Деревенская прелестница, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908

В деревне и в городе (1908)
Время на прочтение: 54 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. А. Лейкинъ

Въ деревн и въ город.
Разсказы.

Изданіе пятое.

Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.

1908.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРЕЛЕСТНИЦА.

I.

Было восемь часовъ вечера. Рабочій день кончился. Колокольчикъ на кирпичномъ завод купца Замотаева, расположенномъ, какъ и вс кирпичные заводы, при рк, прозвонилъ къ ужину. Рабочіе начали выходить на беретъ — грязные, босые. Нкоторые не имли даже опоясокъ на линючихъ ситцевыхъ рубахахъ. Нкоторые были безъ картузовъ, съ головами, обвязанными тряпицами. Вс спускались къ рк на плотъ мыться, но рдко кто былъ съ полотенцемъ или мыломъ. Большинство, поплескавъ на лицо воды и вымывъ руки, обтиралось грязными рукавами рубахи. Иные даже вовсе не обтирались, а просто отряхали руки отъ воды, лицо-же оставляли сохнуть. Ни разговоровъ, ни шутокъ не было. Вс были уставши посл рабочаго дня и было не до разговоровъ. Помывшись, кое-кто изъ запасливыхъ расчесывалъ волосы гребешкомъ, висвшимъ вмст съ ключомъ отъ сундука на опояск. У нихъ просили гребешки, но давали они рдко. Умывшись, рабочіе, однако, въ застольную сразу не шли, а поднявшись на берегъ, присаживались на бревна и на камни и скручивали папироски или закуривали трубки. Некурящіе просто стояли на берегу, почесывались, звали и смотрли на заходящее августовское солнце, краснымъ раскаленнымъ шаромъ спускавшееся за ркой за деревья.
Выходили изъ воротъ завода и женщины, но он стали выходить поздне мужчинъ. Женщины были на кирпичномъ завод только порядовщицами, то-есть он формовали кирпичъ, были на задльной плат, на своихъ харчахъ, и бросали работу не сейчасъ посл звонка, а додлавъ извстное количество сырого кирпича ‘до ровнаго счета’, какъ он выражались. Большинство изъ нихъ были также босыя, съ приподнятыми юбками полинявшихъ ситцевыхъ платьевъ, складкой завязанныхъ у таліи. Женщины также стали опускаться къ рк на плотъ мыться. Тутъ уже мыла виднлось почти у всхъ. Нкоторыя выходили на беретъ съ обувью въ рукахъ, мыли на плоту лицо и руки, отмывали отъ ногъ глину и тутъ-же обувались. У многихъ были и полотенца, перекинутыя черезъ шею, но не имвшія таковыхъ обтирались головными платками. Тутъ были и пожилыя женщины, и молодыя. Были и двушки. Женщины, не взирая на усталость, тараторили.
— Восьмидесятую тысячу кирпичей сегодня окончила, — сказала Клавдія, красивая молодая двушка, смуглая, загорлая, съ здоровымъ румянцемъ на щекахъ, черноглазая и чернобровая, съ кокетливо выбившеюся прядью темныхъ волосъ на лбу изъ-подъ шелковаго съ разводами платка.— Завтра не выйду на работу, — объявила она товаркамъ и принялась утираться полотенцемъ съ вышитыми на концахъ красной бумагой птухами.
— Что такъ? Какой завтра праздникъ?— спросила ее Перепетуя, пожилая баба съ совсмъ коричневымъ лицомъ, отирая его снятымъ съ головы ветхимъ бумажнымъ платкомъ.
— Праздникъ Луки, цлованіе моей руки — вотъ и все. Просто останусь дома отдохнуть — вотъ и весь сказъ. Хочу черную кружевную фалборку на голубую юбку къ воскресенью себ пришить. Я у урядничиховой сестры чернаго кружева накупила. Вдь я по средамъ рдко когда хожу на работу, — сообщила Клавдія.
— Ну, иногда и по понедльникамъ узенькое воскресенье справляешь, — проговорила худенькая маленькая блондинка Малаша, тоже молодая, но совсмъ безцвтная, безъ бровей и со щурящимися глазами.
— Да, бываетъ, что и по понедльникамъ не работаю. А теб какая забота?— вскинула на нее вызывающіе красивые глаза Клавдія.
— Заботы нтъ. Но ты вдь уже у насъ извстная полубарыня, — продолжала Малаша, щуря безцвтные глаза.— У тебя есть и другая заработка. Ты иной разъ и на работу на заводъ не пойдешь, а вдесятеро выработаешь. Мы знаемъ, — уязвила она ее.
Клавдія презрительно покосилась на Малашу и сказала:
— Ахъ, ты, шлюха, шлюха! Ты прежде на себя-то посмотри.
Она сошла съ плота, сла на берету на камень и принялась обуваться. Малаша не унималась.
— Вотъ это-то самое названіе, чмъ ты меня назвала, для себя и прибереги, — крикнула она ей.— Да, прибереги. Самое подходящее теб будетъ. А я шелковъ себ на платье отъ хозяйскаго племянника не принимала, браслетками да сережками отъ охотниковъ не пользовалась, съ лавочниковымъ сыномъ, обнявшись, не сиживала.
Перепетуя, слыша эти слова, уперла руки въ бока, и захохотала.
— Ловко, Малаша! Ловко отбрила! — воскликнула она.— Такъ ее и надо! Напомни еще ей, какъ ее дровяной приказчикъ въ рк купалъ, чтобы жаръ-то насчетъ ейнаго баловства остылъ. Да видно, и посл этого ей неймется.
— Молчи, вдьма! Ужь кто-бы говорилъ, да не ты. Ты сама парнишекъ-погоньщиковъ на баранки къ себ приваживаешь, — отрызнулась на Перепетую Клавдія и, закусивъ губы, стала уходить съ берега.
Клавдія не жила на кирпичномъ завод. Она приходила на заводъ работать изъ сосдней деревни, гд жила со вдовцомъ отцомъ, сестрой, только что вышедшей изъ подростковъ, кривобокой и хромой двушкой Соней и двумя маленькими братишками-погодками лтъ семи-восьми. На сестр ея Сон лежали вс хозяйственныя работы въ дом, присмотръ за братишками и, кром того, она нянчила маленькаго ребенка Клавдіи — двочку Устю, плодъ любви несчастной, которую Клавдія родила года полтора тому назадъ.
Клавдія пробиралась по берегу домой. Молодые рабочіе, еще не ушедшіе въ застольную ужинать, осклаблялись на нее, любовались ея статной фигурой и походкой, кланялись ей. Она отвчала на поклоны гордымъ равнодушнымъ кивкомъ и шла дальше. У воротъ конторы стоялъ заводскій приказчикъ, среднихъ лтъ мужчина въ пиджак, картуз и съ клинистой черной бородкой.
— Клавдіи Феклистовн…— раскланялся онъ, снявъ картузъ и тоже осклабясь.— Что-бы когда-нибудь вечеркомъ зашла ко мн чайку попить съ вареньемъ?— шепнулъ онъ ей, подмигнувъ.
— Рыломъ не вышелъ еще, — отвчала Клавдія, не останавливаясь.
Приказчикъ, огорошенный такими словами, не смутился. Онъ сдлалъ вслдъ за ней нсколько шаговъ и продолжалъ:
— Не плюй въ колодецъ, душечка, пригодится водицы напиться. Приказчикъ, при разсчет, всегда теб подъ-тыщи кирпича можетъ приписать лишняго.
— Важное кушанье — полъ-тысячи! Видали.
И Клавдія, не оборачиваясь, шла дальше.
На балкон хозяйскаго дома стоялъ хозяйскій племянникъ, онъ-же и бухгалтеръ завода, молодой человкъ съ блокурой бородкой, въ соломянковой парочк и съ косымъ воротомъ русской рубахи, расшитымъ цвтной бумагой.
— Клавдюша! — крикнулъ онъ ей.
— Здравствуйте, — отвчала она.
— Домой?— спросилъ онъ.
— А то куда-же? Не танцы танцовать. Сегодня не праздникъ.
— Посл ужина съ теб можно чайку придти напиться?
— Что-жъ, приходите. Да ужь приносите и варенья.
— Да, да… Я съ своимъ угощеніемъ. Такъ ты жди. Какъ дяденька съ тетенькой на боковую — я къ вамъ…
Клавдія кивнула и направилась дальше.

II.

У отца Клавдіи Феклиста Герасимова Собакина была ветхая изба, съ полуразвалившимся крыльцомъ, около котораго вислъ глиняный рукомойникъ, валялись всегда кучи отбросовъ и было сыро до слякоти. Дворъ былъ также грязный, переполненный навозомъ, а сквозь тесовую крышку навса, загроможденнаго всякимъ деревяннымъ хламомъ, въ нсколькихъ мстахъ свтилось небо, хотя тамъ и стояла убогая телга съ разсохшимися колесами, у которыхъ не хватало двухъ-трехъ спицъ, но лошади у него не было. Изъ скота, впрочемъ, были дв коровы и баранъ, котораго Клавдія еще весной принесла съ завода маленькимъ. Ей его подарилъ влюбленный въ нее заводскій приказчикъ Уваръ Калиновъ, стяжавшій его, разумется, изъ хозяйскаго стада. Впрочемъ, была еще небольшая лохматая собаченка Налетка, бгавшая иногда изъ какого-то особеннаго удовольствія на трехъ ногахъ, поджимая одну заднюю. Подъ навсомъ на телг сидли три курицы, но птуха не было.
Уже смеркалось, когда Клавдія вошла въ избу. Въ первой большой комнат кривобокая сестра ея Соня, двушка съ необычайно длиннымъ лицомъ и выдавшеюся впередъ нижнею челюстью, суетилась около закоптлой русской печки, приготовляя какое-то варево къ ужину. У окна на непокрытомъ стол лежала на срой бумаг только что вымытая астраханская селедка. Отецъ Клавдіи, старикъ Феклисть, сидя у окна, около подоконника, держалъ на рунахъ дочку Клавдіи Устю и кормилъ ее кашей.
Клавдія ворвалась въ избу, какъ втеръ, и тотчасъ-же хозяйскимъ, властнымъ голосомъ закричала:
— Чего вы это впотьмахъ-то сидите? Слава Богу, на керосинъ-то я ужъ заработала! Огонька! Зажигай лампу, давай скорй, что есть похлебать. Сейчасъ посл ужина Флегонтъ Ивановичъ ко мн чай пить придетъ, — обратилась она къ сестр, и тотчасъ прошла во вторую комнату.
Вторая комната принадлежала Клавдіи и имла совсмъ иную обстановку. Здсь подъ розовымъ ситцевымъ, распахнутымъ на дв стороны, пологомъ стояла кровать Клавдіи съ четырьмя подушками одна другой меньше, въ блыхъ каленкоровыхъ наволочкахъ съ прошивками. Постель была прикрыта блдно-розовымъ тканьевымъ одяломъ, рядомъ съ кроватью, по стн, стоялъ большой крашеный сундукъ, обшитый въ клтку полосками блой жести, и на немъ вислъ въ пробо большой надежный замокъ. Дале, ближе къ окну, помщался маленькій старинный комодъ потемнлаго краснаго дерева съ облупившейся мстами фанеркой, и на немъ стояло небольшое зеркало. Зеркало окружали нсколько росписныхъ чашекъ съ надписями: ‘пей еще’, ‘пей другую’, ‘отъ сердца другу’ и т. п. Комната была небольшая объ одномъ окн, и на немъ висли кисейныя занавски, а на подоконник стоялъ алебастровый колпопреклоненный купидонъ съ сложенными на молитву руками и помщались горшокъ съ цвтущей фуксіей и горшокъ съ еранью. Комната была оклеена ободранными мстами обоями, гд нехватающіе куски были залплены картинками изъ иллюстрированныхъ журналовъ, а въ углу висла икона въ фольговой риз и въ темной кіот съ лампадкой и прившенной съ лампадк цлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ. Изъ-за кіоты выглядывали пучки сухой вербы и лики восковыхъ вербныхъ херувимовъ, налпленные на цвтныя бумажки, изображающія крылья и сильно засиженныя мухами. Три гнутые буковые стула, простая деревянная табуретка и столъ, покрытый красной бумажной скатертью, на которомъ помщалась лампа на чугунномъ пьедестал к съ матовымъ стекляннымъ колпакомъ, завершали убранство комнаты.
Клавдія тотчасъ-же стала зажигать лампу и кричала сестр въ другую комнату:
— Сонька! Выдра! И керосину въ лампу не догадалась прибавить. Гд бутылка съ керосиномъ?— спрашивала она, выбжавъ изъ комнаты. — А ты, тятенька, чмъ-бы зря, папироски-то сосать, взялъ-бы вникъ да подмелъ комнату, — обратилась она къ отцу, посадившему двочку на лавку и скручивавшему папироску.
— Вовсе я не зря папироски сосу. Я сейчасъ твою-же Устьку кашей кормилъ.
— Устьку можно и положить. Ей давно спать пора. Соня! Положи ее къ себ на постель за печку, да прикрой полушубкомъ. Сытая она живо заснетъ, если ее покачать.
Соня, стоявшая у печки съ деревяннымъ уполовникомъ въ рук, недоумвающе сказала:
— Или ду вамъ приготовлять, или Устьку спать укладывать?
— А гд Николка? Ну, пусть Николка ее спать уложить, — вспомнила Клавдія про своего братишку.
— Николка… Гд Николка! Ищи втра въ пол — вотъ гд твой Николка, — отвчалъ отецъ.
— Постегали-бы хорошенько раза два веревкой, такъ не убгалъ-бы онъ изъ дома, на ночь глядя. Отецъ, а никакого вниманія на мальчишку. А вотъ выростетъ большой и будетъ разбойникомъ, — наставительно произнесла Клавдія и, взявъ бутылку съ керосиномъ, бросилась къ себ въ комнату.
Отецъ поднялся съ табуретки, на которой сидлъ, взялъ ребенка на руки и понесъ за печку, крича дочери въ другую комнату:
— Ежели ужь стегать, то прежде всего тебя самою надо настегать веревкой.
— За что это? Не за то-ли, что я васъ всхъ пою и кормлю? Ахъ вы, неблагодарный! — откликалась Клавдія.— Вотъ ужъ выслуги-то у меня нтъ.
Отецъ укладывалъ за печкой ребенка и продолжалъ кричать:
— За что?! За кислое твое поведеніе — вотъ за что! За то, что не по поступкамъ поступаешь. Хороша дочка-двушка, которая каждый день къ себ мужчинъ въ гости зоветъ!
— А вы зачмъ отъ такой дочки каждый день на сороковки себ выпрашиваете?— не унималась Клавдія.— Ахъ, вы! Ужь кто-бы говорилъ, да не вы! Чмъ-бы работать, а вы на деньги дочери по кабакамъ… Землю нашу арендателю въ аренду сдали. Зачмъ вы нашу землю въ аренду сдали?
— Я егерь, чортова ты перечница! Пойми, я егерь. Я господскихъ собакъ кормлю и за это на кормъ получаю. Господъ охотниковъ я на охот сопровождаю — вотъ моя обязанность, такъ какая-же тутъ земля!
— Ну, довольно, довольно! Слышали! Хорошъ егерь, который и ружье свое пропилъ.
— Молчи, шкура. Какъ ты смешь отца попрекать! — возвысилъ голосъ отецъ.
— И всегда попрекать буду, если вы меня попрекаете, — слышался изъ сосдней комнаты голосъ Клавдіи.— Да-съ… Всегда буду… Потому можно и егеремъ быть, и землю свою обрабатывать. Когда около земли-то надо стараться, вдь никакой охоты не бываетъ, всякая охота запрещена. А у насъ, срамъ сказать, своего огородишка даже нтъ.
— Врешь, врешь, картошка посажена.
— Что картошка! Я про капусту. Ни капустки нтъ, ни рдьки, ни рпы — за всмъ нужно въ люди идти покупать.
— Была капуста. А я чмъ виноватъ, что ее блоха подточила и червь полъ? Это ужь отъ Бога.
Отецъ перемнилъ тонъ и говорилъ ужъ тише. Перестала раздражаться и Клавдія, но все-таки продолжала изъ. своей комнаты:
— Червь, блоха… Однако, при покойниц маменьк и червь, и блоха бывали, а капуста въ лучшемъ вид росла. А отчего? Червя снимали, отъ блохи капусту золой посыпали, огородъ поливали. А вы только по кабакамъ.
— Тьфу ты, подлая! Вотъ не можетъ угомониться-то! Тьфу! Словно за языкъ повшенная! — плевался за печкой отецъ и умолкъ, принявшись укачивать двочку, тряся подушку, на которой она лежала.
— Ну, идите ужинать-то! — кричала отцу и сестр Соня, ковыляя около стола, покрытаго полотенцемъ, на которомъ стояла глиняная чашка со щами, отъ которыхъ шелъ паръ.— Иди, Клавдія! Сама торопила ужинать и не идешь.
Пока Клавдія переругивалась съ отцомъ, Соня успла ужъ зажечь жестяную керосиновую лампу, нарзать хлба, положить на столъ деревянныя ложки и раздлить на куски астраханскую селедку.
Изъ своей комнаты вышла Клавдія, держа мельхіоровую ложку въ рук. У ней были три чайныя и три столовыя мельхіоровыя ложки, но ла она только мельхіоровой ложкой сама и тотчасъ-же посл ужина ее убирала подъ замокъ.
Вышелъ и отецъ изъ-за печки, пробормотавъ ‘уснула Устька’, и принялся истово креститься передъ ужиномъ въ уголъ на икону.
Соня вышла на крыльцо и стала звать братишекъ, голося.
— Николка! Панкратка! Идите ужинать!
Минутъ черезъ пять семья сидла за столомъ и хлебала щи: трое взрослыхъ ли щи изъ одной чашки, двоимъ мальчикамъ была поставлена другая чашка. Подъ навсомъ, въ ожиданіи себ также ужина, завывали сидвшія на цпи дв охотничій собаки, оставленныя у Феклиста Герасимова на прокормленіе назжающими изъ Петербурха охотниками.

