Диковинный матросик, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1899
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Константин Михайлович СТАНЮКОВИЧ
ДИКОВИННЫЙ МАТРОСИК
Рассказ
Иллюстрации художника П. Пинкисевича
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
I II III
________________________________________________________________
I
Среди тишины чудной тропической ночи колокол пробил четыре удара. Был
час ночи, и до смены вахтенных было еще далеко. А спать так хотелось.
Тогда грот-марсовой старшина Аришкин, — степенный, пожилой человек,
пользовавшийся на клипере* ‘Голубчик’ репутацией самого ‘башковатого’
матроса, который в книжке мог читать и умел огорошивать ‘занозистыми’
словечками даже такого ученого человека, как фельдшер, проговорил,
обратившись к кучке дремавших у грот-мачты матросов:
— Не спи, братцы. А то как бы вахтенный не разбудил по-своему…
Небось зубы начистит.
_______________
* К л и п е р — трехмачтовый быстроходный военный корабль.
‘Братцы’ встрепенулись, услышавши мудрые слова, так как знали, что
вахтенный лейтенант любил подкрасться, ровно кошка, и разбудить
действительно ‘по-своему’ заснувшего матроса.
Но ночь, волшебная тропическая ночь, тоже расточала свои сонные чары
‘по-своему’, и не прошло и пяти минут после предостережения Аришкина, как
уже среди кучки раздались подхрапывания.
— Ну уж и здоровы спать, идолы! — воркнул Аришкин и, наклонившись к
спящим, проговорил: — Кошка идет!
Все моментально вскочили. ‘Кошкой’ звали вахтенного лейтенанта
Пыжикова, находившего, что ‘распускать’ матросов не следует.
Аришкин засмеялся.
— Небось проснулись?.. Садись… я вам лучше что-нибудь расскажу…
По крайности сон разгонит.
— То-то расскажи, Никоныч… уважь… А то как бы взаправду не
подкралась Кошка, — заметил один из марсовых.
— Как не уважить вас, дрыхалов, уважу! — ласково промолвил Аришкин.
И плотней усевшись на бухту*, откашлялся и начал вполголоса и слегка
нараспев следующий рассказ.
_______________
* Б у х т а — снасть, уложенная в круги. — П р и м. а в т о р а.
II
— Тоже вот был у нас на клипере, на ‘Грозящем’, когда мы на нем три
года тому назад ходили в дальнюю, матросик один, Васька Пернатый
прозывался. Отцы его, говорил, птицеловы были, и было им прозвище
‘Пернатые’… Так довольно даже редкий и диковинный матрос был, братцы вы
мои. Такого никогда на флоте я не видывал. Человек, прямо сказать, с
понятием и по матросской части знал, хорошим рулевым был и в Кронштадте
веселым человеком оказывал себя, и карахтера тихого, и вином не занимался,
а как уплыли мы из Кронштадта и вошли в заграничные места, тут, значит, и
вышла эта самая загвоздка…
— В чем загвоздка? — спросил кто-то.
— А в том, братец ты мой, что вовсе в расстройку вошел. И чем дальше
мы уходили, тем больше он быдто тронутый понятием становился. Ни с кем не
говорил, чуждался, больше один да один, и все в тоске да в тоске, братцы
вы мои. Глядит этто он на море, мурлычет себе под нос песню, а сам
плачет… Однако тосковать — тосковал, а службу справлял форменно… А на
берег съезжал, так ни на что и не смотрел, а прямо в кабак, и привозили
его два раза размертвецки-пьяно… На клипере не дотрогивался и чарки
своей не пил, а на берегу, значит, тоску свою залить хотел… Дошли мы
таким родом до Мадер-острова, как остановил он старшего офицера и
докладывает: ‘Дозвольте, вашескобродие, объяснить причину’. — ‘Объясняй!’
— говорит. ‘Так, мол, и так, как вам, говорит, будет угодно, а нет больше
сил моего терпения!’ Этто он докладывает, а сам бледный-пребледный из лица
и похудал весь, хотя никакой хвори в себе не имел. А старший офицер малого
терпения был человек и как вскрикнет: ‘Ты что, говорит, такой-сякой, лясы
разводишь? Говори толком, в чем дело?’ Пернатый не испугался и отчесал:
‘Явите, говорит, божескую милость, прикажите меня сей же секунд отправить
обратно в Расею, а то я преступником-беглецом могу быть! Пробовал,
говорит, я всячески принудить себя и не могу, вашескобродие. Тоска сосет!’
