ДЕРЕВЕНСКАЯ ШКОЛА.
ДЕРЕВЕНСКАЯ ШКОЛА.
(Очеркъ).
I.
II.
III.
IV.
Деревенская школа, Старостин Василий Григорьевич, Год: 1869
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Близь церкви одного изъ погостовъ новгородской губерніи стоитъ небольшой блый домъ съ тремя окнами на лицо. Это — сельская школа.
Три окна на лицо предполагаютъ домикъ, какъ и быть слдуетъ, — съ снями, чуланчикомъ, сортиромъ и проч., на самомъ же дл домикъ нашъ не таковъ.— Во-первыхъ, длина его совсмъ не соотвтствуетъ ширин, у всякаго обыкновеннаго деревенскаго дома съ тремя окнами на лицо, первая, т. е. длина, всегда больше второй, или, по крайней мр, не меньше, длина же нашей школы чуть не въ половину меньше ширины, если прибавить къ этому, что крыша ея не наклонная, какъ обыкновенно бываетъ, а плоская, врне сказать, что крыши на ней нтъ, то будетъ совершенно понятно, почему нкоторые весельчаки называютъ ее коробейкой. У школы нтъ ни сней, ни чуланчика, ни даже ступеньки, при вход въ нее, ученики прямо съ улицы попадаютъ въ учебную комнату, отчего въ зимнее время появляются въ ней облака, такія густыя, что иногда бываетъ невозможно разсмотрть человка въ трехъ-четырехъ шагахъ. Впрочемъ, такое явленіе доставляетъ не малое удовольствіе ученикамъ, пользуясь мракомъ, они начинаютъ давать другъ другу неожиданные тумаки, щелчки и толчки, измннически подставляютъ ноги бгающимъ и такимъ образомъ достаютъ изъ носовъ кровь, подплетенные и упавшіе не унываютъ, не оскорбляются и въ свою очередь зацпляютъ руками быстрыя ноги другихъ шалуновъ. Нкоторая таинственность и интересъ положенія воодушевляютъ мальчиковъ и подталкиваютъ ихъ на поступки, не всегда благополучно оканчивающіеся.
Полный курсъ ученья въ школ продолжается два года. Ученики раздляются на новичковъ-первокурсниковъ и старичковъ-второкурсниковъ, но какъ школа всегда помщалась въ одной комнат, то и т и другіе должны сидть и запинаться вмст. Первокурсники обучаются чтенію и письму, второкурсники же упражняются въ чтеніи и письмоводств. Впрочемъ, не всегда строго слдятъ за этой программой, — бываетъ такъ, что ученики, по окончаніи второго курса, умютъ разбирать лишь отдльныя буквы и слова и не умютъ читать текстъ связно и боле или мене быстро, т. е. кончаютъ съ знаніемъ лишь перваго курса, бываетъ и такъ, что ученики кончаютъ въ школ съ большими познаніями, чмъ положено по программ. Послднее происходитъ большею частію въ урожайные годы, когда причтъ и крестьяне чувствуютъ себя боле довольными, веселе смотрятъ на жизнь и не свирпо обращаются съ дтьми и животными, въ такіе годы о. едосей, мстный священникъ, въ непосредственномъ распоряженіи котораго состоитъ школа, вводитъ въ ней изученіе, собственно-затверживаніе, нсколькихъ библейскихъ исторій, а дьячекъ Иванъ Семеновичъ дополняетъ школьное образованіе нсколькими арифметическими познаніями, напр., умньемъ писать до ста, слагать и вычитать умственно, иногда на бумаг и т. п.
Главный дятель этой школы — мстный дьячекъ, Иванъ Семеновичъ, а потому не излишне будетъ сказать о немъ нсколько словъ.
Иванъ Семеновичъ учился въ новгородской семинаріи и дошелъ уже до философскаго класса, по философіи ему немного пришлось учиться, вскор выключили его изъ семинаріи за лность и ‘изрядное поведеніе’. Само собой, ‘изрядно’ ведущихъ себя учениковъ семинарское начальство никакъ не можетъ держать, и только ‘весьма хорошее’ поведеніе гарантируетъ ученику расположеніе его.
Изрядное поведеніе Иванъ Семеновичъ стяжалъ своей любовью къ водк. Эта любовь дйствуетъ въ немъ и теперь съ неменьшею силою, чмъ въ дни его юности. Хотя онъ, для оправданія своей слабости, не рдко ссылается на Писаніе, разршающее выпивать по красоул въ праздники вина и елея, но послдняго условія, т. е. условія выпивки только въ праздники вина и елея, никогда не соблюдаетъ, оправдывая себя тмъ, что прежнія красоули были гораздо объемисте ныншнихъ шкаликовъ, что лучше пить каждый день по косушк, чмъ выпить въ одинъ день красоулю, равнявшуюся полуштофу. Я не знаю, насколько онъ правъ въ этомъ разсужденіи, но знаю, что въ жизни онъ строго придерживается каждодневной выпивки, — въ самомъ дл, ни одного почти дня не проходитъ безъ того, чтобы онъ не выпилъ хотя ‘малую порцію’, какъ онъ называетъ шкаликъ, въ противоположность большой порціи, — полуштофу. Будучи пьянымъ, онъ не длаетъ серьезныхъ пакостей, тмъ не мене позволяетъ себ чудить на разные манеры,— заберется, напримръ, поздно вечеромъ на колокольню и давай звонить, всхъ переполошитъ, вс погостяне, высунувъ головы въ окна и узнавъ, въ чемъ дло, заворчатъ и заругаютъ дьячка, но дьячку не слышна ругань за звономъ колоколовъ.
Вопросъ: почему же о. едосей сноситъ такого негодника? Потому, что о. едосей человкъ добрый и заботящійся только о своемъ спокойствіи, вслдствіе этого онъ разсуждаетъ о людскихъ поступкахъ либерально и слдовательно здраво, — ‘человкъ, яко трава’, не совсмъ кстати думаетъ онъ иногда.
Прихожане, съ своей стороны, очень любятъ Ивана Семеновича, потому что онъ обладаетъ дорогими для русскаго человка качествами: чрезвычайною простотою въ обращеніи, гостепріимствомъ и готовностью длать всевозможныя одолженія просящему. Такое добродушіе, связанное съ оригинальностію характера и поступковъ извстнаго человка, всегда дйствуетъ на простой народъ притягательно.
Начинается учебный день.
Еще за полчаса до прихода учителя въ школ собрались почти вс ученики. Дло зимнее, утро бываетъ темно часовъ до девяти. Въ класс непроглядная темень, — славно! Потому славно, что свободно, никто, значитъ, не видитъ тебя и ты можешь шалить, какъ угодно, если сдлалъ что нибудь нехорошее, напримръ, стекло разбилъ, попалъ кулакомъ въ чей нибудь носъ, вмсто спины,— все это пройдетъ благополучно, потому что виновника трудно найти за темнотой. Тутъ, должно быть, кроется причина, почему вс стекла въ школьныхъ окнахъ уклены бумажными лентами, во многихъ мстахъ наложены даже стекольныя заплаты — большія и малыя, или берестяные кружечки, придающіе такую прелесть окнамъ.
Ученики шумно и быстро, какъ стрлы, бгаютъ по классу, вскакиваютъ на столы и плечи товарищей, иногда перескакиваютъ чрезъ первые и жестоко колотятъ вторыя, темнота ихъ не стсняетъ. Впрочемъ не вс шалятъ, есть и такіе, которые смирно сидятъ, даже черезчуръ смирно, по освидтельствованіи оказалось бы, что они спятъ, или дремлютъ на своихъ ладоняхъ, при чемъ, однако, не пропускаютъ безнаказанно тхъ шалуновъ, которые осмливаются ихъ безпокоить.
Въ одномъ углу мелькаетъ огонекъ, но такъ какъ онъ скрытъ подъ столомъ и кром того окруженъ со всхъ сторонъ головами, то очень мало даетъ свта комнат. Одинъ мальчикъ держитъ на щеп огарокъ свчи, онъ же сказываетъ сказку, прочіе невозмутимо спокойно и внимательно слушаютъ его. Разсказчикъ и слушатели упорно смотрятъ на огонь, у всхъ глаза такіе свтлые,— чудные глаза! Тутъ же пріютились человка два-три, разсматривающіе чьи-то старыя, засаленныя картинки.
— Скоро придетъ Иванъ Семеновичъ, надо загасить свчку, сказалъ разскащикъ сказки. Прочіе согласились съ этимъ, свчка была загашена, но сказка продолжалась.
Дйствительно, вскор пришелъ Иванъ Семеновичъ. По росту тотчасъ можно было отличить его въ темнот, но многіе ученики не замтили его и продолжали шалить и бгать, что продолжалось и постепенно уменьшалось во время чтенія молитвы, нкоторые попадали лбами въ молящагося посредин класса учителя и, какъ резиновые мячики, отскакивали и быстро, на цыпочкахъ бжали на свои мста.
— Нельзя учиться, темно, темно! заговорили нсколько голосовъ, когда молитва была прочитана.
— Сказку скажи, говорили другіе.
— Тише, тише, мошенники, этакъ мн нечего ходить и въ школу, потому что мой классъ всегда приходится утромъ. Поищите-ко лучше въ столахъ огарка, въ прошлый разъ осталось, кажется.
— Осталось, да Темяшевъ издержалъ, онъ дав съ пріятелями жегъ его, огарокъ-отъ.
— Эй, Темяшевъ, правда это?
— Да мы сказки сказывали дав, дакъ и зажгли огарокъ, слышался изъ темноты уничижительный голосъ.
— Сказки можно бы и безъ огня сказывать.
— Вотъ еще осталось маленько, нершительно сказалъ Темяшевъ, сомнваясь, чтобы остатокъ удовлетворилъ учителя.
— Давай сюда остатокъ.
Остатокъ пошелъ изъ рукъ въ руки.
— Да въ немъ и фитиля-то нтъ, весело сказалъ одинъ изъ передававшихъ.
— Есть фитиль, былъ фитиль, азартно отозвался Темяшевъ.
Иванъ Семеновичъ взялъ огарокъ отъ близь сидвшаго къ нему ученика, посмотрлъ на него къ окну, пощупалъ пальцемъ и сказалъ: фитиля нтъ, это правда.
— Ей Богу былъ фитиль, плаксиво утверждалъ Темяшевъ,— это кто нибудь выдернулъ его, какъ огарокъ шелъ къ теб.
— Экіе плуты! Ну, да и огарокъ-то немного больше серебрянаго гривенника. Вотъ я схожу за новой свчкой.
Учитель ушелъ и скоро возвратился съ сальной семеричной свчей въ рук.
— Вы не больно жгите, а то на четыре дня цлую свчу,— больно жирно!
Иванъ Семеновичъ жжетъ въ класс свои собственныя свчи, потому-что по программ не полагается ихъ на школу.
Иванъ Семеновичъ, зажегши свчу, поставилъ ее на ученическій столъ (учительскаго стола въ школ нтъ), осмотрлъ кругомъ комнату и сказалъ: чмъ же мы будемъ заниматься?
Ученики молчали. Иванъ Семеновичъ подумалъ и предложилъ сдлать арифметическую задачку, замтивъ, что при огн это всего удобне. Ученики согласились.
— Слушайте, сказалъ учитель,— одинъ почтенный мужичекъ купилъ хлба на 13 цлковыхъ, да оброку заплатилъ 12, на свадьбу сына издержалъ 11, корову купилъ за 10, долгу заплатилъ 9 и наконецъ съ пріятелемъ роспилъ полуштофъ, сколько всего онъ издержалъ? Сложите все это про себя, на пальцахъ, какъ я васъ училъ. Слушайте, я вамъ еще повторю, и Иванъ Семеновичъ повторилъ задачу, потомъ повторилъ одн цифры: 13, 12, 11, 10, 9 и полуштофъ 20 коп.
Въ школ сдлалось тихо. Физіономіи учениковъ ясно показывали умственную работу. Еслибы въ это время посмотрть подъ столами, то можно было бы увидть, какъ десятка два пальцевъ сгибались и разгибались, какъ пальцы одной руки сжимались пальцами другой, какъ руки являлись то кулаками, то пятернями. Въ вычисленія углубились даже первокурсники, которые хотя не были обязаны заниматься такими задачами, но тмъ не мене пренебрегали своимъ правомъ и чуть ли еще не боле второкурсниковъ обуревались желаніемъ ‘первому сдлать задачу’, ‘новичокъ, новичекъ первый! Первый сдлалъ!’ думали они и восторгались.
— А сколько стоитъ полуштофъ-отъ? торопливо спросилъ одинъ ученикъ, очевидно, кончая задачу и не желая, чтобы кто нибудь предупредилъ его окончаніемъ.
Въ ученикахъ смхъ, кто то сказалъ: Иванъ Семеновичъ знаетъ лучше всхъ насъ.
Иванъ Семеновичъ не то сердито, не то ласково посмотрлъ въ ту сторону, откуда слышалась такая дерзость, потомъ громко расхохотался и сказалъ: учителю и слдуетъ знать все лучше его учениковъ.
— Полуштофъ стоитъ 20 коп., прибавилъ онъ.
— Это сивуха 20 коп., а при деньгахъ всякъ наровитъ выпить наливки, возразилъ тотъ же шалунъ, который сказалъ учителю дерзость.
— Дайте посл шай этому мошеннику, присовтовалъ учитель.
Позанимавшись счетомъ, а потомъ чтеніемъ, Иванъ Семеновичъ объявилъ, что пора уже гасить свчу, загасилъ и сталъ отдавать ученикамъ на сохраненіе, но потомъ одумался и понесъ домой, говоря: ‘вы, плуты, опять сожжете ее’. Однако, это не была истинная причина, почему онъ уходилъ домой, и въ самомъ дл, разв онъ не могъ унести свчу посл класса? Этотъ вопросъ такъ естественнымъ, что сразу возбудился у всхъ учениковъ и разгадалъ имъ тайну.
Когда Иванъ Семеновичъ еще ходилъ за свчей, то мимоходомъ выпилъ стаканчикъ изъ четвертной бутыли, всегда стоящей въ углу его стариннаго шкафа, а у него такой обычай, чтобы за первымъ стаканчикомъ выпивать другой и третій. Въ этомъ заключается дурная сторона его страсти, хотя, надобно сказать, дальше третьяго стаканчика, безъ особенной нужды, онъ не идетъ. Такимъ образомъ, нердко случается, что онъ уходитъ изъ школы на минутку домой, при чемъ всегда находитъ какія нибудь неожиданныя причины и объявляетъ ихъ ученикамъ, но ученики на этотъ счетъ не обманываются, это чувствуетъ и самъ Иванъ Семеновичъ и потому иногда горько кается предъ ними въ своемъ грх.
Что говорить,— проходятъ иногда у Ивана Семеновича и цлые классы въ трезвомъ вид, но это бываетъ, сравнительно, рдко и бываетъ именно тогда, когда онъ успетъ или захочетъ напиться утромъ чаю.
Когда Иванъ Семеновичъ возвратился въ школу, въ голов его уже происходило пріятное движеніе.
— Выпилъ, выпилъ Иванъ Семеновичъ! сдержано заходило по классу.
— Почемъ знать? Можетъ и не выпилъ? веселенько отвтилъ онъ.
— Видно! Видимъ! Знаемъ!..
— Да, выпилъ, братцы, что подлаешь? дуракъ бо есть! Вы не учитесь у меня…. Впрочемъ, мы станемъ продолжать ученье, я вдь немножко выпилъ.
— Сказку прочитай!
— Сказку? Вы ужь бабушкамъ велите сказать сказку…
— Бабушки не скажутъ, потому — стары, памяти не стало.
— Извольте, и сказку прочитаю, если кто изъ васъ хорошо разскажетъ прошлую сказку, помните? Ну, кто разскажетъ?
— Я, я, я, я…
— Вставайте кто желаетъ.
Никто не вставалъ.
— А, струсили? Это неладно, трусить не надо, сорвалось, такъ сорвалось, а все же не отказывайся. Ну, ты, Федоръ, разскажи, обратился онъ къ одному ученику.
Федоръ всталъ, постоялъ и освдомился: это сначала разсказывать?
— Сначала.
— Долго эдакъ будетъ… ты и не успешь прочитать новую.
Иванъ Семеновичъ широко улыбнулся.
— Ничего, разскажи, повторилъ онъ.
Федоръ не много помялся и началъ: далеко за окіяномъ жилъ купецъ богатющій — агличанка.
— Значитъ, купецъ былъ баба? Примрно, какъ цыганка? освдомился учитель.
— Да такая земля есть, купецъ изъ этой земли и былъ.
— Купецъ Агличанка и земля Агличанка, этакъ наша земля Россія, да и ты Россія.
Ученики захохотали.
— Россея, Россея! А, Федька! слышалось съ разныхъ сторонъ.
— Ну, что еще, Федоръ, скажешь?
Но Федоръ уже забылъ всю сказку и не могъ ничего придумать, какъ Иванъ Семеновичъ ни наводилъ его на путь, онъ молчалъ и молчалъ, очевидно, смхъ товарищей смутилъ его, конечно, тутъ дйствовала и извстная доля упрямства, но она произошла отъ того же смха товарищей и насмшки учителя.
— Ну, станемте теперь дломъ заниматься, сказалъ учитель.
— Какимъ дломъ?
— И въ самомъ дл, какимъ дломъ? А, какъ вы думаете? Ученики молчали.
— Не знаю ужь какимъ, разв почитать опять… недоумвалъ учитель.
— Покажи еще деньги,— бумажки, золотую!
— Эвона, куда хватили! Нтъ, братики, у меня вдь своихъ сторублевыхъ, двадцатипятирублевыхъ и другихъ бумажекъ нтъ, когда я вамъ казалъ ихъ, то бралъ въ казн, чуть не полгода просилъ ихъ у старосты, не даетъ, шельма, думаетъ, что затаю, спасибо, о. едосей присталъ за меня и заврялся.
— Штоль старост-то жалко показать?
— Не жалко, а боится, чтобы мы не задвали куда его казну, вдь цлый часъ выстоялъ онъ въ тотъ разъ у паперти и все смотрлъ — не убгу ли я съ его бумажками! Оно конечно, по закону нельзя и давать никому казенныхъ денегъ, а все же… какъ бы вамъ сказать… одно слово — шельма! поршилъ Иванъ Семеновичъ, въ голов его все мутне и мутне становилось.
— Врешь ты, Иванъ Семеновичъ, староста добренькій!
— На песокъ онъ добренькой, вотъ что!
— Какъ на песокъ?
— Мм… ужь незнаю и говорить ли вамъ…
— Скажи, скажи!
— Видите ли, онъ занимается торговлей, накупитъ по осени хлба по дешевой цн, а весной продаетъ по дорогой, но это бы еще ничего, — чортъ съ нимъ! Только онъ примшиваетъ къ хлбу песку, — вотъ это ужь дурное дло! Конечно, песокъ дешевъ…
— Какое дешевъ, даромъ хоть сколько бери!
— Ну, вотъ, а онъ продаетъ его не дешевле шести коп. за пудъ,— я этта немного поразсчиталъ…
— У-у-у! Вотъ подлипало-то! Въ глазахъ не замутитъ по рчамъ!
— Подлипалы, братцы, почти всегда бываютъ таковы, отъ того и богаты, да-съ!
— А разв иначе нельзя сдлаться богатымъ? возразили ученики, всегда интересующіеся вопросомъ о богатств.
— Какъ нельзя? Это только плуты купцы говорятъ — нельзя, не обманешь, молъ, не продашь! Врутъ они, ей Богу врутъ, вы врите моему слову, а? кричалъ учитель, работая головой уже не совсмъ такъ, какъ обыкновенно бываетъ.
— Вримъ, вримъ! тоже кричали ученики.
— И ладно, что врите, потому — они подлецы, мошенники…
Иванъ Семеновичъ медленно провелъ рукой по лбу и какъ будто проснулся отъ сна, онъ посмотрлъ на учениковъ и, увидя ихъ смющимися, сказалъ: я опять пустяки вамъ заговорилъ, станемте лучше дломъ заниматься. Да! вспомнилъ онъ,— чуть было не забылъ,— у меня есть книга новенькая, славная, я вамъ ужо прочитаю ее, теперь она у о. едосея. Впрочемъ… я вотъ схожу, можетъ быть — она и у меня.
Иванъ Семеновичъ пошелъ изъ класса, но вдругъ кто-то затянулъ: выпить пошелъ, выпить…
— Выпить? Ахъ, вы плутишки, не пойду… Учитель быстро возвратился на старое мсто.
Минуту тянулось неловкое молчаніе.
— Вотъ что, братцы, псню споемъ, вдругъ сказалъ учитель, неопредленно смотря на учениковъ, какъ будто недоумвалъ, хорошо или худо онъ сказалъ.
— Псню? удивились ученики, споемъ, давай! Мы на все согласны.
— Ну, какую псню?
— Какую хошь, мы по всмъ!
— ‘Среди долины ровныя?’
— Не знаемъ эту, другую!
— Какую же другую?
— ‘Солнышко на закат!’
— Э, пусто! Споемъ лучше ‘льются слезы.’
— Не знаемъ.
— Опять не знаемъ, говоритъ Иванъ Семеновичъ и садится на стулъ, въ голов его мелькаютъ неясныя и часто противоположныя мысли, то ему кажется, что онъ глупо поступаетъ съ учениками и хочетъ перебороть себя въ чемъ-то, то онъ находитъ, что дла идутъ отлично, что нужно только немного посолидне вести себя. Вотъ онъ поднимаетъ руку, чтобы потереть лобъ, но рука опускается, и думаетъ онъ, что хотя рука опускается, но это такъ себ, не то, чтобы изъ за недостатка силъ, а… одно слово — такъ себ, потому что онъ, Иванъ Семеновичъ, не пьянъ, а немного выпивши,— съ двухъ стакашковъ нельзя очень охмлть, хотя эти стакашки и тово… пре-по-ря-доч-ны-е, протягиваетъ онъ мысленно. ‘И что значитъ жизнь сія?’ думаетъ онъ и произноситъ уже вслухъ: ‘овчинка не стоитъ выдлки!’
— Какая овчинка? спохватились ученики, кошачья, пожалуй, не стоитъ…
— А мой ддко сказалъ, што двичья шкура никуда не годится, возразилъ одинъ шалунъ.
— Опять шалть, опять! заговорилъ Иванъ Семеновичъ, станемте лучше учиться по…
— ‘Поле чистое, турецкое!’ провозгласилъ кто-то.
— Поле, поле, поле, заголосили другіе.
— Пропащій я человкъ, думалъ учитель.
— Што же ‘поле’? спросили ученики.
— Начинайте! махнулъ учитель.
— Ты учитель, теб и начинать.
Учитель подумалъ и началъ, ученики подхватили. Въ класс поднялся ревъ, который, вроятно, привлекъ бы погостянъ въ школу, но къ несчастію, пніе пошло очень вздорно и потому, посл перваго куплета, пвчіе должны были бросить его. Иванъ Семеновичъ взялъ шапку.
— Будетъ, мошенники.
— Рано еще, ей Богу рано!..
— Будетъ, будетъ, на сегодняшній день до-ста-точ-но, отвтилъ учитель.
Слдующій классъ былъ бубна. Бубенъ, это молодой человкъ, выключенный изъ 4-го класса духовнаго училища и назадъ тому года три поступившій въ пономари въ Дмитріевскій приходъ. Бубномъ прозвали его вотъ по какому обстоятельству: разъ онъ вздумалъ наказать розгами одного мальчика. Надобно сказать, что розгами никого не наказывали въ школ, впродолженіи, по крайней мр, годовъ шести, такъ что ученики совсмъ и не думали о нихъ. Пономарь, человкъ молодой, съ горячею кровью, къ тому же не мало испорченъ училищною жизнію, поэтому, очень естественно, если онъ захотлъ попробовать прутьемъ нжныя дтскія шкурки, вотъ онъ и наказалъ мальчика, а главное — наказалъ больно, потому что съ каждымъ ударомъ разгоралась его молодецкая кровь. Наказанный мальчикъ всталъ съ пола и задыхающимся, прерывистымъ голосомъ крикнулъ: ‘бубна укралъ… бубенъ!’ Затмъ выбжалъ изъ класса и съ тхъ поръ въ школу уже не ходилъ. Но что значитъ: бубна укралъ? Это значитъ, что пономарь, опять же подъ вліяніемъ молодости, дйствительно укралъ, еще лучше — снялъ съ чужой лошади бубенчикъ, красота и звонкость котораго плнили его. Спустя мсяца два, случайно узнали объ этомъ два мальчика, но частію за давностію, частію за маловажностію событія, они не обратили особеннаго вниманія на него.— И вотъ теперь преступленіе было опубликовано и опубликовано при такихъ обстоятельствахъ, что названіе бубна навсегда осталось за пономаремъ.
Итакъ, посл Ивана Семеновича пришелъ въ классъ бубенъ. Водворилась на моментъ могильная тишина. Учитель сталъ перевертывать принесенную имъ книжку, ученики послдовали его примру и въ класс минуту продолжалось громкое шурчапье.
— Найдите 35-ю страницу, сказалъ учитель.
Въ класс послдовало усиленное шурчанье.
— Читай давай съ этого. Учитель указалъ пальцемъ сначала на одного мальчика, потомъ на одно мсто въ книг, мальчикъ былъ изъ партіи новичковъ.
То, что бубенъ веллъ читать ученику, была извстная ‘Псня пахаря’, напечатанная въ строку,—
‘Ну, тащися, сивка, пашней десятиной.
Выблимъ желзо о сырую землю’ и т. д.
— По дв строки вс споряду и читайте, значитъ — одинъ посл другого… сказалъ учитель.
Первый ученикъ началъ очень медленно и монотонно: ну, тащи, тащи-ся-ся сив-ка-па-ка-па-па…
— Ну, понукаетъ учитель и быстро взглядываетъ въ окно, въ окн кто-то прошелъ.
Ученикъ продолжаетъ: де-ся деся-ти десять, и..и…ной, йной, нтъ, иной, поправляется онъ. Вы…вы…б…л…ль…выльемъ, твердо выговариваетъ онъ.
— Ну, ну, пашней! поправляетъ учитель, не переставая смотрть въ окно.
— Пашней жел-зо желзо-о-сы осы-ру-ю рую зе…м…мм… Ученикъ взглядываетъ на учителя и поспшно пропускаетъ нсколько словъ, потомъ продолжаетъ: веди-ервъ ведиервъ за-го заго р гор — все! побдоносно заканчиваетъ онъ.
Слдующій ученикъ продолжаетъ: ‘ла словоерсъ и… земля еръ земляеръ…’ И этотъ ученикъ взглядываетъ на учителя, учитель все-таки смотритъ въ окно и что-то мурлыкаетъ, ученикъ продолжаетъ: бо…л…люди… л-са. Лса! восклицаетъ онъ, думая, что тутъ рыболовная лса.
— Ну, говоритъ учитель, пробужденный восклицаніемъ ученика, потомъ оглядывается и видитъ, что уже не первый ученикъ читаетъ: онъ хочетъ что-то возразить, но благоразумно умалчиваетъ. Продолжай, продолжай! повелваетъ онъ чтецу.
— Лсасо…
— Какой лсасо?
— Лса, а тутъ со, поясняетъ ученикъ.
— Да гд ты нашелъ лса? Въ книг лсъ! Дуракъ!
— Лсъ, лсъ! Есть лсъ! заговорило нсколько голосовъ. Учитель посмотрлъ въ книгу и дйствительно увидлъ лсъ.
— Эвона, гд они читаютъ! Дв строчки прохали, слава теб Господи! Настоящіе раки! Ну, ну, шествуй, торопитъ онъ чтеца, очевидно не желая дать ученикамъ время поразмыслить объ его словахъ.
— Со люди нашъ…
— Зачмъ ‘люди нашъ?’ Прямо говори: солнышко!
— Солнышко вы-хо выходи ходи твердо еръ ходи твердоертъ ходитъ не…сс…се-ло, село…
— Село! Тверже выговаривай… Учитель въ это время разсматривалъ переплетный корешокъ у книги.
Въ школу вошелъ молодой человкъ, писарь волостного правленія, пріятель бубна.
— А, братъ, я такъ и думалъ, что ты съ ребятишками возишься,— прямо сюда иду, громко и весело сказалъ онъ.
— Такъ! отвтилъ учитель.
— Ну, вотъ и обртаю тебя. Пойдемъ… Пріятель что-то шепнулъ учителю.— Знаешь?
— Знаю, съ улыбкой отвтилъ этотъ,— да нельзя, надо учить.
— Брось, одни поучатся…
— Мы одни, мы одни! закричали ученики.
— Молчать! крикнулъ учитель. Нтъ, братъ, снова обратился онъ къ пріятелю, о. едосей и такъ этта выговоръ далъ, мы, видишь, находимся въ немилости, дьячекъ пьетъ на пропалую, однако ему ничего, если онъ и совсмъ не придетъ въ школу, а мы не то… да-съ! Хотя мы, надо сказать, водку и разршаемъ только по праздникамъ, и то при случа,— вотъ она гд справедливость-то!
— Мученикъ, мученикъ, говоритъ пріятель, похлопывая мученика по плечу.
— Мученикъ не мученикъ, а все, по крайности, желаемъ, чтобы обходились съ нами поблагородне.
— Наплюнь, однако, я ужо тебя утшу,— такую братъ пріятную новость знаю, что ну!
— А что?
— Посл.
— Да хоть намекни теперь.
— Вишь, я видлъ сейчасъ Груньку…
— Повжливе не мшало бы при публик, присовтовалъ учитель.
— Ну, ну, красоточку Груню, Грунюшку, Груняшу, Груничку…
— Потише, потише… Вы читайте вс вслухъ, либо вполголоса, а то вы рады безъ дла сидть, обратился учитель къ ученикамъ.
Въ школ поднялось воркотанье, постепенно усиливавшееся, изрдка раздавался сдержанный смхъ, при вниманіи можно было разслышать, что чтеніе во многихъ мстахъ замнялось разговоромъ, по временамъ раздавались щелчки и густые тумаки. Учитель съ пріятелемъ разговаривали и иногда хохотали, тотъ и другой постоянно держали на губахъ сахарную улыбку.
Такъ продолжалось полчаса. Затмъ учитель веллъ ученикамъ замолчать, что и было исполнено съ нкоторымъ неудовольствіемъ.
— На чемъ дав остановились? Продолжай слдующій, приказалъ онъ.
‘Слдующій’ всталъ и поднялъ книгу, но не читалъ.
— Читай, читай, на чемъ остановились-то?
— ‘Село’, нершительно отвтилъ ученикъ.
— Какое село?
Ученикъ молчалъ.
— Гд село? Укажи!
— Село, на этомъ остановились, повторилъ ученикъ и заводилъ пальцемъ въ книг, но мсто, на которомъ остановились, никакъ не находилось, другой ученикъ указалъ ему на ‘село’.
— Вотъ! обратился ‘слдующій’ къ учителю.
Учитель посмотрлъ въ книгу и увидлъ слово ‘весело’.
— Да это разв село? внушительно сказалъ онъ, ве-се-ло! Дуракъ! По классу раздался звонкій щелчокъ, нкоторые ученики захохотали, одинъ, изъ задней парты, заносчиво проговорилъ: ‘самъ сказалъ, што село!’
Учитель взглянулъ на заднюю парту, заморгалъ глазами и немного покраснлъ.
— Кто это сказалъ, а?
Молчаніе.
— Кто осмлился грубіянить? Говори! Иначе я доберусь другимъ способомъ.
Опять молчаніе.
Учитель взглянулъ на пріятеля, и видя его сладко улыбающимся, совершенно растерялся. Посл неопредленныхъ движеній туда и сюда, онъ направился къ задней парт.
— Говорите, кто тутъ сказалъ?
Молчаніе. Весь классъ — могила.
— Я всхъ накажу, если не скажете, десять палокъ о васъ изломаю!..
И все-таки молчаніе.
Учитель разсвирплъ. Онъ видлъ себя уничтоженнымъ, а главное, тутъ стоялъ пріятель — хорошій пустосмхъ, отъ него того и жди, что черезъ часъ везд прославитъ тебя съ различными прикрасами и прибаутками. Груня тоже узнаетъ, непремнно узнаетъ, да и Машка насмшница…
Ученики не меньше учителя волновались, они очень хорошо знали, какъ расправляется разсвирплый учитель: онъ такъ рванетъ теб ухо, что затрещитъ оно, изъ глазъ слезы брызнутъ, искры посыплются и человкъ на моментъ обезпамятетъ.
— Ну, ты говори ‘село’, сдержанно обратился учитель къ ученику, сидвшему на краю парты.
— Село, дрожащимъ голосомъ отвтилъ этотъ.
— Не ты. Ты говори, указалъ онъ на слдующаго.
— Село.
— Ты… ты… ты говори…
Все не оказывается знакомаго голоса. Наконецъ, одинъ сказалъ ‘село’ точно такимъ голосомъ, какъ было сказано тогда. Ученикъ думалъ было измнить голосъ,— въ его душ произошла нкоторая борьба, но… правда восторжествовала.
— А, ты сказалъ? обрадовался учитель.
— Я, тихо отвтилъ преступникъ.
Учитель въ первый моментъ не зналъ, что сдлать, потомъ быстро обратился съ вопросомъ къ сидвшему рядомъ съ виновнымъ: а ты зналъ вдь, что онъ сказалъ?
— Зналъ, прошепталъ этотъ.
— А ты? учитель указалъ на слдующаго.
— Зналъ…
— А ты?
— Ни… зналъ, нтъ! спутался мальчикъ.
— Зналъ, говори правду?
— Зналъ, отчаянно поршилъ несчастный.
Такимъ образомъ, знающихъ оказалось пять человкъ.
Учитель вышелъ изъ за партъ, не глядя на пріятеля, онъ придумывалъ наказаніе преступникамъ. Классъ невозмутимо молчалъ.
— Ложитесь вс на полъ! ршилъ учитель, указывая на средину класса. Это наказаніе онъ употреблялъ и прежде, теперь же оно показалось ему самымъ удобнымъ, потому что имъ можно было и посмшить пріятеля, показать ему учительскую находчивость и оригинальность, да и учениковъ можно вывести изъ той паники, въ которой они находились нсколько минутъ.
Преступники стояли на мст, несмотря на приказаніе учителя.
— Ну, что же, выходите! А нтъ,— знаете, какъ съ вами?.. Учитель сдлалъ жестъ, очень извстный ученикамъ и означавшій, что они будутъ выведены за уши.
Ученики вышли и медленно, медленно стали ложиться.
— Ты, Королевъ (фамилія главнаго преступника), ложись на самый низъ, а вы на него, распорядился учитель.
Ученики легли: двое на визу, двое повыше и одинъ на верху.
— Вотъ! Въ то время, какъ съ вами возился, сколько бы можно дла сдлать!.. Ну, ты продолжай, юпитеровски проговорилъ учитель.
‘Слдующій’ во все это время стоялъ и ежеминутно ждалъ себ грома и молніи, понятно — какимъ невеселымъ голосомъ онъ началъ чтеніе: ве-се-ло, весело…
— Зачмъ повторять? Ну, весело!
Учитель снова началъ свое дло. Однако, пріятель его вскор указалъ ему на кучу учениковъ, неподвижно и мрачно, какъ скала, лежавшую посредин комнаты, и оба захохотали. Писарь на цыпочкахъ подошелъ къ куч и сталъ перешагивать черезъ нее, два-три ученика прыснули отъ смха, учитель замтилъ ихъ и веллъ имъ тоже лечь на полъ, но не въ кучу, а по одиночк, въ нкоторомъ разстояніи одинъ отъ другого.
И опять слышались заунывные звуки ‘слдующаго’: мыслете еръ…
— Бейся вотъ съ ними! Мыслете еръ! Не можетъ сказать прямо: самъ!
Между тмъ писарь ходилъ по классу, перешагивая чрезъ лежавшихъ учениковъ, онъ по временамъ прыскалъ, на что учитель укоризненно взглядывалъ и качалъ головой.
— Эй, Миша, обратился къ нему первый,— посмотри на этотъ чурбанъ, я все опасаюсь сломить ногу, перешагивая его, ха, ха, ха!
— Ну, полно, тутъ дло серьезное, насупивъ брови, сказалъ учитель.
Въ это время куча задвигалась. Дло въ томъ, что лежавшій рядомъ съ Королевымъ и слдовательно также на самомъ низу, давно уже молилъ своихъ компаньоновъ выпустить его изъ подъ низа,— у него на сердц невыносимо тошно становилось, дыханіе спирало, въ живот рзь. Компаньоны услышали его молитву и перешепнулись — тихонько перемниться мстами, во время хохота пріятелей. Къ несчастію, писарь увидлъ осторожное движеніе кучи и объявилъ. Учитель подошелъ къ ней.
— А, вы плутни длать? Читать не умете, а подличать умете? Ну-те ко вы, обратился онъ къ лежавшимъ по одиночк,— ложитесь вс на кучу.
Эти медленно встали одинъ за другимъ и боязливо легли на кучу. Куча сдлалась очень большой, такъ что вс ученики засмялись. Пріятели захохотали. Писарь опять сталъ перелзать чрезъ кучу, что на этотъ разъ было не совсмъ легко, поэтому, онъ, желая показать свой чрезмрный трудъ, съ глубокимъ вздохомъ ослъ на ней и для вящаго трагизма развалился и тяжело скатился на полъ. Одинъ изъ лежавшихъ въ куч заплакалъ, приговаривая: ногу, ногу…
— Какъ теб, братъ, не стыдно, сказалъ учитель пріятелю и потомъ крикнулъ плакавшему: ты, не ревть!
Мальчикъ насильно подавилъ свои рыданія. Въ класс поднялось шушуканье.
Учитель смекнулъ, что дольше играть въ эту игру, значитъ — испортить ея значеніе и потому объявилъ: ну, вы, лоботрясы, вставайте!
Куча начала распадаться. Мальчики вставали то блдные, то румяные, первые принадлежали къ нижнимъ слоямъ кучи, вторые къ верхнимъ.
Учитель взялъ шапку и саркастически замтилъ: слава Богу, подвинулись на три строчки…
— Но вдругъ и Москва строилась, старался успокоить его пріятель.
Стали читать молитву, бубенъ небрежно замоталъ головой, писарь же стоялъ, уперши одну руку въ бокъ: онъ, какъ не принадлежащій къ школ, не былъ обязанъ молиться Богу. Классъ кончился, въ ознаменованіе чего одинъ изъ пріятелей пустилъ за дверями быстрое и громкое: ха, ха, ха, а другой самодовольно улыбался.
О. едосей, въ одной рубашк, лежалъ на печк и съ большей силою вытягивалъ ноги, отчего составы этихъ послднихъ довольно звучно похрупывали. Онъ только-что създилъ съ требой и потому чувствовалъ усталость въ своихъ устарлыхъ членахъ, въ такія минуты печка является для вето незамнимымъ товарищемъ. Вообще, печка скоре, чмъ что либо другое, можетъ навять на о. едосея благодушіе.
У стола сидлъ Иванъ Семеновичъ, успвшій уже часикъ соснуть посл своего класса. Онъ что-то былъ очень не въ дух и, пришелъ къ о. едосею единственно для того, чтобы развлечься, между прочимъ разсчитывалъ на полученіе февральской книжки ‘Странника’.
— Ну, какъ школа, господинъ профессоръ? спросилъ его о. едосей.
— Что и спрашивать, о. едосей, сами знаете! Сегодня вотъ выпихали меня изъ класса…
— Какъ выпихали?
— Руками, и впередъ, дескать, не ходи…
— Ха, ха, ха, да ты не врешь? спросилъ о. едосей и оборотилъ свое сіяющее лицо съ печки къ Ивану Семеновичу.