Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863

Переводы
Время на прочтение: 167 минут(ы)
Скачать в PDF

Тэккерей *)

(Черты изъ его біографіи).

*) Тэккерей умеръ почти скоропостижно, оставивъ неоконченнымъ одно изъ лучшихъ своихъ произведеній: Дениса Дюваль. Рука знаменитаго писателя замерла на превосходныхъ страницахъ, какія только являлись изъ подъ его пера. По отзыву Диккенса и Троллопа послдній романъ Тэккерея, кром отдльныхъ замчательныхъ сценъ, не смотря на свою недоконченность, представляетъ произведеніе почти цльное. Печатая этотъ романъ, мы сочли не безъинтереснымъ сообщить читателямъ біографическій очеркъ Тэккерея, составленный по книг Тэйлора, только-что вышедшій въ свтъ. Ред.
30 декабря прошлаго года толпа изъ полуторы тысячи человкъ провожала на Кенсаль-Гринское кладбище, въ Лондон, простой гробъ. Аристократы и богачи, простые граждане, актеры и артисты, знаменитйшіе писатели и труженики науки составляли эту процессію, и когда гробъ опустили въ могилу, когда въ сердцахъ всхъ присутствовавшихъ съ грустною торжественностью отозвались слова священника: ‘земля землею будеши’,— вс благоговйно склонили головы и еще долго стояли вокругъ свжей насыпи.
Подъ этою насыпью, въ этой могил, лежалъ одинъ изъ первыхъ современныхъ писателей, Вильямъ Мекписъ Тэккерей, скончавшійся въ ночь Съ 23 на 24 декабря, на 53 году жизни, въ полномъ развитіи своего могучаго дарованья.
Тэккерей родился въ 1811 г., ровно за годъ до рожденія своего знаменитаго собрата и соотечественника — Диккенса. Родиной его была Калькутта, гд отецъ его, Ричмондъ Тэккерей, занималъ нсколько общественныхъ должностей. Впрочемъ, семейство Тэккерея не всегда жило въ Индіи: первый изъ предковъ его, о которомъ сохранились извстія и который считается родоначальникомъ этой фамиліи, былъ докторъ Томасъ Тэккерей, занимавшій мсто главнаго наставника въ учебномъ заведеніи Гарроу и много способствовавшій слав этого заведенія. Память этого человка до сихъ поръ чтится тамошними жителями, какъ память почтеннаго ученаго и хорошаго человка. Онъ оставилъ посл себя шесть сыновей, изъ которыхъ одинъ, между прочимъ, былъ пасторомъ въ Петерсбороу, младшій сынъ этого семейства былъ ддъ знаменитаго романиста. Съ этого времени начинаются переселенія нкоторыхъ членовъ фамиліи Тэккерея въ Индію, отецъ автора ‘Ярмарки Тщеславія’ отправился туда въ 1797 г. и оставался тамъ до самой смерти, до 1815 года, года ватерлооской битвы, исторія которой такъ удивительно сплетена съ исторіею ‘Ярмарки Тщеславія’. Такимъ образомъ будущій романистъ остался безъ отца на четвертомъ году и жилъ въ Индіи до 1817 г. съ матерью, которая жива до сихъ поръ и пользуется цвтущимъ здоровьемъ и веселымъ, бодрымъ характеромъ, вошедшими даже въ пословицу въ ихъ семейств.
Итакъ въ то время, когда Тэккерей увидлъ Англію, ему было всего семь лтъ. Воспоминаніе объ Индіи живо сохранилось въ его памяти, онъ часто говорилъ о ней въ своихъ сочиненіяхъ и постоянно желалъ снова постить ее. Корабль, на которомъ онъ халъ изъ Калькутты, присталъ къ острову св. Елены, и здсь Тэккерей издали видлъ Наполеона, гулявшаго въ саду. ‘Это онъ — крикнулъ Теккерею его черный слуга — это Бонапартъ! Онъ каждый день съдаетъ трехъ барановъ и похищаетъ всхъ дтей!’
Въ Англіи Тэккерея отдали подъ покровительство его дда, имвшаго хорошее состояніе и жившаго въ небольшомъ мстечк подл Чаннингъ-Борнема. На двадцатомъ году онъ поступилъ въ чартероузское училище и былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ этого заведенія, пользовавшагося въ то время довольно обширною извстностью. Тэккерей всегда съ любовью вспоминалъ, какъ въ разговор, такъ и въ своихъ сочиненіяхъ, объ этомъ училищ, и еще за дв недли до смерти былъ тамъ, по своему обыкновенію, на празднованіи годовщины смерти Томаса Сттома, основателя этой школы. ‘Тэккерей — пишетъ одинъ изъ очевидцевъ — сидлъ на своемъ обыкновенномъ мст въ красивой старой часовн. Оттуда онъ прошелъ въ комнату начальника заведенія для слушанія проповди, и въ то время, какъ онъ направился къ оратору, его встртило такими искренними рукоплесканіями, какими только картезіанскіе монахи могутъ награждать человка, обезсмертившаго ихъ училище. За обдомъ онъ сидлъ рядомъ со своимъ другомъ и сотрудникомъ по ‘Пончу’, Джономъ Личемъ, и въ юмористическомъ спич произнесъ тостъ за благородное заведеніе, которое объ украсилъ своею литературною славой и сдлалъ популярнымъ въ своихъ сочиненіяхъ.
Изъ Чартероуза Тэккерей перешелъ въ учебное заведеніе Троицы (Trinity College), въ Кенбридж, гд товарищами его были, между прочимъ, знаменитый ученый Кеибль и извстный поэтъ Теннисонъ. Съ этимъ послднимъ онъ былъ друженъ до самой смерти и оставался однимъ изъ восторженнйшихъ почитателей его произведеній. Жизнь Тэккерея въ этомъ училищ замчательна тмъ, что тутъ обнаружились первые, конечно слабые, начатки его дятельности. Въ это время ему было только 18 лтъ. Въ сообществ съ однимъ изъ своихъ товарищей, онъ началъ издавать журналъ подъ заглавіемъ: ‘Снобсъ, журналъ литературный и ученый’. Содержаніе каждаго номера было небогатое и легкое, и состояло изъ шутокъ и юмористическихъ очерковъ въ стихахъ и проз, какъ ни незначительны были эти произведенія, но въ нкоторыхъ изъ нихъ уже тогда пробивались зародыши того юмора, которымъ отличались слдовавшія за ними журнальныя статьи будущаго романиста. Тутъ же онъ началъ заниматься живописью — занятіе, котораго не оставлялъ до самой смерти, хотя вся дятельность его въ этомъ отношеніи не выходила за предлы рисованія каррикатуръ и разныхъ юмористическихъ сценъ.
Въ 1831 голу, онъ, вмст съ нсколькими другими молодыми англичанами, отправился въ Веймаръ, гд въ то время жилъ Гете. ‘Моимъ наслажденіемъ въ то время — говорить Тэккерей — было рисовать каррикатуры для дтей’ — привычка, съ которою онъ никогда не разставался. Много лтъ спустя, когда онъ пользовался уже громкою извстностью, онъ снова постилъ Веймаръ, и тутъ съ большимъ удовольствіемъ увидлъ, что многія изъ его каррикатуръ сохранились, но еще съ большею гордостью онъ разсказывалъ, что въ 1831 году самъ великій Гете смотрлъ на нкоторыя изъ нихъ. Недавно вышла прекрасная біографія Гете, написанная Льюисомъ (Lewes), въ ней авторъ помстилъ интересное письмо къ нему Тэккерея объ этомъ період его жизни и объ обществ, въ которомъ онъ находился. По словамъ его, великій герцогъ и герцогиня принимали молодыхъ англичанъ съ самымъ милымъ радушіемъ, и приглашеніе на обды, балы рауты смнялись одно другимъ. Теккерею удалось купить шагу Шиллера, онъ сдлалъ ее частью своего придворнаго костюма, я юна висла у него въ комнат до самой его смерти, для того, какъ говорилъ онъ, чтобы напоминать ему о лучшихъ дняхъ его молодости. Но самое интересное мсто въ этомъ письм Тэккерея то, въ моторомъ онъ разсказываетъ о своемъ свиданіи съ Гете, — разсказъ, бросающій довольно яркій свтъ на личность этого поэта-аристократа. ‘Въ 1831 г.— пишетъ Тэккерей — Гете жилъ въ совершенномъ отдаленія отъ свта, но тмъ не мене желалъ, чтобы иностранцы встрчали въ его дом радушный пріемъ. Чайный столъ его невстки былъ всегда накрытъ дли насъ. Мы проводили за нимъ цлые часы въ самыхъ пріятныхъ разговорахъ и занятіяхъ музыкою. Мы прочли безконечное число разсказовъ и стихотвореній на французскомъ, англійскомъ и нмецкомъ языкахъ… Гете постоянно оставался въ своихъ комнатахъ, куда допускались только немногіе избранные, но онъ всегда освдомлялся о всемъ, что происходило въ его дом и интересовался всми иностранцами… Я очень хорошо помню смущеніе, съ которымъ я, девятнадцатилтній юноша, получилъ давно желанное увдомленіе, что господинъ тайный совтникъ желаетъ видть меня. Эта почетная аудіенція происходила въ маленькой пріемной его покоевъ, заставленной сверху до низу древними фигурами и барельефами. На немъ былъ длинный сюртукъ изъ толстаго сукна и блый галстухъ, въ петл сюртука — красная ленточка. Онъ стоялъ, заложивъ руки за скину, точно въ такомъ вид, въ какомъ Раухъ представилъ его въ своихъ статуеткахъ. Цвтъ лица его былъ очень свтелъ и свжъ, глаза — необыкновенно темны, проницательны и блестящи. Я почти испугался этого взгляда и помню, что сравнилъ его съ взглядомъ героя романса ‘Мельмотъ Скиталецъ’, которымъ насъ пугали въ дтств… Голосъ Гете былъ очень звученъ и пріятенъ. Онъ началъ распрашивать меня обо мн, и я отвчалъ, какъ могъ. Помню, что меня сначала удивило, а потомъ отчасти обрадовало, когда я услышалъ, что онъ произносилъ французскія слова не совсмъ хорошо. Vidi tantum. Посл этого я видлъ его всего два раза: одинъ, когда онъ прохаживался въ своемъ саду въ Frauenplan, другой — когда онъ садился въ коляску, одтый въ сюртукъ съ краснымъ воротникомъ и съ фуражкою на голов. Въ это время онъ ласкалъ прелестнйшую, блокурую двочку, свою внучку, которая дивно уже лежитъ въ могил. Нкоторые изъ насъ, получавшіе изъ Англіи книги и журналы, посылали ихъ ему, и онъ внимательно просматривалъ ихъ. ‘Frazer’s Magasine’ тогда только что началъ издаваться, и я помню, что онъ интересовался тми прекрасными гравюрами, которые нкоторое время появлялись на страницахъ этого изданія. Но въ одномъ изъ его номеровъ была помщена весьма злая каррикатура Роджерса, увидвъ ее, поэтъ, какъ, мн разсказывала потомъ г-жа Гете, гнвно отбросилъ книгу и сказалъ: ‘Они хотятъ представить изъ меня урода’, хотя, правду сказать, я не видлъ ничего ясне, величественне и здорове выраженія великаго старика Гете. Не смотря на то, что солнце его склонилось къ закату, небо, окружавшее его, было спокойно и свтло, и проливало блескъ на этотъ маленькій Веймаръ. Въ каждой изъ этихъ милыхъ гостиныхъ разговоръ всегда шелъ объ искусствахъ и литератур… При двор бесды были крайне привтливы, просты я изящны. Великая герцогиня, женщина съ весьма замчательными способностями, съ удовольствіемъ принимала отъ насъ книги, ссужала насъ своими и благосклонно разговаривала съ вами о нашихъ литературныхъ вкусахъ и стремленіяхъ… Съ того времени прошло уже двадцать пять лтъ, въ теченіи которыхъ я познакомился съ безконечно-разнообразными экземплярами человческой породы, но никогда я не встрчалъ общества боле простаго, гуманнаго, благороднаго и изящнаго, какъ общество милой, маленькой столицы, Саксоніи, гд жили добрый Шиллеръ и славный Гете, и гд оба они похоронены’.
Въ это время ничто не могло навести на предположеніе, что изъ Тэккерея не только выйдетъ знаменитый писатель, но что и вообще онъ посвятитъ себя литературной дятельности. Напротивъ того, все свое время онъ посвящалъ живописи, онъ ршился сдлаться живописцемъ, и долго съ большимъ прилежаніемъ стремился къ осуществленію своего плана. Еще въ 1848 г. онъ проводилъ цлые дни въ Лувр, копируя картины извстныхъ художниковъ. Но и въ этихъ занятіяхъ сказалось врожденное, сатирическое свойство его натуры,— серьезныя работы ему ршительно не давались и въ характер его дарованія (конечно, не въ степени) было много сходнаго съ характеромъ Гогарта, знаменитаго англійскаго каррикатуриста.
Литературная карьера Теккерея началась въ 1884 г. сотрудничествомъ въ журнал ‘Fraser’s Magazine’, но и тутъ онъ является не собственно писателемъ, такъ какъ разсужденія о живописи играли въ этихъ первыхъ статьяхъ его почти главную роль. Впрочемъ, были въ нихъ подробности и о Франціи, къ которой онъ питалъ особенную привязанность, большую часть времени въ этомъ період своей жизни онъ проводилъ въ Париж, и оттуда посылалъ свои корреспонденціи въ Лондонъ. Воспоминаніе объ этихъ дняхъ никогда не оставляло Тэккерея, и нкоторыя подробности своего тогдашняго пребыванія въ Париж онъ изобразилъ въ своемъ позднйшемъ роман: ‘Странствованія Филиппа по свту.’ Онъ жилъ весьма скромно, въ Латинскомъ квартал, и вращался преимущественно въ обществ студентовъ и художниковъ. Впослдствіи, когда громкая слава его уже распространилась по свту, онъ снова постилъ Парижъ, и тутъ щедро помогалъ бднымъ художникамъ и литераторамъ, да и вообще всмъ, кто дйствительно терплъ лишенія. О добрыхъ длахъ его въ то время ходитъ не мало анекдотовъ. Вотъ одинъ изъ нихъ, разсказанный очевидцемъ: ‘Разъ, утромъ, войдя въ спальню Тэккерея, я увидлъ, что онъ кладетъ золотыя монеты въ коробочку для пилюль, на крышк которой было написано: принимать въ случа нужды.— Что это вы длаете?— спросилъ я.— Да вотъ — отвчалъ онъ — я нашелъ въ Париж одного старика, который говоритъ, что онъ очень боленъ и не знаетъ, что ему длать, я подозрваю, что ему нужно именно это лекарство, и вотъ почему докторъ Тэккерей намревается предпринять этотъ способъ леченія. Пойдемте вмст къ нашему больному…
Привязанность Тэккерея къ Франціи основывалась, впрочемъ, не на сочувствіи его къ французскому порядку вещей того времени. Статьи, которыя онъ писалъ въ то время, заключали въ себ, между прочимъ, строгое и пылкое осужденіе политическихъ, соціальныхъ и литературныхъ недостатковъ Франціи, главными предметами его нападокъ были: реакціонное правленіе Людовика Филиппа, іюльское правительство и знаменитая хартія 1830 г. Онъ съ удовольствіемъ жилъ въ Париж собственно потому, что Парижъ въ то время считался раемъ молодыхъ художниковъ. Владя хорошимъ состояніемъ (20 т. ), молодой Тэккерей проводилъ дни въ Лувр, а вечера въ обществ французскихъ артистовъ, или дома, за сочиненіемъ восторженныхъ корреспонденцій о парижскихъ художественныхъ выставкахъ, или — разборовъ произведеній французскихъ писателей, или — маленькихъ разсказовъ изъ жизни французскихъ художниковъ, и т. п.
Но среди этихъ занятій живописью любовь въ литератур все боле и боле усиливалась въ немъ, и живописецъ все боле и боле уступалъ мсто писателю. Что касается до характера его литературной дятельности въ это время, то уже теперь будущій романистъ начиналъ сказываться въ Тэккере, по крайней мр, въ своихъ библіографическихъ статьяхъ, которыя онъ писалъ для англійскихъ и американскихъ журналовъ, онъ отдавалъ предпочтеніе повствовательной литератур предъ всми другими отраслями ея. Въ это время вышли записки Пиквикскаго клуба ‘Диккенса’. Я увренъ — писалъ Тэккерей — что человкъ, который черезъ сто лтъ захочетъ написать исторію нашего времени, поступитъ несправедливо, если отбросятъ, какъ пустое произведеніе, эту великую современную исторію ‘Пиквика’. Въ ней заключаются врные характеры подъ вымышленными именами,— и подобно ‘Родерику Рандому’ {Романъ Смоллета.}, стоящему ниже ея, и ‘Томъ-Джонсу’ {Романъ Фильдинга.}, далеко превосходящему ее, она даетъ намъ о государственной и народной жизни Англіи понятіе гораздо врне того, которое можно извлечь изъ боле громкихъ и достоврныхъ описаній’.
Тэккерею было двадцать три года, когда онъ сдлался постояннымъ сотрудникомъ ‘Fraser’e Magazine’, — журнала, пользовавшагося въ то время громадною извстностью какъ въ Англіи, такъ и въ другихъ европейскихъ странахъ. Да это и не удивительно, потому что сотрудниками его были извстный въ настоящее время подъ псевдонимомъ Берри Конвалля романистъ Вальтеръ Проктеръ, Робертъ Соути, Уильямъ Энсвортъ, Самуилъ Коль-риджъ, Джемсъ Гоггъ, Томасъ Карлейль и др. Въ такой-то кружокъ попалъ Тэккерей при Самомъ начал своей литературной карьеры, но статьи его, носившія въ себ признаки истиннаго таланта, проходили незамченными, и имя его оставалось ршительно неизвстнымъ для публики, тмъ боле что онъ долго писалъ подъ различными псевдонимами. Первый псевдонимъ, принятый имъ, былъ — Чарльзъ еллоуплшъ (Iellowplosch),— статьи Тэккерея, относящіяся къ этому времени, имли характеръ критико-нравоописательный.
Къ 1836 г. относится первая встрча Тэккерея съ Диккенсомъ. Тэккерей явился къ знаменитому романисту съ предложеніемъ — нарисовать картины для ‘записокъ Пиквикскаго клуба’, выходившихъ въ то время вторымъ изданіемъ. Диккенсъ и не подозрвалъ, конечно, что передъ нимъ стоилъ человкъ, литературной слав котораго суждено было сравняться съ его собственною, если не превзойти ее. Для него Тэккерей былъ довольно дятельнымъ сотрудникомъ англійскихъ журналовъ, а какъ художникъ, не имвшимъ никакого значенія. Предложеніе Тэккерея было отвергнуто. Разсказываютъ, что когда это случилось, будущій авторъ ‘Пенденниса’ сказалъ Диккенсу: ‘хорошо же, если вы не хотите, чтобъ я рисовалъ, я стану писать’ — и съ этой минуты ршился соперничать съ знаменитымъ романистомъ. Другіе опровергаютъ справедливость этого анекдота тмъ обстоятельствомъ, что Тэккерей началъ серьезно заниматься литературой только года черезъ два посл этого происшествія и что въ тхъ статьяхъ, въ которыхъ ему приходилось упоминать о Диккенс, онъ всегда относился къ нему съ самымъ искреннихъ сочувствіемъ. Въ начал сороковыхъ годовъ (въ это время Тэккерей писалъ подъ псевдонимомъ Микель-Анджело Титмарша) на художественной выставк появился портретъ Диккенса, въ рецензіи по поводу этого портрета, Тэккерей говорилъ, между прочимъ, вотъ что: ‘какой свтлый умъ разлитъ въ глазахъ этого человка и въ его широкомъ лбу! Ротъ, можетъ быть, слишкомъ широкъ и губы слишкомъ толсты, но улыбка весьма кротка и обличаетъ великодушный характеръ. Если бы Бальзакъ, этотъ многоточный физіономистъ, могъ осмотрть эту голову, онъ, безъ всякаго сомннія, объяснилъ бы каждую черту лица и нашелъ бы, что носъ твердъ и хорошо расположенъ, а ноздри широки и толсты, какъ у всхъ геніальныхъ людей (таково правило Бальзака). Прошедшее и будущее каждаго человка — говоритъ Жанъ-Поль — написано на его лиц. Я полагаю, что мы можемъ общать этому человку блестящую будущность. Въ лиц его не-видно ни малйшаго душевнаго ослабленія, ни малйшаго чувства усталости, ни малйшаго сознанія упадка силъ. О, Боцъ! {Извстный псевдонимъ Диккенса.} дай богъ, чтобъ ты долго еще царствовалъ въ твоемъ комическомъ царств, дай богъ, чтобъ мы долго еще платили теб подати, по три ли пенса въ недлю или по шиллингу въ мсяцъ,— это все равно. Могущественный государь! Титмаршъ, униженнйшій изъ твоихъ слугъ, повергаетъ къ твоимъ царственнымъ ногамъ обтъ врности и скромную дань своего восхваленія’.
Приведемъ еще одно мсто изъ Таккереевскихъ статей того времени, относившееся къ Диккенсу, оно было написано до поводу ‘Святочныхъ разсказовъ’ этого послдняго {Отрывки изъ этихъ ‘Святочныхъ Разсказовъ’ были напечатаны въ ‘Русскомъ Слов’ прошедшаго года.}. ‘Эта книга — говорилъ Тэккерей — сочинена человкомъ, стоящемъ во глав всхъ современныхъ юмористовъ Англіи, молодымъ человкомъ, спокойно занявшимъ первое мсто между всми своими собратьями и удержавшимъ за собою это мсто. Подумаемъ обо всемъ, чмъ мы одолжены Диккенсу за послднія шесть лтъ, объ этомъ длинномъ ряд счастливыхъ часовъ, которые онъ заставилъ насъ провести, о милыхъ и веселыхъ товарищахъ, съ которыми онъ познакомилъ насъ, о его незлобномъ смх, великодушномъ остроуміи, о той открытой, мужественной, гуманной любви, которую онъ научилъ насъ чувствовать! Каждый мсяцъ этихъ годовъ приносилъ намъ какой нибудь дорогой даръ этого прелестнаго генія… Эта книга, по моему мннію, есть благодяніе, оказанное всей націи, и каждый мущина или каждая женщина, читающіе ее, должны смотрть на нее какъ на личное одолженіе, сдланное имъ авторомъ. Недавно и слышалъ, какъ о ней разговаривали дв женщины, об они были незнакомы между собою, ни одна изъ нихъ не знала автора, а между тмъ и та, и другая сказали о немъ, да благословить его Богъ!.. Какъ долженъ быть счастливъ писатель, способный внушать такія чувства’?
Въ 1836 г. Тэккерею захотлось попробовать свои силы на издательскомъ поприщ, мы называемъ эту попытку первою, потому что вышеупомянутое изданіе ‘Сноба’ было ничто иное, какъ студенческая шутка. Для осуществленіи своего плана онъ сошелся съ своимъ тестемъ, маіоромъ Смитомъ, составился капиталъ въ 60 т. ф., раздленный на акціи въ 10 ф. каждая,— и 15 сентября 1836 г. появилась въ Лондон новая газета подъ заглавіемъ: ‘Constitutional and Pablic Ledger’. Впрочемъ, Тэккерей оставилъ себ въ новомъ изданіи довольно скромную роль, онъ взялъ на себя обязанность парижскаго корреспондента, (потому что, тотчасъ по выход перваго номера, снова ухалъ въ Парижъ), редакторомъ же былъ сдланъ Леманъ Бланшаръ. Направленіе газеты было ультра-либеральное, она требовала полной свободы печати, расширенія народной подачи голосовъ, вотировки законовъ посредствомъ баллотированія, сокращенія сроковъ парламентскихъ засданій, равенства всхъ гражданскихъ правъ и религіозной свободы. Нсколько вліятельнйшихъ членовъ либеральной партіи, въ томъ числ Гротъ, Молесвортъ, Юмъ и полковникъ Томасонъ, общали поддерживать газету и содйствовать ея распространенію. Письма Тэккерея, который онъ подписывалъ буквами: ‘Т. Т.’, были не особенно замчательны. Главный предметъ ихъ составляли нападки на іюльское правительство, а направленіе ихъ было энтузіастически-либеральное. 8 октября онъ писалъ изъ Парижа: ‘Къ счастью, мы довольно сильны для того, чтобы не бояться открытой вражды, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но если радикализмъ, по ихъ мннію, грхъ, то онъ существуетъ не только за Альпами, но я за британскимъ каналомъ’. Не смотря, однако, на вс старанія участниковъ и покровителей газеты, успхъ ея былъ далеко не блистательный. Въ 1837 г. издатели уже увидли себя въ необходимости превратить изданіе, и послдній номеръ ея вышелъ 1-го іюля этого года. Въ этомъ неудачномъ дл Тэккерей потерялъ почти все, что оставалось ему отъ его состоянія.
Къ этому же времена относится женитьба его на двиц Шау, отъ этого брака родились дв дочери, старшая изъ которыхъ недавно выступила на литературное поприще романомъ ‘Елисавета’ {Русскій переводъ этого романа печатается въ ‘Заграничномъ Встник’.} обличающимъ весьма замчательное дарованіе. Въ 1837 г. онъ перехалъ изъ Парижа въ Лондонъ, и тутъ все прилежне и прилежне занимался литературою, хотя все еще не приступалъ въ какому нибудь серьезному произведенію и не появлялся въ публик подъ своимъ собственнымъ именемъ. Въ это время онъ сотрудничалъ въ ‘Times’ (гд между прочимъ, написалъ статью о Фильдинг), въ ‘Torch’, въ ‘Partlenon’ и главнымъ образомъ въ ‘Fraser’s Magazine’, гд его ‘Iellowplush Papers’ начали обращать на себя нкоторое вниманіе публики. Но до мало-мальски значительной извстности было еще далеко. Литературная дятельность его въ этомъ період (1837—40 г.) на нкоторое время остановилась вслдствіе страшнаго семейнаго несчастія: его нжно любимая жена сошла съ ума. Въ это время онъ напечаталъ въ ‘Fraser’s Magazine’ длинный разсказъ подъ заглавіемъ ‘The slabby genteel’, во не кончилъ его, пораженный тяжелымъ горемъ.
Въ 1840 году онъ собралъ нкоторыя изъ прежде напечатанныхъ статей, своихъ и издалъ ихъ особымъ сборникомъ, подъ заглавіемъ: ‘The Paris Sketch Book’, и подъ псевдонимомъ Титнарша. Книга эта не слишкомъ замчательна въ литературномъ отношеніи, интересно въ ней предисловіе, обрисовывающее съ извстной стороны личность знаменитаго романнсга. Предисловіе это обращено къ парижскому портному Арену, которому и посвящена вся книга по слдующей оригинальной причин. Посл прекращенія газеты ‘Constitutionel’ Тэккерей, потерявшій въ этомъ дл, какъ мы уже замтили, почти все свое состоите, очутился въ Париж, въ довольно затруднительномъ положеніи, въ такое время кредиторы особенно усердно посщаютъ своихъ должниковъ. Одномъ изъ такихъ кредиторовъ Тэккерея оказался вышеупомянутый Аренъ, въ одно прекрасное утро онъ явился въ своему должнику съ счетомъ и получилъ въ отвтъ, что немедленная уплата долга почти невозможна. ‘О, въ такомъ случа не безпокойтесь — замтилъ обязательный кредиторъ — если вы нуждаетесь въ деньгахъ, что весьма понятно, когда живешь на чужой сторон, то у меня есть тысяча франковъ, которые вполн къ вашимъ услугамъ’. Великодушное предложеніе было тотчасъ же принято, заимодавецъ отказался даже отъ процентовъ. Тэккерей не забылъ этого поступка и ршился посвятить портному свою первую книгу. Боле значительный, хотя тоже далеко не громкій, успхъ выпалъ на долю изданнаго въ 1841 году сборника подъ заглавіемъ: ‘Комическіе разсказы и очерки, изданные и иллюстрованные Микель-Анджелло Титмаршемъ’ и перепечатанную особымъ изданіемъ ‘Iellowplush Papers’. Имя Титмарша мало по малу пріобртало извстность, которая особенно усилилась въ 1841 году, посл напечатанія разсказа: ‘Исторія Самуила Титмарша и великаго Гоггарта Даймона’, впрочемъ, извстностью это имя пользовалось не въ масс публики, а въ кружк тхъ людей, которые обладали тонкимъ критическимъ чутьемъ и сразу могли оцнятъ неподдльное дарованіе. Такъ извстный критикъ Стерлингъ писалъ своей матери: ‘Я получилъ дв первыя части ‘Гоггарта Даймонда’ и читаю ихъ съ крайнимъ наслажденіемъ. Можно ли найти что нибудь лучше у Фильдинга или Гольдсмита? Этотъ человкъ обладаетъ геніальнымъ талантомъ, и можетъ написать образцовыя произведенія, которыя будутъ жить очень долго я услаждать милліоны еще неродившихся читателей. Въ каждой изъ этихъ страницъ больше правды и естественности, чмъ во всхъ произведеніяхъ ..са, взятыхъ вмст’. За ‘Исторіей Самуила Титмарша’, печатаніе которой окончилось въ 1843 году, послдовала ‘Книга ирландскихъ очерковъ’ (Irisch Sketch Book), необратившая на себя большаго вниманія, въ это же время Тэккерей, все подъ псевдонимомъ Титмарша, напечаталъ ‘Приключеніе Берри Линдонъ’, — разсказъ, который многіе считаютъ однимъ изъ его оригинальнйшихъ произведеній, но окончательная извстность имени Титмарша установилась только въ 1845 году, посл появленія книги: ‘Описаніе путешествія отъ Коригилля до Каира чрезъ Лиссабонъ, Аины, Константинополь и ерусалимъ, совершеннаго на пароходахъ полуостровитянской (Penisular) и восточной компаніи, составлено М. А. Титмаршемъ, авторомъ ‘Irish Sketch Book’ и проч. Сочиненіе это было слдствіемъ путешествія, которое Теккерей совершилъ въ 1844 году. Книга была очень хорошо принята публикой, и объ автор заговорили. Тутъ въ первый разъ имя Тэккерея появилось въ печати хотя сочиненіе было издано съ именемъ Титмарша, но подъ предисловіемъ была подпись: ‘В. М. Тэккерей’. Вотъ что писалъ въ то время одинъ изъ тогдашнихъ критиковъ: ‘Кто такой Титмаршъ?— такова формула, въ которой любопытство публики обнаруживаетъ свое нетерпніе открыть знаменитый псевдонимъ. Кто такой Микель-Анджело Титмаршъ?— таковъ вопросъ, который слышится теперь повсюду’…
Основаніе въ 1841 г. ‘Понча’ имло большое вліяніе на развитіе таланта и распространеніе славы Тэккерея. Онъ сдлался ревностнымъ сотрудникомъ этого журнала. Публика все боле и боле узнавала имя Тэккерея, и запросъ на его произведенія увеличивался, рядъ статей подъ заглавіемъ ‘James’Diay’ читался съ большимъ удовольствіемъ.
Но все это было только прологомъ къ великой слав. Она началась въ начал 1847 г. съ появленіемъ первой части ‘Ярмарки Тщеславія’. Этотъ романъ печатался помсячно и окончился въ іюл 1848 г. Друзья Тэккерея и вс, слдившіе за литературной карьерой съ особеннымъ интересомъ, приняли ‘Ярмарку Тщеславія’ съ восторгомъ и предсказали ей блестящую будущность, но критическіе журналы отнеслись къ первымъ номерамъ ея довольно холодно. Особенное вниманіе публики обратилось на новое произведеніе только посл разбора, напечатаннаго въ ‘Edinburgh Review’ посл выхода первыхъ одинадцати номеровъ журнала, гд помщалось оно. ‘По нашему мннію — писалъ рецензентъ — ‘Ярмарка Тщеславія’ — произведеніе, хотя еще неоконченное, но стоящее неизмримо выше всхъ другихъ произведеній того же автора. Громадную прелесть этого произведенія составляютъ полное отсутствіе манерности и аффектаціи какъ въ стил, такъ и въ содержаніи, задушевная откровенность, съ которою авторъ относится къ читателю, полная безпечность, съ которою онъ позволяетъ своимъ мыслямъ и чувствамъ идти ихъ естественнымъ путемъ, какъ будто совершенно увренный, что не скажетъ ничего грязнаго или недостойнаго, ничего такого, что потребовало бы вуалированія, позолоты или прикрытія приличною одеждой… Съ другой стороны, онъ никогда не настаиваетъ слишкомъ сильно на чемъ бы то ни было, не прибгаетъ къ слишкомъ усиленной разработк, онъ сыплетъ свои тончайшія замчанія и счастливйшія объясненія, какъ Бокингамъ сыпалъ свои жемчуги, и предоставляетъ внимательному наблюдателю подбирать ихъ. Его эффекты всегда здравы, цлостны, законны,— и намъ нтъ надобности прибавлять, что къ его произведеніяхъ мы никогда не встрчаемся съ физическими ужасами писателей школы Евгенія Сю или мелодраматическими злодями… Его паосъ (хотя не такой глубокій какъ паосъ Диккенса) необыкновенно изященъ, можетъ быть больше потому, что онъ по видимому борется съ нимъ и какъ будто стыдится, что публика замтитъ его сентиментальное настроеніе, но попытка его являться въ этихъ случаяхъ сатирикомъ или философомъ остается безполезною попыткою, и читая его, мы не разъ съ удивленіемъ отдли подтвержденіе той истины, что изящная и добрая натура, при самой высокой гордости своимъ умомъ, все-таки платитъ дань сердцу’.
Со времени появленія ‘Ярмарки Тщеславія’ слава Тэккерея начала быстро возрастать. Во время печатанія этого романа онъ нашолъ время издать ‘святочный’ разсказъ подъ заглавіемъ: ‘Наша Улица’, который появился въ декабр 1847 г., а посл Рождества потребовалъ уже второго изданія. Въ 1849 г. онъ далъ публик ‘Пенденниса» ‘доктора Брча’ и ‘Ревекку и Ровенну’. Во время печатанія ‘Пенденниса’ въ журналахъ ‘Morning Chronicle’ и ‘Examiner’ появились разборы этого произведенія, по поводу нкоторыхъ замчаній рецензентовъ, Тэккерей написалъ редактору ‘Morning Chronicle’ замчательное письмо, о ‘достоинств литературы’, которое мы считаемъ не лишнимъ привести здсь съ небольшими сокращеніями:
‘М. Г. Въ руководящей стать вашей газеты отъ 3 числа вы разсуждаете о литературныхъ пенсіонахъ и ‘status’ литераторовъ въ нашемъ отечеств, и подкрпляете ваши доводы извлеченіями изъ романа ‘Пенденнисъ’, печатающагося въ настоящее время. Вы всегда встрчали мои сочиненія такъ благосклонно, что если теперь вамъ показалось необходимымъ возстать противъ нихъ или ихъ автора, то я не оспариваю вашего права порицать меня и ни на минуту не сомнваюсь въ дружескомъ расположеніи и честности моего критика, и хотя я могъ бы опровергнуть справедливость вашего обвиненія противъ меня, но ршился пройти его молчаніемъ, потому что въ душ былъ совершенно спокоенъ на этотъ счетъ. Но другая, весьма почтенная и извстная газета воспользовалась этимъ случаемъ для того, чтобы подвергнуть обсужденью вопросъ, поднятый въ нашей руководящей стать, она высказывается въ пользу пенсіоновъ для литераторовъ точно такъ же, какъ вы возстаете противъ нихъ, и единственный пунктъ, въ которомъ: ‘Examiner’ и ‘Chronicle’ сходится, по несчастью касается меня, об руководящія статьи подвергаютъ меня общему осужденію: ‘Chronicle’ за то, что я раздляю пагубный предразсудокъ противъ литераторовъ, ‘Examiner’ за то, что я унижаюсь до поддерживанія этого предразсудка въ общественномъ мнніи и выставляю въ каррикатур моихъ литературныхъ собратьевъ для того, чтобы польстить ‘нелитературному классу’. Обвиненія ‘Examiner’ противъ человка, который, сколько ему извстно, никогда не стыдился своей профессіи и ни одной написанной имъ строки, (которыя только своею неудовлетворительностью въ литературномъ отношеніи конфузили его), бездоказательны. Обвиненья въ томъ, что я ‘унижаюсь до лести’ какому нибудь сословію — я слышу въ первый разъ, съ тхъ поръ какъ пишу, что касается до взводимаго на меня преступленія ‘лести нелитературному классу насмшками надъ моими литературными собратьями, то оно, если бы я дйствительно былъ повиненъ въ немъ, доказывало бы не только мою низость, но и глупость, на что я, право, не способенъ. Редакторъ ‘Examiner’, можетъ быть, подобно другимъ писателямъ, пишетъ въ торопяхъ и не думая о послдствіяхъ, къ которымъ могутъ привести нкоторыя изъ его мнній. Если я унижаюсь до лести чьимъ бы то ни было предразсудкамъ изъ-за своего собственнаго интереса, то я ни больше ни меньше, какъ бездльникъ и мошенникъ, такое заключеніе естественно выводится изъ мннія, высказаннаго, Examiner’, и я не унижусь до опроверженья этого мннія, потому что оно само по себ нелпо. Я не согласенъ съ тмъ, что значительное число тхъ изъ нашихъ соотечественниковъ, которыхъ ‘Examiner’ обозначаетъ общимъ названіемъ ‘нелитературнаго класса’, можетъ испытывать малйшее удовольствіе въ присутствованіи при униженіи или поруганіи литераторовъ. На какомъ основаніи обвинять ‘нелитературный классъ’ въ такой неблагодарности? Если писатель доставляетъ читателю удовольствіе или пользу, то конечно читатель будетъ имть хорошее мнніе о человк, оказывающемъ ему такія услуги. Какой разумный человкъ, каковы бы ни были его политическія убжденія, не встртитъ съ уваженіемъ и удовольствіемъ того сотрудника ‘Examiner’, о которомъ ваша газета сказала, что онъ ‘заставляетъ всю Англію смяться и думать!’… Разв хоть одинъ писатель нависавшій хорошую книгу — будь это поэтъ, историкъ, романистъ, ученый — потеряхъ свою репутацію вслдствіе занятія литературой или наукой? Нтъ, совершенно напротивъ, эти занятія доставляли ему друзей, сочувствіе, рукоплесканія, деньги… То великодушное довріе къ литераторамъ, та любовь къ нимъ, которыми отличается вся наша читающая нація, такъ ясно обнаруживаются каждый день въ нашей стран, что обвинять этотъ классъ такъ же нелпо, какъ — позвольте мн быть откровеннымъ — неблагодарно. Вслдствіе чего рабочія мастерскія въ большихъ провинціальныхъ городахъ наполняются народомъ, когда литераторы присутствуютъ на ихъ празднествахъ? Разв каждый, сколько нибудь замчательный писатель, не иметъ своихъ друзей и своего кружка, своихъ сотенъ или тысячъ читателей?… Литературное занятіе не пользуется у насъ дурной славой, никому нтъ надобности осмивать его, ни одинъ человкъ, кто бы онъ ни былъ, не теряетъ своего соціальнаго положенія, когда предается этому занятію… Деньги, заработываемыя главнйшими изъ нихъ, не такъ велики, какъ т, которыя выдаются людямъ другихъ сословій — пасторамъ, судьямъ, опернымъ пвицамъ и актерамъ, точно также они никогда не получали звздъ и орденовъ, и не длались перами и губернаторами острововъ, подобно многимъ военнымъ. Награду за это занятіе нельзя намрять суммою полученныхъ денегъ, потому что одинъ тратилъ цлую жизнь изученія и труда на составленіе книги, которая не окупаетъ ему даже типографскихъ расходовъ, а другой пріобртаетъ деньги нсколькими небольшими томиками. Но, оставляя въ сторон деньги, я нахожу, что соціальное вознагражденіе литератора такое, какимъ оно заслуживаетъ быть и не хуже вознагражденія всхъ другихъ людей, занимающихся ремеслами… Что касается до обвиненія въ томъ, что я будто бы раздляю пагубный предразсудокъ противъ моихъ собратій по занятію, (въ чемъ меня можно упрекнуть такъ же справедливо, какъ упрекнуть Фильдинга, что изображеніемъ Персона Треллибэра онъ хотлъ посмяться надъ церковью), — то позвольте валъ замтить, что прежде, чмъ высказать такое мнніе, вамъ бы слдовало подождать окончанія моего романа… Что я возстаю противъ обыкновенія длать долги, пьянствовать, вести безпорядочную жизнь, шарлатанствовать, лгать и тому подобныхъ привычекъ литераторовъ,— въ этомъ я сознаюсь, точно такъ же, какъ въ томъ, что смюсь надъ притязаніями на званіе литератора тхъ людей, которые ищутъ разныя салонные политическіе фельетоны ли провинціальныхъ gobe mouches, но я не чувствую ни малйшей злобы при описаніи этой слабости не думаю, что врежу кому нибудь, раскрывая выше приведенные порока. Разв они никогда не существовали между литераторами? Разв дарованія этихъ послднихъ никогда не приводились въ оправданіе ихъ безразсудства, а ихъ порой никогда не выставлились, какъ послдствія этихъ дарованій? Единственная мораль, которую я, какъ писатель, хотлъ вложить въ описанія, послужившія предметомъ вашего протеста, состояла въ темъ, что долгъ литератора, какъ и всякаго другаго человка — вести правильную и трезвую жизнь, любить свое семейство и платить своя долги… Мн кажется, что литераторы, вмсто того, чтобы обвинять публику въ преслдованіе нашего сословія и насмшкахъ надъ нимъ, поступай бы гораздо лучше, если бы носили въ душ глубокое убжденіе, что они такіе же хорошіе люди, какъ и вс другіе, и не заводили бы жалкихъ споровъ о вопрос, который вс здравомыслящіе люди должны считать ршеннымъ. Если я сижу за вашимъ столомъ, то считаю своего сосда равнымъ себ, а себя равнымъ ему! Если бы я вдругъ обратился къ нему съ словами: ‘м. г., я литераторъ, но желалъ бы чтобъ вы знали, что я ничмъ не хуже васъ,’ — то какъ вы полагаете, кто изъ насъ подвергнулъ бы сомннію достоинство званія литератора: мой Сосдъ, желавшій спокойно пообдать, или литераторъ, возбудившій этотъ вопросъ! И я полагаю, что если сатирическій писатель выставляетъ одного литератора безразсуднымъ человкомъ, а другаго — паразитомъ, то его не только нельзя обвинить въ желаніи унизить свое сословіе, но слдуетъ согласиться, что онъ дорожитъ честью этого сословія. Если между нами нтъ безразсудныхъ людей и паразитовъ, въ такомъ случа моя сатира несправедлива, но если такіе люди существуютъ, то они подлежатъ сатир точно такъ же, какъ люди другихъ сословій. Я никогда не слышалъ, что сословіе адвокатовъ сочло себя оскорбленнымъ, когда въ ‘Понч’ появилось описаніе мистера Денона, никогда не платившаго долговъ,— или что изображеніе Стиггинса въ ‘Поквик’ было принято за оскорбленіе всхъ диссидентовъ, или что вс прокуроры Англіи пришли въ негодованіе, когда прочли знаменитый разсказъ: ‘Квиркъ, Геммонъ и Снепъ.’ Такъ неужели же сатира должна обходить только насъ, литераторовъ, потому что мы безгршны, или потому что мы не хотимъ допустить насмшки надъ собою? Если бы каждое дйствующее лице въ разсказ было представителемъ цлаго сословія, а не отдльной личности, если бы писатель былъ поставленъ въ необходимость противу поставлять каждому дурному лицу лицо хорошее, доброе, и постоянно Поддерживать борьбу между добродтелью и порокомъ,— сочиненіе романовъ сдлалось бы невозможнымъ, потому что они выходили бы невыносимо глупыми и неестественными, и на долю сочинителей и читателей такихъ произведеній выпала бы очень жалкая участь. Примите, м. г. и пр.’
Вообще, отличительною чертою характера Тэккерей было то, что нападки на его произведенія раздражали его, и что онъ не умлъ скрывать это раздраженіе, когда несправедливая канадка появлялась въ вліятельномъ журнал. Онъ тотчасъ же возражалъ, когда видлъ, что дло стоитъ возраженія. Вслдствіе этого онъ нсколько разъ ссорился съ главнйшими изъ англійскихъ журналовъ.
Въ 1861 г. Тэккерей явился передъ публикой въ совершенно новомъ свт: онъ открылъ рядъ публичныхъ чтеній, и успху ихъ онъ главнымъ образомъ обязанъ тмъ большимъ состояніемъ, которое оставилъ посл себя. Первыми предметами этихъ чтеній были этюды объ англійскихъ юмористахъ, подъ эту категорію онъ подвелъ Свиста, Конгрева, Аддиссона, Стиля, Пріора, Ге, Поппа, Гогарта, Смоллета, Фильдинга, Стерна и Гольдсмита. Успхъ этихъ чтеній былъ блестящій, все лучшее общество Лондона, вс образованнйшіе люди жадно стремились послушать мнніе величайшаго изъ современныхъ юмористовъ о юмористахъ только что прошедшаго времени.— Тэккерей не ограничился однимъ Лондономъ, онъ читалъ и во многихъ другихъ городахъ,— въ томъ числ и въ Эдинбур. Былъ онъ также въ Оксфорд, и къ времени пребыванія его въ этомъ город относится забавный анекдотъ, разсказанный англійскими газетами. Для того, чтобы имть право публично читать въ Оксфорд, надо было испросить позволеніе мстнаго начальства. Должность оксфордскаго канцлера исполнялъ въ это время человкъ, проникнутый чиновничьимъ духомъ, и потому никогда не слыхавшій о такихъ пустякахъ, какъ ‘Ярмарка Тщеславія’ и ‘Пенденнисъ’. Между этимъ чиновникомъ и Тэккереемъ произошелъ слдующій интересный разговоръ: — чмъ я могу быть вамъ полезенъ.— Мое имя — Тэккерей.— Это я вижу по вашей визитной карточк.— Я прошу позволенія прочесть нсколько публичныхъ лекцій.— А, вы чтецъ! о какихъ же предметахъ намрены вы читать — религіозныхъ или политическихъ.— Ни о тхъ, ни о другихъ, я литераторъ.— Что же, вы уже написали какое нибудь сочиненіе?— Да, я авторъ ‘Ярмарки Тщеславія’.— Вроятно диссидентская книга: иметъ ли она что нибудь общее съ сочиненіемъ Джона Буніана?— Не совсмъ, я написалъ тоже ‘Пенденниса’.— Никогда не слыхалъ объ этихъ книгахъ, но, во всей вроятности, это хорошія книги.— Я былъ также сотрудникомъ ‘Понча’.— ‘Понча!’ и что-то слышалъ о ‘Понч’, это, кажется, очень неприличный журналъ.
Скоро посл того Тэккерей получилъ приглашеніе пріхать читать въ Америку. Американцы приняли его отлично. Т, которые были знакомы съ его сочиненіями, нашли автора въ чтец, т же, которые не знали ихъ, были, по словамъ одного американскаго рецензента, ‘очарованы въ чтец тмъ, что составляло прелесть автора — неподдльною любовью къ человчеству, нжностью, кротостью, геніальнымъ полетомъ фантазіи, грустнымъ тономъ правды, соединеннымъ съ тми быстрыми ударами сатиры, которые, подобно молнія, освщаютъ въ то же самое время какъ исчезаютъ’. Куда онъ ни появлялся, везд встрчалъ самый радушный пріемъ и слушателей, собиравшихся вокругъ него съ уваженіемъ и сочувствіемъ.
Въ 1852 г. литературная слава его усилилась появленіемъ романа: ‘Приключеніе Генриха Эсмонда’, въ которомъ авторъ подражалъ слогомъ и даже образомъ мыслей писателямъ времени королевы Анны, — времени, всегда служившаго предметомъ особеннаго сочувствія Тэккерея. Этотъ романъ мало извстенъ русской публик, сколько намъ извстно, мы не имемъ полнаго перевода его. Между тмъ образованнйшіе англичане смотрятъ на него, какъ на лучшее произведеніе романиста, вотъ, напримръ, что говоритъ о немъ извстный писатель Тролоппъ: ‘Эсмондъ боле всхъ другихъ сочиненій удовлетворилъ критическому вкусу тхъ, которые сами объявили себя опытными критиками. Что касается до меня, то я сознаюсь, что смотрю на Эсмонда, какъ на первйшій и лучшій романъ на англійскомъ язык. Взятый въ цломъ, онъ, по моему мннію, не иметъ подобнаго себ. Въ немъ столько полноты исторической, столько глубины и такое отсутствіе того оттнка неестественности, который портитъ, можетъ быть, вс остальные наши историческіе романы, что онъ стоитъ ршительно выше всхъ произведеній въ этомъ род. И кром этого, онъ полонъ почти божественной нжности, — нжности, до которой не достигалъ ни одинъ поэтъ. Въ Эсмонд, боле чмъ во всхъ своихъ произведеніяхъ, Тэккерей достигъ высшей степени совершенства въ искусств анализировать предметъ до самой глубины его, не оскорбляя изящнаго вкуса.’
За ‘Эсмондомъ’ послдовали (въ 1855 г.) ‘Ньюкомы’, этотъ великолпнйшій нравоописательный романъ. Всемірная слава Тэккерея окончательно упрочилась, — и онъ вмст съ Диккенсомъ сталъ твердою ногою во глав современной повствовательной литературы.— Кстати о Диккенс: въ 1858 г. ничтожное событіе, о которомъ мы считаемъ даже лишнимъ разсказывать, поссорило двухъ знаменитыхъ романистовъ, находившихся до тхъ поръ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Къ счастію, эта ссора прекратилась не задолго до смерти Тэккерея, и Диккенсъ хоронилъ своего дорогаго собрата съ чувствомъ самой искренней дружбы…
Однимъ изъ важнйшихъ событій въ жизни Тэккерея было основаніе въ 1860 году журнала: ‘Корнгильскій Магазинъ’. Мысль объ изданіи этого журнала была, можетъ быть, слдствіемъ успха Дивконсова журнала. Извстно, какой блестящій успхъ выпалъ на долю ‘Корнгильскаго Магазина’, въ короткое время успвшаго пріобрсть нсколько десятковъ тысячъ подписчиковъ. Въ ‘Корнгилл’ были, между прочими произведеніями Тэккерея, напечатаны и ‘Странствованія Филиппа’. Но еще не прошло шести мсяцевъ со дня начатія изданія, какъ знаменитый редакторъ началъ чувствовать то, что онъ называлъ ‘шипами’ своего новаго званія. Его заваливали рукописями, всевозможныя бездарности мучили его предложеніемъ своихъ услугъ, въ оскорбительныхъ письмахъ тоже не было недостатка, однимъ словомъ, Теккерей испытывалъ то, что знакомо всмъ, имвшимъ несчастіе взвалить на себя редакторскую обузу. ‘Исключая истинно злыхъ людей — писалъ несчастный Тэккерей — я думаю, нтъ на свт человка, желающаго имть враговъ. Но здсь, въ этой редакторской должности, избжать этой участи невозможно… Длай, что хочешь, будь невиненъ или виновенъ, великодушенъ или жестокъ,— всегда найдутся и А, и Б, и В, и Г, которые будутъ ненавидть тебя…’ — ‘Тэккерей — говоритъ Тролоппъ — никогда не могъ ршиться сказать какому нибудь честолюбивому писак, что его желаніе попасть въ литераторы было напрасно, тмъ мене отваживался онъ на такую смлость, когда ему предлагала услуги женщина. Письма этихъ людей, какъ онъ самъ разсказывалъ, были иглы, вонзавшіяся въ его тло. И онъ говорилъ правду… Тэккерей не доставало рзкости, требуемой редакторскимъ званіемъ, и потому, по истеченіи втораго года, онъ отказался отъ него’. Но, какъ извстно, онъ до самой смерти оставался постояннымъ и дятельнымъ сотрудникомъ этого журнала.
До самой смерти! Да, великая дятельность приближалась къ концу, и смерть подходила быстрыми шагами. Никто не ожидалъ этого удара. Еще за недлю де смерти онъ провожалъ на кладбище одного изъ своихъ родственниковъ, еще за нсколько дней его видли въ клуб веселымъ и свжимъ. Но смерть его нельзя назвать вполн скоропостижною. Онъ уже нсколько лтъ страдалъ спазмами въ желудк, соединенными со рвотою. 23-го декабря утромъ, съ нимъ повторился обыкновенный припадокъ, и весь день онъ чувствовалъ себя очень нехорошо. Наслдующій день, въ девять часовъ утра, его камердинеръ вошелъ къ вену съ чашкою кофе и засталъ его лежащимъ на спин съ руками, раскинутыми поверхъ одяла, но онъ не обратилъ на это вниманія, потому что Теккерей обыкновенно приходилъ въ такое изнеможеніе посл своихъ припадковъ, черезъ нсколько времени слуга воротился и, увидвъ, что коое не тронутъ, приблизился къ кровати и тутъ узналъ, что жизнь его господина прекратилась. Доктора объясняютъ его смерть изліяніемъ крови въ мозгъ, вслдствіе разрыва артеріи отъ рвоты и прибавляютъ, что мозгъ умершаго былъ очень великъ и всилъ не меньше 58 съ половиною унцовъ (?).
Тэккерей умеръ на 53 году жизни, могучая рука остановилась какъ разъ въ то время, когда изъ подъ пера, которое она держала, выходило произведеніе, долженствовавшее, можетъ быть, превзойти вс другія произведенія великаго писателя. Это — романъ его ‘Денисъ Дюваль’, предлагаемый теперь читателямъ нашего журнала. ‘Тэккерей — писалъ Диккенсъ — былъ въ полнйшемъ развитіи своего таланта въ то время, когда писалъ этотъ романъ. Въ отношеніи серьезнаго чувства, проницательныхъ соображеній, характеровъ, подробностей и милой картинности, разбросанной повсюду, это, по моему мннію, самое лучшее изъ всхъ его произведеній. Что онъ самъ такъ думалъ, что онъ сильно привязался къ этой работ и много трудился надъ нею — ясно доказываетъ каждая страница… Весьма замчательно, что, вслдствіе странной постройки романа, нсколько существенныхъ подробностей, обыкновенно заканчивающихъ произведеніе такого рода, здсь сгруппированы въ начал, и поэтому въ отрывк есть приблизительная законченность, какъ бы для удовлетворенія любопытству читатели относительно самыхъ интересныхъ личностей романа, которыя врядъ ли были бы обрисованы лучше, если бы авторъ предвидлъ, что умретъ до окончанія романа’.
Ударъ, произведенный извстіемъ о смерти Тэккерея, быть всеобщій и громадный, его не только чтили, какъ геніальнаго писателя, но и горячо любили, какъ превосходнаго во всхъ отношеніяхъ человка. Во всхъ замткахъ, написанныхъ по поводу его кончины, господствуетъ самое горячее сочувствіе къ его душевнымъ качествамъ, собиравшимъ вокругъ него цлыя толпы друзей и поклонниковъ. ‘Въ глубин сердца каждаго, кто зналъ Тэккерея — пишетъ Тролоппъ — останется теперь пустота, и не исчезнетъ она до самой смерти его. Тэккерея любили почти такъ, какъ любятъ женщину, нжно и-мечтательно, въ разлук съ нимъ, о немъ не переставали думать, какъ объ источник радости, которую нельзя анализировать, но которая доставляетъ душ великое утшеніе. Его любили потому, что сердце его равнялось нжностью сердцу женщины’.— ‘О важнйшихъ его качествахъ — говоритъ Диккенсъ — о теплот въ дружескихъ отношеніяхъ, спокойной терпливости, лишенной всякаго эгоизма заботливости о ближнихъ, широкой благотворительности, нечего и говорить: они всмъ извстный — ‘Пусть — сказано въ ‘Понч’ — другіе говорятъ о его блистательномъ ум, страшной сил его сатиры, тонкой наблюдательности, богатств его таланта, объ его юмор и стройномъ спокойствіи его разума, скорбящіе друзья, пишущіе эти строки, вспоминаютъ о его любящей натур, о его широкомъ сердц и всегда раскрытой рук, простот, откровенности, привтливости честнаго, благодушнаго, правдиваго джентльмена, которыя описать невозможно такъ, какъ бы желали т, которые его коротко знали’.
Заключимъ этотъ краткій очеркъ слдующими задушевными словами Тролоппа: ‘Мы видли его лежащимъ въ его простой могил въ конц прошлаго года, мы видли, какъ его собраты по литератур одинъ за другимъ становились на камень, положенный около могилы, чтобы бросить послдній взглядъ на гробъ, скрывшій его тло. Глубокая грусть овладла всми. Не одно лицо твердыхъ, непривыкшихъ къ сердечнымъ изліяніямъ людей покраснло отъ слезъ. Могила была такъ же проста, какъ и печаль этой минуты. Въ такихъ случаяхъ лучше, чтобы похороны совершались безъ пышности или атрибутовъ славы. Но теперь, когда прошли недли, почитатели англійской литературы желаютъ видть нкоторыя приготовленія къ возведенію этому человку памятника въ томъ мст, гд мы ставимъ памятники нашимъ мелкимъ людомъ. Необходимо, чтобы бюстъ Тэккерея былъ выставленъ въ Вестмистерскомъ аббатств’.
Счастлива та страна, у которой есть такіе писатели, и счастливъ писатель, живущій въ той стран, гд граждане чтутъ своихъ литературныхъ дятелей наравн съ своими народными героями!

