Деревенский рассказ, Дружинин Александр Васильевич, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. В. ДРУЖИНИНА

ТОМЪ ВТОРОЙ

(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ
1865

ДЕРЕВЕНСКІЙ РАЗСКАЗЪ.

Золотой телецъ тщеславія, вырастая,
превращается въ быка Фамеридова.
Ж. П. Рихтеръ.

Между помщиками двухъ сосднихъ уздовъ будиловскаго и ракитинскаго —й губерніи, издревле существовала и, кажется, понын отчасти существуетъ непріязнь, ничмъ неоправдываемая. Будиловскіе и ракитинскіе дворяне, по самому географическому положенію своихъ имній, обязанные жить дружно, не хотятъ водить между собой ни дружбы, ни согласія. Передъ исторіей ихъ распри меркнетъ повсть о Капулетахъ и драматическія ссоры Аштоновъ съ Равенсвудами кажутся чмъ-то блднымъ. Безъ всякой причины и надобности, безъ всякаго предлога и основанія оба названные узда долго пылали гнвомъ другъ на друга. Еслибъ въ старое время вы спросили ракитинскаго дворянина о томъ, что онъ думаетъ о будиловскихъ помщикахъ,— онъ непремнно назвалъ бы ихъ чудаками, камчадалами, достойными носить звриную кожу, въ знакъ свирпства, и красный колпакъ, въ ознаменованіе своего тупоумія. Отнеситесь съ такимъ же вопросомъ къ будиловцу и онъ объявитъ вамъ съ усмшкою, что ракитинское населеніе состоитъ изъ франтовъ, мотарыгъ, вертоплясовъ и щеголей египетскихъ. Выраженіе ‘египетскій щеголь’ мн случалось встрчать только въ одномъ будиловскомъ узд, — сколько можно вообразить себ,— оно означаетъ фата, самаго надмннаго и безобразнаго.

Начало непріязни теряется въ сумрак отдаленныхъ періодовъ исторіи. Надо знать, что оба названные нами узда, на подробной губернской карт, представляютъ нчто въ род двухъ довольно длинныхъ лентъ, лежащихъ рядомъ и оттого соприкасающихся одна другой во все свое протяженіе. Нужно думать (и какъ искусно развилъ бы эту гипотезу одинъ изъ моихъ ученыхъ пріятелей, недавно издавшій цлый трактатъ о значеніи камаринской псни въ XIII столтіи!), нужно полагать, что по причин постоянныхъ пограничныхъ столкновеній, крестьяне первые начали непріязненныя дйствія между собою, вка за три до нашего дня. Тамъ скашивалась чужая пожня, тамъ потравливался сосдскій овесъ, а инде происходила и кулачная потасовка. Въ архивахъ узднаго суда можно видть несомннное тому доказательство. Но изслдованіе основаній повело бы насъ слишкомъ далеко, а передъ нами находится еще долгій разсказъ о событіяхъ боле близкихъ къ нашему времени.

И такъ, за двадцать лтъ до настоящаго времени трудно было бы любознательному туристу отыскать хотя одного ракитинца, снисходительно говорящаго про будиловскій уздъ, и будиловца, имющаго какое-либо сношеніе съ ракитинскимъ сосдомъ. По устройству и распредленію имній, оба пограничные узда рзко отличались одинъ отъ другого. Ракитинскій,— обитель египетскихъ щеголей,— имлъ до десяти очень богатыхъ помщиковъ и огромное количество мелкихъ, тогда какъ вс почти будиловскіе обитатели были равны достаткомъ, независимы, но не богаты. Самое большое имніе этого узда заключало въ себ 450 душъ, но владльцевъ мелкопомстныхъ, нуждающихся въ будиловскомъ узд совсмъ не водилось. Ракитинцы имли только одно имніе, незаложенное въ опекунскомъ совт, у будиловцевъ, какъ гласитъ ихъ хроника, было только одно заложенное помстье, вс остальныя были чисты, чмъ, конечно, уздъ не мало тщеславился. Правили ракитинскимъ хозяйствомъ все управители агрономы изъ Германіи, Франціи и даже Англіи, что не мшало имъ смотрть на русскаго мужичка черезчуръ строго, система же будиловскаго управленія отличалась великою простотою: надо всмъ самъ помщикъ, а подъ нимъ староста съ прикащикомъ изъ своихъ же людей, для которыхъ ‘утянуть’ въ годъ цлковыхъ на пятнадцать считалось крайнимъ злоупотребленіемъ. Ракитинскіе помщики выписывали иностранныя агрономическія изданія, сяли кормовыя травы самого страннаго вида и вводили семипольное хозяйство, что возбуждало насмшки со стороны будиловскихъ дворянъ, хозяйничавшихъ такъ, какъ хозяйничали ихъ отцы и дды.

У египетскихъ щеголей скотъ постоянно отдавался въ аренду швейцарцамъ-сырникамъ, но единственный изъ этихъ антрепренеровъ, попробовавшій предложить свои услуги въ будиловскомъ узд, былъ изгнанъ оттуда съ суровостью. Понятно посл всего сказаннаго, что и образъ жизни ракитинскихъ помщиковъ вовсе не сходствовалъ съ образомъ жизни будиловскихъ. Первые были помшаны на столиц и хотли жить по столичному: богачи проматывались на дома и парки, помщики побдне щеголяли швейцарскими домиками, колясками на плоскихъ рессорахъ, фраками и пиджаками безукоризненнаго покроя. И да не подумаетъ иной городской житель, не знающій уздныхъ нравовъ, что эти подражанія петербургской роскоши имли въ себ нчто мизерное, полубарское — напротивъ того, петербургское щегольство и петербургское тщеславіе здсь передавались, какъ будто въ дагерротипномъ изображеніи. Ракитинскій уздъ могъ представить съ гордостью до десяти домовъ великолпной архитектуры, съ башнями и золоченой мебелью,— до тринадцати парковъ, до двадцати оранжерей, а прудамъ, выкопаннымъ безъ надобности и домикамъ, въ род щегольскихъ дачъ, числа не имлось. И какіе балы, какіе домашніе спектакли давались въ этихъ дворцахъ и этихъ коттеджахъ, о томъ можетъ разсказать не одинъ петербургскій житель, прізжавшій блистать на лто въ кругу ракитинскаго дворянства! Посл всего этого шума и великолпія бытъ будиловскихъ дворянъ возбуждалъ невольное посмяніе. Вообразите себ старые срые дома съ мезонинами, кровли, крытыя тесомъ и вовсе некрашенныя, сады съ прямыми дорожками, наполненные яблонями и малиной, за садами неизбжный огородъ, а за огродомъ рощу, куда въ торжественные дни създовъ, посл сытнаго обда, и гости и хозяева здили въ старомодныхъ линйкахъ, не для танцевъ, не для фейерверка, а для отыскиванія грибовъ! Наряды будиловскаго свта, въ простые дни отличались простотою, иногда доходившей до небрежности,— тамъ имлось еще нсколько добрыхъ залнившихся байбаковъ, питавшихъ нерасположеніе къ галстуху. При появленіи мало знакомаго гостя, добродушный байбакъ обыкновенно устремлялся бжать по алле къ своему кабинету, роняя туфли и всетаки поворачивая голову назадъ, будто въ ожиданіи того, что поститель попроситъ его не безпокоиться и остаться въ халат. Такихъ чудаковъ имлось немного, даже въ будиловскомъ узд, а со времени введенія лтнихъ пальто, халаты и тамъ подверглись уничтоженію. Молодежь и вс лица, заботившіяся о своей наружности, одвались просто и чисто, почти всегда по зимнему, или en demi-saison, обычай весьма умный, если принять въ соображсnie измнчивость погоды и холодъ ночей въ нашемъ кра. На вечера здили въ сюртукахъ, не мшая, впрочемъ, дамамъ наряжаться такъ, какъ только имъ того хотлось. Одинъ лишь разъ, въ теченіе десяти лтъ, на совщаніе и вечеръ у предводителя, помщики явились во фракахъ и сами расхохотались. Господинъ Вонлярлярскій, у котораго прелестная героиня повсти, принимая гостя у себя въ деревн, страшно боялась, чтобъ онъ не пріхалъ въ сюртук, конечно, умеръ бы во второй разъ, увидвъ эту коллекцію фраковъ. Тутъ были хламиды съ фалдами en queue de morue, съ таліями у затылка, съ короткими рукавами, съ воротниками, какъ у бекеши. Каждый изъ помщиковъ разтолстлъ со дня пріобртенія своего параднаго наряда, оттого вс были красны и едва передвигали руками. На общемъ сейм положено было уничтожить собранія въ такомъ вид, фраки же хранить затмъ, чтобъ каждый изъ нихъ былъ надтъ, съ помощью чужихъ рукъ, на своего обладателя, въ день его кончины. Ракитинскіе помщики, узнавъ обо всемъ вышепрописанномъ, разразилось гомерическимъ хохотомъ, на что и будиловцы не примкнули отвтить, по своему, тоже въ насмшливомъ тон.

Боле всхъ ожесточался на будиловскихъ помщиковъ и зле всхъ подшучивалъ надъ ихъ патріархальною жизнью, отставной гвардіи полковникъ Сергй Львовичъ Парховскій, владлецъ двухъ тысячъ душъ, и образецъ моды для ракитинскаго узда. Въ этомъ человк сосредоточивались вполн вс добрыя качества и слабости его товарищей по краю. Щедрый и гостепріимный, одаренный завидной способностью проживать огромныя деньги съ пріятностью (а эта особенность совсмъ не такъ обыкновенна, какъ о ней думаютъ: всякій день мы видимъ людей, вовсе не умющихъ тратить деньги), умющій проживать свой достатокъ съ удовольствіемъ для другихъ, Сергй Львовичъ затмнялъ вс свои добродтели тщеславіемъ самымъ столичнымъ, самымъ трагическимъ, самымъ необузданнымъ. Онъ былъ когда-то красивъ собою, образованъ довольно сносно, здилъ въ высшее общество обихъ столицъ и имлъ несчастіе ухать въ деревню, не насладясь имъ досыта, не разочаровавшись въ немъ хоть немного. Въ лучшіе свои годы, Парховскій принадлежалъ къ разряду умныхъ фатовъ, которымъ прощается многое за ихъ находчивость въ обществ, болтовню и пріятную, даже изящную наружность. Роскошь и блескъ были кумирами Сергя Львовича,— для этихъ боговъ онъ жертвовалъ и готовъ былъ всмъ жертвовать, для нихъ онъ промоталъ свое состояніе, для нихъ онъ женился на персон почти преклоннаго возраста, съ лицомъ, имющимъ цвтъ античной бронзы, для нихъ разсорился съ своими бдными родственниками, для нихъ онъ раззорилъ имніе, благоденствовавши много лтъ сряду. Судьба лишила его единственной узды, которая оказывается такъ полезною для людей, рожденныхъ тщеславными, Парховскій поздно получилъ въ свои руки состояніе, дтство и первая его юность прошли не въ роскоши — оттого онъ никакъ не могъ охладть къ пышности, приглядться къ блеску. Въ сорокъ пять лтъ отъ роду онъ не помнилъ себя отъ радости, садясь въ какую-нибудь коляску, на заказъ сдланную въ Лондон, въ сорокъ пять лтъ отъ роду, онъ чистосердечно презиралъ человка, у котораго въ прихожей не имлось швейцара съ приличною булавою. Попавши въ ракитинскій уздъ, въ одинъ изъ неоспоримо тщеславнйшихъ уголковъ Россіи (можетъ быть посл Петербурга), Сергй Львовичъ увидлъ себя въ своей сфер,— первые его дла въ провинціи имли на себ отпечатокъ восторженнаго безумія. Онъ нанялъ мызу у сосдняго помщика, свой домъ въ имніи веллъ сломать, и въ два года, вмсто этого дома, съ неслыханными усиліями и пожертвованіями, вытянулъ зданіе, отчасти сходное съ строеніемъ новаго парламента въ Лондон. Почти на полверсты тянулись башни, соединенныя крытыми галлереями, стны съ зубцами и маленькими башенками, чугунные подъзды съ мраморными вазами по краямъ, павильоны съ цвтными стеклами, какія-то каланчи, украшенныя часами и затмъ не имющія ровно никакого назначенія. Два славные дома въ Петербург и саратовское помстье жены были проданы за половинную цну, но, зато Парховскій увидлъ себя обладателемъ мызы, первой не только-что въ узд, но и во всей губерніи. Старую оранжерею сломали и, перепортивши почти все въ ней заключавшееся, для уцлвшихъ растеній соорудили маленькій палаццо въ итальянскомъ стил. Вковые и почтенные дубы передъ фасадомъ замка были уничтожены, уступивъ мсто низенькимъ кусточкамъ и краснымъ дорожкамъ, лсъ, находившійся невдалек, превратился въ паркъ, много потерпвъ отъ проскъ и витыхъ дорогъ, шириною въ петербургскую улицу. Когда потребовалось соединить садъ съ паркомъ, то съ этою цлію лучшія господскія поля украсились прудами и жидкими рощицами. Два года построекъ и улучшеній стоили Парховскому половины состоянія, а сколько еще денегъ вышло на меблировку комнатъ, въ которой, однакоже, не было ничего артистическаго! Всюду глядлъ одинъ штофъ и раззолоченныя палки, выточенныя на всевозможныя манеры художникомъ Гамбсомъ, еще недавно прославляемымъ нашими модными нувеллистами превыше Паллиси и Бенвенуто Челлини. Новоселье Сергя Львовича ознаменовалось баломъ, на который, даже изъ Петербурга, приглашено было семействъ пятнадцать,— два года мечталъ объ этомъ бал нашъ помщикъ,— и точно, праздникъ вышелъ баснословный, съ живыми стерлядями и фазанами, съ фейерверкомъ и иллюминаціею, а за баломъ еще дв недли тянулись утренніе и вечерніе праздники. Малое число будиловскихъ помщиковъ, приглашенныхъ справлять новоселье, явили себя отчаянными вандалами: ихъ старомодные фраки, ихъ фуражки и тарантасы, ихъ прислуга, одтая по домашнему, заставили хозяина насмшливо кусать губы. Когда въ числ разряженной публики появился будиловскій судья, честный старичокъ, веселаго характера, въ сюртук и голубомъ жилет, Парховскій не выдержалъ и сказалъ что-то очень колкое и тонкое, гость, догадавшись, что его костюмъ возмущаетъ хозяина, улыбнулся, вышелъ въ сосднюю комнату и, мене, чмъ черезъ минуту, явился на прежнемъ мст, уже во фрак, смясь и показывая на свои фалды. Оказалось, что лукавый гость выпросилъ у жены четыре булавки и съ помощью этихъ орудій, отогнувши полы сюртука назадъ, привелъ свой костюмъ въ желаемое состояніе. Этого уже не могъ перенести амфитріонъ, не взирая на все свое знаніе свта. Онъ уже не говорилъ ни съ судьей, ни съ будиловскими помщиками, ни съ ихъ жонами, мимо ихъ групъ онъ проходилъ сухо и молчаливо, будто мимо столпившейся прислуги. Такое пренебреженіе, однако, не сконфузило будиловцевъ: они отъужинали съ аппетитомъ, посмотрли фейерверкъ и ухали гурьбой, толкуя о томъ, сколько хлба и всякаго капитала было созжено и съденовъ этотъ памятный вечеръ. Сергй Львовичъ не удерживалъ ихъ ночевать, а съ нкоторыми и вовсе не простился.

Съ этой поры раздоръ между будиловскими и ракитинскими дворянами достигъ своего апогея: вс сношенія почти прекратились. Послдній обладатель сорока душъ, домика въ русскомъ вкус и дрожекъ на плоскихъ рессорахъ, считалъ себя вправ презрительно оглядывать отъ шляпы до сапоговъ достаточнйшаго изъ будиловскихъ владльцевъ, встртивъ его на общихъ выборахъ. Безграничное презрніе Сергя Львовича къ сосднему узду, наконецъ перешло въ болзнь, въ манію, отъ которой иногда часто приходилось не въ моготу его собственнымъ, ракитинскимъ сосдямъ. ‘Что это у васъ, Матвй Поликарпычъ’ — говаривалъ онъ иногда: — ‘что это у васъ домъ покосился? Чтобы вамъ выстроить домъ во вкус петергофскихъ дачекъ? Вдь мы здсь не въбудиловскомъ узд!’ И домъ точно выстраивался во вкус петергофской маленькой дачи, съ башенкой и блыми колонками по четыремъ угламъ. ‘Хорошо было бы вамъ, Степанъ Ильичъ, отнести скотный дворъ подальше, да кстати не устроите ли вы его по новому способу, чтобъ кормъ спускать сверху въ городины? Право, снесите-ка его,— это у будиловскихъ коровы гуляютъ передъ самыми окнами’. И что же? скотный дворъ переносился, съ боковъ его устраивались красивые всходы до крыши, для перевозки корма, хотя, можетъ быть, на слдующій годъ самому строителю нечмъ было кормиться. Но такъ ослпилъ и поработилъ Сергй Львовичъ своихъ товарищей, что вс его прихоти исполнялись ими не только безпрекословно, но даже радостно.— Это не то, что у будиловскихъ, твердилъ Петръ Ивановичъ, выстраивая посреди поля каланчу съ часами, а пусть-ка задетъ сюда будиловскій помщикъ, помышлялъ Семенъ Игнатьичъ, проводя шоссе отъ своего обиталища, за четыре версты къ озеру, въ которомъ его дочери иногда удили рыбу, покрывшись широкими, соломенными шляпами. Похать на обдъ въ сосдній уздъ, стало казаться преступленіемъ, которое нужно было скрывать отъ прозорливаго Сергя Львовича, какъ иной денди скрываетъ отъ своего собрата исторію какого-нибудь вечера, проведеннаго имъ на Пескахъ или въ шустеръ-клуб. Самъ Парховскій, нужно въ этомъ сознаться съ истинною горестью, велъ себя какъ мальчишка. При молодыхъ людяхъ, имющихъ друзей, сестеръ, родителей въ будиловскомъ кра, полковникъ позволялъ себ самыя обидныя замтки, иногда даже брань и анекдоты дурного тона. По его совту, вс обладатели оранжерей согласились отправлять избытокъ фруктовъ въ столицу, строго воспретивъ продавать ихъ будиловскимъ дворянамъ, за какую бы ни было цну.— ‘Мы знаемъ, какой у нихъ толкъ въ апельсинахъ’,— выражался Парховскій, не весьма остроумно — ‘неужели имъ будутъ доставаться наши абрикосы и персики?’ Вс эти и еще другіе, неизчислимые удары булавками, надо сказать правду, сильно оскорбляли будиловцевъ. Они какъ-то осовли и пріуныли, видя противъ себя неослабное гоненіе. Ихъ дома стали какъ будто печальне, ихъ увеселенія рже удавались. Женщины, эти втренныя чтительницы роскоши, всегда готовыя преклоняться передъ раззолоченными залами и хорошими экипажами, начинали громко стовать на своихъ мужей и сродниковъ, скучать мирною жизнью и признавать правоту въ ракитинскихъ насмшкахъ. Уже трое изъ числа будиловскихъ помщиковъ, заложивъ свои, дотол двственныя имнія, принялись отдлывать свои дома по дачному, но къ счастію для всего узда, ихъ нововведенія, встрченныя общимъ негодованіемъ сосдей, остановились, не пришедши къ концу. Будиловское общество стало скучать и перестало на шутки ракитинцевъ отвчать своими прежними, добродушными шутками. На выборахъ и на ярмарк губернскаго города, иной ракитинскій денди могъ, не опасаясь должнаго возмездія, сказать будиловскому жителю нсколько колкостей, въ твердой увренности, что тотъ все стерпитъ. Куражъ былъ потерянъ, даже всякая тнь соперничества исчезла — робкіе, загнанные жители будиловскаго края, сами стали считать себя камчадалами.

Послдній и едва ли не самый тяжкій ударъ ихъ достоинству быль нанесенъ неутомимымъ на зло Сергемъ Львовичемъ. Полковникъ, довольно часто имя надобность прозжать черезъ враждебный уздъ по пути къ губернскому городу, нсколько лтъ сряду останавливался для ночлега въ имніи своего петербургскаго сослуживца Семенова, единственнаго будиловца, еще кое-какъ принимаемаго ракитинскимъ кругомъ, на основаніи его давняго знакомства съ Парховскимъ. Сослуживцы встрчались довольно дружелюбно, и за ужиномъ много спорили о томъ, чмъ долженъ быть русскій помщикъ и до какой степени онъ по самому своему положенію поставленъ въ необходимость жить роскошно, блистательно. Семеновъ снисходительно выслушивалъ спичи Парховскаго, принималъ его совты на счетъ хозяйства, конечно никогда имъ не слдовалъ,— но раздора между ними никогда не было. И вдругъ Сергй Львовичъ, наслушавшись разныхъ сплетень, нанесъ злую обиду не только своему давнишнему пріятелю, но даже всему его краю. Одинъ разъ, въ пору обычныхъ поздокъ, при наступленіи ночи, нсколько предводительскихъ экипажей проскакало мимо Семенова мызы, и не остановившись передъ ней, они пронеслись вдоль по дорог,— за коляской съ Парховскимъ и каретой съ канцеляріей его, двигался какой-то фургонъ, весь закрытый блымъ. Въ пяти верстахъ отъ усадьбы, въ семеновскомъ же лсу, Сергй Львовичъ далъ повелніе всему позду остановиться. Съ необычайной быстротою забгала проворная прислуга, вколотила въ землю восемь кольевъ, разгрузила фургонъ, принесла изъ него большую палатку и раскинула ее на небольшой лужайк. За одной палаткой послдовала другая, для писцовъ и дворецкаго, за другой — третья, для лакеевъ и кухни. Маленькій лагерь устроился отличнымъ образомъ, и поужинавши плотно, Сергй Львовичъ задалъ богатырскую всхрапку въ своей ставк, изнутри подбитой персидскими коврами. На утро караванъ двинулся въ путь, за ночь притоптавши и потравивши траву, но этотъ ущербъ былъ еще не важенъ, въ сравненіи съ другимъ ущербомъ. Писцы и ракитниская дворня, ненавидвшая будиловцевъ отъ всего сердца, облупили и подлизали въ лсу до двадцати лучшихъ деревьевъ, срубили для топлива множество стройныхъ елочекъ и вообще распорядились такъ, какъ будто въ завоеванномъ кра. Семеновъ не жаловался, хотя имлъ на то полное право: онъ только объявилъ, что нога его больше не будетъ у Парховскихъ, исторію же передалъ сосдямъ, и, конечно, не безъ прибавленій. Весь уздъ созналъ себя оскорбленнымъ, но защищаться не было никакихъ способовъ. Куражъ былъ потерянъ, какъ мы уже имли случай замтить.

II.

Въ такомъ положеніи находились дла, когда весною 18* года, оба узда, такъ часто нами называемые, были взволнованы однимъ слухомъ, завезеннымъ изъ Петербурга. Князь Борисъ Петровичъ Кадницынъ, владлецъ пяти сотъ душъ въ губерніи, и двухъ усадьбъ, по одной въ каждомъ изъ соперничествующихъ уздовъ,— воротясь изъ-за границы, собирался на постоянное житье въ свое помсть. Князь происходилъ отъ самой древней и славной фамиліи, хотя и не былъ богатъ, передавши родовыя имнія своему старшему брату, котораго зналъ всякій житель Петербурга, въ томъ числ и Парховскій. Но самого князя Бориса мало кто зналъ въ нашей столиц, ибо онъ всю жизнь провелъ въ чужихъ краяхъ, изучая химію и ботанику, между родными считаясь за отъявленнаго чудака, о которомъ и думать не стоило, не смотря на вс благодянія отъ него полученныя. Какъ бы то ни было, всть о скоромъ переселеніи князя сильно заняла и будиловскихъ и ракитинскихъ помщиковъ. Два вопроса были порождены этой встью: что за человкъ князь Борисъ, и въ которой изъ двухъ усадьбъ намренъ онъ поселиться? Ракитинскіе жители, разумется, ршали послдній вопросъ единогласно въ свою пользу, тмъ боле, что въ усадьб князя, находившейся посреди ихъ владній, имлся щегольской домъ, желтый и фигурный, какъ вяземскій пряникъ, между тмъ какъ камчадальское помстье украшалось истинно камчадальскимъ домомъ, угрюмымъ, тяжелымъ и полуразвалившимся. Мысль о новосель, балахъ, петербургскихъ гостяхъ, славномъ жених для дочекъ (князь Борисъ былъ холостъ), приводила въ упоеніе тщеславныхъ товарищей Сергя Львовича, а самъ онъ жаждалъ узрть князя, какъ друга, какъ брата, хотя въ жизнь свою не видалъ этого брата и друга. Будиловскіе дворяне были гораздо холодне, они уже слишкомъ облнились и присмирли, чтобъ дорожить новымъ сосдомъ, со всмъ тмъ они были бы не прочь найти въ княз собрата съ гостепріимствомъ и всомъ, способнаго хоть немного оградить ихъ отъ неутомимаго задиранія ракитинскихъ франтовъ. Какое-то смутное предчувствіе заставляло многихъ изъ нихъ произносить имя Кадницына съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ любви и надежды. И ихъ любовь, ихъ робкія надежды не пропали понапрасну, какъ мы это увидимъ въ послдствіи.

Наступилъ іюнь мсяцъ, до слуха ближайшихъ сосдей кадницынской усадьбы ракитинскаго узда дошла наконецъ всть о прибытіи туда князя Бориса, одного, въ скромной колясочк, малое число прислуги явилось ране, съ обозомъ, на простыхъ телгахъ или телеграфахъ, какъ выражались для благозвучія въ томъ кра. Ревностнйшіе изъ почитателей чужой знатности выждали два дня, чтобы дать новому помщику время устроиться, а по истеченіи двухъ дней, похали къ нему сами, будто невзначай, будто проздомъ, будто на минутку. Князь Борисъ встртилъ ихъ очень ласково, покормилъ походнымъ обдомъ, однако ночевать у себя не оставилъ, сказавши, что хозяйство его въ безпорядк, и что онъ даже не намренъ приводить его въ порядокъ, ибо ни усадьба, ни мстоположеніе ему по нравились. ‘Но будиловскій вашъ домъ’, тутъ же замтилъ самый прыткій изъ сосдей: ‘совсмъ развалился?’ — ‘Я ужасно люблю развалины’, сказалъ на это его сіятельство.— ‘Тамъ сосдства нтъ никакого, помщики жить не умютъ, нтъ никакихъ развлеченій’, возразили новые сосди. ‘Ахъ, я довольно развлекался въ свою жизнь’, былъ отвтъ, сопровождавшійся и вздохомъ и улыбкою.— ‘Смю сказать, в. с.’, началъ тутъ одинъ изъ гостепріимнйшихъ и роскошнйшихъ ракитинцевъ: ‘что въ нашемъ кра балы и увеселенія едва ли уступятъ столичнымъ, по сознанію самихъ петербургскихъ жителей. Вотъ хоть бы о балахъ Сергя Львовича Парховскаго не разъ писали даже въ газетахъ,— и человкъ онъ бывалый, женатъ на извстной госпож Вертихвостовой!’ — ‘И очень у васъ веселятся’?— спросилъ князь.— ‘Да, какъ вамъ сказать? у насъ что недля, то пикникъ, спектакль или танцевальный вечеръ, а въ постъ длаются рауты, поочередно’.— ‘Плохо’, отвтилъ новый помщикъ, будто находя особенное наслажденіе немножко поддразнивать своихъ гостей: ‘значитъ, не бывать мн ракитинскимъ жителемъ. Въ деревню я привыкъ здить для здоровья и отдыха, а ужь коли въ мои лта одолетъ меня страсть къ раутамъ, такъ все-таки я нахожу боле покойнымъ искать ихъ въ Петербург. Оно все какъ-то тамъ подъ рукой и разстояніе отъ дома не такое огромное’. Всякій другой помщикъ, за подобныя дерзкія рчи, неминуемо подвергнулся бы остракизму отъ ракитинцевъ, но они такъ были тщеславны, что только еще боле полюбили князя за его отчасти сухое обращеніе. Впрочемъ, князя Бориса полюбить и оцнить было не трудно.

Онъ былъ не дуренъ собою, не старъ, по большей части веселъ, хотя и слабъ здоровьемъ. Природа создала его вчнымъ школьникомъ, принимая это слово въ самомъ пріятномъ значеніи,— надлила его оригинальной бойкостью нрава, способностью долго хранить молодость духа, способностью длать людямъ добро, не требуя отъ нихъ благодарности, и подшучивать надъ ними, никогда не утомляясь. Долгое пребываніе въ германскихъ университетахъ и бродячая жизнь еще боле развили эту сторону его характера. Онъ воспитывался сперва въ Дерпт, и въ теченіи пятнадцати лтъ по окончаніи курса проводилъ въ этомъ город хотя одинъ день въ году, въ кругу своихъ бывшихъ наставниковъ и классныхъ друзей. Списавшись съ ними и избравъ одинъ изъ такихъ дней, онъ являлся по условію съ аккуратностью графа Монте-Кристо,— изъ Рима ли, или изъ Швейцаріи, или изъ Крыма, гд имлась у него маленькая дачка. У князя Бориса были три страсти къ химіи, къ стариннымъ вещамъ (включая въ то число картины и статуи), да еще къ добрымъ и веселымъ людямъ всякого возраста, пола и состоянія. Безъ людей онъ не могъ жить, хотя считалъ себя строгимъ философомъ и другомъ уединенія, онъ любилъ даже дурныхъ, чванныхъ людей, ибо надъ ними, при случа, можно было потшаться. Ракитинскіе сосди, съ ихъ изысканнымъ костюмомъ, съ ихъ грумами и великолпными экипажами, съ ихъ наивной надмнностью, полюбились ему не мало, онъ желалъ бы жить съ ними, но не между ними. Оригинальничать и задирать носъ князь не любилъ, а какими другими средствами можно было ему отдлаться отъ вторженій въ свое уединеніе, отъ приглашеній, отъ баловъ и раутовъ? Такимъ образомъ посщеніе сосдей, стремившихся очаровать князя пріятностью своего обращенія, только ускорило отъздъ Кадницына въ свое будиловское имніе.

При начал пасмурнаго, но душнаго и даже бурнаго вечера прибылъ Борисъ Петровичъ къ своей ддовской мыз, во всемъ околодк извстной подъ названіемъ сенклерскаго аббатства — будиловскіе помщики еще читали госпожу Рэдклифъ,— вотъ какова была ихъ свтскость. Аббатство отвсюда прикрывалось густымъ сосновымъ лсомъ, небольшой садъ за домомъ, когда-то устроенный и разбитый на манеръ ленотровскихъ садовъ, сдлался отъ времени чуть ли не хуже лса. Въ этомъ-то уголку, за полвка назадъ, на вкъ поселился и соорудилъ себ жилище праддъ Кадницына, человкъ хорошій, но отчасти привязавшійся къ излишнему этикету, и оскорбленный въ Петербург тмъ, что князь Потемкинъ, по разсянности, не позвалъ его на одинъ изъ своихъ праздниковъ. Такая, въ ужасъ повергающая исторія придала послднимъ годамъ старца колоритъ мрачный, свирпый, уныло-фантастическій.— ‘Темне, глуше, пустынне’, говаривалъ онъ архитектору, занимавшемуся отдлкой комнатъ, и садовнику, которому нечего было длать, ибо старый князь слышать не хотлъ о паркахъ и другихъ вертопрашныхъ изобртеніяхъ. Понятно, каковъ былъ домъ и какъ содержался онъ въ теченіе тридцати лтъ посл смерти меланхолическаго чудака. Эдгардъ Равенсвудъ, у котораго, какъ повдала намъ опера Лючія, имлись только въ старинной зал стулъ и столъ съ лампадою, былъ бы въ восторг отъ сенклерскаго аббатства. Втеръ гулялъ по пустымъ заламъ, когда князь Борисъ туда пріхалъ, вковыя сосны въ саду шумли и качались, отдаленный громъ гремлъ на горизонт, а въ пустомъ дом тоже происходилъ громъ — стоило только пройтись но комнат, чтобъ эхо поднялось и справа и слва, и внизу и вверху. Слдовало бы, кажется, вздохнувъ, скорй ухать въ ракитинскій уздъ, къ дому, имющему видъ вяземскаго пряника, но тутъ-то и оказался молодой князь чудакомъ, совершенно достойнымъ своего дда. Онъ, какъ мальчикъ, бгалъ по звонкимъ, пустыннымъ заламъ, выбгалъ на дождь, къ эспланад, чтобъ любоваться на форму строенія, простаивалъ по получасу около двухъ трехъ угловыхъ колоннъ, сгруппированныхъ по растрелліевски, разцаловалъ прикащика за то, что тотъ не дозволялъ себ сдлать ни одной поломки, ни одной поправки, и наконецъ объявилъ ему, что подобнаго дома можетъ быть теперь не отыщешь и во всемъ Петербург. Узнавши, что на чердакахъ и въ сухихъ флигеляхъ хранится старая мебель, картины и всякій хламъ,— за которымъ гнаться не стоило, по мннію прислуги,— князь Борисъ едва не запрыгалъ отъ радости.— ‘Какой я дуракъ! какой я дуракъ!’ сказалъ онъ во всеуслышаніе. Утромъ началась переноска этой старины, подъ надзоромъ самого хозяина, едва, врившаго глазамъ, готоваго расплакаться отъ восторга. Все яркое, легонькое, крашеное, пестрое и металлическое, конечно, было разтащено еще за четверть столтія назадъ, все массивное, темное, стильное, рдкое и недоступное пониманію черни, осталось во всемъ блеск, получая еще особый, почтенный оттнокъ отъ своего заточенія въ чердакахъ и сараяхъ. Разные шкапы изъ цльнаго дуба во всю комнату, зеркальныя рамы изумительной работы, старыя саксонскія группы, три-четыре картины отличныхъ художниковъ, полдюжины пудреныхъ красавицъ въ овальныхъ рамахъ, баулы изъ слоновой кости, ящики старыхъ книгъ и фамильныхъ рукописей, мебель увсистая и черная, но какой купить было нельзя ни за какія деньги, нсколько мраморныхъ фигуръ и множество мраморныхъ столиковъ, инкрустированныхъ бауловъ, одни за другими появлялись въ старыхъ залахъ съ огромными печами, на которыхъ каждый изразецъ представлялъ изъ себя картину, голубымъ колеромъ на бломъ пол. ‘Вотъ какъ жили при Аскольд!’ напвалъ князь Борисъ Петровичъ, взирая на все это богатство и со смхомъ помышляя о петербургской квартир своего брата, на уборку которой ежегодно ассигновались суммы, которыя и назвать страшно. ‘И никто изъ нашего семейства не зналъ о существованіи всей этой благодати,— никто не заглядывалъ сюда десятки лтъ,— и мы могли лишиться всего этого, не понимая сами чего мы лишаемся. Конечно, будиловскій уздъ отнын будетъ моей иваидой. Здсь я стану жить по возможности счастливо, здсь я умру, можетъ быть до смерти сдлавши что-нибудь доброе и полезное’.

Для князя Бориса задумать, значило совершить половину исполненія, ршись длать добро и приносить пользу своимъ подчиненнымъ, онъ тотчасъ же потребовалъ къ себ главнаго управляющаго нмца, прикащиковъ и старостъ, какъ говорилось по будиловски, на ‘цугундеръ’. Открылись многія упущенія, притсненія, умничанья, и все со стороны управителя, который и былъ къ вечеру отставленъ, а на утро получилъ приказъ тотчасъ же очистить помщеніе, взявши съ собой супругу, домочадцевъ, всю рухлядь и двухъ гувернантокъ,— такъ роскошно жилъ этотъ агрономъ изъ своего небольшаго жалованья. Съ гнвомъ оставилъ нмецъ теплое пристанище, всюду по дорог разсказывая ужасы про молодого князя, называя его полоумнымъ, но злоязычіе его не вело ни къ чему: вс будиловцы громко оправдали поступокъ новаго помщика. Князь сошелся съ ними, и хотя поспшилъ отдать визитъ первымъ своимъ ракитинскимъ постителямъ, но его сердце торжественно перешло на сторону своихъ, будиловскихъ, незаносчивыхъ товарищей. Даже ихъ безконечные разсказы о недостойныхъ задираніяхъ ракитинскаго дворянства онъ слушалъ не только что съ участіемъ, но съ сосредоточенною досадой, съ благороднымъ негодованіемъ. И скоро, къ ужасу египетскихъ щеголей сдлалось вн всякаго сомннія то, что князь Борисъ Петровичъ Кадницынъ сдружился съ камчадалами, угощаетъ ихъ предводителя и знать не хочетъ ракитинскихъ жантильомовъ. Вс ахнули и пожали плечами, кром Сергя Львовича Парховскаго, важно понюхавшаго табаку рапе изъ драгоцнной табакерки и сказавшаго потупясь: ‘это что-нибудь не такъ — завтра я самъ у него побываю.’

III.

Дло въ томъ, что черезъ три дни имло быть рожденіе единственной дочери ракитинскаго Монте-Кристо, Ольги Сергевны, вслдствіе чего длались приготовленія къ балу, на который требовалось пригласить князя Кадницына, во чтобъ то ни стало. Гости важные и считавшіе себ за удовольствіе бывать въ дом Парховскихъ, могли почти вс провалиться сквозь землю, не огорчивъ этимъ нашего полковника, ему хотлось другихъ гостей, хотя бы малознакомыхъ и вовсе чужихъ, но чисто петербургскихъ. Семействъ пять должно было пріхать изъ столицы, благодаря хорошему сообщенію, за изящною молодежью дло также не могло остановиться, но требовалось скоре завербовать чудака Калницына, ослпить его, завоевать и переманить на свою сторону. Къ счастью, предлогъ отыскивался превосходный, въ двадцати верстахъ за Екатерининскимъ, такъ называлась будиловская усадьба князя Бориса, продавалась пустошь съ строевымъ лсомъ, которую, впрочемъ, покупать Сергй Львовичъ не сталъ бы, да и не имлъ на что. Но это еще но великая бда: сила вся находилась въ томъ, чтобъ не пріхать къ новому сосду съ потерей собственнаго достоинства. И такъ, Парховскій взялъ съ собой полсовщика въ свтло-зеленомъ кафтан, письмоводителя, еще кое-кого, и въ двухъ экипажахъ пустился въ путь, сопровождаемый пламенными обтами жены и дочери.

День, выбранный нашимъ тщеславнымъ дипломатомъ, былъ днемъ истинно прекраснымъ и счастливымъ. Съ самого утра Борись Петровичъ чувствовалъ себя какъ нельзя лучше, возился съ рдкостями, а за обдомъ угощалъ у себя скромнаго молодого офицера, стоявшаго въ его имніи со своей ротой.

Бесда вдвоемъ тянулась, тянулась и могла протянуться до поздней ночи, когда ливрейный лакей исполинскаго роста подошелъ къ пріятелямъ, весь сіяя въ позументахъ, красномъ сукн и гербовыхъ пуговицахъ. ‘Его превосходительство Сергй Львовичъ Парховскій’, началъ онъ, красиво ставши противъ князя: ‘свидтельствуетъ свое почтеніе вашему сіятельству и покорнйше пролитъ дозволенія отдохнуть на мыз. Они изволятъ хать по пути, въ березинскій лсъ’. Словоохотный меркурій добавилъ еще что-то въ такомъ же величественномъ тон, но его краснорчію положилъ предлъ самъ князь Борисъ, взявшійся за фуражку и обязательно направившійся своею особой на встрчу новому постителю.

Парадная коляска и дорожный дормезъ отставного полковника стояли недозжая сада, шагахъ въ ста пятидесяти отъ эспланады аббатства. Зная тонкости жизни, Сергй Львовичъ ни зачто въ свт не остановился бы вблизи воротъ: это значило бы напрашиваться въ гости. Результатомъ такой щекотливости вышло то, что князь Борисъ долженъ былъ сломать порядочный путь по пыльной дорог, къ голубымъ и гербами украшеннымъ экипажамъ Парховскаго. Въ замнъ того и Парховскій, видя хозяина направляющимся по пыли въ его сторону выскочилъ изъ экипажа, пошелъ огромными шагами, чтобъ его встртить, и запыхался. Хотя такимъ образомъ вождленная встрча произошла на самомъ неудобномъ мст, но она могла назваться радостною и дружественною. Полковникъ получилъ много благодарностей за счастливую свою мысль, вмст съ приглашеніемъ пить чай, ночевать, кормить лошадей и такъ дале.

Новые знакомцы, въ сопровожденіи штабсъ-капитана Ильина, уже представленнаго Сергю Львовичу, вошли въ сенклерское аббатство, внутренность котораго была уже по возможности приведена въ тотъ самый видъ, какой имла она въ эпоху Великой Государыни, при старомъ княз. Парховскій, зоркимъ окомъ оглядвъ комнаты, почувствовалъ на душ великую тягость, отъ чего уже отлетла надежда черезъ нсколько дней удивить и поразить князя Бориса великолпіемъ своей мызы. Въ юности своей посщая два или три петербургскія семейства, въ которыхъ еще сохранилось пониманіе артистической обстановки жизни, полковникъ не могъ уже считать Кадницына чудакомъ безъ вкуса, а палаццо его глупой руиной. Онъ понялъ и слишкомъ поздно понялъ на сколько пустая зала съ какимъ-нибудь вковымъ шкапомъ въ углу и картиной великаго мастера на стн — выше и прекрасне цлой анфилады модныхъ покоевъ, уставленныхъ издліями чародя-Гамбса. Вся эта благородная роскошь посреди ненавистнаго будиловскаго края наполнила его сердце нкоторою ненавистью къ князю, ненавистью, еще не успвшей развиться и хорошо скрытою. Тмъ не мене, какъ читатель догадывается, Сергй Львовичъ велъ съ своимъ хозяиномъ бесду дружескую, занимательную, поужиналъ у него, и собираясь продолжать путь, сообщилъ князю Борису, что надется имть крайнее удовольствіе видть его у себя въ начал той недли, по случаю маленькаго домашняго праздника, въ день рожденія своей Олиньки.

Князь помолчалъ съ минуту, ожидая, что гость, по общему обычаю, вслдъ за этимъ пригласитъ и молодого офицера, съ которымъ они провели вечеръ, но Сергй Львовичъ, повидимому, не любилъ пхоты и небогатыхъ сыновъ Марса. Онъ не прибавилъ ничего къ своему приглашенію, почему и получилъ отвтъ двусмысленный.

— У меня теперь дорогой гость, вымолвилъ князь Борисъ, наклонивъ голову къ сторон ротнаго командира: — и я не позволю себ оставить его одного въ пустомъ дом. Слава Сергя Львовича, какъ родственнаго хлбосола, такъ велика, что онъ, вроятно, самъ меня извинитъ и оправдаетъ.

— Я только-что думалъ сейчасъ же просить господина офицера удостоить мой семейный праздникъ своимъ присутствіемъ,— возразилъ Парховскій, улыбаясь самымъ невинно-обязательнымъ образомъ.

— Онъ ловокъ, однако, подумалъ князь Борисъ, между тмъ, какъ его молодой гость, не подозрвая ничего страннаго въ град любезностей, на него посыпавшихся, съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе, и вмст съ Кадницынымъ проводилъ полковника до коляски.

— Берегите свое сердце, влюбчивый молодой человкъ, сказалъ князь Борисъ офицеру, возвращаясь во свояси:— я слыхалъ, что дочка Сергя Львовича хороша собой, да еще и кокетка, какихъ мало на свт. Эта неважная фраза, сказанная юнош съ горячей кровью и расположенному къ немалой мечтательности, сдлала то, что ротный командиръ всю ночь мечталъ о таинственной Ольг Сергевн, и когда пришелъ вожделнный день, слъ въ экипажъ Кадницына съ сильнымъ трепетаніемъ сердца.

Штабсъ-капитанъ Павелъ Ильичъ Ильинъ несомннно былъ человкомъ очень хорошимъ, а офицеромъ превосходнымъ. Рота его находилась въ порядк и любила своего начальника, ибо самъ командиръ не только любилъ и берегъ солдатъ, но понималъ солдата и умлъ обращаться съ солдатомъ. Въ корпус онъ былъ неиизъ первыхъ учениковъ, не взирая на свои быстрыя способности,— эти способности всегда были съ какимъ-то упрямствомъ устремлены къ практик, а не къ теоріи. Въ частной своей жизни юноша велъ себя тихо и просто и немного застнчиво, какъ большая часть дльной молодежи въ его лта, способность имлъ влюбляться въ барышень и не разъ получалъ отъ нихъ ленточки или цвтки, засушенные въ книг, наружность его могла нравиться и съ лтами имла длаться характерне. Состоянія не имлъ Павелъ Ильичъ тоже никакого, ибо маленькое отдаленное имніе, которымъ правилъ дядя, и правилъ для своего собственнаго увеселенія, не могло назваться состояніемъ.

И такъ, въ Ольгинъ день, кажется въ іюл мсяц, князь Борисъ съ своимъ гостемъ, за часъ до обда, увидлъ среди моря зелени на полян и холмахъ, готическія башни мызы Парховскаго. Празднику предстояло начаться ‘обденнымъ столомъ’, и наши путешественники, переодвшись понарядне, гд-то на постояломъ двор, торопились хать, думая, что явятся послдними. Къ изумленію, въ залахъ не было видно приготовленія къ обду, и гости далеко не вс собрались. Назначая часъ обда въ четыре, Сергй Львовичъ просто щелкалъ языкомъ безъ надобности, ему не врилъ никто, зная, что у Парховскихъ садятся за столъ, по примру лорда Пальмерстона и иныхъ лордовъ, между шестью и семью часами. Но этотъ ранній пріздъ далъ гостямъ средство поближе ознакомиться съ семействомъ амфитріона, то есть съ супругой его, урожденной Вертихвостовой, и дочерью, виновницей банкета. Предводительша не представляла взору ничего интереснаго: она была дурна, черна, толста и такъ погружена въ свое собственное величіе, что, кажется, еслибъ къ ней пріхала въ гости сама королева Викторія, тонъ хозяйки остался бы по прежнему величавымъ, гордо-сухимъ и покровительственнымъ. Для этой женщины все было кончено и она видимо превращалась въ окаменелость.

Другаго рода особой являлась Ольга Сергевна, высокая и худенькая брюнетка лтъ двадцати двухъ, уже отказавшая, по крайней мр, двадцати двумъ женихамъ. Красотой она не отличалась, но имла миловидность, прекрасные глаза и зубы, грацію движеній и по всей фигур что-то шаловливое, коварное и способное увлечь самого благоразумнаго человка. У ней былъ дурной цвтъ лица, отъ матери, что ее, однако, не совсмъ портило и при случа могло нравиться. Ея поведеніе съ гостями выказывало умъ и тактъ, и, можетъ быть, желаніе понравиться князю Борису: съ Кадницынымъ она была проста, смла, но не разговорчива, гораздо боле разговаривая — и ласково разговаривая — съ молодымъ его товарищемъ, видимо поставляя себ въ особенную честь занять человка, обязаннаго вести жизнь уединенную и рдко имющаго случай пользоваться веселостями свта.

Банкетъ начался не въ шесть и не въ семь часовъ, а въ половин осьмого, въ зал, отдланной подъ блый мраморъ, съ хорами, на которыхъ помщались два оркестра музыки. Музыка, какъ иногда бываетъ на обдахъ, играла, совершенно напрасно, разныя попури изъ оперъ, вмсто этихъ трудныхъ піесъ она могла бы наигрывать себ казачка и никто бы того не замтилъ. Но обдъ удался отлично и въ зал не имлось духоты, не смотря на многочисленную публику: у открытыхъ оконъ стояли вазы со льдомъ, и два переносныхъ фонтана, укрывшихся за цвтами, било въ двухъ углахъ столовой. Взыскательнйшій гастрономъ, нахальнйшій денди и даже насмшливйшій школьникъ, въ род князя Бориса, не нашли бы во всемъ собраніи, во всхъ подробностяхъ пира, ни одной черты мизерной или неизящной. Вс фраки скроилъ Буту, модный портной того времени, дамскіе уборы пришли изъ мастерскихъ Сихлеръ и Гюмери, стерляди для ухи и маленькія птички къ жаркому прибыли изъ Петербурга на почтовыхъ. Свтскому шутнику на этомъ пир работы не оказывалось, его самого бы перецыганили, унизили и закололи до смерти мегкими эпиграммами на французскомъ язык, совершенно не французскомъ, ровно на столько же, на сколько и петербургскій французскій языкъ не принадлежитъ къ обыкновенному французскому языку. Въ довершеніе всей пышности, за стуломъ хозяйки стояли, ничего не длая, два арапа, предметъ великой гордости супруговъ Парховскихъ. На одного изъ этихъ араповъ князь Борисъ, сидвшій вблизи хозяйки, нсколько разъ бросалъ внимательный взглядъ, и всякій разъ, при такомъ взгляд, черный сынъ африканскихъ степей будто конфузился и блднлъ, не смотря на свою смуглую кожу.

Когда пиршество кончилось и вся публика вышла на балконъ пить кофе, князь Борисъ Петровичъ нарочно пріостановился въ амбразур окна, и убдись, что никто изъ оставшихся на него не обращаетъ вниманія, кивнулъ пальцемъ арапу и тотъ подошелъ къ нему съ прежними знаками тревоги и даже ужаса. Но въ эту минуту Сергй Львовичъ, примтивши что одного изъ почтеннйшихъ постителей на балкон недоставало, пришелъ въ столовую за княземъ. Примтивъ хозяина, князь выразительнымъ жестомъ попросилъ и его подойдти но ближе.

— Извините, Сергй Львовичъ, сказалъ онъ ему тихимъ голосомъ: — извините, что я на минуту оторву васъ отъ хозяйскихъ заботъ, но дло, какъ вы увидите, встртилось довольно важное. Откуда взяли вы этого эфіопа? и онъ указалъ на стоявшаго передъ ними служителя.

— Я просилъ, отвчалъ Парховскій съ самодовольною небрежностью: — я просилъ моего шурина, графа Илью, выслать мн двухъ араповъ…

— Про другого я ничего не знаю, перебилъ Кадницынъ: — но этотъ африканецъ, смю уврить, такой же арапъ, какъ напримръ мы съ вами. Имя его Ефремъ Чупинъ, онъ служилъ у меня кучеромъ и бжалъ, обокравши всю мою холостую квартиру.

Конечно, сообщая это открытіе, князь Борисъ, кром весьма понятнаго желанія предостеречь хозяина, не имлъ въ виду никакихъ злыхъ умысловъ, но, тмъ не мене, исторія плуга, превратившагося въ арапа и попавшаго на богатое содержаніе въ услуженіе къ тщеславнйшему изъ чтителей роскоши, дала порядочную пищу всмъ насмшливымъ побужденіямъ. Продлка не могла долго оставаться въ тайн, тмъ боле, что арапа взяли тотчасъ же и открыли его европейское происхожденіе. Въ дом стали шушукаться, и многіе изъ гостей, особенно завидовавшихъ роскоши полковника, сочли долгомъ почесать языки на его счетъ. Парховскій чувствовалъ себя оскорбленнымъ, униженнымъ, злобнымъ, какъ левъ, которому модный портной отказалъ въ кредит передъ лицомъ постороннихъ. Долго дулся онъ и подозрвалъ князя Бориса въ злонамренности, а потому не могъ очень заботиться о бал и оживлять гостей своимъ примромъ.

IV.

Однако вс почти гости нашли балъ очаровательнымъ, особенно молодежь, особенно ротный командиръ, совершенно увлеченный, обласканный и очарованный героиней праздника. Молодой человкъ переживалъ ту пору, когда юнош надо веселиться во чтобы то ни стало, когда скромнйшему изъ медвдей по временамъ грезятся валтасаровскіе пиры на волшебной мстности, при сіяніи безчисленныхъ огней, посреди разныхъ кіосковъ и ротондъ небывалаго великолпія. Обычная греза молодого воображенія въ сказанный вечеръ была дйствительностью для Павла Ильича, тысячи китайскихъ фонарей и десятки огненныхъ щитовъ озаряли сады и паркъ, на разныхъ площадяхъ вспыхивали бенгальскіе огни, танцы происходили на свжемъ воздух, между цвтовъ, въ павильон, нарочно на этотъ вечеръ сдланномъ, на озер играла духовая музыка и въ воду глядлись башни помщичьяго палаццо, унизаннаго шкаликами и плошками. Посреди всего этого великолпія и веселой толпы, молодая хозяйка казалась не женщиной, а феей, и благодтельной феей молодого офицера. Съ нимъ она танцовала безпрестанно, съ нимъ бродила въ минуты отдыха по террас, спускавшейся къ озеру, ему одному оказывала лестное и замтное предпочтеніе. Очень можетъ быть, что красивый молодой человкъ просто пришелся по вкусу Ольг Сергевн, очень вроятно, что лаская его, она дразнила своихъ записныхъ поклонниковъ, но возможне всего намъ кажется — соединеніе этихъ обоихъ побужденій. Штабсъ-капитанъ влюбился безъ малйшаго сопротивленія, его атаковали слишкомъ сильно и слишкомъ безжалостно. Даже за ужиномъ, по поводу какого-то спора о неравныхъ бракахъ, Ольга Сергевна закинула своему избраннику вечера такое словцо: ‘какъ поступили-бы вы, еслибъ вамъ пришлось понравиться женщин, несравненно высшей васъ по общественному положенію?’ На этотъ запросъ молодой человкъ отвтилъ безъ запинки, спросясь у своего сердца: ‘въ длахъ любви я не признаю никакихъ общественныхъ положеній, а женщина, способная думать о такихъ различіяхъ, или не любитъ, или не можетъ нравиться’. Ни одинъ изъ поклонниковъ опытной двицы не былъ въ состояніи отвтить такъ скромно и вмст твердо. Ольга Сергевна поняла, что, по словамъ Печорина, ‘и подъ армейскою пуговицею бьется отличное сердце’,— а вслдъ за тмъ на разсвт почувствовала къ молодому человку привязанность, какой давно уже никъ кому не испытывала.

Князь Борисъ Петровичъ, переночевавши подъ какимъ-то балдахиномъ и проснувшись съ головной болью отъ вчерашняго шума, предложилъ своему товарищу проститься съ хозяиномъ и ухать, но Павелъ Ильичъ попросилъ его передать письмо къ старшему изъ субалтернъ-офицеровъ, говоря, что получилъ нсколько приглашеній отъ сосднихъ помщиковъ и желаетъ прожить съ недлю въ ракитинскомъ узд. Недля, за тмъ другая и третья прошли очень быстро для Ольги Сергевны, подобно одному мгновенію для Ильина, и довольно медленно для князя, успвшаго освоиться съ своимъ военнымъ постояльцемъ и полюбить его отъ души. Но прошествіи трехъ недль, ротный командиръ вернулся, и кое-какъ покончивши нужнйшія дла въ одни сутки, опять ухалъ въ ракитинскій уздъ, прямо къ Парховскому, окоторомъ отзывался какъ о гостепріимнйшемъ и добрйшемъ человк, подверженномъ періодическимъ карманнымъ болзнямъ, вслдствіе своей необузданной ‘женерозности’.— ‘Чтожъ?’ подумалъ Кадницынъ, со вздохомъ отпуская юношу, на своихъ лошадяхъ: ‘хоть и трудно ожидать такой развязки, а все таки, если Сергй Львовичъ выдастъ свою дочь за Ильина, онъ спасетъ отъ бды и себя и свое состояніе. Такой дльный зять стоитъ тысячи заложенныхъ душъ, а молодой человкъ, державшій свою роту въ блистательномъ состояніи, съуметъ подтянуть разшатавшіяся дла помщика. Дай Богъ счастья Павлу Ильичу, хоть и не знаю, желать ли ему такого счастья’.

Прошло опять нсколько времени, Павелъ Ильичъ опять возвратился въ Екатерининское и, явившись къ князю Борису, котораго засталъ въ кругу будиловскихъ сосдей, вмст съ нимъ потшавшихся исторіей крашенаго арапа, сказалъ хозяину, что желаеть поговорить съ нимъ наедин, и какъ можно скоре.

О результат и о предмет совщанія читатель, безъ сомннія, догадывается. Павелъ Ильичъ, признавшись въ своей безграничной любви къ дочери ракитинскаго помщика и давши замтить, что двиц онъ боле чмъ непротивенъ, пришолъ совтоваться на счетъ мръ къ увнчанію своего пламени самымъ законнымъ, скорйшимъ и благоразумнйшимъ способомъ.— ‘Знаютъ ли родители?’ спросилъ Борисъ Петровичъ. Ему было сказано, что Парховскій, повидимому, догадывается и не сердится, что жена его, но словамъ дочери, никогда не поперечила видамъ и желаніямъ Ольги Сергевны.— Стало быть Ольга на вашей сторон совершенно? продолжалъ Кадницынъ.

— Мн кажется, что ни одной двушк я не имлъ счастья нравиться боле, отвтилъ офицеръ покраснвши.

— Но гарантіи, доказательства, явное разршеніе просить у родителей ея руку?

— Ольга Сергевна говоритъ, что для нея законъ сердца — все, что она уврена въ сил своей привязанности, что, по ея мннію, любовь сама по себ сильнй всхъ препятствій.

— Но желаетъ ли она быть женой вашею, жить вашими средствами, если ей не дадутъ приданаго?

— Она столько разъ говорила, что ей надоли блескъ и пышность!

— Наконецъ уметъ ли она жить тихо, холодна ли она къ роскоши?

— Она столько разъ отказывала богатымъ женихамъ!

— Чтожь она длаетъ съ своей стороны: двигаетъ ли дло, подготовила ли отца съ матерью къ вашему предложенію?

— Она призналась, что боится отца.

— Чортъ знаетъ! не удержавшись проговорилъ князь Борисъ: — то есть вся отвтственность на вашей ше, и потомъ поуспокоясь прибавилъ:— а впрочемъ можетъ быть оно такъ и длается въ ракитинскомъ узд: я плохой судья, я отвыкъ отъ новыхъ обычаевъ. Слушайте, добрый мой Павелъ Ильичъ, снова началъ онъ, дружески пожавъ руку молодого человка: — я васъ люблю отъ всего сердца, да еслибъ и не любилъ, то обязанъ былъ бы чувствовать къ вамъ благодарность. Мн было писано, когда я еще не жилъ въ деревн, что ваша рота и вы сами спасли все село отъ пожара, и я не забуду этой заслуги, я очень хорошо это знаю, что значитъ пожаръ для мужика и для помщика. Все это я говорю для большаго убжденія насъ въ чистот моихъ намреній. И такъ, вы спрашиваете меня какъ дйствовать. Мое мнніе не многосложно — прямо свататься я вамъ не совтую: я думаю, что Сергй Львовичъ до сихъ поръ еще прочитъ дочь великому Моголу, и при его тщеславіи, заносчивости, объясненіе можетъ кончиться ссорой. Лучше всего выскажите отцу чувства нашей привязанности къ его дочери, дайте слегка замтить, что и она васъ любитъ, весь этотъ прологъ продекламируйте поскоре, и поосторожне, а затмъ приступите къ цли всей экспедиціи. Просите только дозволенія ждать, надяться, видться съ дочкой при родителяхъ, и наконецъ скажите, что въ нашей служб скоро произойдетъ выгодная перемна. Этимъ вы смягчите чудака, во-время введете въ дло свою союзницу, его дочь,— и на случай надобности, откроете себ путь честнаго отступленія. Чуть получите вы удовлетворительный отзывъ, увдомьте меня, и я постараюсь выхлопотать вамъ мсто въ Петербург, о которомъ мы недавно говорили… Тутъ молодой человкъ, со слезами на глазахъ, пожалъ руку князю.

— А знаете ли, Павелъ Ильичъ, тутъ сказалъ Борисъ Петровичъ:— я могу избавить васъ отъ труда и личныхъ объясненій съ Сергемъ Львовичемъ. Мн почему-то не хочется пускать насъ къ нему. Вы не любите говорить много и слишкомъ влюблены для того, чтобъ быть краснорчивымъ. Пустите меня сватомъ.

— Нтъ, отвчалъ ротный командиръ, почему-то самъ сознавая всю опасность объясненій съ Парховскимъ: — я хорошо понимаю съ кмъ буду имть дло и не сдамъ никому за себя отвтственности. Прощайте, добрый князь, и пусть наградитъ васъ Богъ за все, что вы мн сказали.

Казалось, дла шли самымъ благоприличнымъ, установленнымъ путемъ, и особенныхъ катастрофъ опасаться было нечего. Какъ вдругъ до князя Бориса, стороной, дошли слухи, самые изумительные. Весь ракитинскій уздъ полонъ былъ громомъ проклятій на Ильина, несчастнаго мальчишку, ршившагося на дло баснословной дерзости — мальчишку, предложившаго свою руку двиц Ольг Сергевн Парховской! На утреннемъ собраніи у судьи, въ присутствіи дворянъ осьми съ дочерьми и жонами, Сергй Львовичъ громогласно объявилъ о позор, павшемъ на ихъ семейство, о своей жен, которой два раза пускали кровь, о бдной Олиньк, занемогшей вслдствіе того, что ея простое вниманіе къ нищему перетолковали въ такую ужасную сторону, наконецъ о необъятной дерзости штабсъ-капитана, отплатившаго такимъ вроломствомъ за все гостепріимство супруговъ Парховскихъ.— ‘Вотъ, господа — говорилъ оскорбленный хозяинъ (и рчи эти передались Кадницыну во всей подробности уздными стенографами своего рода) — вотъ господа, до чего доводитъ насъ наше гостепріимство и снисхожденіе. Приглашайте къ себ бдныхъ молодыхъ людей, для того, чтобъ они оскорбляли честь вашихъ семействъ! Позвольте себ обходиться съ ними какъ съ ровней, для того, чтобъ они сватались къ вашимъ дочерямъ и оскорбляли ихъ въ случа отказа. Еслибъ не мои сдые волосы и не мое званіе, я съумлъ бы розыскать, кто набилъ Ильину въ голову его претензіи, кто избаловалъ его своимъ вниманіемъ, кто научилъ его поднятъ глаза до моей дочери! Это будиловская штука, это происки будиловской политики!’ Весь уздъ раздлялъ негодованіе Сергя Львовича, весь уздъ пылалъ гнвомъ, во всхъ домахъ велно было не пускать Ильина въ переднюю, при одномъ его имени двицы блднли. Въ теченіе двухъ недль вереницы экипажей тянулись изъ разныхъ усадьбъ къ дому Парховскаго: помщицы являлись освдомляться о здоровьи княгини (не извстно почему жену Сергя Львовича вс звали княгиней), о здоровьи Ольги Сергевны, и тмъ неоспоримо доказали спою готовность смыть, съ помощью вниманія, пятно, положенное послднимъ сватовствомъ на честь первой красавицы всего края. ‘Чудныя дла совершаются на свт, думалъ князь Борисъ Петровичъ, шагая по своимъ звонкимъ заламъ: изъ за чего же нибудь да злится этотъ народъ? Ужъ не открыто ли, что Ильинъ — арапъ, выкрашенный блой краскою, или не женатъ ли онъ на двухъ жонахъ, или не погрозился ли застрлить Сергя Львовича въ случа отказа? Не можетъ быть, однако, чтобъ причиной этого неистовства было простое предложеніе своей руки, да и то еще съ просьбой о срок и съ другими извиняющими обстоятельствами’.

Но съ появленіемъ Павла Ильина, наконецъ вернувшагося въ Екатерининское, вс сомннія рушились. Молодой человкъ пришелъ къ князю блдный, худой, оскорбленный до глубины души, но спокойный, говорилъ не увлекаясь, съ обычнымъ своимъ чистосердечіемъ. Просьбу свою онъ передалъ Парховскому такъ, какъ было условлено съ княземъ: Сергй Львовичъ при первыхъ словахъ посинлъ какъ носъ у индйскаго птуха, подпрыгнулъ на кресл, но только запыхтлъ, и, не мшая молодому человку, продолжалъ слушать. Молчаніе онъ нарушилъ только при вжливомъ и приличномъ намек ротнаго командира о чувствахъ Ольги Сергевны. Тутъ произошла сцена, которую разсказывать противно, тутъ полковникъ разразился потокомъ обидъ, ‘которыхъ — сказалъ Ильинъ, тяжело переводя духъ — не можетъ снести человкъ благородный’. Но, помня въ Парховскомъ отца любимой двушки, юноша только замтилъ ему, что никогда, нигд и ни въ какой стран брачное предложеніе не считалось обидой для двицы, и затмъ перенесъ все. Оставивъ домъ предводителя, Ильинъ далъ себ слово проститься съ Ольгой Сергевной и утшить себя, узнавши ея мнніе о всемъ случившемся. Онъ поселился у полсовщика, невдалек отъ парка, и нсколько разъ видалъ свою возлюбленную, но она ни разу не удостоила его словомъ. Ни печали, ни измненія въ ея чертахъ не оказывалось. Наконецъ, когда кокетка поняла, что надо чмъ же нибудь кончить, она пришла на край парка, имя въ нкоторомъ отдаленіи двухъ довренныхъ двушекъ, и сказала недавнему своему другу: ‘Человкъ, передающій другимъ слова и рчи, сказанныя ему женщиной въ минуты откровенности дружеской, не стоитъ и не можетъ стоить привязанности!’ Тутъ Ольга Сергевна отвернулась, и отерши слезу, которой не было, проворно ушла къ своему прикрытію.

— Писала ли она къ вамъ когда нибудь, есть ли у васъ въ рукахъ какой-нибудь памятникъ вашей прошлой привязанности? вскричалъ князь Борисъ.

— Она не отвчала на мои письма, даже во время нашихъ близкихъ сношеній, былъ отвтъ.

— А! теперь я вижу ее насквозь! сказалъ Кадницынъ, съ прибавленіемъ энергическаго восклицанія.

— Милый мой Павелъ Ильичъ,— продолжалъ онъ, умряя злобу, всегда вскипавшую въ его сердц при разсказ о событіяхъ особенно подлыхъ и неблагородныхъ:— вы теперь сами видите, какая это женщина, и я долженъ признаться, что такія испорченныя, вредныя женщины не часто попадаются даже въ самомъ испорченномъ обществ. Ольга (чорть ее возьми, не хочу называть ее даже Сергевной) играла вами, какъ игрушкой. Это еще побда, это бываетъ часто. Но замтьте, другія женщины, позволяя себ такія забавы, всегда чмъ нибудь рискуютъ, всегда боле или мене увлекаются, всегда могутъ зарваться въ игр, или, наконецъ, подвергаются опасности быть наказанными, оклеветанными въ свт. Ничего этого не могло быть съ молодой Парховской. Она не рисковала ничмъ, не опасалась ничего, не подвергалась ничему, для окончанія ея исторіи съ вами у ней всегда имлось подъ рукой средство, гнвъ отца, который скоре умретъ, чмъ допуститъ бракъ, по его мннію неровный. Понимаете ли вы теперь всю ядовитость, всю дурную сторону женщины, для которой нужно бы придумать другое, особенное имя? Въ тотъ день, какъ ея прихоть и бшеное тщеславіе побудили ее завлечь васъ, прицпить васъ къ себ, высосать изъ васъ кровь и любовь, въ ея голов уже имлся планъ развязки, она могла отдлаться отъ васъ по произволу, по первой прихоти. Ясно ли вамъ теперь, почему вы не имете въ рукахъ строки, писанной ея рукою, ея платка, ея ленточки, однимъ словомъ всей этой дряни, которую женщины разбрасываютъ по инстинкту, будто говоря, ‘ты видишь, что я откровенна, ты видишь, что я теб врю?’ И ежели вы, посл этого, еще можете питать къ вашей бывшей очаровательниц хотя искру нжности и любви, то я — извините меня — начну чувствовать къ вамъ самимъ нкоторое презрніи.

— Ежели я еще и храню къ этой двушк какое-нибудь чувство, возразилъ на этомъ мст оскорбленный юноша, то, поврьте, чувство вовсе не дружеское.

— А la bonne heure! замтилъ князь Борисъ, начиная говорить по-французски, что съ нимъ случалось всегда, когда онъ бывалъ особенно взволнованъ.— Въ добрый часъ!— такія чувства вы можете питать смло, вы смло можете придумывать, какъ бы современемъ унизить женщину, васъ оскорбившую, вы можете строить самые неестественные планы мщенія, все это успокоиваетъ мысли. Удастся вамъ отплатить той же монетой, я буду радъ, не удастся,— нечего сокрушаться, для женщинъ проступки подобнаго рода — сами по себ лучшее изъ наказаній. Вашъ гнвъ справедливъ, благородный молодой человкъ, перенесите его на всю тщеславную, заносчивую часть общества, ненавидьте всмъ сердцемъ своимъ и всею мыслью своею проклятое, убійственное тщеславіе, унижайте это тщеславіе везд, гд только оно вамъ встртится, срывайте съ него маску, разите его на честномъ бою, боритесь съ нимъ до послдней минуты и заготовляйте ему будущихъ враговъ въ будущихъ поколніяхъ. Я дамъ вамъ средства на эту борьбу и передамъ вамъ лучшую часть себя самого.

Молодой офицеръ, дивясь этому неожиданному потоку краснорчія и предложеніямъ дружбы, на которую онъ никогда не могъ и не смлъ разсчитывать, хотлъ произнести нсколько словъ, но князь слишкомъ разшевелилъ себя и не могъ остановиться. Онъ только пожалъ руку Павлу Ильичу и далъ знать, что хочетъ сказать еще нсколько словъ.

— Вы дивитесь, опять началъ Кадницынъ: — съ какой стати на меня напала такая необыкновенная нжность къ нашей персон. Все дло объяснится нсколькими словами. Во первыхъ, я изучаю васъ давно и вижу въ насъ человка, не совсмъ обыкновеннаго, а сверхъ того и просто люблю васъ. Во вторыхъ, дорогой другъ, я скажу вамъ вещь, которой никому не сказывалъ: въ ваши годы я страдалъ боле, нежели вы теперь страдаете, и страдалъ изъ-за причинъ, почти однородныхъ съ вашей теперешней бдой. И я столкнулся съ свтскимъ тщеславіемъ, о которомъ не могу говорить безъ того, чтобъ злоба не кипла въ моей душ. Но мн было хуже васъ, сцена драмы была несравненно обширне, но это еще не важно, а важно другое обстоятельство: я былъ страдальцемъ не за себя, а за женщину, которую любилъ всмъ сердцемъ. Въ ваши годы, Павелъ Ильичъ, я былъ женатъ по страсти, на прелестной и кроткой женщин. Женщина эта была незнатнаго рода, состоянія не имла тоже. Эту женщину, въ теченіе двухъ страшныхъ, и все-таки двухъ лучшихъ годовъ моей жизни, тснили и оскорбляли лучшіе мои друзья, мои сродники, семейства, облагодетельствованныя мною, люди, которымъ я не сдлалъ ни малйшаго зла. На это невинное существо злые люди два года изрыгали хулы, клеветы и оскорбленія, съ постоянствомъ неслыханнымъ. Я погорячился, хотлъ бороться прямо тамъ, гд нельзя было бороться, и испортилъ все дло. Только черезъ добровольное удаленіе изъ родного города я добылъ себ спокойствіе, успокоилъ бдную жертву свтской антипатіи. Она жила недолго, смшно было бы говорить, что она умерла вслдствіе сплетенъ и огорченій, ей надланныхъ, но, кто знаетъ, на сколько разшатанъ былъ ея слабый организмъ этой неотступной, жалкой, унизительной борьбою сказанныхъ двухъ лтъ? По крайней мр я такъ думалъ, мн весело было такъ думать. Я вернулся въ Петербургъ посл долгихъ странствованій, я думаю, во мн желчи было боле, чмъ крови. Я отмстилъ, кому только могъ отмстить. Я передалъ наслдство лучшему изъ моихъ братьевъ, лишивши остальныхъ членовъ семейства всякой надежды на поживу. Я погубилъ безъ сожалнія и съ радостью погубилъ женщину, которая доле всхъ и съ особеннымъ наслажденіемъ вредила моей бдной Наст. Въ свт я нашелъ много перемнъ, радостныхъ для меня перемнъ. Многіе, бывшіе враги и непріятельницы уже гибли, вслдствіе своего бшенаго тщеславія, для нихъ наступалъ обычный пятый актъ модныхъ пьесъ: раззореніе и униженіе. О, мн было весело, какъ мн было весело, какъ слдилъ я за бдствіями моихъ бывшихъ гонителей, сколько горькихъ словъ высказалъ я имъ безнаказанно, сколько раскаявшихся гордецовъ оттолкнулъ я отъ себя со смхомъ! Но чмъ больше мстилъ я за Настю, тмъ боле мн хотлось мстить. Я длался золъ, ядовитъ, меня начинали бояться, я потерялъ способность быть веселымъ и наслаждаться жизнью. Мн иногда чудилось, что я явился, подобно сумазбродному Монте-Кристо, въ общество людей, для того, чтобъ казнить и топтать людей тщеславныхъ. Къ счастію, мн не весело дон-кихотствовать, а то, увряю васъ, о моихъ дяніяхъ была бы написана престранная, и если хотите, въ нравственномъ отношеніи полезная книга. Какъ бы то ни было, я понялъ необходимость остановиться: натура моя, по природ веселая и безпечная, взяла свое, стало быть вотъ почему я наконецъ очутился здсь, въ этомъ тихомъ уединеніи. Надо же, чтобъ судьба и здсь меня не оставила въ поко. Наша исторія поразила меня въ самое сердце, прежнее чудовище, прежній бшеный врагъ лучшихъ годовъ моей жизни, опять стоитъ передо мною. Парховскаго я давно не люблю, давно хотлъ бы его проучить, но съ этого дня онъ мой личный врагъ. Послдняя моя изобртательность пойдетъ на то, чтобъ со временемъ заставить этого тщеславнаго чудака плакать тяжкими слезами. Длите вы мои мысли, Павелъ Ильичъ? хотите вы дйствовать за одно со мною, напередъ доврившись мн слпо, откинувъ всякія церемоніи и докучную щекотливость?

Лучшихъ утшеній оскорбленному любовнику не могъ бы придумать никто на свт. Ротный командиръ, еще недавно такъ блдный и убитый нравственно, совершенно оживился, быстрая импровизація князя Бориса затронула его фантазію, заняла его умъ и наполнила сердце еще смутными, но энергическими порывами.

— Я вашъ, добрый князь, произнесъ молодой человкъ, торжественно протягивая правую руку:— я вашъ ученикъ, сынъ и слуга. Длайте со мной, что вамъ будетъ угодно, я въ вашемъ полномъ распоряженіи и повиновеніе мое безпрекословно.

— Ну, сказалъ Борисъ Петровичъ, — стало быть дло сдлано. Выслушайте же все, что я придумаю для вашей пользы и своего удовольствія, Вамъ извстна давняя непріязнь между помщиками нашего узда и дворянства ракитинскаго. Для меня причины несогласій очень понятны и близки: опять тщеславіе, столкнувшеесясъ простотой, опять заносчивость, наткнувшаяся на спокойствіе! Черезъ два, три, много четыре года, будиловцы — и я въ томъ числ — останемся побдителями безъ боя, по самому ходу вещей. Пятый актъ модной піесы, о которомъ я сейчасъ говорилъ, наступитъ, и половина ракитинскихъ имній пойдетъ за безцнокъ. Я жду этого времени, наши будиловскіе друзья ждутъ его, ждите и вы и надйтесь на меня, потому наконецъ, что мн кром васъ, не о комъ заботиться. А теперь, дорогой другъ, какъ мн ни горько разставаться съ вами, я скажу вамъ то, о чемъ вы сами не разъ думали: жить вамъ здсь не приходится посл горя, вами испытаннаго. Позжайте на Кавказъ, о которомъ вы давно мечтаете, довершите тамъ свое военное воспитаніе, а я вамъ дамъ въ дорогу одно только письмо, которое будетъ стоить сотни рекомендацій. Вамъ будетъ оказана лучшая изъ всхъ протекцій, если захотите сами, безъ васъ не обойдется ни одна экспедиція. Не считайте себя человкомъ одолженнымъ, помните, что мы связаны общимъ несчастіемъ и взаимнымъ чувствомъ пріязни. Продайте ваше имніе, и вырученныя деньги, вмст съ деньгами, которыя вамъ достались отъ матери, оставьте у меня. Капиталъ этотъ, черезъ немного лтъ, дастъ вамъ барышъ немаловажный. Принимайтесь за дло, Павелъ Ильичъ, не теряйте для, не жалйте себя, отличайтесь и врьте, что я вызову васъ къ себ, когда придетъ время дйствовать.

Прошло года три, очень тихихъ для всего свта, довольно бурныхъ для будиловскихъ и особенно для ракитинскихъ обитателей. Князь Борисъ Петровичъ, постоянно переписывавшійся съ Ильинымъ, уже получившимъ два чина и георгіевскій крестъ, написалъ ему въ своемъ послднемъ письм: ‘а у насъ начался пятый актъ комедіи и развязка близится!’ Предсказывая и разсчитывая катастрофу, какъ знатокъ картинъ и рдкостей, показывалъ не мене тонкое знаніе длъ житейскихъ: благосостояніе ракитинскихъ гордецовъ уже стояло на краю пропасти. Копировать Петербургъ и дивить весь край своею роскошью становилось имъ не подъ силу. Весна посл неурожайнаго лта,— это страшное время для неразсчетливыхъ сельскихъ жителей, открылась рядомъ драмъ, крайне патетическихъ. До десяти ракитинскихъ имній, большихъ и малыхъ, поступили въ продажу съ аукціоннаго торга. Первымъ пошло, за половинную цну, хорошенькое владніе Семена Игнатьича, того самого, что строилъ шоссе дли удобства своихъ дочерей, любившихъ удить рыбу въ озер. На торги явилось до шести будиловскихъ помщиковъ, между прочимъ князь Борисъ, вс эти годы жившій скромно, и сверхъ того получившій порядочный капиталецъ отъ одного изъ безнадежныхъ дотол должниковъ. Но ни будиловцы, ни Кадницынъ не стали набивать цнъ, они явились скоре зрителями, и отступились, чуть ихъ же судья (тотъ самый, который превратилъ свой сюртукъ во фракъ на бал у Парховскаго) изъявилъ намреніе пріобрсть маетность Семена Пгнатыіча. Къ вечеру все владніе, съ фигурнымъ домикомъ, каланчами, озеромъ и знаменитымъ шоссе поступило во владніе добраго жреца емиды. Будиловцы освдомились о времени торговъ на остальныя ракигинскія имнія и отправились вс къ судь, поздравлять его съ пріобртеніемъ.

Никакими словами, никакими описаніями не можемъ мы передать всего злобнаго отчаянія, объявшаго души ракитинскихъ щеголей при разсказ объ этомъ событіи. Соперникъ, столько лтъ презираемый и унижаемый отплатилъ за все презрніе, и разомъ встрепенувшись отъ долгаго сна, послалъ свой авангардъ въ самое сердце ихъ страны, дотол недоступной будиловскимъ медвдямъ! Кимвры и тевтоны стояли на рубеж изящныхъ ракитинскихъ владній, и насмшливо потрясая кошельками, наполненными золотомъ, только ждали своего часа. Уже было извстно, что половина будиловскихъ агрономовъ, чуя цлый рядъ отличныхъ аферъ, поспшила заложить свои имнія, вытащить изъ сокровеннйшихъ ларцовъ серіи и ломбардные билеты, пожелтвшіе отъ времени. Спасенія нигд не оказывалось, доходы были прожиты впередъ за два года, проценты не плачены ни въ банкъ, ни кредиторамъ, дла шли такъ плохо, что въ числ деревень, назначенныхъ къ продаж красовались три деревни самого Сергя Львовича, составлявшія одно цлое помстье. Конечно, Парховскій говорилъ всякому, что самъ желаетъ продажи сказанныхъ деревень, давно не имя отъ нихъ выгоды, и ему почти врили, но какъ бы то ни было, разстройство общихъ длъ было неисправимо. Прошло еще страшныхъ дв недли, еще два ракитинскихъ имнія было куплено будиловцами, насталъ день продажи трехъ деревень Парховекаго, съ пустошами, строевымъ лсомъ и щегольскимъ коттеджемъ для прізда. Вс три деревни куплены были дешево, заочно и кмъ же: подполковникомъ Павломъ Ильичомъ Ильинымъ. Операцію покупки совершилъ, руководясь данной ему довренностью. на деньги Ильина, князь Борисъ Петровичъ Кадницынъ. Нищій мальчишка, такъ оскорбившій Ольгу Сергевну предложеніемъ своей руки и такъ ненавидимый ракитинцами, оказался владтелемъ двухъ сотъ пятидесяти душъ, въ самомъ центр враждебнаго ему узда.

Тутъ уже одинъ общій крикъ пронесся изъ конца въ конецъ всего ракитинскаго края. Подобно Гулливеру, въ ту минуту, когда онъ открылъ, что его руки и ноги связаны миніатюрными жителями Лиллппута, наши бдные щеголи, постигнутые заслуженнымъ наказаніемъ, исполненные чувствъ самыхъ горькихъ, испустили вопль убитой, опозоренной гордости. Безъ зова и предварительныхъ условій, большая часть владльцевъ съхалась къ Парховскому, блдная, разстроенная, требующая совта и быстрой помощи. Имъ нужно было спасти свои имнія если не для благосостоянія своихъ семействъ, то по крайней мр изъ чувства благородной гордости. Позоръ казался хуже нищеты. Съ предпріимчивыми, озлобленными, богатыми будиловцами не было средствъ тягаться на аукціон, они не торговались другъ съ другомъ, запугивали постороннихъ покупателей своей ршимостью, брали имнія за пустую плату. Богатйшіе и наимене промотавшіеся ракитинцы должны были вступиться за своихъ боле несчастныхъ товарищей, снабдить ихъ деньгами, открыть имъ кредитъ, оградить самихъ себя отъ позора, отъ сосдства съ камчадалами. И тутъ-то открылась наконецъ горькая истина: въ ракитинскомъ узд, благодаря двадцати годамъ бшеной роскоши, не было богатыхъ или непромотавшихся владтелей. Всякій стоялъ на краю пропасти и всякій ждалъ роковой минуты.

Пока длилось это безотрадное совщаніе, у чугуннаго подъзда виллы раздался колокольчикъ, и изъ щегольской своей брички вышелъ одинъ изъ уздныхъ сплетниковъ, имвшій дарованіе бывать повсюду и разршеніе дружиться даже съ величайшими врагами Сергя Львовича. Сплетникъ только что вернулся съ праздника, даннаго Кадницынымъ, отъ имени новаго помщика Ильина, его новымъ крестьянамъ и нкоторымъ изъ сосдей, въ усадьб, такъ недавно еще принадлежавшей Парховскому. Праздникъ, повидимому, удался, ибо сплетникъ и на другой день посл него немного покачивался, а можетъ быть его просто растрясло дорогою. То былъ господинъ очень толстый, лтомъ носившій соломенную шляпу, говорившій дискантомъ и очень много лгавшій. У него была одна особенность: когда онъ вралъ, голосъ его, можетъ быть отъ избытка внутренняго восторга (а онъ былъ диллетантъ своего дла) измнялся совершенно, если же сплетникъ просто сообщалъ какое нибудь событіе, необыкновенное, но справедливое, этого измненія не оказывалось и онъ говорилъ своимъ голосомъ. Впрочемъ трудно было сказать, какой голосъ у него могъ назваться своимъ: вся жизнь встовщика проходила или во лжи, или въ разсказываніи странныхъ длъ, происходившихъ по сосдству, говорить о предметахъ простыхъ и обыденныхъ онъ не умлъ вовсе.

На этотъ разъ, очутясь посреди собранія своихъ сосдей и обычныхъ слушателей, гость заговорилъ какимъ-то особеннымъ, третьимъ голосомъ, какого никогда еще не исходило изъ его устъ. Вроятно, какое-нибудь небывалое чувство потрясло, взволновало всю натуру Петра Осипыча, такъ звали эту уздную газету. Онъ пробрался между гостями и ставши въ центр сформировавшагося круга, повелъ рчь хриплымъ фальцетомъ, не предвщавшимъ ничего добраго.

— Господа, такъ началъ Петръ Осипычъ:— все кончено, маска сброшена, наши сосди камчадалы замышляютъ на насъ войну самую безпощадную. Намъ остается или пропасть, или поскоре продать свои имнія въ чужія руки, какой законъ можетъ пригодиться для нашего страннаго, небывалаго положенія? Мы доведены до позора, наши долги сочтены до послдней копйки, сроки продажи лучшихъ имній росписаны на особомъ лист, будиловцы согласились помогать другъ другу, князь Борисъ ненавидитъ насъ и копитъ милліоны, Ильинъ произведенъ за отличіе въ полковники и детъ сюда лечиться отъ раны, а Кадницынъ хочетъ предложить ему, чтобъ онъ балотировался въ ракитинскіе предводители!

— Разсказывайте по порядку! грозно перебилъ Сергй Львовичъ, у котораго отъ послднихъ словъ въ глазахъ позеленло.

— Слушайте же, слушайте! Вчера я обдалъ на Ольгиной ферм, всмъ распоряжался Кадницынъ, были еще Семеновъ, два наши новыхъ помщика, да камчадаловъ штукъ шесть, все одни мужчины. За обдомъ князю подали письмо, онъ прочиталъ его и вскрикнулъ, ‘ура, господа, добрый нашъ Ильинъ детъ сюда и черезъ дв недли самъ угоститъ насъ съизнова!’ Тутъ пошли тосты, поздравленія и рчи, изъ которыхъ оказывается, что вс камчадалы зовутъ Ильина не иначе какъ нареченнымъ сыномъ князя Бориса! Когда компанія очень разгулялась, князь сказалъ, что по случаю чрезвычайно дешевой цны, за которую три деревни достались полковнику, Ильинъ съ своимъ крошечнымъ капитальцемъ будетъ въ состояніи прикупить въ ракитинскомъ узд еще одну или дв деревеньки!— Меня варомъ обдало, я говорить не могъ, а только слушалъ. Дло въ томъ, что князь — да нтъ, и княземъ не хочу его звать — иметъ на сохраненіи деньги Ильина, и уже три года ждалъ случая употребить ихъ съ наибольшею выгодой. Потомъ стали трунить надъ ракитинцами, я представилъ, что не обижаюсь, однако началъ спорить, да потомъ и спорить не могъ. ‘Кто у васъ живетъ по состоянію, кто у васъ не промоталъ себя и имній?’ спросилъ меня Семеновъ. Я назвалъ Луку Иваныча — мн показали листъ, на которомъ росписаны вс долги и просрочки Луки Иваныча. Я ухватился за графа, мн сунули печатное объявленіе о продаж графской мызы. Попробовалъ Ивана Васильича, а одинъ изъ камчадаловъ еще вчера торговался на его село! Что же это будетъ, Господи! подумалъ я. Мы пропали, будиловцы отсчитали намъ свой долгъ съ процентами!..

Все собраніе сумрачно слушало, а потомъ сумрачно пообдало и сумрачно разъхалось. Вечеромъ Парховскій имлъ горестную сцену съ женой и дочерью, бранился съ ними дней съ десять, наконецъ, на одиннадцатый день, совершенно слабый и измнившійся въ лиц, позвалъ своего камердинера, веллъ подавать дорожный дормезъ и ухалъ по дорог къ будиловской границ.

VI.

Князь Борисъ Петровичъ быстро шагалъ по заламъ своего сенклерскаго аббатства, погрузясь въ глубокую думу, не сметая пыли съ фарфоровыхъ группъ у камина и не кидая умиленныхъ взоровъ на любимыя картины, тамъ и сямъ красовавшіяся на стнахъ, обитыхъ дорогою, но уже давно состарвшеся матеріею. Мысли его были пріятны, хотя и тревожны: онъ всякій часъ ждалъ къ себ своего гостя и сверхъ того наслаждался такъ удачно подготовленнымъ и такъ счастливо разъигравшимся пятымъ актомъ ракитинской комедіи. Въ душ самого добрйшаго чудака есть уголокъ, гд обитаютъ злобныя, свирпыя побужденія, и мы уже имли случай видть, каковъ являлся добрый князь, когда дло доходило до тщеславныхъ людей и свтскаго тщеславія. Ни одинъ будиловецъ, кроваво оскорбляемый своими сосдями нсколько лтъ сряду, не враждовалъ съ ракитинскими щеголями боле Кадницына, никто боле его не наслаждался униженіемъ высокомрныхъ мотовъ, никто не думалъ довести это униженіе до предловъ боле ужасныхъ. Подобно пауку, удачно разставившему свои сти и опутавшему ими цлую партію нахальныхъ мухъ, Борисъ Петровичъ радостно глядлъ изъ своего уединенія на отчаяніе и кривлянье несчастныхъ наскомыхъ. Воспоминанія прежней вражды горли въ его ум, сердце, расположенное тихою жизнью къ воспріимчивости на добрыя и злыя ощущенія, било быструю тревогу. Вс операціонные планы мстительныхъ будиловцевъ были построены и развиты княземъ Борисомъ, и онъ могъ сказать, подобно отличному полководцу: ‘еще нсколько времени впереди, еще нсколько маршей и побдъ,— и весь ракитинскій уздъ перейдетъ въ наши руки!’

Пока нашъ гонитель свтскаго тщеславія думалъ и шагалъ по зал, по всему дому, что-то загремло, эхо раздалось по всмъ сосднимъ комнатамъ, голоса послышались въ передней и вошедшій служитель произнесъ слдующія слова: ‘Сергй Львовичъ пріхалъ! ‘

— Ну, подумалъ Кадницынъ, направляясь встрчать гостя — должно быть плохи дла въ чужомъ лагер.

— Князь Борисъ Петровичъ, произнесъ Парховскій, остановившись прямо противъ хозяина, и посмотрвъ ему въ глаза своими, значительно потускнвшими очами: — друга, или непріятеля вижу я въ эти минуты передъ собою?

Хозяинъ въ свою очередь посмотрлъ на гостя. Сергю Львовичу точно приходилось плохо,— за эти годы онъ пополнлъ, но сталъ блденъ и плшивъ.

— Полноте, полковникъ, сказалъ Кадницынъ, протягивая руку: — я вамъ скажу одно съ полной откровенностью: я не врю въ непріятелей. Если люди не сошлись — они расходятся, но какъ они могутъ длаться врагами, того я не понимаю.

Разговоръ, повертвшись нсколько минутъ около пустыхъ предметовъ, наконецъ принялъ желаемое направленіе.— Я пріхалъ къ вамъ, князь, началъ Парховскій: — по длу щекотливому, вполн полагаясь на вашу честь и знаніе свта. Вамъ угодно было интересоваться молодымъ офицеромъ Ильинымъ, съ которымъ мы немного повздорили тому года четыре. Онъ сватался за мою дочь, сватался неловко и неосторожно, какъ вс почти молодые люди это длаютъ, я отказалъ ему жостко и прямо, какъ сдлалъ бы на моемъ мст всякій отецъ, изъ людей, жившихъ въ свт и дорожащихъ связями. Намеки Ильина на взаимность со стороны Ольги меня вывели изъ себя: иначе и не могло быть съ человкомъ, всегда бывшимъ главою въ своемъ семейств, привыкшимъ къ безпрекословному повиновенію и слишкомъ нжному для того, чтобъ много думать о нжности молодыхъ голубковъ. Будь вся исторія ведена умне и черезъ опытныхъ посредниковъ, дло могло бы устроиться, ибо къ молодому человку я чувствовалъ расположеніе. Даже отпуская его…

— Не прогоняя ли? улыбнувшись перебилъ князь Борисъ.

— Пожалуй, прогоняя, продолжалъ Сергй Львовичъ, тоже улыбнувшись, хотя немного кисло:— даже прогоняя его я не потерялъ своего къ нему расположенія, хотя по правд сказать,— о возможности брака не думалъ, о каприз же Олиньки судилъ какъ о сантиментальности молоденькой двушки. Года показали мн мою ошибку. Не выдавайте тайны безукоризненной, благородной, чистой двушки: моя Ольга любитъ Павла Ильича съ постоянствомъ героини. Ни разлука, ни мои жосткіе упреки, ни четыре года времени не ослабили ея впечатлній. Какъ ни страдаетъ во мн гордость отца и свтскаго человка, но я долженъ сказать, что не имю силъ поперечить чувствамъ молодости. Кто любилъ самъ и женился но любви, тотъ не будетъ суровымъ отцомъ. Я слыхалъ, что Ильинъ служитъ на Кавказ, и, продолжая службу, можетъ современемъ занять въ обществ положеніе, отчасти достойное моей дочери. Вотъ все, что я желалъ сказать вамъ, князь, какъ его другу и покровителю… Онъ слишкомъ увренъ въ томъ, что дочь моя его помнитъ, но, можетъ быть, ему не будетъ лишнимъ, пріхавши въ нашъ край, узнать, что и родители ея неспособны слишкомъ долго противиться благородной привязанности.

Вс эти умныя рчи князь Борисъ выслушалъ такъ, какъ иной диллетантъ слушаетъ пніе искусной пвицы, имющей и птичью методу и силу, однимъ словомъ, все нужное для пнія, кром женскаго, простого голоса.

— Почтеннйшій Сергй Львовичъ, въ свою очередь началъ князь, располагая свою рчь самымъ искуснымъ образомъ: — не знаю, какъ благодарить васъ и вашу откровенность за сочувствіе къ моему доброму Павлу Ильичу, на счетъ секрета прибавлять ничего не желаю: порядочные люди не выдаютъ чужихъ, особенно женскихъ, тайнъ. Слова ваши и еще боле смыслъ вашихъ рчей — тутъ Кадницынъ улыбнулся какъ нельзя дружественне, боясь не кольнулъ ли уже слишкомъ своего гостя — будутъ переданы нашему храброму кавказцу во всей точности, онъ ихъ оцнитъ, ибо всегда былъ уменъ, а въ эти года поумнлъ еще больше. Но не примите въ дурную сторону, если я, въ благодарность за ваше снисхожденіе къ моему молодому пріятелю, скажу вамъ нсколько словъ относительно лица, частью заинтересованнаго ръ нашемъ дл: вы догадываетесь, что я разумю Ольгу Сергвну. Я не могу достаточно надивиться ея геройскому постоянству, ея долгой памяти о счастливц, умвшемъ тронуть ея сердце — и будь я на мст нашего полковника, я бы счелъ за счастье всю жизнь стоять на колняхъ передъ такимъ чистымъ, преданнымъ, безкорыстнымъ существомъ. Но, добрый Сергй Львовичъ, вы не дурно сдлаете, если на всякій случай не будете очень обнадеживать m-lle Olga, если даже, съ осторожностью отца, приготовите ее къ худшему исходу ея привязанности! Ныншніе молодые люди, Сергй Львовичъ, не то, что были молодые люди въ наше время, въ нихъ, увы! нтъ и тни рыцарскихъ чувствъ, способности къ долгой и постоянной любви. Отъ души желалъ бы я ошибаться, но мн сдается, что нашъ молодой герой забылъ и прежнюю свою пассію и ваше радушное гостепріимство. Ни въ одномъ изъ своихъ писемъ, часто упоминая о двицахъ и невстахъ, не говоритъ онъ мн ни словечка про врную, преданную Ольгу Сергевну. Это можетъ происходить отъ глубины чувствъ, а можетъ имть причиною и полное забвеніе. Мало того: отправляясь въ путь, Ильинъ былъ предубжденъ не въ пользу Ольги Сергевны,— простите мою откровенность. Онъ осмливался думать, что это невинное созданіе съ намреніемъ завлекало его въ сти, играло имъ безжалостно и безпощадно, что она, зная ваше предубжденіе противъ неравныхъ браковъ, была ограждена со всхъ сторонъ и шла по пути слишкомъ… разсчитанному. Мало ли странныхъ мыслей приходитъ въ голову человку, оставшемуся съ носомъ,— вы со мной согласны, Сергй Львовичъ?

Сергй Львовичъ смутно чувствовалъ какую-то горечь и иронію въ словахъ князя, но придраться не могъ ни къ одному выраженію, хотя въ душ его нчто и мутилось и волновалось. Нашъ Сергй Львовичъ позаржавлъ въ деревн и уже утратилъ полное разумніе тонкаго, дипломатическаго языка, который тмъ хорошъ, что, умя владть имъ, можно отдлать своего недруга въ глаза, при всемъ свт, и истрепавши его самымъ безжалостнымъ образомъ, отойти прочь съ веселымъ духомъ и вжливой улыбкою. Князь Борисъ родился и выросъ въ семейств не только изящномъ и свтскомъ, но сверхъ того еще свято хранившемъ преданія стараго щегольского времени, тхъ годовъ, когда мужчины еще умли говорить отлично, а женщины владли тонкой насмшкой, какъ дорогимъ оружіемъ. Парховскій, хотя былъ старше князя, но по всему принадлежалъ къ нашему положительному и отчасти дубоватому вку, оттого въ настоящія минуты онъ состоялъ въ полномъ распоряженіи Бориса Петровича, и хотя чувствовалъ, что ему даютъ щелчки, но не могъ поймать руки ихъ расточающей. Онъ началъ раскаиваться, что повелъ рчь про Ильина, и сталъ отзываться обо всемъ дл съ небрежностью стараго денди, а князь Борисъ, впадая въ тотъ же тонъ, отнялъ у него послднюю надежду на сдлку, сказавши такія слова: ‘Если Павелъ Ильичъ не способенъ цнить своего счастья, то Ольга Сергевна, съ ея красотою, молодостью и состояніемъ, найдетъ себ сотню жениховъ и боле знатныхъ и боле замтныхъ въ обществ.’ Или намекъ на состояніе, или можетъ быть, улыбка, его сопровождающая, наконецъ взорвали Парховскаго, одареннаго крутымъ нравомъ отъ природы и сверхъ того такъ избалованнаго долгими годами общей угодливости.

— Дайте мн еще одинъ отвтъ, князь, сказалъ онъ, превозмогая свой гнвъ: — правда ли наконецъ, что въ вашемъ узд, гд я никогда не пользовался общимъ расположеніемъ, теперь началась открытая война со мной и моими добрыми ракитинцами? Правда ли, что на основаніи слуховъ о будто бы разстроенныхъ длахъ нашихъ, будиловскіе помщики точатъ зубы на лучшія изъ помстій нашего края? Я стыжусь и не хочу врить слухамъ, которые до меня доходятъ, но согласитесь, когда слухи переходятъ въ дло, по невол повришь о существованіи какого-то комплота, какой-то компаніи на акціяхъ въ наше время, какой-то партіи торгашей, клеветниковъ и сплетниковъ! Кто руководитъ этимъ народомъ (будиловцы слишкомъ просты, чтобъ дйствовать самимъ по себ), того я не знаю, но не скрою ни отъ васъ, ни отъ моихъ петербургскихъ друзей, что вокругъ насъ длается что-то недостойное образованнаго свта. Вчера прізжалъ ко мн съ визитомъ какой-то медвдь, выторговавшій себ деревню бднаго Семена Игнатьича, на дняхъ разсказали мн о какихъ то еще трехъ новыхъ ракитинскихъ помщикахъ! Мы не хотимъ ихъ общества, они не смютъ селиться возл насъ, не спросясь того, хотимъ ли мы такихъ новыхъ сосдей… И чувствуя, что наконецъ началъ городить вздоръ, нашъ высокомрный господинъ замолкъ, вопросительно глядя на князя Бориса.

— Вы мн разсказываете удивительныя, небывалыя вещи, любезнйшій Сергй Львовичъ, кротко отвчалъ Кадницынъ:— и я жалю только объ одномъ, зачмъ я не имю власти и вса въ будиловскомъ узд: я бы остановилъ подобныя дла, если они точно длаются. Я, сами видите, живу пустынникомъ, но до меня доходили кое-какіе слухи. Одинъ разъ будиловскіе помщики, изгнанные остракизмомъ изъ вашего узда, сказали мн: ‘а все-таки мы попадемъ туда — не какъ гости, а какъ хозяева’!— Я, признаюсь вамъ, ничего не нашелъ сказать противъ, знаете: au bretteur, bretteur et demi. Идея войти обладателями въ т имнія, гд насъ считаютъ за зврей, даже показалась мн оригинальною. Но я не предполагалъ, чтобъ острота перешла въ дйствительность. Я не предвидлъ цлаго ряда беззаконностей, на которыя посягнули наши камчадалы-будиловцы. Ихъ поступки нарушаютъ вс мры человческаго терпнія. Селиться въ узд, гд насъ не хотятъ признавать товарищами — селиться ни у кого не спросясь?.. это ужасно. Жить кулаками, копить деньги и потомъ покупать на аукціон сосднія имнія, поступившія за долги въ продажу — да это беззаконіе отъявленное! Пріобртать виллы, не умя носить фрака, выживать людей, жившихъ такъ весело, получать за свои деньги оранжереи, не зная толку ни въ апельсинахъ, ни въ персикахъ — это нарушеніе всхъ свтскихъ приличій! Семеновъ, у котораго въ лсахъ какъ-то потшились ваши люди, на дняхъ купилъ въ ракитинскомъ узд цлую лсную дачу, да какъ дешево!… я только могу дивиться и пожимать плечами! Вы будете совершенно правы, Сергй Львовичъ, если накажете будиловцовъ но заслугамъ,— у васъ столько связей и средствъ, весь Петербургъ знаетъ, какъ изящно живутъ ракитинскіе дворяне, весь Петербургъ потеряетъ, если на ихъ мсто явятся вандалы и камчадалы. Нуту и мадамъ Гюмери потеряютъ въ нашей губерніи практику,— въ глазахъ свтскаго человка и это вещь немаловажная. Что до меня, я на вки отступаюсь отъ будиловскихъ кулаковъ, отъ всего сердца признаю ихъ невждами и камчадалами…

— Прощайте, Борисъ Петровичъ! возопилъ Парховскій, вскакивая съ мста, направляясь къ двери и оборачиваясь около порога къ хозяину.— Прощайте, ваше сіятельство, вы поступаете истинно по-дворянски и по-товарищески! Теперь я все понимаю, теперь я вижу, отчего вамъ нтъ мста въ столиц, теперь я понимаю, какого врага намъ послала судьба. Скажите же отъ меня новымъ ракитинскимъ владтелямъ, что не на радость они къ намъ поселяются. Гд только наши границы сходятся съ ихъ землями, мы дадимъ себя знать. Пусть берегутъ они снои покосы и лсныя дачи, пусть только они выпустятъ свою собаку на нашу сторону!…

— Очень, очень жалю бдныхъ камчадаловъ, а впрочемъ по дломъ имъ, отвтилъ князь Борисъ, провожая Сергя Львовича до передней:— имъ точно придется довольно круто. Если дла пойдутъ такимъ образомъ, имъ останется одно только: во избжаніе длъ и межеваній, скупить вс ракитинскія помстья!

— Этого не будетъ, никогда не будетъ, говорю вамъ! отчаянно вскрикнулъ отставной полковникъ, высовывая изъ дормеза свое лицо, цвтомъ напоминавшее піонъ самый прекрасный.— Этого не будетъ, пока я живъ, долго еще кричалъ онъ, и кричалъ такъ, что лошади, пугаясь крика, скакали съ удвоенной быстротою.

Къ вечеру Павелъ Ильинъ пріхалъ къ Борису Петровичу, съ подвязанною рукою и усами почти до груди.

VII.

Угрозы руководителя ракитинскихъ щеголей не были напрасными угрозами. Непріязненность возстала и повлекла за собой неизчислимыя непріятности для каждаго изъ будиловцевъ, осмлившихся купить хоть клочокъ земли въ сосднемъ узд. Ставя послдній рубль ребромъ, и зная, что терять уже нечего, пріятели Сергя Львовича стали кляузничать и пускаться на дла ничмъ неизвиняемыя. Сотни длъ по разнымъ пограничнымъ спорамъ поднялись изъ забвенія, а къ нимъ поминутно прибывали новыя претензіи за выкошенные луга, выловленную рыбу въ озерахъ и за другія нарушенія сосдняго благоприличія. Все это жаловались ракитинцы, и точно, ни одна собака, принадлежавшая новымъ владльцамъ, не перебгала межи безнаказанно, и мало того, что встрчала лютую смерть на чужой почв, но еще навлекала на своего обладателя цлый процессъ. Сергй Львовичъ съ братьей наконецъ дошли до крайностей, поставляя себ за честь чмъ-нибудь повредить новымъ сосдямъ, вытоптать охотой ихъ луга, повредить лсъ и засянныя поля какимъ бы ни было способомъ. Ихъ дворовые люди, по обычаю дворовыхъ людей, всегда готовые на проказы, уже сами отъ себя цлыми партіями вторгались въ чужія владнія, съ наслажденіемъ лупили березки, стрляли дичь и такъ дале, и новые сосди терпли все, и по обыкновенію, ждали своей минуты.

И долго не приходила эта минута, но наконецъ далеко впереди обозначился свтлый день, который могъ прекратить или по крайней мр ослабить утомительную борьбу. Выборы близились, нсколько ракитинскихъ имній еще было продано,— опять таки продано людямъ новымъ, и камчадалы, тщательно пересчитавши свои ряды, увидли себя, если не въ полной сил, то по крайней мр въ количеств довольно почтенномъ. Ихъ число прибывало съ каждымъ мсяцемъ, съ каждымъ мсяцемъ число недруговъ убывало. Многіе изъ этихъ послднихъ господъ, сосчитавъ свои доходы и убдясь въ невозможности жить роскошно, спаслись въ Петербургъ, точно также какъ за нсколько лтъ назадъ укрылись отъ петербургскихъ расходовъ въ снь своего сельскаго уединенія. Въ этомъ отношеніи они очень напоминали собой школьника, съ наслажденіемъ марающаго разными пробами пера, рисунками, розчерками свой единственный полулистъ бумаги — испачкавъ одну его сторону, мальчикъ переходитъ къ другой и отдлываетъ ее такъ плотно, что прежде начерченная сторона кажется гораздо боле чистою. И опять повернувъ свой листокъ, нашъ шаловливый ученикъ снова пускается рисовать лошадокъ и солдатиковъ, пока наконецъ оба поля превратятся въ одинъ сплошной океанъ чернильныхъ пятенъ, между которыми нтъ мста, чтобъ поставить еще хоть одну точку.

Съ отъздомъ нсколькихъ задорныхъ любителей великолпія, ни одинъ изъ ракитинцевъ, сколько-нибудь наклонныхъ къ осторожности, началъ мыслить о спокойствіи и сокращеніи расходовъ. ‘Къ чему ведетъ насъ война съ бывшими будиловцами?’ такъ спрашивали они у себя сами: ‘мы имъ длаемъ вредъ немалый, а разв сами отдыхаемъ на розахъ? Разв и безъ того незавидное положеніе наше не испортилось еще вслдствіе новыхъ неудовольствій?’ Двое или трое осмлились было передать свой взглядъ Сергю Львовичу, но въ вознагражденіе получили много колкостей и замчаній, не очень вжливыхъ, или врне, очень невжливыхъ. Неудовольствіе быстро усилилось, разгорлось, и въ числ помщиковъ сыскались особы, прямо говорившія о выбор въ предводители Кадницына, какъ человка добраго, тихаго и въ добавокъ нейтральнаго. Только того и ждалъ Борисъ Петровичъ, хотя ему хотлось не предводительства, а только первой возможности сгрупировать возл себя всхъ благоразумныхъ людей верхолянскаго края. Онъ собралъ въ своемъ имніи всхъ бывшихъ будиловцовъ и новыхъ своихъ пріятелей, устроилъ обдъ самый великолпный, посл обда поблагодарилъ дворянъ за честь ему предложенную, и наотрзъ отъ нея отказавшись, назвалъ Ильина какъ предводителя полезнаго, дятельнаго, молодого и совершенно способнаго воротить спокойствіе въ ндра ракитинскаго края. Предложеніе князя удостоилось громкаго одобренія, Павелъ Ильичъ же переконфузился, покраснлъ какъ двушка и отъ полноты чувствъ не могъ сказать ни одного слова. Онъ уже находился въ отставк и рана пророчила ему, можетъ быть, нсколько лтъ спокойствія поневол. Долго и не интересно было бы передавать читателю вс маневры и стратегическія движенія обихъ партій до ршительной сшибки, но, чтобъ онъ съ своей стороны могъ заинтересоваться тою или другою,— мы въ немногихъ словахъ выскажемъ мысли и побужденія, ими руководившія.

— Господа, говорилъ Сергй Львовичъ своимъ врнымъ союзникамъ: претензія Ильина есть пощечина всмъ намъ, иначе мы смотрть на нее не можемъ. Устранить ее мы должны уже потому, что въ ней для насъ насмшка и безчестіе. Но этого мало — коренные наши интересы запутаны въ споръ. Избраніе Ильина (если можно допустить такую нелпость) повлечетъ за собой иной порядокъ вещей. Мы, въ свою защиту, завели сотни длъ, которыя вс ршатся не въ нашу пользу. Многія изъ этихъ длъ — для чего скрывать всю истину?— совершенно неправы и даже подвергаютъ насъ нешуточной отвтственности! Думаетъ ли Лука Иванычъ, что при новыхъ людяхъ ему даромъ сойдетъ бда въ ильинскомъ лсу, или что охотничій набгъ графа Ильи Юрьевича на чужое поле съ хлбомъ, да другіе при томъ случившіеся гршки не навлекутъ на него порядочной грозы. Я самъ увлекался и шибко увлекался, поддерживая честь ракитинскаго края. Выборъ Ильина отдастъ насъ всхъ въ его руки, намъ останется только унизиться, вымаливать себ снисхожденіе!.. нтъ, живымъ я не перенесу этого безчестія!

— Господа,— такъ въ свою очередь бесдовалъ Ильинъ съ лицами, приглашавшими его на почетное мсто:— въ другое время я бы молча и не говоря одного слова, принялъ честь, мн предложенную, но теперь, при нашемъ странномъ положеніи, я позволю кое-что сказать вамъ съ своей стороны. Не изъ пустого самолюбія и не для почета вступаю я на службу но выборамъ,— но изъ сознанія пользы, которую могу сдлать всему краю, если вы не откажетесь мн содйствовать, не столько до выбора, сколько посл. Нашъ когда-то богатый и уважаемый уздъ служитъ предметомъ сожалнія для всей губерніи, несогласія, до сихъ поръ только мучительныя, но неважныя, могутъ навлечь на всхъ насъ современемъ заслуженное и горькое наказаніе. Изъ причинъ мелкихъ и непонятныхъ, изъ пустйшаго тщеславія, половина нашихъ сосдей но только не хочетъ водить съ нами хлба и соли, но вредитъ намъ и нашему хозяйству, поднимаетъ дла давно ршенныя и ни къ чему не ведущія, напрашивается на ссоры и превращаетъ наше уединеніе въ какой-то адъ. Суды завалены жалобами и просьбами, а между тмъ, замтьте, мы только отвчаемъ, во вс эти мсяцы ни одинъ изъ насъ не подалъ отъ себя ни просьбы, ни жалобы! Гд помщики не въ ладахъ, тамъ и подчиненные не въ согласіи: это вы можете видть на всякой границ, на всякомъ сельскомъ праздник, на ярмаркахъ, везд, гд народъ собирается. Все это постыдно, грустно и наконецъ невыносимо! Сергя Львовича Парховскаго и еще нсколькихъ лицъ, совершенно увлекшихся какими-то дурно понятыми чувствами свтскости, я считаю за начало зла для насъ и для нихъ самихъ. Лично противъ этихъ господъ я ничего не имю, но дла ихъ мн кажутся ребяческими, дурными,— положить имъ предлъ я готовъ отъ всего сердца. Поставьте меня въ возможность это сдлать и я готовъ принять на себя какую намъ будетъ угодно должность, хоть предводителя, хоть судьи, хоть исправника. Но я прошу и буду просить васъ только объ одномъ: въ первомъ случа дайте мн помощниковъ, а въ другихъ двухъ — начальника, который бы думалъ такъ, какъ мы вс думаемъ.

Насталъ вождленный день выборовъ, и въ городъ, гд имъ предстояло совершаться, съхались лица, до той поры никогда не хлопотавшія о длахъ дворянскихъ и никогда не сооружавшія себ мундировъ. Всякій помщикъ понималъ, что дло происходитъ нешуточное: одни стремились защищать самолюбіе, другіе же, видя плохое положеніе узднаго хозяйства и имя въ виду цлый годъ, по всей вроятности неурожайный, чувствовали потребность въ человк умномъ и практическомъ, можетъ быть не совсмъ ловкомъ по части баловъ и обдовъ, но за то хорошемъ въ другихъ отношеніяхъ. Когда вс ракитинцы съхались и мысленно сочли ряды обихъ партій, партія Сергя Львовича оказалась гораздо сильне, и отставной полковникъ преисполнился воинственнымъ жаромъ. Всякій день совершались у него обды и вечернія собранія, совершались съ полнымъ успхомъ и украшались многочисленною публикою, шумно твердившею за шампанскимъ, что Сергй Львовичъ будетъ выбранъ, а Ильинъ не получитъ ничего, кром черныхъ шаровъ. Къ ршительному дню явилась въ городъ княгиня съ Ольгой Сергевной, повару заказанъ былъ обдъ еще великолпне предыдущихъ, и вся когорта истыхъ ракитницевъ отправилась въ собраніе. Тутъ-то произошла катастрофа, ничмъ необъяснимая, катастрофа безпримрная, какъ въ будиловскихъ, такъ и въ ракитинскихъ лтописяхъ. Ильина избрали предводителемъ почти единогласно: только три блыхъ шара достались Парховскому. Бдному Сергю Львовичу тутъ же пустили кровь, и домашній докторъ отвезъ его къ княгин и дочери, еле живаго, въ глубокомъ молчаніи. На роскошный обдъ явились только три неизмнныхъ друга, но и тмъ пришлось отобдать у Кадницына, ибо положеніе Парховскихъ не позволяло ему принять гостей къ обду.

Ильинъ вступилъ въ новую должность и на первый же годъ пріобрлъ общее расположеніе дворянства. Вс ссоры въ ракитинскомъ узд утихли, и спорныя дла, возникшія за послдніе мсяцы передъ выборами, преданы были благотворному забвенію.

——

Черезъ нсколько лтъ посл описанныхъ произшествій, какой-то юный денди, возратившійся въ Петербургъ посл поздки въ ракитинскій уздъ, первой поздки за городъ во всю свою жизнь,— разливался въ похвалахъ сельской жизни и сельскимъ нравамъ. Можно было подумать, слушая молодого человка, что онъ первый открылъ существованіе зелени на деревьяхъ, дльныхъ людей между сельскими жителями и образованныхъ особъ между помщиками. Особенно полюбился ему одинъ по богатый владлецъ, Сергй Львовичъ Парховскій, типъ истиннаго мудреца, мизантропа, философа — и философа, какихъ мало. Этотъ благородный, высокообразованный старикъ, испытавшій все на свт, былъ слишкомъ великъ для того, чтобъ дружиться съ людьми, и, зная себ цну, жилъ въ полномъ уединеніи, возл него, подобно Антигон, неотлучно, пребывала молодая дочь Ольга, тоже нелюбившая людей и общества. Съ сосдними помщиками Парховскіе не знались, но изрдка принимали къ себ небольшое число прізжихъ гостей, изъ лучшихъ фамилій Петербурга. Только побывавши въ имніи Сергя Львовича, можно было понять, что значитъ и что долженъ у насъ значить умный, образованный помщикъ-философъ, способный сочетать изящество съ разсчетомъ и высшее пониманіе хозяйства съ благородной обстановкой. Вся усадьба нашего помщика состояла изъ какихъ нибудь двухъ деревенекъ,— но она красотой своей напоминала виллы стараго времени. При этомъ маленькомъ имніи находились парки, пруды, оранжереи, домъ отчасти сходный съ зданіемъ лондонскаго парламента! И владлецъ жилъ какъ слдуетъ порядочному человку, и крестьяне благоденствовали!

1855.

ДЕРЕВЕНСКІЙ РАЗСКАЗЪ.

Читайте также: