ДЕРЖИ-УХО.
ДЕРЖИ-УХО.
(РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЖИЗНИ ЗАХОЛУСТЬЕВЪ).
I. ВЪ ГОРОД.
ВЪ УЗД.
ЭПИЛОГЪ.
Добродушный Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 5, 1886
Держи-Ухо, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1886
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Маленькій городишко, со своими ветхими домишками, но случаю осенней погоды, погруженный до половины въ грязь, мирно дремалъ. Бабы шли за водой по ‘улиц’, вовсе не ‘мостовой’. Кухарка екла шлепала на рынокъ купить чиновнику Мелкотравчатову провизіи на недлю. Дв кумушки на перекрестк судили о какомъ-то сожител, побившемъ дражайшую половину и выскочившемъ на улицу, какъ мать родила. Курицы озабоченно рылись, отыскивая питаніе, и быстро сбгались на зовъ птуха, по временамъ длавшаго палеонтологическое открытіе въ навозной куч. На прилавк грязнаго питейнаго дома лежалъ котъ, а подл дремалъ толстый-цловальникъ. Словомъ, миръ и тишина господствовали въ город.
Городокъ дремалъ и ничего не подозрвалъ, а между тмъ надъ нимъ сбиралась гроза,— по улиц шелъ ‘онъ’ и сверкалъ очами направо и налво. Это — вновь назначенный маленькій юпитеръ-исправникъ ‘Держи-Ухо’. Онъ только что былъ назначенъ и шелъ къ полицейскому управленію. Въ очахъ и поз его, какъ и во всхъ движеніяхъ, выражалось одно — ‘подтянуть’.
Непреодолимое желаніе ‘подтянуть’ явилось у него въ тотъ моментъ, когда онъ прочелъ приказъ о своемъ назначеніи. Что и какъ подтянуть,-онъ не размышлялъ и не отдавалъ себ отчета, но онъ чувствовалъ какую-то потребность кого-то распечь, кого-то разгромить, кого-то сокрушить, такъ онъ понималъ свое призваніе. Когда онъ шелъ по шаткимъ, какъ клавиши, мосткамъ, — они дрожали подъ нимъ. Навстрчу попала екла, а мимо пролетла кургузая собака. Повидимому, это были вещи обыденныя, но онъ взглянулъ грозно и погрозилъ: ‘погодите!’ Его все раздражало. По мр приближенія къ полицейскому управленію, выраженье одутловатаго лица его становилось мрачне и мрачне. Онъ вошелъ въ полицейское управленіе. Это было обыкновенное зданіе съ грязной лстницей, торчащимъ на лавочк буточникомъ печальнаго образа, съ выцвтшей вывской, написаннаго на которой, какъ на плитахъ, находящихся въ Минусинскомъ музе, не только простые смертные, а даже археологи не прочтутъ.
‘Держи-Ухо’ грозно сверкнулъ очами на вытянувшагося охранителя гражданскаго спокойствія, живо вскочившаго съ лавочки, на которой онъ дремалъ. Новый ‘володтель’, испустивъ какой-то глухой звукъ, похожій на рычанье, вырвавшееся у него изъ груди, началъ подниматься по скрипучимъ ступенькамъ въ управленіе.
Въ передней на неприглядныхъ деревянныхъ лавкахъ сидло нсколько срыхъ просителей. Жирнымъ краснымъ лицемъ, толстымъ брюхомъ и оттопыреннымъ боковымъ карманомъ выдавался только одинъ мстный кулакъ,— и онъ пришелъ жаловаться на недобросовстность и безсовстность должника!
При вход ‘Держи-Ухо’ публика поднялась и стала въ приличную позу, принявъ жалости достойный гидъ. Кулакъ отеръ ногъ. Маленькій юпитеръ суровымъ окомъ обвелъ просителей, отвшивавшихъ поклоны.
— Что, прошенье?— спросилъ онъ.
— Какже, ваше в—родіе,— проговорилъ кулакъ, подавая бумагу:— взысканіе…
‘Держи-Ухо’ сталъ свирпо развертывать бумагу, думая: ‘мошенники, тяжебники!’
— Ты куда, дуракъ, лзешь!— вдругъ заревлъ онъ, увидя, что одинъ изъ мужичковъ-просителей протягиваетъ ему прошенье:— ты куда зашелъ, неотёсъ?!
