Деревенская трагедия, Вудс Маргарет, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 137 минут(ы)

ДЕРЕВЕНСКАЯ ТРАГЕДІЯ.

Романъ Маргариты Вудсъ.

— Не трогай, брось, говорю теб, постылая харя, не то проучу! Смотри, захнычешь еще у меня не такъ!

Чей-то злобный, кричащій голосъ произносилъ эти слова какъ разъ въ ту минуту, когда подъ тяжелыми шагами Джемса Понтина скрипнула послдняя ступенька лстницы. Такія крутыя лстницы бываютъ въ лондонскихъ домахъ, сверху до низу переполненный мелкими, бдными квартирами. По всей вышин ея царила непроглядная тьма, за исключеніемъ одной площадки, освщенной слабымъ срымъ просвтомъ сквозь случайно открытую дверь. Черезъ эту дверь, въ глубин комнаты, можно было различить съ полдюжины грязныхъ ребятишекъ, которые какъ черви ползали во всхъ углахъ и только передвиженіемъ съ мста на мсто выдлялись на грязномъ полу, тутъ же женщина, съ перебитымъ носомъ, сидла у стола и медленно раскачивалась надъ пустою рюмкой. Джемсъ, росшій въ грубой деревенской сред, не отличался чувствительностью, но, взглянувъ мимоходомъ на эту семью, онъ почувствовалъ какое-то странное физическое и нравственное отвращеніе и пошелъ дальше, вверхъ, по скрипучимъ ступенькамъ лстницы, напоминающей темный колодезь. Возможно ли было, чтобы родной братъ его, такой же, какъ и онъ, почтенный и уважаемый Понтинъ кончилъ жизнь въ такой трущоб? Вотъ что значитъ длать и по-своему и жить не такъ, какъ, бывало, жили отцы и дды. Ошибочно было бы предполагать, какъ это часто длается, что только одному дворянству свойственно гордиться родовыми и наслдственными преимуществами: въ душ представителя всхъ почтенныхъ и уважаемыхъ Понтиновъ было то же смутное чувство оскорбленнаго семейнаго достоинства, когда онъ постучался въ дверь квартиры своего умершаго брата. Джемсу какъ будто послышался на мгновеніе прежній рзкій, крикливый голосъ и грубая ругань и показалось, когда онъ заглянулъ въ комнату черезъ щель, сквозившую между полуоткрытою дверью и колодой, что женщина въ траур сердито размахивала рашперомъ и кому-то угрожала, но деревенскую умственную воспріимчивость нельзя считать пластинкой, готовой всегда воспринять моментальное фотографическое изображеніе, и когда Джемсъ очутился посреди комнаты, прежде чмъ полученное впечатлніе успло наложить свой отпечатокъ, оно уже стерлось въ его голов. Комната была темная, въ одномъ углу стояла широкая грязная кровать, а посредин — столъ, съ ободранною и пропитанною жиромъ скатертью и немытою посудой. Тутъ же стоялъ сломанный коммодъ и три стула, другой мебели не было, если не считать козлы, на которыхъ, вроятно, стоялъ передъ тмъ гробъ. Женщина въ траур все еще была у стола, но рашперъ лежалъ уже на полу, и она стояла выпрямившись во весь ростъ, съ полнымъ сознаніемъ важности своего траурнаго платья, обшитаго такимъ широкимъ крепомъ, что любая великосвтская барыня безъ униженія могла бы признать его годнымъ для ношенія, хотя, въ то же время, цвтъ крепа напоминалъ о происхожденіи его изъ ближайшей на углу лавчонки готоваго платья. Женщина была высокаго роста и красива, но сломанные зубы съ перваго же взгляда придавали какую-то уродливость ея улыбк, къ тому же, по всему было видно, что она и не привыкла, и не особенно старалась казаться не тмъ, чмъ она была на самомъ дл. Хотя слезливо-жалобный тонъ, съ которымъ она предложила стулъ своему деверю, и отличался рзко отъ пронзительнаго крика, долетавшаго до него на лстниц, но голосъ не былъ пріятне прежняго. Впрочемъ, въ данномъ случа это было безразлично, такъ какъ если бы даже она была первйшею актрисой въ мір, ея искусство не произвело бы никакого впечатлнія на брата Джемса. Въ теченіе уже многихъ лтъ онъ зналъ и привыкъ въ мысли, что Селина, жена брата Джорджа, была изъ ‘безпутныхъ’, а то, что онъ зналъ, зналъ онъ крпко, онъ былъ не изъ тхъ людей, которые легкомысленно мняютъ свое, разъ установившееся мнніе о людяхъ потому только, что этимъ людямъ заблагоразсудится вдругъ ни съ того, ни съ сего измнить свое поведеніе. Въ тхъ случаяхъ, однако, когда смерть похищаетъ одного изъ членовъ семьи, остающіеся въ живыхъ обязаны оказывать другъ другу особенную взаимную вжливость, а мистеръ Понтинъ всю свою жизнь умлъ сохранять, даже при самыхъ безразличныхъ обстоятельствахъ, родъ своеобразнаго достоинства, отличающаго его отъ другихъ людей,— такого достоинства, котораго,однако, нельзя было приписать ни особенному развитію ума, ни природному благородству. И такъ, придвинувъ стулъ и садясь на него, онъ приступилъ къ обычному обмну привтствій.

— Надюсь, мистрисъ Джорджъ, что вы чувствуете себя, все таки, не дурно.

— Настолько, насколько это возможно при данныхъ обстоятельствахъ. Благодарю васъ, мистеръ Понтинъ. А какъ ваше здоровье?

Затмъ Джемсъ выразилъ сожалніе, что онъ опоздалъ на похороны, и эти слова звучали не какъ учтивыя только фразы, были какъ будто выраженіемъ искреннихъ чувствъ, чуть ли и упрекомъ.

— Если бы я узналъ днемъ раньше, то непремнно пріхалъ бы во-время, чего бы мн это ни стоило. Въ прошлый вторникъ минулъ годъ съ того дня, какъ умеръ нашъ двоюродный братъ Гэль и мн помнится, что я всталъ въ три часа утра, чтобы присутствовать при его похоронахъ въ Ватлингтон. Я бы никогда не могъ себ представить, чтобы моего роднаго брата похоронили безъ меня!

— Это было сдлано по приказанію санитарной полиціи сказала мистрисъ Джорджъ, надувая губы съ недовольнымъ видомъ, но какъ будто извиняясь.— Санитарный чиновникъ требовалъ, чтобы трупъ не оставался съ нами въ одной комнат.— Наступила минутная пауза, и Селина погрузилась въ размышленія, затмъ не безъ нкотораго презрнія въ тон продолжала:— Надо признаться, что трупъ Джорджа былъ довольно жалкій, но я, вс таки, не щадя денегъ, похоронила его на премію за страхованіе его жизни. Ни одна душа не скажетъ, чтобы я не сдлала всего, что слдуетъ, да еще и самымъ приличнымъ образомъ, хотя онъ далеко не былъ такимъ мужемъ, какимъ могъ бы быть, мистеръ Понтинъ. Поврьте, не былъ… помяни его Господи!… да, не было не былъ… и вы, сударыня, знаете очень хорошо, что я говорю только одну святую истину, такъ что не совтую вамъ перечить мн съ вашею обычною наглостью!

Послднія слова съ особенною силой были обращены въ сторону дыряваго полога надъ кроватью, изъ-за котораго на мгновеніе высунулось маленькое блдное личико съ выраженіемъ безусловнаго протеста противъ неблагопріятныхъ отзывовъ Селины о покойник.

— Такъ это Анна?— спросилъ Джемсъ не безъ нкотораго участія.

Анна принадлежала къ числу тхъ дтей, которыя инстинктивно не любятъ длать изъ проливаемыхъ ими слезъ предмета наблюденія для какихъ бы то ни было зрителей, хотя бы сочувственно относящихся къ нимъ. Успвъ за пологомъ кровати обтереть слезы и оправиться посл этого вопроса, она выступила впередъ и, стоя совершенно прямо, тихо и вжливо отвчала:

— Да, дядя.

Въ дйствительности ей было пятнадцать лтъ, но на видъ она была такъ мала и худа, что казалась совершеннымъ ребенкомъ въ своемъ простенькомъ, мшковатомъ черномъ плать- она сохранила свои дтскіе большіе влажные глаза, синій цвтъ которыхъ отражался даже на блкахъ и которые попадаются такъ часто, но такъ мимолетно среди дтей южной части средней полосы Англіи. И волосы ея также были свтлы и мягки, какъ волосы ребенка. Джемсъ Понтинъ нсколько секундъ молча смотрлъ на нее, а затмъ сказалъ:

— Отецъ ея говорилъ мн, что она пошла въ нашу семью. У тебя есть что-то общее съ твоею теткой Сюзанной, и дйствительно, моя милая… знаешь, съ той, которая умерла въ чахотк, вотъ ужь тому минуло въ Михайловъ день какъ разъ двнадцать лтъ…

— Я бы ничуть не удивилась, если бы въ недалекомъ будущемъ и Анна умерла въ чахотк,— замтила Селина, равнодушно осматривая дочь съ головы до ногъ.— Она, въ самомъ дл, вся въ отца. Была у насъ еще двочка, Юлія, вотъ та была похожа на меня,— большая такая, славная, здоровая двочка. Если бы не скарлатина, я бы, кажется, съумла воспитать ее,— ну, а вс другія дти, можно сказать, со дня рожденія дышатъ на ладонъ.

Пока она говорила, деверь медленно вытаскивалъ изъ боковаго кармана связку запачканныхъ писемъ и нсколько истертыхъ плоскихъ кожаныхъ бумажниковъ.

— Вдь, вы знаете, что бдный братъ мой писалъ мн, чтобы я пріхалъ и забралъ къ себ Анну?— спросилъ онъ.

Селина объ этомъ, повидимому, ничего не знала. По примру многихъ людей, желающихъ распорядиться значительнымъ и важнымъ наслдствомъ, ея мужъ высказался только тогда, когда очутился подъ защитой могилы, не желая при жизни начинать борьбу, которую должно было вызвать его посмертное распоряженіе.

Селина, однако, не была особенно расположена вести борьбу. Она простояла нсколько минутъ молча, опустивъ глаза, какъ бы взвшивая мысленно свое положеніе. Она мигомъ смекнула, что, при недостаточномъ знакомств съ юридическою стороной дла, она могла безъ всякой выгоды для себя столкнуться съ законнымъ правомъ деверя надъ Анной, а въ такомъ случа лучше добровольно уступить. Какъ бы то ни было, врядъ ли выгодно было для нея оставлять при себ дочь, принимая во вниманіе несоотвтствіе между склонностями матери и дочери. Въ Анн была какая-то врожденная порядочность, которая длала ея общество для Селины часто тягостнымъ и не предвщала много пользы для матери при томъ образ жизни, который она уже напередъ себ начертила. Но высказать откровенно свою готовность отдлаться отъ дочери было бы глупо, тмъ боле, что такимъ путемъ она теряла лишній шансъ получить хоть немного денегъ въ вознагражденіе за свою материнскую жертву.

— Все это такъ,— захныкала она въ отвтъ, приготовляя носовой платокъ для ожидаемыхъ слезъ,— но сами посудите, какъ тяжело для бдной вдовы лишиться единственной дочери какъ разъ въ такіе годы, когда она можетъ быть полезна матери.

— Вдь, это для ея же пользы, мистрисъ Джорджъ, вы это знаете.

— Какъ! отъ меня отбираютъ моего единственнаго ребенка, такъ что мн не съ кмъ будетъ даже промолвить слова, а она, къ тому же, такая мастерица у меня для всякаго шитья! Ей часто удавалось уже зарабатывать по полтора шиллинга въ день за штопанье носковъ и блья.

Ея утвержденіе, очевидно, страдало неточностью, вслдствіе чего произошелъ мгновенный обмнъ сердитыхъ взглядовъ между матерью и дочерью.

Между тмъ, Джемсъ Понтинъ осторожно развернулъ два скомканныхъ письма и разложилъ ихъ на стол передъ своею невсткой, но глаза послдней быстро перенеслись дальше, къ другой жесткой бумажк, поменьше первыхъ, которую деверь медленно расправлялъ на столик. При этомъ пальцы его не спшили разстаться съ бумажкой: въ такія тяжелыя времена не легко человку разставаться съ пятью фунтами, но что же длать? Никто изъ Понтиновъ никогда еще не обижалъ семьи въ денежномъ отношеніи, да, къ тому же, уплативъ эту сумму, онъ разсчитывалъ покончить вс счеты съ Селиной.

— Вдь, это для ея же пользы,— медленно повторилъ онъ.— Кром того, вотъ вамъ, мистрисъ Джорджъ, возьмите эти пять фунтовъ. Они боле чмъ достаточно покроютъ всякіе убытки, которые вы можете при этомъ понести. Но помните, больше вы ничего и никогда не получите.

Онъ еще не усплъ договорить этихъ словъ, какъ ужь деньги вмст съ носовымъ платкомъ очутились въ карман Селины.

— Это, безъ сомннія, для ея пользы, мистеръ Понтинъ, какъ вы сами говорите,— подхватила она съ живостью.— Вы, вроятно, задете за ней завтра рано утромъ?

— Неужели вы думаете, что я соглашусь провести ночь въ Лондон?— возразилъ онъ почти негодующимъ тономъ.— Мн и безъ того не въ моготу въ вашемъ город. Нтъ ужь, сдлайте одолженіе, если вопросъ объ отъзд Анны ршенъ, проститесь съ ней сегодня,— не все ли вамъ равно, завтра или сегодня? Не много времени, вроятно, потребуется ей, чтобы собрать свои пожитки, и если мы съ ней захватимъ сегодняшній поздъ, то до сумерекъ еще будемъ дома.

— Слышишь, Анна? Ну-ка, поварачивайся!— сказала горюющая мать, всовывая деньги въ старый кошелекъ и стягивая его резиновою тесемкой.

Анна, которая до того времени стояла молча, прислонившись къ кровати, тотчасъ выпрямилась съ растеряннымъ видомъ и, открывъ коммодъ, начала перебирать въ немъ крохотную и жалкую кучу изношенныхъ одеждъ. Мать ея разостлала на полу листъ оберточной бумаги, который долженъ былъ служить чемоданомъ на дорогу, и начала суетливо укладывать ея вещи.

— Что это за дрянь ты берешь съ собой?— немного погодя спросила она презрительно у дочери.

— Вещи эти принадлежали отцу,— отрзала Анна, и съ этими словами углы ея кроткаго дтскаго рта приняли то выраженіе непреодолимаго упорства, которое было такъ хорошо извстно Селин. При другихъ обстоятельствахъ это не удержало бы мать отъ ссоры съ двочкой, хотя она и знала, что при этомъ добиться чего-нибудь отъ дочери было совершенно невозможно, но въ данное время деньги, находящіяся въ ея карман, наполняли все ея существо блаженствомъ, похожимъ даже на благодушіе, подъ вліяніемъ котораго она оставила дочь въ поко.

Дйствительно, не много времени понадобилось Анн, чтобы собрать свои ничтожные пожитки. Очень скоро неуклюжій узелъ въ оберточной бумаг, вншній видъ котораго такъ непріятно знакомъ обычному путешественнику третьяго класса, очутился въ рукахъ дяди, и Анна вскор уже стояла около него совсмъ готовая къ отъзду, въ черной шляпк, обшитой грубымъ крепомъ, и въ худомъ плащ съ капюшономъ.

— Прощай, Анна,— сказала Селина, какъ бы птичьимъ клювомъ дотрогиваясь губами до ея щеки.— Постарайся вести себя лучше у дяди, чмъ ты вела себя у меня.

— Маменька, я жалю, если дурно вела себя относительно васъ, и надюсь, что вы простите мн,— отвчала двочка безжизненнымъ, формальнымъ тономъ, а затмъ послдовала за дядей все съ тмъ же неподвижнымъ и потеряннымъ взглядомъ. Но, дойдя до двери, она неожиданно и круто повернулась, какъ будто Анну кто-нибудь позвалъ, и остановилась, какъ вкопанная, напряженно уставясь на кровать. Джемсъ Понтинъ тоже остановился въ изумленіи, держась за ручку двери. Онъ собирался тронуть ее за плечо, какъ вдругъ, не говоря ни слова, однимъ прыжкомъ она очутилась на другой сторон комнаты, бросилась на кровать и зарыдала глухими судорожными рыданіями.

— О, отецъ, отецъ!— простонала она,— отецъ!

Дядя подошелъ къ ней и сталъ у кровати.

— Успокойся, дитя мое,— проговорилъ онъ съ участіемъ,— не нужно такъ огорчаться. Все къ лучшему.

— Конечно, все къ лучшему,— вторила ему мать съ нетерпніемъ, ощупывая свой карманъ.— Сколько разъ заходила къ намъ дама-благотворительница нашего прихода и говорила и ей, и отцу ея, что глупо роптать противъ воли Божіей. Но вотъ посмотрите: говори, не говори, все одно,— какъ о стну горохъ,— ее не скоро проберешь.

Рыданія такъ же быстро прекратились, какъ и начались, и двочка встала на ноги.

— Такъ недавно было это… въ воскресенье…— сказала она, глядя на противуположную стну.

Она хотла сказать, что еще въ воскресенье изнуренная фигура ея больнаго отца сидла тутъ, подпертая этими же самыми подушками. ‘Мн жаль оставлять тебя, Аня, голубчикъ мой’,— съ трудомъ и еле слышнымъ шепотомъ сказалъ онъ ей въ этотъ день. Казалось, что цлые годы прошли съ тхъ поръ, но она все какъ-будто ожидала, что опять предстанетъ здсь передъ ней лежащая фигура съ знакомымъ болзненнымъ лицомъ, которое одно только въ цломъ мір и смотрло на нее любящими глазами.

— Вотъ глупенькая! вдь, это было не въ воскресенье, а въ. понедльникъ,— фыркнула на нее Селина, воображая, что двочка говорила о смерти отца.

— Прощайте, маменька,— опять сказала Анна и дверь затворилась за ней и за ея дядей. Слышно было, какъ фермеръ, тяжелыми шагами и неловко цпляясь за ступеньки, спустился по темной лстниц, а Селина, между тмъ, доставъ изъ-подъ кровати темную бутылку, услась и принялась съ жадностью разглядывать свой маленькій капиталъ.

——

Вдоль пограничной линіи Оксфордшира тянется длинный и совершенно прямой холмистый кряжъ, направляющійся отъ свера съ югу. На одномъ конц кряжъ этотъ, какъ волна прибрежнаго буруна, поднимается выше и затмъ круто обрывается, переходя въ широкую долину, разстилающуюся вдаль. Какъ разъ на этомъ обрыв гнздится деревня Гайкросъ, напоминая своимъ мстоположеніемъ, даже среди полнаго несоотвтствія всхъ остальныхъ условій, старинный укрпленный городъ, украшающій своими башнями и стнами какой-нибудь скалистый утесъ въ Италіи. Чудный видъ кругомъ придавалъ не меньшій блескъ и мирной деревушк съ ея скромными хижинами и стогами сна, чмъ посдвшимъ отъ времени стнамъ средневковой крпости. Неправильный рядъ черепичныхъ деревенскихъ крышъ, сбоку небольшое, поросшее травой кладбище съ своею обычною низенькою каменною оградой и своимъ старымъ, съ незапамятныхъ временъ стоящимъ тутъ тиссовымъ деревомъ, отлогое поле, золотящееся подъ желтыми лютиками или зрющею рожью,— вс эти самыя обыкновенныя принадлежности англійской деревни, рзко выступая на ярко-синемъ фон туманной дали съ ея волнистыми и неясными очертаніями, принимали совершенно особенный видъ и имли поэтическій характеръ. Исторія нагорной деревушки отличалась эпизодами, тоже напоминавшими бурное прошлое укрпленнаго города. На утесистомъ выступ южнаго склона стоитъ замокъ временъ Елизаветы, превратившійся теперь въ ферму, хотя и понын высокая терраса, пруды, напоминающіе крпостные рвы, тиссовыя изгороди и величественныя ворота у входа остались безъ всякихъ измненій. Также и на сверной сторон, въ томъ мст, гд дорога круто спускается по отвсному обрыву кряжа, виднются стны изъ рыхлаго камня, которыя когда-то служили оградой для другого стариннаго барскаго дома, одинъ изъ невжественныхъ или глупыхъ потомковъ бывшаго величія снесъ вс старыя зданія и отъ нихъ ничего почти не осталось, за исключеніемъ столбовъ и высокаго восьмиугольнаго павильона, стоящаго въ вид сторожевой башни на сверномъ карниз горъ. Въ этихъ укрпленіяхъ, защищающихъ деревню съ обихъ сторонъ, можно видть указаніе на историческое прошлое этой мстности, и дйствительно, она когда-то служила убжищемъ остаткамъ разбитой роялистской арміи во времена парламентскихъ войнъ. Крутымъ гористымъ склонамъ ея, покрытымъ травой и рожью, а также и узкому срому каменному мосту, переброшенному черезъ протекающую внизу рчку, пришлось испытать на себ удары пушечныхъ ядеръ и испить свою долю человческой крови. Въ самомъ конц улицы, при выход изъ села, немного не доходя до стараго барскаго дома, какъ продолжаютъ и теперь еще называть мсто разрушеннаго зданія, находится ферма Понтина, низкая постройка съ остроконечною крышей. Домъ былъ выстроенъ лтъ двсти назадъ однимъ изъ Понтиновъ и съ тхъ поръ Понтины не переставали владть имъ, но и они раздляютъ теперь участь всхъ фермеровъ и платятъ ренту неизвстному имъ владльцу, разрушившему древнее жилище своихъ праотцевъ. Небольшой садъ отдляетъ ферму отъ дороги и какъ разъ передъ фасадомъ дома ростутъ три или четыре большихъ вяза, подъ тнью которыхъ стоитъ каменный крестъ. За этою частью сада начинался спускъ съ горы и за полуразрушеннымъ крестомъ, высоко возвышающимся надъ неровными ступеньками, разстилается безконечная лсная даль, на туманной и волнистой синев которой въ солнечные дни выдляются блдно-срыя башни и колокольни ближайшаго города. Посл долгой и скучной зды по полямъ и проселочнымъ дорогамъ среди непробудной сельской тишины, которая сильно поразила и привела въ смущеніе маленькую урожденку Лондона, экипажъ, наконецъ, остановился подъ тнью вязовъ, и Анна Понтинъ вышла изъ него. Въ честь ея прибытія дядя остановился у садовой калитки, вмсто того, чтобы въхать во дворъ фермы, оттуда вышелъ къ нимъ молодой парень, не по годамъ физически развившійся, съ тупыми и некрасивыми чертами лица, и увелъ лошадь съ экипажемъ. Мистеръ Понтинъ своимъ обычнымъ серьезнымъ и строгимъ голосомъ задалъ молодому парню нсколько вопросовъ и можно было замтить, что онъ уже напередъ былъ недоволенъ въ ожиданіи медленныхъ и невнятныхъ отвтовъ. Между тмъ, со ступенекъ креста, не торопясь, сошелъ мальчикъ, повидимому, идіотъ, съ большою головой, безсмысленно вглядываясь и мыча на новопрізжую.

— Еще не попадался мн такой глупый парень, какъ этотъ Джесъ,— пробормоталъ про себя фермеръ, бросая возжи своему работнику, и, показывая Анн дорогу, направился впередъ по тропинк, выстланной плитнякомъ и ведущей въ дому. Дверь была отперта и они вошли въ домъ.

— Тетушка! эй, тетушка! Гд же это вы запропастились?— началъ онъ громко звать.

— Вотъ теб и на!— отвчало что-то невидимое, очевидно, боле удивленнымъ, чмъ довольнымъ голосомъ,— да неужели вы успли уже вернуться, мистеръ Понтинъ? А я только что вымыла чайную посуду и раньше ужина ни въ какомъ случа не думала видть васъ!

— Трудно съ поздами-то напередъ угадать,— какъ бы извиняясь, отвчалъ мистеръ Понтинъ.— Назадъ мы хали гораздо скоре, чмъ туда.

Тмъ временемъ они вошли въ невысокую комнату съ кирпичнымъ поломъ и съ совершенно заросшимъ зеленью окномъ. По тремъ стнамъ комнаты тянулись полки, на которыхъ стояли миски съ молокомъ и сливками, тарелки съ масломъ и съ разложенными въ маленькія кучки яйцами всевозможныхъ оттнковъ, начиная съ прозрачной жемчужной близны вплоть до красновато-коричневыхъ.

Мистрисъ Понтинъ, какъ всегда, въ пятницу вечеромъ считала яйца и складывала ихъ въ корзину для отправки на рынокъ. Она была женщина невысокаго роста, весьма обширныхъ размровъ, съ длинными руками и круглымъ краснымъ лицомъ. На ней было темнокрасное ситцевое платье и старая черная соломенная шляпка съ темнокрасною лентой.

— Вотъ Анна,— сказалъ Джемсъ, положивъ руку на плечо двушки.

Мистрисъ Понтинъ подошла, обтирая свои толстые мокрые пальцы о передникъ, и пристально посмотрла на Анну.

— Мы рады теб, моя милая,— сказала она.— Я надюсь, что ты добромъ заплатишь людямъ, которые готовы отнестись къ теб хорошо. Здсь не жалютъ, правда, труда, но за то и кормятъ хорошо. Мы вс должны работать, чтобы жить, и могу сказать теб напередъ, что и я себя не жалю въ этомъ отношеніи. Право, не знаю, что бы дядюшка длалъ безъ меня.

Затмъ она снова пристально взглянула на Анну. Селину она видла только разъ въ жизни и, повидимому, ея ожиданія не сбылись относительно ея дочери: она ожидала худшаго въ нкоторомъ отношеніи, но въ другомъ, можетъ быть, и лучшаго. Анна, въ ея представленіи, должна была непремнно носить на ше медальонъ, шіяпу съ перьями, по пустякамъ улыбаться, имть здоровый цвтъ лица и большіе, круглые, черные глаза, постоянно глазющіе по сторонамъ,— словомъ, мистрисъ Понтинъ надлила ее всми вншними признаками тхъ склонностей, которыя ей такъ мало были понятны и которыя, она думала, съуметъ обуздать. Выкупающія эти недостатки качества воображаемой Анны должны были заключаться въ крпкомъ тлосложеніи и длинныхъ рукахъ, обладающихъ неисчерпаемою и въ скрытомъ состояніи находящеюся способностью мыть и перетирать носуду и носить ведра. Настоящая же Анна была мала и блдна, съ серьезными и робкими глазами, по вншности она была достойною дочерью того самаго Джорджа, жалкій трупъ котораго, по мннію его жены, длалъ такъ мало чести его семь.

— По всей вроятности, комната Бена уже приготовлена для нея?— спросилъ мистеръ Понтинъ.

— По всей вроятности, ничего подобнаго не могло и придти мн въ голову,— рзко отрзала его жена и затмъ, наклонившись надъ корзиной, она продолжала нкоторое время отсчитывать яйца. Она, однако, вскор обернулась и возобновила разговоръ.— Вотъ еще выдумали… комната Бена! Только этого недоставало. А что бы мы длали въ тотъ день, когда Бенъ, можетъ быть, вернется? Да онъ, къ тому же, всегда такъ дорожилъ обстановкой своего помщенія… Анна, иди за мной и не обращай вниманія на дядюшку.

Такое безцеремонное обращеніе съ человкомъ, настолько проникнутымъ собственною важностью, какъ ея дядя, поразило слегка Анну, но она молча послдовала за мистрисъ Понтинъ наверхъ, во второй этажъ, по крутымъ ступенькамъ, и очутилась въ маленькой мансард съ покатыми стнами.

— Здсь теб будетъ, наврное, очень хорошо посл Лондона,— сказала ей тетка добродушно.— Въ этой комнат жила горничная въ т времена, когда я держала прислугу. Ужь эти мн двчонки! Я рада, что избавилась отъ нихъ. Никакой нтъ отъ нихъ пользы, только одна обуза, больше ничего, и я всегда такъ говорила. Лучше самой сдлать все, что нужно, чмъ бгать за ними и додлывать, да передлывать всю ихъ работу, увряю тебя.

Это замчаніе неизмнно приводилось теткой каждый разъ, какъ заходилъ разговоръ о ‘двчонкахъ’: оно входило въ ограниченный кругъ тхъ замчаній, которыя составляли ея разговорный репертуаръ. Все-таки, оно подйствовало удручающимъ образомъ на молодую двушку, которая должна была замнить ‘двчонку’. Сильно покраснвъ, Анна робко проговорила:

— Боюсь, что не окажусь хорошею помощницей для васъ, тетушка.

— Ничего, моя милая,— возразила мистрисъ Понтинъ, не унывая.— Я такъ привыкла къ всякаго рода хлопотамъ, что сама не знаю, что бы я длала безъ нихъ. Трудиться, трудиться, съ утра до вечера трудиться — вотъ мое правило въ жизни. Недаромъ дядюшка Понтинъ говоритъ, что во всю свою жизнь не встрчалъ такой женщины.

Она повсила полотенце на спинку единственнаго въ комнат стула и тяжело побрела за кускомъ мыла.

Постельное блье въ комнат Анны было старое, но хорошее, и красная мтка Д. П. красовалась въ углу съ тщательно придуманными украшеніями. Когда Анна, утомленная пережитыми за день событіями, легла, наконецъ, въ постель, то не могла не почувствовать всей свжести этого блья и съ удовольствіемъ вдыхала ароматъ, оставшійся въ немъ отъ сушеныхъ травъ. Если ужъ правду говорить, то врядъ ли обширныя ноздри мистрисъ Понтинъ обращали вниманіе на какіе бы то ни было запахи, хорошіе или дурные, но одинъ изъ традиціонныхъ обычаевъ дома состоялъ въ томъ, чтобы въ извстное время года собирать душистые колосья съ лавендовыхъ кустовъ, ростущихъ по обимъ сторонамъ крыльца, и обкладывать ими шкафы съ постельнымъ бльемъ. Простыни были пропитаны ароматомъ этихъ травъ: проникая всюду, онъ былъ, въ то же время, такъ же неуловимъ, какъ и безмолвная молитва тхъ, которые въ давнопрошедшія времена собственными руками такъ заботливо шили и приготовляли это блье, которые нкогда грлись и нжились въ немъ, а теперь лежатъ забытые подъ высокою травой заброшеннаго кладбища.

II.

Если человкъ, отличающійся по природ особенною склонностью къ вншнему порядку, погршитъ противъ него хоть разъ въ жизни, то вы можете быть уврены, что фактъ этотъ никогда не будетъ имъ забытъ. Прямо ли, косвенно ли, смотря по тому, на какомъ соціальномъ или умственномъ уровн эти люди находятся, они будутъ вчно искать оправданія какъ для своихъ частныхъ мотивовъ, такъ и для общаго своего поведенія передъ свтомъ, который усплъ даже и забыть ихъ и давно уже ни въ чемъ не обвиняетъ. Мистрисъ Понтинъ одинъ разъ въ своей жизни преступила границы, налагаемыя на нее извстными правилами свтскаго приличія, которыя и въ ея круг соблюдаются не мене точно, чмъ въ другомъ, боле высокомъ. Ея бракъ съ Джемсомъ Понтиномъ состоялся, когда еще не исполнилось года со дня смерти ея перваго мужа. Анн суждено было, какъ и всмъ остальнымъ знакомымъ тетки, часто и во всхъ подробностяхъ слышать пересказъ о тхъ обстоятельствахъ, которыя повели къ такому нарушенію приличій, можно даже сказать, что трудно было бы передать, въ чемъ заключалось вообще содержаніе разговоровъ мистрисъ Понтинъ, пока она не наскакивала на этотъ центральный и основной пунктъ, вокругъ котораго и начинала вертться.

Въ первое же утро своего пребыванія у родныхъ Анна была посвящена во вс подробности этого случая. Въ то время, какъ она слабыми и непривычными рученками обтирала кирпичный полъ кухни мокрою тряпкой, тетка ловкими, хотя и неуклюжими, пальцами чистила картофель.

— Видла ли ты когда-нибудь свою тетку Сюзанну?— спросила неожиданно мистрисъ Понтинъ.

— Нтъ, никогда,— отвчала Анна,— но мн разсказывала про нее. Отецъ говорилъ, что я похожа на нее лицомъ. Она умерла въ чахотк, не правда ли?

— Да. Она была мать Бена, а я всегда очень любила Бена. Если бы не онъ и не мои сто фунтовъ, которые я уже назадъ получить не могла, то я не знаю, право, вышла ли бы я замужъ за Понтина.

Мистрисъ Понтинъ, несмотря на строгость, вносимую ею въ супружескія отношенія, нельзя было назвать злою женой, но она бывала непокойна, пока не смоетъ съ себя всякой тни подозрнія въ томъ, что второй бракъ ея явился результатомъ личнаго расположенія къ мужу. Приходилось поневол признать, что она въ этомъ дл дйствовала подъ давленіемъ лишь самой крайней необходимости.

— Когда была жива твоя тетка Сюзанна, то она хозяйничала въ дом дяди, и ужь одному Богу извстно, какимъ образомъ все живущее въ дом, и въ томъ числ Бенъ, да и онъ самъ, прожили т мсяцы, которые слдовали сейчасъ посл ея похоронъ. Мн кажется даже, что твой дядя, вспоминая объ этомъ времени, до того забылся, что однажды сказалъ, какое счастье было для него, когда въ слдующую же затмъ Пасху скончался мой бдный Кайтъ, а, вдь, такъ говорить нельзя,— это нехорошія и недобрыя чувства.

Свободное и ничмъ не стсняемое порицаніе мужа, которое себ позволяла мистрисъ Понтинъ, не поражало Анну такъ, какъ могло бы поразить насъ, привыкшихъ съ большею утонченностью намекать на многочисленные недостатки нашихъ супруговъ и съ большею нжностью указывать на свойственную имъ всмъ сравнительно съ нами низкопробность.

Несмотря на это, Анна, все-таки, смутно испытывала непріятное чувство во время этого разговора, хотя она, въ то же время, и вставляла добросовстно свои односложные отвты тамъ, гд тетка, казалось, ихъ ожидала.

— Кайтъ былъ садовникомъ въ старомъ замк въ т времена, когда замокъ еще не былъ сданъ мистеру Шепердъ, и я тоже завдывала там молочной въ продолженіе боле двадцати лтъ. Такимъ образомъ, мы вроемъ сберегли около ста фунтовъ и вотъ надо же такое несчастье, чтобы его попутало отдать эти деньги взаймы Джемсу Понтину, да еще безъ всякихъ письменнымъ обязательствъ. Бдняга! и мучила-жь его эта мысль, когда настало время умирать!… А что, скажи, Анна, сильно страдалъ твой отецъ передъ смертью?

— Не знаю, право,— отвтила Анна, блдня,— я спала въ это время, а мать не приказала будить меня.

— Кайтъ страшно мучился передъ смертью. Онъ простудился и вскор затмъ умеръ, а, вдь, былъ тоже крпкій, сильный человкъ. Послдній день онъ все стоналъ и кричалъ, къ сумеркамъ какъ будто затихъ и мн послышалось что-то врод хрипнья.— ‘Скончался, бдняга!’ — подумала я и подошла къ окну, чтобы открыть его, какъ вдругъ онъ закричалъ: ‘Женни!’ — да такимъ страшнымъ голосомъ, что я вздрогнула и бросилась къ нему, какъ полоумная. Вижу, сидитъ съ широко раскрытыми глазами. ‘Женни!’ — повторилъ онъ, но уже боле слабымъ голосомъ, глядя на меня такъ пристально, что глаза его, казалось, готовы были выскочить. ‘Томасъ!— сказала я ему, придавая особую торжественность моимъ словамъ,— обыкновенно я называла его попросту Томъ,— смотри, если у тебя лежитъ что-нибудь на душ, лучше не бери съ собой въ могилу!’ Посл этого онъ попытался притянуть мою голову поближе къ своимъ губамъ и медленно проговорилъ хриплымъ шепотомъ: ‘Понтинъ… Понтинъ, теб достанутся мои сто фунтовъ… достанутся мои сто фунтовъ… мои сто…’ Вслдъ за этимъ онъ вдругъ замолчалъ, вытянулся и умеръ съ этими словами. Да, Кайтъ былъ бережливый человкъ, очень бережливый.— При этихъ словахъ мистрисъ Понтинъ вздохнула по муж, когда-то длившемъ дни ея юности, и начала приготовлять смсь изъ муки и картофельной шелухи для одной изъ свиней, требовавшей особенныхъ заботъ.

— Что же было мн длать?— продолжала тетка, разсуждая сама съ собой,— у меня не было росписки, я была одинокая женщина и еще, ко всему этому, всхъ насъ разсчитали въ замк, который отданъ былъ въ аренду мистеру Шепердъ. Я не хочу, конечно, сказать, что твой дядя обобралъ бы меня, но онъ клялся и божился, что не могъ въ то время заплатить мн… а я-то, подумай, была совсмъ, совсмъ одинокая женщина! ‘Вамъ бы лучше выдти за меня замужъ, мистрисъ Кайтъ’,— сказалъ немного спустя Понтинъ и прибавилъ:— ‘зачмъ откладывать? все въ дом портится тмъ временемъ, и Бену тоже плохо: съ тхъ самыхъ поръ, какъ я похоронилъ его мать, я все ломаю себ голову насчетъ того, какъ мн съ нимъ быть,— ума не приложу’. Вотъ такъ и пошло, одно къ одному, а тутъ кстати и мой мужъ умеръ съ именемъ твоего дяди на устахъ, вотъ и повнчались мы съ нимъ… пятаго іюля исполнится ровно двнадцать лтъ. Да и гршно сказать: хорошимъ мужемъ былъ мн Понтинъ, но… все не то, что Кайтъ!

Затмъ послдовала длинная и грустная исторія сбившагося съ пути неблагодарнаго Бена.

Мальчикъ длилъ чувства привязанности мистрисъ Понтинъ на ряду съ поросятами, индюшатами и утятами, которыхъ она откармливала и отправляла къ оксфордскимъ мясникамъ, и разставалась она съ ними безъ малйшаго сожалнія, несмотря на то, что ухаживала за ними съ чисто-материнскою заботливостью и самоотверженіемъ, пока они были малы. И человка она любила лишь до той поры, пока онъ былъ малъ и безпомощенъ. Со взрослыми она была замчательно нетерплива, въ то время какъ дти могли гонять ея свиней, пугать ея насдокъ, обставлять весь полъ въ кухн кучками изъ грязи въ вид пудинговъ, и они не получали отъ нея за свои шалости никакого замчанія, разв только въ вид слдующихъ возгласовъ: ‘Ахъ, какіе душки! всегда что-нибудь да придумаютъ!’ Будь Бенъ двочкой, то, вроятно, снисходительность, оказываемая ему теткой, исчезла бы раньше и безповоротне. Къ нему же она осталась дйствительно привязана, хотя и сердилась, и бранилась съ нимъ, видя, какъ, по мр того, что онъ подросталъ, въ немъ проявлялись дурныя привычки и баловство, которое вначал она сама же въ немъ поощряла.

