Деревенскія будни. Н. Златовратскаго. С.-Петербургъ. 1882 года.
Деревенскія будни. Н. Златовратскаго. С.-Петербургъ. 1882 года.
К.
‘Русская Мысль’, No 6, 1882
Деревенские будни. Н. Златовратского. С.-Петербург. 1882 года, Златовратский Николай Николаевич, Год: 1882
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Изъ плеяды нашихъ народописателей самое выдающееся мсто безспорно занимаютъ два недюжинныхъ таланта. Читатель, разумется, догадался, что мы говоримъ — о Г. И. Успенскомъ и Н. Н. Златовратскомъ.
Оба не уступаютъ другъ другъ въ сил художественнаго творчества, оба посвятили эту силу деревн. Только разнымъ окомъ смотрятъ они на нее, разный матеріалъ представляетъ она для того и другаго. Старая деревня, которая, несмотря на новую атмосферу, на новыя условія, крпко держится своихъ старыхъ преданій и формъ и только въ случа крайности идетъ на компромиссъ ради возможности совмстнаго существованія стараго съ новымъ,— такая деревня для одного представляется вмстилищемъ нетронутыхъ нравственныхъ богатствъ, откуда можетъ безпрепятственно позанять силъ и идеаловъ и интеллигентный человкъ.
Такъ смотритъ на деревню H. Н. Златовратскій и таковою она представляется читателю въ первой половин его ‘Деревенскихъ будней’.
Г. Успенскій смотритъ иначе. Его ‘Малые ребята’ — одно изъ прекрасныхъ произведеній по воспроизводимой правд рисуетъ, какъ горько, досадливо, больно ошибется интеллигентъ, отправляющійся въ деревню за идеалами, за тми основами нравственнаго кодекса, которыя необходимы человку для жизни вообще для воспитанія же юношества въ особенности. Въ основу воспитанія необходимо положить что-нибудь прочное, врное, во что глубоко врилъ бы самъ воспитатель… И вдругъ оказывается: у воспитателя ничего такого, на что бы онъ могъ опереться, ни одной ноты, на которой бы могъ разъигрывать съ увренностью варіаціи воспитанія.
Положеніе ужасное,— необходимо или сложить съ себя обязанность вослитателя, или идти за поисками основъ и идеаловъ. Но куда?… Все расшаталось, ни во что крпко, безъ раздумья не врится.
И вотъ отецъ семейства, которому волей-неволей приходятся быть воспитателемъ, отправляется въ деревню за правдой, за непосредственностью, за божьимъ, ‘не здшнимъ’ отношеніемъ людей другъ къ другу… И какъ горько онъ разочаровывается! По отношенію къ себ (а дальше онъ и не всматривался) онъ не нашелъ тамъ ни правды, ни непосредственности, ни доброты, о которыхъ мечталъ, на которыя разсчитывалъ. Да и могло ли быть иначе? Могъ ли мужикъ, отнестись добродушно непосредственно къ поселявшемуся среди него барину, живущему ‘по-господски’, по-неправильному,— къ барину, явившемуся въ деревню съ. ехидною цлью — уворовать нравственныя богатства мужика? Интеллигентъ, желающій только взять, безъ намренія поступиться своими старыми крпостническими привычками, пусть оставитъ свои иллюзіи о нравственныхъ деревенскихъ богатствахъ,— ему ихъ не отъискать и не позанять.
Въ своей книжк: ‘Деревенскіе будни’ авторъ мало входитъ въ разборъ отношеній крестьянъ къ поселившемуся среди нихъ интеллигентному человку. Онъ самъ собственно очень хорошо принятъ въ деревн, крестьяне не. только охотно принимаютъ его на свои мірскіе сходы, не только охотно, ‘по душ’, бесдуютъ съ нимъ,— они на сходахъ обращаются къ нему за умомъ-разумомъ, они приглашаютъ его къ себ на угощеніе. Но не надо забывать, что мста, въ которыхъ селится г. Златовратскій, были изъ такихъ просвщенныхъ, гд вс обитатели знали, что господа по-лтамъ на дачи вызжаютъ, и гд явленіе интеллигентнаго человка не порождало никакихъ недоразумній.
Въ названной книжк авторъ по преимуществу останавливается на общинно-бытовыхъ порядкахъ деревни, даетъ прекрасную картину мірскаго схода, передловъ, ‘помочей’ и т. д. Даетъ это въ двухъ почти противоположныхъ картинахъ: сперва онъ поселялся въ деревн, удаленной отъ города и отъ всякой капиталистической промышленности,— въ деревн, которая только въ силу необходимости нарушаетъ старые порядки я, принимая новыя формы, ломаетъ ихъ на старый ладъ,— въ деревн, которая крпка стариной и не дошла до ея отрицанья. Во второй половин своей книги, онъ слдитъ за тми же общинно-бытовыми формами въ деревн новой, охотно, сознательно отворачивающейся отъ общины и отъ жизни по старин,r-въ деревн, которая захотла жить умомъ и охотно тянетъ къ городу-разсаднику ума. Это — деревня ‘хозяйственныхъ мужиковъ’, живущихъ уже не въ избахъ, а въ дву-этажныхъ строеніяхъ, одвается она уже не въ рубахи и сарафаны, а въ платья и пиджаки. Здсь мужикъ уже не землепашецъ, живущій своимъ, отъ ‘власти земли’ зависящимъ, міросозерцаніемъ,— его идеалы въ город и онъ глядитъ вонъ изъ деревни.
Картины, набросанныя авторомъ, чрезвычайно живы и интересны, хотя авторъ не разъ оговаривается, что ‘для воспроизведенія народной жизни’ потребны совершенно новые художественные пріемы, что воспроизведеніе это ‘будетъ возможно только тогда, когда въ сфер искусства будетъ сказано ‘новое слово’ (стр. 93).
Оба названные народописатели не смотрятъ на свои произведенія какъ на художественныя возсозданія. Г. Успенскій въ послднемъ очерк ‘Власть земли’ даже отказывается признать, въ себ беллетриста, а называетъ -себя писателемъ, занятымъ черною работой.
Дйствительно, то, что мы привыкли понимать подъ именемъ беллетристики, теперь въ чистомъ вид рдко встрчается. Нарисуетъ художникъ одну-дв картинки, набросаетъ нсколькими штрихами типъ, да сейчасъ и перейдетъ въ серьезный тонъ разсужденій о томъ или другомъ изъ задтыхъ имъ вопросовъ, а то и совсмъ о постороннемъ.
Да, вотъ, хоть бы т же ‘Деревенскіе будни’. Сколько тутъ прекрасныхъ, художественно воспроизведенныхъ картинъ, хотя бы вышеупомянутая картина схода, или картина деревенскихъ дтей, встрчающихъ и провожающихъ своего учителя — отставнаго солдата Еруслана Лазаревича (картина, правда, нсколько напоминающая идиллію)!… И рядомъ съ этимъ идутъ разсужденія о значенія общины, объ отношеніи къ ней ученыхъ — и все въ такомъ ддовомъ тон, что вы совершенно забываете, что у васъ въ рукахъ не ученый трактатъ р что вы имете дло съ беллетристомъ, а не съ какимъ-нибудь подитико-экономомъ. Эти отступленія у автора иногда бываютъ весьма длинны, тянутся на нсколько страницъ и весьма разнообразны по своимъ темамъ. То авторъ упрекаетъ писателей-народниковъ въ сентиментальности, то коритъ ихъ за то, что они не посвящали себя изученію общинныхъ формъ, ‘помочей’, то бранитъ интеллигенцію, осмливающуюся опекать народъ съ ‘тою проницательностью и послдовательностью, результатомъ которой являлось бы всегда стрлянье изъ пушки по воробьямъ’ (стр. 159), то входитъ въ объясненіе съ рецензентами, упрекавшими его ‘въ желаніи преднамренно находить въ деревн то, что уже раньше предполагалъ найти’ (стр. 169), то зло иронизируетъ надъ людьми, изучающими народъ по своей программ: ‘И какъ же мы усердствовали,— иронизируетъ онъ:— мы залзали мужику въ горшокъ, въ чашку, въ рюмку, въ карманъ, мы лзли въ хлвъ считать скотину, считать возы навоза, мы отбирали данныя у ка.кабатчиковъ, у акцизныхъ чиновниковъ, летали на сходы и ‘усчитывали’ мірскую выпивку, мы топтались по полямъ и лугамъ… Чего только мы не нюхали, не измряли, не вшали… Ну, и получились результаты блистательные! Потекли отъ ‘насъ къ нашихъ спеціалистамъ отвты, дождемъ полились…’ (стр. 182), и т. д.
Эти отступленія въ вид разсужденій занимаютъ почти треть всей книги. Ихъ тонъ и характеръ говорятъ о настроеніи и отношеніи автора ко всему окружающему. Онъ слишкомъ неспокоенъ, его все раздражаетъ…
Несмотря на то, что вся книжка: ‘Деревенскія будни’ съ начала до конца занята мужичкомъ,— читатель не утомляется, съ живымъ интересомъ слдитъ за всми картинами, за всми отступленіями, хотя со многими положеніями и не можемъ согласиться, тмъ не мене читатель прикованъ, не можетъ оторваться отъ книги вплоть до конца. Вотъ что значитъ сила и власть таланта!