Дневник писателя за 1877 год. Январь-август, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1877

Дневник
Время на прочтение: 296 минут(ы)
Скачать в PDF
Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том двадцать пятый. Дневник писателя за 1877 год. Январь—август
Л., ‘Наука’, 1983
<Объявление о подписке на 'Дневник писателя' на 1877 год>
<Объявление о выходе 'Дневника писателя' за май-июнь 1877 г.>
Рукописные редакции
Дневник писателя 1877
<Записи к 'Дневнику писателя' из рабочей тетради 1876--1877 гг.>
Подготовительные материалы
<Объявление к апрельскому выпуску 'Дневника писателя' за 1877 г.>
Варианты
Примечания
Список условных сокращений

<ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ‘ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ’ НА 1877 ГОД>

Открыта подписка на ежемесячное издание Ф. М. Достоевского ‘Дневник писателя’ на 1877 год. (Двенадцать выпусков в год).
Каждый выпуск будет заключать в себе от полутора до двух листов убористого шрифта, в формате еженедельных газет наших.
Каждый выпуск будет выходить в последнее число каждого месяца и продаваться отдельно во всех книжных магазинах по 20 копеек. Желающие подписаться на все годовое издание вперед пользуются уступкою и платят лишь два рубля (без доставки и пересылки), а с пересылкою или доставкою на дом два рубля пятьдесят копеек.
ПОДПИСКА ПРИНИМАЕТСЯ: для городских подписчиков в С.-Петербурге: в книжном магазине Я. И. Исакова (гостиный двор No 24) и в книжном ‘Магазине для иногородних’ М. П. Надеина, Невский пр., No 44.
В Москве: в ‘Центральном книжном магазине’, Никольская, д. Славянского Базара.
РОЗНИЧНАЯ ПРОДАЖА выпусков производится во всех книжных магазинах Петербурга, в Москве: у Салаева, Живарева, Кашкина, Мамонтова, Васильева и др., в Казани: у Дубровина, в Киеве: у Гинтера и Малецкого, в Южнорусском книжном магазине, у Оглоблина (Литова) и у Корейво, в Одессе: у Распопова и Белого, в Харькове: у Геевского и Куколевского, в Воронеже и Туле: у Аносова, в Тамбове: у Зотова, в Перми: у Наумова, в Смоленске: у Лаврова, в Тифлисе: у Беренштама, в Чернигове: у Да-нюшевского, в Варшаве: у Истомина.
Г-да иногородние подписчики благоволят обращаться исключительно к автору по следующему адресу: С.-Петербург, Греческий проспект, подле Греческой церкви, дом Струбинского, кв. No 6, Федору Михайловичу Достоевскому.

<ОБЪЯВЛЕНИЕ О ВЫХОДЕ ‘ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ’ ЗА МАЙ-ИЮНЬ 1877 г.>

‘Дневник писателя’ издание Ф. М. Достоевского. За май и июнь м<еся>цы выйдет в свет 12 июля в одном выпуске удвоенного объема.

РУКОПИСНЫЕ РЕДАКЦИИ

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ 1877

<ЗАПИСИ К 'ДНЕВНИКУ ПИСАТЕЛЯ' ИЗ РАБОЧЕЙ ТЕТРАДИ 1876-1877 гг.>

1) Община. {Община, вписано. Выше зачеркнутый заголовок: Январь. Стр.} Недоумение (декабрь). Первое разъяснение недоумению. {Далее было: Европ<а?>} Национальное наше начало и есть всеобщность.
2. ? Штунда. Наша демократия, обратятся в хлыстовщину.
2. Фома Данилов. {Далее было: Великая идея. Великие блудницы.} Герой и великий русский.
3. Солдат и Марфа.
О передаче великой идеи. Великие блудницы.
Движения нет в народе. Да разве в характере нашего народа эти движения. {Движения нет ~ эти движения, вписано на полях.}
Крит<ика?>. 4. Идеалисты и реалисты. Цветок с пониманием природы лучше обличения взяточничества.
Расчет, Литке.
4. ‘Кроткая’. ‘Новое время’.
Социализм, разрушение и на другой день.

ЯНВАРЬ 1877
ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ

Стрюцкие и община.
Община и европеизм. Европеизм поддерж<ивает> общину, {поддерж<ивает> общину вписано.} ополчается на европейские {Было: народные} начала. Гонение на национальную партию.
NB. Община держит человека у земли. У нас страсть к бродяжничеству и к приключениям. Отделите каждого к своему клочку, и он всё заложит и продаст жиду. (Свели лесок.) Дайте власть — не справитесь. Лучше держать в узде, в общине. В самоуправлении же могли бы быть сделаны изменения. {На полях рядом с текстом: Стрюцкие и община ~ сделаны изменения.— запись: Община.}
Недоумения. Аксиома (последняя строчка декабр<ьского> No). Европействующие. Русские европейцы от роду. Это и есть их национальность. Вот первое разъяснение недоумения. {На полях рядом с текстом: Недоумения. Аксиома ~ разъяснение недоумения. — помета: Здесь.}
‘Новое время’, 31 декабря. Среди газет и ж<урналов> из ‘Русского мира’ о продаже ‘Голоса’ турецкому посольству.
‘Новое время’, 31 декабр<я>. Пятница. О Фоме Данилове, унтер-офицере, замученном за веру кипчаками.
NB. О том, как великая идея передается таким душам, которые, по-видимому, и подозревать невозможно, что они заняты высшими идеями жизни: Фома-мученик, Влас, Жан Вальжан.
Основная ошибка нашей критики. Вот уже 30 лет. Мы прямо поставлены на самую низкую степень понимания дела в глазах Европы и настоящего просвещения. Наши консерваторы не возражали, киргизы, сами думали, что это так неважно. Направление, ярлык портит автора. Добрые и полезные человечеству чувства, но тут a priori решается, что такое добро и что полезное. Описание цветка с любовью к природе гораздо более заключает в себе гражданского чувства, чем обличие взяточников, <с. 174> ибо тут соприкосновение с природой, с любовью к природе. Кто не любит природы, тот не любит и человека, тот не гражданин и т. д.
Это в виде прибавления к критике.
Корнель и революция.
‘Московск<ие> ведомос<ти>‘, 31 декабря, 76. Передовая, письмо Екатерины II к Цимерман и толки заграничной прессы о русских революционных движениях (valet rouge — червонные валеты). Анекдот об англичанине, стрелявшем русских добровольцев.
Повреждения ума, а не сердца. Кирилловы, богочеловек, человекобог, необразованность от ничегонеделания. Непонимание современного человека. ‘Новь’.
‘Нов<ое> врем<я>‘, суб<бота>, 8 января (No 310?),— фельетон Стасова об идеале и реализме. Любовь к человечеству. Идеал видит в слове, это важнее. Репины — дураки, Стасов хуже.
NB. Сознание и любовь, что, может быть, и одно и то Же, потому что ничего вы не сознаете без любви, а с любовью сознаете многое (яблоко писаное) — и проч.
Зато казенщина, Артемьева, Диккенс.
NB. Тирада об том, что чем более мы будем национальны, тем более мы будем европейцами (всечеловеками). Тогда-то, может быть, создастся этот тип в первый раз, которого теперь нет и который только в мечтах у всех русских самых даже противуположных направлений (славянофилы, националы, красные и проч.). Пора перестать стыдиться своих убеждений, а надо высказать их.
NB. Ошибка ума, а не сердца и проч.
Сатира (Щедрин), сами свое европейство уничтожающие. <с. 175>
NB. Идея. Заразить душу своим влиянием. Влас. Виктор Гюго.
NB. Пусть славяне будут накормлены нами пли европейцами, все равно, только б были накормлены. Иначе шовинизм. Совсем неправда, и нет шовинизма, ибо желал бы я, чтоб славяне были накормлены и облагодетельствованы лишь русскими, вовсе не шовинизм, ибо я вовсе не для выгод и не для тщеславия России желаю этого, а для выгод славян. Всякое отвоевание (хотя бы и кормом) славян Европою от нас будет им же во вред. Да и есть хлеб телесный {Было: животный} и хлеб духовный. Славяне-европейцы суть поляки, суть чехи, суть сербы, высшей интеллигенции. А желать накормить славян, конечно, хорошо, — обратиться к Европе тоже недурно и проч. Как желает иной школяр (прямолинейность).
Ор<ест> Миллер, соединивший в себе славянофильство с европейничаньем.
Христианство есть доказательство того, что в человеке может вместиться бог. Это величайшая идея и величайшая слава человека, до которой он мог достигнуть.
Яблоко. Любя яблоко, можно любить человека.
Французы, без вкуса, Lamart и Victor Hugo. Реализм, фотография. Фотография на себя не похожа — и проч. {На полях рядом с текстом: Христианство есть доказательство со не похожа — и проч. — запись: Искусство. Стасов. Репин.}
Литке, расчет. (Мольтке). Неверие в народное движение. Пошел цинизм. Народ наш не кричит, не демонстрирует. (Стоял у Аничкова дворца.) Пошел цинизм. Крахи, паразиты. Кровь хороша. Сатирики.
92-я страница ‘Нови’.
Наша демократия так же древна, как и Россия, а у тех с 89-го года (мысль Мещерского). Ответ автору ‘Нови’.
ШТУНДА. Драгоценный сосуд. Обратятся в хлыстовщину. <с. 176>
Солдат, замученный за веру, с другой стороны, солдат с дочерью. Разврат. Что кого поглотит?
С уничтожением общины.
Разврат в высшем сословии. Штунда. {Штунда. вписано.} Отрицают народное движение. Разорвали с народом. Редсток. {Редсток. вписано.} К ним примкнули европействующие. К деспотизму. Мы свободны с начала русской земли. Европействующие хотят жидовства и разврата. Но есть уже сильно<е> ядро сознающих. {Далее было начато: Сатир<а>} Хотя у европействующих литература. Сатира. Подкладки нет. Нечего было бы сказать. Новь — вот тайная мысль автора. Вот вам и Потугин! Вот подкладка сатиры Потугина. Нам нечего волноваться революцией, ибо мы уже 1000 лет как свободны.
Общечеловек. Россия — новое слово. В том-то ее и национальность.
Речь шотландского ректора.
Высшее общество расшаталось и оглупело. И какие у него радости: comtesse {графиня (франц.).} такая-то (а за спиной дураками зовут друг друга). Напакостил такому-то.
То, что мне писали по поводу бессмертия души. И вообще пишут с вопросами. Высших убеждений, цели нет.
Идеализм и реализм.
Червонные валеты и проч. Выписка из октябрьского Дневника о том, как восторжествует цинизм.
Отрицают движение. Что же не кричал народ? Стало быть, не было движения.
К подвигу унтер-офицера Максимова пресса отнеслась сухо. Не нашего, дескать, мира. Эх, что защищать христианство. (Грановск<ий>. Крестовые походы. Общечеловеческое. А христианство не общечеловеческое. Эх свиньи.) Хотя бы честность и сила духа должны были поразить сердечно: этот унтер-офицер есть воплощение народа, с его незыблемостью в убеждении, и растленного нашего общества, с другой стороны. {растленного ~ стороны, вписано.} <с. 177>

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ (ПМ)

<Январь>

Что молодой человек осквернился и не знал покоя , я никогда не поверю. Ошибка ума, а не сердца.
Мы скажем после, а теперь лишь несколько слов.
Строили <нрзб.> но это и нельзя.
Сочувствовать?> может, но заняться мелко.
Такова молодежь.
Тут помогают социальные теории (незыблемые).
За тех авторитеты были (Бели<нский?> Черн<ышевский?>), естественные, будто бы, науки, получаю письма (и Благосве<тлову> поверь).
Не знают науки.
Эта наука передается словами.
Ни один-то профессор не возьмет.
Гумбольдт.
А тут бродяжни<чество?>
Великость подвига.
Легкость идеи низвергнуть всё и идти дальше.
Остановили науку при Николае.
Молодежь же чиста. {Рядом с текстом: Мы скажем после ~ чиста. — помета: Короче.}
1. Бергеман.
2. О детях (вот и всё).
3. От редакции (и всё).
Иезуитизм.
И даже особенно нравится.
Именно кровь, гры<з>ня. А вот вы какие были, вот же вас.
Именно радикальные.
Как удивят все эти больные .
Тут так недалеко от детства, ненависть к авторитету, вот, дескать, мы какие. Вагон и три мальчика.
Сцена — застрелился .
Грянет и наше имя в истории.
Это любящие сердца, но до любви им и дела нет. Не время, то есть не пришло еще время. Тут надо жизни. {Как удивят ~ Тут надо жизни, записи на полях.}
Готовые науки, тут не надо и читать.
Читают, {Было: Читатели} конечно, иные, но не многие.
Я убежден.
Не надо учиться, когда имею право презирать.
Рабское преклонение перед авторитетом. Прудон, Бакунин, Герцен. Устарели.
Нагнанная на себя жестокость.
Не нашего мира. Неполнота Есть страдания страшные и уже не фиктивные. И хотя тут многие не от нашего уже мира — а социальны. Лев<ин?> не виноват.
Не достает. Психология покоя .
Розги, образование, профессор.
Восточная война.
1) О деятельной любви, Бергеман.

<Апрель, гл. II>

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА
1

1 Здесь и далее цифрами в ломаных скобках обозначаются отдельные фрагменты рукописи.
Длинной бы истории не затеял, просить, сбирать подаяние, но в ту минуту бы помог.
Выстрелил в себя.
До сих пор сон был ясен, дальше пошло клочками (как во сне).
Одно с ужасающей ясностью через другое перескакивает, а главное, зная, например, что брат умер, я часто вижу его во сне и дивлюсь потом: как же это, я ведь знаю и во сне, что он {В рукописи ошибочно: я} умер, а не дивлюсь тому, что он мертвый и все-таки тут, подле меня живет.
У Эдгара Поэ.
Не знаю, почему это, но не в том дело.
Право, я не могу иначе передать тогдашнего моего мимолет<ного> {Было: беглого} ощущения. Но ощущение продолжалось. Пусть.
Пусть. Но ведь если я убью себя, например, через 2 часа — то что мне девочка? Я обращусь в нуль.
А если так, то почему же я теперь, так твердо порешив застрелиться, не могу преодолеть моей жалости.
Вот потому-то я и затопал: дескать, не только не чувствую жалость, но если и бесчеловечие и подлость сделаю, то мне должно быть всё равно. Но оказалось не так.
Человек вообще. Тем менее я люблю людей в частности.
До страстных мечтаний о подвигах, и я бы, может быть, даже крест перенес за людей.
Слышал поблизости . Я не мог бы жить в одной квартире.
Я двух дней не проживу с кем-нибудь в одной комнате.
Я не спал. Отнесли, и уже только в могиле мне показалось: как же это я умер, а всё знаю, только шевелиться не могу.
Если есть разумнее, то пусть явится.
Не то никогда никакому мучению, какое бы меня ни постигло, не сравняться с тем презрением, которое я буду молча ощущать к мучителю, хотя бы миллионы лет.
Можно сказать даже так, что для меня и сделан. Застрелись я, и мира не будет, по крайней мере, для меня. А может быть, почем знать, и совсем не будет.
Являлось рассужде<ние?> — то какое мне дело — ведь тогда совершенно как бы не существовало бы мира. Я понимаю, что я человек, и пока живу, то могу страдать, мучиться и иметь стыд за свой поступок.
Жизнь и мир от меня зависит.
И чем более я сидел у стола, тем больше я бесился.
Одним словом, случилось, что если б не эта девочка, то я бы застрелил себя. А тут мне стало досадно, что я об этом думаю, и я не брал револьвер, но что я застрелюсь к утру, я знал наверно. И вот я заснул.
И мне стало противно. Уже другое разр<ешение?>.
Я было назвал себя трусом, но это не так, и я усмехнулся и стал дремать. Последняя мысль моя была: а ведь теперь мне не так всё равно, стало быть, минута благоприятна.
У капитана тиши<на>. Они устраивались спать и лишь доругивались.
И вот начался мой сон.
‘Это Сириус?’ — спросил я. ‘Нет, эта та самая звездочка, которую ты видел между облаками, возвращаясь домой’. И как только он сказал мне это, я понял, что его не надо спрашивать, что он ответит мне, если б я его спросил, но что лучше, если его не спрашивать.
Я плохой астроном.
И я воззвал к видимому властителю всего того, что происходило со мной, если только был властитель.

Я оскорбил ребенка. {Далее было: Я плохой зна<ток> в астрономии.}
Но я почувствовал, что мы приближаемся к окраине бытия.
— Ты увидишь, — ответил он грустно.
Мелькнула мысль о девочке.
Милым трепетом своих крылышек.
Не хотел, чтоб меня победили.
— Ты знаешь, что я боюсь тебя. Ты презираешь меня, — сказал я вдруг.
Он не ответил ничего. И я почувствовал, что у него есть цель и наш путь будет иметь конец. Мы пролетали звезды и новые пространства.
Они были спокойны, не тревожились.
И тут я понял, что меня не презирают и не могут презирать. Не хочу сожалений, подумал было я, но меня и не сожалели.
Почему я знал это, не знаю, но что-то сообщилось мне от того существа.
Я бесился, и на все эти вопросы и не возможность ответить?).
Сладкое зовущее чувство — родная сила света, меня породившего, отозвалась в моем сердце и воскресила его, и я воскликнул: Если это наше солнце, то где же земля?
Они целовали меня.
Я задрожал и преклонил<ся> перед ними. Я понял. Я всё тотчас же понял.
О, они были прекрасные и невинные, это была земля, не оскверненная грехопадением.
NB. Я не знаю, было всё так, но ощущения мои были те, а теперь я, может быть, сам рисую подробности, потому что я не умею этого передать. {Было: передать вам}
Ощущение, когда сладко ноет сердце во мне от счастия.
О мечта, я лишь наобум и придумываю. Помню восторг, картины и пейзажи. Их любовь влилась в меня лучами, и осталась со мной. Я вглядывал<ся>, бегал по лесам и рощам.
Я бы не мог ответить на вопросы: как они знали железо и не дрались и проч. Как могли они понимать и не знать науки. Как могли довольство<ваться?>, знали другое, обращали силы ума на другое.
Но, может быть, они имели другое проникновение, и это было так — и — и может быть очень, что всё это был не сон.
Да, как скверная трихина.
Счаст<ье> проповедовать.
Сейчас будет, если только все захотят, но пусть не хотят, пусть не хотят, а мы будем молиться .
Я не знаю, я не могу растолковать, как устроить, но я видел воочию, вот что главное. Главное, люби другого как себя — вот что главное, и просто люби, а не из выгоды, тогда устроится.
Они {Далее было: и теперь} говорят, что я и теперь сбиваюсь. Что ж, может, еще несколько раз собьюсь и очень собьюсь, пока отыщу, как проповедовать. Кто же не сбивается. А между тем все ведь идут к одному, все — с мудреца до последнего разбойника, все стремятся к одному и тому же, только разными дорогами. Но у меня, вот что они никак не хотят понять, в сердце Истина, живой образ ее, который я видел, в такой восполненной целости, что не могу больше не верить, что оно не может быть на земле, {я видел ~ на земле вписано на полях со знаком вставки.} — и как же мне сбиться. Не имел бы этого образа и сбился-то. А теперь собьюсь разве немножко, на копейку, но главное отыщу.
И ведь вот <знаю>, что никогда ни до чего не добьюсь. О, ведь и тут то же самое: ведь и тут знать законы счастья лучше счастья, но что мне за дело. Иду! Иду!
Ведь я видел, что можно быть прекрасными, не потеряв способности жить на свете. Не хочу верить, чтобы зло было нормальным состоянием.
А ведь они все только над этой верой-то моей и смеются.
О, я скрою, что я их всех развратил.
Они стали мучить животных.
Животные удалились от них и одичали и стали злы, как и люди.
Всякий оберегал свое существование.
Ложь, шутки, пляски, сладострастие, ревность, кровь единит. Скорбь. И они полюбили скорбь.
В лени, мое, твое, явились изобре<тения>. Скорбь полюбили. Истина, мучения, храмы. Человечность.
Они устали в труде. {Далее было: Как люб<ить> себя больше всех. Стали придумывать, как бы соединиться так, чтоб не переставать любить себя больше всех, в то же время не помешать никому другому. Целые войны поднялись за эту идею.}

<Июль--август, гл. I, II>

Недоконченный век — недоконченные люди.
Утратили всякую правду.
Джунковские, Не жестокое, но бессердечное, Джунковские, я думаю, не совсем худые люди.
Эгоизм. Дама почтенная, но эгоистка. Эгоисты капризны. Нежелание связать себя никаким долгом. Ах, чтоб вас бог прибрал. Эгоизм и страстное желание покоя и лени рождают желание освободиться от всех долгов, а вместе с тем и странное {желание освободиться ~ странное вписано.} требование от всех к себе долгов. Неисполнение этих долгов к себе самому {к себе самому вписано.} принимается как обиды, сердцем. Сердце ожесточается местью против маленьких детей. Личная месть. Картофелю принес (в сортир).
Джунковские жалуются, что испорчены, чем же ты их заправил. Сердце любящее, но разочаровано, чем же разочаровали — тем, что не посеял сам оснований любви и требовал ее даром. Требования сузил — ненависть. Не доесть. Учителей нанимал — то есть как будто и долг исполнял. Он удивляется шалостям — воровать, котелок. Дети секли: чёрта. Какое зрелище: отец с детьми судится. (Дети дали сдержанные показания.) Отец займется — исправит недостатки. Плачет, колотит в грудь. Если даровиты дети, простят многое, по если нет, то…
Воспоминания в детях оставить.
Я беру один из эпизодов. Облепились от гражданской неудачи, от разложения, от непонимания. Разложились понятия от непонимания кругом происходящего и не собрались. Это нервяки, но есть холодные эгоисты, те не штурмуют детей, а так себе, всё равно. Беспорядочные люди, недоконченные люди, утратившие всякую правду. Русское семейство в полном хаосе. В купцах тоже, в дворянах тоже, в высш<ем> сословии разврат. Разве попы, у тех цельнее склеены дети, кандидаты, жиды, левитизм спас. Сложиться обществу на новых началах. Лурье на свои деньги.
‘Война и мир’, ‘Детство и отрочество’, но эти, случайные семейства или потерявш<иеся>, нравственно разложившиеся, кто опишет. Увы, их большинство. Отец и 7 лет сын с папироской.
Ленивы, беспорядочны, циничны, маловерны.
Приехал в деревню. Листва, роща и Вальтер Скотт. Имение расстроенное. Освобождение крестьян. Привычки крестьян, ненависти. О русском будущем землевладении, хаос. Помещики рыцари — заслужить уважение. Мал надел. Гоняются за жидовством. Понятие о труде. Народ хочет опеки, власти над собой. Своим судом недоволен, и т. д.
Алена Леонтьевна.
Я говорю лишь об их характере, о законченности, точности и устойчивости их характера, благодаря которым могло {Было: могла} появиться такое {Было: такая} отчетливое изображение их, как в поэме графа Льва Толстого. Ныне этого нет, ныне хаос и х<--->.
Впрочем, 1500 верст. Везде о войне. Аксаков. Вагон. Деспотизм даже в кондукторе. А публика для дороги.
Любовница для детей. Сигары. Богородица. Бифштексы. Сам он так смотрит на жизнь. {Далее было начато: Други<е>} Это горячие отцы. Другие безразличны, холодны. Великих мыслей нет, и вот Джунковские.
Девица Шишова. Г-жа Шишова, должно быть, очень умный человек. Невозможно определить тоньше и разумнее. Этот умный человек сама секла плетк<ой> (только маленькой).
Фантастичность чёрта. Фантастичность машины.
Зажгите огонь.
И наконец, нравственное — мать не любила.
7 лет. Мальчик с табаком. С 12 лет любовница. {Далее начато: А иные так прямо говорят, что}
Нет, тут есть наше свое, наше русское.
Митрофану и положено подлейшим из подлейших не быть. Хотя бы о трещотках-то даже, а то ведь либеральные подхихикивали. Либерально подхихикивают. Коли нет ничего святого, то можно делать всякую мерзость. Ленивое, ленивое, заключу. {Впрочем ~ заключу, вписано на полях.}
Невозможен и суд человеческ<ий>, невозможны и кодексы закона. Такие вопросы не могут быть разрешены теперь, трудно сосчитать и собрать. {Невозможен ~ собрать, вписано между строк в обратном направлении.}
Речь председателя. ‘— За бессердечие нельзя вас обвинить и вас оправдали, но…’
— Тут надо простить с обеих сторон.
— Вы-то, может быть, вам бог очистит взгляд, но они войдут в мир, не простят.
— О, вы говорите, что всё сделали свыше средств, жалуетесь на их испорченность, но кто унижается, сортир топленый.
Сортир — унижал топленый. {говорите ~ топленый, вписано.} Пятки. И вот то, что вы теперь, простирая руки, жалуетесь на детей. Лень ласки, всё хворостина сделает. И вот хворостина не только не делает, но и хуже, и хуже, а вы-то раздражаетесь. Но ведь вы не единицы. Вы отцы, это дети, вы теперешняя Россия, а те будущая.
Если в вас гражданский огонь, неужели столь возлюбили покой, что махнули на всё, — э, прожить бы как-нибудь.
Г-да русские дворяне, вы, как все (не тем, так другим). То-то и ужасно для России. Вы еще лучшие. У вас леность привела к строгим истязаниям, у других — ни к каким, к совершенному запущению воспитания детей. {У вас леность ~ воспитания детей, вписано.}
Ваша жена говорит, что нанимала несколько гувернанток, но всё ошибалась, не в гувернантках дело.
Она говорит, что теперь вы приметесь за дело, и они исправятся (надо простить обоюдно). Легкомыслие и тут проглядывает.
Общество, государство, верховное назидание.
Он говорит от лица общест<ва>, он, лицо государственное. Слова важные!
— Ступайте! Старайтесь сделать как можно лучше и… да пробудится в вас совесть!
Не посеяли сами оснований любви и требовали ее даром.
Лень. Как бы отделаться от долгу деньгами, а не помогут деньги, так розгами.
Председатель суда — особенно если он помилован, а был виноват.
Пятки, унесут образ матери.
Я верю, очень верю, что вы желали им добра, но вы так мало хотели делать для этого добра, а потому и уверили себя, что дав деньги — вы помогли даже и сверх средств. От лености явилась и розга. Ведь что такое розга? Розга есть порождение лености.
Но ведь место отапливалось, рваное одеяло — наказание за картофель, а за его ослушание <нрзб.> и проч., а что они ослушались и злодеи, так сестру Катерину секли.
За то, что не ту систему воспитания, повторяю, осудили всю Россию. Да и не дело это суда. Одним словом, ничего не вышло, и, однако, трагедия, может быть, на всю жизнь! Подсудимые оправданы. {Одним словом ~ оправданы, вписано.}
И помню.
По крайней мере уклониться можно очень.
Я только хочу сказать, что тащить это дело в уголовный суд было невозможно, тут дело другого суда, но какого же?
Какого? Да вот, между прочим, девица Шишова уже произнесла свой суд, хоть и секла плеточкой (только маленькой), но вот уже она произнесла приговор. Умная женщина.
Г-жа Джунковская. Чесание пяток. Долг.
Не бесчеловечное, а бессердечное {Далее было: Это ленивость сердца} от лени и эгоизма. Что такое Джунковские? Как им было сделать лучше!
Чесать пятки. Кроме унизительного положение несколько комическое. {Общество, государство ~ несколько комическое, вписано на полях.}
Тут уж не один картофель, а за всё: ‘Как это меня беспокоит, жить не дают, скука, тоска, все виноваты’.
Она должна много страдать (от своего характера).
Джунковский платил, а она жалела — ей противны стали дети.
Так их и надо. Особенно возмутил его поступок с дочерью Елизаветой.
Ответов тысячи, но тем хуже, что их тысячи, а не один.
Была ли жестокость? И я не верю, что была, а было лишь ленивое отношение к детям.
Отчего их леность? Бог знает, образованные люди, прекрасное и высокое, что говорю вовсе не в насмешливом виде, {прекрасное ~ в насмешливом виде вписано.} потерявшиеся, удалившиеся. Это скорее тип ленивых эгоистов, следственно, особь типа. {Далее было: Во-1-х, трудно принять обвинение. Спасович.} Образованные, сам учить. Обязанности уметь понимать. Леность, эгоизм порождает зверство. Но всё это не преступление. Кто начал это обвинение? Безумное обвинение. За то, что не ласкали? Не жестокие, но бессердечные. {Не жестокие, но бессердечные, вписано.}
Вы выслушайте этого отца — вот он простирает руки, кстати, это сечение мертвой. Переменил фамилию.
Нотация отцу председателя. Сердца не дали. Откуда бы они иначе были? Как им сделаться хорошими? Ленивые сердца. Отсюда звериная жестокость, но они не понимают ее. Видите ли вы этого отца — жалуется. Сортир, думы мальчика, картофель. Кстати. Детская шалость, фантастичность. {Откуда бы они ~ фантастичность, вписано на полях. Рядом с текстом: Видите ли вы ~ фантастичность. — помета: Здесь.}
Судили<сь> с детьми. Где семейство? Сам учить. Надо ведь простить с обеих сторон.
Джунковский не нигилист, верит в прекрасное. Он не циник. Признает долг отца. ‘Я делал всё совершенно свыше средств’. Он образован, сам учит.
Посмотрите, дали сдержанные показания, не думаю, чтоб от страха, могли надеяться на улучше<ние>. Им тяжело было судиться с отцом, тогда как отец кричал и обвинял их, не думая о будущем, о том, что поселяет он впредь в этих сердцах. А ведь кто знает, может быть, Джунковский считал себя вполне правым. Мать говорит, что он сам возьмет<ся> (так, так). Легкомыслие. {считал себя ~ Легкомыслие, вписано.}
Стра<х>, что судимы. Кто и какой суд их может обвинить и за что. Пленил — дурацкий колпак. За то, что не ласкали. Ну вот еще (то есть в том смысле, принадлежит ли это суду). И, однако, вышла трагедия на всю жизнь. Что же тут вышло? Ленивые отцы, отцы эгоисты {И, однако, вышла ~ отцы эгоисты, вписано на полях.}.
Девица Шишова умная.
Я славянофил. Что такое ‘славянофил’? Наша борьба с Европой — не одним мечом. Несем мысль. Вправе ли мы нести мысль? Не фантазия ли только, что мы хотим обновить человечество? Но вот ‘Анна Каренина’ уже факт. Если это есть, то и всё будет. Стотысячная капелька — но она уже есть, дана. Я написал к Суворину. (Что есть у них подобного?) (Смотри.)

ЛЕВИН.

Наивная она потому, как Левин нашел бога, ну это бог с ним.
И однако ж, что ж я говорю об Левине. Идеи Левина разделяет, видимо, и сам автор, сам граф Лев Толстой. NB. Если уж такие люди.
Мы, интеллигенция русская, плохие граждане, мы сейчас в обособлении. Не дадут нам чего — и мы дуемся. Левин, которого я назвал ‘чистым сердцем’, в обособлении.
Если такие убеждения, ибо я свято верю, что это убеждение, а не обособление для оригинальности из величия, из золотого фрака. {Если уж такие ~ из золотого фрака, вписано.} Боюсь только золотого фрака. Беру назад.
А действительно наши великие не выносят величия, золотой фрак. Гоголь вот ходил в золотом фраке. Долго примеривал. С покровителями был, говорят, другой. С ‘Мертвых душ’ он вынул давно сшитый фрак и надел его. Белинский. Что ж, думаете, что он Россию потряс, что ли? {Что ж, думаете ~ что ли? вписано.} С ума сошел. Завещание. Прокопович, Нежинская гимназия. Потом изумился, написал письмо Белинскому. Много искреннего в переписке. Много высшего было в этой натуре, и плох тот реалист, который подметит лишь уклонения. А уклонения были. Но не видели важных. Маленький Гоголь. Тогда носили султаны. Поручик Пирогов. Крикливая глотка. Майор под Плевной… Но я увлекся. Повторяю, Лев Толстой не то, я не разумел про него золотого фрака. Я теперь потому говорю, что хочу писать про него. Но он в обособлении. Он видит, во-1-х, выделанность, во-2-х, тупость народа, в-третьих, пошлость добровольцев (смотри и проч.), в-четвертых, ужасно сердится. Отчего произошло это обособление, не знаю. Но оно печально. Если такие люди, как автор ‘Анны Карениной’. Что такое Лев Толстой? Он значил много даже и для войны. Явилось в последнее время. Если у нас появляются такие совершенства, то будет и наука. Мое письмо Суворину. Встреча с Гончаровым.
Я пишу Дневник.
Хотел записать, как отразилась на мне ‘Анна Каренина’. Пользуюсь случаем, но не критику.
2 момента в романе — пальчик и проч. Но оставим. Вот 8-я часть. Кстати, в ней Левин. Вопросы о боге. К чему искать умом, когда дано непосредственно. Что бы они сделали лишь умом-то. Значит, соприкоснулись с народом.
Но вот эта сцена. Выпишу. Приехал князь. Фигура. На водах не остроумно. На три части — всё ложь — всё сделали искусственно. {Далее было начато: Всё это движ<ение>} Суждения легкомысленные. Добровольцы. Подлецы. Журналисты побегут. Журналист Щедрина. Кстати, этот князь. Изображение высшего общества. Мещерский.
Отвечать этому князю невозможно. Этим людям и не может иначе представляться всё русское движение за последние 2 года. Но взглянем на движение. В нем три вопроса для сомневающ<ихся>.
1-е. Народ, правилен ли подъем? Спорят .
2) Человеколюбие.
3) Славянофилы.
Левин народ. {Отвечать этому князю ~ Левин народ, вписано на полях. Здесь же записи и пометы: Когда прогремело. Здесь. Много горьких и страшных недоумений западноевропейской цивил<изации>.}

На эту тему можно бы и много прибавить, но прибавлю потом.
Затем сельские учителя. Но к чему годятся и к чему готовы паши сельские учителя? Что представляла до сих пор эта, начинающаяся лишь у нас корпорация и на что она может ответить? Затем останут<ся> лишь случайные ответы — их много будет, конечно, и добрых, и злых, и глупых, и премудрых, но Согласитесь, что всё это опять-таки хаос, а дело-то, ух какое важное.
Вопросы не то чтоб какие-нибудь, а основные и неслыханные.
Куча вопросов, страшная масса, всё новых, никогда не бывавших — и вдруг…
Кто ответ<ит?> Духов<енство>, двор<яне>, интеллигенция)? Но вопросы явятся в страшной массе, и скоро, ужасно ск<оро>.
Никогда лик мира сего <не> переделать. Нечего и говорить об этом, приготовить ответы нельзя.
На силу оставить — вынесут.
Кто верит в Русь, тот знает, что она всё вынесет и останется прежнею святою нашею Русью — как бы не изменился наружно облик ее. Не таково ее назначение и цель, чтоб ей поворотить с дороги. {Вместо: чтоб ей поворотить с дороги — было: чтоб изменить свой ход и поворотить с дороги.}
Ее назначение столь велико, и ее внутреннее предчувствие своего назначения столь ясно (особенно теперь, в нашу эпоху, в теперешнюю минуту, главное), что бояться и сомневаться верующему нечего. {Вместо: верующему нечего — было: нечего.}
Но он как бы в стороне, ему как бы некогда. Заплатил деньги учителю даже сверх средств, ну и конечно, он, правда, наказывает детей по просьбе жены, г-жи Джунковской, но сам, должно быть, не кровожаден. ‘— Э, дети надоедают только, оставили бы в покое’ — г-жа Джунковская.
И вот взгляните, эта столь любящая покой, до чесания пяток, дама {Было: женщина} вдруг вскакивает, схватывает хворостину и сечет {Было: бьет} так, что страшно смотреть и за что — за картофель, за хоро<шее>. Так вот что: ‘Не делай свое хорошее, а мое дурное’.
Спят в хлеву, так им и надо.
Джунковский отец. Смотрит<е>, как он. ‘Они изверги, они секли’. Кстати об этаких шалост<ях?>, но ведь сам не посеял, а требуешь.
Но кому воспитывать? Председатель.
Чесать пятки не бесчеловечно, а бессер<дечно>.
ЛЕНИВЫЕ СЕРДЦА.
Ведь от лености явилась и розга. Что такое розга? Средство избежать.
Сечет долго, ненасытно! {Далее было начато: злор<адно>.} Жажда теплоты, дорлотерства. {Далее на полях было: воспоминаний, из совокупности коих мог бы он потом вывести некоторый смысл для своего назидания.}
Да и как не любить их?
Если уже перестанем наших детей любить, то что же будет с нами самими? Для них только обещал сократить. В каждом ребенке дитя свое.
Но да поможет вам бог. Любовь всесильна. Лишь неустанною любовью, а не естественным лишь правом рождения их {а не естественным ~ их вписано.} можем купить сердца детей наших. Любовь всё победит, всё покорит, всё купит.
Вспомните, что ради них и Спаситель наш обещал сократить ‘времена и сроки’.
А теперь ступайте, {Было: Ступайте, подумай<те>} вы оправданы.
Не забывайте никогда, что вы были оправданы.
Не сердитесь, не обижайтесь словам моим! Не обижайтесь словам моим, я говорил вам от лица общества, государства. {Незачеркнутый вариант: отечест<ва>} И тема эта слишк<ом> важная. Вы отцы, они ваши дети. Вы теперешнее поколение русских, они будущее. Что готовим мы России? Надо быть гражданами. Вы еще и лучшие, и наконец были чувства. Другие же — лучше не говорить! {Другие ~ не говорить! вписано.}
Сами взялись за воспитание: трудно, ибо многое надо простить, а главное, лень и что вы откупились от долга деньгами, им надо создать взгляд новый, что не откупились вы деньгами. {им надо ~ деньгами, вписано.} А не деньги, так розга. Что такое розга? Ожесточение. Сечение за картофель, пятки, комическое воспоминание.
Или: розга, наказание, дырявое одеяло, впечатление пяток, суда перед отцом, обоюдно простить. И ведь вы не единицы.
Впечатление на них суда с отцом. {Над строкой начато: впечатление суда перед <отцом>} Я их вывел, я могу говорить.
Но ведь вы не единицы, вы еще лучшие, будущность России. Призываю вас к гражданск<ому> чувству.
Если можно, вдохновитесь ревностью труда. Чтобы бог очистил зрение. А унизительное чувство мести к ним за то, что стояли с ними перед судом, изгоните из сердца вашего.
Вы лучшие, вы так приняли к сердцу. {Вы лучшие ~ к сердцу, вписано на полях.} Больше любите. И так вот этот суд совести.
Чтоб бог очистил ваше зрение.
Любовью нашею купим детей наших, да сократит времена и сроки ради страданий детей наших.
Столь многое забыть и столь многое в нас переделать.
Да совершится наше совершенство, да закончится наша цивилизация. {Столь многое ~ наша цивилизация, вписано на полях.} А теперь ступайте…
Не разъясню, а прикажу, не убежду, а заставлю.
Лишь добрую улыбку, отвратительное чувство к родному гнезду, разрушение семейства.
Стара<ния?> тут потребует<ся> столько, верите ли. Халат.
Тип строгий, тип цельный, по… не так<ой> хороший.
Но пока я сидел на той станции, скучал и досадовал.
Спросил себя и рассмеялся. Папироск<а>, 7 лет.
Потом рассудил, что нечего смеяться, вспомнил разговор о поколении и задумался. Аксаков.
Вот этот отец — 7 лет. Эти еще занимаются детьми.
В случайн<ое> переход почему? Веры нет в великое у отцов. Общесвязую<щая> граждан<ственная> и нравственная идея.
Эх, чтоб вас! Прожить бы только как-нибудь самому-то.
Ленивые. Переходное состояние общества порождает леность и апатию. Что же вы требуе<те> обще<го>, скажут мне. Великих мыслей нет, святого нет, человек путает, теряет нитку и наконец махнет рукой. {Рядом с текстом: Ленивые ~ махнет рукой. — на полях помета: Непременно.}
Горячей мысли нет, великой веры нет, {Далее было: Горячее} нельзя отпускать детей в жизнь без великих и прекрасных воспоминаний положительного и прекрасного, нельзя. Горячие и хотели бы в виде святом, но сами-то они, по положительного не имеют сами, хихикание, цинизм, озлобление, к тому же подражание Европе, комическ<ое>, беспорядок, неопределен<ность> и путаница в главнейшем. Совершенно непон<ятно>.
А иной даже и из страстных прогресси<стов?> {Было: либералов} вдруг подметит сыну , 7<летнего> уже настроив<ает> отрока: {7<летнего> ~ отрока вписано.} ‘Не делай свое хорошее, а делай мое, дур<ное>‘.
Но это горячие. Ленивые. Впрочем, теперь этих горячих мало.
Постойте, я вспомнил. Джунковские.
Сух и груб, не разговор<чив>, наживает.
Что он хотел этим сказать, я не могу себе и представить. Равнодушны — богаты<е>, другие — их, чтоб вас, натыкать куда-нибудь. Третьи ничего и никуда.
Удивительные в наше время попадаются отцы.
Кстати, помните ли процесс Джу<нковских>? Если не целый тип, то замечательная особь типа ленивых.
Если это не тип ленивых отцов, то, по крайней мере, замечательная особь типа.

<Июль--август, гл. II—III>

Плевно. Трудно поверить, чтоб радовались, а есть такие, что и радуются. Другие. Если б не было народа, а вверху народа государя, мы бы не соединились. Народ спасет. Соприкасаются, но народом не становятся. {Рядом с текстом: Если б не было народа ~ не становятся. — на полях помета: в 12-м году}
Они много сделали, но все вышли из Пушкина и нового слова, как он, не сказали, хотя и чту ‘Анну Каренину’ за произведение недосягаемой высоты, но я пока об Гоголе.
Вся Россия на коленях заплакала.
Так богато, как Пушкину, разве только грезилось, а что грезилось, то сомнения нет, в его душе. Его новое слово было столь глубоко и широко, что, может быть, целого столетия мало, чтоб его постигнуть. Он первый ушел к народу и провозгласил, что без народа и сил его мы ничего не значим, смешны и нелепы. Возвращение к народу с самого Петра Великого, то есть с Европы.
Родство с ним полное и бесспорное. {Родство ~ и бесспорное, вписано.}
Многое только намечено, только указано, намечено и несомненно указано, и главное у него у первого, а до него ни у кого не было.
Главная мысль — возвращение к народу — мерещилась и до него, но он не только сказал, но и сделал. И когда сделал, то его тотчас же не поняли.
Свое собственное, и именно то, что отличает нас от европейского мира, что составляет наше новое слово, или хотя бы только начало его, и о котором в Европе еще не слыхали, и еще с какой силой. {и о котором ~ силой, вписано на полях.}
Как решает европейский мир в таких случаях? Двояко.
Что не настали еще окончательные сроки торжества цивилизации.
Что не настанут, может быть, никогда.
Я обещал поговорить об этой книжке. {Далее было: Между тем есть об золотом фраке и об любител<ях> турок. Я <не закончено>.—Ниже незачеркнутая запись: хотя и сильный, но, как видно, каковы}
Я назвал ее не столь невинною, почти злокачестве<нною>. Левин не верит в наше восстание, в добровольцев. Почему он не верит и мог разбирать, из чего его мрачное обособление, не знаю.
Золотой фрак, оговорка.
Кстати, меня очень заботит то, что я написал о золотом фраке.
Левин, как факт, есть, конечно, не действительно существующее лицо, а лишь вымысел романиста, тем не менее этот романист — огромный талант, довольно смелый ум и весьма уважаемый Россиею человек, — этот романист изображает в этом идеальном, то есть придуманном, лице весь свой собственный взгляд на современную нашу действительность, что ясно {Было: выяснилось} каждому, читавшему замечательное произведение автора. Таким образом, судя об Левине, мы будем судить и о целом действительном взгляде одного из самых значительных русских людей на соврем<енную> русскую действительность {на соврем<енную> русскую дейст<вительность> вписано.}. А это уже довольно серьезно даже и в наше столь гремучее время, столь полное потрясающими фактами, не идеальными и вымышленными, а действительно существующими. {даже и в наше ~ существующими вписано.} Серьезно эт<о> пот<ому, что> {Вместо: эт<о> пот<ому, что> — было: ибо} в наше время всеобщей раздробленности и разъединения наших взглядов на эту самую гремучую и потрясающую действительность {Серьезно эт<о> ~ действительность вписано.} мысли таких замечательных русских людей, как автор ром<ана> ‘Анна Кар<енина>‘, {как автор ~ Кар<енина>‘ вписано.} заслуживают {Было: все заслуживают} непременно внимания и оценки и даже, чем больше мы тут употребим внимания и оценки, тем вернее <нрзб.> сделаем . {Далее начато: чем к настоящей, вернее взгл<яд?> который еще в будущем}
Все эти взгляды выразил автор в 8-ой своей части романа, отвергнутой ‘Русским вестником’ и изданной отдельно, как раз <не закончено>
Наш народ заключает в себе начала решить вопрос низшей братьи, четвертого сословия, без боя и без крови, без ненависти и зла, совершенно на иных началах, как думает решить его Европа.
Пушкин, сделавший это и показавший, как надо сделать. {Пушкин ~ сделать, вписано.}
Почему не может быть и остального и науки, потому что скажут, что тут все-таки Европа, нет в ‘Анне Карениной’ уже и то русское. Тут именно русское. {Рядом с текстом: Почему ~ именно русское. — фигурная скобка с пометой: NB.}
Я не хочу отделаться одной поэмой, это лишь копия, но это копия есть, дана, действительность, вправду существующая. {Я не хочу ~ вправду существующая, вписано.}
Впечатление сильное и, уж разумеется, вера верующих.
Этот подъем России уже факт.
Но дальше.
Вы сулите посрамл<ение> и веруете, что Россия усмирит 4-е сословие. Верующие верят в начало. Но когда это совершится, когда разовьется? Где героич<еское>, где ее наука, где литература?
Литер<атура>?
И вот вдруг поэма обратилась для меня в факт.
Факт, который еще столь мало понят у нас в смысле степени проявление русской силы. Мирно осв<ободили>. {Мирно осв<ободили>. вписано. Вариант: Мирно и свобод<но>} Прирожденный демократизм всё яснее и яснее выходит наружу из-под всего, что давило человека. Но все эти факты оспоривают и толкуют различно. Где факты? Вы сталкиваете с Европой. Как дорога нам эта страна, будущая мирная победа великого славянского духа.
О, пусть малый факт, но не шутите. Факт малый, но уж он есть, но уж дан, и он свой.
Вот какова была минута этого взгляда. {Вот какова ~ взгляда, вписано.}
Почему же отъединение? Каюсь — золотой фрак — Гоголь. Но я отрицаю. Книжка наивна и, так сказать, первоначальна.
Это до того наивная книжка! Но она не должна была являться!
В ней глубоко выразился русский дух, как давно уже он не высказывался в Европе. {В ней глубоко ~ в Европе, вписано на полях.}
Автор любит эти лица (князь). В сущности, он историк среднерусского дворянского семейства, уже отжившего время свое.
Мы укажем им пока хоть нашу литературу, и хоть они не поймут нас, потому что долго еще не будут читать ничего русского, но мы-то вправе, мы-то спокойнее за себя.
Тут слишком выразилось наше.
Меня сбил с толку Гоголь.
Развитие науки требует, может быть, других условий — этнографических, экономических, политических, тесноты, инерт<ности>.
Скажут, это только поэзия, литература, какой-то роман.
Я возвратился в странном настроении домой. Роман обращал<ся> в факт, факт этот нашел соприкоснов<ение>.
Не порабощать, а жить давать другим.
Как не верить после того.
Но, однако, роман. Стотысячные факты, но, однако же, они есть, даны.
Слова и вера стерлись. Война-освободитель. Без примера тупо неверующей Европы — тем не менее — обнов<ление> 4-м сословием, христианские начала.
Я сам европеец. Я благоговел перед великой загадкой ‘страны святых чудес’. Где факты?
‘Анна Каренина’ — боже, как смешно.
Но ведь если это есть, то почему же не быть и всему другому?
Гончаров. Шекспир — разговор. Не Шекспиры. Плеяда — но совершенный взгляд народ<а>. ‘Карениной’.
Реализм, который создался у нас раньше европейского, раньше фальшивого французов, например, реализма.
В сущности, весь гений начинающейся Англии, но вопрос этот даже о Шекспире лично.
Те, кто понимают Шекспира, поймут, что я говорю. Гениальною силою, и упования единственно на силу его.
Снятия противуречий еще не произошло, <не> совершилось, почти даже и не началось.
Многоразличие явлений не разъяснено. Объяс<нить>. {Многоразличие ~ Объяс<нить>. вписано.}
Хоть на мгновение, может быть, понятым, и в это мгновение на задавшего вопрос вы не будете смотреть, как на сумасшедшего.
‘Аз воздам’ — дальше страшные вопросы, как, например, даже не затронуты<е>.
Что составляет вечное приобретение литературы всего мира? Не разбир<ают?> 100-тысячную черту.
И вот что должен подумать верующий — совершивш<ийся> факт обнов<ление> 4-м сословием.
О, г-да европейцы! Никогда вам не была так дорога Европа, как мне.
Факт этот важный и огромный и как раз пришелся к моему недоумению. {Рядом с текстом: Факт ~ недоумению. — на полях было: Извлечь себе посредством России еще больше, чем сама Россия.}
Основной, главной идеи нашей, нашего зачинающегося нового слова, они долго, слишком долго, может быть, не поймут.
Совершился начавш<ийся> воочию великий факт, подтверждавший их гадания.
Ну хоть где наша наука? Гончаров.
Пусть это еще только заря. Зарею еще холодно и рано, всё равно день наступит, солнце засияет. Пусть смеются и бросают камни, но зато мы первые об этом пророчествовали, и это останется за нами. {Пусть ~ за нами, вписано на полях.}
Заметьте еще, что, говоря так, я Левина с автором не смешиваю, хотя многие и уверяют, что так. Как объективный художник и много дурного — но не могу не признать, что очень многие из убеждений вложены автором в уста Левина, вопреки даже, может быть, художественности. Таким образом я убедился, что многое, но далеко не всё, но хоть многое.
Дале того. Здесь я принужден выразить некоторые чувства мои, хотя и положил бы, издавая ‘Дневник’, что литературной критики у меня не будет. Но тут будут лишь чувства, а не критика. {Вместо: будут ~ критика — было: не одна критика} Я издаю ‘Дневник’, и вот я пропустил огромное впечатление, произведенное на меня окончанием романа. Об нем я, может быть, выражусь слишком наивно, это впечатление от романа, от выдумки, от поэмы совпало у меня с огромным впечатлением объявления войны, так что оба факта страшно и торжест<венно> в душе моей {Далее было начато: впечатление нашли в своей} нашли действительную связь, так что оба факта, и ром<ан> и объяв<ление> войны, нашли в мечте моей свою, так сказать, точку соприкосновения и связь. {Далее было: Выскажусь яснее: я славянофил}
Возымели значительную и замечательную точку соприкосновения между собою. {Возымели ~ между собою, вписано.}
Вместо того, чтобы смеяться надо мной, выслушайте меня лучше. Превосходство нашей культуры не в естественных лишь зачатках ее (несомненных), но и в фактах. Сила великоруса наиболее гонимого и презираем<ого> <не закончено>.
Правда, я только черкнул (Сув<орину>) несколько слов.
Вот почему такое сильное отъединение как отъединение автора такого произведения от нашей России в такую критическую для нее минуту и произвело на меня, может быть, слишком сильное впечатление. А впрочем, перейду лучше к делу.
3 главка.
Тут собрались лица, рассуждающие о Восточном вопросе.
Но скажу заранее, что Левин искал бога. Эта черта важна в дальнейшем, как увидит читатель.
Он убегает в леса и рощи и даже сердится, мало того, даже факт, что он давно знал и на что мужик Федор только навел его мысль. Тут выразился народный дух во взгляде на преступника и на ненормальность обществ<енных> отношений.
Искать ли ненормальности в этом отъединении от всего человечест<ва> в целой массе. {Он убегает ~ в целой массе, вписано на полях.}
1/4 имения. Ибо всё так и делается. Но я чувствую, что я только затемняю.
Хотя это только 100-тысячная копия, но она уже есть, уже дана.
Я объяснял его золотыми фраками. Я уже всё буду говорить наивно, прямо, что такое золотой фрак. Вместо всяких разъяснений возьмем пример.

<Июль--август, гл. II, IV>

Теперь, когда я выразил мои чувства, может быть, поймут, как подействовало на меня отпадение такого автора, отъединение его от русского всеобщего и великого дела, от правды и истины и парадоксальная ложь, возведенная им на народ. Конечно, всё это выражено лишь в лицах героев романа, но с тем вместе видно, что и автор теряет свою художественную объективность и что он и сам заодно с своими героями, поддакивает им и направляет их. Так как я пишу искренно, то признаюсь уж во всем: я, было, всё приписал золотому фраку, вот тому самому золотому фраку, о котором я написал в прошлом No Дневн<ика>. Но написал я тогда еще далеко до прочтения книжки и еще даже до появления ее, {и еще даже до появления ее вписано.} а об авторе еще и слухов тогда почти {тогда почти вписано.} не имел. Я написал тогда по поводу любителей турок и проч<его>. Разговор же о турках, приведенный мною, происходил буквально (точно ведь напророчил) в то время, когда я вел этот разговор, отчасти совершенно {отчасти совершенно вписано.} такие же мысли и размышления уже печатались в одной из москов<ских> типографий в 8-й части ‘Анны Карениной’. Но кончить сначала о золотом фраке: вот что я написал о золотом фраке. {вот что ~ фраке, вписано.} Про этот золотой фрак мне пришла первая наглядная мысль, вероятно, еще лет тридцать тому назад, во время путешествия в Иерусалим, ‘Исповеди’, ‘Переписки с друзьями’, ‘Завещания’ и последней повести Гоголя. Мне всю жизнь потом представля<лся> этот не вынесший своего величия человек, что случается и со всеми русскими, но с ним случилось это как-то особенно с треском. Шли слух<и> {Было: Еще задолго шли слухи} — и вот пошло. Вероятнее всего, что Гоголь сшил себе золотой фрак еще чуть ли не до ‘Ревизора’.
Даже самые щекотливые вещи улеглись там так, что сердит<ься> и {сердит<ься> и вписано.} приписывать чему-нибудь трудно. Тем не менее щекотливые вещи там есть и хорошо, {Было: много бы я дал} если б их там не было.
Доказал, что ему нечему учить никого. Даже в школе не годился бы.
Таскает на вихры.
От каких причин не знаю, но о золотом фраке говорить больше не буду и от догадки моей отрекаюсь.
Пьяных убить.
След<овательно>, Лев<ин> говорит именно об этом. И веру-то получил от мужика, тот навел его на мысль, как верить в людей! Тяж<кий> решил дух, мешавший его объединить, занять.
Или это заклятый какой-нибудь спор из-за пари.
Не в одной лишь бедности людей, не в одном торжестве грядущего в мир четвертого сословия, несравненно глубже.
— Народ шел как одни за себя. По un разу не было сомнения, что царь не с ними сердцем. Против вели цари — но об этом потом еще скажем ниже.
Заметьте, ambition rentre, {подавленное честолюбие (франц.).} стало быть, бросились в новую деятельность не натурально с горя, из самолюбия, чтоб бурлить и бурлить.
Это обвинение ходило и имело свою карьеру.
Этот уж осмеет, и пирог осмеет, а съест первый. Он-то и начинает разговор.
Разговор быстро разгорается, потому что все неудержимо стремятся к главному.
Что ни слово, то как в лужу. Впрочем, степень и характер его остроумия читатель сейчас сам увидит ниже из выписок.
Досадует.
Как это автор так и не заметил, что остроумия-то в нем и нет, {что остроумия-то ~ нет вписано. Далее было начато: что он вовсе не} что его остроумец не остроумен. Он и добросерд и здравомысл и остряк, главное остряк.
Лицо, впрочем, второст<епенное>. Здравомысл, но не так, как у Фон-Визина здравомысл, который как заладит, так точно осел ученый: одно здравомыслие и ничего больше.
Турок резать. Не беспокойтесь, мы народа не развратим. Опыт был двухсотлетний. Нас народ научит.
Да вот солдатики воротятся и обстоятельно расскажут, что такое болгары.
Не заметил он тоже и многого, московск<ий> пошляк, клубный герой.
Филантропическая девица.
Варенька, премило написанная и премило обличенная, послужившая под конец пьедесталом Кити, делающая вид, что ей не надо замуж, а что она довольна и филантропией.
Сочувствие же русского народа и общества ни за что нельзя принять за объявление войны.
И то, что князь об этом заговорил, как будто даже и не хорошо, хоть бы и не ему вовсе. {И то ~ не ему вовсе, вписано на полях.}
Сюзерена, как писали в одной газете. Русские довольны известием генерал-майора Черняева еще прежде по телеграфу. {Сюзерена ~ по телеграфу, вписано.}
Кстати, я выше говорил про остроумие князя. Вот все-таки.
M-me de Шталь. Князь, очевидно, знаком с говорками в кружках и знает, где место пощекотливее.
Почему же добровольцы негодяи, почему же огульная такая хула? Народ тоже.
Шоссейные дороги, и тем поровняться с Англией и с великими западноевропейскими пародами.
20 лет свободы. Внутренняя жизнь народа, много разочарований.
Народ. А между тем это гораздо проще и яснее.
Мещерск<ий>.
Рогозин. Да, а для великих целей (войну). Если сделать самое строгое следствие, то и тут вы не отыщете ни одной цели, ни одной черты, которой бы не было наружу.
Я держусь мнений ‘Русского вестника’, что с 7-ю частию кончился роман ‘Анна Каренина’.
Про народ. Агаряпе. Это уж не для Левина. Я знаю, что его не убедишь.
Факты в историю перейдут движения народного, и не будут справляться с историками средневысшего дворянского круга.
Зато уж и ответил ему, прямо в жилку: ‘С турками’.
Какое остроумие с обеих сторон.
Я знаю людей весьма, в высшей степени честных и весьма порядочных, которые не могли спать.
Я не узнал князя, но вот и Левин доходит до таких столпов, что я не узнал и Левина (чувство).
Правительство. Тут же узнают, что не было ни единого человека, который шел бы против царя.
И этакий писатель брякнул там прямо народу в глаза, да еще за лучшее его дело, которое вспомянется в истории и в русской, и в всеславянской истории! {Правительство ~ в всеславянской истории! вписано на полях.}
Но прежде. Все эти разговоры в конце, но прежде праздношатайство. Когда Некрасов писал кающегося Власа.
Мысль очень верная, хотя, впрочем, те философии, то есть рассужд<ения>, ведь совсем не о том.
Пройдет, выйдет — какой-нибудь сучок.
Князем Миланом, князем Николаем Черногорским, а прежде тех герцеговинцами. Правы ль, не правы ль они были, бунтовали ль иль нет, нам нет дела. Народ же русский, идя против губителей христианства добровольно, конечно, считал себя правым. {Далее были начато: Осенний мани<фест>} И он знал, что оп был вместе с царем своим одним сердцем. Осенний манифест оправдал восставших славян.
Графиня Лид<ия> Ив<ановна> и Рагозов объявили войну, но это большая ошибка и даже умышленная натяжка и именно той партии.
Не удовлетворяет, тем более, что и не об том трактует, об чем ему хочется знать.
И вот Левин это почти доказывает. Он опять жарит малину на свечке.
Это дело сделано было народом для Христа, и этого отнимать у народа нельзя. Потому — чем же бы наш народ был без Христа. Это тоже жить для бога, как сказал мужик Федор, — удивляться тому, что народ знает про агарян, — значит удивляться тому самому, почему народ и всех прежде мудрецов знает {В рукописи ошибочно: знают} о добре и зле. Сам же Левин так недавно торжествовал, найдя это знание и в себе и в народе как данное, а не достигнутое разумом.
Это хитросплетенный человек, что и увидим сейчас. Только что он уверовал, {Далее было начато: объявля<ют>} прибежали дети и объявляют ему…
Ибо он сейчас же, ниже опять разрушает. Опять жарит малину на свечке.
Или чем-нибудь. {Это хитросплетенный ~ чем-нибудь, вписано на полях.}
Кити пошла и споткнулась, так вот зачем она споткнулась. Если споткнулась, значит всё предопределено, ибо оно даже ясно видно, что она и не могла не споткнуться. Был ли в таком случае промысел? Всё зависит от законов, которые могут быть строжайше определены наукой, а не от промысла и т. д. и т. д. и опять, значит, в <нрзб.>. {Кити пошла ~ значит в <нрзб.>. вписано на полях.}
Не думаю, чтоб вера, но, однако же, нечто взамен ее очень успокоительное. {Далее было начато: по крайней} Не поручусь, что {Далее было: беспокойный и взбалмош<ный>} мнительный ипохондрик Левин не разрушит этого сам. {Не думаю ~ этого сам. вписано на полях.}

<Июль--август, гл. III, II—IV>

Но вот вопрос, который до странности мучит Левина.
Левин отрицает про народ, но об народе мы потом, а теперь кончим лишь об объявителях войны.
Милан.
Народ.
Генерал.
Добровольцы.
Весь народ провожал .
Почему правительство не запретило?
Но всё открыто. Сборы открыто, всё публиковали. Всё действительно совершалось совершенно свободно. {Всё действительно ~ свободно, вписано.} Была ли хоть тень, чтобы прятаться, не вправе участвовать в войне? Но такого закона, кажется, и нет вовсе. Правда, может быть, есть какой-то, но не действует. Но в самом деле почему правительство не запретило? Потому что правительство слишком знало, что нет ни единого человека. И действительно никто не шел против воли царя и не мыслил идти. Ждали слова царева и дождались! И этакий писатель брякнул так прямо народу в глаза, что в истории его и славян <не закончено>
Но писатель не признает и народа. Сволочь — (выписки). Стрюцкие. Нет, не сволочь. Добровольцы — почему им сволочь. Журналисты.
Народ. Агаряне.
Левин озлоблен, тут им собираться . Но Левин доходит до бесчувствия. Кити спокойна.
Expressment permis. {Точное разрешение (франц.).}
Как можно было не чувствовать непосредственного угнетения этих несчастных? {Рядом с фразой: Как можно ~ несчастных? — на полях помета: Здесь.}
Expressment.
Да из чего он хлопочет наконец? Ему-то что?
Нарушаются, дескать, основы, то-то и есть, что нет, а напротив созидаются.
Действительно есть такие, которым из-за расстояния уже и не бывает жалко: ‘Э, за 1000 где-то верст, не в моем приходе’, но Левин…
Журналисты. Правда, все они трусливы, но лишь перед либерализмом. Всякий поклонится идолу, который не может ни видеть, ни слышать, ни говорить. Всякий назовет правду ложью, а ложь правдой — из-за либерализма. Это глупое и тупое преклонение из страха перед всем, что либерально, надолго остановило развитие русских сил. Вместо свободных мы рабы. А рабы не скоро еще приобретут человеческое достоинство. Но перед ружьем или штыком никто из них не струсит. Всё это люди, имеющие вид джентльменов, как выразился один лондонский типографщик об одном русском явившемся к нему литераторе.
Но желание, чтоб сломали себе шеи, было и деньги . Это-то Левин и называет объявлением войны. Но это уж слишком партия. Азарт Левиных . {Журналисты, ~ Левиных . вписано на полях.}
К королю Балдвину и так ласково был принят им.
Так что Левин мог бы теперь и не колебаться и не говорить: ‘Я не знаю’, писаря волостные, учители, нет, именно не писари, а весь народ наш и именно лучшие его представители, так как дело это было понято прямо, как Христово дело, очистительное, покаянное.
Что они не образованы, я согласен, но что они действовали из хорошего побуждения и думали сделать хорошее дело, в этом уж тоже нельзя бы не согласиться, а стало быть, во всяком случае это были хорошие представители народа, не бесшабашные, не стрюцкие, а напротив, даже лучшие, может быть, представители народа, если уж очень-то смело говорить.
Слово царя о сочувствии тем же несчастным. А там во всем остальном его великая, святая монаршая воля. Ни одного мгновения народ не думал иначе, и могло ли быть применено к обнаруженному чувству. Но шайка Пугачева и проч. Сами рассудят. Вот как надо понимать, по-моему, сознательность движения народного.
Именно пробудилась христианская ревность, почти покаянная, как я выразился выше, — и вот этим, и только этим, можно и объяснить загадку поднятия всего народа русского в пользу и в защиту, как официально называют, братьев слав<ян>.
Придет к этим разумным и просвещенным мыслям: после всего, что он выразил, это одно ему и остается.
А теперь в насмешку.
Геогр<афия>. Покаяние. Свят<ой> мир . Воля. Ст<арый> князь. Не хвалю. Почему-то так сложилось исторически.
Но движение было доброе, благородное, христианское. Мы радовались, что народ оправдал великую веру нашу в него.
Сочувствие отозвалось великодушному и благородному слову свыше.
Что хождения их по святым местам богу вовсе и не надобны потому, главное, что ни им самим, ни семействам их и никому пользы никакой не приносят, а что, напротив, приносят вред, ибо странствующий уходит надолго, в сущ<ности>, это для эгоизма {в сущ<ности>, это для эгоизма вписано.} оставляет дом, семейство и хотя бы в доме он был и лишний уже человек за старостию лет и проч., но всё же бы он, хоть и в старости, мог бы гораздо больше пользы принести и себе и другим, оставаясь дома: за скотинкой бы присмотрел, на пчельнике бы посидел и проч., но польза своего рода есть.
Пусть он будет спокоен за турку. И в этом именно беспокойстве своем он доказывает, что не знает ни русского народа, ни русского солдата.
Репрессалии, я не согласен.
Конечно трудно согласиться вполне с этим неблаговоспитанным и неблагородным турком, но нельзя не согласиться, что сентиментальничание.
1) Разговор человека порядка с человеком беспорядка, положим, во Франции.
2) Этот у порядка приставлен, это его дело.
3) Но Левину что за дело, чего ему надсаживать себя, но он именно надсаживает себя.
Чтите за хорошее.
Не забудьте нашу войну 20 лет назад. Афон. Всех сослали.
Газеты народ читает. Тут не славяне. Освобождение христианской церкви, христиан. Кулаки. {Текст: Не забудьте ~ Кулаки. — вписан.}
Такие негодяи смотрят с высокомерием на русский народ, что уж от таких людей, как граф Толстой, он бы мог ждать и оправдания себе.
Хоть Сергей Ив<анович> и выпущен защищать, но они только кричат, а не говорят дело. Дело же до того ясно.
В пример назидания и подражания, очень не хорошо-с.
Разбогатев и укрепившись в своем семействе, имея подле себя Кити и проч<ее>, он именно так начинает смотреть на народ.
Считает за хорошее. Конечно, русский народ не образован и груб, но Левин мог бы зачесть ему эту историческую черту его, склад и настроение его {склад и настроение его вписано.} и, одним словом, простить его за узость, так сказать, понимания хорошего. Без всякого сомнения, можно указать {Было: насказать} ему шоссе , школы — умножить свое благосостояние, прикопить экономические силы. {умножить ~ силы, вписано.}
Так что не понять тут может или совершен<ный> невежда в русском народе, или Ст<арый> Князь, или, например, человек с известными целями. Умному же Левину невозможно бы этого не понять.
Высшие же классы руководило и человеколюбие вообще.
За 1000 верст. К тому же теперь быстрота сообщений, телеграфы, железные дороги как бы сократили расстояния, и сердцу не только бы, кажется, {Было: казал<ось>} не стыдно было, но даже и натурально пожалеть об младенцах, даже несмотря на расстояние. Да и к тому же определено ли хоть сколько-нибудь изысканиями науки, например, на каком расстоянии должны ослабевать и наконец совершенно сводиться на нет естественные движения человеческого сердца?
Final. И вот вместо идеала {И вот вместо идеала вписано.} оказался злобный и чем-то лично обиженный ипохондрик. Очень даже нехорошо. Этого озлобленного и раздраженного до трясения ипохондрика.
Кити весела и кушала, мальчика мыли, и он узнает — что же мне в том, что там за 1000 верст делается.
До детей с проткнутыми глазами и до их матерей с вырезанными грудями. Не чувствую ничего непосредственно. Никакого ощущения. А коль я не чувствую, так, стало быть, и весь народ не может чувствовать, и не может быть никакого непосредственного ощущения, потому что я сам народ.
Здесь начало. Он сказал еще хуже. Признаюсь, что ж это расстояние.
NB. Сначала, что непосредственного ощущения не чувствую, а потом уж выписать, что не убил бы.
С мнением турок, конечно, трудно согласиться, ибо тут европейнича<ние> и сентиментальность, но не похоже ли на эти же самые конфеты и мнение Левина (убил иль не убил). Серг<ей> Ив<анович>.
Эти люди пророки, {В рукописи ошибочно: пророку} учители наши, и чему же они учат?
Был<и> бы подлецы. Когда помощь незащищенному не считалась доблестью и подвигом? {Был<и> ~ подвигом? вписано на полях.}
Левин<ы> столь горячи и добры. Левин не по закон<у>, если и был. {Левин<ы> ~ если и был. вписано на полях.}

<ОБЪЯВЛЕНИЕ К АПРЕЛЬСКОМУ ВЫПУСКУ 'ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ' ЗА 1877 г.>

<Черновой набросок>

Содержание объявления

Глава первая. I. Война. Мы всех сильнее. II. Не всегда война бич, иногда и спасение. III. Спасает ли пролитая кровь? IV. Мнение ‘тишайшего’ царя о Восточном вопросе.
Глава вторая. I. ‘Сон смешного человека’, фантастический рассказ. П. Освобождение подсудимой Корниловой. III. К читателям [и т. д.].

ВАРИАНТЫ

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ ЗА 1877 г.

Варианты чернового автографа (ЧА)

<Май--июнь, гл. I1 и II>

1 Начало 1 отсутствует.

Стр. 124.
41-44 После: дни свои на земле — (и он знает это)
44 пожелал он победы / пожелал победы
46 за то только / потому
47 русских еретиков / еретиков <>
Стр. 125.
1-2 И не разуметь ли нам уж и папу / И не разумел ли он папу <>
2 в числе других-то ‘вершин прегордых’ / в ‘других-то вершинах прегордых’
7 После: пожрет’? — начато: В книг<ах?>
9-12 Казалось, должно бы тут разуметь ~ протестантство и… / а. Казалось бы [три] он говорит про три исповедания: про католицизм, протестантство и … б. Казалось, он должен бы тут разуметь, если уж он предсказатель, католицизм, протестантство и… <>
12 После: законное-то? — Не разумел ли он чего-нибудь грядущего
14 все это лишь / тем более, что всё это лишь
16 И мало ли бывает совпадений? / Совпадения бывают, <>
10 Правда, всё это написано / а. Начато: Правда, документ б. Правда, всё это писано
16—17 и напечатано вписано.
17 и это очень / что очень
19-20 войнам великой протестантской реформации / великой протестантской Реформации <>
21 особенно в протестантских / в протестантских
22 появлялись / являлись
23-24 занимательный факт. Не как чудо, да и не одни лишь чудеса / занимательный факт, а вовсе не как чудо. Да и не одни лишь чудеса <>
30 и в видимом увидим / и увидим
31-33 то прямо принимаем то ~ поверим скорее чуду / то, клянусь, поверим скорее чуду
34-35 После: в том вся история человечества. — А кстати уж еще раз и отступая от дела, и пусть это будет глава лишняя: существует ли пророчество, т<о> е<сть> существует ли в человеке способность [пророчества] пророческая? Говоря так, я (разумею) предполагаю лишь естественную способность, заключающуюся в организме человека [вообще] (или даже нации), но, разумеется, исключаю из вопроса моего совершенно [тех пророков] тот дар пророчества, о котором [по Священному писанию] говорит Священное писание [в Ветхозаветной священной истории Иудейской]. Та тема особенная и к настоящему вопросу не подходящая. [Она наводит на вопросы] Современная наука, столь много трактующая о человеке и даже [много] уже решившая много вопросов окончательно, как сама она полагает, кажется, никогда еще не занималась вопросом о способности пророчества [потому ли] в человеке потому ли, что ей некогда было, или потому, что ее находилось достаточно фактов для начала исследования [тем не менее даже] или даже для возбуждения самого вопроса. [Тем не менее] Кстати, в вопросе о способности пророчества в человеке, способности предчувствий и т. д. уверены очень многие и в наше время [и даже слишком многие] и, главное, даже из самых образованнейших людей. Правда, никто не умеет ничего сказать точного, и все только разводят руками перед фактом. [Но хорошо ли так оставлять дело со стороны науки, хорошо ли оставлять нечто предвзятое, а может быть, и совершенно предрассудочное в людях. Наука [учит] находит же бесспорно необходимым, прежде всего, искоренение предрассудков, для расчистки себе поля действия, а мистические же {Незачеркнутый вариант: несуществую<щие>} предрассудки всех сильнее. А потому]
Но факты, факты! Как же начинать науке без твердых фактов? Вот для того-то их и надобно проверить, и ученый, если б пожелал ими заняться, нашел бы их сколько угодно. Он сразу вывел бы два презанимательные для него заключения. 1) Чем презрительнее относится к ним наука, тем сильнее они размножаются, и 2) что верующих в эти факты не одна лишь чернь, не одни лишь необразованные, а, напротив, найдутся (и не мало) высокообразованных людей и даже ученых. Само собою, крупные и, так сказать, исторические факты, даже и столь давние, трудно проверить. Предсказание, н<а>прим<ер>, того француза, который, в семидесятых годах прошлого столетия, на одном тогдашнем ‘ужине’ предсказал смерть короля и всего королевского дома, с замечательною подробностью, что одному лишь королю дадут в последние минуты перед казнью духовника, — предсказание это, несмотря на то, что засвидетельствовано одной писательницей, конечно трудно теперь проверить и считается недоказанным. Любопытно только то, что предсказание это было высказано без малейшего мистического пли религиозного оттенка, светским, хотя и весьма странным, как передано, человеком. Более, кажется, доказанными считаются предсказания Сведенборга в Швеции [ученого, много], известного ученого, много оказавшего пользы в свое время своему Отечеству по минералогии и по устройству рудокопен. Он написал несколько мистических сочинений и одну удивительную книгу о небесах, духах, рае и аде, как очевидец, уверяя, что загробный мир раскрыт для него, что ему дано посещать его сколько угодно и когда угодно, что он может видеть всех умерших, равно как всех духов и низших и высших и иметь с ними сообщение. Вот про него-то идет предание, что он, по смерти одной коронованной особы, по просьбе <л. 7> королевы отыскал какие-то важные затерянные бумаги, отправившись нарочно sa тем в небеса переговорить с покойником. Что книга его о небесах, аде и рае — искренняя и не лживая, — в этом не может быть ни малейшего сомнения, но в то же время нет ни малейшего сомнения в том, что она плод болезненной галюсинации, начавшейся у него лишь в летах преклонных и продолжавшейся 25 лет и, что всего замечательнее, продолжавшейся именно в эпоху самой плодотворной научной его деятельности. В том же, что книга эта есть плод галюсинации, убедится всякий, ее прочитав: в ней до того выразился протестант, со всем духом протестантства и с его предрассудками, что не останется ни малейшего сомнения, по прочтении ее, что она вышла вся лишь из души и сердца самого автора, конечно вполне веровавшего в истинность своей галюсинации. Но если б [возможно было к тому же доказать] к тому же была доказана и истинность факта об отысканных после покойника бумагах, — то для науки получился бы важный факт, а именно болезненность того состояния, при котором возможно в человеке пророчество, пли, лучше сказать, что пророчество есть лишь болезненное отправление природы человеческой.
Но всё это было давно. В наше время, как на крупный факт, лет тридцать или сорок сряду, указывали на гадальщицу мадмуазель Ленорман. Этой еще и теперь есть свидетели, и даже до сих пор помещаются иногда в газетах известия о ее [бывших] чрезвычайных и точных предсказаниях иным лицам. {Текст: Но факты, факты! ~ иным лицам. — очерчен красным карандашом. На обороте л. 8 помета А. Г. Достоевской: Находилось в рукописи май—июнь 1877 ‘Дневника писателя’. Не было напечатано. Вставлено в текст по смыслу вместо предыдущих зачеркнутых шести строк.} <л. 8>
Если [не быть] способность [пророчества] пророков действительно есть в человеке, заключается в самой природе его, в организме его, положим, при известных, особых условиях, но совершенно, однако, естественных условиях, то как бы хорошо и полезно было [очистить факт, хотя бы только от мистической его примеси] разъяснить этот факт. Вопросы же сами собой представляются: если действительно существует дар пророчества, то как болезнь или как нормальное отправление? Если существует способность пророчества, то во всех ли людях, более или менее разумеется, пли в самых редких случаях, из множества миллионов людей в одном каком-нибудь экземпляре? И проч. и проч. Правда, заниматься даже таким вопросом, даже только ставить его как тему исследования в наш век недостаточно <л. 1> либерально и может компрометировать серьезного человека, тем более научного исследователя, но лучше, что ли, если люди будут веровать про себя, тишком да тайком, бог знает во что? Я осмеливаюсь выразить мнение, что подобные верования, оставленные без внимания и разъяснения, без расчистки, так сказать, поля, вредят делу преуспеяния человеческого и самой даже науке несравненно более, чем [она] сама наука полагает. Слишком уж высокомерно и предвзято смотрит она в наш век на иные предметы. Если бы, например, наука добилась того, что дар пророчества есть тело естественное, хотя бы и ненормальное, болезненное [и совершенно], но свойственное организации человека, тогда, думаю, было бы чрезвычайно многое разом порешено. (NB. Ведь есть же, например, какая-то болезнь, кажется, в Шотландии, называемая двойным зрением, ведь разъяснена же она, ведь не верят же в нее как в чудо?)
Древний мир, до христианства, [кажется] верил в существование способности пророчества в человеке, кажется, безусловно. В средние века христианства, н даже в весьма недавние века, кажется, тоже не возбуждалось ни малейшего сомнения в существовании этой способности, и ей тоже буквально все верили. В эти века христианства к чистым и высоким верованиям примешивалось, как известно, слишком много предрассудочного, чудовищного и отвратительного [и главное], которому не только верили, но, что главное, которому повелевалось веровать чуть не наравне с самыми незыблемыми религиозными [истинами] основами. В наш век люди науки многое из того, чему верили прежде, {Вместо: многое из того ~ прежде — было: все это} называют свысока предрассудками, предвзятыми [истинами] идеями, болезненностью, а главное — не удостоивают даже исследования. Правда, мы еще слишком не далеко [удалились] отошли от тех темных веков и влияния их, так <л. 2> что презрение науки и отношение ее свысока ко многому, что было в те еще недавние почти времена понятно, лай образовался к тому же, как мы упомянули, [к тому же] ложный стыд: недостойно-де науке этим заниматься. Но не ‘предвзятость’ ли, не предрассудок ли со стороны науки так относиться к иным вещам, голословно и ничего не разъяснив в точности. Вспомните, что в человеке вообще, и кто бы он ни был, в чрезвычайной силе развито [убеждение] верование, хоть не в пророчество, но, например, в способность предчувствия. В этой способности предчувствия убеждены люди лично, про себя, чуть [ведь] не все сплошь. Если же она есть (а почти ведь наверно можно сказать, что она существует), то что [на такое? И удостоил ли кто из людей науки обратить на нее внимание серьезное? А между тем, серьезно сообразите, сколько может произойти от этого верования в способность собственного, личного предчувствия — других-убеждений, например хоть лишь убеждение б [черном] дурном глазе, т<о> е<сть> в способности сглазить, прямо проистекающая из способности предчувствия, — убеждение, которому веровали и [веруют] продолжают веровать столь многие из самых образованнейших людей. Кстати, один недавний анекдот о дурном [черном] глазе: нынешней весной один мой знакомый (не могу назвать его имени) [попал] зашел как-то, по встретившемуся делу, на Охту, где не был почти пятнадцать лет. Прежде, я особенно в детстве своем, он часто бывал на Охте и даже жил там некоторое время. Естественно, в нем разгорелись воспоминания и оп даже нарочно прошел по одной из тамошних улиц, наиболее напоминавших ему минувшее. Через два часа встретясь со мной и рассказывая свои впечатления, он [совершенно] мимоходом заметил, что даже подивился, как <л. 3> там, в целые пятнадцать лет, ничего не изменилось, те же дома и даже почти не постарели. ‘И странно даже, — прибавил он, — строение деревянное, в Петербурге так часто пожары, а там, — благословенное место, — ни одного-то пожара, всё уцелело и я, проходя, невольно даже об этом подумал’. На другой день это знакомый приносит мне газету и указывает место, где [объявлено] извещали, что вчера в таком-то часу на Охте (т<о> е<сть> ровно два часа спустя как там был мой знакомый и именно в той самой улице, б которой он подумал о пожарах) сгорело восемь домов. Бесспорно случайность, и сомнения в том нет никакого, но так как этот знакомый и до того еще был уверен в [своем черном глазе или в] своей способности предчувствия, бессознательной угадки, и даже сам много раз перед тем и давно уже говорил мне об этой своей способности и рассказывал мне множество случаев с ним в этом роде, то и в этот раз он [совсе<м> невольно] конечно остался и даже утвердился еще более в своем убеждении. Положим, он сам смеется над этим, но всё же продолжает веровать, как-то невольно, неотразимо. Согласитесь, что если все эти (бесчисленные) у людей случаи — ложь, то как должна вредить эта ложь и как важно [расчистить поле] разъяснить ее раз навсегда. Если же бы оказалось, что это [всё] вовсе не ложь, а многое из этого есть, существует и происходит по известным определенным законам, то опять-таки, согласитесь, как важно бы было такое строго научное исследование во всех отношениях и сколько пользы опять-таки могло бы принести оно. Заметьте еще, если в природе человека существует действительно способность предчувствия, то в высших степенях своих, в maxim’уме своего проявления [она-то ведь и есть] (хотя бы и в чрезвычайно редких случаях проявления этого maxim’ума) — она-то ведь и есть дар пророчества: как не людям не [верить в него?] веровать после тогой в дар пророчества?
Тема эта, впрочем, обширная, и хоть не либерально, а об ней тоже бы когда-нибудь особо поговорить. <л. 4>
Я привел пример лишь, чтоб наглядно [доказать] показать, как могут совсем невольно укореняться самые роковые иногда убеждения. (Столь многих, утвердившихся в наш век на спиритизме, я считаю решительно постигнутыми злым роком.) Кстати, забыл сообщить. Тот же [исследователь] путешественник, который сообщил мне выписку из книги Иоанна Лихтенбергера, отыскал в Париже, в другой библиотеке, другую книгу предсказаний, тоже шестнадцатого века и тоже на латинском языке. В ней довольно точно предсказана французская революция. Между прочим, сказано en toutes lettres <напрямик -- франц.> и еще два раза, что в 1878 году (т<о> е<сть> в будущем году) начнется конец мира и что этот 1878 год будет ‘первым годом начала конца мира’. Предсказание это имеет смысл отчасти клерикальный, ибо прибавлено, что конец мира начнется именно с того, что в этот 1878 год власть святейшего отца папы перейдет в чужие недостойные и неподобающие руки. [Безо всякого сомнения, и это вздор, но однако же] Тут любопытнее всего то, что год помещен et toutes lettres, и кто же не скажет, что тут есть нечто верно попавшее в точку и что если папа Пий IX умрет [даже] в этом году или в будущем (что кажется несомненно), то в католическом мире может разразиться огромный спор о его преемнике, разлад и даже так, что избранный преемник его может быть не признан целою половиною католичества, как избранный неправильно и недостойно. Согласитесь, что вот этакие угадки современных событий, за триста лет, с точным обозначением года, настолько странны, {Незачеркнутый вариант: по крайне мере любопытны} что могут довольно влиятельно действовать на некоторых людей, особенно расположенных к воспринятый) иных убеждений. (NB. Факт существования этой книги не подвержен ни малейшему сомнению, за нужду я могу сообщить No шкафа и No книги.) Между <л. 5> тем наука прямо говорит: ‘Всё это вздор, потому что ничего этого не может быть’. Так, по крайней мере, относится наука к спиритизму, и спириты, может быть, с большею логикой возражают ей: ‘Всё это может быть, потому что всё это есть’, т<о> е<сть> потому, что неразъясненные факты налицо. Но наука отвергает факты голословно и пока спокойна, а лучше, что ли, будет, когда весь темный люд, рабочие и мужики засядут за столы и начнут вызывать духов. А вряд ли этого не будет, и всякий шаг вперед отдалится лет назад. {Так в рукописи.} Кстати, про меня упомянули как-то печатно, что я тоже наклонен к спиритизму. Дай бог любому противнику спиритизма быть таким ненавистником его, как я, но я ненавижу лишь отвратительную гипотезу духов и сношений с ними, насколько может чувствовать к ней отвращение человек, не потерявший здравого смысла. Но откидывая лишь мистическое толкование фактов, я всё еще остаюсь [убежденным] в убеждении, что факты эти требуют [еще] строгой проверки и что наука, может быть, не сказала об них не только последнего, но и первого слова. Я, разумеется, могу ошибаться, но в таком случае я ошибаюсь вместе с сотнями тысяч людей, люди же науки вместо тщательного, непредвзятого отношения к факту говорят лишь: ‘Ничего этого нет, потому что не может быть’.
Мне передавали, между прочим, что некоторые из нашего духовенства отчасти обрадовались спиритизму: возбудит, дескать, веру, по крайней мере, явление духов протестует против всеобщего матерьялизма. Вот рассуждение-то! Нет, уж лучше чистый атеизм, чем спиритизм! {Текст: потому ли, что ей некогда ~ чем спиритизм! — (лл. 8—6) очерчен красным карандашом и снабжен примечанием А. Г. Достоевской: Всё, очерченное красным карандашом, не напечатано.} <л. 6>
36 Заголовка: Об анонимных ругательных письмах. — нет.
37 нахожусь теперь / очутился
41 полезнее / лучше
41 к воде которого я-де уже привык вписано.
43 читателей / читателей и подписчиков
43 их ко мне вписано.
44 о болезни / Начато: о моей болезни, мешающей мне вписано.
Стр. 126.
1-2 продолжаю получать / продолжаю постоянно получать <>
2 много писем / множество писем
8 я ценю / я [так] столь ценю
9 Пусть / Но пусть
9-10 После: это не хвастовство — начато: и потому рискну не угодить кому-нибудь
11 не понимать / не знать
12 раздражаю иных господ / раздражу тем иных господ
13 у меня тоже слишком / у меня слишком
16 по крайней мере сотня (но наверно больше) было анонимных / сотни две, по крайней мере, анонимных
17 из этих ста / из этих двухсот
18 и лишь два письма были абсолютно враждебные / лишь два ругательных
19 со мной / со мною <>
22 личностей / ‘личностей’ <>
22 для ругательства / для ругательства, впрочем, довольно забавного
22-25 и вот эти-то господа ~ объявления о болезни. / Последнее из них касается именно моего объявления о болезни.
26 Мой анонимный корреспондент / Мой аноним
26 не на шутку / не в шутку <> вписано.
26-27 осмелился объявить ~ как моя болезнь / смею объявлять о моей болезни
27-28 в письме ко мне / в письме своем
28-29 Слов: весьма неприличную и грубую — нет.
30-31 вопросом, именно: если я, например, поставлен в необходимость / а. вопросом: я нахожу нужным б. вопросом, именно: если я, например, нахожу нужным <>
34 объявлял / объявляю <>
34-35 о времени выхода / день выхода
39 из-за которой / почему <>
39 После: так вышло? — До сих пор, Сказалось бы, я не слишком-то надоедал публике откровенностями насчет моих [интимных] личных обстоятельств.
42 литературного и общественного вписано.
43 хотя отчасти, пожалуй / но, пожалуй, отчасти <>
45 бескорыстной / бескорыстнейшей <>
Стр. 126—127.
43-7 К тексту: то получился бы любопытный ~ и я рад, что набрел на случай. — Незачеркнутый вариант на стр. 156 рукописи: то получился бы любопытный и почтенный экземпляр, которому [вы] я, из деликатности, [по крайней] не мог бы я отказать даже и в уважении. Но тут был аноним, ругательный аноним, а я давно хотел поговорить о ругающихся анонимах.
Стр. 127.
9 исполненное перемен / исполненное реформ <>
13 везде они / всё они
13-14 зачем не обращают / зачем, дескать, не обращают <>
15 неудовлетворенного, так сказать, идеала / неудовлетворенной злобы
16 готов подчас взять / готов взять
16-18 до того это чувство мучительно ~ негодованием вписано.
18 скорее / более
18-19 но зажигать спичкой уже крайность / Но это уже крайность
21-23 для натур ~ ругательное письмо пустить вписано.
23 пустить / написать
23-24 я стал давно уже подозревать / я стал подозревать невольно <>
28-31 анонимные ругательные письма ~ не получает их вписано.
28 После: ругательные письма — начато: по всем направ<лениям>
34 в такой степени, что / так, как
34 на такой успех вписано.
37-38 уж и не читают их вовсе, а только распечатывают / уж конечно не читают их
38-39 из таких посланий вписано.
39 с первых же слов / с первых слов <>
39-40 неудержимым смехом / самым неудержимым смехом <>
40 и должно быть / и должно было быть
40 наши неопытные анонимы / бедные анонимы
43 горячи / горячи и даже злы
44-45 язвительного анонимного письма / ругательного анонима
46 оно будет / он будет
46 не развилось у нас / не развилось
47 высший фазис / высший, т<о> е<сть> зрелый фазис
47 не вступило это дело / не вступило
47-48 находится вписано.
Стр. 128.
1 необузданного пыла / необузданного взрыва
1 а не плод / чем уж
3-4 великие жертвы / а. великую жертву б. великие жертвы от себя
4-6 Наш анонимный ругатель ~ ‘Маскарад’ / Это не таинственный незнакомец в драме Лермонтова ‘Маскарад’
7 когда-то пощечину / пощечину
8-9 Нет, действует пока всё еще та же славянская / Нет, это всё та же славянская
9 природа наша / порода <>
9 всего бы только вписано.
9-10 поскорей выругаться / поскорее бы выругаться <>
10 да тем и покончить / и, может быть, тем и покончить
10 После: покончить — начато: не дойдя до не
10-11 (а чего доброго ~ помириться) вписано.
10-11 даже тут же и помириться / даже и помириться <>
11-12 согласитесь ~ юно, молодо, свежо / согласитесь, что все это в одном смысле [только ] отрадно, [по крайней мере и тут у нас не по-западному] ибо и тут, стало быть, всё это [ведь], так сказать, юно, молодо. <>
13 вроде как бы весна жизни, хотя, надо сознаться, препакостная вписано на стр. 124 рукописи.
20-21 слишком ясно, по многим признакам и приемам / и слшиком по_многим признакам и приемам <>
21-22 не из молодого поколения идет, не от юного подростка / не от молодого человека
22-23 Итак, молодежь наша, очевидно, понимает со чрезвычайную цену / а. Кстати: можно но согласиться в чем-нибудь, можно по этому поводу написать весьма резкое письмо, но тут-то бы и подписаться. Подпись придает возражениям чрезвычайную цену. б. Молодежь наша [видно что] понимает, что [можно], во-первых, можно написать весьма резкое письмо, но что подпись придаст возражениям чрезвычайную цену.
24-25 выражениям / возражениям <>
26-29 и что весь характер ~ не желание оскорбить вписано.
29-32 Итак, ясное дело, что неподписывающийся ~ удовольствие, а другой цели не имеет. / Для чего же не подписывается автор <нрзб.> А вот именно, чтоб выругаться, чтоб доставить себе удовольствие. Другой цели нет.
32 После: а другой цели не имеет, — что ж, это еще не бог знает что и лишь в натуре вещей. <>
32-33 и ведь сам он знает, что делает пакость / И ведь сам он знает все это и знает, что делает пакость
34 Эту черту / Но эту черту <>
36 в нашем интеллигентном обществе вписано.
38 После: не преувеличиваю — Чувство чести и долга ею налагаемого в нашем [обществе] малоинтеллигентном обществе мало (да и всегда бывало мало) [Да неужто ж скажут всем] Это не значит, что нет совсем у нас людей чести и совести? Как не быть [их], но желающих выругаться у нас всегда было больше, а
18 стоим / именно стоим <>
Стр. 128—129.
39-8 Текст: К тому же ~ страшно сказать — вписан на стр. 124 рукописи.
Стр. 129.
1 роду и характеру изданий своих / роду своей деятельности
3 После: по двести — начато: Я вовсе не хочу сказать
4-5 Слов: что европейская цивилизация ~ нам гуманности и — нет.
6-7 в каждом случае, который им чуть-чуть не понравится / в случае, если им что не понравится <>
8-10 а желающих выругаться ~ из-за двери, еще того больше / а желающих выругаться безнаказанно — еще больше
10-11 и вот как раз анонимное письмо дает эту возможность: письмо не прибьешь, и письмо не краснеет / и вот как раз письмо: письмо не краснеет
14 и окончательную вписано.
14 не считалась / кажется, не считалась
16 серьезная, и вписано.
18 После: при дворе — вписано: положением политическим <>
20 в целые два века / в два века
20 После: не принялась серьезно — решительно не принялась {Текст: В старину у нас европейской чести не было ~ а новое приняли недоверчиво и скептически. — (строки 12—22) был зачеркнут, а затем восстановлен Достоевским.}
21-22 После: скептически. — О бесспорно, и у нас [дрались] дерутся на дуэлях, [но еще чаще прибегали, чуть нет этой необходимости, т<о> е<сть> чуть нет свидетелей [предпочитали ругательства], то несомненно предпочитали просто выругаться из-за угла анонимно] но, кажется, редко считают их sa что-нибудь серьезное, а только разве за необходимое, тогда как там, в странах бывшего рыцарства, если уж дерутся на дуэли, то глубоко верят, что это дело серьезное. Признаюсь, я отдаю предпочтение нашему взгляду, в нем больше трезвости и силы ума, но то скверно, что у нас [много уже] и дерущийся на дуэли (из необходимости), если есть возможность из-за угла как-нибудь анонимно напакостить, то самое [любимое] милое дело, и главное, в ужасающем большинстве людей. О, великие душой люди бывали и у нас, но — невольно приходит на мысль: неужели же это она сдерживали и сдерживают наше общество от всеобщей потасовки? Казалось бы, их так мало, а интеллигентно скептического элемента так у нас много, Поневоле верить приходится, что и ничтожное число благородных людей может сдержать хоть целое государство анонимных ругателей. И не смейтесь опять, что я [выражаюсь] написал ‘целое государство’: [во-первых, это пусть лишь риторическая фигура преувеличения с моей стороны, но во-вторых вместе с тем сообразите, однако, и то, что] можно во всю жизнь не написать ни одного анонимного ругательного письма, но всю жизнь носить в себе душу анонимного ругателя.
22-25 Текста: Приняли ~ малыми исключениями. — нет.
26 В эти два века / За два века
26-27 европейского и шпажного, так сказать, периода / интеллигентного периода
27-28 честь и совесть ~ в нашем народе / честь и совесть, кроме немногих избранных, говоря сравнительно, в интеллигентном сословии нашем, уцелела почти целиком в народе.
28 целиком / целиком, можно сказать
28—29 до которого ~ нашей истории вписано на стр. 122 рукописи.
34 лелеять / питать
34-46 К тексту: лелеять ~ наших интеллигентных людей. — вариант на стр. 140 рукописи: [рядом] тотчас же и самый гаденький антитез ее, [да еще называть это богатством развития и] как сплошь да рядом в интеллигенции нашей’ да еще оставаться с обеими этими идеями, не зная, которой веровать, да еще называть это состояние — богатством развития и хоть и умирать при таком богатстве от отвращения и скуки. Но тема эта длинна. Просто скажу: самый грубый из народа постыдится иных мыслей и побуждений иного высшего дипломата и с отвращением отвернется от большей части дел этих высших людей. Повторю в заключение, что повторял все два года: одна надежда наша на народ, мы поправим себя народом и возродимся через народ.
37 и отдать преимущество на практике вписано.
39 благами европейского просвещения вписано.
44-45 ‘высшего деятеля’ / высшего дипломата <> Далее начато: и с отв<ращением>
46 наших интеллигентных людей / этих высших людей
48 не подглядывает / не смотрит
Стр. 129—130.
46-10 Текст: Я уверен со наслаждение в ругательстве. — вписан на стр. 128 рукописи.
Стр. 130.
3 до ужаса / ужасно
3 высших свойств / высших (отрицательных) свойств <>
14-15 иные командиры / командиры <>
16 позволяли себе / сплошь и рядом позволяли себе <>
17 а потом / и потом <>
19-20 я бывал сам лично тому свидетелем. / Честью своею про это свидетельствую.
20-21 а командиры-то ~ русского солдата! / А командиры-то убеждены были, что, напротив, они подделались под дух солдата!
22 даже Гоголь / даже Гоголь тогда
25 которые садче вписано.
25 в которых как можно больше / в которых больше
30 (поверят ли тому?) вписано на стр. 126 рукописи.
31 чем с нравственною утонченностью вписано.
33 После: последнее-то — начато: уже в чрезвычайно
33 случается лишь в чрезвычайно / уже в чрезвычайно
34 у бродяг, пропойц и всяких стрюцких / бродяг, пропойц и стрюцких <>
35-36 Народ хоть и ругается по привычке ~ а не нравственного усилия. вписано.
35 Народ хоть и ругается / Он хоть и ругается
39 по моему мнению вписано.
43 После: народа. — начато: Мы еще помним смешной факт, как
43-44 Тогда-то явилось ~ о нашем народе. / Тогда [тут] явилось много и других ошибочных идей о нашем народе. <>
Стр. 130—131.
47-1 фраза: Те же надежды, которые возлагаю я на народ ~ юное поколение наше. — вписана на стр. 126 рукописи.
Стр. 131.
1-4 Народ ~ в наше поколение. / Начато: Народ и наше новое поколение сойдутся вместе лучше, чем в
4 После: в наше поколение. — начато: На народ и на молод<ежь>
9 да еще выставил адрес / да еще с выставкою адреса <>
11-12 Кой в чем он ~ и ушел в раздумье. / Но он был не прав и, кажется, кой в чем он со мной согласился
15-16 дороже их самолюбия / дороже самолюбия
17 с неподдельным достоинством / с чрезвычайным достоинством
18-23 а уж как она в них ~ вот вопросы! / Нашей молодежи надобно руководителя, одного большого [какого-нибудь] руководителя, который бы разом их пленил и осветил и увлек за собой. За таковым она последует с восторгом, и это, [кажется] может быть, сбудется, ибо потребность есть сильная. Недаром [она] наша молодежь столько раз и с таким энтузиазмом [следовала] устремлялась у нас за [такими дрянными людишками] [столь не стоящими] людьми чуть-чуть искренними [хотя и мало], принимая их за руководителей. Каков [же] должен быть этот будущий руководитель [и], какая роль [и какая возможность] его, что он скажет, чем увлечет. [Вот вопрос!] [Пошлет ли только] [Да и] Что пошлет нам в его лице наша русская судьба — вот вопрос.
18-23 А уж как она в них нуждается ~ наша русская судьба — вот вопросы! вписано на стр. 132 рукописи.
21-22 После: кто бы он ни был? — профессор ли, художник, деятель, даже поэт?
22-23 Да и пошлет ли ~ вот вопросы! / Начато: Но настоящего руководителя до сих пор еще не являлось, и кто знает, явится ли. Да еще кто знает
24 Заголовка: План ~ из современной жизни. — нет.
25-26 После: Дело в том, что — начато: У меня родилась идея о
33 с иной уже точки / с несколько другой точки
34 мы, скорее всего ~ время / Начато: у нас всего удобнее производить на
33—34 и что если их сравнительно ~ по особой милости божией. вписано.
36-37 наших недавних вписано.
38 одно равнодушие / иное скептическое равнодушие <>
Стр. 131-132.
38-1 ко всему насущному и много ~ но всегда все довольный вписано на стр. 130 рукописи.
Стр. 131.
38-39 ко всему насущному ~ что какое-то / ко всему насущному и какое-то
39-40 беспокойство ~ фантастического / беспокойство к чему-то грядущему, фантастическому
41 наклонны уверовать / наклонны даже уверовать <>
41 ненавистники нашего настоящего / ненавистники настоящего
43 свой скептический бессильный смех / а. много что бессильный смех б. бессильный смех <>
Стр. 132.
1 но всегда вседовольный / но вседовольный <>
1-2 Мало ли взросло ~ у этих гадких вписано.
6-8 который, впрочем ~ у него воспитан прежде всего на бесцельном / воспитанный на бесцельном
7 у всякого есть / и у всякого есть <>
8-9 вот уж двадцать пять лет принимающемся у нас за либерализм вписано на стр. 130 рукописи.
9 то, уж конечно / и — и уж конечно
9 наш герой / он
11 безграничному самолюбию / самолюбию <>
11 вырос / рос
12 И сначала он куражится ужасно / И, уж конечно, в юности он куражится, зубоскалит и осмеивает
13 в нем все-таки ум / в нем есть ум
13-15 (я для типа предпочитаю ~ появление такого типа) вписано на с. 130 рукописи.
15 такого типа / этого типа
17-21 фраза: И что если довольствовался им его батюшка ~ проявить себя затрудняется. — вписана на стр. 130 рукописи.
18 то ведь потому / то ведь всё же потому
24-25 Одним словом ~ вопросах, вписано.
27-29 да к тому же ~ практически выровняться вписано.
29 практически выровняться / выровняться
31-32 да уж и тянуть за ним лямку послушно и убежденно / да уж и тянуть за гуж
33-34 пока еще долго вписано.
36 предполагаемую судьбу свою / судьбу свою
36-37 а если они ~ поклонятся / а захотят, пусть сами к нам придут
37-38 он ждет, пока кто-нибудь ему поклонится, и злится / а. он ждет и злится б. он ждет, пока ему поклонятся, и злится
39 под боком у него / рядом с ним
39 уже шагнул выше его / прошел выше его
41 там, в их ‘высшем училище’ / в школе
44 Нет, зачем же / Да зачем же
45 тут не моя / это не моя
45 да и что служить, служат мешки вписано.
47-48 сначала incognito, потом с обозначением полного имени вписано.
Стр. 133.
1 пускается лично обивать / начинает обивать
3 так сказать, сердце сорвать вписано.
3-4 но все это / но это конечно
6 скорбно усмехаясь вписано.
5-8 Текста: Главное, его все мучит роковая забота ~ как это можно радоваться тому, что есть и лучше его! — нет.
8 Вот тогда-то / И вот тогда-то <>
9 в какую-нибудь редакцию / в редакцию
9-10 из тех, где его наиболее обидели вписано на стр. 136 рукописи.
11 повторил в другой раз / раз, другой
11-13 Но последствий ~ немо и слепо. / а. Но ответа нету. б. Но последствий все-таки никаких, все по-прежнему кругом его глухо. <>
13 что ж это за карьера / тут не моя карьера
15-16 помогает ему и случай / помогает случай
16 и связишки вписано на стр. 136 рукописи.
16 начал ведь / начал
18 увидал / увидел <>
19 два пера / одно перо <>
20 прошло / теперь прошло <>
20 После: прошло — начато: и где же нам
31 После: своему характеру — начато: перьев он не станет чинить, а
26-27 в этом, в сущности, весь женский вопрос и заключается, если реально-то обсудить вписано на стр. 136 рукописи.
27 обсудить его. /обсудить… <>
28 выходил на дорогу / выходи!
28-29 подвертывается, как и у Поприщина, адъютант / подвертывается флигель-адъютант
30 он сошел с ума / сошел с ума <>
33 да еще в то петербургское время вписано на стр. 136 рукописи.
35 современный нам / современный ему <>
36-37 Поприщин, как и первоначальный, только повторившийся тридцать лет спустя / Поприщин, только тридцать лет спустя
40 После: письма — в особенности у нас в Петербурге
40-41 и что ~ употреблены им вписано.
41 свое письмецо / письмецо
41-43 письмецо ~ практический фазис вписано на стр. 134 рукописи.
44 чтоб за ним не подглядели вписано.
47-48 к жениху адъютанту / к флигель-адъютанту
Стр. 134.
1 это жениху /это [ему] адъ<ютанту>
2 о, тот, конечно, откажется / о, он, конечно, откажется <>
2-3 ведь это же не письмо, а ‘шедевр’! вписано на стр. 134 рукописи.
3 И молодой наш друг изо всех сил знает / О, он знает <>
4 подленький негодяй / негодяй и сделал подлость
4-5 Фразы: ‘Ныне-де время раздвоения мысли и широкости, ныне прямолинейной мыслью не проживешь’. — нет.
8 как бы вписано.
9 После: карьеру — начато: С этих пор
9 Его обуял своего рода мираж, как и Поприщина. вписано на стр. 134 рукописи.
10-11 выведывает про / выведывает всё про
13-24 Текст: Мало-помалу он кидается даже в государственные соображения со так сказать, уже без застенчивости’. — вписан на стр. 134 рукописи. Ср. набросок на стр. 140 рукописи: Вот так-то у нас гибнут даром способности, удовлетворял себя. Затрогивал тем самым великие государственные соображения
20 изменить Россию / изменить Россию к лучшему
24-27 Одним словом, он упивается ~ и что затем происходит на лицах тех лиц… / Он упивается ими, он воображает, с какою миною получают его письма, что за тем происходит
27 В таком расположении / В веселом расположении <>
28 даже и пошалить / пошалить <>
27-29 В таком расположении духа ~ не пренебрегает каким-нибудь / Мало-помалу он расширяет круг деятельности, он пишет к другим, даже не пренебрегает каким-нибудь
29-30 даже Егором Егоровичем / Егором Егоровичем
31 анонимно уверив его / уверив <>
31-33 уверив ~ и правды), вписано.
33 могло быть и правды / было и правды <>
37-38 есть в сущности мираж / есть мираж <>
39 хуже даже, чем мечта / хуже даже мечты
40 А тут как раз случилось / Начато: А тут как раз действительность
42 лишь аптекари’ / лишь аптекари, да и то всё немцы’ <>
42-43 а действительно ~ страшное. / а страшное обстоятельство, страшное, именно страшное. <>
44 но все же он / но он
45-46 именно после-то письмеца к министру вписано.
Стр. 135.
1 она бы и не поняла всего вписано.
2 от избытка лишь сердца / от избытка сердца <>
3 тихоня-чиновник / капитан
4 проживавший / живший
5 человечек / человек
6 проходя мимо в коридоре вписано.
6-8 то есть вот он ~ Каково! вписано.
7 есть ‘человек нравственный / человек нравственный <>
8 по примеру некоторых господ / по примеру иных <>
9 Сначала он не так / Сначала было он не так <>
12-13 давно уже начался слух о том / а. давно уже узнали о том б. давно уже заботились все о том
19 уже решено / решено <>
20-28 Текст: И вот раз сидит он в департаменте ~ Так нет же! Нет же!’ — вписан на стр. 140 рукописи.
21 сидит он / сидит <>
28-29 и вот он ~ относит / Однажды утром он относят
34 не подозревая о том, что бросится / не подозревая о том
35 лучше уж / так уж лучше
37 не услыхал нас / не услышал нас <>
38-39 изумленного его превосходительство вписано.
39—40 сложа перед ним по-дурацки руки / а. сложа руки его превосходительства б. сложа перед ним руку
40 И вот, отрывочно ~ признается / и отрывочно бессвязно, глупо [действительно] признается <>
41 к вящему изумлению / к величайшему изумлению
41-42 совсем ничего и не подозревавшего / совсем его и не подозревавшего <>
43 Но ведь и тут герой наш / Но и тут он
45-48 себя во всем обвиняющий ~ пораженный его гением / во всем обвиняющий, все-таки по эгоизму своему, требовал себе всего от других, а сам не считал себя ничем никому обязанным. Может быть, и не представлялось ему сознательно, но бессознательно, так сказать, представлялось ему, что генерал вдруг, выслушав его
48 мечтал по-прежнему / мечтал <>
47-48 выслушав его / вдруг, выслушав его <>
48 и всё же, так сказать, пораженный его гением вписано на стр. 138 рукописи.
Стр. 136.
1 бумаг вписано.
2 заключит его / заключит Равароля <>
4-5 После: просмотрел тебя! — прийди и вместе со мною раздели пост мой, и мы…
5-8 Беру всю вину на себя, со на грудь мою, и вписано на стр. 138 рукописи.
5 О, боже мой / О боже <>
6 из-за вины / через вину
9 перевернем департамент / перевернем Отечество
10-11 носком генеральского сапога / носком сапога
12-18 в жизни ~ объятия вполне / я раскрыл им объятия
14-19 Текст: Финал ему можно придумать ~ пристав у Щедрина — вписан на стр. 138 рукописи.
20 у Щедрина о подобном же случае / у Щедрина, <>
22-23 набрел на идею / схватил идею
23 и в самом деле попробую / и попробую
26 Заголовка: Прежние земледельцы — будущие дипломаты. — нет.
29-30 между прочим / между многим <>
31 После: наших русских — и их разодетых по-европейски несчастных маленьких [детей] русских детей на руках французских, английских и швейцарских бонн и гувернанток, <>
31-32 После: В самом деле, в наше — начато: время, когда именно ищешь
32-33 столь народное, столь единительное и патриотическое время / столь народное и патриотическое время <>
33-34 После: ждешь русских — ищешь русских
36 и где колонизируется / и колонизируется
39 без народности / без народа
41-42 отъявленным нашим / известным нашим
42 становятся наконец смешны / становятся смешны
44 забавную встречу / одну забавную встречу
45 ‘в седых почтенных кудрях’ / ‘в седых кудрях’
Стр. 137.
1 проживающим / живущим <>
1 но приехавшим / но отправившимся
8 состояла в том / была о том
9-10 в особом вагоне вписано.
12-20 на тень какого-нибудь ~ тень Хомякова / на тень, например, хоть Грановского [с тою только], ибо Грановский [столь почтенное лицо], если б не умер [тридцать лет] 22 года назад, а дожив до седых кудрей, теперь, двадцать два года спустя, повторял бы то же самое, [на что] на чем остановился в 54-м году, то, уж конечно, даже несмотря на свои седые кудри и на то, что он был столь уважаемым лицом, был бы непременно точь-в-точь таким же самым шутом, как и он, этот господин, извещавший о [тени] провозе в особом вагоне тени Грановского <>
24-25 много и не помещиков / много было и не помещиков
25 были всякие / а и все есть
25 но, в огромном большинстве, если не все / но все
26-27 вследствие убеждения / по убеждению
28 просто ненавидя ее / ненавидя
29 так сказать, натурально, физически / а просто, физически
29-31 за климат, за поля ~ за всё, за всё ненавидя / климат, поля, леса, порядки, освобожденного мужика
31-33 Фразы: Замечу, что такая ненависть ~ очень спокойная и до апатии равнодушная. — нет.
33-34 А тут как раз почувствовались / Главное, почувствовались
37-38 без достаточной организации / безо всякой организации <>
38-39 землевладение натурально струсило / землевладение струсило
41 слишком / весьма
42 ни выставляли они / ни говорили они
44-45 была тоже и приманка / была приманка <>
45-46 русская личная поземельная собственность / русское личное землевладение
47-48 меняет своих владетелей поминутно, меняет даже вид свой / меняется в своих владетелях и меняет даже вид свой
Стр. 137-138.
48-3 за кем останется ~ всё это трудно предсказать / кто будут нашими землевладельцами, за кем окончательно утвердится это сословие — трудно сказать
Стр. 138.
5-6 не только в России, но и во всем свете вписано.
9 кто в стране владеют / кто владеют
7 той страны / той земли
8 Слов: вот, значит, и хозяева — нет.
9-10 Разве пятнадцать лет назад он / Разве двадцать лет он <>
11 как и всё остальное / как и все другое <>
12 если в стране владение / если владение
15 о народных школах / о школах
17 землевладение и земледелие наше / землевладение и земли
18 и что скорее не от / и что не от
18 не от школы / не от школ <>
20-21 получится хорошая школа / получатся хорошие школы <>
22 и порядки / и всякий порядок
23 всякое правильное / получится всякое правильное
23-24 национального организма / организма
24 организуется / получится <>
24-25 когда в стране утвердится прочное землевладение / когда [организуется] утвердится правильное землевладение <>
25-28 Фразы: То же самое можно сказать ~ таков и весь характер нации.— нет.
29 Но теперь пока наши бывшие помещики / а. А пока наши бывшие помещики б. Но об этом когда-нибудь поговорим поподробней, а теперь, пока наши бывшие помещики <>
35 столь жаждущих европейского просвещения вписано.
39 столько рантьеров /столько богатых рантьеров <>
43 да и не поймет его вовсе вписано.
44-45 по германским водам и по берегам / по водам и берегам
46 в ресторанах Парижа / в ресторанах
47 всё же предчувствуют / предчувствуют
Стр. 138—139.
48-1 этим самым херувимчикам / этим херувимчикам
Стр. 139.
1-2 просить по Европе милостыню / просить [после] в этой же Европе после них милостыню <>
5-6 всё те же наши русские порядки / всё наши русские порядки
13 и глупое слово / и слово
15 Из них выйдут / Это выйдут
16-17 положим начало этим новым умам вписано.
18 мы полагаем основание новому / полагая тем самым основание новому
19-20 обновит Европу / обновит вселенную
22 много ли передовых-то? / много ли передовых-то, ‘Грановских-то’? <>
25-26 все-таки, ну, там вписано.
28-29 а в этом ведь и всё главное / а. вот что главное б. а это ведь и всё главное <>
31-32 для высшего-то ~ полезен, это всегда / даже для самого консерватизма полезен, что всегда <>
36 этих милейших местечек / этих мест
36-37 и как восхитительно дотированных вписано.
39-40 джентльменская, а работа, — ну, а работа прелегкая / джентльменская, связи, а работы — [да] ну и работа прелегкая <>
44—45 всё еще воображаете ~ место чистое вписано.
48 Вот и вся служба в этом! вписано.
Cтр. 140.
1 После: в люди — и сколько есть вот этаких миленьких местечек <>
1-3 вот что первее всего надо ~ приложится по востребованию’ / вот что надо иметь в виду.
2 родительскому сердцу / родительскому-то сердцу <>
4—7 Итак, все не столь благородные из проживающихся за границей ~ эта матерья ужасно скоро изнашивается. / Итак, рассчитывают на авторитеты, бьют на связи! Но ведь и авторитеты изменчивы, а связи — что такое связи? Ну, хоть и значат что-нибудь, так ведь далеко не всё <>
8-9 и собственного ума, хоть на всякий случай / и собственного ума. Но именно об этом-то и не заботятся родители современных херувимчиков, и особенно о собственном уме. <>
9-10 Теперь же именно, в эпоху реформ и новых начал / Между тем теперь, в эпоху реформ и новых начал <>
11 все того захотели / [все захотели] ‘а старое-де, чужое, что от предков — это все предрассудки’. <>
12 не бывало / не было
13 Слов: при общем желании иметь его — нет.
16 она стара / она до смешного стара
16-17 Фразы: А впрочем ~ в прошлом году. — нет.
20-21 то есть недостаток этот вписано.
25 Вопрос этот хоть и до пошлости старый / Вопрос до пошлости отсталый и старый <>
27 хоть и косвенно / положим, косвенно <>
30 такого запрещенного / запрещенного
32 как Тургенев / как г-н Тургенев <>
33 не писать на французском /не писать
35 И потому о Тургеневе / И потому о господине Тургеневе <>
35 После: ни слова, но… — [обращусь лишь к маменьке, готовящей сынка в дипломаты] [И не] Не [бойтесь] хмурьтесь, маменька, я скажу [до невозможности мало] лишь [всего только несколько слов] самое коротенькое словцо. [Я прямо спрошу] Знаете ли вы, что такое язык? Язык есть форма, в которую облекается человеческий ум, [т<о> е<сть>] чувство его, сердце его, весь опыт жизни его и мечта его, идеал его. Язык — это окончательное [слово] [форма] завершение всего человеческого организма. И потому согласитесь, что для богатой природы, для богатого организма (если Господь одарил таковым вашего сына, что несомненно) нужна и форма богатая, т<о> е<сть> глубоко и утонченно развитые формы языка, чтобы могли вместиться в них все богатства [мысли и чувства] мыслей и чувств вашего херувимчика. И даже так надо сказать, что ведь эти огромные богатства мыслей и чувств вовсе и не явятся на свет, вовсе и не разовьются, если с самого первого детства, т<о> е<сть> [гораздо] задолго прежде, чем могут обнаружиться эти богатства, ваш птенец не научится своему языку, от своей русской няньки и от своего русского народа (всего бы лучше в деревне), огромному, тысячелетнему, богатейшему языку в мире, до глубокой утонченности развившемуся и сформировавшемуся. Этот язык, эти готовые формы его, которые достанутся вашему херувимчику даром, не только облегчат выражение и развитие богатств мыслей и чувств вашего херувимчика, но еще будут способствовать к вызову их на свет, да мало того, — если [б] эти богатства у него от природы скудны (ну предположите такой грех), то поверите [ли] вы или нет, если я вам скажу положительно, что усвоенные с детства формы роскошного и богатого языка нашего — поправят даже самую скудную природу херувимчика, так что [сделают] даже глупенького преобразят в умники…
35-41 но я вижу ~ еще ей словцо / Но ведь я и прошлого года говорил всё это, на ту же самую тему, и в этих же заграничных месяцах, разговаривая с загранично-русской маменькой о вреде французского языка для ее херувимчиков. Увы, маменька готовит теперь херувимчиков в дипломаты, — и, хоть и неприятно повторяться, но рискну и еще ей словцо. <>
42-43 прерывает меня маменька ~ и начать / возражаете вы.
43-44 Увы ~ меня свысока, вписано.
44 третирует / видимо третирует <>
45 Так, сударыня, — отвечаю я / Так, сударыня <>
48 выразить богатства / развить богатство <>
Стр. 141.
1 на французском языке вписано.
6-7 Вы махаете ручкой ~ что я повторяюсь, вписано.
22 или даже три Тургенева разом / [мало того] три Тургеневых разом <>
25 Mon mari вписано.
26 перебиваю и я поскорее / перебиваю я поскорее <>
26-28 и, оставляя вашего супруга со хоть немного ума / но все-таки не худо бы немного ума.
30 что они и до дипломатии были умные люди / что они умные люди <>
30—32 а поверьте ~ замечательно глупых / а потому есть чрезвычайно много дипломатов даже замечательно глупых
33 умные / умные люди. Далее начато: Mon mari
Стр. 141-142.
46-1 не подозревает того, чем живут нации / на подозревает, что ведет нации
Стр. 142.
1 законы в организме их / законы ведут их <>
2 в этих законах / в них
2-3 усматривается ли ~ международный закон / [есть ли в них] усматривается ли общий международный органический закон <>
4 что такая-то, например, королева / что такая-то королева или императрица <>
4 рассердила фаворитку / рассердила любовницу <>
5 вот и произошла от того война двух королевств / вот и вышла война
6 Позвольте, я буду с вашей точки зрения судить. Пусть связи… / А впрочем, вы хмуритесь, я увлекся, я прибавлю лишь то, что вот, вы говорите, связи… <>
7 нужен характер / (я буду с вашей точки зрения судить) для приобретения связей ведь нужен характер <>
16 начнут же в свое время рождаться мысли / начнут родиться мысли
20 недоволен собою / недоволен <>
22 основательного уже выражения… / выражения… <>
24-25 даже желудок, может быть / даже желудок
26 я опять увлекся / я увлекся
30-31 принужден теперь / принужден
32 на этот предмет / на этот счет
36 умных людей / собственно умных людей
36-37 Даже поражает. Напротив ~ нынешнего столетия… / Даже поражает скудоумие этого сословия…
38 все они умны / все умны <>
39—40 в сущность вещей / во всё наше столетие в сущность вещей
43—44 умеют предчувствовать / умеют смотреть
45-48 в этом столь со сословии вписано.
Стр. 113.
4-5 никто из них ничего не усматривал / никто ничего не видел
5 как бы там вписано.
6 заплаточку на дырочку положить / заплаточку вставить
9-11 обособление дипломатических умов ~ от человечества сфере / обособление умов, нередко уж слишком сословных и великосветских
10-11 отвлеченной от человечества сфере / высшей сфере <>
12 это ль был не ум / это ль не ум <>
12 После: беру его, что — начато: он, во-первых
17 не спекуляцию кабинетного ума / не плод ума <>
18 плод жизни нации, плод мировой жизни / плод нации, плод мировой <>
23 этим же мировым / мировым
26 получилось вместо-то нее / получилось <>
27 поздравить теперь-то / поздравить
27-28 лучшего-то после дипломатии графа Кавура? вписано.
31-32 этого начала со времени первой французской / с первой французской
33 своим единством / а. своим единственным б. своим единством, авторитетностью
33 единством механическим / механическим
35-36 и, сверх того, именно вседовольное своею второстепенностью вписано.
38 считался / считается
39 тончайших / тонких
40 всеевропейское влияние / всеевропейское значение <>
41 лишь начинавшийся / начинавшийся
42 грядущее будущее /грядущее, будущее <>
42-43 он со всеми ~ столетия / он всю новую идею начинавшегося столетия
45 Слов: вот этот так уж бесспорно гений, но… — нет.
46 строго прерывает / прервала
Стр. 144.
1 глубоко и свысока оскорбленного / глубоко оскорбленного
1-2 После: Я, разумеется — был испуган: увы, об этих делах еще нельзя говорить тотчас же с маменьками, и я дал страшного маху. Но, чтоб докончить, поговорю с самим читателем.
3-4 заговаривать на такие темы / заговаривать о дипломатии <>
4 с кем / с кем же <>
5 После: вот ведь вопрос? — Даже хоть что-нибудь поговорить? Однако рискну.
6 Но… / Начнешь — только разлакомишься.
7 Заголовка: II. Дипломатия перед мировыми вопросами.— нет.
9 Все, кто одарены мудростью, говорят, что вписано.
10 дипломатическое / время дипломатическое
11 Утверждают, например / Теперь вот говорят
12 где-то теперь у нас идет война / где-то у нас война
12-14 И я даже слышал о том ~ то всё это наверно / И я даже слышал об этом, но если и есть там что-то и где-то, то это наверно
14—15 После: понимается… — Впрочем, мы эту тему пока оставим, война так война! <>
15 По крайней мере вписано.
16-19 то есть никаким здравым отправлениям ~ лишь дипломатии вписано.
18 и даже единственно / а вернее всего и единственно <>
19 и что самые ~ прогулки / Главное, что военные прогулки
19 эти военные / даже военные <>
20 и проч., всегда, впрочем, необходимые / а. всегда в свое время бывали необходимы б. [и всё это] и проч. всегда, в сущности, бывали необходимы <>
20 в истинном смысле / и в истинном смысле <>
20-21 в истинном смысле вещей ~ как лишь один из фазисов / и в сущности составляют лишь один из фазисов
22 Так и надо веровать, вписано.
22 веровать / верить <>
22—23 С моей стороны, я очень наклонен со это очень успокоительно вписано.
29 главнейших отделов / отделов
30 разрешения судеб / решения судеб
30-31 новый грядущий фазис / нового фазиса
31 Известно, что тут дело / Известно тоже всем и каждому, т<о> е<сть> даже и не мудрецу, а по-моему, так отнюдь не мудрецу, что тут дело <>
31-32 После: Востока Европы касается — начато: но и Запада Европы, и даже мир
37-39 Но какое же ~ в Восточном вопросе занята? вписано.
37 дело / теперь дело
38 Слов: вот мой вопрос! — нет.
38 Чем она-то / чем она <>
39-41 Дело дипломатии ~ конфисковать Восточный вопрос / т<о> е<сть>, в сущности, всё дело дипломатии в Европе это конфисковать Восточный вопрос
40 конфисковать / это конфисковать <>
41 во всех отношениях и поскорей вписано.
41-42 кого следует и не следует / кого следует
42 что никакого вопроса / что его
43 маневрики и прогулочки — и даже / маневрики, прогулочки и даже так
44 можно / можно это <>
45 никогда его не бывало / никогда [не бывал] его и не бывало <>
Стр. 144-145.
45-1 не существовало / что в основе-то самой вещей, в сущности-то самой его никогда не бывало
Стр. 145.
1-2 из видов, и тоже дипломатических вписано.
2-3 этот нерастолкованный туман / нерастолкованный мираж
3 После: до сих пор. — вписано: Ну-с, вот как представляется теперь всем и каждому дело дипломатии.
3-4 Откровенно скажу со и поверить / И что же ведь, ей-богу, всё это даже и похоже на правду, так что можно бы даже и поверить
4 После: одна загадка — тоже вопрос
5 (вот беда!) вписано.
6 загадки / вопросы
7-8 недостойными высших умов фантазиями / миражами и фантазиями
10 то есть девятнадцатого / то есть примерно девятнадцатого
11 нагляднее / больше
12 После: всеобщего — вписано: и главное, грядущего будущего
15-16 поднявшегося мирового вопроса / мирового вопроса
17 вдруг поднимает / уже [подняла] поднимает <>
17 и тоже / тоже <>
17—18 тоже мировой вписано.
24 соединения против чего-то / ввиду чего-то
25-26 против грозящего вселенной обновления / ввиду обновления вселенной
26-27 против социального, нравственного / ввиду социального
29 против страшного / ввиду страшного
30 грозит потрясти / должна потрясти
30-31 во всем мире вписано.
31-32 по шаблону французскому 1789 года вписано.
32 грозит сковырнуть / сковырнуть <>
33 Слов: на минутку отступлю от темы — нет.
35 И что я / как это я
35-36 в самом разгаре девятнадцатого столетия / а. в девятнадцатом столетии б. в самом разгаре прогрессивного девятнадцатого столетия
38 называю Францию державою / называю теперь Францию, так сказать, державою
37-38 в разъяснение моей мысли вписано.
43 и это пребудет в ней вписано.
43-46 чрезвычайно долгов время ~ и обратится во что-нибудь другое / до самого того времени, когда радикальное социальное обновление не то что наступит в ней (ибо в ней же и наступит прежде всех) — но уже наступив, переродит всё племя в течение многих поколений, еще грядущих и отдаленных, из старого организма в новый. <>
46 Мало того: / Теперь же
47 по католическому шаблону / по католическому
Стр. 146.
1 После: страна католическая! — Но об этом потом, а покамест то на виду и то прежде всего поражает, что почему это так вдруг подтолкнуло маршала Мак-Магона начать этот мировой вопрос.
2 После: доказывать — и обо всем об этом потом <>
4 именно католический вопрос / такой мировой вопрос <>
7-8 деятелей, чтоб в состоянии был / чудовищ, который бы мог
8 поднять / начать
8 что-либо в этом роде / что-нибудь мировое <>
9-11 самый капитальный ~ должно было ему подняться / самый мировой из мировых вопросов всего Запада Европы — вопрос, осуществившийся в старом виде ввиду грядущего нового вида (о котором, впрочем, всё [было] в последнее время как бы затихло и ничего не было слышно, социалисты молчали, коммуна не возобновила и вдруг ни с того ни с сего надо было его поднять) <>
11 но, главное: почему / и почему
12 в ту минуту поднять / в ту минуту <>
12 загорелся / поднялся (в декабре)
15-21 Текст: Да и не одни эти два вопроса поднялись ~ и составляет загадку! — вписан.
17 правильно разовьется / разовьется <>
18-19 в наш век начали подниматься всегда одновременно / [разовьются] подымутся и разовьются одновременно <>
21 составляет загадку / поражает
21-22 Фразы: но для чего я это всё говорю. — нет.
22-23 А вот именно ~ смотрит с презрением. / И вот дипломатия на [эти] такие явления смотрит с презрением, и даже по преимуществу на такие явления <>
24 не желает / не захочет <>
25 вздоры и пустяки / и обманы
25 Нет этого / Да и нет этого
27 вот всё и вышло / вот и вышло
28-29 по преимуществу дипломатическое / дипломатическое <>
30 Нет, тут / Нет, дескать, тут <>
31 не одна дипломатия, а и еще что-то другое / что-то другое, а не дипломатия
31-32 а и еще что-то другое со смущен этим выводом вписано. Далее наброски: В самом деле, я задал один вопрос голословно, нет ли сил… О, если б Кайданов. Ибо, в самом деле, возьмите Германию, почему папа. Решила ли дипломатия, что Германия наиболее занята теперь. У всех дело.
32-34 Слов: я так наклонен был ~ и больше ничего… — нет.
35-36 Заголовка: III. Никогда Россия ~ решение не дипломатическое.— нет.
39-40 то есть вопроса о совокупности /то есть о совокупности 40 чуть лишь один / чуть лишь хоть один <>
42 и естественнейший вписано.
42-43 что он так прост и естествен вписано.
43 люди мудрости / то люди [умные] мудрые по преимуществу <>
Стр. 147.
1 После: внимания — тогда как что важнее этого вопроса? <>
5-6 точки в каждом вопросе / точки, до которой дойдет, наконец, дело
6-7 известным успокоительным способом, дипломатическим, то есть заплаточками. / а. известным реальным способом, то есть там заплаточку, когда надо, пену подбить, вызолотить, за новое поставить и проч. и проч. б. известным способом дипломатическим, то есть заплаточку вставить, пену подбить, вызолотить, старое за новое представить и проч. и проч. <>
8 бесспорно, что все / бесспорно, положим, что все <>
9—10 объясняются / оказываются
13 знатной даме / а. Как в тексте, б. знатной даме или фаворитке <>
16 это бесспорно вписано.
15-16 самых реальных причинах / самых причинах
16 в ходе дел / дел
16 После: дел — начато: когда
17 когда появляются вдруг / когда уже и туг нельзя даже отделаться заплаточками и когда появляются вдруг <>
18 непонятные и загадочные / необъяснимые и загадочные
18-19 но которые овладевают вдруг всем / но совершенно соответствующие природе вещей и людей, — силы, которые овладевают вдруг всем <>
19 влекут / влекут всё <>
24 не предполагает / не признает
26-27 После: и беспутного еще человечества! — Мало того, знает ли она не только это человечество и [его] законы его, по даже просто [людей] хочет лп еще его знать-то? Во сколько [их] она ценит это человечество и ценит ли еще хоть во сколько-нибудь? Мне всегда казалось, например, что скептицизму и цинизму всех этих мудрейших людей, командующих событиями, придавалось несколько высшее, а потому и неправильное значение, так что, например, скептицизм и цинизм, с приправою самого легковесного остроумия — и принимался за познание всемирной истории, человека и дел его, да еще при таком высокомерии, что и подумать страшно. Ф
30 к изложению французской революции / Начато: к описанию послед<ней?>
37 хотя бы самым / хотя самым <>
Стр. 147-148.
41-2 Все они, как известно, сбились тогда с толку ~ в следующее тридцатилетие произойдет? / нет, я прямо спрашиваю самих дипломатов, [верили], т<о> с<сть> самих высших мудрецов, вершителей судеб человеческих: [угада<ли>] предугадывали они тогда что-нибудь? Обыкновеннейшие люди, как известно, сбились все тогда с толку: Шиллер написал, например, дифирамб на открытие национального собрания, путешествовавший по Европе молодой Карамзин смотрел с умилительным дрожанием сердца на то же событие, а в Петербурге, у нас, еще задолго до того времени появился мраморный бюст Вольтера. Ну, а потом появление-то Наполеона, например, первого — ну, кто бы мог хоть малейшую представить об этом идею?
Стр. 148.
1-2 они тогда ~ произойдет / они тогда что-нибудь.
9 и хотя / и хоть <>
16-17 трех лет от роду от скарлатины / трех лет от скарлатины <>
17-18 и третье сословие человечества, буржуазия, не потекло бы / и буржуазия не потекла бы
21 После: и замерло бы в самом начале! — Вторая же половина премудрой фразы, т<о> е<сть> что мудрость состоит лишь в том, чтоб всегда ко всяким случайностям быть готовым — положим, премудра, но по-моему, непозволительно легкомысленна и даже просто отзывается школьным учителем: ну как, в самом деле, быть готовым ко всяким событиям, непредугадывая их вовсе, [потому что ведь это одно и то же, что и] т<о> е<сть> все равно, что не понимая их вовсе? <>
23 в старой Европе / в Западной Европе
24 и не буквально похожим / совсем даже не похожим <>
26 настолько же колоссальным / колоссальным
26 страшным, и тоже / может быть, страшным, тоже <>
27 на Западе старой Европы / на Западе Европы <>
30 После: об этом финале не заходило, то… — То как же я поверю в дипломатию и в то, что она решительница судеб человеческих, скажите пожалуйста? Я вот сказал, в старой Европе, но знает ли дипломатия хоть то только, что есть старая Европа и что есть новая, восточная, неодолимою [судьбою] волею божию грядущая вступить в новый свой фазис бытия? Отнюдь не знает-с, но главное, и знать не хочет. Вся ее честь, напротив, — ассимилировать весь Восток Европы с Западом и заслужить для Востока Европы честь [называться] считаться такою же старой Европой во всех отношениях о
31-32 Одним словом: заплаточки ~ будем ждать. / Итак, заплаточки [Восточный вопрос и заплаточки], ну положим, подобьем пену и вызолотим. <> 35 врага / врагов <>
35-38 Вот у нас теперь война ~ сама же она с удовольствием втюрится / Австрия, например, если б случилось так, что повернулась бы к нам враждебно, как раз впадет в обман, в который сама же втюрится <>
42-43 всевозможных несогласий и противоречивых вписано.
Стр. 148—149.
44-5 К тексту: Ну, а теперь ~ сконфузить. — незачеркнутые наброски в низу листа: 1. а то, что они за нами ухаживают, это военная хитрость, с которой Германия третий мировой вопрос 2. Эту и умасливать нечего 3. Но оно в двусмысленном положении. Секрет, бессильно
48-1 возбужденный именно посредством ухаживаний и заплаточек вписано.
Стр. 148.
45 ухаживанию за ней дипломатии / ухаживанию за ней <>
48 в общем решении судеб вписано.
Стр. 149.
1 После: выгоден — начато: ибо дойдет до дела — так и окажется, что ничего не может сделать и ничему помогать. Другое дело Англия — это нечто сильное и теперь очень сильное.
2 на время отвлечь врага / усыпить врага <>
4 Слов: и что он вовсе не могущество — нет.
5 попросту сконфузить вписано.
5-8 это нечто посерьезнее / это нечто сильное и серьезное <>
8 Что ни толкуй / ибо что ни толкуй
8-9 ни за что и никогда не поверит тому / ни за что не поверит
11 и уже перешедшая через Дунай / и уже перешедшая Дунай <> вписано.
12 После: взялась она — начато: не в ущерб
13 и единственно в ее, Англии, пользу / а в ее, Англии, пользу <>
16-17 ничему в Англии не поверят / ничему не поверят <>
17-18 дескать, немножко начну / дескать, теперь немножко начну <>
17-21 да и какими аргументами ~ они не поверят вписано на полях.
20 завершится не сегодня / будет не сегодня <>
21 завершится завтра / кончится завтра <>
25 в котором когда-либо находилась вписано.
31 составить союз / составить союз, как теперь <>
32 одновременно / вместе
32 вопросы разом / вопросы поднимаются разом
35-36 Слов: давно уже от всего и всех отъединенный и — нет.
Стр. 149—150.
38-2 Текст: О, разумеется, ей можно бы было ~ в уединении. — вписан на полях.
Стр. 149.
38 ей можно бы / можно бы <>
39 из взаимных выгод / и войти с ними в соглашение из взаимных выгод о
41 трудно в этом роде / трудно <>
43 найдется такой момент / найдется момент
44 можно будет и ей / можно <>
45 Кроме того, Англии / Англии <>
Стр. 150.
1-2 такого-то выгодного ~ не предвидится / этого-то выгодного союза в данный момент и не предвидится <>
2 и Англия в уединении / и Англия поневоле в уединении <>
3 мы могли удачно воспользоваться! / кое-кто мог воспользоваться!
4-5 менее скептиками / менее скептики <>
10-11 даже по давно прошедшему вписано.
13 да еще нам-то? вписано.
14 премудростью / Премудростью <>
20 всеевропейским / всеевропейский
20 слит он / а. Как в тексте б. слитым <>
21-22 и всех остальных мировых вопросов вписано.
24-26 фраза: Все, более или менее, в ней нуждаются ~ от нее зависят.— вписана.
26. И однако… всё это мираж! Вот то-то и есть / Но это мираж. То-то и есть <>
28-30 самоважнейшему вопросу со быть иль не быть / а. самоважнейшему делу, по делу, например, вроде как о вопросе существования, до того по важному делу б. самоважнейшему вопросу, по вопросу такой важности, как существование, самосохранение, как вопрос о том, быть иль не быть <>
30-32 вот этакий самый вопрос ~ и другие мировые вопросы / вот этакий самый вопрос есть и у Германии <>
35 и между тем столь отъединенное / столь отъединенное <>
37-38 но своих ~ свойственных вопросов вписано.
38 союз России / ее союз
39 в Европе вписано.
43-45 и более чем когда-нибудь ~ связала себя! приписано позднее.
43-45 стать независимою ~ связала себя! / отъединить себя от старого дряхлого мира Европы и уничтожить свою от него зависимость.
44 от прочих, ихних, роковых вопросов / от всех роковых вопросов <>

Варианты стенограммы А. Г. Достоевской

<Март, гл. I, III>

Стр. 70.
41 А сверх того / К тому же
42-48 всё сильней разгораются и между собою национальные соперничества / всё сильней и сильней зачинаются, разгораются национальные соперничества
Стр. 71.
4-5 послушанием церковным / послушанием
8 Слов: но только в пользу греков против славян. — нет.
9 можно даже с вероятностью / можно наверное
11 Слов: на первый случай — нет.
14-16 была устранена обстоятельствами ~ Восточного вопроса / была устранена от решения Восточного вопроса
16 отзовутся даже / будут даже
17 участия в судьбах / влияния в судьбах
22-23 нельзя было и придумать / быть не может
26 После: ничьей — все-таки уж по этому одному изрекается, что
26-27 англичане со своим флотом ~ и именно охранять / <пробел в стенограмме> в конечном счете еще и именно, чтобы охранять
42 хоть раз десять / раз десять
48 повысились бы разом на всех европейских биржах / повысились бы на всех биржах
Стр. 72.
2 откочевать поглубже восвояси / воротиться восвояси
4 ожидать теперь / ожидать
7-8 нежнейшею любовью / нежнейшею дружбою
13-16 Текста: которая наверно не захочет ~ против нас Европа. — нет.
16-17 против турок не помогали / не помогали
17-18 Увы, народы Востока / Но пароды Востока
18 это понимают отлично и знают / понимают отлично
20 нужным / необходимым
21-22 Слов: за их духовную связь с Россией. — нет.
24-25 покамест запоминают про себя / запоминают
26-27 на будущий счет России. А мы-то думаем, что они нас обожают. / на счет России. Но молодым, не жившим и не опытным народам Востока прежде всего нужна их национальность, умри <пропуск> турки, оставь их Россия, хотя бы на минуту, и без России там тотчас же начнутся распри.
33-34 их всё же не допустят / их не допустят
34-35 Слов: по крайней мере в смысле серьезном. — нет.
38 Слов: потому что это всего сподручнее — нет.
38 и вот это я и хотел / и вот что я и хотел
41-42 Фразы: С этой точки ~ понимают это. — нет.
48 как еще раз подобная / как подобная
44 После: так возможна — уйди хоть на миг, освобожденная христианами райя
47 было бы выпустить / было бы, по-моему, выпустить
Стр. 73.
5 Слов: сделай она эту уступку Европе — нет.
6-7 церковное единение стольких веков / церковное единение
8 Даже так можно / Да ведь так можно
10-11 Слов: для уложения дел ~ церкви — нет.
14 завтра от турецкого гнета / от гнета
15-16 в других отношениях к России / в другом характере
18 пожелали бы ей заявить / пожелают заявить поскорей России
18-19 они более совсем не нуждаются / уже не нуждаются
26-27 в этой будущей ~ распре / в этой неминуемой почти будущей между ними распре
29 всё это может быть / всё это безусловно может быть
30-32 следованием всё тем же великим преданиям ~ русской политики / ее следованием великим преданиям нашей древней вековой русской дружбы
32-34 Фразы: Никакой Европе не должны мы ~ жизнь и смерть. — нет.
39-40 фразы: Раз мы завладеем ~ произойти. — нет.
40 столь ревниво / ревниво
42-43 еще мечтательных, но слишком возможных / слишком возможных
Стр. 73—74.
48-1 напротив, новые смуты / такие новые смуты
Стр. 74.
8 в конце концов получит / получит
12 Слов: для единения его — нет.
18 государи его / цари его
18 Слов: но уже ~ началах. — нет.
22 переговоры в Европе / переговоры
24-25 фразы: Это нам, русским ~ неуклонно. — нет.
26 в настоящий европейский момент / в настоящую минуту

Варианты наборной рукописи (НР)

<Январь, гл. II, V (фрагмент)>

Стр. 32.
23 хочет отличиться / хочет смешить, отличиться
25 вечное подозрение / вечное подозрение и убеждение
25-26 в отчаянии он решается на всё, чтоб всех поразить вписано.
25 После: хуже всех — последний человек и ужасно дурен собою, а между тем — [между тем ведь он] неумолкаемое самомнение, что он ведь и лучше всех их, что в сердце его столько любви, но про нее никто не знает, [да] и что никому и не надо его любви. Но он к тому же и раздражен: поутру у учителя истории он получил единицу и ежеминутно ждет, что гувернер, узнав о единице, подойдет к нему и обязательно прогонит его наверх в карцер. [К тому же] Он сделал и еще другую, страшную шалость с отцовским портфелем. Он сломал ключик портфеля, и отец непременно узнает, что он рылся в его секретных бумагах и читал чужие письма. В волнении мальчик махнул рукой на всё: ‘Чему быть, тому не миновать!’ А тут в играх девочка, в которую он влюблен, ему изменяет, никто его не выбирает в играх и в танцах, никто им особенно не интересуется, все считают его каким-то уж слишком маленьким и ничтожным мальчиком, [ничтожностью]. И вдруг подходит гувернер, узнавший об единице, и [гово<рит>] велит ему идти наверх: ‘Вы не имеете права тут быть’.
35 целуют и обнимают его вписано.
35 Вот он уже в Москве / Он в Москве
37 После: государь… — начато: Удивительные мечты, но
37 И вдруг вписано.
38-39 Начинаются другие. Он вдруг / и начинаются другие мечты. Как бы вихрь в его голове: он вдруг
39 выдумывает / выдумал
42-43 ‘Он добрый мальчик! / а. ‘Он добрый был мальчик!’ — говорит отец б. ‘Он добрый был мальчик!’ <>
Стр. 34.
1-2 получил письмо из К-ва / получил недавно письмо
4 выпишу местами / выпишу всё <>
5 Слов: в выписываемом — нет.
6 После: Сюжет любопытен. — Случилось это в городе К-ве. Далее приписка: (тут выписка. No. для типографии.)

<Март, гл. II, 1>

Стр. 74.
30-31 После: такой величины вопрос — начато: я не в си<лах>
32 в числе сынов своих / в недрах своих
32 После: три миллиона евреев — начато: это такого
36 я стал / я начал
40 После: продал’. — начато: Всего удивительнее для
41 из таких / из тех
43-44 при своем образовании, давно уже вписано.
Стр. 75.
1-2 Слов: как прочие мелкое евреи — нет.
2 ниже своего просвещения / ниже своей образованности <>
4-5 слишком даже грешно / даже грешно <>
6-7 И это далеко ~ грешно / а. И далеко не от одного шовинизма, не одного только чувства национальности… б. И это далеко не из одного только чувства национальности… <>
8-9 еврея без бога и представить нельзя / нет еврея без бога и не может быть. <>
9 из обширных / из слишком обширных
12-13 самими же этими господами вписано.
15-16 когда и чем заявил я / откуда и чем заявил я
21 обвиняют меня в ‘ненависти’ / обвиняют меня
27 Слов: не соглашаться с нею — нет.
30-32 Это одно ~ как к народу. / Прежде чем отвечать на обвинения их, евреев, укажу на одно из [этих| таких обвинений, признаться, одно из самых характерных.
Стр. 75—76.
41-36 Автографа к тексту: Неужели вы не можете ~ но мне крайне желательно было бы, чтобы вы убедили меня.— нет.
Стр. 76. {Варианты к стр. 76, строкам 19—22, относятся к записям, сделанным Достоевским на тексте письма Ковнера.}
19-20 которых я ~ напечатать / которые я пропускаю, кроме Гольдштейна
20 некоторым из них / некоторые из них <>
21-22 неприятно будет ~ происходят из евреев / не согласятся увидеть себя евреями <>
46 не осталось ни одного / нет
46 непроплеванного места/ ‘непроплеванного’ места <>
47 тем ‘простительнее’ / уж и простительнее
Стр. 77.
1 Слов: после того — нет.
4-5 в мотивах нашего разъединения с евреем виновен / в мотивах разъединения виновен
6 скопились эти мотивы / а. Начато: может, они б. скопились они
8 выскажу / скажу
8 несколько слов / мои несколько слов <>
8-9 в вообще как я смотрю на это дело вписано.
10 могу выразить / могу сказать <>
35-40 Между строк текста: ‘Прежде всего необходимо со к коренному населению’. — на письме Ковнера помета рукою Достоевского: Самозащита позволительна, ведь евреи своих Talos не переменят, зная это заранее, и ограничивают их отчасти. Нельзя же пускать цыган всюду.

<Апрель, гл. 1>

Стр. 94.
7 те спрашивать / они спрашивать
9 И это / И право это
11 наступает вписано,
12 и делается / и сделан
14-15 Слов: уже для новой жизни — нет.
20 И на такой шаг? вписано.
21-22 на новый, обновляющий и великий шаг вписано.
22 поднялся / идет
24-25 народ крестился / все крестились
25-27 Мы это сами видели ~ здесь в Петербурге. / Это мы сами видели, слышали, даже здесь, в Петербурге.
32 дают / которые дают
Стр. 95.
1 десятки тысяч / десятки и сотни тысяч <>
2-3 Они означают лишь, что вписано.
3-4 что весь народ ~ идет / это весь народ идет
4 эти факты / это
5 как и прошлогодние вписано.
6 продолжают смеяться I продолжают отрицать и смеяться
6-7 хотя и заметно притихли их голоса вписано.
9 той самой силой / а. готовой силой б. той самой нашей силой
11-12 над ними крах / он над ними
13 бормочут чужие ~ голоса / говорят чужими словами
14 обратят, свое упование ~ его с ним. / падение их будет великое.
15-16 ‘братьев-славян’ / народов
18-19 в немощи растления и в духовной тесноте / в немощи и в тесноте
19 мы погибаем / мы, напротив, погибаем
20 собственных’ вписано.
27 сами-то они приобретут себе честь / приобретут они честь <>
28-29 разрыв / разлад
37-38 массы кричащих людей / миллионы людей
39 приблизились / подошли
44 Некоторые из нас уже / Некоторые уже
44 они великая сила / они сила
Стр. 96.
2 их интимный взгляд / их взгляд
2-3 Да и интимный ли? вписано.
5 хотя и побьем / побьем
10 После: торжества — начато: за собственное же бессилие
10 безличности вписано.
13 несомненно начнет / опять начнет
14 вслух помыкать святыней России / ворочать по-своему судьбою играть святыней России
18 После: безличнее. — начато: И опять за то
20 придет новое слово, и начнется живая жизнь / новое слово, новые начала и живая жизнь
20-22 а не одна только мертвящая болтовня ~ до сих пор, господа! / а не мертвящий сон.
26 уже надоевшего до смерти /надоевшего
35-36 которое загноило мудрецов наших / которое давно уже загноило верхние слои нашего общества, из которых выглядывают и выскакивают мудрецы наши. <>
37 так недавно еще вписано.
37 кричали / кричали и уверяли
39 нет у нас вовсе / нет вовсе
41-42 восемьдесят миллионов мужиков / Начато: восемьдесят миллионов людей нашего
42 миллионы / множество миллионов
44-45 всё / напротив, расшатано и проедено / всё расшатано и сверху проедено
Стр. 96—97.
48-3 ждем только предлога ~ выдумала Европа / ждем предлога отступить и молим, чтоб предлог этот нам выдумала Европа.
Стр. 97.
7 наш ‘мудрец’ / ‘мудрец’ <>
7 не мог ‘изменить’ себе / не мог усомниться <>
9 мудрецов / премудрых
11 накануне войны вписано.
11 рассмотреть нас / рассмотреть нас накануне войны
15—16 что ничто Россия ~ и в ничто обратится вписано.
21-22 и последней пощечины / пощечины
22-23 до того ~ ее ‘миролюбие’ / но бог нас спас от ‘миролюбия’
26 а главное-то и проглядели / а главное проглядели <>
27-30 Кроме того, не могли они ~ у нас из ‘политики’./ Кроме того, не могли они понять, что царь наш, любимый царь наш действительно миролюбив и действительно так жалеет кровь человеческую: они думали, что всё это из политики. <>
31 они ничего даже вписано.
Стр. 97—98.
35—25 Текст: Они не знают ~ с народом своим… — вписан со следующим примечанием Достоевского: ‘NB. Приложение к странице 6-й в строку. Для типографии’.
Стр. 97.
38-39 и сознанием народным вписано.
41—42 усилиями /силами
42 правительств / государств
Стр. 98.
1-2 интеллигентных слоев наших вписано.
8 После: деньги — крепости и шестисоттысячные нашествия.
8 ученые организации / организации <>
19-20 все наши русские люди узнают / все узнают <>
20-21 тогда мы и добьемся / тогда мы действительно станем [великим народом] великой нацией и добьемся
25 с народом своим / с народом нашим <>
26 Заголовок: Не всегда война ~ спасение. — вписан.
26 иногда и спасение / иногда и счастье <>
28 проповедуют /говорят
28 они скорбят вписано.
33-34 Подвиг самопожертвования / Закон самопожертвования
43 из того же общего всем народам закона / из правильного закона
43-44 своей национальной личности / национальной личности
Стр. 99.
6 ей самой на голову / ей на голову
7 предпринимает / начала
10 потом себе же вписано.
11 и что, стало быть, всё это / и всё это
12 составляет тот же / есть тот же
13 к которому стремится и Англия вписано.
13-16 а так как ~ может пугать Европу / [который] которое колоссальностью своей, без сомнения, пугает Европу
15 то уж по одному закону самосохранения / [и] то, стало быть, по закону самосохранения <>
17 так же, впрочем, как и мы / так же, как и мы <>
17-18 ее страхом / их страхом и самосохранением
18-19 в движении нашем, лишь политическою предусмотрительностью / в движении этом предусмотрительностью
21 инстинкт народов / инстинкт
27-28 надо все-таки проповедовать / надо проповедовать
35-36 и в этом даже случае ~ исключительный пример / тем самым явит собою самый исключительный случай <>
37 мерящая на свой аршин вписано.
39 на Европу с мечом / на Европу
43 получала какая-нибудь из них / а. находила одна нация б. получала какая-нибудь из наций
46 ихняя цивилизация / цивилизация <>
Стр. 100.
7-8 и что она только ~ слово спасения!) вписано.
8 О да, да, конечно / Да
10-11 союзом любви и братства / союзом братства
15 не чрез подавление / не в подавлении
16 хотим мы достигнуть / видим мы [и] достигнуть
17-18 самостоятельнейшем развитии / полнейшем развитии
28 до всеобщего / до великого
24-25 над этими ‘фантастическими’ словами / над [этим словом] этими словами <>
32 Слов: в теперешней же войне — нет.
33 ни клочка / ни одной
40-42 того вечного мира ~ человеколюбивого преуспеяния! / вечного мира, международного единения и человеколюбивого преуспеяния. <>
44 в мире одном / в мире лишь
Стр. 101.
12 международное спокойствие / спокойствие
16 страдать без срока / страдать бесконечно
17 Напротив, скорее мир / Напротив, мир
19 ожирелый эгоизм / эгоизм
19-20 а главное — умственный застой вписано.
20-21 жиреют лишь одни ~ эксплуататоры народов / лишь жиреют палачи и эксплуататоры народов — и ведь это же правда, правда!
21 Налажено, что мир / Мир
22-23 а эта десятая ~ болезнями богатства / но эта десятая доля, заразившись сама
28 передает / передаст <>
23-24 и остальным девяти десятым, хотя и без богатства. / и всем.
25 в одних / в иных
26 у обладателей богатства / у обладателей богатств <>
29 Грузная / Иная грузная
30-31 Иной сладострастник / сладострастник
38 После: в помощь общества — ‘всякий за себя!’
39-41 бедняк слишком видит со ему брат, и вот вписано.
41 все уединяются / все единятся <>
42 Лишь искусство / Лишь искусство в долгие сроки мира
42 еще в обществе / еще отчасти в обществе <>
43 и будит души, засыпающие в периоды / жизнь духа, угасающего в долгий период
46 Слов: то есть истинное искусство — нет.
Стр. 102.
2 протест и негодование / протест
2 После: и негодование — будит дух от позорного сна
4-5 В результате же оказывается / Кончается же тем
6-9 выносит ее сам из себя ~ а из-за каких-нибудь жалких вписано.
9-10 нужных эксплуататорам / потребных эксплуататорам
10-11 необходимых обладателям / потребных обладателям
11-14 словом, из-за причин ~ национального организма вписано.
13 о капризном, болезненном / о болезненном о
14-15 предпринимаемые / предпринятые
15 и даже совсем губят вписано.
16 из-за великодушной цели / из-за великодушной духовной цели
17 ради бескорыстной и святой идеи / на помощь братьям
18 зараженный воздух от скопившихся миазмов / воздух, которым дышат
19 трусость и лень / трусость
19-20 объявляет и ставит твердую цель / объявляет цель
20 дает и уясняет идею / дает идею
22-23 взаимной солидарности / солидарности
24-26 Фразы: А главное, сознанием исполненного долга ~ есть же и в нас человеческое!’ — нет.
29 Они сами не хотели / Они не хотели <>
31 отрицали необходимость / отрицали полезность
32 Они желали / Они хотели
35 в славянских мучениках / в мучениках
40 идем исцеляться / [могли] идем теперь исцеляться
42-43 здоровое направление / направление
44 совершенного нами бескорыстного дела / бескорыстного подвига
45 кровью своей / кровью нашей
48 и энергии нашей / и обновленной бодрости нашей
Стр. 103.
2 ибо у него и в нем одном найдем исцеление / ибо в нем одном найдем мы исцеление
3 можно применить даже и ко всей Европе / можно сказать даже [и для] и в отношении ко всей Европе
10 необходима / нуж<на>
13-14 Такое благое дело / благое дело <>
14 как мир вписано.
14-15 Но все-таки ~ предпринята для идеи / а. Но свята война лишь для идеи б. Но свята и полезна война, лишь предпринятая для идеи
17-20 Такие войны ~ пора, вписано.
26 Страница из сочинения / Выписка из сочинения
27 и столь любопытна вписано.
27 в теперешнюю нашу минуту / в современную нашу минуту
31-33 но жившего еще два века ~ не может быть царем освободителем / его слезы о том, что не может быть царем-освободителем. Далее следует помета Достоевского: (Тут выписка из прилагаемого текста. Выписать лишь то, что очерчено и непременно петитом).

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА

Стр. 104.
9 Подзаголовка: Фантастический рассказ — нет.
11 Они меня / Кроме того, они меня
15 и тогда чем-то даже особенно милы / и тогда милы <>
16 не то что ~ любя вписано.
17 так грустно / грустно <>
19 Но они ~ не поймут. / Но они не понимают. Никак не могут понять…
22 самого моего рождения / самого рождения
25 вся моя университетская наука / вся наука
28 как бы для того только и существовала / для того и существовала
27 по мере того как я в нее углублялся вписано.
28 Подобно как в науке, шло и в жизни. / Так и жизнь
29 то же самое сознание / [это] то же самое убеждение <>
29-30 о моем смешном со отношениях вписано.
30-31 После: смеялись все и всегда — начато: с самого детства моего, что я смешной
32-33 знавший про то, что я смешон / знавший о том, что я смешной
33 это был сам я / это был я <>
33 После: был сам я — начато: но я был так горд
33-34 и вот это-то ~ обиднее вписано.
34 Слов: что они этого не знают — нет.
34 но тут я / но я <>
37 что я ~ ни было / чтобы я хоть кому-нибудь
40-41 о, как я страдал ~ сам товарищам. / О как я страдал [от этого страха] в моем отрочестве о том, что я не выдержу и признаюсь товарищам <>
Стр. 105.
3-6 страшная тоска ~ в том / страшная тоска о том, что было бесконечно выше всего меня: мне вдруг показалось
7 в последний год вписано.
8-9 существовал ли бы мир или вписано.
16-17 иду по улице и натыкаюсь / шел по улице и натыкался
33 после того уж вписано.
22-33 в прошлом ноябре / в ноябре
23 третьего ноября / семнадцатого ноября
24 Это было в мрачный / Это был мрачный <>
27 я подумал / подумал <>
27-28 Даже в физическом отношении, вписано.
39 какой-то даже грозный / какой-то грозный <>
30-31 в одиннадцатом часу вписано.
34 в самую глубь, подальше / в глубь, туда подальше
36 грустнее сердцу / грустнее
39 об чем-то вызывающем / об чем-то
41 и высказал это / сказал
42 говорю, всё равно / всё равно
43 Это оттого / это потому <>
Стр. 106.
3-4 У меня это было твердо положено еще два месяца / Я это твердо положил уже два месяца
8 для чего так / для чего это <>
8 И, таким образом, в эти / Но в эти
9 возвращаясь домой вписано.
10 Я всё ждал минуты, вписано.
12 Слов: дала мысль — нет.
15 После: Вдали спал — начато: извозчик, спала и
17 ее мокрые / ее совсем мокрые <>
17-18 мне ~ в глаза вписано.
17—18 особенно мелькнули / мелькнули <>
18-19 стала дергать меня за локоть и звать / стала трясти меня за локоть и рвать
23 лицо / голову
24 понял / помню
28 чтоб помочь маме / и отвести к маме
29-30 Я сначала ей сказал / Я ей сказал <>
30 отыскала городового / шла к городовому
31-32 всё бежала сбоку и не покидала меня / всё не покидала меня
32 Вот тогда-то я топнул / Тогда я топнул <>
33 Барин, барин! / барин, пожалуйста…
39 старое-престарое / все ободранное, старое <>
44 была драка / были девки и драка <>
46 долго таскали / таскали
47 у нас в номерах всего вписано.
47 одна маленькая ростом и худенькая дама / одна маленькая и худая дама
Стр. 106—107.
48-1 уже у нас в номерах вписано.
Стр. 107.
6 и рассказываю это / и говорю это <>
8 с самого начала вписано.
11 мне всегда всё равно / мне всё равно <>
13 Я просиживаю / Я сижу
20 застрелюсь наверно /застрелюсь
20-21 просижу до тех пор / буду сидеть
25 чувствовал / чувствую
25 и я бы почувствовал / и я почувствую
26 Так точно и в нравственном отношении: случись что-нибудь / Так точно и в душе: [если я увижу] если б я увидел что-нибудь
30 явившейся тогда вписано.
36 вдруг почувствовал, что вписано.
Стр. 108.
1-2 Слов: до стыда, и до всего на свете? — нет.
5 к девочке / к этому ребенку
10-11 Текста: Верите ли ~ убежден в этом. — нет.
15-16 ничего не будет со мое сознание / ничего не будет и совсем ничего не будет, и весь мир с моим сознанием угаснет
17 принадлежность лишь одного моего сознания / принадлежность моего сознания
19 сам один и есть / сам и есть <>
21 совсем уж новое / новое
21-22 мне вдруг представилось одно странное соображение / мне представилось <>
26 лишь разве иногда / лишь иногда <>
33 всем существом моим вписано.
38 а пока ворчали / ворчали
40-41 После: неприметно — [рассуждая и думая] и во сне, кажется, продолжал рассуждать о том же, [особенно] по крайней мере в начале сна. <>
43-44 не замечая вовсе / не замечая [того] его вовсе <>
46 проделывал / делал
Стр. 109.
5 подле меня / подле меня живет
6 Почему разум мой / А я живу и разум мой
7 Да, мне приснился тогда этот сон / Да, я видел тогда этот сон <>
9 сон или нет вписано.
13-15 а сон мой, сон мой ~ сильную жизнь / а сон мой возвестил мне вечную жизнь. <>
16 Слушайте. / Слушайте, слушайте!
21 положил прежде / хотел
22 Наставив в грудь / Наставив
28-29 так и во сне моем ~ представилось / Но во сне [мне] моем мне представилось
34 визжит хозяйка / плачет хозяйка <>
42-43 представлял себе ~ в могиле / представлял себе смерть и могилу
44 соединял / представлял себе
Стр. 110.
5 через крышу гроба / из крыши гроба
6-7 всё через минуту вписано.
8 в нем / в сердце
13-14 кто бы ты ни был ~ что-нибудь / Если ты есть и если есть что-нибудь
19 в продолжение миллионов лет /миллионы лет
21 и даже ~ упала вписано.
22 знал и верил / верил
26 Я вдруг прозрел вписано.
29 Я уверял себя, что не боюсь / Я не боялся <>
33 и через законы бытия и рассудка вписано,
36 Слов: ибо я не хотел ни о чем спрашивать — нет.
39 После: как бы лик человеческий.— И как только [он] этот человек ответил мне на вопрос, то я понял [почему-то], что его не надо [мне] спрашивать, что он мне ответит на каждый вопрос, но что лучше будет мне его не спрашивать <>
42 существа, конечно, не человеческого, но которое / существа не человеческого, которое
43 После: есть — Если же надо было быть снова, то я все-таки не хотел, чтоб меня победили и унизили.
48 и за то презираешь / и презираешь <>
Стр. 111.
1-2 в котором заключалось признание вписано.
2 и ощутив / и почувствовав
3 унижение мое / обиду мою
5 и даже не сожалеют меня вписано.
5 После: меня — но что надо мной не смеются и даже не жалеют меня
10 Я знал / Я не знал
15 наше солнце / а. солнце б. наше Солнце <>
18 но я узнал почему-то / но я знал и чувствовал <>
21 того же, который родил меня / меня породившего <>
22 и я ощутил жизнь, прежнюю жизнь / и я ощутил восторг жизни <>
23 После: моей могилы. — Образ бедной девочки, которую я отогнал на улице, на мгновение пролетел в моем воспоминании
24-25 такое же солнце, как наше / такое же солнце <>
28-29 неужели таков / неужели это <>
30 земля, как и наша вписано.
30 совершенно такая же / совершенно такая же точно <>
31 но дорогая и вечно любимая / скорбная и дорогая, вечно любимая
31-32 и такую же мучительную любовь рождающая / и мучительную любовь вселяющая
33-36 вскрикивал я ~ промелькнул передо мною / а. вскричал я, обливаясь слезами и простирая к [ней] новой земле руки. И образ бедной девочки, которую я обидел, мелькнул в моем воспоминании б. вскрикивал я, сотрясаясь от рыданий неудержимой, восторженной любви к той родной прежней земле, которую я покинул. Образ бедной девочки, которую я обидел, мелькнул в моем воспоминании. <>
37 Увидишь всё, — ответил / Увидишь, — отвечал
37-38 и какая-то печаль ~ его слове вписано.
38 в его слове / в его коротком слове <>
39-40 Она росла в глазах моих вписано.
41 чувство какой-то великой, святой ревности / чувство ревности <>
43 лишь ту землю, которую / лишь ту, которую
43-44 на которой остались / где остались
44-45 неблагодарный, выстрелом в сердце / неблагодарный, разорвал с нею и выстрелом в сердце
47 любить ту землю / любить [ее] нашу Землю <>
Стр. 112.
1 и только через мучение вписано.
2 Мы иначе ~ иной любви. вписано.
3 в сию минуту целовать / обнять, целовать
5 не хочу ~ ни на какой иной!.. / не хочу, не хочу иной!.. <>
6 уже оставил меня / а. не отвечал мне ничего. Он был грустен, я это чувствовал, и вдруг покинул меня. б. уже покинул меня.
6-7 вдруг ~ для меня незаметно вписано.
7 стал / очутился <>
7 на этой другой земле / на земле
8-9 Я стоял ~ островов / [Казалось] Это, кажется, был один из тех островов
10 или где-нибудь на прибрежье материка / или какое-то [прибрежье материка] место в прибрежье материка <>
14-15 явной, видимой, почти сознательной вписано. 15 прекрасные деревья / огромные деревья <>
17 я убежден в том, приветствовали / словно сознательно приветствовали
18 и как бы выговаривали / как бы выговаривавшим
19 горела яркими ароматными / пестрела и горела ароматными <>
19 Птички / Птицы
24-25 о, как они были прекрасны / они были прекрасны как день
25 на нашей земле / на моей прежней земле
26 Разве лишь в детях наших / Лишь в детях
28—29 сверкали ~ Лица их вписано.
29-30 После: восполнившимся уже — сознанием, но лица эти были веселы
31 детская радость / радость
31-32 О, я тотчас же / О, я не умею пересказать, но я тотчас же
32 на их лица / на них
34-35 в таком же раю ~ и наши / в том же раю, как и наши <>
36 земля здесь / земля их
36—37 была повсюду одним и тем же раем / была тем же самым раем
37 После: раем — я пал, я преклонился перед ними, я целовал эту землю в восторге, они
37 теснились ко мне / смотрели на мои слезы, теснились ко мне
40 так мне казалось вписано.
44 Но ощущение любви / Но зато я видел Истину, соприкоснулся с ней. Ощущение любви
44-45 осталось во мне / как бы осталось во мне <>
Стр. 112—113.
45-1 их любовь изливается на меня и теперь оттуда / а. как бы соприкасаюсь с ними и теперь, отсюда б. как бы изливается их любовь на меня и теперь, оттуда <>
Стр. 113.
2 я любил их, я страдал за них потом / я страдал за них и любил их <>
3-4 как современному ~ петербуржцу вписано.
6 После: знание их — имело другие цели
8 стремления их были тоже совсем иные / цели их [совершенно иные] были тоже совсем иные <>
10 восполнена / полна
11 и высшее / и бесконечно высшее <>
11 у нашей науки / у меня
11-14 нашей науки ~ знали, как им жить вписано.
12-13 сама стремится сознать ее / сама учится
16 точно / и казалось
24 с небесными звездами / с ними
24-25 с небесными звездами ~ каким-то живым путем вписано.
27 почти и не говорил / и не рассказывал
28 ту землю / землю
28 жили / стояли
29 их самих / их
30 не стыдясь, что я их обожаю / без стыда за меня <>
31 Они не страдали / и не страдали <>
31-32 когда я, в слезах ~ ноги / видя, что я в словах порою целовал их ноги <>
32-33 Слов: радостно зная ~ мне ответят, — нет.
38 только из любви / из любви <>
38 После: из любви к ним? — Но с ними я становился сам спокоен, <>
42 их любивших животных / своих животных
46-47 почти всех грехов нашего человечества / а. грехов всей земли нашей б. всех грехов всего нашего человечества <>
Стр. 114.
2-3 Их дети были ~ составляли одну семью, вписано.
3 У них почти / Между ними почти
4 как бы засыпая / а. благословляя их б. без болезни
6 их светлыми улыбками / тихими улыбками провожавших его
7 а была лишь / была разве
7-8 как бы до восторга / до грусти или до восторга
8-9 но до восторга ~ созерцательного вписано.
11 единение между ними / единение их
12-13 но, видимо, были / а были <>
13 убеждены безотчетно / уверены
14 для них вопроса / для них даже вопроса <>
14 У них не было храмов / У них не было храмов и не было веры
14-15 После: было какое-то — начато: совершенное убеждение их в б<удущей?>
15 единение / соприкосновение
22 о которых они сообщали / Начато: которым они радост<но>
23 хоры / хоры голосов
26 Они любили / Иные любили <>
28 выливались / выходили
28-31 Да и не в песнях одних ~ всецелая, всеобщая, вписано.
35 проникалось им безотчетно / умнело
38 После: зовущею тоскою — начато: Я передавал им
39-40 и в мечтах ума моего вписано.
41-42 людям нашей земли / людям нашим
42 заключалась / была
43 зачем не могу не прощать их вписано.
44 Слова: тоска — нет.
46-47 Слов: я не жалел ~ я знал, что — нет.
47 они понимают ~ я покинул / но понимали [меня] своим сердцем то, что я усиливался им высказать <>
48 Да, когда они / Да, я многого не понимал в их словах, но когда они
Стр. 115.
5 уверяют меня / уверяют меня же в глаза 0 9 сочинил / сочинил всё Ф 10 в самом деле так было / впрямь так и было о
10 какой смех / Начато: какой веселый
11 мне в глаза вписано.
12 ощущением того сна / ощущением
12 После: ощущением — начато: но во сне
13-14 действительные образы ~ сна моего / Начато: воплощение сна моего, образы и формы его
14-15 Слов: то есть те, которые ~ сновидения — нет.
15-16 были восполнены до такой гармонии / а. были до того полны б. были в тот роковой час моего сновидения восполнены до такой гармонии <>
16 После: прекрасны — в с<амые> часы сновидения моего
17-18 я, конечно, не в силах был / я не мог <>
18-19 так что они ~ а стало быть вписано.
20-23 может быть, я сам ~ сколько-нибудь их передать / может быть, сам сочинил подробности, исказив их, но желая хоть сколько-нибудь их передать.
24-25 Фразы: Было, может быть, в тысячу ~ чем я рассказываю? — нет.
33 не могло не быть / было
39 в силах было / могло <>
32 капризный, ничтожный вписано.
34-35 Дело в том, что я… развратил их всех! / Дело в том, что я заразил их всех!
42 всю эту счастливую, безгрешную до меня землю / всю планету
43 научились лгать ~ красоту лжи / научились лжи и полюбили ее и познали красоту ее
43 в самом деле, может быть, с атома вписано.
Стр. 116.
1 и понравился им вписано.
1-3 Затем быстро родилось сладострастие / а. Кокетство породило сладострастие б. Быстро родилось сладострастие
3 не знаю, не помню / не знаю, не знаю
7 Родилось понятие о чести / а. Они поняли слово честь б. Родилось понятие чести <>
7 После: чести — начато: и кажд<ый?>
10 за личность / за личность, за существование <>
10-11 они стали / Они начали
11 После: языках. — У них явилась наука.
13 Тогда у них явилась наука, вписано.
13-15 Когда они стали злы ~ и поняли эти идеи. / Они стали злы, но купили тем то познание о братстве и человечестве.
13 Когда они стали преступны, то / Они стали преступны, но
17 кодексов / справедливости
17-18 Они чуть-чуть лишь ~ даже / О, они смутно помнили то, что потеряли, они даже
80 и называли его мечтой вписано.
33 как дети вписано.
35 настроили храмов / настроили ему храмов <>
35-37 в то же время вписано.
33-39 если б только могло так случиться / а. если б случилось так б. если б могло так случиться <>
33-31 и если б кто вдруг им показал / если б им показали
32 и спросил их / и сказали
33 к нему / в него <>
33-37 мы знаем это и плачем ~ Но у нас есть вписано.
33-38 милосердый Судья / Судья
37 истину / Истину <>
41 после слов таких вписано.
43 да и не могли они иначе сделать вписано.
44 После: других — Сильные полюбили порабощать
44 и в том жизнь свою полагал вписано.
47 праведники / люди
Стр. 117.
1 стыда / стыда и невинности
6-7 и жить таким образом ~ в согласном обществе вписано.
7 Все воюющие твердо / Хотя все твердо
8 в то же время вписано.
10-12 a потому ~ их идею вписано.
12-13 Слов: чтоб ~ торжеству ее — нет.
15-16 прибегалось к злодейству / а. начались злодейства б. не пренебрегалось злодейством
18 успокоения / покоя
21 Они ~ в песнях своих, вписано.
24 и когда они ~ прекрасны, вписано.
25 их оскверненную ими землю / их землю
27-28 Слов: а об них ~ жалея их. — нет.
28-29 в отчаянии обвиняя / обвиняя
30 сделал я, я один / сделал я, я <>
30 разврат, заразу и ложь! / разврат и ложь!
33-34 я жаждал мук ~ пролита была моя кровь / я хотел принять от них мученичества и чтоб пролита была моя кровь
34-35 Но они лишь ~ за юродивого, вписано.
37 сами желали / сами хотели <>
38-39 Наконец, они объявили ~ они посадят меня / Они звали меня утопистом, они [решили посадить меня] объявили мне, что посадят меня
39 в сумасшедший дом / наконец в сумасшедший дом <>
40 вошла ~ что сердце мое / вошла в мою душу и сотрясла ее. Сердце мое
40-41 стеснилось / стеснилось до смертной боли <>
41-42 и тут… ну, вот тут я и проснулся. / Я закричал и… проснулся.
46 у капитана спали вписано.
Стр. 117—118.
43-1 никогда со мной / никогда еще со мной <>
Стр. 118.
6-7 не воззвал, а заплакал / я заплакал
9 и, уж конечно, на всю жизнь! вписано.
9 Я иду / Да, я иду
12 После: Кроме того — начато: любви всех людей и дальше пойдет / дальше, мол, будет
19-20 Слов: потому что это очень трудно исполнить. — нет.
22 все стремятся / все хотят идти <>
24 После: истина — да ведь мир ими-то и живет.
24 тут новое / главное
25 Потому что я видел / Я видел
33 даже несколько / и несколько
34 буду говорить ~ чужими словами / буду [может быть] непременно говорить чьим-нибудь чужим языком
27 После: на тысячу лет. — Я буду говорить людям неустанно, что видел рай.
43 говорить, неустанно / говорить <>
44 Слов: что я видел — нет.
46 Неужто это / точно это <>
47 А наша-то жизнь / А вот вся жизнь
Стр. 119.
1 я понимаю / я знаю <>
4 Слов: больше ровно ничего не надо — нет.
5 ведь это только / ведь опять <>
10 И пойду! И пойду! вписано.
18 После: в беременном состоянии — выбросила
20 шестилетнюю вписано.
21-22 из четвертого этажа (5 1/2 саж. высоты) вписано.
34-35 молодой женщины / взбешенной женщины
26 всех ее остальных поступков / ее [других] всех остальных поступков <>
26-27 являлось соображение / [входила] являлась мысль
31 Не взглянув даже / Не поглядев
39 в которых ей пришлось находиться / в которых она была
41 до разрешения / до родин св<оих>
41 от бремени / от беременности
42-43 начальница женского отделения / надзирательница
Стр. 120.
5-6 После: Жаль только, что — начато: никак не могу
7-10 Да и сообщаю о деле ~ об исходе его. вписано.
10 Суд продолжался / а. Во-первых, суд продолжался б. Суд на этот раз продолжался
11 присяжных заседателей / присяжных
14 и в ее пользу вписано.
14-16 мужа подсудимой / мужа Корниловой
10 После: ежемесячного жалования — начато: Но он искренно уверял, что в том, что престу<пленив?>
22-23 состояние, свойственное беременной женщине /состояние подсудимой
23-24 на совершение преступления и в данном случае / на [совершение] поступок подсудимой
25 с этим мнением был не согласен / Начато: заметил, что в настоящем случав он не видит особенного
25 не психиатр / не психиатр, а акушер
27 Он говорил / Он показывал
31 и чрезвычайно любопытных вписано.
32-33 то я выслушал ~ решительно с восхищением / я слушал с восхищением
34 заключил о / Начато: заявил, что
47 После: Муж — начато: увел подсудим<ую>
Стр. 121.
3 и явного / и с присутствием явного
4 начиная / начиная буквально
4-6 После: чудесного спасения ребенка. — Я [известил] написал теперь о Корниловой, потому что прежде много говорил об этом деле, поразившем меня, [а по] и почел не липшим известить читателей об исходе [дела] его. Тем более, что [ни одно издание] никто, кажется, не сказал ни слова [передал] о заседании суда 22 апреля. И это очень странно, ибо редко встречается дело более интересное. Тем более, что ни одна из газет наших не передала об этом исходе ничего.

<Май--июнь, гл. I и II>

Стр. 122.
3 Из книги предсказаний / Предсказания
11 изображается в этой книге / представляется в ней
11 Европы и человечества / Европы и мира
11 После: человечества. — начато: Помещаю лишь в
12 Книга мистическая, вписано.
12 После: Помещаю лишь — начато: как факт, не лишенный интереса
Стр. 123.
12 на теперешнее / на правду
12-15 не брать в соображение ~ ‘сверкая двумя крылами’ / не брать в соображение дипломатов, ‘успокаивающих’ Англию даже и теперь, когда уже орел полетел, ‘сверкая двумя крылами’, и таким образом как бы все еще трепещущих перед ‘водяными жителями’, обратно пророчеству.
16 мудрецы / дипломаты
28 о европейских столицах / о столицах
23-24 подвергавшихся его нашествию вписано.
30 очень подходящее / очень уж подходящее
31-32 взлетел наш орел / прилетел орел
Стр. 124.
9 sa всю свою тысячу лег / тысячу лет назад
9 такие, каких / такие, которых
16 оброчную для себя статью / оброчную статью
17 загнанный / и оставленный
17 в берлогу свою / а. уползший в берлогу свою б. в берлоге своей
19-20 воспламененный огнем милосердия вписано.
20-21 и осенил его этими крылами вписано.
25 После: зверства — начато: и падших до
25-26 ослабевшею / слабою
27 по крайней мере про себя вписано.
30 подняться / исправиться <>
38 нечто новое / нечто грядущее
39-40 старой загнившей вписано.
42 и у нас еще в России / и на Востоке
42-43 А ‘блаженнейший ~ наместник божий’ / а Святейший папа, непогрешимый на земле наместник
Стр. 125.
1-2 И не разуметь ли нам уж / И не разумеет ли он
9-11 Казалось, должно бы ~ за предсказателя / Казалось, должен бы тут разуметь, если уж он предсказатель
16 И мало ли бывает совпадений? / Совпадения бывают.
19 предшествовало войнам / предшествовало
26 Не как чудо ~ чудеса чудесны. / а вовсе не как чудо. Да и не одни лишь чудеса чудесны. <>
Стр. 126.
28-29 весьма неприличную и грубую вписано.
31 поставлен в необходимость / нахожу нужным
Стр. 127.
9 исполненное перемен / исполненное реформ <>
14-15 личного раздражения / много личного раздражения
23-24 стал давно уже подозревать / стал подозревать
Стр. 128.
9 природа наша / порода
20-21 слишком ясно ~ и приемам / слишком по многим признакам и приемам <>
32 После слов: другой цели не имеет. — Что ж, это еще не бог знает что и лишь в натуре вещей.
38 мы стоим / мы именно стоим <>
Стр. 129.
4-7 что европейская цивилизация ~ в каждом случае, который им чуть-чуть не понравится / а. что у нас людей, желающих выругаться быстро и непосредственно, в случае, если им что не нравится б. что, если только вообще говорить, европейская цивилизация чрезвычайно мало привила к нам гуманности и что у нас людей, желающих выругаться быстро и непосредственно, в каждом случае, который им чуть-чуть не понравился <>
18 После: при дворе — начато: политическим
22-26 Приняли, так сказать, механически ~ малыми исключениями. вписано.
44-45 ‘высшего деятеля’ / высшего дипломата <>
Стр. 130.
6 высших свойств / высших (отрицательных) свойств
16 позволяли себе / сплошь и рядом, позволяли себе <>
34 и всяких стрюцких / и стрюцких
44 всяких ошибочных идей / ошибочных идей
Стр. 131.
26 этакой человек / этакой человечек <>
43 бессильный смех вписано.
Стр. 133.
5-8 Главное ~ лучше его! вписано на полях.
Стр. 134.
3 И молодой ~ знает / Он знает
4-6 ‘Ныне-де время ~ не проживешь’, вписано.
31 анонимно уверив его, что / уверив, что
33 могло быть / было
42 После: аптекари — да и то всё немцы
42-43 а действительно ~ в самом деле страшное / а страшное обстоятельство, страшное, именно страшное
Стр. 135.
3 некоторых господ / их
14 кто-то из своих / кое-кто из своих <>
23 думает он вписано.
39 по-дурацки вписано.
40 весь дрожа вписано.
41—43 ничего и не подозревавшего / его и не подозревавшего
Стр. 136.
19 выражается / говорит
19 о подобном же случае вписано.
28 земледельцы / землевладетели
31 После: слоняющихся там наших русских — и их разодетых по-европейски несчастных маленьких русских детей на руках французских, английских и швейцарских бонн и гувернанток.
32 столь единительное вписано.
Стр. 137.
1 проживающим / живущим
12-20 что сам он очень тоже похож ~ тень Хомякова / что сам он очень похож на тень, например, хоть Грановского, ибо Грановский, если б не умер двадцать два года назад, а дожив до седых кудрей, теперь, двадцать два года спустя, повторял бы то же самое, на чем остановился в 54-м году, то, уж конечно, даже несмотря на свои седые кудри и на то, что он был столь уважаемым лицом, в свое время, был бы непременно точь-в-точь таким же самым шутом, как и он, этот господин, извещавший о провозе в особом вагоне тени Хомякова.
31-33 Замечу, что такая ненависть ~ до апатии равнодушная, вписано.
33—34 а тут как раз почувствовались / Главное, почувствовались
37 без достаточной / без всякой
Стр. 138.
8 вот, значит, и хозяева вписано.
10 пятнадцать лет / двадцать лет
11 всё остальное / всё другое
17 организуются / организуется
19 не от школы / не от школ <>
20-31 получится хорошая школа / получатся хорошие школы <>
34 организуется / получится
26 прочное / правильное
16-28 то же самое ~ характер нации. вписано.
29 Но теперь пока / Но об этом когда-нибудь поговорим поподробнее, а теперь пока
39 столько рантьеров / столько богатых рантьеров <>
Стр. 139.
2 По Европе вписано.
22 много ли передовых-то? / много ли передовых-то, Грановских-то?
31-32 джентльменский либерализм ~ это всегда / джентльменский либерализм даже для самого консерватизма полезен, что всегда
39 После: джентльменская — при связях
Стр. 140.
1 После: выйти в люди — и сколько есть вот этаких миленьких местечек
4-7 Итак, все ~ скоро изнашивается. / Итак, рассчитывают на авторитеты, бьют на связи. Но ведь и авторитеты изменчивы, а связи — что такое связи? Ну хоть и значат что-нибудь, так ведь далеко не всё.
9 хоть на всякий случай вписано.
9 После: на всякий случай. — Но именно об этом-то и не заботятся родители современных херувимчиков и особенно о собственном в них уме
9 Теперь же именно / Между тем теперь
11 После: все того захотели — ‘а старое-де, чужое, что от предков — это всё предрассудки’
13 при общем желании / при общем-то желании вписано.
16-17 A впрочем, всё ~ в прошлом году, вписано.
25 Вопрос этот ~ старый / Вопрос до пошлости отсталый и старый
27 хоть и косвенно / положим, косвенно
32 как Тургенев / как г-н Тургенев
35 о Тургеневе / о господине Тургеневе
33-37 но… но я вижу ~ говорил решительно то же самое / Но… но ведь я и прошлого года говорил всё это.
38 толкуя / разговаривая
39 херувимчиков / херувимов
40-41 и вот собственно ~ хоть и неприятно повторяться / а. и хоть неприятно повторяться б. и вот по поводу дипломатии-то, хоть и неприятно повторяться <>
46 отвечаю я вписано.
48 чтоб выразить / чтоб развить <>
Стр. 141.
12-13 развеселились / развеселитесь
39 и до дипломатии были вписано.
Стр. 142.
1 в организме их / в душе их
2-3 международный закон / международный органический закон
4-7 что такая-то, например, королева ~ нужен характер / такая-то королева или императрица рассердила любовницу такого-то короля, вот и произошла от этого война между собой двух королевств и т. д. и т. д. А впрочем, вы <нрзб.> я увлекся я прибавлю лишь то, что вот, выговорите, связи… Но ведь для приобретения связей (я буду с вашей точки зрения судить) — для приобретения связей всегда нужен характер
22 основательного уже вписано.
Стр. 143.
10-11 отвлеченной от человечества сфере / высшей сфере
17 не спекуляцию кабинетного ума / не плод ума
18 плод жизни нации / плод нации
18 плод мировой жизни / плод мировой
26 вместо-то нее вписано.
40 влияние / значение
46 вот этот так уж бесспорно гений, но… вписано.
Стр. 144.
3-4 заговаривать на такие темы / заговаривать о дипломатии <>
14-15 После: не так понимается… — Впрочем, мы эту тему пока оставим, война так война!
18 и даже единственно / а вернее всего, и единственно
30 всегда, впрочем, необходимые / всегда, в сущности, бывали необходимы и
33 веровать / верить
31 После: Известно — тоже всем и каждому, т<о> е<сть> даже и не мудрецу (и, по-моему, преимущественно отнюдь не мудрецу)
33 вот мой вопрос! вписано.
44 можно / можно это <>
Стр. 145.
3 После: до сих пор. — Ну, и вот как представляется теперь всем и каждому дело дипломатии. И что же, ведь, ей-богу, всё это даже и похоже на правду, так что
3 Откровенно скажу, что этому вписано.
32 грозит сковырнуть / сковырнуть
33 на минутку отступлю от темы и вписано.
43-48 и это пребудет ~ во что-нибудь другое / и это пребудет в ней до самого того времени, когда радикальное социальное обновление не то что наступит в ней (ибо в ней же и наступит прежде всех) — но, уже наступив, переродит всё племя в течение многих поколений еще грядущих и отдаленных, из старого организма в новый
Стр. 146.
1-2 После: не стану доказывать — и обо всём об этом потом
4 именно католический вопрос / такой мировой вопрос
8 что-либо в этом роде / что-либо мировое
9 После: поднял же самый — мировой из мировых вопросов всего Запада Европы — вопрос о существовании ее в старом виде ввиду грядущего нового вида (о котором, впрочем, всё в последнее время как бы затихло и ничего не было слышно: социалисты молчали, Коммуна не возобновлялась, и вдруг ни с того ни с сего надо было его поднять)
9-11 капитальный ~ ему подняться вписано.
17 если он правильно разовьется / если он разовьется
18-19 в наш век начали подниматься всегда одновременно / а. поднимутся и разовьются одновременно б. всегда теперь начали подниматься одновременно <>
21-23 Но для чего ~ смотрит с презрением. / И вот дипломатия на такие явления смотрит с презрением, даже по преимуществу на такие явления.
24 не желает / не [захочет] хочет <>
30 Нет, тут загадка! / Нет, дескать, тут загадка!
32-34 я так наклонен был ~ хлопоты и больше ничего… вписано.
Стр. 146—147.
48-1 люди мудрости ~ внимания / люди мудрые по преимуществу и не обращают почти никакого внимания — тогда как что важнее этого вопроса?
Стр. 147.
2 то есть заплаточками / то есть заплаточку вставить, пену подбить, вызолотить, старое за новое представить и проч. и проч.?
13 храброму генералу / генералу
13 После: знатной даме — или фаворитке
16-17 такого фазиса, когда появляются вдруг / такого фазиса, когда уже и тут нельзя даже отделаться заплатками и когда появляются вдруг
18 После: и загадочные, но — совершенно соответствующие природе вещей и людей, силы
26-27 После: беспутного еще человечества! — Мало того, знает ли она не только это человечество и законы его, но даже просто хочет ли еще его знать-то? Насколько она ценит это человечество, и ценит ли еще хоть во сколько-нибудь? Мне всегда казалось, например, что скептицизму и цинизму всех этих мудрейших людей, командующих событиями, придавалось несколько высшее, а потому и неправильное значение, так что, например, скептицизм и цинизм с приправою самого легковесного остроумия и принимался за познание всемирной истории, человека и дел его, да еще при таком высокомерии, что и подумать страшно.
Стр. 148.
21 После: в самом начале! — Вторая же половина премудрой фразы, т<о> е<сть> что мудрость состоит лишь в том, чтоб всегда ко всяким случайностям быть готовым, — положим, премудра, но, по-моему, непозволительно легкомысленна и даже просто отзывается школьным учителем. Ну как в самом деле быть готовым ко всяким событиям, не предугадывая их вовсе, т<о> е<сть> всё равно что не понимая их вовсе?
24 хотя и не буквально похожим / совсем даже непохожим
27 на Западе старой Европы / на Западе Европы
30 После: не заходило, то… — То как же я поверю в дипломатию и в то, что она решительница судеб человеческих, скажите пожалуйста? Я вот сказал сейчас: в старой Европе, но знает ли дипломатия хоть то только, что есть старая Европа и что есть новая, восточная, неодолимою волею божиею грядущая вступить в новый свой фазис бытия? Отнюдь не знает-с [но главное и], и потому, главное, не знает, что знать не хочет. Ведь ее честь, напротив, ассимилировать весь Восток Европы с Западом и заслужить для Востока Европы честь считаться такою же старой Европой во всех отношениях. Итак, заплаточки положим, подобьем пену и вызолотим.
31-32 Одним словом ~ будем ждать, вписано.
35-38 вот у нас теперь война ~ она с удовольствием втюрится / Австрия, например, если б случилось так, что повернулась бы к нам враждебно, как раз впадет в обман, в который сама же втюрится
36 случилось / случилось, например <>
Стр. 149.
3 на время отвлечь / усыпить
4 и что он вовсе не могущество вписано.
5 нечто посерьезнее / нечто сильное и серьезное
13 и единственно в ее / а в ее
17-18 дескать, немножко / дескать, только немножко <>
20-21 завершится не сегодня ~ завтра / будет не сегодня, всё равно кончится завтра
31 После: составить союз — как теперь
35-36 а давно уже ~ и единственно касающийся / a единственно касающийся
38 ей можно бы / можно бы <>
39 После: другую цель — и войти с ними в соглашение
41 в этом роде вписано.
44 можно будет и ей куда-нибудь / можно куда-нибудь
Стр. 150.
3 теперь всего более / а. в данный момент б. теперь наиболее <>
2 в уединении / поневоле в уединении
29 как само почти существование / как существование, самосохранение
30 нашелся и у Германии / есть и у Германии
31-32 и как раз ~ другие мировые вопросы вписано.
37 ей только / ей только одной <>
44 от прочих, ихних, роковых вопросов / от всех роковых вопросов <>

<Май--июнь, гл. III, I (фрагмент), II (без окончания)>

Стр. 152.
39-40 провозглашенной французской революцией 1789 года вписано.
40 свое уже вписано.
Стр. 152—153.
48-1 то есть отнюдь со христианской цивилизации, и вписано.
Стр. 153.
17 Наконец / Но затем
18 выводя новую формулу / выведя новую формулу <>
45-46 грядущая формула / и несомненно грядущая формула
48 всё наше столетие / всё столетие <>
Стр. 154.
10 неслыханной еще всемирной революции / неслыханной революции
13 старой Западной Европе / старой Европе
15 владычествующий в крайнезападной Европе порядок / владычествующий порядок <>
33 выскочила на вид / выскочила всем на вид <>
33-34 вследствие внезапного ~ во Франции вписано.
34-35 Формулировать ~ в виде / В сущности ее отчасти формулировать можно в виде
Стр. 155.
3 всех немцев поголовно / всех немцев
28 вдвое больше / впятеро больше <>
28 пользуясь случаем вписано.
29 осталось / оставалось <>
31-32 но земельному объему вписано.
36 После: победоносные сражения — и непременно на территории Франции
49 и узурпаторы / жалкие узурпаторы
Стр. 156.
10 политическое и гражданское вписано.
17 столь гениальных людей / столь гениально-мнительных людей <>
23 может / может быть <>
27-28 прижатые на время вопросы и инстинкты / прижатые вопросы
29 возродится вновь / явится <>
32 уж совсем оправится / оправится
35-36 как бы она ни была сильна вписано.
37 Правда, русские пока вежливы. / Правда, русские почтительны, но что-то уж слишком.
41-44 даже и такой убежденный ~ не в состоянии верить / даже и князь Бисмарк перестал уже верить, ибо даже и в его глазах слишком это было ненатурально.
42-44 что чрезвычайная вежливость ~ непоколебима / что почтительность России натуральна и непоколебима
Стр. 157.
2 это ‘приключение’ предвидел / это предугадал
33 само в себе и вписано.

<Май--июнь, гл. IV, I (фрагмент)>

Стр. 167.
22 После: потушили так рано! — Заметьте притом, что нации мусульманские во всю их историю несравненно легче христианских страдали политически от иноверцев

<Июль--август, гл. II>

Стр. 193.
21 После: Опять обособление ~ ‘Анны Карениной’. — Весь русский интеллигентный слой, т<о> е<сть> все русские, стоящие над народом (теперь уже огромный слон, заметим это), — все, в целом своем — никуда не годятся. Весь этот слой, как слой, как целое — донельзя плохой слой. Другое дело, если разбить это целое на единицы и разбирать по единицам, единицы, т<о> е<сть> частные лица, весьма бывают недурны и даже во множестве. Совсем другое в народе: в народе [все хороши] целое — почти, идеально хорошо <несколько нрзб.> (конечно в нравственном смысле и, разумеется, не в смысле образования науками, развития экономических сил и проч.). Но и единицы в народе так хороши, так бывают хороши, как редко может встретиться в интеллигентном слое, хотя, несомненно, довольно есть и зверских единиц, а не прямо зверских, то до безобразия невыдержанных. Да, в этом нельзя не сознаться, но не знаю почему так, но в большинстве случаев вы сами как будто отказываетесь произносить суд ваш [сами] над этими зверскими единицами, отказываетесь по совести и (не оправдывая их) извиняете, однако, народное безобразие. Но эту тему мы пока оставим, зато, повторяю, целое всего народа в совокупности и всё то, что хранит в себе народ как святыню, как всех связующее [как единое, чем можно спастися], так прекрасно, как ни у кого, как ни в каком народе, может быть. Что такое это единое и связующее — здесь не место объяснять, да и не о том я хочу говорить. Но связан и объединен наш народ пока так, что его трудно расшатать. Хомяков говаривал, говорят, смеясь, что русский народ на Страшном суде будет судиться не единицами, не по головам, а целыми деревнями, так что и в ад и в рай будет отсылаться деревнями. Шутка тонкая и чрезвычайно меткая и глубокая.
Зато в интеллигенции нашей совсем нет единения, никакой силы единения до сих пор не обнаружилось. Мы, например, преплохие граждане. Если б не было народа и сверху над ним царя, [который всегда с народом] то мы, я думаю, и не шевельнулись бы соединиться в двенадцатом году. Вот уж где немыслимо аристократическое начало, так это у нас! У нас никогда не могло быть ничего подобного, как было когда-то в Польше, или даже как теперь в Англии. Верх нашей интеллигенции не только не может отъединить в себе, отдельно и исключительно, право изображать собою гражданство всей страны, но, напротив, без народа и сил, почерпаемых из него беспрерывно, утратил бы мигом даже и самую национальную свою личность. И как бы ни относились недоверчиво иные из нашей интеллигенции (очень многие еще) к духовным силам народа нашего и к крепости и благонадежности его национальных основ, но всё же без этого самого народа никакая Европа не спасла бы {Текст: Весь русский интеллигентный слой ~ никакая Европа не спасла бы — написан рукою А. Г. Достоевской.} этих иных, до сих пор этот народ презирающих [а без этого народа они, может быть, обезличились и в ожидании, пока еще [бы] переродились бы в европейцев, утратили бы всякую человеческую] от совершенной гибели и сведения на нет. Без этого народа они в ожидании, пока переродились бы в европейцев, утратили бы не только всякую национальную самостоятельность, но и просто человеческое достоинство.
Лишь беспрерывным, не останавливающимся соприкосновением нашим с народом мы, верхний слой его, существуем, тянемся кое-как, а подчас даже оживляемся и обновляемся. Это беспрерывное соприкосновение наше с народом и обновление себя его силами в большинстве интеллигенции нашей происходит, увы, до сих пор почти бессознательно: силы-то мы из народа черпаем, а народ все-таки свысока презираем.
А граждане мы, интеллигенция русского народа, — плохие. Мы при первой неудаче сейчас же в обособление и отъединение, и так весьма часто бывает даже с лучшими и умнейшими из интеллигентных русских людей. {Вместо: весьма часто бывает ~ людей. — было: даже часто у лучших и умнейших интеллигентных русских.} Я уверен, что даже теперь, вот, наприм<ер>, хоть после неудачи при Плевне, страшно много произошло обособлений и отъединений, не говорю уж о разочарованиях, т<о> е<сть> о внезапной потере веры в русскую силу.
А впрочем, и без Плевны в русскую силу еще мало кто в интеллигентном слое нашем верил. Мысль же о том, что русским [тоже как и всем] по примеру всех народов предназначено сделать что-нибудь особое, для всего человечества, что-нибудь совсем новое и свое, и еще неслыханное [для человечества] прежде ни от кого, — эта мысль до сих пор чрезвычайно удивляет, кажется дерзкою, смешит и, прямо скажу, лично обижает огромное большинство интеллигентных русских людей. А впрочем, что Плевна: обойди нас чином, предпочти перед одним другого, откажи в какой-нибудь просьбе, [раз]обидь нас хоть маленько и, повторяю, даже лучшие единицы из интеллигенции {Вместо: даже лучшие единицы из интеллигенции — было: огромное большинство даже лучших из интеллигенции} нашей способны тотчас же удариться {Вместо: способны тотчас же удариться — было: тотчас ударяется} из гражданства в обособление и [пожелает] пожелать отъединиться в свой угол. В народе не так: в народе нашем, в беде и неудаче, все единятся, и чем больше беды, тем крепче единение.
22 У нас очень многие / Кстати: у нас очень многие <>
22 из интеллигентных русских вписано.
28 я сам народ / я тоже такой же народ
29 прочитав / окончательно прочтя
34 значительный ум / довольно сильный ум
38 частью и собственный взгляд свой / весь свой собственный взгляд
39 об несуществующем Левине / об фантастическом Левине
39-40 и о действительном / и о целом, действительном
Стр. 194.
14 пьяные люди / пьяные люди бестолковые
17 но и подделан / но и фальшиво подделан
17 После: подделан — начато: с фальшивою, злокозненною и зловещею, могущею потрясти, так сказать, основы и даже <нрзб.> может быть, именно [против] для этого самого…
22 выражено окончательно и категорически / выражено автором резко и окончательно
24 о огромным большинством русских людей / со всей Россиею
25 Взгляд его, впрочем, вовсе не нов / Взгляд этот очень не нов
28 по общественному положению вписано.
29 книжка несколько запоздала / мнение это несколько запоздало
29 После: несколько запоздала. — Впрочем, книжка явилась как раз за несколько дней до нашей неудачи, плачевной неудачи при Плевне, и столь всеобщего огорчения всех или большинства за исход дел всех русских людей, всей Руси, а потому [книжка] она сделает свое дело и теперь, как раз совпадая с очень многочисленными и вдруг несомненно поднявшимися везде голосами на тему: ‘Мы говорили, мы предупреждали, мы предсказывали’ и т. д.
31 определить / сказать
32 и, если строго судить вписано.
32-33 После: ни в чем себе не верующий. — Но что его кто-нибудь обидел лично или мало чести [оказало] оказал ему [общество] кто-нибудь до того, что он и пожелал выразить нарочно свое особое мнение, чтоб он надумал и рассердился разом на всех, [этого я уж более] [на кого из русских] этого я отнюдь никак не предположу.
34-35 какими таинственными / как таинственными
36 смешными / а. Как в тексте б. странными <>
34-37 самое неестественное ~ безобразное чувство вписано вместо двух густо зачеркнутых строк.
37 После: чистое сердце. — начато: Но повторяю: обид личных и
39 как и сообщил / как и выразил
44 После: не смешиваю — и [утвержда<ю>] вовсе не утверждаю, как <нрзб.> фальшиво <нрзб.>, что Левин есть портрет автора во всех отношениях, так сказать Далее шесть густо зачеркнутых строк.
43 очевидно вписано.
44-47 как художественно изображенного типа вписано.
47-48 но всё же ~ такого автора! / но всё же слишком многое (хотя конечно не всё), высказанное в этой последней отдельно изданной книжке должно несомненно быть приписано прямо и убеждениям самого автора. А не того ожидал я от такого автора! <>
Стр. 195.
7—8 наиболее / наиглавнейшее
14 я вижу это вписано.
17 иного значения / высшего значения
29 действительно / действительно, без шутки
29-30 После: в понимании славянофильства. — Вот Герцен в конце своей жизни так понял его несравненно глубже и шире. <>
31-33 славянофильство ~ объединению / славянофильство — освобождение и объединение
34 даже и не строго политическим / вовсе не политическим
40 Слово это будет сказано вписано.
41-43 всемирным союзом / великим союзом
44-46 но всегда заключавшего / но заключающего
46 для будущего разъяснения / для величайшего подвига разъяснения
Стр. 196.
3 опять-таки нечего / опять-таки, скажу, нечего <>
3 противников /всех противников
9 пустой / тупой <>
14 что Европа / что она
28 взлетел / воспрял
28 на это дело / на дело <>
31 предпринимать / иметь
32 Заметьте это особенно, вписано.
34-35 что поступок России естественно / что весь факт этот
34 и непросвещенной / и полуевропе<йской>
38 в темные века / в темные века варварства
39 опасный / опасный, враждебный
40-41 в Европе теперь особенно / теперь в Европе
48 Поражение / Неудачи, поражение
48 милее им собственных ихних побед / для них милее собственных побед
Стр. 197.
1-2 в будущее великое / в великое
6 После: как факт — начато: воочию сове<ршавшийся?>
3-7 торжественно и знаменательно вписано.
11 И даже самое слово это / Слово это
15-17 Но, однако же, начиналось ~ ‘Россия и Европа! / Но, однако же, Россия и Европа!
22-23 понимают ли все его? / как понимают его?
23 После: все его? — Движение началось великой, стихийной, национальной силой, но интеллигентная Россия, стоящая во главе движения, понимает ли сама-то, какая сила влечет ее и к чему, к какой целп, к какому концу? <>
25 низшей братьи / низшей братьи, четвертого сословия <>
26 это слово / его <>
27-29 никто не услышал бы ~ не понял бы его вовсе / никто не услышит в Европе наше слово и не понимает его, и, однако, лишь оно остановит кровь
30 у нас же ~ русские вписано.
37 братства нашего / демократизма нашего (NB. По-русски: братства нашего) <>
39 на сор / на весь сор <>
40 укажем это / указываем
41 опять ответят / отвечают
42 а не факты вписано.
45-46 столь не понимающие ~ верующие в себя, мы вписано.
47 Европа! вписано.
Стр. 198.
8 европейцы и западники / западники
19 После: уважала? — начато: а. Ей надо фактов. Где наша наука, где литература, что же б. Ей надо фактов, понятных фактов, понятных на ее собственный взгляд…
21 теперешний взгляд / собственный взгляд
22 Усматривается ли / Виден ли
23-24 который видим мы все у вас / который видим мы у вас и который виден всем, наблюдающим вас?
33 особо, перед всеми / особо на верх, перед всеми <>
33 ему доказывать / его уверять
37-38 что он устарел, как он говорит, и вписано.
38 ничего не напишет / не будет писать
43 После: Собеседник мой — хоть и глубокий поэт, не
Стр. 199.
3-4 во всех их литературах вписано.
30 одного из величайших русских людей / величайшего из русских людей <>
32 прообраз / преобразование
40 Он человек древнего мира / Он Грек
43 русский гений / русский дух
44-45 что он может ~ во всей полноте вписано.
47 многоразличие национальностей / многоразличие их национальностей <>
48 поворот его к народу / обращение к народу
48 После: к народу — начато: и завет, что лишь
Стр. 200.
4 совершил первый, на деле / совершил на деле <>
5-6 немыслимый еще до него списано.
11-12 что Пушкин, конечно, признал бы их / как Пушкину только разве грезилось <>
16 русского гения / русского духа
18 значение / назначение
20-23 Фраза: Да и оценить еще ~ допустить трудно. — вписана.
27 подвернувшееся / явившееся <>
29 в настоящую эпоху вписано.
31 составляет ~ европейским миром / отличает нас от европейского мира
34-35 несмотря на всю ее гордость вписано.
43 После: Первое решение: — Мера пшеницы за динарий и мера ячменя за динарий <Далее 2 строки нрзб.>
Стр. 201.
7 буквально / буквенно <>
8 После: будет хуже — и нельзя допускать послаблений там, где единственное спасение есть [сила] прибегнуть к силе <>
16 После: ложью!’ — ‘Мера пшеницы за динарий и мера ячменя за динарий и так тому и быть бы’.
21-22 общества и склада его вписано.
27-28 Итак, вот это второе решение / Вот решение
28 а пока / а в ожидании
81 русского автора вписано.
44 Слов: и столь таинственны — нет.
45 ни даже судей окончательных / ни судей <>
48 После: решать ничего — начато: но чтоб не погибнуть в отчаянии от непонимания путей и судеб своих
Стр. 201—202.
48-1 Слов: с гордостью своей непогрешимости — нет.
Стр. 202.
1 не пришли еще времена и сроки вписано.
1-4 Сам судья со будут нелепостью / Он не судья, он грешник сам, весы и мера в руках его нелепость <>
4-5 не преклонится перед законом со к Милосердию и Любви / не преклонится перед законом милосердия и любви
5 не прибегнет / не прибегнет поэтому <>
7-8 от убеждения в таинственной и роковой неизбежности зла вписано’
12 в братьев /в братстве
13 Слов: взаимным всепрощением — нет.
15 право / полное право
16 в конце романа вписано.
21-22 со страстью отмщения вписано.
24-26 ‘Нет, не всегда мне отмщение и не всегда аз воздам’ / ‘Нет, здесь не мне отмщение и не аз воздам’
26 преступнику того / человеку
27 и уже сознательно / и сознательно <>
20-30 такой силы мысли и исполнения / такой силы <>
31 и своих решений экономических, социальных вписано.
33 После: слове — и во всем остальном?
37 После: наши, по крайней мере, европейцы — мы же, т<о> е<сть> верующие, понимаем это не колеблясь
43-44 в его несчастной восьмой части, изданной им отдельно вписано.
45 лишает его главного / лишает его характер чуть не главного
Стр. 203.
1 народ наш / он
2 за терпящих за веру братии своих / за Христову веру и за терпящих за веру
6-7 Правда, книжка эта искренняя, говорит автор от души / Он поддакивает им и направляет их. Так как я пишу искренно, то и сознаюсь во всем: я было все приписал ‘золотому фраку’ — вот тому самому золотому фраку, о котором упомянул в прошлом май-июньском выпуске ‘Дневника’ (т<о> е<сть> что русские великие люди вообще и не выносят своего величия и, для оригинальности, чтоб не походить на остальных людей, не столь великих, как они, готовы даже носить золотые фраки, если б портные шить согласились). Но написал я тогда о золотом фраке еще далеко до прочтения восьмой части ‘Анны Карениной’ и даже до появления ее в свете. Да и написал я больше по поводу ‘Любителей турок’, которые вдруг у нас там да сям объявились. Разговор же о турках, приведенный мною в прошлом ‘Дневнике’, происходил буквально здесь в губернии, метилу мною и одним собеседником, и мог ли я ожидать, приводя этот разговор, что в восьмой части ‘Анны Карениной’ прочту [отчасти] весьма и весьма сходные мысли и [убеждения] рассуждения, по крайней мере, в основном пункте? Тем не менее, повторяю опять, что, прочтя книжку, я тотчас же отказался от всякой мысли о ‘золотом фраке’: книжка эта наивная и искренняя. Говорит [он] автор от души, а не от оскорбленного чем-нибудь самолюбия, как обыкновенно бывает при ‘золотых фраках’. <>
8 совсем как бы невзначай / там невзначай
10 кривизны / тени
14 так пишет / это пишет <>
16 А впрочем, примусь / А впрочем, к чему предисловия, примусь
Стр. 204.
15-16 в самый щекотливый момент вписано.
26 или ждал чуда вписано.
28-29 После: как самого себя — начато: Между тем это непременно должно
47 a потому / и потому <>
Стр. 205.
3 продолжал Левин / продолжал думать Левин <>
37-38 фраза: Мало одного самомнения ~ стать народом. — вписана.
40-41 и знает, что к сотовому меду огурцы свежие подаются / и к сотовому меду огурцы свежие подает
47 разрушит сам вписано.
Стр. 206.
3 Где же роль его? вписано.
3-4 А если нет промысла ~ бога, и т. д. и т. д. вписано.
4-5 Берите прямую линию / Одним словом, берите линию
6 есть самая праздно-хаотическая душа / есть хитросплетеннейшая душа <>
7 современным русским / русским <>
9-13 К тексту: Он доказывает это ~ на свечке. — HP отсутствует.

<Июль--август, гл. III, окончание III, IV>

Стр. 217.
43 с коммуной вписано.
44 мог провозгласить / мог сказать
Стр. 218.
1-5 Заголовок: IV. Сотрясение Левина ~ Чему же, наконец, нас учат наши учители? — вписан.
4 некоторых наших дам / наших дам
5 Чему же, наконец, нас учат / Чему нас учат
29 еще раз / опять
37-38 он так ~ народ? вписано.
39 есть хорошо / подают
Стр. 219.
6 После: убьет пьяных? — начато: И случай такой
11 не видит и ничего не чувствует / не видит, что он сам народ и ничего не чувствует <>
16 Да так ~ выражается, вписано.
21-23 в эти полтора года ~ исступленного воображения / в эти полтора года превосходит всякое самое болезненное и исступленное воображение
27 ни о чем еще подобном прежде / о таковых прежде
28 С живых людей / С людей
31 младенцев / их младенцев <>
36 Я видел / Я знал
39 так что ребенок все-таки не скоро умер / и ребеночек на скоро умер
39 ребенок / ребеночек <>
40 еще долго кричал / ужасно кричал <>
46 существовать может / быть может
Стр. 220.
7 Кроме шуток / В самом деле
21-22 и вот, как чувствительный-то человек ~ турку. / и он боится убийства, и особенно боится убить турку, <>
26 вырвать его у турка / освободить его
44-46 и из всего того, что он говорит ~ убить при этом турку, вписано.
Стр. 221.
9 для души нашей / для души то есть <>
10 После: турку убивать…’ — [приписывается народу, что он деньгами] Значит, Левин советует народу откупиться для <нрзб.> души деньгами, а самому туда не ходить, чтоб не убивать турок.
25-26 неслыханных истязаний ~ других членов / неслыханных пыток
29 на потеху и хохот / к потехе
30-31 отпирается от зверств, совершенных ею / отрицает зверства
38 против турок, уличенных / против уличенных <>
42 станут отрезать / отрежут <>
47 когда их обезоружат вписано.
Стр. 222.
13-14 и захваченного в плен турку / пленного турку
18-17 Фразы: И Левин лучше ~ армия джентльменов. — нет.
23 где тут мщение, где репрессалии? вписано.
26 нелепое, выделанное и прямолинейное вписано.
28 После: сантиментальничанье — Слова главнокомандующего были золотые слова и останутся в истории, но применение слов этих на деле чиновниками действительно, может быть, бывало иногда не совсем естественно, если так можно выразиться. Приезжают они, например, в такой-то город (это я читал), а там утром только что свирепствовали турки, которых только что выгнали подоспевшие русские, и вот чиновники собирают кое-как болгар, еще безумных от ужаса, и начинают внушать пм новые правила управления, для них составленные, и между прочим, что они должны убрать хлеб турок, взяв треть его за работу. А у болгарина лежит мертвая изнасилованная жена с вырезанными грудями, а кругом нее ребятишки [просят] плачут и просят есть. Болгарину сгоряча может [быть] показаться странным идти убирать хлеб турок.
27 столь нередкое в нашем образованном обществе вписано.
32 отходящему поезду / им
32 платочками / платками
33 бесчувственного турка / неблагодарного турка
34-35 со стороны ~ дам наших вписано.
41-42 их бесчестное оружие / сабли и ятаганы
42 Так было и прошлого года, вписано.
45-46 чтоб только не убить как-нибудь турку вписано.
Стр. 223.
3-8 И когда бывало это ~ жаждой мщения и кровопийства вписано.
10-11 ведь когда моют в ванне ~ вроде события вписано.
19 происходит / делается
19 После: в другом полушарии происходит — Ничего я не чувствую.
20-21 потому что я ничего не чувствую, вписано.

ПРИМЕЧАНИЯ

В двадцать пятом томе Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского печатается ‘Дневник писателя’ за 1877 г. (выпуски с января по август).
Раздел ‘Рукописные редакции’ состоит из черновых набросков, планов, заметок подготовительного характера и вариантов чернового автографа.
А. В. Архиповой подготовлены основной текст ‘Дневника писателя’ за январь—июнь, рукописные материалы к этим выпускам и раздел ‘Варианты’, И. А. Битюговой — основной текст ‘Дневника писателя’ за июль—август, И. Д. Якубович — рукописные материалы к июльско-августовскому выпуску.
Примечания составили В. А. Туниманов ( 1—2, 4—7 преамбулы, ‘Сон смешного человека’), А. В. Архипова ( 3 преамбулы), А. И. Батюто (реальный комментарий к основному тексту ‘Дневника писателя’, а также подготовительным материалам к июльско-августовскому выпуску), В. Д. Рак (записи к ‘Дневнику писателя’ из рабочей тетради 1877 г.). В редактировании текста и примечаний принимал участие Г. М. Фридлендер, в сверке черновых материалов (ГБЛ) — Е. И. Кийко.
Редакционно-техническая подготовка тома к печати осуществлена А. М. Березкиным. Ему же принадлежат комментарии к стр. 122—125,224— 225 и к разделу ‘Варианты’.
Редакторы тома — Н. Ф. Буданова и В. А. Туниманов.

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ ЗА 1877 г.

(Том XXV, стр. 5, том XXVI)

Источники текста

ЗТ — Записная тетрадь (заметки, записи тем, названия прочитанных статей из газет и журналов, выписки, см. наст, том, стр. 226). Январь 1877 г. Хранится: ЦГАЛИ, ф. 212, 1.16, стр. 174—177, см.: Описание, стр. 73. Опубликована: ЛН, т. 83, стр. 615—617.
ПМ — Подготовительные материалы (планы, наброски, заметки, см. наст, том, стр. 230—258, т. XXVI). Хранятся: ГБЛ, ф. 93, 1.2.12, ф. 93, I. 2.14/1-11, ИРЛИ, ф. 100, NoNo 29475, ССХб. 12, 29499. ССХб. 19, 29483. ССХб. 12, 29933. CCXIб. 15, см.: Описание, стр. 74—77. Фрагменты опубликованы: Ученые записки Ленинградского педагогического института им. M. H. Покровского, 1940, т. IV, вып. 2, стр. 319 — с пропусками и неточностями, ЛН, т. 86, стр. 91—94. Полностью публикуется впервые.
ЧА — Черновой автограф к выпуску за май—июнь в переплетенной тетради, см. наст, том, стр. 261—283. Хранится: ГБЛ, ф. 93, 1.2.12. Фрагмент опубликован: ЛН, т. 86, стр. 67—72. Полностью публикуется впервые.
Стенограмма — Стенограмма А. Г. Достоевской. Мартовский выпуск, глава первая, 3, см. наст, том, стр. 283—285. Хранится: ИРЛИ, No 30470. CCXIIIб. И. Публикуется впервые.
HP — Наборная рукопись. Автограф, за исключением майско-июньского выпуска. Выпуски за январь — фрагмент 5 главы второй, март — глава вторая, 1, апрель — полностью (автограф в переплетенной тетради), май—июнь — главы первая и вторая, глава третья, 1 и 2, глава четвертая, фрагмент 1 (рукою А. Г. Достоевской с поправками Ф. М. Достоевского), июль—август — глава вторая, глава третья, фрагмент 3 и 4 (автограф в переплетенной тетради), сентябрь — полностью, октябрь — полностью, ноябрь — глава первая, глава вторая, глава третья, 1 и фрагмент 2, декабрь — глава первая, глава вторая, 2 (фрагмент), 3 и 4. Все HP за сентябрь — декабрь (автографы) сброшюрованы в одну тетрадь. См.: наст, том, стр. 285—312 и том XXVI. Хранится: ИРЛИ, ф. 100, No 4, 29476. ССХб.12, 29477. ССХб.12, 29479. ССХб.12, 29480. ССХб.12, 29481. ССХб. 12, 29482. ССХб.12, 29483. ССХб.12, ТИМ, Щук. 586п. No 128, ГБЛ, t. 93. 1.2.12, ф. 93. 1.2.13, см.: Описание, стр. 79—83. Опубликован рагмент HP, выпуска за июль—август, глава вторая, 1: ЛН, т. 86, стр. 73—74. Полностью публикуется впервые.
H — Правка, вычерки и пометы Достоевского на письмах корреспондентов Достоевского, использованных в ‘Дневнике писателя’:
1) Письмо М. А. Юркевича к Ф. М. Достоевскому от 11 ноября 1876 г., см. наст, том, стр. 34. Хранится: ИРЛИ, ф. 100, No 29911. CCXIб.14, см.: Описание, стр. 514. Частично опубликовано: ДнП, стр. 25—26.
2) Письма А. Г. Ковнера к Ф. М. Достоевскому от 26 января
1877 г. и 22 февраля 1877 г., см. наст, том, стр. 75—77. Хранятся: ГБЛ, ф. 93. 11. 5.82, см.: Описание, стр. 83—84. Опубликовано: ДнП, стр. 68—70 (фрагменты писем),
3) Письмо С. Е. Лурье к Ф. М. Достоевскому от 13 февраля 1877 г., см. наст, том, стр. 89—90. Хранится: ИРЛИ, ф. 100, No 29768. ССХ16.7, см.: Описание, стр. 418. Частично опубликовано: ДнП, стр. 80—81.
4) Письмо архимандрита Леонида к Ф. М. Достоевскому от 12 апреля 1877 г. и приложенная к нему выписка из книги Ивана Аболенского ‘Московское государство при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, по запискам архидиакона Алеппского’ (Киев, 1876), см. наст. том, стр. 103—104. Хранится: ГБЛ, ф. 93.11.6.16, см.: Описание, стр. 84.
Гр — Гранки статьи ‘Старина о петрашевцах’, см. наст, том, стр. 23—26. Хранится: ЦГИА, ф. 777, он. 3, дело No 69 1875 г. Впервые опубликовано: Сб. Достоевский, I, стр. 369—372.
ДнП — Дневник писателя. Год II-й. Ежемесячное издание. 1877. Январь— декабрь. Выходил отдельными выпусками, которые в конце года были сброшюрованы в один том (Дневник писателя за 1877 г. Ф. М. Достоевского. СПб., 1878), даты цензурного разрешения и выхода в свет отдельных выпусков см. ниже, стр. 318. В конце каждого выпуска подпись: ‘Ф. Достоевский’.
Печатается по тексту ДП с устранением явных опечаток и со следующими исправлениями по ЧА и HP:
Стр. 15, строка 5: ‘вспомнить’ вместо ‘вспоминать’ (по смыслу).
Стр. 95, строка 45: ‘верят’ вместо ‘верить’ (по HP).
Стр. 100, строки 30—31: ‘Христу послужить’ вместо ‘Христу служить’ (по HP).
Стр. 101, строки 20—21: ‘В долгий мир жиреют лишь одни палачи и эксплуататоры народов’ вместо ‘В долгий мир жиреют лишь одни эксплуататоры народов’ (по HP).
Стр. 129, строка 17: ‘всем — состоянием своим, положением’ вместо ‘всем состоянием своим, положением’ (по HP).
Стр. 134, строка 8: ‘напал на свою карьеру’ вместо ‘попал на свою карьеру’ (по ЧА).
Стр. 138, строка 14: ‘в частностях’ вместо ‘в частности’ (по HP).
Стр. 138, строки 14—15: ‘у нас теперь о просвещении’ вместо ‘у нас о просвещении’ (по ЧА и HP).
Стр. 138, строка 32: ‘в английских костюмчиках’ вместо ‘в английских костюмах’ (по ЧА и HP).
Стр. 141, строка 38: ‘с модными кокотками’ вместо ‘с молодыми кокотками’ (по ЧА и HP).
Стр. 143, строка 15: ‘2500 лет’ вместо ‘2000 лет’ (по HP).
Стр. 193, строка 41: ‘текущую русскую действительность’ вместо ‘текущую русскую деятельность’ (по HP).
Стр. 203, строки 19—20: ‘противуположность’ вместо ‘в противуположность’ (‘по HP).
Стр. 219, строка 14: ‘и не может быть’ вместо ‘и не может быть, а не к угнетению пьяной женщины’ (по HP).

I

Завершая декабрьский выпуск ‘Дневника’ за 1876 г., Достоевский предупреждал читателей: ‘… заявляю теперь, что в <...> 1877 году буду издавать лишь ‘Дневник писателя’ и что ‘Дневнику’ и будет принадлежать, по примеру прошлого Года, вся моя авторская деятельность’ (см.: наст. изд., т. XXIV, стр. G0). Успех ‘Дневника’, ‘нравственный’ и ‘материальный’, возрастал, свидетельствует А. Г. Достоевская, ‘но возрастали вместе с ним и тяготы, связанные с издательством ежемесячного журнала: то есть рассылка номеров, ведение подписных книг, переписка с подписчиками и проч. и проч.’ (Достоевская А. Г., Воспоминания, стр. 311).
Упорно работая над ‘Дневником’, автор в письмах к друзьям и читателям постоянно сетовал на состояние здоровья, мешавшее ритмичной и регулярной работе. 13 января 1877 г. он писал П. В. Быкову: ‘… работа с изданием ‘Дневника’ (то есть не с одним сочинением его, а с изданием) — оказывается чем дальше, тем выше моих сил (физических) ‘. О том же Достоевский писал 14 февраля А. Г. Ковнеру (‘… я человек больной и чрезвычайно туго пишу мое ежемесячное издание’), 7 марта — А. Ф. Герасимовой, 17 апреля — С. Е. Лурье. Вскоре Достоевскому пришлось постепенно отказаться от регулярных ежемесячных выпусков. Уже по поводу апрельского выпуска он сообщал (20 апреля) В. И. Ламанскому, что ‘страшно запоздал с Дневником’. Этот выпуск Достоевский завершил обращением ‘К моим читателям’, где известил их, что ‘по приговору докторов’ уезжает из Петербурга. ‘В прошлом году <...> я принужден был выдать NoNo ‘Дневника’ за июль и август месяцы вместе <...> В нынешнем же году, по усилившейся еще более моей болезни, я принужден выдать и майский No с июньским вместе, в одном выпуске, в конце июня или в самых первых числах пюля. Затем июльский и августовский NoNo, как и в прошлом году, выйдут тоже в августе’, — информировал Достоевский подписчиков (стр. 121).
О решении с 1878 г. на время прекратить издание Достоевский известил в октябрьском выпуске ‘Дневника’. ‘По недостатку здоровья,— писал он здесь, — особенно мешающему мне издавать ‘Дневник’ в точные определенные сроки, я решаюсь на год или на два прекратить мое издание <...> к сожалению, я решительно принужден остановиться. С декабрьским выпуском издание окончится’. Однако главной причиной прекращения издания ‘Дневника’ была работа над ‘Братьями Карамазовыми’ (см. об этом стр. 339).
Ближайшим помощником Достоевского в хлопотливом деле издания и распространения ‘Дневника’ в 1877 г., как и в предыдущем, кроме его жены, был метранпаж М. А. Александров. До декабря ‘Дневник’ печатался в типографии князя В. В. Оболенского, декабрьский выпуск — в типографии В. Ф. Пуцыковича (Надеждинская ул. (ныне ул. Маяковского), дом 24). Смена типографий и болезнь Достоевского задержали выход декабрьского номера, в чем он счел необходимым специально оправдываться перед читателями: ‘…последний выпуск ‘Дневника’ так сильно запоздал по двум причинам: по болезненному моему состоянию в продолжение всего декабря и вследствие непредвиденного перехода в другую типографию из прежней, прекратившей свою деятельность. На новом непривычном месте неизбежно затянулось дело’.
Характер творческой работы Достоевского над ‘Дневником писателя’ не изменился в 1877 г.: последние главы часто набирались либо после 25-го числа, либо нередко в первой декаде следующего месяца. Об этом свидетельствуют записки Достоевского к Александрову, письма к читателям, а также объявления о предполагаемой дате выхода очередных номеров ‘Дневника’, помещавшиеся в конце каждого выпуска. Даты эти (вслед sa ними в скобках указываются даты цензурного разрешения) следующие: январь — 31 (31), февраль 28 (4 марта), март — 2 апреля (3), апрель —30 (3 мая), май—июнь — 30 июня (8 июля), июль—август — ‘первые числа сентября’ (10), сентябрь — 7 октября (6), октябрь — 31 (30), ноябрь — 30 (30), декабрь — 31 (15 января 1878 г.).
С октябрьского выпуска в начале каждого номера печаталось объявление: ‘Подписка на ‘Дневник писателя’ в следующем 1878 году не принимается. Подписка на ‘Дневник писателя’ в текущем 1877 году продолжается’. В декабрьском выпуске после постскриптума о книге Синклера следовало: ‘P. P. S. S. Несмотря на временное прекращение ‘Дневника’, всем прежним подписчикам моим будет производиться та же уступка на мои издания: ‘Бесы’, ‘Идиот’, ‘Преступление и наказание’ и проч. как и прежде, буде кто пожелает приобрести. О цене объявлялось в прежних выпусках ‘Дневника писателя».
H. H. Страхов, располагавший всей необходимой информацией, привел следующие цифры о тираже и подписке на ‘Дневник’ 1877 г.: ‘… было около 3000 подписчиков и столько же расходилось в розничной продаже’ (Биография, стр. 300, первая пагинация). Тираж не был постоянным: в летние месяцы он падал, и журнал несколько медленнее расходился, что тревожило Достоевского, как видно из письма его от 7 июля к Анне Григорьевне: ‘… Марья Николавна сообщила мне, что Овсянников воротил ей 280 экз. за апрель. Каково! Значит, он всего 200 продал. Стало быть, двойных No за май—июнь, может быть, и совсем не возьмет, кроме тех, которые выменяет за 280 апрельских <...> Одним словом, ‘Дневник’, видимо, падает’.
Но это были обычные сезонные колебания. ‘Дневник’ имел несомненный читательский успех. По подсчетам И. Л. Волгина, он распространялся в 1877 г. в 660 населенных пунктах. {И. Л. Волгин. Редакционный архив ‘Дневника писателя’. — РЛ, 1974, No 1, стр. 158.
}
После выхода декабрьского выпуска оставшийся на складе тираж ‘Дневника писателя’ за 1877 г. был сброшюрован в одну книгу с общим титульным листом и оглавлением (цензурное разрешение 15 января 1878 г.).
Цена отдельного выпуска ‘Дневника’ в 1877 г. была повышена до 25 копеек. С прошением о разрешении на повышение цены выпуска Достоевский обратился 26 января в Главное Управление по делам печати: ‘Имею честь покорнейше просить Главное Управление по делам печати о разрешении мне издаваемые мною сочинения ‘Дневник писателя’, ежемесячными выпусками, продавать с нынешнего 1877 года по двадцати пяти коп<еек> выпуск вместо двадцати коп<еек>, как в прошлом году’.

2

Рукописей к ‘Дневнику писателя’ за 1877 г. до нас дошло значительно меньше, чем за 1876 г. Еще меньше сохранилось подготовительных материалов к ‘Дневнику’. Поэтому мы можем только приблизительно, весьма фрагментарно реконструировать процесс работы Достоевского-публициста в 1877 г. Работа, как всегда, начиналась с записей отдельных тем, мыслей, различных их формулировок. Записи эти, за исключением первоначальных (к январскому выпуску), сделанных в тетради 1876—1877 гг. (ЗТ), велись на отдельных листках, иногда рядом со связным текстом предыдущего выпуска.
Не сохранилось набросков к февральскому, мартовскому, майско-июньскому, октябрьскому и ноябрьскому выпускам ‘Дневника’. Больше набросков к выпускам за июль—август, сентябрь, декабрь, а также к рассказу ‘Сон смешного человека’ (ПМ). Подготовительные наброски делались Достоевским в характерной для него манере: заготовки текста, близкого к окончательному, перемежаются отдельными фразами или обрывками фраз (порою это записи одного-двух слов). Записи следуют друг за другом вне всякой внешней последовательности, иногда они набросаны на листе в различных направлениях, многие слова и фразы недописаны, пунктуация часто отсутствует. Такие наброски с трудом поддаются прочтению. При публикации в настоящем издании (большинство публикуется впервые) порядок расположения их в отдельных случаях следует считать предварительным.
К январскому выпуску ‘Дневника’ сохранились лишь несколько первоначальных набросков (ЗТ и ПМ) или, скорее, своего рода развернутый план, почти все пункты которого были в дальнейшем реализованы. Нет набросков лишь к второй части 4 второй главы (»Последние песни’. Старые воспоминания’), создававшейся в конце января под впечатлением от январской книжки ‘Отечественных записок’ со стихами Некрасова и от личпой встречи с умирающим поэтом. Что касается заключающего выпуск 5 ‘Именинник’, то в основу этой статьи легло письмо М. Л. Юрксвича, к содержанию которого Достоевский несколько раз обращался в записной тетради в декабре 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 295, 310).
Из намеченных в ЗТ тем для январского выпуска остался неосуществленным замысел статьи об общине и ее охранительной силе: ‘NB. Община держит человека у земли. У нас страсть к бродяжничеству и к приключениям. Отделите каждого к своему клочку, и он всё заложит и продаст <...> Дайте власть — не справитесь. Лучше держать в узде, в общине. В самоуправлении же могли бы быть сделаны изменения’ (стр. 227).
Были задуманы Достоевским для январского номера рассказ ‘Солдат и Марфа’ (согласно первоначальному декабрьскому плану 3 первой главы) и статья о ‘нашей критике’ (предполагавшийся 4 первой главы: ‘Крит<ика?>. 4. Идеалисты п реалисты. Цветок с пониманием природы лучше обличения взяточничества’ — стр. 226). О замысле этой статьи Достоевский вспомнил в третьей главе мартовского выпуска, но вновь не нашел ей места: ‘… пуще всего хотелось бы ввернуть хоть два слова об идеализме и реализме в искусстве <...> но, видно, придется отложить всё это до более удобного времени’ (стр. 88). В январском выпуске Достоевский ограничился (вместо статьи о критике, идеализме и реализме, Стасове, Репине и Рафаэле) кратким суждением о русской сатире и полемическим возражением Скабичевскому (стр. 26—27).
Отказался Достоевский и от намеченного в ЗТ литературного и исторического ‘фона’ к рассказу о Фоме Данилове — мученике, русском ‘герое-крестопосце’. ‘NB. О том, как великая идея передается таким душам, которые, по-видимому, и подозревать невозможно, что они заняты высшими идеями жизни: Фома-мученик, Влас, Жан Вальжан’ (стр. 227). Не реализована в январском выпуске ‘антиаристократическая’ реплика: ‘Высшее общество расшаталось и оглупело. И какие у него радости: comtesse такая-то (а за спиной дураками зовут друг друга). Напакостил такому-то’ (стр. 229). Как обычно, Достоевский фиксирует в ЗТ, сопровождая краткими комментариями, номера газет и статьи, привлекшие его внимание, — это материал, позволяющий воссоздать раннюю стадию работы над январским выпуском и установить избранные писателем объекты полемики (см. стр. 226—227).
К двойному выпуску ‘Дневника’ за июль—август сохранились наброски ко всем (трем) главам. Тщательно работал Достоевский над 4 первой главы ‘Фантастическая речь председателя суда’ — ‘педагогическим’ обращением писателя к современным ‘отцам’ с призывом к ‘любви’ и исполнению ‘гражданского долга’ (‘назидание верховное’). Этой речи Достоевский придавал большое значение (‘Я говорю от лица общества, государства, отечества’). Она принципиально важна для понимания этико-гражданской позиции автора ‘Дневника’, в центре которой мечта о другом и ‘совершеннейшем’ человеческом обществе: ‘Да совершится же это совершенство и да закончатся наконец страдания и недоумения цивилизации нашей!’. В набросках к речи еще резче, чем в самом ‘Дневнике’, очерчена ее ‘фантастичность’: ‘Невозможен и суд человеческ<ий>, невозможны и кодексы закона. Такие вопросы не могут быть разрешены теперь, трудно сосчитать и собрать’ (стр. 237), ‘Ответов тысячи, но тем хуже, что их тысячи, а не один’ (стр. 239). Не вошло в речь и специальное обращение ‘председателя суда’ к дворянам: ‘Г-да русские дворяне, вы, как все (не тем, так другим). То-то и ужасно для России <...> У вас леность привела к строгим истязаниям, у других — ни к каким, к совершенному запущению воспитания детей’ (стр. 238).
Самая обширная группа первоначальных записей — о Л. Толстом и о восьмой части ‘Анны Карениной’ ( 1 первой главы, вторая и третья главы июльско-августовского выпуска). Это — развернутый план статьи »Анна Каренина’ как факт особого значения’ ( 3 второй главы) и наброски полемических возражений ‘обособившемуся’ автору.
Наброски позволяют точно назвать, кого имел в виду Достоевский, говоря об ‘одном из любимейших мною наших писателей’. Это Гончаров, с которым Достоевский беседовал об ‘Анне Карениной’ весной 1877 г.: ‘Встреча с Гончаровым’, ‘Гончаров. Шекспир — разговор. Не Шекспиры. Плеяда’. В этом разговоре Гончаров высказал ‘поразившее’ Достоевского мнение о романе: ‘Это вещь неслыханная, это вещь первая. Кто у нас, из писателей, может поравняться с этим? А в Европе — кто представит хоть что-нибудь подобное? Было ли у них, во всех их литературах, за все последние годы, и далеко раньше того, произведение, которое бы могло стать рядом?’ (стр. 199).
Достоевский был уязвлен суждениями героев ‘неслыханного’ романа о войне за освобождение балканских славян в восьмой части ‘Анны Карениной’. В подготовительных материалах к выпуску один ведущий мотив, многократно повторяемый: ‘Если уж такие люди’, ‘Если такие люди, как автор ‘Анны Карениной», ‘И этакий писатель брякнул там прямо народу в глаза, да еще за лучшее его дело, которое вспомянется в истории и в русской, и в всеславянской истории!’ (стр. 240, 241, 253). Отсюда вопрос: ‘Почему же отъединение?’, в ответ на который Достоевский сначала хотел отослать читателя к 2 четвертой главы майско-июньского выпуска (‘Золотые фраки. Прямолинейные’), где он мельком коснулся своеобразного разряда ‘людей с потребностью особливого мнения’ — самолюбцев ‘от необыкновенного величия’. ‘Русский ‘великий человек’, — писал там Достоевский, — всего чаще не выносит своего величия. Право, если б можно было надеть золотой фрак <...> то он бы откровенно надел его и не постыдился <...> ‘Я всех умнее, я велик. Все они об войне так думают, так я не хочу так, как они, думать. Докажу, что велик’…’ (стр. 169).
В дальнейшем в связи с анализом позиции Левина и его создателя Достоевский вынужден был отказаться от первоначального своего плана: ‘Если такие убеждения, ибо я свято верю, что это убеждение, а не обособление для оригинальности из величия, из золотого фрака. Боюсь только золотого фрака. Беру назад’, ‘Повторяю, Лев Толстой не то, я не разумел про него золотого фрака <...> Но он в обособлении’, ‘Так как я пишу искренно, то признаюсь уж во всем: я, было, всё приписал золотому фраку, вот тому самому золотому фраку, о котором я написал в прошлом No Дневн<ика>. Но написал я тогда еще далеко до прочтения книжки и еще даже до появления ее, а об авторе еще и слухов тогда почти не имел <...> Но кончить сначала о золотом фраке…’, ‘От каких причин не знаю, но о золотом фраке говорить больше не буду и от догадки моей отрекаюсь’, ‘Я объяснял его золотыми фраками. Я уже всё буду говорить наивно, прямо, что такое золотой фрак. Вместо разъяснений возьмем пример’ (стр. 240, 241, 250, 249).
Рассуждение о ‘золотом фраке’ связано в ПМ главным образом с последней порой жизни Гоголя (‘пример’), а также с мыслями по поводу 8-й части ‘Анны Карениной’. В ПМ содержатся два развернутых плана своеобразного ‘отступления’ о ‘золотом фраке’ Гоголя. Более ранний из них: ‘А действительно наши великие не выносят величия, золотой фрак. Гоголь вот ходил в золотом фраке. Долго примеривал <...> С ‘Мертвых душ’ он вынул давно сшитый фрак и надел его. Белинский. Что ж, думаете, что он Россию потряс, что ли? С ума сошел. Завещание. Прокопович, Нежинская гимназия. Потом изумился, написал письмо Белинскому. Много искреннего в переписке. Много высшего было в этой натуре, и плох тот реалист, который подметит лишь уклонения <...> Но я увлекся’ (стр. 240—241). Позднейший вариант того же рассуждения среди записей к 4 второй главы: ‘Про этот золотой фрак мне пришла <...> мысль, вероятно, еще лет тридцать тому назад, во время путешествия в Иерусалим, ‘Исповеди’, ‘Переписки с друзьями’, ‘Завещания’ и последней повести Гоголя. Мне всю жизнь потом представля<лся> этот не вынесший своего величия человек, что случается и со всеми русскими, но с ним случилось это как-то особенно с треском. Шли слух<и> — и вот пошло. Вероятнее всего, что Гоголь сшил себе золотой фрак еще чуть ли не до ‘Ревизора» (стр. 250).
Приведенным рассуждением должна была начинаться статья ‘Помещик, добывающий веру в бога от мужика’ с переходом от ‘Выбранных мест из переписки с друзьями’ к 8-й части ‘Анны Карениной’. ‘Почему же отъединение? Каюсь — золотой фрак — Гоголь. Но я отрицаю. Книжка наивна и, так сказать, первоначальна’. В конечном счете, Достоевский отказался от планов включить в июльско-августовский номер пассаж о ‘золотом фраке’ и Гоголе, придя, видимо, к выводу, что такое ‘отступление’ будет здесь лишним и неуместным.
ПМ позволяют заключать, что Достоевский смягчил в окончательном тексте резкость своих возражений Толстому. Некоторые слишком раздраженные реплики он отверг как недопустимые в полемике: ‘Доказал, что ему нечему учить никого. Даже в школе не годился бы’. Другие автор ‘Дневника’ сильно видоизменил. Так, в ПМ о ‘щекотливых вещах’ в романе Толстого сказано: ‘Даже самые щекотливые вещи улеглись там так, что сердит<ься> и приписывать чему-нибудь трудно. Тем не менее щекотливые вещи там есть и хорошо, если б их там не было’ (стр. 250). В ‘Дневнике’ редакция той же мысли дипломатичнее: ‘Даже самые щекотливые вещи (а там есть щекотливые вещи) улеглись в ней совсем как бы невзначай, так что несмотря на всю их щекотливость вы их принимаете лишь за прямое слово и не допускаете ни малейшей кривизны’ (стр. 203).
Немногочисленные сохранившиеся наброски к сентябрьскому выпуску ‘Дневника’ дают лишь некоторое представление о процессе работы над 1—3 первой главы (о ‘легионах’ и ‘католическом заговоре’) и 2—3 второй главы. Судя по этим наброскам, Достоевский тщательно редактировал пассажи о ‘сущности Восточного вопроса’, удалив в окончательном тексте резкие полемические выпады против ‘испорченных людей интеллигентного класса’ и воспоминания о расправе над петрашевцами.
В ПМ полемика с ‘русскими европейцами’ звучит резче, конкретнее: ‘Оставить славянскую идею и восточную церковь все равно, что сломать всю старую Россию и поставить на ее место новую и уже совсем не Россию. Это будет равносильно революции. Отвергать назначение могут только прогрессивные вышвырки русского общества. Но они обречены на застой и на смерть, несмотря на всю, по-видимому, энергию и тоску сердца их. (Я не про маклаков биржевых говорю, какая у них тоска сердца.) Я говорю про испорченных людей интеллигентного класса, испорченных перемещеньем идеала, — не тот идеал признают, а ошибочный. Социально-демократический, европейский. Я социалист, но переменил идеал с эшафота. Великая идея Христа, выше нет. Встретимся с Европой на Христе’.
Не была развита в сентябрьском выпуске и мысль о необходимости радикальных перемен: ‘В России столько надо сделать, что самый пламенный к ее счастию человек отвернется, убитый огромностью задачи и видимой невозможностью выполнения. Но невозможность лишь видимая. А для этого нужно изменять не верхушки, а основания’.
К декабрьскому выпуску ‘Дневника’ сохранилось несколько разрозненных заметок к первой главе (ответ на критику ‘Наблюдателя’ в ‘Северном вестнике’) и большая группа записей к главе второй (о Некрасове), дающая представление о начальной стадии работы над нею. Записи эти представляют значительный интерес: они сделаны под первым впечатлением от статей о Некрасове и от его некрологов А. М. Скабичевского, А. С. Суворина и других журналистов. Резче всего характеризует Достоевский в ПМ позицию Скабичевского: ‘Подлое ученье Скабичевского. Я не могу этого выносить’. Достоевский отвергает за кем-либо право защищать или судить Некрасова за ‘пороки’ и ‘ошибки’. ‘С какой стати мы-то имеем право судить? Как граждане, конечно, вот, дескать, был человек, у которого дела не вязались со словом’, ‘Да мы-то все, может быть, еще хуже его’, ‘Нуждается ли он в оправданиях либеральной прессы (Скабичевский), фельетонист<ы>‘, ‘Сами, страсти наши, не так много смеем, как Некрасов’, ‘Оправдываете? Ни за что. Я только ставлю обвиняемого и противников друг перед другом и оставляю обвинителей с собственной совестью’.
В полемике со Скабичевским Достоевский, судя по первоначальным наброскам, склонялся иногда к весьма несправедливым оценкам Некрасова: ‘В воспоминаниях Сергея Аксакова звучит несравненно больше правды народной, чем в Некрасове, хотя Аксаков говорит почти только о природе русской’. В ‘Дневнике’ Достоевский отказался от этой пристрастной оценки. Не получили воплощения в ‘Дневнике’ и суждения Достоевского об ‘ошибках’ Некрасова-поэта, которые перечислены в ПМ (где имеются в виду, например, такие стихотворения, как ‘Так, служба! сам ты в той войне…’ и ‘Тройка’): ‘Скабичевский. Художественностью не докажете. ‘Коробейник<и>‘ всё это бесконечно ниже’, ‘В Некрасове ошибки. Убиение французов — позор’, ‘На жатве <...> перевязывать грудь, точно народ виноват в своих привычках и обычаях, приобретенных в рабстве, народ не мог быть виноват за свое рабство. Таких ошибок Пушкин не сделал бы’. В ‘Дневнике’ Достоевский ограничился указанием на ‘чужие’ влияния и более осторожным определением: ‘О, сознательно Некрасов мог во многом ошибаться’.
Готовя ответ ‘обвинителям’ Некрасова — гражданина и ‘частного человека’, Достоевский полемизировал с теми, кто пытался использовать сплетни об ‘огаревском деле’ для моральной дискредитации поэта: ‘Я не говорю, что Некрасов ставил кабаки, хотя меня и уверяли в этом клятвенно чуть не очевидцы’, ‘Огарев, кабаки, но, однако, проверить бы’, ‘Надо бы проверить. Правда, даже ближайшие к нему уже в печати говорят про то утвердительно, стало быть, нашли нужным поспешить, чтоб предупредить других, хотя никто еще и не нападал из противной стороны. Правда, они подтверждают темные стороны с тем, чтоб их оправдать. Но как они их оправдывают?’. Была и еще одна причина, побуждавшая Достоевского специально обратиться к вопросу о ‘темных сторонах’ личности Некрасова, — педагогическая: ‘Если молодежь оправдала его, это хорошо, но тут масса, к тому же в целой-то массе и не знали, а каждый кабаки не простит. Вот для тех-то я и пишу. Простят и кабаки’.
Постепенно Достоевский, по-видимому, пришел к заключению о неуместности полемики о мелких подробностях личной жизни Некрасова в статье, посвященной его памяти, даже если бы разговор о ‘добродетелях’ и ‘пороках’ поэта был переведен в педагогическую плоскость. Достоевский осудил в ‘Дневнике’ разглагольствования о ‘практицизме’ Некрасова — человека и журналиста: ‘Сам я знал ‘практическую жизнь’ покойника мало, а потому приступить к анекдотической части этого дела не могу, но если б и мог, то не хочу, потому что прямо окунусь в то, что сам признаю сплетнею. Ибо я твердо уверен (и прежде был уверен), что из всего, что рассказывали про покойного, по крайней мере половина, а может быть, и все три четверти — чистая ложь. Ложь, вздор и сплетни’.
В ‘Дневнике’ Достоевский пишет о ‘демоне’ поэта. В ПМ Достоевский лишь постепенно только приближается к своему позднейшему объяснению противоречивой, двойственной натуры поэта: ‘Страсть, страсть овладела им, и, надо признаться, в самой подлой форме’, ‘Был подлецом, сам свидетельствует, если же оправдывать и предположить, что сам он оправдывал, то во что же обратятся его вопли’, ‘У Некрасова в самом подлом виде, забор, чтоб ни говорили, золотом все рты залеплю, а потому добывай только золото’. Все эти предварительные попытки выяснить ‘лицо’ Некрасова в дальнейшем подвергнутся коренной переработке.
Достоевский собирался подробнее остановиться в ‘Дневнике’ на значении факта похорон Некрасова и отношении молодежи к поэту: ‘Те тысячи, которые шли за гробом его, оправдали его. Что же это? Заблуждение только? Не верю!’, ‘Решение правое, решение высшее, решение русское’, ‘Что они проводили симпатичнейшего из наших поэтов в могилу—это хорошо и благородно, но если поверят, что они не учась учены и что они-то и есть русские критики, то уж это будет дурно. А ну как они вам не поверят. Тогда ведь над вами же будут смеяться, а может, еще хуже того’. В ‘Дневнике’ Достоевский ограничился объяснением ‘иронического крика о байронистах’: ‘… тут просто был горячий порыв заявить как можно сильнее всё накопившееся в сердце чувство умиления, благодарности и восторга к великому и столь сильно волновавшему нас поэту…’.
В ПМ среди записей к 2 главы второй (‘Пушкин, Лермонтов и Некрасов’) часть представляет проект статьи (или речи) о Пушкине. Полемический аспект в трактовке народности творчества Пушкина, присутствующий в ‘Дневнике’, в ПМ выражен более резко: ‘Пушкин едва ли не первый высказал, что народ выше общества, тогда как западники, к которым принадлежал Некрасов (по недостатку образования), всецело презирали народ, хотя и любили иногда, но себя и в лице своем просвещение ставили безмерно выше народа…’, ‘Савельич, раб. Да разве это раб? <...> Раб ли он был. Вот это-то Пушкин и понял, что не раб, и никогда не был <...> рабом, даже тогда, когда страдал в рабстве — и чего не поняли наши западники, хотя и любили народ, кричали об униженном) состоянии народа’. Приведенные полемические реплики войдут в ДП и даже будут усилены. Но здесь Достоевский иначе сгруппирует мотивы и введет ряд оговорок-уточнений, смягчающих полемику. Неосуществленным остался замысел дать портрет Пушкина-гражданина: »Увижу ли народ освобожденный и рабство, падшее по манию царя’, разговор с Николаем, письма Пушкина. Мужеств<енный> человек’. Но получил подробнейшее развитие в ‘Дневнике’ сформулированный в ПМ тезис: ‘Теперь вопрос о Пушкине вместо художественного перешел в вопрос о народности’.
В целом подготовительным материалам ко второй главе декабрьского номера свойственна исключительная насыщенность мотивами, порой, в нерасчлененном виде, сконцентрированными всего в одном предложении. Таковы, например, наброски: ‘Но этот примиривший его факт важен, важнее несравненно, чем можно думать, ибо он будет исторически свидетельствовать впредь, что не отделяться от народа хотела интеллигенция наша, чуть только стала интеллигенцией, не поработить народ, как Речь Посполита, не отрицаться от него, как умирающий труп французской аристократии, а стать самому народом, уйти в него, очиститься им, признать, что нет выше правды его, — на деле, значит, признание полное, по убежден<иям> (шатким) он западник, стало быть, интеллигенцию и Европу считал выше правды русской, грешил стихами…’. Приведенная запись — главная тема статей о Некрасове в обрамлении мотивов, в дальнейшем сильно видоизмененных или отброшенных. Композиция второй главы в основных чертах сложилась уже в ПМ, но характерно, что содержание заключительных 3 и 4 (‘Поэт и гражданин. Общие толки о Некрасове, как о человеке’, ‘Свидетель в пользу Некрасова’) здесь отражено слабее. Видимо, на следующем этапе работы Достоевский сосредоточил усилия именно на этих статьях, требующих предельной четкости изложения и безукоризненного такта. Однако более поздними набросками к декабрьскому выпуску мы не располагаем.
Заготовив необходимое количество подготовительных набросков, Достоевский переходил к написанию связного текста очередного выпуска ‘Дневника’. В большинстве случаев этот связный текст — автограф — оставался единственным. Он был одновременно черновиком и наборной рукописью, что подтверждается наличием помет наборщиков и следами типографской краски на страницах автографа. Только майско-июньский выпуск помимо чернового автографа, содержащего очень большую правку, имел еще и наборную рукопись, перебеленную А. Г. Достоевской.
Иногда А. Г. Достоевская стенографировала текст, который писатель ей диктовал, а затем расшифровывала и переписывала его. Такая беловая рукопись, вновь подвергавшаяся правке Достоевского, являлась, как правило, наборной. В архиве А. Г. Достоевской сохранились листы стенограммы 3 главы первой мартовского выпуска ‘Дневника’ 1877 г. Стенограмма расшифрована Ц. М. Пошеманской. {О работе Ц. М. Пошеманской см.: Литературный архив, т. 6. М.—Л., 1961, стр. 110—111, ЛН, т. 86, стр. 158—100, 166.} Разночтения ее и окончательного текста (см. варианты, стр. 283) указывают на стадию работы, предшествовавшую созданию наборной рукописи.
Существенные отличия наборной рукописи от окончательного (печатного) текста показывают, что авторская работа продолжалась в корректуре. На это указывают и некоторые письма Достоевского метранпажу Александрову, посылавшиеся в типографию во время печатания ‘Дневника’. Например, в письме к нему от 27 января 1877 г. говорится, что Достоевский ‘выкинул 50 строк’, но вместе с тем ‘много и вставил в корректуре’. К сожалению, до нас не дошли корректурные листы ‘Дневника’ за 1877 г., и точно определить, какими причинами вызывались изменения текста на последней стадии работы (была ли это авторская правка или цензурные исключения), мы часто не можем.
Как уже говорилось выше, начиная с апрельского выпуска рукописные редакции сохранились полнее, чем за январь—март. Мы располагаем подготовительными набросками к ‘Сну смешного человека’ (апрель, глава вторая), к выпускам за июль—август, сентябрь, ноябрь и декабрь, черновым автографом выпуска за май—июнь (главы первая и вторая), наборными рукописями за апрель целиком (автограф), за май—июнь (главы первая и вторая — рукой А. Г. Достоевской с правкой Достоевского, главы третья и четвертая в отрывках — автограф), за июль—август (глава вторая целиком и глава третья в отрывках — автограф). Все сохранившиеся автографы текста за апрель—август (как черновые, так и наборные) писались на листах небольшого формата, которые были позднее переплетены А. Г. Достоевской в одну тетрадь, хранящуюся в ГБЛ. Подготовительные наброски, сделанные на тех же листах, оказались в этой тетради. Рукописи же, перебеленные А. Г. Достоевской, в тетрадь вшиты не были.
Не вошли в тетрадь и те куски автографа, которые самим Достоевским были исключены из окончательного текста и не отдавались в набор. Это относится прежде всего к окончанию статьи ‘Из книги предсказаний Иоанна Лихтенбергера, 1528 года’, открывающей майско-июньский выпуск ‘Дневника’. Печатный текст статьи значительно отличается от рукописного. Первоначальный автограф содержал не 8 рукописных страниц, которые соответствуют окончательному тексту, а шестнадцать. Однако в набор была отдана только часть написанного: лл. 1—6 автографа (текст записан только на одной стороне) и лл. 7—8, переписанные А. Г. Достоевской. Позднее, сшивая автографы ‘Дневника писателя’ в одну тетрадь, А. Г. Достоевская к автографу, являющемуся наборной рукописью статьи ‘Из книги предсказаний Иоанна Лихтенбергера’ (лл. 1—6). присоединила и автограф окончания главки (лл. 7—8), причем на стр. 8 оказалась часть текста, не вошедшего в печатное издание. Остальные же листы с автографом статьи (лл. 9—14, согласно авторской пагинации, и два листа вставки, не нумерованные Достоевским) в тетрадь вшиты не были.
Не вошедшее в окончательный текст ‘Дневника’ продолжение статьи ‘Из книги предсказаний Иоанна Лихтенбергера’ было опубликовано И. Л. Волгиным (ЛН, т. SG, стр. 67—72, ср. стр. 261—260 наст. тома). Им высказано и предположение, что текст: ‘А кстати уж еще раз и отступал от дела, и пусть эта глава будет лишняя…’ до: ‘Нет уж лучше чистый атеизм, чем спиритизм!’ — составлял первоначально самостоятельную главку, которая была исключена самим Достоевским (там же, стр. 72). Действительно, листы с указанным текстом не были в типографии, поэтому в данном случае нет оснований говорить о цензурном вмешательстве, ибо цензурные исключения делались в наборной рукописи. Значительные расхождения с печатным текстом имеет рукопись 1 второй главы июльско-августовского выпуска — ‘Опять обособление. Восьмая часть ‘Анны Карениной». Начало ее (4 стр.) в окончательный текст не попало. Эти два листа (1-й лист — рукою А. Г. Достоевской с пометами писателя, 2-й лист — автограф Достоевского) не вошли в переплетенную тетрадь и хранятся отдельно в ИРЛИ. Однако они побывали в типографии, так как имеют следы типографской краски и пометы наборщика. Текст, с которого начинается главка в окончательном (печатном) варианте, в рукописи никак не отделен от предыдущего. Исключение начала произошло, видимо, уже в корректуре, что позволяет в данном случав предположить вмешательство цензора. Для выпусков за сентябрь—декабрь мы имеем большое число рукописей: подготовительные наброски к сентябрьскому, ноябрьскому и декабрьскому выпускам, наборные рукописи сентябрьского и октябрьского выпусков, которые сохранились полностью, большая часть наборных рукописей ноябрьского и декабрьского выпусков. Все наборные рукописи (которые были одновременно и черновыми автографами) переплетены позднее А. Г. Достоевской и составили вторую тетрадь, хранящуюся в ГБЛ. В нее же вошли и некоторые из подготовительных набросков декабрьского выпуска, записанные на тех же листах, где находились черновые автографы.
Большая часть правки в рукописях носит стилистический характер. Можно условно говорить о нескольких типах такой правки. Часть ее шла по линии сокращения. Выбрасывались отдельные фразы, вводные предложения, а иногда и более обширные части первоначального текста (см., например, варианты к стр. 32, строке 25). В 4 первой главы сентябрьского выпуска речь идет о внешней политике Австрии. Большой кусок текста, выброшенный в наборной рукописи, посвящен прогнозированию перемен во французском правительстве и последствий этих перемен в политической жизни Европы. Однако мысли эти уже высказаны Достоевским в предыдущих разделах главы и, возможно, показались ему ненужным повторением.
В ряде мест сокращение текста вело к частичному изменению тональности статьи. Первоначальный вариант отличается в таких случаях большей эмоциональностью. Некоторые резкие или иронические оценки смягчаются, экспрессивность или сентиментальность уступают место большей сдержанности.
Иногда Достоевский выбрасывал при окончательной обработке текста рассуждения, имеющие самостоятельное значение и не связанные с основным сюжетом. Так, из 1 второй главы сентябрьского выпуска (‘Ложь ложью спасается’), посвященного анализу образа Дон-Кихота (о соотношении этого эпизода с текстом романа Сервантеса см.: В. Е. Багно. Достоевский о Дон-Кихоте Сервантеса. — Материалы и исследования, т. III, с. 126—135), Достоевский исключил отрывок о соотношении строгих фактов и гипотезы в науке, — вероятно, потому, что отрывок этот отвлекал читателя от основной в этой главе политической проблематики.
Большой отрывок был выброшен и из 3 второй главы ноябрьского выпуска. Здесь речь идет о будущих отношениях между Россией и балканскими славянами после освобождения их от власти турок. Ближайшая перспектива развития этих отношений представлялась Достоевскому в довольно мрачном свете. В наборной рукописи этот параграф заканчивался развернутым сравнением решения славянского вопроса с семейными отношениями. Достоевский рисует в связи с этим два типа отношений между детьми и родителями: чисто авторитарные и основанные на взаимном уважении, признании родителями интересов детей, без требования от них постоянных изъявлений почтительности и благодарности. В первом случав внутренние связи между людьми распадаются окончательно, во втором — повзрослевшие дети ‘уже во второй раз и уже навеки’ соединятся духовно со своими родителями, и вновь создастся семья, основанная на подлинной любви и человеческой привязанности. Уподобляя Россию в отношении славянских народов мудрой матери, которая добивается нравственного воссоединения с ‘детьми’, Достоевский всему разговору о балканских славянах придает иную тональность: ‘Зачем нам их почтительность, зачем нам их благодарность? Зачем добиваться политического влияния и опекунства над ними. Не мучайте их, ободрите их, и они сами прильнут к России и поймут то, что движет ее сердцем’. Можно предположить, что исключение из окончательного текста этого рассуждения (оно было сделано в корректуре) вызвано соображениями политического такта.
В целом правка ‘Дневника’, продиктованная общественно-этическими соображениями, не менее существенна, чем правка чисто стилистическая.
В главах ноябрьского выпуска, посвященных славянскому вопросу, отразилось возросшее в ходе работы критическое отношение писателя к ряду тогдашних политических деятелей, в отдельных случаях текст приобрел полуиронический, пренебрежительный оттенок. Вместе с тем Достоевский с большим пафосом, чем в первоначальном тексте, говорит о роли России для всего славянского мира, Впрочем, такого рода усиление акцентов по сравнению с автографом — сравнительно редкое явление. Как правило, первоначальный черновой вариант содержал более резкие формулировки, которые затем смягчались.
Вообще Достоевский постоянно умерял слишком резкую и определенную направленность своих политических рассуждений. Так, во второй главе майско-июньского выпуска в параграфе ‘Прежние земледельцы — будущие дипломаты’, рисуя образ старого либерала-западника, Достоевский сближал его первоначально с Грановским и давал такую характеристику: ‘Но этому седокудрому господину можно бы было заметить, что сам он очень похож на тень, например, хоть Грановского, ибо Грановский, если б не умер двадцать два года назад, а дожив до седых кудрей, теперь, двадцать два года спустя, повторял бы то же самое, на чем остановился в 54-м году, то, уж конечно, даже несмотря на свои седые кудри и на то, что он был столь уважаемым лицом, в свое время, был бы непременно точь-в-точь таким же самым шутом, как и он, этот господин, извещавший о привозе в особом вагоне тени Хомякова’ (вариант к стр. 137, строкам 12—20). В окончательном тексте исчезло сопоставление старого либерала с Грановским, а пренебрежительная характеристика Грановского заменилась намеком, ‘… даже будь он хоть сам Грановский’. Вычеркнул Достоевский и другое сопоставление ‘седокудрого’ либерала с Грановским (см. вариант к стр. 139, строке 22). В той же главке далее упомянут Тургенев — в связи со слухами о том, что он собирался писать по-французски. Называя его ‘огромным писателем и знатоком русского языка’, Достоевский в первоначальном варианте именовал Тургенева ‘господин Тургенев’, что придавало рассказу о нем иронический характер (см. варианты к стр. 140, строкам 32 и 35). В окончательном тексте Достоевский дважды убрал слово ‘господин’.
Убрал Достоевский при обработке сентябрьского выпуска (глава вторая, 3) содержавшиеся в автографе более определенные и конкретные, чем в окончательном тексте, намеки на отдельные произведения обличительной литературы и ее авторов: в окончательном тексте ‘талантливые семинаристы’ заменились на ‘новых молодых писателей’. Снял писатель и слова: ‘Эти талантливые и истинно желавшие добра молодые писатели положительно весьма мало знали и русский народ и русское общество’.
Стремлением смягчить тональность статей, посвященных русско-турецкой войне, было продиктовано исключение из окончательного текста первой главы ( 5) октябрьского выпуска тех мест, где высказывались особенно оптимистические прогнозы относительно ближайшего будущего. После упоминания о Тотлебене в первоначальном тексте содержались предположения автора, могущие показаться читателю неубедительными: ‘Наконец и Осман, сослуживший столь большую службу султану, может отслужить ее весьма неудачно, попавшись весь и обратив свою Плевну в собственную западню. И на это все мы можем даже очень надеяться’.
Существенной правке подверг Достоевский главу о Некрасове (декабрьский выпуск). Наборные рукописи второй главы дошли до нас в неполном виде (часть 2, 3—4). Но и по ним можно четко представить, в каком направлении велась правка.
Достоевский стремился смягчить излишнюю эмоциональность. Вместо характеристики Некрасова как ‘великого поэта, преклонившегося перед правдой народной’, в окончательном тексте появилось: ‘великого поэта, тоже признавшего правду народную’. Вместо ‘страстного печальника горя народного’ в окончательном тексте читаем: ‘истинного печальника горя народного’, ‘величие руского гения’ (о Пушкине) заменено другим определением: ‘глубину русского гения’. Вычеркнуты отдельные слова и целые фразы, придававшие изложению сентиментальный оттенок. Вместе с тем Достоевский сглаживает те места, где содержатся размышления о противоречиях Некрасова. Возможно, Достоевский, упрекавший других журналистов за неуважение к умершему поэту, считал, что и написанное им может на этом фоне быть воспринято как бестактность.
Существенной правке подверглось окончание некрасовского цикла, которое в наборной рукописи было пространнее. Здесь снята фраза о том, что Некрасова ‘полюбит народ, когда в состоянии будет узнать его’, и другая последняя: ‘Слишком высоко стал пред нами этот человек, а потому все и ощущают в себе как бы право судить его’. В окончательном тексте статья завершается не выводом, а выразительным многоточием.
Анализ работы Достоевского над второй главой декабрьского выпуска, почти все этапы которой мы можем проследить от первоначальных набросков до наборной рукописи, свидетельствует о том, что она шла необыкновенно интенсивно и потребовала от писателя больших творческих усилий. Он продолжал вносить существенные поправки в нее даже в корректуре. Впечатление, что ‘Дневник’ 1877 г. создавался ‘легче’, чем в год начала издания, во многом обманчиво и убедительно опровергается немногими сохранившимися подготовительными материалами, черновыми и беловыми автографами и письмами Достоевского, рисующими картину лихорадочного, спешного и изнурительного труда. Об этом же говорят и опоздания ‘Дневника’, ставшие в 1877 г. правилом.

3

‘Дневник писателя’ в 1877, как и в предыдущем году, выходил ‘не иначе как с дозволения предварительной цензуры’ (Отношение Главного Управления по делам печати в Цензурный комитет 31 декабря 1875 г.). Цензором его был Н. А. Ратынский.
Январский выпуск подвергся серьезному цензурному вмешательству. Ратынский настаивал на изъятии статьи ‘Старина о петрашевцах’. Создалась острая конфликтная ситуация, о которой можно судить по двум письмам цензора к Достоевскому от 29 января 1877 г. В нервом (утреннем) Ратынский так объяснял свою позицию: ‘… к сожалению, я не могу принять на одну личную свою ответственность пропуск главы о петрашевцах, но, не запрещая ее лично, внесу сего дня в час на рассмотрение Комитета, который соберется в экстренном заседании для рассмотрения другого по содержанию своему совершенно однородного сочинения с Вашею статьею о петрашевцах. Я советовал бы Вам выпустить эту главу, так как в настоящее время признаются неудобными не только под цензурою, но и в бесцензурных изданьях всякие воспоминания и рассуждения о бывших заговорах и тайных обществах. Если желаете, то можете сами объясниться сегодня в Комитете около двух часов дня. Впрочем, ввиду некоторых обстоятельств, едва ли такое объяснение поведет к успеху’ (Волгин, Достоевский и царская цензура, стр. 115).
Судя по вечернему письму Ратынского, Достоевский был в Комитете в назначенное время и имел с цензором объяснения, приведшие на время к полному разрыву между ними. Цензор писал: ‘Ни в привычках, ни в правилах, ни в мыслях моих никогда не было и нет возвышать голос перед кем бы то ни было, а тем менее перед Вами, талант и искренность которого я уважал всегда, помимо официальных наших отношений и еще задолго до их начатия. Убежден, что и при сегодняшнем случае Вам только показалось, что я возвысил голос, показалось вследствие Вашей впечатлительности и нервности (извините за нерусское выражение!) <...> было бы в обоюдных наших интересах назначение для Вашего ‘Дневника’ другого цензора, который не так близко к сердцу принимал бы подобные столкновения. Уверен, что при более спокойном взгляде на дело Вы признаете, что в цензурных моих отношениях к Вам я никогда не действовал произвольно, а имел всегда основание, может быть, ошибочное с Вашей точки зрения, но всегда добросовестное. Корректурные листы при сем возвращаю на этот раз совершенно чистыми’ (там же).
На упомянутом заседании 29 января 1877 г. С.-Петербургского цензурного комитета был заслушан доклад Ратынского и принято решение не дозволить к печатанию статью ‘Старина о петрашевцах’. Содержание доклада изложено в ‘Настольном журнале заседаний С.-Петербургского цензурного комитета’: ‘В статье этой автор ‘Дневника’, Достоевский, по поводу газетных статей о том, что тип русского революционера все более и более мельчает, старается доказать, что члены преступного общества, так называемые ‘петрашевцы’, к которым принадлежал и автор, были нисколько не ниже декабристов по происхождению. Сравнивая затем членов обоих обществ со стороны их интеллигентности, автор утверждает, что петрашевцы представляли собою тип высший перед декабристами и заявили себя после помилования как полезные интеллигентные деятели в науке и литературе. Цензор находит, что такая далеко не объективная оценка разных типов государственных преступников никак не может быть дозволена к печати. Определено: согласно с мнением цензора статью к непечатанию не дозволять’ (ЦГИА, ф. 777, он. 3, ед. хр. 69).
Гранки запрещенной статьи сохранились в том же деле Цензурного комитета. Статья ‘Старина о петрашевцах’ с этих гранок была опубликована С. А. Переселенковым (Сб. Достоевский, I, стр. 369—372) и введена в состав ‘Дневника писателя’ В. В. Томашевским и К. И. Халабаевым (1926, т. XII). Римская цифра III, которой начинаются гранки, определила положение статьи во второй главе январского выпуска (стр. 23—26).
Конфликт с Ратынским побудил Достоевского обратиться 21 февраля 1877 г. в Главное Управление по делам печати с прошением разрешить ему издавать ‘Дневник’ без предварительной цензуры: ‘Продолжая уже второй год издание книги моей ‘Дневник писателя’, которую я пишу один, без сотрудников, ежемесячными выпусками, по подписке, имею честь покорнейше просить Главное Управление по делам печати разрешить мне издавать оную книгу под тем же заглавием, в те же сроки и в том же объеме, впредь без предварительной цензуры. Экземпляр книги моей, выданной мною за прошлый год, при сем прилагаю’ (ЦГИА, ф. 776, он. 5, ед. хр. 132, л. 8).
Знакомый и почитатель Достоевского начальник Главного Управления по делам печати В. В. Григорьев отправил 18 марта 1877 г. в Министерство внутренних дел очень лестную характеристику Достоевского и ‘Дневника писателя’: ‘Г-н Достоевский, как известно Вашему высокопревосходительству, талант перворазрядный не только в отечественной, но и в европейской литературе, как по силе художественного творчества, так и по глубине психического анализа. Все, что выходит из-под его пера, проникнуто, сверх того, полнейшею искренностью и добросовестностью. Вследствие этого пользуется он высоким уважением как у публики, так и между всеми литературными партиями <...> По моему мнению, влияние его на умы самое благотворное, доказательством чему служит и ‘Дневник’ его за прошлый год, выходивший под цензурою. Я не вижу потому ни малейшей опасности дозволить такому писателю продолжать издание его без цензурной опеки, каковое заключение свое имею честь представить на благоусмотрение Вашего высокопревосходительства’ (там же, лл. 9—10).
Прошение Достоевского вскоре было удовлетворено, о чем Григорьев информировал 31 марта Цензурный комитет: ‘Г-н управляющий Министерством внутренних дел разрешил отставному подпоручику Федору Достоевскому издаваемую им ежемесячными выпусками книгу под заглавием ‘Дневник писателя’ печатать впредь без предварительной цензуры. Сообщаю о сем С.-Петербургскому цензурному комитету к надлежащему сведению’ (ЦГИА, ф. 777, он. 3, No 69, л. 5).
Тем временем конфликт Достоевского с Ратынским был улажен, о чем он писал 28 февраля М. А. Александрову: ‘Надо бы поторопиться, чтобы успеть к цензору (Ратынскому, мы помирились)’. В дальнейшем серьезных разногласий у Достоевского с ним не возникало, а возможностью издавать ‘Дневник’ без предварительной цензуры писатель не воспользовался даже тогда, когда Ратынский был в отпуске: Достоевский предпочел временную замену Ратынского другим цензором риску и хлопотам, связанным с изданием без предварительной цензуры (см. об этом письмо Достоевского жене от 6 июля 1877 г.).
Переговоры и ходатайства, связанные с назначением вместо Ратынского для выпуска ‘Дневника’ за май, июнь временного цензора (в них активное участие приняли М. А. Александров и В. Ф. Пуцыкович), неожиданно затянулись. Д. П. Скуратов отказался быть цензором, о чем Александров сообщал 30 июня 1877 г. Пуцыковичу: ‘…цензор Скуратов не принимается цензуровать ‘Дневника писателя’, не получив на то предписания от Комитета, а Комитет не дает этого предписания, заставляя печатать без предварительной цензуры, чего никак не желает Федор Михайлович из-за проволочки восьмидневного лежания выпуска в Комиссии. Прошлый раз цензор был по его просьбе: я полагаю, что теперь его дадут по вашей просьбе...’ (ЛН, т. 86, стр. 456).
Наконец цензором майско-июньского выпуска был назначен 5 июля Н. Б. Лебедев (см,: Волгин, Достоевский и царская цензура, стр. 118). Достоевский, обеспокоенный осложнениями с запоздавшим номером ‘Дневника’, узнал об этом только 7 июля.
Назначение Лебедева было временным, по возвращении из отпуска Ратынский снова стал постоянным цензором издания, что совпадало с желанием Достоевского, который в конце лета просил Александрова: ‘Если <...> будете посылать к цензору, то уж к Ратынскому. Ежели на случай его еще нет в Петербурге, то к Лебедеву, так как его тогда формально назначили’.
Ратынский, помня об острых январских столкновениях, в дальнейшем свои возражения постарался высказывать в осторожной и деликатной форме, обращая их чаще всего против чрезмерной эмоциональности, необычной образности стиля политических статей Достоевского. В дошедшем до нас письме к Достоевскому Ратынского от 4 октября 1877 г., посвященном сентябрьскому выпуску, сообщается, что цензор ‘вымарал две строчки’, где говорится ‘о наших неудачах и истощении войной’. Далее Ратынский советовал: ‘Обращайтесь, многоуважаемый Федор Михайлович, осторожно с этою матернею и в следующих статьях Ваших. Кроме того, имея в виду цензурное правило о недопустимости оскорбительных выражений о вероисповеданиях, терпимых в России, я взял смелость адски желает в приложении к католичеству заменить словом страстно, слово издыхающие (говорится о животных) словом умирающие или отживающие’ (Волгин, Достоевский и царская цензура, стр. 119). Эти цензорские поправки сохранились в окончательном тексте. Можно предположить, что вмешательство Ратынского не ограничилось тремя названными им случаями, но что он внес в текст и другие исправления аналогичного характера. Так, в 5 первой главы, говоря об умирающем папе, Достоевский в наборной рукописи назвал его ‘главой орды окружавших его иезуитов’ и далее: ‘Когда же загорелся Восточный вопрос, орда поняла, что наступило самое удобное время’. В первом случае слово ‘орда’ заменено в окончательном тексте на ‘толпа’, во втором вместо ‘орда’ появились ‘иезуиты’. Так как поправки эти сделаны были в корректуре и по своему характеру близки к правке, о которой Ратынский сообщил Достоевскому в приведенном письме, то, возможно, и здесь мы имеем дело с цензурным вмешательством.
Можно предположить цензурное вмешательство и в главе второй июльско-августовского выпуска, посвященной анализу восьмой части ‘Анны Карениной’. В этой главе уже в корректуре были сделаны значительные сокращения. Так, опущен в печатном тексте большой кусок начала 1 со слов ‘Весь русский интеллигентный слой…’ до слов ‘… чем больше беды, тем крепче единение’ (см. вариант к стр. 193, строке 21). Выброшено в печатном тексте и развернутое противопоставление взглядов интеллигенции и народа на начавшееся столкновение России с Европой: ‘Движение началось великой, стихийной, национальной силой, но интеллигентная Россия, стоящая во главе движения, понимает ли сама-то, какая сила влечет ее и к чему, к какой цели, к какому концу?’ (вариант к стр. 197, строке 23). Возможно, однако, и предположение о том, что Достоевский сам захотел сократить эти рассуждения или согласился с аргументами цензора. Другая группа купюр (кратких) может быть гипотетически связана если не с прямым вмешательством, то с пожеланиями цензора. Ратынский предостерегал Достоевского в письме от 4 октября от неосторожного обращения с материалом, связанным с военными неудачами на Балканах, опираясь во многом на содержание предыдущих выпусков ‘Дневника’. Тот же материал мог смущать его и раньше. Так или иначе, из окончательного текста июльско-августовского выпуска исключены упоминания о поражении царских войск при Плевне. В 1 главы второй, где говорится о том, что взгляд Левина на Восточный вопрос ‘пришелся бы по вкусу многим’, в рукописи далее следовало: ‘Впрочем, книжка (‘Анна Каренина’, — Ред.) явилась как раз за несколько дней до нашей неудачи, плачевной неудачи при Плевне и столь всеобщего огорчения всех или большинства за исход дел всех русских людей, всей Руси, а потому она сделает свое дело и теперь, как раз совпадая с очень многочисленными и вдруг несомненно поднявшимися везде голосами на тему: ‘Мы говорили, мы предупреждали, мы предсказывали’ и т. д.’ (вариант к стр. 194, строке 29).
Если прибавить к этому, что и в октябрьском выпуске упоминания о Плевне исключены из окончательного текста (уже в корректуре), то предположения о вмешательстве цензуры представляются достаточно вероятными. Во второй главе июльско-августовского выпуска есть и другие исключения, возможно, санкционированные цензором. В 2 ‘Призна-ния славянофила’ sa пассажем о Белинском в наборной рукописи следовала фраза, исключенная в гранках! ‘Вот Герцен в конце своей жизни так понял его (славянофильство, — Ред.) несравненно глубже и шире’ (вариант к стр. 195, строке 30). Говоря о ‘противниках и пересмешниках’ славянофильства, Достоевский первоначально называл их враждебность ‘тупой, закаменевшей в себе’ (вариант к стр. 196, строке 9). В окончательном же тексте эпитет ‘тупой’ заменен на ‘Пустой’. Здесь, впрочем, более вероятно желание смягчить слишком резкие выпады против своих идейных противников. В 3 Пушкин был назван ‘величайшим из русских людей’, что вполне соответствовало неизменной и постоянной оценке Пушкина Достоевским. Однако такая характеристика должна была показаться цензору слишком смелой, и в окончательном тексте Пушкин стал ‘одним из величайших русских людей’ (см. стр. 199, строка 30 и вариант к ней). Можно предположить, что по политическим соображениям выброшены слова ‘четвертое сословие’ там, где говорится о ‘низшей братии’ (вариант к стр. 197, строке 25), и опущено существенное заключение фразы о господствующих лживых моральных и политических представлениях, которым ‘повелевается следовать слепо <...> не будь этого — будет хуже’ (стр. 200—201). За нею в наборной рукописи следовали слова: ‘и нельзя допускать послаблений там, где единственное спасение есть прибегнуть к силе’ (вариант к стр. 201, строке 8). В разгар политических процессов над русскими революционерами такое осуждение силы могло показаться цензуре нежелательным.
Отсутствие документальных материалов не позволяет утверждать с полной определенностью, что указанные купюры сделаны цензором. Для метода работы Достоевского обычна правка и на стадии корректуры. Поэтому нет точных и бесспорных указаний, дающих право вносить исправления в основной текст. Показательно тем не менее обилие этих вариантов вплоть до стадии корректуры, позволяющих говорить не только о цензуре внешней, но и о колебаниях автора и своего рода автоцензуре.

4

В письме от 17 декабря 1877 г. к С. Д. Яновскому Достоевский, оглядываясь на двухлетний опыт издания, заключал, что »Дневник’ <...> сам собою так сложился, что изменять его форму, хоть сколько-нибудь, невозможно’.
А за год до этого, в декабрьском выпуске ‘Дневника’, Достоевский, подведя итоги первого года издания, наметил идеологическую программу на будущий год: ‘… хоть и мало успел сказать, а всё же надеюсь, что читатели мои <...> поймут характер и направление ‘Дневника’ <...>. ‘Дневник’ не претендует представлять ежемесячно политические статьи, но он всегда будет стараться отыскать и указать, по возможности, нашу национальную и народную точку зрения и в текущих политических событиях’ (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 61).
Достоевский переходит постепенно к все более целеустремленной публицистике, подчеркивая идеологические связи между отдельными выпусками, неоднократно возвращаясь к одним и тем же тезисам, что придало изданию ясно выраженный программный характер.
Январский выпуск ‘Дневника’ открывает фраза: ‘Я начну мой новый год с того самого, на чем остановился в прошлом году’ (стр. 5). {К идеям и политическим прогнозам, высказанным в ‘Дневнике’ 1876 г., Достоевский неоднократно обращается и в январском номере (стр. 5—6), и в дальнейшем: так, в главе первой ( 1) мартовского выпуска он широко цитирует и пересказывает статью ‘Утопическое понимание истории’ (ДП, 1876, гл. II, 4). В новый ‘Дневник’ целый ряд тем перешел из прежнего, в частности освещение дела Корниловой. Тем самым автор как бы специально указывает читателю на преемственность ‘Дневника’ за 1876 и 1877 гг.} Достоевский подчеркивает внутреннее единство издания, декларирует характер и цели ‘Дневника’, обещая, что он ‘никогда не сойдет с своей дороги, никогда не станет уступать духу века, силе властвующих и господствующих влияний, если сочтет их несправедливыми, не будет подлаживаться, льстить и хитрить’ (стр. 6).
Не было в ‘Дневнике писателя’ 1877 г. по сравнению с предыдущим ‘Дневником’ и каких-либо коренных жанровых и композиционных перемен’: ‘форма’ отдельных выпусков, предусматривающая множество мотивов и тем, возможность неожиданных повествовательных сдвигов и переходов осталась в основных чертах прежней. {О жанре и структуре ‘Дневника писателя’ см.: наст. изд., т. XXII’ стр. 279-284.} Это позволило Достоевскому, не ограничивая себя строгими рамками, высказываться по большому количеству злободневных проблем. Католический заговор и модные религиозные секты (штунда), ‘червонные валеты’ и землевладение, военная стратегия и русские дипломаты, женский вопрос и студенческие волнения, политика ‘железного канцлера’ Бисмарка и судьбы Европы, будущность России на Востоке и идеальный союз монарха и народа, современные ‘отцы’ и ‘дети’, наука и искусство, лексико-этимологические этюды (о словах ‘стушеваться’ и ‘стрюцкий’), всеобщее разложение и будущий ‘Золотой век’, еврейский ‘вопрос’ и судьба Константинополя — таков далеко не полный перечень тем и сюжетов, обсуждаемых Достоевским в ‘Дневнике писателя’ 1877 г.
Господствующее место в ‘Дневнике’ 1877 г. занимают три круга тем, к которым автор обращается настойчиво и постоянно: политические статьи по Восточному и славянскому вопросам, прогнозы Достоевского-политика, выступления по юридическим и социально-педагогическим проблемам (процессы Корниловой, Джунковских, самоубийство Гаптунга), многообразный литературный пласт, в состав которого вошел фантастический рассказ ‘Сон смешного человека’: в центре двух выпусков (февраль и июль—август) роман Толстого ‘Анна Каренина’, декабрьский номер (вторая глава) посвящен Некрасову.
События русско-турецкой войны 1877—1878 гг. определили политическую направленность большинства выпусков ‘Дневника’, в том числе и ‘литературных’. Объявление войны (12 апреля 1877 г.) было встречено Достоевским с энтузиазмом. По словам Анны Григорьевны, он ‘был потрясен <...> происшедшим событием и его великими последствиями для столь любимой им родины’ (Достоевская А. Г., Воспоминания, стр. 316), задачей которой считал будущее объединение всего человечества в братский союз племен. Достоевский, огорченный неудачами русской армии на первом этапе войны, пытается осмыслить их причины, понять закономерность такого положения дел, обсуждает на страницах ‘Дневника’ проблемы военной тактики и стратегии, обращаясь к историческим параллелям в первой главе октябрьского выпуска, содержание и даже самые заголовки этих военных статей говорят о стремлении писателя подыскать оправдание трудностям, противопоставив тем самым свою оптимистическую точку зрения либерально-дворянским ‘пораженческим’ настроениям ( 4 ‘Самые огромные военные ошибки иногда могут быть совсем не ошибками’, 5 ‘Мы лишь наткнулись на новый факт, а ошибки не было. Две армии — две противоположности. Настоящее положение дел’).
Но в основном Достоевский современные политические события осмысляет с этической точки зрения. Так, он в февральском выпуске ‘Дневника’ остро ставит вопрос о ‘нравственности государства’, отвергая иезуитскую логику, оправдывающую любые государственные преступления, но капающую отдельного человека за малейшее нарушение этических норм. Гнев Достоевского направлен в ‘Дневнике’ в первую очередь против антиславянской клерикальной пропаганды и ‘туркофильской’ позиции Англии. Проклятие государствам-преступникам, цивилизации, построенной на насилии и обмане, миру, бесконечно далекому от того внесословного и гармонического братства людей, которое ‘увидел’ герой рассказа ‘Сон смешного человека’, постоянно звучит на страницах ‘Дневника’.
Исключительно важны для опенки общественно-идеологической позиции Достоевского в ‘Дневнике’ 1877 г., связи между высоким идеалом писателя и свойственным ему ‘утопическим пониманием истории’ две контрастно оттеняющие друг друга статьи февральского номера — ‘Злоба дня в Европе’ и ‘Русское решение вопроса’. Деятельная любовь, мирный труд каждого на родной ниве, бескорыстная работа во имя правды, истины и справедливости — вот, с точки зрения Достоевского, нравственное ‘русское решение вопроса’, постановка которого была в то время немыслима в Западной Европе. Таковы высокие нравственные критерии, руководствуясь которыми Россия способна проложить путь к будущему соединению людей ‘в согласное общество, а не в насильственное’. ‘Нет, у нас в России надо насаждать другие убеждения, — формулировал Достоевский единственно возможную ‘постановку дела’, — и особенно относительно понятий о свободе, равенстве и братстве. В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода — лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином’ (стр. 62).
Достоевский отвергает скептические голоса тех, кто назовет его ‘русское решение вопроса’ фантазией, ‘царством небесным’, утопией. Доводы скептиков, опирающихся на безотрадные факты жизни современного русского общества, он склонен считать чрезмерно пессимистическими, верными лишь относительно. ‘Я же безгранично верую в наших будущих и уже начинающихся людей <...> они страшно как разбиты на кучки и лагери в своих убеждениях, но зато все ищут правды прежде всего, и если б только узнали, где она, то для достижения ее готовы пожертвовать всем, и даже жизнью. Поверьте, что если они вступят на путь истинный, найдут его наконец, то увлекут за собою и всех, и не насилием, а свободно. <...> И вот тот плуг, которым можно поднять нашу ‘Новь’. <...> Что тут утопического, что тут невозможного — не понимаю! <...> теперь почти не в нас и дело, а в грядущих’ (стр. 63).
Вера Достоевского, с такой страстностью запечатленная в статье ‘Русское решение вопроса’, — центральный пункт его историко-этической концепции развития человечества, различные аспекты которой освещаются на страницах всех выпусков ‘Дневника писателя’ за оба года издания с той, правда, существенной разницей, что в ‘Дневнике’ 1877 г. убеждения и идеи автора четче соотнесены с последними политическими событиями.
‘Всякий великий народ, — провозглашает Достоевский в статье ‘Примирительная мечта вне науки’, — верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной’ (стр. 17). Такова, с точки зрения Достоевского, бесспорная историческая истина.
Старую Европу, обреченную на бесконечные войны, раздираемую национальными и классовыми противоречиями, призвана обновить и спасти Россия: ‘Великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово’ (июль—август, гл. II, 2 ‘Признания славянофила’).
Русско-турецкая война, вызвавшая, по мнению Достоевского, всенародный подъем, — первый шаг на этом пути: ‘Подвиг самопожертвования кровью своею за всё то, что мы почитаем святым, конечно, нравственнее всего буржуазного катехизиса. Подъем духа нации ради великодушной идеи — есть толчок вперед, а не озверение’ (апрель, гл. I, 2 ‘Не всегда война бич, иногда и спасение’).
Много места Достоевский уделяет противникам ‘русского социализма’, как и ‘войны из-за великодушной цели, из-за освобождения угнетенных, ради бескорыстной и святой идеи’ на Западе и в России. Он резко обвиняет либеральных дворян, с горечью возражает автору ‘Анны Карениной’, отвергая его оценку отношения русского общества к событиям русско-турецкой войны в 8-й книге романа. Достоевский обращает внимание на враждебные России и славянам действия правительства Великобритании. Он пишет не раз о разветвленном ‘католическом заговоре’ против России и славянству.
Пристальное внимание к событиям в католическом мире было вызвано реальными фактами политической жизни Европы 1870-х годов. О ‘воинствующем католицизме’, об иезуитах — ‘первой армии папы’ в 1877 г. много писалось в английских и немецких газетах, перепечатки этих статей и корреспонденции в ‘Московских ведомостях’ и ‘Новом времени’ оказали значительное влияние на антикатолические мотивы в ‘Дневнике писателя’. {С борьбой против политики папства связано положительное отношение Достоевского к деятельности Бисмарка — ‘главного врага папства и римской идеи’. До определенного момента Достоевский надеялся на возможность союза Германии и России: ‘Два великие народа <...> предназначены изменить лик мира сего. Это не затеи ума или честолюбия: так сам мир слагается <...> Пока действуют теперешние великие предводители Германии, эта минута всего вернее для нас обеспечена…’. Однако решения Берлинского конгресса 1878 г., антирусская позиция, занятая на нем Бисмарком, заставили Достоевского отказаться от этих ‘прорицаний’ и круто изменить мнение о ‘железном канцлере),. Он упрекает В. Ф. Пуцыковича за ‘принижение перед Бисмарком’ (в письме от 23 августа 1879 г.) и даже называет Бисмарка ‘глупцом’ (запись 1 марта 1880 г. в дневнике С. И. Смирновой (Сазоновой) (1852—1921) — см.: Материалы и исследования, т. IV, ст. 276).}
Речь папы Пия IX на аудиенции 30 апреля 1877 г., обращенная к савойским пилигримам, своей ясно выраженной антирусской направленностью вызвала возмущение в славянском мире и признательность Турции. Воинственные выступления на проходившем тогда же съезде католического духовенства в Вене, слухи о растущем влиянии иезуитов на умирающего Пия IX, служение католической церковью молебнов о даровании победы Турции над Россией предопределили резкую антипапскую направленность ‘Дневника’ 1877 г., достигшую кульминации в выпусках за май—июнь и октябрь.
‘… мне кажется, — утверждает Достоевский в майско-июньском выпуске,— что и нынешний век кончится в старой Европе чем-нибудь колоссальным <...> стихийным, и страшным, и тоже с изменением лика мира сего — по крайней мере, на Западе старой Европы’ (стр. 148). Достоевский испытывает порою чувство растерянности перед массой ‘новых’ вопросов, неразрывно связанных и настоятельно требующих ‘ответов’, {‘…каждый ответ, — поясняет Достоевский особенность современной ‘минуты’, — родит еще по три новых вопроса, и пойдет это всё crescendo. В результате хаос, но хаос бы еще хорошо: скороспелые разрешения задач хуже хаоса’ (стр. 174).} точных и верных: ‘… куча вопросов, страшная масса всё новых, никогда не бывавших, до сих пор в народе неслыханных…’ (стр. 174). Отсюда трезвое понимание Достоевским зыбкости многих собственных его предвидений и пророчеств. Ибо ‘никогда еще не было эпохи в нашей русской жизни, которая столь менее представляла бы данных для предчувствования и предузнания всегда загадочного нашего будущего, как теперешняя эпоха’ (стр. 173). {3 Об идеологических и нравственных основах ‘Дневника писателя’, историко-философской концепции Достоевского см.: Л. М. Розенблюм. Творческие дневники Достоевского. — ЛН, т. 83, стр. 51—59, И. Л. Волгин. 1) Нравственные основы публицистики Достоевского (Восточный вопрос в ‘Дневнике писателя’).— Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1971, No 4, стр. 312—324, 2) Доказательство от противного (Достоевский-публицист и вторая революционная ситуация в России).— ВЛ, 1976, No 9, стр. 100—142.}
И все же прогнозирование политических судеб мира в ‘Дневнике’ — грандиозная попытка в современном хаосе увидеть контуры ‘нового созидания’, основы ‘складывающейся’ жизни, предугадать формы и законы ‘наступающей будущей России честных людей, которым нужна лишь одна правда’ (стр. 57).
Дальнейшее развитие получили в ‘Дневнике’ 1877 г. постоянные в творчестве писателя антибуржуазные мотивы. Утопическая великая ‘фантазия’ Достоевского диаметрально противоположна буржуазному миропорядку, с его культом индивидуализма и обогащения, с его отрицанием духовных и нравственных ценностей: ‘… матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами — вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей’ (стр. 85).
Достоевский отвергает буржуазный кодекс как самоубийственный для человечества. Он, подобно герою рассказа ‘Сон смешного человека’, ‘знает’, ‘что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле’, и не хочет ‘верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей’ (стр. 118). И это бесспорно та ‘руководящая нить’, с помощью которой Достоевский стремится определить формы ‘исхода’ современного общества из теперешнего хаотического состояния, предугадать ‘нормальные законы’ будущего нового мира.

5

Вторую главу февральского выпуска ‘Дневника’ Достоевский начал с признания: ‘… читатели, может быть, уже заметили, что я <...> стараюсь как можно меньше говорить о текущих явлениях русской словесности, а если и позволяю себе кой-когда словцо и на эту тему, то разве лишь в восторженно-хвалебном тоне. А между тем в этом добровольном воздержании моем — какая неправда! Я <...> может быть, более чем кто-нибудь интересовался за весь этот год тем, что появлялось в литературе: как же скрывать, может быть, самые сильные впечатления?’ (стр. 51).
Достоевский не совсем справедлив к себе: литературно-критический пласт ‘Дневника’ 1876 г. содержателен и разнообразен, но значительных явлений современной русской литературы автор в ‘Дневнике’ 1876 г. действительно почти не затрагивал, хотя и задумывал для него статью о Гоголе, Щедрине и русской сатире. В ‘Дневнике’ 1877 г. Достоевский многократно нарушает когда-то поставленное им себе правило не писать о литературных новинках, хотя и делает это не ‘в чисто беллетристическом и критическом смысле <...> а <...> ‘по поводу» (стр. 51).
‘Чистой’ литературной критики в ‘Дневнике’ нет: все ‘литературное’ в нем, как отмечал В. А. Десницкий, ‘в то же время и определенно публицистично’ (1926, т. XI, стр. X). Влас Некрасова, Потугин Тургенева, Левин Толстого, Дон-Кихот Сервантеса — образы-символы, вокруг которых группируется материал и от которых отталкивается занятая злобой дня в Европе и России мысль Достоевского-публициста. Статьи Достоевского об ‘Анне Карениной’ Толстого в равной мере литературные и политические, в некролог Некрасова естественно вошли выпады против современных либералов, которые ‘в русском народном движении за последние два года не признали почти вовсе <...> высоты подъема духа народного…’, а частые обращения Достоевского к главной ‘мысли’ романа Тургенева ‘Новь’ носят всецело идеологический характер и не затрагивают художественного ‘достоинства’ произведения: оно для Достоевского ‘вне сомнения’, но говорится об этом сухо и, похоже, для того, чтобы не касаться более литературной стороны романа.
Достоевский обратился к творчеству своих современников — Тургенева, Некрасова, Толстого, Щедрина в первом же выпуске ‘Дневника’ 1877 г., — в 4 и 5 второй главы — своеобразном сжатом ‘обзоре’ литературы года, переходящем в полемику с А. М. Скабичевским. Обзор и полемика — прелюдия к ‘старым воспоминаниям’ об эпохе 1840-х годов, о первых встречах с Белинским и Некрасовым. Посещение больного Некрасова воскресило в необыкновенной чистоте воспоминания литературной молодости, свободные от всяких полемических злободневных напластований. От старых воспоминаний мысль Достоевского обращается к ‘страдальческим песням’ ‘нашего любимого и страстного поэта’, а от Некрасова он переходит вновь к Льву Толстому — ‘любимейшему писателю русской публики всех оттенков’: в социально-педагогической статье ‘Именинник’ дается изумительная по глубине взгляда и высоте задач, предъявляемых Достоевским к искусству, программа деятельности русской литературы на много десятилетий вперед.
Так, в первом же номере ‘Дневника’ намечены темы будущих ‘литературных’ выпусков за май—июнь, июль—август, декабрь. Отступления от ‘правила’ стали в ‘Дневнике’ нормой, ‘несмотря на <...> отвращение пускаться в критику современных <...> литераторов и их произведений…’. Основная причина частых обращений к литературной критике объяснена Достоевским, так определявшим мировое и историческое значение романа Толстого: ‘Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас не может быть впоследствии и своей науки, и своих решений экономических, социальных, почему нам отказывает Европа в самостоятельности, в нашем своем собственном слове, — вот вопрос, который рождается сам собою. Нельзя же предположить смешную мысль, что природа одарила нас лишь одними литературными способностями. Всё остальное есть вопрос истории, обстоятельств, условий времени’ (стр. 202). Необычайно высокой оценке ‘Анны Карениной’ не помешали и коренные разногласия Достоевского с мыслями по поводу русско-турецкой войны в ‘несчастной’ восьмой части романа, хотя взгляды Толстого больно задели автора ‘Дневника’, вынужденного признать еще один и особенно ‘грустный’ факт отъединения ‘от русского всеобщего и великого дела’.
Еще до появления восьмой части романа, по признанию Достоевского, в его сознании тесно переплелись и сложным образом совпали впечатления от двух, казалось бы, во всех смыслах различных фактов — литературного (‘Анна Каренина’) и политического (освободительная война): ‘… факт впечатления от романа, от выдумки, от поэмы совпал в душе моей, нынешней весною, с огромным фактом объявления теперь идущей войны, и оба факта, оба впечатления нашли в уме моем действительную связь между собою и поразительную для меня точку обоюдного соприкосновения’ (стр. 195). Но именно эта ‘действительная связь’ между литературным и политическим фактами русской и европейской жизни 1870-х годов позволила Достоевскому — единственному из современников Толстого — найти верный масштаб для критической оценки ‘Анны Карениной’, поставить вопрос об историческом и мировом значении русского романа. ‘Непреходящее историческое значение отзыва Достоевского об ‘Анне Карениной’, — резюмирует Г. М. Фридлендер, — как раз в том и состояло, что он первый в истории русской и мировой критики поставил вопрос не о тех или иных частных перипетиях и сюжетных линиях этого романа и об отдельных, остро поставленных в нем многообразных вопросах, но об его общем фокусе, о той центральной внутренней смысловой точке, к которой все эти линии сходятся’ (Г. М. Фридлендер. Достоевский и Лев Толстой (статья вторая). — Материалы и исследования, т. III, стр. 89). Такой взгляд на явление ‘текущей российской словесности’ был гениальным и новаторским по существу, независимо от конкретного субъективного истолкования Достоевским художественной идеи и общественно-нравственного смысла романа Толстого.
‘Некрасовской’ второй главе декабрьского выпуска ‘Дневника’ предшествовала речь Достоевского на похоронах Некрасова 30 декабря 1877 г. Некоторые мысли речи писателя, как об этом свидетельствуют воспоминания Г. В. Плеханова и других участников похорон {См.: Некрасов в воспоминаниях, стр. 477—478, 490—492.} и рассказ Достоевского в ‘Дневнике’, вызвали оппозицию группы радикально настроенных студентов-народников. Их реплики, освещение ‘столкновения’ Достоевского и молодежи в статье Скабичевского, первые газетные некрологические статьи о Некрасове побудили писателя в ‘Дневнике’ ответить своим оппонентам и судьям поэта, подробнее развить поневоле намеченную в речи лишь тезисно мысль о народности поэзии Некрасова: ‘маленький эпизод’ на похоронах, по словам Достоевского, ‘тогда же, на месте, зажег во мне намерение объяснить мою мысль в будущем No ‘Дневника’ и выразить подробнее, как смотрю я на такое замечательное и чрезвычайное явление в нашей жизни и в нашей поэзии, каким был Некрасов, и в чем именно заключается, по-моему, суть и смысл этого явления’.
Достоевский стремится исторически осмыслить значение жизни и деятельности Некрасова, определить идейно-этический нерв поэзии ‘печальника торя народного’. Наконец, он выявляет природу народности творчества поэта: ‘В любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило. А если так, то, стало быть, и не находил ничего святее, незыблемее, истиннее, перед чем преклониться <...> А коли так, то, стало быть, и он преклонялся перед правдой народной <...> Вечное же искание этой правды, вечная жажда, вечное стремление к ней свидетельствуют явно <...> о том, что его влекла к народу внутренняя потребность, потребность высшая всего, и что, стало быть, потребность эта не может не свидетельствовать и о внутренней, всегдашней, вечной тоске его, тоске не прекращавшейся, не утолявшейся никакими хитрыми доводами соблазна, никакими парадоксами, никакими практическими оправданиями’.
Достоевский, раздраженный и вдохновленный репликами оппонентов, создает своеобразный очерк о народности русской литературы (‘Пушкин, Лермонтов, Некрасов’), обозначая оригинальное место музы Некрасова и выявляя сущность того ‘русского исторического типа’, одним ‘из крупных примеров’ которого, по его мнению, был Некрасов. Концепция Достоевского творчества и личности Некрасова не просто ‘почвенническая’ и полемичная, но одновременно и личная, переходящая в исповедь писателя, излагающая свойственное именно ему понимание истинной народности.
Полемическое начало статей Достоевского о Некрасове в значительной степени способствовало расширению историко-литературной ‘предыстории’, намеченной в речи. Изменился и масштаб оценки творчества и личности Некрасова, неизбежно вклинились злободневные мотивы — главным образом антилиберальные. Но наряду с углублением ведущих положений речи в ‘Дневнике’ произошло смещение мотивов в сторону усиления идеологической полемики с противниками особого и самостоятельного ‘русского пути’, полемики, которую В. Г. Короленко, наиболее авторитетный и объективный свидетель речи, воспринял как тенденциозный ‘комментарий’ к ней. Согласно рассказу Короленко в ‘Истории моего современника’, Достоевский некоторые места речи, произведшие на молодежь особенно сильное впечатление, опустил в ‘Дневнике’: ‘Я <...> слышал все. Достоевский говорил тихо, но очень выразительно и проникновенно. Его речь вызвала потом много шума в печати <...> Скабичевский со всей простоватой прямолинейностью объявил <...> что молодежь ‘тысячами голосов провозгласила первенство Некрасова’. Достоевский отвечал на это в ‘Дневнике писателя’. Но когда впоследствии я перечитывал по ‘Дневнику’ эту полемику, я не встретил в ней того, что на меня и многих моих сверстников произвело впечатление гораздо более сильное, чем спор о первенстве, которого многие тогда и не заметили. Это было именно то место, когда Достоевский своим проникновенно-пророческим, как мне казалось, голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из ‘господ’. Придет время, и оно уже близко, когда новый поэт, равный Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа… <...> Это казалось нам таким радостным и таким близким. Вся нынешняя культура направлена ложно. Она достигает порой величайших степеней развития, но тип ее, теперь односторонний и узкий, только с пришествием народа станет неизмеримо полнее и потому выше <...> Мне долго потом вспоминались слова Достоевского, именно как предсказание глубокого социального переворота, как своего рода пророчество о народе, грядущем на арену истории’ (Некрасов в воспоминаниях, стр. 488—489).
Декабрьский выпуск ‘Дневника’ вышел в середине января 1878 г., а уже весной Достоевский приступил непосредственно к работе над романом ‘Братья Карамазовы’, замысел которого ‘неприметно и невольно’ сложился за два года публицистического издания, когда постепенно определялись ‘основные идеологические линии’ романа, шло интенсивное ‘накопление цельного синтезированного опыта, стремящегося к своей привычной форме — к форме ‘идеологического романа» (Долинин, стр. 239). ‘Дневник писателя’ поистине явился необходимой ‘творческой лабораторией’, в которой вызревали п предварительно испытывались идеи, а также подготавливалась художественная концепция ‘Братьев Карамазовых’. Многие статьи и даже целые выпуски ‘Дневника писателя’ 1877 г., сохраняя свое самостоятельное публицистическое значение, в то же время ‘невольно’ стали подступами к роману, его идейно-эстетическим фундаментом (см. об этом подробнее: наст. изд., т. XV, стр. 407—411, 451—453, 459, 469).