Между юношей и усыновившими его родителями не разъ происходили бурныя сцены, и, наконецъ, приблизительно за годъ до прибытія Анны, онъ бжалъ изъ дома и пропалъ безъ всти, ни единымъ словомъ не извщая о себ.

— А когда подумаешь, какъ прекрасно онъ умлъ писать, это даже жестоко съ его стороны!

Бена не было въ дом, но его исторія отражалась невольно на положеніи Анны. Джемса Понтина этотъ несчастный случай ожесточилъ и внушилъ ему какое-то смутное чувство недоброжелательства ко всему молодому поколнію, ко всмъ его привычкамъ, взглядамъ и образу жизни. Симпатіями тетки, можно было напередъ сказать, Анна никогда не могла бы пользоваться уже потому, что она не была мальчикомъ, и потому еще, что она была физически не крпкая и не общала быть дльною помощницей въ хозяйств въ такіе годы, когда уже человкъ, по мннію тетки, теряетъ всякое законное право на слабость и безпомощность. Однако тетка, можетъ быть, отнеслась бы съ большимъ участіемъ къ двочк, если бы не тнь отсутствующаго Бена. Если бы сама Анна отличалась большею смлостью и экспансивностью, если бы въ ней проявлялась веселость и даже то невинное своеволіе молодости, которое часто бываетъ у дтей, живущихъ счастливою семейною жизнью, кто знаетъ, можетъ быть, она съумла бы завоевать любовь родныхъ, пробивъ закрытыя двери этихъ двухъ узкихъ и ‘о многомъ пекущихся’ сердецъ. Но, подобно многимъ людямъ со страстною, чуть ли не болзненною потребностью любви, она не умла быстро и смло выражать свои чувства и еще мене умла требовать любви къ себ. Виной тому отчасти было ея саксонское происхожденіе, отчасти же и т пятнадцать лтъ, которыя она провела при тяжелыхъ домашнихъ условіяхъ, созданныхъ грубымъ деспотизмомъ матери. Отецъ ея тоже мало выражалъ свои чувства, но это не мшало Анн сознавать всю силу его любви къ ней. Она была для него не только дочерью, но, въ то же время, живымъ напоминаніемъ его любимой сестры и какъ бы ручательствомъ для него самого,— а въ этомъ онъ, видимо, нуждался,— что не вся жизнь его была проведена въ городскихъ лавкахъ и улицахъ, она напоминала ему, что онъ дйствительно когда-то былъ здоровымъ деревенскимъ мальчикомъ, что было время, когда онъ игралъ на отлогихъ поляхъ своей деревни и сидлъ по вечерамъ у большаго очага фермы въ Гайкрос вмст съ остальными маленькими Понтинами, также, какъ и онъ, основательно вымытыми и при случа основательно высченными. Его любовь, быть можетъ, даже слишкомъ сильно повліяла на развитіе въ дочери нкоторой чувствительности, которая не могла способствовать ея будущему счастію. Впрочемъ, въ нкоторыхъ дтяхъ самою природой уже заложена особенная сознательная потребность любви, которая другимъ дается лишь съ годами или вовсе не дается. Такимъ образомъ, для Анны вс матеріальныя преимущества жизни въ Гайкрос не замнили извданную и уже утраченную сердечную любовь и теплоту. Со стороны тетки она чувствовала къ себ такое же презрніе, съ какимъ относилась къ ней мать, хотя вслдствіе совершенно различныхъ причинъ. Дло въ томъ, что въ Лондон Анна не могла научиться ничему, что бы могло быть полезнымъ въ деревн, и вообще она не общала превратиться въ хорошую, надежную работницу на ферм. Правда, двочка была умна и на свжемъ деревенскомъ воздух значительно окрпла, но нельзя было ожидать со стороны мистрисъ Понтинъ признанія въ ней какой-нибудь перемны къ лучшему, даже если таковая дйствительно и была. Недаромъ же провозглашала она съ самаго прізда Анны, что въ ней силы не больше, чмъ въ мух, и что она не можетъ видть ея неловкости при работ, а тетка была не изъ тхъ людей, которые легко отказываются отъ разъ высказаннаго мннія. Однако, Анна не была лишена извстныхъ способностей. Селина когда-то была кухаркой и въ проявлявшихся иногда у нея порывахъ домовитости она всегда находила въ дочери усердную ученицу. Но даже воскресный обдъ у Понтиновъ, состоящій обыкновенно изъ куска недожареннаго мяса, недовареннаго картофеля и жирнаго пудинга, приготовленнаго на сал, представлялся имъ такою роскошью, дале которой идти уже некуда. Анна была, кром того, чрезвычайно искусна во всемъ, что относилось къ шитью, и отличалась большимъ вкусомъ. Но тетка цнила въ шить только прочность и не знала, относиться ли ей съ одобреніемъ, или нтъ къ своему черному кружевному чепцу съ темно-красными лентами, который при содйствіи искусныхъ пальчиковъ Анны принялъ боле нарядный видъ. Никмъ неоспариваемое и для всхъ очевидное отсутствіе красоты, которымъ тетушка Понтинъ отличалась всю свою жизнь, служило ей постоянною поддержкой въ тхъ строгихъ и неумолимыхъ правилахъ, которыми она обставила вопросъ о лентахъ и тому подобныхъ предметахъ, предназначенныхъ для украшенія ея особы. Вроятно, какія-нибудь причины аналогичнаго характера, подкрпленныя, вдобавокъ, непрестанною домашнею хлопотливостью, усилили въ ней убжденіе, свойственное всмъ обособившимся и отставшимъ отъ жизни небогатымъ семьямъ, что порядочные люди не ищутъ общества, а довольствуются собственными своими особами. Были у нея два-три старыхъ родственника, да дв-три старыя кумушки-пріятельницы въ деревн, но въ кругу ея ближайшихъ знакомыхъ не было ни одной семьи съ молодымъ подростающимъ поколніемъ. Нагорные жители этой мстности не отличались мягкостью нравовъ и не напоминали Аркадіи ни своими привычками, ни своимъ обращеніемъ, а, напротивъ, съ подозрніемъ удивленіемъ смотрли на всякаго новаго человка, такъ что Анна, въ т минуты, когда успвала думать о чемъ бы то ни было, чувствовала отсутствіе товарищей. Она вскор начала создавать себ товарищей изъ тхъ неодушевленныхъ предметовъ, находящхися въ дом, которые рисовали ея воображенію людей уже умершихъ, но бывшихъ когда-то молодыми въ томъ же дом, гд теперь она жила. На обшитыхъ панелью стнахъ гостиной висли два коврика, прекрасно вышитые по канв разноцвтными шелками, на одномъ вышитъ былъ красный геометрической правильности домъ съ двумя дамами такой же геометрической правильности и съ надписью синими буквами: Анна Турриль, 1810. На другомъ была вышита моральная сентенція съ тремя втками и подписью Сюзаны Понтинъ 1832, красными буквами. Во всемъ дом попадались обращики штопанья и вышиванья этихъ двухъ женщинъ, изъ которыхъ одна была бабушка Анны, а другая — ея тетка. Надъ каминомъ въ той же гостиной висли по обимъ сторонамъ черный силуэтъ одной и дагерротипъ другой, и Анн казалось, что оба портрета были похожи на ея отца, хотя въ дйствительности они никогда и ни на кого не были похожи. Разспрашивать дядю и тетку бдной Сюзанн было совершенно безполезно: такой разговоръ могъ только привести къ обсужденію сравнительныхъ достоинствъ и недостатковъ ея ухода за домашнею птицей и свиньями съ уходомъ, принятымъ у тетки, и, конечно, къ немалому возвеличенію достоинствъ послдней.

Джемсъ когда-то любилъ сестру, но онъ усплъ забыть про это, не переставалъ усиленно хвалиться своею прозорливостью въ дл пріобртенія для себя услугъ бывшей мистрисъ Кайтъ.

— Добрая часть ренты выплачивается у насъ теперь изъ дохода съ птичнаго двора,— говаривалъ онъ въ минуты особенныхъ вліяній.— Я не знаю, право, что бы я длалъ, если бы лишился тебя.

— Я надюсь, что Господь Богъ сохранитъ меня еще на многіе годы,— набожно отвчала въ такихъ случаяхъ мистрисъ Понтинъ.— Просто гршно подумать, да и представить себ нельзя, колько денегъ ты истратилъ бы безъ меня на всякіе пустяки, да на наемъ работницъ, не умющихъ различить куринаго яйца отъ утинаго. И ужь, конечно, не Анна была бы теб помощницей,— добавляла она, если племянница присутствовала при такомъ разговор.

Однажды вечеромъ, въ то время, какъ тетка окружала нжными заботами умирающаго цыпленка и Анна съ мистеромъ Понтинъ остались одни въ кухн, молодая двушка робко начала:

—Скажите, дядя, много лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ умерла бабушка?

Мистеръ Понтинъ при этомъ вопрос опустилъ газету Оксфордскій Дневникъ, которую онъ читалъ, и потеръ себ лобъ.

— Почти тридцать восемь лтъ,— отвчалъ онъ медленно.

— Была она похожа на этотъ черный профиль, который виситъ въ гостиной?— спросила Анна.

Мистеръ Понтинъ не сразу отвтилъ.

— Право, не знаю, какъ теб сказать,— проговорилъ онъ. Затмъ, помолчавъ довольно долго, онъ продолжалъ:— Моя мать была не здшняя, она изъ деревни Мильцотеръ, въ пяти миляхъ отсюда.

— Была она похожа на тетю Сюзанну?— не отставала Анна.

Мистеръ Понтинъ снова задумался.

— Право, не знаю, какъ сказать, по крайней мр, я что-то забылъ.

— Она, врно, была удивительно искусна въ шить,— замтила молодая двушка.— Какъ красиво одяло, которое она вышила!

— Моя мать была препочтенная женщина, какихъ рдко встртишь, можно сказать,— внушительно подтвердилъ дядя,— и, къ тому же, какъ мн кажется, очень миловидная женщина!— Онъ опять замолчалъ.— Я слышалъ, будто оксфордскіе джентльмены весьма цнили искусство, съ которымъ она стряпала ватрушки.

Семейныя воспоминанія и чувства этимъ и исчерпывались въ Джемс, надяться извлечь изъ него больше было бы напрасно, а Анна вскор даже перестала почти совсмъ думать объ умершихъ Понтинахъ. Это произошло отчасти потому, что не вело ни къ чему, а отчасти потому, что она нашла живое молодое существо, немногимъ старше ея, о которомъ было гораздо интересне думать.

Іюнь близился къ концу, сно было почти убрано, но мистеръ Понтинъ немного запоздалъ съ уборкой сна верхнихъ луговъ, а, между тмъ, стрлка барометра повернула къ ‘перемн’.

— Съ снокоса еще долго не вернутся рабочіе,— сказала мистрисъ Понтинъ, замтивъ, какъ удлиняющіяся тни большихъ орховыхъ деревьевъ легли уже на фруктовый садъ.— Придется теб, Анна, идти и загнать коровъ домой съ поля.

Бдная Анна! Она еще такъ недолго жила на ферм, всего нсколько мсяцевъ, и не успла еще привыкнуть въ рогатому скоту, наводившему на нее ужасъ. Но выразить тетк все, что у нея накопилось на душ, было бы и унизительно, и безполезно, такъ что она молча надла свою шляпу и пошла черезъ фруктовый садъ. Мистеръ Понтинъ арендовалъ землю, на которой когда-то стоялъ барскій домъ съ усадьбой, и она была отдлена отъ земли фермы только проселочною дорогой. У входа съ проселочной дороги въ усадьбу нкогда красовались изящныя желзныя ворота, а теперь между оставшимися отъ нихъ каменными столбами были устроены обыкновенныя кривыя полевыя ворота, они вмст съ грязнымъ прогономъ для скота, въ который превратилась прежняя дорога, служили какъ бы грубою насмшкой надъ полуразрушенными, но все еще величественными каменными чудовищами, стоявшими но обимъ сторонамъ, каждый на своемъ вковомъ мст. Оба чудовища все еще глядли сверху на далеко-разстилавшуюся передъ ними страну съ видомъ гордой, надменной власти, не сознавая, что гербъ, хранителями котораго они такъ долго были, уже былъ снятъ и что подъ ними не было уже ровно ничего. Смшныя, но, въ то же время, почтенныя созданія! Ихъ участь во многомъ напоминала участь той самой мелкой поземельной аристократіи, которой они были обязаны своимъ существованіемъ. Огородъ бывшаго владльца усадьбы былъ на своемъ старомъ мст, въ ближайшемъ отъ павильона углу. Павильонъ представлялъ собой живописное восьмиугольное зданіе, съ высокою остроконечною крышей, покрытою сверху до низу мхомъ, какъ позолотой, съ рзьбой надъ входною дверью и съ мелкимъ переплетомъ въ окнахъ. Надъ нимъ поднимался высокій красный стволъ шотландской сосны, тнь отъ которой падала крапинками на стны и крышу павильона. Управляющій ландлорда сдавалъ его въ наймы, но въ то время занята была въ немъ одна только верхняя комната, и жилецъ ея былъ Джесъ Вильямсъ, бывшій прежде рабочимъ на ферм мистера Понтина и перешедшій недавно къ арендатору прежняго замка. Все сно мистера Шепердъ было уже убрано и Джесъ, вернувшись домой къ пяти часамъ, преспокойно сидлъ у себя, запивая свой хлбъ какою-то темноватою горячею водой. Сидя у окна, онъ увидлъ Анну, идущую по полю. Коровы паслись вс вмст и двушка обошла ихъ боязливо. ‘Ну, Фіялка, ну, Жемчужина!’ Но, несмотря на ея зовъ, коровы, повидимому, наслаждаясь вечернею прохладой, обострившею ихъ аппетитъ, продолжали громко и сочно жевать. Выгнать трехъ коровъ и телку съ поля кажется не труднымъ дломъ, но если он на вс ваши самыя убдительныя увщанія не обращаютъ никакого вниманія и вы, къ тому же, маленькое и беззащитное существо и дрожите отъ страха передъ ихъ рогами, что тогда? Трудно придумать лучшій способъ, чмъ тотъ, который пришелъ Анн въ голову, хотя онъ успха не имлъ. Стоя позади них, она начала неистово трясти своими юбками и шикать на нихъ: ‘Шш… шш!…’ Она подняла такую тревогу, что самый смлый утенокъ былъ бы несомннно напуганъ до смерти, но коровы надлены боле флегматичнымъ темпераментомъ и нсколько минутъ прошло, прежде чмъ он удостоили даже повернуть къ ней свои головы. Телка первая повернулась къ ней всмъ тломъ и съ любопытствомъ уставилась на невиданный дотол миніатюрный вихрь, крутящійся передъ ней, а за телкой медленно повернулись одна за другой и вс три коровы. Медленно, шагъ за шагомъ, стали он приближаться и надвигаться на Анну, и надо признаться, что въ ихъ громадныхъ глазахъ, смотрящихъ на нее изъ-подъ большихъ роговъ, и въ ихъ тепломъ дыханіи, обдающемъ ее изъ крупныхъ розовыхъ ноздрей, было мало успокоительнаго. Нсколько минутъ она продолжала пятиться передъ ними назадъ, пока не исчезла малая доза оставшагося въ ней мужества. Наконецъ, двушка не выдержала и съ невроятною быстротой помчалась по направленію въ густой ольховой чащ на другой сторон поля. Въ ту минуту, какъ она достигла этого убжища, на противуположней сторон появилась долговязая фигура Джеса. Анна сейчасъ же остановилась и уже не спша дошла до чащи съ видомъ необыкновенно-важнаго раздумья.

— А, здравствуй, Джесъ! Я хотла достать себ втку,— сказала она,— безъ этого, видно, коровы не послушаются меня.

Джесъ засмялся, оскаливъ зубы.

— Ну, теперь, погоди, втку я теб сржу,— сказалъ онъ, заикаясь, по обыкновенію, и принимаясь рзать сочную втвь ольхи своимъ складнымъ ножомъ.— Нтъ никакого смысла бояться коровъ,— замтилъ онъ добродушнымъ тономъ, который смягчалъ вншнюю грубоватость его словъ.

— Я никогда раньше не видла близко коровъ,— объяснила Анна,— и когда я осталась одна съ ними, мн какъ-то стало не по себ.

— Лучше будетъ мн погнать ихъ вмсто тебя домой,— сказалъ Джесъ, длая изъ зеленой втви длинный прутъ.— Вдь, он меня-то знаютъ, голубушки.

Анна съ радостью приняла предложеніе. Только что коровы услышали знакомый голосъ прежняго работника, он тотчасъ же повернули головы въ сторону воротъ и тяжело побрели домой, медленно и ровно, не оглядываясь, съ полнымъ, повидимому, сознаніемъ, что такъ и быть должно.

— Много глупостей разсказываютъ про коровъ,— замтилъ Джесъ, проходя въ ворота рядомъ съ Анной,— и, кстати будь сказано, также о быкахъ.

— О, быковъ я не выношу, они такіе страшные!— воскликнула двушка.

Джесъ посмотрлъ на нее, улыбаясь, съ чувствомъ нкотораго превосходства.

— А вотъ нашъ старый быкъ, арендаторскій-то… можно почти оторвать у него хвостъ и онъ не тронетъ, такой ужь смирный онъ у насъ…— тутъ прутъ свистнулъ по спин телки.

— Я не буду пробовать, однако, да, врно, и вы не захотите пробовать,— возразила она, хихикая, слегка вызывающимъ тономъ, въ которомъ слышалась привычка въ городскимъ манерамъ.

Джесъ хихикнулъ тоже и продолжалъ молча идти рядомъ съ ней, придумывая отвтъ поостроумне. Но такъ какъ ничего не приходило ему въ голову, онъ опять засмялся. Больше они ничего не сказали другъ другу до самаго хлва, но они, казалось, узнали другъ друга ближе, пройдя вмст это короткое разстояніе и въ теченіе этихъ нсколькихъ минутъ, чмъ за вс т утра, когда они встрчались раньше за завтракомъ въ кухн на ферм. Между ними, впрочемъ, всегда была какая -то молчаливая, невысказанная симпатія. Оба они были ‘чужіе, не свои’ въ Гайкрос, а это было условіе немаловажное въ мстной жизни, притомъ же, когда во двор бранили Джеса, Анна получала выговоры въ курятник или въ молочной. Кром того, когда мистеръ или мистрисъ Понтинъ хотли указать на испорченность современнаго молодаго поколнія, то Джесъ и Анна оба по очереди служили имъ для этого удобными образцами. Подобно многимъ, часто даже весьма дльнымъ, труженикамъ какъ въ умственной, такъ и въ практической сфер, у мистрисъ Понтинъ недоставало либо терпнія, либо умнья учить своему длу другихъ, дядя Джемсъ былъ тоже крайне нетерпливымъ наставникомъ, такъ что молодые люди часто одновременно испытывали на себ и несправедливость, и жестокость обращенія.

Анна такъ не привыкла видть вниманіе къ себ, что, быть можетъ, потому невольно и преувеличивала въ душ признательность, которую она чувствовала за своевременную помощь, только что оказанную ей Джесомъ. Двушка стояла у дверей хлва и не находила словъ, чтобы выразить свою благодарность.

— Какъ бы я хотла тоже что-нибудь сдлать для тебя,— проговорила она, наконецъ, робко дотрогираясь до его рукава, когда онъ проходилъ мимо, выйдя изъ хлва.— У тебя такая большая дыра на рукав, какъ разъ на локт, а можно было бы такъ прекрасно ее заштопать.

— Какое теб дло?— отвчалъ Джесъ рзко, почувствовавъ себя неловко.— Когда у меня хватаетъ денегъ, такъ по субботамъ Бетси Тодъ штопаетъ мн платье.

Но Анна не угомонилась.

— Нтъ, ужь лучше дай мн заштопать,— повторила она ршительно,— старуха Бетси только и сдлаетъ, что испортитъ, право. Брось пустые разговоры, да повсь-ка лучше свою куртку вотъ сюда, а завтра утромъ, когда я приду въ садъ, то принесу ее и повшу за твоимъ окномъ.

И такъ какъ Анна не только серьезно желала, но и намревалась такъ поступить, а у Джеса не было другой причины для отказа, кром крайней конфузливости, то и кончилось тмъ, что онъ снялъ съ себя куртку съ тмъ угрюмымъ и понурымъ видомъ пойманнаго вора, который обыкновенно служитъ выраженіемъ радостнаго смущенія, переполняющаго грудь деревенскаго парня.

Такъ началась дружба между обоими молодыми людьми, и хотя она не сопровождалась никакими особенными чувствами, но вскор заняла большое мсто въ ихъ жизни уже въ силу той простой причины, что у нихъ обоихъ не было иныхъ друзей. Въ длинные лтніе вечера, когда Анна собирала фрукты въ саду или поливала послднія доцвтающія растенія, уже рдко попадающіяся среди огородныхъ овощей въ старомъ господскомъ саду, можно было быть увреннымъ, что Джесъ тоже тутъ гд-нибудь по близости. Случалось имъ и вмст собирать смородину или малину по цлымъ часамъ, молча, другъ около друга, пока не начинала падать холодная роса и у обоихъ лица длались совершенно блдными отъ наступающихъ сумерекъ. Иногда случалось имъ и посидть вмст на низкой каменной оград сада, тамъ, гд онъ граничилъ съ лугомъ, и въ это время Анна нердко чинила какую-нибудь прорху въ плать Джеса при послднихъ красныхъ лучахъ вечерняго заката. Тетушка Понтинъ охотно принимала помощь отъ Джеса, когда послдній предлагалъ свои услуги Анн во время работъ ея въ саду, но остается подъ большимъ сомнніемъ, посмотрла ли бы она такъ же благосклонно, если бы узнала, что съ своей стороны Анна удляетъ время на приведеніе въ порядокъ его одежды, хотя трудъ ея въ данномъ случа являлся лишь справедливымъ вознагражденіемъ за его услуги. Если бы такія свиданія зависли отъ одного только Джеса, то, вроятно, они скоро превратились бы въ т обыкновенныя свиданія, которыя по воскреснымъ днямъ происходятъ во всхъ англійскихъ деревняхъ: медленно проходятъ деревенскія пары мимо васъ съ красными и блестящими лицами, одна за другой, иногда идутъ он подъ руку, а чаще обнявшись еще нжне, но всегда въ полномъ и убійственномъ молчаніи и непремнно упорно глядя въ разныя стороны. Деревенскій житель не словоохотливъ въ своей любви, какъ окружающія его деревья и растенія и многое другое, раздляющее вмст съ нимъ его безсознательность. Онъ таковъ не только въ любви, но и во всхъ своихъ лучшихъ привязанностяхъ. Таковъ былъ и Джесъ, который еще не былъ влюбленъ въ Анну, его привязанность къ ней была скоре вызвана тмъ непреодолимымъ влеченіемъ, которое неизбжно чувствуетъ одинокое человческое существо къ другому такому же одинокому существу, хотя въ его чувств и было нчто романтическое отъ сознанія неравенства положенія, раздляющаго ихъ. Несмотря на то, что племянница мистера Понтина работала на ферм, какъ служанка, въ глазахъ мстнаго общества она стояла, все-таки, выше бывшаго воспитанника дома призрнія бдныхъ, теперешняго рабочаго, и въ дйствительности она была выше его по воспитанію и по уму.

Вліяніе всхъ условій деревенской жизни такъ сильно еще сказывалось наслдственнымъ путемъ въ самой Анн, что и она тоже могла сидть по цлымъ часамъ и молчать. На ферм, по словамъ дяди Понтина, она была необычайно тиха, но у нея, все-таки, былъ легче возбуждающійся и боле тонкій нервный организмъ, свойственный женщин, воспитанной въ город, и она иногда чувствовала сильную потребность высказаться, ей нужно было выражать и получать въ опредленной форм вылившееся участливое слово. Сидя въ кустахъ смородины или на каменной оград, она разсказала Джесу вс подробности своей прежней жизни въ Лондон, о шумныхъ его улицахъ, о подругахъ своихъ въ пансіон, о воскресныхъ загородныхъ поздкахъ съ ними въ Батерси или даже до Путис, разсказала она ему тоже про своихъ маленькихъ братьевъ и сестеръ, которыхъ она такъ любила и которые вс умерли, но больше всего разсказывала она про своего отца. Домашняя жизнь, правда, по милости Селины, была, конечно, не вполн счастливой, но пока бдный отецъ былъ въ состояніи работать, они жили, по крайней мр, не въ нищет и въ ихъ семь бывали, все-таки, свтлые дни. Во всякомъ случа, это была семейная жизнь. У Джеса не было даже и этого: въ его воспоминаніяхъ тянулась вереница срыхъ годовъ, проведенныхъ въ пріют для нищихъ и брошенныхъ дтей, а еще раньше онъ смутно припоминалъ какую-то каюту на барж, въ которую его запиралъ иногда на весь день пьяный отецъ-судовщикъ, отецъ не любилъ его и очень дурно обращался съ нимъ. Мальчикъ часто чувствовалъ себя заброшеннымъ и одинокимъ, не отдавая себ отчета въ своемъ одиночеств. Бесды съ Анной, ея заботливость о немъ въ разныхъ мелочахъ и свтлая улыбка, съ которой она встрчала его, дала ему почувствовать, что въ его жизни была какая-то пустота въ то время, когда онъ не зналъ Анны. Онъ былъ некрасивъ и въ своихъ грязныхъ полосатыхъ плисовыхъ панталонахъ, идя за плугомъ, имлъ крайне грубую и непривлекательную наружность, еще хуже казался онъ по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, красный, съ пылающимъ лицомъ и красною шеей, торчащею надъ отложнымъ воротникомъ и лоснящеюся курткой. Но, въ то же время, въ немъ была такая сердечная и сильная привязчивость и такая потребность любви, что онъ, благодаря этому, и тоньше понималъ, и тоньше чувствовалъ многихъ другихъ, и былъ, во всякомъ случа,для Анны неизмримо боле безопаснымъ товарищемъ, чмъ большинство юношей, составляющихъ въ Гайкрос выгодныя партіи,такъ какъ нельзя, къ несчастью, сказать, чтобы флегматичность,отличающая деревенскаго юношу, спасала его отъ ранняго знакомства съ пороками.

Въ теченіе всего лта они встрчались почти ежедневно, но когда наступила зима, встрчи ихъ сдлались рже. Въ надежд увидться съ Анной, Джесъ отправлялся по вечерамъ либо къ деревенской лавочк, либо бродилъ по дорог въ сосднюю деревню Горслэй, гд была станція желзной дороги и аптека и куда Анна иногда здила по порученіямъ. Онъ сдлался также усерднымъ постителемъ церкви, такъ что въ т дни, когда Анна по утрамъ въ церковь не приходила, Джесъ бывалъ непремнно и на вечерней служб. Нельзя сказать, чтобы мистрисъ Понтинъ была изъ числа богомольныхъ и ревностныхъ постительницъ храма Божія: ‘для такого рода длъ’, какъ она сама говорила, у нея было слишкомъ мало свободнаго времени, но говорила она это, вовсе не желая легкомысленно относиться ни къ религіи, ни къ какимъ бы то ни было принятымъ обычаямъ или обрядамъ. Изъ ея же собственныхъ устъ знали разсказъ объ одномъ памятномъ случа въ ея жизни, который произошелъ десятью годами раньше описываемаго нами времени: однажды, какъ разъ въ то время, когда она была на утреннемъ богослуженіи, случилось какое-то несчастіе съ одною изъ ея свиней и съ цлою семьей поросятъ. По поводу этой катастрофы она формально и разъ навсегда выяснила себ вопросъ о противорчіи, существующемъ между обязанностями своими относительно Бога и живыхъ Его тварей. Оказывалось, что Господь Богъ тотчасъ же призналъ всю трудность ея положенія,— по крайней мр, она всегда утверждала это съ невозмутимою увренностью, для которой, вроятно, имла какія-нибудь основанія, что Богу вполн извстно, какъ нуждаются бдныя безсловесныя твари въ ея уход, что никому другому нельзя ихъ доврить, а что она съ своей стороны не можетъ быть въ двухъ мстахъ одновременно, что она въ этомъ отношеніи такой же человкъ, какъ и всякій другой. Какъ бы тамъ ни было, а результатомъ такихъ соображеній явилось полное освобожденіе ея отъ обязанности ходить въ церковь, разв только въ такое время и въ такіе дни, когда ей покажется возможнымъ идти, какъ, напримръ, посл того, какъ вс индйки будутъ отправлены на рынокъ, а куры не начнутъ еще высиживать цыплятъ. Что же касается дядюшки Понтина, то тетушка приняла на себя обязательство посылать его въ церковь вмсто себя самымъ аккуратнымъ образомъ. Мистеръ Гейзъ, старый и сонливый приходскій священникъ, никогда не вмшивался въ ихъ распоряженія на этотъ счетъ, хотя однажды его супруга, мистрисъ Гейзъ, имвшая весьма ясныя и опредленныя понятія насчетъ своихъ обязанностей, пыталась усовстить этихъ независимыхъ прихожанъ. Но, несмотря на всю ясность, простоту и удобопонятность рчи, которыми жена священника отличалась и такъ справедливо гордилась, она не могла убдить мистрисъ Понтинъ. Во время разговора съ мистрисъ Гейзъ она была крайне сдержанна и почтительна, но твердость ея могла довести до изступленія и об женщины разстались въ сильнйшемъ негодованіи другъ на друга. Лтомъ, въ рабочую пору, тетушка не всегда пускала Анну въ церковь, но зимой почти каждое воскресенье можно было видть молодую двушку сидящею въ церкви рядомъ съ дядей. Церковь была славная старая постройка съ стрльчатымъ норманскимъ сводомъ надъ алтаремъ, дальше виднлся надгробный памятникъ семьи Якобитовъ, на которомъ покоилась лежачая фигура богатой лэди въ головномъ убор, съ кольцами на сложенныхъ вмст рукахъ, пальцы которыхъ еще въ нкоторыхъ мстахъ сохранили розовую краску. На ферм религія сводилась къ выполненію обряда и была дломъ, требуемымъ приличіемъ, раньше же, въ Лондон, Анн приходилось слышать только насмшки надъ религіей, такъ что послдняя не входила въ число тхъ вещей, которыя имли бы для Анны жизненную дйствительность. Сначала дядюшка Понтинъ былъ немного сконфуженъ, когда увидлъ, что Анн трудно было слдить за богослуженіемъ по молитвеннику, и онъ въ особенности терялся, когда приходилось указывать ей страницы въ виду всхъ прихожанъ, но когда она стала сама находить все, что ей было нужно въ молитвенник, то ему показалось, что ея религіозное образованіе благополучно и надлежащимъ образомъ закончилась. Пискливый тонъ фисгармоніи мистрисъ Гейзъ, однообразное пніе воспитанниковъ деревенской школы и надодливыя повторенія старыхъ проповдей мистера Гэйза не могли возбудить интереса слушателей, и вниманіе Анны было несравненно боле привлечено каменною сложною отдлкой кружевъ, лентъ и глазета костюма якобитской лэди или соображеніями насчетъ большей или меньшей вроятности ея встрчи съ Джесомъ при выход изъ церкви, чмъ словами, долетавшими до нея или ею же повторяемыми.

Анна, со времени прізда на ферму, выросла и поздоровла, хотя все еще была тоненькою и хрупкою на видъ, ея голубые глаза и теперь были такъ же велики и не потеряли прежняго дтскаго выраженія, на щекахъ ея появился легкій румянецъ. Было бы ошибочно думать, что некультурные слои не умютъ цнить посвоему нжности чертъ и тонкой красоты лица: на ‘племянницу Понтина’, какъ ее называли въ деревн, молодежь Гайкроса смотрла благосклонно, въ особенности по воскресеньямъ, когда вс юноши, сверкая праздничными нарядами, высыпали на улицу деревни или около могилъ у церковныхъ воротъ. Конечно, Анна не знала и не подозрвала, что на нее обращено вниманіе, но Джесъ съ трудомъ скрывалъ свою гордость, когда при немъ говорили, что ‘двочка недурна’, хотя и изъ Лондона, и высказывали предположеніе о томъ, что она, дескать, врно, будетъ ‘важничать’. Понтины всегда немного сторонились отъ сосдей, какъ и подобало ихъ щепетильности, кром того, мистрисъ Понтинъ не любили въ деревн, такъ что никто изъ молодыхъ людей, за исключеніемъ Джеса, никогда не предлагалъ сопровождать ихъ изъ церкви до дома. Такъ какъ Джесъ служилъ раньше на ферм нсколько лтъ сряду, то всмъ казалось совершенно естественнымъ, что онъ провожалъ ихъ домой.

Благодаря всмъ этимъ трудностямъ, которыя приходилось преодолвать, чтобы видться съ Анной, и которыя прерывались долгими и одинокими размышленіями, а также съ помощью часто повторяемыхъ, хотя и довольно ограниченныхъ похвалъ другихъ молодыхъ людей, къ концу зимы привязанность Джеса къ молодой двушк начала уже проявлять ясные признаки нкоторой сантиментальности. Кром того, ему уже былъ девятнадцатый годъ, а въ его сред, гд начинаютъ жить рано, такой возрастъ не считается дтскимъ.

Лто опять вернулось, и опять Джесъ и Анна сидли вмст на садовой оград въ томъ самомъ мст, гд розовый кустъ, нагнувшись, распадался волнообразною массой надъ бузиной и покрывалъ ее блыми, розовыми и золотыми переливами. Джесъ былъ какъ-то молчаливе въ послднее время и, съ глупо-застнчивымъ видомъ, пытался иногда робко и неуклюже высказать какую-нибудь сантиментальность, но при первыхъ же звукахъ своего собственнаго голоса краснлъ еще больше Анны, которая лишь смутно угадывала его намреніе.

Однажды посл обда, когда розы уже почти отцвтали, вскарабкавшись на калитку, она хотла достать оставшіеся еще на изгороди нсколько бутоновъ, въ это время Джесъ, прозжая съ пустою телгой, остановился и сорвалъ ихъ для нея, тогда она приколола ихъ себ къ вороту платья маленькою стальною брошкой.

— Они почти такого же цвта, какъ твое лицо, Анна,— сказалъ онъ, скорчивши жалкую, конфузливую улыбку, скоре похожую на гримасу.

Анна не нашлась отвтить ему и направилась къ веревкамъ на которыхъ сушилось блье. Она сняла дв простыни и собиралась уложить ихъ въ корзину, но замтила, что Джесъ все еще стоитъ у калитки.

— Анна!— вдругъ торопливо позвалъ онъ ее,— послушай, Анна!

— Что теб надо, Джесъ?

— Пойди сюда, я хочу теб сказать что-то.

Она подошла въ калитк.

— Ты не забудешь, что далъ теб эти розы я, не правда ли?— сказалъ онъ.— Не бросай ихъ сейчасъ, пожалуйста, Анна,— и, кивнувъ ей головой, онъ влзъ на передокъ телги, щелкнулъ языкомъ и покатилъ дальше, не дожидаясь отвта.

— Извольте-ка сію минуту снять съ себя эти прикрасы, Анна,— сказала ей мистрисъ Понтинъ, встртивъ ее у порога дома съ корзиной блья.— Терпть не могу вс эти брошки, цвты, всю эту чепуху. Право, хоть брала бы ты примръ съ меня: я работаю, не покладая рукъ, такъ, что и не знаю, что бы твой дядюшка сталъ длать безъ меня, а ужь меня-то на такихъ пустякахъ, какъ одться да принарядиться, не поймаешь.

Анна сняла съ себя ненравившіяся тетк украшенія и поставила розы въ маленькую сломанную вазу у себя въ комнат. Неудовольствіе тетки отъ этого не уменьшилось. Нельзя сказать, чтобы она была женщина злая, но только Анна, несомннно, нравилась бы ей гораздо больше, если бы шила свои платья похуже, была бы грубе цвтомъ лица и если бы волосы ея не были такъ тонки. Вкусъ и изящество могутъ внушать нкоторымъ натурамъ такое же отвращеніе, какъ противуположныя имъ качества бываютъ невыносимы для другихъ. На ферм постоянно приводили Селину въ примръ того, чего можно ожидать отъ Анны. Въ особенности часто, возвращались къ этому предмету съ тхъ поръ, какъ двоюродный братъ Джемса, Петеръ, занимавшійся торговлей суконъ въ Оксфорд, предложилъ дядюшк Понтину взять за ту же цну, вмсто заказаннаго уже для Анны темнокраснаго ситца, кусокъ розоваго зефира, который и былъ привезенъ ей на платье. Красивый и нарядный цвтъ новыхъ платьевъ Анны поражалъ не одну только тетушку Понтинъ: Альбертъ-дурачокъ, который первый привтствовалъ Анну въ день прибытія ея въ Гайкросъ, тоже замтилъ ея наряды. Ему было тринадцать или четырнадцать лтъ, но ростомъ онъ былъ не больше десятилтняго мальчика. Его громадная, уродливая голова слабо держалась на плечахъ и качалась во вс стороны, одинъ глазъ у него былъ слпой, совершенно блый, а большой уродливый ротъ вчно жевалъ всякую дрянь. Съ самыхъ малыхъ лтъ Альбертъ постоянно карабкался по ступенькамъ каменнаго креста, стоявшаго противъ воротъ фермы, или, пробравшись съ проселочной дороги въ огородъ, подбиралъ вмст съ свиньями мистера Понтина свалившіеся на землю недозрвшіе плоды. Свиньи, повидимому, совершенно признали его членомъ своей семьи и когда, въ жаркіе лтніе дни, онъ ползалъ среди нихъ подъ большими орховыми деревьями, грязныя животныя обнюхивали складки его куртки или отдыхали, валяясь на его ногахъ, и трудно было бы сказать, прислушиваясь въ фырканью и визгамъ, которые изъ нихъ принадлежали человку и которые свиньямъ.

— Боже мой, Анна! Какимъ образомъ ты такъ разорвала себ фартукъ?— спросила однажды утромъ мистрисъ Понтинъ, съ удивленіемъ глядя на молодую двушку, возвращавшуюся съ яйцами пятнистой гамбурской курицы, которая настойчиво клала свои яйца въ отдаленномъ и тихомъ углу фруктоваго сада. Анна, отвчая тетк, была немного блдна и слезы досады еще блестли въ ея глазахъ:

— Все это по вин несноснаго Альберта… Я, право, не знаю, что съ нимъ длается, онъ такъ пристаетъ ко мн. Сегодня утромъ онъ подошелъ ко мн и сталъ марать мое чистое платье своими грязными пальцами. Несмотря на то, что я повторяла ему сто разъ: ‘Уйди, Альбертъ!’ — ничего не помогало, такъ что я, наконецъ, оттолкнула его, тогда онъ поднялъ такой крикъ и вопль, что можно было подумать, будто кричитъ дикій зврь, а не ребенокъ. Затмъ онъ схватилъ мой фартукъ зубами и разорвалъ его.

— Неужели? Бдный малютка!— воскликнула мистрисъ Понтинъ, соболзнуя идіоту.— Смотри, Анна, не говори никому ни слова объ этомъ, а то за нимъ прідутъ и заберутъ его въ пріютъ, какъ бднаго Томми Бёсвель. Терпть не могу этихъ новыхъ, модныхъ понятій, будто нужно запирать людей, у которыхъ въ голов не совсмъ ладно, или больныхъ скарлатиной и тому подобными болзнями. Мы должны полагаться на Провидніе, вотъ что.

— А я бы очень хотла, чтобы его заперли куда-нибудь,— сказала Анна съ раздраженіемъ.— Не знаю, какъ другіе, а я его просто боюсь.

— Какъ жестоко такъ говорить!— строго возразила тетушка.— Бдный мальчикъ!… А меня такъ радуетъ видть его посреди другихъ живыхъ тварей, пользующихся счастьемъ вмст съ нимъ.

— Въ пріют, вроятно, съ ними тоже хорошо обращаются,— какъ бы извиняясь, сказала Анна.

— Хорошо обращаются!— воскликнула тётка съ презрніемъ.— А кто про это скажетъ, хорошее ли тамъ или дурное обращеніе?— только т, которые могутъ видть сквозь каменныя стны. Поврь, никому изъ насъ не было бы тамъ хорошо, если бы мы туда попали… Вроятно, ихъ кормятъ черствымъ хлбомъ, спятъ они на солом, да еще, ко всему этому, пожалуй, на цпь посадятъ, вотъ оно каково это хорошее обращеніе! Смотри же, милая, никому не говори, что Альбертъ тебя напугалъ, упаси Богъ! Бднягу засадятъ въ пріютъ.

Такъ какъ Анна никому не желала зла въ душ, то она никому и не говорила о постоянномъ преслдованіи идіота, сказала она объ этомъ только Джесу, которому пришлось поневол принять въ этомъ участіе, такъ какъ Альбертъ пробирался иногда по вечерамъ въ садъ бывшаго господскаго дома, и въ такихъ случаяхъ Джесъ выбрасывалъ его оттуда съ безцеремонностью, которая, несомннно, оскорбила бы чувства мистрисъ Поятинъ. Въ сентябр Джесъ получилъ у арендатора замка другую работу, которая оканчивалась, обыкновенно, поздне, такъ что онъ уже до наступленія темноты не возвращался домой, къ тому же, въ это время года вечера начинались рано. Такимъ образомъ, почти незамтно совершился переходъ лта въ зиму, наступленія которой молодой человкъ опасался, такъ какъ почти ежедневныя бесды его съ Анной сводились зимой къ рдкимъ и случайнымъ взглядамъ, нсколькимъ словамъ, и то черезъ большіе промежутки времени,— такъ, по крайней мр, казалось ему. Единственнымъ утшеніемъ было то обстоятельство, что ему увеличили жалованье. Подъ вліяніемъ всхъ этихъ причинъ, изъ которыхъ увеличеніе жалованья было не изъ послднихъ, Джесъ придумалъ не особенно удачный способъ обойти вс эти преграды, но главною причиной неосторожнаго шага, все-таки, было нетерпніе влюбленнаго. Онъ началъ подбивать Анну получить разршеніе гулять съ нимъ по воскресеньямъ въ посл-обденное время.

— Ты хочешь сказать — въ будущее воскресенье?— поправила Анна съ женскимъ благоразуміемъ или, скоре, съ большимъ пониманіемъ чувствъ окружающихъ людей, и тхъ чувствъ именно, съ которыми имъ придется считаться. Для молодой двушки ‘гулять’ съ молодымъ человкомъ, конечно, не было равносильно еще признанію его женихомъ, но этимъ какъ бы признавалось, что молодой человкъ находится въ числ возможныхъ жениховъ. Джесъ и Анна знали это и знали также, что Понтины, по всмъ вроятіямъ, не сочтутъ рабочаго, еще такъ недавно воспитывавшагося въ дом призрнія бдныхъ, достойнымъ претендентомъ руки ихъ племянницы. Они знали это, какъ вообще молодые люди знаютъ еще не испытанные ими жизненные факты, о которые разбиваются ихъ желанія и надежды.

Анна не любила еще Джеса такъ, какъ онъ любилъ ее, но она привязалась къ нему, какъ еще не привязывалась ни къ одному живому существу, и длинная зима въ одиночеств, безъ его общества, представлялась ей тоскливе, чмъ въ прошломъ году. Въ воскресенье утромъ, въ то время, когда она мыла посуду въ кухн посл утренняго завтрака и когда мистрисъ Понтинъ не было въ комнат, а мистеръ Понтинъ курилъ свою трубку, она смло приступила къ длу:

— Дядя, если вы ничего не имете противъ этого, пустите меня погулять съ Джесомъ Вильямсъ нынче посл обда?

— Съ Джесомъ Вильямсъ?— повторилъ дядя, удивленный и пытаясь своею жесткою трудовою рукой какъ бы втереть эту новую мысль въ свою сдую голову.

Когда мысль проникла внутрь, то она, повидимому, не нашла тамъ одобренія. Онъ самъ никогда ни за кмъ не ухаживалъ и попытки въ этомъ отношеніи его братьевъ и сестеръ, а въ самое послднее время гршнаго Бена, не бросили особенно благопріятнаго свта на такія дла. За исключеніемъ тхъ случаевъ, когда онъ преклонялся передъ очевиднымъ превосходствомъ мистрисъ Понтинъ, онъ тоже былъ человкъ ршительный.

— Послушайте-ка, тетушка Понтинъ,— сказалъ онъ жен, въ эту минуту суетливо вошедшей въ комнату, очень некстати, по мннію Анны,— Анна проситъ, чтобы мы позволили Джесу Вильямсъ,— знаешь, здшнему воспитаннику дома призрнія?— поухаживать за ней.

— Вотъ, видите!— воскликнула тетушка побдоносно,— разв я не говорила, что тутъ не безъ грха, коли дло дошло до цвтовъ, до брошекъ, до всякихъ такихъ совершенно неприличныхъ вещей?

Анна вся сгорла отъ стыда и глаза ея наполнились слезами.

— Джесъ не ухаживаетъ за мной,— сказала она безсознательную неправду.

Дядя недобро засмялся.

— Такъ для чего же, по-твоему, онъ проситъ тебя гулять съ нимъ?— спросилъ онъ.

Анна принялась крутить тесемки своего фартука.

— У него нтъ никого близкихъ и онъ чувствуетъ себя одинокимъ. Онъ приходилъ иногда по вечерамъ и помогалъ мн въ саду, ну, а теперь онъ поздно возвращается изъ замка, такъ что онъ уже приходить сюда не можетъ, а ему скучно безъ людей… ему хочется и меня видть… вотъ и все.

— Вотъ какъ! Вотъ и все, по-твоему?… А по-моему черезъ-чуръ много.— Затмъ, обратившись къ жен, онъ съ неудовольствіемъ спросилъ:— Что это еще за помощь Джеса въ саду? Вы бы должны были предупредить меня объ этомъ, кажется.

— У меня достаточно заботъ въ голов и безъ этихъ глупостей!— отрзала мистрисъ Понтинъ, мигомъ переходя въ оборонительную позицію.— Онъ былъ полезенъ для насъ въ саду, и кто бы могъ думать, что Анна развситъ уши передъ подкидышемъ изъ дома призрпія? Терпть не могу этихъ двчонокъ, со всми ихъ ужимками, улыбками, ухаживаньями направо, налво, безъ конца! Не этимъ подцпила я Кайта, да и васъ также.

Тетушка Понтинъ съ гордостью сознавала, что она привлекла двухъ мужей чисто-практическими достоинствами, и чувствовала, что иметъ право говорить пренебрежительно о боле легкихъ сторонахъ ухаживанья. Ей никогда не преподносили ни розъ, ни яблокъ, а громадный серебряный медальонъ, напоминавшій своими размрами чайное блюдечко и изрдка красовавшійся на ея обширныхъ персяхъ, не былъ подаркомъ скромнаго Кайта: онъ служилъ выраженіемъ благодарности Понтина посл необычайно удачной продажи ею же откормленныхъ свиней.

— И такъ, пойми меня разъ навсегда, моя милая,— строго сказалъ дядя,— чтобы не было тутъ у меня ни любезничаній, ни ухаживаній, ни съ Джесомъ, ни съ кмъ бы то ни было,— и баста.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

III.

На другой день утромъ дядя Джемсъ собрался въ Ватлингтонъ, по сосдству съ которымъ у него было дло. Похалъ онъ съ намреніемъ переночевать у двоюродныхъ братьевъ. Событіе было необычайное и ему предшествовало усердное мытье блья и не мене усердная чистка платья. Передъ отъздомъ Анна сама завязала ему галстукъ: никто не могъ это сдлать лучше ея.

По несчастному совпаденію, въ тотъ же день одна изъ коровъ серьезно заболла. Уже раньше было замтно въ ней безпокойство, но до обда ничего серьезнаго не проявлялось. Къ этому времени Авель, одинъ изъ работниковъ фермы, нашелъ ее лежащею на боку въ пол, около стараго господскаго дома, она тяжело и конвульсивно дышала и работникъ съ трудомъ привелъ ее домой. Уходъ, за коровами, обыкновенно, не касался мистрисъ Понтинъ, и, при вид больной Жемчужины, она растерялась. Проще всего было бы послать Авеля въ Оксфордъ за ветеринаромъ, но послать его было невозможно, потому что на ферм, кром него, не было другаго мужчины, а экипажъ былъ взятъ дядюшкой для поздки въ Ватлингтонъ. Въ глубин души мистрисъ Понтинъ считала всхъ докторовъ шарлатанами, живущими, довольно понятнымъ для нея образомъ, на счетъ легковрія общества, приглашать ихъ, казалось ей, слдовало бы благоразумному человку только тогда, когда приходится звать и священника, чтобы придать смертному одру приличный видъ. Ей, все-таки, жалко было глядть на корову, въттеченіе дня нкоторые изъ сосдей заглянули къ ней въ хлвъ, отчасти для удовлетворенія собственнаго любопытства, отчасти для того, чтобы сообщить, къ какимъ мрамъ они прибгли бы въ подобномъ случа. Сначала мистрисъ Понтинъ съ полною готовностью стала было пробовать различныя, предлагаемыя ей средства и только напрасно мучила бдное животное, которое не могло выразить своихъ жалобъ. Между прочимъ, она позволила старух Бетси Тодъ написать на клочк бумаги какія-то три буквы, единственныя ей извстныя и имющія особенную силу, и дала ей привязать ихъ къ ше бдной коровы. Наконецъ, насталъ вечеръ и хлвъ опустлъ. Мистрисъ Понтинъ сидла одна на опрокинутомъ ведр и тоскливымъ, неподвижнымъ взоромъ смотрла на больную корову, которая лежала на боку, съ мутными глазами и высунувши языкъ на солому. Отъ времени до времени корова слегка вздрагивала, стонала и поднимала морду вверхъ, выставляя свои десны и большіе желтые зубы. Сидя у кровати больнаго ребенка, мистрисъ Понтинъ не могла бы страдать больше, впрочемъ, къ счастью для нея, она не была чужда фатализма своей среды, который подвергаетъ людей разнымъ несчастіямъ и заболваніямъ и, въ то же время, избавляетъ ихъ отъ многихъ суетныхъ надеждъ и излишняго противодйствія неизбжной смерти. Вдругъ на птичьемъ двор послышались крики и громкое хлопанье крыльевъ, въ одинъ мигъ тетушка Понтинъ встрепенулась: выбжавъ во дворъ и перескочивъ черезъ кучи соломы и грязи, на которыхъ валялись свиньи, она помчалась, неуклюже переваливаясь, къ бревенчатымъ воротамъ двора.

— Можно подумать, что сюда забралась лисица полакомиться нашими птицами!— воскликнула она.— Что случилось, скажи на милость?

Анна стояла передъ молодымъ и разъяреннымъ индюкомъ, размахивая длиннымъ прутомъ. Индюкъ былъ такъ молодъ, что сережки его были еще мало замтны, перья рдки и коротки, но въ эту минуту каждое отдльное перышко у него стояло дыбомъ. Потряхивая сухощавою, голою шеей и пытаясь, неудачно, подражать родительскому кулдыканью, разъяренный индюкъ съ бшенствомъ кидался на испуганный выводокъ такихъ же, какъ и онъ, молодыхъ индюковъ, но меньше его ростомъ и значительно уступающихъ ему въ задор.

— Весь вечеръ пришлось мн унимать ихъ за дой,— сказала Анна.— Вотъ этотъ молодой индюкъ чуть не убилъ одного изъ тхъ! Я только успла хватить его прутомъ по голов.

— Ишь, какой онъ у меня прыткій, такого и не бывало!— воскликнула мистрисъ Понтинъ съ дурно-скрываемою гордостью маменьки при вид шалости баловня-сынка.— Изъ него выйдетъ такой-индюкъ, что просто чудо!… А, все таки, нельзя давать ему распоряжаться молодыми, у меня и безъ того много возни съ ними въ ныншнемъ году. Завтра придется отправить послдній выводокъ пастись въ фруктовомъ саду, но на ночь я не ршаюсь оставить ихъ на вол. Сосдъ Годфрей говорилъ, будто лисица, полакомившись нашими индюшками на прошлой недл, стащила и у него цлый выводокъ цыплятъ. Проведи-ка ихъ черезъ фруктовый садъ и запри на ночь въ старомъ, заброшенномъ свиномъ хлву, да не забудь хорошенько запереть дверь, Анна… слышишь?— прибавила тетка, возвращаясь еще разъ и опять просовывая голову въ ворота.

Гнать выводокъ молодыхъ и глупыхъ индекъ съ одного мста и доставить ихъ въ цлости на другое — дло весьма трудное, требующее много времени и большой осторожности, однако, съ помощью корзины съ кормомъ и длиннаго прута, Анн удалось провести ихъ благополучно почти черезъ весь фруктовый садъ, т.-е. три четверти пути. Въ этомъ мст, какъ разъ, стояло большое орховое дерево, а подъ нимъ телга, но Анна ничего не видла, кром своихъ срыхъ, безпокойныхъ питомцевъ, бжавшихъ впереди тсными рядами, съ вытянутыми шеями и клохча рзкими и сердитыми голосами, какъ будто чуя бду. Индюшки, не спша, одна за другою перелзли черезъ оглоблю телги и, собираясь слдовать дальше, остановились тутъ же въ куч, безъ всякой видимой надобности, чтобы поклевать разбросанный кругомъ соръ, какъ вдругъ какая-то темная масса выскочила изъ телги, на одна мгновеніе повисла, раскачиваясь, на передк и затмъ съ безумнымъ и торжествующимъ воплемъ, всею своею тяжестью, бросилась на землю прямо на пасущихся и кричащихъ индюшекъ.

Тутъ произошла сцена неслыханная и невиданная въ индюшечьемъ царств, по своему безобразію и ужасу. Старая срая индюшка, придавленная къ земл, съ отчаяннымъ крикомъ выползла изъ-подъ лежащаго на ней идіота и, совершенно обезумвъ отъ страха и хлопая отчаянно крыльями, взлетла на телгу, на только для того, чтобы въ полномъ безсиліи скатиться по другую сторону на землю, а въ это время высиженные ею молодые индюшата, выкарабкавшись изъ-подъ рукъ дурака, вытянувъ шеи и не помня себя отъ ужаса, какъ угорлые, помчались въ самые отдаленные углы сада.

— Гадкій Альбертъ! дрянной, скверный мальчишка!— крикнула сердито Анна,— какъ ты смешь пугать нашихъ птицъ?

Идіотъ, между тмъ, лежалъ на земл и, наслаждаясь произведенною имъ сумятицей, безсмысленно болталъ руками и ногами и корчился въ припадкахъ судорожнаго, прерывистаго смха. Затмъ вдругъ такимъ же внезапнымъ движеніемъ онъ, кинулся впередъ и, припавъ къ ногамъ Анны, своими грязными, когтеобразными руками схватилъ ее за платье, причемъ большой уродливый его ротъ скривился въ отвратительную гримасу и открылся, какъ пасть животнаго. Двушка пыталась вырвать платье изъ его рукъ, но онъ, между тмъ, безсвязно бормоча, усплъ вцпиться зубами въ подолъ ея юбки и принялся жевать его и постепенно вбирать въ ротъ, напоминая собою отвратительнаго, раздутаго гада, медленно пожирающаго свою добычу. Его громадный ротъ, широко раздутыя ноздри, нависшія мохнатыя брови, его единственный зрячій глазъ, которымъ онъ яростно водилъ во вс стороны и который какъ будто сверкалъ рядомъ съ другимъ, пустымъ, безжизненнымъ глазомъ,— все это вмст придавало ему такой страшный и отталкивающій видъ, что Анна нсколько мгновеній стояла передъ нимъ въ оцпенніи, не двигаясь съ мста и дрожа всмъ тломъ, какъ будто въ дйствительности передъ ней пресмыкалось чудовище, въ открытой пасти котораго ей суждено было исчезнуть. Вн себя отъ ужаса, она, наконецъ, отскочила отъ него и нанесла ему нсколько отчаянныхъ ударовъ своимъ прутомъ. Длиннымъ, гибкимъ прутомъ она нсколько разъ стегнула его больно по спин, по голов, по рукамъ и по ногамъ, и идіотъ, завопивъ отъ злости и боли, выпустилъ платье и кубаремъ скатился подъ телгу, не переставая ругать Анну самыми грязными словами, единственными, которыя онъ зналъ, за исключеніемъ словъ, выражающихъ просьбу о пищ. Едва успла Апна освободиться отъ Альберта, какъ вся ея тревога объ участи индекъ вернулась съ прежнею силой. Растерянныя птицы все еще продолжали бгать вдоль изгороди сада и встревоженнымъ бормотаньемъ сообщали другъ другу о только что пережитой катастроф, но, повидимому, начинали уже до нкоторой степени увлекаться удовольствіемъ бготни вокругъ сада. Только съ помощью величайшаго терпнія и ловкости удалось Анн собрать ихъ, привести къ повиновенію и запереть въ покинутый хлвъ. Она оглянулась, ища колышекъ, чтобы покрпче забить имъ дверь, и какъ разъ въ эту минуту, черезъ отверстіе въ изгороди, надъ низкою каменною оградой двора фермы, передъ ея глазами промелькнула фигура, позади которой шла лошадь съ телгой. Знакомая фигура только успла промелькнуть, такъ что всякаго другаго человка Анна, можетъ быть, и не узнала бы, но въ данномъ случа этого мига было достаточно, чтобы усилить лихорадочность, съ которой она искала колышекъ для двери. Въ воскресенье утромъ она общала Джесу выдти къ нему хоть на минуту, чтобы сообщить о результат своихъ переговоровъ, но ее не пустили. Вка цлые переживались ею, пока она второпяхъ искала палочку и пока не нашла ее, наконецъ, всунувъ ее наскоро въ дверь, она со всхъ ногъ пустилась бжать черезъ фруктовый садъ. Перелетвъ мигомъ черезъ первыя ворота и пробжавъ по меж, вдоль гороховаго поля, она перескочила черезъ вторыя ворота и безъ оглядки помчалась внизъ съ горы по острымъ камнямъ дороги, съ крикомъ:

— Джесъ! Джесъ!…

Онъ обернулся и остановился, увидвъ ее, съ выраженіемъ необычайной радости въ лиц и весь вспыхнувъ отъ удовольствія и удивленія, она подбжала къ нему, вся запыхавшись.

— Здравствуй, Анна! А я-то думалъ, скоро ли теперь увидимся?

— Ахъ, Джесъ!— воскликнула она,— они меня не пустили!

— Я такъ и думалъ, что не пустятъ,— отвчалъ онъ, и лицо его сразу омрачилось.

— И теперь мн достанется за то, что я выбжала къ теб, но ужь дольше я терпть не могла,— продолжала она торопливо.

— Что же они сказали?— спросилъ онъ.

— Они сказали… глупостей много наговорили, что ужь тутъ!…— отвчала она, перебирая пальцами свой фартукъ.— Знаешь, Джесъ, мн не позволятъ ужь больше работать съ тобою въ саду и дядя, врно, не захочетъ больше, чтобы ты провожалъ насъ изъ церкви.

— Я зналъ напередъ, что они такъ сдлаютъ,— проговорилъ онъ, блдня и прислоняясь къ старой гндой лошади, которая тмъ временемъ усердно рвала зубами клочки пожелтвшей придорожной травы.

— Чего же и можно было ожидать другаго?… Конечно, я не боле, какъ пріемышъ изъ дома призрнія,— продолжалъ онъ немного погодя, останавливаясь посл каждой отдльной фразы.— Невроятно, чтобы я когда-либо сталъ получать больше жалованья, чмъ теперь. Я не изъ числа тхъ разбитныхъ парней, которымъ везетъ въ жизни. Я зналъ напередъ, что они такъ скажутъ.

Анн, передъ тмъ, было жалко не только Джеса, но и себя тоже, къ тому же, она испытывала какую-то робость при тхъ новыхъ отношеніяхъ, которыя сразу создались между нимъ и ею словами дяди и тетки. Но въ эту минуту она все забыла и ей было жалко только его, она даже поблднла отъ волненія.

— Прошу тебя, не говори такъ, Джесъ!— воскликнула она, крпко стиснувъ руки.— Для меня домъ призрнія и все такое ничего не значитъ… Ты мн нравишься больше всхъ другихъ.

— Въ самомъ дл?— съ живостью спросилъ онъ, приподнимая голову,— дйствительно ли такъ, Анна? И ты меня не забудешь даже тогда, когда теб не позволятъ со мной разговаривать?

— Не забуду, Джесъ,— совершенно серьезно отвчала она.— Я и не дала имъ общанія не разговаривать съ тобою, а теперь мн надо идти, увряю тебя,— оставаться здсь я не могу.

— Когда же опять увидимся?— сказалъ онъ, держа ее за руки и глядя на нее такими глазами, что ясно было, какъ неохотно онъ отпускалъ ее.— Не скоро, врно, удастся намъ свидться. Общай, что не откажешь мн въ просьб?

— Общаю,— сказала Анна,— а что такое?

— Поцлуй меня разокъ, Анна, одинъ только разъ,— проговорилъ онъ, понизивъ голосъ.

— Ахъ, Джесъ! право, не знаю… а если это дурно?

— Отчего же дурно? Во всякомъ случа, ты общала. Одинъ только разочекъ, Анна… а я тмъ временемъ не шелохнусь.

Съ этими словами онъ наклонился къ ней, а она, опустивъ глаза и потянувшись къ нему, робко и быстро поцловала его. И поцлуй-то не былъ настоящій, а только какъ бы жалкая тнь его, но воспоминаніе о немъ было тмъ дороже.

Въ эту минуту раздался на дорог хриплый зовъ: ‘Анна! Анна!’ — звала ее разгнванная тетка.

— Иди сюда сейчасъ,— сейчасъ иди, негодная двчонка! А ты убирайся, Джесъ Вильямсъ! Чего таскаешься, негодяй ты эдакій, бездомникъ? Убирайся въ домъ призрнія, откуда пришелъ! Если я тебя еще разъ поймаю, смотри, достанется теб!

Разъяренная мистрисъ Понтинъ не переставала кричать, пока Анна бжала въ гору къ ней на встрчу. Она схватила ее за узкія, слабыя плечи и начала трясти, какъ двухлтняго ребенка.

— Ахъ, ты, дрянь эдакая! ахъ, ты, потаскушка!— вопила она.— Вотъ такъ поведеніе, нечего сказать! Цлуется да таскается по большимъ дорогамъ со всякою дрянью изъ дома призрнія! Ахъ, ты, скверная, хитрая двчонка,— вотъ я тебя! Иди сейчасъ со мной,— и она потащила ее за собой къ воротамъ фермы.— Такъ ведутъ себя только такія негодницы, какъ твоя мать,— продолжала она кричать,— а, конечно, не я и ни одна честная женщина такъ себя вести не станетъ. Одинъ позоръ отъ нея, да и отъ тебя тоже… всякой порядочной семь остается только плюнуть на васъ. Что же та молчишь, отродье негодное?— и она снова тряхнула ее.

Но Анна ничего не отвчала. Ярость тетки только вызвала въ ней то привычное пассивное сопротивленіе, съ которымъ она раньше встрчала брань матери, причемъ она, какъ зврокъ, пряталась въ свою скорлупу. Въ оправданіе мистрисъ Понтинъ надо замтить, что, несмотря на ея постоянную раздражительность, никогда еще молодая двушка не видла ее въ такомъ бшенств. Кром смертельнаго отвращенія, которое она питала къ такого рода проступкамъ юности, приходилось еще приписать многое томительнымъ часамъ, проведеннымъ ею съ больною коровой, которые тяжело отозвались на нервахъ заботливой хозяйки. Съ криками и бранью, какъ ураганъ, промчалась она, таща за собою свою жертву, черезъ дворъ фермы, гд даже свиньи, лежа на боку въ вид громадныхъ, неподвижныхъ, синевато-багровыхъ мшковъ, взглянули на нихъ, мигая отъ удивленія, и влетла вверхъ по крутой лстниц въ мансарду, не переставая все время окачивать Анну самою грязною и отборною бранью.

— Сиди здсь до возвращенія дяди!— крикнула тетка, швырнувъ ее на кровать.— Я все разскажу ему, все, все, какъ было, онъ все узнаетъ. Боже мой! кто бы подумалъ, что его племянница такая безстыдница, ходитъ да цлуется на большой дорог? Не знаю, потерпитъ ли онъ, чтобы ты жила посл этого у него въ дом!

Анна почувствовала себя задтой и не могла больше молчать.

— Я и не останусь, если ему не хочется,— съ гордостью отвчала она.—Я могу идти въ услуженіе, какъ и другія двушки.

— Скажите на милость!— фуркнула ей тетушка въ отвтъ.— Да кто тебя возьметъ, неуклюжее отродье, потерявшее всякій стыдъ? Если ты думаешь, что я буду тебя рекомендовать, такъ очень ошибаешься,— на меня не разсчитывай!— Затмъ послдовалъ длинный перечень всхъ дйствительныхъ и предполагаемыхъ недостатковъ Анны, въ конц котораго тетка объявила ей:— Такъ вотъ и сиди здсь, пока дядя не вернется. Ужина не жди,— не получишь.

Она затмъ вылетла изъ комнаты такимъ же вихремъ, какимъ вошла, повернула ключъ въ замк и, тяжело ступая, спустилась съ лстницы.

Долго лежала Анна на постели, уткнувъ лицо въ подушку, и долго мочила она ее слезами. Выплакавшись, двушка сла на кровать. Комната была совсмъ темна, а въ дом полная тишина. Ни единаго звука кругомъ, только втеръ завывалъ и дождикъ шумлъ по листьямъ вязовъ, стоящихъ передъ домомъ. Анна встала, обмыла лицо и закрыла окошко, затмъ, дрожа отъ холода, она начала раздваться, испытывая тошноту, которую не знала чему приписать, голоду ли, или чему другому. Она только успла снять съ себя башмаки и чулки, какъ вдругъ на крутой лсенк, ведущей въ ея мансарду, послышался странный шумъ, точно что-то очень тяжелое пыталось взбжать вверхъ по ступенькамъ и, спотыкаясь въ темнот, свалилось внизъ, пыхтя, со стонами и проклятіями. Анна вся похолодла. Она вспомнила, какъ однажды въ Лондон одна изъ жилицъ подняла на лстниц такой же шумъ, какъ дверь ихъ комнаты съ трескомъ отворилась и женщина съ сжатыми кулаками, распухшимъ лицомъ и съ пной у искривленнаго рта покатилась на полъ къ нимъ въ комнату. Въ ту же минуту она вообразила, что у тетушки тоже начинается припадокъ и что она добирается до нея. Что ей было длать? Она бросилась искать спички въ темнот, но спичекъ не было, и ей ничего не оставалось длать, какъ стоять и ждать, пока чья-то дрожащая рука ощупывала снаружи дверь, сразу не находя ключа и ручки, наконецъ, повернувъ ключъ, дернула за ручку двери.

Анна даже почувствовала что-то врод облегченія, когда въ комнату скоре ввалилась, чмъ вошла, мистрисъ Понтинъ и тяжело опустилась на низкій деревянный ящикъ, стоявшій у двери. Въ ея рукахъ былъ фонарь, она поставила его на полъ такъ, что ея лицо ярко освтилось снизу. При такомъ освщеніи всякое лицо производитъ странное впечатлніе, такъ какъ вс тни, поднимаясь кверху, искажаютъ черты лица, лицу мистрисъ Понтинъ это придало безобразный и страшный видъ. Все оно было темно-краснаго цвта и распухло, надутыя жилы выпячивались на лбу и на ше, двойной подбородокъ и большія синія губы тряслись, она съ трудомъ дышала и захлебывалась, пытаясь что-то сказать. Не долго думая, Анна окунула губку въ холодную воду и подбжала съ ней къ тетк, намреваясь приложить ей губку ко лбу, но въ то же мгновеніе губка была вырвана изъ ея рукъ и, прежде чмъ молодая двушка успла опомниться, тонкія кисти ея рукъ попали въ могучіе тиски мистрисъ Понтинъ и она была отброшена, съ ревомъ и силой дикаго звря, къ противуположной стн комнаты, вслдъ за ней около самой ея головы о ту же стну шлепнулась и мокрая губка, а оттуда на полъ, образуя вокругъ себя небольшую лужу воды. Мистрисъ Понтинъ сидла, яростно поводя и сверкая маленькими глазками, раскраснвшимися какъ у разъяреннаго животнаго, она вся дрожала и, казалось, отъ бшенства вс волосы у нея стали дыбомъ, какъ щетина.

— Господи, что съ вами, тетя?— закричала Анна.

Два или три раза мистрисъ Понтинъ судорожно открывала ротъ, пытаясь заговорить, но губы ея отказывались произносить членораздльные звуки. Тогда, сдлавъ страшное усиліе надъ собой, она тяжело приподнялась съ низкаго ящика и, направляясь прямо въ Анн, стоявшей у стны, подошла такъ близко, что лицо двочки почти касалось ея собственнаго лица. Тяжело придавивъ рукой плечо Анны, тетка проговорила хриплымъ шепотомъ:,

— Ахъ, ты, дьяволъ!

Несмотря на ужасъ, овладвшій Анной, она успла подмтить, что отъ тетки пахло водкой, и была этимъ тмъ боле поражена, что мистрисъ Понтинъ была совершенно трезвая женщина, вполн удовлетворявшаяся двумя стаканами пива въ день. Вслдъ за хриплымъ возгласомъ послдовало молчаніе, тутъ Анна успла совершенно ясно представить себ страшную пустоту дома, въ которомъ не было ни одной живой души, кром нихъ двухъ, а также и отдаленность его отъ всякихъ сосдей. При этой мысли она еще больше испугалась.

— Да что такое случилось?— удалось ей опять спросить тоже шепотомъ.

Способность говорить тмъ временемъ мало-по-малу возвращалась къ мистрисъ Понтинъ.

— Гд мои индйки?— проговорила она, хотя все еще хриплымъ голосомъ, но уже громче прежняго.

— Какія индйки?— спросила Анна, не понимая.

— Какія индйки? такія — громко и рзко крикнула мистрисъ Понтинъ.— Ахъ, ты, негодная! смешь еще хитрить и длать видъ, что не знаешь, какихъ индекъ теб приказано было запереть въ хлвъ!

— Я заперла молодой выводокъ,— сказала Анна.

— Заперла, ты говоришь, заперла?… Га, га! только того недоставало, га, га!…— и тутъ мистрисъ Понтинъ разразилась сумасшедшимъ, истерическимъ хохотомъ. Затмъ, впадая снова въ злобную ярость, она схватила руку двушки у самаго плеча своими короткими пальцами и ущипнула ее изо всхъ силъ.

— Ты отъявленная лгунья, вотъ что!— проревла она, приходя въ еще большую ярость, быть можетъ, потому, что жертва ея не закричала отъ боли.

Схвативъ посл этого фонарь, она потащила Анну къ двери.

— Дайте мн хоть надть башмаки, тетя,— просила Анна съ тмъ вншнім спокойствіемъ, которое такъ часто скрывало испытываемый внутренній ужасъ,— мои ноги не обуты.

— Хотя бы ты была совершенно голая и тогда не дала бы я теб ни одной минуты оставаться здсь!— съ бшенствомъ крикнула тетка,и потащила ее, шатаясь, по крутой лстниц. Имъ пришлось пройти черезъ птичій дворъ, чтобы достигнуть фруктоваго сада. Анна чувствовала, какъ во двор гравій рзалъ и царапалъ ей голыя ноги, а въ саду ихъ мочила мокрая и холодная трава. Небо было покрыто тучами, но не сплошь, такъ что на нем еще отражалось то срое, разсянное мерцаніе свта, которое бываетъ въ лтнюю ночь именно въ Англіи. Подойдя къ свиному хлву, он и безъ помощи фонаря увидли, что дверь его была широко раскрыта. Тетка выпустила Анну и молча, съ трагическимъ жестомъ, указала на нее, посл чего, не то со стономъ, не то съ воплемъ, она уперлась головой въ открытыя ворота и разразилась неудержимыми рыданіями, которыя трясли и раскачивали во вс стороны ея громадное туловище.

— Такого большаго выводка никогда не бывало у меня,— жалобно голосила она,— и это послдній на ныншній годъ, другаго уже не будетъ… а теперь лисица ихъ всхъ до одного заберетъ.

— Ахъ, нтъ, тетя!— сказала Анна,— я не знаю, какимъ образомъ они вышли изъ хлва, но лисица не могла еще всхъ ихъ передавить, они забились куда-нибудь въ фруктовомъ саду.

Мистрисъ Понтинъ при этихъ словахъ забыла свои жалобы и снова перешла въ неистовство.

— И почему бы имъ забиваться въ фруктовомъ саду, я бы хотла знать,— завизжала она,— когда они вс до единаго могли свободно пройти въ гороховое поле? Если ужь тебя такъ хотлось бжать къ любезному, такъ, по крайней мр, ты бы могла не оставлять воротъ отворенными.

— Я воротъ даже не отворяла,— отвчала Анна,— я перелзла черезъ нихъ, а сначала заперла дверь хлва.

— Не смй врать!— крикнула мистрисъ Понтинъ и, схвативъ длинный прутъ, оставленный Анной у хлва, хлестнула имъ по ней.

— Тетушка, тетушка!— взмолилась двушка, кусая себ губы отъ боли,— не длайте этого, прошу васъ. Увряю васъ, я заперла индюшекъ въ хлвъ и, право, не отпирала воротъ, увряю васъ. Не знаю, кто могъ выпустить ихъ, разв только Альбертъ. Вечеромъ онъ былъ тутъ и напугалъ индекъ, а я ударила его.

— Въ самомъ дл? Какъ бы не такъ!— и снова тетка опять стегнула ее прутомъ по спин.— Я тебя проучу, если ты будешь мучить несчастнаго мальчика, да взваливать затмъ вс свои проказы на него, бднягу! Я бы, кажется, содрала съ тебя кожу, если бы могла!

Она опять стегнула ее прутомъ, еще разъ и еще, до тхъ поръ, пока изъ стиснутыхъ и поблднвшихъ губъ двушки не вырвался крикъ. Тогда, какъ бы удовлетворенная, мистрисъ Понтинъ бросила прутъ и потащила Анну за собой въ ворота, которыя, дйствительно, были раскрыты, и начала безумно метаться во вс стороны по широкому, отлогому гороховому полю и поискахъ за потеряннымъ выводкомъ.

— И корова пала, и индйки пропали,— все это хоть кого съногъ собьетъ,— стонала тетушка. Она вытащила новую свчу изъ кармана, зажгла и вставила ее дрожащими руками въ фонарь.— Ты выпустила индекъ, ты и искать ихъ должна. Если ты ихъ не найдешь, такъ и оставайся съ ними всю ночь въ пол. Безъ нихъ не возвращайся домой, если не хочешь, чтобы я теб переломала вс ребра.

Говоря это, она сунула фонарь въ руку Анны, толкнула ее еще разъ на прощанье и исчезла во мрак. Срая, прозрачная пелена кругомъ начинала сгущаться, тяжелая и низкая туча надвигалась съ отдаленнаго горизонта, который тоже въ свою очередь окунулся въ мрачную, непроглядную тьму. Одни только тяжело листные вязы, темне самой ночи, обрисовывались еще надъ изгородями, шепча и раскачиваясь отъ налетавшихъ по временамъ порывовъ втра и дождя. Въ отблеск фонаря, неотступно слдующемъ за Анной, было что-то зловщее, благодаря ему, иногда отъ нея тянулась дрожащая, причудливая тнь по крутымъ изворотамъ и колеямъ дороги, но большею частью имъ освщалось поле, на которомъ въ іюн еще горохъ цвлъ красивыми рядами, а теперь стоялъ голый, высохшій и черный, въ вид цлой арміи ободранныхъ скелетовъ.

Въ первую минуту для Анны было уже облегченіемъ то, что она освободилась отъ мистрисъ Понтинъ, и она съ жаромъ начала было искать потерянный выводокъ, но постепенно ея старанія начали, ослабвать и превратились вскор въ машинальную ходьбу. Мало-по-малу двушку началъ охватывать чисто-дтскій ужасъ передъ безграничною ночною темнотой, среди которой, за исключеніемъ ея самой, не видно было ни одной человческой души, передъ слабыми таинственными звуками въ вид вздоховъ, долетавшими до нея отъ далекой невидимой равнины, передъ рзкимъ, необъяснимымъ шуршаньемъ и трескомъ, раздающимся вокругъ нея въ листв и въ трав, но въ особенности страшилась она ярко-благо свтоваго пятна, окруженнаго черною движущеюся каймой ночнаго мрака, которое слдовало за ней всюду, куда бы она ни шла. Больно было и голымъ ногамъ, и всему тлу. Мелкій дождь покрапывалъ по временамъ, наконецъ, съ равнины принесло втромъ сильный ливень, тогда Анна подползла подъ терновый кустъ у самой изгороди и попыталась закрыть фонарь, чтобы освободиться отъ преслдующаго ее отсвта, но ея усилія были тщетны, такъ какъ фонарь оказался испорченнымъ. Спрятавъ тогда лицо между колнями, она ршила объ этомъ не думать и направить мысли на другой предметъ.

IV.

Анна чувствовала себя въ страшномъ одиночеств не только въ пол, но и въ цломъ мір. Все, что произошло съ того утра, когда она говорила съ дядей насчетъ Джеса, вспомнилось ей съ удивительною отчетливостью, теперь ей казалось, будто она опять все это переживаетъ. Припоминая позорныя, несправедливыя слова и жестокіе удары, она чувствовала теперь ихъ оскорбительность больне, чмъ тогда, когда переносила ихъ въ дйствительности, и тло, и душа ея страдали отъ причиненныхъ имъ ранъ, ей было и холодно, и больно, и никого не было, кто бы могъ придти къ ней на помощь. Весь ходъ жизни на ферм былъ Анн слишкомъ хорошо извстенъ, чтобы она могла надяться на поддержку со стороны дяди противъ тетки, къ тому же, Анна была слишкомъ молода и неопытна для того, чтобы взвсить, сколько было преувеличеннаго въ сильныхъ выраженіяхъ тетки. Жизнь представлялась ей безконечно-тяжелой впереди и лишенной всякой радости. Никого не было у нея, кого бы она могла любить, ее тоже никто не любилъ, за исключеніемъ бднаго Джеса, а быть его другомъ ей помшаютъ. Зачмъ, ахъ, зачмъ умеръ ея отецъ? Онъ умеръ и лежалъ глубоко подъ землей, вдали отъ нея, и не могъ слышать ея, какъ бы громко она ни звала его, она, все-таки, не могла удержаться и громко позвала: ‘Отецъ! отецъ!’ Звукъ ея собственнаго голоса испугалъ ее, Анну внезапно охватило другое, противуположное теченіе чувствъ, и она даже присла отъ страха, еще крпче закрывъ глаза обими руками. Въ эту минуту ей въ голову пришла отчетливая и страшная мысль, что если она оглянется, то увидитъ отца, одтаго какъ въ гробу и сидящаго около нея въ узкомъ бломъ просвт фонаря. Ей казалось одинаково невозможнымъ оставаться на томъ мст, невозможнымъ и двинуться съ него, но терпть доле такую муку, во всякомъ случа, она не могла. Бжать куда-нибудь надо было и, при своемъ паническомъ страх, она могла придумать только одно мсто, могла вспомнить объ одномъ только человк. Сдлавъ страшное усиліе надъ собой, она вскочила на ноги, схватила фонарь и побжала, чувствуя, какъ воображаемые преслдователи хватали ее сзади и какъ сердце ея отчаянно билось. Мигомъ перелзла она черезъ ворота и пробралась черезъ дорогу въ поле, прилегающее къ господскому дому. Въ самомъ воздух было тутъ уже что-то успокоивающее и ободряющее для нея, даже въ громкомъ фыркань стараго благо пони чувствовалось что-то родное. Первымъ движеніемъ ея было пробраться прямо къ двери Джеса и позвать его, но, подойдя поближе къ восьмиугольному домику, она остановилась: дйствительность со всею ея суровою реальностью предстала вновь передъ ней и она вспомнила, какое объясненіе дадутъ ея поступку, конечно, не Джесъ, а всякій другой, кто узнаетъ о немъ. Въ той сред, въ которой она жила, молодая двушка не можетъ оставаться въ невдніи зла. Впрочемъ, среди темноты и уединенія окружающей ея ночи, представлялось мало вроятности, чтобы это сдлалось извстнымъ. Вдобавокъ ко всему этому, въ Анн проявлялась иногда странная черта какой-то безпечности и равнодушія къ послдствіямъ, которая, казалось, ничего общаго не имла съ основными свойствами ея характера, какъ будто частица безсердечной беззаботности Селины перешла къ ней вмст съ боле скромною, серьезною и любящею натурой отца. ‘Не все ли равно,— думалось ей,— какъ я буду жить, хорошо или дурно, если меня незаслуженно уже теперь позорятъ самою грязною бранью?’ Тутъ она бросила горсть песку въ окно, а большимъ камнемъ начала стучать въ дверь. Джесъ услыхалъ шумъ, открылъ окно и высунулъ голову, чтобы узнать, кто стучался.

— Это я… Анна,— сказалъ чей-то голосъ тихо, но для него вполн явственно.

Послышалось восклицаніе, чирканье спички, затмъ настала тишина, пока Джесъ набрасывалъ на себя необходимыя одежды, и, наконецъ, онъ спустился со свчой въ рукахъ и отперъ дверь. Его лицо выразило самое непритворное удивленіе, даже безъ примси какой бы то ни было радости, когда онъ увидлъ Анну.

— Что такое, пожаръ у васъ въ дом?— спросилъ онъ, не будучи въ состояніи придумать другой, соотвтствующей необычайнымъ обстоятельствамъ, причины.

— Нтъ, нтъ… но… Ахъ, Джесъ! она меня выгнала изъ дому, да, выгнала…— Говоря это, Анна прислонилась головой къ каменному косяку двери и залилась слезами.

Джесъ поставилъ свчку на кирпичный полъ и ввелъ двушку въ нижнюю комнату, въ которой ничего не было, кром мшковъ и старой сбруи. Положивъ голову на плечо Джеса, она, рыдая, несвязными словами разсказала ему все, что случилось. Не въ его характер было выражать свои чувства бранью, но даже онъ не выдержалъ и сказалъ, что мистрисъ Понтинъ ‘хуже всякаго животнаго’.

— Посмотри, Анна, ты совсмъ промокла и продрогла,— сказалъ онъ, ощупывая ея платье и руки.

Дйствительно, на ней не было сухой нитки. Напряженіе нервовъ стало ослабвать, а физическая боль начала брать верхъ и настойчиво напоминать о себ.

— Здсь, внизу, нтъ камина, ничего нтъ,— продолжалъ онъ,— а у меня наверху заготовлены дрова въ камин и все, что нужно для утренняго чая,— я все съ вечера приготовилъ. Зайди ко мн, Анна, просушись немного, а я тмъ временемъ приготовлю теб чашку чая.

На одно мгновеніе она задумалась.

— Зайди, Анна,— настаивалъ онъ и прибавилъ съ укоризной:— Неужели ты не вришь мн и можешь думать что-нибудь дурное про меня?

— О, нтъ, я думаю не о теб,— отвчала она,— а что скажутъ другіе? Впрочемъ, внизу ли я буду, наверху ли, не все ли равно?

— Никто не узнаетъ,— сказалъ онъ.— Ты вернешься въ фруктовый садъ, прежде нежели начнутъ вс вставать. Ты, право, можешь заболть.

Они пошли наверхъ и Анна сла, положивъ ноги на сломанную мдную ршетку камина. Пламя вскор затрещало, охвативъ сухія дрова, и сразу придало всей комнат теплый и уютный видъ. Джесъ хлопоталъ, досталъ чайную посуду, черный маленькій чайникъ и старый котелокъ. Молодой человкъ испытывалъ глубокую жалость къ Анн и былъ полонъ негодованія, хотя и не выражалъ его, въ то же время, онъ не могъ въ душ не радоваться обстоятельствамъ, которыя давали ему возможность заботиться о ней, видть ее у себя въ комнат, окруженной и пользующейся его вещами. Ему очень хотлось своими руками согрть ея холодныя ручки и маленькія ножки, чтобы скоре вернуть имъ жизненную теплоту, но то самое, что длается въ другихъ слояхъ общества въ силу традицій благовоспитанности, Джесъ длалъ подъ вліяніемъ доброты и сердечности, он-то и заставили его избгать всего, что могло бы казаться злоупотребленіемъ ея случайною безпомощностью и зависимостью отъ него. Анна, опустивши голову на столъ, сидла съ закрытыми глазами, она ни слова не говорила, Джесъ тоже сидлъ молча у камина, переворачивая дрова подъ медленно закипавшимъ котелкомъ. Такъ незамтно она, сидя, и заснула. Сколько минутъ или часовъ она проспала, она не могла вообразить, когда вдругъ громкіе голоса, раздавшіеся внизу, разбудили ее. Одинъ изъ нихъ былъ сердитый и очень знакомый ей голосъ, при звук котораго вся кровь прилила къ ея сердцу. Анна вскочила съ своего стула. Въ комнат не было свта, кром огня въ камин, Джеса тоже не было: до ея-слуха доходилъ снизу его негромкій и заикающійся голосъ, говорящій что-то въ отвтъ на визгливые упреки мистрисъ Понтинъ. Цлый ушатъ словесныхъ помоевъ выливала она на Анну и на Джеса, называя его ея ‘любовникомъ’, ‘негодяемъ изъ дома призрнія’, и многими другими словами, большая часть которыхъ уже сыпалась на Анну въ этотъ вечеръ, но которыя теперь казались ей еще обидне и хуже. Ей и прежде было больно слышать ихъ, но въ глубин души она чувствовала скоре негодованіе, чмъ стыдъ, теперь же каждое слово падало ей на сердце, какъ удары молота. Она стояла, какъ прикованная, не будучи въ состояніи ни двинуться, ни крикнуть. Дверь внизу, наконецъ, захлопнулась, наступило молчаніе и Джесъ медленно пошелъ наверхъ. Шатаясь, Анна сдлала шагъ къ нему, широко раскрывъ глаза, съ мертвенною блдностью на лиц и крпко стиснувъ руки.

— Скажи мн… скажи мн…— говорила она, задыхаясь.

— Анна, голубушка, не принимай все это такъ къ сердцу!— былъ его отвтъ.

Она позволила ему отвести себя на прежнее мсто и сла, облокотившись на столъ и подпирая голову рукой.

— Я виноватъ,— сказалъ онъ печально, помолчавъ немного,— надо было бы мн лучше и основательне объяснить ей все, но она такъ много и такъ быстро говорила, что я не усплъ вставить ни слова… вдь, ты знаешь, Анна, я никогда не былъ уменъ.

— Что же она сказала?— спросила Анна.

Онъ замялся.

— Она сказала, чтобы ты не возвращалась боле на ферму. Но ты не обращай вниманія на ея слова: завтра вернется дядя, а онъ ршитъ иначе.

Анна покачала отрицательно головой.

— Нтъ, онъ ршитъ такъ… почему бы иначе и ршать ему?— спросила она съ такимъ скептическимъ и тупымъ спокойствіемъ, какъ будто они обсуждали чужую участь.

— Онъ не повритъ, чтобы мы съ тобой дурно и нечестно поступили,— съ горячностью воскликнулъ Джесъ,— тмъ боле, что это была бы неправда.

— Это неправда для насъ съ тобой, но это будетъ правдой для всхъ остальныхъ людей, Я, вдь, не могу сказать, что я не была здсь,— возразила Анна, не подаваясь его убжденіямъ съ преждевременною житейскою опытностью двушки, выросшей въ город,— съ тою самою житейскою опытностью, которая такъ безполезна была для нея въ критическій моментъ ея жизни.— Какъ же тетка узнала, что я здсь?— спросила она немного спустя.

— Не знаю,— отвтилъ Джесъ, ставя котелокъ опять на огонь.— Какимъ-то образомъ тутъ помогъ ей проклятый фонарь.

Они оба снова замолчали, Анна пристально глядла на столъ, машинально окуная палецъ въ молоко, пролитое на стол, и размазывая его по блестящей клеенчатой скатерти. Это спокойствіе, въ которомъ сказывалось изнеможеніе тла и всей нервной системы посл цлаго ряда потрясеній, озадачивало и пугало добродушнаго Джеса. Слезы для молодой двушки — совершенно понятная вещь, и онъ зналъ бы, что сказать Анн, если бы она плакала, но трудно было обращаться къ полубезчувственной двушк съ ласковыми и утшительными словами. Онъ налилъ чашку чаю и придвинулъ къ ней, но она не тронула ее, тогда онъ сталъ на колни и поднесъ чашку къ ея губамъ.

— Выпей, прошу тебя, душа моя,— сказалъ онъ ласково, какъ мать могла бы сказать своему больному ребенку,— ты себя сейчасъ лучше почувствуешь.

Она выпила и опустила голову на его плечо съ глубокимъ и тяжелымъ вздохомъ. Она вздохнула еще раза два, быть можетъ, и поплакала на его плеч, но затмъ неожиданно и совершенно внезапно уснула. Онъ продолжалъ стоять на колняхъ, поддерживая ея голову плечомъ. Вначал ему было отрадно чувствовать эту голову у себя на груди, ощущать ея дыханіе и мягкіе волосы у себя на щек, но черезъ нкоторое время его стало клонить ко сну и онъ почувствовалъ большую усталость. Люди съ сильно развитымъ воображеніемъ могутъ испытывать истинное наслажденіе, претерпвая физическую боль ради тхъ, кого они любятъ, но такіе люди обыкновенно не занимаются земледльческимъ трудомъ. Любовь Джеса къ Анн отличалась сердечностью и даже своего рода рыцарствомъ, которые, можетъ быть, въ Гайкрос и не имли себ равныхъ, но, несмотря на это, когда прошло полчаса и Анна продолжала спать, прислонившись въ его плечу, онъ почувствовалъ, что лучше было бы уложить ее спать. Но, вмст съ тмъ, онъ боялся сдлать движеніе, чтобы не разбудить ее, инстинктивно дознавая, что глубокій сонъ, охватившій ее, былъ боле чмъ необходимъ для обновленія ея физическихъ и нравственныхъ силъ. Джесъ цлый день возилъ навозъ и ему предстоялъ еще тяжелый дневной трудъ. Лвая рука и плечо молодаго человка, между тмъ, совершенно онмли, колни начали болть и мурашки забгали по ногамъ до самыхъ пятокъ, къ тому же, свча догорала, а другой у него не было. Ему удалось потихоньку достать рукой свчу и потушить ее пальцами, посл чего онъ продолжалъ еще долго стоять совершенно тихо, сколько времени онъ такъ простоялъ, онъ не зналъ, но оно показалось ему цлою вчностью, пока, наконецъ, положеніе его сдлалось совершенно невыносимымъ.

— Не знаю, хватитъ ли у меня силъ еще выдержать долго,— прошепталъ онъ въ полголоса.

Скоро посл этого Анна сдлала движеніе, закричала и отбросилась назадъ на спинку стула. Въ первую минуту Джесъ не могъ думать ни о чемъ, кром испытываемаго имъ облегченія: онъ вскочилъ на ноги и потянулся, вздыхая отъ удовольствія. Но затмъ онъ сейчасъ же опять подумалъ объ Анн и зажегъ спичку. Анна лежала, опрокинувшись на спинку стараго кресла, не совсмъ удобно, но, въ то же время, крпко спала. Онъ не ршился лечь на кровать и заснуть такимъ же крпкимъ сномъ, какъ она, боясь не проснуться во-время, такъ какъ черезъ часъ, не боле, обычная дневная работа должна была возобновиться. Онъ легъ на полъ передъ догорающимъ огнемъ и заснулъ тяжелымъ, тревожнымъ сномъ, просыпаясь постоянно. Между тмъ, настало холодное сентябрьское утро и волнистыя неясныя очертанія далекихъ горъ начали выступать на сромъ и спокойномъ небосклон.

Когда мистрисъ Понтинъ оставила Анну въ гороховомъ пол, она, въ дйствительности, не чувствовала ногъ подъ собой отъ утомленія, съ двнадцати часовъ дня она не брала ничего въ ротъ. Посл того, какъ она заперла Анну въ мансарду, она тотчасъ вернулась къ больной коров и, найдя значительное ухудшеніе въ ея состоянія, бросилась доставать бутылку водки, утшая себя мыслью, что если водка и не поможетъ, то не сдлаетъ и вреда. Водка, конечно, не спасла коровы, для поддержанія своихъ силъ мистрисъ Понтинъ сама выпила глотокъ изъ бутылки, причемъ глотокъ былъ настолько незначительный, что при обыкновенныхъ, условіяхъ онъ не могъ бы оказать на нее ни малйшаго вліянія, но на пустой желудокъ водка только еще сильне возбудила ея уже безъ того раздраженные нервы, и она почти опьянла. Выгнавъ Анну изъ дому, она поужинала и легла спать, но не могла спокойно заснуть, не будучи въ состояніи освободиться отъ тревожнаго чувства. Она проснулась и вспомнила о молодой двушк,проводящей ночь вн дома подъ открытымъ небомъ, и при этой мысли ей стало досадно. Ея чувства къ Анн не смягчились, напротивъ, непріятное сознаніе, что ея собственные поступки въ данномъ случа были далеко не безупречныя, еще боле укрпило въ ней желаніе давать поведенію племянницы то объясненіе, которое могло бы оправдать ея собственное безсердечное отношеніе. Она встала съ постели и стала у окна, изъ котораго былъ виднъ фруктовый садъ. Въ эту минуту внизу промелькнулъ свтъ и быстро пронесся по гороховому полю, она видла, какъ свтъ этотъ перебжалъ черезъ дорогу и исчезъ за воротами господскаго дома. Она смотрла и съ трудомъ врила своимъ глазамъ. Анна ли это? а если не она, то кто же могъ бы это быть? Наскоро одвшись, она вышла въ поле и осмотрла его все вдоль и поперекъ, на зовъ ень никто не отвчалъ, Анны въ гороховомъ пол не было. Тогда она направилась къ полю, прилегающему къ господскому дому, и увидла свтъ въ комнат Джеса, а внизу у самой двери его дома стоялъ ея же собственный фонарь, въ которомъ еще вспыхивала догорающая свчка. Анна оставила его на этомъ мст и забыла о немъ. Мистрисъ Понтинъ, не задумываясь, принялась стучать въ дверь и звать, Джесъ неохотно спустился къ ней. Онъ былъ не находчивъ и не могъ второпяхъ ничего придумать, ни отрицать правды, ни давать уклончивыхъ отвтовъ, онъ только могъ выставить собственную грудь, чтобы получить весь залпъ брани и не дать тетк пройти наверхъ въ Анн. Посл всего этого мистрисъ Понтинъ вернулась на ферму, пылая и торжествуя своею непогршимостью, которую она ошибочно принимала за негодованіе, однако, на другой день утромъ она въ душ не была спокойна и почему-то считала нужнымъ защищать свое поведеніе. Ей приходилось, такимъ образомъ, налегать на проступки Анны и она начала уже выводить изъ нихъ новые факты и новые проступки, вроятность которыхъ мало-по-малу превращалась для нея въ достоврность, и такимъ образомъ у нея въ голов вскор все смшалось: предположенія перестали отличаться отъ дйствительности, и всякая надежда разобраться въ этой путаниц пропала безвозвратно. Къ конц-концовъ, она готова была бы даже поклясться, что Анна проводила вс вечера въ комнат Джеса и постоянно упускала свою работу на ферм въ болтовн съ прохожими на дорог. Сопоставляя все это съ жизнью Селины, можно было бы предположить изъ словъ мистрисъ Понтинъ, что дочь ея явилась на ферму уже развращенной и что тетка оказывала ей незаслуженную снисходительность, обращаясь съ ней хорошо. Примрная мистрисъ Понтинъ, вообще, была слишкомъ занята своимъ хозяйствомъ, чтобы длать изъ сплетенъ постоянное и ежедневное препровожденіе времени, но, съ другой стороны, оправдываться только передъ собственною своею особой было слишкомъ ничтожнымъ удовлетвореніемъ и долго вынести такое положеніе она не могла, такъ что вскор посл утренняго завтрака она очутилась у своей двоюродной сестры Робинзонъ и передала ей всю исторію, которую она готовила въ возвращенію мужа, въ томъ вид, въ какомъ она сложилась въ ея голов въ полномъ и безнадежномъ смшеніи правды съ вымысломъ.

Къ Гайкросу, свернувъ съ Оксфордскаго шоссе, можно подъхать съ трехъ сторонъ. Эти три дороги изъ поколнія въ поколніе служили для мстныхъ жителей предметомъ безконечныхъ обсужденій: никто не оспаривалъ негодности всхъ трехъ дорогъ, но вс расходились въ вопрос о степени ихъ негодности. Мистеръ Понтинъ обыкновенно предпочиталъ возвращаться домой по той дорог, которая вела мимо стараго замка, но на этотъ разъ, желая высадить пріятеля на дорогу по направленію къ Оксфорду, онъ взялъ кратчайшій путь, мимо фермы Робинзоновъ. Мистрисъ Робинзонъ, еще издали увидвъ его экипажъ около сада своей фермы, поспшила, конечно, къ нему на встрчу и, остановивъ его, тутъ же выложила ему все, что случилось у него въ дом за время его отсутствія. Не было вопроса боле болзненно-чувствительнаго для Джемса Понтина, какъ вопросъ объ изстари установленной и всми признанной порядочности его семьи. Было уже достаточно тяжело для него признавать непріятное существованіе родственниковъ, живущихъ гд-то далеко въ большихъ городахъ, жизнь которыхъ не соотвтствовала традиціонному семейному идеалу, но чтобы молодая двушка, пріхавшая изъ Лондона, позорила его семью въ его дом, на глазахъ его же односельчанъ, было совершенно нестерпимо. Къ тому времени, какъ онъ подъхалъ къ своему дому, гнвъ въ немъ накипалъ, и онъ вышелъ изъ экипажа съ тмъ обычнымъ ему въ такихъ случаяхъ молчаливымъ и угрюмымъ видомъ, который не былъ лишенъ извстнаго достоинства. Онъ тмъ боле чувствовалъ нанесенное ему оскорбленіе, что въ силу уже нкоторой привычки въ немъ начинала возникать какая-то пассивная привязанность къ Анн.

Между тмъ, Анна, сидя у изгороди, поджидала его на той дорог, по которой онъ обыкновенно возвращался домой, при малйшемъ шум колесъ ея сердце начинало сильно биться, и она чувствовала и облегченіе, и разочарованіе, когда, при появленіи экипажа, оказывался не тотъ, котораго она ждала. Въ своемъ отчаянномъ положеніи, она ршилась встртить дядю на дороі и разсказать ему все, какъ было, прежде чмъ мистрисъ Понтинъ успетъ возстановить его противъ нея. Они условились съ Джесомъ, что если дядя продетъ другою дорогой, то ко времени обда онъ придетъ за ней и тогда они уже вмст отправятся на ферму. На церковной башн било какъ разъ двнадцать, когда Джесъ появился и сообщилъ Анн, что дядю видли дома уже цлый часъ назадъ. При мысли о предстоящей встрч съ нимъ она вся задрожала.

— Ахъ, Джесъ, я не въ состояніи идти,— сказала она.

Джесъ сдвинулъ шляпу на затылокъ и почесалъ голову.

— Что же ты будешь длать въ такомъ случа, Анна?— спросилъ онъ.

— Да это одинъ только пустой разговоръ,— возразила она.— На самомъ-то дл я, вдь, должна идти.

Они пробрались полями по задворкамъ деревни, чтобы никто не могъ замтить ея необутыхъ ногъ. Въ то время, какъ они, пройдя черезъ гороховое поле, подходили къ фруктовому саду, въ воздух чувствовалась особенная тяжесть и все кругомъ какъ-будто затихло. У стоговъ сна и на птичьемъ двор не было ни души, а боковая дверь во дворъ была, какъ всегда, открыта. Они вошли и остановились въ широкомъ корридор, ведущемъ въ выходной двери. Никто не замтилъ ихъ прихода: шумъ ихъ шаговъ былъ покрытъ стукомъ тарелокъ въ кухн и отдаленными раскатами приближающагося грома.

Анна только что начинала собираться съ духомъ, чтобы заявить о своемъ приход, какъ вдругъ дверь изъ кухни отворилась и дядя ея появился на порог.

— Ага!— сказалъ онъ, въ этомъ восклицаніи слышалось глубокое ожесточеніе.

Анна быстро подошла къ дяд и схватила его за рукавъ, дрога всмъ тломъ.

— Дядя,— воскликнула она,— прошу тебя, прошу тебя, выслушай меня. Я скажу всю правду… поврь, скажу!

Съ минуту онъ молчалъ, но затмъ сказалъ строгимъ голосомъ:

— Я желаю имть отвтъ только на одинъ вопросъ: была ты или нтъ у Джеса Вильямсъ прошлую ночь?

— Да… да, я была,— отвчала она, торопясь договорить.— Но дай мн разсказать теб, какъ это случилось и какъ все было.

— Больше я ничего не хочу знать,— отвчалъ онъ, грубо отталкивая ее отъ себя, такъ что она отлетла до самой стны.— Съ чему вс эти разговоры? Ты — потаскушка, и ничего больше.

— Мистеръ Понтинъ,— вмшался Джесъ, заикаясь и въ своемъ замшательств потирая колно шляпой.— Между нами ничего не было худаго, могу васъ уврить. Она пришла ко мн только потому, что шелъ дождь.

— Вотъ какъ! Кажется, ей бы можно было укрыться въ домахъ другихъ людей.

— У кого же, дядя?— спросила двушка, длая большое усиліе надъ собой, чтобы придать своему дрожащему голосу необходимую твердость.— Я здсь никого не знаю, за исключеніемъ знакомыхъ тети, и мн невозможно было идти къ нимъ и объявить имъ, что она меня выгнала изъ дому.

— Вы, кажется, изволите распространяться насчетъ жестокаго моего обращенія съ вами,— крикнула тетка вызывающимъ тономъ, выходя изъ кухни.— Скажите, пожалуйста! а я-то берегла и жалла эту негодную двчонку, которая, вдобавокъ, еще чуть не до-смерти избила бдняжку Альберта!

— Молчите, Дженни,— сказалъ фермеръ повелительнымъ тономъ,— предоставьте мн ршеніе этого дла.— Затмъ, поворачиваясь къ Анн, онъ спросилъ:— Можешь ли ты дйствительно дать мн клятву, что ты вчера въ первый разъ была въ дом Джеса Вильямсъ?

Она покраснла и потупила глаза. Дло въ томъ, что ей приходилось часто оставлять въ нижней комнат павильона заштопанныя ею вещи Джеса и, кром того, раза два она укрывалась въ ней отъ дождя.

— Раньше я никогда не была у него наверху,— отвчала она сдавленнымъ голосомъ.

— Наверху или внизу, все равно, ты тамъ прежде бывала?

— Да…. да… но,— съ трудомъ проговорила Анна, сдерживая рыданія,— я разскажу теб, какъ все это было. Тутъ ничего не было дурнаго, увряю тебя, ничего.

— А я говорю теб, что это весьма и весьма дурно.

Вслдъ за этими словами онъ направился большими шагами къ выходной двери, покрывая ея слабыя попытки объясниться стукомъ своихъ тяжелыхъ сапоговъ, съ размахомъ широко раскрылъ дверь, затмъ вернулся назадъ и сказалъ, указывая рукой на дворъ:

— Вотъ твоя дорога. Вонъ отсюда!…Кром позора, ты ничего въ этотъ домъ не внесла, съ позоромъ и уходи отсюда.

Онъ взялъ ее за плечи и спокойно, но неумолимо и твердо повелъ къ двери.

— Дядя! дядя!— и голосъ Анны оборвался,— она задыхалась, когда же онъ дотащилъ ее до порога, она съ отчаяніемъ и заливаясь слезами уцпилась обими руками за открытый воротъ его сюртука и раздирающимъ душу голосомъ стала молить о пощад:— Я — честная двушка, клянусь теб въ этомъ! Выслушай, только выслушай меня! Не гони меня, не давъ мн возможности сказать теб всего!

— Напрасно ты говоришь, будто я не далъ теб возможности сказать все, что нужно,— отвчалъ онъ строгимъ голосомъ.— Я спрашивалъ тебя ясно и отчетливо обо всемъ, что мн нужно было знать, и ты мн на все отвтила такъ же ясно и отчетливо. Посл этого никакія слова съ твоей стороны уже не могутъ измнить моего мннія о теб.

Джесъ, между тмъ, посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ вставить свое слово, наконецъ, проговорилъ, заикаясь:

— Мистеръ Понтинъ, я готовъ жениться на Анн завтра же, если только это можетъ повліять на ваше мнніе о ней.

Фермеръ повернулся къ нему и засмялся обиднымъ и грубымъ смхомъ:

— Не думаешь ли ты, что этимъ окажешь мн великую честь? Хороша честь, бездомнаго бродягу изъ дома призрнія называть своимъ племянникомъ! Поступай, какъ знаешь, Вильямсъ, для меня это безразлично. Ея поведеніе въ моемъ дом было позорное и она въ послдній разъ стоитъ на моемъ порог!

Онъ вытолкалъ обоихъ за дверь и, возвышая голосъ, крикнулъ имъ вслдъ:

— Слышишь ты, Анна Понтинъ? Съ этого дня ты для меня не существуешь!

Анна бросилась къ нему въ то самое мгновеніе, какъ онъ изо всей силы захлопнулъ за собой тяжелую дубовую дверь, не успвъ во-время отскочить, она получила сильный ударъ въ голову и съ громкимъ воплемъ отчаянія упала около самой двери на желзную скобку, ухватилась за нее обими руками и, обезумвъ отъ горя, начала ее трясти. Ей казалось невозможнымъ, немыслимымъ быть выброшенною такимъ образомъ изъ жизни, такъ внезапно, безъ всякаго приготовленія и въ одинъ мигъ превратиться въ никому ненужное, брошенное существо. Все это казалось ей, конечно, ничмъ инымъ, какъ уродливымъ кошмаромъ, который долженъ разсяться черезъ нсколько минутъ. Она винила себя за то, что не съумла иначе отвтить на вопросы дяди,— не съумла выяснить ему всю правду. Джесъ подошелъ и приподнялъ ее, она начала снова громко звать: ‘Дядя! дядя! выслушай меня!’ — и при этомъ стала биться руками и локтями объ дверь. Джесъ направился къ воротамъ, оглядываясь кругомъ и обдумывая вс событія съ своею обычною медлительностью. Когда онъ опять взглянулъ на Анну, она стояла и плакала на узкой вымощенной тропинк, говорила что-то про себя и машинально обтирала кровь съ пальцевъ и рукъ, которые безсознательно сама же поранила о желзныя скобки старой двери.

Между тмъ, давно пора было Джесу и Анн подумать объ убжищ. Тяжелая, черная грозовая туча съ красноватою зловщею каймой нависла надъ ближайшимъ холмомъ, она какъ будто всею своею тяжестью налегла на большіе вязы, которые въ полномъ затишь высились надъ ихъ головами. Кругомъ нихъ, надъ ними, внизу, всюду надвигались сумерки, но не т прозрачныя сумерки, которыя сопровождаютъ утреннюю или вечернюю зарю, воздухъ былъ тяжелый и удушливый, при взгляд другъ на друга, имъ показалось, что между ними виситъ креповый вуаль, покрывающій ихъ лица, далекая же равнина вся погрузилась въ трепетный синеватый сумракъ. Крестьяне бросили свои полевыя работы и улица въ деревн совершенно опустла, при наступающей темнот вс обычныя занятія внутри хижинъ тоже прекратились и неподалеку отъ фермы собралась небольшая кучка людей, ожидающихъ съ напряженіемъ и страхомъ перваго удара грома.

Анна дала Джесу вывести себя изъ сада и остановилась подъ вязами. Деревья были такъ высоки и на такомъ незначительномъ разстояніи отъ дома, что одно изъ нихъ непремнно въ какую-нибудь бурю должно было упасть на крышу фермы. Уже двсти лтъ стояли они тутъ и ничего еще не случилось, но Анн часто приходила эта непріятная мысль въ голову, когда она выглядывала изъ маленькаго окна своей мансарды на эти громадныя втви, которыя то гнулись и скрипли отъ зимняго втра, то раскачивались подъ тяжестью густой лтней листвы. Теперь она остановилась какъ разъ подъ ними, какъ бы выжидая чего-то.

— Ты не должна здсь стоять, Анна,— сказалъ ей Джесъ.— Куда намрена ты идти?

— Куда мн идти?— повторила она и, помолчавъ, прибавила:— Куда же, какъ не въ домъ призрнія для бдныхъ?

Въ эту минуту надъ ихъ головами раздался оглушительный трескъ, какой бы могъ произвести только Титанъ, разнося небесный сводъ на куски, за трескомъ послдовалъ долгій и раскатистый гулъ. Яркая лиловая молнія озарила даль и пробжала по горизонту вдоль всей линіи холмовъ, окружающихъ Оксфордъ. Башня Магдалины, Радкдифскій куполъ, высокій шпицъ Св. Маріи, вс башни и колокольни отдаленнаго города мгновенно выступили рзкими блыми очертаніями, сверкнувъ въ ослпительномъ блеск молніи, и такъ же мгновенно исчезли въ темнот. Оба, и Джесъ, и Анна, при первомъ удар грома, разразившемся надъ ихъ головами, невольно бросились другъ къ другу, но когда все затихло, Анна, отскочивъ отъ Джеса, пустилась со всхъ ногъ бжать по направленію къ крутому спуску, ведущему къ нижней части деревни. Спускъ былъ каменистый и неровный, она оступилась и упала, приподнявшись, она остановилась, чтобы перевести духъ, и Джесъ усплъ нагнать ее.

— Куда же ты идешь, Анна?— спросилъ онъ, блдный и взволнованный. Онъ схватилъ ее за кисти обихъ рукъ и съ минуту они стояли неподвижно другъ противъ друга, громъ, между тмъ, покинувъ отдаленныя горы и приблизившись къ нимъ, гремлъ внизу надъ равниной.

— Въ домъ призрнія для бдныхъ,— повторила она мрачно.

— Я не пущу тебя туда,— воскликнулъ онъ,— ни за что не пущу!

Онъ еще не договорилъ, какъ налетлъ сильный порывъ втра, и цлое облако пыли, смшанной съ соломой отъ сосднихъ стоговъ и дворовъ, понеслось къ нимъ на встрчу, крутясь по дорог и по улиц деревни. Гигантскіе вязы, дрогнувъ, со стономъ нагнули головы передъ налетающимъ вихремъ и, какъ бы готовясь въ борьб съ нимъ, стояли, размахивая и стуча своими могучими и тяжелыми дланями. Немедленно за первымъ бшенымъ порывомъ втра по дорог и по крышамъ хлестнулъ проливной ливень съ градомъ, производя шумъ, напоминающій топотъ тысячи ногъ летящей по воздуху конницы.

Джесъ все время говорилъ что-то Анн съ необычайною для него торопливостью, но первое время шумъ, произведенный бурей, покрывалъ его слова, Анна могла только замтить, что онъ весь дрожалъ и что его обыкновенно довольно неподвижное лицо было неузнаваемо: оно дышало страстною любовью и мольбой и было блдно, какъ смерть. По прошествіи нсколькихъ мгновеній двушка настолько привыкла къ шуму, что успла различить его слова:

— Ты никогда не вынесешь этой жизни,— говорилъ онъ съ волненіемъ,— ты не знаешь, какая тамъ жизнь, а я знаю.

— Я тамъ не останусь, я буду искать себ мста,— возразила она.

— Никто тебя не возьметъ,— продолжалъ онъ увщевать ее,— никто изъ порядочныхъ людей. Ты рискуешь попасть на страшный путь. О, Анна, Анна, моя дорогая!— не утерплъ онъ,— къ чему теб идти туда? Если я тебя всею душой люблю, зачмъ теб уходятъ и оставлять меня?

— Потому, что я хочу остаться честною двушкой,— отвчала она съ усиліемъ и отворачиваясь отъ него.

— Къ чему все это?— настаивалъ онъ.— Твой дядя возстановленъ противъ тебя и никто не повритъ теб, что бы ты ни говорила. Къ чему все это, скажи мн, когда я, если возможно, завтра же прошу тебя повнчаться со мой? Анна, вдь, ты знаешь, другаго въ мір я ничего и не желаю, я хочу только, чтобы ты была моею и чтобы я могъ на дл теб доказать свою любовь. Неужели ты можешь думать, что я тебя обманываю? Неужели не вришь мн, тогда какъ, будь я самымъ богатымъ лордомъ въ стран, я бы все, все отдалъ, чтобы только назвать тебя женою?

Неистовый порывъ втра сорвалъ съ него шляпу, но онъ и не думалъ бжать за ней, а стоялъ, удерживая Анну. Взглянувъ на минуту вверхъ, онъ, повидимому, теперь только замтилъ, что дождь лилъ, какъ изъ ведра, и что они оба промокли до костей. Опомнившись, онъ повлекъ ее по направленію къ старому господскому дому.

— Во всякимъ случа, ты не можешь оставаться здсь въ такую погоду,— сказалъ онъ,— ты должна укрыться отъ грозы.

Въ толстой стн, окружающей бывшую барскую усадьбу, у самаго павильона, была высчена маленькая дверь, которой они скоро достигли, здсь Анна остановилась.

— Посмотри, я вся промокла уже,— сказала она,— все равно, лучше не уговаривай меня, пусти, я уйду.

Онъ схватилъ ее въ свои объятія и крпко прижалъ къ себ, не внимая ея мольбамъ.

— Нтъ!— кричалъ онъ вн себя,— нтъ, я не отпущу тебя!

Они оба стояли въ проход стны, толщина которой защищала ихъ отъ непогоды. Въ это время внизу, на склон горы, слышалось шуршанье листьевъ, а вязы, орховыя и фруктовыя деревья подъ давленіемъ дождя, какъ колосья, наклонялись въ одну сторону. Вдали за блою дождевою завсой, въ разстояніи одной или двухъ миль, не больше, видно было съ того мста, гд они оба стояли, четырехугольное зданіе посреди большаго сраго поля. Внутри этого зданія жизнь представлялась тяжелой, холодной, безотрадной, а затмъ… что еще предстояло ей? Отъ заключившихъ же ее объятій вяло такою силой, такимъ тепломъ, и въ глазахъ, смотрящихъ на нее, было столько любви, опасенія и мольбы! Она шевельнула губами, онъ открылъ дверь и оба они переступили порогъ.

Анна слегла отъ всхъ пережитыхъ ею нравственныхъ потрясеній и физическихъ невзгодъ, болзнь ея, впрочемъ, оказалась мене серьезна, чмъ можно было ожидать, но въ первый вечеръ ея пребыванія у Джеса она почувствовала себя дурно, у нея сдлался жаръ и даже бредъ. Джесъ, испуганный ея состояніемъ, на другой же день позвалъ приходскаго врача, мистера Эванса, и попросилъ Бетси Тотъ присмотрть за больной, пока онъ будетъ занятъ работой. Оправившись отъ болзни, Анна ни однимъ словомъ уже не намекала на домъ призрнія для бдныхъ и стала молча ожидать минуты, когда Джесъ сообщитъ ей, что имъ предпринято для устройства ихъ свадьбы.

Наконецъ, разъ вечеромъ Джесъ, сидя рядомъ съ Анной и обнявъ ее одною рукой, сказалъ ей:

— Анна, дорогая моя, я спрашивалъ арендатора насчетъ нашего брака съ тобой и онъ сказалъ, что, такъ какъ мн только девятнадцать лтъ, то я могу жениться не иначе, какъ съ разршенія отца. Вотъ я и думаю сходить въ Оксфордъ въ воскресенье и оставить письмо въ трактир, гд отецъ ночуетъ, когда бываетъ въ город.

Мистеръ Шепердъ ошибался, думая, что Джесъ не имлъ права жениться, но такъ вообще думали многіе, а у него, кром общихъ основаній, были еще особенныя причины для такого толкованія закона, такъ какъ онъ самъ когда-то женился, будучи несовершеннолтнимъ, по спеціальному разршенію и помнилъ, что ему пришлось представить формальное удостовреніе въ согласіи своего опекуна. Въ большинств случаевъ, молодые, неопытные люди въ положеніи Джеса, прежде всего, обратились бы за совтомъ къ пастору своего прихода, но въ Гайкрос никому и въ голову не приходило обращаться къ мистеру Гэйзъ. Онъ былъ уже старъ и принадлежалъ къ тмъ бездарнымъ писателямъ и безплодно корпящимъ ученымъ, которые составляютъ особую и весьма любопытную боковую теологическую втвь, онъ когда-то написалъ нсколько молитвъ для домашняго употребленія и кое-какія наставительныя статейки съ объясненіями насчетъ исполненія нкоторыхъ пророчествъ. Въ настоящее время трудно было бы ему самому сказать, чмъ онъ былъ занятъ, сидя цлый день въ своемъ затхломъ и заваленномъ книгами небольшомъ кабинет, но такъ какъ онъ сердился, когда его отрывали отъ затятій, постепенно вс и перестали у него бывать.

Образованному человку можетъ казаться страннымъ, когда люди по вопросу, имющему для нихъ важное жизненное значеніе, довольствуются свдніями, полученными на основаніи неточныхъ, поверхностныхъ слуховъ и мнній, но среди бдныхъ классовъ мы постоянно встрчаемъ именно такое отношеніе къ длу. Ни Джесу, ни даже Анн не приходила и мысль въ голову, чтобы такой свдущій фермеръ и практическій человкъ, какъ добродушный и обезпеченный мистеръ Шепердъ, могъ не быть вполн знакомъ со всми тонкостями законовъ своей страны. И они оба, и вся деревня поголовно съ уваженіемъ, исключающимъ и тнь сомннія, подчинились бы всякому его ршенію относительно любаго изъ этихъ законовъ.

Джесъ Вильямсъ-отецъ, между тмъ, въ то лто нашелъ себ работу на новой барж и совершенно въ другомъ мст, такъ что ему не было надобности зазжать въ Оксфордъ. Нсколько времени потребовалось на полученіе этого извстія и на объясненіе его причины. Такъ какъ Джесъ не умлъ писать, то Анна писала за него нсколько писемъ старику, и долго письма эти разсылались всюду, гд можно было предположить, что они дойдутъ до него. Наконецъ, въ первыхъ числахъ января былъ полученъ отвтъ такого содержанія:

‘Джесъ Вильямсъ считаетъ сына Джеса вмст съ его двчонкой набитыми дураками, а коли такое мнніе придется имъ не по вкусу, такъ и чортъ съ ними. Дать согласіе на ихъ бракъ онъ не видитъ основательной причины’. Подпись: ‘Джесъ Вильямсъ, а за его неграмотностью — крестъ’.

Для пьянаго лодочника просьба сына о согласіи на бракъ была пріятнымъ и совершенно неожиданнымъ случаемъ дать хоть разъ ему почувствовать свою власть надъ нимъ, этой власти онъ давно лишился, благодаря ранней самостоятельности сына. Анна опять написала ему письмо, но отвта они уже не получили.

Для нея это выжиданіе было страшнымъ ударомъ, тогда какъ для Джеса, по правд сказать, оно имло мало значенія. Не подлежало сомннію для него, что черезъ годъ, когда онъ достигнетъ совершеннолтія, онъ будетъ свободенъ жениться на ней, а лишь бы была только увренность, что такое время настанетъ, все остальное ему казалось второстепеннымъ. Въ деревн было нсколько такихъ семей, въ которыхъ первыя дти родились до брака, но посл свадьбы никому не было охоты напоминать имъ объ этомъ, разв только въ разгар какой-нибудь ссоры, хотя бы возникшей по совершенно случайному поводу. Джесъ былъ уже счастливъ тмъ, что свилъ себ гнздо вмст съ Анной и не создалъ себ излишнихъ мелкихъ тревогъ. Но Анна принадлежала другому, боле высокому соціальному уровню, и она строже и внимательне относилась въ вопросамъ общественной нравственности. По мр того, какъ потрясеніе и возбужденіе, сопровождавшія удаленіе ея изъ фермы дяди, успокоивались, какой-то врожденный ей инстинктъ порядочности начиналъ все сильне, все настойчиве заявлять о своемъ прав на существованіе. Она стыдилась своего положенія, наложившаго на нее даже въ ея собственныхъ глазахъ позорное клеймо, которое и бракъ едва ли могъ вполн снять съ нея, но, въ то же время, она страстно желала этого брака. Въ первое время она ожидала, что свадьба ихъ совершится по прошествіи нсколькихъ дней, но малу-по-малу день этотъ какъ-то все дальше и дальше отодвигался и, наконецъ исчезъ въ совершенно неопредленномъ и туманномъ будущемъ. Во всякомъ случа, она вскор поняла, что ребенокъ ея долженъ родиться раньше, чмъ наступитъ для нея желанная перемна въ ея положеніи, и эта мысль терзала ее. Сознаніе позора, нанесеннаго ею своей семь, отзывалось въ ея душ съ неменьшею болью, чмъ въ душ самого мистера Понтина.

Между тмъ, по мр того, какъ зима проходила, лица Джемса Понтина и его жены не смягчались, а скоре ожесточались, они оба постарли и опустились. Они не могли ни на минуту забыть скандала съ Анной, тмъ боле, что она жила у нихъ подъ бокомъ, почти въ виду ихъ дома, но еще большимъ ударомъ было для нихъ извстіе о поступленіи любимца ихъ Бена въ военную службу и объ отъзд его въ Египетъ. Они долго поджидали письма отъ него или его собственнаго появленія, но онъ не пріхалъ, когда же, наконецъ, дядя самъ ршился похать и постить его въ казарм, онъ опоздалъ: Бенъ покинулъ Портсмутъ двумя днями раньше. Больше о Бен они ничего не слыхали.

Было бы ошибочно предполагать, что Анна не любила Джеса потому, что чувствовала себя несчастной. Правда, къ нему привлекъ ее не тотъ глубокій, неудержимый приливъ страсти, передъ напоромъ котораго уничтожаются вс преграды и исчезаетъ вся обыденность жизни и характера, совершенно такъ же, какъ исчезаетъ весь ландшафтъ подъ наплывомъ широкаго разлитія водъ, но, во всякомъ случа, она любила его отчасти вслдствіе болзненнаго сознанія тягости своего положенія, отчасти и вопреки этому же сознанію. Въ ея привязанности къ нему сказывались одновременно и любовь цивилизованнаго человка, и цпкость дикарки, чувствующей свою зависимость отъ мужчины, въ рукахъ котораго находится ея участь. Несмотря на всю глубину своей любви къ Анн, Джесъ не могъ, однако, въ силу этого чувства, сдлаться умне, чмъ онъ былъ отъ природы, и онъ не замчалъ всхъ ея мукъ. Къ тому же, и она сама переставала чувствовать эти муки, когда, по возвращеніи домой съ работы, Джесъ, сидя рядомъ съ ней у огня, курилъ или чинилъ сбрую, а она, съ своей стороны, штопала и шила. Хотя жалованье, получаемое имъ, было не велико, но оно давало имъ возможность жить, удовлетворяя первымъ ихъ потребностямъ. Беззаботная непредусмотрительность нужды тоже иметъ свою хорошую сторону, такъ какъ жизнь сдлалась бы нестерпимой, невозможной, если бы бднякъ постоянно вглядывался въ бездну лишеній, надъ которой онъ виситъ. Но Анна происходила изъ семьи бережливой и предусмотрительной и не могла вполн отдаваться такой счастливой безпечности. Во время послдней болзни ея отца вся семья ихъ жила только его сбереженіями и когда еще при жизни его они изсякли, то мысль объ этомъ не давала ему покоя. Такъ и она теперь, замчая, что весь заработокъ Джеса уходилъ еженедльно на необходимыя для нихъ пищу, отопленіе и плату за квартиру, постоянно спрашивала себя: что длать въ виду рожденія ребенка и во что одться имъ, когда платья откажутся служить? Она знала, что самое тщательное и искусное штопанье не могло сдлать ихъ вчными. Бдные пожитки, оставленные ею на ферм, были отосланы ей теткой черезъ Авеля. Мысль о своей вынужденной праздности въ то время, какъ Джесъ цлый день былъ занятъ тяжелою работой, терзала ее, но къ полевой работ она была совершенно неспособна, а шитья въ Гайкрос она не могла достать: мелкопомстнаго дворянства не было во всей округ, а съ мстными крестьянами она не успла сблизиться настолько, чтобы получать отъ нихъ ту мелкую и постоянную работу, которая въ ихъ сред обыкновенно дается предпочтительно-близкимъ людямъ. Одна только прачка пастора, мистрисъ Бэкеръ, давала ей изрдка незначительный заработокъ, зазывая ее къ себ для катанья блья. Мистрисъ Бэкеръ была толстая, здоровая женщина съ неизмнно-красными щеками и несомнннымъ добродушіемъ, несмотря на крайнюю говорливость, которая заставляла ее предпочитать молчанію всякую, даже нескромную болтовню. Незадолго передъ тмъ случилось, что нкоторыя изъ безчисленнаго множества сказанныхъ ею словъ задли обладательницу единственнаго въ той мстности катка для блья, которымъ пользовалась вся деревня, собственница катка отвтила на оскорбленіе,нанесенное ей, тмъ, что освжила въ памяти своихъ односельчанъ нкоторые эпизоды изъ ранней молодости мистрисъ Бэкеръ, которые совсмъ ускользнули изъ памяти послдней, тмъ боле, что вся деревня успла позабыть ихъ: нельзя не признать за соціальнымъ кодексомъ низшихъ слоевъ общества, по крайней мр, по отношенію къ женщин, неизмримо больше разумности и человчности, чмъ за нашимъ. Отомстивъ обладательниц катка на практической почв, покупкой собственнаго катка, мистрисъ Бэкеръ въ случа нужды не только не избгала, но даже съ удовольствіемъ давала у себя работу людямъ, репутація которыхъ не колола всмъ глаза назойливою безпорочностью. Она очень охотно оказывала поддержку и бдной Анн, помощь ея была часто грубаго свойства, но всегда дружелюбна, и она длала все, что могла, если принять въ разсчетъ и ея собственныя матеріальныя стсненія, и строгій контроль, наложенный на нее старшею ея дочерью, которая служила прачкой въ ‘хорошей’ семь и была разборчива въ выбор себя общества. Мистрисъ Бэкеръ, можно сказать, относилась къ положенію Анны съ еще большимъ участіемъ, чмъ она вообще имла обыкновеніе выказывать своимъ ближнимъ. Она безпрестанно выражала ей свои опасенія относительно ея положенія и хотя ея замчанія длались съ добрыми намреніями, но они часто были и неудачны, и неумстны.

— Скажите мн, моя милая, продолжаетъ ли дйствительно Вильямсъ говорить съ вами о будущей вашей свадьб?— часто спрашивала она, попа Анна катала блье.

— Нтъ,— отвчала обыкновенно Анна съ дланнымъ равнодушіемъ,— къ чему же и говорить объ этомъ раньше времени? Заговоритъ, когда настанетъ пора.

Мистрисъ Бекеръ качала на это головой.

— Это, конечно, ваше дло, но я на вашемъ мст была бы спокойне душой, если бы онъ хоть изрдка заговаривалъ объ этомъ, хоть помаленьку, хоть за глоткомъ вина или хоть по воскресеньямъ, какъ случится. Я всегда люблю знать, что происходитъ въ душ человка, а какъ узнать, когда самъ человкъ объ этомъ не говоритъ? На мужчинъ нельзя полагаться, моя милая, они — перемнчивый народъ, поврьте мн, вотъ увидите, узнаете ихъ ближе и то же самое скажете. Еще вчера дочь разсказывала мн, какія дла длаются у нихъ въ дом, тамъ, гд она служитъ. Представьте себ, лакей, который былъ женихомъ экономки съ того самаго дня, какъ надлъ ливрею, оставляетъ мсто и собирается жениться на кухарк! Ну, какъ же врить имъ посл этого?

Спокойствіе, съ которымъ Анна выслушала этотъ разсказъ, казалось страннымъ мистрисъ Бэкеръ, чувствительная душа которой содрогалась неописаннымъ ужасомъ отъ такого доказательства предательскаго свойства мужской любви. Въ отвт Анны слышалось нкоторое упорство:

— Джесъ не изъ тхъ, которые говорятъ, и не изъ тхъ, которые зря, безъ причины, мняютъ свое ршеніе,— сказала она, затмъ, запнувшись слегка, она прибавила, красня:— да, къ тому же, онъ такъ, меня любитъ, что сдлаетъ все, что я у него попрошу.

Прачка молча расправила широкій блый галстукъ пастора и медленнымъ, ровнымъ движеніемъ провела по немъ утюгомъ. Дойдя до конца, она сказала:

— Господи! такъ говорятъ насчетъ перваго вс молодыя двушки, а каковы-то они на самомъ дл, узнаютъ поздне.

— Мистрисъ Бэкеръ!— воскликнула Анна,— ни вы, ни кто другой не имете права говорить, что Джесъ не хочетъ жениться на мн. Это была бы ложь, постыдная ложь, и прошу васъ не говорить объ этомъ со мной больше ни слова,— я и слушать не буду.

Мистрисъ Бэкеръ взглянула на нее удивленно, но и не безъ удовольствія:

— Ишь вы какая, Анна Понтинъ, право, молодецъ! Совсмъ такая, какая я была въ молодости. Я тоже не давала наступить себ на ногу. Вы можете быть уврены, что я отъ всей души желаю, чтобы Вильямсъ честно съ вами поступилъ, и надо отдать ему справедливость, онъ на видъ степенный и хорошій парень и, кажется, не иметъ въ виду васъ обмануть. Что же касается его любви къ вамъ, на это, повторяю вамъ, не разсчитывайте. Такова ужь ихъ природа: въ начал любятъ, а тамъ разлюбятъ. Объ этомъ нечего и горевать, къ тому времени онъ, пожалуй, уже привыкнетъ къ вамъ и не захочетъ мнять своей жизни, только не будьте съ нимъ слишкомъ податливы. Онъ совсмъ еще юнъ и, конечно, похожъ на всхъ остальныхъ, и поступать будетъ такъ же, какъ и вс. У васъ еще многое впереди: настанутъ такіе дни, когда онъ и лишнее выпьетъ, и такіе, когда вы не будете знать, чмъ ему и угодить, да и счастіе ваше, коли не хуже будетъ. Помните мой совтъ: не будьте слишкомъ податливы, авось еще и приведете его въ внцу.

Такъ произносила приговоръ мистрисъ Бэкеръ, подобно многихъ другимъ смертнымъ, надъ цлою половиной человческаго рода, исходя для этого изъ ограниченныхъ основаній ничтожнато личнаго опыта. Анна, къ счастію, хорошо знала Джеса и врила больше своему пониманію его, чмъ житейской мудрости и опытности прачки, хотя она ни на минуту не сомнвалась въ немъ, ей, однако, было обидно, что другіе не раздляли ея вры, тмъ обидне было это для нея, что, какъ и вс Понтины, она не терпла униженіи въ чемъ бы то ни было.

— Джесъ,— сказала она въ одинъ изъ воскресныхъ вечеровъ,— я хочу прекратить всякіе разговоры съ посторонними людьми, пока мы не обвнчаемся съ тобой.

Джесъ не торопясь вынулъ трубку изо рта и губы его медленно и широко раскрылись съ доброю и удивленною улыбкой. Онъ пока еще съ любовью наслаждался каждымъ ея словомъ, каждымъ ея движеніемъ, въ гордой же ршимости, съ которой она сдлала свое заявленіе, приподнявъ слегка голову и поставивъ чашку на подносъ, было что-то невыразимо забавное и ребяческое.

— Почему же такъ, Анна?— воскликнулъ онъ.

— Я, конечно, не хочу этимъ сказать, что ни съ кмъ не буду говорить,— продолжала она, быстро и ловко разставляя посуду на полк,— я знаю, что мн придется, все-таки, длать необходимыя закупки для дома. Но лучше бросить всякіе лишніе разговоры со всми этими женщинами у мистрисъ Бэкеръ, съ мистрисъ Пайкъ, Клинкеръ и другими, да и съ самой мистрисъ Бэкеръ лучше поменьше разговаривать.

— Я думалъ, что теб поболтать съ ними иногда и пріятно,— возразилъ Джесъ.— Большинство женщинъ, по крайней мр, любятъ поболтать. Но если теб хорошо и безъ нихъ и ты предпочитаешь оставаться сама съ собой, тмъ лучше, по-моему, тмъ лучше.

Анна обвила руками его шею и онъ радостно взглянулъ на нее.

— Мн бы только на тебя смотрть, а другихъ мн не нужно,— сказала она, цлуя его. Затмъ, помолчавъ, она договорила:— Ты очень добръ, Джесъ, и любишь меня, и я не врю, чтобы ты могъ перемниться. Они вс тебя не знаютъ, а, въ то же время, вс утверждаютъ, что знаютъ о теб гораздо больше, чмъ я.

— Что же они могутъ еще знать обо мн больше того, что вс уже знаютъ?— спросилъ Джесъ съ растеряннымъ видомъ.— За исключеніемъ разв только дома призрнія, меня ни въ чемъ не могутъ упрекнуть, я жилъ такимъ же порядочнымъ человкомъ, какъ и другіе, а, можетъ быть, и боле порядочнымъ, чмъ нкоторые.

По мр того, какъ онъ вдумывался въ слова Анны, онъ все больше и больше горячился и негодованіе его стало возростать.

— Что же они, наконецъ, сказали теб про меня, я бы желалъ узнать?— повторилъ онъ.

— Они говорятъ,— отвчала Анна,— что я не должна разсчитывать въ будущемъ на твою любовь, что вс мужчины таковы, они хотли бы даже уврить меня, что ты не женишься на мн, если только я не стану прибгать къ особымъ мрамъ, чтобы тебя принудить къ этому.

Джесъ Въ минуту помолчалъ, обдумывая все сказанное, затмъ хихикнулъ и, наконецъ, разразился громкимъ смхомъ.

— Чортъ возьми, душа моя,— сказалъ онъ,— пугнула-жь ты меня! А я-то вообразилъ, что понадобилось кому-нибудь воду замутить около меня изъ-за мстечка у арендатора. Господи! и къ чему теб, Анна, слушать всю эту чепуху? Я не думалъ, чтобы ты была такая глупенькая.

Анна улыбнулась, покраснла и сама недоумвала, зачмъ она слушала этихъ людей. Она стала на колни передъ огнемъ, держа за руку Джеса, который продолжалъ молча смотрть на нее. Огонь тмъ временемъ освтилъ яркимъ красноватымъ блескомъ золотые переливы ея блокурыхъ волосъ и нжный румянецъ на ея щекахъ, онъ опять засмялся.

Такъ сидли они передъ огнемъ и не безъ нкотораго права могли посмяться надъ тми изъ своихъ сосдей, которые, пройдя неизмримо большее разстояніе по тому же тоскливому жизненному пути, не съумли, подобно имъ, найти по дорог и тни испытываемыхъ ими наслажденій, и шли, подбирая только по пути ту безплодную пыль, которую напрасно называютъ ‘житейскою мудростью’.

Ничтожный заработокъ Анны у мистрисъ Бэкеръ, составлявшій шесть пенсовъ въ день, былъ случайный и почти не вліялъ на ихъ матеріальное положеніе, такъ что Анна ршила, наконецъ, сдлать новую попытку достать себ работу въ Оксфорд. Грязный февральскій снгъ уже начиналъ исчезать изъ-подъ изгородей и маленькіе беззащитные подснжники уже выглядывали и грлись на солнц въ открытыхъ мстахъ, когда Анна собралась съ этою цлью въ дорогу, имя въ карман нсколько грошей, сбереженныхъ отъ дровъ со времени наступленія теплой погоды. Результатомъ ея путешествія были два небольшихъ мотка красной и блой тесьмы, съ помощью которыхъ она смастерила на другой же день дтскій вышитый передничекъ, врод тхъ, которыми славилась обучившая ее школа. На эту работу она положила вс свои старанія и съ радостью при этомъ вспоминала, какъ нравились эти бездлицы дамамъ, посщавшимъ ея школу. По окончаніи работы она снова създила въ Оксфордъ, истративъ на это еще нсколько дорогихъ для нихъ пенсовъ. Еслибъ она ршилась обойти вс виллы въ предмстьяхъ города, то, по всмъ вроятіямъ, нашла бы немало охотницъ до такихъ издлій, но такое хожденіе изъ дома въ домъ ей претило по своему сходству съ нищенствомъ. Она отправилась по лавкамъ, но купцы, какъ это часто бываетъ въ провинціи, съ трудомъ допускали, чтобы покупатели ихъ одобрили вещь не парижскаго происхожденія. Хотя они и похвалили работу Анны, но требовали рекомендаціи относительно ея поведенія и выразили свои сомннія насчетъ пригодности передника для дтей ихъ кліентокъ. Словомъ, совершенно ясно было для Анны, что они не желали имть съ ней дла. Она побрела тоскливо домой, держа свою непроданную вещицу въ рук.

Поздне, когда уже наступило лто, она узнала, что готовилась свадьба дочери одного фермера, жившаго въ нсколькихъ миляхъ отъ нихъ, и немедленно отправилась въ ней, въ надежд получить часть заказа ея приданаго, вышла для этого изъ дому рано утромъ и вернулась поздно вечеромъ съ полною неудачей. Въ этотъ день Джесъ былъ занятъ съ утра уборкой сна и работалъ все время на палящемъ солнц, а вечеромъ повелъ купать лошадей къ одному изъ прудовъ стараго замка. Одна изъ лошадей, помоложе другихъ, обрадовавшись случаю понжиться въ прохладной влаг посл дневнаго жара и усталости, выскочила изъ чинныхъ рядовъ старшихъ, спокойно пьющихъ у берега въ помутившейся отъ грязи вод, и бросилась въ самую глубь пруда, съ наслажденіемъ шумно втягивая въ себя чистую воду изъ-подъ плоскихъ листьевъ и серебряныхъ чашечекъ трепещущихъ кувшинокъ. Не довольствуясь этимъ, дерзкій и непокорный молодой конь въ то время, когда уже вс остальныя лошади, мокрыя и довольныя, медленнымъ шагомъ направились ко двору фермы, упорно продолжалъ стоять посреди пруда, не подчиняясь увщаніямъ Джеса и ловко избгая ударовъ его длиннаго бича, такъ что Джесу пришлось, наконецъ, самому броситься въ воду и вывести лошадь на берегъ. Въ конц-концовъ, все-таки, отозвалось все это дурно не на лошади, а на человк. Окончивъ работу, Джесъ отправился домой и, въ ожиданіи Анны и ужина, прилегъ отдохнуть, но, прежде чмъ она успла вернуться домой, его мокрая одежда уже высохла на немъ. На слдующее утро, несмотря на испытываемую имъ боль во всхъ членахъ и на тяжесть въ голов, онъ работалъ на снокос до самаго вечера. Онъ хотлъ даже участвовать въ ужин, которымъ, по обыкновенію, мистеръ Шепердъ угощалъ всхъ рабочихъ по окончаніи уборки сна, но, присвъ за столъ въ числ другихъ, Джесъ почувствовалъ, какъ все вдругъ завертлось вмст съ нимъ я какъ у него въ рукахъ и ногахъ, вмсто костей, ощущались раскаленные желзные прутья. Онъ не могъ сть и, ничего не говоря, потихоньку всталъ и пошелъ домой. На другой день онъ слегъ и по прошествіи двухъ недль не могъ еще вставать. Имъ нечмъ было уже платить въ деревенской лавочк и они брали въ долгъ, а, между тмъ, докторъ говорилъ, что раньше шести недль Джесу нельзя будетъ и думать о работ. Боли онъ уже не испытывалъ, но лежалъ все время тихо и неподвижно, а Анна сидла около него и все думала о долг въ лавочк и о ребенк, который долженъ былъ явиться на свтъ Божій, не имя, кром краснаго, вышитаго передника, никакой покрышки для своей наготы.

Мистрисъ Бэкеръ изрдка заходила къ нимъ, но въ это время у нея самой ребенокъ боллъ корью и, кром того, въ деревн ходили какія-то интересныя для нея сплетни, которыя временно вышибли обоихъ Вильямсовъ изъ ея головы. Мистеръ Шепердъ зашелъ навдаться одинъ разъ и посылалъ часто справляться о больномъ, никто другой къ нимъ и не заглядывалъ, за исключеніемъ разв мистера Эвансъ, приходскаго врача.

Мистеръ Эвансъ былъ маленькій, живой человчекъ, съ молодымъ, пріятнымъ лицомъ, свтлыми усами и съ простою, обыкновенно несвойственною врачамъ манерой обращаться съ больными, которую онъ всми силами, но довольно неудачно, старался измнить, когда, по поручевш старшаго товарища, здилъ къ боле знатнымъ паціентамъ. Онъ разъзжалъ на прыткой лошадк, такой же подобранной а опрятной, какъ и онъ самъ, и самыя тревожныя для него минуты въ теченіе дня были т, которыя онъ проводилъ, отдавая на ея счетъ приказанія разнымъ мальчишкамъ, на попеченіе которыхъ онъ оставлялъ ее во время своихъ визитовъ у больныхъ. Анна всегда была рада, когда лошадка умнаго и добросердечнаго молодаго доктора останавливалась у ихъ двери и слышно было, какъ онъ быстрыми шагами вбгалъ по крутой и узкой лстниц ихъ павильона. Докторъ называлъ ее всегда мистрисъ Вильямсъ и для него она всегда была женой его паціента.

— Ну, Вильямсъ, ваше дло, кажется, наладилось и мн нечего безпокоиться за васъ,— сказалъ онъ однажды утромъ.— На вотъ за хозяюшкой-то вашей надо присмотрть. Я не могу допустить, чтобы она слегла тутъ же около васъ, у нашей сидлки и безъ васъ много дла на рукахъ и она бы явилась къ вамъ не съ особенно любезною физіономіей, если бы вы вздумали заболть.

Если согласиться съ мнніемъ людей, склонныхъ смотрть на ду вообще какъ на ‘предразсудокъ’ или даже какъ на ‘привычку’, то можно было бы сказать, что Анна за время болзни Джеса, подобно многимъ нуждающимся женщинамъ, почти отвыкла отъ нея.

— Такъ нельзя продолжать, мистрисъ Вильямсъ,— сказалъ докторъ, щупая ея пульсъ и качая головой.— Вы, какъ я вижу, не чувствуете сегодня склонности обдать, не такъ ли?

— Ни малйшей,— съ твердостью произнесла Анна, какъ бы не замчая ироническаго оттнка его вопроса.— Я и раньше не отличалась хорошимъ аппетитомъ, а теперь мн кажется, что, кром чашки чая, я ни въ чемъ и не нуждаюсь.

— Ахъ, ужь эти мн чашки чая!— воскликнулъ докторъ.— Вс вы, женщины, на одинъ ладъ: разума въ васъ всего на одинъ пенсъ.

Анна не была убждена его доводомъ.

— Все равно, мистеръ Эвансъ, никакой пользы не будетъ для меня, если я стану сть то, за что я заплатить не могу: вдь, такой кусокъ застрянетъ въ горл. И такъ, если я не могу быть крпче и здорове безъ лучшей пищи, то я и должна помириться съ своимъ нездоровьемъ.

— А почему бы вамъ не пойти къ… какъ, бишь, ее зовутъ?… къ этой длинноносой старой барын… къ жен вашего пастора?— спросилъ онъ.— Она, врно, не откажетъ выдать вамъ порцію раздаваемаго ею супа. Супъ ея не такъ дуренъ, какъ вы, можетъ быть, предполагаете.

Анна покраснла и потупила глаза.

— Я не могу идти къ ней, сэръ,— отвчала она и, помолчавъ немного, прибавила:— Она не изъ тхъ, которыя допускаютъ къ себ людей такихъ, какъ мы, не вполн…

Мистеръ Эвансъ завертлся на стул.

— Вотъ вздоръ!— воскликнулъ онъ торопливо, красня и сердясь, какъ будто непріятный намекъ имлъ отношеніе лично къ нему, а не къ Анн. Чувствуя, что разговоръ принялъ неудобный оборотъ, онъ поспшилъ превратить его и, вынувъ карандашъ изъ кармана, на-скоро и въ оффиціальномъ тон написалъ записку на имя мистрисъ Гейзъ, требуя ея вниманія къ данному, указываемому имъ, случаю. Онъ передалъ записку Анн и хотя грубовато, но горячо убждалъ ее отправиться съ ней въ домъ пастора ради Джеса и бднаго, не родившагося еще малютки.

Вызжая изъ деревни, докторъ погонялъ лошадь и думалъ:

‘Гд ей выдержать тряску жизни? Того и гляди, на ней можетъ очутиться такое бремя, которое окажется ей не по плечу и надорветъ бдняжк силы и сердце. Ну, и что же, если и надорветъ? На свт и безъ нея много женщинъ, и я вижу, что прилагать старанія, чтобы та или другая изъ нихъ не захлебнулась въ омут житейскомъ, просто глупая привычка, сложившаяся у меня въ силу моей профессіи’.

Лошадка нетерпливо завертлась подъ нимъ, онъ остановилъ ее, перескочилъ черезъ плетень и исчезъ за сосднимъ лугомъ.

VI.

Джесъ никогда особенно не тревожился мыслью о будущемъ, но теперь, когда голодъ стоялъ у дверей, онъ былъ признателенъ доктору за его совтъ и рекомендацію къ жен пастора, ему показалось очень глупымъ и страннымъ, что онъ самъ раньше объ этомъ не подумалъ. Было бы неврно предполагать, чтобы Джесъ могъ брезгливо относиться къ положенію человка, обратившагося къ общественной благотворительности, но, тмъ не мене, онъ настоялъ, чтобы Анна взяла съ собой вышитый ею передничекъ и показала жен пастора, какъ хорошо она работаетъ и какъ желаетъ работать. Ни тому, ни другому еще ни разу не приходилось говорить ни съ пасторомъ, ни съ его женой, и оба были такъ еще молоды, что не могли не питать нкоторыхъ неосновательныхъ надеждъ. Въ слдующую же субботу, утромъ, Анна боязливо, хотя, въ то же время, и ршительно, дернула за тугой звонокъ у дома пастора и попросила видться съ мистрисъ Гэйзъ. Ее ввели въ небогато убранную столовую, съ зеленымъ потертымъ ковромъ и скатертью. Мистрисъ Гэйзъ уже сидла за работой, она составляла списокъ именъ и принимала деньги по подписк для покупки на зиму теплой одежды для бдныхъ. Свою долю участія въ длахъ прихода она справляла безупречно. Если даже она иногда и захватывала въ этой сфер больше, чмъ по праву ей слдовало, то только вслдствіе глубокаго уваженія, съ которымъ она относилась къ литературнымъ трудамъ своего мужа, и потому, что не только она, но и самъ пасторъ признавалъ за ней больше природной способности для дла удовлетворенія грубыхъ и обыденныхъ крестьянскихъ нуждъ. Войдя въ комнату, Анна застала ее сидящей въ конц длиннаго стола, передъ ней былъ письменный приборъ и лежало нсколько счетныхъ книжекъ.

— Пятнадцать пенсовъ, одинъ шиллингъ и три пенса… Ахъ, это вы, Анна Понтинъ,— сказала она.— Садитесь и подождите минутку.— Затмъ, наклонившись, она продолжала считать.

Она была уже пожилая женщина, съ длиннымъ, костлявымъ носомъ и съ вьющимися каштановыми локонами, отсутствіемъ сдины въ которыхъ она чрезвычайно, хотя ошибочно, гордилась, такъ какъ при этомъ ея старое лицо казалось какъ-то еще жестче и сре. У окна сидла другая дама и суетилась надъ швейною машиной, если только слово ‘суетилась’ могло быть примнено къ широко сложенной, блокурой женщин, отличающейся спокойными движеніями. Она была на послднихъ степеняхъ молодости и начинала слегка толстть, въ ея рукахъ и въ твердомъ очертаніи полныхъ губъ и подбородка чувствовалось соединеніе нравственной и физической бодрости, совершенно, однако, не похожей на то напускное подражаніе мужской сил и развязности, къ которому стремятся молодыя женщины нашего времени. Анн казалось сначала, что присутствіе третьяго лица при разговор ея съ женой пастора не могло быть желательнымъ и только увеличитъ ея смущеніе, но вдругъ, къ ея удивленію, она, напротивъ, почувствовала что-то успокоительное во взгляд этихъ ясныхъ, веселыхъ голубыхъ глазъ.

— Ну, Анна Понтинъ, скажите, зачмъ вы пришли ко мн?— спросила мистрисъ Гэйзъ, откладывая, наконецъ, книгу и всунувъ очки въ футляръ.— Надюсь, для переговоровъ насчетъ вашей свадьбы. Мистеръ Гейзъ уже давно ждетъ, чтобы вы или Вильямсъ заговорили съ нимъ объ этомъ.

Она пользовалась для такихъ случаевъ именемъ пастора въ видахъ чистйшей формальности, такъ какъ всякій зналъ, что самъ пасторъ по дламъ своихъ прихожанъ никогда ничего не ожидалъ, не надялся и не опасался.

Анна взглянула ей прямо въ глаза и отвтила:

— Да, сударыня, мы уже давно оба были бы здсь, если бы Джесъ могъ жениться на мн.

— А почему же онъ не можетъ, я бы хотла знать? Какъ не стыдно вамъ обоимъ такъ позорить почтенную семью… Да, семья Понтиновъ — достойнйшая семья, надо ужь это сказать, и мистеръ Понтинъ усердно посщаетъ церковь.

— Джесъ готовъ жениться на мн хоть завтра, мистрисъ Гэйзъ,— возразила Анна,— если бы только получилъ согласіе отца… но отецъ не соглашается и онъ не можетъ этого сдлать.

— Вздоръ!— сказала мистрисъ Гэйзъ. Затмъ, посл короткаго молчанія, она спросила:— Ну, что вамъ надо?

Нужда — жестокій учитель. Анна подавила свою гордость и, подавая записку врача, отвчала:

— Докторъ веллъ мн придти съ этою запиской къ вамъ. Я бы не пришла, если бы Джесъ не былъ такъ болнъ. Онъ заболлъ боле двухъ недль тому назадъ и мистеръ Эвансъ говоритъ, что нсколько недль еще придется ждать, пока онъ окрпнетъ. Мистеръ Шепердъ очень заботливо относится къ нему, но нельзя и требовать, чтобы онъ платилъ полное жалованье и Джесу, и замняющему его рабочему. Вотъ какъ все и было,— закончила она довольно неопредленно.

Мистрисъ Гэйзъ надла очки и приступила въ чтенію записки доктора.

— Супъ скоро будетъ готовъ,— сказала она,— посидите здсь и подождите.

Анна, между тмъ, дрожащими пальцами развязала узелокъ съ дтскимъ передникомъ.

— Я взяла на себя смлость принести свою работу, чтобы показать вамъ,— проговорила она,— чтобы вы могли судить о томъ, какъ я могу шить. Наша учительница въ пансіон считала меня лучшей изъ своихъ ученицъ и почему бы мн не заработать что-нибудь хоть этимъ путемъ?

— И такъ, вы воспитывались въ пансіон?— сухо переспросила жена пастора.— Ну, посл этого нечего и удивляться… Ты слышишь, Мэри,— прибавила она, обращаясь къ блокурой дам,— вотъ теб обращикъ современной обучавшейся молодой женщины!

— Если бы не болзнь Джеса,— продолжала Анна, въ своемъ волненіи не замчая ея насмшливаго тона,— я бы никогда не ршилась безпокоить васъ, мистрисъ Гэйзъ, но, въ виду его болзни, я подумала, что вы найдете, можетъ быть, возможнымъ рекомендовать меня и доставите мн какую-нибудь работу.

Мистрисъ Гэйзъ перевернула фартучекъ и презрительно фыркнула.

— Работа, конечно, очень хороша. Я не имю претензіи знать, что можетъ нравиться теперешнимъ молодымъ матерямъ, но думаю, что такая вещица пришлась бы имъ по вкусу… она достаточно курьезна для этого. Но я, впрочемъ, не судья: я человкъ другихъ временъ и моя работа не длается на-показъ. А ужь рекомендовать васъ, Анна Понтинъ, пока вы не выйдете замужъ за Вильямса, я не могу. Объ этомъ безполезно и говорить, когда вы знаете, что въ деревн есть много достойныхъ, всми уважаемыхъ женщинъ, которыя рады были бы самому ничтожному заработку. А теперь посидите, пока я схожу и узнаю, готовъ ли супъ для Вильямса: ни одинъ изъ нашихъ прихожанъ не можетъ быть нами обиженъ въ этомъ отношеніи, и всегда онъ можетъ получить супъ, въ особенности когда болнъ.

Она вышла въ боковую дверь, а Анна стояла, растерянная и красная отъ стыда. Даже мысль о больномъ Джес едва ли могла бы удержать ее и заставить выждать возвращенія жены пастора съ ея супомъ, если бы въ эту минуту не раздался звонкій, пріятный голосъ той самой дамы, которую мистрисъ Гэйзъ назвала Мэри.

— Можно мн взглянуть на вашъ фартучекъ?— спросила она, обращаясь къ Анн.

Анна подошла и передала ей передникъ.

— Это очень мило,— сказала она,— продайте его мн.

— Какъ вы добры, сударыня!— отвчала Анна, красня отъ удовольствія еще больше, чмъ передъ тмъ отъ стыда и задтаго самолюбія.

— Вовсе не добрая,— сказала Мэри.— Эта вещь какъ разъ подходящая для маленькой моей племянницы, и я такой еще никогда не видала.

Она освдомилась, уметъ ли Анна обращаться съ швейною машиной, оказалось, что лондонская учительница, видя способности молодой двушки, научила ее и этому искусству, такъ что когда мистрисъ Гэйзъ появилась съ извстіемъ, что супъ будетъ готовъ только черезъ часъ или два, она нашла свою племянницу и Анну Понтинъ усердно хлопочащими надъ швейною машиной, приведенною уже въ должный порядокъ.

— Эта двушка заинтересовала меня, тетя Агнеса,— замтила Мери, когда Анна ушла.

— Ну, конечно,— возразила мистрисъ Гейзъ,— она привлекательна уже тмъ, что дурно себя ведетъ. Лично я предпочитаю честныхъ двушекъ… но я человкъ другихъ временъ и понятій, такъ что надо извинить мой дурной вкусъ.

— Вамъ бы не слдовало такъ часто намекать на это,— сказала Мери, добродушно смясь,— вдь, это является несправедливымъ осужденіемъ.

Въ теченіе многолтней своей больничной дятельности Мэри пріобрла какое-то особенное умнье обращаться съ людьми самыхъ различныхъ свойствъ и характеровъ. Путемъ опыта она знала, что иногда грубымъ людямъ необходимо грубостью же давать отпоръ, такіе люди, подобно животнымъ, склонны подчиняться только сил собственнаго оружія. Мистрисъ Гейзъ вспыхнула, замолчала и затмъ замтила, что племянница ея очень странный человкъ и что теперешняго молодаго поколнія она совершенно не понимаетъ. Однако, вслдъ за этимъ, она съ необыкновенною вжливостью и предупредительностью отвчала на вс вопросы Мэри насчетъ Анны. Она разсказала ей о скандал, происшедшемъ въ дом Понтиновъ, со всми добавочными деревенскими сплетнями, но, въ то же время, высказала и свое личное убжденіе, основанное на антипатіи въ мистрисъ Понтинъ и на свойственной ей природной наблюдательности, а именно, что тетка молодой двушки во всемъ виновата, это убжденіе, какъ мы видли, не смягчало, однако, ея строгаго осужденія поведенія Анны. Она, подобно Джемсу Понтину, придавала больше значенія самимъ фактамъ, нежели объясненіямъ, могущимъ освтить ихъ.

Въ тотъ же день, посл обда, высокая и плотная фигура Мери появилась у маленькой двери, продланной въ стн стараго господскаго дома, и когда дверь отворилась, на лиц Анны можно было видть какъ бы отраженіе свтлаго и радостнаго взгляда постительницы.

— Я принесла вамъ общанный супъ,— сказала она,— тмъ боле, что я хотла заплатить вамъ за передничекъ, кром того, вдь, вы знаете, я сестра милосердія, привыкла къ больнымъ и могу помочь вамъ въ уход за вашимъ больнымъ.

Удивительно, какъ одно появленіе Мери облегчило бремя людей, придавленныхъ тяжестью жизни и труда. Даже робкій Джесъ. не противился, когда она его приподнимала и приводила въ порядокъ своими сильными, мягкими и ловкими руками. Вскор даже онъ началъ съ нетерпніемъ ожидать ея появленія и всегда встрчалъ ее съ радостною улыбкой, которая удивительно оживляла его немного туповатое лицо. Случайность дала Мэри возможность оказать и Джесу, и Анн еще и другаго рода помощь. Она готовилась къ отплытію въ Индію, гд должна была стать во глав женскаго персонала въ большомъ госпитал, ей оставалось не больше мсяца, чтобы снарядиться для путешествія, а, между тмъ, она еще не начинала своихъ приготовленій. Она хотла воспользоваться своимъ пребываніемъ въ Гайкрос, чтобы сшить себ необходимое блье, но такъ какъ ей давно уже не приходилось заниматься шитьемъ, то дло это оказалось для нея боле труднымъ и сложнымъ, чмъ она ожидала. Она съ восторгомъ передала весь закупленный ею матеріалъ въ искусныя руки Анны. Съ этого дня для Анны исчезли вс печальныя размышленія по поводу долга въ лавочк, и пеленки и дтскія платьица для ея будущаго ребенка стали мерещиться ей уже не во сн, а на яву, какъ нчто вполн возможное.

— Если хотите, я посижу вечеромъ съ Джесомъ, пока вы будете въ церкви,— сказала Мэри, заглядывая однажды, въ воскресенье, посл полудня, въ нижнюю комнату павильона.

— Очень благодарна вамъ, миссъ Мэри, но я не собиралась идти въ церковь.

Мэри не имла, конечно, въ виду обращенія Анны,— у нея были совсмъ другія цли.

— А я бы очень желала, чтобы вы пошли въ церковь,— настаивала она.

— Вотъ видите,— начала объяснять Анна, не глядя ей въ лицо,— мн не хочется идти туда… пока мы не обвнчаемся съ Джесомъ.

Мэри на минуту задумалась, затмъ спросила:

— Да что мшаетъ вамъ обвнчаться?

— Отецъ Джеса не даетъ своего согласія,— возразила Анна.— Мы писали много разъ, но онъ жестокій человкъ и ему доставляетъ удовольствіе мучить другихъ, а мистеръ Шепердъ говоритъ намъ, что бракъ нашъ не можетъ состояться безъ согласія нашихъ родителей, такъ какъ Джесъ несовершеннолтній.

— Если, дйствительно, это такъ, то это великое несчастіе для васъ,— сказала Мэри задумчиво.— Я не знаю, таковъ ли законъ, а, можетъ быть, мистеръ Шепердъ ошибается.

Анн показалось такое предположеніе совершенно невроятнымъ и она даже не упомянула о немъ Джесу.

Въ слдующій же вторникъ, рано утромъ, Мэри, отправивъ Анну работать на швейной машин въ нижній этажъ павильона, посадила Джеса на обычное кресло около окна и сла около него.

— Джесъ Вильямсъ,— проговорила она сдержаннымъ и серьезнымъ тономъ,— могу ли я разсчитывать на совершенно искренній отвтъ съ вашей стороны на одинъ очень важный вопросъ?

Джесъ слегка смутился торжественностью ея тона, однако, отвчалъ:

— Спросите, миссъ, и я вамъ по совсти отвчу, какъ могу.

— Скажите мн, по правд, кром несогласія вашего отца, нтъ ли какой-нибудь другой причины, препятствующей вамъ жениться на Анн?

— Увряю васъ, что нтъ,— отвчалъ онъ,— другой причины и не можетъ быть. Неужели вамъ удалось уговорить отца?— и съ этими словами онъ взглянулъ на нее съ восторженнымъ благоговніемъ.

Она засмялась.

— Я и не пробовала, потому что и не стоитъ пробовать. Вчера я была у адвоката въ Оксфорд и онъ мн сказалъ, что вы ошибаетесь, думая, что нуждаетесь въ согласіи вашего отца. Съ шестнадцатилтняго возраста юноша иметъ право жениться, не спрашивая на то никакихъ и ничьихъ позволеній.

Выслушавъ новое изложеніе закона со стороны Мэри, Джесъ сидлъ нсколько минутъ, разинувъ недоврчиво ротъ, наконецъ, въ его голов стало проясняться и мелькнула мысль, допускающая возможность такого предположенія.

— Адвокатъ, можетъ быть, и правъ,— медленно проговорилъ онъ.— Эка штука-то! кто могъ бы подумать, что мистеръ Шепердъ ошибается!… Ну, а что, если адвокатъ ошибается?

Но тутъ же, насколько силы ему позволяли, онъ бросился къ лстниц и громко закричалъ:

— Анна, Анна! иди сюда скоре!

Она прибжала, испуганная, на громкій его зовъ, не зная, въ чемъ дло. Мэри и Джесъ, говоря оба заразъ, разсказали ей все. Первыя мгновенія, не будучи въ состояніи сразу понять ихъ, она стояла, широко раскрывъ глаза, и въ недоумніи смотрла поочередно то на одного, то на другаго. Но скоро голубые дтскіе глаза ея наполнились слезами, она подошла въ Мэри и, взявъ ее за об руки, взглянула ей въ лицо.

— Для меня вы не женщина, вы — ангелъ,— проговорила она.

Мэри обняла ее обими руками, Анна опустила голову на ея плечо и Мэри показалось, что она молча плакала. На ея собственныхъ щекахъ блеснули слезы и медленно скатились на свтлые волосы молодой женщины.

VII.

Благотворительность, когда она бываетъ успшна, не мене другихъ удачъ въ жизни можетъ дйствовать опьяняющимъ образомъ на человка. Даже Мэри, которая, все-таки, была простая смертная, что бы тамъ Джесъ и Анна ни думали о ней, не была вполн свободна отъ этого вліянія. Не довольствуясь тмъ, что ей удалось оказать имъ дйствительную услугу, ей захотлось до конца сыграть для нихъ роль доброй волшебницы и устранить съ ихъ пути всякія затрудненія, такъ чтобы въ конц ихъ исторіи можно было бы сказать не только: ‘такъ состоялась ихъ свадьба’, но даже: ‘и жили они счастливо до конца дней своихъ’.

Въ одинъ прекрасный день, заручившись порученіемъ отъ жены пастора для покупки птицъ на ферм Понтиновъ, Мэри отправилась къ нимъ и постучала въ ихъ тяжелую дубовую дверь. Она успла стукнуть не больше двухъ разъ, какъ на порог явилась сама хозяйка.

— Это ужь ваше счастье, миссъ,— замтила она, смахивая съ совершенно излишними стараніями пыль съ одного изъ креселъ гостиной.— Нашъ Бенъ всегда говорилъ, что стучать въ эту дверь такъ же безполезно, какъ если бы вы принялись будить мертваго стукомъ надъ его могилой. Онъ презабавный былъ, нашъ Бенъ, бдняжка! Знаете, тотъ самый, который теперь отправился къ дикарямъ.

Мистрисъ Понтинъ уже раньше видла племянницу пастора и тотчасъ узнала ее, но Мэри никогда не видла ее. Она ожидала встртить въ ней женщину съ неизмримо боле внушительнымъ видомъ, въ особенности, когда она вспоминала, что между ней и мистрисъ Гейзъ произошелъ когда-то крупный разговоръ, она не знала еще, что мистрисъ Понтинъ очень скоро забывала ссоры и относилась если и не съ подобострастнымъ, то, во всякомъ случа, съ особеннымъ уваженіемъ къ мелкопомстному дворянству. Въ ней не было и тни какихъ бы то ни было склонностей къ демократическимъ взглядамъ и она вполн признавала право священника своего прихода вмшиваться въ ея жизнь, но только въ дла незначительной для нея важности. Мэри чувствовала все неудобство вести желанный разговоръ, сидя совершенно выпрямившись на одномъ изъ волосяныхъ креселъ рдко посщаемой парадной гостиной фермы, подъ неподвижнымъ стекляннымъ взоромъ набитыхъ чучелъ животныхъ, служащихъ украшеніемъ комнаты.

Передавъ порученіе мистрисъ Гэйзъ, Мэри не знала, какъ заговорить объ Анн. Она пустилась было въ разсужденія насчетъ высиживанья яицъ и вообще объ уход за птицами, и, наконецъ, не видя возможности сразу перейти къ своей тем, придумала какое-то новое дло относительно тхъ же птицъ и общала надняхъ опять зайти. Во второе ея посщеніе мистрисъ Понтинъ повела ее во дворъ, гд сно было сложено стогами и гд рылись какъ разъ т изъ ея питомцевъ, которые должны были выставить ея искусство въ наиболе блестящемъ вид. Дверь большаго амбара была открыта и внутри его, въ углу, среди кучи сноповъ, въ смутныхъ очертаніяхъ виднъ былъ чопорный профиль старой индйки, той самой, которая была причиной столькихъ непріятностей въ семь.

— Много ли у васъ индекъ въ ныншнемъ году?— спросила Мэри.

Вопросъ былъ простой, но задать его было трудно, такъ какъ она чувствовала, что это былъ первый ходъ въ игр.

— Какъ вамъ сказать?…Изрядно,— отвтила мистрисъ Понтинъ.— Вонъ та старая индйка, нельзя сказать, чтобы сама много носила яицъ, но она высиживаетъ ихъ за то съ аккуратностью часоваго механизма. Вы можете себ представить мое положеніе, когда, въ прошломъ году, я думала, что она пропала.

— Разв она ушла отъ васъ?— спросила Мэри.

— Да, ушла!… Ужь можно сказать,— отвчала тетка.— Ее выпустили, вотъ что! Вернулась она ко мн, голубушка, въ такомъ вид, что и представить себ нельзя: полхвоста выщипано и безъ двухъ цыплятъ.

— Значитъ, все-таки, дло не такъ было плохо, какъ вы думала,— сказала Мэри и рискнула добавить: — Я надюсь, что и вообще не все было такъ ужь скверно, какъ вамъ казалось тогда, мистрисъ Понтинъ. А знаете ли, въ будущее воскресенье будетъ первое церковное оглашеніе о брак Анны?

— Кажется, пора, судя по тому, что говорятъ,— отвчала тетка. Въ голос ея не слышалось озлобленія, а скоре равнодушіе. Событія оправдали въ ея собственныхъ глазахъ, а также и передъ ея знакомыми, мнніе, которое она тогда высказывала насчетъ Анны, и какъ бы даже ея обращеніе съ молодою двушкой, такъ что, успокоенная на этотъ счетъ и не испытывая боле раздраженія отъ ежедневнаго сожительства съ Анной, тетка успла уже позабыть если не свою антипатію въ ней, такъ свой злобный гнвъ. Во время разговора съ Мэри, если лобъ мистрисъ Понтинъ и сморщился, а ротъ принялъ непріятное выраженіе, то слдуетъ предполагать, что вызвано это было не мыслью о дурномъ поведеніи Анны.

— За послднее время я часто видла Джеса Вильямса и вашу племянницу,— продолжала Мэри,— и я совершенно уврена, что когда они будутъ повнчаны, то вамъ нечего будетъ уже опасаться съ ихъ стороны новаго стыда для себя. Вс забудутъ прошлое, вы можете быть уврены, неужели вы и дядя ея одни только и будете помнить его? Я надюсь, что и вы все забудете.

— Я, пожалуй, согласилась бы на свиданіе съ ней посл ея свадьбы,— отвчала тетка,— конечно, съ тмъ условіемъ, что она придетъ и попроситъ у насъ прощенія и скажетъ, что мы съ дядей были правы и хорошо обходились съ ней. Но она, поврьте, миссъ, этого никогда не сдлаетъ… никогда! Они вс одной породы, эти Понтины, я ужь ихъ знаю, и не въ ихъ нрав такъ поступать, они вс лопнутъ на мст, прежде чмъ уступятъ. Во всякомъ случа, мой мужъ таковъ, и если бы она пришла къ намъ, то я не могу и предвидть, какъ бы онъ къ этому отнесся.

— Вроятно, онъ поступитъ сообразно вашимъ желаніямъ и мыслямъ въ этомъ дл,— сказала Мэри, льстя самолюбію хозяйки.

Мистрисъ Понтинъ стиснула губы.

— Ужь, пожалуйста, не говорите этого, миссъ, и лучшее тому доказательство — пребываніе Бена среди дикарей. Не я, смю уврить васъ, принудила его бжать къ нимъ. И, вдобавокъ ко всему этому, мистеръ Понтинъ все время откладывалъ свою поздку въ казармы, а я только и длала, что повторяла ему: ‘позжайте, онъ тамъ’,— вотъ не похалъ, когда я говорила, и опоздалъ.

Только теперь была затронута настоящая чувствительная струна. Было совершенно врно, что мистрисъ Понтинъ настоятельно и нсколько разъ убждала своего мужа създить въ казармы, чтобы повидаться съ Беномъ, и онъ дйствительно откладывалъ, пока Бенъ не ухалъ. Тетка не щадила упрековъ, и этотъ случай послужилъ къ еще большему разладу между супругами. Она окончательно убдила себя въ иллюзіи, что между ней и Беномъ никогда собственно не было серьезной ссоры и что только жесткое обращеніе съ нимъ дяди было причиной его бгства. Дружелюбная дловая ассоціація, заключенная между обоими Понтинами въ вид брака и поддерживаемая ими боле четырнадцати лтъ, была, такимъ образомъ, серьезно расшатана, хотя практическая ея сторона пока и оставалась еще въ цлости. Тетка сдлалась раздражительне, а онъ мене терпливъ. Джемсъ Понтинъ не имлъ обыкновенія доискиваться причинъ событій, происходившихъ вокругъ него, и потому онъ не могъ вполн опредленно и сознательно приписать свои несчастія добросовстному исполненію своего долга относительно родственниковъ. Онъ только говорилъ, что вс люди на одинъ покрой, что не стоитъ заботиться о нихъ и желать имъ добра, а лучше всего каждому человку заботиться только о себ и о собственныхъ длахъ. Рабочіе, которыхъ онъ нанималъ для своихъ полевыхъ работъ, замчали, что онъ съ каждымъ днемъ длался скупе и грубе.

Когда мистрисъ Понтинъ начинала говорить о Бен, то трудно было ее остановить. Напрасно пыталась Мери, съ помощью нсколько ловкихъ увертокъ, вернуть ее къ Анн и ея дламъ. Ей пришлось выслушать до конца всю исторію Бена, освщенную съ новой точки зрнія, а затмъ также и всю старую канитель про смерть Кайта и про ея замужство съ Понтиномъ, съ прибавленіемъ слегка измненнаго комментарія къ послднему событію.

— Я уврена, что никогда не ршилась бы выйти за него замужъ, если бы я могла предвидть, что онъ окажется такимъ жестокосерднымъ относительно бдняжки Бена.

Наконецъ, исторія кончилась и хозяйка замолчала, какъ разъ въ то время, когда Джемсъ Понтинъ открылъ калитку, ведущую изъ фруктоваго сада во дворъ, гд он стояли.

Мэри часто видла его въ церкви: онъ былъ человкъ не малаго роста, лучше сложенный, чмъ обыкновенно бываетъ въ его сред, и вся посадка его головы и плечъ и прямой, ршительный взглядъ придавали ему строгій и почти внушительный видъ. Онъ приподнялъ соломенную шляпу и подошелъ къ обимъ женщинамъ.

— Миссъ Мэри мн только что говорила, что въ будущее воскресенье состоится брачное оглашеніе Джеса Вильямса и нашей Анны,— замтила тетка.

На одно мгновеніе онъ строго взглянулъ на нее и затмъ, съ дланнымъ равнодушіемъ, совершенно непохожимъ на дйствительное равнодушіе тетки, возразилъ:

— Можетъ быть… но это не касается ни васъ, мистрисъ Понтинъ, ни меня!— Онъ повернулся въ Мэри и продолжалъ:— Прошу васъ передать мистеру Гэйзъ, сударыня, что я могу завтра прислать ему своего рабочаго, чтобы скосить траву на кладбищ. Онъ присылалъ ко мн за этимъ.

— Миссъ говорила тоже,— невозмутимо продолжала мистрисъ Понтинъ,— что надо было бы и намъ забыть ихъ прошлое, когда они обвнчаются.

Наступило молчаніе, во время котораго мистеръ Понтинъ съ нахмуренными бровями посмотрлъ на жену, а затмъ на Мэри.

— Она, что ли, просила васъ побывать у насъ?— спросилъ онъ.

— Кто? Анна?— проговорила Мери, смутившись слегка.— Нтъ, она мн ничего не говорила, она даже не знаетъ, что я здсь. Я только такъ… просто разговаривала съ мистрисъ Понтинъ.

— Я, конечно, могу понять и извинить ваше вмшательство,— отвчалъ онъ почтительно-высокомрнымъ тономъ,— я знаю, что вы не здшняя, и всего знать не можете. Но двчонка знаетъ мой взглядъ, да и вс сосди тоже. Она для меня чужая и я настоятельно прошу, чтобы со мной о ней не разговаривали, какъ о родн.

Съ этими словами онъ снова приподнялъ шляпу и пошелъ въ домъ.

— Вотъ видите, миссъ, съ нимъ безполезно и говорить объ этомъ,— сказала мистрисъ Понтинъ съ философскимъ спокойствіемъ, сбрасывая палкой послдніе остатки муки изъ сита,— да и нельзя сказать, чтобы онъ былъ вполн неправъ. Селина, мать Анны, была всегда дрянью, а вы знаете, у черныхъ кошекъ большею частью бываютъ черные котята. Часто, правда, говорится о томъ, что человкъ можетъ и исправиться,— конечно, это случается иногда,— но, какъ хотите, коли овчарк вашей случится потрепать хоть разъ овцу въ стад или куриц състь свое яйцо, вы уже не можете быть вполн спокойной на ихъ счетъ, если даже он, повидимому, и угомонятся. Извините, сударыня, если приходится такъ много говорить о жалкой, безсловесной твари, но увряю васъ, не такъ-то ужь он далеки отъ нкоторыхъ христіанъ, я говорю о тхъ, которые, конечно, ничего общаго со знатью не имютъ.

Слово христіане напомнило Мэри притчу о блудномъ сын и она намекнула о ней. Мистрисъ Понтинъ могла бы по справедливости отвтить, что до насъ не дошли свднія о дальнйшей участи этой исторической личности, но напоминаніе о блудномъ сын немедленно перенесло ее обратно къ разговору о Бен, отъ котораго уже оторвать ее было, невозможно.

Мэри была огорчена и разочарована своею неудачною попыткой примиренія и ничего не сказала о ней ни Джесу, ни Анн. Черезъ нсколько дней посл этого она покинула Гайкросъ. Маленькій омнибусъ со станціи Горслей пріхалъ за ней и своимъ обычнымъ медленнымъ шагомъ вскарабкался въ гору, прозжая мимо стараго барскаго дома на пути къ станціи, Мэри остановила экипажъ, чтобы проститься съ Джесомъ и Анной, поджидавшими ее у калитки.

Мэри выпрыгнула, держа въ рукахъ свои прощальные подарки: Анн она вручила свертокъ съ коленкоромъ и фланелью, а Джесу запечатанный пакетъ съ надписью: для покупки колецъ.

Прощанье было торопливое, но горячее. Вслдъ за отъзжающимъ экипажемъ раздались громкія выраженія благодарности и дружескихъ пожеланій, и Мэри, высунувъ еще разъ голову изъ дребезжащаго окна, увидла обоихъ въ послдній разъ: они стояли у калитки и солнце освщала блокурую головку Анны и длинную, похудвшую фигуру Джеса, въ то время, какъ онъ махалъ ей на прощанье краснымъ бумажнымъ платкомъ.

VIII.

Разлука съ Мэри огорчила обоихъ ея молодыхъ друзей, для которыхъ такъ много было ею сдлано, но огорченіе это не могло уничтожить доставленнаго ею счастья. На лиц Анны и во всей ея фигурк замтны были спокойствіе и дтская веселость, которыя Джесъ ни разу не видлъ въ ней съ того времени, какъ они сидли вдвоемъ на каменной оград сада. Онъ, съ своей стороны, наслаждался вполн вынужденнымъ болзнью отдыхомъ. Была лтняя пора, все купалось въ лучахъ жгучаго солнца, быть можетъ, и ихъ собственное настроеніе безсознательно поддавалось вліянію общей красоты и радости окружающаго ихъ міра. Одна эта сторона, однако, не могла бы вполн удовлетворить ихъ, если бы, въ то же время, не улучшилось и ихъ матеріальное положеніе, дло въ томъ, что Анна достаточно заработала, чтобы покрыть вс необходимые расходы, и когда въ теченіе трехъ послдующихъ воскресеній троекратное церковное оглашеніе объ ихъ брак состоялось, Джесъ уже былъ совсмъ здоровъ и снова работалъ у мистера Шепердъ. Наканун дня, назначеннаго для ихъ свадьбы, Джесъ отправился по желзной дорог въ Оксфордъ покупать свадебное кольцо. Анна общала встртить его на полевой тропинк, идущей со станціи къ Гайкросу. Въ то время, какъ она шла по дорог по направленію къ Горслей вдоль горнаго кряжа, Авель, рабочій мистера Понтина, прохалъ мимо нея въ пустой телг. У Авеля были свои особенныя причины, чтобы въ дл тетки и племянницы не сочувствовать первой, онъ былъ готовъ оказывать Анн всякія услуги и только сдержанность съ ея стороны не давала повода этимъ услугамъ принимать боле чмъ дружескій характеръ.

— Не хочешь ли я довезу тебя до Горслей?— крикнулъ онъ ей издали.

Анна отрицательно покачала головой.

— Спасибо, дальше втряной мельницы я не пойду,— отвчала она, и телга, подскакивая на ходу, покатила дальше.

Полевая тропинка тутъ же сворачивала съ большой дороги и спускалась внизъ, огибая высокій горный выступъ, всь поросшій дикимъ терномъ, на которомъ стояла втряная мельница, медленно вращая свои крылья при малйшемъ дуновеніи втерка. Анна присла на самомъ краю выступа, надъ спускомъ. Внизу, на равнин, ярко золотились нивы, а вдали, изъ-за темныхъ, громадныхъ крыльевъ мельницы и полуразрушеннаго ея основанія, кое-гд покрытаго красною черепицей, отчетливо виднлись синія горы. На всемъ пространств, которое охватывалъ глазъ, тянулись поля съ краснющею пшеницей и желтымъ, перистымъ ячменемъ, зрющими подъ августовскимъ горячимъ солнцемъ. Временный и непродолжительный ореолъ величія какъ будто освтилъ даже и то печальное поле, посреди котораго стоялъ громадный, мрачный домъ призрнія для бдныхъ. Анна слегка улыбнулась, глядя сверху на этотъ домъ и вспоминая, какъ Джесъ старательно избгалъ даже смотрть въ эту сторону, онъ неоднократно повторялъ, что ей нечего огорчаться, если ребенокъ ея родится раньше брака, лишь бы этому ребенку не суждено было попасть въ этотъ домъ. Она смотрла съ увренностью на будущее, зная, что одна мысль о возможности такого несчастья удержитъ Джеса всю жизнь отъ пьянства и лни, если бы даже онъ былъ склоненъ предаваться имъ. Съ горы ей была видна Горслейская станція, стоящая немного въ сторон отъ деревни. Между тмъ, по направленію отъ Оксфорда, медленно шелъ короткій поздъ, въ этомъ позд, по всмъ вроятіямъ, сидитъ Джесъ, подумала она. Въ эту минуту у нея за спиной скрипнули ворота при дорог: она обернулась и увидла приближающагося къ ней идіота. Съ помощью тумаковъ и пинковъ Джесъ отбилъ у Альберта всякую охоту заглядывать въ господскій садъ, и Анна давно уже не видла его. Онъ былъ еще грязне и имлъ еще боле отталкивающій видъ, чмъ годъ назадъ, и Анна, не желая смотрть на него, устремила глаза на станцію, позади которой какъ разъ въ эту минуту исчезалъ виднный ею раньше поздъ. Но идіотъ не хотлъ оставаться незамченнымъ. Онъ подползъ въ ней на живот и, упершись подбородкомъ на ея колно, единственнымъ зрячимъ своимъ глазомъ сталъ пристально глядть ей прямо въ лицо. Затмъ, широко раскрывъ пасть, онъ показалъ ей цлое и незрлое еще яблоко, находящееся у него во рту, и принялся грызть его съ шумнымъ и отвратительнымъ чмоканьемъ. Въ сущности, ничего опаснаго или враждебнаго не было въ дурак, и всякій мстный обыватель въ Гайкрос не нашелъ бы его даже отвратительнымъ, но Анна была боязлива и нервна.

— Оставь меня, уйди, Альбертъ,— крикнула она,— а то Джесъ теб задастъ.

Идіотъ посмотрлъ на нее снизу вверхъ вызывающимъ и хитрымъ взглядомъ.

— Джеса нтъ здсь,— медленно проговорилъ онъ хриплымъ голосомъ.

Она еще не знала, что въ теченіе года онъ усплъ пріобрсти большій запасъ словъ, и когда онъ заговорилъ, она вздрогнула совершенно такъ же, какъ если бы ей отвтила одна изъ свиней ея тетки. Въ эту минуту бшеный лондонскій экспрессъ со свистомъ промчался мимо станціи, оставляя за собой длинную блую спираль дыма. Альбертъ при этомъ вскочилъ на ноги и, указывая на поздъ, замахалъ своею ободранною фуражкой и, неистово подпрыгивая, сталъ кричать и смяться. Прохавъ мимо станціи, поздъ вдругъ замедлилъ ходъ и остановился. Идіотъ пустился со всхъ ногъ внизъ по тропинк, желая ближе подойти къ позду, въ то время какъ Анна, радуясь избавленію отъ него, продолжала сидть и безучастно смотрла внизъ на то мсто, гд двигалось нсколько темныхъ фигуръ между экспрессомъ и станціей, на половину скрытой отъ нея группой деревьевъ. Задержанный на одно мгновеніе экспрессъ пошелъ дальше. Между тмъ, Альбертъ уже не возвращался къ ней, занявшись подробнымъ осмотромъ трупа полусгнившаго кролика, валявшагося среди дикаго терна. Все кругомъ было тихо, тни отъ изгородей вдоль полей начинали удлиняться, отдаленныя горы постепенно исчезали въ сине-лиловомъ туман и крылья мельницы остановились въ полномъ затишь. Анна привстала и стала выжидательно смотрть внизъ по тропинк, но никого не было видно, стоялъ одинъ только Альбертъ на склон горы, внимательно что-то разглядывая. Вскор до ея слуха долетлъ шумъ телги, скачущей по дорог изъ Горслей. Можно было думать по быстрот, съ которой мчалась лошадь, что хавшій не могъ съ ней справиться, если бы, въ то же время, не раздавались громкіе, погоняющіе ее крики и щелканье кнута. Анна медленными шагами направилась къ воротамъ и остановилась съ празднымъ, слегка возбужденнымъ любопытствомъ выжидающаго человка, который не знаетъ, куда дть время. У воротъ телга круто остановилась: сдокъ съ такою силой потянулъ возжи, что лошадь присла на заднія ноги, это была рабочая лошадь, не привычная къ быстрой зд, и посл бшеной скачки она стояла, вытянувъ шею, вся покрытая потомъ и пылью, и тяжело дышала. Анна, къ своему удивленію, узнала телгу своего дяди и Авеля, сидящаго въ ней. Фуражка молодаго рабочаго совсмъ съхала на затылокъ и у него былъ странный и возбужденный видъ.

— Анна! Анна Понтинъ!— крикнулъ онъ во весь голосъ, несмотря на то, что она стояла въ нсколькихъ шагахъ отъ него.

Она вышла къ воротамъ.

— Ползай сюда, скорй! скорй!— кричалъ онъ.

— Что случилось, Авель?— спросила она, испуганная его видомъ и голосомъ.

— Не спрашивай, Анна,— отвчалъ онъ, махая рукой съ растеряннымъ видомъ.— Ползай сюда, говорю теб, и я въ мигъ доставлю тебя на станцію.

Она влзла торопливо, цпляясь за колесо телги, Авель помогала ей, тащилъ за плечи. Затмъ онъ повернулъ телгу, хлестнулъ изо всей силы по лошади и они помчались во весь духъ по прямой дорог къ Горслей.

— Скажи же мн, наконецъ, что случилось, Авель?— умоляла она.

— Я говорилъ, что не скажу,— отвчалъ онъ, отворачиваясь.

— Не случилось ли чего съ дядей?— спросила она.

Онъ тряхнулъ головой. Она почувствовала въ эту минуту, что для нея было бы облегченіемъ, если бы онъ отвтилъ утвердительно, и она молча упрекнула себя за такое чувство.

— Такъ съ Джесомъ?— спросила она,— не заболлъ ли онъ?

— Онъ не заболлъ,— сухо отрзалъ Авель.

Они начали спускаться по длинному отлогому спуску къ Горслей и, несмотря на это, Авель, обыкновенно очень осторожный, продолжалъ хлестать лошадь, стоя на передк телги и рискуя ежеминутно быть выброшеннымъ на мостовую. Его отвтъ, а въ особенности тонъ этого отвта еще боле встревожили Анну. Она съ испугомъ сжала руки.

— Съ нимъ случилось какое-нибудь несчастіе?— спросила она.

Авель, сдвинувъ брови, смотрлъ прямо передъ собой и, не отвчая, продолжалъ погонять лошадь.

— Авель!— крикнула она раза два,— Авель!— но онъ не обращалъ вниманія.

Наконецъ, она схватила его за платье.

— Скажи мн, въ немъ дло, Авель, скажи сейчасъ!

Онъ повернулся къ ней и выругался. Вообще, онъ былъ сдержанный человкъ и никогда не ругался, но въ эту минуту онъ самъ не зналъ, что говорилъ. Онъ, видимо, не былъ разсерженъ, а былъ только озабоченъ, блденъ и губы его дрожали. Анна вздрогнула.

— Если ужь надо знать теб, такъ нечего длать,— сказалъ онъ, наконецъ,— поздъ перехалъ черезъ Вильямса. Онъ переходилъ черезъ рельсы, когда шелъ экспрессъ, и попалъ подъ него. Только не плачь, ради Бога, Анна, не плачь!

Но она не плакала. Раньше она чувствовала какую-то неизъяснимую, мучительную тревогу, а теперь, когда ударъ обрушился на нее, она не чувствовала боли, какъ не чувствуютъ ее, когда пуля нанесетъ смертельную рану. Только все окружающее вдругъ сдлалось чмъ-то чуждымъ, недйствительнымъ, она машинально и беззвучно двигала губами, воображая, что говоритъ съ Авелемъ.

— Хорошо, что я случайно оказался на станціи,— продолжалъ Авель, чувствуя значительное облегченіе при вид, что ожидаемыхъ слезъ не послдовало,— а то никто бы и не зналъ, гд найти тебя.

— Онъ умеръ?— спросила она и на этотъ разъ уже громко.

— Нтъ,— отвчалъ Авель,— но онъ страшно раненъ.— Больше онъ или не могъ, или не хотлъ говорить ей, и до самой станціи она опять не знала, что думать и чего ожидать. Начальникъ станціи, высокій, здоровенный, желзно-дорожнаго типа человкъ, стоялъ около станціи и разговаривалъ съ молодымъ сторожемъ, единственнымъ своимъ подчиненнымъ. Оба съ серьезными и озабоченными лицами посмотрли на подъзжающую телгу.

— Это и есть та молодая женщина, сэръ,— сказалъ Авель.

— А!— проговорилъ начальникъ станціи, помогая ей слзть съ телги,— пойдемте, времени нельзя терять.

Съ этими словами онъ положилъ руку на плечо Анны и вывелъ ее черезъ калитку на путь. Между платформами рабочій посыпалъ землю золой, а по обимъ сторонамъ тянулись вдаль стальные рельсы, сверкая подъ лучами заходящаго солнца.

— Это печальный случай, ужасный случай… но вамъ надо крпиться, другъ мой,— началъ было начальникъ станціи, но не могъ продолжать: волненіе сдавило ему горло. Ему было жутко и тогда, когда онъ стоялъ въ ожиданіи, что вотъ явится какая-нибудь грубая, безчувственная деревенская баба, но появленіе на мст катастрофы этой нжной и тщедушной молодой женщины, готовящейся, повидимому, быть матерью, было ужасно.

— Случилось это такъ,— продолжалъ, оправившись, начальникъ станціи, поднимаясь вмст съ ней на противуположную платформу:— пассажирскій поздъ только что тронулся въ то время, какъ онъ заходилъ позади послдняго его вагона и собирался перейти черезъ другой рельсовый путь, такъ что онъ и не могъ видть подходившаго экспресса. Вы должны приготовиться къ тяжелому зрлищу, я боюсь, что онъ васъ уже, не узнаетъ,— добавилъ онъ, держась за ручку двери.— Подкрпите себя глоткомъ вина изъ моей фляжки, прежде чмъ войти.

Она покачала головой и вошла въ комнату вслдъ за нимъ. Два человка, повидимому, доктора, въ ту же минуту привстали и поспшно накрыли большимъ чернымъ брезентомъ распростертую на полу человческую фигуру и лежащіе около нея инструменты и бинты. Они стояли съ засученными рукавами рубашки, но оба, несмотря на эту предосторожность, были съ ногъ до головы забрызганы кровью и руки у нихъ были въ темно-красныхъ пятнахъ. Одинъ изъ нихъ взглянулъ на Анну, а другой посмотрлъ на лежащаго подъ брезентомъ человка, который не переставалъ издавать слабые и протяжные стоны, но, судя по его лицу, не могло быть сомннія, что онъ находился въ безсознательномъ состояніи. Голова, высунувшаяся изъ-подъ брезента, лежала откинутая на кучу кожаныхъ подушекъ, лицо было сро-пепельнаго цвта, искаженное отъ боли и ужаса, стянутыя губы обнажили стиснутые зубы и мутные безжизненные глаза выглядывали изъ-подъ нависшихъ вкъ. Неужели здоровое молодое лицо любимаго ею человка могло превратиться въ эту маску смерти, въ это страшное и для самой Анны совершенно чужое лицо? Она подошла къ нему, блдная почти какъ и онъ самъ, съ широко и напряженно раскрытыми глазами.

— Джесъ!— проговорила она громкимъ шепотомъ, но онъ, очевидно, не призналъ ее. Тогда, бросившись къ нему на полъ и хватая его одною рукой за голову, а другою за грудь, она собрала вс свои силы и рзкимъ, отчаяннымъ, несвойственнымъ ей голосомъ еще разъ крикнула: Джесъ! На его лиц промелькнула слабая, еле замтная тнь, какъ будто звукъ ея голоса усплъ проникнуть до его сознанія, но затмъ у нея уже не хватило силъ повторить свой зовъ, она положила свою голову рядомъ съ его головой на кожаную подушку и сдавленнымъ, раздирающимъ шепотомъ проговорила:

— Взгляни, милый, дорогой, взгляни на меня… Анна твоя здсь, около тебя!

Одинъ изъ докторовъ просунулъ ложку между стиснутыми зубами умирающаго и усплъ влить ему водки въ ротъ. Черезъ нсколько мгновеній Джесъ слегка приподнялъ вки и, хотя не сразу, но, наконецъ, все-таки, узналъ Анну, склонившуюся надъ нимъ. Она осыпала поцлуями и ласками его лицо, голову, волосы, называя его все время самыми нжными именами. Онъ продолжалъ смотрть на нее, болзненно сморщивъ лобъ, какъ бы стараясь собраться съ мыслями. Наконецъ, слабымъ голосомъ онъ медленно проговорилъ:

— Охъ, какъ горько, Анна… какъ горько!— и опять застонавъ, закрылъ глаза. Докторъ снова влилъ ему водки въ ротъ и когда онъ затмъ опять открылъ глаза, казалось, что онъ уже ясне сознавалъ окружающее. Онъ попытался приподнять руку къ груди, но она тяжело упала на полъ. Анна все еще стояла, близко наклонившись къ нему, чтобы не потерять ни одного изъ его словъ.

— Всунь руку въ карманъ жилета поскорй… поскорй,— сказалъ ей Джесъ.

Она откинула брезентъ съ его плечъ, ощупала его карманъ и вынула оттуда маленькій пакетъ, завернутый въ свинцовую бумажку.

— Это кольцо,— проговорилъ онъ, тяжело дыша.— Наднь его… скорй!…

Она повиновалась и дрожащими руками, не сознавая, что длаетъ, надла себ кольцо на палецъ, изъ глазъ ея градомъ полились слезы.

— Никто теперь не можетъ сказать, что я не хотлъ сдлать тебя честно моею женой,— продолжалъ, онъ отчетливе произнося свои слова.— Анна, Анна! голубчикъ, что ты будешь длать, когда меня не станетъ?

— Обо мн не безпокойся, милый,— рыдая, отвчала Анна.— Ахъ, Джесъ! Какъ же мн разстаться съ тобой?… Я не могу… Ты единственный человкъ, котораго я люблю… въ цломъ свт нтъ у меня никого другаго… я чувствую, что не достаточно показывала теб свою любовь все это время. Ты замнилъ всхъ и все для меня съ тхъ поръ, какъ отецъ мой умеръ, а теперь разв и ты тоже покинешь меня? Ахъ, Джесъ, другъ мой, дорогой ты мой, попробуй еще немного остаться со мной… прошу тебя, останься еще!…

Умирающій тяжело простоналъ, но затмъ, сдлавъ громадное усиліе надъ собой, сказалъ громкимъ и внятнымъ голосомъ:

— Что бы тамъ ни было впереди, ни за что не отдавай ребенка въ домъ призрнія. Лучше въ тысячу разъ намъ всмъ помереть, лучше пускай онъ умретъ съ голоду, только не отдавай его туда.— Голосъ его оборвался и онъ заговорилъ уже шепотомъ:— Мн хотлось бы еще…— но шепотъ его замеръ и перешелъ въ глубокій, протяжный вздохъ.

Докторъ поспшилъ опять влить ему водки въ ротъ, но она тонкою струйкой вытекла обратно изъ угловъ рта. Докторъ приподнялся и вышелъ изъ комнаты.

Анна продолжала сидть на полу около Джеса, изрдка утирая себ глаза, безпрестанно наполнявшіеся жгучими слезами, и держа руку Джеса, которая была уже и раньше холодна, когда она въ первый разъ взяла ее въ свою, а теперь становилась все холодне. Начальникъ станціи стоялъ молча у окна, повернувшись къ ней спиной,въ комнат никого другаго не было, и только изъ сосдней уборной, гд доктора мыли себ руки, слышенъ былъ сдавленный говоръ и шумъ бжавшей изъ крана воды. Анна все еще сидла, въ ожиданіи, что Джесъ опять откроетъ глаза и снова заговоритъ съ ней. Наконецъ, старшій изъ врачей подошелъ къ ней и тронулъ, ее за плечо.

— Пойдемте отсюда, милая моя,— сказалъ онъ тихимъ, добрымъ голосомъ,— не оставайтесь боле здсь.

— Разв вы собираетесь перенести его?— спросила она, становясь на ноги, и тутъ же добавила, подозрительно глядя на него:— Но вы не повезете его въ больницу общественнаго призрнія, неправда ли?

— Его отвезутъ къ вамъ, домой, если вы хотите,— отвчалъ докторъ,— но вамъ надо хать впередъ, не дожидаясь его.

— Да, конечно… чтобы все приготовить къ его прізду,— сказала она.— Ну, а что, если онъ придетъ въ себя, пока меня не будетъ здсь?

Докторъ съ минуту помолчалъ, затмъ съ особеннымъ удареніемъ отвчалъ ей:

— Нтъ, мой другъ, онъ въ себя не придетъ.

Анна съ неописаннымъ ужасомъ взглянула сначала на доктора,затмъ на лицо Джеса и потомъ опять на доктора. На этотъ нмой вопрошающій взглядъ врачъ почти невольно отвтилъ вслухъ:

— Да,— сказалъ онъ, печально качая головой,— вотъ уже четверть часа, какъ онъ умеръ.

Умеръ!… Прежде чмъ она успла вполн сознать все значеніе этого слова, она почувствовала, что вся комната сразу наполнилась густымъ мракомъ, но Анна, все-таки, продолжала стоять на ногахъ и слышала разговоръ окружающихъ.

— Ей дурно… поддержите ее,— сказалъ старшій докторъ младшему.

— Немудрено,— отвтилъ тотъ, опуская ее осторожно на скамейку,— это можетъ и совсмъ убить ее.

Раскрыли вс окна и бросились доставать вина.

Придя въ себя, Анна уже не чувствовала прежней мучительной душевной боли: все окружающее опять потеряло для нея свое обычное дйствительное значеніе и приняло какое-то другое, недйствительное, совершенно ей чуждое, какъ въ ту минуту, когда она впервые узнала отъ Авеля о случившемся. Она дала себя вывести изъ станціи, когда узнала, что скоро и Джеса привезутъ къ ней. На площадк около станціи стояла кучка людей, привлеченныхъ извстіемъ о катастроф. Молодой помощникъ пастора, пріхавшій на одномъ позд съ Джесомъ и бывшій свидтелемъ ужаснаго случая, оставался все время на станціи, но скоре въ качеств безпомощнаго и слабонервнаго зрителя, наблюдающаго издали роковыя событія, передъ которыми онъ чувствуетъ все свое безсиліе. Онъ не былъ, однако, лишенъ доброты и сочувствія къ ближнимъ, что и побудило его при данныхъ обстоятельствахъ добыть единственнаго существующаго въ Горслей извощика, на которомъ онъ и подъхалъ къ станціи въ ту минуту, когда Анна выходила на крыльцо. Для робкаго молодаго священника запереться при данныхъ условіяхъ съ несчастною Анной въ карету и прохать съ ней по безконечно-длинной дорог до самаго Гайкроса было настоящимъ геройскимъ подвигомъ, но онъ сознавалъ, что иначе поступить не можетъ, такъ какъ самого пастора тутъ не было, а оба доктора, которые хали въ экспресс и покинули его по случаю несчастія съ Джесомъ, ршили хать дальше съ первымъ же поздомъ. Намренія бднаго молодаго человка были неизмримо лучше ихъ осуществленія. Онъ былъ очень молодъ, только что вышелъ изъ Оксфордскаго университета и во всю свою жизнь не видлъ и не испыталъ никакихъ горестей, кром тхъ, которыя сопряжены были съ его ученическимъ трудомъ, кром того, онъ былъ совершенно лишенъ способности силой воображенія понимать чужое горе, что составляетъ въ человк не только неоцнимый нравственный, но и умственный даръ. Да и что могъ онъ сказать и что было ему длать передъ дйствіями рока во всей его сокрушительной и безпощадной сил? Ничего, разв только повторять вс избитыя утшенія и напоминанія о вол Божіей, какъ могъ бы длать новичокъ въ колдовств, когда онъ повторяетъ заклинанія изъ книги великаго волшебника, тайнъ котораго онъ еще не усплъ постигнутъ, и съ удивленіемъ замчаетъ ихъ безсиліе. Анна сидла молча и не плавала, ему сдлалось жутко на нее смотрть и онъ сталъ почти желать, чтобы она заплакала.

Когда они дохали до стараго господскаго дома, полдеревни стояло уже въ ожиданіи ихъ на дорог, узнавъ отъ Авеля о случившемся несчастіи. Молодой священникъ не безъ чувства облегченія передалъ ее на попеченіе женщины, стоящей у двери павильона. Это была мистрисъ Бэкеръ, которая отличалась не только тмъ, что въ молодости переступила до извстной степени границы, налагаемыя порядкомъ и приличіемъ, но, кром того, еще потеряла взрослаго сына, который былъ выброшенъ изъ телги и убитъ на мст. Такое стеченіе обстоятельствъ въ ея жизни, по ея собственному мннію и по мннію всей деревни, какъ бы предопредляло ее въ данномъ случа на роль утшительницы Анны. Дйствительно, и для бдной Анны было какъ будто мене жутко войти къ себ въ домъ не въ полномъ одиночеств, а чувствуя около себя поддержку сильной материнской руки. Впрочемъ, врядъ, ли можно было ей разсчитывать на одиночество, такъ какъ въ соболзнованіи сосдей, на ряду съ большою искренностью, была большая примсь любопытства и празднаго интереса ко всякаго рода приключеніямъ. Въ оправданіе всей этой кучки любопытныхъ, одинъ за другимъ появляющихся въ нижней комнат павильона, надо сказать, что если бы Анна такъ же чувствовала и думала, какъ мистрисъ Бэкеръ, то для нея увидть себя центромъ, всеобщаго интереса и каждому вновь прибывшему съизнова передавать обо всемъ случившемся доставило бы, несомннно, нкоторое развлеченіе и, если хотите, даже нкоторое печальное удовлетвореніе. Но теперь она сидла молча, усталая, опираясь подбородкомъ на руку, изрдка глубоко вздыхая отъ горя и отъ физическаго изнеможенія.

— Я ей приготовила чай, а она и не дотрогивается до него,— сказала мистрисъ Бэкеръ, обращаясь въ кружку женщинъ.— Какъ хотите, милая, а вы должны, все-таки, выпить его, ну, проглотите его какъ лкарство, если хотите, хотя смю уврить васъ, что чай просто прелесть какой! Не забывайте, вамъ не только о себ, приходится думать, моя милая, не такъ ли я говорю, мистрисъ Пайкъ?

— Да ужь конечно,— поддержала мистрисъ Пайкъ, съ участіемъ качая головой,— надо подумать и о бдномъ осиротломъ ребеночк.

Вс женщины шумнымъ хоромъ присоединились къ этому заявленію, причемъ бдное, еще не родившееся существо получило больше нжныхъ и ласковыхъ именъ, чмъ, по всмъ вроятіямъ, суждено было ему услышать въ теченіе всей его жизни. Когда же Анна послушно выпила предлагаемую чашку чая, то вокругъ нея снова раздался цлый хоръ одобренія.

— Ахъ, все это я испытала!— воскликнула мистрисъ Пайкъ.— Когда у меня такъ внезапно умеръ ребенокъ… помните, мистрисъ Клинкеръ, тотъ самый, крещеніе котораго я все откладывала до полученія новаго платьица… какъ ужь я горевала! Цлый день такъ бы ничего и въ ротъ не взяла, если бы только мужу не удалось достать для меня особенно хорошаго и вкуснаго кролика, а онъ знаетъ, что я большая охотница до кроличьяго мяса, сестра сама зажарила его для меня,— у меня самой, поврите ли, не хватало силъ и духу прикоснуться къ печк.

— Да, да, помню, какже, такъ все и было, мистрисъ Пайкъ,— поддержала мистрисъ Клинкеръ,— Господи! вотъ ужь горевали-то! А, право, странно, какъ подумаешь, сколько смертей приключилось въ моей-то семь, и ни одной такой неожиданной, внезапной. Правда и то, что мужъ приходится мн двоюроднымъ братомъ, значитъ, и наши съ нимъ отцы да матери въ такомъ же другъ съ другомъ родств, такъ что вс какъ бы изъ одной семьи, по семейному и кончаютъ, вс такъ и умираютъ помаленьку, посл болзни.

Едва кончила мистрисъ Клинкеръ, какъ завела свой разсказъ и мистрисъ Бекеръ, но обращаясь все больше къ Анн:

— Никто бы не подумалъ, глядя на меня теперь и видя меня такою свжей и здоровой, какъ я-то горевала, когда лишилась бднаго моего сына. Право, не солгу, если скажу, что догоревалась до того, что и подобіе человческаго образа утратила и превратилась въ какую-то тнь. Бдный сынокъ! онъ, пожалуй, и черезъ-чуръ падокъ былъ до крпкихъ напитковъ, но съ самыхъ малыхъ лтъ, надо отдать ему справедливость, онъ любилъ тоже и свою маму. И вотъ онъ, какъ теперь вижу, детъ себ рысцой внизъ съ горы и счастливъ себ, горемычный, напившись пивомъ, какъ вдругъ возьми и поскользнись лошадь, да и выбрось его изъ телги такъ, что онъ тутъ же прямо, можно сказать, и былъ переброшенъ въ вчность безъ малйшихъ приготовленій. Его подобрали и принесли домой на доск, но онъ уже былъ мертвъ, совсмъ мертвъ. Я и голоса его больше не слыхала посл того, какъ, выходя изъ дому, онъ сказалъ мн на прощанье: ‘не жди меня къ ужину, матушка, не жди’,— да, такъ точно и сказалъ онъ… А что, усплъ поговорить съ тобой Джесъ передъ смертью, Анна?

Глаза всхъ присутствующихъ уставились на нее съ живйшимъ любонытствомъ. Вс уже давно хотли разспросить ее о случившемся, но что-то во всей ея фигур затрудняло и удерживало кумушекъ отъ разспросовъ, она, однако, отвтила мистрисъ Бэкеръ.

— Да, усплъ,— сказала она, слегка дрогнувъ.

Больше она ничего не прибавила. Наступило молчаніе, никто не ршался на дальнйшіе разспросы и каждый про себя желалъ, чтобы кто-нибудь другой попытался продолжать ихъ. Въ эту минуту въ дверяхъ появился неожиданный для нихъ союзникъ въ лиц мистера Соломонсъ, который, въ качеств представителя ландлорда, сдавалъ внаймы павильонъ Джесу и котораго никакія сомннія или опасенія не могли остановить или удержать отъ какихъ бы то ни было вопросовъ.

Это былъ толстенькій человкъ, туловище котораго напоминало разбухшую тыкву, поддерживаемую двумя кривыми ножками. Носъ его тоже напоминалъ тыкву, хотя и другаго вида, такъ какъ она была краснолиловая и грушеобразная. Черная, совершенно новая шапочка торчала съ нкоторою развязностью на самой макушк его жирной, красноволосой головы и надъ распухшимъ лицомъ. Мистеръ Соломонсъ жилъ у самаго подножья горы и накопилъ не мало денегъ, занимаясь длами ландлорда, разведеніемъ лошадей и ростовщичествомъ. Въ Гайкрос онъ занималъ видное мсто и считался важнымъ лицомъ, это не мшало ему оказывать нкоторое снисхожденіе къ окружающему крестьянскому люду, въ силу котораго онъ любилъ проводить свои вечера въ деревенскомъ трактир ‘Королевскаго Герба’, тамъ, сидя на кресл, онъ усердно выпивалъ свою ежедневную порцію джина, разбавленнаго водой, и ораторствовалъ передъ восхищенными слушателями, пока не наступало для него время отправляться домой, и онъ съ трудомъ вваливался въ свою бричку. Ему необходимо было собрать послднія свднія о катастроф, чтобы передать ихъ во всемъ ихъ животрепещущемъ интерес въ тотъ же вечеръ своей аудиторіи за трубкой и стаканомъ, да кто, какъ не онъ, имлъ право безъ приглашенія войти въ этотъ домъ? Онъ лишь для формы только постучалъ у открытой двери своею сучковатою палкой и вошелъ въ комнату, не ожидая отвта. Затмъ, онъ слъ на стулъ около самой двери, подперши палкой свой жирный двойной подбородокъ и устремивъ на Анну мутные, водянистые глаза.

— Ну, что, моя милая, скажите мн, какъ вы себя чувствуете?— спросилъ онъ.— Это великое испытаніе, я долженъ сказать, да… великое испытаніе.

Анна пробормотала что-то совершенно невнятнымъ голосомъ.

— Я еще ничего не знаю, въ сущности, о случившемся,— продолжалъ онъ,— вотъ я и ршилъ добраться сюда и посмотрть, что съ вами сдлалось и какъ тутъ обстоятъ дла. Боже мой! Боже мой! да какъ это онъ умудрился попасть подъ поздъ?

Мистрисъ Бэкеръ поспшила дать на это надлежащее объясненіе. Ей было немного совстно за Анну, при вид, какъ мало готовности она проявляла въ дл оказанія любезности мистеру Соломонсъ. Вс подробности были переданы ею съ величайшею точностью, но поститель чувствовалъ, насколько пикантне было бы получить ихъ изъ перваго источника, такъ что, выслушавъ разсказъ мистрисъ Бэкеръ, онъ обратился снова къ Анн:

— И такъ, значитъ, вамъ удалось-таки съ нимъ говорить передъ смертью… это большое утшеніе, хотя врядъ ли онъ могъ сказать многое, бдняжка, вдь, не такъ ли?— Онъ замолчалъ въ тщетномъ ожиданіи отвта и продолжалъ, бросивъ взглядъ на ея лвую руку: — Во всякомъ случа, я вижу у васъ на рук кольцо,— вотъ это меня радуетъ. До меня, правда, доходили уже слухи, что онъ собирался жениться на васъ, но я не зналъ, что это уже совершилось.

— Ихъ внчаніе, увы! было назначено на завтрашній день,— пояснила мистрисъ Бэкеръ.— Онъ и похалъ сегодня въ Оксфордъ съ тмъ, чтобы достать кольцо: оно, врно, и попало такимъ образомъ къ ней на палецъ.

Анна вся вспыхнула при этихъ словахъ.

— Это онъ самъ сдлалъ, онъ веллъ мн надть кольцо тутъ же, при немъ, прежде нежели…— проговорила она и запнулась.

— Передъ закономъ, къ несчастію, это, все-таки, не иметъ силы, душа моя,— возразилъ мистеръ Соломонсъ, медленно качая головой.— Хотя онъ вамъ и самъ надлъ кольцо, но вы, тмъ не мене, и сегодня такая же незаконная жена, какой были и вчера. Я васъ глубоко жалю, поистин могу это сказать, и какъ посмотрю на васъ, моя бдная красотка, еще больне становится, но, въ то же время, нельзя скрывать отъ васъ правды.

Анна при его словахъ поднялась со стула. Линіи, образовавшіяся между ея бровями за послдніе два часа, выступили еще рзче и глубже. Анна мрачно нахмурилась и сверкнула глазами. Мистеръ Соломонсъ принялся успокоивать ее.

— Не надо все это такъ принимать къ сердцу, душа моя, что касается меня, то я вовсе не считаю васъ хуже изъ-за этого. Я готовъ врить, что онъ узаконилъ бы ваше положеніе, если бы остался въ живыхъ, я противъ этого и не спорю. Во всякомъ случа, не съ вами первой случился грхъ въ начал жизни, многія изъ молодыхъ двушекъ съ этого начинали и, несмотря на это все-таки, находили себ жениховъ, поздне. Что вы на это скажете, мистрисъ Бэкеръ?

Мистрисъ Бекеръ молчала. Мистеръ Соломонсъ выбралъ не особенно благопріятный моментъ для произнесенія своей краткой, но не вполн приличной рчи. Въ эту минуту среди небольшой толпы подростковъ, собравшейся у двери, произошло легкое смятеніе, кучка разступилась и на порог появилась фигура мистрисъ Гэйзъ. При вид ея, мистеръ Соломонсъ вскочилъ и поклонился, снимая шапочку, пробормоталъ что-то среднее между прощаніемъ и привтствіемъ, такъ что и разобрать нельзя было, и исчезъ съ изумительною быстротой. Анна, вызванная къ защит, все еще стояла среди комнаты, какъ загнанный зврь, ея прежнее угнетенное состояніе перешло въ мрачное и тревожное возбужденіе. Она, казалось, и не замтила исчезновенія своего мучителя.

— Да, это мое внчальное кольцо,— говорила она, протягивая къ толп свою лвую руку,— и я имю такое же право носить его, какъ вс т, которыя повнчались въ церкви. Джесъ выразилъ желаніе, чтобы я надла и носила его. Мистрисъ Гэйзъ, вы свидтельница тому, что завтра въ девять часовъ утра должна была произойти наша свадьба и что все было уже готово. Кажется, достаточно тяжко для меня оставаться въ живыхъ безъ него, но было бы ужь совершенно жестоко, если бы случайный фактъ, что смерть постигла его сегодня, а не завтра, долженъ былъ отозваться на всей послдующей жизни моей и моего ребенка.

— Да, это великая тайна и страшное наказаніе,— со вздохомъ проговорила мистрисъ Гэйзъ, снимая съ себя темную вуаль. Хотя вздохъ былъ, дйствительно, выраженіемъ искренняго участія, но случай былъ слишкомъ соблазнительный и удержаться отъ нравоученія она не могла.

— Да послужитъ это ужасное несчастіе вамъ въ назиданіе,друзья мои,— сказала она, обращаясь къ кучк молодыхъ двушекъ у дверей.— Я глубоко жалю васъ, Анна Понтинъ, но не забывайте, что Богъ наказываетъ любя, и примите Его наказаніе съ покорностью.

— Можетъ быть, я бы и приняла его, если бы оно было справедливо,— возразила непокорно Анна.— Но почему же только Джесу да мн страдать и терпть? Поглядите на тетушку мою… разв она не виновата? А дядя, который такъ жестоко поступилъ съ нами? Они продолжаютъ жить счастливо и покойно, какъ ни въ чемъ не бывало, да и многіе другіе еще, которые и похуже насъ поступали въ жизни.

При этихъ дерзкихъ и богохульныхъ словахъ въ комнат раздался глухой ропотъ неодобренія, одна только мистрисъ Гэйзъ невозмутимо молчала. Она была холодная и безсердечная женщина, но до извстной степени въ ней проявлялись и хорошія стороны этихъ недостатковъ.

— Вотъ эти то великія тайны мы и не можемъ брать на себя смлость объяснять,— сказала она.— Впрочемъ, если даже допустить, что сказанное вами относительно вашего дяди и вашей тетки правда, то, можетъ быть, и они наказаны какимъ-нибудь непонятнымъ для васъ путемъ. Однако, было бы глупо обращать теперь вниманіе на слова несчастной двушки… И я хотла бы знать, для чего собралась сюда вся эта праздная толпа звакъ? Какъ не стыдно всмъ вамъ приходить сюда въ такое время, болтать всякій вздоръ и еще боле разстраивать несчастную! Нтъ ничего удивительнаго, если она доведена такимъ образомъ до изступленія. Я требую, чтобы домъ и садъ были немедленно очищены отъ всякихъ постороннихъ людей, за исключеніемъ Сары Бэкеръ.

Не прошло и двухъ минутъ, какъ въ старомъ господскомъ дом не осталось никого, кром мистрисъ Гэйзъ, Анны и мистрисъ Бэкеръ.

— Ну, теперь, Анна Понтинъ,— сказала жена пастора,— ложитесь скоре въ постель, совтую вамъ.

— А когда привезутъ сюда Джеса?— спросила Анна, все еще не вполн покорившаяся и дрожа еще отъ неулегшагося волненія.— Я не лягу, пока его не привезутъ.

— Нечего объ этомъ и думать,— возразила мистрисъ Гэйзъ.— Хотя мистеръ Шепердъ и распорядился насчетъ телги, но они здсь будутъ только поздно вечеромъ.

Анна больше не сопротивлялась и легла въ постель, а мистрисъ Гэйзъ отправилась домой. Проходя черезъ деревню, гд все населеніе, разбитое на кучки, высыпало на улицу, обсуждая только что случившуюся катастрофу и переходя отъ нея ко всмъ другимъ несчастіямъ, почему бы то ни было извстнымъ присутствующимъ, жена пастора чувствовала какое-то совершенно особенное, небывалое душевное разстройство, врод того, какое она могла бы испытывать при вид безпорядка, произведеннаго у нея въ дом землетрясеніемъ. Порядокъ, конечно, скоро будетъ возстановленъ и завтра все будетъ опять стоять на мст, но въ данный моментъ она какъ будто сознавала, что не все въ мір можетъ получить свое безспорно-очевидное объясненіе и оправданіе, какъ ей до сихъ поръ казалось.

Между тмъ, Анна лежала на постели въ безпокойномъ, лихорадочномъ состояніи, она металась во вс стороны и не громко, но жалобно стонала. Для нервнаго человка было бы невыносимо тягостно и больно сидть въ той же комнат, прислушиваясь къ этимъ постояннымъ вздохамъ и непрерывному метанію, къ счастію, мистрисъ Бекеръ нервовъ не имла. Она зажгла огонь въ камин, сла передъ нимъ и слегка задремала. Около десяти часовъ подъхала телга, остановилась передъ домомъ и звуки тяжелыхъ шаговъ послышались въ нижнемъ этаж. Мистрисъ Бэкеръ вскочила на ноги.

— Вотъ несутъ его,— сказала она.

Ей хотлось сойти внизъ, но она боялась, что Анна послдуетъ за ней. Но, къ ея удивленію, Анна не выразила желанія спуститься внизъ даже тогда, когда люди удалились изъ павильона. Она лежала совершенно смирно и молчала.

— Пожалуйста, мистрисъ Бэкеръ, пойдите теперь домой,— сказала она черезъ нсколько мгновеній.— Здсь я вамъ буду мшать спать, и, право, я не вижу, почему вамъ сидть около меня цлую ночь и утомлять себя.

— Господь съ вами, Анна!— воскликнула мистрисъ Бэкеръ,— неужели вы думаете, что я такъ и оставлю васъ здсь одну всю ночь съ тломъ покойника?

— А почему же нтъ? Разв это не все равно?— спросила Анна, сдерживая свое нетерпніе.— Я, конечно, не желаю говорить вамъ непріятное, но, увряю васъ, мн хотлось бы остаться одной.

— Я могу сидть внизу, если хотите,— сказала мистрисъ Бэкеръ нетвердымъ голосомъ, но ей не особенно улыбалась перспектива просидть всю ночь около изувченныхъ останковъ бднаго Джеса.

Между ними завязался споръ, въ которомъ доводы, приводимые Анной, значительно подкрплялись привлекательными картинами: стола съ горячимъ ужиномъ и кровати съ мягкою периной, рисовавшимися въ воображеніи мистрисъ Бэкеръ.

— Ну, какъ хотите, милая, только вы — странный человкъ,— сказала она, наконецъ.— На вашемъ мст я бы ни за что не стерпла, чтобы меня оставили такъ одну. Пусть будетъ по-вашему, но если только ночью вамъ будетъ скверно, помните, что до моего дома не далеко!— Посл этого, однако, добрыя чувства въ мистрисъ Бекеръ снова взяли верхъ надъ эгоистическими желаніями, и она добавила, цлуя Анну: — Смотрите только, душа моя, не горюйте, не плачьте всю ночь, поберегите себя и ребенка. Я знаю лучше, чмъ кто бы то ни было, какая это ужасная вещь, когда такъ умираетъ внезапно человкъ, котораго любишь, и никто, кажется, такъ не горевалъ, какъ я, когда умеръ мой бдный Джимъ. Богъ въ своей милости, однако, не допускаетъ насъ до отчаянія. Вотъ и вы утшайте себя мыслью, что у васъ родится скоро здоровый мальчуганъ, который будетъ за васъ работать такъ же, какъ и отецъ его. Господи Боже мой! Да неужели мальчуганъ будетъ хуже оттого, что онъ родится не въ закон? Мой покойный Джимъ былъ тоже незаконный робенокъ и смю уврить васъ, что не было сына добре и внимательне къ своей матери, хотя, быть можетъ, онъ и питалъ нкоторую излишнюю слабость къ пиву, бдняга. Прощайте, душа моя, прощайте!

IX.

Для Анны было истиннымъ облегченіемъ, когда дверь затворилась за достойной мистрисъ Бэкеръ и когда она, наконецъ, осталась одна въ первый разъ посл поразившаго ее ужаснаго и столь неожиданнаго удара. Въ эту же ночь ей нужно было собраться съ мыслями, чтобы вникнуть въ страшное событіе, освоиться съ нимъ, выяснить себ свое положеніе и ршиться на что-нибудь, она знала, что на слдующее утро она будетъ уже не одна, а окружена разными людьми, мистрисъ Гайзъ или кто-нибудь другой будетъ ею распоряжаться и потащутъ ее неизвстно куда, если только она сама не придетъ раньше къ какому-нибудь ясному и опредленному ршенію. Накинувъ на себя платье и взявъ свчу, она пошла внизъ. Она открыла дверь нижней комнаты, и свтъ отъ ея свчи упалъ на кучу соломы и на лежащую на этой солом груду, покрытую простыней. Чмъ-то невыразимо страшнымъ вяло отъ этой прикрытой, длинной, блой и неподвижной фигуры. Анна подошла къ ней торопливыми шагами и поспшно откинула простыню съ лица умершаго. Да, лицо было его, Джеса, но какъ бы застывшее, неподвижное и чужое, впрочемъ, въ немъ было больше спокойствія и меньше страданія, чмъ днемъ. Ей хотлось посидть около него, она думала, что это успокоитъ и утшитъ ее, что она, такимъ образомъ, будетъ чувствовать себя не въ такомъ полномъ одиночеств и, можетъ быть, слезы, наконецъ, облегчатъ ея горе, т самыя слезы, которыя въ теченіе уже многихъ часовъ закипали у нея въ груди и жгли ее точно расплавленный металлъ. Еще и года не было, какъ въ ту памятную для нея бурную ночь она постучалась въ эту самую дверь, и Джесъ вышелъ къ ней и пріютилъ ее у себя. Тогда она несомннно была тоже несчастна, но не такъ безповоротно, какъ теперь. Она живо припомнила все это прошлое, какимъ утшеніемъ бывало для нея положить голову на плечо Джеса, поплакать и выложить ему всю свою печаль, вс свои горести, вспомнила она, какъ неизмнно добръ и нженъ онъ былъ съ ней и въ тотъ день, и поздне, и все время… да, все время онъ неизмнно былъ такимъ же. Она опустила голову на мертвую грудь и зарыдала страшными, мучительными, безслезными рыданіями.

‘Бдный Джесъ! бдный Джесъ!’ — шептала она. Такъ недавно, еще въ прошлую ночь, держа ее въ своихъ объятіяхъ, онъ съ радостью говорилъ ей о возстановленіи своихъ силъ посл болзни и съ любовью останавливался на мысли о выпавшемъ на его долю нежданномъ счасть, о которомъ онъ и мечтать не могъ, когда былъ выпущенъ изъ дома призрнія. И сегодня же страшною насильственною смертью онъ былъ выхваченъ изъ этой жизни, которою онъ такъ дорожилъ, и долженъ былъ умереть съ горькою мыслью, что оставляетъ ее и ребенка въ такомъ положеніи, которое неминуемо приведетъ ихъ въ богадльню, олицетворявшую для него всякое зло. ‘Бдный Джесъ! бдный Джесъ!’ — рыдая повторяла она, лежа на его груди и въ полголоса, почти шепотомъ говоря ему про свою любовь и про свое горе. Но вдругъ, поцловавъ его въ лицо, она содрогнулась отъ ощущенія холода, который насквось проникъ ее, и тутъ она впервые замтила, что сквозь его рубаху и ея собственная щека окоченла, лежа на его холодной груди. Въ это мгновеніе она почувствовала, насколько лежащій передъ ней трупъ утратилъ всякую близость въ ней, всякую индивидуальность, какъ безчувственъ и равнодушенъ онъ былъ къ ея словамъ, дйствіямъ, чувствамъ или страданіямъ. Передъ ней лежалъ не Джесъ, а сама смерть,— тотъ ужасъ, которому нтъ равнаго на земл. Ей показалось, что было даже нчто противуестественное и святотатственное въ ея ласкахъ, въ ея страстномъ выраженіи безъисходнаго горя: поспшно, дрожащими руками, она набросила опять простыню и кинулась вонъ, безъ оглядки, въ верхній этажъ.

Когда впечатлніе страха улеглось въ ней, она вспомнила, что уже протекла часть ночи и что ей надо подумать и придти къ какому-нибудь ршенію. Она сла въ старое кресло, въ то самое, въ которомъ она спала въ первую ночь, проведенную ею въ павильон. ‘Ни въ какомъ случа не отдавай моего ребенка въ домъ призрнія’. Таково было послднее наложенное на нее Джесомъ обязательство. Какимъ же образомъ ей выполнить это? У нея оставалось еще немного денегъ, но такъ мало, что ей съ трудомъ можно было прожить съ ними до времени ея родовъ, а тамъ ужъ несомннно денегъ этихъ не хватитъ для покрытія дальнйшихъ расходовъ, такъ что даже и противиться бы она не могла, если бы ее помстили на это время въ больницу дома призрнія. Но если бы даже такимъ образомъ она и отдала на попраніе вс свои чувства и поступила бы вопреки настоятельному требованію Джеса, допустивъ, чтобы ихъ ребенокъ родился нищимъ въ богадльн, что же, однако, останется ей длать затмъ? Она выйдетъ изъ больницы, имя на рукахъ ребенка, безъ денегъ, безъ рекомендаціи, безъ друзей. Безъ друзей!… Это была самая горькая капля въ ея чаш. Она тщетно искала друзей вокругъ себя,— у нея не было никого, кто бы могъ оказать ей дйствительную помощь. О дяд и тетк она и не думала, а на мистрисъ Гэйзъ если мысль ея и остановилась, то ненадолго. Мэри была далеко, гд-нибудь на мор, на пути въ Индію, и также мало могла ей помочь, какъ если бы уплыла на другую планету. Добрая ея учительница въ Лондон вышла замужъ и ухала неизвстно куда.

Для Анны было несомнннымъ несчастіемъ, что она родилась въ другой, боле высокой и мене безпечной сред, чмъ та, въ которой ей предстояло жить, и неблагопріятность этихъ условій еще усложнялась для нея тмъ, что она была и понятливе, и развите общаго уровня своей среды. Она принадлежала собственно къ тому бдному, но не вполн неимущему классу, который, въ сущности, представляетъ изъ себя нчто врод многочисленной, вчно нуждающейся, но не несчастной семьи Микоберовъ {Типъ, нарисованный Диккенсомъ въ роман Давидъ Копперфильдъ. Перев.}. Если бы Анна была изъ числа такихъ именно представителей своего класса, то она преспокойно ршилась бы жить заработкомъ отъ своего шитья, даже если бы она и имла раньше случай убдиться, какъ мало при этомъ бываетъ застрахованъ человкъ отъ голода и нищеты. Но Анна не только видла все это, но успла уже проникнуться всею трудностью борьбы за существованіе, она знала, какъ тяжело женщин прокормить своего ребенка даже тогда, когда она физически здорова, крпка и находится въ правильныхъ семейныхъ условіяхъ, и какъ почти безнадежно добиться этого для женщины въ ея положеніи.

Ей было извстно, что шитьемъ занимались въ большихъ городахъ почти въ каждомъ дом небогатыхъ кварталовъ, но чаще всего это ремесло давало, такъ сказать, лишь масло къ имвшемуся хлбу и только въ исключительныхъ случаяхъ семья могла имъ прокормить, согрть и одть себя. Анна, безъ сомннія, отличалась особеннымъ талантомъ въ дл шитья, и если бы хоть одна изъ тхъ добрыхъ и энергичныхъ женщинъ, которыми такъ обильна Англія, имла случай узнать объ ея способностяхъ и трудномъ положеніи, то Анна могла бы шитьемъ добыть себ хлбъ. Но эти добрыя женщины не знали о ней, и она не знала о нихъ, а ей и въ голову не приходила мысль, чтобы ея руки отличались чмъ-нибудь отъ рукъ всхъ тхъ женщинъ, которыя на ея глазахъ работали, боролись съ безвыходною нуждой и погибали. Она съ отчаяніемъ оглядывалась кругомъ, какъ дикій зврь, попавшій въ западню, который при звукахъ медленно приближающихся шаговъ охотника ищетъ какого-нибудь отверстія, чтобы вырваться на свтъ и просторъ. Но впереди ей ничего не предстояло, кром ужасной нищеты и безъисходнаго горя. Ребенка должны будутъ отнять у нея, онъ будетъ воспитанъ въ тюремной атмосфер школы дома призрнія и будетъ выпущенъ изъ нея, лишенный всего: уваженія, друзей, отца и матери. Да, лишенный и матери, такъ какъ онъ выростетъ, какъ чужой, вдали отъ нея и не будетъ даже знать ея, а она сама, между тмъ, будетъ служить если не въ томъ же дом призрнія, то у какихъ-нибудь грубыхъ людей, справляя самую тяжелую и грязную работу и получая меньшую плату за снисходительное отношеніе къ ея запятнанному прошлому. Весь пережитый ею позоръ предсталъ ей вновь во всемъ своемъ ужас, къ этому чувству еще примшалось безсильное ожесточеніе противъ приговора судьбы, безповоротно наложившей на нее снова свою тяжелую руку, когда освобожденіе казалось такъ близко. Бремя сдлалось какъ будто еще невыносиме съ тхъ поръ, какъ около нея не было ни одной живой души, которая бы знала и понимала, что толкнуло ее на путь, осуждаемый общественнымъ мнніемъ. Наше собственное представленіе о самихъ себ такъ тсно связано съ тмъ представленіемъ о насъ, какое мы замчаемъ въ глазахъ окружающихъ насъ людей, что чувству собственнаго достоинства бдной Анны было, несомннно,нанесено униженіе сознаніемъ, что въ цломъ мір не было ни одного живаго человка, въ глазахъ котораго для нея отражалось бы какъ въ зеркал изображеніе настоящей, чистой, незапятнанной Анны, жертвы не какой-нибудь страсти, а несправедливости и несчастія. Изъ ея головы не выходили дерзкія, грубыя слова мистера Соломонсъ и его нахальное, отвратительное лицо. Она теперь недоумвала, какъ могла она придавать значеніе двусмысленности своего положенія раньше, когда Джесъ былъ съ ней, когда она была подъ его защитой. Теперь же первый попавшійся грубіянъ могъ безнаказанно оскорблять ее, и никто даже порицать его за это не будетъ. Куда дваться ей и что длать? Она пристально вглядывалась въ будущее, и не видла ничего, кром темной зіяющей бездны.

‘Ни въ какомъ случа не отдавай моего ребенка въ домъ призрнія. Я предпочелъ бы въ тысячу разъ, чтобы вс мы были мертвы’. Слова эти озарили ее вдругъ совершенно новымъ свтомъ, съ невыразимымъ торжествомъ и съ радостнымъ трепетомъ она поднялась съ своего мста, забывъ все, кром новаго чувства, охватившаго ее.

Вопросъ для нея, наконецъ, разршенъ, она билась цлую ночь надъ нимъ, но теперь все стало ясно, и какъ разъ въ это время въ окн сталъ мерцать срый свтъ утренней зари. Ршеніе казалось такъ просто, такъ безусловно. Никакихъ колебаній въ выбор рода смерти она не испытывала, одновременно съ первою же мыслью о самоуничтоженіи ей представились длинные, сверкающіе рельсы и съ оглушительнымъ шумомъ летящій поздъ. Набросивъ на плечи матовъ, она открыла дверь на лстницу. На одно только мгновеніе она остановилась, все еще держа свчу въ рукахъ, и, бросивъ бглый взглядъ назадъ на комнату, засмялась негромкимъ, сдержаннымъ, но торжествующимъ смхомъ. Пускай черезъ часъ-другой проснется хоть весь міръ, пускай придутъ сюда мистрисъ Гэйзъ и вс остальные съ ихъ заботами и пустыми утшеніями,— ея къ тому времени уже не будетъ здсь, она тогда уже навки будетъ свободна отъ нихъ… При этой мысли она чувствовала странную и необыкновенную восторженность, какую могла бы испытывать какая-нибудь презрнная и всми покинутая Золушка, идущая по мановенію зловщей волшебницы въ общанный ей дворецъ короля. Охватившее ее восторженное чувство было такъ велико, что она уже не ощущала прежняго страха, когда проходила черезъ нижнюю комнату, остановившись около самаго трупа и не раскрывая его, она проговорила:

— Вотъ посмотришь, Джесъ, все будетъ исполнено! Будь спокоенъ: никому изъ насъ не придется быть въ богадльн. Отъ продажи вещей денегъ хватитъ, чтобы насъ всхъ похоронить, и мы будемъ такъ хорошо и уютно вс вмст лежать на кладбищ.

Сказавъ это, она вышла изъ дома въ тоскливыя, холодныя сумерки начинающагося дня. Въ то время, какъ быстрыми шагами она шла по горслейской дорог, все ея существо было проникнуто однимъ только ршеніемъ, одною цлью. Она ни о чемъ не думала, но чувствовала только, какъ голова ея горла, какъ сильно стучало у нея въ ушахъ и какъ передъ ея глазами въ полумрак мелькали какіе-то знакомые ей, но неясные и таинственные предметы. Съ площадки, гд стояла мельница, видна была яркая, холодная полоса свта, тянувшаяся по всему горизонту вдоль нижней части двухъ узенькихъ черныхъ тучъ. Темный остовъ мельницы, еще не освщенный дневнымъ свтомъ, съ косыми и черными, крыльями, отчетливо обрисовывался на блдномъ и постепенно загорающемся неб. Анна совершенно ясно снова увидла передъ собой Альберта, хохочащаго и скачущаго на гор въ то время, какъ экспрессъ мчался мимо станціи. На одинъ мигъ она закрыла глаза и откинула голову назадъ, какъ бы желая освободиться отъ ненавистной и назойливой картины, и затмъ поспшно пошла дальше, всецло поглощенная стремленіемъ къ своей цли.

Спустившись съ горы, она свернула въ противуположную сторону отъ Горслейской станціи. Черезъ нсколько минутъ она достигла одного изъ желзно-дорожныхъ перездовъ, въ сторожк, стоящей тутъ же рядомъ и утопающей въ высокихъ мальвахъ и подсолнечникахъ, не было и признаковъ жизни, но высокія ворота по обимъ сторонамъ рельсоваго пути были закрыты и не давали ей возможности пробраться дальше. Она съ досадой повернула въ сторону и пошла по дорог, идущей параллельно съ рельсами. Вскор отдляющая ее отъ рельсовъ изгородь прекратилась и между желзно-дорожною насыпью и ею не было уже ничего, кром небольшаго заросшаго тростникомъ болота съ обычными рыжевато-бурыми и ярко-зелеными полосами, вода въ немъ даже отъ лтней жары не высохла. Анна пошла прямо черезъ болото и, съ трудомъ пробираясь по мокрой и вязкой земл, вышла, наконецъ, къ насыпи. Какимъ-то безсознательнымъ теченіемъ мысли ей почему-то казалось все время, что тутъ же, немедленно по ея прибытіи, налетитъ ожидаемый ею поздъ, и она снова испытала сильнйшее чувство досады и разочарованія, когда увидла передъ собой одни только пустые рельсы безъ всякаго признака приближенія позда. Солнце уже выглянуло изъ-за горизонта и освтило туманъ въ вид гирлянды, плавающей въ низин, а также свтлую поверхность болота, въ которомъ отражались окружающіе его тростникъ и мерцающія въ утреннемъ свт ивы. Среди молчаливой и прекрасной природы, казалось, не было, за исключеніемъ самой Анны, ни одной живой души, а, между тмъ, она знала, что каждую минуту путь къ избавленію могъ быть для нея пресченъ тупою безпощадностью ‘ближняго’. Она сошла съ насыпи и сла подъ кустомъ, чтобы не быть замченной кмъ-нибудь съ перезда. Она была въ лихорадочномъ нетерпніи и страстно ждала, чтобы все кончилось скоре. Неподвижность ея положенія невольно выводила ея мысль изъ того пассивнаго состоянія, въ которомъ она находилась во время ходьбы. Ей пришло на умъ, что ей слдовало бы помолиться, но она не могла припомнить ни одной молитвы и не знала, что сказать. У людей, съ малыхъ лтъ привыкшніъ молиться, привычка эта превращается какъ бы въ инстинктъ, даже утративъ эту привычку, многіе въ критическія минуты падаютъ на колни и взываютъ къ Богу, не вря, чтобы ихъ молитва могла быть услышана или исполнена. Анна и раньше всегда признавала, хотя довольно равнодушнымъ и условнымъ образомъ, существованіе Бога, но съ дтства ее не пріучили молиться и теперь она была безсильна прибгнуть къ молитв. Ей живо вспомнились теперь давно забытыя ею бесды лондонскихъ знакомыхъ ея отца, о которыхъ она съ тхъ поръ ни разу и не думала. Люди эти говорили, что никакого Бога нтъ и что когда мы умремъ, то этимъ все и кончится для насъ. Ей хотлось врить, что такъ именно и будетъ, она только одного и желала — разъ навсегда покончить съ жизнью и заснуть. Но тамъ, въ Гайкрос, начиная съ Мери и кончая послднимъ жителемъ деревни, для всхъ безъ исключенія существованіе Бога было вн всякаго сомннія. Она вспомнила тутъ о доброй Мэри и ей живо представилось, какъ она пожалетъ ихъ обоихъ, и Анну, и Джеса, когда долго спустя узнаетъ объ ихъ участи, и при этой мысли она испытывала даже нкоторое удовольствіе. Какъ бы тамъ ни было, если и есть тамъ Богъ, который знаетъ о ней и видитъ ее, то Онъ долженъ знать, что она не хотла длать въ жизни ничего худого, и что теперь ей ничего другаго не остается, какъ уничтожить себя. Если ее и ждетъ наказаніе въ будущей жизни, то, во всякомъ случа, не хуже того мученія, которое она теперь испытываетъ здсь, на земл, а не родившагося еще ребенка Онъ не захочетъ наказать.

Отдаленный свистъ позда заставилъ ее вздрогнуть.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!— сказала она, стиснувъ руки. Между тмъ, далекій еще и дрожащій грохотъ позда быстро приближался, она встала, дрожа всмъ тломъ, ноги отказывались ей служить. Въ эту минуту она почувствовала, какъ все физическое существо ея отказывалось повиноваться безповоротному ршенію ея воли. Пассивно-послушное тло до этого момента шло, повинуясь импульсу стремительнаго волеваго акта, но въ послднюю минуту, съ содроганіемъ инстинктивнаго чувства самосохраненія, оно отказывалась идти до конца, подобно тому, какъ животное пятится передъ раскрытою дверью бойни. ‘Нтъ, нтъ! Я не могу умереть!’ — взывало тло въ своемъ предсмертномъ страх.— ‘Ты должна, ты умрешь!’ — былъ отвтъ неумолимой воли. Все существо Анны какъ бы раскололось на дв совершенно отдльныя и различныя половины, которыя, казалось, утратили всякую связь между собою. По крутой насыпи шли какъ будто два человка, изъ которыхъ одинъ былъ приговоренный къ смерти и съ отчаяніемъ противящійся своей судьб преступникъ, а другой — палачъ, желзною рукой ведущій и толкающій преступника впередъ. Анна ощущала во рту какъ бы вкусъ крови и ей казалось, что земля и небо и все кругомъ было застлана красноватою пеленой. Она не видла приближающагося позда, но чувствовала, что онъ былъ тутъ, недалеко, отъ нея.

— Стань на колни,— сказала непреклонная воля, и слабое, дрожащее тло опустилось на колни. Послышался рзкій, скрипучій звукъ: машинистъ замтилъ ее и затормазилъ, но было уже поздно. Въ это самое время, не видя ничего передъ собой, Анна ощупью искала рельсы, и вдругъ почувствовала, какъ заволакивающій ея глаза туманъ превратился въ черный, непроглядный мракъ и какъ она, падая куда-то, погрузилась въ этотъ мракъ.

Что это за чудная синева безграничнаго пространства, парящая надъ головой на неизмримой высот, и эти серебряныя тучки, вчно гонимыя далекими воздушными теченіями? Не дивная ли это и свтлая красота вчности съ ея ничмъ ненарушимымъ, безконечнымъ спокойствіемъ? Анна лежала на спин, безъ мысли, безъ движенія, и смотрла вверхъ въ эту лазуревую глубину, которая была ничто иное, какъ яркое утреннее небо. Мало-по-малу сознаніе стало возвращаться къ ней и она замтила, что она лежала на земл, подъ открытымъ небомъ, и почувствовала, что ея волосы и лицо были мокры. Она съ усиліемъ приподнялась и сла, уставясь тупыми и неподвижными глазами на торчащіе около нея щеголеватый пунцовый макъ, крестовникъ и скромную блдно-розовую павилику, которыми усяна была цвтущая насыпь.

— Гд я? Что случилось?— спросила она себя вслухъ.

Человкъ въ темнозеленой куртк изъ полосатаго плиса и въ такихъ же брюкахъ подходилъ къ ней въ эту минуту съ фуражкой, полной воды, и недовольнымъ, сердитымъ голосомъ отвчалъ на ея вопросъ:

— Что случилось?… Это ужь вы лучше знаете, чмъ я, я только видлъ, какъ вы скатились съ насыпи. Я думалъ, что поздъ перехалъ черезъ васъ, но ушибовъ, однако, не видать. О мст же, гд вы находитесь, я могу сказать вамъ: вы на главной центральной линіи и вамъ совсмъ не слдовало здсь быть, вотъ что.

Анна посмотрла вокругъ себя и увидла, что она сидла на склон желзно-дорожной насыпи. Въ то же мгновеніе она вспомнила, что ее сюда привело. Она прошла черезъ вс муки смерти, заглянула, такъ сказать, въ самую пасть могилы для того, чтобы опять вернуться къ прежней жизни на старой, постылой и безпріютной земл. Она опустила голову на колни и отъ слабости, изнеможенія и отчаянія заплакала горькими, жгучими слезами.

— Для меня совершенно ясно, какія у васъ были намренія,— продолжалъ человкъ, помолчавъ немного, и хотя голосъ его былъ строгъ, но видно было, что онъ былъ тронутъ.—Повторяю вамъ, здсь вамъ совсмъ не слдовало быть. То, что вы задумали, молодая сударынька, и не хорошо, и противузаконно, и прямая моя обязанность была бы свести васъ въ ближайшій полицейскій участокъ.

— Ахъ, не длайте этого, прошу васъ… скажите, что вы не сдлаете этого!— взмолилась Анна.— Если бы вы знали, сколько горя мн пришлось перенести… больше, кажется, я уже не перенесу. Я общаю вамъ, что вернусь домой и никогда сюда не приду, только отпустите меня на этотъ разъ!— и она судорожно зарыдала.

— Ну, полноте,— отвчалъ человкъ, смягчаясь,— я, вдь, вамъ не желаю зла. Я самъ семейный человкъ и знаю, какъ иногда безумствуютъ женщины въ вашемъ положеніи. Пойдемте, посидите немного у меня въ дом, а тмъ временемъ пройдетъ очередной товарный поздъ и я обдумаю, какъ намъ съ вами быть.

Она пошла, слдуя за нимъ вдоль рельсовъ и все время горько плача, и сла въ маленькой комнатк, внутри его сторожки, въ окна которой изъ-за высокихъ розовыхъ мальвъ заглядывало солнце. Она слышала шумъ открывающихся и закрывающихся воротъ,нескончаемое грохотанье прозжающаго длиннаго товарнаго позда, а затмъ вскор появился и сторожъ.

— Вы, по всему я вижу, порядочная молодая женщина,— сказалъ онъ, что попросту означало на его язык:— вы очень не дурны собой и, какъ видно, въ большомъ гор,— и если вы дадите мн слово, что вернетесь домой и что впредь не будете больше длать глупостей на нашей линіи, то я согласенъ отпустить васъ и постараюсь забыть это дло и какъ можно меньше говорить о немъ.

Анна съ подавленнымъ видомъ и усталымъ голосомъ дала требуемое общаніе: она чувствовала ко всему полнйшее равнодушіе. Сторожъ взялъ изъ шкафа чашку, сначала налилъ въ нее чего-то изъ кружки, а затмъ еще чего-то изъ темной бутылки.

— Выпейте-ка это,— сказалъ онъ,— и захватите съ собой кусокъ хлба. Вы не въ состояніи идти далеко,— добавилъ онъ,— глядя на нее и качая сомнительно головой.

Ему хотлось спросить, откуда она, но какое-то чувство удерживало его отъ всякихъ вопросовъ.

Теперь она ничего другаго и не желала, какъ возвратиться домой никмъ незамченной и скрыть свою неудавшуюся попытку. Она поблагодарила сторожа и, взявъ хлба, отправилась домой. Грубоватая сердечность сторожа и пища, предложенная имъ, помимо ея воли, освжили и ободрили ее. Какъ выздоравливающій, посл опасной болзни, наслаждается ежедневнымъ процессомъ жизни, какъ бы печальна ни казалась ему эта жизнь въ абстрактномъ ея представленіи, такъ и она, испытавъ весь ужасъ, смерти, невольно обрадовалась, когда почувствовала во рту вкусъ хлба, и съ особенныхъ наслажденіемъ отдавалась всмъ впечатлніямъ видовъ, звуковъ и ароматовъ свжаго и прекраснаго лтняго утра, съ его росою, солнечнымъ тепломъ и всми признаками пробуждающейся жизни. На лугу, у воротъ, сидлъ старикъ и доилъ корову, онъ приподнялъ голову, когда она проходила, и поздоровался съ ней. Поднимаясь на гору, она спугнула нсколько семей кроликовъ, безмятежно наслаждавшихся своимъ утреннимъ завтракомъ на мелкотравчатомъ склон горы: блые короткохвостые зврки умчались во вс стороны и исчезли въ дикомъ терн и въ своихъ норахъ.

Общественное мнніе деревни, быть можетъ, и не особенно ошибалось, считая Сару Бэкеръ самою подходящею утшительницей для Анны въ ея гор. Наканун, бдная Анна съ трудомъ выносила ея присутствіе и разговоръ, а, между тмъ, то, что говорила ей та же мистрисъ Бэкеръ о возможномъ рожденіи у нея сына, теперь представилось ей въ вид свтлаго проблеска въ темномъ ея будущемъ, такимъ образомъ, обморокъ, спасшій ее на желзно-дорожной насыпи, могъ оказаться еще не такимъ несчастіемъ, намъ ей казалось сначала. Не случись этотъ обморокъ, она, можетъ быть, отняла бы у своего ребенка жизнь, которую, въ конц-концовъ, онъ могъ бы также полюбить, какъ и Джесъ. У нея явился по этому поводу цлый рядъ соображеній: если родится у нея дйствительно мальчикъ, то, быть можетъ, и стоитъ изъ-за него жить и бороться, и если ей и не удастся спасти его отъ дома призрнія, то, во всякомъ случа, она попытается жить по близости къ нему, часто видть его и онъ не выростетъ безъ материнской любви. Когда же мальчикъ подростетъ, они станутъ жить вмст. Кто знаетъ, пожалуй, изъ него выйдетъ такой же сильный человкъ, какъ Джесъ, и умный, и живой, какъ ея отецъ, и заживетъ онъ когда-нибудь счастливою жизнью, какъ случалось жить и другимъ такимъ же бднымъ и безпріютнымъ мальчикамъ. А что, если родится двочка?… Тогда будетъ ужь не то. Не стоитъ жить въ тяжеломъ труд и страдать для того, чтобы родить и выростить такую же, какъ она, женщину, для такой же трудовой и мучительной жизни. Мери сама неосторожно въ разговор однажды согласилась, что жизнь женщины, въ сущности, жалкая вещь и что двочки бдныхъ классовъ ничего не потеряли бы, если бы вовсе не появлялись на свтъ Божій. А что, если родится двочка?… Анн оставалось только надяться, что къ тому времени у нея наберется достаточно силъ, чтобы принять какое-нибудь ршеніе и дйствовать по немъ, а теперь она была не въ состояніи даже думать объ этомъ. Она жила въ убжденіи, что у нея родится сынъ.

Крылья мельницы, поразившія ее утромъ своею чернотой, когда она спускалась съ горы, теперь ярко блестли на солнц надъ дорогой, по которой она медленно взбиралась. Анна прошла уже три четверти пути и гораздо быстре, чмъ могла ожидать, какъ вдругъ, безъ всякаго озноба, она почувствовала какую-то странную дрожь во всемъ тл, которую никакое усиліе воли не могло сдержать. Ощущеніе было такъ ново и странно, что она испугалась и рада была бы присутствію человк около себя. Кругомъ все было безмолвно и тихо, только одни кролики прыгали, да пауки на солнечномъ припек бгали по своимъ свтлымъ паутиннымъ мостикамъ. Она продолжала идти, но ноги ея, казалось, налились свинцомъ, и она шла, шла все вверхъ, не видя конца пути. Сначала, при общемъ чувств изнеможенія и новизн небывалаго ощущенія, она и не замтила первыхъ болзненныхъ приступовъ, но, дойдя до верху горы, она почувствовала уже прямое и несомннное физическое страданіе. Она присла, думая, что дальше идти ей будетъ невозможно, но въ эту минуту она догадалась, что съ ней собственно происходило. При этой мысли, Анна, еще такъ недавно бжавшая отъ людей и приговорившая себя и своего еще неродившагося ребенка къ смерти, теперь подъ вліяніемъ физическихъ страданій и того инстинктивнаго чувства страха и потребности въ человческой помощи и сочувствіи, которые испытываютъ даже животные, когда настаетъ время родить, встала съ своего мста и пустилась бжать по направленію къ деревн, насколько позволяли ей силы. Такимъ образомъ, она теперь стремилась къ тмъ самымъ грубымъ сосдямъ, отъ которыхъ въ то же утро она думала освободиться на вки.

Ахъ! если бы хоть одна живая душа попалась ей въ эту минуту на дорог! Обыкновенно въ это время дня прозжало много телгъ и крестьянъ, но на ея горе теперь кругомъ все было пусто. Она шла съ трудомъ, шатаясь и спотыкаясь на каждомъ шагу, даже падая иногда, и звала на помощь. Она съ ужасомъ смотрла на эту безконечную блую дорогу, по обимъ сторонамъ которой ничего не было видно, кром высокой запыленной живой изгороди подъ голубымъ небеснымъ сводомъ. Каждый камень этой дороги былъ ей извстенъ, но въ преслдующемъ ее чудовищномъ кошмар казалось, что ей и конца не будетъ.

Наконецъ, посл долгихъ и мучительныхъ часовъ, какъ ей представлялось, она увидла знакомую сосну и остроконечную крышу павильона. Дойдя до прохода въ стн, она заглянула въ калитку. Все было тихо. По всему было видно, что, за исключеніемъ покойника, въ павильон никого не было. Чтобы добраться до человческаго жилья, ей надо было еще дойти до дома мистрисъ Бэкеръ, который стоялъ при самомъ възд въ деревню, сейчасъ же за фермой Понтиновъ. Когда Анна дотащилась до каменнаго креста, какъ разъ противъ фермы, она почти упала отъ изнеможенія на его ступеньки. Понтины рано вставали, и въ эту минуту тетка открывала ставни въ окнахъ гостиной. Анна не замтила ее и въ эту минуту не думала о томъ дн, когда ее и Джеса вытолкнули за этотъ порогъ, вс мысли ея были теперь угнетены жестокими физическими муками. Она скоро встала и пошла дальше, къ хижин мистрисъ Бэкеръ. Съ отчаяніемъ ухватившись за ручку двери и не стучась, Анна, едва держась на ногахъ, вошла въ комнату и сла на ближайшій стулъ около двери.

Мистрисъ Бэкеръ съ мужемъ и двумя взрослыми дтьми только что окончила свой утренній завтракъ, при вид Анны она почувствовала сильныя угрызенія совсти и выразила искреннее сожалніе, что проспала и такъ долго предоставила Анну самой себ.

— Вы такъ спокойны были ночью,— сказала она, какъ бы въ свое оправданіе,— что мн и въ голову не пришло, чтобы роды ваши были такъ близки.

Ея мужъ и сынъ были оба крпкіе, здоровые люди: они въ одинъ мигъ смастерили носилки изъ одяла и, положивъ на нихъ Анну, понесли ее назадъ, въ павильонъ, сопровождаемые мистрисъ Бэкеръ. Джемсъ Понтинъ стоялъ въ это время у себя во двор и, увидвъ издали это необыкновенное шествіе, вышелъ къ воротамъ, чтобы узнать, въ чемъ дло.

На нкоторомъ разстояніи позади шелъ мстный деревенскій патріархъ, старый Годфрей, въ блой своей блуз и войлочной шляп, опираясь на посохъ.

— Кого это несутъ, ддушка Годфрей?— спросилъ мистеръ Понтинъ съ понятнымъ любопытствомъ.

Всмъ въ деревн было извстно, что наканун Понтины не захотли оказать никакой помощи своей племянниц въ поразившемъ ее страшномъ несчастьи, изъ нихъ обоихъ непреклонне оказался Джемсъ, а не его жена, которая, все-таки, какъ женщина, не могла оставаться вполн безчувственной. Общественное мнніе, бывшее до тхъ поръ на ихъ сторон, теперь громко осуждало ихъ обоихъ.

Старикъ Годфрей подошелъ, прихрамывая, къ воротамъ.

— Они несутъ твою племянницу Анну, Джемсъ Понтинъ,— отвчалъ онъ.— Она рожаетъ, а у нея въ дом нтъ никого, кром покойника Джеса. Смотрть жалко! Бдняжк ниспослано горькое, тяжелое испытаніе!

Лицо Джемса Понтина окаменло.

— Что посетъ человкъ, то и пожинаетъ,— замтилъ онъ холодно. Мысли его въ то же мгновеніе перенеслись къ Бену, онъ желалъ, въ сущности, чтобы и юноша тоже вкусилъ отъ горькихъ плодовъ своей неблагодарности.

Старикъ боязливо взглянулъ на лицо фермера, которое и отъ природы было лишено веселости и живости, а съ годами длалось все боле и боле угрюмымъ и жесткимъ.

— Смотри, Джемсъ Понтинъ!— проговорилъ старикъ,уходя,— берегись, какъ бы и ты самъ когда-нибудь не испыталъ, что Господь Богъ оставляетъ намъ долги наши постольку, поскольку и мы оставляемъ должникамъ нашимъ.

Недлю спустя мистеръ Эвансъ стоялъ у двери павильона, готовясь ссть на свою верховую лошадку. Онъ поджидалъ мистрисъ Гэйзъ, которая шла къ нему, держа въ одной рук неизбжную супницу, а другою рукой издали повелительно махая ему.

— Здравствуйте, докторъ,— сказала она, подходя къ нему.— Скажите мн, пожалуйста, что вы намрены длать съ Анной Понтинъ? Оказывается, что Соломонсъ, этотъ негодный, старый гршникъ, хочетъ непремнно отказать ей въ квартир, а если онъ это сдлаетъ, то ей придется немедленно отправиться въ домъ общественнаго призрнія. Да ей, во всякомъ случа, рано или поздно придется это сдлать.

Мистеръ Эвансъ былъ молодъ и принималъ еще къ сердцу участь своихъ больныхъ. Онъ съ ожесточеніемъ поднялъ руку и ударилъ ею по ше своей лошади.

— Не сметъ Соломонсъ сдлать этого!— сказалъ онъ.— Я предупредилъ его, что молодая женщина не вынесетъ этого.

— А онъ, все-таки, заявилъ вчера нашей фельдшериц, что откажетъ ей,— спокойно возразила мистрисъ Гэйзъ.

— Вотъ увидите, она умретъ, но тогда я все сдлаю, чтобы возбудить противъ него судебное преслдованіе… Какъ бы я желалъ потянуть его къ суду!— съ гнвомъ крикнулъ докторъ.

— Я не понимаю, почему теперь поднимаютъ такую возню, когда женщина родитъ,— замтила мистрисъ Гэйзъ.— Помилуйте! сестра моя на второй недл всегда бывала уже на ногахъ.

Взглядъ, который устремилъ на нее мистеръ Эвансъ при этихъ словахъ, былъ краснорчивъ.

— Вы не принимаете въ разсчетъ, какъ видно,— сказалъ онъ,— что эта несчастная двушка была и безъ того некрпкаго сложенія, а теперь, конечно, здоровье ея въ конецъ подорвано. Надо удивляться, какъ она еще такъ перенесла все, что ей пришлось пережить.

— Что же съ ней такое?— спросила мистрисъ Гэйзъ.

— Какъ будто и ничего, а, между тмъ, она въ опасномъ положеніи. Весь ея организмъ разстроенъ. Если начнутъ тормошить ее, таскать туда-сюда, она хотя и не заболетъ, но умретъ, потому что у нея не хватитъ силъ для жизни, вотъ и все.

Пока внизу обсуждался вопросъ объ ея болзни, Анна лежала въ постели у себя наверху въ павильон. Мистрисъ Бэкеръ сидла въ большомъ кресл и держала на колняхъ новорожденную двочку, событія не оправдали предчувствій Анны насчетъ рожденія мальчика. Деревенская фельдшерица часто бывала при ней и даже проводила ночи у нея по приказанію мистера Эвансъ, въ ея отсутствіе мистрисъ Бэкеръ часто замняла ее. Об женщины никакъ не могли понять Анну и того, что съ ней происходило. Она почти совсмъ не говорила, лежала по цлымъ часамъ молча и глядя передъ собой своими большими ввалившимися глазами, и, повидимому, не особенно интересовалась ребенкомъ, даже когда клали его къ ней на постель. Въ этихъ случаяхъ она часто смотрла на него грустнымъ и неподвижнымъ взоромъ, и раза два тихо проговорила: ‘бдный ребенокъ!’ — какъ будто онъ принадлежалъ не ей, а кому-нибудь другому, къ самому ребенку она ни разу не обращалась. Она освдомилась, гд похороненъ Джесъ, и больше ни о чемъ не спрашивала и не говорила.

Мистрисъ Бэкеръ не любила молчать, и потому, глядя на малютку, лежавшую у нея на колняхъ и вытягивавшую свои крошечныя ножки къ огню не хуже любаго счастливаго ребенка, замтила:

— Славная будетъ двчонка! Она начинаетъ даже толстть и морщинки уже пропадаютъ.

— Она останется въ живыхъ, какъ вы думаете, мистрисъ Бэкеръ?— спросила Анна, устремляя на сосдку утомленный взоръ,.

— Въ живыхъ? Разумется, останется,— отвчала мистрисъ Бэкеръ,— наврное, будетъ жива и здорова.

— Бдный ребенокъ!— опять сказала Анна.— Было бы лучше для нея, если бы она умерла, какъ вы думаете? Жизнь такъ тягостна для насъ, бдныхъ людей.

— Конечно, жизнь не легкая вещь,— возразила миссисъ Бэкеръ,— но мы въ ней привыкаемъ и, въ конц-концовъ, любимъ ее. Нехорошо желать смерти вашему ребенку, Анна Понтинъ, и если вы будете такъ говорить, то можно подумать, что вы дрянная двушка и желаете освободиться отъ тягости и стыда, которые вамъ принесъ ребенокъ.

Глаза Анны наполнились слезами.

— Ахъ, не браните меня, мистрисъ Бэкеръ!— воскликнула она,— я такъ слаба и вы мн длаете такъ больно. Я не то чтобы хотла избавиться отъ ребенка, но я не хочу оставлять его одного, безъ себя, не хочу, чтобы отдали его въ воспитательный домъ, гд никто не будетъ любить его. Лучше бы намъ обимъ умереть!

— Докторъ говоритъ, что вы поправляетесь и что нтъ причины для васъ опасаться смерти,— строго отвчала мистрисъ Бэкеръ.— Право, надо удивляться, какъ еще Господь Богъ по своему милосердію сохранилъ васъ среди всхъ этихъ испытаній, глядя на васъ, можно было ожидать, что малйшій втерокъ васъ сломитъ.

Наступило молчаніе, мистрисъ Бэкеръ обратила все свое вниманіе на пару маленькихъ вязаныхъ башмачковъ съ блыми ленточками, которые Мэри сама связала для ребенка и которые по настоянію Анны были надты на маленькія дтскія ножки, хотя ее и предупреждали, что надвать какую бы то ни было обувь ребенку, которому было всего недля, было противно всмъ правиламъ этикета, относящагося къ туалету новорожденныхъ.

Вдругъ раздался громкій стукъ въ нижнюю дверь и мистрисъ Бэкеръ, положивъ ребенка на кровать, сошла внизъ. Затмъ въ нижней комнат послдовалъ разговоръ, который мало-по-малу перешелъ въ брань, слышенъ былъ мужской голосъ, говорящій басомъ и въ требовательномъ тон, ему отвчалъ голосъ мистрисъ Бэкеръ, возвысившійся до высокихъ гнвныхъ и негодующихъ нотъ. Наконецъ, оба одновременно разразились послднимъ залпомъ, за тмъ голоса умолкли и послышались тяжелые, неровные шаги, а, за ними стукъ отъзжающаго экипажа.

— Этотъ Соломонсъ — животное и больше ничего!— воскликнула мистрисъ Бэкеръ, появляясь снова въ комнат Анны.— Надо быть бездушною скотиной, чтобы придти сюда и объявить, что дале пятницы онъ не оставитъ васъ здсь. И выбралъ же время! Покойника только, можно сказать, вынесли за порогъ и, вдобавокъ, вы сами не можете встать съ постели. Я толкую ему: ‘Мистеръ Соломонсъ, разв вы не знаете, что докторъ говоритъ, что вы этимъ можете убить молодую двушку?’ — ‘Вотъ еще, говоритъ, буду Я врить всякимъ докторамъ! Ей гораздо лучше будетъ въ дом призрнія, да, къ тому же, на прошлой недл я уже предупреждалъ, что у меня есть новый жилецъ для павильона’.

Мистрисъ Бэкеръ не продолжала, сама испугавшись вдругъ своихъ словъ, но Анна не выказывала никакого волненія.

— И вы думаете, что онъ приведетъ это въ исполненіе такъ скоро?— спросила она.

— Да нтъ же, милая моя, я ничего этого не думаю,— поспшно возразила мистрисъ Бэкеръ.— Вамъ лучше объ этомъ теперь и не думать и не безпокоиться. Докторъ или кто-нибудь другой все это устроитъ для васъ.

Въ ту же ночь фельдшерица, спавшая въ одной комнат съ Анной, была отозвана по случаю родовъ матери Альберта. Она жила на противуположномъ конц деревни, около церкви, недалеко отъ стараго замка. На другой день около шести часовъ утра мистеръ Эвансъ и фельдшерица стояли на порог ея хижины. Фельдшерица собиралась идти къ судебному слдователю, вызвавшему ее по длу, и по порученію доктора должна была, проходя мимо воспитательнаго дома, послать ему взамнъ себя другую фельдшерицу и лкарства изъ аптеки. Въ то время, какъ оба стояли и разговаривали, они увидали Альберта, идущаго по тропинк черезъ кладбище. Идіотъ былъ какъ-то особенно грязенъ и нечесанъ, вроятно, потому, что ему пришлось переночевать, не раздваясь, въ первомъ попавшемся углу, изъ котораго онъ вылзъ съ разсвтомъ. Кром того, видно было, что онъ нашелъ какую-то необыкновенную игрушку, которая его сильно занимала. Онъ держалъ въ рукахъ какой-то длинный узелъ и то размахивалъ имъ высоко но воздуху, то качалъ на рукахъ. Наконецъ, съ радостнымъ крикомъ, онъ положилъ узелъ на плоскую могильную плиту. До слуха фельдшерицы и доктора донесся слабый крикъ, напоминающій негромкое мяуканье кошки.

— Что это такое въ рукахъ мальчишки?— спросила фельдшерица съ неудовольствіемъ.

У мистера Эвансъ были хорошіе глаза и онъ издали пристально разглядывалъ лежащій предметъ.

— Чортъ возьми!— крикнулъ онъ,— да это, кажется, ребенокъ.

И онъ бгомъ пустился въ сторону кладбища. Фельдшерица видла, какъ онъ побжалъ въ догонку за уродливымъ мальчишкой, который инстинктивно, предвидя нападеніе на себя или на свою собственность, со всхъ ногъ удиралъ, прячась за могильными насыпями и памятниками. Мистеръ Эвансъ схватилъ его за шиворотъ и осторожною, но твердою рукой отнялъ узелъ, несмотря на отчаянную защиту Альберта, который все время не переставалъ бить ноги доктора своими сапогами. Докторъ, неся узелъ въ рукахъ, вернулся къ фельдшериц.

— Вотъ вамъ, возьмите!— сказалъ онъ,— согрйте поскоре несчастное созданіе и дайте ему молока. Кости-то вс цлы, но бдный зврокъ пищитъ во все горло. Господи! откуда и чей это можетъ быть ребенокъ?

Фельдшерица съ изумленіемъ взяла ребенка на руки, взглянула на шаль, въ которой онъ былъ закутанъ, и, наконецъ, на его ножви: на одной изъ нихъ былъ блый маленькій вязаный башмачокъ.

— Да это ребенокъ Анны Понтинъ!— воскликнула она.

— Какимъ образомъ онъ могъ попасть въ руки идіота?

Мистеръ Эвансъ былъ пораженъ и даже свистнулъ отъ удивленія.

— Этотъ орангутангъ, пожалуй, до смерти могъ напугать мать,— сказалъ онъ.— Подождите меня здсь, я сейчасъ вернусь.

И докторъ быстрыми шагами пошелъ по улиц деревни.

Онъ вскор вернулся назадъ, запыхавшись и совершенно растерянный.

— Ее нтъ тамъ!— съ трудомъ и задыхаясь проговорилъ онъ,— исчезла… ни души въ дом!… Что бы это значило?

— Вс эти двчонки на одинъ ладъ!— фыркнула недоброжелательно фельдшерица,— и чмъ тише он на видъ, тмъ хуже. Я такъ всегда и думала, что Анна Понтинъ изъ такихъ именно тихонь.

— Что за чортъ, куда она могла дваться?— продолжалъ говорить докторъ про себя.— Я бы могъ поклясться, что она не въ состояніи пройти и десяти шаговъ.

— Большею частью, когда чего захочется, то и сдлается,— возразила фельдшерица.— Надо полагать, что она не такъ ужь горевала и при первой возможности бросила ребенка по попеченіе прихода.

— Она не могла уйти далеко,— настаивалъ мистеръ Эвансъ,— разв только если кто-нибудь перенесъ ее на рукахъ. Я зайду къ пастору и переговорю съ нимъ. Да что же намъ длать съ ребенкомъ-то? У меня и безъ того много дла.

Фельдшерица пожала плечами.

— Достаточно всмъ хлопотъ и безъ этой несчастной двочки,— сказала она,— ее нельзя держать здсь и у нея нтъ родныхъ, на помощь которыхъ она могла бы разсчитывать. Надо отдать ее въ воспитательный домъ, и на вашемъ мст, сэръ, я бы сейчасъ и отправила ее туда. Если хотите, я могу снести ее сама, а кстати у одной изъ тамошнихъ сидлокъ умеръ третьяго дня ребенокъ, который родился какъ разъ недлю тому назадъ, какъ и эта двочка. Сидлка такъ горюетъ, что не знали, что съ ней длать: авось привяжется въ этой двочк, и, въ такомъ случа, чмъ скоре она получитъ ее, тмъ лучше.

Доктору все дло, повидимому, стало поперекъ горла.

— Ну, ладно,— сказалъ онъ,— повредить это, во всякомъ случа, никому не можетъ. Если захотятъ взять ребенка назадъ, то его сейчасъ же и отдадутъ, а теперь пока его накормятъ, по крайней мр.

Фельдшерица, не теряя времени, взяла ребенка и отправилась съ нимъ. Тропинка, по которой она шла, вела черезъ кладбище, въ нсколькихъ шагахъ отъ большаго стараго тиса, черезъ калитку, а затмъ дальше въ поле. Доктору приходилось тоже пройти черезъ кладбище къ дому пастора. Пройдя часть пути, онъ вспомнилъ, что оба Гэйзъ не принадлежали къ тому разряду людей, которые охотно отправились бы искать заблудшихъ овецъ своего стада въ шесть часовъ утра. Онъ остановился и, не зная, что длать, сталъ прохаживаться подъ тисомъ, ища глазами фельдшерицу и невольно чувствуя нкоторые укоры совсти при мысли, что онъ такъ легко и быстро распорядился участью ребенка. Фельдшерица была уже далеко внизу и спускалась по гор, держа ребенка на плеч. Во всей походк ея была деревянность и во всей манер держать ребенка было что-то грубое, не материнское.

Утро было прекрасное, такое же, какъ въ тотъ день, когда, недлей раньше, Анна возвращалась отъ желзно-дорожной сторожки. Обильная роса покрывала крапиву и бурьянъ кладбища и траву на лугахъ, по которымъ вытянулись длинныя и прохладныя тни деревьевъ и изгородей. На одной сторон разстилалась ровная даль, вся покрытая нивами, прозрачными и блдными при утреннемъ освщеніи, а съ другой видъ заграждался громаднымъ зданіемъ стараго замка и окружающими его вязами. Синеватый дымъ только что начиналъ подниматься легкими завитками изъ одной изъ его большихъ трубъ, торчащихъ надъ острымъ конькомъ крыши. Внизу, подъ вязами, виднлся длинный, глубокій крпостной ровъ, наполненный водою и превратившійся теперь въ прудъ. Лугъ спускался къ вод, образовывая крутой берегъ, по которому росли большіе тнистые вязы, сквозь втви ихъ докторъ, глядя въ эту сторону, могъ видть отдаленныя горы, какъ бы плавающія въ воздух. Въ эту минуту онъ замтилъ движущуюся фигуру, которая выходила изъ-за стны кладбища и направлялась къ маленькому блому предмету, лежащему на трав недалеко отъ пруда. Докторъ узналъ Альберта. Дуракъ нагнулся и поднялъ съ земли блый предметъ, въ которомъ мистеръ Эвансъ издали узналъ дтскій башмакъ. Онъ вспомнилъ тутъ, что у найденной имъ двочки былъ надтъ одинъ только башмачокъ, и онъ сообразилъ, что Альбертъ можетъ помочь ему напасть на слдъ матери. Онъ стоялъ въ густой тни тиса и сталъ наблюдать за идіотомъ. Альбертъ, неуклюже путаясь ногами, пустился вдругъ бжать и исчезъ за крутымъ берегомъ подъ вязами. Мистеръ Эвансъ пошелъ за нимъ, замчая на росистой трав нсколько слдовъ, идущихъ въ разныя стороны. Достигнувъ берега, онъ увидлъ женщину, лежащую внизу у самаго пруда, ногами къ вод. Идіотъ сидлъ, скорчившись, около нея и, обнявъ ея грудь рукой, пристально глядлъ ей къ лицо и бормоталъ что-то въ полголоса. Страшная мысль блеснула въ голов доктора. Онъ быстро сбжалъ по крутому берегу, при вид его, испуганный идіотъ съ ревомъ досады быстро отошелъ въ сторону. Лежащая женщина была несомннно мертва и это была Анна, но вншнихъ признаковъ какого бы то ни было насилія не было видно. Было замтно, что она наскоро набросила юбку и шаль на свою ночную рубашку и надла башмаки, а по положенію ея лвой руки можно было видть, что она несла ребенка. Повидимому, собравъ крайнимъ напряженіемъ своей воли послднія силы, она дотащилась съ ребенкомъ до этого мста, какъ надо полагать, съ намреніемъ исчезнуть вмст съ нимъ въ глубокихъ водахъ пруда, но тутъ силы ей измнили и она упала мертвою. Альбертъ, должно быть, нашелъ ее здсь или издали слдилъ за ней раньше и, вроятно, отнялъ ребенка отъ трупа матери. На мертвомъ лиц было замтно выраженіе мучительнаго напряженія, блые красивые зубы были етиснуты, брови сдвинуты и безжизненные глаза, неестественно широко раскрытые, уставились вверхъ, на ясное утреннее небо. Она лежала, уцпившись правою рукой за пукъ травы, за который она, видно, ухватилась, падая. Яркій солнечный лучъ, пробираясь сквозь втви вязовъ, стоящихъ по другую сторону пруда, косо падалъ на ея блую рубашку и блую молодую грудь, другой лучъ освщалъ золотое кольцо на лвой рук, лежащей у нея на груди. Врачъ стоялъ, не двигаясь, и молча глядлъ на нее. Альбертъ забылъ свой прежній испугъ. Онъ опятъ подползъ къ трупу и, стоя на колняхъ около него, тронулъ лвую руку. Онъ раза два коснулся пальцемъ золотаго кольца, скаля зубы отъ удовольствія, а другою рукой принялся чесать себ подбородокъ, вдругъ опять остановился, какъ бы испугавшись своей смлости. Но черезъ мгновеніе онъ опять схватилъ кольцо, искоса глядя, въ то же время, на доктора.

— Джеса нтъ здсь,— проговорилъ онъ медленно своимъ обычнымъ хриплымъ голосомъ, затмъ, откинувъ голову назадъ, съ громкимъ прерывистымъ смхомъ онъ повторилъ:— Джеса нтъ здсь,— и съ этими словами изо всей силы дернулъ за кольцо. Оно соскочило съ пальца и очутилось въ его рукахъ, но въ ту же минуту мистеръ Эвансъ схватилъ идіота за плечо. Докторъ не усплъ опомниться, какъ здоровые зубы Альберта впились въ кисть его руки. Освободившись такимъ путемъ отъ своего врага, обозленный идіотъ, съ воплемъ бшенства, со всего размаху швырнулъ отъ себя кольцо. На одно мгновеніе, кружась, оно сверкнуло высоко въ воздух, затмъ съ плескомъ исчезло въ вод, и цлый рядъ небольшихъ круговъ, все шире и шире расходясь до зеленыхъ береговъ, зарябилъ темную поверхность пруда.

‘Русская Мысль’, NoNo 1—3, 1890

Читайте также: