Дешевая юмористическая библиотека 'Нового Сатирикона'. Выпуск 15, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Дешевая юмористическая библиотека ‘Нового Сатирикона’
Выпуск 15 (1914)

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. Сорные травы

М., Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2014.

Румынский флот

Рождество в Петербурге

РУМЫНСКИЙ ФЛОТ

Никогда еще румынский совет министров (или, как говорят румыны — ‘румынский оркестр министров’) не был в таком приподнятом настроении, как на текущем заседании.

— Господа румыны! — сказал председатель совета министров, нервно вертя в руках вынутый из кармана кусок канифоли. — Мы должны дать отпор России, должны дать внушительный щелчок этому зазнавшемуся северному медведю! Мы им покажем славянство!..

— Господин капельмейстер (‘капельмейстер’ по-румынски — председатель совета министров), — перебил его кто-то. — Значит, война решена?

— Без сомнения!! Но это ничего! Мы почти готовы. Я говорю ‘почти’ потому, что, хотя армия и стоит под ружьями…

— Надо говорить: ‘под ружьем’, — поправил сидевший за вторым пультом министр.

— Извинитесь-с! Я знаю, что говорю. Если бы у нас было одно ружье — армия стояла бы ‘под ружьем’, а так как у нас их больше — армия (я это подчеркиваю!) стоит ‘под ружьями’. Но, кроме армии, важен и флот, и о флоте-то мы должны позаботиться! Нам нужен сильный, могущественный флот, который бы навел ужас на врага!

— Где же он?

— Он?..

Пауза была торжественная.

— Он?!

Пауза была еще более торжественная. Председатель взял канифоль, машинально потер ручку кресла, на котором сидел, и раздельно отчеканил:

— Он? Флот? Он почти готов! Знаете ли вы, господа, сколько дала патриотическая национальная румынская всеобщая подписка на флот? Двадцать тысяч франков!!!

Все остолбенели.

— Это не может быть! Такой и цифры не бывает — двадцать тысяч!!

— Это неслыхано!

— Колоссально!

Один министр, призадумавшись, спросил:

— А что, если все эти деньги собрать и внести в эту комнату — они войдут?

— Едва ли! Тысяч семь войдет. Но дело не в этом. Ведь флот больше же этой комнаты!

— Господин капельмейстер!.. Хорошо ли охраняется это национальное сокровище?

— Я позаботился об этом! Вся армия охраняет его в одном из казнохранилищ.

— Прямо не понимаю: откуда румыны могли набрать столько денег?

— О! Вы забываете взрыв патриотического чувства.

— Итак, многоуважаемый оркестр министров! Мы на эти деньги должны завести небольшой, но грозный флот… Я думаю, пара дредноутов, штук пять крейсеров, десяток-другой миноносцев… Все это, конечно, должно быть основательно вооружено пушками…

— Смету! Составим смету!

— Вот, извольте: прейскурант фирмы Виккерс!

— Сколько стоит дредноут?

— От пятидесяти до семидесяти миллионов франков.

— Боже ты мой! Вот дерут-то!

— Креста на них нет!

— Вы подумайте: самый лучший контрабас стоит не более тысячи франков.

— Контрабас! А возьмите тромбон…

— Тссс! Господа! От дредноутов придется отказаться. Почем нынче крейсера?

— Крейсера? К крейсерам, милые, приступу нет: от двадцати пяти до пятнадцати миллионов! Миноносцы дешевле, но… нам нужно сто таких патриотических подписок для одного миноносца.

— Ужасно все вздорожало! А сделаем мы так: закажем хорошую яхту, поставим на нее двенадцатидюймовое орудие и начнем палить так, что небу станет жарко.

— Почем яхты?

— Сейчас… Средняя яхта — двести тысяч франков.

— С ума они посходили! Купим, господа, просто пушку без яхты. Хоть какой-нибудь, а все-таки флот.

— Верно! Суда только связывают. Одни расходы: топливо, матросы, бинокли… Почем пушка?

— Пушка? Вот тут есть морские пушки: от ста тысяч франков до миллиона четырехсот… Нет! Это грабители на большой дороге!

— Позвольте, — перебил мудрый седой старик. — Что же там, в этом прейскуранте есть такое, что стоило бы не дороже 20.000 франков?

— Что? Гм… Такелаж… нет, это не то… приборы для измерения широты… складные ботики… тоже не то… гм…

— Да нет! Вы посмотрите такое, что стреляло бы.

— Чтоб стреляло? А! Есть: заряд для двенадцатидюймовой пушки — двадцать тысяч франков.

— Вот! сегодня же посылайте заказ. Таким образом, мы будем иметь небольшой, но вооруженный с головы до ног флот.

— Да ведь он потонет?

— Кто?

— Заряд-то. Ежели без броненосца.

— А зачем нам его на воду пускать? Спрячем его тут и будем ждать, пока враг войдет в Бухарест.

— Ну, а если войдет?

— Наткнется и взлетит.

— Уррра! верно! Пусть попробует это русское мужичьё сунуться!..

— Телеграмма на орудийный завод послана! Теперь что мы должны делать?

— Ясно что: сочинить румынский морской марш!

— Ну, это любой румын сделает.

РОЖДЕСТВО В ПЕТЕРБУРГЕ

Бедным малюткам-витмеровцам посвящаю…

Нет ничего лучше и радостнее тех минут, когда учеников распускают на рождественские каникулы.

Веселые, как котята, розовощекие, быстроглазые, с ручонками, измазанными чуть не до локтей чернилами и мелом, с радостным предвкушением грядущей радости и вереницы удовольствий — они напоминают стаю быстрых воробьев, которых кто-то спугнул с одного места, и они, беззаботно шелестя крыльями, перепархивают на другое место.

Дети — это наш праздник!

——

Господин в мундире положил локти на стол и проницательно взглянул на стоящего перед ним Колю Четыркина.

Два рослых усача, стоявших по бокам Коли, тоже взглянули на Колю, нагнувшись к нему и поощрительно подмигивая:

— Отвечайте, господин.

Господин выставил голову с блестящими глазенками из-за края стола и смущенно посмотрел на другого господина, сидящего за столом.

— Я польше не пуду, — прошептал он.

— Ага! Больше не будете… Это хорошо, молодой человек. Чего же вы больше не будете?

— Ничего…

— Нет, как же так — ничего! Выходит так: что вы делали что-то такое, чего вы уже впредь не будете делать. Что же вы делали?

— Над… сона читали.

— Огарки?

— Чего?

— Я говорю: огарки?! Вы! — огарки?!

— Нет, лампы.

— Чего, лампы?

— При лампах. А если днем, так без лампов. Читали… Мы больше никогда не будем.

Господин, сидевший за столом, взял книгу и стал ее перелистывать.

— Гм!.. ‘Стихотворения С. Я. Надсона с портретом факсимиле’… Это что такое ‘факсимиле’? А?

— Я не знаю. Издание.

— Какое издание?! Почему?

— Не знаю.

— Тут написано ‘собственность литературного фонда’. Книга ваша?

— Н… наша.

— Значит, в фонде состоите?

— Больше никогда не будем… Это Голубков 3-й на меня свалил.

— Голубков третий будет допрошен особо. Значит, вы занимались революцией и порнографией?

— Нет… я не знаю. Мы Надсона больше в красненьком таком переплете… С гвоздичкой.

— С гвоздичкой? Недурно!! А революцией зачем занимались?

— Это не мы.

— Как не вы! А Надсона-то, небось, читали? (Он перелистывает книгу). Вот:

Мне душен этот мир разврата

С его блестящей мишурой!

Здесь брат рыдающего брата

Готов убить своей рукой.

— Это как по-вашему называется — не революция? Не призыв к ниспровержению? Или это:

С каждым шагом вперед

все черней и грозней

Рать суровых врагов надвигается,

С каждым шагом все меньше

надежд и друзей,

Все мучительней сердце сжимается…

— Ведь это что же? ‘Вы жертвою пали в борьбе роковой’? Что за цинизм?

— Польше не путу.

— Знаем мы, как вы не будете… А это:

Я молился сегодня о ней,

Утро тихим покоем дыш…

— Ну, это, впрочем, не то. А это:

С тех пор, как я прозрел,

разбуженный грозою,

С тех пор, как детских грез

проникнул я обман…

— Это разве можно?

— Действительно…— вздохнули с огорчением два бравых усача…

— Вон видите — даже им неловко. Однако, вы, кроме этих митинговых стихов, занимались еще порнографией. Правда это?

— Я… ее… учил. Старался…

— Что учили?

— Географию.

— Я вас не про географию спрашиваю. Порнографией занимались, говорят.

— Мы… немножко.

— Что же вы делали?

— Надсона читали.

— Нечего сказать — красиво!

Он снова нервно схватил книгу со стола и перелистал ее.

— Действительно… Стишки тут. Прямо как будто специально для лиги свободной любви… Вот эта штука, к примеру:

О любви твоей, друг мой, я часто мечтал —

И от грез этих сердце так радостно билось.

Но едва я приветливый взор твой встречал,

И тревожно, и смутно и груди становилось…

Как это вам покажется?

Бравые усачи вспыхнули до корней волос и застенчиво отвернулись.

— Видите, даже они покраснели. А это:

Постой, говорил он, моя дорогая,

Постой, не целуй, не ласкай…

Измучился ум мой, в потемках блуждая…

‘В потемках’?! Очень мило, нечего сказать. Вот что вы читаете! А это! Мне сорок пять лет, а я краснею:

Здравствуй, ночь, молодая вакханка! Взгляни:

Мир заждался объятий твоих.

Усачи покраснели и потупились.

— Однако!

— Женатые мы, вашбродь, а все стыдно.

— Стыдно? А вот ему не стыдно. Вы знаете, что такое вакханка?

Коля промолчал. Он был уверен, что вакханка — ошибка. Что правильнее было бы что-нибудь вроде лоханки, что такого слова ‘вакханка’ совсем и нет. Но боялся это сказать. Молчал.

— Молчите? А ‘обуреваем знойной страстью’ — это знаете, что такое?

— Это когда… жених ее целует.

— Кого?

— Невесту.

— Какая пошлость, — болезненно поморщились усачи. — Сейчас рождественский пост, а мы слушаем.

— Уведите его.

Что может быть лучше и радостнее Рождества? Что может быть ближе молодому любопытному сердечку, которое бьется восторженно и задорно-весело при виде зажженной елки, сверкающей тысячью огней, и игрушек, соблазнительно разложенных на столе в углу… Вот рыжий лохматый медведь, вот каска и сабля, вот заманчивая обложка ‘Приключений капитана Гаттераса’. Вот…

——

— Господин надзиратель! В камере номер семь арестант буйствует.

— Как буйствует? Пьян, что ли?

— Никак нет. К маме просится. Я, говорит, к маме хочу.

— Эх, Господи! Чистое с ними наказание! Скажите ему, что свидание по пятницам, пусть подождет.

— Я говорил. А воны орут: к маме. Буйствуют.

— Как же он там буйствует?

— Плачет. Хлеб по камере разбросал, в воду наплевал.

— Гм… скверно. Дай ему лист бумаги и карандаш.

— Для прошения, котора бумага?

— Все равно. Пусть нарисует что-нибудь. Авось успокоится. Скажи — надзиратель просили дом с садиком нарисовать… И чтобы из трубы дым шел.

— Слушаю-с…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Господин надзиратель! Из шашнадцатого номера арестант буйствует.

— О, Господи! Чего там еще? Что ему надо?

— Боится.

— Чего еще?

— Спать один боится. Так, что, говорят, в углу домовой сидит.

— Скажи ему, что никакого домового нет.

— Та я им говорил, а оны кричат: ‘домовой сидыть и пальцами сестрицу Аленушку ухватили за волосья’.

— Эй, эй, ты, Корнеенко! Ты опять, каналья, я вижу, арестанту сказки рассказывал? Опять напугал арестанта так, что он спать не может.

— Та я, вашбродь, им только про бабу-ягу и казав. А шо касательно домового, так то им из пьятнадцатого номера товарищ выстукали.

— Сколько раз я говорил, чтобы не перестукивались!! Ты еще чего хочешь? Тебе чего надо?

— Примочки нет ли, ваше благородие? Для девьятаго номера.

— Что с ним? Болен?

— Губу расшибли, прыгамши. Я им говорю: не нужно, паныч, через стул прыгать. У тюрьме не полагается. А оны прыгнули и расшиблись.

— Скажи ему, что я его на хлеб и на воду за это посажу!

— Оны уже посажены! За то, что на стене што-с написалы.

— ‘Что-с написали’. Что он написал?

— Який-с стих:

Ходыть по коридору часовой.

С очень рыжей головой,

С огромадными усами —

Поглядыть его вы сами.

— Какие глупости. Что за мальчишество!

— Именно, что мальчишество, вашбродь. Двенадцатый год, а совсем, как дитё, ведут себя.

— А ты чего? Что это у тебя в руках?

— Петухи яки-с.

— Что за петухи?

— Арестант з двадцатого просили вам передать. Говорят: ‘кланяйся, передай петухов в подарок, с бумаги сробленных — и скажи господину надзирателю от арестанта собственная работа Николая Четыркина’.

— Куда они мне?.. Положи их там в угол. Вот что… Снеси-ка ему эти какрамельки… Пять штучек. Да чего ты все с барбарисом берешь?

— Они кисленькие любят.

— А ты откуда знаешь?

— Говорили… Как о елке ихней рассказывали, то говорили.

— А ты опять с арестантами в разговоры вступаешь? Ты разве не знаешь — уставом это запрещено.

— Да оны, ваше благородие, такие чудные… Я к ним в камеру захожу за чаем, а они мне: ‘здравствуйте’ — да и поцалували. Прямо, что с ними делать — ума непостижимо.

— Я тебе дам ‘ума непостижимо’. Какая тут будет, к черту, дисциплина, когда конвойная команда с арестантами целуется. Кто там еще?

— Елку привезли.

— Ну, тащите ее в пустую камеру в двадцать девятый.

— Нельзя, не влезет. Потолки низкие.

— ‘Потолки, потолки’. Что ж мне, черти, из-за вас елку резать? И так разрываться надо!

— …Для девятого номера примочку пожалуйте и для одиннадцатого пластырь.

— С ума они там посходили! Опять расшиблись? Шалят?!

— Да они не шалят. А только в халатах им неспособно ходить. Сами посудите — халаты-то у нас — во, а они — во.

— Так я же говорил: перешейте халаты! Отошлите их в швальню.

— Эконом говорит — нельзя. Этак, говорит, мы перешьем, а потом их выпустят — куда халаты девать? И матерьял и работа к черту пропадут.

— Э, заболтался я с вами! Поверка была?

— Сейчас делают. Кончают…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ваше благородие! Беда!! Арестант сбежал!

— Как сбежал?! Ах, черти вы анафемские!! Хорошее Рождество мне устраиваете! Какой арестант?!

— Четыркин Николай! Был все время в камере и на прогулку ходил, а как вечернюю проверку стали делать — ичез.

— В камере нет?

— Нет. И в коридоре нет, и на дворе.

— Эх, вы! Растяпы. Самый важный был, а вы упустили. Гайда в камеру!

Камера Коли Четыркина была пуста.

Осмотрели окно — оно было цело. Осмотрели стены — ни одного кирпича не было вынуто.

Арестант — как сквозь землю провалился.

Когда стали перетряхивать койку — оттуда что-то вывалилось.

— Что это упало?

— Эх, вы! Да это он же… арестант! Заснул на койке да и завалился за край.

— Как же вы его не заметили?

— Заметь-ка его сразу, коли в ем не больше аршина длины.

— Чудасия!

— Прямо-таки рождественска история…

КОММЕНТАРИИ

Все рассказы, вошедшие в данный сборник, публиковались впервые. Рассказ ‘Три случая’ впоследствии вошел в сборник ‘Отдых на крапиве’ (1924), а рассказ ‘Муха’ — в сборник ‘Рассказы циника’ (1925).

Румынский флот.

…прейскурант фирмы Виккерс… — Виккерс — имеется в виду английский военно-промышленный концерн Vickers Limited.

Рождество в Петербурге.

Бедным малюткам-витмеровцам посвящаю… — В 1912-1917 гг. в Петербурге существовала межученическая организация — витмеровцы, некоторые называли ее революционным союзом. Однако у этой организации не было ни четкой программы, ни определенной цели. Единственное требование витмеровцев: чтобы к ним относились как к полноправным членам общества. Происхождение названия связано с тем, что в декабре 1912 г.в частной женской гимназии Витмер состоялась конференция учащихся средних учебных заведений Петербурга. Участников этой конференции, арестованных во время налета полиции (по доносу провокатора), впоследствии и назвали витмеровцами.

Над…сона читали. — Семен Яковлевич Надсон (1862-1887) — поэт и критик, его стихи, проникнутые гражданской скорбью и осуждающие серую действительность, призывавшие к борьбе за светлое будущее, пользовались огромной популярностью. Его книга ‘Стихотворения’ (1885) получила Пушкинскую премию и выдержала десятки изданий до революции. Чехов называл его лучшим поэтом 1880-х годов. В рассказе приводится много фрагментов из стихотворений Надсона.

…Огарки? — В 1906 г. писатель Скиталец (наст. имя Степан Гаврилович Петров, 1868-1941) выпустил повесть ‘Огарки. Типы русской богемы’, где опоэтизировал анархию, стихийный бунт люмпен-пролетариев. Повесть высоко оценил А. Блок. Однако большинство критиков отнеслись к ней враждебно. Популярность ее была велика. Распространились слухи о собраниях молодых людей, которые при свете свечей устраивали оргии. Дошло до того, что даже П. Столыпин дал указание расследовать случаи разгула и оргий учащихся, которые вместо игры в революцию перешли к распутству, пьянству и разврату. Слово ‘огарок’, означавшее в повести ‘бедняга’, приобрело значение ‘распутник’.

Это что такое ‘факсимиле’? — Факсимиле (лат.) — точное воспроизведение каким-либо способом документа, фотоснимка, рукописи, чьей-либо подписи.

…’собственность литературного фонда’. — В 1859 г. в Петербурге было основано Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. К 1910 г. число членов равнялось 400, а общая сумма капиталов достигла 700 тыс. рублей. Кроме того, Фонду принадлежала недвижимая собственность на 150 тыс. руб. и права собственности на произведения некоторых авторов. Все издатели были обязаны перечислять Фонду некоторый процент доходов от издания литературных и научных книг. Благодаря этому Фонд имел возможность на свои средства осуществлять издания произведений многих авторов и пополнять тем самым свой капитал. В частности, в данном случае имеется в виду книга Стихотворения С. Я. Надсона. С портр., факсимиле и биографическим очерком. Изд. 18-е. Спб., 1900.

Мне душен мир разврата… — цитируется стихотворение Надсона ‘О, если там…’ (1878).

С каждым шагом вперед… — цитируется не вполне точно первая строфа стихотворения Надсона ‘С каждым шагом вокруг все черней и черней…’ (1881).

‘Вы жертвою пали в борьбе роковой’… — Первая фраза революционной песни рабочих, написанной неизвестным автором середины 1870-х годов. Существует несколько вариантов.

С тех пор как я прозрел… — цитируется начало стихотворения Надсона 1883 г.

…как будто специально для лиги свободной любви… — В первое десятилетие XX в., в России в среде интеллигенции распространилась проповедь свободной любви, снятия всяческих табу с половых отношений, создавались и общества, где проповедовались свободные взгляды на отношения между полами.

О любви твоей, друг мой, я часто мечтал… — Начало стихотворения, датированного Надсоном 20.09.1881 г.

Постой, говорил он, моя дорогая… — Начало стихотворения Надсона 1880 г.

…что такое вакханки? — Вакханка — участница оргии, дикого разгула, название произошло от древнеримского праздника в честь Вакха — бога вина и веселья.

…заманчивая обложка ‘Приключений капитана Гатерраса’ — популярный роман ‘Путешествия и приключения капитана Гаттераса’ французского писателя Жюль Верна (1825-1905). Написан в 1886 г.

Румынский флот.

Рождество в Петербурге.

Читайте также: