские орудия с ожесточением набросились на батарею, засыпав ее бесконечным числом снарядов. ‘Центральная’ находилась в ужасном положении, так как не могла отвечать неприятелю и только боролась с его пехотою, а он пользовался этим. Дно батареи, бруствер и окружающее пространство представляло собою какую-то громадную земляную глыбу, разбитую и разбросанную в беспорядке. Но несмотря на это, не смотря на значительную убыль, батарея боролась отчаянно. Эта страшная борьба продолжалась до 5 часов вечера.

К означенному времени число защитников стало ничтожным и положение сделалось критическим. Подмога не приходила. В кустах, по обеим сторонам горы, остатки Орловцев и Брянцев штыками и прикладами удерживали неприятеля. Одиночные турки выбегали и с колена в упор били по батарее. На Лысой и по дороге к Лесной выстроилась турецкая кавалерия, ожидая с минуты на минуту удобного мгновения броситься на позицию и довершить победу по своему зверскому обычаю… Остатки Брянцев залегли непосредственно у батареи. Гранат у нас уже не было. Еще один напор и небольшая кучка богатырей оказалась бы вытесненною из кустов. Она вдруг открыла батареи, и быстро выстроилась по обеим сторонам фугасов. Вся позиция так и замерла. В тылу у круглой батареи виднелся беспорядок: какая-то толпа побежала по дороге к Габрову. Артиллеристы вооружились саблями и банниками. В это время Брянцы, залегшие под батареей, грянули ура. Турки полукругом подошли шагов на сто. Ни одного выстрела. Вся Николаевская позиция с мольбою к Богу ожидала драмы, которой предстояло разыграться у ее ног, а затем наступала и ее очередь. Уже строилась на ней колонна, чтобы пробиться в лощину и лесом уйти к монастырю. Все, казалось, пропало, грозное кольцо турок волнообразно подавалось то вперед, то назад. Не смотря на страшное превосходство сил, они боялись столкнуться грудь с грудью с горстью наших богатырей. Турки ждали, что мы повернем. Наконец, кольцо нерешительно подалось вперед…

В это время вдруг раздается команда сзади и на центральную батарею вбегает рота стрелков. Не сомневаясь более в успехе, все что только могло, ринулось вперед и с криками ‘ура’ начало работать штыками. Натиск был так стремителен, что неприятель положительно оцепенел. Страшный ожесточенный бой продолжался здесь до полуночи.

Со стрелками появился на позиции генерал Радецкий. Еще 7-го августа он получил донесение с Шипки, что у города Казанлыка показались значительные неприятельские силы, но одновременно пришло известие из Елены, что отряд, пытавшийся атаковать турок у Старо-Реки, встречен неприятелем в превосходных силах и отступил, при чем турки предали пламени город Беброво, расположенный в одиннадцати верстах от Елены. В ночь на 8-ое августа генерал Радецкий оставил Тырнов и направился на Елену с 4-ю стрелковою бригадою и двумя горными орудиями, а генералу Драгомирову со 2-й бригадою 14-й дивизии генерала Петрушевского и двумя батареями, приказал идти на Златарицу. Для усиления Шипкинской позиции послали в Габрово из Сельвинского отряда 35-й пехотный Брянский полк 9-й дивизии.

Оказалось, что Еленинская тревога была напрасною. Генерал Радецкий лично убедился, что с этой стороны у турок было незначительное число регулярных войск. Утром 9-го генерал вернулся в Тырнов и получив депешу, подписанную генералами Столетовым и Дерожинским об атаках турок, приказал войскам выступить с рассветом на Шипку. Отряд состоял из бригады генерала Петрушевского, 4-й стрелковой бригады генерала Цвецинского, 2-й и 3-й батарей 14-й артиллерийской бригады и двух горных орудий.

От селения Лескова, где располагалась 2-я бригада 14 дивизии до Шипкинского перевала 68 верст, и от Прискова, где квартировала 4 стрелковая бригада, — 52 версты. По крутому подъему, к самому перевалу предстояло подыматься более 11-ти верст. Жара доходила до 39 по Реомюру. Духота в воздухе была невыносима, люди массами падали по дороге. Пока шли до Дрянова более 40 человек подверглось солнечному удару, от которого 6 человек умерло. Чтобы облегчить движение частей, в Дрянове, в течение одного часа было собрано 240 пароволовых подвод, из коих 180 отдано в стрелковую бригаду и такое же число в 14-ю дивизию. На эти подводы были посажены люди, которые изнемогли, отдохнувши они сменялись другими.

В Царево-Левада генерал Радецкий приказал генерального штаба капитану Мальцеву ехать в Шипкинский перевал узнать положение дел и приехать в Габрово для доклада. Около двух часов ночи прибыла в Габрово стрелковая бригада, а остальные войска к семи часам утра. Люди были крайне утомлены. Здесь генерал Радецкий получил известия, что штурмы батарей и траншей 10-го числа не повторялись. В виду этого обстоятельства и утомления войск положено было начать выступление из Габрово не ранее 6-ти часов пополудни того же 11-го августа. Ожидали, что в течение дня из Сельви прибудет Волынский полк.

Еще до рассвета 11-го августа с неприятельской позиции раздались залпы. Часу в седьмом утра к генералу Радецкому, по его требованию, явился с перевала генерал Дерожинский. Выслушав его доклад, корпусный командир приказал Дерожинскому немедленно ехать обратно и объявить войскам, что он вскоре выступает на Шипку. Уже был девятый час утра и в частях варили обед.

Ровно в девять часов прискакал с перевала офицер-драгун и сообщил, что дела весьма плохи, турки настойчиво атакуют, наш тыл обстреливается и т. д. Генерал Радецкий тогда отдал приказание 4 стрелковой бригаде и части 14-ой пехотной дивизии готовиться к выступлению.

В 10 часов с позиции прискакал полковник Депрерадович. Корпусный командир послал его обратно с извещением, что через полчаса он выступает. Со стрелками пошел сам генерал Радецкий. Они двинулись чрезвычайно медленно и уже на второй версте многие до того устали, что садились по сторонам шоссе. В шесть часов прискакал к корпусному командиру храбрый майор Попов, прикомандированный к болгарскому ополчению, с отчаянными известиями. Из всего, что шло на выручку Шипки, на верх можно было направить две сотни казаков, другие части не были в состоянии немедленно явиться на перевал, и между тем оставалось всего каких-нибудь четыре версты. Тогда генерал Радецкий приказал стрелков посадить на коней, для чего велел взять стоявших поблизости подъемных (обозных) лошадей. Прискакавшие стрелки выручили погибающих защитников Шипки.

Генерал Радецкий лично осмотрел поле брани и сделал нужные распоряжения.

В ночь на 12-е августа на Круглой батарее поставили взвод 14-й бригады, а на Николае 2 девятифунтовые орудия. С рассветом снова начался бой, неприятель несколько раз атаковывал лесной курган, занятый нами, который переходил из рук в руки, но турки никак не могли подвинуться далее этой возвышенности. Центральная батарея опять работала исключительно с пехотой. Около двенадцати часов несколько таборов бросились в атаку на гору св. Николая. Их встретили картечными гранатами и обратили назад. Добежав до мертвого пространства, турки перевели дух и полезли на скалу, но здесь почти все нашли смерть на русских штыках. В это же время, около полудня, был ранен начальник 14-й пехотной дивизии генерал Драгомиров в правую ногу на вылет, и эта же пуля хватила в бедро стоявшего за ним генерального штаба капитана Мальцева и сплющилась об кость. Во многих частях было перебито значительное число офицеров.

Майор Лигниц покинул позицию 12-го числа вечером и в убеждении, что перевал останется во всяком случае за нами.

Сегодня, до самого обеда от генерала Радецкого не имелось телеграммы о результатах боя 13-го августа и только в семь часов вечера Главнокомандующий получил, наконец, депешу, которую тотчас и переслал Императору. Генерал Радецкий телеграфировал в 12 часов дня, что 13-го августа мы удержали позицию на Шипке, потеряв 30 офицеров и 400 нижних чинов убитыми и ранеными. Бой не прекращался до 10 ч. вечера, затем ночью возобновили его свежими войсками.

Вечером, Его Величество сказал генералу-адъютанту Рылееву: ‘У Меня целый день не выходит из головы — бедный Ковалев. Эта святая любовь его к матери Меня истинно тронула… Как он отзывался о ней, сколько в его словах было чувств…. Я не могу забыть!’

Затем подойдя к письменному столу, Государь достал четыре свертка золотых монет, по 1,000 франков в каждом и произнес:

‘Вот что! Надо ему помочь…. Возьми эти деньги, положи их как-нибудь ему под подушку, но пожалуйста сделай так, чтобы он не знал, что это от Меня…’ {Милости Императора к Ковалеву были бесконечны. Его Величество перевел его, по выздоровлении, в гвардию и назначил плац-адъютантом в Петергоф, так как служба там спокойная. В настоящее время он в Москве плац-адъютантом и имеет квартиру в Кремле.}

15-е августа. Утром генерал-адъютант Рылеев доставил Ковалеву в госпиталь Высочайше пожалованные ему деньги. Подобная милость Государя не могла остаться тайной и слух о ней тотчас разнесся по всему госпиталю. Наискось от Ковалева лежал еще офицер, товарищ его по батальону, положение которого было безнадежно. Вскоре после ранения в ногу у него развилась гангрена, дошедшая до паха, вследствие чего невозможно было сделать ампутации. Когда Император прибыл сегодня в госпиталь, то этот офицер обратился к Нему с просьбою.

‘Ваше Величество!’ — произнес он, — ‘У меня тоже старуха мать, без всяких средств, кроме меня никого нет’…

Государь, расспросив о положении его, изволил ему пожаловать 1,000 рублей.

В той же палате и совершенно против Ковалева помещался войсковой старшина Остахов, служивший в Кавказской казачьей бригаде. От самой ничтожной раны в палец руки у него сделался столбняк, так что ему предстояла смерть от голода. Припадки были до того сильны, что четверо солдат не могли разогнуть его членов и удержать конечности в горизонтальном положении. Чтобы спасти Остахова от голодной смерти, ему выбили один передний зуб и кормили через соломинку молоком.

Государь постоянно интересовался ходом лечения Остахова и когда ему случалось приходить в палату и заставать его не в припадке, то всегда садился к нему на кровать и долго беседовал с несчастным {Государь не забыл Остахова и впоследствии, после его смерти. Так 28-го ноября 1879 года, в день годовщины взятия Плевны, во время обеда у Великого Князя Николая Николаевича, Император вспомнил о нем.}.

За завтраком Император расспрашивал до мельчайших подробностей у ординарца Его Высочества Главнокомандующего, л.-гв. Семеновского полка поручика Скарятина, командированного за собранием сведений к генералу Радецкому, о положении и настроении войск, стоявших на Шипке. По его словам, люди наши были до последней крайности утомлены бесконечным боем и чуть ли не сорокаградусной жарой, в особенности первые три дня и наступавшие теплые ночи не приносили им с собою отдыха, в воздухе все еще стояла духота, а тут надо было прежде всего заняться переноской с позиций на перевязочный пункт массы тяжелораненых, затем нужно было собрать убитых товарищей, вырыть им братские могилы и похоронить по-христиански, потом разобраться и рассчитаться с людьми по остаткам полков, батальонов и рот, привести все это в надлежащий порядок, для нового боя. В то же время являлась крайняя необходимость возобновлять, как можно скорее, запас патронов в своих подсумках и пополнить расстрелянное количество снарядов в батареях, исправить повреждения батарей и возводить новые закрытия. Физическое утомление и нервное возбуждение были столь велики, что когда в 11 ч. вечера доставлялась на позицию пища, люди отказывались от еды.

О бое 11-го августа поручик Скарятин рассказал следующее. Накануне в 8 час. вечера четыре роты Орловского полка на горе св. Николая были смещены столькими же ротами Брянского полка, а командир — полковник Липинский, по предложению генерала Дерожинского, был назначен начальником главной позиции, т. е. на северной горе и на перешейке. В то же время флигель-адъютанту полковнику графу Толстому вверили оборону передовой позиции, или горы св. Николая. 11-го августа турки уже с трех сторон кинулись в 4 час. утра на наши позиции, они казались пьяными и бессмысленно лезли во брустверы батарей. Видимо, Сулейман-паша, получив сведения, что подкрепления приближаются к нам, хотел во что бы то ни стало покончить с Шипкой. Сверху было заметно, как по мере подъема колонн они таяли, но на смену им, как будто из земли, вырастали новые. У наших не имелось ни одного сухаря и ни капли воды. Дело дошло до того, что там, где еще недавно стеной стояли солдаты, остались небольшие кучки бойцов, едва отбивавших неприятельские атаки. Утром, когда подкрепление не явилось — начальники сообщили, что войска прибудут в два часа, но прошел полдень, час, два, три — в страшной резне, а в стороне к Габрову не видно было ни одного солдата. В войска стало закрадываться отчаяние. Наш огонь убийственно действовал на турок, но опьяневшие от дикого фанатизма и от влияния опиума, толпы их все прибывали и прибывали, проходя вверх по телам своих павших товарищей. Наших становилось так мало, что солдаты для защиты позиций должны были перебегать с места на место, раненые оставались в строе, потому что без них некому было защищать батареи и ложементы. Орловцы плакали, предвидя возможность, что эти позиции будут заняты врагами.

Замечательно величественен был момент, когда приехал на позицию генерал Радецкий. Он карьером взлетел по крутой горе на бруствер батареи, откуда открылась вся атака турок внизу и здесь начал отдавать приказания.

13-го августа, на пятый день обороны, с рассветом мы увидели турок на высотах, командующих нашею позицией, где они работали над окончанием своих батарей, особенно против правого нашего фланга. Мало того, — чрез короткое время оказалось, что все их главные силы очутились по обе стороны нашей позиции, а с 9-ти часов утра они открыли огонь сверху вниз, который быль особенно губителен с Лесной горы. Вскоре генерала Дерожинского, разговаривавшего с генералом Радецким, убили пулею на повал. Дабы избавить Габровский путь от убийственного огня, который более всего вредил нашим раненым и жителям, подвозившим к нам воду и запасы, генерал Радецкий предпринял атаку Лесной горы. Житомирский батальон, подойдя с рассветом к неприятельской позиции, завязал дело, а когда были услышаны его выстрелы, корпусный командир приказал половнику Липинскому атаковать укрепление. Четыре с половиной батальона пошли с фронта, а полтора батальона — против неприятельского левого фланга. Стрелки 14-го батальона и Брянцы долго и упорно дрались в долине все более и более подвигаясь к противнику, который занимал вершину и склоны горы, скрываясь в густой зелени леса. К 11 часам наши были уже на склоне, и бой, колеблясь то в ту, то в другую сторону, шел уже в самом лесу. Желая во что бы то ни стало обеспечить себе успех этого боя, генерал Радецкий, около полудня, решил поддержать фронтальную атаку и пустить в обход флангов неприятельской позиции на Лесной горе новые силы. Для этого были пущены в дело остальные два батальона Житомирского полка, оставившие за собою в резерве по одной роте каждый. В критический момент боя, во главе одной из этих резервных рот стал сам генерал Радецкий и во главе другой — командир Житомирского полка, полковник Тяжельников. Оба они повели свои части в атаку и довершили успех. Турки оставили свою укрепленную позицию на Лесной горе и, заблаговременно убрав свои два орудия, поспешно отошли в ложементы на Лысую гору. К сожалению, наши увлеклись преследованием, — зарвались и, ввиду новых подкреплений противника, не в состоянии были удерживаться на позиции. Послав для занятия взятого у турок ската на Лесной горе флигель-адъютанта половника графа Адлерберга с батальоном Волынского полка, генерал Радецкий приказал полковнику Липинскому постепенно отводить войска, которые к утру 9-го числа окончательно отошли на нашу шипкинскую позицию. Окоп же за невозможностью подкрепить графа Адлерберга из малочисленного нашего резерва тоже пришлось уступить противнику.

Говорят, что картина шествия 4-й стрелковой бригады по подъему на перевал (11-го августа) — была замечательна во многих отношениях. У людей не хватало сил взбираться, и они садились и ложились, пройдя каких-нибудь сорок — пятьдесят шагов. Так, например, приютится стрелок под тенью небольшого дерева и прислонит к нему ружье. Загорелое лицо его покрыто потом, глаза тусклые. Вся фигура представляет совершенное физическое утомление и полное равнодушие решительно во всему, что его окружает… Проезжает мимо него командир батальона, не сказал ни слова, а только посмотрел на него, и он не пошевельнулся. Проезжает бригадный, затем корпусный командир со своим штабом, — стрелок мельком взглянул на все это начальство и только ниже опустил свою голову. Видно очень устал он, а ноги отказывают ему двигаться. Подходит к нему молодой офицер, берет его ружье и идет далее. Стрелок встрепенулся и вскочил на ноги…

— ‘Ваше благородие!’ — говорит он.

Офицер, не оборачиваясь, отвечает:

— ‘Тяжело ружье нести, я его понесу’.

— ‘Уж позвольте… я сам… перемогусь, как-нибудь’.

И пошел стрелок тихим шагом, точно ему стало легче.

Стрелки тяжело работали ногами. Шапки набекрень, пот градом лился по лицам, мундиры все расстегнуты, груди обнажены и покрыты каплями крупного пота… Утомление было страшное, но по мере приближения к перевалу, по мере того как выстрелы с позиции доносились все явственнее и явственнее, лица стрелков принимали все более и более оживленное выражение.

С командиром 2-й бригады 14-й дивизии, генералом Петрушевским, был солнечный удар. Не задумался он и пошел под фонтан, из которого текла холодная вода, — этим только я спасся.

Подъем на самый перевал прекрасно был разработан под непосредственным наблюдением генерал-лейтенанта Кренке и обращен в широкое шоссе, облегчавшее сообщение с Габровым. В боях 9-го и 10-го августа хотя генерал Кренке и не командовал войсками, но оставался все время на позиции под огнем. Присутствие среди славных защитников старого 70-тилетнего генерала производило особое нравственное влияние. К нему многие обращались, он всегда давал советы и вселял мужество.

В самую критическую минуту 11-го августа, генерал Радецкий был со штабом на перевале и ожидал прибытия стрелков. Вдруг у тыльной батареи показался скачущий всадник. Солдаты массами начали отходить вниз… Сердце замерло: ‘неужели и правда мы опоздали? Неужели все потеряно?’ — думалось корпусному командиру и его окружающим.

Скачущий всадник был военный чиновник. Остановясь шагах в двухстах от Радецкого он что-то сказал бежавшему рядом с ним солдату и через несколько секунд раздался кавалерийский сигнал — ‘марш-марш’.

Генерал Радецкий остановил чиновника….

— ‘Позвольте, в чем дело?’ — спросил он.

— ‘Все потеряно, наши бегут…’ — проговорил он отчаянным голосом. Чиновник имел растерянный вид.

Произошла пауза. Пули свистели мимо ушей… Генерал Радецкий заметил:

— ‘Напрасно тревожитесь: даст Бог все будет хорошо… В этом деле первое — спокойствие’.

Произошла новая пауза. Пуля легла недалеко от лошади чиновника.

— ‘А зачем горнист трубил в карьер?’ — спросил его Радецкий.

— ‘Это по приказанию Столетова, чтобы стрелки шли скорее’…

— ‘Напрасно, — сказал Радецкий: торопиться некуда, поспеем… Да горниcт в карьере и трубить-то не умеет’.

Произошла третья пауза. Чиновнику становилось неловко, а тут как на грех турки пристрелялись к этому месту.

— ‘Ну, теперь ступайте в Габрово’, — добродушно заметил Радецкий, — ‘там ваше присутствие будет более полезно’.

Сцена эха происходила на глазах всего штаба корпусного командира и вселила успокоительное чувство.

О вчерашнем бое (14-го августа) ничего не было еще известно. В рущукском отряде неприятель вчера же начал наступать на Садину, выслал вперед кавалерию при двух орудиях, но, встреченный огнем двух рот Зарайского полка и двух орудий, отступил, оставив на месте восемь тел и увез с собою много раневых. Лубенские гусары его преследовали. Сегодня вышел из Рущука батальон пехоты с двумя орудиями и 6,000 черкесов и двинулись на Кадыкиой, но три роты Украинского полка и 5 сотен казаков, при двух орудиях, отбросили неприятеля обратно в Рущук.

За вечерним чаем Главнокомандующий доложил Его Величеству, что по частным сведениям вчера с полудня бой на Шипке прекратился. Сегодня турки стреляют мало, наши молодцы сохранили все свои позиции. Турки засели в окружающих горах, дерутся посменно, воду возят на ослах, пищу, патроны, горные орудия — на волах, а где волы пройти не могут, заставляют таскать болгар.

Эта ночь была первою с 3-го августа, что Государь спал спокойнее.

В 9 ч. вечера начальник штаба армии генерал Непокойчицкий выехал из Горного Студеня, для осмотра позиций Радецкого на Шипке, для переговоров с последним и устройства более правильного снабжения отряда провиантов и продовольствиями.

16-е августа. По утру близ дома Государя разбили собственную Его Величества ставку, но никто не знал, для кого она предназначается. В 7 час. вечера, после обеда, Император остался дома, видимо поджидая кого-то и вскоре вдали показалась коляска, с солдатом-румыном на козлах и верховыми по бокам. Государь вышел навстречу. Князь Карл, приблизясь к Монарху, быстро выскочил из экипажа, и, поздоровавшись с Его Величеством, вошел с Ним в дом.

Румынская армия только недавно присоединилась в нашей, и Князь Карл поэтому получил назначение командующего войсками западного отряда.

14-го числа бой на Шипке был перенесен снова на Лесную гору. Атаковал неприятель. Батареи Николая и Круглая — боролись исключительно с Лысой, а Центральная поддерживала пехоту. Бой продолжался с переменным счастьем до 4 час. пополудни, когда неприятель овладел Лысой, но далее, не смотря на все усилия, не мог податься, удерживаемый всякий раз нашим огнем. Казалось, что обе стороны, истомленные ежедневным, беспрерывным боем, проведут ночь спокойно, но не то вышло на деле. Еще вечером генерал Радецкий приказал быть на стороже, так как у турок замечалось движение по южному скату Лесной горы и действительно часу в двенадцатом ночи раздались выстрелы… Предполагая, что неприятель двинулся в атаку, и желая удержать центр турок и тем дать возможность нашим справиться с атакою на фланг, Центральная батарея сделала четыре выстрела картечной гранатой по Лесной. Огонь смолк. Раздались странные крики ‘Алла’, которые продолжались до рассвета. Турки, воображая, что они атакованы, бросили свои ложементы, дрались между собою всю ночь, и только день помог им опомниться.

С вечера 15-го августа ружейная перестрелка почти прекратилась и сегодня утром все спокойно. Мы остались на прежних позициях, а турки скрылись за окружающими горами, в отдалении от батарей.

Общее число раненых с 9 по 15 августа равняется по имеющимся сведениям 2,480 человек, в том числе 95 офицеров. Число убитых неизвестно.

В отряде Наследника Цесаревича были две аванпостные стычки. Против Плевны и Ловчи все тихо.

17— е августа. Государь был целый день особенно грустен и взволнован. К довершению всех потрясающих известий за эти дни, по утру Его Величество получил депешу из Петербурга о смерти генерал-адъютанта Паткуля, Его товарища детства, с которым Он рос и вместе учился. Император тотчас послал в ответ самую сердечную телеграмму семье покойного Его друга. Такие потери всегда особенно чувствительны, и Государь говорил о печальном известии в глубоком огорчении.

Перед полуднем к Императору вошел военный министр Д. А. Милютин и доложил, что вчера вечером прибыл в главную квартиру инспектор госпиталей генерал Коссинский, ездивший на Шипку, для осмотра перевязочных пунктов и лазаретов. Государь приказал пригласить генерала Коссинского к завтраку.

Доклад инспектора госпиталей, полный ужасных картин смерти и страданий защитников Шипки, сильно расстроил уже нервно возбужденного Императора.

Между прочим выяснилось, что турки ставили в цепях некоторых стрелков с специальною целью бить по офицерам, всадникам, по носилкам и по раненым. Вперемежку с простыми пулями употребляют и разрывные. Наши находили бумажные пули, из которых нарочно была вынута простая и вставлена разрывная пуля. Сначала думали, что разрывными пулями стреляют только баши-бузуки, потом оказалось, что и регулярные войска Сулеймана-паши действуют одинаково.

Когда генерал Радецкий объезжал позиции 11-го августа вечером и сумерки сгустились, то увидел пред собою на одном из опаснейших пунктов — офицера с окровавленным лицом и раненой ногой. Около него лежало человек семнадцать. Офицер взял под козырек.

— ‘Что это они у вас, спят?’ — спросил корпусный командир.

— ‘Да, ваше п-ство, спят… и не проснутся, все убиты!’ — ответил офицер.

— ‘А вы что же здесь делаете?’

— ‘Ожидаю своей очереди… это была моя команда…’ — тихо произнес офицер.

Св. Николай образует три седловины. За первой из них к северу располагался временной перевязочный пункт, за второй — на холме постоянный перевязочный пункт, за третьей — большой госпиталь. Шатры были везде настолько переполнены, что многие раненые спали на открытом воздухе. Около них помещались санитары и группы болгар, спасавших раненых на месте боя.

Генерал Драгомиров был ранен 12-го августа. Только он выехал на позиции, сошел с лошади и хотел осмотреть их, как вдруг опустился на землю, проговорив: ‘готово!’ Все думали, что генерал Драгомиров сел отдохнуть, также не обратили внимания на стон капитана генерального штаба Мальцева, который упал рядом с Драгомировым.

— ‘Я кажется ранен…’ — проговорил генерал.

Оказалось, что пуля прошла на вылет под правым коленом, не задев артерий, но перебила сухожилия. На излете она попала в стоявшего рядом Мальцева и засела у него в кости бедра. Окружающие растерялись. Случай этот навел на всех уныние…

Когда Драгомирова понесли на носилках к перевязочному пункту, мимо шли его Житомирцы. Он с ними поздоровался, советовал драться молодцами и не гнуться под пулями. На открытых площадках турки открывали по нем огонь, пули свистали над самою головою раненого. Пункты эти до того были опасны, что в Житомирском полку, еще далеко от позиций, пятерых выбили из строя и под несколькими офицерами ранили лошадей.

12-го августа вечером, когда все уже успокоилось и даже турки перестали обстреливать дорогу и редкие пули посвистывали в воздухе, какому-то солдату Житомирского полка приснилась атака, со сна он крикнул ‘ура!’ Моментально весь отряд подхватил этот крик и кинулся за бруствер. Едва могли успокоить солдат, так расстроены у них нервы и так чутки они стали во всякой тревоге.

13-го числа войска выказали вполне свою доблесть и совершали чудеса храбрости. Санитары и фельдшеры действовали под жесточайшим огнем. Так фельдшер Алексеев перевязывал раны в самой цепи, а какой-то санитар устроил в ближайшем лесу, на опаснейшем пункте, свой перевязочный пункт и оттуда уже направлял раненых на настоящий. Болгары-санитары кидались в самую свалку, чтобы выхватить раненого.

На перевязочном пункте — картины уже знакомые. Замечателен был солдат Брянского полка — Никанор Картамышев, он сам дополз до перевязочного пункта. По пути его хотели положить в носилки, так как он имел четыре раны, из которых одна на вылет, а другая — в затылок, но Картамышев не согласился.

— ‘Ступайте дальше’, — говорил он, — ‘там вон лежат, что и ползти не могут, а я слава Богу’. Он выдержал очень мучительную ночь, несколько раз по пути с ним делались обмороки. Так лежал он в лощине со многими другими ранеными, как вдруг набежали турки и заняли своею цепью находящееся впереди пространство. Несчастные остались таким образом во власти турок. В это время Картамышеву почудился русский язык:

‘Прирежем их, что ли?’ — говорили противники… ‘Пойдем сначала поужинаем, а потом с ними покончим’.

Картамышев нашел в себе столько сил, что уполз боком, загребая землю одной рукой. Турки заметили это, когда он уже был на гребне, и стали стрелять в него. Картамышев притворился мертвым, и тогда его оставили в покое. Когда он явился таким образом на перевязочный пункт, в ранах оказались черви.

Удивителен был офицер Житомирского полка Мунте-Моргенштерн, имевший три раны. Он все время заботился, чтобы скорее осмотрели и уложили поспокойнее в фургон рядовых его полка, и не дозволял заняться собою.

Раненых разрывными пулями была целая серия. Повреждения, произведенные этим путем, оказались ужасны. Старший врач Подольского полка Рафалович, корпусный хирург Каменский и старший врач Орловского полка ротценко заявили, что в настоящую войну им постоянно приходится убеждаться в употреблении турками разрывных пуль. Они образуют обыкновенно очень маленькое входное отверстие, но когда выходят, то имеют в диаметре вершка полтора, или осколки остаются в организме, разрушая все внутри. 14-го стрелкового батальона рядовой Антон Филипов был весь истерзан разрывом такой пули.

13-го августа на самом перевязочном пункте убило двух наповал, ранило четырех, в том числе одного офицера н, сверх того, перебило 6 лошадей. Между ранеными лежало несколько солдат, наевшихся в лесу от жажды каких-то ягод. Они были в припадке странного помешательства, сначала бредили, кидались по сторонам, приходили в ярость, потом все это разрешилось горячечным, долгим и тяжелым сном.

Вот все рассказы, которые дошли сегодня до главной квартиры.

После завтрака Император сел на скамейку у ворот Своего дома и пригласил генерала Коссинского поместиться рядом и доложить все, что он еще видел на Шипке.

‘Отстоят ли войска перевал?’ — спросил Государь.

‘Эти приступы мне напомнили Севастополь, но только в слабой степени’, — сказал генерал Коссинский. ‘Ваше Величество можете быть спокойны, что теперь позиции останутся в наших руках, вряд ли атаки повторятся, а мы укрепимся сильнее. Трудное, тяжкое время пережито…’

Затем Император начал расспрашивать о больных и раненых, не нуждаются ли они в чем-нибудь, достаточно ли имеется белья, припасов и всего необходимого.

Генерал Коссинский откровенно доложил Императору, что вначале многого чего не хватило, вследствие неожиданного поворота событий, войска прибыли на Шипку форсированным маршем, сразу вступили в дело, число раненых увеличивалось быстро, но в настоящее время доставлены в Габрово и на Шипку все припасы, лишь не хватает перевязочных средств для эвакуации раненых.

Передавая свои впечатления, генерал Коссинский рассказал Императору одну сцену в госпитале, которая потрясла его до глубины сердца. В палате трудно раненых лежал молодой офицер, необыкновенно красивой наружности и невольно приковывал к себе взоры всех проходящих мимо него. Румяное, юношеское лицо, добрый взгляд, белизна и нежность тела, говорили, что это еще ребенок, мальчик. Только маленькая ранка около сердца, выделялась красным пятнышком на груди несчастного красавца. Он смотрел грустно, точно прощаясь с жизнью, едва им начатою. Около него сидел седой какой-то армейский подполковник и дрожащею рукою, в которой была ветка, отмахивал мух, беспокоивших раненого. Задумчивое лицо, нахмуренные брови и все его движения выражали, что он сильно взволнован, сердит, но старается задавить в самом себе терзающие его чувства.

Генерал Коссинский подошел к ним и невольно спросил, с участием старика подполковника:

‘Это ваш родственник?’

‘Сын!’ — воскликнул он грубым, потрясающим голосом, в котором слышались и слезы, и упреки жестокой судьбе.

‘Посмотрите…’ — продолжал старик, указывая на юношу. ‘Зачем это он, а не я…’

Генерал Коссинский, доканчивая рассказ, взглянул на Государя… Глаза Императора были полны слез.

— ‘Простите меня, Ваше Величество…’ — произнес генерал Коссинский, вскакивай со скамейки, — ‘я Вас расстроил, возмутил Ваше спокойствие…’

— ‘Ничего’, — ответил Государь, вставая, — ‘слезы не сушат, а облегчают’.

Вскоре Император простился и вошел к Себе в дом.

В 2 часа дня Князь Карл Румынский покинул Горний-Студень, направляясь к своей армии под Плевну.

Войска, вытребованные из России, начали по частям подходить уже к расположению главной квартиры.

Начальник штаба армии генерал-адъютант Непокойчицкий сегодня телеграфировал с Шипки, что там все спокойно и отряд наш в безопасности. Турецких войск вблизи позиций нет.

Но готовятся ли турки к новой атаке, собираются ли отступить, или замышляют обход — пока не было разъяснено. Число наших раненых, по сведениям от 16-го августа, равняется 98 офицерам и 2,633 нижним чинам.

18-го августа. Прибыла 1-я бригада 3-й пехотной дивизии и расположилась бивуаком около места, где стояла перед тем стрелковая бригада, устроившая себе довольно прочные шалаши, но они оказались засоренными и до того грязными, что начальник 3-й дивизии запретил своим полкам в них расположиться.

Только что успели представиться Государю начальники отдельных частей 1-й бригады в 5 час. пополудни, как Его Величество приехал на бивуак. Император изволил милостиво говорить с офицерами и выразил надежду, что они поддержат боевую славу своих полков. Проехав по фронту обоих полков, Государь остался очень доволен бодрым и здоровым видом людей, за что благодарил полковых командиров и начальника дивизии, а затем пригласил всех их к Себе обедать.

Начальник штаба армии, генерал Непокойчицкий вернулся из поездки на Шипку и, явившись к Императору, доложил, что занятая нами позиция неприступна и не может быть сомнения в том, что мы ее удержим за собою. Обсудив положение там войск неприятельских, он находил даже возможным ныне безотлагательно предпринять наступление против армии Османа-паши.

В награду отличного мужества, храбрости и распорядительности генерал-лейтенанта Радецкого, оказанных при обороне Шипки, Его Величество изволил пожаловать ему золотую саблю, бриллиантами украшенную, с надписью: ‘за оборону Шипки 11—15-го августа 1877 года’.

Генерал Зотов получил назначение состоять начальником штаба при князе Карле Румынском.

Сегодня первый день, что на театре военных действий везде спокойно.

19-е августа. Убогая, болгарская церковь в Горном-Студене, — обратила на себя внимание со дня перехода в село главной квартиры. Жалкое ее состояние — положительно надрывало сердце. Вид этого Божьего храма не поддается даже описанию: снаружи он походил на какой-то большой каменный и неоштукатуренный сарай, почти без окон и с низким входом. Все доказывало, в каком угнетении была вера христианская и что терпели люди, исповедовавшие ее. Внутри — вместо Царских врат были двери, сколоченные из двух досок, грязная, порванная, ситцевая завеса — прикрывала их, лубочные образа, нарисованные на бумаге, — представляли из себя иконы, окна не имели рам, за неимением колокольни и колокола жителей призывали на молитву ударами колотушки в железную доску. Священник служил без риз и одеяние его состояло из грязной накидки, сшитой из тряпок.

За неимением церкви и Государю негде было слушать обедни. Все эти причины побудили свиты генерал-майора М. П. Тучкова заняться приведением храма в сколько-нибудь приличный вид. Приказав заклеить окна бумагой, обить престол материей, купленной им в Румынии, сшить новую завесу и повесив кое-какие образа, он устроил церковь настолько прилично, что явилась возможность стоять в ней и молиться.

Сегодня генерал Тучков намеревался ее освятить и потому упросил священника главной квартиры — взять на себя этот труд. Утром, когда . П. Тучков садился на лошадь, чтобы ехать на ту сторону оврага, где располагалась церковь, Государь стоял на галерее своего дома и, увидав его, крикнул:

— ‘Тучков! Ты куда едешь?’

Генерал Тучков подъехал к Императору и доложил о предположенном освящении храма.

— ‘Мне тоже хочется приехать на освящение’, — сказал Его Величество, — ‘но новому не говори об этом, и пришли доложить, когда начнется обедня’.

Церковь была полна болгарами и когда началась служба, неожиданно для всех присутствующих, вошел Государь Император со Своею свитой. Это привело народ в умиление. Освящение совершилось при необыкновенно-торжественной обстановке и в ознаменование этого дня Его Величество пожертвовал в храм иконостас, а свита собрала по подписке сумму денег, чтобы выписать из России церковную утварь, образа и другие необходимые принадлежности богослужения.

При выходе Государя из церкви, генерал Щолков подал Его Величеству телеграмму о том, что 18-го августа турки атаковали передовые войска рущукского отряда, которые и отступили от Садины, Карахасанкиоя и Хайдаркиоя на главную позицию. Авангардное дело при Карахасанкиое было очень упорно. Генерал Леонов держался против 12,000 турок с небольшими отрядами в продолжение 12 часов: деревня переходила из рук в руки шесть раз. В 8 ч. вечера он отступил на позицию, убрав до 400 раненых. Сегодня турки с утра начали стягивать значительные силы против Гагово и Попкиоя, в то же время 8 турецких батальонов с кавалерией собрались на шоссе между Рущуком и Разградом и начали наступать да Кадыкиой.

Это донесение крайне встревожило Императора. Можно было предполагать, что армия Сулеймана-паши намеревается попытаться пробиться на соединение с Османом-пашей теперь у Кадыкиой. Не предвиделось конца энергичным атакам турок, они не давали нам ни одного дня отдыху.

После завтрака прибыла телеграмма со стороны Плевны, как бы подтверждающая предположение о намерении Османа и Сулеймана пашей соединиться, сообщалось, что сегодня, до 9 часов утра, турки из Плевно атаковали нашу позицию у Пелишата и Згалевицы, развернув значительные силы. Идет сильная канонада и ружейный огонь.

В 4 часа пополудни главнокомандующий получил депешу от генерала Леонова. До сих пор несколько последовательных турецких атак были молодецки отбиты.

Относительно Плевны Государь менее беспокоился, чем о Рущукском отряде, так как мы имели достаточно войск теперь, чтобы отразить нападения Османа-паши. К обеду император принес телеграмму генерала Зотова следующего содержания: ‘несколько повторенных атак отбито, войска держались молодцами. Потери значительны’.

20-ое августа. Вчера утром восемь турецких батальонов, выйдя из Рущука, вытеснили наш передовой отряд из г. Кадыкиоя, но подоспевшие подкрепления снова выбили их оттуда.

Ход боя 19-го августа у Плевны был в общих чертах, следующий: в 6 ч. утра кавалерия сбила наши аванпосты, и к 8-ми развернулась пехота с артиллерией и началась канонада. Затем последовали несколько турецких атак на Сгалевицы и Пелишат. Отбив все натиски, наши войска перешли в наступление и окончательно отбросили турок, которых было тысяч до двадцати пяти. В 4 часа дня бой кончился.

В военно-временной No 71 госпиталь, расположенный близ Горного Студеня, привезли 25 офицеров, раненых в делах 13 и 14 августа на Шипке. Государь давно уже справлялся, нет ли в госпитале таковых, и приказал немедленно доложить, когда их сюда доставят. Перед завтраком Его Величеству сообщили о прибытии Шипкинцев и в первом часу дня Государь, в сопровождении князя Суворова и других лиц свиты, направился в госпиталь. За несколько дней были получены подарки Императрицы для раненых, как то: ситцевые и полотняные рубашки, кисеты для табака, ножи, портмоне, книги, гармоники, фуфайки и проч. Император приказал их захватить с собою.

Войдя в палатку, Его Величество приветствовал офицеров словами:

‘Здравствуйте господа! Вы все такие молодцы, что у меня болит и радуется сердце, глядя на вас. Удобно ли вам здесь?’

‘Покорно благодарим, Ваше Императорское Величество, удобно’, — ответили офицеры.

‘Я вам привез гостинцев от Императрицы’, — продолжал Государь. — ‘Она вам это посылает’, — и стал раздавать крестики, образки, портсигары, спичечницы и мундштуки.

Ни одного офицера Его Величество не пропустил, чтоб не приласкать и не расспросить. Первым по номеру кроватей лежал офицер Подольского полка.

— ‘Ты куда ранен?’ — спросил его Император.

— ‘В ногу, Ваше Императорское Величество’, — ответил он.

— ‘Покажи мне свою рану’, — сказал Государь, но видя, с каким трудом этот офицер мог двинуться, Император произнес:

‘Нет, впрочем, не надо, тебе это будет больно’.

Не многим из них доводилось счастье когда-либо видеть Царя, некоторые даже совсем смущались, не зная, как принято разговаривать с особами Императорской фамилии, поэтому, когда Государь давал подарки из собственных рук, одни, получая их, целовали руку Его Величества, другие благодарили словами, третьи поклоном головы.

Один офицер Брянского полка, тяжело раненый, лежал не на кровати, а среди палатки на носилках и, взяв от Государя подарки, принял их вместе с рукой Монарха, которую желал поднести к своим губам, но вероятно сжал ее и Его Величество понял этот жест иначе, так что ответил ему пожатием руки, встряхнув ее два раза, и при этом произнес:

— ‘Надеюсь, что ты скоро поправишься’.

Молоденький прапорщик Житомирского полка рассказал Императору, как во время атаки турецких траншей неприятельский офицер, вероятно из некрасовцев или из знающих русский язык черкесов, чисто русским выговором обругал его ‘молокососом’. Его Величество выслушал, улыбаясь, рассказ и спросил:

— ‘Ну что ж, ты убил его?’

— ‘Сперва я его тоже обругал — подлецом, изменником, и потом застрелил’, — ответил юноша.

— ‘Прекрасно, — молодец!’ — похвалил его Государь.

Разговаривая с другим офицером, Его Величество заметил, что ему все на лицо садились мухи, которых он стеснялся отгонять, отвечая на вопросы Императору.

— ‘А что вас тут, кажется, крепко беспокоят мухи?’ — спросил Государь.

— ‘Нет, не особенно…’ — ответили раненые.

— ‘Ну, я думаю, меньше, чем пули на Шипке…’ — сказал Император.

Затем, простившись и пожелав офицерам скорого выздоровления, Его Величество обошел все солдатские помещения.

21-ое августа. По полученным сведениям, потери наши 19-го числа под Плевной состояли из 40 офицеров и 1,020 нижних чинов. Турки понесли огромный урон, против с. Пелишат, в одном только месте насчитано пока 300 тел.

Утром Его Величество был у обедни во вновь освященной церкви, а перед обедом посетил госпиталь и раздавал нижним чинам подарки, присланные от Императрицы. Государя сопровождал князь Суворов.

Вообще раненые, привыкшие к отеческому обхождению с ними Императора и чувствовавшие всю Его сердечную теплоту к ним, отвечали на вопросы Его Величества, ни мало не стесняясь. Когда Государь, держа две книги в руке, спросил громко солдат: ‘А кто здесь грамотный?’ — тотчас же отозвались два солдата. Но при этом разыгралась до того комическая сцена, что Император не мог удержаться от смеха.

Его Величество передал книги подавшим голос солдатикам и затем занялся другими, раненые начали разбирать кисеты, вынимая то одну, то другую вещицу, тогда у солдатика, получившего книгу, лицо вдруг сделалось таким печальным, что когда Император подошел к нему и спросил:

‘А ты уже получил?’

Он чуть не плача произнес:

‘Да, книгу получил, Ваше Императорское Величество!’ Физиономия его была до того комично-печальная, что Государь рассмеялся:

‘Вижу, вижу, брат, тебе хочется кисет получить… ну возьми, вот тебе!’ — ласково сказал Император. Когда же Государь вышел из палатки, то другой солдат, получивший книгу, чуть не заплакал: ‘Братцы, ну что я буду с этой книгой делать и зачем это я Царю-Батюшке сказал, что я грамотей?’ — глубоко вздохнув, сказал солдат.

Отсюда Государь, окруженный сестрами и ранеными, направлялся к выздоравливающим солдатам. ‘А где тот, — спросил Его Величество, — что на гармонике хорошо играет?’

Его кликнули.

Вышел солдат с перевязанной левой рукой и, став перед Государем, лихо проплясал камаринскую, наигрывая ее на гармонике. Император, прослушав его до конца, улыбнулся и, обратившись к другим музыкантам, весело сказал:

‘Ну, теперь вы сыграйте’.

А из кого состояли музыканты? все из калек, которым это занятие было единственным развлечением.

В одной из палат лежал страдалец, у которого обе ноги были отрезаны, обыкновенно при перевязках он ужасно мучился и крик его слышен был во всех палатах, и с того момента, как Государь подарил ему гармонику, он перестал стонать и вместо того с утра до позднего вечера наигрывал на ней.

Осмотрев палатки, отведенные для сестер милосердия, Император вышел на площадку, где стояла Его коляска и хор музыкантов. Раненые высыпали наружу, кто в шинели в накидку, кто просто в лазаретной рубашке, кто в шапке, а кто и без нее, и Его Величество стал с ними прощаться.

Государь постоянно интересовался здоровьем сестер милосердия, помещением их и когда узнавал, что которая либо из них больна или чувствует себя не хорошо, то всегда навещал ее. Его Величество уже знал наизусть, в которой палате жила та или другая сестра-милосердия и вообще настолько был милостив к этим сподвижницам и труженицам, что они, разговаривая с Императором, не стеснялись в изъяснении своих мыслей.

Часто сестры, встречая Государя у своей палаты, предупреждали Его Величество, что на их попечении есть трудно раненые, которым тоже следует дать георгиевский крест. Император, невольно улыбаясь, шел к этим раненым и, убедившись в справедливости слов сестер, жаловал знаки отличия военного ордена. Однажды, после такой просьбы сестры милосердия, Государь смеясь обратился к окружающим, говоря:

‘Посмотрите, вот кто представляет к наградам и раздает их…’

Всем сестрам Император также передал подарки от Императрицы: эмалевые белые запонки с красным крестом, а старшая сестра, г-жа Карцева, получила кроме того, такую же брошь.

Вернувшись домой, Ero Величество нашел у ворот собравшихся болгарских девушек, которые в воскресные дни устраивали хороводы. Посмотрев немного на их пляски, Государь пожаловал им деньги и пошел к Себе.

Вечером Главнокомандующий представил Императору более подробное донесение о сражении 19-го августа под Плевной. Желание Османа-паши нанести решительный удар можно было объяснить боязнью, что силы Западного отряда нашей армии, увеличивающиеся со дня на день новыми подкреплениями, могут начать правильную осаду Плевны. После 16-го июля атаки не повторялись и это не могло его не тревожить.

Дело у деревень Пелишат и Сгалевица произошло таким образом: около 6-ти часов утра из Гривицкой лощины и из-под Радишева показалась большая пыль, которая все ближе и ближе подвигалась на наши аванпосты. Вскоре оказалось, что это — большие массы турецкой кавалерии, за которыми следовала пехота и артиллерия, тоже в значительных силах. Передовые наши посты вынуждены были уступить напору конницы. С нашей стороны для встречи противника, в числе 25-ти тысяч, выставили полки: Харьковский уланский и Мариупольский гусарский, пехотные: Галичский, Суздальский, Угличский, Серпуховский и 2 батальона Шуйского с их артиллерией. Канонада началась в 8 часов утра, но артиллерийский бой продолжался не долго. Турки энергически повели атаку на Сгалевицы и овраг, лежащий между этою деревнею и Пелишатом, а затем и на Пелишат. Генерал Зотов, по прибытии 4-го армейского корпуса в составе Западного отряда, заблаговременно озаботился об укреплении наших позиций и потому обе названные деревни защищались батареями, а склон и гребень оврага — рядами ложементов. Турки были везде отбиты, но первая неудача не охладила их пыла и за нею последовали еще три атаки, повторявшиеся все с большим и большим ожесточением. Доходило до того, что отдельные люди, зажмуря глаза, с разбегу вскакивали на наши насыпи и сваливались с них в траншеи на русские штыки. Все ближайшее пространство перед ложементами сплошь покрылось неприятельскими телами. Пелишат несколько раз переходил из рук в руки. Мы потеряли одно подбитое орудие, у которого, впрочем, успели вынуть затвор. Отбив атаки, наши войска перешли в наступление и прогнали противника к Плевне.

Попытка эта наглядно показала, что турки вовсе не думают ограничиться одною пассивною обороною за брустверами плевненских укреплений, и самая настойчивость их уверила в возможности повторения подобных натисков и в ближайшем будущем.

Так как собранные на нашем правом фланге подкрепления, совместно с румынским корпусом, дозволяли теперь Западному отряду снова перейти в наступление, то Главнокомандующий решил начать действия. Для наибольшего обеспечения их от возможного покушения армии Сулеймана-паши из-за Балкан и приближения к ключу плевненской позиции, следовало предварительно атаки плевненского лагеря взять город Ловчу, лежащий на прямом пути из Плевны на Траян и Карлово. Исполнение этого предприятия Главнокомандующий поручил князю Имеретинскому.

Атака Ловчи предполагалась на завтрашний день.

22-ое августа. С раннего утра, к стороне Ловчи, загудела канонада и выстрелы отчетливо слышались в Горном Студене. Его Величество все время оставался дома — во ожидании известий, чем окончится дело столь важное для Плевнеской армии и для приведения в исполнение дальнейших планов Главнокомандующего. Государь постоянно прислушивался к канонаде и несколько раз посылал в штаб Его Высочества справляться не получено ли каких-либо сведений из отряда князя Имеретинского.

Главная квартира Главнокомандующего уже укладывалась и собиралась, чтобы по первому же известию об удачном исходе Ловчинского боя переехать ближе к Плевне. Великий Князь был намерен немедленно приступить к последним приготовлениям для действий против армии Османа-паши.

Его Величество, желая присутствовать при бомбардировании Плевны и вообще быть ближе к месту сосредоточения всех войск, решил также покинуть Горный Студень и для того приказал послать помощника коменданта генерала Тучкова 1-го осмотреть деревню Чауш-Махала.

К вечеру стрельба стихла, но донесения все еще не было. Генерал Тучков вернулся из командировки и доложил Государю, что главной квартире весьма трудно и неудобно расположиться в деревне Чауш-Махала, но это не могло служить препятствием переезду Императора, решившего непременно осмотреть позиции наших войск у Плевны, посетить ближайшие госпитали и разделить с армией все предстоящие испытания.

Его Величество долго не ложился спать, ожидая телеграммы князя Имеретинского.

23-ее августа. Половина восьмого утра Государю подали коротенькую депешу генерала Зотова, извещавшую, что г. Ловча взят с боя. Его Величество будучи еще в постели прочел ее и немедленно потребовал к себе дежурного флигель-адъютанта, половника князя Лопухина-Демидова и приказал ему идти на бивуак конвойцев объявить эту радость. Вторая очередь конвоя, которой не пришлось участвовать при переправе через Дунай, была придана к отряду князя Имеретинского и потому Государь, со свойственным ему милостивым вниманием, поспешил возвестить оставшимся офицерам о радости их товарищей.

В сражении под Ловчей участвовала также 2-ая бригада 2-й пехотной дивизии, потому перед полуднем Император заехал на бивуак 1-й бригады (9 и 10 полки) и объявил ей о победе.

— ‘Со славою окрестились огнем!’ — сказал Государь в заключение.

Сегодня же 9-ый Староингерманландский полк, с батареею, выступил по направлению к Плевне с тем, чтобы двумя переходами дойти до деревни Булгарени и занять там мост через реку Осму. Вместе с ним вышла и главная квартира Главнокомандующего.

Вечером прибыли из Ловчи флигель-адъютант граф Голенищев-Кутузов и ординарец Главнокомандующего капитан Андреевский, которые и доложили Его Величеству подробности дела 22-го августа.

В виду мер, принятых для воспрепятствования Осману-паше двинуться на соединение с Сулейманом было сформирование из состава западного отряда армии, особого отряда, порученного генерал-майору Скобелеву. Отряд этот был выставлен на шоссе из Ловчи к Сельви, как первый заслон против турок, если бы они двинулись из Ловчи. В состав его вошли: Казанский пехотный полк, батальон Шуйского полка, команда сапер в 45 человек, кавказская казачья бригада и 14 орудий. Затем войска генерала Скобелева были присоединены к отряду князя Имеретинского, которому Главнокомандующий поручил атаку Ловчи. Таким образом, наступающий отряд состоял из 2-й дивизии с ее артиллерией, бригады 3-й пехотной дивизии, отряда Скобелева и эскадрона конвоя.

Город Ловча лежит на правом берегу р. Осмы, на пересечении шоссейных дорог между Плевною, Сельви и Траяном. От каждого из этих пунктов Ловча отдалена приблизительно на 30 верст. Важность Ловчи, как узла путей сообщения, увеличивалась еще значением города, как довольно обширного центра чрезвычайно плодородной и хорошо населенной местности. Ловча отстоит от Дуная на 60 верст и всего в 40 верстах от линии Балкан. Отроги последних, наполняющие пространство между р. Осмою и р. Янтрою, постепенно понижаясь, доходят почти до Дуная. На высоте г. Ловчи они весьма значительны, имеют резко обозначенную форму, округленные вершины и очень крутые, скалистые спуски. Отроги частью покрыты лесом. Несколько ручейков, впадающих в Осму, образуют глубокие лощины. Высоты правого берега Осмы у г. Ловчи значительно командуют над высотами левого берега. Они весьма благоприятствовали укреплению ее как со стороны Плевны, так и со стороны Сельви. Из Ловчи можно было весьма легко создать сильный укрепленный лагерь, не меныших размеров, как и в Плевне. В особенности местность представляет удобства для обороны доступов к городу со стороны Плевны. Два ручья окаймляют с севера и с юга значительную возвышенность, около 3 верст по гребню, представляющую природное укрепление. Эту естественную позицию турки весьма искусно усилили целою сетью траншей, которые венчались огромным редутом, весьма значительной профили, представляющим тактический ключ всей ловченской позиции, как правого, так и левого берегов Осмы. Оборона правого берега Осмы была сосредоточена на гряде высот, тянущихся на 6 верст. На общем гребне помещалось пять вершин, разделенных на две неровные части шоссе из Сельви в Ловчу. Северная часть имела четыре вершины, а южная — одну, не покрытую виноградниками и потому получившую название ‘Рыжей горы’. Эта последняя командовала над всей позицией и составляла важнейший пункт правого берега Осмы и стратегический ключ всей ловченской позиции. Со взятием Рыжей горы, вся остальная позиция турок, на правом берегу, бралась во фланга, город Ловча переходил в наши руки, являлась возможность движением из города на д. Гозницу и Парадимец обойти турецкие укрепления левого берега Осамы и, наконец, легко отрезывались пути отступления на Троян и Микро. Наиболее сильно была укреплена Рыжая гора. Кроме этих укреплений, турки имели на левом берегу р. Осмы — передовой люнет, на высотах к северу от Порадимца и перекоп сильной профили перед Рыжею горою.

Силы неприятеля ко дню штурма Ловчи составляли от 8—10 батальонов пехоты, шесть орудий, эскадрон кавалерии, 600 черкесов и 2,500 баши-бузуков, всего до 8,000 человек.

Фронтальная атака турок со стороны Плевны, вследствие силы занятой неприятелем позиции, стоила бы больших жертв и могла быть отбита даже сравнительно малочисленным отрядом, гораздо вернее можно было ждать успеха при действиях (со стороны Плевны) против левого фланга неприятельской позиции. Для этого следовало взять передовой люнет, утвердиться на высотах и затем через д. Порадимец удержать пути отступления турок на Микре.

К 22-ому августа в отряде князя Имеретинского прибыла 3-я стрелковая бригада и он имел всего: 25 батальонов, 92 орудия, 14 сотен, полуроту почетного конвоя, 45 сапер и один эскадрон. По диспозиции: правая колонна (3 стрелковая бригада, гв. рота и 2 батареи), под начальством генерала Добровольского, должна была наступать на высоты левее деревни Присеки, против левого фланга неприятеля, левая колонна (10 батальонов, 1 эскадрон, 2 сотни и 56 орудий), под начальством генерала Скобелева — наступать на высоты по обе стороны ловчинского шоссе, общий резерв (11 батальонов и 16 орудий), под начальством командира 2 бригады 2 пехотной дивизии генерала Энгмана — расположиться на ловчинском шоссе, двум сотням No 31-го донского полка предписывалось, под командою есаула Антонова, двинуться к дороге, ведущей из Ловчи в Троян, наблюдая эту дорогу и посылая непременно разъезды, к западу, по направлению на д. Микре. Отряду полковника Тутолмина (кавказская казачья бригада и 6 орудий) приказали, одновременно с открытием артиллерийского огня на главной позиции, наступать по Плевно-ловчинсвому шоссе, с целью пресечь на ней движение неприятеля.

Прекрасное августовское утро, сознание своей силы, при виде этой массы орудий и пехоты, стремление попасть в первое для большинства дело — все это способствовало тому, что войска перед ловчинским боем были настроены празднично.

В пять с небольшим часов утра князь Имеретинский въехал со свитою на батарею (названной ‘Счастливою’), представлявшую наилучший пункт для руководства боем, и подал сигнал отрыть канонаду. Непрерывный огонь наших орудий продолжался несколько часов. Батареи очень быстро пристрелялись, и Рыжая гора была осыпаема снарядами. Около 6-ти часов генерал Добровольский с своею колонною вышел на Присякские высоты и занял артиллерийскую позицию, прикрытую с флангов стрелковыми частями. Неприятельские орудия, не смотря на их малочисленность, производили известное нравственное впечатление, хотя потери от них были незначительны. Наиболее тяжело было положение батареи князя Имеретинского.

В половине двенадцатого часа начальник отряда, признав артиллерийскую подготовку достаточною, решил начать атаку Рыжей горы. Около 12 часов стала двигаться колонна генерала Разгильдеева (Калужский, Либавский и Казанский полки) и когда передовые ее части, правее шоссе из Сельви, поравнялись с ротами Казанцев, секретно переведенными на скат, обращенный к неприятелю, генерал Скобелев подал сигнал для наступления. Движение это поддерживалось неумолкаемыми залпами 56-ти орудий. Ослабленный действием нашей артиллерии и отвлеченный атакой генерала Добровольского на левый фланг позиции, неприятель сопротивлялся слабо. Батальоны Казанцев быстро спустились и начали вбираться на крутую Рыжую гору. Легкость овладения Рыжей горой заставила генерала Скобелева безостановочно продолжать дальнейшее наступление для занятия города и затем для штурма заречных укреплений. 3-й батальон Казанцев был свернут вправо на шоссе и двинулся по нему во главе всех войск к городу. Батальон этот лично повел генерал Скобелев и занял небольшую площадку, от которой идет спуск к городу. Турки из заречного редута заметили наше движение и открыли огонь из орудий. Пока они пристреливались к этой части шоссе, два батальона Казанцев и дивизион орудий успели проследовать опасные места, но батальонам Псковского полка пришлось поплатиться. В особенности наделала много вреда одна из гранат, попавшая продольно в густо следовавшую нашу колонну. Она срезала около 20-ти человек и в том числе убила одного офицера. С прибытием первых четырех орудий генерал Скобелев остановил их на площадке, командующей над заречным редутом. Неприятель, завидев нашу артиллерию, сосредоточил на ней огонь, и мы стали нести потери. Действием же наших орудий был произведен взрыв в редуте и пожар, который вскоре потушили. Одновременно генерал Скобелев приказал командиру 3-го батальона Казанского полка, майору Стенросу, двинуться вперед и занять город. Калужский и Либавский полки, потеряв своего храброго командира бригады генерала Разгильдеева раненым, сбили неприятеля с высот (No 2) и, преследуя его по весьма трудно проходимой, заросшей виноградниками, кустами и овражистой местности, перевалили через высоты, отделявшие нас от р. Осмы, и начали спускаться несколько западнее города.

Расположение отряда генерала Добровольского, по свойству местности, было сначала открытым относительно позиции турок, так как находилось на обращенном к ним скате. Наша позиция отделялась от неприятельской глубоким оврагом, по дну которого бежал ручей. Этот овраг составлял как бы естественный ров перед турецкою позицией. Перейдя его, приходилось карабкаться по крутой покатости. В 6 ¹/₄ ч. утра турки открыли огонь против отряда генерала Добровольского. Наша артиллерия ответила залпом. Затем около 8 часов неприятель сам отважился перейти в наступление, обходя наш правый фланг, но дружным содействием 11 и 12-го стрелковых батальонов оно было остановлено. Тем не менее потери у нас не уменьшались и тогда генерал Добровольский решил оттеснить турок и для этого овладеть ключом всей их позиции — курганом. Атака была произведена правым его флангом, но несколько рот, заняв первую линию траншей, вынуждены были на этом и остановиться, потому генерал Добровольский перешел в общее наступление. Молодецкая бригада, не взирая на убийственный огонь турок, карабкалась на крутизны, выбила неприятеля из двух линий траншей и овладела после кровавого боя курганом. Турки в беспорядке отступали за Осму. В общем колонна в этот период боя потеряла ранеными и убитыми до 600 человек. По взятии генералом Добровольским позиции, к нему прибыл на подкрепление Ревельский полк, который затем был двинут за р. Осму для атаки заречного редута.

С наступлением генерала Добровольского, правый фланг которого был открыт, полковник Тутолмин с своим отрядом решил остаться в долине Ловчи с тем, чтобы пресечь по ней движение неприятеля и, в случае нужды, ударить в тыл на путь отступления. Когда главный курган был взят генералом Добровольским, полковник Тутолмин подвинулся вперед и отрыл огонь по турецким окопам. Спешенные части произвели наступление, и турки без большого сопротивления оставили занятый ими холм.

Между тем два батальона Казанского полка, вступив в город, в то же время вошли в сферу сильного ружейного огня турок с передовых траншей. Вслед за Казанцами въехал в город генерал Скобелев и произвел рекогносцировку и затем сосредоточил в нем Псковский и Эстляндский полки. Ротмистру Кулебякину с эскадроном конвоя Его Величества приказано было прикрывать наш левый фланг.

Около трех часов пополудни 17-ть батальонов и 11-ть эскадронов и сотен были готовы наступать против последней позиции турок. Первою двинулась бригада 2-й дивизии — против фронта, ее поддерживали с левого фланга несколько рот Казанского полка, а справа — Ревельский полк, уступом сзади. Главную оборону неприятель сосредоточил в редуте. Против него и в обход всей массы турок пошел наш резерв, в составе 7-ми батальонов. Движение это решило бой. Турки начали беспорядочное отступление и только в редуте, где они были окружены, шла рукопашная схватка. Чтобы восстановить бой, турки двинули свой последний резерв: два батальона от д. Парадигма, но, не дойдя еще до позиции, эти батальоны попали под удар кавказской казачьей бригады и при содействии эскадрона конвоя были изрублены. Отступление обратилось в бегство. Казаки энергично преследовали и к 5 часам пополудни большая часть заступников Ловчи была уничтожена. Судя по числу потерь, Калужский полк вынес на своих плечах главный труд, но в самом редуте вместе с Калужцами виднелись Либавцы, Ревельцы и стрелки.

Вся последняя позиция турок носила следы отчаянной борьбы. По северному скату высот лежала масса турок, обезображенных действием нашей артиллерии, к д. Порадимцу и Горище чернелись многочисленные жертвы, павшие под шашками Казанцев. Редут представлял кровавое зрелище борьбы грудь о грудь.

Наша потеря простиралась до 1,500 человек.

Государь Император решил завтра же переехать из Горного Студеня в д. Чауш-Махала.

24—е августа. Императорская главная квартира выступила рано утром, вместе с 10-м Новоингерманландским полком, двумя батареями и подвижным лазаретом, направлявшимися к Булгарени. Она должна была остановиться с упомянутыми частями у селения Чауш-Махала. Придя туда около полудня, начальник дивизии, генерал Карцев, лично выбрал место для бивуаков и не успели еще полк с батареями стать по жолнерам, как с находившейся позади горы показался конвой Государя и Его коляска.

Император выехал с Великим Князем Главнокомандующим из Горного-Студеня ровно в 9 часов утра. Местность, по которой шла дорога, была безлесная, только сады около деревень несколько разнообразили окрестности. Даль виднелась во все стороны и с каждого гребня представлялись в золотистой пыли песчаные вершины. Деревня Чауш-Махала располагалась по берегу извилистой речонки, и заполняла собою зеленую долину.

Проезжая мимо бивуака, Его Величество приказал остановиться и, подозвав к Себе начальника дивизии, генерала Карцева, сказал ему с чувством глубокого сожаления:

‘Представь себе, ведь под Ловчей убит твой полковой командир — Кусов’.

Это известие о потере прекрасного командира и превосходного товарища поразило всех.

Во время обеда, и потом еще много раз, Государь выражал сожаление о смерти Кусова, который только несколько дней назад, проходя Горный-Студень, представлялся Его Величеству и завтракал у Него {Впоследствии товарищи узнали, что полковник Кусов предчувствовал свою смерть. Со времени выступления из Горного-Студеня он был неузнаваем, вдруг сделался ко всему равнодушен, избегал всякого разговора, с трудом добивались от него каких-либо распоряжений. В день боя, рано утром, он потребовал к себе заведующего хозяйством, передал ему все бывшие при нем деньги, прося переслать их брату, назначил денежные награды своим денщикам, даже распорядился, как поступить с экипажем и верховыми лошадьми.}.

Император поместился в палатке. Ставка Его Величества была поставлена на горе, среди двора болгарского дома, между скирдами и под тенью двух дерев. В нескольких шагах от нее начинался довольно красивый спуск в долину, в которой извивалась река Осма. Отсюда открывался превосходный вид, верст на двадцать в обе стороны.

Оставшись, за отъездом Главнокомандующего в Булгарени, старшим из войсковых начальников при главной квартире Государя, начальник 3-й пехотной дивизии получил уведомление от ее коменданта, что охранение стоянки возлагается на штаб дивизии. Вследствие сего были немедленно сделаны следующие распоряжения: 1) начальнику Собственного Его Величества предложено отправлять разъезды до деревень Лежан, Родомицы, Весно и Церкало, дабы наблюдать таким образом все пути к западу и к северо-западу, 2) командиру Новоингерманландского полка предписано выставлять на ночь аванпосты за рекою Осмою, по направлению к северо-западу и западу.

Перед обедом Государь объехал окрестности деревни Чауш-Махала и, между прочим, посетил близ лежащее селение Лежан, населенное католиками-болгарами. Католический священник вышел на встречу и приветствовал Императора на итальянском языке. Народ высыпал на улицы, но женщины, завидев казаков Собственного Его Величества конвоя, сопровождавших Государя, вообразили, что на них нападают черкесы и с воплями ужаса обратились в бегство.

По возвращении в Чауш-Махала, Его Величество нашел у Себя телеграмму Цесаревича, извещавшего, что вчера 17-ть таборов атаковали со стороны Рущука и Разграда, — Кадыкиой. Сначала неприятель занял его, но затем мы его выбили оттуда с большим уроном. Наших участвовало в этом деле 7 батальонов, 8 сотен и 22 орудия и понесли потери: около 30 убитых и 150 раненых. Командир Украинского полка полковник Немира контужен в голову.

За вечерним чаем Государю были доложены еще некоторые подробности ловчинского боя. Кроме командира Псковского половника Кусова, оказался еще убитым — командир 11-го стрелкового батальона — полковник Кирдан. Во время штурма взято нами у турок два знамени. 23-го августа, на рассвете, князь Имеретинский получил донесение, что показался неприятель, наступающий на Ловчу. Когда сведения подтвердились донесениями командиров сотен, полковника Тутолмина, отряду генерала Скобелева было поручено выдвинуться вперед к Плевне и прикрыть расположение всех войск. Турки наступали по дороге из Плевны через Зилково и Лисеч. Встретив Кавказскую казачью бригаду, они приостановились и развернулись. Генерал Скобелев, прибыв на место действия кавалерии, приказал пехоте своего отряда и одной батарее двинуться вперед и занять весьма сильную позицию, выбранную им в двух верстах от северной окраины города. Между тем турки четыре раза пробовали, хотя и слабо, наступать против Кавказцев, но каждый раз, встречаемые метким огнем спешенных казаков, отступали обратно. Обходы флангов им также не удались. В то время, когда голова колонны неприятеля дралась против бригады полковника Тутолмина и развертывалась против занятых нами под Ловчею позиций, хвост ее попал под удар Донской бригады полковника Чернозубова с батареей, которая встретила турок стрельбою гранатами во фланг. Почти одновременно, к 12 ¹/₂ часам неприятель стал отступать от полковника Чернозубова и Тутолмина и потянулся на юго-запад, к дороге на Микре, совершая фланговое движение. Князь Имеретинский решил не переходить самому в наступление против турок, а ограничиться только обороною, с целью сохранить силы отряда. Но турки остановились и бездействовали. Так прошла ночь, во время которой наши войска спокойно отдыхали, кроме дежурных частей.

25-е августа. Отряд князя Имеретинского вчера произвел наступление в Плевне и у Богота соединился с западным отрядом армии. Полки 16-й дивизии и батареи вернулись к своим частям. Неприятель не мог помешать нашему движению и был слишком малочислен, чтобы атаковать Ловчу, занятую бригадою 3-й дивизии генерала Давыдова с 16-ю орудиями.

Перед полуднем в императорскую главную квартиру прибыл лб.-гв. Преображенского полка пггабс-капитан Рокасовский, состоявший в гв. полуроте, с донесением из Ловчи. Записка была составлена генералом Добровольским, к бригаде которого придали на эти дни гвардейскую полуроту конвоя.

Потребовав к себе барона Рокасовского, а также офицеров почетного конвоя, чтобы они присутствовали при чтении, Его Величество поместился на завалинке болгарского домика, в том дворе, где стояла Его палатка и затем предложил военному министру Д. А. Милютину прочитать реляцию генерала Добровольского.

‘Имею честь донести Вашему Императорскому Величеству’, — писал командир бригады, — ‘что полурота почетного Вашего Величества конвоя, в жестоком бою правого крыла отряда князя Имеретинского, под городом Ловчей, 22-го августа, с 6 ¹/₂ ч. утра до 5-ти вечера, вела себя геройски. Эта полурота, предводимая двумя флигель-адъютантами Вашего Величества, имея всех своих пехотных офицеров впереди, в простой стрелковой цепи, показала себя достойной представительницей славной гвардии и полков Вашего Величества.

‘К величайшему сожалению, этот опыт мужества и истинной, увлекательной неустрашимости, стоил дорого: убито 6 нижних чинов, тяжело ранен штабс-капитан Савин пулей в грудь и ранены 26 нижних чинов, — все во время штурма ярусных завалов и укреплений левого фланга турецкой позиции, кроме того, легко контуженный флигель-адъютант Вашего Величества, капитан фон Энден, все время оставался в строю.

‘Об особых подвигах нижних чинов и подробностях действий полуроты, будет иметь счастье донести Вашему Величеству лб.-гв. Преображенского полка штабс-капитан барон Рокасовский, с величайшим самоотвержением исполнявший во время боя должность ординарца при свите Вашего Величества генерал-майоре князе Имеретинском.

‘К сему донесению осмеливаюсь присовокупить, что флигель-адъютант Вашего Величества, полковник Рунов, кроме высоких подвигов неустрашимости, как старший по мне в чине, вследствие особых поручений, на меня начальством возлагавшихся, был для меня незаменимым, драгоценным помощником по командованию вверенных мне отрядов, как в бою, так и вне боя’.

Государь долго расспрашивал барона Рокасовского об убитых и раненых, а затем, обращаясь к конвойным офицерам, сказал:

— ‘Я вижу, вторая очередь показала себя такими же молодцами, как и вы все, господа’.

В заключение, Его Величество изволил приказать, чтобы вторая очередь присоединилась к Императорской квартире.

В 2 часа пополудни Государь Император изволил выехать в коляске, с военным министром, из Чауш-Махала в Булгарени, чтобы осмотреть госпитали. Так как там же находился 9-й Староингерманландский полк с дивизионным лазаретом, то начальник 3-й пехотной дивизии генерал Карцев отправился в Булгарени, за несколько часов ранее Императора и, кроме того, вследствие полученного распоряжения из полевого штаба, по повелению Главнокомандующего, 9-й Староингерманландский полк должен был 25-го же числа передвинуться от Булгарени к Порадиму и занять там укрепленную позицию, потому начальник дивизии поспешил в означенную деревню. чтобы застать полк еще до выхода.

Отправив одну бригаду под Ловчу и теперь еще один полк в Порадим, начальник дивизии оставался с одним 19-м полком.

Государь прибыл в Булгарени в то время, когда 9-й полк и находившаяся при нем 1-я батарея уже строились для выступления к Порадиму. Два батальона и батарея с музыкой и песнями прошла мимо Его Величества.

‘Какой молодецкий и развитой взгляд у людей’, — сказал Государь военному министру, а потом, обратясь к начальнику дивизии, прибавил: — ‘а ты точно курица, высидевшая утят, видишь, как они уплывают, и должен оставаться на берегу’.

Затем, поблагодарив и поцеловав командира полка, флигель-адъютанта полковника графа Татищева, Государь направился назад в Чауш-Махала.

За уходом 9-го полка, для охранения моста через Осму у Булгарени, приказано было поставить батальон 10-го Новоингерманландского полка, его-то Государь и встретил на обратном пути. Здесь произошел любопытный эпизод: на половине дороги Император и вся свита сели на коней. Перед пригорком, за которым дорога круто сворачивала, ехал солдат 10-го полка на обозной клячонке, а рядом с ним болгарин на осле. Поравнявшись с Государем, оба они соскочили и остановились.

‘Ты куда?’ — спросил его Император.

‘С проводником, Ваше Величество’, — ответил, замявшись, солдатик.

‘Я вижу, что с проводником, но куда?’ — повторил вопрос Государь.

‘С проводником, Ваше Величество’.

‘Понимаю, — возвысив голос, произнес Его Величество, — но куда послан и зачем?’

Уже совершенно растерявшийся солдат повторил тот же ответ. Государь приказал разузнать, что это за человек.

Военный министр и многие из свиты принялись расспрашивать оторопевшего и напугавшегося рядового. Не успел Государь подняться на пригорок, как увидел 2-й батальон 10-го полка, стройно шедший на смену караула у моста.

Оказалось, что солдат был конный вестовой батальонного командира, приставленный к взятому из деревни проводнику, собственно для того, чтобы последний не убежал.

Император изволил заметить, что батальон одет щегольски и люди шли молодцами.

Завтрашний день был предназначен для начала великого боя под Плевной. Его Величество намеревался с рассветом выехать на позиции.

Согласно плану, выработанному на совете генералом Зотовым, вся задача овладения плевненскими укреплениями подразделялась на две части: первая заключалась в возможно сильном обстреливании важнейших укреплений, лежащих в районе от д. Гривицы до ловчинского шоссе, с тем чтобы ослабить оборонительные средства турок, другая — в штурме этих укреплений пехотою в то время, как огонь орудий исполнить свое назначение.

26-е августа. По первому пушечному выстрелу, раздавшемуся в стороне Плевны, равно в 6 часов утра, Государь выехал в коляске с графом Адлербергом из Чауш — Махала.

Погода стояла тихая, поднимался весьма сильный туман, застилавший положительно всю окрестность и который не позволял различать самые близкие предметы. Через полчаса, как бы по волшебному мановению, густая пелена тумана начала передвигаться на запад и облака, гонимые невидимою силою, быстро понеслись в сторону, открывая полную панораму местности, во всей чистоте ясного утреннего воздуха.

По дороге, шедшей чрез бесчисленное множество голых, песчаных или поросших колючкою бугров, невозможно было ехать скоро. В деревне Радоницы, где ожидал Императора Великий Князь Главнокомандующий, Государь остановился, осмотрел селение и решил, что во избежание лишних переездов, в последующие дни, вполне будет удобно расположиться главной квартире здесь. Тотчас граф Адлерберг послал казака с приказанием Императорской квартире немедленно перейти в Радоницы.

Пока Его Величество находился в Радонице, прибыла телеграмма от Наследника Цесаревича. Как бы предчувствуя о неблагополучном ходе дел у Его Высочества, Государь с волнением стал читать депешу. Действительно, 24-го августа турки атаковали Рущукский отряд по всей линии, направив главную атаку на Кацлево и Обланово. Первоначально атака на Кацлево была поведена 15-ю батальонами, 18-ю эскадронами и 23-мя орудиями, но силы турок во время боя все увеличивались. Наш Кацлевский отряд, состоявший из пяти батальонов и восьми эскадронов с артиллерией, держался упорно и после 6-ти часового ожесточенного боя отступил с большими потерями за Острицу. Облановский отряд, также атакованный большими силами, отбил все натиски, но по занятии турками Кацлева, рущукский отряд должен был весь отойти на новые позиции.

Крайне встревоженный этим известием, Государь поспешил сесть в коляску и направился к Плевне. В д. Порадим Его Величество нашел гвардейскую полуроту почетного конвоя. Подъехав к ним, Император изволил выйти из экипажа и милостиво обратился к гвардейцам:

‘Здорово, мои молодцы! Благодарю за вашу службу. Я уже слыхал про вас. Очень рад вас видеть здоровыми!’

Фельдфебеля Жилова, стоявшего на правом фланге роты, Его Величество поцеловал и тут же пожаловал ему знак отличия военного ордена 4-й степени. Проходя по фронту, Государь расспрашивал об убитых и раненых, а офицерам выразил свое соболезнование о тяжело раненом штабс-капитане Савине.

Канонада усиливалась, и Император торопился прибыть на позиции. Дорога шла мимо деревни Сгалевицы.

За неделю перед тем Осман-паша произвел наступление на эту деревню, но теперь ничто кругом не напоминало о происшедшем, как будто сражения на этой местности никогда и не происходило, только правее дороги виднелись несколько полевых укреплений и взрытая кое-где снарядами поверхность. Далее, местами там и сям, располагались группами болгарские семьи, бежавшие из окрестностей Плевны и ночевавшие в поле, около своих телег с выпряженными и тут же пасущимися волами.

Затем, на лежащей впереди возвышенности, начинали обрисовываться белые клубы дыма, стремительно, сначала взвивавшиеся густыми облачками и затем медленно расплывавшиеся по воздуху, выстрелы из орудий уже ясно и отчетливо долетали до слуха.

Тут дорога вступила в лощину, затянутую войсками и повозками, по сторонам беспрерывно попадались на глаза фуры Красного Креста, санитары, врачи и сестры милосердия. До батарей оставалось только подняться на лежащую впереди возвышенность (названную после 30-го августа ‘Великокняжеской горою’), от вершины которой отстояли в нескольких саженях осадные орудия, громившие Плевну.

Перед батареей была довольно обширная поляна, покрытая роскошной зеленью поспевшей кукурузы. За бруствером стояло двенадцать 24-х фунтовых орудий, а саженях в двадцати назад, черной полосой кверху, возвышалась выдвижная 11-ти саженная лестница, с самой вершины которой производились наблюдения за неприятелем. На всей поляне не было ни деревца, ни кустика и только зеленый ковер высокой кукурузы приятно останавливал на себе глаз.

От этой батареи, в расстоянии одной версты и ближе к деревне Гривицы, находилась другая восьми орудийная батарея.

Остановившись на Гривицкой возвышенности, Император начал с живейшим любопытством рассматривать, чрез бинокль, окружающую местность и грозные укрепления. Впереди расстилалось, покрытое возвышенностями и лощинами, пространство, ограниченное с севера и юга двумя, почти параллельными, грядами высот, командовавшими над прочими. Непосредственно на север от Великокняжеской горы, верстах в трех, виднелась деревня Гривица, за которой, немного левее, едва можно было рассмотреть узкую, правильно очерченную полоску желтоватой насыпи, это был турецкий редут, известный под названием Гривицкого. Еще левее, на той же северной гряде, замечалась какая-то цепь укреплений, пункт этот назывался ‘Буковой Липой’ и составлял укрепленный турецкий лагерь. Вся эта гряда, наконец, обрывалась далеко на западе к реке Виду, крутою возвышенностью, на которой смутно темнели также турецкие укрепления.

Южная гряда, ограничивавшая позицию с противоположной стороны, занятая нами, разделялась крутым турецким оврагом за деревней Радишево на две части: до оврага она называлась горой ‘Артиллерийской’, а за оврагом — ‘Зеленой’.

Пространство между Гривицей и Плевной было занято неприятельскими укреплениями, построенными на вершинах причудливо изгибавшихся здесь возвышенностей, но все эти вдали расположившиеся редуты было бы трудно различать непривычному глазу, если бы их предварительно не указали.

Но могли ли результаты всего осмотренного оправдать ожидания и представления о физиономии Плевненской твердыни, сложившиеся под влиянием рассказов о неудавшихся штурмах и цифровых данных о наших потерях?

Смотря на эти, едва желтевшие вдали, полоски укреплений, из которых вылетали клубы белого дыма, как-то не верилось, в силу и несокрушимость этих холмов, не верилось, чтобы они могли устоять против энергической атаки достаточных сил, атаки, подготовленной артиллерийским огнем.

На деле выходило иначе.

Затем Великий Князь Главнокомандующий доложил Государю, что в течение ночи осадные батареи, а также некоторые полевые подвинулись вперед. Генерал Кренке, присланный им для наблюдения за работами, не находит слов в похвалу и после вооружения батарей, прибыл к нему для заявления, что он не только не видывал, но и не слыхивал о возможности успеха такой сложной работы в одну ночь, как подвоз огромного осадного парка за 8 верст, постройки батарей и открытия огня всего в шесть рабочих часов.

По данному сигналу, т. е. залпу из 12 осадных орудий, в 6 ч. утра все выставленные ниже батареи открыли огонь по турецким укреплениям и первоначально огонь был лихорадочный, ожесточенный, но затем постепенно стал ровнее. Турки в первые минуты опешили и сразу не ответили нам, но затем начали отвечать весьма метким и довольно равномерным огнем.

Позади позиций виднелись артиллерийские парки, приближенные к своим частям. Дивизионные лазареты еще разбивались, а перевязочные пункты уже действовали. В полуверсте сзади Великокняжеской горы был разбит госпиталь и станция военно-походного телеграфа.

Познакомясь, отчасти, с общим расположением возвышенностей, Государь начал следить за направлением артиллерийского огня. На всех батареях ежеминутно появлялись белые клубы дыма и беспрерывный перекат гремевших выстрелов повторялся в горах. С Великокняжеской горы летела бомба за бомбой в турецкие укрепления…

Стальные дальнобойные пушки направляли свои выстрелы в укрепленный лагерь на Буковой Липе и по направлению к лощине, где лежала Плевна.

Медные, 24-х фунтовые, обстреливали ближайшие редуты. Осадная восьми-орудийная батарея действовала по Гривицкому редуту. Полевые пушки на ‘Артиллерийской’ горе вели самую горячую канонаду и турецкий огонь был сосредоточен исключительно на них.

При тихой погоде завеса порохового дыма стала покрывать местность и мешала наблюдению мест падения снарядов. Пo временам ветерок разрывал эту завесу и открывал с наших позиций широкий кругозор. Неприятельские снаряды вследствие большой дальности огня не причиняли нам значительных потерь. Пехотные цепи и их поддержки были выдвинуты за линию батарей и прикрыты частью кустами и кукурузой. Кроме того, за ночь цепи вырыли себе неглубокие ложементы. Весь турецкий огонь, направленный на наши батареи, шел высоко над головами прикрывающих артиллерию пехотных частей.

Глядя на действия нашей артиллерии, можно было вынести только самые лучшие впечатления. Частый, но меткий огонь с каждым выстрелом наносил турецким укреплениям значительные повреждения, в которых убеждались по постепенно слабевшим ответам. Осадные орудия направлялись всюду, где огонь турок оказывался силен. Везде результаты были одинаковы.

Государь неоднократно посылал благодарить артиллерию за удачную стрельбу.

После холодной завысив, наскоро приготовленной здесь же на поле, Государь Император сел верхом и вместе с Великим Князем Главнокомандующим, графом A. В. Адлербергом и военным министром изволил отправиться вперед, к правому нашему флангу, чтобы ближе рассмотреть позицию противника. Прибывшие незадолго до сего князь Карл, генерал Зотов и полковник Новицкий также поехали вместе с Его Величеством. Остальные же лица трех свит, представлявшие собою слишком значительную группу, на которую неприятель обратил бы непременно внимание, по распоряжению Великого Князя Главнокомандующего, остались на месте, и Государя, кроме помянутых лиц, сопровождали одни только дежурные адъютанты и ординарцы.

Цель действия правого фланга состояла главным образом в обстреливании Гривицкого редута, для чего выставили три румынские, три наши 9-ти фунтовые батареи 31-й артиллерийской бригады и осадную батарею всего 66 полевых и 8 осадных орудий. Батареи эти были размещены: румынские к северу от гривицкого шоссе, а 31-й бригады на дороге из д. Гривицы в Сгалевицы, на северо-западном скате высот. Между этою последнею дорогою и такою же, идущею из Плевны в д. Пелишат, стояли батареи 5-й артиллерийской бригады, а позади их на высоте восьми-орудийная осадная батарея. Орудия 21-й бригады очень хорошо закрывались кустарником и не несли потерь. Позади орудий, выше их, на более открытом месте были выставлены пустые туры, принесенные войсками. Турки приняли эти туры за укрепления и целили в них. Они отвечали нам шрапнелью и гранатами. Последние нередко давали значительный перелет и падали за резервами, иногда вблизи парковых бивуаков и перевязочных пунктов.

За д. Гривицею болгары поспешно снимали с полей и молотили кукурузу, не смотря на изредка прилетавшие к ним неприятельские снаряды.

Его Величество пробыл на правом фланге не более часа и затем вернулся на прежнее место, а к этому времени в центре у нас канонада стала гораздо оживленнее и вскоре оттуда привезено было печальное известие, что командир одной из батарей 16-й артиллерийской бригады, полковник Гудим, убит гранатою, осколки которой ранили и двух его офицеров. На центральном участке, между Великокняжескою горою и Тученицким оврагом располагались 48 орудий 80-й и 16-й артиллерийских бригад. Их прикрывал 117-ый пехотный Ярославский полк. Весь день батареи производили сильный огонь, и турки отвечали весьма энергично из нескольких редутов. По батареям 39-й бригады могли действовать все неприятельские укрепления плевневского участка, так как вообще турки не стеснялись расстояниями.

Общая потеря этого дня была у нас невелика.

Перед вечером Государь Император уехал обратно в Радоницы.

Итак, 26-е число, день коронации, Государь провел в осмотре плевненских позиций, но в Чауш-Махале в 12 часов был отслужен молебен, в присутствии оставшихся в Главной Квартире лиц свиты.

Во время обеда там же была получена депеша, чтобы обоз Главной Квартиры перебрался в Радоницы.

К вечеру канонада под Плевной стихла и только редкие выстрелы очередных орудий нарушали тишину.

Главнокомандующий, вернувшись домой, занялся распоряжениями относительно посылки подкреплений Наследнику Цесаревичу. Рущукский отряд, отбивавший натиски 40-тысячной неприятельской армии, был в весьма затруднительном положении.

27-е августа. В 11 часов утра Его Величество отправился на позицию, но не доезжая Гривицких высот, Государь изволил повернуть к с. Пелишат. Здесь, сев на коня, Император поехал на перевязочный пункт 9-го корпуса. Раненых было не много. Его Величество некоторым пожаловал Георгиевские кресты и милостиво разговаривал с сестрами милосердия. Канонада положительно ревела. Затем, осмотрев главный резерв русских и румынских войск, Государь поднялся на высоты, прилегавшие к Гривице.

Согласно приказаниям, отданным вчера вечером князем Карлом Румынским по западному отряду, артиллерия должна была продолжать сильное обстреливание неприятельских батарей и ложементов, 3-я румынская дивизия — к рассвету сосредоточиться на правом фланге 4-ой дивизии, кавалерия генерала Лашкарева, усиленная четырьмя румынскими полками и одною конною батареею — идти к селению Дальний-Дубняк на софийское шоссе, в тыл неприятелю, чтобы смелыми и решительными действиями прервать или затруднить сообщение его. Отряду князя Имеретинского предписано было перейти на плевно-ловчинское шоссе и в минуту, какую он признает за более благоприятную, попытаться овладеть вторым гребнем Зеленых гор, лежащих к югу от Плевны.

С рассветом было замечено, что турки исправили все повреждения, сделанные нами вчера, и отвечали нам сегодня как будто даже с большей настойчивостью. Кроме четырех румынских батарей, на правом фланге действовавших против Гривицкого редута, в течение ночи ввели в линию еще две батареи 3-й дивизии. Вообще наша артиллерия придвинулась к неприятельским позициям на 800 сажень.

Со времени прибытия Государя на гривицкую высоту огонь стал утихать, но в три часа пополудни бой начался с новою силою. С движением вперед войск наших действовавших на плевно-ловчинском шоссе, поднялась трескотня по всем позициям. Румыны на правом фланге вскоре также перешли в наступление. Сердце так и замирало, при мысли о жертвах, ежеминутно возрастающих, от этого беспрерывного огня. Батареи гудели и гранаты со свистом бороздили воздух. Над всею местностью стоял густой слой дыма. Турецкие шрапнели стали лопаться в воздухе правее и не вдалеке от высоты, на которой находился Государь Император, эти снаряды направлялись против нашей батареи, маскированной кустами, и несколько пуль пролетело над группою Императорской свиты. Вскоре после этого Великий Князь Главнокомандующий, сидевший на бугорке рядом с Государем и наблюдавший в бинокль за ходом дела, заметил, что нашим снарядом взорвало в турецком редуте, лежащем левее Гривицкого шоссе, либо ящик зарядный, либо небольшой погреб, и действительно, над редутом поднялся густой белый дым и принял ту форму (грибком), которая служит обыкновенным признаком подобных взрывов.

Разосланные во все стороны Государем и Главнокомандующим адъютанты и ординарцы каждые четверть часа прискакивали с донесениями, так что малейшее движение наших войск было известно и ход боя имел объяснения.

Чтобы отвлечь турок от отряда князя Имеретинского, командир 9-го корпуса, генерал Криднер, усилил артиллерийский огонь на своей позиции, выдвинул вперед команды охотников, занял деревню Гривицу Козловским полком, стянул свои резервы и готов был энергично поддержать наступление генерала Скобелева. Маршевая команда Козловского полка, только что прибывшая из России на пополнение, прямо вошла в д. Гривицу и во время боя присоединилась к полку. Совокупностью этих мер внимание турок было отвлечено, а с движением вперед наших охотников, турки начал увозить свои орудия из Гривицкого редута.

Артиллерийская подготовка атаки генерала Скобелева Зеленых гор — продолжалась до четвертого часа дня, после чего командир Калужского пехотного полка, полковник Эльжановский, получил приказание атаковать второй гребень упомянутых гор. Для этого в первую линию были выдвинуты два батальона, а третий следовал за ними в виде частного резерва, в общем резерве состояли девять рот Эстляндского полка. Хотя эта часть турецкой позиции была сильно занята неприятельскою пехотою, тем не менее Калужцы как-то сразу успели овладеть третьим гребнем и, преследуя противника, дошли почти до подошвы северного склона третьей высоты, а несколько десятков человек перебежали по мостику лощину, по которой протекает ручей и взяли турецкие ложементы, расположенные у подножия противолежащей высоты, на которой возвышались два редута, соединенные траншеей. Турки как бы ошалели от этой неожиданности, но ненадолго. К ним быстро подошли подкрепления из Кришинского редута, и они ударили на левый фланг Калужцев. Оба редута открыли страшный, ужасающий ружейный огонь, окаймивший их сплошною огненною полосою. Трескотни выстрелов уже не было слышно, между ними не было ни малейших промежутков, так что они уже не напоминали учащенную, мелкую дробь барабанов, а слились в один общий, непрерывный рев, и это длилось около двадцати минут, после чего Калужцы, теснимые неприятельскою пехотою и кавалерией со стороны своего левого фланга, оставили взятые ими ложементы как по ту сторону лощины, так и на третьем гребне, где стоял целый лагерь шалашей, покинутых турками вследствие нашего натиска. Отойдя к южному скату третьего гребня, Калужцы временно приостановились. В это время турецкая пехота стала выходить из редутов и против правого фланга выдвинулись силы из Плевны, которые, наступая по ловчинскому шоссе, показали намерение обойти правый фланг нашей передовой линии. Заметя неудачу Калужцев, генерал Скобелев тотчас же приказал 3-му батальону этого полка развернуться между первым и вторым гребнями Зеленых высот, тылом к шоссе и двигаться в направлении на Кришинский редут, с целью прикрыть отступление товарищей, теснимых с левого своего фланга превосходными силами турецкой пехоты и конницы. Кроме того, генерал Скобелев послал и в общий резерв атакующего отряда приказание, чтобы девять рот Эстляндского полка как можно скорее поспешили к месту боя и стали пока на первом гребне. К счастью, это распоряжение было исполнено вовремя. Помощь Эстляндских рот подоспела как раз в тот момент, когда 3-й батальон Калужцев, пропустив пред тем за свою линию отступающих товарищей и приняв на себя напор турок, должен был, уступая численному превосходству противника, отходить назад, где и присоединился к девяти ротам Эстляндского полка. Тогда, совокупным огнем всех этих частей, противник был вынужден отказаться от дальнейшего преследования, а Эстляндцы, вслед за ним, продвинулись вперед и заняли второй гребень.

Тем временем и на правом фланге происходило дело. Передовая турецкая траншея перед Гривицкими редутамн была в течение ночи, по-видимому, значительно усилена и на ней начали возводить опорный пункт — небольшой редут. Казалось, что эти передовые укрепления заняты слабо. К 4 ¹/₂ часам огонь румынской артиллерии заставил турок бросить их. Румынская пехота быстро двинулась вперед, заняла траншею и, провожая отступавших турок огнем, причиняла им значительные потери. Атака была произведена с изумительною стремительностью.

В 6 часов прискакал на Гривицкую возвышенность посланный Государем с поручением флигель-адъютант полковник барон Мейендорф и доложил Его Величеству о неудавшейся атаке Зеленых гор. После этого, через полчаса, Император истомленный тревожными ожиданиями результата боя и событиями дня, покинул позицию.

Солнце в это время заволоклось облаком и вскоре оно совершенно скрылось за горами. Огонь продолжался еще несколько минут и из редутов вылетали тысячи огненных лучей, но затем вдруг все смолкло…. Бой прекратился на ночь.

В Радоницах Его Величество нашел приехавшего с Дуная великого князя Алексея Александровича.

В одиннадцать часов ночи, когда Император собирался лечь отдохнуть, чтобы с рассветом вновь отправиться на плевненские позиции, вдруг послышались частые выстрелы и дробь ружейной перестрелки. Государь тотчас вышел на улицу… Встревоженный возобновившимся боем, Его Величество послал узнать о причине и месте перестрелки. На горизонте беспрестанно вспыхивали слабые молнии артиллерийского огня… но минут через двадцать ружейная пальба затихла и спокойствие темной ночи по-прежнему сопровождалось только редкими выстрелами орудий.

Ложась спать Государь приказал Себя разбудить, когда вернется посланный на позиции, или прибудут телеграммы.

Причиною фальшивой тревоги было возбужденное состояние войск. Турки, занимавшие Кривицкий редут, заметили в румынских войсках передвижение какой-то колонны и приняли его за атаку, а потому и открыли усиленный артиллерийский и стрелковый огонь со всех четырех фасов редута. С наступлением темноты, одна из наших осадных батарей (осьмиорудийная) была передвинута еще ближе к турецкой позиции специально для обстреливания укрепленного лагеря, который опять выставил на прежнем месте свои палатки, убранные было после пожара, произведенного нашей гранатой. Потери наши 27-го августа, исключая отряда князя Имеретинского, оказались не велики, в 9-м корпусе убыли почти не было, а в 4-м корпусе более других пострадали артиллеристы.

Штурм Плевны, предполагавшийся на 28-ое августа, был отменен до 30-го числа.

28—ое августа. В 8 ч. утра Государь прибыл под Плевну вместе с Главнокомандующим и расположился на вчерашнем месте.

Турки за ночь опять исправили почти все повреждения, сделанные в их укреплениях в течение 27-го августа. Пришлось таким образом начать работу снова. В частях 4-го и 9-го корпусов не признано было возможным более сближать позиции и только румыны весьма энергично выполнили полученное ими приказание и даже сделали попытку стать в 400 саженях от турецкого редута. Цели для обстреливания остались те же.

От пяти часов утра шла довольно оживленная перестрелка на левом фланге, где на втором гребне Зеленых гор показались значительные массы турецкой пехоты. Встреченные весьма удачным огнем наших батарей с Рыжей горы, колонны эти приостановились, перестроилась в боевой порядок и затем продолжали быстро наступать. Донцы, под напором турок, медленно отошли к д. Брестовац и открыли поле для действия косым огнем с первого гребня. Русский огонь рот Эстляндского полка и в особенности орудийный огонь с Рыжей горы скоро прекратили натиск турок и затем заставили их отойти за второй гребень.

В 8 ч. утра неприятель повторил атаку. Обе стороны ожесточенно стреляли. Турки, подкрепленные с тыла, несколько раз пытались сбить наших стрелков, но никак не могли преодолеть их огня, останавливались и даже отходили назад. Пользуясь закрытой местностью, роты вышли на левый фланг турок и ударили на них с громким ‘ура’. В это самое время в тылу неприятеля взлетал на воздух зарядный ящик. ‘Ура’ стрелков послужило и для наших передовых рот Эстляндского полка сигналом наступления. Турки были смяты и отступили к г. Плевне. Они уже сегодня более не пытались сбить нас с занятых нами позиций.

Огонь румынских батарей был значительно усилен против предыдущих дней. Около трех часов пополудни они дважды произвели пожары на Гривицком редуте.

Прошел было слух, что батарея No 3 (из числа правофланговых) сильно подвергается ружейному огню, и потому к ней был дослан свиты Его-Величества генерал-майор Струков — узнать, откуда этот огонь направляется. К девяти часам утра Струков возвратился и доложил: что слух о ружейном огне неоснователен, но что батарея No 3 выдвинулась вперед на 300 сажен и что на крайнем правом фланге, у румын, тоже выдвинута вперед одна батарея, которая и в настоящую минуту, не взирая на полный дневной свет, складывается румынами из свежего дерна, под артиллерийскими выстрелами неприятеля. В это же время было доложено, что Козловский пехотный полк, по распоряжению начальника 31-й пехотной дивизии, генерала Вельяминова, выведен из деревни Гривицы, так как местность в ней слишком пересеченная, мешающая совокупности действий, и поставлен внизу, в лощине, где он, тем не менее, может считать обладание Гривицею столь же обеспеченным, как если бы стоял и в самой деревне,

К обеду Государь вернулся в главную квартиру.

Ночью осадные батареи произвели более оживленную стрельбу, чем вчера и была снова тревога, принятая некоторыми румынскими частями за нападение турок на ближайшие батареи.

29-е августа. Император провел весь день на так называемом ‘царском заливе’, зорко следя за всеми приготовлениями к предполагаемой атаке 30-го числа.

Канонада началась к 6 ч. утра. Восьми орудийная осадная батарея капитана Иванова оказалась переведенною на Радишевскую гору, откуда видна была южная часть Плевны. Минареты, выделяясь из массы домов, представляли прекрасную цель, но расстояние было до 2,500 сажен. Начальник артиллерии армии, князь Масальский, посетив батарею, приказал направить огонь орудий на г. Плевну. Стрельба оказалась неудобною и не действительною.

Войска князя Имеретинского провели ночь спокойно. На утро им было приказано овладеть третьим гребнем Великих гор, командующим над Плевною и исполнение началось после полудня Эстляндским полком с 10-м стрелковым батальоном, под общим начальством командира полка, полковника Головина. Благодаря знакомству с местностью, второй гребень заняли с ничтожною потерею. Турки заметили наше движение, когда на гребне уже стояли передовые роты и готовились приступить к укреплению занятой ими позиции. Продолжать в этот день дальнейшее движение вперед с целью занятия третьего гребня, генерал Скобелев не признал выгодным, так как опасался втянуть в дело все войска и израсходовать их в неравном бою с неприятельскими превосходными силами, до наступления решительного момента общей атаки плевненских укреплений.

Среди дня Государь пожелал пройти вперед, на то место, где накануне Его Величество стоял и наблюдал за боем, и только показался Он во главе свиты, как выехала на позицию турецкая батарея. Турки вообще всегда стреляли по маленьким группам всадников, или пешеходов, в предположении, что они состоят из начальствующих лиц.

‘Это она в нас хочет стрелять!’ — сказал прусский генерал Вердер.

‘Нет, вероятно, в пехоту, которая идет там внизу’, — ответил Государь.

Не успел Император сказать это, как вблизи свиты упали две гранаты. Таким образом Его Величество был принужден вернуться на прежнее место и когда уже совершенно стемнело, Он сел в коляску и направился в Радоницы.

Рота гвардейского отряда, согласно приказанью Государя, присоединилась к главной квартире. Сегодня за обедом все офицеры были в сборе и желая наградить отличившихся в бою под Ловчею, Его Величество избрал этот момент, для оказания им милостивого Своего внимания.

Подняв бокал, Император обратился к ротмистру Норду.

— ‘Норд! Я пью за здоровье моего нового флигель-адъютанта!’

Затем Его Величество поздравил капитана Эндена с производством в полковники.

Осчастливленные монаршею милостью, оба офицера бросились благодарить Императора.

Вечером сделалось свежо и пошел дождь.

Гул орудий не умолкал.

Государь провел беспокойную ночь….

30-е августа. Наступил роковой день…

Его Величество проснулся при первом проблеске утреннего света. На небе висели свинцовые, мрачные тучи, по земле стлался непроницаемый туман. Мелкий дождь, шедший всю ночь, размягчил почву, словом, в самой природе сегодня не было ничего радостного, приглядного, или веселящего.

Полуразрушенная деревушка, в которой не нашлось удобной хижины для Императора, была теперь местом пребывания Государя в день Его тезоименитства, празднуемый всею Россией с таким торжеством. Там, вдали на родине, звон колоколов несся из каждого села, пробуждая окружных жителей и зазывая их в церкви. А здесь, лишь глухие раскаты выстрелов доносились до слуха и пронизывали насквозь наболевшее сердце Монарха. Ничто, ничто не напоминало родного края и дорогого праздника…

Кончатся ли сегодня мучения, сбудутся ли ожидания всей России и падет ли неприступная Плевна? Вот вопрос, который мучил в эту минуту каждого. Начало штурма было назначено после полудня и к этому времени погода могла еще измениться. Надежда на успех, после четырехдневной усиленной бомбардировки, жила и поддерживала нравственные силы…

Напившись чаю в кругу своих приближенных, явившихся с поздравлениями, Государь стал собираться в путь. 30-го августа празднует свой полковой праздник лб.-гв. Павловский полк и Император как шеф, надел его форму. В 12 часов предполагался на позиции молебен, почему офицерам гвардейского конвоя: половнику Рунову, капитану Эндену, ротмистру Норду и штабс-капитану Косачу и нижним чинам Павловского полка, было разрешено отправиться также к Плевне.

Около девяти часов Его Величество сел в коляску, вместе с A. В. Адлербергом, и выехал из Радоницы. Император имел усталый видь и казался чрезвычайно задумчивым. Ранее чем явиться на Гривицкую возвышенность, Государь был намерен объехать некоторые части, расположенные вблизи, и также посетить перевязочные пункты, дабы Своим словом и присутствием придать войскам бодрость и некоторую силу.

Экипаж Его Величества двигался весьма медленно. Сильный туман совершенно застилал дорогу, и липкая почва развороченного грунта приставала к колесам целыми пластами. К десяти часам погода окончательно ухудшилась, с востока начал надвигаться совсем непроницаемый туман. Батареи стреляли редко, потому что естественно цели едва можно было различать среди окутавшей всю окрестность мглы. Вскоре наступила полнейшая тишина… Как-то чувствовалось, что она появилась только перед сильной бурей. Это даже неприятно волновало в виду предстоящих через несколько часов событий. Атака должна была начаться одновременно в трех различных пунктах.

В начале одиннадцатого часа вдруг раздался страшный ружейный огонь… Думая, что произошла какая-нибудь перемена, вследствие неожиданных обстоятельств, Государь приказал ехать скорее. Чем ближе подъезжал Его Величество к позициям, тем яснее становилась стрельба и отчетливее обозначалось, что бой происходит лишь на левом фланге.

Наконец, экипаж остановился около расположившихся в резерве частей. Пересев на лошадь, Государь подъехал к войскам, поздоровался, спросил о причине начавшейся пальбы, но никто не мог ее объяснить. В облаке только смутно обрисовывались силуэты ближайших орудий и человеческих фигур. На позициях не было сухого места, пронизывающая насквозь сырость пропитала всю одежду солдат.

Пехотный огонь, смешиваясь постепенно с пушечными выстрелами, заметно увеличивался, судя по звуку стрельбы, показалось, что наши одерживают успех. На других позициях, правого фланга, продолжала упорствовать тишина, точно все прислушивались к тому, что делалось на левом. Но по одному слуху трудно было делать заключение о ходе боя, иногда казалось, что перекаты ружейного огня ослабевали и отходили назад, но потом звук снова возрастал.

Когда Государь приблизился к центральным позициям, то объяснилось, что и здесь войска двинулись на штурм, поддерживая наступление Скобелева. От батарей Императора отдаляла всего большая лощина. Государь начал спускаться в нее. Здесь все более и более становилась чувствительна близость поля сражения. Стали встречаться раненые. Одного, с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и стонал, пуля попала, видно, в рот или горло. Другой шел бодро один, держа в левой руке ружье, громко охая и махая правой от сильной боли. Кровь лилась на шинель и на землю, где образовался непрерывный след его пути. Лице солдата казалось более испуганным, чем страдающим. Весь воздух был пропитан пороховым дымом.

Повернув отсюда вправо, Государь решил вернуться к Гривицкой возвышенности, где находился уже, по собранным сведениям, великий князь Главнокомандующий, и Император мог скорее узнать обо всем, что происходит на позициях.

На том самом месте, где Его Величество проводил целые дни под Плевной, с утра раскинули палатку для молебствия. Равно в половине двенадцатого Государь прибыл сюда. Приняв поздравление от великого князя Главнокомандующего, присутствующих на месте особ Императорской фамилии, а также от князя Карла Румынского, генерала Непокойчицкого, и поздоровавшись со своими Павловцами, Его Величество спросил: ‘Что значит этот бой на левом фланге?’ Главнокомандующий объяснил, что около 11 часов утра генерал Скобелев приказал начать наступление для занятия третьего гребня Зеленых гор. Этот гребень он признал необходимым занять ранее трех часов пополудни, т. е. начала общего штурма, чтобы выйти на одну высоту с войсками центра, стоявшими за Артиллерийскою горою. Дальнейших известий Великий князь еще не имел.

Государь спросил диспозицию, составленную на нынешний день, которая и была подана Его Величеству адъютантом главнокомандующего, полковником Скалоном. Император начал ее читать.

Ею предписывалось: 1) с рассветом со всех батарей открыть сильный усиленный огонь по неприятельским укреплениям и продолжать его до 8 ч. утра. В 9 часов одновременно и вдруг прекратить всякую стрельбу по неприятелю. В 11 часов дня вновь открыть усиленный артиллерийский огонь и продолжать его до часа пополудни. С часа до 2 ¹/₂ часов опять прекратить огонь на всех батареях, а в 2 ¹/₂ часа вновь начать усиленную канонаду, прекращая ее только на тех батареях, действию которых могут препятствовать наступающие войска.

2) В три часа пополудни начать движение для атаки:

а) Румынская армия атакует северное укрепление. Для содействия должна быть выдвинута бригада пехоты 9-го корпуса, с двумя батареями от Гривицы.

б) Два полка 9-го корпуса должны прикрывать линию наших батарей по гребню Гривицы до Радишева, остальные составить резерв.

в) Ингерманландский полк с батареей — расположится на левом фланге 12-ти орудийной осадной батареи.

г) Командующему 4-м корпусом, генерал-лейтенанту Крылову, со 2-й бригадой 16-й дивизии, поддержанной 1-ю бригадою 30-й дивизии, атаковать неприятельские укрепления, находящиеся впереди батарей его левого фланга. За этой колонной будет следовать главный резерв из трех полков пехоты с тремя батареями.

д) При главном резерве будет находиться начальник западного отряда.

е) Отряду генерала Скобелева, состоящему из 1-й бригады 16-й дивизии, стрелковой бригады генерала Добровольского и одного полка 2-й пехотной дивизии, с тремя 9-ти и одною 4-х фунтовою батареями, атаковать укрепленный неприятельский лагерь, прикрывающий г. Плевну со стороны ловчинского шоссе.

ж) В резерве колонны генерала Скоболева, с обязанностью поддержать его атаку и прикрывать левый фланг его колонны, следуют остальные полки 2-й пехотной дивизии с их батареями под начальством свиты Е. И. В. генерал-майора князя Имеретинского.

з) Командиру 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии, генерал-майору Леонтьеву, со вверенной ему бригадою и конною батареей, казачьими полками полковника Чернозубова и кавказским казачьим полком, прикрывать левый фланг всего боевого порядка и действовать наступательно по направлению к софийскому шоссе, на с. Дубняк, где войти в связь с кавалерией генерала Лошкарева.

и) Кавалерии генерала Лошкарева начать самые решительные действия против турецких войск, могущих появиться по левому берегу Вида, и войти в связь с кавалерией генерала Леонтьева.

і) Бригаде каларашей половника Разнована, по-прежнему, прикрывать правый фланг румынской армии. Киевскому гусарскому полку оставаться на булгарени-плевненском шоссе, для содержания связи между 9-м корпусом и румынской армией.

Собственно план штурма предположено было выполнить следующим образом: с рассветом вся артиллерия открывает огонь и прекращает его в 9 ч. утра. Турки, полагая, что начинается атака, подводят к своим передовым укреплениям резервы. Эти резервы попадают под усиленный огонь нашей артиллерии, открытый вновь в 11 часов дня. В час пополудни снова превращается огонь, и мы опять этим вводим турок в заблуждение. Третий раз прекращается огонь уже тогда, когда штурмующие войска закроют цели. Тогда турки, обманутые два раза, уже не спешат подводить свои резервы, чем облегчают овладение назначенными для атаки укреплениями.

В действительности густой туман, скрывавший цели, делал стрельбу нашей артиллерии мало разрушительною и указанные в диспозиции общие приостановки в стрельбе не могли быть выполнены. С 11 ч. утра наш левый фланг двинулся вперед со 2-го гребня и завязал общее дело, в котором принял участие и центр.

Прочитав диспозицию и получив некоторые объяснения от Главнокомандующего, Государь направился к палатке, где уже ожидал Августейшего именинника протоиерей Императорской квартиры в полном облачении.

Тотчас же началось молебствие. Раздалось стройное пение небольшого походного хора придворных певчих. Русская и румынская свиты столпились вокруг палатки, обнажив свои головы. Тут же стояли и кучки наших солдат, кучеров, служителей и группа местных болгар. Во время молебна дождь не прекращался, и канонада стала гораздо слышнее. Когда раздались слова священнодействовавшего: ‘преклонивше колена, Господу помолимся’, все тихо склонились к земле, и протоиерей с глубоким чувством, видимо взволнованным голосом, произнес молитву о ниспослании Всевышним победы русскому воинству. Эти слова как бы наэлектризовали всех присутствующих, многие и многие из них утирали слезы. Видно было, что каждый глубоко чувствовал в сердце своем значение переживаемой минуты, глубоко проникся смыслом возносимой к Богу молитвы и дал полную волю своему святому чувству… Но тот момент, когда дьякон возгласил, а певчие подхватили многолетие Государю, исполнен был особенной торжественности. В Петербурге в этот момент обыкновенно раздаются праздничные салюты с бастионов Петропавловской крепости, в Москве — со стен кремлевской Тайницкой башни, здесь же, на боевой позиции, в виду неприятеля, под этим хмурым, ненастным небом, салютовал Русскому Царю перекатный гром боевых орудий, которому вторило шипение взрывавшихся снарядов. Никогда еще русским Государям не доводилось встречать день своего Ангела в подобной обстановке, никогда еще не доводилось Им и проводить его с утра до ночи на боевом поле. Этот день — 30-е августа 1877 года — для нас, русских, должен сделаться днем незабвенным, историческим.

По окончании молебствия, Государь пригласил всех присутствовавших к завтраку. Для Императорской Фамилии и почетнейших лиц русской и румынской армий накрыт был на холме небольшой стол, остальные же поместились кто как мог. На земле были раскинуты скатерти, на скатертях поставлены блюда, тарелки, и вокруг них разместились кое-как все наличные офицеры и наскоро принялись за холодный завтрак. Великий Князь Главнокомандующий провозгласил здоровье Державного именинника, и — нечего говорить о том, каким восторженным и задушевным кликом был встречен этот дорогой каждому тост! Затем поднялся Государь Император и произнес следующие слова: ‘За здоровье наших славных войск, которые в эту минуту дерутся с неприятелем, и да дарует нам Бог победу!’

Потом, некоторое время спустя, Его Императорское Величество изволил предложить тост за здоровье Своих Павловцев.

Недолго длился этот скромный, походный завтрак, по окончании которого все отдали все свое внимание бою.

Его Величество опять выезжал вперед версты на полторы или на две, чтобы ближе следить за ходом сражения.

Туман, сливаясь с пороховым дымом, застилал некоторые места совершенно. На дальних буграх и в лощинах виднелись линии войск, отдыхающие в ожидании начала общего штурма, и черные полоски ложементов, изредка два, три всадника, на измученных лошадях, скользящих по размякшей почве, двигались по направлению к соседним позициям. Лишь орудийные выстрелы потрясали воздух, нарушая подавляющую тишину на правом фланге. Влево, наоборот, представлялись глазам картины, полные жизни. Туровце редуты, как Скобелевские, так и Кришинский, весьма энергично отвечали на огонь наших батарей. Мы со своей стороны открыли по неприятелю сильный ружейный огонь, но он казался слабее турецкого.

Посланные генералом Скоблевым впереди всех Владимирцы, — вследствие тумана и неясности очертания третьего гребня, зарвались и не поддержанные сзади, при первом толчке со стороны турок, отступили. Неприятель, видя это, сам перешел в наступление. Густые цепи его поднялись на скаты третьего гребня и подошли к нашим передовым ротам на несколько сот шагов. Загорелся жестокий стрелковый бой. Турки несколько раз пытались продвинуться еще более вперед, в особенности их натиск был силен на правый фланг войск Скобелева. Скоро весь Владимирский полк и 9-й, и 10-й стрелковые батальоны ввязались в бой, имея две линии: линию цепи и линию поддержек. Из общего резерва был притянут Суздальский пехотный полк, который и расположился за третьим гребнем, за наиболее крутою частью южного его ската, в трех батальонных колоннах. Вместе с этим Ревельский полк, 11-й и 12-й стрелковые батальоны поставили за вторым гребнем Зеленых гор. Но, не смотря на огонь наших четырех батарей, турки, занимавшие позицию на третьем гребне, не только не отошли назад, но, усилившись подкреплениями, еще подались вперед. От их огня стали сильно терпеть роты не только первой линии и поддержи их, но и резервы. Пули долетали даже за первый гребень и били в открытый там перевязочный пункт. Положение стало тяжелым. Генерал Скобелев, объехав передовую линию и убедившись в трудности держаться на занятой позиции, при близости турок и под их огнем, решился атаковать неприятеля с целью сбросить их с Зеленых гор, обеспечить за нами владение ими и этим облегчить предстоящий штурм, до начала которого уже оставалось немного времени.

Туман в это время еще более рассеялся или, вернее, спустился в глубокий лог, отделявший Зеленые горы от редутов. Очертания последних стали видны, хотя еще не вполне ясно, дождь начал усиливаться. Во втором часу пополудни 4-я батарея 2-й артиллерийской бригады смело выехала вперед на позицию со второго гребня к третьему и выстрелила несколько очередей картечными гранатами. Тогда Суздальцы, полные боевого одушевления, поднялись с своих мест и осыпаемые градом пуль и картечными гранатами, быстро и дружно без крика ‘ура’ атаковали турок. Владимирцы и стрелки были увлечены Суздальцами вперед и приняли вместе с ними участие в ударе. Неприятель не выдержал, очистил Зеленые горы и в беспорядке отступил к своим редутам и траншеям, откуда посыпался на остановившиеся наши войска свинцовый дождь.

Одновременно с наступлением против генерала Скобелева, турки выдвинулись против нашего центра, т. е. со стороны траншей, прикрывавших редут Омар-бей-табия. Начальник штаба 16-й пехотной дивизии, полковник Тихменев, предположив, по усилившемуся огню, что турки перешли в наступление, остановил четыре роты Углицкого полка, переходившего на правый фланг, и отдал им приказание прикрыть наши батареи, которые признавал в опасности. Турки заметили движение Угличан уже при спуске их с артиллерийской горы, и против наступающего полка был открыт орудийный огонь со всех батарей и ружейный с позиции Омар-бей-табия. Под градом пуль и снарядов, неся тяжкие потери, полк все подвигался вперед. Не дойдя нескольких сот шагов до редута, Угличане, потеряв всех батальонных и большинство ротных командиров, остановились и открыли огонь по туркам. В это время Ярославский полк двинулся по пути наступления Угличан, на поддержу им. Идя вперед, по трупам и через раневых, полк дошел до передовой линии, продвинулся несколько еще за эту линию, но не мог преодолеть убийственного действия турецкого фронтального и флангового огня, он остановился и открыл огонь. Две роты Казанского полка, дошедшие до левого фланга Угличан, последовали тому же примеру. Продержавшись около часа против редута, полки стали отходить назад. Был второй час пополудни.

За Императорской горой, в нескольких шагах стоял конвой Главнокомандующего — лейб-казаки. В два часа пополудни первый дивизион получил от Его Величества приказание выставить впереди горы цепь, при этом первый эскадрон, выдвинувшись приблизительно на версту, расставил посты, а второй образовал резерв.

В третьем часу Государю Императору доложили, что первая атака генерала Скобелева отбита…

С большим нетерпением все ожидали роковые три часа пополудни, назначенные для начала штурма. Но вот, наконец, поднялся непрерывный гул выстрелов, гром пушечной пальбы сливался с перекатами ружейного огня в одну общую трескотню. Дождь продолжал моросить и туман по-прежнему висел, хотя несколько прояснившийся. В половине четвертого батареи сильно участили огонь. С Императорской горы было видно, как к румынским батареям стали быстро подходить пехота и артиллерия. Не прошло пяти минут, раздалась с обеих сторон страшная канонада, потом послышался необыкновенно сильный удар взорванного на воздухе зарядного ящика.

Лейб-казаки, подвинувшиеся вследствие приказания командира полка еще вперед, очутились совсем около румынских батарей. Хотя храброму командиру дивизиона, полковнику Мандрыкину, было сказано, что ему не следует стоять в сфере огня, но он нашел невозможным быть впереди и вне огня. Через несколько минут неприятельская пехота бегом устремилась в лежащее перед цепью прикрытие. В это мгновение к казакам подлетел, как вихрь, полковник Мандрыкин. ‘Братцы, голубчики!’ — крикнул он каким-то необыкновенным голосом. ‘Сегодня день торжественный, порадуем и мы Государя Императора и хоть лепту принесем на благо общего святого дела!’

‘Поручик! — обратился он к своему офицеру, — соберите цепь’.

Офицер крикнул, и человек двадцать казаков сгруппировались около него. Терять нельзя было более ни минуты и полковник скомандовал: ‘с места марш-марш!’ В это время шагах в сорока от них взлетел на воздух зарядный ящик и граната ударилась под лошадь лихого командира. Мандрыкин только улыбнулся н, обратясь к солдатам, громко крикнул:

‘Не бойсь, братцы! Господь Бог пощадит меня…’ — и действительно граната заглохла.

Казаки, проскочив деревню Гривицу, рассыпной атакой бросились еще вперед, как бы вызывая неприятельский огонь на себя. Они мечтали достигнуть вынесенной за вал батареи, но пехотная цепь их отбросила, и они принуждены были отступить.

Между тем Государю было послано донесение от начальника пехотной дивизии, что появилась сотня казаков, которая произвела атаку.

‘Какие казаки?’ — спросил Император.

‘Лейб-казаки’, — ответил посланный.

‘Не утерпели, под пули пошли’, — ласково заметил командиру полка Великий Князь Главнокомандующий.

Бой кипел на всех позициях. Стройные массы пехоты, развернувшись, следовали за цепью, с подкреплениями позади, а резервы оставались за прикрытиями. Полки быстро наступали и стреляли учащенным огнем. Не было сомнения, что они не могли видеть врага и бегом устремлялись на редуты, пользуясь туманом. Турки сперва слабо отвечали на наш огонь с батарей, во затем вдруг обрушивалась на наступающих масса гранат из орудий первой и второй турецких позиций, а из крытых траншей, окаймлявших рвы редутов, лил поток ружейных пуль. Солдаты, не обращая внимания на опасности, лезли вверх, но склон был крут, и они скользили по размокшей от мелкого дождя поверхности. Турки, предвидя опасность, увеличивали гарнизон редутов, а наши, с криками ‘ура!’, бросались вперед.

В течение пяти минут участь редутов была в неизвестности и наши полки, дойдя менее чем в половинном составе, овладевали первыми позициями, но в конце концов, обстреливаемые с фронта и с фланга, они совершенно ослабевали и принуждены были отступить. Свежие войска повторяли атаки, но безуспешно.

Государь Император, рассматривая в бинокль поле сражения, не раз восклицал:

‘Боже мой, Боже мой, какой ужасный ружейный огонь!’ Некоторые снаряды долетали до подножия горы, на которой находилось Его Величество, Главнокомандующий и свита. Один из них, упавший в 200 шагах от Государя, Император приказал отрыть и сохранить на память.

Для атаки западного фронта позиции турок были назначены следующие части: 4-я румынская дивизия — полковника Александра Ангелеско, 3-я дивизия — Георгия Ангелеско, 1-я бригада 5-й русской пехотной дивизии генерала Родионова, т. е. 17-й Архангелогородский полк — полковника Шлиттера и 18-й Вологодский полк — полковника Рыкачева. В резерве за войсками стала 2-я румынская дивизия. Атака всех этих частей вверена была начальству генерала Черната, командовавшему румынской армией, и военному министру Румынии.

Ровно в три часа пополудни 4-я дивизия двинулась вперед. Батальоны первой линии, не смотря на убийственный огонь неприятеля, овладели передовыми турецкими траншеями, заставив турок отступить из них к редуту. Сделав передышку и приведя атакующие части в порядок, румыны двинулись снова вперед на штурм редута. Выйдя из закрытия, им пришлось подвигаться по ровному скату высот, вершина которых венчалась редутом и сетью траншей. Встреченные огнем в несколько ярусов, батальоны первой линии были отброшены назад, их подкрепил еще батальон, храбро бросившийся вперед, но также безуспешно. Затем в атаке последовательно приняли участие батальоны второй линии и, наконец, весь резерв 2-й бригады. Не смотря на бешеный огонь турок, на значительные потери, молодые войска достигли почти обоих редутов, но уже не имели силы овладеть ими и, не будучи также в состоянии держаться на занятой близ редута открытой позиции, около 5 часов пополудни, отступили к траншеям, вышли из-под огня турок и начали перестраиваться для нового боя.

Генерал Родионов прибыл к месту сражения к 5 ¹/₂ часам. Вместе с движением вперед русских батальонов двинулись снова в атаку и части 4-й дивизии.

3-я румынская дивизия перешла в наступление также в три часа пополудни. 1-й батальон 8-го линейного полка, не смотря на потерю почти всех офицеров, достиг рва редута, но, не поддержанный вовремя, был опрокинут и отступил с большими потерями.

Таким образом к 5 часам пополудни румыны были совершенно отбиты и тогда храбрые полки 5-й дивизии двинулись вперед, под фланговым огнем редутов. Бригада перешла ручей в первом логу и с потерями достигла второго. Здесь генерал-майор Родионов приостановил наступление, дал частям оправиться.

Для атаки в нашем центре были употреблены полки 4-го корпуса: 64-й Казанский и 118-й Шуйский, еще не бывшие в деле, и вся 31-я пехотная дивизия. Начали штурм 1-й и 2-й батальоны Казанского полка. Они были встречены сосредоточенным огнем турок, как только стали спускаться с гребня, занятого нашей артиллерией. Двигаться было весьма трудно, грунт размяк, а кукуруза выше роста человеческого, не спасая от огня, затрудняла связь рот между собою и сбивала со всяких направлений. Не смотря на все трудности и потери, роты бодро и быстро подвигались вперед. Пороховой дым, стлавшийся по кукурузе, обманывал глаз и заставлял предполагать турок гораздо ближе, чем они были в действительности. Не доходя до неприятеля 900—1,000 шагов, в одной из рот раздался крик ‘ура’. Немедленно остальные подхватили его и бросились бегом. Солдаты скоро утомились и запыхались. Чтобы дать им оправиться и перевести дух, роты были остановлены в небольшой лощине, шагах в 500 от турецких траншей. Благодаря лощине, пули полетели через головы и потери уменьшились. Остановка длилась не более трех минут. Опять рота поднялась, крикнула ‘ура’ и последующие дружно подхватив, бросившись вперед. Турки не выдержали, очистили траншею, и не успевших отступить Казанцы перекололи. Ушедши во вторую линию траншей, отстоящей от первой примерно в 50 шагах, неприятель стал поражать атакующих оттуда. Казанцы сделали еще одно молодецкое усилие, бросились на вторую линию и овладели ею. За этой линией оказалась еще третья, но сил уже не хватало, с тыла поддержка не подходила.

Шуйский полк получил приказание атаковать редут Омар-бей-табию, одновременно со штурмом Казанского полка на траншеи, но расстроенный страшным огнем не мог дойти до него, остановился, открыл пальбу и затем отступил. После этого, турки, присоединив к фронтальному огню против Казанцев еще сильный фланговый из редута и, подведя резервы, атаковали в свою очередь Казанцев. Пришлось уступить силе. Сперва вторая, а за нею и первая линия траншей были очищены. Около 4-х часов пополудни в распоряжение генерала Шнитникова отдали полки 81-й дивизии: Воронежский и Козловский, а затем из главного резерва прислали Галицкий полк. Полки Воронежский и Галицкий один за другим, повторяли атаку на редут Омар-бей-табия, но оба были отбиты. Когда они двинулись, то видно было, что ни шаг, то роты становились все реже и реже. Гранаты выхватывали разом целые ряды. Не редко над той или другой ротой вверху показывалось как будто облачко и вслед за этим люди, обсыпаемые картечью гранат, как градом, падали. После неудачных атак Воронежцев, для поддержания войск центра, из главного резерва был прислан 20-й Галицкий. Повторение атаки оказалось тоже безуспешно. Бой центра кончился таким образом полною неудачею для наших войск.

Генерал Скобелев в 3 ч. пополудни приготовил свой отряд к возобновлению штурма. Когда настал роковой момент, Владимирцы, Суздальцы и стрелки 9-го и 10-го батальонов поднялись с занимаемых ими мест и двинулись вперед с музыкой и барабанным боем. Видно было, как наши линии быстро подавались вперед, перебегали вниз, лезли в овраг с криком ‘ура’ и исчезали во мгле лощины. Прошли две, три томительные минуты, а они все еще не показывались по ту сторону оврага. Но вот легкий порыв ветра разорвал завесу тумана и порохового дыма. Наши оказалось приостановились там и только жидкие цепи из отдельных смельчаков перебрались на голый скат, который вел к редутам. Необходимо было послать подкрепление. Тогда двинулся в атаку Ревельский полк. С музыкою и в замечательном порядке повел вперед Ревельцев полковник Писанко. Через несколько минут и эти батальоны исчезли в тумане. Огонь турок лился непрерывно и неудержимо. Прошло несколько новых томительных минут. Затем на противоположном скате лощины показались густые цепи Ревельцев. Они карабкались по скользкому, вязкому грунту, обрывались, карабкались вновь, падали убитыми и ранеными. Не дойдя до половины ската, остановились даже передовые Ревельцы. Еще около 400 шагов отделяли их от турок. Они залегли на голом скате, не представлявшем ни малейшего закрытия, и начали стрелять. Чувствовалось, что Ревельцам не продвинуться далее вперед. В резерве для поддержания боя оставались 12 рот Либавского полка, поставленных князем Имеретинским из-за второго гребня к третьему, на место Ревельского полка и 11-й и 12-й стрелковые батальоны, всего пять батальонов. Минута была критическая, началось отступление отдельными кучками. Генерал Скобелев тогда приказал резерву идти в атаку. Пять свежих батальонов скрылись в зловещей долине, представлявшейся каким-то чудовищем, которое ненасытно требовало и поглощало все новые и новые жертвы. Либавцы и стрелки молодецки достигли лощины и стали в свою очередь карабкаться по скату. Когда же они слились с изнемогавшими в борьбе передовыми частями, турки перешли сами в наступление против крайнего правого отряда, из г. Плевны. Турок было множество, виднелись даже черкесы и башибузуки. Начался рукопашный бой. Наш правый фланг приостановился…

В это время донесения за донесениями прибывали на Императорскую гору и все они язвили сердце Верховного Вождя. Каждого скачущего всадника Государь встречал в нервном ожидании доброй вести, но только и слышались слова их: три атаки генерала Шнитникова отбиты, румыны три раза штурмовали центральный редут, лежащий ниже Гривицкого, но каждый раз были отражаемы, князь Имеретинский двинул все свои резервы в помощь генералу Скобелеву. Наконец, известия с левого фланга прекратились… Шел слух, что наши потери громадные.

Вскоре наступала полнейшая темнота, которую еще усиливала туманная и дождливая погода. На лице Императора выразилось не только утомление, но просто изнеможение. Пришло время ехать в Главную квартиру и ни одной утешительной вести не получалось с поля сражения…

В 8 ч. вечера Его Величество вернулся в Радоницы.

Через час был подан обед. Его Величество молча сидел за столом и присутствующие тоже не разговаривали. Тихо разошлись все из большого шатра по своим палаткам.

Ночью в Главную квартиру сведения не прибывали. Шел мелкий и по временам сильный дождь.

31-е августа. Рано утром прискакал флигель-адъютант полковник Чингиз-Хан с известием, что накануне, в восьмом часу вечера, Архангелогородский полк взял штурмом Гривицкий редут, причем командир полка, флигель-адъютант полковник Шлиттер, который бросился во главе всех в атаку — убит.

Как было выше сказано, в 5 ч. пополудни храбрые полки 5-й дивизии перешли ручей в первом логу и с потерями достигли второго. Здесь генерал Родионов приостановил наступление, дал частям оправиться, вошел в связь с войсками 4-й румынской дивизии и затем приказал продолжать наступление. Поднявшись на последнюю высоту, отделявшую их от редута, наши войска были встречены убийственным огнем ружейным и из орудий. Архангелогородский полк, не останавливаясь, двигался прямо перед собою, а Вологодский подавал свое левое плечо вперед для охвата. В третьей и последней, весьма незначительной, лощине, в 300 саженях от редута, генерал Родионов снова приостановил свои войска, подтянул резервы и по личной команде ‘вперед!’ повел их в атаку. Огонь турок вырывал ежеминутно сотни жертв, но не мог остановить стремительного движения наших и румынских батальонов. Архангелогородцы, жаждавшие отместки за штурм 18-го июля, одушевленные примерами своих старших начальников и всех офицеров, добежали до рва редута, занятого турецкими стрелками, перекололи и выгнали их, спустились в ров и, не смотря на значительную высоту вала, очень скользкого от дождя, поднялись на скат бруствера и с остервенением ворвались во внутренность редута. Несколько рот Вологодцев, обогнув редут, бросились на западный фас и тоже проникли во внутренность укрепления, частью через выход из него. Румыны, с своей стороны, лезли в редут с восточного фаса. Часть гарнизона бежала, а сопротивлявшиеся были переколоты после ожесточенной рукопашной схватки. Командир Архангелогородского полка, полковник Шлиттер не успел вскочить на бруствер, как его смертельно ранили. Первыми ворвались поручик Федорович, штабс-капитан Орлов, майор Квитко и ротмистр Хвостов. В тоже время командир Вологодского полка полковник Рыкачев с большей частью рот своего полка, обогнув редут с запада, двинулся против турецкого лагеря и атаковал его. Это смелое движение, угрожая пути отступления турок из редута No 1-го, заставило часть защитников отступить, чем облегчилось овладение редутом. Увлеченные примером полковника Рыкачева, бежавшего впереди с ружьем, вырванного у убитого им турка, Вологодцы, по крику своего командира: ‘за мной, ребята, вперед!’ — ворвались в лагерь и временно овладели им, но затем отступили в редут No 1-й. Храбрый генерал Родионов, вышедший из завалов для распределения все еще прибывающих в редут людей, был ранен в ногу. Вместо него принял начальство полковник Рыкачев.

Около 11-ти часов ночи турки скрытно вышли из своего укрепленного лагеря, подкрались по траншеям к редуту и с криками бросились на него, поддерживая учащенную стрельбу, но были отбиты залпами и частью штыками.

Государь сегодня выехал из Радониц на позицию, с рассветом. По всей линии уже шел бой. Его Величество ничего еще не знал о том, что генералу Скобелеву вчера удалось взять штурмом два редута и крайне обрадовался этому сообщению, выслушанному им на позиции.

В критический момент, когда успех боя окончательно заколебался, генерал Скобелев пожертвовал собою и только чудом вышел живым. Дав шпоры коню, он быстро доскакал до оврага, скатился к ручью и появился у ската к редуту No 1. Отступающие немедленно вернулись, лежавшие повставали и пошли за ним на смерть. Его громкое: ‘вперед ребята!’ придало новые силы. Турки, занимавшие ложементы перед редутом, не выдержали, оставили их и бегом отступили в траншеи и укрепления. Вид отступающих более еще одушевил наших. ‘Ура’, подхваченное тысячами людей, громко полилось по линии. Скользя, падая, вновь подымаясь, теряя сотни убитыми и ранеными, запыхавшиеся, охрипшие от крика, наши войска за Скобелевым все лезли и лезли вперед. Огонь неприятеля точно слабел или действие его, за захватившею всех решимостью дойти до турок и все возраставшею уверенностью в успех, стало мене заметным. Казалось в рядах турок началось колебание. Еще несколько тяжелых мгновений и наши передовые ворвались с остервенением в траншею и затем в редут No 1.

Кроме редута No 2, в руках турок осталась большая часть траншеи, связывавшей редуты между собою. Вскоре они перешли в наступление. Огонь наш, а быть может, нежелание сойтись грудь с грудью подействовали на неприятеля. Не дойдя до нас несколько десятков шагов, турки остановились, а потом побежали назад, где прикрывшись направили сильный ружейный огонь. Положение наше ухудшилось еще более, когда со стороны Кришина к артиллерийскому огню начал примешиваться пехотный, т. е. турки одновременно с наступлением с фронта двинулись и из Кришинского редута. Начальство над всеми частями, находившимися в редуте, принял начальник 3-й стрелковой бригады генерал Добровольский. Отправившись на левый фланг, он, открытый туркам во весь рост, спокойно руководил действиями наших частей, пока смертельная рана не лишила наши войска этого выдающегося боевыми качествами генерала. Вместо него вступил в командование командира бригады 16-ой пехотной дивизии генерал Тебякин. В свою очередь генерал Леонтьев, командовавший кавалерийским отрядом, зорко оберегал наш левый фланг и выдвинул к этому времени одну из конных батарей для стрельбы по Кришину и дал приказ наступать донцам к этому редуту. Действия кавалерии и артиллерии заставили атаковавших нас опасаться за их тыл и вынудили неприятеля на отступление.

Турки не оставались спокойными и со стороны редута No 2-го. Отбив атаку наших войск, они направили огонь против частей, взявших редут No 1-ый, и кроме того, владея большей частью соединительной траншеи, стали подвигаться к последнему. Тотчас вызвали охотников на вылазку против турок. Увидев охотников, турки начали выскакивать из траншей и стрелять. Наши с криком ‘ура’ бросились на них. После короткой, но ожесточенной рукопашной схватки, стоившей нам потерь, неприятель был опрокинут, побежал и оставил значительное число трупов.

Около 5 ¹/₂ часов вечера тяжелое положение наших войск, занявших редут, облегчилось присылкой подкреплений. Тогда Суздальцы и Либавцы двинулись в атаку на редут No 2, имея во главе подполковника Мосцевого. Одновременно несколько сот человек защитников редута No 1 вышли и бросились к редуту No 2, вдоль соединительной траншеи. Дружная атака этих частей была удачна. Наши около 6-ти часов ворвались в редут. Турки бежали в г. Плевну, предместья которой почти примыкали к редуту. Несколько позже прибыли: другая колонна при двух с половиною сборных рот Владимирского полка, проведенная майором Гортоловым, и взвод 4-ой батареи 2-й артиллерийской бригады, посланный генералом Скобелевым и который вызвался вести капитан этой батарее Васильев, уже раненый в щеку, но оставшийся в строю. Настали сумерки, огонь турок значительно стих…

Необходимо было воспользоваться этим временем, чтобы несколько разобраться, укрепиться, но около 10 часов турки, собравшись в больших силах, пошли в атаку. Предуведомленные криками неприятеля и усилившеюся пальбою, наши встретили турок выстрелами, которые были направлены на огоньки, турки не дойдя до редутов, повернули назад. В течение ночи они несколько раз возобновляли атаку, но всегда безуспешно.

Сегодня с 6 часов утра турки начали усиленное обстреливание наших позиций артиллерийским огнем, картечными гранатами со стороны Кришинского и других редутов Плевненского участка, особенно Омар-бей-табии. Тумана не было. В седьмом часу утра густые цепи турок показались со стороны Кришинского редута и начали подвигаться против Скобелевского No 1 редута. После горячего огнестрельного боя неприятель остановился, не дойдя до нашего расположения на 150 сажень, и затем, понеся значительные потери, начал отступать.

Его Величество, находясь на той же возвышенности, как и вчера, мог сегодня совершенно ясно видеть в бинокль участки позиций, на которых происходил бой. Против Гривицкого редута сначала турки завязали сильную перестрелку, но затем она стала постепенно ослабевать, за то на нашем левом фланге неприятель вел ожесточенный артиллерийский бой, обстреливая отбитые у него редуты с фронта и с флангов. Канонада раздавалась с ужасной силой, дым стоял над высотами большою тучею.

В 8 часов утра к туркам подошли значительные подкрепления, и они повторили наступление против редута No 1-го, снова со стороны Кришинского редута. Не смотря на наш фронтальный огонь с редута, фланговый со ската третьего гребня, не смотря на смелые и назойливые действия кавалерии с конно-артиллерией в тылу наступавших из Кришинского редута, не смотря, наконец, на большие потери, турки храбро и быстро продвигались вперед, но, не дойдя около 200 сажень до линии наших ложементов, остановились, легли и усилили стрельбу. Одновременно с этим наступлением была сделана попытка и против редута No 2-го. Турки заняли опушку города, вытеснили из ближайших к редуту заборов наш слабый пост у караулки и вели жаркий бой с защитниками редута No 2-го, но каждый раз, когда продвигались из-за закрытий вперед, были останавливаемы нашим огнем.

Неприятель, убедившись, после двух неудачных попыток, в невозможности сбить нас только атакой на левый фланг и сильно тревожимый нашим положением, вдавшимся клином в его позиции, стал стягивать силы для одновременной атаки с фронта и левого фланга. После сильного обстреливания и удачной подготовки, турки в 10 ¹/₂ часов повели атаку значительными силами и весьма энергично, не прекращая артиллерийского и ружейного огня. Первоначально мы держались в редутах крепко, но несколько попавших снарядов, вынесших десятки жертв, рой пуль в виде все ближе и ближе выдвигавшегося противника, поколебали мужество солдат, уже 24 часа не выходивших из сильного огня. Кучки повалили назад, еще одна, две минуты и редуты были бы в руках турок. Тогда генерал Скобелев бросился на встречу к отступавшим, изнуренным, окровавленным остаткам славных частей, и, напоминая им о присяге, данной Государю, поскакал вперед к редуту. Отступавшие повернули вслед за генералом и бросились на свои места.

Третья атака турок была отбита, хотя с весьма тяжелыми для нас потерями. Только наши думали вздохнуть, как явилась необходимость принять быстрые меры к обеспечению нашего правого фланга и тыла, угрожаемых турками со стороны укреплений Омар-бей-табия. За свой правый фланг генерал Скобелев был спокоен, так как защита его была поручена храброму подполковнику Эрну с двумя батальонами Эстляндского полка, но получив донесение о действиях турок в этом направлении, он сам отправился на поле сражения и рассыпал в цепь сборную роту 3-й стрелковой бригады, присланную к нему с тыла, двинул эту цепь вперед и отдал ей приказание, заняв позицию на западной окраине Тученицкого оврага, действовать по туркам, вместе с двумя орудиями. Неприятель довольно быстро ослабил наш огонь и затем перешел в наступление. Стрелки подались назад. Не имея под рукою пехотного резерва, генерал Скобелев спешил сотню осетин и усилил наш левый фланг цепи стрелков, наиболее теснимый. Скоро показались наши отступающие части, а следом за ними виднелись уже быстро перебегающие от дерева к дереву турки в их красных фесках, резкими точками видневшихся среди зелени. Наши два орудия, осыпаемые пулями, не двигались с места. Положение сделалось тяжелым, но к счастью помощь была близка. Две с половиною совершенно свежие роты Либавского полка подошли вовремя, дружный удар ошеломил турок. Они были смяты, быстро отступали к оврагу и их сбросили в него. При преследовании наши заняли отбитые вчера траншеи.

Неприятель постепенно усиливал свой огонь против Скобелевских редутов, так что можно было думать о решении его возобновить атаку в четвертый раз. В No 1-м редуте к часу пополудни оба орудия 4-й батареи 2-й артиллерийской бригады были подбиты, значительная часть прислуги выбыла из строя, а командир взвода, капитан Васильев, вторично и на этот раз ранен весьма тяжело. Тогда для смены привели три орудия 5-й батарей 3-й артиллерийской бригады, при которых находился командир батарей подполковник Рушковский. Неприятель поражал наши орудия с трех сторон и скоро треть прислуги оказалась перебитою. Один из снарядов с Кришинского редута срезал гребень траверса и ударил в крышку ящика. Произошел взрыв, прибавивший много новых жертв. Турки приветствовали взрыв громкими криками радости и, прежде чем рассеялся огромный столп дыма, бросились на редут. Небольшая часть защитников редута, потрясенная взрывом и криками турок, побежала назад, но остальные, приводимые Горталовым, оставалась на своих местах. Турки, встреченные огнем орудий и ружей, были отбиты. Усилив редут No 2-й, генерал Скобелев ждал атаки, которая и не замедлила начаться. Неприятель в одно время зашевелился как против фронта, так и против обоих флангов, но по числу войск атака на левый фланг была главною. Усиливаемый подкреплениями, он все ближе и ближе подступал к редуту No 1-й, осыпая наших градом пуль. Турецкая артиллерия вся направила огонь свой против этого редута, где, наконец, временно произошел беспорядок. Некоторые бросались назад, крики ‘ура’, ‘вперед’, ‘назад’, ‘стой’ мешались с грохотом наших и неприятельских выстрелов. К счастью порядок был быстро восстановлен майором Горталовым и его помощниками, а вместе с этим и туркам дан должный отпор. Наступление против редута No 2-го было менее энергично и отбито с менышими потерями.

После четвертой атаки, неприятельский огонь, как ружейный, так и орудийный, значительно стих по всей позиции. Редуты представляли страшную картину, массы трупов русских и турок лежали грудами, но из укреплений был уже тогда ясно виден простым глазом сбор турецких войск. Готовилась еще пятая… и последняя атака.

В 4 часа по всей линии снова загорелся бой.

Государь около этого времени, выехал вперед для наблюдения за ходом сражения на левом фланге. С того пункта, где стоял Император, ясно были видны две линии ружейного огня, из которых левая — наша, упорно оставалась на месте, а правая — турецкая, волнуясь зигзагами, то подвигалась вперед, то останавливалась на некоторое время на месте, то подавалась назад и, затем, вдруг оказывалась совсем вблизи нашей линии.

Вместе с первой линией турецкой пехоты, вперемежку, двигались черкесы. Турки наступали с необыкновенным одушевлением, можно было думать, что они пьяны. Встреченные нашим огнем, они не остановились. Когда первая линия пришла в расстройство, то новые массы увлекли остановившихся за собою. Расстояние между нами и турками все уменьшалось, а вместе с тем успех их становился все очевиднее. Скоро более робкие стали уходить из редута No 1-го вниз, за ними повалила и масса защитников, только храбрейшие дожидались появления турок в самом редуте и погибли в неравной рукопашной схватке. Между последними пал и герой этих тяжелых дней, майор Горталов, изрубленный турками.

Не смотря на взятие турками редута No 1-го, подполковник Мосцевой продолжал держаться в редуте No 2-го и не думал об отступлении. Тогда генерал Скобелев, чтобы избежать напрасной гибели солдат, приказал ему оставить укрепление.

Кончился легендарный бой…

В это время солнце уже пряталось за горизонт. Его Величество вернулся на Гривицкую возвышенность…

Стало более чем ясно, что Плевну нельзя взять штурмом и следует окончательно отказаться от этой мысли. Его Величество, сидевший рядом с Главнокомандующим, подозвал к Себе гр. Д. А. Милютина и генерала-адъютанта Непокойчицкого. Сообщив им Свои предположения о необходимости немедленно приступить к правильной осаде Плевны, без которой невозможно будет покончить с армией Османа-паши, Император спросил их мнения. Начальник штаба армии предложил свой план. Ввиду возникшего разногласия, Государь решил собрать на следующий день (1-го сентября) военный совет на этом же месте, для окончательного обсуждения плана дальнейших действий.

Это предварительное совещание показало, что в мыслях Императора вопрос был уже решен.

Затем простившись со всеми, Его Величество направился в главную квартиру, приказав заехать по пути на перевязочные пункты.

Около небольших шатров, куда носили ампутированных раненых, толпился народ, вперемежку с каруцами, фургонами и интендантскими повозками. Еще издалека по шуму можно было узнать о месте расположения перевязочных пунктов. Стон и крики стояли в воздухе. Доктора работали день и ночь и все-таки не могли справиться с делом, столько доставлялось раненых. Более легко раненые десятками сами подходили и затем плелись далее, увидев, что врачам не до них, сотни солдат, пораженные в грудь, живот, ноги, ожидали перевязки. Несколько в стороне лежали один около другого умершие во время операций или на пути с позиций. Тут же был и священник, в распоряжение которого они уже перешли. Всех раненых поили вином, водою, чаем. Дрожь пробегала по телу, при виде таких потрясающих картин. Одни жалобно просили пить и старались приподняться, но опять бессильно опускали голову, другие только болезненно сжимали и открывали веки и как бы молили о сострадании. Встречалась и кучка молчаливых раненых. Стиснув зубы, они лежали и даже стоном не выдавали своих страданий. Одному из них осколком гранаты вывернуло живот, видимо, что вот, вот умрет, мучится ужасно, а застонет разве когда уже совсем сил не будет молчать. Какому-то смуглому, точно обожженному солнцем, стрелку обрезывали клочья мяса с пораненной руки, он сам с любопытством даже смотрел на это дело. Другой — собственноручно выковыривал пулю из ноги, пока доктора осматривали его товарищей…

На перевязочных пунктах Его Величество нашел не сотни, а тысячи раненых. Невозможно было определить сколько их всех, без конца лезли, несли и сами они плелись с позиций…

Сентябрь месяц

1-е сентября. Ночь прошла спокойно. Великий Князь Главнокомандующий в 10 ч. утра выехал из Парадима и прибыл на позиции в начале двенадцатого. Немного спустя приехал к Царскому валику и Государь Император. Погода была солнечная, теплая.

С рассветом турки не обнаружили прежнего внимания к передвижению наших команд. Части двигались открыто по Рыжей горе, по первому гребню, не вызывая на себя огонь неприятеля, только по нашим войскам, расположенным на 2-м гребне, турки изредка пускали по снаряду. Это доказывало, что запасы их снарядов истощены и орудия попорчены.

Утром неприятель сделал попытку наступления. Их цепи пехоты и баши-бузуков, двинувшись из г. Плевны и редутов, поднялись на третий гребень Зеленых гор, оттеснили нашу конную цепь и стали подаваться вперед. Генерал Скобелев, не желая тревожить утомленную пехоту, взял четыре сотни казаков и вышел против неприятеля. Турки не устояли и бежали в редуты. Эта попытка вызвала на некоторое время усилившийся с обеих сторон артиллерийский огонь, а со стороны турок — и ружейный. Затем опять наступило затишье.

После закуски, Его Величество подошел к кургану и пригласил Главнокомандующего, военного министра, генералов: Непокойчицкого, Зотова, князя Масальского и Левицкого, сесть и открыть военный совет.

Государь, обведя весь кружок вопросительным взглядом, остановил взор на Главнокомандующем. Тогда Великий Князь изложил свои мысли, относительно последующих действий наших под Плевной. В виду неимения резерва и понесенных потерь, Его Высочество находил немыслимым занимать все пространство вокруг Плевны, с остающимися силами.

После Главнокомандующего говорил генерал Зотов. Он стоял за постепенное, медленное отступление к тем самым позициям, какие занимал Западный отряд до 26-го августа. Князь Масальский подал голос в пользу той же мысли, но генерал Левицкий заявил свое несогласие с этим мнением и в обстоятельной, горячо и с убеждением связанной речи развил ту мысль, что отступать теперь, после нового поражения, отнюдь не следует ни одной пяди, что отступление невозможно ни в политическом смысле, по нашим отношениям к некоторым из европейских держав, ни в смысле нравственном, по отношению к противнику, к своей собственной армии и, наконец, к России, что нам теперь не отступать, а напротив, надо еще теснее сплотиться вокруг Плевны, притянуть к ней из России возможно большие силы, взять сюда гвардию в гренадер и стянуть вокруг Османа, так сказать, железное кольцо, пресечь ему пути сообщения с Виддином и Софией и, так или иначе, посредством блокады или осады, вынудить его, наконец, к безусловной сдаче, что это наш долг, которого требует от нас не только честь армии, но и честь государства.

Военный министр Д. А. Милютин присоединился к мнению генерала Левицкого и стал развивать детали этого плана.

Тогда Государь Император призвал этот взгляд соответствующим Его решению и совершенно правильным.

По окончании совещания Его Величество приказал Д. А. Милютину вызвать телеграммою из Петербурга генерала Тотлебена, что в было исполнено военным министром в тот же день.

В половине третьего часа наша канонада совсем прекратилась, и вскоре Его Величество велел оставить позицию и уехать в главную квартиру.

Все надежды помочь Рущукскому отряду Цесаревича — рушились после неудачного штурма Плевны и в ожидании войск, идущих из России, отряд сосредоточился на новых позициях, в полупереходе позади реки Черный Лом.

2-е сентября. Утром Его Величеству представился исправляющий должность начальника артиллерии гвардейского корпуса, генерал-майор Бреверн, и доложил Государю, что почти вся гвардейская артиллерия уже прибыла в Зимницу.

Ближайший в Радоницах госпиталь — располагался в селе Булгарени. После завтрака Император, взяв с Собою в коляску дежурного генерал-адъютанта князя Витгенштейна, направился в этот госпиталь. В других экипажах, следовавших сзади, поместились генералы Рылеев, Салтыков и лейб-медик Боткин.

На полдороге Государь обогнал нескольких человек раненных, которые с трудом тащились по направлению к лазарету. Увидев их, Его Величество приказал кучеру остановиться. Князь Витгенштейн выскочил из коляски, чтобы расспросить идущих солдат. Оказалось, что они стараются доплестись до Булгарени и за громадным количеством раненых на них не хватило ни повозок, ни носилок. Когда князь Витгенштейн доложил это Императору, то Его Величество быстро вышел из экипажа, подошел к кучке раненых и стал взволнованным голосом расспрашивать, откуда они идут, куда ранены и, выбрав трех тяжело раненых, приказал им сесть в Его коляску, а других поручил разместить в экипаже свиты.

Солдаты совершенно ожили от милостивых слов Государя, но не решались исполнить приказания Императора.

‘Мы дойдем… Ваше Императорское Величество, не далеко уже до госпиталя’, — говорили они, но видя, что Государь настаивает на Своем решении, — повиновались.

Коляске было приказано ближе подъехать и тогда Император начал Сам усаживать раненых. Князь Витгенштейн поместился на козлах, рядом с кучером, а на его место сел солдат, два других влезли внутрь экипажа, свесив ноги на подножки.

Завидев столь необыкновенный поезд с ранеными еще издали, доктора и сестры-милосердия вышли навстречу к Императору. Никакими словами невозможно передать, что чувствовали в такую минуту смотрящие из палат госпиталя присутствующие, едущие и сидящие рядом с Государем солдаты…

Бережно высадив изувеченных из коляски, Государь повел их в палату. Начальница сестер-милосердия, княгиня Шаховская, выбежала на встречу и пораженная столь высоко-милосердным подвигом Императора позабыла даже вытереть свои руки, залитые кровью при перевязке. Государь подошел к ней и хотел поздороваться, но княгиня низко поклонилась, прося извинения, что она вынуждена отказаться от столь высокой чести, так как только что перевязывала раны и руки ее еще в крови.

Раненых 30-го и 31-го августа было не много. Естественно, их не могли еще успеть доставить всех, но транспорт прибывал по несколько раз в день.

— ‘Сколько же всех раненных за эти дни?’ — спросил Государь.

Цифра не была еще определена и инспектор госпиталей, генерал Коссинский, также, как и медицинский инспектор Приселков, находились до сих пор на перевязочных пунктах, где распоряжались перевязкой раненых и снабжением лазаретов припасами всякого рода, понадобившимися в громадном количестве.

Его Величество долго оставался в госпитале, поджидая транспорты и обходя искалеченных бойцов, которые своими неимоверными страданиями, стонами и мольбами, приковывали к себе сердце Монарха.

В предобеденное время Государь вернулся домой, под подавляющим впечатлением, произведенным на него страшною силою мучеников, которым едва успевали оказывать нужную помощь.

В начале седьмого часа пополудни, вдруг раздалась канонада, идущая из Плевны. Не могло быть сомнения в том, что открыли ее турки, и потому Его Величество с естественным волнением прислушивался к ней. Каждая попытка Османа паши пробиться на соединение с Сулейманом пашею, могла окончиться для нас весьма печально, особенно в данную минуту, когда войска пришли в расстройство. Поскакавшие за собранием сведений к Плевне, а также посланные телеграммы, часа через три, принесли успокоительные известия. Турки атаковали Гривицкий редут, но были отбиты при содействии наших и румынских резервов. Неприятель желал отнять и эту добычу несчастного штурма 30-го августа, чтобы на нашей стороне не осталось ни малейшей выгоды.

Сегодня Его Величество пожаловал принцу Карлу Румынскому — Георгиевский крест 4-й степени, а князю Имеретинскому и генералу Скобелеву чины генерал-лейтенанта.

К вечеру пришло известие через Бухарест, что Сулейман паша идет на соединение с Мегметом-Али пашею. В их желании соединиться сомнения, впрочем, не было.

3-е сентября. За эти знаменательные дни третьего плевненского погрома, на перевязочных пунктах 2, 5, 16, 30 и 31 пехотных дивизий явилось до 9,600 человек раненых, из которых более 200-т было офицеров. Масса врачей, хирургов, профессоров и сестер милосердия трудились здесь денно и нощно. Раненые после надлежащей перевязи и хирургических пособий были отправлены в два военно-временные госпиталя, расположенные близ селения Булгарени, в 30-ти верстах от поля сражения, где всех их снова пересмотрели под главенством профессора Склифасовского. Действительно непосильная эта работа для медицинского персонала и общества сестер-милосердия ‘Утоли моя печали’, княгини Шаховской, кипела здесь трое суток, пока не кончили операций и вторичных перевязок. Достаточно сказать, что здесь одних гипсовых перевязок положено было до двух тысяч, из которых было до 600-т, так называемых, гипсовых штанов на обе ноги. Отправив самолично все транспорты, с главного перевязочного пункта у Тученицы, медицинский инспектор и инспектор госпиталей прибыли сегодня рано утром в Радоницы, для своего печального доклада военному министру.

Было чудное, светлое, осеннее утро, почти первое после страшных дождливых, холодных, пасмурных дней, преследовавших наших героев во время этого легендарного боя.

Государь сидел в палатке за небольшим столом, покрытым зеленым сукном, поддерживая руками голову, погруженный в глубокую задумчивость, в то время как генералы Приселков и Коссинский вошли во двор крестьянского дома, где помещалась ставка Императора. Военный министр был тут же. Когда Д. А. Милютин позвал их, то Его Величество, как бы не ожидавший, что его видят в этой позе, воскликнул:

— ‘Ах, они здесь!’

Только успели генералы Коссинский и Приселков подойти к Государю, как Император спросил глубоко удрученным голосом:

‘Сколько всех раненых?’

‘На перевязочные пункты пяти дивизионных лазаретов, с 26-го по 31-е августа, явилось 9,600 раненых, Ваше Императорское Величество’, — ответил медицинский инспектор.

Быстро вскочив и взяв руками за голову, Государь почти вскрикнул:

— ‘Это ужасно!.. и все… без результата’…

Затем выпрямившись и утирая слезы, Его Величество подал руку инспектору Приселкову и генералу Коссинскому, говоря:

— ‘Спасибо вам… спасибо всем врачам… Сам видел я, как они в крови ходили. Еще раз спасибо. Где теперь мои герои раненые?’

— ‘Все они, Ваше Величество, — ответил генерал Коссинский, — транспортированы в военно-временной госпиталь, расположенный недалеко отсюда, в селении Булгарени, для вторичной и окончательной перевязки, откуда уже двинутся за Дунай’.

— ‘Так близко отсюда! Ну, Дмитрий Алексеевич, сейчас же поедем туда!’ — воскликнул Император.

Оба инспектора едва доскакали до Булгарени, как вслед за ними, в коляске, изволил прибыть Государь с Военным министром.

Еще издали Его Величество увидал, что около громадного лагеря из госпитальных шатров, по зеленому полю, лежали раненые на носилках, под открытым солнцем, с белыми как снег гипсовыми конечностями, а возле них белье, кровавое как маков цвет. Эта смесь цветов, — зеленого, белого и красного картинно поражала издали подъезжающих к месту страданий и вопля…

— ‘Что это значит? Разве нет мест для раненых в шатрах?’ — поспешно спросил медицинского инспектора Император.

— ‘Никак нет, Ваше Величество’, — пояснил генерал Приселков, — ‘раненые вынесены из палаток под солнце, для того, чтобы гипсовая повязка скорее сохла, она на ваших же глазах сделается под солнцем до того крепкою, что разбитые члены раненых будут в ней, как в хорошей коробке, защищены от всевозможных толчков, а путь за Дунай предстоит им не близкий. Мы избегали ампутаций и для сохранения членов гипс не заменим’.

— ‘А! так это очень хорошо, спасибо!’ — сказал Государь.

Затем началась потрясающая сцена, которую невозможно никогда забыть, сцена милостивого и приветливого разговора, ласк и поцелуев со страдальцами, сопровождавшаяся для Государя нервною дрожью и молитвою около безнадежных и умирающих героев. Державные руки голубили те лица, которые особенно восторженно смотрели на своего Отца Милосердия и с одинаковою приветливостью Государь прикалывал кресты с мечами, как к мундиру офицера, так и знаки отличия к почтенной, пропитанной кровью, серой шинели солдата.

Обойдя всех раневых и выйдя их шатров, Его Величество стал благодарить всех медицинских и госпитальных чинов, за непосильный труд, выпавший на их долю, после злополучного штурма Плевны. Затем, разговаривая с присутствующими, Государь, между прочим, спросил инспектора госпиталей:

— ‘Вчера я встретил раненых пешком. От чего это?’

Генерал Коссинский ответил, что не хватает средств для перевозки, слишком громадно число раненых.

‘Под Гравелотом в 1870 году’, — добавил инспектор госпиталей, — ‘раненых убрал на 7-ой день и пруссаки гордились этим, что видно из отчетов. У нас же, Ваше Величество, оказалось раненых — 9600 человек, и они убраны на третий день’.

Когда Государь садился уже в коляску, генерал Коссинский позволил себе доложить Императору, о двух студентах, братьях Рыжовых, известных Его Величеству еще из Зимницы, которые устроили на свой счет лазарет. Теперь по окончании каникул они должны были вернуться в Петербург, для продолжения курса наук, и просили разрешение передать лазарет в военное ведомство.

— ‘Я завтра переезжаю обратно в Горный Студень’, — сказал Государь. — ‘Представь мне их там. Я приму их с особым удовольствием’.

Сегодня бомбардирование Плевны продолжалось, но турки почти не отвечали.

Генералу Черпату Его Величество пожаловал георгиевский крест 4-й степени и генерала Драгомирова произвел в генерал-лейтенанты.

4-ое сентября. Утром совершился переезд Государя в Горный Студень. На пути Его Величество заезжал снова в Булгарени, чтобы проститься с ранеными и пожелать им скорейшего выздоровления. Не доезжая Горного Студеня, увидя бивуак гвардейской бригады, прибывшей из Петербурга, Император остановился, чтобы поздороваться с своими гвардейскими батальонами.

Приятно было Государю снова видеть гвардию и те части, которыми он когда-то лично командовал. Громкое ‘ура!’, восторженные крики огласили всю окружную местность. Сколько было радости во взглядах стрелков, наконец дождавшихся свидания с Императором, после всего пережитого им и испытанного. На лицах офицеров и солдат сказывалась надежда в скорое избавление Государя прибывающими войсками от гнетущего его горя. Они своею беззаветною преданностью и любовью как бы ручались за успешное содействие и полную победу.

Свидание с гвардией и разговоры с Его возлюбленными детьми влили в душу Царя какое-то светлое, успокоительное чувство и на лице Монарха появилась та радостная улыбка, которую плевненские неудачи давно уже сгладили с Его уст. Но эта улыбка на грустном, исхудалом, загорелом и измученном лице Государя придавала ему свое уже выражение, она сразу высказала гвардейцам, что выстрадал за три месяца Император, к Которому они привыкли, угадывая мысли и чувства по глазам и малейшему движению…

Сопровождаемый стрелками, Его Величество прибыл в Горный Студень. Здесь жизнь потекла по-прежнему.

Плевненские бои, от которых зависела судьба всей армии, невольно отвлекли внимание от положения Рущукского отряда Цесаревича. В настоящее время в главной квартире имелись уже подробные донесения о сражениях, произошедших на левом фланге в конце августа месяца.

Утром 24-го августа турки в превосходных силах атаковали отряд генерала Арнольди, занимавший позицию у д. Кацелево. Всего, в распоряжении генерала Арнольди, было 5 батальонов, 16 орудий, три эскадрона и три сотни казаков. Бой загорелся ожесточенный. К 2 ¹/₂ часам неприятель сбил нас с позиции. Увлеченные успехом, турецкие таборы начали спускаться по крутым склонам в долину Кара-Лома, перешли реку и готовились штурмовать Абловскую позицию, на которой, частью за укреплениями, частью открыто, стояли в готовности войска генерал-лейтенанта Дризена. Кацелевский отряд, ослабленный и расстроенный значительными потерями, отходил на деревни Острицу и Широко, очищая как бы поле для единоборства абловскому отряду. Здесь к 11 часам дня сосредоточились всего 10 батальонов, 32 пеших и 6 конных орудий и три эскадрона кавалерии. На этот сравнительно небольшой отряд и обрушились многочисленные таборы турецких войск, предшествуемые массою регулярной и иррегулярной кавалерии и покровительствуемые огнем почти из 60 орудий. Бой возгорелся с новою силою. Уже войска в боевых линиях изнемогали в последних усилиях отстоять поле битвы, уже черкесы с гиком и в конном строю добирались до наших орудий и готовились перерезать прислугу ятаганами, но еще не все было потеряно…. В эту минуту генерал Дризен подъехал к 1-му батальону Копорцев, воодушевил их кратким словом и повел вперед к центральной батарее. За ним последовали еще два батальона из резерва. Здесь, на батарее находился генерал Тимофеев, начальник 33-й пехотной дивизии, и силился остановить отступавшие уже наши боевые линии. Подошедший батальон Копорцев воодушевил всех. Генерал Тимофеев, сознавая, что остается победить или умереть, слез с коня и пошел вперед. За ним бросилось все, что было вокруг, раздалось отчаянное ура, и Бессарабцы, смешавшись с Копорцами, штыками обратили в бегство турок, уже на 200 шагов, приблизившихся к нашей цепи. Все преобразилось тогда: через несколько минут д. Аблава была отбита 2-м батальоном Копорского полка, подоспели Тираспольцы и снова громкое и неудержимое ‘ура’ пронеслось по всем нестройным рядам солдат…

Турки были отбиты и перешли в общее отступление на правый берег Кара-Лома. В 4 ³/₄ часа полудни бой кончился и над сражавшимися разразилась сильная гроза. Радостное известие об успехе, одержанном генералом Дризеном, подействовало в первые минуты на всех самым ободряющим образом. Но, не смотря на этот трудный успех, положение дел у Аблава было более чем опасное. Отряд генерала Дризена понес огромные потери: из строя выбыло 56 офицеров, 1,250 важных чинов и 100 лошадей, сопротивляться с остатками этого отряда было немыслимо и свежие резервы турок могли с легкостью вырвать победу из наших рук. К счастью, упорное сопротивление, выказанное нами, и значительные потери в турецких войсках заставили Мехмета — Али выслать парламентера и просить генерала Дризена перемирия до вечера следующего дня, для уборки раненых и погребения умерших.

Ввиду опасного положения центра рущукского отряда необходимо было возможно быстрее принять всеми войсками более сосредоточенное положение и в случае дальнейшего наступления турок встретить их на другой оборонительной линии.

5-ое сентября. Генерал Радецкий телеграфировал с Шипки, что сегодня турки, после пятидневной бомбардировки, в три часа утра, неожиданно атаковали гору св. Николая, а в пять часов распространили атаку по всей линии.

Беспрерывные бои, то на Шипке, то под Плевной, не давали отдыху нервам Государя, госпитали сделались единственным местом прогулки Его Величества, и он стал уже реже обедать в общей столовой и все время сидел у Себя в кабинете.

Горностуденский госпиталь стоял на прежнем месте и, войдя сегодня, после завтрака, в палатку, где лежали офицеры, раненые под Шипкой в августовских штурмах, Император сказал, что только что получил телеграмму с Шипки, сообщающую, что турки опять атаковали гору св. Николая, но, слава Богу, на этот раз, он спокойнее отнесся к этому известию.

В ответ на слова Государя, кто-то из офицеров заметил, что турки ничего не поделают там и всегда наши отобьют. Обведя всех взглядом, Император произнес:

— ‘Да, Бог поможет, такие молодцы не сдадут’.

Главнокомандующий со своей главной квартирой переехал также в Горный Студень.

Вечером, наконец, прибыла радостная телеграмма генерала Радецкого об отбитии атак Сулеймана-паши. После 9-ти часового упорного боя неприятель отброшен с огромным уроном. Дрались турецкая гвардия и арабистанские войска. Наша потеря 34 раненых и убитых офицеров и около 1,000 нижних чинов. Убит флигель-адъютант полковник князь Мещерский, ранен не опасно полковник Тяжельников. Первые атаки выдержал Подольский полк, особенно отличались командир этого полка Духонин, командир Житомирского полка Тяжельников, князь Хилков в Сендецкий.

В ночь на 6-е сентября погода вдруг переменилась и настал жестокий холод.

Неожиданный этот гость сразу дал себя почувствовать жителям палаток, шатров и таких хижин как Императорская.

6-е сентября. Государь послал к генералу Радецкому свиты генерал-майора князя Витгенштейна с изъявлением Императорской признательности, с наградами и подарками от Императрицы.

Инспектор госпиталей генерал Коссинский представил Его Величеству студента Рыжова, уезжающего в Петербург, после столь благотворной деятельности на пользу страждущих воинов. Государь изволил милостиво принять его в кабинете, расспросил о семье и родителях, после чего пожаловал ему орден св. Станислава 3-й степени. Еще не было примера, чтобы студенты академии получали кресты.

После завтрака у Его Величества произошло совещание, а затем Император посетил госпиталь и раздавал подарки раненым.

В лазаретных шатрах уже не было многих из тех, которых Император видел до Своего отъезда под Плевну, иных перевезли в Систово и Зимницу, другие умерли. Из офицеров, лежавших в этом госпитале, отличался в особенности один молодой, раненый в обе ноги и руку в деле под Ловчей. Странный он был человек: то, бывало, стонал, то распевал романсы, во время сложной и мучительной перевязки. К посещающим его палату он обращался всегда с различными просьбами и сообщал им свое прошлое. Так, однажды, ни с того, ни с сего, он сказал кому-то:

— ‘Знаете, ведь я мать-то свою надул!’

— ‘Каким образом?’ спросил тот.

— ‘Да очень просто…. Она, бедная, думала, что я до сих пор какой-то инвалидный начальник лазарета в местечке, а я удрал сюда, батюшка… да вот видите — не посчастливилось… и службу теперь приходится бросать’.

— ‘Зачем? Ведь вы еще поправитесь…’ — заметил слушатель.

— ‘Да оно так-то, так, — засмеялся он, — да обмундироваться снова надо! На поле все оставил: и саблю, и пистолет, а мундир и шаровары разрезали на перевязочном пункте. Что ж прикажете делать?.. я человек бедный, — вздохнув, проговорил он, — мать гроши получает, из-за хлеба работает. Да я…. ей Богу…. Государю скажу! Он мне поможет’.

И действительно, на другой день Император, узнав о бедственном его положении, пожаловал ему тысячу рублей.

С сентября месяца стали прибывать в Болгарию гвардейские полки, которые располагались бивуаками близ Горного-Студеня, и Государь посещал их иногда по несколько раз в день.

Когда гвардия шла походом от Петербурга и Варшавы до румынской границы, то (как выразился генерал Богданович в своей брошюре) повсюду высказывалось лестное для нее упование, что именно на ее долю, волею Провидения, выпадет доблестная, но трудная задача — освободить народное сердце от острого ножа, вонзенного в него плевненскими неудачами. По воле Всевышнего настал для гвардии давно желанный день.

Один за другим входили полки в Горный-Студень, где Государь приветствовал их, поздравляя с походом и предстоящими битвами.

Долго прожила гвардия в столице без Царя, Которого она искони привыкла окружать и видеть, много провела она тяжелых месяцев на родине, пока дождалась, что ее призвали разделить, наравне с прочини войсками, все опасности и труды.

Теперь, при вступлении в пределы неприятельской земли, ее ожидало отрадное свидание с Императором, поселившемся в убогой хате, окруженной невылазной грязью, и приближались те счастливые дни, когда и она надеялась доказать, что с гордостью сумеет защитить права своего Государя и Отечества.

Музыка и песни раздавались целые дни на бивуаках гвардейских частей, их восторженное настроение не имело пределов.

Еще издалека завидев едущего к ним Государя, войска всегда выбегали к Нему на встречу и долго стояло в воздухе оглушительное ‘ура’, офицеры и солдаты, провожая Императора, бежали за коляской. Когда Его Величество говорил с солдатами, то уже от одного Его слова они приходили в умиление, невольно всякий гвардеец вспоминал пышный и блестящий дворец Царя в Петербурге и сравнивал его с крестьянским домиком, в котором Он теперь помещался.

7-е сентября. Его Величество изволил смотреть в строю гвардейскую стрелковую бригаду.

Вечером получились в главной квартире Главнокомандующего подробности сражения 5-го числа на Шипке.

Ночью неприятель скрытно подкрался к правому флангу и скале св. Николая и на правом фланге приближение его было замечено нашим секретом. Командовавший там Волынского полка подполковник Сендецкий приказал приготовиться и выждать. Командир 1-й стрелковой роты, капитан Остапов, подпустил турок на 50 шагов, обратил их в бегство дружным залпом. Это было в 5 часов утра. Неприятель атаковывал еще два раза, но неудачно, и к 9 часам отступил. В центре турецкие атаки были слабее и к 8-ми часам утра прекратились. Упорнее всего был бой на скале св. Николая, начавшийся в 3 часа утра. Турки взлезли на скалу густыми цепями, забросали нас ручными гранатами, оттеснили две передовые роты и начали устраивать траншеи с помощью принесенных туров и фашин. Не смотря на наш сильный ружейный и артиллерийский огонь, неприятель продолжал прибывать и к 6-ти часам утра развернул даже на скале белый флаг с красною луною, вследствие чего мы на несколько минут приостановились. Первые наши контратаки были отбиты, но к полудню мы сбросили турок со скалы и почти уничтожили их, двумя Житомирскими и одною Волынскою ротами, весь скат горы был сплошь покрыт турецкими убитыми, число тел насчитывалось не менее трех тысяч. Штурмовою колонною командовал сперва полковник Тяжельников, а потом за раною его Волынского полка подполковник князь Хилков. Артиллерия наша действовала превосходно, особенно 4-я батарея 14-й артиллерийской бригады полковника Гофмана и 1-я батарея убитого флигель-адъютанта князя Мещерского, принявший, после смерти его начальство, поручик Сидорин рассеял картечью несколько штурмовых турецких колонн и, затем, сам был ранен двумя пулями. Саперы 2-го батальона, под начальством подполковника Резвого, также показали себя молодцами.

8-е сентября. Рано утром казаки Собственного Его Величества конвоя хоронили своего товарища унтер-офицера Терского эскадрона Старицкого, раненого под Ловчей и умершего в Горном-Студене. Государь, узнав об этом, тотчас пошел в церковь и отстоял всю заупокойную литургию.

Граф . П. Игнатьев, бывший посол в Константинополе, откланялся Его Величеству по случаю отъезда в Киевскую губернию, впредь до выздоровления.

Вечером Государь ездил в с. Акчаир приветствовать лб.-гв. Волынский полк. Эти поездки были очень вредны Императору: сырость и холод пагубно влияли на Его здоровье. Сегодня Государь начал сильно кашлять и потерял голос.

9-е сентября. Государь занемог лихорадкой, которая окончательно ухудшила Его нравственное состояние, но, благодаря Бога, как нельзя более вовремя пришла телеграмма с Кавказа об отбитии турок на Аладжинских высотах. Это радостное известие Его немного оживило, и Он стал бодрее.

Сегодня с 11-ти часов утра турки возобновили бомбардирование горы св. Николая на Шипке, они стреляют из 14-тн мортир.

Около часа дня неприятель атаковал отряд генерала Татищева на позиции у Церковны, будучи отбит на правом фланге, он перешел в наступление против левого, а затем центра. Бой кончился только при луне. Отряд наш остался на своей позиции. Ожидается возобновление атаки завтра.

10-ое сентября. Его Величество изволил смотреть на поле близ Горного Студеня 1-ую бригаду 3-й гвардейской пехотной дивизии, а затем посетил госпиталь.

Государь целый день волновался во ожидании известий из Рущукского отряда. Благодаря Бога, атака турок вчера на Церковну была окончательно отбита и сегодня не возобновлялась. Турки отступили. Потеря наша 20 офицеров и 400 нижних чинов.

От кавалерийского корпуса нашего, стоящего на дороге из Плевны в Софию, произведено было две рекогносцировки для раскрытия численности подкреплений, приближающихся из Софии.

Полковник Тутолмин, отбросив турецкую кавалерию, заметил у с. Телиша 10 батальонов с артиллерией в окопах и 2 полка кавалерии на софийском шоссе, поэтому остановил наступление турецкой пехоты огнем артиллерии и отвел свой отряд на заранее выбранную наблюдательную позицию.

К вечеру вернулся в Главную Квартиру князь Витгенштейн и тотчас явился к Государю Императору. Рассказы его о положении Шипкинцев приводили в ужас. Вершина горы Камарджи была уже вся белая, легкий морозец и местами иней по утрам служили предвестниками осени, уже начавшейся здесь густыми туманами и холодными дождями.

11-ое сентября. Его Величество в течение ночи почувствовал довольно сильную лихорадку, но все-таки утром ездил к обедне в сельскую церковь.

В Главную Квартиру прибыл Великий Князь Владимир Александрович.

О действиях Рущукского отряда имелись уже подробные сведения. Все силы отряда, после Кацелево-Аблавского сражения, вынудившего эти войска к общему отступлению, сосредоточились к востоку от р. Янтры, заняв передовыми частями 13-го корпуса и Чаиркиойским отрядом оборонительные позиции по Баницкому Лому и откинув свой левый фланг 12-й корпус, на линию Чалново-Дамошли-Трестеник-Мечка. Таким образом наши войска очистили уже все пространство между Баницким и Кара-Ломом. Но появление здесь разъездов вводило в заблуждение турецких начальников об истинном положении дел, и они оставались по-прежнему нерешительными в принятии соответственных мер.

Пока мы производили отдельными отрядами рекогносцировки, 1-го сентября Цесаревич получил донесение от командира 13-го корпуса генерала-лейтенанта Гана о наступлении турок на Церковну и Олеково значительными силами. Поэтому Его Высочество приказал 2-го сентября с рассветом двинуть 1-ю бригаду 1-й пехотной дивизии в Капривицу и там, соединившись с 101-м Пермским полком, не допустить неприятеля занять Церковну, 2-й бригаде 1-й дивизии — в Баничке быть наготове отразить нападение турок, если бы таковое последовало, бригаде 35-й пехотной дивизии из Белы перейти в Белебунар и образовать резерв отряда, расположенного в Баничке, наконец, командиру 13-го корпуса было приказано перейти со штабом и казачьим No 31 полком в Капривицу и принять руководство движениями и действиями означенных войск.

Генерал Ган, прибыв в Капривицу, предписал: 1) Пермскому полку с 1-й и 4-й батареями 26-й артиллерийской бригады и дивизионом Лубенских гусар, под начальством генерал-майора Малахова, отправиться на Олеково и выбить оттуда турок 2) Невскому полку с 1-ю батареей направиться на Церковну, 3) Софийскому полку с 4-ю батареей, Вознесенским уланским полком и конною батареей составить резерв и расположиться частью в Капривице, частью на разветвлении дорог из Капривицы к Олекову и Церковну, 4) трем сотням No 31-го полка направиться в Баничку.

Отряд генерала Малахова выступил из Капривицы в 11 ч. утра. Осиково действительно было занято неприятелем. После часовой орудийной перестрелки генерал Малахов захватил два ряда высот. Тогда неприятель пошел в атаку на наш левый фланг, которому удалось орудийным и ружейным огнем заставить турок отступить. Неприятель несомненно владел отличной позицией, покрытой почти везде лесом, кустами и виноградниками. Решительные минуты наступили, когда было уже темно, и генерал Малахов поручил командиру Пермского полка, половнику Прокопе, начать общее наступление. 2-й батальон и три роты 1-го, бывшие на правом фланге, двинулись вперед, храбро спустились роты вниз на дно Осиковского ущелья и потом с криками ‘ура’ бросились на штурм крутых высот правого берега этого ущелья. Началась работа пулей и штыком… Неприятель был выбит из кустов и виноградников и, преследуемый нашими молодцами, бежал к Осиковой, а затем очистил деревню и скрылся по направлению к Водице. Наступившая совершенная темнота положила конец делу.

Войска генерала Дудинского, после жаркого дела у Синасскиоя, должны были отступить на прежнюю позицию у Банички. Между тем у Церковны не произошло ничего особенного. Осмотр высоты к востоку от этого пункта показал, что для занятия было недостаточно одного полка.

Войска 13-го корпуса стали в укрепленных позициях. Генерал Малахов, в виду неудач других отрядов, отступил от д. Осиково. Укрепленных позиций было три: Чаиркиойская, Капривицкая и Баницкая, первая прикрывала главный путь на Драганово и Тырново, а вторые две на Белу. Значительное сосредоточение турецких войск впереди Чаиркиоя, выраставшие на глазах северного отряда генерала Татищева ряды грозных неприятельских батарей и постоянные тревоги на аванпостах, все это побуждало употребить все усилия не только к укреплению собственной позиции, но и держать войска в постоянной боевой готовности. Утро 9-го сентября застало нас на покое. Вдруг раздался сигнальный выстрел и затем разом загрохотали почти все орудия на Церковненских высотах. Но эта канонада не произвела тревоги и вскоре войска оделись, накинули ранцы, амуницию, а стрелки залегли в ложементах и ровиках, прикрытых соломою, и потому едва заметных для глаз неприятеля. Батареи тотчас же начали отвечать.

У Церковны сосредоточивались густые неприятельские колонны и, не смотря на наш огонь и потери, они настойчиво наступали вперед, заставив вскоре наши передовые части очистить рощу перед фронтом позиции и скрыться в центральных ложементах.

Общий боевой порядок был следующий: на левом фланге действовала — одна батарея (8 орудий) и два батальона Невского полка, за ними в частном резерве стоял 3-й батальон этого полка, означенными войсками распоряжался командир Невского полка, полковник Больдт. В центре поддерживала огонь 1-ая батарея 32-ой артиллерийской бригады, а в ложементах были расположены: 2-й батальон Рыльского полка и три роты первого батальона Пермского полка. На правом фланге — стоял 1-й батальон Курского полка, а далеко впереди, на линии сторожевых постов, — 1-ая рота Пермского полка. Эскадроны кавалерии на флангах.

Около часа пополудни драгунский полуэскадрон заметил появление противника на правом фланге. Это двигался египетский батальон. Не имея возможности сколько-нибудь остановить поток неприятельских войск, драгуны отошли за пехоту. 1-я рота Пермского полка завязала оживленную перестрелку. Генерал Татищев, узнав об отчаянном положении Пермской роты, выдвинул к правому флангу 3-й батальон Курского полка с четырьмя орудиями и батальон Невского полка, затем командир Рижского драгунского полка, полковнику Вику, со взводом 18 конной батареи, приказал идти по направлению к д. Киличляру в обход и ударять во фланг неприятелю, Чугуевскому уланскому с четыремя орудиями — поддержать драгун и, наконец, дивизиону 4-й батареи 33-й бригады занять батарею на правом фланге. Совместное действие этих частей заставило отступить пять египетских таборов. Общее руководство боем на правом фланге было поручено командиру 1-й бригады 32-й дивизии генералу Горшкову. В то же время на правом фланге появились три табора, угрожая обхватом с этой стороны высоты, занятой Пермской ротой. Бросившаяся на выручку рота Рыльского полка не была в состоянии сдержать напор и ее опрокинули с высоты. Неприятельские стрелки, заняв гребень, открыли огонь по главному бивуаку, где находился общий резерв. Но оттуда генерал Татищев выдвинул

1-й батальон Рыльского полка и 4-ую батарею 26-й бригады и еще 2-й батальон Пермского полка. Тогда возгорелся отчаянный бой за высоту, по нескольку раз она переходила из рук в руки. Наконец, дружной атакой в штыки всех трех батальонов и сильным картечным огнем 12-ти орудий, сломили упорство турок: они были сброшены и обращены в бегство.

Одновременно полковник Вик, следуя по направлению в Каджабунар, был встречен близ этой деревни жестоким ружейным огнем турецкой цепи стрелков. За цепью быстро подвигались колонны, направляясь в обхват нашего правого фланга. Дивизион драгун карьером поскакал в обход турок и, спешившись у д. Каджабунара, завязал горячую перестрелку. Появление этих частей во фланге озадачило турок: они приостановились, но потом стали наседать. В это время подошли на помощь три роты Курского полка, высланные из резерва. Поддержанные, кроме того, Чугуевским уланским полком, драгуны и пехота перешли в наступление и вытеснили турок из кустов.

Хотя турки, атаковавшие наш правый фланг, повсюду отступили, но генерал Горшков не счел возможным продолжать преследование, так как возгоревшийся бой в центре и на левом фланге мог вызвать содействие войск нашего правого крыла.

Около 2 ч. пополудни, в центре, турки быстро бросились вперед и повели атаку, стараясь прежде всего захватить рощу, лежавшую впереди линий укреплений. 2-й батальон Рыльского полка и 1-я батарея 32-й артиллерийской бригады открыли усиленный огонь. Не смотря на большие потери, турки подвигались вперед и заставили три роты Пермского полка очистить рощу, и занять лежавшие позади ложементы. Генерал Татищев лишь только заметил готовящееся наступление турок со стороны Церковны, выдвинул из общего резерва 3-й батальон Рыльского полка. Силы турок увеличивались. Обе стороны несли громадные потери от артиллерийского и пехотного огня. 2-й батальон Невского полка также втянулся в ружейную перестрелку, стараясь остановить напор турецких стрелковых цепей, имевших, по-видимому, намерение захватить открытой силою 1-ую батарею 1-й бригады Вскоре неприятель занял виноградник и северную окраину деревни Вербовка, заставив анфиладным огнем нас отойти назад и занять другую позицию на высоте, западнее деревни. Положение 1-го батальона Невского полка было критическое и он ожидал, что турки окончательно его окружат. Большинство офицеров выбыло из строя. Вдруг, около пяти часов, учащенный огонь возвестил о приближении двух батальонов Вятского полка. Ошеломленные неожиданным появлением у себя на фланге противника, турки сначала усилили пальбу до невероятности, но потом были выбиты из деревни. Это отступление превратилось в бегство. Когда совершенно стемнело, неприятель сделал последнее усилие и повел еще раз атаку на наши центральные укрепления, но тщетно.

В сражении при Церковне турок было до 20,000 с 40 орудиями, а у нас 12 батальонов. Генерал Татищев с особенною похвалою отзывался о храбрости, находчивости и распорядительности генералов Горшкова, Малахова, командиров полков Саранчова, Шахмаметьева, Прокопе, Больдта и Вика, артиллерии полковника Скворцова и генерального штаба подполковника графа Келлера. Потери турок до 2,000. У нас убито 4 офиц., 74 важн. чин. и ранен. 21 офиц. и 391 солдат.

12-го сентя бря. Государь чувствовал себя не хорошо: лихорадка усилилась в Он заметно похудел. Ко всему этому присоединилось печальное известие, что около 10-ти тысяч турецкой пехоты, с артиллерией, большим обозом и запасом провианта пробилось в Плевну через нашу кавалерию со стороны Софии.

Дожди мешали нашим саперным работам под Плевною.

13-ое сентября. Его Величество чувствовал себя сегодня немного лучше, но по требованию лб.-медика Боткина целый день не выходил из дому.

Великий Князь Владимир Александрович выехал из Горного Студеня в свою штаб-квартиру.

14-е сентября. Угрожающее положение турок против правого фланга армии Цесаревича, завершившееся Чаиркиойским боем, побудило Его Высочество изменить общее стратегическое положение своих войск, с целью по возможности большего сосредоточения их в центре, откуда представлялась возможность быстро поддержать передовые войска, стоявшие как против армии Ахмед-Эюба, так и против армии Мехмета-Али у Церковны. Несмотря на то, что на другой день Церковненского боя турки и не думали повторять атаки, а, напротив, выслали парламентера к генералу Татищеву, с просьбою, разрешить заняться уборкой раневых и убитых, во множестве наполнявших все подступы к Чаиркиойской позиции, в штабе рущукского отряда весьма серьезно смотрели на положение дел и было приведено в исполнение все возможное, чтобы приготовиться к новым усложнениям на правом фланге. Части войск произвели соответствующие передвижения.

15-е сентября. Сегодняшний день ознаменовался приездом в Горный Студень Наследника Цесаревича, с Великим Князем Сергием Александровичем и начальником штаба генералом Ванновским и прибытием из Петербурга генерала Тотлебена.

Цесаревич, получивший тревожное известие о нездоровье Государя, поспешил к Августейшему Родителю. Его Высочество привез радостное известие об отступлении всей армии Мехмета-Али, совершившемся в течение этих дней, после сражения у д. Церковны. В ночь с 12-го на 13-ое сентября с Капривицкой позиции были видны бивуачные огни турок на прежних местах, хотя они значительно уменьшились в окрестностях деревень Осиковой и Цервовной. Цепь постов впереди Капривицы содержалась казаками No 31-го полка. Так как общее внимание все-таки было приковано к турецким войскам, стоявшим против генерала Татищева, а между тем из Чаиркиойского отряда по-прежнему не доходили никакие известия, т было приказано рано утром, 13-го сентября, послать три дальние разъезда от 8-го уланского Вознесенского полка, с целью выяснить положение турок у Церковны, Осикова и Хеджикикиоя. Донесения их обнаружили исчезновение турецких войск и сделалось несомненным, что с вечера 13-го сего числа они постепенно очищали свои позиции, начиная с левого фланга. 14-го сентября, утром, турки продолжали маневрировать и в ночь на 15-ое число очистили последние позиции.

Этот совершившийся факт был чрезвычайной важности. После кровавых боев 30-го августа и 5-го сентября сделалось невозможным думать о наступательных действиях под Плевной и в Балканских проходах. Подкрепления из России еще не прибывали, а убыль в действующей армии была велика. Весь интерес сосредоточился на операциях армии Мехмата-Али, столь далеко подвинувшейся от линии крепостей и приблизившейся на два перехода к нашим переправам через Дунай у Систова. Все зависело тогда от того, удастся ли армии Цесаревича удержать напор турок или нет. Таким образом, критическое положение дунайской армии исчезло и поспешное отступление турецких войск в линии крепостей, дало возможность Плевненским отрядам без опасения выжидать прибытия гвардии и других подкреплений из России, а геройский отряд генерала Радецкого мог, по крайней мере, успокоиться за свой тыл.

Генерал Тотлебен был приветствован Государем с особым радостным чувством. Мощная, воинственная фигура этого героя и защитника Севастополя вселяла надежду в пленение армии Османа-паши, после блокады Плевны {Генерал Тотлебен после этого свидания с Государем писал своим из Горного Студеня (‘Рус. Стар.’, т. 51. — 223):

‘Государь имеет весьма болезненный вид. Говорят, до сих пор Он чувствовал Себя хорошо. Его страдания скорее нравственного свойства. Несколько дней тому назад Он подвергся сильному припадку лихорадки и вследствие этого не может выходить из комнаты. Он добр и милостив как всегда — истинный рыцарь…’}.

Обрадованный видеть Своего старшего сына в такую тяжелую и грустную минуту, Император приободрился и повеселел.

Сегодняшним числом Государь Император пометил две грамоты, служившие подтверждением заслуг Цесаревича и Великого Князя Владимира Александровича {‘Его Императорскому Высочеству Наследнику Цесаревичу и Великому Князю Александру Александровичу.

Благоразумные распоряжения Вашего Императорского Высочества во время командования отдельным значительным отрядом в действующей армии, вполне соответствующие видам Главнокомандующего и общему плану кампании, дают Вам право на особенную Нашу признательность. Предводительствуемые Вами храбрые Наши войска неоднократно отражали все нападения превосходившего их численностью неприятеля и выказали при этом свои превосходные боевые качества.

В изъявление Нашего благоволения за столь полезную и благотворную деятельность, Всемилостивейше жалуем Ваше Императорское Высочество Кавалером Императорского ордена Нашего святого равноапостольного князя Владимира первой степени с мечами, знаки коего, при сем препровождая повелеваем Вам возложить на Себя и носить по установлению.

Пребываем к Вам императорскою милостию Нашею навсегда благосклонны’.

‘Его Императорскому Высочеству Великому Князю Владимиру Александровичу.

Командуя 12-м армейским корпусом, Ваше Императорское Высочество отражали все нападения превосходного в силах неприятеля, и в течение долгого времени удерживали занятые Нашими войсками позиции.

В ознаменование Нашего особенного благоволения за увенчанные успехом распоряжения Ваши, Всемилостивейше пожаловали Мы Ваше Императорское Высочество Кавалером Императорского ордена Нашего святого равноапостольного князя Владимира второй степени с мечами, знаки коего при сем препровождая, повелеваем Вам возложить на Себя и носить по установлению.

Пребываем к Вам Императорскою милостию Нашею навсегда благосклонны.

На подлинных Собственною Его Императорского Величества рукой написано:

‘Александр’.

В Горном-Студене 15-го сентября 1877 года.}.

16 сентября. Хотя Государь чувствовал Себя очень слабым, но сел на коня и пропустил мимо Своего дома 3-ю гвардейскую пехотную дивизию. Кроме того, Его Величество собрал у Себя военный Совет, в котором приняли участие Наследник Цесаревич и генерал Тотлебен. Решено было обратить главные силы действующей армии против Плевны, чтобы покончить, наконец, с этой неожиданно созданной твердыней.

Государь предполагал поручить генералу Тотлебену осаду Плевны, назначив его помощником Князя Карла Румынского, вместо Зотова, и подчинить ему войска.

Погода все ухудшается. Везде холод и ненастье, а в Балканах идет снег. За время бомбардировки Шипки, с 1-го по 15-ое сентября, у нас убито и ранено всего 15 человек. С 15-го числа на Шипке начали действовать наши мортиры и тотчас взорвали турецкий пороховой погреб.

По полученным сведениям, 12-го сентября турки атаковали авангард Есенинского отряда у Мореня. После 5-ти часов боя они были отбиты с весьма большим уроном, оставив в наших руках значок. Особенно отличились Орденские драгуны и взвод 20-й конной батареи.

17-е сентября. После полудня Император выехал на поле для смотра гвардейской кавалерии. 2-я кавалерийская дивизия была построена в одну линию, а конная артиллерия во второй линии и каждая батарея против интервала своей бригады.

В это же время к Горнему Студеню подходил гвардейский саперный батальон, увидя который Его Величество приказал остановить.

Поздоровавшись и выразив уверенность, что кавалерия покажет себя в военное время также хорошо, как и в мирное, Государь пропустил полки и батареи церемониальным маршем.

По окончании осмотра кавалерии, Император изволил подъехать к саперам и, после приветствия, сказал:

— ‘Я надеюсь, что батальон поддержит в настоящей войне свою прежнюю боевую славу’.

Проехав по рядам, Государь затем пропустил сапер церемониальным маршем. Похвалив батальон, Его Величество подозвал командира, полковника флигель-адъютанта Скалона, и приказал назначить хор музыкантов в составе почетного конвоя, который с тех пор имел счастье постоянно находиться при императорской главной квартире.

Сегодня Наследник Цесаревич и Великий Князь Сергий Александрович выехали обратно в Рущукский отряд.

18-е сентября. Его Величество получил телеграмму от Великого Князя Михаила Николаевича с Кавказа о том, что Измаил-паша напал на генерала Тергукасова, но был отброшен и преследован семь верст, потери турок громадны.

Во втором часу дня Государь ездил в с. Акчаир на бивуак, прибывшего туда лб.-гв. Семеновского полка. Объезжая полки шагом, Император милостиво разговаривал с офицерами и отозвался с большою похвалой о полуроте конвоя, бывшей под командою семеновца — Чекмарева 1-го, в сражении под Ловчей.

19-е сентября. Кавалерийский отряд генерал-адъютанта Манзея, посланный генералом Циммерманом на рекогносцировку к Базарджику, разбил 14-го сентября 500 черкесов у Чубоаг-Куюса, находящегося верстах в 20-ти, не доходя Базарджика, по дороге из Кюстенджи. 15-го сентября он подошел к Базаджику, отбросил 700 черкесов, нанеся им большой урон, а наступавшую с гор пехоту остановил артиллерийским огнем. 16-го сентября генерал Манзей тронулся обратно, по дороге снова разбил 300 черкесов и возвратился на прежнее место, сделав в четыре дня 200 верст. Базарджик укреплен и занят турецко-египетскими войсками.

Сегодня Главнокомандующий с князем Карлом и генералом Тотлебеном объезжали румынские передовые позиции и батареи.

20-го сентября прибыл в д. Акчаир Преображенский полк и потому Его Величество приказал всех солдат этого полка, находившихся в Почетном конвое, выслать в означенную деревню, куда пожаловал лично вечером и представил полку их товарищей, георгиевских кавалеров. Поставив их отдельно впереди полка, Его Величество изволил снять шапку и крикнуть ‘ура!’. Можно себе представить восторг первого гвардейского полка и как он был тронут высокою милостью Государя.

Поговорив отдельно с офицерами и с нижними чинами, Его Величество изволил отъехать с бивуака, и далеко бежали за Царскою коляской сотни солдат и офицеров, не знавшие, как только выразить Ему свои глубокопреданнейшие чувства.

Из-под Плевны получено было донесение, что вчера вышел на р. Вид для фуражировки турецкий отряд из 5-ти батальонов, 4-х эскадронов с артиллерией и направился в д. Дольний-Метрополь, верстах в 9-ти на северо-западе от Плевны. Но наша кавалерия генерала Чернозубова, действуя метким огнем артиллерии и спешенных драгун, а также удачными атаками, заставила неприятеля вернуться в Плевну. Наша конно-артиллерия действовала отлично, зажгла деревню, взорвала зарядные ящики и тем принудила турок поспешить отступлением. У нас ранено два офицера и 40 нижних чинов.

21-го сентября, рано утром прибыл в Главную Квартиру еще дорогой гость, — младший сын Государя, Великий Князь Павел Александрович, старавшийся поспеть ко дню Своего рождения. Одиночество преследовало Его Величество, и Он видимо радовался, когда к Нему приезжал один из сыновей.

Великий Князь Павел Александрович с этой минуты безотлучно находился при Родителе.

После обедни в убогой болгарской церкви, по случаю дня рождения Великого Князя Павла Александровича, был завтрак, во время которого Его Величеству вручили радостную телеграмму с Кавказа о взятии штурмом позиции Большие Ягны.

Государь прочел ее вслух и обычное ‘ура’ огласило всю местность, так как оно шло перекатами с одного бивуака на другой. В это тяжкое и грустное время, Господь радовал Великого Монарха победами на Кавказе и тем поддерживал нравственные силы.

Среди дня приехал в Горный Студень Великий Князь Сергий Александрович, для свидания с братом.

Вечером Его Величество ездил верхом на встречу лб.-гв. Финскому стрелковому батальону и проводил его до места расположения бивуака гв. стрелковой бригады и гвардейских сапер.

Когда собравшиеся офицеры и солдаты стрелковой бригады окружили Императора, то Его Величество произнес:

— ‘Вы пойдете на святое дело! Дай Бог, чтобы больше из вас вернулось назад’.

Перед прощанием Государь еще сказал:

— ‘Вы не знаете, как каждый из вас Мне дорог. Дай Бог, чтоб как можно больше из вас вернулось. Я уверен, что вы свято исполните свой долг’.

После нового единодушного ура, бывшего ответом на слова возлюбленного Государя, Его Величество добавил:

— ‘Я, впрочем, вас еще увижу, приеду к вам. До свидания!’

Из Рущукского отряда известили, что в виду общего отступления армии Мехмеда-Али, наши войска выдвинулись вперед. У Силистрии замечены приготовления к переправе, против чего приняты надлежащие меры.

На Балканах вообще спокойно и на Шипке бывают лишь небольшие перестрелки.

На шоссе из Плевны в Софию, 19-го сентября, произошло дело. Полковник Левнз с Владикавказцами отбил у деревни Радомирцы турецкий транспорт с солью, хиной и лекарствами, более 1000 голов скота и 80 лошадей, а также разрушил мост у Радомирцы и телеграф.

22-е сентября. После завтрака Его Величество изволил ездить в д. Акчаир, на бивуак первой гвардейской дивизии.

Из-под Плевны пришло известие, что нашими выстрелами в одном из турецких редутов был взорван пороховой погреб, чем нанесено неприятелю много вреда.

Везде и все тихо. Холод, ветер и дождь.

23-го сентября около 4 часов пополудни прибыл в Главную Квартиру великий Князь Главнокомандующий, который более недели провел в объездах Плевненских позиций. Его Высочество долго совещался с Государем, положительно не выносившим разлуки с Ним. Его Величество до такой степени скучал без Главнокомандующего, что постоянно настаивал, чтобы Великий Князь не уезжал без Него.

Генерал Тотлебен, ознакомившись с местностью под Плевной, равно как с характером турецкого укрепленного лагеря и с расположением войск западного отряда, высказался решительно как против повторения штурма, так и против приступа к осаде, целью действий он поставил: блокаду Плевны и пленение неприятельской армии. Вместе с тем генерал Тотлебен пришел к окончательному заключению относительно настоятельной необходимости усилить западный отряд вновь прибывающими в Болгарию войсками гвардейского корпуса, а именно: тремя пехотными и одной кавалерийской дивизиями. По присоединении войск, он полагал только возможным прочно утвердиться на Софийском шоссе и приступить к действительной блокаде армии Османа-паши {‘Русская Старина’, т. 51, стр. 225. Очерк Н.К. Шильдера.}.

Сегодня последовал приказ о назначении генерала Тотлебена помощником начальника западного отряда князя Карла Румынского, с подчинением непосредственному его начальству русских войск этого отряда. Генерал Зотов возвратился к командированию 4-м корпусом

24—е сентября. Государь произвел смотр 1-й гвардейской дивизии, направлявшейся в д. Овчая-Могила. Прощаясь с полками, Его Величество сказал:

— ‘До скорого свидания, ребята!..’

Не успел окончиться смотр, как полил сильный дождь.

Наступившие холода, уничтожая одни болезни, развивали другие, так что положение Шипкинского отряда делалось вполне невыносимым.

25-е сентября. Воскресенье. Утром Государь был у обедни. В 3 часа пополудни Он ездил, по обыкновению, в коляске осматривать местный госпиталь.

Под Плевной наши саперные работы продолжаются, не смотря на холод, дождь и ветер. Румыны значительно распространили свои траншеи. Перестрелки нет.

23-го числа от отряда нашего, стоящего на осман-базарской дороге, был выслан летучий отряд, для наказания баши-бузуков за грабежи и убийства. Турки, захваченные врасплох, понесли большие потери убитыми, пленными и бежали.

26-е сентября. В Главную Квартиру прибыл Принц Арнульф Баварский с адъютантом, капитаном Лесюаром.

Погода все ухудшается. Стоянка в Горном Студене в палатках сделалась невыносимою. Начали подумывать о переезде в г. Систов. Хотя такая мысль не нравилась Государю, отнюдь не желавшему удаляться от Плевны, но тем не менее свиты генерал-майор Тучков 1-й был послан в Систово для выбора домов для Главной Императорской Квартиры. Вскоре затем возникло мнение, что присутствие Государя в с. Парадиме представит значительные удобства и преимущества, а потому Император и приказал остановиться на этом выборе.

Сегодня гвардия пошла под Плевну.

27-е сентября. Шел слух, что под Шипкой Сулейман-паша будет сменен Реуфом-пашею, а первого назначат главнокомандующим в пределах пресловутого четырехугольника турецких крепостей. Такая перемена могла быть угрозою нашему левому флангу.

В рущукском отряде, 25-го числа, небольшой турецкий отряд атаковал д. Кослеву, но был отбит.

26-го сентября, в полдень, турки напали на наши передовые посты против Кадыкиоя, но безуспешно. У Кадыкиоя сосредоточены большие неприятельские силы.

Турки развели мост, который начали было наводить у Силистрии.

28-го сентября приехал в Главную Квартиру начальник штаба 8-го корпуса, генерал Дмитровский, передать опасения за отряд, не имевший теплых вещей.

Поздно вечером прибыла телеграмма о новом доблестном подвиге моряков у Сулина.

Отряд генерал-лейтенанта Веревкина, в составе флотилии: шести вымпелов и шести миноносных паровых катеров, под начальством капитан-лейтенанта Дикова, с частью Дорогобужского полка, на судах и на острове Лети, 26 числа к вечеру подошел к линии нашего минного заграждения в 12 милях от Сулина. В ночь на 27 число миноносные катера выдвинулись за вторую милю, и в 300 саженях от бона заложили новую линию минного заграждения под сильным картечным и ружейным огнем, потерь людьми не было, только перебили картечью буксир и плот с двумя минами, люди спаслись, а плоты унесло вниз. В ту же ночь передовые части пехотной колонны, по прибрежной морской дороге к сухопутной батарее, имели удачную схватку с турками. 27-го утром флотилия двинулась на боевую позицию. В 8 часов утра турецкий пароход ‘Карталь’ открыл огонь по катерам и по пехоте. На берегу стрелки наши отвечали отлично, перебили много людей на пароходе и уничтожили весь десант, спущенный на катере, так что катер, никем не управляемый, унесло вниз по течению. Два выстрела с паровой шхуны ‘Ворон’ остановили ‘Карталь’. Подходивший к нему на помощь трехмачтовый пароход, взойдя на линию минного заграждения, поставленного ночью, был взорван и пошел ко дну. В 9 часов, заняв боевую позицию в трех милях, флотилия наша открыла пальбу из мортир, но в час должна была прекратить ее, по случаю сильного тумана. Флаг с потонувшего после взрыва парохода в виду броненосцев был снят капитан-лейтенантом Сатиным, лейтенантом Фридрихсом, гардемаринами графом Строгановым и Чабовским. Потеря наша двое убитых и четыре раненых нижних чинов. В Сулине находятся, кроме мелких судов, 4 броненосца, последние отошли за черту города. Утром 28, наша флотилия, заняв вчерашнюю позицию, открыла артиллерийский огонь по турецким судам.

29-е сентября. Государь был озабочен известием, что Мехмет-Али, действовавший против Цесаревича, сменен Сулейманом-пашею, который обещает и намеревается перейти в наступление по всей линии {В числе лиц, принадлежавших к Главной Квартире и которые могут быть названы, до известной степени, ближайшими свидетелями жизни Государя в армии был князь В. А. Черкасский. Вот как он воспроизвел в письме нравственный облик Царя Освободителя в самый трудный период Его всемирно-исторического подвига.

Среди общего здесь брожения умов и непостоянства взглядов, я часто и неустанно восхищаюсь Государем, Его спокойным, хотя и нравственно болеющим, и неизменно твердым отношением к делу. Когда видишь Его неустанно посещающим госпитали, входящим с такою нежною заботливостью во все нужды несчастных, столько чувствительным ко всякому добросовестно исполненному долгу человеколюбия и так живо ощущающим те суровые границы, которые практическая необходимость неизбежно указывает действия этого, столько Ему сродного, человеколюбия, тогда невольно проникаешься чувством беспредельной к Нему любви, как к человеку, и сознаешь еще лучше, почему Провидение вплело именно в Его исторический венец те высокие дела, которые выпали на Его историческую долю. Видя Его в лазаретных палатках, похудевшего, грустного, часто истомленного, —я сожалею, что не родился художником и лишен власти над полотном или мрамором, потому что невольно приходит на ум сближение Его здесь роли с ролью Людовика Святого в крестовых походах, и для изображения последнего я непременно позаимствовал бы черты нашего Государя. Молю Бога, чтоб и Его из этой войны Господь привел обратно домой целого и невредимого, как благополучно вернулся Людовик из своего первого похода’.}.

Из-под Плевны сообщили, что турки атаковали румынские позиции, но были отброшены.

Дополнительные депеши, полученные Императором, о подвиге моряков под Сулином, обрисовали бой во всех подробностях.

В ночь на 27-е сентября, Диков с флотилией, подойдя к 12-й миле от Сулина, послал катера лейтенантов Кругскофа, Фридрихса, Лозинского, Скрягина, мичмана Радецкаго и гардемарина графа Строганова поставить мины. Катера подошли к самому бору, были замечены, и, не смотря на сильный картечный и ружейный огонь с броненосцев и батарей, исполнили поручение наилучшим образом. В 5 часов утра, получив известие о поставке мин, Диков пошел с Сулину, имея впереди пароход ‘Опыт’, с приспособлением для отыскания мин, за ‘Опытом’ шел сам Деков на шхуне ‘Ворона’ и остальные суда отряда. Подойдя к 6-й миле, замечено было, что из Сулина вышли на встречу пароходы ‘Карталь’ и другой деревянный, большой, батарейный. Приказав ‘Опыту’ возвратиться и высадив на берег как можно поспешнее бывшую на шхуне ‘Ворона’ роту пехоты, Диков пошел на встречу турецким судам. ‘Карталь’, сидящий только три фута, прошел заграждение, но несколько удачных выстрелов ‘Вороны’ заставили его возвратиться, между тем большой пароход приближался и уже началась перестрелка, как показался столб воды и пароход затонул, взорванный одною из мин, поставленных ночью. ‘Карталь’ быстро ушел в Сулину. Взрыв судна был встречен общим ‘ypа’ на всем отряде, кормовой флаг снят лейтенантом Фридрихсом. Часть людей спаслась в камышах. Броненосец, желавший, вероятно, также встретить флотилию, не трогался уже с места до прекращения бомбардировки этого дня. Окончив так удачно дело с двумя турецкими судами и заняв определенную заранее диспозицию, Диков продолжал перестрелку с броненосцами, к ночи же отошел на пушечный выстрел от нашего заграждения.

30-е сентября. Холод и ненастье продолжаются беспрерывно с 24-го числа. Уже несколько дней, как Государь снова простудился и обедает в Своей комнатке. Поездки в госпиталь Его Величество совершает в коляске не иначе, как в теплом пальто или шинели.

Сегодня, остановившись у бивуака почетного конвоя, Государь, между прочим, сказал офицерам:

— ‘Мне жаль, господа, что редко приходится видеть вас, но в такую погоду Я не могу выходить в общую палатку’. Везде полнейшее затишье.

Октябрь месяц

1-е октября. Сегодня свежий, но ясный день, после бесконечных дождей, покрывших дороги непролазной грязью. Войска на бивуаках, утопавшие в размокшей почве, наконец, ожили и принялись сушить свою одежду. Кони, привязанные к коновязям, приободрились и начали есть корм.

Кругом Главной квартиры закипела работа и лишь земля просохла, конвойцы взялись за лопаты, чтобы строить себе шалаши и более удобные помещения на осень и зиму.

Государь совершил большую прогулку в коляске.

День прошел спокойно. По полученным сведениям, против отряда Цесаревича турки продолжают сосредоточивать свои войска.

2-го октября исполнилось пятидесятилетие назначения Государя Императора Атаманом всех казачьих войск.

Утром Его Величество слушал обедню в сельской церкви, а затем, за завтраком, изволил сказать:

‘Господа казаки! Назначенный 50 лет тому назад атаманом пьет за здоровье нынешнего атамана и здоровье всех казачьих войск. Ура!!’

К великому прискорбию, этот день прошел среди забот о положении нашей армии под Плевной, у Цесаревича и на Шипке. Гнетущее впечатление неудачных сражений набрасывало тень грусти и заботы на все лица. Вообще праздники проходили столь же незаметно, как будни.

3-е октября. Генерал Радецкий донес, что новый главнокомандующий Реуф-паша по-видимому собирается штурмовать Шипку.

Насколько Государь близко интересовался бытом и содержанием больных и раненых в госпиталях, можно судить по замечанию, сделанному вчера инспектору генералу Коссинскому. За распутицей не было доставлено вовремя в госпиталь белого хлеба и потому генерал Коссинский распорядился заготовлением рисовых караваев, весьма полезных для страдающих желудком и слабых. Вечером посетив госпиталь, Его Величество обратил внимание на караваи и сделал замечание генералу Коссинскому. Вскоре после отъезда Императора привезли хлеб и сегодня инспектор госпиталей счел своим долгом доложить Государю, что хлеб доставлен. Его Величество, огорченный вчера этою неисправностью, видимо остался доволен докладом генерала Коссинского.

Согласно приказанию Императора, генерал Коссинский доносил Ему всякий раз о больных, которые выписываются из госпиталя. Государь Сам осматривал солдат, действительно ли они здоровы, и отправляя их в полки, в напутствие говорил несколько милостивых слов.

Однажды выздоровевший унтер-офицер Преображенского полка пожаловался Императору, что ему дали чужое ружье.

— Я к своему привык, — говорил солдат, — а это не мое, — другой номер…

Государь потребовал объяснения от генерала Коссинского.

Инспектор госпиталей доложил Его Величеству, что в виду неимения при лазарете места для хранения ружей и невозможности их возить при перемене стоянки, приказом по армии предписано сдавать ружья в передовой запас, который раздает их уже маршевым командам.

‘Это неправильно’, — заметил Государь. — ‘Поезжай к брату и скажи ему, что Я не нахожу целесообразным такой приказ…’

С тех пор Его Величество ни разу не забывал спросить у выздоравливающих солдат, его ли ружье ему вручили, тот ли номер он получил, какой имел в полку.

4-е октября. При пробуждении Государь получил радостную телеграмму от Великого Князя Михаила Николаевича:

‘Счастлив, что могу поздравить Ваше Величество с блестящей победой. Сегодня армия Мухтара-паши разбита на голову и отрезана от Карса. Число взятых орудий и пленных еще не могу определить. Все войска вели себя геройски. О потерях и трофеях донесу дополнительно’.

В 9 ч. утра, Его Величество в сопровождении Великого Князя Павла Александровича пришел на бивуак Своего Почетного конвоя. Государь хотел порадовать офицеров счастливой вестью и еще издали махал им шапкой и подавал знаки, чтобы к Нему поскорее собрались.

‘Радостное известие с Кавказа!’ — громко произнес Его Величество, развертывая телеграмму, и затем Государь прочел ее вслух.

Восторженное ‘ура’ раздалось по всему бивуаку и Его Величество Сам махал шапкою.

Разбитие Мухтара-паши на Аладжинских высотах должно было быть предвестником падения Карса и 4-е октября сделалось памятным днем в Главной Квартире, невольно прояснились лица и на душе стало легче.

Ежегодно, 4-го октября, в память дела под Лейпцигом в 1813 году, Лейб.-гв. казачий Его Величества полк празднует свой полковой праздник. К этому времени, по счастливой случайности, собрался весь полк к Императорской Главной Квартире и Его Величеству было угодно присутствовать на полковом празднике. В 10 ч. утра казаки и Терский эскадрон Собственного Его Величества конвоя были выстроены в пешем строю, впереди полевой церкви, и ожидали прибытия Государя Императора. В 11 часов Его Величество, в Лейб.-гв. казачьем мундире, окруженный свитою и иностранными представителями, изволил прибыть к полку, объехав ряды, Он стал впереди фронта и произнес:

‘Поздравляю вас с полковым праздником, в этот день полк оказал такое блистательное отличие под Лейпцигом, что история этого не забудет’.

Громкое, восторженное ‘ура!’ было ответом на милостивое поздравление Государя.

‘Дмитрий Алексеевич, прочти им телеграмму’, — сказал Монарх, обращаясь к военному министру Милютину.

Д. А. Милютин выехал вперед и громко прочитал телеграмму с Кавказа о разбитии Мухтара-паши.

По окончании чтения, Его Величество, обратясь к полку, произнес: ‘Поздравляю вас с победой. Ура!’ Неумолкаемое ‘ура!’ раздалось не только по фронту, но и по всему бивуаку.

После того было скомандовано ‘на молитву’ и начался молебен. Во время многолетия Государю Императору был сделан, тут же расположенною 1-ю донскою военно-горною батареею, 21 выстрел из орудий, во время молитвы за упокой павших за Веру, Царя и Отечество полков, Его Величество и все присутствующие стояли на коленах. По окончании божественной службы Государь Император вновь обратился к полку с следующими милостивыми словами: ‘Благодарю 1-й дивизион за блистательную службу, которую он уже на деле доказал и явил себя достойным своих предков. Надеюсь, что если случай представится, то 2-й дивизион покажет себя такими же молодцами, как их товарищи’.

Пропустив полк церемониальным маршем повзводно, Его Величество изволил, затем, отправиться к накрытым между палатками столам. Надобно сказать, что, не смотря на походную жизнь, обед для нижних чинов вышел вполне праздничным: на белых скатертях, разостланных на земле, красовались бутылки с местным вином и водкою, яйца, жареные гуси и утки, белый хлеб и прочие яства. Его Величество подошел к столику возле лейб-аскадрона и, взяв чарку, произнес:

‘Пью за здравие Своего молодецкого полка!’

Громким и дружным ‘ура!’ огласился бивуак. Его Величество, вторично взяв чарку, снова произнес:

‘Пью за здоровье нашего атамана и второго шефа полка Наследника Цесаревича!’

После того Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Николаевич, как старший из лейб-казаков, провозгласил тост:

‘За драгоценное здоровье Государя Императора нашего Августейшего шефа!’

Тогда Его Величество, подняв чарку, изволил сказать: ‘Пью за здоровье Главнокомандующего, нашего однополчанина!’

Эти тосты были встречены лейб-казаками восторженно. После этого Его Величество изволил подойти к накрытому столу для нижних чинов, чтобы откушать пищу. Но тут вышел следующий эпизод: на столе, около котелков со щами, не было ложек, обыкновенно нижние чины имеют их при себе.

‘Ребята, дайте ложку!’ — крикнул Его Высочество Главнокомандующий.

Казаки стали переминаться.

‘Эх! да у них и ложки-то нет’, — улыбаясь, сказал Государь.

Это заставило близ стоящего казака полезть за голенище и достать ложку. Вынувши ложку, казак вытер ее своими пальцами и подал Государю. Всемилостивейший Монарх, видя все это, улыбаясь, взял у казака ложку и начал ею кушать казачьи щи. По окончании всего Государь Император осчастливил офицеров приглашением к Себе на завтрак.

Когда Государь изволил сесть на лошадь, офицеры верхами сопровождали Его Величество до Императорской ставви.

За завтраком Его Величество вновь осчастливил полк милостивым вниманием, подняв стакан с вином, Он произнес:

‘За здоровье славного Моего полка!’

В этот день казаки получили следующую телеграмму от Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича из дер. Трестеника:

‘От души поздравляю казаков Его Величества с полковым праздником. Сожалею, что полк не у Меня и что так давно не видал его. Пьем за здоровье полка!

Цесаревич Александр’.

Цесаревич известил Государя, — что 3-го числа турки перешли четырьмя небольшими пехотными колоннами Лом у Иован-Чифтлика, с очевидною целью произвести рекогносцировку нашего расположения, но будучи встречены огнем наших авангардов, остановились. Против них был выслан отряд из всех родов оружия, под начальством генерала Косача, но турки уже отступили.

Вечером Император был порадован еще телеграммой Великого Князя Михаила Николаевича. Общий ход действий 2-го и 3-го октября на Кавказе был следующий: обходная колонна генерала Лазарева, заняв 2-го числа Орловские высоты, сбила турецкие войска и отбросила их к Карсу и Визинкеву. Так как движением этим часть неприятельской армии была уже обойдена, то на 3-е число назначили общую атаку расположения Мухтара-паши. Ключ его с фронта составляли укрепленная гора Авлиар. В 6 часов утра войска наши начали общее наступление. Подготовив атаку Авлиара метким огнем артиллерии, генерал Гейман, с Эриванским, Грузинским и Пятигорским полками и стрелковым батальоном, к полудню блистательно штурмовал Авлиар и овладел им. С занятием этого пункта, армия Мухтара-паши была разрезана, часть ее, обратившаяся к Карсу, встреченная во фланге войсками генерала Лазарева и преследуемая войсками генерала Гейнана, была к 5 часам совершенно разбита и рассеяна, потеряв множество убитых, несколько тысяч пленных и 4 орудия.

Одновременно с этим, оставшиеся на правом фланге турецкие войска, в составе трех дивизий, были отброшены с своих Аладжинских позиций, окружены со всех сторон и, понеся огромные потери, к 8 часам вечера вынуждены были сдаться. Трофеи наши: много пленных, 7 пашей, 32 орудия и огромное количество военного имущества. Мухтар-паша бежал в Карс. Потери наши, сравнительно, не велики.

5-е октября. Последние известия с Кавказа убедили Его Величество, что Он скорее покончит с Азиатской Турцией, чем с Европейской, и Государь неоднократно высказывал это.

Его Величество сегодня ездил встречать лб.-гв. Гренадерский, Павловский н Финляндский полки и проводил их до места, назначенного для бивуака.

Прибыл в главную квартиру новый командир сводного эскадрона почетного конвоя лб.-гв. Конного полка флигель-адъютант князь Васильчиков. Он заменил ротмистра Норда 1-го, уехавшего в свой полк.

6-го октября был окончательно решен вопрос о сформировании особого отряда, под начальством генерала Гурко, для действия в тылу Плевны, где неприятель построил укрепленные лагери и с помощью их беспрепятственно снабжал всем необходимым армию Османа-паши. Кавалерия не могла бороться с турецкою пехотою, засевшею в редутах, и с каждым днем росло убеждение, что ни бомбардирование, ни правильная осада не заставят Османа-пашу сдаться или выйти из Плевны. Прежде всего надо было лишить его всякой возможности получать из Софии и Орхание новые подкрепления и запасы, а для того сомкнуть блокаду и утвердиться на Софийском шоссе. Еще 10-го сентября турки укрепили весьма сильно две позиции: у Горного-Дубняка и Дольного-Дубняка, которые имели довольно обширные редуты, с высокими кавальерами внутри.

Отряд генерала Гурко должен был состоять из гвардейского корпуса и бывшего сводного кавалерийского корпуса генерала Крылова с их артиллерией. Кроме сопротивления, которого следовало ожидать, в особенности от Горного-Дубняка, вся операция усложнялась еще тем, что в весьма близком расстоянии от этого пункта находились укрепленные позиции у Телиша и Дольного-Дубняка, которые могли подать руку помощи горно-дубняцкому гарнизону.

Генерал Гурко полагал атаковать Горный-Дубняк 10-го чнсла.

Под Плевной наши работы подвигаются, батареи стреляют изредка, но сосредоточенными залпами по указанным пунктам одновременно. Сосредоточенный огонь этот видимо сильно действует на неприятеля.

7-е октября. С Кавказа получено известие, что наши войска пошли в обход Карса.

С полудня послышалась учащенная стрельба под Плевной. Вечером донесли, что румыны атаковали торцевой редут, овладели им, но Осман-паша принудил них вернуться на прежние позиции.

8-ое октября. Румыны вчера, в 12 ¹/₂ часов дня, вышли из четвертой параллели для атаки редута, но были встречены таким ружейным огнем, что отступили. В 6 ¹/₂ часов начальник 4-й румынской дивизии вновь двинул на редут три батальона, которые бросились вперед, вскочили в ров и оставались там около часу, тщетно стараясь овладеть санным редутом. Это продолжительное пребывание там войск было причиною преждевременного известия о взятии редута. Наконец, румыны должны были отступить, потеряв раненными и убитыми 22 офицера и 900 нижних чинов. Потери неприятеля были также значительны, вследствие того, что румынские батареи сильно обстреливали с фланга и тыла все подходившие к редуту турецкие резервы.

Прибыл эшелон войск, состоявший из 1-ой бригады 24-ой пехотной дивизии с тремя батареями 24-ой артиллерийской бригады, под командою генерал-майора Каноповича.

В 5 ¹/₂ часов пополудни, когда Его Величество собирался у Себя сесть за обеденный стол и были уже в сборе приглашенные, в том числе граф Адлерберг, Д. А. Милютин, князь Суворов, князь Витгенштейн и другие, генерал Рылеев доложил Государю о прибытии генерала Каноповича. Император приказал просить представляющегося в столовую. Приняв рапорт от генерала Кононовича, Государь начал его расспрашивать:

— ‘Когда ты прибыл?’

— ‘Сейчас, Ваше Величество, и стал на бивуак’, — ответил генерал Канопович.

— ‘Все благополучно, много ли больных?’

— ‘270, Ваше Императорское Величество’, — доложил генерал.

— ‘Чем больше больны? Лихорадками, расстройством желудка? Ты не заметил, в какой местности начались заболевания?’ — спросил Государь.

— ‘В те восемь дней, между 20 и 28 сентября’, — пояснил генерал Канопович, — ‘когда я крутился около Бухареста, в дождь, холод и по дурной дороге, а также во время движения на Калараш и обратно’.

— ‘Ну отдохните здесь’, — сказал Государь. ‘Я тебя буду смотреть в день выступления’, — и с этими словами Его Величество сел за обеденный стол.

Генерал Канопович, поклонившись, хотел было удалиться, но Император, пристально всматриваясь в него, стал улыбаться и, качая головой, произнес:

— ‘Как ты полысел! А как твое здоровье лично?’

— ‘Очень хорошо’, — ответил генерал Канопович, почтительно кланяясь.

— ‘Жена твоя здорова? Где она и что твое семейство?’ — продолжал Государь.

— ‘Семейство мое в Петербурге’, — произнес генерал, тронутый вниманием Монарха, — ‘я получил известие, что дочь моя принята в Смольный институт, — пансионеркой Вашего Императорского Величества, сын мой произведен в офицеры в бывший мой Вильмандстранский полк, просил взять его на войну… я вполне счастлив’…

Государю видимо было приятно выслушать эти слова, а генерал Канопович, проникнутый благоговейным чувством к Великому Монарху, вышел из дома Царя в восхищенном состоянии духа. На крыльце уже его встретил помощник коменданта Главной квартиры . П. Тучков и пригласил к обеду в светский шатер.

9-го октября Его Величество послал Великому Князю Михаилу Николаевичу орден св. Георгия первой степени, при следующей грамоте:

‘После ряда славных подвигов, доблестные войска Кавказской армии ознаменовали себя новою неувядаемою славою, разбив на голову, под личным предводительством Вашим, неприятельскую армию Мухтар-паши в кровопролитном бою, 3-го октября сего года, на Аладжинских высотах, и принудив большую часть оной сложить оружие. Блистательная победа эта, свидетельствующая о благоразумной распорядительности Вашей, украсит на вечные времена страницы военной истории и даст Вам право на сердечную Нашу признательность.

‘Желая выразить чувства Нашего особенного благоволения к славному служению Вашему, ознаменованному новым доблестным подвигом, Всемилостивейше жалуем Вас кавалером Императорского ордена Нашего святого великомученика и Победоносца Георгия первой степени, знак коего, при сем препровождая, повелеваем Вам возложить на Себя и носить по установлению.

‘Пребываем к Вам Императорскою милостью Нашею навсегда благосклонны’.

На подлинной Собственной Его Императорского Величества рукою написано:

‘Александр’.

В Горном Студене (в Болгарии).

9-го октября 1877 года.

Великий Князь Павел Александрович выехал из Главной Квартиры в Россию, в сопровождении контр-адмирала Арсеньева.

Главная Квартира Главнокомандующего начала собираться в отъезд под Плевну в виду предполагаемых действий генерала Гурко.

В 2 ¹/₄ часа дня Государь прибыл верхом на бивуак 1-ой бригады 24-ой пехотной дивизии, отстоявший от Горного Студеня на полторы версты.

Внимание и заботливость Императора к положению солдат проявлялась в каждом Его слове и взгляде. Так, приняв рапорт от дежурного по отряду, подполковника Крыжановского, Его Величество спросил:

— ‘Верно люди вчера не обедали, поздно пришли?’

Подполковник Крыжановский ответил, что вчера утром был обед в деревне Царевицы, затем сегодня, в 5 часов утра, дали ужин.

При объезде бивуака, Государь интересовался, все ли люди стреляли. Генерал Канонович объяснил, что те, которые не успели выучиться дома, стреляли в Галаце, где отряд простоял десять дней, и теперь нет ни одного солдата, не сделавшего по 20-ти выстрелов.

Потом Государь спросил:

— ‘Имеются ли у людей фуфайки? У всех ли по две пары сапог и тепло ли было сегодня ночью?’

Взглянув на генерала Каноновича, Его Величество прибавил:

— ‘Было 3 мороза…’

— ‘У меня, Ваше Императорское Велнчество, в палатке вода замерзла в кувшине…, но лучше холод, чем жар’, — сказал генерал Канонович.

— ‘Да’, — продолжал Государь, — ‘летом здесь мы не знали, куда деваться от жары, вот как мы здесь похудели…’, — при этом Его Величество взял рукою за сюртук и приподнял его в груди, — ‘но холод сперва неприятно действует, а после человек втягивается’.

На это полковник Ренвольдт, командир 94-го пехотного Енисейского полка, сказал:

— ‘Ваше Императорское Величество, мы люди севера и к холоду привыкли’.

— ‘Как ни привыкай’, — возразил Государь, — ‘а вот с Шипки уже привезли в Горный Студень людей с отмороженными пальцами’.

Затем Его Величество обратился к собравшимся около Него офицерам и солдатам:

— ‘Вы идете на Шипку сменить там истинных героев, они там исстрадались, без сапог, оборванные, надели турецкие шаровары, мужественно выдерживают борьбу с неприятелем и природою, надеюсь, что и вы покажете себя, по примеру тех героев. Завтра еще вы здесь, а послезавтра Я вас буду смотреть, — до свидания!’

Все бросились с криками ‘ура!’ провожать Государя, но Его Величество замахал рукою в приказал, чтобы люди остались на месте и не бежали за Ним.

— ‘Пусть отдыхают и не утомляются…’ — сказал Император.

10-е октября. В рущукском отряде вчера произведены рекогносцировки по всей линии, вызвавшие в некоторых местах турецкого расположения тревогу и перестрелку. Потери имел только тот наш отряд, который ходил на Иован-Чифтлик, против него показались на правом берегу Лома, со стороны Кошевы в Нисово, около 5,000 пехоты с 8-ю орудиями и несколькими частями кавалерии.

Бесконечно, тоскливо тянулись дни за днями в ожидании какой-либо развязки с Плевной и начала действий гвардии. Уже столько месяцев не было ни одной утешительной вести с позиций. Цесаревичу посчастливилось отразить наступление Мехмеда-Али и спасти всю южную армию от грозившего ей бедствия, чрез соединение двух неприятельских армий, но эта победа увеличила тревогу за рущукский отряд, так как убедила в непременном желании турок пробиться в наш тыл.

Грустная обстановка, предстоящая зимняя компания и общее утомление производили на всех тяжелое впечатление. Лишь лица вновь прибывающих войск были свежи, веселы и вселяли надежды на близкий конец Плевненского сидения.

Его Величество, поддерживая свои нравственные силы молитвою, старался при каждом малейшем случае развлечь окружающих, придать им бодрость духа и рассеять черные думы, выступавшие на их угрюмых лицах.

Сегодня за завтраком в общем шатре произошел эпизод, который всех очень рассмешил. Князь Суворов сидел рядом с Главнокомандующим. Его Высочество в свою очередь занял место подле Его Величества, так что Государь мог все слышать, что говорил князь Суворов. Среди завтрака, последний, обратившись к генералу Каноновичу, помещавшемуся напротив его, сказал:

— ‘Советую вам отпустить бороду, вот как у меня’.

— ‘Не каждому это идет к лицу, как Вашей Светлости’, — ответил генерал, — ‘и Вам бы следовало снять карточку с бородой’.

— ‘Пугать-то народ Божий!’ — воскликнул князь Суворов.

— ‘А впрочем, я хочу это сделать’, — добавил он.

Государь, услыхав разговор и желая сделать сюрприз Своему другу, слегка наклонил голову и произнес:

— ‘Суворов, надень очки!’

Князь, не догадываясь в чем дело, засуетился и надел очки. Тогда Государь его любезно спросил:

— ‘Хочешь видеть свой портрет с бородою и в очках’.

Князь Суворов еще более смутился и в недоумении стал смотреть на Императора.

— ‘Я тебя спрашиваю: желаешь?’ — еще более настойчивым тоном повторил Государь.

— ‘Да я никогда не снимался здесь!’ — воскликнул князь Суворов, — ‘тем более в очках!’

Получив утвердительный ответ, Государь сказал что-то на ухо находившемуся позади камердинера. Не прошло и двух минут, как камердинер принес иллюстрированный журнал. Передавая его князю Суворову, Его Величество сказал:

— ‘Пока ты собираешься сниматься, тебя нарисовали помимо твоего желания и в бороде, и в очках, которые ты не носишь’.

Князь Суворов посмотрел недоумении на иллюстрацию.

— ‘Что узнал себя?’ — спросил Государь, улыбаясь.

Тогда князь Суворов от души расхохотался и произнес:

— ‘Ну, и прекрасно, теперь могу не сниматься…!’

Но все стали протестовать против такого намерения и многие выпросили у него вперед себе на память его карточки. Наконец, по желанию Его Величества, эта иллюстрация прошла кругом стола и общее грустное настроение сразу изменилось.

После завтрака, Его Высочество Главнокомандующий выехал под Плевну, где Он был намерен следить за действиями генерала Гурко и могущим произойти, по случаю атаки Горного Дубняка, делом с армией Османа-паши.

Простившись с Великим Князем, Государь приказал немедленно командировать генерала Тучкова -го в селение Парадим для осмотра помещений для Императорской Главной Квартиры. В Парадиме располагалась Главная Квартира князя Румынского.

11-го октя бря Его Величество произвел смотр эшелону 24-й пехотной дивизии, направлявшемуся на Шипку.

Во время церемониального марша, сзади обоза ехал верхом священник Енисейского полка, который поравнявшись с Государем, снял шляпу и преподнес благословение Императору. Это понравилось его Величеству и потому Он милостиво обратился к священнику и, между прочим, спросил, привык ли он ездить верхом.

По окончании смотра, Император собрал начальников частей, подал руку генералу Каноновичу и сказал:

— ‘Спасибо, очень хорошо, дай Бог тебе благополучия и здоровья’.

Генерал Каноновнч поцеловал руку и ответил:

— ‘Мы ничего не пожалеем, лишь бы мы знали, что Ваше Императорское Величество счастливы и спокойны’.

Простившись с остальными командирами, Государь благословил войска, и они двинулись с песнями в дальний путь.

К обеду вернулся из командировки помощник коменданта генерал Тучков и доложил Государю, что Главная Квартира может удобно разместиться в селении Парадим, и князь Карл уступает Императору свой дом. Осмотрев деревню, генерал Тучков тотчас пришел к заключению, что княжеский дом — единственный, в котором возможно жить Государю, но весьма трудно было обратиться к князю Карлу с просьбою, выехать из него и потому потребовались дипломатические приемы, вполне удавшиеся генералу Тучкову. Поняв намеки последнего, князь Карл объявил. что он будет счастлив уступить Ero Величеству помещение, чтобы жить с Государем в одной деревне и приказал тотчас переносить его вещи в дом, который занимал прежде генерал Тотлебен.

12-го октября перед обедом Его Величество получил печальное известие о смерти Герцога Сергия Максимилиановича Лейхтенбергского, состоявшего при Наследнике Цесаревиче. Он был убит наповал пулею в лоб во время рекогносцировки. Тотчас вся Царская Семья собралась на панихиду.

Этот молодой Князь, красавец собою, был общий любимец и, конечно, его оплакивала русская армия, видевшая в Нем пример самопожертвования.

Еще с утра, лица Главной квартиры находились в каком-то нервном состоянии, ожидая известия от генерала Гурко о результате первого боя Старой Гвардии, все надеялись на блистательную победу. Но лишь поздно ночью Государь получил телеграмму о взятии Горного-Дубняка и, не смотря на счастливый конец и важность этого события, Он не радовался победе, стоившей больших потерь. Государь скорее прослезился, чем порадовался. С этого момента Ему стало не по силам оставаться в Горном-Студене, и Он решился переехать в Парадим, чтобы быть ближе от Плевны и Своей Гвардии.

13-го октября в 8 ¹/₄ часов утра рота пешего конвоя выступила уже с бивуака, так что Государь, придя к ним в 9 часов, чтобы прочесть телеграмму генерала Гурко, не застал ее и передал известие эскадрону Почетного конвоя. Тут же Его Величество, подойдя к поручику гв. конно-артиллерийской бригады Вороновнчу, заменившему в Почетном эскадроне штабс-капитана Савина, раненого под Ловчей, изволил сказать:

‘Поезжай сейчас к генералу Гурко и передай ему Мою благодарность за молодецкое дело. Разрешаю тебе остаться при нем и скажи генералу Гурко, чтобы он тебя прислал ко Мне с донесением о следующем деле’.

Лишь только поручик Воронович выехал за село, в Императорской Квартире была получена вторая подробная депеша о сражении у Горного-Дубняка. Тогда Император велел вернуть поручика Вороновича и, прочитав ему взволнованным голосом телеграмму, приказал отправиться по назначению и по дороге передать это известие чинам сводной гвардейской роты.

Бой был отчаянный и продолжался десять часов. Сильно укрепленная турецкая позиция, между Горным-Дубняком и Телишем, занята генералом Гурко, и он стал на Софийском шоссе, где и усиливает местность новыми укреплениями. При этом взяты в плен: Ахмет-Евзи-паша, с начальником штаба, много офицеров, до 3000 нижних чинов и целый кавалерийский полк, захвачено четыре орудия, много ружей и патронов. Потери наши еще не определены, но весьма чувствительны.

Сегодняшний день Его Величество провел в томительном ожидании дальнейших подробностей сражения, а также следующего утра, чтобы выехать из Горного-Студеня для свидания с ранеными гвардейцами и войсками, учувствовавшими в бою. Теперь можно сказать, что со вчерашнего дня Плевна — очутилась в замкнутом железном кольце.

Поздно вечером Его Величеству подали следующую телеграмму Главнокомандующего:

‘Сегодня я объезжал поле сражения у Горного-Дубняка и осматривал занятые нами с боя позиции. Войска воодушевлены одержанною блистательною победою, все, от генерала до рядового, вели себя геройски, потеря наша около 2,500 человек. Потеря турок — около того же числа. Пленных офицеров — около 80, трофеи: знамя и 4 пушки’.

14-го октября. На дворе холод. Утром Государь выехал в Парадим. Селение это ничем не отличалось от всех виденных уже в Болгарии деревень, наполовину разоренных и разрушенных. На правой стороне улицы, между разбросанными довольно беспорядочно домиками, один выдавался, — это был почти двухэтажный, сравнительно чистенький, с четырьмя окнами фасада и деревянной галереей, с которой спускалась лесенка на площадку перед домом, чисто выметенную и посыпанную песком. Он и предназначался для Императора.

Рота сводно-гвардейского отряда прибыла в Парадим утром, а Его Величество — после полудня. При въезде в деревню Государя встретил князь Карл.

Императорский дом, не смотря на все старания привести его в порядок, имел в эту минуту непривлекательный вид. Две комнаты, т. е. столовая и спальня, были ранее убраны у князя Карла коврами, вследствие чего, в теплую погоду, в них казалось уютно и хорошо, но когда ковры сняли, то обозначились грязные стены и невозможная отделка помещения. После проветривания дома и при наступившей погоде, в доме было чрезвычайно неуютно и холодно, даже не нашлось ни одной печи.

В 3 часа приехал из Богота Великий Князь Главнокомандующий и доложил Его Величеству подробности боя под Горным-Дубняком.

Позиция турок у Горного-Дубняка была сильно укреплена и составляла одно из звеньев длинной цепи пунктов, защищавших Софийское шоссе, служившее неприятелю главным путем сообщения. Предварительные рекогносцировки выяснили следующее: на самом возвышенном месте позиции турки построили довольно обширный редут с высоким кавальером внутри. К востоку от этого редута они возвели другой. Оба они были окружены целым рядом передовых ложементов, вынесенных довольно далеко вперед.

На основании этих наблюдений генерал Гурко составил следующий план атаки: 18 батальонов, 48 орудий и 6 эскадронов и сотен должны были окружить позицию с трех сторон. Для того же, чтобы гарнизон не мог никуда уйти с западной стороны позиции двинули Кавказскую казачью бригаду, с 2 румынскими кавалерийскими полками и 6-ю конными орудиями. Для заслона со стороны Дольнего-Дубняка предназначили 12 батальонов с 44 орудиями, и 7 эскадронами и сотнями. Для заслона с южной стороны, перед Телишем, поставили лб.-гв. Егерский полк с 8-ю орудиями и 2-ю бригаду 2-й гв. кавалерийской дивизии с 6-ю конными орудиями. Сверх того, так как со стороны Плевны предстояла довольно большая опасность, то генерал Гурко произвел против Дольнего-Дубняка большую кавалерийскую демонстрацию, с целью удержать на месте гарнизон этого укрепленного пункта и, вместе с тем просил генерала Тотлебена произвести бомбардировку г. Плевны со всех осадных батарей, с целью удержать в Плевне армию Османа-паши.

Войска, назначенные для атаки Горного-Дубняка, были разделены на три колонны: правая, свиты Его Величества генерала Эллиса 1-го, состояла из гв. стрелковой бригады, 6-й батареи лб.-гв. 1-й артиллерийской бригады, 6-й батареи лб.-гв. 2-й бригады, 2-х эскадронов конвоя и одной сотни казаков, средняя свиты Его Величества генерала бар. Зедделера, состояла из лб.-гв. Московского и Гренадерского полков, гв. саперного батальона, 1 и 2-й батарей 2-й гв. бригады и одной сотни казаков, левая, свиты Его Величества генерала Розенбаха, состояла из лб.-гв. Павловского и Финляндского полков и 4 и 5-й батарей 2-й гв. бригады. Отдельный кавалерийский отряд полковника Черевина, состоял из 12-ти сотен Кубанского и Владикавказского полков и 2-х полков румынских, при 6-ти конных орудиях.

Около 8 ¹/₂ часов утра обе батареи средней колонны заняли позицию и открыли весьма удачную стрельбу. В это время лб.-гв. Гренадерский полк, шедший густым лесом, принял несколько влево и отойдя от первоначально данного ему направления, зашел в расположение левой колоны. Вследствие этого, барон Зедделер приказал ему вернуться назад и, приняв вправо, приблизиться к батарее, а для заполнения промежутка, образовавшегося между полком и батареею, вдвинуть из резерва 1-й батальон лб.-гренадер.

Около 9 ¹/₂ ч. утра вокруг неприятельской позиции образовалось кольцо артиллерийского огня, наносившего неприятелю страшный вред. В начале 11 часа флигель-адъютант полковник Любовицкий во главе своего Гренадерского полка, двинулся на штурм восточного редута. Турки встретили атаку самым жестоким ружейным огнем из своих редутов. Но, не смотря на губительный огонь, гренадеры стремительно бросились вперед и, пробежав пространство, отделявшее их от редута, с криками ‘ура’ ворвались в него. Турки не выдержали удара и бросились в главное укрепление. Лб.-гренадеры хотели было преследовать, чтобы по пятам их ворваться в главный редут, но из него последовал такой ужасный огонь, что они не могли идти вперед и остановились во взятом редуте.

Желая поддержать атаку гренадер, генерал Зедделер двинул вперед обе батареи и Московский полк. Последний подошел на одну высоту с гренадерским полком и залег за укреплениями вправо от восточного редута. Неприятель очистил все лини передовых укреплений и отступил в центральный редут.

Пока все это происходило в средней колонне, правая выслала вперед батареи и стрелковый Императорской фамилии и Финский батальоны. Батальон Его Величества быль в резерве. Заняв оставленные турками передовые укрепления, они залегли и открыли огонь.

Левая колонна, задержанная на пути переходом через глубокую канаву, прибыла более чем получасом позже средней колонны. Павловский и Финляндский полки, увидев штурм восточного редута гренадерами, пошли в атаку на главное укрепление, но встреченные сильным огнем остановились. Около двух часов редут был окружен со всех сторон нашими войсками, которые подошли уже на очень близкое расстояние. Сильный артиллерийский огонь безустанно громил турок со всех четырех сторон.

В это время генерал Гурко получил сведение, что Егерский полк отступил от Телиша, вследствие чего явилась опасность прихода подкреплений с южной стороны. Вызвав Измайловский полк, он решился в три часа двинуть все войска на штурм. При этом, для того, чтобы штурм был единовременный, генерал Гурко установил условный сигнал, т. е. когда все распоряжения будут отданы, то он велит произвести три залпа батарей левой колонны, затем средней и правой, по очереди, после чего войска должны броситься на штурм.

Но как только раздались три последовательных залпа батарей правой коллоны, войска ее пошли в атаку. Таким образом, условленный сигнал не был выполнен и предположения об единовременной атаке рушились. Последовал целый ряд отдельных атак. Все части, встречаемые в высшей степени губительным огнем, не могли дойти до главного редута. Но, кроме Финляндского полка, все продвинулись вперед и залегли за разными укрытиями, при чем некоторые части дошли на 40 шагов к редуту. После этих атак, окончившихся около 4-х часов пополудни, батареи должны были прекратить огонь, потому что части подошли так близко к укреплению, что стрельба наносила вред лишь своим собственным войскам.

Наступило грозное молчание. С началом сумерек некоторые части подошли еще на более близкое расстояние. Так два батальона Измайловцев, со своим полковым командиром генералом Эллисом 2-м во главе, проползли на коленях и очутились в 50-ти шагах от укрепления. Затем полки сразу бросились на редут, как по сигналу, и почти со всех сторон ворвались в него. Огромное пламя вспыхнуло внутри укрепления. Пожаром осветило местность.

Отрядом, двинувшимся к Телишу, командовал командир лб.-гв. Егерского полка флигель-адъютант полковник Челищев. Телишские укрепления состояли: из большого редута, через который проходило шоссе, разделявшее его на две почти равные части, из другого редута, расположенного к западу от главного, по другую сторону лощины и из нескольких ложементов, вынесенных вперед. Для атаки был выбран восточный фас редута. Двинулись вперед в 10 ч утра, роты штыками выгнали неприятеля из ложементов, но не нашли в них никакого укрытия от огня турок, который начал наносить еще большие потери. Желание выйти скорее из-под столь сильного огня побудило роты головных батальонов двинуться на штурм главного редута. За ними бросились по своей воле и батальоны второй линии. Необыкновенно сильный огонь удержал их натиск и заставил залечь за укрытиями, в расстоянии около 100 шагов от укрепления. Последующие попытки также не удались и Егерский полк отступил. Драгуны и гусары с 5-ю конною батареею удержали за собой командующую Ракитскую высоту.

Потери наши громадны, ранены: оба бригадные командиры, генералы Зедделер и Розенбах, командир Финлядского полка генерал Лавров смертельно, командир 1-го стрелкового батальона, полковник Эбелинг, смертельно, начальник штаба 1-й гв. дивизии, половник Скалон, командир гв. саперного батальона — полковник Скалон, бывший в почетном конвое Павловского полка полковник Рунов, вероятно, смертельно. Всего под Горным Дубняком убито и ранено около 117 офицеров и 3,195 нижних чинов, под Телишем — 19 офицеров и 907 нижних чинов.

Главнокомандующий около 10 часов прибыл к лагерю лб.-гв. Волынского полка, расположенному укрыто от высот, находящихся еще в руках неприятеля, а именно на южном склоне одной из возвышенностей неподалеку от р. Вида и близ села Медована. Бивуак Волынцев был почти пуст, так как весь полк находился впереди, на укрепленной наскоро позиции. Поместившись на одном кургане, Его Высочество хорошо видел жаркий артиллерийский бой около деревни Горного-Дубняка. Под левной со всех наших батарей гремели страшные залпы 90 орудий, засыпавших разрывными снарядами турецкие редуты. По телеграфу сообщалось на каждую батарею, когда и куда именно, т. е. во сколько минут такого-то часа и на который пункт должны быть направлены общие залпы. Потрясающий эффект этих залпов необходимо должен был держать в постоянном страхе весь плевненский гарнизон. В особенности много вреда наносила новая, в одну ночь возведенная и вооруженная 40 орудиями батарея, на правом берегу Тученицкого оврага, как раз против Кришинских редутов. Разрушая все работы противника, она вынудила его, наконец, отказаться от продолжения их, заставила замолчать его батареи и очистить почти всю кришинскую позицию, за окончательною невозможностью держаться на ней. Часов около пяти пополудни плевненский гарнизон попытался-таки сделать некоторую рекогносцировку в направлении софийского шоссе. На гребне высоты, лежащей против Трнинской возвышенности, занятой тремя гвардейскими батальонами 3-й дивизии, низ отряда генерала Бремзена, появилась вдруг колонна турецкой пехоты с артиллерией. Постояв некоторое время, неприятель пустил две, три гранаты в направлении молдаванского кургана, на котором находился Главнокомандующий, и тем ограничилось дело.

Вчера, 13-го октября, Великий Князь осматривал поле сражения и гвардию, участвовавшую в деле. Наши убитые большею частью были уже убраны с поля и снесены к нескольким общим могилам, неподалеку от редута, внутри которого похоронили всех офицеров, павших при штурме. Дух войск найден был Его Высочеством в превосходном состоянии, люди смотрели бодро и весело, они гордились сознанием не дешево доставшейся им победы. Рассказам об отдельных случаях и частных эпизодах не было конца.

В сумерки привезли в Богот, где располагалась Главная квартира Главнокомандующего, взятого в плен в Горном Дубняке пашу.

Ахмет-Хивзи-паша, одетый в короткое теплое пальто из верблюжьего сукна песчано-желтого цвета, сидел на коне молодцом, сохраняя гордую и полную достоинства осанку. Красная феска его была сдвинута на затылок. На вид это довольно плотно сложенный, среднего роста мужчина, лет около пятидесяти, с весьма приятными чертами лица, обрамленного русою бородою с проседью. Тип этого лица скорее славянский, или вообще северно-европейский, но никак не турецкий, хотя паша и уверяет, что он кровный и исконный турок. Манеры его плавны, даже довольно изящны и при общей их скромности исполнены достоинства. Вообще, паша этот с первого же взгляда производит впечатление никак не отталкивающего свойства и невольно возбуждает участие к своему положению военнопленного. Что же касается до начальника его штаба, закутанного в какую-то лисью шубейку полуженского покроя, то это — маленькая, чернявенькая, тщедушная личность, обращающая на себя внимание только своим положительно еврейским типом, хотя, по уверению всех знающих его, он оказывается прирожденным османлисом.

Паша Амет-Хивзи не говорит ни на каком языке, кроме турецкого.

Сегодня паша был представлен Великому Князю для необходимого допроса, который шел чрез посредство состоящего при Главнокомандующем драгомана, стартового советника Макеева. По словам Ахмет-Хивзи, у Османа-паши в Плевне находится до 60-ти тысяч разного войска, большая часть черкесов и баши-бузуков уже несколько недель выслана оттуда вон, как лишние рты, равно высланы и жители турецкого происхождения, болгары же оставлены, в начале сентября Ахмет-Хивзи, в качестве бригадного генерала, находился при войсках Шефката, в Орханиэ, а за удачный провод большого транспорта в Плевну (10-го сентября) произведен в чин ферика (дивизионного генерала) и назначен начальником горно-дубняцкого укрепленного этапа. По его словам, разные турецкие транспорты, начиная с 25-го августа, все время проходили в Плевну партиями различной величины и последний из них, 260 повозок, прошел в самый день боя 12-го октября, рано утром. Дабы уменьшить линию протяжения транспортных колонн, турки соединяли вплотную по четыре повозки рядом и вели их таким образом, под прикрытием отрядов из всех родов оружия, от этапа к этапу, избирая для одновременного следования двух параллельно едущих транспортов два пути: Софийское шоссе н прибрежную видскую дорогу, выходящую на шоссе у Горного Дубняка. Шли подводы также и со стороны Виддина. Конечно, на эти показания не во всем можно было полагаться.

После этого доклада Государю Императору, Великий Князь Главнокомандующий уехал обратно в Богот.

Погода стояла весьма холодная и, после получаса пребывания в доме, Император почувствовал жестовую стужу, хотя Он это никому не заявил и продолжал переносить ее наравне со всеми.

Перед обедом Государь подошел к офицерам почетного конвоя, которые видимо мучились от неизвестности, что стало с их полками после битвы у Горного-Дубняка. Рассказав в общих чертах, какие полки принимали участие в сражении, Его Величество воскликнул:

‘Наши гвардейцы дрались молодцами! Лейб-гренадеры были первыми в редуте!’

Вернувшись к себе после обеда, Государь еще больше почувствовал, какая пронизывающая сырость была в комнатах и как ему будет неудобно здесь спать. Тогда Его Величество снова вышел на улицу, предпочитая быть на воздухе, и пошел осмотреть бивуак Своего Почетного конвоя.

— ‘Хорошо ли вам тут?’ — спрашивал Государь офицеров, заглядывая в палатки.

Наконец, после расспросов и осмотра помещений нижних чинов, Его Величество подошел к саперам и решил обратиться к ним с просьбою:

— ‘Очень уж Мне холодно в доме, — сказал Император, — не сложите ли Мне, голубчики, небольшую печь’.

Эти слова Великого, Самодержавного, но смиренного Императора тронули до слез конвойцев, и они решили на следующее утро, в отсутствие Государя, сложить большую печь.

Свиты генерал . П. Тучков, не успевший отделать помещение для Государя, был также намерен с утра приступить к работе. Совершенно случайно встретивши на улице агента продовольствовавшей армию компании, В. А. Эйхеля, которого генералу Тучкову представил комендант Парадима, он обратился к нему за справками, где достать необходимые материалы для отделки комнат Его Величества, на что Эйхель вызвался немедленно всем распорядиться и просил дозволения принять расходы на свой счет. Он тотчас поехал за материей и другими предметами в г. Турн-Магурелли и генерал Тучков ожидал лишь его возвращения, для устройства более удобного помещения Его Величеству.

15-е октября. Опять начинается ненастная болгарская осень, днем — туман, вечером — изморозь. На дорогах вязкая грязь, невыносимая для пешехода. Ноги скользят и разъезжаются.

Утром Его Величество выехал в с. Богот, где располагалась Главная Квартира Главнокомандующего и сосредоточивались госпитали. Перед отъездом Государю был вручен полный список убитых и раневых под Горным-Дубняком и Его Величество, прочитав, приказал немедленно передать его в Свой Почетный конвой, где офицеры, основываясь на слухах, приходили в отчаяние от потери стольких товарищей, друзей и родственников. Поразительное внимание Императора!

Находившаяся по дороге деревушка Пелишат вся была окружена палатками и обозами. Еще издали виднелись дымки костров, у которых солдаты, болгары и погонщики отогревались. От Пелишата до Богота верст шесть. Смотря на Главную квартиру Главнокомандующего с большого расстояния, казалось, она помещается в роще. Все дома прячутся за деревьями. Летом здесь, а особенно весною, должно быть очень хорошо, в чаще деревьев до сох пор щебечут птицы, хоть ветви давно уже осыпаются, устилая красной листвой придорожную грязь. У самого шоссе видны были массы войск. Тут стоял бивуаком лейб-казачий полк, далее небольшой отряд гвардейцев, между нами, против ставки Великого Князя расположились пленные турки.

Все дома Боготы — непросто землянки. Над поверхностью торчат только кровли и под ними, наравне с почвой что-то вроде окон. Вход в землянку идет ступеньками вниз.

Глухой говор громадной толпы пленных доносился явственно до слуха, при приближении к деревне. Разнообразная эта масса невольно привлекала взоры. Чего только на них не было надето и навешано. Серые пальто с капюшонами, синие, черные, желтые, все, разумеется, в лохмотьях. Ноги у большинства босы, офицеры в невообразимых сапогах. Разнообразие головных уборов представляло образчики всего, что носят народы Востока и Африки, красные тюрбаны, красно-кирпичные и малиновые фески, серые колпаки, черные шапочки, белые и голубые чалмы, шали на головах и, наконец, собственная кудреватая прическа. Глаза просто разбегались. В толпе бродили даже негры.

Его Величество прежде всего посетил шатер, где лежали два тяжело раненые генерала: Розенбах и барон Зедделер. Императору доложили, что жизнь первого из них в опасности. Генерал Розенбах лежал по правую сторону от входа в палатку, на низкой, складной, походной кровати, и когда вошел Государь, то он дремал. Тихо приблизившись к нему, Его Величество опустился на колени и, нагнувшись, обхватил его постель руками. Генерал Розенбах в этот момент отворил глаза.

‘Я тебе говорил’, — произнес ласково Император, — ‘Я тебя просил поберечь себя…’

Действительно, прощаясь с ним еще в Горном-Студене, пред выступлением гвардии под Плевну, Его Величество, изволил милостиво выразить эту просьбу.

Придя в себя от столь ласкового привета милосердного Монарха, генерал Розенбах, вполне счастливый в такую минуту, старался высказать свои святые чувства к Императору, которыми была переполнена его душа.

Поговорив также с генералом Зедделером и расспросив обоих, не нуждаются ли они в чем, Государь стал горячо благодарить их за доблестную службу и, боясь утруднить больных разговором, который им был запрещен докторами, Его Величество поспешил проститься.

Затем из этого шатра Государь направился к ставке Главнокомандующего, где на дворе имел счастье представиться Императору знаменитый хирург Н. И. Пирогов.

После завтрака, в кибитке Великого Князя, состоялось продолжительное совещание, на котором присутствовали: Главнокомандующий, князь Карл Румынский, генералы Непокойчицкий, Тотлебен и князь Имеретинский. Генерал-адъютант Тотлебен доложил совету свои соображения относительно предпочтения, отдаваемого им систем тесного обложения Плевны, т. е. блокаде, пред всякими другими способами. Относительно же предстоящей на другой день атаке Телиша, Государь изволил выразиться так:

— ‘Атака должна быть артиллерийская, отнюдь не допуская увлечений’.

Тотлебен немедленно сообщил генералу Гурко Высочайшую волю.

После совещания Его Величество посетил санитарный отдел Государыни Цесаревны и военно-временной госпиталь.

Едва пронеслось между ранеными известие об ожидающем их счастии, как произошло что-то такое, чего не в состоянии описать никакое перо. Вместо господствующего в госпиталях унылого молчания, прерываемого страдальческими стонами, все вдруг зашевелилось, все радостно заговорили, все лица просияли, со всех сторон слышались возгласы умиления и восторга, все хотели бежать на встречу обожаемому ‘батюшке-Царю’, даже трудно-раненные пытались встать, не внимая просьбам н настояниям сестер-милосердия… Государь шел с сокрушенным сердцем, ожидая встретить общую картину страданий и горя. Его Величество был отрадно изумлен и успокоен, увидев, что одного присутствия Его было достаточно, чтобы изгладить у самых удрученных страдальцев всякий след их физических мучений и нравственных треволнений: воодушевленная, восторженная толпа, с перевязанными головами, подвязанными руками, многие на костылях, но все с сияющими лицами и сверкающими глазами, мгновенно окружили Государя. У всех текли слезы умиления, все целовали Его одежду, все благословляли священное Имя Царя-Освободителя….

Почти всех офицеров Государь называл по фамилии, милостиво обращаясь к каждому со словами утешения и благоволения. Между прочим, Государь остановился у страдальческого изголовья молодого офицера лб.-гв. Павловского полка, Гинглата. Тяжело поднималась простреленная грудь несчастного. Тут же стоял раненый родной брат его, заливаясь слезами при виде мучений страдальца, казавшихся ему предсмертными.

Отвечая на вопрос Государя, менее тяжело раненый Гинглат старался объяснить рану своего брата. Рыдания часто прерывали его слова. Увидев, однако, черный флер на рукаве Государя: ‘извините, Ваше Величество, — вымолвил юноша, раскрасневшись, — что я осмелился беспокоить Вас моим горем, тогда когда и у Вас есть Свое семейное горе…’

Успокоить Государя, утешить Его — это, видимо, было целью каждаго, без внимания к собственным страданиям. В палатах тяжело раненых Его Величество взял за руку одного из лежавших офицеров и голосом, изобличавшим глубокое сострадание, стал его успокаивать.

Офицер до глубины души тронутый участием Государя и видимыми страданиями Его за каждого раненого, голодного, необутого, старался, в свою очередь, успокоить Его Величество, и, собрав последние силы, чтобы казаться бодрым, вымолвил вполголоса:

‘Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, им хорошо, всем нам хорошо. Я вовсе не страдаю’.

Едва Государь изволил выйти из палатки, — офицер был уже мертвым.

‘Ваше Величество, — обратился к Государю в солдатском шатре раненный гвардеец, — прикажите выписать, я совсем здоров, а меня держат…’

‘Какая рана?’ — спросил Государь у сопровождавшего Его доктора.

‘В ногу, Ваше Величество’.

‘Пулю вынули?’

‘Никак нет, — отвечал сам раненый, — меня штыком, да совсем не больно…’

‘Воображаю, — заметил шутя Государь, — ты сколько их переколол?’

‘Никак нет’.

‘Что же ты так стоял, не трогал их?’

‘Я, Ваше Величество, прикладов шесть на их башках переломал’…

Государь велел дать ему Георгиевский крест. Заботливо осведомляясь о состоянии и свойстве всякой раны и об обстоятельствах, при вторых она получена, Государь тут же осчастливил многих страждущих героев, лично награждая оказанную ими доблесть не только милостивым словом, но и знаком отличия Военного ордена.

В числе награжденных оказался и рядовой Пугачев, первый раненый 12-го октября гвардейский егерь, который даже и после третьей раны, оказавшейся весьма опасною, решился идти на перевязочный пункт только после повторенных, настоятельных приказаний своего ротного командира….

Как велика честь и слава, выпавшая на долю наших гвардейских офицеров, под Горным-Дубняком, об этом раненые солдаты имели счастье засвидетельствовать лично Государю Императору.

‘Какие же вы молодцы!’ — произнес Государь с особенным чувством, обратившись к раненым нижним чинам.

‘Как нам не быть молодцами с такими господами офицерами, как наши’, — ответил Государю один из раненых.

‘Эти слова должны быть вам очень приятны’, — изволил сказать Государь, милостиво обратившись к раненым офицерам, окружавшим Его Величество.

До какой степени были мучительные сомнения насчет исполнения своего долга, лежавшие на сердцах героев Телиша, об этом лучше всего можно судить по следующему рассказу.

‘Ваше Величество!’ — с глубоким волнением обратился к Государю раненый офицер лб.-гв. Егерского полка.

‘Что, друг мой, что такое?’ — спросил вполголоса и наклоняясь к нему Государь Император, в ожидании какой-либо просьбы, желая дать возможность просителю объясниться в стороне от посторонних.

‘Что егеря?… Что, должны они были взять Телиш? Или… или это была только…’

Государь угадал мысль и чувство, которыми был проникнут офицер, — угадал, как беспокоился раненый герой за честь своего полка.

‘Да, да! — громко перебил Государь, — егеря свое дело сделали. Это была только демонстрация!..’

При этих словах лицо офицера просияло. Он сделал крестное знамение левою рукою, так как правая была подвязана. — ‘Слава Богу! — проговорил он, — а то я ужасно боялся за полк!’

В числе раненых и пришедших пешком с перевязочного пункта из Чиривова в Богог был Павловского полка капитан Мевес {Ныне командир лейб.-гв. Павловского полка.}.

После посещения госпиталей, Его Величеству был представлен на дворе Главнокомандующего паша Горного-Дубняка Ахмет-Хивзн. Государь удостоил его несколькими вопросами, и паша по турецкому обычаю приблизился к стремени Его Величества и почтительно коснулся края Его одежды.

В числе раненых и умерших через несколько часов был флигель-адъютант полковник Рунов, командовавший почетным конвоем после полковника Озерова. Он вернулся в свой полк (л.-гв. Павловский), когда последний прибыл на театр военных действий и погиб в первом же сражении. Тело его Император приказал перевезти в Петербург.

16-е ок тября. В рущукском отряде Наследника Цесаревича в течение этой половины октября месяца дел никаких не было, но постоянно ожидалось нападение со стороны армии Сулеймана-паши, сменившего Мехмеда-Али. Все внимание по-прежнему было сосредоточено к стороне левого фланга отряда. 3-го октября Цесаревич произвел осмотр мечка — трестеникской позиции и это случайно совпало с рекогносцировкой, предпринятой Сулейманом-пашей. На другой день произошла стычка на передовой линии 12-го корпуса у Иован-Чифтлика, между тремя эскадронами турецкой кавалерии, имевшим за собой пехотный батальон, и тремя сотнями донского казачьего No 37-го полка. Наши опрокинули неприятеля. 12-го числа Наследник Цесаревич предпринял большую рекогносцировку тремя колоннами, из которых левая, полковника Кузьминского, успела перед боем занять д. Красну и высоты по левому берегу Кара-Лома, против д. Бесарбово. Показавшиеся из Рущука две неприятельские колонны заставили нас ограничиться артиллерийскою канонадой. Средняя колонна овладела к девяти часам утра после жаркого боя деревней Иован-Чифтлик. В этой лихой атаке участвовал 3-й батальон Херсонского полка, под командою майора Гапонова. Увлеченные успехом, Херсонцы вскоре овладели мостом и начали взбираться на крутые высоты правого берега Кара-Лома, выбивая турок штыками низ ложементов, во множестве венчавших склоны высот. Турки сначала отошли, но затем стянули к месту боя значительные подкрепления и принудили Херсонцев к отступлению. Для прикрытия этого движения прибыли из резерва сначала два батальона Одесского полка с батареей, а потом и весь Бендерский полк. Турки, успевшие опять занять д. Иован-Чифтлик, думали даже перейти в наступление, но были энергично остановлены нашими войсками, и так как не имелось в виду ввязываться в серьезный бой, то дело закончилось артилерийской канонадой.

В деле у Иован-Чифтлика наши войска понесли значительные потери. Его Высочество Князь Сергий Максимилианович Романовский, герцог Лейхтенбергский, прибывший сюда в восьмом часу утра, был поражен ружейною пулею в голову в то время, когда выехал к боевой линии. Пуля прошла сквозь околышек фуражки, левее кокарды, смерть была мгновенная. Не слезая с коня, он было поднялся на курган, лежащий при спуске в деревню и стал разглядывать позиции. При нем находились: генерального штаба подполковник Зандер, еще офицер Венедиктов и лейб-казак.

— ‘Великого Князя нет?’ — спросил герцог о Его Высочестве командире корпуса, Владимире Александровиче.

— ‘Придет в десять часов’, — ответил бывший на этом же кургане генерал Косач.

— ‘Я поеду туда…’ — произнес герцог и махнул рукой вперед.

— ‘Там опасно…’ — сказал кто-то.

— ‘Мы отправимся на батареи’, — пояснил подполковник Зандер.

Медленно спустился герцог с кургана. Лошадь несколько раз становилась на дыбы, точно не хотела сходить. Великий Князь пришпорил коня и, не оглядываясь, поехал вперед. Путь лежал в лощину.

Вдруг подполковник Зандер видит, что герцог валится с лошади. Он подскакивает, поддерживает с казаком, спрашивает, но ответа нет. Ни вздоха, ни стона, ни малейшего звука. Предположив, что герцогу дурно, его снимают с лошади, кладут на землю, посылают за экипажем.

Вскоре к кургану прибыл Великий Князь Владимир Александрович. Генерал Косач доложил о случившемся несчастии. Через полчаса вдали показалась медленно подвигающаяся коляска. К ней пошли все на встречу. В коляске между сиденьями поперек были положены носилки, на которых лежал молодой герцог. Лицо было спокойно, только посинели губы, левая рука, вся забрызганная кровью, покоилась на груди. Передней части лица, прикрытой фуражкою, не было видно. Тихо приподнял шапку Великий Князь Владимир Александрович. По правую сторону, около самых волос зияла рана, кругом запеклась кровь. Пуля пробила череп и осталась в полости мозга…

Подполковник Зандер рассказал, что даже полета пули никто не слышал. Герцог схватился за голову и без стона упал на руки подскочившего к нему казака. Он стоял на сравнительно безопасной батарее в шестистах шагах позади резервов, перед которыми была еще цепь.

Таковы подробности безвременной кончины молодого герцога.

Остается еще сказать о правой колонне. Генерал Власенко, перейдя Кара-Лом у Кошева, вскоре был замечен неприятелем и турки открыли сильный артиллерийский огонь, причем взорвали в 19-ой конной батарее передок, находившийся в 50-ти шагах от Великого Князя Сергея Александровича, состоявшего при колонне. Хотя и удалось двум ротам Тираспольского полка перейти Лом, но дальнейшее наступление отряда было немыслимо ввиду целого ряда укрепленных позиций на правом берегу этой реки, занятых турками.

Уже к 12-ти часам дня сделалось очевидным, что Кадыкиойский укрепленный лагерь занят таким количеством войск, что для атаки его необходимы были более значительные силы, чем те, которыми можно было располагать в данную минуту. Цесаревич, следивший за ходом рекогносцировки с кургана у д. Кошевой, считал цель ее достигнутою и еще в 12 часов дня отдал приказ, чтобы войска отошли в пункты своего первоначального расположения. Однако, завязавшийся бой у Иован-Чифтлика замедлил исполнение этого приказа, и только к 5 часам пополудни дело повсеместно окончилось и войска возвратились на свои места.

Сегодня генерал Гурко намеревался подступить к Телишу и бомбардировать редуты, поэтому Государь Император рано утром выехал на позиции под Плевну.

Его Величество посетил люнет Калужского полка, находившийся к юго-западу от Радишева, до которого все время долетали снаряды и потому этот люнет назвали впоследствии Императорским. Выйдя на передовую батарею, откуда открывался вид на город Плевну и на всю позицию, Император следил за действиями генерала Скобелева, демонстрировавшего на Зеленых горах.

Этой батареей командовал подполковник Лафитский. Государь изволил с ним милостиво разговаривать и, узнав из расспросов о его семействе, что жена Лафитского вскоре должна разрешиться от бремени, выразил желание быть крестным отцем новорожденного, а родительнице приказал послать бриллиантовый подарок.

Сушествовало предположение, что Осман-паша, услыхав бомбардирование Телиша, начнет свои действия. Между тем день прошел спокойно и Государь, уезжая, сказал Тотлебену на французском языке:

‘Покончить с Плевной можно только одним терпением’. (La patience seule peut en venir bout).

Войдя в свою спальную в Парадиме, Его Величество был приятно поражен изменившимся видом ее. В углу стояла большая печь, стены были обтянуты коричневым репсом, на окнах висели кисейные занавеси, двери драпированы, пол весь устлан солдатским серым сукном, также, как и печь обтянута им, потолок обит белым коленкором. Таким образом, комната оказалась лучшею, чем та, которою пользовался Государь в Горном-Студене.

Сегодня Император обедал в общей столовой и между прочим получив сообщение, что командир Его роты лб.-гв. Гренадерского полка, флигель-адъютант Лукошков, убит под Горным Дубняком, Его Величество спросил конвойного офицера того же полка, штабс-капитана Поливанова:

‘Слыхал, Лукошков умер?!’

Это известие поразило Поливанова, и он решил с утра отправиться в Богот, чтобы навести справки.

17-е октября. На рассвете Государя разбудили вследствие полученной телеграммы от Главнокомандующего. Его Высочество доложил, что вчера, 16-го октября, войска гвардии, под начальством генерала Гурко, окружили турецкую укрепленную позицию у Телиша, на Софийском шоссе и обстреливали ее из 72 орудий. После двухчасового бомбардирования, гарнизона Телиша, состоявший из семи таборов пехоты, с тремя орудиями, под начальством Измаил-Хаки-паши, сдался на капитуляцию и положил оружие, из состава его бежало не более 300 человек, остальные, в том числе сам паша и более 100 офицеров, находятся пока в редуте у Горного-Дубняка, но будут отпущены на свободу. Паша и некоторые офицеры предпочли, впрочем, остаться в плену. Во взятии Телиша участвовали: 1-я бригада второй гв. пехотной дивизии, 1-я бригада 3-й гв. пехотной дивизии, 2-я гв. кавалерийская дивизия и кавказская казачья бригада. Наша потеря во всей пехоте один убитый и 15 раненых. В лейб-гвардии уланском полку, который атаковал пехоту, ранено 6 офицеров и около 50 нижних чинов, в остальных частях потери еще неизвестны, но во всяком случае ничтожны.

Минут через двадцать прискакал в Порадим поручик Воронович с донесением от генерала Гурко о сдаче Телиша, вследствие одного бомбардирования. Явившись к генералу адъютанту Рылееву, он доложил о свом прибытии и затем в 7 ¹/₂ ч. утра комендант Главной Квартиры его ввел к Императору.

Государь лежал еще в постели и просматривал полученную Им телеграмму от Главнокомандующего из Богота. Когда вошел поручик Вороновнч и поклонился, Его Величество, подозвав его к Себе, приказал ему сесть на постель, и радуясь, что бой обошелся без жертв, обнял и поцеловал его. Затем Государь приказал поручику Вороновичу рассказать подробности дела.

Впереди наших пеших орудий заняли позицию, полукружием, московский и Лейб-гренадерский полки, а на флангах стала кавалерия с конной артиллерией. Две роты гв. сапер помогли полкам быстро выкопать ложементы и чрез это наша позиция была обеспечена. Лб. гв. Литовский и Гренадерский полки поместились в резерве. Со стороны Орханиэ у шоссе расположилась кавказская бригада, выдвинув вперед всю артиллерию.

В начале 12-го часа орудия наши открыли сильный и сосредоточенный огонь по Телишу. Турки отвечали. Ружейный их огонь не мог достигать нашей артиллерии, между тем, залпы беспрестанно посылали им по 72 снаряда во внутрь редута. Особенно губительно было действие наших шрапнелей. Вскоре показался неприятель, шедший из Радомирца на помощь к Телишскому гарнизону. Черкесы бросились было на нашу кавалерию, но лейб-уланы их быстро прогнали. Преследуя турецкую кавалерию, уланы достигли опушки леса, в которой засела пехота. Не долго думая, храбрые уланы кинулись на стрелков и, не смотря на ружейный огонь, изрубили многих из них. 5-я конная батарея учащенной стрельбою не дала сняться неприятельской артиллерии с передков и таким образом отступление лейб-улан могло быть совершенно в полном порядке и даже шагом, с мужественным спокойствием. После этого против нашего левого фланга турки отступили.

Убедясь, что турки прекратили огонь из редута, генерал Гурко подал нашей артиллерии сигнал отбоя и послал в Телиш корнета князя Церетелева с переводчиком и шестью пленными турками, из числа взятых в Горном-Дубняке. Князь Церетелев был снабжен письмом, в котором заключалось предложение сдаться. На встречу нашему парламентеру выехал из редута начальник штаба телишского отряда и, переговорив с ним, поскакал сам к генералу Гурко, стоявшему в лощине близ шоссе. Целью этого посещения было желание узнать условия капитуляции. Генерал Гурко объявил, что если чрез полчаса не будет положено оружие, то он возобновит бомбардировку и не прекратит ее, пока в Телише не останется, как говорится, камня на камне, а тогда уже ни одного человека не выпустит оттуда, в случае же немедленной сдачи, обещает всех желающих, после обезоружения, отпустить на свободу. Турецкий офицер тотчас же поскакал назад, и не прошло десяти минуть после того, что он скрылся за бруствером редута, как турки уже выкинули белый флаг. В ответ на это, поле огласилось победным ‘ура’ русских войск.

Слушая рассказ поручика Вороновича, Государь не раз выражал свое удовольствие, что блистательная эта победа обошлась так дешево, но с досадой и сожалением вспоминал о бое у Горного Дубняка, в котором поспешили с атакой редута, стоившей стольких жертв.

После чаю Его Величество вышел на крыльцо, в ожидании экипажа, чтобы ехать в госпитали и под Плевну и, увидев генерала Тучкова, подозвал его к Себе. Подав . П. Тучкову руку, Государь в милостивых словах изволил его поблагодарить за устройство спальни и те удобства, которые Ему доставили. В свою очередь, генерал Тучков счел долгом доложить Императору, что устройством комнат занялся г-н Эйхель, ездивший в Турн-Магурелли и привезший с собою материалы и обойщика.

Вернувшись в Парадим перед обедом, Его Величество не узнал и своей столовой. Стены были обиты серым сукном с красным кумачовым карнизом, пол устлан войлочным ковром, на окнах висели кисейные занавеси.

Теперь уже обе комнаты приняли уютный вид, и Государь неоднократно выражал, что Он нигде еще не был так удобно помещен, как в Парадиме. Оказалось, что служители Императорского обоза, узнав, что ищут кумача для отделки столовой Его Величества, собрали свои красные рубахи и принесли генералу Тучкову, прося употребить их для этой цели.

18-е октября. Вчера штабс-капитан Поливанов ездил в Богот, чтобы навести справку: действительно ли умер флигель-адъютант Лукошков, его однополчанин и друг.

Каково же было его удивление, когда, войдя в одну из госпитальных палаток, он увидал Лукошкова тяжело раненым, но еще живым. Положение больного было отчаянное: осколок гранаты ударил в ногу, раздробил кость, пуля перешибла руку и скользнула в грудь.

Сегодня штабс-капитан Поливанов счел необходимым передать Его Величеству, чрез генерал-адъютанта Рылеева, о судьбе капитана Лукошкова, и Государь тотчас поехал в Богот, чтобы его навестить. Пораженный такой высокою внимательностью и милостью Монарха, Лукошков как бы ожил и, в самых теплых выражениях, стал благодарить Императора за отеческую Его заботливость {Уместным будет здесь забежать немного вперед и рассказать о дальнейших милостях Императора к Лукошкову. 13-го апреля лб.-гренадеры празднуют свой полковой праздник и в 1880 году капитан Лукошков, лежа в Мариинской больнице, ждал посещения друзей-однополчан и дорогих сердцу солдат его роты. Но в отворившуюся дверь вдруг неожиданно вошел Государь Император.

‘Твой Первый Шеф приехал поздравить тебя с полковым праздником’, — произнес Государь, подавая руку больному.

Лукошков, тронутый до слез, едва мог выговорить слово. Император сел к нему на кровать и старался его успокоить.

‘А знаешь, кто к тебе еще пришел?’ — продолжал Монарх, — твой фельдфебель и двое солдат роты. Я их встретил на лестнице и обещал Сам доложить о их приходе. Можно позвать?’ — спросил Государь.

Лукошков сердечно благодарил Императора.

Государь Император Сам отворил дверь и позвал солдат. Более получаса Его Величество изволил милостиво разговаривать с Лукошковым, солдатами, и, наконец, пожелав больному скорейшего выздоровления, простился с ними.

Это — факт, который, вероятно, записан в летописи полка и никогда не забудется!}.

За время пребывания Императора у Главнокомандующего, ординарец Его Высочества, поручик Дерфельден 2-й привез известие о найденных на поле перед Телишем трупах наших егерей, свидетельствовавших о зверствах, произведенных над ними турками. У некоторых из спины были вырезаны ремни, отрублены уши, языки и т. д. Находившихся между пленными турками двух английских врачей — Вечелля н Дугласа — Великий Князь приказал допросить, как свидетелей турецкой расправы с ранеными.

Не проходило дня без того, чтобы Государь не ездил на встречу прибывавшим войскам {В то время шла к Плевне 3-я гренадерская дивизия.}, к раненым в Богот и Сгалевицу или не принимал целые транспорты, препровождаемые в Систово, Зимницу и Бухарест, у Себя в Главной Квартире, где их согревали, поили, кормили и Его Величество ухаживал за ранеными, как брат милосердия. Теперь в ненастную, осеннюю погоду приходилось им переносить страшные мучения во время переездов и, чтобы облегчить эти страдания, Государь приносил Себя в жертву, встречая транспорты на улице, в санную распутицу, не обращая внимания ни на погоду, ни на требования медика, запрещавшего Монарху рисковать собственным здоровьем, тем более, что Его Величество иногда болел лихорадкой.

19-го октября. Помощник коменданта генерал Тучков представил Его Величеству известного уже Императору В. А. Эйхеля, который на свой счет устроил комнаты Государя {Впоследствии Император ему пожаловал перстень.}.

Сегодня в Парадим доставили пленных пашей Горного-Дубняка и Телиша — 31 офицера и 427 нижних чинов. Они были удостоены расспросов Государя и затем их повезли далее.

Главнокомандующий телеграфировал о бегстве Шевкета-паши из д. Радомирцы, при приближении конно-гренадерского разъезда.

Допросы докторов-англичан привели к следующему протоколу:

‘Сего (31-го) 19-го октября 1877 года, в канцелярии начальника штаба, расположенного при селении Боготе, в присутствии офицеров штаба Его Высочества — генерал-майора Штейна и поручика Галла, английские хирурги Вечелль и Дуглас, взятие в плен при Телише, были допрошены, по приказанию Его Императорского Высочества Главнокомандующего, относительно виденных ими обезображенных тел раненых и убитых русских солдат, о чем Великому Князю было известно из донесения прибывшего оттуда поручика Дерфельдена. Вечелль и Дуглас заявили, что они прибыли в Луковицу (24-го) 12-го октября, но не могли следовать далее, по случаю битвы, происходившей в это время у Телиша. На следующее утро, (25-го) 13-го октября, они имели возможность достигнуть Телиша, где занялись перевязкой турок, раненых в битве накануне. В числе раненых не оказалось ни одного русского. Получив после полудня от одного русского офицера (паша в это время спал) разрешение посетить поле битвы, пятеро из них воспользовались этим разрешением, а именно: д-р. Мекеллер, ординатор больницы св. Фомы в Лондоне, английский капитан Куп, французский подданный из Перы, Лорандо, и оба названные выше хирурга. Они осмотрели внимательно около 50-ти или 60-ти тел, но видели их гораздо больше. (Лорандо не принял участия в осмотре, из опасения навлечь на себя неудовольствие турок). Почти все русские тела были обнажены, на остальных же были лишь изорванные и обагренныя кровью рубашки. Внимание их прежде всего остановилось на трупе, у которого была отнята голова. Далее они видели трупы, которым были нанесены глубокие раны сабельными ударами. У многих носы и уши были отрезаны, у пяти или шести человек головы были отрублены. Смертельно раненые были только ограблены, получившие же не столь тяжелые раны, одни только были изуродованы. У двух трупов были обгорелые животы. Некоторым нанесены были раны выстрелами из револьвера, сделанными в упор, так что раны почернели от пороха. Присутствовавшие на осмотре не заметили тел с изуродованными половыми органами. Д-р Мекеллер до того был возмущен виденным им, что не хотел долее оставаться и на следующий день уехал, с намерением возвратиться в Англию. Остальные должны были остаться, так как получили приказание находиться в Телише для ухода за ранеными, которые ожидались после следующей битвы. Они слышали от одного турецкого офицера, на спрос Лорандо, что солдат невозможно было удержать и что тотчас же после битвы являлись черкесы и баши-бузуки, начиная грабить и уродовать раненых. Вечелль говорит, что на телишской дороге он сам видел многих черкесов и баши-бузуков, тяжело нагруженных русскою добычею. Следует полагать, что большая часть этих жестокостей была совершена на глазах турецких офицеров, так как некоторые из тел лежали в расстоянии пятидесяти шагов от батареи и вообще недалеко от тех пунктов, с которых могли быть замечены офицерами. Доктор Саррель, начальник походного госпиталя ‘Красного полумесяца’, командированный из Константинополя в Плевну и прибывший в Телиш вместе с Вечеллем и Дугласом, рассказывал им, что в то же утро он посетил поле битвы и видел там обнаженные тела русских. Он не упоминал об изуродованных телах. Все русские, павшие (24-го) 12-го октября, были погребены, насколько нам известно (26-го), 14-го октября.

Справедливость вышеприведенного свидетельствуем нашими подписями. (Подписано): Артур Бэрд Дуглас, хирург походного госпиталя ‘Красного полумесяца’. Эдвард Шерман Вечелль’.

20-го октября прибыли в Парадим Великие Князья Сергий Александрович и Константин Константинович, которым Государь пожаловал Георгиевские кресты 4-й степени.

Утром в деревянной церкви Парадима была отслужена заупокойная обедня по Императрице Александре Феодоровне.

Перед обедом Его Величество, вместе с их Высочествами, посетил бивуак Почетного конвоя.

В день побега Шевкета-паши из д. Радомирцы, что было несомненно следствием нравственного впечатления, произведенного на турок нашими успехами 12-го и 16-го октября, авиапосты, стоявшие ввиду Дольнего-Дубняка заметили, что к ним приближаются из Плевны какие-то пестрые толпы, где смешано двигались возы, загруженные разным скарбом, детьми и женщинами, мужчины в чалмах и фесках, собаки, лошади, овцы, буйволы, быки и коровы. Не доходя наших аванпостов, толпы были остановлены часовыми. Оказалось, что это турки, жители Плевны, высланные из города, в качестве лишних ртов, Осман-пашею. Они не были пропущены через нашу линию и принуждены возвратиться в Плевну.

Факт этот мог служить уже хорошим знаком, пока было чем питаться, турецких жителей не высылали.

Вчерашний день ознаменовался новым и весьма существенным, в стратегическом смысле, успехом нашего оружия, благодаря действиям ловчинских партизанских отрядов, которые оперировали на Торос, Турский-Извор и Тетевень. Последняя рекогносцировка, произведенная казаками, показала, что Тетевень не только занят частью регулярных турецких войск, но и укреплен несколькими батареями и ложементами. Между тем, стратегическое его положение, как пункта, прикрывающего собою один из важных балканских проходов, лежащих на пути к Плевне, необходимо требовало с нашей стороны овладения этим местечком. Генерал Карцов, начальник сельви-ловчинского отряда, хорошо оценил значение этого пункта, тем более, что турки поспешили укрепить его, но, к сожалению, отсутствие достаточно сильных кавалерийских частей лишало генерала Карцова на некоторое время возможности занять Тетевень прочным образом. Казачьи набеги производились блистательно, но не приносили нам никаких выгод, а лишь обнаруживали с каждым разом, что Тетевень имеет для турок весьма немаловажное значение. Вместе с тем до генерала Карцова с каждым днем доходили сведения, что турецкие партии, выходящие из Тетевеня в Плевну, наполняют его окрестности грабежом болгар и убийствами, равным образом, новая рекогносцировка, произведенная 3-го октября войсковым старшиною Антоновым, убедила, что отряд, охраняющий Тетевень, усилился (до 500 чел.) регулярными частями и что вокруг местечка, в особенности с северной стороны, возведены еще новые укрепления. Совокупность всех этих обстоятельств побудила генерала Карцова взять, наконец, это местечко, с тем чтобы, заняв его частью своего отряда, удержать за собою по возможности прочным образом.

С этою целью была снаряжена особая экспедиция, в состав которой вошли семь рот пехоты {Роты 1-я и 2-я стрелковые и 5-я линейная 9-го пехотного Старо-Ингерманландского полка и 5-я, 6-я, 7-я линейные и 2-я стрелковая 12-го пехотного Великолуцкого полка.}, дивизион казанских драгун, пять казачьих сотен {No 24 и No 30 донских полков.} и взвод донской No 19-го батареи, под начальством флигель-адъютанта полковника Орлова {Командира 2-й бригады 2-й донской дивизии.}.

Нападение должно было делаться с двух сторон: от Траяна {Чрез дер. Шибково одрядом из одной сотни 30-го полка и 1-й стрелковой роты Старо-Ингерманландского полка, под начальством войскового старшины Антонова.} и от Ловчи {Чрез м. Микре и д. Лиседру, отрядом из 6-ти рот 2-х эскадронов, 4-х сотен и 2-х орудий, под начальством флигель-адъютанта полковника Орлова.}, но траянский отряд 16-го октября в восемь часов утра, подойдя к Тетевеню с восточной стороны, был нечаянно открыт турецким разъездом, который дал знать о его приближении и повел на него неприятельскую пехоту, не только завязавшую с ним дело, но и начавшую окружать его, что и вынудило наш траянский отряд к отступлению.

Между тем ловчинский отряд (флигель-адъютанта Орлова) еще накануне (18-го числа) вечером занял частью своих сил гору Бивол, в пяти верстах от Тетевеня, 19-го октября, в условный час для одновременной атаки, туман был так силен, что даже в десяти шагах ничего не было видно, и это обстоятельство вынудило флигель-адъютанта Орлова отсрочить свою атаку до полудня, а отвлечение части неприятельских сил на траянский отряд облегчило ему нападение с севера. Около часу дня туман начал рассеиваться настолько, что Орлов счел возможным начать свое наступление. Впереди шли 40 охотников из стрелковых рот {Когда были вызваны охотники, то обе стрелковые роты 9-го и 12-го пехотных полков до единого человека вышли вперед.}. Все передовые пехотные части были отданы под начальство Великолуцкого полка майора Беатера, который, не смущаясь сильным огнем первого укрепления, мимо коего должно было ему проходить, сумел вовремя оценить, что ключ неприятельской позиции составляет высокая гора, командующая всеми укреплениями, и двинулся в обход этой позиции. Около двух с половиною часов солдаты его карабкались вверх по страшной крутизне, не останавливаясь ни на минуту и не имея отсталых. Наконец, достигнув вершины, охотники открыли сильную перестрелку с неприятелем, стрелявшим из-за бруствера редута, а стрелковые роты, скрытые туманом, который вновь окутал горы, подошли без выстрела на самое близкое расстояние к редуту и бросились на приступ. 2-я стрелковая рота Старо-Ингерманландского полка в одну минуту, совершенно неожиданно для турок, ворвалась в укрепление, имея во главе своего командира, штабс-капитана Яковлева, который с солдатским ружьем в руках первым вскочил на бруствер. Турки спешили бежать в следующее укрепление, взятое Старо-ингерманландцами, господствовавшее над всеми остальными, то наши выстрелы вскоре заставили противника бежать и отсюда, в самое местечко. Туман и сумерки лишили наших стрелков возможности довершить поражение противника, который хотя и развел на своих позициях костры, но в два часа ночи бежал по горным тропинкам за Вид, в Карлову и Орханиэ, забрав с собою и всех своих раненых, увезенных — по словам тетевенских жителей — на ста подводах. Рогатый скот, патронные ящики и шанцевый инструмент были брошены. Это бегство было столь поспешно, что турки, против своего обыкновения, не успели совершить над горожанами болгарами ни одного зверства, ограничась только поджогом за Видом одной попутной деревни, которая и сгорела.

Стрелковые роты, проведя ночь во взятых укреплениях, нашею сторожевою цепью, с рассветом двинулась вперед, но уже не нашли неприятеля в Тетевене. В десять часов утра (20-го октября) отряд флигель-адъютанта Орлова вступил в местечко, при звоне чугунных досок, заменяющих колокола в православных церквах.

21-го октября, выехав в четвертом часу пополудни, с намерением посетить лазареты, Его Величество встретил на пути транспорт раненых и тотчас вернулся назад. Приказав камер-фурьеру Леонтьеву немедленно приготовить угощение, Государь послал за офицерами Почетного конвоя. К тому времени, как транспорт прибыл в Парадим, все было устроено и Его Величество вышел к нему на встречу. Сперва Он обошел все фургоны и телеги, осмотрел раненых, расспросил о здоровье и затем начал раздавать подарки от Имени Государыни Императрицы, некоторых Его Величество наградил орденами, всех же наделил папиросами, табаком и упрашивал покушать и напиться чаю, кофе или шоколаду.

Прислуга разносила угощение и после часовой остановки Государь, осведомившись, что каждый получил все необходимое, стал вновь обходить транспорт и прощаться с ранеными {В сборнике князя Мещерского был помещен рассказ неизвестного студента-медика о пребывании его транспорта в Порадим, рассказ этот так просто и мило написан, что мы помещаем его целиком, как показание свидетеля.

‘Погода была прекрасная, Транспорт двигался в порядке, шагом въезжая в Парадим. На левой стороне улицы, по которой следовал транспорт, между разбросанными довольно беспорядочно домиками, один выдавался, — это был почти дом двухэтажный, так сказать, сравнительно чистенький, с четырьмя окнами фасада и деревянной галереей. При славной погоде, вся эта картинка, облитая лучами солнца, казалась очень милой.

На крыше домика развевался флаг, а по площадке расхаживал казак, да гвардейский жандарм.

Не успел транспорт поравняться с домиком, как вдруг какой-то господин в статском платье, стоявший на галерее, закричал что-то и замахал руками по направлению к нам, я сначала не понял, в чем дело. В это время на галерею поспешно вышел какой-то генерал в походном пальто и длинных сапогах, высокого роста, а за ним другой генерал седой, с большими бакенбардами, я настолько близорук, что на расстоянии трех шагов довольно плохо разбираю, — понятно, не узнал, кто это! Только подскочивший жандарм успел шепнуть мне. Это был Государь и граф Адлерберг. Быстро сбежал Государь с лестницы и стремительно, как бы с некоторым волнением, подошел к санитарным каретам, в которых лежали раненые офицеры (я помню только капитана Скарятина, поручика Совримовича, братьев Гинглят, Литвинова, все гвардейских полков). Я не мог расслышать, что говорил Государь офицерам, — я стоял шагах в десяти, в большой, признаться, нерешительности, что мне предпринять, — тем не менее я видел, что Его Величество с заботливостью отца нагибался к ним, переходя от одного к другому, по-видимому ободряя и успокаивая, потом вдруг отдал какое-то приказание стоявшим неподалеку лакеям. Сейчас же вынесли из домика на большом подносе какие-то портфели и портсигары, Государь взял их несколько штук и со словами: ‘это подарок от Государыни’, — стал раздавать офицерам. Картина, наблюдаемая мною, была так естественна, проникнута такой простотой, так лишена всякой официальности, так возвышенно трогательна, уж если судить даже объективно, что произвела бы даже на совсем чуждое лицо неминутное впечатление!

В транспорте была больная сестра милосердия, Д. И. Петриченко (у нее на кистях и на пальцах рук были нарывы от заражения гноем при перевязке раненых), которую препоручили мне во Фратешти на санитарный поезд, и к ней подошел Государь, расспрашивая подробно о состоянии здоровья, о жизни и трудах, и вручил портфель с письменными принадлежностями.

Все это время я стоял поодаль, держа руку под козырек, пока граф Адлерберг не сказал мне, что этого не нужно, пока Государь не обращается ко мне. У меня правая рука сильно болела, потому что за несколько дней до этого я заразился гангренозным ядом, уколовши палец при перевязке, палец оборвало и все предплечье распухло. Но вот и меня Государь заметил, — я, понятно, руку под козырек (мне не случалось никогда быть в данном положении и потому неудивительно, что я чувствовал, откровенно говоря, смешанное чувство нерешительности и недоумения от незнания как мне быть).

‘Ты студент’, — спросил Государь.

‘Студент медик, Ваше Императорское Величество’.

‘Первого курса?’

‘Пятого, Ваше Императорское Величество’.}.

Перед обедом пошел сильный дождь, и Государь телеграфировал в Богот, чтобы Его не ожидали там, по случаю ненастной погоды. Вследствие этого Великий Князь Главнокомандующий сам прибыл в Порадим и привез известие об оставлении турками Дольнего Дубняка.

После взятия Телиша, генералу Гурко было необходимо еще овладеть ближайшим к Плевне укрепленным пунктом, селением Дольний Дубняк. С этою целью гвардейская стрелковая бригада еще с вечера 19-го числа была двинута вперед, на позицию к означенному селению. Но перед тем генерал Гурко отправил в Дольний Дубняк шесть турок, из числа взятых в плен 12-го и 16-го октября, которые сами пожелали воспользоваться дарованным им правом свободы и возвратиться к своим. 19-го числа утром части гвардейских войск, расположенные за Видом, заняли назначенные им по диспозиции места вокруг Дольнего Дубняка и приготовились обстреливать его, по примеру Телиша, артиллерийским огнем, как вдруг, по донесениям передовых разъездов, оказалось, что Дольний Дубняк и все его укрепления совершенно покинуты турками, которые в виду приближения стрелковой бригады, еще ночью, в совершенной тишине убрались в Плевну. Таким образом и этот последний из укрепленных шоссейных этапов достался нам в руки, и достался без выстрела, а между тем обладание им чрезвычайно для нас важно, ибо владея Дольним Дубняком и имея на соседней плевно-виддинской дороге, уже пришедшие на место, войска гренадерского корпуса, мы тесно стягивали вокруг Плевны кольцо нашей блокады. Все дни по укреплениям противника производилась теперь усиленная канонада, и нередко сосредоточенными, громадными залпами. По-видимому, если только в левне не собрано громадных запасов продовольствия и снарядов, то Осману-паше не остается более ничего, как только сделать последнюю отчаянную попытку пробиться, выбивая нас штыками из укрепленных наших позиции, или же положить оружие. Недалекое будущее решит, которому из этих двух исходов отдаст он предпочтение.

20-го же числа, Великий Князь Главнокомандующий, выехав рано утром из Богота, отправился за Вид и там осматривал вновь занятую нами позицию у Дольнего-Дубняка. Некоторые части гвардейской пехоты придвинулись еще ближе к Плевне и укрепились на новой позиции, расположенной в двух верстах впереди Дольнего-Дубняка, к которому в этот же день подошла 1-я гвардейская пехотная дивизия. Укрепления этого селения еще более приспособлены теперь к обороне, и в особенности со стороны, обращенной к Плевне. Но этим не ограничились еще успехи дня: несколько пехотных частей, направленных к стороне Орханиэ, заняли и еще более укрепили этапную позицию при деревне Луковице, причем Шефкет-паша отступил без боя, по направлению к Орханиэ, сопровождаемый нашею кавалерией, разъезды которой не упускают его из виду.

Его Величество сообщил Главнокомандующему о Своем намерении посетить Медован 23-го числа, для Личного осмотра завидских позиций и гвардейских войск.

Ночью Великий Князь вернулся в Богот.

22—е октября. Вчера турки атаковали пятитысячным отрядом пехоты, при горных орудиях, Севский пехотный полк на позиции Мариан, через Елену, но после трехчасового боя отступили с большим уроном. У турок много раненых и убитых, до ста тел оставлено на месте.

Император посетил Богот и завтракал у Великого Князя. Здесь генерал Тотлебен доложил Государю свою записку о необходимости заблаговременного образования отдельного самостоятельного отряда для действий в поле против тех турецких войск, которые могли бы прийти на помощь неприятельской армии, обложенной в Плевне.

‘На восточном и южном фронтах, — писал Тотлебен, — мы имеем до 40,000 штыков, кроме румын, за р. Видом до 55,000, всего около 95,000 штыков. Этих войск, при условии сильного укрепления занимаемых ими позиций, достаточно для отражения противника, в случае попытки его прорваться из Плевны сквозь нашу линию обложения. Сколько времени неприятель может продержаться в Плевне — находится в полной зависимости от количества имеющихся у него запасов продовольствия…

Время расположения на зимних квартирах еще не настало, а между тем армия Сулеймана-паши отступила к Разграду и Шумле. Чем объяснить такое странное, так сказать, беспричинное отступление? Не следует ли в нем видеть замысла Сулеймана двинуть часть своих сил вдоль и по ту сторону Балканов, на выручку плевненской беспомощной армии?..

Неприятель, следуя от Шумлы одним путем (на Ямболи, Татар-Базарджик- Яблоницы) употребит 16 дней на обыкновенный и 10 дней на железнодорожный марш, двигаясь другим путем, пройдет 25 дней по обыкновенным и 10 дней по железным дорогам. Если допустить, что движение это предпринято 10 дней тому назад (когда началось отступление турок пред отрядом Цесаревича), то можно ожидать, что через 16 и самое позднее через 25 дней турецкие войска появятся в окрестностях Плевны и т. д.’

Его Высочество Главнокомандующий, отдав все необходимые приказания, уехал сегодня из Богота в Медован, чтобы приготовить прием Императора.

В Згалевицы помещался военно-временной No 71 госпиталь и два раза в неделю Император непременно ездил туда. Вновь прибывающим раненым Его Величество дарил серебряные, вызолоченные крестики на шею и мешочки, в которых помещались иголки, складной ножик, нитки, говоря при этом, что подарки присланы от Государыни Императрицы.

Сегодня, пока Государь разговаривал с ранеными, кто-то из лиц свиты, подошел к тому солдату, который получил ножик, и спросил его, что он будет с ним делать.

— ‘Когда я приду домой’, — ответил счастливый солдат, — ‘положу его на божницу и буду им резать только святую пасху, если будут у меня дети, то и им и внукам накажу так делать’.

23-е октября. Войска никак не предполагали, что им может предстоять счастье свидеться с Царем на свежем еще поле сражения… Вся гвардия, за исключением нескольких кавалерийских полков по взятии Горного-Дубняка, расположилась бивуаком около Дольнего-Дубняка. Вечером, 22-го октября быстро распространилось радостное известие о приезде Государя на утро. Все засуетилось, забегало, началась чистка мундиров и амуниций. Лагерь очень скоро принял совершенно новый, веселый вид, развешенное между палатками белье — спряталось, козлы с ружьями выровнялись, следы от костров смели и обозные фургоны, покрытые брезентами, — были поставлены рядком в одну линию.

Гвардейские полки, построенные для встречи Государя Императора, приняли столь благообразный вид, что трудно было поверить, чтобы они участвовали в ужасном штурме, лица, хотя и загорелые, но чисто выбритые, смотрели весело, пуговицы на мундирах блестели, на околышках не было пятен, те, у которых обмундировка не отличалась новизною, попрятались в задние шеренги. По наружному виду нельзя было судить о том, что пережили гвардейцы, но малые кучки офицеров и небольшие по длине фронта роты говорили за себя…

К одиннадцати часам утра, по дороге к Медовану, не доезжая деревни Дольний-Дубняк, была выстроена стрелковая бригада, ближе к деревне — полки 2-й дивизии, впереди деревни 1-я дивизия, Лб.-гв. саперный батальон, 1-я и 2-я гв. артиллерийские бригады. Офицеры и георгиевские кавалеры стояли на правом фланге своих частей.

Генерал Гурко, осмотрев полки, выехал еще на версту вперед, по дороге в Медован, где и остановился, не слезая с лошади, в ожидании прибытия Императора.

Государь Император изволил приехать на медованскую позицию ровно в полдень и сперва поднялся на курган, где Его Величество был встречен заранее ожидавшим Великим Князем Главнокомандующим. Государя сопровождали: Великий Князь Сергий Александрович, Министр Двора A. В. Адлерберг, Военный — Д. А. Милютин, генералы Рылеев, Салтыков и дежурство. Проведя минут десять в осмотре Завидских позиций, Его Величество изволил проехать в село Медован и, пересев здесь в другой экипаж, вместе с Главнокомандующим, отправился сперва на позицию Горного-Дубняка, а потом уже выехал на дорогу к Дольному-Дубняку, где войска с минуты на минуту ждали появления царского поезда.

В начале третьего часа показалась вдали стройная группа конвойных казаков, шедшая плавною, но крупною рысью, потом в некотором отдалении неслись уланы и за ними быстро двигалась коляска Государя, качавшаяся со стороны на сторону, от неровностей проселочной дороги. За коляской скакали Лейб-гусары, а там далее тянулась вереница — свита верхом и в экипажах.

Генерал Гурко медленным шагом, один, выехал вперед.

Коляска остановилась, и через минуту Император появился на гнедой лошади. Генерал Гурко приблизился к Его Величеству, снял фуражку и припал на грудь Государя. Император обнял его и крепко поцеловал. Приветливо поздоровавшись со свитою генерала Гурко, Государь направился галопом к гвардейским полкам.

Первый эскадрон Лб.-гусаров выехал тем временем вместе с уланами вперед, и они стали на правом фланге ближайшей линии. Грянуло могучее ‘ура!’, и сквозь неумолкаемые крики, звучало множество труб, игравших гимн. Подъехав к Своим гусарам, Его Величество сказал:

‘А вы не участвовали в деле?’

Его Величеству было ошибочно доложено, гусары выдержали молодецкий бой, под Телишем.

От стрелков Государь поехал к Павловскому полку, затем к гренадерам. Его Величество объезжал каждый батальон, каждую роту отдельно, останавливался, благодарил солдат, обращал ласковое слово к офицерам и иных командиров обнимал. Государь был видимо взволнован, тронут восторженным приемом войск, Он снова был с теми, кого привык часто видеть в Своей столице, но где… на поле битвы… и многих, многих знакомых лиц недоставало в строю. Тут стояли некоторые с повязанными руками и головами, — свежие следы того геройского штурма, за который Император приехал их благодарить.

Великий Князь Главнокомандующий стал на правом фланге Павловского полка. Император, приблизясь к этому полку, хотел говорить, и офицеры его окружили, но восторженные крики солдат Ему мешали. Его Величество подождал немного, но ‘ура!’ не смолкало, тогда наклонившись к офицерам, Государь стал благодарить их за примерную храбрость, далеко превзошедшую его ожидания и надежды, храбрость, которую Ему засвидетельствовали виденные Им в Боготе раненые солдаты. Часто принужден Он был останавливаться и повторять одно и то же, так как шум заглушал голос, и стоило Ему только немного выпрямиться на седле, чтобы ‘ура!’ загремело с новою и большою силою. Поцеловав командующего полком флигель-адъютанта полковника Шмидта, Его Величество поехал по фронту полка, сопровождаемый офицерами и свитою. На левом фланге 4-го батальона Государь остановился и передал офицерам поклоны от раненых товарищей, от которых первые за эти дни не имели известий.

Года за полтора до похода, 4-й батальон Павловского полка получил новое знамя, которое во время сражения под Горным-Дубняком было в первый раз окрещено огнем и пробито в нескольких местах. Докладывая об этом Государю, флигель-адъютант полковник Шмидт рассказал и о геройской смерти носившего это знамя, Митрофана Иванова. Смертельно раненый, он все-таки не мог решиться расстаться с доверенною ему святынею, не смотря на уговоры его ассистентов, и только за несколько секунд до своей смерти передал он его из рук в руки одному из окружавших его унтер-офицеров. Едва новый знаменщик принял знамя, как его самого настигла пуля, но умерший выбрал себе достойного преемника: последний, перевязав свою рану, с гордостью понес вперед обрызганное его же кровью знамя. Выслушав этот рассказ геройской преданности своему долгу и знамени, Государь выразил желание посмотреть на него и проехал к тому месту, где стояло знамя.

Его Величество благодарил каждый полк отдельно, раненых, но оставшихся в строю, расспрашивал о положении ран, громко рассказывал о товарищах, виденных Им в госпиталях, вспоминал об убитых командирах и хороших чертах из их жизни. В голосе Государя звучало сильное волнение.

Объехав артиллерию, Государь остановился у Семеновского полка.

‘А вам не пришлось быть в деле!’ — сказал Император, — ‘но Я вполне уверен, что вы никогда не будете хуже других!’ В Измайловском полку Государь поцеловал в лоб рядового Ивана Овчинникова, отбившего в деле 12-го октября турецкое знамя, и Всемилостивейше пожаловал ему знак отличия военного ордена.

‘Надеюсь, ты доволен Моею старою командой!’ — сказал Государь, обращаясь к командующему 1-ю гвардейскою пехотною дивизией, генералу Рауху.

На левом фланге лб.-гв. Измайловского полка был выстроен саперный батальон, к которому подъехав, Государь изволил сказать:

‘Спасибо вам, молодцы саперы!’

Расспросив о здоровье раненого командира и поговорив с георгиевскими кавалерами, Его Величество произнес:

‘Я надеюсь, что вас не будут более употреблять как линейную пехоту’.

Объезжая 1-ю дивизию, Государь особенно долго стоял у Егерского полка.

‘А ты Челищев, — сказал Император командиру полка, — немного погорячился, напрасно принял так к сердцу демонстрацию’.

Тогда Генерал Гурко, желая объяснить Государю истинное значение первого боя под Телишем и оправдать действия полка, выехал вперед и сказал:

‘Ваше Величество, я приказал им атаковать Телиш и благодаря их четырем атакам, они задержали гарнизон и не дозволяли ему идти на выручку Дубняка. Благодаря им, мне удалось взять Горный-Дубняк’.

Благодарственное молебствие служилось в Лб.-гв. Егерском полку, и когда священнослужитель провозгласил ‘Вечную память’ убиенным на поле брани за Веру, Царя и Отечество, Государь преклонил колена и все время пока пели молитву, стоял на коленях, опустив голову. Сердце Царя вдруг сказалось слезами, тщетно Он их хотел скрыть, их все увидели, когда Государь подошел приложиться ко кресту.

Перед отъездом Государь изволил посетить раненых, лежавших в лазаретах, при своих частях. Затем Император направился на батареи и позиции наши у Дольнего-Дубняка, где наблюдал за перестрелкой с турками. Бывшие неприятельские редуты удивляли странностью своего расположения и в то же время неприступностью самой профили, треугольный ров, вследствие своей глубины, представлял такое препятствие, что невозможно было понять, как из него вылезть.

Выехав потом на шоссе, Его Величество сказал генералу Гурко, что за его службу Он награждает его бриллиантовой саблей.

Для того, чтобы повидаться со своею гвардией, Государь провел в дороге целые сутки.

На ночлег Его Величество возвратился в Медован, где был Ему приготовлен покинутый и менее прочих разоренный домик, принадлежавший довольно зажиточному турку Дервиш-эффенди. Здесь были две маленькие горенки и конюшня, прилегающая к ним под одною кровлею. Конюшня рядом с горницами, или же с ее нижним помещением (если строение двухэтажное), равно как и небольшая открытая веранда, составляют почти непременную принадлежность каждого несколько зажиточного турецкого дома, не только в селениях, но и в городах. Эти домики обыкновенно кроются либо черепицею, либо квадратными аспидными плитами. В домике Дервиш-эффенди не нашлось стекольчатых рам, которые, кстати сказать, здесь вообще редко где в употреблении, и потому два маленькие оконца конвойвые казаки наскоро залепили газетною бумагою, на дверь, во избежание сквозного ветра, навесили ковер, нашедшийся у кого-то из местных жителей, а глиняный пол застлали мешками из-под зернового фуража, походная кровать для Государя была взята с поездом из Парадима, складной столик принесен от Великого Князя Главнокомандующего, два складных стула нашлись у командира Астраханского драгунского полка полковника Мацылевича и, таким образом для Его Величества была устроена спальня и приемная, бывшую же конюшню, вычистив и выветрив ее предварительно, по необходимости обратили в столовую, где кое-какие доски и двери, снятые с петель, заменили собою столы и скамейки, а вместо ковров натрушена была свежая солома. На белых глиняных стенках этого домика конвойные казаки начертили сажей православные кресты: ‘для того, что (как объясняли они) не подобает Православному Царю ночевать в неверном, некрещенном доме’. В этом-то убогом домишке поместился Государь Император, а Великий Князь занял под себя еще худшую хату-землянку болгарскую, где огонь дымного очага, на котором кипятился походный чайник, составлял единственный комфорт обстановки Его Высочества. К скромному обеду Государя были приглашены офицеры конвоировавших Его Величество эскадронов, а именно, лейб-уланского, лейб-гусарского и дежурного на медовансвой позиции эскадрона Астраханского драгунского полка. Государь выражал несколько раз Свое удовольствие Великому Князю и благодарил Его, что Он Ему устроил эту поездку. В Медоване, между прочих, собралось несколько болгар, бежавших из Плевны, которые ютились кое-как у очагов по хатам и близ костров на улицах. Драгоман Главнокомандующего, Н.Д. Матвеев, вступил с одним из таких беглецов в разговор насчет Плевны. Оказалось, по словам болгарина, бежавшего две недели назад, что турки хранили свой пороховой запас в двух православных церквах, а с тех пор, как по близости одной из них стали в город залетать иногда русские гранаты, поспешили перенести порох в другое, менее опасное место, что продовольствием плевненского гарнизона распоряжается сам Осман-паша и крайне скупится на выдачу, уменьшая с каждым днем и без того уже скудную порцию хлеба, что рогатого скота есть еще достаточно в Плевне, но соли почти нет, а главное хлеба мало.

Сегодня в Парадиме, в расположении Главной Квартиры происходило также торжество. В 11 часовъ утра было отслужено молебствие и освящены икона Николая Чудотворца и два подсвечника, пожертвованные в местную церковь ямщиками Императорского обоза, в память пребывания Государя в Парадиме.

Вечером туда прибыл с Кавказа адъютант Великого Князя Михаила Николаевича, полковник Баранов, с реляциями и донесениями о бывших победах.

24-го же числа Государь Император, проведя ночь в Медоване, изволил в девять часов утра выехать на позицию реки Вида, для осмотра 1-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии, расположенной у Тренины, а затем издали осмотрел так называемую ‘Волынскую позицию’ на Тренинских высотах. После этого Его Императорское Величество проехал в Богот, где изволил завтракать в столовой Великого Князя, вместе с оставшеюся в Боготе частью свиты Главнокомандующего.

В Боготе, рядом с кибиткою Великого Князя, помещался раненый под Горным-Дубняком командир Лб.-гв. саперного батальона флигель-адъютант полковник Скалон. Государь зашел к нему.

— ‘Как Я счастлив, что ты уже встал с постели, — сказал Император, — и какая Мне была радость видеть Моих молодцев, саперы просто прелесть’.

Когда Скалон доложил Его Величеству, что, благодаря Бога, все офицеры батальона находятся уже в строю, Государь Император, улыбнувшись, изволил сказать:

— ‘Нет, еще не все, тебя нет, но берегись и не торопись возвращаться’.

В Парадим Его Величество вернулся поздно вечером, где была получена телеграмма Великого Князя Михаила Николаевича о славной победе на высотах Деве-Бойна.

В депеше говорилось, что 23-го октября соединенные отряды генерала Геймана и Тергукасова, после девятичасового боя, разбили войска Мухтара и Измаила пашей. Турки бежали в полном расстройстве, бросив лагерь, орудия и запасы.

25-е октя бря. Великий Князь Сергий Александрович выехал в Главную Квартиру Цесаревича, помещавшуюся в Брестовце.

В ночь с 23-го на 24-е октября генерал Скобелев выдвинул часть своих войск на авангардную позицию влево от д. Брестовицы и устроил там укрепление и батареи, которые с рассветом открыли неожиданный для турок огонь залпами, неприятель отвечал слабо. Перестрелка, однако, увеличилась, когда отряд наших охотников атаковал ближайшие турецкие ложементы, которые нам мешали, и переколол защитников. Поднялась тревога, причем турки выдавали нам свои силы и расположение. Около полудня все стихло.

Сегодня известили, что Осман-паша атаковал новые позиции Скобелева.

С Кавказа Его Величеству телеграфировали, что вчера, при занятии войсками генерала Лазарева позиции пред юго-восточными фортами Карса, для возведения новых осадных батарей, турки пытались атаковать их, поддержанные сильным артиллерийским огнем со всех фортов, но потерпев полную неудачу отступили в беспорядке и были преследуемы до самого Хифис-паши-табия. Увлеченные преследованием, два батальона Кутаисского полка, под начальством полковника Фадеева, не смотря на перекрестный артиллерийский и ружейный огонь, ворвались в укрепление Хафис-паши, штыками положили там большую часть гарнизона, испортили орудия, взяли в плен 10 офицеров, до 40 нижних чинов и вернулись, понеся относительно незначительные потери. Дело было блестящее.

26—е октября. Государь написал Великому Михаилу Николаевичу в ответ следующую телеграмму:

‘Благодарю Бога за вновь дарованную победу 23-го числа. Честь и слава нашим молодецким войскам и достойным их начальникам! Ты поймешь Мою и общую радость. Буду ждать с нетерпением подробностей и дальнейших известий. Сегодня 27 лет, как Я удостоился получить Георгиевкий крест в рядах славных кавказских войск. Передай мое сердечное спасибо всем. Иду сейчас к молебну’.

‘Радуюсь успешным действиям князя Меликова в Дагестане и генерала Лазарева под Карсом. Кутаисскому полку Мое особое спасибо за молодецкое дело. Ты можешь гордиться славными войсками, находящимися под Твоею командою’.

‘Да будет благословение Божие и впредь с Нами’.

В начале одиннадцатого часа к воротам царского дома подъехала коляска, запряженная четверней. Из нее вышел Главнокомандующий, начальник штаба армии генерал Непокойчицкий и генерального штаба полковник Пузыревский. Его Высочество тотчас вошел к Государю, пригласив за собою следовать генерал-адъютанта Непокойчицкого, а полковник Пузыревский остался во дворе, где расхаживали некоторые из лиц Главной квартиры.

Полковник Пузыревский был прислан генералом Гурко с бумагой, в которой он высказывал свой план наступательного движения по софийскому шоссе к Балканам и испрашивал на то присылки войск и разрешения.

Через несколько минут камердинер Его Величества пригласил полковника Пузыревского пожаловать к Государю Императору.

Кроме вышеупомянутых лиц в приемной комнате находился Военный министр Д. А. Милютин. Посередине приемной стоял большой стол, покрытый сукном, с разложенными на нем картами, на противоположной к входу стороне стола сидели Военный министр, Главнокомандующий и генерал-адъютант Непокойчицкий, левее Его Величества находился свободный стул, на который, после приветствия, Государь указал сесть полковнику Пузыревскому.

Великий Князь начал читать проект генерала Гурко, а Император, надев очки в черепаховой оправе, следил за чтением по карте.

В самом начале Государь вдруг обратился к Главнокомандующему.

— ‘Виноват, что прерву’, — изволил сказать Его Величество, — ‘знаешь, Я получил от Шувалова из Лондона любопытное письмо, правда, оно писано еще до нашей кавказской победы. Англичане предлагают мирное посредничество на условии ограничения прав Румынии и содержания турецкого гарнизона в Белграде!’

Затем чтение возобновилось. В том месте, где говорилось о формировании софийской армии в угрожающем для нас ее значении, Его Величество снова изволил обратиться к Великому Князю.

— ‘Я очень рад’, — заметил Государь, — ‘что Гурко так серьезно смотрит на эту армию. Из тех немногих слов, которые он Мне сказал при свидании, Я думал, что он легко к ней относится’.

— ‘Мне казалось’, — ответил Главнокомандующий, — ‘что он всегда оценивал ее серьезно. Он только говорил, что после Горного-Дубняка и Телиша турки в панике и Шевкет-паша бежал в Орхание с 12-ю батальонами перед нашим конно-гренадерским разъездом’.

— ‘Во всяком случае’, — заметил Государь, — ‘Я очень рад, очень рад, что он так смотрит на дело’.

По окончании чтения рапорта генерал-адъютанта Гурко была немедленно прочтена также записка генерала Тотлебена. В этой записке, не указывая определенных целей, а также деталей и практических подробностей исполнения, генерал-адъютант Тотлебен предлагал вообще начать наступательные действия. Главнокомандующий, прочтя эту записку, заметил, что по духу она сходится с предложением генерала Гурко. После того, Его Величество возбудил вопрос относительно продовольствия и снабжения боевыми припасами отряда, который предполагалось двинуть за Балканы. Так как полковнику Пузыревскому в точности были известны все меры, принятые уже с этою целью, а также и те, к выполнению которых предположено было приступить немедленно по получении разрешения двинуться, то он и доложил соображения генерала Гурко, причем Его Величество одобрительно кивнул головою. При обсуждении проекта было также выражено опасение относительно возможности встретить у Орхавиэ нечто в роде Плевны.

— ‘По тем сведениям’, — произнес полковник Пузыревский, — ‘которые мы имеем от пленных лазутчиков и перебежчиков, решительно невозможно заключить, чтобы у Орханиэ был устроен лагерь подобно плевненскому. Поэтому, чем мы скорее туда двинемся, тем менее турки будут иметь возможность укрепиться, еще менее успеют они снабдить свой лагерь достаточным гарнизоном, обеспеченным боевыми и продовольственными запасами. При отсутствии последнего условия, укрепленным лагерем легче овладеть, действуя на сообщения’.

Затем были разъяснены еще некоторые подробности проекта. После того Великий Князь спросил Государя:

— ‘Пузыревского можно отпустить?’

— ‘Да, ты можешь ехать’, — сказал полковнику Пузыревскому Император, — ‘кланяйся от Меня Гурко и скажи, что Я его благословляю. Желаю вам всякого успеха’.

Полковник Пузыревский вышел. Через несколько минут на крыльце показался Государь и все лица, участвовавшие в совещании. В 12 часов был назначен по случаю побед на Кавказе благодарственный молебен, на который и отправился Его Величество со всею свитою.

По окончании богослужения Император сел на коня и в сопровождении Главнокомандующего поехал в ближайший госпиталь.

Около часа пополудни Государь вернулся из поездки. Заметив у ворот Своего дома стоящих: полковника Пузыревского и прибывшего из рущукского отряда адъютанта Великого Князя Владимира Александровича, полковника Васмунда, назначенного командиром лб.-гв. 1-го стрелкового батальона, Император сошел с лошади, приблизился к ним и, положа руку на плечо Васмунда, сказал, обращаясь к полковнику Пузыревскому:

— ‘Попроси Гурко поберечь их (Государь разумел гвардию). Ведь это любимые мои дети, Я их люблю не только как Государь, но и как бывший начальник дивизии и корпусный командир. Слава Богу, они доказали, что не белоручки, и честно, мужественно поддержали свое доблестное имя, хотя, к сожалению, с большими потерями!…’

Далее Император не мог продолжать речь от волнения….

— ‘В этих потерях Ваше Величество’, — сказал полковник Пузыревский, — ‘можно утешиться отчасти тем, что гвардия теперь презирает противника, единственной защитой которому служит его огонь’.

— ‘Это правда!’ — заметил Государь. Это важный результат. Ну, прощай. Кланяйся от Меня Гурко. Дай Бог вам успеха и счастья!’

После этих слов, Император обоих обнял и ушел к Себе. По окончании завтрака Государь показывал князю Карлу Румынскому, доставленные в главную квартиру, три турецкие пушки, взятые в Горном-Дубняке.

За обедом Его Величество отпраздновал 27-ми летнюю годовщину получения Им георгиевского креста на Кавказе. На задушевный тост: ‘за здравие Государя Императора’, последовали восторженные и неумолкавшие крики ‘ура!’ Только по приказанию Монарха решились присутствующие умолкнуть.

27-е октября. Его Величество ездил на правый фланг плевненских позиций и осматривал расположение румынских войск. Поездка эта взяла время с 12 ¹/₂ ч. дня до 6 ч. вечера. Восторженные приветствия молодых войск произвели на Императора приятное впечатление.

28-е октября. Целый день продолжался сильный туман. Перед завтраком Его Величество принял с докладом князя Имеретинского, который в общей палатке, за столом, рассказал, что на этих днях к ним явился на позицию турецкий перебежчик, прекрасно одетый, и на вопрос, что его побудило бежать, пояснил, что он это сделал вследствие голода.

Около пяти часов пополудни начала доноситься сильная канонада со стороны Плевны. По полученным к вечеру донесениям оказалось, что генерал Скобелев, выстроившись, согласно заранее отданной диспозиции, двинулся по сигнальному залпу вперед и, пользуясь туманом, быстро взял первый гребень Зеленых высот и переколол турок, занимавших ложементы. Бой продолжался до ночи и чем окончился — еще не было известно.

29-е октября. Заняв первый гребень Зеленых гор, генерал Скобелев тотчас приступил к укреплению взятых позиций, что к утру было исполнено. Турки два раза пытались выбить отряд, вчера в 11 часов вечера и сегодня в 7 часов утра, но оба раза были отброшены с большим уроном.

Государь Император к завтраку прибыл в Главную Квартиру Главнокомандующего и был даже весел. Зайдя в кибитку к раненому командиру гв. саперного батальона полковнику Скалону, Его Величество милостиво спрашивал о покойном его отце, вспоминал всех других родственников Скалона, служивших в саперах и генеральном штабе. За завтраком Государь разговорился с командиром гренадерского корпуса — генералом Ганецким, бывшим кадетом Первого корпуса, стал припоминать с ним прошлое, когда Его Величество был еще кадетом. Нельзя было не удивиться памяти Государя, и живое, сердечное описание воскресило в глазах присутствующих то славное время, когда воспитывались многие из сидящих за столом. Всех офицеров помнил Государь по имени и отчеству, не исключая почтенного эконома Боброва. Подробности, рассказанные Императором, доказывали, что Он действительно был близок ко многим отдельным личностям и к быту кадет.

27-го октября на Шипке бнла сильная канонада с обеих сторон, у нас ранено 14, убито 4, в том числе два офицера.

30-е октября. Утром Его Величеству подали депешу Главнокомандующего:

— ‘Генерал Гурко телеграфирует мне: ‘Спешу поздравить Ваше Высочество — город Враца, защищаемый 200 пехоты и 300 черкесов, 28-го октября взять отрядом генерала Леонова, состоявшим из полков Лб.-гв. конно-гренадерского, драгунского и уланского, при четырех конных орудиях, захвачен запряженный транспорт более 1,000 подвод и большие склады муки, галет и ячменя. Потеря наша, благодаря внезапности нападения, незначительна’.

Император ездил сегодня под Плевну на Радищевские батареи.

В ночь на нынешний день, около часа, турки, рассчитывая на темноту и утомление наших войск, потихоньку собрали от 5 до 7 таборов для нечаянного нападения на новую позицию генерала Скобелева. Наш секрет, заметив это, предупредил генерала Скобелева, ночевавшего в траншее, который приказал войскам приготовиться и, подпустив турок менее чем на сто шагов, встретил их залпом, турки отбежали назад, залегли и открыли сильный огонь, продолжавшийся до 2 часов ночи, а затем отступили. Когда все стихло, начальник секрета, унтер-офицер 9-го стрелкового батальона, явился к генералу Скобелеву и доложил, что все благополучно и раненых нет. Секрет во все время дела оставался на прежнем месте, незахваченный турками. Вся наша потеря ранеными в эту ночь — до 120 человек.

Поздно вечером в Парадим въехали две повозки с гробами и остановились у одного из домов. Гробы были обернуты соломою и сколочены из простых досок, в одном лежал убитый 12-го октября флигель-адъютант полковник Рунов и в другом — лб.-гв. Егерского полка подпоручик Шильдбах. Весть о прибытии печального кортежа немедленно облетела Главную Квартиру и стали готовиться к проводам покойных на следующее утро.

31-е октября. В 10 часов утра обе повозки с гробами двинулись к Парадимской церкви, в сопровождении офицеров гвардейского отряда, роты конвоя и хора музыкантов. Государь вышел на встречу шествию и в Его присутствии была отслужена панихида придворным духовенством. По окончании службы, офицеры вынесли гробы и поставили на те же болгарские повозки, которые их сюда доставили. Его Величество стал на левый фланг роты и пропустил мимо Себя кортеж.

Остальную часть дня Император провел на позициях под Плевной и в Тученице посетил заболевшего генерала Тотлебена. В разговоре последний старался доказать о необходимости остановить дальнейшее наступление отряда Гурко. По его мнению, действия генерала Гурко не соответствовали силе его отряда.

Сегодня имелись уже более подробные сведения о боях генерала Скобелева на Зеленых высотах, тревоживших Государя в продолжение нескольких дней, так как Его Величество предполагал, что турки начинают более энергичные действия, с целью пробиться из Плевны. 26-го октября, к пяти часам дня, туман сгустился еще более, но дождя не было и даже не морозило. Такая погода как нельзя более благоприятствовала всякого рода внезапным нападениям и ею решено было воспользоваться.

Генерал Скобелев вызвал из 3-й роты 9-го стрелкового батальона охотников, которые явились в числе 70-ти человек, и начальство над ними вручил той же роты подпоручику Тарасенкову. Затем велено было тотчас же снарядиться к бою: двум сотням 9-го Донского (полковника Нагибина) полка, 61-му пехотному Владимирскому полку, 9-му стрелковому батальону, 1-й и 2-й стрелковым ротам 117 пехотного Ярославского полка, трем ротам 3-го саперного батальона и четырем скорострельным орудиям (картечницам). Общее начальство над этим отрядом было отдано адъютанту генерала Тотлебена, половнику Мельницкому. Целью предстоявшего дела была атака первого гребня Зеленых гор. В случае успеха надлежало немедленно же окопаться в турецких ложементах, дабы прочно удержать за собою взятую с боя позицию.

В начале шестого часа пополудни, охотники, благословясь, тихо вышли из лагеря, незаметно подкрались к передовым ложементам противника и с расстояния не более как в 40—50 шагов внезапно атаковали их без выстрела. ‘Ура’ грянуло лишь в тот момент, когда молодцы стрелки взбежали уже на насыпь. Турки не успели и опомниться, как около 80 их товарищей уже лежали в траншее, пронзенные нашими штыками. Остальные в крайнем беспорядке бежали в следующий ряд ложементов, из которых, по обыкновению, полился свинцовый дождь на занятые нами окопы. Пока охотники поддерживали перестрелку, подошедшие части отряда, при помощи саперов, тотчас же занялись земляною работою, обращая к стороне неприятеля фронт отбитых укреплений. Загудели орудия, но турецкий огонь, благодаря туману, был почти безвреден. Частая перестрелка не прерывалась ни на минуту. К 10-ти часам вечера туман рассеялся. После этого, спустя час, турки, в количестве нескольких таборов, выступили из своих окопов и повели было атаку, с целью выбить охотников из занятого ими ложемента. Но несколько дружных отчетливых залпов, данных некоторыми частями нашего отряда, тотчас же и с большим уроном отразили нападающих, после чего из турецких окопов опять началась перестрелка, которая длилась всю ночь, не умолкая. Охотники удерживали свою позицию до двух часов ночи, когда были сменены другою, свежею частью. Между тем, в течение всего этого времени, под ружейным и орудийным огнем противника, на нашей новой позиции шла усиленная земляная работа, благодаря которой к рассвету 29-го числа саперы и Владимирцы соорудили уже вдоль всего гребня длинную и достаточно просторную траншею, глубиною в полный рост человека, и устроили в ней приступки (банкеты) для стрелков, а также и ямки для укрытия людей и патронов. К этому же времени траншея была вооружена несколькими скорострельными пушками (картечницами), которые доставили ей не только фронтальную, но и прекрасную фланговую оборону. Общие потери наши в этом деле не превышает 80 человек, из которых 64 раненых. В числе последних находится и подпоручик Тарасенков, раненый пулею в ухо. К сожалению, мы лишились замечательно храброго офицера в лице командира 3-й роты 9-го стрелкового батальона, штабс-капитана Домбровского, который, идя в атаку впереди своей роты, был убит пулею наповал. Генерал Скобелев очень сожалеет об этой потере.

В течение дня, 29-го числа, отряд наш продолжал усиливать свои позиции и преимущественно озаботился об устройстве для себя более удобных и безопасных сообщений с тылом. Турки весь день поддерживали почти безвредную ружейную перестрелку, а снаряды их большею частью ложились далеко позади, не только залетая иногда в район лагерного расположения 16-й дивизии, но даже и перелетая за него. Вообще, для нашего передового отряда действие турецких снарядов до сих пор оставалось совершенно безвредным.

Новая позиция наша, очевидно, весьма стесняет турок, поэтому в ночь с 29-го на 30-е октября они решились сделать попытку нечаянного нападения, чтобы отбить у нас свои бывшие ложементы. Намерение это не трудно было предвидеть еще с самого начала, потому что постоянно видеть неприятеля, что называется, ‘у себя на носу’, в каких-нибудь двухстах пятидесяти шагах — во всяком случае невыносимо. Генерал Скобелев, имея ввиду вероятность подобной атаки, сразу же принял на такой случай все надлежащие меры. С этою целью он сам безотлучно поселился в передовой траншее, вместе с начальником своего штаба, капитаном Куропаткиным. Солдаты вырыли для генерала небольшую ямку, в уровень с дном траншеи, и поставили там санитарные носилки, служащие ему постелью. Чуть только начинается более оживленная перестрелка, Скобелев выходит из своей ямки и прохаживается по траншее, не сгибая спины, так что часть головы его постоянно виднеется над верхним уровнем насыпи, во время подобных прогулок, он невозмутимо спокойным, ровным голосом и всегда ясным взглядом ободряет стрелков, наблюдая, чтобы они целили вернее и не выпускали зря патронов. На всякий случай, генерал распорядился, чтобы значительно впереди траншеи залег особый секрет, с целью следить денно и нощно за всем, что делается у противника. Один из людей этого секрета и предупредил заблаговременно генерала, что турки собираются ударить на нас врасплох, для чего у них в траншеях собрано уже от пяти до семи таборов. В совершенной тишине весь наш передовой отряд был поднят на ноги. Не смотря на полные потемки осенней полуночи, порядок у нас в траншеях был замечательный, образцовый. Приказания и распоряжения, передаваемые почти шепотом, принимались к исполнению быстро и без малейшей суеты, людям велено было приготовиться, осмотреть оружие и внимательно выжидать условного знака. Настала мертвая тишина. Впереди ничего еще не было видно, когда послышался издали какой-то неопределенный слабый шум, который с каждою секундой все приближался и приближался: то был глухой звук легких, сдержанных и как бы крадущихся шагов, напоминающий шум движения целого стада овец. Вот, шагах во ста впереди, чуть-чуть обрисовалась какая-то темная, приникшая к земле масса, она движется и ползет…. Вот эта масса приблизилась на шестьдесят шагов… как вдруг в это самое мгновение в нашей траншее резко раздается условный свисток: разом сверкнула во всю длину бруствера полоса молнии и как один выстрел грянул громадный, оглушительный залп. В подступавшей темной массе раздались отчаянные вопли испуга, крики боли, стоны страдания… Она заколебалась и повернула назад. Вторичный залп ударил в тыл бежавшего противника. Новые вопли раздались в темноте и к ним присоединились теперь какие-то проклятия, брань и энергические крики, очевидно начальников, старавшихся остановить общее бегство. Это им, наконец, удалось. Отбежав на значительное расстояние, турки залегли и открыли лихорадочно-горячую, как бы судорожную перестрелку. Огонь их был част, но неровен и беспорядочен. Судя по этому огню, можно было заключить, что наш неожиданный залп произвел сильное нравственное впечатление. Прошло, по крайней мере, полчаса прежде, чем огонь противника принял более спокойное, равномерное течение, хотя выстрелы, по обыкновению, были часты на подобие барабанной дроби, но самая правильность этой дроби доказывала уже, что турки успели опомниться, прийти в себя и прибегнуть к своей всегдашней системе обдавания бесцельным дождем свинца, который либо шлепался в бруствер, либо пролетал высоко над головами защитников траншеи. Все это дело продолжалось около часа. Ровно в час пополуночи дан был наш первый убийственный залп, а без нескольких минут в два — с турецкой стороны протрубили в рожок ‘отступление’. Генерал Скобелев, зная по опыту, что за этим сигналом нередко следует у турок новая атака, думал, что и теперь они прибегают к той же хитрости, а потому приказал своим приготовиться к дружной и достойной встрече. Но противнику на этот раз, как видно, было уже не до хитростей: употребив целый час на бесполезную впотьмах перестрелку, поражаемые нередко с задней своей позиции осколками своих же собственных гранат, которые теперь лопались большею частью значительно впереди нашей траншеи, турки после сигнала тотчас же поспешили удалиться под прикрытие своих ложементов. Когда все утихло, к генералу Скобелеву явился начальник секрета, унтер-офицер 9-го стрелкового батальона, и доложил, что в секрете все благополучно, ни убитых, ни раненых нет. Генерал не без удивления встретил этого унтер-офицера и сердечно обрадовался, когда услышал принесенную им весть, так как секрет, заложенный в самом близком расстояния от турецких ложементов, можно было считать почти наверное погибшим. Он, можно сказать, заранее обрекался на необходимую жертву. Между тем, оказалось, что турки даже и не заметили его, хотя два раза проходили совсем-таки мимо: при наступлении и при отступлении. Секрет все время лежал притаившись в своей засаде, и все видел, все слышал… Наша потеря в эту ночь не превысила сорока человек, вообще выбывших из строя, что вместе с убитыми предшествовавшего дела равняется 120, из коих 26 убитых.

Сегодня Главнокомандующий отправил через парламентера Осману-паше письмо, в котором Его Высочество извещал его, что все пути отступления ему окончательно преграждены нашею гвардией и гренадерами, а потому, во избежание напрасного пролития крови, в котором ему придется дать ответ перед Богом и народом, предлагал обложенной армии положить оружие.

Ноябрь месяц

1-е ноября. Его Величество перед завтраком поехал в Главную квартиру Главнокомандующего. Государь до того был нервно расстроен вообще, что не выдержал малейшего отдаления Великого князя и его Главной квартиры, куда постоянно прибывали донесения, известия и сведения о неприятеле. Он позабывал, что Великий Князь Главнокомандующий, на котором лежала обязанность заботиться о Нем и ответственность перед всею Россией за сохрание Царя в полном здравии, не мог допустить, чтобы Император был постоянно в передовых линиях войск, а Его Величество, повинуясь лишь собственному сердечному влечению, постоянно рисковал жизнью, посещая позиции, перевязочные пункты и госпиталя, как войска, так и раненые, видя Его в такие минуты, заботились уже не о себе, а лишь о том, как бы утешить Царя и выразить Ему свою безграничную преданность.

Осман-паша прислал ответ Главнокомандующему в следующих выражениях:

‘Я еще не выполнил всех условий, требуемых военною честью для возможности сдачи и не могу покрыть позором имя оттоманского народа, а потому предпочитаю лучше принести в жертву нашу жизнь на пользу народа и в защиту правды, и с величайшею радостью и счастьем готов скорее пролить кровь, чем позорно сложить оружие. Что же касается до ответственности моей пред Богом, то таковая пусть падет на тех, которые причинили настоящую войну’.

Ночью Его Величество был встревожен сильной пальбой, раздававшейся со стороны Плевны. Одевшись, Государь вышел на балкон. На дворе была такая страшная тьма, что предметы не различались на расстоянии двух шагов. Треть ружейной перестрелки и гул орудий казались в ночной тиши чрезвычайно сильными и неизвестность о том, что происходит вдали, мучительно действовало на Императора. Чем больше Его Величество вслушивался в стрельбу, тем сильнее представлялась она, и воображение рисовало весь ужас губительного огня.

Идет ли Осман-паша на Скобелева, чтобы его сбить с передовых позиций, пробивается ли он окончательно и в какую сторону — это были мучительные вопросы. Донесения о положении турецкой армии, запертой в Плевне за последние дни, как бы подтверждали вероятность предположений.

‘Не будет ли телеграфного сообщения?’ — думалось Государю.

Разбудить кого-нибудь и послать разузнать, в такую темную, непроглядную ночь, Император не решался. Даже в такие минуты, Его Величество заботился о спокойствии Своих приближенных, сердце Его болело за всех.

Между тем звуки пальбы не уменьшались. До 3-х часов сидел здесь Государь и только, наконец, в четвертом часу приказал разбудить дежурного флигель-адъютанта графа Милорадовича. Когда последний явился, Император послал его в Гривицу узнать о причине тревоги.

2-е ноября. Оказалось, что генерал Скобелев обменивался всю ночь выстрелами с турками, но никакого боя не происходило, и стрельба не имела существенных последствий.

За последнее время неприятель часто производит сильные рекогносцировки по нашей Моренской позиции у Елены, а также беспокоит передовые посты на осман-базарской и шумлинской дорогах.

3-е ноября. Император ездил на Радищевскую позицию, в ожидании попытки Османа-паши пробиться, так как на основании слухов Осману было приказано очистить Плевну под прикрытием Мехмета-али, который будто прибыл в Софию. Между темь день прошел спокойно.

Ночью, начиная с 12-ти часов, послышалась со стороны Плевны опять сильная стрельба. Его Величество тотчас командировал дежурного флигель-адъютанта узнать, где происходит бой, так как на этот раз пальба постепенно учащалась и это свидетельствовало о начавшемся сражении.

До рассвета Государь ожидал донесения и из всех полученных телеграмм выяснилось, что турки в числе 10-ти таборов три раза атаковали укрепленную позицию Скобелева, но были отражаемы дружными, выдержанными залпами, с значительною потерею.

4-е ноября. С утра Государь поехал под Плевну на Радищевские батареи. Здесь Его Величеству доложили, что во время ночного боя генерал Скобелев не опасно контужен.

Сегодня гренадерский корпус окончательно занял позиции 1-й и 2-й гв. пехотных дивизий за Видом.

5-е ноября. Везде спокойно. На осман-базарской дороге и у д. Соленик были упорные стычки с баши-бузуками и черкесами.

Генерал Скобелев продолжает распоряжаться на позициях.

При отражении атак турок 30-го октября на Шипку, отличились Енисейский и Иркутский полки, еще первый раз бывшие в огне. Особенно отличился командир первого, полковник Ренвальд.

6-е ноября. В этот день празднуется полковой праздник лб. гв. Гусарского Его Величества полка и по этому случаю утром была совершена литургия, в присутствии Императора. После завтрака Государь поехал в д. Згалевицу, где находился центральный военно-временный госпиталь.

Переходя из палаты в палату, Его Величество вдруг заметил скачущего всадника, по направлению к госпиталю. Государь остановился. Не прошло и пяти минут, как к палаткам подъехал генерал Щолков. Его почти сняли с седла, до того он был утомлен и запыхался, но восторженное лицо Щолкова невольно заставляло думать Государя, что привезенная им весть радостная.

Сняв фуражку и сотворив крестное знамение, генерал Щолков воскликнул:

‘Ваше Величество!.. имею честь поздравить… Карс взят!’ Император совершенно переменился в лице. Быстро сняв с головы фуражку, Государь осенил себя большим крестом, затем взял у генерала Щолкова телеграмму и вошел в палатку. Созвав окружающих, Его Величество прочитал вслух, дрожащим от волнения голосом, депешу, снова перекрестился и крикнул ‘ура’, которое было дружно подхвачено.

По окончании осмотра раненых и немного успокоившись, Его Величество обратился к служащим в госпитале, со словами:

— ‘Я всегда получал приятные известия после посещения вашего госпиталя! В ознаменование сегодняшнего события, Я вам раздам мои фотографические карточки…’ — при этом Государь каждому из служащих докторов и сестер милосердия стал собственноручно жаловать столь дорогую о Себе память.

При обратном следовании в Порадим Императора, почетный конвой выбежал на переднюю линейку бивуака, как только раздалась команда ‘всех на линию’. Сбросив шинель и выйдя из экипажа, Государь подошел к офицерам.

— ‘Опять радостное известие, господа: Карс взят!’ — восторженно произнес Его Величество.

— ‘Поздравляю вас, ребята, с новой победой’, — добавил Государь, обращаясь к нижним чинам.

Далеко разнеслось громкое ‘ура!’ конвойцев и от него встрепенулось все население Порадима.

Войдя в Свой дом, Император потребовал приближенных и свиту, которая быстро собралась на дворе. По всей деревне поднялась тревога и суета. Всякий спрашивал друг друга, что такое случилось и, склонные скорей подумать что- либо ужасное, чем радостное, сбегались со всех сторон.

— ‘Телеграмма от Великого князя Михаила Николаевича!’ — радостно воскликнул Государь, выйдя на улицу: ‘Карс взят, ура!’

Всеобщий восторг мгновенно разросся. Через полчаса кругом Главной Квартиры загремели хоры музыки, прерываемые криками ‘ура’, раздались песни и, не смотря на холодную и неприветливую погоду, бивуаки приняли праздничный вид.

Его Величество немедленно разослал телеграммы к Наследнику Цесаревичу, Великому Князю Владимиру Александровичу, а Главнокомандующему приказал оповестить все войска.

Тем временем, когда Государь ездил в Згалевицы, к Главной Квартире была получена реляция о взятии гвардейскою кавалериею города Врацы. Когда Его Величество отдал приказание о рассылке телеграмм, то позвал к Себе некоторых лиц свиты и офицеров гвардейского конвоя, чтобы они присутствовали при чтении этой реляции. Во время чтения вошел в приемную дежурный флигель-адъютант барон Меллер-Закомельский и доложил Государю, что приехал Князь Карл Румынский, который затем был введен и принес Его Величеству поздравление со взятием Карса. Когда реляция была прочтена, присутствующие стали расходиться, а Государь послал барона Меллер-Закомельского передать генералу Вердеру и полковнику Бехтольсгейму известие о кавказской победе с тем, чтобы они немедленно телеграфировали о том своим Императорам.

На 7-е число Государю Императору благоугодно было повелеть, чтобы ровно в полдень, во всех отдельных отрядах и корпусах, находящихся за Дунаем, в виду турецких позиций было отслужено благодарственное молебствие, во время которого, при возглашении многолетия российскому воинству и вечной памяти убиенным, вся артиллерия должна была салютовать боевыми залпами по неприятельским позициям.

Близ Тученицы, на том месте, где в боях с 26-го по 31-го августа стоял наш главный резерв, генерал-адъютант Тотлебен воздвиг в прошлом месяце, на случай обороны, большой редут, который и был назван Тученицким. Здесь предстояло совершиться молебствию в присутствии Государя.

7-е ноября. Штурм Карла веден был ночью на юго-восточные фасы, с демонстрациями против остальных фортов. Хожар, Каилы и Едвари были взяты штурмовыми колоннами, проникшими затем в форты Карадаг и Араб, захваченные внезапно командами охотников, первый с тыла, а второй с фронта. Утром гарнизон оставленных фортов пытался бежать в горы, но был окружен и взят в плен. Трофеи наши по первым известиям: более 10,000 пленных, до 300 орудий и огромные запасы. В госпиталях найдено около 4,500 раненых и больных. Потери наши до 2500 убитыми и ранеными. Во время штурма Карса геройски пали: генерал-майор граф Граббе, командир 3-го Гренадерского Перковского полка, полковник Белинский, и умерь от ран командир 4-го кавказского стрелкового батальона, князь Меликов.

Сегодня с десяти часов утра к Тученицкому редуту стали съезжаться верхом и в экипажах разные военные и гражданские чнны русской и румынской армий. В виду одного из брустверов, вне укрепления, был поставлен на открытом воздухе походный аналой, перед которым развевались знамена двух ближайше расположенных полков, люди коих в полном вооружении были выведены в строй для предстоявшего парада. Бригада пехоты, Терский эскадрон и лейб-казачий конвой Главнокомандующего, с известным белым значком Его Высочества, составляли густое каре вокруг аналоя. Внутри редута прислуга Императорской квартиры наскоро приготовляла завтрак и расстилала по земле большие, длинные скатерти. Для Государя и Высочайших Особ, а равно и для высших чинов армии, здесь накрыт был особо небольшой стол, окруженный походными табуретами. Погода, как нарочно, стояла прекрасная: яркое солнце грело по-летнему, но умеренно, как у нас на севере в июле или в августе, и под влиянием теплых лучей, на порыжелых полях, местами, как свежий бархатный ковер, уже пробивалась новая изумрудно-зеленая трава и распустились только что вышедшие из земли какие-то лиловые цветочки, из породы луковичных, с виду похожие на маленькие тюльпаны. Все это скорее напоминало первые дни весны, чем последние вздохи южной осени. К полудню пред Тученицким редутом уже собралась огромная и пестрая толпа в разнообразных военных костюмах, у аналоя в праздничных ризах стояло духовенство и небольшой хор певчих, ожидали только прибытия Государя. И вот вскоре показалась головная часть Кубанского конвоя, а минуту спустя подкатила и открытая коляска, где сидел Его Величество с Великим Князем Сергеем Александровичем. За этой коляской быстро следовала остальная часть Императорского конвоя и ряд придворных экипажей, где находились министры Двора и Военный, шеф жандармов, светлейший князь Суворов, дежурство и прочие лица свиты. Прибытие Государя сопровождалось обычным отданием воинской почести и звуками похода. Главнокомандующий и князь Карл Румынский первыми встретили и приветствовали Его Величество. Император, сев на коня, проследовал вдоль по фронту, здороваясь с каждой частью отдельно. ‘Ура’ всех войск и музыка народного гимна сопровождали Высочайший объезд, по окончании которого, сойдя с коня, Государь направился к аналою. Во время молебствия, когда запели ‘Тебе, Бога, хвалим’ — грянул первый салютационный залп со всех батарей по Плевне, за ним чрез полминуты второй, и таким образом, мерные залпы продолжались до конца молебна. При возглашении ‘вечной памяти’ павшим на поле брани Государь преклонил колена и положил земной поклон, это же было сделано и всеми присутствовавшими, не исключая и войск, находившихся в параде. Многолетие Государю, Царствующему Дому и войскам сопровождалось такими же грозными залпами, как и хвалебная песнь. Протоиерей Императорской Квартиры, осенил крестом на все стороны наши войска, поднес Распятие к устам Государя. За Его Величеством приложился князь Карл, затем наследный принц Баварский Арнульф, Великий Князь Сергей Александрович и, наконец, Его Высочество Главнокомандующий. По окончании молебствия, Государь обратился к войскам с краткой речью, в которой возвестил им о взятии Карса, количестве пленных, орудий и прочих трофеев, приобретенных при этом, и пожелал им скорейшего и столь же победоносного окончания с Плевной. Ответное ‘ура’ было подхвачено соседними войсками и далеко-далеко прогремело по всем нашим позициям. Войска, участвовавшие в параде, были пропущены мимо Государя церемониальным маршем, с музыкой, а затем все их офицеры, равно как и все присутствовавшие лица были приглашены в редут к завтраку, во время которого Его Величество провозгласил тост за Великого Князя Михаила Николаевича и за его славную кавказскую армию. После завтрака Государь подошел к группе армейских офицеров и довольно долго изволил разговаривать с ними, расспрашивая, между прочим, про их житье бытье на позиции и про боевые дела, где довелось им участвовать. Давно уже, привыкшие здесь видеть лицо Государя постоянно серьезным и глубоко озабоченным, не встречали такой светлой и довольной улыбки, какая сияла на Нем в этот день, в эти минуты…

По окончании беседы с офицерами, Его Величество взошел на бруствер, откуда в это время Августейшие Особы наблюдали в бинокли неприятельские позиции и действие наших снарядов. Спустя некоторое время, по отъезде Государя, начали расходиться к начале третьего часа и все присутствовавшие на молебствии. С этого дня Тученицкий редут назван Царским.

8-е ноября. Вчера в 11 часов вечера турки открыли сильный ружейный огонь по позициям генерала Скобелева, в ответ на это наши батареи осыпали их гранатами. Через 20 минут все утихло. Между прочим, вот как кончился вчера наш военный праздник по случаю падения Карса. Весь день на русско-румынских позициях гремела музыка и раздавались песни, а когда наступил ясный и тихий вечер, все наши боевые линии озарились блеском своеобразной иллюминации: здесь пылали ряды костров и смоляные вехи, светились кое-где гирлянды из самодельных фонарей, взвивались в темно-синее небо ракеты и яркие разноцветные звезды римских свечей. Но особенно хорошо было у Скобелева. Он устроил у себя вечером целый пикник. В траншеях раздавались русские песни и знакомые мотивы полковых оркестров, плясуны вытанцовывали трепака — все веселилось от души, как бы забыв на время неприятеля и все невзгоды осеннего существования в сырых траншеях. И вдруг поднялся иллюминованный транспарант с турецкою надписью, которая лаконически, но многозначительно извещала левну, что ‘Карс взят’. Бойкое, радостное ‘ура’ огласило при этом всю скобелевскую позицию, генерал, успевший уже оправиться от своей контузии, присутствовал здесь же. В это же время был сожжен фейерверк, устроенный артиллеристами. Вечером мы вообще не беспокоили своим огнем турок. Вначале и они, — как бы недоумевая, что значат все эти звуки веселой музыки, эти общие клики радости, эти ракеты и иллюминованные линии, — не стреляли по нашим ложементам. Но когда осветился транспарант, надпись его, очевидно, рассердила противника, и из его траншей поднялась ужасная ружейная трескотня. Выстрелы направлялись преимущественно в транспарант, который совершенно изрешетило пулями. Вся эта потеха продолжалась минут двадцать. Между тем, оркестры сыграли ‘Боже, Царя храни’, и с последним аккордом народного гимна вся Скобелевская траншея ответила туркам одним дружным залпом и на том кончила. Этот залп, услышанный нашими батареями, послужил для них как бы сигналом к открытию огня, и вот, со всех наших позиций, сосредоточенно посыпался на турок целый град снарядов, после которого противник прекратил свою ружейную трескотню, и в половине двенадцатого часа все и повсюду замолкло под Плевною. Так окончился наш своеобразный военный праздник по случаю взятия Карса.

Сегодня утром Государь был встревожен известием о том, что вчера в 9 часов утра 16 турецких таборов от Рущука, Басарбова и Чифтлика атаковали наши авангардные позиции: Пиргос, Хангюль, Чесме и между Чифтликом и Тростеником, но после упорного боя были окончательно отражены на всех пунктах к 6-ти часам вечера. Наша потеря точно еще неизвестна, пока донесено, что убит 1, ранено 7 офицеров, в том числе генерального штаба полковник Штрик, тяжело в шею, нижних чинов, раненых вчера вечером, привезено пока 78. Особенно упорным бой был у Пиргоса, где две роты Азовского и Днепровского полков геройски защищались против огромного превосходства турецких сил, значительные потери заставили их отойти к Мечке, тогда вся 1-я брнгада 12-й дивизии перешла оттуда в наступление, выбила турок из Пиргоса в 4 ¹/₂ часа пополудни, отбросив их за Лом, турки успели, однако, сжечь Пиргос. В тот же день, около трех часов пополудни, турки атаковали передовые посты 36-го Казачьего и Лубенского гусарского полков и также были отбиты к шести часам вечера. Наши передовые посты заняли свои прежние места по всей линии.

Перед полуднем было отслужено молебствие по случаю тезоименитства Великого Князя Михаила Николаевича. При богослужении присутствовал князь Карл Румынский и принц Баварский Арнульф. По окончании молебствия, Государь обошел всех присутствующих, затем Его Величеству был представлен капитан 11-го стрелкового батальона Щагин, возвращающийся в свою часть, после лечения от удара осколком гранаты в грудь. Император всегда особенно радовался видеть раненых офицеров, вновь прибывающими в действующую армию.

— ‘Очень доволен тебя видеть здоровым’, — сказал Его Величество. — ‘Как жаль Мне твою славную бригаду, сколько она понесла потерь! Очень сожалею о смерти генерала Добровольского’.

Затем Государь спросил:

— ‘Отчего же у тебя нет знаков за боевое отличие?’

— ‘Награды еще не вышли, Ваше Величество’, — пояснил капитан Щагин.

Представив этого офицера князю Карлу Румынскому, Император на прощанье подал руку Щагину и произнес:

— ‘Ты из храброй бригады!’

9-е ноября. 7-го ноября кавалерийский отряд взял придунайский город Рахово. Русско-румынская кавалерия (16 эскадронов) находилась под начальством Свиты Его Величества генерал-майора барона Мейендорфа, а румынскою пехотою командовал полковник Сланичано. Бой вокруг раховских укреплений начался с утра, как тольво рассвело, и продолжался весь день, с большой настойчивостью со стороны румын и с неменьшим упорством со стороны турок. Полковник Сланичано, вместе с бароном Мейендорфом, заранее принял меры, чтобы отрезать раховсвому гарнизону единственный его путь отступления, пролегающий по прибрежной дунайской дороге, чрез Цыбра-Паланку и город Лом на Виддин. Верстах в семи-восьми выше Рахова протекает река Скит или Скитул, на которой находится мост. Этот-то мост по распоряжению Сланичано, был заблаговременно занят батальоном доробанцев. Действие артиллерийского огня оказалось настолько губительным, что к вечеру турки сознали, наконец, невозможность удерживать долее раховскую позицию. Поддерживая ответный огонь, они дожидались только темноты, с наступлением которой очистили редуты, ложементы и самый город, и двинулись по дороге к Искидскому мосту. По обоим берегам реки и в особенности у самого моста завязался горячий и упорный бой. Батальон доробанцев лнхо отражал штыками все попытки турок прорваться силою на сторону реки, а в то же время стрелки, рассыпанные на левом берегу Скита, поражали напиравшего противника ружейным огнем, не мало вреда в этом месте нанесла туркам и русско-румынская артиллерия. Но сопротивление доробанцев было, по истине, достойно высокой похвалы. Вообще надо заметить, что доробанцы, эти милиционные невзрачного вида войска, на которые, казалось, вовсе нельзя было рассчитывать как на действительно боевую силу, ныне, к удивлению всех, оказываются очень стойким и храбрым войском: они несут всю службу под Плевной и в других местах совершенно наравне с регулярными частями, они участвовали 30-го августа во взятии гривицкого редута, один из их батальонов получил георгиевские ленты и крест на свое знамя, они зорко несут сторожевую службу на всем протяжении Румынии по левому берегу Дуная и они же, наконец, оказали, 7-го ноября, столь серьезный отпор туркам на Искидском мосту. Русско-румынская кавалерия помогла доробанцам окончательно отразить все отчаянные попытки турок против моста. После очень больших усилий и убылей, потеряв, наконец, всякую надежду пробиться, турки бросились через реку в брод и побежали по дороге на Лом-Паланку, не думая уже о своих обозах и заботясь лишь о собственном личном спасении. Кавалерия бросилась было их преследовать, но, к сожалению, густой туман, застлавший всю окрестность, помешал ей совершенно уничтожить бегущего противника. Впрочем, усилиями кавалеристов, захвачен весь провиантский и артиллерийский обозы, последний состоял из 150 зарядных и патронных ящиков, а кроме того, взято много пленных. Не смотря на ночной туман, преследование бегущих турок продолжалось с трех часов пополуночи до десяти часов следующего (8-го ноября) утра, причем, совместно с кавалерией, вел преследование и один из румынских батальонов. Румыны понесли довольно значительные потери: у них убито 4 офицера и 76 нижних чинов, а ранено четыре же офицера и 139 нижних чинов, наши потери во время преследования были ничтожны. В настоящее время, город Рахово занят сильным румынским отрядом. Следующий день, 8-го ноября, тоже немало порадовал румын: батареи их, расположенные против Виддина на левом берегу Дуная, в местечке Калафате, пять часов стреляли по турецким укреплениям и по монитору, который, выдвинувшись вперед, старался огнем своим вредить румынским батареям и местечку. Румыны сосредоточили свои выстрелы на броненосце и один из их снарядов чрезвычайно удачно попал в крюйт-камеру. В то же мгновение, с треском высоко взвился грибообразный столб дыма, и через четверть часа монитор, постепенно погружаясь, затонул совершенно, оставив над поверхностью воды только две верхушки своих дымовых труб. Это уже не первый случай прекрасного действия румынской полевой и береговой артиллерии.

10-е ноября. Донесения, проходившие из Плевны все более и более убеждали в том, что падение этой неприступной твердыни близится, но дни тянулись за днями и Осман-паша не двигался.

Жизнь Государя шла обычным порядком и, благодаря Бога, Он переносил труды и невзгоды без большого упадка сил и с примерным смирением. На душе все-таки было легче с падением Карса.

Вчера, в 8 часов вечера, в темноте и тумане, при сильном дожде и ветре, турки атаковали батарею No 3 на горе св. Николая, но встреченные залпами Иркутского полка, быстро отступили и открыли затем живой ружейный и артиллерийский огонь. В 9 с половиною часов вечера стихла ружейная, а в 11 часов артиллерийская пальба. У нас убито 14, ранено 40 нижних чинов.

11-е ноября. Государь Император ездил на позицию под Плевну, где Его Величество встретился с Великим Князем Главнокомандующим. С утра стоял сильный туман и даже перед полуднем погода не разъяснилась, так что за невозможностью что-либо видеть, Государь вернулся в Парадим.

Сегодня произошел довольно забавный эпизод. В Главную Квартиру явились два болгарина, братья Айва, и прямо подошли к дому Императора с просьбою быть представленными Его Величеству. На вопрос: что им нужно, они вынули большой сверток бумаги и объяснили, что это стихи собственного их сочинения, о путешествии в Бухарест, Вену и Константинополь, посвященные Царю-Освободителю. Долго не решались беспокоить Государя докладом о приходе оригинальных братьев Айва, но и избавиться от них не было никаких сил. Пришлось выбрать для этого удобную минуту. Его Величество был настолько милостив, что только посмеялся и приказал напоить непризнанных поэтов кофеем и наградить деньгами.

За обедом Государь Император показал присланную Ему выписку из английской газеты ‘Times’, от ее корреспондента, в которой говорилось о положении Плевны. Содержание ее весьма всех заинтересовало.

Корреспондент писал из Плевны от 4-го ноября:

‘В течение последней недели мы находились здесь в глубоком унынии. Все сведения, доходящие до нас тем или другим способом, сводятся к тому, что Плевна совершенно обложена неприятелем. Осман-паша, считавший себя до сих пор непобедимым, начинает беспокоиться касательно будущего. Его можно видеть прохаживающимся по несколько часов взад и вперед перед своим домом и нарушающим постоянное молчание только для того, чтобы по временам отдавать отрывистым и повелительным тоном приказания офицерам главного штаба или армии, делающим ему свои донесения. Его главный штаб находится в крайнем беспокойстве, боясь, чтобы Главнокомандующий, в минуту отчаяния, не прибегнул к какой-либо безрассудной мере. Осман-паша раздражен неискусною тактикою Шефкета-паши, знаменитого героя Батака, и неблагоразумием министерства, которое поручает столь важные посты людям, подобным Хакки-паше. ‘Между тем, как я, — говорит Осман-паша, — употреблял всевозможные старания, чтобы сделать эту позицию недоступною и иметь возможность оборонять ее от непрестанных атак грозного неприятеля, в то самое время жалкий пьяница, на столько же трус, на сколько и невежда, разрушает все мои планы и подвергает опасности все одержанные мною до сих пор успехи. Можно подумать, что какой-либо злой дух возбуждает наше министерство делать ошибку за ошибкой’. Осман-паша ясно предчувствовал и предвидел события, последствием которых было обложение этого пункта. Укрепив Плевну, он немедленно сообщил военному министерству о необходимости устроить в Софии большой лагерь и coсредоточить в нем не только все свободные, находящиеся в Константинополе войска, но и все низамы (регулярные войска), составляющие гарнизоны соседних со столицею вилайетов. Если бы эта мера была приведена в исполнение, то София сделалась бы не только большим центральным складом припасов, но и имела бы армию от 120,000 до 150,000 человек. Осман-паша сильно восставал против всякой атаки на Шипку, утверждая, что отряд в 10,000 — 15,000 человек, сильно окопавшихся, поставленный у Шипкинского прохода, был бы более чем достаточен, чтобы удерживать русских. Но военный министр, вместо того, чтобы послушаться совета Османа-паши, принес в жертву более 15,000 человек в безрассудной экспедиции к Сухум-Кале и около 20,000 своих лучших и храбрейших воинов в необдуманных и несвоевременных атаках на грозные позиции Шипкинского перевала, сильно укрепленные русскими, и, наконец, поручил Шефкету-паше, во главе недостаточных, наскоро собранных сил, установить ряд укрепленных постов вдоль дороги между Орханиэ и Плевной, чтобы поддержнвать открытые сообщения между этими пунктами и прикрывать подвоз к нам припасов, боевых снарядов и проч. Известно, к чему привела эта система раздробления войск на протяжении около 85 миль. Большинство высших офицеров того мнения, что лучше было бы пробиться в каком-либо слабо охраняемом пункте сквозь линию обложения, чем дождаться до полной невозможности вырваться, в виду подходящих к русским подкреплений. Осман-паша начал уже уменьшать ежедневные рационы на одну третью часть. До 29-го чнсла минувшего месяца весьма многие из наших больных и раненых, находившиеся не только в так называемых госпиталях, но большею частью и в частных домах в Плевне, были отправляемы в Орханиэ, не смотря на это, их еще очень много и каждый день люди умирают в мучительной агонии единственно по недостатку ухода за ними. Со времени отъезда английских хирургов Стафорд-Гоуза, в Плевне, как мне известно, не осталось ни одного европейского доктора, раненые умирают и никто нисколько не заботится о спасении их жнзни, так как нельзя же прнзнать за радикальные пособия те детские средства, к которым прибегают турецкие врачи, например, в случае раны пулею в бедро, они крепко перевязывают всю ногу от большого пальца до верхней части бедра, останавливая таким образом обращение крови вследствие чего пациент погибает вовсе не от той болезни, от которой его лечат’.

12-е ноября. Государь с нетерпением ожидал начала действий генерала Гурко со вновь формированным его отрядом и когда сегодня в 4 часа дня Его Величество получил известие об удачной рекогносцировке, произведенной у г. Этрополя, то тотчас пошел к Своим конвойцам с этою новостью. Великий Князь Сергей Александрович сопровождал Государя.

В телеграмме говорилось, что 31-го октября, отряд из двух батальонов 11-го пехотного Псковского полка, дивизиона Казанских драгун, двух сотен казаков и четырех орудий, под начальством командира 1-го батальона 11-го пехотного Псковского полка, производил разведку турецкого расположения у города Этрополя и завязал перестрелку. Турки уже сняли почти весь свой лагерь и начали уводить артиллерию, посылая, при этом, одного гонца за другим в Орханиэ. Начальник отряда, однако, атаковать не решился, в виду превосходства неприятеля, могущего подойти к нему подкрепления и наступивших сумерек. Исполнив свою задачу, т. е. рассмотрев силы и расположения неприятеля, он приказал отступить к Луковице. Турки, заметив это, ободрились и пустили за ним всю свою кавалерию, около 200 человек. Начальник отряда устроил ей засаду из 2-й и 3-й рот 11-го пехотного Псковского полка. Пропустив свою отступающую цепь, роты дали туркам подскакать на 200 шагов и встретили залпом. Потеряв множество людей, турки, в смятении, бросились назад, роты же дали им доскакать до ущелья, и когда турецкая кавалерия скучилась у входа, они почти уничтожили ее вторичным залпом, затем отряд наш спокойно отошел к Луковице.

По прочтении телеграммы, Его Величество сообщил, что у Великого Князя Владимира Александровича родился сын Борис, которого Он зачислил в Лб. Гв. Семеновский полк.

В то время, как Государь беседовал с конвойцами, была получена депеша из Богота от Главнокомандующего и только Его Величество вошел к Себе в дом, по возвращении с бивуака, генерал Щолков подал ее Государю:

Его Высочество телеграфировал:

— ‘После двухдневной борьбы с природой и неприятелем, войска наши взяли труднодоступную и весьма сильно укрепленную позицию у деревни Правец, между Орханиэм и Этрополем, участь боя была решена обходною колонною генерала Рауха, состоявшею из Семеновского полка и стрелковых батальонов Вашего Величества и Императорской Фамилии. Неприятель, около 10 батальонов, бежал в полном беспорядке, чрезвычайно пересеченная местность, наступившая темнота и сильное утомление войск помешало преследованию неприятеля. Потери наши точно неизвестны, но весьма не велики’.

Прочитав эту депешу, Государь, чрезвычайно обрадованный и довольный успехами генерала Гурко, тотчас пошел к Своим конвойцам, не сообщив никому в Главной Квартире об этом, так что, когда раздались крики ‘ура’ гвардейцев, граф Адлерберг, генерал-адъютант Мезенцов и многие другие лица свиты поспешили на бивуак конвойцев, чтобы узнать о причине восторженных возгласов их. По прибытии последних на бивуак, Его Величество приказал вторично прочесть телеграмму. Государь был очень весел и обращаясь к окружавшим Его гвардейским офицерам, изволил сказать:

— ‘Слава Богу, Моя старая команда не ударяет лицом в грязь. Надо отдать ей справедливость, начиная с вас, и Я был уверен, что они не отстанут от вас’.

Уходя с бивуака, Государь еще произнес:

— ‘До свидания, господа! Я нарочно спешил поделиться с вами — первыми этой радостью’.

13-е ноября. Рано утром Государь получил известие, что вчера, в 6 часов вечера, город Этрополь взят с боя колоннами принца Ольденбургского и флигель-адъютанта Любовицкого под общим начальством генерала Дандевиля. Войскам пришлось преодолевать невообразимые препятствия, представляемые горною природою. Потери весьма незначительны. Турки бежали в большом беспорядке, и для преследования двинуты драгуны.

По этому случаю, после обедни Его Величество приказал отслужить молебен, на котором присутствовал также Главнокомандующий, неожиданно прибывший в это время в Парадим.

К вечеру прискакал в Императорскую Квартиру адъютант Его Высочества Дерфельден с подробным донесением о действиях гвардии под Правецем. В конце обеда Государь подозвал офицеров гвардейского конвоя и приказал прочесть при них вслух полученную реляцию.

Задачею отдельного западного отряда было занятие некоторых мест в балканских проходах, чтобы укрепившись, препятствовать всякой попытке со стороны турецкой армии протянуть руку помощи Плевне. 9-го ноября началось передвижение войск генерала Гурко с целью сосредоточиться на местах сбора отрядов, каждому из них предстояло особое назначение в исполнении общей задачи. Прежде всего надо было взять селение Правец, лежащее на полпути между Этрополем и Орханиэ и представляющее весьма крепкую от природы позицию, усиленную еще фортификационными сооружениями. Для развлечения неприятельских сил генерал Гурко совершил одновременно с атакою Правецкой позиции, две демонстративные атаки, по ту и другую сторону от Орханиэ и Правца: первую на укрепленные селения Новачин и Лютиково, а вторую на город Этрополь, служивший ключем к двум весьма важным для нас балканским проходам на Златицу и Стрыглъ.

Главными силами отряда, предназначенного к атаке Правеца, командовал граф Шувалов, начальник 2-й гв. пехотной дивизии. Этот отряд был разделен на две части: с фронта шел генерал Эллинг 1-й и в обход генерал Раух, которому предоставили нанести решительный удар на правецкую позицию, с левого ее фланга, так как силы фронтального отряда должны были только притягивать внимание неприятеля на его собственный фронт.

На Новачин и Лютиково двинулся кавалерийский отряд генерала Клодта (6 эскадронов и 6 орудий), а на Этрополь два отряда, под общим начальством генерала Дандевиля.

10-го ноября генерал Эллис сбил турок с передовой правецкой позиции, а затем занял ряд холмов близ Осикова, по обе стороны шоссе неподалеку от Правеца. Ночь и утро 11-го ноября войска употребили на укрепление своей позиции, но кроме того им пришлось приложить тяжкий труд для втаскивания своих орудий на страшные кручи, во время перестрелки с неприятельскими ложементами и редутами, расположенными по ту сторону длинного и крутого оврага, разделявшего обе стороны.

Обходному отряду генерала Рауха довелось испытать невероятные труды и лишения в течение 48-ми часового, непрерывного движения. Он шел не по дороге, а по тропинкам и даже без всяких путей, просто по скалистым кручам, на которые надо было втаскивать орудия и ящики. При таких трудах, люди проводили ночи без сна, под дождем, в холодном тумане и по неволе питались одними лишь сухарями, варить было негде, да и некогда.

11-го ноября, к 12-ти часам дня, генерал Раух вышел на фланг почти неприступной турецкой позиции и немедля ни одной минуты вступил в бой, хотя люди его и испытывали страшную усталость. Отряд состоял из лб.-гв. Семеновского полка, 1-го и 4-го гв. стрелковых батальонов, команды гв. саперного батальона, трех сотен Кубанцев, 6 орудий гв. казачей батареи и взвода военно-горной батареи.

Турки едва лишь за несколько минут до прихода генерала Рауха успели занять высоту на левом своем фланге. Но войска наши не дали им времени окапаться и сразу полезли на кручу. К 4-м часам дня неприятель был сбит с этой высоты, и генерал Раух, пользуясь моментом его отступления, сопряженного с некоторым замешательством, повел безостановочное преследование противника и гнал его вдоль всей турецкой позиции, пока не очистил окончательно всех ее окопов. Турки бежали, осыпаемые гранатами с батарей нашей фронтальной позиции, где находился граф Шувалов и генерал Элис. В пять часов пополудни густые облака сползли ниже вершин и совершенно покрыли собою бежавших турок, только благодаря этому случайному обстоятельству, отряд генерала Рауха не успел доконать их до последнего человека и расположился отдыхать на горных вершинах — по выражению генерала Гурко — ‘буквально, выше облака ходячего’. Наши потери — около 70 нижних чинов и 2 офицера. Пленных турок привели к генералу Гурко также не более 70-ти.

Генерал Клодт выступил из Врацы 9-го ноября, с 3-мя эскадронами лб.-гв. Драгунского и 3-мя эскадронами лб.-гв. конно-Гренадерского полков и 2-ою гв. конною батареей. Ему было предписано, подойдя к Новачину и Лютакову 10-го числа демонстрировать артиллерийским огнем с 9 часов утра до 3-х. Принимая в соображение свойства местности, т. е. открытость ее у Лютакова и сжатость пред Новачином, генерал Клодт решился направить против Лютакова главную часть своего отряда (три эскадрона) с 4-мя орудиями, а на Новачин отрядил 1 ¹/₂ эскадрона и 2 орудия, под начальством полковника Лихтанского, которому было приказано преимущественно иметь в виду охранение ущелистой дороги, ведущей из Новачина, в караулке на шоссе и выходящей в тыл отряду, действующему против Лютакова.

Полковник Лихтанский ночевал у караулки и на утро 10-го ноября, двинулся по назначению. Численность его отряда, не считая взвода артиллерии, простиралась только до 135 всадников, при 9 офицерах.

Туман в этот день был очень силен. Познакомившись на сколько возможно с местностью полковник Лихтанский выслал вперед два взвода, под командою барона Стемпеля, который рассыпав цепь двинулся долиною по направлению к д. Скривен, и прошел мимо укрепленной высоты, не заметив ее, по причине тумана. Турки беспрепятственно пропустили их вперед, но по маленькому резерву вдруг открыли ружейный огонь из ложементов. Тем не менее барон Стемпель, слыша за собою выстрелы своих орудий, продолжал движение. Приблизясь к Скривену, он атаковал черкесов, которые спешившись намеривались было дать ему отпор огнем своих магазинок. Изрубив из них до 30-ти человек, не успевших сесть на коней, отряд барона Стемпеля погнался за осталъными и, увлекшись преследованием, неожиданно попал под выстрелы противника, занимавшего окраину д. Скривен.

Турки сначала не отвечали на наш артиллерийский огонь, так как снаряды не долетали до их батареи. Тогда Лихтанский приказал капитану Усову, командовавшему двумя орудиями, выдвинуться в долину на версту ближе к противнику.

Был уже 12-й час в исходе, когда из д. Скривен показалась конная толпа черкесов, человек в 400. Это побудило полковника Лихтанского послать на помощь Стемпелю полувзвод драгун. Вслед за этим прискакал один из дозорных с донесением, что два табора пехоты спускаются из укрепленного нагорного лагеря к Новачину. Тогда орудиям нашим пришлось занять новую позицию, на горке, в полуверсте к западу от Новачина, откуда движение турецкой пехоты сделалось видно, как на ладони.

В первом часу дня началось отступление всего отряда, при чем драгуны беспрестанно бросались в атаку на черкесов, наседавших на отряд. Даже гранаты, пущенные с последней позиции не удержали напора турецкой позиции. Тогда полковник Лихтанский приказал поручику Тудерусу распорядиться, как можно скорее, отправкою патронного ящика по ущелью к караулке, а капитан Усов отошел опять на версту назад, за речку и занял новую позицию на покатости, причем драгуны капитана Мейнандера, уже контуженного в ногу, сели на коней и присоединились к прикрытию орудий.

Во время передвижения на новую позицию случилась задержка: одно из орудий, на плохом и дырявом мосту — перекинулось, но к счастью, прислуга, с помощью драгун из прикрытия, успели через несколько минут поднять его. Черкесы же все подскакивали ближе и ближе… На новой позиции прикрытие еще раз спешилось, между тем, как рассыпанные конные взводы, уже сильно поредевшие, продолжали ежеминутные схватки со всадниками противника, не раз бросаясь на них в шашки. В это время тяжело ранили барона Стемпеля, а вслед за ним и прапорщика Зенкевича.

Полковник Лихтанский, еще с предпоследней позиции, послал генералу Клодту два донесения о своем критическом положении. Собрав теперь оставшихся людей с офицерами Свищевским, Велинским и Данилевским, для непосредственного прикрытия орудий, он приказал орудиям уходить в ущелье, а офицерам Гульковскому и Назимову на конях, в рассыпную, сдерживать натиск черкесов. Хотя это была уже одна лишь горсть людей, тем не менее отступление совершилось в полном порядке, так что Лихтанский несколько раз переводил свой отрядец из рыси в шаг, не смотря на рой шальных пуль, осыпавших его сзади. Отойдя таким образом еще версты на полторы, капитан Усов, по приказанию полковника, вновь занял позицию при входе в ущелье, откуда несколько удачных шрапнелей задержали черкесов, наваливших на штабс-капитана Гульковского. Но это было лишь на две — на три минуты, а люди наши, осыпаемые пулями, все-таки продолжали валиться один за другим, прикрытие редело все больше и больше… В это время, к несчастию, был сильно ранен капитан Усов, заменить которого, по его специальности, было некем. Драгуны вывезли его из огня, а полковник Лихтанский приказал артиллерийскому взводу взять орудия на передки и рысью уходить в ущелье. Это было исполнено, но, к новому несчастию нашему, все ущелье оказалось загроможденны. Здесь столпилась в крайнем беспорядке пестрая масса нагруженных всяким прожиточным хламом возов и каруцц, с апатично ленивыми волами и медлительными буйволами, промеж этих неуклюжих, тяжелых возов, с невыносимо скрипучими колесами, в испуге скучились овцы и бараны, маленькие лошадки под высокими седлами, собаки, навьюченные ‘магары’ (ослы), которые оглашали ущелье своим неистово-диким ревом, на возах и на земле сидели, лежали и стояли кучки перепуганных и плачущих детей в лохмотьях, рыдающие и молящиеся женщины, убитые отчаянием молчаливые старики, суетившиеся мужчина и юноши, которые тщетно старались продвинуть вперед свои каруццы, иные из этих мужчин и женщин были окровавлены — очевидно ранены… Полная картина паники, воплей и отчаяния! То были окрестные болгары, убегавшие под защиту русской армии в виду кровавого нашествия турецких войск на их села. Можно представить себе, насколько узкая дорога, вплотную загроможденная болгарским имуществом и пронизываемая черкесскими пулями, задержала нашу артиллерию, и каких невероятных усилий стоило прислуге протащить наконец свои орудия сквозь всю эту запруду!..

Драгунам оставалось еще более трех верст до караула. Полковник Лихтанский собрал вокруг себя все, что оставалось — человек около тридцати драгун и пять офицеров: штабс-капитана Гульковского, поручика Свищевского и прапорщиков Назимова, Велинского в Данилевского. С этою горстью он лично прикрывал отступление артиллерии, приказав людям отстреливаться с коня, так как спешиваться было уже опасно, в виду ежеминутно наступавших черкесов. Когда же они с визгом пускались в атаку — драгуны перекидывали берданки за плечо и вместе с офицерами бросались на встречу противнику в шашки.

Но вот опять новое несчастие! — при переходе чрез следующий мост, не огражденный перилами, одно орудие вдруг обрывается и виснет над пропастью… Своею тяжестью оно тянет туда же и лошадей, напрягающих последние, невероятные усилия, чтобы удержаться на мостовой настилке. Все тщетно: толпа черкесов уже в нескольких шагах, спасать орудие некогда — и оно с грохотом стремглав летит в бездну. Другое орудие до сих пор благополучно преодолевало все трудности отступления, но от крайней усталости лошадей, стало наконец приставать, а тут еще, на беду, одна из дышловых лошадей была смертельно ранена и упала. Орудие стало. Пока прислуга бросилась отпрягать издыхавшую лошадь, прикрытие наше таяло человек за человеком, в числе других, был ранен прапорщик Данилевский, но он не захотел в столь критический момент уехать к перевязочному пункту у караулки и самоотверженно продолжал отбиваться вместе со своими товарищами. Между тем, черкесы, заметив суету вокруг остававшегося орудия, с пронзительным визгом, стремительно бросились на него всею толпою. У лафета закипела отчаянная рукопашная свалка. Данилевский, Велинский, Назимов, ездовые, прислуга и многие драгуны легли здесь под черкесскими шашками и кинжалами, защищая орудие, спасти которое уже и раньше этого момента не было никакой возможности. Полковник Лихтанский поспешил занять караулку. Было три часа пополудни и вскоре появился эскадрон генерала Клодта, но уже поздво. Черкесы поворотили назад и скрылись между скалами. Когда прибыл генерал Клодт и бросился с эскадронами на поиски за орудиями, то никого не нашел на месте сражения, и темнота заставила вернуться обратно.

14-е ноября. Вечером Государь получил от Цесаревича известие, что сегодня, в 9 часов утра, турки атаковали большими силами наши укрепленные позиции у Трестеника и Мечки. После шестичасового жаркого боя, войска Великого Князя Владимира Александровича блистательно отбили турок и, перейдя в наступление, преследовали до совершенной темноты, несмотря на дальний и меткий огонь турецкой артиллерии, прикрывавшей отступление. Особенно настойчиво преследовали Украинский и Бессарабский полки. Дело было серьезное и для —12-го корпуса славное. Турки атаковали чрезвычайно настойчиво, подходили на 100 шагов к нашим батареям и потому понесли большую потерю, множество убитых осталось на месте боя, несколько раненых и пленных в наших руках. Мы потеряли около 300 человек, в том числе, к сожалению, много офицеров Украинского полка.

Государь приказал заготовить грамоту на пожалование Великому Князю Владимиру Александровичу Георгия 3-ей степени.

По полученным сведениям с Кавказа гарнизон Карса состоял из 32 батальонов пехоты, 2,400 артиллеристов и бригады регулярной кавалерии. Взято в плен, кроме раненых, найденных в госпиталях, 17,000 человек, в том числе 5 пашей и 800 офицеров.

Наших войск, действовавших против Карса, было 39 батальонов.

Потери наши: убито — 1 генерал, 30 штаб- и обер-офицеров и 469 нижних чинов, ранено и контужено: 43 штаб-и обер-офицера и 1,790 нижних чинов.

15-ое ноября. Государь Император ездил под Плевну, но со стороны, занимаемой румынскою армией. Здесь румыны возвели болевой редут, посвященный Имени Его Величества. Князь Карл обставил прием Государя сколь возможно торжественно.

Император много разговаривал с румынскими начальниками и присутствовал при стрельбе с батарей.

Князь Карл в воспоминание этого дня и с разрешения Императора преподнес Его Величеству румынскую медаль ‘за военное достоинство’, только что установленную и отчеканенную.

Государь надел ее, при восторженных криках румынских войск и роздал еще георгиевские кресты более отличнвшимся солдатам.

По отъезде Его Величества, Князь Карл отдал следующий приказ по войскам.

‘Солдаты!

‘От первого дня вашей встречи с неприятелем, Император Всероссийский имел возможность убедиться в вашей храбрости. Похвалы, выраженные этим Августейшим Монархом, были для вас столь же драгоценны, как и чувствительны. Впоследствии Его Императорское Величество изволил оказать вам высокую честь Своим присутствием и Своим участием в геройских опасностях на поле битвы. Румынская армия сохранит память о тех днях, когда она шла в бой на глазах Императора Александра, и в особенности о дне 15-го ноября, в который Августейший Предводитель могущественной Императорской армии, союзниками коей мы состоим, обозревая позиции наших храбрых и мужественных войск под огнем неприятеля, в форте, носящем Его имя, удостоил принять из моих рук медаль за военное достоинство. Этот знак доблести на груди сего Августейшего Монарха будет вечною честью для румынской армии и побуждением к новым жертвам, то есть к новым победам’.

Его Величество командировал Великого Князя Сергия Александровича в рущукский отряд, для доставления Великому Князю Владимиру Александровичу орден Св. Георгия 3-й степени за дело 14-го ноября.

16-го ноября — утром Государь послал сказать Главнокомандующему, что Он намерен сегодня прибыть на позицию. Его Высочество встретил Императора в Боготе на дороге, по которой Его Величеству приходилось ехать, и сел к Нему в коляску. В половине первого часа Государь прибыл к так называемому Царскому люнету. Погода была до того ясна, что все окрестности отчетливо разглядывались. Зеленая гора уже далеко не имела обычной зелени, точно она обнажилась. Траншеи на ней прекрасно обозначались. В нескольких местах виднелись неприятельские всадники, объезжающие группами свои траншеи и отдельные фигуры солдат, ходивших около землянок, моющих и развешивающих белье. Скот пасся, живописно группируясь, как бы на картине голландского художника. Одним словом, ничего не замечалось тревожного, и хоть сколько-нибудь изобличающего трудное положение гарнизона.

По возвращении в Парадим Его Величество нашел у Себя подробное донесение о взятии города Этрополя.

К укрепленной этропольской позиции были направлены два отряда: первый — под начальством Его Высочества Принца Ольденбургского, второй — под начальством полковника Рыдзевского, а общее начальство над ними было вверено генерал-майору Дандевилю. Обоим этим отрядам генерал Гурко предписал произвести усиленные рекогносцировки на Этрополь, задержать неприятеля в его позициях, чтобы лишить его возможности подать помощь атакованному Правцу, а в случае движения турецких войск, воспрепятствовать таковому и наконец, если представится возможность, то и взять г. Этрополь.

В силу этого назначения, отряд Принца Ольденбургского, в составе лб. гв. Преображенского и одного батальона Псковского полков, четырех орудий 1 батареи лб. гв. 1-й артиллерийской бригады, двух орудий конно-горной батареи и трех сотен Кавказской казачьей бригады, двинулся 10-го ноября из села Осикова двумя колоннами, по обоим берегам Искера. Того же числа отряд этот подошел к сильно укрепленной позиции противника, расположенной к северу от Этрополя. Целый день отряд Его Высочества провел в тяжелой работе: надо было втаскивать орудия на ужасные крутизны. До какой степени был тяжел этот труд, можно будет судить по тому, что еле-еле к четырем часам дня удалось поднять на вершину только два 9-ти фунтовые орудия, — и тогда начался у нас артиллерийский бой. Во все это время облака мешали пехоте заниматься перестрелкой, которая открывалась только изредка, когда раздвигались на несколько минут густые тучи, покрывавшие горные вершины.

Второй отряд, в составе Великолуцкого полка, трех сотен кубанцев и роты гв. сапер, вверенный полковнику Рыдзевскому, был двинут на Троицкий монастырь, в обход главной турецкой позиции. Этому отряду довелось идти горами, по тропе, которая даже у местных жителей считается почти недоступною. Он атаковал правый фланг турок, расположенный около Свято-Троицкого монастыря, но был отбит, и, с потерею 26 нижних чинов, отступил по дороге, лежащей между монастырем и Лупеном, где и окопался на избранной позиции.

Общий резерв этих отрядов {Полки — лейб-гвардии Гренадерский и Екатеринославский драгунский, с соответственным числом артиллерии, за исключением одного батальона Лейб-гренадер, который был направлен на усиление колонны Преображенцев, наступавшей по правому берегу Искера.} оставался на позиции у Хане-Брусена.

11-го ноября правая (т. е. наступавшая по левому берегу Искера) колонна отряда принца Ольденбургского повела наступление против левого фланга неприятельской позиции. Из рядов Преображенского полка вызваны были охотники, которых явилось много, но для дела нужно было всего сто человек, так что им пришлось метать между собою жребий. Команда эта, отданная под начальство штабс-капитана Рейтерна, выступила с места в четыре часа утра и, с тяжким трудом вскарабкавшись на высокую крутизну, без выстрела заняла редут, расположенный на ее вершине. Оказалось, что на ночь турки покидали это укрепление, уходя на отдых в лагерь, расположенный в лощине, а с рассветом вновь занимали его. В то самое время, как наши охотники подбирались к нему с одной стороны, турки всходили туда же по противному скату горы и опоздали только несколькими минутами: наши уже распорядились в нем по-своему, и заняв бруствер, внезапно встретили горячим огнем подходившего противника, который бросился назад, в лощину. Отогнав этих турок, охотники наши продолжали стрелять из редута по передовым ложементам, беря их во фланг. Огонь их оказался настолько удачен, что не прошло и часа, как неприятель должен был покинуть всю свою передовую позицию. Тотчас же вслед за отступившими турками реображенцы и батальон Лейб-гренадер двинулись вперед по обоим берегам Искера и заняли оставленную позицию, перекопав ее фронт лицом к неприятелю. После этого началась ружейная и артиллерийская перестрелка, которая продолжалась до вечера. Все усилия Преображевцев выбить неприятеля из главного редута, запиравшего вход в ущелье реки Искера, оказались безуспешны.

Между тем положение отряда полковника Рыдзевского, отступившего от Свято-Троицкого монастыря, было не особенно покойно: турки обстреливали его и ружейным, и артиллерийским огнем, а отвечать на последний Рыдзевскому было нечем. Чтобы помочь ему в этом отношении, генерал Дандевиль направил туда из резерва четыре орудия, вместе с одним из Лейб-гренадерских батальонов. Но шеститонные запряжки не в силах были вывести пушки на кручу. Пришлось прибегнуть к помощи болгарских возов и буйволов, собранных в Лупене. Каждое орудие, каждый ящик со снарядами разбирали по частям, нагружали ими возы и с помощью людей, тянувших лямки и подпиравших колеса, в темную и туманную ночь, с неимоверными усилиями втаскивали на вершину. Все это проделывалось у самых высот, занятных турками. Пространство между отрядами полковника Рыдзевского и принца Ольденбургского заполняла сотня кавказских казаков, под начальством полковника Штакельберга, которая очистила от неприятеля всю левую сторону ущелья.

Ночь на 12-е ноября прошла в беспрерывной почти перестрелке. Надо было во что бы ни стало брать главный турецкий редут, чтобы достичь каких-либо существенных результатов на этропольской позиции. Время близилось к рассвету. Из Преображевского полка опять была выслана сотня охотников, начальство над которою принял штабс-капитан Пищевич. В мертвом молчании двинулись охотники к турецкой позиции. Где ползком, где на коленях, где лежа на животе и цепляясь руками за стебли растений, подбирались они к главному редуту. На востоке уже светлело, когда перед нашими молодцами обрисовался темною полосою первый передовой ложемент. Разом поднявшись с земли, с криком ‘ура’ кинулись на него охотники. Турки открыли было по ним беглый огонь, но для Преображенцев было делом одной минуты вскочить на насыпь и обрушиться с нее на плечи противника. Через минуту в ложементе оставались одни только турецкие трупы, а охотники, под свистом пуль, бегом пустились далее, на штурм главного редута. Но почва, разбухшая от продолжительных дождей, скользила и кусками срывалась под их ступнями, а бежать надо было в гору. Тщетно старались охотники преодолеть это препятствие, но оказалось, что с турками легче было им сладить, чем с почвой. Измаявшись в напрасных усилиях, они должны были с полпути пуститься назад, причем потеряли шесть человек убитыми и ранеными. Это происходило в начале восьмого часа.

Когда утренний туман несколько прояснился, наша артиллерия с обеих позиций (Преображенской и Великолуцкой) открыла учащенную канонаду по турецким укреплениям. К этому времени у принца Ольденбургского могли уже действовать восемь орудий, а у Рыдзевского — четыре, только что собранные на вершине, под огнем неприятеля.

Обстреляв достаточно турецкую позицию и успев привлечь на свою батарею все внимание противника, отряд Его Высочества, усиленный одним батальоном Псковского пехотного полка, начал постепенное движение вперд, стараясь охватить левый фланг турок. Отряд же полковника Рыдзевского, получив еще ночью в подкрепление себе батальон Лейб-гренадеров, тоже стал наступать. Начальство над этим отрядом Рыдзевский сдал, как старшему, командующему лейб-гвардии Гренадерским полком, флигель-адъютанту, полковнику Любовицкому, который повел наступление участками, подвигаясь все более и более в охват правого фланга турок, при чем одна часть направилась даже в тыл неприятельской позиции. Во время этого движения, четыре орудия постепенно были скатываемы с вершины и подвигались все ближе и ближе к неприятельским лагерям, белевшим на местности между турецкими позициями и Этрополем. К двум часам пополудни противник был уже совершенно охвачен с обоих своих флангов, а левый отряд (половника Любовицкого) кроме того угрожал ему обходом и с тыла: орудия его действовали уже в тыл турецкой позиции, тогда как батарея правого отряда (принца Ольденбургского) пронизывала ее продольными выстрелами. При таких условиях турки не в состоянии были держаться и вскоре начали отступление, так что в три часа дня главный редут был уже занят ротою Его Величества лейб-гвардии Преображенского полка. Приобретя этот существенный успех, оба отряда дружно повели общее наступление. Турки, не дожидаясь схватки, побежали и мимоходом зажгли свой лагерь, чтобы не доставался он в добычу.

В шесть часов вечера части Преображенского полка победоносно вступили в город Этрополь и заняли его гарнизоном. Вслед бегущему противнику было пущено лишь по нескольку снарядов, так как наступившая темнота по неволе заставила отложить преследование.

Потери отряда генерал-майора Дандевнля за все три дня, говоря относительно, весьма не велики: всего лишь 48 убитых и раненых, но тяжкий физический труд пришлось испытать ему, безостановочно работая три дня и три ночи на кручах и вершинах Искерского ущелья. Турецкие позиции, взятые с боя этими войсками, генерал Гурко метко и справедливо сравнил с орлиными гнездами.

17-е ноября. Утром, перед завтраком, Государь вышел на крыльцо Своего дома и передал собравшейся свите целую пачку депеш о последних военных действиях. Генерал Мезенцов громко прочел их, по приказанию Его Величества.

В рущукском отряде 15-го и 16-го ноября были только ничтожные аванпостные перестрелки. На журжевской батарее No 13-го, 15-го ноября, взорван турецким выстрелом с форта Эгон пороховой погреб с 60 зарядами и 50 картечными гранатами, причем разрушен один траверз и две платформы, и одного канонира зарыло в землю, его тотчас же отрыли, так что он отделался одним ушибом.

На Шипке вчера, по случаю ясной погоды, была живая ружейная перестрелка, сегодня там сильный ветер и гололедица.

Сегодня прибыл в Богот английский доктор Лазерен с семью сестрами милосердия англичанками, пожелавшими ухаживать преимущественно за нашими ранеными.

После шестидневной канонады, румыны заняли Лом-Паланку, турецкий гарнизон отошел к Виддину.

После боя 14-го ноября, у Мечки и Трестеника, мы убрали перед нашими позициями до 2,500 турецвих тел.

После завтрака Его Величество ездил в Сгалевицу в военно-временной No 71-й госпиталь.

18-е ноября. Государь Император с утра отправился в Богот к Великому Князю Главнокомандующему, где изволил завтракать.

Беспрестанные дожди и морозные ночи покрыли дороги и поля невылазною грязью и надо было привыкнуть к ней, чтобы свободно двигаться и не скользить. Когда Государь направился к госпиталю, то с трудом мог держаться на скользкой поверхности дороги, так что инспектор госпиталей генерал Коссинский, взяв с собой сестру милосердия, поспешил к Нему на встречу и повел Императора под руку. Служащие при госпитале все ходили здесь с помощью палок, и сестра Шершевская, известная Государю, предложила Его Величеству свою простую белую трость, снабженную на конце гвоздем, при помощи которой Император и совершил обход всех палат.

На обратном пути, дойдя до коляски, Государь вспомнил, что Он забыл отдать палку сестре Шершевской и поблагодарить ее.

— ‘Не извольте беспокоиться, Ваше Величество’, — ответил генерал Коссинский.

— ‘Нет, нет, Я хочу поблагодарить’, — сказал Император и направился было снова к шатрам.

Генерал Коссинский поспешил кликнуть сестру, Шершевскую которая, узнав причину остановки Государя, несколько растерялась, и за невозможностью добежать до коляски по скользкой грязи, стала кричать на ходу:

— ‘Не беспокойтесь, Ваше Величество, бросьте палку, у меня есть другая, мне она не нужна!..’

Тогда генерал Коссинский произнес:

— ‘Ваше Величество, простите ее за простоту и позвольте мне взять эту палку, которую я буду хранить как драгоценную память всю жизнь и передам ее моим детям’.

Государь исполнил просьбу инспектора госпиталей и затем сел в экипаж {Палка эта ныне хранится у генерала Коссинского.}.

Вернувшись в Парадим, Его Величество обедал у Себя, пригласив к столу дежурных: генерал-адъютанта Рейтерна и флигель-адъютанта графа Милорадовича, и еще некоторых приближенных лиц.

19-го ноября. Воскресенье. Его Величество был у обедни в сельской церкви.

За завтраком Император приказал прочесть полученные депеши.

После взятия Правецвой позиции, турки очистили Новачин, Скривену и Орханиэ и отступили на перевал, на позицию к м. Врачеш. Из Этрополя турки отступнли на Шандорнакский перевал, в Арабконак.

16-го, 17-го и 18-го ноября в отряде Наследника Цесаревича были только незначительные перестрелки, причем замечено передвижение турецких войск от Соленика к Рущуку.

В эти же дни происходила перестрелка с Журжевом. Турецкая бомба разрушила траверз и разбила одну платформу, а нашими снарядами нанесено повреждение турецким судам и разогнаны рабочие на укреплениях Рущука. Потери у нас не было.

Около месяца тому назад, турки переправили небольшой отряд из Силистрии на левый берег Дуная, заняли старинную нашу батарею и устроили из нее сильный редут. Мы не могли ни занять эту батарею раньше, ни помешать туркам в ней устроиться, так как она находится на низменности Дуная, под близким и сильным огнем крепости. Поэтому решено было только наблюдать за турками и не позволять им выходить из дунайской низменности.

17-го ноября турки сделали первую попытку выйти из редута, но потерпели полную неудачу, открыв с утра усиленный огонь как с крепости, так и с монитора и пароходов, они переправили из Силистрии в редут еще 500 человек пехоты и в 2 часа дня двинулись в атаку на лес близ дер. Мануку, с запада от Калараша. После трехчасового боя, две роты, 5-я и 8-я, Омского полка, отбили атаку пехоты, турки и черкесы, оставив много убитых, отступили в свой редут. Мы потеряли 2 нижних чина убитыми и 12 ранеными.

Среди дня прибыл в Главную Квартиру Его Высочество Великий Князь Сергий Александрович, возивший георгиевский крест Августейшему командиру 12-го корпуса и 150 знаков отличия военного ордена 4-й степени — нижним чинам.

Вот подробности сражения при Мечке и Трестенике 14-го ноября.

Уже с утра 13-го ноября войска рущукского отряда были встревожены появлением неприятельских партий почти на всем протяжении р. Лома. Наступательные действия турок в этот день обозначились более резко против передовых частей 13-го корпуса, занимавших Опаку и д. Поломарце, а также против Еленинского отряда генерала Домбровского.

Утром 14-го ноября войска 12-го корпуса занимали следующее расположение: на позиции у Мечки, под начальством генерала Цитлядзева, стояли Азовский и Днепровский полки с 1-й и 4-й батареями 12-й артиллерийской бригады, на позиции у Трестеника — Украинский, Одесский и Бессарабский полки с 44-мя орудиями, под начальством генерала Фофанова и еще на позиции у Трестеника кавалерийский отряд из Стародубовского, Белгородского и Ахтырского полков с 10-ю орудиями, под начальством генерала Дризена. Всеми этими войсками командовал начальник 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенант барон Фиркс. Общий резерв находился под командою генерала Тимофеева.

Мечка — Трестеникская позиция, составлявшая левую оконечность общего оборонительного фронта рущукского отряда, простиралась на 10 верст от рущукского шоссе до Дуная. Она состояла из двух укрепленных участков, разделенных длинным оврагом.

Около восьми часов утра драгунские посты на левом фланге заметили на высотах впереди Пиргоса, со стороны Рущука, наступающую турецкую пехоту, предшествуемую цепью наездников. К девяти часам неприятель утвердился в Пиргосе. Едва успел отойти авангард от последнего, как показались густые турецкие цепи, поддерживаемые ротными колоннами. Быстро распространяясь против позиции Днепровского полка, они начали охватывать крайнюю оконечность нашего левого фланга. Тогда закипел здесь сильный огнестрельный бой. Под покровительством этого огня турки постепенно подавались вперед, подойдя к нашим ложементам на самое близкое расстояние. В это время, т. е. около 10-ти часов утра, турки развернули между Пиргосом и Мечкой до 10-ти батальонов пехоты, причем в атаке мечкинской позиции участвовало не менее восьми таборов. Поправить наше положение на левом фланге можно было только энергической контратакою, потому храбрый командир 8-й роты Днепровского полка, капитан Иванов, бросился вперед в штыки и увлек за собою остальные роты. Турецкие цепи, преследуемые нашим огнем, начали быстро отступать в виноградники, расположенные на противоположном гребне высоте.

Столь же неудачно вели атаку турки и против центра и правого фланга мечкинской позиции, но, отступив назад, засели за канавами и окопами, окружавшими д. Мечrу. Около 10-ти часов вправо все явственнее и сильнее разгорался бой против правого крыла всей позиции, необходимо было не только довести успех на левом фланге до конца, но и помочь товарищам. Не колеблясь долго, генерал Цитлядзев приказал всему боевому порядку перейти в наступление.

Днепровские батальоны, под начальством полковника Буде, быстро спустились с позиции, ударили на неприятеля и обратили его в бегство. В то же время Азовцы, двинутые командиром полка, полковником Невадовским, после упорного штыкового боя, выбили засевшего в д. Мечке неприятеля, который и здесь поспешно начал отступать к Пиргосу. Множество трупов, разбросанных по дороге, оставленные неприятелем раненые и брошенные в огромном числе целые свинцовые ящики с патронами, ружья и амуниция — указывали, что отступление турок было полнейшим бегством.

Войска наши преследовали неприятеля безостановочно, но крутизна подъемов и спусков дали возможность туркам занять следующий гребень между Мечкой и Пиргосом, который тотчас же был атакован нашими войсками. К этому времени успели подойти направленные из Трестеника роты Одесского полка с 5-ю батареей и ударить в левый фланг неприятеля. Поднявшись живо на гору, Одессцы дружно опрокинули его, выбивая турок штыками из канав. Так как туркам угрожала опасность быть прижатыми к Дунаю, то они поспешно начали отходить чрез Пиргос к Рущуку. Центр неприятеля обнаружил намерение удержаться в Пиргосе, пересеченном оврагом, но наседавшие с фронта и флангов наши батальоны заставили турок бросить и этот опорный пункт. В означенной атаке особенно отличился 3-й батальон Азовского полка, предводимый своим командиром, подполковником Черновым. Выбив неприятеля из Мечки, Чернов неотступно следовал за турками, не позволяя им долго удерживаться на позициях впереди Пиргоса, по пятам бегущих он вошел в эту деревню и, преследуя далее, добрался до ложементов, где и засел с своими ротами.

Между тем два батальона Одесского полка с батареей продолжали наступление до гребня высот, восточнее Пиргоса, как вдруг против правого фланга показалась турецкая цепь и батарея попала под сильный огонь. Выдвинутое положение генерала Цитлядзева становилось опасным, в виду этого он приказал войскам постепенно отходить на мечкинскую позицию.

Во все время боя между Мечкой и Пиргосом, части нашей кавалерии действовали успешно на флангах.

Почти одновременно с атакой мечкинской главной позиции, турки атаковали наш авангард у Чесме. Оттеснив его, неприятель направил почти все силы против нашего правого фланга на трестеникской позиции (от 36—40 батальонов). Командование правым флангом Трестеникской позиции было поручено генералу Фофанову, левым флангом — полковнику Бранту, а центром — генералу Корево. Генерал Фофанов, после упорного отстаивания передовых ложементов, вынужден был, однако, уступить напору турецких войск и отойти на главную позицию. Неприятель выказывал явное намерение охватить наш правый фланг, но к счастью, в это время дело у Мечки было окончено. Около трех часов пополудни стал подходить Бендерский полк и виднелся уже вдали Тираспольский. Тогда Генерал Фиркс приказал бессарабским батальонам перейти в наступление, а генерал Тимофеев, с своей сторы послал приказание Бендерскому полку поддержать Бессарабцев. Бывшие впереди Украинские батальоны также снова двинулись вперед. Турки почти мгновенно были выбиты из ложементов и обращены в беспорядочное бегство. Бессарабцы атаковали турок по направлению на Иован-Чифтлик. Неприятель думал остановить это движение массою выпускаемых пуль, но бессарабские батальоны дружно шли вперед, охватывая все более и более левый фланг неприятеля.

В это время наступили уже сумерки и пошел мелкий дождь. Тем не менее Бессарабцы перешли в решительную атаку. Уступив после долгих усилий напору русских войск на этом пункте, турки еще дружно держались против Одесского и Украинского батальонов, которые вели учащенную перестрелку с ними из-за окопов на левом фланге трестеникской позиции. Когда успех Украинских батальонов на правом фланг достигнул того, что турки сдавали одну позицию за другою, генерал Фиркс приказал полковнику Бранту двинуть в атаку и батальоны Одесского и Украинского полков. По команде Бранта первыми выскочили из ложементов все офицеры, а за ними и люди бросились с криками ура на турок. Дружным ударом обоих батальонов турки были выбиты из-за укрытий и сброшены в Трестеникскую лощину. Атакованные с фронта и фланга, турки не выдержали и перешли в поспешное отступление. Преследование продолжалось до полнейшей темноты.

Молодецкие действия нашей артиллерии, которой везде руководил командир 12-й бригады, полковник Григорьев, значительно помогли важному успеху сражения 14-го ноября.

20-е ноября. В Главной Квартире были получены положительные сведения, что недостаток в продовольствии не позволяет Осману-паше держаться в Плевне далее 2-го или 4-го декабря. Но что предпримет Осман — никто не знал. Всякий был уверен, что он не сдастся без боя, а начнет пролагать себе путь силою оружия. Какую сторону он предпочтет — трудно было решить. Бомбардирование Плевны продолжалось.

Генерал Гурко телеграфировал, что турки оставили без боя чрезвычайно сильные укрепления у Врачеша и Лютавова и отступили двумя дорогами в Софии.

17-го ноября колонна генерала Эллиса заняла оставленные позиции, а 18-го ноября преследовала турок до Арабконака.

21-е ноября. Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Его Величество был до такой степени занят целый день докладами, что даже не успел утром съездить к обедне.

Его Высочество Главнокомандующий, приехав к обеду в Парадим, доложил Государю о действиях западного отряда генерала Гурко.

Турки отступили от с. Правец за гор. Орханиэ, на высоту Греота, на перевал. Колонна генерала Эллиса, укрепившись на Правецкой позиции, наблюдала за Врачешем, в то же время другая колонна генерала Дандевилля (от Этрополя) была направлена для атаки находящейся в тылу врачешской позиции высоты Греота, которая и была занята с боя 16-го ноября, что заставило турок очистить враческую позицию 17-го ноября. В тот же день генерал Дандевиль овладел соседнею с Греотом высотою и в течение 18-го и 19-го ноября войска его втаскивали на гору артиллерию. По оставлении турками врачешской позиции, генерал Эллис немедленно двинулся вслед зa ними по шоссе, и пройдя Орханиэ и Врачеш, занял, 19-го ноября, позицию в горах, в виду расположения турок у Арабконака, примкнув своим левым флангом к отряду генерала Дандевиля. 20-е ноября прошло в подъеме артиллерии на горы, а 21-го предполагалось начать обстреливание турок арабконакской позиции.

На город Златицу также двинута колонна генерала Курнакова, она уже заняла перевал.

Невозможно описать те трудности, которые войска наши преодолевают в борьбе с природою. Подъем орудий без дорог на высокие и крутые горы представляет такую исполинскую работу, которую трудно вообразить, при этом погода ужасная — постоянные переходы от мороза с снегом к проливным дождям. Отряд генерала Дандевиля занимает позицию на высоте 3,400 футов.

В течение 16, 17, 18 и 19-го ноября потеря наша простиралась до 350 человек.

22-е ноября. Его Величество ездил в Тученицу и по дороге завтракал в Боготе у Главнокомандующего. Вернувшись в Парадим, Государь принял приехавшего с Кавказа курьером ротмистра Бибикова, который привез подробное донесение о взятии Карса.

После обеда реляция была прочтена с живейшим интересом, и Его Величество пожаловал Бибикова в флигель-адъютанты.

Ночыо, когда Император ложился спать, генерал Щолков явился с коротенькой, но весьма тревожной телеграммой о том, что турки в большом числе атаковали наши позиции у Марени и выбили нас даже из г. Елены.

В ожидании дальнейших известий, Государь всю ночь почти не смыкал глаз.

23-е ноября. К утру Главнокомандующий сообщил, что вчера турки, в 7 часов утра, атаковали нас у Марени, в числе от 20 до 30 тысяч войск. Генерал-адъютант князь Святополк-Мирский с Севским и Орловским пехотными полками принужден был отойти к Елене, и там, окруженный с трех сторон, отбивался до 3 часов дня, но, понеся значительные потери, отступил с боем на заранее укрепленную позицию у деревни Яковиц, впереди ущелья, подкрепления посланы ему отовсюду.

В 12 ч. дня Его Величеству подали еще депешу. В ней говорилось, что сегодня в 8 ¹/₄ часов утра неприятель снова начал сильно наступать, и князь Мирский удерживает до сих пор натиск.

Встревоженный новою неудачею, которая могла поставить всю дунайскую армию в критическое положение, Государь поехал в Сгалевицы посетить госпиталь и возвратился лишь к обеду. Его ожидала уже в Парадиме более утешительная телеграмма. По донесению от 5 ¹/₄ часов дня, неприятель приостановился и посланные князю Мирскому подкрепления начали подходить.

24—е ноября. 21-го ноября в отряде генерала Гурко были два блестящие дела:

Колонна генерал-майора Курнакова спустилась с Златицкого перевала, овладела деревнями Клискей и Пчолопечь, заставив турок отступить в златицкий укрепленный лагерь. В то же время полковник граф Комаровский спустился к Златице с восточной стороны от Тетевена. Оба отряда теперь уже, вероятно, вступили в связь.

Колонна генерала Эллнса заняла с боя высоты, командующие над турецкою позицией при Арабконаке, к западу от Софийского шоссе. Дело было так: когда наши передовые войска поднялись на эти высоты, то 12 турецких таборов атаковали их с 10 ¹/₂ часов утра до 3 часов пополудни, ожесточенные атаки 12-ти турецких таборов были отбиты четырьмя нашими батальонами. Положение этих войск было критическое, но храбрость и распорядительность нового командира лейб-гвардии Московского полка, половника Грипенберга, храбрость и мужество войск восторжествовали. После третьей атаки турки окончательно отошли, с громаднейшим уроном, и командующие высоты были нами прочно заняты.

О положении отряда князя Мирского Император получил сегодня сведения от Главнокомандующего.

Телеграмм было две:

1) 24-го ноября, в 4 часа 11 минут дня. 23-го ноября князь Мирский удержал позицию у дер. Яковицы и остался на ней ночевать в виду больших масс неприятеля, сосредоточенных на юг от Елены. Сегодня, утром, к нему должны были подойти все посланные подкрепления.

Сейчас получил уведомление, что в отряде князя Мирского ранены 22-го и 23-го ноября 800 человек. Все они уже перевязаны и вывезены в Тырново.

2) В 10 часов вечера. Сегодня, утром, прибыл на позицию у Яковиц командующий 11-м корпусом, генерал-лейтенант барон Делинсгаузен, со всеми подкреплениями, направив в то же время особый отряд из Черемета на Златарицу. До 2-х часов дня против Яковицкой позиции было все тихо. После полудня турки повели атаку, но в 3 часа вдруг приостановились и прекратили огонь. Оказалось, что отряд, двинутый от Черемета на Златарицу, выбил оттуда турок и двинулся вслед за ними на Беброво, угрожая, таким образом, правому флангу в тылу турецких главных сил, наступавших на Яковицы от Елены. Движение этого отряда заставило турок прекратить атаку.

25-е ноября. Бой 22-го ноября у Марени и Елены был гораздо печальнее для нас, чем по первоначальным сведениям можно было думать, выбыло из строя около 50 офицеров и 1,800 нижних чинов убитыми и ранеными. Потеряно 11 орудий, из которых четыре подбиты, а остальные семь достались в руки неприятеля, потому что за убылью лошадей нельзя было их везти. Других подробностей этого несчастного дела еще нет.

Вчера 24-го ноября действия ограничились тем, что правая турецкая колонна была выбита из Златарицы и отброшена к Беброву, а левая турецкая колонна сделала лишь попытку наступления, но в 3 часа пополудни приостановилась. Силы турок оцениваются против Златарицы до 10, а против Явовицы до 30,000.

Сегодня, 25-го, около 2-х часов дня, бой у Явовицы завязался снова, но около четырех часов пальба прекратилась.

26-е ноября. С утра туман и грязь.

Георгиевский праздник прошел в Главной квартире далеко не по привычной программе. Хотя было много новых кавалеров, зато недоставало старых, не менее заслуженных, наполняющих обыкновенно залы Зимнего дворца, недоставало и петербургской обстановки.

После обедни, в походной церкви, был сервирован завтрак, на который Его Величество пригласил лиц обеих Главных квартир. Походная форма, т. е. сюртуки с шарфами не придавали собранию пышности и блеска. Его Высочество Главнокомандующий отсутствовал по болезни.

В 12 часов дня двор Императорского дома наполнился свитою. Около половины первого, Государь изволил выйти на крыльцо, или, вернее сказать, довольно обширную и поместительную галерею, на которой помещался стол с закускою.

‘Поздравляю еще раз георгиевских кавалеров!’ — произнес Император и затем, движением руки, пригласил присутствующих приблизиться к столу.

Дежурство в этот день состояло из: генерал-адъютанта светлейшего князя Витгенштейна, свиты генерал-майора герцога Николая Максимилиановича Лейхтенбергского и флигель-адъютанта Его Высочества Сергея Александровича.

Завтрак был сервирован в палатке. Правее Императора сел князь Карл, граф Адлерберг, генерал Обручев и кн. Суворов, левее генерал Непокойчицкий, принц Арнульф Баварский, Великий Князь Сергей Александрович и Принц Батенберг, а напротив офицеры, имеющие золотое оружие.

Когда разлили шампанское, Государь произнес:

‘3а здоровье Моего лучшего друга и старшего кавалера св. Георгия, — Императора Вильгельма! Ура!’

Через несколько минут Император снова встал.

‘За здоровье Моего второго друга, Императора Австрийского, ypa!’ — сказал Его Величество и по окончании австрийского гимна воскликнул:

‘3а ваше здоровье, господа, Мое сердечное спасибо за вашу службу, Дай Бог вам здоровья, вы знаете, как вы все Мне дороги!’

Тогда встал генерал Непокойчицкий и провозгласил тост за здоровье Государя Императора.

Оглушительное, неудержимое ‘ура!’ раздалось в Царской палатке.

Государь снял фуражку и милостиво кланялся.

Перед концом завтрака Его Величество еще раз встал и произнес:

‘Господа, за здоровье нашей славной армии!’

Вечером Государь Император посетил бивуак Почетного конвоя и казаков, где поздравил нижних чинов георгиевских кавалеров с общим праздником.

Генерал Гурко телеграфировал, что турки атаковали его Арабоконакскую позицию, так как она, находясь в очень близком расстоянии от софийского шоссе, угрожает пути отступления неприятеля, но были отбиты тремя батальонами Финляндцев и одним Павловцев. Войска наши продолжают обстреливать Арабоконак, а туркн увеличивают на нем свои силы.

Одновременно с атакою на Елену, турки производили демонстрации против всего восточного нашего фронта.

27-е ноября. Утром Его Величество изволил смотреть команды, пришедшие на пополнение своих частей, затем был у обедни в сельской церкви.

В Главную квартиру прибыл генерал Обручев, находившийся ранее на Кавказе и в 1 час дня Государь пригласил его к себе на совещание с военным министром. Перед обедом Его Величество катался с Великим Князем Сергием Александровичем.

Вечером было получено подробное донесение о бое князя Мирского.

В ночь с 21-го на 22-е ноября, передовые кавалерийские посты донесли, что за д. Ахмедли, в 16-ти верстах от г. Елены, видны большие огни, на основании чего сделано было предположение, что неприятель сосредоточивает свои силы у названной деревни.

В виду этого отдано приказание разъездам возможно бдительнее наблюдать местность, а дежурным частям быть готовыми на случай тревоги.

В 6 ¹/₂ часов утра 22-го ноября, со стороны д. Ахмедли раздались два пушечных выстрела и, вслед затем, из аванпостной цепи пришло донесение, что неприятель большими массами наступает на передовую Маренскую позицию.

Маренская позиция была занята десятью ротами 1-го и 3-го батальонов 31-го пехотного Севского полвк, четыремя орудиями 20-й конной батареи и тремя эскадронами 13-го драгунского Военного ордена полка.

По первому же выстрелу отряд приготовился для встречи противника. В 7 часов на гребне высот, против центра и левого фланга Маренской позиции, показалась густая неприятельская цепь, поддерживаемая большими сомкнутыми колоннами и несколькими сотнями военных черкесов. Вслед затем против центра, на вершине горы, открыла огонь неприятельская батарея из двенадцати орудий дальнего боя. Дружно встретили храбрые роты Севского полка первый натиск неприятеля, и по всей линии открыт был сильный огонь.

Турки, слабо атакуя фронт, большими силами двинулись против левого фланга позиции, тогда взвод 4-й батареи 9-й артиллерийской бригады, стоявший на этом фланге, под командой капитана Полетковского, не смотря на направленный на него убийственный огонь неприятельской артиллерии, встретил неприятельские колонны меткими выстрелами из своих орудий, действуя преимущественно шрапнелью без установки трубок, в то же время роты, занимавшие левые ложементы, частыми залпами старались остановить натиск атакующих.

Первая атака на центр позиции была отражена ротами Севского полка, руководимыми своим батальонным командиром, подполковником Улагаем, который тут же пал, смертельно раненый.

После первой неудачи, турки, получив значительные подкрепления, с новой силой налегли на центр отряда и, вместе с тем, стало заметно, что густые неприятельские колонны движутся со стороны д. Буйновцы, с целью охватить правый фланг и ударить в тыл Маренской позиции.

Между тем, на левом фланге кипел ожесточенный бой. Одно орудие капитана Полетковского было подбито, ряды в ротах быстро редели, неприятель все больше и больше охватывал фланг.

Спешенные драгуны метким огнем отражали смелые попытки черкесов пробраться в тыл нашей позиции.

Однако, не смотря на мужество и стойкость наших войск, на энергию и хладнокровие начальников, после двухчасового жестокого боя против вчетверо сильнейшего противника, угрожавшего совершенно отрезать отряд, держаться долее не было возможности. Тогда начальник позиции, командир 13-го драгунского Военного ордена полка, полковник Лермонтов приказал отряду, отступая с боем, отойти на главную позицию у г. Елены.

В это время подошел высланный из резерва 1-й батальон 36-го пехотного Орловского полка. Едва батальон этот вступил в линию войск Маренского отряда, как командир его, полковник Линдстрем, был ранен.

Видя, что передовые части начали отступать, командир Орловского полка лично принял начальство над батальоном и, не смотря на убийственный огонь неприятельской пехоты, смело повел его в атаку. Дружно ударили в штыки молодцы-Орловцы, в рядах турок показалось смятение и, вслед затем, они в ужасе обратились в бегство, будучи жестоко преследуемы атакующими. Во время этой атаки, командир Орловского полка, полковник Клевезаль, был тяжело ранен в грудь и ноги. Сказав в последний раз слова благодарности и одушевления своему храброму батальону, он приказал отнести себя в ближайшую избу в д. Рухавцах.

Между тем, наступавшие со стороны Буйновец турецкие колонны с массами черкесов успели обойти правый фланг геройских защитников Марена и старались совершенно отрезать путь отступления отряду.

1-я и 4-я линейные и 1-я стрелковая роты 36-го Орловского полка, которые вел в атаку полковник Клевезаль, занимали правый фланг и, удерживаясь до последней крайности, были отрезаны и окружены черкесами. Из этих рот один только офицер и несколько рядовых успели пробиться и присоединиться к отряду, а остальные легли с полковнивом Клевезалем на месте.

К этому времени, на подкрепление Маренского отряда высланы были еще трн роты 3-го батальона Орловского полка и 3-я рота 14-го стрелкового батальона, при двух орудиях 5-й батареи 14-й артиллерийской бригады, составлявшие последний свободный резерв, и, вместе с тем, прислано приказание командиру 34-го Севского полка, полковнику Жиржинскому, как старшему, принять начальство над Маренским отрядом и немедленно перейти в наступление.

Еще раз наши храбрецы, послушные энергической воле начальника, с новой силою бросились на неприятеля, еще раз заволновалась и подалась назад неприятельская линия, но перевес боя явно клонился на сторону турок. Не смотря на беспримерное действие нашей артиллерии, которая, под руководством командира 4-й батареи 1-й артиллерийской бригады, полковника Пржевальского, смело занимала одну позицию за другою, встречая неприятеля почти в упор убийственным огнем, войска наши, охваченные со всех сторон и подавляемые численным превосходством противника, снова начали медленно отступать, пользуясь каждой канавкой, каждой складкой местности для задержания противника.

Нельзя при этом не упомянуть о 3-й роте 14-го стрелкового батальона, случайно попавшей в Еленинский отряд. Руководимая своим мужественным командиром, капитаном Кобеляковым, эта беспредельно храбрая рота, будучи окружена и потеряв последовательно всех своих начальников, держалась до последней крайности, много способствуя порядку отступления других частей. Наконец, к 12 часам утра Маренский отряд отошел на Еленинскую позицию. Драгунский полк стал за правым флангом, пехота и артиллерия заняли, устроенные на Еленинской позиции, укрепления. Вместе с тем, приказано было Новачскому отряду (из трех рот 2-го батальона 34-го пехотного Севского полка и двух орудий 4-й батареи 9-й артиллерийской бригады, под командою майора Пржецлавского), в виду возможности быть отрезанным, отойти к правому флангу Еленинской позиции.

Бой закипел с новою силою. Артиллерия неприятеля выехала на взятые с бою высоты Марена и направила весь огонь свой на Еленинские батареи, осыпая храбрых защитников градом снарядов. Отступавший Новачский отряд остановился на полпути, стараясь фланговым огнем удержать неприятеля.

Между тем, еще в 10 часов утра заметны были значительные колонны турок, двигавшиеся по горам в обход нашего левого фланга, в 11 часов показались такие же колонны с кавалерией, направлявшиеся, из Миковец и Буйновец, в обход правого фланга Еленинской позиции, к 12 часам последние уже заняли все близлежащие высоты, выдвинули на них шесть горных орудий, из которых открыли огонь во фланг и тыл наших войск. Тогда Новачский отряд отступил к г. Елене в построенные заранее траншеи. Одновременно неприятель повел атаку и на наш левый фланг.

На Еленинской позиции оставались семь свежих рот Орловского полка и две Севского, занимавших передовые траншеи позиции, отступившие затем части вошли в ложементы второй линии. На крайнем левом фланге занимала траншею полурота 11-го резервного батальона, мужественно выдержавшая свою роль до конца. Левая высота защищалась девятью орудиями, правая — пятнадцатью.

Когда стало заметно, что неприятельские колонны, сопровождаемые несколькими колоннами конных черкесов, двигаются к нам в тыл, то приказано было трем эскадронам 13-го драгунского полка, с двумя орудиями 20-й конной батареи, выйти им на встречу и не допускать отрезать путь отступления. Лихо бросались драгуны несколько раз в атаку, но, подавляемые численностью неприятеля и притом действуя на местности, невозможной для кавалерийских схваток, не могли удержать напора сил противника.

Между тем на Еленинской позиции кипел жестокий бой, неприятельские снаряды производили страшное опустошение в наших рядах. К двум часам пополудни, обходившие наш левый фланг колонны турок появились на высотах со стороны Златарицы и, поставив четыре горных орудия, продольным огнем обстреливали всю Еленинскую позицию. Наши ряды ежеминутно редели, пять орудий с ящиками, действовавшие на левом фланге остались совершенно без лошадей, на правом фланге, четыре орудия потеряли ³/₄ всего числа лошадей, у двух из этих орудий, 4-й батареи 9-й артиллерийской бригады, под командою поручика Перлика, защищавших наш крайний правый фланг, перебита была вся прислуга. Поручик Перлик долго еще держался, набрав людей из пехоты, пока, наконец, у него осталось всего три лошади, на которых невозможно было увезти орудия.

В то время, как храбрые войска наши геройски отстаивали позицию, неприятель все больше и больше охватывал наши фланги, вдали со стороны Твардицы прибывали к нему новые подкрепления. К трем часам противник уже проник в самый город, в тылу наших войск. Не смотря на всю стойкость, на всю беззаветную храбрость защитников Елены, стало ясно, что держаться дольше невозможно: после восьмичасового упорного боя отряд был окончательно обойден. Тогда, дабы сберечь последнюю горсть героев, оставшихся в живых, приказано было отряду отходить на Яковицкую позицию. Артиллерия взяла в передки 9 орудий, те же орудия, у которых почти все лошади были перебиты и выведена из строя большая часть прислуги, не могли быть вывезены и остались на месте, замки от них и приделы были захвачены с собою, но, при отступлении под страшным перекрестным огнем, почти все несшие их люди погибли. Прикрывая артиллерию, под убийственным огнем, медленно и в полном порядке снимались пехотные части. Только первым орудиям удалось свободно выйти из Елены, затем путь отступления был отрезан. Пехота неприятеля, поддерживаемая массами черкесов (до трех тысяч), заняла правые высоты над дорогою и густым огнем старалась задержать отступающие войска. Здесь у двух наших орудий последние лошади были перебиты: таким образом, их пришлось оставить, за невозможностью увезти. Чтобы удержать натиск противника и прикрыть отступление отряда, драгуны пошли в атаку, а два орудия снова открыли огонь с высоты у д. Яковцы. Смелое движение драгунов и меткий огонь артиллерии остановили дальнейшее преследование противника. Отряд в порядке продолжал отходить. Прикрываемая драгунами артиллерия к 6 часам вечера заняла батареи на заранее укрепленной местности у дер. Яковцы, а к 8 часам и пехота, подобрав своих раненых, в полном порядке прибыла на позицию.

Отряд снова был готов встретить неприятеля: храбрые защитники Елены не пали духом, но турки не преследовали.

Силы неприятеля, атаковавшего еленинский отряд, простирались свыше двадцати тысяч регулярных и восьми тысяч баши-бузуков и черкесов, при двадцати орудиях, из которых большая часть дальнего боя.

Потери с нашей стороны: убито — офицеров 24, нижних чинов 658, лошадей 121. Ранено — офицеров 31, нижних чинов 1,149, лошадей 51. Всего выбыло из строя: офицеров 55, нижних чинов 1,807, лошадей 172. Потеряно орудий 11, зарядных ящиков семь, запасных лафетов один, патронных ящиков восемь.

Неприятель понес громадные потери, по сведениям от захваченных пленных и по показанию прибежавших после дела болгар, убыль в его рядах простирается свыше четырех тысяч.

Назвать отличившихся в этом деле — это значит назвать всех. Все исполняли свой долг, все готовы были умереть, дрались и умирали, как следует храброму русскому солдату.

Нынешний день прошел спокойно, выпал густой снег, но мокрый, непрочный, который тем не менее приятно видоизменил хотя на непродолжительное время грязный колорит окружающей обстановки.

28—го ноября — Его Величество был намерен посетить Богот, но еще накануне дал знать Великому Князю Главнокомандующему, что по случаю дурной погоды Он останется дома.

На рассвете Главнокомандующий телеграфировал Государю Императору, что Осман-Паша ударил на гренадер и намеревается пробиться.

В девятом часу утра Его Величество уехал со свитою под Плевну. Что случилось и зачем Государь выехал с какою-то поспешностью, никто не знал в Главной Квартире. Оставшиеся в Парадиме недоумевали и как-то не верилось, что близок конец нашим ожиданиям и тревогам. Канонада еще с утра слышалась здесь, но к ней до того привыкли, что не придали ей никакого значения.

Дорогою Его Величество встретил генерального штаба полковника князя Кантакузена, который был послан Великим Князем Главнокомандующим к Государю Императору с донесением о действиях Османа-паши.

Вечером, 27-го ноября, ружейный огонь из турецких траншей, обыкновенно не замолкавший ни днем, ни ночью против позиции генерала Скобелева, вдруг прекратился. Тишина у неприятеля невольно наводила на разные сомнения, и потому генерал Скобелев решился командировать особый секрет, приказав ему высмотреть, что делается у противника. Заложив ружья за спину, секрет подполз к турецкой траншее. Прислушивается — мертвая тишина… не слышно ни голоса людского, ни шагов, ни вообще какого-либо из тех случайных звуков и шорохов, которые всегда служат признаком хотя бы самого осторожного, сдержанного присутствия людей. Ползет секрет далее на самый гребень траншеи, глянул за него по ту сторону — пусто! Соскочили солдаты во внутрь траншеи, прошли несколько шагов, заглянули в одну, другую, третью землянку — нигде ни души. Очевидно, вся траншея была уже покинута. Секрет возвратился к генералу Скобелеву и донес о всех своих наблюдениях. Генерал тотчас же известил об этом по телеграфу Великого Князя Главнокомандующего в Боготе и генерала Тотлебена в Тученице. Последний не замедлил сообщить тоже и генералу Ганецкому, командующему гренадерским корпусом, и всем завидским или ‘тыловым плевненским’ отрядам.

Генерал Ганецкий, получив телеграмму из Тученицы, отдал распоряжение по всему тыловому отряду — быть наготове. Наши кавалерийские аванпосты окаймляли все передовое пространство завидской позиции и часть из них стояла неподалеку от самого моста. Ночь была так темна и туманна, что следить глазом не представлялось ни малейшей возможности, тем не менее, сторожевые посты исполнили свою обязанность вполне исправно: они следили за неприятелем на слух, и замечательно, что по всей линии наших аванпостов в эту ночь не было дано ни одного выстрела, хотя некоторые посты приблизились почти вплотную к неприятелю, они не хотели беспокоить его преждевременною тревогой и только заботились о том, чтобы слушать как можно чутче и внимательнее. Время от времени они посылали донесения к генералу Ганецкому, эти ‘донесения на слух’ сводились к тому, что на неприятельском (правом) берегу Вида, около моста, слышен скрип громадных обозов, что часть повозок спускается с высот к берегу и в одном месте входит в самую реку, но на противный берег не переправляется, а остается в реке, что, вместе с тем, слышен глухой шум от скопляющихся больших масс людей и животных, хотя огней нигде незаметно.

Поздний зимний рассвет и туманная мгла долго не позволяли разглядеть, что делается за мостом, но вот легкий морозец, покрывший обильным инеем всю землю, уничтожил туман и вскоре слабо заалело небо на востоке. Тогда перед сторожевыми нашими постами открылась широкая низина, лежащая между Опонецкими и Тернинскими высотами и выходящая к Виду. Вся эта низина и все склоны предмостных возвышенностей покрыты были сплошными массами людей и обозов. Неподалеку от каменного моста оказался другой, устроенный из составленных попарно повозок, поверх которых наскоро накинута была дощатая и фашинная настилка. Теперь уже сделалось ясно, что тут собрана вся армия Османа, и действительно, в восемь часов утра, быстро спускаясь с высот, потянулись по обоим мостам на нашу сторону густые массы турецкой пехоты. Сторожевые наши посты медленно стали отходить на линии своих окопов, послав предварительно в Дольний-Дубняк к генералу Ганецкому известие о выступлении неприятеля. Как только генерал прочел донесение, тотчас же взвилась в небо сигнальная ракета и по всему длинному и широкому пространству нашей тыловой позиции барабаны забили тревогу. Как на простых мирных маневрах, спешно, но без малейшей суеты становились гренадеры в ружье и строились поротно в шеренги на линейках пред шалашами. Не прошло и десяти минут, как все уже стояло на своих местах, сплотившись в столь же стройные, сколько грозные, колонны.

Но генерал Ганецкий не стал дожидаться, пока соберутся и построятся его батальоны: пяти минут не минуло еще с того момента, как зашипела ракета, и еще барабаны продолжали греметь по линии, перенимая один от другого энергически быстрый бой ‘тревоги’, а он, вскочив на коня, уже мчался в карьер к передовым траншеям, расположенным в расстоянии около трех верст от моста и занятым в этот день, по очереди, Сибирским гренадерским полком, шефом которого состоит Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Николаевич Старший.

Турки бегом выстраивали свою боевую линию на обширной завидской равнине и стремительно бросились в наступление, не подумав даже о необходимости обстрелять предварительно артиллерийским огнем нашу укрепленную позицию. Надо отдать им полную справедливость: если наши гренадеры приготовлялись к бою, по тревоге, как на маневрах, то турки тоже как на маневрах вели на них без выстрела свою атаку. Нужды нет, что из наших траншей осыпали их ружейным огнем, что губительные шрапнели целыми десятками рвались над их головами — они шли со склоненными штыками молча и только старались учащать быстрый темп своего шага. Атаку вел сам Осман-паша, красовавшийся пред своими войсками на прекрасном рыжем жеребце, который был прислан ему в подарок от султана. Едва прошли какие-нибудь полчаса, как турки были уже перед нашими траншеями. С одушевленными криками ‘алла’ кинулись они в штыки на окопы и в одно мгновение смешались в них с Сибирцами. Ни один из наших солдат не оставил передовой траншеи: все полегли там под турецкими штыками. Овладев траншеей, турки бросились на нашу земляную батарею, где стояли шесть полевых орудий 2-й батареи 3-й гренадерской артиллерийской бригады. Большая часть прислуги была переколота. Долее прочих оборонялся артиллерист Карабанов, который бил турок своим банником и, уложив им несколько человек, вышел невредимо из неравной схватки.

В несколько минут неприятель достиг второго ряда наших траншей. Но здесь подоспел Малороссийский гренадерский графа Румянцева Задунайского полк, который поддержал Сибирцев, и тогда началось горячее стрелковое, а вскоре потом и штыковое дело.

Великий Князь Главнокомандующий в восемь часов утра покинул Богот. Заехав в Турченицу к генералу Тотлебену, около десяти часов Его Высочество отправился вместе с ним и князем Имеретинским далее. По дороге стал ясно слышен гул большой канонады и частая ружейная пальба.

Великий Князь, еще не доезжая траншей Радишевской позиции, пересел на верховую лошадь. Выбравшись, наконец, за линию наших укреплений он направился к турецким окопам, по тому пространству поля в несколько сот шагов, где еще накануне ни нам, ни туркам невозможно было показываться безнаказанно. Здесь между нашими и турецкими траншеями местность идет пологою лощиной, легко спускаясь от нас и столь же легко подымаясь к противнику, середину лощины занимает кукурузное поле. Это, как раз, было то самое место, где, 30-го августа, генерал Шнитников, с 30-ю дивизией, потерпел столь дорого стоившую нам неудачу во время своего двукратно отбитого штурма. И что зa грустное, что за мрачное зрелище предстало здесь, когда Его Высочество переезжал лощину! На увядшем кукурузном поле и около него валялись русские трупы, закоченевшие в разных положениях, из которых многие носили явные признаки ужасных предсмертных страданий. Только убитые на повал сохраняли спокойные позы. Эти мертвецы уже совершенно высохли и представлялись скелетами, обтянутыми почерневшею кожей, иные были в мундирах, иные в рубахах, уже истлевших и расползшихся под влиянием продолжительной непогоды. Там и сям валялись шапки, подсумки, изломанные ружья, какое-то тряпье, клочья рваной одежды, крышки от манерок, патронные коробки — все это так и оставалось здесь с 30-го августа, турки своим ружейным огнем препятствовали нам убирать наших мертвых, да в трудно было бы разыскивать их в кукурузе. Жутко и тяжело становилось на сердце при виде этого места…

Но вот Его Высочество поднялся к турецкому редуту, по сторонам которого в вправо и влево тянулись траншеи. На каждом шагу попадались осколки чугуна, черепки глиняной посуды и стекла, очевидно переброшенные турками за бруствер, траншейные насыпи были взрыты снарядами.

Внутри редута и траншеях оставались еще свежие следы жизни их защитников, попадались маленькие медные кофейники с черною гущей на дотлевающих костерках, в особо вырытых ямах, дубовые баклаги с водою, просыпанные зерна кукурузы, опрокинутые котелки, папиросные окурки, тряпки какие-то и клочки писанной бумаги, обрывки турецких газет, солома примятая, испорченное и потому покинутое оружие, деревянные ящики и жестяные коробки с патронами, которых туркам за великим множеством, очевидно, девать было некуда, — все это валялось по внутреннюю сторону окопов и около кукурузных шалашей, построенных весьма прочно и даже не без некоторого удобства.

Когда минули линию турецких окопов и проехали с версту по полю, изборожденному гранатами, Великий Князь остановился на плоскогорье, с которого вдруг открылся красивый вид на целую Плевну. Лежащая в лощине, как и все почти турецкие города, Плевна вся переполнена садами, из-за которых выглядывают группы белых стен и черепичных кровель, а над ними возвышаются два-три дома европейской архитектуры, несколько тонких минаретов, белый круглый купол главной мечети, ряды пирамидальных тополей и, правее, на северо-западном конце города, — окрашенный розоватою краскою, каменный православный собор с двумя башенками на переднем фасаде и с большим куполом из белой жести. В соборе турки поместили главный склад пороха и боевых снарядов, а потому на этот пункт неоднократно направлялись целые букеты наших орудийных залпов. На южной стороне, по ту сторону города, ловчинское шоссе поднималось в гору, на вершине которой обрисовывался темный профиль Кришинского редута. Ряды отдельных укреплений виднелись по южным и юго-западным высотам, окружающим город.

Около 12-ти часов Государь прибыл в Императорский редут, расположенный между д. Радищево и Тученицким оврагом. День был серый, туманный, и позиции виднелись очень неясно. Наших войск уже не нашли на местах, одни осадные батареи глядели молча по-прежнему направлению. В траншеях, служивших приютом для солдат и офицеров, местами тлели еще небольшие костры, но в окопах было пусто, занимавшие их войска ушли вперед. Только несколько очередных стрелков оставались еще на местах, при массивных крепостных ружьях, лежавших на бруствере. Было ясно, что Осман-паша пробивается, и нескончаемая ружейная дробь, перекаты батарейных залпов свидетельствовали, что бой в полном разгаре.

По приезде на позицию, Его Величество тотчас послал флигель-адъютантов за собиранием сведений. Затем сев на лошадь верхом, Государь направился вперед в сторону Плевны. Почти вся наша боевая линия покинула уже свои места. Странно было видеть, как вся обстановка быстро изменила свою физиономию. На пути Его Величеству встретились войска, получившие приказание следовать на Плевну, это были резервы, остановившие свои позиции. Куда девались ряды пушек, торчавшие бывало зa валами, куда исчезли коновязи с лошадьми, которые глаз привык встречать, подъезжая к известным пунктам. Патронные и зарядные ящики повылезли из своих скрытных за земляными насыпями убежищ и ехали к своим частям, везде вели лошадей, повозки бороздили грязь, все шевелилось, спешно вперед, как-то сиротливо выглядывали теперь опустелые батареи, кое-где из наших землянок валил дым, солдаты уходя нашли нужным зажечь их…

Государь, проехав несколько верст, вернулся обратно к Императорскому редуту, чтобы выждать там прибытие разосланных в разные стороны адъютантов. Вскоре один за другим стали возвращаться они с донесениями, что Осман-паша все еще напрягает все усилия, чтобы опрокинуть гренадер, и Плевна уже занята нашими войсками. Первыми прискакали флигель-адъютант граф Милорадович и свиты генерал князь Витгенштейн.

В ужасном нервном и возбужденном состоянии был Государь эти несколько часов, пока приходили известия о длившемся бое на Завидских позициях. Никак нельзя было дождаться окончательного донесения о результате столь важного сражения. Его Величество постоянно двигался, ходил по брустверу редута, всматривался вдаль и советовался с Военным министром, который находился безотлучно при Императоре.

Тем временем бой разгорался с каждой минутой. С самого начала генерал Ганецкий заметил, что турки, видимо, хотят пробиться к Дунаю, потому что, под прикрытием своей атаки на наши ложементы, спешно направляют на север головы своих обозов. Понятно, поэтому, что наибольшие усилия Османа были направлены на левый фланг Сибирцев, который, наконец, и стал подаваться назад, после упорного, но слишком неравного боя. Были некоторые роты, которые выводили из боя не более, как по пятнадцати человек, за потерею всех офицеров. На помощь левому флангу должна была подойти 2-я бригада 3-й гренадерской дивизии {Полки: 11-й гренадерский Фанагорский генералисимуса князя Суворова (полковн. Кюстер) и 12-й гренадерский Астраханский Наследника Цесаревнча (полковн. Радзишевский), под начальством генерал-майора Квитницкого.}, но до ее прихода генерал Лашкарев, находившийся тут с 9-ю кавалерийскою дивизией, выстроил свои полки в боевой порядок и приготовился встретить неприятеля в случае прорыва. Под Лашкаревым упала лошадь, пронзенная двумя пулями, и в то же время до пятнадцати коней и всадников выбыли из строя. Турки, между тем, ломили на наш левый фланг, пока не наткнулись на 1-ю бригаду 5-й пехотной дивизии, расположенную в траншеях, идущих к Виду под тупым углом левого фланга Сибирцев. Полки этой бригады, Архангелогородский и Вологодский, под начальством генерал-майора Рыкачева, приведенные сюда на смену румын дня за три до 28-го числа, неожиданно встретили противника из-за окопов таким огнем, что турки сразу оставили всякие дальнейшие покушения против левого фланга, но за то все свои усилия сосредоточили против центра нашей позиции. Генерал Ганецкий все время разъезжал по войскам первой линии и ободрял их.

— Кукурузинки, не отступать и не смей думать об этом! — с веселым видом, грозя кулаком, кричал он нескольким Сибирским ротам, пред которыми в одном месте расстилалось кукурузное поле.

— Ваше превосходительство, патронов нет! Расстреляли уже все патроны — отвечали ему из ложементов солдаты, показывая пустые подсумки.

— Ну, и наплевать, коли нет! Такие молодцы и без патронов, одним штыком турнут неприятеля, да и батарею свою назад отберут.

— Рады стараться, ваше превосходительство! Прикажите вперед идти!

— Не торопись, братцы, будет время — прикажу! Не бойсь, назади не останетесь! А патроны вот уже подвозят!

В то время турки успели переправить за Вид семь орудий, которые приблизились к нам настолько, что гранаты их летели через обе линии окопов и лопались около резервов. Все это, в соединении с отчаянными усилиями неприятеля против центра, побудило Ганецкого послать находившегося в его распоряжении свиты генерал-майора Струкова к начальнику 2-й гренадерской дивизии, генерал-лейтенанту Свечину, который уже шел от Дольнего-Дубняка к месту боя. Ганецкий приказал Струкову вести эту дивизию в направлении того пункта, где турки сосредоточивали наибольшие свои усилия, и указать ей место, назначенное для нее в боевой линии.

Между тем, раненые у нас все прибывали и прибывали: на носилках, пешком и ползком тащились они кое-как к перевязочному пункту, но не раздавалось в среде их ни громкого стона, ни ропота. Все они, от старших офицеров до последнего солдата, сознавали, что на этом поле идет теперь решительное дело чуть ли не об участи целой войны, а тут уже не до личных страданий того или другого…

Ганецкий все еще продолжал разъезжать по боевым линиям и ободрять солдат. Его сопровождали начальник отрядного штаба, полковник Маныкин- Неуструев, генерального штаба полковник Фрезе, адъютанты и ординарцы. Начальники обеих гренадерских дивизий, генерал-лейтенанты Свечин и Данилов, съехались на несколько минут с генералом Ганецким и, среди боя, держали с ним непродолжительное совещание относительно дальнейшего образа действий.

Спешным шагом и в образцовой стройности проходили мимо корпусного командира Астраханский гренадерский Наследника Цесаревича полк.

— Помните, Астраханцы, чье имя вы носите! — крикнул им Ганецкий, после обычного приветствия.

Рядом с Астраханцами, но несколько правее их, двигались в том же направлении Самогитские гренадеры. Оба эти полка, вспомнив боевую сноровку своих доблестных суворовских дедов, дружным ударом в штыки ‘на ура’ насели на противника, поддержав изнемогавших в продолжительном и неравном бою Сибирцев. Вышвырнув из траншеи турок, они отбили у них захваченные русские пушки. Но, мало того: здесь же были взяты с бою и семь турецких орудий, вместе с ящиками, между которыми нашлись и наши, русские (5-й артиллерийской бригады), захваченные под Плевною в несчастливом для нас деле 8-го июля, а рядовой Астраханского полка, Егор Жданов, с бою взял турецкое знамя. Лейб-казак 4-го эскадрона Арсений Нефедьев, наряженный в качестве вестового к генералу Каталею, был послан этим последним с Терникской позиции на поле сражения узнать, что там делается. Нефедьев, верхом, примкнул к охотникам, штурмовавшим отбитую у нас траншею, и когда турки, не выдержав удара, дали тыл и спешили увозить свои пушки, Нефедьев погнался за крайним орудием, свалил ударами своей берданки двух ездовых и, взяв под уздцы одну из уносных лошадей, повернул орудие назад и привез его к ложементам, уже занятым гренадерами.

С отбитием траншеи успех сражения склонился на нашу сторону. Это было в половине одиннадцатого часа утра. Турки заколыхались и, поддерживая перестрелку, отбежали на расстояние ближнего ружейного выстрела, откуда открыли частый огонь по нашим ложементам. Тут завязался ожесточенный стрелковый бой, которому вторила артиллерийская канонада. Наши орудия стреляли из-за окопов, а турецкие — с высоты мостовых укреплений и с опонецких редутов. Гранаты противника рвались среди наших войск, и, таким образом, ружейная и орудийная пальба без умолку гремела по всей линии войск наших и турецких. В это время под Османом-пашею была убита его рыжая лошадь и сам он ранен пулей в левую икру, на вылет. Преувеличенная молвою весть о ране и (благодаря падению коня) даже о смерти Османа быстро пронеслась по рядам его армии. Те же самые батальоны, которые полчаса назад с такою отчаянною решимостью лезли на наши окопы и после отбитого штурма все еще осыпали нас огнем с совершенно отрытого поля, — теперь, чуть лишь разнеслась между ними роковая весть, шарахнулись назад, к Виду, в самом крайнем беспорядке. Наши гренадеры, с барабанным боем, тотчас же по всей линии перешли в общее наступление. Турки с каждой минутой расстраивались все более и более, так что в полдень вся плевненская армия бежала уже в разброд отовсюду, сплошь заполнив собою все раздольное пространство открытого и широкого поля. Люди, казавшиеся издали серыми и синими точками, именно как муравьи двигались по равнине и сплошными темными массами толпились у обоих мостов на Виде, а в это время наши гранаты то и дело разрывались посреди их в разных направлениях. Здесь полегло множество турок… Но хуже всего было им у Вида. В крайнем беспорядке кидались эти массы на мосты и прямо в реку, сталкивая одни других целыми кучами, несчастные раненые, военные обозы, орудия, зарядные ящики, обывательские арбы с имуществом и хозяевами стремглав летели в воду, после того, как перила на каменном мосту обломились. Наконец, большая часть всего этого успела кое-как перебраться на тот берег, столпилась на шоссе в полугоре и поползла в разных направлениях на глинистые вершины. Но множество турок оставалось еще около мостов и по нашу сторону Вида. Артиллерийская бригада флигель-адъютанта полковника Щеголева, памятного всей России еще с прошлой восточной войны, вынеслась далеко вперед под гранатным огнем турецких редутов и сыпала картечью в смятенные толпы неприятеля. Генерал Ганецкий счел уместным даже приостановить несколько лихое наступление этой бригады, из опасения, что если неравно турки вздумают вдруг воспользоваться ее чересчур изолированным расположением и бросятся с отчаяния на нее в атаку, то орудия наши, пожалуй, и не успеют уйти, благодаря вязкой, разбухшей от дождей почве.

Великий Князь Главнокомандующий сидел на бугорке и следил за действиями в бинокль. Плевна была перед ним. Вправо спускались с высот и шли в боевом порядке по долине войска 9-го корпуса. Барон Криденер прислал донесение, что впереди идет Воронежский полк, a за ним — Козловский и Галичский. Части 9-го корпуса с утра еще заняли редут No 1-й, а потом NoNo 4 и 5, что же касается Кришинских укреплений, то они еще на рассвете без боя заняты были войсками Скобелева 2-го. 1-я бригада 31-й пехотной дивизии вступила в укрепленный турецкий лагерь, после чего несколько приостановилась, чтобы дать время вытянуться 2-й бригаде. Генерал Каталей доносил, что гвардейская бригада Философова, получив приказание Ганецкого, наступает по Софийскому шоссе и теснит неприятеля с его левого фланга. Впереди раздавался неумолчный грохот боя, которого картина была, однако, заслонена ближайшими по ту сторону Плевны вершинами. Вскоре и от генерала Струкова получилась депеша, с извещением, что наши траншеи были отняты турками у Сибирцев, но снова заняты гренадерами, что бой идет горячий и клонится более к стороне софийского шоссе, обозы же турецкие направляются из города к стороне Дуная. От барона Гриденера пришло еще известие, что явившиеся к нему перебежчики заявили, будто в городе идет грабеж, производимый в турецких домах болгарами, а потому, для водворения порядка, он отправил в Плевну жандармскую команду. Получив донесение об окончательном занятии города и редутов нашими войсками, Великий Князь здесь же, на бугорке, закусывая просто куском хлеба с сыром, подозвал к себе генерала Левицкого и продиктовал ему краткую программу нового распределения и дальнейших стратегических движений наших боевых сил, освобождаемых теперь от необходимости блокировать Плевну. В это время на плоскогорье появились шесть болгар, пришедших из города. На них надеты были красные фески, так что сначала некоторые приняли их за партикулярных турок. Костюмы европейского покроя обличали в них горожан довольно зажиточных.

— Добр дошлъ! Добр дошлъ, братушко! — радостно обращались они к каждому с обычным их приветствием, протягивая и пожимая руки. — Турцы-ты вече (уже) уткли от Плевеня! Турцы-тн вече нема на Плевень! Ура, добри-те че- ляци (добрые люди)! Ура, братушки!

На вопрос: зачем пришли? — болгары отвечали, что пришли приветствовать нас и посмотреть на Великого Князя.

Наконец, сквозь пороховой дым, заметили в свите генерала Ганецкого, что на мосту среди всей этой толчеи и сумятицы широко машет кто-то белым флагом. Вскоре после этого из нашей передовой цепи привезли к генералу турецкого офицера с завязанными глазами. Но Ганецкий, зная неоднократно уже испытанное нами вероломство в этом отношении турок, отказался принять парламентера и приказал трубачу проводить его обратно к мосту. Перестрелка, между тем, продолжалась. Но не прошло и четверти часа, как приехал новый парламентер, не говорящий, впрочем, ни на каком языке, кроме турецкого. Этот последний точно также не был допущен к переговорам нашим генералом, который, подозвав к себе Струкова, просил его написать на французском языке записку к самому Осману. ‘Ваше превосходительство, — писал карандашом на клочке генерал Струков, — командующий отрядом генерал Ганецкий поручил передать вам, что он примет для переговоров только лицо, заменяющее вашу особу, так как генералу известно, что сами вы ранены’.

Вручив эту записку турецкому посланцу, Ганецкий приказал Струкову ехать вместе с ним к мосту и там ожидать ответа.

В недоумении, многие тысячи турок толклись на правом берегу Вида, томясь еще неизвестностью о своей участи, тогда как на нашей стороне уже гремело могучими раскатами от батальона к батальону победное ‘ура’, во славу Русского Государя!

Подъехав к мосту, генерал Струков увидел, что на встречу ему, в сопровождении двух кавалеристов, скачет какой-то белокурый офицер, с розовым лицом и небольшими рыжеватыми усами. Несмотря на красную феску, в типе этого лица сказывалось гораздо более европейского, чем турецкого начала.

— Тевфик-паша, лива (бригадный генерал), исполняющий должность начальника штаба армии Османа-паши, — рекомендовался он на французском языке, изящно приложив руку к феске.

Струков отрекомендовался взаимно и спросил, имеет ли он какие-либо полномочия от Османа?

Тевфик-паша отвечал отрицательно.

— В таком случае, генерал, чего же вы желаете, приближаясь к нашей цепи?

— Армия сдается, Осман паша — тоже.

— Это мы знаем, но мы не видим пока лица, вполне уполномоченного для переговоров. Нам нужно лицо, которое вполне бы заменяло особу вашего главнокомандующего, об этом уже писано вам.

Тевфик-паша заявил, что так как раненый Осман положительно лишен всякой возможности выехать сам к генералу Ганецкому, и так как ему не хотелось бы, помимо самого себя, вручать кому бы то ни было слишком важную и ответственную обязанность переговоров о сдаче целой армии, то он покорнейше просит, не будет ли генерал Ганецкий столь любезен — пожаловать в шоссейную караулку, где приютился пока турецкий главнокомандующий.

Генерал Струков послал ординарца передать это приглашение по принадлежности, а Тевфик-паша рысью воротился назад, к Осману.

Незадолго пред этим, у нас был подан сигнал отбоя стрельбы. Турки не стреляли тоже. Но тут среди томительного ожидания обеих сторон, наступила нравственно очень трудная минута: обе стороны были нервно напряжены до последней крайности, и каждый человек чувствовал, что если вдруг сорвется откуда-нибудь случайный выстрел, — один только ружейный, совершенно нечаянный выстрел, — кровопролитный бой, как порох, снова вспыхнет в то же мгновение, еще с большею силою и ожесточением.

Генерал Ганецкий, казалось, испытывал тоже самое опасение, а потому, подъехав к мосту и указав рукой на караульный домик, он отрывисто сказал Струкову одно только ‘ступайте!’

Струков дал шпоры и поскакал в гору по шоссе, около которого валялись мертвые и раненые турки. Массы пока еще вооруженных турецких солдат, в немом и неприязненном молчании стояли на мосту, на дороге, на брустверах батарей и на горных склонах, в которых в это время, пройдя кришинские укрепления, приближалась 16-я дивизия, с генералом Скобелевым во главе, а левее подходила гвардейская бригада 3-й гв. дивизии генерала Философова, расположенная до сего на правом фланге завидской позиции.

Пробравшись сквозь тесные толпы турецких солдат и объехав несколько групп убитых и раненых, генерал Струков приблизился к шоссейной караулке, около которой скучилась масса неприятельских фронтовых офицеров и несколько пашей, беев, докторов с повязкой ‘красного полумесяца’ и личных адъютантов Османа. Домик этот представлял из себя обыкновенную белую мазанку под черепичною кровлей, прислоненную задом к горному склону и укрытую спереди бруствером мостового укрепления, которое изнутри было изрыто, словно ямами, беспорядочно расположенными землянками. Бросив поводья вестовому казаку, Струков вошел в сени караулки. Направо — дверь, налево — дверь, прямо впереди — тоже дверь, ведущая в коровник, наполненный ранеными. Правая комнатка битком набита была турецкими офицерами и наполнена облаками табачного дыма, на полу валялось несколько медных, измятых под ногами, музыкальных труб, рассыпанные патроны, разорванные патронташи, исковерканное оружие. Толпа эта глухо и серьезно разговаривала между собою.

— Где здесь Осман-паша? — спросил по-французски Струков.

Один из ближайших к выходу офицеров, окинув его апатически-равнодушным взглядом, молча кивнул головою на левую дверь. Струков отворил ее и переступил порог.

В убогой, тесной горенке, давно уже прокоптелой от дыма большого очага, помещавшегося направо от входа в едва освещаемой двумя маленькими оконцами, откинувшись несколько назад к стене, сидел Осман на вбитой в землю деревянной скамейке. Нравственное и физическое утомление сказывалось во всей фигуре и отчасти в лице турецкого главнокомандующего. Впрочем, лицо его было хотя и бледно, но спокойно. Раненая левая нога Османа, освобожденная от сапога, лежала на пустой жестянкой коробке из-под патронов. Личный врач Османа, Хабис-бей, пожилой, высокий и широкоплечий мужчина, склонившись на одно колено, заботливо осматривал его рану, окруженный бинтами, медикаментами, инструментальным прибором, металлическим тазом и восточным кувшином с водою. Наружность паши, с первого же взгляда, производила довольно приятное впечатление. На вид ему лет за сорок, и если вообразить себе вместе с этим сильную физически натуру, при среднем росте и некоторой дородности стана, характерный погиб бровей, небольшие карие глаза, с очень умным, но тихим выражением, широкое, здоровое лицо, с несколько выдающимися верхними скулами, обрамленное небольшою темною бородою, — это, приблизительно, будет портрет Османа. Одет он был в черный сюртук тонкого сукна, с расшитыми галуном рукавами, ни на шее, ни в петлице — ни одного ордена, с одной стороны, спускалось пальто, небрежно накинутое на плечи, сбоку висела кривая сабля, та самая, что была ему прислана в подарок от султана. Вдоль стен этой горенки безмолвно стоял целый ряд старших пашей, с почтительно и грустно потупленными головами. Здесь, между прочим, присутствовали: ферик (дивизионный генерал) Атиф-паша, участвовавший еще в прошлой Восточной войне, — большая, красивая, спокойная и почтенная фигура, Тевфик-паша, получивший образование в Париже, Атиф-паша, Гуссейн-паша, Садык-паша, Эдхем-паша и многие другие. Прн входе Струкова, Осман не без усилия поднялся со скамейки, сделал по-восточному обычный приветственный знак и первый протянул вошедшему руку.

— Вы ранены, прошу вас сесть, генерал! — предупредительно поспешил сказать Струков, помогая ему опуститься на скамейку, и затем отрекомендовался.

Осман пригласил его знаком садиться, но генерал Струков, в силу военного этикета, продолжал объяснение стоя, отдавая этим должную дань почтения паше, как главнокомандующему. Вслед за генералом Струковым вошло сюда несколько румынских старших офицеров, которые, только что покончив боевое дело с турками на Опонецких высотах, прошли с своими батальонами чрез неприятельские батареи и спустились к шоссе, на долину.

Объяснение между нашим парламентером и Османом происходило на французском языке, который хотя и знаком отчасти турецкому полководцу, однако, не на столько, чтобы можно было обойтись без переводчика.

— Я сюда явился, — сказал Струков, — по приказанию генерала Ганецкого, приветствовать ваше высокопревосходительство с блестящею атакой и, вместе с тем передать вам, что генерал Ганецкий, не имея пока никаких приказаний от Его Высочества Главнокомандующего, может предложить вам только полную, безусловную сдачу, как вас самих, так и всей вашей армии.

Осман выслушал внимательно эти слова и глубоко задумался…

Чрез минуту он тихо поднял голову и, обращаясь к своему врачу, с каким-то покорно-фаталистическим выражением в грустном лице, проговорил медлительным и ровным тоном: — ‘Дни не равны, день за днем следует, но нет двух сходных: один — счастливый, другой — несчастливый…’ А затем, подняв спокойный взор на Струкова, прибавил с подавленным вздохом и слегка склоняя голову: ‘Я вполне покоряюсь желаниям Главнокомандующего вашей армии’.

Эти тихо произнесенные слова, очевидно стоившие Осману не малой внутренней борьбы, сопровождались нервным подергиванием его лица, внушавшего невольное сочувствие к злополучному полководцу.

— Паша, на все воля Всевышнего, — столь же тихо проговорил ему Струков.

По всему было заметно, что, испытав столько удач в течение четырех месяцев, Осман-паша и на этот раз надеялся на свое уменье, энергию и счастье. Первые два качества сопровождали его до последней минуты боя, но последнее изменило… Не демонстрацию, ради оправдания своего военного имени, предпринимал сегодня турецкий главнокомандующий, нет, он действительно веровал в свою счастливую звезду, действительно был убежден в удаче прорыва, иначе незачем бы ему было отдавать приказание офицерам забирать весь их багаж, все военные запасы, и тащить с собою громадные частные обозы плевненских обитателей-турок. И, притом, ему ровно ничего не было еще известно об успехах генерала Гурко в Балканах, о взятии Врацы и Этрополя, о занятии Орханиэ и Врачеша, он считал путь на Софию, равно как и путь на Виддин, совершенно свободными в тылу нашей линии обложения.

Получив от Османа изъявление полной покорности воле Его Высочества, Струков тотчас же послал за генералом Ганецким. Хасиб-бей, между тем, принялся доканчивать перевязку. Осман, в глубоком раздумье, сидел молча и понуро, молча и серьезно продолжал стоять вдоль стен и ряд почтительных пашей, ловя исподлобья внимательным взглядом малейшее выражение мысли или оттенок чувства на спокойно-отуманенном лице главнокомандующего.

Через полчаса приехал начальник нашего завидского отряда. Переступя порог, почтенный генерал, только что вышедший победителем из рокового, решительного боя, снял с своей седой головы лейб-финляндскую фуражку и, с присущею ему простотой старого солдата, открыто и радушно протянул руку вставшему с места Осману, и оба они крепко, как друзья, пожали руки друг другу. — ‘Поздравляю вас! — сказал Ганецкий, как всегда, отрывисто и громко, смотря в глаза Осману ясным и приветственным взглядом. — Поздравляю! Вы чудно вели атаку!.. Прикажите класть оружие’.

И, проговорив это, он сел на широкую скамью рядом с Османом. Прошло с минуту в полном молчании, в течение которого оба недавние противника, время от времени, только искоса вскидывались друг на друга пытливыми взглядами, как бы изучая один другого. Напряженное молчание становилось, наконец, тягостным. Турецкие паши хотя и слышали последнее приглашение генерала Ганецкого, но никто из них не тронулся отдать войскам приказание о сдаче оружия: видимо никто не решался произнести последнее роковое слово.

— ‘Ваше превосходительство, — взглянув на карманные часы, обратился Струков к генералу Ганецкому: — уже пятый часъ, будет поздно… Не благоволите ли подтвердить ваше приказание?’

Тогда генерал Ганецкий поручил ему повторить через драгомана свое требование.

Осман тяжело поднял руку и, оборотясь взглядом к Адиль-паше, повелительно махнул ему в направлении двери.

Адиль-паша почтительно и скорбно поклонился, сложив на груди ладони, и, в сопровождении генерала Струкова, вышел из караулки для отдачи тягостного приказания.

Затем Осман, как-то встрепенувшись внутренне, быстрым движением снял с себя саблю, задумчиво поглядел на нее, как бы прощаясь, тихо вздохнул и молча подал заветное оружие генералу Ганецкому.

Между тем, Адиль-паша, взобравшись на пригорок, будто мулла с высоты минарета, закричал что-то войскам и замахал руками, показывая жестом, чтобы люди снимали с себя и клали на землю свое оружие. Тут наступила крайне критическая минута немого протеста и сопротивления. Толпы неприятельских солдат стояли, словно бы на них столбняк вдруг нашел. Они ясно слышали крики настойчивого приказания седобородого, почтенного Адиля, но никто из них и не подумал слагать оружие. Потребовалось энергическое вмешательство офицеров, из которых ближайшие к караулке первыми побросали в общую кучу свои сабли и револьверы и затем направились к своим таборам понукать к тому же аскеров. С явною неохотой и медлительными, ленивыми шагами стали, наконец, отовсюду сходиться к шоссе солдаты и сваливать в беспорядочные кучи свои прекрасные скорострелки, и в этом резком звуке, с которым стукались о камни падающие ружья явно сказывалась глубокая досада, с какою эти оборванные, истощенные долгими трудами и голодом, люди расставались с своим вооружением. Не только скорострелки, но и кожаные подсумки, и суконные патронташи, срывая с себя, швыряли и разметывали они по всему полю, и рассыпали целые массы металлических патронов, втаптывая их ногами в размокшую почву. Множество ружей кидали неразряженными, отчего, при падении их, нередко раздавались, то там, то сям, случайные выстрелы. Наши войска в это время все ближе и ближе подходили со всех сторон и покрывали своими стройными рядами все окружающее пространство речного берега, долину и возвышенности. Турки были оцеплены полным кольцом, и ни одному их них не было уже никакого выхода из этого рокового круга.

Великий Князь Главнокомандующий, пробыв с полчаса на плоскогорье, приказал подать себе коня и направился в город. Старухи крестились и приветствовали Его Высочество и свиту поклонами, из уст их нередко раздавалось радостное ‘добр дошел!’

Весь город имел совершенно мертвый вид: ворота и калитки наглухо заколочены, стекла в окнах большею частию выбиты, лавки все заперты или разорены, в домах по большей части пусто, и такая же мертвая пустота царила в узеньких, глубоко-грязных, косых и кривых улицах.

Великий Князь проехал по городу в направлении к Тернинским высотам. Когда конвой Его Высочества выбрался на вершину ближайшей возвышенности, — вся Плевна очутилась под ногами и была видна как с птичьего полета. По некоторым улицам тянулась пехота, по другим рысили казачьи разъезды, тяжелая батарея громыхала колесами, перебираясь в брод по каменистому руслу Тученицкого ручья. Великий Князь ехал по направлению к Виду. Верстах в двух вправо, внизу по долине чернели линии войск, в боевом порядке выходивших мимо Плевны в тыл туркам. Вот навстречу Великому Князю скачет ординарец и, приложив руку к козырьку, докладывает что-то. Мигом проносится по свите радостная весть — ‘Осман отброшен за Вид, к Плевне, Осман сдается’, и восторженное ‘ура’ несется по всей свите, по всему конвою. Великий Князь тотчас отправил своего ординарца, поручика Дерфельдена, с радостною вестию к Государю, на Императорский редут.

Вскоре открылись высоты, занятые нашими войсками, и сверкнула как бы стальная полоса Вида: на одном берегу его тесно стояли наши батальонные колонны, на другом, против них, синели турецкие таборы, в беспорядке перемешавшиеся между собою. Они еще не были обезоружены, но канонада уже прекратилась. Турки целыми роями покрывали и дол, и вершины, а против них со всех сторон на соседних вершинах тихо и стройно стояли наши, опустив ружья ‘к ноге’.

Великий Князь подъехал к Виду, который излучисто протекал внизу, омывая страшную крутизну, на вершине которой в этот момент присутствовал Его Высочество. С этого пункта все поле сражения было как на ладони. Многие взялись

за бинокли, с помощью которых можно было видеть раскиданные по обширной равнине печальные следы только что оконченного боя: тела, подбитые ящики, опрокинутые фургоны…

С надвидской крутизны можно было спуститься только пешком, да и то с трудом не малым. Все спешились, и вслед за Его Высочеством, ведя в поводу лошадей гуськом, по одиночке стали сходить вниз по обрыву, который на деле оказался еще круче, чем на глаз, так что идти можно было только на каблуках, а не всею ступнею, лошади же, скользя вытянутыми передними ногами, просто съезжали на крупах. Этот спуск отнял около часу времени. Его Высочество, спустившийся во главе сопровождавших его лиц и конвоя, опять сел на лошадь, дважды пересек в брод излучину реки и, выбравшись, наконец, на открытую плоскость, помчался к войскам гренадерского корпуса. За Великим Князем развевалось его белое знамя, по которому могли направляться замедлившие на спуске. Вскоре все поле покрылось толпою отдельных всадников свиты, мчавшихся в полный карьер к каменному мосту, который виднелся верстах в двух впереди, легко перекинутый через Вид на нескольких высоких устоях.

Там уже шумело в воздухе несмолкаемое ‘ура’ гренадерских полков, завидевших приближение Его Высочества, и в это же время полковые оркестры стройно играли народный гимн. Его Высочество осадил коня пред фронтом Своих Сибирцев, поздравил войска с блестящею победой, поблагодарил их за все труды, за их геройское мужество и, наконец, высоко подняв над головою фуражку, провозгласил ‘ура’ во славу Государя Императора. Затем, Великий Князь объехал все части войск отдельно и каждую подарил особо задушевным, милостивым словом.

Гренадерские полки, Казанские драгуны, Бугские уланы, Киевские гусары, артиллерия конная и пешая и орудия, взятые у турок, — все это тесно стояло на том самом месте, где разыгрался последний эпизод, последний момент блистательного боя. Там и сям валялось несколько турецких тел и около десятка лошадиных, коровьих и буйволовых трупов с развороченными внутренностями, раненые турки, в окровавленной одежде, лежали во рву и ютились около арб или на подбитых повозках в ожидании перевязки. Внизу у самой реки умирал раненый аскер, которому трое наших солдатиков заботливо смачивали приподнятую голову и подносили ко рту манерку с водою. Умирающий жадно прилип к воде губами, напился и тотчас же отдал Богу душу. На самом мосту алело несколько луж еще свежей крови, из-под прозрачной воды виднелись опрокинувшиеся с моста, вместе с частью перил, животные и люди, обломки арб и оружие… Все это лежало на каменистом дне неглубокой реки. За мостом, уже на турецкой стороне, наши и румынские санитары и медики накладывали перевязки раненым туркам и здесь же составлено было в ряды у подошвы обрывистой горы, упирающейся в самое шоссе, первое оружие, сданное сегодня неприятелем. При съезде с моста стояли уже наши часовые: по одну сторону дороги — Сибирский гренадер, по другую — Румын-доробанец в бараньей шапке с перьями {Описание сражения и подробности, касающиеся Османа-паши, взяты из корреспонденций подполковника Крестовского в ‘Правительственном Вестнике’.}.

Государь Император в неведении произошедшего события, мучимый и на этот раз долее других, в нервной лихорадке, ожидал известия о результате боя в редуте.

Около четырех часов вдруг заметили скачущего всадника, по направлению к Императорскому редуту и как будто он издали машет шапкой и кричит что-то войскам. Так как выстрелы все еще продолжали доноситься, хотя несколько поредевшие, то с каким-то недоумением и недоверием смотрели на радостные жесты посланца. Но вот он подскакивает к редуту…

‘Ваше Императорское Величество, Осман-паша сдается!’ — крикнул полковник Моравский, еле выговаривая слова и с трудом держась на седле.

‘Иди сюда!’ — ответил Император и Сам скорыми шагами пошел навстречу Моравскому.

Последний едва мог отрывистыми словами объяснить суть дела.

‘Спасибо, молодец!’ — произнес Император, подавая ему руку и тут же поздравил Моравского с флигель-адъютантским мундиром.

Все присутствующие, объятые неожиданностью, наконец пришли в себя и в криках ‘ура!’ излили всю свою душу.

Государь снял фуражку и со слезами на глазах сотворил крестное знамение.

Затем, обратившись ко всем присутствующим, Его Величество сказал:

— ‘Господа! Сегодняшним днем и тем, что мы здесь, мы обязаны Дмитрию Алексеевичу Милютину! Поздравляю Вас, Дмитрий Алексеевич, с Георгиевским крестом 2-й степени!’

Государь этим указал на значение совета, данного Военным министром после третьей Плевны.

Военный министр Д. А. Милютин, растроганный этими высокомилостивыми словами Императора, бросился благодарить Государя и Его Величество принял его в Свои объятия.

Через пять минут заметили опять скачущего всадника. Это был ординарец Главнокомандующего, — Дерфельден, посланный Его Высочеством к Государю с донесением о взятии Османа-паши со всею армией в плен. Оказалось, что полковник Моравский прискакал к Императорской горе с донесением к Главнокомандующему и по приказанию генерала Скобелева, к которому Моравский был послан Великим Князем с предупреждением, что Он будет находиться при Государе. Между тем, Его Высочество, узнав еще раньше о сдаче Османа-паши, направился в Плевну.

Государь, чувствуя крайнюю усталость, стал собираться к отъезду с позиции. Обдумывая какие награды дать начальствующим лицам за их труды и испытания, Его Величество невольно вспомнил также и о том, сколько страданий выпало на Его долю…

Когда же Император шел, чтобы сесть уже в экипаж, то обратился к Д. А. Милютину, говоря:

— ‘Дмитрий Алексеевич! Испрашиваю у Вас, как у старшего из присутствующих георгиевских кавалеров, — разрешения надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется… Я это заслужил’…

Военный Министр низко поклонился Государю, а свита сквозь слезы, крикнула ‘ура’ на сколько только хватало сил у каждого.

После этого, сев в коляску, Император поехал в Парадим.

Вернемся теперь в караулку, в которой помещался Осман-паша.

Вскоре подъехали к ней генералы Скобелевы — отец и сын, — командированные сюда Великим Князем, чтобы принять в свое распоряжение город и сдавшуюся армию. Скобелев 2-й назначен был военным губернатором Плевны и всего района ее укреплений, а отцу его поручено ближайшее наблюдение за порядком сдачи войск, прием оружия, обозов и снаряжения турецкой армии, и вообще главное начальствование над всем пространством поля последней битвы. Оба они вошли в караулку и познакомились с Османом, которому наш ‘белый генерал’ хорошо уже был известен, если и не лично, то на деле. Они разговорились и М. Д. Скобелев, между прочим, высказал Осману через переводчика:

— Скажите паше, что каждый человек, по натуре, более или менее завистлив, и я, как военный, завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему отечеству важную услугу, задержав нас четыре месяца под Плевной.

Осман поблагодарил его величаво-красивым турецким жестом и ответил с скромною улыбкой:

— Генерал еще так молод годами и, между тем, успел уже так много и хорошо заявить себя на военном поприще, что я не сомневаюсь, — если и не я, то, может быть, мои дети отдадут ему почтение, как фельдмаршалу русской армии.

Пробыв около получаса в караулке, генералы Скобелевы и Ганецкий простились с Османом и, в ожидании прибытия Главнокомандующего, направились за Вид, к войскам Гренадерского корпуса, а генерал Струков предложил Осману отправиться в Плевну, предполагая, что Великий Князь поедет из города к Виду по шоссе, и, таким образом, турецкий Главнокомандующий встретится Его Высочеству на дороге. К караулке подкатила собственная коляска Османа, запряженная парою прекрасных бледно-буланых лошадей в английских шорах, с чалмоносным, красиво одетым кучером-арнаутом на козлах, любопытные толпы русских и турок, перемешиваясь между собою, плотно окружали домик и коляску. Турецкие офицеры на руках вынесли из караулки своего раненого предводителя и заботливо усадили его в экипаж. Врач Хасиб-бей почтительно поместился против паши, на переднем сиденье. Осман отдал прощальный поклон окружавшей его толпе соратников, арнаут щелкнул бичом, и ретивые кони красиво тронулись с места. Впереди шел конвойный взвод румынских каларашей, а позади — взвод наших Бугских улан, под командою корнета Бакунина. Генерал Струков ехал верхом рядом с экипажем, турецкая свита Османа, в составе всего его штаба, следовала тоже верхом вокруг коляски, здесь в особенности, выдавался красивым костюмом один из пашей, гарцевавший несколько впереди прочих на кровном сером арабском жеребце, убор которого разукрашен был золотыми бляхами, бирюзой и алыми шелковыми кистями. Позади многочисленной группы турецкого штаба потянулись, на славных крепких лошаках, офицерские вьючные багажи, негры, феллахи, арнауты, аскеры и всякая ирислуга. Всем этим пестрым поездом командовал румынский полковник Полизо. Увидя впереди себя конных каларашей, Осман несколько поморщился и скромно заявил Струкову, что так как он сдался русским, то ему было бы гораздо приятнее, если бы его конвоировали только русские.

— Это распоряжение не от меня зависело, — отвечал генерал Струков: — впрочем, позади в конвое следуют русские уланы.

По-видимому, сообщение о русских уланах помирило несколько знаменитого пленника с необходимостью следовать под неприятным ему румынским конвоем.

Поезд прошел по шоссе уже порядочное расстояние, как вдруг над Видом орлиным кличем прокатилось от края до края гор в долины громоносное, победно-радостное ‘ура’ русской армии. То Августейший Главнокомандующий примчался верхом из-за Вида к русским колоннам и поздравлял войска с победой.

Коляску Османа со всем его штабом повернули назад и направили на встречу Великому Князю.

Подъехав к шоссейной караулке и узнав, что Османа уже там нет, Его Высочество отправился далее по дороге к Плевне. Массы всякого оружия, наваленные кое-как, то порознь, то целыми грудами на самой дороге, крайне затрудняли проезд.

На половине пути от моста к Плевне Его Высочество повстречал Османа. Коляска остановилась, пленный паша, поддерживаемый Хасиб-беем, привстал в ней на одной ноге, опираясь на кузов. Великий Князь благосклонно протянул Осману руку и в лестных выражениях отдал ему дань похвалы за славную защиту Плевны. Паша молча кланялся и благодарил обычным на Востоке знаком. В это время подъехал князь Карл румынский и, вместе с Его Высочеством, отправился далее по дороге в город. Османа повезли туда же и поместили в одном из удобных болгарских домов, где он провел ночь вместе с своим врачом и прислугою.

В Императорской Главной Квартире ничего еще не было известно о сдаче Османа-паши. Офицеры Почетного конвоя, в ожидании сведений из Плевны, откуда слышалась с утра сильнейшая канонада, прогуливались по дороге и вглядывались вдаль, не едет ли кто по направлению к Парадиму. Около четырех часов пополудни действительно они заметили какую-то вздымающуюся пыль. Рассуждая, кто бы это мог быть, они решили, что, вероятно, Государь Император возвращается с позиции, но вскоре обозначилась на горизонте фура, которая обыкновенно возит закуску за Царской свитой. Ямщик немилосердно гнал лошадей, еле сидел на козлах и видимо было, что он сильно пьян. Офицеры остановились, чтобы его пропустить.

‘Ура! Ваше Сиятельство, Осман-паша сдался!!’ — крикнул он, подъезжая к офицерам.

Его остановили и допросили. Быстро разнеслась эта радостная весть в Главной Квартире и все выбежали из своих нор. Почетный конвой собрался на дорогу, для встречи Государя.

Уже темнело, а Государя все еще не было. Наконец в 7-м часу вечера солдаты заметили вдали Царскую тройку. Дорога немедленно наполнилась солдатами и чинами Главной Квартиры. Наступило таинственное молчание в ожидании слов Императора.

Еще не доезжая конвоя, Государь крикнул из коляски:

‘Осман-паша со всею армией сдался в плен!’

Трудно описать всеобщую радость и какой праздник настал в Главной Квартире с этого момента.

Войдя к Себе в хижину, Государь заперся и долго молился, стоя на коленях.

Обед прошел необыкновенно весело.

Его Величество послал к Государыне Императрице следующую телеграмму:

‘Ура! Полная победа! Осман-паша сделал сегодня утром попытку прорваться сквозь наши линии по направлению к Видду, но был отброшен к занятой уже нами Плевне и вынужден сдаться без всяких условий со всею своею армией. Тебе понятны Моя радость и наполняющая Мое сердце благодарность к Богу. Я только лишь в 6 часов вернулся с наших батарей. Желал бы, чтобы в большой церкви был отслужен благодарственный молебен.

Александр’.

29-го ноября, встав рано утром, Его Величество очень долго творил Свою утреннюю молитву и потом принял с докладом Военного министра, который поднес к Высочайшей подписи следующую грамоту, предназначенную для Великого Князя Главнокомандующего.

‘Преодолев огромные препятствия, предводимые Вами доблестные войска Наши, после неимоверных трудов, овладели 28-го ноября сего года, твердынями Плевны и заставили армию Османа-паши, в течение пяти месяцев противодействовавшую всем усилиям нашим, сложить оружие. Блестящим подвигом этим Вы вполне заслужили Нашу сердечную признательность, в ознаменование коей Всемилостивейше жалуем Вас кавалером Императорского ордена Нашего, святого великомученика и Победоносца Георгия первой степени, знаки коего, при сем препровождая, повелеваем Вам возложить на себя и носить по установлению.

Пребываем к Вам Императорскою милостью Нашею навсегда благосклонны’.

В сел. Парадиме.

29-го ноября 1877 года.

В одиннадцать часов утра Государь выехал со всею свитою в Плевну. К этому времени Великий Князь Главнокомандующий прибыл к укрепленному лагерю, где собрались все высшие лица армии. Войска подходили сюда с музыкою и строились вокруг лагерной площадки.

Молебствие должно было совершиться на том самом месте, где находилась ставка Османа-паши.

В половине первого, в средину этой площадки въехала коляска, в которой сидел Государь Император с Великим Князем Сергеем Александровичем. Главнокомандующий, во главе окружавшей его толпы, пошел на встречу. Быстро сойдя на землю и подняв над головою фуражку, Государь с сияющей улыбкой на лице, скорыми шагами приближался к своему Августейшему Брату. При громких кликах войск и толпы, сопровождавшей Главнокомандующего с непокрытыми головами, Они сошлись и бросились в объятья друг другу. Каждый из присутствовавших глубоко разделял то чувство радости, которое наполняло душу Главнокомандующего при первой встрече с Государем после вчерашнего события. Горячо расцеловав Великого Князя, Его Величество вынул из кармана Георгиевскую ленту и собственноручно надел ее на Августейшего Главнокомандующего.

Великий Князь был глубоко растроган и приник устами к руке Императора. Восторженные клики войск и свиты приветствовали нового кавалера высшей степени военного русского ордена. Затем, Его Величество удостоил из собственных рук раздать награды: генерал-адъютантам Тотлебену и Непокойчицкому — Георгия 2-й степени, генерал-адъютанту князю Масальскому и генерал-лейтенантам: князю Имеретинскому и Ганецкому — тот же орден 3-й степени и, наконец, свиты Его Величества генерал-майору Левицкому — 4-й степени, а ординарца Главнокомандующего, лейб-гвардии уланского полка поручика Дерфельдена, посланного вчера с известием о сдаче Османа, пожаловал званием флигель-адъютанта. После раздачи орденов, Государь Император сел на коня и, в сопровождении Великого Князя Главнокомандующего и дежурства, объехал собранные войска, поздравляя их с победой. Отличившиеся части были при этом удостоены особым вниманием Его Величества. По окончании объезда, началось молебствие с коленопреклонением и возглашением ‘вечной памяти’ павшим на поле в день последней брани. Во время многолетия окрестности Плевны опять огласились громом орудий, но на этот раз уже без шипения гранат: в честь победы был сделан салют сто одним выстрелом.

Приехав в Плевну уже с георгиевским темляком, Государь Император подошел, после молебствия, к Великому Князю Николаю Николаевичу и сказал:

‘Я надеюсь, что Главнокомандующий не будет сердиться на Меня за то, что Я надел Себе на шпагу георгиевский темляк, на память о пережитом времени’.

Великий Князь со слезами на глазах обнял Государя.

Затем, Государь Император, во главе громадной свиты, верхом поехал в Плевну, вместе с Великим Князем Главнокомандующим и князем Карлом Румынским. На пути повстречалось несколько батальонов, не успевших еще подойти к месту молебствия, по причине отдаленности своих бивуаков. Его Величество останавливал каждый из них и удостаивал милостивыми словами.

При самом въезде в город находилось обширное кладбище, усеянное торчащими из земли обломками плитняка, вместо намогильных памятников.

Тут же, рядом с кладбищем, начиналось и городское предместье, где почти все домишки до основания разнесены гранатами. Повсюду встречались развалины и мусор, обломки разной домашней утвари, расщепленные, перебитые деревья, гниющие трупы животных и целые остовы лошадей и буйволов, повсюду валялись облитые свинцом осколки губительного чугуна, на каждом шагу виднелись следы пороховых обжогов на белых стенах, либо широкие пробоины в каменных заборах, да копоть пожаров, — и над всем этим нередко стоял тяжелый смрад разлагающихся трупов. Печальная картина смерти и разрушения!

На нынешний раз город казался уже значительно оживленнее. На балконах виднелись цветные драпировки, а перекрестки улиц были покрыты толпами городских жителей-болгар, которые кидали на пути Государя миртовые ветви. У ворот церкви ожидал целый ряд местного духовенства, в бедном облачении, с крестами, свечами и хоругвями. Вся церковная утварь, находившаяся в руках духовных лиц, была украшена миртами. Государь приложился ко кресту и был окроплен святою водою, приняв поздравительное приветствие от старшего протоиерея. На церковной вышке раздавалась частая дробь деревянной колотушки, заменяющей здесь колокольный звон. Тут же на улицах, вдоль домовых стен, стояли длинные ряды пленных, вышедших взглянуть на въезде Русского Монарха и встречавших Его Величество восточными поклонами.

В одном из лучших болгарских домов был приготовлен завтрак. Государь, с Особами Царской Фамилии, князем Карлом и высшими лицами Двора и армии, имел стол во внутреннем помещении, а для остальных лиц Императорской, Великокняжеской и румынской свит были раскинуты большие столы на дворе под открытым небом. Радостен и говорлив был этот изобильный завтрак, которым угощал Государь Император. Толпа болгар, со священником во главе, подошла к крыльцу, и попросив к себе бывшего нашего посла при Оттоманской Порте, генерал-адъютанта Игнатьева, горячо выражала ему свою признательность за постоянную и твердую поддержку христиан в Турции. Болгарские девушки, в праздничных уборах, приветливо раздавали офицерам и солдатам зеленые веточки миртов. Вдруг весь двор огласился приветственными восклицаниями: ‘Браво, Осман-паша! браво!’ — и громадная толпа почтительно расступилась на две стороны, приложив к козырькам руки, для отдания чести.

Опираясь слева на плечо Хасиб-бея, а справа на корнета лейб-гвардии казачьего Его Величества полка, князя Дедашкелиани, раненый Осман шел через двор для представления Его Императорскому Величеству. Тут же шел и драгоман Главнокомандующего, действительный статский советник Макеев, который во время блокады дважды был посылаем в Плевну парламентером. Пленного полководца ввели в комнату, где присутствовал Государь Император.

Его Величество, подойдя к Осману, обратился к нему со следующими словами (разговор происходил при посредстве Н. Д. Макеева):

‘Что вас побудило прорываться?’

‘Как солдат, дорожащий своим честным именем, я, во всяком случае, считал своим долгом сделать эту попытку, я не мог, не имел права поступить иначе… Попытка не удалась, но мое несчастие смягчается для меня лично тем, что неудача эта доставила мне счастье быть представленным Вашему Величеству’.

‘Отдаю полную дань уважения вашей доблестной храбрости, хотя она и была направлена против Моей армии’.

‘Ваше Императорское Величество’, — почтительно склоняясь, отвечал Осман, — ‘я исполнил лишь мой воинский долг и надеялся, что тем самым заслужу не только признательность моего отечества, но и милостивое внимание Вашего Величества и уважение Вашей армии’.

Знали ли вы что-нибудь о взятии Врацы, Правца, Этрополя, о занятии нами Орханиэ?’

‘Государь, я не знал ничего. Начиная с несчастного для нас дела при Горном-Дубняке, в течение сорока пяти дней никакая весть извне не проникала в Плевну’.

‘Много ли у вас оставалось продовольствия?’

‘Только на пять дней, и накануне моей попытки оно было роздано на руки людям’.

‘В знак уважения к вашей храбрости, Я возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас в России, где, надеюсь, вы не будете иметь причин к какому бы то ни было недовольству’.

Осман, с видимым чувством признательности, глубоко поклонился Государю и вышел, поддерживаемый теми же лицами.

На дворе ему подали стул, на котором раненый пленник отдохнул несколько времени. Толпа офицеров почтительно окружила его, и многие из высших лиц выражали при этом свое уважение храброму защитнику Плевны. Комендант Главной Квартиры Великого Князя, генерал-майор Штейн, вручил Осману-паше его оружие, а командир пешего конвоя Главнокомандующего, полковник Ключарев, подал ему полученную от болгар миртовую ветку, в знак того, что сдавшаяся армия и ее доблестный предводитель отныне находятся не между врагами.

Государь Император был в восторженном настроении и даже, казалось, помолодел.

Послезавтра Его Величество заехал на обратном пути в православный собор, где были сложены запасы патронов.

30-го ноября. Его Величество собрал утром у Себя совещание для обсуждения дальнейших действий Дунайской армии. По окончании совета стало известно, что Государь покинет действующую армию 3-го декабря.

Вечером Император был обрадован телеграммою Наследника Цесаревича об удачном отражении Сулеймана-паши под Мечкою. Вчера, 29-го ноября, с четвертого часа пополудни, турки начали переправляться большими силами через Лом у деревни Красной, к вечеру переправилось более 30-ти таборов. Сегодня утром турки всеми силами атаковали корпус Великого Князя Владимира Александровича, направив главный удар на Мечку. После упорнейшего боя, 12-й корпус блистательно отбил турок с фронта и перешел в наступление, а между тем, подоспевшая, по приказанию Наследника Цесаревича, Лично присутствовавшего во время сражения, бригада 35-й дивизии ударила на левый фланг неприятеля и совершенно выбила турок. Дело было поистине блестящее.

Его Величество особенно радовался, что молодецким этим делом Лично руководил Цесаревич и тотчас по прочтении депеши, приказал заготовить грамоту на награждение Его Высочества орденом св. Георгия 2-й степени.

Не более как через полчаса Государь получил телеграмму Главнокомандующего о произошедшем сражении в рущукском отряде, в которой Его Высочество выразил свою просьбу о пожаловании Цесаревичу Георгия 2-й степени. Император тотчас ответил, что Он так и положил наградить Цесаревича, но что просить ничего не давать знать Ему, так как Его Величество Сам поедет к Цесаревичу и возложить на Него знак.

Содержание грамоты Государю Наследнику Цесаревичу было следующее:

‘Рядом доблестных подвигов, совершенных храбрыми войсками вверенного Вам отряда, блистательно выполнена трудная задача, возложенная на Вас в общем плане военных действий. Все усилия значительно превосходного численностью неприятеля прорвать избранные Вами позиции, в течение пяти месяцев, оставались безуспешными и, наконец, 30-го ноября сего года отчаянные атаки на Мечку мужественно отбиты под личным Вашим предводительством. Желая выразить чувства сердечной Нашей признательности за Вашу отличную храбрость и благоразумную распорядительность, доставившие войскам Нашим новую славу, Всемилостивейше жалуем Вас кавалером Императорского ордена Нашего святого великомученика и Победоносца Георгия второй степени, знаки коего, при сем препровождая, повелеваем Вам возложить на себя и носить по установлению.

Пребываем к Вам Императорскою милостью Нашею навсегда благосклонны’.

В сел. Парадиме

30-го ноября 1877

Декабрь месяц

1-е декабря. 30-го ноября отряд наш, стоящий на дорогах в Златицу из Софии и Этрополя, был атакован турецким златицким отрядом, получившим около 3,000 подкрепления, бой продолжался с утра до сумерек, и все турецкие атаки отбили, но так как турки остались на ночь на высотах, командующих над флангами наших передовых позиций Челопечи и Клисса, то позиции эти мы очистили. Потери наши еще неизвестны, но не велики. Прочие войска наши занимают прежние свои позиции в виду Араб-Конака и наблюдают за Лютиковым. Турки продолжают укреплять свои позиции и подводить, мало-помалу, подкрепления из Софии.

Великого Князя Владимира Александровича Государь наградил золотой шпагой, украшенной бриллиантами, с надписью: ’14-го и 30-го ноября 1877 года’.

По случаю победы в рущукском отряде, было отслужено молебствие.

После молебствия Государь Император изволил подойти к Своему Почетному конвою и благодарить его за службу. Георгиевским кавалерам Его Величество объявил, что они будут посланы в Петербург для присутствования при праздновании 100-летнего юбилея Александра I.

В этот же день Князь Карл Румынский раздавал лицам Главной Квартиры медали и кресты.

Офицерам Почетного конвоя пришла мысль поднести Государю золотую саблю, после того, как Его Величество надел Себе георгиевский темляк. Но так как настоящую золотую саблю негде было заказать и из Петербурга не успел бы ее прислать, то конвойцы решили временно подарить обыкновенную золотую саблю, имевшуюся у полковника Эндена, без надписи, с тем, чтобы в Петербурге заменить ее другою.

2-го декабря в 9 часов утра Император принял офицеров Почетного конвоя в Своей хижине, и командир его, флигель-адъютант полковник Энден доложил Его Величеству общую их просьбу и спросил Всемилостивейше принять покуда простую саблю на память.

Государь тогда произнес:

— ‘Благодарю вас, Я очень доволен и этой саблей, и другой мне не нужно, буду ее постоянно носить. Искренно благодарю вас за эту дорогую память о вас и еще раз спасибо за службу. Теперь Я должен через день расстаться с вами и пошлю вас служить к Цесаревичу, но, надеюсь, до скорого свидания! Воображаю, как Цесаревич вам обрадуется. А теперь поцелуйте Меня все…’

И перецеловав по очереди всех офицеров конвоя, Государь присовокупил:

— ‘Больше полугода мы прожили вместе, время прошло незаметно… До свидания, господа!’ {Почетный конвой был оставлен при Главнокомандующем, так как Наследник Цесаревич, вызванный Государем через месяц с небольшим в Петербурге, покинул действующую армию.

Эта самая сабля, поднесенная почетным конвоем Государю, была возложена на гроб Незабвенного Императора в злополучный день похорон Царя-Освободителя, как самая Им любимая и почитаемая…}.

Желая проститься, вообще, с войсками, Его Величество назначил 2-го декабря, в 12 часов, общий парад на том месте, где гренадеры 28-го ноября положили предел существованию армии Османа-паши. К несчастию, гвардия была уже в Орханиэ и не могла присутствовать на параде, за исключением 3-й гв. дивизии, она даже не знала, когда Император покинул армию.

В начале одиннадцатого часа Его Величество выехал из Парадима в Плевну. Войска Завидского отряда и часть румынского корпуса построились на поле сражения, в пространстве между Дольным-Дубняком, Горным Метрополем и Видом.

Кавалерия в полковых эскадронных колоннах расположилась вдоль Софийского шоссе, а пехота, под прямым углом, к фронту кавалерии выстроилась по полю в две линии, в батальонных колоннах из середины. Пешая артиллерия стала пехотою. Левый фланг занят был двумя линями румынских войск: в первой — пехота, во второй — артиллерия и кавалерия (рашиоры и калараши). Поле сражения еще не совсем было прибрано, кое-где валялись мертвые тела и лошадиные трупы, блеклая трава местами еще хранила алые следы крови, но войска были построены так, что эти печальные остатки побоища находились позади их фронта и скрыты между колоннами. На правом фланге кавалерии стояли: жандармская команда и 2-й дивизион лейб-казаков, посланный за Вид недели за две до сдачи Плевны, для занятия аванпостов на Медованской позиции, за лейб-казаками — полкн 9-й кавалерийской дивизии. На правом фланге пехоты стояли полки 3-й гвардейской пехотной дивизии, потом обе гренадерские дивизии (2-я и 3-я) и, наконец, румыны. Над батальонами развевались распущенные знамена. В начале первого часа к войскам прибыл Государь Император. На пути Его Величества у моста были сложены некоторые трофеи, которые успели пока собрать и привести в порядок: массы патронных жестянок, гранат, ракет и горы оружия, а на пути к войскам, уже за Видом, вдоль дороги вытянуты были турецкие орудия. Но то, что было, не составляло и десятой части всего количества. Когда пространство между мостом и Плевною освободилось от массы пленных, можно было видеть, какие громадные военные материалы достались в наши руки: на обширной площадке, лежащей около шоссейного домика, где стояла одна из главных масс турецкого войска, буквально не было пяди земли, не покрытой всевозможным оружием и амуницией, патронов такое невообразимое множество, что, усеевая собою все пространство площадки, они, кроме того, ссыпаны были еще в несколько больших высоких куч, которые издали многими были приняты за кучи мусора. А сколько просыпано было их на всем протяжении шоссе от моста до Плевны и сколько еще цельных, нераскупоренных ящиков и жестянок валялось по полям и высотам… Это целые миллиарды патронов, уже сами по себе, не говоря о прочем, составляли миллионное богатство. Надо думать, что работы хватит, по крайней мере, недель на шесть для одной лишь разборки и сортировки наших бесчисленных трофеев.

Парад 2-го декабря прошел без церемониального марша. Государь Император только объехал войска и поблагодарил почти каждую часть отдельно за все труды и мужество, оказанные в последнем сражении. Проезжая мимо 3-й гренадерской артиллерийской бригады, Его Величество вызвал из фронта рядового Карабанова, вышедшего к Государю с тем самым банником, которым он отбивался от турок. Мнлостиво расспросив его об этом эпизоде и похвалив за удальство, Его Величество взял от свиты генерал-майора Салтыкова знак отличия военного ордена и лично вручил его Карабанову. Затем, подъехав к Астраханскому гренадерскому полку, Государь Император вызвал рядового Егора Жданова, взявшего турецкое знамя, и тоже наградил его знаком отличия.

По окончании смотра, Его Величество, вместе с Великим Князем Главнокомандующим, князем Карлом Румынским и со всеми свитами и начальствующими лнцами возвратился в Плевну. На пути, около города, в том месте, где в день сдачи волновалось море красных фесок, теперь кипело такое же море черных бараньих шапок. Это — болгары из Плевны и со всех окрестных мест сошлись сюда приветствовать и благодарить своего Царственного Защитника. Они встретили Его Величество громкими ‘да жие’ и рукоплесканиями, составляющими у них исконный обычай для изъявления общественной радости, приветствия и при провозглашении ‘здравиц’. В городе, в том же самом доме, где и в прошлый раз, был сервирован обед, предложенный Его Величеству и всем присутствовавшим Великим Князем Главнокомандующим. При входе в дом Государь Император был встречен толпою девушек-горожанок, одна из которых произнесла следующее приветствие:

‘Всемилостивейший Государь! Велико Твое благодеяние к нам, Ты не только предпринял великую войну из любви и сострадания к нам, но и удостоил нашу убогую страну Твоим Царским посещением, подвергнув себя всем трудностям походной жизни. Всемилостивейший Государь! Наша признательность к Тебе не имеет пределов, но извини, Великий Государь, нашей простоте, не умеющей достойно встретить Тебя и показать свою глубокую признательность. Болгары будут до конца мира благословлять Твое великое имя и имя Твоего Августейшего Дома’.

Затем Его Величеству был поднесен депутацией болгарских граждан города Плевны следующий адрес:

‘Великий Государь!

‘Прошли века страданий болгарского народа. Они прошли безвозвратно, потому только, что Ты, Государь, положил Свой меч на весы судьбы.

‘Ты, Великий Государь, щитом Своим прикрыл нас от варварства неверных.

‘Ты дал нам новую жизнь.

‘Как солнце, Ты озарил нашу землю Своим посещением, воскресив болгарский народ, и как снег тает от солнечных лучей, так распаялись цепи, нас от ряда веков отягощавшие!

‘Можем ли мы оставаться равнодушными к этому великому событию, плоды которого должны вкусить не только мы, но наши дети и дальние потомки. Своими страданиями во время пятимесячной осады мы, жители города Плевны, купили право стать во главе болгарского народа при стремлении выразить Тебе, Государь, от имени этого народа свои живейшие чувства. Мы веруем: освобождение Плевны — заря освобождения древней Болгарии, Плевна ныне воскресла первая, как века назад она умерла последняя!

‘В намять нашим потомкам об этом воскресении, в видимое на будущие века воспоминание о том счастии, какое Ты, Государь, даровал нам Своим посещением нашего городка, мы просим позволения устроить в Плевне мужскую гимназию, наименовав ее святым для каждого болгарина Именем Вашего Императорского Величества, Царя-Освободителя.

‘Осчастливленная Тобою, Государь, Болгария в Тебе, Венценосный Стратег, видит свое спасение, Тебе она должна посвящать детей своих, свою надежду и упование страны своей, залог ее преуспеяния в духе истинной цивилизации и братского единения с Россией.

‘Было время: на многие столетия померкло солнце Болгарии, в царствование Александра Георгиевича Страшимира, над теми же высотами Плевны, над которыми оно воссияло ныне силою нового Александра, Георгием венчанного, страхом миру рабства и тирании по праву именуемого!

‘Душевно и вечно преданные и благодарные болгарские граждане и гражданки города Плевны’.

Следуют подписи: архимандрита Константина, 9 духовных и 91 светских лиц.

Во время обеда гремела полковая музыка, и толпы болгар, мешаясь с толпами военных, тесно заполняли двор дома, где присутствовал Государь, и все ближайшие к нему улицы.

3-го декабря, в 6 ¹/₂ часов утра рота Почетного конвоя выстроилась у дома Государя.

Ровно через час Его Величество вышел на крыльцо, одетый в теплое пальто.

Музыка заиграла Преображенский марш.

Поздоровавшись с людьми, Император сказал:

‘Еще благодарю за исправную службу при Мне, а также за вашу боевую службу, и, надеюсь, до свидания. Гг. офицеров еще раз благодарю за саблю и всем вышлю от Себя по сабле’.

Коляска стояла уже у подъезда и через миг Государя Имлератора не стало в Главной Квартире…

Со слезами на глазах вернулись конвойцы на свой бивуак, точно они осиротели, такая грусть напала на них, в момент разлуки с их Утешителем и в полном смысле слова — любящим Отцом.

Его Величество направился к Цесаревичу в г. Брестовац. Встреченный Его Высочеством, войсками и народом, Государь Император прибыл в Главную Квартиру Цесаревича в 4 часа пополудни.

Вечером Его Величество выслушал доклад о сражении под Мечкою 30-го ноября и затем Государь Сам надел на Наследника Цесаревича георгиевский крест 2-й степени.

Вот подробности этого славного боя.

28-го ноября, утром, с передовых постов позиции Мечка-Трестеник дано было знать, что турецкая пехота начала переходить Лом у Чифтлика и Красной и наступает на наши авангарды. Около полудня на высотах впереди Пиргоса и Гюль-Чесме показалась в значительном числе неприятельская пехота с артиллерией, предшествуемая кавалерией. Медленность движения и остановка нескольких групп на отдаленных высотах указывали, что неприятель, по-видимому, производит рекогносцировку.

По последующим сведениям оказалось, что рекогносцировку производил Сулейман-паша, указывая лично направление атаки и движение колонн.

Во 2-м часу неприятель начал отходить, оставив на линии наших аванпостов прокламации на польском языке, обращенные к полякам.

29-го ноября, вечером, было получено донесение, что туркн с 4-х часов пополудни начали переправляться у Красной, к которой тянулись новые колонны из Кадыкиоя, а вслед за этим и из Рущука показались войска.

У Красной к ночи наши аванпосты насчитали переправившихся через Лом около 38 таборов, кроме того, с вечера вышли из Рущука значительные силы, около 30 таборов, сосредоточенных у этой крепости. Было очевидно, что турки на другой день намерены нас атаковать.

Укрепленные позиции у Мечки и Трестеника были заняты, как и 14-го ноября {1-я бригада 12-й пехотной дивизии у Мечки, имея небольшой авангард у Пиргоса, 2-я бригада за той же дивизией у Трестеника, имея авангард у Хан-Гюль-Чесме, 1-я бригада 12-й кавалерийской дивизии левее Трестеника, у виноградников, а 2-я бригада с двумя конными батареями правее Трестеника, у шоссе.}, только в резерве у Трестеникского виноградника стояла 2-я бригада 33-й пехотной дивизии, а 129-й Бессарабский полк в Домогиле.

30-го числа, в восьмом часу утра, с Парапанских батарей, находящихся на румынском берегу, были даны два условленных сигнальных выстрела, означавших наступление турок из Рущука, а вслед затем неприятель показался перед нашими ававгардами, которые, ввиду определившегося уже решительного наступления значительных сель неприятеля, отошли на главные позиции (при отступлении авангарда из Гюль-Чесме батальон Тираспольского полка имел только двух раненых).

Когда пиргосский авангард отходил на главную позицию, и турецкая кавалерия показалась впереди Мечки, генерал Цитлядзев отдал приказание войскам вверенной ему 1-й бригады 12-й пехотной дивизии занять назначенные им места: правую командующую гору занимала 1-я батарея 12-й артиллерийской бригады (полковник Будде и 1-й батальон с 7-ю ротою Азовского полка), центр заняли остальные роты 2-го батальона того же полка. Оба эти участка вверены были командиру названного полка, полковнику Невадовскому. Высоту, составляющую левый фланг позиции, занимала 4-я батарея (подполковника Ольшановского), с 3-м батальоном и четыремя ротами 2-го батальона 46-го Днепровского полка, под начальством командира полка, полковника Будде. Затем, в резерве у бивуака оставлены два батальона: 2-й Днепровского и 3-й батальон Азовского полков, только что отошедшие из авангарда. На тыльную же позицию к 10-й роте Одесского полка отправлена 3-я рота Днепровского полка и два орудия 4-й батареи. Начальство над этой позицией вверено было Днепровского полка майору Винклеру. Передовые посты, прикрывавшие левый фланг общего расположения, от 1-го эскадрона 12-го уланского полка, подкрепленные в это время прибывшим на смену их 1-м эскадроном 12-го драгунского полка, отстреливаясь, медленно отходили, уступая натиску сильного числом неприятеля. Посты же, выставленные 30-го ноября, утром, от 4-го эскадрона 12-го гусарского полка и оставшиеся с 29-го ноября от 1-й сотни No 37-го казачьего полка впереди правого фланга, удерживались, насколько было возможно.

В 9 часов утра уже начался бой и, мало-помалу, начало выясняться, что неприятель имел общее направление против Мечки и в промежуток между Мечкой и Трестеником, где с гребня высот спускалась густая кавалерийская цепь из черкесов и регулярной кавалерии, а за нею большими массами шла турецкая пехота.

Командующий 33-й дивизией, свиты Его Величества генерал-майор Тимофеев, при наступлении неприятеля, согласно диспозиции по корпусу, приказал 2-й бригаде генерала Дохтурова, с артиллерией, стать в резервном порядке у Трестеникского виноградника, а ложементы, устроенные собственно для обороны подступов в ущелье, где расположена деревня Трестеник, занят двумя ротами 131-го Тираспольского полка и четыремя орудиями 6-й батареи, а когда генерал Тимофеев заметил, что общее наступление турецких сил направляется, главным образом, на правый фланг генерала Цитлядзева, то приказал 131-му Тираспольскому полку и 3-й батарее занять ложементы, устроенные по левому (западному) склону Трестеникской лощины, а 1-й батарее, согласно предложению начальника корпусного штаба, генерала Косича, занять позицию на гребне высоты, впереди лагеря 12-го драгунского Стародубовского полка, откуда батарея брала во фланг турок, группировавшихся против Мечки. Вместе с тем, 132-му Бендерскому полку приказано расположиться на центральной позиции, пристроившись к левому флангу и несколько сзади 131-го Тираспольского полка, прикрывая, вместе с тем, и 1-ю батарею. Одновременно с этим посланы были приказания в Домогилу: 2-й бригаде 35 пехотной дивизии идти к правому флангу трестеникской позиции, по шоссе, 130-му Херсонскому полку, расположенному в Табачке, направиться, согласно заранее отданной диспозиции, к Кошевскому и Иован-Чифтликскому фонтанам и действовать сообразно обстоятельствам, угрожая левому флангу и тылу турок, а 129-му Бессарабскому, который в 8 часов утра подошел уже к трестеникской позиции, приказано было пройти к трестеникскому винограднику.

Около 10-ти часов утра на высотах между Пиргосом и Мечкою начали устанавливаться неприятельские батареи, из которых одна, около 10-ти орудий, направила свой огонь на 1-ю батарею {12-й артиллерийской бригады.}, а другая, от 8—10 орудий, на 4-ю батарею, вслед затем завязался жаркий артиллерийский бой. Под покровительством своей артиллерии, густые неприятельские цепи против левого фланга и центра наших позиций, имея сзади сильные резервы, спустились с мечкинских высот и смело направились в лощину, но, встреченные сильным огнем, принуждены были отступить, однако же, подкрепленные новыми цепями из-за гребня, снова двинулись вперед, пока, в свою очередь, не были отражены и вновь не были поддержаны свежими цепями, составившими пять терасообразных линий огня, которые начали осыпать массою свинца не только наши передние батареи, ложементы и резервы, но даже и заднюю тыльную позицию у Дуная.

В то же время неприятель, желая охватить наш левый фланг, выслал три эскадрона кавалерии, которые вынеслись в карьер из лощины от виноградников, бросились к углубленной дороге, идущей вдоль Дуная, и, спешившись там, открыли сильный учащенный огонь по ротам Днепровского полка, поражая их как с фронта, так и продольно. Заметив это, командовавший крайним левым флангом, гвардии штабс-капитан Мартынов приказал 4-й роте Днепровского полка, находившейся во второй линии, выбить неприятеля. Рота эта, под командою поручика Соломко, смело выдвинувшись из-за левого фланга, в свою очередь, охватила правый фланг спешенной неприятельской кавалерии, чем и заставила ее немедленно очистить углубленную дорогу с большими потерями. Пользуясь отступлением неприятеля, штабс-капитан Мартынов двинул из ложементов остальные роты крайнего левого фланга, которые, зайдя левым плечом к Мечкинской лощине, взяли во фланг скопившиеся там турецкие цепи. Неприятель, не ожидая появления наших войск со стороны своего правого фланга, смешался и бросился по лощине вправо, но так как, в то же время, находившийся в центре 2-й батальон Азовского полка, по приказанию генерал-майора Цитлядзева, двинулся вперед, то турки в беспорядке бросились на противоположную покатость лощины, где, поражаемые огнем нашей пехоты и картечными гранатами 4-й батареи, понесли большие потери.

Одновременно с этим турецкая пехота начала наступать в просвет между мечкинской и трестеникской позициями, направляясь преимущественно на правый фланг генерала Цитлядзева.

Первоначально наступление турок было здесь встречено Стародубовскими драгунами и Белгородскими уланами, которые, по распоряжению генерал-лейтенанта барона Дризена, спешившись, встретили противника и своим огнем задержали его до прибытия 2-й бригады 33-й дивизии генерала Дохтурова, после чего 1-я бригада 12-й кавалерийской дивизии была собрана и, согласно диспозиции, стала в резерве, один же полуэскадрон 1-го эскадрона 12-го драгунского полка был отправлен к Дунаю, для охранения левого фланга мечкинской позиции.

Не смотря на численное превосходство неприятельской артиллерии и на то, что наши батареи должны были отвлекаться другими целями, как против неприятельских резервов, так и для рассеяния многочисленных цепей, устремлявшихся на нашу позицию, перевес явно оказался на нашей стороне.

Артиллерия центра, почти не обращая внимания на турецкую артиллерию, расположенную на высотах впереди ее, направила выстрелы исключительно против турецкой пехоты, сосредотачивающейся в лощине, для подготовки атаки против правого фланга мечкинской позиции.

Заметив вновь выехавшие батареи, неприятель усилил свою артиллерию новыми батареями и начал обстреливать третью и в особенности первую батареи 33-й бригады, не причиняя, однако, этим батареям почти никакого вреда, причем масса снарядов падала на бивуачные землянки Стародубского драгунского полка, сзади 1-й батареи.

Как выше было упомянуто, турки, произведя нападение на левый фланг, начали подготовлять атаку и на правый фланг генерала Цитлядзева. С этою целью, оставив позади свои резервы, неприятель, одновременно с общею атакою по фронту, направил и на деревню Мечку еще более сильные, густыя цепи, которыя, заняв восточную часть деревни и гребень возвышенности, вдающийся в селение с южной стороны, начали осыпать наши ложементы и первую батарею, буквально, градом пуль из нескольких линий: но при каждом новом покушении перейти в лощину и атаковать нашу позицию, они были отбрасываемы огнем из траншей и батарей. Под прикрытием цепей и пользуясь закрытою местностью, позади упомянутой выше, вдающейся в Мечку, возвышенности, собрались густые массы неприятельской пехоты, назначенные для главного удара, выдвинув вперед в виде заслона (против 2-й бригады 33-й дивизии) длинную линию стрелковых цепей, которые и залегли за гребнем. В то же время турецкие войска начали перебегать впереди лежащие возвышенности отдельными цепями и спускаться в мечкинскую лощину, к югу от селения, именно в том месте где лощина эта, делая изгиб, мало обстреливалась с крайних наших ложементов правого фланга. Таких цепей перебежало до десяти. Ясно было видно, как за ними следовали навьюченные патронами лошади.

В лощинах, на левом фланге передовых цепей, скрытно расположилась турецкая кавалерия, в особенности заметно выказывались всадники от кавалерии на белых лошадях, за группирующимися массами турецкой пехоты, вдали еще видны были за гребнями сильные резервы. Сосредоточиваясь более и более, неприятель начал наступление в обхват нашего правого фланга на высоты, служащие продолжением нашей мечкинской позиции. Достигнув этих высот и пользуясь местными закрытиями и наскоро выкопанными им ровиками, неприятель открыл на своем правом фланге убийственный огонь по нашим Азовским ротам, выдвинутым из частного резерва, для парирования неприятельского обхвата.

Прибыв к правому флангу, генерал Цитлядзев застал там ожесточенный бой. Майор Бартеньев, принявший начальство, вместо раненого командира 1-го батальона, майора Чернецкаго, над правым флангом, постоянно удерживал неприятеля метким огнем своих рот. Турки, при каждой новой попытке, встречали сильный отпор и принуждены были отбегать и скрываться в лощинах, это продолжалось до общего перехода в наступление 2-й бригады 33-й пехотной дивизии.

В то время, когда уже шел бой у Мечки, на правом нашем фланге, у Трестеника, турки ограничивались демонстрациями. Развернув кавалерийскую цепь от Мечки до Лома, они завязали перестрелку с нашими передовыми частями. За кавалерией спустились по скатам пехотные цепи и сомкнутые части, которые, маскируя движение войск к Мечке, залегли на покатостях, укрываясь в лощинах и складках местности.

На позиции у Трестеника, как выше сказано, стояла 2-я бригада 12-й пехотной дивизии, а за деревнею 2-я бригада 12-й кавалерийской дивизии, оставаясь в этом положении до полудня, только пятая батарея 12-й артиллерийской бригады, расположенная на левом фланге трестеникской позиции и находившаяся, таким образом, ближе к Мечке, с успехом действовала во фланге наступавшему неприятелю и впоследствии содействовала своим огнем при общем наступлении.

Около полудня, по распоряжению командующего 12-ю артиллерийскою бригадою, полковника Григорьева, вторая батарея была выдвинута вперед для действия по Хан-Гюль-Чесменсквим высотам, на которых показывались в различных местах кучки неприятельской пехоты. Нескольких выстрелов этой батареи было достаточно, чтобы неприятель скрылся за гребнем высот, что имело значение для предстоящего наступления. Около этого же времени, для усиления артиллерии левого фланга, было отправлено на тыльную позицию к Дунаю два орудия 4-й батареи 33-й артиллерийской бригады, а остальные шесть орудий этой батареи на левый фланг мечкинской позиции, где стояла батарея No 4-го 12-й бригады. При выезде этих орудий на позицию, был взорван зарядный ящик, причем убит ездовой и выбыло несколько лошадей. В это время общее положение дел уже достаточно выяснилось, очевидно было, что неприятель все свои усилия употреблял для того, чтобы взять мечкинскую позицию и, таким образом, прорвав нашу оборонительную линию, отбросить нас от Дуная и овладеть Батинским мостом.

Когда 2-я бригада 35-й пехотной дивизии подходила к Трестенику, Великий Князь Владимир Александрович признал своевременным перейти в наступление, для чего отдал приказание этой бригаде идти по шоссе на Рущук, чтобы ударить на левый фланг турок.

Когда кавалерия правого фланга начала наступление, 2-я бригада 35-й пехотной дивизии, под начальством полковника Назарова, также заправлялась к Гюль-Чесме, вдоль шоссе. Вместе с этою бригадою генерал-лейтенант барон Фиркс приказал следовать 47-му Украинскому полку, с 3-ю и 6-ю батареями 12-й артиллерийской бригады, под начальством генерала Фофанова. Войска эти наступали, идя на бой с музыкою в песнями. 1-й в 3-й батальоны Зарайского полка, с дивизионом 2-й батареи 35-й артиллерийской бригады, капитана Зедлица, были впереди, Украинцы шли левее, Моршанский полк двигался в общем резерве. Едва только Украинцы и Зарайцы подошли к первой высоте, неприятель встретил их сильным огнем из возведенных им ложементов, но недолго мог держаться он здесь, так как дружное ‘ура’, переданное войскам генералом Фофановым, и фланговый огонь 3-й в 6-й батарей 12-й артиллерийской бригады, заставили неприятеля, атакованного Зарайцами и Украинцами, имевшими во главе полковника Назарова и флигель-адъютанта Гессе, броситься назад, чтобы занять следующие высоты. 2-я, 3-я и 6-я батареи 12-й артиллерийской бригады, а также артиллерия 35-й бригады, 3-я и 6-я батареи, заняв позицию по сю сторону Хан-Гюль-Чесме, начали обстреливать турок картечными гранатами, дивизион 6-й батареи 12-й артиллерийской бригады, под командою штабс-капитана Стороженко, подскочил даже на картечный выстрел, в то время, как 21-я казачья батарея действовала во фланге. Неприятель, заняв ложементы на следующих высотах Гюль-Чесме, открыл сильнейший огонь по нашим батареям. Пользуясь замешательством, произведенным у неприятеля огнем нашей артиллерии, генерал Фофанов и полковник Назаров решились продолжать атаку безостановочно, последний приказал командиру Моршанского полка, полковнику Венцелю, приблизиться с главным резервом, а командующему Зарайским полком, майору Завойскому, сбить неприятеля с занятых им позиций. Благодаря энергии майора Завойского, неприятель был опрокинут мгновенно, более трудная задача выпала на долю 1-го батальона Зарайского полка, майора Шлюповича, который взял ложементы штурмом, обратив неприятеля в бегство штыками.

Между тем, полковник Назаров, находившийся все время в цепи и зорко следивший за неприятелем, заметил, что турки в значительных массах группируются против его правого фланга, а потому приказал полковнику Венцелю, который поддерживал также Украинцев, оставив в резерве один батальон, направиться с остальными на правый фланг линии. После взятия двух высот, неприятель, прикрывая отступление свое от Мечки и Пиргоса, последовательно занимал еще две позиции, которые приходилось брать также с боя. В это же время приказано было 48-му Одесскому полку, 2-й и 5-й батареям 12-й артиллерийской бригады, остававшимся в резерве у Трестеника, приблизиться к Хан-Гюль-Чесме, для поддержания 2-й бригады 35-й пехотной дивизии. Занятие этих высот было облегчено движением в атаку вышеупомянутых двух батальонов Моршанского полка, под начальством полковника Венцеля (под которым в это время была убита лошадь), на левый фланг неприятельской позиции. Быстрая атака этих двух батальонов довершила окончательное поражение турок. Неприятель покинул занимаемые им высоты и бежал в беспорядке.

Когда 2-я бригада 35-й дивизии и 47-й Украинский полк взошли на высоты Гюль-Чесме (очутившись таким образом на фланге и даже почти в тылу у неприятеля, засевшего в балке против Мечки и центра наших позиций) и, выдвинув свою артиллерию, начал поражать турок как фронтальным так и продольным огнем, по направлению к Пиргосу, Великий Князь приказал командующему 33-ю дивизией, свиты Его Величества генерал-майору Тимофееву, двинуть 2-ю бригаду 33-й дивизии, под начальством генерал-майора Дохтурова, против турецких войск, сгруппировавшихся против правого фланга Мечкинской позиции. Это было около 2-х часов пополудни. Заметив переход наш в наступление, майор Бартеньев с правого фланга мечкинской позиции приказал 2-й и 7-м Азовским ротам, с поддержкою 9-й роты, выбить неприятеля из занятых им позиций. Роты эти, под начальством штабс-капитана Дементьева и поручика Цивинского, дружно бросились в штыки, выбили противника из закрытий и отбросили в Мечкинскую лощину, а затем, присоединившись к левому флангу цепи 2-й бригады 33-й дивизии, частым и метким огнем начали поражать неприятеля, скопившегося в глубокой долине.

Местность впереди 2-й бригады 33-й дивизии представляла следующие особенности. Тираспольцы и левее их Бендерцы были расположены по крутому склону балки, идущей от Трестеника позади Мечкинской позиции к Дунаю, противоположный гребень, на котором лежала турецкая цепь, составляет продолжение гребня Мечкинской позиции. За этим гребнем, довольно узким, новый гребень, спускающийся в лощину, которая ведет к фонтану Гюль-Чесме, и, наконец, далее высоты Пиргоса, идущие от вышеупомянутого водораздельного плато. Таким образом, 2-й бригаде 33-й дивизии приходилось проходить через три балки, причем переход через первую был обороняем турками.

Генерал Дохтуров, объявив цель действий командирам полков, назначил для атаки 131-й Тираспольский полк (без двух рот) и два батальона Бендерского. Все роты 1-й линии должны были разом, по сигналу, выйти из ровиков, спуститься в балку, а затем атаковать гору. При первом движении наших войск, густая турецкая цепь, лежавшая за гребнем, встала, как один человек, и открыла самый частый убийственный огонь, град пуль обдавал центр наших позиций, не было места, где было бы можно безопасно стоять, даже у Трестеникского виноградника.

Молодецки двинулись Тираспольцы в Бендерцы, живо спустились в лощину и стали взбираться по противоположному скату, встречаемые страшным огнем турецких стрелков, но сомкнутые части турок не успели или не смели появиться на гребне, вследствие губительного и сосредоточенного огня наших батарей. Тираспольцы и Бендерцы живо взошли на гребень, турецкие стрелки едва успели уйти вниз, а кое-где оставались на одной высоте с нашими стрелками. С этого гребня наши увидели, что внизу в двух больших массах сосредоточились турки. Пользуясь преимуществом разбега с горы, войска наши бросились на ‘ура’ и здесь сошлись с турками в штыки, турки не выдержали удара и в беспорядке начали подниматься на следующий гребень. Наша артиллерия, при виде поднимающихся масс, обратила весь огонь на них, все батареи от левого до правого фланга стал громить их, стреляя то — шрапнелью, то — гранатами. Снаряды разрывались среди турецких групп, которые метались во все стороны, торопясь уйти за гребень, покидая убитых и раневых. Окрестные лощины с высоты были завалены ими, в особенности в одном месте окруженные с трех сторон, турки погибали массами. Успевшие избежать смерти, турки так быстро отступали, что наши не могли за ними следовать. Взобравшись на второй гребень, наши войска опять увидели на дне лощины турецкую пехоту в значительном числе и снова атаковали ее. К этому времени подошла наша артиллерия и провожала своим огнем, до самых сумерек, быстро и в беспорядке бегущего неприятеля. Во время наступления бригады генерала Дохтурова, 12-й драгунский полк следовал за нею, когда же, после упорного боя, пехота, постоянно опрокидывая неприятеля, остановилась на высоте Пиргоса, командир драгунского полка, полковник Бильдерлинг, вывел вперед три эскадрона и продолжал преследование, которое прекратилось только на высоте Басарбова, с наступлением темноты.

Одновременно с атакою бригады генерала Дохтурова, генерал Цитлядзев перешел в наступление с Мечкинской позиции. Азовские роты, спустившись с высот, обрушились во фланг турок, засевших в лощине. Поражаемые огнем нашей пехоты и картечными гранатами 1-й батареи, 12-й артиллерийской бригады, угрожаемые 2-й бригадой 33-й пехотной дивизии, они начали поспешно, массами, взбираться на противоположные высоты, усеяв убитыми и ранеными лощину, которая справедливо названа ‘Долиною смерти’.

Вслед за этим, генерал Цитлядзев приказал и остальным частям своей бригады перейти в наступление с криком ‘ура!’. Войска бросились в атаку, согнали со ската высот неприятельские цепи и, поражая их на близком расстоянии, метким огнем, принудили к беспорядочному, поспешному отступлению, с большими потерями. Неприятельские резервы, скрывавшиеся за гребнем высоты, а также рои стрелков, занимавших дома, изгороди и окопы на восточной стороне дер. Мечки, бросились отступать в полнейшем беспорядке, не успевшие бежать из деревни, турки найдены были в домах уже после возвращения на бивуак и взяты в плен.

В течение всего боя под Мечкою, немало нанесли потерь неприятелю действовавшие все время Парапанские батареи, находящиеся на румынском берегу, а также и монитор ‘Никополь’ (бывший турецкий, взятый в Никополе), принадлежащий к составу дунайских судов, состоящих под начальством Его Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича, высланный no распоряжению флигель-адъютанта Головачева. Монитор в особенности нанес много потерь туркам во время беспорядочного их отступления к Рущуку.

Общее преследование неприятеля прекратилось только с наступлением темноты, оно закончилось сильным и сосредоточенным огнем всей нашей артиллерии, выехавшей на последние позиции для окончательного поражения турок, отступавших к Рущуку, Басарбову и Красной. Особенно сильные потери от артиллерии турки понесли при переправе через Лом, где снаряды находили свои жертвы в беспорядочных массах, столпившихся к переправам.

Наши потери: офицеров убито четыре, ранено — 20, нижних чинов: убито — 120, ранено — 655, без вести пропало — пятеро.

Потери турок должны быть весьма велики. В продолжение первых шести часов боя они могли убирать своих убитых и раненых, в конце боя, массы раненых и убитых за пределами наших позиций также остались в их руках, и на другой день турецкие отряды выходили для уборки, выставив впереди большой белый флаг, в наших же руках турки оставили более 800 трупов в более 300 тяжело раненых, почти изувеченных, в числе их несколько офицеров. Таким образом, надо полагать, что общая потеря неприятеля должна быть более 3,000 человек, при отступлении, турками оставлено множество оружия, патронов, носилок, вьюков, шанцевого инструмента в т. д.

Взято в плен нераненых — 15 человек, в числе которых один майор (командир табора).

4-е декабря, Его Величество прощался с войсками, благодарил за службу, роздал награды и принял депутацию от болгар, которая поднесла следующий адрес:

‘Ваше Императорское Величество!

Многострадальный болгарский народ издавна возлагал свои надежды на Великую Россию для своего освобождения от ненавистного и невыносимого ига оттоманов. Теперь он считает себя наисчастливейшим, видя, что после пятивекового рабства его надежды осуществляются в славное царствование Вашего Императорского Величества. Да, Ваше Величество, будучи воодушевлены человеколюбием и состраданием, пожертвовали Своим покоем и пришли в наше отечество — Болгарию — дабы Лично освободить несколько миллионов христиан от ига варваров.

‘Ваше Величество! Столь человеколюбивое и святое Дело, предпринятое Вами, должно сиять в истории, должно быть вспоминаемо вечно по всему Балканскому полуострову с восторгом и признательностью и должно, наконец, теснее связать болгарский народ с его соплеменными и единоверными братьями — русскими!

‘Ваше Величество! Население в той части Болгарии, где жизнь, имущество и честь уже обеспечены, радуется тем блестящим победам, которые храбрые войска Вашего Императорского Величества одержали над общим врагом в Азии и Европе, принося наисмиреннейше и наипокорнейше свою признательность Вашему Императорскому Величеству, болгарский народ молит Бога, да ниспошлет Всевышний Вашему Императорскому Величеству долгоденствие, да ускорит совершенную и окончательную победу над общим нашим врагом и да увенчает полным успехом и славою великое в славное предприятие Вашего Императорского Величества’.

После завтрака, Государь Император изволил отбыть из Главной Квартиры Цесаревича и направиться к Дунаю, чтобы посетить в Петрошанах Великого Князя Алексея Александровича и там же сесть на новую зимницко-фратештскую дорогу и по ней доехать до Бухареста.

Великий Князь Алексей Александрович встретил Государя на переправе, а у дома Его Высочества, в Петрошанах, был выстроен почетный караул от Гв. Экипажа, остальные роты, взвод Собственного Его Величества Конвоя и взвод Изюмских гусар расположились шпалерами вдоль улицы.

Император прибыл в Петрошавы в предобеденное время, в дорожной коляске, вместе с Наследником Цесаревичем. Остановясь на правом фланге Гвардейского Экипажа, где стояли все офицеры, Государь поздоровался и затем спросил лейтенанта Скрыдлова о его ранах и милостиво подал ему руку.

— ‘А что, гардемарин князь Дондуков-Корсаков — здесь?’ спросил Его Величество.

Императору доложили, что он в настоящее время находится на переправе.

— ‘А это кто?’ — спросил опять Государь, указывая на одного гардемарина, стоявшего с офицерами.

‘Аренс, Ваше императорское Величество’, — ответил сам юноша.

— ‘Да, да… как же, помню! Недавно произведенный в мичмана…’ — произнес Государь.

— ‘И крест получил’, — добавил Наследник Цесаревич.

Его Величество в ответ милостиво кивнул головой и затем экипаж тронулся далее при неумолкаемых криках ‘ура!’ моряков.

За обедом Император поздравил командующего Гвардейским Экипажем флигель-адъютанта Головачева с производством в контр-адмиралы.

В 8 часов вечера Государь прибыл в вокзал, который был наскоро устроен, и обходя всех присутствующих, изволил милостиво расспрашивать о жизни их за последнее время на Дунае. Садясь уже в вагон, Его Величество еще раз обернулся к провожающим Его и сказал:

— ‘Прощайте, господа! Дай Бог, чтобы нам скорее и благополучно кончить кампанию…’

5-го декабря. К полудню Государь Император прибыл в Бухарест, восторженно приветствованный еще издалека народом и собравшимися на платформе дебаркадера железной дороги властями, высшим обществом, представителями сословий и депутациями.

Город, разукрашенный флагами, гирляндами и коврами, вечером был роскошно иллюминован и Его Величество изволил кататься по улицам вместе с князем Карлом.

Сегодня Государем Императором был подписан прощальный приказ по воскам действующей армии.

Эти теплые, задушевные слова Царя-Отца внутренне согрели воинов, замерзавших на снежных вершинах Балканских гор.

Высочайший приказ по войскам действующей армии.

‘Возвращаясь в Свою столицу после более шестимесячного пребывания среди войск действующей армии, Я обращаюсь с чувством естественной гордости и благоговения к воспоминаниям о высоких доблестях русских воинов, являющихся и в нынешнюю кампанию теми же героями, коими всегда славилось наше оружие. Беспредельная преданность к Престолу и к долгу чести и службы, неустрашимость и стойкость в бою, примерное самоотвержение в тяжелых испытаниях, неизбежных в военное время, искони отличавшие русского солдата, постоянно ему присущи и ныне. Мне отрадно было быть личным свидетелем неоднократных доказательств таковых достоинств горячо Мною любимых войск Моих. Расставаясь с ними ныне, в твердом уповании на милосердие Всевышнего, Его благословение на дарование новых и окончательных побед над врагом, Я твердо убежден, что для достижения их, под сем благословением, войска Мои не знают преград. Не сомневаюсь, что и впредь, как и ныне, они постоянно будут приобретать права на ту искреннюю признательность, которую сердцу Моему приятно выразить ныне всем войскам действующей армии, начиная с Его Императорского Высочества Главнокомандующего, начальникам частей, генералам, штаб и обер-офицерам и нижним чинам. Военная летопись наша украсилась в нынешнем году блестящими страницами и незабвенными памятниками славы русского оружия, таковы: переправа через Дунай под Систовым, взятие Тырнова, экспедиция за Балканы, беспримерная и удивления достойная защита Шипкинского перевала, взятие Ловчи, Горного-Дубняка, Телиша, Врацы и Этрополя и, наконец, овладение Плевною, потребовавшей стольких жертв и усилий, и покорение значительной турецкой армии, ее защищавшей. Не менее славы и признательности заслуживают войска рущукского отряда, под личным начальством Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича, на коих выпала трудная и тяжелая задача охранения левого фланга, занятого нами с начала кампании огромного пространства. Задача эта выполнена блистательнейшим образом, несмотря на все трудности удержания значительно сильнейшего неприятеля на большом протяжении, при беспрестанных, постоянно отраженных, попытках сего последнего прорвать наши линии.

Повторяю Мою искреннейшую признательность Его Императорскому Высочеству Главнокомандующему действующею армиею, Его Императорскому Высочеству Наследнику Цесаревичу, Начальнику рущукского отряда, всем начальствующим и служащим в армии лицам, благодарю всю армию от всего сердца в молю Бога о ниспослании нам новых побед и успехов.

Александр’.

5-го декабря 1877 года, г. Бухарест.

В 10 часов вечера Государь Император выехал из Бухареста.

Через месяц компания была кончена.

Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877

Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877

Предисловие

Апрель месяц

Май месяц

Июнь месяц

Июль месяц

Август месяц

Сентябрь месяц

Октябрь месяц

Ноябрь месяц

Декабрь месяц

Читайте также: