Б. И. ГОРЕВ
Б. И. ГОРЕВ
Диалектика русского бакунизма
(К 50-летию смерти Бакунина)
Диалектика русского бакунизма
(К 50-летию смерти Бакунина)
I
——
II
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Диалектика русского бакунизма, Горев Борис Исаакович, Год: 1926
Время на прочтение: 12 минут(ы)
M. A. Бакунин: pro et contra, антология.
СПб.: Издательство РХГА, 2015.— (Русский Путь).
Пятидесятилетие смерти Бакунина почти совпадает с 50-летием русского бакунизма. Если не считать вышедшего в 1868 г. No 1 журнала ‘Народное дело’, в составлении которого близкое участие принял Бакунин, а также 1-2 его прокламаций, написанных под влиянием и по поручению Нечаева в 1869 г. (все это оказало мало влияния на революционное движение 70-х гг.), то официальное, теоретическое начало русскому бакунизму положила знаменитая ‘Государственность и анархия’ (1873 г.), а первым агитационно-пропагандистским, боевым органом этого бакунизма был журнал ‘Работник’, издававшийся в Женеве в 1875-1876 гг. группой бакунистов (Ралли, Жуковский, Голынтейн и др.), хотя и порвавших личные сношения со своим учителем.
Ввиду большой библиографической редкости журнала ‘Работник’ {Мы пользовались комплектом (не совсем полным, всего вышло 15 номеров), находящимся в Институте Ленина.}, мы считаем небесполезным привести несколько цитат, показывающих, в какой форме первые бакунисты преподносили центральную идею бакунизма рабочим и крестьянам, для которых журнал был предназначен.
В передовой статье 1 номера — ‘Почему мы печатаем газету’ — мы читаем: ‘В некоторых государствах все совершеннолетние поголовно выбирают (в ‘палаты’) посланных. С виду оно как будто лучше, чем у нас, а на деле выходит все та же дрянь’. — ‘От всей болтовни господ выборных народу нет никакой пользы’. Центральная экономическая идея бакунизма формулирована в той же статье в следующих словах: ‘Как землю надо крестьянству от помещиков в общину отобрать, так и городским фабричным да заводским работникам надо все мастерские, фабрики и заводы в рабочие артели отобрать, а господа хозяева пусть по добру да по здорову убираются, пусть сами работают, потому что дармоедов никто кормить не станет’.
В No 4 в большой статье ‘Благодетели’ ведется в талантливо-популярной форме полемика против конституционалистов, республиканцев и ‘якобинцев’ — бланкистов.
‘Из кого же составится царская дума? Из помещиков, из всяких кулаков да из брехачей-адвокатов! Вот вам и конституция! Теперь царь с помещиками давит рабочий народ, а при конституции помещики с царем будут грабить народ. Вот и вся перемена. Самодержавие надо долой. Долой и благодетелей, которые народ обмануть хотят всякими конституциями’. И дальше: ‘В республике народом правят помещики, купцы, кулаки без царя’. ‘Разницы между царством и республикой, в которой по-прежнему останутся сытые и голодные, нет никакой’. Наконец, ‘есть еще и другие благодетели {Курсив везде принадлежит автору цитируемой статьи.}. Они идут дальше. Названные и непрошеные, они хотят произвести бунт, прогнать царя и сесть на его место, не дожидаясь народного выбора. ‘Захватив власть в руки, мы облагодетельствуем народ!’, — говорят эти люди. ‘Мы отдадим ему отнятую у него землю и другие орудия труда! Мы истребим врагов народа, мы возвратим народу волю’. Эти благодетели не лучше других, они хотят учредить опеку над народом и заставить его силой принять то, что вздумают дать ему’.
Под этим последним видом ‘благодетелей’ явно подразумеваются Ткачев и его группа, выступившие почти одновременно с первыми бакунистами. Ткачев дал, как известно, блестящую, почти не превзойденную критику анархизма. В этом первом столкновении русского анархизма с идеей революционной диктатуры (независимо от того утопического содержания, которое в нее вкладывал Ткачев) была в зародыше вся та борьба, которая велась и ведется отчасти до сих пор между анархизмом и Советским государством.
В выпущенной Ткачевым в 1875 г. программе ‘Набата’ мы читаем такие строки: ‘Наша так называемая революционная заграничная пресса поступает вполне последовательно со своей антиреволюционной точки зрения, когда утверждает, что революционеры должны хлопотать не о том, чтобы сосредоточивать в своих руках государственную власть, т. е. материальные силы, а о том, чтобы разрушить эту власть, чтоб оставаться и после переворота такими же бессильными и безоружными, какими они были до революции, каковы они теперь’. Эта пресса ‘мечтает или о мирном прогрессе (лавристы. — Б. Г.), или о беспорядочном, хаотическом, а потому бесцельном брожении’ (бакунисты. — S. Г.). ‘Что такое анархия без предварительного, практического осуществления идей братства и равенства? Это — хищническая борьба человека с человеком, это — хаос противоречивых интересов, это — господство индивидуализма, царство алчного, своекорыстного эгоизма, одним словом, это именно то… что составляет сущность буржуазного общества’. С другой стороны, ‘социалистические идеалы, несмотря на всю их истинность и разумность, до тех пор останутся несбыточными утопиями, пока они не будут опираться на силу, пока их не прикроет и не поддержит авторитет власти’.
Но, выступив так решительно и резко против русского бакунизма, Ткачев, этот предмет всеобщей ненависти тогдашних бакунистов, проявил настолько политического такта и революционного чутья, что после смерти самого Бакунина посвятил ему в No 7-8 ‘Набата’ за 1876 г. восторженный некролог, как бы отделяя этим бакунистскую теорию от огромной революционной фигуры ее творца. И он имел все основания это делать: ибо Бакунин, как революционер, был выше созданной им теории и, как мы увидим дальше, при всей своей теоретической ненависти ко всякому государству, не исключая и революционной диктатуры, питал несомненные симпатии к подлинно-революционному, историческому якобинству.
Первое литературно-организованное выступление русских бакунистов — журнал ‘Работник’ — явилось вместе с тем и наиболее выдержанным, последовательным до конца и принципиальным. В то время, как пугачевское восстание всегда выдвигалось нашими бакунистами-практиками 70-х гг. как идеал народного восстания, из которого они исходили в своей программе {В программной статье первого номера ‘Земли и воли’ (25/Х — 78 г,) мы читаем: ‘Отнятие земель у помещиков и бояр, изгнание, а иногда поголовное истребление всего начальства, всех представителей государства и учреждение ‘казачьих кругов’, т. е. вольных автономных общин с выборными, ответственными и всегда сменяемыми исполнителями народной воли, — такова была всегда неизменная ‘программа’ народных революционеров-социалистов: Пугачева, Разина и их сподвижников (курсив наш. — Б. Г.). Такова же, без сомнения, остается она и теперь для громадного большинства русского народа. Поэтому ее принимаем и мы — революционеры-народники’. Те же мотивы повторяются и в передовой статье No 1 ‘Черного передела’.}, мы в ‘Работнике’ (No 5) неожиданно находим следующее любопытное рассуждение, которое нам еще пригодится впоследствии: ‘что, если бы Пугачев победил? Лучше ли бы стало народу? Конечно, нет!’ Для доказательства этого утверждения приводятся два соображения. Во-первых, победивший Пугачев неизбежно восстановил бы весь аппарат власти, столь гибельный для народных масс, а во-вторых, на пугачевских виселицах ‘качались купцы и кулаки-мироеды’, другими словами, движение было антидворянским, но не антибуржуазным {Если мы вспомним новейшую научную попытку (работы Меерзона1) представить пугачевское движение, как движение мелкого торгового капитала (богатые раскольники материально субсидировали Пугачева), то замечание ‘Работника’ покажется прямо изумительным.}.
С переходом бакунизма из далекой Женевы на реальную почву российской действительности он начинает испытывать ряд диалектических злоключений и превращений.
Прежде всего, если ‘Работник’ большое внимание уделял рабочему вопросу в России, если он знакомил русских рабочих с деятельностью Интернационала, с историей Парижской Коммуны и т. п., то ‘Земля и Воля’ на первых порах упорно не замечала рабочего вопроса {Вслед за приведенными выше словами о ‘программе’ Пугачева и революционеров-народников, та же статья ‘Земли и Воли’ продолжает: ‘Этой программой мы выдвигаем на первый план вопрос аграрный. Вопрос же фабричный мы оставляем в тени, и не потому, чтобы не считали экспроприацию фабрик необходимою, а потому, что история, поставившая на первый план в Зап. Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным’ (курсив наш. — Б. Г.).}. Не зная действительных, подчас довольно мрачных взглядов Бакунина на русское крестьянство и русскую общину (эти взгляды он высказывал в известных письмах к Герцену, в ‘Государственности и анархии’ они смягчены до неузнаваемости), наши народники-бакунисты в течение ряда лет доктринерски верили в социализм мужика, несмотря на разочарования и кричащие факты, отмеченные впоследствии всеми мемуаристами эпохи. Далее, начав с идеализации тогдашней деревенской бедноты, народники если и встречали отклик в деревне, то чаще всего среди более ‘хозяйственного’ слоя деревни. Наконец, отрицая ‘вопрос фабричный’, наши бакунисты очень охотно тянулись именно к городским рабочим, находили в них горячий отклик, но достигали при этом в своей пропаганде не тех результатов, каких им хотелось бы (как было с ‘Северным союзом русских рабочих’2).
А, главное, проповедуя в теории полное безразличие к политическим формам, отрицая всякую государственную власть, бакунисты логикой борьбы приведены были именно к борьбе с данной исторической властью, причем одни из них, в лице Народной воли, перешли в собственную противоположность, а другие пришли к тому самому марксизму, который ‘Государственность и анархия’, а затем и знаменитые статьи П. Б. Аксельрода в ‘Общине’ описывали в самых мрачных красках.
На международном конгрессе анархистов в Амстердаме, в августе 1907 г., русский анархист Рогдаев3 высказал ту мысль, что Россия является страной, в которой почва для анархизма наиболее подготовлена и наиболее благоприятна. Опыт трех русских революций показал, правильна ли, обоснованна ли эта мысль.
В эпоху 1905-1907 гг. анархизм, который во всех своих течениях вел свою родословную от Бакунина, имел ничтожное влияние в массах именно в момент высшего подъема революции, осенью и зимой 1905 г., и стал сколько-нибудь заметным явлением лишь с момента упадка революционной волны, сопровождавшегося разочарованием части рабочих в политике и массовой безработицей. При этом, что важнее всего, он и тогда не захватил мало-мальски значительных масс и выродился в индивидуальный и групповой терроризм и такое же экспроприаторство. Это явилось полным отрицанием действительного бакунизма, всегда в своей программе и тактике опиравшегося на массы. И как раз наиболее идейная, наиболее близкая по духу к бакунизму фракция русского анархизма — анархо-синдикалисты — была наименее распространенной и влиятельной в России в ту эпоху и пользовалась некоторым успехом короткое время лишь в 2-3 центрах рабочего движения.
В любопытной во многих отношениях анархистской книге, посвященной махновщине, в книге, к которой мы еще вернемся (Аршинов. История махновского движения’, с предисловием известного анархиста Волина-Эйхенбаума4, Берлин, 1923 г.), мы встречаемся со следующим утверждением: ‘Причиной перехода его (Аршинова6, который был раньше большевиком. — Б. Г.) к анархизму послужил минимализм большевиков, который, по убеждению Аршинова, не отвечал подлинным устремлениям рабочих и послужил, совместно с минимализмом остальных политических партий, причиной поражения революции 1905-1906 гг.’ (предисловие Волина, стр. 13). Не останавливаясь по существу на этой наивной философии истории, сравним лишь эту мысль с известным изречением Ленина, что ‘анархизм нередко являлся своего рода наказанием за оппортунистические грехи рабочего движения’. ‘И если в России, — прибавляет Ленин, — несмотря на более мелкобуржуазный состав ее населения по сравнению с европейскими странами, анархизм пользовался в период обеих революций (1905 и 1917) и во время подготовки к ним сравнительно ничтожным влиянием, то это, несомненно, следует поставить отчасти в заслугу большевизму, который вел всегда самую беспощадную и непримиримую борьбу против оппортунизма’ (‘Детская болезнь левизны’, стр. 19).
В самом деле, никогда еще в истории не представлялось анархизму такой свободы и такой, казалось бы, благоприятной почвы, как раскаленная атмосфера и возбужденная стихия Февральской и Октябрьской революций. И тем не менее анархизм в эту эпоху не только не вырос в грозную революционную силу, но все время оставался сектой или, вернее, рядом сект и приобретал некоторое значение только как временный союзник большевизма (напр., в Кронштадте6). В начавшейся пролетарской революции социальному максимализму анархистов нечего было больше делать, а их борьба против государства не могла встретить ни отклика, ни сочувствия в обстановке ожесточенной борьбы пролетариата за государственную власть.
Поэтому анархизм играл сравнительно ничтожную роль и тогда, когда он сочувствовал или содействовал большевикам, и тогда, когда он — с весны 1918 г. — выступил решительным противником Советской власти.
Единственным большим, массовым и сравнительно устойчивым движением, шедшим под флагом анархизма против советского государства, была махновщина7. И в этом движении, в этой военной тяжбе анархической крестьянской вольницы против революционной диктатуры пролетарской власти диалектика русского бакунизма сыграла с ним последнюю трагическую шутку.
Если раньше можно было думать, что в махновском движении вожди лишь прикрывались анархическими фразами, чтобы придать движению сколько-нибудь идейную внешность, то упомянутая нами книга Аршинова, старого идейного анархиста и одного из виднейших руководителей махновщины, старается представить это движение, как насквозь пропитанное подлинно-анархистской идеологией.
Махновщина, — пишет в своем предисловии Волин (тоже участник движения в первой его фазе), — доказывает ‘глубокую верность и реальность анархизма, как единственной подлинно-революционной идеологии труда, и снимает с большевизма всякую тень исторического оправдания’ (стр. 21-22). При этом, выступая против советского режима, сам Аршинов смотрит на него не как на извращение или отклонение от социализма, а как на его воплощение и, таким образом, свою борьбу с большевизмом определяет как продолжение старой борьбы анархизма с ‘централистическим’ социализмом: ‘План этого строительства и этого господства в течение десятков лет разрабатывался и подготовлялся вождями социалистической демократии и до русской революции был известен под названием коллективизма. Сейчас он называется советской системой’ (стр. 31-32) {Вспомним, что и Кропоткин в написанном незадолго до смерти письме считал русский коммунизм прямым детищем плехановского марксизма, жалуясь, что анархисты недостаточно предугадали то, что ‘подготовлялось 30 лет’, недостаточно оценили ‘силы социал-демократического централизаторства’ и не умели объединиться для борьбы с ним8.}.
Как бы ни относиться к отдельным моментам махновщины или к субъективным целям и намерениям вождей движения, сколько бы ни писал Аршинов о том, что движение оклеветано большевиками, сколько бы ни приводил характеристик отдельных участников для доказательства того, что в их среде были и бедняки-крестьяне и рабочие, объективным фактом остается следующее:
1. Махновщина в данных условиях явилась своеобразной анархистской Вандеей9. Ведь и старая историческая Вандея, несмотря на свою религиозно-монархическую идеологию, была движением широких крестьянских масс, которые могли вызывать сочувствие к себе, но усмирение которых в тогдашней обстановке было исторической необходимостью.
2. Какова бы ни была руководящая верхушка движения, в основном оно выражало интересы и настроения более состоятельной части крестьянства, выступавшего против пролетарской диктатуры.
3. Махновщина вынуждена была в процессе борьбы создавать элементы государственной власти, хотя грубой и хаотической, которая была для нейтрального населения немногим лучше ‘анархического’ произвола партизан.
Таким образом, старинная мечта русских бакунистов о революционном крестьянском восстании, которое разрушит государственную власть и создаст вольные ‘казацкие круги’, — эта мечта в действительности выродилась в объективно контрреволюционное выступление состоятельного крестьянства, которое притом на место разрушаемой Советской власти ставило свою достаточно свирепую власть.
В чем была главная беда бакунизма? В том, что в своей теории революции он не представлял себе, в каких конкретных условиях будет происходить борьба и особенно победа революции. Все анархические идеи об упразднении государства разлетаются в прах, как только дело доходит до действительной гражданской войны, особенно, если она победоносна {Вот почему, как мы помним, журнал ‘Работник’ боялся даже победы пугачевского восстания. Очевидно, всякое восстание хорошо, если оно не приводит к победе. Победа неизбежно порождает грехопадение в смысле установления власти. Даже Лавров в своей во многих отношениях замечательной работе — ‘Государственный элемент в будущем обществе’, как совершенно правильно отметил в свое время Ткачев, еще отдавал дань анархистской иллюзии о той идиллической обстановке, которая якобы создастся ‘на другой день после революции’.}. Мы не знаем, как отнесся бы сам Бакунин к махновщине. Но мы знаем, что, вопреки своей теории, он в отдельных конкретных случаях, когда дело шло о настоящей революции, несомненно оправдывал революционную диктатуру.
Так, осенью 1870 г., во время попытки лионского восстания, Бакунин подписался под прокламацией, которая в параграфе первом упраздняла государство, в пятом — учреждала ‘Комитеты спасения Франции’, ‘которые, под непосредственным контролем народа, будут заниматься всеми делами правления’, а в шестом — постановляла созвать ‘революционный Конвент спасения Франции’. Как этот Конвент должен был действовать, видно из того, что (как рассказывает анархист А. Карелин в своей книжке о Бакунине, стр. 34) советовал Бакунин лионскому ‘Комитету спасения’: ‘Не теряйте времени в пустых разговорах. Действуйте: арестуйте всех реакционеров. Бейте реакцию в голову’.
В своих замечательных ‘Письмах к французу’ (бесспорно лучшей работе Бакунина, стоящей гораздо выше, чем ‘Государственность и анархия’, но оставшейся неизвестной нашим ранним бакунистам), сравнивая деятелей 48-го и 70-го гг. с якобинцами Великой революции, Бакунин пишет: ‘Помимо этих личных качеств, которые придают поистине характер героев людям 1793 г. (‘революционные ум, воля, энергия’, словом, ‘бес в теле’), у якобинцев Национального Конвента так удачно вышло с чрезвычайными комиссарами еще потому, что этот Конвент был действительно революционным, и потому, что, опираясь сам в Париже на народные массы, на чернь, в стороне от либеральной буржуазии, он дал приказ своим проконсулам, посланным в провинции, опираться также всегда и везде на ту же чернь’ (т. е. на бедноту. Избр. соч., т. IV, стр. 149). А на следующей странице Бакунин добавляет, говоря опять о комиссарах: ‘Они не являлись в какую-нибудь местность для того, чтобы диктаторски провести в ней волю Национального Конвента. Они делали это лишь в очень редких случаях, и когда они являлись в местность, вполне и целиком враждебную и реакционную (напр., в Вандею? — Б. Г.). Тогда они не являлись одни, а в сопровождении войска, которое присоединяло аргумент штыка к их гражданскому красноречию’ (курсив наш. — Б. Г.) {Как непохож этот настоящий язык революционера на то, что писал о якобинцах О. Аптекман в своем ‘Письме к бывшим товарищам’ (народовольцам), помещенном в No 1 ‘Черного передела’, где он обвинял якобинцев в том, что они применяли ‘террор, насилие и принуждение’ во имя ‘абстрактно понятой свободы’.}. Правда, несколькими строками дальше (стр. 151), говоря о деятельности комиссаров по организации бедноты, Бакунин совершенно произвольно ставит знак равенства между ‘революционным знаменем’, которое ‘раздували’ комиссары, и ‘анархией’. Но он тут же ставит им в заслугу, что они умели ‘организовать революционно эту народную анархию’ (курсив Бакунина. — Б. Г.). Наконец, в статье о Парижской коммуне, заявляя, что он ее сторонник ‘в особенности потому, что она была смелым, ясно выраженным отрицанием государства’, Бакунин в то же время очень снисходительно относится к ‘якобинскому’ большинству Коммуны и оправдывает поведение прудонистского меньшинства следующим соображением: ‘правительству и версальскому войску они были вынуждены противопоставить революционное правительство и войско, т. е. чтобы одолеть монархическую и клерикальную реакцию, они должны были, забыв и поступившись первыми условиями революционного социализма, прибегнуть к якобинской реакции’. Здесь совершенно ясно из контекста, что упрек в ‘забвении первых условий революционного социализма’ (т.е. анархизма) приведен лишь для успокоения ‘теоретической совести’, что все симпатии Бакунина-революционера на стороне ‘якобинской реакции’ (там же, стр. 256).
Бакунин и Ткачев — два крайних полюса и вместе с тем две высочайшие вершины, до которых достигла русская революционная мысль 70-х годов. Неудивительно, что все наиболее ценное, что имеется в их учении, должно было войти в тот марксистский синтез опыта европейского и русского революционного движения, который называется ленинизмом.
А бакунинское отрицание государства окончательно похоронено в грохоте гражданской войны и превратилось, благодаря иронии истории, в трагикомическую карикатуру, в махновщину.
Впервые: Печать и революция. М., 1926. Кн. 5. С. 6. Печатается по этому изданию.
1 [По-видимому, имеется в виду Меерсон Григорий Ефимович (1892-1937) — советский историк, преподаватель истории СССР, профессор, написал несколько статей о пугачевском восстании и о русском крестьянстве XVIII в. Преподавал в Саратовском университете (1925-1929), затем в Сталинградском Институте марксизма-ленинизма. Репрессирован.]
