ДЕНЬЩИКЪ.
ДЕНЬЩИКЪ.
Изъ моего прошлаго.
——
А. В. . . . . .СКЙ.
‘Русское Слово’, No 11, 1859
Денщик, Витковский Андрей Генрихович, Год: 1859
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Давно, не въ наши благословенныя времена, а слишкомъ тридцать лтъ тому назадъ, смнилъ я корпусные погоны на прапорщичьи эполеты *** скаго пхотнаго полка. Вышелъ я изъ корпуса круглымъ сиротою — безъ родныхъ, безъ знакомыхъ: некому было ни помочь мн, ни направить на путь истинный, — въ какіе-нибудь восемнадцать-девятнадцать лтъ отъ роду я былъ предоставленъ исключительно самому себ. Богъ-всть чмъ и какъ бы пришлось мн существовать, если бы не маленькая деревенька, которая досталася мн отъ отца, при ней я еще могъ кое-какъ перебиваться. Пріхавъ въ полкъ, я, какъ водится, перезнакомился со всми офицерами, тотчасъ же, разумется, образовался у меня свой кружокъ, членовъ котораго я титуловалъ своими пріятелями, хотя это и были пріятели только по той исключительной жизни, въ которую поставила меня судьба, по тмъ шумнымъ сборищамъ, носившимъ названіе офицерскихъ баловъ, гд главную роль играли вино, карты и, такъ называемые, добрые малые — названіе весьма лаконическое. Я этимъ отнюдь не думаю хулить моихъ бывшихъ сотоварищей, да и за что хулить ихъ?— многіе изъ нихъ преспокойно уже отправились себ на тотъ свтъ, иныхъ забросило Богъ-всть въ какую глушь, гд живутъ они, никмъ незнаемые, есть правда, и такіе, которые достигли степеней извстныхъ, ранга генеральскаго и мстъ злачныхъ и прохладныхъ,— короче, здсь, какъ и во всякомъ обществ) были разнаго рода люди: и дурные, и хорошіе, и такъ себ — ни-то ни-се: ни дурные, ни хорошіе, я хочу сказать только, что между ними я не нашелъ себ человка по душ, съ которымъ могъ бы подлиться чмъ-нибудь, получше полковыхъ пирушекъ да разсказовъ о какихъ-нибудь мелкихъ интрижкахъ, бобровыхъ воротникахъ и карточнаго долга. Да впрочемъ, мудрено сказать, могло-ли и быть это иначе?… Недостатокъ средствъ, обязанности, исключавшія почти всякую возможность умственной дятельности, непривычка къ истинному труду, поверхностное воспитаніе, наконецъ, какая-то замкнутость тогдашняго военнаго сословія, едва ли не оправдывали подобный образъ жизни. Не знаю, что сдлала бы изъ меня эта мелкая жизнь, если бы судьба, но какой-то особенной милости, не заблагоразсудила позаботиться обо мн. По какому-то особенно странному стеченію обстоятельствъ, корпусное воспитаніе не убило еще во мн нкоторыхъ хорошихъ началъ и человчныхъ стремленій. Я какъ-то не усплъ еще совсмъ окунуться въ омутъ пошлой полковой жизни, и именно, вслдствіе этихъ-то не совсмъ еще заглохшихъ человчныхъ началъ, которыя поддерживались во мн нкоторыми, повидимому, весьма маловажными обстоятельствами.
Въ то время открылись военныя дйствія въ Турціи, куда назначено было двинуться нашему полку. Мн понадобился деньщикъ. До-тхъ-поръ я держалъ намнаго человка, но предстоящія трудности похода, боевой жизни, вынудили меня, по невол, прибгнуть къ услугамъ этого особаго, свойственнаго одной русской натур, рода людей.
Кто знакомъ съ военнымъ бытомъ, тотъ конечно согласится со мной, что тридцать лтъ тому назадъ, деньщикъ, разв за весьма немногими исключеніями, представлялъ, (да отчасти и теперь представляетъ), какое-то жалкое, тупое, большею частію, грязное подобіе человка. Меня всегда занимали причины подобнаго состоянія этихъ людей, странное дло: вдь не составляютъ же они какой-нибудь особенной касты, вдь не родятся же они прямо деньщиками, вдь были же и они когда-то славными, расторопными парнями — отчего-жъ такая разительная перемна? Богъ всть! врне, что это является уже слдствіемъ обстоятельствъ, встрчающихъ новобранца при поступленіи на службу, а еще чаще того противозаконное превышеніе власти, подъ которую попадаетъ бдный рекрутъ, назначенный въ деньщики, длаетъ изъ него подобнаго человка: офицеръ въ отношеніи его является уже полнымъ бариномъ, неограниченнымъ владыкой.
Что касается до меня, въ присланномъ мн деньщик я нашелъ не только честнаго и добросовстнаго слугу, но вмст съ тмъ врнаго попечителя и руководителя во всемъ добромъ, что только могло относиться ко мн.
Это былъ малый лтъ сорока, не большаго роста, невзрачный, угловатой наружности: одинъ усъ его былъ какъ то длинне своего собрата, правая бакенбарда рыже и выше лвой, на голов щетинились короткіе волосы и въ добавокъ вся эта физіономія весьма непритязательно украшалась продтою въ ухо мдною серьгою съ крестикомъ. Трудно было подмтить въ его безцвтно неопредленномъ лиц какое-нибудь выраженіе, такъ напримръ, невозможно было угадать сбирается ли онъ смяться или плакать, только небольшіе зеленовато-срые глаза нсколько еще оживляли эту мрачную физіономію.
Одтъ онъ былъ въ какой-то страннаго покроя истертый сюртукъ, не то военный, не то партикулярный, по бортамъ котораго красовались дв мдныя пуговицы, весьма солидно пристегнутыя въ петлю (остальныя десять вроятно не пощадились временемъ), сюртукъ этотъ когда-то былъ подбитъ краснымъ стамедомъ, что несомннно обличало его барское происхожденіе. Этотъ нарядъ довершали: коротенькіе брюки съ краснымъ кантомъ и заплатами на колняхъ, не совсмъ надежные сапоги и дырявыя замшевыя перчатки на рукахъ. Бронзовая медаль, висвшая, для прочности, вмсто ленточки на такъ называемой жестянк, выкрашенной масляною краскою, украшала замасляную грудь.
Не смотря на ветхость и фантастичность этого костюма, было замтно, что обладатель его употребилъ полное стараніе, чтобъ явиться къ новому барину въ возможно опрятномъ вид. Сапоги, напримръ, не смотря на свою сомнительность, блестли какъ зеркало, перчатки безъ пальцевъ и туго накрахмаленная манишка, съ выставленными изъ подъ галстука воротничками, были чисто вымыты.
Впослдствіи я увидлъ, что любовь къ порядку и бережливость были, такъ сказать, слабостью Никанора (такъ звали моего деньщика),— слабостью составляющей странное и рдкое исключеніе въ сфер денщичьяго быта.
Бережливость эта, не смотря на свои довольно частые благіе результаты, иногда даже бсила меня. Для него все было дорого, за каждою мелочью онъ готовъ былъ лучше пробжать пять десять лишнихъ верстъ, чмъ передать какой-нибудь лишній грошъ. Случалось за частую, что приказаніе мое купить что-нибудь лишнее, выходящее изъ ряда вседневныхъ расходовъ, просто не исполнялось. Въ такихъ случаяхъ Никаноръ обыкновенно отдлывался дороговизной, только и услышишь отъ него, бывало, тогда: ‘намъ съ вами гршно эдакъ-то длать, разв отъ смерти можно такъ покупать’, и такимъ-то образомъ онъ окончательно, по невол, убждалъ меня.
Любопытно было взглянуть на квартиру моего ментора, или лучше сказать, на уголъ, занимаемый имъ въ кухн,— за просторомъ онъ не гонялся, но уютъ былъ полный. Тутъ стояло и какое-то подобіе кровати, подобіе весьма узенькое и коротенькое, и сундукъ, и столикъ, съ помщавшимся на немъ кусочкомъ зеркальца, обклееннаго въ цвтную бумажку и назначавшагося исключительно для бритья,— Никаноръ только въ этомъ критическомъ обстоятельств и смотрлся въ зеркало. Вроятно въ вид украшенія, на стол лежали и стояли въ самомъ симетрическомъ порядк: сапожныя щетки, бритва, баночка съ ваксой, обломаный перочинный пожикъ, огромные ножницы, карточный млокъ, пуговица, блюдечко съ кусочкомъ мыла, что-то въ род гребенки, гипсовая голая женщина безъ головы, доставшаяся ему по наслдству отъ одного изъ бывшихъ господъ, и чайная чашка съ надписью: ‘въ знакъ удовлетворенія’ — быть можетъ воспоминаніе молодости…. Впослдствіи прибавилось ко всему этому и еще одна новое украшеніе, обнаружившее прогрессивное направленіе Никанора — именно баночка помады, la rose, съ запахомъ корицы.
Главное же украшеніе его кабинета состояло въ живописи: въ углу помщались образа, съ лампадкою и воткнутою подъ ними вербою, и по сторонамъ ихъ, и внизу, об стны были обклеены картинами самаго разнообразнаго содержанія, тутъ находилось и изображеніе страшнаго суда, видъ какой-то обители стоящей на гор — похожей на кучу, и кусочки обоевъ, и сраженіе, и конфектныя бумажки, прощаніе съ милой, осифъ у жены Пентефрія, разукрашенное объявленіе о какой-то продаж, портретъ съ подписью: ‘генералъ всхъ войскъ европейскихъ и азіатскихъ’, и прочее….
Остальное имущество Никанора, при поступленіи его ко мн, все заключалося въ двухъ рубахахъ, такомъ же числ исподняго платья и трехъ манишкахъ, помщалось оно въ огромномъ сундук, крышка котораго, по примру стнъ, была обклеена картинками и цвтными бумажками. Имущество это помщалось на дн сундука, остальное же его пространство было завалено всевозможнымъ хламомъ, тутъ попадались и голенище отъ сапога, и кусокъ подковы, и порожняя бутылка, и такая вещь, которой и названія непридумаешь, такъ обломокъ чего-то, а чего — неизвстно, и Путь въ царствіе небесное и старыя, замаслянныя карты, и Богъ знаетъ чего тутъ только не было.
Кром бережливости, по характеру своему Никаноръ не отличался никакою особенно рзкою чертою, былъ онъ добръ, набоженъ, терпливъ, не слово-охотливъ и безукоризненно честенъ. Во всемъ, что касалось достоинствъ его собственной особы онъ былъ удивительно скроменъ, но ужъ за то хвастунъ непомрный во всемъ, что касалось его барина. Въ бесдахъ своихъ съ прочими деньщиками онъ или упорно умалчивалъ о барскихъ недостаткахъ или давалъ имъ видъ достоинствъ, хорошія же качества разукрашивались имъ до нельзя и обращались такимъ образомъ въ какіе-то героическіе подвиги. Если же кто изъ другихъ деньщиковъ, увлекшись его примромъ, начиналъ, въ свою очередь, пть подобный же панигирикъ своему господину, Никаноръ угрюмо молчалъ, длалъ видъ что не обращаетъ никакого вниманія, что все, дескать, твое противъ нашего дрянь: выденаго яйца не стоитъ, или совсмъ оставлялъ собраніе и махнувъ рукой, уходилъ во-свояси.
Вс интересы Никанора заключались въ интересахъ его барина, если я, напримръ, получалъ замчаніе по служб, Никаноръ оставался недоволенъ начальствомъ, и начиналъ философствовать, выражая то либеральное убжденіе, что оно хоть и начальство, а ошибаться всегда-таки можетъ. Вообще жилъ онъ не собственною жизнію, а барскою, даже единственное я замнялось у него множественнымъ мы, напримръ: ‘мы были въ гостяхъ, эта рубашка наша’, не значило, что баринъ здилъ въ гости или носилъ одну общую рубашку съ деньщикомъ, мы, говорилось только для большаго шику, по сил привычки и изъ убжденія, что деньщикъ есть нераздльное существо съ его бариномъ, чуть ли не часть барскаго тла.
Никаноръ, прослужившій деньщикомъ уже пятнадцать лтъ у разныхъ офицеровъ, обладалъ и всми деньщицкими особенностями. На первыхъ порахъ барина своего какъ-то дичился, смотрлъ тупо, на все отвчалъ: не могу знать-съ, слушаю-съ, какъ прикажете, на каждое приказаніе летлъ стремглавъ, безсознательно, сломя голову, сморкался съ помощію двухъ пальцевъ, отнюдь не стсняясь господскимъ присутствіемъ, и вообще во всемъ обнаруживалъ какую-то неловкость, одичалость, недоступность и боязнь къ барину. Впослдствіи, мало-по-малу, вс эти угловатости сгладились самя собой и мсто ихъ заступила откровенность, сознательное усердіе и полная, безкорыстная привязанность ко мн. Быть можетъ, походное время помогло этому сближенію, а быть можетъ и другія какія-нибудь причины, не знаю…. но перерожденіе къ лучшему, развитіе были явны. Боевая жизнь искони уже сопряжена съ извстнаго рода лишеніями и недостатками для каждаго, на комъ только лежитъ ея тяжесть, но взамнъ этихъ лишеній, каждый въ свою очередь разсчитываетъ и на пріобртеніе соразмрныхъ имъ выгодъ, офицеръ думаетъ отличиться въ кругу своей дятельности, солдатъ — въ своей, а деньщикъ — тотъ же солдатъ, на какія выгоды онъ разсчитываетъ? вознаграждается ли хотя нсколько трудъ его? Правда, благосостояніе его заключается въ благосостояніи его барина, отсюда истекаютъ и выгоды, но вдь вотъ вопросъ: всегда ли это такъ бываетъ? разв можно принять произволъ за непреложный законъ?… каковъ баринъ, какова его воля!
А между тмъ кто поручится, что трудъ его легче прямого солдатскаго, правда, онъ не такъ громокъ, не такъ блестящъ, но тмъ не мене заслуживаетъ уваженія и опредленной закономъ признательности.
Нужно было видть, съ какимъ самоотверженіемъ работалъ Никаноръ во все время похода, онъ словно и устали не зналъ: баринъ его отдыхалъ за него, и ужъ не вдалъ никакихъ заботъ, исключая чисто служебныхъ обязанностей. Онъ и разбудитъ, бывало, въ свое время, и самоваръ поставитъ, достанетъ провизію, и обдъ изготовитъ, вещи разберетъ и уложитъ, блье перемоетъ и заштопаетъ, а заболешь неравно — ухаживаетъ, лчитъ — все тотъ же Никаноръ. Онъ лакей, поваръ, онъ и нянька, и прачка, и портной, онъ же, наконецъ, и сестра милосердія, — все что хотите. Не разъ случалось, что по недостатку подводъ, тотъ же Никаноръ замнялъ обозную лошадь, таща, по нсколько верстъ, на своихъ плечахъ барскіе пожитки, и хоть бы слово ропота! какъ будто такъ и должно быть, утретъ только потъ съ лица, выпьетъ свжей водицы и опять свжъ и бодръ, и снова готовъ уже въ путь.
Разъ, на одномъ ночлег, случилось со мной довольно грустное обстоятельство: я забылъ небольшой чубукъ съ трубкой, изъ котораго привыкъ уже постоянно курить въ поход. Вернуться было невозможно, а Никаноръ отправился съ обозомъ впередъ. Придя на мсто, я сообщилъ ему о своей утрат, онъ въ отвтъ на это покачалъ головой, пожаллъ о ея двухъ рублевомъ достоинств и, разсуждая о чемъ-то самъ съ собой, отправился хлопотать объ обд. Пообдавъ, я заснулъ богатырскимъ сномъ, и спалъ, кажется, часа четыре, если не больше. Проснулся и гляжу — нтъ, по обыкновенію, ни самовара на стол, ни Никанора, который въ это время всегда ужъ разбирался въ чемодан. Я всталъ, кликнулъ его — не откликается, на улиц, гляжу, нтъ, спрашиваю хозяина — не знаетъ. Что за чудо! Прошло часа два такимъ образомъ, мн ужъ становилось досадно, какъ вдругъ, вижу, бжитъ мой камердинеръ…. Я только что намревался намылить ему голову, какъ онъ ужъ предупредилъ меня:
— Что мало почивали сегодня, я запоздалъ, значитъ, въ Сташево бгалъ.
— Какъ въ Сташево?
— Да чубукъ вашъ принесъ, не пропадать же ему.
Здсь нужно замтить, что до Сташева было пятнадцать верстъ, слдовательно, туда и обратно тридцать, приложивъ сюда еще пятнадцать верстъ сдланныхъ походомъ, выйдетъ сорокъ пять верстъ въ одинъ день, безъ отдыха, вмст съ прочей работой. Право, вдь и это своего рода подвигъ! правда, безразсчетный, негласный, но за то полный того безграничнаго усердія, которое можно встртить только въ преданномъ деньщик.
И такихъ подвиговъ не одинъ, и не два было!…
Когда я раненый лежалъ въ деревенской хат, Никаноръ спасъ мою жизнь, и опять-таки не громкимъ подвигомъ, не вынесъ онъ меня изъ огня, не вытащилъ изъ воды, нтъ, а просто, своимъ неусыпнымъ попеченіемъ. Стоя, по цлымъ ночамъ, у изголовья моей кровати, онъ выслушивалъ бредъ мой, раздляя самъ мои страданія, онъ облегчалъ ихъ, какъ только могъ, утшалъ какъ ребенка, наблюдалъ за малйшимъ моимъ дыханіемъ и почти воскресилъ меня.
Мирно, тихо, словно какъ съ роднымъ, а не со слугой прожилъ я двадцать пять лтъ съ этимъ человкомъ и въ это время узналъ его, какъ самого себя. Онъ уже давно отслужилъ срокъ своей деньщицкой службы и оставался у меня изъ преданности, да иначе и не могло быть: куда было идти ему? Въ деревню, на родину, — онъ, было, и побывалъ на ней, да родина забыла его, и самъ ужъ онъ отвыкъ отъ деревенской жизни, другимъ бы въ тягость былъ онъ тамъ и себ на посрамленіе. Искать мста? То-же какое выдастся!… работать много и не подъ силу ужъ, а даромъ кормить никто не станетъ, такъ и приходится на старости лтъ слоняться изъ дома въ домъ. Подумалъ Никаноръ, да и остался на старомъ пепелищ, по прежнему старался работать, ворчалъ, когда другіе его дло длали, возился съ моими ребятишками и умеръ на моихъ рукахъ, на своей постел, въ своемъ кабинет, который въ послднее время еще боле украсился картинами, завщавъ изъ скопленыхъ имъ ста рублей, половину отдать на церковь, а другую отослать въ деревню, чтобъ на родной сторон помянули за упокой его гршную душу.
Познакомивъ читателя съ личностію моего Никанора, я хочу передать собственный разсказъ этого человка о поступленіи его на службу, и объ его деньщицкомъ жить-быть до опредленія ко мн въ услуженіе.
‘Такъ дло, по лтней пор было, подъ Илью подходило, взяли меня въ рекруты, очередь дошла. Какимъ это порядкомъ длается нечего разсказывать, сами изволите знать, ваше благородіе, привели подводу съ отдатчикомъ, привезли въ присутствіе, лкарь осмотрлъ, нтъ ли, значитъ, болзней какихъ, ростъ смрили, лобъ забрили, пригнали рекрутскую одежу и длу конецъ, церемонія небольшая, не Богъ знаетъ кто — мужикъ! Оно извстно, теперича статья прошлая, а въ ту пору хватало за душу, крпко щемило сердце, да какъ и не щемить! Родился ты себ въ деревн, выросъ въ ней, то есть, и къ копоти-то мужицкой привыкъ, жилъ до двадцати годовъ при отц да при матери, одно слово, родители, да и прочіе вс деревенскіе не чужіе теб, кто сродственники, кто просто пріятели, который кумъ, который сватъ, который братъ крестовый, одна тетка простая, другая крестовая, а тутъ парни, двки, можетъ иная и по сердцу пришлась теб и совсмъ этимъ значитъ на вки вчные проститься слдуетъ, то есть, никогда на семъ свт и свидться не придется. Угонятъ на службу далеко, въ такое мсто, что ты и не слыхивалъ, и радъ бы на родимую сторонку сбгать, да бжать-то долго, опять же и законъ нетерпитъ, пожалуй, или ты ноги протянешь или они помрутъ, вдь на все воля Господня, двадцать пять лтъ не недля — полжизни человческой. Ну, а тутъ и страхъ одолваетъ, потому главное дло свычка, зналъ ты въ деревн свою работу не хитрую, когда косить, когда пахать, когда землю орать, ну и прочее все, какъ есть мужицкое, а то и на печи валяться или съ двками балагурить да на балалайк выструнивать, а служба, извстно, эвтаго дла нетерпитъ, своихъ порядковъ требуетъ. Оно точно, выходитъ, по простот и невднію больше боишься, потому какъ ничего ты не видалъ, окромя деревенскаго дыма ничего не нюхалъ, ничего, значитъ, не знаешь и понимать не можешь, а послужишь годика два-три, оботрешься, надлежащую снаровку возмешь и самъ увидишь, что глупъ былъ.
Такимъ-то манеромъ попрощался я съ родными, родители благословили, снабдили кой-чмъ, по сил возможности, и деньжонокъ дали, извстно, хоть и простые люди, одно слово, мужики, а сердце то-же свое имютъ. Взвалилъ я котомку за плечи, помолился предъ иконами, поклонился на вс четыре стороны, то есть, и людямъ, и избамъ, и полямъ, и лсамъ,— всему родному да знакомому, да и съ Богомъ! Повезли это насъ по деревн, такъ что реву-то было, описать невозможно, и бабы голосятъ и малые ребятишки пищатъ, собаки и т таково жалобно лаютъ, ровно прощаются, страсти да и только, словно покойника выносятъ, оно и то правду сказать, встртиться райз на томъ свт придется, значитъ, тотъ же покойникъ, только что живой.
Погнали далече насъ, шли, шли мы, долго шли. Утромъ это на зориньк разбудятъ, походъ заиграютъ, ну и шагаешь. Дорогой, ничего, весело было, смхъ, псни, извстно рекрутики все, народъ молодой, шутливый, у всякаго кой-какія деньжонки водились, тутъ на дневку придешь, роздыхъ дадутъ, идти можно. Въ городъ пришли, распредлили насъ, то есть, кому въ какомъ войск быть, мн въ пхоту досталось, въ М—ій полкъ, пятьдесятъ человкъ туда назначили, такъ и я съ ними попалъ. Принялъ насъ офицеръ, изъ полка нарочно пріхавши былъ, осмотрлъ какъ слдуетъ, опросилъ, все ли дескать получили, по списку проврилъ, далъ день роздыху, а тамъ чуть свтъ въ походъ, то есть, прямо на мсто служенія, на третьи сутки мы и къ полку прибыли.
Представили это насъ, какъ водится, по начальству, генералъ пришелъ, каждаго имя спросилъ, губерніи какой, разсчитали по ротамъ, въ ротахъ, какъ слдуетъ, на отдленія да капральства, значитъ, у каждаго, чтобъ свой ближайшій начальникъ былъ, ему ты долженъ во всемъ покорствовать, всякій примръ съ него брать, за всякой нуждой, все значитъ, къ ближайшему начальнику обращаешься, а эти офицеры — такъ нужды имъ до тебя мало, а теб до нихъ далеко, ну и не сходишься. Дали это намъ маленько пооглядться, по расправиться, во вкусъ войти, что называется, мужицкую грязь смыть, а тамъ и учить зачали.
Много я тутъ, ваше благородіе, въ эту пору надъ собой бдъ увидлъ, и далеко ушло, а не хорошо вспомнить! Учили, учили меня, вытягивали, вытягивали, а проку все мало, кто ихъ знаетъ, по рожденію что-ли я такой выдался, кости ли срослись, и самъ не вдаю, а только много грха было, какія средствія не принимали, ничто не беретъ. И самъ-то радъ бы радехонекъ сдлать какъ слдуетъ, иной разъ стараешься, стараешься, до поту лица дойдешь, натужишься весь такъ, что еле не лопнешь, кажись вотъ одна минуточка и тресну, а глядишь хуже того выйдетъ. Даже злость на себя беретъ, потому изъ этакаго кажись пустящаго дла ты всякое претерпніе имешь, опять же обидно, жилъ ты себ въ деревн, такъ не то что ходилъ, а и всякую работу справлялъ какъ слдуетъ, лностью да неумньемъ никто не попрекалъ, а тутъ теб говорятъ: и ходить-то ты не умешь, и стоять не умешь, и глядть не умешь, ровно зврь лсной. Пуще всего правый бокъ у меня подгулялъ да плечо лвое, никакъ я, значитъ, не могъ эти части промежъ себя въ порядокъ привести, бокъ выставлю — плечо опущу, бокъ завалю — плечо выставлю, оказія да и только! И чего это не длали со мной, всякія, то есть, зати выдумывали, и ружья то на плечо клали и мшки съ пескомъ, чтобъ значитъ осло оно, не подается что хошъ!
Я въ третьей рот состоялъ, унтеръ-офицеръ у меня былъ, Иванъ Трофимычъ прозывался, бдовый такой, что не приведи Господи, одно слово — лютый человкъ, а пуще всего меня не любилъ, значитъ опять за одиночку все, потому велъ я себя какъ слдуетъ, ни въ чемъ дурномъ замченъ не былъ. Извстно, унтеръ-офицеръ въ рот власть иметъ великую, ротный командиръ побываетъ разъ въ день, обойдетъ, съ нашимъ братомъ поздоровается, пищу пригубитъ, провинился кто слишкомъ — на счетъ взысканія распорядится, да и шабашъ, дло свое справилъ, а у унтеръ-офицера ты завсегда на глазахъ, такъ ему и допекать-то тебя способно: не такъ прошелъ, не-такъ взглянулъ, ну и виноватъ значитъ, отдувайся на свой коштъ, одно слово — сила.
Бывало стоишь ты себ на ученьи, кажись все на теб въ порядк какъ слдуетъ, хоша бы какое начальство пріхало ничего замтить не можетъ, а придетъ Иванъ Трофимичъ безпремнно какое ни на есть упущеніе отыщетъ, то носокъ не такъ глядитъ, то пуговица покосилась, то лицо не на мст, ну и молчишь, слушаешь, потому резоновъ никакихъ не принималъ и на все въ своей рук отвтъ имлъ. Пуще всего онъ марширокку любилъ, самое-то есть радостное его дло было, скомандуетъ: ‘тихимъ учебнымъ шагомъ въ три пріема!’ такъ даже глаза засверкаютъ.— Изволите знать, ваше благородіе, это значитъ: на одной ног ты стой, а другую подымай, подымешь — на всу держи, пока не скомандуетъ: ‘разъ!’ скомандовалъ — на об встань. Такъ вотъ такимъ-то манеромъ, бывало, Иванъ Трофимычъ на одной ног и держитъ, держитъ, а самъ ухмыляется, ужъ и видать что ему по душ это, ‘носокъ!’ покрикиваетъ, да только посматриваетъ, который, то есть, подался на сторону такъ онъ кулакомъ въ скулу и подопретъ, отвсно поставитъ, опрокинулся на другую сторону, ну и тамъ то-же поддержка. Большую сноровку по этой части имлъ. Театръ у насъ въ рот играли, такъ онъ завсегда генераловъ представлялъ, какъ это разкричится гд слдуетъ, пойдетъ нагоняи задавать, такъ ровно и взаправду генералъ. То-же фельдфебель у насъ въ рот былъ, тотъ больше любилъ форсу задать, въ халат ходилъ, всякое свое хозяйство держалъ, чай завсегда пилъ, курилъ Жуковскій изъ чубука длиннаго, ну и гости то-же къ нему зжали. Теперича въ имянины его или въ ротный праздникъ гостей соберется много, кадрель танцуютъ, который изъ нашего брата въ большей милости находится, тотъ, значитъ, чай, кофій разноситъ, угощеніе разное. Важно себя держалъ, по господски, да пожалуй, что другому господину и не удастся такъ, а только ничего, солдатика безъ нужды не трогалъ. Иванъ Трофимычъ завсегда съ нимъ компанію водили, вмст въ три листа поигрывали, такъ и пущую силу имли.
Учили меня, такимъ манеромъ, безъ малаго что полтора года, оно бы и больше прошло да захворалъ я, крпко бокъ ломить зачало. Отправили въ гошпиталь. Признатся, я бы и радъ былъ, по крайности хошъ отдохнулъ бы маленько, поокрпъ, да болзнь-то ужъ оченно одолла, пролежалъ три мсяца, сильно хворалъ, даже въ безпамятств находился, да видно рано помирать было, на тотъ свтъ не приняли, пособилъ Господь — поправился, только что больно слабъ сталъ, пуще всего ноги да руки совсмъ развинтились, словно отрзанныя, даже ружье не держится. Зачали это опять меня вытягивать, хуже прежняго пошло, Богъ вдаетъ чмъ бы и кончилось, да видно ужъ мн на роду своя линія была написана. Перевели Иванъ Трофимыча въ другую роту, съ новымъ унтеръ-офицеромъ я поладилъ, шибко выпить любилъ, купилъ ему разъ-другой по полштофу, такъ и все ладно. Тутъ спасибо ротный командиръ увидалъ, фельдфебель то-же подосплъ, ‘слабъ, говорите совсмъ во фронтъ не способенъ’, взяли да и перечислили въ нестроевые, неспособными второго разряда прозываются, отсюда значитъ и въ деньщики берутъ.
Радовался я въ ту пору не мало, думаю по крайности отъ каторги избавился, своей срамоты не увижу больше. Оно извстно, и денщицкая служба то-же не фортуна какая, званіе небольшое, вкъ имъ и будешь, а главная причина къ какому барину попадешь, все значитъ отъ господъ зависитъ. Генеральскій деньщикъ въ часахъ съ цпочкой ходитъ, полковничій свою силу иметъ, капитанскій — тоже по своей части, ну а просто офицерскій, что грха таить, сами изволите знать, послдняя статья, самое, то есть, ничтожество! Капитанскому, теперича, деньщику фельдфебель завсегда руку подаетъ, по имени по отчеству величаетъ, чай вмст пьютъ, потому нельзя, человкъ нужный, вс порядки своего барина знаетъ. Опять то-же какой баринъ по характеру выдастся, иной добрый, а другой хуже Ивана Трофимыча, одинъ богатъ, а у другаго только что эполеты блестятъ, а самъ то-же на солдатскомъ продовольствіи состоитъ, всякихъ бываетъ!
Оно точно, ваше благородіе, двадцать пять лтъ прослужить не поле перейти, навидался я всего, и худого, и хорошаго, и просто средственнаго, у многихъ господъ служилъ и за всхъ Бога молю, иной разъ и круто приходилось, да что длать, горькаго не попробуешь — сладкаго не узнаешь, извстно человкъ безъ грха не живетъ.
Поступилъ это я для начала встовымъ на капитанскую кухню, ужъ такой порядокъ заведенъ былъ, что при ихней кухн, для всякой надобности, завсегда двое встовыхъ состояло, настоящей прислуги то-же двое было, деньщикъ да двушка, потому капитанъ были женатый и дтей имли, деньщикъ на кухн да при барин, ну а двушка, еклой звали, та значатъ по своей части. Нашему брату работа извстно какая: дровъ наколоть, воды принести, печки затопить, сбгать куда пошлютъ, вотъ и все, ну и пособить тоже гд слдуетъ, когда кострюльки вычистить, когда посуду перемыть, когда другое что. Я же сапожное мастерство смекалъ, такъ иной разъ барын на башмачки гд заплаточку положишь, гд подметку подкинешь.
Ихъ высокоблагородія оба не то что бы, какъ есть, нмцы были, а шведы, жили они промежъ себя въ согласіи, какъ слдуетъ мужу съ женой, и нашего брата, грхъ сказать, не обижали, безъ нужды не взыскивали. Главная причина, что во всемъ большой порядокъ заведенъ былъ. Встанутъ это утромъ часовъ въ семь, напьются со всей семьей чаю, кофею, капитанъ на службу пойдутъ, барыня по хозяйству начнутъ, что сами сдлаютъ, что прикажутъ, работы не мало, потому хозяйственно жили, и на кухню надо заглянуть, и въ погребъ понавдатся, и то, и другое, и третье. Извстно достатки не Богъ знаетъ какіе, а расходовъ много, вотъ только что хлбъ да говядину завсегда артельщикъ поставлялъ, а прочее все то-же денегъ требуетъ, такъ оно безъ своего глазу и нельзя, опять же и коровенку держали, куръ, такъ ово обо всемъ навдаться слдуетъ. Тамъ дтей учить сядутъ, каждый Божій день по два часа учились, отучились — гулять, тутъ капитанъ придутъ, обдаютъ, отобдали — отдыхаютъ, вечеромъ разговариваютъ, книжку читаютъ, а не то баринъ трубку покуриваетъ, барыня за какой ни есть работой сидитъ, рукодльемъ занимается, иной разъ и въ гости придетъ кто, свои офицеры мало жаловали, а больше изъ постороннихъ, шведы то-же, посидятъ, побалагурятъ, чаю напьются и разойдутся, тутъ значитъ ужъ весь домъ на покой. И вся, то есть, жизнь такъ, день ко дню ровно пригнана, вотъ только что по воскресеньямъ въ ихнюю церковь здили, киркой прозывается. Больно сноровисто жили, лишняго пятака нигд не передадутъ, потому и деньги завсегда водились, въ долгъ не брали, а на чистоту все, не то что у другихъ, сегодня все тащи, а завтра зубы на полку клади, не было богатства да и нужды не видали. Дти одты чисто, сама барыня то-же, въ комнатахъ ни пылинки, каждая вещь свое мсто знаетъ, и цвты на окнахъ, и зановсочки, и картинки висятъ, и мебель какъ слдуетъ, свои же мастеровые работали, домашними, то есть, средствами, такъ оно и не дорого и красиво.
Пробылъ я, ваше благородіе, у капитана безъ малаго что годъ, пожалуй и дольше бы остался, да мсто выискалось. Прибылъ въ нашъ полкъ офицеръ новый, только что значитъ изъ корпуса выпущенъ былъ, потребовалъ деньщика, меня и назначили. Не больно хотлось мн съ старымъ житьемъ разставаться, къ капитанской-то кухн я и попривыкъ, ну а тутъ, извстное дло, мсто новое и порядки новые, опять же боишься, думаешь каковъ-то еще баринъ будетъ, да объ этомъ нашего брата не спрашиваютъ, супротивъ воли начальства не пойдешь.
Помолился это я Богу, да и началъ такимъ манеромъ свою деньщицкую службу.
Барина моего Семеномъ Николаичемъ звали, и фамилія ему была Ситкинъ. Молодой такой, изъ себя красивый, тоненькій претоненькій, тихій да скромный, словно красная двушка, и характеръ значитъ такой мягкій имли, не то что чего другого, а и грубаго слова отъ нихъ не слыхалъ, бывало иначе и не говорятъ: ‘пожалуйста Никаноръ то-то сдлай,’ или ‘пожалуйста туда-то сходи’, ужъ такая ихъ добродтельная душа была, вотъ только что порядковъ службы не зналъ и никакъ, то есть, къ этому длу принаровиться не могъ, по нежеланію-ли или можетъ въ корпус не обучали этого я не могу сказать, а только на ученьи, теперича, все это перепутаетъ, въ караулъ-ли, на дежурство-ли пойдетъ, завсегда замчаніе получитъ, потому и начальство не очень любило ихъ.
Начали жить мы съ бариномъ, вижу ничего — жить можно, мн значитъ пару платья справилъ, ну и прочее все, извстно, деньщицкое, сапоги тамъ, бльишко кое-какое, по сил возможности, даже другіе деньщики завидовали. Опять же у самого все въ порядк, какъ слдуетъ быть, одежда съ иголочки, чемоданчикъ съ бльемъ, сапогъ три пары, часы, окромя того всякое хозяйство, что въ дом требуется, хоша и по маленьку всего, а на первыхъ порахъ есть, за подсвчникомъ иль за ложкой въ чужой домъ не побжишь, однхъ чайныхъ ложекъ никакъ полдюжины было, да столовыхъ штуки четыре, значитъ про насъ съ бариномъ хватитъ. Деньжонки то-же водились, родители по началу снабдили. Я и кушанье готовилъ, на капитанской-то кухн поприглядлся, такъ оно и сподручно было, ничего выходило, сть можно, обдъ какъ слдуетъ — офицерскій, когда супъ, когда щи, котлетки срубишь — подъ соусомъ пустить, когда блинчики, кашу заваришь, не мудреное дло.
Живемъ мы такимъ манеромъ хоть куда, значитъ и своему званію прилично и другимъ не въ обиду. Гостей позвали, своихъ же офицеровъ, баринъ какъ въ нов были, потому познакомиться желали, дло не худое, пирогъ справили. Ну, извстно, гости какъ гости, свои люди, народъ молодой, холостой, чинится да ломатся нечего, вина въ достачу было, значитъ весело. Кто охмллъ, а кто только въ куражъ вошелъ, опять и такіе случались, что ничего не пьютъ, сами изволите знать, ваше благородіе, человкъ не ровенъ, всякихъ людей на свт есть, и пьющихъ, и не пьющихъ. Тутъ кто въ карты слъ играть, кто псни поетъ, кто такъ себ балагурить, смхъ, говоръ, иные цлуются, обнимаются, значитъ во хмлю такіе ласковые, рюмочные пріятеля. Баринъ мой то-же къ картишкамъ прислъ, смотрлъ, смотрлъ сначала, а въ голов хмль бродитъ, заохочиваетъ, храбрости поддаетъ, не вытерплъ, самъ играть зачалъ.
Такая это у нихъ игра была, штосомъ прозывается, которая карта значитъ куда упадетъ, направо иль налво, въ томъ и хитрость вся. И диковинное дло, не то чтобы денегъ много водилось, вотъ только что ротные командиры да казначей, т опять свои средства имютъ, а эти субалтерны такъ гроша за душой нтъ, у другаго и деньщикъ-то въ такой одеж ходитъ, что только одно званіе иметъ, у самого одинъ мундиришка на плечахъ, а играютъ, и деньги на стол лежатъ, ужъ это значитъ натура такая, то есть, противустоять ей никакъ невозможно, что карта, что рюмка, такъ и тянетъ, послднее выложитъ. Иной бываетъ и выиграетъ, тутъ гд бы пріостановится, деньгу приберечь аль употребить на что путное, такъ нтъ, спуститъ, то есть, кажись бы и не на что, а безпремнно спуститъ. Извстно, легко наживешь, а проживешь еще легче, игра такая бсовская! Теперича, денегъ нтъ, такъ на всякую вещь играютъ: часы, шкатулка, бритва, собака, шинель, что подъ руку попадется. Адъютантскій коверъ такъ у десятерыхъ господъ перебывалъ, такъ квартирьеромъ и прозывался. А не то такъ до трети, до жалованья, значитъ казначей платитъ. Пуще всего эта игра водилась какъ жалованье раздадутъ, потому все кой-какія деньги есть, опять же другой получитъ безъ малаго что ничего, такъ поднятся думаетъ, ну и играютъ, начнутъ шутя, съ мелочи, а кончатъ ассигнаціями.
Долго въ этотъ вечеръ играли у насъ господа, къ утру ковчили, проиграли Семенъ Николаичъ, не могу сказать доподлинно сколько, а только проиграли. Разошлись это гости, гляжу, баринъ мой деньги считаетъ, а у самого на лиц только что слезъ нтъ, ‘ступай, говоритъ, Никаноръ, я самъ разднусь.’ Ушелъ я. Оно точно, ваше благородіе, что другому и проигрывать и выигрывать дло привычное, сидитъ себ да только кулакомъ по столу постукиваетъ, бита-дана, бита-дана, извстно тертый кулакъ, а Семенъ Николаичъ, статься можетъ, въ первый разъ въ своей жизни и карты въ руки взяли, такъ по неопытности имъ куда тяжело было денегъ лишиться. Пришелъ это я утромъ комнату убирать, вижу на полу соръ, пепелъ, карты, бутылки валяются, баринъ спитъ еще, да самъ-то такой блдный, дышетъ тяжело таково, такъ меня даже злость взяла, думаю себ: зачмъ мы это гостей-то звали? удивить никого не удивили, а только ровно чорта въ домъ пустили. Собственно не денегъ жаль, Богъ съ ними, все одно что потерялъ аль ограбили, махнулъ бы рукой да и шабашъ, а куда жаль барина было, потому совсмъ онъ съ этого вечера перемнился, какъ другимъ человкомъ сталъ. Всмъ это недоволенъ, то не такъ, другое не такъ, служить хуже прежняго зачалъ, дома ему не сидится, присталъ къ адъютанту да къ нему и ходилъ все въ карты играть. Извстно, сначала отъиграться хотлось, а тамъ и втянулся, отстать-то и трудно, то есть, и радъ бы, да только что силы не хватаетъ. Пробовалъ было я ему говорить: такъ и такъ, не хорошо молъ длаете, такъ онъ же на меня и вскинулся, посл-то ему и совстно стало, потому правда глаза колетъ, а на первыхъ порахъ огрлъ. Бывало только что пообдаетъ, такъ и наровитъ какъ бы поскорй изъ дому улизнуть, вернется къ утру, проспитъ часу до перваго, встанетъ какъ шальной ходитъ, скучно это ему, тоска беретъ, прежде писалъ, книжку читалъ, а тутъ ужъ какое дло, въ голов не то, да опять же и время нтъ. Который вечеръ дома, такъ и приняться за что не знаетъ, начнетъ писать — броситъ, книжку возьметъ — заспитъ. Ни порядку, ничего нтъ. Прежде бывало всякая вещь свое мсто знала, на стол письменномъ завсегда самъ прибиралъ, гд слдуетъ лежать ножичку — тутъ и лежитъ, гд карандашъ — тутъ и есть, тамъ перушки, здсь чернильница, подсвчники, все какъ пришито было, а тутъ кто ихъ знаетъ, опротивло имъ что-ли все, а только ты уберешь какъ слдуетъ, глядишь къ вечеру ровно домовой гулялъ, что на полу, что на окошк, что на стул валяется, даже смотрть не хорошо. Вижу я это разъ часовъ у барина нтъ, хотлъ спросить ихъ, а не спросилъ только, потому думаю коли пошелъ по этому пути, такъ ужъ нашего брата не послушается, выходитъ зачмъ разтравлять понапрасну, стало быть судьба такая. Покачалъ я это головой, да съ тмъ же и остался, сказывали люди, что у адъютанта часы видли, а только и тамъ не долго были, кто ихъ знаетъ!
Съ полгода, ваше благородіе, тянулись мы, и не хорошо а жилось, безъ хлба еще не сидли, извстно, не все же проигрывать, иной разъ и выиграетъ. Только гляжу, баринъ мой зачалъ все больше дома сидть, съ недлю мста никуда носу не показываетъ, а самъ все думаетъ о чемъ-то и такой печальный, препечальный, въ ту пору глядя на него и у меня сердце надрывалось. Жалость беретъ, думаешь, и молодой и красивый такой, и душу добрую иметъ, только бы жить да благоденствовать, а выходитъ человкъ самъ себ виной. Какъ теперь помню, прихожу это я къ нему разъ поутру денегъ просить на расходъ, ‘пожалуйте молъ, Семенъ Николаичъ, денегъ на обдъ’, ничего не сказалъ, молчитъ, гляжу открылъ одинъ ящикъ, шарилъ, шарилъ — пятакъ вынулъ, другой — гривну нашелъ, по карманамъ пошелъ, собралъ копеекъ тридцать да и даетъ, ‘на, говоритъ, чего не достанетъ потомъ отдамъ, мнять не хочется’. Взялъ это я деньги а самъ и думаю: размнялъ бы ты безпремнно, да мнять то нечего, вымнено все. Унизиться-то ему предо мной не хотлось. Плохо, вижу, и барина-то жаль да и самому не весело, извстно, барину хорошо и деньщику лучше, все перепадетъ кое-что, а тутъ платьишко-то у меня обносилось да и сапоги то-же худы стали, что длать. Жалованье было впередъ забрано, значитъ съ этой стороны выжмешь не много, это мн казначейскій писарь сказывалъ. Пробовали занимать — не даютъ, потому и у прочихъ господъ то-же карманы не туги, да опять же если и займешь такъ отдавать нечемъ, прислалъ адъютантъ красненькую, ну а это, извстно, какія деньги, съ одного конца тронулъ, а другаго и нтъ. Лавочникъ то-же пересталъ врить, значитъ куда не оглянись, везд бды!
Жили и дожили мы съ бариномъ до того, что и обда не на что изготовить. Оно другимъ господамъ бываетъ и это съ родни, потому главное и достатки не большіе да опять же и никакого разсчету не знаютъ, заврутся деньги — ничего не жалютъ, а нтъ и такъ пробавляются, ну, а Семенъ Николаичъ внов были, ничего такого не пробовалъ, потому жилъ себ при родителяхъ, значитъ, никакой заботы не зналъ, въ корпус то-же хлба казенные, вотъ оно съ непривычки и трудно, и обидно, и другихъ совстно. Я-то изъ роты харчился, ну а баринъ то-же амбицію имли, этого не длали, бываютъ другіе господа, что окромя солдатской пищи другой и не знаютъ, да ужъ что за господа это, и не глядлъ бы! Извстно, хорошее ли дло съ деньщикомъ изъ одной чашки хлебать?
Серебро жиду заложили, прожили и эти деньги. Сахаръ да чай въ долгъ врили, булочникъ то-же на книжку отпущалъ, ладикалонъ безъ денегъ давали, такъ мы вмсто обда все чай пили, а замсто свчъ когда ладикалонъ жгли, а когда и потемками обходились. Занялъ я это время, кума тутъ у меня жила, у ней цлковый, да такъ съ той поры и не отдалъ, ужъ больно жаль барина было.
И пошла это, ваше благородіе, не жизнь, а сущее бдствіе. Иной разъ родители кое-какія деньжонки пришлютъ или что изъ жалованьишка прихватимъ, сюда отдашь, туда приплатишь, того другаго успокоишь, какъ говорится, денегъ и не увидишь, такъ по рукамъ и разойдутся, оно, извстно, не тысячи какія, удовлетворишь кого слдуетъ, такъ на вс зати одна мелочь и останется. Больше все въ долгъ перебивались, много никто не-врилъ, а по маленькому все, ну, а это какая жизнь, ставятъ теб все въ три-дорога, счеты знай подаютъ, а тамъ плати чмъ хочешь. Играть баринъ почти что перестали, потому, первое дло, не на что было, да опять же и надола имъ эта коммерція, тутъ съ адъютантомъ они не поладили что-то да такъ на этомъ и кончили, опосля не играли. А все же разорила насъ карта, поправиться куда трудно было, оно бы, пожалуй, и можно да только не такому человку какъ Семенъ Николаичъ, потому очень добрую душу имли. Теперича заведутся деньжонки, подетъ это купить что, не торгуется, гд гривну заплатить слдуетъ — онъ дв, малый ребенокъ и тотъ его проведетъ да надуетъ. Помню это разъ баба ягодъ принесла, оно извстно пустое дло, плевка не стоитъ, а только деньга счетъ любитъ, запросила это она, не помню сколько, для примра хоть десять копеекъ положимъ, за пятакъ бы отдала, а онъ возьми да и дай ей двугривенникъ, вотъ и все такъ, бывало, купитъ чего на четвертакъ, а полтинникъ проздитъ, какая же экономія тутъ. Всякому то-же на водку даетъ, за дло не за дло, ему все равно, разъ писарь приказъ принесъ, на лишнее дежурство нарядили, ну, кажись, какая тутъ радость, такъ нтъ — онъ и тому на водку. Такая ужъ ихъ натура была, никому значить отказать не могли. Съ господами пойдутъ куда, опять не мало денегъ оставятъ, послднія выложитъ, а себя не уронитъ, свое неимущество не выкажетъ.. Въ гости придетъ кто, то-же давай закуску, чтобъ все какъ слдуетъ было. На свою потребу я денегъ почитай что никогда не просилъ, потому знаешь — есть такъ и самъ дастъ, а нтъ — нечего и спрашивать, проси не проси все одно. Да опять же какъ и надодать человку, видишь что нтъ, ну и молчишь себ объ чемъ можно, перебиваешься, кое-какъ Господь Богъ хранитъ.
Маетная жизнь была, ваше благородіе, куда трудная да требовательная! Богатому человку и служится иначе, а безъ денегъ истинно что одна жалость только. И однься, и прокормись, и званіе свое не урони, и порядки соблюди, и себя покажи гд слдуетъ, да что и говорить, сами знаете, извстно офицерское дло, въ дырявомъ сюртучишкъ да въ плохихъ сапогахъ на улицу не выйдешь, а требуется чтобъ лоскъ да блескъ былъ, въ харчевню то-же не пойдешь, потому званіе не позволяетъ, пальцемъ покажутъ, а наровишь куда по-чище, въ трактиръ аль растаранъ какой, тютюну то-же не покуришь, а подавай турецкаго аль Жуковскаго, другой бы и радъ былъ, да только эполеты на плечахъ мшаютъ, требы-то, то есть, барскія — да средства мщанскія, такъ вотъ оно одно съ другимъ и не сходится, извстно, какъ въ солдатской псн поется: ‘по три денежки на день, куда хочешь туда днь’. А тутъ къ тому же и кровь молодая, до всего значитъ охочъ больно, такъ оно и куда трудно, то есть, не приведи Господи, иной разъ пожалешь, что и родился ты въ барскомъ званіи.
И кому мы только не задолжали это время, видимо невидимо, и лавочнику, и булочнику, прачк, извощикамъ, сапожнику, портному, въ погребъ, въ трактиръ, своимъ офицерамъ, то есть, это кажись которые только люди въ город торговали иль какимъ промысломъ занимались, всмъ должны. Оно извстно и по немногу, кому рубль, кому гривну, а только въ куп-то больше тысячи было, на ассигнаціи тогда считали. Опять же каждый хоть и алтынъ свой терять не хочетъ — кричитъ, выходитъ еще хуже, по крайности одному бы человку были должны такъ ужъ его и знай, а тутъ и молва не хорошая и каждаго ты за всякое пустящее одолженіе умасливай да упрашивай, иной разъ ругаютъ тебя, можно сказать, до безчестія, а ты стоишь только да глазами хлопаешь, ровно и взаправду долженъ такія слова слушать, потому извстно говорить нечего, да опять же изъ вры вышелъ.
Тянулись мы съ бариномъ такимъ-то манеромъ года съ три. Родители ихъ это время померли, такъ мы и остальные достатки потеряли, не знаю чмъ бы и кончилось, только тутъ другой оборотъ случился, фортуна барину вышла.
Чиновникъ въ город жилъ съ племянницей, Настасьей Васильевной звали, то-же бдность, а только все насъ богаче. Барышня-то была сирота, такъ на попеченіи у своего дяди находились, а только куда ловкая да прыткая, опять и изъ себя ничего, то-же по французскому знала, на фортепьян играла, книжки читала, одно слово господская двица, значитъ, окромя денегъ все есть. Познакомился этта Семенъ Николаичъ, ходить къ нимъ зачалъ, пошелъ разъ, другой, третій, а тамъ все чаще да чаще, почитай что каждый вечеръ, а не то и утро все у чиновника сидитъ. Въ воскресенье да въ праздники и обдать ходилъ. Такъ съ три мсяца прошло. Я по молодости своей въ ту пору глупъ былъ, думаю себ: пущай ходитъ, вдь не въ худой домъ, чмъ бы молодецъ не тшился, лишь бы не плакалъ. Только, извстно слухомъ земля полнится, начали поговаривать про барина, толки пошли, женихомъ называть стали, горничная у барышни жила, такъ тая трещала много.
Какъ провдалъ я такое дло, такъ даже понятіе въ себ потерялъ, потому у самого окромя долговъ ничего нтъ, Настасья Васильевна по богатству то-же въ родныя сестры годится, самимъ сть нечего, а тутъ значитъ жену на безкормицу беремъ, чудеса Господни да и только, ума не приложу!
Пошелъ я это въ церковь, части за барское здравіе вынулъ, чудотворцу Микол свчу поставилъ, думаю авось моими грховными молитвами угодникъ Божій отршитъ барана. Помолился я, такъ и взаправду видишь, что тотъ же ты человкъ да только чувствіе въ теб другое, потому всю надежду свою на святыхъ мужей возлагаешь, не попустятъ они худу быть. Домой иду, да такъ промежъ себя все раздумываю. И дорога-то мн была мимо дома Настасьи Васильевны, прохожу это я, въ окна гляжу, вижу сидитъ баринъ съ барышней у окна и ручку у ней цлуетъ. Такъ я, ваше благородіе, врите Богу, остановился это супротивъ ихъ и стою какъ вкопаный, ошаллъ словно дуракъ какой. Семенъ Николаичъ даже отвернуться изволили и прочь отошли, одежа-то на мн больно плоха была, такъ они, значитъ, признать меня не желали. Постоялъ, постоялъ я, опамятовался, домой пришелъ, такъ горе взяло, даже слеза прошибаетъ, и жаль-то барина и опять сердце и него беретъ, думаешь вотъ и сказалъ бы ему, урезонилъ, авось послушается, да и не смешь то-же, потому солдатъ, супротивъ своей линіи не пойдешь.
Помню, приходитъ это баринъ домой, веселый развеселый такой, ходитъ по комнат, поетъ все, да ровно сказать что-то хочетъ. Кошка у насъ была, такъ и тую ласкать зачалъ. Меня даже злость беретъ, выразить-то ее не можешь, значитъ еще хуже. Ходилъ, ходилъ, меня позвалъ. Прихожу. Посмотрлъ это онъ на меня, отвернулся да смется самъ съ собой.— Что, говоритъ, Никаноръ, я думаю теб платье нужно?— Какъ, говорю, Семенъ Николаичъ не нужно, вотъ хошъ бы сертучишка вашъ старенькій, опять же и сапоги, только что лоскъ есть, а все на своей подошв бгаешь.— Сходи, говоритъ, завтра къ портному, пусть сюда придетъ и мрку съ тебя сниметъ, да кстати и шанель съ басономъ, ливрею нужно сдлать, долгъ, говоритъ, я ему отдамъ и за новое заплачу.— Стою это я, ваше благородіе, и самъ себ не врю, уставилъ глаза въ спину барина да думаю: изъ этакой-то одежи, что даже запахъ противенъ теб, вдругъ шинель съ басономъ! Стою я, молчу, потому и говорить что не знаешь, совсмъ всякое соображеніе потерялъ. Гляжу вынулъ Семену Николаичъ синенькую, ‘на, говоритъ, на сапоги, да нужно будетъ намъ квартиру пріискать, эта мала больно, комнаты три, четыре надо. Я, говоритъ, Никаноръ вотъ что…. я, видишь ты, женюсь, слышишь?— Слышу, говорю, добрые люди давно толкуютъ, на все это воля ваша, коли такая надобность пришла, мн перечить не приходится, значитъ, говорю, такъ Господу Богу угодно, а только собственно по ранней младости вашей не ушло бы, то есть, такое дло, невстъ впереди много, повременить бы да повыбрать, товаръ-то это такой, что покупай его да оглядывайся, потому назадъ не берутъ, опять же долги ужъ оченно одолли, вс своихъ денегъ требуютъ, прачка приходила, говоритъ больше стирать не буду, вы съ бариномъ, говоритъ, чужой хлбъ задаете. Что-жъ, Семенъ Николаичъ, за что такую срамоту терпть? оно точно что безъ одежи нельзя ходить, а только я бы изъ старенькаго сюртучка вашей милости, опять же и басоны, шинель, пожалуй можно и безъ нее справиться, въ лавочку, аль куда я и на легк сбгаю’. Ничего, молчитъ. Глядитъ въ окно да смется промежъ себя.— Ладно, говоритъ, Никаноръ, Богъ дастъ все устроимъ, долги я заплачу, барыня у тебя будетъ хорошая, добрая, только служи усердно.— Радъ, говорю, стараться вашей милости, завсегда за ваше счастье Бога молю, только чтобъ опосля не каятся.
Поговорили мы съ бариномъ такимъ-то манеромъ, заказалъ это онъ мн одежу: сюртучную пару, жилетку, шинель съ басономъ, портному вс деньги сполна отдалъ, тотъ даже ровно и брать не хотлъ, такъ это ему, значитъ, въ диковину было, съ прочими долгами то-же расплатился, всхъ удовлетворилъ. Другую квартиру нанялъ, мебели накупилъ, горничную завелъ, все какъ слдуетъ, то есть, на удивленье всмъ.
Зажили мы съ бариномъ ровно въ раю какомъ, бывало даже смотришь на все это и глазамъ не вришь, полагаешь что собственныя очи тебя обманываютъ. И ужъ куда весело въ ту пору-то было! хлопотъ много, а ничего, бгаешь это съ утра до вечера, извстно свадебное дло, а даже и усталости не чувствуешь, и за барина-то радъ да и за себя то-же. Примрилъ это я новое платье, шинель съ басономъ надлъ, взглянулъ въ зеркало, такъ даже самому на себя только смшно стало. Что и говорить, радостное время было, тутъ и невстино приданое привезли и баринъ съ своей стороны то-же, выходитъ и разговоръ другой, только значитъ на себя воздосадовалъ, потому въ сумлніи ты находился, на милость Божію не понадялся, возропталъ грховно.
Свадьбу назначили, гостей позвали, нашъ генералъ и посаженымъ отцемъ у барина были. Ну свадьба, извстно, какъ у господъ водится, сами изволите знать. Въ церковь я тогда не здилъ, потому какъ свой человкъ на квартир оставался, то есть, за всмъ присмотрть, распорядиться, чтобъ значитъ упущенія какого не вышло. И полковничьи деньщики то-же для прислуги были взяты, а только главнымъ все же я оставался. Отиразновали мы свадьбу хорошо, всего въ достач и изобиліи было.
Начали жить можно сказать съизнова, потому прежде какая жизнь была, только что прозывалась такъ, а по истин каторга, опять же одиночество — скука! уйдетъ это баринъ на цлый день, длать теб нечего, ну и лежишь себ, иной разъ даже одурь возьметъ, а тутъ дло семейное, значитъ статья особая, работы больше, а и веселе какъ-то, на сердц радостне, чувствуешь что и ты то-же зачмъ нибудь на свт живешь, потому съ людьми, тутъ и горничная, и встовой для порядку, по крайности есть съ кмъ душу отвести, извстно, при людяхъ человку и смерть красна. Я опять кушанье господамъ зачалъ готовить, барыня-го внов были, такъ и стараешься, значитъ, чтобъ ей по вкусу выходило. Гости то-же иной разъ къ вамъ собирались, сами теперича здятъ, такъ нужно и къ себ звать, честь соблюсти.
Жили баринъ съ барыней промежъ себя согласно, да опять же не за что было и ссору подымать, оба такіе кроткіе да тихіе, что называется воды не замутятъ. Черезъ годъ у нихъ и дочка родилась, благословилъ Господь, много радости опять тутъ было, да не на долго только, бды нашли!
Зачалъ объ эту пору баринъ что-то больно задумываться, начнутъ говорить съ супругой, долго говорятъ, даже до спору у нихъ доходило. Барыня иной разъ и плакала, ну а тутъ видимое дло, отъ добра слезы не побгутъ. Задумалъ Семенъ Николаичъ службу мнять, гд, то есть, выгодне, оно бы и ничего, извстно, всякій ищетъ гд теб лучше, а то значитъ не хорошо, какъ я узналъ это посл, что баринъ взялъ за Настасьей Васильевной восемь тысячъ на ассигнаціи, да деньги-то съ краю и прожилъ: что на долги пошло, а остачу на басоны, на мебель, да на разныя тряпки перевелъ. Жить-то опять выходитъ не чмъ, прежде одинъ былъ, такъ оно хошъ иной разъ и воздухомъ пропитается, все теб въ глаза никто не тычетъ, рукъ не протягиваетъ да хлба не проситъ, ну а тутъ жена да ребенокъ малый, то-же кушать хотятъ, такъ и совсть мучитъ и жалость беретъ. И вспомнилъ я это, ваше благородіе, какъ угоднику Микол свчу ставилъ, чтобы, то есть, отршилъ барина отъ женидьбы, и взаправду лучше бы было, въ гибели жили и жаль барина было, а тутъ и пуще того сердце надрывается, потому не одинъ, и правый и виноватый страдаетъ, младенецъ Божій, и тотъ гибнетъ!
Страдное это время пришло, хорошаго-то какъ во сн!ъ отвдалъ, такъ и пуще того тягостне. Барыня день деньской плачетъ, баринъ ровно шальной ходитъ, ребенокъ, такъ и тотъ словно тоскуетъ, пошли это опять и вещи въ закладъ, и долги, у барыни разная одежа была понадлана, такъ и тая не устояла, потому поневол сть нечего, такъ извстно себя самого заложить радъ. Тутъ на бду въ походъ приходилось идти, съ деньгами оно бы и ничего, везд, хорошо, ну а безъ денегъ ни туда ни сюда, ни впередъ ни назадъ, ни вправо ни влво, жену взять съ собой не съ чмъ, оставить то-же не съ чмъ, жалованье, если раскусить его на дв части, такъ ни въ той ни въ другой и понюхать нечего, дядя къ себ не беретъ, у меня говоритъ у самого достатки не большіе, а ты теперича мужняя жена, что длать!
Тутъ барину случай вышелъ, въ коммиссаріатскую службу перешелъ. Продали это они вс вещи, выручили кой-какія деньжонки, да такъ на нихъ и ухали, меня съ собой не взяли, не то чтобъ я имъ не но враву пришелся или не нуженъ былъ, а собственно себя облегчить хотли, потому денегъ въ обрзъ было, да опять же сами не вдали какъ изъ жить придется.
Прощался это баринъ со мной такъ прослезился даже, подарилъ свое платьишко старое, два рубля денегъ далъ, ‘прощай, говоритъ, Никаноръ, не поминай лихомъ’, а самъ плачетъ, да оно и взаправду не весело было, вотъ двадцать лтъ прошло, а вспомнишь да раздумаешься, такъ словно за сердце захватитъ что, добрый былъ, а только въ пагубу ему доброта стала, не къ доброму повела!
Не долго Семенъ Николаевичъ и по коммиссаріату оставался, начетъ что-ли на него вышелъ, подъ судъ попалъ. Докторскій деньщикъ и хуже того сказывалъ, въ ту пору я плюнулъ да перекрестился, а оно и взаправду вышло. Самъ себя погубилъ человкъ! Не снесъ онъ тяготы-то своей, руки на себя наложилъ, тмъ и кончилъ! Настасья Васильевна опосля пріхали было къ дяд, тотъ ее и не признаетъ ровно, ‘ступай, говоритъ, куда хочешь’, а куда съ малымъ ребенкомъ днешься? Поплакала, погоревала она, послонялась по чужимъ домамъ, а тамъ…. Эхъ, ваше благородіе, лучше бы и не вспоминать, не на хорошую то-же дорогу попала…. извстно, нужда заставила!
Передалъ это меня баринъ поручику изъ нмцевъ, то-же въ нашемъ полку состоялъ, фамилія ему такая мудреная была и не припомню теперь. Прежде они по экономіи своей деньщика не держали, ну, а тутъ, какъ походъ объявили, такъ безъ человка и невозможно, потому трудностей много.
Про это время разсказывать нечего, походъ такъ извстно походъ и есть, дло и хлопотливое и стоющее, для нашего брата куда разорительное, непріятеля мы и не видали, а такъ, то есть, на всякій случай на готов были, прошли это верстъ семь сотъ, постояли на одномъ мст, долго отдыхали, даже одурь взяла. Извстно хошъ и на мст стоишь, а все никакого значитъ порядку завести не можешь, думаешь не сегодня такъ завтра опять погонятъ, ну и живешь словно на привал. Тмъ дло и кончили, сапоги стоптали, карманы поразтрясли, да и домой вернулись.
Пробылъ я у нмецкаго барина почти что два года, а сказывать про него много не приходится. Крпкій былъ человкъ, грошевый, во истину нмецъ, много я всякихъ господъ видалъ, а такого, почесть, что не встрчалъ больше. И не то, чтобъ совсмъ худой баранъ былъ, поглядть на него съ одной стороны такъ и пожаловаться не на что, нашего брата по напрасну не трогалъ, по служб исправенъ, себя содержалъ то-же какъ слдуетъ, въ чистот, а только и хорошаго ничего не было, потому главная причина жилъ ужъ оченно копотно. Извстное дло, всякъ человкъ не безъ слабости, свое, то есть, стремленіе иметъ, а этотъ росно изъ камня выточенъ былъ, одно слово — скудящій человкъ.
Службу свою исполнялъ въ строгости несказанной, то есть, этого чтобъ опоздать иль просрочить такъ и не вдалъ. Бывало ученье назначено ранымъ ранехонько, другаго барина такъ еле добудишься, толкаешь, толкаешь, за ноги стащишь, тогда только въ чувствіе придетъ, а этого и будить не смй, завсегда самъ встанетъ, ужъ такую снаровку взялъ, что ему, есть ученье, нтъ-ли, все одно — не спится. Въ караул, теперича, другіе господа, если мсто покойное, опасаться, то есть, нечего, вечеркомъ и на боковую себ — спятъ, а нмецкій баринъ, такъ его и солдатики вс прозывали, не то чтобы лечь, это Боже сохрани, а и чешуйки у кивера не растегнетъ, ходитъ себ цлую ночь изъ угла въ уголъ, ровно и взаправду дло длаетъ, только себя тревожитъ да и солдатика безъ нужды изморитъ, потому начальство бодрствуетъ значитъ, и нашъ братъ хочешь не хочешь, а подражай.
Не жаловали барина прочіе господа, ‘ходячимъ уставомъ’ звали, за то начальство любило оченно, поощряло завсегда, потому исполнительный офицеръ былъ. Извстно одинъ рабъ двумъ господамъ не служитъ, выбирай, значитъ, любое, или съ начальствомъ водись или съ своимъ братомъ ровней, а такъ чтобъ въ ту и другую сторону, такъ этого почесть что и не бываетъ.
Разъ, не помню за что именно, а только провинился мой баринъ, можетъ и не по своей вин, а попался, слдовало подъ арестъ посадить, да генералъ помиловалъ, потому прежде ни въ чемъ замченъ не былъ. Другому бы и понутру это, то есть, благодареніе Богу, значитъ отдлался, а этотъ самъ себя арестовалъ. Одлся въ форму, шарфъ надлъ, киверъ, чешуйки застегнулъ, одно слово — въ полномъ парад, полусаблю въ шкапъ спряталъ, заперся въ комнат, да такъ не вши, не пивши цлыя сутки, и просидлъ. Служба человкъ былъ, ну и вознесся значитъ, теперича самъ полкомъ командуетъ, до генерала дошелъ!
И всю, то есть, жизнь то-же куда форменную велъ, какъ часы заведеные иль машина какая. Все это у него значитъ расписано, когда встать, когда какое дла длать, когда обдать, чай пить, когда спать лечь, минуты не упуститъ, разв что служба помшаетъ. Въ гости, опять, никуда не ходилъ, а посл обда гулялъ только. Кушанье что готовить, такъ и на тое положеніе имлъ, въ воскресенье да въ среду лапшу молочную, такъ лапша и есть, на цлые два года и пошла. Такое ужъ росписаніе у него было и каждому блюду своя цна выставлена, противъ ее значитъ ничего не прибавитъ, тридцать копеекъ на обдъ отпуститъ и справляйся какъ хошъ, только что въ праздники лишній пятакъ отпущалъ, ‘у меня, говоритъ, разсчитано, тутъ какъ разъ на все хватитъ’, ну и точно хватало, потому размряешь, какъ велно, такъ и длаешь.
И во всемъ-то такой умренный былъ, не курилъ, хмльнаго, теперича, ничего въ ротъ не бралъ, картъ и въ руки не умлъ взять, вотъ только что чай больно любилъ, да и то бывало какъ сахаръ класть, такъ смотрть смхъ: ужъ онъ кусочикъ-то выбираетъ, выбираетъ, что ни на есть аккуратне выберетъ, да и тотъ великъ покажется, отломитъ и на прикуску отложитъ, потому стаканъ завсегда въ накладку пилъ, а остальные такъ въ волю, извстно напитокъ выходитъ не дорогой, угрызнетъ на зубъ — сладости мало, а званіе все же есть, значитъ и дешево и красиво.
Господа это разъ надъ нимъ подшутить желали, на чай къ нему собрались, трое пришли, ужъ они пили, пили, до невозможности, то есть, я три самовара наставилъ, такъ баринъ посл этого цлую недлю чаю и не пробовалъ, то есть, точно отродясь не зналъ его, даже шкатулку въ комодъ заперъ, чтобъ значитъ соблазну не имть. Великую власть пріобрлъ надъ собой, то есть, противъ положенія, хошъ ты тресни, ничего не сдлаетъ.
Молодой, изъ себя красивый да крпкій, а младости только ровно не зналъ. Къ женскому полу, теперича, не то чтобъ пристрастіе какое имлъ, а скоре боялся. Стояли это мы на квартир, дочь у хозяйки была, Авдотьей Семеновной звали, важная двка, кровь съ молокомъ, то есть, и искать такой такъ не скоро найдешь, — другой бы баринъ поэтому предмету всякое стараніе приложилъ, а нашъ куда теб, даже носъ воротитъ. И диви бы хлопотъ было много иль опасался чего, такъ нтъ, двка, то есть, сама забгаетъ, пожелай только, да ничто не брало, какъ крикнетъ это онъ разъ на нее, и за что самъ не знаетъ, значитъ за чмъ вотъ на глаза попадается, такъ тая сердечная слушалась да и непоказывалась больше, познакомилась съ другимъ нашимъ офицеромъ, да вмст съ нимъ и смялась надъ нмецкимъ бариномъ.
Точно забавный человкъ былъ, и велъ-то себя не по господски совсмъ, всякое, то есть, не касающееся до него дло, все самъ справлялъ, вотъ только что кушанье не готовилъ, а это самъ и въ комнат уберетъ, пыль вытретъ, сахару наколетъ, самъ и платье вычиститъ, одвается и не подступайся къ нему, воротникъ теперича застегиваетъ, такъ не возьметъ просто руками а бумажкой захватитъ, чтобъ кантъ дискать не замарать. Раздвается то-же самъ, платье это, такъ ужъ онъ укладываетъ, укладываетъ и бумагой-то переложитъ и салфеткой укутаетъ, ровно годъ надвать не придется. Починить что нужно, пуговицу пришить, все самъ, возьметъ это иголку, нитку полчаса вдваетъ, контятъ, контятъ, даже смотрть жалко, а мн не даетъ, ‘ты говоритъ, своими руками только перепачкаешь’, точно у меня руки не чисты, даже не слушалъ бы, махнешь рукой да и прочь пойдешь, пущай убивается коли самъ желаетъ!
И всегда это у него какое ни наесть дло найдется: то картинки обклеиваетъ, то какую коробочку, теперича изъ календарей царскіе патреты вырзывалъ, вставитъ это въ рамку и на стну повситъ, много накопилъ, то киверъ мломъ потретъ, то перчатки моетъ, въ пяльцахъ то-же вышивалъ, купилъ это разъ новаго ситцу на мебель, всю самъ околотилъ, ровно обучался мастерству этому, срамъ сказать, носки такъ и ти самъ штопалъ.
Копотно жилъ, такъ ужъ копотно, что не приведи Господи, а только и бдствій не видалъ, долговъ теперича никакихъ, на чистоту все, жалованья впередъ не бралъ, а получитъ это какъ слдуетъ въ свое время треть, разсчитаетъ, значитъ, на мсяцы, а тамъ что хошъ, супротивъ своего положенія не проживетъ, остатки останутся, спрячетъ. Была у него этакая кружка заведена, вотъ что на церковь сбираютъ, только что махонькая, и печать къ ней приложена, такъ это онъ туда остаточныя деньги спускалъ, прочіе господа экономической суммой ее прозвали.
Такъ вотъ, ваше благородіе, какой форменный человкъ былъ, тутъ и деньщику какая жизнь, ничего, то есть, ты себ ни худаго, ни хорошаго не видишь, такъ одна тягота только. Перехалъ это онъ на другую квартиру, со столомъ нанялъ, ну и меня отпустилъ, потому, извстно, была одна работа лапшу варить, а теперича, значитъ, и той не стало.
Пошелъ я тутъ по мытарствамъ гулять, все, то есть, съ мста на мсто слонялся, жилъ у многихъ господъ, почитай, что у трехъ иль четырехъ, а только не по долгу все, кто, значитъ, въ отставку вышелъ, кто перешелъ, а кому и просто не нуженъ оказался, такая ужъ перемнная линія вышла. Это то-же для нашего брата не подъ ладъ, потому не успешь ты одну сноровку взять, глядишь и другой требуется, что у одного барина хорошо, у другаго не годится, всякій, то есть, по своей части. Одинъ все спитъ, другой дома не живетъ, одинъ къ сапогамъ пристрастіе иметъ, лучше безъ хлба просидитъ, только чтобъ сапоги блестли какъ зеркало, другой все помады разныя покупаетъ, цлый день чешется да завивается, одинъ баринъ у деньщика на рукахъ, самъ, то есть, ничего не знаетъ ни одться, ни обуться, а другой окромя своей и деньщицкую службу справляетъ, одинъ ретивый, другой лнивый, одинъ простъ, другой гордъ, извстно, у каждаго человка своя струна есть, а ты къ ней, значитъ, принаравливайся, какъ она гудть будетъ, такъ и ты поступай.
Теперича маіоръ былъ у насъ въ полку, такъ тотъ, кажись, безъ худаго слова и жить не могъ, такъ его худострунной балалайкой и прозвали. Руками не обижалъ и не злой человкъ былъ, а безъ худаго слова ни лечь, ни встать, ни за хлбъ за соль принятся, ничего не могъ, такая ужъ у него привычка взята была, что ругаетъ ли онъ тебя, хвалитъ ли, приказываетъ ли, солдатъ ли учитъ, завсегда съ худымъ словомъ. Ну и солдатики любили его, потому манеру эту провдали, онъ цлый батальйонъ обзываетъ, соловьемъ заливается, а имъ смшно только. Опять же не только нижняго чина величалъ такъ, а и съ прочими господами все одно, безпремнно родителей помянетъ, ти и не обиждались на него, потому извстно у человка къ языку этакое слово пришито, можетъ съ колыбели далось ему, такъ и не радъ, а спуститъ.
Это я для примра говорю, что разные господа бываютъ. Теперича докторъ нашъ, даромъ что докторъ, а куда больно водку любилъ, какъ это десять часовъ поутру стукнетъ, такъ и кричитъ деньщику своему: ‘Иванъ! Фрухту!’ ну, Иванъ ужъ и знаетъ, что фрухтомъ рдька прозывается, тащитъ. Съ утра начнетъ, а къ ночи полуштофа глядишь и нтъ, въ одиночку и осушитъ, а хмленъ не бывалъ, такъ ужъ закрпилъ себя. Бывало господа спросятъ его: ‘Что молъ вчера длали, Иванъ Алексичъ?’ ‘Да ничего, отвчаетъ, въ четверомъ полуштофъ выпили, Иванъ Алексичъ зашелъ, Полигонинъ былъ, докторъ да я, вотъ мы, говоритъ, и осушили.’ А выходитъ, ваше благородіе, что все это одинъ человкъ, тотъ же докторъ, потому звали его Иванъ Алексичъ, а фамилія ему Полигонинъ была.
Опять же не то, что человкъ, а и скотина и тая то-же привычку иметъ, свой домъ знаетъ, а тутъ ровно цыганъ какой шатаешься, ничего, то есть, настоящаго у тебя нтъ. И у хорошаго господина служишь, а только, кажись, и на дурнаго бы промнялъ, только бы знать, что тутъ дескать твое и есть мсто, а не то, что перекладная какая-нибудь.
Попалъ я это на время къ нашему казначею, кучеръ у него заболлъ, то-же изъ деньщиковъ былъ, такъ онъ за мсто его меня въ кучера произвелъ, въ армякъ нарядилъ, бороду привязалъ, волоса въ кружокъ выстригъ, затылокъ подбрилъ, какъ слдуетъ, мужикомъ сдлалъ. Такая ужъ это наша служба пестрая, что, значитъ, всякое дло отъ тебя требуется, неумньемъ не отговаривайся, а на все свои способы долженъ имть, сказано, теперича, поваромъ быть — поваръ и есть, камердиномъ — камердинъ, сапожникомъ — такъ сапожникъ, кучеромъ — кучеръ, хоша бы, кажись, и бабье какое дло отъ тебя потребовалось и тое исполнить долженъ, и прачка, и судомойка, и горничная все ты, одинъ человкъ да только десять рукъ у тебя, одно слово — казенный деньщикъ.
Казначей своихъ лошадей не держали, а отпускались имъ, значитъ, казенныя, кормъ то-же шелъ, дрожки да сани старенькія генеральскія подарены были, такъ оно здить-то и сподручно. Бывало день-деньской съ утра до вечера все катаемся, когда по длу, а когда отъ бездлья, для форсу только, запряжешь въ пристяжку и дуешь себ — значитъ, казначейскую даму везешь. Это въ полку такъ ее прозвали, потому казначей холостой были, а жила у нихъ этакая, не то что барыня настоящая, не то что нашему брату ровная, а такъ середка на половин — нмка. Злющая баба была, куда шибкая да бойкая и изъ себя не красивая, ничего, то есть, въ ней и хорошаго-то не было, а власть большую имла, всмъ заправляла, казначей, теперича, только на счетахъ знай постукиваетъ, а она это и шумитъ и гудитъ, всякое дло ршаетъ, въ служебную часть и въ тую мшается. Взаправду сказать, такъ настоящій казначей она была, вотъ только что за пріемкой разв не здила, а то всякое распоряженіе все отъ нее выходило. Другіе господа то-же, кому теперича надобность впередъ изъ жалованья взять, завсегда къ казначейской дам обращались, потому пожелаетъ она, такъ и деньги будутъ, а нтъ такъ ужъ какъ не майся, ничего не выжмешь. Привыкъ что ли казначей къ этакому порядку, боялся ли свою Каролину Ивановну, кто ихъ знаетъ — не разберешь. Сказывали люди, что она генераломъ ему была передана, а только заврно не знаю.
И диви бы по молодости да неопытности такую слабость имть, такъ куда теб, голову сдымъ волосомъ подернуло: потому изъ солдатскаго званія выслужился, такъ тутъ скоро не разъдешься, а жилъ словно ребенокъ. Теперича, хошъ бы до нашего брата, угодилъ ты этой дам, такъ и хорошъ значитъ, а нтъ, сказала одно слово, а тамъ расправа извстная, правъ ли, виноватъ ли, разбирать не станутъ.
Недолго я оставался на этомъ мст, скоро и отошелъ, настоящій ихъ кучеръ выздоровлъ. Оно и то хорошо, что по крайности безъ обиды убрался, потому я по своей должности мало, значитъ, касался нмки, а другой деньщикъ былъ, что въ комнатахъ находился, тотъ всякое претерпніе имлъ.
Извстно, ваше благородіе, выходитъ и пуще того обидне, потому, кабы ты отъ барина страдалъ, такъ на то баринъ и есть, такое ужъ его званіе, и не хорошо, а терпишь, а тутъ баба, да и баба-то еще какая сомнительная. Опосля казначей и женился на ней — сила была!
Состоялъ у насъ поручикъ въ полку — лютый человкъ, звали его Иванъ Савичъ, а фамилія ему была Ежецъ, солдатики его Фертомъ прозвали, потому изъ себя онъ былъ такой ломаный, надувной, да опять же и форсу любилъ задать. Заболлъ деньщикъ у него, грудью заслабъ, сказывали забитъ былъ, такъ онъ его отправилъ въ гошпиталь да меня къ себ и потребовалъ.
Ужъ тутъ, ваше благородіе, извстное дло, радости было немного къ такому человку поступить, котораго, то есть, никто въ полку хорошимъ словомъ не помянетъ, ни солдатики, ни прочіе господа, никто не любитъ. Крпко не хотлось, кажись, вотъ лучше бы ты въ могилу легъ, думалъ, думалъ, одначе все же долженъ былъ превозмочь себя, потому такая ужъ это наша служба,— законъ велитъ, ну и кончено, разговаривать нечего.
Пообчистился я маленько, въ баню сходилъ, перекрестился да и явился къ новому барину. Вхожу — вижу сидятъ на диван поджавши ноги, трубку куритъ, халатъ на немъ такой важный, бархатный, ермолка на голов шитая, ну и вокругъ себя, въ комнат, все, то есть, какъ слдуетъ. Посмотрлъ это онъ на меня ровно царь какой, такое значитъ лицо сдлалъ, что и не подступайся къ нему. ‘Ты, говоритъ, что?’ — ‘Къ вашему, говорю, благородію въ деньщики назначенъ, такъ вотъ, молъ, явиться пришелъ.’ Какъ крикнетъ это онъ, такъ у меня даже ноги подкосились…. ‘Оселъ! съ начальствомъ говорить не умешь, врно били мало: имю счастіе явиться, долженъ сказать, ты, говоритъ, какой губерніи?’ — ‘Такой-то.’ — ‘Зовутъ какъ?’ — ‘Никаноромъ’, говорю.— ‘И кличка-то какая дурацкая. Служить, говоритъ, мн исправно, понимаешь, а чуть что, такъ я съ вашей братьей — скотомъ разговаривать много не стану, первое дло, безъ докладу никого не принимать, кушанье мн готовить не нужно, обдаю я не дома, содержать все въ чистот и порядк, ну, и длать все что прикажутъ, безъ разсужденія — живо, чтобъ горло все…. Одежда у тебя есть?’ — ‘Есть, говорю, сертучишка, вотъ что на мн изволите видть, а только сорочки всего дв, да и ти плохи.’ — ‘Небось, говоритъ, пропилъ все, ужъ это народъ такой, безъ палки ничего не сдлаетъ. У меня тамъ фракъ есть, такъ ты его изволь надвать каждый день съ двнадцати до четырехъ часовъ, потому ко мн господа здятъ, понимаешь? да носить бережно, а то вамъ скотамъ только дай что-нибудь. Волосы чтобъ всегда завиты были, морда вымыта, сапоги и руки вычищены. Пошелъ, говоритъ, на лво кругомъ, маршъ!’ Тмъ разговоръ и кончилъ.
Ушелъ это я къ себ на кухню, такъ такая, то есть, меня тоска одолла, ровно за сердце что гложетъ, кажись, руки бы на себя наложилъ, думаю себ: Господи Боже мой, такой же ты человкъ, образъ и подобіе Божіе на себ носишь, а и лица то у тебя нтъ, а есть морда какая-то, ровно у скотинъ? не усплъ ты носу показать, такъ не то что ласковое слово аль привтъ встртилъ, а и обругали тебя, и заступы-то у тебя нтъ, и самъ сказать ничего не можешь — молчишь, собаку, тую тронь и та отгрызнется, значитъ послдняя тварь ты на свт, только что званіе человка имешь! Горе да и только, опять же и смхъ беретъ. Ни сорочки, ни сапогъ у тебя нтъ, а тутъ во фракъ рядись, волосы завивай, тамъ кучеромъ былъ, а тутъ въ французы попалъ — камердиномъ сталъ. Имя не хорошо, точно самъ я его выдумалъ, родители нарекли во святомъ крещеніи, тридцать съ лишнимъ лтъ прозывался имъ, а тутъ, вишь, не хорошо стало, какимъ-то Нерономъ прозывать зачалъ, на посмяніе ему досталось. Показываетъ это другимъ господамъ, словно, обезьяну какую, ‘Вотъ, говоритъ, у меня римскій императоръ служитъ,’ только, бывало, плюнешь про себя, извстно, надъ слабымъ человкомъ надругаться легко, было бы только желаніе. Думалъ я сказать ему: не могу, дескать, такъ прозываться, явите, молъ, Божескую милость, да не сказалъ только, потому расправа-то его больно коротка была.
Потосковалъ я такимъ манеромъ, разсудилъ, то есть, самъ съ собой и вижу, длать нечего, хныканьемъ да оханьемъ ничего не возьмешь, служить зачалъ, во фракъ каждый день рядиться.
Иванъ Савичъ то-же бдность были, своихъ достатковъ никакихъ не имли, только что на словахъ все, а на дл — дымъ! Оно извстно, посторонняго человка обмануть да отуманить можно, ну, а нашего брата не надуешь, потому всякую мелочь знаетъ. здилъ, теперича, завсегда на лихачахъ, однется это, духовъ на себя нальетъ, такъ всякая нитка на немъ, кажись, особымъ манеромъ пригнана, на другихъ господахъ хоть и нове что, да виду того не иметъ, значитъ сноровки той нтъ. Все это блеститъ, брянчитъ, въ глазу стекло вставлено, сабля отлетла на сажень, одно не хорошо въ дом, все на записочку, и диковинное дло, много баринъ долженъ былъ, платилъ мало, а только вс врили ему, такъ это онъ, значитъ, показать себя умлъ, что каждый къ нему ровно почтеніе какое-то чувствовалъ. Теперича хоть бы портной иль сапожникъ придетъ денегъ просить, онъ ему когда руку пожметъ, когда замчаніе сдлаетъ, когда пивомъ попотчуетъ — урезонитъ, ну, и терпитъ. Взглянетъ, бывало, мимо пройдетъ, съ солдатикомъ поздоровается, такъ фу ты Господи, кажись и простая вещь, ходить да глядть всякій уметъ, а только другому и въ жизнь такъ не сдлать, одно слово — величіе, да и все тутъ!
Иной разъ безъ обда просидитъ, и тяжело, животъ подводитъ, радъ бы солдатскими щами позаимствоваться, да форсъ-то значитъ не позволяетъ, ужъ характеръ такой имли, себя не уронитъ, скажется нездоровымъ и лежитъ, или корку чернаго хлба погложетъ, а спроси что обдалъ, такихъ соусовъ наскажетъ, что только слушай да облизывайся.
Пуще всего не любилъ, когда къ нему кто безъ доклада войдетъ, боялся, значитъ, чтобъ его ничтожности не раскрыли, ну, а тутъ какой докладъ: хоромы не Богъ знаетъ какія, гостиная и спальня и кабинетъ все одна комната, да другая передняя, не успешь и доложить какъ глядишь и гость вошелъ, вотъ и отвтствуй, при чужомъ теб ничего не скажетъ, а только звремъ посмотритъ, ну и знаешь, что раздлка послдуетъ.
Разъ это забылъ я двери на лстницу запереть, и самъ не знаю, какимъ манеромъ, а только забылъ. Пріхалъ какой-то баринъ, видитъ двери не заперты, взялъ да и вошелъ втихомолку, идетъ прямо къ Ивану Савичу. А Иванъ Савичъ, ваше благородіе, въ это самое время на сухомъ продовольствія состояли. Положилъ это онъ предъ собой ломоточикъ хлбца чернаго, сидятъ преспокойно да уплетаютъ, набилъ за об щеки, только на зубахъ хруститъ. Халатъ за немъ старый, худенькій, сорочка то-же грязная, значитъ Ужъ какой тутъ пріемъ, на дырахъ да на хлб форсу не покажешь. Какъ увидлъ это онъ гостя, такъ даже сроблъ совсмъ, не знаетъ, за что и приняться, и халатомъ-то запахивается, и руку протягиваетъ, и хлбъ это проглотить нужно, справиться не можетъ, торопится, а тутъ и того хуже выходитъ, потому во рту много, давится, слезы на глазахъ выступили. Оно, теперича, и смшно вспомнить, а въ ту пору много я пострадалъ за этотъ случай, во всю свою деньщицкую службу ничего такого не испытывалъ. Ужъ какъ надругался надо мной Иванъ Савичъ, такъ и сказать нельзя, на всякія, то есть, манеры, такъ тяжело пришлось, что я, значитъ, до сей поры ничего въ ротъ хмльнаго не бралъ, а тутъ только и облегченіе, что въ косушк нашелъ.
Оно извстно, пьянство послднее дло, а только иной разъ человкъ самъ въ себ не воленъ, горе одолетъ, потому, знаешь, за одно погибать. И какъ подумаешь, такъ все Господь Богъ къ лучшему длаетъ, потому не попади я на эту линію, Иванъ Савичъ можетъ и долго бы продержалъ меня, ну, а тутъ, видитъ, испивать началъ, выходитъ услуга плохая, наказалъ разъ, другой, третій, жестоко наказалъ, неймется, хуже пошло, махнулъ рукой да и прочь прогналъ, а попалъ это я на новую жизнь, такъ и пить пересталъ.
Главная причина — какъ повести человка, ты прежде укрась да окуражь его, примръ подай, да и требуй всего хорошаго, за бездлье — взыщи, за дло — награди, а ругательствомъ да побоями не много возьмешь, ужъ это послдняя статья. Ударилъ человка разъ, такъ и больно, и стыдно ему, и въ глазахъ потемнетъ, и по сердцу ровно мурашки забгаютъ, ударилъ второй и не хорошо, а ужъ нтъ того чувствія, третій — еще легче, а это десятый, двадцатый, такъ только почешешься да и прочь пойдешь, ровно и слдуетъ такъ, потому то-же ко всему свычка.
И куда требовательный человкъ былъ Иванъ Савичъ, отговорокъ, то есть, никакихъ не принималъ, иной разъ и невозможное дло, а исполнить долженъ, хоть украдь, а достань да выложи, потому, знаешь, собственнымъ тломъ отвчать придется, такъ на все пойдешь.
Собрались это разъ вечеромъ гости къ нему, и всего-то два человка, а все же угостить нужно, потому не свои господа — посторонніе, такъ себя показать слдуетъ, значитъ, деньги требуются, а ихъ-то у насъ въ ту пору какъ на зло не было. Выходитъ это баринъ ко мн: ‘такъ и такъ, достать, говорятъ, бутылку вина, деньги за мной останутся.’ Я и отвчаю ему, ‘погребщикъ, молъ, не врить, старый долгъ требуетъ.— Оселъ! говоритъ, сказано достать, чтобъ было! Дурацкая, говорятъ, морда, ты думаешь, что сапоги умешь чистить такъ и хорошъ, ты долженъ умть для барина все сдлать, понимаешь, болванъ, изъ ничего все, родить если нужно, пошелъ!’ — Что ты будешь длать. Постоялъ я, подумалъ, подумалъ, вижу ничего не выдумаешь, не на воровство же въ самомъ дл идти, было у меня тутъ своихъ денегъ три красненькихъ скоплено, взялъ изъ нихъ да и купилъ, думаю себ отдастъ, зажилить у деньщика все одно, что нищаго ограбить, а вышло такъ, что я же и пострадалъ за свою доброту, можно сказать. Пришло это время расплатится съ погребщикомъ, я барину и напомнилъ, что вотъ-молъ такъ и такъ, тогда-то и тогда на свои деньги купилъ, такъ врите ли Богу, онъ же и обругалъ меня: ‘да тебя, говоритъ, кто просилъ, да какъ ты смлъ, да ты меня обсчитывать вздумалъ, обворовывать, такой сякой, подлецъ да мошенникъ,’ да и отхлесталъ еще. Такъ какъ же тутъ было воздержаться, ваше благородіе, ни пить, то есть, вдь не денегъ жалко, пропадай он, не разживется двумя рублями, на гробъ пригодятся, а жаль себя, потому видишь — гибнешь ты понапрасну, нтъ теб на свт никакой радости, бьютъ какъ собаку негодную, за твое же одолженіе мошенникомъ величаютъ, такъ поневол остается у тебя одно утшеніе, что сивухой нагружишься, покрайности на время свою муку мученическую позабудешь!
Опять же не то что съ нашимъ братомъ, а и съ прочими господами офицерами Иванъ Савичъ куда неуживчивъ былъ, со всми это перессорится, перебранится, потомъ опять сойдутся, квартиру — и тую по десяти разъ въ годъ мняли, то то не по вкусу придется, то другое, потому нравъ крутой очень имли, къ тому же и важности, спси-то много, оно извстно, передъ нашимъ братомъ это легко, ну а господа статья особая, бары такіе же, такъ имъ и не по нутру приходилось. И диковинное дло, вдь не то чтобъ сердце у барина такое каменное да злое было, нтъ, собака у нихъ околела, такъ онъ еле не плакалъ, а собственно къ подчиненнымъ такъ расположилъ себя, значитъ, ихъ хуже скота считалъ. Опять же не только что съ своимъ деньщикомъ, иль соддатикомъ такое обращеніе имлъ, а и постороннему никому не спуститъ, толкнетъ ли мужикъ на улиц нечаянно, писарь-ли фуражки не сниметъ, съ половымъ-ли въ трактир не поладитъ, извощикъ-ли повезетъ тихо, все одно, такъ и наровитъ какъ бы въ морду създить, руки у нихъ надо быть такъ устроены были, что безъ этой работы и жить не могли.
Кажись бы такому человку, который, то есть, къ другимъ состраданія не иметъ и самому счастья ни въ чемъ не было, а только выходило иначе, на это Иванъ Савичъ не могъ пожаловаться. По служб они были оченно исправны, значитъ и начальство ихъ жаловало, отличало всегда, чинъ штабсъ-капитана получилъ, потомъ орденъ дали, такъ важности пуще того прибавилось, все хорошо шло, только вотъ въ деньгахъ иногда недостача была, да и то не какъ у другихъ, потому больно сноровистъ былъ, изворотиться умлъ, ну и подъхать когда къ кому нужно то-же его дло было, на вс руки мастеръ, такимъ манеромъ и жилъ, когда займетъ, когда свое получитъ, когда Богъ его вдаетъ откуда достанетъ, кажись никакихъ средствій нтъ, а онъ выроетъ, а то и втеръ въ карман свиститъ, а онъ теб тысячами ворочаетъ, пыль въ глаза пущаетъ, такъ не то что другихъ и самъ себя обманетъ, сидитъ это надувшись, подбоченясь, ровно королевичь какой, богачъ да и только! Боекъ былъ, куда прытокъ да ловокъ, корчилъ, корчилъ богатаго, да и взаправду разбогатлъ, видно ужъ на роду ему было написано такъ.
Купецъ это у насъ въ город жилъ, богатйшій человкъ, такъ они дочку его влюбили въ себя, да и женились. Отецъ-то было заломался, заартачился, не хотлъ отдавать дочь за барина, то-же старикъ крпкій былъ, такъ Иванъ Савичъ по начальству дйствовалъ. Генералъ уломалъ, такъ и отдалъ. Въ эту самую пору баронъ и отпустилъ меня, потому, какъ я ужъ докладывалъ вашему благородію, зачалъ я тутъ крпко къ косушк придерживаться, а какъ имъ не до того было, хлопотъ безъ того много, такъ они наказали меня, то есть, въ послдній разъ, чтобъ память была, да и прочь прогнали.
Была тутъ ихъ свадьба, гостей почитай что со всего города нагнали, пировали господа цлую недлю, даже вс ученья по этому случаю отмнены были, а тамъ вскорости и старикъ отецъ померъ, богатство оставилъ все дочери, потому одна была. Иванъ Савичъ и тутъ не промахнулся, перевелъ это все на себя, прожилъ съ супругой годика три, сказывали то-же въ страх держалъ, а тамъ поминай какъ звали, бросилъ ее, перешелъ въ гусары, да и былъ таковъ.
Въ эту самую пору перевели и меня въ другой полкъ, тамъ къ вашему благородію назначили, а дальше нечего разсказывать, сами изволите знать.’
20 апрля 1859 г.