‘Дтское чтеніе’. Журналъ для дтей, издаваемый подъ редакціей А. Острогорскаго. 1869 г.
I.
II.
‘Дло’, No 9, 1869
‘Детское чтение’. Журнал для детей, издаваемый под редакцией А. Острогорского. 1869 г, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1869
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Тяжела на подъемъ матушка-Россія. Гд-то тамъ, на свер, далеко отъ ея сердца, что-то пошевеливается въ головахъ нкоторыхъ, а она родная, необъятная, живетъ себ все по старому, по русскому, по стихійному!
А между тмъ сколько пережито въ послднее время, и какъ мы волновались, и какъ мы много перечувствовали и передумали, и какъ мы далеко ушли въ теоріи, и какъ мы много узнали, чего и во сн не снилось нашимъ паненькамъ, несмотря на то, что они были людьми сороковыхъ годовъ, и какое множество мы подняли новыхъ вопросовъ! И что же?.. а то, что приходится повторить слова Реклама: ‘доброе скажи и скажи, и потомъ опять скажи, пока оно не будетъ услышано’.
Два вопроса были поставлены во глав всхъ — нужно воспитать новыхъ людей, нужно создать матерей. Гд же эти матеря, гд эти воспитанные новые люди, гд это новое воспитаніе, какъ его понимало проснувшееся сознаніе шестидесятыхъ годовъ?
Уже люди сороковыхъ годовъ говорили, что на родителяхъ лежитъ обязанность сдлать своихъ дтей людьми, а учебныя заведенія только приготовляютъ ученыхъ, гражданъ и членовъ государства на всхъ его ступеняхъ. ‘Всякій человкъ, говорилъ Блинскій еще въ 1840 году, не родившись на свтъ, въ самомъ себ уже носитъ возможность той формы, того опредленія, какое ему нужно. Эта возможность заключается въ его организм, отъ котораго зависитъ и его темпераментъ, и его характеръ, и его умственныя средства, его наклонность и его способность къ тому или другому, роду дятельности, къ той или другой роли въ общественной драм, — словомъ, вся его индивидуальная личность. По своей природ, никто ни выше, ни ниже самого себя. Наполеономъ или Шекспиромъ должно родиться, но нельзя сдлаться, хорошій офицеръ часто бываетъ плохимъ генераломъ, а хорошій водевилистъ дурнымъ трагикомъ. Это уже судьба, передъ которою безсильна и человческая воля, и самыя счастливыя обстоятельства. Назначеніе человка — развить лежащее въ его натур зерно духовныхъ средствъ, стать вровень съ самимъ собою, но не въ его вол и не въ его силахъ пріобрсти трудомъ и усиліемъ сверхъ даннаго ему природою, сдлаться выше самого себя, равно какъ быть не тмъ, чмъ ему назначено быть, какъ, напримръ, художникомъ, когда онъ родился быть мыслителемъ и т. д. И вотъ здсь воспитаніе получаетъ свое истинное и великое значеніе. Животное, родившись отъ льва и львицы, длается львомъ безъ всякихъ стараній и усилій съ своей стороны, безъ всякаго вліянія счастливаго стеченія обстоятельствъ, по человкъ, родившись не только львомъ или тигромъ, даже человкомъ въ полномъ значеніи этого слова, можетъ сдлаться и волкомъ, и осломъ и чмъ угодно..’
Уже люди сороковыхъ годовъ говорили, что воспитаніе, чтобы быть жизнію, а не смертію,— спасеніемъ, а не гибелью, должно отказаться отъ всякихъ притязаній кроить изъ ребенка человка по извстной мрк. Ребенокъ вовсе не блый листъ бумаги, на которомъ можно написать все, что вздумается воспитателю, каждый человкъ есть индивидуальная личность, которую можно сдлать лучше и хуже только по своему, т. е. индивидуально. Воспитаніе можетъ сдлать человка лишь худшимъ, исказить его натуру, лучшимъ же оно не длаетъ, а только помогаетъ длаться.
Но людямъ сороковыхъ годовъ мшали встать на врную точку практическихъ приложеній идеализація и недостаточное знакомство съ естественными науками. Не физіологія учила тогдашнее поколніе понимать людей и толковать жизнь, а метафизика съ ея идеальными абсолютами. Отъ этого люди сороковыхъ годовъ только предчувствовали природу человка, но не знали ее, какъ знаемъ ее мы, и практическая сторона вопроса осталась оттого для нихъ неразршенной.
Такъ, у того же представителя людей сороковыхъ годовъ, Блинскаго, мы читаемъ: ‘Человкъ ничего не можетъ узнать, чего бы не было въ немъ, ибо вся дйствительность, доступная его разумнію, есть ничто иное, какъ осуществившіеся законы его же собственнаго разума. И потому-то есть такъ-называемыя врожденныя идеи, которыя суть непосредственное созерцаніе истины, заключающееся въ таинств человческаго организма’. Мы знаемъ теперь, что это значитъ, мы знаемъ, какъ понимать, что дйствительность есть осуществившіеся законы человческаго разума и что врожденныя идеи суть непосредственное созерцаніе истины. Насъ научила этому лишь физіологія. Физіологія объяснила намъ законы рефлекса и намъ стало ясно, что ни одинъ психологическій процессъ невозможенъ безъ предварительнаго воспріятія органами чувствъ вншнихъ впечатлній и что, слдовательно, такъ-называемыя врожденныя идеи, есть ничто иное, какъ внутренняя способность человческаго организма переработывать извстнымъ образомъ воспринятыя впечатлнія.
Но ошибались люди сороковыхъ годовъ, если они думали, что въ человк сидитъ какая-то таинственная сила, отстраняющая все скверное и непосредственно отличающая добро отъ зла, истину отъ заблужденій. Если бы это было такъ, развитіе человчества не шло бы вкривь и вкось, и русскій человкъ сидлъ бы уже давно въ малин. Ошибались люди сороковыхъ годовъ, когда они говорили, что ‘основу, сущность, элементъ высшей жизни въ человк составляетъ его внутреннее чувство безконечнаго, которое, какъ чувство, лежитъ въ его организаціи. Все человческое знаніе должно быть поэтому выговариваніемъ, переведеніемъ въ понятія, опредленіемъ, короче — сознаніемъ таинственныхъ проявленій этого чувства, безъ котораго вс наши понятія и опредленія суть слова безъ смысла, форма безъ содержанія, сухая, безплодная и мертвая отвлеченность…’ Смутно, мистически понимались людьми того времени честные процессы, совершавшіеся въ ихъ чувствующемъ организм. Ихъ ‘безконечное’ было загадкой сфинкса, непереводимой на понятный человческій языкъ и истина, несознанная до осязательности, являлась доступной лишь немногимъ избраннымъ, въ которыхъ бродила подобная же сила.
Чего же требовали люди сороковыхъ годовъ отъ воспитанія? Любви, любви и любви. ‘Чувство безконечнаго есть искра божія, говоритъ Блинскій, зерно любви и благодати, живой проводникъ между человкомъ и Богомъ’. Итакъ, таинственное слово сфинкса есть истина, провозглашенная XIX вкомъ — любовь, гуманность. Люди сороковыхъ годовъ знали эту истину, указывали на нее, но только не умли ее ясно формулировать.
Такимъ образомъ мы получили отъ своихъ предшественниковъ истину готовую, руководящій принципъ точно-установленный, оставалось лишь формулировать его по новому и приниматься за дло.
Но указанное слово и готовая истина не спасли насъ отъ старыхъ ошибокъ, и вотъ тотъ укоръ, который мы бросимъ новымъ матерямъ. Мало любить свое дитя, надо умть его любить. Матери новаго времени раздвоились между принципомъ и личнымъ опытомъ и съузили свою задачу до воспитательной практики своихъ бабушекъ. Одна мать, напримръ, имвшая безпокойнаго мужа, думаетъ, что первое благо на свт есть семейное счастіе, тишина и благодать въ домашней жизни, и вотъ она задается задачей — создать изъ своихъ сыновей кроткихъ, невозмутимыхъ, будущихъ патріарховъ. Другая мать знаетъ по личному опыту, какъ тяжелъ родительскій деспотизмъ, она читала о свобод американскаго воспитанія, и вотъ — она выбрасываетъ совершенно изъ своихъ рукъ бразды правленія и готовятъ изъ своего сына будущаго необузданнаго монгола. Третью томили дома приличіями и, изболвъ ими, она не преподаетъ своимъ дтямъ ужь никакихъ приличій. Четвертая, не сочувствуя, по натур, стремительнымъ людямъ и плнившись умньемъ англичанъ держать себя съ достоинствомъ, воспитываетъ своихъ дтей будущими лордами и леди. Пятая, видящая въ своихъ дтяхъ геніевъ, воспитываетъ ихъ въ сознаніи своей исключительности, т. е. развиваетъ суетность, резонерство, самое мелочное, узкое своекорыстіе и филистерство. Шестая, для упроченія своей родительской власти на возможно-незыблемомъ основаніи, держится принципа вншней непогршимости, точно ея сыновья, будущіе русскіе пролетаріи, будутъ кардиналами или членами римской куріи. И куда не посмотришь, повсюду односторонность, повсюду не воспитаніе, а порча, повсюду съуживаніе способностей, съуживаніе дтскаго кругозора и насильственное прикрпленіе къ одной точк зрнія, къ искуственной систем, насильное навязываніе своихъ личныхъ мнній, наклонностей и привычекъ.
Мы понимаемъ, какимъ путемъ сложилось подобное воспитательное поведеніе. Мы понимаемъ, что оно явилось протестомъ противъ лично вынесенныхъ каждымъ человкомъ страданій. Но только что же изъ этого? Разв ошибка перестаетъ отъ этого быть ошибкой и односторонность односторонностью? Но какое право имютъ односторонніе люди навязывать другимъ силой опытъ своего страданія, когда этому другому предстоитъ иная дорога? Какое вы имете право толкнуть своихъ дтей въ противуположную крайность своего личнаго опыта? Вы, конечно, не кидаете въ своихъ родителей грязью, вы знаете, что они портили васъ потому, что любили. А разв вы идете не тмъ же путемъ? Разв вашимъ дтямъ, когда жизнь заставитъ ихъ разсчитываться за ваше воспитаніе, не придется отнестись къ вамъ съ подобнымъ же великодушнымъ снисхожденіемъ? Старая русская жизнь, противъ которой явилась протестомъ жизнь новая, иметъ свою точно-опредленную физіономію. Это вовсе не туманное пятно, въ которомъ всякій можетъ видть, что ему хочется. Нтъ. Всякія былыя отвратительности, зловредности и т. д. группируются здсь въ цльное, законченное, генеральное представленіе. И это представленіе вовсе не единоличное, созданное какимъ нибудь одностороннимъ опытомъ Анны, Марьи, Александры. Если разршеніе общественныхъ вопросовъ, въ числ которыхъ воспитаніе цлыхъ поколній стопъ, конечно, на первомъ мст, мы сведемъ къ единоличному опыту узколобыхъ людей, то окажемъ ужь слишкомъ плохую патріотическую услугу и безъ того стихійно-живу щей своей родин. Въ сущности, мы перемнимъ лишь актеровъ, а роли останутся старыя, слдовательно и старыя отношенія, и старые общественные порядки. Нужда научила, положимъ, васъ ставить выше всего богатство, и вотъ ради противовса вы воспитываете изъ своего сына кулака и эксплуататора. Другой, желая замнить пустую форму вншнихъ приличій здоровой сущностію, создастъ неотесаннаго Митрофанушку. Третій, путемъ отеческой непогршимости, произведетъ на свтъ мелочное деспотическое своекорыстіе и т. д. Неужели этихъ и подобныхъ имъ цвтовъ еще такъ мало въ русскомъ вертоград и такъ они необходимы для его красоты, чтобы стоило называть ихъ продуктомъ дорого-купленнаго горькаго опыта и тратить на ихъ культуру время? И чмъ новый вертоградъ, насажденный полынью, чертополохомъ, репейникомъ, будетъ отличаться отъ стараго, насажденнаго тми же растеніями, но руками другихъ садовниковъ?
Но въ чемъ же искать общаго, руководящаго, безошибочнаго принципа? Принципъ этотъ простъ, онъ былъ уже указанъ русскому человку, и теперь его, какъ доброе слово, остается лишь повторять еще и еще. Принципъ этотъ, основное слово XIX вка, есть гуманность.
Гуманность — единственный непогршимый всеобщій принципъ, единственная цль воспитанія. Куда бы ни толкнула судьба человка и чмъ бы она его ни сдлала — простымъ ли носильщикомъ и чернорабочимъ или повелителемъ милліоновъ — безъ гуманности онъ ничего. Въ гуманности источникъ гражданскаго достоинства и благополучія, въ гуманности безошибочное руководящее начало внутренняго и вншняго поведенія.
Но что это за всеспасительная гуманность, въ боле осязательномъ опредленіи?
Возмемъ примры, изъ недавняго прошлаго. Лтъ сто назадъ былъ обычай, чтобы во время войны истреблять возможно совершенне не только солдатъ, но выжигать села мирныхъ обитателей, истреблять ихъ хлбъ въ поляхъ и вообще какъ можно совершенне класть непріятельскую землю пусту. Нынче — истребляютъ наиболе совершенно только солдатъ, а мирныхъ обитателей оставляютъ въ поко. Прежде раненыхъ враговъ обыкновенно прикалывали — а нынче докторъ, перевязывающій на пол битвы въ самый разгаръ сраженія, есть особа неприкосновенная. Но это еще далеко не гуманность, а только часть ея — человколюбіе.
Во время крайней грубости нравовъ человколюбіе служило такой же нравственной уздой и руководящимъ принципомъ поведенія, какъ нынче гуманность. Ужь если теб непремнно нужно убивать человка — убивай его, по крайней мр, безъ живодерства и ненужной жестокости, поучало человколюбіе. Ужь если ты думаешь, что имешь право счь своего ближняго — ски его человколюбиво.