2 [‘Северный союз русских рабочих’ — одна из первых подпольных революционных рабочих организаций в России. Основана в Петербурге в конце 1878 г. рабочими-революционерами — С. Н. Халтуриным и В. П. Обнорским из существовавших ранее рабочих кружков Петербурга. В него входило около 200 постоянных членов, столько же рабочих находилось в сфере его влияния. Члены союза, не порвав еще окончательно со всеми идеями народников, во многом разошлись с ними в своих идейно-политических взглядах. Народники в газете ‘Земля и воля’ подвергли критике программу союза, упрекая рабочих в ‘забвении’ крестьянского вопроса, в ‘преувеличении’ роли политических свобод. Союз ответил на критику в газете ‘Земля и воля’ (апрель 1879). Руководители союза, соглашаясь с некоторыми замечаниями землевольцев, вместе с тем в основном вопросе о необходимости политической борьбы продолжали стоять на своих позициях.]
3 [Рогдаев Николай Иванович (наст. фамилия — Музиль, 1880-1932) — один из организаторов, руководителей и идеологов российского и международного анархо-коммунистического движения. С конца 1890-х гг. входил в эсеровский кружок, после ареста в 1901 г. бежал за границу, где через год стал анархистом, участвовал в анархическом движении в Болгарии. В 1903-1908 гг. вел активную подпольную работу в России, организатор и руководитель анархических групп в Нежине, Киеве, Екатеринославе и других городах Украины, был арестован полицией. Одновременно входил в редколлегии ведущих анархических изданий ‘Хлеб и воля’ (1903-1905, 1909), ‘Буревестник’ (1906-1910), ‘Набат’ (1914-1916), делегат многих российских и международных анархических съездов и конференций. В 1920-х гг. жил в Москве, работал во ‘Всероссийском общественном комитете по увековечиванию памяти П. А. Кропоткина’. В 1923-1924 гг. Рогдаев поддерживал связи с московскими анархистами подполья. Арестован в 1929 г., сослан в Среднюю Азию.]
4 [Волин Всеволод Михайлович (наст, фамилия — Эйхенбаум, 1882-1945) — российский политический деятель. В 1905-1911 гг. член партии эсеров, один из создателей Петербургского Совета рабочих депутатов (1905). В 1911-1914 гг. анархист-коммунист, организатор группы ‘Вольные социалисты’ (Париж, 1912, с 1913 ‘Братство вольных общинников’). С 1914 г. анархист-синдикалист. С 1917 г. в России, один из редакторов газеты и журнала ‘Голос труда’. В 1919-1920 гг. ближайший сподвижник Н. И. Махно, идеолог махновского движения. В 1922 г. выслан из РСФСР. В 1930-х гг. секретарь Махно в Париже, член ‘Издательского комитета Н. Махно’.]
6 [Аршинов Птр Андреевич (1887 — около 1937) — российский политический деятель. С 1906 г. анархист, в 1911-1917 гг. на каторге. В 1917 г. участник создания и секретарь Московской федерации анархических групп, Московского союза идейной пропаганды анархизма, издательства ‘Голос труда’. В 1919-1921 гг. ближайший сподвижник Н. И. Махно, глава Конфедерации анархистских организаций Украины ‘Набат’. С 1921 г. в эмиграции. Автор ‘Истории махновского движения’ (1923), воспоминания ‘Два побега’ (1929). В 1935 г. вернулся в СССР. Репрессирован.]
6 [Как раз в Кронштадтском восстании 1921 г. анархисты выступили против большевиков, за что были подвергнуты репрессиям.]
7 [Махно (Михно, Михненко) Нестор Иванович (1888-1934) — политический деятель, анархист. В 1910-1917 гг. на каторге. В 1918-1921 гг. возглавлял анархо-крестьянское движение на Украине (махновщина), выступавшее под лозунгами ‘безвластного государства’, ‘вольных советов’ (численность повстанцев колебалась от 500 человек до 35 тыс. человек). Вел борьбу против германских интервентов, белогвардейцев, а затем и против советской власти. В 1920-1921 гг. потерпел ряд поражений от Красной Армии, эмигрировал, жил в Париже.]
8 [Речь о письме П. А. Кропоткина А. М. Атабекяну от 2 мая 1920 г., напечатанном в газете ‘Почин’ (1923, No 2, февраль).]
9 [Вандея (Vende) — департамент во Франции, известный как центр контрреволюционных мятежей приверженцев королевской власти в период Французской революции 1789-1794 гг.]