Дневник Андре, В-ский А., Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

БОМБА ПРОФЕССОРА ШТУРМВЕЛЬТА
Фантастика Серебряного века
Том VII

А. В-ский
ДНЕВНИК АНДРЕ
Путешествие на воздушном шаре к Северному полюсу

Вместо предисловия

В последнее время и печать, и публика очень много занимались вопросом об участи знаменитого воздухоплавателя Андре, рискнувшего отправиться на воздушном шаре к неведомому до сих пор Северному полюсу. Интерес к этому смелому путешествию выражался далеко не всегда одинаково, — иногда он ослабевал чуть ли не до совершенного забвения и самого Андре и полярных стран, а иногда доходил до такого напряжения, что даже вполне нормальные люди галлюцинировали, видели какие-то несуществующие воздушные шары, слышали мнимые крики и т. п. Ввиду такого положения этого вопроса, мне кажется, не только важно, но даже необходимо обнародование всех мало-мальски достоверных данных об участи злополучного путешественника. С этой точки зрения напечатанное ниже начало дневника, имеет несомненно громадное значение, так как дневник этот есть до сих пор единственный документ, взятий из реальной действительности и по всем признакам принадлежит перу знаменитого воздухоплавателя. Впрочем, не вдаваясь пока в критическую оценку достоверности дневника, я прежде всего расскажу историю его находки.

12 ноября, поздно вечером, ко мне совершенно неожиданно явился мой хороший приятель Николай Иванович Ф. и привез с собой целый багаж следующих, чрезвычайно любопытных предметов. Во-первых, здесь был шар, не фантастический какой-нибудь, вроде ‘челябинского’, а самый настоящий, хотя и небольшой, объемом всего около 200 кубических метров, шар этот бледно-серого цвета, имеет обычную, почти яйцевидную форму и сделан из плотной шелковой материи, снаружи он обтянут пеньковой сеткой, служащей для прикрепления к шару небольшой ивовой корзины. Во-вторых, мой приятель привез с собой маленький из просмоленного брезента мешочек и, наконец… две рукописи на французском и шведском языках.

— Что это такое?.. Откуда ты взял шар?.. Уж не от Андре ли все это? — невольно взволновался я.

Николай Иванович согласился с моей догадкой. По его словам, шар этот был пойман в лесу его имения 8 ноября.

— Так ты ради этой находки и приехал сюда? — удивился я.

— Что ж тут удивительного?.. Олонецкая губерния не за горами, всего трое суток езды до Питера, — объяснил Ф. — Наконец, и находка того стоит… Знаешь что, — добавил он после некоторого молчания, — я думаю даже дня через два ехать со всем этим багажом в Швецию, — там знают почерк Андре и, конечно, лучше всего разберут, принадлежат ли ему найденные рукописи.

Я вполне одобрил план Николая Ивановича. Однако прежде, нежели он уехал, я постарался сделать перевод интересных рукописей и теперь представляю его на суд просвещенной публики.

При этом необходимо заметить еще следующее. Обе рукописи, шведская и французская, по содержанию своему совершенно тождественны и каждая из них выше заголовка начинается письмом или, скорее, запиской. Записки эти, как и дневник в верхней части рукописей, очень попорчены сыростью. Правда, не только смысл, но и содержание записок, благодаря сличению двух дневников, удалось восстановить вполне, но подпись, к несчастью, в обоих текстах вымокла настолько, что лишь с большим трудом можно прочесть прописную букву А. Конечно, впоследствии с помощью фотографии и некоторых химических средств подпись будет восстановлена, но теперь, к сожалению, этого еще не сделано за недостатком времени. Тем не менее, я уверен, что и в настоящем виде дневник неизвестного А. (без сомнения, Андре), наверно будет прочитан с удовольствием всеми образованными людьми, интересующимися наукой и одним из самих самоотверженных ее представителей.

Переводчик дневника А. В-ский.

От издателя

По непредвиденным обстоятельствам напечатание всего дневника не может состояться ранее декабря месяца текущего года. Вследствие этого, желая по возможности удовлетворить вполне естественному любопытству публики, я решил издавать ‘Дневник’ небольшими выпусками, назначая за каждый самую доступную цену. Купивших настоящий, первый выпуск, прошу сохранить его, так как он составляет лишь начало чрезвычайно интересного и безусловно ценного сочинения о полярных странах. Если позволят обстоятельства, следующие выпуски будут иллюстрированы найденными в рукописях рисунками. Второй выпуск выйдет после первого в самом непродолжительном времени.

Издатель.

Записка на заголовке

Северный полюс.

Главный город.

18 ноября 1897 года.

Я имею очень мало надежды, что пускаемый мною шар с дневником достигнет своего назначения попасть в руки цивилизованных людей. Размеры шара так невелики и само устройство его так несовершенно, что скорее всего он не достигнет даже материка. Но без надежды жить нельзя, и я отправляю его, несмотря на самые незначительные шансы на успех. Вскоре сделаю и вторую попытку. Прошу тех, кому, может быть, попадутся в руки мои записки, опубликовать их во всеобщее сведение. Кроме того, прошу не разыскивать меня и не снаряжать для этой цели никаких экспедиций до тех пор, пока я сам когда-нибудь не извещу об этом тот мир, к которому я принадлежу по своему естественному происхождению и духовному развитию. За мной следят, но… (дальше записка испорчена)… шлю мой искренний привет моей родине, друзьям и всем, кто помнит обо мне.

А…

Дневник

11 июля, н. с. Слава Богу, путешествие началось при самых благоприятных условиях. Ветер был не очень силен, но, тем не менее, в течение дня мы пролетели к северу около четырехсот миль. Направление ветра почти не изменялось, и в общем мы уклонились к западу градуса на два долготы, что, конечно, в здешних широтах составляет расстояние почти незначительное.

Трудно передать то чувство, которое мы испытали, потеряв из виду наших друзей и очутившись над необъятным, безбрежным океаном. Какое-то жуткое, щемящее ощущение одиночества невольно закрадывалось в наши сердца. Позади остался близко знакомый и дорогой по пережитым событиям мир, впереди — одна неизвестность, таинственное будущее с возможными невзгодами и сравнительно слабой надеждой на успех затеянного предприятия. Вообще и я, и мои товарищи были так взволнованы в течении этого дня, что не ощущали потребности ни в пище, ни в наблюдении интересных явлений полярной жизни. Даже заметки о состоянии погоды, давлении воздуха, температуре и направлении аэростата делались нами скорее машинально, нежели сознательно.

Только около 10 часов вечера явилась усиленная потребность и в сне, и в пище. Сейчас мы пообедали и вместе с тем поужинали. Клонит ко сну. Но, не желая делать пропусков в дневнике, я взял на себя первую ночную вахту, к великому удовольствию моих товарищей. Теперь мы идем на гайдропе футах в 70 над поверхностью океана. Земли не видно. Ветер слабый. Завтра надеюсь несколько сосредоточиться, успокоиться и вообще отнестись более внимательно к окружающей меня обстановке.

13 июля, н. с. Вечером. Кажется, мы теперь вошли, наконец, в настоящую колею. И вчера и сегодня время наше распределялось следующим образом. В шесть часов утра, вместе с началом первой дневной вахты, кофе и легкий завтрак, затем в девять часов закуска, в двенадцать, с началом второй дневной вахты, обед, в шесть — кофе и в десять часов вечера ужин. Время от шести часов вечера до шести утра делится нами на три ночных четырехчасовых вахты. Такой порядок очень удобен, так как каждому из нас приходится и спать и бодрствовать в разные часы суток. На обязанности вахтенного лежит производство метеорологических наблюдений и, смотря по времени, исполнение обязанностей повара, вахтенный же управляет, насколько это возможно, и полетом аэростата.

Говоря о распределении времени, я прежде всего упомянул о еде. Это вполне понятно. Несмотря на интерес, представляемый самим путешествием, завтрак, обед и ужин играют далеко не последнюю роль в нашей однообразной жизни. За едой как-то невольно завязываются разговоры и споры, сидя внизу, на самом дне нашей корзины, невольно забываешь суровую, реальную действительность, и будущее начинает рисоваться в привлекательной сказочной дымке, осуществляется сон наяву, кажется, что не бодрствуешь, а грезишь, и тогда, смею всех заверить, можно провести немало приятных минут и в утлой ладье под аэростатом, над безбрежной пустынной равниной Ледовитого моря.

Кстати, не мешает заметить, что, несмотря на качку и отсутствие активного движения, у всех нас аппетит превосходный. Происходит это, по всей вероятности, как от побуждающего действия свежего воздуха, так и от общих, точно еще не исследованных свойств климата здешних широт. Питаемся мы, как я уже заметил, во-первых, кофе и во-вторых — разного рода консервами. И то, и другое приготовляется вахтенным на спиртовой лампе и, к слову сказать, далеко неодинаково. Лучшим поваром оказался Стриндберг и самым плохим — Френкель, я по кулинарным способностям занял между своими товарищами золотую середину. Интересно смотреть, с какой серьезностью и вниманием относится солидный Стриндберг к своим поварским обязанностям. Еще за час с лишком до еды он достает нужные в данное время припасы, осматривает их, размеряет и дозирует, как самый внимательный аптекарь самое сложное лекарство. Одна варка кофе — целое священнодействие. Глядя на него, Френкель обыкновенно острит и хохочет, а я, придерживаясь нейтральной почвы, только улыбаюсь, сижу и жду, когда наконец истощатся кулинарные ухищрения добряка Стриндберга.

В море нет ничего достойного особого внимания. Повсюду однообразная темная водная равнина, белая пена на гребнях небольших извилистых волн и больше ничего. Вчера Френкель, во время моего сна, заметил на горизонте какое-то небольшое судно, по всей вероятности, китолова, а сегодня, около двух часов пополудни, мы все видели целую стаю, штук в пятнадцать, китов. Как это ни странно, но шар наш не произвел на них никакого впечатления, несмотря на то, что шел очень низко, всего футах в 200 над поверхностью океана.

Из пернатого мира попадались неизвестных мне пород чайки и альбатросы. Кстати, заговорив о птицах, следует упомянуть, что в течении всего нашего путешествия нами выпушено четыре пары голубей. Первая пара пущена без особой надобности несколько часов спустя после отлета с твердой земли. Таким образом мы хотели невольно хоть чем-нибудь восстановить общение с оставленными на берегу людьми. Вторая пара выпущена вчера после полудня, а третья и четвертая сегодня — утром и вечером. Эти голуби понесли уже не сентиментальный привет друзьям на родину, а сообщения чисто делового и научного характера, короче говоря — выписки из корабельного журнала нашего воздушного судна. Все выпущенные голубя сразу же взяли южное направление и быстро скрылись из виду.

Теперь я поймал себя на странном, хотя и глупом стремлении замолчать неприятное. Но я помню, что я не страус, прячущий голову в песок от опасности, и, скрепя сердце, все-таки запишу неутешительные события последних двух дней. Первая бела заключается в том, что, благодаря набежавшей туче, охладившей воздух и опустившей аэростат, вчера вечером мы попали в ток воздуха, имевший совершенно нежелательное для нас направление, с востока на запад. Терять балласт в самом начале путешествия было чересчур рискованно, и вследствие этого нам волей-неволей пришлось пролететь к западу более двухсот миль, что совершенно изменяет весь план нашего путешествия, и вместо Америки конечным пунктом полета являются теперь негостеприимные пустыни северной Сибири. Вторая неприятность схожа с первой, с той лишь разницей, что, благодаря непроизвольному изменению высоты полета, мы целый сегодняшний день последовательно то подвигались к северу, то возвращались назад, и только последние три-четыре часа летим, наконец, довольно быстро и, что самое главное, к северу, почти по меридиану. Теперь мы находимся, приблизительно, под 30®402 западной долготы и под 82® северной широты. Скорость полета — около двадцати пяти миль в час. Если условия погоды не изменятся, можно рассчитывать на… на то, что Бог даст. Жалкое положение!.. Несмотря на видимо благоприятные данные, мы все-таки решительно ни на что не можем рассчитывать.

Температура + 10. Влажность — нормальная. Высота полета — 450 футов.

Несмотря на полночь, солнце светит так же ярко, как днем, хотя и имеет несколько багровый оттенок.

15 июля. Утром, 7 часов. Да, загадывать вперед нечего. Вместо полюса — опять та же широта, что и два дня тому назад, вместо западной долготы — восточная и, наконец, вместо ветра — полнейший, решительно ничем не объяснимый штиль.

Зато накануне нам пришлось выдержать настоящий шторм. Начался он утром, в 4 часа, в то время, когда мы шли на высоте около 1000 футов, во время моей вахты. Сначала я думал управиться собственными силами, но вскоре увидел, что положение наше чересчур серьезно и что рисковать лишними шансами на успех благодаря лишь своей самонадеянности я не могу. В самом деле, погода разыгралась не на шутку. В какие-нибудь четверть часа все небо покрылось темными клочковатыми облаками. Ветер с каждой минутой крепчал, постоянно менял направление и, наконец, превратился в какую-то нелепую, противную всем законам метеорологии бурю. Барометр быстро упал. Температура понизилась. Скорость движения воздуха была так велика, что ветер свистел и шумел в снастях, словно на парусном фрегате. Я стал будить товарищей. Впрочем, они и сами сквозь сон чувствовали, что дело неладно, так как, увлекаемый бурей, шар все время был впереди корзины, вследствие чего, вместо обычного горизонтального положения, дно ее постоянно наклонялось то в ту, то в другую сторону. При перемене направления наклонно устойчивое положение всей системы нарушалось и корзина начинала раскачиваться, словно гигантский маятник, делая нередко углы до 90®.

При таких критических обстоятельствах решено было подняться выше пояса бури. К этому нас понуждало еще и то крайне неблагоприятное условие, что вследствие сильного понижения температуры аэростат опустился почти к самой поверхности океана, можно было опасаться, что какой-нибудь шальной ток воздуха погрузит нас в воду.

На первый раз выбросили два мешка балласта, по 100 килограммов в каждом. Аэростат быстро рванулся кверху, несколько раз метнулся к западу и к востоку, наконец достиг сферы облаков и быстро пошел по северо-восточному направлению. Море исчезло из глаз. Вокруг был густой, дышащий сыростью туман. Высоту полета точно определить не удалось, так как вследствие сильного падения барометра нужно было делать значительную поправку, а величина этой поправки нам не была известна. Только по приблизительному расчету можно полагать, что тогда мы летели на высоте от 2000 до 2500 футов. Часов в 7 утра облака кое-где разорвались и мы увидели, что все море до самого горизонта было покрыто разбитыми остатками ледяных полей. Несмотря на большое расстояние, до нас ясно доносился шум сталкивающихся льдин. Около 8 часов мы наткнулись на жалкую жертву свирепствующей бури. Небольшой китолов, совершенно затертый льдами, с поломанным рангоутом и порванными снастями, отчаянно боролся с неминуемой гибелью. Видно было, как экипаж рубил мачты и старался установить временный руль из двух полубочек. Увидев нас, китолов выкинул североамериканский флаг и сигнал о помощи. Сердце обливалось кровью при виде гибели бравых моряков, но что же мы могли сделать? Весельчак Френкель не мог выдержать тяжелого зрелища и заплакал, как маленький ребенок. Через полчаса мы потеряли несчастное судно из виду. Встреча с китоловом произошла приблизительно под 12®152 восточной долготы и 80®302 северной широты.

6-го августа. Я долго ждал, ждал целых три недели, возможности передать в дневнике свои последние впечатления. Теперь возможность эта есть, но зато нет ни сил, ни умения выразить словом пережитые ощущения. Одно только могу сказать: я живу в совершенно ином мире, мире настолько фантастическом, настолько странном, что создать его не может даже самое смелое воображение. Но на самом деле все окружающее меня далеко не фантазия, а самая настоящая, живая, реальная действительность. И сам я не грежу, а живу, мыслю и чувствую, я сам несомненный обитатель нового странного мира, короче говоря, я живу на Северном полюсе, среди странных, населяющих его существ.

Что такое полюс?.. Для всякого мало-мальски образованного человека, вопрос этот совершенно пустой, хотя вполне точно и неразрешимый. Прежде всего полюс, конечно, известная математическая точка, частица земли, вращающаяся вокруг самой себя, такое место, где солнце не заходит летом и не показывается зимой ровно по шести месяцев. С физической точки зрения, полюс одно из двух: или море, или суша… Так скажет всякий, так думал и я до тех пор, пока сам не очутился на полюсе.

Как это ни странно, но определения поэтов гораздо точнее и ближе к действительности, — полюс на самом деле есть таинственный фантастический мир, совершенно особый и не похожий ни на что земное…

На другой день после шторма погода была теплая и ясная. Изменявшийся накануне ветер принял снова прежнее северное направление и дул настолько сильно, что, по моим расчетам, мы пролетали в час около сорока итальянских миль. При такой скорости мы ожидали достигнуть полюса в этот же день, и расчеты наши были близки к осуществлению, так как секстан показал нам в полдень, что мы находимся приблизительно на 85®552 северной широты.

Сначала, с утра, аэростат наш держался на высоте 400-500 футов, но потом, сильно разогретый солнечными лучами, он поднялся на высоту 1.000 футов с лишком. Термометр (Цельсий), показывал в тени +12 и на солнце +20,5.

Вообще, условия полета были самые благоприятные. Конечно, за последнее время мы достаточно уже разуверились в легкости достижения цели, но, тем не менее, надежда не покидала нас, и самочувствие наше значительно улучшилось. После обеда радостное настроение дошло до того, что Френкель стал даже петь.

Голос у него прекрасный, хотя и малообработанный. Мы с истинным удовольствием прослушали несколько номеров соло, затем присоединился Стриндберг и безбрежная равнина океана огласилась впервые, как мы думали, от сотворения мира очень стройным и звучным дуэтом.

Странное впечатление производил этот импровизированный концерт. Внизу — пустынное море, сверху — бледно-синее полярное небо. Нигде ни единого живого существа. И только три человека, находясь в полной зависимости от произвола капризных стихий, дерзко нарушают тысячелетнее спокойствие пустыни своим легкомысленным, почти неуместным весельем. Мне даже грустно стало. Но товарищи мои не унывали и даже предлагали мне спеть вместе с ними трио из ‘Пророка’. Я отказался.

Вскоре за тем мы были обрадованы новым, довольно знаменательным событием. Около трех часов пополудни с аэростатом встретилась небольшая, неизвестного мне вида морская чайка. Птичка направлялась на юг и, вопреки ожиданию, не только не испугалась нас, но совершенно спокойно уселась на край корзины и безбоязненно отдалась нам в руки. Сначала мы думали, что она сильно утомлена противным ветром, но оказалось, что причина ее смелости зависит от другой причины. Выскользнув из рук Френкеля, чайка несколько миль летела вместе с нами к северу, потом описала вокруг аэростата два больших круга и снова уселась на борт. Френкель вздумал ее накормить. К великому удовольствию всей экспедиции, доверчивая птичка совершенно безбоязненно позволяла гладить себя, ела из рук рыбные консервы, размоченные в кофе сухари и даже проглотила предложенный ей Френкелем кусочек сахара.

Вообще птичка эта казалась нам радостным вестником земли, и притом земли не бесплодной, но несомненно заселенной живыми существами.

С другой стороны, можно было наверное сказать, что полярный материк необитаем людьми, иначе милая птичка не проявила бы к нам такого поистине трогательного доверия.

Будущее рисовалось нам в самом радужном свете.

— Если на полярном материке существует жизнь, то, очевидно, физические и климатические условия этому благоприятствуют, — резонировал степенный Стриндберг, — а, следовательно, весьма вероятно, что мы открываем новую арену жизни для переполняющего землю человечества.

Весельчак Френкель, бывший в это время на вахте, по обыкновению подшучивал над мечтаниями Стриндберга, острил и смеялся.

— А что, господа, не основать ли нам на полярном материке совершенно независимую колонию? — предлагал он. — Право, идея недурная… Новое государство, на новых условиях жизни. Как ты думаешь, Стриндберг?

Я невольно взглянул к таинственному неизвестному северу и… чуть не уронил подзорной трубы в море, — под ветром, милях в двадцати перед нами, совершенно явственно обрисовался низкий темный берег.

— Земля!!.. — крикнул я, вне себя от охватившего меня волнения.

— Земля!.. — повторили, как эхо, мои товарищи, хватаясь за бинокли.

Мне кажется, что ни Христофор Колумб, ни другие жаждавшие открытий мореплаватели никогда еще не встречали желанную землю с таким восторгом, с каким встретили ее мы.

В первые минуты после радостного открытия мы почти обезумели. Состояние нашего духа в то время можно сравнить только с ощущением преступника, приговоренного к смертной казни и неожиданно получившего полное помилование.

Между тем, расстояние от нас до земли с каждым мгновением все уменьшалось и уменьшалось. В половине четвертого берег отстоял от нас уже не более чем на пять миль. Принимая во внимание сделанное в полдень наблюдение, скорость и время движения аэростата, можно было с большой вероятностью заключить, что встреченная нами земля (на 20®242 восточной долготы) начинается с 88 северной параллели, т. е. всего в двух градусах от полюса.

Каждому понятно, с каким интересом рассматривали мы приближающийся берег. Наша лучшая подзорная труба ежеминутно переходила из рук в руки. Всякому хотелось хотя взором проникнуть прежде других в неведомую, вновь открытую страну, всякий чего-то ждал, что-то предвидел и предчувствовал…

Да, мне кажется, что ничем иным нельзя объяснить нашего непостижимого, с каждым мгновением увеличивавшегося волнения, как только инстинктивным предчувствием. Но пока довольно.

7-го августа. В самом деле, чрезмерное волнение наше можно было объяснить только предчувствием.

Берег, как я уже заметил, был низкий и темный. Такой колорит его, оказалось, зависел от массы густой, приземистой полярной растительности. Впрочем, кроме осок, мхов и низкой северной березы, мы, к великому своему изумлению, заметили еще и какие-то, очевидно, культурные растения. Я говорю ‘очевидно’ потому, что растения эти волновались подобно наших колосовым хлебам и, кроме того, росли на правильных, строго геометрической формы участках.

Аэростат перелетел береговую линию в 3 часа 46 минут и 34 секунды пополудни. Среди нашей экспедиции царило самое глубокое молчание. Чувства наши были так потрясены неожиданным открытием, что никто из нас не мог произнести ни одного слова. Да, впрочем, разговоры были совершенно излишни.

— Но где же, однако, хозяева этих полей? — заговорил наконец более других сохранивший присутствие духа Стриндберг.

Френкель, не говоря ни слова, взял его за руку и сделал жест по направлению к северо-востоку.

Там, на небольшом, поросшем низкими деревьями плато, возвышались какие-то удивительные, чрезвычайно странного вида постройки. В общем они напоминали отдельную усадьбу, только предназначенные для хозяйственных целей строения были непомерно велики, а жилой центральный дом чересчур высок и почему-то с башней, видом своим напоминающей вышку метеорологической обсерватории. Башня оканчивалась шпицами, флюгерами и целой массой каких-то неведомых физических приборов. В стороне, на отдельной колонне, помещалось нечто вроде гигантского конденсатора. Все постройки были сооружены из однообразной желтовато-белой массы, только приборы и шпицы, очевидно, были сделаны из металла и ярко горели на солнце, как настоящее, хорошо полированное серебро.

Ветер значительно стих. Аэростат немного опустился и продолжал свое движение к северу со скоростью не более 10 миль в час.

— А где же люди? — невольно вырвалось у Стриндберга.

— И люди есть, — снова указал зоркий Френкель.

Действительно, внизу, на земле, неподалеку от построек показалась и небольшая группа людей. Аэростат пролетел около них довольно близко, так что мы без труда могли рассмотреть этих первых, встреченных нами, обитателей Полярной Земли. Все они были одеты в однообразные костюмы, очень рослы и белокуры. Были ли здесь женщины, трудно сказать, хотя по очертаниям некоторых фигур можно было сильно сомневаться в их принадлежности к мужскому полу.

— А вот и стада их, — заметил наконец Стриндберг.

— Какие стада? — удивился Френкель. — Это слоны, их, насколько я знаю, и в Индии не пасут стадами.

— Нет, это не слоны, — возразил я, — а самые настоящие мамонты.

— Мамонты!..

Однако сомнения относительно породы встреченных животных быть не могло. На самом деле, внизу, на большом травянистом выгоне, паслось целое стадо, голов в пятьдесят, этих давно уже исчезнувших с наших материков толстокожих. Колоссальные, покрытые длинной бурой и темно-серой шерстью животные, стоя на коленях передних ног, мирно пощипывали сочную зеленую траву. Далее мы заметили, что на одном из мамонтов сидел с небольшой палочной в руках бородатый пожилой туземец, по-видимому, пастух странного стада. Аэростат летел далее.

Вскоре характер местности несколько изменился. Вместо плоской и низменной равнины стали попадаться холмы и небольшие пологие углубления. Отдельные усадьбы сразу выдвинулись в пяти или шести местах. Земля везде была возделана и представляла собой то поля неизвестных нам растений, то обширные, тщательно культивированные выгоны с пасшимися на них стадами мамонтов, рослого рогатого скота, громадных свиней и колоссальных мохнатых животных, похожих на оленей. Стриндберг, изучавший когда-то палеонтологию, решил, что странные олени представляют собой также исчезнувший ныне с наших материков вид оленя, называемого ‘торфяным’. Такое название дано этому животному вследствие того, что кости его находят преимущественно в торфяниках Ирландии.

— Ну и сторона!.. — заговорил Стриндберг, — допотопные животные и рядом с этим — культура выше нашей, европейской.

Мнение моего товарища о высокой культурности вновь открытой земли, по-видимому, было совершенно справедливо. Кроме прекрасно возделанных полей и, если можно так выразиться, идеально научных построек, мы всюду видели отличные дороги, шоссейные и рельсовые, водопроводы и другие, соединяющие отдельные поселки сооружения. Сотни труб и всевозможных проволок тянулись через поля решительно по всем направлениям. Назначение некоторых труб мы угадывали: судя по диаметру, это были, должно быть, проводники газов или жидкостей. Но рядом с этими были еще какие-то гигантские бесконечные цилиндры диаметром до трех метров и даже более. Затем, повсюду, и вдоль дорог, и просто на полях, стояло очень много фонарей. Предполагая, что все они электрические, легко можно было себе представить, как освещается вся эта местность в течение шестимесячной полярной ночи.

— И ночь, и день здесь одинаковы, — выразил вслух наши общие мысли Стриндберг.

— Да… я полагаю, что здесь, близ полюса, можно жить гораздо лучше, нежели у нас, при более благоприятных климатических условиях, — согласился Френкель.

Признаться, я не разделял мнения моих товарищей. Если сравнить культуру этих островитян с нашей, то окажется, что мы перед ними не более ни менее, как настоящие дикари, думал я, и каково же тогда будет наше положение при встрече с ними?.. В музей нас здесь посадят только… Другого места для нас среди этого народа нет, да и быть не может. Я высказал свои соображения товарищам.

— Конечно, здесь есть некоторая доля правды, — согласился Стриндберг, — но только — некоторая… Кто знает, может быть, они во всем остальном, кроме этих сооружений, стоят неизмеримо ниже нас, техническая образованность очень часто уживается вместе с поразительным духовным невежеством.

— Во всяком случае, надеюсь, что здешние туземцы не людоеды, — заметил весельчак Френкель, — остальное же меня очень мало интересует… Вот увидите, как мы хорошо проведем здесь время — будем лакомиться допотопными животными, наслаждаться великолепной иллюминацией…

— Они могут, и не будучи людоедами, совершить над нами какое-либо насилие, — возразил осторожный Стриндберг.

— Ну что же, тогда постараемся сначала узнать их намерения, и, если заметим что-либо подозрительное, сейчас… два мешка балласта — и кверху.

— А если они вслед за нами? — не унимался Стриндберг.

— Вряд ли… До сих пор мы не встретили ни одного летательного снаряда. Кажется, что эти ловкие строители дурацких труб и нелепых голубятен не особенно сильны в воздухоплавании.

— А это что?..

Я и Френкель взглянули в указанном направлении, на запад, и увидели, что с одной из этих ‘голубятен’ слетели последовательно, один за другим, человек десять-двенадцать туземцев.

Быстро и легко, словно стая гигантских белых птиц, поднялись они в уровень с аэростатом, затем описали в воздухе большой круг и направились прямо по направлению к нам.

Несмотря на вполне естественное волнение, мы, однако, успели рассмотреть, что островитяне летели при помощи громадных белых искусственных крыльев, очень похожих по форме на крылья обыкновенной летучей мыши. Кроме того, у каждого из них был прикреплен к ногам длинный двухлопастный руль.

— Ну, с чем-то они к нам пожалуют? — тревожно заметил я.

— С чем ни пожалуют, а вооружиться все-таки не мешает, — отозвался Стриндберг, доставая из нашего арсенала револьверы.

Я колебался и не знал, что делать.

Вдруг аэростат наш сильно рванулся кверху.

— Балласт!.. Кидайте балласт!.. — послышался в то же мгновение голос Френкеля.

Мы машинально повиновались.

В одну секунду за борт полетели мешки с песком, сначала один, затем другой, третий, четвертый… Аэростат стал подниматься с невероятной, никогда еще не виданной мною быстротой. Даже дух захватило.

— Четыре тысячи восемьсот, пять… пять с половиной тысяч футов, — послышался спокойный голос Стриндберга, — и, наверное, еще на столько поднимемся… Надо следить теперь за шаром… Исправен ли клапан?

— Исправен, — отозвался Френкель, тронув веревку, прикрепленную к клапану. — А где же наши милые островитяне?..

Я взглянул за борт. Внизу, на расстоянии менее тысячи футов, описывая в воздухе громадную спираль, островитяне летели кверху вслед за аэростатом, с каждым мгновением быстро нагоняя его.

Подробнее об этой повести неустановленного автора см. в приложенной к настоящему тому статье А. Блюма Республика ‘Северный полюс’. См. также Анохин Г. И. К Северному полюсу на воздушном шаре // Вестник РАН. 2000. Т. 70, No 5.

А. В-скийДНЕВНИК АНДРЕПутешествие на воздушном шаре к Северному полюсу

Вместо предисловия

Комментарии

Читайте также:

А. В-ский
ДНЕВНИК АНДРЕ
Путешествие на воздушном шаре к Северному полюсу