Но гуманность идетъ дальше. Она находитъ, что проповдывать человколюбивое убійство значитъ или лукавить сознательно или не понимать, что длаешь. Она прямо говоритъ, что человколюбиво убивать и счь подобнаго себ — невозможно. Гуманность велитъ во всякомъ человк видть человка и понимать этого человка, она учитъ понимать и человческое счастіе и несчастіе, и радость и горе, и нравственное паденіе, и нравственное величіе: она учитъ читать чужую душу и чужую совсть, она учитъ относиться къ своему ближнему, какъ мы относимся къ самимъ себ. Гуманность есть безпредльная область соціальной нравственности, гуманность везд и во всемъ, она принимаетъ теперь размръ и характеръ всепоглощающаго, мірового соціальнаго критерія, она служитъ единственной провркой единоличнаго человческаго поведенія. Обратимся хотя къ домашнимъ примрамъ. Московское купечество поступаетъ конечно очень человколюбиво, благодтельствуя странникамъ, попрошайкамъ, нищимъ, юродивымъ и гадальщицамъ, но эта сердобольная участь дальше отъ гуманности, чмъ Москва отъ Нью-Іорка. Или, знатная барыня, никогда незнавшая самостоятельнаго труда, помогающая бдной шве путемъ благотворительности, поступаетъ конечно человколюбиво, но гуманности въ ея поведеніи столько же, сколько и въ поведеніи московской купчихи, благодтельствующей юродивымъ тунеядцамъ. Или, филантропъ, сажающій преступника въ изящную одиночную тюрьму, поступаетъ неоспоримо человколюбиво, но гуманность велитъ ему смотрть въ корень вещи и длать нчто иное. Или, нжная мать, сбитая съ толку личнымъ опытомъ, поступаетъ весьма чадолюбиво, усиливаясь спасти своихъ дтей отъ разныхъ житейскихъ бдствій, но, изготовляя изъ своихъ наслдниковъ необузданныхъ монголовъ, распущенныхъ самодуровъ, мелочныхъ себялюбцевъ и филистеровъ, маленькихъ деспотовъ и пустыхъ резонеровъ, она поступаетъ не только не гуманно, но безчеловчно. Подобную ошибку длали по преимуществу матери ‘сороковыхъ годовъ’, воспитавшіяся на жорзандизм. Он доводили свою сердечную мягкость до апатіи, до послдняго предла невмшательства, до какой-то безумной чисто-животной любовности и страстности. Но плоды подобнаго воспитанія оказывались большею частію несладкими и самимъ же матерямъ приходилось потомъ жать, что он сяли.
На русскую жизнь намъ нельзя расчитывать такъ, какъ расчитываетъ американецъ на жизнь американскую. Тамъ улица и лсъ воспитываютъ человка и изъ сапожниковъ, портныхъ, плотниковъ выходятъ Броуны, Линкольны, Гранты и т. д. Русская улица еще не владетъ такой чудотворной воспитательной силой и у насъ больше, чмъ гд либо, требуется тщательный нравственный уходъ за ребенкомъ. Американское воспитаніе не есть практическій протестъ противъ предъидущаго, оно не есть стремленіе новыми людьми создать новое общество, новую общественную жизнь. У насъ же дв Россіи стали стной одна противъ другой — Россія крпостная и Россія свободная. Старая Россія стоитъ еще крпко во всемогуществ своей традиціи, молодая, нарождающаяся, еще не успла порядкомъ оглядться. Поэтому ребенокъ, предоставленный жизни, поглотится скоре всего старо-русской средой и выйдетъ человкомъ крпостного міровоззрнія, но ужь никакъ не дятелемъ будущей свободной Россіи. Слдовательно, наша главная задача охранить своихъ дтей отъ вліянія традиціонной среды и не допускать до ихъ чувства той грубой коры, которую наложило на вс наши общественныя и частныя отношенія крпостное насиліе и крпостная эксплуатація. Задача эта нелегкая. Не говоря уже про нянекъ, но даже въ лучшихъ русскихъ людяхъ еще такъ много наслдственнаго, традиціоннаго, что оно сказывается въ нихъ на каждомъ шагу и невольно передается ими своимъ дтямъ. Довольно ли даже трехъ поколній, чтобы традиціонный духъ крпостной Россіи изчезъ совсмъ въ нашемъ образованномъ сословіи? Вотъ гд трудность русскаго воспитанія. Трудность его въ томъ, что мы вс сами порченные. Сами выросли вн гуманности и вдругъ намъ же приходится сдлаться ея преподавателями! Поэтому прежде всего намъ нужно выяснить себ самимъ свою задачу во всхъ ея подробностяхъ и составить себ программу собственнаго воспитательнаго поведенія. Много мы видли молодыхъ матерей полныхъ самаго горячаго желанія воспитать изъ своихъ дтей людей высшаго сорта — да и какая мать не хочетъ этого!— И увы!— воспитательницы не знали даже, какъ слдуетъ ростить ребенка здоровымъ.
Гуманность есть соціальное понятіе и выяснить его себ во всхъ подробностяхъ дло не легкое. Но гд недостаетъ знанія, тамъ матери можемъ помочь ея чувство. Научите своего ребенка любить людей и вы выполните дв трети своей задачи. Гуманность — цль, которая достигается лишь однимъ путемъ — любовью,— не вашей* материнской любовью къ своему дтищу, нтъ, а возбужденіемъ въ вашемъ ребенк любви къ другимъ. Слдовательно, воспитаніе должно заключаться въ возбужденіи хорошихъ чувствъ и въ подавленіи злыхъ порывовъ. Это вовсе не такъ трудно.
То или другое поведеніе человка есть не больше, какъ ассоціація извстныхъ привычекъ, усвоенныхъ нами безсознательно съ первой молодости. Напримръ, при крпостномъ прав, даже деликатныя барышни били по щекамъ своихъ горничныхъ только потому, что видли, какъ это длаютъ другіе. У нихъ, уже съ первыхъ шаговъ жизни, непріятныя вншнія возбужденія получили возможность переходить въ мышечное движеніе анти-гуманнаго характера. У дикарей, ростущихъ въ деревняхъ, точно также всякое раздражающее вншнее впечатлніе переходитъ или въ ругань сквернословіе, или въ драку, или вообще въ какой либо актъ разрушительнаго характера. Но отчего же есть люди, которые въ подобныхъ случаяхъ не станутъ ни ругаться, ни драться? Только потому, что въ нихъ не сложились привычки къ рефлексамъ подобнаго рода. И эти люди сердятся, и они бываютъ недовольны, и они возмущаются, но только у нихъ не образовались привычки проявлять свои впечатлнія грубыми отраженными движеніями. А какъ легко и пріучить и не пріучить ребенка къ грубости! Предположимъ, что вашъ крошечный мальчугашка, запнувшись за стулъ, падаетъ и принимается ревть. ‘Ахъ ты поганый стулъ! говорить няня,— плюнь на него мой дорогой, ударь его!’ — Ахъ ты подлая, кричитъ няня на собаку, испугавшую того же дорогого ребенка,— ударь ее скверную, вотъ теб прутикъ.’ Вотъ ребенокъ ужь и узналъ, что въ извстныхъ случаяхъ произносятся слова — поганый, скверный, подлый и даже сопровождаютъ ихъ побоями. Урокъ данъ, начало привычки заложено, ну а русская жизнь, какъ лсъ — чмъ дальше дешь, тмъ больше дровъ. Какъ легко ребенку усвоить дурную привычку, также легко ему и вовсе ея не усвоить — пусть онъ только не подозрваетъ, что можно ругаться и драться.
Предохраненіе ребенка отъ грубыхъ рефлексовъ тмъ боле важно съ первыхъ же шаговъ его жизни, что ребенокъ управляется лишь желаніями и страданіями. Ребенокъ, говорятъ, глупъ. Это значитъ, что онъ еще не уметъ ни обсуживать своихъ поступковъ и ихъ послдствій, ни различать нравственнаго отъ безнравственнаго, добраго отъ злого. Поэтому ребенокъ очень легко и безразлично отдается своимъ порывамъ, которые въ большинств случаевъ имютъ тенденцію животную. При такой слабой духовной дятельности ребенка, онъ свою умственную дятельность замняетъ подражаніемъ тому, что видитъ и слышитъ. А изъ этого и возникаетъ то великое воспитательное правило, что родители должны служить первымъ примромъ своимъ дтямъ. Они даютъ практическіе уроки, учатъ привычкамъ. Если родители не доглядятъ или сами своимъ личнымъ примромъ не съумють вложить хорошихъ привычекъ — придется человку себя впослдствіи переуучивать, а переучиваться гораздо трудне, чмъ пріучиться, это знаетъ каждый изъ насъ.
_ Ребенка нужно пріучить педантически ко всякой порядочности, ибо въ ней или его собственное здоровье или удовольствіе для ближняго. Порядочный гигіеническій образъ жизни больше ничего, какъ привычка. Но чтобы она явилась, необходимо строго, неупустительно, неослабно и безуступочно ее укрплять. Водворяйте привычку чистоплотности, ибо безъ чистоплотности нтъ здоровья, водворяйте привычку сидть порядочно, не ломаясь и не кобенясь, ибо ребенокъ можетъ вырости съ кривымъ позвоночнымъ хребтомъ и неровными лопатками, не давайте поселяться привычкамъ, недопускаемымъ общественнымъ приличіемъ. Вдь вы снабжаете своихъ дтей носовыми платками, потому что считаете сморканіе на полъ невжествомъ и неряшествомъ. А сколько есть свободолюбивыхъ матерей, которыя, понимая, что сморкаться на полъ нехорошо, не въ состояніи понять, что также нехорошо лазить зря на всякую мебель, также нехорошо, если ихъ дти орутъ въ комнат, какъ киргизы въ степи, если ихъ дти лзутъ къ каждому на колни и жмутся, если они ведутъ себя такъ, какъ будто бы кром ихъ ужь и нтъ другихъ людей на свт. Даже такая мелочь, повидимому, какъ умнье ходить по улиц и держать себя дома иметъ туманный смыслъ. Дитя, непріученное къ общественной порядочности, съуживаетъ свой кругозоръ до того, что весь міръ считаетъ лишь въ себ. На улиц оно не дастъ никому дороги, въ комнат занимаетъ лучшее мсто и длаетъ, что ему вздумается, за столомъ хочетъ получить первый и самый лучшій кусокъ, въ игр съ другими дтьми хочетъ быть распорядителемъ и требуетъ всеобщаго подчиненія. Такой ребенокъ только поглощенъ собою, весь божій міръ долженъ служить только ему. Слдуетъ ли удивляться, что изъ несноснаго ребенка выростетъ дрянной, себялюбивый мелочникъ и узкій индивидуалистъ? Конечно, если ребенокъ отъ природы хорошъ, вся эта скверная кора современемъ отъ него отпадетъ. Но за что же бдняга долженъ сначала изболть сознаніемъ своей испорченности и затмъ себя перевоспитывать? Въ дл воспитанія нтъ мелочей, все важно, отъ всего могутъ явиться худыя или хорошія привычки.
Воспитаніе въ себялюбивомъ индивидуализм прежде всего противорчитъ принципу гуманности, ибо изгоняетъ изъ ребенка духъ коллективности. Ребенка нужно ростить съ дтьми, нужно, чтобы онъ развивался на общественныхъ дтскихъ играхъ, нужно, чтобы молодежь пріучилась понимать все значеніе плотной сомкнутости и взаимной помощи. Вотъ почему такъ полезны дтскія игры, которыхъ, къ сожалнію, у насъ нигд почти не видно.
Игра для ребенка иметъ чрезвычайно важное воспитательное значеніе. Въ коллективной игр дитя практически изучаетъ необходимость уступчивости, согласія и неизбжность дружныхъ усилій къ достиженію цлей, недостижимыхъ единоличнымъ трудомъ. Кром того игра развиваетъ всесторонне способности дитяти, пріучая его думать, соображать, комбинировать отдльныя мысли. Играя, ребенокъ развивается умственно и физически, пріобртаетъ ловкость и тлесную силу. Но чтобы игра была раціональной, она должна имть полезную цль, должна вести непремнно къ полезнымъ результатамъ. Если ребенокъ ради забавы вздумаетъ пачкаться въ грязи или отрзать подошвы у своихъ сапоговъ, едва ли такое занятіе будетъ игрою. Игра должна давать занятіе полезнымъ способностямъ ребенка и служить непремнно для ихъ развитія. Въ тоже время она должна пріучать ребенка къ возможно выгодному и правильному пользованію своими силами, поселяя хорошія привычки. Такъ, если ребенокъ хочетъ стругать палку, чтобы соорудить какую нибудь машину, постройку и т. д.— пусть стругаетъ, но пусть на этой постройк онъ пріобртаетъ какое нибудь полезное, доступное для него знаніе и пусть пріучается правильно владть ножомъ. Или, ребенокъ хочетъ рисовать красками — пусть рисуетъ, но пусть изъ рисованья не длаетъ только пачкотню, а узнаетъ, какъ слдуетъ обращаться съ красками, съ кистями, пусть сидитъ порядочно, чтобы не получить неудобной, безобразной привычки, отъ которой его потомъ придется отучать. Игра иметъ для ребенка воспитательное значеніе и потому ее отнюдь не слдуетъ превращать въ воспитательную порчу.
Нкоторые противъ игръ военнаго характера. Это мнніе ошибочно. Всякую игру можно направить полезнымъ образомъ и военныя игры боле другихъ могутъ служить цлямъ гуманизма. Въ подтвержденіе того, что военными играми можно воспитать въ ребенк самыя великодушныя чувства, я не нахожу лучшаго доказательства, какъ примръ, превосходно и наглядно изложенный г. Сченовымъ. Онъ говоритъ (Реф. гол. моз.), что при настоящемъ образ воспитанія ребенокъ съ игрушекъ переноситъ любовь преимущественно на богатырей, силу, храбрость и т. п. свойства. Явно, что въ основ страстности лежитъ у него больше всего представленіе о меч, копь, латахъ, шлем съ перьями, о кон, однимъ словомъ, въ голов ребенка опять прежнія блестящія картинки, только он уже ясне и боле богаты формами. Этотъ переходъ, при натуральномъ стремленіи ребенка къ яркому свту, блеску и шуму и при способ воспитанія нашихъ дтей, неизбженъ. Въ немъ, какъ увидимъ, есть и хорошія стороны, но излишнее питаніе органовъ чувствъ рыцарскими образами ведетъ къ тому, что у насъ въ обществ въ чрезвычайно многихъ людяхъ страстность на всю жизнь преимущественно сосредоточивается на вншнемъ блеск. Люди эти были бы хороши для среднихъ вковъ, но къ настоящему трудовому времени безъ блеска они очень не пристали.
‘Какъ бы то ни было, а въ любви ребенка къ сил, мужеству и храбрости есть очень хорошая сторона. Вотъ она. Въ это время ребенокъ уже давно отдлилъ свою особу отъ вншняго міра и, конечно безсознательно, уже очень любитъ себя или, правильне сказать, любитъ себя въ наслажденіи. Неудивительно посл этого, что ребенокъ прикрпитъ къ себ саблю, наднетъ шлемъ и подетъ на палочк. Свою особу онъ ассоціируетъ со всми приходящими черезъ его сознаніе героями и со всми ихъ свойствами, сначала, разумется, чисто вншними. Эта исторія продолжается все время, пока представленіе его о рыцар путемъ повторенныхъ слуховыхъ рефлексовъ (разсказами) наполняется все боле и боле высокими рыцарскими свойствами. Введите въ составъ рыцаря отвращеніе къ пороку, и ребенокъ, ассоціируя себя съ такимъ рыцаремъ, будетъ презирать порокъ, конечно но своему, т. е. на основаніи своихъ представленій о физіономіи порока. Заставьте вашего рыцаря помогать слабому противъ сильнаго, и ребенокъ длается Донъ-Кихотомъ: ему случается дрожать отъ волненія при мысли о беззащитности слабаго. Сливая себя съ любимымъ образомъ, ребенокъ начинаетъ любить вс его свойства, а потомъ, путемъ анализа, любитъ, какъ говорится, только послднія. Здсь вся моральная сторона человка.
‘Любовь къ правд, великодушіе, сострадательность, безкорыстіе, равно какъ ненависть ко всему противуположному, развиваются конечно тмъ же путемъ, т. е. частымъ повтореніемъ въ сознаніи страстныхъ представленій, въ которыхъ яркая сторона изображаетъ вс перечисленныя свойства. Удивительно ли посл этого, что ребенокъ въ 18 лтъ, съ горячей любовью къ правд, неувлекаемый въ противуположную сторону тми мотивами, которые развиваются у большинства людей лишь въ зрлые годы, готовъ идти изъ-за этой правды на муку. Вдь онъ знаетъ, что его идеалы, его рыцари терпли за нее, а онъ не можетъ быть не рыцаремъ, потому что былъ имъ съ 5 до 18 лтъ.
‘Изъ этого примра читатель легко убдится, что въ основ нашего страстнаго поклоненія добродтелямъ и отвращенія отъ порока лежитъ ни что иное, какъ чрезвычайно многочисленный рядъ психическихъ рефлексовъ, гд страстность съ яркой краски какой нибудь вещи переходила на яркую мантію рыцаря на картин, отсюда переносилась на себя въ рыцарскомъ костюм, переходила потомъ съ конкретнаго впечатлнія, то къ частному представленію, т. е. къ свойству рыцаря, то къ конкретному образу въ новыхъ формахъ и, покинувши наконецъ рыцарскую оболочку, перешла на подобныя же свойства, то въ мужик, то въ солдат, то въ чиновник, то въ генерал. Посл этого читателю уже понятно, что рыцаремъ можно остаться и въ зрлые годы. Страстности конечно много поубавится, но на мсто ея явится то, что называютъ обыкновенно глубокимъ убжденіемъ. Эти-то люди, при благопріятной обстановк, и развиваются въ благородные, высокіе типы. Въ своихъ дйствіяхъ они руководствуются только высокими нравственными мотивами, правдой, любовью къ человку, снисходительностію къ его слабостямъ и остаются врными своимъ убжденіямъ на перекоръ требованіямъ всхъ естественныхъ инстинктовъ, потому что голосъ этотъ блденъ при яркости тхъ наслажденій, которыя даются рыцарю правдой и любовью къ человку. Люди эти, разъ сдлавшись такими, не могутъ конечно перемниться: ихъ дятельность — роковое послдствіе ихъ развитія. И въ этой мысли страшно много утшительнаго, потому что безъ нея вра въ прочность добродтели невозможна’.
Этимъ довольно длиннымъ вступленіемъ я хотлъ поставить читателя на точку зрнія, съ которой буду разбирать ‘Дтское Чтеніе’.
При всемъ обиліи въ русской книжной торговл дтскихъ книгъ, русскимъ дтямъ читать почти нечего. Дтской литературы у насъ нтъ, а есть только дтскія книги, обязанныя своимъ появленіемъ большею частію или книгопродавческой спекуляціи или неумлому желанію быть полезными.
За составленіе дтскихъ книгъ у насъ берутся съ такимъ же легкомысліемъ, съ какимъ кидаются въ беллетристику. Человкъ, нечувствующій себя способнымъ ни на какую серьезную умственную работу, полагаетъ, что это-то именно и есть признакъ того, что Господь-Богъ создалъ его русскимъ стихотворцемъ или разскасчикомъ.
Не мене легко смотрятъ на свое дло и авторы дтскихъ книгъ. Думаютъ, что кто не можетъ писать для взрослыхъ — можетъ писать въ успхомъ для дтей. Конечно дти читаютъ всякую чушь и умютъ даже въ ней найти свой міръ и пищу для своего воображенія, но вдь это доказываетъ не достоинство печатной чуши, а только силу и богатство дтской натуры.
Вообще русскимъ дтямъ плохо жить на свт, ибо большіе думаютъ, что то, что никуда не годится — годится дтямъ. Чадолюбивые родители выбираютъ учителей всегда самыхъ дешевенькихъ, т. е. наиболе непригодныхъ, книжки выбираются тоже дешевенькія, и вообще все, что нужно для дтей, берется дешевенькое, легонькое, непрочное. Да и зачмъ дтямъ хорошее, разв они что нибудь понимаютъ!
Но дтскимъ писателемъ также нельзя сдлаться, какъ нельзя сдлаться Лермонтовымъ. Чтобы писать для дтей, мало еще ихъ любить, надо умть войти въ ихъ міръ, изолироваться въ ихъ чувство и воображеніе, ассоціироваться съ дтской душой и работать въ ней, какъ въ скорлуп, съ силою зрлаго человка. Если трудно писать хорошо взрослому для взрослыхъ, еще трудне писать взрослому для невзрослыхъ.
Отъ дтскаго писателя, кром свжаго чувства и богатаго воображенія, требуется самая сильная, самая талантливая объективность. Наблюдайте, съ какимъ вниманіемъ читаетъ иногда ребенокъ. Щеки горятъ, уши покраснли, онъ весь поглощенъ книгой — ничего не видитъ, ничего не слышитъ. Спросите ребенка — ‘Хорошо?’ — Хорошо! отвтитъ онъ вамъ — ‘Понимаешь?’ — Понимаю!— ‘А ну, разскажи, что ты понялъ,— и ребенокъ ничего не разскажетъ. Отчего же онъ такъ горитъ и такъ жадно читаетъ, а разсказать ничего не можетъ? Въ этой-то своеобразной объективности и секретъ дтскихъ книгъ и ихъ плодотворное вліяніе. Тургеневъ говоритъ о Рудин, что когда онъ одушевлялся, рчь его лилась ркой, онъ говорилъ много и хорошо, его слушали всегда съ упоеніемъ и если не всегда понимали, за то всегда чувствовали хорошо. Тотъ же самый процессъ совершается и въ дтяхъ. Для нихъ печатная рчь книги льется такой же ркой, она также шевелитъ и разжигаетъ ихъ чувства. Ничего, что въ психологическомъ смысл процессъ этотъ нельзя считать законченнымъ, т. е. возведеннымъ въ такое сознаніе, которое могло бы выразиться категорическимъ отвтомъ на вашъ вопросъ — что ты понялъ? Если вы припомните изъ своей жизни то время, когда, не владя еще вполн нмецкимъ языкомъ, вы читали Гете и Шиллера, то поймете, какой процессъ совершается въ дтской душ. Вы читали и не понимали всхъ словъ, но вамъ было хорошо, на васъ дйствовалъ обаятельно весь духъ рчи, ея музыка, возбуждавшая въ вашей душ теплыя ощущенія, валъ длалось такъ хорошо, вы чувствовали себя такимъ добрымъ, любящимъ. Но если вамъ случалось переходить въ тоже время къ русскому переводу тхъ же самыхъ стиховъ, васъ точно обдавало потоковъ холодной воды. А уже кажется русскій языкъ вы понимали лучше? Почему же это такъ? Только потому, что не на т струны вашего чувства дйствовалъ переводъ. Въ музык слова, врной его смыслу, заключается одинъ изъ величайшихъ секретовъ его вліянія и воспитательнаго значенія. Но этотъ секретъ не дается обыкновеннымъ писателямъ. Вотъ почему такъ и велики вс произведенія народнаго творчества. Каждое народное произведеніе есть музыка, вылившаяся прямо изъ чувства, оно само чувство. Каждое народное слово, всегда мткое и сильное, западаетъ прямо въ душу и непремнно задваетъ какую нибудь ея струну. Тутъ нтъ ни поддлки, ни искуственности, все искренно, пряно, непосредственно, всякое слово правда. Вдь и великіе поэты только велики этимъ. Отъ этого произведенія народнаго творчества и дйствуютъ съ такой силой на всхъ. Въ взрослыхъ — они пробуждаютъ давно извстныя имъ ощущенія, молодятъ, грютъ ихъ, въ дтяхъ — они шевелятъ ихъ свжее дтское чувство, изъ котораго они сами вылились непосредственно. Я возьму примръ изъ самыхъ ближайшихъ, и даже не особенно доказательный, и онъ будетъ все-таки силенъ. Сравните маленькія побасенки, поговорки, и разсказы ‘Родного слова’ (г. Ушинскаго) съ приторной, искуственной рчью Гончаровскаго, ‘Обрыва.’ У г. Ушинскаго каждое слово бьетъ въ душу, потому что ни одно слово не измышлено, каждое выросло на родной русской почв, каждое есть пряной непосредственный продуктъ русскаго опыта, русской мысли, русскаго чувства, однимъ словомъ, каждое народно. А ‘Обрывъ’ г. Гончарова,— жалкій, несчастный, измышленный продуктъ нравственной искалченности, разстроенныхъ сладострастіемъ нервовъ! Одно возбуждаетъ силу, свжесть чувства, бодрость духа, вы и старикъ, читая сказки и побасенки ‘Роднаго слова,’ становитесь какъ бы моложе и боле русскимъ человкомъ, ‘Обрывъ’ же дйствуетъ на васъ точно разнживающій, разслабляющій пуховикъ, какъ ароматическая атмосфера косметическаго магазина посл свжаго, здороваго, утренняго воздуха.
Ребенокъ есть весь чувство, желаніе, стремленіе. Поэтому книга должна дйствовать лишь на его чувство и воображеніе. Она должна грть его, открыть ему міръ хорошихъ, гуманныхъ ощущеній, пробуждать въ немъ нжную, тонкую впечатлительность. Не бойтесь, что вы его разслабите. Т изумительные герои, которые, какъ Гусъ или Джіордано Бруно, гибли на кострахъ, были все люди самаго тонкаго чувства и ужь конечно ни одинъ неизнженный филистеръ не съуметъ умереть такъ хорошо и съ такимъ презрніемъ къ боли, какъ умирали они.
Кром этихъ двухъ главныхъ условій, т. е. безукоризненнаго изложенія, короткаго, сильнаго, образнаго языка, возможно-приближающагося къ складу и своеобразности русской мысли, и — объективности, т. е. такого талантливаго разсказа, поучительность котораго вытекала бы сама собой, однимъ возбужденіемъ хорошихъ представленій, безъ всякаго авторскаго резонерства, есть еще одно не мене важное условіе. Такъ какъ воспитаніе есть населеніе хорошихъ привычекъ, а привычка является лишь повторительнымъ возбужденіемъ хорошихъ чувствъ, то дтская литература должна по возможности удовлетворять условію повторительности. Это значитъ, что она должна быть періодическою, журнальною. Журналистика воспитала взрослое русское общество, она же лучше всего воспитаетъ и дтей. Одной своей періодичностію журналъ создаетъ въ ребенк привычку, т. е. потребность постояннаго чтенія. Но кром этого журнальная форма представляетъ наибольшую возможность разнообразія и полной, всесторонней, проникнутой одной идеей, законченной системы. Для воспитанія дтей во всестороннихъ требованіяхъ гуманности, конечно нтъ формы боле удобной, какъ журнальная. Въ этомъ смысл мы привтствуемъ охотно ‘Дтское чтеніе.’
‘Дтское чтеніе’ выходитъ ежемсячно, впрочемъ, къ сожалнію, довольно тоненькими книжками, въ 2 1/2 до 3 1/2 листовъ. Мы говоримъ къ сожалнію, потому что ‘Дтское чтеніе’ отличается полною добропорядочностію, и когда совершенно установится, общаетъ быть очень хорошимъ изданіемъ. Объемъ въ этомъ случа весьма важенъ, ибо отъ объема зависитъ не только разнообразіе журнала, но и самое качество статей. Въ статейк, съ куриный носъ, автору часто бываетъ негд развернуться, что и можно замтить на нкоторыхъ разсказахъ ‘Дтскаго чтенія’, отличающихся конспектною сжатостію.
Овое мнніе о воспитательной добропорядочности ‘Дтскаго чтенія’, мы основываемъ на томъ, что оно почти вполн удовлетворяетъ тмъ строгимъ условіямъ, на которыя мы указали, какъ на неизбжныя въ дл дтскаго воспитанія. Что же касается до неустойчивости, которая намъ показалась — и которая впрочемъ неизбжна во всякомъ новомъ дл, а тмъ боле въ едва начавшемся журнал для дтей — то она видна въ недостаточно-послдовательномъ согласіи программы съ ея выполненіемъ.
Теоретически редакція вполн правильно понимаетъ свою задачу. Помщая, напримръ, разсказъ ‘Старый король Лиръ’, редакція высказываетъ слдующія безусловно справедливыя мысли. ‘Мы выбрали его, имя въ виду остановить дтское вниманіе на отношеніяхъ отца къ дтямъ, неблагодарности его старшихъ дочерей и особенно на свтломъ образ любящей дочери — Корделіи. Образы отца, матери, сестры, брата, подруги, няни, дочери, сына всего ближе дтскому сердцу, и на обязанности воспитателей лежитъ, какъ мы думаемъ, прежде всего поселить въ ихъ воображеніи свтлые образы дйствующихъ лицъ семьи, какъ самыхъ къ нимъ близкихъ. Начавъ семьею, можно постепенно переходить и къ идеаламъ общественнымъ. Вотъ почему намъ хотлось бы обнять въ нашемъ журнал, по мр возможности, по крайней мр въ первые годы, отношенія семейныя, преимущественно съ ихъ положительной стороны. Въ основаніи всякаго воспитанія должна быть положена любовь въ высокомъ, христіанскомъ значеніи этого слова. Вотъ почему идеалы въ род Корделіи и Муромца считаемъ мы въ этомъ смысл наиболе благотворными… Намъ могутъ сказать, что впечатлніе, оставленное Пиромъ, слишкомъ мрачно. Но напомнимъ, что не слишкомъ ли уже часто мы боимся дйствовать на дтское чувство. Дло не въ томъ, что чтеніе вызоветъ изъ глазъ ребенка слезы, а въ тонъ, чтобы предметъ, вызывающій ихъ, стоилъ сочувствія. Подобныя первыя впечатлнія остаются на всю жизнь и слава Богу, если дтское сердце пріучится биться за личности въ род Корделіи и просвтленнаго страданіями Лира…’ Дале, по поводу намренія дать переложенія классическихъ писателей, редакція говоритъ, что ‘великіе писатели, какъ Гомеръ, Софоклъ, Овидій, Краббъ, Гете, отчасти Шекспиръ и созданные народнымъ геніемъ, греческіе мифы, имютъ для дтскаго возраста великое образовательное значеніе, конечно, при извстномъ строгомъ выбор, въ той мр, насколько он доступны дтскому пониманію. Признавая вполн необходимость знакомить дтей съ роднымъ и современнымъ, мы въ тоже время напоминаемъ и о томъ, что ‘ребенка прежде всего надобно сдлать человкомъ въ самомъ широкомъ значеніи слова, заставить его полюбить жизнь’. А ничто не кладетъ въ душу дитяти такого прочнаго фундамента, какъ знакомство съ доступными ему классическими въ обширномъ смысл слова изображеніями человка вообще. Намъ скажутъ, что эти изображенія слишкомъ необыкновенны, но дтскій умъ и не удовлетворяется обыкновеннымъ. Юная душа льнетъ къ героямъ и всякій благородный поступокъ учителя, воспитателя, товарища увлекаетъ дтей. Конечно, въ сильной степени пріемы подобной умственной пищи настраиваютъ дтей на ложный ладъ (?), но въ умренной — расширяютъ горизонтъ ихъ пониманія и воспитываютъ уваженіе къ человку вообще, какъ извстной сил духа…’ Наконецъ о значеніи дтскихъ игръ, которымъ удленъ цлый отдлъ ‘Дтскаго Чтенія’, редакція говорятъ: ‘Каждый, привыкшій вдумываться въ дло, находитъ, конечно, разницу въ самомъ существ между играми ребенка я удовольствіями взрослаго человка. Мы ищемъ въ удовольствіяхъ развлеченія, отдыха отъ трудовъ, у ребенка же игры, наполняютъ почти все время. Въ игр ребенокъ живетъ, примняетъ свои наблюденія, отдается творчеству, проявляется со всми своими индивидуальностями. Игра есть посильный трудъ ребенка, отвчающій потребностямъ его ростущаго и развивающагося организма… Но подобно тому, какъ полезно внесеніе разумности во вс’ житейскія отношенія, точно также весьма желательнымъ дломъ является осмысленіе дтскихъ игръ. Предоставленныя самимъ себ, дти могутъ безплодно затратить много дорогихъ силъ. Кром того, дурные инстинкты могутъ найти много пищи въ забавахъ, придуманныхъ празднымъ воображеніемъ. Пріуроченіе игръ къ развитію наблюдательности, изощренію творящихъ способностей, находчивости, настойчивости, всхъ качествъ, которыя необходимы трудовому человку — такая цль будетъ несомннно благодарна…’
Жаль, что исполненіе не всегда такъ безошибочно, какъ теоретическое мышленіе. Такъ, изъ ‘Дтскаго Чтенія’ не видно, какою цлью оно задалось преимущественно — воспитательною или образовательною. Мы считаемъ воспитательную задачу далеко выше, ибо для образованія у насъ есть и школы и гимназіи, воспитательное же вліяніе — домашнее и общественное — у насъ чрезвычайно слабо и близоруко. Мы думаемъ поэтому, что если бы редакція давала въ каждой книжк разсказы изъ той же воспитательной области, какъ ‘Старый король Лиръ’ и т классическіе разсказы, которые редакція общаетъ давать только изрдка, т. е., черезъ часъ по ложк, то журналъ поднялся бы неизмримо выше въ мнніи его маленькихъ читателей. Какъ бы нетерпливо ждалась каждая книжка, общающая непремнно высокое наслажденіе благороднаго, гуманнаго чувства, заставляющая ребенка плакать хорошими, честными слезами, пробуждающая въ немъ желаніе помочь всякому человческому страданію! Вы вдь сами говорите, что нечего бояться дйствовать на дтское чувство. Зачмъ же вы боитесь? Мы думаемъ, напротивъ, что. именно на чувство и слдуетъ дйствовать по преимуществу ‘Дтскому Чтенію’. Посмотрите, какія вліянія окружаютъ обыкновенно дтей? Но даже и тамъ, гд вліяніе плодотворно, литературное вліяніе необходимо, не только какъ подспорье родителямъ, но и какъ самостоятельная воспитательная сила, незамнимая устнымъ вліяніемъ. Разв какая либо мать въ состояніи разсказать ‘Короля Лира’ или ‘Илью Муромца’ такъ образно, сильно и глубоко-психологически, какъ они выходятъ въ печатномъ слов?
Нужно бы побольше подобныхъ разказовъ, какъ ‘Старый король Лиръ’, а ихъ-то, къ сожалнію, во всхъ вышедшихъ до сихъ поръ книжкахъ всего три — ‘Сестра Шура’ и ‘Нежданое горе’. Намъ понравился особенно послдній, онъ не задваетъ такъ глубоко, какъ ‘Лиръ’, но написанъ просто, правдиво, тепло и прошибаетъ дтей до слезъ.
Но за то не мало разсказовъ, которые, если и не пропадаютъ вполн холостымъ. зарядомъ, тмъ не мене по исполненію далеко отстаютъ отъ мысли. Возмемъ хоть ‘Бурлаки’. Ребенокъ не узнаетъ ни бурлацкой жизни, ни нужды, которая создавала эту каторжную работу. А между тмъ, бурлацкая жизнь — особый, своеобразный міръ, полный своеобразной поэзіи, искони тсно связанная съ разбойническою жизнію по Волг и имющая много общаго съ жизнію сибирскихъ бглыхъ и бродягъ. Разсказъ ‘Дтскаго Чтенія’ сухъ, не живописенъ и не даетъ типа бурлака,— этого замчательнаго представителя грубой, черноземной силы, въ настоящее время уже вырождающагося. Волга — становится преданіемъ. Былой Волги, съ ея удалыми разбойниками, теперь нтъ, а между тмъ ея прошлое иметъ живой интересъ, ибо имъ рисуется одна изъ сторонъ русскаго народнаго быта и русской народной исторіи. Нигд не проявляется такъ рзко и могущественно русская удаль и порывъ къ свободной жизни, какъ на матушк Волг. Ермакъ, Стенька Разинъ, Пугачевъ — вотъ представители ея удалыхъ богатырей, имющіе далеко большій и поучительный интересъ, чмъ Илья Муромецъ. Бурлаки, какъ явленіе экономическое, для новой Россіи становятся уже анахронизмомъ — пароходы и желзныя дороги вытсняютъ ихъ съ такой силой, что черезъ какія нибудь десять лтъ не останется у насъ ни одного бурлака. Превратившись въ преданіе, бурлакъ сохранитъ не экономическія свои черты, а типическія особенности некультированной, грубой силы и будетъ жить въ нашемъ воображеніи, какъ представитель былого, дикаго русскаго народнаго быта азіятско-русской исторіи. Вотъ основной характеръ бурлака, какъ историческаго продукта.
При такомъ боле широкомъ взгляд на бурлака, удальца и богатыря своего времени, форму подготовительную къ казаку, было бы очень удобно связать съ жизнію бурлака цлый рядъ картинъ изъ нашей исторіи того времени, когда русская сила шла на Волгу и на Донъ, когда она выдляла изъ себя изумительную бродящую силу, искавшую устоя, новаго уклада. Юридически-историческая почва богата матеріялами: Стенька Разинъ — Костомарова, Записки изъ Мертваго дома — Достоевскаго, Пушкинъ о Пугачев, Максимовъ, Степановъ, Судебныя ошибки Ткачева. Обработка для дтскаго чтенія произведеній однихъ даже этихъ авторовъ достаточна для цлаго ряда статей поучительныхъ и въ смысл фактическаго знанія и по своей гуманной основ. Достоинство подобныхъ разсказовъ будетъ заключаться въ ихъ правдивости. Вы дадите живыхъ людей, продукты дйствительной жизни, а не сочиненныя маріонетки безталаннаго воображенія. Конечно дти не прихотливы, для нихъ ложь вымысла большею частію незамтна, но это не оправданіе плохимъ разсказамъ. Возмите, напримръ, жизнь Кольцова, Никитина, да разв это не драма? Разв дйствительная жизнь не лучшее поученіе, разв вы измыслите искусне домашнее безобразіе и гнетущую бдность. И какой богатый матеріалъ представляютъ біографіи русскихъ замчательныхъ людей! Мы этимъ не хотимъ длать никакого намека ‘Дтскому Чтенію* или укорять его, что оно заговорило прежде всего о Гете и Линне, когда у насъ есть Иванъ Грозный, Петръ I, Ломоносовъ, Кулибинъ, Кольцовъ, когда исторія даетъ такихъ дятелей, какъ Стенька Разинъ, Пугачевъ, Иванъ Гусъ, Джіордано Бруно, Бернаръ Палисси. Нельзя же въ самомъ дл требовать, чтобы редакція дала все сразу. Но мы хотимъ сказать лишь то, что выборъ предметовъ долженъ быть строго обдуманъ, систематиченъ и обработка ихъ должна быть исключительно гуманная. А гуманный элементъ именно и слабенекъ въ ‘Дтскомъ Чтеніи’.
Дале мы замтили, что ‘Дтское Чтеніе’ пробавляется больше иностранными матеріялами, и потому рисуетъ большею частію картины чуждой намъ жизни. Напримръ, хоть такой разсказъ, какъ ‘Рубка и доставка лса’. Вдь это Германія и Швейцарія, а не Россія. А между тмъ сколько бы можно сказать о русскомъ, напр. о Сабаной дорог, о Лашманахъ, о вывозк мачтовыхъ деревъ. Или ‘Пожаръ въ степи’ — Америка и тоже не Россія, тогда какъ у насъ есть свои лсные пожары, пожалуй боле грандіозные, чмъ степные пожары Новаго Свта. Наши лсные пожары останавливаютъ иногда только большія рки, какъ это было въ 1842 г., наши лсные пожары потребляютъ хлбныя поля, цлыя деревни, пускаютъ по міру сотни людей. Или пожары въ нашихъ степяхъ — когда огонь идетъ отъ стога къ стогу, истребляетъ вс запасы сна, не оставляетъ въ степи ни одной живой травки!
Мы могли бы указать на прозрачность и искуственность такихъ назиданій, какъ ‘Большой слонъ и маленькіе муравьи’, ‘Рулевой’, ‘Паша — пастухъ’. Дйствительная жизнь и исторія представляютъ боле поучительные и непосредственно дйствующіе факты, или сказка ‘О дурак Фильк’, отличающаяся измышленіемъ и натянутымъ преувеличеніемъ. Вообще тамъ, гд нужно дйствовать на дтскую душу, на дтское чувство, пробуждать гуманность ‘Дтское Чтеніе’ даетъ только разсказы г. В. Острогорскаго, а ихъ немного. Почему бы не пользоваться готовымъ хорошимъ изъ стараго. У Пушкина, Одоевскаго, Даля — есть вещи, которыя не испортятъ дтей. Наконецъ, дтей даже необходимо знакомитъ съ боле извстными русскими писателями и поэтами.
Но за то богатъ и значительно лучше отдлъ положительныхъ свденій о природ животныхъ, промышленныхъ производствахъ, отдлъ игръ, задачъ, фокусовъ. Этотъ отдлъ, впрочемъ, не представляетъ такихъ трудностей и не требуетъ такихъ талантовъ, какіе нужны для отдла литературно-воспитательнаго. Впрочемъ и отдлъ практическихъ свденій, страдаетъ иногда излишней сжатостію статей и отъ того недостаточною ясностію, такъ что, не только дти, но и ихъ незнающіе родители иногда не поймутъ, какъ поступить въ данномъ случа. Кром того есть и неточныя слова, напр., про мясо сказано, что оно валяется, вмсто вялится, или деготь названъ дегтярнымъ масломъ. Конечно это мелочи, но мы указываемъ на нихъ потому, что искренно желаемъ, чтобы ‘Дтское чтеніе’ становилось все лучше и лучше, толще и толще, а не съуживало бы своихъ статей ради малаго объема книжекъ. Редакція, кажется, задалась мыслію дать возможно дешевое изданіе. Едва ли это врно. Конечно, за дтскій журналъ не дадутъ 16 р., какъ за журналъ для взрослыхъ, но вмсто 3 руб. можно смло назначить 5 р. и журналъ вышелъ бы вдвое боле содержаніемъ. Однимъ словомъ, мы думаемъ, что дешевизна не достоинство и что въ Россіи есть не мало такихъ разсудительныхъ родителей, которые понимаютъ, что хорошее воспитаніе за грошъ не дается.
Очень удачна мысль развивать въ дтяхъ любовь къ природ и наблюдательность указаніемъ, какъ выводить наскомыхъ, устраивать акварій (нужно бы и терарій) и т. п. А ужь какой былъ бы восторгъ дтямъ, если бы редакція присылала къ весн маленькіе пакетики съ сменами цвточныхъ и огородныхъ растеній — огурцовъ, арбузовъ, дынь, моркови и т. п. и красивыхъ скороцвточныхъ цвтовъ! Сколько радостей при устройств грядъ, приготовленіи земли, полоньи, содержаніи въ чистот, поливк, истребленіи вредныхъ насконыхъ, сохраненіи полезныхъ. Да вдь это цлая жизнь — веселая, практическая, полезная!
Искренно желаемъ, чтобы ‘Дтское Чтеніе’ привлекло къ себ побольше лучшихъ нашихъ силъ на поприще дтской литературы и чтобы оно вытснило изъ дтскихъ библіотекъ всю ту чушь, которою въ такомъ подавляющемъ изобиліи портятъ нашихъ дтей книгопродавческая спекуляція.
Ну, а отдлъ гигіены — находитъ ли редакція его полезнымъ, чтобы пріучить ребенка наблюдать самого себя и усвоивать здоровыя привычки?