— Ишь ты… Что ж старший офицер?
— Известно что… Подумал, что матрос огурнуться хочет от флотской
службы… Сперва-наперво ровно бы ошалел, что матрос с таким диковинным
прошением осмелился, а потом: раз, два, три, и пошел лупцевать. Искровянил
матроса в самом лучшем виде и говорит: ‘Я тебе, говорит, покажу
сил-терпения. Отшлифовать велю, так поймешь свою дерзость прошения’. А
Васька Пернатый свое: ‘Не пойму, говорит, вашескобродие… Не от лодырства
я прошусь!’ Велел ему всыпать двадцать пять. Всыпали…
— За прекословие, значит?
— То-то за оно самое. Потому старший офицер очень скор был и
прекословия не позволял… Любил, чтобы молчали, хотя бы он приказал
самого себя съесть… Малого терпения был человек… А который
нетерпеливый — хуже глупого бывает… Оделся, значит, Васька Пернатый
после порки и безо всякой это злобы и как бы в задумчивости говорит
унтерцерам, кои его линьками драли: ‘Никакие линьки, говорит, тоски не
разгонят. Дойду до капитана, и вернут меня в Расею’. Слушаем мы и думаем:
‘Спятил матросик’, кои с дурости и смеялись. Думали: чудит человек… А
он, братцы, как опосля оказалось, и вовсе не не мог совладать со своей
тоской. Хорошо. Ушли мы с Мадер-острова и вскорости зашли на Зеленые
острова для запаса угля, живности и свежей провизии, потому, как
сказывали, с островов Зеленых прямо хотели вальнуть на Яву-остров и минуя
Надежный мыс (мыс Доброй Надежды). Ден в шестьдесят переход рассчитывали,
потому и запасу всякого много брали. Как услышал про это самое Васька
Пернатый — на нем лица нет. Ходит по клиперу как бы в потере чувств. И
исхудал же он за это время — страсть… Было ему тогда этак годов
тридцать, не больше, а с виду вроде старика оказывает… Однако до
капитана не доходил… Боялся, видно, линьков… Он не очень-то их
обожал… С умом человек был и хотя тихий, а обидчистый… Ладно. Стоим
это мы в Портограндах (Порто-Грандо) четвертый день, грузим уголь, быков,
свиней, уток и курей принимаем, у арапов пельсины покупаем, лакомимся,
значит, как вдруг утром перекличка, а Васьки Пернатого нет…
— Сбежал? — нетерпеливо спросил один из слушателей.
— А ты слушай, тогда и узнаешь! — недовольно проговорил Аришкин. — А
то ‘сбежал’!.. А может, и не сбежал…
— Так куда ж он делся?
Аришкин несколько секунд помолчал, словно бы желая, как опытный
рассказчик, усилить внимание своей аудитории, и продолжал:
— Старший офицер как узнал, что Пернатый в нетчиках, очень даже
осатанел. ‘Мы, говорит, его, подлеца, сыщем. Он беспременно от службы
удрать хочет. Беглым мигрантом сделаться. Я покажу ему мигранта!..’ Совсем
без терпения человек был старший офицер… Не смозговал того, что Васька
Пернатый в Расею бежать хотел, а он кулаками машет и кричит: ‘мигрант!’
Это, значит, который человек со своей родины на чужую убегает, — пояснил
Аришкин. — Ладно. Тую же минуту послали на берег шлюпку с мичманом к
концырю, чтобы поймать, мол, и предоставить беглого казенного человека…
А город этот самый Портогранда маленький… арапы больше живут…
Пернатого-то скоро и разыскали в избенке арапской. После матрос, что с
мичманом на поимку ездил, обсказывал, как беднягу под кроватью нашли…
Забился туда… Насилу вытащили. И бросился он в ноги концырю и мичману.
Плачет: ‘Не берите, мол, меня на клипер. Я в Расею доберусь и явлюсь по
начальству. Пусть со мной что вгодно делают, но я по крайности в своей
стороне буду’. А мичман что может? Тоже подневольный офицер. Ему сказано
доставить, он и должен был доставить. И пожалел он матросика, а привез на
катере да еще для верности связал… Это жалеючи-то! — не без иронии
прибавил рассказчик. — Привезли и тот же секунд без допроса, как, мол, и
почему матрос от тоски на ответ в Расею бежит, — беднягу на бак и всыпали
без счета… Вроде как в бесчувствии в лазарет снесли… А ведь все от
непонятия… После уж только в понятие насчет матросика вошли… Тогда и
старший офицер понял, что терпения в нем не было… То-то оно и есть…
В эту минуту неслышными шагами приблизился лейтенант Пыжиков. Аришкин
тотчас же смолк.
— Вы тут что? Дрыхнете? — спросил лейтенант, вглядываясь в матросские
лица.
Все поднялись и почти в один голос отвечали:
— Никак нет, ваше благородие!
— Я им сказку сказывал, ваше благородие! — доложил Аришкин.
— То-то… У меня на вахте поспи!.. Я разбужу! — проворчал лейтенант
и пошел дальше.
III
Матросы опять уселись, и Аришкин продолжал:
— Отлежался Пернатый… Опять службу справляет… Опять тоскует… И
боцман в ошалеватости… Не понимает… Однако пожалел. ‘Так, мол, и так,
вашескобродие, как бы чего над собой Пернатый не сделал. В большой он,
мол, расстройке!’ — доложил боцман старшему офицеру. И старший офицер как
быдто начал в понятие входить и торопливость свою оставил. ‘Присматривай
за им, говорит, хорошенько и зря, говорит, не обескураживай боем. А там
видно будет!’ Ладно. Идем это мы тропиками, как вот теперь… Благодать
одна… Тепло, служба легкая… И встречали мы в этих самых местах светлый
праздник… А Васька-то Пернатый быдто отходить почал от тоски эти дни…
Отстояли мы заутреню… А Пернатый около меня стоял… Гляжу: молится, с
колен не встает и руками лицо закрыл… Плечи вздрагивают… Плачет…
Вышли это мы наверх… разгавливаемся… А солнышко поднимается… И
светло стало… И матросики веселые… Праздник-то светлый, праздник
праздникам… Только Васька сам не свой. Глядит это на яйца, на куличи, не
ест, и такая в его лице тоска, братцы вы мои, что и не обсказать. ‘Полно,
говорю, Вась… Через три года вернемся, говорю, в Расею…’ А он ровно и
не слушает. Уставил глаза на море да как вскочит на борт… На счастье,
один матрос у борта стоял… схватил его за ноги… Насилу держит. А он
голосом кричит: ‘Пустите, братцы, нет сил моего терпения… Лучше смерть’.
Сняли его с борта. Привели к капитану, — он в то время команду
обходил, проздравлял. ‘По какой такой причине ты жизни хотел решиться,
матросик, и в такой великий день? — спросил капитан. — То бежать хотел, а
теперь топиться?’ Тот опять свое: ‘Тоскую, говорит, в чужих местах’. Видит
капитан, что человек на извод готов. Велел позвать доктора. ‘Обследуйте и
доложите’… Он и доложил, что у Пернатого вроде быдто болезни… мудреное
слово какое-то сказал… А выходит, что тоска по родине… Ну, капитан
тотчас же потребовал Пернатого и говорит: ‘Как придем на Яву-остров,
оставлю тебя, а ты с обратным судном вернешься в Расею!’ И как услышал это
Пернатый, то сразу же человеком стал. В настоящее понятие вошел…
Повеселел… одно слово: матрос как матрос… А как пришли на Яву-остров и
велели ему на конверт (корвет) перебираться, что в Расею шел, так и
обсказать нельзя, как он обрадовался… Прощается со всеми и плачет от
радости… Совсем диковинный матросик был! — заключил рассказчик.
Через несколько минут он поднялся и сказал:
— Трубчонку выкурить пойду… Смотри, опять не засните, черти!
— Не заснем, Никоныч. Ты разговорил сон… Да и скоро светать
начнет… Ишь заря занимается.
1899
__________________________________________________________________________
Станюкович К. М.
С 75. В шторм. Повести и рассказы. Сост.: М. А. Соколова. Илл.:
П. Пинкисевича. — М., Моск. рабочий, 1974. — 392 с.
Текст печатается по изданию: К. М. Станюкович. Собрание
сочинений в 6 томах, т. 1 — 3. М., Гослитиздат, 1958 — 1959 гг.
Тираж 150 000. Цена 91 к.
Иллюстрации художника П. П и н с и к е в и ч а
Заведующий редакцией Н. Б о р а н е н к о в
Редактор Т. Б о й к о
Художники Ю. Б о я р с к и й и Е. Н и к и т и н
Художественный редактор П. З у б ч е н к о в
Технический редактор Т. П а в л о в а
Корректоры Т. С е м о ч к и н а, Т. Н а р в а
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 04.01.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/