Бумага выпала изъ рукъ мужика.
— Порядку не знаете! я васъ пріучу!… закричалъ громовержецъ.
Въ это время, изъ сторожки при управленіи, заслышавъ крикъ, выглянулъ сторожъ-солдатъ въ очкахъ, въ одной жилетк, держа только что начатый сапогъ, съ ремешкомъ вокругъ головы, какъ длаютъ завзятые сапожники, однимъ словомъ, по-домашнему, по-старинному, такъ какъ, почитай, лтъ 20 провелъ, состоя сторожемъ.
— Ты что такъ вылзъ! Ты сторожъ, а не сапожникъ. Вонъ отсюда!… напустился громовержецъ на Савельича, совсмъ растерявшагося.
Подтянувши, какъ слдуетъ, ‘Держи-Ухо’ быстро устремился дальше, оставивъ Савельича раздумывать:— Какія нын времена стали, почитай, 20 лтъ служу — все такъ ходилъ и къ начальству такъ являлся — ничего, а теперь! Времена!… Экого Богъ далъ!
Писцы, зная уже, съ кмъ имютъ дло, струхнули, при вход исправника, они быстро вскочили съ мстъ и отвсили по глубочайшему поклону, какъ разъ въ поясъ, одинъ даже лбомъ хватился объ уголъ стола отъ усердія.
‘Держи-Ухо’, взглянувъ направо и налво, приступилъ къ исполненію обязанностей.
— Что за грязь здсь? Дла подайте!!!…
Громовержецъ такъ при этомъ зарычалъ, что чиновники не знали, куда дваться: одинъ отбжалъ въ уголъ и сталъ въ оборонительное положеніе, другой, мирно скрипвшій перомъ больше пятнадцати лтъ, отецъ многочисленнаго семейства, никогда не видавшій такого страшнаго начальника, быстро шмыгнулъ подъ столъ, призывая на выручку всхъ святителей, третій… вообще паника ужасная. Не только писцы, а и повыше, выбжавшіе изъ другой комнаты, трепетали.
Вскор въ канцеляріи послышалось швыряніе книгъ, бумагъ и шла бомбардировка, изъ дверей управленія доносились перуны и брань.
Не оставивъ камня на камн въ канцеляріи, онъ возвращался взволнованный, но отчасти удовлетворенный домой. Вдругъ опять попалась навстрчу екла. ‘Держи-Ухо’ вспомнилъ, какъ она ему вчера надодала вмст съ кургузой собакой, и слово ‘подтянуть’ вертлось уже въ его голов.
— А паспортъ есть?— вдругъ громыхнулъ онъ на еклу. Баба чуть съ ногъ не свалилась и выронила крынку молока, которую несла своему жильцу.
— Ахъ, матушки! Нтути, родной, на обмнъ услала,— жалобно проговорила она, опомнившись.
— А, безпаспортная! И въ город у меня живетъ! Такъ вотъ они какіе безпаспортные, всхъ переписать!— ршилъ онъ.— Я васъ всхъ отсюда вышвырну! Въ моемъ город безъ паспортовъ!… Исправникъ пустилъ градъ такихъ словъ, что баба присла.— Я вамъ покажу!…
Онъ шелъ дале и металъ взоры.
— Паспортъ есть?— останавливалъ онъ прохожихъ, прохожіе что-то бормотали.
— Всхъ васъ вонъ, вонъ изъ города!
‘Держи Ухо’ плюнулъ.
— Паспортъ есть?— вдругъ закричалъ онъ и завернулся за уголъ, но оказалось такое существо, которому паспортовъ не полагается: это была — корова.
Въ управленіе отданъ былъ немедленно приказъ тотчасъ отобрать свднія, кто въ город по иметъ сейчасъ паспортовъ.
— Вонъ изъ города всхъ безпаспортныхъ, вонъ всхъ, куда слдуетъ, выслать!
— Ваше в—діе, будьте на столько милостивы, не прикажите высылать мастеровъ.
— Зачмъ безпаспортныхъ держать?— кричитъ мстный юпитеръ.
— Да вотъ и документы: паспорта въ обмнъ усланы — не сегодня, завтра придутъ. Будьте на столько милостивы.