III.

Феклистъ Герасимовъ Собакинъ лъ медленно, лниво протягивая свою деревянную ложку въ чашку и также лниво препровождалъ къ себ въ ротъ, придерживая снизу ломтемъ хлба, отъ котораго откусывалъ. Проглотивъ ложекъ пять, онъ сказалъ Клавдіи: — Вотъ ты, двочка, меня давеча сороковкой попрекнула, а гд она эта самая сороковка-то? Безъ капли вина за столъ слъ.
— Вольно-жъ вамъ было ее сразу всю вылакать, — отвчала Клавдія, — а я давеча утромъ дала вамъ двугривенный на похмелье. И такъ ужъ вы меня всю пропиваете и продаете въ конецъ.
— Кори, кори отца-то! Да и врешь. Я на свои живу, да и семью кормлю. Восемь рублей за прокормъ двухъ собакъ получилъ — снятковъ сушеныхъ десять фунтовъ вамъ въ варево купилъ, — похвастался Феклистъ.
— Эка важность снятки! А остальныя пропили.
— Врешь. Подметки себ къ сапогамъ справилъ.
— Все равно, больше пяти рублей пропили.
— Солонину покупалъ.
— Пять-то фунтовъ? Бросьте. Все равно не проходитъ дня, чтобы я Соньк по три гривенника на харчи не выдавала. Да вы и изъ этихъ-то денегъ наровите отнять у ней пятачекъ на стаканчикъ.
— Когда-же это я?.. Только одинъ разъ…
— Оставьте пожалуйста… шьте скорй. Того и гляди, что Флегонтъ Ивановичъ чай пить придетъ, а мн еще переодться надо. Не могу-же я его въ линючей рвани принимать, — торопила отца Клавдія и крикнула на маленькихъ братьевъ:— Ну, ребятишки, живо! А то я ложкой по лбу…
И она на самомъ дл замахнулась на нихъ ложкой.
— Ты, Сонька, какъ отъужинаемъ, подмети здсь и прибери все, — продолжала она, обращаясь къ сестр.— А вы, тятенька, промнитесь и самоваръ поставьте.
Феклистъ посмотрлъ на Клавдію искоса и произнесъ:
— Вдь вотъ, небось, отъ тятеньки-то работы требуешь, когда кавалеровъ къ себ принимаешь, а сама…
— Сами-же вы будете изъ этого самовара чай пить. Ну, а вы, ребятишки, сейчасъ посл ужина за печку и спать! — возвысила Клавдія голосъ.— Нечего тутъ торчать передъ глазами.
Ужинъ состоялъ только изъ щей да изъ селедки съ картофелемъ. Соня раздлила ее всмъ по куску, себ взяла голову, поглодала ее и вышла изъ-за стола, крестясь. Клавдія тоже вышла изъ-за стола, и осматривала грязную непривлекательную комнату, меблировка которой состояла всего изъ продраннаго клеенчатаго дивана, изъ котораго торчала въ нсколькихъ мстахъ мочала, изъ шкапчика съ посудой, висящаго на стн и стола съ табуретками, за которымъ ли. На лавк лежали свернутыми подушка и одяло Сони. Тутъ-же на лавк лежалъ рыболовный бредень съ челнокомъ и клубкомъ нитокъ, валялось порыжлое пальто Феклиста, а въ одномъ изъ угловъ въ безпорядк помщалось деревянное ведро, обрзъ отъ бочки, какія-то доски и висли пучки какой-то сушеной травы. Стны были деревянныя, грязныя изъ которыхъ торчала конопатка. Изъ-за налпленныхъ картинокъ, вырзанныхъ изъ иллюстрированныхъ журналовъ, выглядывали тараканы.
— Диванъ-то хоть одяломъ прикрыть, что-ли, — сказала Клавдія и, схвативъ байковое одяло сестры, разослала его на диванъ, прикрывъ торчавшую мочалу.
Отецъ все еще сидлъ за столомъ и медленно разрывалъ на мелкія части кусокъ селедки и, препровождая ихъ къ себ въ ротъ, ворчалъ:
— Вотъ хоть-бы и этотъ Флегонтъ Иванычъ… Ходитъ онъ, ходитъ съ теб, а нтъ того, чтобы ты у него лсу выпросила на поправку избы. Половицы-то подъ окнами вонъ сгнили. Да и крыльцо у насъ…
— Ахъ, ты, Господи! Да нельзя-же всего вдругъ просить! — отвчала Клавдія.— Погодите, дайте мн хорошую одежу для себя справить, тогда и лсу попрошу. Шубку справлю къ зим — и лсъ потомъ будетъ.
Соня, между тмъ, уже возилась съ вникомъ и подметала полъ.
Клавдія, приведя въ порядокъ диванъ и деревянную посуду въ углу, отправилась къ себ въ комнату переодваться, отецъ, отеревъ руки объ волосы на голов, все еще продолжалъ сидть у стола, вытянувъ впередъ свои длинныя ноги въ опоркахъ и порыжлыхъ синихъ нанковыхъ штанахъ съ заплатами. Онъ сидлъ и по временамъ почесывался. Наконецъ, началъ крутить изъ газетной бумаги папироску. Это былъ худой высокій мужикъ съ впалой грудью и темнымъ одутловатымъ лицомъ, на которомъ еле росла рденькая темная бородка, начинавшая уже сдть. Но за то волосы на голов его были очень густые, безъ малйшей просди, и стояли растрепанной копной. Глаза были срые, мутные, съ красными воспаленными блками и вками. Ему было съ небольшимъ сорокъ лтъ, но выглядлъ онъ куда старше. Закуривъ папироску, онъ обдернулъ грязную полинявшую розовую рубашку, медленно спряталъ коробку спичекъ и ситцевый кисетъ съ табакомъ въ карманъ распахнутой жилетки безъ нсколькихъ пуговицъ, хотлъ встать, приподнялся и опять опустился на табуретку.
— Сонька! Ты не забудь собакамъ-то ды дать. Да и воду имъ поставь, — сказалъ онъ дочери и сталъ вслухъ звать.
— Тятенька! — послышался изъ другой комнаты голосъ Клавдіи.— Да что-же вы самоваръ-то? Словно я стн говорила.
— Сейчасъ, сейчасъ…— закряхтлъ Феклистъ, поднимаясь съ табуретки.— Не убжитъ твой самоваръ… Поспетъ… Сонька! Есть у насъ уголья?
— Есть, есть подъ печкой. Только лучины нащепите.
— Ну, вотъ еще! Лучины щепать! Отчего у тебя, у подлюги, лучина не нащепана?
Изъ-за дощатой перегородки, отдлявшей комнату Клавдіи, опять послышался голосъ старшей дочери:
— Мн кажется, что ужъ насчетъ лучины-то стоитъ вамъ потрудиться. Вдь Флегонтъ Иванычъ наврное придетъ не съ пустыми руками, а съ угощеніемъ, и поднесетъ и вамъ стаканчикъ-другой.
— Да ладно, ладно, поставлю ужъ самоваръ, — откликнулся отецъ.— А только твой Флегонтъ Иванычъ всегда со сладкой водкой приходить.
— А что-жъ изъ. этого? Къ дамскому полу всегда ходятъ въ гости со сладкой водкой. Вдь онъ ко мн придетъ, а не къ вамъ, а я и сладкой-то пью самую малость.
— Ты про себя, а я про себя… Слаба она ужъ очень, эта сладкая водка…
— Какой вы удивительный человкъ! Съ вами вовсе разговаривать нельзя! — восклицала Клавдія.
Отецъ, нащипывая ножомъ лучину отъ полна, продолжалъ :
— Ну, ты тамъ не фыркай… А вотъ что… Ежели онъ опять со сладкой водкой придетъ, то ты скажи ему, чтобы онъ мн отдльно за простой водкой послалъ. Сонька сбгаетъ.
— Ничего я ему не скажу, да прошу и васъ не соваться въ нашъ разговоръ, выпьете и то что вамъ поднесутъ. Да будете вы, наконецъ, ставить самоваръ-то?— крикнула Клавдія.
— Ставлю, ставлю! Чего ты торопишь-то? Не на пожаръ вдь…
Феклистъ загромыхалъ самоваромъ.

IV.

Вскор изъ своей комнаты вышла Клавдія. Она переодлась вся до обуви и постукивала по полу французскими каблучками своихъ полусапожекь. Платье на ней было шерстяное свтлосинее съ аляповатой темножелтой отдлкой, съ громадными буффами на рукавахъ. На рук красовалась тоненькая золотая браслетка и пальцы были унизаны дешевенькими кольцами. Шею покрывалъ яркорозовый шелковый крепоновый платочекъ съ бахрамой и былъ зашпиленъ брошкой съ фальшивой бирюзой.
— Фу, какъ надымили! — сказала она отцу.— Даже самовара нельзя попросить васъ поставить.
— Уголья сырые, — отвчалъ Феклистъ.— Лучины много напихалъ — вотъ и дымъ.
— Гд Сонька? Пусть вторую лампочку зажжетъ, а то ужь очень темно, — отдала приказъ Клавдія.
— Сонька собакъ пошла кормить.
— Ну, вы зажгите.
— А сама-то ты что-же?
— Да вдь я въ хорошее платье одвшись.
— Барыня! — процдилъ сквозь зубы Феклистъ и, снявъ съ подоконника маленькую жестяную лампочку, принялся зажигать ее.
Клавдія скосила на него глаза и произнесла:
— Ни на шагъ безъ попрека! Барыня. Другой-бы отецъ радовался, что у него дочка въ барыни выходитъ, а вы только шпильки ставите.
— Да я и радуюсь, а только что-жь мн такъ ужъ очень особенно-то… Дочка барыня, а отцу хорошихъ сапогъ съ наборомъ справить не хочетъ.
— Сами и на свои могли-бы справить себ сапоги, если-бы меньше пьянствовали. Ну, да ладно, будете меньше ругаться, такъ я вамъ въ будущемъ мсяцъ справлю. Заказывайте Василью Федорычу. Пусть длаетъ. Онъ долго длаетъ.
— Ну, вотъ за это спасибо, спасибо… — радостно заговорилъ отецъ и сталъ затворять окошко, которое онъ открывалъ, чтобы выпустить самоварный дымъ. Затмъ онъ уперъ руки въ бока и сталъ любоваться Клавдіей.— Платье-то это у тебя важнецкое. И у урядничихи такого даже нтъ, — похвалилъ онъ.
— Что урядничиха! Она тряпичница. У ней все изъ тряпокъ, — гордо сказала Клавдія.
— Теперь-бы къ этому платью только часы съ цпочкой…— произнесъ Феклистъ.— У дровяной приказчицы вонъ какъ красиво… Отъ горла золотая цпочка по груди, а у поясовъ часы. Въ Преображеньевъ день она въ церкви была, такъ я видлъ.
Клавдія самодовольно улыбнулась и проговорила:
— Погодите, дойдетъ и до золотыхъ часовъ съ цпочкой, только поменьше ругайтесь. Однако, что же это Флегонтъ Иванычъ до сихъ поръ не идетъ?— спросила она себя, взглянувъ на часы, висвшіе на стн.— Ужинаютъ у нихъ старики въ девять, а ужъ теперь десятый часъ въ исход.
Дешевенькіе стнные часы съ мшкомъ песку вмсто гири и съ циферблатомъ, засиженнымъ мухами и тараканами, показывали безъ десяти минутъ десять.
— Да придетъ-ли твой Флегонтъ-то? Можетъ быть, такъ только сказалъ?— усмхнулся отецъ.
— Онъ-то придетъ-ли? — подмигнула Клавдія. — Да онъ каждый день бгалъ-бы сюда, если-бы я дозволила. А я его держу въ аккурат…
Прошло минуть пять. Самоваръ уже киплъ, выпуская изъ-подъ крышки струю пара. Клавдія, уперевъ руки въ бока и постукивая каблуками, самодовольно ходила по комнат и напвала себ подъ носъ припвъ ухарской псни:
‘Маша, что ты, что ты, что ты!
Я солдатъ четвертой роты’.
Со двора съ ведромъ изъ-подъ собачьей ды въ рук вбжала Соня и сообщила:
— Флегонтъ Иванычъ идутъ.
Дверь была уже распахнута и въ нее вошелъ Флегонтъ Ивановичъ. Онъ былъ въ франтовскихъ высокихъ сапогахъ и въ фуражк. Изъ одного кармана чернаго суконнаго пиджака выглядывало горлышко бутылки, изъ другого торчала банка съ вареньемъ. Въ рукахъ онъ держалъ свертки.
— Миръ вамъ… И я къ вамъ,— сказалъ онъ.— Здравствуйте. Клавдія Феклистовна. Извините, что вхожу въ фуражк. Руки заняты. Феклистъ Герасимычъ, здравствуй. Сонечк почтеніе. Вотъ извольте принять легонькую закусочку съ примочкой.
Феклистъ Герасимовъ сдлалъ два шага и протянулъ руку къ бутылк, торчавшей изъ кармана Флегонта Ивановича.
— Нтъ, нтъ, не давайте тятеньк, — проговорила Клавдія.— Я сама потомъ откупорю. Соня, возьми у нихъ изъ рукъ свертки-то.
— Колбаса, ситникъ, коробочка сардинокъ и жестяночка карамели для ребятишекъ, — передавалъ Флегонтъ Ивановичъ Сон свертки.
Клавдія сама вынула у него изъ кармановъ бутылку съ водкой и банку съ вареньемъ.
— Клубничнаго принесъ. Вашего любимаго, — сказалъ Клавдіи Флегонтъ Ивановичъ про варенье, снялъ фуражку и прибавилъ:— Ну, теперь здравствуйте по настоящему.
Онъ протянулъ всмъ руку.
— Что такъ поздно?— спросила Клавдія.
— Да все ждалъ, пока старики угомонятся, — отвчалъ Флегонтъ Ивановичъ, пощипывая еле пробивающуюся бородку.— Не шьютъ, не порятъ, какъ говорится. Сидятъ за ужиномъ и бобы разводятъ. Дядя дровяные счета отъ меня потребовалъ. Наконецъ, ужъ кое-какъ начали звать и поднялись изъ-за стола. Ну, я на манеръ какъ-бы къ себ въ комнату, а самъ сюда. А и крыльцо-же у васъ, Клавдія Феклистовна, у избы! Совсмъ на бокъ. Я чуть не свалился впопыхахъ-то. Тогда прощай банка!
Феклистъ, стоя около самовара, заговорилъ:
— Да вотъ все ждемъ, что Флегонтъ Иванычъ сжалится, да лску на поправку дастъ.
— Дать не разсчетъ. Но какъ переправить къ вамъ, чтобы старики не замтили?— отвчалъ молодой человкъ.
— Ну, будетъ вамъ! Бросьте. Пойдемте, Флегонтъ Иванычъ, въ мою комнату. А ты, Соня, туда самоваръ подашь. Неси и закуску туда. Да подай штопоръ.
И Клавдія повела гостя къ себ въ комнату.

