‘Отечественныя Записки’, No 12, 1862
Дневник девочки. Сочинение С. Буташевской, с предисловием И. С. Тургенева. Издание Н. А. Серно-Соловьевича, Спб. 1862, Буткевич Софья Михайловна, Год: 1862
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Дневникъ двочки. Сочиненіе С. Буташевской, съ предисловіемъ И. С. Тургенева. Изданіе Н. А. Серно-Соловьевича, Спб. 1862.
Бдность русской дтской литературы столько разъ была оплакиваема, что говорить объ этомъ явленіи значитъ напрасно утомлять вниманіе читателя. Но, напротивъ того, нельзя не встртить съ любопытствомъ и не разсмотрть внимательно книгу, заключающую въ себ оригинальное произведеніе новой русской писательницы для дтей, и притомъ рекомендуемую г. Тургеневымъ въ слдующихъ словахъ: ‘Мысль, которая положена въ основаніе книги г-жи Буташевской и которая состоитъ въ томъ, чтобъ направляя вниманіе дтей на окружающіе предметы, посредствомъ изученія этихъ самыхъ предметовъ открывать постепенно весь тотъ міръ, въ которомъ они живутъ — эта мысль врна, и правдива и едва-ли не въ первый разъ съ такой полнотой и отчетливостью примняется у насъ. Проведенная въ цломъ ряду живыхъ образовъ систематически, но безъ педантизма, она можетъ дать обильные плоды. Тутъ есть и занимательность, и почти неистощимое богатство фактовъ, и здравый ненатянутый реализмъ, и въ то же время есть новость, необходимая для юнаго, впечатлительнаго воображенія, есть даже таинственность, тмъ боле заманчивая, что она является неожиданно, по поводу вещей, повидимому самыхъ обденныхъ’ (стр. VI и VII).
Мы совершенно согласны съ г. Тургеневымъ въ истинности основной мысли г-жи Буташевской, но спрашивается, въ какой мр удовлетворительно ея исполненіе.
У маленькой двочки Врочки есть папа и мама, которые заботятся о ея воспитаніи. Однажды мама подала дочк совтъ описывать все, что она длала и говорила впродолженіе дня, двочка послушалась и, между-прочимъ, стала записывать разсказы матери о разныхъ предметахъ ихъ домашней обстановки и главнйшихъ матеріальныхъ потребностей человка — пищ, одежд, помщеніи. Эти разсказы, вмст съ собственными приключеніями двочки, тоже описанными, и составляютъ содержаніе дневника.
Разсказы большею частью изложены отъ лица тхъ предметовъ, о которыхъ слдуетъ говорить, такъ, напримръ, кусочекъ хлба разсказываетъ, что сперва онъ былъ пшеничнымъ зерномъ, былъ посянъ въ пол, произвелъ стебелекъ, разцвлъ, далъ чернушки, которыя были собраны, вымолочены, смолоты въ муку, мука была обращена въ тсто, его испекли и, наконецъ, стали сть, бурнусъ ведетъ свою исторію съ-тхъ-поръ, когда онъ былъ шерстью барашка, прыгавшаго на лужку и т. д. Дйствительное, фактическое содержаніе этихъ разсказовъ не велико, но за то эта фактическая основа распространена нравственными разсужденіями и длинными описаніями. Повидимому, авторъ предполагалъ скрасить послдними сухость голаго факта, намъ кажется, что онъ вполн ошибся въ этомъ пріем: какъ ни живо дтское воображеніе, дитя вполн удовлетворяется простымъ изложеніемъ истины, лишь бы самый фактъ былъ интересенъ и доступенъ для его пониманія, а если у него разыграется воображеніе (а это случается часто, ребнокъ самъ оживотворитъ предметъ, о которомъ ему разсказывали, подобно тому, какъ онъ заставляетъ дйствовать и говорить картонныхъ и оловянныхъ солдатъ и охотниковъ. Предупреждать этотъ процесъ его воображенія значитъ отнимать упражненіе у его умственной дятельности. Съ другой стороны, чтобы украшенное такимъ-образомъ описаніе содйствовало лучшему уразумнію истины, оно должно быть вполн художественное, а этого въ описаніяхъ ‘Дневника’ тоже не имется, и потому ихъ пространность просто утомительна. Мы полагаемъ, что ихъ съ большимъ успхомъ могло бы замнить развитіе фактическихъ подробностей, которыхъ, какъ мы уже говорили, въ книг мало. Чтобы подтвердить наше сужденіе примромъ, выбираемъ одинъ изъ разсказовъ матери (говорятъ усы дождеваго зонтика):
‘Мы служили украшеніемъ страшному морскому великану, называемому китомъ. На хребт его могли бы помститься мильйоны червяковъ всякой породы и цлое стадо барановъ, длиною онъ былъ въ 10 саженъ и въ 2,000 пудовъ всу. Изъ одного язычка его рыбаки достали шесть бочекъ масла.
‘И какой красавецъ былъ этотъ китъ! одни усы чего стоили! Представьте себ, что съ каждой стороны громадной его пасти красовалось отъ восьмисотъ до девятисотъ такихъ роговыхъ пластинокъ — это были не усы, а лсъ! И сколько можно было надлать зонтовъ, корсетовъ и разныхъ разностей изъ усовъ одного кита!
‘Впрочемъ, не для одной красы росли мы на губахъ великаго кита: мы замняли ему зубы, потому-что другихъ у него не было. Когда наступало время обда, онъ, бывало, подниметъ насъ вверхъ и выставитъ, надъ водой, тотчасъ же куча маленькихъ морскихъ животныхъ заберется туда и давай играть, прыгать… Тогда китъ, замтивъ, что полакомиться есть чмъ, разваетъ свою пасть, а вода такъ и бросится въ нее, какъ въ пропасть, увлекая за собой всхъ этихъ глупенькихъ шалуновъ, которые тамъ исчезаютъ.
‘Но не поздоровилось бы киту отъ подобнаго обда: въ желудк его, какъ он ни великъ, не могло бы помститься огромное количество проглатываемой имъ воды. Во избжаніе этого неудобства, разумная природа устроила, наверху его головы, два носовыя отверстія, называемыя дыхалами, изъ которыхъ выкидывается вода, какъ изъ фонтановъ.
‘И каковъ видъ, когда десять или двнадцать китовъ, сплотившись вмст, плывутъ, какъ какой-нибудь громадный корабль, выкидывая на 5 на 6 саженъ въ вышину цлыя колонны воды! Или когда это дружеское общество вздумаетъ повеселиться, поиграть: поднимутся, бывало, господа киты во всю свою длину, да потомъ бухъ! въ воду! Каковъ шумъ! каковъ кругъ разбжится по вод отъ паденія такихъ богатырей…
‘О! какъ великъ и прекрасенъ былъ нашъ океанъ! продолжалъ зонтъ:— никогда я его не забуду! никогда! Буря ль разыграется и заходятъ сизыя волны, загудятъ, застонутъ… ничто не попадайся имъ тогда на пути — все поглотятъ! Въ тихую погоду, море, родина паша, какъ нжная мать, колышетъ насъ въ своей обширной колыбели и кормитъ своими питательными волнами, наполненными мильйонами крошечныхъ превкусныхъ животныхъ.
‘Весной, какъ только солнышко начнетъ нагрвать воду, изъ глубины океана выплываютъ на поверхность мильйоны живыхъ существъ. Сельди плывутъ плотными слоями, мечутъ золотистую икру — точно песчаный островъ выступаетъ надъ волнами и хочетъ застлать собою море. Сколько ихъ тутъ? Кто можетъ сосчитать эти легіоны, эту живую безконечность жизни…! Въ одну ночь рыбаки налавливаютъ сельдей до десяти тысячъ боченковъ. На дв, на три сажени въ глубину, воды не видно, отъ изобилія икры и молокъ. Представьте себ, что каждая сельдь иметъ еще до ста яицъ. А треска еще получше сельди: до девяти мильйоновъ яицъ иметъ одна такая рыбка! За то
Англія посылаетъ на ловлю ея до тридцати тысячъ матросовъ — а сколько другія страны? Да, вотъ какова треска! Для нея одной создались колоти, устроились конторы и города.
‘Но что бы могъ сдлать человкъ?— Вс наши усилія, флоты, рыбныя ловли — были бы ничто: сельдь и треска, не говоря уже о другихъ рыбахъ, пожалуй, запрудили бы море и сдлали бы изъ него какое-нибудь болото. Чтобъ отвратитъ подобную опасность, жизнь обратилась къ сестр и спутниц своей смерти, и сказала ей: ‘Пріиди ко мн на помощь! Нкоторыя породы рыбъ такъ плодовиты) что могутъ превратитъ питательныя волны морей въ какую-нибудь мутную тину, что было бы очень-вредно для другихъ существъ, живущихъ въ ихъ глубинахъ‘. Смерть отвчала, что она сама-по-себ тоже ничего не можетъ вдлать безъ помощи великой природы. Тогда жизнь и смерть обратились къ природ! ‘Создай намъ, говорили они, силу уничтоженія, силу равновсія!‘ Разумная природа и вызвала со дна моря самое обожорливое чудовище — акулу, которая своей страшной пастью поглощаетъ все, что ни попадется ему на пути, и такимъ-образомъ очищаетъ море. Но есть въ моряхъ, кром акулы, и другія рыбы, которыя по ремеслу своему такіе же прожорливые доки, какъ и акула, хоть не въ такой степени’ (стр. 69 — 73).
Мы обозначили курсивомъ т мста, которыя считаемъ безполезнымъ и водянистымъ распространеніемъ основнаго содержанія. Подобныхъ мстъ въ книг довольно. Очень не нравится намъ и та холодная, непонятная для дтей аллегорія о жизни и смерти, которая вставлена въ конц разсказа, хорошо, если она пройдется незамченною для ребенка, но что, если онъ, читая эту страницу, спроситъ мать или отца: ‘какой это такой человкъ — смерть?’
Приключенія самой двочки, составляющія другую сторону въ содержаніи ея дневника, не отличаются ни занимательностью, ни даже связностью, мотивы ихъ сентиментальны и лишены всякаго движенія, авторъ не обладаетъ художническою наблюдательностью, и потому изложеніе его вовсе не картинное. Онъ изображаетъ дтей русскихъ, ставитъ ихъ въ сношенія съ простонародьемъ, и при всемъ томъ ни въ одномъ лиц, ни въ его проявленіяхъ, обстановк и даже рчахъ, вы не замтите чертъ, сколько-нибудь народныхъ. Къ довершенію всего, авторъ придерживается старой методы, наголо выставлять нравственныя поученія и обильно пересыпать ими разсказъ свой, при чемъ и самый способъ изложенія становится отвлеченный и скучный для ребнка.
Къ ‘Дневнику двочки’ присоединены дтская драма и сказка. Ни та, ни другая не лучше дневника. Та же сентиментальность, поученіе, страсть къ аллегоріи и отсутствіе занимательности.
Итакъ, въ книг г-жи Буташевской исполненіе далеко не соотвтствуетъ основной мысли автора. Произнося такое сужденіе, мы совершенно расходимся съ г. Тургеневымъ, но тмъ не мене не думаемъ, что ошиблись: наши доказательства налицо — и въ самой книг, и въ предъидущихъ строкахъ рецензіи. Отзывъ г. Тургенева не боле, какъ любезность свтскаго человка.