— Всхъ, всхъ вонъ!…
‘Держи-Ухо’ неумолимъ.
Идя вечеромъ, ‘Держи-Ухо’ встртилъ какую-то пьяную бабу.
— А, проституція! у меня въ город этого не дозволяется… Искоренить…
Мысль искоренить проституцію глубоко засла у него.
— Собрать бабъ!— отдаетъ онъ приказъ.
И вотъ по городу начинается стонъ и бабій вой.
— Ваше в—діе, Анну Попову какъ прикажете признать: вдова, трое ребятъ, живетъ состоятельно,— докладываетъ бугарь.
— Проститутка?— спрашиваетъ подозрительно ‘Держи-Ухо’.
— Ровно нельзя бы думать, прачка — у многихъ господъ блье моетъ, хорошія деньги заработываетъ,— пробуетъ протестовать докладчикъ.
— Молчать! я знаю…
— Матушка моя, слышала, про Анисью-то каку бду распустили? Исправникъ-то высылать хочетъ. Мужняя жена, а что взводятъ!— говорила у воротъ одна баба другой баб.
— Слышала, слышала, Петровна,— никакой, видно, управы-то на него нту!
Къ бабамъ приближался бутарь.
— Здорово, Ипатычъ!— закричала Петровна, но бутарь даже не отвтилъ на привтствіе. Онъ былъ серьезенъ.
— Петровна, тебя исправникъ въ полицу требуетъ,— произнесъ бутарь.
— Тошно мн, тошно! За что меня губите?— заголосила баба.
Бабы голосятъ, иныя падаютъ въ ноги. Ребята плачутъ
— Не губи, отецъ родной, у меня и дти, и мужъ!— голоситъ одна женщина.
Въ комнату начинаютъ набираться и мужья нкоторыхъ бабъ, обвиняемыхъ въ проституціи, и стараются доказать врность своихъ женъ, подкрпляя доказательства такими вскими аргументами, какъ ребята. Чего же больше еще нужно? Нтъ ‘Держи-Ухо’ реветъ и искореняетъ проституцію.
Преслдуя проституцію, Держи-Ухо’ еще выдумываетъ реформу для благоустройства города.
Прямо изъ полицейскаго управленія ‘Держи-Ухо’ направился къ голов, на этотъ разъ измняя даже своей величавой походк. Очевидно, въ ум у него зрло что-то геніальное.
Голова, отобдавъ, думалъ расположиться соснуть. ‘Держи-Ухо’ поздоровался.
— Что скажете хорошенькаго?— обратился голова.
— Собакъ травите?— сурово спросилъ исправникъ.
Тотъ только руками развелъ, думая, ужъ не рехнулся ли родной.
— Зачмъ травить, ваше в—діе,— собаки у насъ смирныя, вонъ песъ около анбаровъ ходитъ, безъ зубовъ онъ отъ старости, только лаетъ.
— Лаетъ, травить, бить, травить!— накидывается юпитеръ.
Голова не понималъ.
— Въ чемъ дло, батюшка?— спрашивалъ онъ.
— Собакъ травить надо, чтобы не шлялись. Лепешками съ стрихниномъ.
— Батюшка, да вдь этой страны не только собаки, у насъ и животина вся обожрется и передохнетъ. Ребятенки во дворахъ тоже играютъ…
— Вы еще сопротивляться?! Хорошо! Написать въ управу предписаніе выдать въ полицію 10 фунтовъ мяса и стрихнину для травленія собакъ!— распоряжался ‘Держи-Ухо’.
— Да онъ насъ всхъ перетравитъ!— восклицалъ голова.
По небу медленно несутся черныя-черныя тучи, дождь льетъ какъ изъ ведра, въ деревн непролазная грязь. Полночь. Тихо-тихо все. Обитатели давно спятъ, утомившись дневными работами. Вдругъ послышался звонъ колокольчика, сначала слабый, потомъ все громче и громче. По грязи раздается шлепанье усталыхъ лошадей, ямщикъ помахиваетъ бичемъ и покрикиваетъ на своихъ соколиковъ — заморенную тропку.
— Прямо въ управленье вези,— послышался голосъ сдока.
Ямщикъ проворно обернулся и съ недоумніемъ посмотрлъ на говорившаго.
— Что шары-то пучишь? Сказано!— грозно произнесъ тотъ.
Тройка подвезла экипажъ къ управленью. Остановились.
— Спятъ, канальи!— закричалъ сдокъ и выскочилъ изъ экипажа.
Это былъ нашъ знакомый громовержецъ ‘Держи-Ухо’. Да, это былъ онъ — пріхалъ на ревизію. Вбжалъ на крыльцо и заколотилъ въ двери.
— Кой чортъ тамъ?— послышался изъ-за двери сердитый голосъ. Отворили.
— А, спать вамъ? Такъ-то начальство ждете?— закричалъ исправникъ.
Засдатель и волостной писарь никакъ не предполагали, что исправникъ могъ ревизовать управу ночью, а потому находились въ объятіяхъ сладкаго Морфея, тмъ боле, что вечеркомъ пришлось, по старой привычк, куликнуть порядочно.
Ихъ едва разбудили. Заспанные, еще не протрезвившіеся, зашагали они, бдные, по грязной улиц въ управленіе.
— Почему нтъ старшины?
— Ваше в—діе, старшина бываетъ только днемъ, а теперь полночь,— заявляютъ дрожащіе подчиненные.
— Чтобъ былъ старшина и члены! Подать дла!
Дали.
— Почему дла грязныя? Разв можно мн въ такомъ вид подавать?
Писарь недоумвалъ.
— Переписать!— закричалъ ‘Держи-Ухо’.
— Это дла старыя — съ начала 40-хъ годовъ, переписанныя они теряютъ всю силу документовъ.
— Пе-ре-пи-сать!!— кричитъ юпитеръ.— А собакъ бьете?— вдругъ перемняетъ онъ тому.
Подчиненные опшили.
— Бить, непремнно бить! А паспортъ есть?— обращается онъ къ писарю.
— Я… я мстный житель.
— Чтобъ былъ паспортъ. Писарь и безъ паспорта! Каково!— ‘Держи-Ухо’ быстро начинаетъ ревизовать: онъ перелистывалъ ‘дла’, почти не читая, что-то бормоча подъ носъ.
— А такса гд?
— Здсь съ чиновниковъ ничего не берутъ,— заявляютъ подчиненные.
— Чтобъ была!
— Ваше в—діе, вы сами должны ее написать.
— Написать! Я самъ знаю, что написать.— Чрезъ нсколько минуть было воспроизведено слдующее: 1 стаканъ сливокъ — 3 коп., 1 крынка молока со сливками 5 и пр.
Надо замтить, что въ то время въ этомъ мст почти весь скотъ чума унесла, и не только сливокъ, а и молока достать почти было негд.
Производя ревизію, топая и крича, ‘Держи-Ухо’ просидлъ до 4-го часа, составилъ журналъ ‘о безпорядкахъ’ и, крпко закусивъ на земской квартир, распорядился запрочь лошадей и отправился по другимъ управленіямъ…
Та же грязь, т же ветхіе домишки въ городк, только жизнь совсмъ уже не та, какая была до прибытія ‘Держи-Ухо’. Безпаспортные были высланы, по этому случаю въ нкоторыхъ мастерскихъ, начиная съ кузницъ и кончая булочными, не работали. На улицахъ не бродило ни коровъ, ни курицъ, даже ребятъ было мало, только изрдка пробгали собаки. Стало быть, была тишина. Владльцы мастерскихъ, у которыхъ были высланы рабочіе (безпаспортные), выли, кое-гд выли бабы, ожидая высылки. Въ городк распространился слухъ, что разбросаны отравленныя лепешки. Собака, попавшаяся въ первый день подъ ноги исправнику, валялась отравленная на улиц и рядомъ 5 курицъ, ране безпечно рывшихся въ навоз. Гд-то выла хозяйка.
Какой-то обыватель, окруживъ себя всми предосторожностями, строчилъ корреспонденцію о ‘Держи-Ухо’, нсколько чиновниковъ, уволенныхъ исправникомъ, строчили жалобы. Засдатели и писари были въ недоумніи: переписывать ли дла, или собакъ бить.
Горожане повсили носы и ходили какъ обваренные.
А виновникъ всего этого, ‘Дерзки-Ухо’, торжествовалъ и чувствовалъ себя на высот призванія.