П. В.

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ.

ГЛАВА I.
РОДОСЛОВНОЕ ДЕРЕВО МОЕГО СЕМЕЙСТВА.

На зло моей жен, которой очень не нравятся шутки въ дл родословныхъ, я однажды нарисовалъ родословное дерево моихъ предковъ, и на верхушк его изобразилъ Клода Дюваля, капитана и головорза временъ Карла II, повшеннымъ за шею. Но этимъ я только хотлъ подшутить надъ моей супругой и моимъ сыномъ. Никто изъ насъ, Дювалей, на сколько мн извстно, не былъ повшенъ. Мальчикомъ мн не разъ случилось испытывать сладость веревки, но она не затягивала мн шеи. Что же касается преслдованій, вынесенныхъ во Франціи моими предками за протестантскую вру, которую мы приняли съ давнихъ временъ и упорно исповдывали, то эти преслдованья не навлекли на насъ смерти, счастливе многихъ своихъ единоврцевъ, мы отдлывались штрафами, бдностью и изгнаніемъ изъ отечества.
Цлому свту извстно, какъ изуврство Людовика XIV изгнало изъ Франціи въ Англію многія семейства, сдлавшіяся врными подданными Великобританіи. Въ числ этихъ выходцевъ былъ и мой ддъ съ женою. Они поселились въ Уинчельси, въ графств Соссексъ, гд со временъ королевы Елизаветы и страшной Вароломеевской ночи стояла Французская церковь. Въ трехъ миляхъ, въ мстечк Рай, находилась другая колонія нашихъ соотечественниковъ съ церковью же, другой fester burg, въ которомъ, подъ защитою Британіи, мы свободно могли исповдывать вру нашихъ отцовъ и пть псни нашего Сіона.
Мой ддъ былъ старшиной и уставщикомъ Уинчельсской церкви, пасторомъ которой былъ Monsieur Денисъ, отецъ контръ-адмирала сэра Питера Дениса, баронета, моего благодушнаго покровителя. Сэръ Питеръ находился вмст съ Энсономъ на знаменитомъ Центуріон и обязанъ своимъ первымъ повышеніемъ этому великому мореходцу. Вы вс, безъ сомннія, помните, что никто другой, какъ капитанъ Денисъ, доставилъ нашу добрую королеву, Шарлотту, изъ Штаде въ Англію, посл девяти-дневнаго бурнаго перезда (7-го сентября 1761 г.). Ребенкомъ меня возили въ его домъ, находившійся въ Гритъ Ормандъ-Стрит, въ Лондон, бывалъ я также и въ замк адмирала, Валенс, близь Уэстергама въ Кент, гд жилъ полковникъ Уольфъ, отецъ знаменитаго генерала Джемса Уольфа, достославнаго покорителя Квебека.
Отецъ мой, имвшій склонность къ кочевой жизни, случайно находился въ Дувр въ 1761, во время прозда уполномоченныхъ, отправлявшихся для подписанія трактата о мир, извстномъ подъ именемъ парижскаго мира.
Когда судьба столкнула его съ этими джентльменами, онъ былъ въ ссор съ своей матерью, — такого же взбалмошнаго характера, какъ и онъ самъ, и добивался какой нибудь должности. Мистеръ Дюваль, родители котораго были изъ Альзаса, говорилъ по англійски, по французски и по нмецки.
Мистеръ — нуждался въ довренномъ приближенномъ лиц, которое хорошо владло бы языками, отецъ мой предложилъ свои услуги и былъ принятъ, благодаря преимущественно ходатайству капитана Дениса, корабль котораго стоялъ въ то время близь Дувра.
Очутившись въ Париж, отцу моему, нужно же было побывать въ нашей родин Альзас, и, имя всего на всего дв гинеи въ карман, онъ, какъ водится, разсудилъ за благо, влюбиться въ мою мать и жениться на ней. Monsieur mon p&egrave,re, сдаетя мн, былъ блуднымъ сыномъ, но онъ считался у своихъ родителей единственнымъ дтищемъ, оставшимся въ живыхъ, и когда онъ, голодный и безъ гроша, возвратился въ Уинчельси съ женою на рукахъ, они закололи лучшаго откормленнаго тельца и пріютили обоихъ скитальцевъ. Мать моя, вскор посл замужества, получила отъ родителей своихъ во Франціи небольшое наслдство, и съ величайшею нжностью ухаживала за моей бабушкой во все время продолжительной болзни, которая свела почтенную леди въ могилу. О всхъ этихъ обстоятельствахъ, я лично ничего не зналъ, будучи въ ту пору двухъ или трехлтнимъ ребенкомъ, я спалъ и кричалъ, лъ и пилъ, росъ и подвергался равнымъ дтскимъ недугамъ, точь въ точь, какъ и другія, подобныя мн, милыя крошки.
Мать моя была женщина горячаго нрава, ревнивая, вспыльчивая и властолюбивая, но великодушная по природ и умвшая прощать. Я имю основаніе думать, что батюшка мой доставлялъ ей слишкомъ много случаевъ упражняться въ этой послдней добродтели, такъ какъ, въ теченіе своей недолгой жизни, онъ, то и дло, попадался въ бду. Во время рыболовной экспедиціи къ берегамъ Франціи съ нимъ случилось какое-то несчастіе, онъ вернулся домой, чтобы умереть, и былъ похороненъ въ Уинчельси, но причина его смерти оставалась мн неизвстною до той поры, пока мой добрый другъ, сэръ Питеръ, не открылъ мн ее много лтъ спустя, когда и самого меня постигли неудачи.
Я родился въ одинъ день съ его королевскимъ высочествомъ, герцогомъ оркскимъ, т. е. 13 августа 1763 года, и былъ извстенъ между мальчишками въ Уинчельси подъ именемъ епископа оснабрукскаго. У насъ, могу васъ заврить, между Французскими и англійскими мальчиками происходила не одна отчаянная стычка. Ддъ мой, помимо своего званія старшины и уставщика Французской церкви въ Уинчельси, былъ цирюльникомъ по ремеслу, и мн самому, коли ужъ вы хотите знать, не разъ приходилось на моемъ вку пудрить и завивать голову какого нибудь джентльмена, и брать его за носъ и брить. Не изъ тщеславія говорю я, что мн случалось сбивать мыло и орудовать щеткой. Но, что пользы скрывать это? Тотъ же sait, какъ говорятъ французы. Да вотъ хоть бы сэръ Гмфри Говардъ, который служилъ вмст со мною младшимъ лейтенантомъ на Мелеагр, онъ увряетъ, будто происходить отъ Норфолькскихъ Говардовъ, но отецъ его былъ башмашникомъ, и мы прозвали его Гмфри Снобъ.
Во Франціи очень немногія знатныя дамы сами кормятъ дтей своихъ грудью, малютокъ отдаютъ на воспитанье женамъ фермеровъ, и они пользуются такимъ образомъ хорошими кормилицами и лучшимъ, быть можетъ, уходомъ, чмъ у своихъ сухопарыхъ матерей. Мать моей матери, жена честнаго лотарингскаго фермера (потому что я первый изъ своей семьи сдлался дворяниномъ и избралъ себ девизомъ fecnnus ipsi не изъ гордости, а изъ чувства признательности къ своей счастливой звзд), вскормила Клариссу де-Віомениль, двицу знатнаго лотарингскаго рода, нжная дружба продолжала связывать молочныхъ сестеръ долгое время — даже посл замужества обихъ. Матушка перехала въ Англію женою monsieur mon papa, mademoiselle де-Віомениль пристроилась замужъ на родин. Она принадлежала къ протестантской втви дома Віоменилей, бднйшей вслдствіе того, что представители ея оставались врны своей религіи. Остальные члены семейства были католики и состояли въ великомъ почет при Версальскомъ двор.
Вскор, посл прибытія моей матери въ Англію, она узнала, что любезная ея молочная сестра Кларисса выходитъ замужъ за протестантскаго дворянина, Виконта де-Барръ: то былъ единственный сынъ графа Савернскаго, камергера его польскаго величества короля Станислава, отца Французской королевы. Monsieur де-Савернъ, по женитьб сына, отдалъ ему свой домъ въ Саверн, и здсь новобрачная чета провела нсколько времени. Я не говорю молодая чета, потому что Виконтъ де-Барръ былъ двадцатью пятью годами старше своей жены, послдней, въ то время, когда родители выдали ее замужъ, было всего осьмнадцать лтъ. Такъ какъ у матушки было слабое зрніе, или, сказать правду, она не совсмъ бойко читала, то на мою долю, когда я былъ мальчикомъ, всегда приходилось разбирать посланія Виконтессы къ ея молочной сестр, ея доброй Урсул, и не разъ моей голов больно доставалось отъ матушкиной скалки, хотя я и старался читать, какъ можно лучше. Она вообще не скупилась на колотушки, не баловала ребенка, и, вроятно благодаря этому-то обстоятельству, я и выросъ такимъ молодцомъ: ростъ мои теперь — шесть футовъ и два дюйма безъ каблуковъ, а всомъ я — до пятнадцати стоновъ, какъ оказалось въ прошлый вторникъ, когда меня свсили вмст съ нашей свиньею. Примчанье: окороки моего сосда въ Даръ-Коттедж лучшіе въ цломъ Гампшайр.
Я былъ такъ молодъ, что не могъ понимать всего, что читалъ матушк, но я помню, что матушка обыкновенно разражалась ворчаньемъ въ своемъ обычномъ рзкомъ тон (она ростомъ и голосомъ походила на гренадера и въ заключеніе имла красивые черные усики).— ‘Итакъ, восклицала матушка: она страдаетъ! ma biche несчастна, у нея дурной мужъ. Онъ скотина, да и вс мужчины скоты’. И при этомъ она сердито взглядывала на ддушку, который былъ скромнымъ маленькимъ человчкомъ, трепеталъ передъ своею невсткой и находился у нея въ строжайшемъ повиновеніи. Вслдъ за тмъ матушка начинала божиться, что похала бы на родину, на помощь къ своей Biche, но не знаетъ на кого оставить этихъ двухъ болвановъ? Послднее относилось къ ддушк и ко мн. Къ тому же madame Дюваль была необходима дома. Она многимъ дамамъ убирала головы съ большимъ вкусомъ, на Французскій манеръ, и умла не хуже любаго цирюльника въ цломъ графСтв брить, завивать, стричь волосы и надвязывать косичку. Дломъ ддушки и подмастерья было завивать парики. Когда я жилъ дома, я былъ еще слишкомъ малъ для этой работы, и потому меня уволили отъ нея, и отправили въ превосходную школу — гимназію Покака, въ Рай. Тамъ я научился говорить по англійски, какъ настоящій британецъ, (вдь я и былъ имъ отъ рожденья), а не такъ какъ мы говорили дома, гд у насъ было въ употребленіи странное альзасское нарчіе, состоявшее изъ смшенія французскаго съ нмецкимъ. У Покака же я позанялся немного латынью и имлъ въ первые два мсяца великое множество дракъ. Помню, что мой покровитель пришелъ однажды провдать меня въ голубомъ съ блымъ мундир, шитомъ золотомъ, въ шелковыхъ чулкахъ и блыхъ штанахъ. Съ нимъ вмст пришли два Офицера. ‘Гд тутъ Денисъ Дюваль?’ спросилъ онъ, заглядывая въ классную комнату, между тмъ, какъ вс мальчики переглядывались съ изумленіемъ, при вид такого важнаго джентльмена. Юный Денисъ въ эту самую минуту стоялъ на скамь въ наказаніе за драку, если не ошибаюсь, на одномъ глаз у него красовался синякъ, величиною съ выпущенное яйцо. ‘Денису не мшало бы давать своимъ кулакамъ поменьше воли прогуливаться по носамъ другихъ мальчиковъ,’ проговорилъ учитель, а капитанъ подарилъ мн семи-шиллинговую монету, отъ которой, помнится, у меня въ тотъ же вечеръ осталось всего два пенса. Все время моего пребыванія въ школ Покака я имлъ квартиру и столъ у мистера Роджа, торговца, который имлъ бакалейную лавку въ Рай, и въ то же время промышлялъ на мор: онъ имлъ долю въ рыболовномъ судн, и въ сти его попадалась самая странная рыба, какъ вы вскор услышите. Онъ былъ важнымъ лицемъ между Уэсманцами, и я ходилъ съ нимъ въ его собственную церковь, но, въ эту раннюю пору моей молодости, я разсянно относился къ этимъ священнымъ и глубоко знаменательнымъ обрядамъ, я былъ втренымъ мальчикомъ и ни объ чемъ не думалъ, кром волчковъ, обручей и кегель.
Капитанъ Денисъ былъ очень привтливый, живой господинъ, онъ спросилъ у учителя, мистера Котся, какъ называется по латыни вакація и выразилъ надежду, что мистеръ Котсъ позволитъ мальчикамъ погулять. На это предложеніе вс мы, мальчишки, отвчали одобрительнымъ возгласомъ, что же касается до меня, то капитанъ Денисъ воскликнулъ, ‘Мистеръ Котсъ, я насильно вербую этого молодца съ подбитымъ глазомъ въ свое распоряженіе и намреваюсь взять его съ собою обдать въ гостинницу Звзды’. Нечего и говорить, что я очень охотно соскочилъ съ своей лавки и послдовалъ за покровителемъ. Онъ отправился вмст со мною и двумя офицерами въ гостинницу Звзды. Посл обда они велли подать себ пуншу на цлую крону, и хотя я и отказался отъ этого напитка, имя къ рому и водк неодолимое отвращеніе, тмъ не мене мн было пріятно сидть въ обществ джентльменовъ, которыхъ, по видимому, забавляла моя ребяческая болтовня. Капитанъ Денисъ спросилъ у меня, чему я учусь, и я поспшилъ блеснуть передъ нимъ моимъ небольшимъ запасомъ знаній. Помнится мн, что я велерчиво толковалъ о Корделіи либо Кррнеліи Непот, и по всмъ вроятіямъ страшно важничалъ. Онъ спросилъ у меня, нравится ли мн мистеръ Роджъ, у котораго я имлъ квартиру и столъ. Я объявилъ, что не слишкомъ-то его долюбливаю, и особенно терпть не могу миссъ Роджъ и ихъ подмастерье, преимущественно за то, что они всегда… тутъ я остановился. ‘Но соръ изъ избы не годится выносить’, проговорилъ я, у насъ въ школ это не водится.
На вопросъ, къ чему готовятъ меня родные,— я отвчалъ, что хочу быть морякомъ, но только морякомъ въ офицерскомъ чин, чтобы сражаться за короля Георга. Если это мн удастся, я вс свои призовыя деньги привезу домой и отдамъ Агнес, т. е. почти вс, и только немножко оставлю себ.
— Такъ ты любишь море, и катаешься по нему иногда? спросилъ капитанъ Денисъ.
— Какъ же, я бывалъ на ловл. Мистеръ Роджъ держитъ лодку пополамъ съ ддушкой, и я помогаю чистить ее, меня научили править рулемъ, и много мн доставалось колотушекъ, когда я правилъ не въ ту сторону. Говорятъ, что я хорошій кормчій. Глазъ у меня врный, и я хорошо запоминаю мысы, береговыя скалы и тому подобныя вещи.
Тутъ я назвалъ нсколько мстъ, на нашемъ берегу и даже Французскомъ.
— Какую же рыбу вы ловите? спросилъ капитанъ.
— О сэръ, этого я не могу сказать, мистеръ Роджъ не велитъ. При этомъ отвт джентльмены разразились громкимъ хохотомъ. Имъ-то хорошо было извстно, въ какую игру играетъ мистеръ Роджъ, хотя я въ простот своей и не понималъ ея.
— Такъ ты не хочешь глотнуть пунша? спросилъ капитанъ Денисъ.
— Нтъ, сэръ, я далъ себ торжественное общаніе не брать его въ ротъ, съ той самой поры, какъ я видлъ миссъ Роджъ такою странною.
— А часто миссъ Роджъ бываетъ странною?
— Да, чтобъ ей пусто было. И тогда она всячески ругается, сбгаетъ внизъ, бьетъ чашки и блюдечки, и дерется съ подмастерьемъ и… но я ничего больше не скажу, не годится. Я никогда не сплетничаю, никогда.
Такъ болталъ я съ моимъ покровителемъ и его пріятелями, они заставили меня спть имъ французскую псенку, потомъ нмецкую, смялись и видимо потшались моими прыжками и ужимками. Капитанъ Денисъ проводилъ меня до моей квартиры, и я разсказалъ ему, какъ изо всхъ дней въ недл больше всего люблю воскресенье, т. е. одно воскресенье черезъ каждыя дв недли, потому что я тогда, рано утромъ, отправляюсь пшкомъ къ матушк и ддушк въ Уинчельси, и видаюсь съ Агнесой.
Но кто же, скажите, была эта Агнеса? Имя ея въ настоящую минуту Агнеса Дюваль, и она сидитъ возл меня за своимъ рабочимъ столикомъ. Встрча съ нею произвела переворотъ моей жизни. Подобный выигрышъ въ жизненной лоттере достается на долю очень немногимъ. Все, что я ни сдлалъ хорошаго, было внушено желаніемъ осчастливить ее. Безъ нея я, быть можетъ, на вки остался бы въ той темной сред, въ которой родился, и не зналъ бы, что значитъ быть честнымъ и счастливымъ, но мой добрый ангелъ, что сидитъ теперь рядомъ со мною, во время явился ко мн на помощь. Всмъ, что я имю, я ей обязанъ, но за то и я отдаю ей все, что имю, а больше этого кто же можетъ дать?

ГЛАВА II.
ДОМЪ ГРАФОВЪ САВЕРНСКИХЪ.

Mademoiselle де-Савернъ была родомъ изъ Альзаса, гд семейство ея занимало несравненно высшее положеніе, нежели почтенный старшина протестантской церкви, отъ котораго произошелъ ея покорнйшій слуга. Мать ея была урожденная Віомениль, отецъ ея былъ изъ знатнаго альзасскаго рода, графовъ де-Барръ и де-Савернъ. Старый графъ де-Савернъ былъ еще живъ и состоялъ камергеромъ при двор его польскаго величества короля Станислава въ Нанси, когда сынъ его, Виконтъ де-Барръ, человкъ уже не молодой, привезъ въ эту веселенькую маленькую столицу свою цвтущую молодую жену.
Графъ де-Савернъ, бодрый и веселый старичекъ, представлялъ совершенную противуположность своему угрюмому, суровому сыну. Домъ графа въ Ланей былъ однимъ изъ самыхъ пріятныхъ и веселыхъ домовъ. Протестантизмъ старика былъ далеко не строгій. Онъ даже всмъ завдомо сожаллъ, что во Франціи нтъ монастырей для благородныхъ двицъ протестантскаго исповданья, каковые существуютъ по ту сторону Рейна, куда бы онъ могъ сбыть своихъ двухъ дочерей. Двицы де-Савернъ были некрасивы собою и имли злой, сварливый нравъ, черту, общую имъ съ братомъ, барономъ де-Барръ.
Въ молодости своей monsieur де-Барръ служилъ и умлъ отличиться. Онъ былъ въ дл противъ англичанъ подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, и въ обоихъ сраженіяхъ, выказалъ храбрость и воинскія дарованія. Протестантское вроисповданье было ему помхою къ повышенію въ арміи. Онъ вышелъ въ отставку, врной своей религіи, но озлобленный, и вовсе не раздлялъ пристрастія своего добродушнаго старика отца къ висту и музык. Появленіе его за ужиномъ на пріятельскихъ вечеринкахъ отца имло такое же дйствіе, какъ появленіе мертвеца на веселомъ пиршеств. Monsieur де-Барръ посщалъ эти собранія только въ угожденіе своей молодой жен, которая скучала и чувствовала себя несчастной въ пустынномъ, наслдственномъ замк Савернскомъ, избранномъ виконтомъ для своей резиденціи въ первое время женитьбы.
Нравъ онъ имлъ грозный, и былъ вспыльчивъ до нельзя. Будучи человкомъ строгой нравственности, онъ каждый разъ посл этихъ припадковъ гнва, жестоко мучился. Печально было его существованіе, въ которомъ гнвъ и угрызенія совсти непрерывно чередовались: вс домашніе трепетали передъ нимъ, и всхъ боле бдная молоденькая жена, которую онъ увезъ изъ тихаго роднаго селенія, для того только, чтобы мучить ее своими взрывами бшенства и раскаянья. Нердко она искала убжища у стараго графа Савернскаго въ Нанси, и добродушный, себялюбивый старичекъ длала вялыя попытки защитить свою бдную, молоденькую невстку. Вслдъ за подобными размолвками приходили письма отъ барона, въ которыхъ онъ призывалъ небо въ свидтели своего раскаянья, доходившаго до крайнихъ предловъ самоуниженіе. Эти супружескія распри происходили по одному и тому же заведенному порядку. Дло начиналось припадкомъ бшенства. Вслдъ за тмъ супруга отправлялась искать защиты у батюшки-свекора, въ Нанси, ее нагоняли письма, преисполненныя выраженіями раскаянія, и наконецъ появляйся самъ раскаявшійся преступникъ, отчаянье и самообвинительные вопли котораго были нестерпиме самыхъ припадковъ бшенства. Но прошествіи немногихъ лтъ, madame де-Барръ стала почти безвыздно жить у свекора въ Нанси, и лишь изрдка повалялась въ сумрачномъ Савернскомъ замк своего супруга.
Въ продолженіе многихъ лтъ несчастный этотъ бракъ оставался бездтнымъ. Почти одновременно съ злополучною вотчиною короля Станислава (сгорвшаго у собственнаго камина) умеръ и старый графъ Савернскій. Сынъ его увидлъ себя наслдникомъ отцовскаго имени и титула, и только. Наслдственное имніе было значительно разстроено, вслдствіе расточительности и безпечности покойнаго графа, къ тому же изъ него предстояло удлить приданое двицамъ де-Савернъ, пожилымъ сестрамъ стараго графа.
Отель въ Нанси былъ на время запертъ, и новый грофъ Савернскій съ женою и съ сестрами удалился въ свой замокъ. Съ своими сосдями, католиками, суровый протестантъ имлъ мало общенія, общество, посщавшее его скучный домъ, ограничивалось почти исключительно протестантскими священниками, прізжавшими изъ-за Рейна. На лвомъ берегу Рейна, присоединенномъ къ французской территоріи только въ недавнее время, господствовало смшеніе Французскаго и нмецкаго языковъ, на послднемъ графъ Савернскій былъ извстенъ подъ именемъ Herr von Zaberп. Въ первое время посл смерти отца характеръ Гера фонъ Цаберна, быть можетъ, немного и смягчился, но вскор онъ сталъ угрюме и вспыльчиве, чмъ когда либо.
Савернъ былъ маленькій провинціальный городовъ. Посреди главной площади красовался старый полуразвалившійся замокъ гротовъ, а отъ нея тянутся дв красивыя улицы. За замкомъ разстилались мрачные сады, подстриженные и вытянутые въ прямую линію по старинной французской мод, за садовой оградой лежали лса и поля, принадлежавшіе къ помстью Савернскаго дома. Эти лса и поля окаймлялись другимъ, большимъ лсомъ, который нкогда тоже былъ собственностью графовъ, но былъ купленъ у послдняго безпечнаго владльца, монсиньорами де-Роганъ, князьями Имперіи, Франціи и Церкви, кардиналами и архіепископами Страсбургскими. Между послдними и ихъ угрюмымъ сосдомъ-протестантомъ было мало взаимнаго расположенія. Не одни религіозные вопросы стояли между ними, но и охотницкіе интересы. Графъ Савернскій любилъ ружейную охоту, и, рыская по своимъ рденькимъ лсамъ съ парою тощихъ собакъ и ружьемъ за спиною, нердко встрчался съ пышною охотою Монсиньора Кардинала, который, какъ и подобаетъ настоящему принцу, вызжалъ не иначе, какъ съ егерями и трубачами, съ цлою сворою собакъ и въ сопровожденіи цлой свиты дворянъ, одтыхъ въ ливреи его дома. Между сторожами его святйшества и единственнымъ лсничимъ графа происходили частыя столкновенія. ‘Передай твоему господину, что я застрлю перваго человка въ красныхъ штанахъ, который ступитъ на мои владнія’ сказалъ графъ Савернскій при одномъ изъ этихъ столкновеній, поднимая только что подстрленную имъ куропатку, и сторожъ зналъ, что суровый дворянинъ не задумается привести свою угрозу въ исполненіе.
Взаимная непріязнь сосдей не замедлила повлечь за собою процессъ. Можно было поручиться, что бдному провинціальному дворянину трудно будетъ тягаться въ страсбургскихъ судахъ съ такимъ могущественнымъ противникомъ, какъ архіепископъ провинціи. Я не законникъ, и потому не могу сказать, что именно послужило поводомъ къ открытію между двумя джентльменами непріязненныхъ дйствій: былъ ли то споръ о границахъ въ стран, гд не существовало межевыхъ изгородей, или же о лсахъ, о прав охоты и рыбной ловля? Впослдствіи я познакомился съ секретаремъ кардинала, то былъ аббатъ, нкто господинъ Жаржель. Онъ говорилъ мн, что графъ Савернскій былъ безразсудный, заносчивый человкъ, что называется во Франціи mauvais coucheur, и радъ былъ малйшему предлогу поссориться.
По случаю этихъ ссоръ графъ Савернскій по-невол долженъ былъ имть свиданья съ своими адвокатами и стряпчими въ Страсбург, и онъ на цлые дни отлучался изъ дома, гд его бдная жена, по всмъ вроятіямъ, не слишкомъ тосковала въ его отсутствіи. Въ одну-то изъ этихъ поздокъ въ главный городъ провинціи, онъ встртилъ одного своего бывшаго товарища, съ которымъ вмст бился подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, барона де-Ламотъ. Ламотъ, подобно младшимъ сыновьямъ во многихъ знатныхъ семействахъ, готовился поступить въ духовное званіе, но смерть старшаго брата избавила его отъ постриженія и семинаріи, и онъ поступилъ въ армію, гд ему была обезпечена хорошая протекція.
Двицы, де Савернъ видали въ старину этого барона де-Ламотъ въ Нанси. Про него шла самая худая слава: онъ былъ игрокъ, интриганъ, дуэлистъ и кутила.
Мн сдастся, что злые языки старыхъ двъ не щадили доброе имя и многихъ другихъ господъ, слыхалъ я и про другія страны, гд на двицъ точно такъ же трудно угодить. Я могу представить себ, какъ графъ Савернскій выходилъ изъ себя, возражая сестрамъ: ‘такъ что жъ? разв у каждаго изъ насъ нтъ своихъ недостатковъ? Почемъ знать, на сколько все это клевета? Или уже мы, впавши разъ въ заблужденіе, не можемъ раскаяться? Я знаю, что онъ буйно провелъ свою молодость, но вдь не онъ первый, не онъ послдній. Мы и прежде видали примры, что гршники обращались на путь истины и, что до меня касается, я не отвернусь отъ этого гршника’.— А лучше бы было, если бы онъ отвернулся отъ меня, сказалъ мн Ламотъ, много лтъ спустя. Но ужь видно судьба его была такая.
Итакъ, въ одно прекрасное утро графъ Савернскій возвращается изъ Страсбурга съ своимъ новымъ пріятелемъ: онъ представляетъ барона де-Ламотъ жен и сестрамъ, старается придать своему жилищу, по возможности, веселый видъ, достаетъ для гостя лучшія вина изъ своего погреба, вынимаетъ лучшую посуду къ столу. Много лтъ спустя, я познакомился съ барономъ лично, то былъ высокій, смуглый, красивый мужчина съ хитрымъ взглядомъ, мягкимъ голосомъ и изящными манерами. Что же касается до графа Савернскаго, то онъ былъ низенькій, черненькій, невзрачный человчекъ, такъ, по крайней мр, слыхалъ я отъ моей матушки. Впрочемъ, мистриссъ Дюваль не любила его за дурное обращенье съ ея Biche, когда же моей почтенной родительниц случалось не взлюбить человка, она не могла допустить въ немъ ни одного хорошаго качества, за то она постоянно утверждала, что баронъ де-Ламотъ былъ съ головы до ногъ настоящимъ джентльменомъ.
Дружба между двумя джентльменами завязалась не на шутку, баронъ де-Ламотъ во всякое время былъ принимаемъ въ Савернскомъ замк съ распростертыми объятіями, и одна изъ комнатъ называлась его комнатой. Онъ былъ въ то же время знакомъ съ заклятымъ врагомъ графа, кардиналомъ, и нердко прізжалъ въ замокъ одного прямо изъ замка другаго. Смясь, разсказывалъ онъ о томъ, какъ Монсиньоръ злится на своего сосда. Онъ желалъ примиренія между обоими домами: давалъ графу Савернскому весьма благоразумные совты и указывалъ ему на опасность, которой онъ подвергается, раздражая такого могущественнаго врага. Бывали примры, что добрыхъ людей и за меньшія вины подвергали пожизненному заключенію. Кардиналъ могъ выхлопотать lettre de cachet противъ своего неисправимаго противника. Вдобавокъ онъ могъ довести графа до раззоренія штрафами и судебными издержками. Споръ между ними былъ неравный, и слабйшей сторон предстояла неминуемая гибель, въ случа если эти несчастныя распри не прекратятся. Мнніе госпожъ де-Савернъ, на сколько он отваживались его высказывать, совершенно совпадало съ мнніемъ барона де-Ламотъ, и он стояли за примиреніе съ сосдомъ. Родные мадамъ де-Савернъ, узнавъ объ этихъ распряхъ, умоляли графа прекратить ихъ. Одинъ изъ этихъ родственниковъ, баронъ де-Віомениль, получивъ назначеніе на важный военный постъ въ Корсик, сталъ звать графа съ собою. Какой бы то ни было уголокъ земнаго шара представлялъ для графа боле безопасное убжище, чмъ его собственный домъ, гд у воротъ караулилъ его неумолимый и всесильный врагъ. Де-Савернъ уступилъ настоятельнымъ просьбамъ своего родственника.
Онъ снялъ со стны свой Лауфельдскій мечъ и пистолеты, гд они висли въ теченіи двадцати лтъ, привелъ въ порядокъ свои домашнія дла, созвалъ торжественно всю свою семью, и, поручивъ ее колнопреклоненно покровительству всеблагаго промысла, отправился въ путь, чтобы присоединиться къ штабу французскаго генерала.
Нсколько недль спустя посл его отъзда, и много лтъ спустя посл его женитьбы, жена написала ему, что иметъ надежду сдлаться матерью. Суровый человкъ, чувствовавшій себя до сихъ поръ глубоко несчастнымъ и считавшій неплодіе своей жены наказаніемъ божіимъ за какое нибудь свое или ея преступленіе, былъ глубоко потрясенъ этимъ извстіемъ. У меня еще до сихъ поръ хранится нмецкая библія, бывшая у него въ употребленіи, въ этой библіи записана на нмецкомъ язык трогательная молитва, сочиненная имъ, онъ призываетъ благословеніе божіе на имющаго родиться ребенка и выражаетъ надежду, что божья благодать будетъ пребывать въ младенц, что онъ станетъ залогомъ мира, любви и согласія въ семейств. По видимому, онъ твердо былъ увренъ, что у него родится сынъ. Цлью всхъ его надеждъ и стремленій было скопить, по возможности больше, для этого ребенка. У меня были въ рукахъ многія изъ писемъ, писанныхъ имъ изъ Корсики жен и сохраненныхъ ею. Он были наполнены странными, мелочными подробностями, казавшимися воспитанія этого нерожденнаго сына. Онъ предписывалъ въ домашнемъ быту соблюденіе экономіи, доходящей до скаредности, и высчитывать, какую сумму можно будетъ отложить въ десять, въ двадцать лтъ, такъ чтобы ожидаемому наслднику досталось состояніе, достойное его древняго имени. Въ случа если самъ онъ будетъ убитъ на войн, онъ завщалъ жен своей придерживаться той же системы строжайшей экономіи, такъ чтобы ребенокъ, по достиженіи совершеннолтія, могъ появиться въ свт, не ударивъ лицомъ въ грязь. Въ этихъ письмахъ, помнится мн, о событіяхъ компаніи упоминалось вкратц, главное содержаніе ихъ составляли молитвы, вычисленія и предсказанія, имвшія предметомъ своимъ ребенка, и наставленія, изложенныя языкомъ суровой религіи писавшаго.
При рожденіи ребенка на свтъ, вмсто мальчика, такъ страстно ожидаемаго бднымъ отцомъ, появилась двочка и все семейство, какъ мн разсказывали, до того растерялось, что не знало, какъ извстить объ этомъ главу дома.
Но отъ кого же я это знаю? Отъ того самаго человка, который говорилъ, что лучше бы ему было никогда не встрчаться съ графомъ де-Савернъ, отъ того человка, къ которому бдный графъ привязался горячею дружбою, человка, который таинственнымъ сцпленіемъ обстоятельствъ сталъ виновникомъ бдствій для людей, которыхъ онъ по своему, эгоистически, но искренно любилъ. Говорилъ же онъ со мною въ такое время, когда у него не могло быть желанія меня обманывать.
Итакъ властелинъ замка ушелъ на воину, молодая chatelaine осталась одна въ своемъ печальномъ терем, подъ надзоромъ двухъ непривтливыхъ дуэннъ. Моя добрая матушка, когда ей въ позднйшія времена случалось говорить объ этихъ событіяхъ, всегда принимала сторону своей Biche противъ двицъ де-Барръ и ихъ брата, и постоянно увряла, что притсненія дуэннъ въ связи съ несноснымъ характеромъ самого графа, его многорчивостью и страстью во все вмшиваться, были причиною многихъ печальныхъ событій. Графъ де-Савернъ, разсказывала матушка, былъ маленькій человчекъ, любившій наслаждаться звуками собственнаго голоса и разглагольствовавшій съ утра до ночи. Онъ цлый день суетился. Онъ свшивалъ свой кофе, считалъ куски сахара, и ни одинъ пирогъ не могъ испечься на его скромной кухн безъ того, чтобы онъ его не понюхалъ. Утромъ и вечеромъ онъ говорилъ домашнимъ проповди, и продолжалъ проповдывать и вн каедры, ко всему примняя предписанія закона съ неизсякаемымъ многословіемъ. Веселость въ обществ такого человка была невозможна безъ лицемрія. Жена и сестры его должны были скрывать свою скуку, принимать довольный видъ, и съ кажущимся участіемъ слушать его, когда онъ проповдывалъ. Что касается до двицъ де-Барръ, то он привыкли слушать своего брата, какъ главу семейства, съ благоговйною покорностью. У нихъ было множество хозяйственныхъ занятій, он завдывали варкой и печеньемъ, соленьемъ и стиркой, были у нихъ и нескончаемыя работы по канв, словомъ, жизнь маленькаго замка вполн удовлетворяла ихъ. Лучшаго он не видали. Даже при жизни отца въ Нанси некрасивыя женщины мало вызжали въ свтъ и состояли чмъ-то въ род экономокъ въ услуженіи его сіятельства.
Мадамъ де-Савернъ въ первое время по вступленіи въ эту семью не слишкомъ возмущалась своимъ зависимымъ положеніемъ. Она пряла и блила, вышивала большія работы, хлопотала по хозяйству и скромно выслушивала проповди его сіятельства. Но пришла пора, когда ея занятія перестали интересовать ее, проповди показались нестерпимо скучными, когда между ею и ея господиномъ стали возникать столкновенія, и бдняжка выказала признаки нетерпнія и непокорности. Непокорность повлекла за собою страшныя домашнія бури и стычки. За стычками слдовали раскаянье, примиреніе, прощеніе и лицемріе.
Какъ уже было сказано, графъ Савернскій любилъ наслаждаться звуками собственнаго разбитаго голоса и разглагольствовать передъ собраніемъ своихъ домашнихъ. Регулярно, каждый вечеръ, у него съ барономъ де-Ламотъ происходили религіозные споры, въ которыхъ гугенотъ-графъ льстилъ себя увренностью, что онъ постоянно побиваетъ бывшаго воспитанника семинаріи. Я не присутствовалъ, разумется, на этихъ спорахъ, такъ какъ я въ первый разъ побывалъ во Франціи только двадцать пять лтъ спустя, но я вижу въ воображеніи графиню, склоненную надъ своими пяльцами, двухъ старыхъ дуэннъ, раскладывающихъ карты, и жаркій бой, кипящій между двумя церквами въ лиц ихъ защитниковъ, сошедшихся въ старомодной маленькой гостиной Савернскаго отеля. ‘Пусть мн въ будущей жизни будетъ отказано въ прощеньи и въ свиданьи съ тми, кого я любилъ и погубилъ на земл, говорилъ мн баронъ де-Ламотъ въ одну глубокознаменательную минуту своей жизни, если между Клариссою и мною произошло что либо предосудительное, вся вина наша была въ томъ, что мы скрывали отъ ея мужа привязанность, которую чувствовали другъ къ другу. Три раза я уходилъ изъ ихъ дома, но этотъ несчастный Савернъ каждый разъ привозилъ меня обратно, а я слишкомъ былъ радъ воротиться. Я допускалъ его говорить по цлымъ часамъ, признаюсь, для того только, чтобы мн можно было оставаться возл Клариссы. Отъ времени до времени я долженъ былъ ему отвчать, и выкапывалъ уцлвшіе у меня въ памяти остатки семинарской учейости, чтобы возражать на его проповди. По всмъ вроятіямъ, я часто отвчалъ не впопадъ, потому что мысли мои уносились далеко отъ той чепухи, которую городилъ бднякъ, но ему такъ же невозможно было измнить мои убжденія, какъ измнить цвтъ моей кожи. Такъ проходили часы за часами, для другихъ они были бы нестерпимо скучны, но не таковы они были для меня. Я не промнялъ бы этотъ сумрачный, маленькій замокъ на роскошнйшій дворецъ въ Европ. Видть Клариссу, вотъ все, чего я желалъ. Денисъ! Есть на свт какая-то роковая сила, которой мы вс повинуемся: съ той минуты, какъ я увидлъ ее въ первый разъ, я почувствовалъ, что въ ней моя судьба. Подъ Гастенбекомъ я застрлилъ англійскаго гренадера, который, если бы не я, прикололъ бднаго Саверна штыкомъ. Приподнимая его съ земли, я сказалъ самому себ: рано или поздно я пожалю, что встртился съ этимъ человкомъ. То же самое, Денисъ, я почувствовалъ, когда увидлъ тебя’. Слушая несчастнаго, я припомнилъ съ своей стороны то странное, непріятное ощущеніе, похожее на ужасъ и на предчувствіе близкой бды, которое пробжало по мн, когда я въ первый разъ увидлъ его красивое лицо, отмченное какъ бы рукою самой судьбы.
Я отъ всего сердца врю словамъ, сказаннымъ мн барономъ де-Ламотъ въ такое время, когда у него не было интереса лгать, я убжденъ въ невинности графини де Савернъ. Бдная женщина! Если она и согршила мыслью, то она такъ страшно поплатилась за свой проступокъ, что мы смиренно надемся, что грхъ этотъ не будетъ ей зачтенъ. Она не была врна своему мужу, хотя и не измнила ему фактически. Она трепетала передъ нимъ, но имла скромность улыбаться и казаться веселой, за это лицемріе, полагаю, ни одинъ мужъ и ни одинъ проповдникъ ее не осудитъ. Я видлъ въ Вестъ-Индіи, какъ одного невольника жестоко били за то, что у него былъ угрюмый видъ, мы требуемъ отъ нашихъ негровъ, чтобы они не только повиновались намъ, но и чувствовали себя счастливыми.
Я подозрваю, что графъ Савернскій, отправляясь въ Корсику, поступилъ такъ отчасти по совту своего друга, барона де-Ламотъ. Когда онъ ухалъ,— баронъ не являлся боле въ отель, гд начальство надъ маленькимъ гарнизономъ, покинутымъ своимъ естественнымъ комендантомъ, перешло жъ старому школьному товарищу барона, состоявшему пасторомъ и проповдникомъ въ Кил, на нмецкомъ берегу Рейна, но не подлежитъ никакому сомннію, что Кларисса обманывала этого джентльмена и своихъ обихъ золовокъ и поступала въ отношеніи ихъ съ весьма предосудительною скрытностью.
Не смотря на смертельную вражду, существовавшую между двумя савернскими домами, т. е. между только-что отстроеннымъ замкомъ кардинала въ Парк и отелемъ графа въ маленькомъ городк, въ каждомъ изъ домовъ знали приблизительно обо всемъ, что случалось въ другомъ. Во время пребыванія кардинала въ Саверн до двицъ де Барръ доходили подробныя свденія обо всхъ увеселеніяхъ, въ которыхъ он не принимали участія. Разв у насъ, по сю сторону канала, не повторяется та же исторія? Сосдки мои, миссъ Прайсъ, знаютъ, какъ нельзя лучше, какія блюда подаются у меня за обдомъ, сколько я получилъ дохода, во что обошлось послднее платье моей жены и на сколько мой сынъ, капитанъ Скепгресъ {Scapegrace — повса, сорванецъ.} задолжалъ у портнаго. Безъ сомннія двицы де Барръ получали столь же подробныя свденія обо всемъ, что длалось при двор принца-кардинала. Что за игра шла въ этомъ замк, что за роскошь тамъ была, что за разрумяненьи развратницы прізжали изъ Страсбурга, что за представленія, что за маскарады тамъ давались, что за оргіи хамъ происходили! Двицы де Барръ знали обо всхъ этихъ ужасахъ до самомалйшихъ подробностей, и замокъ кардинала казался имъ замкомъ алаго людода. По вечерамъ madame де Савернъ могла видть изъ своей маленькой темной башни вс шестьдесятъ оконъ кардинальскаго дворца, сверкавшія огнями. Въ лтнія ночи звуки грховной музыки доносились изъ этого дома, гд давались балы и даже театральныя представленія. Графин было запрещено ея мужемъ посщать эти собранія, но изъ жившихъ въ город многіе ходили во дворецъ кардинала и до графини не могли не доходить слухи обо всемъ, происходившемъ тамъ. Не смотря на запрещеніе драла, его садовникъ охотился тайкомъ въ лсахъ кардинала, человка два изъ прислуги успли украдкою побывать во дворц во время бала, собственная горничная графини ходила туда, наконецъ и сама графиня почувствовала преступное желаніе туда отправиться, подобно тому, какъ первая прародительница графини ощутила желаніе състь запрещенный плодъ. У графини Савернской была одна бойкая, молодая прислужница, свтлые глазки которой любили заглядывать въ сосдскіе сады и парки, и которая успла снискать расположеніе одного изъ слугъ архіепископа. Черезъ эту-то женщину узнавала графиня обо всхъ пирахъ, балахъ, обдахъ и, о ужасъ! драматическихъ представленіяхъ, дававшихся кардиналомъ. Она угнала, что свита его святйшества вызжаетъ на охоту въ ливре его дома, что кушаетъ онъ на серебр, и что за стуломъ каждаго гостя стоитъ по ливрейному лакею. Онъ выписалъ изъ Страсбурга французскихъ комедіантовъ. Что можетъ быть потшне этого новаго Мольера? А ‘Сидъ’-то какъ хорошъ!
Чтобы бывать на всхъ этихъ увеселеніяхъ, Марта должна была имть въ обоихъ домахъ покровительствующую руку для свободнаго входа и выхода, она должна была обманывать этихъ старыхъ драконовъ, двицъ де Барръ: она должна была имть возможность тихонько шмыгнуть изъ воротъ, и также тихо шмыгнуть въ нихъ обратно. Она разсказывала госпож обо всемъ виднномъ, передавала ей въ дйствіи драматическія представленія, описывала наряды дамъ и кавалеровъ. Графиня де Савернъ не могла до-сыта наслушаться разсказовъ своей горничной. Когда Марта отправлялась на одинъ изъ такихъ праздниковъ, графиня снабжала ее разными бездлушками для наряда, но въ то же время, когда пасторъ Шноръ и старыя двы судили и рядили о происходившемъ въ большомъ Саверн съ такимъ видомъ, какъ будто огненный дождь долженствовалъ истребить эту новую Гоморру и всхъ находящихся въ ней,— она сидла скромно и молча слушала ихъ ворчанье и проповди. Но въ самомъ ли дл она слушала? Каждый вечеръ пасторъ поучалъ братію въ замк, старыя двы болтали, но бдная графиня ни на что не обращала вниманія. Мысли ‘ея уносились въ большій Савернъ, духъ ея постоянно виталъ за этимъ лсомъ. Отъ времени до времени приходили письма Изъ дйствующей арміи, отъ графа Савернскаго Въ этихъ письмахъ говорилось, что было дло съ непріятелемъ. Прекрасно. Графъ остался живъ и невредимъ. Благодареніе Богу. Вслдъ за тмъ мрачный супругъ читалъ своей бдной, молоденькой жен мрачную проповдь, мрачныя сестры и домовый священникъ пускались по поводу ея въ коментаріи. Однажды, посл сраженія подъ Кальви, графъ Савернскій, который особенно воодушевлялся въ минуты опасности, описалъ, какъ онъ въ этомъ сраженіи находился на волосокъ отъ смерти, капеланъ воспользовался этимъ поводомъ, чтобы прочитать благочестивому собранію краснорчивую проповдь о смерти и грозящихъ намъ опасностяхъ, о спасеніи въ настоящей жизни и въ будущей, и увы! оказалось, что бдная графиня не слыхала ни одного слова изъ этой проповди. Мысли ея не слдили за проповдникомъ, не слдили он и за полкомъ капитана Віомениля подъ Кальви, он уносились въ дворецъ большаго Саверна, ей грезились балы, комедіи, музыка и изящные молодые люди, съзжавшіеся на пиры кардинала изъ Парижа, изъ Страсбурга и изъ имперскихъ владній за Рейномъ.
Духъ искуситель нашептывалъ: ‘вкуси’, соблазнительное яблоко висло такъ близко, что его можно было достать рукою, и легко угадать, что изо всего этого вышло. Однажды, вечеромъ, когда вс въ дом спали, графиня Савернская, въ плащ и капюшон, въ сопровожденіи служанки, укутанной подобнымъ же образомъ, безъ шума прокралась къ калитк, помщавшейся на заднемъ двор замка. Тутъ ее ожидалъ экипажъ и возница, повидимому, хорошо знавшій, кого ему предстоитъ везти, и куда. Черезъ полчаса зды по прямымъ аллеямъ Савернскаго парка, экипажъ остановился у воротъ замка. Тутъ возница соскочилъ съ козелъ, передалъ возжи вышедшему на встрчу слуг, а самъ повелъ обихъ женщинъ видимо коротко ему знакомыми ходами на хоры большой залы, въ которой сидло множество дамъ и кавалеровъ, и на конц которой была устроена сцена съ занавсомъ. По сцен сновали взадъ и впередъ мужчины и женщины, и говорили стихами. О боже! то была комедія, одно изъ тхъ восхитительныхъ грховныхъ представленій, на которыя ей запрещено было здить, и которыя ей такъ хотлось видть! Посл комедіи былъ назначенъ балъ, на которомъ актеры должны были танцовать въ тхъ же костюмахъ, въ какихъ появлялись на сцен. Многіе изъ гостей были уже въ маскахъ, и въ лож, ближайшей къ сцен, сидлъ самъ монсиньоръ кардиналъ, окруженный нсколькими масками. Графиня Савернъ видала его и прежде, когда онъ съ своею кавалькадою возвращался съ охоты. Что касается до содержанія комедіи, то для нея такъ же трудно было бы дать о немъ отчетъ, какъ передать содержаніе проповди пастора Шнора, слышанной ею за нсколько часовъ передъ этимъ, Франтенъ шутилъ съ своимъ господиномъ Дамисомъ, Жерантъ запиралъ на ключъ вс двери своего дома, и ворча отправлялся спать, сцена совсмъ темнла, Матурина бросала изъ окна веревочную лстницу и спускалась по ней вмст съ своею госпожею Эльмирой, Франтенъ придерживалъ лстницу, и Эльмира, слегка вскрикнувъ, бросилась въ объятія monsieur Дамиса, господинъ и слуга, госпожа и служанка пли веселый квартетъ, въ которомъ игривыми красками изображались людскія слабости, допвъ его, они направлялись къ гондол, которая дожидалась ихъ у ступеней, спускавшихся къ канату. Итакъ, покойной имъ ночи. Когда же старикъ Жерантъ, проснувшись отъ этого шума, выходилъ въ ночномъ колпак и видлъ удаляющуюся лодку, все собраніе громко хохотало надъ безсильною злобою несчастнаго старика. То была поистин забавная комедія, она и до сихъ поръ нравится публик, и играется какъ во Франціи, такъ и въ другихъ странахъ.
Комедія смнилась баломъ. Не желаетъ ли графиня танцовать? Не откажется ли благородная графиня Савернская танцовать съ кучеромъ? Въ танцовальной зал много масокъ и домино, не она первая появится въ нихъ. Но разв на ней маска и домино? Выше было уже сказано, что она укуталась въ плащъ и въ капюшонъ, а разв плащъ не то же домино? Разв къ тому, и къ другому не надвается капюшонъ? И неужто же женщины не носятъ масокъ дома, точно такъ же, какъ и въ Родотто?
Здсь возникаетъ другой вопросъ. Знатная дама довряется кучеру, который везетъ ее во дворецъ заклятаго врага ея мужа. Кто же этотъ возница? Да кому же и быть имъ, какъ не злополучному барону де-Ламотъ. Съ самаго дня отъзда графа, онъ и не думалъ удаляться отъ графини на слишкомъ далекое разстояніе. На зло капеланамъ, дуэннамъ, сторожамъ и запорамъ онъ ухитрился поддерживать съ нею сношенія. Какъ это ему удалось? Съ помощью какихъ обмановъ, подкуповъ и военныхъ хитростей? Несчастная чета уже давно предстала передъ своего судью, оба потерпли жестокое наказаніе… но я не хочу говорить подробно о ихъ проступкахъ, я не желаю исполнять роль Фигаро и держать фонарь и лстницу, пока Альмавива взбирается къ Розин въ окно. Бдная, запуганная, слабая женщина! Страшно поплатилась она за свою, безъ сомннія великую, ошибку.
Почти ребенкомъ вышла она за града де Савернъ, котораго не знала и не любила, родители приказали ей идти замужъ, и она по-невол должна была повиноваться. Она была продана и послдовала за своимъ господиномъ. Вначал она переносила свою участь довольно покорно. Если она и плаката, то слезы ея скоро высыхали, если она и ссорилась съ мужемъ, то вскор снова мирилась съ нимъ. Она не помнила зла, и въ кротости и покорности не уступала любому невольнику Ямайки или Барбадоса. Я убжденъ, что ни одинъ невольникъ не осушалъ такъ скоро своихъ слезъ, не цловалъ такъ охотно руку надсмотрщика, только что нанесшаго ему ударъ, — какъ эта женщина. Но, само собой разумется, вы не станете требовать отъ одного и того же человка и безотвтной покорности, и искренности. Что до меня касается, я могъ бы назвать вамъ одну даму, которая повинуется только тогда, когда ей угодно, и по чести, чуть ли не самъ я нахожусь вынужденнымъ передъ нею лицемрить, трепетать и улыбаться.
Когда приблизилось время родовъ графини Савернской, ршено было, что она подетъ въ Страсбургъ, гд она могла разсчитывать на лучшую врачебную помощь, и здсь-то, шесть мсяцевъ спустя посл отъзда ея мужа въ Корсику, родила она ему дочь, Агнесу де Савернъ.
Какой-то тайный страхъ, смятеніе и угрызеніе совсти овладли несчастной женщиной Она писала моей матери, которая въ то время была единственной повренной ея тайнъ (но, но всхъ) ‘О Урсула! страшусь этого событія. Я могу умереть. Я думаю и надюсь, что умру. Въ эти долгіе дни, которые я прожила безъ него, я научилась съ такимъ ужасомъ ожидать его возвращенія, что мн кажеодц что а сойду съ ума, когда увижу его! Знаешь ли, что посл сраженія подъ Кальви, когда я прочла, что много офицеровъ было убито, я подумала: не убитъ ли въ томъ числ и графъ Савернскій? Я пробжала списокъ убитыхъ, и не нашла въ немъ его имени, и, вришь ли, сестра моя? я не обрадовалась! Неужели я стала такимъ чудовищемъ, что мужу своему желаю… Нтъ. Пусть ужъ лучше я умру. Я не могу открыться во всемъ этомъ пастору Шпору, онъ такъ глупъ, что не понимаетъ меня. Онъ такой же, ваять мой мужъ: вчно донимаетъ меня только однми проповдями.’
‘Слушай, Урсула! Только никому несказывай. Я была на одной проповди. О, то било съ самомъ дл божественно. То не была скучная проповдь одного изъ нашихъ пасторовъ. О, какъ он мн надоли! Говорилъ человкъ святой жизни, епископъ французской — не нашей нмецкой — церкви, именно, епископъ Амьенскій, который въ настоящее время гоститъ у принца-кардинала. Имя епископа господинъ де-Ламотъ. Онъ родственникъ того самаго господина, который часто бывалъ у насъ за послднее время, и который спасъ жизнь моему мужу въ сраженіи, чемъ вчно толкуетъ monsieur де-Савернъ.’
‘Какъ великолпенъ соборъ. Я была въ немъ вечеромъ. Вся церковь была точно усяна звздами, а музыка напоминала небо. Какое сравненіе съ тмъ, что я оставила дома, тамъ этотъ пасторъ Шноръ и тотъ, другой, что, вчно проповдывалъ, когда былъ дома! Несчастный! Неужели онъ и тамъ проповдуетъ, въ Корсик? Въ такомъ случа я жалю о тхъ, которые его слушаютъ. Когда ты будешь писать мн, смотри не проговорись о собор. Драконы ничего объ этомъ не знаютъ. Ахъ, какъ он стали бы бранить меня, если бы узнали! Какъ же он мн надоли, эти злыя вдьмы! Посмотрла бы ты на нихъ въ эту минуту: он воображаютъ, что я пишу моему мужу. Ахъ, Урсула! Когда мн приходится писать ему, то а по цлымъ часамъ сижу надъ бумагой. Я ничего не нахожу сказать, а что говорю, выходитъ ложью. То ли дло, когда я пишу теб! Перо само собою ходитъ по бумаг. Не успю оглянуться, какъ уже цлый листъ исписанъ. Тоже самое бываетъ, когда я пишу… Если я не ошибаюсь, вонъ та гадкая вдьма заглядываетъ черезъ очки въ мое письмо. Такъ го, добрая сестра моя, я пишу его сіятельству графу!’
Къ этому письму былъ прибавленъ нмецкій постскриптумъ, въ которомъ акушеръ графини, видимо по ея желанію, извщаетъ матушку о рожденіи ребенка женскаго пола, и о томъ, что мать и дочь здоровы.
Эта дочь сидитъ въ настоящую минуту передо мною, тоже съ очками на носу и спокойно просматриваетъ норсмутскую газету, въ которой, я надюсь, она въ скоромъ времени прочитаетъ о производств господина Скепгресъ, ея сына. Она промняла свое знатное имя на мое, не громкое, но честное. Милая моя! Твои глаза уже не т блестящіе, какими я ихъ помню въ былыя времена, твои черныя кудри посеребрились. На мою счастливую долю досталась обязанность отвращать опасности отъ этой головы. Когда я гляжу на нее, и вижу ее отдыхающею въ нашей тихой пристани, счастливою и спокойною подъ конецъ нашего бурнаго плаванья по житейскому морю, чувство безпредльной благодарности наполняетъ все существо мое, и сердце мое поетъ хвалебный гимнъ.
Первые дни жизни Агнесы Савернской ознаменовались событіями, которыя имли странное вліяніе на всю ея будущность. Около ея маленькой колыбели готовилась разыграться драма съ двойною, даже тройною интригой. По странному стеченію обстоятельствъ, смерть, преступленіе, мщеніе, угрызеніе совсти и тайна обступили колыбель этого невиннаго и чистаго существа, столь же невиннаго и чистаго въ настоящую минуту, какъ и въ тотъ день, когда чуть ли не мсячнымъ ребенкомъ, она начала знакомиться съ превратностями житейскими.
На вышеупомянутомъ письм къ моей матери, написанномъ графинею Савернскою наканун рожденія ея ребенка и оконченнымъ ея акушеромъ, выставлено 25-е ноября 1768 года. Мсяцъ спустя Марта Зебахъ, горничная графини, писала матушк по нмецки, что госпожа ея жестоко пострадала отъ горячки, такъ что даже разсудокъ ея помрачился на нкоторое время, и доктора отчаявались въ самой ея жизни. Двицы де-Барръ хотли кормить ребенка съ рожка, но он были неловкія няньки, и ребенокъ оставался очень плохъ, пока снова не попалъ на попеченіе матери. Въ настоящую минуту графиня Савернская стала спокойне и чувствовала себя гораздо лучше. Во время болзни она страшно страдала и въ бреду постоянно звала свою молочную сестру, чтобы та защитила ее отъ какой-то воображаемой опасности.
Какъ ни малъ я былъ въ то время, когда писались эти посланія, я живо помню полученіе слдующаго за тмъ письма. Оно и теперь еще лежитъ у меня въ стол, рука, писавшая его въ лихорадочномъ жару, теперь охладла, чернила за эти пятьдесятъ лтъ успли выцвсть. Я помню, какъ матушка воскликнула по нмецки (она всегда говорила по нмецки въ минуты сильнаго душевнаго волненія): Боже правый! Голубка моя сошла съ ума! И въ самомъ дл, странный бредъ заключается въ этихъ полинявшихъ строкахъ.
‘Урсула, писала она (я не желаю выписывать сполна безумныя рчи несчастной женщины) посл того, какъ родился мой ребенокъ, нечистая сила хотла отнять его у меня. Но я боролась и крпко прижимала къ себ свою двочку, и теперь они боле не могутъ погубить ее. Я понесла ее въ церковь. Со мною была и Марта, онъ тоже былъ тамъ, какъ и всегда, готовый защитить меня отъ нечистой силы. По моему желанію, ее окрестили Агнесою, и меня тоже окрестили Агнесою. Не странно ли, что я окрестилась двадцати двухъ лтъ отъ роду? Агнеса первая и Агнеса вторая! Но, хотя имя мое и измнилось, сама я не измнилась для моей Урсулы. Имя мое теперь Агнеса Кларисса де-Савернъ, урожденная де-Віомениль’.
Она дйствительно крестилась вмст съ дочерью въ римско-католическую вру, въ то время, когда еще не вполн владла своимъ разсудкомъ. Поступила ли она такъ подъ вліяніемъ помшательства? Подумала ли она объ этомъ шаг прежде, чмъ на него ршилась? Познакомилась ли она съ католическими духовными въ Саверн, или же обращенію ея содйствовали другія побудительныя причины, помимо тхъ споровъ, которые при ней происходили между ея мужемъ и баронамъ де-Ламотъ? Въ этомъ же письм несчастная женщина продолжаетъ: ‘Вчера къ моей постели подошли два человка съ золотыми внцами на головахъ, на одномъ изъ нихъ были священническія одежды, другой былъ прекрасенъ и покрытъ стрлами. Они сказали мн: имена наши — святой Фабіанъ и святой Севастіанъ. Завтра день св. Агнесы, и она будетъ ожидать васъ въ церкви.’
Я никогда не могъ дознаться, какъ доподлинно было дло. Протестантскій священникъ, съ которымъ я сошелся впослдствіи, могъ только принести мн свою метрическую книгу и показать, что онъ того же самаго младенца окрестилъ не Агнесою, а Августиною. Марты Зебахъ не было въ живыхъ. Ламотъ въ разговор со мною не касался этого эпизода въ жизни злополучной графини. Должно полагать, что образа и картины, виднныя ею въ церквахъ, сильно подйствовали на ея воспаленный мозгъ. Доставъ вроятно гд нибудь католическій календарь или святцы, она начиталась ихъ, узнала, въ какіе дни какіе святые празднуются, и не совсмъ еще оправившись отъ умственнаго своего разстройства и не подлежа еще полной отвтственности за свои поступки, отправилась съ дочерью въ соборъ и приняла тамъ крещеніе.
Теперь, само собою разумется, несчастная женщина должна была боле, чмъ когда либо, лгать и таиться. Нечистою силою были никто иныя, какъ старыя двы, слдившія за каждымъ ея поступкомъ, и имъ-то прежде всего ей необходимо было отвести глаза. Но, разв она не то же car мое длала и прежде, когда здила тайкомъ во дворецъ кардинала въ Саверн? Я живо представляю себ ея положеніе: худа бы она ни пошла, всюду преслдовалъ ее роковой, сверкающій взглядъ этого Ламота. Бдная Ева! Она еще не была потеряна безвозвратно, я въ этомъ увренъ, но змй этотъ неотвязно увивался за нею, и ей суждено было умереть отъ его ядовитаго прикосновенія. Кто возьмется предугадать таинственный ходъ судьбы! Годъ спустя посл того времени, къ которому относится мой разсказъ, Страсбургскими улицами прозжала прелестная принцесса Имперскаго дома, улыбающаяся и цвтущая, привтствуемая звономъ колоколовъ, пушечными выстрлами, гирляндами, знаменами и кликами толпы. Кто бы подумалъ, что послднее свое путешествіе эта принцесса совершитъ въ безобразной телжк, и телжка свезетъ ее на эшафотъ? Графин Савернской оставалось жить всего только годъ, и ее ожидалъ не мене трагичный конецъ.
Я слыхалъ отъ докторовъ, что рожденіе ребенка во многихъ случаяхъ влечетъ за собою умственное разстройство матери. Графиня де-Савернъ оставалась нсколько времени въ этомъ горячешномъ состояніи, хотя въ ней и уцлло сознаніе своихъ поступковъ, тмъ не мене она не могла считаться отвтственною на нихъ. По истеченіи трехъ мсяцевъ она очнулась какъ будто отъ сна, сохранивъ страшное воспоминаніе о случившемся. Я не беру на себя объяснить, подъ вліяніемъ какихъ галлюцинацій или уступая какимъ увщаніямъ, жена непреклоннаго дворянина-протестанта отправилась въ Римско-католическую церковь и окрестилась тамъ вмст съ своимъ ребенкомъ. Впослдствіи она никогда не могла припомнить, какъ это случилось. Страшный ужасъ овладлъ ею, когда она стала раздумывать о случившемся, и глубокую ненависть почувствовала она къ мужу, виновнику всхъ ея страданій и опасеній. Съ замирающимъ сердцемъ стала она поджидать его возвращенія. Она прижимала къ себ ребенка и запирала вс двери на замокъ, чтобы кто не похитилъ у нея этого ребенка. Протестанскій капеланъ и протестантки золовки съ безпокойствомъ слдили за нею, они приписывали ея странный образъ дйствій остаткамъ умственнаго разстройства, призывали докторовъ, которые прізжали, соглашались съ ними и прописывали рецепты, сама больная принимала ихъ то высокомрно, насмшливо и оскорбительно, то со слезами и видимымъ страхомъ, смотря по причудливому настроенію своего духа. Было тутъ надъ чмъ призадуматься.
Отъ времени до времени сестры писали ея мужу въ Корсику, осторожно извщая его о состояніи графини. Онъ, съ своей стороны, немедленно отвчалъ имъ, съ своимъ обычнымъ многословіемъ, цлыми фоліантами общихъ мстъ. Узнавъ, что у него родилась дочь, онъ выразилъ покорность велніямъ судьбы, и принялся исписывать цлыя стопы бумаги наставленіями о ея пищ, одежд, физическомъ и религіозномъ воспитаніи. Ребенку дали имя Агнесы? Онъ былъ бы довольне, если бы ее назвали именемъ его матери, Барбарою. Въ одномъ изъ писемъ несчастнаго джентльмена попались мн наставленія о томъ, какъ варить кашку для ребенка и какую діету должна соблюдать кормилица. Онъ писалъ, чтобы его въ скоромъ времени ожидали домой. Корсиканцы были всюду разбиты. Будь онъ католикъ, онъ давнымъ давно былъ бы пожалованъ королевскимъ орденомъ. Monsieur де Віомениль не терялъ еще надежды исходатайствовать ему орденъ Воинской Доблести (орденъ, основанный его величествомъ лтъ десять тому назадъ для протестантовъ). Въ этихъ письмахъ (которыя впослдствіи были потеряны по несчастному случаю на мор) графъ довольно скромно отзывался о личныхъ своихъ заслугахъ, (я убжденъ, что онъ былъ человкъ замчательной храбрости) и только тогда и не вдавался въ скучное многословіе, когда говорилъ о собственныхъ своихъ достоинствахъ.
Каждая почта приносила новыя письма отъ графа. Война приближалась къ концу, а съ ея окончаніемъ слдовало ожидать и возвращенія его домой. Онъ былъ въ восторг отъ мысли, что увидится съ дочерью и станетъ ея руководителемъ на пути добра и правды. По мр того, какъ умственныя способности графини прояснялись, страхъ ея становился все сильне и сильне, а съ нимъ вмст росла и ненависть ея къ мужу. Она не знала, куда укрыться отъ мысли о его возвращеніи и страшномъ признаніи, съ которымъ она неизбжно должна будетъ предстать предъ него. Какъ! Жена заклятаго протестанта перешла въ католическую вру, и даже окрестила въ эту вру его ребенка? Она чувствовала, что онъ убьетъ ее, когда узнаетъ о случившемся. Не зная на что ршиться и вн себя on. страха, она отправилась къ крестившему ее священнику. Аббатъ Жаржель (секретарь его святйшества) зналъ ея мужа, но онъ уврилъ ее, что у кардинала довольно могущества, чтобы защитить ее отъ всхъ протестантовъ Франціи, взятыхъ вмст. Должно думать, что она имла свиданія и съ самимъ кардиналомъ, хотя объ этомъ не упоминается въ письмахъ ея къ моей матери.
Походъ кончился. Monsieur-де-Во и monsieur-де-Віомениль, оба съ высокою похвалою отзывались въ письмахъ своихъ о поведеніи графа Савернскаго. Не обращая вниманія на его протестантское вроисповданіе, они изъявляли готовность употребить все свое вліяніе въ его пользу.
Приближался день возвращенія графа. Этотъ день насталъ. Я вижу въ воображеніи, какъ храбрый дворянинъ съ трепещущимъ сердцемъ взбирается по ступенямъ скромнаго дома, въ которомъ семейство его жило въ Страсбург со дня рожденія ребенка. Какъ часто видалъ онъ этого ребенка во сн, какъ онъ молился о немъ и о своей жен, то во время ночнаго бднія на бивуакахъ, то стоя, спокойный и преданный исполненію долга, подъ непріятельскимъ огнемъ.
Онъ входитъ въ комнату и видитъ только испуганныя лица двухъ слугъ, да блдныя растерянныя лица своихъ старыхъ сестеръ.
— Гд же Кларисса и ребенокъ? спрашиваетъ онъ.
Мать и ребенокъ исчезли. Куда? Этого тетки не знали.
Ударъ паралича не такъ страшно перевернулъ бы несчастнаго, какъ роковое извстіе, которое трепещущіе домашніе принуждены были сообщить ему. Впослдствіи я видлъ господина Шнора, того самаго нмецкаго пастора, которому была поручена, въ отсутствіи графа, должность капелана въ графскомъ замк. ‘Когда графиня Савернская ко времени родовъ ухала въ Страсбургъ, разсказывалъ мн пасторъ Шноръ, я возвратился къ своимъ обязанностямъ въ Кил. Я радъ былъ снова очутиться у своего спокойнаго домашняго очага, потому что пріемъ, сдланный мн высокородною дамою, былъ далеко не радушенъ. Много мн пришлось вынести насмшекъ и колкихъ словъ отъ графини, каждый разъ, какъ я, по долгу службы, являлся къ столу. Поврители, сэръ, она поднимала меня на смхъ даже въ присутствіи своихъ слугъ. Она называла меня своимъ тюремщикомъ. Она передразнивала мою манеру сть и пить. Она звала во время моихъ проповдей, и восклицала: ‘Oh, que c’est bte!’ Когда же я начиналъ пть псалмы, она вскрикивала и перебивала меня: ‘Извините меня monsieur Шноръ, но право отъ вашего фальшиваго пнья у меня голова болитъ,’ такъ что мн становилось затруднительно приступать къ этой части богослуженія. Какъ только я начиналъ пть, самые слуги принимались смяться надо мною.’
‘Жизнь моя била поистин мукою, но я терпливо выносилъ вс эти пытки, какъ по чувству долга, такъ изъ привязанности къ графу. Когда ея сіятельства слегла въ постель, я почти не пропускалъ ни одного дня, чтобы не явиться къ сестрицамъ графа и не освдомиться о здоровье графини и ея ребнка. Я и крестилъ младенца. Мать его по болзни не могла присутствовать при обряд, но она прислала сказать мн черезъ двицу Марту, что я могу датъ ребенку, какое мн угодно, имя, но что она будетъ звать его Агнесою. Это случилось 21 января, въ тотъ самый день, когда католическая церковь празднуетъ память св. Агнесы, и я помню, что въ то время меня поразило это совпаденіе обстоятельствъ.’
‘Когда графъ явился ко мн разсказать, что жена его бжала и взяла ребенка съ собою, онъ былъ, какъ потерянный, волосы его изъ черныхъ сдлались сдыми, въ лиц и движеніяхъ его была видна безумная скорбь. Онъ принесъ съ собою клочекъ бумаги, надъ которымъ въ изступленіи рвался и плакалъ. То разражался онъ страшными проклятіями, то призывалъ назадъ свою жену, свою дорогую, заблудшую овечку, общая простить ей все, лишь бы она возвратилась и возвратила ему его ребенка. Вопли и стоны его были такъ жалобны, что они самого меня глубоко растрогали. Когда же я, изъ принесенаго имъ клочка бумаги, узналъ, что графиня оставила ту вру, которую отцы наши такъ доблестно исповдывали въ скорбяхъ, въ заточеніи, на войн, среди гоненій и убійствъ, то я почувствовалъ себя потрясеннымъ не мене самого графа.’
‘Мы возвратились черезъ мостъ обратно въ Страсбургъ и направились къ соборной церкви, при вход въ нее, мы встртились съ Аббатомъ Жоржель. Аббатъ, который меня зналъ, при вид моемъ, сдлалъ неудачную попытку улыбнуться. Отъ природы онъ былъ блденъ лицемъ, но когда я сказалъ: ‘это его сіятельство графъ Савернскій’ — его лицо слегка зарумянилось.
‘— Гд она? спросилъ несчастный графъ, хватая Аббата за руку.
‘— Кто? спросилъ аббатъ, пятясь немного назадъ.
‘— Гд моя дочь? Гд моя жена? крикнулъ графъ.
— ‘Silence, monsieur! остановилъ его аббатъ. Вспомните въ какомъ вы мст.
‘Въ эту самую минуту изъ алтаря донеслось да насъ пніе, и бдный графъ остановился, какъ громомъ пораженный. Мы стояли возл самой купели. Шатаясь, онъ прислонился къ одной изъ колоннъ храма, и надъ самой его головою пришлось изображеніе св. Агнесы.
‘Не было человческой возможности оставаться равнодушнымъ свидтелемъ его отчаянья. ‘Графъ, проговорилъ аббатъ, я сочувствую вашему огорченію. Этотъ ударъ постигъ васъ, такъ неожиданно, но я… я надюсь, что это все такъ случилось для вашего же блага.’
‘— Такъ вы знаете о случившемся? спросилъ графъ.
‘Тутъ аббатъ принужденъ былъ, запинаясь, сознаться, что онъ точно зналъ о случившемся. Какъ же была и не знать ему, когда онъ самъ совершилъ обрядъ, отлучившій несчастную графиню отъ церкви ея отцовъ.
‘Графъ, съ отчаяніемъ на лиц, потребовалъ метрическую книгу, которая подтвердила роковое извстіе. Въ ней мы прочитали, что 21-го января 1769, въ день св. Агнесы, ея сіятельство Кларисса, графиня Савернская, урожденная да Віомениль, имя отъ роду двадцать два года, и Агнеса, единственная дочь графа Савернскаго и его супруги, были окрещены и приняты въ ндра католической церкви въ присутствіи двухъ свидтелей, подписи которыхъ тутъ же находились.
‘Графъ сталь на колни и склонился надъ метрической книгой, произнося что-то такое, что скоре походило на проклятіе, чмъ на молитву. Въ эту самую минуту отошла служба въ алтар, и Монесиньоръ, окруженный духовенствомъ, вышелъ въ ризницу. Тогда сэръ, графъ Савернскій, вскочилъ на ноги, выхватилъ мечъ, и, грозясь на кардинала кулакомъ, произнесъ изступленную рчь, призывая проклятія на ту церковь, представителемъ которой былъ принцъ-архіепископъ.
‘— Гд моя овечка, которую вы отняли у меня? сказалъ онъ словами пророка къ нечестивому царю.
‘Кардиналъ гордо возразилъ ему, что обращеніе графики Савернской было не его дломъ, а дломъ самого неба, и добавилъ: вы были для меня дурнымъ сосдомъ, милостивый государь, но тмъ не мене я желаю вамъ добра, и потому надюсь, что и вы послдуете ея примру.
‘При этихъ словахъ графъ окончательно потерялъ терпніе, въ неистовыхъ рчахъ нападалъ онъ на римскую церковь, призывалъ проклятія на голову кардинала и пророчилъ ему, что настанетъ день, когда его гордыня получитъ достойное наказаніе. Противъ Рима и его заблужденій онъ разразился цлымъ потокомъ словъ, которыя у него, къ сожалнію, были всегда на готов.
‘Я долженъ сознаться, что принцъ Луи де-Роганъ отвчалъ въ этомъ случа съ немалымъ чувствомъ собственнаго достоинства. Онъ замтилъ, что подобныя слова въ храм оскорбительны и неумстны, что въ его власти было бы арестовать графа и требовать его наказанія, какъ богохульца и поносителя церкви, но что, изъ уваженія къ бдственному положенію графа, онъ готовъ забыть необдуманныя и дерзкія слова, сказанныя имъ, что же касается графини Савернской, то онъ съуметъ защитить ее и ея ребенка отъ гоненій, которыя могъ бы навлечь ей похвальный ея поступокъ. ‘Не безъ труда, продолжалъ пасторъ Шноръ, удалось мн уговорить несчастнаго графа выдти изъ церкви. Я поспшилъ его увести, потому что рзкія выраженья графа могли насъ обоихъ втравить въ бду. Почти обезумвшаго отвелъ я его домой, гд насъ ожидали благородныя двицы, его сестры. Испуганныя его страшнымъ видомъ, он умоляли меня не покидать его.
‘Графъ снова отправился въ ту комнату, гд жила его жена съ дочерью, и при вид разныхъ бездлушекъ, напоминавшихъ ему о той и другой, предался такому отчаянью, что вчуж было жалко смотрть. На комод валялся маленькій чепчикъ, принадлежавшій ребенку. Онъ схватилъ его, покрывая поцлуями и орошая слезами, обращался къ отсутствующей жен, умоляя ее возвратить ему ребенка и общаясь все простить. Онъ спряталъ чепчикъ у себя на груди и принялся перерывать вс комоды, шкапы и книги, отыскивая указаній, которыя могли бы навести на слдъ бжавшей. Я былъ вполн убжденъ — и сестры графа были одного со мною мннія, что графиня укрывается вмст съ ребенкомъ въ какомъ нибудь монастыр, что кардиналъ знаетъ мсто ея убжища, и что вС усилія протестанта-мужа отыскать ее будутъ тщетны. Могло случиться, что, наскучивъ своимъ убжищемъ — я зналъ графиню за женщину причудливую и легкомысленную, и уже никакъ не предполагалъ въ ней того, что католики называютъ призваніемъ къ монастырской жизни — итакъ, могло статься, что она сама черезъ нсколько времени покинетъ монастырь. Основываясь на этой шаткой надежд, я старался, какъ умлъ, утшить графа. Но, онъ, за минуту передъ тмъ готовый на всепрощеніе, въ слдующую за тмъ минуту дышалъ гнвомъ. Онъ скоре соглашался видть дочь свою мертвою, чмъ католичкою. Онъ говорилъ, что пойдетъ къ королю — нужды нтъ, что король окруженъ развратницами,— и потребуетъ суда. Во Франціи еще довольно дворянъ протестантовъ, въ которыхъ еще не въ конецъ подавленъ древній духъ, сильный ихъ сочувствіемъ, онъ станетъ требовать удовлетворенія за свою обиду.
‘У меня было смутное подозрніе, отъ котораго я впрочемъ старался отдлаться, считая его несправедливымъ, что въ бгств графини было замшано третье лицо. Подозрнія мои падали на человка, которому графъ въ былыя времена выказывалъ большое расположеніе и который во мн самомъ усплъ возбудить участіе. Нсколько дней спустя посл отъзда графа, я прогуливался позади Савернскаго замка, какъ вдругъ на пол, смежномъ съ лсами кардинала, показался этотъ самый человкъ съ ружьемъ черезъ плечо. То былъ баронъ де-Ламотъ.
‘Онъ сказалъ мн, что гоститъ въ настоящее время у кардинала, освдомился о здоровьи Савернскихъ дамъ и поручилъ засвидтельствовать имъ свое почтенье. Смясь, разсказалъ онъ мн, что не былъ допущенъ въ дом, когда на дняхъ явился къ нимъ съ визитомъ, и замтилъ, что, какъ старый товарищъ графа, считалъ себя въ прав разсчитывать на лучшій пріемъ. Въ то же время онъ выразилъ сожалніе объ отъзд графа, какъ вамъ извстно, продолжалъ онъ, я ревностный католикъ, у насъ съ графомъ часто бывали весьма серьезные разговоры, въ которыхъ мы касались вопросовъ, раздляющихъ наши церкви. Я убжденъ, что мн удалось бы обратить его въ ндра католической церкви. При этомъ я, смиренный сельскій пасторъ, не убоялся возвысить голосъ въ защиту истины, и у насъ завязался въ высшей степени занимательный разговоръ, въ которомъ сила аргументаціи осталась на моей сторон.’
‘Я всегда былъ плохой здокъ, продолжалъ добрый старый священникъ свой безъискусственный разсказъ. Когда мн, въ должности капелана и домоправителя, случалось сопутствовать графин Савернской въ ея прогулкахъ верхомъ, она, бывало, каждый разъ далеко опередитъ меня, увряя, что для нея трястись моей клерикальной рысцой нестерпимо. Надо вамъ сказать, что у нея была ярко красная амазонка, вслдствіе чего ее можно было издалека отличить, и мн казалось, что я видлъ ее разговаривающею съ господиномъ, сидвшимъ на срой лошади и одтымъ въ кафтанъ травянисто-зеленаго цвта. Когда я спросилъ ее, съ кмъ это она разговаривала, она отвчала мн: ‘М. le pasteur, вамъ во сн приснилась срая лошадь и зеленый кафтанъ. Если вы приставлены ко мн шпіономъ, то старайтесь, по крайней мр, поспвать за моею лошадью, или призовите себ на помощь старыхъ барышенъ.’ Дло въ томъ, что графиня постоянно ссорилась съ этими старыми барышнями, да и то сказать, об он были презлыя и пресварливыя. Он обращались со мною, съ пасторомъ реформатской церкви аугсбургскаго исповданія, какъ съ лакеемъ, и заставляли меня вкушать хлбъ мой въ уничиженіи. Графиня же, при всей своей гордости, легкомысленности и вспыльчивости, умла порою быть такой ласковой и привтливой, что никто противъ нея не могъ устоять. Да, сэръ, продолжалъ пасторъ, эта женщина, умла войти въ душу, и. когда она скрылась, я такъ сокрушался о ней, что завистливыя старыя золовки сочинили, будто самъ я былъ въ нее влюбленъ. Фу, ты! придетъ же этакая непотребность въ голову!
‘Въ первый же день своего злополучнаго прізда, графъ открылъ нчто такое, что вс мы проглядли, и сестры его при всемъ своемъ любопытств и я, даромъ что я человкъ не дюжинной проницательности. Въ письменномъ стол ея сіятельства, между кучею разорванныхъ бумагъ’ нашелся клочекъ бумаги, на которомъ было нависаю ея рукою ‘Урсула, тиранъ возвр…’ и ничего боле.
— Ага! воскликнулъ траль, она отправилась въ Англію къ своей молочной сестр. Скоре, скоре, лошадей! Не прошло двухъ часовъ, какъ онъ ужь былъ въ сдл к отправлялся въ дальній путь.’

ГЛАВА III.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ.

Однажды вечеромъ, во время лтнихъ вакацій, я сидлъ дома на моемъ маленькомъ стул. На двор лилъ ливмя дождь. Въ нашу цирюльню обыкновенно и по вечерамъ навдывались постители, но въ этотъ разъ никого не было. Я, помнится, ломалъ голову надъ латинской грамматикой, за которую матушка засаживала меня каждый разъ, какъ я приходилъ изъ школы. Тамъ сидли мы, каждый за своимъ занятіемъ, какъ вдругъ по пустынной улиц послышался шумъ шаговъ. Мы прислушиваемся — шаги приближаются и останавливаются у нашей двери.
— Г-ма Дюваль, вотъ мы и пришли, говоритъ чей-то голосъ за дверью.
— Ah, bon Dieu! восклицаетъ матушка и сильно блднетъ. Вслдъ за тмъ я слышу крикъ ребенка. Боже! какъ у меня врзался въ памяти этотъ ребяческій крикъ!
Дверь отворяется, врывающійся втеръ чуть не задуваетъ об наши свчи, и въ комнату входятъ…
Входитъ джентльменъ и подаетъ руку дам, укутанной съ ногъ до головы въ шали и плащи, за ними идетъ служанка съ плачущимъ ребенкомъ на рукахъ, позади всхъ слдуетъ лодочникъ Джерсанъ.
Мать моя испускаетъ сиплый крикъ, и съ восклицаніемъ: ‘Кларисса, Кларисса!’ бросается къ дам, обнимаетъ ее и осыпаетъ страстными ласками. Ребенокъ жалобно кричитъ. Нянюшка силится успокоить его. Незнакомецъ снимаетъ шляпу, отряхиваетъ съ нея дождевую воду и глядитъ на меня. Тутъ то по мн пробжало какое-то странное сотрясеніе ужаса. Такое сотрясеніе я испыталъ раза два въ моей жизни. Человкъ, вызвавшій его во мн однажды, былъ моимъ врагомъ и кончилъ плохо.
— Перездъ нашъ былъ очень бурный, проговорилъ незнакомецъ по французски, обращаясь къ моему дду. Мы пробыли на мор четырнадцать часовъ, графиня жестоко страдала во время перезда и очень ослабла.
— Твои комнаты готовы, нжно проговорила мать. Бдная моя Biche! Ныншнюю ночь ты заснешь спокойно, теперь теб нечего бояться.
За нсколько дней передъ этимъ, я видлъ, какъ матушка вмст съ служанкою хлопотала на верху, убирая комнаты и разставляя въ нихъ лучшую мебель. На вопросъ мой, кого она ожидаетъ, я получилъ пощечину и приказаніе замолчать. Но видимо, незнакомцы-то и были ожидаемые постители: изъ разговора матушки я узналъ, что даму зовутъ графинею Савернскою.
— А это твой сынъ, Урсула? проговорила дама. Какой онъ у тебя большой! А моя-то мозглявая, все плачетъ.
— Ахъ ты моя милая крошка, воскликнула моя матушка, схвативъ ребенка, который заплакалъ громче прежняго, испугавшись ‘разввающихся перьевъ и высокаго шлема’ г-жи Дюваль, которая въ то время носила высокіе головные уборы, и въ воинственности вида ужь конечно не уступала никакому Гектору.
Я помню, что меня непріятно поразилъ грубый отзывъ блдной дамы о своемъ ребенк. Я всегда любилъ дтей, и люблю ихъ даже до глупости, (чему можетъ служить доказательствомъ мое обращеніе съ собственнымъ моимъ повсою) и никто не скажетъ, чтобы я былъ жестокъ съ моими товарищами въ школ и затвалъ драки не иначе, какъ съ оборонительною цлью.
Мать моя подала на столъ угощеніе, какое случилось въ дом, и пригласила гостей къ своей скромной трапез. Какія мелочныя подробности запечатллись въ моей памяти! Я помню, что меня, какъ истаго мальчика, страшно разсмшило замчаніе дамы: Ah c’est a du th? je n’en nai jamais got. Mais c’est tr&egrave,s mauvais, n’est ce pas, М. le Chevalier? Какъ видно, въ Альзас чай еще не былъ введенъ въ употребленіе. Матушка осадила мою веселость своимъ обычнымъ прикосновеніемъ къ моимъ ушамъ. Добрая душа дня не пропускала, не подвергнувъ меня этой исправительной мр. Графиня вскор удалилась въ свою комнату, гд матушка постлала для нея свое лучшее блье, и гд была тоже приготовлена постель для служанки Марты, которая унесла туда плачущаго ребенка.
У насъ въ дом было обыкновеніе утромъ и вечеромъ молиться сообща, всей семьею, при чемъ ддушка весьма краснорчиво читалъ за насъ молитвы. Но когда въ этотъ вечеръ онъ раскрылъ свою библію и веллъ было мн прочитать изъ нея главу, матушка сказала: ‘Нтъ. Бдная Кларисса устала и ей надо лечь въ постель.’ И прізжая дама пошла ложиться. Когда я приступилъ къ обычному чтенію, я помню что слезы покатились по лицу моей матери и она воскликнула: ‘Mon Dieu, mon Dieu! ayez piti d’elle!’ Когда я же я хотлъ запть нашъ вечерній гимнъ: Nun ruhen alla Wlder’, она велла мн замолчать, говоря что наша верхняя жилица устала и хочетъ спать. И она сама отправилась на верхъ посмотрть, не нужно ли чего гость, а мн велла проводить незнакомаго джентльмена къ нашему сосду, булочнику Биллисъ, у котораго была для него приготовлена квартира. Я пошелъ съ нимъ, болтая по дорог, первое ощущеніе ужаса, пробжавшее по мн при его появленіи, вскор изгладилось.
Никогда я не забуду ужаса и удивленія, овладвшихъ мною, когда матушка сказала мн, что наша гостья папистка. Въ нашемъ город жили два джентльмена этого исповданья, но они мало имли сношеніи съ тмъ смиреннымъ классомъ общества, къ которому принадлежали мои родители. Человка два католика было похоронено въ запущенномъ участк сада древняго аббатства, въ которомъ было мсто погребенія монаховъ, еще задолго до Генриха VIII. Вообще католики были въ нашемъ город на перечетъ.
Незнакомый джентльменъ былъ первый папистъ, съ которымъ мн довелось вступить въ разговоръ. Помню, прогуливаясь съ нимъ по городу и показывая ему разныя достопримчательности, я спросилъ у него: ‘А сами вы жгли протестантовъ’.
— Какъ же, отвчалъ онъ, зврски улыбаясь. Я нсколько человкъ ихъ изжарилъ и постомъ сълъ. При этихъ словахъ и отшатнулся отъ его блднаго, осклабляющагося лица съ т’ же старымъ чувствомъ ужаса, какъ и ври перво’ наше’ свиданьи.
Наша гостья была очень больна, на блдныхъ щекахъ ея рдлись но красному пятну, по цлымъ часамъ просиживала она молча, боязливо оглядываясь по сторонамъ. Матушка не спускала съ нея главъ, и сама казалась не мене перепуганною. Временами графиня не могла слышать крикъ своего ребенка и отсылала его отъ себя. Временами же она прижимала его къ себ, уносила въ свою комнату и завиралась съ нимъ. По ночамъ она бродила по всмъ комнатамъ. Я спалъ въ маленькой каморк, рядомъ съ комнатой моей матери. Помню, что меня однажды ночью разбудилъ голосъ графини, кричавшей у матушкиной двери: ‘Урсула, Урсула, скоре лошадей, я должна бжать! Онъ детъ сюда, я знаю что онъ детъ!’ Матушка и горничная графини съ трудомъ уговорили ее возвратиться въ свою спальню. Гд бы она не находилась, при каждомъ крик ребенка она вскакивала съ мста и бросалась къ нему. Но при всемъ томъ, она не любила его, черезъ минуту она бросала его на постель, а сама шла къ окну и глядла на море. По цлымъ часамъ сиживала она у окна, притаившись за занавской, какъ будто скрываясь отъ кого-то.
Аптекарь часто приходилъ къ на’, качалъ, глядя на пакту гостью, головою и прописывалъ лекарство. Лекарство не помогало. Безсонница продолжалась. Графиня была постоянно въ лихорадочномъ состояніи, безсвязно отвчала она на предлагаемые ей вопросы, плакала и смялась безъ всякой видимой причины. Она отталкивала подаваемыя ей кушанья, хотя они были лучшія, какія только бдная матушка могла состряпать, отсылала моего дда въ кухню и запрещала ему имть дерзость при себ садиться. Съ матушкой она была то капризна, то ласкова, поперемнно, и жестоко бранилась съ ней, если матушка строго обращалась со мною. Г-жа Дюваль боялась своей молочной сестры. Она, царившая надъ всми въ дом, становилась кроткой и покорной передъ бдной полоумной женщиной.
Баронъ де-Ламотъ жилъ по прежнему на своей квартир, и только приходилъ къ намъ. Я принималъ его за двоюроднаго брата графини, онъ и самъ себя выдавалъ за него, и я ршительно не понималъ, иго значили слова нашего пастора, мистера Бареля, когда онъ пришелъ однажды къ матушк и сказалъ ей: Fi donc! за славное ты дло принялась, madame Дюваль, ты, старшая дочь нашей церкви!
— Какое такое дло? спросила матушка.
— Ты укрываешь нечестіе и потворствуешь грху. И онъ назвалъ по имени грхъ, обозначенный въ седьмой заповди.
Я былъ слишкомъ молодъ, чтобы понять значеніе сказаннаго имъ слова. Но, не усплъ онъ договорить его, какъ матушка, вооружившись мискою съ супомъ, воскликнула: ‘Убирайтесь-ка вы, милостивый государь, по добру по здорову, а то, я не посмотрю, что вы пасторъ, и спроважу вамъ весь этотъ супъ въ вашу скверную рожу, да и миску туда же.’ Она была такъ страшна въ эту минуту, что пасторъ поспшилъ ретироваться.
Вскор за тмъ ддушка возвратился домой. Оцъ казался перепуганнымъ не мене своего командира, мистера Бареля, и сталъ выговаривать матушк, за чмъ она такъ дерзко отвтила пастырю церкви. ‘Въ цломъ город, продолжалъ онъ, только и толковъ, что о теб и объ этой несчастной графин.’
— Цлый городъ не боле, какъ старая сплетница, возразила госпожа Дюваль, топнувъ ногою и… чуть было я не сказалъ: покручивая свои усъ… Какъ? эти французишки поднимаютъ гвалтъ изъ за того, что я приняла къ себ свою молочную сестру? По ихнему предосудительно пріютить у себя бдную, безумную, умирающую женщину? Ахъ они трусы, трусы! Слушай, petit papa, если ты у себя въ клуб позволишь, кому бы то ни было, слово сказать про твою невстку, и не поколотишь того человка, то я сама съ нимъ расправлюсь.’ И, но чести, я убжденъ, что ддушкина невстка сдержала бы свое слово.
Чуть ли не мое собственное простодушіе было отчасти причиною того безчестья, которому подверглась моя бдная матушка. Какъ-то разъ, къ намъ заглянула сосдка, госпожа Крошю, и спросила у меня, какъ поживаетъ наша жилица и ея двоюродный братъ, графъ?
— Madame Кларисса плохо поправляется, отвчалъ я, покачивая головою съ глубоконыслеинимъ видомъ, что же касается до джентльмена, то онъ вовсе не графъ и не родня ей, г-жа Крошю.
— А! такъ онъ ей не родня! проговорила сосдка. И всть эта быстро разнеслась по городу. Когда въ слдующее воскресенье мы отправились въ церковь, пасторъ Барелъ сказалъ такую проповдь, что вся церковь стала на насъ оглядываться, и бдная матушка вся раскраснлась, какъ ракъ, только что вынутый изъ кипятка. Я не вполн сознавалъ важность сдланнаго мною проступка, но знаю, что матушка по своему лихо отблагодарила меня за него. На свистъ палки (самъ я въ подобныхъ случаяхъ закусывалъ языкъ и не издавалъ ни звука), вошла наша больная, вырвала палку у матушки изъ рукъ и самое ее оттолкнула на другой конецъ комнаты съ такой силой, какой отъ нея нельзя было и ожидать. Она схватила меня въ свои объятія, и принялась прохаживаться взадъ и впередъ по комнат, бросая на матушку гнвные взгляды.
— Бить роднаго ребенка! повторяла она. Чудовище! Чудовище! Стань на колни и проси прощенья, если же ты этого не сдлаешь, то, даю слово, что велю отрубить теб голову.
За обдомъ она подозвала меня и велла ссть возл себя. ‘Епископъ! обратилась она къ ддушк, моя статсъ-дама сегодня провинилась. Она позволила себ бичевать маленькаго принца скорпіономъ, котораго я вырвала у нея изъ рукъ. Герцогъ! если она это еще разъ сдлаетъ, я повелваю вамъ отсчь ей голову’. И съ этими словами она схватила большой столовый ножъ и принялась имъ размахивать, захохотавъ тмъ страннымъ хохотомъ, который бдную матушку постоянно вводилъ въ слезы. Она, бдняжка, всхъ насъ величала герцогами и принцами. Герцогомъ она постоянно называла барона де-Ламотъ, протягивала ему руку и говорила: ‘преклоните колна, сэръ, и цлуйте нашу царственную руку’. И де-Ламотъ, съ грустнымъ лицемъ, становился на колни и исполнилъ эту печальную церемонію. Однажды ддушка, который былъ плшивъ, и на этотъ разъ безъ парика, работалъ въ саду подъ ея окномъ, вдругъ она, улыбаясь, подозвала его и, когда бдный старикъ подошелъ, вылила ему на лысину цлое блюдечко съ чаемъ, проговоривъ: ставлю тебя и помазую епископомъ Сенъ-Денисскаго аббатства.
Горничная Марта не могла вынести постоянныхъ заботъ и ухода, требуемыхъ состояніемъ ея госпожи. Безъ сомннія, обязанности ея показались ей еще боле тягостными, съ тхъ поръ, какъ новая госпожа, и притомъ очень строгая и повелительная, была поставлена надъ нею въ лиц г-жи Дюваль. Мать моя любила командовать надъ всми, она ходила за графиней, ходила за ея дочерью, и страстно любила и ту, и другую. Но она любила по своему и ревновала ихъ ко всякому, кто становился между ею и предметами ея любви. Нечего говорить, не сладка была жизнь ея подчиненныхъ.
Посл трехъ мсяцевъ Марта объявила, что хочетъ возвратиться домой. Матушка обозвала ее неблагодарною тварью, но рада радешенька была отъ нея избавиться. Она постоянно утверждала, что Марта воруетъ разные наряды, кружева и побрякушки, принадлежащіе ея госпож. Въ недобрый часъ эта Марта покинула нашъ домъ. Я убжденъ, что она была привязана къ своей госпож, и любила бы ребенка, если бы матушка не оттолкнула ее отъ него своимъ суровымъ вмшательствомъ.
Между французскимъ и англійскимъ берегомъ, какъ въ военное, такъ и въ мирное время поддерживаюсь постоянное сообщеніе посредствомъ маленькихъ лодокъ, которыя, я имю поводъ думать, перевозили всякія позволенныя и непозволенныя клади. Ддушка былъ хозяиномъ небольшаго рыболовнаго судна, пополамъ съ однимъ лиддскимъ уроженцемъ, Томасомъ Грегсонъ. Наши лодки довезли Марту до пол-дороги и передали ее встрчной французской лодк, которая доставила ее въ Булонь.
Едва она ступила на набережную, первымъ лицемъ, попавшимся ей на встрчу, былъ господинъ ея, графъ Савернскій, только что пріхавшій въ этотъ самый день въ Булонь.
Онъ кинулся къ ней, она вскрикнула и отшатнулась назадъ, но толпа нищихъ, обступившая ее сзади, помшала ея отступленію. Ребенокъ, живъ ли ребенокъ? было первымъ вопросомъ графа.
— Ребенокъ живъ и здоровъ. Благодареніе Богу!
Однимъ камнемъ стало меньше на сердц бднаго отца.
— Госпожа твоя живетъ у своей молочной сестры въ Уинчельси?
— Да, ваше сіятельство.
— Баронъ де-Ламотъ тоже въ Уинчельси?
— Д… О нтъ, нтъ, ваше сіятельство.
— Не лги! Онъ не покидалъ ее во время путешествія. Они останавливались въ однихъ и тхъ же гостинницахъ. Г-нъ ле-Брнъ, купецъ, 34 лтъ отъ роду, сестра его, г-жа Дюбуа, 24 лтъ, съ ребенкомъ женскаго пола на рукахъ и горничная оставили здшній портъ 20 апрля, на англійскомъ рыболовномъ судн ‘Мери’ изъ Рай. Ночь передъ тмъ, какъ ссть на корабль, они провели въ гостинниц ‘Ecu de France’. Я былъ увренъ, что отыщу ихъ.
— Клянусь вамъ всми святыми, я ни на минуту не оставляла графиню во время путешествія.
— Ты только теперь ее оставила? Довольно. Какъ названіе той лодки, на которой ты пріхала въ Булонь?
Въ эту самую минуту подошелъ одинъ изъ матросовъ, служившихъ на этой лодк, и подалъ Март, забытый ею узелокъ. Графъ веллъ ему идти за собою въ гостинницу, общаясь дать ему заране на водку.
— Хорошо ли онъ обходится съ нею? спросилъ онъ по дорог у горничной.
— Dame! Мать родная не могла бы быть нжне съ своимъ дтищемъ.
Сопровождаемый Мартою, лодочникомъ и наемщиками кладей, графъ пришелъ въ гостинницу. Тутъ служанка гостинницы разсказала ему, что у нихъ же останавливалась г-жа Дюбуа съ братомъ, она, бдненькая, смотрла такою больною, и всю ночь проговорила, не смыкая глазъ. Братъ ея останавливался во Флигел, что направо черезъ дворъ.
— Вамъ, сударь, досталась та самая комната, въ которой она ночевала. И какъ же ея двочка плакала! Посмотрите, окна выходятъ на гавань….
— На какой сторон постели спалъ ребенокъ?
— Вотъ на этой.
Графъ Савернскій взглянулъ на то мсто, которое указала служанка, наклонился головою къ подушк и горько заплакалъ. По загорлому лицу рыбака тоже катились слезы. Le pauvre homme, le pauvre homme, повторялъ онъ.
— Пойдемте ко мн въ комнату, обратился графъ къ рыбаку. Взрывъ чувства миновался, и онъ былъ совершенно спокоенъ.
— Ты знаешь въ Уинчельси домъ, изъ котораго пріхала эта женщина?
— Знаю.
— Ты отвозилъ туда господина съ дамой?
— Да.
— Ты помнишь этого человка?
— Какъ нельзя лучше.
— Возьмешься ли ты за тридцать луидоровъ отправиться нынче же въ море, переправить пассажира и отдать письмо барону де-Ламотъ?
Лодочникъ согласился. Въ моемъ письменномъ стол лежитъ письмо, полинявшія, пятидесятилтнія строки котораго я всякій разъ пробгаю не безъ волненія. Вотъ оно:
‘Кавалеру Франчуа Жозефу де-Ламотъ въ Уинчельси, въ Англіи.
‘Я зналъ, что отыщу васъ. Я съ самаго начала зналъ, гд вы скрываетесь. Не заболй я въ Нанси тяжелою болзнью, я настигъ бы васъ двумя мсяцами ране. Посл всего, что произошло между нами, я знаю, что это приглашеніе будетъ для васъ равносильно повелнію пріхать, и что вы явитесь на него съ тою же поспшностью, съ какою явились выручать меня отъ англійскихъ штыковъ подъ Гастенбекомъ. Между нами, баронъ, дло идетъ на жизнь и на смерть. Я надюсь, содержаніе этого письма вы сохраните въ тайн и не замедлите послдовать за моимъ посланнымъ, который доставитъ васъ ко мн.

Графъ Савернскій.

Письмо это пришло къ намъ вечеромъ, когда все наше семейство было въ сбор въ передней комнат магазина. У меня на колняхъ сидла малютка, которая знать никого не хотла, кром меня. Въ этотъ вечеръ графиня была довольно спокойна, ночь стояла тихая, и окна были открыты. Ддушка читать свою книгу, графиня и г-нъ де-Ламотъ играли въ карты, хотя первая, увы! не могла играть доле десяти минутъ сряду. Вдругъ раздался стукъ въ дверь. Услышавъ его, ддушка отложилъ свою книгу.
— Что тамъ такое?проговорилъ онъ. Entrez. Comment, c’est vous Bidois?
— Oui, c’est bien moi, patron, отвчать Бидуа здоровенный малый, въ сапогахъ и куртк, съ рыбьимъ хвостомъ, висвшимъ до самыхъ пятокъ. C’est la le petit du pauv’ Jean Louis? Est i genti, le pti patron! И глядя на меня, онъ теръ себ рукою переносицу.
Въ эту самую минуту графиня вскрикнула три раза, захохотала и заговорила: ‘а! это мой мужъ воротился съ войны. Вонъ онъ у окна. Здравствуйте, ваше сіятельство! здравствуйте. У васъ дочка родилась, гадкая-прегадкая, которую я совсмъ таки, совсмъ, совсмъ не люблю! Ah, c’est mon mari qui revient de la. guerre. Il est l, la croise. Bon jour М. le Comte! Bon jour. Vous avez une petite fille bien laide, bien laide, que je n’aime pas du tant, pas tant, pas du tant. Онъ тутъ, я видла его у окна. Вотъ онъ, вотъ онъ! Спрячьте меня отъ него, онъ убьетъ меня, онъ убьетъ меня!’
— Успокойтесь, Кларисса, замтилъ де-Ламотъ, которому, безъ сомннія, успли наскучить вскрикиванья и сумасбродныя выходки бдной женщины.
— Calmez-vous, ma fille, протянула матушка изъ сосдней комнаты, гд она стирала.
— Не вашу ли милость зовутъ кавалеромъ де-Ламотъ, спросилъ Бидуа.
— Apr&egrave,s, monsieur, отвчалъ баронъ, гордо взглянувъ на него изъ-за картъ.
— Въ такомъ случа у меня къ вашей милости есть письмо. И матросъ подалъ барону вышеприведенное письмо.
Этотъ Ламотъ не разъ видлъ смерть лицемъ къ лицу въ разныхъ отчаянныхъ стычкахъ. Хладнокровне его не было игрока въ ту страшную игру, въ которой участвуютъ сталь и свинецъ. Онъ спокойно положилъ полученное письмо въ карманъ, окончилъ партію съ графиней и, сказавъ Бидуа, чтобы онъ шелъ за нимъ на его квартиру, распростился съ, нами. Бдная графиня строила домики изъ картъ и оставляла происходившее вокругъ нея безъ вниманія.
Странныя должности справлялъ я въ то время, къ которому относится мой разсказъ. Ддушка пріучалъ меня къ своему ремеслу. Нашъ подмастерье посвящалъ меня въ тайны благороднаго искусства завиванья париковъ, я бгалъ по городу съ порученіями отъ матушки, и въ то же время былъ приставленъ, въ качеств няньки, къ графининой дочк, которая, какъ уже было сказано, любила, меня всхъ больше въ дом. Въ первый разъ, когда я вышелъ съ малюткой на улицу, таща ея маленькую телжку, я имлъ великое сраженіе съ уличными мальчишками, которые вздумали смяться надо мною, маленькая Агнеса сидла въ своей телжк и сосала пальчикъ. Драка была въ самомъ разгар, когда къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, ректоръ англійской церкви св. Филиппа, въ которой онъ намъ, французамъ, позволялъ справлять богослуженіе, пока наша собственная церковь перестроивалась. Докторъ Бернардъ почему-то не жаловалъ всю нашу семью (впослдствіи я узналъ, что у него были на то уважительныя причины) и, само собою разумется, пользовался въ свою очередь нерасположеніемъ всхъ нашихъ. Быть можетъ, одною изъ причинъ, ожесточившихъ противъ него мою матушку, было то обстоятельство, что его большой, парикъ, завивался въ другой цирюльн.— Ахъ вы, маленькіе негодяи, сказалъ онъ, подходя къ намъ, мальчишкамъ. Я всхъ васъ засажу подъ арестъ и велю высчь моему сторожу. (Докторъ Бернардъ занималъ въ то же время высшую муниципальную должность). Этотъ маленькій французскій цирюльникъ вчно что нибудь да напроказитъ.
— Они смялись надо мною, сэръ, кричали мн вслдъ: ‘нянька, нянька’, и хотли опрокинуть телжку, не могъ же я все это стерпть. Я обязанъ защищать эту бдную крошку, которая сама защититься не можетъ, продолжалъ я, воодушевляясь. Мать ея больна, нянька бжала, и у нея нтъ другаго покровителя, кром меня и ‘Notre P&egrave,re qui est aux cieux’, при этихъ словахъ я поднялъ руку къ небу, точь въ точь, какъ длывалъ ддушка. Когда эти мальчишки обижаютъ ее, я долженъ съ ними драться.
Докторъ провелъ рукою по глазамъ, пошарилъ у себя въ карман и далъ мн долларъ.
— Приходи-ка къ намъ въ ректорскій домъ, дитя мое, сказала мистриссъ Бернардъ, которая была съ мужемъ. И взглянувъ на ребенка, она добавила: ‘бдная малютка, бдная малютка!’
Между тмъ, докторъ, держа меня за руку и обратившись къ мальчишкамъ, сказалъ: ‘слушайте вы, мальчишки! Если я еще узнаю про васъ, что вы такъ малодушны и бьете этого молодца за то, что онъ исполняетъ свою обязанность, не будь я Томасъ Бернардъ, если я васъ не велю высчь своему сторожу. Эй, ты, Томасъ Каффинъ, сейчасъ мирись съ маленькимъ французомъ!. Я объявилъ, что готовъ во всякое время мириться и драться, когда только Томасу Каффину угодно, и вслдъ за тмъ снова занялъ свой лошадиный постъ и потащилъ маленькую телжку по Сондгету.
На другой день, посл посщенія французскаго лодочника Бидуа, я везъ маленькую телжку по направленію къ ферм, хозяинъ которой былъ большой пріятель моего ддушки и держалъ у себя голубей, до которыхъ я ребенкомъ былъ большой охотникъ. Тутъ ко мн подошелъ незнакомый господинъ, лицо его я не могу припомнить, но помню, что онъ заговорилъ со мною на томъ же смшанномъ, французско нмецкомъ нарчіи, на которомъ говорили матушка и ддушка.
— Это ребенокъ госпожи Фонъ-Цабернъ? спросилъ онъ, дрожа всмъ тломъ.
Агнеса, Агнеса! Сколько лтъ прошло съ тхъ поръ, сколько радостей и печалей успли мы извдать съ того дня, когда твой отецъ опустился на колни, возл маленькой телжки, гд спала его дочь! Долго глядлъ онъ на ребенка, но не коснулся его губами. Малютка проснулась, улыбаясь, и протянула къ нему рученки, но онъ отвернулся съ чмъ-то похожимъ на стонъ.
Въ эту минуту къ намъ подошелъ Бидуа, съ нимъ былъ еще другой человкъ, по видимому англичанинъ.
— А мы васъ всюду ищемъ, ваше сіятельство, сказалъ онъ. Прибой начался, и намъ пора хать.
— Баронъ въ лодк? освдомился графъ Савернскій.
— Il est bien l, отвчалъ лодочникъ. И они удалились, не оглядываясь назадъ.
Весь этотъ день матушка была тиха и добра. Казалось, у лея что-то лежало на сердц. Несчастная графиня то болтала и смялась, то плакала по своему обыкновенію. Когда ддушка за вечерней молитвой затянулъ было свою кантату, матушка толкнула его ногою и проговорила: Assez bavarde comme a, mon p&egrave,re, и, откинувшись въ кресл, спрятала голову въ фартукъ.
Весь слдующій день она была очень молчалива, то и дло плакала и читала нашу большую нмецкую библію. Со мною она была ласкова, она сказала мн своимъ густымъ голосомъ: ‘ты у меня добрый мальчикъ, Денникинъ’. Рдко гладила она меня такъ нжно по голов, какъ въ этотъ разъ. Въ эту ночь наша больная была очень безпокойна. Она хохотала и пла такъ громко, что прохожіе останавливались на улиц и прислушивались.
Въ этотъ вечеръ я поздно засидлся, такъ какъ — дло не бывалое!— меня не отсылали спать. Наши стнные часы шипли, собираясь пробить двнадцать, какъ вдругъ, по пустынной улиц послышались шаги.
Матушка вскочила, на ней лица не было, когда она бросилась отодвигать засовъ у двери. ‘C’est lui!’ проговорила она, съ широко раскрытыми глазами, и баронъ де-Ламотъ вошелъ, блдный, какъ мертвецъ.
Въ эту самую минуту надъ нашими головами запла графиня, которую вроятно разбудилъ бой часовъ. Де-Ламотъ вздрогнулъ и сталъ еще блдне прежняго, когда матушка съ искаженнымъ лицомъ заглянула ему въ глаза.
— Il l’а voulu, проговорилъ онъ, и опустилъ голову на грудь. А на верху распвала графиня свои безумныя псни.

ИЗВЛЕЧЕНЕ ИЗЪ СЛДСТВЕННАГО ДЛА.

27-го іюня текущаго 1769 года графъ Савернскій прибылъ въ г. Булонь и остановился въ гостинниц ‘Ecu de Franco, въ которой въ то же время стоялъ маркизъ дю-Кенъ-Менвиль, начальникъ эскадры во Флот его величества. Графъ Савернскій не былъ лично знакомъ съ маркизомъ дю-Кеномъ, но, напомнивъ маркизу то обстоятельство, что знаменитый предокъ его, адмиралъ дю-Кенъ былъ того же реформатскаго исповданія, къ которому принадлежалъ и графъ, его сіятельство просилъ маркиза быть его секундантомъ въ дуэли, которую плачевныя обстоятельства длали неизбжною.
Въ то же время графъ Савернскій изложилъ маркизу причины своей ссоры съ кавалеромъ Францискомъ-осифомъ де-Ламотъ, бывшимъ офицеромъ субизскаго полка, проживающимъ нын въ Англіи, въ город Уинчельси, въ графств Соссексъ. Сообщенное графомъ было такого свойства, что маркизъ дю-Кенъ вполн призналъ за графомъ право требовать удовлетворенія отъ господина де-Ламотъ.
Въ ночь на 29-е іюня была отправлена лодка съ посланнымъ и письмомъ отъ графа Савернскаго. Въ этой же лодк г. де-Ламотъ возвратился изъ Англіи.
Нижеподписавшійся графъ де-Бериньи, стоящій съ полкомъ своимъ въ Булони, будучи знакомъ съ г. де-Ламотъ, согласился быть его секундантомъ въ предстоявшемъ поединк.
Поединокъ состоялся въ 7 часовъ утра, на песчаномъ прибрежьи, въ разстояніи полумили отъ Булонскаго порта. Избраннымъ оружіемъ были пистолеты. Оба дворянина были исполнены спокойствія и самообладанія, какъ и подобаетъ Офицерамъ, отличившимся на королевской служб и рядомъ сражавшимся въ былыя времена съ врагами Франціи.
Передъ началомъ поединка, г. де-Ламотъ сдлалъ четыре шага впередъ и, опустивъ пистолетъ и положивъ руку на сердце, проговорилъ: ‘Призываю Бога въ свидтели и клянусь честью дворянина, что я неповиненъ въ томъ обвиненіи, которое взводитъ на меня графъ Савернскій.’
Графъ Савернскій отвчалъ: ‘баронъ де-Ламотъ, я не взводитъ на васъ никакого обвиненія, но если бы оно и такъ было, вдь вамъ ничего не стоитъ солгать.’
Г. де-Ламотъ вжливо поклонился свидтелямъ, и съ выраженіемъ скоре печали, чмъ гнва на лиц, возвратился на свое мсто, назначенное ему въ десяти шагахъ отъ противника.
При данномъ знак оба противника выстрлили разомъ. Пуля графа Савернскаго задла прядь волосъ на виск г. де-Ламотъ, нуля же послдняго попала графу въ правую сторону груди. Графъ Савернскій съ минуту постоялъ на ногахъ, и упалъ.
Секунданты, докторъ и г-нъ де-Ламотъ подошли къ раненому. Г-нъ де-Ламотъ, поднявъ руку къ верху, снова повторилъ: ‘Небо мн свидтель, что извстная особа невинна.’
Казалось, графъ Савернскій хотлъ что-то сказать, онъ приподнялся съ земли, опираясь на одну руку, но могъ только выговорить: ‘Вы, вы….’
Кровь хлынула у него горломъ, онъ упалъ навзничь и, посл непродолжительной агоніи, испустилъ духъ.
Слдуютъ подписи: Маркизъ дю-Кенъ-Менвиль.

Начальникъ эскадры во флот его величества.
Кавалерійскій бригадиръ, графъ де-Бериньи.

ГЛАВА IV.
СО ДНА БЕЗДНЫ.

Послднюю ночь свою на земл графъ Савернскій провелъ въ маленькой харчевн въ Уинчельси, въ которой останавливались рыбаки, въ томъ числ и Бидуа. Съ послднимъ графъ усплъ разговориться во время перезда изъ Булони, онъ открылъ ему часть своей тайны и, не касаясь самой причины своей ссоры съ господиномъ де-Ламотъ, сказалъ ему, что поединокъ между ними неизбженъ и что смерть, которая завтра же постигнетъ этого человка, будетъ только справедливою карою.
Поединокъ состоялся бы въ ту же ночь, но баронъ де-Ламотъ потребовалъ нсколько часовъ отсрочки для приведенія въ порядокъ своихъ длъ, онъ выразилъ желаніе стрляться на французской земл, такъ какъ въ Англіи тотъ изъ противниковъ, который остался бы въ живыхъ, могъ подвергнуться серьознымъ непріятностямъ.
Что же касается до графа Савернскаго, то онъ объявилъ, что вс распоряженія его уже сдланы. Приданое его жены отходило къ ея дочери, собственное его состояніе отказывалось его родственникамъ, ребенку же онъ ничего не оставлялъ. Въ его кошельк было всего нсколько монетъ. ‘Tenez, проговорилъ онъ, вотъ мои часы. Въ случа моей смерти, я завщаю ихъ тому маленькому мальчику, который спасъ моего…. т. е. ея ребенка’. И голосъ графа на этихъ словахъ оборвался, и слезы закапали у него изъ глазъ.
Въ ту самую минуту, какъ я пишу, я слышу стукъ этихъ часовъ на моемъ стол. Цлые полвка они были моимъ неразлучнымъ товарищемъ. Я помню мой ребяческій восторгъ, когда Бидуа вручилъ мн ихъ и передалъ матушк подробности поединка.
— Вы видите, въ какомъ она состояніи, говорилъ г-нъ де-Ламотъ моей матушк. Мы разлучены такъ же безвозвратно, какъ если бы смерть постигла одного изъ насъ. Жениться ли мн на ней? Я готовъ, если вы думаете, что я могу быть ей полезенъ. Пока у меня останется гинея, я готовъ длить ее съ нею. Мое состояніе рушилось, отъ моего прикосновенія, точно такъ же, какъ рушились мои привязанности, мои надежды. На мн лежитъ какое-то проклятіе и все, что я ни люблю, подпадаетъ тому же проклятію.
И дйствительно, печать Каина лежала на чел этого несчастнаго человка, но временами попадались люди, которые чувствовали къ нему состраданіе, и въ числ-то ихъ была моя суровая мать.
Здсь будетъ у мста разсказать, какимъ образомъ я спасъ ребенка и заслужилъ благодарность бднаго графа Савернскаго. Безъ сомннія ему разсказалъ этотъ случай Бидуа, во время ихъ печальнаго перезда. Однажды вечеромъ я спалъ, какъ умютъ спать только дти, не помню по какому случаю, матушки не было дома. Когда она воротилась и зашла провдать свою Biche, ни графини, ни ребенка не оказалось въ комнат.
Я видлъ неподражаемую Сиддонсъ въ Макбет, когда она, блдная отъ ужаса, проходитъ по потемнвшей сцен посл убійства короля Дункана. Выраженіе ужаса на лиц моей матери не уступало ей въ трагичности, когда я, вскочивъ со сна, увидлъ ее передъ собою. Какъ было знать, куда бжала бдная безумная графиня вмст съ своимъ ребенкомъ? Быть можетъ она кинулась въ трясины, въ море…
— Вставай-ка, мои сынъ, и пойдемъ искать ихъ, проговорила она хриплымъ голосомъ. Я побжалъ на квартиру къ барону де-Ламотъ и засталъ его въ обществ двухъ джентльменовъ (мимоходомъ будь сказано, двухъ католическихъ священниковъ). Гости и хозяинъ съ одной стороны, мы съ матушкой съ другой, разбрелись въ разныя стороны, по разнымъ дорогамъ отыскивать бжавшую.
Матушка напала на настоящій слдъ. Едва мы сдлали нсколько шаговъ, какъ увидли приближавшуюся къ намъ блую фигуру, рзко выступавшую среди окружающей темноты, и услышали голосъ, пвшій псни.
— Ah mon Dieu! воскликнула матушка. Gott sey dank, я не запомню всхъ выраженій благодарности, которыми она облегчала свое сердце. Мы узнали голосъ графини.
Когда мы подошли поближе, она узнала насъ при свт нашего фонаря и принялась передразнивать ночнаго сторожа, голосъ котораго бдная такъ часто слыхала во время своихъ безсонныхъ ночей. ‘Двнадцать часовъ пробило, на неб звзды’, протянула она, и залилась своимъ обычнымъ хохотомъ, который такъ тяжело было слушать.
Она была въ блой блуз, распущенные волосы падали ей на спину и на блдныя щеки.
Она была безъ ребенка. Матушка затряслась всмъ тломъ, фонарь до того дрожалъ у нея въ рук, что я боялся, что она его уронитъ.
Она поставила фонарь на землю, сняла свою шаль и окутала ею графиню, которая принялась улыбаться своей ребяческой улыбкой и проговорила: c’est boh, c’est chaud a, ah, que c’est bien!’
Взглянувъ случайно на ноги графини, я замтилъ, что одна изъ нихъ разута. Матушка сама, страшно взволнованная, обнимала и уговаривала графиню: ‘скажи мн, мой ангелъ, скажи мн, моя дорогая, куда ты дла ребенка?
— Ребенка? Какого ребенка? Ужь не этого ли щенка, который-только и длаетъ, что кричитъ? Мн нтъ никакого дла до дтей. Отведите меня въ постель сію же минуту, сударыня! Какъ смете вы водить меня на улицу съ босыми ногами?
— Скажи мн, милая, куда ты ходила? продолжала матушка, стараясь успокоитъ ее.
— Я была въ большомъ Саверн, на мн было домино. Я сейчасъ же узнала кучера, даромъ что все лице его было окутано, кром носа. Я представлялась монсиньору кардиналу, я присла ему вотъ такъ…
Она часто бредила про этотъ балъ, чуть ли не единственный, виднный ею въ теченіе всей ея жизни, этой недолгой и печальной жизни. Когда я вспоминаю ея грустную повсть, сердце мое надрывается, точно при вид страданій ребенка.
Тутъ я замтилъ, что подолъ ея платья замоченъ въ вод и покрытъ пескомъ. ‘Матушка, матушка, воскликнулъ я, она была у моря’.
— Ходила ты къ морю, Кларисса? спросила матушка.
— J’ai t au bal, j’ai dans, j’ai chant. J’ai bien reconnu mon cocher. Только вы не сказывайте графу, что я тамъ была, пожалуйста не сказывайте.
Внезапная мысль озарила мою голову. Графиня, которой я вовсе не боялся и которая любила порой мою болтовню, ходила иногда гулять со мною и съ ребенкомъ, котораго я возилъ въ телжк. Мы обыкновенно отправлялись на берегъ моря, тамъ былъ утесъ, на которомъ графиня сиживала по цлымъ часамъ.
— Вы, матушка, ведите ее домой, проговорилъ я, дрожа съ ногъ до головы. Фонарь отдайте мн, я пойду, я пойду… и не договоривъ, я побжалъ, какъ изъ лука стрла. Пробжавъ нсколько ярдовъ по направленію къ тому мсту, къ которому относились мои догадки, я увидлъ какой-то блый предметъ, валявшійся на дорог. То была туфля графини. Для меня стало ясно, что она была здсь.
Я бжалъ со всхъ ногъ, спускаясь къ берегу. Около этого времени взошла луна и серебромъ залила все море. Серебристыя волны прибоя затопляли песокъ. Не вдалек была и скала, на которой мы такъ часто сиживали, на скал подъ открытымъ небомъ спокойно спалъ ребенокъ. Слезы застилаютъ передъ моими главами строки, которыя я пишу… Моя малютка просып` іась. Она ничего не знала о грозномъ мор, которое съ каждымъ валомъ все ближе и ближе придвигаюсь къ ней, но когда я подошелъ, она узнала меня и, улыбаясь, привтствовала меня свогмъ дтскимъ лепетомъ. Я взялъ ее на руки и пошелъ съ моей милою ношею домой.
Молва о моихъ приключеніяхъ разнеслась по городу и доставила мн нсколько новыхъ знакомыхъ, которые были добры ко мн и много принесли мн пользы въ послдующей жизни. Я былъ слишкомъ молодъ и многаго не понималъ, что вокругъ меня длалось, но теперь я не утаю отъ васъ, что ддушка мой смиренное ремесло цирюльника связывать и съ другими, мене безгршными промыслами. Что скажете вы, напримръ, о церковномъ старшин, отдающемъ деньги въ ростъ на короткіе сроки и за большіе проценты? Коли говорить правду, и ддушкина невстка любила туго набитый кошелекъ и была не слишкомъ разборчива въ средствахъ наживы.
Баронъ де-Ламотъ былъ щедръ, какъ настоящій баринъ, онъ платилъ намъ порядочную сумму за содержаніе графини Савернской. Онъ понималъ, что онъ довелъ ее до настоящаго бдственнаго положенія. Его увщанія заставили ее покинуть вру отцовъ своихъ и бжать отъ мужа, онъ былъ виновникомъ несчастной дуэли, безвинно ли, нтъ ли, онъ былъ причиною всхъ ея несчастій и положилъ себ по возможности облегчать ихъ. Не смотря на стсненное положеніе, до котораго онъ былъ доведенъ своею расточительностью, онъ щедрою рукою давалъ деньги на воспитанье меленькой Агнесы, когда она осталась круглою сиротою и родные отказались отъ нея.
Двицы де-Барръ, положительно не хотли признать ее за дочь своего брата и отказывались расходоваться на ея воспитанье. Родственники со стороны ея матери тоже отъ нея отступились. До нихъ дошли т же слухи, а вы знаете, какъ легко увриться въ томъ, чему хочется врить. Виновность графини была дломъ очевиднымъ. Ребенокъ родился въ отсутствіи ея мужа. Когда онъ написалъ, что детъ домой, она бжала, не имя силъ встртиться съ нимъ лицемъ къ лицу, несчастный графъ Савернскій погибъ отъ пули того человка, который лишилъ его чести. Баронъ де-Ламотъ могъ только письменно протестовать противъ этой клеветы, онъ не могъ лично явиться въ Лотарингію, гд усплъ кругомъ задолжать. ‘Какъ бы то ни было, Дюваль, говорилъ онъ мн впослдствіи, когда я протянулъ ему руку и отъ души простилъ ему все,— какъ ни безумны и ни опрометчивы были мои поступки, я ни разу не допустилъ, чтобы ребенокъ этотъ въ чемъ нибудь нуждался, я давалъ ей средства жить въ довольств въ то время, когда мн самому подчасъ нечего было сть’.
Отъ кого узнала графиня Савернская про смерть своего мужа? Матушка была убждена, что она случайно услышала разсказъ лодочника, Бидуа, который сообщилъ намъ вс подробности этого событія, сидя за стаканомъ вина, въ нашей гостиной. Комната графини приходилась прямо надъ нами, а дверь была отворена. Бдняжка первый разъ сердилась, когда запирали ея дверь. Она была въ такомъ состояніи, что довольно равнодушно отнеслась къ этому ужасному событію. Мы и не подозрвали, что она знаетъ о немъ до тхъ поръ, пока одинъ случай не заставилъ ее высказаться. Однажды вечеромъ къ намъ зашелъ сосдъ и разсказалъ объ одномъ потрясающемъ зрлищ, виднномъ имъ на дорог. Онъ видлъ женщину, сожженную на костр за убійство мужа. Графиня Савернская, которая постоянно сохраняла величавый видъ и смотрла настоящей grande dame, спокойно замтила при этомъ: ‘Коли такъ, моя добрая Урсула, то и меня сожгутъ на костр. Вдь мужъ мой, ты знаешь, былъ убитъ изъ за меня. Баронъ отправился въ Корсику и убилъ его’. И она, улыбаясь и кивая головою, окинула взглядомъ присутствующихъ и расправила свое блое платье влажными горячими руками.
При этихъ словахъ бдный баронъ откинулся назадъ въ кресл, точно самого его поразила пуля.
— Покойной теб ночи, сосдъ Маріонъ, простонала матушка, видишь она ныншній вечеръ очень плоха. Пойдемъ, моя милая, я уложу тебя въ постель, обратилась она къ графин, и бдняжка пошла за моей матерью, низко присдая всему собранію и приговаривая: Да, да, да, меня сожгутъ, непремнно сожгутъ.
Мысль эта овладла ею вполн и больше ее не покидала. Она провела очень безпокойную ночь и болтала безъ умолку. Матушка и горничная просидли съ нею до утра, и всю эту ночь до меня доносились ея крики, псни и болзненный хохотъ.
Въ эту раннюю пору моей молодости я, какъ и слдовало ожидать, повиновался старшимъ и не видлъ ничего предосудительнаго въ томъ, что вокругъ меня длалось. Матушкиными пинками я не обижался, что же касается до высшаго наказанія, которое совершалъ надо мною ддушка посредствомъ розги, хранившейся у него въ шкапу, то оно рдко выпадало на мою долю и постоянно сопровождалась скучными проповдями, которыя ддушка читалъ въ промежутк между каждыми двумя ударами. Мало по малу для меня становилось очень ясно, что эти добрые люди пользовались во всемъ околодк незавидною славою. Но я, въ простот своего сердца, чтилъ отца своего и матерь свою, то есть, не отца, а ддушку, такъ какъ батюшки давно не было на свт.
Я зналъ, что ддушка, какъ и многіе другіе жители Раи и Уинчельси, иметъ долю въ рыболовномъ судн. Нашъ лодочникъ Стоксъ бралъ меня раза два съ собою въ море, и эта прогулка мн очень понравилась. Но, какъ оказалось впослдствіи, мн вовсе не слдовало о ней болтать. Однажды за ужиномъ я вздумалъ было разсказывать заглянувшему къ намъ сосду, какъ мы выхали поздно вечеромъ, какъ обогнули утесъ, извстный подъ названіемъ Бычачьей Головы, какъ окликнулъ французскій лодочникъ Бидма, подъхавшій съ своей лодкой изъ Булони и какъ потомъ… я хотлъ было пуститься въ дальнйшія подробности дла, но ддушка (который, прежде чмъ ссть за столъ, прочиталъ очень длинную молитву) отпотчивалъ меня такимъ ударомъ до лицу, что и слетлъ со стула.
Баронъ, случившійся тутъ же за столомъ, засмялся надъ моимъ несчастіемъ, и его насмшка показалась мн обидне самого удара. Къ ударамъ матушки и ддушки я усплъ привыкнуть, но отъ человка, однажды оказавшаго мн ласку, я не могъ сносить такой перемны обращенія, а баронъ де-Ламотъ былъ до этихъ поръ всегда ласковъ со мною. Счастливый случай, помогшій мн спасти нашу дорогую малютку, доставилъ мн расположеніе барона. Когда онъ бывалъ у насъ, я цплялся за полы его платья и, забывая свой прежній страхъ, болталъ съ нимъ по цлымъ часамъ. Этотъ человкъ, отмченный, казалось, рукою самой судьбы, внушилъ мн что-то похожее на привязанность. Какъ теперь вижу я его блдное лице, вижу его загадочный взглядъ, устремленный на бдную графиню и на ея ребенка. Мои пріятели назвали бы этотъ взглядъ дурнымъ глазомъ и стали бы обороняться отъ него посредствомъ заклинаній. Любимою цлью нашихъ прогулокъ съ нимъ былъ домъ одного фермера, находившійся на разстояніи мили отъ Уинчельси. У этого фермера были всевозможныя породы голубей, и между прочими одна рдкая порода, извстная подъ именемъ гонцовъ. Эти гонцы, какъ сказывали мн, могутъ перелетать огромныя пространства и, куда бы ихъ ни завезли, возвращаются въ то мсто, гд ихъ вскормили.
Однажды, когда мы были въ гостяхъ у мистера Перро, къ нему прилетлъ изъ за моря одинъ изъ такихъ голубей. Перро осмотрлъ его, потрепалъ и, обращаясь къ барону, сказалъ: ‘на немъ ничего нтъ, значитъ, все тамъ на старомъ мст’. А на это баронъ отвтилъ ему: ‘c’est bien’. Когда мы шли домой, баронъ разсказалъ мн все, что зналъ о голубяхъ, а зналъ онъ о нихъ, надо признаться, очень немного.
Что значили эти слова, ‘на немъ ничего нтъ’? Въ простот своего сердца я спросилъ объ этомъ у барона. Онъ отвчалъ мн, что птицы эти приносятъ иногда извстія, которыя пишутся на клочк бумаги и подвязываются имъ подъ крылья. Перро же сказалъ, что нтъ ничего, потому что дйствительно ничего не было.
— А! такъ онъ иногда получаетъ письма черезъ своихъ голубей? спросилъ я. Баронъ пожалъ плечами и взялъ щепотку табаку изъ своей щегольской табакерки. ‘Что теб было намедни отъ papa Дюваля за неумстную болтовню? сказалъ онъ серьезно. Пріучайся держать свой язычекъ за зубами, Denis mon garon. Если Богъ продлитъ Теб вку, и ты станешь выбалтывать все, что видишь, плохо теб будетъ жить.
Я не умю сказать вамъ въ точности, черезъ сколько дней или недль посл этихъ событій болзнь графини Савернской Пришла къ той развязк, къ которой рано или поздно приходятъ вс наши страданія. Во все время ея послдней болзни отъ нея не отходили два католическихъ священника, присутствіе которыхъ въ нашемъ дом было причиною великаго соблазна для протестантскаго населенія нашего города. Я не помню подробностей самой смерти графини, но помню мое удивленіе, когда, проходя мимо ея комнаты, я увидлъ дв свчи, зажженныя передъ ея постелью, увидлъ патеровъ, отдающихъ ей послдній долгъ, и барона де-Ламотъ, стоящаго на колнямъ съ выраженіемъ глубокой скорби на лиц.
Въ день похоронъ вокругъ нашего дома собралась цлая толпа народ, и поднялся страшный шумъ. Нашлись люди, которымъ безпрестанное хожденье черезъ нашъ порогъ католическихъ священниковъ показалось личною обидою, и въ ту самую ночь, когда предполагалось увести гробъ изъ дому и священники Наполняли въ комнат усопшей послдніе обряды, окна этой комнаты были разбиты цлымъ градомъ каменьевъ, и послышались крики толпы: ‘намъ не надо папства, долой священниковъ’!
Ддушка совсмъ растерялся при этой грозной демонстраціи и принялся бранить свою невстку, за чмъ она подвергаетъ его опасности и гоненіямъ. ‘Silence, miserabfe, рзко отвтила ему матушка. Убирайся ты лучше въ кухню и пересчитывай тамъ свой деньги!’ Матушку не такъ-то легко было запугать.
Баронъ да-Ламотъ сохранялъ наружное присутствіе духа, но былъ очень разстроенъ. Дла могли принять плохой оборотъ. Мы находились, такъ сказать, въ осадномъ положеніи. Составъ нашего гарнизона былъ слдующій: два католическихъ священника, сильно перепуганныхъ, ддушка, забившійся подъ кроватъ или въ другое какое-то мсто, равно неудобное для дйствія, матушка и баронъ де-Ламотъ, сохранявшіе пока свои мыслительныя способности при себ, и наконецъ маленькій Денисъ Дюваль, мшавшій безъ сомннія всмъ и каждому. Маленькой дочери графини не было тогда при насъ, домашніе сочли за лучшее удалить ее на время изъ дома и ее взяла въ себ Мистриссъ Уэстонъ, жена одного изъ немногихъ джентльменовъ католиковъ, жившихъ въ нашемъ город.
Мы не безъ опасеній поджидали катафалкъ, который долженъ былъ вскор пріхать за тломъ графини, толпа не соглашалась очистить улицу, оба выхода которой она загородила баррикадами. До сихъ поръ толпа выражала свое неудовольствіе только бросаньемъ каменьевъ въ окна, но общее настроеніе было таково, что можно было ожидать и худшаго.
Баронъ де-Ламотъ подозвалъ меня и сказалъ: ‘помнишь ты, Денисъ, намеднишняго голубя-гонца, у котораго ничего не было подъ крыломъ?’ Сама собою разумется, я помнилъ его.
— Ты будешь моимъ гонцемъ. Я теб дамъ не письмо, но словесное порученіе. Вдь, ты умешь хранить тайну? (Я сохранилъ тогда его тайну но хочу разсказать вамъ ее теперь, такъ какъ открытіе ея, ручаюсь вамъ, никому уже боле не повредитъ).
— Ты знаешь домъ мистера Уэстона?— Еще бы мн было не знать домъ, въ которомъ находилась Агнеса, лучшій домъ въ цломъ город? Онъ указалъ мн еще, кром дома мистера Уэстона, домовъ восемь или десять, въ которые я долженъ былъ зайти и сказать: ‘Макрель идетъ, собирайтесь вс. сколько васъ ни есть’. И я отправился по указаннымъ домамъ, повторяя эти слова. Когда же у меня спрашивали, куда собираться, я отвчалъ: ‘къ нашему дому’, и отправлялся дале.
Послдній и самый красивый домъ былъ домъ мистера Уэстона. Онъ составлялъ часть древняго аббатства. Мн на встрчу попалась сама мистриссъ Уэстонъ, расхаживавшая взадъ и впередъ съ плачущимъ ребенкомъ, котораго она никакъ не могла угомонить.
— Агнеса, Агнеса, позвалъ я ребенка, и онъ притихъ въ ту же минуту, улыбаясь и протягивая мн рученки.
Мужчины вышли изъ гостиной, въ которой сидли за своими трубками и спросили у меня довольно грубо, что мн надо? ‘Макрель идетъ, отвчалъ я, и нужно, чтобы вс были въ сбор передъ домомъ Петра Дюваля, цирюльника’. Одинъ изъ нихъ, злобно улыбаясь, отвчалъ: хорошо! и, приправивъ отвтъ свой ругательствомъ, захлопнулъ мн передъ носомъ дверь.
Путь мой изъ аббатства лежалъ мимо ректорскаго дома, и кто же бы вы думали попался мн на встрчу? Да никто иной, какъ самъ докторъ Бернардъ въ своемъ кабріолет.
— Что, маленькій карапузикъ, обратился онъ ко мн,— съ рыбной ловли, что-ли, возвращаешься?
— Ахъ нтъ, сэръ, отвчалъ я. Я ходилъ по домамъ съ однимъ порученіемъ.
— Съ какимъ же такимъ порученіемъ, дружокъ?
Я передалъ ему то, что мн было велно сказать про Макрель и пр. но добавилъ, что по имени никого не назову, потому что баронъ запретилъ мн выдавать эти имена. Дале я разсказалъ ему, что передъ нашимъ домомъ стоитъ толпа людей и что они бьютъ у насъ окна.
— Бьютъ окна? По какому же это случаю?
Я передалъ ему въ чемъ было дло.
— Отведи Долли въ конюшню, да смотри, Симмюэль, ничего не говори барын. Я, мальчуганъ, пойду съ тобою.
Пока я ходилъ съ порученіями, пріхалъ катафалкъ. Сборище передъ нашимъ домомъ увеличилось и приняло еще боле угрожающій характеръ. При появленіи катафалка въ толп поднялся страшный ревъ.
— Тише, стыдитесь! Будетъ вамъ драть горло! Дайте похоронить покойницу, слышалось нсколько голосовъ въ толп. То была голоса рыбаковъ промышляющихъ ловлею макрелей, къ нимъ вскор присоединилось маленькое общество мистера Уэстона. Но что могла подлать эта горсть рыбаковъ противъ многочисленной и сильно разсвирпвшей толпы горожанъ? Подходя къ нашему дому мы увидли большое стеченіе народа, заграмождавшее оба конца улицы, у нашей двери среди толпы стоялъ высокій катафалкъ съ разввающимися черными перьями.
Нечего было и думать, чтобы катафалкъ могъ прохать сквозь скопище народа, обступившее оба выхода улицы, если это скопище не разойдется.
Мы съ докторомъ Бернардомъ повернули въ безлюдный переулокъ, который примыкалъ къ саду позади нашего дома, и вошли садовою калиткою. Проходя черезъ кухню, мы были напуганы человкомъ, который неожиданно выскочилъ изъ котла и закричалъ: ‘Сжальтесь, помогите, спасите меня отъ этихъ злодевъ!’ То былъ мой ддушка, при всемъ моемъ уваженіи къ старичкамъ, (я и самъ теперь въ почтенныхъ лтахъ и имю внучатъ) я долженъ сознаться, что особа моего ддушки въ настоящемъ случа была въ высшей степени комична.
— Спасите мой домъ, спасите мое имущество! вопилъ мой предокъ, Докторъ съ презрніемъ отвернулся отъ него и прошелъ дале.
На порог черной кухни намъ попался г-нъ де-Ламотъ. Ah, c’est toi, mon garon, сказалъ онъ мн. Я знаю, что ты исполнилъ мое порученіе, наши вс въ сбор’. Онъ поклонился мистеру Бернарду, который отвчалъ ему такимъ же церемоннымъ поклономъ. Вроятно баронъ, занимая свой наблюдательный постъ въ мезонин, видлъ прибытіе своихъ сторонниковъ. Тутъ я замтилъ, что онъ вооруженъ: за поясомъ у него были пистолеты, съ боку висла шпага.
Въ комнат позади магазина мы застали двухъ католическихъ священниковъ и четырехъ носильщиковъ, которые пріхали съ катафалкомъ. Люди эти пробрались въ нашъ домъ при неистовыхъ крикахъ толпы, которая преслдовала ихъ ругательствами, свистками и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Когда мы вошли, матушка подносила имъ водки. Ее очень удивило появленіе ректора въ нашемъ дом, отношенія между его преподобіемъ и нашимъ семействомъ были довольно натянуты.
Онъ отвсилъ низкій поклонъ католическимъ духовнымъ.— Джентльмены, проговорилъ онъ, — какъ ректоръ здшняго прихода и судья нашего графства я пришелъ сюда предупредить непріязненныя дйствія и, въ случа опасности, раздлить ее съ вами. Я слышалъ, что усопшую предполагаютъ похоронить на старомъ кладбищ. Мистеръ Трестльсъ, готовы ли вы тронуться въ путь?
Вс сборы были окончены, и носильщики пошли на верхъ за своею печальною ношею.
— Эй вы, отворяйте дверь! командовалъ докторъ.
Присутствующіе попятились.
— Дайте-ка, я отворю, вызвалась матушка.
— И я, parbleu! воскликнулъ баронъ, хватаясь за рукоятку своей шпаги.
— Я думаю, сэръ, что въ настоящемъ случа я могу быть полезне васъ, холодно замтилъ докторъ. Если джентльмены, мои собратья, готовы, мы тронемся изъ дома. Я пойду впереди всхъ, въ качеств ректора этого прихода.— Матушка вынула дверные засовы и онъ вышелъ съ непокрытой головою.
Едва отворилась дверь, какъ цлый содомъ криковъ, воплей и проклятій ворвался въ наши сни, но ректоръ невозмутимо и твердо остановился на порог.
— Сколько тутъ между вами моихъ прихожанъ? Пускай отойдутъ къ сторон вс т, которые ходятъ въ мою церковь, началъ онъ смло.
Ему отвчали криками: намъ не надо папства, долой священниковъ, долой ихъ, долой! и другими словами ненависти и угрозы.
— Прихожане французской церкви, вс ли вы тутъ? продолжалъ ректоръ.
— Мы вс тутъ, долой папство! ревли французы въ отвтъ.
— На томъ основаніи, что васъ гнали сто лтъ тому назадъ, вы въ свою очередь хотите сдлаться гонителями. Этому-ли учитъ васъ ваша библія? Меня этому не учитъ она. Когда перестраивали вашу церковь, я васъ охотно допустилъ въ свою и позволилъ вамъ совершать въ ней ваше богослуженіе. А вы такъ-то отплачиваете за оказанную вамъ ласку? Стыдъ и срамъ вамъ! да, повторяю, стыдъ и срамъ! Не думайте запугать меня! Роджеръ Гукеръ, я вдь знаю тебя, бродяга и воръ эдакой! Кто помогалъ твоей жен и дтямъ, пока ты сидлъ въ тюрьм?.. А ты какъ смешь, Томасъ Флинтъ, становиться въ ряды гонителей? Если ты будешь мшать погребенію, я завтра же засажу тебя подъ арестъ, не будь мое имя Бернардъ, если я этого не сдлаю.
Тутъ послышались крики: ‘да здравствуетъ докторъ, да здравствуетъ ректоръ!’
Я подозрваю, что такъ усердствовали одни макрели, которые къ этому времени, подошли со всхъ сторонъ и не были подобно остальнымъ рыбамъ одержимы нмотою.
— Теперь, господа, не угодно ли вамъ будетъ идти впередъ,— обратился ректоръ къ чужеземнымъ священникамъ, которые выступили довольно смло, сопровождаемые барономъ де-Ламотъ. Слушайте, друзья и прихожане, люди англиканской церкви и диссентеры! Эти два священника иноземнаго диссентерскаго исповданья пришли проводить тло одной усопшей сестры своей до сосдняго кладбища, подобно тому какъ и вы, иноземцы и диссентеры, безпрепятственно хоронили своихъ усопшихъ. Я намренъ сопутствовать этимъ джентльменамъ до могилы, которая уже готова для принятія тла. Я буду отстаивать ея прахъ до тхъ поръ, пока его съ міромъ не предадутъ земл. Это такъ же врно, какъ и то, что самъ я надюсь въ свое время опочить въ мир.
Тутъ толпа громкими восклицаніями привтствовала мужественнаго ректора. Крики негодованія утихли. Погребальная процессія построилась въ порядокъ и направилась къ кладбищу, лежавшему за зданіемъ аббатства. Ректоръ шелъ между двумя католическими священниками.
По окончаніи обряда баронъ де-Ламотъ подошелъ къ ректору.
— Monsieur le docteur, сказалъ онъ ему, вы показали себя героемъ, вы предупредили кровопролитіе…
— Я душевно радуюсь этому, сэръ, отвчалъ ректоръ.
— Вы спасли жизнь двухъ почтенныхъ служителей алтаря и избавили отъ поруганія смертные останки той…
— Печальная повсть которой извстна мн, сэръ, проговорилъ докторъ какимъ-то строгимъ голосомъ.
— Я не богатъ, но позволите ли вы мн вручить вамъ этотъ кошелекъ для раздачи вашимъ бднымъ?
— Сэръ, мой долгъ велитъ мн принять его, отвчалъ ректоръ. Въ кошельк было сто луидоровъ, какъ я узналъ отъ него впослдствіи.
— Позволите ли вы мн, сэръ, пожать вашу руку, воскликнулъ несчастный баронъ съ умоляющимъ выраженіемъ въ голос.
— Нтъ, сэръ, отвчалъ докторъ, пряча об руки за спиною. На вашихъ рукахъ я вижу то, что не смывается пожертвованьемъ нсколькихъ гиней.
Ректоръ говорилъ самымъ чистымъ французскимъ языкомъ.
— Покойной ночи, сынъ мой, обратился онъ ко мн. Лучшее, что я могу пожелать теб, это — освободиться отъ вліянія этого человка.
— Monsieur! воскликнулъ баронъ, машинально хватаясь за рукоятку шпаги.
— Если я не ошибаюсь сэръ, въ послдній разъ вы показали свое искусство на пистолетахъ? проговорилъ докторъ Бернардъ и направился къ калитк своего дома. Баронъ де-Ламотъ стоялъ, какъ громомъ пораженный.

ГЛАВА V.
МОЯ ПОЗДКА ВЪ ЛОНДОНЪ.

Каковы бы ни были отношенія доктора Бернарда къ старшимъ членамъ моего семейства, но къ намъ, младшимъ, т. е. къ маленькой Агнес и ко мн, онъ выказывалъ большое расположеніе. Онъ вообще считалъ себя человкомъ, чуждымъ всякихъ предубжденій и простиралъ свою либеральность въ отношеніи католиковъ до того, что свелъ знакомство съ семействомъ Уэстонъ. Маленькая Агнеса почти живьмя жила у этихъ Уэстоновъ, которые были къ ней очень внимательны. Они слыли въ околодк за людей достаточныхъ, жили хорошо, держали свой экипажъ и верховыхъ лошадей. Жизнь они вели очень уединенную, но это, быть можетъ, потому, что по сосдству жило очень мало дворянскихъ католическихъ семействъ. Т же дворяне католики, которые проживали въ Эрондел и Слиндон были слишкомъ высокаго полета, чтобы знаться съ простыми сквайрами, которые только и умли, что охотиться на лисицъ да барышничать лошадьми. Г-нъ де-Ламотъ, бывшій джентльменомъ съ ногъ до головы, сошелся съ этими людьми на довольно короткую ногу, но дло въ томъ, что у него были съ ними общіе интересы, о чемъ я началъ догадываться лтъ съ десяти или двнадцати. Я часто ходилъ въ аббатство да свиданье съ моей маленькой Агнесой. Она росла настоящей барышней, у нея были всевозможные учителя, по преимуществу т иностранцы съ выстриженными маковками, которые живьмя жили въ аббатств. Ростомъ она была такъ высока, что матушка договаривала, что пора ей пудрить волосы. Другая рука должна была потомъ ублить эти волосы, но черные ли, сдые ли они мн равно дороги….
Я по прежнему ходилъ въ Райскую школу и жилъ на хлбахъ у мистера Роджа и его пьянчужки дочери. Я мечталъ о поприщ моряка, но докторъ Бернардъ былъ сильно противъ этого и соглашался со мною только на томъ условіи, что я совсмъ покину Рай и Уинчельси, и поступлю на королевскую службу, подъ покровительствомъ добраго сэра Питера Дени.
Посл смерти графини Савернской г-нъ де-Ламотъ поселился въ нашихъ верхнихъ комнатахъ. Онъ отличался неутомимою дятельностью, то и дло здилъ то верхомъ, то въ лодк съ нашими рыбаками.
Комната маленькой Агнесы въ нашемъ дом всегда была для нея на готов, и когда она прізжала къ намъ, ее принимали какъ принцессу, но большую часть времени она проводила въ аббатств, у мистриссъ Уэстонъ. Она царила везд, И въ аббатств, и въ цирюльн, и въ ректорскомъ дом, гд мистеръ и мистриссъ Барнардъ были, какъ и вс мы, ея покорнйшими слугами.
Тутъ будетъ у мста сказать вамъ, что я сдлался членомъ англичанкой церкви, благодаря матушк, которая разсорилась съ нашими французскими протестантами, преслдовавшими ее за то, что она даетъ у себя притонъ папистамъ. Нашъ пасторъ, мистеръ Барелъ, постоянно изобличалъ ее въ своихъ проповдяхъ. Что касалось до меня, то я, каюсь, оставался довольно равнодушенъ къ проповдямъ вообще, довольно было съ меня и ддушкиныхъ поученій, которыми онъ угощалъ насъ по получасу утромъ и вечеромъ. Поученія эти я впускалъ въ одно ухо и выпускалъ въ другое. Однажды, помнится мн, по поводу помады, состряпанной матушкой изъ свиного сала и бергамота, я уличилъ его въ безсовстной лжи. Онъ, именно, хотлъ заврить покупателя, что эта помада получена имъ прямо изъ Франціи отъ парикмахера самого Дофина. Покупатель уже совсмъ готовъ былъ раскошелиться, но я замтилъ, стахъ, ддушка, вы врно не про ту помаду говорите, я самъ видлъ, какъ матушка готовила ее собственными руками. Заплакалъ ддушка отъ этихъ словъ моихъ. Онъ объявилъ, что я уморю его и просилъ, чтобы добрые люди сжалились надъ нимъ и ужь пришибли его разомъ. ‘И неужто, вопилъ онъ, не найдется медвдя, который откусилъ бы голову этому выродку и избавилъ бы свтъ отъ такого чудовища?’ Пока ддушка съ плеткою въ рук сокрушался о моихъ порокахъ и въ промежуткахъ своей рчи подчивалъ меня плеткой по плечамъ, на порог цирюльни показался докторъ Бернардъ, проходившій мимо нашего дома. Плетка мигомъ выпала изъ ддушкиныхъ рукъ, и онъ принялся улыбаться и раскланиваться, освдомляясь о здоровьи его преподобія. Мра моего терпнья переполнилась: утромъ и вечеренъ меня угощали проповдями и каждый божій день ударами плетки.
‘Посудите, сэръ, воскликнулъ я, заливаясь горячими слезами, какъ могу я почитать моего ддушку и матушку, когда ддушка такъ безсовстно лжетъ? И я разсказалъ, какъ было дло, при чемъ ддушка, не имя возможности опровергнуть меня, ограничивался тмъ только, что бросалъ на меня убійственные взгляды.
— Послушайте, г. Дюваль, строго началъ докторъ Бернардъ. Мн боле извстно про васъ и про ваши дла, чмъ вы думаете. Мой совтъ вамъ — не притснять этого ребенка и бросить дло, которое васъ до добра не доведетъ. Знаю я, куда летаютъ ваши голуби и откуда они прилетаютъ, рано или поздно я доберусь до васъ, и тогда не ждите вы отъ меня пощады, которой сами вы не хотли оказать этому ребенку. Я знаю, что вы’…
Знаете ли вы какое слово докторъ Бернардъ шепнулъ на ухо моему ддушк, уходя изъ лавки? Не назвалъ ли онъ его ханжою? Если назвалъ, ma foi! онъ не далекъ былъ отъ истины. Но дло въ томъ, что онъ назвалъ его контрабандистомъ, я названіе это, ручаюсь вамъ! приличествовало сотнямъ людей среди нашего прибрежнаго населенія. Наши пріятели ‘Макрели’, явившіеся на зовъ барона де-Ламотъ занимались тмъ же промысломъ, и самъ баронъ участвовалъ въ ихъ экспедиціяхъ и стычкахъ съ таможенною стражею. Къ тому же почтенному братству принадлежала мужская половина семейства Уэстоновъ, и я могъ бы назвать вамъ имена первыхъ купцовъ и банкировъ въ Кэнтербри, Дувр и Рочестр, которые занимались этимъ промысломъ.
Привычка моя болтать обо всемъ, что было у меня на ум, навлекла мн много непріятностей въ дтств, но избавила меня въ то же время отъ большихъ золъ. Что вы подлаете съ мальчуганомъ, который если не такъ, то иначе да проболтается, о чемъ слдовало бы умолчать. Добрый ректоръ Бернардъ и мой покровитель сэръ Питеръ Дени (который былъ большой пріятель съ ректоромъ) часто подшучивали надъ этою особенностью моего характера и заливались хохотомъ, слушая мои разсказы. Если не ошибаюсь, у ректора былъ по этому поводу серьезный разговоръ съ матушкой, потому что она сказала: ‘онъ правъ, не пущу я больше мальчика шататься съ этимъ народомъ. Надо попытаться взростить хоть одного честнаго человка въ семь’.
На ректор лежала обязанность собирать ренту за свой факультетъ въ Оксфорд, который владлъ значительною поземельною собственностью въ нашемъ графств, два раза въ годъ здилъ ректоръ въ Лондонъ, чтобы сдавать эти деньги. Въ т времена поздка въ Лондонъ была далеко не безопаснымъ дломъ, если вы потрудитесь заглянуть въ Gentteman Magazine, то вы въ каждой мсячной хроник найдете по одному или по два описанія грабежей, случившихся на большой дорог. Въ школ у насъ только и разговоровъ было, что о разбойникахъ и о подвигахъ ихъ по большимъ дорогамъ. Такъ какъ мн часто приходилось отправляться изъ дому въ Рай почти что ночью, чтобы поспть рано утромъ въ классы, то я счелъ за нужное купить пару маленькихъ пистолетовъ и началъ упражняться въ стрльб изъ нихъ потихоньку отъ матушки, мистера Роджа и школьнаго учителя. Однажды, когда я разсуждалъ съ однимъ школьникомъ товарищемъ о томъ, чтобы мы стали длать въ случа нападенія, курокъ моего пистолета спустился и пуля оторвала полу у платья моего собесдника. Это приключеніе сдлало меня боле осмотрительнымъ, и съ той поры я сталъ заряжать свои пистолеты не пулями, а дробью.
Около Михайлова дня 1776 года докторъ Бернардъ сказалъ мн: ‘Слушай пріятель Денисъ! Если твоя матушка позволитъ, то мн хочется свозить тебя въ Лондонъ повидаться съ твоимъ крестнымъ отцемъ, сэромъ Питеромъ Дени. Я ду на дняхъ съ факультетскими деньгами, лошадей мы беремъ пополамъ съ сосдомъ Уэстономъ, такимъ образомъ не пройдетъ недли, какъ ты увидишь Тауеръ и восковыя издлія мистриссъ Сольмансъ.
Само собою разумется, я запрыгалъ отъ радости при этомъ предложеніи. Во всю ночь я не смыкалъ глазъ и все думалъ объ ожидающемъ меня удовольствіи, у меня было нсколько денегъ, и я задумалъ накупить Агнес столько игрушекъ, сколько обыкновенно привозилъ ей баронъ. Поднявшись до свта, я принялся укладывать свои пожитки въ небольшой чемоданъ. Я зарядилъ дробью свой маленькій пистолетъ, засунулъ его въ боковой карманъ, и въ случа встрчи съ разбойникомъ положилъ влпить ему цлый зарядъ дроби въ лицо. Почтовая карета стояла въ конюшн ректора, недалеко отъ нашего дома. Слуга доктора. Браунъ, чистилъ экипажъ при свт Фонарей, когда къ конюшенной двери подошелъ мистеръ Денисъ Дюваль. Боже, да скоро ли разсвтетъ? А! вотъ и лошади дутъ изъ гостинницы королевской головы, а съ ними Паско, кривой почтальонъ. ‘Послушай-ка, Браунъ, вотъ мой чемоданъ, куда бы только помстить его?’ говорилъ я. А мой чемоданъ былъ объемомъ всего съ изрядной величины яблочный пирогъ. Въ одинъ скачекъ очутился я въ карет, и вотъ мы катимъ къ ректорскому дому. Мн кажется, цлая вчность проходитъ въ ожиданіи ректора, наконецъ онъ выходитъ, дожевывая свой поджареный хлбъ. ‘Браунъ, не подсобить ли теб укладываться’, говорю я, и, представьте, вс смются! Но я такъ счастливъ, что по мн, пожалуй, пускай смются. Я вижу огромный чепецъ добрйшей мистриссъ Бернардъ, кивающей намъ изъ окна гостиной. Карета наша трогается и, прохавъ около сотни ярдовъ, останавливается у аббатства. У окна аббатства стоитъ моя маленькая Агнеса въ бломъ плать и въ чепчик съ голубыми лентами, изъ подъ котораго выбиваются кудри. А вотъ и слуга мистера Уэстона выходить съ чемоданомъ, за нимъ слдуетъ господинъ его мистеръ Джемсъ Уэстонъ, добродушнйшій изъ двухъ братьевъ. Никогда не забуду я моего восторга при вид двухъ пистолетовъ, которые онъ сунулъ въ карманы кареты. Живъ ли теперь Томми Чапманъ, сынъ аптекаря въ Уэстегет и помнитъ ли онъ, какъ я кивалъ ему головою изъ каретнаго окна? Онъ вытряхалъ на порог цыновку въ то время, когда моя милость въ обществ своихъ благородныхъ друзей прокатила мимо аптеки его отца.
Первая станція Гамстритъ. Гостиница медвдя, въ нашу карету запрягаютъ срую лошадь, да гндую, я очень хорошо помню это обстоятельство. Вторая станція, Эшфордъ, третья станція… третьей-то я не помню, потому что заснулъ. Четвертая станція Медфортъ, гостиница Колокола.— ‘А тутъ и пообдать можно’, говоритъ докторъ Бернардъ, и я выпрыгиваю изъ кареты.
Докторъ Бернардъ любилъ располагаться на дорог со всевозможными удобствами. Я думалъ, что онъ вкъ не докуритъ своей трубки, и пока онъ наслаждался ею, я усплъ заглянуть и на кухню, и на голубятню, и въ конюшню, наконецъ, потерявъ таки даромъ не мало времени, мы отправились въ дальнйшій путь.
Большую часть дороги у ректора съ мистеромъ Уэстономъ происходила полемика о преимуществахъ ихъ обоюдныхъ религій. Я подозрваю, что мистеръ Бернардъ нарочно съ этою цлью и предложилъ мистеру Уэстону мсто въ своей карет, потому что споръ между двумя церквами представлялъ для него неизсякаемый интересъ. Къ вечеру этого дня юный Денисъ Дюваль заснулъ на плеч доктора Бернарда и проснулся только отъ внезапной остановки.
Мы находились среди пустынной мстности, у окна кареты я увидлъ человка на лошади.
— Подайте-ка намъ вонъ тотъ ящикъ, и ваши деньги, проговорилъ онъ грубымъ голосомъ. О радость! Мы имли дло съ настоящимъ разбойникомъ!
Мистеръ Уэстонъ поспшно выхватилъ свои пистолеты.— ‘Вотъ я тебя какими деньгами награжу, мошенникъ, отвчалъ онъ и, приставивъ дуло къ голов негодяя въ упоръ, спустилъ курокъ. О ужасъ! пистолетъ оскся. Онъ выстрлилъ изъ другаго: новая осчка!
— Какой это мерзавецъ усплъ подготовить эту штуку, проговорилъ онъ, совсмъ растерявшись.
— Живе, продолжалъ герой большой дороги, вынимайте-ка ваши…
Слдующее слово, послышавшееся за тмъ, было страшное проклятіе, дло въ томъ, что я въ эту минуту усплъ выхватить свой маленькій пистолетъ, который былъ заряженъ дробью и весь зарядъ всадилъ разбойнику въ лицо. Разбойникъ зашатался, и мн показалось, что онъ сейчасъ выпадетъ изъ сдла. Тутъ испуганный почтальонъ погналъ лошадей, и мы понеслись галопомъ. ‘Не остановиться ли намъ и не захватить ли съ собою этого негодяя, сэръ? обратился я къ ректору. Но при этомъ мистеръ Уэстонъ толкнулъ меня съ какою-то досадой и сказалъ: ‘Нтъ, нтъ, начинаетъ темнть, намъ надо скорй убираться отсюда’. Я былъ въ такомъ восторг при мысли, что я, маленькій мальчикъ, застрлилъ настоящаго разбойника, что хвастовству моему не было границъ. Пріхавъ въ Лондонъ, мы отправились въ Ормондъ-Стритъ, гд мой покровитель жилъ въ великолпномъ дом, и гд жена его, леди Дени, приняла меня чрезвычайно ласково. Нечего и говорить, что дло съ разбойникомъ было снова поднято, и я получилъ въ воздаяніе за Свою храбрость, какъ отъ самого себя, такъ и отъ другихъ, подобающую дань похвалъ.
Не утаю отъ васъ, что у сэра Питера Дени мн было отведено помщеніе внизу, въ комнат экономки, мистрисъ Джагико. Но я такъ полюбился миледи, что она то и дло призывала меня на верхъ, брала меня съ собою кататься и приставила даже ко мн лакея. Этому лакею поручила она показать мн вс достопримчательности города и свозить меня въ театръ.
Мое приключеніе съ разбойникомъ попало въ газеты и дошло даже до ушей моего всемилостивйшаго монарха. Гуляя однажды съ сэромъ Питеромъ въ Кьюскомъ саду, я удостоился лицезрть его величество,— прогуливавшагося въ обществ королевы, принца Уэльскаго, тески моемо, епископа оснабрукскаго и двухъ или трехъ принцессъ. Ея Величество милостиво поклонилась сэру Питеру и вступила съ нимъ въ разговоръ. Добрйшій изъ монарховъ, взглянувъ при этомъ на своего врноподаннаго и покорнйшаго слугу, проговорилъ: ‘Какъ, такъ? Это тотъ самый маленькій мальчикъ, что выстрлилъ въ разбойника? Выстрлилъ ему въ лице. Въ лице ему выстрлилъ!’ Король спросилъ у сэра Питера, къ чему я готовлюсь, и сэръ Питеръ отвчалъ, что я надюсь быть морякомъ на служб его величества.
Могу васъ заврить, что, возвратившись домой, я былъ принятъ съ великимъ почетомъ. Въ Рай и въ Уинчельси множество людей приставали ко мн съ распросами о томъ, что говорилъ король. По возвращеніи домой мы узнали, что съ мистеромъ Джозефомъ Уэстономъ случилось большое несчастіе. Въ самый день нашего отъзда онъ отправился на охоту, и перелзая черезъ изгородь, зацпилъ ружейнымъ замкомъ за сучекъ, ружье выстрлило несчастному джентльмену прямо въ лице и всадило ему множество дробинокъ въ лвую щеку и въ глазъ.
— Боже правый! Зарядъ дроби въ лице? Какое странное стеченіе обстоятельствъ!— воскликнулъ докторъ Бернардъ, бывшій у насъ на другой день нашего прізда въ гостяхъ.
— Глядя на васъ, docteur, можно паду мать, что вы это сдлали, смясь проговорилъ баронъ де-Ламотъ. Сколько разъ говаривалъ я ему: ‘эй смотри, Уэстонъ, подстрлишь самъ себя, таская такъ неосторожно ружье.’ У него одинъ былъ отвтъ, что ему на роду не написано погибнуть отъ пули.
— Но, знаете ли вы, баронъ, что докторъ Бледсъ вынулъ у него изъ глаза лоскутки крепа и тринадцать или четырнадцать дробинокъ? Какъ великъ былъ твой зарядъ, Денни, которымъ ты выстрлилъ въ разбойника?
— Quid autem vides festucum in oeulo fratris toi, докторъ, проговорилъ баронъ. Славное ученіе! только какое оно, протестантское или папистское? На это ректоръ опустилъ голову и проговорилъ: Баронъ, вы уличили меня, я былъ неправъ глубоко неправъ.
Де-Ламотъ сталъ подсмиваться надъ подозрніями ректора. ‘Священники и женщины вс на одинъ покрой, прошу у васъ извиненія, добрйшая madame Дюваль, какъ т, такъ и другія смерть любятъ посплетничать и всегда готовы предполагать въ ближнемъ дурное. Я же говорю вамъ, что сто разъ видалъ Уэстона съ ружьемъ, и онъ всегда былъ неостороженъ, перелзая черезъ заборы.’
— Но лоскутки крепа…
— Фу, ты! Да, вдь, онъ же былъ въ траур. И не стыдно теб, Дени, выводить такія сплетни? лучше выбрось изъ головы такія мысли, не длай себ Уэстона врагомъ. Если бы кто про меня это сказалъ, я застрлилъ бы его.
— Но если бы это была правда?
— Parbleu! Тмъ боле я бы его застрлилъ! воскликнулъ баронъ, топнувъ ногою.
Въ первый же разъ, когда онъ увидлъ меня безъ свидтелей, онъ снова возвратился къ этому разговору.
— Слушай-ка, Деннизаль, сказалъ онъ, ты теперь становишься большимъ мальчикомъ, помни мой совтъ: пріучайся держать языкъ за зубами. Твои подозрнія относительно мистера Джозефа и безумны, и преступны. Помнишь тотъ разъ, когда я воротился домой и ты схватилъ меня за руку, а я вскрикнулъ и началъ ругаться? Не отпираюсь, я самъ тогда былъ раненъ.
— Но вдь я же тогда никому ничего не сказалъ, сэръ?
— Да, я долженъ отдать теб справедливость, ты никому ничего не сказалъ. И спасибо теб за это. Такъ-то, мой миленькій, пріучайся не все говорить, что знаешь.
Баронъ де-Ламотъ держалъ въ ту пору трехъ лошадей, онъ сорилъ деньгами, задавалъ у себя на верху славныя пирушки и никогда не спорилъ съ матушкой изъ за счетовъ, которые она на него писала. Я старался слдовать его совту и держать языкъ на привязи. ‘Славнаго гуся, Денни, принесли къ вамъ,’ говорила мн подчасъ мистриссъ Бернардъ.
— Такъ точно, сударыня, гусь очень хорошій.
— Часто у барона бываютъ обды?
— Онъ ни одного дня не пропуститъ безъ обда, сударыня.
— А что видается съ Уэстонами?
— Да, сударыня, отвчалъ я на этотъ разъ съ глубокимъ вздохомъ. Причину этого вздоха я вамъ, пожалуй, открою. Дло въ томъ, что хотя мн было всего тринадцать лтъ, а Агнес восемь, я любилъ ее всею силою души моей. То была единственная женщина, которую я любилъ, какъ мальчикомъ такъ и взрослымъ мужчиной. Я нишу эти слова въ моемъ Ферпортскомъ кабинет, между тмъ, какъ моя старушка дремлетъ противъ меня надъ своей книгою, поджидая сосдей, которые должны придти жъ чаю и составить робберъ. Когда Мои чернила вс выдутъ и небольшой разсказъ мой допишется до конца, и колокола сосдней церкви, которые теперь призываютъ къ вечерней молитв, будутъ звонить по усопшемъ Денис Дювал, тогда прошу васъ, добрые сосди, припомнить, что я не любилъ ни одной женщины, кром этой дамы, и оставьте подл меня мстечко и для нея, когда настанетъ и ея очередь.
Въ послднее время Агнеса все рже и рже показывалась въ нашемъ дом. На другой день посл достопамятной поздки въ Лондонъ, я явился въ аббатство, набивъ себ карманы подарками для нея. Лакей впустилъ меня довольно вжливо въ сни, но объявилъ, что миссъ ухала кататься съ мистриссъ Уэстонъ, и что я могу посылку свою оставить, а самъ уйдти.
Но, вдь, мн хотлось отдать лично свою посылку. Въ эти дв недли разлуки Агнеса у меня ни разу не выходила изъ головы. Я имлъ при себ маленькую памятную книжку, въ которой записалъ по французски все, виднное мною въ Лондон. (При этомъ, я долженъ вамъ покаяться, что дло не обошлось у меня безъ грубыхъ грамматическихъ ошибокъ.) Мн хотлось прочитать эти записки Агнес.
На слдующій день я опять отправился въ аббатство, но меня опять не допустили къ mademoiselle de Савернъ. Къ вечеру однако я получилъ отъ нея записку, въ которой она благодарила своего ‘милаго брата за чудесную книжку’, и это было мн большимъ утшеніемъ. На другой день рано утромъ я отправился въ школу, и всю недлю проработалъ прилежно, чтобы сдержать слово, данное доктору Бернарду. Казалось, желанная суббота, день покоя, никогда не настанетъ для меня, но, въ свое время она-таки настала и я зашагалъ по дорог въ Уинчельси съ быстротою, на какую только были способны мои ноги.
Я нсколько разъ ходилъ въ аббатство, но все безуспшно. Наконецъ слуга объявилъ мн: ‘У насъ здсь некому стричь волосы, намъ не нужно ни помады, ни мыла, понимаете ли вы?’ и захлопнулъ у меня подъ носомъ дверь. Я былъ ошеломленъ этой дерзостью, и вн себя отъ бшенства и негодованья отправился къ мистриссъ Барнардъ и разсказалъ ей о случившемся. Я сказалъ ей, что люблю маленькую Агнесу больше всего на свт. (Вс добрыя женщины свахи въ душ. Добрйшая мистриссъ Барнардъ не замедлила разгадать состояніе моего духа, и была тронута моей юношеской страстью.) Слушая меня, эта почтенная женщина не разъ отирала слезы. Но этимъ не ограничилось ея участіе. Она пригласила меня къ чаю въ первую же середу, и кого же бы вы думали я встртилъ у нея, когда пришелъ? Да кому же и быть, какъ не маленькой Агнес, которая красня подошла ко мн, подставила мн для поцлуя свою маленькую щечку и принялась плакать. И какъ же она плакала! Въ этой комнат насъ рюмило трое: плтидесятилтняя дама, тринадцатилтній мальчикъ и семилтняя двочка. Ну, а что же бы вы думали произошло вслдъ за тмъ? Какъ и слдовало ожидать, пятидесятилтняя дама вспомнила, что забыла на верху свои очки и что ей надо за ними сходить. Тогда маленькая двочка принялась разсказывать своему Денни, какъ она тосковала по немъ, и какъ на него вс сердиты въ аббатств, такъ что даже имя его запрещено произносить. ‘Въ особенности золъ на тебя мистеръ Джозефъ, который, съ тхъ поръ, какъ съ нимъ случилось это несчастье, сталъ просто невыносимъ. Разъ, когда ты приходилъ къ намъ, онъ стоялъ за дверью съ кнутомъ, онъ хотлъ впустить тебя въ домъ и избить до полусмерти, помшали ему только мистриссъ Уэстонъ да мистеръ Джемсъ, который сказалъ: ‘полно теб дурить, Джо’. Должно быть ты что нибудь сдлалъ этому мистеру Джозефу, что онъ такъ сердитъ на тебя, дорогой Денни. Какъ онъ только имя твое услышитъ, выходитъ изъ себя и такъ ругается, что страшно слушать’.
— Такъ онъ караулилъ меня съ кнутомъ? переспросилъ я. Въ такомъ Случа я знаю, что мн длать: я всюду буду ходить съ пистолетомъ. Ужь я на своемъ вку подстрлилъ одного молодца, если кто другой осмлятся угрохать мн, я съумю и отъ этого оборониться.
Моя дорогая Агнеса разсказала мн, что вс въ аббатств къ ней очень добры — только мистера Джозефа она терпть не монетъ, что къ ней ходятъ очень хорошіе учителя, вс кзъ духовныхъ, и гадаютъ ей уроки, которые она учитъ наизусть, прогуливаясь вводъ и впередъ по огородной дорожк, (я зналъ этотъ огородъ, вжалъ стну, составлявшую часть стараго монастырскаго зданія, зналъ и дорожку, замыкавшуюся грушевымъ деревомъ.) Она добавила, что каждое утро въ одинадцать часовъ ходитъ по этой дорожк и учитъ уроки.
Тутъ мистриссъ Барнардъ, отыскавъ свои очки, возвратилась въ комнату. ‘А теперь дтки, пора и по домамъ, замтила намъ добрая старушка’.
Передъ отправленіемъ въ школу я усплъ осмотрть старую стну, изъ за которой возвышалось грушевое дерево. Вскарабкавшись на стну, я заглянулъ въ огородъ. ‘Такъ вотъ она дорожка, на которую Агнеса ходитъ учить свои уроки?’ подумалъ я… Въ скоромъ времени мистеръ Денисъ Дюваль выучилъ этотъ урокъ наизусть, и прилагалъ его къ длу.
Однажды, во время рождественскихъ вакацій, когда на двор стоялъ сильный морозъ, маленькая Агнеса не вышла въ огородъ учить свои уроки, да и то сказать, только идіоту могло придти въ голову, что она выйдетъ изъ дому и въ такую погоду. За то по тропинк, блвшей инеемъ, прогуливался Джозефъ Уэстонъ съ повязкою на глазу. Къ несчастію у него оставался цлъ еще другой глазъ, которымъ онъ меня увидлъ. Въ ту же минуту меня оглушило страшное ругательство и мимо моей головы пролетлъ кирпичъ, брошенный съ такою силою, что если бы онъ попалъ въ меня, то вышибъ мн и глазъ и мозгъ, изъ головы. Въ одно мгновеніе я слзъ со стны на улицу. Надъ моей головой пролетло еще нсколько кирпичей, адресованныхъ на мое имя, но къ частью они не попали въ цль.

ГЛАВА VI.
Я ИЗБАВЛЯЮСЬ ОТЪ ВЕЛИКОЙ ОПАСНОСТИ.

Дома я никому не разсказывалъ о своемъ приключеніи въ саду аббатства кром monsieur де-Ламотъ, матушк я не имлъ ни малйшаго желанія сообщать о немъ, боясь, чтобы она не угостила меня снова своими обычными нравоученіями въ вид пощечинъ, которыя, по моему мннію, становились мн уже не по лтамъ. И точно, я усплъ уже сдлаться большимъ мальчикомъ. Когда мн исполнилось тринадцать лтъ, между шестидесятью воспитанниками Покака не было и шести человкъ, которые могли справиться со мною въ стычкахъ, но и этимъ немногимъ силачамъ — товарищамъ я никогда не подставлялъ свою спину безъ сопротивленія. Правда, я зналъ, что изъ боя мн не выйдти побдителемъ, но зналъ тоже, что наврное успю побить посъ или глазъ у своего противника. Въ особенности памятенъ мн одинъ мальчикъ, Томъ Парритъ по имени, который былъ старше меня тремя годами. Бой между нами долженствовалъ быть такимъ же неровнымъ боемъ, какъ между небольшимъ фрегатомъ и семидесяти-четырехпушечнымъ кораблемъ, но, тмъ не мене, бой этотъ разъ состоялся. Мы нанесли другъ другу нсколько ударовъ, посл которыхъ Томъ, заложивъ руку въ карманъ и какъ-то уморительно глядя на меня подбитымъ глазомъ, которымъ я его наградилъ, проговорилъ: ‘слушай, Денни: конечно, если бы я захотлъ, я бы могъ съ тобой справиться, ты и самъ это очень хорошо понимаешь, но дло въ томъ, что мн лнь, и нтъ ни малйшей охота продолжать драку’. При этомъ одинъ изъ свидтелей боя позволилъ было себ хихикнуть, но Томъ далъ ему такую затрещину, что у того, ручаюсь вамъ, всю насмшливость какъ рукой сняло. Кстати замчу здсь, что пріобртенное мною въ школ знакомство съ благороднымъ кулачнымъ искусствомъ пригодилось мн потомъ на военныхъ корабляхъ его величества.
Что касается пощечинъ и ударовъ палкою, преслдовавшихъ меня дома, то я подозрваю, что monsieur де-Ламотъ имлъ по поводу ихъ объясненіе съ моей матушкой и выставилъ ей на видъ, что я уже слишкомъ великъ для такого рода обращенія. И точно, четырнадцати лтъ отъ роду я былъ ростомъ съ моего дда и въ случа стычки, безъ малйшаго труда могъ бы сшибить его съ хилыхъ ногъ и справился бы съ нимъ въ какихъ нибудь пять минутъ. Быть можетъ, вы найдете, что такой отзывъ съ моей стороны не довольно почтителенъ, но я и не хвалюсь особенной привязанностью къ нему: я некогда не могъ чувствовать къ нему мы малйшаго уваженія. Были въ его жизни такіе факты, которые, сдлавшись мн извстными, оттолкнули меня отъ него, и громкія его разглагольствованія о благочестіи только увеличивали мое недовріе къ нему. Monsieur mon fils, если ты когда нибудь женишься и у тебя будетъ сынъ, я надюсь, что мальчуганъ этотъ будетъ знать своего дда за честнаго человка, и что вамъ можно будетъ помянуть добрымъ словомъ этого дда, когда самъ я буду лежать подъ цвтущими маргаритками. И такъ, Ламотъ былъ виновникомъ ‘отмненія пытки’ въ нашемъ семейств, и и былъ ему душевно за эти благодаренъ. Странное смшеніе чувствъ внушалъ мн этотъ человкъ. Когда онъ хотлъ, то умлъ быть джентльменомъ въ полномъ смысл этого слова, онъ сорилъ деньгами, былъ остроумомъ (какимъ-то черствымъ, жестокимъ остроуміемъ) и выказывалъ нжную привязанность къ Агнес. И что-же? Глядя на его желтое, красивое лице, я чувствовалъ, какъ холодная дрожь пробгала по моему тлу, хотя я и не зналъ еще въ то время, что отецъ Агнесы палъ отъ его руки.
Когда я разсказалъ ему, какъ мистеръ Джо Уэстонъ салютовалъ меня цлымъ градомъ картечяй, лицо у него замтно вытянулось. Тутъ же я сообщилъ ему объ одномъ поразившемъ меня обстоятельств, о томъ именно, что крикъ и ругательства, которыми привтствовалъ меня Уэстонъ, увидвъ меня на стн, были поразительно похожи на проклятіе, вырвавшееся у человка, съ крепомъ на лиц, въ котораго я выстрлилъ въ почтовой карет.
— Bah, btise! отвтилъ на это Ламотъ. А ты что длалъ на стн? Вдь въ твои лта ужъ кажется, не лазятъ воровать груши.
Тутъ я, что грха таить, покраснлъ.
— Мн послышался чей-то голосъ, отвчалъ я. Ну, словомъ, я услышалъ, что Агнеса пла въ саду и… и я вскарабкался на стну, чтобы посмотрть на нее.
— Какъ! ты… ты, отродье цирюльника, перелзаешь заборы, чтобы повидаться съ двицею Агнссою де-Савернъ, принадлежащею къ одному изъ знатнйшихъ родовъ въ Лотарингіи? проревлъ Ламотъ съ дикимъ хохотомъ. Parbleu! по-дломъ тебя отпотчивалъ monsieur Уэстонъ.
— Серъ! заговорилъ я въ страшномъ бшенств. Хоть я и цирюльникъ, но предки мои были честными протестантскими священниками въ Альзас, и мы, во всякомъ случа, не хуже господъ, грабящихъ по большимъ дорогамъ. Гм! цирюльникъ, продолжалъ я. А я такъ присягнуть готовъ, что человкъ, выругавшій меня въ саду и тотъ, котораго я подстрлилъ на дорог, одно и то же лице, и я пойду къ доктору Бернарду и присягну ему въ этомъ.
Съ минуту баронъ простоялъ съ изумленнымъ и угрожающимъ выраженіемъ на лиц. ‘Tu me menaces, je crois, petit manant, проговорилъ онъ, заскрежетавъ зубами. Слушай Денисъ Дюваль! Держи языкъ за зубами, не то, не сдобровать теб. Ты наживешь себ враговъ, самыхъ неразборчивыхъ въ способахъ мщенія и самыхъ ужасныхъ,— понимаешь ли? Я поручилъ Mademoisele Агнесу де-Савернъ заботамъ этой чудной женщины, мистрисъ Уэстонъ, потому что въ аббатств она встрчаетъ общество боле приличное для двицы ея происхожденія, чмъ то, которое она могла бы встртить въ лачуг твоего дда, parbleu! А ты осмливаешься лазить по заборамъ, чтобы взглянуть ни графиню де-Савернъ? Эй, берегись, чтобы: теб не попасться въ ловушку, mon garon! Vive Dien! если я еще увижу тебя на этой стн, я выстрлю въ тебя, moi le premier! Онъ позволяетъ неб вздыхать по Агнес Савернской. Ха, ха, ха!’ Онъ осклабился и сдлался поразительно похожъ на того двукопытаго джентльмена, про котораго случалось говорить доктору Бернарду.
Я почувствовалъ, что съ этой минуты между мною и Ламотомъ завязалась война. Около этого времени я какъ-то внезапно выросъ въ молодаго человка и пересталъ быть тмъ болтливымъ, податливымъ ребенкомъ, какимъ былъ еще прошлаго года. Я объявилъ ддушк, что не намренъ боле поддаваться тмъ наказаніямъ, которымъ старикъ имлъ обыкновеніе подвергать меня, когда же разъ матушка на меня замахнулась, я хлопнулъ ее ко рук и схватилъ ее такъ крпко, что матушка перепугалась. Съ тхъ поръ она ни разу не поднимала на меня руку. Мн даже кажется, что моя выходка понравилась ей, и вскор она просто на просто начала меня баловать. Ничего она не жалла для моихъ нарядовъ. Знаю я, откуда получалась шелковая матерія, которая пошла на мой великолпный новый жилетъ, и батистъ, изъ котораго надлали мн рубашки съ манжетами, и сильно сомнваюсь, чтобы за эти предметы была заплачена таможенная пошлина. Посмотрли бы вы, какъ, отправляясь въ церковь, я заломилъ шляпу на бекрень и важно наступалъ впередъ. Когда Томъ Боллисъ, сынъ булочника, вздумалъ подсмяться надъ моимъ богатымъ нарядомъ, я замтилъ ему: ‘Томъ, я готовъ въ понедльникъ снять на полчаса мой кфтанъ и жилетъ и подраться съ тобою, если ужъ теб такая охота приспла, но сегодня не будемъ ссориться и пойдемъ въ церковь’.
Кстати о церкви: я не хочу вдаваться по этому предмету ни въ какія самовосхваленія. Это дло касается только человка и его совсти. Знавалъ я людей, очень шаткихъ въ дл вры и являвшихся чистыми и праведными въ своей жизни, точно такъ же встрчался и съ громко разглагольствовавшими о своей набожности и далеко не безукоризненными въ своей нравственности, жестокими и несправедливыми въ своихъ поступкахъ. Къ разряду-то послднихъ принадлежалъ у насъ дома одинъ старенькій старичекь, да проститъ ему Господь! Когда я узналъ его жизнь, проповди его, которыя онъ говорилъ денно и нощно, начали приводить меня въ такое, бшеное негодованье, что надо еще удивляться, какъ а совсмъ не вдался въ кощунство и распутство. Знавалъ я не одного молодаго человка, свихнувшагося съ пути и развращеннаго только потому, что узда дисциплины била слишкомъ туго подтянута на немъ, и потому, что проповдникъ его постоянно напвалъ ему въ уши поученія въ дух своего собственнаго доведенія. Я благодарю судьбу, пославшую мн лучшаго наставника, чмъ мой старый ддъ, никогда не выпускавшій платки или трости изъ рукъ. Этимъ наставникомъ былъ мой добрый другъ, докторъ Бернардъ, до сихъ поръ я хорошо помню вс разговоры, которые я имлъ съ нимъ, и я убжденъ, что они-то и имли вліяніе на мою послдующую жизнь. Если бы я былъ такъ, же легкомысленъ и безнравственъ, какъ многіе изъ моихъ знакомыхъ и сосдей, онъ пересталъ бы пихать ко мн всякое участіе, и вмсто того, чтобы носить эполеты его величества (которые, я надюсь, не обезславилъ) я, быть можетъ, плавалъ бы въ лодк контрабандистовъ или разъзжалъ бы до ночамъ съ небольшимъ отрядомъ всадниковъ, вооруженный съ ногъ до головы на случай схватки, какъ длывалъ, по собственному его сознанію, злополучный Ламохъ. Добрая моя матушка, хотя она впослдствіи и перестала промышлять контрабандою, никогда не метла понять, что въ ней можетъ быть преступнаго, она разсматривала это дло, какъ игру, въ которой вы ставите свой закладъ, и рискуете потерять его, но за то можете выиграть и больше. Она съ своей стороны перестала играть въ эту игру, не потому, чтобы сочла ее безчестною, но потому, что она перестала быть для нея выгодною. Виновникомъ того, что она отстала отъ стараго своего промысла, былъ monsieur Денисъ, ея сынъ.
Что касается до меня, то я съ благодарностью сознаюсь, что научился смотрть на это дло съ иной, боле строгой точки зрнія, не только отъ проповдей нашего ректора (дв или три изъ нихъ, на текстъ ‘воздадите кесарево кесареви’ возбудили великую ярость между многими изъ его прихожанъ) но и изъ частыхъ разговоровъ съ нимъ. Въ этихъ разговорахъ онъ старался внушить мн, что я не въ прав нарушать законы моего отечества и обязанъ имъ повиноваться, какъ и всякій честный гражданинъ. Онъ зналъ (хотя никогда и не говорилъ мн, умалчивая объ этомъ дл по своей доброт), что бдный отецъ мой умеръ отъ ранъ, полученныхъ ямъ при стычк контрабандистовъ съ таможенною стражею, но онъ выставилъ мн на видъ, что подобная жизнь длаетъ человка безнравственнымъ, скрытнымъ и безчестнымъ, что она увлекаетъ его въ среду отчаянныхъ товарищей и ставитъ въ необходимость сопротивляться законной власти кесаря посредствомъ мятежа и даже, порою, убійства. ‘Съ матерью твоей, мой милый Денисъ, я употреблялъ другіе доводы, продолжалъ этотъ добрый человкъ. Мы съ адмираломъ задумали сдлать изъ тебя настоящаго джентльмена. У твоего старика-дда довольно денегъ, чтобы намъ содйствовать, если только ему заблагоразсудится. Я не стану слишкомъ разыскивать, откуда у него взялись эти деньги, ясно только то, что мы не можемъ сдлать джентльмена изъ мальчика контрабандиста, который рискуетъ въ одно прекрасное утро угодить въ каторгу, или же, въ случа вооруженнаго сопротивленія, можетъ быть…’ Тутъ добрый ректоръ приложилъ руку къ своему уху и жестомъ изобразилъ наказаніе, которымъ обыкновенно наказывался разбой во дни моей молодости. ‘Мой Денни, неправда ли, не захочетъ разъзжать съ лицемъ, завшеннымъ крепомъ, и стрлять изъ пистолета въ таможенную стражу? Нтъ, я молю Бога, чтобы ты всегда могъ честно глядть въ глаза цлому свту. Ты будешь воздавать кесарево кесареви, ну, а остальное ты знаешь, дитя мое.’
Надо вамъ сказать, что я замтилъ въ этомъ человк ту особенность, что, касаясь извстнаго предмета, онъ весь преисполнялся невольнымъ чувствомъ какого-то священнаго ужаса и какъ-то притихалъ при одной мысли объ этомъ священномъ предмет. Какъ мало онъ походилъ на ддушку, болтавшаго своя проповди (и на многихъ другихъ, слышанныхъ мною проповдниковъ) и произносившаго Его имя такъ же безпечно, какъ и всякое другое и… но кого же я берусь судить? и къ чему, бдный мой ддъ, стану я, по прошествіи столькихъ лтъ, вынимать спицу мзз твоею наэа?… Какъ бы то ни было, напившись въ этотъ вечеръ чаю у моего любезнаго ректора, и отправляясь домой, я далъ себ обтъ, что съ этого дня буду стараться вести честную жизнь, а поклялся, что уста мои будутъ изрекать только правду и рука моя не осквернится тайнымъ преступленіемъ. Разговаривая такимъ образомъ съ самимъ собою, я увидлъ свтъ въ окн моей дорогой двочки, увидлъ звзды? мерцавшія надъ моею головою и почувствовалъ себя счастливымъ и бодрымъ, какъ никто.
Отправляясь въ школу черезъ Уэстстритъ, я безъ сомннія длалъ большой крюкъ. Я могъ идти боле прямою дорогою, но тогда не видать бы мн одного окна, то было маленькое окошечко, помщавшееся подъ самою кровлею дома въ аббатств, въ немъ мерцала свча вплоть до девяти часовъ, когда она обыкновенно гасилась. Не такъ давно еще, когда мы переправляли французскаго короля черезъ Кале экспедиціей начальствовалъ его высочество герцогъ Кларенсъ), я не утерплъ и нанялъ почтовую карету изъ Дувра, чтобы взглянуть на это старое окошечко въ дом Уинчельсійскаго аббатства. Тутъ я вновь пережилъ былыя слезы, былое горе, былую драму. Я вздыхалъ такъ же сантиментально, какъ сорокъ лтъ тому назадъ, какъ будто съизнова постигли меня невзгоды моего дтства, и я снова сталъ тмъ школьникомъ, который, возвращаясь къ своимъ учебнымъ занятіямъ, бросалъ прощальный взглядъ на свое сокровище. Мальчикомъ я обыкновенно наровилъ проходить мимо этого окна около девяти часовъ, и какія горячія молитвы возносились тогда къ небу о милой обитательниц этой комнатки. Она знала т дни, по которымъ я приходилъ домой, знала часы, въ которые я отправлялся въ школу и возвращался оттуда. Моя маленькая красавица выставляла на окн разные условные знаки (напримръ: цвтокъ, означавшій, что все обстоитъ благополучно, поперечную занавску, или что нибудь другое въ томъ же род), надюсь, что никто не осудитъ ее за эти маленькія военныя хитрости. Мы поршили между собою считать ее плнницей, находящейся въ рукахъ непріятеля, у насъ же не было другихъ способовъ поддерживать сношенія, кром этихъ невинныхъ хитростей, которыя всми допускаются въ любви и на войн. Monsieur де Ламотъ жилъ по прежнему въ нашемъ дом, когда только дла не заставляли его отлучаться, чтовиронемъ ‘ручалось довольно часто, но, какъ я уже скакалъ, мы съ нимъ почти не говорили посл омисанрасо мноюнеіфіятнаго разговора, и доброе согласіе между нами никогда ужа бокае не возстановлялось.
Онъ предупредилъ меня, что есть у меня еще другой врагъ, и факты разительнымъ образомъ подтвердили его слова. Однажды, въ воскресенье вечеромъ, отправляясь въ школу, я подвергся вторичному бомбардированію кирпичами, и на этотъ разъ моя красивая шляпа, съ заломленными къ верху краями, которую подарила мн матушка, сильно пострадала и утратила свой модный фасонъ. Я разсказалъ объ этомъ вторичномъ покушеніи доктору Бернарду, и добрый докторъ слегка призадумался. Онъ началъ думать, что не совсмъ ошибался, когда караулилъ въ глазу Джозефа Уэстонъ зловщій огонекъ. Впрочемъ мы сговорились помалчивать объ этомъ дл. Каково же было мое удивленіе, когда, недли дв епустя, въ воскресенье же вечеромъ, отправляясь тою же дорогою въ школу, я встртилъ доктора Бернарда и мистера Уэстонъ разгуливающими вмст. Въ нсколькихъ шагахъ за городскими воротами находится поле, окруженное низкимъ заборомъ, докторъ Бернардъ, проходя этимъ полемъ за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно проходилъ этимъ мстомъ, встртилъ мистера Джозефа Уэстонъ, расхаживавшаго за каменной изгородью.
— Добраго вечера, Денни, проговорилъ докторъ, подойдя во мн съ своимъ спутникомъ, но угрюмый мистеръ Уэстонъ не сказалъ ни слова. Ну что, пріятель, не бросалъ ли кто теб опять кирпичами въ голову? продолжалъ ректоръ.
Я отвчалъ, что ничего за боюсь, что у меня есть хорошій пистолетъ, заряженный на этотъ разъ пулей.
— Онъ ранилъ этого мерзавца въ тотъ же день, когда и вы были ранены, мистеръ Уэстонъ, замтилъ докторъ.
— Въ самомъ дл, прорычалъ собесдникъ.
— И, вообразите, ваше ружье было заряжено такою же дробью, какъ та, которую Денисъ всадилъ въ своего негодяя, продолжалъ докторъ. Любопытно было бы знать, попали ли въ рану этого негодяя кусочки крепа?
— Серъ, воскликнулъ мистеръ Уэстонъ съ ругательствомъ, что вы хотите скоазать вашими намеками?
— Какъ разъ тмъ же самымъ ругательствомъ разразился и молодецъ, подстрленный Денисомъ во время нашей поздки съ вашимъ братомъ. Мн прискорбно слышать отъ васъ, мистеръ Уэстонъ, выраженія, употребительныя въ такомъ дурномъ обществ.
— Если вы осмлитесь подозрвать меня въ чемъ либо недостойномъ джентльмена, я начну съ вами дло законнымъ порядкомъ, ужъ въ этомъ можете быть уврены, проревлъ мистеръ Уэстонъ.
— Denis, mon gargon, tire ton pistolet tant de suite et rise: moi bien coi homme l проговорилъ докторъ и, схвативъ мистера Уэстона за руку, что же бы вы думали онъ сдлалъ? онъ запустилъ ему руку прямо въ карманъ и вытащилъ оттуда другой пистолетъ. Онъ говорилъ мн впослдствіи, что прогуливаясь съ мистеромъ Узстомъ, онъ замтилъ, что у него, изъ кармана торчала металлическая рукоятка.
— Какъ, закричалъ мистеръ Уэстонъ, этотъ разбойникъ — мальчишка будетъ ходить вооруженнымъ и всюду кричать, что онъ убьетъ меня, а я не имю нрава длать то же самое для своей защиты? Да я по милости его нахожусь въ постоянномъ страх за свою жизнь.
— Мн кажется, у васъ ужъ обычай такой всюду ходить съ пистолетами, мистеръ Уэстонъ. Да притомъ вы порой, слишкомъ кстати узнаете, кто везетъ съ собою деньги въ почтовой карет.
— Эй ты мерзавецъ, мальчишка! Ты будешь свидтелемъ, какія обидныя слова сказалъ мн этотъ человкъ. Онъ оскорбилъ меня, онъ все равно, что сочинилъ противъ меня пасквиль, я затю съ нимъ дло, не будь я Уэстонъ, если я не затю! кричалъ мистеръ Уэстонъ вн себя.
— Прекрасно, гнвно отвчалъ ректоръ, а я попрошу лекаря, мистера Бледсъ, показать дробины, которыя онъ вынулъ изъ вашего глаза, и лоскутки крепа попавшіе вамъ въ рану, и такъ же охотно, какъ и вы, затю дло въ суд.
Тутъ я со страхомъ и сердечною болью вспомнилъ, что Агнеса живетъ въ дом этого человка и что ссора наша полне чмъ, когда либо, разлучитъ насъ съ нею, теперь нечего было и надяться на то, что ей позволятъ бывать въ ректорскомъ дом, этой дорогой нейтральной территоріи, на которой я отъ времени до времени имлъ возможность съ нею встрчаться.
Уэстонь и не подумалъ исполнить свою угрозу и затять съ докторомъ процессъ. Это подняло бы различные щекотливые вопросы, на которые ему было бы слишкомъ затруднительно отвчать. Хотя онъ и утверждалъ, что поранилъ себя наканун нашей встрчи съ извстнымъ ‘benu masque’ въ Дартфордь-Коммон, но на нашей сторон былъ одинъ маленькій свидтель, готовый показать, что мистеръ Джо Уэстонъ отправился изъ своего дома въ аббатств на разсвт того самого дня, тогда мы ухали въ Лондонъ, и что онъ возвратился на слдующій день съ повязаннымъ глазомъ и посламъ за мастеромъ Бледсъ, нашимъ городскимъ лекаремъ. Моя маленькая свидтельница не спала и видла въ окно, какъ мистеръ Уэстонъ садился на лошадь при свт конюшеннаго фонаря, и слышала, какъ онъ ругнулъ грума, вызжая изъ воротъ. Ругательства, какъ будто сами собою, вырывались изъ устъ этого милаго джентльмена, и ужъ подлинно можно сказать, что на этотъ разъ дурныя слова и дурные поступки шли рука объ руку.
Братья Уэстонъ часто отлучались изъ дому, точно такъ же, какъ и нашъ постоялецъ баронъ. Тогда моей милой маленькой Агнес позволялось навщать насъ, или же она украдкою выбгала въ садовую калитку и отправлялась повидаться съ своею нянею Дюваль, какъ она всегда называла мою матушку. Въ начал я не зналъ, что Агнес было запрещено ея покровителями видться съ нами и не подозрвалъ, что въ этомъ дом нкоторыя питаютъ противъ меня такую страшную ненависть.
Какъ въ видахъ поддержанія домашняго мира, такъ и за спокойствіе моей собственной совсти я радовался, что матушка моя не противится моему ршенію не принимать ни какого участія въ контрабандномъ промысл, которымъ занималось все наше семейство. Не красна была, ручаюсь вамъ, жизнь всякаго, кто осмливался оказывать матушк сопротивленіе въ ея собственномъ дом, но она поняла, что если ужь она ршилась сдлать своего сына джентльменомъ, то нечего его длать приметнымъ къ тайнымъ грхамъ контрабандистовъ. Когда Ламотъ, въ которому обратилась она за совтомъ, пожалъ плечами и объявилъ, что умываетъ отношеніи меня руки, матушка отвтила: eh bien, М. de іа Motte, мы какъ нибудь постараемся обойтись и безъ вашего покровительства: сдается мн, что оно не всмъ приносило счастье.’ ‘Нтъ, отвчалъ онъ со стономъ и своимъ обычнымъ сумрачнымъ взглядомъ, моя пріязнь могла быть людямъ во вредъ, но еще хуже имть меня врагомъ, понимаете ли?’ ‘Та, та, та, возразила удалая старушка, Денисъ у меня не трусливаго десятка. Да и что это вы толкуете о вражд къ невинному ребенку, М. le chevalier?
Я уже разсказалъ, какъ въ день похоронъ графини Савернской, де Ламотъ посылалъ меня сзывать своихъ товарищей форельщиковъ. Между послдними былъ отецъ одного изъ моихъ уличныхъ товарищей, нкто Гукамъ, морякъ, съ которымъ на промысл случилось несчастье: онъ натрудилъ себ спину я былъ въ то время неспособенъ къ работ. Человкъ онъ былъ безпечный и неисправно платилъ за свою квартиру. Домовымъ его хозяиномъ былъ мой ддушка, который, боюсь, врядъ ли оказывался снисходительнымъ кредиторомъ. Надо вамъ сказать, что, возвратившись съ моей достопамятной поздки въ Лондонъ, я привезъ съ собою дв гинеи, данныя мн серомъ Питеромъ, да еще гинею, подаренную мн его супругою. Получи я эти деньги за нсколько времени до отъзда, я безъ сомннія израсходовалъ бы ихъ въ Лондон, но въ лавкахъ нашего маленькаго городишки Уинчельси мало было для меня соблазновъ за исключеніемъ одного охотничьяго ружья, въ лавк закладчика, на которое я сильно зарился. Monsieur Трибуле просилъ за него четыре гинеи, у меня же ихъ всего было три, а въ долги входить мн не хотлось. Онъ охотно поврилъ бы мн ружье въ долгъ, и часто искушалъ меня этимъ, но я мужественно противился соблазну, и только заходилъ то и дло въ лавку, чтобы полюбоваться на чудесное ружье, тмъ боле, что ложе ружья какъ разъ приходилось мн но плечу.
— Отчего бы вамъ теперь же его не взять, мистеръ Дюваль? говорилъ мн Monsieur Трибуле: недостающую гинею вы можете мн заплатить, когда угодно. Ужъ сколько джентльменовъ торговало его у меня, а мн, по чести было бы жаль, если бы этакая рдкость досталась кому не изъ нашего города.
Пока я разговаривалъ съ Трибуле (чуть ли уже не въ десятый разъ), пришла какая-то женщина закладывать телескопъ и оставила его за 15 шиллинговъ.
— Знаете ли, кто это такая была? замтилъ мн Трибуле, игравшій роль кумушки въ мужскомъ плать. Это жена Гукама. Плохо имъ приходится съ той поры какъ, съ нимъ приключилось несчастье. Много у меня перезаложено ихъ вещей, между нами будь сказано, домохозяинъ то у нихъ крутенекъ, а срокъ платежа на носу.
Мн ли было не знать, что крутенекъ хозяинъ у Джона, когда этимъ хозяиномъ былъ мой собственный ддушка? ‘Если я снесу мои три гинеи Гукаму, разсудилъ я, онъ, быть можетъ, наберетъ безъ труда остальныя деньги для взноса квартирной платы.’ Такъ оно и случилось, и мои три гинеи перешли изъ моего кармана въ ддушкинъ, что же касается до охотничьяго ружья, то ему вроятно нашелся другой покупщикъ.
— Какъ! это вы намъ отдаете свои деньги, мистеръ Денисъ, проговорилъ бдный Гукамъ, сидя въ своемъ кресл, изнуренный болзнью. Я не могу принять ихъ, мн ихъ не слдуетъ принимать.
— Полноте, возразилъ я, вдь я на нихъ купилъ бы себ просто игрушку, если же этими деньгами я могу пособить вамъ въ нужд, то я обойдусь и безъ игрушки.
Эта черта добродушія вызвала цлый хоръ благословеній со стороны несчастнаго семейства, и я вышелъ отъ Гукама въ высшей степени довольный самимъ собою и своими добродтелями.
Какъ видно, немного времени спустя посл моего ухода, мистеръ Уэстонъ пришелъ провдать больнаго, услышавъ о томъ, какую я оказалъ послднему услугу, онъ разразился противъ меня цлымъ потокомъ ругательствъ, обозвалъ меня мерзавцемъ и нахальнымъ хвастунишкой, корчащимъ изъ себя джентльмена и въ бшенств выбжалъ изъ дома.
Матушка узнала о случившемся и ущипнула меня за ухо съ видомъ сумрачнаго довольства. Ддушка не сказалъ ни слова, только припряталъ моя три гинеи въ карманъ, когда ихъ принесла мистрисъ Гукамъ. Хотя я и не слишкомъ много хвастался своимъ поступкомъ, тмъ не мене въ маленькомъ городишк трудно что нибудь утаить, и меня стали превозносить до небесъ за то, что въ сущности было весьма обыкновеннымъ добрымъ дломъ.
По странному стеченію обстоятельствъ, сынъ Гукама подтвердилъ мн то, на что намекали доброму доктору Бернарду Слиндонскіе священники. Побожись мн Дени, сдавалъ мн Томъ, на энергическомъ нарчіи, которое между нами, мальчишками, было въ большомъ употребленіи, побожись мн такъ: ‘чтобъ мн тутъ же сквозь землю провалиться’, что та никому не скажешь.
— Чтобъ мн тутъ же сквозь землю провалиться, проговорилъ я.
— Ну такъ слушай же: т, знаешь ли, джентльмены, что-то недоброе замышляютъ противъ тебя.
— Да что же могутъ они сдлать честному мальчику? спросилъ я.
— О, ты еще не знаешь, какіе они, отвчалъ Томъ. Ужь если они задумали погубить человка, не миновать тому человку бды. Отецъ говоритъ, что никто еще добромъ не кончилъ изъ тхъ, которые чмъ нибудь насолили мистеру Джо. Что сталось съ Джономъ Гуилеромъ, изъ Рай, что повторилъ съ мистеромъ Джо? Онъ сидитъ въ тюрьм. Мистеръ Барнсъ, изъ Плайдена поругался съ нимъ на рынк въ Гастингсъ, не прошло и шести мсяцевъ, какъ у мистеръ Барнсъ сгорли скирды. А кто выдалъ Томаса Берри, когда онъ дезертировалъ съ военнаго корабля? Странный онъ человкъ, этотъ Джо Уэстонъ, и лучше ты съ нимъ не связывайся. Батюшка тоже теб совтуетъ. Только помни, чуръ не творить, что ты знаешь, что онъ говорилъ у насъ. Батюшка веллъ теб сказать, чтобъ ты не отправлялся поздно вечеромъ въ Рай. Остерегайся здитъ на рыбный промыселъ (ты понимаешь меня?) съ такими людьми, которыхъ ты мало знаешь. И Томъ убжалъ отъ меня, приложивъ палецъ къ губамъ, съ выраженіемъ ужаса на лиц.
Что касается рыболовства, какъ ни лежало у меня сердце къ морю, совта добраго доктора Бернарда заставили меня принять окончательное ршеніе по этому длу. Я положительно отказался отъ ночныхъ экспедицій, въ которыхъ участвовалъ мальчикъ. Когда однажды вечерамъ подмастерье Роджъ пригласилъ меня хать съ собою и обругалъ меня трусомъ за то, что я отказался, я показалъ ему, что умю быть не трусомъ, когда дло доходитъ до кулаковъ. У насъ съ нимъ завязался бой, въ которомъ я, не сомнваюсь, остался бы побдителемъ, даромъ что мой противникъ былъ четырьмя годами старше меня,— если бы его союзница, пьянчужка миссъ Роджъ, не подоспла къ нему на помощь въ самомъ разгар нашего боя и не сшибла меня съ нотъ кухонными мхами, за тмъ ужь они оба накинулись на меня, и я могъ только, лежа на земл, отбиваться ногами. Къ концу этого страшнаго побоища подосплъ самъ мистеръ Роджъ, и его распутница дочка имла безстыдство объявить, что поводомъ къ ссор было то, что я позволилъ себ лишнее въ отношеніи ея, представьте себ, я, цломудренный юноша, который скоре сталъ бы любезничать съ негритянкой, чмъ съ этою уродливою, рябою, косою, неуклюжею пьянчужкою, миссъ Роджъ. Мн влюбиться въ эту косоглазую миссъ! Какъ бы не такъ. Зналъ я дома пару такихъ свтлыхъ, невинныхъ, чистыхъ глазъ, что я устыдился бы взглянуть въ нихъ, еслибы на совсти моей была такая гнусная измна. Моя маленькая красавица въ Уинчельси услышала о состоявшемся побоищ, она ежедневно слышала на меня всевозможныя клеветы отъ этихъ Уэстонъ, но при этомъ обвиненіи она разразилась пламеннымъ негодованіемъ и объявила всемъ присутствующимъ джентльменамъ (впослдствіи она сама объ этомъ разсказывала моей матушк) ‘Денисъ Дюваль не негодяй. Отъ добръ и честенъ. Я не врю тому, что вы про него разсказывало. Это сущая ложь.’
Обстоятельства такъ сложились, что маленькій мой пистолетъ снова помогъ мн привести въ смятеніе моихъ враговъ, и подлинно ужъ оказался въ отношеніи меня ‘gute Wehr und Wafsen’. Я то и дло упражнялся въ стрльб въ цль изъ этого маленькаго огнестрльнаго оружія. Я его чистилъ, смахывалъ и укрывалъ съ величайшею бережливостью, и постоянно держалъ его у себя въ коморк въ ящик, ключъ котораго находился при мн. Однажды, видно ужь такъ распорядилась моя добрая звзда, я повелъ жъ себ въ комнату одного изъ моихъ школьныхъ, товарищей, именно Тома Паррота, съ которымъ мы успли сдлаться закадычными друзьями. Мы прошли на верхъ не черезъ лавку, въ которой mademoiselle Винная Ягода и подмастерье прислуживали покупателямъ, а заднимъ крыльцомъ. Войдя въ комнату, мы открыли ящикъ и принялись осматривать вс принадлежности драгоцннаго пистолета: стволъ, винтъ, кремень, пороховницу и пр. Потомъ мы заперли ящикъ и отправились въ школу, сговорившись, повеселиться въ теченіи дня, такъ какъ въ эти посл обда у насъ не было классовъ. Я возвратился къ обду домой, но тутъ меня встртили далеко недоброжелательные взгляды всхъ домашнихъ. Начиная отъ самаго хозяина, его дочери, подмастерья и до мальчика, служившаго на побгушкахъ, чистившаго сапоги и выметавшаго лавку, и тотъ дерзко уставился на меня глазами и проговорилъ: ну ужь достанется же теб, Денисъ.
— Что такое случилось? спросилъ я съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства.
— А вотъ мы скоро вашему сіятельству покажемъ, что такое случилось. (Подъ этимъ глупымъ прозвищемъ я былъ извстенъ въ школ и въ город, гд, сдается мн, я таки порядочно важничалъ съ тхъ поръ, какъ меня одли въ хорошее шиты и свозили въ Лондонъ). Такъ вотъ откуда у него берутся жилеты, шитые галуномъ, и гинеи, которыми онъ соритъ. Узнаете ли, милордъ, вотъ эти шиллинги и эту полкроны? Потрудитесь взглянуть на нихъ, мистеръ Вильсъ! Видите ли эти отмтки, которыя я выцарапала на нихъ собственными руками, прежде чмъ положила ихъ въ денежный ящикъ, откуда ихъ сіятельство изволили вынуть ихъ.
Шиллинги, денежный ящикъ? Я ничего не понималъ.
— И ты еще смешь прикидываться, что ничего не впасть, лицемрный мальчишка! воскликнула миссъ Роджъ.— Я сама отмтила эти шиллинги и эту полкроны своей иголкой, сама отмтила, и въ этомъ я готова присягнуть.
— Ну, что же дале? спросилъ я, припоминая, какъ эта молодая особа не задумалась лжесвидтельствовать при другомъ обвиненіи, взведенномъ на меня.
— Какъ, что же дале? Они еще нынче утромъ были въ этомъ ящик, молодой человкъ, а гд ихъ нашли впослдствіи, теб должно быть хорошо извстно, проговорилъ мистеръ Вильсъ.— Слушай-ка, пріятель, вдь это плохая шутка, эта шутка пахнетъ ассизами.
— Но гд же нашли эти деньги? допрашивался я снова.
— А это мы скажемъ теб передъ сквайромъ Борофсъ и передъ судьями, маленькій негодяй.
— Ахъ ты змя подколодная! Ахъ ты отптый мерзавецъ! Ахъ ты злющій сплетникъ, ахъ ты негодный воришка, вопили хоромъ мистеръ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ. Я стоялъ, какъ потерянный, подъ этимъ градомъ ругательствъ и никакъ не могъ понять, въ чемъ заключается сущность направленныхъ противъ меня обвиненій.— Судьи какъ разъ теперь засдаютъ въ ратуш. Мы прямо туда раба божьяго и поведемъ, проговорилъ бакалейщикъ.— А вы, констебль, захватите съ собою шкатулку. Боже мой, Боже мой! Что-то скажетъ на это его несчастный ддъ!— И вотъ меня, недоумвающаго о взводимомъ на меня обвиненіи, повели черезъ весь городъ въ ратушу. На улиц мн повстрчались многіе изъ моихъ школьныхъ товарищей, распущенныхъ по случаю праздника. День былъ базарный и въ город было очень людно. Слишкомъ сорокъ лтъ прошло съ тхъ поръ, но мн все еще вспоминается этотъ ужасный день, и я, шестидесятилтній старикъ, какъ теперь, вижу себя въ рукахъ мистера Вильсъ, который тащитъ меня за воротъ на райской торговой площади.
Къ плачевной прецессіи примкнуло множество моихъ школьныхъ товарищей, которое проводили меня вплоть до залы суда. ‘Денисъ Дюваль обвиняется въ денежной краж’, кричалъ одинъ.— ‘Такъ вотъ откуда у вето бралась такіе наряды!’ усмхался другой.— ‘Ему не миновать вислицы!’ замчать третій. Народъ на площади глядлъ съ удивленіемъ, толпился вокругъ меня и осыпалъ меня насмшками. Вотъ мы прошли подъ колонадою зданія, въ которомъ помщаются лавки, взошли на лстницу и очутились въ ратуш передъ собраніемъ судей, которые выбирали базарные дни для своихъ засданій.
Какъ забилось мое сердце, когда я увидлъ доктора Бернарда, сидящаго между ними
— О, докторъ! воскликнулъ несчастный Денисъ, всплеснувъ руками,— вы-то, по крайней мр, не сочтете меня виновнымъ.
— Виновнымъ, въ чемъ? спросилъ докторъ съ возвышенія, на которомъ джентльмены сидли вокругъ стола.
— Виновнымъ въ краж.
— Виновнымъ въ томъ, что повыбралъ вс деньги изъ моего денежнаго ящика.
— Виновнымъ въ похищеніи двухъ полкронъ, трехъ шиллинговъ и двухъ пенсовъ мдными деньгами, прокричали залпомъ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ.
— Чтобъ Денисъ Дюваль сталъ воровать шестипенсовыя монеты? воскликнулъ докторъ.— Да я скоре поврю, что онъ укралъ стропила съ церковной колокольни.
— Молчать, мальчишки, не смть буянить въ зал суда, не то васъ отпотчуютъ нагайками и прогонятъ въ три шеи, крикнулъ секретарь суда.
Дло въ томъ, что нсколько человкъ изъ нашей школы, державшихъ мою сторону, пробрались въ залу засданія и отвчали на слова моего добраго ректора одобрительными восклицаніями.
— Обвиненіе въ высшей степени важное, продолжалъ секретарь.
— Но въ чемъ же, позвольте спросить, заключается обвиненіе, любезнйшій мистеръ Гиксонъ? Хоть убейте меня, я не могу…
— Прошу васъ, серъ, не мшайте суду вести дло обыкновеннымъ порядкамъ. Мистеръ Роджъ! длайте свое показніе и будьте спокойны: васъ никому не дадутъ въ обиду. Судъ съуметъ за васъ заступиться, серъ.
Тутъ въ первой разъ услышалъ я подробности взводимаго на меня обвиненія. Реджъ и за нимъ его дочь показали (и еще подъ присягою, я долженъ вамъ съ прискорбіемъ сознаться), что въ послднее время они стали замчать, что у насъ пропадаютъ деньги изъ ящика. Пропадали они небольшими суммами, шиллингами и полкронами, и они не могли обозначить, въ какомъ именно количеств. Можетъ статься, въ итог эти пропажи составили бы фунта два, три, но дло въ томъ, что деньги исчезали. Наконецъ миссъ Роджъ объявила, что ршилась отмтить нсколько монетъ, что она и сдлала. Монеты эти были найдены въ ящик, принадлежавшемъ Денису Дювалю, и принесены ею въ судъ съ констеблемъ.
— О, джентльмены, воскликнулъ я въ отчаяніи,— это гнусная, гнусная ложъ, и уже не первая, которую она взводитъ ни меня. Недлю тому назадъ, она вздумала, будто я хотлъ поцловать ее, и оба они съ Бовилемъ принялись меня колотятъ. А мн никогда и въ голову не приходило поцловать эту скверную рожу, видитъ Богъ, что…
— Ахъ, неправда, безстыжій ты лгунишка, перебила меня миссъ Роджъ.— Спасибо Едуарду Бовилю, который подосплъ мн на помощь, помнишь, какъ ты ударилъ меня, низкій, подлый трусъ? За то и поколотили же мы его, и по дломъ ему досталось, негодному мальчишк.
— И онъ вышибъ мн зубъ… Что, небось и тутъ станешь отпираться, разбойникъ? проревлъ Бовиль, челюсть, котораго дйствительно пострадала въ достопамятной стычк на кухн, когда его возлюбленная красавица поспшила къ нему на выручку съ мхами.
— Онъ обозвалъ меня трусомъ и я вступилъ съ нимъ въ честный бой, и не посмотрлъ, что онъ многими годами старше меня,— хнычетъ маленькій подсудимый.— А эта пьянчужка Роджъ налтела на меня и тоже принялась бить. А что я ему надавать затрещинъ, такъ и онъ со мной не церемонился.
— И посл этой-то игры въ затрещины они стали подмчать, что ты воруешь у нихъ деньги, не такъ ли? спросилъ докторъ и окинулъ многознаменательнымъ взглядомъ своихъ товарищей судей.
— Миссъ Роджъ, потрудитесь продолжать вашъ разсказъ, восклицаетъ секретарь суда.
Родэъ, отецъ и дочь заключили свой разсказъ тмъ, что, имя подозрнія на меня, они ршались осмотрть мои шкапы и шкатулки въ мое отсутствіе, на окажутся ли въ нихъ краденыя деньги. Въ моей шкатулк они нашли дв помченныя полкроны, три помченные шиллинга и пистолетъ съ мднымъ стволомъ, которые и были представлены суду. ‘Мы съ мистеромъ Бовилемъ, подмастерьемъ, нашли деньги и вызвали моего папашу изъ лавки, и послали за мистеромъ Бильсомъ, констеблемъ, который живетъ отъ насъ черезъ улицу. Когда этотъ маленькій извергъ воротился изъ школы, мы схватили его и привели передъ вашу милость. А я всегда была того мннія, что не миновать ему вислицы… вопила моя ненавистница, миссъ Роджъ.
— Да помилуйте, воскликнулъ я,— ключъ отъ этой шкатулки и до сихъ поръ, у меня еще въ карамн.
— Мы и безъ ключа съумли открыть ее, отвчала массъ Роджъ красня, какъ ракъ.
— Вотъ какъ! Такъ у васъ былъ подобранъ другой ключъ… вмшался докторъ,
— Мы взломали ящикъ клещами и кочергою, проговорила миссъ Роджъ.— Это мы съ Эдуардомъ… да бишь, съ подмастерьемъ, распорядились.
— Когда? спросилъ я съ замирающимъ сердцемъ.
— Когда? Да какъ ты былъ въ школ, маленькій негодяй, за полчаса до твоего возвращенія къ обду.
— Томъ Парротъ, Томъ Парротъ! закричалъ я.— Позовите, джентльмены, Тома Паррота. Бога ради, кликните Тома, проговорилъ я въ тяжомъ сильномъ волненіи, которое едва позволяло мн говорить.
— Я здсь, Денни, откликнулся Tомъ въ толп, тотчасъ же выступилъ передъ лицо почтенныхъ судей.
— Распросите Тома, докторъ, дорогой докторъ Бернардъ, продолжалъ я.— Томъ, когда я показывалъ теб мой пистолетъ?
— За нсколько минутъ до начала, утреннихъ классовъ.
— Какъ было дло?
— Ты отперъ шкатулку, вынулъ пистолетъ, который былъ завернутъ въ платокъ, показалъ мн его, а также два кремня, пороховницу, формочку для отливанія пуль, дв пули, потомъ ты все это опять положилъ на мсто и заперъ шкатулку.
— Были-ли деньги въ шкатулк?
— Въ ней ничего не было, кром названныхъ мною вещей. Еще я заглянулъ въ нее, она была пуста, какъ моя рука.
— И Денисъ Дюваль посл того все время просидлъ рядомъ съ вами въ школ?
— Все время, я только отлучился на минуту, когда меня вызвали для порки за то, что я не зналъ Кордерія, отвчалъ Томъ съ плутовскимъ выраженіемъ лица. Это свидтельство въ мою пользу было принято цлымъ взрывомъ хохота и громкими рукоплесканіями со стороны моихъ школьныхъ товарищей.
Мой добрый покровитель протянулъ мн черезъ ршетку свою руку, а когда я взялъ ее, сердце мое до того переполнилось, что меня прошибла слеза. Мысли мои обратились къ маленькой Агнес Каково бы ей было, еслибы ея Дениса предали суду за воровство? Я испытывалъ столько счастья и благодарности въ эту минуту, что удовольствіе видть себя оправданнымъ, боле чмъ вознаградило меня за муки, перенесенныя во время обвиненія. Какое ура подняли воспитанники Покака, когда я вышелъ изъ залы суда! Веселою гурьбою спустились мы по лстниц, когда мы очутились на торговой площади, послышались новыя восклицанія. Тутъ я увидлъ мистера Джо Уэстонъ, закупавшаго зерновой хлбъ въ ближней лавк. Онъ только бгло взглянулъ на меня, но стиснутые его зубы и кулакъ, сжимавшій хлыстъ, нисколько не пугали меня въ настоящую минуту.