6

‘Дневник писателя’ (за исключением декабрьского выпуска) не вызвал в 1877 г. такой обширной и разноречивой прессы как ‘Дневник’ 1876 г., так как к началу 1877 г. отношение различных органов печати к журналу Достоевского и к общественно-политической программе его автора уже успело определиться.
Поэтому не привлекли особенно пристального внимания печати и статьи Достоевского на политические темы: суждения автора ‘Дневника’ о будущем России, освещение событий русско-турецкой войны, антиклерикальные страницы, анализ отношений России с другими славянскими народами. Публицисты как либерального, так и радикального направления чаще всего ограничивались сожалениями по поводу того, что талантливый писатель обратился к чуждой его дарованию сфере политики. Публицист демократического журнала ‘Дело’ (П. Н. Ткачев), обозревая в ‘Журнальных заметках’ январский, февральский и мартовский выпуски ‘Дневника’, писал: ‘Г-н Достоевский известен как даровитый беллетрист, но он берется вовсе не за свое дело, когда пускается в публицистику и политику. Уже с самого начала сербской войны г-н Достоевский забил тревогу и повел свое славянское пророчество’ (Д, 1877, No 6, стр. 62). Критик называет Достоевского ‘турецким публицистом’, ‘чудаком-мечтателем, который до сих пор верит в возможность крестовых походов в то время, как Европа уже давно пережила период религиозного воодушевления, а в России он и не бывал, насущные же потребности нового времени и переворот, созданный в жизни народов новейшими изобретениями, дали всему европейскому и русскому мышлению совсем иной характер’ (там же, стр. 63—64).
Критик ‘Дела’ сожалеет о некоторых ‘странностях’ Достоевского-публициста, но он не относится к ‘Дневнику’ враждебно, отмечая одновременно разлад с действительностью и благородную убежденность, искренность автора: ‘Мы вовсе не отрицаем, что идея ‘общечеловека’ имеет законное право на существование. Мы бы желали только, чтобы вы нам доказали, что идея эта принадлежит специально нам, русским, и изобретена нами, а не Европой. <...> Г-н Достоевский вовсе и не подозревает, что в его мечтаниях решительно нет никакого фактического содержания, и мыслит он не реально, а бог знает как, — хоть святых вон выноси. В то же время сколько искренности, сколько любви и сколько фанатизма в его привязанности к народу, к России’ (там же, стр. 62).
Либеральный критик ‘Одесского вестника’ С. И. Сычевский осудил политические идеи и пророчества Достоевского, опираясь на содержание выпусков ‘Дневника’ за июль—август и (особенно) сентябрь, еще резче, квалифицируя его как ‘фантаста’, ‘мистика’, ‘фанатического приверженца партии’. ‘Человек бесспорно чрезвычайно умный и с огромным литературным талантом, — писал Сычевский, — он является в последнее время решительным чудаком в политике. В последнем нумере своего ‘Дневника’ он делает одно из чрезвычайно широких политических обобщений и сводит все настоящие вопросы на борьбу между православием и католицизмом. Но, по странной нелогичности, православие у пего стоит рядом с протестантизмом, а католицизм — смешивается с исламом и с пресвитерианством… Выходит очень странный маскарад, далеко не говорящий в пользу логичности его обобщения <...> Я чувствую себя совершенно неспособным говорить серьезно о прорицаниях и откровениях г-на Достоевского. Настолько же, насколько я уважаю его талант — настолько же болезненно действует на меня его славянофильское кликушество. Он говорит, не поморщившись, такие вещи, от которых вчуже подирает мороз по коже. Про Константинополь и говорить нечего… По мнению г-на Достоевского, он давно уже наш…’ (ОВ, 1877, 2 ноября, No 238).
Политические идеи ‘Дневника’ встретили противодействие и у постоянного оппонента Достоевского в те годы, критика-народника А. М. Скабичевского. {Достоевский в 1877 г. первым задел Скабичевского, иронически отозвавшись о его приговоре русской литературе в статье ‘Беседы о русской словесности (Критические письма)’ (ОЗ, 1876, No 11, стр. 2), — об этом см. ниже, стр. 368. Скабичевский немедленно ответил ему в ‘Биржевых ведомостях’ (Заурядный читатель. Мысли по поводу текущей литературы. Письмо моему престарелому оптимистическому другу.— БВ, 1877, 18 февраля, No 47).} Последний иронически отозвался о сентябрьском выпуске ‘Дневника’: ‘… сдается мне, что заключительные предсказания г-на Достоевского относительно окончания боя в пользу Восточного вопроса представляются очень и очень сомнительными и несбыточными. Я не скажу, чтобы способность предсказывать лежала вне человеческой природы, но только беда вся в том, что, имея дело с такою сложною комбинацией), какова человеческая жизнь, предсказатели никак не могут обнять и сообразить всю перекрестную сеть взаимно действующих элементов этой комбинации, иногда по ошибке <...> а иногда ради упрощения выводов, они очень часто опускают из виду то тот, то другой элемент, а этот самый опущенный элемент в будущем может повести ход событий совсем в другую сторону, чем они предполагают. В такую ошибку впадает, по моему мнению, и г-н Достоевский’ (Заурядный читатель. Мысли по поводу текущей литературы. Нечто о предсказаниях г-на Достоевского, о том, почему они не могут сбыться, и что было бы, если бы они сбылись (см. ‘Дневник писателя’, сентябрь). — БВ, 1877, 21 октября, No 267).
Далее, коснувшись рассуждения Достоевского об ‘известном эпизоде’ из романа Сервантеса, критик язвительно заметил, что более всего похож на Дон-Кихота Достоевский-прорицатель, ‘воображающий, что одним ударом меча в одни сутки можно решить все европейские, западные и восточные вопросы…’. Завершил Скабичевский статью характерным вообще для народнической критики противопоставлением Достоевского-публициста Достоевскому-художнику: ‘…я не могу выразить, как мне жалко, что, наполняя свои дневники мистико-фантастическими рассуждениями и высокопарно-туманными фразами, г-н Достоевский забыл совсем о своем истинном призвании изобразителя русской жизни. Единственными страницами наиболее дельными и памятными в течение двух лет издания ‘Дневника писателя’ остаются все-таки те две-три повести, которые были напечатаны в нем. Приобретя таким образом довольно плохого мыслителя и политика, мы потеряли весьма талантливого беллетриста. Как же не пожалеть об этом?’ (там же).
Еще резче реагировал Скабичевский на спор Достоевского с Н. Я. Данилевским ‘о владении Константинополем’ в ноябрьском номере ‘Дневника писателя’, прибегая по его адресу к таким энергичным выражениям, как ‘дилетант славянобесия’, а его суждения характеризуя как ‘трескучие фразы’, ‘исступленные завывания’ (БВ, 1877, 23 декабря, No 330).
Статья Достоевского, посвященная окончанию дела Корниловой, в апрельском выпуске ‘Дневника’ вызвала острую критику ‘Северного вестника’ (1877, 8 мая, No 8, статья ‘Беседа’ за подписью ‘Наблюдатель’). Достоевский подробно ответил критику в декабрьском выпуске. Позиция публициста ‘Северного вестника’ не была характерной: большинство критиков и читателей сочувственно восприняли вмешательство Достоевского в запутанное и сложное юридическое дело. Н. В. Шелгунов (за подписью ‘Н. В.’) {Шелгунов был подписчиком ‘Дневника’. 1 мая 1877 г. он обратился с просьбой высылать ему ‘Дневник’ по новому адресу в г. Череповец (РЛ, 1974, No 1, стр. 151).} во ‘Внутреннем обозрении’ журнала ‘Дело’ поддержал Достоевского, благодаря посредничеству которого дело Корниловой рассматривалось во второй раз, и осудил речи товарища прокурора и председателя суда: ‘Товарищ прокурора, обвинявший Корнилову второй раз, усиливался уговорить присяжных ‘не верить психиатрам, которые уже по своей профессии склонны видеть везде сумасшедших’. Но еще удивительнее было заключительное слово председателя. Он приглашал присяжных воздержаться от всякого влияния на них ‘доводов знаменитого писателя’. Мало ли что так себе, на ветер, ‘может взболтнуть знаменитый писатель’. Другое дело, сказал председатель, ‘если бы писателя посадили на скамью присяжных: тогда он, может быть, сказал бы совсем другое!’ Эти стрелы были направлены против Достоевского, который сидел в публике. Если таким образом ценит значение мысли один из представителей истины и правды — правды, для восстановления которой он призван, то что же говорить о той ‘легкомысленной’ части публики, для которой и мысли и люди мысли, и труд мысли, и ее результаты и не видны, и не ясны, и не понятны?’ (Д, 1878, No 1, стр. 146).
Отмечен был современниками успех ‘Дневника писателя’ у читателей, особенно среди молодежи. О нем с удовлетворением писал в ‘Гражданине’ бывший сотрудник ‘Времени’ и ‘Эпохи’ А. У. Порецкий (в статье ‘Цикл понятий (Заметки из текущей жизни)’, подписанной псевдонимом ‘Е. Былинкин’). ‘Не помните ли, — обращался к читателю еженедельника Порецкий, — где-то был недавно напечатан слух, что ‘Дневник писателя имеет у нас большой успех между учащейся молодежью. Не знаю как кому, а для меня этот слух был подобен ясной утренней заре, и мне кажется, что кто следил за этим единственным в своем роде изданием и вникал в дух, его оживляющий, тот ни за что не упрекнет меня в излишестве или пристрастии. В последнее время не раз поднимались жалобные голоса об оскуднении или даже совершенном исчезновении в нашем обществе нравственного идеала, о происшедших от того принижении духа, безурядице в молодых головах и о последовавших затем разных ‘прискорбных явлениях’. Многие не верили или сами жаловались, те не умели помочь горю, потому что не находили слова, могущего найти дорожку к молодым сердцам. Кажется, автор ‘Дневника’ нашел это слово у себя в душе, — это мягкое, горячее, зовущее к нравственному идеалу слово…’ (Гр, 1877, 21 апреля, No 15, стр. 384)/ {А. У. Порецкий в упомянутой статье дает пространную выписку из 2 третьей главы мартовского выпуска ‘Дневника’ (‘Единичный случай’) и сопровождает ее восторженным комментарием: ‘Да будет же благословен тот день и час, когда успех ‘Дневника писателя’ окончательно утвердится в среде вашей молодежи и поможет им дойти до того душевного строя, чтобы воскликнуть с полною искренностью: ‘Если так, то, как же не надеяться?» (там же, стр. 385).}
Читательский успех ‘Дневника’, в том числе и среди учащейся молодежи, несомненен. Он подтверждается свидетельствами многих корреспондентов Достоевского. Однако у П. Н. Ткачева были основания отнестись к вопросу о восприятии ‘Дневника’ революционно настроенной молодежью более трезво: ‘… г-н Достоевский <...> если верить его заявлениям, — иронизировал Ткачев, — пользуется большою симпатиею и любовью молодежи, она даже смотрит на него (опять-таки если верить его заявлениям) в некотором роде как бы на своего учителя. Очень может быть, что на этот счет г-н Достоевский немножко и ошибается…’ (Д, 1878, No 6, стр. 19). Ткачев имел в виду ту студенческую молодежь, об отношении которой к ‘Дневнику писателя’ вспоминает Е. Н. Леткова-Султанова: ‘В студенческих кружках и собраниях постоянно раздавалось имя Достоевского. Каждый номер ‘Дневника писателя’ давал повод к необузданнейшим спорам. Отношение к так называемому ‘еврейскому вопросу’ <...> в ‘Дневнике писателя’ было совершенно неприемлемо и недопустимо. <...> молодежь <...> отчаянно боролась с обаянием имени Достоевского, с негодованием приводила его проповедь ‘союза царя с народом своим’ <...> непрерывно вела счеты с Достоевским и относилась к нему с неугасаемо критическим отношением после его ‘патриотических’ статей в ‘Дневнике писателя» (Достоевский в воспоминаниях, т. II, стр. 387—392).
Из материалов ‘Дневника’, пожалуй, наибольший интерес у критиков-современников вызвали литературные воспоминания Достоевского и выпуски ‘Дневника’, посвященные роману Л. Н. Толстого ‘Анна Каренина’ и памяти Н. А. Некрасова.
Критик ‘Рижского вестника’ особо выделил в январском выпуске ‘несколько интересных воспоминаний г-на Достоевского о первом знакомстве его с г-ном Некрасовым, воспоминаний, характеризующих одну из самых счастливых эпох нашей литературы’. Эпохе 1840-х годов критик противопоставил безрадостное положение дел в современном журнально-литературном мире: ‘Увы! для нас навсегда минула эта счастливая эпоха ‘эстетических’ восторгов, ‘идейных’ увлечений и искренного благоговения перед человеческим гением <...> Мы, русские, стремящиеся опередить все европейские народы серьезностью ‘направлений’ и солидностью воззрений, не сохранили даже той, относительно небольшой доли уважения к своим писателям, которое проявляется даже в ‘легкомысленном обществе’ современного Вавилона (подразумевается Париж, — Ред.)’ (‘Рижский вестник’, 1877, 7 февраля, No 29).
Рецензента ‘Рижского вестника’ поддержал новороссийский литератор С. Т. Герцо-Виноградский, восклицавший в статье ‘Журналистика’ (подписана его псевдонимом ‘Барон Икс’): ‘О, bon vieux temps! Теперь даже и в литературных кружках ни тени подобной жизни, страстности, увлечений… Все быстро спустилось с высоты идеалов и горячей любви на покатую отлогость ‘банкирских контор’, этих излюбленных учреждений века, управляющих даже судьбами журналистики, в лице Баймаковых, Краевских, Трубниковых, Полетик… Если бы теперь нашелся новый Достоевский, кому бы он понес свою рукопись, в какую бы редакцию обратился, когда, как выразился один из <...> публицистов, журналистика утратила характер доброго старого времени и превратилась в лавочку, фабрику, завод…’ (‘Новороссийский телеграф’, 1877, 10 февраля, No 603).
Большую цитату из ‘Старых воспоминаний’ привел С. А. Венгеров в статье ‘Николай Алексеевич Некрасов’ (‘Неделя’, 1878, 19 марта, No 12, стр. 393-394).
Февральский выпуск ‘Дневника’ был сочувственно принят критиками и читателями. Даже А. М. Скабичевский, в 1877 г. весьма критически относившийся к ‘Дневнику’, с симпатией процитировал мысли Достоевского о Левине и Власе (Заурядный читатель. Мысли по поводу текущей литературы. Повесть г-на Незлобина ‘Weltschmerzen’ (см. ‘Русский вестн<ик>‘, No 2) и моя попытка заставить г-на Незлобина покраснеть посредством выдержки из ‘Дневника’ Достоевского (см. ‘Дневник писателя’). — БВ, 1877, 11 марта, No 68). Взволнованно о глубоком впечатлении, произведенном на них этими же страницами февральского номера, писали Достоевскому Н. С. Лесков и А. Л. Боровиковский (см. ниже, стр. 351—352).
Глубокий критический разбор февральского выпуска появился через три года во второй статье Г. И. Успенского о Пушкинской речи Достоевского — ‘Секрет’ (ОЗ, 1880, No 6). Успенский уделил здесь много места обстоятельному анализу содержания 3 и 4 его второй главы (‘Злоба дня в Европе’, ‘Русское решение вопроса’). Успенский отдал должное глубине анализа исторически сложившегося положения дел в Западной Европе 1870-х годов, последовательности и точности социально-критической мысли Достоевского. Сделав ряд выписок из ‘Дневника’, Успенский резюмирует: ‘Вот положение вещей в Европе, положение историческое, вполне объясняющее неизбежность борьбы не на живот, а на смерть, между двумя борющимися сторонами, уже ставшими в боевую позицию. Г-н Достоевский обстоятельно объясняет, почему ни та, ни другая сторона не могут уступить, почему вопрос не может быть поставлен на нравственную почву. Все эти объяснения в европейском решении вопроса о злобе дня <...> основаны на исторически сложившемся положении вещей, очерк которого г-н Достоевский приводит в начале статьи именно для того, чтобы читателю было понятно, почему дело решится так, а не иначе’ (Успенский, т. VI, стр. 440). Высокую авторитетность критической оценке Успенского придало то, что она принадлежала автору ‘Выпрямила’ и ‘Больной совести’ — человеку, которому было ‘в подробности известно мучительно-тягостное положение злобы дня’ не только в России, но и в Европе (там же, стр. 442).
Но Успенского, естественно, многое не могло удовлетворить в предлагаемом Достоевским решении вопроса. ‘Покуда дело идет о злобе дня в Европе, — четко определяет Успенский причины своего критического отношения к идеологическим тезисам и высокой проповеди Достоевского, — автор вполне последователен <...> Но как только дело касается России, никакого положения нет, а прямо, с первой строки, начинаются ни на чем не основанные прорицания, указания, ребусы, шарады <...> отвлеченная (хотя и очень искусная) проповедь о самосовершенствовании. Ни о положении вещей в данную минуту, ни о прошлом, из которого оно вышло, нет ни одного слова <...> На каждом шагу задаешь себе вопросы: какую такую злобу дня разрешу я, если, подобно Власу, буду с открытым воротом и в армяке собирать на построение храма божия? Если ту же, какая в Европе, то почему же там дело должно кончиться дракой, а не Власом? Если другую какую-нибудь, русскую злобу, особенную, то какую именно?’ (там же, стр. 440—441).
Успенский указывает на главную причину неизбежных противоречий в теориях и проповедях Достоевского-публициста — недостаточную трезвость его аналитической мысли: ‘Не определяя ‘положения’ вещей, не объясняя его, решительно невозможно давать советов о том, что нужно делать, невозможно . предсказывать, прорицать, учить и наставлять, не рискуя впасть в противоречия и свести самую горячую проповедь на ничто. И таких противоречий можно найти у г-на Достоевского не мало’ (там же).
В отличие от других критиков-демократов, Успенский проник в сердцевину идеологических противоречий ‘Дневника писателя’. Его анализ общественно-политических теорий Достоевского отличает соединение критицизма по отношению к выводам Достоевского и эмоциональной зараженности теми же ‘больными’ вопросами русской жизни. Другие же критики-народники 1870-х гг. ограничились более общим упоминанием о противоречиях публицистической мысли Достоевского, обойдя вопрос об их причинах и сути. Так, Н. К. Михайловский привел в ‘Письмах о правде и неправде’ два противоположных, вызванных разными обстоятельствами суждения Достоевского и заметил вскользь, что ‘мог бы сделать и другие сопоставления разных мест ‘Дневника писателя’, выражающих мнения, столь же диаметрально противоположные по вопросам, не менее важным’ (ОЗ, 1877, No 12, стр. 334). П. Н. Ткачев писал с иронией о ‘противоречиях’ Достоевского как о само собой разумеющемся, не требующем ни доказательств, ни обстоятельного анализа: ‘Кто не знает, что его ‘больная душа’ составлена из таких нескладных противоречий, которых никакая немецкая философия не в состоянии обнять (а она ли не обнимает необъятного?) и никакая славянофильская мудрость не в силах примирить (а она ли не примиряет непримиримое?)’ (Д, 1878, No 1, стр. 6). Сходную оценку давали этическим идеалам автора ‘Дневника’ {Протопопов в рецензии на книгу А. А. Тишанского ‘Путешествия и рассказы’ иронически отозвался обо всей русской беллетристической ‘плеяде’, в том числе и Достоевском, который ‘не то духов кличет, не то в Царьград едет…’ (ОЗ, 1878, No 4, стр. 287).} А. М. Скабичевский, М. А. Протопопов и другие критики-народники, а равно и многие из представителей либерального направления.
Примечательно, что суждения Достоевского о романе ‘Анна Каренина’ были восприняты многими критиками как ‘чудачество’, пожалуй, еще большее, чем вдохновенные пророчества Достоевского о будущих политических судьбах России и Европы. Например, с искренним недоумением воспринял мысли Достоевского о мировом значении ‘Анны Карениной’ в июльско-августовском выпуске ‘Дневника’ Сычевский: ‘Читателям ‘Од<есского> в<естника>‘ известно, как высоко я ставил и ставлю этот прекрасный роман. Но даже меня заставило протереть глаза мнение Достоевского, будто ‘Анна Каренина’ — это именно и есть то новое, мировое слово, которое дает славянскому духу право на вековое первенство между всеми народами… И знаете, в чем заключается это слово? Что выражает собою ‘Анна Каренина’? Она, по мнению Достоевского, доказывает ту великую мысль, что карать человеческие заблуждения и прегрешения есть дело не человеческое, а божие… Не думаю, чтобы сам граф Толстой согласился с таким толкованием своего произведения…’ (ОВ, 1877, 2 ноября, No 238).
Скабичевский, поставив в своей статье рядом Толстого и Мещерского (которых будто бы объединяет ‘отрицание великосветской жизни и тяга в деревню’), осудил политические тенденции ‘Дневника’. Тем не менее Скабичевский с удовольствием согласился с мнением автора в июльско-августовском выпуске о толстовском Левине: ‘Среди всего того исступленного кликушества, которому окончательно в последних выпусках своего ‘Дневника’ предался г-н Ф. Достоевский по случаю войны, он высказал несколько мыслей по поводу последней части ‘Анны Карениной’, не лишенных справедливости и показавших, что бедный гр. Толстой, никому не угодивший своим романом, не угодил даже и сродственнику своему по мировоззрению г-ну Ф. Достоевскому’ (БВ, 1877, 23 сентября, No 239).
‘Некрасовская’ глава декабрьского выпуска ‘Дневника’, в которой Достоевский полемизирует со Скабичевским, В. П. Бурениным и радикально настроенными студентами, особенно оживленно обсуждалась прессой.
А. Г. Достоевская так охарактеризовала мнение большинства журналистов и писателей о ‘некрасовской’ главе ‘Дневника’: ‘По мнению многих литераторов, статья эта представляла лучшую защитительную речь Некрасова как человека, кем-либо написанную из тогдашних критиков’ (Достоевская, А. Г., Воспоминания, стр. 38). Такой, действительно, была оценка многих читателей, в частности Б. А. Штакеншнейдер: ‘Его глава в ‘Дневнике писателя’ о Некрасове разве не перл? Кто из поклонников и панегиристов Некрасова сказал о нем то, что сказал о нем Достоевский? И сказал не превознося его, не хваля, но выставляя его добродетель и умаляя пороки’ (Достоевский в воспоминаниях, т. II, стр. 316).
Благожелательно была воспринята оценка Некрасова публицистами ‘Нового времени’ и ‘Недели’. В. П. Бурепин, цитируя и пересказывая ‘Дневник’, писал в заключение: ‘Вот, по моему искреннему убеждению, оценка поэзии и личности Некрасова столь же глубокая, сколько верная. <...> Только таким любящим народ сердцем п можно постигнуть настоящую суть поэзии Некрасова и отличить в этой поэзии то, что действительно составляет ее великую сущность, ее плодотворное зерно, от наносной шелухи, которой в стихотворениях покойного найдется немало’ (В. Буренин. Литературные очерки. (Кой-что о ‘Дневнике писателя’ г-на Достоевского и о его авторе. — Эхо и голос в журналистике. — Примеры журнального эха и голоса в суждениях г-на Скабичевского о Некрасове и суждение г-на Достоевского. — Рутинные и малосмысленные тирады о Некрасове и мнениях о нем ‘молодых друзей’. — Слова ‘Дневника’ о Пушкине и значении некрасовской поэзии.) — НВр, 1878, 20 января. No 681′).
Публицист ‘Недели’ в статье ‘Либерал о сером мужике’, цитируя декабрьский выпуск, соглашается с упреками писателя русской дворянской интеллигенции ‘за то, что она кичится своим ‘европеизмом’ перед народом…’ (1878, 25 февраля, No 9, стр. 286). Несправедливо осудив очерки ‘Из деревенского дневника’ Успенского, который якобы ‘на даче <...> открыл что ни на есть самую суть мужицкой души’, критик ‘Недели’ сочувственно противопоставил трезвому взгляду Успенского на положение русской деревни и на уровень развития крестьянского самосознания глубокую веру Достоевского ‘в нравственную высоту души русского серого мужика’ (там же).
Далеко не все критические отзывы о ‘некрасовской’ главе ‘Дневника’ были положительными. И основные тенденции, и отдельные частные суждения ее автора вызвали немало полемических замечаний. Ряд критиков заявил о своем прямом и категорическом неприятии той концепции народности творчества Некрасова, которую отстаивал Достоевский, а равно осмысления им личной трагедии поэта.
Ответил Достоевскому и непосредственно задетый в ‘Дневнике’ Скабичевский. Но его возражение прозвучало слабо, а суждения критика о Пушкине, Лермонтове и — особенно — Тютчеве обнаружили в Скабичевском фактического эпигона Писарева. ‘… Некрасов <...> выше их, — выше их именно тем, чем наш век выше века Пушкина и Лермонтова, — настаивал критик. — Некрасов <...> выше своих предшественников тем, что в его поэзии мало того, что преобладают, но и выражаются страстными, исполненными мучительной скорби звуками такие мотивы нашей жизни, которые у его предшественников могли вызывать изредка <...> холодные и напыщенные фразы… <...> Что же касается сравнения некрасовской поэзии с музой Тютчева и поставления последней выше первой, то об этом и говорить не стоит <...> После подобного сравнения г-ну Достоевскому остается одно: поставить князя Мещерского превыше всех беллетристов, аналогия выйдет вполне точная, потому что князь Мещерский совершенно то же самое в прозе, что Тютчев в поэзии’ (Заурядный читатель. Мысли по поводу текущей литературы. Еще несколько слов о том, выше ли Некрасов своих предшественников и чем именно, по поводу последнего выпуска ‘Дневника’ Достоевского. — БВ, 1878, 27 января, No 27).
Существа идейных позиций Достоевского Скабичевский сколько-нибудь прямо не коснулся, ограничившись в полемике с автором ‘Дневника’ более или менее частными возражениями. Г. 3. Елисеев во ‘Внутреннем обозрении’ ‘Отечественных записок’, напротив, полемизируя с основными тезисами декабрьского выпуска, выразил общее принципиальное отношение редакции ‘Отечественных записок’ к идеям и убеждениям Достоевского. {Елисеев, в частности, опирается на тезисы статьи Успенского ‘Литературные и журнальные заметки. 1. Опять о Некрасове’ (‘Обзор’, 1878, 29 января, No 27), полемически направленной против всей некрологической литературы о Некрасове, ‘толков’ о поэте досужей публики и приговоров многочисленных ‘литературных приемщиков’ (в том числе и Достоевского, хотя прямо Успенский его и не называет, см.: Успенский, т. VI, стр. 181—187). Характерно, что в том же мартовском номере журнала, в котором появилось это ‘Внутреннее обозрение’ Елисеева, Н. К. Михайловский в ‘Литературных заметках’ язвительно писал о новейших консервативных, неославянофильских, ‘антизападнических’ настроениях в литературе и журналистике, выделяя позицию Достоевского как наиболее цельную и последовательную: ‘Переход от нравственных идеалов к понятиям о мире, как он есть, очень легок и естествен, а потому, зарядившись известным образом, можно, пожалуй, потребовать, во имя народной правды, чтобы все верили и исповедовали, что земля на трех китах стоит. Г-н Достоевский очень недалеко ушел от такого требования или, вернее, чуть-чуть не дошел до него и смело противопоставил свое приближение к китовому миросозерцанию в качестве миросозерцания национально-русского или славянского всему западу. Но г-н Достоевский есть самый смелый из ныне славянофильствующих трусов и наиболее готовый к самоуничтожению из всех наличных самохвалов. Трусы и самохвалы среднего калибра довольствуются менее определенным указанием на преимущества востока над западом и умалчивают о трех китах’ (ОЗ, 1878, No 3, стр. 165-166).} Елисеев оспаривал мнения Суворина и Достоевского о Некрасове — человеке и поэте. Воспоминания Суворина Елисеев характеризует кратко, но энергично и однозначно: ‘Удивляться надобно, что из интимной беседы с Некрасовым, именно мысль о наживании денег <...> сильнее всего напечатлелась в уме и сердце г-на Суворина, а еще более удивительно, что он не только счел нужным поведать об этом всем, но и озаботился даже оправдательную теорию в виде русской жизненной философии для нее подстроить’ (ОЗ, 1878, No 3, стр. 121).
Елисеев квалифицировал как измышление Достоевского тезис о ‘демоне самообеспечения, мучившем якобы всю жизнь Некрасова’, обвинив автора ‘Дневника’ в странном и тенденциозном осмыслении стихотворения ‘Секрет’: ‘Миллион, — восклицает г-н Достоевский, — вот демон Некрасова!’. Судя по этому восклицанию, в котором с такою самоуверенностью содержание <...> стихов применяется к Некрасову, иной читатель подумает, что эти стихи Некрасов написал о самом себе! Ничего не бывало! <...> Каким образом г-н Достоевский, признающий искренность поэзии Некрасова, мог в стихотворении ‘Секрет’ усмотреть личный идеал Некрасова, когда последний относится к выведенному им герою с самым суровым порицанием — понять трудно’ (там же, стр. 123). {Отрицательный отзыв Чернышевского (1886 г.) о воспоминаниях и статьях Достоевского, возможно, главным образом вызван суждениями автора ‘Дневника’ о Некрасове — человеке и гражданине: ‘Это такой мутный источник, которым не следует пользоваться’ (Чернышевский, Т. I, с. 742).}
Особенно горячо полемизирует Елисеев со словами Достоевского об ‘известных влияниях’, под которыми находился Некрасов. ‘Отрицать самостоятельность мысли в Некрасове, — писал критик, — утверждать, что большая часть его стихотворений написаны по чужим внушениям, которые воспринимались им пассивно по недомыслию, вследствие неразвитости — значит не только унижать, но и совершенно уничтожить всякое значение Некрасова, низводить его на степень искусного стихослагателя и рифмача, ставить ниже Фета, Майкова и т. д., потому что так или иначе последние поют все-таки, что бог им на душу положит, а не чужие мысли перелагают в стихи’ (там же, стр. 131).
Елисеев упрощает и огрубляет мысль Достоевского, но делает это преднамеренно, так как полемизирует не только с ‘диалектической’ статьей автора ‘Дневника’, но и с другими, гораздо более прямолинейными и часто просто оскорбительными суждениями о Некрасове, появившимися в самых различных органах печати (например, в ‘Гражданине’, ‘Санкт-Петербургских ведомостях’, ‘Деле’). Елисеев разъяснял: ‘Мне могут сказать, что я понимаю слова Достоевского о влиянии на Некрасова людей его лагеря слишком грубо, буквально, что г-н Достоевский вовсе не хотел сказать того, что Некрасову давались темы и подсказывались самые мысли, которые излагать следует, а что теории, проповедуемые людьми его лагеря, несомненно должны были восприниматься и Некрасовым, находившимся в постоянном с ними обращении, что, находись Некрасов в другом лагере, что при других условиях было возможно для мало развитого Некрасова, он, окруженный другими людьми, пел бы другие песни, совершенно противоположные. Да, правда, г-н Достоевский не понимает так грубо и буквально влияния, которое имели, по его словам, на Некрасова люди его лагеря, но суть дела остается та же, притом я имел в виду не одного г-на Достоевского, а и других. А другие понимали это влияние именно в таком грубом, буквальном смысле’ (там же, стр. 132).
Елисеев преимущественно потому так резко полемизировал с мнениями Достоевского, что они представлялись ему наиболее опасными, способными дезориентировать многих, в том числе и демократически настроенных читателей. Отсюда и элементы памфлета, карикатуры, недвусмысленные личные выпады обозревателя ‘Отечественных записок’ против Достоевского, враждебный тон статьи Елисеева: ‘Условия во все время поэтической деятельности Некрасова были таковы, что он мог пристать к какому угодно лагерю, — язвительно писал Елисеев, — и во многих отношениях в лагере г-на Достоевского и ‘Гражданина’ ему было бы гораздо удобнее быть, чем в том, где он был, следовательно, если, несмотря на многие неудобства, Некрасов остался все-таки в этом лагере, где был, то значит, что это было ему по душе, что он свободно хотел тут быть. Ведь не будет же г-н Достоевский утверждать, что Некрасов постоянно до конца жизни был не развит, что во всю жизнь свою он не мог понять той мудрости, которая исповедуется в других лагерях, ну, хоть бы в лагере г-на Достоевского и ‘Гражданина» (там же, стр. 132—134).
Однако в апрельском ‘Внутреннем обозрении’, отвечая А. С. Суворину, Елисеев иначе и в другой связи освещает ‘некрасовскую’ главу ‘Дневника писателя’, выделяя здесь тот полемический аспект статьи Достоевского, которому он не может не сочувствовать: ‘… статья его о Некрасове написана под самым неприятным впечатлением от толков вообще газет о покойном, преимущественно же от статьи г-на Суворина, против нее главным образом направляет свои удары г-н Достоевский… <...> своим рассуждением о несовместимости той ‘практичности’, которую оправдывал г-н Суворин в Некрасове, с поэзией и о том, что всякое извинение подобной практичности заключает в себе нечто принизительное для извиняемого и умаляет образ извиняемого чуть не до пошлых размеров, г-н Достоевский, так сказать, припирает г-на Суворина к стене. Отвечай, дескать, прямо, что такое был Некрасов: поэт-гражданин или стихослагатель-комедиант, самый яркий представитель искусства для искусства?’ (ОЗ, 1878, No 4, стр. 320-321). {Полемика Елисеева с Достоевским и Сувориным в значительной степени обусловила памфлетное использование писателем фактов биографии и творчества публициста ‘Отечественных записок’ в романе ‘Братья Карамазовы’: образ семинариста Ракитина (об этом см.: наст. изд., т. XV, стр. 457, 597).}
Своеобразный итог затянувшегося спора о Некрасове-поэте и человеке подвел П. Н. Ткачев в статье ‘Литературные мелочи. Философские размышления о нравственности, нравственных идеалах и о других мелочах (Посвящается гг. Суворину, Достоевскому и Елисееву)’, подписанной псевдонимом ‘Все тот же’ (Д, 1878, No 6, отд. ‘Современное обозрение’, стр. 1—35).
Согласившись со справедливостью слов Достоевского о невозможности говорить отдельно о Некрасове-поэте и Некрасове-гражданине, Ткачев затем остановился на споре в печати о ‘нравственных достоинствах и недостатках Некрасова’ (там же, стр. 9). ‘Спор этот, — по мнению Ткачева, — в высшей степени характеристичен для определения нравственного состояния современной литературы, а следовательно, и всей той интеллигентной среды, мнения, воззрения и идеалы которой выражает эта литература’. Поэтому ведущий критик журнала ‘Дело’ так определяет главную задачу статьи: ‘… мы считаем своею обязанностью остановиться на этой полемике, вникнуть в ее внутренний смысл, разоблачить ее истинный характер…’ (там же, стр. 10).
Ткачев разбирает характер выдвинутых в печати обвинений по адресу Некрасова и того, что было сказано в его защиту. Критика ‘Дела’ возмущает мелочность и мещанская узость взглядов обвинителей: ‘… все они стоят исключительно на точке зрения элементарной, уголовно-полицейской морали, все они касаются исключительно частной, домашней жизни поэта. Как будто полицейско-уголовная точка зрения есть самая подходящая для оценки его нравственного характера!’ (там же).
Но и ‘защитники’, как стремится показать Ткачев, оказались не намного лучше обвинителей. Особенно беспощаден критик к ‘представителю самоновейшей полицейско-патриотической прессы’, ‘пресловутому червонному валету журналистики’ А. С. Суворину (там же, стр. 13). Ткачев не считает даже нужным подробно останавливаться на мнениях Суворина: ‘Цинизм его нравственных воззрений до такой степени бьет в глаза, что едва ли они хоть кого-нибудь могут ввести в соблазн’. И далее, когда он сравнивает ‘оправдательные’ аргументы в статьях Суворина и Достоевского, критик неизменно оговаривается, указывая, что последний ‘во всех своих нетенденциозных произведениях <...> постоянно являлся и является красноречивым защитником ‘униженных и оскорбленных’, его ‘Мертвый дом’, его ‘Бедные люди’, его ‘Униженные и оскорбленные’, его ‘Идиот’, его ‘Преступление и наказание’, наконец, его ‘Подросток’ проникнуты такими высокими истинно-человечными, гуманными чувствами, что, разумеется, никому и в голову не может прийти ставить его в нравственном отношении на одну доску с каким-нибудь, с позволения сказать, Сувориным’ (там же, стр. 19—20). {Также: ‘Да простит мне г-н Достоевский сопоставление его имени с именем Суворина, это сопоставление случайное и сделано мною без малейшего намерения оскорбить или унизить автора ‘Униженных и оскорбленных» (там же, стр. 25).}
Тем решительнее восстает Ткачев против ‘психологического анализа’ личности Некрасова в ‘Дневнике’. Критик пришел к неутешительным выводам и даже заподозрил Достоевского в ‘самооправдании’: »Некрасов-шулер, Некрасов — ловкий практик’, Некрасов, не брезгующий никакими средствами для наживы денег, этот, одним словом, суворинский Некрасов все же лучше Некрасова, любящего народ не ради народа, а ради самого себя, Некрасова, видящего в этой любви какую-то ‘самоочистительную жертву’, — Некрасова, как его изображает г-н Достоевский. А ведь г-н Достоевский хотел оправдать Некрасова, хотел примирить с ним общественную совесть!.. Хорош защитник! Но, быть может, подобно г-ну Суворину, Достоевский, ‘оправдывая’ Некрасова, имел в виду совсем не его, а самого себя?’ (там же, стр. 22).
Наибольшие, однако, возражения у Ткачева вызвали, как и у Елисеева, мысли Достоевского об особом, очистительном характере любви Некрасова к народу: ‘Я назвал любовь г-на Достоевского к народу оригинальною, но я это сделал только из деликатности, в сущности же гораздо вернее ее назвать лживою, лицемерною, бессмысленною и в высочайшей степени безнравственною. Если действительно Некрасов любил народ подобною любовью, если подобною любовью любит его и Достоевский, то, очевидно, ни тот ни другой никогда его не любили, они только идолопоклонствовали перед ним, то есть обманывали его, и притом обманывали умышленно, сознательно. В их идолопоклонстве нет и не может быть никакой искренности, — это идолопоклонство книжников и фарисеев’ (там же, стр. 23).
Логично, что Ткачев всецело соглашается с полемическими возражениями Достоевскому (и, разумеется, Суворину) Елисеева, который ‘весьма резонно заключает’, что ‘Некрасов вовсе не так сильно страдал от увлечения своего демоном самообеспечения и вовсе не так часто чувствовал потребность своего очищения и оправдания в любви к народу (то есть любви la Достоевский) и в преклонении перед его правдой, как это выходит по теории г-на Достоевского’ (там же, стр. 25). Но характер ‘защиты’ хроникером ‘Отечественных записок’ Некрасова-гражданина столь же мало удовлетворил Ткачева, как практическая философия Суворина и ‘теория’ Достоевского. Ткачев точно уловил противоречивость и непоследовательность позиции Елисеева: ‘Посудите сами: Некрасов, которого мы <...> привыкли считать человеком вполне определенного лагеря <...> вполне определенного направления <...> постоянно внушал <.. > даже ‘людям, вместе с ним работавшим’, самые противоречивые о себе представления. Он постоянно являлся перед ними ‘в фальшивом свете’ <...> Мало того: он не только считал позволительным говорить приспособительно к человеку, он считал даже позволительным и действовать приспособительно к обстоятельствам, поэтому как его слова, так н его поступки отличались, по словам хроникера, крайнею противоречивостью…’ (там же, стр. 31).
При всей своей остроте полемика по поводу речи и статьи Достоевского о Некрасове показала, что они стали заметными, яркими общественно-литературными событиями года.
Декабрьским выпуском ‘Дневника’ за 1877 г. завершилось двухлетнее его издание. В прессе появились немногочисленные, но благожелательные итоговые статьи о ‘Дневнике’. И. Ф. Тхоржевский и А. А. Тхоржевская (ур. Пальм) в статье ‘Ф. М. Достоевский и его ‘Дневник писателя» (подписана их общим псевдонимом ‘Иван-да-Марья’) отмечали успех ‘Дневника’ среди читающей публики: ‘Давно, более четверти века тому назад, Ф. М. Достоевский жестоко поплатился за свои идеалы, но ему суждено было увидеть осуществление всего, за что он прежде ратовал, и он говорит теперь с нами о задачах нашего времени с искренностью человека, которому нечего скрывать, и с тем авторитетом, на какой ему дают право перенесенные им испытания. Его слушают как учителя и горячо сочувствуют ему, как испытанному другу. Его ‘Дневник’ имеет огромный успех. Но что всего важнее и чему до сих пор не было примеров — это нравственная связь, прекрасная сама по себе и удвоивающая силы писателя и возвышающая его душу <...> Таких хороших и таких близких отношений между писателем и обществом до сих пор еще не было <...> ‘Дневник писателя’ сделал первый удачный опыт в этом отношении, и в этом его огромная заслуга’ (‘Донская пчела’, 1878, 5 февраля, No 11).
С некоторыми оговорками (‘Я не разделяю многих славянофильских и особенно мистических взглядов и парадоксов г-на Достоевского…’), но тоже в целом весьма высоко оценил ‘Дневник писателя’ за 1876 и 1877 гг. В. П. Буренин. Критик особенно выделил независимость и ‘вне-партийность’ издания. Он писал: »Дневник’ г-на Достоевского был таким оригинальным, а главное, таким глубоко искренним изданием, что он приобрел себе самые живые симпатии не только у читателей, но даже и среди наших журнальных котерий, которые любят называть себя партиями. Несмотря на парадоксальность многих воззрений высокодаровитого писателя, в его ‘Дневнике’, в продолжение двухлетнего срока, было высказано много своеобразных, верных и иногда необыкновенно глубоких, светлых мыслей и наблюдений и притом высказано такой задушевной, убеждающей, горячей речью. Без всякого сомнения, в нашей периодической литературе немного насчитается изданий, могущих по внутреннему интересу конкурировать с этим маленьким журналом, издававшимся одним лицом, без помощи каких бы то ни было сотрудников. Все, кто читал ‘Дневник’, — а его читали очень и очень многие: он имел замечательный успех — конечно, пожалеют о том, что автор прекращает свою задушевную и симпатичную беседу о различных вопросах и явлениях современной действительности’ (НВр, 1378, 20 января, No 681).

7

Возникшая в первый год издания переписка Достоевского с читателями ‘Дневника’ в 1877 г. расширилась. Достоевский получал сотни писем от корреспондентов почти всех губерний России, на которые он часто был вынужден отвечать непосредственно в ‘Дневнике’. {Сведения о читателях-корреспондентах ‘Дневника’ приведены в статье И. Л. Волгина ‘Редакционный архив ‘Дневника писателя» (РЛ. 1974, No 1, стр. 154).}
Писатель дорожил этой естественно возникшей связью с читателями. С ними издатель ‘Дневника’ вел откровенный диалог, что давало ему основание считать многочисленных корреспондентов своими сотрудниками.
Достоевский с удовлетворением писал в обращении ‘К читателю’ (октябрьский выпуск ‘Дневника’ за 1877 г.): ‘…и не ожидал, начиная прошлого года ‘Дневник’, что буду встречен читателями с таким сочувствием <...> Благодарю особенно всех обращавшихся ко мне с письмами: из писем этих я узнал много нового. И вообще, издание ‘Дневника’, в продолжение этих двух лет, многому меня самого научило и во многом еще тверже укрепило’.
Действительно, начиная с января Достоевский постоянно получал сочувственные и признательные письма, поток которых не уменьшился и после прекращения ‘Дневника’. Так, с взволнованным письмом обратился к Достоевскому 20 февраля 1877 г. ученик 7-го класса смоленской классической гимназии: ‘… купил я Ваш январский ‘Дневник’ и начал читать, особенно меня заинтересовало начало первой главы и I и II статьи второй главы. Эти места из ‘Дневника’ я прочел несколько раз и сделался последователем Ваших идей, проводимых здесь <...> Вы делаетесь моим наставником! Я <...> с нетерпением ожидаю следующих выпусков’ (ВЛ, 1976, No 9, стр. 103). Восторженный гимназист благодарит своего нового наставника, который помог ему не превратиться в ‘отъявленного нигилиста’.
Откликнулся на январский номер ‘Дневника’ изобретатель H. H. Садов, просивший в письме от 19 февраля 1877 г. поддержать идеи его брошюры ‘Изобретения. Как мы смотрим на изобретения и как должны бы на них смотреть’ (СПб., 1877). {См.: Достоевский и его время, стр. 274—276.} Поводом для обращения Салова, как и смоленского гимназиста, к писателю послужили слова Достоевского во второй главе ‘Дневника’: ‘А впрочем, неужели и впрямь я хотел кого убедить. Это была шутка. Но — слаб человек: авось прочтет кто-нибудь из подростков, из юного поколения…’ (стр. 23).
Просил ‘и в февральском дневнике сообщить о состоянии здоровья Некрасова’ в письме от 15 февраля 1877 г. крестьянин Новгородской губернии, почитатель великого поэта ‘смотритель топлива’ на станции Динабург В. Ф. Соловьев (Материалы и исследования, т. II, стр. 317—318).
О своем удовлетворении содержанием первого номера поспешил сразу же (1 февраля) сообщить Достоевскому и К. П. Победоносцев: ‘Вот, любезнейший Федор Михайлович, когда вы были у меня, то сетовали, что январский No ‘Дневника’ выйдет у вас не в меру слабый, а вышло наоборот — весь в силе, и я, только что прочитав его, спешу благодарить вас за прекрасные статьи — все хороши, особенно, что вы рассуждаете о штунде, да и о Фоме Данилове. Здравствуйте и радуйтесь’ (ЛН, т. 15, стр. 132-133). {Победоносцев продолжал внимательно следить за дальнейшей судьбой ‘Дневника’. Его встревожила задержка номера за май—июнь: ‘Зная вашу заботливость, — писал он 6 июля, — я уже беспокоюсь, отчего не выходит до сих пор ‘Дневник’? Здоровы ли, здесь ли Вы, и все ли у вас благополучно?’ (там же, стр. 134).}
Горячо был принят читателями февральский выпуск, причем особенно большое впечатление на современников произвела вторая глава, вдохновившая Н. С. Лескова на ‘ночное’ письмо 7 марта 1377 г. Лесков писал своему недавнему оппоненту: ‘Сказанное по поводу ‘негодяя Стивы’ и ‘чистого сердцем Левина’ так хорошо, — чисто, благородно, умно и прозорливо, что я не могу удержаться от потребности сказать Вам горячее спасибо и душевный привет. Дух Ваш прекрасен, — иначе он не разобрал бы этого так. Это анализ умной души, а не головы’ (Лесков, т. 10, стр. 449).
Февральский номер побудил написать Достоевскому и А. Л. Боровиковского (1844—1905), адвоката, поэта, постоянного корреспондента M. E. Салтыкова-Щедрина. Боровиковского поразили те же страницы второй главы ‘Дневника’, которые сочувственно принял Лесков. 14 марта 1877 г. Боровиковский прочел ‘Дневник’ сразу же после процесса по делу ’50-ти’, на котором выступал в качестве защитника. Впечатления от процесса и от слов Достоевского о нарождающейся новой России и ‘чистых сердцем Левиных’ неразрывно слились в его сознании. Естественно возникла необходимость написать автору ‘Дневника’, поделиться с ним своими переживаниями, мыслями. {‘Я все это время точно в лихорадке’, — писал 16 марта к А. Ф. Кони Боровиковский. — РЛ, 1961, No 2, стр. 170.} ‘Только вчера, по окончании ‘политического процесса’ <...> я прочел Ваш февральский ‘Дневник’, — ночью (как и Лесков) писал Достоевскому Боровиковский. — Но если бы я прочел его до тех жгучих впечатлений, какие я вынес из процесса, я не понял бы Вас. После процесса я читал то, что Вы ‘изо всей силы’ заявляете,— как мною самим прочувствованное, как несомненную истину. Только тогда поймешь правду, когда станешь думать сердцем. Вы писали не об этом деле, а вообще о великом движении, которое происходило на наших глазах. Но этот процесс — только один из трагических эпизодов того великого движения. Судили ‘революционеров’ (и некоторые из них сами полагают, что они ‘революционеры’) — а между тем о революции почти не было и помину, только изредка — и то некстати, как нечто ‘заграничное’, как явно фальшивая нота — звучали задорные слова, из которых оказалось возможным выжать нечто похожее на ‘революцию’. Все остальное, основной мотив — ‘русское решение вопроса’… Много юношей приговорены к каторге, между ними несколько превосходных девушек. Это ‘опасные’ люди — страшнее целых армий, потому что мир будет побежден не войною, не насилием, а именно этими бледными девушками, кроткою, страдающею любовью, не сильные, а ‘кроткие наследят землю’… Но судьба права только в этом смысле…’ (‘Каторга и ссылка’, 1927, No 4, стр. 85—86).
Завершил письмо Боровиковский просьбой о личной встрече: ‘Без сомнения, Вы будете говорить об этом деле, Вы обязаны это сделать. Но из газет Вы узнаете мало. Не пожелаете ли Вы выслушать меня — очевидца от начала до конца. Я могу рассказать Вам даже больше, чем знают судьи, — то, что говорили мне эти чистые сердцем каторжницы в тюрьме — ‘на свободе’, как другу. Я расскажу Вам правду, и, следовательно, Вы мне поверите’ (там же). {О письме Боровиковского см. статью: И. Л. Волгин. Доказательство от противного. Достоевский-публицист и вторая революционная ситуация в России. — ВЛ, 1976, Я? 9, стр. 133—128.}
Лесков и Боровиковский принадлежали к числу более или менее случайных корреспондентов Достоевского. Основной же контингент читателей, подписчиков и корреспондентов его в 1877 г. — рядовая интеллигенция тогдашней России. Соответственно большая часть писем к издателю ‘Дневника’ — искреннее и наивное выражение чувств читателей, непосредственный и живой отклик на затронутые Достоевским вопросы. Как правило, в письмах благодарность автору ‘Дневника’ соседствовала с просьбой оказать нравственную или — реже — материальную помощь, осветить ту или иную проблему в очередном выпуске. Так, дочь богатого кронштадтского купца А. Ф. Герасимова писала 16 февраля 1877 г. Достоевскому: ‘… в Ваших произведениях вообще, а в ‘Дневнике’ в особенности, сказалась такая святая, честная, чистая душа, что как-то невольно веришь Вам и симпатизируешь’ (Д, Письма, т. III, стр. 383). А далее — просьба выслушать и помочь советом: ‘Скажите же, что делать? Помогите, научите меня! Что лучше, что честнее: бежать ли от отца <...> или выйти замуж sa человека, которого никогда не полюбишь так, как следует любить мужа? Скажите же, что делать? Так, как я жила до сих пор, я не могу больше жить: здоровье надламывается, силы слабеют, ум тупеет, характер портится. Где же исход? Где?’ (там же). {Достоевский ответил и на это, и на следующее письмо Герасимовой (от 15 марта).}
Достоевский считал своим долгом отвечать на такие читательские письма, хотя ему и не всегда по душе была навязываемая роль врачевателя душевных ран. Одной из своих постоянных корреспонденток он признавался в письме от 28 февраля 1878 г.: ‘Вы думаете, я из таких людей, которые спасают сердца, разрешают души, отгоняют скорбь? Иногда мне это пишут — но я знаю наверно, что способен скорее вселить разочарование и отвращение. Я убаюкивать не мастер, хотя иногда брался sa это. А ведь многим существам только и надо, чтоб их баюкали’.
Писатель был признателен своим корреспондентам, ценил их сочувствие к ‘Дневнику’. Но немногих он мог с определенностью назвать своими единомышленниками. Естественно, что мнениями и перепиской с последними Достоевский особенно дорожил. Так, он исключительно тепло ответил писателю и педагогу В. В. Михайлову (1832—1895), приславшему ему большое письмо (от 19 ноября 1877 г.), и в ‘Дневнике’, {‘Корреспонденту, написавшему мне длинное письмо (на 5 листах) о Красном Кресте, сочувственно жму руку, искренно благодарю его и прошу не оставлять переписки впредь’ (декабрьский выпуск).} и лично (16 марта 1878 г.). В письме Достоевский подчеркивал: ‘Я получаю очень много дружественных писем, но таких корреспондентов, как Вы, немного: в Вас чувствуешь своего человека, а теперь, когда жизнь проходит, а меж тем так бы хотелось еще жить и делать, — теперь встреча с своим человеком производит радость и укрепляет надежду. Есть, значит, люди на Руси, и немало их, и они-то жизненная сила ее, они-то спасут ее, только бы соединиться им’.
К этой небольшой ‘своей’ группе читателей-корреспондентов Достоевский относил и старых своих, еще с 1840-х годов, друзей — А. Н. Майкова и С. Д. Яновского. Майков, как видно из сохранившегося черновика его письма к Достоевскому (приблизительно датируется осенью 1877 г.), видел в ‘Дневнике’ издание идейно себе близкое, драгоценное и необходимое. Вместе с тем он был не прочь влиять на направление ‘Дневника’ в духе своих консервативных убеждений. В связи с этим, выражая симпатии автору ‘Дневника’, Майков предлагал его вниманию и злободневные темы для ближайших выпусков: ‘Сколько совращено людей простых и здравомыслящих, которые полагают, что если бы у нас была конституция, то не было плевенских неудач… <...> Мы с Вами прислушиваемся к народному чувству. И вот я хотел предложить Вам, чтобы Вы в своем ‘Дневнике’ сохранили бы хоть некоторые действительно бывшие разговоры и рассуждения с лицами из простого народа. И я хотел Вам сообщить несколько из этих эпизодов. Жаль, если это потеряется для истории — корреспонденты передают множество черт, рисующих настроение войска, разные проявления солдат и офицеров. Но что здесь, в России, не на театре действий, дома, это надо сохранить в главных чертах, ибо то, что в армии, то есть только отражение того, что дома. Она не особый народ, не особое государство, не наемная дружина какого-нибудь кондотьера, а проявление в действии, видимо той силы, которая целиком находится дома, как стихия, из коей вышла однородная с ней армия…’ (Сб. Достоевский, I, стр. 451—452).
Глубоко взволновало Достоевского письмо С. Д. Яновского от 8 августа 1877 г. (Сб. Достоевский, II, стр. 379). Достоевский тепло отвечал ему 17 декабря 1877 г.: ‘… я Вас всегда глубоко уважал и искренно любил. А когда думаю о давнопрошедшем и припоминаю юность мою, то Ваш любящий и милый лик всегда встает в воспоминаниях моих, и я чувствую, что Вы воистину были один из тех немногих, которые меня любили и извиняли и которым я был предан прямо и просто, всем сердцем и безо всякой подспудной мысли. Это хорошо, что Вы иногда отзываетесь и вызываете тем и меня на обмен мыслей и впечатлений или, лучше сказать, на общение жизнью’.
Но Достоевский придавал большое значение и критическим, полемическим и даже враждебным письмам. И хотя таких было сравнительно немного, Достоевский уделил своим оппонентам — анонимным и писавшим ему под своим именем — даже больше места, чем доброжелателям и поклонникам. Писатель тщательно готовил ответы полемистам, иногда делая сразу же заметки для, себя на их письмах, как, например, на письме от 19 марта 1877 г. корреспондента ‘З’, упрекавшего Достоевского в том, что его ‘искренняя, живая речь <...> не попадает в цель, тратится по-пустому’ (‘Мне кажется, что я буду совершенно прав, если назову Ваше отрицательное отношение к явлениям общественной жизни — пассивным, это раз. А два, что уже сказал, — Вы бьетесь над целью и забываете о средствах, о том, что у нас происходит перед глазами. Нам нужна резкая оппозиция бюрократии, ее невежественному, всепоглощающему, нахальному деспотизму, в чем бы он ни проявлялся’). Достоевский набросал конспективный план ответа этому почитателю ‘почтенного и искреннего издания’: ‘Оппозиция бюрократии бьет мимо цели. Главного-то шагу и не видят, так же как и писавший о Левине. Сущность в воспитании нравственного чувства’ (ВЛ, 1971, No 9, стр. 187—188).
В третьей главе мартовского выпуска ( 1) Достоевский поделился с читателями планом ‘написать по поводу некоторых из полученных <...> за всё время издания ‘Дневника’ писем, и особенно анонимных’: ‘Думаю, что можно бы отделить несколько места в каком-нибудь из будущих ‘Дневников’ по поводу хоть бы одних анонимов, например, и их характеристики, и не думаю, чтоб это вышло так уж очень скучно, потому что тут довольно всевозможного разнообразия. Разумеется, обо всем нельзя сказать и всего нельзя передать и даже, может быть, самого любопытного. А потому и боюсь приниматься, не зная, совладаю ли с темой’ (стр. 89).
Писатель осуществил свое намерение в выпуске за май—июнь (глава первая, 2—3 ‘Об анонимных ругательных письмах’, ‘План обличительной повести из современной жизни’). Здесь он ответил на письма, которые ‘написаны не для возражения, а для ругательства’ (стр. 126). В 1877 г. Достоевский, как заметил И. Л. Волгин, получил ‘два письма, удивительно схожих между собой’ (РЛ, 1976, No 3, стр. 142), — оба от анонимных корреспондентов, иронизировавших по поводу постскриптума к февральскому ‘Дневнику’ (‘Ответ на письмо’). В первом, от 6 марта 1877 г. (из Петербурга), анонимный ‘подписчик’ фамильярно ‘благодарил’ ‘за удовольствие, полученное <...> при чтении второй главы <...> Февральского ‘Дневника» (ВЛ, 1971, No 9, стр. 191). ‘Так кстати потолковали Вы, — продолжал ‘подписчик’, — да еще так хорошо потолковали, о грядущем царстве всеобщей любви’. Затем анонимный корреспондент обнажал истинную причину, побудившую его ‘обеспокоить’ автора ‘Дневника’: ‘Окончив ‘Дневник’, я находился в очень приятном возбуждении <...> на нервы как бы бальзам животворящий пролился, сладко так мечталось, что вот есть же на свете такие хорошие, умные люди, как автор ‘Дневника’, что и еще, пожалуй, найдутся добрые люди, что их всё будет прибывать, прибывать и наконец придет время… И дернула же меня нелегкая заглянуть в следующую страницу, где обретается Ваша переписка с новохоперским врачом. Ну, его письмо самое обыкновенное: человек живет в глуши, скучает, ожидает с нетерпением почты, чтобы насладиться, отдохнуть, освежиться беседою с любимым писателем, понятно, человек раздражается, не получая следуемого, ну и пишет глупое, пожалуй — дерзкое письмо. Дело скучное, очень понятное. Ваш же, милостивый государь, ответ, признаюсь, совсем меня, да и многих, огорчил. Куда же, думаю, спряталась христианская любовь автора? Уж не фразы ли только вся его беседа, казалось, так прочувствованная? Вот какие печальные сомнения появились, вероятно, у очень многих, а должны бы явиться просто у всех после прочтения этой злополучной переписки’ (там же, стр. 192). На лицевой стороне конверта иронического послания Достоевский записал: ‘За доктора. Аноним. Зачем отдал деньги подп<исчику>?’ (там же).
7 апреля 1877 г. с аналогичными претензиями к Достоевскому обратился анонимный корреспондент (подпись ‘N. N.’), на этот раз из Москвы. ‘Прочитав февральский выпуск ‘Дневника’ — писал московский аноним, — я был тронут до глубины души Вашей проповедью о христианской любви и смирении <...> Но, увы! Перевернув страницу, я случайно увидел Ваш ответ на письмо доктора из Новохоперска, то невольно подумал, как часто бывает слово далеко от дела, даже у таких последовательных мыслителей, как Вы <...> Из Вашего ответа ясно видно, что Вы забыли и ‘самообладание’ и ‘самоодоление’ и глубокой тонкостью посрамили своего ‘ближнего’ перед целым городком, где всякий промах собрата делается общим достоянием для смеха и пересудов <...> Я указал факт, который меня поразил своим противоречием, и дале предоставляю судить Вам как специалисту в деле человеческих чувств и мыслей… Не желая отдавать свое христианское имя на посмеяние, подобно доктору из Новохоперска. фамилии подписать не решаюсь, — если тут недоверие, то оно порождено Вамп’ (РЛ, 1976, No 3, стр. 142).
И на этом анонимном письме сохранилась заметка Достоевского: ‘За доктора. Аноним. Отвечать в газете’ (там же). Ответить Достоевский все же предпочел в ‘Дневнике’ — и не только двум упомянутым корреспондентам, {Достоевский, вероятно, только письмо петербургского ‘подписчика’ квалифицировал как ‘абсолютно враждебное’.} но и еще одному ‘ругателю’, приславшему оскорбительное письмо по поводу объявления о болезни в апрельском выпуске. ‘Мой анонимный корреспондент, — писал здесь Достоевский,— рассердился не на шутку: как, дескать, я осмелился объявить печатно о таком частном, личном деле, как моя болезнь, и в письме ко мне написал на мое объявление свою пародию, весьма неприличную и грубую’ (стр. 126).
Последнее анонимное письмо предрешило, по-видимому, вопрос об ответе ‘ругателям’ в ‘Дневнике’. Достоевский почти не вступает здесь в конкретную полемику с анонимными авторами. Он предельно обобщает, психологизирует и идеологизирует ‘материал’, реконструируя ‘душу анонимного ругателя’, набрасывает схему ‘серьезного литературного типа’ (‘План обличительной повести из современной жизни’).
Приходили к Достоевскому отдельные раздраженные отзывы читателей о ‘Дневнике’ и позднее. В частности, майско-июньский выпуск, содержащий две статьи об анонимных корреспондентах, вызвал враждебную реакцию Жигмановского и Андреевского (из слободы Голодаевки, недалеко от Новочеркасска), ‘советовавших’ в письме от 21 июля 1877 г.: ‘Милостивый государь Федор Михайлович, не приходило ли Вам когда-нибудь в голову, что Вы своим изданием ‘Дневника’ в ступе воду толчете или, что то же, занимаетесь переливанием из пустого в порожнее? Если Вам этого не приходило в голову, то для нас, читателей Ваших, это ясно как божий день. И если мы пишем Вам настоящее письмо, то с искренним желанием посоветовать Вам бросить издание бесполезного и даже бесталанного ‘Дневника’, а заняться сочинением повестей и романов, которыми Вы действительно доставляете удовольствие, а главное, пользу публике’ (ВЛ, 1971, No 9, стр. 188—189).
Автор ‘Дневника’ получал критические письма не только от молодых, в большинстве своем радикально настроенных читателей, {Об одном из таких корреспондентов и о встрече с ним Достоевский писал в статье ‘Об анонимных ругательных письмах’ (стр. 131).} но и от лиц с консервативными и реакционными взглядами, которых многое раздражало в его независимой, но и столь подчас противоречивой позиции. Характерна точка зрения подольского вице-губернатора, редактора охранительного ‘Варшавского дневника’, князя H. H. Голицына, изложенная им в письме от 7 июня 1878 г. Достоевскому. Голицын отдавал должное независимому духу ‘Дневника’: ‘Вы — искатель правды, вот права Ваши на всеобщее уважение в среде всех лагерей, всех партий’ (РЛ, 1976, No 3, стр. 138). Но как представитель сугубо охранительной консервативной партии, Голицын ‘далеко не разделял всего, что говорилось в ‘Дневнике». Решительно не согласился Голицын с мыслями Достоевского о современной русской женщине, явно заподозрив автора в сочувствии к эмансипаторам. ‘Меня не приводит в восторг, — писал князь, — их (женщин, — Ред.) стремление идти в Красный крест и лазареты, зная очень хорошо, что из них 80% нигилисток, авантюристок, фельдшериц, акушерок, дочерей, живущих на воле и своевольно покинувших родной кров, жен, покинувших мужей, наконец, вообще женщин эмансипированных и свободно гуляющих по белу свету’ (там же).
Сильное недовольство вызвало у Голицына содержание второй главы декабрьского выпуска. Он с раздражением писал: ‘К чему же эти проводы, эта народная скорбь, этот шум, демонстрации… Я спрашиваю, к чему?.. Хоронили сотоварища Чернышевского, ‘скорбный поэт’, ‘певец горя народного’, плаксивый деятель, скорбящий и охавший всю жизнь, хотя, кажется, ему следовало после 19 февраля настроить свою лиру или гармонику на мажорный лад…’ (там же).
Достоевский не преувеличивал, когда некоторых своих читателей-корреспондентов называл ‘сотрудниками’. Он широко воспользовался в ‘Дневнике’ как их письмами, так и сведениями, содержащимися в этих письмах. Иногда он прямо отправлял корреспонденцию в типографию со своими пометами и указаниями. Так, в январском выпуске ‘Дневника’ Достоевский в 5 второй главы (‘Именинник’) приводит большой отрывок из письма (от 11 ноября 1876 г.) помощника инспектора духовной Академии в Кишиневе М. А. Юркевича. {В ответе Юркевичу 11 января 1877 г. Достоевский писал: ‘…позвольте поблагодарить Вас за сообщение факта самоубийства ребенка. Этот последний факт очень любопытен, и без сомнения о нем можно кое-что сказать’.} В февральском выпуске писатель частично пересказывает, корректно полемизируя с некоторыми мыслями, письмо русского добровольца А. П. Хитрова от 26 декабря 1876 г. из Белграда ( 2 первой главы, подробнее об этом см. ниже, стр. 377—378).
Вторая и третья главы мартовского выпуска непосредственно выросли из переписки Достоевского с литератором и критиком А. Г. Ковнером (см. о нем наст. том, стр. 387) и С. Е. Лурье (ср. о ней: наст. изд., т. XXIII, стр. 379—380). Во второй главе Достоевский пересказывает и приводит цитаты из писем Ковнера от 26 и 28 января, 22 февраля 1877 г.
Первое письмо Ковнера Достоевский характеризует как ‘длинное и прекрасное’, ‘весьма <...> заинтересовавшее’ его. Больше всего цитат в ‘Дневнике’ из этого письма, меньше — из второго (‘другого’). Между том именно письмо от 28 января определило тональность и направленно полемики Достоевского как в личном ответе Ковнеру (14 февраля 1877 г.), так и в ‘Дневнике’.
Следует отметить, что, отвечая Ковнеру и Лурье, Достоевский страстно выступил против ‘высокомерного и безмерного предубеждения против русского’, как и вообще против национального ‘высокомерия’, ‘самомнения’ и ‘религиозной ненависти’.
Особенно энергично Достоевский в письме к Ковнеру осуждает высокомерные и грубые представления своего корреспондента о массе русского простонародья: ‘В Вашем 2-м письме есть несколько строк о нравственном и религиозном сознании 60 миллионов русского народа. Это слова ужасной ненависти, именно ненависти’. Заключив эту полемику главой ‘Похороны Общечеловека’, писатель выразил горячую гуманистическую веру в то, что истинно самоотверженное деятельное служение и любовь к людям способны помочь нравственному объединению народов в единую дружную семью.
В третьей главе мартовского выпуска, являющейся своеобразным противовесом полемической второй, Достоевский приводит без купюр, но с небольшой стилистической правкой описание похорон доктора Гинденбурга из письма к нему от 13 февраля 1877 г. С. Е. Лурье (о ней см.: наст. изд., т. XXII, стр. 309). В ответе Лурье (11 марта 1877 г.) Достоевский предупредил о намерении использовать это место из письма в ‘Дневнике’. После выхода в свет мартовского номера Достоевский с беспокойством спрашивал своего невольного ‘соавтора’: ‘…напечатал я о Гинденбурге по Вашему письму: не повредил ли Вам этим чем-нибудь в Вашем кругу?’. Внимание и деликатность, не исключавшие принципиальной идейной полемики, вообще были нормой в общении Достоевского с добровольными сотрудниками-корреспондентами.
Апрельский выпуск Достоевский завершил выпиской из книги Ив. Аболенского ‘Московское государство при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, по запискам архидиакона Павла Алеппского’. Выписка эта была прислана наместником Троице-Сергиевой Лавры, архимандритом Леонидом, из Воскресенска 12 апреля 1877 г. Последний писал: ‘Прилагаемою при сем статейкою можете воспользоваться как интересным материалом для ваших статей по Восточному вопросу’ (ГБЛ, ф. 93.II.6.16). На письме архимандрита, отправленном в набор, сделаны технические указания Достоевского наборщикам и небольшая, но показательная правка автора-издателя: заглавие 4 первой главы — ‘Мнение ‘тишайшего’ царя о Восточном вопросе’ — усеченная форма заголовка в письме (‘Мнение ‘тишайшего’ царя о так называемом ныне ‘Восточном вопросе»), в последнем предложении из выписки (‘На все это вельможи отвечали будто бы ему: господи — даруй по желанию сердца твоего’) Достоевским зачеркнуто ‘будто бы’. Наконец, некоторые слова в выписке Достоевский выделил курсивом.
Корреспонденты не только предоставляли Достоевскому нужные сведения и документы, которые в отдельных случаях становились литературными фактами в ‘Дневнике’, подкрепляя идейно-психологические, эстетические и политические рассуждения и выводы автора и сливаясь с ними. Письма корреспондентов писателя нередко определяли содержание статей ‘Дневника’. Так, ответом на ‘несколько запросов из Москвы и из губерний’ явилась статья ‘Что значит слово: ‘стрюцкие’?’ ( 1 первой главы ноябрьского выпуска).
Когда в октябрьском номере ‘Дневника’ Достоевский объявил, что вынужден прекратить издание, он ‘стал получать от подписчиков и читателей ^Дневника писателя’ сочувственные письма, в которых одни соболезновали по поводу его болезни и желали ему выздоровления, другие выражали сожаление о прекращении журнала, так чутко отзывавшегося на все, что волновало в то время общество! Некоторые высказывали пожелание <...> чтоб было можно хоть изредка слышать его искренние суждения о выдающихся событиях текущей жизни. Таких писем в начале года (1878, — Ред.) пришло более сотни, и письма эти производили на мужа самые добрые впечатления. Они доказывали Федору Михайловичу, что у него есть единомышленники и что общество ценит его беспристрастный голос и верит ему’ (Достоевская, А. Г., Воспоминания, стр. 324—325). {Публикацию писем читателей ‘Дневника’ к Достоевскому см.: Сб. Достоевский, II, стр. 450—452, ‘Каторга и ссылка’, 1927, No 4, стр. 85—86, Д} Письма, т. III, стр. 362-363, 377-383, 385-387, 389-390, т. IV, стр. 345, 355—356, ВЛ, 1971, No 9, стр. 173—196, No 11, стр. 196—223, Достоевский и его время, стр. 250—280, Материалы и исследования, т. II, стр. 297—323, РЛ, 1976, No 3, стр. 132—143.}
Значительная часть писем к издателю ‘Дневника’ в первой половине 1878 г., видимо, утрачена, но и немногие сохранившиеся подтверждают справедливость свидетельства А. Г. Достоевской. {‘На многочисленные вопросы моих подписчиков и читателей о том, не могу ли я хотя время от времени выпускать NoNo ‘Дневника’ в будущем 1878 году, не стесняя себя ежемесячным сроком, спешу отвечать, что по многим причинам это мне невозможно’, — писал Достоевский в декабрьском выпуске ‘Дневника’.} Так, И. Л. Озмидов, владелец фермы в Химках, писал Достоевскому 2 января 1878 г. огорченный извещением о прекращении издания:. ‘У Вас только одного я вижу указания и разъяснения таких свойств человеческих, которых почти никто не видит и которые <...> существеннее всего действуют в обществах людских. Ужасно подумать, что на всю Россию вы один такой… И вот не можете или не хотите сообщить нам свои мысли. А между тем нарастает самая неотложная нужда говорить именно о том, что Вы затрагиваете в своих изысканиях. Я не знаю ничего более важного, сложного, более основного, более радикального, более здравомысленного затронутых вами вопросов’ (Д, Письма, т. IV, стр. 345). {Достоевский ответил Озмидову в феврале 1878 г.}
В ответ на просьбы своих читателей Достоевский пообещал в декабрьском номере ‘Дневника’: ‘Может быть, решусь выдать один выпуск и еще раз поговорить с моими читателями’. {Достоевский писал 17 декабря С. Д. Яновскому, что хочет ‘попробовать одно новое издание, в которое и войдет ‘Дневник’ как часть этого издания’. Тогда же Достоевский составил программу журнала, в котором один из разделов озаглавлен ‘Дневник писателя’ (ГБЛ, ф. 93.1.3.12). Но этот замысел остался неосуществленным.} Но этого обещания Достоевский не смог выполнить, чем вызвал разочарование читателей. От ‘лица многих студентов Казанского университета’ Достоевскому писал 5 июня 1878 г. А. А. Порфирьев (ум. 1879): ‘Появления этих условно обещанных выпусков мы (знакомый мне кружок студентов Каз<анского> университета’ ожидали с большим нетерпением, особенно последние два-три месяца. До сих пор, однако, не дождались. Последнее обстоятельство нас и огорчает и изумляет. Изумляет, потому что в последние 2—3 месяца совершилось столь много важного, столь неожиданного по своей внезапности, явились столь великие знамения грядущего совершиться, что мы не находим объяснения, почему талантливый, понимающий переживаемую эпоху писатель не высказывает о. совершившихся великой важности фактах своего слова. Ваше молчание нас огорчает, п<отому> ч<то> очень и очень для многих необходимо слышать Ваше слово об жгучих вопросах чреватого изумляющими явлениями времени. Темы представляются бесконечно богатые и разнообразные <...> такие явления, о которых могущий должен сказать свое слово. И мы ждем от Вас этого слова, скажите его вовремя, и велика будет благодарность к Вам многих’ (Материалы и исследования, т. II, стр. 319—320). {Весной (8 апреля) 1878 г. с просьбой откликнуться на недавние события (расправу мясников и торговцев Охотного ряда над участниками демонстрации 3 апреля) обратились к Достоевскому студенты-филологи Московского университета. Студенты писали, что ‘в два года <...> привыкли обращаться к <...> ‘Дневнику’ за разрешением или правильной постановкой поднимавшихся перед нами вопросов, привыкли пользоваться Вашими решениями для установления собственного взгляда и уважать их, даже когда не разделяли’. ‘В настоящее время, — продолжали удрученные побоищем студенты, — у нас возникает один вопрос, определенного ответа на который не дает ни печать, ни общество. А между тем мы могли бы ожидать решения этого вопроса Вами, если бы продолжался Ваш ‘Дневник’ <...> В обществе не слыхать сильного, разумного слова, наши учителя молчат — и теряют право на название учителей’ (Д, Письма, т. IV, стр. 355-356).
На это письмо Достоевский ответил 18 апреля 1878 г., но в печати не высказался ни после московского, ни после казанского студенческих воззваний.}
Писатель высоко ценил свое непосредственное и личное общение с читателями. ‘Дневник’ и был — в самом прямом смысле — и особенно в 1877 г. искренним и откровенным разговором автора с заинтересованным в этом диалоге читателем. Между выпусками ‘Дневника’ и корреспонденциями читателей установилась прочная органическая связь. Достоевский был тронут и глубоко благодарен своим многочисленным корреспондентам, оказавшим такую горячую поддержку изданию. Е. С. Ильминской (ум. 1922), жене востоковеда и педагога Н. И. Ильминского, Достоевский писал И марта 1877 г.: ‘Я высоко ценю такое прямое обращение ко мне и дорожу таким отзывом. Что же больше и что же лучше для писателя? Для того и пишешь. Это — братское общение душ, которое самому удалось вызвать: самая дорогая награда’. Жителю города Крестун Новгородской губернии Ю. Мюллеру он писал 21 сентября 1877 г.: ‘… я сохраню и передам моим детям Ваше письмо, вместе с другими, столь же лестными и дорогими для меня письмами от моих читателей, которые я удостоился получить в продолжение моей литературной деятельности’.
Письма читателей были для Достоевского и необходимым подспорьем и драгоценным материалом, стимулировавшим и обогащавшим его публицистическую и художническую деятельность. Достоевский испытывал, по его словам, благотворное влияние от переписки с читателями, не только ‘учил’, но и многому ‘научился’ у своих корреспондентов. ‘Голубчик Степан Дмитриевич, — писал он 17 декабря 1877 г. Яновскому, — Вы не поверите, до какой степени я пользовался сочувствием русских людей в эти два года издания. Письма ободрительные и даже искренно выражавшие любовь приходили ко мне сотнями. С октября, когда объявил о прекращении издания, они приходят ежедневно, со всей России, из всех (самых разнородных) классов общества, с сожалениями и с просьбами не покидать дела. Только совестливость мешает мне высказать ту степень сочувствия, которую мне все выражают. И если б Вы знали, сколькому я сам научился в эти два года издания из этих сотен писем русских людей’.
Стр. 6. … Франция со закрывавшая не раз свои церкви и даже подвергавшая однажды баллотировке Собрания самого бога... — Здесь и ниже Достоевский подразумевает факты и события из эпохи французской революции 1789—1793 гг., о которых речь идет в восемнадцатитомной ‘Всемирной истории’ Ф. К. Шлоссера (1776—1861), переведенной на русский язык (1861—1869) Н. Г. Чернышевским и В. А. Зайцевым. Об этом труде Достоевский упоминает в записной тетради 1875—1876 гг. — в перечне ‘нужных книг’. О давнем интересе Достоевского к сочинениям Шлоссера свидетельствует предъявленный ему 29 августа 1862 г. счет книжного магазина А. Ф. Базунова (см.: Гроссман, Жизнь и труды, стр. 116). Шлоссер пишет: ‘Еще 3 сентября (1793 г., — Ред.) Тюрио провел в якобинском клубе определение просить Конвент о прекращении христианского богослужения. Конвент <...> повиновался <...> Конвент определил, что ‘католическое богослужение заменяется богослужением Разуму’. Этому новому божеству была отдана церковь Notre Dame, другие церкви другим аллегорическим божествам: Свободе, Молодости, Брачной любви и т. п.’ (Ф. К. Шлоссер. Истории восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения Французской империи, т. V. СПб., 1868, стр. 392).
Характеризуя непоследовательную политику видных членов Конвента в отношении церкви. Шлоссер пишет: ‘Робеспьер <...> заметил, что явный атеизм произвел дурное впечатление. Потому он выставил своих противников атеистами, а сам стал проповедовать веру в бога <...> 21 ноября он явился перед якобинцами защитником существования бога, декламировал против атеизма и называл его аристократизмом. Таким образом партия Дантона лишилась популярности и Робеспьер представлялся последнею надеждою для угнетенного большинства французов, не разделявших атеистического фанатизма <...> 8 июня было назначено торжество, названное праздником Верховного Существа, Робеспьер должен был явиться на нем чем-то вроде первосвященника’ и т. д. (там же, стр. 394, 396, 403).
Стр. 7. …Libert, Egalit, Fraternit — ou la mort, то есть точь-в-точь как бы провозгласил это сам папа, если бы... — Впервые эта формула употреблена Достоевским в ‘Зимних заметках о летних впечатлениях’ (см. наст. изд., т. V, стр. 81). С католицизмом она связывается в романе ‘Идиот’ (см. наст. изд., т. VIII, стр. 450—451). Затем она употребляется в ‘Бесах’ (наст. изд., т. X, стр. 473), ‘Дневнике писателя’ 1876 г. (наст. изд., т. XXII, стр. 362). См. также наст. изд., т. IX, стр. 458. Достоевский называл эту ‘новую формулу всечеловеческого единения, провозглашенную французской революцией 1789 года’, недостаточной, потому что от претворения ее в жизнь выиграла лишь незначительная часть населения Франции — буржуазия, захватившая ‘политическое главенство’ (см. стр. 152).
Стр. 7. …протестующий еще со времен Арминия и Тевтобургских лесов. — Вождь германского племени херусков Арминий (17 до н. э.— 19 н. э.) разбил римлян в битве в Тевтобургском лесу (9 н. э.). См. наст. изд., т. XXIV, стр. 104, 233.
Стр. 7. … в Лютерову ересь… — Вождь протестантизма Германии Лютер (1483—1546) был осужден как еретик вормским эдиктом (май 1521).
Сопоставляя и противопоставляя католичество, протестантство и православие и отдавая безоговорочное предпочтение последнему, Достоевский опирается на учение А. С. Хомякова, имя которого, в связи с этим вопросом, дважды упоминается еще в записной тетради 1864—1865 гг. Согласно учению Хомякова, сформулированному в его сочинении ‘Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях’ (1853), свобода угнетается католичеством во имя единства, протестантство чрезмерно ценит свободу, и только православие верно духу христианства, так как гармонически сочетает единство и свободу (см. наст. изд., т. XX, стр. 190, 381). См. также наст. изд., т. XI, стр. 179—270.
Стр. 9. … не война за какое-нибудь наследство или из-за пререканий каких-нибудь двух высоких дам, как в прошлом столетии. — Речь идет о войне за ‘испанское наследство’ (1701—1714) между Францией и коалицией Австрии, Англии и Голландии. Под ‘двумя высокими дамами’ подразумеваются фаворитки английской королевы Анны Стюарт (1664—1714) герцогиня С. Д. Мальборо (1660—1744) и мисс Хилл, впоследствии жена лорда Мэшема. Герцогиня Мальборо, представлявшая интересы партии вигов, побуждала королеву к продолжению войны с Людовиком XIV, мисс Хилл, представительница тори, склоняла ее к миру. Борьба между этими Фаворитками за влияние на королеву окончилась в пользу мисс Хилл (см.: Ф. К. Шлоссер. История восемнадцатого столетия…, т. I. СПб., 1868, стр. 68, 69, 72, 73, 76, 77, 81, 83).
Стр. 9…..идею народную не только не понимают, но и не хотят совсем понять ‘ободнявшие Петры наши’.— См. статью ‘Словечко об ободнявшем Петре’, заключающую ‘Дневник писателя’ за 1876 г. (т. XXIV. стр. 63).
Стр. 10. … ‘за великое дело любви…’ — Строка из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Рыцарь на час’ (1862).
Стр. 10. Но это лишь ‘слова и мысли’. — Сокращенно сконцентрированная цитата из ‘Гамлета’ Шекспира. Преднамеренно реминисцентный характер комментируемого выражения очевиден при обращении к известным Достоевскому переводам шекспировской трагедии на русский язык. Восклицание короля (см. акт III. сцена 3) Н. А. Полевым (1796—1846) было переведено следующим образом:
Слова на небо — мысли на земле!
Без мысли слово недоступно к богу!
(Гамлет, принц датский. Драматическое представление. Сочинение Виллиама Шекспира. Пер. с англ. Николая Полевого. М., 1837, стр. 129). То же восклицание в переводе А. И. Кронеберга (?—1855), сделанном в 1844 г. и получившем высокую оценку Белинского:
Слова летят, но мысль моя лежит,
Без мысли слово к небу не взлетит.
(Полн. собр. драматических произведении Шекспира в переводе русских писателей. Изд. Н. А. Некрасова и Н. В. Гербеля. Т. 2. Изд. 2-е. СПб., 1876. стр. 41).
Стр. 10. …обиден этот торжествующий теперь, после летних восторгов, цинизм... — Под ‘летними восторгами’ подразумевается проявленное летом 1876 г. деятельное участие (сбор средств, посылка добровольцев) русского общества к судьбе славян Балканского полуострова. Достоевский писал об этом в конце июльско-августовского выпуска ‘Дневника писателя’ 1876 г. (гл. IV, 5 ‘Оригинальное для России лето’ и ‘Post scriptum’, см. наст. изд., т. XXIII, стр. 100—105). Однако приблизительно с осени 1876 г., в связи с нарастающей угрозой войны с Турцией, в русской печати (главным образом, либеральной и демократической) все чаще начинают раздаваться голоса, подвергающие сомнению необходимость участия России в военном решении Восточного вопроса. В качестве главной задачи, стоящей перед русским обществом, эта печать считает ‘мир’, в условиях которого предстоит решать несравненно более важные и неотложные, по ее мнению, вопросы о просвещении народа и действенном улучшении его экономического быта. Газетные и журнальные статьи, очерки и ‘корреспонденции’ на эту тему Достоевский и квалифицирует как выражение ‘торжествующего теперь <...> цинизма’. Так, воздавая должное отдельному изданию щедринского цикла ‘Благонамеренные речи’ (СПб.. 1876) и статье известного впоследствии ориенталиста, профессора петербургского университета В. Д. Смирнова (1846—1922) ‘Турецкая цивилизация’ (ВЕ, 1876. No 9), публицист ‘Голоса’ Ларош писал в заключение своего фельетона ‘Литература и жизнь’: ‘Мы прямые потомки крепостного, крепостнического времени. <...> Много ли мы можем показать хорошего при таком родстве, при таком происхождении? Дайте вырасти, возмужать, состареться и умереть тому грудному младенцу, который сегодня сосет грудь свободной крестьянки, и тогда будет Россия, настоящая уже Россия, на которую вам не придется негодовать ежедневно, ежечасно, ежеминутно. А пока вы имеете дело с организмом, истощенным и потрясенным вследствие слишком долгого откладывания реформ, слишком долгого преобладания принципа ‘полицейского государства…». И несколько выше: ‘Кажется, Чаадаев сказал, что мы, русские, совсем не восточный народ, а северный <...> сравнивая окончательный вывод из ‘Благонамеренных речей’ с тем, что мы читаем в последней книжке ‘Вестника Европы’ о ‘турецкой цивилизации’, мы можем прийти именно к тому определению, которого не допускал Чаадаев’ (Г, 1876, 22 сентября, No 262). О неизжитой ‘нашей дрянности’ писал и А. М. Жемчужников. Непосредственно по Восточному вопросу он высказывался следующим образом: ‘Я утверждаю, с особенною настойчивостью, что человек, имеющий что-нибудь сказать, в настоящее время, в пользу мира, обладает полным, неоспоримым правом высказывания в том смысле столь же смело и резко, без всяких уверток, умолчании и унизительных приседаний перед публикою, как и тот, кто убежден в необходимости и пользе войны. Каждый свободен не соглашаться с этим сторонником мира и оспаривать его воззрения, но никто не имеет ни нравственного нрава, ни разумного основания обзывать его туркофилом, изменником славянскому делу или человеком, лишенным патриотизма’ (А. Жемчужников. Русское общественное движение. (Письмо к редактору). — Г, 1876, 20 октября, No 290). Достоевский заметил эту статью Жемчужникова и собирался ему ‘возразить короче и энергичнее’ (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 277).
После ряда поражений сербской армии, командование которой было поручено М. Г. Черняеву, в русских газетах и журналах стали появляться статьи и заметки с резкой критикой его действий и распоряжений. В глазах Достоевского Черняев был героем и талантливым военным деятелем, поэтому критику в адрес этого генерала он также считал выражением цинизма.
Стр. 10. … почти рад нашей штунде... — О штунде см.: наст. изд., г. XVII, стр. 416—417, т. XXI, стр. 58-60, т. XXIII, стр. 403—404, т. XXIV, стр. 207, 214.
Стр. 10. Кстати, что такое эта несчастная штунда? Несколько русских рабочих у немецких колонистов поняли, что немцы живут богаче русских и что это оттого, что порядок у них другой, — Эти вопрос, ответ и отчасти последующее резюме о сущности учения штундистов свидетельствуют о знакомстве Достоевского со статьей М. Пащенко ‘Духовные секты в новороссийском крае’, напечатанной в журнале ‘Гражданин’. Пащенко писал о штунде: ‘Религиозное заблуждение появилось в нашем крае очень недавно, почти в то время, когда эмансипация открыла окно и народ начал свободно знакомиться с чуждым ему миром. Многие из крестьян, привлеченные выгодными ценами, поступали в работники к колонистам. Живя в чуждой им семье по вере и обычаям, крестьяне — большею частью молодые люди, вообще плохо понимавшие сущность православия,— легко могли соблазниться свободой, дозволявшей самому заботиться о спасении своей души’. В той же статье отмечалось, что многие крестьяне, ‘возвратясь после долгого отсутствия’ домой, ‘внесли в свои села и чуждые до того времени религиозные убеждения. Начали замечать, что пришельцы, служившие преимущественно в немецких колониях, не ходят в церковь, не держат постов, не признают икон и вообще ведут жизнь особняком. Спустя некоторое время увидели, что уж пристают к ним и другие сельчане <...> Один по одному узнали они, что такие-то принесли новую веру, что она называется — штунд и — кто в нее уверует, тот будет святым’ (Гр, 1876, 18 июля, No 25, стр. 699).
Стр. 10—11. Случившиеся тут пасторы разъяснили ~ Вот и соединились кучки русских темных людей, стали слушать, как толкуют Евангелие... — Возможно, что один из этих пасторов — посещавший русских штундистов на юге России ‘проповедник из Гамбурга Иоанн Ункен (Onken), издатель и составитель многих книг в духе анабаптистов’ (см. цитировавшуюся выше статью М.Пащенко: Гр, 1876, 18 июля, No 25, стр. 700). Задолго до этого — но из того же журнала ‘Гражданин’ — Достоевский узнал о распространении штундизма в Херсонской губернии пастором Бонекетбергом (см. наст. изд., т. XXI, стр. 414). Достоевскому были известны также данные о распространении штундизма на Украине, перепечатанные газетой ‘Новое время’ из газеты ‘Киевлянин’ (см.: ЛН, т. 83, стр. 637).
Стр. 11. История вечная, старая-престарая, начавшаяся гораздо раньше Мартына Ивановича Лютера… — Достоевский вспоминает о попытках изменения форм церковной обрядности и вообще католических форм верования в бога, происходивших задолго до начала движения, известного под названием Реформация (1517—1648).
Стр. 11. … хлыстовщиной — этой древнейшей сектой всего, кажется, мира... — То же самое говорил о хлыстовщине Достоевский в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXII, стр. 99).
Стр. 12. …и тамплиеров судили за верчение и пророчество… — Духовно-рыцарский орден тамплиеров, или храмовников, был основан в Иерусалиме после первого крестового похода (XII в.). Под влиянием длительного пребывания в мусульманской среде и вследствие разобщенности с христианским миром, тамплиеры возымели склонность к суевериям и к неканоническим христианским обрядам. Ложно обвиненные в ереси (в отрицании Христа, идолопоклонстве и дурных нравах), рыцари ордена во главе со своим магистром Жаком де Молле были преданы сожжению на кострах инквизиции. О ‘бедственном жребии’ этого ‘славного ордена’ упоминал Карамзин в ‘Письмах русского путешественника’ (см.: Карамзин. Избранные сочинения, т. 1, стр. 429). См. наст. изд., т. XXII, стр. 367—368.
Стр. 12. Квакеры (от англ. quakers — ‘трясуны’) — секта, возникшая в Англии в XVII в. Свое название эти сектанты получили в насмешку над судорожными движениями и припадками, которым они подвергались, когда ‘нисходил на них дух божий’. Основатель секты — Георг Фокс (1624—1691).
Стр. 12. Пифия — жрица-прорицательница в храме древнегреческого бога Аполлона в Дельфах, смысл пророчеств которой был зачастую неясен и бессвязен.
Стр. 12. …и у Татариновой вертелись и пророчествовали… — Сведения о характере деятельности религиозной секты, о которой идет здесь речь, Достоевский мог почерпнуть из различных источников. См. об этом наст. изд., т. XXII, стр. 367.
Стр. 12. …и редстокисты наши, весьма может быть, кончат тем, что будут вертеться… — О Редстоке и его учении Достоевский подробно писал в ‘Дневнике писателя’ 1876 г. (см. наст. изд., т. XXII, стр. 98—99, ср. также: Д, Письма, т. III, стр. 350—351).
Стр. 12. … многие смеются совпадению появления обеих сект у нас в одно время… — М. Пащенко, автор упоминавшейся выше статьи ‘Духовные секты в новороссийском крае’, отмечал, что впервые столкнулся со штундистами в 1871 г. Достоевский в марте 1876 г. вспоминает, что присутствовал на проповеди лорда Редстока ‘три года назад’ (см. наст. изд., т. XXII, стр. 98).
Стр. 12. … было перепечатано во всех газетах известие, явившееся в ‘Русском инвалиде’... — В газете ‘Русский инвалид’ (1876, 27 апреля, No 90, отдел ‘Внутренние известия’) так рассказывалось о поведении унтер-офицера Фомы Данилова после захвата его в плен кипчаками в ноябре 1875 г.: ‘Вышедший к нему навстречу Абдул-Мумын <...> двукратно предлагал Данилову, по приказанию Пулата, перейти в мусульманство, обещая за это богатства и хорошие должности и угрожая, в противном случае, расстрелянием. Унтер-офицер Данилов оба раза с негодованием отверг эти-предложения, причем на вторую попытку Мумына сказал: ‘В какой вере родился, в такой и умру…». После третьего отказа ‘был сделан неправильный залп, опустился Данилов, но жил еще около часу. Смерть Данилова, по показанию туземцев, произвела глубокое впечатление на присутствовавших: народ, расходясь, говорил, что ‘русский солдат умер, как батырь».
Это газетное известие о поведении и гибели Фомы Данилова впоследствии было использовано Достоевским в романе ‘Братья Карамазовы’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 117—121, т. XV, стр. 545).
Стр. 12. … в виде обыкновенного газетного entrefilet... — Т. е. сухой информации в ряду других газетных сообщений.
Стр. 13. …Черняев, сербы, Киреев… — Имя отставного русского генерала М. Г. Черняева, принявшего во время турецко-сербской войны пост главнокомандующего сербской армией, в течение всей этой войны (июль — октябрь 1876 г.) и позже не сходило со страниц русской периодической печати. Достоевский нередко упоминает о нем в ‘Дневнике писателя’ за 1876 (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 104—105 и др.) и 1877 гт. (см. стр. 43). Н. А. Киреев (1841—1876) — отставной штаб-ротмистр лейб-гвардии конного полка, славянофил, организатор отправки русских добровольцев в Сербию. Командовал, под именем Хаджи-Гирея, отрядом болгарско-сербской милиции и проявил исключительную храбрость. По одним сведениям (см.: Тургенев, Письма, т. XII, кн. 1, стр. 597) погиб 6 (18) июля 1876 г. в сражении при Вратарнице, по другим (см.: ЛН, т. 83, стр. 644) — при штурме турецких позиций под Раковицами. После гибели Киреева число русских офицеров и отставных солдат, добровольно отправлявшихся воевать на стороне Сербии, значительно возросло. В ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. Достоевский упоминал о Кирееве как о человеке, ‘положившем жизнь свою за народное дело’, и называл его смерть ‘кончиной за народ’ (см. наст. изд., т. XXIII, с. 69).
Стр. 13. … пожертвования... — Пожертвования в фонд помощи жертвам турецкого насилия в Болгарии (лето 1876 г.) и в фонд обеспечения отправки русских добровольцев в Сербию. Сбором денежных средств на эти нужды ведали различные благотворительные комитеты в Москве и в Петербурге. Нередко пожертвования такого рода направлялись и в редакции газет.
Стр. 13. … самарский губернатор навел справки ~ по сто двадцати рублей в год. — Эти сведения заимствованы Достоевским из газеты ‘Новое время’ (1876, 31 декабря, No 302, отдел ‘Внутренние известия’).
Стр. 14. …те самые крестоносцы, которых появление вновь Грановский, например, считал бы чуть ли не смешным и обидным ‘в наш век положительных задач, прогресса’… — Достоевский выражает принципиальное несогласие ‘с циничной’ точкой зрения на современную историю, политику и дипломатию, высказанной не Т. И. Грановским, как он считал, а Б. Н. Чичериным в анонимно изданной брошюре ‘Восточный вопрос с русской точки зрения 1855 года’ (Лейпциг, 1861).
Продолжая полемику по Восточному вопросу с ‘Грановским’, начатую в ‘Дневнике писателя’ в предшествующем году (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 63), Достоевский подкрепляет прежнюю аргументацию новыми данными — сведениями о христианском подвиге Фомы Данилова, который выдвигается им на передний план как типичный представитель русского народа, современный ‘крестоносец’, ‘рыцарь без страха и упрека’. Об этом свидетельствует характерная помета в записной тетради 1876—1877 гг.: ‘К подвигу унтер-офицера Максимова (описка Достоевского, нужно: Данилова, — Ред.) пресса отнеслась сухо. Не нашего, дескать, мира. Эх, что защищать христианство. (Грановск<ий>. Крестовые походы. Общечеловеческое. А христианство не общечеловеческое. Эх свиньи.) Хотя бы честность и сила духа должны были поразить сердечно, этот унтер-офицер есть воплощение народа, с его незыблемостью в убеждении…’ (стр. 229).
Стр. 16. …я прямо полагаю, что нам вовсе и нечему учить такой народ. — Этот мотив неоднократно встречается у Достоевского и ранее — в ‘Записках из Мертвого дома’, в статье ‘Книжность и грамотность’ (1861), в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г.
Стр. 16. …‘Врачу — исцелися сам’. — Цитата из Евангелия от Луки (гл. IV, ст. 23).
Стр. 17. ‘Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что ~ живет он на то, чтоб стоять во главе народов…’ — Помимо общепочвеннического своего значения, это суждение Достоевского интересно как отголосок романа ‘Подросток’, один из героев которого (Крафт), уверившись в том, что он представитель лишь ‘второстепенного’ (русского) народа, кончает жизнь самоубийством.
Стр. 18. Что в том, что не живший еще юноша мечтает про себя со временем стать героем? — Юношу с такими мечтами Достоевский изобразил в романе ‘Подросток’.
Стр. 19. … ‘счастье лучше богатырства’. — Эту русскую пословицу герой романа ‘Подросток’ Версилов, осуждая житейское благоразумие, заменяет другим правилом, противоположным по смыслу: ‘… не твержу тебе, что ‘счастье лучше богатырства’, напротив, богатырство выше всякого счастья…’ (наст. изд., т. XIII, стр. 174, см. также комментарий: т. XVII, стр. 378-379).
Стр. 19. …торговцы и кораблестроители, живущие богато и с чрезвычайною опрятностью… — Подразумеваются англичане и голландцы.
Стр. 20. … стрюцкие. — Подлые, дрянные, презренные люди (см.: В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. IV. М., 1955, стр. 346). См. статью ‘Что значит слово ‘стрюцкие’?’ в ноябрьском выпуске ‘Дневника’ за 1877 г. (гл. I).
Стр. 21. Целое восемнадцатое столетие со лишь вид перенимали.— Прежде всего Достоевский имеет в виду русское общество, вынужденное спешно ‘переродиться в европейцев’ при Петре I. Затем его нареканиям подвергаются русские вельможи и по-европейски образованные люди, жившие в эпоху Екатерины II. Эти и многие другие инвективы по адресу ‘перенимающих вид’ русских европейцев типичны для всей публицистической деятельности Достоевского начиная с 1860-х годов.
Стр. 21. Еще до Петра, при московских еще царях и патриархах, один тогдашний молодой московский франт со прицепил европейскую шпагу. — Достоевский мог иметь в виду родственника царя Алексея Михайловича Н. И. Романова, князя А. М. Кольцова-Мосальского, а также князя В. В. Голицына (1643—1714), фаворита Софьи Алексеевны.
Стр. 21. Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера…— Достоевский имеет в виду отношение к Руссо и Вольтеру подавляющего большинства русского образованного дворянства и даже венценосных особ (Екатерина II). Вместе с тем здесь содержится, по-видимому, персональный намек на Карамзина, который, вспоминая о своем пребывании в Швейцарии, писал в статье ‘Несколько слов о русской литературе’: ‘Автор совершает поездки в Савойю, в Швейцарию, ему кажется, что на острове св. Петра он видит тень Ж.-Ж. Руссо, в экстатическом состоянии беседует с нею и возвращается в Женеву — читать продолжение ‘Исповеди’, которое только что вышло в свет. Он неоднократно посещает Фернейский замок, откуда некогда лились лучи просвещения, рассеявшие в Европе тьму предрассудков, где загорелись лучи остроумия и чувства, заставлявшие то плакать, то смеяться всех современников’ (Карамзин, Избранные сочинения, т. 2, стр. 150).
Стр. 21. … мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созванию ‘Национальных Штатов’ в 89 году… — О сочувственном отношении Карамзина к Великой французской буржуазной революции 1789—1793 гг. Достоевский узнал, по всей вероятности, в 1866 г., когда были опубликованы письма Карамзина к поэту И. И. Дмитриеву. В одном из писем (от 16 ноября 1797 г.), сообщалось: ‘Издатель французского ‘Северного зрителя’ (французский журнал ‘Spectateur du Nord’, издававшийся в Гамбурге, — Ред.) требовал от меня чего-нибудь. Я послал к нему: ‘Un mot sur la littrature russe’ (‘Несколько слов о русской литературе’,— Ред.). Письмо мое напечатано в октябре месяце журнала, но я не имею еще этой книжки’ (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 82). В письме Карамзина от 18 января 1798 г. вновь сообщалось: ‘У меня нет копии с письма моего к издателю французского ‘Северного зрителя’, оно напечатано в октябре месяце журнала <...> Издатель и читатели довольны…’ (там же, с. 91). Это-то ‘письмо’, а по существу статья, перепечатанная в самом конце ‘Писем Карамзина к Дмитриеву’ (стр. 473— 483), и содержало несколько сочувственных суждений о революционной Франции и ее политических учреждениях (о себе как авторе ‘Писем русского путешественника’ Карамзин всюду говорит в третьем лице): ‘О французской революции он услышал впервые во Франкфурте-на-Майне, известие это его чрезвычайно волнует <...> он спешит в Швейцарию, чтобы там вдохнуть воздух мирной свободы <...> Наконец, автор прощается с прекрасным Женевским озером, прикрепляет к шляпе трехцветную кокарду, въезжает во Францию, некоторое время живет в Лионе <...> и, наконец, надолго останавливается в Париже <...> Наш путешественник присутствует на бурных заседаниях в Народном собрании, восхищается талантами Мирабо, отдает должное красноречию его противника аббата Мори и сравнивает их с Ахиллесом и Гектором <...> И, наконец, автор собрался рассказать о революции… Можно было бы ждать пространного письма, но в нем всего несколько строчек, вот они: ‘Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков. Начинается новая эпоха. Я это вижу, а Руссо предвидел. Прочтите одно замечание в ‘Эмиле’, и книга выпадет у sac из рук. Я слышу пышные речи за и против, но я не собираюсь подражать этим крикунам. Признаюсь, мои взгляды на сей предмет недостаточно зрелы. Одно событие сменяется другим, как волны в бурном море, а люди уже хотят рассматривать революцию как завершенную. Нет. Нет. Мы еще увидим множество поразительных явлений. Крайнее возбуждение умов говорит за го. Я опускаю занавес» (Карамзин, Избранные сочинения, т. 2, стр. 149, 150, 151—153).
Стр. 21. Даже самые ‘белые’ из русских у себя в отечестве становились в Европе тотчас же ‘красными’... — Одним из таких ‘красных’, в глазах Достоевского, был Карамзин — автор ‘Писем русского путешественника’ и корреспондент французского журнала ‘Spectateur du Nord’. В связи с этим следует также иметь в виду, что, упоминая в ‘Письмах русского путешественника’ о ‘счастливых временах французской литературы, которые прошли и не возвратятся’, Карамзин утверждал: ‘Век Вольтеров, Жан-Жаков, Энциклопедии, ‘Духа законов’ не уступает веку Расина, Буало, Лафонтена’ (Карамзин, Избранные сочинения, т. 1, стр. 419). Но главным образом сарказм Достоевского направлен не на Карамзина, а на тех русских (по преимуществу вельмож екатерининского времени и их потомков), которые, попав за границу, слепо, по-рабски, чисто подражательно перенимали западноевропейские идеи, нравы и обычаи. Так, в ‘Письмах русского путешественника’ приведено следующее высказывание немецкого писателя X. М. Виланда о графе А. П. Шувалове (1744—1789): ‘Я видел вашего Ш<увалова>, острого человека, напитанного духом этого старика (указывая на бюст Вольтеров). Обыкновенно ваши единоземцы стараются подражать французам…’ (там же, стр. 176—177). Современник Достоевского, Дмитрий Кобеко, приведя эту цитату из ‘Писем русского путешественника’, резюмировал в своей статье ‘Ученик Вольтера граф Андрей Петрович Шувалов’: ‘… все общество, которое окружало императрицу, Строгановы, Шуваловы и Чернышовы, были тем же, чем они и остались — garons perruquiers de Paris (выучениками парижских парикмахеров, — Ред.)‘ (РА, 1881, т. III, No 2, стр. 273—274).
Стр. 21. …в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму… — Подразумеваются Белинский, Герцен, Огарев, члены кружка Петрашевского.
Стр. 22. Наши помещики продавали своих крепостных крестьян и ехали в Париж издавать социальные журналы... — Намек прежде всего на А. И. Герцена, который, покинув Россию и обосновавшись сначала в Париже, помогал Пьеру Жозефу Прудону (1809—1865) в издании газеты ‘La Voix du Peuple’ (‘Голос народа’, 1849—1850). Герцен внес за Прудона крупный, по существу безвозвратный денежный залог (24 000 франков), без которого издание, по тогдашним стеснительным французским законам, было невозможно, и напечатал в этой газете несколько своих статей (см.: Герцен, т. X, стр. 184—195). Как бы заранее отклоняя упреки, подобные этому, Герцен писал в одной из глав ‘Былого и дум’: ‘Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись в чем были от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства’ (там же, стр. 132).
По-видимому, наряду с Герценом Достоевский имел в виду и Тургенева. Об этом свидетельствует обращенная к Тургеневу фраза в записной тетради 1875—1876 гг.: ‘Вы выпродали имение и выбрались за границу, тотчас же как вообразили, что что-то страшное будет’ (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 74).
Стр. 22. …а наши Рудины умирали на баррикадах. — Сценой гибели Рудина на парижских баррикадах роман Тургенева (1855) был дополнен в издании 1860 г. Упоминая о ‘наших’ Рудиных, Достоевский намекал, по всей вероятности, и на М. А. Бакунина (главный прототип Рудина), принявшего активное участие в дрезденском восстании 1848 г.
Стр. 22. … Grattez ~ le russe et vous verrez le tartare... — Это выражение, ставшее пословицей, Достоевский употреблял и раньше (см. наст. изд., т. XIII, стр. 454, т. XVII, стр. 392, т. XXIII, стр. 39, т. XXIV, стр. 92).
Стр. 23. …в ней всё Афетово племя, а наша идея — объединение всех наций этого племени, и даже дальше, гораздо дальше, до Сима и Хама. — Идею о всемирном братстве человечества Достоевский выражает здесь, обращаясь к библейским образам и представлениям. Согласно библейской легенде, рассказанной в ‘Первой книге Моисеевой’ (‘Бытие’), у Ноя, спасенного богом от всемирного потопа, было три сына. По окончании потопа старший сын Ноя Сим стал родоначальником семитических племен и народов, потомки Хама, второго по старшинству сына, заселили Африку, а из потомков Иафета, самого младшего сына Ноя, образовалась индо-европейская раса, в состав которой вошли и европейские народы — ‘всё Афетово племя’, по определению Достоевского.
Стр. 23. О ходе процесса мои читатели, вероятно, уже знают из газет. — Суд над участниками революционной демонстрации, происходившей на Казанской площади в декабре 1876 г., начался ‘в особом присутствии правительствующего сената’ 18 января 1877 г. Материалы этого судебного процесса публиковались в газете ‘Правительственный вестник’ и перепечатывались затем всеми крупными петербургскими и московскими газетами. Об участниках казанской демонстрации Достоевский писал в декабрьском номере ‘Дневника’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 51—52).
Стр. 24. … в горячей передовой статье… — Подразумевается анонимная статья ‘По поводу политического процесса’, напечатанная в ‘Петербургской газете’ (1877, 23 января, No 16). Автором статьи был, по всей вероятности, И. А. Баталии, редактор газеты (см.: Сб. Достоевский, I, стр. 372).
Стр. 24. Это совет молодежи, идущей ‘в народ’… — Далее приводится цитата из книги ученого-социолога А. И. Стронина (1827—1889) ‘Политика как наука’ (СПб., 1872, стр. 528—529).
Стр. 24. …мысль эту об ‘измельчании’ я уже давно слышал, она не раз уже повторялась в печати... — До этого мысль об измельчании типа ‘государственного преступника’ в среде петрашевцев Достоевский опровергал в ‘Дневнике писателя’ за 1873 г. (статья ‘Одна из современных фальшей’), см. наст. изд., т. XXI, стр. 133—134.
Стр. 25. …петрашевцев, между которыми было тоже немало лиц в связях и в родстве с лучшим обществом, а вместе с тем и богатых. — Выходцами из семей относительно родовитых и богатых среди петрашевцев были: А. П. Баласогло (1813—?), В. А. Головинский (1829—после 1874), Н. П. Григорьев (1822—1886), Н. Я. Данилевский (1822—1885) — все четверо генеральские дети, Кайдановы, Владимир Иванович (1820?— 1896) и Николай Иванович (1821—1894) — сыновья известного профессора-историка, братья Ламанские, Евгений Иванович (1824—1902) и Порфирий Иванович (1824—1875), отцом которых был ‘директор особой канцелярии по кредитной части’, Н. А. Мордвинов (1827—?) — ‘сын сенатора’, Н. А. Спешнев (1821—1882) — крупный помещик, братья Тимковские, Алексей Иванович (1817—?) и Константин Иванович (1814—1881) — сыновья ‘цензора и председателя комиссии для печатания полного собрания и свода законов’ (Петрашевцы, т. III, стр. 345, 347—349, 351, 352, 35-4, 355).
Стр. 25. …но военных было довольно и между петрашевцами.— К марту—апрелю 1849 г. на военной службе состояли следующие петрашевцы: Н. П. Григорьев, Н. А. Кузьмин (1819—1885), Ф. Н. Львов (1823—1885), Н. А. Момбелли (1823—1902), А. И. Пальм (1823—1885), А. И. Тимковский. В юности некоторые из петрашевцев принимали участие в русско-турецкой войне 1828 г. (А. И. Баласогло) и русско-турецкой (1828) и польской (1830) кампаниях (К. К. Ольдекоп) и вышли в отставку в 1830-е годы (см.: Петрашевцы, т. III, стр. 345, 347, 350, 351, 352, 353).
Стр. 25. Если же между петрашевцами и было несколько разночинцев (крайне немного), то лишь в качестве людей образованных… — Подразумеваются: А. И. Берестов (1814—?), родом из мещан, окончивший Академию художеств со званием свободного художника ‘по портретной живописи акварелью’, П. Н. Латкин, ‘сын купца, кандидат Петербургского университета’, А. П. Милюков (1817—1897), ‘сын мещанина, окончил Петербургский университет <...> литератор и историк литературы’, Б. И. Утин (1832—1872), сын купца 3-й гильдии, окончил Дерптский университет, позднее — ‘профессор Петербургского университета по кафедре истории положительных законодательств’ (Петрашевцы, т. III, стр. 346, 351, 352, 355).
Стр. 25. Между петрашевцами были, в большинстве, люди, вышедшие из самых высших учебных заведений со и из самых высших специальных заведений. — Согласно сведениям, почерпнутым В. Р. Лейкиной из ‘подлинных дел’ петрашевцев, университетское образование получили: Д. Д. Ахшарумов (1823—1910), И. И. Белецкий (1819—после 1859), И. М. Дебу (1824—1890), Н. А. Кашевский (1820—?), П. Н. Латкин, А. П. Милюков, А. М. Михайлов (1822—?), П. А. Мордвинов, А. А. Сидоров (1821—?), К. И. Тимковский, В. В. Толбин (1823—?), Б. И. Утин, А. Д. Щелков (1825—?), Иван-Фердинанд Львович Ястржембский (1814—1880-е гг.). Александровский лицей окончили: Н. Д. Ахшарумов (1819—1893), А. П. Беклемишев (1824—1877), Н. Я. Данилевский, А. И. Европеус (1826—1885), Е. С. Есаков (1824—?), В. И. Кайданов, Н. И. Кайданов, Н. С. Кашкин (1829—1914), Е. И. Ламанский, О. Ф. Отт (1828—?), М. В. Петрашевский (1821—1866), M. E. Салтыков-Щедрин. Училище правоведения окончили: А. Н. Барановский (1824—?), В. А. Головинский (1829—после 1874). ‘Высшие специальные заведения’ (инженерные училища, Институт корпуса путей сообщения, Институт корпуса инженеров, Педагогический институт) окончили соответственно: братья М. М. и Ф. М. Достоевские, К. М. Дебу (1810—после 1862), П. И. Ламанский, Ф. Г. Толль (1823—1867) (см.: Петрашевцы, т. III, стр. 345—355).
Стр. 25. Было много преподающих... — В ‘Биографическом алфавите. ..’, составленном В. Р. Лейкиной, отмечается, что Н. И. Белецкий преподавал всеобщую историю во 2-м кадетском корпусе, Б. Е. Вернадский (род. 1819), окончивший Академию художеств, был учителем рисования и гравировал иллюстрации А. А. Агина к ‘Мертвым душам’, Ф. Н. Львов до ареста был репетитором химии в Павловском кадетском корпусе, А. П. Милюков ‘в 1849 году преподавал русскую словесность во 2-й петербургской гимназии и в Сиротском институте и до июня — в дворянском полку’, Ф. Г. Толль преподавал ‘русскую словесность в Главном инженерном училище’, И.-Ф. Л. Ястржембский с 1843 г. преподавал политическую экономию и был помощником инспектора классов в Технологическом институте (Петрашевцы, т. III, стр. 346—357).
Стр. 25. …весьма многие из них заявили себя потом с большою честью в науке, как профессора, как естествоиспытатели, как секретари ученых обществ, как авторы замечательных ученых сочинений… — И это замечание Достоевского свидетельствует о его исключительном внимании к судьбе бывших петрашевцев. Всё, что говорит здесь Достоевский, находит подтверждение в исследовании В. Р. Лейкиной, опирающемся на массу документов и ‘подлинных дел’ петрашевцев. Так, Д. Д. Ахшарумов ‘в 1862 году окончил Медико-хирургическую академию’, работал за границей в лаборатории Дюбуа-Реймона, а по возвращении в Россию ‘написал ценные исследования санитарно-общественного характера…’, Н. Я. Данилевский — ‘выдающийся естествоиспытатель и теоретик неославянофильского направления’, Е. И. Ламанский — ‘исследователь истории денежного обращения и кредитных учреждений в России’, Ф. Н. Львов — секретарь Русского технического общества, редактор ‘Записок’ этого общества и представитель научных обществ на нескольких русских и заграничных выставках, О. Ф. Отт — ‘помощник ученого секретаря Ученого комитета в министерстве финансов’, Р. А. Черносвитов ‘в 1850 г. <...> просился в Петербург для разработки своего открытия в области воздухоплавания’ (Петрашевцы, т. III, стр. 345, 348, 351, 353, 356). Профессорами стали впоследствии А. П. Милюков и Б. И. Утин, Ф. Г. Толль издал трехтомный ‘Настольный словарь’ (1863—1866) с приложением.
Стр. 25. … издатели журналов... — Достоевский подразумевает себя и своего брата М. М. Достоевского (1820—1864), А. П. Милюкова, А. Н. Плещеева.
Стр. 25. … весьма заметные беллетристы… — Кроме самого Достоевского ‘весьма заметными беллетристами’ стали: M. E. Салтыков-Щедрин, Г. П. Данилевский (1829—1890), А. И. Пальм, А. П. Милюков, Ф. Г. Толль.
Стр. 25. … поэты... — Подразумеваются А. Н. Майков (1821—1897), так как по окончании суда над петрашевцами он все-таки долгое время состоял под надзором, А. Н. Плещеев (1825—1893) и С. Ф. Дуров (1816—1869).
Стр. 26. … ныне получился тип русского революционера до того уже отличный от народа... — Подразумеваются участники демонстрации на площади Казанского собора 6 декабря 1876 г.
Стр. 26. … одно иностранное мнение о русской сатире… — См. наст. изд., т. XXIV, стр. 506.
Стр. 27. … и даже и теперь, чуть не в прошлом месяце, читал опять о застое русской литературы и о ‘пустынях русской словесности’. — Достоевский имеет в виду статью А. М. Скабичевского ‘Беседы о русской словесности (Критические письма)’, в начале которой было высказано следующее заключение о современной русской литературе: ‘Что касается лично до меня, то я вполне разделяю недовольство большинства общества современною беллетристикою. Если и существуют, в литературе два, три имени, которые следует исключить из этого недовольства, если и появляется в течение года два, три произведения, отмеченные сильным талантом и обращающие на себя всеобщее внимание, то подобные явления представляются словно оазисами в дикой пустыне. Они остаются сами по себе, а пустыня тоже — сама по себе и, главное дело, продолжает пребывать все тою же бесплодною пустынею’ (ОЗ, 1876, No 11, отдел ‘Современное обозрение’, стр. 2).
Стр. 27—28. …на 92 странице романа (см. ‘Вестник Европы’) сверху страницы есть 15 или 20 строк, и в этих строках как бы концентрировалась, по-моему, вся мысль произведения ~ К сожалению, этот взгляд совершенно ошибочен… — Подразумеваются следующие строки о Соломине в XVI гл. ‘Нови’: ‘… Соломин не верил в близость революции в России, но, не желая навязывать свое мнение другим, не мешал им попытаться и посматривал на них — не издали, а сбоку. Он хорошо знал петербургских революционеров — и до некоторой степени сочувствовал им — ибо сам был из народа, но он понимал невольное отсутствие этого самого народа, без которого ‘ничего ты не поделаешь’ и которого долго готовить надо — да и не так и не тому, как те. Вот он и держался в стороне — не как хитрец и виляка, а как малый со смыслом, который не хочет даром губить ни себя, ни других. А послушать… отчего не послушать — и даже поучиться, если так придется’ (см.: ВЕ, 1877, No 1, стр. 92). Возможно, Достоевский увидел здесь повое подтверждение своим прежним, отразившимся в ‘Бесах’ представлениям о Тургеневе как о писателе, втайне сочувствующем революционным попыткам переустройства русской жизни. На самом деле ‘вся мысль’ романа сконцентрировалясь не в приведенной характеристике Соломина, а в эпиграфе к ‘Нови’.
Стр. 28. Прочел я ‘Последние песни’ Некрасова в январской книге ‘Отечественных записок’, — Подразумеваются следующие стихотворения Некрасова: ‘Вступление’, ‘Сеятелям’, ‘Отрывок’, ‘Молебен’, ‘З<ин>е’, ‘Пророк (Из Барбье)’, ‘Дни идут… все так же воздух душен…’, ‘Скоро стану добычею тленья’, ‘Друзьям’ (ОЗ, 1877, No 1, стр. 277—282).
Стр. 28. …какая-то язва в кишках, болезнь, которую и определить трудно... — Некрасов умер от рака прямой кишки.
Стр. 28. …мы в жизнь нашу редко видались… — Встречи Достоевского с Некрасовым стали редки после перехода в руки последнего журнала ‘Современник’ (см.: Гроссман. Жизнь и труды, стр. 46). После отбытия Достоевским заключения в Петропавловской крепости, каторги и ссылки (1849—1859) между ним и Некрасовым продолжаются недоразумения на литературной почве, усугубляющиеся идеологическими разногласиями (полемика журналов ‘Время’ и ‘Эпоха’ с ‘Современником’), Личные и литературные контакты между писателями налаживаются в 1875 г., в связи с публикацией романа ‘Подросток’ в ‘Отечественных записках’. В 1877 г. Достоевский дважды посещает умирающего Некрасова.
Стр. 28. … бывали между нами и недоумения… — В 1846 г. часть постоянных сотрудников ‘Отечественных записок’ (во главе с Некрасовым и Белинским) демонстративно покинула этот журнал с тем, чтобы с начала следующего года принять участие в издании журнала ‘Современник’, приобретенного Некрасовым и Панаевым у П. А. Плетнева. Достоевский не решился на разрыв с Краевским, и это обстоятельство вызвало раздражение прежде всего со стороны Некрасова, стремившегося сгруппировать вокруг своего журнала лучшие литературные силы. О трениях с Некрасовым на этой почве Достоевский подробно писал брату M. M. Достоевскому (письмо от 26 ноября 1846 г.). По возвращении из ссылки Достоевский вновь чуть не поссорился с Некрасовым из-за повести ‘Село Степанчиково и его обитатели’. Некрасов предложил за эту повесть небольшой гонорар. Достоевского оскорбило ‘торгашество’ редактора ‘Современника’ (см. письмо Ф. М. Достоевского к M. M. Достоевскому от 9 октября 1859 г.).
Стр. 28. … наша первая встреча… — Первая встреча Достоевского с Некрасовым состоялась в последних числах мая 1845 г. (см. наст. изд., т. I, стр. 465).
Стр. 28. Нам тогда было по двадцати с немногим лет. — Достоевский родился 30 октября 1821 г., Некрасов — 22 ноября 1821 г. Следовательно, во время первой встречи им не исполнилось еще 24 лет.
Стр. 28. … уже год как вышел в отставку из инженеров... — К моменту первой встречи с Некрасовым (конец мая 1845 г.) после выхода Достоевского в отставку еще не прошло года. Прошение об отставке Достоевский подал в середине августа 1844 г. и получил ее в конце августа того же года.
Стр. 28. …кроме одной маленькой статейки ‘Петербургские шарманщики’ в один сборник. — Очерк Д. В. Григоровича ‘Петербургские шарманщики’ был напечатан в сборнике ‘Физиология Петербурга’ (СПб., 1845). По свидетельству Григоровича, Достоевский был своего рода художественным редактором ‘Петербургских шарманщиков’ (Григорович, стр. 84—85).
Стр. 28. … (сам он еще не читал ее)... — По свидетельству Д. В. Григоровича, ‘Бедные люди’ были прочитаны Достоевским сначала ему и только после этого доставлены Некрасову (см.: Гриворович, стр. 89).
Стр. 28. … ‘Некрасов хочет к будущему году сборник издать...’ — Речь идет о ‘Петербургском сборнике’ (1846), в котором была напечатана повесть Достоевского ‘Бедные люди’.
Стр. 29. … читая вслух и чередуясь, когда один уставал. — ‘Результат этого чтения более или менее известен читающей публике, — вспоминал Д. В. Григорович. — История о том, как я силой почти взял рукопись ‘Бедных людей’ и отнес ее Некрасову, рассказана самим Достоевским в его ‘Дневнике’. Из скромности, вероятно, он умолчал о подробностях, как чтение происходило у Некрасова. Читал я. На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собою и начал всхлипывать, я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы’ (Григорович, стр. 89).
Стр. 29. ‘Читает он про смерть студента…’ — Рассказ о смерти студента Покровского в ‘Записках’ Вареньки Доброселовой (см. наст. изд., т. I, стр. 45).
Стр. 29. Тогда еще Некрасов ничего еще не написал такого размера, как удалось ему вскоре, через год потом. — В течение 1846 и в начале 1847 г. Некрасов опубликовал в ‘Петербургском сборнике’, ‘Отечественных записках’ и ‘Современнике’ целый ряд стихотворений, получивших высокую оценку лучших представителей тогдашней литературы (‘В дороге’, ‘Пьяница’, ‘Отрадно видеть, что находит…’, ‘Колыбельная песня’, ‘Огородник’, ‘Когда из мрака заблужденья’, ‘Тройка’, ‘Псовая охота’, ‘Нравственный человек’).
Стр. 29—30. Некрасов очутился в Петербурге, сколько мне известно, лет шестнадцати… — Наиболее точная дата приезда Некрасова в Петербург—конец июля ст. ст. 1838 г. (Ашукин, Летопись, стр. 26).
Стр. 30. Писал он тоже чуть не с 16-ти лет. — Первое появившееся в печати стихотворение Некрасова ‘Мысль’ (‘Сын отечества’, 1838, No 5) сопровождалось редакционным примечанием: ‘Первый опыт 16-летнего юного поэта’. Но писать Некрасов начал раньше. По свидетельству А. М. Скабичевского, он был исключен из гимназии (осень 1837 г.) за писание сатирических стихов на своих товарищей и преподавателей (Ашукин, Летопись, стр. 25, 26, 27).
Стр. 30. … Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии. — Оценивая поэзию Некрасова с позиций защиты гоголевского направления в литературе, Белинский писал в рецензии на ‘Петербургский сборник’: ‘Мелких стихотворений в ‘Петербургском сборнике’ немного. Самые интересные из них принадлежат перу издателя сборника г-на Некрасова. Они проникнуты мыслию, это — не стишки к деве и луне, в них много умного, дельного и современного. Вот лучшее из них — ‘В дороге» (Белинский, т. IX, стр. 573). Прочитав это стихотворение, Белинский, по свидетельству И. И. Панаева, обнял Некрасова и сказал ‘чуть не со слезами в глазах’: ‘Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?’ (Панаев, стр. 249). 19 февраля 1847 г., имея в виду стихотворение Некрасова ‘Нравственный человек’, напечатанное вскоре в третьей книжке ‘Современника’ за 1847 г., Белинский писал И. С. Тургеневу: ‘Нек<расов> написал недавно страшно хорошее стихотворение. Если не попадет в печать <...> то пришлю к Вам в рукописи. Что за талант у этого человека!’ (Белинский, т. XII, стр. 336). Наконец, в письме к К. Д. Кавелину от 7 декабря 1847 г. (наиболее существенные отрывки из этого письма были опубликованы А. Н. Пыпиным, см.: ВЕ, 1875, No 5, стр. 190) Белинский писал: ‘Вот, например, Некрасов — это талант, да еще какой! <...> его теперешние стихотворения тем выше, что он, при своем замечательном таланте, внес в них и мысль сознательную и лучшую часть самого себя’ (Белинский, т. XII, стр. 456).
Стр. 31. … цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..’ — Свидетельством того, что Достоевский не преувеличивал восторга Белинского после прочтения им повести ‘Бедные люди’, является рецензия ‘Новый критикан’, напечатанная в журнале ‘Отечественные записки’ (1846, No 2). Отвечая в этой рецензии на вопрос: ‘А что нового в нашей литературе?’ — Белинский писал: ‘Последняя новость в ней — явление нового необыкновенного таланта. Мы говорим о г-не Достоевском, который рекомендуется публике ‘Бедными людьми’ и ‘Двойником’ — произведениями, которыми для многих было бы славно и блистательно даже и закончить свое литературное поприще, но так начать — это в добрый час молвить! Что-то уж слишком необыкновенное… Теперь в публике только и толков, что о г-не Достоевском, авторе ‘Бедных людей’…’ И далее, говоря о ‘Петербургском сборнике’, изданном Некрасовым: ‘… перл этого альманаха опять-таки ‘Бедные люди» (Белинский, т. IX, стр. 493).
Стр. 31. Всё это он говорил потом обо мне и многим другим, еще живым теперь и могущим засвидетельствовать. — Одним из тех, кто мог ‘засвидетельствовать’ справедливость слов Достоевского об отношении Белинского к повести ‘Бедные люди’, был И. С. Тургенев (см.: Тургенев, Сочинения, т. XIV, стр. 52).
Стр. 31. Я остановился на углу его дома… — С 1842 по 1846 г. Белинский жил в доме купца А. Ф. Лопатина (угол Невского проспекта и набережной реки Фонтанки, ныне Невский, No 68/40).
Стр. 31. Когда я воротился из каторги, он указал мне на одно свое стихотворение в книге его: ‘Это я об вас тогда написал’… — Из Сибири в Петербург Достоевский ‘воротился’ в конце 1859 г., здесь же подразумевается эпизод, относящийся к более позднему времени. Исследователи отмечают, что в 1863 г. Некрасов подарил Достоевскому том своих ‘Стихотворений’, ‘Указывая на поэму ‘Несчастные’, Некрасов сказал: ‘Я тут о вас думал, когда написал это’, т. е. о жизни Достоевского в Сибири’ (Ашукин, Летопись, стр. 290). Вспоминая о визитах Достоевского к Некрасову в 1877 г., А. Г. Достоевская отмечает в своих мемуарах: ‘Иногда муж заставал Некрасова бодрствующим, и тогда тот читал мужу свои последние стихотворения, и, указывая на одно из них — ‘Несчастные’ (под именем ‘Крота’), — сказал: ‘Это я про вас написал!’, что чрезвычайно тронуло мужа’ (Достоевская, А. Г., Воспоминания, стр. 316). Говоря о том, что он думал о Достоевском, создавая образ Крота, Некрасов, по всей вероятности, имел в виду прежде всего строки, рисующие внешность молодого Крота и его положение ‘белоручки’ и ‘барина’ в буйной и грубой среде каторжников:
Рука, не твердая в труде,
Как спицы ноги, детский голос
И словно лен пушистый волос
На голове и бороде.
Стр. 31. Песни вещие их не допеты… — Цитата из стихотворения Некрасова ‘Скоро стану добычею тленья’, вошедшего в цикл ‘Последние песни’ (ОЗ, 1877, No 1). Несколько выше Достоевский говорит о Некрасове: ‘На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей’. Друзья, ‘песни’ которых ‘не допеты’,— по всей вероятности,— рано умершие Белинский и Добролюбов и сосланный в Сибирь Чернышевский.
Стр. 32. … герой всей поэмы. — Николенька Иртеньев, главный герой трилогии ‘Детство. Отрочество. Юность’, напечатанной в журнале ‘Современник’ (1852, No 9, 1854, No 10, 1857, No 1).
Стр. 32….не простой мальчик ~ не как брат его Володя. — См. ‘Отрочество’, гл. V.
Стр. 32. … принадлежащий к этому типу семейства ~ поэтом и историком которого был, по завету Пушкина, вполне и всецело, граф Лев Толстой. — Подразумевается ‘завет Пушкина’ — автора ‘Евгения Онегина’ и ‘Капитанской дочки’. Достоевский, напротив, изображал в ‘Подростке’ и ‘Братьях Карамазовых’ не светлые, а темные стороны дворянского семейства, его разрушение и разложение в пореформенную эпоху.
Стр. 32. Чрезвычайно серьезный психологический этюд над детской душой, удивительно написанный. — Эта характеристика заключает подробный аналитический пересказ содержания ряда глав повести Л. Н. Толстого ‘Отрочество’ (см. главы XI—XVI).
Стр. 34. Я получил письмо из К-ва, в котором мне описывают смерть одного ребенка... — Письмо из Кишинева от помощника инспектора Кишиневской духовной академии Михаила Андреевича Юркевича (см.: Д, Письма, т. III, стр. 376). В ответном письме к М. А. Юркевичу Достоевский писал по поводу сообщенного ему известия о самоубийстве ребенка: ‘Этот последний факт очень любопытен, и без сомнения о нем можно кое-что сказать’ (там же, стр. 254).
Стр. 36. Несмотря на категорическое заявление мое в прошлом декабрьском ‘Дневнике’... — См. наст. изд., т. XXIV, стр. 60.
Стр. 36. Очень просят г-жу О-гу А-ну Ан-ову, писавшую в редакцию о своих занятиях по экзамену... — Речь идет о письме 17-летней девушки О. А. Антиповой, полученном Достоевским в январе 1877 г. Письмо хранится в ИРЛИ. Об Антиповой см.: Д., Письма, т. III, стр. 386—387.
Стр. 37. …развлечь себя ~ ‘Новью’... — Роман ‘Новь’, опубликованный в январской и февральской книжках журнала ‘Вестник Европы’ за 1877 г., сразу же привлек к себе пристальное внимание. Подробный обзор откликов на этот роман в отечественной и иностранной периодике см. в издании: Тургенев, Сочинения, т. XII, стр. 524—552.
Стр. 37. … крахами... — Подразумеваются банкротства московского ссудного банка и еще двух банкирских контор. Первое из них породило шумный судебный процесс (процесс Струсберга). Несмотря на всплывшие на процессе факты крупного мошенничества и циничного злоупотребления доверием вкладчиков, суд присяжных нашел возможным ограничиться весьма мягкими наказаниями для финансистов-аферистов. Касаясь этих событий, журнал ‘Отечественные записки’ отмечал в статье, подводящей итоги обсуждения в печати причин подобных явлений: ‘Мы очень хорошо помним, что в день оправдания Мясниковых, здесь, в Петербурге, была присуждена к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь на поселение женщина, укравшая из запертого стола шесть копеек, теперь сопоставьте с этим последним преступлением такое, в котором целый совет и правление банка принимают вклады от разных лиц в то время, когда им положительно известно, что банк не будет в состоянии возвратить эти вклады, что равнозначительно грабежу, соединенному с обманом, а между тем вы видите, что людям, решившимся на подобное преступное деяние, оно вовсе не вменяется в вину <...> положа руку на сердце, нельзя не заметить, что возможность подобных явлений указывает, что не только есть пробел в нашем законодательстве, но есть что-то ненормальное в наших нравах, обычаях и воззрениях’ (А. Головачев. Заметки по поводу текущих событий. — ОЗ, 1877, No 1, отдел ‘Современное обозрение’, стр. 88). О банковских крахах Достоевский упоминал также в подглавке ‘Словечко об ‘ободнявшем Петре», напечатанной в декабрьском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 64). Ср.: наст. изд., т. XVII, стр. 23, 33, 453—454.
Стр. 37. …червонными валетами… — См. наст. изд., т. XXIII, стр. 359.
Стр. 37. … тут непременно — ‘Надо что-нибудь да сделать, Надо чем-нибудь да кончить’. — Возможно, что это двустишие — плод версификации самого Достоевского, использовавшего при этом лексический материал писем Н. М. Карамзина, опубликованных в 1866 г. 17 июня 1798 г. Карамзин писал И. И. Дмитриеву: ‘Гавр<иил> Ром<анович> мне не отвечает, видно, он рассердился — жаль. Пожалуй, спроси у него, что он прикажет делать с напечатанною книгою. Надобно чем-нибудь кончить’ (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 96. Курсив наш, — Ред.).
Стр. 38. … как ни отрицали мы изо всех сил всю зиму наше летнее движение... — См. комментарий к декабрьскому выпуску ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (наст. изд., т. XXIV, стр. 399—400).
Стр. 38….несмотря на пророков наших, умевших разглядеть ~ в лице России лишь спящее, гадкое} пьяное существо, протянувшееся от Финских хладных скал до пламенной Колхиды, с колоссальным штофом в руках. — Намек на тургеневский роман ‘Новь’ (работа над которым была закончена в июле 1876 г.), и в частности — на стихотворение Нежданова ‘Сон’ из XXX главы второй части ‘Нови’, опубликованной в феврале 1877 г. в ‘Вестнике Европы’ (см.: Тургенев, Сочинения, т. XII, стр. 230—231). В пересказ заключительных строк ‘Сна’ Достоевский вмонтировал цитату из стихотворения Пушкина ‘Клеветникам России’ (1831), вероятно, заподозрив Тургенева в пародийном переосмыслении патриотической оды (см. также стр. 69).
Стр. 38. … европейский наш взгляд на Россию — это всё та же еще луна, которую делает всё тот же самый заезжий хромой бочар в Гороховой, что и прежде делал, и всё так же прескверно делает… — Продолжая разоблачать ‘несостоятельность’ европеизма русских западников, Достоевский сравнивает их идеалы с бредовыми фантазиями гоголевского Поприщина из ‘Записок сумасшедшего’: ‘Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге, и прескверно делается <...> Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак никакого понятия не имеет о луне’ (Гоголь, т. III, стр. 212).
Стр. 38. …немец, да еще хромой, надобно иметь сострадание.— Возможно, здесь подразумевается ‘западник’ Тургенев. Определение ‘немец’ намекает на идеологическую самохарактеристику Тургенева, сформулированную во вступительной части его ‘Литературных и житейских воспоминаний’: ‘Я бросился вниз головою в ‘немецкое море’, долженствовавшее очистить и возродить меня, и когда я наконец вынырнул из его волн — я все-таки очутился ‘западником’, и остался им навсегда <...> я другого пути перед собой не видел’ (Тургенев, Сочинения, т. XIV, стр. 9). Определение же ‘хромой’ содержит намек на подагру, от которой в течение долгих лет страдал Тургенев. Намекая в данном случае на ‘немецкую’ ориентацию Тургенева, Достоевский безусловно опирался и на свое знаменитое письмо к А. Н. Майкову (16 (28) августа 1867 г.), в котором была описана баден-баденская ссора писателей, обусловленная различным пониманием ими идеологической концепции романа ‘Дым’. Согласно этому полемическому описанию, в ответ на насмешки Достоевского над ‘немцами’ и их ‘цивилизацией’, Тургенев будто бы заявил: ‘Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!’ Несколько позже в письме к А. Н. Майкову (11 (23) декабря 1868 г.) Достоевский писал: ‘Тургенев сделался немцем из русского писателя, — вот по чему узнается дрянной человек’.
Стр. 38. В газетах упоминалось как-то, что в Москву в эту зиму привезли из славянских земель не одну партию бедных маленьких детей со Их размещают по разным рукам и заведениям. — Газета ‘Русские ведомости’ писала в конце 1876 г. (19 декабря, No 321, отдел ‘Московские вести’): ‘Нам сообщают, что дамское отделение Славянского благотворительного комитета получило от русского посольства в Константинополе известие, что <...> 26 болгарок-сирот, отправляющихся в Москву с целью получить воспитание в русских учебных заведениях, выехали из Константинополя в Одессу. После небольшого отдыха они поедут дальше, так что приезда их в Москву должно ожидать не позже будущей недели’. В начале следующего года та же газета (РВед, 1877, 4 января, No 3, отдел ‘Московские вести’) сообщала: ‘Болгарские дети, прибывшие недавно в Москву <...> помещены в Покровской общине сестер милосердия, из них 25 девушек и один мальчик. Из Константинополя до Одессы сопровождал их доктор Марконет, в Одессе супруга градоначальника, графиня Левашева, приняла в них горячее участие и постаралась обеспечить удобный путь этим детям до Москвы. В настоящее время для этих сирот <...> отведены обширные комнаты в Общине’. Через несколько дней, после сведений о распределении болгарских детей по русским школам и семьям, газета сообщила: ‘Прибытие новых болгарских детей ожидается в скором времени, первоначально, как мы слышали, прибудут 10 детей, а несколько спустя — еще 70. Все они на первое время будут помещены в Покровской общине сестер милосердия’ (РВед, 1877, 9 января, No 7, отдел ‘Московские вести’).
Стр. 38. Говорят, недавно в Москву привезли еще ‘партию деток’, от трех до тринадцати лет... — Подразумеваются толки, первоисточником которых является следующая газетная информация: ’20-го января, ночью, а 12-часовым поездом Смоленской железной дороги, привезены из Сербии 21 девочка и 2 мальчика, сироты, от 6 до 14-летнего возраста. На станции железной дороги детей угостили кофе и одели в приготовленное для них общиною сестер милосердия платье. Затем они были отвезены в каретах в Покровскую общину сестер милосердия’ (РВед, 1877, 31 января, No 29, отдел ‘Московские вести’). Возраст болгарских детей, о которых сообщали ‘Русские ведомости’ 19 декабря 1876 г. и 4 января 1877 г., — ‘от 9-ти до 13-ти лет’ (РВед, 1876, 29 декабря, No 328, отдел ‘Московские вести’).
Стр. 39. …еще пятьдесят лет тому назад появившихся. — Достоевский здесь не точен, так как ‘пятьдесят лет тому назад’ появились в печати не пушкинские ‘Песни западных славян’, а сборник Мериме ‘La Guzla’.
Стр. 39. Считали их так себе… — Вероятно, Достоевский имеет в виду ранний отзыв Белинского о ‘Песнях западных славян’. В рецензии на книгу ‘Стихотворения Александра Пушкина’, опубликованную в 1835 г., он писал: ‘Вообще очень мало утешительного можно сказать об этой четвертой части стихотворений Пушкина. Конечно, в ней виден закат таланта, но таланта Пушкина, в этом закате есть еще какой-то блеск, хотя слабый и бледный… Так, например, всем известно, что Пушкин перевел шестнадцать сербских песен с французского, а самые эти песни подложные, выдуманные двумя французскими шарлатанами — и что ж?.. Пушкин умел придать этим песням колорит славянский, так что, если бы его ошибка не открылась, никто и не подумал бы, что это песни подложные. Кто что ни говори, — а это мог сделать только один Пушкин!’ (Белинский, т. II, стр. 82). Но позднейшие оценки Белинским ‘Песен западных славян’ были безоговорочно высокими. Так, в рецензии ‘Библиографические и журнальные известия’ (ОЗ, 1843, No 4) он писал о Пушкине: ‘Подделка двух французов заставляет его взяться за народные песни Сербии, — и он создает ряд песен, дышащих всею роскошью дикой поэзии дикого народа’ (Белинский, т. VII, стр. 36). И далее, в статье пятой о Пушкине (ОЗ, 1844, No 2): »Песни западных славян’ более, чем что-нибудь, доказывают непостижимый поэтический такт Пушкина и гибкость его таланта. Известно происхождение этих песен и проделка даровитого француза Мериме, вздумавшего посмеяться над колоритом местности. Не знаем, каковы вышли на французском языке эти поддельные песни, обманувшие Пушкина, но у Пушкина они дышат всею роскошью местного колорита, и многие из них превосходны…’ (Белинский, т. VIT, стр. 352).
Стр. 40. …они взяты у Пушкина с французского, из книжки Мериме ‘La Gouzla’... — В предисловии к ‘Песням западных славян’ Пушкин писал: ‘Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года, под названием ‘La Guzla, ou choix de Posies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzgowine’ (Гузла, или Сборник иллирийских стихотворений, собранный в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине, — Ред.). Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что, собирая некогда безыскусственные песни полудикого племени, он не думал их обнародовать, но что потом, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме…’ (Пушкин, т. III, стр. 334).
Стр. 40. …книжки, сочиненной Мериме, по его собственному признанию, наобум, не выезжая из Парижа. — В письме к другу Пушкина С. А. Соболевскому (1803—1870), помещенном Пушкиным в предисловии к ‘Песням западных славян’, Мериме писал: ‘Гузлу я написал по двум мотивам, — во-первых, я хотел посмеяться над ‘местным колоритом’, в который мы слепо ударились в лето от рождества Христова 1827. Для объяснения второго мотива расскажу вам следующую историю. В том же 1827 году мы с одним из моих друзей задумали путешествие по Италии. Мы набрасывали карандашом по карте наш маршрут. Так мы прибыли в Венецию, — разумеется, на карте — где нам надоели встречавшиеся англичане и немцы, и я предложил отправиться в Трпест, а оттуда в Рагузу. Предложение было принято, но кошельки наши были почти пусты, и эта ‘несравненная скорбь’, как говорил Рабле, остановила нас на полдороге. Тогда я предложил сначала описать наше путешествие, продать книгопродавцу и вырученные деньги употребить на то, чтобы проверить, во многом ли мы ошиблись. На себя я взял собирание народных песен и перевод их, мне было выражено недоверие, но на другой же день я доставил моему товарищу по путешествию пять или шесть переводов <...> Вот мои источники, откуда я почерпнул этот столь превознесенный ‘местный колорит’: во-первых, небольшая брошюра одного французского консула в Баньялуке <...> Местами он употребляет иллирийские слова, чтобы выставить напоказ свои знания <...> Я старательно собрал все эти слова и поместил их в примечания. Затем я прочел главу: ‘De’costumi dei Morlachi’ <О нравах Морлаков> из ‘Путешествия по Далмации’ Фортиса. Там я нашел текст и перевод чисто иллирийской заплачки жены Ассана-Аги, но песня эта переведена стихами. Мне стоило большого труда получить подстрочный перевод, для чего приходилось сопоставлять повторяющиеся слова самого подлинника с переложением аббата Фортиса. При некотором терпении я получил дословный перевод <...> Вот и вся история. Передайте г-ну Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался и пр.’ (Пушкин, т. III, стр. 335—336, 1310—1311).
Стр. 40. Этот преталантливый французский писатель... — Эта характеристика дарования Мериме перекликается с пушкинской характеристикой в предисловии к ‘Песням западных славян’: ‘… Мериме, острый и оригинальный писатель, автор ‘Театра Клары Газюль’, ‘Хроники времен Карла IX’, ‘Двойной ошибки’ и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы’ (Пушкин, т. III, стр. 334). Также см. отзыв Достоевского о Мериме: наст. изд., т. XVIII, стр. 48.
Стр. 40. … впоследствии snateur и чуть не родственник Наполеона III... — В 1830 г. Мериме подружился с графом М.-Ф. де Монтихо и его женой, дочь которых Евгения (1826—1920) стала впоследствии женой Наполеона III и императрицей Франции (с 1853 но 1870). Евгения питала к Мериме сердечную привязанность и относилась к нему как к отцу. Мериме пользовался личной дружбой и самого императора. В звание сенатора Мериме был возведен в 1853 г.
Стр. 40. Я бы тем высокообразованным сербам, из которых многие столь недоверчиво смотрели нынешним летом на русских… — Подразумеваются прежде всего сербские ‘министерские <...> головы’, о которых вскользь упоминал Достоевский еще в августовском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 101), и вообще сербская интеллигенция.
В печати неоднократно указывалось на то, что главная причина недоверия к русским со стороны интеллигентных сербов — образование, полученное последними в Зап. Европе и, как следствие этого — крайняя скудость или тенденциозность их представлений о России. Так, например, В. П. Мещерский в цикле очерков ‘На пути в Сербию и в Сербии’ писал об Иоване Ристиче, министре иностранных дел Сербии: ‘… Ристич — цветок парижской цивилизации, следовательно, его понятия о России не шире и не глубже понятий всякого образованного и умного француза, который знает, что есть большая земля, именуемая la Russie, что в этой земле был Pierre le Grand, потом Alexandre Premier, потом Nicolas et Sevastopol и что, затем, в этой Russie есть des cosaques. По своему положению министра иностранных дел в Сербии Ристич, как умный человек, успел кое-какими отрывочными сведениями заткнуть чересчур большие пробелы в россиеведении, но, все-таки, он остался, относительно России, умным парижанином, кое-что знающим sur le православие, et le славянский мир, en gnral, и больше ничего. Значит, винить его в том, что он не может питать к России никаких серьезных чувств, нет возможности. Скорее мы виноваты в том, что мы не предвидели событий сегодняшних, не позаботились вчера о том, чтобы Ристичи воспитывались для Сербии в России, а не в Париже’ (Гр, 1876, 1 ноября, No 30—37, стр. 907). Впоследствии в бесплатном приложении для подписчиков журнала ‘Гражданин’ была помещена лаконичная справка об образовании сербского министра иностранных дел: ‘Ристич получил высшее образование в Берлине, Гейдельберге и Париже и получил степень доктора философии также в Германии’ (Русский сборник, т. II, стр. 172).
В цикле очерков ‘На пути в Сербию и в Сербии’ Мещерский писал о сербской образованной молодежи: ‘… эта молодежь, как только она интеллигенция, не только не симпатизирует русским, по находит себя вправе смотреть на них свысока <...> Образчиками этой культурной молодежи служат офицеры в сербской армии. Как только этот офицер культурен, он держит себя особняком от русских и, надо прибавить, особняком от своего солдата — представителя некультурного начала <...> Воспитание этой культурной сербской молодежи получается в их белградском лицее, учебном заведении, не доросшем, за неимением учебных и денежных средств, до университета. Там учат профессора, все получившие образование или в Германии, или во Франции’ (Гр, 1876, 1 ноября, No 36—37, стр. 911).
Стр. 40. … судя по ходу дел, вряд ли сербы скоро узнают этого неизвестнейшего из всех великих русских людей... — Достоевский, возможно, обратил внимание на следующее замечание Мещерского в его книге ‘Правда о Сербии’ (СПб., 1877): ‘Интеллигент сербский наивно глупо и дерзко верит, что русские — Пушкин и Карамзин, перед ним, мальчишки, неучи и ученики <...> Серб, который с вами заговорит по-русски, — вы это видите по лицу его, — дает вам понять, что он делает вам большую честь’ (стр. 373). Предположение это тем более вероятно, что в следующем параграфе настоящей главы ‘Дневника писателя’ есть скрытые цитаты из очерков или ‘писем’ Мещерского ‘На пути в Сербию и в Сербии’, напечатанных в журнале ‘Гражданин’ за 1876 г. и полностью перепечатанных в этой книге.
Стр. 40. …которому до сих пор не могли мы еще собрать денег на памятник... — Мысль о сборе средств на памятник Пушкину возникла в 4860 г. в среде бывших воспитанников царскосельского Лицея в связи с пятидесятилетним юбилеем Лицея. В 1870 г. был образован специальный комитет по постройке памятника. Работа по сооружению памятника, открытого в Москве, на Тверском бульваре лишь 6 июня 1880 г., была поручена скульптору А. М. Опекушину (1841—1923). Газета ‘Московские ведомости’ писала: ‘По словам ‘Нового времени’, модель памятника Пушкину, изготовленная художником Опекушиным и исправленная им по замечаниям экспертов, недавно удостоилась высочайшего одобрения и скоро будет выставлена для публики. Комитет в настоящее время приступает к заключению контрактов на предстоящие работы, которые будут производиться в Москве под наблюдением как г-на Опекушина, так и опытного архитектора, и, вероятно, начнутся не позже наступающей весны. Собранная сумма с процентами составляет с лишком 80 000 рублей’ (МВед, 1877, 22 февраля, No 44, отдел ‘Последняя почта’).
Стр. 41. Сербская скупщина, собравшаяся в прошлом месяце в Белграде на одно мгновение (на полтора часа, как писали в газетах), чтоб только решить: ‘Заключить мир или нет?’… — Достоевский имеет в виду сообщение, напечатанное в отделе ‘Телеграммы’ газеты ‘Московские ведомости’ (1877, 17 февраля, No 41): ‘Землин, 28 (16) февраля <...> Сегодня в половине десятого пушечные выстрелы возвестили гражданам Белграда об открытии скупщины. Заседание продолжалось до одиннадцати часов. Выработанные условия мира приняты почти без прений, и скупщина объявлена распущенною. При выходе из собрания, где происходило заседание, князь Милан и министры казались веселыми. Речь князя и все, что говорилось в скупщине, содержится в строгой тайне, под предлогом, что гласность может повлиять на заключение мира, Министерство ликует от одержанного торжества и вероятно — удержится’.
Стр. 41. Говорят, и на мир-то согласились вследствие какой-то передержки, министерской какой-то интриги. — По всей вероятности, Достоевский опирается здесь на данные о фракционной борьбе в скупщине, почерпнутые из газеты ‘Московские ведомости’ (1877. 25 февраля, No 47, отдел ‘Последняя почта’): ‘О закулисной стороне сербской скупщины телеграмма венской ‘Tagblatt’ сообщает, что голосование скупщины было поражением консервативной партии Мариновича, хотя и эта партия агитировала постоянно за мир. В предыдущие два дня многочисленные ее агенты старались привлечь на свою сторону депутатов, желавших продолжения войны. Этим думали нанести поражение министерству Ристича, ибо консервативы были убеждены, что последнее стоит за войну в союзе с Россией и что речь князя будет иметь воинственный характер’.
Стр. 41. …если чуть-чуть правда, что скупщина не трусила продолжения войны, то ~ ‘Что ж это у нас так кричали о трусости сербов?’ — Достоевский имеет в виду толки газет и журналов после стратегического поражения сербской армии на Дюнишских высотах 17 (29) октября 1876 г. Об этом свидетельствует записная тетрадь Достоевского, относящаяся к 1876—1877 гг. (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 279). Вместе с тем следует отметить: колебания в оценках поведения сербской армии русской печатью были велики — от нескрываемого злорадства и презрения до сочувственного понимания и участия. Так, петербургская газета ‘Новости’ (1877, 5 января, No 5, отдел ‘Русская печать’) отмечала с удовлетворением: ‘Н. В. Максимов печатает в ‘Биржевых ведомостях’ целый ряд фельетонов ‘Из сербской войны’, в которых встречаются весьма удачные эскизы и картинки. Вот, например, как он характеризует пресловутую храбрость сербов’. Вслед за этим цитировался один из фельетонов Максимова, насыщенный злыми насмешками над необстрелянными сербскими солдатами.
Иную позицию занимал ‘Гражданин’. Полковник Мак-Ивер, английский доброволец, командовавший кавалерийским отрядом в сербской армии, писал в статье ‘Впечатления сербской войны’, перепечатанной в этом журнале из английского источника: ‘Мне больно было слышать, что сербов обвиняли в трусости’. Напомнив ‘о страшном неравенстве сил’ в сербо-турецкой войне, Мак-Ивер заключал: ‘И при всем том, вот уже три месяца как Сербия, этот бессильный пигмей, отбивается от Турции, от зверского и подлого гиганта’ (Гр, 1876, 8 ноября, No 38—40, стр. 965). В том же номере журнала Мещерский утверждал: ‘…сербы не трусы! Сербы пастухи и земледельцы, поставленные в военный строй, и больше ничего <...> Черняев говорил мне, что он назовет лжецом в глаза того солдата и офицера, который в первом деле не испытывает чувства страха. Но это чувство страха длится момент. Оно исчезает от мысли, что нельзя бежать <...> Сербская же армия именно не есть армия потому, что этой мысли, что нельзя бежать, что показывать страх позорно, — у сербов совсем нет <...> Это чувство или эту мысль военной чести сербская армия приобретет через несколько месяцев’ (там же, стр. 946).
Особенно часто ‘кричали о трусости сербов’ в определенных кругах русских добровольцев (главным образом из числа бывших ‘дантистов’ и ‘отставных помещиков’), принимавших небескорыстное участие в сербо-турецкой войне 1876 г. (см.: ОЗ. 1876, No 12. отдел ‘Современное обозрение’, корреспонденция Г. И. Успенского ‘Из Белграда (письмо невоенного человека)’).
Стр. 41. …особенно запомнил одно письмо от одного юного русского... — Письмо из Белграда студента-добровольца А. П. Хитрова от 26 декабря 1876 г., который энергично защищал сербов от нападок в русской печати: ‘Да, я убежден, что черных, постыдных мотивов у сербов не было, когда они рубили, стреляли себе руки… <...> У серба, когда он вышел на турок, злобы против врага оказалось так мало, что поздно уже было травить его против врага. С другой стороны, в сербе выказалась такая любовь к своей тихой и полной скромных благ куче, что она его тянула, точно магнит. <...> Им в кучах сделалось так хорошо, так приятно. <...> Турок его не трогал, он безмятежно предался наслаждению кучею, полным матерьялизмом кучным (!), не знавшим больше ничего на свете… Ах! Я так понимаю серба! Чем больше бываешь в кучах и в каких концах Сербии ни бываешь — всюду видишь кучу, всюду видишь кучный матерьялизм серба’ (Материалы и исследования, т. II, стр. 312—313). Куча (kyha) — большая семья, основное звено в составе организации племени в Сербии и Черногории. См.: П. Ровинский. Черногория в ее прошлом и настоящем. СПб., 1897, т. II, стр. 191—192, Н. Овсяный. Сербия и сербы. СПб., 1898, стр. 160, 166—167.
Стр. 41. Восторженный русский эмигрант даже извиняет членовредительство сербских солдат у Черняева и Новоселова: это, видите ли, они до того нежный сердцем народ, до того любят свою ‘кучу’ ~ что ~ отстреливают себе пальцы, чтобы ~ поскорей воротиться в свое милое гнездо! — Сведения и характеристики, аналогичные тем, которыми было наполнено письмо этого ‘эмигранта’, нередко встречались и на страницах русской периодики. В печати отмечалось, что в бою необученного и необстрелянного сербского пехотинца ‘неотвязно мучает воспоминание о потерях личных, о доме, о семье. Первый крик раненого серба: ‘ ‘И-я-у!.. Куку мене… Куку, красный брате!.. До кучи молим, до кучи!’ В этом крике судорожный вопль семьянина, отца…’ (И-ов. Из Сербии.— Гр, 1876. 1 ноября, No 36—37, стр. 916). Мещерский писал в одном из ‘писем’ ‘На пути в Сербию и в Сербии’: ‘Все в Сербии более или менее богаты, то есть имеют свое собственное состояние и наслаждаются жизнию <...> Вот это-то общее благосостояние, общее наслаждение жизнью и объясняет, почему в Сербии нет солдат в пехотных и конных милициях <...> с той минуты, как серб поступил в ряды войска, не имея понятия о нравственной стороне своей службы, он испытывает одно лишь: лишение разом всего того, к чему он привык, с чем он сжился, как с условиями жизни, без которых жизнь для него немыслима. Это рыбы, взятые из реки и пересаженные в стоячую воду. Оттого главная духовная черта в этом солдате есть непреодолимая тоска по дому или по куче, как говорит серб, то есть самое естественное и понятное желание быть дома’ (Гр, 1876, 8 ноября, No 38—40, стр. 942). Такое же объяснение стремления сербского солдата в ‘кучу’ было дано несколько позже в газете ‘Новое время’ (Вл-ъ. Из лагеря в лагерь. — НВр, 1877, 2 февраля, No 335). Представление о ‘членовредительстве’ в сербской армии, которой командовал русский генерал Черняев, дает следующее описание встречи В. П. Мещерского и Д. К. Гирса (1833—1886) с сербскими солдатами, идущими в тыл: ‘Одни шли с подвязанными руками, ибо были солдаты, прострелившие себе пальцы, другие шли просто домой, без всякого отпуска, а так себе <...>
— Ну, а эти раны, — спросил Гирс по-сербски, указывая на пальцы, — откуда они?
— Пуля, — ответил один из парней.
— Чья?
— Турецкая.
— Нет, — вмешался хладнокровно другой парень. — Я знаю, отчего эти раны: это они сами себе простреливают, чтобы уйти домой’ (Гр, 1876, 8 ноября, No 38—40, стр. 941).
Стр. 42. …таких несчастных детей я довольно встречал в моем детстве в разных школах… — Первой из этих школ был, по всей вероятности, Московский частный пансион Л. И. Чермака, в который Достоевский поступил осенью 1834 г. В справочной и мемуарной литературе отмечается: ‘Федор Д<остоевск>ий в пансионе <...> заметив в толпе школьников новичка В. Каченовского, своего товарища по играм в саду Мариинской больницы, берет его под свою защиту’ (Гроссман, Жизнь и труды, стр. 27). Второй школой юного Достоевского был приготовительный пансион капитана К. Ф. Костомарова, где он с мая 1837 г. готовился к поступлению в Инженерное училище (см. там же, стр. 29).
Стр. 42. Правда, теперь, когда уж кончилась у них война и заключен мир... — Начав войну с Турцией 20 июня (2 июля) 1876 г., Сербия потерпела вскоре ряд поражений. Спасая ее от окончательного разгрома, Россия 19 октября 1876 г. предъявила Турции ультиматум, в котором потребовала заключения перемирия в течение ближайших сорока восьми часов. Турки согласились на двухмесячное перемирие. 17 февраля 1877 г., вновь благодаря дипломатическому давлению России, между Сербией и Турцией был заключен мир. Одна из телеграмм, опубликованных ‘Московскими ведомостями’ (1877, 19 февраля, No 43), гласила: ‘Землин, 2 марта (18 февраля). Депутаты скупщины, вчера в пять часов, подписали протокол заседания, большинство вслед за сим уехало из Белграда. Основание мира status quo ante bellum. От всех других притязаний Турция отказалась’.
Стр. 42—43. … сердца высшей сербской интеллигенции далеко не всегда возвышались до страдания по родине ~ это объясняется у них слишком сильным, может быть, политическим честолюбием. — Намек на попытки сербской правящей партии завоевать для своей страны политическое господство в ущерб другим. По этому поводу Мещерский, например, писал в очерках ‘На пути в Сербию и в Сербии’: ‘Пока некультурные черногорцы храбро и твердо подняли знамя войны, во имя свободы славян — без всякой другой задней мысли <...> сербская партия действия увлеклась <...> гораздо более честолюбивыми и себялюбивыми замыслами, занявшими место глубокого и высокого патриотического настроения’ (Гр, 1876, 1 ноября, No 36—37, стр. 912).
Стр. 43. …Хорватовичи и Мариновичи, то есть всё равно как бы Мольтке и Бисмарки. — В 1876 г. Георгий Хорватович (1835—1895) успешно командовал Тимокской армией. В войну 1877—1878 гг. — генерал-майор. В 1881—1885 гг. — посланник в Петербурге. С 1886 по 1887 г.— военный министр Сербии. Маринович — видный сербский государственный деятель. С конца 1873 по конец 1874 г. — ‘министр-президент и министр иностранных дел’ (см. статью ‘Сербия’. — Русский сборник, т. II, стр. 180—183). В обзоре ‘Иностранные события’, напечатанном в журнале ‘Гражданин’ (1876, 15 ноября, No 41—42, стр. 971), Мариновичу были посвящены такие строки, вносящие дополнительные штрихи в характеристику его как одного из сербских политиков, интригующих ‘против России’: ‘Министр и президент сената Маринович 7 ноября отправился из Белграда, вместе с русским генеральным консулом Карцевым, со специальной миссией в С.-Петербург. По известиям от 10 ноября, все министры подали просьбу об отставке, которая пока не принята, — но министры настаивают на своей просьбе. Причины этого еще неизвестны. По одним слухам, эта просьба об отставке приводится в связь с требованием будто бы генерала Черняева заседать в совете министров с правом голоса, по другим же она имеет связь с поручением, данным от сербского правительства г-ну Мариновичу’.
Канцлер князь Отто фон Бисмарк (1815—1898) и начальник германского генерального штаба Гельмут фон Мольтке (1800—1891) сыграли видную роль в объединении Германии ‘сверху’ и в войне Германии против Франции в 1870—1871 гг.
Стр. 43. Где-то я читал, что иные из этих строгих господ ~ завидев иного низшего серба, собиравшегося бежать из-под ружья, прямо отстреливали ему голову револьвером… — Вне всякого сомнения, Достоевский прочел об этом в одном из ‘писем’ Мещерского ‘На пути в Сербию и в Сербии’, где есть такие строки: ‘Хорватович в своей армии ввел систему стреляния по убегающим: он сам, собственною рукою, убивал несколько человек из револьвера в ту самую минуту, когда происходило первое вздрагивание в рядах солдат. И вследствие этого случаи убеганья целых батальонов у Хорватовича стали немыслимы’ (Гр, 1876, 8 ноября, No 38-40, стр. 946).
Стр. 43. …могли бы мы быть железными князьями!’ — Железным канцлером или железным князем называли Бисмарка, который еще в 1862 г. провозгласил доктрину внешней и внутренней политики, предусматривающую объединение Германии с помощью военной силы: ‘Не на либерализм Пруссии взирает Германия, а на ее мощь… Не речами, не постановлениями большинства решаются великие вопросы времени — это было ошибкой 1848 и 1849 гг., — а железом и кровью’ (см.: Всемирная история, т. VI. М., 1959, стр. 540). Политика ‘железа и крови’ была неприемлема для Достоевского-гуманиста. В записной тетради 1876— 1877 гг. Достоевский утверждал: ‘Правило крови и железа не наше’ (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 191). В записной тетради 1875—1876 гг. есть такие строки: ‘… падут Бисмарки. Всё застанется врасплох. Россия. Православие <...> Ждать смирения, то есть победить зло красотою моей любви и строгого образа воздержания и управления собою’ (наст. изд., т. XXIV, стр. 165).
Достоевскому было близко противопоставление бисмарковской политике ‘русской’ точки зрения на способы достижения единства славянских народов, сформулированной в стихотворении Ф. И. Тютчева ‘Два единства’ (впервые напечатано в журнале ‘Заря’, 1870, No 10):
‘Единство — возвестил оракул наших дней —
Быть может спаяно железом лишь и кровью…’
Но мы попробуем спаять его любовью,
А там посмотрим, что прочней…
Стр. 43. …Черняев оттуда выехал, а добровольцев выслали…— В начале мая 1877 г. А. С. Суворин сообщил в своем фельетоне ‘Недельные очерки и картинки’: ‘На днях приехал в Петербург Черняев после продолжительного своего отсутствия, после стольких приключений. Целый год прошел с того времени, как он вдруг исчез из Петербурга <...> и вот он снова здесь’ (НВр, 1877, 1 (13) мая, No 420).
О причинах отозвания русских добровольцев на родину специальный корреспондент газеты ‘Московские ведомости’ писал в очередном своем сообщении (‘Из Белграда. 8 (20) января 1877 г.’ Подписано буквами: Гр. Д. А. М.): ‘Третьего дня чрез полковника Дохтурова получена телеграмма от русского правительства, в которой значилось приказание ликвидировать русское добровольческое движение в Сербии <...> После такого распоряжения можно сказать, что русская добровольческая песня спета <...> Какая причина удаления русских добровольцев или кто тому причиной, вот вопрос, который задает себе каждый, читая телеграммы и письма в наших газетах. Отвечу на это: во-первых, предвзятая мысль военного министерства (подразумевается местное, то есть сербское военное министерство, возглавлявшееся Ннколичем, — Ред.), а во-вторых, недоразумения <...> Третьего дня поехал первый эшелон в 380 человек, в воскресенье, 9 января, будет отправлена вторая партия, затем еще две, и почти не останется русских в Сербии…’. Описав далее торжественную церемонию прощания, на крепостной площади Белграда, сербского князя Милана с отъезжающими русскими добровольцами, корреспондент указывал на то, что на этой церемонии ‘ни одного министра не присутствовало…’ (МВед, 1877, 19 января, No 16). Таким образом, по утверждению катковских ‘Московских ведомостей’, высылка русских добровольцев явилась будто бы результатом интриг и происков ‘высокообразованных сербов’.
Стр. 44. … ‘да будут они прокляты, эти интересы европейской цивилизации!’ Это восклицание не мое, это воскликнули ‘Москов<ские> ведомости’… — Достоевский цитирует передовую статью газеты (МВед, 1877, 9 февраля, No 33), написанную вскоре по окончании Константинопольской конференции, на которой турецкое правительство не пошло навстречу России, потребовавшей, совместно с западно-европейскими державами, облегчения участи болгар, сербов и других славян, входивших в состав Оттоманской империи. Имея в виду главным образом английскую дипломатию, M. H. Катков писал: ‘Коллективная Европа <...> готова великодушно принять на себя весь позор неудачи, лишь бы только все осталось по-старому в Турции, уцелели бы в ней порядки столь дорогие для некоторых цивилизованных интересов (да будут они прокляты!), и чтобы ничего не было сделано для христиан на Востоке’. В том же духе писал Достоевскому 26 декабря 1876 г. А. П. Хитров: ‘Будь проклята Европа, буржуазная, алчная Европа <...> Какая это цивилизация? Война против этой цивилизации, война непримиримая!!’ (Материалы и исследования, т. II, стр. 313).
Стр. 46. Ну, а во Франции ~ в 93-м году разве не утвердилась эта самая мода сдирания кожи... — Достоевский подразумевает якобинский террор.
Стр. 46. Аберрация — заблуждение, отклонение от истины (от лат. aberrare — заблуждаться, уклоняться от чего-либо).
Стр. 46. Вольтфас — внезапный поворот лицом к преследующему (от франц. volte-face — поворот лица).
Стр. 46. У нас Дарвин, например, немедленно обращается в карманного воришку, — вот что такое и червонный валет. — Развитие мысли, высказанной ранее Достоевским в ‘Дневнике’ за 1876 г. (май, гл. I, 3): ‘На западе Дарвинова теория — гениальная гипотеза, а у нас давно уже аксиома. На западе мысль, что преступление весьма часто есть лишь болезнь, — имеет глубокий смысл <...> у нас же эта мысль не имеет никакого смысла <...> и всё, всякая пакость, сделанная даже червонным валетом, и та чуть ли не признается болезнью…’ (наст. изд., т. XXIII, стр. 8).
Стр. 47. С этой-то великодушной работы над собой и начинать надо, чтоб поднять потом нашу ‘Новь’, а то незачем выйдет и подымать ее. — Достоевский полемизирует с последним романом Тургенева, в духе своих идей истолковывая эпиграф к нему: ‘Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом’.
Стр. 48. В речах палатам уже упоминается прямо и откровенно, вслух на весь мир, что пролетарий опасен ~ что пролетарий внимает социализму. — Достоевский, по всей вероятности, опирается на следующее сообщение, напечатанное в ‘Московских ведомостях’ (1877, 10 февраля, No 34, отдел ‘Последняя почта’): ‘Берлинская ‘Провинциальная корреспонденция’ от 15 февраля обсуждает столь волнующее ныне Германию усиление социал-демократической партии и дает понять, что ответственность за это усиление падает не на правительство, так как оно во время прений о законе о печати настаивало на параграфах закона, особенно карающих нападения в печати на собственность, семейство и брак, между тем рейхстаг отклонил эти параграфы. Среди большинства германских представителей, по-видимому, разделяется взгляд, что злу следует помочь хотя бы паллиативами, доставляя рабочим случай для труда. Это доказывается заседанием Прусской палаты депутатов 13 февраля, где депутат Дункер внес предложение, чтобы правительство, ввиду бедственного экономического положения страны, усердно старалось о возведении общественных построек и других работ, средства на которые разрешены ландтагом’.
Стр. 48. … выступают политики, мудрые учители: есть, дескать, такое правило, такое учение, такая аксиома ~ может получить вид величайшей премудрости! — Эта характеристика политических принципов современных западноевропейских государственных деятелей намекает прежде всего на английского премьер-министра лорда Биконсфилда, которому в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. (сентябрь, гл. I, 1) приписываются по существу совершенно аналогичные размышления и ‘аксиомы’ по поводу двух священников, распятых в Болгарии башибузуками (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 110—111). Вместе с тем эта характеристика представляет собою замаскированное продолжение полемики, начатой в июльско-августовском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 61—63, 65-67).
Стр. 49. Это учение очень распространено и давнишнее… — Здесь, возможно, подразумевается ‘давнишнее’ учение о государстве, изложенное в книге ‘Государь’ (1513), принадлежащей перу итальянского политического деятеля эпохи Возрождения Пикколо Макиавелли (1469—1527). Макиавелли защищал в нем необходимость в ту эпоху сильной власти для обуздания эгоизма и установления порядка.
Стр. 49. … уже восполнились сроки… — Имея в виду грядущее великое предназначение России в судьбах Европы, Достоевский перефразирует слова Христа: он на вопрос апостолов: ‘Не в сие ли время, господи, восстановляешь ты царство Израилю?’ — отвечал: ‘Не ваше дело знать времена или сроки, которые отец положил в своей власти…’ (Деяния святых апостолов, гл. I, ст. 6—7).
Стр. 49. … не пойдет уже сражаться с мельницами. — Указывая на ветряные мельницы, Дон-Кихот говорит своему оруженосцу: ‘Видишь ли, Санчо, эту толпу великанов? Клянусь богом, я уничтожу их всех. Разорением их мы положим основу нашему богатству и совершим дело, угодное господу, ибо велика заслуга пред ним человека, стирающего с лица земли проклятое племя великанов’ (Дон-Кихот Ламанчский. Сочинение Мигуэля Сервантеса Сааведры. Часть I. Пер. с пен. В. Карелина. СПб., 1866, стр. 43). Достоевский вспоминает об этом эпизоде сервантесовского романа, чтобы оттенить чистоту и благородство побуждений русского народа накануне войны с Турцией. Ибо, в отличие от сервантесовского Дон-Кихота, русские Дон-Кихоты, по Достоевскому, пойдут сражаться не с мнимыми, а с действительно существующими злыми ‘великанами’ — турецкими притеснителями славянского населения на Балканском полуострове.
Стр. 50. А Европа прочла осенний манифест русского императора и его запомнила... — Достоевский подразумевает один из актов царского правительства в связи с сербо-турецкой войной 1876 г. Газета ‘Правительственный вестник’ (1876, 19 (31) октября, No 232, рубрика ‘Действия правительства. Высочайшие повеления’) оповещала: ‘Сегодня, 18-го октября, государю императору благоугодно было повелеть, чтобы генерал-адъютант Игнатьев объявил Порте, что в случае если она в двухдневный срок не примет перемирия на шесть недель или на два месяца и если не даст немедленного приказания приостановить военные действия, то он, со всем посольством, выедет из Константинополя и дипломатические сношения будут прерваны’. Через несколько дней после этого Александр II, при приеме в Кремле ‘московского дворянства и городского общества в Москве’, выступил с речью, в которой сказал: ‘Вам уже известно, что Турция покорилась моим требованиям о немедленном заключении перемирия, чтобы положить конец бесполезной резне в Сербии и Черногории’. Сообщив далее о предстоящем совещании шести великих держав, созываемом для ‘определения мирных условий’, Александр II заявил: ‘Если же оно (соглашение между шестью державами, — Ред.) не состоится и я увижу, что мы не добьемся таких гарантий, которые обеспечивали бы исполнение того, что мы вправе требовать от Порты, то я имею твердое намерение действовать самостоятельно и уверен, что в таком случае вся Россия отзовется на мой призыв, когда я сочту это нужным и честь России того потребует’ (ПВ, 1876, 31 октября (12 ноября), No 243). См. наст. изд., т. XXIV, стр. 493.
Стр. 51. Солнце показалось на Востоке, и для человечества с Востока начинается новый день. — Идейный отголосок славянофильской поэзии А. С. Хомякова. См., в частности, стихи Хомякова из стихотворения ‘Еще об нем’ (1841):
Скатилась звезда с омраченных небес,
Величье земное во прахе!..
Скажите, не утро ль с Востока встает?
Не новая ль жатва над прахом растет?
Стр. 51. … ‘Apr&egrave,s nous le dluge’ (После нас хоть потоп)! — Первоначальное употребление этой фразы приписывается разным лицам: 1) французскому королю Людовику XV (1710—1774), его фаворитке маркизе де Помпадур (1721—1764), неизвестному греческому поэту, которого часто цитировали Цицерон (106—43 до н. э.) и Сенека (ок. 4 до н. э.— 65 н. э.).
Стр. 52. …несколько страниц в ‘Анне Карениной’ графа Льва Толстого, в январском No ‘Русского вестника’. — Одиннадцатая глава из части VI ‘Анны Карениной’, цитируемая Достоевским несколько ниже. В январской книжке ‘Русского вестника’ за 1877 г. были напечатаны I—XII главы части VI романа.
Стр. 52. … любовь этого ‘жеребца в мундире’, как назвал его один мой приятель… — Возможно, что ‘приятель’ — это M. E. Салтыков-Щедрин, называвший героя романа Толстого ‘безмолвным кобелем Вронским’ (Салтыков-Щедрин, т. XVIII, кп. 2, стр. 180, об отношении сатирика к ‘Анне Карениной’ см. там же, т. XI, стр. 633—635).
Стр. 52. Явилась сцена смерти героини (потом она опять выздоровела). .. — См. роман ‘Анна Каренина’, часть IV, гл. XVII—XX.
Стр. 52. Последние выросли в первых, а первые (Вронский) вдруг стали последними… — Это определение значения нравственного ‘переворота’, совершившегося в душе Каренина и Вронского, встретившихся у постели умирающей Анны (см. часть IV, гл. XVII), восходит к евангельским текстам. См. Евангелие от Матфея, гл. 19, ст. 30: ‘Многие же будут первые последними, и последние первыми’, Евангелие от Луки, гл. 13, ст. 30: ‘И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними’.
Стр. 54. …человек в случае… — Человек, пользующийся, с материальной для себя выгодой, покровительством могущественных особ, в том числе и венценосных, фаворит.
Стр. 54. По всякое приобретение… — Здесь и ниже Достоевский выборочно цитирует гл. XI из части VI ‘Анны Карениной’.
Стр. 55. …у нас знали тогда о начинавшемся этом новом движении на Западе Европы лишь полсотни людей в целой России. — Подразумевается кружок М. В. Петрашевского.
Стр. 57. …он обратится в ‘Власа’, в ‘Власа’ Некрасова, который роздал свое имение... — Имеется в виду стихотворение Некрасова ‘Влас’. Этому стихотворению и, в связи с его содержанием, развитию некоторых собственных почвеннических взглядов на русский народ Достоевский посвятил специальный историко-психологический этюд в ‘Дневнике писателя’ за 1873 г. (см. наст. изд., т. XXI, стр. 31—41).
Стр. 58. … я должен разделить мое имение бедным и пойти работать на них. ~ Левин выйдет совершенно прав, а ‘бедный’ совершенно неправ… — Логика мысли Достоевского в данном случае совпадает с характерной выдержкой из его письма к А. Г. Ковнеру (от 14 февраля 1877 г.): ‘NB. Кстати маленькую параллель: христианин, то есть полный, высший, идеальный, говорит: ‘Я должен разделить с меньшим братом мое имущество и служить им всем’. А коммунар говорит: ‘Да, ты должен разделить со мною, меньшим и нищим, твое имущество и должен мне служить’. Христианин будет прав, а коммунар будет не прав’.
Стр. 60. … а вы — вы сто миллионов обреченных к истреблению голов, и только. — Отголосок романа ‘Бесы’, в котором в уста Липутина, одного из сподвижников Петра Верховенского, вложена следующая характеристика современных анархистов: ‘Они уже больше чем сто миллионов голов требуют для водворения здравого рассудка в Европе, гораздо больше, чем на последнем конгрессе мира потребовали’ (см. наст. изд., т. X, стр. 77, т. XII, стр. 201, 291).
Стр. 60. Другие из коноводов прямо уже говорят, что братства никакого им и не надо, что христианство — бредни и что будущее человечество устроится на основаниях научных.— Подразумеваются, по всей вероятности, последователи Огюста Конта (1798—1857) — создателя философии позитивизма. Согласно этой философии, история развития человечества делится на периоды теологический, метафизический и позитивный. В третьем периоде (позитивном) руководящая роль в обществе принадлежит ученым и промышленникам. Упоминая об отрицательном отношении ‘коноводов’ к ‘христианским бредням’, Достоевский, возможно, имел в виду также Л. Фейербаха (1804—1872), в книге которого ‘Сущность христианства’ (1841) доказывалось, что религия и вообще всякая вера в бога — порождения фантазии человека на ранних стадиях развития общества. Достоевский мог иметь в виду и Р. Оуэна (1771—1858), антирелигиозные убеждения которого были следующим образом охарактеризованы в ‘Былом и думах’ Герцена: ‘… объявил прямо п ясно, громко и чрезвычайно просто, что главное препятствие к гармоническому развитию нового общежития людей — религия’ (Герцен, т. XI, стр. 214). Примечательно, что эта и некоторые другие герценовские характеристики убеждений Р. Оуэна, быть может, были полемически переосмыслены Достоевским в обращенной к Христу речи Великого инквизитора: ‘…пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. ‘Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!’ — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 230, т. XV, стр. 559—560). Таким образом, и характеристика ‘коноводов’ в области политики и философии, полемически сформулированная Достоевским на страницах ‘Дневника писателя’ за первую половину 1877 г., могла быть связана с формирующимся замыслом романа ‘Братья Карамазовы’.
Стр. 60. …никакая польза не заменит своеволия и прав личности… — Один из характерных отголосков эгоцентрического протеста ‘антигероя’ ‘Записок из подполья’ против философского материализма французских просветителей XVIII в. (см. наст. изд., т. V, стр. 113, 379-380).
Стр. 60. … погибнут во грехах своих. — Это резюме восходит к ветхозаветному тексту: ‘… отойдите от шатров нечестивых людей сих, и не прикасайтесь ни к чему, что принадлежит им, чтобы не погибнуть вам [вместе] во всех грехах их’ (4-я книга Моисея. Числа, гл. 16, ст. 26).
Стр. 61. … ‘есть, пить, ничего не делать и ездить на охоту’… — Неточная цитата из ‘Анны Карениной’ (ч. VI, гл. XI).
Стр. 61. … отдайте им свое имение ~ и ‘получите сокровище на небе си, там, где не копят и не посягают’. — Ср.: Евангелие от Марка, гл. 10, ст. 21—24.
Стр. 61. Пойдите, как Влас, у которого…— Далее приводятся строки из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Влас’.
Стр. 61. …надобно заботиться больше о свете, о науке и о усилении любви ~ в твердой надежде каждого на всеобщую помощь в несчастии… — Эти публицистические тезисы и поучения находятся в тесном родстве с идейно-философской концепцией ‘Братьев Карамазовых’.
Стр. 61. Все же эти старания ‘опроститься’ — лишь одно только переряживание, невежливое даже к народу и вас унижающее. — Намек на тургеневское изображение поведения революционеров-народников в XXVII— XXXII гл. романа ‘Новь’ (см.: Тургенев, Сочинения, т. XII, стр. 201— 247).
Стр. 62. ‘Один в поле не воин’... — Крылатое выражение, восходящее к названию романа Ф. Шпильгагена ‘In Reih und Glied’ (1866), появившегося в русском переводе под названием ‘Один в поле не воин’. Тесное соседство здесь шипльгагеновского определения (‘один в поле не воин’) с определениями, являющимися почти цитатами из ‘Нови’ Тургенева (‘опроститься’, ‘опрощение’, ‘осложненность’), не случайно. По-видимому, у шпильгагеновского героя Лео — аристократа по натуре и демократа по убеждениям — Достоевский усматривал нечто общее с тургеневским Неждановым — убежденным демократом и вместе с тем ‘барином’, ‘белоручкой’, жалующимся сначала на свою беспомощность, а под конец испытывающим ‘отчаяние и разочарование’ в общении с народом. Контекст этой и предшествующей подглавок, насыщенный едкими намеками на ‘Новь’, перемежающимися подчас с прямыми выпадами против этого романа и его автора, свидетельствует о принципиальном неприятии Достоевским героев пождано некого типа и о его всецелом расположении к русским молодым людям, похожем на толстовского Левина.
Стр. 62. Жалобы на разочарование совершенно глупы… — В первую очередь Достоевский укоряет молодежь ‘разочаровавшуюся’ в народе по-неждановски.
Стр. 63. Если так будут говорить все люди, то, уж конечно, они станут и братьями, и не из одной только экономической пользы, а от полноты радостной жизни, от полноты любви. — Здесь и выше публицистически предваряются речи старца Зосимы в романе ‘Братья Карамазовы’.
Стр. 64. В редакцию ‘Дневника писателя’ пришло следующее письмо… — Автор этого письма — В. В. Каверин.
Стр. 68. …начиная с Петра Великого ~ меч России уже несколько раз сиял на Востоке в защиту его — Достоевский имеет в виду Прутский поход Петра I (1711), войны России с Турцией и Персией при Анне Иоанновне (1725—1730), Екатерине II (1768—1774 и 1787—1791), Александре I (русско-турецкая война 1806—1812 и русско-персидская 1804—1813) и Николае I (русско-персидская война 1826—1828, русско-турецкая война 1828—1829, Крымская война 1853—1855).
Стр. 69. … немецкий пастор, обработавший у нас штунду... — Пастор Бонекетборг, о деятельности которого по организации повой религиозной секты штундистов на юге России сообщаюсь в журнале ‘Гражданин’ (см. наст. изд., т. XXI, стр. 58—60).
Стр. 69. …или, наконец, кто-нибудь из тех поселившихся за границей русских, воображающих Россию и народ ее лишь в образе пьяной бабы, со штофом в руках? — Намек на Тургенева на вторую часть его романа ‘Новь’, напечатанную в февральской книжке журнала ‘Вестник Европы’ за 1877 г. В эту вторую часть (гл. XXX) Тургенев включил стихотворение ‘Сон’, заканчивающееся следующим четверостишием (в редакции первой публикации):
Один кабак не спит и не смыкает глаз,
И штоф с очищенной всей пятерней сжимая,
Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ,
Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!
Стр. 70. …что Россия народна, что Россия не Австрия… — Здесь и в целом ряде других случаев высказывания Достоевского об австрийской империи, ее дипломатах и государственном строе согласуются с мнением тогдашних историков и политических публицистов, в частности с суждениями историка С. М. Соловьева: ‘…в Австрии, составленной из нескольких народностей, национальный вопрос, вопрос о национальной равноправности, о неподчинении одной национальности другой вел к усобице и разложению монархии. Как скоро страшная опасность была сознана, в основу системы было положено отсутствие всякого внутреннего движения, все должно оставаться по-старому и пребывать в полном спокойствии. Но сохранение существующего порядка внутри австрийской империи чрезвычайно трудно, если около будут происходить опасные движения и перемены и потому главною задачею внешней политики Австрии должно быть сохранение старины по возможности во всех государствах Европы, преимущественно ближайших. <...> Это консервативное во что бы то ни стало стремление внутри и вне дало Австрии характер государства дипломатического… <...> Эти черты австрийской политики стали являться постоянными с тех пор, как заведование иностранными делами принял Меттерних…’ (С. М. Соловьев. Император Александр первый. Политика Дипломатия. СПб., 1877, стр. 196). Резко отзываясь о меттерниховской Австрии. Достоевский солидаризуется, в известной степени, и с положениями брошюры ‘Восточный вопрос с русской точки зрения 1855 года’ (Лейпциг, 1861). ‘Австрия, — писал в ней Б. Н. Чичерин,— представляет соединение областей, не связанных народностью, единство ее утверждено на одном правительстве, на его неограниченной власти. Всякое свободное движение должно вести к проявлению различных национальностей, к распадению государства. У Австрии нет будущего, она упорно должна держаться настоящего, чтобы сохранить свое существование. Это очень хорошо понимали австрийские государственные люди и в особенности Меттерних…’ (стр. 9—10).
Стр. 70. …во все эти четыре века порабощения их церкви... — С 1453 г., когда Константинополь был взят турками. Завоевание турками Балканского полуострова началось еще раньше.
Стр. 70. .. предчувствие смерти и разложения ‘больного человека’. . — M пение о Турции (а речь здесь и ниже идет именно о ней) как о безнадежно ‘больном’ государственном организме было достаточно широко распространено в Западной Европе и в России еще со времен наполеоновских войн. Приблизительно за два месяца до опубликования настоящей главы из ‘Дневника писателя’ в журнале ‘Отечественные записки’ была приведена по-русски цитата из брошюры Пьера Жозефа Прудона ‘Manuel du spculateur la bourse’ (‘Наставление биржевому спекулянту’). В этой цитате ‘блистательная Порта’ характеризовалась как государство, ‘не имеющее достаточно жизненности’, больше того — как государство-труп (ОЗ, 1877, No 1, стр. 141). В самый разгар работы Достоевского над мартовским номером ‘Дневника писателя’, полемизируя с либеральными газетами ‘Agence Russe’ и ‘Journal de St.-Ptersbourg’, газета ‘Русский мир’ писала: ‘От ‘больного турецкого человека’ требуют, чтобы он добровольно прекратил или обязался прекратить на будущее время свои болезненные конвульсивные припадки, столь пагубные для лежащих под ним злополучных райев. Это курьезное, заведомо неисполнимое требование, неоднократно уже опровергнутое Россиею, постоянно выдвигается, однако, наружу не только в заграничной прессе, но и в наиболее наивной части нашей русской печати <...> не от Турции зависит изменить ход своей болезни или даже остановить его, и тщетно требуют ‘добровольного исцеления’ от самой этой больной империи <...> Турция безысходно больна еще с конца прошедшего столетия…’ (РМ, 1877, 16 (28) марта, No 72, передовая ‘С.-Петербург. 15 марта’).
Характеристика ‘больной человек’ употреблялась Достоевским и в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 374—375). Ранее определение ‘больной человек’ Достоевский употребил в одной из записных тетрадей 1864—1865 гг. (см. наст. изд., т. XX, стр. 188).
Стр. 70—71. Столь недавняя у них греко-болгарская церковная распря, под видом церковной, была, конечно, лишь национальною... — Борьба болгар за независимость болгарской церкви от константинопольского (греческого) патриархата завершилась в 1870 г. учреждением болгарского экзархата. В православной церковной организации экзарх (от греч. — глава жрецов при храме) — глава самостоятельной церкви или отдельной церковной области.
Стр. 71. …если б возможно было повторить болгарские летние ужасы… — Достоевский имеет в виду турецкие зверства в Болгарии лотом 1876 г., о которых и он много писал в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 110).
Стр. 72. …’Англия никогда не примет участия ~ силою той ненависти, какую она сама питает к нам’… (‘Московские ведомости’, No 63). — Цитата из передовой статьи ‘Москва, 14 марта’ (см.: MВед, 1877, 15 марта, No 63). Далее в этой передовой отмечалось: ‘Английские эмиссары, наполняющие теперь Болгарию и другие провинции Европейской Турции <... > усиленно работают для совращения забитых и голодающих населений к отступничеству от веры их предков, употребляя для этой нравственной пытки те ничтожные благотворения, которые Англия бросает им как крохи отверженным и нравственно прокаженным, не щади в то же время миллионов для вооружения их притеснителей. По мере нашей уступчивости растет и заносчивость наших противников’.
Стр. 72. Я потому так говорю, что уж программа была дана: болгаре и Константинополь. — Имеется в виду проект возрождения Византийской империи. Об этом см.: наст. изд., т. XXIII, стр. 100.
Стр. 74. С некоторого времени я стал получать от них письма… — Далее, в этом и следующем параграфах, Достоевский цитирует письма (от 26 января и от начала февраля 1877 г.), адресованные ему А. Г. Ковнером (1842—1909) — литератором, автором книг ‘Памфлеты’ (1865) и ‘Связка цветов’ (1868), направленных против ‘старых устоев еврейского быта и национальной ограниченности’. Ковнер сотрудничал в ‘Голосе’, ‘Деле’ и журнале ‘Всемирный труд’, запрещенном цензурой за ‘явное сочувствие к революционным движениям’ и ‘вредные социалистические идеи’. Оба письма Ковнера, цитируемые Достоевским, хранятся в ГБЛ, впервые опубликованы в книге Л. Гроссмана ‘Исповедь одного еврея’ (М.—Л., 1924), первое из этих писем (от 26 января 1877 г.) перепечатано в комментариях А. С. Долинина (см.: Д, Письма, т. III, стр. 377—382).
Стр. 75. … этим господам из ‘высших евреев’ со слишком даже грешно забывать своего сорокавекового Иегову… — Иегова — одно из имен бога в Ветхом завете, происходит от слова гава или гайа — быть. Согласно библейской легенде, под именем Иеговы бог впервые открылся пророку Моисею (Исход, гл. VI, ст. 2). С тех пор это имя сделалось знаменем национальной религии евреев.
Стр. 75. … имя г-на NN, мне писавшего это письмо, останется под самым строгим анонимом. — Достоевский выполняет просьбу, выраженную в письме Ковнера от 26 января 1877 г.: ‘Может быть, Вы захотите заговорить в своем ‘Дневнике’ о некоторых предметах, затронутых в этом письме, то Вы это сделаете, конечно, не упоминая моего имени’ (Д, Письма, т. III, стр. 382).
Стр. 76. (Здесь почтенный корреспондент сопоставляет несколько известных русских кулаков с еврейскими в том смысле, что русские не уступят. — Имея в виду эксплуататоров — выходцев из русской и еврейской среды, Ковнер восклицал, обращаясь к Достоевскому в письме от 26 января 1877 г.: ‘Чем Губонин лучше Полякова? Чем Овсянников лучше Малькиеля? Чем Ламанский лучше Гинцбурга?’ (Д, Письма, т. III, стр. 381).
Стр. 76. (Тут опять несколько имен, которых я, кроме Гольдштейнова, считаю не вправе напечатать, потому что некоторым из них, может быть, неприятно будет прочесть, что они происходят из евреев.) — Достоевский имеет в виду следующие обращенные к нему с укором строки из того же письма Ковнера от 26 января 1877 г.: ‘Вы, говоря о ‘жиде’ <...> в это название <...> включаете и ту почтенную цифру евреев, получивших высшее образование, отличающихся на всех поприщах государственной жизни — берите хоть Португалова, Кауфмана, Шапиро, Оршанского, Гольдштейна (геройски умершего в Сербии за славянскую идею), Выводцева и сотни других имен, работающих на пользу общества и человечества…’ (Д, Письма, т. III, стр. 381).
Стр. 76. Правда, в России и от русских-то не осталось ни одного непроплеванного места (словечко Щедрина)… — Достоевский имеет в виду следующие слова из первой главы ‘Современной идиллии’ Салтыкова-Щедрина, опубликованной в февральском номере ‘Отечественных записок’ за 1877 г.: ‘И как меня вдруг потянуло туда, в задние низенькие комнаты, в эту провонялую, сырую атмосферу, на эти клеенчатые диваны, на всем пространстве которых, без всякого сомнения, ни одного непроплеванного места невозможно найти!’ (Салтыков-Щедрин, т. XV, кн. 1, стр. 17). Возможно, вспоминает Достоевский и щедринский рассказ в ‘Дневнике провинциала’ (ОЗ, 1872, NoNo 1—6, 8, 10—12) о переименовании одним русским помещиком выигранной им ‘в плевки’ крепостной деревни в деревню ‘Проплеванную’ (см.: Салтыков-Щедрин, т. X, стр. 348).
Стр. 77. Пусть благородный Гольдштейн умирает за славянскую идею. — Имя Гольдштейна, учителя одной из петербургских или московских гимназий, добровольно отправившегося на войну сербов с турками и проявившего во время боевых действий незаурядную храбрость, хладнокровие и находчивость, упоминалось также в цитировавшихся очерках Мещерского ‘На пути в Сербию и в Сербии’.
Стр. 77. Я готов поверить, что лорд Биконсфильд сам, может быть, забыл о своем происхождении… — Достоевский соглашается, до известной степени, с Ковнером, писавшим ему 26 января 1877 г.: ‘Дизраэли <...> вероятно, сам не знает, что его предки были когда-то испанскими евреями <...> Кстати замечу, что в одном вашем ‘Дневнике’ вы выразились вроде того, что Дизраэли выклянчил у королевы титул лорда, между тем как это общеизвестный факт, что еще в 1S67 г. королева предложила ему лордство, но он отказался, желая служить представителем Нижней палаты’ (Д, Письма, т. III, стр. 381). О Дизраэли см.: наст. изд., т. XXIII, стр. 106—111.
Стр. 78. Нет, они и тогда точно так же кричали о правах, которых не имел сам русский народ… — Очевидно, Достоевский вспоминает здесь о полемике по еврейскому вопросу, развернувшейся в периодической печати в 1858 г. (см. примечания к статье ‘Щекотливый вопрос’ — наст. изд., т. XX, стр. 283—284). Кроме этой полемики, Достоевский мог иметь в виду сборник статей Л. И. Мандельштама ‘В защиту евреев’ (СПб., 1859) и книгу Д. В. Хвольсона ‘О некоторых средневековых обвинениях против евреев’ (СПб., 1861).
Стр. 78. …я только что прочел в мартовской книжке ‘Вестника Европы’... — Подразумевается статья Ю. А. Росселя ‘Южные штаты североамериканской республики и их настоящее’. Об эксплуатации ‘еврейскими факторами’ негритянских сельскохозяйственных рабочих говорится во второй главке этой статьи (см.: ВЕ, 1877, No 3, стр. 136—137).
Стр. 78. А дней десять тому назад прочел в ‘Новом времени’ (No 371) корреспонденцию из Ковно, прехарактернейшую... — Далее Достоевский пересказывает содержание корреспонденции ‘Начало реакции против евреев в Ковенской губернии’ (подписана буквами A. L.), напечатанной не в 371-м, как он утверждает, а в 375-м номере газеты ‘Новое время’ (см.: НВр, 1877, 15 (27) марта, No 375, отдел ‘Внутренние известия’). Эта описка не случайна. В No 371 ‘Нового времени’ от 11 (23) марта 1877 г. особое внимание Достоевского могли привлечь: 1) положительный отзыв о статье Росселя (см. отдел ‘Среди газет и журналов’) и 2) импонировавшая ему полемика с ‘Вестником Европы’ по Восточному вопросу.
Стр. 79. …’борьба за существование’… — Термин, получивший широкое распространение после выхода в свет книги Ч. Дарвина ‘Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за существование’ (1839). Употребление этого термина в качестве характеристики отношений в человеческом обществе Достоевского, как христианина, возмущало. Кроме того, он считал (об этом свидетельствуют многие его письма и заметки в записных тетрадях), что принцип ‘борьба за существование’ полагается в основу социалистических и коммунистических учений в Западной Европе и в России (см.: Д, Письма, т. III, стр. 211—214, наст. изд., т. XXIV, стр. 164).
Стр. 80. Мне даже случалось жить с народом, в массе народа, в одних казармах, спать на одних нарах. — Достоевский имеет в виду свое пребывание на каторге.
Стр. 80. Там было несколько евреев — и никто не презирал их, никто не исключал их, не гнал их. — О терпимом отношении русских каторжников к каторжникам-евреям Достоевский рассказывал в первой части ‘Записок из Мертвого дома’ (см. наст. изд., т. IV, гл. IX ‘Исай Фомич. Баня…’).
Стр. 81. …не настали еще все времена и сроки… — Не совсем точная цитата из ответа Иисуса Христа апостолам. См. выше, примеч. к стр. 49.
Стр. 81—82. ‘Выйди из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у бога, остальных истреби соединись и эксплуатируй и — ожидай, ожидай...’ — По-видимому, Достоевский концентрированно и лишь по смыслу точно цитирует ряд положений Талмуда в истолковании М. И. Гриневича — автора издания ‘О тлетворном влиянии евреев на экономический быт России и о системе еврейской эксплуатации’ (СПб., 1876).
Стр. 82. Еще в детстве моем я читал и слыхал про евреев легенду о том, что они-де и теперь неуклонно ждут мессию… — Возможно, подразумевается драма Н. В. Кукольника ‘Князь Даниил Васильевич Холмский’.
Стр. 82. … кабалист-раввин... — У евреев — проповедник и хранитель учения иудаизма (от др.-евр. gabbaach — предание и rabbi — наставник).
Стр. 82. Загорит, заблестит луч денницы… — Достоевский неточно приводит строки из песни Рахили в драме Н. В. Кукольника ‘Князь Даниил Васильевич Холмский’ (акт II, явл. 2). В оригинале:
Загорит,
Заблестит
Свет денницы…
(Нестор Кукольник. Сочинения драматические, т. II. СПб., 1852, стр. 415).
Стр. 84. ‘Всяк за себя и только за себя ~ единственно для себя’…— Эта ‘основная идея’ или ‘нравственный принцип’ западноевропейской буржуазии подвергался Достоевским ожесточенной и глубокой критике еще в ‘Зимних заметках о летних впечатлениях’ (см. наст. изд., т. V, стр. 69, 74, 79).
Стр. 85. Куртаж (от франц. courtage) — вознаграждение маклеру за посредничество при совершении какой-либо сделки.
Стр. 85. Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурной человек? — Речь идет о французском банкире бароне Джеймсе Ротшильде (1792—1868). В этом замечании Достоевского чувствуется отголосок герценовских характеристик Джеймса Ротшильда в ‘Былом и думах’ (см.: Герцен, т. X, стр. 135—140).
Стр. 86. … пишет мне одна ~ благороднейшая и образованная еврейская девушка... — Корреспондентка Достоевского Софья Ефимовна Лурье (см. о ней: наст. изд., т. XXIII, стр. 379—380).
Стр. 86. … ну что если тут же к этому освобожденному мужику ~ нахлынет всем кагалом еврей… — Здесь и ниже (‘И неужто можно утверждать, что не еврей, весьма часто, соединялся с его гонителями, брал у них на откуп русский народ…’ и т. д.) Достоевский частично опирается на сообщения тогдашних консервативных изданий, из которых в первую очередь должны быть названы ‘Книга Кагала. Материалы для изучения еврейского быта. Собрал и перевел Яков Брафман’ (Вильно, 1869) и упоминавшаяся выше книга Гриневича. Первая из этих книг была в библиотеке Достоевского (см.: Гроссман, Семинарий, стр. 46).
Стр. 87. Но ‘буди! буди!’ Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав! — Эти слова Достоевского предваряют проповеди старца Зосимы в романе ‘Братья Карамазовы’ (см. наст. изд., т. XIV).
Стр. 87. … всегдашняя ‘скорбная брезгливость’ евреев... — В романе ‘Преступление и наказание’ Свидригайлов за несколько минут до самоубийства встретил солдата-еврея, на лице которого ‘виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени’ (см. наст. изд., т. VI, стр. 394).
Стр. 88. Видел я Росси в Гамлете и вывел заключение, что вместо Гамлета я видел господина Росси. — Итальянский актер-трагик, переводчик Шекспира, драматург, критик и мемуарист Эрнесто Росси (1829—1896), начиная с 1877 г. неоднократно гастролировал в России. Ироническая оценка Достоевским актерских возможностей Росси находит существенное дополнение в суждениях Тургенева, видевшего в Росси как бы итальянского представителя столь нелюбимой им русской ‘ложно-величавой школы’ (см.: Тургенев, Письма, т. XI, стр. 200). Между тем газетные отклики на выступление Росси в ‘Гамлете’, состоявшееся 16 (28) февраля 1877 г. в Мариинском театре, противоречили мнениям Достоевского, Тургенева и других ценителей сценического искусства. Так, например, Буренин писал: ‘В общем исполнение Гамлета, не во гнев будь сказано нашим доморощенным строгим ценителям и судьям, было настолько талантливо, правдиво и обработано, что оставляет желать очень немногого. Наши строгие ценители и судьи упрекают итальянского артиста за то, что его игра будто бы отличается одной обдуманностью, чужда непосредственного увлечения и чувства, что будто бы она проникнута декламаторской закваской <...> Пора давно бросить эти пошлые поучения, что актер должен играть ‘внутренностями’ и что никакое изучение и обдумывание роли не заменит такой игры. Напротив, следует твердить сколь можно чаще и нашей публике и нашим артистам, что, согласно с знаменитым мнением Дидро, только одно глубокое изучение и обдумывание, разумеется, при условии таланта, делает настоящего сценического мастера. Росси, по моему мнению, принадлежит именно к такого рода мастерам <...> Он совершенно впору шекспировским ролям <...> Я уверен, что в конце концов публика войдет во вкус’ (НВр. 1877, 18 февраля, No 350, отдел ‘Театр и музыка’). Заключение Достоевского об игре Росси было, по всей вероятности, скрытым полемическим выпадом против Буренина, написавшего эту апологетическую рецензию.
Стр. 88. Хотелось бы поговорить (немножко) о картине Семирадского... — Речь идет о картине Г. И. Семирадского (1843—1902) ‘Светочи христианства’ (позднейшее название — ‘Светочи Нерона’), демонстрировавшейся на выставке в Академии художеств в марте 1877 г. (см.: РМ, 1877, И марта, No 67) и подаренной впоследствии художником краковскому музею.
Стр. 88. …а пуще всего хотелось бы ввернуть хоть два слова об идеализме и реализме в искусстве, о Репине и о господине Рафаэле, — но, видно, придется отложить всё это до более удобного времени. — Это намерение Достоевского не осуществилось.
Упоминание об идеализме и реализме в искусстве имеет в данном случае прямое отношение к полемике, вспыхнувшей через некоторое время после напечатания в журнале ‘Пчела’ статьи В. В. Стасова ‘Илья Ефимович Репин’, в которой было опубликовано несколько писем Репина к Стасову, содержавших резкие отзывы об итальянском классическом искусстве. В одном из этих писем Репин писал: ‘Что вам сказать о пресловутом Риме? Ведь он мне совсем не нравится! Отживший, мертвый город, и даже следы-то жизни остались только пошлые, поповские, — не то что во дворце дожей, в Венеции! Только один Моисей Микеланджело действует поразительно. Остальное, и с Рафаэлем во главе, такое старое, детское, что смотреть не хочется <...> Я чувствую, во мне происходит реакция против симпатии моих предков: как они презирали Россию и любили Италию, так мне противна теперь Италия, с ее условной до рвоты красотой’ (‘Пчела’, 1875, No 3, стр. 41, 43, Стасов, т. I, стр. 266—267). О критиках, возмутившихся этими суждениями И. Е. Репина, В. В. Стасов писал в статье ‘Прискорбные эстетики’, опубликованной в галете ‘Новое время’ (1877, 8 января, No 310): ‘И идеалист, подписывающийся Дм. Ст. (‘Русский мир’, No 280), и позитивист, подписывающийся Эм {А. М. Матушинский (примеч. В. В. Стасова).} (‘Голос’, No 332), уверяют, будто г-н Репин не нашел ни в одной европейской галерее ни одной картины, достойной его внимания, и осудил всех лучших представителей живописи. Но ведь это самая непозволительная неправда! В письмах ко мне он говорил, что Рим отживший, мертвый, поповский город. — они уверяют, что одним росчерком пера г-н Репин уничтожает всю Италию, и не желают помнить, что он тут же восхищается Венецией с ее галереями. Он мало сочувствовал римским художникам XVI века — они провозглашают, что он все итальянские школы топчет в грязь, и точно нарочно забывают, что он тут же приходит в восторг от многих других художников — Микеланджело, Веронезе, Тициана, Мурильо. Значит, чего же собственно г-н Репин не признавал? Только некоторых итальянских классиков? Но в этом, кажется, еще нет великой беды, и даже на самого Рафаэля не раз нападали, на нашем веку, художники Западной Европы — именно все те, которые отделились от направления ‘идеального’, в настоящее время кажущегося пм значительно устарелым в живописи, как и во всем другом, и примкнули к направлению, по их убеждению, более правдивому и жизненному — к направлению ‘реальному» (Стасов, т. I, стр. 288—289).
Определение Достоевского ‘господин Рафаэль’ скрытно иронично по отношению к Стасову и Репину. Дело в том, что в статьях Стасова ‘Ильи Ефимович Репин’ и ‘Прискорбные эстетики’ беспрестанно назывался ‘господином’ только Репин. Впрочем, в записной тетради 1876—1877 гг. отношение Достоевского к Репину как отрицателю Рафаэля и к Стасову как автору статьи ‘Прискорбные эстетики’ выражено в весьма жесткой форме: »Нов<ое> врем<я>‘. суб<бота>, 8 января (No 310?), — фельетон Стасова об идеале и реализме <...> Репины — дураки, Стасов хуже’ (см. стр. 227).
В начале 1877 г. интерес Достоевского к полемике об идеализме и реализме в искусстве, возможно, стимулировался и памфлетными образами тургеневской ‘Нови’. Во второй главе романа в уста Паклина была вложена следующая характеристика ‘нашего всероссийского критика, и эстетика, и энтузиаста’ Скоропихина (под которым подразумевался Стасов): ‘Послушать Скоропихина, всякое старое художественное произведение уж по тому самому не годится никуда, что оно старо… Да в таком случае художество, искусство вообще — не что иное, как мода, и говорить серьезно о нем не стоит! Если в нем нет ничего незыблемого, вечного — так черт с ним! В пауке, в математике, например: не считаете же вы Эйлера, Лапласа, Гаусса за отживших пошляков? Вы готовы признать их авторитет, а Рафаэль или Моцарт — дураки?’ (Тургенев, Сочинения, т. XII, стр. 19). Нападки на Стасова и разделявших его взгляды молодых русских художников (в том числе и Репина) очевидны и в том месте ‘Нови’, где упоминалось о ‘народном певце Агремантском’ и характеризовалось отношение к нему Скоропихина: ‘И тот же Скоропихин, знаете, наш исконный Аристарх, его хвалит! Это, мол, не то, что западное искусство! Он же и наших паскудных живописцев хвалит! Я, мол, прежде сам приходил в восторг от Европы, от итальянцев: а услышал Россини и подумал: ‘Э! э!’, увидел Рафаэля — ‘Э! э!..’ И этого Э! э! нашим молодым людям совершенно достаточно, и они за Скоропихиным повторяют: ‘Э! э!’ — и довольны, представьте!’ (там же, стр. 297).
Достоевский, несомненно, иронизирует над выпадами Стасова и молодого Репина против ‘идеальной’ живописи Рафаэля, сурово осуждает ‘гордых невежд’, кичащихся тем, что ‘ничего не понимают в Рафаэле’, не находят ‘ничего <...> особенного’ в Шекспире (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 44).
Стр. 88. …хотелось бы мне, но уже несколько побольше, написать по поводу некоторых из полученных мною за всё время издания ‘Дневника’ писем, и особенно анонимных. — См. ниже параграф ‘Об анонимных ругательных письмах’ в майско-июньском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1877 г.
Стр. 89. …хочу привести теперь одно письмо со весьма знакомой мне г-жи Л. … — Цитируемое ниже письмо с описанием похорон доктора Гинденбурга (датировано 13 февраля 1877 г.) получено Достоевским из Минска от Софьи Лурье. В ответном письме к ней от 11 марта 1877 г. Достоевский писал: ‘Вашим доктором Гинденбургом и Вашим письмом (не называя имени) я непременно воспользуюсь для Дневника. Тут есть что сказать’. Письмо Лурье легло в основу статьи ‘Похороны ‘Обще-человека».
Стр. 89. … с которой я познакомился в Петербурге… — Это знакомство состоялось зимой 1876 г. (см. наст. изд., т. XXTII. стр. 51, см. также: Д, Письма, т. III, стр. 209, 359).
Стр. 90. … это чисто немецкий виц. — Шутка (нем. Witz).
Стр. 90—91. …И иных современных реалистов наших нет нравственного центра в их картинах, как выразился на днях один могучий поэт и тонкий художник, говоря со мной о картине Семирадского. — Скорее всего Достоевский имеет в виду А. Н. Майкова — знатока античного мира, автора поэм ‘Три смерти’ (1857), ‘Два мира’ (1872).
Стр. 91. Даже перламутр мог бы быть написан, как и в картине Семирадского… — Вновь речь идет о картине ‘Светочи христианства’. В. В. Стасов в статье ‘Картина Семирадского’, опубликованной в газете ‘Новое время’ (1877, 15 марта, No 375) недели за две до написания настоящей главы ‘Дневника писателя’, отмечал некоторые удачные детали картины ‘Светочи христианства’, которая в целом и ему не понравилась из-за полного отсутствия ‘внутреннего содержания’: ‘… выше, поразительнее всего перламутровые носилки Нерона, написанные так, как наверно никогда ни один живописец в мире не писал перламутра с радужными его переливами’ (В. В. Стасов. Собрание сочинений, т. 1. СПб., 1894, стр. 542).
Стр. 92. …’наследят землю’… — Восходит к библейскому выражению, см., например: ‘Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю’ (Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 5).
Стр. 94. Когда раздалось царское слово, народ хлынул в церкви ~ Мы это сами видели своими глазами, слышали, и всё это даже здесь в Петербурге. — Характеристику переживаний Достоевского в момент, когда до Петербурга дошел ‘высочайший манифест о вступлении российских войск в пределы Турцми, данный в Кишиневе 12 апреля 1877 года’, см. в воспоминаниях его жены (Достоевская, А. Г., Воспоминания, стр. 315—316).
Стр. 95. Нам нужна эта война и самим, не для одних лишь ‘братьев-славян’, измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения… — В этих утверждениях Достоевского ощущаются отголоски ‘Речи, произнесенной председателем московского славянского благотворительного комитета (И. С. Аксаковым, — Ред.), в заседании 17 апреля’. О начавшейся русско-турецкой войне в ней говорилось: ‘Эта воина ее духу (то есть духу России, — Ред.) потребна <...> эта война за освобождение порабощенных и угнетенных славянских братии, эта война праведная, эта война подвиг, святой, великий <...> Но потому именно, что подвиг так возвышен и свят, для совершения его нужны чистые руки и чистое сердце’. В заключение этой речи подчеркивалось свершавшееся наконец, по мнению ее автора, ‘единение между русским образованным обществом и народом’ (МВед, 1877, 24 апреля, No 98).
Стр. 95. Мудрецы кричат и указывают, что мы погибаем и задыхаемся от наших собственных внутренних неустройству а потому не войны желать нам надо, а, напротив, долгого мира... — Подразумеваются ‘мудрецы’ из журналов ‘Отечественные записки’, ‘Вестник Европы’ и газеты ‘Голос’. Несколько раньше, чем Достоевский, ‘мудрецами века’ иронически называл русских и западноевропейских противников войны России с Турцией председатель московского славянского благотворительного комитета И. С. Аксаков — в речи на заседании этого комитета 17 апреля 1877 г. по случаю обнародования царского манифеста 12 апреля 1877 г. (см.: МВед, 1877, 24 апреля, No 98).
Стр. 95—96. ‘Погуляют и воротятся’ ~ ‘Не бывать войне, какая война, где уж нам воевать: просто военная прогулка и маневры, с тратой сотен миллионов, для поддержания чести’. — Подразумеваются мнения иностранных обозревателей и корреспондентов, ‘нахлынувших к нам накануне войны’, чтобы ‘изучить нас на месте’. Подтверждением этим суждениям Достоевского звучит заключение об отношениях английской печати к русско-турецкой войне, сформулированное несколько позже в передовой статье ‘Москва, 27 мая’ (МВед, 1877, 28 мая, No 129): ‘… известная часть заграничной печати тщится доказать, будто мы встревожены, будто мы опасаемся и не знаем, как бы скорее бежать назад с Дуная <...> Вот образчик: парижский корреспондент ‘Times’ посвящает публику во все тайны, раскрывая ей опасные для России последствия ее предприятия, коих, по его словам, она может избежать только ‘быстрым и энергическим ограничением своих действий’ <...> Послушаем далее: ‘Очевидно, что в тот день, когда Сербия примет участие в войне или румынские войска перейдут Дунай, Австрия займет одно или оба княжества’ <...> Нас, как малых детей, пугают то Англией, то Австрией и соблазняют как игрушкой позволением удовлетворить ‘первою победой’ нашей национальной гордости…’. Аналогичные резюме об отношении к России со стороны западноевропейской печати высказывались в ‘Московских ведомостях’ и почти одновременно с Достоевским (см. передовицы, отделы ‘Телеграммы’ и ‘Последняя почта’ в МВед, 1877, NoNo от 100 до 108). Ироническая цитация и интерпретация Достоевским военно-политических прогнозов в иностранной прессе содержат намек на сообщения лондонского корреспондента ‘Kolnische Zeitung’, перепечатанным в газете Суворина: ‘Лица, которые задались целью следить за политикою России в течение значительного числа лет и которым нельзя отказывать в глубоком понимании нынешних обстоятельств, только улыбаются и покачивают головою, когда их стараются убедить, что русская армия совершит только ‘военную прогулку’ и военный крестовый поход в пользу угнетенных христиан и что после двух-трех выигранных сражений Россия, удовольствуясь некоторыми гарантиями для своих ‘protgs’, вернется преспокойно восвояси’ (НВр, 1877, 19 апреля (1 мая), No 408, отдел ‘Внешние известия’).
Стр. 96. И новый нигилизм начнет, точь-в-точь как и прежний, с отрицания народа русского и самостоятельности его. — О прежнем русском нигилизме, выразителем которого, по определениям самого же Достоевского, был ‘беспокойный и тоскующий’ (признак ‘великого сердца’) Базаров, в 1860-е годы Достоевский судил иначе (см. наст. изд., т. V, стр. 59). Здесь же имеется в виду ‘новый’ нигилизм, сродни нигилизму самоубийцы Крафта в романе ‘Подросток’ (гл. III, 3—см. наст. изд., т. XVII, стр. 39—47).
Стр. 97. … дрогнуло сердце Биконсфильда: сказано было ему, что Россия всё перенесет ~ но не пойдет на войну — до того, дескать, сильно ее ‘миролюбие’. — Речь идет о суждениях иностранных корреспондентов, наслушавшихся одних лишь ‘премудрых и разумных наших’, то есть либералов и ‘западников’, к которым писатель причислял и сотрудников ‘Отечественных записок’ и ‘Вестника Европы’, считавшихся Достоевским в равной степени ‘западниками’, так как и они высказывались в ряде статей и очерков против войны России с Турцией.
Стр. 97. …они кричат, что у нас вдруг, после царского манифеста, появился ‘патриотизм’. — Течь идет о суждениях иностранных корреспондентов (главным образом английских и австрийских газет). Манифест о войне России с Турцией был дан Александром II в Кишиневе 12 (24) апреля 1877 г.
Стр. 98. … деньги и ученые организации шестисоттысячных войсковых нашествий могут споткнуться о землю нашу… — Намек на нашествие Наполеона I в 1812 г.
Стр. 98. Александр I ~ говорил, что отрастит себе бороду и уйдет в леса с народом своим… — Об этом Достоевский прочел в ‘Обозрении жизни и царствования императора Александра I’, принадлежавшем перу Н. В. Путяты. ‘Известив о занятии Москвы французами, — отмечалось в этом обозрении, — привез императору Александру флигель-адъютант Мишо. Александр сказал ему: ‘Если у меня не останется ни единого солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян, буду сам предводительствовать ими и подвигну все средства империи. Но если промыслом божиим предоставлено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то, истощив все усилия, я отращу себе бороду и лучше соглашусь скитаться в недрах Сибири, нежели подписать стыд моего отечества» (‘Девятнадцатый век’. Исторический сборник, издаваемый Петром Бартеневым (издателем ‘Русского архива’). Книга первая. М., 1872, стр. 456—457).
Стр. 100. … в виде миллиардов дани... — Франция была вынуждена заплатить Германии контрибуцию в пять миллиардов франков золотом.
Стр. 100. …отрубила у ней целый бок в виде двух, самых лучших провинций! — Речь идет о французских областях Эльзасе и Лотарингии, отошедших после франко-прусской войны к Германии.
Стр. 100. …(как мечтает уже Австрия… — Австро-Венгрия ‘мечтала’ о присоединении к своей территории славянских земель Боснии и Герцеговины. В марте 1877 г. Александр II тайно обещал отдать эти земли Австро-Венгрии, в обмен на нейтралитет последней в предстоящей русско-турецкой войне.
Стр. 101. ‘Но кровь, но ведь все-таки кровь’, — наладили мудрецы... — В связи с вопросом о войне и мире Достоевский солидаризировался с изданиями, осуждавшими позицию, занятую либеральной газетой ‘Голос’, Так, например, несколько позже автор заметок ‘Последняя страничка’, помещенных в ‘Гражданине’ (1877, 31 мая, No 21), с насмешкой писал о том, что после ‘сорокадневного поста’, то есть срока запрещения издания ‘Голоса’ за напечатание антивоенной статьи Евгения Маркова ‘С кем нам воевать?’, передовая этой газеты вновь начинается восклицанием: ‘Кровь пролита! И эта кровь — русская!’.
Задаваясь вопросом: ‘Спасает ли пролитая кровь?’ и утверждая: ‘Не всегда война бич, иногда и спасение’, Достоевский, по-видимому, учитывал трактат Прудона ‘Война и мир. Исследование о принципе и сохранении международного права’ (1861), появившийся в 1864 г. в русском переводе, и отклики на этот трактат в русской периодической печати (см.: ЛН, т. 83, стр. 657). См. также помету Достоевского со ссылкой на библейские тексты в записной тетради (наст. изд., т. XXIV, стр. 276). Возможно, что Достоевский здесь полемизирует и с рассказом Г. И. Успенского ‘Не воскрес’, в котором на поставленный вопрос (‘Спасает ли пролитая кровь?’) давался безоговорочно отрицательный ответ. В уста своего героя Успенский вложил следующие, проникнутые скептицизмом и разочарованием слова о сербо-турецкой войне 1876 г.: ‘Сотни и тысячи смертей, как ни странно это кажется, не только не развивают чувствительности в живых (о живых я только и говорю), но, напротив, приучают глядеть на смерть совершенно хладнокровно. Не диво становится каждому смотреть на кровь, слушать стоны, видеть оторванные руки, ноги, пробитые головы. Жизнь человеческая начинает цениться ни во что — и в человеке, еще недавно обремененном именно человеческими-то заботами, сладко потягиваясь, просыпается зверенок… Эта атмосфера, созданная войной, охватила меня тотчас, как только я ступил на сербскую землю…’ (ОЗ, 1877, No 2, стр. 296).
Стр. 102. Они желали столкнуть Россию на самую пошлую и недостойную великой нации дорогу, не говоря уже об их презрении к народу… — Эта характеристика представляет собою оценку позиции по Восточному вопросу, занятой либералами из ‘Вестника Европы’. Подразумевается следующее место из статьи ‘Еще несколько слов по южнославянскому вопросу’, подписанной буквами А. П. (А. Н. Пыпин): ‘Национальная гордость, сознание национального достоинства — это прекрасные вещи, они без вызовов являются в серьезные моменты национальной жизни, — но к ним надо апеллировать с большой осторожностью и вниманием, потому что эти прекрасные чувства с тишком поддаются злоупотреблению, которое делает из них пошлость. Национальная гордость может иметь разную подкладку, и действительное достоинство и право, и фальшивое самообольщение и самодурство: чернь в народе и чернь в обществе легко увлекаются этими последними извращениями прекрасного чувства <...> У нас давно осужден и осмеян ‘квасной патриотизм’…’ (ВЕ, 1877, No 3, стр. 378). Несколько раньше Достоевского на ‘пошлость’ и ‘непатриотичность’ убеждений, выраженных этими словами, с не меньшей запальчивостью указывал А. С. Суворин: ‘Это справедливо, по пошлость точно таким же образом злоупотребляет и западничеством <...> Пошлость одинаково аплодирует и квасному патриотизму, и осмеянию всего русского, всего национального, всяких порывов’ (НВр, 1877, 13 (25) марта, No 373).
Стр. 102. ‘Вы лезете исцелять и спасать других, а у самих даже школ не устроено’... — Продолжение полемики с ‘Вестником Европы’ и, в частности, с автором статьи ‘Еще несколько слов по южнославянскому вопросу’, в которой особенное возмущение Достоевского вызвали строки: ‘В том умственном тумане п жалком состоянии общественной самодеятельности, в каком наше общество находится, — со стороны общества странно затевать какие-нибудь великие подвиги <...> Говорят, что решение славянского вопроса решит наши собственные вопросы, что именно через него мы достигнем и возрождения нашего общества. Наивное заблуждение! Никакой ‘славянский союз’ (здесь автор статьи имеет в виду доктрину, которая была изложена в ряде статей В. И. Ламанского, напечатанных в газете ‘Новое время’, — Ред.) не даст нам того, что должно быть достигнуто собственным внутренним трудом, усвоением свободной науки (не ‘европейской’, а общечеловеческой, которой в Европе только более, чем у нас) и развитием чувства гражданского и общественного достоинства. Собственно говоря, ‘славянский союз’ и немыслим до тех пор, пока у нас, которые должны стать его сильнейшим участникам, не решена будет, до какой-нибудь серьезной степени, эта внутренняя задача. Далекие перспективы, обширные планы, конечно, несравненно привлекательнее для фантазии, чем насущная тяжелая борьба с нашими недостатками, из этих планов так легко складывается дешевый идеал, о котором можно говорить такими пышными фразами, производя своего рода закидыванье шапками этой ничтожной, лживой и негодной Европы. Но перед нами действительность, которая покамест нимало не допускает этого идеала’ (ВЕ, 1877, No 3, отдел ‘Хроника’, стр. 370). Несколько выше в цитируемой статье прямо утверждалось, что ‘за освобождение других народов можно браться не при таких условиях, каковы наши’ (там же, стр. 368).
Стр. 103. …’время близко’. — Восходит к библейскому выражению, ср.: ‘Время мое близко, у тебя совершу пасху с учениками моими’ (Евангелие от Матфея, гл. 26, ст. 18),
Стр. 103. … ‘тишайшего’ царя… — В 1861—1862 гг. Достоевский неоднократно упрекал И. С. Аксакова и славянофилов вообще за идеализацию допетровской Руси, здесь же он сам во многом следует им в характеристике царя Алексея Михайловича (1629—1676). Между тем уже один из современников Достоевского отмечал: ‘Характеристика царя Алексея Михайловича видна в его государственной деятельности, домашней жизни и отношениях к людям. Глубоко религиозный, живой, впечатлительный, способный быть нежным другом и опасным врагом, тихий вообще (‘тишайший’, как величали его льстецы), но, в то же время, строгий, а иногда ‘смирявший’ (бивавший) собственноручно провинившихся, милостивый, даже слабый к своим ‘ближним людям’ и мстительный недругам, мягкий и жестокий, сочинитель забавного ‘Урядника сокольничья пути’ и учредитель страшного приказа ‘Тайных дел’ — царь Алексей Михайлович представляет личность, полную двойственности весьма типичной’ (М. Д. Хмыров. Царь Алексей Михайлович и его время. 1629—1676. Нравоописательный очерк. — Древняя и новая Россия, 1875, No 12, стр. 310). Обосновывая свое заключение, Хмыров указывал на то, что во время московского бунта 1662 г., подавленного ‘по знаку’ ‘тишайшего’, ‘человек 100 утонуло в реке, больше 7000 было перебито и переловлено <...> наказали тех, кто суетился заметнее других: вешали, резали ноги, руки и ссылали в дальние города’. Хмыров также цитировал книгу Г. К. Котошихина (ок. 1630—1667), в которой приводились факты жестокого обращения Алексея Михайловича с боярами и ‘ближними людьми’, и напоминал о том, что в течение своего царствования этот царь ‘увеличил Россию территориально’ больше, ‘чем все его предшественники’, — за счет присоединения Малороссии, завоевания Смоленска и обширнейшей территории юго-восточной Сибири (см. там же, No 11, стр. 200, No 12, стр. 311).
Стр. 103. Мне сообщили одну выписку... — Цитируемую далее выписку из записок архидиакона Павла Алеппского сообщил Достоевскому в письме от 12 апреля 1877 г. архимандрит Леонид (Лев Александрович Кавелин, 1822—1891) —настоятель Воскресенского монастыря Новый Иерусалим. См. стр. 317.

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА

Источники текста

ПМ — Подготовительные материалы (наброски, заметки). См. наст. том, стр. 230. Хранятся: ИРЛИ, ф. 100, No 29499.ССХБ.19 (1 л., 2 стр.), ГБЛ, ф. 93.1.2.12 (2 стр. в переплетенной тетради), см.: Описание, стр. 74. Публикуется впервые.
ИР — Наборная рукопись. Автограф с поправками. В переплетенной тетради. Хранится: ГБЛ, ф. 93.1.2.12, см.: Описание, стр. 77. Публикуется впервые.
ДП — Дневник писателя за 1877 г. Апрель. СПб., 1877 (цензурное разрешение 3 мая 1877), стр. 95—109.
Печатается по тексту ДП со следующими исправлениями по HP:
Стр. 115, строка 38: ‘не помню’ вместо ‘не помню’.
Стр. 116, строка 24: ‘перед желанием’ вместо ‘перед желаниями’.
Ранний набросок (к первым трем разделам рассказа) датируется приблизительно первой половиной апреля, второй — концом апреля.
26 апреля 1877 г. Достоевский вместе с коротким сопроводительным письмом прислал метранпажу М. А. Александрову конец первой главы апрельского номера ‘Дневника писателя’. Из письма к Александрову от 28 апреля очевидно, что Достоевский уже отправил в типографию очередные страницы ‘Сна смешного человека’: ‘Присылаю Вам продолжение с 7-й по 12-ю страницу включительно, начинать же в строку с последнего слова в корректуре. Тут фраза была не окончена’. Без интервалов посылались в типографию и последующие разделы рассказа. В письме от 30 апреля Достоевский сообщал метранпажу: ‘…посылаю 5 страниц. Хорошо бы, если бы и сегодня, подобно вчерашнему, мне прислали эти 5 страничек вечером для корректуры, о тем чтоб взять их завтра в 8 часов’. Днем позже, 2 мая, в письме к Александрову: ‘…вот конец рассказа <...> Поскорее бы корректуру и к цензору: боюсь чтоб чего не вычеркнули’. Примечательны в последнем письме опасения Достоевского придирок цензуры, к счастью, на этот раз оказавшиеся напрасными.

1

‘Сон смешного человека’ имеет такой же жанровый подзаголовок (‘Фантастический рассказ’), как и ‘Кроткая’. Но в ‘Кроткой’ ‘фантастична’ лишь избранная Достоевским форма повествования (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 5—6). Другое дело ‘фантастичность’ ‘Сна смешного человека’, проникающая самую суть произведения. Это ‘фантастичность’ во многом того же рода, как и в высоко ценимых Достоевским ‘Пиковой даме’ Пушкина, ‘Петербургских повестях’ Гоголя, {О близости другого ‘фантастического’ рассказа Достоевского (‘Бобок’) к ‘Запискам сумасшедшего’ Гоголя см.: наст. изд., т. XXI, стр. 403.} ‘Русских ночах’ Одоевского, произведениях Э. По и Э. Гофмана.
Достоевский в письме к Ю. Ф. Лбаза от 15 июня 1880 г. коснулся природы фантастического в ‘Пиковой даме’: ‘… верх искусства фантастического. И Вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем в конце повести, то есть прочтя ее. Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов. (NB. Спиритизм и учения его)’.
Подобного же рода двусмысленность (два пласта, реальный и фантастический, без обозначения четких границ) присутствует и в рассказе Достоевского: сон рожден ‘природой’ самоубийцы-прогрессиста и в то же время настаивается на ‘реальности’ особого рода — соприкосновении с другими и высшими мирами. Даже больше, сон и жизнь уравнены — ‘философские’ синонимы: ‘Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон?’ (стр. 118).
В набросках к первым трем разделам рассказа упомянут Э. По там, где говорится о снах: ‘Одно с ужасающей ясностью через другое перескакивает, а главное, зная, например, что брат умер, я часто вижу его во сне и дивлюсь потом: как же это, я ведь знаю и во сне, что он умер, а не дивлюсь тому, что он мертвый и все-таки тут, подле меня живет’ (стр. 231). Рядом с приведенным рассуждением о странностях и особенностях сновидений Достоевским сделана пометка: ‘У Эдгара Поэ’.
Достоевский, как об этом свидетельствует его предисловие к трем рассказам По, помещенным в январском номере ‘Времени’ (1861), был знаком с переводами Ш. Бодлера произведений американского писателя (см.: наст. изд., т. XIX, стр. 281). М. А. Турьян считает, что слова Достоевского (‘Допускает, что умерший человек, опять-таки посредством гальванизма, рассказывает о состояния души своей…’ — см. там же, стр. 88) относятся к рассказу По ‘Месмерическое откровение’ (1844). Мистер Вэнкерк, добровольный ‘подопытный’ герой рассказа По, действительно последние слова произносит как бы из другого мира, а в состоянии, в котором пребывает человек в месмерическом сне, есть нечто близкое смерти: ‘…оно по своим признакам очень близко напоминает смерть, или, во всяком случае, напоминает скорее именно ее, чем какое-либо другое известное нам естественное состояние человека’ (По, стр. 515). Человек, погруженный в столь необыкновенное состояние, начинает постигать такие явления, которые обычно ему недоступны, ‘более того, уму его чудодейственно сообщаются высота и озаренность…’ (там же). Особенно должны были заинтересовать Достоевского рассуждения о месмерическом сне Вэнкерка — рационалиста и скептика, но в чем-то и мистика, смутно подозревающего, что душа бессмертна: ‘Умозрення, пожалуй, и занятны и по-своему небесполезны, но для постижения духа нужно что-то другое <...> я лишь смутно чувствовал в себе душу, но разумом — не верил <...> Бодрствующему во сне рассуждения и вывод — то есть причина и конечный результат — даны нераздельно. В естественном же состоянии причина исчезает, и остается — да и то, пожалуй, лишь частично — один результат’ (там же, с. 516). Вэнкерку ‘опыты’ помогают постичь истину, подобно тому как ‘бодрствующий’ во сне ‘смешной человек’ обретает ощущение счастья и полноты жизни: в том и другом случаях это знание иррациональное, сверхчувственное.
Вполне логично также предположить, что, создавая ‘фантастический рассказ’. Достоевский припомнил и ‘Повесть Скалистых гор’ (1844), герой которой отвергает нереальность происшедшего с ним и так рассуждает о снах: ‘Вы скажете теперь, конечно, что я грезил, но это не так. В том, что я видел и слышал, что ощущал и что думал, не было ничего от характерных особенностей сна, которых ни с чем не спутаешь. Всё было строго согласовано и реально. Сначала, сомневаясь в своем бодрствовании, я предпринял серию проверок, которые скоро убедили меня, что я действительно не сплю. Ведь если кто-либо спит и во сне подозревает, что он спит, то попытка проверить подозрение всегда завершается успехом, а спящий просыпается почти немедленно’ (там же, стр. 500). Именно, ктати, в этом рассказе По герой повествует о своей смерти и ощущениях после нее: ‘Долгие минуты <...> моим единственным чувством, единственным ощущением, было ощущение тьмы и небытия, сознания смерти. Наконец, мою душу как бы пронизал внезапный, резкий словно электрический удар. С этим толчком вернулось чувство упругости и света. Этот последний я не увидел — я его только почувствовал. Почти в то же мгновенье я, казалось, поднялся над землей, но я не обладал никаким телесным, видимым, слышимым или осязаемым воплощением <...> Подо мною лежал мой труп со стрелою в виске, с сильно вздувшейся обезображенной головой. Однако всего этого я не видел — я это чувствовал. Ничто меня не трогало. Даже мой труп представлялся мне чем-то совсем посторонним. Желаний у меня не было, но что-то все-таки побуждало меня к движению <...> меж тем происшедшее но потеряло своей живости — и даже теперь я ни на миг не могу заставить свой разум считать это сном’ (там же, стр. 501—502).
В сознании и памяти Достоевского, очевидно, слились и контаминировались идеи и сюжеты различных произведений По: в первую очередь ‘Месмерического откровения’ и ‘Повести Скалистых гор’ — фантастический фон для ‘фантастического рассказа’ ‘Сон смешного человека’. Важнее, конечно, не близость отдельных эпизодов и мыслей в ‘Сне смешного человека’ и рассказах По (во многом условная), а жанровая однородность, как ее понимал Достоевский.
Небольшая статья Достоевского об Э. По хорошо объясняет природу фантастичного в таких произведениях писателя, как ‘Бобок’ и ‘Сон смешного человека’. Достоевский писал о ‘внешней’ фантастичности произведений По: ‘Но это еще не прямо фантастический род. Эдгар Поэ только допускает внешнюю возможность неестественного события (доказывая, впрочем, его возможность и иногда даже чрезвычайно хитро) и, допустив это событие, во всем остальном совершенно верен действительности’ (см. наст. изд., т. XIX, стр. 88). Так и в рассказе Достоевского фантастическое присутствует как невероятное допущение — одно ‘странное соображение’, вопрос возникает у героя перед сном и там ‘реализуется’). Сам сон можно назвать собственно фантастическим элементом в рассказе Достоевского, но он рожден сердцем и рассудком героя, обусловлен реальной жизнью и многими нитями с ней связан. В сон переносятся земные реалии — револьвер, соседи, петербургские холод и сырость, космическая темнота — продолжение апокалиптического пейзажа (петербургский вечер 3 ноября). {‘Пусть это фантастическая сказка, — писал Достоевский Ю. Ф. Абаза в уже цитированном ранее письме, — но ведь фантастическое в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему’.}
Достоевского покорило профессиональное литературное искусство По (‘техника’), в рассказах которого ‘сила подробностей’ и ‘сила воображения’ не просто размывают границу между реальным и фантастическим, но создают живую и впечатляющую иллюзию реальности фантастического: ‘… вы до такой степени ярко видите все подробности представленного вам образа или события, что наконец как будто убеждаетесь в его возможности, действительности, тогда как событие это или почти совсем невозможно или еще никогда не случалось на свете’ (см. наст. изд., т. XIX, стр. 89). Среди опубликованных в журнале ‘Время’ рассказов По ‘Черный кот’, пожалуй, выделяется особенно. Здесь ‘сила подробностей’ доведена до осязаемой, сверхъестественной точности: описание стона старика (‘Вдруг я услыхал тихий стон и понял, что это стон смертельного страха <...> Это был подавленный звук, который вырывается из глубины души, переполненной ужасом. Он был мне коротко знаком’), еще конкретнее передан стук сердца: ‘… вдруг мне послышался чужой, неясный, быстрый звук, подобный тому, какой производят часы, завернутые в хлопчатую бумагу. Мне хорошо был знаком и этот звук’ (Вр, 1861, No 1, стр. 234).
Столь же конкретно передает и свои ‘загробные’ ощущения герой Достоевского: ‘… я почувствовал, что мне очень холодно, особенно концам пальцев на ногах…’, ‘Но вот вдруг, на левый закрытый глаз мой упала просочившаяся через крышу гроба капля воды, за ней через минуту другая, затем через минуту третья, и так далее, и так далее, всё через минуту <...> А капля всё капала, каждую минуту и прямо на закрытый мой глаз’ (стр. 109, 110).
Обостренность и изощренность слуха убийцы По — прямое следствие его патологического состояния, но он, как и ‘смешной человек’, настойчиво опровергает банальное мнение ‘здоровой’ среды: ‘Да! я был, — как и теперь я, — нервозен, очень, очень, страшно нервозен, но зачем вы хотите называть меня сумасшедшим? <...> Вы воображаете, что я сумасшедший. Сумасшедшие ничего не понимают, но посмотрели бы на меня’ (Вр, 1861, No 1, стр. 232). Герой По, частично предвосхищая рассуждения Свидригайлова о привидениях (а его Раскольников склонен признать сумасшедшим), излагает преимущества своего особенно нервозного состояния: ‘Болезнь изощрила мои чувства, а не испортила, не притупила их. В особенности тонко было у меня чувство слуха. Я слышал всё на небе и на земле. Я слышал многое в аду. Так я сумасшедший?’ (там же). Рассуждение же Свидригайлова прямо подводит к проблематике рассказа Достоевского: ‘Привидения — это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир’ (см. наст. изд., т. VI, стр. 221).
‘Смешной человек’ вступает в ‘соприкосновение с другим миром’ (вернее, мирами, галактиками) во сне. В рассказе Достоевского отсутствует патологический элемент, но зато очень выпукло и ясно выставлен идеал — живой образ золотого века. {Достоевский в том же предисловии, воздавая должное художническому искусству По, решительно отдает предпочтение другому мастеру ‘фантастического рода’ — Гофману, потому что у последнего ‘есть идеал, правда иногда не точно поставленный, но в этом идеале есть чисто га, есть красота действительная, истинная, присущая человеку’. И далее о ‘Коте Мурре’: ‘Что за истинный, зрелый юмор, какая сила действительности, какая злость, какие типы и портреты, и рядом — какая жажда красоты, какой светлый идеал!’ (см. наст. изд., т. XIX, стр. 89).}
Бахтин, исследуя рассказ ‘под углом зрения исторической поэтики жанра’, выделяет, в частности, такие разновидности ‘меннипеи’, к которым восходит произведение Достоевского, — ‘Сонную сатиру’ и ‘Фантастические путешествия’ (Бахтин, стр. 197). {Справедлива аналогия рассказа Достоевского и с мистерией: ‘… здесь, как в мистерии, слово звучит перед небом и перед землею, то есть перед всем миром’ (там же, стр. 206).} Помимо античных авторов он называет целый ряд европейских писателей XVI—XIX вв., модифицировавших названные виды меннипеи. в том числе Кеведо, Гриммельсгаузена, Сирано де Бержерака, Шекспира, Кальдерона, Грильпарцера, Вольтера, Жорж Санд, Чернышевского. {Отразился в рассказе и интерес писателя к астрономии: в библиотеке Достоевского были два издания книги К. Фламмариона ‘История неба’ (СПб., 1875, 1879), его же ‘Небесные светила’ (М., 1865) и книга Шепфера ‘Противоречия в астрономии’ (СПб., 1877). См.: Библиотека, стр. 161.}
С уверенностью можно говорить о том, что в поле внимания Достоевского — автора ‘Сна смешного человека’ — была большая статья Н. Н. Страхова ‘Жители планеты’, опубликованная в январском номере ‘Времени’ (1861) и включенная затем автором в книгу ‘Мир как целое’ (1872), {Книга Страхова послужила писателю ‘одппм из источников при работе’ над рассказом (Фридлендер, стр. 36).} и мистическое сочинение Э. Сведенборга (1689—1772) ‘О небесах, о мире духов и об аде’ (Лейпциг, 1863), подаренное 8 января 1879 г. писателю его переводчиком А. Н. Аксаковым. {См. комментарий И. Л. Волгина к публикации ‘Неизвестные страницы Достоевского’ (ЛН, т. 86, стр. 72—73).}
Отношение Достоевского к статье Страхова вряд ли было целиком положительным. Со многими ее положениями он принципиально согласиться не мог, особенно с иронически-снисходительными словами об утопиях и утопистах: ‘Человек недоволен своею жизнью, он носит в себе мучительные идеалы, до которых никогда не достигает, и потому ему нужна вера в нравственное разнообразие мира, в бытие существ более совершенных, чем он сам <...> человек считает возможным, что сущность его нравственной жизни может проявиться б несравненно лучших формах, чем она является на земле <...> Мы улетаем мысленно к счастливым жителям планет, чтобы отдохнуть от скуки и тоски земной жизни’ (Вр, 1861, No 1, стр. 20). Сам Страхов менее всего склонен предаваться мечтаниям и утопиям. Современные земля и человек представляются ему венцом мироздания, Страхов пишет о ‘непревосходимости человека’, являющегося ‘совершеннейшим существом’ (там же, стр. 39).
В статье Страхова приводятся мнения Лапласа, О. Конта, Фурье, Г. Гейне, цитируются ‘Разговоры о множество миров’ Б. Фонгенеля и книга Гюйгенса ‘Зритель мира, или О небесных странах и их убранстве’. Сочувственно и подробно пересказывается и цитируется Страховым повесть Вольтера ‘Микромегас’. Достоевский собирался написать в манере Вольтера ‘Русского Кандида’ (см. наст. изд., т. XVII, стр. 14, 444). ‘Сон смешного человека’ в известном смысле может быть назван ‘Русским Микромегасом’.
Герой Достоевского менее всего безумный утопист, беспочвенный мечтатель, все время сбивающийся с дороги. Он — пророк, возвещающий ‘в чине’ безумца {Таинственный посетитель в ‘Братьях Карамазовых’ говорит о высоком смысле проповеди и деятельности пророков-человеколюбцев: ‘… хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль…’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 270).} высшую истину миру. И увиденный им сон пророческий. В следующий выпуск ‘Дневника писателя’ Достоевский собирался дать статью о пророках и пророчествах (см. стр. 261—266). Под естественным даром пророчества Достоевский понимает ‘способность предчувствия <...> в высших степенях своих’ — редкую, исключительную, и в связи с этим вспоминает Сведенборга и его пророчества в недавно подаренной писателю Аксаковым ‘удивительной’ книге ‘О небесах, о мире духов и об аде’: ‘Он написал несколько мистических сочинений и одну удивительную книгу о небесах, духах, рае и аде, как очевидец, уверяя, что загробный мир раскрыт для него, что ему дано посещать его сколько угодно и когда угодно, что он может видеть всех умерших, равно как всех духов и низших и высших и иметь с ними сообщение’ (стр. 262). {В ‘психологическом’ отношении такова же и участь ‘смешного человека’: он страстно верит в истинность увиденного сна, вышедшего ‘из души и сердца’ героя, другие же смеются над его верой, считая его сон ‘бредом’ и ‘галлюцинацией’.}
Возможно, что внимание Достоевского привлекли рассуждения Сведенборга о множестве населенных миров: ‘… все планеты, видимые для глазу в нашей солнечной системе, суть такие же земли, и <...> кроме их вселенная полна бесчисленным множеством других, которые точно так же исполнены жителей <...> человек мог бы увериться во множестве земель вселенной из того, что звездное небо необъятно и полно несчетных звезд, из которых каждая, на своем месте и в своей системе, есть рассадники небес, — тот не может не верить, что всюду, где есть земля, там есть и люди’ (Сведенборг, стр. 335—336). {Духи с планеты Меркурий ‘сказали’ Сведенборгу, ‘что есть земли, обитаемые людьми, не только в нашем подсолнечном мире, но и вне его, в звездном небе, и что количество этих земель несчетное’ (там же, стр. 338).}
В этой ‘истине’ убеждается и герой Достоевского, совершивший с небесным спутником головокружительный полет через галактики к ‘звездочке’ и удивившийся, обнаружив там разительное сходство с его землей: ‘И неужели возможны такие повторения во вселенной, неужели таков природный закон?..’ (стр. 111).
Герой Достоевского думает и говорит во сне после ‘самоубийства’, по это не человеческая речь, а нечто иное: ‘И я вдруг воззвал, не голосом, ибо был недвижим, но всем существом моим…’ (стр. 110). Его прекрасно понимает небесное существо, которое ‘имело как бы лик человеческий’. Это ‘темное’, загадочное существо лишь изредка отвечает на вопросы ‘землянина’ и каким-то сверхъестественным и в то же время очень действенным образом влияет на него, читая в мыслях и сердце: ‘Что-то немо, но с мучением сообщалось мне от моего молчащего спутника и как бы проницало меня’ (стр. 111).
‘Ангелы’ Сведенборга сообщаются с прибывшими на небеса людьми, вживаясь в их образ, усваивая язык, биографию и индивидуальные человеческие особенности (Сведенборг, стр. 166). Человек, согласно мистическим фантазиям Сведенборга, умирая и обращаясь в духа, сохраняет все качества и свойства, присущие ему в земной юдоли: ‘У человека-духа те же внешние и внутренние чувства, какие были даны ему на земле: он видит как прежде, слышит и говорит как прежде, познает обонянием, вкусом и осязанием как прежде, у него такие же наклонности (affections), желания, страсти, он думает, размышляет, бывает чем-ниоудь затронут или поражен, он любит и хочет как прежде <...> Прп нем остается даже природная память его, он помнит всё, что, живучи на земле, слышал, видел, читал, чему учился, что думал с первого детства своего до конца земной жизни…’ (там же, стр. 370—371).
‘Смешной человек’ после ‘смерти’ ведет себя таким же образом, как и в жизни, удивляясь тому обстоятельству, что он, будучи мертвым, чувствует и рассуждает. Конечно, идеи Сведенборга не больше, чем иллюстрация к отдельным эпизодам и мыслям рассказа Достоевского. Здесь нет прямых совпадений, нет и заимствования. Сочинение Сведенборга создало своеобразное мистико-астрономическое настроение. Достоевский мистику почти всецело устранил, переведя ее в план ‘поэтики’ и психологии сновидений. Но возможно, что именно книга известного спиритуалиста натолкнула Достоевского на мысль о создании ‘фантастического рассказа’ с героем — сновидцем и пророком, совершающим путешествие к звездочке. Вероятно, книга Сведенборга своим ‘удивительным’ содержанием оживила в памяти писателя представление о ‘месмерических’ произведениях Э. По. А это воспоминание предопределило во многом жанр ‘фантастического рассказа’ и природу фантастического в произведении Достоевского.

2

‘Фантастический рассказ’ — единственное художественное произведение в составе ‘Дневника писателя’ за 1877 г. — занимает в творчестве Достоевского особое место. По мнению M. M. Бахтина, ‘поражает предельный универсализм этого произведения и одновременно его предельная же сжатость, изумительный художественно-философский лаконизм’ (Бахтин, стр. 199). {‘По своей тематике ‘Сон смешного человека’ — почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского…’ (Бахтин, стр. 201).}
Рассказ ‘Сон смешного человека’ — кульминация в развитии одного из центральных, постоянных мотивов творчества Достоевского — золотого века. Вслед за Сен-Симоном и другими утопистами Достоевский веровал в то, что подлинный золотой век, то есть общество, основанное на братских и гуманных началах, не давно перевернутая, а будущая, предстоящая страница истории человечества. {Знаменитый эпиграф, предпосланный Сен-Симоном ‘Рассуждениям литературным, философским и промышленным’ (‘Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас’ — Сен-Симон, т. II, стр. 273), был девизом петрашевцев. Не утратил он своей актуальности и позднее как для Салтыкова-Щедрина, так и для Достоевского. Прямой аллюзией (с грустно-реалистической и частично полемической окраской) на ‘хрестоматийные’ слояа французского утописта является реплика Парадоксалиста в ‘Дневнике писателя’ 1876 г.: ‘Золотой век еще весь впереди, а теперь промышленность…’ (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 87).} Это общество должно разрешить все мучительные, ‘проклятые’ вопросы и недоумения эпохи ‘цивилизации’.
Отражение в ‘Сне смешного человека’ идей французских утопистов (А. Сен-Симона, Ш. Фурье, В. Консидерана, Б. Анфаптена) многократно отмечалось в литературе о Достоевском. {См., например: В. Л. Комарович. ‘Мировая гармония’ Достоевского. — В кн.: Атеней. Историко-литературный временник, 1924, кн. 1—2, стр. 139, Н. А. Xмелевская. Об идейных источниках рассказа Ф. М. Достоевского ‘Сон смешного человека’. — Вестник Ленинградского университета, 1963, вып. 2. Серия литературы, истории, языка. No 8, стр. 137—140. Хмелевская приводит интересные параллели отдельных сюжетных линий в рассказе Достоевского и романе В. Консидерана ‘Судьба общества’ (1834—1838), а также обнаруживает аллюзии из ‘Путешествия в Икарию’ Э. Кабе (1840) и ‘Города солнца’ Т. Кампанеллы (1623).}
Обычно Достоевский противопоставляет ‘коноводов’ утопического социализма тех времен, когда ‘понималось дело еще в самом розовом и райско-нравственном с соте’ (см. наст. изд.. т. XXI. стр. 130), представителям позднейшего. ‘политического’ и ‘делового’ социализма (второй половины XIX в.), отдавая предпочтение первым. Имена ‘коноводов’ французского утопического социализма Достоевский упоминает в февральском выпуске ‘Дневника писателя’ 1877 г., воссоздавая историю движения: ‘… лет сорок назад все эти мысли и в Европе-то едва начинались, многим ли и там были известны Сен-Симон и Фурье — первоначальные ‘идеальные’ толковники этих идей, а у нас <...> знали тогда о начинавшемся этом новом движении на Западе Европы лишь полсотни людей в целой России’ (стр. 55). ‘Идеальными’ мыслителями называет Сен-Симона и Фурье Достоевский потому, что они придавали большое значение этическим проблемам: ‘… прежде, недавно даже, была <...> нравственная постановка вопроса, были фурьеристы и кабетисты, были спросы, споры и дебаты об разных, весьма тонких вещах. Но теперь предводители пролетария всё это до времени устранили’ (стр. 59).
Эти и другие (почти идентичные по смыслу приведенным) высказывания автора ‘Дневника писателя’ позволяют точно судить о том, что было близко Достоевскому в идеях французских социалистов-утопистов и что он решительно отвергал как ‘пагубное’ и нелепое. Достоевский и в 1840-е годы многого не принимал в утопиях Фурье и Э. Кабе (см. наст. изд., т. XVIII, стр. 315, 340), как и другие петрашевцы, в частности В. А. Милютин, иронически писавший в статье ‘Мальтус и его противники’ о том ‘общественном устройстве’, ‘которое придумал Фурье для блага человечества, по которым человечество, вопреки надеждам фурьеристов, может весьма легко и не воспользоваться…’ (Милютин, стр. 144). {‘Пагубной’ считал Достоевский ту черту воззрений некоторых французских утопистов, которую Милютин называл ‘стремлением к излишней централизации, к излишнему подчинению частных интересов интересу общему’ (там же. стр. 354).}
Сердцевина рассказа Достоевского — пророческий, историко-философский ‘сон героя, который делится на 3 этапа: 1) пробуждение ‘смешного человека’ после ‘смерти’ и полет с небесным спутником к звездочке, 2) картина жизни счастливых обитателей планеты — ‘детей солнца’, 3) конец золотого века на безгрешной земле, описание эпохи обособления и войн.
Счастливая планета до ‘грехопадения’ и изобретения ‘науки’ — идеализированное прошлое земли. {Развитие с прямыми заимствованиями сна Ставрогина и ‘фантазии’ Версилова (см. наст. изд., т. XII. стр. 320, т. XVII, стр. 312—313).} Достоевский рисует общество невинных людей, чье счастье обусловлено неведением, которое ничего не стоило смутить и ‘развратить’ одному ‘прогрессисту’ и ‘гнусному петербуржцу’. Очевидна условность переноса Достоевским картины идеального человеческого общежития на другую планету. Речь, в сущности, идет о счастливой поре детства человечества, и ‘живой образ’ прекрасных иноземлян восходит к античным представлениям об утраченном золотом веке — бесчисленным вариациям в средневековой и новой европейской литературе ‘темы’ Геспода (‘Труды и дни’), ‘Само описание земного рая выдержано в духе античного золотого века…’ (Бахтин, стр. 205).{} об этом достаточно ясно говорится и в самом рассказе Достоевского: ‘Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили <...> в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители...’ (стр. 112, курсив наш, — Ред.).
Универсальность сна (‘предания всего человечества’) позволяет в литературные и идейные ‘источники’ рассказа зачислить почти всю старую и новую европейскую литературу. С большей определенностью можно, однако, говорить об одном литературном произведении как настоящем литературном ‘источнике’ — ‘Дон-Кихоте’ Сервантеса.
Еще в набросках к ‘Идиоту’ писатель предусматривал ввести в роман речь Мышкина о рае — своеобразную параллель монологу Дон-Кихота (ч. I, гл. XI): ‘Вдохновенная речь Князя (Дон-Кихот и желудь)’ (см. наст. изд., т. IX, стр. 277, 468).
Ряд мотивов и идей речи Дон-Кихота отразился в картине ‘рая’, увиденного во сне ‘смешным человеком’: органическое единство человека с природой и животным царством, мир, согласие, любовь, естественно присущие свободному союзу людей, не знающих, что такое ложь, лицемерие, личный произвол, сладострастие.
Особенно сближает речь Дон-Кихота и сновидение героя Достоевского контрастное и скорбное противопоставление идеала и действительности, тоска по красоте и иной справедливой и чистой жизни всех: ‘Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали золотым, — и не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. В те благословенные времена всё было общее. Для того, чтоб добыть себе дневное пропитание, человеку стоило лишь вытянуть руку и протянуть ее к могучим дубам, и ветви их тянулись к нему и сладкими и спелыми своими плодами щедро его одаряли. <...> Закон личного произвола не тяготел над помыслами судьи, ибо тогда еще некого и не за что было судить. Девушки <...> всюду ходили об руку с невинностью <...> не боясь, что чья-нибудь распущенность, сладострастием распаляемая, их оскорбит <...> Ныне же, в наше подлое время, все они беззащитны, хотя бы даже их спрятали и заперли в новом каком-нибудь лабиринте наподобие критского, ибо любовная зараза носится в воздухе. <...> С течением времени мир все более и более полнился этом’ (Сервантес, т. I, стр. 127—129).
В рассказе Достоевского противопоставление прекрасного идеала и ‘подлой’ действительности значительно резче и трагичнее, чем в речи героя Сервантеса, близость отдельных мотивов вне сомнения. {Достоевскому в год создания ‘Сна смешного человека’ особенно часто вспоминался роман Сервантеса. В январском выпуске он пишет о ‘древнем легендарном рыцаре’, его бескорыстном и великом служении идеалу, уподобляя герою Сервантеса себя и других ‘интеллигентных’ русских людей, верующих в золотой век, ‘общечеловечность’: ‘Вы верите (да и я с вами) в общечеловечность, то есть в то, что падут когда-нибудь, перед светом разума и сознания, естественные преграды и предрассудки, разделяющие до сих пор свободное общение наций эгоизмом национальных требований, и что тогда только народы заживут одним духом и ладом, как братья, разумно и любовно стремясь к общей гармонии. Что ж <...> может быть выше и святее этой веры вашей?’ (стр. 19).
Сон о прекрасной земле, увиденный героем Достоевского, родствен и другим утопиям и идиллиям, в частности описанию патриархальной жизни черногорцев (‘европейского оазиса’) в романе Ш. Нодье ‘Жан Сбогар’ (1818).}
Пронизана также и античными аллюзиями картина ‘рая’ в рассказе. А грустная и кровавая летопись жизни счастливых людей после ‘развращения’ — это история земли в самом сжатом очерке, в которую попали и вполне конкретные ‘реалии’: ‘Когда они стали преступны, то изобрели справедливость и предписали себе целые кодексы, чтоб сохранить ее, а для обеспечения кодексов поставили гильотину’. Но это не просто горестно-иронический обзор заблуждений человечества с опорой на античные и позднейшие представления о происхождении наук и искусств из людских страстей и пороков. Достоевский создает неповторимый, резко индивидуальный очерк истории человечества, пропитанный мотивами мучительной и экстатической любви к земле и мирозданию, страдания и жестокого сладострастия. В этот очерк Достоевский вводит антипозитивистскую полемику — развенчание ‘полунаучного’ кредо, самоубийственного, с точки зрения писателя, для человечества: ‘Знание выше чувства, сознание жизни — выше жизни. Наука нам дает премудрость, премудрость откроет законы, а знание законов счастья — выше счастья’.
‘Смешной человек’ объявляет войну позитивистским принципам ‘научной’ переделки мира. Аналогичной была и позиция Достоевского, полемизировавшего в ‘Дневнике писателя’ 1876 г.: ‘Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них всё украл разом <...> Настанет скука и тоска: всё сделано и нечего более делать, всё известно и нечего более узнавать. Самоубийцы явятся толпами, а не так, как теперь, по углам, люди будут сходиться массами, схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами, каким-нибудь новым способом, открытым им вместе со всеми открытиями’ (см. наст. изд., т. XXII, стр. 34). {Ср. с другими вариантами ‘рая’ без бога: ‘фантазия’ Версилова (‘последний день человечества’) — наст. изд., т. XIII, стр. 378—379, ‘Геологический переворот’ Ивана Карамазова — т. XV, стр. 83.}
Размышления Достоевского о самоубийцах нашли отражение в рассказе о злосчастиях, обрушившихся после падения на обитателей благословенной планеты: ‘Явились религии с культом небытия и саморазрушения ради вечного успокоения в ничтожестве’ (стр. 117). {Эти страницы Достоевского (равно публициста и художника) восходят к апокалиптической фантазии В. Ф. Одоевского ‘Последнее самоубийство’ (антимальтузианский памфлет), в которой ‘пророки отчаяния’ философски обосновывают логичность и необходимость для человечества всеобщего самоубийства: ‘Куда же еще укрыться от жизни? мы переступили за пределы самого невыразимого! чего ждать еще более? мы исполнили наконец все мечты в ожидании мудрецов, нас предшествовавших’ (В. Ф. Одоевский. Русские ночи. Л., ‘Наука’, 1975, стр. 58). В завершение люди земли, взявшись за руки, взрывают себя.}
Финал рассказа (оптимистический и торжественный) резко контрастирует с тягостно-мрачной прелюдией к сну. До сна ‘смешной человек’ принадлежит к традиционному в творчестве Достоевского типу подпольных героев-парадоксалистов, ближе всего он к Кириллову (и Ставрогину) в ‘Бесах’, Крафту в ‘Подростке’ и к ‘самоубийце от скуки, разумеется материалисту’ ‘Приговора’, который истребляет себя, так как не может быть ‘счастлив под условием грозящего завтра нуля’ (см. наст. изд., г. XXIII, стр. 147). {Тот же ‘нуль’ фигурирует и в размышлениях ‘смешного человека’ перед сном (стр. 107—108).} После сна — это человек, взывающий ‘к вечной истине’, ‘живой образ’ которой пробудил петербургского прогрессиста: ‘…в один бы день, в один бы час — всё бы сразу устроилось!’ (стр. 119). {Ср.: ‘Ну что, — подумал я, — если б все <...> захотели, хоть на миг один, стать искренними и простодушными <...> Что если б каждый <...> вдруг узнал, сколько заключено в нем прямодушия, честности, самой искренней сердечной веселости, чистоты, великодушных чувств, добрых желаний, ума <...> И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною. И неужели, неужели золотой век существует лишь на одних фарфоровых чашках?’ (см. наст. изд.. т. XXII. стр. 12—13. Подробнее о развитии темы золотого века см.: Фридлендер, стр. 34—43). Также см.: Н. И. Пруцков. Утопия или антиутопия? — В сб.: Достоевский и его время, стр. 80—108, И. Ф. Бельчиков. ‘Золотой век’ в представлении Ф. М. Достоевского.— В кн.: Проблемы теории и истории литературы. М., 1971, стр. 357—367.} Для свершения такого чуда достаточно ‘только’ одного, но всеобщего условия: ‘Главное — люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться’ (стр. 119).
Идеал ‘смешного человека’ близок основному завету ‘нового христианства’ Сен-Симона: »Люди должны относиться друг к другу как братья’. Этот высший принцип содержит в себе всё, что есть божественного в христианской религии’ (Сен-Симон, т. II, стр. 365, также см.: наст. изд., т. VII, стр. 380—381). А слова героя рассказа Достоевского (‘…я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле’,— стр. 118) перекликаются с другим тезисом французского утописта: ‘Истинное христианство должно сделать людей счастливыми не только на небе, но и на земле’ (Сен-Симон, т. II, стр. 398). {Подобно Ш. Фурье, Достоевский понимал, что современное ему ‘цивилизованное’ общество является миром навыворот, в котором ‘девять десятых индивидуумов, лишенные плодов развития социальной жизни, приведены к участи Тантала, мучимые видом благ, нужду в коих они испытывают’ (Фурье, т. IV, стр. 325).}
Современная Достоевскому критика рассказ, в сущности, не заметила. В периодической печати появился только один и незначительный отклик: Н. В. Успенский (за подписью: В. Печкин) в обзоре ‘Заметки’ подробно пересказа! рассказ, иронически акцентировав внимание читателя на словах ‘современный русский прогрессист и гнусный (курсив Успенского, — Ред.) петербуржец’ и заключив издевательским пожеланием ‘автору ‘Дневника писателя’ скорейшего выздоровления’ (Сын отечества, 1877, 15 мая, No 20, стр. 270—271).
Прижизненных переводов ‘Сна смешного человека’ на иностранные языки не было.
Стр. 106. Девочка была лет восьми ~ бросилась от меня к нему.— Развитие мотива, впервые в творчестве Достоевского прозвучавшего в ‘Униженных и оскорбленных’ (см. наст. изд., т. III, стр. 212—213).
Стр. 106. Штос — карточная игра.
Стр. 107—108. Но ведь если я убью себя ~ какое мне тогда дело и до стыда, и до всего на свете? — Ранее, в ‘Бесах’, Николай Ставрогин задавал себе подобные вопросы: ‘Я иногда сам представлял <...> если бы сделать злодейство или, главное, стыд, то есть позор, только очень подлый и… смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу лет, и вдруг мысль: ‘Один удар в висок, и ничего не будет’. Какое дело тогда до людей и что они будут плевать тысячелетие так ли?’ (см. наст. изд., т. X. стр. 187).
Стр. 108. …мне вдруг представилось одно странное соображение ~ Ощущал ли бы я за тот поступок стыд или нет? — Почти такая же гипотеза волновала и Ставрогина: ‘Положим, вы жили на луне <...> вы там, положим, сделали все эти смешные пакости <...> Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю лупу. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?’ (см. наст. изд., т. X, стр. 187).
Стр. 108. Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь ~ с ним происходят во сне вещи совсем непостижимые. — Это (и другие) рассуждение о снах во многом автобиографично (Достоевскому часто снился умерший старший брат M. M. Достоевский), и оно непосредственно развивает мысли о природе и психологии снов в ‘Преступлении и наказании’ (см. наст. изд., т. VI, стр. 45—46) и ‘Идиоте’ (см. наст. изд., т. VIII, стр. 377—378). Достоевский склонен был придавать некоторым собственным снам мистbко-пророческое значение (об этом подробнее см.: Б. Бурсов. Личность Достоевского. Л., 1974, стр. 397—400).
Стр. 110. ‘Это Сириус?’ — спросил я… — Об этой звезде (в созвездии Большого Пса) много сообщается в книге К. Фламмариона, имевшейся в библиотеке Достоевского: ‘Сириус был замечен как самое блестящее светило на эфирном своде <...> самая яркая на Небе звезда, Сириус. <...> Египтяне, наблюдавшие по утрам, назвали Сириуса пламенным, потому что за его утренним появлением следовали летние жара и зной’ (К. Фламмарион. История неба. СПб., 1875, стр. 107, 133, 45S, см. там же, стр. 135—137).
Стр. 112. …Греческий архипелаг...— Острова в Эгейском море, колыбель европейской цивилизации.
Стр. 113. …я убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем. — Эти мельком высказанные ‘смешным человеком’ идеи подробно развивает Зосима в рассуждении ‘О молитве, о любви и о соприкосновении мирам иным’: ‘Многое на земле от нас скрыто, по взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живей связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным, если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 290—291). Алеше Карамазову (в главе ‘Кана Галилейская’) дано познать ‘истинность’ этого поучения Зосимы: ‘Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, ‘соприкасаясь мирам иным» (там же, стр. 328, см. т. XV, стр. 569). В записной тетради 1880—1881 гг. Достоевский отмечает ‘упорное’ и ‘постоянное’ убеждение человечества в ‘соприкосновении мирам иным’.
Идеи, с явной мистической окраской, о соприкосновении иным мирам имеют давнюю, античную традицию, сильно видоизмененную христианской литературой. Отражение этих идей чувствуется и в космологических концепциях Ш. Фурье, с которыми Достоевский, конечно, был хорошо знаком. Так, в трактате ‘Объяснение некоторых линий всеобщих судеб’ Фурье утверждал, что ‘всё, начиная с атомов вплоть до небесных тел, образует картину свойств человеческих страстей’, обещая читателям, что в будущих трудах ‘будет доказано при помощи законов социального движения, что ваши души обойдут эти планеты на протяжении вечности и что вечное блаженство, надежду на которое дают вам религии, будет зависеть от благосостояния других планет, где ваши души соединятся с материей после того, как проведут восемьдесят тысяч лет на планете, на которой мы обитаем <...> исчисление, которое откроет вам счастье, каким наслаждаются на других небесных телах, даст вам в то же время средства ввести на вашей планете благосостояние, весьма близкое к благосостоянию самых счастливых времен’ (Фурье, т. I, стр. 136—137).
Стр. 110. …но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия ~ единственным источником почти всех грехов нашего человечества. — Мотив сладострастия начиная с ‘Униженных и оскорбленных’ — один из самых устойчивых в творчестве Достоевского. ‘Смешной человек’ говорит о сладострастии значительно резче и трагичнее, чем Дон-Кихот в своей речи об утраченном золотом веке (см. стр. 404). Мысль героя рассказа ближе к тезисам Руссо в знаменитом трактате ‘Рассуждение о происхождении и основании неравенства между людьми’ (1754): ‘Среди страстей, которые волнуют сердце человека, есть одна, пылкая, неукротимая, которая делает один пол необходимым другому, страсть ужасная, презирающая все опасности, опрокидывающая все препятствия, в своем неистовстве она, кажется, способна уничтожить человеческий род, который она предназначена сохранять. Во что превратятся люди, став добычей этой необузданной и грубой страсти, не знающей ни стыда, ни удержу, и оспаривающие повседневно друг у друга предметы своей любви ценою своей крови <...> Вместе с любовью просыпается ревность, раздор торжествует, и нежнейшей из страстей приносится в жертву человеческая кровь’ (Жан-Жак Руссо. Трактаты. М., ‘Наука’, 1969, стр. 67, 77).
Стр. 114. …я часто не мог смотреть, на земле нашей, на заходящее солнце без слез… — Постоянный в творчестве Достоевского символ, неотделимый от образа золотого века (см.: С. Н. Дурылин. Об одном символе у Достоевского. — В кн.: Достоевский. Сборник статей. M., 1928, стр. 163—199).
Стр. 115. Как скверная трихина, как атом чумы ~ безгрешную до меня землю. — Мотив, частично восходящий к апокалиптическому сну Раскольникова в эпилоге ‘Преступления и наказания’ (см. наст. изд., т. VI, стр. 419, т. VII, стр. 399).
Стр. 116. Но у нас есть наука, и через нее мы отыщем вновь истину… — Ср. со словами таинственного посетителя в ‘Братьях Карамазовых’: ‘Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и всё будут роптать, завидовать и истреблять друг друга’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 275).
Стр. 116—117. Явились праведники ~ Над ними смеялись или побивали их каменьями. — Аллюзии из Библии, неразрывно связанные в сознании Достоевского с ‘Пророком’ М. Ю. Лермонтова (1841). В. В. Тимофеева-Починковская в воспоминаниях ‘Год работы с знаменитым писателем’ рассказывает о чтении Достоевским стихотворения Лермонтова и приводит его слова: ‘Желчи много у Лермонтова, — его пророк — с бичом и ядом… Там есть они!’ (Достоевский в воспоминаниях, т. II, стр. 174). Ср. со словами Зосимы: ‘Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 292).
Стр. 117. …прямо потребовали всего иль ничего. — Ср. с рассуждениями Достоевского о некоторых современных ему западноевропейских течениях ‘политического социализма’ в статье ‘Злоба дня в Европе’ (стр. 59—61).
Стр. 119. …в один бы день, в один бы час — всё бы сразу устроилось! — Ср. со словами брата Зосимы Маркела, который, с точки зрения доктора, впал ‘от болезни <...> в помешательство’: ‘… жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай <...> и одного дня довольно человеку, чтобы всё счастие узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, друг перед другом хвалимся, один на другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять’ (см. наст. изд., т. XIV, стр. 262).
Стр. 119. Главное — люби других как себя, вот что главное…— Истина, ‘которую биллион раз повторяли’, — завет Христа (Евангелие от Марка, гл. 12, ст. 31), с точки зрения многих героев Достоевского, как и самого писателя, неисполнимый для современного человека, даже противоречащий исторически и биологически сложившейся природе человека.
Стр. 119. Прежний приговор суда, состоявшийся еще в прошлом году, был кассирован сенатом... — О суде над крестьянкой Екатериной Корниловой (ок. 1856—1878), совершившей преступление в состоянии аффекта, Достоевский писал в ‘Дневнике писателя’ 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 136—141).
Стр. 119. …начальница женского отделения тюрьмы… — А. П. Борейша.
Стр. 120. Состав присяжных заседателей был особенно замечателен. — В отчете об этом судебном заседании, обнаруженном нами лишь в одной газете — ‘Петербургском листке’ (1877, 1 мая, No 82, рубрика ‘Суд’, подзаголовок ‘Покушение на убийство. Дело крестьянки Екатерины Прокофьевой, слушанное во 2 отд<елении> с.-петербургского окружного суда 22 апреля 1877 г.’), фамилии присяжных не названы, а Екатерина Прокофьева Корнилова названа Прокофьевой по ошибке.
Стр. 120. Показание ее о характере Корниловой было очень веско и в ее пользу. — В упомянутом отчете анонимного обозревателя газеты ‘Петербургский листок’ в связи с этим отмечалось: ‘Смотрительница дома предварительного заключения г-жа Борейша показала, что Прокофьева поступила в мае или июне, лицо обыкновенно имела сердитое, отвечала грубо, потом, когда была переведена в общее помещение, сделалась гораздо добрее, приветливее, вела себя хорошо, родившегося в тюрьме ребенка очень любит…’.
Стр. 120. … замечателен был подбор экспертов ~ всё известности и знаменитости в медицине… — В ‘Петербургском листке’ поименованы, ‘в качестве экспертов, доктора: Никитин. Флоринскbй, Дюков, Гаудемап, Янпольский’. Достоевский не преувеличивал, говоря об их ‘известности п знаменитости в медицине’. В. Н. Никитин (род. 1850) к моменту суда над Корниловой занимал в Николаевском военном госпитале должность ассистента при клинике внутренних болезней женских врачебных курсов. Позднее — доцент Военно-Медицинской академии и профессор клинического института вел. кн. Елены Павловны. Кроме диссертации на степень доктора медицины — автор двадцати печатных трудов на русском, немецком и французском языках. В. М. Флоринский (1833—1899) — акушер-гинеколог, доктор медицинских наук (1861). С 1863 г. — адъюнкт-профессор Медико-Хирургической академии по кафедре акушерства. С 1877 г. — профессор Казанского университета по кафедре гинекологии. С 1885 г. — попечитель Западно-Сибирского учебного округа. Один из организаторов Томского университета. Автор крупных и многочисленных работ по акушерству, гинекологии, патологии женских болезней и т. п. П. А. Дюков (1834—1889) — врач-психиатр. В 1863 г. защитил докторскую диссертацию. Автор многочисленных статей по судебной психиатрии, печатавшихся во ‘Врачебных ведомостях’, ‘Русской медицине’, ‘Вестнике психиатрии’. С 1867 г. — старший врач клиники душевных болезней. Сведения о Гаудемане и Янпольском в справочной литературе не обнаружены.
Стр. 120. …трое заявили не колеблясь, что болезненное состояние, свойственное беременной женщине, весьма могло повлиять на совершение преступления... — Согласно отчету, помещенному в ‘Петербургском листке’, болезненное состояние подсудимой не вызвало сомнений у двух экспертов. ‘Никитин, — отмечалось в отчете, — объяснил, что, получив известие о происшествии, он усомнился, чтоб его мог сделать человек в здравом уме, и хотя по освидетельствовании Прокофьевой не нашел признаков какой-либо психической болезни, но нашел усиленное сердцебиение, прилив крови <...> Прослушав судебное следствие, свидетель приходит к тому убеждению, что Прокофьева действовала в ненормальном состоянии. Доктор Янпольский сказал, что хотя судебное следствие дало мало материалов, чтоб составить определенное мнение, но из того, что он слышал, можно вывести заключение, что Прокофьева была больна’.
Стр. 120. Один лишь доктор Флоринский с этим мнением был не согласен… — В ‘Петербургском листке’ заключение этого медика было сформулировано следующим образом: ‘Акушер Флоринский заявил, что у женщин под влиянием беременности часто являются непреодолимые симпатии или антипатии, которые непременно продолжаются все время беременности, в настоящем же случае этого не было, ничто не обнаруживает непреодолимого отвращения Прокофьевой к девочке, а потому нельзя прийти к убеждению, чтобы она была психически больна’.
Стр. 120. Последним показывал известный наш психиатр Дюков. Он говорил почти около часу… — Пространное выступление этого эксперта изложено в отчете репортера ‘Петербургского листка’ лишь в форме краткого и сухого резюме: ‘Доктор Дюков заявил положительно, что как самый факт преступления, так и обстоятельства предыдущие и последующие доказывают ненормальность умственных способностей Прокофьевой’. О хронической ненормальности подсудимой, проявлявшейся задолго до преступления, говорили и другие свидетели: ‘Мать подсудимой показала, что была больна горячкой, когда кормила дочь грудью, росла она болезненная, часто жаловалась на боль в голове и животе’, что с дочерью ее ‘несколько раз были припадки, она тряслась и падала где попало…’. Сама подсудимая ‘объяснила, что часто страдала головного болью, что однажды на квартире у матери ей на голову упала икона и хотя не пробила голову, но у ней долго была опухоль…’.
Стр. 120. …сам прокурор, несмотря на свою грозную речь, отказался от обвинения в преднамеренности… — В отчете ‘Петербургского листка’ эта речь не цитируется, по упомянуто, что ‘обвинял товарищ прокурора Кессель’. Прокурором Окружного суда в Петербурге был Владимир Константинович Случевский (см.: ЛН. т. 83. стр. 637).
Стр. 120. … присяжный поверенный Люстиг… — Репортер ‘Петербургского листка’ ограничился упоминанием лишь фамилии этого защитника подсудимой. В. И. Люстих (1843—1015) — адвокат, с 1871 г. — присяжный поверенный округа С.-Петербургской судебной палаты. С 1874 г. — член совета присяжных и впоследствии неоднократный его председатель.
Стр. 120. … присяжные удалились и менее чем через четверть часа вынесли оправдательный приговор…— Данные отчета ‘Петербургского листка’ не согласуются с этим утверждением Достоевского: ‘Присяжные после продолжительного совещания (курсив наш. — Ред.) вынесли оправдательный приговор, встреченный аплодисментами со стороны публики’.
Скептическое отношение определенной части публики к решению суда и несогласие ее с Достоевским, который первый высказал догадку об аффекте и активно способствовал пересмотру дела Корниловой, нашло отражение в печати. Автор фельетона ‘Беседа’ (подпись: Наблюдатель), напечатанного в газете ‘Северный вестник’ (1877, 8 мая, No 8), писал с возмущением: »Муж оправданной,— пишет г-н Достоевский <...> увез ее в тот же вечер <...> и она, счастливая, вошла опять в свой дом’. Как трогательно. Но горе бедному ребенку, если он остался в том доме, куда вошла ‘счастливая’ <...> ‘Аффект беременности’ — ну, выдумано повое жалкое слово. Как бы силен этот аффект ни был, однако женщина под влиянием его не бросалась ни на мужа, ни на соседних жильцов. Весь аффект ее исключительно предназначался для той беззащитной девочки, которую она тиранила целый год без всякого аффекта’. Достоевский взял этот фельетон на заметку (см.: Д, Письма, т. III, стр. 273) и пространно ответил на него в декабрьском выпуске ‘Дневника писателя’ 1877 г. (см. наст. изд., т. XXVI).
Стр. 121. В прошлом году, из-за моей поездки летом в Эмс для лечения болезни… — Летом 1876 г. Достоевский был в Эмсе с 8 (20) июля по 6 (18) или 7 (19) августа (см.: Гроссман, Жизнь и труды, с. 250, 251).
Стр. 121. …по усилившейся еще более моей болезни… — Подразумевается эмфизема легких.
Стр. 121. …я принужден выдать и майский No с июньским вместе ~ первых числах июля. — Дата цензурного разрешения майско-июньского выпуска ‘Дневника писателя’ за 1877 г. — 8 июля.
Стр. 121. …июльский и августовский NoNo ~ выйдут тоже в августе. — Дата цензурного разрешения этих номеров ‘Дневника писателя’ — 10 сентября 1877 г.
Стр. 121. С сентября же месяца NoNo ‘Дневника’ начнут опять выдаваться аккуратно… — Несколько запоздали сентябрьский (дата цензурного разрешения — 6 октября) и декабрьский (цензурное разрешение 15 января 1878 г.) выпуски ‘Дневника писателя’ за 1877 г.
Стр. 121. Уезжая из Петербурга… — Лето 1877 г. семья Достоевских проводила в усадьбе И. Г. Сниткина (брата А. Г. Достоевской) ‘Малый Прикол’ в десяти верстах от городка Мирополье Суджанского уезда Курской губернии. В конце июня 1877 г. Достоевский выехал оттуда в Петербург для выпуска майско-июньского номера ‘Дневника писателя’. Обратно из Петербурга писатель выехал 17 июля 1877 г.
Стр. 122. Из книги предсказаний Иоанна Лихтенбергера, 1528 года.— Речь идет, по-видимому, об имеющемся в библиотеке Британского музея кёльнском издании: ‘Pronosticatio Jnhannis Lichtonbergors, quani olim scripsit super magna illa Saturni ac Jovis conjunctioue, quae fuit anno MCCCCLXXXIIII, praeterea ad eclypsim solis anni sequentis videlicet LXXXV, durans in annum usque MDLXVII, jam dcnuo subiatis mendis, quibus scatebat, pluribus, quam diligentissime excussa. [Coloniae], 1328’ (‘Предсказание Иоанна Лихтенбергера, которое он некогда написал в связи с великим соединением Сатурна с Юпитером, которое было в 1484 году, а также в связи с солнечным затмением в следующем, то есть 1485 году, простирающееся до года 1567, вновь тщательно очищенное от многочисленных важных погрешностей, которыми оно изобиловало. [Кёльн], 1528’).
Стр. 122. Один из наших молодых ученых нашел в Лондоне, в королевской библиотеке... — Имеется в виду, по всей вероятности, Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900), занимавшийся в 1875—1876 гг. в крупнейших библиотеках Европы, в том числе и в библиотеке Британского музе а (см.: Фрагменты ‘Дневника писателя’. Публикация И. Л. Волгина. — ЛН, т. 86, стр. 61-62).
Стр. 122. … один старый фолиант ~ издание 1528 года… — Фолиантом в собственном смысле этого слова (т. е. книгой формата in-folio — в половину печатного листа) кёльнское издание 1528 г. не было: оно напечатано in-octavo (в восьмую долю листа).
Стр. 122. Экземпляр ~ может быть, единственный в свете. — Экземпляр Британского музея не является единственным.
Стр. 122. В туманных картинах изображается в этой книге будущность Европы и человечества. — ‘Предсказание’ Иоанна Лихтенбергера (биографических сведений об авторе его почти не сохранилось) представляет собой, как это видно уже из заглавия, астрологический прогноз на несколько десятилетий, оно было напечатано впервые в 1488 г. в Страсбурге на латинском языке, а затем многократно переиздавалось в конце XV—XVI в. на латинском, немецком и итальянском языках и было весьма популярно в Западной Европе. ‘Предсказание’ Лихтенбергера было тесно связано со своим временем, несмотря на мистическую отвлеченность. Оно появилось в период острого общественного кризиса, накануне Реформации — массовых антикатолических и антифеодальных выступлений XVI в. В это время получают широкое распространение всевозможные ‘пророчества’, ‘предсказания’, ‘откровения’, в которых отразились и надежды на будущее, и страх перед ним: ‘Сущность бывших в Германии в ходу предсказаний составляет ожидание великого императора, стоящее в связи с представлениями об антихристе <...> Страшные кровопролития, война и восстания, моровая язва, голод и наводнение, новые ереси <...> и на заднем плане, по большей части, антихрист и светопреставление — таковы были постоянно повторявшиеся указания пророчеств <...> Почти постоянно в этих картинах будущего изображалась гибель владычества попов и возвышение униженных и бедных <...> Между современными пророками наибольшую известность приобрел тогда Иоганн Лихтенбергер из Майнца, предсказания которого своей не терявшей силы популярностью даже гораздо позднее обратили на себя внимание Лютера. Он — верный сторонник императора и обращается с предостережениями к курфюрстам, но в то же время он возвещает победу Писания над императорским и церковным правом, предсказывает проповедь Евангелия, появление боготворимого народом пророка и большое восстание против властей’ (Фридрих фон Бецольд. История Реформации в Германии, т. I. СПб., 1900, стр. 151—152). ‘В 1527 г. он (Лютер, — Ред.) написал предисловие к новому изданию (на немецком языке, — Ред.) предсказаний Лихтенбергера, не преминувши, разумеется, выразить свое пренебрежение к астрологии’ (там же, т. II, стр. 82). См. также: Joh. Friedrich. Astrologie und Reformation. Mnchen, 1864, I. Franck. Johann Lichtenberger.— In: Allgemeine deutsche Biographie, Bd 18. Leipzig. 1883. S. 538—542.
Позднее интерес к книге Лихтенбергера, естественно, уменьшился, однако известны издания ‘Предсказания’, относящиеся к XVII и XVIII вв. (среди них вышедшие в Англии и Нидерландах), которые преследовали цель соотнести астрологические выкладки Лихтенбергера с современностью и использовать их для новых прогнозов. В России же имя Лихтенбергера получило некоторую известность лишь благодаря Достоевскому: так, в энциклопедии Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона появилась небольшая заметка о Лихтенбергере, все сведения в которой заимствованы из ‘Дневника писателя’ (см.: Энциклопедический словарь, т. XVIla. СПб., 1896, стр. 856).
Стр. 122. Помещаю лишь те строки, которые мне сообщили… — Достоевский стремился передать сообщенные ему ‘строки’ с максимальной точностью. 20 июня 1877 г. он писал метранпажу М. А. Александрову: ‘На первых страницах пойдет латинский текст. Напечатайте не петитом, а обыкновенным шрифтом, и непременно через строчку латинского с русским, точь-в-точь так, как увидите в оригинале. Латинский текст переведен подсловно, то есть под каждым латинским словом соответствующее русское. Надо так и набирать и печатать’. И тут же добавлял: ‘NB. (самое главное). Ради бога, дайте прокорректировать латинский текст кому-нибудь знающему латинский язык’.
Сопоставление приводимых Достоевским ‘строк’ с имеющимися в ГПБ майнцским изданием 1492 г. (Pronostiealio latina… Maguntina, 1492) и парижским 1530 г. (Prognosticatio Johannis LichtenLergers… Parisis, 1530), весьма близкими по основному тексту, показывает, что данный в ‘Дневнике писателя’ текст представляет собой монтаж отдельных фрагментов ‘Предсказания’, преследующий, по-видимому, цель выделить среди других ‘сюжетную линию’ ‘великого восточного орла’ (т. е. относящееся к судьбе великой восточной империи) и вместе с тем придать ей большую обобщенность, чтобы предсказываемое астрологом укрепление могущества Германии в XVI в. можно было истолковывать применительно к событиям XVIII—XIX вв. Так, первое предложение взято из главы XIII (л. 14, нумерация глав и листов дастся по парижскому изданию 1530 г.), следующий фрагмент (от ‘Exsurget aquila grandis…’ до ‘…alios montes super-bissimos…’) цитируется с сокращениями из главы VI (л. 9 об.), причем словоформа ‘in Oriente’ (‘на Востоке’) добавлена, a ‘annis quinque’ (‘пять лет’) заменено на ‘annis multis’ (‘годы многие’), последнее предложение взято из главы XVIII (л. 16).
Стр. 122. …как факт, не лишенный некоторого любопытства. — Интерес Достоевского к средневековым предсказаниям но был чем-то исключительным для своего времени: во второй половине XIX в. продолжали появляться все новые издания и толкования старых пророчеств — такие, например, как собрание предсказаний знаменитого астролога XVI в. М. Нострадамуса: ‘Les Oracles de Michel de Nostredame…. t. I—II. Paris, 1867’ или же сборник пророчеств с истолкованиями: ‘La prophtie d’Orval… avec les concordances historiques de 1793 nos jours et les vnements accomplir en 1883, 1893, 1908 et 1911. Deuzi&egrave,me dition augmente de prophties sur le Pape Saint et le Grand Monarque. Lausanne, 1871’ (‘Пророчество аббатства д’Орваль.. с историческими соответствиями от 1793 г. до наших дней и перечнем событий, которые должны совершиться в 1883, 1893, 1908 и 1911 годах. Издание второе, с добавлением пророчеств о святом Папе и великом монархе. Лозанна, 1871’, на эту книгу мог обратить внимание Достоевского H. H. Страхов, в личной библиотеке которого имелся экземпляр данного издания, в настоящее время хранящийся в библиотеке Ленинградского государственного университета).
Стр. 123. …не война ли наша с Европой 22 года назад?.. — Крымская война 1853—1855 гг. В ней в союзе с Турцией воевали против России Франция, Англия и Сардиния.
Стр. 123. В 1528 году еще не было королевы Елизаветы. — Т. е. Елизаветы Тюдор (1533—1603) — королевы Англии с 1558 г., не вступившей в брак и не оставившей потомства.
Стр. 123. ‘Столица, подвергшаяся нашествию, похожа на девицу, потерявшую свою девственность’. — Имеются в виду слова, сказанные Наполеоном в августе 1812 г. в Смоленске пленному русскому генералу Н. А. Тучкову (1775—1838), которому он доказывал невыгодность Для России дальнейшего сопротивления, пытаясь использовать Тучкова для передачи Александру I предложения о мире: ‘… я займу Москву, и какие б я меры ни принимал к сбережению ее от разорения, никаких достаточно не будет: завоеванная провинция или занятая неприятелем столица похожа на девку, потерявшую честь свою. Что хочешь после делай, по чести возвратить уже невозможно’ (П. А. Тучков. Мои воспоминания о 1812 годе. — РА, 1873, No 10, стб. 1963). Это высказывание приводится и в романе Л. Н. Толстого ‘Война и мир’ (т. III, ч. 3, гл. XIX).
Стр. 123. …’Те пусть полежат и подождут, русского-то всякий подымет, а французик-то чужой, его наперед пожалеть надо’. — Почти точная цитата из мемуаров ‘Князь Александр Сергеевич Меншиков в рассказах бывшего его адъютанта Аркадия Александровича Панаева’, напечатанных в ‘Русской старине’. Делясь своими воспоминаниями об Инкерманском сражении, проигранном защитниками Севастополя 24 октября 1854 г., А. А. Панаев отмечал: ‘Подъехав к 6-му бастиону, я заметил, что солдатики наши несли на ружьях и на носилках большею частию все раненых французов, и на вопрос мой: неужели наши раненые все уже подобраны? получил в ответ, что своих-то всякий подымет, а французика-то тоже жалко’ (PC, 1877, No 5, стр. 69). Далее Панаев писал: ‘Опрашивая страдальцев (раненых французов, подобранных русскими солдатами, — Ред.), я получил от всех выражение искренней признательности за участие, оказываемое им русскими’ (там же, стр. 70). Аналогичные сведения о великодушии русских солдат во время Крымской войны Достоевский мог почерпнуть в книге французского профессора А. Рамбо (1842—1905) ‘Французы и русские’ (Franais et Russes — Moscou et Svastopol. 1812—1854. Par Alfred Rambaud, professeur la Facult des lettres de Nancy. Paris, 1877). В хронике ‘Вестника Европы’ отмечалось, что эта книга написана с учетом ‘всего, что было у нас издано в ‘Русском архиве’ и ‘Русской старине’ по поводу 12-го года и осады Севастополя, включая сюда и рассказы графа Льва Толстого <...> Прочтите, например, — указывалось в той же хронике, — главу ‘Севастопольские типы’, эта глава читается как роман, а между тем это — действительная история, в которой автору принадлежит только невольная симпатия к героям, сражавшимся с его же соотечественниками’ (ВЕ, 1877, No 2, стр. 891, 892).
Стр. 124. Сущность дела он понимает превосходно ~ он четыре уже столетия как ее понимает. — В 1453 г. Константинополь был завоеван турками. Приблизительно с этой даты Достоевский ведет отсчет четырех столетий, в течение которых русский народ понимает, по его определению, ‘сущность дела’, т. е. причины конфликта между Россией и Турцией.
Стр. 124…. дожил он до великого дня, когда двадцать лет тому назад… — Подразумевается 1857 г. — год опубликования царских рескриптов о подготовке освобождения крестьян от крепостной зависимости.
Стр. 124. Я видал и разбойников, страшно много наделавших зверства ~ сами умели осудить себя… — Достоевский подробно рассказывает об этом в ‘Записках из Мертвого дома’ (см. наст. изд., т. IV, стр. 40—41, 46-47, 51, 63 и др.).
Стр. 124. А ‘блаженнейший папа, непогрешимый наместник божий’…— Достоевский иронизирует над догматом о непогрешимости папы Пия IX в делах веры, провозглашенным на Ватиканском соборе 18 июля 1870 г. Собор происходил с 8 декабря 1869 г. по 20 октября 1870 г.
Стр. 124. … отходя к богу ~ разве не пожелал он победы туркам и мучителям христианства над русскими ~ за то только, что, по его непогрешимому определению, турки всё же лучше русских еретиков, не признающих папу? — Папа Пий IX умер в 1878 г. Достоевский имеет в виду речь папы, произнесенную 30 апреля (н. ст.) 1877 г. В связи с этим газета ‘Московские ведомости’ (1877, 30 апреля, No 104, корреспонденция ‘Из Вены. 5 мая (23 апреля)’, подписана буквой Z.) сообщала: ‘Телеграф известил на днях, что на аудиенции, данной савойским пилигримам, папа завел речь о русско-турецкой войне. В этой речи он буквально говорит так: ‘В это самое время выставила еретическая великая держана Многочисленное войско для наказания неверной державы, жалуясь на то, что эта последняя несправедливо управляет и утесняет многочисленных своих подданных, исповедующих учение православное. Война уже началась. Не знаю, которая из этих двух держав победит, но знаю, что на одной из этих держав, которая называет себя православною, по есть схизматическая, тяготеет рука правосудного бога за бесчеловечные преследования католиков…’. Далее в этой корреспонденции приводилась выдержка из документа, напечатанного в пражской газете ‘Покрок’ и представлявшего собою ответ городской думы города Младый Болеслав (Юнгбунцлау) на предложение местного викария и декана подписаться под адресом папе Пию IX по случаю его пятидесятилетнего епископского юбилея: ‘Мы были бы вправе ожидать, что папа, как христианский епископ, будет молиться богу о даровании победы христианскому оружию против вековых притеснителей христианских народов, — по ожидать того, что заявлено теперь папой, никто из нас не мог. Мы, славяне — чехи, вместе со всеми другими славянскими народами без различия вероисповедания, сочувствуем более всего русским ратникам, в которых видим защитников идеи человечества и славянской народности и не перестанем всего душой и постоянно желать им полной победы в этой борьбе, начатой за высшие права человечества’. В той же корреспонденции сообщались любопытные сведения о характере некоторых воинственных выступлений на съезде католического духовенства в Вене (1 мая п. ст. 1877 г.). По словам корреспондента, в этих выступлениях говорилось ‘о стремлении поглотить все национальности в высшем единстве католической веры, высказанном, между прочим, с такою бесцеремонностию, что даже и столь ярый католик, как чешский магнат граф Клйм-Мартинец счел себя вынужденным заявить противное тому мнение. Господа члены съезда говорили, что ‘для них, как католиков, существует лишь один нравственный закон, заповедуемый церковию и ее верховным непогрешимым главою — папою’. Некоторые горячились даже до того, что заговорили ‘о необходимости безусловно подчиниться’ все ‘уравновешивающей власти церкви’, как ‘то было в средние века’ и пр. в этом роде’.
Аналогично чехам против речи Пия IX протестовали католикп-хор-ваты, входившие в состав Австро-Венгрии (см.: МВед, 1877, 14 мая, No 110, статья ‘Из Вены. От нашего корреспондента 19(7) мая’, подписана буквой Z.).
Исключительное раздражение Достоевского в связи с речью папы Пия IX к савойским пилигримам вызвали еще два обстоятельства. В газете ‘Московские ведомости’ (1877, 13 мая, No 115, отдел ‘Последняя почта’) сообщалось, что 9 мая (н. ст.) 1877 г. ‘Порта отправила <...> в Рим’ телеграмму ‘с выражением признательности папе за его речь в пользу Турции…’. Через несколько дней в ‘Последней почте’ той же газеты (1877, 22 мая, No 123) была помещена телеграмма: ‘Из Сараева телеграфируют в ‘Post’, что монах тамошнего францисканского монастыря Фра-Мартино велел, как слышно, по особому приказанию папы, служить молебны о даровании победы турецкому оружию над схизматическою Россией’.
Стр. 125. … какое же третье-то из незаконных? И какое же законное-то?— ‘Третьим из незаконных’ Достоевский считает магометанство, или исламизм, а единственно законным — православие. II здесь ощущается враждебно-полемическая реакция на слова и заявления Пия IX. Комментируя речь 30 апреля, официальные корреспонденты русских газет констатировали, что она возбудила презрение к Пию IX даже в такой классически католической стране, как Италия. Так, в корреспонденции ‘Из Рима. 8 мая (26 апреля)’, подписанной буквой Б. и напечатанной 5 мая 1877 г. в ‘Московских ведомостях’ (No 109), отмечалось: ‘По общему мнению, высказанное римским первосвященником озлобление против России и сочувствие к исконной притеснительнице христианства, Турции, ясно свидетельствуют об ослаблении умственных способностей святого отца и о влиянии на него иезуитов, особенно усилившихся по смерти кардинала Антонелли’.
Стр. 125. …время это еще только предшествовало войнам великой протестантской реформации...— Очевидно, подразумеваются две войны: 1) воина немецких протестантов (‘Шмалькальдонский союз’) против императора Священной римской империи Карла V (1500—1558), начавшаяся в 1546 г. и закончившаяся в следующем году поражением протестантов, 2) война 1547—1552 гг., в которой немецкие протестанты возобновили войну против Карла V и добились победы. Аугсбургским религиозным миром 1555 г. победы и завоевания протестантов были санкционированы и упрочены.
Стр. 125. … потом, особенно в протестантских армиях, всегда появлялись исступленные ‘пророки’ из самих сражавшихся… — Возможно, имеется в виду вооруженное сопротивление французских протестантов в конце XVII в. Когда после отмены в 1685 г. Нантского эдикта, предоставлявшего гугенотам свободу вероисповедания, усилились преследования протестантов, они в свою очередь пытались отстаивать в неравной борьбе свои права. Особенно напряженной была обстановка в горных местностях южной Франции, где протестанты действовали весьма решительно и где мистические тенденции гугенотского движения проявились наиболее ярко: не страшась преследований, сотни людей объявляли себя боговдохновенными пророками (так называемые ‘севеинские пророки’). Предводители крестьянского восстания камизаров 1702—1704 гг. (Кавалье, Раванель и др.) также воодушевляли народ своими пророчествами. См.: L. Fignier. Histoire du merveilleux dans les temps modernes, t. II. Paris, 1860, p. 177—426, A. Dubois. Les proph&egrave,tes cvenols. Strasbourg, 1861.
Стр. 125. …нахожусь теперь в Курской губернии. — См. примеч. к стр. 121.
Стр. 127. …я даже справлялся кой в каких изданиях, и в одном из них — именно в одном из тех, которые пошли вдруг, произвели впечатление быстрое, внезапное... — Подразумевается, по всей вероятности, газета ‘Новое время’, издателем которой с 29 февраля 1876 г. стал А. С. Суворин. Такое заключение подтверждается замечанием Достоевского в записной тетради 1876—1877 гг.: »Нов<ое> вр<емя>‘ — газету, которую я читаю не всегда с большим удовольствием, по успех которой показывает, до какой степени надоел ‘Голос’…’ (см. наст. изд., т. XXIV, стр. 274).
Стр. 127. …один из ближайших участников ~ залился неудержимым смехом. — По-видимому, речь идет о самом Суворине — человеке общительном, самоуверенном и склонном к юмору.
Стр. 128. … таинственный незнакомец из драмы Лермонтова ‘Маскарад’ — колоссальное лицо, получившее от какого-то офицерика когда-то пощечину и удалившееся в пустыню тридцать лет обдумывать свое мщение. — Достоевский контаминирует два разных эпизода из драмы ‘Маскарад’ (см.: Лермонтов, т. V, стр. 360, 361 и 396—402). Незнакомец ‘обдумывал’ свое мщение Арбенину семь лет.
Стр. 130. …даже Гоголь в ‘Переписке с друзьями’ советовал приятелю со и даже приводил, какие именно… — В главе XXII ‘Переписки с друзьями’ Гоголь советовал помещику следующим образом поступать с крестьянином, проявляющим неуважение к ‘примерным хозяевам’: ‘… того распеки тут же при всех, скажи ему: ‘Ах ты невымытое рыло». И далее: ‘Мужика не бей! Съездить его в рожу еще не большое искусство. Это сумеет сделать и становой, и заседатель, и даже староста, мужик к этому уже привык и только что почешет слегка у себя в затылке. Но умей пронять его хорошенько словом, ты же на меткие слова мастер. Ругни его при всем народе, но так, чтобы тут же обсмеял его весь народ. Это будет для него в несколько раз полезней всяких подзатыльников и зуботычин. Держи у себя в запасе все синонимы молодца для того, кого нужно подстрекнуть, и все синонимы бабы для того, кого нужно попрекнуть, чтобы слышала вся деревня, что лентяй и пьяница есть баба и дрянь. Выкопай слово еще похуже, словом — назови всем, чем только не хочет быть русский человек’ (Гоголь, т. VIII, стр. 323, 324). В данном случае Достоевский солидарен с Белинским, который возражал Гоголю в знаменитом ‘зальцбруннском’ письме: ‘А выражение: ах ты, неумытое рыло! Да у какого Ноздрева, какого Собакевича подслушали Вы его, чтобы передать миру как великое открытое в пользу и назидание русских мужиков…’ (Белинский, т. X, стр. 214).
Стр. 130. …ругается он скорее машинально, чем с нравственною утонченностью, скорее по привычке... — Ср. это заключение Достоевского с его наблюдениями в очерке ‘Маленькие картинки’ — наст. изд., т. XXI, стр. 108.
Стр. 131. …этакой человек может представить собою чрезвычайно серьезный литературный тип, в романе или повести. — В конце главы Достоевский вновь говорит о том, что ‘идею’ об ‘этаком человеке’ попробует ‘вставить в роман’. Этот неосуществившийся замысел интересен определенной связью с гоголевской традицией. Как у гоголевского Поприщина, у задуманного Достоевским героя ‘фигуры нет’, ‘остроумия нет’, ‘связей никаких’. Далее прямо говорится о том, что задуманный герой — ‘наш Поприщин, современный нам Поприщин <...> что он такой же самый Поприщин, как и первоначальный, только повторившийся тридцать лет спустя’.
Стр. 134. …’что позор, позор вздор, позора боятся теперь лишь аптекари’…— Перефразировка сентенции Поприщина в ‘Записках сумасшедшего’: ‘Черт возьми! Что письмо! Письмо вздор. Письма пишут аптекари…’ (Гоголь, т. III, стр. 211).
Стр. 136. ‘И мило, и благородно’, — как выражается частный пристав у Щедрина о подобном же случае. — Подразумевается эпизод из третьей главы ‘Современной идиллии’ (см.: Салтыков-Щедрин, т. XV, стр. 42). Глава эта была напечатана в четвертой книжке журнала ‘Отечественные записки’ за 1877 г.
Стр. 136. Давненько-таки я не живал в русской деревне. — Эта фраза — возможно, ироническая перелицовка первой строки неждановского стихотворения ‘Сон’ из романа Тургенева ‘Новь’ (‘Давненько не бывал я в стороне родной…’ — см.: Тургенев, Сочинения, т. XII, стр. 230).
Стр. 136. Г-н Буренин, отправившийся корреспондентом на войну, рассказывает в одном из своих писем… — Буренин писал: ‘На последней станции перед Плоештами в наш вагон пришел какой-то русский, очень почтенного вида, с высоким челом, с седыми кудрями, с картинными манерами — одним словом, по фигуре тип человека сороковых годов. Когда он разговорился с нами, то действительно оказалось, что это последний из могикан тех неисправимых западников, которые до сих пор хранят, как святыню, свои западнические традиции и, невзирая ни на какие события, не поступаются прежними взглядами. Он постоянно живет за границей, находя, что в России ‘ничего путного все еще делать нельзя’ <...> Он говорил очень много и не без остроумия издевался над славянофилами и их <...> праздными фантазиями насчет ‘возрождения’ и ‘преобразования’ Болгарии.
‘Скажите, пожалуйста, — иногда саркастически смеялся ‘последний из чистых западников’, — вы, как корреспонденты, должны знать все: правда ли, что славянофилы московские, ввиду занятия Болгарии, выслали уже сюда надзирателей за будущими московскими колоколами на болгарских церквах? <...> Да, помилуйте, это еще что! Я из самых достоверных источников слышал, что на днях в особом вагоне из Москвы привезут сюда тень покойного А. С. Хомякова, пророка славянства. Да-с, и кажется, под особым конвоем <...>‘
В таком вкусе, — резюмировал Буренин, — шутил и иронизировал закоренелый западник. По правде сказать, его шутки, довольно пошловатые, производили впечатление весьма жалкое: ввиду близких крупных событий странно издеваться с мелкой партионной точки зрения над делом, во всяком случае вышедшим из границ кружковых стремлений и ставшим делом всей России, всего народа. Но эти последние могикане западничества решительно неисправимы: они ничего не забывают и ничему не учатся у событий, они живут своей мелкой иронией и в ней одной находят свое спасение и свое дело…’ (‘Дневник корреспондента, 28-го мая’. — НВр, 1877, 7 (19) июня, No 456).
Стр. 137. … почувствовались в руках выкупные… — Согласно положениям об отмене крепостного права, освобождаемые крестьяне обязаны были уплатить своим прежним владельцам определенную сумму (выкупные) за землю, отходившую к ним в качестве личной собственности.
Стр. 137. … русская личная поземельная собственность в полнейшем хаосе, продается и покупается со меняет даже вид свой, обезлесивается… — О хищническом уничтожении лесов в России Достоевский упоминал с тревогой также в ‘Дневнике писателя’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 41) и 1881 г. (гл. 1, 2).
Стр. 138. Это ведь из-за деспотизма им до сих пор не выдавали заграничных паспортов… — Подразумеваются принципиально несхожие законы о выдаче заграничных паспортов, действовавшие при Николае I и Александре II. В 1851 г. Николай 1 ограничил до двух лет срок пребывания дворян за границей и приказал с каждого лица, упоминаемого в заграничном паспорте, взимать пошлину в размере двухсот пятидесяти рублей за каждое полугодие. С воцарением Александра II по закону от 26 августа 1856 г. эти ограничения и препятствия, затруднявшие получение заграничного паспорта, были устранены.
Стр. 138. …рантьеров… — Рантье (от франц. rentier) — лица, живущие на проценты с отдаваемого в ссуду капитала, на доходы с акций и т. п.
Стр. 138. … эти Лукуллы… — Люций Люциний Лукулл (106—57 до н. э.) — римский полководец, имя которого стало нарицательным. Прославился необычайной роскошью, излишествами и пирами, вошедшими в поговорку (‘Лукуллов пир’).
Стр. 140. …всё то же самое, об чем я говорил и в прошлом году.— Подразумевается ‘Дневник писателя’ 1876 г. (июль—август, гл. 3, см. наст. изд., т. XXIII, стр. 77—84).
Стр. 140. …дипломатический язык, известно, французский язык, русский же язык довольно знать лишь и грамматически. Но так ли это? Вопрос этот ~ до того еще нерешенный, что недавно даже в печати о нем заговорили, хоть и косвенно, по поводу сочинений г-на Тургенева на французском языке. — Достоевский искусно использует в своих публицистических целях полемику консервативной и либеральной прессы с Тургеневым — в связи с тем, что некоторые его художественные произведения, в частности ‘Рассказ отца Алексея’, вышли в переводе на иностранный язык несколько раньше появления их русского оригинала в журнале ‘Вестник Европы’. Суворин, без разрешения и даже без ведома автора, поместил в своей газете обратный перевод рассказа Тургенева (под названием ‘Сын попа’), сопроводив его следующим редакционным примечанием: ‘Этот не являвшийся еще на русском языке рассказ И. С. Тургенева помещен в февральских нумерах ‘Rpublique des Lettres» (см.: НВр, 1877, 6 и 7 апреля, NoNo 395 и 396). Тургенев назвал этот поступок Суворина ‘бесцеремонным’, после чего издатель ‘Нового времени’ выступил с ‘Открытым письмом к И. С. Тургеневу’. Пренебрегая этическими нормами, Суворин писал о ‘непатриотичности’ поведения Тургенева: ‘Когда кокотка встретит новый фасон платья, когда она увидит последнюю модную картинку — сколько хлопот ей предстоит для того, чтоб облечься в этот модный костюм. Русский писатель, появляющийся первоначально на иностранном языке, напоминает эту франтиху…’ (НВр, 1877, 24 апреля, No 413). Вскоре в газете ‘Новое время’, в фельетоне Буренина ‘Литературные очерки’, Тургеневу было предъявлено обвинение в незнании русской грамматики и русского языка (НВр, 1877, 29 апреля, No 418). Суворина и Буренина поддержал критик газеты ‘Голос’, обращавший внимание читателей на ‘суетность’ Тургенева и на его не только литературную, но и политическую ‘измену’ родине (Письмо Тургенева редактору ‘Le Temps’. — Г, 1877, 26 мая, No 104, см. также: Тургенев, Сочинения, т. XV. стр. 173—174). Недоброжелательным было и суждение о тургеневской повести ‘Сон’, высказанное парижским корреспондентом газеты ‘Московские ведомости’ (МВед, 1877, 2 мая, No 106).
Полемика вокруг Тургенева в значительной степени обусловила написание настоящей главы ‘Дневника писателя’. Но совершенно особую роль в этом отношении сыграл фельетон ‘О правах писателя в частности и человека вообще, размышление по поводу писем г-д Тургенева и Суворина…’, подписанный псевдонимом ‘Один’ (быть может, это псевдоним А. В. Эвальда — 1836—1898) и напечатанный в газете ‘Санкт-Петербургские ведомости’. Отметив, что благодаря тесным историческим связям у народов Западной Европы долгов время ‘был один общий литературный и политический (или дипломатический) язык — латинский’, что у западноевропейских народов ‘писать не на своем языке, а на чужом не считалось ни преступлением, ни изменою своему отечественному языку’, Один писал в заключение своего фельетона: ‘Большинство авторов пишут на своих родных языках главнейшим образом потому, что они только их и знают. Но многие авторы, знавшие хорошо иностранные языки, не стесняли себя границами только родного языка. Не далее как Пушкин, этот наиболее народный наш писатель, создал несколько произведений (хотя небольших) на французском языке. Гейне был еврей, но всю жизнь писал или по-немецки, или по-французски, и, сколько я помню, никому в голову не приходило отучать его от этой привычки <...> Все это я пишу не в защиту собственно И. С. Тургенева, который, конечно, лучше меня сумеет защитить свое право и свою свободу. Я почел долгом защитить вообще свободу авторского права, на которое посягает г-н Суворин’ (СПбВед, 1877, 1 мая, No 119).
Своим оппонентам и защитникам Тургенев ответил, кроме письма редактору ‘Lo Temps’, тремя письмами, опубликованными в газете ‘Наш век’ (см.: Тургенев, Сочинения, т. XV, стр. 168—172, 175—176). Особенна убедительно прозвучало третье из этих писем (‘Наш век’, 1877, 13 мая,. No 72), в котором Тургенев писал: ‘Корреспондент ‘Московских ведомостей’ наговорил небылицу, которая меня нисколько не трогает, но задел он меня, точно так же, как защитник мой, г-н Один, тем, что приписывает мне эту способность сочинительствовать на чужом наречии. В течение моей литературной карьеры я подвергался самой разнообразной брани, иная была мне неприятна <...> но обиду, именно обиду наносили мне только те господа, которые уверяли, что я могу писать — и писать на французском языке <...> Быть в состоянии писать, сочинять, на двух языках и не иметь никакой оригинальности — эти два выражения в моих глазах совершенно тождественные, а потому пользуюсь случаем и спешу заявить, что я никогда ни разу не писал (в литературном смысле слова) иначе’, как на своем родном языке’ (Тургенев, Сочинения, т. XV, стр. 175-176).
Стр. 142. …такая-то, например, королева рассердила фаворитку такого-то короля, вот и произошла от того война двух королевств. — Достоевский иронизирует не только над ‘херувимчиками’, но, по-видимому, и над историками (возможно, в том числе и над И. К. Кайдановым).
Стр. 143. …возьмите, например, графа Кавура — это ль был не ум, это ль ne дипломат? Я потому и беру его, что за ним уже решена гениальность… — Оценка результатов государственной деятельности графа Камилло Бензо Кавура (1810—1861) близка к резкому отношению ‘Современника’ к этому итальянскому либеральному политику (в статье Чернышевского ‘Граф Кавур’ — С, 1861, No 6, в статье Добролюбова ‘Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура’ — С, 1861, NoNo 6—7). Чернышевский утверждал: ‘Кавур был человек довольно дюжинный’. В этом пункте Достоевский-полемист был согласен с Добролюбовым и Чернышевским. Обращаясь к Чернышевскому, он отмечал в записной тетради 1860—1862 гг.: ‘Если кто с вами согласен, что Кавур был человек довольно дюжинный, так это мы. Если кто мог негодовать вместе с вами, что такая дюжинная душа властвует над всеми, вопреки гениальным, из умения воровски пользоваться гениальными мыслями, так это мы’ (см. наст. изд., т. XX, стр. 154—155). Слова ‘за ним уже решена гениальность’ иронически намекают на непререкаемый авторитет, которым пользовался Кавур в среде русских либералов. В связи с этим достаточно отметить, что даже Тургенев (в своих ‘Литературных и житейских воспоминаниях’, опубликованных в 1869 г.) сетовал на покойного Добролюбова за ‘несвоевременное’ и ошибочное, по его определению, осуждение либеральной политики Кавура и парламентаризма вообще (см.: Тургенев, Сочинения, т. XIV, стр. 34).
Стр. 143. …‘великий зверь на малые дела’! — Цитата из басни И. А. Крылова ‘Воспитание льва’ (1811).
Стр. 145. …а только туману лет сто назад напустили, из видов, и тоже дипломатических… — По-видимому, Достоевский имеет в виду намеки западноевропейской дипломатии на русско-турецкую войну 1768—1774 гг. и ее результаты. Эта успешная для России война закончилась Кючук-Кайнарджийским договором (10 июля 1774 г.), по которому Турция признала покровительство России над Молдавией и Валахией и обязалась облегчить положение христианского населения Балканского полуострова.
Стр. 146. Этот храбрый генерал… — Мак-Магон. В записной тетради 1875—1876 гг. есть такая помета, сделанная под впечатлением толков о французском президенте в иностранной прессе: ‘Мак-Магон. Честный солдат, храбрый солдат, по все это, чтоб не сказать, что он умный солдат. Вот про ‘умного-то’ и никто не говорил’ (наст. изд., т. XXIV, стр. 97).
Стр. 146. … почти везде побежденный… — Мак-Магон воевал более или менее успешно лишь во французских колониях в Африке. Во время франко-прусской войны 1870—1871 гг. он был одним из бездарных руководителей французской армии.
Стр. 146. … а в дипломатии отличившийся коротенькой фразой: ‘J’y suis et j’y reste’... — См. ниже, стр. 425.
Стр. 147. … в пространной истории Кайданова есть одна величайшая из фраз. — Достоевский цитирует далее не совсем точно. У Кайданова: ‘Глубокая тишина царствовала в Европе в то время, когда Фридерик Великий закрывал глаза свои навеки, но никогда подобная тишина не предшествовала столь сильной политической буре, каковая вскоре последовала во всей Европе’ (И. Кайданов. Руководство к познанию всеобщей политической истории. Третье издание, исправленное и дополненное. Часть третья. История новая, или трех последних веков, продолженная до 1818 года. СПб., 1827, стр. 279). И. К. Кайданов (1782—1843)—профессор Царскосельского Лицея, автор многократно переиздававшихся учебников по русской и всеобщей истории.
Стр. 147. … а в Петербурге, у нас, еще задолго перед сим красовался мраморный бюст Вольтера. — Возможно, речь идет об одном из двух бюстов Вольтера, находящихся и поныне в коллекциях Эрмитажа. Автором первого из них, выполненного по заказу Екатерины II около 1770 г., была ученица знаменитого Фальконе Мари Анна Колло (1748—1821), а автором второго, созданного также по заказу императрицы и несравненно более значительного по своему художественному достоинству, — Жан Антуан Гудон (1741—1828), реалистически запечатлевший Вольтера в последний год его жизни (1778) (см.: Жаннетта Мацулевич. Французская портретная скульптура XV—XVIII веков в Эрмитаже. Л.—М., 1940, стр. 60—62 и раздел ‘Иллюстрации’ в той же книге — табл. 28 и 32). Достоевский мог сам видеть эти скульптурные портреты (широкий доступ в Эрмитаж был открыт с 1866 г.) или же почерпнуть сведения о них из статьи В. В. Стасова ‘Три французских скульптора в России’, опубликованной незадолго до написания настоящей главы ‘Дневника писателя’. Ошибочно приписывая оба бюста Гудону, Стасов писал о нем в своей статье: ‘… у нас в России <...> сохранилось несколько самых капитальных, самых великолепных его созданий. В Эрмитаже есть два его бюста Вольтера (один маленький, в парике, другой в натуральную величину, с ленточной повязкой на голове…)’ (ДНР, 1877, No 4, стр. 348).
Стр. 149. …и уже перешедшая через Дунай… — Русские войска форсировали Дунай 15 июня 1877 г.
Стр. 151. …не та единственно формула этого протестантства, которая определилась при Лютере... — См. выше, стр. 7—8, 359.
Стр. 154. Явились Интернационалка… — Имеется в виду Интернационал — Международное товарищество рабочих, основанное в 1864 г. в Лондоне под руководством К. Маркса. Достоевский, основываясь на информации в тогдашней дворянско-монархическон русской п буржуазной западноевропейской печати, не мог иметь сколько-нибудь верного представления о программе и характере деятельности этой первой массовой организации пролетариата.
Стр. 154. … вследствие внезапного клерикального переворота во Франции.— Достоевский имеет в виду уход в отставку (16 мая 1877 г.) республиканского министерства Жюля Симона (1814—1896) под давлением президента Мак-Магона — бонапартиста по своим убеждениям (Мак-Магон направил Жюлю Симону письмо с выражением недовольства его политикой, после чего последовала ‘смена кабинета’). Это событие встревожило Европу как предвестие возможной международной войны. Западноевропейское и русское общество считало смену министерства во Франции результатом происков клерикалов, руководимых из Ватикана — резиденции папы Пия IX. В ‘Последней почте’ ‘Московских ведомостей’ (1877, 22 мая, No 123) отмечалось: ‘Из Рима пишут в ультрамонтанскую ‘Germania’, что католики обязаны папе падением министерства Жюля Симона. По словам корреспондента, Пий IX не мог вынести, что бывший президент совета уличал его во лжи в публичном заседании палаты депутатов, и поручил своему нунцию в Париже передать маршалу Мак-Магону, что Ватикан разорвет сношения с французским правительством. ‘Маршал президент,— заключает корреспондент ‘Germania’, — был, разумеется, сильно взволнован сообщением монсиньора Мелии, и в скором времени найден был предлог положить конец администрации Жюля Симона».
Комментируя отношение к этому событию со стороны французской печати и общественности, газета ‘Московские ведомости’ (1877, 15 мая, No 117, отдел ‘Последняя почта’) отмечала: ‘Та же газета (‘France’,— Ред.) сообщает полученную ею из Вены шифрованную депешу от 19 мая, в которой сказано: ‘Государственный удар во Франции произвел здесь общую панику. В последние двенадцать часов в газетах появляются энергические статьи. Повсюду говорят: ‘Нет более Франции! Кабинет Броля не просуществует более трех месяцев’. Общественное мнение единодушно считает переворот 16 мая результатом ультрамонтанских интриг…». Корреспонденция ‘Из Парижа’, помещенная в газете ‘Московские ведомости’, обращала внимание на политику западноевропейских клерикалов, предупреждая о ‘католическом заговоре’. ‘Судя по впечатлению, произведенному во всей Европе переменой министерства в Париже, ваши читатели моглп убедиться, — писал автор корреспонденции, — что я не преувеличил его значение, когда в письме, отправленном несколько часов спустя после этой перемены, я придал ему значение настоящего coup d’tat (государственного переворота, — Ред.), которого лозунг вышел из Ватикана и который может иметь самые пагубные последствия для будущности Франции <...> Несколько лет тому назад один известный государственный человек сказал, что, дабы понимать современные события Западной Европы, необходимо не упускать из виду, что в ней существуют две почти одинаковые силы, обе обладающие самою могущественною организацией, какую свет когда-либо выдвигал, силы, между которыми идет борьба не на живот, а на смерть. Одна из этих сил — прусская армия, другая — иезуиты. Бисмарк и патер Беке держат в своих руках нити почти всех происходящих в Западной Европе событий, и борьба, идущая между протестантскою Германией, с одной стороны, и поклонниками Силлабуса, с другой, будет в своих результатах одним из самых выдающихся факторов в истории цивилизации XIX столетия <...'> (МВед, 1877, 24 мая, No 125).
Стр. 155. … имея столь гениальных предводителей во главе... — См. выше, стр. 43 и примеч. к ней.
Стр. 155. Еще не успели выйти германские войска из Франции… — Достоевский писал о французах в журнале ‘Гражданин’ (1873, No 38): ‘… у них на днях произошел один факт, конечно, предвиденный и знаемый всеми уже давным-давно, но непременно смутивший всех как нечто неожиданное. В официальном журнале от 4 (16-го) сентября было напечатано: ‘Конфлан и Жарни, последние занятые местности, были очищены вчера в 7 часов вечера. В 9 часов немецкие войска перешли границу. Территория освобождена окончательно» (см. наст. изд., т. XXI, стр. 180).
Стр. 155. … как он уже ясно увидел, что слишком мало было сделано ‘кровью и железом’... — Словами ‘кровью и железом’ (или наоборот) выражался принцип внешней и внутренней политики Бисмарка — как до, так и после франко-прусской войны 1870 г. Считаясь с возможностью новой войны с быстро оправившейся от поражения Францией, Бисмарк стремился к тому, чтобы, в случае возобновления конфликта, последняя оказалась в изоляции от других европейских держав.
Стр. 155. …Наполеону нельзя уже было воротиться в Париж императором иначе, как по милости короля Прусского. — Сдавая крепость Седан и находящуюся в нем армию, Наполеон III униженно писал прусскому королю Вильгельму (вскоре провозглашенному императором Германии), явно рассчитывая на его поддержку в сохранении статуса покачнувшейся ‘второй империи’: ‘Дорогой мой брат, так как я не сумел умереть среди моих войск, мне остается вручить свою шпагу Вашему величеству. Остаюсь Вашего величества добрым братом. Наполеон’ (Всемирная история, т. VI. М., 1959, стр. 599). Через 2 дня, 4 сентября 1870 г., в Париже была провозглашена республика.
Стр. 155. Не всегда тоже будут и столь мало даровитые генералы, как Мак-Магон... — Главнокомандующий французской армией Мак-Магон во время битвы за Седан находился в этой крепости. В результате седанского погрома свыше ста тысяч французов, в том числе 139 генералов, среди которых был и Мак-Магон, попали в плен.
Стр. 155. … или такие изменники, как Базен. — См. наст. изд., т. XXI, стр. 487. Измене Базена и суду над ним Достоевский посвятил свои очередной обзор ‘Иностранные известия’ в No 43 журнала ‘Гражданин’ за 1873 г. (см. там же, стр. 211—216).
Стр. 156. … побежденный враг со вдруг уплатил три миллиарда контрибуции разом и не поморщился. — В июле 1872 г. Франция провела заем для выплаты контрибуции, который был перекрыт в 12 раз. Затем французское правительство добилось возможности выплатить досрочно оставшиеся 3 миллиарда: в сентябре 1873 г. произошло полное освобождение территории страны.
Стр. 156. Правда, до последнего внезапного приключения во Франции... — Подразумевается ‘клерикальный переворот’ во Франции 16 мая 1877 г.
Стр. 157. Почему он так дальновидно озаботился заручиться итальянским союзом... — Бисмарк ‘заручился’ этим союзом накануне войны с Австрией, начавшейся 17 июня 1866 г.
Стр. 158. Конклав — собрание высших сановников католической церкви, кардиналов, для избрания нового папы.
Стр. 158. Папа, поверженный и заключенный в Ватикане… — После занятия Рима итальянскими войсками (20 или 21 сентября 1870 г.) Пий IX демонстративно объявил себя ‘узником Ватикана’ и не покидал его пределов.
Стр. 158. … издающий аллокуции... — Аллокуция — обращение папы к коллегии кардиналов с речью по какому-нибудь важному церковному или политическому вопросу. В первой половине 1877 гг. особое внимание Достоевского было привлечено по крайней мере тремя речами, или алло-куциями, Пия IX. В газете ‘Московские ведомости’ (1877. 2 марта, No 50, отдел ‘Последняя почта’) отмечалось: ‘Итальянские газеты и корреспонденции сообщают, что во всех городах Италии подписываются протесты против закона о предупреждении злоупотреблений духовенства, частию для устрашения Сената, частию из повиновения Пию IX, изрекшему в одной из своих последних аллокуций: ‘Действуйте, действуйте! Действие, не достигающее цели сегодня, приготовляет успех на завтра». Б данном случае подразумевалась, по всей вероятности, аллокуция от 12 марта (п. ст.) 1877 г. (см.: МВед, 1877, 4 июня, No 136, отдел ‘Последняя почта’). После того как закон о злоупотреблениях духовенства не был утвержден Сенатом, а закон о гарантиях, ограждающих свободу существования папства, остался в силе, в ‘Гражданине’ (1877, 11 мая, No 18) была напечатана корреспонденция А. Биберштейна ‘Из Италии’, в которой отмечалось: ‘… папа, имея полную свободу говорить и делать, что ему вздумается, произнес недавно речь, в которой требует, в самых резких выражениях, иностранного вмешательства во внутренние дела Италии’. Самое неблагоприятное впечатление на Достоевского произвела речь Пия IX на приеме савойских пилигримов 30 апреля 1877 г. (см. выше, стр. 413—414).
Стр. 158. … и силлабусы... — Силлабус (по-гречески — перечень) — так называлось приложение к папской энциклике (окружному посланию) от 8 декабря 1864 г. с перечислением восьмидесяти ‘заблуждений’, противоречащих учению католической церкви. Полное его название: ‘Sillabus complectens praecipios nostrae aetatis errores’ (‘Перечень, содержащий основные заблуждения нашего времени’).
Стр. 158. … принимающий богомольцев... — Почти всю первую половину 1877 г. Пий IX принимал пилигримов, стекавшихся в Рим из Европы и Америки для празднования пятидесятилетия со дня возведения его в звание епископа.
Стр. 158. … и умирающий... — Во время ежедневных приемов пилигримов Пий IX неоднократно терял сознание вследствие общей старческой слабости.
Стр. 158. … огромнейшая идея мира, идея, вышедшая из главы диавола во время искушения Христова в пустыне... — Подразумевается искушение Христа властью, о котором рассказывается в Евангелии: ‘И возведя его на высокую гору, диавол показал ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал ему диавол: тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее, итак, если ты поклонишься мне, то все будет твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от меня, сатана, написано: господу богу твоему поклоняйся, и ему одному служи’ (Евангелие от Луки, гл. 4, ст. 5—8). Там же говорится о неудавшемся искушении Христа хлебом и чудом.
Эти и аналогичные суждения Достоевского о католицизме и социалистах, ‘поддавшихся’ вместе с католиками трем искушениям дьявола, легли в основу замысла главы ‘Великий инквизитор’ в романе ‘Братья Карамазовы’ (см.: наст. изд., т. XV, стр. 198, 408—409, 481—483).
Стр. 158. … идея, живущая в мире уже органически тысячу лет… — Т. е. со времен упрочения католицизма. Вполне самостоятельной церковной организацией католицизм стал в XI в., после разделения церквей.
Стр. 159. Во Франции за последние годы образовалось парламентское большинство ~ Предводители их отличались сдержаностью и необычным еще у них благоразумием. — Имеется в виду послевоенный курс буржуазного республиканского большинства, руководимого такими политиками, как Гамбетта, Дюфор, Жюль Симон, Греви и др.
Стр. 159. Очень тоже пригодилась потом эта идея правительству Наполеона III. — 31 мая 1850 г. Законодательное собрание Франции провело в жизнь закон о выборах, по существу лишавший права голоса большую часть рабочих. С целью упрочения своей популярности в народных массах Наполеон III, тогда еще только президент, начал борьбу с Законодательным собранием за отмену этого закона. Благодаря этой борьбе, имевшей в значительной степени демагогический характер, будущий император прослыл защитником демократических норм общественной жизни. Закон о всеобщем голосовании был восстановлен Наполеоном III сразу после государственного переворота 2 декабря 1851 г.
Стр. 159. …монархия, как, например, Наполеона III, выражала даже как бы попытки войти в соглашение с социалистами… — Будучи узником в крепости Гам (за вторую попытку бонапартистского государственного переворота), Наполеон III написал брошюру ‘Extinction du pauprisme’ (‘Уничтожение бедности’, издана в Париже в 1844 г.). Констатируя в этой брошюре, что рабочий класс получает вознаграждение за свой труд часто в зависимости от случая и произвола и, работая, ничем не владеет, Наполеон III обосновывал мысль о том, что рабочих надо сделать собственниками. Он предлагал построить за счет государства фермы, в которых были бы поселены пролетарии. Брошюра эта, задуманная и написанная под влиянием Луп Блана (1811—1882), вызвала сочувствие к Наполеону в среде социалистов. Следствием заигрывания наполеоновской империи с социалистами были также введение закона о всеобщем голосовании и отмена закона о запрещении стачек (1864 г.).
Стр. 161. … клерикальное большинство сената разрешило Мак-Магону разогнать республиканцев. — В отделе ‘Последняя почта’ ‘Московские ведомости’ (1877, 111 июня, No 143) сообщали: ’16 июня происходило открытие французских палат при многочисленном стечении публики. В Сенате герцог де-Броль <...> прочел послание маршала Мак-Магона о распущении Палаты депутатов посреди глубочайшего молчания…’ На этом заседании Палаты один из ее членов, республиканец Бетмон, ‘выражая осуждение акту 16 мая <...> предложил вопрос, на какие силы предполагает опереться правительство? ‘Силы эти, — продолжал оратор, — временная коалиция трех монархических партий. Но разве это союз? Вас три партии: орлеанисты, легитимисты, бонапартисты. Вы, легитимисты, колебались, ваша совесть была неспокойна, но вы получили приказ из Рима. Клерикальная связь соединяет эти три враждебные фракции. Итак, собственно говоря, против нас действует клерикализм. Приближение департаментских и общинных выборов возбудило тревогу, предчувствовалось изменение в большинстве Сената. Очевидно было, что мы сильны доверием страны. Тогда акт 16 мая решен был клерикального партией и исполнен». Выступивший затем Гамбетта утверждал, что ‘акт 16 мая был клерикальным coup d’tat, и в заключение объявил, что торжество коалиции (бонапартистско-легитимистско-орлеанистской, — Ред.) будет сигналом войны междуусобной или внешней’. В следующем номере ‘Московских ведомостей’ сообщалось: ‘Париж, 22 (10) июня. После речей Берто, Брюно и Лабуле сенат приступил к голосованию и большинством 150 голосов против 130 принял предложение о распущении палаты’.
Стр. 161. …ибо если кто будет вредить при избрании папы, то, уж конечно, он. — Достоевский опирается не только на свои представлений о католичестве в отношении канцлера Бисмарка к притязаниям римских пап на неограниченную светскую власть в Западной Европе и во всем мире, но и на факты, зафиксированные русской печатью. В газете ‘Московские ведомости’ (1877, 18 мая No 119, отдел ‘Последняя почта’) отмечалось: ‘В генуэзской ‘Movimento’ от 21 мая сказано, что князь Бисмарк настаивает чрез посредство г-на фон Кейделля, германского посла, чтоб итальянское правительство приняло относительно папства энергическое и суровое положение вследствие недавней агитации и постоянных папских интриг, которые имеют целию встревожить общественное спокойствие, оскорбить национальное чувство и нарушить неприкосновенность территории не только в Италии, но и в Германии’.
Стр. 162. Во французских газетах (и в наших) все благонамеренные люди сильно уверены, что клерикалы непременно сломают себе ногу на следующих выборах во французскую палату. — В газете ‘Новое время’ (1877, 3 (15) июня, No 452, отдел ‘Внешние известия’) сообщалось: »Rpublique Franaise’ следующим образом обрисовывает настоящее положение: ‘Самостоятельная политика Мак-Магона пришла к концу. Если Мак-Магон действительно отрекся от власти в пользу деятелей 16-го мая и если переворот 16-го мая действительно был делом Ватикана, то будет интересное зрелище, если результат будущих выборов окажется таким же республиканским, может быть, еще более либеральным». Днем раньше в той же газете (НВр, 1877, 2 (14) июня, No 451, отдел ‘Внешние известия’) было помещено изложение произнесенной в Амьене речи лидера республиканцев Гамбетты (1838—1882). Он ‘высказал мнение, что нынешний кризис может иметь только благоприятный исход для Франции и либеральных учреждении. Согласие всех фракций левой стороны, сказал он, не будет иметь временного характера, а упрочится с течением времени все более и более. Все 363 члена левой стороны будут вновь избраны народом, который поручит им защиту закона и державной воли Франции. <...> В день выборов Франция выразит то мнение, которое она неоднократно выражала в течение последних шести лет’.
Стр. 162—163. Французские республиканцы ~ убеждены, что вся activit dvorante новоразосланных префектов и мэров ровно ничего не добьется… — Префект — правитель, то же, что губернатор в царской России. Мэр — глава муниципалитета, т. е. городского или сельского самоуправления. Не считаясь с волей таких правительственных учреждений, как Палата депутатов и Сенат, Мак-Магон, после ‘клерикального переворота’ 4 (16) мая 1877 г., сместил префектов-республиканцев, занимавших свои посты на законном основании, и назначил новых, известных своими монархически-бонапартистскими убеждениями. Сделано это было для того, чтобы накануне предстоящих выборов в Палату депутатов (осень 1877 г.) подавить или по крайней мере нейтрализовать республиканское влияние в провинциях. Вопреки опасениям Достоевского, эта акция не принесла результата, на который рассчитывали поборники реставрации бонапартистского режима. Не желая себя компрометировать, некоторые префекты, назначенные Мак-Магоном в обход закона, отказывались занять предложенные им посты.
Стр. 163. … затем клерикалы будут выгнаны, а может быть, и сам Мак-Магон вместе с ними. — Этот прогноз республиканцев оказался точным. На выборах в Палату депутатов 2(14) октября 1877 г. бонапартисты и клерикалы потерпели поражение. В течение последующих лет влияние буржуазной республиканской партии, руководимой Гамбеттой, продолжало расти. 19(31) января 1879 г. президент-бонапартист Мак-Магон ушел в отставку.
Стр. 163. Воскликнут, что это старое средство, что его уже несколько раз употребляли, например, Наполеоны! — Подразумеваются жестокие подавления недовольства масс, которыми был ознаменован переход Наполеона I и Наполеона III к единолично-деспотической, императорской форме правления.
Стр. 163. Как римский император упадки империи, он может затем объявить, что отныне ‘будет сообразоваться лишь с мнением легионов’. — С 235 по 284 г. в Риме произошла смена 19 ‘законных’ императоров и более 30 узурпаторов. Эти события явились яркими свидетельствами нравственного упадка и распада Римской империи. Достоевский, конечно, хорошо помнил герценовскую характеристику скульптурных изображений древних римлян, вырытых в окрестностях Рима и собранных Пием VII в одной из галерей Ватикана: ‘… с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем на свете, безо лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы <...> Но есть и другой — это тип военачальников, в которых вымерло все гражданское, все человеческое, и осталась одна страсть — повелевать, ум узок, сердца совсем нет — это монахи властолюбия, в их чертах видна сила и суровая воля. Таковы гвардейские и армейские императоры, которых крамольные легионы ставили на часы к империи’ (Герцен, т. VIII, стр. 62—63).
Стр. 163. В недавней речи своей к войскам маршал Мак-Магон говорил именно в этом смысле, и войска приняли его весьма сочувственно, — 1 июля н. ст. 1877 г. маршал Мак-Магон произвел смотр ‘войскам всех родов оружия, расположенным в Париже и его окрестностях’, после чего обратился к ним с следующим воззванием: ‘Солдаты! Я доволен вашею выправкой и стройностью выполненных вами движений <...> Я уверен, что вы поможете мне поддержать уважение ко власти и законам при исполнении миссии, которая возложена на меня и которую я выполню до конца’ (см.: МВед, 1877, 26 июня, No 158, отдел ‘Последняя почта’). Германской официозной печатью это воззвание было воспринято как очередное грозное предвестие надвигающейся войны.
Стр. 163. …’J’y suis et j’y reste’, то есть: ‘Сел и не сойду…’ Дальше этой фразы он, как известно, не пошел... — По поводу победы французских буржуазных республиканцев на выборах 1876 г. газета ‘Голос’ (1876, 15 марта, No 75) писала почти с благоговением: ‘Французская республика находится ныне в распоряжении людей самых благонадежных в политическом отношении <...> Против всяких насильственных потрясений обеспечивает страну президент республики <...> Упрочение ныне устроившегося образа правления во Франции, республиканского только по форме, но с учреждениями, возможными в любой монархии, — это вопрос об обеспечении спокойствия не только самой французской нации, но и всей Европы’. Иронически комментируя прогнозы ‘Голоса’ о миролюбии мак-магоновского правительства, Достоевский отмечал в записной тетради 1875—1876 гг.: ‘Но забыли, что республики вечно будет в подозрении. И что у президента (которого так чтит армия, с удовольствием замечает ‘Голос’) ни одной политической мысли в голове, кроме j’y suis et j’y reste <...> Тут пример Наполеона Il 1-го’ (наст. изд., т. XXIV, стр. 166). Враждебное и презрительное отношение Достоевского к бонапартисту Мак-Магону усиливается после ‘клерикального переворота’ 4(16) мая 1877 г. Достоевский здесь намекает на следующее заявление французского президента, перепечатанное ‘Московскими ведомостями’ (1877, 21 мая, No 122, отдел ‘Последняя почта’): ‘В ‘Moniteur universel’ сообщают, что вечером 25 мая, во время приема, происходившего в Елисейском дворце, маршал Мак-Магон выразил некоторым политическим людям свои идеи о настоящем положении, и вот что он сказал им, между прочим: ‘Я сознаю, что исполнил великую обязанность. Я оставался и всегда буду оставаться в пределах строгой законности. Я поступил так потому, что я охранитель конституции…’ (курсив наш, — Ред.)’.
Генерал Трошю так объяснял поведение Мак-Магона: ‘Одна французская газета передает, что генерал Трошю, узнав о катастрофе 16 мая, воскликнул: ‘Это повторение марша на Седан!’ При этом генерал рассказал о своем участии в великом военном совете в Шалонском лагере, на котором обсуждался вопрос, куда направить стоявшую там армию, находившуюся под начальством маршала Мак-Магона: на прикрытие Парижа или же на Седан. Маршал <...> колебался тогда между чувством патриотизма, которое подсказывало ему необходимость отступить к Парижу, дабы защитить столицу, и чувством преданности династии, которое отклоняло его от этого шага <...> Маршал обнаружил тогда нерешительность своего характера. Генералу Трошю удалось убедить его в необходимости движения на Париж <...> Но по дороге он снова подпал под влияние окружавших его бонапартистов <...> и армия предприняла свое роковое движение на Седан. ‘Отступившись от республиканского большинства, заметил генерал Трошю, маршал повторил свой тогдашний маневр: 16 мая есть новый марш на Седан. Результат будет тот же: маршал будет вынужден передать команду другому» (МВед, 1877, 19 пюня, No 151). Возможно, именно эта трактовка нерешительных действий маршала Мак-Магона во время франко-прусской войны 1870 г. и накануне ‘клерикального переворота’ 16 мая 1377 г. побудила Достоевского иронически сравнить маршала с Аяксом.
Стр. 164. …в случае нужды можно и совсем обойтись без Шамбора и без Бонапарта... — Шамбор (1820—1883), внук Карла X (1757—1836), был одним из претендентов на французский престол, когда (в начале 1870-х годов) существование республиканского образа правления во Франции вновь оказалось под угрозой. Достоевский неоднократно упоминал о Шамборе в ‘Дневыпке писателя’ за 1873 г. (см. наст. изд., т. XXI, стр. 182—185, 482, а также: т. XXII, стр. 92).
Стр. 164. …все официозные органы печати, находящиеся под влиянием князя Бисмарка, прямо уверены в неминуемой войне. — ‘Из Берлина, — сообщали ‘Московские ведомости’, — телеграфируют <...> что в передовой статье газеты ‘Post’ сказано: ‘С ружьем в руках ожидаем, что родит вулкан Франции. Страна эта находится накануне плебисцита. Республика во Франции означает для Европы мир, монархия, опирающаяся на ультрамон-танов, неизбежно приведет к войне» (МВед, 1877, 23 июня, No 155). В том жз номере газеты была напечатана еще одна телеграмма аналогичного содержания: ‘Берлин, 4 июля (22 июня). ‘Провинциальная корреспонденция’, воспроизводя заключительные слова приказа Мак-Магона по войскам парижского гарнизона, присовокупляет: ‘Эти слова дают понять всю серьезность теперешнего положения вещей во Франции». Отношение Бисмарка к последним политическим событиям во Франции было так охарактеризовано в корреспонденции ‘Из Берлина’: ‘Князь Бисмарк, не спускающий глаз с Запада, твердо убежден, что из тамошних отношений возникнет для Германии необходимость войны. Для проницательного государственного человека клерикально-бонапартистско-легитимистское министерство Броля — Фурту, которое не остановится ни перед чем, чтобы только утвердиться, само собою являет величайшую опасность для мира. Для истого монархиста, — нашего имперского канцлера, — гарантией мира является только господство республики во Франции. Император Вильгельм думает, однако, иначе’ (МВед, 1877, 27 июня, No 159).
В число немецких газет, выражавших уверенность в неизбежности ‘всеобщей европейской войны’, русской печатью упоминалась также ‘National Zeitung’ (см.: МВед, 1877, 4 июня, No 136, передовая ‘Москва,3июня’).
Стр. 164. Вся надежда, если маршал Мак-Магон вдруг испугается всего, что взял на себя, v остановится, как некогда Аякс, в недоумении среди дороги. — Иронически сравнивая бонапартиста Мак-Магона, совершившего но указке из Ватикана ‘клерикальный переворот’, с одним из героев гомеровской ‘Илиады’, Достоевский подразумевает следующие строки: ‘Зевс же, владыка превыспренний, страх ниспослал на Аякса: Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив, Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь…’ (Го мер. Илиада, Одиссея. М., 1967, стр. 195. Перевод Н. Гнедича).
Помимо высказывания генерала Трошю (см. выше, стр. 425), прибегнуть к ироническому уподоблению Мак-Магона оробевшему Аяксу, отступающему в окружении врагов, могло побудить Достоевского и заключение о политическом одиночестве французского маршала, сформулированное на страницах газеты ‘Новое время’ (1877, 1 (13) июня, No 450, отдел ‘Последние известия’): ‘…маршал убедился наконец, что один он с партией ‘Appel au peuple’ не справится с возбужденными умами <...> Внутри страны так же, как и за границей, ‘честный солдат’ не находит союзников, он стоит в изолированном положении…’.
Стр. 165. … стоя перед Дунаем — ‘немецкой рекой’... — Достоевский здесь, возможно, опирается на содержание передовицы ‘Московских ведомостей’, так информировавшей русское общество о прениях в германском рейхстаге, происходивших 14 (26) апреля 1877 г.: ‘… г-да Иерг и Виндгорст (представители клерикально-католической партии в рейхстаге. — Ред.) <...> прямо заявили <...> о своей глубокой ненависти к России, которая является-де на Балканском полуострове покровительницею ‘схизмы’, а во-вторых, эти ораторы указывали на то, что Германия вовсе не так мало заинтересована в судьбе Балканского полуострова, как старался уверять князь Бисмарк. Г-н Иерг, как баварец, объяснил, что его отечество есть страна придунайская и потому не может относиться равнодушно к судьбе низовьев этой реки <...> Возражая г-ну Иергу, г-н Ласкер в свою очередь заметил, что и по его мнению не следует допускать, чтобы Россия допилась настоящей войной каких-либо односторонних своих интересов <...>
Таков был общий характер прений, происходивших в германском имперском сейме по поводу возгоревшейся войны. Представители правительства хранили глубокое молчание, и в то время, как противная ему партия, не стесняясь, высказывала свои дышащие злобой нападки на Россию, ораторы преданных правительству фракций не нашли сказать ни слова сочувствия России’ (МВед, 1877, 20 апреля, No 94).
Возгласы о ‘Дунае — немецкой реке’ энергично раздавались в Австро-Венгрии. Имея в виду ежедневные колебания австро-венгерской официозной печати в оценках международной политической ситуации, сложившейся в результате начала русско-турецкой войны 1877 г., венский корреспондент ‘Московских ведомостей’ сообщал: ‘Так, вчера, например, в ‘Венгерской корреспонденции’, органе графа Андраши (австро-венгерский министр иностранных дел, венгр по происхождению, — Ред.), говорилось, что ‘Австро-Венгрия перестанет быть нейтральною и объявит России войну в то мгновение, когда Россия возымеет намерение ‘ославянить’ устья Дуная. Война в данном случав уже не будет происходить на турецкой территории, а перенесется-де в Галицию и Польшу, и Австрия найдет-де себе помощь в Англии и Германии’. Последняя мысль почему-то выплыла опять на поверхность мозгов здешних мадьяро-турецких политиков, и, быть может, они долго еще развивали бы ее на все лады, приняв за тему известное изречение, что ‘Дунай — немецкая река’, если бы не заставил замолкнуть ораторов ‘великий молчальник’ Мольтке. Его известная речь в рейхстаге произвела здесь сильное впечатление…’ (МВед, 1877, 28 апреля, No 102). В дальнейшем, е связи с ‘клерикальным переворотом’ во Франции, воспринятым как предвестие возможной общеевропейской войны, внимание западноевропейских держав еще в большей степени переместилось ‘с Востока на Запад’. Но и в этой политической ситуации австро-венгерская печать на вопрос о том, ‘что случится, если Россия, раздавив Турцию, сохранит дли себя устья Дуная и обратит Дунай в славянскую реку’, отвечала весьма категорическим образом: ‘В таком случае мы начнем войну с Россией, ибо Дунай должен оставаться рекой австро-венгерскою и немецкою’ (МВед, 1877, 30 мая, No 131).
Стр. 166. …министры Мак-Магона изо всех сил ~ уверяют французов и весь свет, что Франция не начнет войны. — ‘Московские ведомости’ (1877, 15 мая, No 117) сообщали: ‘В ‘Moniteur universel’ от 19 мая сказано, что члены кабинета сообщили <...> о своем твердом намерении энергически подавлять <...> всякое действие и писание, которые могли бы встревожить страну и ввести ее в заблуждение относительно намерений президента республики. Всякий раз, когда в избранных неполитических собраниях, или на сходках, или в газетах будет заявляемо, что цель или последствие действий главы государства есть война, или что он готовит государственный удар, кабинет воспользуется правами, которые предоставляет ему закон, и не дозволит никому вводить в заблуждение или волновать общественное мнение’. Несколько позже заверение в миролюбивых намерениях Франции было сформулировано в циркуляре председателя совета министров и министра юстиции герцога де Броля, опубликованном в ‘Journal officiel’ от 29 мая 1877 г. В заключение этого циркуляра, предлагавшего генеральным прокурорам Франции обратить особое внимание на ‘заговор клеветы’ в оппозиционной республиканской среде, говорилось: ‘Ничто не может более повредить нашим добрым отношениям к союзным нациям, как уверение, что во Франции существует секта или партия настолько преступная, чтобы желать возбуждения в Европе бедствий новой войны) (МВед, 1877, 26 мая, No 127).
Стр. 167. Тут Бокль, тут даже Дрепер. — Достоевский имеет в виду труд английского историка и социолога Г. Т. Бокля (1821—1862) ‘История цивилизации в Англии’ (см. наст. изд., т. V, стр. 384) и книгу американского химика, физиолога и историка Дж. В. Дрепера (1811—1882) ‘История умственного развития в Европе’ (1864).
Стр. 168. … адресы вздор... — Подразумевается реакция либералов на изъявления патриотических чувств и сочувствия славянству, получившие большое распространение еще до официального объявления войны. Адресы поступали от городов и городских учреждений, религиозных и общественных организаций, училищ и т. п. Подробные сведения о них пунктуально помещались почти в каждом номере ‘Московских ведомостей’ (см., напр.: МВед, 1877, 9 февраля. No 33, отдел ‘Телеграммы’).
Стр. 169. … скажу словечко о ‘прямолинейных’ ~ Эти бьют в одну точку, и их ни за что не собьешь с этой точки… — Подразумеваются те же самые либералы, скептически относившиеся к русскому патриотическому движению, получившему большой размах после объявления войны Турции (12 апреля 1877 г.). Определение ‘прямолинейные либералы’ было употреблено в фельетоне Суворина ‘Недельные очерки и картинки’ (НВр, 1877, 3 (15) апреля, No 392, см. также: наст. изд., т. XXIV, стр. 274).
Стр. 169. Из армии доносятся известия о геройстве, о самоотверженности русских, как солдат, так и офицеров. Тут молодежь ~ Они идут впереди солдат, они бросаются первые в опасность… — По-видимому, Достоевский имеет в виду широко обсуждавшееся в русской печати потопление русскими морскими офицерами, матросами и солдатами двух турецких броненосцев на Дунае. Так, например, газета ‘Русский мир’ (1877, 20 мая (1 июня), No 133) сообщала: ‘Броненосец, взорванный 14 мая нашими моряками, назывался ‘Хивзи-Рахман’ и по своей конструкции совершенно одинаков со взорванным 29 апреля ‘Лютфи-Джелилем». Выше приводились биографические сведения о лейтенантах Ф. В. Дубасове, А. П. Шестакове, И. Л. Петрове и мичманах М. Я. Бале и В. П. Персине. Описанию взрыва одного из упомянутых броненосцев газета ‘Русский мир’ (1877, 26 мая (7 июня)) посвятила статью ‘Ночь на 14-е мая’.
Стр. 170. Недавний рассказ о простолюдине, обнявшем в слезах в Успенском соборе Черняева... — Достоевский не совсем точен в припоминании деталей следующего ‘рассказа’ корреспондента газеты ‘Русский мир’: ‘В пятницу, 17 сего июня, в 12 часов дня в Казанском соборе, что на Никольской, было совершено благодарственное молебствие по случаю победы, одержанной черногорцами над армией Сулейман-паши <...> К 12 часам к церкви, на простом извозчике, подъехал какой-то генерал и быстро прошел в церковь. По народу пронеслась весть, что М. Г. Черняев <...> Когда молебствие кончилось, из церкви повалил народ, но выход ему положительно был загражден другою наружною массою народа. В дверях показались М. Г. Черняев и И. С. Аксаков, разом вся масса народа заколыхалась, шапки полетели вверх и раздались крики ‘Да здравствует Черняев!’ Аксаков с супругой едва успели сесть в экипаж, Михаила же Григорьевича толпа оттерла, и он никак не мог добраться до экипажа и вынужден был пешком направиться к Иверским воротам. Толпа не только не уменьшалась, но все более и более увеличивалась <...> вдруг из толпы выдвинулся какой-то старик лет 75-ти и, со слезами на глазах, подошел к М. Г. Черняеву, который обнял старика и поцеловал его’ (РМ, 1877, 19 июня (1 июля), No 163).
Стр. 170. Как не появиться Копейкиным, ‘так сказать, кровь проливавшим’… — Слова, взятые в кавычки, — неточная цитата из ‘Повести о капитане Копейкине’ (см.: Гоголь, т. VI, стр. 581, 582, 584).
Стр. 170—171. …Россия не с одной уж Турцией ведет войну…— Подразумевается оказывавшаяся Англией щедрая помощь Турции вооружением, деньгами, продовольствием, доенной консультацией и т. п. 1(13) мая 1877 г. Суворин писал в своем очередном фельетоне ‘Недельные очерки и картонки’: ‘…почва Дуная получила первый дар — пробитый турецкий броненосец опустился на дно славянской реки, и русалки Дуная рассматривают это английское изделие, купленное на английские деньги. Они скользят по его броне, спускаются в его каюты, садятся на его пушки и весело хохочут…’ (НВр, 1877, No 420).
В корреспонденции ‘С театра войны’ (МВед, 1877, 4 мая, No 108) сообщалось: ‘Из Константинополя телеграфируют в ‘Международное Телеграфное Агентство’ от 30 апреля (12 мая): ‘Уже несколько дней как три английских офицера интендантского ведомства деятельно собирают справки относительно подробностей, касающихся провианта и мест, удобных для его хранения. Они ежедневно имеют совещания с сераскиром и, по-видимому, довольны полученными ими сведениями. Английский посол г-н Лейярд употребляет все усилия, чтоб оживить настроение Порты, обещая в частных беседах с турецкими министрами, что Англия впоследствии, в последних числах июня (по новому стилю), окажет Турции помощь».
Стр. 171. …турецкими армиями руководят английские генералы…— Достоевский пользуется следующей газетной информацией: ‘По словам ‘Neue Freie Presse’, Россия протестовала против образа действии английского уполномоченного при турецкой азиатской армии, который всеми силами старается помогать турецким операциям’ (МВед, 1877. 15 июня. No 147, отдел ‘Телеграммы’), ‘В ‘Новое время’ пишут из Константинополя, от 22 мая, что генерал Кемпбалл находится в Эрзеруме, девятнадцать английских офицеров, возвратившихся из Малой Азии, отправились на болгарские пункты, которым наиболее угрожает опасность’ (там же, 2 июня, No 134, отдел ‘Телеграммы’), ‘В ‘С. Петербургские ведомости’ сообщают, что английский офицер, руководивший действиями турецких войск в битве у Зейдекана (в районе турецкой крепости Каре. — Ред.), ранен’ (там же, 15 июня, No 147, отдел ‘Телеграммы’).
Стр. 171. … английские офицеры воздвигают многочисленнейшие укрепления на английские деньги... — Еще до начала русско-турецкой войны газета ‘Новое время’ сообщала о спешном возведении укреплений вокруг города Рущук на Дунае: ‘Всеми работами руководят два английских инженера, препротивные фигуры <...> В белых фуражках, в каких-то бархатных коротких курточках, с сигарами в зубах, они целый день рыскают по окрестностям, верхом на горячих местных лошадках и беспощадно хлещут гуттаперчевыми хлыстами заленившихся солдат-рабочих, восемь раз счетом я натыкался на красивое зрелище подобной гуманной расправы…’ (НВр, 1877, 15 (27) марта, No 375, корреспонденция Н. Каразина ‘В воинствующей Турции’).
С начала военных действий число подобных сообщений резко возросло. Так, передовая ‘Московских ведомостей’ (1877. 11 мая. No 113) сообщала в связи с взятием русскими войсками (5 (17) мая 1877 г.) турецкой крепости Ардаган: ‘Укрепления самого Ардагана слабы и не могли бы представить особых затруднений разрушительному действию артиллерии, но в последнее время оборона его была усилена постройкой отдельных фортов и батарей, в планировке которых принимали участив английские инженеры’. В том же номере (см. отдел ‘Телеграммы’) сообщалось: ‘В Константинополь ежедневно прибывает множество английских офицеров, оборонительные работы производятся в обширных размерах, реквизируются лошади, рабочие и деньги’. (См. также: МВед, 1877, 16 мая. No 118, отдел ‘С театра войны’).
Стр. 171. … флот английский ободряет Турцию продолжать войну… — Английский военный флот, введенный (по распоряжению английского премьер-министра лорда Биконсфилда) в Средиземное море для ‘ободрения’ Турции и устрашения России, базировался на острове Мальта.
Стр. 171. …чуть ли не явились (в азиатской Турции) уже английские войска... — Достоевский опирался, в частности, на следующие газетные сообщения: ‘В ‘Новое время’ телеграфируют из Константинополя от 6 мая, что здесь ждут прибытия в июне английского корпуса, наехало много английских офицеров, которые снимают помещения для оккупационного корпуса’ (МВед, 1877, 9 мая, No 112, отдел ‘Телеграммы’), ‘Судя по чрезвычайному накоплению госпитальных средств. Англия приготовляется к сухопутной демонстрации’ (МВед, 1877, 1 июня, No 133, отдел ‘Последняя почта’).
Стр. 171. Я уже передавал однажды, что в Москве, в одном из приютов, где наблюдают маленьких болгарских детей сироток ~ есть одна больная девочка... — См. стр. 44.
Стр. 172. Выдав в Петербурге мой запоздавший май-июньский выпуск ‘Дневника’... — Цензурное разрешение на выход в свет майско-июньского выпуска ‘Дневника писателя’ дано 8 июля 1877 г. Газетное сообщение о выходе его в свет 12 июля 1877 г. было помещено в газете ‘Новое время’ от того же числа (см.: НВр, 1877, No 491, отдел ‘Среди газет и журналов’). Достоевский называет этот выпуск ‘запоздавшим’ потому, что он был сдвоенным (май-июнь).
Стр. 172. …и возвращаясь затем в Курскую губернию... — См. примеч. к стр. 121.
Стр. 172. … поговорил кой о чем с одним из моих давних московских знакомых ~ мнение которого глубоко ценю. — Возможно, речь идет об Н. С. Аксакове, Достоевский в письме к А. Г. Достоевской от 16 июля 1877 г. сообщал о своем намерении встретиться с ним в Москве.
Стр. 172. … чтобы посетить места первого моего детства ~ но давно уже перешедшую во владение одной из наших родственниц. — Речь идет о деревне Даровое, в которую Достоевский отправился из Москвы 18 или 19 июля 1877 г. По этому поводу А. Г. Достоевская писала в своих воспоминаниях: ‘Ввиду тою, что летом 1877 года Федор Михайлович чувствовал себя вполне здоровым, я уговорила его на обратном пути из Петербурга в Мирополье остановиться в Москве и оттуда съездить в Даровое. Федор Михайлович так и сделал и прожил у своей сестры В<еры> М<ихайловны> Ивановой (к которой перешло имение) двое суток <...> Заходил Федор Михайлович и в избы мужиков, своих сверстников, из которых многих он помнил <...> Поездка в Даровое доставила много воспоминаний, о которых муж по приезде передавал нам с большим оживлением’ (Достоевская, А. Г., Воспоминания, стр. 313—314).
Стр. 172. … это маленькое и незамечательное место оставило ~ впечатление на всю потом жизнь…— Возможно, детское впечатление, пережитое Достоевским в Даровом, которое он описал в ‘Мужике Марее’ (см. наст. изд., т. XXII, стр. 46—50).
Стр. 174. …сельские учителя ~ столь важная по значению в будущем, новая корпорация... — Основание ‘корпорации’ сельских учителей относится к середине 1860-х годов, после того, как вступило в силу положение о начальных народных училищах (14 июля 1864 г.). До 1864 г. специальных учреждений (учительских семинарий) для подготовки учителей в низшие учебные заведения не существовало.
Стр. 175. ‘Здесь терпение и вера святых’, как говорится в священной книге. — Слова в кавычках — цитата из ‘Откровения святого Иоанна Богослова’, гл. 13, ст. 10.
Стр. 175. … я только что увидал, в первый раз, объявление в газетах о выходе отдельно восьмой и последней части ‘Анны Карениной’ ~ по поводу взгляда автора на Восточный вопрос и прошлогоднюю войну. — Объявление о выходе в свет восьмой части ‘Анны Карениной’ появилось в газетах: МВед, 1877, 14 июля, No 175, 17 июля, No 178, ‘Современные известия’, 1877, 17 июля, No 194. В дальнейшем это объявление перепечатывалось ‘Московскими ведомостями’ (см.: МВед, 1877, 21 июля, No 182, 29 июля, No 188, 31 июля, No 190).
О разногласиях редакции ‘Русского вестника’ с Л. Н. Толстым по поводу Восточного вопроса см. ниже, примеч. к стр. 175.
Стр. 175. … автор предоставлял им право на какие угодно оговорки и выноски, если они с ним не согласны. — Здесь и далее Достоевский пересказывает и отчасти цитирует следующее сообщение, появившееся в ‘Русском вестнике’ и интерпретированное затем, с оттенком иронии, в ‘Новом времени’: ‘В майской книжке ‘Русского вестника’, на стр. 472-й, находится заметка относительно непоявления в этой книжке последних глав романа ‘Анна Каренина’, и вот ее содержание: ‘В предыдущей книжке под романом ‘Анна Каренина’ выставлено: ‘Окончание следует’. Но со смертью героини собственно роман кончился. По плану автора, следовал бы еще небольшой эпилог листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левпн остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа*’. Зная из самых верных источников настоящую причину непоявления в ‘.Русском вестнике’ последних глав романа ‘Анна Каренина’, считаю долгом донести до сведения публики всю истину. Роман не кончился со смертью героини, а конец его был уже набран для ‘Русского вестника’ и готовился к печати, но не напечатан только потому, что автор не согласился исключить из него, по желанию редакции, некоторые места, редакция же с своей стороны не согласилась печатать без выпуска, хотя автор предлагал редакции сделать всякие оговорки, какие бы она нашла нужными’ (НВр, 1877, 14 (26) июня, No 463, ‘Письмо в редакцию’, подписанное буквами Г. С.).
Стр. 176. …в это лето я изъездил до четырех тысяч верст…— Цифра ‘до четырех тысяч верст’ складывается из двух поездок из Петербурга в Курскую губернию плюс заезд в деревню Даровое.
Стр. 176. … ‘Семнадцать тысяч наших легло, только сейчас была телеграмма!’ Смотришь — ораторствует какой-нибудь паренек, лицо у него выражает какое-то зловещее упоение… — За одиннадцать дней до встречи Достоевского с ‘пареньком’ на железнодорожной станции между Москвой и Даровым ‘Московские ведомости’ сообщали: ‘В ‘Новороссийский телеграф’ пишут из Полтавы, что там 9 мая появилась и в короткое время обошла весь город телеграмма следующего содержания: ‘В Добрудже было генеральное сражение, жаркий бой продолжался 12 часов. Нашими войсками проложен путь около Шумлы к Балканам, турки отброшены к Варне. Потеря наших: 4700 пало, 17 000 ранено, турок вчетверо более. Взято 113 знамен и 186 орудий». Далее ‘Московские ведомости’ писали, что в связи с этой телеграммой было произведено расследование, в результате которого служащий полтавской конторы, некто ‘Приходько признан виновным в распространении ложных слухов, за что и подвергнут штрафу в размере 20 рублей, а в случае несостоятельности — аресту на семь дней. Обвиняемый остался доволен тем, что безобразная шутка обошлась ему так дешево’ (МВед, 1877, 8 июня, No 169, отдел ‘Последняя почта’).
Стр. 177. Накануне же, восемнадцатого, было Плевненское дело. — 18 июля 1877 г. — день неудачного штурма осажденной Плевны, во время которого русские войска потеряли свыше семи тысяч человек убитыми и ранеными.
Стр. 177. … почти ни одного дня не остается публика без депеш главнокомандующего. — Депеши главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича (1831—1891), печатались в газете ‘Правительственный вестник’ и перепечатывались затем другими русскими газетами.
Стр. 181. Я прочел его в газете ‘Новое время’ и не знаю, был ли он перепечатана еще где-нибудь. — Здесь и ниже Достоевский пересказывает, а в следующем параграфе ‘Дневника писателя’ обильно цитирует судебное ‘дело’ Джунковских, изложенное ‘в сжатом виде’ газетой ‘Новое время’ (1877, 23 июня, No 472, ‘Второй лист’, отдел ‘Судебная хроника’, подзаголовок ‘Калужский окружной суд’).
Стр. 183. …помнится, как адвокат, в процессе Кронеберга ~ имел в виду доказать, что клиент его не подходит ни под одну из этих статей… — Подразумевается адвокат В. Д. Спасович и толкование им ‘Уложения о наказаниях’ при защите Кронеберга, истязавшего свою семилетнюю дочь. Достоевский подробно писал об этом в ‘Дневнике писателя’ за февраль 1876 г. (см. наст. изд., т. XXII).
Стр. 185…..по-видимому, это люди, имеющие образование ~ любившие прекрасное и высокое. — ‘Прекрасное и высокое’ — понятия, восходящие к эстетике XVII—XVIII вв. См. наст. изд., т. XV, стр. 569, 591.
Стр. 193. … ‘сократить времена и сроки’. — Деяния святых апостолов, гл. 1, ст. 7.
Стр. 193. … Левин ~ говорит про себя, что он сам народ.— Цитата из XV гл. восьмой части ‘Анны Карениной’.
Стр. 193. Этого Левина я как-то прежде, говоря об ‘Анне Карениной’, назвал ‘чистый сердцем Левин’. — Левин назван так в февральском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (см. стр. 58).
Стр. 194. …что ‘такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть’. — Слова в кавычках принадлежат Константину Левину, выражающему, по замечанию Достоевского, точку зрения самого Толстого (см.: ‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV).
Стр. 194. Взгляд его, впрочем, вовсе не нов и не оригинален. Он слишком бы пригодился ~ людям далеко не последним по общественному положению… — Здесь и выше можно подозревать выпад Достоевского против петербургского либерально-западнического ‘Вестника Европы’. В напечатанной в этом журнале статье ‘Еще несколько слов по южнославянскому вопросу’ были такие полемические строки: ‘Одним из заблуждений воинствовавшей печати было, между прочим, что свои славянские идеи она, не задумываясь, объявляла идеями русского общества, народа, России, — когда <...> не имела на это никаких достаточных оснований. В самом деле, откуда знала печать о настроениях и желаниях России, <...> мы, при настоящем нашем знании народной жизни и при трудности сближения с ней, не можем говорить ничего решительного о взглядах народа на такие далекие и мудреные предметы, как славянский вопрос. <...> Всего менее воинствующая печать компетентна была говорить о ‘России’, которую, собственно говоря, могла представлять только правительственная дипломатия…’. (ВЕ, 1877, No 3, стр. 374—375, подписана буквами А. П.). Достоевский мог намекать на А. Н. Пыпина, автора этой статьи, как и на редактора ‘Вестника Европы’ — профессора M. M. Стасюлевича.
Стр. 194. … утверждают многие ~ что в лице Левина автор во многом выражает свои собственные убеждения и взгляды, влагая их в уста Левина чуть не насильно и даже явно жертвуя иногда при этом художественностью… — Возможно, подразумевается статья О. Ф. Миллера ‘Гениальная маниловщина’ (НВр, 1877, 29 августа, No 539), в которой есть такие строки: ‘Увы! Левин в этой книжке окончательно играет роль хора в древней трагедии: устами его, очевидно, говорит сам гр. Л. Толстой. В книжке ‘Ясной Поляны’ он являлся учащимся у самого народа, как и чему учить народ, в лице Левина он воображает себя воспринимающим от народа ту простую высшую мудрость, которая сразу дает ему то, чего не могла ему дать ни положительная наука, ни отвлеченная философия!’.
Стр. 196. …весною поднялась наша великая война для великого подвига… — Война с Турцией формально началась в день объявления царского манифеста 12 апреля 1877 г.
Стр. 196. … несмотря на все временные неудачи… — Подразумеваются главным образом три попытки русской армии (в июле—августе 1877 г.) овладеть превращенной в турецкую крепость Плевной. Во время этих боевых действий русские войска понесли серьезные потери. Неудачи под Плевной заставили русские войска отступить с болгарской территории южнее Балкан и укрепляться на Шипкинском перевале.
Стр. 196. …Европа ~ должна не верить тому, о чем объявили мы ей, начиная войну… — Подразумеваются строки из царского манифеста 12 апреля 1877 г.: ‘Всем <...> известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желанно улучшить и обеспечить положение его разделял с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова…’. Далее в манифесте говорилось о том, что Россия вступает в войну, исчерпав все мирные средства воздействия на Турцию, оставшуюся ‘непреклонною в своем решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих христианских подданных…’.
Стр. 196. ‘Великий восточный орел взлетел над миром, сверкая двумя крылами на вершинах христианства’… — Неточная цитата из ‘Предсказания’ Иоанна Лихтенбергера, которому посвящен специальный параграф первой главы ‘Дневника писателя’ за май—июнь 1877 г. (см. стр. 122—123).
Стр. 196. …поступок России со принимается Европой ~ за варварство ‘отставшей, зверской и непросвещенной’ нации… — Достоевский отзывается на антирусские корреспонденции. Сообщая о злорадных толках триестинских немцев о ‘бессилии России’, о ‘ее военной несостоятельности’, корреспондент ‘Московских ведомостей’ резюмировал: ‘Всё это мои почтенные спутники пережевывали с большим аппетитом, припевая к каждому доводу: ‘Россия страна дикая, варварская, и европейской цивилизации грозит серьезная опасность» (МВед, 1877, 21 июля, No 182, анонимный очерк ‘По берегам Далматии’). См. также ниже примеч. к словам: ‘Даже друзья наши, отъявленные, форменные…’.
Стр. 196. …способной на низость и глупость затеять в наш век что-то вроде преждебывчшх в темные века крестовых походов… — Здесь очевидна полемическая реакция Достоевского на скептические суждения о христианской миссии царской России на Балканах, высказывавшиеся английской печатью. Один из корреспондентов ‘Daily News’ писал о болгарских легионерах, действовавших за Дунаем бок о бок с русской армией: ‘… перед их глазами носится наконец сладкое ожидание близкой мести расе, державшей в течение четырех веков под своим игом Болгарию. Серебряное изображение креста мерцает при лунном сиянии на их шапках, но это крест рыцарей крестовых походов, а не знак, служащий эмблемой милосердия и всепрощения’ (НВр, 1877, 2 (14) июля, No 481, отдел ‘Последние известия’, очерк ‘Саривор, в Болгарии…’). Возможно, Достоевский полемизирует и с анонимным автором ‘Журнальных заметок’ в журнале ‘Дело’, представлявших собою рецензию на первые четыре номера ‘Военного сборника’ за 1877 г. и первые три выпуска ‘Дневника’ за тот же год. ‘Если верить всему тому, что пишут наши российские публицисты, — отмечалось в этой рецензии, — то можно подумать, что наступили времена крестовых походов. А между тем, если б ‘Военный сборник’, кроме голого изложения исторических фактов, поискал в их внешней шелухе более существенного содержания, то он увидел бы, что идея теперешней войны далеко не та, какой ее выкликают г-н Суворин и г-н Достоевский’ (Д, 1877, No 6, стр. 57). Далее рецензент писал о Достоевском: ‘Какой чудак-мечтатель! Мечтатель потому, что до сих пор верит в возможность крестовых походов, в то время как Европа уже давно пережила период религиозного воодушевления, а в России он и не бывал, насущные же потребности нового времени и переворот, созданный в жизни народов новейшими изобретениями, дали всему европейскому и русскому мышлению совсем иной характер…’ (там же, стр. 63—64).
Стр. 196. Даже друзья наши, отъявленные, форменные, так сказать, друзья, и те откровенно объявляют, что рады нашим неудачам. Поражение русских милее им собственных ихних побед, веселит их, льстит им. — Под ‘форменными’ друзьями Достоевский иронически подразумевает Австро-Венгрию и Германию (о чем свидетельствует намек на ‘собственные ихние победы’ во время франко-прусской войны), с которыми в 1873 г. Александр II заключил так называемый ‘союз трех императоров’. Формулируя свое заключение о ‘радости’ этих ‘друзей’ России в связи с ее военными ‘неудачами’, Достоевский опирался на следующие сообщения русской печати: 1) ‘Известие о неудачах русского оружия на Балканском полуострове вызвало в немецкой части населения Венгрии еще больший восторг, нежели среди чистокровных мадьяр’ (НВр, 1877, 4 августа, No 514, отдел ‘Внешние известия’), 2) »Россия — государство низшего порядка’, слышим мы ежедневно от наших западных недругов, да и друзья наши того же мнения, только они высказывают его не без притворного сожаления… В одной распространенной берлинской газете недавно было сказано при оценке последствий плевненской неудачи: ‘Правда, в конце концов мы желаем русским одержать победу над турками, однако не можем скрыть некоторого самодовольного удовольствия, что победа достается им не легко. <...> События новейшего времени нисколько не повлияли на чувства и намерения, коренящиеся в народном сознании Германии по отношению к ее восточной соседке. По-прежнему русские остались в наших глазах народом азиатским, не цивилизованным, отсталым в своем государственном развитии, и далеко еще русским до нас, несмотря на все их успехи за последние десятки лет’ (там же, 10 августа, No 520, ‘Ежедневное обозрение’), 3) ‘Бисмарку совсем не за что любить нас, и поверьте, что в глубине души он очень рад нашим поражениям <...> Россия теряет свой военный престиж, а это на руку немцам (там же, 15 (27) августа, No 525, отдел ‘Внешние известия’).
Стр. 197. Нам отвечают они, что всё это лишь исступленные гадания, конвульсьонерство, бешеные мечты, припадки, и спрашивают от нас доказательств, твердых указаний и совершившихся уже фактов. — Есть основания полагать, что здесь, продолжая полемику с анонимным автором ‘Журнальных заметок’, напечатанных в ‘Деле’, Достоевский пользуется определениями и фразеологией своего оппонента, но несколько их гиперболизирует. Так, автор процитированных выше ‘заметок’ (см. стр. 433) неоднократно называл Достоевского мечтателем. Рецензент ‘Дела’ писал также о ‘Дневнике’: ‘Г-н Достоевский вовсе и не подозревает, что в его мечтаниях решительно нет никакого фактического содержания, и мыслит он не реально, а бог знает как — хоть святых вон выноси’ (Д, 1877, No 6, стр. 63).
Стр. 198. …Европа, эта ‘страна святых чудес’! — Слова в кавычках — цитата из стихотворения А. С. Хомякова ‘Мечта’ (1835).
Стр. 198. Знаете ли вы, как дороги нам эти ‘чудеса’… — Под ‘чудесами’ подразумеваются процветавшие на Западе философия, наука, искусства, литература, идеи гуманизма, свободы, равенства и братства, вера в счастливое будущее человечества и т. п. Об этом свидетельствует поэтическое ‘перечисление’ их в подразумеваемом Достоевским стихотворении Хомякова:
Там солнце мудрости встречали наши очи,
Кометы бурных сеч бродили в высоте,
И тихо, как луна, царица летней ночи,
Сияла там любовь в невинной красоте.
Там в ярких радугах сливались вдохновенья,
И веры огнь живой потоки света лил!..
О, никогда Земля от первых дней творенья
Не зрела над собой столь пламенных светил!
Стр. 198. …нам дорога эта страна — будущая мирная победа великого христианского духа, сохранившегося на Востоке… — И здесь мысль Достоевского вновь перекликается с ‘мечтой’ Хомякова:
Но горе! Век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок…
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом,
Проснися, дремлющий Восток!
Стр. 198. Это один из виднейших членов тех пяти или шести наших беллетристов, которых принято, всех вместе, называть почему-то ‘плеядою’. — Речь идет об И. А. Гончарове, с которым в семидесятые годы Достоевский встречался редко, но дружелюбно.
Стр. 199. — Это вещь неслыханная, это вещь первая. Кто у нас, из писателей, может поравняться с этим? — По существу аналогичный отзыв Гончарова о романе Толстого был зафиксирован несколько раньше А. С. Сувориным, в его статье »Анна Каренина’ и ее общественное значение’: »Из нас, стариков, только один Толстой еще умеет писать’, говорил мне на днях один из талантливейших русских писателей, который напрасно так рано хоронит себя’ (НВр, 1877, 13 (25) мая, No 432). Об отношении Достоевского к ‘Анне Карениной’ см. стр. 51—63 и в статье Г. М. Фридлендера ‘Достоевский и Лев Толстой (статья вторая)’ — Материалы и исследования, т. III, стр. 67—91.
Стр. 199. Бесспорных гениев со всего только три: Ломоносов, Пушкин и частию Гоголь.— Нечто подобное, но в связи с ‘Войной и миром’, Достоевский утверждал в письме к H. H. Страхову (24 марта (5 апреля) 1870 г.): ‘…Вы говорите, что Л. Толстой равен всему, что есть в нашей литературе великого. Это решительно невозможно сказать! Пушкин, Ломоносов — гении. Явиться с ‘Арапом Петра Великого’ и с Белки<ны>м, — значит, решительно появиться с гениальным новым словом, которого до тех пор совершенно не было нигде и никогда сказано. Явиться же с ‘Войной и миром’, — значит, явиться после этого нового слова, уже высказанного Пушкиным, и это во всяком случае, как бы далеко и высоко ни пошел Толстой в развитии уже сказанного в первый раз, до него, гением, нового слова’.
Стр. 199. В Пушкине две главные мысли — и обе заключают в себе прообраз всего будущего назначения и всей будущей цели России… — Положения об этих двух главных мыслях, нашедших отражение в творчестве Пушкина, развивались Достоевским уже в статьях 1860-х годов (см. наст. изд., т. XVIII, стр. 69, 99, т. XIX, стр. 114. 119—139).
Стр. 199. Он человек древнего мира ~ он и поэт Востока. — Эта характеристика Пушкина частично восходит к словам Гоголя, который писал о поэзии Пушкина в статье ‘О лиризме наших поэтов’: ‘И как верен его отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании он испанец, с греком — грек, на Кавказе вольный горец, в полном смысле этого слова…’ (Гоголь, т. VIII, стр. 384). Там же Гоголь писал о русской поэзии: ‘Поэзия наша пробовала все аккорды, воспитывалась литературами всех народов, прислушивалась к лирам всех поэтов, добывала какой-то всемирный язык затем, чтобы приготовить всех к служенью более значительному’ (там же, стр. 407). См. также: Белинский, т. VII, стр. 333, 437.
Стр. 200. Вся теперешняя плеяда наша работала лишь по его указаниям… — Подразумеваются последователи Пушкина и продолжатели его дела: Тургенев, Гончаров, Островский, Толстой и Некрасов.
Стр. 202. …не пришли еще времена и сроки. — Достоевский неточно цитирует ответ Христа апостолам: ‘… не ваше дело знать времена или сроки, которые отец положил в своей власти’ (Деяния святых апостолов, гл. 1. ст. 7).
Стр. 202. …указан исход. Он гениально намечен поэтом в гениальной сцене романа еще в предпоследней части его… — Достоевский допускает ошибку. На самом деле речь идет об ‘исходе’, то есть ‘примирении’ Каренина с Вронским у постели больной Анны, происходящем не ‘в предпоследней’, а в IV части романа (см. стр. 52).
Стр. 202. Но потом, в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа… — Речь идет о седьмой части ‘Анны Карениной’.
Стр. 202. …столько назидания для судьи человеческого, для держащего меру и вес... — См.: ‘Откровение св. Иоанна’, гл. VI, ст. 5.
Стр. 203. Даже самые щекотливые вещи ~ ни малейшей кривизны. — Возможно, что Достоевский под ‘щекотливыми вещами’ подразумевал поиски Левиным истинной веры, суждения его о церкви и особенно — критику богословских сочинений А. С. ‘Хомякова (часть восьмая, гл. IX).
Стр. 203. …Левин много прочитал: ему знакомы и философы…— Левин, ‘убедившись, что в материалистах он не найдет ответа <...> перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауэра — тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь’ (часть восьмая, гл. IX).
Стр. 203. … м позитивисты... — Из знакомых Левину философов позитивистского толка в восьмой части романа Толстого (см. гл. XIV) упомянут Герберт Спенсер (1820—1903).
Стр. 203. И вот вдруг он встречает мужика… — Далее цитируется с небольшими пропусками конец гл. XI—XIII (из восьмой части романа ‘Анна Каренина’).
Стр. 204. … все ~ могут понять, что надо любить ближнего как самого себя. — Слова эти — напоминание о второй заповеди Христа: ‘… возлюби ближнего твоего, как самого себя’ (Евангелие от Марка, гл. 12, ст. 31).
Стр. 204. — Откуда взял я это ~ неразумно. — Цитируется гл. XII восьмой части романа. Курсив Достоевского.
Стр. 204. … не могли себе и представить ‘всего объема того ~ чем они живут’. — Здесь и ниже с небольшими изменениями цитируется гл. XIII восьмой части романа ‘Анна Каренина’.
Стр. 205. Левин ~ это барич, московский барич средне-высшего круга, историком которого и был по преимуществу граф Л. Толстой. — Еще в письме к H. H. Страхову (18 (30) мая 1871 г.) Достоевский говорил нечто подобное о творчестве Тургенева и Толстого: ‘А знаете — ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было, да и некогда’. См. также наст. изд., т. XVI, стр. 142—143.
Стр. 206. Он объявляет, что ‘непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть’… — См.: ‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV.
Стр. 206. … ‘один вот так размахивает руками’. — Неточная цитата из п. XIV восьмой части романа. У Толстого: ‘Ужасно страшный! И вот так руками делает, — сказала Таня, поднимаясь в тележке и передразнивая Катавасова’.
Стр. 206. …гости тотчас же принимаются за мед и за Восточный вопрос. — См. гл. XV и XVI восьмой части ‘Айны Каренипой’.
Стр. 206. … профессорчик, человек милый, но глуповатый. — Товарищ Левина по университету, профессор естественных наук Катавасов. Ниже (см. стр. 209) Достоевский называет Катавасова ‘дурачком’ за его ‘глупую выходку’ — сентенцию по поводу нейтралитета России в сербо-турецкой войне 1876 г.: ‘В том-то и штука, батюшка, что могут быть случаи, когда правительство не исполняет воли граждан, и тогда общество заявляет свою волю…’ (‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV).
Стр. 206. …издал в Москве какую-то ученую книгу о России ~ но книга вдруг лопнула… — О книге Сергея Ивановича Кознышева (‘плод шестилетнего труда’) ‘Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России’ было ‘сказано несколько презрительных слов’ в ‘Северном жуке’, и после того как на нее появилась отрицательная рецензия ‘в серьезном журнале’, ‘наступило мертвое, и печатное и изустное, молчание…’ (‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. I).
Стр. 207. Сергей Иванович и в прежних частях проведен был в комическом виде весьма искусно… — В части шестой (гл. III) все обитатели левинского дома уверены, что Сергей Иванович вот-вот сделает предложение Вареньке. Однако Левин выражает сомнение в способности ‘удивительного’ Сергея Ивановича на такой поступок: ‘… он так привык жить одною духовною жизнью, что не может примириться с действительностью, а Варенька все-таки действительность’. И ниже: ‘Не то что не может влюбиться… но у него нет той слабости, которая нужна…’. Сергей Иванович принадлежит к чуждому Толстому типу людей, в ‘методическом уме’ которых все раз навсегда взвешено и решено.
Стр. 207. Зато из неудачнейших лиц — это старый князь. — Князь Щербацкий, отец Кити.
Стр. 207—208. Вот и я ~ а не братьями славянами… — Цитируется XV глава восьмой части романа. В скобках иронический комментарий Достоевского. Далее с пропусками и небольшими неточностями цитируются XV и XVI главы. Курсив везде Достоевского.
Стр. 210. … князь Милан Сербский ~ против своего ‘сюзерена’. — Подразумеваются упреки князю Милану в анонимном политическом обозрении, напечатанном в газете ‘Голос’ за два дня до объявления Сербией войны Турции. В нем были такие строки: ‘Телеграммы, идущие из разных европейских центров, почти единогласно говорят о предстоящем объявлении войны Сербией Турции <...> но, все-таки, трудно понять, каким образом Сербия может объявить войну Турции <...> Сербия — вассальное княжество, признающее над собою главенство Турции. Князь Милан, в строго законном смысле, подданный султана Мурада V-го. Объявлять войну своему сюзерену он не может. Если белградское правительство возьмет на себя формальный почин враждебных действий, то это будет восстание, а не война, и, в таком случае, европейские кабинеты обязаны будут отнестись к борьбе, начавшейся на берегах Дрины, с точки зрения несочувственной сербам и должны будут отказаться от заступничества за них в случае, если борьба даст перевес туркам’ (Г, 1876, 18 июня, No 167, отдел ‘Заграничные известия’).
Эти нарекания по адресу князя Милана, его правительства и сербского движения были восприняты с раздражением публицистами славянофильско-патриотической ориентации. Так, О. Ф. Миллер, оперируя историческими аналогиями и сопоставлениями, писал в статье ‘До чего наконец договорился ‘Голос»: ‘… Россия во время оно состояла в вассальных отношениях к Золотой Орде или нет? <...> Россия в свое время платила Орде дань, как теперь ее платит Турции Сербия. Имел право вассал Иоанн III перестать платить эту дань своему сюзерену Ахмету и растоптать его басму (или же русский народ сочинил сочувственное предание о подобном поступке Иоанна)? Имел ли право великий князь московский выступить с войском на берега Угры, а архиепископ Вассиан. при виде его праздного стояния на ней, опасаться, чтобы он не сделался бегуном и предателем христианским, поддавшись ‘благоразумным’ советам своих бояр, ‘поноровников бесерменских’? Тот же Вассиан, когда прямо внушал Иоанну, что клятва верности, когда-то данная Орде его предками, нимало не должна его связывать, совершал политическое преступление или патриотический подвиг? ‘Когда клятва по нужде бывает, то нам повелено разрешать от нее и прощать, и мы прощаем и разрешаем, и благословляем тебя — не как на царя, но как на разбойника, и хищника, и богоборца, ибо лучше, солгав, спасти жизнь, нежели, истинствовав, погибнуть… и уподобиться окаянному оному Ироду, который не хотел нарушить клятвы и погиб’. Эти исторические слова того же Вассиана — что такое они? Кощунство и святотатство или широта политически-христианского взгляда верного слуги и земли, и церкви? А если сербский митрополит Михаил, знакомый, надо думать, с русской историей получше <...> ‘Голоса’, вспомнит про нашего Вассиана и в этом же духе заговорит со своим народом? <...> Статьи, подобные последней статье ‘Голоса’, можно бы назвать изменой славянству, если бы такие статьи могли приниматься серьезно <...> ‘Голос’ самым пошленьким образом подслуживается — сам не знает кому и чему’ (НВр, 1876, 20 июня (2 июля), No 110).
Стр. 210. …но уже несколько известный по прежним, довольно успешным действиям своим в Средней Азии… — Имеется в виду деятельность М. Г. Черняева в должности начальника особого западносибирского отряда в 1864—1865 гг., а также его пребывание на посту губернатора Туркестанской области (1865—1866).
Стр. 210. На службу он был принят и зачислен, но вовсе не главнокомандующим сербской армией ~ в России, долго державшийся. — Главнокомандующим всей сербской армией был князь Милан, а Черняев командовал Тимоко-Моравской армией сербов, разбитой турками под Дюнишем 17 октября 1876 г. (см.: Н. П-ов. Воспоминания добровольца. — PB, 1877, No 5, стр. 238).
Стр. 210. Всех добровольцев со очень не много тысяч… — По данным, приводившимся газетой ‘Московские ведомости’, русских добровольцев в Сербии было 3300 человек. По свидетельству же английского полковника Мак-Ивера, вступившего в сербскую армию добровольцем и командовавшего в ней сводным кавалерийским отрядом, к моменту его отъезда из Белграда ‘во всей Сербии было не более 3000 русских’ (Русский сборник, т. I, ч. 2, стр. 90).
Стр. 210. …провожала их в Сербию со стрюцкими он считает и добровольцев. — Достоевский имеет в виду цитируемое им несколько ниже следующее суждение Левина о добровольцах: ‘… в восьмидесятимиллионном народе всегда найдутся не сотни, как теперь, а десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных людей, которые всегда готовы — в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию…’ (‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV). Эти суждения Левина близки к характеристикам русских добровольцев-дворян в очерках Г. И. Успенского ‘Из Белграда’, печатавшихся в ‘Отечественных записках’ в конце 1876 — начале 1877 г. По наблюдениям Успенского, в этой категории добровольцев встречались люди не только ‘бесшабашные’ и отпетые, но и явные ‘скоты’ и нравственные ‘уродцы’ (см.: ОЗ, 1877, No 1, стр. 109, 117—120). Возможно, полемизируя с Толстым, Достоевский возражал одновременно и Глебу Успенскому.
Стр. 211. …объявлялись факты поражающие, характерные, которые записались, запомнились и не забудутся, и оспорены быть уже не могут.— В числе таких ‘фактов’, ‘записанных’ и особенно запомнившихся Достоевскому, было ‘величайшее самоотвержение’ первого русского добровольца Киреева.
Достоевский, конечно, обратил внимание и на многие другие проявления сознательного отношения народа к борьбе славян Балканского полуострова за свою независимость. Так, например, в печати сообщалось, что на молебствии в Казанском соборе ‘по случаю решительной победы черногорцев над турками’ один старик-крестьянин, припав к плечу генерала Черняева ‘и заплакав’, сказал: ‘Ты, батюшка, второй Минин’ (НВр, 1877, 21 июня (3 июля), No 470, отдел ‘Среди газет и журналов’). Та же газета отмечала, что во время проводов Черняева из Москвы в Петербург к нему протиснулся крестьянин ‘весьма благообразного вида’ и подал письмо следующего содержания: ‘Сочувствуя душевно вашей деятельности на пользу славян и России, желая вознаградить под вашим командованием наиболее отличившихся нижних чинов, просим распределить между воинами по вашему усмотрению при сем прилагаемые триста рублей, при первом сражении с врагом. Засим желаем вам полного успеха. Крестьяне Л. Вальков Московской губернии Подольского уезда, Поликарп Иванов того же уезда’ (там же, 15 (27) июня, No 464, ‘Второй лист’, отдел ‘Внутренние известия’).
Стр. 211. …что же до добровольцев, то как не случиться в их числе, рядом с высочайшим самоотвержением в пользу ближнего (NB. Киреев), и просто удальству, прыти, гульбе и проч. и проч. — О Н. А. Кирееве см.: наст. изд., т. XXIII, стр. 69, 385—386. Далее Достоевский отчасти признает справедливость свидетельств русской печати о бесшабашной ‘гульбе’, которой предавалась определенная часть русских добровольцев в Сербии. Образчики ее были запечатлены в упоминавшихся выше письмах-очерках Г. И. Успенского ‘Из Белграда’. В этих очерках фигурировали, например, ‘лица’, которые, подойдя к ‘обеденному столу штабных офицеров Черняева, требовали: ‘Давайте шампанского, а не то разденусь и закричу!» (ОЗ, 1876, No 12, отдел ‘Современное обозрение’, стр. 173). Комментируя подобные дикие требования и ‘закипевшую’ вслед за ними ‘свалку’, Успенский резюмировал: ‘… в этой драке, кроме ненависти к штабу, к штабным непорядкам, было много мести за что-то другое, совершенно постороннее и штабу, и славянской идее, и сербской войне, тут была месть против всего, что отняло у человека право пить шампанское, к которому человек этот привык, тут была месть за то. что какая-то сволочь не слушается барина, привыкшего думать, что слова ‘я деньги плачу’ — всемогущи. В какой мере подобного рода привычки, воспитанные в глубине крепостного права и темного царства, пригодны для сербского дела, судить не нам…’ (там же, стр. 174). Еще две цитаты из очерков Успенского текстуально перекликаются с комментируемым отрывком ‘Дневника’: ‘Люди, преданные России, славянству, и люди, которым, без помощи славянского Комитета, не было бы случая попить, погулять, словом, вспомнить помещичью или боевую старину, — всё это пришло сюда с своими целями…’ (там же, стр. 182. — Курсив наш, — Ред.). ‘…один из наших (конечно, в пьяном виде) съел, напоказ своей удали, целую солонку с красным кайенским перцем и, обжигая рот каждым глотком, приговаривал (действительно, не моргнув глазом, не поморщившись): ‘Вот как у нас…» (ОЗ, 1877, No 1, стр. 114). Тревожные сообщения о подобных фактах появлялись также в либеральных и даже в сугубо ‘патриотических’ изданиях (см.: ВЕ, 1877, No 3, стр. 371, 372— 373, PB, 1877, No 5, стр. 231).
Стр. 211. …’что частные люди не могут принимать участия в войне без разрешения правительства’… — Цитата из ‘Анны Карениной’ (часть восьмая, гл. XV). Курсив Достоевского.
Стр. 212. … утверждают, что народ не понимал ничего ~ что всё было искусственно возбуждено журналистами для приобретения подписчиков и нарочно подделано Рагозовыми и проч., и проч. — Достоевский возмущается рядом скептических суждений Левина и ‘старого князя’ (отца Кити и Долли) в XV и XVI гл. восьмой части ‘Анны Карениной’. Так, заявление брата Сергея Иваныча (гл. XV): ‘В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом ‘нечестивых агарян’. Народ услыхал о страданиях своих братии и заговорил’ — Левин парирует ‘уклончиво’: ‘Может быть… но я не вижу…’. В той же главе старый князь восклицает с недоумением: ‘Да кто нее объявил войну туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?’. В следующей главе подвергаются насмешкам ‘редакторы’: ‘Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только война, то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы народа и славян… и всё это?’.
Стр. 213. … намек насчет шаек Пугачева действительно тоже наклевывался... — Подразумеваются некоторые газетные сообщения, в свете которых часть добровольцев представала людьми, снискавшими дурную славу нарушителей общественного спокойствия задолго до отправки их в Сербию. В связи с этим А. Н. Пыпин писал в статье ‘Еще несколько слов по южнославянскому вопросу’: ‘… в некоторых случаях общество знало вперед, какого сорта людей посылает оно (между прочим) в Сербию: еще летом прошлого года мы с недоумением прочли в газетах письмо из Одессы, где корреспондент простодушно радовался, что в отряде добровольцев, отправившихся в Сербию, Одесса сбыла более сотни людей, отсутствие которых должно было споспешествовать ее собственному спокойствию! Говорят, что в иных крупных городах заведомо делалось то же самое’ (ВЕ, 1877, No 3, стр. 373).
Стр. 213. …из этого действительно составили целую загадку в известных кружках: ‘Как, дескать, народ только вчера услыхал о славянах, ничего-то он не знает, ни географии, ни истории, и на-вот — вдруг полез на стену за славян, полюбились они ему так вдруг очень!’ — Достоевский полемически перефразирует ‘клубного старичка’ князя Щербацкого и Константина Левина. Первый утверждает, что ‘народ и знать не знает’ балканских славян, а Левин вторит ему в раздумье: ‘Писаря волостные, учителя, и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело’. В следующем параграфе Достоевский прямо говорит о Левине: ‘… его сбило с толку соображение, что народ не знает истории и географии’ (Курсив наш, — Ред.). Можно предположить также, что Достоевский полемизирует с А. Н. Пыпиным, который в статье ‘Еще несколько слов по южнославянскому вопросу’ упрекал ‘воинствовавшую печать’ за то, что ‘свои славянские идеи она, не задумываясь, объявляла идеями русского общества, народа’ (см. выше примеч. к стр. 194). В той же статье Пыпина говорилось о ‘массе’ русского общества, ‘почти и не знавшей о существовании славянства’ к моменту основания славянских комитетов и т. п. (см.: ВЕ, 1877, No 3, стр. 383).
Стр. 214. …с самого крещения земли русской… — Крещение Руси, с которым связывалось ‘начало народа русского и его государства’, относят к 861 или 862 гг. Тысячелетие России праздновалось 8 сентября 1862 г.
Стр. 214. …начали устремляться из нее паломники во святые земли, ко гробу господню, на Афон и проч. — Святой землей называлась Палестина. Гроб Господень — главная христианская святыня, по преданию, находится в церкви Воскресения в Иерусалиме. Афон — город и гора на восточном выступе греческого полуострова Халкидика, омываемого Эгейским морем. Первый крупный монастырь на Афоне (Лавра) был основан в 963 г. визаитийским монахом Афанасием. Тесные связи между афонскими монастырями и Русью начали устанавливаться с XI в. В XII в. центром русских монахов на Афоне стала так называемая обитель Пантелеймона. В афонских монастырях сохранилось огромное количество греческих и славянских рукописей, икон и предметов декоративно-прикладного искусства.
Стр. 214. Еще во время крестовых походов ходил в Иерусалим один игумен ~ принят королем Иерусалимским ‘Балдвином’, что прекрасно описал в хождении своем. — Подразумевается русский игумен Даниил (ум. 1122) и его ‘хождение’ от Царьграда в Палестину, сохранившееся в большом количестве списков под разными названиями (‘Житие и хождение Даниила, русский земли игумена’, ‘Паломник Даниила игумена’, ‘Странник’, ‘Книга глаголемая Странник’). Благодаря точности наблюдений и описаний ‘святых мест’, этот памятник имеет большое значение при изучении топографии Палестины XII в.
С текстом ‘хождения’ Даниила Достоевский познакомился, по всей вероятности, по одному из следующих изданий: Путешествия русских людей по Святой Земле, ч. 1. Изд. И. П. Сахарова. СПб., 1839, сборник И. П. Сахарова ‘Сказания русского народа’, т. II, кн. 8. СПб., 1849, Путешествие игумена Даниила по Святой Земле в начале XII-го века (1113—1115). Издано археографическою комиссиею под редакцией А. С. Норова. С его критическими замечаниями (с приложением карты Палестины, плана Иерусалима и снимков с рукописей). СПб., 1864.
В издании А. С. Норова (1795—1869) непосредственно тексту ‘хождения’ предшествует пространное заглавие: ‘Паломник Данила Мниха. Сказание о пути иже есть к Иерусалиму, и о градах, и о самом Граде Иерусалиме, и о местех честных, иже около града, и о церквах святых’. В гл. XIV этого издания (стр. 104) упоминается ‘князь Иерусалимский именем Балдвин’. Это Балдуин I (Balduin), король иерусалимский с 1100 по 1118 г., младший брат герцога Готфрида Бульонского (ок. 1060—1100) — одного из предводителей первого Крестового похода (1096 и след. годы).
Стр. 214. … паломничество на Восток, ко святым местам, не прекращалось и до наших дней.— В 1872 г. в России была издана книга: ‘Палестина и Афон. Письма святогорца Серафима. Для народного чтения’. Сам Достоевский любил читать ‘Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и св. земле постриженника святые горы Афонские инока Парфения’ (изд. 2-е, испр., М., 1856), которое ценил за ‘наивность изложения’ (см. наст. изд., т. XII, стр. 336). Годы жизни инока Парфения (наст. имя и фамилия Петр Аггеев) — 1807—1868.
Стр. 214. … святыми местами и всеми тамошними восточными христианами овладели нечестивые агаряне, магометане, турки… — Главное средоточие ‘святых мест’ — Палестина, в которой, согласно евангельским источникам, родился, проповедовал свое учение и был распят Иисус Христос, была захвачена турками в 1517 г. Еще раньше (1453 г.) под их ударами пал Константинополь — многовековой центр и оплот восточного христианства.
Завоевание турками Балканского полуострова началось в 1356 г. Вся Болгария была завоевана ими в 1393 г., вся Сербия — в 1521-м, почти вся Греция — к 1460 г. В 1463 г. пала Босния, около 1467 г. Герцеговина, в 1476 г. Молдавия.
Агаряне — древнее собирательное наименование мусульманских народов. По библейскому преданию, рабыня — египтянка Агарь стала наложницей Авраама во время бесплодия его жены Сары и родила от него сына Измаила, ставшего впоследствии вождем арабских племен в Аравийской пустыне.
Стр. 214. … Четьи-Минеи... — памятник древнерусской литературы поучительно религиозного содержания, в котором по месяцам и числам располагались жития святых православной церкви, сведения о праздниках и т. п. О Четьих-Минеях Достоевский упоминает в романе ‘Идиот’ (см. наст. изд., т. VIII, стр. 10, т. IX, стр. 428).
Стр. 214. Всенощная — вечерняя церковная служба у православных христиан.
Стр. 215. Слышал я потом эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали. — Достоевский вспоминает свое пребывание на каторге.
Стр. 215. … устремлялись ко святым местам русским, в Киев, к Соловецким чудотворцам.— ‘Святыми местами’ в Киеве считались киевский Софийский собор и Киево-Печерский монастырь (Киево-Печерская лавра). Под соловецкими чудотворцами подразумеваются, очевидно, ‘преподобные’ Зосима и Савватий, основавшие в XV в. Соловецкий монастырь на одном из Соловецких островов в Белом море, а также ‘преподобные’ Герман и Иринарх.
Стр. 215. Некрасов, создавая своего великого ‘Власа…’ — См. стр. 57—61.
Стр. 215. …в пользу ‘братьев-славян’, как выражались прошлого года официально, а теперь как выражаются почти в насмешку. — Официальным выражением расположения к ‘братьям-славянам’ была речь Александра II, произнесенная 29 октября 1876 г. в Кремле на приеме ‘московского дворянства и городского общества’. В ней были такие слова: ‘… вам уже известно, что Турция покорилась моим требованиям о немедленном заключении перемирия, чтобы положить конец бесполезной резне в Сербии и Черногории <...> Я знаю, что вся Россия, вместе со мною, принимает живейшее участие в страданиях наших братии по вере и происхождению…‘ (НВр, 1876, 31 октября (12 ноября), No 243, отдел ‘Ежедневное обозрение’. — Курсив наш, — Ред.). На эту речь, ставшую одним из предвестий русско-турецкой войны 1877—1878 гг., дворянство и купечество многих городов и губерний России ответило верноподданническими адресами, в которых выражалась готовность прийти на помощь ‘братьям-славянам’ по первому призыву царя. Ироническое употребление слов ‘братья-славяне’ Достоевский обнаружил прежде всего в речах князя Щербацкого (‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV. Соответствующий отрывок Достоевский цитирует выше, стр. 207—208, 436). Затем он мог иметь в виду характерные упреки князя В. П. Мещерского одесскому городскому голове Новосельскому за нетактичную критику болгарских таможенных чиновников. ‘Говоря про болгар, — отмечал Мещерский, — г-н Новосельский умышленно и насмешливо пишет: Братья Болгаре, и затем передает факт о пошлине, требуемой на Черноводской таможне с махорки. Вслед за тем идет речь о русских, проливающих кровь за этих братьев болгар <...> Неужели г-н Новосельский не мог подумать и о том, что, пуская в печать столь легкомысленно пущенные обвинения против болгар в массе и насмешливо называя их ‘братьями’, он подстрекает к раздражению сотни тысяч русских и всю русскую армию <...> Мы уверены даже, что если бы г-н Новосельский позаботился о предупреждении и устранении тех же затруднений и недоразумений до отправления грузов, а не после их отправления, ему бы не пришлось смущать русское сердце насмешками над братьями-болгарами’ (МВед, 1877, 28 августа, No 214, заметка ‘По поводу депеши одесского городского головы к великому князю главнокомандующему)’. Протест против ‘неуместной выходки’ одесского головы был заявлен и в ‘Ежедневном ободрении’, напечатанном в том же номере ‘Московских ведомостей’.
Стр. 215. …даже самые святые места, Иерусалим, Афон, принадлежат иноверцам. — Иерусалим принадлежал туркам с 1517 по 1917 г. Афон находился под их властью до 1913 г., когда была провозглашена полная государственная независимость Греции.
Стр. 215. Он даже двадцать с лишком лет тому назад ~ когда покойный государь начинал свою войну с Турцией, а потом с Европой, кончившуюся Севастополем. — ‘Двадцать с лишком лет тому назад’ — точнее после июня 1854 г., когда русские войска под дипломатическим давлением Австрии вынуждены были покинуть территорию Дунайских княжеств, — истязаниям подверглись сербы и болгары. А. Н. Пыпин писал по этому поводу в 1877 г.: ‘Подозревая Россию в завоевательных планах, искренно или неискренно опасаясь призрака панславянской империи, Европа уже давно стала к России в недоверчивое положение, какое мы видим теперь. Турция, за свой страх и досаду, просто мстила на несчастных болгарах и сербах, как мстила на них после дунайского похода в Крымскую войну и как мстила в прошлом и нынешнем году’ (А. П. <А. Н. Пыпин>. Еще несколько слов по южнославянскому вопросу. — ВЕ, 1877, No 3, стр. 385).
Крымской войне 1853—1856 гг. предшествовали длительные дипломатические трения из-за ‘святых мест’ между Россией, с одной стороны, и Турцией, Францией и Англией — с другой.
Начиная войну с Турцией, ‘покойный государь’, т. е. Николай I, не предвидел того, что продолжать ее ему придется с выступившей на стороне турок коалицией западноевропейских держав (Франция, Англия, Сардиния). Кроме того, опасаясь вторжения со стороны Австро-Венгрии, царь и русское правительство вынуждены были держать наготове огромный контингент войск на юго-западной границе России. Севастополь пал после одиннадцатимесячной героической обороны в конце августа 1855 г.
Стр. 215. Тогда тоже, в начале войны, пронеслось сверху слово о святых местах… — Достоевский имеет в виду манифесты Николая I. В первом из них (от 14 июня 1853 г.), оповещавшем о решении царя ‘двинуть войска <...> в придунайские княжества’, вместе с тем говорилось: ‘Мы и теперь готовы остановить движение наших войск, если Оттоманская Порта обяжется свято соблюдать неприкосновенность православной церкви’ (СПбВед, 1853, 16 июня, No 131). Во втором манифесте (от 20 октябре 1853 г.), данном уже после объявления Турцией войны России, тоже говорилось о необходимости ‘защиты на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским’ (там же, 22 октября, No 233). Непосредственно же о ‘святых местах’ упоминалось в опубликованном в 1876 г. письме Николая I турецкому султану от 24 января 1853 г.: ‘Облеченный вполне моим доверием, он (новый русский посол в Турции кн. А. С. Меншиков, — Ред.) передаст вашему величеству словесно чувства прискорбия и удивления, мною испытанные, при получении известий о решении, вами принятом в последнее время по делу о святых местах в Палестине’ (М. И. Богданович. Восточная война 1853—1856 годов, т. 1. СПб., 1876, стр. 40). Николай I особенно раздражен был тем, что в результате интриг католикам-французам удалось добиться от султана права на обладание ключами от Вифлеемского храма (см.: ДНР, 1877, No 8, стр. 343). Подробные сведения о предшествовавших Крымской войне дипломатической борьбе православной России с католической Францией из-за прав на ‘святые места’ и безрезультатных хотя и длительных переговорах России с Турцией по тому же поводу см. в названном сочинении Богдановича (т. 1, стр. 15—65, 88, 91—92 и др.).
Стр. 216. …если бы они согласились отречься от креста ~ все пощажены и награждены, — это-то уже, конечно, народу было известно). — См. также стр. 12—17.
Стр. 216. … пронесся слух про русского генерала, поехавшего помогать христианам… — Подразумевается генерал М. Г. Черняев.
Стр. 217… чтоб Россия, его отечество, стала наконец походить на другие ‘просвещенные европейские государства’. — Выраженное здесь и ниже ироническое отношение к ‘Просвещенности’ ‘европейских государств’, не высказавших сочувствия угнетенным славянам Балканского полуострова, перекликается с речью И. С. Аксакова, произнесенной на первом общем собрании Московского благотворительного общества 1 мая 1877 г. В этой речи были такие слова: ‘Уже развевается за русскими пределами наше русское знамя, подъятое за возвращение свободы и человеческих прав угнетенным, уничиженным, презренным высокомерною в своем просвещении Европой православным славянским племенам’ (МВед, 1877, И мая, No 113.— Курсив наш, — Ред.).
Стр. 219. Книга вышла всего 2 1/2 месяца назад… — Цензурное разрешение восьмой части ‘Анны Карениной’, напечатанной в Московской типографии Риса, помечено 25 июня 1877 г. Это издание сопровождалось справкой: ‘Последняя часть ‘Анны Карениной’ выходит отдельным изданием, а не в ‘Русском вестнике’ потому, что редакция этого журнала не пожелала печатать эту часть без некоторых исключений, на которые автор не согласился’. Первое объявление о выходе в свет восьмой части ‘Анны Карениной’ появилось в МВед, 1877, 14 июля, No 175. См. выше, стр. 430, примеч. к словам ‘… я только что увидел, в первый раз, объявление…’. Таким образом, указаны’ Достоевского о выходе восьмой частя романа Толстого ‘2 1/2 месяца назад’ не совсем точно. Книга вышла несколько позже: в конце июня — начале июля.
Стр. 219. …a 2 1/2 месяца назад уже совершенно известно было, что все бесчисленные рассказы о бесчисленных мучениях и истязаниях славян — совершенная истина, — истина, засвидетельствованная теперь тысячью свидетелей и очевидцев всех наций. — В январе 1877 г. вышло в свет бесплатное приложение к журналу ‘Гражданин’ — ‘Русский сборник’, т. I, ч. 1—2, в котором была перепечатана повесть ‘Кроткая’. В этом же сборнике были напечатаны: 1) ‘Впечатления сербской войны — мемуарные очерки английского полковника Мак-Ивера, вступившего добровольцем в Сербскую армию и командовавшего сводным кавалерийским отрядом в армии генерала Черняева’ и 2) ‘Турецкие зверства в Болгарии. Письма особенного комиссара лондонских ‘Ежедневных новостей» (‘Daily news’) Дж. А. Мак-Гэхена.
Публикация писем Мак-Гэхена в ‘Русском сборнике’ предварялась следующим извлечением из книги главы правительственной оппозиции в английском парламенте В. Гладстона ‘Болгарские жестокости и Восточный вопрос’: ‘Первая тревога, относительно болгарских неистовств, была пробита <...> в ‘Ежедневных новостях’ от 23 июня (1876 г., — Ред.). Я чувствителен ко многим услугам, постоянно оказываемым свободным журнализмом человечеству, свободе и справедливости <...> Но <...> из всех этих услуг, те, которые были оказаны в этом случае ‘Ежедневными новостями’, чрез посредство их заграничной корреспонденции, — были самыми вескими и могу сказать, — самыми блестящими. Мы теперь знаем <...> что их снесение подтверждается отчетами, полученными германским правительством’ (Русский сборник, т. I, ч. 2, стр. 93). Далее следовало анонимное русское ‘Введение’ к корреспонденциям Мак-Гэхена, в котором характеризовался метод расследования турецких зверств Мак-Гэхеном и его помощниками: ‘Исследование было независимое. Оно ничем не обязано ни британскому посольству в Константинополе, ни турецкому правительству. Очевидная независимость открыла комиссии такие источники извещения, которые оставались бы закрытыми для тех, кто показался бы подозрительным обиженному населению. Люди шли навстречу и доказывали скверную очевидность своих обид. Но они были не единственными свидетелями. Иностранные консулы, греческие резиденты, немецкие чиновники турецкого правительства и американские наставники свободно засвидетельствовали одно и то же’ (там же, стр. 97—98). Полемизируя далее с Толстым и его героем Константином Левиным по поводу турецких зверств, Достоевский оперирует фактами, заимствованными главным образом из этих источников.
Стр. 219. С живых людей сдирается кожа в глазах их детей... — Это утверждение основано на ранее упомянутом в ‘Дневнике писателя’ рассказе московского ‘приятеля’ Достоевского о болгарских детях, размещенных в московских приютах (см. стр. 44). Достоевский мог прочесть в газетах и о русских солдатах, которые, ‘отступая <...> видели’, как их раненые товарищи ‘немедленно убивались наступавшим неприятелем’, причем ‘с некоторых предварительно сдирали кожу и потом подымали на штыки’ (НВр, 1877, 27 июля (8 августа), No 506, отдел ‘Последние известия’, телеграмма из Винницы, помеченная 22 июля (3 августа)).
Стр. 219. … в глазах матерей подбрасывают и ловят на штык их младенцев... — Достоевский цитирует характерный отрывок из ‘письма’ Мак-Гэхена от 10 августа 1876 г.: ‘… турки <...> вынимали детей из колыбелей штыками, бросали их на воздух, снова подхватывали на штыки, — и швыряли в головы кричавших в ужасе матерей’ (Русский сборник, т. I, ч. 2, стр. 138).
Стр. 219. …одному двухлетнему мальчику, в глазах его сестры, прокололи иголкой глаза и потом посадили на кол… — Впервые об этой трагедии Достоевский рассказал, со слов посетителя Московского приюта для болгарских детей, в самом конце майско-июньского выпуска ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (см. стр. 171).
Стр. 221. Недавно только, в двух или трех из наших газет, была проведена мысль ~ ввести репрессалии с отъявленно-уличенными в зверствах и мучительствах турками? — Вопрос о ‘репрессалиях’ против турок был поставлен русской печатью после представления в английский парламент (июль 1877 г.) так называемой ‘Синей книги’, содержавшей ‘документы’ о ‘русских военных жестокостях’ на Балканах. Лживость этих ‘документов’, сфабрикованных турецким правительством и его ‘европейскими клевретами’, очень скоро стала очевидной для ‘всей беспристрастной европейской печати’. Несмотря на это, английские министры ‘не нашлись сказать в палатах ни одного слова для удовлетворения чести армии, которую они позволили оклеветать в своих ‘Синих книгах’, и для осуждения турецкого правительства, которому они содействовали в распространении лжи’ (Г, 1877, 29 июля (10 августа), No 168, передовая ‘Санктпетербург 28-го июля’. В этой же передовой упоминалась газета ‘Journal de St.-Ptersbourg’, продолжающая ‘с возрастающею живостью полемику против великобританского правительства по поводу представленных им парламенту документов…’). Не рассчитывая на раскаяние турок и содействие ‘английских министров’ в пресечении зверств, газета ‘Голос’ продолжала: ‘Почин в этом правом деле приходится взять на себя самой России <...> Это обстоятельство заставляет возвратиться к затронутому уже нами в No 163-й <...> вопросу об учреждении на театрах войны международной комиссии для исследования образа действий воюющих и всех фактов, оглашенных в печати и в официальных документах <...> зверства турецких полчищ, не сдерживаемых даже их собственными начальниками, непременно требуют военных репрессалий, без которых наши войска не могут продолжать бой с турками, соблюдая европейские правила войны. Без этих репрессалий, которые только и могут в иных случаях унять разгулявшихся азиатских зверей, наши войска и местные мирные народонаселения были бы преданы в жертву самых страшных, ничем не оправдываемых испытаний’ (там же). За несколько дней до появления в печати процитированных передовиц ‘Голоса’ по вопросу о репрессалиях высказалась газета ‘Современные известия’ (1877, 19 июля, No 196, стр. 2).
Стр. 221. Они убивают пленных и раненых после неслыханных истязаний, вроде отрезывания носов и других членов. — Достоевский контаминирует как свежие, так и более ранние данные печати о зверствах турецких войск. В хорошо известном ему очерке ‘Впечатления сербской войны’, принадлежавшем перу английского полковника Мак-Ивера, было такое описание надругательств турок над ранеными сербскими и русскими солдатами, попавшими к ним в плен в боях под Делиградом (конец, сентября — начало октября 1876 г.): ‘… иные лежали там, где пали, но все стали жертвами турецкого сострадания, которое есть не что иное, как подлое и дьявольское варварство. У одних отрезаны были уши, у других носы, или глаза вырезаны из головы, или язык из глотки, или руки и ноги отрезаны. Были и еще такие постыдные виды искажения, что и приличие не позволяет описывать их. Так они гнусны, так возмутительны…’ (Русский сборник, т. I, ч. 2, стр. 82).
Стр. 221. У них объявились специалисты истребления грудных младенцев со хохот своих товарищей башибузуков. — Ср.: ‘Явились даже особенные артисты своего дела — башибузуки, изощрившиеся разрывать разом христианских младенцев, схватывая их за обе ноги’ (НВр, 1877, 14 (26) августа, No 524, отдел ‘Последние известия’. ‘По рассказам болгарских беглецов из долины Казанлыка’).
Стр. 221. Министры султана уверяют, что не может быть умерщвления пленных, ибо ‘коран запрещает это’. — Достоевский имеет в виду следующее газетное сообщение: ‘По сведениям венской ‘Presse’, драгоман одного из важнейших посольств в Константинополе осведомился на днях у одного из турецких министров об участи, постигшей русских пленных и раненых после плевненского сражения <...> Драгоман также коснулся слухов об избиении и истязаниях русских раненых в Шипкинском проходе. На это министр возразил, что он не верит этим слухам, так как Коран воспрещает мусульманам убивать пленных’ (НВр, 1877, 24 августа (5 сентября), No 534, отдел ‘Последние известия’, подотдел ‘На Шипке’). Газета ‘Московские ведомости’, также перепечатавшая это сообщение, отметила, что оно появилось в венской ‘Presse’ от 30 августа н. ст. 1877 г., и сопроводила последнюю его фразу (о запрещении Корана убивать пленных) саркастической репликой: ‘Тем дело, значит, и кончилось’ (см.: МВед, 1877, 24 августа, No 211, отдел ‘Последняя почта’). Реплика означала сомнение в действенности дипломатического протеста Германии и других держав против несоблюдения Турцией одного из пунктов Женевской конвенции 1864 г. (см. следующее примеч.).
Драгоман (арабск.) — официальный переводчик при дипломатических представительствах и консульствах на Востоке.
Стр. 221. Еще недавно человеколюбивый император германский с негодованием отверг официальную и лживую повсеместную жалобу турок на русские будто бы жестокости... — Главными распространителями информации ‘о жестокостях, совершаемых будто бы русскими войсками’, были турецкое министерство иностранных дел и турецкий посол в Германии Садуллах-бей (см.: МВед, 1877, 15 июня, No 147, отдел ‘Телеграммы’, 30 июля, No 189, вторая половина передовой ‘Москва, 29 июля’, 3 августа, No 193, отдел ‘Последняя почта’, 9 августа, No 197, отдел ‘Телеграммы’, 21 августа, No 208, передовая ‘Москва, 20 августа’). Измышления турецких дипломатов были опровергнуты рядом официальных и неофициальных документов русского и западноевропейского происхождения, в которых сообщалось вместе с тем о непрекращающемся недостойном обращении турецких войск с пленными и ранеными русскими солдатами и офицерами.
Германское правительство направило (около 8 (20) августа 1877 г.) в адрес турецкого правительства протест. В нем оно ‘напомнило Порте о постановлениях Женевской конвенции, к которой присоединилась и Порта. Вместе с тем германское правительство обратилось к прочим европейским державам с запросом, не пожелают ли они сделать подобные предложения в Константинополе’ (НВр, 1877, 12 (24) августа, No 522, отдел ‘Телеграммы’).
В связи с этими событиями ‘Московские ведомости’ (1877, 23 августа, No 210, отдел ‘Последняя почта’) напоминали, что по шестой статье Женевской конвенции 22 августа 1864 г. ‘все раненые и больные военные принимаются и пользуются уходом, к какой бы нации они ни принадлежали’.
Замечание Достоевского о глубоком негодовании, проявленном Вильгельмом 1, — пересказ резюме берлинского корреспондента ‘Daily News’ 8 (20) августа 1877 г.: ‘В особенности император <...> высказывает крайнее негодование, которое делает честь его человеколюбию, и по его более или менее непосредственной инициативе германское правительство предприняло <...> решительный шаг…’ (НВр, 1877, 16 (28) августа, No 526, отдел ‘Внешние известия’. — Курсив наш, — Ред.).
Стр. 221. Говорят, они и теперь, когда их берут в плен, смотрят испуганно и недоверчиво, твердо убежденные, что им сейчас станут отрезать головы. — Корреспондент ‘Нового времени’ Н. Каразин писал: ‘Говорят <...> это даже подтверждали сами пленные, — что турецким войскам якобы сообщено к сведению о необычайном варварстве русских, решившихся поголовно истребить все турецкое, — им говорили, что русские никого из пленных в живых не оставляют и предают немедленно мучительнейшей смерти. Говорят будто бы, в этом предупреждении кроется причина стойкости и отчаянной храбрости турецких батальонов… Очень может быть, потому что мне не раз приходилось наблюдать пленных, — и это ласковое, гуманное обращение с ними — видимо было для них приятной неожиданностью’ (НВр, 1877, 10 (22) июля, No 489). В ‘Новом времени’ было напечатано также анонимное ‘письмо’ из Казанлыка военного корреспондента английской ‘Times’ при русской дунайской армии, в котором сообщалось: ‘Мы прошли мимо группы, человек в пятьдесят, раненых турок, у которых раны были заботливо перевязаны, как будто никогда и не существовало ‘кучи голов’. Турки имели испуганный вид, так как онп не могли понять, чтобы русские были менее жестоки, нежели они сами’ (там же, 1 (13) августа, No 511, отдел ‘Последние известия’).
Стр. 221—222. Не беспокойтесь, когда их обезоружат, они будут делать и предавать халаты и мыло, как наши казанские татары, об чем уже я и говорил… — Достоевский ‘говорил’ об этом в сентябрьском выпуске ‘Дневника’ за 1876 г. (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 119—121).
Стр. 222. …’Человек тоже, хоть и не хрестьянин’. Корреспондент английской газеты, видя подобные случаи, выразился: ‘Это армия джентльменов’. — Возможно, речь идет о корреспонденте английской ‘Times’, письма которого цитировали ‘Московские ведомости’. Английский корреспондент несколько раз то с возмущением, то иронически называл турок ‘джентльменами’. Русскую же армию он не называл прямо ‘армией джентльменов’, но обращение ее солдат и врачей с пленными характеризовал как подлинно джентльменское: ‘И лишь несколько шагов отсюда русские врачи перевязывали раны этих дикарей, и солдаты охраняли их от порывов мести своих товарищей, подавляя и собственное негодование, наполнявшее их сердца <...> с одной стороны, цивилизация, основанная на христианских началах, а с другой — варварство и худшее, что может совершить зверская жестокость людей’ (МВед, 1877, 4 августа, No 194, ‘Турецкие злодеяния в Шипкинском проходе’). Несколько раньше ‘джентльменство’ русской армии подчеркивалось в сообщении из Систова корреспондента ‘Daily News’: ‘… ни малейшая доля участия в деле разрушения не падает на ответственность русских солдат. Поведение их было безупречно в высшей степени. В самом разгаре боя они щадили противников и брали их в плен, по всем правилам цивилизованных армий. Они защищали своих пленников от насилия систовской черни. После взятия города они употребили все усилия, чтоб остановить грабеж’ (НВр, 1877, 27 июня (9 июля), No 476, отдел ‘Последние известия’).
Стр. 222. Когда болгары в иных городах спрашивали со ‘Имущество собрать и сохранить до их возвращения, поля их убрать и хлеб сохранить, взяв треть в вознаграждение за труд’. — Достоевский, по-видимому, контаминирует сведения из двух газетных корреспонденцпй с театра военных действий. В напечатанном ‘Московскими ведомостями’ анонимном очерке ‘Переход е. п. в. главнокомандующего из Зимницы в Тырново и вступление в Тырново’ сообщалось: ‘Чарбаджи (сельский старшина) спросил великого князя, разрешено ли забирать имущество бежавших турок. Его высочество ответил ему на это, ‘что они должны принять меры к охранению оставшегося имущества и отнюдь не допускать его расхищения. Урожаи должны быть убраны и сложены отдельно» (МВед, 1877. 19 июля, No 180). Через десять дней в газете Суворина появилось второе сообщение, правда, без упоминания о главнокомандующем, но текстуально еще более близкое тому, что говорит о нем Достоевский: ‘Корреспондент ‘Кельнск<ой> газеты’ пишет из Казанлыка от 10-го (22-го) июля <...> Для того, чтобы не погибла жатва, созревшая на турецких полях, владельцы которых бежали, будут приняты следующие меры: жатва будет убрана болгарами, которые за труд получат треть собранного хлеба и половину сена, между тем как остальное будет собственностью бежавших турок <...> по моему мнению, это единственное, что может быть сделано в этом случае’ (НВр, 1877, 29 июля (10 августа), No 508, отдел ‘Последние известия’).
Стр. 222. Слыхал ли Левин про наших дам, которые ~ туркам бросают цветы, выносят дорогого табаку и конфект? — С театра военных действий пленных турок развозили на жительство во многие города южной и средней полосы России, вплоть до Владимира и Твери. Сначала отношение прессы к дамам, выказывавшим благосклонность к пленным, было благодушно-ироническим. Лишь иногда проскальзывали в нем нотки презрения. Представление об этом дает сообщение корреспондента ‘СПб. ведомостей’ из Новочеркасска, перепечатанное, в извлечениях, многими газетами: ‘Вечером 30-го мая народ валил толпами по улицам нашего города. ‘Куда это вы стремитесь? — спрашиваю знакомого. — Турок, говорит, привезли. — Где же они? — В летнем госпитале. — Раненые, что ли? — Нет, не раненые, да там помещение, знаете ли, посвободнее’ <...> Посреди госпитального двора, у бараков, в которых расположились пленники <...> кучки представителей и милых представительниц всех классов нашего городского общества… Барыни и барышни (в числе их даже классные дамы института) наперерыв, одна перед другою, старались поговорить с турками, — если не словами, так знаками <...> Казалось, пленники нисколько не удивлялись тому, что публика их, в полном смысле слова, рассматривала… Через Мустафу (переводчика, — Ред.) они не раз заявляли, что им очень нравится Новочеркасск и его жители, в особенности же — дамы, каких ‘и в Турции не встретишь…’ Пленники сделались героями дня: о них только у нас и было речи, — многие приглашали их даже к себе обедать <...> причем турки совершенно забывали запрещение Мохамеда относительно вина <...> Пожили три денька, пора и ехать, — и снова взволновался Черкасск… <...> Начались прощания знаками, рукопожатиями, — появились даже букеты. Кому-то это не понравилось… ‘Черт знает что такое: и добровольцам букеты бросали, и туркам теперь бросают!?’ Кто-то заикнулся о полиции — и букеты исчезли… Вышла пресмешная сцена: встретив и угостив пленных дружелюбно, — как и подобает цивилизованным победителям,— мы проводили их громким смехом. Впрочем, этот невольный смех относился <...> не столько к пленникам, сколько к нашим, чересчур сентиментальным, хотя в то же время и очень трусливым, дамам, которые вздумали было бросать цветы к ногам побежденных… благо цветов у нас теперь много!’ (СПбВед, 1877, 10 июня, No 158, отдел ‘Внутренние известия’. Корреспонденция подписана инициалами К. Д.). Новочеркасскому корреспонденту ‘СПб. ведомостей’ вторил тверской корреспондент газеты ‘Биржевые ведомости’ (1877, 20 июня, No 144, отдел ‘Наши внутренние дела’): ‘Турки свободно гуляют по городу, а некоторые из наших сентиментальных барынь приезжают к ним на квартиру и дарят денег, чаю с сахаром, табаку и проч.’.
Однако в июле—августе 1877 г., когда русская армия потерпела несколько тяжких поражений под Плевной и стало известно о жестоком обращении турок с пленными и ранеными русскими солдатами, дамы, ухаживавшие за пленными турками, стали предметом негодования и насмешек на страницах ряда органов русской печати. Кампанию против них открыли ‘Московские ведомости’. Здесь, в корреспонденции ‘Из Усмани (Тамбовской губ<ернии>)’, подписанной буквой N, отмечалось с сарказмом: ‘У нас в губернии ждут 500 пленных турок. О них идут толки. Кто говорит, что иные барыни ожидают встретить их на железной дороге с чаем, кофеем и сластями. Кто рассказывает, что велено кормить пленников бараниной с рисом и всеми восточными яствами, дабы они не чувствовали в гастрономическом отношении никакой разницы с восточными услаждениями мамона, и что даже будут развлекать их по-восточному, дабы они в плену не терпели лишений в наслаждениях по Корану’ (МВед, 1877, 28 июля, No 187). Через две недели та же газета напечатала статью Т. Толычевой ‘Наши отношения к пленным’. ‘В ‘Моск<овских> вед<омостях>‘, — напоминалось в этой статье,— было уже сказано несколько слов о чересчур любезном приеме, сделанном туркам в Усмани, а в Воронеже, в Твери, в Харькове их встречали с конфетами, цветами и папиросами. Утверждают даже, что к толпе передовых дам примешивались в иных местностях и лица должностные’ (там же, 11 августа, No 199). Вспоминая далее об одном из эпизодов Отечественной войны 1812 года — убийстве ожесточившимися крестьянами нескольких безоружных французов, беззаботно пировавших на пепелище сожженной ими русской деревни, Толычева резюмировала: ‘… мы полагаем, что в этих крестьянах более честности и нравственности, нежели в гуманных дамах, которых они оскорбляют своей необразованностью и грубостью. Они неделикатны в проявлениях своего гнева, не вымаливают милостивого расположения просвещенных наций, не понимают глубокомысленных теорий и громких фраз, зато не лгут пред своею совестью, не ругаются над страданием и смертью, над слезами и кровью, хотя неспособны в припадке чувствительности умиляться над палачами’ (там же). Об отношении русской печати к ‘нашим дамам’ см. также: СИ, 1877, 7 августа, No 215, отдел ‘Военные известия’, МВед, 1877, 10 августа, No 198, статья А. Зиссермана ‘Двуногие шакалы’, СИ, 1877, 18 августа, No 226, отдел ‘Внутренние известия’, НВр, 1877, 29 августа (10 сентября), No 539, отдел ‘Внутренние известия’, 11 (23) сентября, No 552, очерк А. Зиссермана ‘По пути. Харьков. 4 сентября’.
Стр. 223. Так было в одной болгарской церкви, где нашли двести таких трупов, после разграбления города. — Достоевский, очевидно, напоминает трагические факты, приведенные в ‘письмах’ Дж. А. Мак-Гэхена ‘Турецкие зверства в Болгарии’. Упоминаемый Достоевским ‘город’ — это болгарский город Батак, в котором в 1876 г. было около ‘девяти сот домов, с 8—9000 жителей’. Но ‘останки и пепел двухсот женщин и детей, сожженных живыми’, были обнаружены не в церкви, а на ступенях батакской школы. В ‘дворике’ же церкви, расположенной напротив школы, ‘лежало три тысячи народу…’. В Батаке было уничтожено 8200 мирных жителей, т. е. почти все его население (см.: Русский сборник, т. I, ч. 2, стр. 104, 117, 122, 123).

ПРИЛОЖЕНИЕ

<ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ‘ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ’ НА 1877 год>

Автограф неизвестен.
Впервые напечатано: ДП, 1876, октябрь, стр. 249—250.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по тексту первой публикации.
Текст данного объявления печатался в начале октябрьского, ноябрьского и декабрьского выпусков ‘Дневника писателя’ 1876 г., а затем в выпусках первого полугодия 1877 г. При перепечатках в текст объявления вносились некоторые изменения. Так, в декабрьском выпуске 1876 г. указывалась новая розничная цена одного выпуска ‘Дневника’ — 25 коп. вместо 20 (см. также стр. 319), в февральском объявлении был расширен перечень книгопродавцев, торговавших ‘Дневником’ в розницу: ‘… в Москве: у <...> Соловьева <...> Юрьева, Александрова, Рассохина и др., в Казани: <...> в магазине ‘Восточная лира’ <...> в Томске: у Макушина, в Саратове: у Лятошинского и Холодковского, в Острогожске: у Новгородова, в Козлове: у Муравьева, в Вильно: у Сыркина, в Нежине: у Куриленко’ (ДнП, 1877, февраль, стр. 29—30).
Аналогичные объявления публиковались и в газетах.

<ОБЪЯВЛЕНИЕ О ВЫХОДЕ ‘ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ’ ЗА МАЙ-ИЮНЬ 1877 г.>

Печатается по беловому автографу.
Хранится: ГБЛ, ф. 92.2.20.
Опубликовано: Описание, стр. 280.
В собрание сочинений включается впервые.
В конце апрельского выпуска ‘Дневника писателя’ 1877 г. Достоевский сообщал, что предполагает выпустить сдвоенный майско-июньский выпуск ‘в конце июня или в самых первых числах июля’ (см. стр. 121). Текст данного объявления был, по-видимому, составлен в двадцатых числах июня, когда Достоевский убедился в том, что очередной выпуск выйдет с опозданием (см. письма Достоевского к М. А. Александрову от 20 и 24 июня 1877 г.), майско-июньский выпуск ‘Дневника’ вышел 11 июля (см. письмо Достоевского к А. Г. Достоевской от 11 июля 1877 г.).

РУКОПИСНЫЕ РЕДАКЦИИ

<ЗАПИСИ К 'ДНЕВНИКУ ПИСАТЕЛЯ' ИЗ РАБОЧЕЙ ТЕТРАДИ 1876--1877 гг.>

Стр. 226. Община. — Заметки на эту тему появляются в записных тетрадях периодически с марта 1876 г., она включалась в черновые планы апрельского и декабрьского выпусков ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (наст. изд., т. XXIV, стр. 157, 179, 238, 299—300, 304, 306 и примеч. к ним), но в окончательном тексте получила отражение лишь в виде отдельных замечаний в июльско-августовском номере 1876 г. (наст. изд., т. XXIII, стр. 96, 98), мартовском и майско-июньском номерах 1877 г. (стр. 86, 138).
Стр. 226. Солдат и Марфа. — Об эпизоде филантропической деятельности Достоевского, который имеет в виду эта запись, рассказал в своих воспоминаниях о писателе А. Ф. Кони: ‘Некто А. Бергеман — добрая и отзывчивая на людское горе женщина — обратилась к нему в декабре 1876 года, прося его содействия и совета в деле спасения 11-летней девочки, брошенной матерью на попечение развратного и пьяного отставного солдата, с которым ей самой жить ‘стало невмоготу’. Старик посылал девочку собирать милостыню, сам поджидая жатвы в ближайшем кабаке и нещадно колотя голодного и озябшего ребенка, если принесенного оказывалось мало. Дальнейшая судьба, ожидавшая девочку, была ясна и несомненна, тем более что мать, работавшая на бумагопрядильной фабрике, разысканная госпожою Бергеман, рассказала ей, что муж уже обесчестил ее старшую внебрачную дочь и хвастался, что сделает то же и с бедной Марфушею (так звали девочку), когда она ‘поспеет’… Достоевский и за это дело принялся горячо и с сосредоточенною настойчивостью, доставляя мне необходимые справки и присылая полученные им сведения’ (Кони, т. VI, с. 434—435). Усилиями Кони девочка была вызволена от отца, помещена сначала в детскую больницу, а затем в приют. Сохранилось письмо Бергеман к Достоевскому от 20 января 1877 г. (ИРЛИ, ф. 100, No 29645) с выражением благодарности за участие в судьбе девочки. В тетради Достоевского записан адрес Бергеман. В набросках к ‘Братьям Карамазовым’ Достоевский среди других ‘детских’ сюжетов упоминает и историю Марфуши (запись ‘С Бергеман’ — наст. изд., т. XV, стр. 199).
Стр. 226. ‘Кроткая’. ‘Новое время’. — О рецензии ‘Нового времени’ на рассказ ‘Кроткая’ см. наст. изд., т. XXIV, стр. 390.
Стр. 226. Община и европеизм. — Кроме указанных ранее материалов об отношении ‘европеизма’ к общинному землевладению (наст. изд., т. XXIV, стр. 507) Достоевский прочел, вероятно, корреспонденцию ‘Чигиринское дело’ (НВр, 1876, 14 декабря, No 287), в которой рассказывалось о борьбе крестьян Чигиринского уезда Киевской губернии за передел земли и возвращение в связи с этим к общине. В статье говорилось: ‘Стремление наших крестьян к переходу к общинному владению совпадает по какой-то счастливой случайности с сознанием лучших представителей современной европейской науки, признавших необходимым искать спасения от неурядиц в поземельной собственности в древнем общинном аграрном порядке, существовавшем прежде и на западе Европы’. Замечания об общине содержались также в рецензии на книгу А. Васильчикова ‘Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах’ (СПб., 1876) (НВр, 1877, 11 января, No 313).
Стр. 227. ‘Новое время’ ~ о продаже ‘Голоса’ турецкому посольству. — ‘Новое время’ (1876, 31 декабря, No 302) напечатало в отделе ‘Среди газет и журналов’ выдержку из заявления ‘Русского мира’ (1876, 30 декабря, No 313) о том, что турецкое посольство предложило редакции перепечатать ‘за надлежащее денежное награждение’ статью из турецкой газеты ‘Levant Herald’. Аналогичное предложение, утверждал ‘Русский мир’ якобы со слов посредника в переговорах, ‘постоянно принималось с готовностью двумя поименованными им большими петербургскими газетами (одною русскою и одною немецкою). <...> Нам обязательно сообщили, с полной откровенностью, некоторые подробности об условиях, на каких указанные газеты соглашаются помещать турецкие статьи, корреспонденции и телеграммы, а также о размере гонорара, получаемого за это из турецкого посольства’. Это сообщение ‘Новое время’ обсуждало несколько дней (1877, 1—2 января, No 303—304, 4 января, No 306, 7 января, No 309).
Стр. 227. Влас. — См. очерк Достоевского ‘Влас’ в ‘Дневнике писателя’ за 1873 г. (наст. изд., т. XXI, стр. 31—41).
Стр. 227. Жан Валъжап. — Главный персонаж романа В. Гюго ‘Отверженные’, высоко ценимого Достоевским (см. наст. изд.. т. XXII, стр. 317. 349), дважды упоминается в подготовительных материалах и записных тетрадях 1876 г. (наст. изд., т. XXII. стр. 145, т. XXIV, стр. 111).
Стр. 227. Корнель и революция. — Очевидно, имеется в виду мысль, аналогичная той, которую в полемике о красоте и пользе в искусстве Достоевский высказал в статье ‘Г-н —бов и вопрос об искусстве’ (1861): ‘Кто бы мог подумать, что, например, Корнель и Расин отзовутся своим влиянием в такие странные и решительные минуты исторической жизни целого народа, что, казалось бы, и немыслимо было сначала, что делать таким старым колпакам, как Корнель и Расин, в такие эпохи’ (паст, изд., т. XVIII, стр. 78).
Стр. 227. … письмо Екатерины II к Цимерман… — В передовой статье ‘Московских ведомостей’ (1876. 31 декабря. No 335) шла речь о развернувшейся за границей пропагандистской шумихе о неготовности России к войне. ‘Не впервые Россия борется с неприязнью, которая старается сбить ее с пути клеветою, обманом и всякими кознями’, — писала газета и в подтверждение приводила перевод письма Екатерины II к швейцарскому врачу и философу И. Г. фон Циммерманну от 21 января 1791 г. Убеждая адресата в своих миролюбивых намерениях, императрица опровергала распространявшиеся в то время антирусской пропагандой на Западе заявления об отсутствии у России людских резервов и денежных средств для ведения войны.
Стр. 227. …толки заграничной прессы ~ червонные валеты).— Во второй части передовой статьи указанного выше номера ‘Московские ведомости’ иронически разбирали появившуюся в венской газете ‘Tagblatt’ и распространенную из нее французской прессой корреспонденцию ‘Заговор в Москве’, сообщавшую о тайном обществе ‘Червонный валет’ (le Valet rouge), цель которого якобы ‘состоит в низвержении правительства, в провозглашении республики и в разделе России на пять независимых государств, соединенных между собою лишь федеральными узами’. На самом деле название ‘Червонные валеты’ носила воровская шайка (см. наст. изд., т. XXIII, стр. 359). В связи с этим ‘Московские ведомости’ обращали внимание на то, что ‘Journal des Dbats’, увидевший первоначально в демонстрации 6 декабря 1876 г. ‘первые плоды панславистской пропаганды’ и писавший о возникновении в России революционного движения (ср. наст. изд., т. XXIV, стр. 510—511), был вынужден изменить свою оценку и признать демонстрацию ‘бессмысленной выходкой’, которая ‘сочинена по распоряжению иностранных революционных комитетов с целью разъединить и сбить с пути охватившее Россию патриотическое движение’.
Стр. 227. Анекдот об англичанине… — В той же передовой статье ‘Московские ведомости’ передавали рассказ одного русского добровольца в Сербии об англичанине, который каждый день выходил ‘на охоту’ за русскими. Сидя на стуле, англичанин стрелял из штуцера и отмечал своих жертв в специальном альбоме, который ему подавал слуга. Убийца был застрелен русским ветераном.
Стр. 227. … фельетон Стасова об идеале и реализме. — Имеется в виду статья В. В. Стасова ‘Прискорбные эстетики’ (НВр, 1877, 8 января, No 310) в защиту суждений И. Е. Репина о западноевропейской живописи, высказанных в частных письмах к Стасову и опубликованных последним в отрывках в журнале ‘Пчела’. Отзывы Репина, в которых отразилась его приверженность принципам реалистического искусства, были восприняты некоторыми критиками как ниспровержение всех авторитетов. Стасов указывал, что Ренин не признал лишь нескольких итальянских художников и что в его мнении нет ничего экстравагантного или вызывающего, поскольку ‘даже на самого Рафаэля не раз нападали, на нашем веку, художники Западной Европы, именно все те, которые отделились от направления ‘идеального’, в настоящее время кажущегося им значительно устарелым в живописи, как и во всем другом, и примкнули к направлению, по их убеждению, более правдивому и жизненному — к направлению ‘реальному». Стасов полемизировал также с ‘идеальным’ критиком Д. И. Стахеевым о картине ‘Бурлаки’ и критиком-‘позитивистом’ Эм (А. М. Матушинским?) о картине ‘Садко в подводном царстве’. Первый обвинял художника в том, что он ‘не умеет держаться на должной высоте художественных идей’ (РМ. 1876. 12 ноября. No 280), второй упрекал в нарушении естественнонаучного правдоподобия (Г, 1876,1 декабря, No 332).
Стр. 228. … (яблоко писаное)... — Предполагая затронуть в ‘Дневнике писателя’ эстетические проблемы, которые в 1861—1862 гг. были предметом полемики ‘Времени’ с ‘Современником’, Достоевский возвращается к фразеологии и тематике тех лет (о ‘яблоке натуральном и яблоке нарисованном’ см. наст. изд., т. XVIII, с. 108, 155, 178, 196, 326—327, 352, 367, 387).
Стр. 228. …Артемьева, Диккенс.— Пол псевдонимом ‘М. Артемьева’ писательница М. К. Цебрикова напечатала очерк ‘Детство Диккенса’ (в кн.: Сборник статей и рассказов для юношества. СПб., 1877, с. 151—181). Ранее под ее собственной фамилией вышел перевод романа ‘Оливер Твист’ (СПб., 1874).
Стр. 228. Сатира (Щедрин)... — В декабре 1876 г. Достоевский записал в тетради ряд заметок к полемической статье о сатире (паст, изд., т. XXIV, стр. 301, 303—307, 310—312). Замысел не был осуществлен и нашел отражение лишь во вступительных абзацах четвертого раздела второй главы январского выпуска ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (стр. 26—27).
Стр. 228. Пусть славяне будут накормлены нами или европейцами, все равно, только б были накормлены, ~ Ор<ест> Миллер, соединивший в себе славянофильство с европейничаньем. — В отчете о состоявшемся 9 января 1877 г. собрании сапкт-петербургского отдела Славянского благотворительного комитета (НВр, 1877, 11 января, No 313) сообщалось, что 11 членов подали протест против прочитанного на заседании 5 декабря 1876 г. доклада председателя кн. Васильчикова ‘О помощи славянам’, в котором говорилось о необходимости обратиться к европейским странам с призывом о пожертвованиях. Лица, подписавшие протест, считая ‘обращение для оказания помощи славянам к содействию более богатых европейских народов неприличным и оскорбительным для достоинства русского народа’, настаивали на том, что ‘помощь славянам должна быть оказана исключительно Россиею, без вмешательства европейской нации’. С резкими возражениями выступил профессор Петербургского университета О. Ф. Миллер, который заявил: ‘Истинная гуманность состоит в признании человеческого достоинства за всеми нациями. Вот это-то мы и должны разъяснить европейским нациям. Мы хотим, чтобы за славянским миром были признаны права на самостоятельное развитие. Мы обращаемся к нашим братьям, потому что западные народы действительно паши братья, со словами: ‘Помогите вашим страдающим родственникам’. На Западе есть много людей, усвоивших себе широкий взгляд на дело гуманности! Узкий национализм — это великое зло. <...> Обращение за помощью к другим нациям содействует развитию между народами той тесной связи, которую имел в виду Хомяков, выражая пожелание, чтобы развилось ‘племен святое братство!».
Стр. 228. Lamart. — Ср. отзыв Достоевского о французском поэте-романтике и политическом деятеле Альфонсе де Ламартине в февральском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (наст. изд., т. XXIII, стр. 55—56).
Стр. 229. … солдат с дочерью. — См. примеч. к стр. 226 к словам ‘Солдат и Марфа’.
Стр. 229. Выписка из октябрьского Дневника о том, как восторжествует цинизм. — См. наст. изд., т. XXIII, стр. 160—161.
Стр. 229. К подвигу унтер-офицера Максимова... — Максимовым по ошибке назван Ф. Данилов.

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ (ПМ)

Январь

Стр. 230. Гумбольдт. — Александр фон Гумбольдт (1769—1859) — выдающийся немецкий географ и естествоиспытатель, основатель научного страноведения, отличавшийся шпротой охвата материала и умением его синтезировать. Ср. запись ранее (наст. изд., т. XXIV, стр. 292).
Стр. 230. Бергеман. — См. выше, стр. 450.
Стр. 231. Розги, образование, профессор. — Очевидно, имеется в виду ‘странное’ мнение о необходимости применения розог в учебных заведениях, которое Достоевский услышал от профессора Петербургского университета В. В. Григорьева, о чем упомянул в январском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1876 г. (наст. изд., т. XXII, стр. 21, 327—328).

<Июль -- август>

Стр. 236. … левитизм... — В творчестве Достоевского синонимично ‘семинаризму’. Левиты (от имени Ловия) — название касты священнослужителей древнееврейского культа. См. также: наст. изд., т. XII, стр. 321.
Стр. 236. Лурье на свои деньги.— С. Е. Лурье материально и в качестве учительницы помогала детям из неимущих семейств получить начальное образование. 29 марта 1877 г. она писала Достоевскому: ‘На днях я должна быть представлена директору народных училищ, так как даю уроки (конечно, бесплатные и без ведома родных) в одном училище, а мои ученицы отлично учатся и успевают, я этому очень рада. У меня есть 25 <...> бедных, где я бываю, помогаю, насколько возможно…’ (ИРЛИ, ф. 100. No 29768.CCXIб.7, л. 13). В одном из не дошедших до нас писем, написанных весною или летом 1877 г., Лурье жаловалась Достоевскому на стеснительную для нее материальную зависимость от богатых родителей и сообщала о том, как она намерена распорядиться лично ей принадлежащими деньгами. Такое заключение можно вывести на основании следующего замечания из позднейшего ее письма к Достоевскому (судя по почтовому штемпелю на конверте, дата этого письма — 3 сентября 1877 г.): ‘…что касается до денег, то мне стыдно, что я о них так много говорила, да наконец у меня самой есть какие-то деньги, оставленные мне дедушкой’ (там же, л. 25).
Стр. 237. Листва, роща и Вальтер Скотт. — В данном случае упоминание о Вальтере Скотте связано с развиваемой Достоевским темой случайных семейств, разрушающихся вследствие утраты уважения к семейным традициям и преданиям, и с мыслью о том, что воспоминания, как светлые, так и ‘тяжелые, горькие <...> и прожитое страдание’ могут ‘обратиться впоследствии в святыню для души’.
Вальтер Скотт дорожил семейными традициями и преданиями и наделил любовью к ним многих своих героев. В романе ‘Уэверли’ (1814) есть такие строки о неравнодушии его главного героя к прошлому своего рода: ‘Он проводил с дядей и теткой много часов, слушая бесконечные рассказы, на которые так щедры старики <...> Семенные предания и генеалогия <...> спасают от забвения много редкого и ценного в древних нравах и увековечивают множество мелких и любопытных фактов, которые бы иначе не сохранились и не дошли до потомства’ (Вальтер Скотт, т. 1, стр. 87). По всей вероятности, слова ‘листва’ и ‘роща’ также соотносятся с творчеством, автобиографией, дневниками и письмами английского романиста. В одном из писем Вальтер Скотт так описывал свое времяпрепровождение на вилле своего дяди: ‘Для развлечения я устроил себе также местечко на большом дереве, сучья которого горизонтально простираются над рекою, и в этом любимом, зеленом уголке я предаюсь чтению. Особливо там хорошо сидеть, когда западный ветер колышет сучья, и темно-синие волны с плеском катятся у моих ног. Кроме того, я проделал в густой листве амбразуру для того, чтоб стрелять мимо летающих: чаек…’ (Романы Вольтер Скотта. Ламермурская невеста. Приложение: Сэр Вальтер Скотт, его жизнь и литературные труды. СПб., 1875, стр. 74). О листьях упоминается еще в рассказе тетушки Рэчел о несчастной любви-мисс Люси Сент-Обен к одному из предков Эдуарда Уэверли. погибшему в молодости (см.: Вальтер Скотт, т. 1, стр. 89). О ‘глухих рощах’ своего поместья Эботсфорд разорившийся Вальтер Скотт трогательно вспоминает в своем дневнике (см. цитировавшееся выше ‘Приложение’, стр. 143).
Стр. 237. Алена Леонтьевна. — Возможно, это описка и речь идет об Алене Фроловне, няне Достоевских, умершей в глубокой старости в 1850-х годах (см.: Достоевский, А. М., стр. 8, 24—27, 108).
Стр. 237. Впрочем, 1500 верст. Везде о войне. — Подразумеваются, по всей вероятности, протяженность русских железных дорог и на всем их протяжении — толки народа и ‘чистой’ публики о войне.
Стр. 237. Деспотизм даже в кондукторе. А публика для дороги. — Грубое, а нередко и грабительское отношение к пассажирам со стороны обслуживающего персонала железных дорог и всякого рода железнодорожных дельцов и предпринимателей было типичным явлением во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. В связи с этим газеты (и, в частности, ‘Новое время’) сетовали на то, что не железная дорога существует для публики, а публика для железной дороги.
Стр. 239. … она жалела — ей противны стали дети. — Речь идет о ‘девице Шишовой’, служившей у Джунковских гувернанткой.
Стр. 239. Спасович. — Об адвокате В. Д. Спасовиче см.: наст. изд., т. XXII. стр. 51—73, 346—347.
Стр. 239. Переменил фамилию. — Подразумевается один из сыновей Джунковского, который, чтобы не учиться в гимназии ‘закону божию’, выдал себя за католика и поляка, ‘благо фамилья’ его оказалась ‘похожа на польскую’ (см. стр. 183, 187—188).
Стр. 240. Я написал к Суворину. — Имеется в виду письмо к А. С. Суворину от 15 мая 1877 г. с благодарностью за помещенный в газете ‘Новое время’ положительный отзыв об ‘Анне Карениной’ (см. выше, стр. 434).
Стр. 240. … я свято верю, что это убеждение, а не обособление для оригинальности из величия, из золотого фрака. — Под ‘убеждением’ подразумевается мнение Толстого и его героев о русском добровольческом движении. О золотом фраке как символе высокомерия, тщеславия, а главное, ‘самолюбия от необыкновенного величия’, побуждающего русского ‘великого человека’ поступать так, ‘чтоб уж не походить на всех прочих и низших’, иронически упоминается в конце майско-июньского выпуска ‘Дневника писателя’ (см. стр. 169). Определение ‘золотой фрак’ могло быть навеяно перепиской Гоголя и мемуарами о нем. 26 июня 1827 г., в предвкушении отъезда в Петербург, Гоголь писал Г. И. Высоцкому: ‘Позволь еще тебя, единственный друг Герас<им> Иван<ович>, попросить об одном деле… Надеюсь, что ты не откажешь … а именно: нельзя ли заказать у вас в Петербурге портному самому лучшему фрак для меня <...> узнай, что стоит пошитье самое отличное фрака по последней моде <...> Как ты обяжешь только меня этим! Какой-то у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами, а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется’ (Гоголь, т. X, стр. 102—103). В начале октября 1827 г. Гоголь писал матери: ‘На днях получил я письмо из Петербурга, письмо касательно пошитья там фрака. Лучший портной с сукном своим (первого сорту) с подкладкою, с пуговицами и вообще со всем, требует 120 рублей <...> я буду ждать, когда вам можно будет собрать такую сумму’ (там же, стр. 110). ‘Франтиком в модном фраке’ называл молодого Гоголя С. Т. Аксаков (см.: Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952, стр. 99). См. также: П. Анненков. Воспоминания о Гоголе (БдЧт, 1857, No 2, стр. 122). О смысле, который вкладывал Достоевский в понятие ‘золотой фрак’, см. стр. 454.
Стр. 240. С ‘Мертвых душ’ он вынул давно сшитый фрак и надел его. — Вновь обращаясь к иронической трактовке характера Гоголя, Достоевский мог опираться на некоторые данные его литературного наследия и их интерпретацию в мемуарной и критической литературе. Так, Анненков, касаясь поведения Гоголя в период окончания работы над первым томом ‘Мертвых душ’, писал: ‘В марте 1841 года Н<иколай> В<асильевич> зовет к себе в Рим М. С. Щепкина, Кон<стантина> Сер<геевича> Аксакова и потом М. П. Погодина, возлагая на них обязанность перевезти себя в Россию. Р письме его встречаются следующие строки: ‘Меня теперь нужно беречь и лелеять <...> Меня теперь нужно лелеять не для меня — нет…» (БдЧт, 1857, No 11, отдел ‘Науки’, стр. 24). Анненков цитировал также письмо Гоголя к С. Т. Аксакову от 5 марта 1841 г. (см.: Гоголь, т. XI, стр. 329).
Стр. 240. С ума сошел. — Подразумеваются слова Белинского из вальцбруннского письма к Гоголю (15 июля и. ст. 1847 г.). Белинский писал: ‘… нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель <...> И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться, или — не смею досказать моей мысли…’. И далее: ‘Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением может быть плодом только или гордости, или слабоумия…’ (Белинский, т. X, стр. 212, 214, 218). Намеки на сумасшествие Гоголя (не в буквальном смысле этого слова) проскальзывали и в ранее написанной рецензии Белинского на ‘Выбранные места…’ (‘… только в здоровом теле может обитать здоровая душа <...> только не страждущий никаким расстройством мозг может правильно мыслить’. — Там же, стр. 63). Гоголь отвечал на эти выпады в ‘Авторской исповеди’, которую Белинскому не суждено было прочитать: ‘Почти в глаза автору стали говорить, что он сошел с ума, и приписывали ему рецепты от умственного расстройства <...> Можно делать замечанья по частям на то и на другое, можно давать и мненья, и советы, но выводи<ть>, основываясь на этих мненьях, обо всем человеке, объявлять его решительно помешавшимся, сошедшим с ума, называть лжецом и обманщиком, надевшим личину набожности, приписывать подлые и низкие цели — это такого рода обвинения, которых я бы не в силах <был взвести> даже <на> отъявленного мерзавца, который заклеймен клеймом всеобщего презрения’ (Гоголь, г. VIII, стр. 436, 466). См. также в ‘Выбранных местах…’: ‘Да разве уже я совсем выжил из ума?’ (там же, стр. 296).
Стр. 240. Завещание. — О ‘Завещании’ Гоголя, помещенном в ‘Выбранных местах…’ сразу после ‘Предисловия’, Достоевский писал еще до выхода в свет этой книги брату Михаилу Михайловичу 5 сентября 1846 г.: ‘В ‘Современнике’ в следующем месяце будет напечатана статья Гоголя — его духовное завещание, в которой он отрекается от всех своих сочинений и признает их бесполезными и даже более. Говорит, что не возьмется во всю жизнь за перо, ибо дело его молиться. Соглашается со всеми отзывами своих противников. Приказывает напечатать свой портрет в огромнейшем количестве экземпляров и выручку за него определить на вспомоществование путешествующим в Иерусалим и проч. Вот. — Заключай сам’. Достоевский пародировал ‘Завещание’ в ‘Селе Степанчикове’ (см. наст. изд., т. III, стр. 146). В черновых записях к ‘Подростку’ Достоевский говорил, что в своем ‘Завещании’ Гоголь ‘врал и паясничал’ (см. наст. изд., т. XVI, стр. 330).
Стр. 240—241. Прокопович... — Николай Яковлевич Прокопович (1810—1857) — друг Гоголя, с которым последний воспитывался вместе в Гимназии высших наук в Нежине.
Письмо Достоевского к брату Михаилу Михайловичу от 5 сентября 1846 г. свидетельствует о том, что он лично был знаком с Прокоповичем.
Стр. 241. …Нежинская гимназия. — О пребывании Гоголя в Нежинской гимназии высших наук, впоследствии (1854) переименованной в Нежинский лицей, Достоевский мог получить представление по книгам П. А. Кулиша ‘Опыт биографии Н. В. Гоголя’ (СПб., 1854) и ‘Записки о жизни Н. В. Гоголя (т. I—II. СПб., 1856) и по письмам Гоголя, напечатанным Кулишом в пятом томе шеститомного ‘Собрания сочинений’ Гоголя (СПо., 1857). Некоторые из этих писем уже свидетельствовали о замкнутости и ‘обособлении’. Так, в письме к Г. И. Высоцкому от 26 июня 1827 г. Гоголь писал: ‘Уединясь совершенно от всех, не находя здесь ни одного, с кем бы мог слить долговременные думы свои, кому бы мог выверить мышления свои, я осиротел и сделался чужим в пустом Нежине <...> Как чувствительно приближение выпуска, а с ним и благодетельной свободы! Не знаю, как-то на следующий год я перенесу это время!.. Как тяжко быть зарыту вместе с созданьями низкой неизвестности в безмолвие мертвое! Ты знаешь всех наших существователей, всех, населивших Нежин. Они задавили корою своей земности, ничтожного самодоволия высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться…’ (Записки о жизни Гоголя, т. I, стр. 45, 46). В позднейшем своде мемуарно-биографической литературы отмечалось, что в Нежине товарищи Гоголя ‘его любили, но называли: таинственный карла’ (В. И. Шенрок. Материалы для биографии Гоголя, т. 1. М., 1892, стр. 102).
Стр. 241. Потом изумился, написал письмо Белинскому. — Гоголь был изумлен, угнетен и подавлен по преимуществу отрицательным отношением к ого книге. Даже в близкой ему семье Аксаковых ‘Выбранные места’ называли ‘ложью’ (см.: Записки о жизни Гоголя, т. II, стр. 133). Но больше всего ‘изумило’ его письмо Белинского из Зальцбрунна (15 июля н. ст. 1847 г.). ‘Я не мог отвечать скоро на ваше письмо,— писал Гоголь в ответном письме от 10 августа н. ст. 1847 г.— Душа моя изнемогла, всё во мне потрясено, могу сказать, что не осталось чувствительных струн, которым не было бы нанесено поражения еще прежде, чем получил я ваше письмо. Письмо ваше я прочел почти бесчувственно, но тем не менее был не в силах отвечать на него. Да и что мне отвечать? Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть правды’ (Гоголь, т. XIII, стр. 360). Впервые это письмо было опубликовано по копии Герценом в ‘Полярной звезде’ (1855, кн. I, стр. 76—77). Однако в черновом, разорванном Гоголем письме к Белинскому почти каждое положение зальцбруннского письма критика опровергалось. Гоголь признал только, что русское правительство — это ‘огромная шайка воров’. Этот разорванный черновик был собран по кусочкам и впервые (с пропусками) опубликован П. А. Кулишом в его книге ‘Записки о жизни Н. В. Гоголя’ (СПб., 1856, т. II, стр. 108—113). Полный текст черновика см.: Гоголь, т. XIII, стр. 435—446. Достоевский мог иметь в виду и письмо Гоголя к Белинскому, написанное около 8 (20) июня 1847 г. Выражая в этом письме несогласие с рецензией Белинского на ‘Выбранные места из переписки с друзьями’, Гоголь пытался объяснить реакцию критика личным раздражением против него. ‘Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне во втором No ‘Современника’, — писал он. — Не потому, чтобы мне прискорбно было то унижение, в которое вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в ней слышится голос человека, на меня рассердившегося’ (там же, стр. 326).
По свидетельству Панаева, во время встречи с русскими литераторами в сентябре—октябре 1848 г. Гоголь ‘дал почувствовать, что его знаменитые ‘Письма’ писаны им были в болезненном состоянии, что их но следовало издавать, что он очень сожалеет, что они изданы. Он как будто оправдывался перед нами’ (Панаев, стр. 305).
Стр. 241. Много искреннего в переписке. Много высшего было в этой натуре... — Подразумеваются не только ‘Выбранные места из переписки е друзьями’, но творчество Гоголя в целом, а он, как считал Достоевский, был наряду с Ломоносовым и Пушкиным бесспорным гением, с ‘бесспорным ‘новым словом» (стр. 199). См. также наст. изд., т. XVIII, стр. 59, т. XXIV, стр. 305-306.
Стр. 241. А уклонения были. — Достоевский опирается на многочисленные указания биографов и мемуаристов на ‘уклонения’ в характере и поведении Гоголя. Так, например, Кулиш признавался: ‘… я не всегда питал к нему те чувства, с которыми теперь начертываю историю его внешней и внутренней жизни. Сомнения, недоумения, негодование на кажущуюся пошлость его поступков, презрение к мнимой его надменности и кичливости и другие тягостные и неприятные чувства, которые возбуждал Гоголь в разные времена своей жизни в истинных своих почитателях, были и моими чувствами…’ (Записки о жизни Гоголя, т. I, стр. 187-188).
Стр. 241. Но не видели важных. — С точки зрения Достоевского, самыми важными ‘уклонениями’ в поведении и литературной деятельности Гоголя в последние пять-шесть лет его жизни были, как отмечал он в письме к И. С. Аксакову от 4 ноября 1880 г., ‘неискренность’ и привычка ‘заволакиваться в облака величия’.
Стр. 241. Мое письмо Суворину. — См. стр. 454.
Стр. 241. Встреча с Гончаровым. — Имеется в виду разговор Достоевского и Гончарова о романе Толстого ‘Анна Каренина’. Об этом см. стр. 198—199.
Стр. 241. На три части — всё ложь — всё сделали искусственно.— Подразумевается, по всей вероятности, одно из суждений князя Щербацкого в гл. XVI восьмой части романа ‘Анна Каренина’. Согласно этому суждению, единомыслия по Восточному вопросу и вообще сколько-нибудь осознанного и активного стремления помочь славянам нет ни в народе, ни среди интеллигенции. Бсть лишь показное, ложное единомыслие, характерное для мира газет. ‘— Да это газеты все одно говорят, — сказал князь. — Это правда. Да уж так-то все одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего’.
Стр. 241. Журналисты побегут. — Подразумевается следующий отрывок из полемики о ‘единомыслии газет’ в гл. XVI восьмой части ‘Анны Карениной’:
‘— Я только бы одно условие поставил, — продолжал князь. — Alphonse Karr прекрасно это писал перед войной с Пруссией. ‘Вы считаете, что война необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну — в особый, передовой легион и на штурм, в атаку, впереди всех!’
— Хороши будут редакторы, — громко засмеявшись, сказал Катавасов, представив себе знакомых ему редакторов в этом избранном легионе.
— Да что ж, они убегут, — сказала Долли, — только помешают.
— А коли побегут, так сзади картечью или казаков с плетьми поставить, — сказал князь’.
Стр. 241. Журналист Щедрина. — Полемически резюмируя отношение Толстого к Восточному вопросу, сказавшееся в восьмой части романа ‘Анна Каренина’, Достоевский писал в июльско-августовском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (глава вторая, 1): ‘…весь этот так называемый подъем русского национального духа за славян был не только подделан известными лицами и поддержан продажными журналистами, но и подделан вопреки, так сказать, самых основ…’. В целом отвергая эту точку зрения, Достоевский был вынужден все же согласиться с тем, что на журналистском поприще подвизаются иногда люди недобросовестные и даже продажные. Очевидно, пометка ‘Журналист Щедрина’ и свидетельствовала о таком согласии. Достоевский, по-видимому, успел прочесть очерк Щедрина ‘Тряпичкины-очевидцы’ (ОЗ, 1877, No 8), в котором описывались похождения некоего Подхалимова 1-го, посланного редакцией газеты ‘Краса Демидрона’ корреспондентом в действующую Дунайскую армию. Не доехав до цели назначения, вечно хмельной и вконец опустившийся, этот ‘журналист’ посылал в свою газету из заштатных волжских городков патриотические телеграммы с ‘последними известиями’ ‘с театра военных действий’. ‘Известия’ эти списывались ‘журналистом-очевидцем’ со столбцов первых попавшихся под руку старых газет.
Стр. 241. Изображение высшего общества. Мещерский. — Достоевский одобрительно встретил критические выпады В. П. Мещерского против ‘высшего общества’, равнодушного к народному движению. Споря по Восточному вопросу с некиим, по всей вероятности, воображаемым ‘графом’, В. П. Мещерский восклицал патетически в одном из своих фельетонов: ‘Вы и ваши высшего света барыни, вам вторящие, слишком мало знаете свой народ <...> чтобы быть в состоянии с русской точки зрения смотреть на нынешнюю войну’ (Гр, 1877, 13 октября, No 23—24, ‘Письма о злобе дня’).
Стр. 245. Родство с ним полное и бесспорное. — Родство с Пушкиным ‘плеяды’ русских писателей, его учеников и продолжателей. См. выше, стр. 199.
Стр. 245. И когда сделал, то его тотчас же не поняли. — ‘Повести Белкина’ были холодно приняты критикой и читателями. В частности, Белинский писал о них: ‘… хотя и нельзя сказать, чтоб в них уже вовсе не было ничего хорошего, все-таки эти повести были недостойны ни таланта, ни имени Пушкина. Это что-то вроде повестей Карамзина, с тою только разницею, что повести Карамзина имели для своего времени великое значение, а повести Белкина были ниже своего времени’ (Белинский, т. VII, стр. 577).
Стр. 248. Гончаров. Шекспир — разговор. Не Шекспиры. — Разговор Достоевского с Гончаровым о Шекспире не получил отражения в ‘Дневнике писателя’ за июль-август 1877 г. Однако намек на него сохранился в приведенном отзыве Гончарова о романе ‘Анна Каренина’ (см. с. 199): ‘Эта вещь неслыханная, это вещь первая. Кто у нас, из писателей, может поравняться с этим? А в Европе — кто представит хоть что-нибудь подобное? Было ли у них, во всех их литературах, за все последние годы, и далеко раньше того, произведение, которое бы могло стать рядом?’ (Курсив наш, — Ред.). Частично соглашаясь с Гончаровым, Достоевский тем не менее не причисляет автора ‘Анны Карениной’ к числу русских ‘бесспорных гениев’, каковыми являются для него ‘Ломоносов, Пушкин и частично Гоголь’.
Стр. 250. …а об авторе еще и слухов тогда почти не имел.— Под слухами подразумеваются, по всей вероятности, толки в связи с намеками на толстовское отношение к Восточному вопросу, появившимися в майской книжке ‘Русского вестника’ за 1877 г.
Стр. 250. … во время путешествия в Иерусалим... — Подразумевается гоголевское путешествие ко ‘гробу господню’, совершенное зимой 1848 г. с целью покаяния (см.: Гоголь, т. VIII, стр. 216, т. XIV, стр. 49—59). В предисловии к ‘Выбранным местам…’, датированном июлем 1846 г., Гоголь обещал также своим читателям и вообще всем русским людям: ‘… я же у гроба господнего буду молиться о всех моих соотечественниках, не исключая из них ни единого’ (Гоголь, т. VIII, стр. 218).
Стр. 250. … ‘Исповеди’... — Подразумевается ‘Авторская исповедь’ Гоголя, опубликованная не ‘лет тридцать тому назад’, а почти десятью годами позже. Название ‘Авторская исповедь’ придумано С. П. Шевыревым, редактировавшим ‘Сочинения Н. В. Гоголя, найденные после его смерти’ (М., 1855). См.: Гоголь, т. VIII, стр. 803.
Стр. 250. … и последней повести Гоголя. — Подразумевается замысел ‘Прощальной повести’, о котором Гоголь писал в ‘Завещании’: ‘Завещаю всем моим соотечественникам <...> лучшее из всего, что произвело перо мое, завещаю им мое сочинение, под названием ‘Прощальная повесть’. Оно, как увидят, относится к ним. Его носил я долго в своем сердце, как лучшее свое сокровище, как знак небесной милости ко мне бога <...> Его оставляю им в наследство. Но умоляю, да не оскорбится никто из моих соотечественников, если услышит в нем что-нибудь похожее на поученье…’. Далее говорилось о том, что эта повесть ‘выпелась сама собою из души, которую воспитал сам бог…’ (см.: Гоголь, т. VIII, стр. 220. 221). См. также: наст. изд., т. XII, стр. 311.
Стр. 250. Пьяных убить. — Намек на спор Кознышева с Левиным в восьмой части романа ‘Анна Каренина’ (гл. XV) о сербо-турецкой войне, русских добровольцах и т. п.: ‘Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка, я думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы бросился на него и защитил бы обижаемого.
— Но не убил бы, — сказал Левин.
— Нет, ты бы убил’ (Курсив наш, — Ред.).
Более полно этот диалог процитирован Достоевским в июльско-августовском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1877 год (см. стр. 218).
Стр. 252. Этот уж осмеет, и пирог осмеет, а съест первый. Он-то и начинает разговор. — В данном случае не исключено тенденциозное намерение Достоевского как-то соотнести отца Кити, — а речь идет именно о нем, — с героями Щедрина — провинциальными дворянами и чиновниками, предававшимися во время Крымской войны безудержному казнокрадству. Об этих любителях казенного пирога Щедрин писал в очерке ‘Тяжелый год’, напечатанном в 1876 г. в ‘Новом времени’ — газете, наиболее читаемой Достоевским: ‘И вдруг неслыханнейшая оргия взволновала наш скромный город. Словно молния, блеснула всем в глаза истина: требуется до двадцати тысяч ратников! Сколько тут сукна, холста, кожевенного товара, полушубков, обозных лошадей, провианта, приварочных денег! <...> И вот весь мало-мальски смышленый люд заволновался. Всякий спешил как-нибудь поближе приютиться около пирога, чтобы нечто урвать, утаить, ушить, укроить, усчитать и вообще, по силе возможности, накласть в загорбок любезному отечеству <...> отечество продавалось всюду и за всякую цену. Продавалось и за грош, и за более крупный куш, продавалось и за карточным столом, и за пьяными тостами подписных обедов, продавалось и в домашних кружках, устроенных с целью наилучшей организации ополчения, и при звоне колоколов, при возгласах, призывавших победу и одоление’ (Салтыков-Щедрин, т. XI, стр. 467).
Стр. 252. … клубный верой… — Речь идет опять о князе Щербацком. В окончательном тексте ‘Дневника писателя’ за июль—август 1877 г. он получил уничижительное наименование ‘клубный старичок’ (см. стр. 216).
Стр. 252. Сюзерена, как писали в одной газете. Русские довольны известием генерал-майора Черняева еще прежде по телеграфу. — Под ‘одной газетой’ подразумевается газета ‘Голос’, предупреждавшая (в номере от 18 июня 1876 г.) сербского князя Милана, что объявление им войны ‘сюзерену’ — Турции не встретит сочувствия западных держав (см. выше, стр. 436—437), а под ‘известием генерал-майора Черняева’ — пространное письмо последнего (‘Белград. 16 мая 1876 г.’), в котором сообщалось о готовности Сербии пренебречь рекомендациями западноевропейской дипломатии и начать, опираясь на моральную и материальную поддержку России, национально-освободительную войну против Турции. Русские патриоты, и в том числе Достоевский, с особым удовлетворением восприняли следующие строки из этого ‘письма’ Черняева: ‘… я прибыл в Белград, где застал приготовления к войне <...> не только в Белграде, но и при поездке моей вовнутрь страны для осмотра, между прочим, крепостей с разрешения князя Милана, — в приеме, сделанном мне, выражено было населением, сколько надежд они возлагают на родственный им русский народ. Сочувствие это, выраженное в настоящую критическую минуту, быть может, и сильнее обыкновенного, существует, однако, постоянно в сердце сербского народа, доказательством чего может служить то, что в каждом крестьянском домике, на каждом постоялом дворе я находил портреты наших государей рядом с портретами чтимых ими князей из рода Обреновичей. Везде, где проезжал я, народ приветствовал меня криками: ‘Живио братья русские, живио православный русский царь!’. По возвращении в Белград мне сделано было предложение вступить в ряды сербской армии. Понятно, что всякое колебание с моей стороны было бы неуместным: отказ мой был бы равносилен желанию уклониться от очевидной опасности, нависшей со всех сторон над родственною нам страной’. И далее: ‘Каждый серб, от крестьянина до сенатора включительно, понимает значение настоящей минуты для будущности своей родины’ (РМ, 1876, 25 мая (6 июня), No 142).
Стр. 253. Зато уж и ответил ему, прямо в жилку: ‘С турками’. — Имеется в виду ответ Сергея Ивановича Кознышева на вопрос князя Щербацкого (‘Анна Каренина’, часть восьмая, гл. XV): ‘… ради Христа, объясните мне, Сергей Иванович, куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют?..
— С турками, — спокойно улыбаясь, отвечал Сергей Иванович…’ (Курсив наш,— Ред.). В числе других отрывков из романа Толстого этот отрывок был также процитирован Достоевским в июльско-августовском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (см. стр. 208).
Стр. 253. Когда Некрасов писал кающегося Власа. — Достоевский хотел сказать, что и Некрасов, даже в пору создания им образа кающегося Власа в одноименном стихотворении (1855), не был свободен от ‘порока’, присущего всему интеллигентному барству из средне-высшего дворянского круга, — неумения обрести ‘окончательную веру’ в бога.
Стр. 254. Ждали слова царева и дождались! — Подразумевается манифест Александра II о войне с Турцией, данный в Кишиневе 12 апреля 1877 г.
Стр. 255. Но писатель не признает и народа. Сволочь — (выписки). — Подразумевается гл. XV восьмой части романа ‘Анна Каренина’, в которой Левин, горячась, говорит, что русские добровольцы относятся к типу ‘людей, потерявших общественное положение’, ‘бесшабашных’, а потому всегда готовых ‘в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию…’. Ср. выше, примеч. к стр. 210- Слова ‘сволочь’ в толстовской характеристике нет. Большая ‘выписка’ из этой главы вкраплена Достоевским в главу третью июльско-августовского выпуска ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (см. стр. 213).
Стр. 255. Всё это люди, имеющие вид со лондонский типографщик об одном русском явившемся к нему литераторе. — ‘Типографщик’ — это А. И. Герцен, писавший в предисловии ‘От издателя’ к первой книжке ‘Голосов из России’: ‘…прошу не забывать, что я только типограф,— типограф, готовый печатать всё полезное нашей общей цели’ (Герцен, т. XII, стр. 329—330). Можно предположить, что Достоевский здесь вспоминает слова Герцена во время их беседы в Лондоне в 1862 г. или позднее.
Стр. 255. Слово царя о сочувствии тем же несчастным. — Намек на речь Александра II, произнесенную в Кремле 29 октября 1876 г.
Стр. 256. Газеты народ читает. — Эта помета соответствует наблюдениям Достоевского во время поездок по железной дороге в июне—июле 1877 г. (см. выше, стр. 176—177). Кроме того, Достоевский, видимо, обратил внимание на следующую заметку о повышенном интересе солдат к газетным сообщениям о войне: ‘Наш солдат, батюшка, не то что прежде. Он и газеты читает и кой о чем маракует… Почему они так беспощадны? (к англичанам и венграм на турецкой службе, — Ред.). Потому что все зверства турок им оказываются известными. В прошлом году отлично они узнавали все, что сообщалась по этому предмету в наших газетах’ (НВр, 1877, 16(28) августа, No 516, очерк ‘С театра войны’. Подпись — Шесть).
Стр. 256. Кулаки.— См. конец майско-июньского выпуска ‘Дневника писателя’ за 1877 г. (стр. 169—171).

<ОБЪЯВЛЕНИЕ К АПРЕЛЬСКОМУ ВЫПУСКУ ‘ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ’ ЗА 1877 г.>

Печатается по черновому автографу.
Хранится: ИРЛИ, ф. 29478.ССХб.12.
Публикуется впервые.
В печатавшихся в газетах объявлениях о выходе очередных выпусков ‘Дневника’, для того чтобы привлечь внимание розничных покупателей, обычно приводилось оглавление выпуска.

ВАРИАНТЫ

Стр. 262. …в вопросе о способности пророчества в человеке, способности предчувствий и т. д. уверены очень многие и в наше время ~ и, главное, даже из самых образованнейших людей со разводят руками перед фактом. — По всей вероятности, имеется в виду и М. П. Погодин, посвятивший в своей книге ‘Простая речь о мудреных вещах’ особый раздел (‘Отделение второе. Философам для объяснения’) фактам, которые ‘нельзя объяснить никакою наукою и никакою системою’. Во вступлении к обширному перечню ‘событий’, распределенных по рубрикам ‘Предчувствия’, ‘Предвестия’, ‘Предсказания’, ‘Предвидения’, ‘Способность видеть далекое настоящее’ и т. п., Погодин писал: ‘Опровергнуть эти события нет разумного основания: это неоспоримые факты <...> отрицать же безусловно было бы крайним невежеством или диким упрямством <...> Некоторые случаи были со много <...> другие слышал я от своих знакомых, людей достоверных, третьи привожу из печатных источников, — все с доказательствами, сколько их найти можно было <...> я думаю, что одно подобное событие <...> строго исследованное, доказанное критически, имеет великую важность <...> есть что-то, кроме того, что мы знаем посредством своих чувств, о чем, по замечанию Шекспира, и не пригрезится философам’ (Михаил Погодин. Простая речь о мудреных вещах. Издание второе, исправленное и умноженное. М., 1874, отд. II, стр. 3—4).
Стр. 262. Предсказание ~ француза, который, в семидесятых годах прошлого столетия со предсказал смерть короля со дадут в последние минуты перед казнью духовника… — Имеется в виду знаменитое ‘Пророчество Казота’ (‘La prophtie de Cazotte’). В 1806 г. в первом томе ‘Избранных и изданных посмертно сочинений’ Ж.-Ф. Лагарпа (1739—1803) был опубликован рассказ о том, как в его присутствии французский писатель Жак Казот (Cazotte, 1719—1792), известный своим мистицизмом и принадлежавший к секте мартинистов, в начале 1788 г. во время оживленного застолья (вероятно, в доме герцога Ниверне), когда зашел разговор о великом обновлении, которое принесет обществу революция, предсказал в подробностях участь ряда присутствовавших в период якобинского террора (Кондорсе, Шамфора, Бальи, Мальзерба и др.), гибель королевского дома и то, что король будет последним осужденным, к кому перед казнью допустят священника. Достоверность рассказа Лагарпа не могла не казаться сомнительной хотя бы уже в силу исключительности сообщенного факта, когда же в 1817 г. был опубликован постскриптум Лагарпа, где говорилось, что вопрос о достоверности этого пророчества не слишком важен, потому что истинно необычайным и чудесным были сами события Французской революции, многие стали относиться к ‘Пророчеству Казота’ как к несомненной мистификации. Тем не менее оно оставалось популярным и многократно перепечатывалось. Высказывались суждения и о том, что в основе своей рассказ Лагарпа правдив. Так, Луи Фигье замечал: ‘Трудно поверить, чтобы вся эта история была выдумана Лагарпом <...> Можно допустить, что Казот, человек наблюдательный и умный, привыкший следить за событиями настоящего, чтобы вывести из них события будущего, однажды, когда он был возбужден сарказмами скептических остроумцев, которые его окружали, возвестил им авторитетным тоном о катастрофе, которая должна была тогда ему казаться весьма вероятной. В своих предведениях он неожиданно оказался более точным, чем сам это думал и, особенно, чем сам этого хотел…’ (L. Figuier. Histoire du merveilleux dans les temps modernes, t. IV. Paris, 1860, p. 136—137). Чуждый мистике Ипполит Тэн, включив ‘Пророчество Казота’ в I том своего известного труда ‘Происхождение современной Франции’ (имевшегося в библиотеке Достоевского, — см.: Материалы и исследования, т. IV, стр. 268), отмечал, что, ‘заранее и само того не ведая, каждое поколение носит в себе свое будущее и свою историю, ему можно было бы предсказать его участь задолго до исхода событий’, а также, что ‘предведения’ могут простираться на ‘общий ход вещей’ (H. Taine. Les origines de la France contemporaine, t. I. L’ancien rgime. Paris, 1876, p. 524, ср.: И. Тэн. Происхождение общественного строя современной Франции. СПб., 1880, стр. 522). См. также: Некоторые любопытные приключения и сны из древних и новых времен. М., 1829, стр. 222—236, G. de Nerval. Les illumins. Rcits er portraits. Paris, 1852, p. 266—274, R. Trintzius. Jacques Cazotte ou le XVIII si&egrave,cle inconnu. Paris, 1944, p. 139—154, B. M. Жирмунский, H. A. Сeгал. У истоков европейского романтизма. — В кн.: Г. Уолпол. Замок Отранто. Ж. Казот. Влюбленный дьявол. У. Бекфорд. Войтек. Л., ‘Наука’, 1967, стр. 263—264.
Стр. 262. … предсказание это ~ засвидетельствовано одной писательницей… — Вероятно, имеется в виду французская писательница Мария-Анна-Франсуаза Богарне (Beauharnais, 1737—1813) — одна из тех, кому принадлежали свидетельства о пророчествах Казота (см.: L. Figuier. Histoire du merveilleux dans les temps modernes, t. IV. Paris, 1860, p. 137).
Стр. 262. … светским, хотя и весьма странным, как передано, человеком,— Слова Лагарпа. Ср.: ‘Это был Казот, человек весьма обходительный, но слывший чудаком, который на свою беду пристрастился к бредням иллюминатов’ (Ж.-Ф. Лагарп. Пророчество Казота. — В кн.: Г. Уолпол. Замок Отранто. Ж. Казот. Влюбленный дьявол. У. Бекфорд. Ватек. Л, 1967, стр. 245).
Стр. 262. … Сведенборга в Швеции ~ известного ученого, много оказавшего пользы в свое время своему Отечеству по минералогии и по устройству рудокопен. — Эммануэль Сведенборг (Swedenborg, 1688—1772) — выдающийся шведский ученый-естествоиспытатель — был автором ряда исследований по математике, астрономии, геологии, минералогии, горному делу, а также создателем различных технических и финансовых проектов. Будучи асессором горной коллегии, он тщательно изучал рудники Швеции и Германии, в 1734 г. были изданы его ‘Философские и минералогические сочинения’ в трех томах, принесшие ему широкую известность в научных кругах.
Стр. 262. Он написал несколько мистических сочинений и одну удивительную книгу о небесах, духах, рае и аде... — В середине 40-х годов XVIII в. Сведенборг пережил духовный кризис, отошел от естествознания и обратился к мистицизму, сочтя себя ‘духовидцем’, призванным богом открыть человечеству тайны бытия. Он написал множество теософских сочинений на латинском языке, где истолковывал Библию в свете теории ‘соответствий’ (‘correspondentiae’) реального и ‘потустороннего’ и излагал открытые ему ‘свыше’ законы мироздания. Наиболее значительные из его книг — ‘Небесные тайны…’ (т. 1—8, 1749—1756), ‘О небесах, о мире духов и об аде’ (1758), ‘Истинная христианская религия’ (т. 1—3, 1771).
В библиотеке Достоевского имелась книга ‘О небесах, о мире духов и об аде’ (пер. А. Н. Аксакова, Лейпциг, 1863), по-видимому, оказавшая некоторое влияние на замысел ‘Сна смешного человека’ (см. стр. 401—402), в этом же издании содержался очерк ‘Биография Сведенборга’ (стр. XIX—XLII). Кроме того, в библиотеке писателя были две книги А. Н. Аксакова, усиленно пропагандировавшего учение Сведенборга: А. Н. Аксаков. Евангелие по Сведенборгу. Пять глав от Иоанна с изложением и толкованием их духовного смысла по науке о соответствиях. Лейпциг, 1864, А. Н. Аксаков. Рационализм Сведенборга. Критическое исследование его учения о священном писании. Лейпциг, 1870 (см.: Библиотека, стр. 153).
Стр. 262. …как очевидец, уверяя, что загробный мир раскрыт для него ~ иметь с ними сообщение. — Сведенборг утверждал: ‘… мне дано было в течение 13 лет быть вместе с ангелами, говорить с ними как человеку с человеком и видеть то, что происходит на небесах и в аду, в настоящее же время мне дано описать, что я видел и слышал, в той надежде, что невежество просветится и неверие уничтожится’ (Сведенборг, стр. 3).
Стр. 262. … предание, что он, после смерти одной коронованной особы со отыскал какие-то важные затерянные бумаги, отправившись нарочно за тем в небеса переговорить с покойником. — Контаминация двух ‘преданий’, приведенных (с указанием лиц, подтверждавших их правдивость) в очерке ‘Биография Сведенборга’: 1) беседа Сведенборга с умершим принцем Вильгельмом по поручению сестры принца шведской королевы Луизы Ульрики, пожелавшей испытать его способности ‘духовидца’, и 2) встреча Сведенборга с умершим графом Мартевилем, голландским посланником при стокгольмском дворе, по просьбе вдовы покойного, желавшей узнать местонахождение затерявшейся долговой расписки (см.: Сведенборг, стр. XXIX—XXX).
Стр. 263. … как на крупный факт ~ указывали на гадальщицу мадмуазель Ленорман. — Мария-Анна-Аделаида Ленорман (Lenormand, 1772—1843) пользовалась огромной известностью: к ней обращались за предсказаниями судьбы многие из ее знаменитых современников (в том числе Марат, Сен-Жюст, Робеспьер, Александр I), в печати неоднократно появлялись сообщения об исполнившихся предсказаниях Ленорман. Так, например, Погодин приводил рассказ о том, как она предсказала смерть на виселице С. И. Муравьеву-Апостолу, который в 1826 г. был повешен (см.: Михаил Погодин. Простая речь о мудреных вещах. М., 1874, стр. 25). Делались попытки объяснить эти факты существованием каких-то скрытых возможностей в натуре человека. М. Форнари, например, писал вскоре после смерти Ленорман: ‘Мы думаем, что возможное имеет свои границы, но мы считаем, что эти границы неизмеримо далеки от того, что обыденное сознание считает геркулесовыми столпами человеческих возможностей <...> В ней было много проницательности, и это позволяло ей бросить справедливый взгляд на последствия событий <...> Если <...> Ленорман предсказывала будущее, лишь выводя последствия из исходных обстоятельств, которые были у нее перед глазами, надо преклониться перед этой изумительной способностью’ (Histoire curieuse et pittoresque des sorciers… depuis l’antiquit jusqu’ nos jours. Par le rverand p&egrave,re dominicain Mathias de Giraldo. Revue et augmente par M. Fornari. Paris, 1846, troisi&egrave,me partie, p. 15). См. также: Alfred Marquise t. La cl&egrave,bre m-lle Lenormand. Paris, 1911.
Стр. 263. Ведь есть же, например, какая-то болезнь, кажется, в Шотландии, называемая двойным зрением... — Погодин в ‘Простой речи о мудреных вещах’ в рубрике ‘Предвидения’ приводит отрывок из записок графини А. Д. Блудовой, вспоминавшей: ‘Батюшка еще знавал в Стокгольме одного старого господина (вероятно, речь идет о Сведенборге, — Ред.), который имел способность предвидения приближающихся в будущем происшествий, то, что шотландцы называют second sight, второе зрение…’ (Михаил Погодин. Простая речь о мудреных вещах. М., 1874, стр. 32). В рубрике ‘Способность видеть далекое настоящее’ цитировались воспоминания Н. И. Греча, рассказывавшего о своей матери, ‘которая действительно одарена была каким-то шотландским двойным зрением’ (там же, стр. 38). Приводя два рассказа П. В. Нащокина, Погодин отмечал: ‘…вне чудесного, душа наша, при известном напряжении органов, имеет способности, не вполне дознанные наукою’ (там же, стр. 41).
Стр. 265. …папа Пий IX умрет ~ в этом году или в будущем (что кажется несомненно)… — Пий IX умер 7 февраля 1878 г.
Стр. 265. ‘Всё это вздор ~ Так, по крайней мере, относится наука к спиритизму, и спириты ~ возражают ей: ‘Всё это может быть, потому что всё это есть’… — Ср. ‘Опять только одно словцо о спиритизме’ (наст. изд., т. XXII, стр. 126).
Стр. 265. …про меня упомянули как-то печатно, что я тоже наклонен к спиритизму. — См. наст. изд., т. XXII, стр. 131, 385.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ1

1 В список не включены сокращения, совпадающие с сиглами, указанными в перечне источников текста к каждому произведению,

Места хранения рукописей

ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина (Москва).
ГИМ — Государственный исторический музей (Москва).
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР (Ленинград).
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).
ЦГИА — Центральный государственный исторический архив СССР (Ленинград).

Печатные источники

Ашукин, Летопись — Н. С. Ашукин. Летопись жизни и творчества Н. А. Некрасова. М.—Л., ‘Academia’, 1935.
Бахтин — М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 2-е. Изд. ‘Сов. писатель’, М., 1963.
БВ — ‘Биржевые ведомости’ (газета).
БдЧт — ‘Библиотека для чтения’ (журнал).
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII. Изд. АН СССР, М., 1953-1959.
Библиотека — Л. П. Гроссман. Библиотека Достоевского. По неизданным материалам. С прилож. каталога библиотеки Достоевского. Одесса, 1919.
Биография — Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. С портретом Ф. М. Достоевского и приложениями. СПб., 1883 (Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, т. 1).
Вальтер Скотт — Вальтер Скотт. Собрание сочинений, тт. 1—20. Изд. ‘Художественная литература’, 1960—1965.
ВЕ — ‘Вестник Европы’ (журнал).
ВЛ — ‘Вопросы литературы’ (журнал).
Волгин, Достоевский и царская цензура — И. Л. Волгин. Достоевский и царская цензура (К истории создания ‘Дневника писателя’). — РЛ, 1970, No 4, стр. 106—420.
Вр — ‘Время’ (журнал).
Г — ‘Голос’ (газета).
Герцен — А. И. Герцен. Полное собрание сочинений, тт. I—XXX. Изд. АН СССР — ‘Наука’, М., 1954—1966.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV. Изд. АН СССР. М., 1937-1952.
Гр — ‘Гражданин’ (журнал).
Григорович — Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. Гослитиздат, М., 1961.
Гроссман, Жизнь и труды — Л. П. Гроссман. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского. Биография в датах и документах. Изд. ‘Academia’, M.—Л., 1935.
Гроссман, Семинарий — Л. П. Гроссман. Семинарий по Достоевскому. Материалы, библиография и комментарий. ГИЗ, М.—Пгр., 1922.
Д — ‘Дело’ (журнал).
ДНР — ‘Древняя и новая Россия’ (журнал).
Долинин — А. С. Долинин. Последние романы Достоевского. Изд. ‘Советский писатель’, М.—Л., 1963.
Достоевская, А. Г., Воспоминания — А. Г. Достоевская. Воспоминания. Изд. ‘Художественная литература’, 1971.
Достоевский, Л. М. — А. М. Достоевский. Воспоминания. Ред. и вступит, статья А. А. Достоевского. ‘Изд. писателей в Ленинграде’, 1930.
Достоевский в воспоминаниях — Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, тт. I—И. Изд. ‘Художественная литература’, 1964.
Достоевский и его время — Достоевский и его время. Под ред. В. Г. Базанова и Г. М. Фридлендера. Изд. ‘Наука’, Л., 1971.
ДП — ‘Дневник писателя’.
Д, Письма — Ф. М. Достоевский. Письма, тт. I—IV. Под ред. А. С. Долинина, ГИЗ — ‘Academia’ — Гослитиздат, М.—Л., 1928—1959.
Записки о жизни Гоголя — Николай М. [П. А. Кулиш]. Записки о жизни Н. В. Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем, тт. I—II. СПб., 1856.
Карамзин, Избранные сочинения — H. M. Карамзин. Избранные сочинения, тт. 1—2. Изд. ‘Художественная литература’, Л., 1964.
Лермонтов — М. Ю. Лермонтов. Сочинения, тт. I—VI. Изд. АН СССР, М.—Л., 1954—1957.
Лесков — Н. С. Лесков. Собрание сочинений, тт. I—XI. Гослитиздат, М., 1956-1958.
ЛН — ‘Литературное наследство’, тт. 1—92. Изд. АН СССР — ‘Наука’, М., 1931—1982. Издание продолжается.
Материалы и исследования — Достоевский. Материалы и исследования, тт. I—IV. Изд. ‘Наука’, Л., 1974—1980.
MВед — ‘Московские ведомости’ (газета).
Милютин — В. А. Милютин. Избранные произведения. Изд, социально-экономической литературы, М., 1946.
НВр — ‘Новое время’ (газета).
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт. I—XII. Гослитиздат, М., 1948—1953.
Некрасов в воспоминаниях — Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. Изд. ‘Художественная литература’, М., 1971.
Никитенко — А. В. Никитенко. Дневник, тт. I—III. Гослитиздат, М., 1955— 1956.
ОВ — ‘Одесский вестник’ (газета).
ОЗ — ‘Отечественные записки’ (журнал).
Описание — Описание рукописей Ф. М. Достоевского. Под ред. В. С. Нечаевой. М., 1957 (Библиотека СССР им. В. И. Ленина — Центр. Гос. архив литературы и искусства СССР—Институт русской литературы АН СССР).
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. Ред. текста, вступ. статья и примеч. И. Ямпольского. Гослитиздат, М., 1950.
ПВ — ‘Правительственный вестник’ (газета).
Петрашевцы — Петрашевцы. Сборники материалов, тт. I—III. Под ред. П. Е. Щеголева. ГИЗ, Л—М., 1926—1928.
Письма Карамзина к Дмитриеву — Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву, с примечаниями и указателем, составленными Я. Гротом и П. Пекарским. СПб., 1866,
По — Э. А. По. Полное собрание рассказов. М., ‘Наука’, 1970.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, тт. I—XVII, Изд. АН СССР, М., 1937—1959.
РА — ‘Русский архив’ (журнал).
PB — ‘Русский вестник’ (журнал).
PBед — ‘Русские ведомости’ (газета).
РЛ — ‘Русская литература’ (журнал).
РМ — ‘Русский мир’ (газета).
PC — ‘Русская старина’ (журнал).
Русский сборник — Русский сборник. Бесплатное приложение для подписчиков на журнал ‘Гражданин’, тт. I—II. СПб., 1877.
С — ‘Современник’ (журнал).
Салтыков-Щедрин — М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах, тт. I—XX. Изд. ‘Художественная литература’, М., 1965-1977.
Сб. Достоевский, I — Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сборник I. Под ред. А. С. Долинина. Изд. ‘Мысль’, Пб., 1922.
Сб. Достоевский, II — Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сборник II. Под ред. А. С. Долинина. Изд. ‘Мысль’, Л.—М., 1924.
Сведенборг — О небесах, о мире духов и об аде. Как слышал и видел Э. Сведенборг. Перевод с латинского издания <А. Н. Аксаков>. Лейпциг, 1863.
Сен-Симон — Сен-Симон. Избранные сочинения, тт. 1—2. М.—Л., 1948.
Сервантес — М. де Сервантес Сааведра. Собрание сочинений, тт. 1—5. М., 1961.
СИ — ‘Современные известия’ (газета).
СПбВед — ‘Сапктпетербургские ведомости’ (газета).
Стасов — В. В. Стасов. Избранные сочинения, тт. I—III. Изд. ‘Искусство’, М., 1952.
Тургенев, Письма — И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах. Письма, тт. I—XIII. Изд. АН СССР—‘Наука’, М.—Л., 1961—1968.
Тургенев, Сочинения — И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений в двадцати восьми томах. Сочинения, тт. I—XV. Изд. АН СССР — ‘Наука’, М.—Л., 1960—1968.
Успенский — Г. И. Успенский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, Изд. АН СССР, М.-Л., 1940-1954.
Фридлендер — Г. М. Фридлендер. Реализм Достоевского. Изд. ‘Наука’, М.—Л., 1964.
Фурье — Ш. Фурье. Избранные сочинения, тт. I—IV. Изд. АН СССР, М.—Л., 1951-1954.
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI. Гослитиздат, М., 1939—1953.
1926 — Ф. М. Достоевский. Полное собрание художественных произведений, тт. I—XIII. Под ред. Б. Томашевского и К. Халабаева. Госиздат, М.-Л, 1926—1930.
Достоевский Федор Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дневник писателя. Сентябрь — декабрь 1877 года., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1877
  2. Дневник писателя. 1880 год., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1880
  3. Дневник писателя. 1873 год., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1873
  4. Дневник писателя. Январь — август 1877 года., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1877
  5. Дневник писателя. 1876 год., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1876
  6. Дневник писателя. 1881 год., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1881
  7. Дневник писателя. 1876, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1876
  8. Дневник писателя за 1876 год. Май-октябрь, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1876
Электронная библиотека
© 2024 Электронная библиотека