Дневник нотариальнаго писца, Гирс Дмитрий Константинович, Год: 1883

Книга очерков
Время на прочтение: 211 минут(ы)
Скачать в PDF

ДНЕВНИКЪ НОТАРІАЛЬНАГО ПИСЦА.

ОЧЕРКИ, ЗАМТКИ, ВОСПОМИНАНІЯ.

I.

Марта 11-го дня, вторникъ, 187.. года.

Никогда не думалъ, чтобы пришлось дневникъ вести. А вотъ же случилось! Выйдетъ ли изъ этого что-нибудь — не знаю. Вроятно, ничего. Врожденная лнь какъ бы не помшала: не проведу долго, чувствую!
А матеріалъ богатый теперь каждый день предо мною лежитъ. И новый знакомецъ мой, ‘мексиканецъ’, говоритъ, что стоитъ всмотрться. О, еслибъ я обладалъ его наблюдательностью! Еслибъ его помощь!.. Не признаться ли ему, что додумался, отъ скуки, записывать, что увижу передъ собою въ новой служб?— онъ, кажется, порядочный человкъ, онъ и теперь ужь такъ охотно болтаетъ со мною объ этихъ длахъ и не безъ злости иногда смется надъ многимъ. Можетъ быть, онъ еще охотне разъяснилъ бы мн тогда кое-что изъ того, на что пока лишь намекаетъ — именно лишь намекаетъ (тоже себ на ум, хохолъ!). Вообще, нужно ближе съ нимъ сойтись. Онъ немного чудакъ, видимо, пессимистъ и мизантропъ, что-ли… (Вечеръ, когда онъ у насъ здсь ораторствовалъ, нужно будетъ поподробне разсказать въ дневник). Повременамъ онъ даже мн, правду сказать, какъ-то подозрителенъ, когда намекаетъ на свои приключенія — не сочиняетъ ли? Но то, на что онъ указываетъ въ жизни нашей конторы, дйствительно, всегда интересно и ново, для меня, по крайней мр. Наблюдать человчество на такомъ фон картины, сквозь такую лупу, дйствительно, заманчиво… Къ тому же, это придется длать, такъ сказать, между дломъ… Попробую писать.
Очень ужь только запугиваютъ формальности новаго дла.
Никакъ не могу разобраться. Вс эти ‘формы’ путаются въ голов. Очень ужь он похожи одна на другую. Никакъ не могу отличить одну отъ другой, хотя, кажется, по-русски все это писано. За эти семь-десять дней сколько ужь листовъ гербовой бумаги испортилъ! Даже помощникъ нотаріуса замтилъ. Ну, да это можетъ быть лишь сначала. Вонъ другіе писцы говорятъ, что все это такъ просто. Да, оно всегда просто, когда уже годы посидлъ надъ дломъ. А вначал… Я, по крайней мр, сознаюсь, никакой легкости пока не замчаю!
И кто это надоумилъ меня писать дневникъ нотаріальной службы?— все Катя. И какъ это просто и странно случилось!
— Цлый вечеръ лежишь, лнивецъ ты этакій! упрекнула она меня дня три тому назадъ.
— Что же я буду длать посл службы? огрызнулся я.
— Хоть переписку на домъ бралъ бы! 45 рублями трудно прожить, замтила она:— о Кол подумалъ бы — подростаетъ!
— И на служб переписывать надоло.
— Ну, такъ писалъ бы.
— Что-жь я буду писать, комедіи, романы, дневникъ, что-ли? подсмялся я надъ женой.
— А хотя бы и дневникъ. Все лучше, чмъ лежать, задравъ носъ вверхъ. Что ты разсказываешь про контору — все это интересно. Вотъ и запиши.
‘Значитъ, и ей кажется это интереснымъ’, подумалось мн.
— Вотъ позавчера этотъ новый твой товарищъ, ‘мексиканецъ’, какъ ты его называешь, сколько занимательнаго разсказывалъ… Слъ да и записалъ бы. Пригодилось бы когда-нибудь. Положимъ, этотъ твой новый знакомецъ, видимо, тронутый, къ теб говорила — а все интересно.
— Буду по вечерамъ писать дневникъ нотаріальной жизни,— пошутилъ я.
— Куда съ твоею лнью!
— Не вришь?— вотъ же на зло теб стану писать!
— Ну, разв на зло мн. Ты только хорошее и можешь сдлать, желая непріятное сдлать мн, надувши губки, кольнула жена: — у тебя всегда такъ!
— Ну, не сердись, милая!
И вотъ, чтобъ доказать Кат, что я не такой лнтяй, какъ она думаетъ, я сегодня собрался — правда, только на третій день!— и началъ дневникъ моей нотаріальной службы. Жене ничего не скажу. Вотъ удивится, когда я прочту ей потомъ!
Однако, будетъ на сегодня — усталъ. Неволить себя тоже нечего! Начало сдлано… Спать хочется. Дйствительно, я страшный лнтяй, какъ говоритъ Катя!

II.

12-е марта, среда.

Но если писать дневникъ нотаріальной службы, то ужь начинать ab ovo, какъ говорится. Какъ я попалъ къ нотаріусу? Думалъ ли я когда-нибудь сидть въ нотаріальной контор?— нтъ. Что за странная опять случайность толкнула меня сюда! Чистая случайность. ‘Экъ тебя судьба бросаетъ!’ справедливо замтила Катя, когда я ей объявилъ о мст новаго моего служенія.
По профессіи, я бухгалтеръ. Воспитывался въ о-скомъ коммерческомъ училищ. Служилъ въ Харьковской губерніи, на сахарномъ завод, помощникомъ бухгалтера, получалъ 100 рублей при заводской квартир, вдругъ — пожаръ, товарищество завода банкрутуетъ, и я безъ мста. Мать находитъ мн занятія за горномъ завод въ Тагил, предпринимаю на Уралъ дальнее путешествіе съ женой и почти груднымъ ребенкомъ, чрезъ два года службы, заводъ переходитъ въ нмецко-еврейскія руки — и на мое мсто сажаютъ еврея-бухгалтера. Годъ приготовляю сына казанскаго купца къ поступленію въ коммерческое училище въ Петербургъ — и живу въ Казани на учительскихъ хлбахъ. Еще два года тяну лямку, по контрольной части, въ отдленіи ‘эксплуатаціи’ с—ской желзной дороги. По случаю воспослдовавшаго предписанія министерства о возможной экономіи въ расходахъ на всхъ гарантированныхъ правительствомъ дорогахъ — увольняюсь за штатъ въ числ прочихъ тридцати человкъ (жертвъ, такъ сказать, первой очереди!), получающихъ 60-ти рублевое жалованье, и увольняюсь въ тотъ самый день, когда къ намъ поступаетъ ‘очень дльный’, ‘помшанный на экономіи’, новый управляющій дорогою съ жалованьемъ 30 тысячъ рублей годовыхъ и какихъ-то процентовъ. Ровно на 100% боле, чмъ получалъ прежній ‘неэкономный’ управляющій! Правда, пилюлю позолотили — мн выдали, при увольненіи, 120 рублей наградныхъ и отличный аттестатъ! Еще полтора года состою на процентномъ вознагражденіи, 10% съ рубля, комиссіонеромъ англійской писчебумажной фабрики въ Москв. Заболваю тифомъ — и увольняюсь фабрикою за долгою болзнью и медленнымъ выздоровленіемъ. Четыре мсяца безъ мста. Поправляюсь здоровьемъ — съ Катей бда: жена трудно родитъ — и ребенокъ умираетъ. Мы безъ денегъ, почти оба больные… Съ горя хватаюсь за что попало: добрякъ мировой судья принимаетъ меня въ канцелярію, а чрезъ два мсяца длаетъ своимъ секретаремъ. Но жену его перезжаетъ конно-желзная дорога. Ей ампутируютъ об ноги у колнъ. Мужъ — безумно ее любящій — сходитъ съ ума и его увозятъ за-границу. Камера его закрывается. Я опять безъ мста — и ду въ Петербургъ. Начинаю шляться по банковымъ воротиламъ съ аттестаціями и рекомендательными письмами изъ Москвы. Всюду принимаютъ съ распростертыми объятіями, даже просятъ ‘считать мсто своимъ’, но доказываютъ необходимость обождать: въ одномъ банк — четыре мсяца, а въ другомъ — ‘только полгода’. Это семейному-то человку при пятидесяти рубляхъ въ карман!
Нигд въ меблированныхъ комнатахъ съ ребенкомъ не держатъ. Нанимаю уже подъ Смольнымъ, на Пескахъ, за 13 рублей квартиру въ громадномъ, новомъ, сыромъ, въ одно лто выстроенномъ дом — гд и теперь живу. Мсяцъ платилъ, за три долженъ за квартиру. Хозяинъ неумолимо требуетъ уплаты или вызда вонъ. Дворникъ иметъ приказаніе ‘не давать покоя’ и утромъ и вечеромъ напоминать о платеж. Грозятъ выставить вторыя рамы и запереть водопроводный кранъ въ квартир. Банковые воротилы совтуютъ обождать ‘еще пустяки’ — два-три мсяца! Очень пріятное положеніе! У Коли начинается англійская болзнь и въ дтской лечебниц сказали, что это отъ сырой квартиры. Переписка бумагъ, добытая у какого-то ‘сочинителя’, дала 6 рублей прихода въ мсячномъ баланс. Дефициту уже набралось, кром долга хозяину, до 60 рублей… Катя цлые дни въ слезахъ. Я чувствую, что сойду съума!
— Вы сходили бы сами къ хозяину, и переговорили: они добрые! совтуетъ мн, дней десять тому назадъ, старшій дворникъ, явясь съ обычнымъ вечернимъ визитомъ:— а то они на меня серчаютъ. ‘Ты, говорятъ, плохо напоминаешь, мирволишь жильцу! Если не смогутъ заплатить долгъ — пусть мебель оставятъ въ залогъ, а сами съзжаютъ! Запереть кранъ съ завтрашняго дня’, говорятъ.
Медлить, значитъ, нечего!
На другой же день, въ 11 часовъ утра, отправляюсь къ хозяину. Приглашаютъ въ кабинетъ. Иду чрезъ рядъ великолпныхъ комнатъ.
Кабинетъ съ венеціанскими окнами: бездна свта падаетъ на дорогія темныя обои, коверъ во всю комнату: десятки бронзовыхъ бездлушекъ на столахъ, подъ соломенною качалкою — тигровая кожа, письменный столъ сажени три длиною — весь заваленъ бумагами, счетами, планами, газетами, тутъ же небрежно валяется пачка ассигнацій, поверхъ всего, раскрытъ архитектурный планъ великолпнаго дома, планъ, надъ которымъ, видимо, только что сидлъ хозяинъ, къ которому я явился, у окна легкій дубовый складной столъ, на которомъ, съ обоихъ концовъ, два молодые чертежника составляютъ и вычерчиваютъ планы двухъ другихъ новыхъ домовъ…
Домохозяинъ встртилъ меня на порог.
Это былъ господинъ лтъ тридцати-двухъ, феноменально сухопарый, но крпкій и живой до замчательности. Этотъ человкъ, видимо, состоялъ изъ однихъ нервовъ: всего его какъ будто вчно дергало, онъ минуты не могъ постоять на мст, и тмъ не мене, румяный, красивый, одтый въ изящный темно-синій англійскій костюмъ, съ громаднымъ тысячнымъ солитеромъ на мизинц лвой руки — онъ весь былъ олицетвореніемъ дендизма, изящества и красоты въ манерахъ, турнюр, движеніяхъ, самомъ взгляд прелестныхъ черныхъ глазъ.
Я робко отрекомендовался Евгеніемъ Васильичемъ Мастовымъ, его квартирантомъ.
Его передернуло — это я видлъ, но онъ быстро подалъ мн руку, выдернулъ кресло у своего бюро чуть не на половину комнаты, сбросилъ какой-то золото-обрзанный архитектурный альбомъ, аршина полтора въ длину — стоившій, вроятно, рублей сто — сбросилъ прямо на полъ, къ ножк стола, и указалъ мн мсто. Онъ нервно придвинулъ качалку и слъ передо мною.
Я тихо сказалъ цль моего посщенія.
Онъ шибко провелъ рукою по своей лысин — а она у него была порядочная, несмотря на его небольшіе еще годы — вздохнулъ, снова вскочилъ съ мста и, быстро засунувъ руки въ карманы брюкъ, зашагалъ по кабинету.
— Мы наканун соціальной революціи, несомннно! громко заговорилъ онъ скороговоркой.— Никто не хочетъ платить своихъ обязательствъ. У частныхъ лицъ денегъ нтъ. У казны нтъ. (И все продолжаетъ шибко ходить).— Существующіе капиталы прячутся! Недвижимая собственность и 4% не даетъ на капиталъ! Кредитъ въ банкахъ сокращается, требуютъ дв-три лишнія бланковыя надписи, кто имлъ прежде сто-тысячный кредитъ, тому теперь сокращаютъ его до тридцати-сорока тысячъ, новыхъ закладныхъ листовъ выпускать не позволяютъ… Между тмъ, въ лавкахъ фунтъ хлба доходитъ до 3 1/2 копеекъ, мясо на базар до 20 копеекъ, рабочія руки возросли на 30—40% противъ прежней цны! Кирпичъ поднялся до 21 рубля за тысячу! Вы не хотите платить за квартиру, напомнилъ онъ мн: — я не хочу платить городскому кредитному обществу и подрядчику, третій не захочетъ платить сапожнику, портному, лавочнику… До чего мы дойдемъ, такимъ образомъ?! До чего дойдемъ, я васъ спрашиваю?
Выстрливъ этою неожиданностью, онъ вдругъ какъ бы опшилъ, пріостановился ходить, бросился опять на качалку, колыхнулся въ ней, а затмъ неподвижно очутился снова передо мною. Красивые его глаза горли, но ни тни особенной досады не было замтно на его лиц.
Я привелъ въ оправданіе себя то обстоятельство, что три мсяца нахожусь безъ мста.
— И вс голодны, вс безъ хлба! опять заволновался онъ.— Стоитъ ли хлопотать, строить дома, когда жильцамъ нечмъ платить! Годъ работаешь, двухъ домовъ не успешь выстроить въ годъ, уложишь триста-четыреста тысячъ, а сунешься продавать — пятнадцати тысячъ на постройк не наживешь!
Онъ еще хотлъ продолжать, но что-то вспомнилъ, сказалъ мн: ‘извините’ и подбжалъ къ одному изъ чертежниковъ.
— Михевъ, помните, что заднюю эту стну длать въ полтора кирпича. Боле я не хочу. Иначе во что это намъ обойдется? Передайте Мацфельдену. Слышите?
Чертежникъ не усплъ еще ничего отвтить, какъ уже хозяинъ ткнулъ другому что-то пальцемъ на план.
— Пожалуйста, Семенъ Иванычъ, не теряйте тутъ мста: тутъ уголъ, два свта, тутъ необходимо умстить, по длин, вмсто двухъ — три отдльныя квартиры. Кубическимъ содержаніемъ пока вы не стсняйтесь: вдь это для Красноносова. Много онъ понимаетъ! Ему, по доходности дома, лишь бы выходило подходяще!
Онъ уже сидлъ опять въ качалк передо мною, откинувъ борта пиджака почти за плечи и заткнувъ пальцы за жилетъ подмышками.
— Пятнадцати тысячъ не наживешь на постройк, продолжалъ онъ мысль прерваннаго со мною разговора.— Вы думаете, вы, квартиранты, истинные несчастливцы, что не можете домохозяину платить? Нтъ, я вамъ скажу: истинный несчастливецъ — это хозяинъ дома! Почему? потому что… Извините, опять сказалъ онъ, вскакивая и заслыша чьи-то шаги въ зал: — длъ, длъ столько…
Онъ встртилъ на порог какого-то господина съ огромнымъ сверткомъ подмышкой.
— Готово, Мацфельденъ? браво! Онъ схватился за свертокъ, свертокъ опять оказался проэктомъ дома.— Чудо, чудо! говорилъ хозяинъ, разсматривая иллюминованный планъ: — во сколько смета выходитъ?
— Въ 127 тысячъ.
— Эхъ, зачесалъ онъ затылокъ съ досады: — нужно непремнно составить въ…— Онъ что-то сказалъ архитектору на ухо:— съ архитекторомъ общества уже условлено, оправдался онъ:— ну, да объ этомъ потомъ переговоримъ. Теперь некогда, у меня гость, вслухъ сказалъ онъ, показывая на меня.— Иди въ столовую, сейчасъ будемъ завтракать. Какимъ я тебя люнелемъ угощу сегодня!
Мацфельденъ, не спрашиваясь, взялъ изъ бронзоваго ящика на бюро толстую сигару, огрызнулъ ее и, закуривъ, ушелъ куда-то въ другую комнату, заложивъ руки въ карманы пиджака, а хозяинъ опять вскочилъ въ качалку и закачался передо мною.
— Извините, извините, оговорился онъ, обращаясь ко мн.
Я думалъ, что насталъ, наконецъ, моментъ, когда онъ мн скажетъ что-нибудь окончательное по моему длу. Но едва онъ качнулся два раза, какъ въ передней раздался звонокъ и, вслдъ затмъ, кто-то засеменилъ по зал ножками. Хозяинъ притаилъ дыханіе.
На порог показался старичокъ въ засаленномъ сюртучк, плохо выбритый, съ вытертой барашковой шапкой подмышкой. Онъ, видимо, бгомъ пришелъ сюда, потому что теперь, отъ усталости, вытиралъ со лба потъ рукавомъ сюртука. Ему ужь было врныхъ подъ 60 лтъ, сдоватые виски были зачесаны вверхъ съ тмъ разсчетомъ, чтобы закрыть большую лысину, носикъ пуговкою, но черные круглые глазки свтились живостью и добродушіемъ.
— А, Саровичъ! произнесъ хозяинъ, не вставая: — есть что-нибудь?
— Есть, таинственно объяснилъ тотъ.
— Что именно?
— Пустопорожнее, и двухъэтажка есть съ мстомъ.
— Гд мсто?
Тотъ сказалъ.
— На дв улицы, пояснилъ онъ: — и сходно можно сварганить!
— А сколько сажень?
— До 700.
— Двухъэтажка заложена?
— Нтъ.
— Врешь?
— Ей-Богу.
— Извините, сказалъ мн хозяинъ и, вставъ съ кресла и взявъ зачмъ-то рублевую бумажку съ бюро, убжалъ со старичкомъ бесдовать въ залъ.
Я опять перевелъ духъ и повернулся съ нетерпніемъ на своемъ кресл.
— Будьте такъ добры удлить мн минуты три, чтобы ужь окончательно я могъ знать о своей судьб, попросилъ я, когда онъ вернулся изъ залы.
— Виноватъ, виноватъ. Дйствительно, я виноватъ передъ вами, извинялся домохозяинъ:— все отрываютъ. Дла! Вотъ вы жалуетесь на свое положеніе. Нтъ, я васъ заставилъ бы влзть въ шкуру домохозяина-строителя на годикъ, на два!.. Такъ что же вамъ желательно отъ меня? садясь на свое мсто, освдомился онъ.
— Обождите, пожалуйста, еще мсяца два.
— Но ужь теперь за вами, за три мсяца, почти 40 рублей. А тогда будетъ до 65 рублей! съ ужасомъ сказалъ онъ:— Вотъ вы говорите о бдственномъ положеніи вашемъ, вашего семейства. Я это понимаю. Но я тоже семьянинъ. Вы думаете, что я, требуя съ васъ за квартиру, тсню васъ, что я вашъ палачъ? Нтъ, я палачъ — по палачъ своихъ дтей, господинъ Мастовъ, ибо рискую ихъ достояніемъ, жертвую ихъ благополучіемъ! Какое я имю право этимъ рисковать?! Если я съ васъ не получу, другому спущу — въ конц-концовъ будетъ то, что мы помняемся ролями: вы будете богатть, а мои дти пойдутъ по-міру!
— Я прошу лишь отсрочки. Вы все получите. Наконецъ, если вы ужь никакъ не согласитесь, я оставлю вамъ мебель, какъ вы желаете…
— Что мн съ мебели! Хотлось бы только свои деньги выручить, чтобы не потерять… Вы искали бы службы.
— Легко сказать! Общаніе и общаніе! Жду.
— Ну, какъ не найти, если захотть.
Я вспыхнулъ.
— Найдите.
— А вы обяжитесь тотчасъ уплатить, если получите мсто?
— Хотя не разомъ, но обязываюсь уплачивать изъ жалованья. Онъ вдругъ притихъ и на секунду задумался.
— Вы не умете чертить плановъ?
— Нтъ, моя спеціальность бухгалтерія. Я воспитанникъ коммерческаго училища, знаю языки, банковое, заводское и иныя счетоводства.
— Постойте, постойте… онъ наклонилъ голову и нервно зачесалъ лысину, о чемъ-то задумавшись: — не могу ли я вамъ чемъ-нибудь помочь, дйствительно?
— Пожалуйста!
— Ахъ, извините, опять оторвусь отъ разговора! Онъ быстро вскинулъ глазами на одного изъ чертежниковъ: — Михевъ, вы помните, у насъ сегодня въ Обществ Взаимнаго Кредита платежъ по векселю Макарова? Чтобы я не забылъ, узжая, подписать вамъ чекъ.
— Да, Платонъ Александрычъ.
— А красноносовскій вексель — переписать, заплатите проценты, 2 тысячи платимъ, а три — еще на четыре мсяца, слышите? Сдлать.
— Слушаю, слушаю, Платонъ Александрычъ, твердилъ надъ планомъ чертежникъ.— Будьте покойны.
— А отъ Макарова счетовъ эту недлю не принимать. Если онъ придетъ, сказать, что меня нтъ дома. Векселя обождать писать, пока я не скажу. Я ему покажу, сиволапу, какъ засаривать намъ кредиты въ банкахъ!
Онъ опять вскочилъ и снова, заложивъ руки въ карманы, зашагалъ по всей комнат.
Звонокъ въ передней. Опять кто-то!
— Г. Макаровъ, докладываетъ слуга во фрак.
— Скажи, что меня дома нтъ! кричитъ во всю глотку Платонъ Александровичъ.
Но Макаровъ уже на порог кабинета. Это, видимо, русскій подрядчикъ изъ крестьянъ. Лицо въ оспинахъ. Онъ во весь ротъ смется.
— Тю-тю-тю! не уйдешь — дома!— Онъ безцеремонно вваливается въ кабинетъ.
— Вотъ свинья необразованная! весело говоритъ чертежникамъ хозяинъ: — отъ него дома не спрячешься. Ломитъ прямо безъ спросу.
— Подпиши, голубчикъ, Платонъ Александрычъ, эти векселя. Завтра засданіе учетнаго комитета. Не представлю сегодня — недля пропадетъ. Вотъ счета.
И онъ суетъ Платону Александровичу тетрадь счетовъ и три векселя.
— Нтъ, братъ, доломаешься теперь у меня!
— Ну, не шути, Платонъ Александрычъ. Подпиши. Считаться посл будемъ, проситъ подрядчикъ.
— ‘Подпиши!’ И-то за тебя сегодня обществу взаимнаго кредита платимъ 6 тысячъ!
— За меня?! Твои векселя.
— Твой бланкъ. Вотъ не внесу до трехъ часовъ, такъ ты у меня и попляшешь, какъ отъ нотаріуса вечеромъ повстку получишь!.. И гд у тебя, владимірской свиньи, совсть? Ты зачмъ это т семь векселей уже представилъ въ банкъ? Уговоръ какой былъ?— Эти 21 тысячу до мая не дисконтировать въ банкахъ, чтобы мн кредитъ не засаривать. Ахъ, твои безстыжіе глаза! Сиволапъ! Я съ тобой уговаривался, тебя устрицы научилъ сть, шампанскимъ его у Смурова поилъ (къ твоей ли это эоіопской рож идетъ?), а ты намъ вотъ какую шашню устроилъ?! Ахъ ты, голоштанный подрядчикъ! Нтъ теб сегодня векселей, нтъ теб работы у меня!
Вся эта грубая реплика при мн, постороннемъ человк, была произнесена хозяиномъ съ видимымъ добродушіемъ. Макаровъ только осклаблялся на эти ‘шутки’.
— Подпиши, Платонъ Александрычъ, упрашивалъ, гоняясь за хозяиномъ по кабинету, Макаровъ: — полно шутки шутить.
— А! теперь полно!.. Не будетъ теперь у тебя со мною дловъ!.. А что-то ты еще скажешь, когда узнаешь, какіе мы два новыхъ дома закладываемъ въ ма? Посмотри-ка планы. Ужь и мста пріисканы. На дняхъ будемъ купчую совершать. А теб ничего не будетъ въ подряд.
— Ну, ладно, ладно, недоврчиво говоритъ Макаровъ:— векселя-то сегодня подпиши.
— Не будетъ теб векселей сегодня, сказано.
— Ну, это мы еще посмотримъ, увренно сказалъ подрядчикъ. Платонъ Александровичъ опять бросился на качалку и сильно качнулся на ней: — Иди, не мшай мн, Никаноръ Иванычъ, у меня дло, видишь, гость.— Онъ указалъ на меня, сидвшаго, какъ на иголкахъ отъ неизвстности.— Иди въ столовую. Тамъ Мацфельденъ. Хочешь завтракать? Чиколадомъ опять тебя напою, пошутилъ онъ.— За завтракомъ поговоримъ.
Названный Никаноръ Иванычъ, хотя и робко ступая по ковру, на цыпочкахъ ушелъ въ ту же дверь, куда раньше того удалился Мацфельденъ.
— Такъ о чемъ я съ вами говорилъ? закрывая глаза и начиная чесать лысину, опять обратился ко мн Платонъ Александровичъ:— голова идетъ кругомъ отъ длъ! Безъ длъ худо, да и съ длами, милостивый государь, съ ума сойдешь!.. Да, я сказалъ: не могу ли я вамъ помочь насчетъ службы, мста… Правда, у меня большое знакомство въ город. Гм!— Онъ на секунду — именно на секунду, такъ у него все это живо совершалось — задумался. Я сидлъ ни живъ, ни мертвъ.
— Въ банкахъ нельзя ли? робко подсказалъ я:— я бухгалтеръ. Аттестаціи есть.
— Въ банкахъ? нтъ, въ банкахъ теперь не могу. Для своихъ длъ нужны знакомства… А вотъ: вы не знакомы съ нотаріусомъ Вердяевымъ-Кисловскимъ?
— Нтъ-съ.
— Отличный человкъ. Голова! Съ нимъ можно имть дла! Вы нотаріальной части не знаете?
— Нтъ-съ.
— Ничего. Почеркъ у васъ есть?
— У меня отличный почеркъ. Въ коммерческихъ училищахъ на это обращаютъ вниманіе.
Онъ вскочилъ съ качалки.
‘Экая ртуть!’ подумалъ я про него.
— Хотите я попрошу его за васъ?
— Будьте такъ добры. Хотя какое-нибудь занятіе — просто пропадаю.
— Сейчасъ я буду нотаріуса видть. Заходите завтра въ это время. Я скажу отвтъ. Мн тоже въ нотаріальной контор иногда нужно имть своего человка. Теперь извините. Прощайте… Видите, сколько у меня длъ! Завтра, завтра въ 11 ч. Скажите дворнику, чтобы онъ васъ пока не безпокоилъ. Скажите, я приказалъ.
Онъ поклонился, шибко дернулъ меня за руку, вмсто пожатія ея, проводилъ до порога, и прыгая, и что-то веселое насвистывая, какъ беззаботная птичка, убжалъ завтракать къ гостямъ.
— Михевъ! Семенъ Иванычъ! Жрать! кричалъ онъ чертежникамъ въ дверяхъ столовой.
Когда на другой день я пришелъ за отвтомъ, Платонъ Александрычъ опять былъ въ кабинет. Все было по вчерашнему. Въ зал ходилъ Саровичъ съ какими-то подозрительно-франтоватыми евреями коммисіонерскаго типа. Я слышалъ, какъ онъ вполголоса горячо доказывалъ имъ, что они ‘заработаютъ’ на чемъ-то по l 1/2%. Кром того, самъ онъ разсчитывалъ завтра получить съ кого-то 1800 руб. и ‘окончательно поправиться!’ (Слушатели какъ бы скептически относились къ его надеждамъ).
Мои объясненія съ Платономъ Александрычемъ сегодня были очень кратки. Онъ встртилъ меня опять у порога кабинета.
— Вердяевъ согласенъ! закричалъ онъ: — жалованья 45 руб. въ мсяцъ. Боле не можетъ на первое время. Если окажетесь способнымъ къ длу, обязывается, черезъ мсяцъ, прибавить до 50—60 руб. Согласны?
— Я долженъ на все соглашаться, всякое занятіе принимать. Благодарю васъ.
— Первые мсяцы изъ жалованья вы будете мн платить, въ погашеніе долга, по 15 руб., кром исправной отнын платы за квартиру. Чуръ, условіе!
— Хорошо-съ, подумавъ, сказалъ я.
Мой новый ‘благодтель’ подбжалъ къ своему бюро, схватилъ визитную карточку и, надписавъ на ней что-то, вручилъ мн.
— Явитесь сегодня же къ Вердяеву съ этой карточкой. Прощайте. Все, что могъ — сдлалъ. Радъ быть вамъ полезнымъ.
— Благодарю васъ, сказалъ я, все-таки съ чувствомъ, уходя изъ кабинета. Платонъ Александрычъ скрылся куда-то.
Но едва я накинулъ на себя пальто въ передней, какъ Платонъ Александрычъ выбжалъ, чтобы догнать меня.
— Господинъ… Господинъ Мастовъ!— Я обернулся съ удивленіемъ: — я забылъ вамъ сказать. Отнын вы будете платить за свою квартиру немного дороже. Ужь извините. Вмсто теперешнихъ 13 — пятнадцать рублей. Для круглаго счета. Невозможно иначе. Дороговизна на все. Думскіе налоги, проценты въ кредитное общество — домохозяева хоть въ петлю ползай! слегка красня, произнесъ онъ.
Я вздохнулъ и тихо проговорилъ:
— Хорошо-съ.
Онъ скрылся въ зал. Саровичъ и еврейчики коммисіонерскаго типа зачмъ-то подбжали къ нему.— Я поскакалъ на извощик къ нотаріусу Вердяеву.
Однако, сколько я написалъ сегодня! Рдко со мной это случается. Довольно.

III.

13-го марта, четвергъ.

По пути къ нотаріусу, я разглядлъ шикарную карточку моего домохозяина. На ней чуть не дюймовыми буквами было награвировано: Платонъ Александровичъ Двининъ. Внизу была приписка: ‘иметъ честь рекомендовать Владиміру Ивановичу Вердяеву-Кисловскому г. Мастова для нотаріальной службы’.
Контора нотаріуса оказалась на одной изъ лучшихъ улицъ столицы. При вход въ переднюю конторы, меня ударило въ носъ запахомъ овчинки. Дйствительно, около десяти человкъ крестьянъ въ овчинныхъ полушубкахъ, сидли по лавкамъ, стульямъ и окнамъ передней. Нкоторые дремали. Таково уже до сихъ поръ свойство русскаго мужика, что, завидвъ входящаго ‘барина’, крестьяне повскакивали съ мстъ, хотя я для нихъ, казалось, и не представлялъ ничего особеннаго.
Пока молодцоватый швейцаръ конторы помогалъ мн снять пальто, изъ боковой, видимо, кухоньки, вышелъ въ переднюю и устремилъ на меня пытливый взглядъ какой-то кругленькій, добродушный старичокъ. Онъ былъ почти шарообразенъ. Лунообразное лицо его горло краснотою: его можно было принять за вышедшаго изъ бани субъекта, часа два жарко тамъ парившагося. Большіе срые глаза слезились. Правая щека была вдвое больше лвой, и онъ что-то за нею жевалъ, крпко сжимая въ рук разрзанную булку, туго набитую ветчиною. Должно быть я ему сразу показался неважною птицей. Разставивъ ноги и продолжая жевать, онъ спокойно готовился пропустить меня мимо себя. Я робко спросилъ нотаріуса. Онъ хотлъ что-то сказать, но только промычалъ: булка за щекой не давала ему говорить. Я только понялъ:
— Про-симъ! Онъ поперхнулся кускомъ, закашлялся, раскраснлся еще боле и указалъ рукою на корридоръ, ведущій въ контору. Успокоенные крестьяне съ шумомъ стали усаживаться.
Я пошелъ дале. Въ корридор разминулся со спшащими куда-то: присяжнымъ повреннымъ, во фрак со значкомъ въ петличк, и съ купцомъ. Послдній такъ спшилъ, что на ходу напяливалъ за голову не той стороною мховую шапку и самъ этого не замчалъ. Лица у нихъ были самыя свирпыя. Можно было подумать, что они идутъ на штурмъ какой-либо крпости.
— Только бы не опоздать! только бы не опоздать подать сегодня, Иванъ Иванычъ! восклицалъ купецъ, на что адвокатъ его длалъ рзкій жестъ шляпой, какъ бы говоря: ‘впередъ, впередъ’!
Въ самой контор сидло около четырехъ ожидавшихъ чего-то постителей. Здсь работа, видимо, кипла: вс служащіе сидли, нагнувшись надъ столами, и шибко писали. Такого запойнаго, рьянаго писанія я еще никогда не видлъ! Какъ будто вс писали въ перегонку. Лишь повременамъ скрипъ пера у кого-либо изъ нихъ умолкалъ, раздавался сильный стукъ пресса о бумагу, шелестъ спшно перевертываемаго листа и, затмъ, снова самое бшеное скрипнье пера… Вс писцы сидли за высокимъ баррьеромъ, раздлявшимъ комнату, оклеенную обоями цвта ‘подъ дубъ’, на дв половины. Въ той половин, которая была оставлена для публики, у окна, стояли два бюро, бокомъ къ свту, одно противъ другого. Надъ однимъ, большимъ и, видимо, лучшимъ вислъ портретъ въ золотой рам. Этотъ столъ теперь пустовалъ и на кресл его виднлась просиженная подушка. У другого бюро кто-то, водя носомъ по бумаг, быстро писалъ бисернымъ почеркомъ. Сбоку виднлась согбенная спина.
Я подошелъ и остановился, молча.
Сидвшій у бюро, однако, замтилъ присутствіе новаго лица. Онъ положилъ перо, всталъ во весь свой гигантскій ростъ — и вдругъ придвинулся ко мн такъ близко, что я долженъ былъ осадить на шагъ назадъ. Оловянные глаза его уперлись въ меня. Я сказалъ, что имю рекомендательную карточку Платона Александрыча Двинина къ нотаріусу. Онъ взялъ карточку, отошелъ къ окну, приложилъ ее къ глазамъ — такъ онъ былъ близорукъ — и прочиталъ внимательно.
— Нездоровъ онъ, не одтъ, тихо сказалъ странный незнакомецъ и ушелъ тихими шагами въ кабинетъ нотаріуса.
Въ кабинет встртилъ меня нотаріусъ. Хотя былъ уже первый часъ дня и контора, какъ впослдствіи я узналъ, съ 9 часовъ должна была считаться открытою, тмъ не мене, нотаріусъ былъ еще въ халат. Ничего болзненнаго въ немъ не было замтно. Поверхъ халата, на плечи было накинуто полотенце, самъ онъ имлъ какіе-то влажные и смшно-зеленоватые волосы на голов. (Какъ впослдствіи выяснилось, это былъ день, когда онъ красился). При вход моемъ онъ, нисколько не конфузясь, съ комическою важностью, громко диктовалъ нараспвъ писцу, сидвшему за маленькимъ столикомъ у окна:
‘…Вслдствіе чего ходилъ я, нотаріусъ, къ оному векселедателю, дворянину, временному С.-Петербургскому купцу Павлу Николаичу Бекиреву…’
Я отрекомендовался и указалъ глазами на карточку Двинина, которую онъ держалъ въ рукахъ.
— Говорилъ-съ, говорилъ-съ мн вчера Платонъ Александрычъ, подавая руку, объявилъ Вердяевъ.
И онъ оглядлъ внимательно мой костюмъ съ головы до ногъ. Я былъ спокоенъ за свой костюмъ — и смло выдержалъ этотъ взглядъ. Я зналъ, что въ Петербург всего можно лишиться и не слдуетъ еще терять надежды на счастье, но безъ приличнаго костюма — человкъ, въ иной сред, пропадаетъ. Такъ послдній баластъ опытный капитанъ корабля никогда не выкидываетъ забортъ! Я стоялъ смло передъ нотаріусомъ.
— Можетъ быть, вамъ нужны еще аттестаты и рекомендаціи? освдомился я, готовясь вынуть изъ кармана пачку моихъ злосчастныхъ рекомендательныхъ писемъ.
— Рекомендаціи Платона Александровича боле чмъ достаточно, успокоилъ меня Вердяевъ:— вамъ извстны мои условія?
— Да-съ. 45 рублей.
— Именно. Боле не могу. Отъ вечернихъ занятій въ контор вы будете освобождены. Вамъ совсмъ неизвстна нотаріальная служба?
— Совсмъ.
— Прошу васъ пока приссть: я сейчасъ кончу и распоряжусь насчетъ васъ.
Я прислъ на кончикъ одного изъ роскошныхъ турецкихъ диваповъ, находившихся въ кабинет.
Вердяевъ продолжалъ спшно диктовать съ тою же важностью, распвая слова нотаріальной формулы:
‘Того ради я, нотаріусъ — (пишите скоре!) — по вышеписанному требованію, за неплатежъ по оному векселю, для охраненія вексельнаго права, надлежащимъ образомъ оный вексель протестовалъ…’
Ну, и еще дале что-то онъ распвалъ… Вниманіе мое отвлеклось чмъ-то другимъ.
Кром насъ, въ кабинет были еще какіе-то два господина.. Нисколько не обращая вниманія на насъ съ нотаріусомъ, они жарко о чемъ-то спорили на другомъ конц комнаты. Я вглядлся въ нихъ. Одинъ, въ потертомъ фрак, съ чахоточнымъ лицомъ и растрепанными волосами, напиралъ на собесдника какою-то аргументаціею, безпощадно теребя послдняго за борта пиджака. Молодое, выстраданное лицо собесдника было блдно, какъ полотно, а козья бородка, въ которой свтилась ранняя сдина, положительно тряслась отъ испуга.
— Вы скажите, Бекиревъ, приставалъ къ нему первый: — сколько разъ я вамъ пересрочивалъ? Сколько разъ вы меня обманывали! (Я понялъ, что у нотаріуса писался протестъ на этого Бекирева).
— ‘Сколько разъ’, обиженно произнесъ Бекиревъ:— не даромъ же, я за это платилъ 4% мсячныхъ.
— Что считать проценты! поспшно замтилъ господинъ во фрак:— вы меня обманывали.
— Не обманывалъ, оправдывался тотъ:— а… а, поймите же, что нашъ банкъ взаимнаго кредита не оправдываетъ надеждъ его членовъ, урзываетъ кредиты безбожно, изъ двадцати представляемыхъ векселей — принимаетъ одинъ-два… А у меня векселей… вотъ!— И онъ вынимаетъ съ гордостью изъ кармана толстую пачку векселей.— За мной остановки нтъ — я готовъ. Пандевъ только поставитъ бланкъ, а я поставлю на его векселяхъ и тогда, если не банкъ, то Зильберштейнъ учтетъ — получите. Кажется, врное дло? Не виноватъ же я, что этотъ подлецъ Зильберштейнъ теперь уже три подписи требуетъ!
— Я ничего не хочу слушать, бшено кричалъ первый: — платите сейчасъ, или протестъ — и я ду въ коммерческій судъ и подаю!
— Помните, что у васъ не одинъ вексель мой.
Противникъ не испугался и этого.
— Платите, платите! Хотя изъ горла достаньте — а мн подайте.
Несчастный обладатель пачки векселей съ отчаяніемъ махнулъ рукой и прошелся разъ по комнат.
— Это все оттого, что вы не понимаете практичности предлагаемаго мною банка, съ грустью сказалъ онъ:— если банкъ осуществится — а проэктъ устава уже готовъ — тогда я опять панъ! Тогда опять можно будетъ тамъ переучесть вс т векселя Пандева, которые банкъ взаимнаго кредита не принимаетъ.
Горячіе финансисты замолчали на минуту. Злосчастный должникъ подбжалъ къ двери и, пріотворивъ ее, кого-то спросилъ поспшно:
— Зильбершіейна все еще нтъ, Николай Иванычъ?
— Нтъ, отвтилъ глухой голосъ изъ конторы.
— И Пандева нтъ?
— Нтъ.
— Вотъ люди! трагически воскликнулъ Бекиревъ, запирая дверь.
— Кончайте, на чемъ-нибудь, господа, сказалъ нетерпливо нотаріусъ:— записывать протестъ или нтъ? Я доле ждать не могу. Нужно вчерашнее число закрывать: 1-й часъ.
— Ну, до часу обождите, попросилъ его Бекиревъ.
— Не могу.
— Записывайте въ реэстръ, ршительно говоритъ кредиторъ Бекирева:— и пожалуйте сейчасъ протестъ — я ду въ коммерческій судъ!
— Это… это неблагородно, замчаетъ растерявшійся должникъ: — Пандевъ, Зильберштейнъ подъдутъ, можетъ быть… Ну, до часу только! проситъ онъ Вердяева.
— Могу быть въ отвт, замчаетъ этотъ послдній.
Бекиревъ, взявъ его фамильярно за талію, отводитъ въ сторону, что-то шепчетъ и, кажется, что-то суетъ ему въ руку.
— Какъ Шакаловъ — его дло, уступчиво говоритъ нотаріусъ, указывая на господина во фрак:— я… я, пожалуй, готовъ еще полчаса обождать. Онъ самъ подходитъ къ Шакалову и что-то тому тихо объясняетъ.
Тотъ, видимо, колеблется.
— Хорошо, говоритъ Шакаловъ, нехотя:— но это уже послдніе полчаса, предупреждаетъ онъ Бекирева.
Тотъ бжитъ въ контору, въ растрепанныхъ, какъ говорится, чувствахъ, безумно твердя вслухъ: ‘Зильберштейнъ, Пандевъ — вотъ люди’!
Нотаріусъ ударилъ два раза по звонку.
— Почтеннйшій Николай Иванычъ, сказалъ онъ вошедшему слонообразному ‘незнакомцу’, о которомъ я говорилъ выше:— позвольте васъ познакомить (онъ указалъ на меня, а потому я всталъ): г. Мастовъ. Онъ будетъ у насъ заниматься. Укажите ему мсто и дайте какую-нибудь работу. Познакомьте съ служащими.
‘Незнакомецъ’ сразу обратился для меня въ знакомца. Николай Иванычъ опять-подступилъ къ самой моей груди, вперилъ въ меня свои выпуклые глазищи, пожалъ руку и только таинственно проговорилъ:
— Пожалуйте.
Мы вышли въ контору. Ступая тихо своими толстыми, несгибающимнея ногами, Николаи Иванычъ повелъ меня за баррьеръ.
— Нашъ кассиръ, тихо сказалъ онъ, подводя меня къ старичку, котораго я видлъ въ передней. И, обратясь къ послднему, онъ также тихо, нагибаясь къ уху, отрекомендовалъ меня ему:— новичекъ-служащій — г. Мастовъ.
Кассиръ, который и теперь еще что-то жевалъ, хотя и стараясь это длать въ контор не столь замтно, всталъ и подалъ мн руку.
— Григорій Савелъичъ Севрюговъ, назвался онъ. И какъ только мы отошли къ другимъ столамъ, онъ нагнулся къ ящику своей кассы и, закрывшись папкою, на которой золотыми буквами было напечатано: Гербовая бумага, откусилъ съ остервененіемъ большой кусокъ сайки съ сиговой икрой.
— Венцеславъ Венцеславичъ… (фамиліи не разслышалъ):— г. Мастовъ, отрекомендовалъ меня Николай Иванычъ другому какому-то служащему, съ франтоватымъ пестрымъ галстухомъ и необычайно большими стоячими воротничками. (Казалось, голова у него прямо стояла на этихъ воротничкахъ). Я поклонился и тотъ, не безъ величія, пожалъ мн руку.
Третій писецъ, жарко строчившій какую-то бумагу, самъ приподнялся, когда до него дошла очередь и, слегка почему-то конфузясь, проговорилъ:
— Дмитрій Павлычъ Аваловскій.— И, наскоро пожавъ мн руку и какъ бы опасаясь вступать въ предварительные разговоры, слъ или, врне, разлегся грудью на столъ и завалялъ шибко свою переписку. Я только усплъ замтить его клинообразную черную бородку, да какъ-то подозрительно смющіеся глазки.
Послднее мое представленіе состоялось къ двушк, занимавшейся въ контор на заднемъ стол.
— Мастовъ, таинственно сказалъ ей Николай Иванычъ, подводя меня:— m-lle Морошкина, рекомендовалъ онъ мн двицу. Двушка оказалась зеленою юностью — ей врно было лтъ семнадцать еще — съ цвтущимъ румянцемъ щекъ, блокурыми кудрями и очень выразительными темными глазами.
Первый актъ окончился, значитъ.
Мн было указано мсто съ правой стороны того стола, за которымъ сидлъ Аваловскій. Я слъ, чувствуя себя, правду сказать, нсколько взволнованнымъ: я ничего не зналъ о томъ дл, которому приходилось служить ради куска хлба, и вначал, естественно, пугался. Вс эти писцы, видимо, чувствовавшіе себя столь свободными въ этомъ знакомомъ имъ дл, казались мн удивительными мудрецами и счастливцами.
Теперь я могъ, казалось, считать себя на новой служб. Я сидлъ на нотаріальномъ кресл. И это буквально даже было врно: подо мною было мягкое клеенчатое кресло, весьма удобное, какъ для того, чтобы на немъ работать, такъ и для того, чтобы, ничего не длая, покоиться. Не зная съ чего начать, я инстинктивно положилъ шапку на каминъ, придвинулъ къ себ чернильницу и принялся вставлять въ ручку новое стальное перо, валявшееся на стол.
Давъ мн минутъ пять оглядться, Николай Иванычъ тихими шагами приблизился къ моему мсту, положилъ передо мною большой мелко исписанный листъ синей бумаги, блый гербовый листъ въ 20 копеекъ и, приблизивъ свой ротъ къ моему уху столь близко, что губы его, казалось, хотли меня ущипнуть за ухо, сказалъ таинственно:
— Перепишите чистенько копію.— И отправился тихо къ своему бюро.
Признаюсь, даже отъ этого пустяка (какъ это странно) у меня забилось сердце. Ну, какъ ошибусь, какъ испорчу листъ гербовой бумаги! Тмъ не мене, я жарко взялся за работу.
Я такъ углубился въ это новое для меня дло, что почти не помню, что происходило въ контор въ теченіи остальной части этого дня. Чмъ кончилось дло Бекирева съ Шакаловымъ въ этотъ день (да я и плохо еще понималъ вс эти формальности) и являлись ли въ контору какіе-то ожидаемые Бекиревымъ Зильберштейнъ и Пандевъ — я не замтилъ.
Только появленіе въ контору уже знакомаго читателямъ Саровича нсколько озадачило меня. Онъ прибжалъ около двухъ часовъ въ контору, также запыхавшись, какъ былъ запыхавшись утромъ у Двинина. Вбжавъ въ комнату, онъ со всми служащими наскоро пріятельски поздоровался — видимо, онъ здсь былъ привычный человкъ — и быстро подойдя къ Венцеславу Венцеславичу, сидвшему позади меня, торопливо спросилъ:
— Нтъ у васъ 200 тысячъ?
‘Какой богатый’, подумалось мн про нашего писца.
— Теперь нтъ, отвчалъ тотъ спокойно.
Саровичъ поспшно перешелъ къ кассиру Севрюгову.
— Нтъ у васъ 200 тысячъ? Севрюговъ зажевался: — подъ вторую закладную. Выгодныя условія! домъ на Сергіевской. Оцнка кредитнаго общества 650 тысячъ! Можно заработать 272%. Закладную у васъ въ контор будутъ совершать.
— Ты, Саровичъ, всегда сулишь много… а…
— Врное! Куртажную записку впередъ даютъ.
— И чортова бездна васъ замшана всегда, попрекнулъ кассиръ.
— Мы только вдвоемъ, мы только вдвоемъ и будемъ длать! Ей-Богу. Вотъ я завтра получаю съ Оттомарки 1,800 рублей. Поправлюсь окончательно.
— Слышали!
— Побей меня Богъ, побей меня Богъ!.. Такъ нтъ 200 тысячъ?
— У меня есть, не разгибаясь надъ бумагой, говоритъ Аваловскій.
— Ну, ты, мексиканецъ, вчно съ глупыми шутками! обиженно замтилъ Саровичъ. Онъ обтеръ потъ со лба.— Съ вами говорить — только золотое время терять. Побгу лучше къ Крещенскому. Дайте кто-нибудь хоть папиросу.
Аваловскій, не переставая писать, молча, сунулъ ему по столу свой раскрытый портсигаръ. Саровичъ взялъ дв папиросы: одну положилъ прямо въ боковой карманъ своего засаленнаго жилета, а другую поспшно закурилъ.
Онъ бросился къ двери, но едва сдлалъ два-три шага, какъ опять вернулся и шибко подошелъ къ Венцеславу Венцеславичу.
— Слухай, пане Венцеславе, може услышишь: не нуженъ ли кому домъ тысячъ въ 400? Тоже можно заработать процента полтора. Запишь.
И едва переводя духъ отъ торопливости и не прощаясь съ нами, онъ убжалъ изъ конторы.
Ну, помню еще, пожалуй, тотъ моментъ, когда, въ третьемъ часу, дверь кабинета торжественно раскрылась и вышелъ нашъ нотаріусъ. Онъ молодцовато теперь держался, поклонился намъ издали на общій поклонъ и подошелъ лишь къ m-Ile Морошкиной. Голова его блистала соблазнительно кофейнымъ отливомъ волосъ, на лиц виднлись слды пудры. Пожавъ ей руку, онъ проговорилъ вкрадчиво:
— Какъ хорошо было бы, Анна Алексевна, еслибы вы согласились удлять мн, въ кабинет, часа полтора по вечерамъ — можно было бы установить особую плату: я такъ люблю, когда именно вы записываете подъ мою диктовку. Костряковъ совсмъ не годится для этого.
Двушка слегка краснетъ и что-то лепечетъ, но что именно, я разслышать не могу. Вердяевъ съ минуту смется и шутитъ съ ней. (Я замчаю, что Авалонскій перестаетъ писать въ это время — и къ чему-то прислушивается). Затмъ, нотаріусъ переходитъ ко мн, наклоняется за плечомъ надъ моею работою и, успокоенный и довольный — я самъ знаю, что у меня отличный почеркъ — идетъ и садится на свое кресло.
Николай Иванынъ подноситъ ему много бумагъ къ подписи. Многіе изъ ожидающихъ постителей — правда, неважныхъ, должно быть — отпускаются съ миромъ по домамъ, расплатившись у кассира за ‘заказъ’.
Вотъ впечатлнія, сохранившіяся у меня о первомъ дн службы. Вотъ какъ я попалъ на нотаріальную, такъ сказать, дорогу. Несомннно, что я попалъ сюда по вол странной случайности и что Катя была права, когда замтила:
— ‘Экъ, какъ судьба тебя бросаетъ!’

IV.

15 Марта, пятница.

Два дня не писалъ. Пролнился по обычаю, да и Катя мшала: долго, по вечерамъ не укладывалась спать, а я пишу именно тогда, когда она уснетъ, я желаю поразить ее сюрпризомъ, когда дневникъ мой выростетъ, объемомъ, во что либо значительное. Постараюсь припомнить то, что происходило передъ глазами въ два послдующіе дни моей нотаріальной службы. Впрочемъ, кажется, ничего лтъ замчательнаго: мн замтна пока лишь домашняя, такъ сказать, сторона конторской жизни. Съ нею приходится знакомиться. Да и ‘публики’ эти дни въ контор было мало, какъ говорятъ служащіе.
Около половины 10-го часа утра мы являемся въ контору.
Обыкновенно помощникъ нотаріуса Николай Ивановичъ уже находится на своемъ посту, водя носомъ по бумаг, онъ уже пишетъ что-то, на синемъ лист, своимъ бисернымъ почеркомъ. Крестьяне тоже эти дни все предупреждали насъ, принимая во вниманіе, что многіе изъ нихъ, въ это время, уже довольно сильно похрапывали на окнахъ передней, можно было предположить что они съ-израни сюда пожаловали, или что трехдневное ожиданіе кого то начинаетъ ихъ порядкомъ умаивать.
Венцеслава Венцеславича я тоже уже заставалъ въ контор. Онъ всегда холодно со мной здоровается, оглядываетъ искоса, не безъ замтнаго неудовольствія, мой костюмъ, и поправляетъ рукой свой изящный пестрый галстукъ, вытягивая изъ-за него повыше стоячіе воротнички. Затмъ, Венцеславъ Венцеславичъ развертываетъ предъ собою какія-то дв толстыя конторскія книги и, преимущественно, на нихъ сосредоточиваетъ свое просвщенное вниманіе въ теченіи дня: онъ что-то калиграфируетъ въ нихъ. Минутъ черезъ пять, является Аваловскій. Быстро поздоровавшись со всми, онъ, молча, вынимаетъ изъ сзоего стола какую-нибудь бумагу и письменныя принадлежности, садится на свое мсто или, врне, ложится на лвую руку, и перо его начинаетъ скрипть по бумаг. Ротъ его, но обыкновенію, даже и въ это время дня сохраняетъ какую-то подавленную усмшку. Еще позже является Григорій Савельичъ Севрюговъ. Грузно ступая, онъ входитъ въ контору, останавливается недалеко отъ двери и почтительно кланяется, но всмъ правиламъ танцовальнаго искуства, съ шарканьемъ ножкой и отвсомъ впередъ рукъ, спин Николая Иваныча или самому нотаріусу, если послдній уже въ контор, и, солидно держа подъ мышкою папку съ гербовою бумагою, позади которой виднется пакетъ съ филипповскими булками, отправляется къ своему столу. Лицо его въ это время бываетъ исполнено необыкновенной серьзности. Еще позже, около половины одиннадцатаго, является m-lle Морошкина, видимо, пользующаяся исключительнымъ правомъ такъ поздно приходить на службу. Вс эти дни на ея хорошенькомъ личик царитъ какая-то грусть…
Едва замтитъ Николай Иванычъ, что вс собрались, какъ подымется съ своего мста, придетъ къ намъ за баррьеръ, и, раскладывая передъ каждымъ работу, на ухо скажетъ:
— Перепишите это.— Или:
— Внесите это въ реэетръ.— Или, наконецъ:
— Сдлайте явку отъ такого-то лица.
Плохо я еще понимаю вс эти манипуляціи. Все спутываю ‘засвидтельствованіе’ съ ‘явкой’. Повидимому, все равно, а выходитъ нтъ. ‘Засвидтельствуйте врность копіи’, ‘засвидтельствуйте подлинность подписи’, наконецъ, ‘засвидтельствуйте нахожденіе лица въ живыхъ’! Чортъ знаетъ нершительно теряюсь съ непривычки! Посмотришь въ руководство — еще боле спутаешься. Только и видишь, что точки, да слова: ‘такой-то’, ‘тамъ-то’, либо — ‘дале см. No такой-то Руков.’ Окончательно путаюсь.
Раза два описался. Хотлъ подскоблить. Взялся за перочинный ножикъ.
— Бога ради, не скоблите! отчаянно закричали мн сосди-товарищи:— у насъ это нельзя. Лучше оскобите и оговорите въ конц!
Ршительно сбитъ съ толку. Пошелъ, отдалъ 20 копеекъ Севрюгову и взялъ новый листъ гербовой бумаги.
Затмъ писалъ какую-то довренность, переписалъ отлично: сталъ перевертывать страницу, заторопилъ меня Николай Иванычъ: вмсто песочницы схватилъ чужую чернильницу — и залилъ всю бумагу. Стоимость испорченнаго листа. Севрюговъ записалъ въ счетъ моего жалованья. Все оттого, что очень волнуюсь! Переписалъ снова довренность, подписалъ ее кто-то въ кабинет нотаріуса.
— Сдлайте явку, возвращая довренность, говоритъ мн таинственно Пленеръ. (фамилія Николая Иваныча оказывается Пленеръ). Какія-то свденія на клочк бумаги о подписавшемъ довренность, пашпортъ его даетъ мн. Проситъ скоре сдлать. Недоумваю и конфужусь:— Господа, говоритъ помощникъ остальнымъ служащимъ: — покажите новому человку, растолкуйте. Дло товарищеское.
Онъ уходитъ и садится за свой столъ.
Вепцеславъ Венцеславичъ перекидываетъ мн довольно невжливо черезъ столъ свое Руководство и говоритъ:
— Приложеніе No 25. Тамъ ясно сказано.
Сконфуженный и взволнованный, разворачиваю я книгу и отыскиваю оглавленіе. Рябитъ въ глазахъ: ‘Форма’, ‘образецъ’, ‘приложеніе’ — вертятся у меня передъ глазами. Отыскалъ, наконецъ, No 25. Никакой особенной ясности не вижу. Еще боле запутался: какія-то два новыхъ Примчанія, да подстрочная выноска, начинающаяся неопредленнымъ: ‘или’!..
Глупо хлопаю глазами — самъ сознаю это — и остаюсь въ нершительности.
Является на выручку Аваловскій. Онъ пододвигается ко мн ее стуломъ и тихо растолковываетъ, гд, что и какъ нужно вставить въ нотаріальную формулу. Спасибо доброму человку! При его помощи написалъ безъ ошибки.
Около 11-ти часовъ, обыкновенно, выходитъ изъ кабинета нотаріусъ. Если въ этотъ моментъ никого нтъ изъ публики въ контор, онъ всегда здоровается съ m-lle Морошкиной прежде всхъ, хотя она сидитъ и дальше всхъ, нкоторое время шутитъ съ ней, потомъ обходитъ и подаетъ всмъ намъ руку. На минуту онъ останавливается — такъ, по крайней мр, вчера случилось — около кассирскаго стола и говоритъ Севрюгову о необходимости взноса въ нотаріатъ крпостныхъ пошлинъ по какой-то купчей. Тотъ заявляетъ, что у него деньги готовы.
— Что новаго въ нотаріат, Владиміръ Иванычъ? освдомляется, въ свою очередь, кассиръ.
Оказывается, что тамъ большую сенсацію и говоръ производитъ нововведеніе недавно назначеннаго нотаріуса Кузьмовича. Нововведеніе состояло въ выдач Кузьмовичемъ публик счетовъ по полученнымъ деньгамъ за нотаріальныя дйствія и въ обязательств брать лишь по такс. Сколько я могъ замтить, это нововведеніе приходилось не по вкусу Вердяеву.
— Скандалъ! говоритъ онъ съ легкимъ оттнкомъ негодованія:— точно нотаріусы лавочники. Нотаріусы — высокое сословіе! 208 ст. предоставляетъ нотаріусамъ получать вознагражденіе по соглашенію.— Онъ вынимаетъ какой-то листокъ изъ бокового кармана.— Я долго не хотлъ врить этому слуху и просилъ любезнаго Венцеслава Венцеславича сходить и, отъ своего имени, засвидтельствовать подпись руки на чемъ-нибудь. Что же выходитъ? Дйствительно, взяли гривенникъ съ него, какъ мелочники-лавочники, да еще росписались… въ безчестіи! Взгляните!— Онъ показываетъ счетъ, выданный на имя Венцеслава Венцеславича изъ конторы нотаріуса Кузьмовича:— не скандалъ ли!
Севрюговъ принялъ счетъ и, вмст съ сіяющимъ отъ счастія Венцеславомъ Венцеславовичемъ, принялся разглядывать.
— А особенно, сказалъ Севрюговъ, указывая на оборотную сторону счета:— зачмъ это? зачмъ это припечатаніе полностью таксы вознагражденія нотаріусамъ и заступающимъ ихъ лицамъ? Это ужъ какое-то выскочество!
Вновь сочиненное Севрюговымъ слово попало, однако, Вердяеву прямо въ сердце, не причинивъ особенной боли и, видимо, даже доставивъ удовольствіе.
— Совершенно съ вами согласенъ. Въ нотаріат вс возмущены, также какъ и многіе изъ нашихъ почтенныхъ коллегъ, которыхъ мн удалось видть эти дни, сказалъ Владиміръ Иванычъ.— Все оттого, что нашему сословію Нотаріальнымъ Положеніемъ не предоставлено право имнія своего совта нотаріусовъ, подобно тому, какъ это предоставлено присяжнымъ повреннымъ, совта, вднію котораго дйствія нотаріуса, имющія соотношенія къ чести и интересамъ корпораціи, могли бы подлежать обсужденію. Но все-таки до сихъ поръ наше сословіе пользовалось заслуженнымъ уваженіемъ публики, а теперь…
Но въ это время я встаю, чтобы отнести явленную довренность Пленеру. Нотаріусъ меланхолически замолкаетъ, беретъ у меня довренность и, я вижу, любуется ею.
— Это вы переписывали и длали явку?
— Я съ.
— Какой у васъ отличный почеркъ, я еще вчера замтилъ! Николай Иванычъ, посмотрите, какой прекрасный почеркъ!
Пленеръ медленно подходитъ къ баррьеру. Онъ приставляетъ довренность къ глазамъ и смотритъ. Севрюговъ тоже заглядываетъ черезъ плечо Вердяева. Я нкоторое время чувствую конфузъ польщенной добродтели.
— Нужно ихъ на актовыя книги посадить, говоритъ нотаріусъ Пленеру, указывая на меня:— прекрасный почеркъ!.. Только вы, г. Мастовъ, обращается ко мн Вердяевъ:— слово: нотаріусъ, внизу передъ моею подписью, пишите всегда крупне. Это красиве выходитъ, да и самое званіе нотаріуса — это, какъ я сейчасъ говорилъ и какъ вы потомъ узнаете, ознакомившись съ функціею нашей дятельности — очень… очень важное званіе по юридическимъ понятіямъ, и всюду почтено большимъ уваженіемъ! Вы не будете потомъ раскаяваться, ступивъ на поприще именно этой службы, успокоилъ онъ меня:— у насъ это сословіе еще недостаточно высоко поставлено Нотаріальнымъ Положеніемъ. А вотъ во Франціи, въ Англіи существуютъ цлыя почтенныя сословія, напримръ, парижскій синдикатъ нотаріусовъ, сословіе это занимаетъ столь же высокое положеніе въ государствахъ Запада, какъ и сословіе судей. При церемоніяхъ, они занимаютъ мста, вмст съ судейскимъ сословіемъ, во глав другихъ представительныхъ корпорацій. Въ Сверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ (онъ такъ весь оффиціальный титулъ и выговорилъ) — сословіе это становится, при церемоніяхъ, тотчасъ за шерифомъ, выше губернатора штата и другихъ административныхъ лицъ. Очень важное и почтенное сословіе!
Хотя и поглощенный подобающимъ вниманіемъ къ многознаменательнымъ разъясненіямъ г. нотаріуса, я, однакожь, усплъ замтить, что Аваловскій, едва только Вердяевъ сталъ описывать прелести высокаго положенія ‘на Запад’ нотаріальныхъ персонажей, выпрямился, оставилъ свое писаніе и съ почтительнымъ вниманіемъ, вмст со всми нами, сталъ смотрть въ глаза Владиміру Иванычу. Едва нотаріусъ окончилъ свою послднюю фразу, какъ Аваловскій любознательно освдомился:
— А позвольте узнать, Владиміръ Иванычъ, въ Палестин есть нотаріусы?
Вопросъ этотъ показался мн нсколько страннымъ. Но нотаріусъ, видимо, нашелъ его очень естественнымъ. Вердяевъ какъ бы обрадовался, точно Аваловскій подхватилъ какую-то его мысль.
— Конечно, есть, господа, поспшно сказалъ нотаріусъ, обращаясь ко всмъ намъ:— тамъ эту должность исполняютъ почтенные кади, состоящіе при мутесарифахъ, губернаторахъ… Когда я путешествовалъ тамъ, на поклоненіи, съ Робертомъ Вильгельмовичемъ Баумомъ, старшимъ нотаріусомъ…
Я оглянулся на Авалонскаго.
Послдній уже сидлъ, наклонившись надъ бумагою, и спшно скриплъ перомъ. Мн лишь показалось, что какая-то игривая складка опять заиграла на его устахъ. Но перо его бгло писало.
— …Когда я путешествовалъ по Палестин съ Робертомъ Вильгельмовичемъ, повторилъ не безъ гордости Вердяевъ: — то мы тамъ видли, въ Яфф и Іерусалим, кади, которые отлично исполняли обязанности публичныхъ нотаріусовъ.
Онъ еще что-то хотлъ прибавить, но Пленеръ, приложившись къ его уху губами, магически произнесъ:
— Двининъ!
Вердяевъ, не докончивъ разговора, бросился къ двери, слегка согнувшись на правый бокъ, должно быть для граціозности.
— Платонъ Александровичъ! произнесъ онъ патетически.
Двининъ появился передъ нами съ обычною своею живостью. Онъ издали кивнулъ намъ всмъ головою, поставилъ свою изящную шляпу съ чернымъ высокимъ крепомъ на круглый столъ, стоявшій среди конторы ‘для рукоприкладства’ публики, бросилъ въ шляпу сдернутыя съ рукъ перчатки, положилъ тросточку и убжалъ съ Вердяевымъ въ кабинетъ. Появленіе его, видимо, произвело какое-то чарующее дйствіе на контору. Какъ будто вс ожидали отъ него чего-то пріятнаго. Вс на минуту оживились. Служащіе пріостановились скрипомъ перьевъ и тихо перешептывались.
Дйствительно, минутъ черезъ десять, навдывавшійся въ кабинетъ нотаріуса Пленеръ что-то по секрету сообщилъ Севрюгову. Лицо этого послдняго даже побагровло отъ удовольствія. Онъ не вытерплъ.
— Надняхъ будутъ совершаться большіе акты, полуоборотившись къ намъ, объявилъ онъ:— купчая, запродажная и подрядная!
Не знаю, почему вс сочли себя обязанными возрадоваться и улыбнуться, хотя я понималъ, что лично никто изъ насъ отъ этого не выигрывалъ. Я тоже счелъ нужнымъ ощутить удовольствіе въ сердц.
Двининъ вылетлъ, какъ угорлый, изъ кабинета Вердяева. Послдній едва поспвалъ за нимъ. Платонъ Александрычъ схватилъ шляпу и трость, двинулся въ нашу сторону, видимо, желая со всми нами поздороваться или попрощаться, но терпнія дойти до насъ не хватило, дернуло къ двери, онъ лишь послалъ намъ шляпою привтствіе и выбжалъ въ переднюю.
‘Горитъ человкъ’, подумалось мн.
Почти въ тотъ же моментъ явился ему на смну Бекиревъ. Въ противуположность Двинину, появленіе Бекирева не произвело въ контор никакого обнадеживающаго впечатлнія: будто отъ него уже и нельзя было ожидать никакой выгоды. Пленеръ лишь обернулся, холодно поклонился — и тотчасъ опять углубился въ свою работу. (Нотаріусъ былъ въ кабинет). Бекиревъ, спшно войдя въ контору, блуждающимъ взглядомъ обвелъ всю комнату.
— Зильберштейна не было, господа? тревожно спросилъ онъ всхъ насъ.
— Нтъ, сказалъ Севрюговъ,
— И Пандева не было?
— Нтъ, Павелъ Николаичъ.
— Вотъ люди! обычно воскликнулъ Бекиревъ:— кто-же бланкъ поставитъ за нихъ!— Онъ поспшно вынулъ пачку векселей.
— Обождите, Павелъ Николаичъ, посовтовалъ Севрюговъ.
— Вдь 12-й часъ! Условливались не опаздывать!
Однако, остался.
Уложивъ драгоцнную пачку въ мховую шапку, онъ подошелъ къ нашему кассиру и оперся, у его стола, на локти. Съ минуту онъ съ завистью смотрлъ, какъ тотъ отсчитывалъ радужныя бумажки — для сегодняшнихъ крпостныхъ пошлинъ, вроятно. Затмъ, они тихо о чемъ-то разговорились. Глаза Бекирева остановились на мн. Онъ замтилъ присутствіе въ контор новаго лица.
— Новичекъ у васъ въ контор есть? могъ я разслышать его вопросъ.
— Да.
— Состоятельный человкъ? освдомился онъ тихо, должно быть, введенный въ заблужденіе фальшивой жемчужиной моего галстуха.
— Должно быть, состоятельный, иронически замтилъ кассиръ:— если за 45 рублей пошелъ служить.
Бекиревъ помолчалъ. Онъ пригнулся еще ниже и попросилъ какого-то совта у Севрюгова.
— Не знаю, попросите самого, разслышалъ я.
Бекиревъ перешелъ за баррьеръ къ Венцеславу Венцеславичу. Онъ нагнулся и, любовно взявъ за талію нашего товарища, сталъ тихо его уговаривать въ чемъ-то.
— Не мшаюсь въ это… Извините, Павелъ Николаичъ, не могу. Чего не могу — того не могу, долетало урывками до меня.
— Пустая лишь формальность, поймите! Принимаю отвтственность на себя, даю неустоечную въ пять тысячъ рублей, если доведу до протеста…
— Право, не могу.
— Еслибы подошелъ Пандевъ — тогда я не просилъ бы!
— Не могу, Павелъ Николаичъ.
Бекиревъ выпрямился и безнадежно вздохнулъ, вытирая потъ со лба.
— Ахъ, Пандевъ, Пандевъ! Вчная неаккуратность!.. Нтъ, должно быть, не дождусь, вдругъ ршилъ вслухъ Бекиревъ. И, схвативъ шапку съ пачкой драгоцнныхъ векселей, онъ наскоро попрощался съ кассиромъ и ушелъ изъ конторы, предупреждая:— Можетъ быть, еще навдаюсь!
Черезъ четверть часа, не боле, въ контору явился Пандевъ. Страдалъ ли онъ одышкой или очень ужь торопился застать Бекирева — не знаю, только войдя въ контору, онъ съ минуту не былъ въ состояніи ничего произнести. Онъ лишь махалъ въ рук написаннымъ векселемъ. Это былъ старичокъ съ трясущейся уже головой, кривоногій на правую ступню, отчего принужденъ былъ опираться при ходьб на черную палку съ резиновымъ наконечникомъ. Сюртукъ его и манишка не отличались особенною свжестью, галстухъ сидлъ на боку, но за-то въ петличк лваго отворота виднлась красивая серебрянная звздочка на Станиславской розетк.
Войдя и переведя духъ, онъ остановился посредин конторы.
— Бекиревъ былъ?
— Былъ, ваше превосходительство. Ожидалъ васъ, отвтилъ нашъ кассиръ, подымаясь съ мста и пряча торопливо въ кассу краюшку булки, которую жевалъ отъ скуки.
— Вотъ субъектъ! воскликнулъ генералъ, съ отчаяніемъ: — совсмъ не финансовый человкъ! Съ нимъ нельзя никакого дла имть. Кто же поставитъ бланкъ!— И онъ снова махнулъ въ воздух векселемъ. Вс молчали. Пленеръ какъ-то особенно низко пригибался къ бумаг, которую писалъ. Севрюговъ стоялъ на вытяжку предъ генераломъ.
— Общалъ, что, можетъ быть, еще задетъ. Обождите, Никита Никитичъ, сказалъ робко кассиръ.
— Некогда мн ждать. Дла! строго замтилъ его превосходительство:— кром того, есть у меня для него интересное дло. Скажите ему, пожалуйста, если задетъ, понижая голосъ и подходя къ Севрюгову, продолжалъ Пандевъ:— что тутъ пріхалъ воронежскій богатый помщикъ, 30 тысячъ чистоганомъ лежатъ у него на текущемъ счету, домъ въ Воронеж незаложенный въ 20 тысячъ и нигд еще въ банкахъ не кредитовался.— Послднія слова онъ особенно подчеркнулъ Севрюгову возвышеніемъ голоса: — хочетъ нотный магазинъ открыть. Ищетъ компаньона. Пусть Бекиревъ непремнно сегодня у меня будетъ.
— Слушаю-съ.
И быстро ковыляя ногой и глухо стуча палкою объ полъ, онъ удалился изъ конторы, повторяя:
— Вотъ человкъ!
Когда вышеизложенную новость сообщилъ Севрюговъ, въ третьемъ часу дня захавшему снова въ контору, Бекиреву, послдній лишь разинулъ ротъ, и, быстро схвативъ съ камина по ошибк мою мховую шапку, онъ убжалъ куда-то, ни съ кмъ не прощаясь.
Мн досталась его шапка съ тремя векселями, по 500 рублей каждый, писанными на имя тайнаго совтника, профессора музыки, Никиты Никитича Пандева. Ошибка была мною замчена лишь при уход изъ конторы въ пятомъ часу. Но самъ Бекиревъ ее не замтилъ — и размнъ шапокъ послдовалъ лишь на другой день, причемъ о векселяхъ, бывшихъ въ шапк, боле помнилъ я, чмъ Бекиревъ, все бредившій теперь именемъ какого то воронежскаго помщика.
— Самъ Богъ мн посылаетъ! восклицаетъ онъ, оживляясь:— Моя идея ‘Общества взаимнаго учета малонадежныхъ векселей’ — близится къ осуществленію. Я опять панъ!.. Подожди, ракалія Шакалка, грозя кулакомъ въ воздух Шакалову, говоритъ Бекиревъ:— задамъ я теб!
— Дай Богъ нашему теленку волка състь, ухмыляясь, ворчитъ себ подъ-носъ нашъ Севрюговъ.

V.

16-го марта, суббота.

Буду продолжать недосказанное вчера.
Во вс эти дни я переписалъ много бумагъ въ контор. Раза два въ кабинет нотаріуса писалъ подъ его диктовку, вмсто удаленнаго Кострякова. Испортилъ только одинъ 20-ти копеечный листъ. Замчаю собственный успхъ: умю уже длать безошибочно засвидтельствованіе врности копій, засвидтельствованіе подписи — тоже начинаю помнить, хотя затрудняюсь, когда самоличность подписавшагося субъекта неизвстна нотаріусу: нужно прописывать свидтелей, либо No представленнаго имъ паспорта. Вписалъ, по порученію Пленера, въ актовую книгу, съ большимъ страхомъ, правду сказать, незначительное духовное завщаніе: обязывался какой-то мщанинъ облагодтельствовать посл смерти ‘дражайшую супругу еклу Афонасьевну’ неизвстно чмъ, ‘все, что въ квартир посл моей смерти окажется’, сказано была въ завщаніи. Присутствовавшая при совершеніи духовнаго завщанія екла Афонасьевна осталась, однако, видимо, осчастливленною такимъ распоряженіемъ ‘самого’.
Плевое дло, кажется! Пленеръ взялъ за него всего 7 рублей. Да еще свидтелей долженъ былъ поставить. Бгали на Невскій. Трое посыльныхъ съ сосдней стойки, за полтинникъ на брата, росписалисъ въ достоврности личности, здравомыслія и правоспособности завщателя, хотя видли его въ рожу первый разъ въ жизни, вроятно. Произошло, правду сказать, нчто въ род толкучки, когда договаривались.
— Восемь рублей будетъ стоить, говоритъ помощникъ нотаріуса.
— Три, даетъ мщанинъ.
— Нельзя-съ.
— Ну, четыре.
— Семь-съ полтиной — все, что можно взять.
— Пять даю.
— Семь — послдняя цна. Свидтелей на свой счетъ ставлю.
— Извольте, г. нотарьюсъ.
‘Изъ конторы нельзя выпускать’, оправдывалъ потомъ Пленера Севрюговъ, въ разговор съ Венцеславомъ Венцеславичемъ.
Неловко только писать въ такихъ большихъ фоліантахъ. Однако, не испортилъ и помощникъ нотаріуса похвалилъ. (Самъ онъ такой дока, говорятъ, что одну лишь ошибку сдлалъ во всю свою жизнь, въ актовой книг, пропустивъ гд-то союзъ ‘и’).
Пытался я заносить бумаги въ реэстръ, чтобы узнать, какъ это длается, но Венцеславъ Венцеславичъ прямо не далъ книгъ, объявивъ, что ‘онъ на реэстрахъ’. Приходится обождать!
Сосдъ Аваловскій много помогаетъ разъясненіями. Спасибо ему! Онъ это только мн, да m-lle Морошкиной и длаетъ въ контор. Кажется, порядочная личность. Только мало разговорчивъ и, видимо, шутникъ и насмшникъ. Кассира все затрогиваетъ, но тотъ всегда отгрызается отъ него самымъ добродушнымъ образомъ.
— Ну, молчи, мексиканецъ! говоритъ Аваловскому Севрюговъ, отбиваясь отъ его насмшекъ.
Знакомство мое съ Аваловскимъ мало по-малу завязывалось: раза три, другъ у друга, по-сосдски папиросы закуривали. Но въ разговоръ еще не вступаемъ. Спросишь его что-либо о форм бумаги, онъ объяснитъ — и сейчасъ же опять вернется на свое мсто и примется за работу. Кажется, очень прилежный. Нотаріусъ его, повидимому, немножко побаивается. Но, кажется, вс въ контор уважаютъ.
Въ распорядкахъ жизненной дятельности, какъ самой конторы, такъ и нкоторыхъ ея членовъ, я замчаю строгую правильность и періодичность. Подобно морскимъ приливамъ и отливамъ, въ извстные часы дня и у насъ разнородная публика приливаетъ и отливаетъ.
Утромъ, напримръ, до 12 часовъ, боле мелкая рыбшка плыветъ въ контору, съ пустыми длами: адвокатъ какой-нибудь захудалый прибжитъ взять протестъ отданнаго наканун векселя, мщанинъ — сапоги гармоникою — навдается, не утверждена ли старшимъ нотаріусомъ его купчая крпость въ 300 рублей на домъ по шлиссельбургскому тракту, студентъ принесетъ для свидтельствованія подписи руки почтовую повстку въ 25 рублей, Бекиревъ и Саровичъ, вчно ищущіе денегъ — пожалуютъ… Крестьяне же, вотъ уже который день, съ утра дежурятъ у насъ въ передней цлымъ станомъ!.. Посл 12-ти часовъ является боле крупная рыба: князь, дающій довренность на управленіе имніями, находящимися чуть ли ни въ десяти губерніяхъ, благородная дама, отдающая, подъ заемное письмо съ залогомъ движимости, капиталецъ свой въ 500 рублей, съ вычетомъ изъ нихъ впередъ 5% въ мсяцъ, помщикъ, тоскующій объ излишне-оставшейся за надломъ крестьянъ земл и желающій ее непремнно всучить Петербургско-Тульскому земельному банку, Двинины съ купчими и закладными на дома и ‘пустопорожки’, какъ говорилъ недавно Саровичъ…
Туже строгую періодичность я вижу и въ дятельности нашего почтеннаго кассира. Явясь въ контору около половины 10-го часа утра, онъ прежде всего прикидываетъ на счетахъ стоимость остающейся въ папк гербовой бумаги, закусывая эту нетрудную операцію сухою булкою, ровно въ 11 часовъ, въ дверяхъ конторы появляется нашъ молодцоватый швейцаръ въ гвардейскомъ сюртук и, если въ контор нтъ нотаріуса, громко объявляетъ: — Григорій Савельичъ, готово!— Если же въ контор Вердяевъ или ‘важная’ публика — то онъ только подмигиваетъ куда-то вдаль Севрюгову. Этотъ послдній уже понимаетъ. Взявъ папку подъ мышку, для прикрытія таящихся за ней трехъ филипповскихъ булокъ, онъ важно направляется, дловымъ шагомъ, къ выходу. Его иногда такъ увлекаетъ нетерпніе, что онъ забываетъ запереть самую кассу.
— Буфетъ, буфетъ заприте! шепчетъ ему тогда, вдогонку, Аваловскій.
Тотъ возвращается и запираетъ ключемъ кассу, ворча добродушно:
— Молчи, мексиканецъ, насмшникъ!
Я вчера послдовалъ за нимъ въ переднюю, такъ какъ мн нуженъ былъ забытый въ пальто портсигаръ. Изъ кухни, куда удалился Севрюговъ, раздавалось нчто подобное шипнію змй отъ жаренья чего-то жирнаго, а въ передней стоялъ такой удушливый запахъ жженаго масла, что даже дремавшіе на окнахъ крестьяне начали было просыпаться, вроятно, предполагая, что богатырски проспали до самаго наступленія второй масляницы.
Съ тою же правильностью, около 2-хъ часовъ, вотъ уже третій день, Севрюговъ беретъ подъ мышку свою неизмнную спутницу-папку и, поклонившись нотаріусу по всмъ правиламъ танцовальнаго искуства, съ шарканьемъ ножкой и выпячиваніемъ рукъ впередъ, говоритъ:
— Я пойду за гербовой бумагой, Владиміръ Иванычъ. (У другихъ нотаріусовъ, говорятъ, эту обязанность исполняютъ швейцары).
На что Вердяевъ всегда привтливо отвчаетъ:
— Пожалуйста, Григорій Савельичъ!
И Севрюговъ черезъ часъ возвращается, неся за папкой рыбца, а вчера и цлаго копченаго сига въ бумаг.
— Хвостъ, хвостъ спрячь, Савельичъ — уплыветъ! дразнитъ его изподтишка Аваловскій, указывая на торчащій изъ бумагъ хвостикъ рыбины.
— Молчи, висльникъ! опять добродушно угощаетъ его Севрюговъ, разгружаясь передъ кассой.
Проглотивъ исподволь все принесенное за ширмочками изъ папки, съ золотою надписью: Гербовая бумага, онъ около 4-хъ часовъ начинаетъ жить предъобденными грезами.
Дятельность конторы къ этому времени обыкновенно затихаетъ. Нотаріуса нтъ — еще въ 3 часа, надвъ сюртукъ и блый галстухъ, онъ ухалъ, на своей сытой лошадк, въ нотаріатъ. Служащіе начинаютъ боле заниматься куреніемъ папиросъ. Одинъ Пленеръ у своего стола неизмнно водитъ носомъ по бумаг.
Севрюговъ въ это время начинаетъ мучиться предъобденнымъ вожделніемъ.
— А что, Венцеславъ Венцеславичъ, спрашиваетъ громко Севрюговъ, если нтъ постороннихъ въ контор:— ли вы когда-нибудь гусинные полотки въ грибномъ соус, со сметаной?
— Ну, говоритъ Аваловскій, взглядывая на свои серебрянные часы луковицей: — 4 часа, значитъ, скоро! Обжорный турниръ начинается!
— Нтъ, съ грибнымъ соусомъ, въ сметан, не далъ, Григорій Савельичъ, а лъ ихъ просто копчеными, отвчаетъ нашъ товарищъ ‘на реэстрахъ’, какъ самъ себя называетъ Венцеславъ Венцеславичъ.
— Не ли? переспрашиваетъ кассиръ и погружается, на нкоторое время, въ сладкую задумчивость, вроятно, о полоткахъ:— Гм!..
Происходитъ многозначительная пауза.
— А ли вы, Григорій Савельичъ, въ свою очередь освдомляется Венцеславъ Венцеславичъ черезъ минуту:— польское блюда, фляки господарски?
— лъ въ Варшав, бодро отвчалъ Севрюговъ: — барзо смачно яло! неизвстно на какомъ язык объявляетъ онъ: сълъ вс фляки, сколько было въ отелу! Удивлялись москальскому аппетиту, съ гордостью говоритъ Григорій Савельичъ.
— Ну, отлично, не уступаетъ Венцеславъ Венцеславичъ: ли вы хоо-рошій капуснякъ со свининой?
— лъ, говоритъ нашъ кассиръ: — сълъ весь въ Вилы въ зазжемъ дом, да еще куцаго зайца спросилъ на придачу.
Венцеславъ Венцеславовичъ пасуетъ передъ русскимъ богатырствомъ.
— Ну, а ли вы щуку по-жидовски? нападаетъ на него вопросомъ Севрюговъ… ‘Дйствительно, обжорный турниръ’! думается мн.
И разговоры о томъ, кто что лъ и чего не лъ, тянутся у нихъ до 4-хъ часовъ, либо до той поры, пока Пленеръ не встанетъ съ мста и не скажетъ кому-либо изъ нихъ, по обыкновенію, на ухо:
— Нельзя писать. Говорите тише.— И самъ, при этомъ, оботретъ слюнки на губахъ рукавомъ своего старенькаго сюртука. Даже грустное личико Анны Алексевны проясняется улыбкою удовольствія отъ этихъ забавныхъ разговоровъ.
‘Человкъ только и знаетъ, что стъ, либо объ д думаетъ’, навертываются у меня мысли про Севрюгова:— ‘зачмъ онъ здсь сидитъ въ контор’?!
Но вотъ и маменька m-lle Морошкиной появляется въ дверяхъ: это значитъ 4 часа. Дйствительно, часы, гд-то въ корридор, начинаютъ бить часъ окончанія нашей службы. Вс подымаются съ мста. Раздается пвучій звонъ запираемыхъ на ключъ ящиковъ у бюро.
Аваловскій скоре всхъ уходитъ изъ конторы. Проходя мимо, онъ здоровается за руку съ матерью m-lle Морошкиной.
Въ этотъ день я такъ проголодался — еще боле, можетъ быть, отъ раздразненнаго аппетита разсказами Севрюгова — что, на возвратномъ пути домой изъ конторы, завернулъ къ Доминику, дабы състь пирожокъ. У одного изъ порожнихъ столиковъ сидлъ Саровичъ съ какимъ-то евреемъ. Передъ ними на столик даже крошекъ не было насорено. Саровичъ имлъ самый постный видъ. Онъ меня узналъ и почему-то счелъ нужнымъ поклониться, дотронувшись боязливо рукой до своей вытертой барашковой шапки. Когда я проходилъ мимо, онъ говорилъ собесднику,
— Когда я получу 1800 рублей…
Значитъ, еще не получилъ, какъ ожидалъ три дня тому назадъ!

VI.

18-го марта, понедльникъ.

Вчера весь вечеръ читалъ дома ‘Руководство къ нотаріальной части’, приглядываясь къ образцамъ и формамъ. Поэтому, опять пролпился и не писалъ дневника одинъ день.
Приходится много наверстывать…
Наконецъ, мн пришлось въ контор разговориться съ Аваловскимъ. Я еще не могу дать себ полнаго отчета о впечатлніи, которое производитъ на меня это знакомство. Но, какъ я уже сказалъ въ начал дневника, этотъ ‘мексиканецъ’ заинтересовалъ меня. Его чудачество, порой злость и насмшливость забавляютъ меня! Взгляды его, правда, иногда отличаются эксцентричностью — Катя считаетъ его ‘тронутымъ’ — можетъ быть, тутъ роль играетъ желаніе порисоваться, не знаю, но все это довольно метко и ужь, во всякомъ случа, не избито… Какъ я ужь говорилъ, очень странно все то, что онъ — жаль неохотно — разсказываетъ про свои приключенія. Если онъ не сочиняетъ — а, повидимому, и въ контор всмъ это извстно за достоврное — то жизнь его очень занимательна. Вотъ ужь, можно сказать, видлъ человкъ виды на своемъ вку! И притомъ, въ тридцать лтъ!
Въ 3 часа, нотаріусъ, по обыкновенію, ухалъ въ нотаріатъ. Около половины четвертаго часа удалились послдніе постители. Въ контор поотлегло и мы, правду сказать, принялись прохлаждаться, т. е. покуривать папиросы, изрдка лишь отрываясь къ работ.
— Вы по чьей рекомендаціи попали къ намъ? тихо спросилъ Аваловскій, посл одного закуриванія у меня напиросы.
— Платона Александрыча Двинина.
— А вы съ нимъ знакомы?
— Я живу въ его дом, на Пескахъ.
— А! Онъ вдь этотъ домъ ужь продаетъ, скоро купчая у насъ будетъ совершаться. Два другихъ лтомъ будетъ строить. Къ осени въ одинъ изъ нихъ, врно, переберется. Онъ все такъ кочуетъ, цыганъ.
— Ну, къ осени не поспетъ, замтилъ я.
— Онъ-то?— поспетъ. Онъ все такъ строитъ, въ одно лто.
— А зимовка дома вчерн?
— Законы не про такихъ, какъ Двининъ, пишутся, засмялся Аваловскій.
Я промолчалъ.
— Въ нашей контор, онъ много актовъ совершаетъ?
— Имъ много держимся.
— Кажется, милый человкъ?
Аваловскій улыбнулся, съ обычной своею язвительностью.
— Вы несогласны? Вы что-то улыбнулись?
— Привычка дурачковъ-съ. У Шекспира, знаете-съ, шуты всегда улыбаются.
Я. промолчалъ при этомъ — думаю, неискреннемъ — самобичеваніи моего товарища.
— По крайней мр, нельзя отрицать, сказалъ я:— что Двининъ энергическая натура.
— Конечно.
— Вы опять улыбаетесь?
— Энергическая, энергическая! Еще бы не энергическая, если на обух рожь молотитъ.
Я совершенно не зналъ Двинина — и замолчалъ. Насмшникъ слъ на мсто и принялся ножичкомъ чистить себ ногти. Нкоторое время мы безмолвствовали. Я сталъ стирать резиной карандашныя линейки съ синей бумаги, на которой писалъ, раздумывая о рзкости, вообще, характеристикъ моего знакомаго.
— Вы на какой окладъ къ намъ поступили? спросилъ меня опять мой сосдъ.!
— На 45 рублей.
— Что значитъ двининская протекція!
— Разв это такъ много?
— Я два года служилъ, въ начал, на 30 рубляхъ. Теперь только получаю 50 рублей.
(Впрочемъ, тутъ не слышно было ни малйшей зависти).
— Что васъ заставило пойти сюда?
Это меня нсколько удивило.
— Тоже, что и всхъ: нужда. Всхъ она заставляетъ тутъ сидть, я думаю.
— Да, это врно…
— Вы говорите ‘врно’ такъ, Дмитрій Павлычъ, какъ-будто это неврно — право.
— Врно, врно, Евгеній Васильичъ, я говорю: врно.
Но я видлъ, что онъ лишь отдлывался. Въ раздумь, я принялся скрести резиною по бумаг. Резина какъ-то свистла. Онъ оставилъ меня въ поко на минуту.
— Савельичъ, Савельичъ, шутливо шепталъ, минутъ чрезъ пять, Севрюгову мой сосдъ: — обжорнаго турнира, видно, сегодня не будетъ?
— Молчи, насмшникъ, мексиканецъ! брюзгливо огрызнулся тотъ.
Аваловскій ничего не отвтилъ: онъ ужь опять сидлъ, нагнувшись въ развалку, надъ работой и лишь саркастически улыбался.
Когда минутъ чрезъ десять, онъ опять придвинулся ко мн, дабы достать коробку спичекъ, я осторожно освдомился:
— Извините за нескромность. Отчего они васъ ‘мексиканцемъ’ корятъ?
— Не знаю, улыбаясь, отвтилъ Дмитрій Павлычъ: — дурачковъ-съ вс считаютъ въ прав по голов стукать.
— Нтъ, кром шутокъ.
— Должно быть, потому-съ, что я въ Мексик былъ, спокойно объяснилъ онъ.
— Вы были въ Мексик? не безъ удивленія переспросилъ я.
— Что же тутъ удивительнаго?
— Вы еще спрашиваете! Вдь это не то же самое, что побывать просто за-границей, въ Берлин, Париж, Рим!
— Въ Петербург многіе, можетъ быть, тамъ были.
— Ну, врядъ ли. Зачмъ же вы тамъ были?
— По дурачковской глупости.
— Нтъ, полноте. Вы, въ самомъ дл, насмшникъ надъ всми!
Онъ принялъ серьзный видъ.
— Такъ былъ… Деньги были. Другіе дутъ въ Италію — вотъ Вердяевъ въ Палестину здилъ — а я похалъ въ Мексику.
— Странный вкусъ. Въ Италію дутъ потому, что тамъ чудный климатъ, что эта земля — мать древняго міра, что тамъ, на каждомъ шагу, встрчаются слды удивительныхъ антиковъ.
— А вы сами тамъ были?
— Нтъ.
— А зачмъ же вы съ чужихъ словъ повторяете?!
— Что?
— Что тамъ, на каждомъ шагу, встрчаются слды удивительныхъ антиковъ?— Я ршительно не зналъ что отвчать на это замчаніе насмшника. А онъ продолжалъ.— Я былъ въ Мексик, потому что тамъ климатъ еще чудн&#1123,е, чмъ въ Италіи, потому что это мать — еще боле древнйшей цивилизаціи, что тамъ, на каждомъ шагу, еще боле древніе антики можно встртить, чмъ ваши римскіе…
‘Чудакъ! могъ только я ршить въ ум про моего товарища.— Не можетъ же быть, чтобы онъ сочинялъ, не бывши тамъ! Онъ шутникъ, но вдь нужно быть окончательно прохвостомъ, чтобы, ни съ того, ни съ сего, выдумывать все это!.. И эта встрча за конторкой нотаріальной камеры?!’ подумалась мн вдругъ.
Дмитрій Павловичъ тонко улыбался уголкомъ своихъ губъ. Онъ, видимо, наслаждался эфектомъ, какой это открытіе производило на меня, новаго человка. Онъ лежалъ на лвой рук и шибко строчилъ какую-то переписку.
Хотя мы разговаривали негромко, но бесда наша оказалась подслушанною Севрюговымъ.
— Вы его спросите, впервые за вс эти дни прямо ко мн обратился нашъ кассиръ, покуривая отъ бездлья вонючую колобовскую сигару:— какъ его тамъ вшали, бездльника!
‘Что такое’! промелькнуло у меня въ голов. Глаза мои вновь расширились отъ удивленія.
— Ну, положимъ, не вшали, продолжая писать и слегка улыбаться, спокойно замчаетъ Аваловскій.
— Ну, разстрливали. Все одно. Арестантъ, флибустьеръ! допекалъ его теперь добродушно Севрюговъ.
‘Что-нибудь да было же’! воскликнулъ я про себя.
Я опять перевелъ вытаращенные глаза на моего удивительнаго товарища.
— Что такое съ вами было, Дмитрій Павлычъ? не вытерпвъ, спросилъ я.
— Разскажи-ка, разскажи, висльникъ, подтруниваетъ Севрюговъ.
— Николай Иванычъ! въ полголоса говоритъ Аваловскій.
Пленеръ подымаетъ голову отъ стола и поворачиваетъ ее въ нашу сторону.
— Севрюговъ тутъ ругается висльникомъ, флибустьеромъ, не даетъ работать!
Пленеръ ухмыляется. Ничего не отвтивъ, онъ флегматически опять углубляется въ свою работу. Онъ, видимо, привыкъ къ этимъ шуткамъ.
— Вчно школьничаетъ, деревянно смясь своими лошадиными зубами и поправляя кокетливо пестрый галстухъ, замчаетъ Венцеславъ Венцеелавичъ. Анна Алексевна тоже улыбается.
‘Маменька’ — мать Анны Алексевны — появляется въ дверяхъ. Часы бьютъ четыре.
Аваловскій живо запираетъ свой столъ, шибко прощается со всми нами и быстро уходитъ изъ конторы. Проходя мимо стоящаго у кассы Севрюгова, онъ неожиданно хлопаетъ его по толстому брюшку жестомъ Калхаса, бьющаго по животу Париса въ извстной сцен ‘Прекрасной Елены’.
— Ай! испуганно вскрикиваетъ тотъ. Вс смются.
Я ухожу изъ конторы, въ этотъ день, озадаченный и неудовлетворенный. Мой вопросъ Аваловскому о намекахъ Севрюгова такъ и теряется безъотвтно въ пространств.

VII.

19-го марта, вторникъ.

Я даже и на слдующій день пришелъ въ контору подъ впечатлніемъ любопытства, вызваннаго недомолвками вчерашняго разговора съ Аваловскимъ. Но теперь трудно было ожидать какихъ-либо разъясненій, разговоровъ, бесдъ: въ контор, несмотря на ранній часъ, замтно было большое оживленіе. Боле чмъ во вс предшествующіе дни. Разумется, Николай Иванычъ Пленеръ былъ уже на своемъ кресл. Каждому изъ насъ, самъ Вердяевъ, здороваясь, говорилъ въ полголоса:
— Пожалуйста, господа, скоре садитесь на свои мста: сегодня работы по-горло.
И онъ самъ, либо Пленеръ, тотчасъ задавалъ каждому какое нибудь дло. Аваловскій и Анна Алексевна получили какіе-то договоры для спшной переписки. Я вносилъ, на основаніи ст. 137 нот. полож., закладную на движимость Бекирева въ актовую книгу. Венцеславъ Венцеславичъ то и дло хлопалъ своими реэстрами, занося туда цлую стопу заготовленныхъ Пленеромъ актовъ. Даже Севрюговъ забылъ на время процессъ жеванья и безотлучно сидлъ надъ кассой, видимо, готовясь загребать сегодня деньги. Его денная приходо-расходная книжечка была аккуратно заготовлена чистою страничкой и лежала передъ нимъ раскрытою.
Несмотря на то, что въ контор уже обрталось до десяти различныхъ личностей, совершающихъ что-либо спшное — не считая крестьянъ, который уже день терпливо высиживающихъ въ передней — въ контору являлись все новые и новые кліенты. Лишь немногіе сидли и, молча, ожидали окончанія заданнаго нотаріусу дла, большинство же безцеремонно ходило по комнат группами и довольно громко разговаривало, нисколько не стсняясь тмъ обстоятельствомъ, что шумъ могъ мшать здсь же работающимъ конторщикамъ и нотаріусу.
Приходилось покоряться.
Нотаріусъ, его помощникъ и мы вс работали, говоря по-семинарски, елико можаху. Вердяевъ поминутно вскакивалъ, подбгалъ къ кому-либо изъ кліентовъ, совтывался и записывалъ что-то для памяти карандашемъ, иногда онъ приглашалъ цлую группу къ себ въ кабинетъ и тамъ спорилъ и горячился по цлому часу. Затмъ, онъ спшно карандашемъ писалъ, у своего бюро, проэкты сдлокъ. Онъ сіялъ счастьемъ. Пленеръ, при своемъ навык, прямо бралъ у Севрюгова листъ актовой бумаги — иногда весьма цнный — и, по какимъ-то карандашнымъ замткамъ на клочк бумаги, писалъ безошибочно цлый актъ начисто.
Изъ публики иные оставались ожидать документовъ по часамъ, другіе — уходили, общая зайти къ 2—3 часамъ, когда все будетъ готово у нотаріуса. Но на мсто ихъ являлись новые. Сутолока въ контор не уменьшалась.
— Ну, денекъ удался, кряхтлъ Севрюговъ довольно громко., сгорая отчаяніемъ отъ невозможности воспользоваться давно сдланнымъ ему приглашеніемъ нашего швейцара — пожаловать на кухню, гд уже все ‘готово’:— этакъ до 6 часовъ мы сегодня не управимся! Послалъ Господь!— И тмъ не мене, въ душ онъ старался вторить счастью своего принципала, сіять удовольствіемъ.
Рзче всхъ выдлялась группа Бекирева и Пандева. Они ходили по контор большими шагами, имя посредин какого то молодого человка. Пандевъ не безъ труда старался не отставать отъ собесдниковъ, ковыляя хромой ножкой. Приличный во всхъ отношеніяхъ незнакомецъ, однако, носилъ на себ печать провинціала. Не знаю почему, но я инстинктивно догадывался что это долженъ быть пандевскій помщикъ изъ Воронежа. Изъ разговора можно было заключить, что онъ только что вернулся откуда-то изъ-за-границы. (Они такъ громко разговаривали, что я могъ слдить за ихъ бесдой, несмотря на свою работу). Бекиревъ дружески держалъ его за талію. Недавняя жертва шакаловской алчности теперь имла счастливый видъ. Недавнія невзгоды, видимо, готовились отъ нея отлетть…
Незнакомецъ былъ музыкантъ-диллетантъ. Это можно было заключить изъ разговора. Онъ вернулся изъ Италіи. Страна классическихъ пвцовъ и музыки замтно волновала его. По его словамъ, онъ готовъ былъ пожертвовать всми воронежскими благостынями, дабы служить искуству. Пандеву онъ внималъ съ благоговніемъ, какъ ‘бывшему’ профессору. Послдній подзадоривалъ его аппетитъ своими толками о томъ, какъ онъ бывалъ на вечерахъ у Листа въ Пешт, у Литольфа въ Вн, какъ у него, Пандева, на квартетныхъ утренникахъ, игралъ Рубинштейнъ D-moll’ную сонату Бетховена… А Бекиревъ, справа, доказывалъ незнакомцу необходимость обладанія въ столиц нотнымъ магазиномъ, для несомннности правъ на истинное служеніе длу музыкальнаго просвщенія Россіи.
Бекиревъ, видимо, былъ широкая натура: стоило только вслушаться въ его фантазіи. Ему грезилась возможность завести склады своего нотнаго магазина при каждой земской управ, при каждомъ волостномъ правленіи. Осуществленіе этой счастливой мысли, по его словамъ, кром всероссійской славы, общало десятки тысячъ рублей годовой выгоды, особенно если этому поможетъ кредитомъ, вновь учреждаемый Бекиревымъ, банкъ: ‘Общество взаимнаго учета малонадежныхъ векселей’.
Самъ нотаріусъ Вердяевъ, съ ловкостью любезнаго хозяина, время отъ времени, отрывался отъ своей работы, вмшиваясь въ ихъ разговоръ. Воронежскій меломанъ-помщикъ распространился теперь, напримръ, о музыкальныхъ способностяхъ итальянскаго простонародья, между которымъ встрчаются сотни природныхъ Рубини и Тамберликовъ. Онъ объяснялъ это вліяніемъ восхитительной итальянской природы, дйствующей даже и на иноземца-путешественника обворожительно. Вердяевъ вдругъ такъ и заволновался.
— Ну, сейчасъ въ Палестину подемъ, шепнулъ мн Аваловскій, нагибаясь за спичками. Я не сразу понялъ этотъ намекъ. Но когда, вслдъ затмъ, Вердяевъ громко произнесъ:
— Да, это дйствительно восхитительно дйствуетъ на душу, господа! Вотъ когда я путешествовалъ по Палестин съ Робертомъ Вильгельмовичемъ Баумомъ, нашимъ старшимъ нотаріусомъ…
Я понялъ многое и недавній странный вопросъ Аваловскаго нашему принципалу о томъ, существуютъ ли нотаріусы въ Палестин?— сдлался мн понятенъ сразу. Разсказы о Палестин оказывались слабостью нашего почтеннаго Владиміра Иваныча. Дать ему возможность лишній разъ заговорить о путешествіи въ Палестину, особенно при чужихъ людяхъ, значило угодить Вердяеву, въ самое сердце, пріятнымъ щекотаньемъ человческаго самолюбія.
Но и Палестина, однакожъ, не помшала ему, вскор, тихо замтить Пленеру, передавая какой-то проэктъ и указывая глазами на воронежскаго меломана и Пандева съ Бекиревымъ:
— 20 рублей за составленіе возьмете, 5 — за написаніе. Остальное — по такс.
Онъ еще что-то хотлъ добавить, обращаясь къ Пандеву, вроятно, возвратиться къ разговору о Палестин, но въ контор произошло движеніе.
Въ дверяхъ показалась пожилая дама грандіозныхъ размровъ. Ее сопровождалъ маленькій старичокъ съ нерусской физіономіей, съ сденькой эспаньолкой, едва поспвая за своей дамой. Они говорили торопливо по-французски о чемъ-то. Голосъ ея повелительно гудлъ. Она шагала впередъ гренадерскою походкой.
Вс невольно разступились передъ ней.
— Asseyez vous, comte, сказала великанша своему спутнику, указывая на стулъ, стоявшій около бюро нотаріуса.— Или вамъ здсь будетъ жестко сидть? Возьмите подушку, распорядилась она, указывая спутнику просиженную подушку на кресл Вердяева. Comte взялъ подушку и прислъ:— Здравствуйте, Владиміръ Иванычъ, непринужденно сказала гостья Вердяеву, протягивая руку.
— А, графиня! бросаясь къ ней на встрчу, произнесъ торопливо нотаріусъ.
— Довренность, Бога ради, довренность мн скорй! сказала дама.
— Сейчасъ, сейчасъ, Вра Ивановна. Садитесь, пожалуйста, придвигая ей свое кресло, сказалъ Вердяевъ-Кисловской: — довренность у васъ готова?
(Она, однакожь, не сла).
— Конечно, готова.— Она поспшно откинула на сосдній стулъ порядкомъ потертую соболью муфту, скинула съ руки разорванную перчатку и стала раскрывать свой саквояжикъ. Изъ него она вывалила на столъ цлый ворохъ писемъ и бумагъ:— только скорй, au nom de Dieu!
— Не задержимъ, графиня! Какъ поживаете? Цлый мсяцъ не были у насъ — забыли… Отъ вашего имени явить, графиня? Кому это дается?
— Тамъ написано, тамъ написано, Владиміръ Иванычъ! Не задерживайте. Корпуса лсничихъ, титулярному совтнику…
— Кажется, надворному совтнику, ma ch&egrave,re, робко замтилъ comte.
— Taisez-vous, строго замтила ему дама.
— Титулярному совтнику Ивану Христофоровичу Липову, съ правомъ передоврія въ частностяхъ… Нашла, наконецъ! сказала она торжествующе Вердяеву, намекая на что-то.
— Ну, поздравляю, графиня, поздравляю отъ души! пожимая ея руку, говорилъ нотаріусъ: — Этотъ уже будетъ надежный? освдомился онъ.
— О, это иной человкъ! Этотъ съ револьверомъ въ рукахъ общаетъ требовать ввода.
— Ну, поздравляю, поздравляю!
— Новый указъ Сената посланъ губернатору. Это уже шестой по счету. Теперь не могутъ не исполнить!
— Не увлекаешься ли, ma ch&egrave,re?! Еще нельзя теперь сказать, чтобы… робко опять вмшался графъ.
— Taisez-vous, taisez-vous! Te vous ai dit mille fois! Ваше дло, графъ, сидть и молчать… Теперь уже врно, не сорвется, увренно сказала она Вердяеву:— новый уполномоченный берется выхлопотать команду, въ случа новаго сопротивленія, и, хотя бы съ револьверомъ въ рукахъ, согнать башкирцевъ съ присужденной земли.
— Двадцать вдь тысячъ, мой другъ! робко опять замтилъ неугомонный графъ.
— Vculez-vous vous taire?! прикрикнула она на него:— я васъ никогда боле не буду брать съ собою.— Батальона будетъ мало, объяснила она Вердяеву:— пришлютъ дивизію. Лишь бы энергически дйствовать! Теперь я нашла человка. О, этотъ не такой, какъ другіе… И солимское дло выгораетъ. Поздравьте.
— Опять-таки поздравляю отъ души, охотно согласился Владиміръ Ивановичъ. (Отъ души вдь ничего не стоитъ поздравлять).
— Тоже посланъ указъ. Городъ пусть мн заплатитъ за землю. Двсти лтъ неправо пользовались. Сдеремъ съ процентами. А нтъ, такъ снесу городъ и, насмхъ людямъ, на этомъ мст разобью свой паркъ: былъ губернскій городъ, а графиня захотла — и нтъ его! засмялась она.— Только Бога ради, теперь скоре свидтельствуйте: сегодня нужно сдать за почту довренность. Кром того, мн еще нужно въ общество взаимнаго поземельнаго кредита поспть — узнать: сколько, примрно, можно получить въ ссуду подъ эту землю? Мн совтуетъ князь Ачиковъ, mon cousin, заложитъ хорошо, а потомъ не выкупить. Но я хочу — просто продать свои права. Тутъ есть покупщики — даютъ 800 тысячъ, но я еще подумываю… Не задержите, пріятель Владиміръ Иванычъ, тыкая Вердяеву довренность, попросила она.— А пока у васъ будутъ свидтельствовать, я просмотрю послднія ршенія кассаціоннаго департамента. Есть у васъ? Дайте мн.
— Есть, сейчасъ, сейчасъ, графиня!
Нотаріусъ бросился за баррьеръ къ Аваловскому. Онъ попросилъ его все оставить и сдлать скоре явку довренности отъ имени графини.
Гостья надла золотое пенсне на глаза. Не ожидая разршенія хозяина, она подошла къ этажерк съ законами и юридическими книгами, и съ видомъ знатока, тотчасъ же отыскала нужную ей книгу.
Она услась съ нею прямо въ кресло Вердяева.
Бекиревъ, внимавшій, не безъ благоговнія, всей этой сцен, отдлился отъ прочихъ своихъ собесдниковъ и, наклонившись къ Севрюгову, освдомился:
— Состоятельная женщина?
— Должно быть, если города беретъ, нехотя сострилъ тотъ. Бекировъ выпрямился и аппетитно прищурился на графиню.
— Кто это? тихо спросилъ я у Аваловскаго, нагибаясь къ нему.
— О комъ вы спрашиваете?
— Объ этой графин.
— Саровичъ въ юбк.
— Нтъ, безъ шутокъ?
— Фамилію вы желаете знать?— графиня Бофоръ.
— Кто-жь она, въ самомъ дл?
— Я вамъ сказалъ, Саровичъ въ юбк. Большаго лишь полета… Не мшайте теперь, нотаріусъ смотритъ, оговорился Аваловскій.— Ожидаютъ довренности. Посл объясню какъ-нибудь.
Онъ легъ на лвую руку — и перо его шибко забгало по бумаг. Черезъ пять минутъ, онъ ужь передалъ довренность Венцеславу Венцеславичу и тотъ сталъ заносить ее въ реэстръ.
— Готово, графиня, громко сказалъ нотаріусъ, принимая довренность и реэстръ изъ рукъ Бенцеслава Венцеславича.— Пожалуйте, расписаться въ реэстр.
Та встала съ мста, подошла къ баррьеру, взяла перо и, безъ чьихъ-либо указаній изъ служащихъ, умло расчеркнулась гд слдуетъ въ реэстр.
— Сколько я вамъ должна заплатить? освдомилась она, подавая Севрюгову трехрублевую бамажку.
— Рубль, ваше сіятельство, сказалъ тотъ, вручая сдачу.
— Кажется, вы лишнее съ меня взяли?
Севрюговъ покраснлъ, какъ ракъ.
— Помилуйте, Вра Ивановна! подбгая къ нимъ смется Вердяевъ:— всегда рубль со всхъ беремъ за довренность.
— Вотъ Кузьмовичъ, новый нотаріусъ, говорятъ, по 10 коп. теперь беретъ.
— То подпись, графиня.
— А вы за подпись съ меня, прошлый разъ, взяли 25 коп.
— По соглашенію, 208 ст. Нот. Полож.
— Думаю перейти къ Кузьмовичу, пріятель Владиміръ Иванычъ… Ну, да теперь, въ виду полученія за Солимскъ милліона — не стоитъ объ этомъ говорить!
— Разумется, сконфуженно лепечетъ нотаріусъ.
— Adieu, monsieur Вердяевъ.
Графиня прощается, захлопываетъ саквояжъ и идетъ помогать графу встать со стула. Она поддерживаетъ его подъ руку.
— Засидлись, говоритъ она мужу.— Несите мой саквояжъ. Да не заглядывайтесь, пожалуйста, по улицамъ на хорошенькихъ, а то еще потеряете: будетъ тогда хлопотъ!
Вс столпились у дверей корридора, и съ улыбкой провожаютъ глазами интересную пару. (Въ корридор ее едва не сбиваетъ съ ногъ спшащій Саровичъ).
Войдя въ контору, Саровичъ, ловко прошмыгнулъ между нашими кліентами и подбжалъ къ нотаріусу.
— Платонъ Александрычъ поручилъ мн передать вамъ его просьбу, Владиміръ Иванычъ, чтобы посл завтра проэктъ его купчей съ Маториною, на пустопорожку, былъ готовъ. Проситъ не задержать. Онъ прідетъ совершать въ 2 часа.
— Кто же свидтели?
— Обыкновенные.
— Мацфельденъ, Михевъ и вы?
— Да-съ.
— Будетъ готово, скажите.— Вердяевъ слъ на свое мсто.
Саровичъ шибко перешелъ къ баррьеру. Онъ со всми служащими поздоровался, въ томъ числ и мн теперь уже протянулъ руку.
— Посл завтра Двининъ у васъ, господа, будетъ совершать купчую, видимо, желая сказать намъ пріятное, оповстилъ въ полголоса Саровичъ.
— Что-жь, хорошо, если не врешь, замтилъ Севрюговъ.
— Ей-богу! Поэтому, дайте что-нибудь покурить.
Кассиръ далъ ему цлую колобовскую сигару, прибавивъ зачмъ-то:
— Отъ Тен-кате, пойми это!
— Добре, добре! Я вотъ самъ, какъ получу съ Оттомарки 1,800 рублей, хочу полакомиться отъ Тен-кате десяткомъ Regalia prima. Угощу васъ всхъ тогда… Пане Венцеславе, сказалъ Саровичъ, передвигаясь къ нашему ‘реэстранту’:— на пару словъ.
Они отошли къ окну. Что они говорили — я не слышалъ. Я видлъ лишь, какъ Венцеславъ Венцеславичъ развелъ руками. Затмъ онъ раскрылъ свой портмоне и сказалъ что-то Саровичу.
— Ну, добре и за это, отвтилъ Саровичъ, беря оттуда двугривенный:— посл двининской купчей сочтемся.
И, схвативъ шапку съ баррьера, онъ улизнулъ незамтно изъ конторы, среди шума голосовъ присутствующей публики.
Только къ 2 часамъ пополудни вс бекиревскія бумаги были готовы. Сколько я могъ понять, по одному акту онъ закладывалъ движимость и товаръ своего нотнаго магазина, по прилагаемой описи, за пятнадцать тысячъ, ‘уже полученныхъ сполна’, тайному совтнику Никит Никитичу Пандеву (Пандевъ служилъ по какому-то вдомству и имлъ этотъ чинъ) — на три года, безъ процентовъ, по другому — тотъ же магазинъ, со всею движимостью, нотнымъ и инструментальнымъ инвентаремъ, продавался въ собственность воронежскому землевладльцу, дворянину Сергю Всеволодовичу Скрипачеву за десять тысячъ рублей, съ какимъ-то страннымъ обязательствомъ для Бекирева опять выкупить этотъ магазинъ за ту же сумму чрезъ два года, буде того пожелаетъ г. Скрипачевъ. Я ршительно не понималъ тутъ ничего. Но ни нотаріусъ Вердяевъ, ни Бекиревъ, ни Пандевъ, ни Скрипачевъ, наконецъ — не находили во всемъ этомъ ничего страннаго и размашисто подписали вс документы.
— Ну, теперь являйте, сказалъ Бекиревъ Венцеславу Венцеславичу, передавая акты:— только не забудьте, пожалуйста, закладную переднимъ No помтить.
Съ торжествующимъ лицомъ, жарко сжимая своего друга Пандева за талію въ знакъ благодарности за уготованное счастіе, бросился Бекиревъ къ круглому столику, у котораго Скрипачевъ писалъ ему чекъ на банкъ и выкладывалъ сторублевками часть платежа. И Пандевъ, какъ голодная акула, ждущая подачки, не отставалъ отъ него, ковыляя ножкой.
— Поздравляю, поздравляю новаго собрата, вступающаго на поприще служенія дорогому искуству! говорилъ этотъ послдній, пожимая руку Скрипачева.— Теперь, господа, остается только — пока заносятъ въ книгу у нотаріуса — спуститься на Невскій, перейти улицу и вспрыснуть доброе дло, по-артистически, шампанскимъ и устрицами у Осетрова! Такъ принято у насъ, въ артистическомъ мір, куда вы только-что вступили, высокопочтеннйшій Сергй Всеволодовичъ!
— Что же, я не прочь. Все какъ слдуетъ.
И Скрипачевъ вручаетъ Бекиреву договорный платежъ. Бекиревъ торопливо вынимаетъ свой захудалый бумажникъ. Въ утроб послдняго виднются лишь скромная трешница, да порядочная пачка чистыхъ вексельныхъ бланковъ. Бекиревъ гордо набиваетъ его теперь сторублевками.
— Идемте, идемте, господа, радостно говоритъ онъ: — явка еще черезъ часъ у нихъ будетъ готова. И онъ показываетъ на насъ глазами.— Запить начало добраго дла виномъ — тоже недурно! Вотъ когда устроится еще банкъ по моей иде…
И вс весело берутся за шапки и направляются къ выходу.
Но едва Бекиревъ сдлалъ два шага отъ того мста, на которомъ стоялъ, какъ дверь кабинета нотаріуса, скрипнувъ, пріотворилась, и кто-то позвалъ его:
— Павелъ Николаичъ!
Онъ взглянулъ на дверь. Въ расщелин двухъ половинокъ виднлась ненавистная ему рожа Шакалова. Она манила его къ себ пальцемъ.
Бекиревъ поблднлъ, какъ простыня.
— Я догоню васъ, господа, идите! могъ только проговорить онъ глухимъ голосомъ своимъ спутникамъ.
И какъ замагнитизированный взглядомъ большой зми кроликъ идетъ прямо въ пасть гадины, такъ и Бекиревъ покорно пошелъ на зовъ алчнаго Шакалова.
Черезъ минуту изъ кабинета послышался покрикивающій голосъ Шакалова.

VIII.

21-го марта, четвергъ.

И сегодня еще много горячки въ контор.
Вердяевъ въ какой-то сует. Въ десять часовъ куда-то здилъ въ бломъ галстух, съ вновь подкрашенными волосами, напомаженный и раздушенный, къ одиннадцати вернулсяі потараторилъ съ Пленеромъ въ кабинет минутъ десять, и затмъ опять укатилъ съ портфелемъ подмышкой.
Мн приказано перейти въ кабийетъ нотаріуса и тамъ заниматься. Пленеръ сейчасъ будетъ давать мн, по листкамъ, переписывать что-то важное. Нотаріусъ меня предупредилъ, чтобы я не тревожилъ ‘постороннихъ’, въ кабинет находящихся.
Отправляюсь съ перьями, линейками и резинками въ кабинетъ. Помщаюсь за тмъ же столикомъ у окна, гд еще недавно писывалъ Костряковъ. Замчаю въ глубин кабинета, на диван, какую-то пару. Молодой пижонъ, очень красивенькій, и дама подъ вуалью. Завидвъ меня, они отодвинулись въ уголъ дивана и какъ-то испуганно прижались другъ къ другу.. Они значительно понизили тонъ разговора, затмъ заговорили вдругъ по-французки, вроятно, предполагая, что я не понимаю этого языка.
Я сталъ поджидать работы отъ Пленера. Голубки видны мн были лишь наискось.
Помощникъ нотаріуса не заставилъ себя долго ждать. Войдя въ кабинетъ и ступая по-слоновьему своими толстыми ногами, Пленеръ нагнулся къ моему уху и сказалъ, что нужно переписать очень большой и важный проэктъ раздльнаго акта наслдниковъ покойнаго дйствительнаго тайнаго совтника, сенатора Неразова, что нужно внимательно и красиво это выполнить, почему меня и уединилъ въ кабинетъ нотаріусъ. Пленеръ далъ мн первыя три страницы.
Я общалъ постараться и принялся за дло. Пленеръ удалился въ контору. Замтивъ, что я углубился въ работу, присутствующая пара, на диван, стоя шептаться между собою свободне.
— Et je vois que tu ne m’aime plus prsent, Anatole, тихо сказала дама.
И мн послышалось, что она, сквозь слезы, тихо сморкнулась въ платочекъ. Я навострилъ невольно уши, продолжая писать.
Собесдникъ ея молчалъ.
— Repondez franchement. Что же вы молчите? Я угадала?
— Pardon, Лизавета Павловна, это вы не любите меня, если не хотите боле ждать по первому векселю и отказываете въ какихъ-нибудь новыхъ трехстахъ рубляхъ, по-французски замтилъ тотъ:— а я люблю по-прежнему.
— Ахъ, еслибы я могла врить!
Дама вытерла кружевнымъ платкомъ глаза подъ вуалеткой.
— Я тотчасъ ду, если вы не даете, къ Грипоръ: вотъ эта женщина такъ любитъ меня.
Собесдница рзко шевельнулась на своемъ мст.
Съ минуту они перекидывались словами, которыхъ я не могъ разслышать.
— C’est fix, ршительно прошепталъ пижонъ.
Мн показалось со стороны, что дама незамтно взяла его за руку.
— Ну, не сердись. Calmez-vous. Я согласна, умоляюще произнесла она: — но условія будутъ другія, Anatole: 3% и неустоечная въ шестьсотъ. Aecepte-tu ces conditions?.. И къ Грипоръ — ни ногой. Если я узнаю…
— Но деньги мн нужны сегодня, сейчасъ, капризно произноситъ собесдникъ.
Дама раскрыла ручной изящный саквояжъ и заглянула туда.
— Я должна буду размнять билетъ. Это послдній, Анатоль. Подумай.
Anatole нетерпливо взглянулъ на часы.
— Dpche-toi, Lise. А deux heures je dois tre au minist&egrave,re. Dis au notaire qu’il prpare.
Дама опять тихо высморкалась въ платочекъ сквозь слезы, откинула вуаль на шляпку (я замтилъ ея набленныя щеки и красные отъ слезъ глаза) и, тихо подойдя къ двери въ контору, пріотворила ее:
— Николай Иванычъ! робко позвала она.
Пленеръ тихими шагами вошелъ въ кабинетъ и уставился на нее своими оловянными глазами.
— Еще вексель Анатолію Николаичу нуженъ: по предъявленіи — въ 600 рублей…
— Въ 300, Лизавета Павловна, замтилъ робко пижонъ.
— Разв вы мн не довряете, Анатолій Николаичъ?! Кажется, не первый разъ.
Собесдникъ смолчалъ.
— На шестьсотъ рублей, повторила дама Пленеру:— и неустоечную на 600. Нельзя ли скоре.
Николай Иванычъ удалился въ контору, сказавъ: ‘хорошо-съ’, а странная пара нотаріальныхъ голубковъ опять забилась въ уголокъ дивана, испуганно тискаясь другъ къ другу и перешептываясь.
Я принялся торопливо писать.
Проэктъ акта, дйствительно, былъ громаденъ, такъ какъ исписанные бисерно Пленеромъ три листа не составляли еще и половины всего акта. Длящихся наслдниковъ было до семи человкъ, длимыхъ деревень, земель и угодій до сорока наименованій, цнныхъ вещей, рдкихъ картинъ и капиталовъ, подлежащихъ раздлу, стоимостью свыше семисотъ тысячъ. Все цнилось длящимися ‘по совсти’ — а не по совсти, вроятно, и боле — свыше чмъ въ милліонъ девятьсотъ тысячъ рублей. Они должны были уплатить громадныя гербовыя и иныя пошлины. Нотаріусъ, несомннно, тутъ заработывалъ тоже порядкомъ.
Но едва я написалъ съ полстраницы, какъ въ контор раздался возвышенный голосъ Вердяева. Значитъ, онъ вернулся. Дйствительно, черезъ минуту дверь кабинета съ шумомъ отворилась и вошелъ нотаріусъ. Онъ, видимо, былъ очень взволнованъ, Пленеръ слдовалъ за нимъ съ удивленнымъ лицомъ. Войдя въ кабинетъ и, на ходу, шаркнувъ пожкой голубкамъ на диван, Вердяевъ съ сердцемъ бросилъ портфель на этажерку и взволнованно произнесъ, обращаясь къ Пленеру:
— Это сумасшедшіе люди! Это не домъ — а Бедламъ! Опять несогласны! Опять перемны!
— Остановитесь переписывать, глухо сказалъ мн Пленеръ посл этихъ словъ нотаріуса.— И онъ положилъ свою широкую руку на проэктъ, который я переписывалъ.
— Евгеній требуетъ новой доплаты ему отъ сестеръ въ 200 тысячъ, горячо говорилъ Вердяевъ:— Марья Алексвна не хочетъ брать Воздвиженскаго и Сосновокъ, хочетъ деньгами все получить или чтобы на ея долю уступлены были вс тамбовскія имнія. Зятья вс чуть не передрались при мн, Евгеній выругалъ сестеръ ‘шлюхами’ и, пожалуй, еще дуэль произойдетъ между нимъ и княземъ Сахаровскимъ изъ-за жены. Саксонскій чайный сервизъ вычеркните изъ раздльнаго акта — не существуетъ боле: баронесса Морингъ не хотла уступить его Агла Алексевн, какъ было договорено, взяла и, сбросивъ съ этажерки на полъ, вдребезги разбила. Евгеній, костянымъ ножемъ проткнулъ насквозь ван-диковскую картину!.. Не могу уговорить ихъ, что для подписанія самаго акта нужно всмъ разомъ съхаться въ контор. У себя тоже одинъ другого не хотятъ принимать… Все снова придется длать, Николай Иванычъ. Это уже будетъ седьмой проэктъ. Опять на недли затянется дло. На счетъ нотаріальныхъ расходовъ тоже не могутъ спться. Вс говорятъ: пусть Николай Алексичъ платитъ, а тотъ говоритъ: ‘съ какой стати мн одному платить’? Сумасшедшее семейство! Вотъ служба! хватая себя за голову, произнесъ въ отчаяніи Вердяевъ.
Венцеславъ Венцеславичъ вошелъ и подалъ Пленеру вексель и неустоечную.
— Ваши бумаги готовы, Анатолій Николаичъ, отнесся помощникъ нотаріуса къ пижону:— пожалуйте…
Нотаріальные голубки поднялись съ дивана и, любяще опираясь другъ другу на руку, вышли въ контору.
Но черезъ минуту Пленеръ опять вернулся въ кабинетъ и сказалъ поспшно нотаріусу:
— Васъ лично желаетъ видть и по секрету переговорить какой-то маіоръ Шебанскій.
Вердяевъ пожалъ недоумвающе плечами.
— Въ кабинет проситъ принять его, добавилъ Пленеръ.
— Попросите. Вердяевъ нервно прошелся по кабинету.
Въ дверяхъ показался старикъ въ потертомъ отставномъ, безъ погонъ, интендантскомъ сюртук. Одна нога его была обута въ коричневую валенку и онъ опирался на блую, сучковатую дубинку.
— Г. нотаріуса имю честь видть? спросилъ онъ, послюнивъ пальцы и зачесывая ими сдоватые виски впередъ (онъ шепелявилъ въ разговор).
— Къ вашимъ услугамъ, кланяясь сказалъ Вердяевъ.
— Мы тутъ одни? Могу я говорить по секрету? косясь на меня, освдомился пришедшій.
— Да, тутъ свои. Секретовъ нтъ… Какіе же!
— Я маіоръ Шебанскій.
Вердяевъ опять слегка поклонился.
— Авторъ статьи ‘О распознаваніи примсей въ круп’.
Вердяевъ молчитъ.
— Вы не изволили читать?
— Нтъ… не удавалось.
— Позвольте, я вамъ сейчасъ же прочту. Онъ торопливо досталъ изъ-за борта сюртука старый нумеръ ‘Сверной Пчелы’.— Я также написалъ трактатъ о ‘Всеобщей уніи человчества’, въ немъ я предлагаю, мной изобртенный, одинъ языкъ для всего человчества.
Онъ ползъ въ другой карманъ.
— Ахъ, это вы написали? почему-то вдругъ спросилъ Вердяевъ.
Тотъ какъ бы обрадывался.
— Я-съ, я-съ. Позвольте я вамъ посвящу это сочиненіе?
— Благодарю-съ, но какое же соотношеніе все это иметъ къ моимъ обязанностямъ нотаріуса?
— Изволите ли видть, г. уважаемый нотаріусъ, я сейчасъ вамъ укажу это соотношеніе. Мн нужно просить вашего опытнаго юридическаго совта… Я ветеранъ, изволите видть, еще первой турецкой войны 28 года. Подъ Браиловымъ я былъ, буквально, изрубленъ врагомъ. Челюсти нтъ. Взгляните, чтобъ вы поврили.— Онъ открылъ какъ-то ужасно, бокомъ, ротъ — и указалъ на полное отсутствіе зубовъ:— въ Варн перенесъ чуму, 60 дней былъ въ карантин. Прошу васъ доврять моимъ словамъ, вотъ-съ послдствія чумныхъ ранъ до сихъ поръ.
Онъ моментально придвинулся къ дивану и, прежде чмъ Вердяевъ могъ что либо промолвить, скинулъ съ ноги валенку и сталъ разматывать суконку.
— Не снимайте… врю-съ. Надньте валенку, пожалуйста. Но какое же все это соотношеніе иметъ къ цли вашего посщенія нотаріальной конторы?
— Сейчасъ, сейчасъ, г. уважаемый нотаріусъ,— Онъ также быстро вдвинулъ ногу въ валенку, какъ быстро изъ нея только-что вылзъ, и продолжалъ:— Итакъ, какъ авторъ статей ‘О распознаваніи примсей въ круп’ и ‘Всеобщая унія человчества’ (не была эта статья напечатана по нежеланію нашей академіи наукъ, по отдленію словесности, изъ скаредности, уплатить просимыя мною пятьдесятъ тысячъ), итакъ, государь мой, уважаемый нотаріусъ, какъ авторъ этихъ статей и ветеранъ — я былъ извстенъ всему ученому міру и потому, естественно, когда я сдлалъ новое открытіе и обратился къ г. министру народнаго просвщенія, то былъ радушно имъ принятъ, какъ старый знакомый. Открытіе мое состоитъ въ раціональнйшемъ, основанномъ на законахъ анатоміи и физики, устройств ручекъ для стальныхъ перьевъ.
— Все-таки, нетерпливо замтилъ Вердяевъ-Кисловской:— я не вижу соотношенія…
— Позвольте, уважаемый нотаріусъ, сейчасъ вы это увидите… До сихъ поръ круглыя ручки портили дтямъ навсегда пальцы и почеркъ. Я открылъ, что, по закону анатомическаго сложенія трехъ пальцевъ при письм, и самая ручка должна имть, государь мой, не иное строеніе, какъ лишь трехгранное… Позвольте, я вамъ сейчасъ это покажу.
Онъ ползъ въ третій карманъ.
— Что же дальше, Бога ради?
— А дальше то, что я былъ обласканъ г. министромъ: открытіе мое было лестно одобрено учебнымъ комитетомъ. Но когда я попросилъ привилегіи и возмездія, мн предложили — поврите ли?— вотъ какъ у насъ, въ Россіи, поощряются полезныя открытія!— 200 рублей единовременнаго пособія.
— Ну-те, и вы не взяли?
— Нтъ, я прошу 10,000 рублей заимообразно на постройку фабрики. И мн сказали, что если я настойчиво буду просить, то дадутъ. Я хочу самъ эксплуатировать. Г. Краснохвостовъ, писче-бумажный торговецъ, предлагалъ мн 300 рублей. Нтъ, я хочу построить фабрику и эксплуатировать лично, ибо это очень выгодно. Если изобртеніе будетъ одобрено министерствомъ просвщенія, то, принявъ цифру учениковъ въ народныхъ школахъ лишь въ 100 тысячъ, и принявъ въ соображеніе, что, научившись этимъ перомъ писать, впослдствіи, вс волостные писаря, все духовенство, вс военныя канцеляріи — не захотятъ другого пера въ руки брать, можно смло разсчитывать, что въ годъ потребуется до 10 милліоновъ ручекъ, а если всхъ гранатныхъ сосчитать въ Россіи, то и до 20 милліоновъ штукъ въ годъсъ — поймите!
— Но чмъ же я могу вамъ быть полезенъ, г. Шебанскій? съ отчаяніемъ перебилъ его Вердяевъ.
— Вотъ-съ теперь мы и дошли до этого.
— Пожалуйста, покороче, попросилъ нотаріусъ.
— Мн нужно составить такой проэктъ договора съ министерствомъ, чтобы для меня было крпко, понимаете.
— Да министерство разв ршило вамъ выдать эти 10 тысячъ рублей?
— Пока нтъ. 200 рублей даютъ: это обида, вы понимаете, для автора напечатанной, напечатанной, замтьте, статьи: ‘О распознаваніи примсей въ круп’!..
Вердяевъ отчаянно почесалъ затылокъ.
— Вдь наше, нотаріусовъ, время — деньги, г. Шебанскій, мы отъ правительства ничего не получаемъ… Слдовательно…
— Я плачу! воскликнулъ майоръ:— я не хочу даромъ. У меня есть 2 рубля.— Онъ какъ-то вытянулъ шею, наклонилъ голову на бокъ и изъ-за воротника, съ образкомъ, на черномъ шнурочк, вытянулъ замшевый мшочекъ. Онъ торопливо сталъ доставать оттуда дв рублевыя бумажки:— я даромъ не хочу!
Вердяевъ улыбнулся.
— Извольте, г. Шебанскій, я вамъ и такъ составлю проэктецъ нужнаго вамъ договора.
— Нтъ-съ, такъ не хочу! Вы думаете я нищій?!.
— Я это не думаю… а хотлъ бы…
— Нтъ, такъ я не хочу, уважаемый нотаріусъ, я не нищій, я получаю пенсію 143 рубля въ годъ. Не хочу даромъ. Я могу 2 рубля заплатить — и плачу. На этихъ ручкахъ, выстроивъ фабрику, при требованіи въ годъ до 20 милліоновъ штукъ ручекъ, можетъ быть, я наживу сто тысячъ рублей чистоганомъ… А даромъ принять мн, автору статей, вашу услугу нельзя, вы понимаете… Не откажите, уважаемый нотаріусъ!
— Хорошо, хорошо, г. Шебанскій.— Вердяевъ ударилъ два раза въ звонокъ. Явился Николай Ивановичъ. Вердяевъ ему что-то объяснилъ тихо.
— Вотъ онъ опытный человкъ — онъ вамъ сдлаетъ проэктецъ, сказалъ нотаріусъ майору, указывая на помощника.
— Нтъ, ужь вы сами, уважаемый нотаріусъ.
— Я просмотрю, я просмотрю посл, будьте покойны, г. майоръ.
Старикъ поклонился низко. Видимо, онъ считалъ себя осчастливленнымъ Вердяевымъ. Онъ отступилъ къ двери спиной, все низко откланиваясь нотаріусу на ходу, и вышелъ съ Пленеромъ.
Я видлъ, какъ Вердяевъ пожалъ плечами и хотлъ что-то мн сказать, можетъ быть, замчаніе насчетъ ушедшаго, но вдругъ кто-то постучалъ въ дверь, кажется, набалдашникомъ палки.
— Еще! съ досадой, сказалъ Вердяевъ.— Войдите!
Дверь быстро распахнулась и какой-то молодой человкъ съ растеряннымъ видомъ, въ весьма необыкновенномъ костюм, не входя и нагнувшись впередъ съ порога, оглядлъ весь кабинетъ соколинымъ взглядомъ.
— Этихъ подлецовъ здсь нтъ? растерянно крикнулъ онъ.
Оказалось, что это Евгеній Неразовъ.
Необыкновенно роскошные волосы, вьющіеся черными кудрями, прежде всего бросались въ глаза. Носъ — съ красивымъ горбикомъ, глаза — какъ уголь, горящіе жизнью и энергіей, тонкіе усики… Неразовъ имлъ почти грузинскій типъ, хотя происходилъ изъ чисто русскаго семейства. Ему было не боле 25 лтъ. На немъ была надта коричневая черкеска, обшитая тонкимъ галуномъ. Въ рукахъ онъ махалъ хлыстикомъ. Евгеній Неразовъ былъ безъ погоновъ, что показывало, что онъ или въ отставк, или еще юнкеръ.
— Я къ вамъ вновь захалъ, Владиміръ Иванычъ, не вытерплъ, сказалъ онъ съ жаромъ, подходя къ Вердяеву:— захалъ, чтобы ршительно объявить свою волю. Если мн не будетъ доплачено Аглашкою и Машкою двухсотъ тысячъ — я не участвую въ раздл! И я, вообще, не хочу ихъ видть — сдлайте это какъ-нибудь врозь, чтобы я не видлъ, при подписаніи раздльнаго акта, этихъ шлюхъ! Что думаетъ о себ, съ чего задираетъ носъ эта Аглашка… или Машка? Что она княгиня Сахаровская? Да такіе князья у меня, на Кавказ, конюшню чистили!.. Баронъ? да знаете ли, что этотъ баронъ, Машкинъ муженекъ…
— Евгеній Алексичъ, нельзя такъ выражаться — это ваши сестры, вспомните, горячо замтилъ Вердяевъ:— такъ мы ни къ какому концу не придемъ!
— Да что вы, Владиміръ Иванычъ, за нихъ заступаетесь! Да вы знаете ли чья Аглашка дочь?— всмъ извстно!
Вердяевъ замахалъ руками.
— Мн это не нужно знать, Евгеній Алексичъ. Я не хочу этого слышать! Или я уйду изъ комнаты, или вы выходите. Такъ нельзя. Еще мсяцъ протянется это дло безъ пути!
— Если он будутъ присутствовать, то я готовъ имъ этотъ кинжалъ вотъ до коихъ поръ засадить!— Онъ, дйствительно, выхватилъ изъ кармана маленькій кинжальчикъ въ серебряпной оправ и показалъ себ по-локоть.— Я имъ покажу, какъ у насъ на Кавказ расправлялись…
— Это невозможно, это невозможно! горячился Вердяевъ.— Я откажусь вовсе отъ вашего дла. У васъ тутъ дойдетъ до смертоубійства…
— Я, дйствительно, за себя не ручаюсь, сказалъ Неразовъ, пряча кинжалъ въ карманъ:— возьмите все на себя. Объздите всхъ по квартирамъ — потому что я ни къ одному изъ этихъ подлецовъ, братцевъ, зятей и сестрицъ, самъ не поду — и собирите подписи.
— Но какже васъ сговорить? Который уже проэктъ передлывается! Да и все это возможно лишь для подписи проэкта. А для совершенія самого акта — вы должны непремнно собраться вс вмст и прослушать его, или у меня въ контор, или у кого-нибудь изъ васъ на дому, иначе актъ не будетъ дйствителенъ.
— Я первый не пріду!
— Пришлите за себя повреннаго, дайте довренность, это всего лучше будетъ. Съ такою горячею натурою, какъ у васъ, нельзя толково дла длать.
— Пусть мн Марья и Аглая 200 тысячъ на мою долю набавятъ изъ своихъ частей. И тамбовскую Алексевку пусть мн отдадутъ, такъ какъ я былъ отца любимый и послдній сынъ. Отецъ такъ и хотлъ сдлать. Не долженъ же я оттого терять, что старикъ скоропостижно умеръ! А баронесса пусть мн, кром того, Пуссена отдастъ вмсто испорченнаго Ванъ-Дика.
— Да вдь вы же сами, Евгеній Алексичъ, при мн испортили ножикомъ.
— Ну, погорячился.
— А она отдавай?
— А она отдавай, потому что я былъ любимецъ отца!
— Ну, хорошо, успокойтесь, Евгеній Алексичъ. Я объду еще разъ всхъ васъ — можетъ, и устроится. Успокойтесь.
— Пожалуйста, Владиміръ Иванычъ, кидаясь на шею къ Вердяеву и заливаясь слезами, какъ дитя, говорилъ Неразовъ, — устройте, возьмите это на себя. Они меня хотятъ обсчитать, воспользоваться тмъ, что я теперь столько долженъ, скупаютъ векселя.— И самыя искреннія слезы льются по его щекамъ.— Не только сдлайте такъ, чтобы я не видлъ противныхъ рожъ этихъ Машекъ и Аглашекъ!.. Я заплачу вамъ все, что будетъ слдовать.
Онъ опускаетъ голову на плечо Вердяева и всхлипываетъ истерически.
— Постараюсь, Евгеній Алексичъ. Позжайте теперь домой — и успокойтесь, прошу васъ.
Неразовъ вдругъ успокоивается, вытираетъ слезы, складываетъ платокъ въ комочекъ, хухаетъ на него и прикладываетъ нсколько разъ къ глазамъ, чтобы скрыть красноту ихъ отъ посторонняго взгляда, затмъ, онъ поправляетъ на себ кокетливо такъ идущую къ его оригинальному лицу черкеску, закуриваетъ предложенную нотаріусомъ папиросу, успокоенный, и веселый, быстро выбгаетъ изъ кабинета, провожаемый Вердяевымъ.
Я сижу на мст нсколько минутъ, пораженный всми этими разнообразными сценами, какъ бы фантасмагоріею, промелькнувшею сегодня предо мною въ этомъ кабинет.
Наконецъ, нотаріусъ приказываетъ мн идти на мсто въ контору и ‘помогать’ другимъ но изготовленію завтрашней двининской купчей. Саровичъ уже опять прибгалъ напоминать. Я возвращаюсь къ своимъ нотаріальнымъ пенатамъ — просиженному креслу, столу съ ввинченною въ него чернильницею и т. п. дорогимъ мн предметомъ. (Я уже начинаю привыкать къ конторской жизни и любить свое мсто). Пленеръ даетъ мн, по его черняку, вписать купчую въ актовую книгу, съ проставкой завтрашняго числа карандашемъ на всякій случай.
Скрипъ перьевъ опять усиливается въ контор.
При всемъ стараніи, однако, мы не успваемъ сегодня справиться съ двининскою купчею. Мн остается написать въ актовой книг еще около половины акта. Разсчитываю лишь завтра утромъ кончить. Теперь же бьетъ четыре часа… Пленеръ очень озабоченъ, такъ какъ нужно приготовить еще и перебленный проэктъ, и выпись этой купчей. И все это къ 2 часамъ, когда Двининъ прідетъ. А работы, кром того, довольно въ контор. Николай Иванычъ идетъ въ кабинетъ совщаться съ Вердяевымъ. Меня и Аваловскаго требуютъ въ кабинетъ.
— У меня просьба къ вамъ, господа, говоритъ нотаріусъ.
Мы настораживаемъ уши.
— Нельзя ли прійти вамъ сегодня вечеромъ? (для Аваловскаго, какъ и для меня, вечерніе часы занятій были необязательны) — и вмст, разомъ, написать проэктъ и выпись двининской купчей. Иначе не успемъ. Выпись должна быть готова для того, чтобы Двининъ и Маторина, завтра же, могли подписать на ней врительную надпись о предоставленіи мн права представить ее на утвержденіе Роберту Вильгельмовичу, старшему нотаріусу, напоминаетъ онъ Авалонскому, какъ боле меня смыслящему въ этомъ:— нельзя такихъ лицъ заставлять дважды прізжать въ контору!
— Слушаю-съ, говоритъ Дмитрій Павлычъ тотчасъ же.
Я замедлилъ, замедлилъ, отчасти просто по обычной мямливости своей.
— А вамъ нельзя, г. Мастовъ?
— Не могу ли я взять на домъ работу и тамъ сдлать? у меня сегодня ребенокъ боленъ, жена одна дома, робко сказалъ я: — но если прикажете…
— Нтъ, зачмъ же… Сговоритесь, господа, какъ нибудь. Это необходимо, знаете.
Я опять взглянулъ на Аваловскаго. Онъ какъ будто догадался.
— Я могу къ вамъ придти на квартиру въ 8 часовъ, обратился онъ ко мн.
Я почти обрадовался. Почему-то я уже давно симпатизировалъ этому человку — онъ такъ охотно все мн показывалъ въ контор — но самъ я его къ себ еще не ршался пригласить первымъ. Онъ же теперь соглашался прійти такъ просто, безпретендательно…
— Очень радъ буду васъ у себя видть, почти воскликнулъ я.
— Вотъ и прекрасно, сказалъ нотаріусъ: — подъ диктовку другъ друга и напишете скоро эти два акта. Благодарю васъ.
Мы вышли изъ кабинета.
— Такъ я васъ жду къ себ въ 8 часовъ вечера, Дмитрій Павлычъ, напомнилъ я Аваловскому въ контор, забирая нужныя бумаги въ мой старенькій портфель и горячо пожимая руку простяка-товарища.
— Будемъ-съ.
Я еще боле былъ успокоенъ, когда замтилъ, что онъ выписалъ изъ конторской адресной книжки, хранившейся у Венцеслава Венцеславича, въ свою Agenda мой адресъ.
— Гость сегодня будетъ вечеромъ, обрадованно сказалъ я Кат.— Я ей объяснилъ.— Ты напоишь насъ чаемъ, конечно, когда Коля уснетъ.
Такъ какъ Катя не разъ слышала отъ меня, что этотъ Аваловскій, въ контор, всегда помогаетъ мн указаніями, то извстіе мое, кажется, доставило и жен удовольствіе. Я въ этомъ окончательно убдился, когда замтилъ, что Катя, отлучившись куда-то минутъ на пять посл обда (мы кухарки не держимъ эти мсяцы, по бдности нашей), неизвстно на какія деньги принесла къ чаю сливочнаго масла, сыру и полбутылки денкеровскаго коньяку въ полтинникъ. А затмъ и сама пріодлась въ свое черное, кашемировое платье. Гордость свою, золотое обручальное кольцо — она также долго терла, передъ зеркаломъ, замшевою перчаткой, я это замтилъ. (Правду сказать, это единственная цнная вещь, которая у насъ еще не заложена). Колю жена постаралась уложить спать пораньше. Къ нашему общему удовольствію, онъ сегодня заснулъ очень скоро. Жаръ и легкій бредъ, бывшіе вчера въ это время у ребенка, сегодня не повторялись… Катя оказывалась совершенно свободною.

IX.

22-го марта, пятница.

Авалонскаго жена моя встртила безъ обычной своей застнчивости. Когда, представляя гостя, я назвалъ его фамилію, она мило спросила, какъ бы желая удостовриться:
— Мексиканецъ?
— Да-съ, мексиканецъ, мексиканецъ, подтвердилъ, улыбаясь, Аваловскій.
Катя не знала, отъ радости, куда и посадить гостя. И то сказать, она гостей у себя не видла мсяца три: какъ забдовали мы, вс знакомые шарахнулись отъ насъ, точно мы уже и умерли для нихъ. Не любятъ люди своей бды, а чужой и просто пугаются.
Мы стали прилаживаться, въ первой комнат, къ работ. Аваловскій взялся писать выпись, какъ боле трудную вещь, а мн достался проэктъ купчей, гд требовалась лишь красота почерка для глазъ будущихъ совершателей. Я взялся диктовать по черняку Пленера. Мы написали уже около трети. Тутъ жена принесла намъ чай и тарелку съ бутербродами. Она непремнно просила позволенія Аваловскаго собственноручно налить ему коньяку въ чай. Онъ конфузился, но не противился и тотчасъ подставилъ свой стаканъ.
Мы оторвались на время отъ писанія. Завязался чайный разговоръ. Разумется, вскор все сошло на контору, службу…
Я высказалъ впечатлнія, пережитыя сегодня въ кабинет Вердяева. Когда заговорилъ о странностяхъ поведенія нотаріальныхъ голубковъ въ кабинет, Дмитрій Павлычъ, улыбаясь, замтилъ:
— Это вы говорите о вдовушк, полковниц Столовской и Неврянцев… Романъ давнишній-съ. Это и у насъ извстно подъ названіемъ: ‘любви съ неустоечною записью’. Настоящая любовь съ ея стороны — съ его не знаю, кажется, альфонситъ, прохвосстишка — настоящая любовь съ ревностью, слзами, капризами, все, какъ слдуетъ, но и съ процентами, и съ неустоечною записью!
Я не могъ не улыбнуться врности этого опредленія.
— Но какже нотаріусъ позволяетъ у себя въ кабинет?
— А Вердяеву что! Вы думаете, онъ дуракъ, упуститъ свое. Ему платятъ за это.
— То есть, какъ платятъ? удивленно спросилъ я.
— Ну, конечно, не буквально понимая мое выраженіе: а косвенно ему выгода: у него въ контор пишутся и являются векселя и неустоечныя. Ему что же! Прямой интересъ, чтобы они боле ссорились, она плакала, онъ капризничалъ — въ конц концовъ, лишь частая переписка векселей на большую сумму, да новая явка. Каждый разъ немного — курочка по зернышку клюетъ — какіе нибудь докторскіе 3 — 5 рублей, а два раза въ мсяцъ поссорились — вотъ нотаріусу 10 рублей и есть! Вы думаете какъ!
— Все-таки, какъ-то неловко, замтилъ я.
— То ли еще увидите, какъ послужите. Мы и живымъ товаромъ торгуемъ. Вы думаете, что рабство-то отмнено въ XIX вк!
Я задумался.
— Мн ужь и то страннымъ показалось, правду сказать, когда, въ первый день, я невольно подсмотрлъ, въ томъ же кабинет сцену Шакалова съ Бекиревымъ, замтилъ я гостю.
— И въ бекиревскомъ дл нужно знать закулисную сторону. Шакаловъ что!
Я посмотрлъ внимательно ему въ глаза. Онъ это сказалъ такъ, что, казалось, можно было ожидать дальнйшихъ поясненій. Но онъ сдержался… Мною было также сообщено о впечатлніи, произведенномъ на меня Евгеніемъ Неразовымъ.
— Да, длятся, длятся — и никогда не раздлятся, вс перессорились между собою. Что значитъ богатство! То ли дло не имть его!
— Ну, и бдность, вздохнувъ, замтила Катя: — не порокъ, а, какъ говорится, скверная вещь!
— Все лучше богатства-съ, Катерина Игнатьевна. Впрочемъ, какъ для кого!
Передалъ я Аваловскому о сцен Вердяева съ майоромъ Шебанскимъ.
— Должно быть, какой-нибудь Саровичъ въ мундир, серьзно замтилъ онъ.
— Что значитъ, опять-таки, Саровичъ въ мундир? Вы тогда про графиню Бофоръ сказали: ‘Саровичъ въ юбк’, теперь Саровичъ въ мундир оказывается! Зачмъ бднаго Саровича обижать, онъ и такъ, кажется…
— Это у насъ нарицательное. Никто его не обижаетъ.
— У кого это ‘у насъ’?
— Въ контор.
— Ну, ни у Григорія Савельича же, который только жуетъ, да объ д мечтаетъ! (И зачмъ онъ сидитъ въ контор — не знаю!). Ни у Венцеслава Венцеславича…
— А что же вы такъ высокомрно о Савельич трактуете! Савельичъ нужная птица. Безъ него тоже нельзя!
— Безъ Севрюгова-то? воскликнулъ я.
— Да, безъ Севрюгова. Послужите — узнаете.
Я опшилъ и замолчалъ. Катя стала намъ обносить вторые стаканы чаю.
— …А Саровичъ — въ перевод на нашъ конторскій языкъ, продолжалъ Аваловскій:— значитъ, сумасшедшій.
— Какъ это?
— Такъ. И Саровичъ — сумасшедшій, и Бофоръ, и этотъ вашъ новый майоръ Шебанскій, о которомъ вы сейчасъ разсказывали, и Бекиревъ отчасти… А только министерская голова этотъ Бекиревъ. я вамъ скажу, по части займовъ и учета векселей, къ нему кредиторъ прідетъ ругаться за неплатежъ, коститъ на чемъ свтъ стоитъ въ глаза, онъ все терпитъ-терпитъ, да, въ конц-концевъ, и накажетъ нахала: тутъ же у него займетъ новые 500—1,000 рублей, скажите ему, что на Новой Земл открылся банкъ — онъ и тамъ умудрится дисконтироваться! такъ съ собой чистыя бланки всегда и носитъ, чтобы можно было, на фонарномъ столб, въ случа надобности, написать вексель. И Пандевъ сумасшедшій, и полковница Столовская, старуха, влюбляющаяся въ юнца.
— Ну, словомъ вс, замтила Катя, улыбаясь.
— Почти, Катерина Игнатьевна.
— Кто же не сумасшедшій?
— А не сумасшедшіе: Вердяевъ, Шакаловъ, Неврянцевъ, француженка кокотка Грипоръ, есть такая, Двин… Нтъ, этотъ тоже немного тронутъ. Они не идеализируютъ, на неврное не зарятся, а прямо теперь же хапаютъ у жизни что можно. Для нихъ жизнь въ настоящей минут — и притомъ, чтобы синица была, непремнно, въ рукахъ.
Мы съ женой не могли не разсмяться.
Но Аваловскій нисколько отъ этого смха не смутился. Какъ бы давая намъ время успокоиться, онъ принялся закуривать новую папироску и хлбать чай. Едва мы перестали смяться, онъ хладнокровно сказалъ:
— Поврьте, что это такъ. Я знаю. Я затмъ сижу третій годъ за нотаріальной конторкой.
— Какъ ‘затмъ’?! невольно воскликнулъ я.
— Такъ. Чтобы видть, наблюдать человчество. И это, право, стоитъ того. Вглядитесь. Жаль, вы еще мало знаете нашу службу. Передъ вашими глазами, ежедневно, тихо продвигается галлерея портретовъ умственно и нравственно больныхъ людей.
— Какъ вы на всхъ мизантропически смотрите!.. Не собственный ли это оптическій обманъ?
— Можетъ быть.
— Вамъ, напримръ, кажется, что вы только затмъ и сидите въ контор…
— Ну, почти затмъ, если хотите. Конечно, сть что-нибудь нужно — такъ и сидишь! воскликнулъ онъ:— но много меня удерживаетъ и это…
— Что?
— Особая пассія наблюдать человчество и, притомъ, наблюдать именно въ серебрянымъ зеркал, видть людей на фон матеріальной подкладки жизни, въ денежныхъ длахъ. На деньгахъ многое можно подмтить у человка.
— И вы затмъ у Вердяева служите?
— Отчасти, отчасти, Я чудакъ, предупреждаю.
— Ну, ужь позвольте вамъ не поврить.
— Позволяю-съ, позволяю, а только попрошу васъ, въ свою очередь, врить, что наблюдать людей, жизнь — это не послднее удовольствіе. Я для этого переплывалъ океанъ, сказалъ онъ, слегка взволнованно и, мн показалось, гордо.
Я замтилъ это легкое волненіе и потому счелъ себя не въ прав продолжать скептически разговоръ на эту тэму.
— Ну, что же, узнали вы человчество, сидя въ нотаріальной контор? освдомился я.
— Узналъ, конечно, то, что проходитъ черезъ это неприличное горнило. Мы, въ контор, почти по виду опредляемъ новаго постителя, сразу знаемъ, кто зачмъ приходитъ. Когда-нибудь вамъ покажу.
— Пожалуйста, отвтилъ я.— Вы сейчасъ выразились ‘неприличное горнило’. Ужь неприличнаго-то, кажется, ничего нтъ.
— Мало имемъ дла съ порядочнымъ людомъ.
— Что за…
— Чушь? вы хотите сказать… Нтъ-съ, и это врно, къ сожалнію. Вы еще не знаете.
— Почему же?
— Порядочный человкъ насъ обходитъ, забжитъ къ намъ лишь изрдка, ну, довренность, купчую надо, подпись, копію засвидтельствовать — нельзя безъ этого! А въ остальномъ, съ самой сутью длъ, къ намъ хорошіе нейдутъ. Порядочные люди либо на слов, либо на домашнихъ записяхъ да документахъ кончаютъ. Сквозь нотаріальныя конторы, замтьте, идетъ въ Россіи — кром крпостныхъ сдлокъ — 50—60 милліоновъ рублей всхъ годовыхъ сдлокъ. А разв въ Россіи ежегодно не на милліарды операцій и счетовъ между людьми производится?.. Нотаріусы, адвокаты — какъ и суды — существуютъ везд для худшей части общества. Настоящіе капиталы — на бирж, деревня тоже не хочетъ насъ знать, въ город лучшая часть безъ насъ обходится. У насъ все дутыя цнности, да мало надежныя сдлки ходятъ. Разв ротшильдовскій вексель попадетъ когда-нибудь къ лондонскому нотаріусу? Или разв милліонщикъ фабрикантъ, экспортеръ — придутъ къ намъ?— у нихъ все на простыхъ маклерскихъ записяхъ. И притомъ — строго: день въ день, часъ въ часъ, нельзя просрочить, опоздать, забыть, зазваться… Къ биржевому нотаріусу обратиться по срок, когда ужь вексель принятъ, напримръ, это цлый скандалъ на бирж произвести… И ужь плохъ вексель, когда его нужно еще свидтельствовать! Это векселя Неврянцевыхъ — грошъ имъ цна, несмотря на неустоечныя записи. Тшутся сумасшедшіе люди, что длаютъ что-то, что имютъ что-то, а въ сущности — это выденное яйцо. Маньяковъ вс сферы человческой дятельности родятъ, но особенно много ихъ плодятъ денежныя сдлки, аферы, сутяжничество адвокатовъ и судовъ тутъ много помогаетъ. Гд бы плюнуть — нердко безнадежно — тутъ человкъ перестаетъ дорожить сегодняшнимъ малымъ да врнымъ и начинаетъ жить журавлемъ въ неб, перестаетъ служить, работать, сть, пить… Вонъ, передъ вами за недлю, являлся въ контору 80-лтній старецъ: свидтельствовали ему передачу заемнаго письма въ семь тысячъ рублей — какъ бы выдумали, чье письмо?— извстнаго князя Николая Илларіоновича Сапогова-Рейтузова, выданное въ Кіев въ 11 году этого столтія, писанное еще на ассигнаціи, и ходящее, какъ старикъ говорилъ — по судамъ: все длопроизводство у него въ рукахъ. ‘Десятилтняя давность, говоритъ, не пропущена — все время судились, можно съ наслдниковъ взыскать, говоритъ’. (А ихъ, кажется, и нтъ уже!). Не сумасшедшій ли? Такому заемному письму, истрепавшемуся въ клочки, въ музе Гаснера лежать за витриной, на удивленіе дураковъ, а онъ разсчитываетъ, сколько процентовъ наросло и что онъ можетъ надяться получить! И это въ 80 лтъ!.. Или эта Бофоръ со своимъ дломъ, тратящаяся лтъ десять уже — изъ послдковъ — на довренности да на разъзды шарлатановъ адвокатовъ и управляющихъ чмъ-то будущимъ — разв это не сумасшедшая? Городъ снести хочетъ, съ листкомъ какой-то бумаги въ рукахъ! Разв это укладывается въ здравомыслящей голов, признайтесь?.. Такъ и многіе сдлки у насъ, въ большинств случаевъ — дутыя! Люди, одинъ другому что-то въ серьзъ продаютъ, закладываютъ, кредитуютъ — а въ дйствительности, чаще всего, лишь сами себя да людей обманываютъ. Были вы когда-нибудь въ государственномъ банк, въ отдленіи вкладовъ?— пойдите, посмотрите: все кругленькое, сытое человчество туда ходитъ: а къ намъ — кощеи-чахоточные: Бекиревы, Шакаловы, Саровичи — такъ и видно, что дятъ черезъ день. Либо сумасшедшіе, либо съ вывороченными карманами къ намъ ходятъ! воскликнулъ онъ:— ужь въ наивыгоднйшемъ для насъ случа — аферисты: Двинины и имъ подобные, да ростовщики: Вернадскіе, Зильберштейны, Столовскія. На одного порядочнаго постителя — девять глупцовъ или шаромыжниковъ!.. Жажда обогащенія все это длаетъ, Катерина Игнатьевна, напомнилъ онъ моей жен.— А нотаріусу что?— ему все равно. Онъ и за дутыя, и за недутыя — за все одинаково возьметъ свою мзду. Хорошая служба!
— А вдь въ самомъ дл хорошая! воскликнула Катя.
— Хорошая, спокойная! И начальства никакого не видятъ. Отлично… Не то, что служба адвокатовъ, напримръ. Т волнуются, ищутъ и денегъ, но ищутъ и славы. Гамбеттами, Жюль-Фаврами хотятъ быть. На нотаріусовъ даже свысока смотрятъ, не хотятъ равняться. Зато и въ ‘брехунцьг’, и въ ‘прелюбоди мысли’ попали!.. А о нотаріусахъ никогда и не вспоминаютъ. Разв какой-нибудь шальной изъ нихъ промахнется, дуракъ, завщаніе поддлаетъ — поймаютъ, начнутъ судить. Ну, тогда заговорятъ на день обо всхъ. А вообще они, какъ у Христа за пазухой, въ тни, и какъ курочка по зернышку клюетъ и сыта бываетъ, такъ и они, за глупой славой не гоняясь, помаленьку, полегоньку, наживаютъ, да наживаютъ себ, молчкомъ, тысченокъ по десяти, пятнадцати, двадцати въ годикъ. Прекрасно-съ! И ума особеннаго не надо.
— Отлично, говоритъ моя практическая Катя: — вотъ бы, Женя, теб.. Интересно. Позвольте вамъ, Дмитрій Павлычъ, за это еще третій стаканъ налить, да коньяку добавить.
— Извольте-съ, Катерина Игнатьевна… Только я думаю, взглядывая на свою луковицу, обратился Аваловскій ко мн:— теперь мы пріятно болтаемъ о пустякахъ, а скажетъ ли намъ завтра Вердяевъ спасибо за двининскую купчую?
— Дйствительно, дйствительно, нужно писать, а не разговаривать! Катенька, не мшай намъ.
Мы снова принялись за работу. Она у насъ двинулась шибко впередъ. Черезъ часъ она была готова. Мы оба вздохнули свободне и снова принялись за четвертые стаканы чаю. Предшествующій разговоръ подмывалъ Катю. Можетъ быть, долго не видя у себя людей, она обрадовалась — языкъ чесался. Не знаю, но какъ-то такъ случилось, что вскор она опять навела бесду на конторскія дла.
— А какого вы мннія о самомъ Вердяев-Кисловскомъ? спросилъ я.
— Разумется, самаго хорошаго, за то онъ — начальство.
— Ну, вотъ вы опять съ балясами… Знаете, вашъ тогда вопросъ о нотаріусахъ въ Палестин показался мн очень страннымъ. Теперь я немного понимаю, конечно.
— Cheval de bataille Вердяева. Если на хорошій счетъ хотите попасть, или задумаете прибавки жалованья просить, непремнно, за недлю, при чужихъ, если можно, спросите его: ‘А что, Владиміръ Иванычъ, въ Палестин воробьи такъ же чиликаютъ, какъ и въ Петербург?’ — или что-нибудь въ этомъ род. Усахарите человка и о васъ хорошее мнніе у начальства составится!
— Забавная мелочность!
— Да, мелочность, а вотъ, подите, этой мелочности контора обязана тмъ, что двое сосдей, мясники-домовладльцы, у насъ вс контракты съ жильцами совершаютъ! ‘Вердяевъ, говорятъ, въ Палестин былъ!’ Или о высокомъ призваніи нотаріусовъ въ земной жизни дайте возможность распространиться…
— Какой вы насмшникъ надъ всми, замтила Катя.
— Нтъ, безъ шутокъ, какого вы мннія о Вердяев? спросилъ я.
— Я мало его еще понимаю, не знаю, къ какой пород зврей причислить, уклончиво сказалъ Аваловскій.
— Ахъ, такъ вы человчество распознаете по зубамъ, какъ Кювье?
— Именно по зубамъ, призналъ мою мысль чудакъ-гость.
— Въ какой же классъ кого вы зачислили? Интересно.
— А! что вы хотите знать!
— Нтъ, въ самомъ дл. Пленера, напримръ?
— Несомннно, животное возное, ломовой битюгъ, смясь, сказалъ онъ: — впрочемъ, надъ Пленеромъ нельзя смяться. Это замчательная у насъ личность, скажу вамъ! Не смотрите на его странную вншность, на старость. Это магистръ филологіи дерптскаго университета, докторъ философіи гтингенскаго и упсальскаго университетовъ за-границей. Онъ знаетъ до восьми европейскихъ языковъ, на которыхъ читаетъ и безошибочно пишетъ, по латыни говоритъ, какъ какой-нибудь римскій кардиналъ, по-нмецки, французски, англійски, испански, итальянски, по-русски, по-польски, по-чешски говоритъ свободно… Этотъ человкъ, вы замтили, никогда себ черняковъ не пишетъ, прямо набло валяетъ. Мсто ему не у насъ! У него девять человкъ дтей и больная жена. Онъ получаетъ 125 рублей — и цлый день сидитъ, не разгибая спины. Онъ и вечеромъ занимается.
— Только 125 рублей! воскликнулъ я.
— Да, слабость есть — губитъ, вы понимаете? Но утромъ — раньше всхъ на своемъ мст. Ну, и вншности для конторы нтъ. А почтенная личность!
Аваловскій пріостановился.
— Ну, а Севрюговъ, Григорій Савельичъ? смясь, спрашиваю я.
— Конечно, животное жвачное, вы думаете?
— Думаю.
— Вы думаете? Нтъ, позвольте, это не все. И собачьей крови частичка есть. Извстно, что собака животное подлое.
— Что вы, что вы?! закричала Катя:— совсмъ это неизвстно. Напротивъ, собака — синонимъ благородства. Я моего Шарика страшно люблю и не позволю оскорблять. (У насъ, дйствительно, есть маленькая собаченка для Коли).
— Представитель подлости, рабства, подтвердилъ чудакъ-гость:— за сухую корку руки лижетъ, на заднихъ лапкахъ служитъ… Вотъ свинья…
— Что-о?
— Представитель ума и гордости — свинья: какъ ни кормите, какъ ни подлаживайтесь къ ней, она знаетъ цну этихъ подходцевъ — ничего не добьетесь отъ нея при жизни. Убили — все ваше, всего много — и щетины, и сала, и мяса, и костей!
— Ха-ха-ха! Вотъ новая теорія! потшалась Катя:— pendant къ теоріи о сумасшествіи всхъ людей!
— Но возвратимтесь къ почтенному Савельичу, сказалъ я.
— Возвратимтесь, согласился Аваловскій: — вы полагаете, можетъ быть, что онъ не нуженъ, что онъ только жуетъ? ошибаетесь, онъ важная для Вердяева птица: это Церберъ, и притомъ надежный. Вс деньги Вердяева у него подъ ключемъ, самъ Вердяевъ долженъ у него выпрашивать. Вердяевъ-Кисловскій мотыга, по натур, двичникъ: онъ бы растратился и у него никогда не было бы денегъ во-время ни на взносъ городского сбора въ думу, ни для крпостныхъ пошлинъ въ нотаріатъ. Еще за растрату подъ-судъ можно было бы попасть. Ну, а при Севрюгов не разгуляешься!.. И для насъ тоже собака: хозяйскаго рубля днемъ ране срока не дастъ въ счетъ жалованья. Когда нужно, беремъ у самого Вердяева изъ карманныхъ денегъ. Савельичъ и его приказа на этотъ счетъ не послушаетъ — не дастъ. Только за этимъ и нуженъ. Тоже важно для мотыги!
— А Шакаловъ?
— Порода грызуновъ, вампировъ: а, впрочемъ, лучше всего характеризуетъ самая фамилія: Бекиревъ, Пандевъ — тоже волчья порода, несомннно, признаки у нихъ такіе: прожорливость волчья, ненасытимость утиная, жизнь собачья! Бекиревъ, впрочемъ, душа-человкъ (Бекиревъ самъ для другого рубашку съ себя сниметъ, зато и васъ незамтно разуетъ!), только оба они съ вывороченными мозгами, сумасшедшіе, какъ и Саровичи различныхъ разновидностей: Бофоръ, Шебанскіе и подобные.
— Ну, а Венцеславъ Венцеславичъ?
— Хе-хе-хе! Царство растительное: нарцизъ, вроятно, не могущій на себя наглядться.
— А… а m-lle Морошкина?
Онъ почему-то взглянулъ на меня искоса. Но такъ какъ я спрашивалъ безъ всякой задней мысли, то онъ, видимо, тотчасъ успокоился и, слегка красня, сказалъ:
— Тоже царство растительное, нжное: цвтокъ. Анна! анютины глазки, если хотите, незабудка, хе-хе-хе!
— Ну, а…
— Вы про себя хотите спросить?!
— Ну, хорошо, положимъ, про себя.
— Не разсердитесь?
— Нтъ, нтъ, отчего же!
— Не лестно. Извините за откровенность. Изъ семейства попугаевъ.
— Вотъ любезно! воскликнула Катя.
Слишкомъ было откровенно. Я немного сконфузился.
— Потому что, поспшно объяснилъ Аваловскій:— повторяете, не провривъ своими мозгами и опытомъ, бабушкины истины, напримръ, объ удивительности римской цивилизаціи, древности итальянскихъ антиковъ, Катерина Игнатьевна повторяетъ сладенькіе, прописные предразсудки — о добронравственности собаки, существа, по натур, вороватаго и подлаго, какъ я утверждаю.
Я понялъ намекъ, засмялся и съ минуту вс мы молчали.
— Можетъ быть, вы желаете спросить: къ какимъ животнымъ я самъ себя причисляю?
— Интересно слышать, если ужь обо всхъ такъ говорите! воскликнула Катя.
— Къ осламъ-съ, къ чилійскимъ осламъ, несомннно.
Катя и я расхохотались.
— Отчего же, непремнно, къ чилійскимъ?
— Въ Новомъ Свт они извстны своею выносливостью и и наибольшею глупостью.
— Вы даже надъ собою готовы смяться, замтила Катя:— вы, дйствительно, большой насмшникъ. Нехорошо.
— Отчего же?
— Грхъ.
— Я думаю, напротивъ, Катерина Игнатьевна:
Смяться, право, не гршно
Надъ тмъ, что кажется смшно.
Это давно сказано.
— Смяться надъ всмъ — грхъ, стояла на своемъ Катя:— васъ Богъ накажетъ когда-нибудь.
— Я не смюсь, по крайней мр, не смюсь надъ собою, я искренно говорю, что оселъ: глупость моя безпредльна, дурачкомъ ужь родился.
— Подите… Вы лучше скажите, почему вы мексиканецъ?
— Не мексиканецъ, а русскій, хохолъ, черниговскій урожепецъ, личный почетный гражданинъ Дмитрій Павлычъ Аваловскій.
— Нтъ, въ самомъ дл, Дмитрій Павлычъ, почему васъ корятъ мексиканцемъ? Я объ этомъ разъ ужь васъ спрашивалъ замтилъ я Аваловскому.
— Я вамъ тогда же отвтилъ: вроятно, потому, что въ Мексик былъ.
— Да какъ вы туда попали?
— Я говорилъ вамъ: по дурачковской глупости.
— Ну, вотъ вы опять! Нтъ, безъ шутокъ. Какъ разстливали, что ли?
— Разстрливали, да не разстрляли, какъ видите. Что тутъ интереснаго! берясь за шапку, сказалъ Аваловскій.
— Что-нибудь да было же особенное. Разскажите. Катя, проси.
— Дмитрій Павлычъ, разскажите! попросила моя жена.
— Э, что вы хотите знать… Другой разъ, другой разъ когда, нибудь. Теперь поздно.
Онъ сталъ откланиваться и просить, чтобы его работу, выпись купчей, я не забылъ завтра принести въ контору, спрятавъ теперь въ портфель.
Такъ ничего и не добились отъ него — отвертлся хохолъ. Завернувшись въ жидкій пледишко, онъ убжалъ отъ васъ — именно убжалъ, такъ скоро онъ ходитъ — въ часъ ночи.
— Всхъ ругаетъ сумасшедшими, надо всми смется, замтила мн Катя, по уход гостя: — а самъ тронутый здсь, право.
И она показала пальцемъ на лобъ.
— И шута валяетъ. Зачмъ это? добавила она.
— Хохолъ, а личность все-таки недурная, кажется, замтилъ я жен: — чудакъ только, несомннно! Не интересничаетъ ли?
Ну, вотъ я и записалъ, общанный въ начал дневника, вечеръ съ Аваловскимъ.

X.

24-го марта, воскресенье, утромъ.

Очень кстати, что сегодня воскресенье, свободный день: можно заверстать дневникъ за вчерашнее число.
Двининская купчая къ 12-ти часамъ дня оказалась вполн готовою и вписанною мною въ актовую книгу. Вердяевъ и Пленеръ вздохнули свободне. Вердяевъ даже поблагодарилъ меня а Аваловскаго за точное исполненіе порученія.
Севрюговъ, позавтракавъ въ кухоньк, сдлался очень болтливъ. Онъ намъ передалъ по секрету толки, слышанные имъ отъ швейцара, о томъ, будто бы третьяго дня, посл нашего ухода изъ конторы, у Шакалова съ Бекиревымъ произошла крупная сцена въ кабинет нотаріуса, и что Шакаловъ какъ-то отобралъ у счастливаго друга Пандева три тысячи рублей, изъ полученныхъ отъ Скрипачева денегъ. Говорятъ, что Бекиревъ чуть не плакалъ, но отдалъ Шакалову. Вс служащіе передавали это вчера какъ-то шопотомъ другъ другу.
Извстіе это какъ бы находитъ себ подтвержденіе въ томъ обстоятельств, что Бекиревъ съ Пандевымъ прізжали сегодня нсколько разъ, въ теченіи утра, къ Вердяеву и что-то долго толковали въ кабинет. Бывшій обладатель нотнаго магазина былъ очень взволнованъ и, когда проходилъ чрезъ контору, бородка его сильно тряслась, вроятно, отъ негодованія.
Но вотъ и новое подтвержденіе.
Около часу дня прибжалъ въ контору какой-то франтъ еврейчикъ. Мн сказали, что это миическій Зильберштейнъ, гд-то пропадавшій вс эти дни, когда его искалъ, такъ тщетно, Бекиревъ для дисконта пандевскихъ векселей. Его сопровождалъ, какъ мн объяснилъ Аваловскій, присяжный стряпчій и вмст присяжный повренный Левенбергъ, тоже еврейчикъ, во фрак съ присяжною пряжкой на борт. Они что-то горячо между собою говорили на гортанномъ нарчіи. Мы ничего не понимали. Зильберштейнъ былъ блденъ. Онъ нервно дергалъ увсистую золотую цпочку, украшавшую его плюшевый жилетъ, и отчаянно вертлъ милліономъ брилліантовыхъ колецъ на своихъ толстыхъ, корявыхъ пальцахъ. Онъ кричалъ, что Бекиревъ, продавъ ‘фиктивно’ магазинъ, ‘разъярилъ’ его, Зильберштейна.
— Тц, тц! чмокалъ онъ, ломая руки:— ой, ней — пропала моя головуска! И все за мою добродтель, добавлялъ онъ.
(Аваловскій подсказалъ мн, что этотъ Зильберштейнъ еще съ годъ тому назадъ здилъ кондукторомъ на щапинскихъ колымагахъ по Садовой. Теперь онъ — неизвстно какъ вдругъ разбогатвъ — рекомендовался обыкновенно знакомымъ, при встрчахъ, ‘короломъ дишконторовъ’ Петербурга).
— Вотъ целовкъ! твердилъ онъ про Бекирева, видимо перенявъ, отъ долгаго имнія длъ съ послднимъ, даже бекиревскую обычную формулу восклицанія.
Теперь онъ очень волновался, жаловался на неблагородство Бекирева и Пандева, утаившихъ отъ него эту сдлку, ломалъ себ руки, у всхъ спрашивалъ совта, а его спутникъ, прикорнувъ у круглаго столика, шибко строчилъ, между тмъ, какую-то длинную бумагу.
— Въ коммерческій судъ подадимъ, не спустимъ, прокурору — за злостность! восклицалъ ‘король дисконтеровъ’, бгая по контор:— нотаріусъ не имлъ права свидтельствовать эти акты! Вс будутъ отвчать!— Онъ и на насъ, видимо, сердился.
Тмъ не мене, засвидтельствовалъ въ контор довренность на имя Левенберга. Я замтилъ, что даже невозмутимый Пленеръ какъ-то саркастически улыбался, когда передавалъ Венцеславу Венцеславичу, для занесенія въ реэстръ, засвидтельствованную довренность. Вердяевъ же, видимо, мало и думалъ объ этомъ, когда подписывалъ довренность. Приложивъ къ ней, машинкой, нотаріальную печать и вручая трепетно ожидаемый документъ Зильберштейну, онъ хладнокровно напомнилъ:
— Рубль заплатите въ касс.
Постители разсчитались съ Севрюговымъ и убжали, угрожающе жестикулируя.
— Когда хватился! иронически ворчалъ себ подъ-носъ Григорій Савельичъ, указывая глазами на удалявшагося Зильберштейна:— на всякую старуху, значитъ, бываетъ проруха! Тоже гусь лапчатый, нечего сказать!.. Не фальшивая ли? сказалъ онъ. съ улыбкой расправляя данную дисконтеромъ рублевую ассигнацію.
Толки объ этомъ, можетъ быть, долго бы еще у насъ продолжались, еслибы не ‘Маториха’, какъ назвалъ ее, джентльменски раскланиваясь по всмъ правиламъ танцовальнаго искуства, Севрюговъ. Въ комнату ввалилась толстйшая, расплывшаяся купчиха Маторина, въ турецкой шали на плечахъ и шелковой малиновой повязк на голов. Лицо ея, однако, дышало добродушіемъ и веселостью. Она, видимо, когда-то была замчательною русскою красавицей. Несмотря на ‘мяса’ отвисшихъ щекъ, лицо ея и теперь казалось красивымъ, блымъ, румянымъ, съ веселыми карими глазами и темными бровями дугою. Ни одной сдинки не было замтно въ ея волосахъ. Ей сопутствовалъ сденькій купчикъ, боле прикащичьяго типа, въ длинномъ новомъ сюртук, въ сапогахъ съ голенищами поверхъ брюкъ. Онъ почтительно держался нсколько сзади.
Пришедшіе помолились на образъ и, объявивъ, что они ‘по длу съ Платономъ Александрычемъ’, присли на диванчикъ. Вердяевъ напрасно просилъ ихъ ‘пожаловать’ въ кабинетъ, они поблагодарили и остались въ контор. Маторина, усвшись поглубже на диван и сложивъ на животъ руки, стала оглядывать всхъ насъ своими любопытными, живыми и веселыми глазами. Все, что она видла здсь, казалось, было ей въ диво. Безъ жеманства и церемоніи, она спрашивала обо всемъ у своего спутника, улыбаясь нердко самымъ невиннымъ его объясненіямъ. Замтивъ толстоту брюшка нашего Севрюгова, она весело сказала своему спутнику довольно громко:
— Мн пара.
Двининъ только на пять минутъ далъ ей возможность его предупредить. Онъ явился съ огромною свитою свидтелей, въ сопровожденіи извстныхъ уже намъ Мацфельдена, Михева и Саровича. Вердяевъ его встртилъ у дверей, а Севрюговъ поднялся съ мста. Двининъ опять небрежно кинулъ свою шляпу и трость на столъ и развязно прошелся по всей контор. Онъ былъ здсь свободенъ, какъ рыба въ вод.
— Виноватъ, тысячу разъ виноватъ, моя милая, прекраснйшая, добрйшая, уважаемая Ольга Ивановна! подбгая къ Маториной, говорилъ онъ:— задержалъ, предупредили. Эхъ, дла, дла!— И онъ жарко жметъ ея руки.
— Ну, да знаю, знаю тебя, пострла! добродушно говоритъ купчиха: — теб всегда времени не хватаетъ. А ужь кажется шустеръ!.. Когда ты угомонишься, юла?
— Въ пот лица свой хлбъ нужно заработывать, наломинаетъ Двининъ:— семейство большое, жена, дти, нужно работать. Вотъ дайте еще домковъ четыре-пять выстроить, тогда поугомонимся маленько на время.
— Семейство, жена, дти, говоришь, а почто къ французинк каждый день здишь, безстыдникъ?!
— Къ какой? Что вы, Ольга Ивановна, клевещете!
— Къ какой? Цлый городъ знаетъ, къ какой. Ахъ, ты безстыдникъ, женатый человкъ! Вотъ постой, супружницу увижу — разскажу ей.
— Клевета, ей-Богу, клевета, Ольга Ивановна, говоритъ весело Двининъ, удаляясь на минуту въ кабинетъ Вердяева.
Саровичъ подсдаетъ къ Маториной.
— Какъ поживаешь, Филиппъ Петровичъ? фамильярно спрашиваетъ купчиха. (Я замчаю, что Саровичу вс считаютъ себя вправ говорить ‘ты’).
— Помаленьку, Ольга Ивановна-съ. Вотъ разсчитываю скоро получить съ Оттомарки 1,800 рублей…
— Разсчитывай, разсчитывай, батюшка. Разсчитывать никому не взапретъ…
— Какой у меня опять женихъ есть на примт для Надиньки, Ольга Ивановна! говоритъ Саровичъ, понижая голосъ.
— Ты Бога побоялся бы, Филиппъ Петровичъ, съ упрекомъ говоритъ Материна: — смешься ты надо мною, что ли? Какъ твои безстыжіе глаза еще смотрть на меня могутъ? шутливо добавляетъ она.
— Что такое, Ольга Ивановна?
— Еще спрашиваешь! Князь-то былъ не настоящій, какъ я теперь заврно узнала.
— Ей-Богу, настоящій, Ольга Ивановна!
— Ты ужь мн не божись. Нтъ теб боле вры — и жениховъ твоихъ на порогъ боле не пущу.
Въ это время изъ кабинета выходитъ Двининъ.
— Какую онъ мн штуку, по Рождеств, отмочилъ, Платонъ Александрычъ, относится Маторина къ Двинину, указывая на Саровича.
— Плутъ, извстный плутъ, Ольга Ивановна! хлопая дружески Саровича по плечу, соглашается Двининъ.
Саровичъ, красня, улыбается.
— Въ сваты къ Надиньк напросился. Жениховъ-то у дочки, положимъ, и безъ него не обирать-стать: приданница, милліоны-то банковскими денежками тоже нон не у многихъ двокъ найдешь! Долгами да векселями разв. Положимъ, на возраст, не красавица, а съ лица чистая и милліонщица будетъ.. И Пихачевы, и Турогины, и Тридцатіумовскіе въ дверь стучались. А тутъ онъ съ княземъ какимъ-то. Ну, думаю, купечество — купечествомъ, тоже вдь почетъ не малый, первостатейщики все, а княгиней быть Надиньк, съ такимъ капиталомъ, тоже пристало бы, моя потеряевская родня съ зависти полопалась бы! ‘Покажи’, говорю. Четвертную впередъ взялъ, безстыжій человкъ, должно быть съ голодухи! Дала. Показалъ Надиньк на улиц. Ничего не разберешь. Ну, видно г. военный, да и все, въ шинелишк закутанъ хорошей, шапка этакая высокая, лохматая какъ у кавказскихъ конниковъ. Не видно! Принесъ карточку. Въ апалетахъ, видимъ, кавалерія есть, бравый изъ себя. ‘Пусть прідетъ’, сказываю Саровичу. Ну, батюшка, Платонъ Александрычъ, смху-то сколько потомъ было, приготовились: полы всю ночь натирали полотеры, ковры разложили, серебро вынули, пирогъ, шеколадъ, фрукты, шампанское изготовили. Прізжаетъ. (Пріхалъ, точно, въ карет!). Какъ вошелъ, я, батюшка, какъ слдуетъ — князю и жениху — въ поясъ поклонилась, а сама сразу и вижу, что дло тутъ нечисто, не настоящій, должно быть.
— Ей-Богу настоящій, Ольга Ивановна, побей меня Богъ, настоящій.
— Ты ужь мн не божись, я теб сказала, Филиппъ Петровичъ, остановила Саровича полу-строго, полу-шутливо Маторина:— настоящій разв сталъ бы носъ пальцами утирать, входя? Вижу, плутня какая-то Саровича. Съ Капказа, должно быть. Черномазый, какъ цыганъ, мычитъ и буркулами только водитъ… Что ты въ немъ настоящаго нашелъ? обратилась она весело къ Саровичу.
— Что? а глаза-то, или буркулы, какъ вы изволите называть, Ольга Ивановна? объяснилъ Саровичъ: — разв не замтили породу?
— По буркуламъ-то я и спознала, что не настоящій.
— Побей меня Богъ, настоящій.
— Вошелъ это онъ, батюшка, объясняла она Двинину:— на образъ не перекрестился, какъ у насъ православные князья сдлали бы, прізжая за такимъ дломъ, да буркулами такъ и поводитъ, такъ и поводитъ изъ угла въ уголъ, какъ на кухонныхъ часахъ, знаете, бываетъ: то подъ образа кинетъ ихъ, (она показала рукой въ одинъ уголъ конторы), то на фортапіянъ метнетъ. (Она указала на каминъ). Ажно мн страшно стало, а ужь не трусливая, кажется, я баба. Ну, вижу, плутня, плутня какъ есть! Сейчасъ поршила. Недологъ разговоръ былъ. ‘Отвтъ, говорю, по тому длу, за которымъ пріхали, я вамъ дамъ чрезъ) Саровича’. И спровадила. ‘Понравился теб, Надинька?’ спрашиваю потомъ дочку.— ‘Нтъ, говоритъ, маменька, не понравился, слишкомъ черный и не изъ русскихъ, должно быть. Мало образованія, форса, говоритъ, видно’. И тесакъ у него, батюшка, большой спереди виситъ — Господь знаетъ, зачмъ!— боязно, засчь можетъ двку, сама вижу… Не настоящій, не настоящій, плутня, что ты мн ни говори, Филиппъ Петровичъ! отнеслась она къ Саровичу.
— Настоящій, грузинскій князь, Ольга Ивановна, стоитъ на своемъ Саровичъ.
— Ты ужь молчи! Узнала я, каковъ твой князь, выгнанный изъ службы, картежный домъ держитъ, картами фокусы выдлываетъ, какъ это называется? Тебя метлой за это слдовало бы изъ дому прогнать, вмст съ твоимъ княземъ! Въ сваты назвался!.. Такъ четвертная за нимъ и пропала, указывая на Саровича, весело говоритъ смющаяся Маторина.

XI.

24-го марта, воскресенье, вечеромъ.

Продолжаю вчерашнюю сцену.
— Если кончили, господа, вмшивается Вердяевъ въ разговоръ маторинской группы:— то прошу въ кабинетъ: все готово. Мой помощникъ вамъ прочтетъ. Николай Иванычъ! прочтите имъ купчую — у меня, сегодня, что-то горло болитъ.
Вс направляются толпою въ кабинетъ, вмст съ Вердяевымъ. Сзади всхъ на цыпочкахъ входитъ туда Саровичъ. Вскор оттуда начинаетъ доноситься до насъ монотонное чтеніе Пленеромъ купчей.
Минутъ чрезъ десять, вс выходятъ опять въ контору для подписанія актовъ, такъ какъ въ кабинет нтъ большихъ столовъ, гд-бы можно было удобно разложить фоліантъ актовой книги.
— Ольга Ивановна, пожалуйте: вамъ первой писать.
Вердяевъ придвигаетъ ей стулъ. Перо для нея онъ держитъ на-готов въ рук. Она грузно садится.
— Что же, батюшка, я должна писать? беря перо, спрашиваетъ она нотаріуса и достаетъ какую-то бумажку изъ кармана.
— Три раза роспишитесь, Ольга Ивановна. Пишите сначала здсь.— Онъ даетъ ей проэктъ: — Къ сему проэкту купчей крпости, потомственная почетная гражданка, с.-петербургская 1-й гильдіи купчиха Ольга Иванова Маторина руку приложила.
— Да что вы, батюшка, сметесь надо мною? кладя перо, добродушно замчаетъ покупательница:— я всего этого не могу написать. Старая-то женщина, безграматная!.. Не хочу и денегъ Платона Александрыча.
— Что же вы можете?
— А вотъ это.— Она показываетъ что-то на клочк бумаги заготовленное.
— Ну, прекрасно, Ольга Ивановна. Будетъ и такъ. Пишите.
— Ты читалъ, Аанасій Иванычъ? спрашиваетъ она своего спутника, пристально на него взглядывая.
— Читалъ-съ, Ольга Ивановна.
— Врно?
— Врно-съ. Подписывайте безъ сумлнія.
— Не извольте безпокоиться, Ольга Ивановна, говоритъ Вердяевъ:— у насъ этого не бываетъ.
— 29 тысячъ получаемъ съ Платона Александрыча?
— 29-съ.
Она смется, беретъ перо, усаживается поудобне у стола и начинаетъ срисовывать съ бумажки.
— Потомственная… почетная… гражданка, подсказываетъ ей, нараспвъ, нотаріусъ.
Вс нагибаются, чтобы посмотрть.
— Ступайте, ступайте! прогоняетъ она любопытствующихъ:— ходите пока по контор. Собьете меня, смется она:— я вдь на мдныя деньги учена.
Вс отхлыниваютъ. Остается одинъ Вердяевъ, да за плечами покупщицы Аоанасій Иванычъ. Раздается легкое сопнье трудящейся купчихи. Долго она пишетъ.
— Похала, похала подъ-горку, улыбаясь, вскор говоритъ Ольга Ивановна. И хохочетъ,— Будетъ это считаться? освдомляется она у Вердяева.
— Будетъ, ничего. Вотъ я вамъ пролинюю.— Онъ быстро проводитъ нсколько линеекъ карандашемъ:— по линеечк пишите, Ольга Ивановна.
Между тмъ, у камина, разставивъ широко ноги и заложивъ руки назадъ, гретъ поясницу Двининъ. Саровичъ подбгаетъ къ нему и что-то шепчетъ.
— Считайте за мной, считайте за мной! говоритъ громко Платонъ Александрычъ. Саровичъ, конфузясь, говоритъ ему что-то на ухо: — рубль, только рубль могу. Боле у самого нтъ! Не знаю, чмъ нотаріусу заплатить.
Онъ достаетъ изъ жилетки серебрянную мелочь и даетъ Саровичу. Затмъ, какъ бы только-что замтивъ меня, онъ бжитъ, отъ Саровича къ намъ за баррьеръ.
— Здравствуйте, г. Мастовъ.— Онъ протягиваетъ мн руку.— Ну, что, какъ служба? Привыкаете ли? Нотаріусъ вами доволенъ, онъ мн сейчасъ говорилъ въ кабинет, очень радъ, что вы оправдали мою рекомендацію… Просите прибавки жалованья, какъ мсяцъ пройдетъ. Чего ихъ жалть! понижая голосъ, объясняетъ онъ мн.— Смотрите, какъ они сами насъ обираютъ…
И онъ метнулъ глазами на Вердяева, хлопочущаго около Маториной, чрезъ секунду онъ ужь ушелъ толковать съ Мацфельденомъ… Такая ужь живая натура!
— Ну, теперь еще разокъ, послдній, Ольга Ивановна, говоритъ у круглаго стола Вердяевъ:— врительная надпись: что вы и Платонъ Александрычъ довряете мн представить эту выпись купчей крпости на утвержденіе старшему нотаріусу окружного суда.
— Врно это, Аанасій? освдомляется Маторина у своего спутника. Тотъ нагибается къ бумаг и пробгаетъ глазами.
— Врно-съ, Ольга Ивановна.
— Ну, дайте только передохнуть, говоритъ купчиха: — замучили меня, старуху: вся взопрла.
Она раскалываетъ на груди булавку шали, широко размахиваетъ раза два руками и, затмъ, опять принимается за писаніе.
— Тутъ просто можете написать: Ольга Маторина, предупреждаетъ ее Вердяевъ.
— Давно бы такъ, батюшка… Не обезсудьте, какъ умла написала, черезъ минуту говоритъ купчиха, кладя перо.
— Сойдетъ-съ, Ольга Ивановна, ободряетъ нотаріусъ:— Платонъ Александрычъ, ваша очередь!
Двининъ подбгаетъ и, безъ всякихъ указаній нотаріуса, расчеркивается, въ трехъ мстахъ, бойкимъ и крупнымъ почеркомъ.
— Не то, что мы, весело говоритъ Маторина.— Гляди, Платонъ Александрычъ, смется она, указывая на свою подпись: — и маслянница прошла, а я, какъ на салазкахъ, подъ-горку съхала.
— Мы сильны съ вами капиталами, Ольга Ивановна, утшаетъ ее, смясь, Двининъ.
— И я всегда тожь говорю, батюшка. При капиталахъ зачмъ граматность! Я вотъ безъ хозяина осталась 25-лтнею молодкою — а вотъ же веду дло, безграматная баба. Изъ милліона — дтямъ сдлала два… Человку, мужчин, правда, нужно, соглашается Маторина: — на службу выберутъ, аль къ министру пойдетъ — все нужно, а баб… Меня и такъ всюду примутъ, асъ капиталомъ и почетъ окажутъ. Вотъ у меня сто рабовъ есть, указывая рукой на Аанасія Иваныча, объяснила она:— прикажу и прочтутъ, повелю и подпишутъ. Такъ я говорю, Аанасій Иванычъ?
— Такъ-съ, Ольга Ивановна.
— Ты мой рабъ?
— Ваши-съ, Ольга Ивановна.
— Да и дловъ-то у меня письменныхъ нтъ, на чистоту все.
— Въ торговл — нельзя, Ольга Ивановна, замчаетъ Двининъ: — вексель нужно иногда написать, либо у другого взять.
— Отродясь, не писала и смерть ихъ боюсь, батюшка! Мы вдь настоящее купечество, по старин. Что за купецъ коли ужь векселя пишетъ: значитъ, денегъ нтъ.
— Обернуться можно, для кредита въ банкахъ нужно, Ольга Ивановна.
— Понимаю, моимъ-то добромъ, да мн-жь и поклониться хочешь! Не продамъ такому. Лучше на чистыя дешевле товаръ продать. У насъ, у басонщиковъ да парчевниковъ, прежде все такъ было. Нон не то уже, знаю.
— Вотъ то-то и есть, Ольга Ивановна. Не бойсь, дочку-то въ пансіон обучали.
— Ей въ своемъ вку жить, батюшка… А въ наше время отъ двки требовались лишь красота да чистота, сердце чтобы боязное было, Бога, родителей, да мужа чтобы боялась, хозяйка да стряпуха чтобы была хорошая, домъ чтобы умла держать… И, право же, оно было лучше, зависти было меньше, веселости больше. О святкахъ наше веселье было нечета ноншнему: и гаданья, и ряженье въ рожи, и псни святочныя да подблюдныя, и катанья и пляска. (Плясали, правда, тишкомъ, какъ старики спать уйдутъ). И все-то было отъ сердца: засмется, бывало, двка — такъ окна задрожатъ, заплачетъ, завоетъ — такъ у Миколы на Грязной слышно. А теперь и смяться не умютъ — ‘неприлично’, говорятъ. И ужь такихъ выдумчицъ на дурачества, на задрство, да на веселье какъ мы съ покойницей сестрой были, не помнятъ старики и до сей поры — спросите. Меня, Лльку, да сестру покойницу, Пелагею Ивановну, что за Ватошкинымъ, Иваномъ, была — вся московская часть помнитъ! Въ русской, пойдемъ — а коса-то у меня была что твой лошадиный хвостъ, въ руку толщью — такъ и глаза-то ясные, и брови-то черныя, и плечи-то блыя, и локти-то пухлые, и всякая-всякая жилка человческая — живьемъ-ходуномъ ходятъ! (Ну, и польки разныя, транбланъ знали). Лльку-то потеряевскую и теперь, почитай, вспоминаетъ Загородный прешпектъ. Тятинькины-то балы вс навщали, оберъ-полицмейстеръ Ратошкинъ и тотъ, бывало изъ дворца, часу во второмъ ночи, прідетъ къ ужину… Хозяинъ-то мой, покойникъ — царство небесное!— какъ сталъ за мной ходить такъ, на-первяхъ, словно разуму лишился. Какъ въ пляс-то я его, будто ненарокомъ, проходя, локтемъ толкну, да плечомъ поведу, да глазами вскину, такъ онъ, желанный мой, бывало, и вскипитъ. ‘Ллька, говоритъ, если ты за меня не пойдешь, я загублюсь, въ Фанталку брошусь’. (Она какъ-то одушевленно подбоченилась одной рукой). Была двка, безъ похвальбы вспомнить могу про себя!.. И взялъ онъ меня изъ богатой семьи, а самъ сидлъ на своемъ еще тогда небольшемъ хозяйств всего третій годъ. А пошла за него — рабой его стала. На него смотрла, только имъ жила. Супротивъ его воли — никогда. За то не было большого праздника въ году, когда бы онъ не взялъ изъ дловъ, да не подарилъ мн пятисотъ, тысящи рублевъ. А бральянтовъ, да жемчугу этого бурмицкаго у меня своего было тысящъ на сто по тогдашнимъ деньгамъ… Богатть въ длахъ мы стали быстро. И въ дому покой. Въ жизнь цлую — ни разъ размолви не было… Разъ только — только разъ, признаюсь, честные господа, было давнишнее, что таить!— приключилось что-то неладное въ дому, осерчалъ, вдарилъ — признаюсь — вдарилъ вотъ сюда. (Она показала на лвую сторону шеи). И то во-хмлю былъ, видла я. Ну, мужнино дло, его милость — его и гнвъ, ничего не подлаешь! А я была молода, красива, обидно стала. Я встала, поклонилась ему въ-поясъ, да и говорю: ‘Господинъ мой, супругъ Константинъ Трифонычъ! учишь жену свою, рабу твою — на томъ теб кланяюсь за науку. Твоя воля, твой законъ. А только въ дл, за которое коришь да бьешь, неповинна я’. И такъ только вскинула на него укорительно глазомъ однимъ. И ушла въ спальню, заплакала тихо. Такъ онъ, желанный мой, господинъ мой, протрезвлъ, и хмля какъ не бывало! Опомнился, сердце прошло. Пришелъ ко мн, сталъ у постели на колнки, какъ предъ попомъ, да какъ самъ зарыдаетъ, да какъ зарыдаетъ! А мужчина онъ былъ настоящій, тльный, нутро-то у него отъ взрыда да слезъ какъ загремитъ, какъ загремитъ! ‘Прости меня, говоритъ, Лленька! прости окаяннаго!’ — ‘Богъ, говорю, тебя пусть проститъ’. Такъ говорится завсегда, знаете. А онъ и пойми мои слова по смыслу. Дло было къ ночи. Всталъ это онъ, зажегъ передъ образами вс свчи у кіоты, покадилъ ладономъ, сталъ — да и говоритъ: ‘Господи, прости мое великое прегршеніе!’ — да въ-полъ поклонъ. ‘Господи, прости мое великое прегршеніе!— да въ-земь. ‘Господи, говоритъ…’ Отъужиналъ весь домъ, ждали-прождали его, полегли, я спать полегла, онъ стоитъ да бьетъ поклоны. Я уговаривать, божиться, что сердцевъ нтъ на него у меня — не слушаетъ. Я заснула, проснулась въ три часа ночи, свтало, а онъ все, обливаясь потомъ — халатъ снялъ — стоитъ да говоритъ: ‘Господи, прости мое великое прегршеніе’!.. Ужь утромъ, на канапу легъ и заснулъ. ‘Недостоинъ, говоритъ, я супружескаго ложа’. Тысящу поклоновъ сдлалъ, какъ потомъ сказывалъ. Въ заведеніе недлю не здилъ. Въ глаза мн полгода не могъ смотрть… Въ пять тысящъ фермоаръ и брошъ на другой день подарилъ — все ему казалось, мало выкупа за свой грхъ!.. И не было у него темноты отъ меня, никакого дла не начиналъ онъ, не спрося совта женинаго. Даромъ, что я неграматная баба была! Евсевъ, какъ переходилъ съ лотка на бакалею и фрукту, пріхалъ къ покойнику 75 тысящъ просить. Ну, деньги большія, да и мы сами тогда, по времени, стснены были. Гость сидитъ въ кабинет. Приходитъ мой въ спальню ко мн. ‘Какъ ты думаешь, Ольга, давать, аль отказать — деньги не малыя’? спрашиваетъ.— ‘Почему, говорю, новому человку не помочь: фирма они купецкая, дло ведутъ толково… Честь есть — отдадутъ. Нужно людямъ помогать, намъ самимъ когда-то тятинька помогалъ. А мы далеко не послдокъ еще даемъ, обойдемся, хотя и стснены временно’… Сталъ это Евсевъ съ нами передъ кіотой, помолились втроемъ, Константинъ Трифонычъ и говоритъ: ‘Микола Чудотворче, молитвенникъ за грхи наши, будь свидтелемъ, что честью и правдой даемъ, не корыстью’. ‘Микола Чудотворче, молитвенникъ за грхи наша, будь свидтелемъ, что честью и правдой даемъ, не корыстью’.— ‘Микола…’ Такъ три раза. Поцловалъ Евсевъ, Григорій Семенычъ, образъ, побожился въ отдач денегъ, мой Маторинъ и говоритъ: ‘Присылайте, Ольга, выдай’. Векселя, заемное письмо хотлъ Евсевъ писать. ‘Зачмъ, говорю мужу, обидимъ только Миколу-свидтеля, коли не отдастъ — угодникъ самъ знаетъ, какъ съ Евсева эти деньги намъ повернуть’. На нечестнаго должника, говорю, нтъ земного суда, не захочетъ за честь платить — опорочится, спрячетъ деньги, сбанкрутуетъ. Ничего не подлаешь и съ векселями’. ‘Правда’, говоритъ Маторинъ и не взялъ векселей. Ну, а только Евсевы все-таки прислали, на бланкет фирмы, росписку такую, что, молъ, взято у Маториныхъ 75 тысячъ заимообразно на пять лтъ, съ равнымъ платежемъ по-годно. И заплатили, заплатили все, по чести, въ срока… И какъ смертный часъ пришелъ — а умеръ Маторинъ молодымъ — онъ все записалъ на меня. ‘Дтямъ, говоритъ, дашь по своему материнскому благоволенію. Дло веди сама, не кидай, а трудись, преумножая Богомъ данное. За краткую восьмилтнюю жизнь съ тобою буду вчно благадарить Господа, какъ предстану передъ его престолъ’… Никого не забылъ. Всмъ мастерамъ, мастерицамъ — кому сто, кому триста выдалъ. Всмъ рабочимъ и двицамъ приказалъ мсячное выдать не взачетъ и на три дня ослобонить отъ работъ вовсе, чтобы молиться за его душу да помянуть гулянкой могли. Призвалъ его, поблагодарилъ за службу (Она указала на Аанасія Иваныча). ‘Выдай ему 5 тысящъ рублевъ безвозврата въ награду, приказалъ онъ мн:— и пусть и онъ самъ, и дти его, что приблудилъ незаконно, гршникъ (Аанасій Иванычъ конфузится и улыбается, вмст со всми):— живутъ безплатно въ дом, будетъ ли онъ теб служить или нтъ, докол домъ въ маторинской семь находиться будетъ. Ибо рабъ онъ былъ врный и цны ему нсть’!.. И выдала я ему все, по слову хозяина и господина моего . Врно я говорю, Аанасій? обратилась она къ своему спутнику.
— Врно-съ, Ольга Ивановна.
— А все оттого, что Бога боле боялись, объяснила она: — я была въ страх божьемъ съизмалу держана. И Бога тогда любили. У тятиньки моего, въ дом, почитай, цлая стна образовъ была — гд нон столько увидишь у купечества?— да какіе! половина изъ самаго Аона-горы, рдкіе-рдкіе!
Вердяевъ кинулъ свидтеля Михева, котораго руководилъ подписомъ купчей. Можетъ быть, ему надолъ нсколько однообразный разсказъ гостьи-купчихи. Онъ выпрямился во весь ростъ.
— Да, вотъ когда я путешествовалъ въ Палестин, на поклоненіе, съ Робертомъ Вильгельмычемъ… началъ нотаріусъ.
— Были? Живо воскликнула Маторина, поворачиваясь къ нему на стул и отрываясь отъ своего разсказа: — и въ Ерусалимъ-град были?
Хитроватый нотаріусъ воздлъ глаза къ потолочной ламп и, вздохнувъ, съ чувствомъ проговорилъ:
— Сподобился, Ольга Ивановна.
— Аанасій, онъ былъ! энергично сказала она, оборачиваясь къ своему спутнику:— счастливый человкъ!
— Да, опять вздыхая, отвчалъ Вердяевъ,— истинно счастливое время было!
— Не испужались? освдомилась добродушно Ольга Ивановна.— Это гд же стоитъ градъ, въ Эіопскомъ царств, говорятъ?
— Въ Турціи, добрйшая, милйшая, наивнйшая Ольга Ивановна, поправляетъ ее слушающій Двининъ.
— Все одно, батюшка, все одно — черные люди гд живутъ, смясь, объясняетъ она:— вонъ Саровичевъ князь, должно быть, оттуда былъ, смется она, кивая на Саровича, тутъ же присутствующаго въ огромной толп, тснящейся вокругъ веселой купчихи.— И не боязно вамъ было хать, батюшка? освдомилась она опять у Вердяева.
— Нтъ, чего же-съ, Ольга Ивановна!
— Какъ чего же, батюшка?!— я еще въ молодяхъ у тятеньки жила, такъ странница, помню, сказывала, что на тысящу верстъ, отъ самаго моря до Ерусалимъ-града, на горахъ, черти стоятъ и прохожему языки показываютъ, это, значить, спужать хотятъ, не допустить до града… Ну, а кто не спужается и дойдетъ — тутъ ему все и простится, спасется и цлый годъ отъ него Ерусалимомъ будетъ пахнуть. Не знаю, правда ли?
— Ахъ, милая, добрйшая, наивнйшая Ольга Ивановна! говоритъ, беря ее за руки, Двининъ: — глупости какія вы повторяете, врите всему.
— Ахъ, батюшка, да что ты! да я теб только разсказываю, а сама этому не врю, и сама думаю, что глупости! смется добродушно Маторина:— статочное ли это дло! Гд-жь столько чертей набрать? Почитай, и у насъ сколько-нибудь нужно оставить на расплодъ. Въ каждомъ дровяномъ сара въ Питер, почитай, сидитъ ихъ не мало, да еще съ энераломъ ихнимъ… Я сама этому не врю! Мало ли что глупыя бабы, странницы, промежь насъ, неграматныхъ людей, болтаютъ. А я не врю. Это вдь къ вр не идетъ, можно этому и не врить. Извстно, изъ интересу выдумываютъ…
— Вотъ это такъ, вотъ это врно, милйшая, почтеннйшая Ольга Ивановна, говоритъ Двининъ, тряся ее за руки.
— А вотъ что пахнуть будетъ отъ такого человка цлый годъ — такъ это правда: про это не спорь, я сама нюхала, утверждаетъ Маторина.
— Что жь это за запахъ, Ольга Ивановна?
— А капарисомъ, батюшка, капарисомъ, сама нюхала, не спорь.
Вс остаются въ молчаніи вокругъ Ольги Ивановны. У всхъ улыбка на устахъ. Но искренне всхъ, кажется, смется красивыми глазами сама старуха Маторина.
— Ну, вотъ и отдлались, господа, вскор объявляетъ обрадованно нотаріусъ, обращаясь къ Материной и Двипину.
— Слава теб, Господи! замучили старуху.— Маторина складываетъ подаятельно ладонями руки и весело обращается къ Двинину:— теперь пожалуйте денежки, Платонъ Александрычъ.
— Постойте, Ольга Ивановна, еще не сегодня: старшій нотаріусъ когда утвердитъ, къ Святой, не ране.
— Ахъ, батюшки-свты, да чтожь это за порядки такіе!.. Да это еще, пожалуй, меня потащутъ по судьбищамъ да торжищамъ.
— Придется разокъ, какъ будетъ все готово, къ старшему нотаріусу създить: купчую вдь вамъ выдадутъ. Тогда и крпостныя будемъ платить. Вы мн купчую въ руки — а я вамъ денежки полностью. Не безпокойтесь, Ольга Ивановна, вотъ г. нотаріусъ (Двининъ указалъ на Вердяева-Кисловскаго):— увдомитъ васъ, когда будетъ все готово. Никому, кром васъ, не выдадутъ… Пожалуста! проситъ онъ отъ себя нотаріуса: — поторопите въ нотаріат, что будетъ стоить я принимаю на себя. Не позже Святой нужно мн купчую имть въ рукахъ: въ ма закладка, есть ужь покупщики на будущій домъ-то, тихо добавляетъ онъ.
— Будьте покойны, Платонъ Александрычъ, постараюсь, въ полголоса успокоиваетъ Вердяевъ.
— Это моей старушечьей жизни не хватитъ! между тмъ, вопитъ шутливо Маторина.— Вотъ нон порядки! Въ наше время все длалось, кажется, изъ полы въ полу. Вотъ времена, хоть въ гробъ ложись! Знала бы, ей-ей, не взяла и сорока тысячъ съ тебя, Платонъ Александрычъ: все нутро старушечье отбило тревогами!
Севрюговъ, со стороны, подноситъ Двинину счетикъ нотаріальныхъ расходовъ.
— А вотъ это удовольствіе такъ сейчасъ нужно платить, говоритъ весело Платонъ Александрычъ, преподнося счетъ Материной.
— Это что же такое, батюшка? я вдь прочесть сама не могу.
— Нотаріальные расходы.
— Г. нотаріусу?
— Да-съ, Ольга Ивановна. Половина на васъ, половина на меня, по условію.
— Такъ, Аанасій Иванычъ?
— Врно, Ольга Ивановна.
Она копается долго въ складкахъ своего платья, торопливо ища кармана. Затмъ, вынимаетъ платокъ и изъ него ужь толстый кожаный бумажникъ.
— Благоволите получить, г. нотаріусъ, сколько съ меня слдуетъ, передавая Вердяеву новенькую радужную бумажку, говоритъ привтливо старуха. Нотаріусъ отдаетъ деньги Севрюгову. Тотъ спшно идетъ къ касс, сопутствуемый Двининымъ, вынимающимъ свои деньги для разсчета.
Получивъ съ Двинина все, что слдуетъ, Григорій Савельичъ несетъ сдачу Материной. Онъ предстоитъ, и безъ того нсколько сконфуженный, неизвстно чмъ, предъ Ольгой Ивановной и подаетъ сдачу, расшаркиваясь по всмъ правиламъ танцовальнаго искуства. А тутъ шутиха, вовсе не знающая его, Маторина, наивно спрашиваетъ ни съ того, ни съ сего:
— Здоровы, батюшка?
Севрюговъ окончательно конфузится. Онъ что-то невнятно лепечетъ, красня.
— Мы съ вами колеса съ одной оси — потому спрашиваю, объясняетъ ему добродушно купчиха, показывая рукою на свой животъ.— Покушать, по моему, врно, любите?
— Онъ у насъ постникъ, шутливо трепля по плечу Севрюгова, рекомендуетъ его Вердяевъ.
Севрюговъ и смется и конфузится. Вс вокругъ хохочутъ.
— Аанасій, отдай писарямъ, что куплю писали, говоритъ Маторина, передавая изъ сдачи двадцатипяти рублевую бумажку своему спутнику. И она указываетъ глазами на насъ.
— Не извольте тратиться, Ольга Ивановна, поспшно вмшивается Вердяевъ, останавливая рукою Аанасія Иваныча: — у нотаріусовъ это не принято. Служащіе получаютъ за то, что пишутъ, хорошее жалованье отъ меня. Они удовлетворены.
— А вы, батюшка, у своей собаки хлба не отнимайте! То отъ васъ, а то отъ Материной. Я богаче ихъ. Небось, тоже, семейные, смя разводятъ. Тоже писали, трудились. Вы думаете, батюшка, я никогда въ судахъ не бывала!
— У насъ это не принято, почтенная Ольга Ивановна. Они довольны, горячо стоитъ Вердяевъ.
— Да ты, батюшка, кинь, собака сама знаетъ что длать.
Вердяевъ растерянно не знаетъ что длать.
— Откажитесь… Встаньте и поблагодарите, вы писали! шепчутъ мн и Аваловскому Венцеславъ Венцеславичъ и Анна Алексевна. Я подымаюсь съ мста, конфузясь.
— Премного благодарны, Ольга Ивановна, ненужно-съ. Мы жалованье за это получаемъ, говорю я Маториной, кланяясь: — очень благодарны.
— Ваше дло, сударь, замчаетъ она, беря деньги и готовясь прятать въ бумажникъ:— не обезсудьте глупую бабу — обидть не хотла. Не желала, чтобы на меня даромъ трудились… Совсмъ нон другіе порядки! Прежде начистоту, бывало, даешь… Умирать, видно, надо, охъ-охъ!— И она смется.
Саровичъ нагибается и что-то говоритъ ей на ухо.
— Платонъ Александрычъ, зоветъ купчиха Двинина: — слдуетъ этому — свату-то — что-нибудь?
— Слдуетъ, ей-Богу, слдуетъ! Жалобно восклицаетъ Саровичъ:— чрезъ меня куплена земля.
— Оно, конечно… Какъ желаете, впрочемъ, Ольга Ивановна, если милость ваша будетъ къ Саровичу, говоритъ, на-распвъ, Двининъ.
— Да не милость, а слдуетъ ли? Аанасій Иванычъ, слдуетъ?
Саровичъ пугливо глядитъ на спутника Материной. Тотъ нагибается къ Ольг Ивановн и что-то ей объясняетъ.
— Ну, сто рублей жирно теб будетъ, весело говоритъ купчиха, взглядывая на убитое лице комиссіонера: — это за то-то, что разъ ко мн пришелъ, да другой къ нему (она указываетъ на Двинина) пробжалъ? Дешево свой хлбъ заработываешь!
Саровичъ еще что-то шепчетъ ей.
— Правда, слишкомъ ужь ты бдный человкъ! День-деньской попусту ноги бьешь… Аанасій, выдай 50 рублевъ. Довольно теб, Филиппъ Петровичъ?
Отъ наплыва счастья при мысли, что иметъ 50 рублей — которыхъ, можетъ быть, давно не держалъ въ рукахъ — старикъ растерянно кидается при всхъ цловать руку Маториной. Слезы у него текутъ по морщинистому лицу.
— Тьфу, проклятый, какъ онъ меня напужалъ! вздрагивая, говоритъ старуха, отнимая свою руку у Саровича.— Съ Двинина, съ Двинина получай еще 50 рублевъ, своего не теряй, весело подсказываетъ она.— Что-жь я одна буду платить! Платонъ Александрычъ! зоветъ она громко Двинина, кажется, нарочно удалившагося, въ это время, къ компаніи Мацфельдена и Михева: — а ты что-жь, батюшка! отвильнуть хвостомъ хочешь?
— Что такое, почтеннйшая Ольга Ивановна? спшно подходя, спрашиваетъ Двининъ, какъ бы не догадываясь.
— А ты Саровичу разв не платишь? Купецъ земли да не платишь! Я свои 50 рублевъ заплатила.
— Я сказалъ-съ, я сказалъ-съ ужь Филиппу Петровичу, чтобы считалъ за мной!
— ‘Считалъ!’ Ахъ, ты срамникъ, покупатель еще называешься! Денегъ разв такихъ у тебя нтъ! На французинокъ есть, а тутъ ‘считай’ за нимъ Саровичъ! Плати сейчасъ при мн, коли хочешь, чтобы я съ тобой дла имла, капитальщикомъ считала!
Двининъ хохочетъ, разворачиваетъ изящный бумажникъ и уплачиваетъ 50 рублей чуть не плачущему отъ счастья Саровичу.
— Съ удовольствіемъ, съ великимъ удовольствіемъ, для васъ, милая, почтеннйшая, наивнйшая Ольга Ивановна! говоритъ онъ, слегка, однако, сконфуженный.
— Ну, вотъ, батюшка, теперь ты себ хоть новый сюртучишка можешь въ рынк справить, а то тебя скоро въ хорошій домъ пускать не станутъ, говоритъ полунаставительно, полушутливо Маторина старику Саровичу, дрожащему отъ счастья.— А шашню съ эіопскимъ княземъ все-таки теб никогда не прощу! смется она.
Саровичъ бжитъ разсчитываться, въ двухгривенныхъ счетахъ, съ Венцеславомъ Венцеславичемъ.
Между тмъ, у круглаго стола, наша гостья окончательно подымается съ-нашести.
— Отпускаете съ мытарства? все? спрашиваетъ она у нотаріуса.
— Все-съ, Ольга Ивановна, не смемъ боле задерживать.
Она встаетъ со стула при помощи Аанасія Иваныча. Маторина просить позволенія нотаріуса въ контор надть шубу: въ передней дуетъ, да и овчиной сильно пахнетъ, какъ она замтила. Ей приносятъ богатый бархатный салопъ на соболяхъ, теплыя ботинки и платокъ. Вс помогаютъ ей одваться. Она укутывается платкомъ и завязываетъ его сбоку, по-деревенски, обернувъ концы вокругъ шеи.
— По-старушечьи, честные господа, смясь, объясняетъ она присутствующимъ.— Ну, вожакъ — веди медвдя, говоритъ она шутливо своему Афонасію Иванычу.— Не обезсудьте, г. нотаріусъ, прощаясь съ Вердяевымъ, проситъ она: — не обезсудьте болтливой старой бабы, наговорила вамъ, натараторила, столько времени заняла: женское дло!
И, со всми попрощавшись, и переваливаясь съ боку на бокъ, она идетъ къ выходу, провожаемая огромной толпой знакомыхъ и незнакомыхъ лицъ, присутствующихъ въ контор.
— Если что понадобится по нотаріальной части, почтенная Ольга Ивановна, дла какія, не обойдите нашей хаты, проситъ нсколько униженно, въ дверяхъ, Вердяевъ.
Она пріостанавливается.
— Если что будетъ… Мы вдь, батюшка, много ужь лтъ все у Николая Иваныча Крещенскаго что нужно совершаемъ: тоже хорошій человкъ. Тоже, говоритъ, гд-то за-границей былъ. По морямъ, сказываетъ, плавалъ, халъ, халъ, да не дохалъ, говоритъ, до Ерусалимъ-града. А вотъ вы были.
— Сподобился, сподобился, Ольга Ивановна.
— Чудно мн все какъ-то на васъ смотрть. И не испускались, вдь, хе, хе, хе! А впрочемъ, мало ли что глупыя странницы болтаютъ… Прощенья просимъ, честные господа!
И, грузно всмъ кланяясь, она удаляется въ корридоръ.

XII.

25-го марта, понедльникъ.

Сегодня ужасно снжно въ Петербург, несмотря на календарную весну. Едва добрался съ Песковъ до конторы. На лстниц, приходящіе въ контору стряхивали съ шубъ цлые вороха снгу. Въ маленькой передней необыкновенная духота: пахнетъ не одной ужь овчиной, а и какою-то сыростью, прелью. Крестьяне, пришедшіе спозаранку, пасмурны и жатся отъ мокроты, нкоторые изъ нихъ безцеремонно переобуваютъ тутъ же мокрые лапти. Сегодня, говорятъ, пошла ужь четвертая недля, какъ они стоически кого-то дожидаются въ контор.
Однако, кажется, и у нихъ лопается терпнье. Когда я входилъ въ переднюю, то самъ слышалъ, какъ они жаловались бесдовавшему съ ними Пленеру:
— Измаялись совсмъ, ждамши, г. нотарьюсъ. Весь хлбъ съли, что взяли съ собой изъ деревни! На постояломъ двор задолжались, прохарчились совсмъ… Прохора Семенова, вонъ, лиходйка трясетъ, стало, простудился человкъ, не знаемъ, какъ до деревни доволочемъ старика… А Лукьяновъ въ деревн бабу оставилъ на-снос: печалится — може померла, говоритъ, что сегодня во сн она ему причудилась — пришла да и сказываетъ, что въ дальній путь собирается. Убивается мужикъ!.. Должно быть, нъ совсмъ не будетъ! тревожно и съ сердцемъ о комъ-то говорятъ они въ пять голосовъ разомъ: — столько времени потеряли непутемъ! Нужно обратно отправляться въ деревню.
Пленеръ утшаетъ ихъ, онъ говоритъ, что, еще въ пятницу, было письмо къ нотаріусу изъ деревни о томъ, ‘что непремнно будетъ вначал этой недли’, совтуетъ имъ еще потерпть немного.
— Боле ждали, напоминаетъ онъ крестьянамъ.
— Такъ-то такъ, да все неладно, г. нотарьюсъ, замчаютъ они и терпливо опять усаживаются на лавки и подоконники.
Холодно на двор, холодно и въ контор: Севрюговъ то и дло, что собственноручно подкидываетъ уголья въ каминъ. Анна Алексевна тоже явилась въ контору съ грустнымъ личикомъ, должно быть, отъ погоды. А можетъ быть, и отъ чего другого. Аваловскому она что-то долго, оживленно разсказывала въ полголоса, а онъ внимательно ее слушалъ, опершись на столъ локтями у ея мста. Я не могъ разслышать, о чемъ они говорили. Одинъ Венцеславъ Венцеславичъ неизмнно поглощенъ, несмотря ни на какую погоду, старательнымъ калиграфированіемъ въ реэстрахъ…
И длъ-то почти никакихъ не было до 11 часовъ въ контор. Видно, понедльникъ — дйствительно, тяжелый день для всхъ. Скрипачевъ лишь (Шакалова, который каждое утро прибгаетъ въ кабинетъ нотаріуса, нечего считать) — ‘новый богатый кліентъ’, какъ называетъ его нотаріусъ, прізжалъ на минуту къ Вердяеву, прося составить ему довренность на имя Бекирева. Въ довренности послдній назначался, съ широкими полномочіями, управляющимъ и завдывающимъ нотнымъ магазиномъ, недавно у него купленнымъ Скрипачевымъ. Меломанъ просилъ нотаріуса изготовить довренность непремнно сегодня. Лично заниматься длами магазина, по его словамъ, ему было невозможно: онъ былъ занятъ аранжировкой и изданіемъ въ свтъ двухъ новыхъ своихъ романсовъ, подъ руководствомъ Пандева: ‘Онъ души моей властитель!’ и ‘Бойся птичка лапокъ кошки!’ особенно прелестнаго романса, по его словамъ, переложеннаго Пандевымъ на фортепьяно. Послдній романсъ, видимо, восхищалъ Скрипачева и онъ даже взялъ тихо, голосомъ, два-три мотива изъ него, дабы дать Вердяеву нкоторое понятіе о прелести своего творенія. Владиміръ Иванычъ былъ сильно восхищенъ, повидимому. Помня предупрежденія Аваловскаго, я даже подумалъ, что Вердяевъ, въ восторг, подетъ сейчасъ съ этими мотивами, по Палестин, вмст съ непремннымъ Робертомъ Вильгельмычемъ, но все обошлось безъ обтованной земли… Онъ просто свтски восхитился твореніемъ композитора, спросилъ у него, кстати, три рубля задатку за довренность, положилъ ихъ себ, какъ бы разсянно, въ карманъ панталонъ, общалъ Скрипачеву изготовитъ довренность сегодня — и тмъ все кончилось на первый разъ…
Вердяевъ отправляется въ кабинетъ передлывать проэктъ перазовскаго раздльнаго акта. Онъ проситъ Пленера не безпокоить его по пустякамъ.
Я забылъ сказать, что, явясь на службу, засталъ въ контор Неврянцева. Онъ помщался за маленькомъ диванчик, у одного изъ дальнихъ оконъ комнаты, и погруженъ былъ въ чтеніе газеты. Газету эту онъ не то читалъ, не то закрывался ею отъ постороннихъ взглядовъ: такъ она была широко развернута имъ. Теперь онъ былъ одинокъ. ‘Голубка’ гд-то отсутствовала. Столь раннее посщеніе нсколько удивило меня. ‘Неужели опять за деньгами?’ мелькнуло у меня въ голов. Дйствительно, было чему удивляться: всего три дня, какъ онъ получилъ съ Столовской нсколько сотъ рублей!
Недоумніе мое вскор разсялось,
Около половины двнадцатаго часа, въ корридор раздалось мрное топанье приближающихся шаговъ, сопровождаемое какимъ-то звонкимъ бряцаніемъ. Неврянцевъ нетерпливо шелестнулъ листомъ газеты, Аваловскій, писавшій что-то около меня, пріостановился работать и навострилъ уши.
— Каторжникъ идетъ, шепнулъ онъ мн.
Въ контору вошелъ курносый, угреватый молодой человкъ. Все лицо его было въ піонахъ. Несмотря на вншнее безобразіе, голова его была завита барашкомъ, клтчатый костюмъ отличался большою претензіей на щегольство, а цлый арсеналъ всевозможныхъ брелоковъ, на часовой цпочк, звенлъ, при каждомъ его шаг, подобно кандаламъ преступника. Онъ размахивалъ высокимъ цилиндромъ, видимо, стараясь это длать какъ можно шире и развязне. При его незначительномъ рост, шляпа чуть не доставала до полу. Дойдя до половины комнаты, онъ выдернулъ поспшно изъ боковаго кармашка визитки фуляровый платокъ и сталъ имъ зачмъ-то усиленно обмахиваться. Вроятно, духами своего фуляра онъ хотлъ ассенизировать удушливый воздухъ конторы.
Пленеръ, не глядя на него, подалъ ему руку. Гость заискивающе обошелъ и поздоровался съ Севрюговымъ, Венцеславомъ Венцеславичемъ и Аваловскимъ. Оказалось, что и онъ со всми тутъ давно знакомъ.
— Что ясновельможнаго пана давно не видно? освдомился не то насмшливо, не то съ участіемъ Григорій Савельичъ.
— Менажировался у новой квартир, бойко отвчалъ гость.
— ‘Менажировался’! насмшливо повторяетъ Аваловскій, продолжая что-то шибко писать.— А я думалъ, что васъ, Вернадскій, давно ужь гд-нибудь на кривой осин повсили!
Вернадскій, слегка конфузясь, взглянулъ кокетливо въ зеркало надъ каминомъ и широко расправилъ рукой завитыя кудри.
— Завсегда насмшникъ, мексиканецъ, замтилъ онъ, обращаясь къ намъ. И, шибко повернувшись на каблукахъ, направился къ Неврянцеву, который уже давно на него глядлъ выжидательно.
Они услись рядкомъ и принялись разглядывать какой-то списокъ. Неврянцевъ что-то ему шепотомъ объяснялъ. Вернадскій, съ трудомъ насадивъ на свой крохотный носъ пенснэ, все сваливавшійся оттуда, внимательно глядлъ въ списокъ.
— Вижу, вижу, говорилъ онъ, когда Неврянцевъ что-нибудь ему указывалъ въ списк.— Хорошо, прикажите писать акты.
Неврянцевъ подходитъ къ Пленеру, и что-то ему въ полголоса объясняетъ, а Вернадскій, тмъ временемъ, бжитъ къ Венцеславу Венцеславичу съ спискомъ въ рук.
— Пане кохане, просительно говоритъ онъ по-польски: — посмотри, пожалуста, есть ли тутъ серебро съ ризъ, семь фунтовъ, записано ли? У меня что-то глаза сегодня болятъ: не вижу.
— Есть, говоритъ Венцеславъ Венцеславичъ:— вотъ написано, подъ No 47-мъ.
— Дзенкую…
Вернадскій возвращается къ Пленеру и Неврянцеву.
— Что, шутливо замчаетъ Венцеславу Венцеславичу Севрюговъ: — вроятно, не при немъ писано? ‘Реэстрантъ’ смется, поправляя свои воротнички.
У насъ вскор оказывается въ рукахъ большая работа. Пленеръ даетъ Анн Алексевн переписать начисто списокъ мебели, посуды и серебра Неврянцева, Венцеславъ Венцеславичъ пишетъ и являетъ новый вексель Неврянцева на четыреста рублей, я перебляю чернякъ Пленера о продаж всей движимости хорошенькаго пижона Вернадскому: Аваловскому достается прокатный актъ на ту же движимость и неустоечная запись въ триста рублей, на случай неисправнаго платежа Неврянцовымъ прокатныхъ денегъ. Выходило, что вещи и продавались Вернадскому и давались этимъ послднимъ Неврянцеву на прокатъ. А вексель и неустоечная являлись ужь какъ бы pour la bonne bouche.
— Вернадскій, Вернадскій! тихонько зоветъ ростовщика Аваловекій:— вы душу у него забыли спросить въ закладъ. Не упускайте. Столовская за хорошую цну потомъ выкупитъ!
— Насмшникъ, говоритъ Вернадскій, отходя.
Но едва онъ сдлалъ шага три отъ баррьера, какъ часы, въ корридор, протяжно начали бить полдень.
Вернадскій опрометью бросился къ угловому креслу. Онъ слъ въ него и, закрывъ лицо руками, зашепталъ что-то губами.
— Смотрите, говоритъ тихо Венцеславъ Венцеславичъ.
— Молись, ворчитъ себ подъ-носъ Севрюговъ:— теб многое нужно замаливать, каиново смя.
Вернадскій окончилъ шептаніе въ то время, когда часы добивали свой послдній ударъ. Онъ сдлалъ кистью руки большой крестъ, открылъ глаза и — какъ ни въ чемъ не бывало, вскочивъ съ мста — подбжалъ къ Пленеру, дабы напомнить ему о размр неврянцевскихъ процентовъ, долженствовавшихъ, въ прокатномъ договор, фигурировать подъ скромнымъ названіемъ ежемсячной прокатной платы.
Мы вс не безъ любопытства переглянулись.
Но вотъ неврянцевскія бумаги готовы. Пленеръ позвалъ совершающихъ акты подписывать. Вернадскій опять комично надлъ пенснэ и углубился въ просмотръ проката.
Аваловскій толкаетъ меня локтемъ.
— Глядите на эту обезьяну въ очкахъ! Онъ вдь не уметъ читать ни по-русски, ни по-польски. Это вдь бывшій буковскій подмастерье, сапожникъ. Уметъ нацарапать, какъ Маторина, лишь свою подпись. Но сознаться въ неграматности не хочется — шляхтичъ, дворянскій гоноръ! А трусость — такъ разв съ глупостью его можетъ равняться! Чуетъ кошка что чужое мясо стъ, еженедльно исповдуется и полпроцента съ ростовщичьяго рубля на костелъ жертвуетъ!
Между тмъ, Вернадскій, поворочавъ бумагу въ рукахъ, торжественно произноситъ:
— Хорошо, очень хорошо! Согласенъ, готовъ подписать.
Подъ актомъ появляется слдующая подпись: Дворенинъ Владиславъ Игнашевичъ Вернадскій. Съ превеликимъ внизу росчеркомъ.
— Вернадскій! подзываетъ его Аваловскій къ баррьеру. Вернадскій уже неохотно подходитъ, зная, что его ожидаютъ какія нибудь шпильки.— Дайте хоть покурить. Не работать же намъ даромъ на васъ!— Вернадскій, деревянно смясь, торопливо достаетъ серебрянный портсигаръ и раскрываетъ: — Хорошіе ли? освдомляется Аваловскій.
— 1-й сортъ, 8 рублей фунтъ табаку.
— Такъ ли? Вы и тутъ, пожалуй, обманете.
— Забожиться готовъ. Ни у кого такихъ нтъ!
— Ну, ужь ни у кого!
— Побей меня Богъ, ни у кого! Мн, да турецкому посланнику только и длаетъ Мичри.
— Честь! Возьму.
Аваловскій беретъ цлый десятокъ.
— Не жалко? спрашиваетъ онъ, уставляясь язвительнымъ взглядомъ на ростовшика.
— Ни малость! Прошу, прошу, пріятеля!
Насмшникъ хладнокровно опоражниваетъ весь портсигаръ и, захлопнувъ, возвращаетъ по принадлежности пустымъ.
— Все равно на неврянцевскія деньги куплены, утшаетъ онъ Вернадскаго: — завтра еще кого-нибудь оберете изъ-за угла.
И Аваловскій начинаетъ раздавать папиросы кассиру и Венцеславу Венцеславичу.
— Шутникъ, мексиканецъ! кусая губы отъ злости, говоритъ Вернадскій. И отходитъ отъ баррьера, сопровождаемый усмшками присутствующихъ.
Въ начал четвертаго часа контора осчастливлена посщеніемъ ‘особы’.
Входитъ моложавый — съ розово-млечнымъ цвтомъ лица — изящный статскій генералъ. Голова его, такъ сказать, красиво лыса — ибо бываютъ и некрасиво-лысыя головы, котлетообразныя русыя бакенбарды откинуты на плечи, на подбородк чисто-выбритый пяточекъ. Онъ одтъ въ шармеровскій вице-фракъ, съ серебряными пуговицами, на немъ батистовое блье и блый батистовый галстухъ, подъ фракомъ, на жилет, алая лента, на груди настоящая звзда, не такая какъ у Пандева въ розетк, а блестящая, большая… Лишь дойдя до половины нашей конторы, онъ снимаетъ съ головы свою изящную шляпу, описывая ею въ воздух большую дугу.
Появленіе его у насъ производитъ, видимо, сенсацію.
— Статсъ-секретарь фонъ-Саломъ, богатый домовладлецъ, шепчетъ мн, новичку, испуганно и вмст умиленно Севрюговъ, подымаясь съ мста и становясь на вытяжку. Венцеславъ Венцеславичъ тоже встаетъ. Даже Пленеръ перестаетъ водить носомъ по бумаг и подымается съ кресла, чего, кажется, онъ ни для кого не длаетъ. Швейцаръ пробгаетъ на цыпочкахъ въ кабинетъ Вердяева и, чрезъ секунду, нотаріусъ спшно выходитъ оттуда и — еще не переступая порога — изгибается почтительно на одинъ бокъ. Придерживая рукою раскрытую дверь кабинета, онъ говоритъ:
— Ваше превосходительство, пожалуйте сюда, пожалуйте сюда!
— Я на минуточку, Владиміръ Иванычъ, я только что изъ комиссіи, гортанно говоритъ особа.
— Ваше превосходительство, осчастливьте…
— Merci, я хотлъ только побезпокоить васъ — взять контрактъ Грипоръ. Расписалась она гд слдуетъ, заплатила вамъ, наконецъ? Посылали вы къ ней?
— До сихъ поръ не заплатила, представьте, ваше превосходительство, посылали, пять разъ посылали, говоритъ Вердяевъ, приближаясь на цыпочкахъ къ генералу и оставаясь, изъ вжливости, изогнутымъ, по-прежнему, на-бокъ.
— Странная женщина! Четыре мсяца не можемъ съ ея контрактомъ кончить! Вторая треть пошла — ей слдуетъ платить — она не вноситъ мн договорной платы, и у меня нтъ контракта въ рукахъ. Да посылали ли вы?
— Посылали-съ, посылали. Кто ходилъ къ ней, вы, кажется, Венцеславъ Венцеславичъ? торопливо спрашиваетъ Вердяевъ перебгая на другую сторону.
— Я-съ.
— Что-жь она говоритъ? освдомляется генералъ: — думаетъ платить?
— Нельзя добиться ее видть, ваше превосходительство. Всегда отвчаютъ по-французски, что ‘m-lle prend le bain’, докладываетъ Венцеславъ Венцеславичъ, красня съ чего-то до ушей.
— C’est a, улыбаясь, говоритъ г. Фонъ-Саломъ:— я тоже тридцать разъ посылалъ къ ней и управляющаго, и дворника — одинъ отвтъ — утромъ, днемъ, вечеромъ, и ночью — ‘m-lle prend le bain’. Я ее такъ и прозвалъ, мило смется генералъ, поправляя на груди звзду и обращаясь къ Вердяеву:— La jolie baigneuse ou La nouvelle Susanne… xe, xe, xe!
(Вердяевъ почтительно вторитъ этому смху легкимъ бляніемъ барашка).
— Такъ я не могу все-таки получить контракта?
Вердяевъ мнется и взглядываетъ на флегматичное лицо Пленера.
— То есть… если ваше превосходительство прикажете, то, конечно…
Особа замчаетъ колебаніе.
— Зачмъ же остановка? Если за деньгами — то я за Грипоръ плачу, засовывая руку въ карманъ за бумажникомъ, говоритъ г. Фонъ-Саломъ: — въ договор, нотаріусу денежно отвчаютъ участвующіе — вс за одного и одинъ за всхъ, напоминаетъ просвщенный чиновникъ.
— Помилуйте, ваше превосходительство, не извольте безпокоиться, вы у насъ столько лтъ совершаете, не то…
— Да вы говорите прямо, Владиміръ Иванычъ.
— Законъ требуетъ, ваше превосходительство, при отсутствіи въ контор актовъ, имніе росписокъ совершающихъ лицъ въ реэстр и книг сборовъ.
— Законъ! Да, если законъ требуетъ, то я самъ не хочу пока брать, благоговйно произноситъ просвщенный генералъ.— Пошлите еще разъ, пожалуйста, къ ней. Добейтесь свиданія, чтобы она расписалась гд слдуетъ и заплатила. Расходы на нее падаютъ, это прямо предусмотрно 12 контракта.
— Точно такъ, ваше превосходительство. На дняхъ же будетъ къ ней снова послано.
Милый сановникъ любезно жметъ руку робющему Вердяеву и направляется къ выходу, надвая шляпу. Нотаріусъ провожаетъ его до передней, слдуя бокомъ и на-цыпочкахъ за лвымъ его плечомъ. Встрчнаго въ корридор армянина Хазирова — чуть не ежедневно у насъ совершающаго продажные и покупные акты на красильни — Вердяевъ, безъ церемоніи, устраняетъ рукою, къ стн, съ дороги его превосходительства. Мы тоже вс бжимъ къ дверямъ, дабы издали слдить за удаленіемъ необыкновеннаго постителя.
— Встать! раздается громкая команда забжавшаго впередъ Севрюгова, едва генералъ приблизился къ концу корридора.
Испуганные крестьяне съ грохотомъ вскакиваютъ съ своихъ, насиженныхъ недлями, мстъ, толкая одинъ другого съ просонокъ. Вс они вытягиваются въ струнку. Ожидающій швейцаръ накидываетъ на плечи особы черную шинель съ дорогимъ бобровымъ воротникомъ — и высокій поститель, сохраняя на устахъ милостивую улыбку, говоритъ гортанно Вердяеву на выход:
— Merci.
Владиміръ Иванычъ торопливо возвращается въ контору.
— Непремнно послать, на дняхъ же послать къ Грипоръ. Николай Иванычъ! энергически приказываетъ онъ Пленеру.— Пусть Венцеславъ Венцеславичъ не уходитъ отъ нея — хоть цлый день ждетъ — а чтобъ она подписала. Что за безстыдная женщина, въ самомъ дл! Въ какое неловкое положеніе она ставитъ насъ передъ его превосходительствомъ! Четвертый мсяцъ водитъ!.. Пошлите съ Венцеславъ Венцеславичемъ еще кого нибудь: г. Аваловскаго или г. Мастова. И чтобы не уходить пока она не заплатитъ и не роспишется по книгамъ! Слышите?
— Слушаю-съ, мычитъ Пленеръ.

XIII.

27-го Марта, Среда.

Вчера мало было дла и ничего особенною не произошло въ контор — а потому я и не записывалъ. Сегодня, напротивъ, вс выбились изъ силъ, столько было работы.
На двор ясный, весенній день. Весь позавчерашній снгъ стаялъ. Улицы залиты ослпительнымъ блескомъ солнца. Изъ оконъ конторы мы видимъ толпы гуляющихъ, запрудившія тротуары улицъ. Завидно длается. Приходится корпть надъ бумагами въ такую погоду! Вроятно, эта восхитительная погода, вызвавъ человчество на улицу посл долгой зимы, и къ намъ загоняетъ многихъ: за-одно, молъ, у нотаріуса побывать по дламъ.
И расположеніе духа, видимо, у всхъ хорошее.
Прибжавшій въ контору, спозаранку, Шакаловъ смотритъ какимъ-то ласковымъ агнцомъ сегодня и я слышу, въ разговор съ Пленеромъ, доказываетъ, что всегда былъ о Бекирев того мннія, что это честнйшій человкъ, который рано или поздно съ нимъ расчитается ‘по благородному’. (Слухи объ отобраніи имъ 3-хъ тысячъ у Бекирева, значитъ, опять подтверждаются). Крестьяне въ передней грются на солнышк. Лица у нихъ сегодня тоже не-столь пасмурны. Трое изъ нихъ, отъ скуки, даже устроили на окн игру въ три листика… Вердяевъ корпитъ надъ неразовскимъ проэктомъ у себя въ кабинет, поминутно совщаясь съ Пленеромъ. Но и онъ отчего-то въ веселомъ расположеніи духа: только что распространялся передъ кмъ-то изъ постителей (кажется, присяжнымъ повреннымъ) о высокомъ призваніи нотаріусовъ. Севрюговъ проглатываетъ ужь вторую булку, пересчитывая въ касс деньги съ довольною миною. Но Аваловскій смущаетъ его неумстными шутками.
— Савельичъ, шепчетъ онъ съ своего мста:— сегодня такая погода! На бдность, въ счетъ жалованья… толику вашихъ нумизматическихъ рдкостей.— И подставляетъ пригоршней руку.
— Что-ти, что-ты! испуганно говоритъ Севрюговъ, захлопывая кассу:— еще пять дней до 1-го числа!
Аваловскій толкаетъ меня локтемъ.
— Собака человкъ на этотъ счетъ! говоритъ онъ нарочно громко, чтобы поддразнить Севрюгова.
Онъ еще что-то говоритъ мн, но я не слушаю: мое вниманіе отвлечено прибжавшимъ Саровичемъ. Саровичъ явился обявить, что скоро прідетъ Двининъ совершать договоръ съ Макаровымъ. (По этому поводу онъ взялъ опять — ужь у Венцеслава Венцеславича — дв папиросы).
— Смотрите, не задержите Платона Александрыча, господа, такая погода! Онъ долго не станетъ сегодня тутъ сидть, предупреждаетъ двининскій герольдъ:— Какой у него новый рысакъ!
И убгаетъ куда-то.
Появляются еще постители. Побывалъ по длу толстый и маленькій присяжный повренный, побывалъ и худой, высокій. Все попутнымъ втромъ хорошей погоды загоняетъ ихъ сегодняВъ часъ дня является цлая троица, состоящая изъ Бекирева, Зильберштейна и Левенберга. Вошли они въ контору необыкновенно: подобно тремъ граціямъ. Бекиревъ шелъ по средин и держалъ правою рукой Левенберга за талію, а лвою фамильярно обнималъ Зильберштейна. Они пріятельски болтали. На лицахъ всхъ царили полное примиреніе и дружелюбіе, какъ будто никакая черная кошка и не проскакивала между ними.
Остановясь на порог конторы и не измняя позы, Бекиревъ, по обыкновенію, громко спросилъ:
— Пандевъ еще не былъ, господа?
— Нтъ, Павелъ Николаичъ, отвтилъ за всхъ Севрюговъ.
— Условливались не опаздывать. Вотъ человкъ!
— Обождемъ, господа, предложилъ Зильберштейнъ своимъ спутникамъ. Они расцпились и хотли, было, приссть на диванчик, но Левенбергъ замтилъ:
— Что до меня касается, то я не въ силахъ, господа, сидть въ такую погоду въ духот. Ужь весь бамондъ на Большой Морской!
— Sic! шепчетъ около меня Аваловскій.
Въ корридор раздается сильное бряцанье сабли. Въ контору входитъ свитскій ротмистръ въ сопровожденіи прелестной брюнета и въ бархатной шубк.
— Князь Сахаровскій, подсказываетъ мн Аваловскій.
Волоча саблю по полу, молодцоватый князь подходитъ къ столу Пленера, вытягивается въ струнку, кланяется наклоненіемъ одной головы, по военному, слегка звякая въ тоже время шпорами — и громко говоритъ:
— Честь имю кланяться, почтеннйшій Николай Иванычъ! Можемъ мы съ женой видть нотаріуса?
Пленеръ подымается съ мста, придвигается къ самому носу князя, и торопливо отвчаетъ:
— Ахъ, князь… княгиня!— Онъ жметъ ихъ руки и идетъ къ двери кабинета: — Пожалуйте, пожалуйте! Владиміръ Иванычъ радъ будетъ васъ видть: онъ занятъ вашимъ раздломъ.
Но княгиня не шевелится съ мста.
— Prenez-garde, Nicolas, предостерегаетъ она мужа:— спроси, нтъ ли тамъ этого…
— Нтъ тамъ, почтеннйшій Николай Иванычъ, этого… сумасшедшаго?.. Евгенія Алексича? конфузясь и останавливаясь у двери, освдомляется князь.
— Никого нтъ. Нотаріусъ одинъ.
И какъ бы для большаго успокоенія ихъ, Вердяевъ, заслышавъ разговоръ у двери, поспшно растворяетъ ее самъ, въ эту минуту, и торжественно произноситъ:
— Не безпокойтесь, Аглая Алексевна, братца тутъ нтъ-съ. Войдите, пожалуйста.
— Честное слово, Владиміръ Иванычъ? спрашиваетъ княгиня.
— Честное слово, честное слово, княгиня.
— Мы постоянно опасаемся засады, объясняетъ хорошенькая гостья, переступая порогъ кабинета.
Дверь за ними затворяется.
Ихъ смняютъ, чрезъ полчаса, Двининъ съ Макаровымъ, сопровождаемые — въ качеств герольда, оповщающаго ихъ приближеніе — Саровичемъ.
‘Великолпный князь Тавриды’ — какъ называетъ его иногда въ шутку Дмитрій Павлычъ Аваловскій (нашъ домъ, дйствительно, находится невдалек отъ таврическаго дворца) — является съ обычными быстротою и помпою. Саровичъ и Макаровъ почтительно слдуютъ сзади, Севрюговъ, при его вход, встаетъ и остается на ногахъ нкоторое время.
Кинувъ шляпу и трость на круглый столикъ и предупредивъ Пленера, что не хочетъ безпокоить нотаріуса, у котораго — онъ знаетъ — ‘гости въ кабинет’, Двининъ бжитъ къ баррьеру и, на-ходу, всмъ намъ жметъ руки, въ вид привтствія. Онъ почти повелительно проситъ Венцеслава Венцеславича подать ему ‘І-ю часть актовой книги, для актовъ на недвижимыя имущества’. Платонъ Александрычъ, видимо, здсь свой человкъ и не стсняется. Онъ, на баррьер, живо перелистываетъ всю книгу, и длаетъ какую-то выметку изъ своей купчей съ Маториной. Все это онъ вписываетъ золотымъ карандашемъ въ заготовленный договоръ съ Макаровымъ. По-пути, онъ прочитываетъ и чужіе кое-какіе акты. Никто этому, однако, не сметъ препятствовать…
Захлопнувъ книгу и возвращая ее Венцеславу Венцеславичу, онъ уже несется къ столу Пленера. Вписанное карандашемъ въ договоръ слдуетъ навести чернилами, самый контрактъ скоре явить, по его объясненію Пленеру.
— Пожалуста, поторопитесь, Николай Иванычъ, проситъ Двининъ:— у меня новый рысакъ — и не можетъ долго стоять на мст. И потомъ, сегодня такая погода!
Пленеръ торопливо поручаетъ Аваловскому сдлать явку.
— …А затмъ, говоритъ Платонъ Александрычъ Пленеру:— я васъ буду просить, почтеннйшій Николай Иванычъ, взять эту кроху (онъ даетъ карандашныя замтки на лист): — и къ будущей сред — непозже, помните!— изготовить запродажную въ 190 тысячъ на этотъ домъ, съ материнскою землею, конечно, срокомъ на годъ, т. е. къ 1-му Апрля будущаго года, на имя купца Василія Федулыча Красноносова. 50 тысячъ при запродаж онъ мн платитъ. Нотаріальнымъ порядкомъ будетъ совершаться! Свидтели обыкновенные! стрляетъ онъ: — Обратите вниманіе, пожалуста, на эти условія запродажнаго договора (Онъ на что-то тыкаетъ пальцемъ въ записк).— Обязательны для Красноносова, съ удареніемъ поясняетъ онъ Пленеру:— за мной остается право залога въ Кредитномъ Обществ — въ какомъ пожелаю — имющаго быть построеннымъ дома, по его возведеніи, понимаете? Красноносову обязательно принять, переводомъ, этотъ залогъ — согласіе Общества я обязываюсь выхлопотать — и закладные листы, мной получаемые, идутъ, при окончательномъ расчет съ Красноносовымъ, по биржевому курсу 1-го Апрля будущаго года. Поняли?
— Понялъ, успокоиваетъ его Пленеръ.
— Кром того, приготовьте отъ меня Красноносову особую неустоечную въ 75 тысячъ, на случай несовершенія мной купчей. Такъ онъ хочетъ, это кром запродажнаго штрафа, понимаете?
— Понимаю.
— А теперь, пожалуйста, его подрядный договоръ скоре, (Двининъ показываетъ рукой на Макарова).— Конь у меня не стоитъ, напомнилъ онъ опять.— Ну, теперь съ тобою, эіопъ! безцеремонно объявилъ онъ Макарову и быстро увелъ подрядчика въ уголъ конторы.
— Шутникъ, право, Платонъ Александрычъ, осклабившись, говоритъ Макаровъ. Они услись въ углу и принялись вполголоса о чемъ-то торговаться.
Черезъ пять минутъ явка была готова. Пленеръ, попросивъ Двииина и Макарова скоре расписываться въ реэстр и книг сборовъ, отправился въ кабинетъ за подписью Вердяева.
Нотаріусъ самъ вынесъ подписанный договоръ.
— У меня тамъ княжна Сахаровская, какъ бы оправдываясь, проговорилъ Вердяевъ Платону Александрычу.
— Эта красавица?
— Да.
— Желаю вамъ всякаго успха.
— Съ мужемъ.
Двининъ отчаянно махнулъ обими руками, схватилъ шляпу и, весело болтая съ Макаровымъ, опрометью кинулся вонъ изъ конторы.
— Счетъ нотаріальныхъ расходовъ, Григорій Савельичъ, пришлите мн на домъ: конь не стоитъ! крикнулъ онъ съ порога Севрюгову.
Бекиревъ бросилъ Зильберштейна и подошелъ къ нашему кассиру.
— Это Двининъ? Состоятельный человкъ? Все хочу просить Владиміра Иваныча или Пленера познакомить меня съ нимъ.
Кассиръ промолчалъ.
— Голова! говорилъ потомъ про Двинина Аваловскій въ кружк, образовавшемся около Севрюгова.— Вотъ у кого нужно учиться, какъ на обух рожь молотить! Слышали какой заказъ Пленеру закатилъ? Савельичъ, а! что вы на это скажете?! Четыре дня тому назадъ купчую на пустое мсто совершилъ, еще купчая не утверждена, еще на кирпичъ, изъ котораго будущій домъ будетъ сложенъ, глина не выкопана — а ужь онъ, по плану одному, запродаетъ домъ на срокъ и, на будущей недл 50 тысячъ впередъ получаетъ! Геній!
— Макарову сдалъ подрядъ на всю каменную работу, восторженно добавляетъ Венцеславъ Венцеславичъ: — вотъ что я вносилъ въ реэстръ договоръ — и, до залога дома въ Кредитк, тотъ ни гроша не иметъ права требовать деньгами, десятимсячными векселями получаетъ!
— Голова съ мозгами! говоритъ Аваловскій, понижая голосъ.— Вотъ бы его еще скрестить съ Бекиревымъ.
— Намекалъ сейчасъ, презрительно замчаетъ Савельичъ, кивая головою на собесдника Зильберштейна: — я отмолчался, правду сказать… Что Бекиревъ, господа! Судьба птуха — быть въ суп, какъ ни пой! А Платонъ Александрычъ…
— Врно, хвалю! соглашается Аваловскій, трепнувъ кассира по плечу и возвращаясь на свое мсто.
Въ это время щелкаетъ замокъ въ кабинетной двери. Она отворяется и показываются на порог Сахаровскіе. Вердяевъ-Кисловскій слдуетъ за ними. Вс служащіе спшатъ приняться за работу: кружокъ около Севрюгова разстраивается.
— Такъ во вторникъ, 2-го числа, въ часъ дня, у васъ въ кабинет — окончательно? громко говоритъ князь Сахаровскій.— Извстите всхъ остальныхъ, милыхъ братцевъ и сестрицъ, язвительно улыбаясь, напоминаетъ онъ Вердяеву.
И они торжественно скрываются съ нашихъ глазъ.
— А что, Николай Иванычъ, возвращаясь, спрашиваетъ Пленера нотаріусъ: — посылали къ Грипоръ, какъ я приказывалъ, узнать опредлительно — когда ее можно видть?
— Швейцаръ ходилъ.
— Что же?
— Сказали: когда встаетъ, утромъ, въ 3 часа.
— Пополуночи? съ ужасомъ восклицаетъ Вердяевъ.
— По-полудни.
— Вотъ такъ утро!
Вс смются. Нотаріусъ взглядываетъ на свои золотые часы.
— Все-таки послать, какъ я приказалъ. Послать сейчасъ! Кстати, теперь половина третьяго. Можно застать дома. Пошлите Венцеслава Венцеславича и г. Аваловскаго.
Аваловскій подымается съ своего мста.
— Я просилъ васъ, Владиміръ Иванычъ, уволить меня сегодня раньше, въ половин четвертаго, напоминаетъ онъ Вердяеву робко: — мн нужно, какъ я вамъ докладывалъ, съ Анной Алексевной…
— Ахъ, да, извините… Ну, тогда еще послать г. Мастова! Г. Мастовъ, прошу васъ… Послать сейчасъ! И не возвращаться безъ ея подписи, и безъ слдуемыхъ съ нея денегъ, строго говоритъ Владиміръ Иванычъ.
Видимо, не считая нужнымъ выслушивать мое согласіе, или несогласіе на это путешествіе — онъ, конечно, могъ и просто приказать — нотаріусъ удаляется въ кабинетъ.
— Идите, господа, говоритъ намъ Пленеръ.
Венцеславъ Венцеславичъ подходитъ къ каминному зеркалу и поправляетъ свои воротнички. Затмъ, онъ вытягиваетъ повидне блые нарукавники и проводитъ рукою по волосамъ. Замтно, что отправляется въ экскурсію къ хорошенькой женщин!
Начинается укладываніе въ толстый конторскій портфель контракта Грипоръ, реэстра и книги городскихъ сборовъ.
Я запираю на ключъ мой ящикъ и уже готовлюсь взяться за шапку, когда въ корридор раздается опять топотъ спшныхъ шаговъ. Въ контору входитъ какой-то не старый еще господинъ, направляющійся, съ сладкой улыбочкой на лиц, къ столу Пленера.
— А вотъ-съ и я, наконецъ, г. нотаріусъ! довольно глупо объявляетъ онъ Пленеру, слегка конфузясь.
— Въ первый разъ, кажется? нагибаясь къ Аваловскому, замчаю я.
Пленеръ молчитъ. Аваловскій прищурился глазами на страннаго гостя и быстро зачесалъ свою черную бородку. Онъ, видимо, вглядывался.
— Благополучный россіянинъ, подсказалъ онъ мн безъ торопливости: — изъ деревни, кажется… Вроятно, томимъ изжогою отъ излишка земли, оставшейся за надломъ, ищетъ въ столиц облегченія отъ недуга, или что-нибудь въ этомъ род…
Характеристика была врно угадана моимъ чудакомъ-товарищемъ. Ибо новый поститель, въ тотъ же моментъ, произнесъ обращаясь къ Пленеру:
— Я писалъ изъ деревни-съ. Петръ Петровичъ Груздевскій, позвольте рекомендоваться… По длу съ крестьянами, насчетъ продажи земли — вотъ-съ!
И онъ указываетъ Николаю Иванычу на толпу крестьянъ, робко надвигающуюся изъ передней въ контору. (У всхъ у нихъ ротъ до ушей отъ удовольствія).
— Задержалъ немного васъ, братцы, ухмыляясь, замчаетъ помщикъ:— ну, простите, простите, сосди.
— Премного теб благодарны, что явился, Петръ Петровичъ, кланяясь въ поясь, говорятъ мужики. (Видимо, они считали еще себя одолженными).
— Ничего, ничего, не благодарите. Что же, завтра и за дло, старики?
— Завтра, завтра… встимо, завтра! Гд-жь сегодня! ты тоже усталъ, поди, съ дороги.
— Смерть какъ усталъ! Захалъ сегодня, чтобы ужь г. нотаріуса, да васъ успокоить… Задержалъ маленько, правда! Ну, да знаете, сосди, теперь самое охочее время. Охота великолпная! (Недли три, никакъ, прозабавились). Съ лукашами здили ажно въ великолуцкій уздъ за медвдями, поясняетъ онъ имъ:— близко ли — сами знаете. До васъ ли тутъ было!
— Извстное дло. Благодаримъ покорно, что вспомнилъ! И они опять кланяются ему въ поясъ, считая себя премного одолженными великодушіемъ Петра Петровича Груздевскаго.
Итакъ, объяснилось-таки, наконецъ, кого они ждали!
Я выхожу съ Венцеславъ Венцеславичемъ изъ конторы одновременно съ крестьянами. Радости ихъ нтъ, кажется, предла. На лстниц они топаютъ ногами и бгутъ, обгоняя другъ друга, какъ дти. Вс горести и трата времени забыты. Прохора Семенова и лиходйка, вроятно, ужь не трясетъ, Лукьяновъ на время забылъ даже и свою бабу на-снос…

XIV.

28-го Марта, четвергъ, утромъ.

Грипоръ жила недалеко отъ конторы. Въ десять минутъ мы ужь дошли до ея квартиры съ Венцеславъ Венцеславичемъ. На двери, обитой голубымъ трипомъ, мы прочли мдную доску. Стояло:— Alphonsine Gripor. Artiste.— Въ расщелин не плотно-прилетавшихъ дверныхъ половинокъ была засунута пачка свжихъ афишъ. На полу, у двери валялся какой-то листокъ. Я поднялъ: на бланк одного изъ петербургскихъ каскадныхъ заведеній, было росписаніе часовъ утреннихъ репетицій за цлую недлю впередъ. Я всунулъ листокъ въ афиши.
Венцеславъ Венцеславичъ слегка позвонилъ.
Намъ отворила дверь пожилая дама въ черномъ скромномъ плать.
— Тсс! произнесла она, кладя палецъ на губы. (Видимо, ей показалось, что мы громко позвонили):— Que desirez vous, messieurs? спросила она, нагибаясь, чтобы поднять попадавшія афиши.
— Можно видть мадамъ Грипоръ? смло спросилъ Венцеславъ Венцеславичъ.
— М-lle, monsieur, поправила дама.
— Ну, мадмуазель… Мы отъ нотаріуса.
— М-lle prend le bain, съ нмецкимъ акцентомъ предупредила дама, недоврчиво поглядывая на толстый портфель моего спутника:— невозможно видть.
— Знаемъ!.. Все равно, мы обождемъ. Я ужь бывалъ у васъ. Намъ приказано ждать.
Венцеславъ Венцеславичъ двинулся впередъ.
— Пожалуйте! по-русски сказала дама.
Боже, что за неловкая сцена! Въ передней стоялъ у двери Неврянцевъ. Онъ узналъ насъ. Онъ, видимо, собирался уходить, когда мы позвонили. Теперь онъ постарался укрыться отъ нашего взора бобровымъ воротникомъ пальто и, какъ только мы вошли въ маленькую переднюю, онъ вышмыгнулъ на лстницу, нахлобучивая поглубже на голову шляпу.
Маленькая гостинная: золоченная мебель, картины, зеркала. Нагромождено вещей, какъ въ мебельной лавк. Гд-то за запертою дверью усиленно затявкала собаченка. Венцеславъ Венцеславичъ опять поправляетъ, передъ зеркаломъ, свои воротнички и вытягиваетъ нарукавники. Мы садимся. Я прошу его дать мн въ руки какую-нибудь конторскую книгу, для приличія.
— Возьмите книгу сборовъ, вынимая ее изъ портфеля, говоритъ онъ. Я беру книгу подъ мышку и нкоторое время мы сидимъ молча, оглядывая мсто, куда попали.
Является та же дама въ черномъ, вроятно, dame de compagnie, или просто ключница Грипоръ. Она объявляетъ, что Грипоръ извиняется, не будучи въ состояніи насъ принять, и проситъ сказать: что, собственно говоря, намъ нужно? Мы говоримъ, что присланы нотаріусомъ, по длу Грипоръ съ статсъ-секретаремъ фонъ-Саломъ о квартирномъ контракт. Нужно росписаться госпож Грипоръ по книгамъ, уплатить деньги и получить копію договора. Мой спутникъ храбро заявляетъ, что не уйдетъ изъ квартиры, пока не исполнятъ его ‘законныхъ требованій’.
Дама уходитъ и, посл долгаго шептанія за дверью, возвращается, прося дать въ будуаръ книги, въ которыхъ m-lle Грипоръ роспишется. Венцеславъ Венцеславичъ объясняетъ, что лично нужно видть, что m-lle Грипоръ можетъ ошибиться и попортить книги, по незнанію формальностей.
— Но она не одта, въ дезабилье. Совстится такъ принять, предупреждаетъ переговорщица: — она двица!
Мы заявляемъ полную готовность быть невзыскательными къ туалету m-lle Грипоръ и ничего не замчать лишняго. Парламентеръ отправляется по назначенію. Наконецъ, насъ просятъ еще минуточку обождать, а затмъ, запертая дверь разверзается и мы приглашаемся въ святилище ‘артистки’.
Мой спутникъ еще разъ поправляетъ рукой свой изящный галстухъ и смло идетъ впередъ, съ громаднымъ портфелемъ подъ мышкой. Я слдую сзади съ тощей книженкой въ рукахъ.
Мягкій, розовый будуаръ, съ палисандровымъ піанино у двери.
На кушетк возлежитъ, въ батистовомъ пеньюар, сама артистка. Голова ея покоится на блой подушк. Ноги укутаны тигровымъ пледомъ. Видна на кушетк голубая, шитая серебромъ туфелька съ величайшимъ каблучкомъ, свалившаяся съ ножки хозяйки. Обнаженная до плечъ рука артистки закинута за голову. Это ужь поблекшая, но пухлая, здобная, блая женщина, съ ярко-золотистыми волосами. Глаза и брови, замтно, подсурмлены. Но она еще недурна, довольно свжа и можно поврить, что была когда-то очень красива.
Около кушетки свтлый внскій стулъ. На немъ — подносъ съ тарелкою выденныхъ устрицъ, съ кускомъ булки, выжатымъ лимономъ, рюмкой недопитаго розоваго ликера и разрзаннымъ апельсиномъ. Тутъ же валяются писанныя ноты, карманное зеркальце и карандашъ для бровей. Все это перемшано въ артистическомъ хаос.
Хозяйка мило улыбается намъ навстрчу.
Бланжевая крысоловка, съ голубымъ бантикомъ надъ ушами, заливаясь визгливымъ лаемъ, вертится у насъ подъ ногами. Меня она, проклятая, хватаетъ за икру острыми, какъ иголки, зубами.
— Ай! слегка вскрикиваю я невольно.
— Pardon, смясь, говоритъ m-lle Грипоръ:— Biche, ta place!— Собаченка ловко вскакиваетъ хозяйк на ноги, продолжая немилосердно лаять на насъ.
— Parlez-vous franais, messieurs? освдомляется француженка.
— Un peu, mademoiselle, отвчалъ Венцеславъ Венцеславичъ.
— Больной, malade, тыкая себ въ грудь пальцемъ, объявляетъ Грипоръ:— Сади! говоритъ она, приглашая насъ ссть:— Prenez place.
Мы присли на крохотныя кресла формы раковины. Ни по чему не было замтно, чтобы хозяйка была больна или сейчасъ брала ванну: волосы были сухи и тло невоспалено. Тмъ не мене, она считала своимъ долгомъ оправдаться въ томъ, что задержала насъ долго въ гостинной.
— Я брала ванну, потому васъ и задержала, объяснила она по-французски: — вотъ!— И, откидывая пледъ, она выставляетъ намъ на-показъ, поднявъ вверхъ, изящную ножку въ розовомъ ажурномъ чулк.
Доказательство не особенно убдительное!
Но она безцеремонно расправляетъ изящный чулокъ и, видимо, сама любуется стройностью ножки. Эта фульгарная фамильярность нсколько шокируетъ насъ съ Венцеславъ Венцеславичемъ. Но мы гости, она хозяйка и женщина — мы молчимъ.
— Не правда ли, какая прелестная ножка? вдругъ спрашиваетъ она, продолжая высоко держать поднятую ногу и разглаживая морщины чулка:— Rpondez donc, messieurs! Разв вы не мужчины, не можете понимать этого!— И она вдругъ щелкаетъ голубой резинкой подвязки.
Насъ обоихъ передернулъ этотъ цинизмъ. Я нагнулся къ Венцеславу Венцеславичу и кое-что ему замтилъ.
— Что мсье вамъ сказалъ? что? нетерпливо освдомилась Грипоръ у моего спутника.
— Онъ сказалъ, мзель, что у его жены лучше, бойко объявилъ Венцеславъ Венцеславичъ, сдлавъ нетерпливое движеніе на своемъ кресл. Это вышло у него очень удачно. И сочинилъ эту фразу онъ самъ, потому что я ему вовсе не это сказалъ.
Грипоръ, какъ умная француженка, сейчасъ поняла намекъ, опустила ногу и закрылась пледомъ.
— Такъ что же вамъ нужно, господа отъ, несчастной женщины? холодно спросила она.
Венцеславъ Венцеславичъ сталъ объяснять ей цль нашего визита. Онъ говорилъ ей по-русски, вставляя, по временамъ, французскія фразы для ясности. Я ему помогалъ иногда. Она слушала насъ съ улыбкой снисходительнаго состраданія.
— Понимай, сказала она:— росписаться я готова, продолжала она по-французски:— что же касается до уплаты расходовъ, то не могу. Гд же деньги у бдной женщины? Откуда она возьметъ?!
Венцеславъ Венцеславичъ пожалъ плечами, какъ бы желая дать ей понять, что и онъ не знаетъ, откуда деньги должна взять ‘бдная женщина’, живущая въ золоченныхъ аппартаментахъ.
— Gnral de Salom долженъ платить, подсказала она.
Ей объяснено, что, по контракту, вс нотаріальные расходы на нее падаютъ.
— Это врно?
— Врно, m-lle Грипоръ.
— Странно, онъ богаче, онъ генералъ! Впрочемъ, я сомнваюсь еще, генералъ ли онъ. Маловроятно. Врно, messieurs, что онъ генералъ?
— Врно, даже большой генералъ, grand gnral, m-lle.
— Странный какой-то! Женщина его приглашаетъ, а онъ не является на объясненіе. Дворниковъ присылаетъ. Достойно это генерала, джентельмэна, messieurs, я васъ спрашиваю?
Мы переглядываемся, недоумвающе, съ Венцеславъ Венцеславичемъ.
— Сколько-жь я должна бы заплатить вамъ?
Спутникъ мой достаетъ изъ портфеля счетъ и подаетъ ей.
— 45 рублей! Parbleu! Вашъ нотаріусъ долженъ быть милліонеромъ, господа. Я, бдная женщина, по недлямъ не вижу иногда такихъ денегъ. Хорошо быть нотаріусомъ въ Россіи! Я брошу сцену и пойду въ нотаріусы. Примутъ меня, какъ вы думаете, господа?.. И васъ возьму къ себ въ контору, какъ джентельмэна, говоритъ она Венцеславу Венцеславичу:— а васъ, мсье, не возьму, объявляетъ она мн:— женатыхъ у меня вообще не будетъ. Женатые должны сидть около своихъ женъ, прясть съ ними нить жизни (le fil de la vie, сказала она): — и любоваться красотою ихъ ногъ. (Она собственно сказала: leurs jambes).
Однако, все это были шуточки, весьма далекія оттого, за чмъ мы пришли сюда. Я взглянулъ внушительно на моего спутника. Онъ, кажется, понялъ.
— Такъ можемъ мы получить добровольно деньги, m-lle Грипоръ, или нотаріусъ долженъ будетъ обратиться къ законнымъ путямъ? спросилъ довольно твердо мой товарищъ.
— Нтъ у меня денегъ, господа. Женщина никогда не платитъ, сами знаете, платить — это долгъ мужчины, джентельмэна.
— Тутъ, m-lle Грипоръ, не одн деньги нотаріуса, а и казны, города, замчаемъ мы.
— Пусть нотаріусъ, какъ джентельмэнъ, заплатитъ казн: мы съ нимъ когда-нибудь сосчитаемся. Старикъ онъ или молодой?
— Вы сметесь, m-lle, а я серьзно прошу уплаты, говоритъ мой спутникъ.
— Ахъ, Dieu! что за люди!.. Amlie! Amlie!
Въ комнату явилась дама въ черномъ.
— Какія у насъ есть деньги, скажите?
— Никакихъ, m-lle Alphonsine… Какія же деньги бываютъ у женщинъ! заученно говоритъ Амалія:— 5 рублей изъ кухонныхъ денегъ разв…
— Хотите получить, messieurs? Боле у меня нтъ.
Я всталъ съ мста. Мн ужь надодала эта комедія.
— Вы сметесь, m-lle, а мы пришли по служб, мы не шутимъ.
— Я могу еще собрать 5 рублей, говоритъ Грипоръ:— возьмите 10 рублей — и мы квиты съ вашимъ нотаріусомъ. Parbleu, что такое, въ самомъ дл! Насиліе надъ слабой женщиной, въ собственной же ея квартир!
— Мы пришли не торговаться сюда, m-lle Грипоръ, говоритъ уже энергически Венцеславъ Венцеславичъ, тоже подымаясь съ мста.
Но въ это время раздается, въ передней, сильный звонокъ. Дама въ черномъ бросается къ двери.
— Amlie, не ходите! Я боюсь остаться съ этими господами одна въ комнат.
Какъ вамъ покажется! Мы переглянулись съ Венцеславъ Венцеславичемъ. Положеніе наше было затруднительное. Но въ это время, въ передней, раздается еще боле нетерпливый звонокъ.
— Allez! приказываетъ хозяйка и, когда Amlie выходитъ, она надуваетъ губки и отварачиваетъ голову къ стн.
Въ гостинной слышатся скорые шаги по ковру, но, затмъ, шаги умолкаютъ и, какъ бы, удаляются къ передней… И все опять смолкаетъ на время.
Amlie торопливо приноситъ чью-то визитную карточку, съ надписью карандашемъ на оборот. Грипоръ почти вырываетъ ее изъ рукъ Amlie и читаетъ. Я издали вижу крупныя буквы фамиліи Двинина.
— Certainement, je reois! оживляясь, восклицаетъ Грипоръ, быстро поднявшись на кушетк, и, не обращая на насъ никакого вниманія, она кричитъ въ полуотворенную дверь гостинной: — Двинушка! Двинушка! Entrez, entrez vite!
Мы второй разъ въ неловкомъ положеніи. Это Двининъ.
Посл нкотораго колебанія, Двининъ быстро входитъ въ будуаръ, слегка красня. Собаченка окончательно выдаетъ его: съ оглушительнымъ визгомъ радости, она кидается ему на встрчу, лаетъ, прыгаетъ и вертится юлою около его ногъ. Сомнваться, значитъ, нечего, что онъ здсь не случайный гость. Мы сконфуженно сторонимся, со своими конторскими книгами, къ окну.
— Двинушка, спаси меня. Что эти страшные люди отъ меня хотятъ? Я не могу понять, они не говорятъ по-французски, мы вовсе не понимаемъ другъ друга. Они пришли насильно съ улицы, не хотятъ уходить и требуютъ денегъ у бдной женщины съ ножемъ у горла! объяснила она Двинину по-французски, страшно жестикулируя.
Сконфуженный Платонъ Александрычъ на минуту растеривается.
— Tranquillisez-vous, ma ch&egrave,re, говоритъ онъ хозяйк.— Съ чего же подымать крикъ! Они, вроятно, по длу пришли, это ихъ служба, ихъ прислали.
Венцеславъ Венцеславичъ тихо объясняетъ.
— Нужно платить, говоритъ Двининъ, обращаясь къ Грипоръ:— они совершенно правы, они законнаго требуютъ. Вы наняли у Саломъ квартиру и заключили съ нимъ контрактъ. Платите теперь расходы.
— Но я бдная женщина, Двинушка!
Двининъ жметъ плечами.
— Даю имъ 10 рублей. Не хотятъ брать.
— Съ ними не торгуются, Alphonsine. Они лишняго не потребуютъ.
— 45 рублей. Parbleu!.. У меня, несчастной женщины, нтъ такихъ денегъ… Есть у васъ? дайте.
— Хорошо, берясь за бумажникъ, сконфуженно замчаетъ Платонъ Александрычъ:— но это ужь третій разъ я даю.
Двининъ отсчитываетъ 45 рублей и вручаетъ хозяйк.— Она откладываетъ 25-ти рублевую бумажку на стулъ и подаетъ намъ 20 рублей.
— Возьмите, право, довольно этого.
— Alplionsine! съ упрекомъ произноситъ Двининъ.
Она перемняетъ ассигнаціи: намъ даетъ четвертную, а 20 рублей суетъ себ подъ подушку.
— Боле не дамъ, честное слово! кричитъ она и ложится грудью на подушку.
Наконецъ, однако-жь, она разстается съ деньгами и выдаетъ намъ все.
— Prenez et sortez! трагически произноситъ она, почти кидая деньги Венцеславу Венцеславичу въ лицо.
Но расписываться по книгамъ, она ни за что не хочетъ. Однако, Двинину удается и въ этомъ уговорить ее.
— За то сейчасъ прокатитесь по Морской, на моемъ новомъ рысак, въ эгоистк. Вотъ конь! На мст не стоитъ, утшаетъ онъ артистку:— только нужно торопиться для этого.
Она торопливо расписывается въ нашихъ книгахъ, швыряетъ врученную ей копію контракта — au diable!— подъ-столъ, вскакиваетъ ногами на кушетку и, приказывая Амаліи давать одваться, кричитъ намъ во все горло:
— A la porte, messieurs!
При общемъ смх — Грипоръ сама до истерики хохочетъ отъ волненія — мы откланиваемся и выходимъ изъ ея будуара, сопровождаемые до передней Двининымъ. Онъ старается извиниться за нее, объясняя, что это ‘прекрасная женщина, но что у ней что-то тутъ не въ порядк’.— Онъ показываетъ на голову.
— И потомъ, господа, предупреждаетъ онъ насъ, слегка конфузясь:— вы меня здсь не видли, понимаете?
— Понимаю, Платонъ Александрычъ, говоритъ Венцеславъ Венцеславичъ.
— И вы тоже, г. Мастовъ, напоминаетъ онъ мн.
Я кланяюсь.

XV.

28-го марта, четвергъ, вечеромъ.

Почти пусто сегодня въ передней чашей конторы.
Запахъ овчинки, царившій тамъ недли, передвинулся замтно въ корридоръ и, частью, въ самую контору. Крестьяне толкутся въ корридор. Нкоторые изъ нихъ, какъ бы расхрабрившись, заглядываютъ иногда въ контору, но, потолкавшись тамъ недолго и переговоривъ съ кмъ нужно, удаляются на цыпочкахъ опять въ корридоръ или въ переднюю. Въ корридор же стоитъ порядочный содомъ отъ ихъ толковъ. Пленеръ уже два раза подходилъ къ двери и строго говорилъ: ‘тише, братцы’!
Помщикъ Груздевскій, отдохнувшій отъ трудныхъ дней медвжьей охоты, является въ контору въ 10 часовъ. (Швейцаръ говорилъ, что крестьяне сегодня звонились въ контору ужь въ семь часовъ утра, чуть свтъ, но что онъ ихъ выругалъ и прогналъ. ‘Въ 9 часовъ, молъ, приходите’). Помщикъ теперь развязно сидитъ на стул около Пленера и просматриваетъ любовно какую-то маленькую петербургскую газету. Кому же изъ крестьянъ благоугодно отдохнуть — можетъ отправляться въ переднюю: тамъ для нихъ есть, какъ извстно, лавки и подоконники.
Впрочемъ, они мало сегодня сидятъ, боле на ногахъ пребываютъ, и замтно ажитированы.
Чернякъ запродажной на пріобртаемую ими землю карандашемъ уже накинутъ Вердяевымъ и недавно былъ имъ прочитанъ Пленеромъ. Теперь длаются поправки. Имъ все кажется, что въ пустошахъ ‘Гуськовой нив’, ‘Собачьей плши’, на ‘Кобылих’, на ‘Коровьемъ броду’ или въ ‘Оголтих’ — гд-то, гд-то — боле земли. Счетъ ихъ съ помщьичимъ не сходится на 1-ой десятин 37 саженяхъ — и это, видимо, омрачаетъ ихъ сегодняшнее счастливое настроеніе. Впрочемъ, Пленеръ, провряя число запродаваемыхъ десятинъ, по спеціальному плану Груздевскаго и владннымъ актамъ, успокоиваетъ крестьянъ увреніемъ, что все врно и подвоха со стороны Груздевскаго не оказывается.
— Нотарьюсъ сказываетъ, что, по плантамъ, врно, значитъ, такъ. А все боязно, слышится въ корридор.
И въ корридор происходитъ новая проврка по особой домашней геометріи. ‘Старики’, Прохоръ Семеновъ — котораго теперь лиходейка, кажется, навсегда оставила — и ‘побилетный антиллерійскій банбандиръ’ Кругловъ, привезшіе изъ деревни какіе-то особенные жезлы съ крестами, вычисляютъ десятины ‘по крестамъ’, и, въ конц-концовъ, посрамляютъ всякихъ землемровъ и топографовъ: отыскалась-таки бглая десятина и 37 квадратныхъ саженей, инстинктивно предчувствованныя крестьянами. Городскому мудрецу, правда, трудно и понять сразу эту хозяйственную премудрость — но это врно! Сколько можно понять, виноватыхъ оказывается много въ этой невольной погршности. И свиньи, и мельникъ нижней мельницы на ‘Коровьемъ Броду’, и многое… многое! Выходило что-то въ томъ род, по ихъ объясненію, что прежде эти 1 десятина 37 сажень на ‘Коровьемъ Броду’, приписанныя къ ‘Собачьей Плши’, ‘ходили подъ свиньями’, а потомъ мельникъ поднялъ запруду, мсто это залило, свиней должны были перевести въ другое мсто, земля стала въ хозяйств считаться у помщика ‘подъ водой’ и за другой какой-то помщичьей пустошью. Ну, а теперь мельникъ умеръ, за бездйствіемъ мельницы, вода въ этихъ мстахъ спадаетъ, подтопъ оканчивается, крестьяне провидятъ здсь всю прелесть заливного луга, и доказываютъ, что это опять должно считаться принадлежностью ‘Собачьей Плши’, и сами они охотно желали бы наслдовать это лакомое мстечко. Что-то въ этомъ род оказывается. Къ плану они относятся, видимо, съ затаеннымъ уваженіемъ, но и не безъ критики. И въ немъ они находили ‘фальшь’ землемра. На ‘Коровьемъ Броду’, въ пограничной меж, ‘поломъ’, т. е. румбъ, NON — признаютъ они на 3 минуты больше, на ‘Ивашкину баню потрафлять надо’, по ихъ объясненію, а не на крестъ, села Ивановскаго, какъ бралъ землемръ, отчего, по ихъ мннію, и происходила нкоторая разница въ вычисленіи площадей. Словомъ, геометры оказались хоть куда! Причемъ, счисленіе площадей опять производилось по крестамъ таинственныхъ жезловъ, изъ которыхъ одинъ, особенно загрязненный, видимо, служилъ Прохору Семенову, вмст съ тмъ, и дорожною клюкою. (Румбовую звзду на план они называли ‘колючкой’).
Помщикъ и не споритъ слишкомъ. Ему бы лишь запродажныя деньги скоре получить съ нихъ сегодня. Помыслы его, по предположенію Аваловскаго, давно уже намтили въ газет увеселительное заведеніе Эльдорадо, для посщенія сегодня вечеромъ, тамъ онъ можетъ поразсяться посл зимней деревенской скуки, онъ ужь громко справлялся также, въ разговор съ Вердяевымъ, и о ныншней цн фленсбургскихъ устрицъ у Осетрова и Вьюшина, равно какъ и о цн, по какой играютъ въ безикъ въ благородномъ собраніи… Что ему стоять теперь изъ-за десятины съ чмъ-то! Да злостности утаиванія у него и не было на сердц: не можетъ же онъ знать, въ своемъ деревенскомъ хозяйств, вс эти мелочи!
Онъ самъ успокоиваетъ крестьянъ:
— Пусть такъ, пусть такъ, старики, пусть будетъ по вашему. Стоитъ ли изъ-за этого задерживать ходъ дла! Въ запродажной и въ купчей будетъ сказано: ‘все, что въ натур окажется’. Значитъ, эти 1 десятина 37 сажень, все равно, будутъ ваши.
— Благодаримъ покорно, Петръ Петровичъ! Знаемъ твою добрую душу, не станешь насъ обиждать! Премного благодарны.
И крестьяне опять ему въ-поясъ кланяются и ретируются въ корридоръ.
— А вотъ, братцы, чтобы не терять напрасно времени, громко говоритъ свою задушевную мысль Груздевскій:— вы пока готовили бы деньги, собрали бы, сосчитали бы, сколько съ кого причитается… Переписать запродажную на-чисто г. нотаріусу будетъ недолго. А вы потомъ не задержите меня: мн еще нужно побывать сегодня у преосвщеннаго…
— Это врно: у Осетрова, либо у Вьюшина, шепчетъ мн Аваловскій.
Въ корридор устраивается что-то въ род биржи. Прохора Семенова, сообща, распоясываютъ и съ груди у него снимаютъ какой-то тюфякъ съ ‘деревенскими’ деньгами. Это отъ ‘обчества’. А свои доли ‘епутаты’ достаютъ изъ-за пазухи, вмст съ крестами — подобно майору Шебанскому — либо изъ-за поясныхъ черезей, изъ-за полъ полушубковъ, изъ онучей… Кто по 20 рублей даетъ, кто по 50 и боле. Составляется складчина по реэстру гранатнаго ‘банбандира’ Круглова. Реэстръ свряется съ засвидтельствованною копіею мірского приговора, замняющаго имъ довренность отъ общества, и съ волшебнымъ жезломъ съ крестами старика Прохора Семенова. Все оказывается врнымъ.
— Деньги готовы, Петръ Петровичъ, задержки не будетъ докладываетъ Кругловъ:— какъ бы только у г. нотарьюса проволочки не было.
— Спасибо, спасибо, братцы. Люблю народъ за сметливость и расторопность, говоритъ Петръ Петровичъ, обращаясь къ Пленеру.— А вотъ, въ самомъ дл, они правду говорятъ — какъ бы за вами не было остановки, г. помощникъ.
— За нами не будетъ-съ, глухо отвчаетъ Николай Иванычъ, водя по бумаг носомъ.
— Пожалуйста, скоре. Мн ужь не терпится. Съ 10 часовъ сижу здсь!
Я придвигаюсь со стуломъ къ Аваловскому.
— Съ какимъ легкимъ сердцемъ, однако, разстаются подобные господа съ землею, говорю я ему тихо, указывая глазами на помщика: — съ землею, которая, можетъ быть, кормила отцовъ ихъ, гд, можетъ быть, покоятся кости ихъ ддовъ… И какъ крестьяне понимаютъ эту силу земли, какъ ее любятъ, какъ жадны до нея, можно сказать! Этому господину надоло сидть и ждать два часа въ контор, чтобы скоре спустить ее, а они недли терпливо высиживали здсь, чтобы не упустить случая пріобрсти эту землицу.
Аваловскій, насмшливо выслушавъ мою риторику, взглянулъ на меня язвительно.
— Да онъ и не разстается съ нею, можетъ быть.
— Какъ не разстается, продавая!
— Можетъ быть и не продаетъ.
— А что жь онъ длаетъ?
— Деньги занимаетъ.
— Какъ деньги занимаетъ?
— Такъ.
— Что вы такъ хладнокровно это говорите, Дмитрій Павлычъ!
— А мн-то что же? Разв я буду въ дуракахъ?
— Не понимаю, говорю я.
Аваловскій третъ свою черную бородку и насмшливо смотритъ на меня.
— Не понимаю, повторяю я.
— Я и вижу, что не понимаете, соглашается Дмитрій Павлинъ.— Запродажа не есть еще купля. Это тоже, что биржевая игра: продажа на срокъ, не боле. Можно и на бирж капиталовъ не имть, а запродавать на срокъ, разницу придется лишь платить. Что это еще не купля — это ужь десятки разъ разъяснено ршеніеми кассаціоннаго департамента. Но разв неграматные крестьяне знаютъ законы! Они вонъ свою геометрію изобртаютъ, свои гражданскіе законы знаютъ ‘по обычаю’. На бирж запродажа — игра, ибо тамъ разсчитываютъ на повышеніе или пониженіе договорной цны запроданнаго, тутъ же это нердко просто заемъ — вотъ и вся разница! Вамъ нуженъ сейчасъ рубль, вы у меня берете и выдаете запродажную записку, по которой, въ теченіи шести мсяцевъ, обязываетесь продать мн вашу шапку за 6 рублей, а я купить ее у васъ по этой же цн. Но это еще не значитъ, что я буду имть право, чрезъ шесть мсяцевъ, заставить васъ судомъ продать мн шапку за эти шесть рублей. Нтъ. Вы взяли у меня рубль, ну, и должны будете, раздумавъ продавать шапку, возвратить взятый рубль, да рубль — а то и мене — неустойки за отказъ, т. е. за то, что пользовались моимъ рублемъ шесть мсяцевъ. Заемъ — игра! Вотъ этому Груздевскому, можетъ быть, нужны теперь деньги: тысченка, другая. Вотъ благополучный россіянинъ, томимый чесоткою, что не все еще отцовское спущено, не зная гд занять денегъ, и запродаетъ крестьянамъ свои ‘плши’, ‘броды’ и все родное поднебесье за пять тысячъ. Мужикъ же всегда зарится на землю. Вотъ Груздевскій и получаетъ теперь тысячу рублей. Если, къ назначенному сроку — а вы замтьте, онъ заключаетъ сдлку на годъ — его благородіе не заблагоразсудитъ уступать крестьянамъ эту землю — ну, и не уступитъ. Да еще судомъ выволочитъ у нихъ годъ, полтора. По суду же отдастъ назадъ ихъ тысячу, ну, да еще тысченку приплатитъ (вдь у жидовъ онъ все равно 100% заплатилъ бы въ годъ за эти деньги, если онъ мотыга, то ему все равно!). А онъ не такъ глупъ, какъ кажется съ перваго разу, онъ выговорилъ себ право, въ запродажной, платить штрафъ всего лишь 500 рублей. Ну, значитъ, занимаетъ эту тысченку за 50% въ годъ. А крестьяне разв понимаютъ? Они думаютъ, ‘запродано — значитъ продано’. Головы!
Я только руками развелъ.
— Какъ же такъ?! глупо произнесъ я, не зная что сказать.— Что же Вердяевъ смотритъ? что же онъ молчитъ!
— Эхъ, вы, простота, Евгеній Васильичъ! Да какое же Вердяевъ иметъ право мшать совершенію законныхъ сдлокъ?! Да и какъ же онъ можетъ прямо сказать это въ глаза!.. Да на то онъ и нотаріусъ, наконецъ, чтобы грести деньги въ мошну, а не гнать людей отъ своего порога!.. Вдь и я говорю лишь предположительно, что этотъ Груздевскій занимаетъ, а можетъ быть онъ и, въ самомъ дл, заправскій русскій помщикъ, желающій облегчиться отъ земельной тяготы? Рожа-то у него только подозрительная — мы уже видали такихъ. Кажется, занять ему хочется… А вотъ мы вскор это увидимъ. Я вамъ укажу.
— Значитъ, и двининская запродажа на домъ мыльный пузырь?
— Нтъ. Красноносовъ стрленная птица, съ Двининымъ сапогъ одной пары. Небось, Красноносовъ себя гарантировалъ: слышали, Двининъ заказывалъ еще особую неустоечную въ 75 тысячъ Красноносову, на случай отказа отъ совершенія купчей чрезъ годъ? Это будетъ покрпче. Ну, да и Двининъ еще не такой мотыга, чтобы 100% платить! У него въ банкахъ есть кредитъ. Я говорю лишь о мотоватыхъ людяхъ.
Я опять развелъ руками въ недоумніи.
— А не нужно ли вамъ будетъ, старики, вскор вкрадчиво намекнулъ нотаріусъ крестьянамъ, со своего кресла:— неустоичку еще сдлать къ этому длу? небольшую, съ тысячу, въ полторы, особую, конечно… Или не нужно ли довренности отъ продавца на право распоряженія нын покупаемыми угодьями?
Аваловскій толкаетъ меня локтемъ.
— Зачмъ! вскипаетъ Груздевскій: — въ запродажной записи обозначена неустойка: они откажутся совершить купчую — теряютъ свою тысячу, я — возвращаю деньги и плачу 500 рублей. Совершенно достаточно. Довренности же такія, ране совершенія самой купчей, запрещается выдавать закономъ, г. нотаріусъ.
Крестьяне вслушиваются, но, кажется, не понимаютъ намека Вердяева. Помщикъ же — какъ ни дурковатъ казался по-виду сначала — ловко разстраиваетъ слишкомъ ужь тонкую стратагему нотаріуса. Онъ поспшно добавляетъ, вспыхивая въ лиц:
— Не слдуетъ, г. нотаріусъ, въ своихъ личныхъ видахъ, осложнять сдлки, увеличивая и безъ того тяжелые нотаріальные расходы, падающіе исключительно на нихъ, бдныхъ крестьянъ. Это совсмъ не нотаріуса дло! Я первый этого не допустилъ бы, въ ихъ интересахъ.
Съвъ кукишъ и сконфуженно поправляя свои накрашенные волосы, Вердяевъ замолкаетъ.
— Положимъ такъ, произноситъ онъ. (И косо взглядываетъ на Груздевскаго, продолжая ехидно улыбаться).
Аваловскій опять толкаетъ меня локтемъ.
— Заемъ, заемъ, шепчетъ онъ.
— …Тутъ существуетъ вковое, патріархальное довріе сосдей къ сосду, объясняетъ Вердяеву наставительно помщикъ.— Они знали еще моего папеньку!
— Вримъ Петру Петровичу, объявляютъ крестьяне: — не обидишъ мужика ты, дворянскій сынъ!.. А насчетъ, то-есть, довренности по угодіямъ, то оно, дйствительно, Петръ Петровичъ… Желательно было бы мужику.— И общій поклонъ всею гурьбою.
— Я не согласенъ вводить новыхъ усложняющихъ условій. Прошу васъ писать такъ, какъ условленно было, предупреждаетъ Пленера, съ благородной гордостью, Петръ Петровичъ Груздевскій, не обращая вниманія на поклоны крестьянъ.— Идите, братцы, на свое мсто!
Крестьяне пятятся назадъ.
Тяжелая сцена для Вердяева, какъ я замчаю. Я вижу, что онъ слегка кусаетъ себ губы. Но тутъ идетъ соблазнъ 25-ти рублей, имющихся получиться сегодня отъ этой сдлки — и что ему до различныхъ тонкостей! Вердяевъ отыскиваетъ въ кип бумагъ, заваливающихъ бюро, проэктъ неразовскаго раздла — и уходитъ, по обыкновенію, работать надъ нимъ въ кабинетъ.
Новые постители развлекаютъ его грусть.
Является, кстати, баронъ Морингъ, мужъ Марьи Алексевны, урожденной Неразовой, какъ объясняетъ мн Севрюговъ. Онъ является въ сопровожденіи того присяжнаго повреннаго, съ которымъ я познакомился въ корридор конторы, ‘на зар, такъ сказать, моей нотаріальной юности’, и о которомъ говорилъ въ III глав дневника.
— У нотаріуса никого особеннаго нтъ въ кабинет, Николай Иванычъ? освдомился баронъ у Пленера.
Пленеръ успокоиваетъ, понимая, на кого тотъ намекаетъ. Морингъ стучитъ въ дверь и затмъ скрывается въ кабинет. Минутъ черезъ пять, онъ выходитъ оттуда со своимъ повреннымъ, сопровождаемый Вердяевымъ.
— Такъ во вторникъ, въ часъ дня, повторяетъ онъ на выход, подобно Сахаровскимъ.
— Да, да… Вы же, пожалуйста, будьте: я одинъ ни за что не ручаюсь, напоминаетъ присяжному повренному нашъ нотаріусъ, пріостанавливая того на порог.
Они разстаются.
Въ контор инстинктивно чувствуется приближеніе момента совершенія знаменитаго неразовскаго раздльнаго акта! Кажется, все ужь налажено.
Но вотъ и запродажный актъ нетерпливаго помщика готовъ, съ копіями для крестьянъ. Доволенъ помщикъ, но еще боле счастливы, кажется, покупщики. Они тсной гурьбой подступаютъ, изъ корридора, къ столу Пленера. Имъ вновь все прочитывается вслухъ. Об стороны остаются довольны.
Кругловъ берется за перо: еще какой-то ‘паренекъ’ лтъ подъ двадцать пять — гранатный — тоже выступаетъ впередъ изъ толпы, готовясь расчеркнуться за всхъ остальныхъ, ‘деревенскихъ’ и ‘тутошнихъ’. Разворачивается мірской приговоръ. Предстоитъ поименовать: 20 Ивановъ, 15 Павловъ, 10 Семеновъ, 7 Филипповъ, 5 Никитъ, 2-хъ Прововъ и 1 Епимаха. Пленеръ не безъ ужаса, кажется, предвидитъ какую громадную явку придется длать отъ имени столькихъ доврителей и отъ десятка такихъ повренныхъ.
— Готово, г. нотарьюсъ? спрашиваютъ крестьяне Пленера.
— Готово.
Прохоръ Семеновъ, стоящій впереди съ опущенною на грудь головою, какъ подобаетъ ‘старику’, вершителю судебъ цлаго ‘обчества’ въ такую важную минуту, крестится на образъ, откидываетъ полу полушубка и достаетъ изъ глубокаго кармана штановъ красный старенькій платокъ. Изъ него онъ бережно достаетъ ‘царскія’ деньги. Онъ еще разъ пересчитываетъ засаленныя ассигнаціи, сложенныя мелкими пачками — и кладетъ осторожно передъ Груздевскимъ. Затмъ, онъ почтительно пятится назадъ.
— Получите-съ, Петръ Петровичъ, говоритъ онъ, кланяясь. Вс тоже кланяются. Груздевскій наскоро пересчитываетъ пачки, зачмъ-то напоминаетъ: ‘такъ вы помните, сосди, мое благодяніе!’ — и живо росписывается подъ актомъ, не читая его. Затмъ, онъ нетерпливо объявляетъ Вердяеву, что отлучится ‘на минуту’: а если не успетъ вернуться, то ужь завтра задетъ за своими бумагами.
И исчезаетъ.
Еще цлый часъ у Круглова и ‘паренька’, на кругломъ стол, подъ руководствомъ Пленера, идетъ работа подписыванія акта, перечисляются опять, съ особенною старательностью, вс Иваны, Павлы, Филиппы и прочій почтенный деревенскій людъ изъ односельчанъ ‘епутатовъ’, какъ крестьяне называютъ себя въ разговор съ Пленеромъ.
— А вотъ если потребуется, со временемъ, старики, для купчей, вкрадчиво говоритъ Вердяевъ:— или для чего-нибудь другого, повренный, адвокатъ, то прізжайте опять къ намъ въ контору. У меня славный есть адвокатъ! Ну, и въ нотаріат, при утвержденіи купчей, могу быть вамъ полезенъ. Дорого не возьмемъ. Что стоитъ прохаться по желзной дорог 100—150 верстъ?— пустяки!
— Благодаримъ покорно. Завсегда къ твоей милости обратимся, говорятъ крестьяне:— потому что сколько недль не гналъ насъ, мужиковъ, въ зашей изъ конторы, позволялъ ждать… Премного благодарны.
— Заемъ, несомннно заемъ! говоритъ Аваловскій:— Вердяйка ужь нюхомъ чувствуетъ поживу въ будущемъ отъ кляузъ.
Владиміръ Иванычъ Вердяевъ не дожидается окончанія всего этого дла. Передавши свои приказанія Пленеру и Севрюгову насчетъ размра нотаріальной платы, подлежащей ‘взысканію’ съ крестьянъ за актъ, и насчетъ заготовки бумагъ къ его подписи, на вечеръ — онъ узжаетъ въ нотаріатъ. Передъ тмъ онъ выходитъ на минуту въ контору, одтый въ новый сюртукъ и блый галстухъ. Рукой онъ поправляетъ кокетливо свои крашенные волосы и маленькой гребеночкой разсчесываетъ бороду на ходу. Онъ обходитъ всхъ насъ и прощается, такъ какъ не надется возвратиться до нашего ухода изъ конторы, т. е. къ 4-мъ часамъ. Венцеслава Венцеславича онъ благодаритъ за удачное окончаніе дла съ Грипоръ. Пленеру говоритъ, что на дняхъ необходимо увдомить его превосходительство фонъ-Саломъ, объ окончаніи разсчетовъ съ француженкою и о возможности теперь для него получить изъ конторы контрактъ съ нею.
Прощаясь съ Анной Алексевной, онъ любезно, но и довольно твердо ей замчаетъ:
— А вы до сихъ поръ мн не дали никакого отвта, Анна Алексевна, насчетъ того, о чемъ я васъ уже три недли тому назадъ спрашивалъ, насчетъ вечернихъ занятій со мной въ кабинет, по диктовк вамъ черняковъ различныхъ актовъ… Будьте такъ добры сказать мн что-нибудь опредленное, и сказать къ 1-му числу. Мн нужно знать что-нибудь окончательное. Три дня осталось до конца этого мсяца, помните.
Онъ жметъ ея руку и узжаетъ.
Двушка остается слегка покраснвшею и, видимо, въ нершительности. Она торопится наклониться къ своей работ. Нсколько минутъ длится общая пауза. Затмъ, къ ней подходитъ Аваловскій, становится на сосдній стулъ колнами и они нкоторое время о чемъ-то тихо разговариваютъ.
Минутъ за пятнадцать до 4-хъ часовъ, уходятъ отъ насъ и вс крестьяне, счастливые и довольные окончаніемъ дла, на которое потратили столько времени. Завтра чуть свтъ они узжаютъ въ деревню, по ихъ словамъ. Контора совсмъ пустетъ, дятельность ея какъ бы засыпаетъ. Вс начинаютъ запирать ящики, усиленне обыкновеннаго курить папиросы, болтать и группироваться около Севрюгова. Онъ же занятъ теперь составленіемъ вдомости къ 1-му числу: исчисляется сколько кому жалованья слдуетъ выплатить. Вещь не безъинтересная для насъ, конечно. И Аваловскій уже тутъ.
Венцеславъ Венцеславичъ, польщенный публичной благодарностью Вердяева, ходитъ съ гордо-поднятою головою и поминутно поправляетъ передъ зеркаломъ свои пестрый галстухъ.
— Скука! неискренно говоритъ онъ:— ничто не интересуетъ, хандра! Какая у насъ тосчища сегодня, мужики да мужики цлый день передъ глазами, овчинкой такъ здсь надушили, что хоть бги вонъ!.. Хотя бы развеселилъ кто-нибудь. Хотя бы Дмитрій Павлычъ сплъ ‘конспиратровъ’ изъ Madame Angot.
(Аваловскій недурно поетъ и, говорятъ, удачно иногда пародируетъ извстные оперные мотивы въ скучныя минуты конторской жизни).
— Спой, флибустьеръ! говоритъ Аваловскому и Севрюговъ:— Пленеръ все равно не услышитъ, вонъ у него носъ до половины въ бумагу ушелъ!
— Подите вы, до пнія ли теперь! произноситъ шутливо Аваловскій и отходитъ къ своему мсту.
— Небось, еслибы Анна Алексевна попросила — тотчасъ запли бы, попрекаетъ его Венцеславъ Венцеславовичъ.— Анна Алексевна, попросите Дмитрія Павлыча спть! говоритъ онъ, обращаясь къ двушк.
Я замчаю, что Аваловскій вспыхиваетъ въ лиц при этихъ словахъ. Для меня вдругъ длается понятнымъ многое, чего я прежде даже и не подозрвалъ.
— Просите сами, Венцеславъ Венцеславичъ, тоже красня, отвчаетъ двушка, нервно поправляя рукой кудри и спшно нагибаясь къ своей работ: — Отчего же я должна просить?
‘Э, э, э! думается мн:— Простофиля же я! Ничего не вижу у себя подъ-носомъ!’

XVI.

30-го марта, суббота.

Сверхъ обыкновенія, я не нашелъ въ контор Венцеслава Венцеславича, когда пришелъ сегодня утромъ въ половин 10-го часа. Вотъ ужь и Аваловскій на своемъ мст, вотъ и Севрюговъ пронесъ въ кассу пакетъ съ филипповскими булками, а нашего ‘реэстранта’ все нтъ. Впрочемъ, на это я ужь посл боле обратилъ вниманія.
Въ контор сегодня какъ-то робко шепчутся, Николай Иванычъ и Севрюговъ ходятъ почти на цыпочкахъ, говорятъ, нотаріусъ нездоровъ и, можетъ быть, не выйдетъ сегодня къ контору. Около четверти 11-го часа утра является, наконецъ, Венцеславъ Венцеславичъ. Поздоровавшись со всми, онъ поправляетъ галстухъ и уходитъ въ кабинетъ нотаріуса на какую-то конфиденцію. Кажется, я одинъ замтилъ, что когда онъ, минутъ чрезъ десять, оттуда вышелъ, вытягивая повыше свои воротнички, то былъ слегка разрумянившись. Опускаясь на свое кресло, онъ искоса кинулъ мимолетный взглядъ на Аваловскаго и Анну Алексевну — и улыбнулся… Никто, кажется, этого не замтилъ, кром меня.
Пленеръ обходитъ васъ всхъ и задаетъ работу. Мн онъ ничего не даетъ. Онъ объявляетъ, что мн сейчасъ придется идти въ кабинетъ и опять приниматься тамъ за переписку проэкта раздла Неразовыхъ. Я сижу нкоторое время безъ работы, куря и наблюдая, какъ аккуратный Севрюговъ раскладываетъ въ пакетики жалованье всмъ служащимъ, надписывая конвертики именами будущихъ счастливцевъ. (Въ виду того, что завтра воскресенье, день неприсутственный, сегодня послдній день службы въ этомъ мсяц и, потому, день полученія жалованья служащими).
— А вамъ, Евгеній Васильичъ, говоритъ Севрюговъ, замчая, вроятно, что я маслинными глазами наблюдаю за его операціею: — придется получить всего за 29 дней, за неполный мсяцъ.— Я кланяюсь. Онъ кладетъ за щеку чуть не полбулки, начинаетъ жевать и, съ прежнею педантическою невозмутимостью, продолжаетъ операцію надписыванія пакетовъ.
Я полагалъ, что нотаріусъ ‘красится’, какъ говорили у насъ обыкновенно, и потому не выходитъ въ контору. Но это оказалось ошибочнымъ. Когда меня позвали въ кабинетъ, Вердяевъ былъ одтъ, но одтъ по домашнему, въ старое, а не въ тотъ сюртукъ, въ которомъ онъ обыкновенно принималъ постителей въ контор. Онъ сидлъ съ ногами на турецкомъ диван, и своему другу Шакалову разсказывалъ что-то въ полголоса. Вердяевъ, видимо, былъ чмъ-то разстроенъ. Лицо его какъ-то даже позеленло за послднюю ночь.
— Какая неблагодарность! произносилъ онъ, вставая, въ то время, когда я входилъ въ кабинетъ. Онъ прекратилъ разговоръ съ Шакаловымъ и обратился ко мн.
Мн онъ объяснилъ необходимость приняться тотчасъ за переписку проэкта раздльнаго акта Неразовыхъ, такъ какъ на вторникъ назначено его совершеніе, подтвердилъ свою просьбу, внимательно и четко переписать все это, воспретилъ отвлекаться сегодня какою-либо другою работой и приказалъ своему человку подать мн чаю въ кабинетъ, въ 12 часовъ.
— Когда допишите до V-го пункта, касающагося имущества, достающагося баронесс Морингъ, прошу остановиться: нужно обождать — въ 12 часовъ прідетъ ея повренный и привезетъ окончательное соглашеніе ея на этотъ счетъ, если не будетъ перемнъ, то будете переписывать, какъ ужь у насъ составлено… Понимаете?
— Понимаю-съ, Владиміръ Иванычъ.
— Такъ принимайтесь же за дло сейчасъ, пожалуста.
Взявъ чернякъ раздла, я ушелъ, на время, въ контору за перьями, карандашами и линейками, а Вердяевъ обратился къ своему таинственному разговору съ Шакаловымъ.
Въ контор тоже что-то неладно. Такой ужь день, должно быть! Издали я вижу, что за баррьеромъ какая-то ажитація: перестрливаются взглядами, отдльными фразами. Анна Алексевна, раскраснвшись и нервно поправляя свои кудри, что-то говоритъ вполголоса, ни къ кому лично не относясь. Аваловскій переписываетъ бумагу, лежа на лвой рук, но сердито, при этомъ, потираетъ косточкой согнутаго пальца свою козлинную бородку… Одинъ Севрюговъ, молча, флегматически надписываетъ конверты. Голосъ взволнованной двушки возвышается такъ, что заставляетъ Пленера, бесдующаго съ помщикомъ Груздевскимъ, пріхавшимъ ‘за своими бумагами’ — оторваться отъ разговора и, подойдя къ баррьеру, сказать строго:
— Говорите тише, господа! Въ контор есть посторонніе.
Тмъ не мене, когда я приближаюсь къ своему мсту, то слышу, какъ Анна Алексевна произноситъ взволнованно:
— Это, врно, паны разные занимаются тутъ этимъ…
— А вотъ я узнаю этихъ соглядатаевъ, добавляетъ неопредленно Аваловскій.
Я взглядываю на Венцеслава Венцеславича. Тоже раскраснлся, но длаетъ усиліе казаться спокойнымъ, наклонивъ голову на бокъ, онъ калиграфируетъ старательно въ своемъ реэстр.
— Первый долгъ порядочнаго человка — исполнять то, что ему приказываютъ на служб, сквозь зубы говоритъ онъ, тоже ни къ кому не относясь. И, съ сильнымъ скрипомъ, длаетъ росчеркъ какой-то прописной буквы въ реэстр.
— А вотъ мы посл провримъ этотъ тезисъ, замчаетъ Аваловскій на второмъ стол.
— Перестаньте грызться, господа, добродушно совтуетъ Севрюговъ, нагибаясь къ касс и, большимъ раззвомъ рта, поглощая новый огромный кусокъ филипповской сайки.
Я не вмшиваюсь въ этотъ разговоръ, какъ непонимающій что тутъ такое произошло, да я все-таки еще и новичекъ въ контор!.. Я беру свои письменныя принадлежности и ухожу въ кабинетъ.
— Торопитесь, г. Мастовъ, напоминаетъ мн вдогонку помощникъ нотаріуса.
Вердяевъ самъ любезно помогаетъ мн ловче приладиться на маленькомъ столик, у окна. Затмъ, онъ возвращается къ Шакалову и у нихъ, въ полголоса, идетъ нкоторое время дловой разговоръ. Шакаловъ, видимо, даетъ какой-то отчетъ.
— А по длу NN, говоритъ онъ:— я ужь подалъ вчера апелляцію… Съ Ивана Сергева взыскано 320 рублей съ судебными издержками: я вамъ сейчасъ деньги передамъ.
— Пріятно… Ну, а по длу Капельмана съ полковникомъ Ворошинскимъ, что сдлано? Что сказать, если придетъ еврей?
— Исполнительный листъ сегодня врученъ судебному приставу. Насилу отыскалъ мстожительство отвтчика! Но я думаю дать ему льготу дней на двадцать. Онъ проситъ.
— Если онъ…
— Конечно, конечно!.. успокоиваетъ Шакаловъ: — жиду-Капельману вы пока ничего не говорите.
— А Бекиревъ-то опять сталъ выпускать векселя, понижая еще боле голосъ, таинственно произноситъ Владиміръ Иванычъ, обращаясь къ своему собесднику: — кредитуется теперь по довренности этого Скрипачева.
— Что же, слава Богу!
— Не слдуетъ ли, поэтому, намъ заручиться подобными векселями? Не открыть ли Бекиреву опять кредитъ? А то подлецъ Зильберштейнъ успетъ этимъ воспользоваться.
— Подумаю.
— Да, подумайте, наставительно совтуетъ Вердяевъ.
Я углубляюсь въ работу и не слышу дальнйшаго разговора.
Повренный баронессы Морингъ, однако, не пріхалъ лично. Онъ прислалъ нотаріусу пакетъ съ письменнымъ согласіемъ его доврительницы насчетъ раздльной доли, измненій въ проэкт раздльнаго акта, который я писалъ, не понадобилось. Я могъ шибче налечь на работу. Тмъ боле, что Шакаловъ вскор ухалъ, оставивъ въ поко Вердяева.
Владиміръ Иванычъ, по-прежнему грустный и разстроенный, продолжаетъ сидть на диван… Онъ даже, кажется, вскор задремалъ, сидя… Тоскливый день для всхъ, видно! Одному мн некогда скучать.
Одинъ лишь разъ сегодня эта тяжелая тоска была согната съ лица Вердяева — ну, да пожалуй, и съ моего, какъ новичка въ нотаріальномъ дл. Обстоятельство было почти комическаго свойства.
Пленеръ вошелъ въ кабинетъ, немного времени спустя посл ухода Шакалова, и таинственно, по своему обыкновенію, доложилъ Вердяеву, держа чей-то вексель въ рукахъ:
— …Пришелъ какой-то отставной юнкеръ, съ Вернадскимъ и Саровичемъ, проситъ засвидтельствовать ему вексель въ 400 рублей. Что-то ужь очень подозрителенъ гость, Владиміръ Иванычъ, не знаю, какъ быть.
— Что же вы находите?
— Черезчуръ молодъ.
— Неправоспособенъ? спросилъ нотаріусъ.
— Неправоспособенъ, и, кажется, загримированъ…— Пленеръ улыбнулся.— Это не та-ли штука, что была въ контор Крещенскаго? Помните разсказывалось, недли дв тому назадъ, въ ‘Петербургскомъ Листк’? Цлая шайка дйствовала.
Вердяевъ оживляется.
— Возможно, говоритъ онъ, подымаясь съ дивана:— подлецы!.. Что же говорятъ Саровичъ и Вернадскій? удостовряютъ правоспособность его? Вдь я возьму съ нихъ подписку и поставлю свидтелями на вексел.
— Вернадскаго не поймешь: ‘и да, и нтъ’, говоритъ, утверждаетъ лишь, что знаетъ этого юнкера, но въ свидтели не хочетъ подписываться. Саровичъ же клянется.
— Что его клятва!.. Позовите ихъ сюда, приказалъ Вердяевъ.— Кто такой? спросилъ онъ Вернадскаго и Саровича, мотнувъ головою въ сторону конторы, когда т вошли въ кабинетъ.
— Трубачевъ, богатый человкъ, Владиміръ Иванычъ, въ одинъ голосъ отвтили свидтели.
— А совершеннолтній ли онъ?
— Совершеннолтній, побей Богъ, совершеннолтній! торопливо сказалъ Саровичъ, комкая въ рукахъ свою барашковую шапку.
— И вы утверждаете, г. Вернадскій? обратился къ другому свидтелю нотаріусъ.
— Я не говорю, я не говорю, трусливо заговорилъ тотъ:— я лишь удостовряю, что онъ мой знакомый, этотъ г. Трубачевъ. А росписываться въ этомъ я нигд не стану. (Можетъ быть, его пугала, въ дл всякой росписки, и собственная неграматность).
— Позовите сюда этого юнкера, строго приказалъ Пленеру нотаріусъ.
Въ кабинетъ вошелъ дурковатый по-виду, испуганный, какъ кукла неповоротливый, молодой человкъ. Онъ былъ одтъ въ пиджакъ, наглухо застегнутый до галстуха: по-верхъ борта повшена была массивная золотая цпочка со множествомъ звенящихъ брелоковъ. Мн показалось, что эта цпь съ брелоками очень походила на ту, которую я уже видлъ на Вернадскомъ. Подозрніе мое еще боле усиливалось тмъ обстоятельствомъ, что самъ Вернадскій былъ теперь въ сюртук, застегнутомъ на вс пуговицы: цпочки не было на немъ видно. Подозрительно кидалась въ глаза черная борода незнакомца. Въ то время, какъ черные усики у него только еще пробивались — борода была надлена такой обильною растительностью, что ей позавидывалъ бы любой армянинъ, итальянецъ, грекъ. ‘Если это гримировка, то она сдлана довольно грубо’, подумалось даже и мн въ эту минуту.
Вердяевъ пристально уставился глазами въ бороду вошедшаго, я это видлъ.
— Мой знакомый, Иванъ Петровичъ Трубачевъ, помщикъ, отрекомендовалъ вошедшаго Вернадскій.
— Вы желаете вексель явить у насъ? спросилъ Трубачева нотаріусъ, не обращая вниманія на рекомендацію Вернадскаго и не подавая руки вошедшему.
— Да-съ, г. нотаріусъ.
— Вашъ видъ?
Тотъ подалъ какую-то бумажку.
— Да, но это лишь временное свидтельство полиціи на жительство, свидтельство, выданное вамъ по случаю подачи заявленія объ утрат указа объ отставк. Этого недостаточно. Тутъ не обозначены ваши годы. Представьте метрику.
— Но, г. нотаріусъ, ободряясь, замтилъ отставной юнкеръ:— на основаніи нотаріальнаго положенія, два свидтеля… вамъ лично извстные… если удостовряютъ… то казалось бы…
— Нотаріальное положеніе оставьте въ поко, г. Трубачевъ. Оно мн извстно лучше васъ…
— Но два свидтеля, вамъ извстные, г. нотаріусъ!
Вердяевъ сдлалъ нервное движеніе на томъ мст, гд стоялъ.
— Однако, это просто нахально, проворчалъ онъ взволнованно:— во-первыхъ, одинъ свидтель, а не два, г. юнкеръ: Вернадскій отказывается свидтельствовать вашу правоспособность. Онъ говоритъ лишь, что лично васъ знаетъ… А во-вторыхъ… а во-вторыхъ, ну, да во-вторыхъ, словомъ, я вамъ скажу, г. Трубачевъ, что вы не на таковскихъ напали. Вы ошиблись. Вамъ нужно было идти въ конторы къ новичкамъ, вотъ хоть бы къ г. Кузьмовичу. Кстати, онъ и беретъ за свои дйствія недорого! А мы стрленныя птицы!.. Дамъ вамъ совтъ прямо, милостивый государь, говорилъ Вердяевъ, волнуясь и уставляясь упорно глазами на Трубачева: — совтую быть поосторожне и подобными длами не пріучаться заниматься! Вы еще молоды — и можете всю свою будущность испортить! Если я приглашу полицію и она составитъ протоколъ, то… то, вы понимаете, что васъ ожидаетъ.
— Что такое?!. Да какъ вы смете, г. нотаріусъ, да я самъ приглашу полицію! Да какое вы имете право такъ оскорбительно говорить съ дворяниномъ, съ юнкеромъ, съ благороднымъ человкомъ, уже служившимъ отечеству врой и правдой!.. Вы можете засвидтельствовать вексель или отказать — я пойду къ другому нотаріусу, не вы одни въ Петербург!— но оскорблять, оскорблять меня, при лично вамъ извстныхъ и уважаемыхъ вами, можетъ быть, кліентахъ вашихъ — этого… этого я не позволю!
— Вотъ для того-то, чтобы вы не могли пойти къ другому нотаріусу, какъ говорите, мене опытному, и обмануть доврчиваго человка — я и долженъ былъ бы пригласить сюда полицію, господинъ отставной юнкеръ, презрительно произнесъ Вердяевъ:— и не долженъ былъ бы выпускать васъ отсюда… Это что у васъ?— сдергивая съ юнкера привязную бороду, вдругъ кричитъ нотаріусъ.
Комизмъ вышелъ полный. Посреди комнаты стоялъ, растерявшись до смшного, сконфуженный юноша съ самымъ двичьимъ складомъ лица. У него даже слезы выступили на глаза отъ неожиданности афронта, сдланнаго ему Вердяевымъ, и отъ испуга. Кром того, онъ былъ въ комичномъ положеніи, длая усиліе оборвать конецъ резинки, запутавшійся около праваго уха.
— Вы и теперь желаете, чтобы дло не обошлось безъ полиціи? не давая опомниться, закричалъ ему нотаріусъ: — глупецъ!.. Это, врно, вы недавно продлали такую же штуку съ Крещенскимъ, думая обманутъ доврчивость добраго человка, чтобы потомъ залзть въ его карманъ? продлали вмст съ тми плутами, которые васъ этому научили.
— Не губите, г. нотаріусъ, я одинъ сынъ у бднаго отца! Меня научили…
— А! теперь ‘научили’!.. А вы, господа, обратился строго Владиміръ Иванычъ къ перепугавшимся свидтелямъ: — это попріятельски называется поступать?!. Эту глупую, неумлую, недостойную штуку продлать съ нотаріусомъ вамъ дало право, вроятно, то обстоятельство, что я васъ свободно допускалъ въ контору?! Ахъ, вы, бестыдники! Вы думаете, что Николай Иванычъ или я столь глупы, что не замтимъ?.. Еще разъ что-либо малйшее — и я для васъ запру дверь моей конторы навсегда!
— Побей меня Богъ, Владиміръ Иванычъ, не зналъ, побей Богъ, совсмъ не думалъ! заюлилъ, ломая руки, Саровичъ.
— Пане кохане! пане кохане! Владиміръ Иванычъ!.. г. нотаріусъ! убивается Вернадскій около разсерженнаго Вердяева.— Чтожь я, собственно, тутъ виноватъ? Я не говорилъ объ его правоспособности, ей-богу не говорилъ… Я только…
— Ступайте вс вонъ! сердито говоритъ Вердяевъ.— А вы, молодой человкъ, обращается онъ, удерживая за локоть отставного юнкера:— благодарите еще Бога, что на такого добраго человка напали, какъ я! У другого не сдобровать бы вамъ!.. И это ужь второй разъ, кажется, вы продлываете: мы вдь читаемъ ‘Петербургскій Листокъ’, не думайте… Ступайте вонъ! И живо! чтобы духу вашего въ контор не было чрезъ секунду!
Онъ поворачивается и, въ шутку, колнномъ выпроваживаетъ юнкера въ дверь.
— Побей Богъ, невиноватъ! лепечетъ Саровичъ, выскакивая первымъ изъ кабинета.
Флегматическій Пленеръ идетъ за ними вслдъ, тихо улыбаясь. Сквозь растворенную дверь, я на секунду вижу, что въ контор, вс служащіе поднялись со своихъ мстъ и провожаютъ странныхъ гостей улыбающимися взглядами.
— Каковы? обращаясь ко мн, замчаетъ Вердяевъ.— Вотъ какова наша служба, г. Мастовъ! какъ нужно быть осторожнымъ! Всякій мошенникъ съ улицы желаетъ залзть въ вашъ карманъ! Засвидтельствуй ему вексель, а чрезъ день къ вамъ явится какой-нибудь подготовленный ужь аблакатъ-сутяга, объявитъ, что вексель къ нему перешелъ, что онъ, будучи обманутъ засвидтельствованіемъ нотаріуса, дисконтировалъ этотъ вексель полною валютой, что теперь этотъ Трубачевъ, видите ли, оказывается, несовершеннолтнимъ — 20-ти лтъ, 11 мсяцевъ и 29 дней — неимвшимъ, значитъ, права обязываться векселями, и потрудитесь, значитъ, ему, аблакату, эти 400 рублей за Трубачева заплатить безъ суда и скандала. Саровичи-же и Вернадскіе будутъ вамъ и суду снова клясться, что они сами жертвы излишняго доврія и обмана.— О, Петербургъ, Петербургъ!
И чтобы успокоиться за минуту отъ волненія, онъ опять опускается на диванъ и откидываетъ къ подушк голову. Вздохнувъ тяжело, онъ закрываетъ глаза и, видимо, старается задремать…
Я углубляюсь снова въ переписку неразовскаго раздльнаго акта и успваю его окончить до ухода изъ конторы въ этотъ день. Когда я подалъ его Вердяеву, нотаріусъ, обведя глазами мою работу, восторженно произнесъ:
— Какой удивительный у васъ почеркъ, я вамъ разъ это ужь сказалъ, мн рдко приходилось видть красиве!…
Онъ слъ къ столу и заставилъ меня читать по черняку, самъ онъ слдилъ по моей рукописи.
Все оказалось врнымъ. Незначительную ошибку онъ позволилъ подскоблить.— ‘Это ничего въ проэкт’! замтилъ онъ. И, приказавъ подчистку оговорить, въ конц документа, онъ объяснилъ мн, что завтра, въ воскресенье, додетъ собирать подписи ко всмъ перазовскимъ наслдникамъ. Въ понедльникъ же можно будетъ раздлъ внести и въ актовую книгу.
— Теперь-же, можете идти въ контору, разршилъ онъ, пожимая мн руку.
Въ контор Севрюговъ ужь раздавалъ жалованье служащимъ. Вс подходили поочередно, получали свои пакетики и расписывались, у кассира въ книг, въ полученіи денегъ. Я замтилъ, что Анна Алексевна ране другихъ захлопнула свой ящикъ, оставила въ немъ ключъ, и подошла, одна изъ первыхъ, къ Севрюгову за расчетомъ. Онъ подалъ двушк ея жалованье и попросилъ росписаться въ двадцати рубляхъ.
— Передайте Владиміру Иванычу, сказала она, обращаясь къ кассиру, посл росписыванія: — что съ понедльника, т. е. 1-го числа, я не буду боле заниматься по контор. Онъ желалъ знать мой отвтъ.
Севрюговъ побагровлъ отъ испуга.
— Скажите сами, Анна Алексевна, жалобно залепеталъ Григорій Савельичъ:— мн какъ-то неловко.
— Мн некогда.
— Да вдь маменька ваша еще не пришла. Еще безъ пятнадцати минутъ четыре, смотря на свои часы, замчаетъ Севрюговъ.
— Я не буду ждать ее. У меня зубы болятъ. Такъ скажите же, повторила она настойчиво.— Я вамъ передала. Это ужь будетъ на вашей отвтственности.— И, нервно поправивъ кудри и наскоро со всми попрощавшись (я не замтилъ, подала ли она руку Венцеславу Венцеславичу), двушка, характерною и капризною походкой, направилась къ дверямъ.
Севрюговъ долго сидлъ надъ своею кассой, весь багроваго цвта, въ нершительности. Наконецъ, заперевъ кассу, онъ на цыпочкахъ направился къ кабинету. Тамъ онъ долго пробылъ, вплоть до той поры, какъ часы въ корридор стали вызванивать часъ окончанія нашихъ трудовъ. Выйдя изъ кабинета, Севрюговъ увидлъ молча сидящую у дверей ‘маменьку’ Анны Алексевны. Онъ что-то ей сказалъ тихо. Старуха торопливо стала оправлять свою черную шляпу и старенькую, холодную тальму.
Затмъ, она осторожно направилась въ кабинетъ Вердяева.
Я нарочно задержался, чтобы видть, какъ она выйдетъ оттуда. Ужь и Аваловскій, и Венцеславъ Венцеславичъ убжали изъ конторы: а я все мялся на мст, то запирая, то отпирая свой ящикъ. Лишь Севрюговъ копался у кассы, подводя на счетахъ итогъ выданныхъ сегодня суммъ. Вотъ ужь и Николай Иванычъ надлъ на свою лысую голову облзлую кунью шапку, направляясь къ дверямъ конторы…
Вдругъ, дверь кабинета нотаріуса тихо отворилась и вышла оттуда старуха Морошкина. Она, видимо, торопливо старалась миновать контору. Глаза старухи были влажны отъ слезъ и она вытирала ихъ грязненькимъ платочкомъ. Тяжелый день сегодня, видно, для всхъ!
Я, въ недоумніи, тоже пошелъ къ двери…

XVII.

1-го апрля, понедльникъ.

Провалялся сегодня утромъ въ постел, по обыкновенію, вплоть до половины 9 часа. Катя вчно на меня за это ворчитъ. ‘Такого лнтяя какъ ты, Женя, я и не видывала’! всегда попрекаетъ она меня за это.
Я, дйствительно, вчно доведу свое валянье въ постел до послдняго момента, доле чего ужь нельзя: опоздаю въ контору. Тогда я вскакиваю съ постели какъ угорлый, выпиваю залпомъ стаканъ чаю, одваюсь и бгу, какъ оглашенный, въ контору, боясь опоздать. На все это у меня остается времени лишь съ часъ. Естественно, что я тороплюсь въ эти минуты, бываю сварливъ и раздражителенъ. Но ране ни за что не встану, трехъ минутъ времени не подарю, не урву у сна.
Только что я сегодня поднялся и вдлъ ногу въ сапогъ, какъ звонокъ въ кухн. ‘Ну, врно, дворникъ дрова принесъ’, думается мн. Ни чуть не бывало. Чрезъ минуту, Катя бжитъ по корридору, обдергивая на себ блузу и завертывая на голову косу.
— Вставай! къ теб зачмъ-то Аваловскій, кричитъ она.— А сегодня такой день въ году, когда обманываютъ, какъ извстно.
— Знаю, знаю: 1-е апрля, хладнокровно замчаю я:— меня не обманешь!
— Ей-Богу же, Аваловскій! Какое 1-е апрля!.. Я сама думала, что дворникъ съ дровами, отпираю — а это Дмитрій Гавлычъ. Носъ съ носомъ столкнулись. А я съ распущенной косой и не одта. Скорй вставай: вроятно, ему что-нибудь нужно. Я попросила его въ гостинную.
Слышу за дверью, въ гостинной, чьи-то шаги, дйствительно. Моюсь — и выхожу, на-скоро одвшись.
Аваловскій встрчаетъ меня съ нсколько сконфуженнымъ лицомъ.
— Извините, пожалуйста, что въ такое необыкновенное время, заявляетъ онъ:— у меня важное дло.
Мы садимся.
— Что скажете, дорогой Дмитрій Павлычъ?
— Видите, заминаясь, начинаетъ мой конторскій товарищъ:— вамъ, конечно, извстна исторія въ контор съ Анной Алексевной?
— Нтъ. Знаю только, что m-lle Морошкина заявила въ субботу Севрюгову, что оставляетъ съ сегодняшняго числа нашу контору.
— Да.
— Но какая причина, и что за исторія у ней, о которой вы спрашиваете — не знаю.
— Вы позволите быть откровеннымъ и разсчитывать на товарищеское участіе?
— Конечно.
— Видите: Анна Алексевна перешла на службу къ Кузьмовичу. Съ сегодняшняго числа она ужь принята и начала тамъ службу. Это я ей устроилъ, откровенно говоря… Вердяйка невозможенъ сдлался со своимъ ловеласничествомъ. Вы сами, кажется, слышали нсколько разъ, какъ онъ добивался ея согласія на вечернія занятія у него въ кабинет? Между тмъ, она, вначал не понимая, раза два занималась у него по вечерамъ, писала подъ его диктовку. Вердяевъ же, какъ вамъ ужь извстно, кажется, страшный двушникъ. Онъ сталъ такіе комплименты и признанія въ любви подпускать ей, что она убжала… Казалось бы, человкъ самъ долженъ понять, что ошибся, не на такую напалъ! Нтъ, онъ ее цлый послдней мсяцъ преслдуетъ и преслдуетъ, не давая покою. Мало того, что въ контор ставитъ въ неловкое положеніе — повадился еще, по вечерамъ, къ матери ея здить. Прідетъ какъ бы на чашку чаю — и сидитъ до двухъ-трехъ часовъ ночи.. Конфекты, фрукты привозитъ. Старух новый чепецъ недавно подарилъ, неизвстно съ какой благодати, серебро выкупилъ изъ ломбарда… Скандалъ для двушки! Старуха же вообразила, что можетъ всучить ему дочку, что холостяка можно женить на Анн Алексевн. Заставляетъ чуть не насильно дочку любезничать съ Вердяевымъ. Вердяйка общаетъ прибавить десять рублей за вечернія занятія у него въ кабинет Анны Алексевны, мать принуждаетъ двушку взять эти занятія, та не хочетъ — и изъ-за этого цлый содомъ въ дом. Анна Алексевна долго терпла, наконецъ, недавно проситъ меня сходить къ Кузьмовичу и достать у него мста для нея. Я сходилъ. Кузьмовичъ не прочь, но пожелалъ лично ее видть и переговорить. Вотъ она и просила меня проводить ее къ нему, въ половин 4-го, въ тотъ день, какъ вы съ Венцеславъ Венцеславичемъ ходили къ Грипоръ. Кузьмовичъ принялъ ее съ 1-го числа, т. е. съ сегодняшняго дня. Между тмъ, Вердяйка какъ-то пронюхалъ это, послалъ на проврку пана Венцеслава Венцеславича узнать стороной, чрезъ швейцара конторы Кузьмовича. Дло раскрылось — Анна Алексевна должна была въ субботу заявить Севрюгову объ оставленіи конторы. Вердяевъ къ ‘маменьк’ — взбучку! ‘Это черная неблагодарность, говоритъ, я готовилъ вашей дочери большое счастье’! Старуха вчера длаетъ сцену двушк. ‘Ты сама, говоритъ, не понимаешь своего счастья! Мн изъ-за тебя приходится выслушивать непріятности: Вердяевъ требуетъ назадъ деньги за выкупленное изъ ломбарда серебро… Ты меня, Аничка, въ гробъ хочешь уложить’!
— Что-жь Анна Алексевна? не вытерпвъ, спросилъ я.
— Ну, Анна Алексевна вдь чертенокъ по характеру! ‘А я, говоритъ она, все-таки буду у Кузьмовича, какъ вы тамъ, маменька, ни злитесь’.
— Ну-те.
— ‘Ты, говоритъ старуха дочери, вообразила, что я тебя отдамъ за этого голошпундера (это она меня такъ называетъ) — не бывать этому.
Аваловскій переконфузился, самъ нечаянно раскрывъ свою тайну.
— Ну-те, ну-те, ободрялъ я Дмитрія Павлыча.
— ‘Анъ нтъ, будетъ’! объявила старух Анна Алексевна. ‘Не будетъ’, твердитъ старуха.— ‘Будетъ’! говоритъ дочь.— ‘Не будетъ’!— ‘Будетъ’! И пошла потха, даже по рукамъ старуха треснула дочь. Та сейчасъ шляпку на голову — да къ знакомымъ. И не ночевала сегодня дома.
— Браво! невольно сказалъ я.— Что же теперь?
— Теперь?.. Сами пока не знаемъ какъ быть, задумчиво произнесъ Аваловскій.
— Извините за нескромность, предупредилъ я: — вы ужь ршили, что женитесь на Анн Алексевн?
— Почти.
— Какъ это ‘почти’?
— Почти ршено между нами. Знаете, я только колеблюсь: чмъ мы будемъ жить? Вдь я и въ самомъ дл ‘голошпундеръ’. Что же я, 32-хъ-лтній чилійскій оселъ, какъ ужь имлъ честь вамъ разъ рекомендоваться, улыбаясь, прибавилъ Аваловскій: — что же я имю? 50 рублей въ мсяцъ, да и то неврныхъ.
— Ну, да она будетъ имть 20 рублей, подсказалъ я.
— Вотъ она-то и кричитъ, что это совершенно достаточно. Дитя, не знаетъ жизни.
— Устами милыхъ дтей часто истина глаголется.
Аваловскому это было, видимо, пріятно слышать и онъ разсмялся.
— Анна Алексевна и доказываетъ: безъ того можно обойтись, другое излишне, третье — роскошь, предразсудокъ. Воображаетъ, что еще матери въ состояніи будетъ изъ своихъ 20 рублей удлять 10 рублей. ‘Я, говоритъ, педагогичка — и могу вечерніе уроки имть по 75 коп. за часъ’.
— Браво! вторично произношу я.
— Но теперь дло не въ этомъ, продолжаетъ довольно оживленно Дмитрій Павлычъ, переходя къ завтной мысли своего визита: — дло въ томъ, что теперь постъ. Внчаться нельзя. (Внчаться мы будемъ на святой въ Луг, нсколько романтическимъ образомъ, безъ согласія ‘маменьки’). Жить у матери теперь она ни за что не хочетъ. Помститься одной въ меблированныхъ комнатахъ, на эти нсколько недль, какъ-то неудобно двушк. По крайней мр, я не хотлъ бы этого: предлогъ для толковъ… Въ семейств было бы дло другое. И вотъ зачмъ я прибжалъ къ вамъ.
— То-есть, вы хотите, чтобъ Анна Алексевна у насъ пока поселилась?
— Именно. Она васъ не стснитъ: она цлый день будетъ либо на служб, либо на урокахъ, сть будетъ — что вы дите. Конечно, мы за все заплатимъ.
— Ну, объ этомъ ‘конечно’ пока не будемъ говорить, Дмитрій Павлычъ… Но какъ же на счетъ ея вида? Мать, по всей вроятности, откажется ей выдать отдльный паспортъ на жительство, а она еще несовершеннолтняя, не можетъ требовать.
— Вердяйка такъ и подговариваетъ ‘маменьку’ дйствовать, сколько намъ извстно. Но это ничего. Примите ее только на три дня. Мать согласится выдать, за это мы ручаемся. Анна Алексевна вдь чертенокъ, я вамъ сказалъ: она пойдетъ къ градоначальнику, тутъ не сдлаетъ — пойдетъ выше. ‘Я, говоритъ, маменька, скажу, что вы меня продать старику хотите’. Старуха побоится скандалу.
— Какъ ршитъ Катя, сказалъ я въ нершительности.
— Спросите сейчасъ, голубчикъ! попросилъ Аваловскій.
Я постучалъ въ дверь и убдилъ жену выйти къ намъ.
— Ахъ, Женя, какая ты ворона во всемъ! воскликнула моя Катя, выслушавъ просьбу гостя и обращаясь ко мн: — Вдь Дмитрій Павлычъ шутитъ: сегодня 1-е апрля! Онъ всегда вдь шутитъ!
— Увряю васъ, Катерина Игнатьевна, что не шучу.
— Тогда отлично, привозите вашу Аничку сюда. Я знаю, что она премиленькая. И мн будетъ веселе. Я смерть люблю свадьбы! Приданое вмст будемъ готовить.
— Приданаго-то юбка, да полтора платка, смется гость.— А вы лучше скажите, Катерина Игнатьевна, что это будетъ стоить Анн Алексевн?
— То-есть что?
— Квартира и столъ?
— Подите!
— Анна Алексевна такъ не захочетъ. Вы не знаете ея самолюбивый характеръ!
— Подите, мексиканецъ! Это, врно, въ Мексик принято брать за такіе пустяки!
— Тогда я свою просьбу беру назадъ.
Наконецъ, дло устраивается между моей женой и Авалонскимъ на какихъ-то 40 копейкахъ за столъ.
— А за квартиру? освдомляется гость.
— Подите, Дмитрій Павлычъ!
Тутъ ужь и я вмшиваюсь, доказывая, что если она проспитъ у насъ на диван, въ гостинной, нсколько недль, то это не Богъ знаетъ что составитъ. Аваловскій, попрежнему, артачится.
— Назначьте какую-нибудь плату, проситъ онъ.
— Извольте, соглашается Катя: — только за мной право выбирать родъ платы? Мы сосчитаемся чмъ-нибудь другимъ… А иначе не хочу — и вы Анички вашей не привозите. Я тоже характерна.
Ршительность Кати подйствовала.
— Ну, хорошо-съ, улыбаясь, соглашается Аваловскій, видя, что съ нами ничего не подлаешь. Онъ благодаритъ насъ обоихъ и, видимо, просвтляется счастьемъ отъ удачи своего визита. Онъ смотритъ на свою луковицу. Оказывается, что намъ осталось всего 10 минутъ времени на ходьбу до конторы. Мы хватаемся за шапки — и бжимъ, чтобы попасть на конку.
— Но какъ Вердяевъ-Кисловскій провдалъ объ этомъ? спросилъ я Аваловскаго, когда мы взобрались на имперіалъ вагона.
— Должно быть, почтенный Венцеславъ Венцеславичъ доложили, ‘по долгу службы’. Хорошій конторщикъ — на вс руки! Постойте, я отдлаю его при случа… А Вердяйка състъ теперь меня отъ ревности.
Въ контор вс оказываются въ сумрачномъ настроеніи. Субботняя неладица продолжается. Даже боле того. Въ первый разъ вс какъ бы дуются другъ на друга. Аваловскій не кланяется съ Венцеслевъ Венцеславичемъ. Вердяевъ пасмуренъ и холодно пожимаетъ руку Аваловскому. Севрюговъ, замчая холодность принципала, тоже рожу воротитъ отъ Дмитрія Павлыча… Одинъ Пленеръ неизмнно водитъ носомъ по бумаг, какъ бы не считая нужнымъ вмшиваться въ конторскія дрязги.
Для меня ужь заготовленъ большой круглый столъ въ кабинет нотаріуса. Меня посылаютъ вписывать неразовскій раздлъ въ актовую книгу. ‘Завтра знаменитый день въ конторской жизни’, думается всмъ… Все ужь готово къ совершенію акта. Недавно прізжали представляться нотаріусу три какихъ-то аристократическихъ свидтеля по этому длу, Моринговскій присяжный повренный, Авдевскій, еще въ 10 часовъ прилеталъ узнать у Вердяева: готово ли? и подписалъ ли проэктъ раздла онъ?
— Подписалъ, подписалъ, успокойте баронесу, радуетъ его нотаріусъ, понимая, что тотъ спрашиваетъ объ Евгеніи Неразов:— насилу уломалъ сумасшедшаго. Сколько было труда! Зналъ бы впередъ — не взялъ какихъ-нибудь нищенскихъ трехъ тысячъ за вс эти хлопоты!
И онъ длаетъ мину угнетеннаго страдальца.
— А успокоился ли, наконецъ? освдомляется тревожно Авдевскій.
— Повидимому… Все — я, съ гордостью говоритъ Вердяевъ.— По крайней мр, уговорилъ его хлыстовъ и кинжаловъ съ собою завтра не приносить въ контору и сидть, не разговаривая съ сестрами. А то чортъ знаетъ, что можетъ тутъ выйти! Вы-же, пожалуста, все-таки будьте завтра, напоминаетъ онъ Авдевскому.
— Непремнно, непремнно.
Присяжный повренный, съ сіяющимъ лицомъ, убгаетъ изъ конторы.
Ему на смну, являются въ кабинетъ какой-то офицеръ съ сестрой, желающіе ‘просить совта нотаріуса по секрету’. Ихъ затруднительное обстоятельство состоитъ въ томъ, что молодая дамочка — будучи не въ ладахъ съ муженькомъ — желала бы выручить какъ-нибудь свои 15 тысячъ отъ мужа, при посредств брата, для этого она думаетъ выдать офицеру денежное обязательство на эту сумму, но затрудняется, такъ какъ узнала, что векселемъ, безъ согласія мужа, не можетъ обязываться.
— Выдайте заемное письмо, сударыня, впредь до востребованія, бойко говоритъ Вердяевъ.
— Могу? почти припрыгивая на остренькихъ каблучкахъ, удостовряется дамочка.
— Естественно. А братецъ вашъ, недльки чрезъ дв-три, явивъ у нотаріуса по неплатежу, представитъ его на васъ въ судъ ко взысканію — вотъ! поясняетъ очень мило Владиміръ Иванычъ.
— Превосходно!
— А заемное письмо сестра можетъ у васъ засвидтельствовать, г. нотаріусъ?
— Во всякое время, г. поручикъ, а потомъ и явить по неплатежу…— Нотаріусъ оказывается, видимо, опытнымъ юристомъ въ кляузныхъ измышленіяхъ.
Счастливая дамочка суетъ нотаріусу что-то шелестящее въ руку, благодаритъ низкимъ реверансомъ и удаляется, общая надняхъ-же ‘побезпокоить’ контору.
Ршительно консультаціонный день сегодня! Едва счастливые братецъ съ сестрицей переступили порогъ кабинета, удаляясь, какъ являются на совщаніе какіе-то два здоровенныхъ молодца изъ гостиннаго двора. Оба они довольно изящно одты и головы расчесаны посредин проборомъ. Одинъ изъ нихъ немного пошатывается на-ходу. Они держатся подъ-руку.
— Чмъ могу служить вамъ, господа? любезно говоритъ Вердяевъ, тревожно, однако, посматривая на ихъ нсколько веселыя лица.
— Рекомендуюсь: купецъ Корутновъ!.. бойко говоритъ пошатывающійся: — можетъ изволили слышать? Мы торгуемъ мануфактурнымъ товаромъ по Перинной линіи… Подъ опекой таперича несправедливо за расточительность состою. А какая-же расточительность, сами посудите, г. нотаріусъ! Вся-то вина въ томъ, что держалъ извстную колчановскую Стшу на содержаніи. Я и не запираюсь. А только это не расточительность, сами разсудите, г. нотаріусъ, а можно сказать, тонкая, политическая экономія. Потому что на такихъ молодцовъ, какъ мы съ нимъ (онъ обнимаетъ за шею своего спутника), этого добра, мамзелей, нужно бы было по пяти штукъ заразъ на брата, а тутъ одна.
— Къ чему вы все это говорите, г. Корутновъ?
— За консультаціей пріхали, г. Вердяевъ. И я намренъ деньги платить не даромъ, хоть и подъ опекой несправедливо состою за расточительность.
— Но отъ меня-то, нотаріуса, что вамъ угодно, господа? нервно спрашиваетъ Владиміръ Иванычъ. (‘И кто ихъ сюда пустилъ?’ думается ему).
— Вы не сердитесь, мы не даромъ.
— Я не сержусь.
— Нтъ, сердитесь.
— Не сержусь-же, я вамъ сказалъ!
— Тогда поцлуемтесь!
И онъ придвигается къ нотаріусу.
— Странно какъ-то… Извините, господа, я въ первый разъ имю честь васъ видть и вдругъ…
— А, значитъ сердитесь, значитъ сердитесь! Не хотите поцловаться, знаю, почему — потому что я подъ опекой за расточительность состою.
— Ну, извольте, говоритъ Вердяевъ и цлуется, видимо, желая скоре отвязаться.
— Вотъ такъ. Это называется по-русски. Слышалъ, что вы хорошій человкъ, г. Вердяевъ. Вы спросите: кто говорилъ мн?— Козьма Никифоровъ Быковъ, мясникъ, флейшмейстеръ, ихняго Мясниковскаго цеха старшина, домовладлецъ, вашъ всегдашній давалецъ, мой другъ! Хвалилъ васъ и сказывалъ, что вы въ Палестину здили моремъ.
— Но что же вамъ нужно теперь, господа? Ради Бога говорите. Тянете, тянете. Все, что вы говорите, къ длу не идетъ.
— Они-съ хотли, г. нотаріусъ, вмшивается спутникъ Корутнова, видимо, мене хмльной.— Они, г. Корутновъ, хотятъ просить совта, чтобы вы научили ихъ. Они состоятъ подъ опекой у братца-съ ихняго, за расточительность…
— Алша!— тезе… тубо! Не вмшивайся! Ты думаешь я такъ пьянъ, что самъ не могу объяснить г. Вердяеву? останавливаетъ Корутновъ своего сотоварища:— этакой апраксинскій мовежанръ!.. кимрская сапожная подметка…
— Господинъ Корутновъ, тутъ присутственное мсто! Прошу васъ помнить это, останавливаетъ его Вердяевъ строго.
— Я плачу, г. Вердяевъ, хватаясь за карманъ, споритъ гость.
— Все-таки нельзя.
— Тогда прошу извиненія, pardon.
— Такъ что же вамъ угодно, наконецъ? допытывается нетерпливо нотаріусъ.
— Состою второй годъ подъ опекой по несправедливости. Отданъ на египетскія моровыя страданія, мытарства и истязанія родному брату Николаю, явно заинтересованному въ томъ, чтобы раззорить, слопать самому мое благосостояніе — замтьте! Лишенъ свту деннаго, не то что пищи, г. нотаріусъ. Претерпннымъ отъ роднаго брата страданіемъ давно заслужилъ царствіе небесное, ибо нагъ, яко благъ, яко нтъ ничего, какъ говорится. Посмотрите — это все, что есть у человка.— Онъ распахнулъ визитку и показалъ на ея шелковую дорогую подкладку: — Башмаковъ не износилъ, въ которыхъ шелъ за гробомъ… родителя! трагически произноситъ Корутновъ, показывая Вердяеву на свои ботинки:— Только и есть у человка… одна пара! Выдаетъ мн братъ, какъ нищему, всего 50 рублей на карманныя деньги въ мсяцъ. Что я могу на это сдлать, я васъ спрашиваю?— когда во мн кипитъ чортовскихъ ‘силъ избытокъ’? Я могу въ день съ нимъ (онъ быстро указалъ на своего спутника) — пропить эти 50 рублей, пропитъ-съ только, замтьте!
— Зачмъ все это вы мн городите, г. Корутновъ?
— Я плачу.
— Да не нужно мн вашей платы, вы у меня время отнимаете!.. Касайтесь только дла, еще разъ прошу! говоритъ Владиміръ Иванычъ.
— Они хотятъ… начинаетъ сотоварищъ Корутнова, обращаясь къ нотаріусу.
— Тубо, Алша, сказано!
— Г. Корутновъ! говоритъ строго Вердяевъ.
— …Они хотятъ просить вашего совта, г. нотаріусъ, храбро произноситъ корутновскій сотоварищъ: — какъ сбыть имъ съ плечъ эту братнину тягость, попечительство?
— Эту египетскую проказу, поясняетъ Корутновъ: — Можно у васъ здсь чадить, г. нотаріусъ? вдругъ спрашиваетъ онъ, раскрывая серебрянный портсигаръ.
— Сдлайте одолженіе, я забылъ самъ предложить, суетится нотаріусъ:— вотъ спички.
— У меня новомодныя, изъ Парижа, самопальныя: ненужно спичекъ.— Онъ закуриваетъ папиросу и, начиная расхаживать по кабинету, говоритъ: — Продолжай, Алша, продолжай за меня, разршаю.
— Они желали бы братца Николая устранить отъ попечительства…
— Отъ истязанія, подсказываетъ Корутновъ.
— …И меня назначить замсто братца ихняго попечителемъ.
— Наконецъ-то, договорились! вздохнувъ, произноситъ Вердяевъ:— понимаю. Велико ли у нихъ состояніе? есть ли изъ-за чего хлопотать? освдомляется онъ, показывая глазами на разгуливающаго по комнат Корутнова.
— Богаты-съ очень. Полмилліона было. Теперь еще тысячъ двсти подъ-отчетныхъ наберется. Трехсотъ тысячъ ужь нтъ.
— Это-съ въ полтора года, г. нотаріусъ! съ гордостью произноситъ Корутновъ, пріостанавливаясь ходить.— Человкъ есмь, всми фибрами бытія желалъ жить…
— Почему же г. Корутновъ именно васъ избираетъ? освдомляется нотаріусъ у спутника Корутнова.
— По пріятельству, значитъ, такъ какъ мы всегда вмст…
— Алша! не ври! Смерть этого не люблю! (‘Алеша’ конфузливо запинается и растерянно начинаетъ вертть въ рукахъ шляпой).— Не ври!.. Его самого, г. нотаріусъ, не сегодня завтра могутъ банкротомъ объявить, самый подходящій въ моемъ дл человкъ! Ужь отъ него мн запрету ни въ чемъ не будетъ. Продувная голова, г. нотаріусъ, рекомендую вамъ! Вы не глядите, что онъ такой красной двушкой представляется.
— Такъ… протяжно произноситъ Вердяевъ, что-то обдумывая и улыбаясь: — такъ вамъ нуженъ юридическій совтъ, господа?
— Да-съ. На консультацію пріхали, повторяетъ Корутновъ.
— Вамъ бы въ консультацію присяжныхъ повренныхъ при окружномъ суд обратиться, господа.
— здили въ субботу.
— Что же?
— Выслушали и ничего путнаго не посовтовали. И смются еще нахалы! Я имъ дамъ смяться, когда по длу прізжаютъ! Въ ‘Листк’ такъ распишу, пятидесяти рублей не пожалю! ажно небу жарко станетъ!.. Теперь къ вамъ обращаемся, г. нотаріусъ.
— Что же вамъ посовтывать, господа? почесывая затылокъ, неопредленно говоритъ Вердяевъ.
— Плачу! вновь произносить торжественно Корутновъ.
— Можно бы обжаловать губернскому правленію или сенату дйствія вашего братца… И просить о назначеніи новаго попочителя къ дламъ, въ виду опасности для цлости вашихъ капиталовъ… Только сдлать это слдуетъ тонко, умючи: административному мсту нужно представить резоны — ну, и тамъ имть руку. Безъ затратъ невозможно, господа.
— Плачу монетой! опять торжествующе провозглашаетъ Корутновъ.— Вы думаете у несостоятельныхъ денегъ не бываетъ?— больше, чмъ у кого другого бываетъ, ибо политическая экономія выходитъ — позволяется никому не платить… А вамъ все-таки плачу за совтъ, г. нотаріусъ.
— Благодарю васъ, благодарю, говоритъ Вердяевъ:— я васъ, впрочемъ, господа, лучше сведу съ опытнымъ человкомъ. У меня есть отличный адвокатъ… Г. Мастовъ! приказываетъ мн нотаріусъ: — узнайте, пожалуйста, у моего человка, не ухалъ еще Шакаловъ? Онъ долженъ быть въ столовой.
Но въ этотъ моментъ, изъ-за портьеры гостинной, у самой двери въ кабинетъ, выдвигается исхудалая физіономія сутяжной акулы — Шакалова. Онъ, видимо, подслушивалъ.
— Кстати! радостно говоритъ нотаріусъ.
Вердяевъ приглашаетъ ‘завтракать’ странныхъ гостей и дружески уводитъ ихъ подъ ручку въ столовую. Шакалову онъ длаетъ знаки глазами, чтобы тотъ слдовалъ туда же.
— Поцлуемтесь! говоритъ Шакалову на порог пьяный Корутновъ.
Шакаловъ впивается губами въ его уста. Дружба, значитъ, заключена моментально.
— И г. Вердяевъ, и г. Вердяевъ!.. Поцлуемтесь еще разъ, г. Вердяевъ!
Вердяевъ возвращается на нсколько шаговъ и теперь, не артачась, чмокаетъ нетрезвую рожу гостинодворскаго молодчика. Вс отправляются къ завтраку.
Я принимаюсь снова за переписку… Я замчаю, вообще, что въ кабинет-то боле всего и отвлекаюсь отъ работы. Но начинаю смекать и то, что тутъ-то, за ширмами, такъ сказать — и происходятъ самые пикантные манипуляціи и пассажи нотаріальной жизни.

XVIII.

2-е апрля, вторникъ.

Сегодня вс должны были явиться въ контору получасомъ ране, въ 9 часовъ утра, вслдствіе вчерашняго приказанія нотаріуса. Неизвстно, зачмъ это понадобилось Вердяеву, такъ какъ къ неразовскому раздльному акту все было готово еще вчера.
Контора въ праздничномъ наряд: полъ натертъ воскомъ побальному: точно здсь полонезъ готовились водить, вс чернильницы вымыты и налиты свжими чернилами, пыль даже съ камина стерта, что длается прислугою, говорятъ, лишь въ Свтло Христово Воскресенье. Швейцаръ раза два уже проходилъ по корридору и контор, куря на плитк уксусомъ. Вердяеву все это кажется недостаточнымъ. Въ часъ дня онъ приказываетъ опять надушить контору ждановскою амброю. У меня даже голова начала было разбаливаться отъ такого усиленнаго воскуренія. Самъ нотаріусъ спозаранку выкрасился, изукрасился и надлъ блый галстухъ. Даже Севрюговъ сегодня пріодлся въ новый сюртукъ и сълъ всего лишь дв булки въ сухомятку около 11 часовъ: жаренье колбасъ въ кухн было воспрещено нотаріусомъ въ такой торжественный день. Григорій Савельичъ раза четыре принимался калиграфически переписывать счетъ, имющій быть поданнымъ старшему изъ Неразовыхъ для оплаты нотаріальныхъ расходовъ. Одинъ Пленеръ осрамился: кресло его сегодня, въ первый разъ при мн, пустуетъ и вдвинуто подъ столъ. Въ 11 часовъ отъ него была получена Севрюговымъ записка, принесенная младшимъ сынишкою Николая Иваныча, мальчуганомъ лтъ пятнадцати, въ дырявыхъ сапогахъ. Николай Иванычъ просилъ кассира извиниться предъ Вердяевымъ и сказать, что, за нездоровьемъ, онъ не можетъ сегодня явиться на службу, къ крайнему своему сожалнію.
— Самое время нашелъ заболть, самое время! съ сердцемъ замчаетъ Владиміръ Иванычъ, когда кассиръ докладываетъ ему о записк Пленера.— Когда въ контор важное дло, нужны вс рабочія силы на лицо — тутъ онъ и заболваетъ! Эхъ, эти слабости! сквозь зубы говоритъ нотаріусъ, почесывая затылокъ.
Вплоть до 2-хъ часовъ пополудни, мы въ легкомъ волненіи. Съ приближеніемъ же стрлки конторскихъ часовъ къ намченному часу, ажитація длается еще замтне. Нотаріусъ выходитъ изъ кабинета и садится къ своему бюро, пригладивъ виски и расчесавъ гребеночкой бороду: онъ принимается въ пятый разъ проврять неразовскій счетъ, составленный Севрюговымъ. Актовую книгу, въ которой начертанъ вчера мною, по всмъ правиламъ калиграфіи, знаменитый неразовскій раздлъ — приказано торжественно перенести въ кабинетъ и возложить на особый изящный треножникъ, неизвстно откуда явившійся. Швейцару вмнено въ обязанность быть неотлучно въ передней и почаще выглядывать на парадную лстницу. Могущимъ появиться некстати, армянину Хазирову и мщанину съ шлиссельскаго тракта, все таскавшемуся эти дни въ контору за справками по длу утвержденія купчей на домъ въ 300 рублей — приказано говорить, чтобы ‘пожаловали завтра’. Севрюговъ ходитъ на цыпочкахъ… Словомъ, парадъ, видимо, готовится быть торжественнымъ и блестящимъ.
Съ двухъ часовъ въ передней торчатъ два ливрейные лакея и у подъзда видно нсколько лишнихъ каретъ… Сверхъ обыкновенія, аристократическіе лакеи не разговариваютъ между собою и сидятъ другъ къ другу спиною. Вроятно, и они участвуютъ въ ссор господъ. Первымъ пріхалъ князь Сахаровскій, но, справившись у подъзда, чрезъ лакея, что барона и баронессы Морингъ еще нтъ въ контор, отъхалъ еще разъ прокатиться по Невскому, считая для себя унизительнымъ являться ране ‘какого-то барона’. Баронесса-жь согласилась войти въ контору лишь тогда, когда ‘братъ Николай’ на мст ужь оказался…
Наконецъ, вс начинаютъ собираться.
Гостепріимный хозяинъ всхъ встрчаетъ у дверей конторы. Онъ всмъ любезно жметъ руки и проводитъ въ кабинетъ. Хорошенькая княгиня Сахаровская, войдя въ контору и увидя ‘брата Павла’, разговаривающаго у бюро нотаріуса съ Вердяевымъ — надула губки и отвернула голову налво, при чемъ братъ Павелъ тотчасъ откинулъ голову направо. (Князь же Сахаровскій, какъ бы не замчая, повернулся къ нему прямо спиною). Вс дамы въ блестящихъ городскихъ туалетахъ. Княгиня ловко несетъ сбоку, въ рук, свой подолъ, изъ-подъ котораго виднется юбка съ какими-то необыкновенными кружевными прошивками. За то у баронессы черная шляпка несомннно парижскаго происхожденія и въ рукахъ дорогой кружевной зонтикъ изъ настоящихъ валансьенъ. Дамы отворачиваются одна отъ другой, но, въ тоже время, искоса ревизуютъ туалеты соперницъ. Одна Муза, младшая изъ сестеръ, еще двушка, пріхавшая вмст съ старшимъ братомъ, ея попечителемъ, Николай Алексичемъ Неразовымъ — одта съ двическою скромностью и изяществомъ: ея весенняя, почти дтская, черная шапочка съ голубымъ длиннымъ вуалемъ стоитъ необыкновенно высоко сзади, на роскошной кос, какъ бы готовясь съхать подъ-горку, на лобъ, на ней легкое, шерстяное изящное платье. Она вертитъ въ рук тоненькій зонтикъ. Это замчательная красавица, лучше своей сестры княгини Сахаровской. Это типъ Евгенія Неразова: роскошные, вьющіеся волосы, блый цвтъ лица, хорошенькіе зубки и носъ съ горбикомъ. Глаза ея черны, какъ южная ночь, огромны и съ какими-то синеватыми блками. Брови совсмъ срослись вмст. Она, повидимому, быстра по характеру, подобно Евгенію. Съ дтскою наивностью и вертлявостью живой натуры, она разглядывала теперь нотаріальную контору, куда въ первый разъ попала, и всхъ насъ — съ естественнымъ любопытствомъ юности, пока братъ ея Николай болталъ у бюро съ нотарусомъ. Наконецъ, вс собрались, кажется… Пріхалъ и присяжный довренный Авдевскій.
— Старайтесь ссть такъ, говоритъ ему по секрету нотаріусъ:— чтобъ Евгеній былъ между вами и братомъ Николаемъ.
Пожаловали и аристократическіе свидтели, въ туго натянутыхъ перчаткахъ. Одного Евгенія Неразова не достаетъ. Вердяевъ неспокоенъ, такъ какъ ‘братцы’ и ‘сестрицы’ ужь заявили, что ‘не станутъ сумасшедшаго ждать. Можетъ все дло разстроиться, они могутъ разъхаться и тогда собирай ихъ потомъ опять вмст! Это стоило и теперь такого труда. Вердяевъ поминутно бгаетъ въ переднюю справляться: не пріхалъ ли?.. Въ конц концовъ, однако, устранена и эта опасность. Евгеній является въ шикарномъ, французскомъ цивильномъ костюм, расчесанный по мод. Онъ подъ-руку держитъ третьяго свидтеля, своего пріятеля ‘Лльку Ситачева’, какъ рекомендуетъ онъ нотаріусу друга. Онъ справляется вс ли пріхали. Узнавъ, что вс на лицо, Евгеній самодовольно говоритъ, направляясь къ кабинету:
— Все-таки! они меня прождали! Такъ оно и должно быть, потому что кто-жь такія вс эти Машки и Аглашки съ ихъ муженьками?!
— Ради Бога, Евгеній Алексичъ! умоляюще проситъ Вердяевъ на порог кабинета.
Дверь затворяется за ними: занавсъ, значитъ, скрываетъ отъ насъ начало пьесы. Мы потихоньку собираемся около Севрюгова: я и Аваловскій. Вс разговариваемъ шопотомъ.
— Хорошо было бы, еслибы они тамъ подрались, говоритъ шутливо Дмитрій Павлычъ.
— Ты ужь всегда выдумаешь что-нибудь особенное, насмшникъ! замчаетъ Севрюговъ:— зачмъ?
— Представился бы случай героически спасти эту хорошенькую Музочку!
— Смотри, братъ, чтобы Анна Алексевна не услышала, ехидно замчаетъ кассиръ. Пуля попадаетъ въ цль. Аваловскій, слегка красня, замолкаетъ на время…
Между тмъ, въ кабинет начинаетъ раздаваться мрное чтеніе акта нотаріусомъ.
— Начали, слава Богу! радостно говоритъ Севрюговъ.
Чтеніе тянется и тянется. Актъ громадный. По временамъ голосъ нотаріуса какъ бы надрывается, онъ собирается съ новыми силами, должно быть, затмъ, опять продолжается монотонное чтеніе… Вотъ опять замолкъ голосъ Вердяева. Пауза.
Дверь кабинета щелкаетъ.
— Г. Мастовъ, пожалуйте сюда! неожиданно зоветъ меня нотаріусъ. Я инстинктивно обдергиваю на себ жакетку и иду въ кабинетъ съ замирающимъ сердцемъ.— Замните меня, говоритъ Вердяевъ:— я усталъ. Потрудитесь читать проэктъ, который вы же переписывали. Продолжайте съ третьяго пункта, отсюда. (Онъ указываетъ мн пальцемъ).— А самый актъ опять я буду читать. Какъ не во-время заболлъ нашъ почтенный Николай Иванычъ! напоминаетъ онъ мн.
Я беру проэктъ изъ его рукъ. Я чувствую легкое смущеніе чувствую, что на меня устремлены десятки глазъ присутствующихъ. Но стараюсь побороть волненіе.
Въ кабинет даже тсно. На диван, слегка развалясь на валкъ, сидитъ старшій Неразовъ, сдоватый мужчина, съ благороднымъ открытымъ лицомъ. Невдалек Авдевскій, неизвстно въ качеств чего здсь присутствующій — должно быть, въ качеств повреннаго Морингъ. Не то въ качеств будочника, здсь посаженнаго на случай чего. Между ними Евгеній Неразовъ, играющій на колн большимъ костянымъ ножомъ, взятымъ со стола нотаріуса и, по оплошности, не припрятаннымъ этимъ послднимъ заблаговременно. Противъ него, на кресл, сидитъ двица Неразова, какъ бы заслоняя собою выходъ пылкому кавказцу въ случа чего. Княгиня Сахаровская, слегка развалясь, помщается тоже на кресл у стола, гд лежитъ актовая книга. Она небрежно разсматриваетъ теперь ногти своей маленькой, аристократической руки. Изящный ея мужъ, свитскій ротмистръ, стоитъ за кресломъ супруги, опираясь на него локтемъ. Баронесса Морингъ повернула свое кресло спиной къ сестр, Сахаровской, и слушаетъ чтеніе акта, саркастически улыбаясь и прикрывая улыбку губъ и перешептываніе свое съ мужемъ, сидящимъ около, изящнымъ зонтикомъ съ валансьенами. ‘Братъ’ Павелъ длаетъ видъ, что не замчаетъ сестеръ и мужей ихъ — и прочитываетъ газету, въ сторон. Еще какой-то ‘братецъ’ стоитъ у окна, болтая довольно развязно съ однимъ изъ аристократическихъ свидтелей.
— Станьте противъ дамъ, говоритъ мн Вердяевъ, поворачивая за плечи:— и читайте громко.
Но едва я сталъ передъ княгинею Сахаровскою, какъ баронесса Морингъ — вроятно, желая разглядть меня — уронила взглядъ на сестру свою Аглаю Алексевну. Она тотчасъ рзко подвинула кресло, при помощи мужа, и подставила княгин еще боле свою широкую спину. Княгиня встала и, не желая спустить баронесс, отодвинула свое кресло на другую сторону стола, какъ бы намреваясь избавиться отъ прокаженнаго сосдства. И все это длается съ убійственными взглядами ненависти. Нотаріусъ передвигаетъ меня за плечи на другое мсто, желая чтобы я былъ посередин дамъ. Тотчасъ Евгеній произноситъ сквозь зубы, но такъ, чтобъ всмъ хорошо было слышно:
— Об не стоятъ такой чести.
Князь Сахаровскій надменно на него взглядываетъ, прищурясь и слегка звякая саблею о-полъ.
— Bte! ворчитъ княгиня довольно громко и отворачивается.
— Tais-toi, Евгеній! строго говоритъ Николай Неразовъ, беря юнаго брата за руку.— Ты далъ слово!
— Начинайте, пожалуйста, скоре начинайте! шепчетъ мн Вердяевъ.
Я начинаю чтеніе.
Все идетъ благополучно до V пункта, гд дло касается, какъ извстно читателю, имущества, достающагося на долю баронессы Морингъ. Едва я сталъ перечислять населенныя деревни и усадьбы Марьи Алексевны, какъ Сахаровская — широко усмхаясь своими блыми зубами и наклоняясь къ мужу — говоритъ по-французски столь громко, что вс могутъ разслышать (хотя она и длаетъ видъ, что закрывается зонтикомъ):
— Нищія деревни — нищимъ баронамъ…
Мужья пикирующихся дамъ молніеносно взглядываютъ другъ на друга.
— Avez-vous entendu? справляется у ближняго сосда-свидтеля вспыхнувшій баронъ Морингъ.— О, князь мн отвтитъ за супругу. Прошу васъ быть моимъ секундантомъ и пріхать ко мн завтра же утромъ.
— Читайте скоре, торопитъ меня нотаріусъ:— и погромче. Можетъ быть, кто-нибудь не слышитъ.
Я возвышаю голосъ и читаю объ уступк баронессою Морингъ брату своему Евгенію Неразову…
— Она не сестра моя, перебиваетъ меня на диван, Евгеній Алексичъ:— она дочь…
— Читайте громче! дергая меня за руку, ужь кричитъ взволнованно Вердяевъ.
— Евгеній! строго говоритъ Николай Неразовъ, беря брата за руку:— Евгеній!
— Женя! произноситъ съ упрекомъ сидящая противъ него Муза Алексевна.
‘…Уступаетъ брату своему Евгенію Неразову, читаю я возвышеннымъ голосомъ: — картину маслянными красками французскаго живописца Пуссена…’
— Которую у него же, Евгенія Неразова, хотла украсть, поясняетъ вслухъ пылкій кавказецъ, играя на колн костянымъ ножомъ. (И онъ довольнымъ взглядомъ окидываетъ всхъ присутствующихъ).
— Женя! опять произноситъ двица Неразова.
Евгеній еще что-то хочетъ сказать.
— Женя! вскрикиваетъ она, ударяя по полу зонтикомъ:— au nom de Dieu!.. Молчи, наконецъ! возвышая голосъ, говоритъ Муза Алексевна, выпрямляясь на своемъ кресл…— Будешь ты сегодня молчать!
И прекрасные глаза ея устремляются на юношу, какъ глаза укротителя на свирпаго звря въ клтк.
Евгеній Неразовъ улыбается ей дружески и утихаетъ.
— Только для тебя, милая Музочка, объявляетъ онъ громко.
— Тсс! Дай сюда костяной ножикъ.
Она беретъ изъ его рукъ вердяевскій костяной ножикъ для разрзки книгъ.
— Читайте! Ради Бога, читайте скоре! подсказываетъ мн нотаріусъ. Я ужь не читаю, а какъ-то бгу, скачу, лечу голосомъ по написаннымъ строкамъ проэкта, нердко самъ плохо понимая смыслъ того, что читаю слушателямъ. Но вотъ ужь и вожделнный конецъ… Дочитываемъ благополучно до конца. Окончивъ, я вздыхаю полною грудью, какъ посл трудной работы.
— Благодарю-съ. Слава Богу! говоритъ мн Вердяевъ, принимая изъ рукъ моихъ проэктъ.— Идите на мсто. Актъ долженъ быть прочитанъ лично мною.
Я не безъ затаеннаго удовольствія выхожу изъ конторы. Хотя любопытство подмываетъ остаться, правду сказать.
Но и актъ проходитъ, въ часовомъ чтеніи нотаріуса, безъ особенныхъ приключеній. Вс вздыхаютъ свободне. Никто этого не ожидалъ, повидимому. (Вердяевъ потомъ разсказывалъ Севрюгову). Ни у кого не проткнуты бока кинжаломъ, никто не выруганъ боле того, что мы ужь слышали, сестры не уничтожили окончательно одна другую молніеносными взглядами. Одному лишь барону Морингу предстоитъ завтра непріятное объясненіе и, пожалуй, кровопролитная встрча у барьера съ мужемъ княгини Сахаровской.
Начинается подписываніе проэкта и раздльнаго акта всми участвующими и ихъ свидтелями. Вс подписываютъ безъ споровъ. Вердяевъ съ довольнымъ лицомъ выходитъ изъ кабинета, суетъ севрюговскій счетъ въ карманъ и вновь бжитъ назадъ въ кабинетъ.
Черезъ пять минутъ, вс начинаютъ разъзжаться.
Первыми узжаютъ Сахаровскіе. Баронесса Морингъ еще нсколько минутъ болтаетъ у бюро нотаріуса, въ контор, съ однимъ изъ аристократическихъ свидтелей, натягивая, передъ его носомъ, изящныя перчатки на маленькую ручку. Но, замтивъ, что Евгеній съ пріятелемъ своимъ, Ллькой Ситачевымъ, помстившись по близости, насмшливо критикуютъ по-французски ея туалетъ, причемъ Евгеній Алексичъ начинаетъ довольно громко обзывать ее почему-то ‘капельдинершей’, баронесса спшитъ распрощаться съ собесдникомъ и ухать, попрекнувъ кстати мужа на порог конторы за то, что онъ позволяетъ ‘постороннимъ’ такъ оскорблять жену.
— Помилуй, Мери, говоритъ баронъ съ отчаяніемъ:— что-жь прикажешь длать? Я и то, пожалуй, завтра долженъ буду стрляться съ мужемъ Agla.
Евгеній убгаетъ изъ конторы съ другомъ своимъ Ситачевымъ одновременно съ ними. При прощаніи, Вердяевъ ему благодарно жметъ руку, какъ бы считая себя обязаннымъ передъ молодымъ головорзомъ за то, что тотъ не учинилъ какого-нибудь большаго еще скандала въ контор. Евгеній торопитъ Ситачева, общая показать на улиц другу ‘интересную сцену’: онъ прикажетъ своему лихачу-кучеру нарочно забрызгать грязью, у какой-нибудь лужи, барона и баронессу Морингъ, дущихъ сегодня въ открытомъ ландо.
Доле всхъ остается въ контор Николай Алексичъ Неразовъ съ ‘Музочкой’. Николай Неразовъ разсчитывается въ кабинет съ Вердяевымъ. Долго они что-то разсчитывали, наконецъ, нотаріусъ далъ изъ кабинета три звонка: это значитъ, что требуютъ кассира. Севрюговъ кряхнулъ, поправилъ на себ сюртукъ и направился на звонокъ, потирая довольно руки. Черезъ пять минутъ, онъ приноситъ оттуда громадную пачку денегъ и съ довольною миною — точно для себя получилъ — запираетъ ее въ кассу.
Но вотъ и Николай Алексичъ съ хорошенькою Музочкой удаляются изъ конторы, провожаемые Вердяевымъ до передней. Вс ушли, значитъ… Нотаріусъ возвращается въ контору, останавливается невдалек отъ двери и, воздвъ руки жречески къ-верху, произноситъ съ глубокимъ вздохомъ:
— Слава теб, Господи, слава Теб! Не ожидалъ, не ожидалъ, что такъ благополучно сойдетъ, искренно говорю, не ожидалъ!.. Господа, вы свободны! закрывайте контору и можете идти домой.
А всего половина четвертаго!

XIX.

4-го апрля, четвергъ.

Легко дышется въ контор… Тяжелое неразовское дло, томившее всхъ мсяцы, сброшено благополучно, наконецъ, съ плечъ! Вердяевъ, видимо, въ хорошемъ расположеніи духа. Онъ забылъ, кажется, даже и боли сердечныхъ ранъ, недавно нанесенныхъ ему скандальнымъ удаленіемъ Анны Алексевны изъ конторы. Онъ весь теперь поглощенъ какими-то финансовыми разсчетами: Севрюговъ вчера и сегодня, по нскольку разъ въ день, здитъ къ Юнкеру въ контору и привозитъ оттуда металлическіе билеты 4% займа. Кассиръ съ нотаріусомъ что-то считаютъ въ кабинет…
Посл завтрака, Владиміръ Иванычъ появляется на порог кабинета, охорашиваясь и расчесывая гребенкой свою густую бороду. Онъ, видимо, куда-то собирается хать, потому что и сытая лошадка его уже стоитъ у подъзда. Мы видимъ изъ оконъ.
— Вернулся ли швейцаръ отъ статсъ-секретаря фонъ-Саломъ? Извстили ли его превосходительство по грипоровскому длу? спрашиваетъ онъ Пленера, выздороввшаго и сегодня ужь опять присутствующаго въ контор.
— Извстили. Самъ генералъ будетъ сегодня въ 2 часа. Какое-то новое дло, говоритъ флегматически помощникъ нотаріуса.
— Примите непремнно въ кабинет, Николай Иванычъ, если меня не будетъ. Я, впрочемъ, постараюсь подъхать къ тому времени. Я скоро вернусь. Нужно на минуту създить съ Шакаловымъ въ канцелярію градоначальника по длу этого Корутнова. Дйствительно, вопіющее дло… произволъ! Нужно помочь человку.
— Гм! кряхтитъ около меня Аваловскій, потирая свою бородку.
Вердяевъ ужь хочетъ взять съ этажерки шляпу, но въ это время поспшно входятъ въ контору Бекиревъ и Пандевъ.
— Владиміръ Иванычъ, Владиміръ Иванычъ, на минуту! говорятъ они торопливо и возвращаютъ его за талію, почти насильно, въ кабинетъ… Чрезъ минуту они вновь выходятъ оттуда вс вмст.
— Изготовите, Николай Иванычъ, вексель въ тысячу рублей г. Бекиреву, какъ повренному г. Скрипачева, подчеркивая послднюю фразу, говоритъ Пленеру нотаріусъ:— срокомъ на дв недли, на имя вотъ его превосходительства Никиты Никитича Пандева, и засвидтельствуете бланкъ генерала. Чтобы все было готово къ моему возвращенію.
— Клюнулся опять! толкая локтемъ, шепчетъ мн Аваловскій, показывая глазами на Бекирева.
Нотаріусъ идетъ поспшно къ двери, но вдругъ пріостанавливается и, оборачиваясь къ Бекиреву, неопредленно добавляетъ:
— А на счетъ Двинина я вамъ устрою: прізжайте завтра въ 2 часа, въ то время, когда онъ здсь будетъ совершать запродажу съ Красноносовымъ.
Вердяевъ скрывается изъ виду.
Павелъ Николаичъ и Пандевъ, дружески держась подъ руку, начинаютъ разгуливать по контор. Около получаса они болтаютъ между собой по-пріятельски. Бекиревъ жарко продолжаетъ развивать другу выгоды своего будущаго банка. Онъ говоритъ, по обыкновенію, одушевленно, обращаясь къ уху Пандева и воображая, что ведетъ бесду очень таинственно.
— По 30 рублей на акціи будемъ въ состояніи платить дивиденда! произноситъ онъ такъ, что мы вс отлично слышимъ ихъ таинственный разговоръ.
— Главное, меланхолически замчаетъ генералъ:— чтобы кредитъ не былъ стсненъ, не былъ ограниченъ.
— Ну, понимается, произноситъ прожектръ. Они доходятъ до дверей конторы и, заслышавъ чьи-то спшные шаги по корридору, пріостанавливаются и глядятъ вдаль: — А, пріятель! привтливо говоритъ Бекиревъ входящему Саровичу.
Филиппъ Петровичъ не былъ въ контор съ самаго дня исторіи съ юнкерскимъ векселемъ. Онъ и теперь еще былъ, видимо, сконфуженъ тогдашнимъ происшествіемъ. Оглядвъ тревожно контору и замчая отсутствіе Вердяева, онъ постарался проскользнуть къ барьеру за спиною Пленера.
— Отъ Платона Александрыча, почти шепотомъ, пояснилъ онъ Севрюгову, здороваясь:— будетъ ли готова завтра наврно красноносовская запродажа? Двининъ сердится, что вчера вы не управились, какъ онъ просилъ на той недл.
— Неразовское дло помшало, столько было хлопотъ, какъ бы оправдываясь, говоритъ кассиръ.— Извинитесь за насъ предъ Платономъ Александрычемъ.
— А завтра наврно?
Севрюговъ справился у Пленера. Тотъ объявляетъ, что завтра непремнно все будетъ готово къ 2-мъ часамъ, согласно просмотрнному Двининымъ проэкту.— Воспользовавшись выгодностью своего положенія въ роли обличителя нашей очевидной неакуратности предъ Двининымъ, Саровичъ пріободрился, улыбнулся и довольно смло сказалъ, беря валявшуюся на стол толстую сигару Севрюгова:
— Возьму за вашу вину предъ Платономъ Александрычемъ.— Онъ направляется къ Бекиреву и Пандеву: — На пару словъ, Павелъ Николаичъ, шепчетъ онъ Бекиреву, отводя того въ сторону.
Они зашептались въ углу барьера у камина. Бекиревъ недоумвающе нсколько разъ дергалъ плечами.
— Ране 3-хъ часовъ не могу, слышится намъ.— Вотъ разв у Никиты Никитича взять?
— Ране 3-хъ часовъ не будетъ и у меня. Съ Вердяева приходится получить до тысячи рублей, нервно стукнувъ своею палкою въ полъ, объяснилъ Саровичу пріятель Бекирева.
— Господи!
— Очень нужно, голубчикъ? освдомляется Павелъ Николаичъ. Саровичъ нагнулся и что-то сталъ имъ объяснять, отчаянно разводя руками. На глазахъ у него появляются слезы.
У Бекирева начинаетъ трястись бородка отъ волненія. Онъ вынимаетъ серебрянный портсигаръ, вытряхиваетъ себ въ карманъ пиджака папиросы и незамтно суетъ Саровичу въ руку. Онъ поясняетъ что-то старику на ухо. Тотъ оживляется.
— Отблагодарю при случа, растроганно шепчетъ Филиппъ Петровичъ. Улыбка счастья вновь появляется на морщинистомъ лиц Саровича, онъ мнетъ свою барашковую шапку и замтно торопится улизнуть изъ конторы. Но едва онъ начинаетъ прощаться со своими собесдниками, готовясь удалиться, какъ вдругъ раздается въ корридор голосъ возвратившагося Вердяева. Саровичъ блднетъ и отодвигается къ Севрюгову, дабы быть нсколько закрытымъ выступомъ камина.
— Статсъ-секретарь фонъ-Саломъ еще не былъ? безпокойно спрашиваетъ нотаріусъ, входя въ контору вмст съ Шакаловымъ.
— Не были-съ, громко докладываетъ, подымаясь съ кресла, Севрюговъ. Предательство! Голосъ Севрюгова заставляетъ Владиміра Иваныча повернуть голову въ ту сторону. Саровичъ раскрытъ. Бдный, онъ торопится поклониться нотаріусу издали. Вердяевъ даже и не отвтилъ на поклонъ. Онъ, видимо, сердитъ еще на старика за недавнюю исторію съ юнкеромъ.
— Я васъ попрошу на будущее время, г. Саровичъ, холодно говоритъ Вердяевъ Филиппу Петровичу: — являясь въ контору, обращаться непосредственно ко мн, нотаріусу, или къ Николаю Иванычу, а не къ канцеляріи… Что за интимности тамъ!
Саровичъ, разстроенный и сконфуженный, спшитъ удалиться изъ конторы, пробираясь на цыпочкахъ вдоль стнки.
— Прошу покорно, господа! приглашаетъ нотаріусъ Бекирева, Пандева и Шакалова, открывая дверь своего кабинета и становясь около нея, дабы любезно пропустить ихъ впередъ.— Для его превосходительства фонъ-Саломъ я дома, Николай Иванычъ! напоминаетъ онъ громко Пленеру, оборачиваясь.
— Слушаю-съ.
Сановникъ является ровно въ 2 часа, минута въ минуту, какъ бы желая напомнить намъ, маленькимъ смертнымъ, что аккуратность есть добродтель не однихъ королей, какъ думаютъ нкоторые, а всхъ государственныхъ мужей вообще. Онъ одтъ теперь съ скромнымъ изяществомъ богача и частнаго человка. На немъ бархатный пиджакъ, застегнутый на вс пуговицы, черный галстучекъ на батистовой рубашк и узкіе, модные темносиніе брюки съ испанскими раструбами внизу. Моложавость его какъ бы еще боле выступаетъ наружу. Никакихъ звздъ, орденовъ, регалій… Сзади его слдуетъ какая-то огненно-рыжая нмецкая физіономія, въ широкомъ сюртук и скрипучихъ выростковыхъ сапогахъ самой патріархальной деревенской работы. Она держитъ въ рукахъ широкополую, факельщицкую черную шляпу.
Появленіе ‘особы’ производитъ опять у насъ прежнюю сенсацію. Севрюговъ, Пленеръ и другіе подымаются съ своихъ мстъ. Швейцаръ бочкомъ пробгаетъ въ кабинетъ нотаріуса… Но Вердяевъ ужь и самъ догадался — распахнулъ дверь и, согнувшись на бокъ для граціозности, говоритъ почтительно:
— Пожалуйста сюда, ваше превосходительство, пожалуйте въ кабинетъ!
— Merci. Я на минуточку, Владиміръ Иванычъ, извините? опять отвчаетъ г. Фонъ-Саломъ, отказываясь войти въ кабинетъ.— Покончили мы, наконецъ, съ нашею прелестною Сусанною? хе, хе, хе.
— Покончили-съ, покончили, ваше превосходительство, приближаясь на цыпочкахъ, отвчаетъ нотаріусъ.
— Захалъ расписаться у васъ по книгамъ и получить ея договоръ. Грипоръ вамъ все уплатила что слдуетъ?
— Все-съ, ваше превосходительство… Напрасно изволили себя безпокоить, утруждая прізжать изъ-за такого пустяка. На домъ можно было бы доставить.
— Законъ! благоговйно напоминаетъ просвщенный сановникъ.— Ну, да теперь, благодаря Бога, все окончено съ этой чудачкой.
— Хе, хе, хе! точно-съ, великой чудачкой!
— Теперь у меня иная къ вамъ просьба.
Особа оборачивается къ почтительно-стоящему въ сторон нмцу.
— Рекомендую вамъ. Это г. Наводный, австрійскій подданный, нашъ братъ славянинъ, чехъ, ученый агрономъ. Онъ у меня беретъ въ семилтнюю аренду минское — знаете, у правительства мной пріобртенное на льготныхъ правахъ — имніе въ 3000 десятинъ. Нужно заключить контрактъ, и притомъ, контрактъ на совершенно новыхъ у насъ началахъ, по образцу — не знаю, слышали ли вы — ‘Steiermrkische progressiv Pachtungen’. Не знаю, не встртится ли съ юридической стороны какихъ-либо препятствій? Казалось бы, не должно быть… Вы говорите по-нмецки, Владиміръ Иванычъ?
— То-есть… нтъ-съ, ваше превосходительство. У насъ въ III гимназіи плохо преподавали этотъ языкъ, слегка конфузясь, объясняетъ вдругъ Вердяевъ:— Вотъ-съ мой помощникъ, говоритъ онъ бойко, указывая на Пленера:— даже по-чешски знаетъ. Онъ ужь всмъ этимъ дломъ займется.
Генералъ обращается къ Пленеру.
— А вотъ и прекрасно… Этотъ господинъ, lieber Navodny, говоритъ по-чешски, объясняетъ своему спутнику по-нмецки сановникъ, указывая на Николая Иваныча.
‘Агрономъ’ разгорается въ лиц, улыбается, шибко начинаетъ мять въ рукахъ свою широкополую шляпу и ршается приблизиться на нсколько шаговъ къ разговаривающимъ.
Они съ Пленеромъ перекидываются нсколькими чешскими словами.
— Я вамъ объясню, господинъ помощникъ, идею, полагаемую въ основаніе подобной аренды. Eine wirckliche, befruchtende Idee! Удесятерить стоимость имнія можно! Разбогатть на одномъ этомъ! начинаетъ фонъ-Саломъ по-нмецки, но вскор, какъ бы опомнившись, переходитъ къ разговору на русскомъ язык: — Суть аренды и обязательствъ, изъ нея вытекающихъ, состоитъ во взгляд на землю, на сельское хозяйство, какъ на объекты собственности, обязательно прогрессирующіе во времени, когда къ нимъ прилагается толковый, агрономическій трудъ человка. Дло не въ томъ, какъ это обыкновенно принято, чтобы, прохозяйничавъ на земл восемь-десять лтъ, сдать ее и хозяйство собственнику въ томъ же вид: было 500 десятинъ распахано — и сдай 500, было ветхое гумно — можешь сдать ветхимъ, было пять снныхъ сараевъ — сдай пять, лишь бы въ томъ же вид, не хуже. Напротивъ, все должно, во времени прогрессировать: сдай 1000 распаханныхъ десятинъ, сдай новое гумно, десять снныхъ сараевъ, вмсто двухсотъ головъ русскаго рогатаго скота — сдай триста альгауской породы, удою, навозу благодать — такъ заведи культуру травосянья, хмля, рапса и т. п. Отъ мускульнаго труда переведи все къ машинному, раскрой мать-сыру землю — посмотри нтъ ли торфа, угля, фосфорита, открой разработку всего этого, если найдешь что-нибудь… Это… это идея! благородный, достойный трудъ! врный взглядъ на землю, какъ рентовый источникъ нашихъ богатствъ въ будущемъ! Тутъ невозможно хищническое отношеніе къ хозяйству! Все прогрессируетъ въ природ, въ жизни, должно прогрессировать, рости и въ хозяйств… Что г. Наводный принимаетъ на себя выполнить въ моемъ хозяйств — это вы найдете въ этомъ проэкт контракта. (Онъ передаетъ какую-то бумагу).— Понимаете теперь мою идею, г. помощникъ?
— Онъ понимаетъ-съ, ваше превосходительство, отвчаетъ торопливо за Пленера нотаріусъ.
— Да пригласите гг. служащихъ ссть, вдругъ милостиво говоритъ конфузящійся сановникъ Вердяеву, замчая, что вс стоятъ до сихъ поръ на вытяжку за барьеромъ.
— Постоятъ-съ, ваше превосходительство.
— Нтъ, прошу васъ.
— Ссть! командуетъ нотаріусъ, подбгая на цыпочкахъ къ барьеру:— продолжайте заниматься своимъ дломъ. Вс усаживаются.
— Теперь я перейду, продолжаетъ ‘особа’, обращаясь къ Пленеру: — къ платежнымъ аренднымъ обязательствамъ г. Наводнаго относительно меня. Тутъ опять новая идея: соотвтственно возростанію цнности имнія, вслдствіе улучшеній г. арендатора, его затратъ на имніе, годовые его платежи мн снижаются въ обратной пропорціи. Я не желаю безбожно пользоваться добросовстностью человка. Я позволилъ тутъ себ — (для того, чтобы вы лучше могли меня понять) — употребить графическій методъ изображенія, нын всюду примняемый въ наук и жизни, какъ вы врно знаете.— Онъ разворачиваетъ новый какой-то листъ.— Прошу васъ взглянуть. (Онъ начинаетъ показывать что-то пальцемъ). Если мы этотъ четвероугольникъ примемъ — отвлеченно, отвлеченно, конечно!— за схему, конкретное выраженіе, сумму договорнаго времени и обязательствъ… Хорошо ли вы меня понимаете? удостовряется онъ, взглядывая на оловянные глаза нашего Николая Иваныча.
— Не извольте безпокоиться, ваше превосходительство, онъ понимаетъ-съ! онъ воспитанникъ Дерптскаго университета, докторъ философіи… вмшивается торопливо Вердяевъ со стороны.
— Да? оглядывая невзрачную фигуру старика помощника, любопытно произноситъ особа:— Какъ это интересно!.. Такъ вы меня поняли, почтенный… почтенный…
— Николай Иванычъ, подсказываетъ Вердяевъ.
— Поняли, почтенный Николай Иванычъ?
— Понялъ, понялъ-съ, ваше превосходительство, подтверждаетъ Пленеръ.
— …Если мы примемъ это за схему: времени, срока аренды, и обязательствъ г. Наводнаго — то эта равнодлящая діагональ… Изволите видть? (Онъ опять что-то показываетъ изящнымъ, тонкимъ мизенцемъ). Будетъ обозначать предлы и величину тхъ и другихъ, въ обратномъ соотношеніи… Поняли? Вглянитесь теперь, почтенный, въ эти семь вертикальныхъ линій, коими разбитъ весь четвероугольникъ. Удлинняющіеся вертикалы верхняго треугольника (годовъ аренды) будутъ совпадать съ укорачивающимися вертикалами нижняго треугольника (годовыхъ мн платежей Наводнаго) въ извстномъ, строгомъ соотношеніи… Эти семь вертикаловъ соотвтствуютъ…
— Семи фараоновымъ тощимъ коровамъ, шепчетъ мн насмшникъ Аваловскій.
— …Эти семь вертикаловъ соотвтствуютъ семи годамъ аренднаго срока г. агронома Наводнаго, поясняетъ, между тмъ, сановникъ Николаю Иванычу Пленеру:— вы теперь, конечно, поняли?.. Частности договора вы разработаете по моему проэкту и по этой схем. Думаю, что нтъ юридическихъ препятствій къ заключенію такого контракта? освдомляется онъ у Пленера.
— Никакихъ-съ.
— Такъ вы сдлаете?.. Вотъ, кстати вамъ для образца и одинъ изъ подобныхъ австрійскихъ контрактовъ на нмецкомъ язык. Разработайте юридически частности моего, можетъ быть, далеко несовершеннаго, но оригинальнаго проэкта. Я вдь не юристъ! я боле камералистъ, администраторъ, хозяинъ.
Они еще нкоторое время разговариваютъ по-нмецки съ Наводнымъ. Чехъ почтительно стоитъ въ трехъ шагахъ отъ генерала, заложивъ руки назадъ и вертя за спиной шляпой. Въ разговор его съ сановникомъ титулъ Ihre Excellenze — или, попросту, экселенце — склоняется во всхъ падежахъ столь же часто, какъ и въ рчи нашего почтеннаго Владиміра Иваныча… Особа, видимо, остается всмъ этимъ довольна. Она проситъ Вердяева лично привезти къ нему на домъ контрактъ, когда онъ будетъ готовъ.
— Непремнно, лично доставлю, ваше превосходительство.
— Идемте, lieber Navodny, ласково говоритъ по-нмецки просвщенный генералъ брату-славяниву.
И сановникъ, расписавшись въ реэстр по грипоровскому длу и получивъ контрактъ, опять милостиво пожимаетъ робющему нотаріусу руку, прощается съ Пленеромъ и направляется къ выходу. Уже на половин комнаты онъ надваетъ изящный цилиндръ на свою красиво-лысую голову. Вердяевъ, на цыпочкахъ, бокомъ провожаетъ его по корридору. Сзади идетъ, тоже на цыпочкахъ, немилосердно скрипя сапогами, ученый агрономъ Наводный.
— Что значитъ государственный умъ! умиленно говоритъ Вердяевъ, возвращаясь въ контору и вытирая потъ со лба.— Вы поняли что-нибудь, Николай Иванычъ?.. Я, признаюсь, мало понялъ, добродушно сознается онъ:— плохо насъ учили въ III гимназіи!
— Понялъ, успокоиваетъ его Пленеръ.
— Кажется, ничего нтъ противозаконнаго?
— Ничего. Вся-то и новость состоитъ въ томъ, что Наводный берется улучшить имніе и выговариваетъ себ за это право постепенно-уменьшающихся арендныхъ платежей. Оригинальности — никакой.
— И мн казалось такъ — скажите!.. Я ужь на васъ, впрочемъ, полагаюсь въ этомъ случа, Николай Иванычъ. Разсмотрите хорошенько нмецкій контрактъ. Оправдайте лестное къ контор довріе его превосходительства. Главное, смотрите, чтобы стоимость акта врно намъ исчислить, не ошибиться въ гербовыхъ. Ужасно трудно счислять будетъ по этимъ ‘вертикаламъ’, какъ хочетъ его превосходительство.
Вердяевъ торопливо подходитъ къ барьеру.
— Г. Аваловскій! нельзя разговаривать, когда въ контор есть такія лица! Его превосходительство тутъ объясняетъ Николаю Иванычу столь серьзное дло, а вы тамъ шепчетесь съ г. Мастовымъ, какъ я замтилъ.
Но тмъ и обошлось…
Конецъ дня омраченъ маленькою непріятностью. Пріхала полковница Столовская. Лизавета Павловна вошла въ контору подъ густымъ вуалемъ. Она едва поздоровалась съ Вердяевымъ и Пленеромъ, какъ бы сердясь на нихъ за что-то. Взволнованнымъ голосомъ она освдомилась у нотаріуса о Неврянцев.
— Давно не видли, боле недли.
— Правда ли, что онъ всю мебель заложилъ Вернадскому? для этой…
— Не знаю, Лизавета Павловна, возможно… Мы, нотаріусы, не можемъ, видите ли, объяснять все это третьимъ лицамъ: законъ.
Приподнявъ слегка вуалетку, она поднесла платокъ къ глазамъ.
— Все это подтверждаетъ доходящіе до меня слухи, неопредленно сказала она.— На два слова, Владиміръ Иванычъ.
И она пошла къ дверямъ кабинета.
Дверь за ними затворяется… Минутъ черезъ десять, высунувшись изъ кабинета, Вердяевъ говоритъ:
— Венцеславъ Венцеславичъ, пожалуйте сюда!
Нашъ ‘реэстрантъ’ поправилъ на ше галстухъ и отправился въ кабинетъ нотаріуса. Еще черезъ четверть часа онъ вышелъ оттуда красный и, видимо, взволнованный.
Вдругъ изъ кабинета стали доноситься до насъ громкія истерическія всхлипыванія.
— Что такое? таинственно спрашиваетъ Севрюговъ, подходя съ безпокойствомъ къ Венцеславу Венцеславичу.
Тотъ кивнулъ головой на кабинетъ:
— Узнала, что Неврянцевъ продолжаетъ бывать у Грипоръ.
— А васъ зачмъ требовали?
— Владиміръ Иванычъ сослался на меня: я засталъ Анатолія Николаевича у Грипоръ, когда мы туда ходили съ г. Мастовымъ. Я долженъ, по долгу службы, подтвердить виднное…
— ‘По долгу службы’, гм! язвительно повторяетъ громко Аваловскій, имющій зубокъ, какъ мы знаемъ, на Венцеслава Венцеславича.
Венцеславъ Венцеславичъ гордо оборачивается и кидаетъ въ моего сосда молніеносный взглядъ громовержца.
Все присмирло въ контор, вс пріостановились работать…
Между тмъ, всхлипыванія Столовской переходятъ въ громкую нервную икоту. Это тянется нсколько минутъ.
Вердяевъ торопливо выходитъ въ контору и приказываетъ Севрюгову:
— Пошлите въ аптеку швейцара. Нюхательнаго спирту или соли на 20 копеекъ. Бгомъ!
Онъ поспшно возвращается обратно въ кабинетъ.
Мы съ Аваловскимъ начинаемъ тихо болтать по поводу приключенія съ ‘нотаріальною голубкою’. Но разговориться намъ не приходится: Вердяевъ вновь появляется въ контор, держа въ рукахъ пачку чьихъ-то векселей. Подъ аккомпанементъ всхлипываній и криковъ страдалицы въ кабинет, онъ торопливо говоритъ Пленеру:
— Составьте сейчасъ, Николай Иванычъ, и дайте засвидтельствовать полную довренность полковницы на имя Шакалова. Затмъ, изготовьте — тоже немедля, пожалуйста — повстку господину Неврянцеву о платеж по всмъ этимъ векселямъ. (Онъ вручаетъ векселя Пленеру). И, наконецъ, тотчасъ же приготовьте нотаріальное заявленіе ему же о возврат, по сохранной росписк, кольца съ черною жемчужиною, боброваго воротника покойнаго мужа полковницы, съ клеймомъ мхового магазина Мертенса, семи фунтовъ серебра въ ризахъ и медальона съ брилліантомъ въ полкарата, съ портретомъ внутри — напишите, неизвстной дамы — отданныхъ ему, Неврянцеву, на храненіе Лизаветою Павловною. Предупредите, что, въ случа неплатежа по векселямъ, неустоечныя записи вступаютъ въ силу, и полковница, чрезъ Шакалова, представитъ ихъ въ понедльникъ въ судъ, а по сохранной росписк оставляетъ за собою право преслдовать Неврянцева уголовнымъ порядкомъ. Роспишите это посильне, пожалуйста! Дайте все это скоре переблить гг. Аваловскому и Мастову — они, кажется, ничего не длаютъ. Торопитесь, пожалуйста! Заявленіе для подписи пошлите посл на домъ къ Лизавет Павловн со швейцаромъ: она слаба, не можетъ ждать!
Онъ собственноручно наливаетъ стаканъ воды изъ графина, стоящаго на камин, и уноситъ въ кабинетъ. Истерическіе крики еще продолжаются. Вскор швейцаръ торопливо проноситъ туда же и аптечныя стклянки… Еще чрезъ пять минутъ, болзненные крики стихаютъ — минутная пауза — дверь растворяется и на порог показывается печальная процессія: слабую и плачущую полковницу ведетъ подъ руки чрезъ контору самъ нотаріусъ. Ея изящный саквояжикъ несетъ сзади швейцаръ на-цыпочкахъ. Она почти склонилась головой на плечо Вердяева и всхлипываетъ, закрываясь кружевнымъ платкомъ. Они медленно-медленно парадируютъ передъ нами. У великодушнаго Владиміръ Иваныча видъ сострадательной Маріи-Магдалины на одной изъ извстныхъ картинъ. Онъ произноситъ съ участіемъ:
— Не отчаявайтесь, Лизавета Павловна… Отчаяніе — грхъ… Богъ милостивъ!
— Пошлите же!.. лепечетъ она на порог.
Процессія медленно продвигается къ передней.
— Табло, эпилогъ! шепчетъ около меня Дмитрій Павлычъ.
Въ то время, какъ я записываю эту сцену — 4-й часъ ночи. Вс спятъ. У насъ въ гостинной ночуетъ Анна Алексевна. Это второй ужь день.
Теперь у насъ, по вечерамъ, бываетъ довольно оживленно. Въ 9 часовъ приходятъ Анна Алексевна и Аваловскій: пьемъ вмст чай. Наши барыни открыли въ гостинной цлую мастерскую кройки и шитья: Морошкина шьетъ себ ‘приданое’, всего по полудюжин, все это они купили съ Аваловскимъ на какія-то ‘общія’ деньги… И меня Катя заставила раскошелиться — купить благо кашемиру: кроитъ себ, какъ посаженной матери, новое платье. Смхъ и громкій говоръ гостятъ теперь у насъ, непривычно, часу до второго ночи. Особенно всмъ этимъ доволенъ, кажется, Коля: не уложишь его ни за что теперь рано спать. Анна Алексевна оказывается большой мастерицей длать птуховъ изъ бумаги — и это занимаетъ ребенка до слезъ восторга.
Аваловскій поетъ намъ иногда… А иногда завязываются шутки, споры. Сегодня моя Катя цлый часъ проспорила съ Дмитріемъ Павлычемъ насчетъ его поползновенія надть на себя ‘гименейскіе узы’.
— Браки нын такъ несчастливы вообще, шутитъ она надъ Аваловекимъ.
— Оселъ-съ, чилійскій оселъ, я же вамъ самъ рекомендовался, Катерина Игнатьевна!.. Я вотъ и самъ всегда думалъ основать ‘Общество воздержанія отъ гименейскихъ поползновеній’, да самъ же и попался! И женатыхъ хотлъ вербовать въ свою вру, вотъ, напримръ, Евгенія Васильича.
— Ну, моего лнтяя, пожалуйста, оставьте въ поко!
— Зачмъ онъ вамъ?
— ‘Зачмъ’! Я вамъ отвчу словами слесарши въ ‘Ревизор’: про то я, батюшка, знаю зачмъ! поспшно говоритъ Катя и старается покрпче прижаться къ моему плечу.— Отваливайте къ другимъ!
— А! уличаетъ ее Дмитрій Павлычъ, смясь. М-lle Морошкина хохочетъ.
Польщенное самолюбіе супруга заставляетъ и меня милостиво воззритъ на Катю и погладить ее одобрительно по голов!

XX.

5-го апрля, пятница

Чортъ знаетъ, какъ непріятно: маленькая тучка набжала на мое благополучіе въ служб! Я замтилъ сегодня, когда явился въ контору, что Вердяевъ очень холодно со мной поздоровался: Это первый разъ, до сихъ поръ онъ былъ изысканно любезенъ. Что бы это значило? Неужели за то сердится, что я пріютилъ у себя на квартир дезертирку Анну Алексевну? Боле не изъ-за чего бы. Изъ-за такого пустяка, подумаешь!.. Или не за то ли, что я съ Аваловскимъ хорошъ?— возможно и это. Прежде я замчалъ, что онъ Дмитрія Павлыча побаивался только — всегда побаиваются людей съ острымъ языкомъ — но все-таки онъ его, видимо, уважалъ. Теперь — явно какая-то къ нему непріязнь. Ужь не ревность ли?— и это возможно. Не наговариваетъ ли пріятель Венцеславъ Венцеславичъ, который уже нсколько дней не разговариваетъ и пикируется съ Аваловскимъ?— это боле всего возможно, такъ какъ ‘пане Венцеславе’, какъ называетъ его Саровичъ, что-то особенно часто, въ послдніе дни, иметъ но утрамъ какія-то конфиденціи у нашего принципала въ кабинет… Ну, да пусть будетъ что будетъ. Постараюсь, по прежнему, держать себя ровно относительно всхъ — я еще новичекъ между ними! Это ихъ домашнія, конторскія дрязги. Да и немилость, холодность Вердяева, можетъ быть, временны.
Какъ комична была сегодня встрча, въ контор, князя Сахаровскаго съ Евгеніемъ Неразовымъ! Первый пріхалъ ране. Оба явились поторопить работу съ копіями ихъ выписей по раздльному акту. Евгеній Неразовъ сидлъ около бюро нотаріуса. Должно быть, князя не предупредили ране, что Евгеній въ контор. Князь замтилъ ‘братца’ лишь тогда, когда втюрился въ контору, дойдя до половины комнаты. Оба ощетинились сразу. Совершенно два кота, неожиданно встртившіеся на крыш дома носъ-носомъ. Князь страшно поблднлъ, замтивъ брата жены своей, и, видимо, хотлъ было дать стречка назадъ. Но ужь было неловко. Онъ совладалъ съ собою, однако, и подошелъ къ нотаріусу. Онъ постарался сдлать равнодушный видъ. Его глазъ скользнулъ по Евгенію, какъ по какой-либо незначительной вещи, онъ сдлалъ видъ, что и не замчаетъ ‘братца’.
— Прошу въ кабинетъ, торопливо сказалъ Вердяевъ, смекнувъ, что ему слдуетъ сдлать. И увелъ молодцоватаго адъютанта на свою половину, стараясь заслонить его собою отъ какого-нибудь дурачества или вспышки Евгенія Неразова.
— Гм! простоналъ тигренкомъ Евгеній, стискивая отчаянно зубы и нервно хватаясь за линейку, лежавшую на бюро Владиміра Иваныча. Онъ вскочилъ и шибко зашагалъ по контор, размахивая линейкою.— Подлецы! задыхаясь, шепчетъ онъ.— Пленеръ старается его охладить, заговаривая о копіи выписи.
— Вчно я сижу, какъ на иголкахъ, когда они здсь вмст бываютъ, признавался потомъ нотаріусъ Пленеру.— Не дай Богъ что. Того и смотри. Тигръ, тигръ этотъ Евгеній!
Побывалъ сегодня и г. Корутновъ, когда разъхались благополучно князь Сахаровой и Неразовъ. Нотаріусъ его встртилъ, какъ ужь стараго знакомаго, пошутилъ и увелъ въ кабинетъ.
— Рекомендуюсь, усплъ-таки проговорить Корутновъ, раскачиваясь развязно у стола помощника нотаріуса (впрочемъ, онъ не былъ теперь хмленъ):— рекомендуюсь, состою несправедливо подъ опекой за расточительность… Несправедливо, прошу замтить! Пожалуста, не свидтельствуйте мн векселей, если я попрошу: подъ судъ попадете.
— Сократъ Гаврилычъ, идите! торопливо говоритъ Вердяевъ.
— Сократъ, замтьте! оборачиваясь къ Пленеру, добавляетъ на порог Корутновъ и уходитъ въ кабинетъ.
Нотаріусъ опять оставляетъ гостя завтракать съ Шакаловымъ. (Ему врно нужно сообщить Корутному о томъ, что они развдали вчера въ присутственныхъ мстахъ, на счетъ его желанія перемнить попечителя). Потомъ — какъ я слышалъ отъ Севрюгова — ‘Сократа’ насилу выпроводили подъ-руки чрезъ заднія комнаты. Швейцаръ, по приказанію Вердяева, усаживалъ его собственноручно на извощика.
Павелъ Николаичъ Бекиревъ, помня вчерашнее общаніе нашего нотаріуса представить его Двинину во время совершенія красноносовской запродажи, явился еще ране назначеннаго часа. Въ контор, кром постороннихъ совершателей актовъ, торчали ужь Мацфельденъ, Михевъ и Саровичъ. Послдній теперь скромно сидлъ въ уголк, не безъ страха поглядывая на нотаріуса. Онъ боялся подходить къ барьеру, помня вчерашнее внушеніе Владиміра Иваныча. Бекиревъ подсдаетъ именно къ нему.
— Что, справились ли вчера? освдомляется онъ тихо съ участіемъ у Саровича, намекая на что-то.
— Да, да!.. Спасибо вамъ, спасибо! Дайте случай отблагодарить васъ.
Бекиревъ какъ бы подумалъ съ минуту.
— Дисконтируйте Пандевскій вексель въ 500 рублей.
— Чей бланкъ?
Бекиревъ сказалъ, что бланкъ его.
— А нельзя ли, напримръ, Двинина или Скрипачева?
— Вамъ бы еще Евсева! Я тогда и не просилъ бы васъ.
— Постараюсь, Павелъ Николаичъ. Отъ души хотлось бы. Сколько процентовъ комиссіи? 7 дадите?
— Тоже! Вдь вы хотите отблагодарить.
— Побей Богъ. хочу… А только такъ намъ тоже нельзя.
— 4% дамъ.
— Постараюсь.
— Да вы, Саровичъ, въ самомъ дл постарайтесь. А не то, чтобъ только говорить.
— Побей Богъ, постараюсь, сказалъ. Отблагодарить хочу.
Бекиревъ встаетъ и пересаживается въ сторону Мацфельдена и Михева.
Оба эти свидтеля являлись теперь здсь предвозвстниками скораго прізда Двинина съ Красноносовымъ. Запродажная запись, шикарно вписанная мною въ актовую книгу, была готова, лежала торжественно раскрытою на кругломъ стол и ожидала лишь подписи совершателей и свидтелей, чтобы изъ ничтожной бумаженки обратиться въ торжественный нотаріальный документъ, сдлку, по которой шустрый Платонъ Александрычъ Двининъ получалъ 50,000 однхъ задаточныхъ денегъ, получалъ за что-то еще реально не существующее въ природ, на что-то, что, такъ сказать, лишь подразумвалось дльцами… Афера эта была верхомъ, такъ сказать, совершенства гешефтмахерскаго престидигаторства, фокусничества!
Самъ изящный Двининъ какъ бы понималъ это и съ гордостью вошелъ теперь въ контору подъ-ручку съ Красноносовымъ. Лицо его сіяло неподдльнымъ удовольствіемъ, голова была высоко поднята, онъ сыпалъ до сторонамъ рукопожатія и поклоны всмъ — нотаріусу, Пленеру, своимъ свидтелямъ, намъ, служащимъ — съ торжественностью, развязностью и милою улыбкою человка, знающаго, что его уму вс удивляются, что ему вс завидуютъ, что предъ нимъ вс преклоняются, что у него вс заискиваютъ! (Его вс встртили, какъ тріумфатора, у порога).
Красноносовъ еще молодой, какъ и Двининъ, довольно живой, благообразный господинъ небольшого роста. При ходьб онъ торопливо семенитъ ногами. Волосы выстрижены подъ гребенку, по-французски, борода отсутствуетъ, вмсто нея — большіе усы ‘съ прибавками’… На носу надто тонкое черепаховое пенснэ. Какъ и Двининъ, онъ изысканно, щеголевато одтъ, подмышкой модная шляпа ‘котелкомъ’… Въ контору онъ входитъ съ Двининымъ, развязно куря дорогую сигару…
Впослдствіи я узналъ, что отношенія его къ Двинину были, дйствительно, дружественны и постоянны. Они вчно что либо мастерили, стряпали финансовыя и предпринимательскія дла, строили и закладывали дома, оборачиваясь кредитомъ въ банкахъ, за взаимнымъ ручательствомъ. Красноносовъ былъ натура, хотя и не такая гибкая, какъ Двининъ. но боле его жадная до самаго смака обогащенія, денегъ, хотя бы и безъ особыхъ хлопотъ. Двининъ же былъ артистъ гешефта въ душ, гешефта труднаго, изворотливаго, гд бы приходилось суетиться, хлопотать, бгать, волноваться… Про Красноносова говорили, что онъ находится подъ вліяніемъ своего пріятеля, Двинина, и дйствуетъ потому лишь, что тотъ его подталкиваетъ.
— Фертигъ? шутливо спросилъ Двининъ, входя въ контору и кидая свою шляпу на столъ.
— Готово-съ, Платонъ Александрычъ, отвтилъ нотаріусъ: — смемъ ли задерживать!
— Василій едулычъ Красноносовъ, членъ-распорядитель —скаго поземельнаго банка, мой другъ! небрежно сказалъ Двининъ, обращаясь къ нотаріусу.
Вердяевъ торопливо поправилъ свои накрашенные виски, подалъ руку и поклонился Красноносову.
— Отъ него зависитъ, многозначительно объяснилъ Платонъ Александрычъ, указывая на своего друга:— къ какому нотаріусу посылать кліентовъ банка для засвидтельствованія всхъ подписокъ, копій и обязательствъ, даваемыхъ заемщиками этому кредитному учрежденію.
Нотаріусъ поклонился Красноносову еще ниже.
— Не прикажете ли хоо-рошую сигарочку? спрашиваетъ нотаріусъ вкрадчиво.
— Позвольте.
Вердяевъ торопливо спшитъ къ своему несгараемому желзному шкафу, помщающемуся у бюро, позади его кресла, отпираетъ шкафъ секретнымъ ключемъ, висящимъ на его часовой золотой цпочк, достаетъ серебрянный ящикъ съ дорогими сигарами и подноситъ Красноносову.
— Въ подарокъ получилъ вмст съ этимъ ящикомъ отъ молодого Дромова, какъ писали рядную у Евсевыхъ, передъ свадьбой Александры Григорьевны, объясняетъ съ гордостью Владиміръ Иванычъ Красноносову:— можетъ, изволили слышать, осенью богатая свадьба была въ купеческомъ мір?.. Да не прикажите ли въ кабинетъ? онъ указываетъ на дверь.
— Какъ Платонъ, нершительно говоритъ гость, беря сигару.
— Мы и здсь сварганимъ дло, останавливаетъ Двининъ:— мы вдь скоро, Владиміръ Иванычъ, некогда! У меня новый конь, не стоитъ. Да и длъ, длъ, длъ!.. Вы такъ написали запродажу, Николай Иванычъ, какъ я проэктировалъ? перебгая къ Пленеру живо спрашиваетъ онъ.— Глухо сказано: ‘четырехъэтажный каменный домъ, имющійся быть воздвигнутымъ на земл, пріобртенной куплею отъ потомственной почетной гражданки, купчихи 1-й гильдіи Ольги Ивановны Маториной, состоящій —ской части, 1-го участка, по —ской улиц, подъ полицейскимъ No 4-мъ, земли подъ коимъ будетъ: длиннику…’ Ну, да это извстно…
— Какъ у васъ, какъ у васъ, успокоиваетъ его Пленеръ.
— И неустоечная моя Красноносову готова?
— Все, все!
Двининъ бжитъ къ круглому столу.
— Такъ приступимъ, дружище Basile. Что золотое время терять!
— По мн хоть сейчасъ, деньги готовы, успокоиваетъ Красноносовъ.
Вердяевъ проситъ Пленера прочитать имъ вслухъ проэктъ нотаріальнаго акта, а затмъ тоже самое лично читаетъ по актовой книг.
— Подписывайтесь, господа! говоритъ нотаріусъ.
Красноносовъ вынимаетъ изъ бокового кармана длинненькую чековую книжку. Двининъ берется за перо. Вс обступаютъ ихъ.
— Деньги на-руку, чуръ, чекъ отдашь нотаріусу, говорить безцеремонно Платонъ Александрычъ: — дружба дружбой, а въ денежныхъ длахъ брату родному не врю, знаешь, Василій Федулычъ.
— Тоже врую и исповдую. Сейчасъ, сейчасъ! Сосчитаемся прежде, объясняетъ Красноносовъ.
Какъ два игрока, они садятся другъ противъ друга у круглаго стола и придвигаются къ нему. Вс сдвигаются вокругъ нихъ. У присутствующаго въ толп Бекирева даже слюньки начинаютъ, незамтно для него самого, течь на пиджакъ, отъ предвкушенія одного удовольствія — лицезрть счастье ближняго. Краснонссовъ поправилъ пенею на носу:
— Прежде всего ты получаешь, Платонъ, четырьмя своими векселями 9 тысячъ, какъ условлено.— Онъ вынимаетъ пачку двининскихъ векселей изъ кармана.
— Такъ, говоритъ Двининъ: — съ возвратомъ мн, конечно, дисконтныхъ процентовъ (6 годовыхъ) до срока, напоминаетъ онъ.
— Ну, понимается.
— Какими платишь?
— Іюньскимъ, 3,000.
— Идетъ! произноситъ весело Двининъ.— Красноносовъ кладетъ передъ Двининымъ вексель.
— Іюльскимъ, 2,000.
— детъ!— Красноносовъ выкладываетъ передъ нимъ еще одинъ вексель.
— Августовскимъ, 1,000.
— Плыветъ!
— Сентябрскимъ, 3,000.
— Мимо!
— Ну, октябрскимъ, 3,000?
— Мимо. Этотъ перепишемъ. Въ октябр не плачу. Михевъ! переписать этотъ вексель, проценты уплатите, приказываетъ Двининъ свидтелю, чертежнику своему.
— Тогда ноябрскій, 3,000 возьми.
— Летитъ!
— Прилетлъ, говоритъ Красноносовъ, смясь и кладя послдній вексель передъ Платономъ Александрычемъ:— на остальные 41,000 получай чекомъ.— Онъ быстро надписываетъ въ чековой книжк все, что нужно, отрываетъ талонъ по дырочкамъ и вручаетъ Вердяеву:— Когда Двининъ подпишетъ наустоечную и запродажу, передадите, г. нотаріусъ!
— Фертигъ, опять шутливо говоритъ Двининъ, размашисто подписавъ вс акты. Онъ забираетъ свои векселя, надрываетъ ихъ, беретъ изъ рукъ Вердяева чекъ, взглядываетъ на него и, какъ небрежную бумаженку, скомкавъ въ кулак, засовываетъ въ жилетный кармашекъ.
— Материнскіе 29 тысячъ есть, замчаетъ онъ Мацфельдену съ шутливой гордостью, поднимая палецъ вверхъ: — плюсъ 12,000. Пай, Платоша!.. Однако, нужно хать: длъ, длъ, длъ!
Красноносовъ и свидтели принимаются расписываться.
Двининъ быстро встаетъ, потягивается граціозно, какъ посл труднаго дла, и отходитъ на средину комнаты.
Бекиревъ дергаетъ за полу Вердяева и что-то ему шепчетъ, показывая глазами на Платона Александрыча.
— Ахъ, да! вспоминаетъ нотаріусъ:— Платонъ Александрычъ! говоритъ онъ громко, обращаясь къ Двинину:— позвольте васъ познакомить съ однимъ тоже финансистомъ, хорошимъ моимъ знакомымъ.— Бекиревъ, трясясь бородкой, выдвигается впередъ.— Павелъ Николаичъ Бекиревъ, собственникъ извстнаго нотнаго магазина, невольно совралъ Вердяевъ (Бекиревъ тогда ужь не былъ хозяиномъ магазина): — дльный человкъ: у него есть проэктъ банка.
Двининъ обертывается и джентльмэнски вжливо подаетъ Бекиреву руку.
— Банкъ? переспрашиваетъ онъ:— дло доброе: намъ кредитъ! Хотите учредительствовать? дло хорошее, дло хорошее!
Онъ подозрительно, однако, прищурился на Павла Николаича.,
— Да. Видите, г. Двининъ, это… широкая идея! Она у меня ужь давно созрла. Изъ практики нашихъ кредитныхъ учрежденій почерпнулась настоятельная нужда въ такомъ банк, обществ. Банки стали чрезмрно сокращать кредитъ. (Бекиревъ торопливо сталъ доставать изъ бокового кармана перебленную рукопись проэкта). Нужда въ такомъ банк настоятельна, повторилъ онъ:— и если такое Общество учредится, то неизчислимы его выгоды для торговаго кредита!
Двининъ, принявъ отъ него проэктъ, сталъ перелистывать и взглянулъ на заголовокъ.
— ‘Общество взаимнаго учета малонадежныхъ векселей’, не громко прочиталъ онъ. Двининъ опять прищурился, какъ бы стараясь понять смыслъ этого названія: — ‘Общество взаимнаго учета малонадежныхъ векселей’, ужь громче повторилъ онъ.— Понимаю. Да это, дйствительно, великая идея!
— Полезная, согласился, ободрясь, Бекиревъ.
— Вы гражданскій подвигъ совершаете, г. Бекиревъ! Вамъ столько дловыхъ лицъ будетъ благодарно.
— 30% дивиденда можно будетъ давать на акцію! поспшно сказалъ Павелъ Николаичъ, уже совсмъ ободрившись.
— Представьте, я самъ давно думалъ: почему люди не учредятъ такого банка? Филантропы заботятся нын о нищихъ, о малолтнихъ преступникахъ: о собакахъ, о коровахъ стали даже нын пещись, общества для нихъ учреждать. А никто сострадательно не подумаетъ о тхъ несчастныхъ строителяхъ, у которыхъ въ портфел лежатъ малонадежные векселя. Я самъ о себ вамъ скажу. Былъ у меня подрядчикъ Евстратовъ, подлецъ отъявленный, закредитовался, впередъ забралъ тысячъ пятнадцать, да потомъ работы не кончилъ и далъ тягу изъ Петербурга. Искалъ я его по всей Калужской губерніи — нигд не нашелъ. Такъ и лежатъ векселя пятый годъ… Будь такое общество, банкъ, можно было бы передать, по безоборотной надписи, своему дворнику — да и дисконтировать въ такомъ банк отъ его имени. Удобно. И еще, какъ вы проэктируете: ‘взаимнаго учета’… Очень интересно: вы банку или мн дисконтируете малонадежный вексель — такъ ли я васъ понимаю?— я ему или вамъ еще малонадежне! Спортъ можетъ выйти нкотораго рода!…
Несмотря на то, что Двининъ все это проговорилъ съ необыкновенною серьзностью, я замтилъ, что многіе присутствующіе стали длать усилія сдержать улыбку на устахъ, и одинъ лишь Бекиревъ ничего не замчалъ и одобрительно поддакивалъ Двинину, киваньемъ головы.
— Истинно была бы гражданская заслуга! повторилъ Платовъ Александрычъ, со вздохомъ.
— Не согласились ли бы вы пойти въ число учредителей? спрашиваетъ ничего не замчающій Бекиревъ.
— Нтъ, гд намъ, маленькимъ людямъ! Тутъ начинать надо съ большимъ капиталомъ. Врьте, что тутъ отъ дисконтеровъ отбоя не было бы.
— Я тоже думаю, серьзно произноситъ Бекиревъ.
— Я одинъ могъ бы, въ такомъ обществ, учесть тысячъ на тридцать подобныхъ векселей: Елистратова, подлеца — разъ, прогорвшаго кирпичника Транфилова — два, векселя опекунскаго управленія графа Бицдорфа, ходящіе теперь по 2 копейки — три. Нтъ, вамъ нужно въ учредители звать Евсева, Винсбурга. Самого Ротшильда берите за бока: должны же они, крезы, длать что-нибудь для пользы человчества!.. Нтъ, въ учредители я не пошелъ бы. А дисконтироваться у васъ, въ такомъ обществ, охотно, охотно буду. Только безъ ‘взаимности’! нтъ!
Присутствующая толпа начинаетъ прорываться громкими усмшками. Только теперь Бекиревъ начинаетъ смекать, что Двининъ иронизируетъ надъ нимъ.
— Вы, кажется, не поняли меня, замчаетъ онъ, слегка конфузясь и принимая рукопись изъ рукъ Двинина: — вы, кажется, сметесь…
— Серьзно отношусь.
— Нтъ, нтъ, говоритъ обиженно Бекиревъ, и длаетъ движеніе, чтобы отойти въ сторону: — а я обратился къ вамъ, такъ какъ слышалъ, что вы практическій человкъ.
Двининъ, съ серьзною миной, кланяется ему за комплиментъ..
— Никто моей идеи не хочетъ понять, никто! съ грустью произноситъ Бекиревъ, теребя свою трясущуюся бородку. Онъ вытираетъ рукавомъ холодный потъ со лба и печально отходитъ въ сторону. Вс разступаются предъ нимъ съ весьма недвусмысленными теперь улыбками на лицахъ. Двининъ, вслдъ ему, насмшливо третъ свой носъ изящнымъ мизинцемъ съ тысячнымъ солитеромъ…
Дабы замять весь этотъ комично-тяжелый для Бекирева пассажъ, Платонъ Александрычъ спшитъ обратиться къ разговору съ нотаріусомъ.
Онъ громко проситъ Вердяева, въ виду того, что ‘Святая на носу’, поторопиться съ утвержденіемъ материнской купчей.— Въ ма закладка вдь, напоминаетъ онъ.
— И выпись этой запродажи, какъ можно скоре, прошу мн изготовить, г. нотаріусъ, проситъ, въ свою очередь, подходящій Красноносовъ.
— Да, да, ему необходимо! подтверждаетъ Двининъ.
— Выпись во всякое время можете получить, говоритъ нотаріусъ Красноносову:— изготовимъ къ завтраму же. Но, я думаю, теперь у васъ это дло и терпитъ: главное сдлано безповоротно, актъ совершенъ, деньги выплачены.
— Ему необходимо скоре имть выпись въ рукахъ! горячо объясняетъ за пріятеля Двининъ:— вдь этотъ домъ подлежитъ обмну.
Я вижу, какъ у Вердяева удивленно расширяются зрачки и вытягивается лицо.
— То есть какъ? чуть слышно произноситъ онъ, пожирая глазами недоумнія Платона Александрыча.
— Такъ… Эхъ, вы простота, Владиміръ Иванычъ! Фамиліарно-милостиво хохочетъ Платонъ Александрычъ:— такъ — подлежитъ обмну. Знаете палаццо на Фонтанк графа Бицдорфа? Бездоходная вещь. Его братъ (онъ указываетъ на Красноносова) — предсдатель администраціи несостоятельнаго графа. Мы предлагаемъ администраціи обмнять этотъ бездоходный домъ на нашъ, который мы построимъ на материнской земл. (Это вдь еще въ проэкт, въ проэкт. Вы не разбалтывайте. Годъ протянется. Мы пока успемъ выстроиться). Выпись нужна, чтобы, имя ее въ рукахъ, Красноносовъ могъ почву — понимаете — для соглашенія подготовить: нашъ вдь домъ проэктируется въ 65 наемныхъ квартиръ…
— Что жь за разсчетъ?
— Вы спросите Мацфельдена, что за разсчетъ: тамъ стны-то старыя, крпостныя, двухъ-трехъ-аршинной толщины. Одного кирпичу сколько лишняго при переборк останется. Мы надстроимъ еще два этажа, разобьемъ его, изъ барскихъ двухъ квартиръ, на восемьдесятъ дешевыхъ квартирныхъ NoNo (комнаты тамъ по 12 аршинъ высоты — можно два этажа втиснуть). Ну, и мсто тоже: на Фонтанк, въ тхъ мстахъ, квадратная сажень по 120 рублей ходитъ! А Красноносовъ перепродастъ мн…
— А вы? разинувъ ротъ, спрашиваетъ съ затаеннымъ дыханіемъ Вердяевъ!
— А я ему же, въ банкъ — онъ распорядитель!— заложу за 650 тысячъ, смясь, объясняетъ Двининъ.
Я вижу, съ минуту Вердяевъ ршительно не можетъ произнести ни слова отъ удивленія.
— А потомъ? съ довольно глупымъ видомъ, любопытствуетъ онъ, развая все боле и боле ротъ.
— Ну, что потомъ? смясь, говоритъ Двининъ, трепнувъ дружески по плечу недоумвающаго нотаріуса: — а потомъ еще можно будетъ дать Саровичу что-нибудь заработать, мило объясняетъ онъ, кидая глазами на присутствующаго здсь Филиппа Петровича:— подъ вторую закладную можно будетъ взять у кого-нибудь тысячъ 100…— Вердяевъ благоговйно вздыхаетъ отъ наплыва удивленія.— Вы спросите, пожалуй, что еще потомъ? не давая опомниться Вердяеву, говоритъ Двининъ:— потомъ можно будетъ предложить милйшей, добрйшей, наивнйшей Ольг Ивановн Маториной, или его превосходительству фонъ-Саломъ купить. Еще представляется возможность заработать тысячъ двадцать, тридцать!
Двининъ мило начинаетъ кататься со смху, замчая, какое комическое удивленіе производятъ его слова даже на такого опытнаго человка, каковъ Вердяевъ. Дйствительно, самъ хитроумный, по натур, Владиміръ Иванычъ спасовалъ, хотя все, что онъ слышалъ теперь, казалось, и не могло бы ему представляться новостью. Вдь онъ зналъ, что подобныя дла длаются ежедневно въ Петербург. Но у Двинина все это выходило какъ-то такъ быстро, неожиданно, и вмст естественно, легко, что даже и нашъ опытный нотаріусъ не могъ не разинуть удивленно рта. Двининъ кончилъ, но Владиміръ Иванычъ все еще стоялъ съ слегка разинутымъ ртомъ. Даже флегматичный Пленеръ, пріостановившись у своего бюро писать, полуоборотился и съ любопытствомъ слушалъ живой разсказъ Двинина, а Севрюговъ, тотъ, какъ жевалъ сайку съ икрой — за ширмочками изъ папки съ гербовой бумагой — такъ и остался оцпененнымъ на мст, выпучивъ впередъ свои большіе срые глаза: одна щека опять у него сдлалась вдвое боле другой.
— Не налюбуюсь на васъ, почтенный Платонъ Александрычъ! выходя изъ своей задумчивости, произноситъ Вердяевъ:— истинно Богомъ отмченное у васъ дарованіе къ финансовымъ дламъ! Счастливы, счастливы!
Двининъ, видимо польщенный въ сердце этою похвалою, громко расхохотался. Покраснвъ, вроятно, изъ скромности, онъ сдлалъ движеніе впередъ, чтобы пройти чрезъ толпу благоговйно на него смотрящихъ слушателей.
— Будетъ у васъ милліонъ, Платонъ Александрычъ, будетъ! вздыхая, говоритъ нотаріусъ: — интересно бы знать, докол вы будете такъ геніально комбинировать сдлки, изворачиваться?!
— Ad infinitum, ad infinitum, до безконечности, милйшій Владиміръ Иванычъ: пока дышу, пока силы есть! шутливо беря за талію нотаріуса и фамильярно его поворачивая, около себя, смется Двининъ.— Однако, довольно философствовать объ этомъ. Что объ этомъ говорить! Запирайте лавочку, да подемте-ка лучше магарычи пить за счетъ покупщика. Basile! съ тебя слдуютъ магарычи, говоритъ онъ своему пріятелю.
— Ты, Платонъ, получилъ деньги, на твой счетъ слдуетъ.
— Разв это деньги! вынимая изъ жилета скомканный чекъ, замчаетъ Двининъ:— въ портмоне не стоитъ класть… Вотъ ты такъ заработаешь на этомъ обмн, да на перепродаж мн же, бдному, тысячъ 120!
— Цыплятъ, братъ, по-осени считаютъ. Нечего считать въ чужомъ карман, смотри въ своемъ-то, слегка обиженно говоритъ пріятель.— Присутствующіе смются.
Наконецъ, соглашаются, что магарычи будутъ пополамъ роспиты.
— Саровичъ! командуетъ Двининъ: — садитесь на извощика (онъ суетъ ему трехрублевую бумажку), и летите къ Смурову. Пусть намъ откроютъ свжій боченокъ фленсбургскихъ устрицъ! Да на глубокихъ, чтобы открывали, скажите! Дюжину шампанскаго чтобъ приготовили! Прикажите старшему прикащику Лук, отъ моего имени, чтобы мои дв заднія комнаты приготовили. Если есть посторонніе — пусть переведутъ куда-нибудь. Поворачивайтесь, живо!— Саровичъ торопливо убгаетъ.— Ну, Basile, Мацфельденъ, Михевъ — жрать! хватаясь за шляпу и суетясь, кричитъ Двининъ:— Владиміръ Иванычъ! подъзжайте, какъ лавочку запрете. Ждемъ!— И быстро со всми нами прощаясь и граціозно расточая поклоны направо и налво, Двининъ летитъ къ корридору. Свита гурьбой, какъ за главнокомандующимъ, несется за нимъ.— Я еще сдлаю сюрпризъ вамъ, господа, одушевленно говоритъ Двининъ на бгу:— привезу съ нами завтракать ее!— (Дло, очевидно, идетъ о Грипоръ).
— А-а-а! восторженно говоритъ Краеноносовъ.
Вердяевъ, задумчиво покачивая головою, уходитъ въ кабинетъ.
— Что, Савельичъ? спрашиваетъ Аваловскій нашего кассира, видимо, все еще пораженно-стоящаго, съ раздутой щекой, у кассы.
— Что? задумчиво произноситъ тотъ.
— Это ни Бекиревъ, ни Бофоръ, ни Шебанскій… идеалисты!
— Правда, ума не приложу, какъ это у него все живо длается! Севрюговъ выходитъ изъ оцпеннья и начинаетъ медленно дожевывать сайку съ икрой.
— И вдь что замчательно, поясняетъ мн сосдъ Аваловскій:— у него секретовъ нтъ. Передъ всми разсказываетъ. И вс знаютъ, какой онъ ударъ хочетъ сдлать — но ни предупредить, ни подражать ему не въ состояніи. Бисмарковская черта!
Конечно, весь вечеръ сегодня былъ наполненъ у насъ толками о Двинин. Говорили и спорили вс: и я, и жена, и Аваловскій съ m-lle Морошкиной. Не скрылъ я отъ Кати, прійдя изъ конторы, замченной холодности ко мн нотаріуса, о которой говорилъ въ начал этой главы.
— Онъ дуется, по моему мннію, за то, что Анна Алексевна у насъ, замтила Катя.
— И я думаю. Ну, да что на это смотрть!
— Однако, какъ бы не было непріятностей: отъ мста можетъ отказать.
Я не могъ не сообщить ей, что нчто подобное ужь имлось въ виду у Вердяева. Мн это сказалъ Двининъ, сегодня же, въ передней конторы, когда, нагнавъ его яри отъзд и отведя въ сторону, я просилъ о разсрочк платежа квартирныхъ денегъ.
‘Только у него больно ужь почеркъ хорошъ: жаль разстаться’, будто бы сказалъ Двинину нотаріусъ про меня. Почеркъ, значитъ, меня спасаетъ. Все можетъ человку пригодиться, какъ оказывается!

XXI.

8-го апрля, понедльникъ.

Съ Корутновымъ въ субботу было происшествіе. Говорятъ, напился за завтракомъ и чуть не побилъ и Вердяева, и Шакалова: все требовалъ денегъ ‘на политическую экономію’ отъ послдняго, какъ отъ будущаго попечителя. Должно быть, это ужь дло ршенное, что Шакаловъ будетъ его опекать. Даже Пленеръ смялся, разсказывая все это потихоньку Севрюгову. Швейцаръ же даже съ негодованіемъ передавалъ кассиру о томъ, какъ этотъ ‘чортъ’ лзъ драться ‘съ бариномъ’. Это находитъ себ подтвержденіе въ томъ обстоятельств, что Вердяевъ, посл завтрака, вышелъ въ контору тяжело дыша и, вытирая потъ со лба, замтилъ Николаю Иванычу философски-отвлеченно
— Какъ непріятно имть дла съ людьми горячаго темперамента!
Сегодня приходится отмтить лишь два эпизода: пріздъ въ контору присяжнаго повреннаго съ моноклемъ въ глазу и портфельнымъ сверткомъ подъ мышкой — ну, да еще, пожалуй визитъ, ‘почтенной госпожи Мозельсонъ’.
Присяжный съ моноклемъ въ глазу прилетлъ съ-позаранку.
Онъ ужь и прежде бывалъ при мн, сколько могу припомнитъ. Но всегда какъ-то такъ случалось — я замчалъ — что сколько онъ ни говорилъ въ контор съ нотаріусомъ, Пленеромъ и Шакаловымъ, о кассаціонныхъ жалобахъ и ршеніяхъ — ничего изъ этого путнаго для доходности нашей нотаріальной конторы не выходило. Онъ не давалъ намъ никакихъ заказовъ, всегда лишь общая ‘привезти ихъ въ слдующій разъ’… Но болтунъ онъ былъ, видимо, ловкій. Всегда ‘подымалъ’ какіе-нибудь спорные юридическіе вопросы. Самъ жарко спорилъ, а еще жарче, кажется, вслушивался въ то, что толковали о кассаціонныхъ ршеніяхъ Вердяевъ, Пленеръ и другіе. Горячить въ спор онъ умлъ незамтно для самихъ дебатантовъ.
— Кто такой этотъ присяжный? полюбопытствовалъ я сегодня у Дмитрія Павлыча.
— Юридическій казакъ-развдчикъ! отчеканилъ онъ, съ обычною опредлительностью и конкретностью своихъ характеристикъ: — паразитъ, кормящійся чужою начитанностью… Можетъ быть, вы хотли меня спросить: какъ его фамилія?
— Да, именно, именно.
— Обкрадовъ. Фамилія совершенно идущая ему къ лицу.
Я взглянулъ вопросительно на чудака-пріятеля. (Аваловскій писалъ засвидтельствованіе какого-то векселя). Въ ту минуту, когда я на него взглянулъ, онъ перевертывалъ вексель на другую сторону: на просвтъ окна, Дмитрій Павлычъ настраивалъ транспарантъ. Разъяснить боле свою послднюю фразу, относительно фамиліи Обкрадова, Аваловскій, видимо, не намревался. Къ моему удовольствію, разговоръ неожиданно поддержалъ Севрюговъ.
— Съ этого Обкрадова никогда нтъ ничего путнаго: рубля не дастъ контор заработать, вчно порожнякомъ, тихо говоритъ Григорій Савельичъ, подсаживаясь къ намъ (лицо его горитъ ненавистью къ Обкрадову):— только время отнимаетъ у Владиміра Иваныча и Пленера, да Шакалку такъ горячитъ, что тотъ оретъ и мшаетъ служащимъ въ контор заниматься. Адвокатишка голоштанный!
— За то самъ всегда уноситъ что-нибудь путное, замчаетъ Аваловскій.
Дйствительно, у стола нотаріуса, цлый горячій диспутъ теперь происходитъ. Жертвенникъ храма россійской емиды — I ч. X тома — и заклательный ножъ онаго — Ршенія гражданскаго кассаціоннаго департамента берутся, просто, штурмомъ признанными и непризнанными жрецами богини правосудія! (Шакаловъ, напримръ, былъ всего лишь частный повренный). Вердяевъ Шакаловъ и гость-адвокатъ перестрливаются въ спор интересными ‘пицикатто’, какъ говорятъ музыканты.
— По длу Кошлевскаго съ Ивановой, подъ No 781, сенатомъ высказано такое разъясненіе, начинаетъ Обкрадовъ…
Но тутъ же его цапаетъ за руку Шакаловъ.
— А вы вспомните! вспомните, что, по однородному съ этимъ длу Симанскаго съ Перфильевымъ, подъ No 906, этому юридическому вопросу ужь дано иное толкованіе! на второмъ же слов противника, реветъ горячащійся Шакаловъ,— потому что тутъ затрогивается… И Шакаловъ пространно разъясняетъ что затрогивается.
— Позвольте, позвольте, г. Шакаловъ, жарко перебиваетъ его Обкрадовъ.
— Ничего не позволю! Ничего не позволю! Вы мою мысль прежде поймите! Шакаловъ, задыхаясь отъ волненія, крпко держитъ Обкрадова за руку.
— Позвольте, удается-таки присяжному выговорить: — такъ нельзя юридически спорить!.. По поводу неправильнаго отказа воронежскаго окружнаго суда въ утвержденіи… Шакаловъ хочетъ что-то сказать.— Позвольте!— домашняго духовнаго завщанія — позвольте, позвольте!— умершаго богучарскаго купца Анфиногенова, дано, кажется, опять-таки сенатомъ — позвольте!— новое разъясненіе этой статьи X тома?!
Шакаловъ схватываетъ противника, въ жару полемики, ужь за бортъ фрака и сильно встряхиваетъ.
— Вамъ кажется, вамъ кажется!
— Позвольте же, наконецъ! вопіетъ монокль:— вы бортъ фрака оторвете!
— А я такъ наврно знаю, а я такъ наврно знаю, горячится пуще прежняго Шакаловъ: — что въ дл опекунскаго управленія графа Бицдорфа съ наслдниками заводчика Равеля…
Содомъ!
— Обратимтесь, для разъясненія этого спорнаго вопроса, хитро предлагаетъ Обкрадовъ, поправляя въ глазу монокль и уставляясь внимательнымъ взоромъ на Вердяева:— обратитесь къ мннію почтеннаго Владиміра Иваныча, авторитета.
Ну, и поддтый на удочку ‘авторитетъ’ разъясняетъ все, что нужно ловкому невжд Обкрадову. А тому только этого и хотлось! И это тянется у нихъ иногда съ часъ, съ два… Проспоривъ нкоторое время и кое-что даже записавъ у себя въ Юридическомъ Календарик, замняющемъ ему бумажникъ, Обкрадовъ убгаетъ, пообщавъ нотаріусу:
— Слдующій разъ я къ вамъ, милый Владиміръ Иванычъ, ужь съ полными руками, принесу кое-что совершить и засвидтельствовать. Но, вроятно, и въ слдующій разъ прибжитъ ‘порожнякомъ’, какъ презрительно выражается Севрюговъ.
— Почему это? Зачмъ? недоумвающе спрашиваю я Аваловскаго.
— Совтъ нуженъ, объясняетъ Дмитрій Павлычъ:— человку лнь самому рыться въ кассаціонныхъ ршеніяхъ, да прочитывать схоластическую сушь, а прямо попросить совта даромъ неловко — вотъ онъ и прибжитъ въ разговор, незамтно, вывдать у нотаріуса или у своего же брата присяжнаго, боле опытнаго, въ комнат ‘совта’ въ окружномъ суд. Сегодня Обкрадовъ наводилъ разговоръ на духовныя завщанія. Это значитъ, что у него въ портфел ужь лежитъ какое-нибудь кляузное дло до неутвержденному духовному завщанію. Ловкачи на чужой счетъ прокатиться! И вдь съ какой гордостью свою пряжку и монокль носитъ! Чортъ ему не братъ, подумаешь!
Хотя мы бесдовали въ полголоса, тмъ не мене, нотаріусъ взглянулъ въ нашу сторону, какъ бы давая намъ понять, что мы ужь слишкомъ долго заговорились, мы съ Аваловекимъ замолчали и принялись за работу. Севрюговъ отправился на свое мсто. Я сталъ продолжать переписку одной изъ выписей неразовскаго раздла.
Въ противоположность бурной сцен жрецовъ емиды, разыгравшихъ, предъ конторою, цлый состязательный турниръ въ юриспруденціи, сцена съ ‘почтенною госпожею Мозельсонъ’ являлась мирною пастушескою идилліею, происходящею гд-то не въ нашемъ вк, когда рабство боле не существуетъ, какъ думаютъ нкоторые. Въ этой сцен все прошло такъ скромно и мирно, все совершалось гд-то такъ далеко отъ нашихъ глазъ, за кулисами, что до нашего конторщицкаго уха донеслись лишь ослабленные звуки неблизкаго эха. Нашу юношескую скромность и непорочность цломудренныхъ ‘постителей’ нотаріальной конторы, видимо, хотлъ пощадить почтенный нотаріусъ Владиміръ Иванычъ. Сцена эта наблюдалась мною лишь урывками, правду сказать. Она пополнялась болтовней Севрюгова, состоящаго въ интимныхъ сношеніяхъ съ швейцаромъ конторы, молодцоватымъ Павлюкомъ. А потому все въ ней дышетъ мистеріями, таинственностью, полушептаніемъ на низкихъ нотахъ Вердяева, Пленера, Севрюгова…
‘Госпожа’ Мозельсонъ явилась въ контору не ‘порожнякомъ’, какъ говорилъ тотчасъ нашъ почтенный кассиръ. О, нтъ! Напротивъ, она крпко и на виду у всхъ держала въ рукахъ контрактъ — и появленіе ея на порог было привтствуемо довольною улыбкою Севрюгова. У него, врно, тотчасъ зачесались ладони, въ предвидніи полученія значительнаго куша.
Кто была Мозельсонъ — это боле подразумевалось служащими въ контор, чмъ произносилось вслухъ. Еврейка была особа, отвратительно обезображенная оспою. Роста она была крохотнаго, но толщины необъятной. На ней былъ кофейный парикъ. Несмотря на свои пятьдесятъ лтъ и вншнее безобразіе, она имла яркую розу на модной шляп, черное шелковое платье съ какими-то китайскими разводами понизу, золотую цпочку на полной груди, браслеты и кольцы на рукахъ… Ее сопровождалъ робкій армянинъ Хазировъ, старый конторскій знакомецъ, еженедльно, ежедневно, ежечасно, можно сказать, совершавшій у насъ покупку, перекупку и продажу красильныхъ заведеній столицы. У него этихъ красиленъ всегда было по три, по пяти на рукахъ. Одн продавались, другія покупались вновь. Теперь онъ, какъ оказывалось, ршился заняться боле выгоднымъ промысломъ…
Какъ и всегда водится, при посщеніи конторы важными особами, швейцаръ торопливо пробгаетъ на цыпочкахъ въ кабинетъ нотаріуса, дабы предупредить о прибытіи необыкновенной гостьи. Нотаріусъ поспшно пріотворяетъ дверь кабинета и, не подавая руки и оставаясь на порог, произноситъ:
— А, госпожа Мозельсонъ, опять! Пожалуйте, пожалуйте сюда!— И онъ скоре прячетъ ее вмст съ Хазировымъ въ кабинегъ:— никого не пускать ко мн, Николай Иванычъ! громко предупреждаетъ онъ Пленера. Помощникъ нотаріуса оборачивается къ Севрюгову и какъ-то многозначительно съ нимъ переглядывается, улыбаясь.
Въ кабинет открывается таинственная конференція.
Вслдъ затмъ, по корридору раздаются торопливые шаги и на порог появляются дв какія-то рзвыя женскія фигурки въ яркихъ платьяхъ. Но дале порога имъ не удается переступить: сильныя длани молодцоватаго Павлюка ухватываютъ ихъ за хвосты и увлекаютъ въ переднею.
— Не приказано пущать! объясняетъ онъ подавленнымъ шопотомъ.
— Мы къ нотаріусу!.. Мы имемъ право! Мозельсонша сюда похала, мы узнали! Мы не хотимъ оставаться! Мы не знаемъ этого татарина Хазирова!
Но стражъ благочинія неумолимъ. Он извергаются швейцаромъ сначала въ переднюю, а потомъ на черную лстницу.
Аваловскій толкаетъ меня локтемъ и язвительно третъ свою остренькую бородку.
Немного погодя, Вердяевъ выходитъ въ контору съ контрактомъ Мозельсонъ въ рукахъ и начинаетъ таинственно шептаться съ Пленеромъ. Онъ возвращается въ кабинетъ, а Николай Иванычъ подзываетъ Севрюгова и таинственно шепчется ужь съ кассиромъ. Все это, кажется, хотятъ скрыть отъ насъ, паріевъ конторы. Еще минутъ черезъ пять, прізжаетъ какой-то господинъ, такъ сказать, незначительнаго бюрократическаго вида: у него металлическіе пуговицы на сюртук и ленточка въ петличк.
— Управляющій домомъ Филенскаго, по —кову переулку, конфузясь, тихо напоминаетъ онъ Пленеру.— Требуется мое согласіе на передачу квартиры.
— Знаемъ-съ, таинственно успокоиваетъ его Пленеръ.
— Они здсь?— Гость кидаетъ глазами на кабинетъ, видимо, робя. Пленеръ шепчетъ, что управляюшаго ждутъ. Управляющій на цыпочкахъ идетъ въ кабинетъ.— Новая конфиденція.
Въ передней раздаются шумъ и возня… Нотаріусъ тревожно выглядываетъ изъ кабинета.
— Слава Богу, что сегодня нтъ постороннихъ въ контор, тихо говоритъ онъ Пленеру. И онъ мигаетъ повелительно Севрюгову. Севрюговъ спшитъ въ переднюю водворить благочиніе… Въ передней шумъ утихаетъ. Севрюговъ возвращается смющимся.— Послать швейцара за свидтелями! говоритъ повелительно Севрюгову Владиміръ Иванычъ.— Господинъ Мастовъ, пожалуйте сюда!— Онъ уводитъ меня на время въ кабинетъ.
‘Госпожа’ Мозельсонъ сидитъ на кончик турецкаго дивана, вс остальные торчатъ на ногахъ…
— Сдлаете потомъ засвидтельствованіе передачи квартирнаго контракта отъ имени госпожи Фейги Исаевны Мозельсонъ. вдовы отставного рядового, неграматной, персидскому подданному Азаріану Мечитовичу Хазирову. Согласіе г. управляющаго домомъ ужь имется. Вс жительствуютъ въ д. Филенскаго. Вотъ довренность управляющаго. Это паспорта гг. контрагентовъ, вручая пачку документовъ, поясняетъ Вердяевъ: — прошу васъ контрактъ никому не показывать — это на вашей отвтственности.
— И позвольте просить, г. нотаріусъ, начинаетъ Хазировъ:— и чтобы сказано было въ засвидтельствованіи, что передается и мебель, и заведеніе. Окажите содйствіе.
— Радъ бы, но этого нельзя сдлать, этого нельзя, Хазировъ! замчаетъ живо Вердяевъ:— не требуйте невозможнаго. Это ужь само собою подразумвается, что съ мебелью и жильцами передается. Контрактъ знаетъ одну квартиру. Успокойтесь. Почтенная госпожа Мозельсонъ честная женщина, она не захочетъ васъ обмануть.
Хазировъ убито замолкаетъ и потупляетъ глаза.
Между тмъ оказывается, что убжавшій за свидтелями швейцаръ оставилъ парадную дверь безъ призора. Рзвыя женскія фигурки, только-что являвшіяся въ корридоръ конторы, воспользовавшись таковою оплошностью нашего гвардіона, вторгаются въ переднюю, длаютъ ловкій обходъ черезъ внутреннія комнаты квартиры Вердяева и неожиданно появляются на порог кабинета.
— Ахъ! нервно вскрикиваетъ ‘почтенная’ госпожа Мозельсонъ.
— Какъ вы смли, какъ вы смли! напускается на нихъ нотаріусъ.
— Мы не желаемъ оставаться! кричать он бойко.— Пусть намъ этотъ татаринъ Хазировъ пообщаетъ, поклянется передъ вами, г. нотаріусъ, что сдлаетъ новые бархатные бурнусы! Иначе мы уходимъ, не остаемся! Еще Мозельсонша намъ общала сдлать, да надула, а теперь передаетъ. Мы никакія такія послднія!
— Фуй, какой срамъ! говоритъ ‘Мозельсонша’.
— И будутъ бурнусы! спшитъ сказать Хазировъ.— Оставайтесь.
— Ну, видите! успокоиваетъ пансіонерокъ Владиміръ Иванычъ:— г. Хазировъ великодушный человкъ. Уходите.
— Пусть побожится земли състь!
— Будетъ, все будетъ, уходите! выпроваживаетъ ихъ въ другую комнату конфузящійся Вердяевъ, заслоняя спиною дверь конторы.— Г. Хазировъ очень великодушный человкъ!
— Г. нотаріусъ, сладко просятъ изъ-за дверей рзвыя фигурки: — еще просьба.— Он манятъ пальчиками Владиміра Иваныча.— Онъ смется и подходитъ. Он что-то ему шепчутъ.
— Ну, конечно, дастъ. Онъ великодушный! произноситъ, улыбаясь, Вердяевъ:— Хазировъ, он просятъ на пару пива.
Армянинъ суетъ имъ торопливо рубль и он, со словомъ ‘мерси’, убгаютъ черезъ заднія комнаты.
Я ухожу въ контору, готовясь сейчасъ приняться за большую работу. Вскор нотаріусъ снова появляется въ нашей комнат и, подойдя къ кассиру Севрюгову, не громко говоритъ:
— Приготовьте счетъ. Не стсняйтесь.
Онъ удаляется опять въ кабинетъ.— Является въ контору мщанинъ, для котораго писался у Аваловскаго вексель. Пленеръ громко требуетъ у Дмитрія Павлыча вексель.
— Готовъ, сейчасъ, отвчаетъ послдній и идетъ взять книгу сборовъ, для внесенія городскихъ пошлинъ но векселю.
— Это не ваша обязанность, кладя на книгу руку, гордо говоритъ Венцеславъ Венцеславичъ.— Я на реэстрахъ и книг сборовъ. Это моя спеціальность.
— Ваша спеціальность, кажется, больше наушничать, вспыхивая, замчаетъ Аваловскій и выдергиваетъ изъ-подъ его руки книгу сборовъ. Онъ уноситъ ее на свой столъ и садится вписывать пошлины.
Венцеславъ Венцеславичъ багроветъ. Онъ подымается со своего мста и молніеносно взглядываетъ на моего пріятеля.
— Господинъ Аваловскій, вы забываетесь! задыхаясь отъ злобы, произноситъ онъ.— Вы это вспомните…— Онъ вытягиваетъ вверхъ свои воротнички, поправляетъ галстухъ и большими шагами направляется въ кабинетъ нотаріуса.
Черезъ минуту Венцеславъ Венцеславичъ выходитъ оттуда съ Вердяевымъ. Владиміръ Иванычъ, видимо, самъ смущенъ: онъ нервно поправляетъ рукой свои накрашенные виски. Рука его трясется.
— Все это мн очень не нравится, говоритъ нотаріусъ, ни къ кому не относясь въ частности:— если это будетъ повторяться, я вынужденъ буду пригласить кого-нибудь изъ васъ двухъ, господа…
Онъ окончательно смущается и не договариваетъ.
Выходя изъ конторы, я передалъ, конечно, Аваловскому сцену, которой сейчасъ былъ свидтелемъ въ кабинет нотаріуса.
— И живымъ товаромъ торгуемъ, я же васъ когда-то предупреждалъ, напомнилъ мн Дмитрій Павлычъ.— Дятельность наша очень разнообразна!

XXII.

9-го апрля, вторникъ.

Что-то толстякъ нашъ, Севрюговъ, кряхтитъ съ утра… Жалуется на нездоровье. ‘Двухъ булокъ утромъ не могъ състь’, говоритъ онъ съ грустью. Должно быть не притворяется: отъ завтрака въ 11 часовъ отказался, жуетъ одну сухую сайку цлый день, сидитъ неподвижно на своемъ кресл.
— Обълся, должно быть, шепчетъ мн Аваловскій.
— Вы лечились бы бавшитизмомъ, совтуетъ ему съ участіемъ Пленеръ.
Григорій Савельичъ отрицательно качаетъ головою.
— Возьмите моего доктора, предлагаетъ нотаріусъ.
Севрюговъ отчаянно махаетъ рукой.
— Пойду въ баню, поставлю пятьдесятъ рожковъ, выпью два самовара чаю, да съмъ пять филипповскихъ калачей съ ветчиной — тогда только и буду здоровъ, говоритъ онъ.
Вердяевъ, смясь, отходитъ прочь и садится за работу.
— Хвалю, Савельичъ! шепчетъ кассиру Дмитрій Павлычъ:— совтую еще прибавить къ рецептурному меню: яичницу изъ тридцати яицъ, да хо-о-рошій капуснякъ изъ греческой кухмистерской. Какъ рукой сниметъ проказу. Это васъ вчера Мозельсонъ сглазила. Я ужь видлъ, какъ она, чародйка, взглянула на ваше брюшко, войдя въ контору.
— Молчи, насмшникъ! отшучивается недугствующій Севрюговъ.
Бекиревъ прибгаетъ въ полдень узнать: не было ли ‘отвта’ отъ Саровича или не оставлялъ ли онъ записки? Увы! нтъ… Бекиревъ, по обыкновенію, ажитированъ и, встртясь съ Вердяевымъ, негодуетъ на недавнее легкомысленное отношеніе Двинина къ его проэкту банка.
— Дуракъ набитый вашъ Двининъ, говорить онъ нотаріусу:— не знаю, чмъ вы восхищаетесь въ немъ?!. Нтъ, никто не хочетъ понять практичности моей идеи! заключаетъ онъ со вздохомъ.
— Утшьтесь, Павелъ Николаичъ. Свтъ не клиномъ сошелся: найдутся умные люди.
— Мало ‘умные’, нужно, чтобъ при капитал были.
— Найдутся и такіе. Постойте, я познакомлю васъ когда-нибудь съ Евгеніемъ Неразовымъ.
— Состоятельный человкъ?
— Да разв не знаете! Раздлъ милліоннаго наслдства недавно мы ему длали. Сотни тысячъ у человка теперь. И молодой, энергическій.
— Ахъ, это тотъ, что кинжалъ намревался засадить въ бокъ сестрамъ, какъ вы разсказывали?
— Тотъ.
Бекиревъ задумывается.
— Отблагодарю, познакомьте, говоритъ онъ.
И только-что Бекиревъ это произноситъ, какъ — по мановенію волшебства, должно быть — и самъ Неразовъ оказывается на лицо. Счастливецъ Бекиревъ!
Евгеній Неразовъ влетаетъ въ контору, махая въ рукахъ хлыстомъ. Теперь онъ опять одтъ въ свою оригинальную черкеску, такъ идущую къ его красивому восточному типу лица. Онъ прямо подходитъ къ столу Вердяева.
— Я не могу новаго передла требовать, Владиміръ Иванычъ? Теперь ужь поздно? освдомляется онъ скороговоркой.— Я раздумалъ брать мою часть! Вс говорятъ, что эти подлецы обсчитали меня: я былъ любимый сынъ отца!
— Поздно, поздно, Евгеній Алексичъ, съ отчаяніемъ говоритъ нотаріусъ:— теперь кончено. Вы росписались въ акт, что передлокъ боле не станете требовать. Образумьтесь, наконецъ! Что-жь это за безконечная у васъ канитель тянется?!
— Я не росписывался въ этомъ!
— Росписывались, я вамъ говорю. Вы сегодня получите выпись, можете прочесть.
— Это вы потомъ неправильно вставили!
— Евгеній Алексичъ, какъ вамъ не стыдно! Разв вы ребенокъ? Разв вы не граматны? Вамъ два раза было читано. Вы, наконецъ, лично читали со мною много разъ проэктъ и подписали.
— Я читалъ и подписывалъ только проэктъ!
— А актъ?
— Я тогда былъ подневоленъ: братъ Николай меня за руки держалъ! Это насиліе! Мн сказали опытные адвокаты, что такой актъ, какъ актъ вынужденный, не считается дйствительнымъ. Я могу жаловаться, просить объ его уничтоженіи. Я опять хочу назадъ тамбовскую Алексевку! Это все штуки муженьковъ Машкиныхъ и Аглашкиныхъ, знаю! Я буду на васъ жаловаться сенату, я почти малолтній, слабый, впечатлительный, горячій юноша! Я подъ защитой закона, сената.
— Жалуйтесь, говоритъ взволнованно Вердяевъ и трясущейся рукой поправляетъ свои виски.— Это чортъ знаетъ что такое!
И онъ направляется къ кабинету.
— Голубчикъ Владиміръ Иванычъ, я пошутилъ, я пошутилъ! кидаясь опять на шею къ нотаріусу и вдругъ заливаясь слезами, кричитъ Неразовъ:— я хотлъ попугать. Не уходите!
Вердяевъ старается высвободиться изъ его объятій.
— Такъ не шутятъ, такъ не шутятъ, г. Неразовъ! Я вамъ не мальчикъ, Володька, достался. Такъ вы могли прежде съ крпостными, въ вашей тамбовской Алексевк, обходиться! Уважьте мои лта, мое высокое званіе нотаріуса — друга, посредника и охранителя интересовъ публики въ самыхъ щекотливыхъ, священныхъ житейскихъ длахъ: денежныхъ!
— Браво, Вердяйка! шепчетъ около меня зоилъ-Аваловскій: — ну, ну! Когда я путешествовалъ… Начинай!
— Уважилъ, уважилъ, милый Владиміръ Иванычъ! кричитъ, между тмъ, Неразовъ. (Онъ снова кидается на Вердяева).— Я не хотлъ обидть, не хотлъ! Не сердитесь. Я 200 тысячъ дамъ вамъ изъ наслдства, только не сердитесь!
Вердяевъ, видимо, не можетъ доле крпиться. Онъ фыркаетъ отъ смха. Вс присутствующіе громко усмхаются.
— Вы сами не помните или не понимаете, Евгеній Алексичъ, что говорите! произноситъ, оправляясь, нотаріусъ.— Успокойтесь прежде всего сами.
— Дйствительно, не помню.
Неразова, какъ нервную двушку, усаживаютъ въ кресло нотаріуса и Пленеръ приноситъ ему собственноручно стаканъ воды съ камина.
— Прежде всего, отложите въ сторону вотъ это, совершенно неумстная вещь въ вашихъ рукахъ, какъ я замтилъ, произноситъ, улыбаясь, Вердяевъ. И онъ беретъ изъ его рукъ хлыстъ. Нотаріусъ самъ помщается на стул вблизи Неразова.— Затмъ, скажите мн откровенно: чмъ вы недовольны въ раздл? Ваши права, по закону, вс удовлетворены. Вамъ даже сестры уступили, по моему совту, изъ своихъ частей кое-что лишнее.
— Я всмъ доволенъ, я всмъ доволенъ!
— Тогда зачмъ вы думаете о невозможномъ теперь передл?
— Я отъ всего хочу отказаться. Я не хочу моей доли. Я все хочу отдать Муз! Муза двушка, Муза можетъ выйти замужъ, у ней есть женихи. Если она будетъ богата…
— Прекрасно, похвально, но зачмъ же Муз Алексевн все отдавать! Подумайте о себ. Отдайте ей часть… И для всего этого вовсе не нужно требовать передла, можно сдлать у меня же дарственный или переуступной акты. Вы совершенное дитя, Евгеній Алексичъ!
— Да, это правда, соглашается Неразовъ, опуская голову на грудь.
Онъ начинаетъ усиленно пить воду изъ стакана, стоящаго передъ нимъ. Нотаріусъ встаетъ и отходитъ: онъ, видимо, хочетъ Неразову дать время успокоиться.
— Что за великолпная личность! Что за благородное, широкое сердце! Что за дикія страсти! Сынъ вовсе не холоднаго свера, а сынъ южныхъ, горячихъ степей, Алеко! восторженно говоритъ Владиміру Иванычу Бекиревъ у нашего барьера.— Вотъ кто могъ бы понимать широкія, полезныя идеи! Какъ жаль, что здсь нтъ въ эту минуту Пандева, Скрипачева! Какіе бы страстные мотивы, романсы могла бы внушить имъ такая открытая, знойно-страстная натура, какъ этотъ Неразовъ!.. Познакомьте меня скоре съ нимъ.
— Теперь, я думаю, не время, Павелъ Николаичъ, замчаетъ нотаріусъ:— ему нужно дать успокоиться.
— Теперь-то и время. Это отвлечетъ его отъ черныхъ думъ минуты. Пожалуйста.
— Все-таки подождите съ минуту. Дайте ему прійти въ себя.
Чрезъ полчаса декорація перемняется: мы вс ужь сидимъ опять за кропотливою работою: Вердяевъ тоже корпитъ у бюро за проектомъ какого-то акта, а Неразовъ ходитъ съ Бекиревымъ передъ нами большими шагами. Бекиревъ его ужь держитъ за талію. Слдовъ слезъ незамтно на оригинальномъ лиц Евгенія Алексича. Но онъ оживленъ, по обыкновенію. Бекиревъ ему сыпитъ и сыпитъ полными горшнями комплименты! Неразовъ конфузится, но пригибаетъ голову и, видимо, съ наслажденіемъ вслушивается въ сладкія псни сирены. Повременамъ онъ нервно расправляетъ, всею пятернею правой руки, гриву своихъ роскошныхъ кудрей. (У Неразова въ лвой рук свертокъ проэкта бекиревскаго банка).
— Широкая идея! говоритъ ему прожектеръ.— Много люда скажетъ великое спасибо! Честь и слава будетъ учредителямъ.
— Интересно, прочту, отвчаетъ Неразовъ, хлопая сверткомъ себя по рук.
— Только чтобъ капиталовъ оказалось достаточно, замчаетъ Павелъ Николаичъ.
— Теперь найдутся! Можно будетъ заложить или продать часть имній. Не въ этомъ, значитъ, дло. Уврены ли вы, что выгода будетъ?
— 30% дивиденда на акцію можемъ разсчитывать. Головой ручаюсь.
— Именно головой, жарко подхватываетъ эту мысль Неразовъ:— потому что я кладу состояніе. Если плутня окажется, г. Бекиревъ — какъ бываетъ нердко въ нашихъ, знаете, акціонерныхъ обществахъ — я разбираться, тягаться, судиться не стану, я сейчасъ, по-кавказски, секимъ башка, голову долой! (Онъ опять выхватываетъ изъ кармана маленькій кинжалъ).
Бекиревъ задумывается на минуту.
— Нтъ, какія же тутъ могутъ быть плутни! ужь меланхолически замчаетъ онъ.— Чистое, широкое, полезное дло.
— То-то, предупреждаетъ Неразовъ:— на широкое дло всегда готовъ. На пустякахъ же мараться не стоитъ.
— Однихъ учредительскихъ можно сорвать сто тысячъ. Акціи у насъ будутъ въ рукахъ. Да директорскихъ будете получать 12 тысячъ въ годъ. Золотое дло! Идея, которую я давно лелялъ.
— Прочту, непремнно прочту!.. Неразовъ опять рукой расправляетъ свои кудри.— Только уврены ли вы, что меня выберутъ въ дирекцію?
— У васъ будетъ большинство акцій.
— Чортъ возьми, недурно было бы, въ самомъ дл! Носъ-то какой можно было бы наклеить этимъ подлецамъ, муженькамъ Машекъ и Аглашекъ! Они утверждаютъ, что я пропащій человкъ. Теперь атанде, господа. Опроверженіе на лицо. Позавидуете сами! А жалованье исправно будутъ мн выплачивать? дтски наивно спрашиваетъ Неразовъ.
— Да вы сами будете директоромъ. Свое первымъ возьмете, конечно.
— Правда, не сообразилъ… Мысль банка мн нравится! Ну, наконецъ, и то, что у меня будетъ какое-нибудь position sociale. По правд сказать, что-жь я такое до сихъ поръ?— un chien de la rue, столичный гранильщикъ мостовыхъ изъ большого свта, кавказецъ-прапорщикъ въ отставк, для котораго Наполеонъ — ‘въ род бородавки’! смется онъ: — Мн очень нравится ваша мысль! Благодарю, что сдлали честь, предложивъ меня въ учредители. Вербуйте боле! Будемъ дйствовать сообща! Съ своей стороны, я переговорю съ двумя моими пріятелями: молодымъ княземъ Коко Ачиковымъ, спортсменомъ, и съ извстнымъ крезомъ, собачникомъ, скандалистомъ и на всякія хорошія и дурныя дла охотникомъ, Ллькой Ситачевымъ! Съ нимъ у насъ дло живо пошло бы впередъ. Что стоитъ ему отвалить намъ полмилліона, милліонъ?!
— Главное, вамъ слдуетъ познакомиться, Евгеній Алексичъ, съ другомъ моимъ, тайнымъ совтникомъ Никитой Никитичемъ Пандевымъ.
— Не изъ Тифлиса?
— Нтъ. Извстный профессоръ музыки, авторъ салонныхъ романсовъ, врно, слышали. Позвольте васъ ему представить. Онъ ужь давно интересуется вами, сколько я знаю. Необходимо для дла.
— Если нужно для дла — съ охотой!
Вердяевъ вслушивается съ своего кресла въ ихъ разговоръ… Теперь онъ оторвался отъ своей работы и улыбается широкимъ ртомъ.
— Евгеній Алексичъ! говоритъ онъ: — а сестриц Муз Алексевн что-жь останется? Вы-жь сейчасъ хотли всю вашу долю нереуступить ей по дарственному акту?
— Ахъ, да! вспоминаетъ Неразовъ, пріостанавливаясь ходить: — Муз, Музочк я хотлъ, дйствительно, подарить. Забылъ, простофиля! (Онъ бьетъ себя рукой по лбу).— Извините, г. Бекиревъ, общано, вы сами тутъ слышали. Я не могу участвовать въ учредительств.
Онъ пытается возвратить Бекиреву свертокъ.
Блдный, съ трясущейся бородкой отъ новаго разочарованія, со взглядомъ, сжигающимъ нотаріуса ненавистью, стоитъ Бекиревъ среди конторы въ теченіи нсколькихъ минутъ.
— Вы не хотите брать назадъ проэкта? спрашиваетъ Неразовъ.— Можетъ быть, вы желаете, чтобы я все-таки прочиталъ? Чтобы имлъ понятіе? Я прочту, непремнно прочту.
— Что-жь такъ-то читать, разочарованно говоритъ Бекиревъ, принимая изъ рукъ собесдника свертокъ злосчастнаго проэкта.
— Не будьте на меня, пожалуйста, въ претензіи: я забылъ, что доля моего наслдства только-что предназначалась сестр! Совсмъ изъ головы вонъ. Какой я, право!
Бекиревъ вытираетъ холодный потъ со лба.
— Вижу, что моей идеи никто не хочетъ понять хорошенько, съ грустью произноситъ онъ, опуская рукопись злосчастнаго проэкта въ глубокій карманъ пиджака. И медленно, понуривъ голову, онъ направляется къ выходу изъ конторы.
— Забывчивый я сталъ! восклицаетъ удивленно Неразовъ посреди комнаты.

XXIII.

10-го апрля, среда.

Сегодня около полудня является въ контору городской посыльный, съ красной шапкой въ рукахъ. Онъ подаетъ нотаріусу записку.
— Изъ дома Карембы, докладываетъ онъ.— Очень спшное. Просятъ пожаловать-съ.
Вердяевъ распечатываетъ письмо и пробгаетъ глазами.
‘Докторъ медицины магистръ формаціи, многихъ ученыхъ медицинскихъ обществъ и учрежденій членъ и корреспондентъ, отставной дйствительный статскій совтникъ Семенъ Семенычъ Даниленко’, читаетъ вслухъ Владиміръ Иванычъ.— Не знаю такого!— Просятъ скоре-съ, плохи, поясняетъ посыльный.
— Да, онъ пишетъ: ‘Чувствуя приближеніе смертнаго часа…’ Что же длать?— Вердяевъ взглядываетъ на карманные часы и начинаетъ суетиться: — до трехъ часовъ я-жь не могу отлучаться!
Пленеръ замчаетъ, что, можетъ быть, въ самомъ дл, крайность.
— Позжайте прежде вы, Николай Иванычъ. Узнайте, въ чемъ дло, приказываетъ нотаріусъ: — если нужно, я отлучусь изъ конторы и ране положеннаго часа. Теперь же мн вскор нужно будетъ хать съ вашимъ проэктомъ къ фонъ-Саломъ.
Проходитъ часъ — Пленера нтъ.
— Какъ долго, замчаетъ, съ досадою Владиміръ Иванычъ. Еще проходитъ полчаса — Николай Иванычъ не является.— Это нестерпимо! произноситъ, волнуясь, нотаріусъ.
Возвратился, наконецъ!..
Пленеръ является съ нсколько раскраснвшимся лицомъ, языкъ его, какъ будто, заплетается въ разговор… Ничего подобнаго прежде не было съ нимъ въ контор. Я замчаю, что и Вердяевъ съ досадой чешетъ затылокъ.
За Пленеромъ тащится, волоча ноги, самъ Даниленко. Это высокій, сдой какъ лунь, съ громадною, блесоватою бородою отставной военный докторъ. Сюртукъ его закапанъ жирными пятнами и растегнутъ. Въ петличк ленточка. На толстое брюхо сдвинутъ широчайшій жилетъ. Онъ валится на руку поддерживающей его миловидной женщины, бдно одтой въ холодную тальму. Она поддерживаетъ его всмъ своимъ тломъ, они двигаются по корридору крохотными шагами. Войдя въ контору, Даниленко опускается на ближній къ двери диванчикъ, произнося:
— Не могу идти дале.
— Ваше превосходительство, любезно говоритъ нотаріусъ: — пожалуйте въ кабинетъ.
— Не въ состояніи, почтеннйшій нотаріусъ. Позвольте здсь ссть — слабый человкъ! Ухъ, астма дохала меня!.. Конецъ приходитъ, самъ знаю, самъ докторъ, чуть слышно произноситъ старикъ:— еле живъ, поврите ли?.. Въ чемъ только душа держится!.. Мама! говоритъ онъ жалобно, взглядывая на сопутствующую ему двицу:— треба тютюну люльку! Спросите, Маргарита Ивановна, можно ли здсь курить.
— Можно, можно, ваше превосходительство, торопливо успокоиваеіъ его Вердяевъ, приближаясь къ диванчику.— Нездоровы? Напрасно изволили безпокоиться прізжать. Я пріхалъ бы на домъ.
Между тмъ, Маргарита Ивановна торопливо садится около него, вынимаетъ изъ бокового кармана его сюртука табачницу и начинаетъ скручивать громадную папиросу. Скрутивъ, она вставляетъ ее въ пенковый, закуренный мундштучокъ трубочкой.
— Добре, говоритъ старикъ, потянувъ раза два изъ трубочки:— Пересилилъ себя… лично… хотлъ… пригласить, говоритъ онъ нотаріусу:— чувствую приближеніе смертнаго часа… Желалъ бы, отходя отъ сей временной жизни… распредлить по справедливости… между многочисленными моими дтьми… отъ трехъ женъ — (вторая — разводка, третья — прогнана) — не забывъ также… и сей сердобольной юницы (онъ указываетъ на сидящую около него Маргариту Ивановну)… трудомъ нажитое благосостояніе, капиталъ…
— Великъ ли капиталъ, ваше превосходительство? и въ чемъ состоитъ? освдомляется Вердяевъ.
— Великъ, почтеннйшій, великъ! Капиталъ состоитъ изъ 10 тысячъ рублей наличными и, главнйше, въ претензіи моей къ военному вдомству, въ размр ста тысячъ карбованцевъ, говоря по нашему, по-хохлацки. Великъ! Есть за что наслдникамъ благодарить меня… Это не дополучено мною съ военно-медицинскаго вдомства, по разсчетамъ, за двадцатилтнее завдываніе мною аптечнымъ складомъ въ Одесс. Великъ!.. Правда, въ этомъ числ есть тысячъ 20 спорныхъ, но, посудившись, все-таки можно получить и ихъ…
— Безспорные же капиталы, ваше превосходительство, когда ожидаются къ полученію изъ медицинскаго вдомства?
— А это, батюшка, Христосъ ужь знаетъ!.. Четырнадцатый годъ требую. Подавалъ, въ теченіи этого времени, 28 жалобъ на медленность.
— Такъ-съ, уже меланхолически произноситъ Вердяевъ, нервно поправляя виски:— такъ теперь желаете все это завщать?
— Всмъ наслдникамъ распредлить по-ровну. Никого чтобъ не обидть.
— Можно, если желаете-съ, задумчиво говоритъ Владиміръ Иванычъ.— Только для меня, нотаріуса, это будетъ считаться, все-таки, въ сто тысячъ какъ бы наличными, ваше превосходительство: спорны эти деньги или безспорны, предупреждаетъ онъ.
— Конечно, я самъ никого не допущу считать ихъ не наличными!
— Вамъ это будетъ стоить около 150 рублей.
— Все едино! За расходами не стою. Когда же нибудь да буду богатъ, если не околю сегодня!.. Да, не переживу сегодняшняго дня, почтенный нотаріусъ, не переживу! Вотъ опять вспомнилъ — и хуже длается… Онъ склоняется лбомъ на ручку дивана:— Охъ, охъ!
— Не нужно ли воды? торопливо спрашивалъ Вердяевъ.
— Затянитесь разикъ, Семенъ Семенычъ, затянитесь! всовывая Даниленк въ ротъ трубочку, поспшно говоритъ двица.
— Мама!
— Что прикажете, Семенъ Семенычъ? нагибаясь, произноситъ ‘юница’.
— Околваю… чувствую, приходитъ смертный часъ… Ахъ, какъ не хочется околвать, г. нотаріусъ, ожидая получить въ будущемъ такой капиталъ — какъ не хочется!
— Они всегда такъ, шепчетъ нотаріусу Маргарита Ивановна..
— Чего вы выдумали, что умирать приходится, ваше превосходительство! Богъ милостивъ! утшаетъ Владиміръ Иванычъ.
— Чувствую!.. Завщаніе, духовное завщаніе хочу совершить.
— Съ нашей стороны не можетъ быть препятствій. Но сначала необходимо составить проэктъ нотаріальнаго завщанія, ежели у васъ еще нтъ своего проэкта, Семенъ Семенычъ.
— Нтъ.
— Не составляли еще?
— Боялся. Убжденъ, что какъ составлю, такъ и околю тотчасъ.
— Богъ милостивъ.
— Убжденъ: самъ докторъ! не утшайте… Однако, ршаюсь, наконецъ.
— Тогда позвольте на квартиру пріхать къ вамъ сегодня вечеромъ. Теперь мн некогда, ваше превосходительство: долженъ сейчасъ хать на домъ къ статсъ-секретарю фонъ-Саломъ, съ важнымъ контрактомъ.
Наконецъ, соглашеніе устанавливается: нотаріусъ будетъ у Даниленки къ восьми часамъ вечера. Начинается процессъ подыманія съ дивана его туши. Цлая элеваціонная процедура, съ забганьемъ съ разныхъ сторонъ, съ подпоромъ руками, плечами. Призывается на помощь даже швейцаръ. Даниленко, валясь всмъ корпусомъ на руку Маргариты Ивановны, медленно удаляется изъ конторы.
Его колоссальный силуэтъ скрывается, наконецъ, въ темномъ корридор, будучи заслоненъ не мене грандіозной фигурой надвигающейся къ намъ въ контору графини Бофоръ. (‘Comtes’ опять слдуетъ робко за ней).
— Опять къ вамъ, пріятель Владиміръ Иванычъ: довренность! бойко восклицаетъ графиня, подавая руку Вердяеву.
— По тому же длу, Варвара Ивановна? увренно спрашиваетъ нотаріусъ.
— По тому-же! Перемняю управляющаго.
— Что же? равнодушно спрашиваетъ Владиміръ Иванычъ.
— Липовъ оказался негодяемъ, ужаснымъ кунктаторомъ, медлителемъ, въ такомъ простомъ дл требуется лишь непреклонная энергія, а онъ мямлитъ, стсняется пустыми формальностями. Совсмъ этого не ожидала отъ него! Въ мсяцъ ничего не усплъ сдлать. Прогоняю!
— Кажется, не потому, ma ch&egrave,re, робко вмшивается графъ Бофоръ.
— Taisez-vous, останавливаетъ его Варвара Ивановна.
— Другого нашли? освдомляется съ участіемъ Вердяевъ.
— Другого. У этого, кажется, ужь не сорвется, нтъ!
— Ну, слава Богу! Отъ души поздравляю, графиня!
— Да, поздравьте. Я теперь перемнила тактику дйствія — прежде были ошибки, мы ихъ и исправили. Не сорвется. Я сама успокоилась. Башкирцы будутъ, наконецъ, согнаны! Солимское городское общество уплатитъ-таки, въ конц-концовъ, мн милліонъ! Жалуюсь сенату! Прошу новаго указа!.. Я, правду сказать, пріятель Владиміръ Иванычъ, имла виды, знаете на кого?
— Ну-те.
— На вашего Шакалова: энергическая личность! Долго колебалась въ выбор. Хотла ему предложить 3 тысячи годовыхъ — при всемъ готовомъ, разумется — только чтобъ онъ халъ вводить меня во владніе. Но не знаю, согласился ли бы онъ взяться за дло?
— Врядъ ли, графиня, правду сказать. Вдь у него большая здсь кліентура… И потомъ онъ вскор, вроятно, будетъ назначенъ на должность попечителя къ одному здшнему значительному купцу Корутнову. Этотъ Корутновъ состоитъ несправедливо подъ опекой за расточительность. Это будетъ истинно-христіанское, добродтельное дло со стороны Шакалова, если онъ возьмется. Нужно помочь человку въ дл, въ которомъ сами камни вопіютъ о несправедливости!
— Досадно!.. говоритъ Бофоръ: — Ну, да теперь я отчасти успокоена. И новый недуренъ! (Она бьетъ рукой по довренности).— Только скорй, Бога ради, скорй довренность новому управляющему!
Она суетъ въ руки Вердяеву новый документъ.
— Не задержимъ, графиня, не задержимъ! Присядьте пока, пожалуйста.— Онъ придвигаетъ ей стулъ.
— Не безпокойтесь. Я не сяду. Посадите разв моего старика. Я-жь просмотрю пока вышедшій сводъ ршеній здшняго коммерческаго суда за прошлый годъ.
И, надвъ пенснэ, она вновь дловитымъ взглядомъ окидываетъ этажерку нотаріуса съ юридическими книгами.

XXIV.

12-го апрля, пятница.

Въ среду нотаріусъ былъ-таки у Даниленко, да, кажется, еще ничмъ не кончили. Второй день Вердяевъ возится съ проэктомъ его завщанія. Чудакъ тогда не умеръ, какъ оказывается, и еще вчера былъ снова въ контор. Семенъ Семенычъ, видимо, тянетъ дло со своимъ завщаніемъ изъ какихъ-то странныхъ разсчетовь. Кажется, ему очень пріятно, чтобы старикъ Пленеръ здилъ къ нему почаще. Всегда, когда докторъ бываетъ у насъ, онъ проситъ прислать къ нему на домъ Николая Иваныча. Вердяеву, кажется, это не очень-то нравится, такъ какъ Пленеръ всегда является въ контору посл этого съ раскраснвшимся лицомъ и заплетающимся въ разговор языкомъ. Неудобно для конторы.
— Ну, если этотъ Даниленко вздумаетъ мн спаивать Николая Иваныча, говорилъ недавно Вердяевъ Григорію Савельичу, когда Пленеръ зачмъ-то вышелъ въ швейцарскую: — то благодарю покорно. Только этого недоставало! Старикъ полгода крпился, исправился было, а тутъ опять…
Вердяевъ замтно, сердится.
Сегодня опять докторъ прізжалъ съ Маргаритой Ивановной въ контору. Таже забавная процедура съ его усаживаніемъ и подыманіемъ съ дивана. Опять утверждаетъ, что ‘чувствуетъ приближеніе смертнаго часа’. Говоритъ, что теперь ужь не ошибется. Общалъ сердящемуся Вердяеву, что, сегодня къ вечеру, окончательно установить редакцію проэкта своего духовнаго завщанія, такъ что потомъ можно будетъ и вписывать въ актовую книгу. Просилъ въ семь часовъ вечера прислать къ нему на квартиру ‘почтеннаго коллегу’ — Пленера, значитъ — дабы тотъ могъ переблить проэктъ. А въ 9 часовъ вечера приглашаетъ пріхать и самого Вердяева, для совершенія акта. Избранные свидтели ужь будутъ ожидать нотаріуса у Даниленко на квартир. Вердяевъ-Кисловскій соглашается, махая отчаянно рукою. Но дабы не отпускать Пленера одного къ Даниленко, Владиміръ Иванычъ проситъ меня — пригласивъ въ кабинетъ посл окончанія служебныхъ занятій — пріхать тоже въ семь часовъ вечера къ завщателю, ‘какъ бы для помощи Пленеру’. Я заявляю, что желаніе Владиміра Иваныча будетъ исполнено мною.
Въ назначенный часъ я ужь былъ въ дом Карембы.
Разыскать Даниленко, несмотря на его генеральскій рангъ, оказалось, однако, несовсмъ легко. Домъ былъ набитъ тысячами жильцовъ, гнздящихся въ мелкихъ квартирахъ, мансардахъ и меблированныхъ комнатахъ. Меня повели по темнымъ корридорамъ и лстничкамъ. Посл цлаго путешествія, по лабиринтамъ этихъ путей, меня привели въ номеръ, занимаемый Даниленко. Номеръ состоялъ изъ двухъ маленькихъ комнатъ съ крохотною прихожею. Обстановка самая потертая, мизерная.
Пленеръ ужь былъ тамъ. Я отрекомендовался хозяину и сказалъ Николаю Иванычу, что присланъ Вердяевымъ ему въ подмогу.
— Потребуется еще вписывать завщаніе въ актовую книгу, которую привезетъ нотаріусъ, объяснилъ я Пленеру:— вамъ однимъ не управиться.
Пленеръ промолчалъ: онъ лъ въ это время селедку, положенную на ломтикъ булки.
— Не готово еще, господинъ… господинъ…
— Мастовъ.
— Не готово еще, г. Мастовъ, предупредилъ меня Даниленко:— трудимся, а не готово… Не хотите-ли выпить? Мама, сказалъ онъ торчащей на стул около дверей прихожей ужь извстной намъ Маргарит Ивановн: — налей хлопцу горилки.
— Не пью-съ, ваше превосходительство.
— О то дурню, коллега, говоритъ добродушно хозяинъ, обращаясь къ Пленеру и указывая на меня: — зачмъ живетъ на свт?.. Пейте, у меня вс пьютъ. Не обижайте нашей хаты. Налейте, Маргарита Ивановна!
— Ей-Богу, не пью, ваше превосходительство, говорю я, отступая назадъ.
— Ну, килюшечку…
— Не пью-съ.
— У меня такъ нельзя, говоритъ онъ, наступая на меня.
— Если вы ужь такъ желаете, то, извольте, одну рюмку выпью, съ вами вмст.
— Э, ни! Я не пью самъ. Я люблю только, чтобъ у меня пили. А самъ отъ роду не пилъ. Теперь-же и подавно не могу, стоя на краю могилы. Я вдь докторъ медицины — знаю, что мн вредно. Вотъ вамъ кампаньонъ… Коллега! говоритъ онъ, обращаясь къ Николаю Иванычу: — коллега, для компаніи съ ними — еще по одной, за меня!
— Семенъ Семенычъ, не могу! говоритъ Пленеръ, тоже отступая:— довольно, будетъ съ меня… Нотаріусъ прідетъ, замтитъ, что скажетъ?
— А что скажетъ, бисовъ онъ сынъ? Мы его самого напоимъ. Пусть-ка онъ только пожалуетъ сюда!.. Ну, да не стану неволить, говоритъ Даниленко и обращается въ другую сторону.— Вотъ вамъ компаньоны: вс три пьютъ. Познакомьтесь — достоврные свидтели. Для завщанія мною приглашены сюда. Вы имъ, однако, руки не подавайте, предупреждаю: кто знаетъ, въ чемъ у нихъ руки замараны?! Можетъ быть, въ человческой крови.
— Что вы, ваше превосходительство, говоритъ одинъ изъ свидтелей обиженно.
— Ну, въ любостяжаніи, карманномъ воровств.
(Свидтели, взглядывая одинъ на другого, пересмиваются).
— Однако, извините, говоритъ Даниленко, обращаясь ко мн:— пойду однусь. Почтенный нотаріусъ скоро будетъ. Видите, я дома въ какомъ костюм. Онъ распахиваетъ старый халатъ. Костюмъ, легкій до послдній степени: — Мама, невыразимые дайте мн!
Онъ отправляется въ другую комнату одваться. Послднія его слова на порог, обращенныя ко мн, были:
— Угощайтесь.
Какъ только онъ удалился въ другую комнату съ Маргаритой Ивановной, одинъ изъ свидтелей, взглянувъ ему вслдъ, всталъ и, поспшно моргнувъ глазомъ своимъ сотоварищамъ, подошелъ къ закуск, стоящей на стол. Первое, за что онъ взялся, былъ графинъ. Я взглянулъ на нихъ теперь внимательно. Одинъ былъ въ офицерскомъ сюртук съ почернлыми галунами и замасленнымъ краснымъ воротникомъ, безъ погонъ. Онъ былъ еще молодъ, недуренъ собою, но все его лицо и вся вншность были въ страшно захудаломъ, запущенномъ вид, онъ, видимо, былъ небритъ ужь боле недли. Другой имлъ видъ робкаго, ужь пожилаго чиновника, съ зубами, подвязанными блымъ платкомъ. Третій — выкреста-еврея, въ фельдшерскомъ старомъ мундир. Они сильно кружились около закуски, постоянно кувыркая рюмки надъ ртомъ и беря торопливо рукамя куски селедки съ тарелокъ. Они тогда-же меня заинтересовали.
Пленеръ приблизился ко мн.
— Тихо подается впередъ проэктъ его духовнаго завщанія, сказалъ онъ, показывая глазами на дверь, куда удалился Даниленко: — все отрывается отъ дла. И перемны постоянныя длаетъ. Врядъ ли сегодня успемъ окончить вполн.
Между тмъ, Даниленко вышелъ изъ другой комнаты.
Заслышавъ его шаги, свидтели смиренно услись на свои мста. Теперь Семенъ Семенычъ былъ одтъ въ брюки и тотъ же старый докторскій сюртукъ, который мы на немъ видли въ контор. Войдя въ комнату и подойдя къ столу съ закуской, онъ взялъ графинъ въ руки и посмотрлъ на свтъ.
— Однако, сказалъ онъ, обращаясь ко мн:— какъ вы пьете водку, графинами, а еще скромничаете.
Положеніе мое было неловкое. Онъ, видимо, иронизировалъ, а я даже и не подходилъ къ столу.
— Это не я, невольно вырвалось у меня.
— И не я, сказалъ отставной офицеръ.
— И не я.
— И не я, раздаются вокругъ меня голоса достоврныхъ свидтелей.— Я начинаю таращить глаза на этихъ подлецовъ: они только что, на моихъ и Пленера глазахъ, пили, каждый по дв, до три рюмки — и теперь нахально утверждаютъ, что не они выпили. Я даже немного смущенъ, правду сказать.
— Вы смущены, говоритъ мн, улыбаясь, хозяинъ: — вы покраснли… Это очень интересно. Я люблю наблюдать въ людяхъ смущеніе, удивленіе, всякіе сильные, неожиданные для нихъ афекты! Не безпокойтесь, я увренъ, что это не вы выпили этотъ графинъ водки. Это подлецы, свидтели.
И онъ показываетъ рукою на нихъ.
— Мама! зоветъ онъ Маргариту Ивановну: — сколько разъ я вамъ приказывалъ, чтобы вы, уходя изъ комнаты, не оставляли графина съ водкой, когда здсь штабсъ-капитанъ Стновъ, а уносили бы графинъ съ собою подмышкой или подъ вашимъ сердобольнымъ передничкомъ… Налейте новый.— И затмъ, обратясь къ свидтелямъ, онъ иронически прибавилъ:— прощать-то, это я вамъ прощаю, достоврные свидтели, только чувствуя приближеніе смертнаго часа, когда недалекъ для человка тотъ моментъ, въ который онъ предстанетъ предъ… Понимаете?
Поразительне всего въ немъ было то, что онъ являлся здсь, дома, совершенно другимъ человкомъ, чмъ въ контор. Тамъ онъ еле двигался, нужно было подымать и усаживать его тушу на каждомъ шагу, вчно охалъ, ложился на диванъ, будто не въ состояніи будучи сидть, плакался на нездоровье, на близость смертнаго часа, тутъ же онъ, хотя и передвигался медленно отъ своей тучности, но говорилъ чисто, ясно и притомъ всегда съ какимъ-то чувствуемымъ вами тонкимъ юморомъ, шуточкой надъ вами, слушателемъ, надъ всякимъ, съ кмъ говорилъ, надо всмъ, о чемъ говорилъ, что длалъ… Эта его черта мн тотчасъ бросилась въ глаза. Такъ, замтивъ, что я, усвшись на стулъ, оглядываю теперь, не безъ удивленія, убожество трущобы, въ которой онъ жилъ, Даниленко спросилъ меня:
— Вы удивляетесь въ какой берлог я живу?.. Да-съ, господинъ… господинъ…
— Мастовъ, ваше превосходительство, подсказываю я.
— Ваше оффиціальное положеніе въ контор?
Я переконфузился… Правду сказать, такого вопроса я самъ себ въ ум никогда не задавалъ, состоя ужь второй мсяцъ въ контор.
— Писецъ, улыбаясь, отвтилъ я.
— Г. нотаріальный писецъ, повторилъ онъ.— Итакъ, вы, г. нотаріальный писецъ, удивляетесь, что я живу въ такой берлог? Дйствительно, комично. Докторъ медицины, магистръ фармаціи, членъ-корреспондентъ многихъ ученыхъ медицинскихъ обществъ, дйствительный статскій совтникъ — генералъ — оставляю наслдникамъ, по духовному завщанію, сто слишкомъ тысячъ рублей наслдства — казалось бы могъ?— и вдругъ, въ дом Карембы, въ одной изъ петербургскихъ трущобъ, на вышк… Поймите, каковъ комизмъ! какіе афекты удивленія должна производить эта неожиданность, эти контрасты, на всякаго человка, впервые сюда являющагося? Истинно, интересно подсмотрть это, наблюдать!
Я расширялъ только зрачки отъ удивленія. Онъ на мн первомъ, въ эту минуту, могъ проврить правильность своего предположенія, точность теоріи, которую только что высказалъ.
— Мама, душка, люльку! опять сказалъ онъ, обращаясь къ сидящей на стул у прихожей Маргарит Ивановн. Та торопливо стала ему крутить большую папиросу для пенковой трубочки:— однако, будемте же продолжать нашъ проэктъ духовнаго завщанія, почтенный коллега! Г. нотаріусъ прідетъ и заругаетъ насъ, улыбаясь, прибавляетъ онъ, относясь къ Пленеру:— у насъ не готово.
— Будемте, ваше превосходительство.
— А передъ тмъ, коллега, по-христіански… Цлый часъ вдь не прикладывались. Онъ показываетъ рукой на закуску. Свжій графинъ начинайте.
— Пожалуй, обтирая губы пальцами, говоритъ Николай Иванычъ, сладко посматривая на закуску.— Онъ подходитъ и наливаетъ себ рюмку. Онъ пьетъ.
— По второй, что же?
— Не много ли будетъ? нотаріусъ…
— Хе, хе, хе! боитесь? Мы его самого напоимъ, пусть только пожалуетъ, я вамъ сказалъ! Пленеръ еще выпиваетъ.
— Ну, по третьей, коллега.
— Нтъ, нтъ, Семенъ Семенычъ, будетъ пока. Нотаріусъ скоро прідетъ. Пленеръ закусываетъ селедкой и отходитъ отъ стола.
— А вы, достоврные свидтели, казнитесь! обращается со смющимися глазами Даниленко къ ‘свидтелямъ’:— ибо цлый графинъ водки завщателя ужь выпили и не признались въ томъ.
— Я не пилъ, по крайней мр, не помню, говоритъ отставной штабсъ-капитанъ Стновъ.
— И не я.
— И не я, говорятъ второй и третій свидтели.
— Такъ вы, ваше превосходительство, продолжаете настаивать чтобы начало завщанія осталось такъ, какъ оно у васъ составлено? спрашиваетъ Пленеръ, берясь снова за проэктъ и желая, наконецъ, заставить Даниленко приступить къ длу.— ‘Чувствуя приближеніе смертнаго часа’?..
— Естественно, потому что я это чувствую и понимаю, какъ докторъ.
— А вотъ насчетъ этого мста? Пленеръ что-то показываетъ пальцемъ Семену Семенычу въ проэкт: — на счетъ Катерины Филипповны?
Завщатель прочитываетъ:
‘Чтобъ ее черти разорвали’!— непремнно оставить!
— Да вдь это нельзя, не дозволяется въ завщаніи, ваше превосходительство. Нотаріусъ не согласится.
— Оставимъ этотъ спорный пунктъ проэкта до прізда нотаріуса, говоритъ Даниленко.— Что тутъ недозволеннаго, не понимаю, если я свою супругу — да еще разведенную, по уставу духовному — завщаю чертямъ?!
— Но нотаріусъ не согласится, улыбаясь, говоритъ Пленеръ.
— Не выпить ли намъ по третьей, коллега?
— Нтъ, нтъ, ваше превосходительство, а впрочемъ…
Пленеръ наливаетъ себ и вновь выпиваетъ.
— Казнитесь, казнитесь! произноситъ Даниленко, относясь съ усмшкой къ свидтелямъ.
— Теперь пунктъ шестой, говоритъ Николай Иванычъ, берясь снова за проэктъ:— на счетъ капиталовъ, завщаемыхъ дтямъ ‘отъ Жозефины Павловны’… Это ужь слово здсь, право, неудобно, Семенъ Семенычъ, указывая пальцемъ на что-то въ проэкт, нотаріусъ ни за что не согласится его оставитъ, я знаю.
— Да вдь она сбжала отъ меня, въ меблированныхъ комнатахъ съ офицеромъ, середь благо дня? напоминаетъ Даниленко.
— Все-таки, все-таки, нельзя! Каково-то будетъ ея дтямъ, которымъ вы завщаете капиталы, здсь назначенные, читать этотъ пунктъ?
— Пусть знаютъ настоящее ея имя. Вы подумайте только, какой это будетъ для нихъ афектъ, каково удивленіе!
— Все-таки, тяжело. Помяните мое слово, что Владиміръ Иванычъ не согласится оставить этого.
— Оставимте до его прізда… Не выпить ли, коллега, по четвертой?
— Нтъ, Семенъ Семенычъ, будетъ, нотаріусъ… А впрочемъ…
Даниленко съ довольнымъ лицомъ торопливо самъ наливаетъ ему рюмку.
Но вотъ на порог показывается фигура Вердяева, въ енотовой шуб (хотя и весна, но на двор вечеръ и холодно сегодня).
— Готово? произноситъ онъ.
— Трудимся, почтенный нотаріусъ, трудимся все время безъ отдыха, безъ перерыва — и, все-таки, не вполн готово, говоритъ Даниленко, направляясь къ нему на-встрчу.— Мама, душка, возьмите шубу у почтеннаго г. нотаріуса.
— Это ужасно! съ отчаяніемъ произноситъ Владиміръ Иванычъ, сбрасывая шубу на руки Маргариты Ивановны, входя въ комнату съ актовой книгой подмышкой и подозрительно, я вижу, взглядывая на раскраснвшееся лицо конфузящагося Пленера:— когда же этому будетъ конецъ?
— Редакцію почти установили, почтенный нотаріусъ, есть лишь незначительныя сомнительныя мста.
— И потому нельзя было переписывать на-бло, объясняетъ Николай Иванычъ.
— Ждали вашего авторитетнаго ршенія, г. нотаріусъ, добавляетъ почтительно Даниленко. (А я вижу, что глаза его пахально смются).
Вердяевъ взглядываетъ подозрительно на закуску, стоящую на стол, и обводитъ комнату внимательнымъ взоромъ. Его глаза останавливаются на свидтеляхъ, стоящихъ въ сторон почти на вытяжку.
— Достоврные свидтели будущаго завщанія, рекомендую! Руки можете имъ не подавать, почтенный нотаріусъ. Не важны, знаю, но свидтельствовать въ судахъ, сегодня еще, по закону, могутъ, ручаюсь, не знаю, что будетъ завтра.
Вердяевъ небрежно кланяется на ихъ униженный поклонъ, и, не подавая руки, идетъ и беретъ проэктъ духовнаго завщанія со стола.
— Зачмъ же остановка, Николай Иванычъ? Свидтели вписаны?
— Это все сдлано.
Вердяевъ прищуривается и пробгаетъ проэктъ глазами.
— Это вы, штабсъ-капитанъ Стновъ? спрашиваетъ онъ офицера.
— Я-съ, г. нотаріусъ.
— Нужно бы было какой-нибудь вашъ видъ.
Свидтель подаетъ указъ объ отставк.
— Ну, хорошо… А у васъ есть что-нибудь? спрашиваетъ нотаріусъ у чиновника.
— У него нтъ, потерянъ, почтенный нотаріусъ, говоритъ за него Даниленко:— но личность его несомннна. Его здсь вс знаютъ.
— Все-таки какъ-то…
— Можете у кого угодно обо мн спросить, г. нотаріусъ, заявляетъ чиновникъ.
— У кого же мн еще спрашивать!
— Вотъ хоть въ портерной въ здшнемъ дом, у портерщика. что стоитъ за стойкой.
— Ну, это… это… Что-жь мн еще ходить по пивнымъ за справками!— Вердяевъ качаетъ головою.
— Этотъ-же, указывая на третьяго свидтеля, поясняетъ Семенъ Семенычъ:— выкрестъ, отставной фельдшеръ. У меня въ Одесс служилъ. Я его и выкрестилъ. Вполн достоврная личность, будьте покойны… Да нтъ ли у тебя, братецъ, въ самомъ дл, какого нибудь вида? Вдь не собакой-же ты на улиц живешь.
Фельдшеръ придвигается къ Даниленко и что-то ему шепчетъ.
— Онъ у него заложенъ у дворника за рубль въ дом, гд онъ живетъ, объясняетъ хозяинъ.
— Эхъ, эхъ! кряхтитъ Вердяевъ, почесывая затылокъ.— Ваше мстожительство, штабсъ-капитанъ Стновъ?
Стновъ конфузится и взглядываетъ на хозяина квартиры.
— Собственно, г. почтенный нотаріусъ… онъ переходящъ. Сегодня у одного знакомаго поживетъ, завтра у другого. Бдность. А честности онъ удивительной! Трудно сказать, гд должно считаться его мстожительство. У меня, напримръ, онъ часто ночуетъ.
— Да гд прописанъ?
— Ну, ужь это формальность, формальность, зачмъ это спрашивать! замчаетъ Даниленко: — пропишите, что у меня живетъ.
— Однако, требуется закономъ. Эхъ! опять кряхтитъ Вердяевъ:— за свидтелями, вроятно, будетъ остановка, говоритъ онъ завщателю:— такъ нельзя легко относиться, ваше превосходительство… По крайней мр, вы, гг. свидтели, не состоите ни въ родств, ни въ свойств съ завщателемъ, генераломъ? освдомляется нотаріусъ.
— Почтенный нотаріусъ! какъ бы обиженно произноситъ Семенъ Семенычъ:— вы меня компрометируете такимъ предположеніемъ, вопросомъ!.. Фельдшеръ Сергевъ, напримръ, выкрестъ, изъ минскихъ жидовъ, изъ халуевъ, значить, а я все-таки кобелякскій панычъ, дворянинъ родомъ.
— Законъ требуетъ подобнаго вопроса свидтелямъ, ваше превосходительство… Вообще, я предвижу, что изъ-за свидтелей придется дло опять откладывать. Не можете ли, ваше превосходительство, другихъ выставить.
— Недостоврны эти, значитъ? Казалось, ужь на что хороши!.. Формалистика, формалистика.
Я замчаю, что глаза Даниленки играютъ самой злой насмшкой. Но Вердяевъ этого не замчаетъ и серьзно говоритъ:
— Просмотримте самый проэктъ, ваше превосходительство.
— Нтъ, прежде выпьемъ, почтенный нотаріусъ, беря его подъ-руку, снова возражаетъ Семенъ Семенычъ и ведетъ Вердяева насильно къ столу съ закуской.
— Ничего не пью, предупреждаю!
— Не обижайте моей хаты, почтенный нотаріусъ.
Вердяевъ энергически возражаетъ.
— Или хоть позвольте дать вашему почтенному помощнику, проситъ Даниленко:— у него съ утра во рту ни росинки не было, будучи докторъ, я понимаю, какъ это вредно человку. Коллега!
— И ему не совтывалъ бы, говоритъ, вздыхая, Вердяевъ.
— Зачмъ другихъ стснять — деспотизмъ! Коллега!
— Я только одну рюмочку, Владиміръ Иванычъ, сладко говоритъ Пленеръ.
— Да извольте, недовольно соглашается нотаріусъ: — что жь я вамъ нянька, что ли! Я только вамъ, Николай Иванычъ, совтывалъ бы… Довольно, право, довольно сегодня. Я вижу. Завтра будете нездоровы. И позжайте-ка, выпивъ эту рюмку, домой, право. Я тутъ съ г. Мастовымъ управлюсь, если что будетъ нужно. Да и врядъ ли сегодня что либо послдуетъ окончательное: свидтели не годятся, по моему.
— Слышите, достоврные свидтели? спрашиваетъ Стнова и товарищей Даниленко.— А мой графинъ водки все-таки выпили.
— Не я, говоритъ Стновъ.
— И не я, повторяетъ фельдшеръ Сергевъ.
— Казнитесь теперь вдвойн! когда другіе будутъ пить — вы будете лишь нюхать! Коллега!
Въ присутствіи Вердяева, хотя и получивъ отъ него разршеніе всего на одну рюмку, Пленеръ длается — что особенно странно — развязне на водку. Даниленк, не берущему въ ротъ ни росинки, удается-таки, наконецъ, напоить старика Пленера. Это, видимо, доставляетъ чудаку Семену Семенычу большое удовольствіе. Глаза его горятъ еще большею усмшкой. Видимое счастье доставляетъ ему наблюдать со стороны, какъ это сердитъ Вердяева. Вердяевъ же, выходящій изъ-себя отъ досады на Пленера, соглашается продолжать просмотръ и исправленіе проэкта завщанія лишь тогда, когда Даниленко согласится, наконецъ, отпустить Пленера домой. Въ конц-концовъ, хозяинъ уступаетъ. Пленеръ берется за свою старенькую кунью шапку.
— Коллега, жду! кричитъ ему вслдъ Семенъ Семенычъ.
И онъ провожаетъ Пленера до корридора.
— Теперь за дло, говоритъ нотаріусъ, разворачивая снова, проэктъ духовнаго завщанія, писанный рукою Даниленки.— Да сядемте, ваше превосходительство. Что мы стоимъ!
— Садитесь, почтенный нотаріусъ, а я постою.
— Мн неловко будетъ одному сидть.
— Вы нотаріусъ. Высокое, священное званіе!
Вердяевъ какъ бы оживляется.
— Это дйствительно, вы правильно, ваше превосходительство, изволили замтить. Высокое. На Запад, напримръ, институтъ нотаріусовъ высоко поставленъ. Вотъ, когда я путешествовалъ съ Робертомъ Вильгельмычемъ…
— Духовники наши! охранители священныхъ человческихъ правъ!
— Представьте, ваше превосходительство, оживляясь окончательно, говоритъ Вердяевъ:— вы точно подслушали мои всегдашнія выраженія. Я тоже всегда говорю, что у насъ Нотаріальнымъ Положеніемъ недостаточно…
— Какъ бы отцы духовные, душеприкащики!
Глаза доктора блестятъ адскимъ сарказмомъ. (Онъ съ довольнымъ видомъ поглаживаетъ свою густую бороду). Одинъ только Вердяевъ этого не замчаетъ. Даже глупые ‘достоврные свидтели’ — и т въ руку улыбаются, понимая, что Даниленко смется нидъ нотаріусомъ.
Но вотъ Вердяевъ углубился въ чтеніе проэкта, исправленнаго Пленеромъ. Семенъ Семенычъ стоитъ за стуломъ и слдитъ за нотаріусомъ.
— Нужно ли это оставлять? спрашиваетъ Вердяевъ: — ‘Чувствуя приближеніе смертнаго часа’? Богъ милостивъ! Можете еще долго прожить, ваше превосходительство.
— Оставить, непремнно оставить! Потому что я чувствую, я докторъ, знаю. Теперь ужь не ошибусь. Я немощенъ, я ослабленъ.
— Настаиваете?
— Настаиваю.
— Хорошо, это еще можно оставить… Но вотъ это…— Вердяевъ показываетъ пальцемъ:— насчетъ супруги вашей Катерины Филипповны.
— На это и почтеный коллега, вашъ помощникъ, указывалъ. Говоритъ: ‘недозволено’. Что-жь тутъ недозволеннаго, спрашиваю? Неужели я не могу желать, чтобъ ее черти разорвали?— она загубила мою жизнь. Отъ души желаю.
— Грубое выраженіе. Вамъ не запрещается, ваше превосходительство, въ душ этого желать ей, но выражать на бумаг… Я вычеркиваю, ваше превосходительство, съ вашего позволенія.
— Насиліе, говоритъ Даниленко.
— Совершайте домашнее духовное завщаніе, ваше превосходительство, и пишите въ немъ что угодно, но въ нотаріальномъ…
— А я того и хочу, чтобъ было боле скандалу! Все-таки хоть одинъ лишній человкъ пусть знаетъ, вотъ хоть вашъ писецъ, первый будетъ переписывать завщаніе (онъ указалъ на меня).— Все-таки за душ легче.
— Также вычеркиваю и это неприличное выраженіе, насчетъ Жозефины Павловны. Можно ли это произносить въ оффиціальномъ акт?!.. Одинаково нельзя употреблять и такихъ оскорбительныхъ выраженій относительно дтей отъ нея родившихся! Вдь они считаются рожденными ею въ закон, законными ея и вашими дтьми, Семенъ Семенычъ. Хотя бы она посл этого и бросила васъ, сбжавъ — какъ вы здсь пишите — ‘середь бла дня, съ офицеромъ, живущимъ съ вами по сосдству въ меблированныхъ комнатахъ’.
— Прогнана, негодная! Изгнана, какъ первочеловки были извержены изъ рая посл грхопаденія!
— Все равно нельзя. Вымарываю.
— Посл этого, не стоитъ и нотаріальныхъ завщаній длать, почтенный нотаріусъ! Для чего же — какъ не для этихъ выраженій — я и плачу вамъ 150 рублей!
— Какъ вамъ будетъ угодно, ваше превосходительсяво, а съ этими выраженіями на одинъ нотаріусъ не согласится совершить. Вдь вотъ же вы нашли возможнымъ прилично выразить свою волю относительно капиталовъ, завщаемыхъ дтямъ отъ первой вашей супруги, покойной Полины Ивановны.
— Иное дло, вдругъ заволновавшись, говоритъ Семенъ Семенычъ:— иное дло! То была благодтельница… кроткая супруга… Царствіе ей небесное!.. нжная мать, домовитая хозяйка.— У него показываются слезы на глазахъ и онъ вытираетъ ихъ широкимъ размахомъ рукава.— Да упокоится душа ея въ сонм… Вдругъ онъ выпрямился, что-то вспомнилъ и скоропалительно прибавилъ.— А, впрочемъ, тоже шлюха была!
Мы съ Вердяевымъ не могли не усмхнуться.
— Тоже золото было, стискивая зубы, говоритъ Даниленко, видимо что-то припоминая.— Теперь я вотъ еще о чемъ васъ попрошу, почтенный нотаріусъ. Маргарита Ивановна, пожалуйте сюда, говоритъ онъ присутствующей здсь двушк:— прочтите сердобольной юниц лично, г. нотаріусъ, 9 завщанія. Чтобъ она не могла сомнваться.
Оказывается, что 10,000 рублей, имющіеся у завщателя въ наличныхъ деньгахъ, достаются на долю ‘рижской мщанки, двицы Маргариты Ивановны Шульцъ’, съ условіемъ, чтобъ она находилась при завщател до самой его смерти, въ качеств честной, покорной и на все годной служащей особы. А буде она сего не исполнитъ и отойдетъ отъ Даниленко ране его кончины, ‘хотя бы на три дня’, то лишается права наслдованія завщаннымъ ей капиталомъ и таковой переходитъ, по наслдству, въ равной степени, ко всмъ семнадцати дтямъ отъ трехъ послдовательныхъ законныхъ женъ завщателя: Полины, Катерины и Жозефины.
— Мама, вы удовлетворены?
‘Сердобольная юница’ кидается ему въ ноги.
— Съ условіемъ сіе, съ условіемъ, подымая палецъ вверхъ, напоминаетъ Даниленко:— пребывать весталкою и не сбжать съ штабсъ-капитаномъ Стновымъ, подобно втренной Жозефин Павловн… (Онъ поворачивается къ Стнову): — Достоврный свидтель, это и до васъ касается! Не берите на свою душу такого тяжкаго грха. За то на рюмку водки ежедневно можете расчитывать до скончанія живота моего!
Вердяевъ оборачивается въ мою сторону, пожимаетъ рзко плечами и удивленно улыбается.
— Ну, теперь насчетъ распредленія капиталовъ, говоритъ нотаріусъ, обращаясь опята, къ доктору:— почему вы даете такое спеціальное назначеніе этимъ спорнымъ 20 тысячамъ (онъ показываетъ на какое-то мсто въ завщаніи) на которыя сами безнадежно смотрите — именно дтямъ отъ Катерины Филипповны? Не справедливе ли было бы этотъ рискъ на всхъ наслдниковъ разложить?
— Если ужь ее самое не могу я завщать чертямъ, то пусть хоть дтямъ ея достается на орхи! живо говоритъ Даниленко:— это я сейчасъ передлалъ тутъ, съ почтеннымъ коллегой.
— Также и ваши собственныя дти, ваше превосходительство, побойтесь Бога. Чмъ же невинныя-то дти виноваты!
— Воля отца, право завщателя! забываете?
— Оно конечно…
— Вы представьте себ ихъ удивленіе, ужь опять мягко, вкрадчиво, съ улыбочкой, нагибаясь къ Вердяеву, говоритъ оригиналъ:— представьте, узнаютъ что наслдуютъ, радуются, расчитываютъ, волнуются — и потомъ вдругъ это… (Онъ показываетъ большой кукишъ).— Каковъ эфектъ и афектъ? Пожалуста, чтобъ это осталось въ завщаніи!
— Хорошо-съ, ваша воля. Вы мн платите — явно незаконнаго нтъ — что-жь мн-то? Останется но вашему.
— Плачу, именно плачу! Мама!— мама ужь задремала на стул — сердобольная юница!.. Бдите!
Маргарита Ивановна вскакиваетъ испуганно со стула.
— Виновата, ваше превосходительство!
— Кошелекъ! Документы!
Она подаетъ ему кошелекъ изъ комода, вмст съ какимъ-то пакетомъ изъ сахарной бумаги. Онъ вынимаетъ изъ кошелька радужную бумажку и вручаетъ Вердяеву.
— Получите впередъ задаткомъ, почтенный архиваріусъ… то бишь, нотаріусъ! Вы думаете генералъ, живущій на чердак дома Карембы, денегъ не иметъ?
— Не смю этого и подумать, ваше превосходительство! Съ чего вы это изволили заключить? (Вердяевъ, однако, поскоре засовываетъ ассигнацію въ карманъ панталонъ).— Вотъ только свидтелей боле достоврныхъ нужно бы, Семенъ Семенычъ. За этимъ остановка. (Конечно, не сегодня: ужь поздно, на дняхъ. Прізжайте въ контору еще разъ). Но, въ крайнемъ случа, можно будетъ какъ-нибудь и съ этими… ‘Достоврные свидтели’ кланяются Вердяеву низко.— Заставьте только ихъ, къ тому времени, гд-нибудь прописаться, ваше превосходительство.
Между тмъ, Даниленко, роющійся въ пакет изъ сахарной бумаги, достаетъ оттуда связку какихъ-то записокъ.
— Вотъ, говоритъ чудакъ: — на чемъ зиждутся наши притязанія къ военно медицинскому вдомству (онъ поднимаетъ связку высоко вверхъ):— четырнадцать лтъ боремся! Сто-тысячный капиталъ сокрытъ здсь. Достоврный свидтель Стновъ знаетъ: боле пятидесяти копій съ сего сдлано имъ для меня! Взгляните сами, почтенный нотаріусъ, если не врите.
Онъ обрываетъ снурокъ на связк и кладетъ ее передъ Вердяевымъ.
— Что же смотрть, ваше превосходительство, вполн довряю.
— Взгляните, взгляните!
Вердяевъ, видимо, лишь для проформы, беретъ первое попавшееся ему въ руку. (Документъ на какомъ-то оффиціальномъ бланк). Но вотъ глаза Владиміра Иваныча широко-широко раскрываются. Онъ длаетъ на стул нетерпливое движеніе.
— Но вдь это, подавленно произноситъ нотаріусъ:— вдь это начетъ въ сто тысячъ на васъ, Семенъ Семенычъ?
— Я этого не признаю — и четырнадцать лтъ борюсь! Я за казной считаю!
— Гм! меланхолически произноситъ Вердяевъ:— Что-жь тогда и завщаніе совершать!
— А вамъ что, почтенный? Вы свои деньги получаете, или нтъ?
— Такъ-то такъ, да все… Что-жь тогда наслдникамъ прійдется получить, подумайте!
— А хоть бы и ничего! Вамъ-то что?
— Такъ-то такъ.
— А вы подумайте лучше вотъ о чемъ: какой это для милыхъ дтушекъ будетъ эффектъ и аффектъ: сто тысячъ къ полученію, сто тысячъ въ начет — балансируется!
И глаза его снова свтятся діавольскимъ сарказмомъ. Онъ довольно поглаживаетъ бороду.
Чрезъ четверть часа, мы выходимъ отъ него съ нотаріусомъ вмст.
— Разглядли вы, г. Мастовъ, этого чудака? Въ своемъ онъ ум, какъ вы думаете? Какова злость, насмшка надъ всмъ и вся: вдь онъ смялся сегодня — надъ покойною женою, надъ собственными дтьми, надъ этими пьянчужками-свидтелями, надъ этой несчастной ‘юницей’, какъ онъ ее называетъ, надо мною, надъ Пленеромъ, надъ людьми, обстоятельствами, закономъ, наконецъ, надъ самимъ собою, надъ своимъ положеніемъ, собственнымъ позоромъ! И еще деньги, какъ видите, платитъ за все это!

XXV.

13-го апрля, суббота.

Съ Аваловскимъ нотаріусъ попрежнему холоденъ. Видимо, продолжаетъ дуться. Отношенія ихъ чисто оффиціальнаго характера. Чмъ все это кончится?.. Съ Венцеславомъ же Венцеславичемъ Дмитрій Павлычъ ужь давно не разговариваетъ…
Сегодня Пленеръ нездоровъ, вслдствіе вчерашняго происшествія съ нимъ. Кресло его опять пустуетъ въ контор. Должно быть, серьзно боленъ, потому что Вердяевъ своего доктора посылалъ къ нему. Владиміръ Иванычъ, замтно, сердитъ на Пленера: нотаріусу приходится въ контор работать за двоихъ.
— Полгода былъ исправенъ, крпился, снова прорвало! Испортятъ мн опять старика, жалуется онъ кассиру. Еще, къ счастію, постителей вс эти дни немного бываетъ въ контор.
Дйствительно, Зильберштейна давно ужь не видно. Вернадскій тоже что-то не показывается, посл исторіи съ переодтымъ юнкеромъ. Одинъ Корутновъ регулярно каждый день является въ контору къ исходу 1-го часа. Ну, да это мало интересно для конторы. Является Корутновъ для завтрака, понятно. Вердяева коробитъ эта безцеремонность, но онъ все-таки любезно угощаетъ его фриштиками въ своей столовой. Нердко посл этого случается, что въ столовой слышится какой-то неопредленный шумъ и тогда молодцоватый Павлюкъ спшитъ туда на помощь. Сами же Шакаловъ съ Вердяевымъ, почти ежедневно, куда-то здятъ по длу этого Корутпова.
Лишь Бекиревъ съ Пандевымъ, по доброт душевной, не забываютъ насъ. Вотъ и сегодня прибжали въ контору около полудня поджидать Саровича: видимо, нашу контору они избрали пунктомъ для всегдашнихъ rendez-vous съ Саровичами, Зильберштейнами и подобными личностями.
Саровичъ, однако, заставилъ ихъ сегодня прождать порядкомъ. Онъ явился лишь во второмъ часу.
— Устроили, наконецъ? тревожно спрашиваетъ его Бекиревъ, идя навстрчу.
— Устроилъ, устроилъ! Радъ, что могу отблагодарить пріятеля, говоритъ Филиппъ Петровичъ, вытирая нотъ со лба.— Дайте кто-нибудь покурить.
Бекиревъ торопливо суетъ ему папиросу.
— Гд же векселя? Когда можно имть деньги въ рукахъ? нетерпливо освдомляется Павелъ Николаичъ.— Торопимся. Намъ некогда!
— Заразъ, заразъ! Сегодня, хоть сейчасъ! Ужь на возы укладываютъ.
— Какъ на возы? возвышая голосъ, кричитъ Пандевъ.
— Желзомъ, старымъ желзомъ, Никита Никитичъ, получаете. Иначе нельзя. Побей меня Богъ, нельзя было иначе! Все едино. Покупателей въ рынк сколько хотите найдете.
— Что вы, что вы? кричатъ ему Бекиревъ и Пандевъ.
— Нельзя было иначе, побей Богъ, нельзя! Гд вы теперь найдете дисконтъ чистыми деньгами? Цлый день и такъ бгалъ, искалъ! Три воза даютъ.
Шумъ и споръ поднимается у нихъ порядочный. Заемщики не соглашаются, ругаютъ Саровича и требуютъ векселей и комиссіонныхъ денегъ обратно назадъ.
— И вотъ благодарность человку трудящемуся! вздыхая, меланхолически произноситъ Саровичъ. (Онъ вытираетъ потъ со лба рукавомъ своего старенькаго сюртука).— Возвращу векселя, если желаете. Пойдите тогда, поищите валюты наличными деньгами! Векселя обратно получите на будущей недл, въ субботу.
— Какъ въ субботу?! Цлая недля! Ахъ, вы плутъ, мошен…
— Вы шли бы, господа, спорить въ какое-нибудь другое мсто, здсь же — присутственное… Г. Бекиревъ… ваше превосходительство Никита Никитичъ! говоритъ, конфузясь, нотаріусъ съ своего кресла.— Здсь, право, не мсто.
— Ахъ, плутъ! ахъ, какой хитрецъ! кричатъ Бекиревъ и Пандевъ, убгая изъ конторы.— Подожди же!
— Я теб покажу, какъ шутить съ генеральскими векселями! добавляетъ отъ себя Пандевъ, грозя своимъ костылемъ.— Въ сыскное отдленіе подамъ заявленіе!
— Побей Богъ, не виноватъ! Для васъ же старался. Своей пользы не понимаете, врно говорю, что своей пользы не понимаете! пускаясь за ними въ догонку, оправдывается Саровичъ.
— Отблагодарилъ! смется Севрюговъ.
До трехъ часовъ мы сидимъ почти безъ работы. Въ три часа прізжаетъ двининскій пріятель Красноносовъ.
Теперь Вердяевъ встртилъ его какъ ужь стараго знакомаго. Членъ-распорядитель — скаго поземельнаго банка привезъ Вердяеву какое-то дло и, кром того, письмо отъ Платона Александрыча. О самомъ дл они долго что-то таинственно разговаривали у стола нотаріуса, а потомъ и это показалось имъ неудобнымъ и они отправились въ кабинетъ Вердяева.
— И нужно, чтобы засвидтельствованіе было сдлано чисто, калиграфически хорошо: понимаете для какого лица! оговоривается Красноносовъ, на порог кабинета.
— Останетесь довольны обнадеживаетъ его нотаріусъ.
Они заперлись въ кабинет.
Черезъ пятнадцать минутъ я былъ позванъ, черезъ Севрюгова, въ кабинетъ Владиміра Иваныча. Онъ попросилъ меня перейти работать на часъ въ его комнату. Мн опять было указано мсто около окна, на извстномъ ужь читателямъ маленькомъ столик. Вердяевъ далъ мн собственноручный образецъ засвидтельствованія и положилъ предо мною пачку какихъ-то изящно литографированныхъ листовъ, въ заголовк которыхъ стояло невинное слово: ‘Свидтельство’. Свидтельства эти были оттиснуты на дорогой, толстой бумаг. Они начинались словами:
‘Предъявитель сего свидтельства (промесса) иметъ право на полученіе, въ случа фактическаго и окончательнаго воспослдованія утвержденія, высшею властью, устава товарищества подъ наименованіемъ: ‘Товарищество петербургскаго спшнаго домостроительства’, отъ нижеподписавшихся учредителей онаго, десяти паевъ (по 1,000 рублей каждый) поименованнаго товарищества или, по желанію, денежной стоимости этихъ паевъ, т. е. десяти тысячъ рублей серебромъ наличными деньгами’. Дале слдовали условія о недйствительности этихъ промессовъ, въ случа неутвержденія устава товарищества и т. д. Подъ свидтельствомъ стояли ужь три подписи, которыя требовалось теперь засвидтельствовать: Красноносова, Двинина и Мацфельдена.
— Сдлайте здсь, въ кабинет, эти семь засвидтельствованій и сдлайте чистенько, сказалъ мн Вердяевъ.
Я замтилъ, что въ тоже время Красноносовъ, раскрывъ свой толстый бумажникъ и передавая Владиміру Иванычу дв сторублевки, тихо предупредилъ его:
— Въ маленькой сдач, которая тутъ слдуетъ, мы потомъ когда-нибудь сосчитаемся, г. потаріусъ.
— Хорошо-съ, хорошо.
Вс свидтельства были одинаковаго содержанія. Всхъ ихъ было, дйствительно, семь. Я на всхъ сдлалъ красивое засвидтельствованіе. Когда я надписывалъ пятое или шестое изъ нихъ, то вдругъ, нечаянно, замтилъ внизу что-то бывшее прежде крпко написаннымъ карандашемъ и, затмъ, стертое резинкой. Я безъ труда прочелъ: ‘Принадлежитъ Его Пр—ству П. П. Фонъ-Саломъ’.— ‘А!’ невольно подумалось мн. Взглянувъ на вс остальныя, я и на нихъ нашелъ ту же помтку. Для внесенія засвидтельствованій въ реэстръ былъ вызванъ на мое мсто въ кабинетъ Венцеславъ Венцеславичъ съ книгами. Я же отпущенъ во-свояси въ контору.
Я не могъ не подлиться съ Аваловскимъ сдланнымъ мною открытіемъ.
— Что-жь? et tu Brute, можемъ мы сказать трагически, улыбаясь, замтилъ мн Дмитрій Павлычъ.
— Но что-жь это за форма свидтельствъ? что это такое?
— ‘Что это такое’?— Аваловскій лукаво прищурился и, по своему обыкновенію въ такихъ случаяхъ, почесалъ бородку: — семь, вы говорите, этихъ свидтельствъ?
— Семь, по десяти тысячъ каждое, 70,000 рублей, значитъ.
— Жирно! Если это не пустой фараоновскій сонъ его превосходительства фонъ-Салома (вдь Двинины и на вод отлично умютъ писать!), то, по всей вроятности, это семь тучныхъ фараоновскихъ коровъ, судьба которыхъ, увы!— быть пожранными, впослдствіи, тощими ‘вертикалами’ братушки Наводнаго.
Я разсмялся.
Конецъ дня опять омрачился непріятностью.
Во время бытности Венцеслава Венцеславича въ кабинет нотаріуса, въ контор снова потребовалась Аваловскому злополучная ‘книга городскихъ сборовъ’, для внесенія чьего-то векселя. Едва онъ расположился въ ней писать, какъ Венцеславъ Венцеславичъ, возвратясь на свое мсто изъ кабинета, поднялъ новую исторію изъ-за этой книги. Аваловскій, не обращая вниманія на его бснованія, продолжалъ писать въ книг. Это бсило нашего ‘реэстранта’ еще боле. Напрасно я и Севрюговъ ему доказывали, что нельзя же публику задерживать въ контор изъ-за того, что ему одному хочется всегда писать въ этой книг. Онъ ничего не слушалъ и лишь кричалъ, что ему портятъ книгу ‘какимъ-то куринымъ мараньемъ’. Этимъ онъ вызвалъ Аваловскаго снова на колкость, а потомъ самъ же первый побжалъ въ кабинетъ жаловаться нотаріусу.
Случай этотъ, какъ я предвижу, будетъ имть роковыя послдствія для бднаго Аваловскаго, т. е. для вопроса объ его дальнйшемъ пребываніи у насъ въ контор. Нерасположеніе къ нему нотаріуса, видимо, обостряется. Такъ не можетъ дло идти долго! Вердяевъ опять вышелъ изъ кабинета, на эту исторію взволнованнымъ.
— Всякое терпніе лопается, говоритъ онъ.
— Или онъ, или я? слышу, категорически произноситъ жалующійся Венцеславъ Венцеславичъ.
Вердяевъ, съ минуту, мнется въ нершительности.
— Если моя врная служба ни во что не ставится, начинаетъ говорить взволнованно Венцеславъ Венцеславичъ:— то мн остается только…
— Вамъ, кажется, Дмитрій Павлычъ, робко начинаетъ ехидничать Вердяевъ, нервно поправляя рукою свои подкрашенные волосы:— вамъ, кажется, пріятне было бы веселымъ зоилствомъ да интимными длами съ неопытными барышнями заниматься, чмъ нотаріальною службою.
Не въ бровь, а прямо въ глазъ!
— Ошибаетесь, Владиміръ Иванычъ, колко замчаетъ Аваловскій, не отрываясь отъ своей работы:— съ опытными пріятне… Всмъ хотлось бы съ неопытными позабавиться, можетъ быть, да не всмъ он въ руки даются, кхе!
Ну, это ужь и не въ глазъ, а прямо въ зрачокъ!
Вердяевъ меланхолически вздыхаетъ и, понявъ намекъ, молча, отъзжаетъ, несолоно хлбавши. Онъ уходитъ въ кабинетъ.
Севрюговъ вступается за обиженнаго принципала.
— Неуважительность какая, ай-ай! говоритъ онъ Аваловскому, качая укорительно головою:— забыться до того! тц, тц, мексиканецъ! А еще умнымъ человкомъ считаешься!
— Савельичъ, кубышка, молчи, не мшайся! замтно раздражаясь. говоритъ со своего мста Аваловскій:— знай свои филипповскія булки, да сайки. Занимайся нумизматикой новыхъ металлическихъ билетовъ, что нахапали съ Вердяйкой по неразовскому длу!
— Либералъ. Охъ, къ добру не поведетъ!

XXVI.

14-е апрля, воскресенье.

Цлый день дома: нтъ занятій въ контор. Нечего сегодня и записывать въ дневникъ… Отмчу лишь незначительные, хронологическіе, такъ сказать, факты, относящіеся до пріятеля моего Дмитрія Павлыча.
Въ часъ пріхалъ Аваловскій къ Анн Алексевн. Онъ былъ одтъ въ новый сюртукъ, съ иголочки. На немъ черный галстухъ. Онъ, замтно, въ отличномъ расположеніи духа сегодня. Она тоже весела, какъ беззаботная птичка. М-lle Морошкина показываетъ ему съ гордостью видъ на жительство, добытый вчера отъ ‘маменьки’.
— Хотя и со скандаломъ, да получила-таки, говоритъ она энергически.— Они оба просятъ меня скоре отдать дворнику видъ въ прописку.
— Вдь скоро можетъ потребоваться все это, напоминаетъ мн Дмитрій Павлычъ, намекая на предстоящую свадьбу.
Я оставляю ихъ наедин, уходя въ комнату Кати…
Они что-то долго ходятъ по гостинной, разговаривая о длахъ. Я невольно слышу сквозь дверь упоминаніе фамиліи нотаріуса Кузьмовича. И потомъ, когда мы опять сошлись вмст, за завтракомъ, Дмитрій Павлычъ проговорился, что былъ у Кузьмовича и просилъ о мст для себя.
— Что же?
— Не знаю еще. Завтра дастъ отвтъ. Приказалъ зайти.
— Что вы такъ торопитесь? спрашиваю я.
— Да я ужь вижу, что время убираться… Я вамъ давно говорилъ, что Вердяйка меня слопаетъ за Анну Алексевну. Разв вы не поняли вчерашней сцены?
— Какъ не понять! слишкомъ ужь ясно.
— Чего-жь ждать? Если завтра получу благопріятный отвтъ отъ Кузьмовича, то посл завтра прощайте: напишу энциклику по контор вообще, и Вердяйк въ частности — и adieu! Беру у Кузьмовича и вечернія занятія: теперь скоро нужны будутъ, напоминаетъ онъ.
— Дай Богъ вамъ всякаго счастья, замтилъ я съ грустью.— А только мн каково оставаться въ контор!
И это правда. Мн будетъ теперь въ контор, я чувствую, страшно тоскливо. Сосдство Аваловскаго всегда вносило въ мою службу какое-то легкое, веселое, осмысленное настроеніе духа. При всегдашней готовности этого рдкаго чудака помочь товарищескимъ совтомъ новичку въ незнакомомъ дл, мн жилось этотъ мсяцъ, полтора — легко, легче, чмъ я воображалъ первое время: при его же рдкой способности характеризовать однимъ словомъ, однимъ намекомъ людей, обстоятельства, вертящіяся передъ глазами въ теченіи служебнаго дня, вся сухая суть конторской дятельности получала въ моихъ глазахъ осмысленное толкованіе, дйствительную, какъ говорилъ онъ мн когда-то, привлекательность: возможность наблюдать человчество именно на почв матерьяльной подкладки жизни!..
Положительно, прійдется сиротствовать безъ него въ контор, предчувствую! Привыкъ.

XXVII.

16-го апрля, вторникъ

Вчера Пленеръ явился въ контору въ свое время.
Лицо его было невроятно осунувшееся, глаза впалы и мутны. Онъ жаловался Севрюгову, я слышалъ, на головную боль. Это все еще послдствія, вроятно, визитовъ къ Даниленко, который завелъ теперь обычай, говорятъ, почти каждый вечеръ приглашать къ себ ‘коллегу’, подъ тмъ или другимъ предлогомъ… Замтно, Николай Иванычъ стыдится намъ всмъ смотрть въ глаза, когда раздаетъ по утрамъ работу. Да и не намъ однимъ, онъ конфузится и швейцара Павлюка, и постителей конторы, хотя, конечно, никто изъ послднихъ ничего не знаетъ о случившемся съ нимъ происшествіи у Даниленко. Работая у своего стола, онъ, видимо, старается наклоняться къ бумаг пониже, дабы его не замчали, или чтобы самому не замчать людскихъ взглядовъ. Врно, ему кажется, что вс на него смотрятъ!
Во второмъ часу вчера пріхалъ Даниленко. Теперь онъ былъ одинокъ. Онъ опять сталъ охать, склоня голову на ручку дивана и жаловаться на слабость, на приближеніе смертнаго часа. Вердяевъ, однако, ужь мене теперь на это обращалъ вниманія. Даниленко сталъ торопить нотаріуса съ совершеніемъ духовнаго завщанія, въ виду своего болзненнаго состоянія, онъ находилъ только нужнымъ сдлать снова измненія въ 9 завщанія. Вердяевъ нетерпливо махнулъ рукой, но ничего не высказалъ: онъ помнилъ, что сто рублей ужь лежатъ въ его карман. Даниленко выразилъ желаніе лишить Маргариту Ивановну назначенныхъ ей денегъ за неповиновеніе и какую-то втренность относительно штабсъ-капитана Стпова. Вердяевъ выслушалъ его равнодушно и, взявъ проэктъ завщанія изъ рукъ Даниленки, безъ разговоровъ, совсмъ вычеркнулъ перомъ указанный параграфъ.
Но когда Даниленко, поднявшись съ дивапа, подошелъ къ бюро Пленера и тихо сталъ съ нимъ шептаться о чемъ-то, мн показалось, что Вердяевъ, ужь съ досадой, почесалъ затылокъ и, вставъ съ кресла, торопливо сказалъ:
— Ваше превосходительство! пожалуйте сюда, пожалуйте въ кабинетъ.
И увелъ доктора отъ Пленера въ свою комнату. Онъ замтно не желалъ, чтобы Даниленко по секрету говорилъ съ Николаемъ Иванычемъ…
А сегодня вдругъ какой ужасъ!
Въ контор съ утра было много народу. Пленеръ занимался усиленно около своего стола. Онъ, видимо, старается теперь усиленной работой заслужить себ извиненіе въ глазахъ Владиміра Иваныча Вердяева. До часу все было благополучно и онъ ни на что не жаловался. Но вотъ онъ поднялся съ кресла и потянулся къ этажерк нотаріуса за какимъ-то сводомъ законовъ. Слышимъ, онъ вдругъ слегка вскрикнулъ. Смотримъ, онъ поднялъ слегка руку кверху, затмъ она у него безсильно упала внизъ и онъ грохнулся въ кресло, простонавъ:
— Григорій Сав…
Вердяевъ бросается къ нему на помощь. Севрюговъ, Аваловскій, я и вс присутствующіе въ контор — даже постители — бгутъ къ его креслу. Старикъ ужь свсился на ручку сиднья и, какъ только мы хотли высвободить его изъ кресла и неосторожно отодвинули это послднее, грохнулся на полъ. Суета, крики, легкая истерика отъ испуга присутствующей въ контор дамы. Бдный Пленеръ лежитъ недвижимъ на полу, безсмысленно и неподвижно выпучивъ оловянные глаза. Онъ еще пытается поднять правую руку, но она опять машинально падаетъ на его грудь.
— Воды! кричитъ растерявшійся Вердяевъ: — галстухъ снимите, сорвите безъ церемоніи! Подымите голову, чтобы выше была!
— Кровь бросить тотчасъ же! кричитъ Севрюговъ.
— Доктора нужно, безъ доктора нельзя это сдлать, говорятъ Аваловскій и Венцеславъ Венцеславичъ:— ударъ, несомннно!
— Послать сейчасъ Павлюка за докторомъ, приказываетъ нотаріусъ.— У насъ въ дом живетъ какой-то. Если не застанетъ дома, пусть швейцаръ скачетъ на извощик въ ближайшую лечебницу: дежурнаго пусть пригласитъ, я заплачу, что будетъ стоить.
— Переложить куда-нибудь нужно!
— Несите, господа, въ мой кабинетъ, говоритъ торопливо Вердяевъ. Онъ самъ хватаетъ несчастнаго за ноги.
Мы вс поднимаемъ на руки нашего бднаго старика и несемъ въ кабинетъ, гд кладемъ на турецкій диванъ. Вки его теперь ужь опущены, онъ дышетъ тяжело. Прибжавшая прислуга освобождаетъ его отъ сюртука и всего, что можетъ стснять несчастнаго. Вердяевъ льетъ ему изъ графина воду на темя и, намочивъ платокъ, суетъ на сердце, подъ рубашку.
— Все этотъ проклятый Даниленко! все онъ! сквозь слезы говоритъ Владиміръ Иванычъ, обращаясь къ Севрюгову:— я какъ будто предвидлъ, предчувствовалъ, предупреждалъ Николая Иваныча не пить.
Приглашенный докторъ констатируетъ параличъ правой половины тла. Принимаются предварительныя мры.
Мы пока отправляемся на свои мста.
Черезъ часъ, бднаго Николая Иваныча уносятъ изъ конторы на рукахъ дворники, дабы положить въ фаэтонъ Вердяева, долженствующій отвезти страдальца домой. Севрюговъ долженъ сопровождать его въ этомъ путешествіи. Мы тоже вс бжимъ помогать переносу.
На порог передней, ударившій въ глаза солнечный свтъ изъ окна, кажется, на минуту приводитъ больного въ сознаніе. Онъ медленно раскрываетъ глаза. Узнавъ Вердяева, онъ косноязычно произноситъ, взглядывая на нотаріуса и пытаясь шевельнуть рукой:
— Дочер… жену… семейство не оставьте, Влад…
— Будьте покойны, Николай Иванычъ! кричитъ, нагибаясь къ его уху, Вердяевъ:— Богъ милостивъ! Старайтесь только не тревожиться.
Тяжелая сцена! Ничего не работалось посл этого сегодня въ контор. Только и говору, что о бдномъ Никола Иваныч. Вс прізжающіе въ контору кліенты наши, узнавъ о несчастіи, отъ души жалютъ Пленера, старика по натур глубоко честнаго и всмъ симпатичнаго. Вдь его никто иначе и не называлъ изъ кліентовъ конторы, какъ ‘почтенный Николай Иванычъ’.
А съ завтрашняго дня новая потеря, не знаю какъ для конторы нотаріуса, но для меня громадная: Аваловскій по-секрету сказалъ мн сегодня, что ужь ршено, что онъ переходитъ къ нотаріусу Кузьмовичу и переходитъ, можетъ быть, не позже, какъ завтра. Сиротствовать, положительно сиротствовать приходится! И поговорить-то будетъ не съ кмъ… Постараюсь забыться за работой!
Право, не хочется и дневника-то продолжать дале…

XXVIII.

20-е апрля, суббота.

Три дня не писалъ. Запустилъ многое. А, впрочемъ, что-жь я запустилъ? Въ контор скука, ничего нтъ интереснаго. Севрюговъ, по обыкновенію, неизмнно жуетъ, Венцеславъ Венцеславичъ поправляетъ разъ тридцать въ день свой галстухъ, да калиграфирметъ въ реэстрахъ. Аваловскаго вотъ ужь два дня какъ нтъ въ контор… Вердяевъ, кажется, разстался съ нимъ безъ особеннаго сожалнія (онъ его всегда побаивался нсколько). Слышно, что онъ только жалетъ, что Дмитрій Павлычъ перешелъ къ ненавистному ‘новатору’ Кузьмовичу, а не къ другому какому-нибудь нотаріусу. Венцеславу Венцеславичу теперь, естественно, легче дышется въ контор, а почтенный Севрюговъ въ этомъ отношеніи: ‘какъ начальство’… Одному мн тоска смертная!
Вердяевъ все длаетъ самъ въ контор, безъ помощника.. О Пленер нтъ утшительныхъ извстій: ‘все въ томъ же положеніи’, ежедневно докладываетъ швейцаръ, посылаемый Вердяевымъ справляться о ход болзни къ доктору нотаріуса, лечащему теперь тоже и Пленера. Къ Вердяеву ежедневно, говорятъ, прибгаетъ сынишка Николая Иваныча въ дырявыхъ сапогахъ. Нотаріусъ посылаетъ больному по рублю, по два…
Дла идутъ въ контор черепашьимъ шагомъ, ни шатко, ни валко, какъ говорится. Севрюговъ это объясняетъ тмъ обстоятельствомъ, что Святая чрезъ нсколько дней: столичное населеніе занято другими помыслами. Однако, духовное завщаніе Даниленки мы, наконецъ, все-таки совершили. Нотаріусъ бралъ съ собою Венцеслава Венцеславича и меня на домъ къ чудаку-доктору, чтобы скоре окончить. Взять другихъ свидтелей — онъ заставилъ-таки Даниленку. Знаменитое духовное завщаніе было совершено при свидтеляхъ: конторщик дома, гд жилъ завщатель, какомъ-то ‘отставномъ регент владычняго хора’, при старшемъ дворник и посыльномъ съ городской стойки, котораго обязался съ собою привезти нотаріусъ. Я вписывалъ завщаніе въ актовую книгу. Въ немъ ужь ничего не упоминалось о Маргарит Ивановн, столь извстной намъ подъ названіемъ ‘мама’. Да и самой ‘юницы’ ужь не было въ квартир Даниленко.
— Изгнана за грхъ Евы, объяснилъ Семенъ Семенычъ нотаріусу, когда Вердяевъ неосторожно освдомился о томъ, что, дескать, невидно сегодня Маргариты Ивановны?
Какъ бы то ни было, кончили, наконецъ, съ этою долгою комедіею. Когда нотаріусъ разсказалъ Семенъ Семенычу ужасный случай съ Пленеромъ и попенялъ на генерала за то, что тотъ спаивалъ старика ради шутокъ, Даниленко, весьма хладнокровно принявъ это извстіе къ сердцу, шутливо замтилъ:
— О то, старый дурень, коллега! треба было пить и пить, не останавливаясь! Поврьте мн, какъ доктору.
Сегодня, предъ ‘запоромъ’ конторы, какъ говоритъ Григорій Савельичъ Севрюговъ, нотаріусъ, придя къ намъ за барьеръ, спросилъ меня осторожно:
— Вы вдь мимо квартиры Пленера ежедневно ходите, г. Мастовъ?
— Да-съ.
— Я попросилъ бы васъ зайти къ нему, передать маленькій пакетъ его жен и осторожно, осторожно — понимаете, это деликатно нужно сдлать!— намекнуть ей, что мы должны будемъ искать новое лицо для замщенія мста почтеннаго Николая Иваныча. Нельзя долго оставаться безъ помощника, объясните. Пусть не сердится. Я посылаю его мсячное жалованье полное, за десять лишнихъ дней!.. Но мы не можемъ, не можемъ ждать, объясните. Все, что могу еще сдлать — такъ это устроить въ пользу почтеннаго Николая Иваныча подписку между состоятельными кліентами конторы, каковы: Двининъ, Красноносовъ, Неразовъ.
Я стоялъ, какъ ошпаренный.
— Если можно, то избавьте меня отъ этого порученія, Владиміръ Иванычъ, осторожно попросилъ я.
— Почему?
— Тяжело являться въ бдный домъ такимъ встникомъ.
Онъ ничего не отвтилъ, но, въ первый разъ, взглянулъ на меня изъ-подлобья и сдлалъ губами недовольную мину.
— Ну, вы сходили бы, Венцеславъ Венцеславичъ, обратился онъ къ нашему ‘реэстранту’.
— Какъ прикажете, Владиміръ Иванычъ.
— Или вы, Григорій Савельичъ, добавилъ Вердяевъ, относясь къ кассиру.
— Слушаю-съ.
Я понялъ въ эту минуту, что бднаго старика выкидывали, при разбитіи параличемъ, какъ негодную вещь, какъ старую, разбитую клячу — и вздохнулъ о судьб всхъ труженниковъ нашего дла!
А боле почти и нечего писать! Энергія ослабваетъ, обычная лнь вступаетъ въ свои права… Да и секретъ моего писанія разгаданъ Катею.
— Знаю, что ты по ночамъ все пишешь, говоритъ она мн сегодня:— ты думалъ меня одурачить, а я женщина, тебя провела: все прочла. Даже знаю, на чемъ остановился и какъ надъ женою, въ дневник, смешься! Стыдно быть скрытнымъ.
— Хотлъ сюпризъ сдлать, доказать, что не лнтяй.
— А, все-таки лнтяй! Только на мсяцъ и хватило терпнья, въ послднихъ главахъ ужь замтно, что опускаются у тебя руки. О, милый мой лнтяй!

XXIX.

8-ю мая, среда.

Начало мая… M-lle Морошкиной ужь нтъ у насъ въ дом. Да она ужь и не m-lle Морошкина, а мадамъ Аваловская. Этотъ новый титулъ, кажется, доставляетъ сладкую пищу для ея юной гордости! Съ недлю, какъ мы сыграли ихъ свадьбу. Для этого вс они и моя Катя (я не могъ отлучиться въ будни) — здили въ Лугу на сутки, а потомъ у насъ пили шампанское и провели цлый вечеръ. Была и ‘маменька’, до послдняго момента не врившая въ возможность этой свадьбы. Но когда ей объявили, что все ужь обдлано при помощи военнаго священника и полковаго доктора, земляка Аваловскаго, при чемъ цлыхъ три офицера и два студента расчеркнулись по церковнымъ книгамъ гд нужно, она расплакалась, грозилась митрополиту или главному священному жаловаться, но потомъ все простила, благословила Аничку и даже — правду сказать — порядкомъ подпила, старушка, у насъ на гулянк… Живутъ теперь Аваловскіе гд-то въ Гончарной, пока въ меблированныхъ комнатахъ.
Жаркое, голубое небо, майскій день.
Иду сегодня, въ пятомъ часу, по Невскому со службы. Рдть сталъ Невскій — вс расходятся къ обду. Вдругъ Аваловскіе: тоже идутъ обдать куда-то въ табельдотъ около пассажа. Лицо Анны Алексевны пылаетъ счастьемъ, взгляды ея не сбгаютъ съ лица молодого мужа. Мы останавливаемся, здороваемся и начинаемъ болтать.
Проходятъ церемоніальнымъ маршемъ мимо насъ: Евгеній Неразовъ, Пандевъ и Бекиревъ. Бекиревъ ужь опять держитъ за талію лихого кавказца. (Значитъ, не вс еще надежды потеряны).
— Вы подумайте, подумайте еще, жарко говоритъ онъ Евгенію Алексичу.
— 30% дивиденда! Гд вы это найдете? добавляетъ Никита Никитичъ Пандевъ.
Аваловскій подмигиваетъ мн.
— А что Скрипачевъ, патронъ Бекирева? спрашиваетъ онъ.
— Ничего. Что-жь ему длается? Сочиняетъ себ, врно, романсы.
— А я думаю, что ему ужь время начинать писать и оперу.
Я смотрю внимательно на Аваловскаго.
— Вотъ хоть-бы подъ заглавіемъ: ‘Вавила Бекиреевичъ — богатырь дисконта’. Оркестровать, конечно, будетъ Пандевъ.— И Дмитрій Павлычъ третъ язвительно рукою бородку.— Трещитъ скрипачевскій кредитъ въ банкахъ, я слышалъ. Давича былъ у Кузьмовича въ контор бухгалтеръ Обгцества взаимнаго кредита, такъ сколько разсказывалъ интереснаго! Геніальная голова этотъ Бекиревъ, право! Въ мсяцъ угораздить доврителя по-уши — разв это не талантъ?
Я разваю только ротъ. Вдругъ къ намъ подбгаетъ Саровичъ. Онъ весь въ поту, по обыкновенію, безъ пальто, въ прежнемъ потертомъ сюртучк.
— Здравствуйте, господа. Какой жаркій день! Слышали новость?
— Получили, наконецъ, съ Оттомарки? шутитъ Аваловскій.
— На-днахъ получу, не смйся, не смйся, насмшникъ! Теперь не то.
— Что-жь?
— Дайте папиросу, скажу.— Ему даютъ папиросу.— У Двинина-то какое несчастье!
— Что?
— Домъ обвалился сегодня утромъ въ Измайловскомъ полку, въ сентябр закладывали. Стоялъ вчерн, стали разбирать ставни, чтобъ штукатурить — задняя-то стна и грохнула: 3-хъ рабочихъ убило и 9 ранило!
— Слышите, Евгеній Васильичъ? шутитъ Аваловскій:— а вы въ двининскомъ дом живете. Вызжайте-ка скорй по добру, по здорову.
— Мацфельдену, говорятъ, запретятъ строить, заявляетъ Саровичъ.
— Не погладятъ по головк! Разв можно позволять въ двининскія стны стучатъ молотками? замчаетъ, съ самою серьзною физіономіею, Аваловскій.
— Дайте еще папироску на дорогу.— Саровичу вручаютъ дв. Бгу къ кухмистеру. Завтра вдь закладка нашего дома на материнской земл. Молебенъ, а посл закуска. Нужно еще, по порученію Платона Александрыча, заказать завтракъ на 50 персонъ: вся строительная комиссія будетъ. Спшу!
И онъ убгаетъ, шлепая по жар задками резиновыхъ калошъ, видимо, и надтыхъ-то для того, чтобъ скрыть какой-нибудь изъянецъ сапоговъ.
— И Двининъ… говоритъ, въ раздумь, Дмитрій Павлычъ:— ну, этотъ еще вынырнетъ!
Я ихъ провожаю нкоторое время, затмъ мы разстаемся.
Едва я пришелъ домой и позвонилъ у квартиры моей, какъ Катя, отворивъ дверь, торопливо спросила меня, еще не здороваясь:
— Какъ фамилія этого чудака-доктора, которому вы недавно длали на дому духовное завщаніе? не Даниленко?
— Да, Даниленко.
— Читалъ про него сегодня въ газетахъ?
— Нтъ.
— Ничего не знаешь?
— Нтъ.
— Какъ же у васъ это неизвстно въ контор! Читай.
Она подала мн одну изъ столичныхъ газетъ. Я прочиталъ въ отдл хроники:
‘Вчера утромъ, дано знать полиціи, что проживавшій по —ской улицы въ д. Карембы, въ меблированныхъ комнатахъ, дйствительный статскій совтникъ, докторъ медицины Даниленко усмотрнъ въ спальн у себя мертвымъ, съ явными признаками насильственной смерти. Даниленко найденъ въ своей постел заваленнымъ подушками. Смерть, очевидно, произошла отъ задушенія. Цнныя вещи и деньги исчезли. Секретные замки открыты съ очевиднымъ знаніемъ секрета. У покойнаго были деньги, говорятъ, жилъ покойный большимъ оригиналомъ, съ дтьми и родными своими находился въ ссор. Подозрніе падаетъ на проживавшую у покойнаго нкоторое время рижскую мщанку Ш. и отставного военнаго С., скрывшихся изъ Петербуга. Строгое разслдованіе начато’.
— Онъ? спросила меня Катя.
— Несомннно, онъ.
Я взялъ извощика и поспшно похалъ обратно къ Вердяеву.

Дмитрій Гирсъ.

Конецъ.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 3—5, 1883

Гирс Дмитрий Константинович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сцены, Лейкин Николай Александрович, Год: 1884
  2. Жизнь Чарльза Диккенса, Форстер Джон, Год: 1872
  3. Записки тюремной надзирательницы, Робинсон Фредерик Уильям, Год: 1863
  4. Торопь вешняя, Соколов Иван Иванович, Год: 1916
  5. Из цикла ‘Мельком’, Успенский Глеб Иванович, Год: 1889
  6. Прогулка заграницей, Твен Марк, Год: 1880
  7. Елец, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1885
  8. Старая и юная Россия, Гирс Дмитрий Константинович, Год: 1868
Электронная библиотека