VI.

Войдя къ Клавдіи въ комнату, Флегонтъ Ивановичъ перемнилъ тонъ и, кинувъ фуражку на кровать, заговорилъ:
— Здравствуй, голубушка, здравствуй, сердце мое! Дай поцловать тебя въ губки аленькія.
Онъ растопырилъ объятія, но Клавдія оттолкнула его.
— Погодите. Потомъ… — оказала она, отступая назадъ.
Флегонтъ Ивановичъ открылъ ротъ отъ удивленія.
— Что-же это значитъ, что такой пріемъ?— спросилъ онъ.— Или и въ самомъ дл разговоры справедливы, что ты въ учителя влюбившись?
— Какой вы, посмотрю я на васъ, глупый, — отвчала Клавдія. — Дайте прежде Сон самоваръ подать и закуску внести, а потомъ и амурьтесь. Ну, что хорошаго, если Сонька войдетъ, а мы цлуемся?
— Поди ты! — махнулъ рукой Флегонтъ Ивановичъ.— Пока ты разговариваешь, я усплъ-бы ужъ три раза поцловать тебя.
Онъ слъ къ столу, покрытому красной бумажной салфеткой, на которомъ стоялъ чайный приборъ и горла лампа, надулся и закурилъ папироску. Соня внесла самоваръ и поставила его на столъ. Вслдъ затмъ была подана закуска. Клавдія заварила чай, поставила чайникъ на конфорку и откупорила бутылку.
— Вишневая?— опросила она про водку.
— Вишневая. Да вдь ты любишь вишневую, — отвчалъ Флегонтъ Ивановичъ, все еще продолжая дуться.
— Нтъ, я къ тому, что надо тятеньку попотчивать, а въ него не стоитъ хорошую водку втравливать. Пошли для него за простой… Соня сбгаетъ. Да и лучше оно. Онъ выпьетъ крпкой-то, да и спать заляжетъ, а мы съ тобой посидимъ.
— Вотъ двугривенный. Посылай.
Флегонтъ Ивановичъ положилъ на столъ монету. Клавдія взяла ее, посмотрла на гостя, взяла его за плечи и сказала:
— Да чего вы дуетесь-то? Ну, цлуйте скорй.
И она, наклонившись къ нему поцловала его. Онъ обхватилъ ее за шею и притянулъ къ себ. Она опять вырвалась отъ него и сказала:
— Оставьте… Тятенька идетъ.
Дйствительно, скрипнула половица и раздался за перегородкой голосъ Феклиста:
— Меня-то попоите чайкомъ?
— Вамъ даже будетъ послано за настоящей водкой, — отвчала Клавдія.— Идите сюда и пейте чай. Флегонтъ Иванычъ варенья принесъ. Можете положить себ варенья.
Феклистъ показался въ дверяхъ и произнесъ.
— За водку спасибо. Дйствительно, не люблю я этой вашей сладкой наливки. А чайку мн налей, и я туда къ себ пойду. Вы люди молодые, у васъ промежъ себя сладкіе разговоры будутъ, такъ что-жъ мн вамъ мшать!
Клавдія сдлала серьезное лицо.
— Никакихъ промежъ насъ сладкихъ разговоровъ не будетъ, — проговорила она.— При чемъ тутъ сладкіе разговоры, если хозяйскій племянникъ ко мн по заводскому длу пришелъ! А не хотите здсь стакана чаю выпить, такъ была-бы предложена честь, а отъ убытка Богъ избавилъ. Вотъ вашъ чай. Получайте… А водку вамъ принесутъ.
Она взяла съ комода большой граненый стаканъ, налила въ него чаю, положила туда варенья и крикнула сестр:
— Соня! Вотъ теб деньги… Сбгай тятеньк за сороковкой.
Въ щель полупритворенной двери просунулась рука Софіи и получила двугривенный. Феклистъ взялъ налитый ему стаканъ и сказалъ:
— Я и колбаски себ на закуску возьму. Дайте колбаски.
— Вотъ вамъ колбаски, вотъ вамъ и сардинокъ.
Клавдія отрзала кусокъ колбасы, вынула изъ коробки пару сардинокъ и положила все это въ протянутую отцомъ руку.
— Ну, спасибо, спасибо. Пріятнаго вамъ разговора. А я пойду…— проговорилъ тотъ и, осторожно держа въ рукахъ угощеніе, тихо вышелъ изъ комнаты.
— Ну, вотъ теперь цлуй сколько хочешь, — шепнула Клавдія Флегонту Ивановичу, переходя съ ‘вы’ на ‘ты’.— Теперь я сама тебя поцлую.
— Покладистый сегодня у тебя старикъ-то! — кивнулъ Флегонтъ Ивановичъ вслдъ удалившемуся Феклисту.
— Трезвый сегодня — оттого и покладистый. Трезвый онъ очень хорошо понимаетъ, что я въ семь первая работница и всхъ кормлю, — дала отвтъ Клавдія.
Флегонтъ Ивановичъ улыбнулся, протянулъ къ ней руки и вполголоса сказалъ:
— Ну, поди ко мн, моя первая работница. Поцлуй меня.
Клавдія приблизилась къ нему, обняла его и сла къ нему на колни. Онъ принялся цловать ее. Черезъ минуту она соскочила съ его колнъ и проговорила:.
— Ну, давайте чай пить.
— Постой. Прежде надо по рюмочк выпить, — отвчалъ Флегонтъ Ивановичъ,
— Выпьемъ. Сегодня я васъ буду поить изъ серебрянаго стаканчика.
Она достала изъ комода маленькій серебряный вызолоченный стаканчикъ и поставила его на столъ. Флегонтъ Ивановичъ взялъ въ руки стаканчикъ, посмотрлъ ка него и спросилъ, откуда у ней этотъ стаканчикъ.
— А охотникъ одинъ, вотъ что къ тятеньк назжаетъ, въ прошлое воскресенье подарилъ, — дала она отвта.
— Здравствуйте! Это еще новый предметъ?
— Не предметъ, а охотникъ, у котораго нашъ тятенька собакъ кормитъ. Онъ на охоту прізжалъ къ намъ въ воскресенье, да и не одинъ прізжалъ, а съ товарищемъ, они у насъ угощались — и вотъ онъ мн серебряный стаканчикъ подарилъ.
— Да вдь онъ теб ужъ наврное за поцлуи твои стаканчикъ подарилъ. Учитель, охотникъ… Это чорта знаетъ что такое! — возвысилъ голосъ Флегонтъ Ивановичъ.
Клавдія вспылила.
— А хоть-бы и за поцлуи, такъ что-же изъ этого? Откупили вы мои поцлуи, что-ли? — прошептала она, сверкнувъ глазами.— Что я вамъ раба досталась или мужнина жена? Скажите, какой выискался! Я вамъ ничего не говорю, когда бы Катьку обнимаете.
— Какую Катьку? Когда?
— А Катьку, которая вамъ воду носить и у васъ за коровами ходитъ.
— Когда-же это было?
— Какъ когда! Видла, какъ вы къ ней на вашемъ крыльц приставали, даже ведра у ней уронили и воду розлили. Видла я, какъ она васъ и мокрымъ передникомъ огрла.
Флегонтъ Ивановичъ понизилъ тонъ.
— Ну, это я просто пошутилъ… хотлъ поиграть, — произнесъ онъ.
— Вотъ и я пошутила, — сказала Клавдія и прибавила тоже уже мягкимъ тономъ:— Лучше выпейте-ка за мое здоровье.
Она налила ему въ стаканчикъ, и онъ выпилъ, проговоривъ:
— Вдь ты еще недавно увряла меня, что любишь только меня одного.
— Ну, такъ что-жь изъ этого? И говорила, и теперь скажу, что люблю васъ одного. Ну, утшьтесь, утшьтесь. Ваше здоровье.
Она налила и себ стаканчикъ и выпила его. Въ сосдней комнат послышался стукъ захлопнутой наружной двери, и голосъ Сони произнесъ:
— Клавдія, я принесла сороковку.
— Передай ее тятеньк, а сама иди сюда чай пить, — крикнула ей Клавдія.

VI.

Феклистъ уже спалъ. Въ комнату Клавдіи доносились раскаты его храпа. Спала и Соня, свернувшись калачикомъ на лавк, одтая и съ головой, закутанной въ платокъ. А Флегонтъ Иванычъ все еще сидлъ въ комнат у Клавдіи. Онъ сидлъ безъ пиджака. Ему было жарко отъ выпитой наливки, которой въ бутылк оставалось на донышк. Клавдія была также раскраснвшись, щеки ея пылали, глаза играли особеннымъ блескомъ. Наливка на нее также подйствовала. Разговоръ у нихъ шелъ полушепотомъ и лишь изрдка въ спор они слегка возвышали голосъ, но тотчасъ-же спохватывались. Клавдія говорила:
— И вдь какой ты глупый! Съ жому ревновать, меня вздумалъ!.. Къ учителю. А этотъ учитель ходить ко мн только въ праздники днемъ, писать меня учитъ, да и то только тогда приходитъ, когда у тятеньки охотниковъ нтъ…
— Когда-бы не ходилъ, все-таки ходить, — пробормоталъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да ужь теперь и не будетъ больше ходить, потому что осень пришла и охота началась. Разв когда въ будни вечеромъ задумаетъ придти.
— Еще того лучше! Вечеромъ!— фыркнулъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да вдь надо мн докончить писать-то выучитьея. Читать я кое-какъ знаю, а вотъ писать…
— На что теб?
— Да хоть-бы теб записку любовную написать — и то хорошо. Кром того, и у насъ по дому. Иногда тятеньк нужно охотниковъ своихъ о чемъ-нибудь запиской увдомить, а онъ неграмотный.
— Пустяки. Просто это отъ головного втра и отъ своего коварства. А я въ безпокойств, потому я тебя люблю по настоящему. Ты знаешь, я разъ съ дубиной у васъ на задахъ ходилъ, чтобъ ему ноги обломать.
Клавдія вздохнула.
— Ахъ, Флеша, Флеша! Если-бы ты зналъ, что за человкъ этотъ учитель, ты не сталъ-бы къ нему ревновать, — проговорила она.
— А нешто я не знаю его? Холостой человкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школ.
— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человкъ. Онъ приходитъ да только и длаетъ, что наставленія мн читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотла. Право…— разсказывала Клавдія.— Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачмъ онъ пьянствуетъ, зачмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мсто горничной даже предлагалъ мн въ Питеръ къ одной учительниц. ‘Здсь, говоритъ, соблазнъ, бгите отсюда’. Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мн даже пишетъ.
— Еще того лучше! — воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ.— Ну, значитъ, влюбленъ… А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.
— Постой, постой…— перебила его Клавдія, — да вдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.
— Покажи записки.
— Въ сундук спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.
— Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцнность! Правду, значитъ, мн говорили, что онъ на теб даже жениться хочетъ..
— Что ты, что ты! Да онъ совсмъ не такой человкъ. Онъ словно монахъ…— проговорила Клавдія.
— Монахи тоже всякіе бываютъ.
Флегонтъ Ивановичъ сердился, длалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.
— Нтъ, право, совсмъ монахъ. Ты знаешь, онъ даже мяса не стъ. Никогда не стъ, ни въ постные, ни въ скоромные дни, — продолжала Клавдія.— Онъ даже и рыбы не стъ. Да… И меня съ тятенькой учитъ, чтобы и мы не ли. ‘Какъ вы, говорить, смете убивать животную тварь, если вы не можете ей жизнь дать?’ — вотъ что онъ говорить. У насъ птухъ былъ, и сдлался у него на ног желвакъ. Тятенька хотлъ его заколоть, чтобъ въ щахъ сварить, а учитель услыхалъ этотъ разговоръ, сейчасъ-же этого птуха у насъ за шесть гривенъ купилъ, понесъ къ себ, посадилъ его подъ печку и давай лечить. Но птухъ, все равно, околлъ.
— Какія сказки ты про него разсказываешь! Должно быть, ужъ онъ такъ теб милъ, что ты про него сказки сочиняешь, — недоврчиво усмхнулся Флегонтъ Ивановичъ.
— Именно сказки, а на самомъ дл это сущая правда, — подтвердила Клавдія.— И кром птуха, у него были происшествія. Ты Алекся Гаврилова знаешь? Вотъ что изба съ рзьбой на крыш. Вдь онъ рыбакъ. Поймалъ онъ какъ-то большущаго леща, Алексй-то Гавриловъ. А учитель по берегу идетъ: Алексй Гавриловъ и предлагаетъ ему, учителю то-есть. ‘Не желаете-ли, говоритъ, Михаилъ Михайлычъ, леща купить?’ Учитель купилъ, сторговался за два двугривенныхъ, заплатилъ деньги, и что-же думаешь?! — взялъ да и пустилъ его обратно въ воду.
— Да что ты!? Вотъ дуракъ-то! — удивился Флегонтъ Ивановичъ.
— Именно, дуракъ.
— Да можетъ быть, это враки?
— Алексй Гавриловъ божился, когда тятеньк разсказывалъ. Я и сама спрашивала учителя, и онъ отвчалъ мн: ‘если я, говоритъ, могу какую-нибудь животную освободить отъ страданіевъ, то я обязанъ это сдлать’. Правда, что онъ человкъ добрый, очень добрый, но у него въ голов все перепутано и самъ онъ какъ будто не въ себ, — пояснила Клавдія.
— Вотъ такого-то человка къ себ принимать и не надо, — наставительно замтилъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да онъ и самой мн надолъ, но доучиться писать надо.
— Давай, я доучу тебя. Я, слава теб Господи, бухгалтеръ у дяденьки. Дебетъ и кредитъ веду, стало быть, писать-то могу научить, — предложилъ Флегонта Ивановичъ.
— Ну, хорошо, изволь… Я скажу ему, чтобъ больше не ходилъ, — согласилась Клавдія, — Вдь онъ скучный. Какой отъ него интересъ? Вонъ книги мн носить читать, но книги все скучныя прескучныя, — кивнула она на комодъ, гд около зеркала лежали дв брошюрки.
— Такъ прогонишь учителя?
— Не прогоню. Зачмъ прогонять добраго человка? А просто скажу, чтобъ онъ больше не ходилъ ко мн, что я ужь писать отлично научилась.
— Слово даешь, что больше его принимать не будешь?— спрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Если онъ теб такъ непріятенъ, — изволь, слово даю, — отвчала Клавдія.
— Протяни руку.
— Вотъ рука.
Флегонта Ивановичъ хлопнулъ по рук и сказалъ:
— Ну, спасибо. За это я теб, какъ поду въ городъ, хорошей матеріи на шубку привезу. Куній воротникъ у тебя есть, а это матерія будетъ. Даже и подкладку теб подъ пальто привезу, — вотъ, какой я человкъ!
Онъ всталъ, притянулъ къ себ Клавдію, обнялъ ее и сталъ цловать. Клавдія не отбивалась и проговорила:
— Вотъ теперь цлуй безъ опаски. И тятенька спитъ, и Сонька спитъ, и ребятишки опять.

VII.

На утро Клавдія проспала долго. Она проснулась въ обычное время въ шестомъ часу утра, когда обыкновенно уходила на заводъ на работу, но такъ какъ сегодня она поршила на работу не отправляться, то повернулась на другой бокъ и ужь проспала до десяти часовъ. Въ восемь часовъ утра ее будилъ отецъ, но она ему даже не откликнулась, а Соня сообщила ему, что Клавдія сегодня на работу на заводъ не пойдетъ, и онъ оставилъ ее. Въ восемь часовъ Соня поставила самоваръ и опять будила сестру, будила къ чаю, но та сказала ей:
— Дай мн отоспаться. Я потомъ чаю напьюсь, — и опять заснула.
Наконецъ, въ десять часовъ утра Феклисть сталъ колоть дрова въ изб, чтобы истопить печь — и Клавдія проснулась отъ грохота и стука. Проснувшись, она не сразу встала, а еще нжилась въ постели. Перина у ней была мягкая — наслдство матери, которая водила гусей и утокъ и въ нсколько лтъ накопила пера и пуху на перину и подушки. При жизни матери отецъ нсколько разъ пытался продать эту перину, изъ-за перины у ея матери съ отцомъ происходили жестокія драки, но все-таки перина уцлла и ею завладла Клавдія.
Лежа въ постели, Клавдія вспоминала вчерашнія слова Флегонта Ивановича и мечтала о шубк.
‘Хорошо-бы на бличьемъ мху справить’, мелькнуло у ней въ голов. ‘Бличій мхъ можно попросить у Кондратья Захарыча, да не подаритъ толстый чортъ’, тотчасъ-же ршила она. ‘На угощенье онъ не жалетъ, цлыя корзины привозить съ угощеньемъ, на масляной разъ свжей икрой всхъ закормилъ. Я ему и блины пекла, и уху варила, а онъ что? Въ слдующій пріздъ только тоненькую золотую браслетку подарилъ за все, про все’.
Кондратій Захаровичъ былъ охотникъ, который, прізжая на охоту, останавливался въ изб Феклиста Герасимова. У Феклиста жила на хлбахъ и собака Кондратія Захаровича. Кондратій Захаровичъ былъ вдовый купецъ, торговавшій въ Петербург въ рынк желзомъ и домовыми принадлежностями, то-есть замками и шпингалетами, дверными ручками и т. п. Это былъ тучный человкъ. Онъ разсказывалъ всмъ, что охотится для здоровья, ради моціона, но прізжая на охоту почти всегда съ пріятелями, бражничалъ и узжалъ пьяный и полубольной.
‘Погорде себя съ нимъ держать, такъ можетъ быть и привезетъ мхъ’, мечтала снова Клавдія. ‘Мн-бы бличій… Бличій мхъ не Богъ знаетъ чего стоитъ. Теперь Кондратій Захарычъ скоро прідетъ на охоту. Онъ давно не бывалъ. Попрошу я у него… Право, попрошу. Или вотъ какъ сдлаю: заберу я себ павлина въ голову и безъ всякой улыбки съ нимъ… Начнетъ руки распространять и щипаться — руки прочь. Дескать, такъ и такъ, вы прежде должны все это заслужить. Привезите мн мхъ на шубку, тогда и я къ вамъ буду ласковой. Конечно-же… Что ему въ зубы-то смотрть! Такъ и сдлаю’, ршила Клавдія и стала вставать съ постели.
— Сонька! — крикнула она. — Самоваръ-то ужъ остылъ?
— Еще-бы не остыть! — откликнулась Соня, чистившая картофель для варева.
— Такъ подогрй его скорй.
Покорная Соня тотчасъ-же оставила чистку картофеля и принялась ставить самоваръ.
— Часъ тому назадъ учитель былъ, — сообщила она сестр.
— Что ему? — откликнулась изъ своей комнаты Клавдія.
— Книжку теб принесъ.
— О, чтобъ его съ книжкой! Вотъ надолъ-то!
— Очень удивился, что ты спишь. Онъ ходилъ на кирпичный заводъ, думалъ тамъ тебя встртить, не нашелъ и сюда пришелъ. Спрашивалъ, что здорова-ли ты, что до сихъ поръ спитъ! Я говорю: ‘Здорова. Что ей длается!’
— А не сказала, что вчера у насъ гость былъ?
— Съ какой-же стати я буду говорить?
— Умница, Сонька. За это я теб подарю мою розовую ситцевую кофточку.
— Спасибо сестрица.
Черезъ десять минутъ Клавдія уже вышла изъ своей комнаты и вынесла Сон розовую ситцевую кофточку, довольно ужъ, впрочемъ, полинявшую. Также держала она въ рук жестяную банку. Самоваръ уже киплъ на стол.
— Давай кофейникъ… — сказала Клавдія Сон.— Буду сейчасъ кофей пить и тебя угощу. А гд отецъ?— спросила она.
— Христомъ Богомъ выпросилъ у меня пятачекъ и пошелъ опохмелиться.
— Ахъ! Вотъ ужъ горбатаго-то, должно быть, только могила исправитъ! — вздохнула Клавдія и принявъ отъ Сони жестяной кофейникъ, принялась длать кофе.
— Вотъ книжка, что теб учитель веллъ передать, — протянула Соня Клавдіи брошюрку въ желтенькой бумажк.
— А ну ее! — воскликнула Клавдія и вышибла изъ руки Сони брошюрку.
Клавдія была въ красной нижней юбк, обшитой въ два ряда черной тесьмой, въ блой кофточк съ кружевцами и въ туфляхъ на босую ногу.
Кофею она напилась скоро, велла Сон убрать посуду и кофейникъ и сказала:
— Буду сегодня кружева нашивать на шелковую юбку, которыя я курила у урядничиховой сестры. Но прежде чмъ нашивать, надо кружева-то немножко разгладить. Согрй-ка утюгъ, да поставь мн на два стула гладильную доску.
Клавдія ушла къ себ въ комнату за кружевами, а Соня стала исполнять, что потребовала сестра. Минутъ черезъ пять Клавдія вернулась съ кружевами.
— Ты знаешь, урядничихина сестра просто дура была, что продала мн эти кружева за два съ полтиной. Они втрое дороже стоютъ, — сказала Клавдія.
— Да вдь ей, я думаю, они даромъ достались. Она у какой-то графини въ горничныхъ живетъ, — отвчала Соня.
— Ну, все-таки… Въ двухъ мстахъ они разорваны, но я ихъ подштопаю. Ты утюгъ-то не перекаливай, Соня. Ихъ надо чуть-чуть тепленькимъ разглаживать.
— Да я только сейчасъ его къ огню поставила. Клавдія вынула изъ печки утюгъ, отерла его о половикъ, держа въ тряпк, помусоливъ палецъ, тронула имъ по утюгу и проговорила:
— Даже и не шипитъ. Такой мн и надо.
Она подошла къ гладильной доск, поставленной на два стула противъ окна, и только хотла гладить кружева, какъ вдругъ, взглянувъ въ окно, воскликнула:
— Батюшки! Охотники пріхали и Кондратій Захарычъ съ ними! А я въ одной нижней юбк! Сонька! Убирай скорй утюги и гладильную доску, — приказала она сестр и, схвативъ кружева, опрометью бросилась къ себ въ комнату.

VIII.

За окномъ, между тмъ, раздавались возгласы:
— Эй! Что-жъ никто не встрчаетъ? Есть-ли бо двор живъ человкъ!
Это кричалъ Кондратій Захаровичъ Швырковъ, вытаскивая изъ телги, въ которой онъ пріхалъ съ пароходной пристани, плетеную карзинку съ виномъ и закусками, два ружья въ чехлахъ, подушку въ темной ситцевой наволочк. Ему помогалъ мужикъ-возница. Швырковъ былъ въ сромъ охотничьемъ костюм съ зеленой оторочкой и съ громадными мдными пуговицами, въ высокихъ сапогахъ, перетянутыхъ выше колнъ ремнями и на голов имлъ срый картузъ. Это былъ довольно толстый человкъ лтъ за пятьдесятъ, невысокаго роста, съ рыжей бородой клиномъ, начинающей уже сдть, съ одутловатымъ лицомъ и мшками подъ глазами. Онъ пріхалъ не одинъ. Была и вторая подвода. Изъ вся вылзалъ рослый брюнетъ среднихъ лтъ въ усахъ, закрученныхъ въ стрлку и облеченный въ кожаную куртку на овчин, тоже въ охотничьихъ сапогахъ и въ тирольской шляп темнозеленаго фетра съ стоячимъ тетеревинымъ перомъ. Съ нимъ былъ жиденькій маленькій человчекъ въ обыкновенномъ городскомъ пальто, въ обыкновенныхъ русскихъ сапогахъ и кожаной фуражк. На красномъ лиц его съ рдкой бородкой торчали два глаза, выпяченные, какъ у рака, и сизый носъ. Первый былъ ходатай по дламъ Романъ Карловичъ Шнель, обрусвшій нмецъ, а второй — Григорій Кузьмичъ Перешеевъ, человкъ безъ опредленныхъ занятій, когда-то торговавшій, а нын состоящій прихлебателемъ у Швыркова. Швырковъ возилъ его съ собой на охоту для компаніи.
— Эй! Кто-нибудь! — опять закричалъ Швырковъ передъ окнами избы.— Откликнитесь! Феклистъ Герасимовъ дома?
Отвта опять не послдовало. Изъ сосдней избы выглянула голова бабы въ платк и сказала:
— Вамъ Феклиста Герасимыча? Кажется, въ кабакъ или въ лавочку ушелъ.
— Отставной козы барабанщикъ! Да постучись ты въ окно-то. Видишь, я съ извозчикомъ разсчитываюсь, — обратился Швырковъ къ Перешееву.— А то стоишь, какъ ступа.
Перешеевъ бросился къ окну и забарабанилъ въ стекло. Изъ калитки выскочила Соня въ байковомъ платк на голов.
— Здравствуйте, Кондратій Захарычъ, — сказала Сопя Швыркову.— Милости просимъ… Пожалуйте… Но тятеньки дома нтъ! Онъ на деревн. Сейчасъ я его приведу. Здравствуйте, Романъ Карлычъ, здравствуйте, господинъ Перешеевъ, — кивнула она другимъ охотникамъ и побжала по улиц, насколько позволяла ей хромая нога.
Возницы забирали вещи и тащили въ избу. У Шнеля, кром охотничьихъ вещей, были также плэдъ и подушка и, кром того, широкій длинный плащъ съ башлыкомъ сраго солдатскаго сукна. Помогалъ вносить въ избу вещи и Перешеевъ.
Охотники вошли въ избу и стали располагаться по лавкамъ.
— Скажите на милость, никого птъ. Пустая изба. Даже и чертенятъ-мальчишекъ нтъ, — проговорилъ Швырковъ, снимая съ себя яхташъ и фляжку, перекинутыя на ремняхъ черезъ плечи.
— Я дома, я…— откликнулась Клавдія изъ своей комнаты.— Только не могу выдти къ вамъ сейчасъ, потому что не одта. Здравствуйте, Кондратій Захарычъ.
— Ахъ, ты дома, моя прелесть? Ну, вотъ и отлично! — закричалъ Швырковъ.— Здравствуй, душечка! Можно войти къ теб?
— Нтъ, нтъ! Я еще не одта. Погодите. Я сейчасъ выду, — послышалось изъ комнаты.
— Да мн, ангелочекъ, и не нужно вашей одежи. Вы безъ одежи, я думаю, лучше. А пока тятеньки нтъ, я и поцлую тебя въ об аленькія щечки!
Швырковъ сталъ напирать на запертую дверь изъ дюймовыхъ досокъ и оклеенную обоями.
— Да не входите-же, — упрашивала Клавдія.— Ну, что-жъ это! Даже крючекъ оторвали! Какое свинство.
И она стала задвигать дверь стульями, а на одинъ изъ нихъ даже сла, но Швырковъ оттолкнулъ стулья и все-таки вошелъ въ комнату. Клавдія была въ черной шерстяной юбк, но еще безъ лифа.
— Ну, что-же это такое! Ну, какъ вамъ не стыдно! — кричала она.— Вдь это-же свинство.
Но Швырковъ, обхвативъ ее, цловалъ въ щеки и шею и говорилъ:
— Совсмъ купеческая штучка! И какъ такая сдобненькая и миндальная въ деревн уродилась! Пупочка, совсмъ пупочка. Вотъ ужъ папенька-то твой теб не подъ кадрель. Папенька чумазый, а дочка такая крупитчатая.
— Уймитесь. Послушайте, уймитесь-же пожалуста. Будетъ съ васъ, — упрашивала Клавдія.— Слышите, вонъ тятенька идетъ. Соня привела его.
На крыльц дйствительно кто-то громыхалъ сапогами. Швырковъ чмокнулъ Клавдію въ губы и вышелъ изъ комнаты.
Въ дверяхъ стоялъ Феклистъ, держалъ въ рук картузъ съ разорваннымъ козырькомъ и, кланяясь, говорилъ:
— Пожаловали, батюшка Кондратій Захарычъ. Вотъ и отлично. А у насъ тетеревиныхъ выводковъ сила. Я за грибами ходилъ, такъ-такъ и порхаютъ. И смлые какіе! Я ужъ писать вамъ хотлъ, а вотъ вы и сами пожаловали. Роману Карлычу добраго здоровья. Григорій Кузьмичъ, батюшка, здравствуйте.
И Феклистъ, раскланиваясь съ Швырковымъ и Шнелемъ, протянулъ Перешееву руку.
Перешеевъ сниходительно взялъ его руку и съ усмшкой задалъ вопросъ:
— Къ Семену Банкину въ стеклянную библіотеку благословитися бгалъ, что-ли?
— Только на пятачокъ, господимъ Перешеевъ, только на пятачекъ, — отвчалъ Феклистъ, бросился къ корзинк Швыркова съ выпивкой и закуской и спросилъ:— Прикажете вынимать, Кондратій Захарычъ?
— Оставь. И безъ тебя вынутъ. Для этого Перешеева вожу. Ну, что собаки мои?
— Въ лучшемъ вид.
— Ты ихъ, поди, съ голоду заморилъ?
— Чего-съ? Овсянки не продаютъ. Дайте ситника — носы воротятъ. Конечно, не сейчасъ, потому сейчасъ мы еще и сами не обдали и собакъ не кормили. А посл дачи корма — на ситникъ не глядятъ.
— Приведи ихъ сюда.
Феклистъ удалился и черезъ минуту въ избу вбжали два сетера и съ радостнымъ визгомъ бросились къ Швыркову.
— Собаки эти мн все равно, что дти — вотъ какъ я ихъ предполагаю, — хвастался Феклистъ, а самъ не спускалъ глазъ съ корзинки съ провизіей и выпивкой.— Такъ какъ-же, батюшка, Кондратій Захарычъ, вы думаете: сейчасъ вамъ на охоту идти или прежде подзакусить желаете?— спросилъ онъ Швыркова, ласкавшаго собакъ.
— Милліонеръ! Какъ ты думаешь?— въ свою очередь задалъ Швырковъ Перешееву вопросъ и улыбнулся.
Перешеевъ какъ-то весь скорчился, съежился отъ такого вопроса и, потирая руки, произнесъ:
— Даже и съ медицинской точки зрнія на голодный желудокъ охотиться не подобаетъ.
— Будто?— опять улыбнулся Швырковъ и сказалъ:— Ну, будь хлбодаромъ и виночерпіемъ и вытаскивай все изъ корзины.
Феклистъ оживился, бросился къ столу, сталъ его выставлять на середину, и кричалъ дочери:
— Клавдія! Клавдюша! Столъ-то надо скатереткой закрыть. Тащи сюда скатерть! Да что ты тамъ копаешься! Иди скорй.
— Свою скатерть привезъ. Не надо вашей, — отвчалъ Швырковъ.

IX.

Перешеевъ суетился около стола, разставлялъ бутылки, вынималъ изъ корзинки свертки съ закусками. Кусокъ сыру, копченыя языкъ и копченую корюшку положилъ онъ на поданныя Соней три тарелки, но остальное ему пришлось положить на столъ въ бумажкахъ. Соня, конфузясь, заявила:
— Извините. У насъ тарелокъ больше нтъ. Всего три тарелки.
— Куда-же вы ихъ двали, черти полосатые?— спросилъ Швырковъ.— Прошлый разъ я прізжалъ такъ было больше. Даже я самъ посялъ у васъ здсь дв свои тарелки. Вотъ эта фарфоровая тарелка моя.
— У насъ дйствительно было семь тарелокъ, — отвчала Соня:— Но вотъ тутъ какъ-то тятенька…
— Что тятенька?— закричалъ на нее Феклистъ.— Сама разбила, да на тятеньку воротишь.
— Конечно-же, когда вы во второй Спасъ были выпивши, то разбили ихъ.
— Молчи, хромоногая! Туда-же на тятеньку.
Швырковъ въ это время курилъ папиросу.
— Милліонеръ! — обратился онъ къ Перешееву.— Напомни мн, чтобъ я имъ привезъ металлическихъ эмалированныхъ тарелокъ. Эти ужъ тятенька не разобьетъ.
— Да ужь и то давно пора, — заговорила Клавдія, выходя изъ своей комнаты.— А то здить здите къ намъ и кушаете здсь, и пьете, а нтъ того, чтобы посудки предоставить намъ.
— Ба! Королева! — всплеснулъ руками Швырковъ при вид Клавдіи.— Скажите на милость, какая она франтиха! Городской модниц не уступитъ. Фу ты, ну ты!
Клавдія была въ черной люстриновой юбк и пунсовой канаусовой кофточк, перетянутой на таліи серебрянымъ кавказскимъ поясомъ.
И Швырковъ протянулъ къ ней руки. Клавдія отмахнулась отъ него и попятилась.
— Только ужъ пожалуйста платье виномъ не обливать!— сказала она.— Держите себя въ аккурат.
— Обольемъ, такъ и новое купимъ и подаримъ.
— Ну, насчетъ подарковъ-то вы не очень тароваты, — шепнула она ему.— Закусками и виномъ закормить и запоить рады, а что до подарковъ, то кром вотъ этого тоненькаго браслета, я ничего отъ васъ не видала.
— А ты знаешь, умница, псню: ‘мн не дорогъ твой подарокъ, дорога твоя любовь?’
Клавдія посмотрла по сторонамъ, увидала, что отца въ изб нтъ, и отвчала:
— Да съ чего вы взяли, что мн дорога ваша любовь? Вотъ еще что выдумали! Это вамъ должно быть дорога моя любовь.
— Королев почетъ и мсто… Садитесь на лавочку посредин, — указалъ ей на лавку Швырковъ.— Чмъ просить прикажете?
— Нтъ, ужъ ссть я не сяду. Я знаю ваши замашки. Вы сейчасъ облапливать, а я терпть этого не могу. А такъ на ходу бутербродъ съ икрой, пожалуй, съмъ.
— Милліонеръ! Бутербродъ съ икрой барышн. А что выпить, мамзель?
— Выпить — ничего..
— Какъ такъ ничего? Не можетъ этого быть, чтобъ ничего.
— Да вдь утро еще. Что-жь спозаранку-то глаза заливать!
— Да не заливать, а просто выпить съ господами охотниками за компанію.
— Подите вы! Мн и смотрть-то на вино съ утра противно. Ужъ одинъ нашъ тятенька съ своимъ пьянствомъ сдлалъ то, что подчасъ вс бутылки готова перебить.
Клавдія взяла отъ Перешеева бутербродъ съ икрой и отошла отъ стола. Швырковъ, переваливаясь съ ноги на ногу, подошелъ къ ней съ бутылкой рябиновой наливки и съ серебрянымъ стаканчикомъ.
— Здсь не тятенька вашъ, а влюбленный въ васъ купецъ Швырковъ выпить проситъ съ нимъ за кампанію.
— Не стану я пить. Отстаньте пожалуйста! — строго отвчала Клавдія.
— Отчего?
— Ахъ, Боже мой! Отчего! Да просто не хочу.
— За мое-то здоровье? Вдь я за мое здоровье прошу… Только одну единую за мое здоровье.
— Вотъ за ваше-то здоровье и не хочу.
— Почему такъ? За что такая жестокость съ вашей стороны?— приставалъ Швырковъ.
— Очень просто. Не стоите. Кабы вы для насъ, то и мы-бы для васъ…— проговорила Клавдія, лукаво улыбнувшись.,
Швырковъ недоумвалъ.
— Странно. Какъ я объ этомъ понимать долженъ?— спросилъ онъ.
— Какой вы глупый, посмотрю я на васъ. Давеча вы ворвались ко мн въ комнату, начали меня по спин хлопать, щипать, цловать, а какую я за все это отъ васъ корысть имю? Только одна корысть и есть, что вы тятеньку спаиваете, а онъ потомъ, проспавшись, наши вещи пропиваетъ. Поняли?
Клавдія нахмурилась и отвернулась отъ Швыркова.
— Гмъ… Что-же я долженъ длать, чтобъ васъ умилостивить?— задалъ онъ вопросъ.
— И вы еще спрашиваете? Какой недогадливый! Съ подаркомъ пріхать, да не съ какимъ-нибудь, а съ настоящимъ.
— Гмъ… Что-жъ… Это можно. Какой-же вы подарокъ, мамзель Клавдинька желаете? Сережки золотыя?
— Зачмъ серьги? Наступитъ зима, а у меня шубки нтъ. Привезите мн бличьяго мху на шубку.
— Ого-го! Это вдь ужъ совсмъ на городской манеръ! — покачалъ головой Швырковъ.
— А я чмъ хуже городской двицы? Хотите если, чтобъ я къ вамъ чувствовала чувства, должны и сами свои чувства показать.
Швырковъ подумалъ и сказалъ:
— Ну, что-же, бличъяго мху можно привезти.
— Когда привезете?
— Да въ слдующее воскресенье пріду и привезу.
— Ну, хорошо. Не надуете?
— Купцу Швыркову тысячи рублей на слово врятъ, — гордо отвчалъ Швырковъ и, протянувъ къ Клавдіи бутылку и стаканчикъ, спросилъ:— Такъ можете теперь съ купцомъ ІІІвырковымъ чокнуться?
— Давайте, — протянула руку Клавдія къ стаканчику.
— ‘Милліонеръ’! Давай сюда второй стаканчикъ!— крикнулъ Швырковъ Перешееву.
Тотъ подскочилъ съ серебрянымъ стаканчикомъ.
— Велите дать и второй бутербродъ съ икрой, — сказала Клавдія.
— ‘Милліонеръ’! Еще бутербродъ съ икрой королев!
Швырковъ налилъ изъ бутылки въ два стаканчика — себ и Клавдіи, и они вышли. Вошелъ Феклистъ.
— Приказалъ ребятишкамъ лодку для вашей милости справить, — сказалъ онъ охотникамъ.— На лодк до того лска, гд выводки, мы живо додемъ.
— Ну, вотъ спасибо. Пшкомъ-то я съ моимъ животомъ, ты самъ знаешь, не мастакъ ходить, — проговорилъ Швырковъ.— А то и до лсу-то ходи, да и въ лсу-то ходи.
Феклистъ стоялъ около стола и умильно смотрлъ на бутылку съ водкой.
— Вишь, глазищи-то выпучилъ! Выпить хочешь, что ли?— спросилъ его Швырковъ.
— Да какъ-же не хотть-то, ваша милость, Кондратій Захарычъ! Инда слюна бьетъ.
— ‘Милліонеръ’! Нацди ему Купель Силоамскую.
Перешеевъ взялъ большой серебряный бокалъ, привезенный для пива, и налилъ въ него водки. Феклистъ медленно и съ жадностью его выпилъ.

X.

Охотники завтракали у Феклиста добрые два часа. Посл завтрака пили чай съ коньякомъ. Швырковъ склоненъ былъ напиться, но его комнаньонъ Шнель то и дло его останавливалъ отъ питья.
— Ну, какой-же ты будешь охотникъ, если намажешься?— говорилъ онъ Швыркову и достигъ, что тотъ былъ относительно трезвъ, когда они отправились на охоту.
Феклистъ, выпивъ бокалъ водки, продолжалъ умильно посматривать на бутылки, но ему Шнель пить больше не далъ. Клавдія наотрзъ отказалась пить, ограничившись одной рюмкой рябиновой наливки, сколько къ ней не приставали Швырковъ и Шнелъ. Шнель упрашивалъ съ нимъ чокнуться, она отвчала:
— Вечеромъ, вечеромъ… Вдь вы у насъ ночевать будете. Вотъ за ужиномъ и чокнусь съ вами, а теперь не могу, не просите, мн нужно дома дло длать, я сегодня изъ-за этого нарочно на заводъ на работу не пошла.
‘Милліонеръ’ Перешеевъ напился, хотя ему много пить не дали. Шнель, смясь, говорилъ, что Перешеевъ опьянлъ отъ старыхъ дрожжей, разбавленныхъ тремя рюмками.
— Вдь его только порастрясти, прибавь рюмку на старыя дрожжи — онъ и готовъ, — шутилъ Шнель и скомандовалъ:— Ну, пойдемте!
Швырковъ и Шнель начали надвать на себя яхташи, фляшки и пантронташи, вынули изъ чехловъ ружья. Собаки, видя приготовленія, прыгали и радостно визжали. Он предчувствовали прогулку. Феклистъ облекся въ пальто и въ картузъ съ надорваннымъ козырькомъ, понесъ ружья, и вс отправились на рчку, которая протекала недалеко отъ деревни. Перешеевъ не могъ идти. Во время сборовъ онъ прикурнулъ въ уголк на лавк и заснулъ. Его оставили въ изб.
Клавдія провожала охотниковъ за ворота и вдругъ за угломъ избы увидла учителя. Онъ стоялъ блдный въ бломъ демикатоновомъ картуз на затылк и въ синей блуз, опоясанной кожанымъ поясомъ. Глаза его блуждали. Худое желтое лицо съ маленькой бородкой было искажено иронической улыбкой, блокурые длинные волосы выбились изъ-подъ картуза на лобъ и въ рук онъ судорожно сжималъ толстую сучковатую палку.
Клавдія, увидавъ его, невольно попятилась и въ страх побжала домой.
— Опять учитель здсь! Скажи ему, что меня дома нтъ, — проговорила она Сон, которая прибирала закуску, и бросилась къ себ-въ комнату.
Но учитель уже стоялъ въ дверяхъ и искалъ Клавдію глазами.
— Мн Клавдію Феклистовну… На одну минуту Клавдію Феклистовну, — мрачно говорилъ онъ Сон.
— Да ея нтъ дома, — растерянно отвчала Соня.
— Какъ нтъ, Софья Феклистовна? Вы лжете, Софья Феклистовна! Я сію минуту видлъ за воротами.
— Да ужъ не знаю, право… А ея нтъ…
— Соня! Сонечка! Зачмъ вы лжете? — вскричалъ учитель.— Или и васъ подкупили губить вашу сестру Клавдію? Изъ-за утонченныхъ явствъ, изъ-за рюмки вина и ничтожной подачки вы отдаетесь на сторону гнусныхъ развратниковъ! — покачалъ онъ головой, указывая на неубрачную еще закуску.
Соня не знала, что отвчать. Клавдія выручила сестру.
— Ахъ, какъ вы мн надоли! Не только надоли, но измучили! Что вамъ? Чего вы опять отъ меня хотите?— раздраженно проговорила она, выходя изъ своей комнаты, и остановилась у дверей.
Учитель сдлалъ къ ней два шага.
— Клавдія Феклистовна! Клавдія! Я пришелъ… я увидалъ… Увидалъ, что опять эти развратники пріхали… И вотъ я пришелъ умолять… не губите, дорогая моя, вашу душу и тло, — бормоталъ онъ.
— Да вдь ужъ слышали это, сто разъ отъ васъ слышали, — отвчала Клавдія.
— Другъ мой, но я вижу, что слова мои гласъ вопіющаго въ пустын, что вы имъ не внимаете, что вы ихъ…
— А если это такъ, то нечего вамъ и языкъ о зубья околачивать.
— Но вдь душу возмущаетъ, душу… Я изстрадался. Вчера этотъ мальчишка Флегонтъ…
— А, такъ вы еще подсматривать! — вспыхнула Клавдія. — Тогда не смйте ко мн больше ходить! Не надо мн вашего ученья. Какъ только придете — все одни и т-же разговоры… Надоло мн это.
Клавдія ушла въ свою комнату и заперла дверь. Учитель опять сдлалъ нсколько шаговъ и остановился у двери.
— Голубушка! — слезливо восклицалъ онъ.— Но вдь и дождевыя капли долбятъ камень, такъ неужели-же живое слово?..
— Уходите отъ насъ, я васъ прошу! — послышалось изъ-за двери.
— Клавдія! Клавдинька! На колняхъ васъ умоляю: спасайте свою душу, спасайте свое тло. Вы достойны лучшаго удла. Бгите, бгите вонъ изъ этого дома!
Учитель опустился на колни и плакалъ.
— Да вы совсмъ полоумный! — откликнулась Клавдія, пріотворивъ дверь.— Правду вс говорятъ, что вамъ на цпь пора. Ну, что это вы длаете? Какъ вамъ не стыдно? Учитель, взрослый человкъ, а самъ дурака ломаетъ: на колняхъ стоитъ и плачетъ.
Клавдіи сдлалось жалко его. Она вышла изъ своей комнаты и стала поднимать его съ колнъ.
— Встаньте и идите домой… Что это такое! На колняхъ стоять! Да вы просто порченный какой-то… Такъ плакать… Вы испорчены… Васъ кто-нибудь по злоб испортилъ. Ну, встаньте, голубчикъ, сядьте, отдохните и ступайте домой!..
Учитель поднялся съ колнъ, схватилъ ея руки и сталъ ихъ покрывать поцлуями, бормоча:
— Бгите вонъ, ангелъ мой… Бгите прочь изъ этого дома! Здсь вамъ нтъ спасенія!
— Ну, что вы говорите! Зачмъ пустяки болтать! Ну, куда я побгу? Ну, зачмъ я побгу изъ родительскаго дома?— говорила Клавдія, усаживая его на лавку.
— Изъ родительскаго дома?— воскликнулъ учитель.— Но родитель вашъ недостойный, грязный человкъ. А куда вамъ бжать? Бгите ко мн, спасайтесь у меня. Мой домъ къ вашимъ услугамъ. Берите своего ребенка и бгите, Клавдинька.
— Вишь, что выдумали! А говорить-то что будутъ?— улыбнулась Клавдія.
— Голубушка, да вдь теперь-то говорятъ хуже. Вы послушайте-ка, что говорятъ про васъ! — прошепталъ плаксивымъ голосомъ учитель.
— Э, пускай говорятъ! На чужой ротокъ не накинешь платокъ, — махнула рукой Клавдія.— Я за себя не боюсь. Плевать мн на все. Но тогда и про васъ говорить будутъ. А вдь вы учитель, ребятъ должны учить. У васъ начальство есть.
— Да я для вашего спасенія, голубушка, готовъ всмъ, всмъ пожертвовать. Берите ребенка и бгите. Мы будемъ жить, какъ братъ и сестра…
Клавдія отошла отъ него и сла поодаль на табуретку.
— И что это именно я-то такъ далась вамъ, не понимаю! — проговорила она.— Мало-ли у насъ тутъ на завод, да въ деревн есть двушекъ, однако вы къ нимъ не пристаете.
— Эхъ, Клавдія Феклистовна!
Учитель тяжело вздохнулъ, вынулъ платокъ и сталъ отирать слезы и сморкаться. Прошло минуты дв и Клавдія сказала:
— Успокоились? Ну, и идите теперь домой. Мн дломъ надо заниматься. Я оттого и на заводъ не пошла, что хочу по домашеству заняться.
Учитель поднялся съ лавки и, сказавъ ‘прощайте’, направился къ выходу, но у двери опять остановился, обернулся и проговорилъ:
— Еще разъ умоляю… Умоляю: спасайте душу и тло! Спасайте! Вы погибаете.
— Идите, идите, Михаилъ Михайлычъ! Идите… Все это я ужъ сто разъ отъ васъ слышу. А насчетъ погибели — не бойтесь. Не погибну я… Не таковская я… Идите съ Богомъ…
Клавдія махнула учителю рукой. Тотъ медленно вышелъ изъ избы.

XI.

По уход учителя Клавдія долго смотрла въ окошко.
— Не видать его что-то…— проговорила она.— Или опять за уголъ избы спрятался? Нтъ, идетъ… Пошелъ въ себ домой… И вдь идетъ-то какъ пьяный, покачиваясь.
— Да можетъ быть и въ самомъ дл выпилъ, — сказала Соня, стоя у стола, пригорюнившись.
Ей было жалко учителя. Она даже слезливо моргала глазами.
— Онъ-то выпилъ?— воскликнула въ отвтъ ей Клавдія.— Да онъ капли вина къ ротъ не беретъ. Онъ придетъ, такъ только и проклинаетъ вино.
— Проклинать проклинаетъ, а тутъ взялъ да и выпилъ съ горя.
— Полно врать! Какое у него горе! Просто хочетъ на чемъ-то на своемъ поставить.
— Полюбилъ онъ тебя, а ты къ нему безъ всякихъ чувствъ — вотъ и горе его.
Клавдія покачала головой.
— Ну, не знаю ужъ я, чтобы такіе люди были влюбившись, — проговорила она.— Ты послушала-бы, что онъ говоритъ, когда приходитъ меня учитъ! Онъ мн сказалъ…— начала было она, но тутъ-же махнула рукой и прибавила:— Впрочемъ, что теб разсказывать! Ты все равно не поймешь.
— Напрасно такъ думаешь про меня, — обидчиво проговорила Соня и тутъ же подмигнула глазомъ:— А вотъ помяни мое слово, что влюбленъ! Потомъ увидишь.
Въ это время за печкой заплакалъ ребенокъ Клавдіи и Соня бросилась къ нему.
— Покормитъ надо Устьку. Ты покорми ее, — сказала Клавдія.— Да надо и самимъ обдать. Вонъ ужь скоро часъ. Надо будетъ мальчишекъ покликать.
— Гд ихъ кликать! Они, поди, на рчк рыбу ловятъ. Давеча захватили по ломтю хлба, удочки и ушли на рчку. Придутъ, такъ подятъ, — отвчала изъ-за печки Соня, вынесла оттуда голоногую двочку Клавдіи и передала ее сестр.
Клавдія взяла ее на руки, утерла ей носъ подольцемъ ея-же ситцеваго платьица и, поцловавъ, пробормотала:
— Кушать, дрянь, хочешь, кушать, сопливая, хочешь? ну, вотъ мы сейчасъ тебя покормимъ кашкой. Постой, Соня, ты не убирай закуски-то. Мы подимъ и ихъ немножко. Хоть закуской ихней за все это безпокойство попользоваться. А то прізжаютъ, безобразничаютъ, комъ даже пьянаго оставили, — кивнула она на славшаго на лавк Перешеева:— а толку никакого. Кондратій Захарычъ скупъ, а нмецъ этотъ Романъ Карлычъ еще скупе. Кондратій Захарычъ тятеньк за весь пріздъ и ночевку рубль даетъ, а нмецъ и того не даетъ. А мн такъ хоть-бы когда плюнулъ. А между тмъ, то и дло наровитъ ущипнуть.
— А свой шелковый-то блый платокъ теб подарилъ, которымъ онъ горло повязывалъ?— напомнила Соня.
— Ну, что это! Этого я не считаю. Да и когда.это было? Вдь это давно ужъ было.
— А ящичекъ-то съ зеркальцемъ, со щеткой, гребенкой и ножницами ты у него выпросила.
— Такъ вдь выпросила, а не самъ онъ подарилъ. Да и это опять таки зимой было.
Соня поставила на столъ, гд еще стояли закуски, чашку со щами и положила ложки. Клавдія передала сестр Устю, сла за столъ и принялась закусывать, очищая отъ кожи копченую корюшку. Соня хлебала щи и давала ихъ со своей ложки сидвшей у ней на колняхъ Уст.
— Закусывай икрой-то… Вотъ семга есть…— кивнула ей Клавдія.
— Ну, что ихъ обижать! Тогда имъ къ ужину мало останется, — отвчала Соня.
— Какой вздоръ! И наконецъ, У Романа Карлыча своя корзинка съ закуской есть, которую еще не начали. Постой, я теб икры намажу. Видишь, икры еще полъ—жестянки осталось.
Клавдія намазала икры на ситникъ и подала Сон. Та стала сть.
— У меня еще отъ вчерашняго, отъ Флегонта Иваныча полъ-коробки сардинокъ осталось, и я ихъ спрятала, — прибавила Клавдія.— Вотъ и корюшки три штучки спрячу себ побаловаться на завтра. Люблю копченую рыбу… И два ломтика семги…
— Да вдь не съдятъ, такъ намъ-же потомъ вс остатки оставятъ, — замтила Соня.— Въ прошлый разъ цлый кусокъ сыру оставили.
— А тятенька подхватилъ его да и весь слопалъ, такъ что-жъ хорошаго? Нтъ, я и языка соленаго себ кусокъ отржу. Такъ будетъ лучше, надежне. Отржу и спрячу га завтра. А то сегодня пиръ, а завтра иди съ рукой въ міръ.
Клавдія откромсала кусокъ соленаго языка и положила его въ сторону.
Сестры пообдали и накормили Устю. Соня стала прибирать со стола, мыть посуду, Клавдія опять положила на два стула гладильную доску и принялась нашивать кружева на шелковую юбку. За работой ей вспомнилась давишняя сцена съ учителемъ, и въ голов ея мелькнуло:
‘А что если онъ и въ самомъ дл влюбившись въ меня? Вотъ штука-то! Впрочемъ, онъ никогда и виду не подалъ насчетъ этого. Ни разговора, ни словъ пронзительныхъ… Даже не ущипнулъ никогда, по спин никогда не похлопалъ. Ласковыя-то слова онъ всегда говоритъ, но это вовсе не любовныя слова’, разсуждала она. ‘А впрочемъ, вдь иные скрытны… Въ душ чувствуютъ, а слова говорить и руки распространять робютъ. А навязаться навязался ко мн. Ужасъ, какъ навязался. Вдь и писать-то меня учить онъ самъ вызвался. Вызвался и еще ходить началъ. Приглашать я его не приглашаю, а онъ ходитъ. И ужъ теперь слдить за мной началъ. По пятамъ ходитъ, подсматриваетъ. Вчера пришелъ подсматривать и Флегонта увидалъ… Сегодня опять. Ну, зачмъ, спрашивается, онъ сегодня притащился? Притащился и вдругъ этакій скандалъ! Вотъ навязался-то! И вдь онъ не отстанетъ. Онъ и еще, и еще… Спасать меня задумалъ. И съ чего приболло это спасеніе? Нтъ, пожалуй, что и въ самомъ дл влюбленъ въ меня’, ршила Клавдія, улыбнулась и спросила сестру:
— Ты, Сонька, почему думаешь, что Михаилъ Михайлычъ влюбленъ-то въ меня?
— Да какъ-же… Вдь это сейчасъ видно. Онъ ревнуетъ тебя, къ каждому человку ревнуетъ, иначе зачмъ-бы онъ сюда-то прибжалъ?— отвчала Соня.
— Гмъ…— опять улыбнулась Клавдія.— А ты слышала, вдь онъ не про любовь говоритъ, а о томъ, что спасти меня отъ чего-то хочетъ.
— Мало-ли что онъ говоритъ! Прямо — влюбленъ. Влюбленъ и ревнуетъ. Удивляюсь, какъ ты это сама-то понять не можешь.
— А мн кажется, что онъ просто юродивый, какой-то не настоящій, порченый, — сказала Клавдія.
— Вотъ изъ-за того-то, что онъ не настоящій — онъ и не говоритъ теб, что влюбленъ, а что онъ влюбленъ и ревнуетъ — это врно, — подтвердила Соня.
— Ты думаешь?
— Конечно-же. Да это не я одна говорю, а и сосди говорять… Понятное дло только, что они все это говорятъ, чтобы срамить тебя. Вонъ вчера и Суслиха въ мелочной лавк…
— Брось, Сонька, оставь…— съ неудовольствіемъ проговорила Клавдія.
Соня помолчала и продолжала:
— Да и нельзя тебя не срамить. если ты сама срамишься.
— Теб сказано, чтобы ты оставила! Какъ ты смешь мн это говорить, если я васъ всхъ пою и кормлю! Безъ меня вы что? Вы погибли-бы съ тятенькой, — закончила Клавдія и умолкла.

XI.

Часы пробили четыре. Охотники все еще не возвращались. ‘Милліонеръ’ Перешеевъ проснулся, сидлъ на лавк, почесывался, кашлялъ, чихалъ, кряхтлъ, звалъ, говорилъ Клавдіи и Сон, что у него болитъ голова, и просилъ указать, гд продовольственный складъ, привезенный Швырковымъ, чтобы пропустить рюмочку и опохмелиться, но ему вина не давали.
— Вдь опять напьетесь, а что хорошаго?— говорила ему Клавдія. — Лучше-же товарищей подождать вамъ, когда они вернутся. Подите-ка, вонъ на крыльцо да умойтесь хорошенько холодненькой водицей, и голова не будетъ болть.
— Ну, вотъ… Съ какой стати мн умываться! Я чистый…— продолжалъ кряхтть Перешеевъ.
— Тутъ не въ чистот дло, а чтобы освжиться.
— Рюмка-то лучше освжитъ, а мн только единую, больше и не надо. Дайте, кралечка писанная, рюмочку…
— Нтъ, нтъ. Водки до прихода Кондратія Захарыча я вамъ не дамъ. И скажите пожалуйста, для чего вы здите сюда, если на охоту не ходите? Вдь напиться-то и спать и въ Петербург у себя дома можно, — задала Клавдія вопросъ Перешееву.
— Да что-жъ подлаешь, если онъ зоветъ! Швырковъ, то-есть. ‘Подемъ, говоритъ, за компанію’. Ужъ такой онъ человкъ, что не можетъ быть безъ компаніи. А я человкъ свободный, теперь безъ дла.
— Какъ? Такъ-таки вы ничмъ не занимаетесь?
— Былъ конь да изъздился, а теперь вс мои дла въ конкурсномъ управленіи, и Швырковъ кураторомъ отъ коммерческаго суда назначенъ, — отвчалъ Перешеевъ.
— Ничего я этого не знаю и не понимаю. Напрасно говорите, — махнула рукой Клавдія и спросила:— Вы что-же, женатый человкъ, есть у васъ дти?
— Дтей нтъ, а женатъ былъ два раза, но вторая жена сбжала и живетъ по отдльному виду.
— Должно быть, ужъ вы хороши, коли жена отъ васъ обжала.
— Я смирный… Я мухи не обижу…— проговорилъ Перешеевъ, осклабился, почесалъ красный носъ и прибавилъ:— А водочки-то, красавица, вы мн, все-таки, дайте.
— И не просите. Ни за что не дамъ. Вотъ чай сейчасъ мы пить будемъ, такъ пейте чай съ нами. Чай отлично протрезвляеть.
— Позвольте… Да мн протрезвленія и не надо. А мн нужно, чтобы въ голову ударило — ну, я поправлюсь и развеселюсь. А трезвый я мраченъ и мн все такія мысли въ голову лзутъ, что вотъ взять веревку и гд-нибудь повситься.
Клавдія закрыла лицо руками и воскликнула:
— Охъ, что вы это говорите! Страсти какія! Уходите, уходите куда-нибудь.
— Врно, умница. Я правильно говорю. Вотъ какой я человкъ! И Швырковъ это знаетъ и всегда мн даетъ похмелиться.
— Ну, онъ и дастъ вамъ, когда вернется, а мы не дадимъ.
— Позвольте-съ… Да вдь я его виночерпій. Если на мн такой чинъ…
— Вы куда это?— крикнула ему вслдъ Клавдія.— Нашивая на юбку кружево, и приказала Сон ставить самоваръ.
Перешеевъ умолкъ и продолжалъ кряхтть, тяжело вздыхая по временамъ и держась за бока, какъ-бы ощущая въ нихъ боль. Наконецъ, онъ закурилъ папироску и нервной походкой алкоголика вышелъ изъ избы.
— Вы куда это?— крикнула ему вслдъ Клавдія.— Вы смотрите, не подвсьтесь у насъ подъ навсомъ. А то хлопотъ надлаете.
Но Перешеевъ ничего не отвчалъ.
— Вотъ оно вино-то до чего доводитъ! — съ соболзнованіемъ вздохнула Соня.— Спаси Господи и помилуй всякаго! Я вотъ всегда за нашего тятеньку боюсь. Как-бы съ нимъ чего не случилось. Помнишь, вдь разъ хмельной бросился онъ въ рчку, — обратилась она къ сестр.
Черезъ четверть часа сестры сидли за самоваромъ. Клавдія продолжала нашивать кружева. Заскрипло крыльцо и по ступенямъ кто-то стучалъ сапогами.
— Вонъ онъ… Не подвсился… Обратно идетъ…— сказала Клавдія и улыбнулась.
На это былъ не Перешеевъ. Это былъ заводскій приказчикъ Ананій Трифоновъ. Онъ стоялъ въ дверяхъ, держалъ въ рукахъ картузъ и бумажный тюрикъ и кланялся.
— Чай да сахаръ, умницы… Клавдіи Феклистовн особенное почтеніе. Все-ли въ добромъ здоровь изволите быть?— спрашивалъ онъ.
Клавдія сморщилась и отвчала:
— А вамъ какое дло?
Приказчикъ улыбнулся.
— Вижу, что сегодня Клавдія Фекилстовна на работу не изволили выдти, ну, я, какъ начальство и счелъ долгомъ…— проговорилъ онъ.
— Это вы-то начальство?— засмялась Клавдія.— Не считаю я васъ своимъ начальствомъ.
— А то какъ-же-съ? Я приказчикъ, поставленъ на завод старшимъ надъ рабочими.
— Я порядовщица… Я на задльной плат — хочу работаю, хочу не работаю, и вовсе вамъ до меня дла нтъ. Да-съ… Такъ вы и знайте. Вы зачмъ-же собственно пришли-то?
— Единственно ради того руководства, чтобъ навстить васъ и узнать о вашемъ драгоцнномъ здоровь, Клавдія Феклистовна.
— Напрасно безпокоились. Это совсмъ даже не подходитъ и довольно странно.
Приказчикъ переминался съ ноги на ногу и спросилъ:
— Приссть можно?
— Садитесь, коли пришли. Не могу-же я васъ гнать, — отвчала Клавдія.
— Позвольте прежде угощеніе сдлать. Я съ гостинцемъ пришелъ.
Приказчикъ положилъ на столъ тюрикъ.
— Что это такое?— кивнула Клавдія на тюрикъ.
— Вашъ любимый фруктъ-съ… Подсолнухи…
— Онъ мой любимый фруктъ только тогда, когда я его на свои покупаю. А если ужъ хотите преподносить угощеніе, то могли-бы принести что-нибудь получше.
— И еще есть-съ… Карамель… Къ чаю отлично.
Приказчикъ вынулъ изъ кармана маленькую жестяную коробочку и положилъ ее тоже на столъ.
— И это угощеніе только на пятіалтынный! — воскликнула Клавдія.
— Теплая душа моя вамъ въ придачу, Клавдія Феклистовна. Душа и сердце.
Приказчикъ почесалъ лысину, потеребилъ клинистую свою бородку и слъ съ столу.
— Не надо мн ни вашей души, ни вашего сердца. Изъ нихъ шубы себ не сошьешь, — сурово сказала Клавдія и прибавила, обратясь къ сестр:
— Принеси сюда, Соня, еще чашку и налей ему чаю.
— Благодарю покорно, Клавдія Феклистовна, — проговорилъ приказчикъ, и когда Софья скрылась въ другой комнат, протянулъ къ Клавдіи руку, осклабился въ улыбку и восторженно прошепталъ:— Бутонъ! Изсушили вы меня, душистый бутонъ!
Клавдія ударила его по рук и сердито произнесла:
— А вотъ за это не только что чаемъ поить, а и совсмъ вонъ выгоню! Прошу вашихъ рукъ не распространять.
Приказчикъ опшилъ и умолкъ, Соня вернулась съ чайной чашкой и налила ему чаю. Клавдія покосилась на приказчика и сказала:
— Пейте-ка, въ самомъ дл, скорй чай, да уходите, куда знаете. Нечего вамъ здсь длать.
— Сейчасъ уйду, Клавдія Феклистовна. Не извольте только сердиться.
Приказчикъ налилъ чай на блюдечко, торопился его пить и жегся. Наконецъ, онъ опрокинулъ чашку на блюдечко кверху дномъ и произнесъ:
— Удивляюсь, за что такая жестокость съ вашей стороны! Я къ вамъ всей душой и даже, можно сказать больше…
— Просто не желаю съ вами знаться и прошу къ намъ не ходить, — отчеканила Клавдія.
— Удивительно, за что такая неучтивость… А между тмъ, вы изволили замтить, что при пріемк отъ васъ кирпича-сырца я даже и полусотни у васъ иногда не забраковалъ.
— Такъ и надо, потому что брака у меня никогда нтъ.
— Ну, какъ не быть браку! И, наконецъ, могу вамъ кое что сказать: при пріемк отъ васъ сырца, я могу такое руководство содержать, что даже припишу въ вашу пользу тысячу-другую, только-бы вы были къ намъ ласковы.
— Да ужъ слышала, слышала! — возвысила голосъ Клавдія.
— А за дв-три тысячи лишняго кирпича вамъ изъ конторы получить никогда не лишнее.
— Боже мой, какъ вы мн надоли!— закричала Клавдія, вскакивая изъ-за стола.— Уходите вонъ сейчасъ. Пожалуйста уходите.
— Если желаете — извольте. Прощенья просимъ, Клавдія Феклистовна.
Приказчикъ тяжело вздохнулъ, хлопнулъ себя картузомъ по бедру и удалился.
— Каковъ! — воскликнула Клавдія посл ухода приказчика.— Ну, ужъ на этого Анашку я нажалуюсь Флегонту Иванычу. Пусть онъ его хорошенько проберетъ. Браку при пріемк онъ у меня никогда не длаетъ… Ахъ, онъ свиное рыло! Ахъ, онъ козлиная борода! Да какъ онъ сметъ у меня что-нибудь браковать!
И Клавдія долго не унималась, расточая брань по адресу приказчика.

XIII.

Вечеромъ въ изб Феклиста Герасимова Собакина опять былъ пиръ. Охотники охотились до сумерекъ, принесли какія-то три птицы и велли ихъ ощипать и изжаритъ. Поваромъ взялся быть Перешеевъ, вытрезвившійся въ отсутствіе Швыркова и Шнеля. Его опохмелили стаканчикомъ, подвязали ему передникъ, на голову надли колпакъ, сдланный изъ носового платка, и заставили стряпать. Кром птицъ, жарили грибы, принесенные охотниками изъ лса. Съ восьми часовъ вечера охотники выставили на столъ холодныя закуски и водку и въ ожиданіи жаркого и грибовъ все прикладывались къ рюмочк и жевали соленья. Перешеевъ умолялъ, чтобъ ему поднесли второй стаканчикъ, но ему объявили, что пока жаркое и грибы не будутъ готовы, ни водки, ни вина онъ не получитъ. Феклистъ и Клавдія присутствовали тутъ-же. Феклистъ былъ пьянъ, не садился, курилъ господскіе окурки папиросъ и разсказывалъ о какой-то удивительной собак, которая сама у дверей въ колокольчикъ звонилась, водку пила и очень обожала соленые огурцы и кислую капусту. Клавдія и на этотъ разъ вина не пила, не взирая на вс увщеванія Швыркова, и говорила ему тихо:
— Надо заслужить прежде съ вашей стороны. Вы прежде заслужите, а потомъ и просите, чтобъ съ вами пили. Вотъ въ слдующій разъ общанный бличій мхъ привезите, тогда и другой разговоръ будетъ.
— Да вдь ужъ это дло ршенное, что я привезу. Вдь я общалъ, — отвчалъ Швырковъ.
— Ршенное да неисполненное. А вы прежде привезите.
За столъ она, впрочемъ, сла, когда поспли жаркое и грибы, и стала ихъ сть, но вдругъ въ окошко съ улицы раздался стукъ.
— Боже мой! Неужели опять учитель?— подумала Клавдія, но изъ-за стола не поднялась.
Стукъ повторился. Барабанили по стеклу. Клавдія подозвала сестру и сказала:
— Соня, выйди на улицу. Посмотри, кто стучитъ.
Соня вышла изъ избы и черезъ минуту вернулась.
— Флегонтъ Ивановичъ стучитъ, — шепнула она Клавдіи.— Проситъ, чтобы ты къ нему вышла.
‘Вотъ наказаніе-то!’ мысленно проговорила Клавдія и, вставъ изъ-за стола, незамтно вышла на улицу.
— Что за пиръ у васъ?— бросился къ ней Флегонтъ Ивановичъ. — Эіопскія морды какія-то за столомъ сидятъ.
— Охотники къ тятеньк пріхали. Они съ утра здсь. Не могу-же я ихъ гнать, — отвтила Клавдія.
— Ахъ, Клавдюша, Клавдюша! А говорила еще, что одного меня будешь любить!
— Да я и люблю тебя одного.
— Такъ зачмъ-же ты рядомъ съ этимъ Іудой-то сидишь? Я въ окно видлъ даже, какъ онъ тебя по спин хлопалъ, а ты ему улыбки разныя…
— Ну, ужь улыбокъ-то ты не видалъ. Врешь.
— А я было къ теб разлетлся. Можно?— задалъ вопросъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Нельзя сегодня. Они вс трое ночевать останутся.
— Даже ночевать! Тьфу ты пропасть! Ты, Клавдюша, себя соблюдай пожалуйста.
— Ну, къ троимъ приревновалъ! Вотъ дуракъ-то! Вдь ихъ трое.
— Да мало-ли что трое! Ну, что-жъ мн теперь длать? Я ночь не засну.
— Ахъ дуракъ! Вотъ дуракъ.
— Да что дуракъ! Съ сердцемъ-то ничего не подлаешь. Нельзя-ли, Клавдюша, мн къ теб въ твою комнату въ окошко сейчасъ влзть? Вдь они не въ твоей комнат сидятъ.
— Выдумывай еще что-нибудь! Ну, ступай и спи спокойно. Завтра утромъ увидимся. Завтра утромъ я выйду на работу, — сказала ему Клавдія.
— Да вдь до утра-то сколько ждать! Пусти меня, Клавдюша, въ окошко, да и запри въ своей комнат. Я буду смирно сидть, — упрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Уходи, уходи. Вдь ты просишь невозможнаго.
— Ахъ, Клавдюша! А я въ лодк пріхалъ и три бревна и шесть досокъ вамъ на поправку избы привезъ: дв двухдюймовыя и четыре дюймовыя.
— За это спасибо. Умнища, паинька… И я тебя даже сейчасъ поцлую. А только уходи, голубчикъ. Уходи и не путайся здсь подъ окнами.
Клавдія взяла Флегонта Ивановича за руку, притянула его къ себ, обняла другой рукой и поцловала.
— Какъ-же съ лсомъ-то? Вдь его надо убрать съ рки. Онъ съ нашими мтками, сказалъ — тотъ.
— Тятенька-то у насъ сейчасъ пьянъ. Ну, да онъ раннимъ утромъ уберетъ. Онъ рано встаетъ. Ему съ охотниками завтра утромъ на охоту идти. Не безпокойся, уберемъ. Ну, прощай! Спасибо теб. Уходи.
Флегонтъ Ивановичъ взялъ Клавдію за руку и тяжело вздохнулъ.
— Страдалецъ я! Цлую ночь страдать…— проговорилъ онъ, досадливо перевернулъ фуражку со лба на затылокъ и зашагалъ по улиц.
Клавдія вернулась въ избу. Швырковъ и Перешеевъ были уже пьяны. Перешеевъ лежалъ внизъ лицомъ на лавк. Швырковъ клевалъ носомъ. Шнель былъ трезвъ и слушалъ разсказъ Феклиста, какъ разъ ему попалась въ капканъ лисица, перегрызла свою заднюю ногу, которую ей придавило капканомъ, оставила eе и убжала.
— На утро прихожу смотрть — глядь: одна задняя нога въ капкан, — повствовалъ коснющимъ языкомъ Феклистъ.— Одна нога.
Клавдія посидла минуть пять съ компаніей и сказала:
— Ну, мн завтра въ шесть часовъ утра на заводъ на работу, такъ я спать пойду. Поклонъ честной компаніи.
Она поклонилась въ поясъ и направилась къ себ въ комнату.
— Стой! Стой! Клавдюшка, стой! Куда ты шкура?— остановилъ ее отецъ. — Прежде всего надо господамъ охотникамъ постели постлать.
— И безъ меня постелете. Вонъ Соня все сдлаетъ, — отвчала Клавдія.
— Ахъ, лнивая тварь! Какъ ты смешь господъ не уважать? Господа мои благодтели, а ты ихъ не уважаешь и не предпочитаешь! Давай сейчасъ простыни имъ.
— Мн простыни не надо. У меня своя есть, — заявилъ Шнель.
— Тогда давай Кондратью Захарычу.
— Простыню возьмите, отвчала уже изъ своей комнаты Клавдія и черезъ минуту протянула ее въ щель двери, но простыни никто не бралъ.
Соня разстилала войлоки на лавк, а Феклистъ разсказывалъ компаніи, какъ онъ руками поймалъ зайца, запутавшагося въ картофельной ботв.
— Да возьмите-же простыню-то! — раздраженно закричала Клавдія.
Къ двери подскочилъ Шнель и взялъ простыню, но прочь не отошелъ.
— Клавдія Феклистовна, можно къ вамъ на четверть часика?— тихо спрашивалъ онъ.— Я только пока вс улягутся, а то ужъ очень противно съ пьяными сидть.
— Нтъ, нтъ. Нельзя, — откликнулась Клавдія.
— Только на десять минутъ.
— Ни на полъ-минуты.
— Жалко. А я, кром того, хотлъ сказать вамъ пару чувствительныхъ словъ.
— Не желаю слушать.
— Какая вы жестокая!
— А ужъ какая есть. Ну, уходите, уходите… Я спать ложусь.
— Я васъ хотлъ спросить, кром того, насчетъ подарочка, который хочу вамъ сдлать.
— Послушайте… Да зачмъ вы въ щель-то смотрите. Вдь я раздваюсь. Я тятеньку крикну.
— Ну, ухожу, ухожу… Прощайте, мой ангелочекъ. Пріятныхъ сновидній.
Клавдія не отвчала и загасила у себя въ комнат лампу.
Черезъ полчаса въ изб вс спали, кром Сони. Она возилась около стола и прибирала посуду.

XIV.

Было около семи часовъ утра. Утро было туманное. Солнце свтило какъ сквозь молоко сильно разбавленное водой. Трава была мокрая, доски на кирпичномъ завод, на которыя порядовщицы складывали только что сейчасъ сдланный кирпичъ, были также влажныя. Туманъ садился сыростью и на одежду порядовщицъ. Вотъ у Клавдіи ситцевый головной платокъ совсмъ сдлался мокръ, а она едва полчаса работаетъ. Быстро мелькаютъ ея полныя руки въ рукавахъ, засученныхъ по локоть. Руки эти опускаются къ куч полужидкой глины, отнимаютъ отъ нея кусокъ, поднимаютъ на столъ къ форм, кладутъ ее въ форму, притискиваютъ крышкой и наконецъ выкладываютъ изъ формы кирпичъ на доску или полку, какъ ихъ принято называть на завод. Выкладывается кирпичемъ-сырцомъ первая полка, за ней вторая, за второй третья и т. д. Движенія Клавдіи автоматичны. Лишь изрдка поправитъ она платокъ, съхавшій на лобъ при наклоненіи туловища, лишь. изрдка она поддернетъ линючую ситцевую юбку, складкой приподнятую у таліи завязками грубаго холстиннаго передника. Клавдія работаетъ на завод у своего стола одна. Около нея почти нтъ столовъ другихъ порядовщицъ. Другія порядовщицы работаютъ на довольно большомъ разстояніи. Клавдія на завод почти ни съ кмъ изъ женщинъ не сходится. Да и товарки по заводу не расположены къ ней. Он завидуютъ ея красот, ея нарядамъ, въ которыхъ она показывается въ праздникъ въ церкви, ея вліянію на завод на приказчика, на хозяйскаго племянника, которые преклоняются передъ ней. Да и вс мужчины на завод какъ-то почтительно осклабляются, когда Клавдія проходитъ мимо ихъ. Лишь только стоитъ ей показаться, какъ вчная ругань, царящая среди рабочихъ, умолкаетъ, крпкія слова не произносятся и въ догонку ей доносятся только восклицанія восторга, въ род: ‘эка миндалина-то! А и краля-же писанная, быкъ ее заклюй!’ и т. п. Женщины на завод сначала даже заискивали у Клавдіи всячески, но когда изъ этого ничего не вышло и Клавдія ни съ кмъ не сошлась, вс он встали передъ ней на враждебную ногу.
Клавдія, какъ и другія женщины, работаетъ босая. Сапоги висятъ тутъ-же, прившенные къ столу, а сама она скользитъ и топчется голыми ногами по то и дло падающей со стола, въ вид остатковъ, топкой глин. Около ея стола, деревянное ведро съ водой и ящичекъ съ мелкимъ блымъ пескомъ, которымъ она присыпаетъ и руку, и форму. Клавдія разстилаетъ ряды изготовленнаго кирпича и мурлыкаетъ себ подъ носъ какую-то псню. По временамъ, выложивъ полку кирпичемъ, она останавливается, потягивается, распрямляетъ свои члены и опять принимается за работу. Работа кипитъ.
Вдругъ Клавдія увидла вдали хозяйскаго племянника. Флегонтъ Ивановичъ бжалъ по направленію къ ней, лавируя между шалашами-сушильнями, перепрыгивая черезъ лежавшія на земл полки съ кирпичемъ-сырцомъ, почти не отвчая на поклоны работающихъ у столовъ порядовщицъ. Къ Клавдіи онъ подбжалъ, совсмъ запыхавшись.
— Здравствуй, — сказалъ онъ, останавливаясь и обдергивая блую русскую рубашку съ вышитымъ цвтной бумагой подоломъ и косымъ воротомъ.— Слава Богу. что сдержала слово и вышла сегодня на работу.
— А когда-жъ я лукавила? Какая мн корысть лукавить?— спросила она и заговорила:— Не подходите близко ко мн, не подходите. И такъ на меня вс порядовщицы, какъ воронье, уставились и смотрятъ.
— Ну, хорошо, хорошо. А что охотники?— задалъ онъ вопросъ.
— Да чему-же быть-то?— пробормотала она, не оставляя своего дла.— Вчера пьяные напились, а сегодня, когда я ушла на работу, еще спали.
Онъ слъ на лежавшія передъ столомъ Клавдіи три бревна, тяжело вздохнулъ и сказалъ:
— Ахъ, Клавдинька, Клавдинька! А какъ я черезъ это самое плохо спалъ-то!
— Что-то не похоже, — отвчала она.— Глаза заспанные.
— А это оттого, что я сегодня не умывался. Не усплъ. Проспалъ… Подъ утро, разумется, заснулъ, проснулся и первая мысль о теб. Сейчасъ сюда.
— Все ревновалъ?
— Да какъ-же не ревновать-то! Про тебя какіе слухи ходятъ!
— А ты врь больше. Будешь врить всему, такъ выйдетъ съ тобой то, что съ учителемъ вышло.
— А что съ нимъ вышло?
— Да свихнулся. По моему, его на цпь сажать надо. Онъ вчера приходилъ ко мн днемъ, такъ я не знала что и подумать. Глаза по ложк и говоритъ не можетъ. Задыхается. Насилу выпроводила его.
— Ну, влюбленъ, значитъ. Такъ какъ-же мн не ревновать-то?— грустно сказалъ Флетонгъ Ивановичъ, додумалъ немного и спросилъ:— А что, Клавдюша, еслибы я твоему отцу сталъ платить восемь рублей въ мсяцъ, какъ будто за собакъ, т-же восемь рублей, что охотники платятъ, пересталъ-бы твой отецъ принимать къ себ охотниковъ?
Клавдія улыбнулась, но на вопросъ не отвчала.
— Ты къ охотникамъ не ревнуй, а ревнуй къ другому, — сказала она, — Вотъ вашего приказчика я совтовала-бы теб сократить, а то онъ очень ужъ ко мн подлзаетъ.
— Нашъ Ананій? Да что ты!
— Врно, врно. Предлагаетъ мошенничать съ нимъ насчетъ кирпича и ужъ прямо говоритъ, чтобы я его полюбила.
— Вотъ мерзавецъ-то! Сегодня-же обуздаю его. Я знаю, что я ему сдлаю, я ему такую свинью подпущу, что онъ во вкъ не забудетъ.
— Пожалуйста, — продолжала Клавдія — Да и помощнику-то это тоже нашлепку.
— Какъ? И тотъ! — вспылилъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Проходу не даетъ. Тутъ какъ-то въ сняхъ конторы такъ облапилъ меня, что просто срамъ. Ну, конечно, я его кулакомъ по зубамъ. А все-таки.
— И это обуздаю. Непремнно обуздаю.
— Ну, то-то. А насчетъ охотниковъ брось ревновать. Ну, что они?? Пьяные люди и больше ничего, — закончила Клавдія.
— Даже я сейчасъ пойду въ контору и примусь за Анашку, — сказалъ Флегонтъ Ивановичъ и поднялся съ бревенъ.— Напьюсь чаю дома… Я еще чаю не пилъ. Напьюсь чаю и сейчасъ за Анашку… Я его, подлеца, оштрафовать могу, — прибавилъ онъ и спросилъ:— А сегодня къ теб вечеромъ можно?
— Конечно-же можно. Да перетащи еще два бревна.
— Бревна-то у насъ мченныя. Ну, да хорошо.
— И медку, голубчикъ, сотоваго баночку. Вдь у васъ его много.
— Много-то много, да ключи-то отъ кладовой у тетки припрятаны. Ну, да ладно, какъ нибудь.
Флегонть остановился и почесалъ затылокъ подъ фуражкой.
— Вдь вотъ бревна-то я вчера перетащилъ къ вамъ черезъ Анашкина помощника, такъ какъ его ругать-то за тебя будешь?— сказалъ онъ.— И сегодня, если будемъ переправлять къ вамъ бревна, тоже черезъ него.
Флегонтъ Ивановичъ медленно сталъ отходить отъ Клавдіи.
— Прощайте! Жду вечеромъ! — проговорила та ему вслдъ.

XV.

Дня черезъ три Клавдія опять работала на завод. Была суббота, день разсчета. Разсчетъ начали производить часовъ съ пяти вечера. У избы въ три окна съ вывской ‘контора’ толпились рабочіе съ разсчетными книжками въ рукахъ. Были тутъ мужчины и женщины. Одни входили въ контору, другіе выходили изъ нея. Нкоторые изъ рабочихъ выходили изъ конторы, держа книжку и деньги, въ какомъ-то недоумніи или, лучше сказать, отупніи, останавливаясь, шептали что-то, считали по пальцамъ, считали деньги, заглядывали въ книжку и все-таки ничего не понимали. Каждый безграмотный считалъ себя обсчитаннымъ. Одинъ мужикъ въ пестрядинной рубах и розовыхъ ситцевыхъ штанахъ, босой и съ головой, обвязанной тряпицей, слъ на двор конторы на землю, наломалъ прутиковъ и сталъ ихъ раскладывать по подолу рубахи, стараясь хоть этимъ путемъ постигнуть правильность произведеннаго ему денежнаго разсчета, не правильно все-таки не выходило. Явились толкователи. Это были, по большей части, молодые грамотные парни, не считавшіе себя обсчитанными, и имъ не врили.
Клавдіи тоже нужно было получить за работу нсколькихъ тысячъ кирпичей, и она пришла къ контор. Она уже протискалась въ сни, но тамъ, носъ съ носомъ столкнулась съ приказчикомъ Ананіемъ Трифоновымъ. Тотъ, даже не поклонившись ей, сказалъ:
— Какъ хочешь, а полторы тысячи того сырца, по которому собака бгала, я отъ тебя принять не могу. Собака его попортила. Не приму.
— Ну, это мы еще посмотримъ! — гордо вскинула голову Клавдія.
— Посмотримъ или поглядимъ, а принять не могу. Собакой потоптанъ. Я такъ и хозяину сказалъ. Да-съ… Кром того, на тебя будетъ штрафъ въ рубль серебра.
— Штрафъ? Вотъ это новость! Посмотримъ. За что-же это штрафъ-то, если я на задл?
— А за неправильныя хожденія на работу — вотъ за что. Да-съ… Ужь коли мы тебя приняли на заводъ, то, обязана ходить правильно, а не слоновъ водить по понедльникамъ. А то денъ придешь, другой не придешь, а намъ черезъ это убытокъ. Кирпичъ-то, знаешь, нынче въ какой цн? Да главное, что онъ нарасхватъ. Ты не придешь на работу — твой столъ стоитъ порожнемъ, а на немъ-бы могла работать правильная порядовщица. Да-съ…
Съ Клавдіей шли дв порядовщицы — блондинка Малаша и Перепетуя. Слыша этотъ разговоръ, он тотчасъ-же откликнулись.
— Правильно, Ананій Трифонычъ, правильно… Такъ ее и надо…— сказала Малаша.
— Ну, что ей рубль штрафа! — возразила Перепетуя.— Рубль штрафа заплатитъ, а пятерку съ охотника возьмемъ,
— Молчите, вдьмы! — огрызнулась Клавдія, пропустила ихъ въ контору и сказала приказчику:
— Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! По настоящему въ мочалку твою слдовало-бы теб наплевать, да слюней на тебя, мерзавца, жаль.
Ананій Трифоновъ подмигнулъ ей и произнесъ:
— Кабы вы для насъ были, то и мы для васъ были-бы, а то ты нами гнушаться вздумала, да еще хозяйскому племяннику нажалилась.
— Не только хозяйскому племяннику, а даже самому хозяину сейчасъ скажу, только посмй кирпичъ не принять или про штрафъ заикнуться.
— А что-жъ? Жалься и самому хозяину. Про что ты жалиться будешь? Про то, что я тебя щипнулъ два-три раза, такъ что-жъ изъ этого? Здсь у насъ кирпичный заводъ, а не монастырь. Ты про меня жалиться будешь, а я хозяину про его племянника разскажу. Все разскажу… Какъ онъ къ теб ходитъ чаи распивать, какъ онъ по ночамъ къ теб бревна и доски перетаскивалъ. Все, все…
Когда Клавдія услыхала такую угрозу, ей пришлось смириться. Она умолкла и принялась за хитрость.
— Да чего ты хочешь отъ меня, я не понимаю, — сказала она приказчику.— Хочшть, чтобъ я тебя чаемъ угостила? Ну, приходи завтра. Завтра воскресенье, ну и приходи. Только приходи днемъ, а не вечеромъ. Вечеромъ можешь съ Флегонтомъ Иванычемъ столкнуться.
— Ага! Угомонилась? Ну, то-то…— подмигнулъ Ананій Трифоновъ.— А что ежели насчетъ лсу, то приказчикъ всегда теб лсу больше дать можетъ, чмъ хозяйскій племянникъ. Гвоздь. пакля, стекла — это все у насъ. Эдакая вдь шаршавая! — прибавилъ онъ, улыбнувшись, и ужъ ласково хлопнулъ Клавдію по спин.— Иди, иди, хозяинъ безъ вычета разсчитаетъ, — кивнулъ онъ на дверь конторы.
Клавдія получила ужь разсчетъ и выходила изъ конторы, какъ вдругъ натолкнулась на своего братишку, Панкратку. Тотъ былъ безъ шапки, запыхавшись, держалъ въ рук письмо и говорилъ:
— Сестрица… Весь заводъ обгалъ… Везд тебя ищу и найти не могу. Теб письмо. Вотъ, возьми.
— Письмо? Отъ кого?— спросила Клавдія.
— Учитоль подалъ. Играли мы давеча, мальчишки, въ бабки у пожарнаго сарая, а онъ шелъ мимо. Увидалъ меня, подзываетъ и говоритъ: ‘ты, говорить, Собакинъ?’ Я, говорю, Собакинъ. ‘Такъ вотъ, говорить, передай’…
— Ну, довольно, довольно, — остановила братишку Клавдія и вырвала у него письмо.
На конверт печатными буквами было надписано: ‘дорогой Клавдіи Феклистовн’. Она разорвала конвертъ и вынула оттуда письмо. Письмо было написано тоже печатными буквами. Она принялась читать. Вотъ что стояло въ письм:
‘Прекрасный полевой цвточекъ Клавдія Феклистовна. Косарь скосилъ уже этотъ цвтокъ, но Божья влага все еще поддерживаетъ его и не даетъ ему увять. Валяется онъ на распутьи, проходятъ прохожіе, поднимаютъ его, утшаются имъ и тотчасъ-же бросаютъ его отъ себя. Побывалъ скошенный цвтокъ у юноши Флегонта, побывалъ цвтокъ у рыжаго охотника Кондратія, побывалъ цвтокъ… Ну, да что тутъ. Прохожіе забавляются цвткомъ и бросаютъ его. А нтъ имъ того, чтобы спасти его, чтобы поставить его въ вазочку съ чистой водой, держать его тамъ на радость себ, самому цвтку и лицамъ, благоговйно любующимся красотой цвтка. А цвтокъ достоинъ участи благоухать въ ваз съ свжей водой. Нужно только, чтобъ нашелся сердечный человкъ, который поднялъ-бы цвтокъ, поставилъ его въ воду и хранилъ-бы до его естественнаго увяданія. И такой человкъ нашелся. Этотъ человкъ скромный учитель, не казистъ, можетъ быть, вншностью, но съ теплымъ сердцемъ и любящей душой. Этотъ учитель горитъ нетерпніемъ спасти душистый цвтокъ и предлагаетъ свою руку и свое сердце, цвтку при условіи закрпить эти узы у брачнаго алтаря.
Подумайте объ этомъ предложеніи, дорогой и душистый цвтокъ, подумайте до завтра. Завтра посл обдни скромный учитель пришлетъ къ вамъ конвертикъ и бумажку. На бумажк вы напишите карандашомъ только одно изъ этихъ словъ — да или нтъ, запечатайте въ конвертикъ и передайте посланному. Больше ничего.

Учитель Михаилъ Путневъ.

Письмо пишу печатными буквами потому, ибо знаю, что скоропись вы пока еще плохо разбираете’.

XI.

‘Совсмъ полоумный’, сказала сама себ Клавдія, прочитавъ письмо. ‘Сказку какую-то написалъ, словно маленькой двочк. Ахъ, дуракъ, дуракъ! Вдь вотъ и учили его разнымъ наукамъ, учителемъ сдлали, а онъ все дуракомъ остался. Но онъ влюбленъ въ меня, это какъ пить дать — влюбленъ, ужасти, какъ влюбленъ’, думала она и улыбнулась.
Она тихо, переступая шагъ за шагомъ, плелась къ себ домой и мяла въ рукахъ письмо и полученную при разсчет пятирублевку.
‘Впрочемъ, очень можетъ быть, что оттого онъ и дуракомъ-то сдлался, что очень ужъ влюбленъ въ меня, оттого и ополоумлъ-то’, разсуждала Клавдія. ‘Вдь прежде онъ такимъ не былъ. Да, не былъ. Не былъ даже и тогда, когда въ первый разъ пришелъ писать меня учить. Ужасти, что любовь эта самая длаетъ!’ вздохнула сна. ‘Повнчаться предлагаетъ, учительшей хочетъ меня сдлать. Но странно. Вдь говорили, что у него есть жена, но только въ бгахъ, не живетъ съ нимъ. Должно быть, это враки, если на мн жениться предлагаетъ’, продолжала разсуждать Клавдія и спрятала письмо и пятирублевку за пазуху.
‘А выдти за эдакаго замужъ — сама ополоумешь, такая-же сдлаешься, какъ онъ. Тоже сказки о цвткахъ душистыхъ начнешь разсказывать. Вдь онъ что? Вдь онъ монастырь сейчасъ въ дом сдлаетъ. Того не шь, этого не пей. Мяса ни Боже мой… рыбы тоже не смй сть. Помню я, какъ онъ у ребятишекъ рыбешку мелкую обратно въ воду выкидывалъ, которую ребятишки ршетами наловили. И наконецъ, выйдя за него замужъ, не смй ужь и къ тятеньк показываться, потому что тамъ охотники. Да нтъ, какой онъ мужъ!’ ршила она. ‘Не пойду я за него. Хоть и лестно быть учительшей, но онъ изведетъ, совсмъ изведетъ, словомъ изведетъ. Какъ начнетъ о цвтк душистомъ… Нтъ, нтъ!’ Клавдія даже отмахнулась рукой..
— Кедровыхъ оршковъ не прикажете-ли?— раздалось надъ ея ухомъ,
Это былъ помощникъ Ананія Трифонова, Уварка — младшій приказчикъ, молодой человкъ. Онъ возвращался изъ мелочной лавочки, несъ въ рукахъ краюшку ситника, кусокъ вареной трески въ бумаг, изъ которой также выглядывали и перья луку. Предложеніе было настолько неожиданно. что Клавдія даже шарахнулась въ сторону, а когда пришла въ себя, то отвчала:
— Ну, тя въ болото! Вотъ испугалъ-то, корявый эдакій! Оршковъ!
— Отчего-же не хотите? Мы отъ чистаго сердца, Оршки отмнные. Нарочно къ завтрему дамамъ купилъ.
Клавдія ничего больше не отвтила и продолжала думать о предложеніи учителя.
‘Да и зачмъ мн замужъ? Мн и такъ хорошо. Блье у меня аховое съ прошивками и кружевцами, платьевъ много, пальто есть драповое, накидка со стеклярусомъ… Къ зим будетъ мховое пальто… Флегонтъ Иванычъ покрышку шелковую привезетъ, а Кондратій Захарычъ мхъ бличій. Общалъ… Ананій лсу пригонитъ и на свой счетъ плотниковъ найметъ, чтобы дочинить нашу избу. Дура буду, если я пойду за учителя замужъ’, ршила она и вошла къ себ въ избу.
Отца не было дома, Соня сидла у стола и кормила Устю кашей. Клавдія взяла у нея съ рукъ ребенка и поцловала его.
— А вдь ты права, Сонька, — сказала она сестр.— Учитель-то вдь влюбленъ въ меня и сватается ко мн. Письмо прислалъ.
— Да что ты! — вскричала Соня.— Ну, и что-жъ ты?
— Само собой, не пойду. Съ какой стати за полоумнаго идти? Да мн и такъ хорошо, совсмъ хорошо.
Поласкавъ ребенка, Клавдія передала его сестр, отправилась къ себ въ комнату и стала зажигать передъ иконой лампадку, такъ какъ былъ канунъ праздника.
— Вотъ за Флегонта Иваныча пошла-бы замужъ!— крикнула Клавдія изъ своей комнаты.
— Вишь, что выдумала! — откликнулась Соня.— Это не по носу табакъ.
— Ничего не извстно. Стоитъ только хорошенько въ руки забрать.
Наступилъ вечеръ, и Клавдія какъ-то забыла о предложеніи учителя. Ночь она спала спокойно и ничего во сн относящагося до учителя не видла, но когда проснулась съ воскресенье поутру, въ голов ея тотчасъ-же мелькнуло:
‘Сегодня учитель пришлетъ за отвтомъ и я должна ему написать — да или нтъ. Конечно, нтъ. Такъ и напишу ему: нтъ’.
Клавдія нарядилась въ свое шелковое платье, на которое теперь были нашиты кружева, накинула на себя накидку со стеклярусомъ и ходила въ свою деревенскую церковь съ обдн, но учителя въ церкви не видала.
Посл обдни, часа въ два дня пришелъ къ Клавдіи приказчикъ Ананій Трифоновъ. Голова его была такъ смазана душистой помадой, что съ волосъ текло. Онъ принесъ ей въ подарокъ большую фарфоровую чашку съ надписью: ‘Отъ сердца другу’. Клавдія поила его кофеемъ. Ананій Трифоновъ говорилъ о починк избы и про комнату Клавдіи сказалъ:
— А вамъ для вашей свтлички, Клавдія Феклистовна, пришлю шпалеръ розовыхъ съ китайцами и глянцу на потолокъ. Будетъ у васъ свободное времечко въ праздникъ, заварите вы клестеру, оклеите себ горенку и будетъ приглядно,
Во время этихъ разговоровъ въ избу вбжалъ деревенскій мальчикъ и подалъ Клавдіи незапечатанный конвертъ.
— Отъ учителя, — сказалъ онъ.— Проситъ отвтъ.
У Клавдіи нсколько дрогнуло сердце, но она спокойно взяла конвертъ и вынула изъ него чистую бумажку.
— Что это за цидулка?— подозрительно спросилъ Клавдію приказчикъ.
— А я у учителя по праздникамъ писать учусь, — отвчала Клавдія.— Такъ вотъ онъ спрашиваетъ, можно-ли ему сейчасъ придти ко мн, чтобъ учить меня. Вотъ напишу ему сейчасъ, что нтъ, нельзя. Карандашъ у васъ есть?— спросила она приказчика.
— Какъ не быть-съ. Присяга наша приказчицкая. Онъ ползъ въ карманъ пиджака, досталъ оттуда карандашъ и подалъ ей. Клавдія развернула бумажку, присланную учителемъ, долго мусолила карандашъ и написала: ‘нетъ’. Затмъ она положила бумажку въ конвертъ, заклеила его, передала мальчику и сказала:
— Вотъ… Отнеси учителю.

——

Утро на слдующій денъ, въ понедльникъ, было срое и холодное. Дулъ сверный втеръ и гналъ по небу тучи. Прогулявъ вчера по случаю праздника долго вечеромъ на деревн, порядовщицы не выходили рано на работу. Когда Клавдія шла къ своему стаду, то видла на работ только одну Перепетую. Перепетуя усердно формовала кирпичъ. Клавдія подошла къ своему столу, помщавшемуся около навса-сушильни, присла на бревно, хотла снимать съ себя сапоги, взглянула на навсъ и пронзительно взвизгнула, закрывъ лицо руками. Подъ навсомъ вислъ учитель Михаилъ Михайловичъ Путневъ.
Онъ удавился на своемъ пояс, перекинутомъ черезъ доску, на которой сушились кирпичи.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Квартирная страда, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  2. Современная язва, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  3. Именинница, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  4. С бреднем, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  5. Кухарки, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  6. В хорошем теле, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  7. Христославы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  8. Христославы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
Электронная библиотека