ГЛАВА VII
ПОСЛДНЙ ИЗЪ МОИХЪ ШКОЛЬНЫХЪ ДНЕЙ.

Когда наше веселое шествіе поровнялось съ лавкою Партлета, пирожника, одинъ изъ школьниковъ, Самюэль Арбинъ по имени (мн и до сихъ поръ памятенъ этотъ мальчикъ, отличавшійся непомрною алчностью и имвшій, не смотря на свои пятнадцать лтъ, порядочную черную бороду), объявилъ, что я всхъ долженъ угостить по случаю побды, одержанной мною надъ моими врагами. Я отвчалъ, что гротъ я, пожалуй, готовъ на это пожертвовать, но что больше у меня нтъ капиталу.
— Ахъ ты лгунишка! воскликнулъ Симъ.— А куда-жъ ты двалъ т три гинеи, которыми ты всюду хвастался, показывая ихъ каждому мальчику въ школ. Ужь не он-ли лежали въ шкатулк, когда ее взломали?— Этотъ Самюэль Арбинъ былъ въ числ мальчишекъ, смявшихся надо мною, когда констебль препроводилъ меня въ судъ, и мн почти сдается, что онъ былъ бы радъ, еслибы меня нашли виновнымъ. Боюсь, не слишкомъ-ли я хвасталъ своими деньгами, когда он у меня были, и не показывалъ-ли я свои блестящія золотыя монеты кое-кому изъ моихъ школьныхъ товарищей.
— Я знаю, куда онъ двалъ свои деньги, вмшался мой неизмнный другъ, Томъ Парротъ. Онъ отдалъ ихъ вс, до послдняго шиллинга, одному бдному семейству, которое въ нихъ нуждалось. Небось, отъ тебя никто не видалъ и шиллинга, Самюэль Арбинъ.
— Давать-то онъ давалъ, только тамъ, гд надялся нажить восемь пенсовъ на шиллингъ, протянулъ другой тоненькій голосокъ.
— Томъ Парротъ, не будь мое имя Самюэль Арбинъ, если я теб вс ребра не переломаю, воскликнулъ Симъ въ бшенств.
— Симъ Арбинъ, проговорилъ я, когда ты управишься съ Томомъ, теб предстоитъ перевдаться со мною, а то, не хочешь ли съ этого и начать?
Сказать правду, мн давно уже хотлось добраться до него. Онъ питалъ ко мн особенное нерасположеніе, въ отношеніи младшихъ школьниковъ онъ былъ тираномъ и ростовщикомъ съ головы до ногъ. Остальные мальчики закричали ‘оцпляй ихъ, пойдемъ на лугъ, пускай тамъ ршится дло!’ Этотъ невинный возрастъ всегда готовъ на драку.
Но драк на этотъ разъ не суждено было состояться, мн же не суждено было боле видть нашу старинную классную комнату въ теченіи долгихъ, долгихъ лтъ (впослдствіи я свидлся съ знакомыми мстами и зжалъ туда, чтобы отпросить въ отпускъ то того, то другаго изъ мальчиковъ, смнившихъ меня въ школ Покака). Пока мы, мальчишки, драли горло, стоя на площади передъ лавкою пирожника, къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, и ссора наша мгновенно притихла.
— Это что такое? Опять затваются ссоры и драки? проговорилъ онъ строго.
— Денни ни въ чемъ не виноватъ, серъ, прокричало нсколько голосовъ. Арбинъ первый затялъ. И точно, я съ своей стороны могу васъ уврить, что во всхъ столкновеніяхъ, которыя мн случалось имть въ жизни, а ихъ было не мало, право, по крайнему моему убжденію, всегда было на моей сторон.
— Пойдемъ-ка со мною, Денни, проговорилъ докторъ, взявъ меня за плечо, онъ увелъ меня, и мы отправились съ нимъ гулять по городу. Когда мы проходили мимо старой Ипрской башни, построенной, по преданію, королемъ Стефаномъ, и когда-то служившей крпостью, а теперь обращенной въ городовую тюрьму, докторъ Бернардъ замтилъ: а что, Денни, если бы ты теперь сидлъ за этими ршетками и дожидался суда во время ассизовъ? Вдь незавидное было бы твое положеніе.
— Но вдь я былъ невиненъ, серъ, вы знаете, что я былъ невиненъ.
— Да, за это надо благодарить Бога. Но если бы самъ Промыселъ не помогъ теб доказать твою невинность, если бы не случилось такъ, что ты показывалъ шкатулку твоему пріятелю Тему, то ты въ настоящую минуту сидлъ бы вонъ за тми стнами. А! вотъ и колоколъ ударяетъ къ вечернему богослуженію, которое совершаетъ мой добрый знакомый, докторъ Уингъ. Какъ ты думаешь, Денни? Не зайти ли намъ… и не поблагодарить ли Его… за твое избавленіе… отъ страшной опасности?
Помню, какъ при этомъ голосъ дорогаго моего друга задрожалъ, и дв или три слезы канули изъ его добрыхъ глазъ на мою руку, которую онъ держалъ въ своей. Я былъ искренно, глубоко благодаренъ за избавленіе свое отъ великой опасности, но еще боле радовало меня, вниманіе ко мн этого джентльмена, этого мудраго и любящаго друга, у котораго я всегда находилъ совтъ, ободреніе и помощь.
Когда мы достояли до наслднаго псалма, которымъ заканчивалось вечернее богослуженіе того дня, помню я, какъ этотъ добродтельный человкъ поникъ годовою и положилъ свою руку на мою, и мы вмст прочитали этотъ благодарственный псаломъ Тому, который призрлъ смиреніе раба своего, чья рука удержала ярость враговъ моихъ и чья десница спасла меня отъ опасности.
По окончаніи богослуженія, докторъ Уингъ узналъ своего товарища и подошелъ съ нимъ поздороваться, одинъ духовный представилъ меня другому, который былъ въ числ судей, засдавшихъ въ ратуш во время моего допроса. Докторъ Уингъ пригласилъ насъ къ себ въ домъ, тутъ въ четыре часа былъ поданъ обдъ, и происшествія того утра снова сдлались предметомъ разговора. Какая могла быть причина воздвигнутымъ противъ меня гоненіямъ? Кто управлялъ ими? Съ этими вопросами было связано много такого, о чемъ я не въ прав былъ говорить. Заговоривъ, я бы выдалъ тайны, которыя не мн принадлежали, запуталъ бы я самъ не знаю сколько личностей, и потому я долженъ былъ молчать. Теперь все это перестало быть тайною. Старая шайка контрабандистовъ давнымъ давно разсялась, мн даже предстоитъ въ дальнйшемъ ход повствованія разсказать, какимъ образомъ я содйствовалъ ея разсянію. Мой ддъ, Роджъ, Лямотъ, джентльмены аббатства, вс они были сочлены большой шайки контрабандистовъ, которая имла свои склады, какъ въ различныхъ пунктахъ берега, такъ и внутри страны, и имла даже своихъ корреспондентовъ въ Дункирхен и Гавр. Я уже разсказывалъ, какъ не разъ маленькимъ мальчикомъ принималъ участіе въ рыболовныхъ экспедиціяхъ подобнаго рода, и макъ, благодаря преимущественно совтамъ добрйшаго доктора, я далъ зарокъ на будущее время не жить этою беззаконною, нечестною жизнью. Когда Бовиль обозвалъ меня трусомъ за то, что я не хотлъ отправиться вмст съ нимъ на ночную крейсировку, между нами произошла ссора, и финаломъ ея было достопамятное генеральное сраженіе, подъ конецъ котораго вс мы повалились на кухонный полъ, и такъ продолжали барахтаться и отбиваться руками и ногами.
Что побудило прелестнйшую миссъ Роджъ распускать на мой счетъ такія черныя клеветы? Было ли то мщеніе за увчье, нанесенное мною зубамъ ея возлюбленнаго? Во обида врядъ ли была такъ велика, чтобы вызвать такую смертельную вражду, которая даже не отступала передъ уголовнымъ обвиненіемъ и ложною присягою. А между тмъ, этимъ только и можно было объяснить злобу дочери бакалейщика и подмастерья. Они готовы были насолить мн всми возможными способами и, какъ уже было доказано въ дл кухонныхъ мховъ, готовы были употребить противъ меня первое оружіе, попавшееся подъ руку.
Въ качеств судей графства и людей, знавшихъ многое изъ того, что вокругъ нихъ длалось между ихъ сосдями и прихожанами, оба джентльмена не могли меня слишкомъ подробно распрашивать. У кого не водилось контрабандныхъ матерій и кружевъ, рома и водки, по всему протяженію Соссекскаго и Кентскаго берега? Да поручитесь ли вы мн и сами, Уингъ, что въ вашемъ дом водятся только такія ленты, за которыя была заплочена таможенная пошлина?
— Счастье ваше, мой почтенный другъ, что жена моя ушла разливать чай, отвчалъ докторъ Уингъ, не то, я право не отвчалъ бы за сохраненіе мира.
— Мой добрый Уингъ, продолжалъ докторъ Бернардъ, этотъ пуншъ превосходенъ и водку, изъ которой онъ сдланъ, стоитъ провозить контрабандой. Казалось бы, не богъ знаетъ, какой грхъ тайно провести боченокъ другой водки: но разъ пустившись по этому скользкому пути нарушенія законовъ, какъ знать, гд остановиться? Я покупаю десять боченковъ водки у французскихъ рыбаковъ, и съ помощью обмана вкладываю ихъ гд нибудь на берегу, я препровождаю ихъ во внутрь страны, сколько бы разъ они ни переходили изъ рукъ въ руки на пути, положимъ, отсюда въ оркъ, каждый, сдающій и получающій ихъ, непремнно лжетъ и мошенничаетъ. Выгружая ихъ на берегъ, я обманываю таможеннаго чиновника. Я лгу, перепродавая ихъ (тутъ уже впрочемъ ложь становится взаимнымъ обязательствомъ), ну хоть содержателю гостницицы въ Медсток, гд еще помнишь, Денни, одинъ нашъ хорошій знакомый такъ внимательно осмотрлъ свои пистолеты. Помнишъ тотъ день, когда его братъ получилъ цлый зарядъ дроби въ лице? Мой содержатель гостинницы обманомъ продаетъ водку кому нибудь изъ своихъ постителей. Всхъ насъ окутываетъ сть неправды, беззаконія и преступленія. Мало, того, стоитъ таможенной страж сунуть носъ въ наши дла, и мы хвать за свои пистолеты, и вотъ уже къ остальнымъ нашимъ преступленіямъ присовокупилось убійство. Какъ вы думаете: люди, привыкшіе лгать на каждомъ шагу, задумаются-ли дать ложное показаніе, будучи призваны въ качеств свидтелей передъ судомъ? Преступленіе, серъ, порождаетъ преступленіе. Я знаю, Уингъ, что вокругъ насъ существуетъ цлая обширная конфедерація обмана, алчности и мятежа. Я никого, серъ, не называю по имени, но, увы! имю поводъ думать, что люди, высоко стоящіе во мнніи свта, и щедро надленные земными благами, участвуютъ въ этомъ безбожномъ промысл, который называется контрабандою. И до чего же онъ ни доводитъ? До лжи, разврата, убійства и…
— Пожалуйте, серъ, кушать чай, перебилъ его вошедшій Дженъ. Барыня съ барышнями васъ дожидаются.
Дамамъ была уже извстна повсть бднаго Дениса Дюваля, претерпнныхъ имъ гоненій и его оправданія, он поспшили оказать ему всевозможную ласку. Когда мы пришли къ нимъ посл обда, то застали ихъ за картами въ обществ нсколькимъ сосдей, он уже успли переодться. Я зналъ мистрисъ Уингъ за обычную покупщицу французскихъ товаровъ въ лавк моей матери, во всякое другое время она врядъ ли допустила бы къ своему столу такого ничтожнаго гостя, какъ сынъ модистки, но, какъ она, такъ и другія дамы были на этотъ разъ очень любезны со мной, будучи предрасположены въ мою пользу разсказомъ о моихъ гоненіяхъ и доказанной невинности.
— Долго же, вы, господа, засидлись въ столовой, замтила мистрисъ Уингъ. Врно вы заговорились о политик и нашихъ несогласіяхъ съ Франціей.
— Мы точно разговаривали о Франціи и о французскихъ товарахъ, моя милая, сухо отвчалъ докторъ Уингъ.
— И о томъ, какое ужасное преступленіе заниматься контрабандой и поощрять контрабандистовъ, добрйшая мистрисъ Уингъ, воскликнулъ мой докторъ.
— Въ самомъ дл, докторъ Бернардъ,!
А надо вамъ сказать, что мистрисъ Уингъ и ея дочери были разряжены въ щегольскіе новенькіе чепчики и ленты, купленныя у бдной моей матушки, он покраснли, и я тоже зааллся, какъ ленты на ихъ чепцахъ, когда вспомнилъ, откуда он берутъ свои наряды. Не удивительно, что мистриссъ Уингъ поспшила перемнить предметъ разговора.
— Куда-то теперь днется этотъ молодой человкъ, посл всей этой непріятной исторіи? проговорила она. Не можетъ же онъ возвратиться къ мистеру Роджу, этому противному Уэсліанцу, который обвинялъ его въ краж.
И точно, мн нельзя было возвратиться къ нему. До сихъ поръ вопросъ этотъ не приходилъ еще намъ въ голову. Въ теченіи тхъ шести часовъ, которые прошли со времени моего взятія и освобожденія, было мн и безъ того о чемъ подумать и изъ за чего волноваться.
Докторъ поршилъ, что отвезетъ меня въ своемъ экипаж въ Уинчельси. Нечего было и думать о возвращеніи къ моимъ гонителямъ, мн оставалось только вытребовать у нихъ мои скудныя пожитки и бдныя мои шкатулки, которыя они ухитрились взломать. Мистрисъ Уингъ протянула мн руку, двицы чинно присли, мои добрый докторъ Бернардъ взялъ подъ руку цирюльникова внука, и мы распростились съ нашими ласковыми хозяевами. Какъ видите, я еще не былъ морякомъ на королевской служб, калъ сынъ простыхъ торговцевъ, я занималъ очень скромное общественное положеніе.
Кстати, я совсмъ было забылъ упомянуть, что оба пастора, оставаясь за столомъ посл обда, употребили часть этого времени, чтобы проэкзаменовать меня въ тхъ немногихъ свденіяхъ, которыя я пріобрлъ въ школ и потолковать о томъ, что я думаю изъ себя сдлать. Я кое-что смыслилъ по латыни, что же касается французскаго языка, то я, благодаря моему происхожденію и, главнымъ образомъ, урокамъ г. де-Ламотъ, могъ за поясъ заткнуть обоихъ моихъ экзаменаторовъ, и говорилъ настоящимъ языкомъ хорошаго общества, въ арифметик и геометріи я былъ тоже довольно далекъ, путешествія Дампира доставляли мн столько же наслажденія, какъ я похожденія Синбади, или моихъ друзей Робинзона и Пятницы. Я былъ въ состояніи удовлетворительно отвчать на вопросы, касавшіеся мореходства и могъ назвать, какіе угодно, маневры, морскія теченья и двойныя высоты.
— И ты умешь управляться съ лодкой въ мор? холодно спросилъ у меня докторъ Бернардъ. Если я не ошибаюсь, я покраснлъ при этомъ вопрос. Какъ же: я умлъ править лодкой, умлъ управлять рулемъ, грести веслами и брать рифы. По крайней мр я умлъ все это длать два года тому назадъ.
— Денни, голубчикъ, продолжалъ добрйшій докторъ, мн кажется, пора теб оставить эту школу, пускай нашъ пріятель, серъ Питеръ, постарается тебя пристроить.
Какъ бы ни горлъ мальчикъ желаніемъ усовершенствоваться въ наукахъ, думаю, что не найдется такого, котораго огорчило бы предложеніе оставить школу. Я отвчалъ, что счелъ бы за величайшее счастіе, если бы мой покровитель, серъ Питеръ, меня куда нибудь пристроилъ. Докторъ вырасилъ такого рода мнніе, что при полученномъ мною воспитаніи я смогу проложить себ дорогу, и что у ддушки наврное найдутся средства поставить меня въ свт на ноги джентльмена.
Чтобы окопировать мальчика для морской службы, и дать ему возможность жить не хуже другихъ, нужно было, какъ мн говорили, отъ тридцати до сорока фунтовъ въ годъ по крайней мр. Я спросилъ у доктора Бернарда, думаетъ ли онъ, что мой ддушка будетъ въ состояніи датъ мн эту сумму?
— Мн неизвстны средства твоего ддушки, отвчалъ докторъ Бернардъ, улыбаясь. Онъ про нихъ со мною не распространялся. Но я сильно ошибаюсь, Денни, если онъ не въ состояніи содержать тебя роскошне, чмъ иной знатный джентльменъ своего сына. Я думаю, что онъ богатъ. Ты понимаешь, я не могу привести никакихъ положительныхъ доказательствъ въ подтвержденіе моего мннія, но думается мн, мистеръ Денисъ, что рыбная ловля принесла твоему ддушк значительныя выгоды.
До какой же суммы могло простираться его состояніе? Я началъ перебирать въ ум своемъ сокровища моихъ любимымъ ‘Тысяча и одной ночи’. Такъ докторъ Бернардъ думалъ, что ддушка очень богатъ? Ну этого докторъ и самъ хорошенько не зналъ. Общее мнніе въ Уинчельси было, что старикъ Дюваль человкъ зажиточный. Во всякомъ случа мн слдовало вернуться, къ нему, въ семейств Роджъ мн невозможно было оставаться посл ихъ оскорбительнаго обращенія со мною. Докторъ сказалъ, что отвезетъ меня въ своей карет домой, но что предварительно я долженъ собрать вс свои небольшіе пожитки. Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли лавки мистера Роджа, въ которую я вошелъ не безъ замиранія сердца. Роджъ встртилъ меня сверкающимъ взглядомъ изъ-за своей конторки, гд онъ разставлялъ свои книги. Убійственно поглядлъ на меня подмастерье, вылзавшій въ эту минуту изъ подвала съ пачкою сальныхъ свчей, что же касается прелестнйшей миссъ Сусанны, то она стояла за прилавкомъ, закинувъ назадъ свою безобразную голову.
— Ага! таки пришелъ назадъ! проговорила она. Вс шкапы въ гостиой заперты, можешь себ, идти туда и пить чай, молодой человкъ.
— Я беру Дениса домой, мистеръ Роджъ, продолжалъ мой добрый докторъ. Онъ не можетъ дале оставаться у васъ посл обвиненія, которое вы взвели на него сегодня утромъ.
— Обвиненія въ томъ, что деньги, помченныя нами, очутились у него въ ящик? Такъ вы осмливаетесь намекать, что мы ихъ ему подсунули? прокричала миссъ, грозно сверкая главами то на меня, то на доктора Бернарда. Ну что-жъ вы не говорите этого прямо? Сдлайте одолженіе, повторите это хоть разокъ, докторъ Бернардъ, вотъ въ присутствіи мистрисъ Баркеръ и мистрисъ Скельсъ (то были имена двухъ женщинъ, случайно находившихся въ эту минуту въ лавк, гд он что-то такое покупали). Пожалуйста, потрудитесь только сказать въ присутствіи этихъ дамъ, что мы подсунули деньги этому мальчишк въ шкатулку, и мы посмотримъ, найдетъ ли себ защиту передъ англійскимъ правосудіемъ бдная двушка, которую вы оскорбляете, пользуясь вашимъ званіемъ доктора и судьи. Гм! будь я мужчина, немного бы у меня нащеголялись иные люди въ своихъ долгополыхъ платьяхъ и жабо, ужь это врно. И если бы одинъ человчекъ не былъ трусомъ, онъ не далъ бы бдную женщину въ обиду.
И при этомъ миссъ Роджъ взглянула до направленію подвальной двери, придланной, въ полу, изъ которой въ эту минуту выглядывала голова подмастерья, но докторъ Бернардъ бросилъ въ томъ же направленіи такой угрожающій взглядъ, что Бовиль мгновенно захлопнулъ дверцу, и этимъ не мало насмшилъ моего доктора.
— Ступай и уложи твои вещи, Денни. Я пріду за тобою черезъ полчаса. Мистеръ Роджъ долженъ понять, что посл такого оскорбленія, какъ то, которое теб нанесли, ты въ качеств джентльмена не можешь дале оставаться въ его дом.
— Хорошъ джентльменъ, нечего сказать! воскликнула миссъ Роджъ. Позвольте спросить, съ которыхъ это поръ цирюльники стали джентльменами? Прелюбопытно было бы, узнать. Мистрисъ Скельсъ, мистрисъ Баркеръ! случалось ли вамъ когда, чтобы джентльменъ убиралъ вамъ голову? Если вамъ желательно видть такую диковинку, можете обратиться къ господину Дювалю въ Уинчельси, еще былъ одинъ воръ и разбойникъ, тоже изъ Дювалей, мистрисъ Баркеръ, котораго повсили, да небось, не его перваго, не его и послдняго въ ихъ род.
Безполезно было бы отвчать ругательствами на ругательства этой женщины. ‘Я пойду уложить свои вещи, серъ, и соберусь въ минуту’, обратился я къ доктору. Но едва онъ вышелъ изъ лавки, какъ изступленная фурія напустилась на меня съ такимъ градомъ ругательствъ, что я всхъ ихъ, конечно, не могу и упомнить по прошествіи сорока пяти лтъ. Какъ теперь вижу передъ собою маленькіе зеленые глаза, бросающіе на меня взгляды, исполненные ненависти, тощія, подбоченившіяся руки, топающія ноги, и слышу шипнье невообразимыхъ ругательствъ, падающихъ на мою бдную голову.
— И неужто никто не хочетъ помочь мн, и вс будутъ спокойно смотрть, какъ этотъ мальчишка, отродье цирюльника, меня оскорбляетъ? вопила она. Бовиль, говорятъ теб… Бовиль, помоги мн!
Я побжалъ на верхъ, въ мою маленькую комнатку, и не прошло и двадцати минутъ, какъ вс мои пожитки были уложены. Много лтъ прожилъ я въ этой комнат, и мн почему-то было жаль разставаться съ нею. Отъ этихъ отвратительныхъ людей я ничего не видлъ, кром оскорбленій, но все же я бы желалъ мирно разстаться съ ними. Сколько восхитительныхъ вечеровъ провелъ я въ этой комнатк, въ обществ мореплавателя, Робинзона Крузе, Monsieur Galland и его арабскихъ сказокъ, и Гектора Траянскаго, котораго похожденія и плачевную кончину я могъ разсказывать наизусть, по мистеру Попе. Были у меня, и скучныя ночи, который я просиживалъ надъ моими классными книгами, набивая мою бдную, недоумвающую голову мудреными правилами латинской грамматики. Съ ариметикой, логаримами и математикой, какъ я уже сказалъ, мн было легче совладть. По этимъ предметамъ я числился однимъ изъ первыхъ въ нашей школ, и усплъ перегнать боле взрослыхъ мальчиковъ.
Уложивъ свои ящики (всю свою библіотеку я свалилъ въ одну шкатулку съ достопамятнымъ пистолетомъ), я снесъ ихъ внизъ одинъ, безъ посторонней помощи, и поставилъ въ сняхъ, въ ожиданіи прізда доктора Бернарда. Эти сни помщаются за второю комнатой магазина мистера Реджа (Боже! какъ все это мн памятно), и изъ нихъ выходитъ дверь въ переулочекъ. По другую сторону сней находится кухня, въ которой состоялось вышеописанное побоище, и въ которой мы обыкновенно! совершали нашу трапезу.
Я торжественно заявляю, что отправился въ кухню въ намреніи мирно разстаться съ этими людьми, простить миссъ Роджъ ея выдумки, Бовилю — его пинки, и предать вс наши прошлыя ссоры забвенію. Старикъ Роджъ сидлъ у камина и ужиналъ, напротивъ его сидла дочка, что же касается подмастерья, то онъ еще не приходилъ изъ лавки.
— Я пришелъ проститься съ вами передъ отъздомъ, проговорилъ я.
— Такъ вотъ какъ! ты узжаешь? А позвольте спросить, серъ, куда это вы узжаете, заговорила миссъ Роджъ, попивая свой чай.
— Я отправляюсь домой съ докторомъ Бернардомъ. Я не могу дале оставаться въ этомъ- дом, посл того, какъ вы обвинили меня въ покраж вашихъ денегъ.
— Въ покраж? А что жъ? Ты скажешь, что деньги не были найдены у тебя въ ящик? Ахъ ты безсовстный, маленькій воришка!
— Ахъ ты, безбородый развратникъ! Еще надо удивляться, какъ до сихъ поръ не пришли медвди и не растерзали тебя, простоналъ старикъ Роджъ. Ты сократилъ мою жизнь своимъ распутствомъ, вотъ что ты сдлалъ, и, помяни мои слова, ты доведешь сдины твоего почтеннаго дда до преждевременной могилы. Ты, отпрыскъ благочестиваго семейства, Денисъ Дюваль! и я каждый разъ содрогаюсь, думая, о теб!
— Что тутъ содрогаться? Фу, ты, скверное животное! Меня такъ просто на просто отъ него тошнитъ, воскликнула миссъ Сусанна съ искреннимъ выраженіемъ омерзенія.
— Да изыдетъ онъ изъ нашего дома! воскликнулъ Роджъ.
— Не попадайся ты мн никогда на глаза съ своею поганою рожею, вопила кроткая Сусанна.
— Я только дожидаюсь кареты докторъ Бернарда, чтобъ ухать, отвчалъ я. Вс мои вещи уложена и вынесены въ сни.
— Такъ вотъ какъ! Ты совсмъ уложился! А сколько еще припрятано у тебя нашихъ денегъ, бусурманъ ты этакій! Тятенька, посмотрите въ шкапъ, не пропалъ ли вашъ серебряный кувшинъ, да цлы ли еще ложки?
Мн сдается, что бдная пьянчушка заливала водкой свое горе, потому что утромъ потерпла пораженіе въ зал суда. Она становилась азартне съ каждымъ, вырывавшимся у нея, словомъ, кричала и грозила на меня кулаками, точно помшанная.
— Сусанна, ты была оклеветана, и не ты первая твоего имени. Но будь же спокойна, дочь моя, будь спокойна, вс мы обязаны владть собою.
— Что? (тутъ она издала звукъ, похожій на рычанье) Мн быть спокойной съ этимъ подлецомъ, свиньею, лгуномъ, животнымъ! Гд Эдуардъ Бовиль? Отчего онъ не выступитъ впередъ, какъ настоящій мужчина и не изобьетъ до полусмерти этого мерзавца? вопила миссъ Роджъ. У! какъ бы я тебя отпочивала вотъ этимъ кнутомъ!— И она схватила кнутъ своего отца со шкапа, гд онъ обыкновенно вислъ на двухъ гвоздикахъ.— О ты, негодная тварь! Вдь у тебя есть пистолетъ? есть? Такъ стрляй-же въ меня, трусъ, я тебя не боюсь. Пистолетъ у тебя въ шкатулк?.. да отвчай же! (Я совершенно безъ нужды отвтилъ да на эти вызывающія рчи). Стой! Вотъ что я думаю, тятенька: не отпустить же намъ такъ этого воришку со всми его ящиками, этакъ онъ весь домъ обокрадетъ. Сейчасъ же отпирай свои ящики! Мы посмотримъ не стянулъ ли онъ что. Слышишь? Сейчасъ отпирай ихъ!
Я объявилъ, что ничего подобнаго не сдлаю. Кровь кипла во мн отъ этого грубаго обращенія, когда она кинулась изъ комнаты, чтобы завладть однимъ изъ моихъ ящиковъ, я отслонилъ ее и услся на ящик. Позиція эта была самая невыгодная, какую только можно было избрать, потому что изступленная фурія принялась меня бить и хлестать по лицу своимъ кнутомъ вырвать который изъ ея рукъ было мн не подъ силу.
Само собою разумется, что при попытк самообороны съ моей стороны, миссъ Роджъ съ визгомъ стала звать на помощь и закричала: ‘Эдуардъ, Недъ-Бовиль! Этотъ подлецъ меня бьетъ, помоги мн Недъ!’ На эта крики распахнулась дверь магазина и появился защитникъ Сусанны, онъ хотлъ было на меня броситься, но споткнулся о мои пожитки и съ грохотомъ и страшными проклятіями растянулся на полу. Картина: подмастерье лежитъ, уткнувшись носомъ въ землю, миссъ Роджъ дико размахиваетъ на право и на лво кнутомъ (отъ котораго, если не ошибаюсь, всего больне достается куртк мистера Бовиля), вс мы барахтаемся и отбиваемся, какъ ни попало, въ потемкахъ Вдругъ подъзжаетъ экипажъ, громъ котораго я и не разслышалъ въ пылу битвы, отворяется парадная дверь, и я льщу себя надеждою, что это докторъ Бернардъ пріхалъ, согласно съ своимъ общаніемъ.
Но то былъ не докторъ. Новоприбывшее лице хотя и было облечено въ длинныя одежды, однако не въ священническую рясу. Вскор по окончаніи моего допроса передъ судьями, сосдъ нашъ, Джонъ Джефсонъ, изъ Уинчельси, прізжавшій на базаръ въ Рай, слъ въ свою телжку и похалъ домой. Онъ прямо отправился къ намъ въ домъ и разсказалъ моей матушк о только-что случившемся странномъ происшествіи, о томъ, какъ я былъ обвиненъ передъ судьями и оправданъ. Матушка выпросила, или врне, вытребовала у Джефсона его телжку, схватила кнутъ и возжи и поскакала въ Рай. Правду сказать, не завидую я старой, срой кобыл Джефсона, сдлавшей этотъ перездъ съ такимъ возничимъ за своей спиной. Дверь, отворившаяся съ улицы, пропустила въ сни лучъ свта, который озарилъ передъ вошедшей матушкой отчаянную свалку трехъ воителей.
Какое зрлище для матери, обладающей здоровыми кулаками, любящимъ сердцемъ и вспыльчивымъ нравомъ! Madame Дюваль мгновенно бросилась на миссъ Сусанну, и какъ та ни вопила, оттащила ее отъ моего тла, по которому она барабанила своимъ кнутомъ. Часть чепца Сусанны и нсколько клочьевъ ея рыжихъ волосъ остались въ рукахъ моей матери-амазонки, сама же Сусанна полетла въ отворенную дверь кухни, гд и грохнулась передъ своимъ испуганнымъ отцомъ. Не могу ужь вамъ сказать, сколько ударовъ нанесла моя родительница этой твари. Матушка, пожалуй, убила бы ее, если бы цломудренная Сусанна не повалилась подъ кухонный столъ, крича не своимъ голосомъ.
Madame Дюваль успла вырвать изъ рукъ этой двицы тотъ самый кнутъ, которымъ она стегала по ногамъ единственнаго ея дтища. Когда побжденный врагъ упалъ, матушка подхватила это оружіе. Но вотъ попался матушк на глаза старикъ мистеръ Роджъ, сидвшій, весь блдный отъ ужаса, въ своемъ углу, она кинулась на бакалейщика, и въ одно мгновеніе исполосовала ему десятками двумя ударовъ лице, глаза и носъ. Предоставляю на волю желающаго пожалть о несчастномъ старик. ‘Ага, будешь обзывать моего сына воромъ? Будешь таскать моего Денни но судамъ? Prends moi a, gredin! Attrape, lche! Nimmt noch ein Par Schlge Spitzbubn! ‘ кричала матушка на томъ вавилонскомъ смшеніи языковъ англійскаго, французскаго и нмецкаго, которое она употребляла въ минуты душевнаго волненія. Добрая моя матушка не хуже любаго мужнины могла брить и убирать голову, какому хотите джентльмену, но ручаюсь вамъ, что ни одному джентльмену въ Европ еще не пудрили такъ славно голову, какъ мистеру Роджу въ этотъ вечеръ:
Каково, однако! Я написалъ почти цлую страницу о сраженіи, которое не продолжалось и пяти минутъ. Пока матушка совершала свои побдоносные подвиги, телжка дожидалась ее въ переулк. Между тмъ, карета доктора Бернарда подкатила къ парадному входу лавки, когда докторъ Бернардъ вошелъ этимъ ходомъ, мы торжествовали, оба поля сраженія оставались за нами. Со времени послдней нашей стычки съ Бовилемъ, оба мы знали, что ему со мной не совладть. ‘Именемъ короля повелваю вамъ вложить ваши шпаги въ ножны’, говорится въ одной трагедіи. Такъ и нашъ бой прекратился при появленіи представителя мира. Матушка перестала обработывать кнутомъ мистера Роджа, миссъ Сусанна выползла изъ-подъ стола, мистеръ Бовиль поднялся съ пола и отправился мыть свое окровавленное лице. Когда несчастный Роджъ принялся хныкать о томъ, что онъ раздлается съ нами судебнымъ порядкомъ за это нападеніе, докторъ строго замтилъ ему: ‘васъ было трое на одного въ начал этой драки, трое на двухъ въ послдствіи, и неужели вы думаете, старый клятвопреступникъ, что посл ложнаго свидтельства, даннаго вами сегодня, еще найдется судья, который вамъ повритъ?’
Нтъ. Не нашлось ни одного человка, который бы ему врилъ. Этихъ дурныхъ людей постигло достойное наказаніе. Не знаю, кто далъ имъ это прозвище, только Роджъ и его дочь стали извстны въ цломъ Рай подъ именемъ Ананія и Сапфиры, и съ этого дня дло старика пошло все хуже и хуже. Когда мои товарищи по школ Покака встрчались въ торговцемъ, его дочерью, или подмастерьемъ, шалуны принимались кричать: кто подсунулъ деньги къ Денису въ ящикъ? Кто лжесвидтельствовалъ на друга своего? Сусанна, голубушка, поцлуй евангеліе и скажи намъ правду, всю правду, но, слышишь ли, непремнно правду? Однажды въ базарный день, когда лавка была биткомъ набита народомъ, въ нее вошелъ Томъ Парротъ и спросилъ себ леденцовъ на пенни. Отдавая деньги старику Роджу, который сидлъ надъ книгами за своей высокой конторкой, онъ проговорилъ: (этотъ Томъ былъ такъ же мало способенъ, конфузиться, какъ монета, которою онъ въ эту минуту расплачивался) ‘это хорошія деньги, он не помчены, мистеръ Роджъ, не то, что деньги у Дениса Дюваля’. И по знаку, данному, безъ сомннія, молодымъ повсою, цлый хоръ мальчишекъ, дожидавшихся на улиц, подхватилъ: ‘Ананія, Ананія! онъ корчитъ изъ себя такого набожнаго человка! Ананія и Сапфира…’ Но этимъ не ограничилось наказаніе несчастнаго Роджа. Мистрисъ Уингъ и многіе другіе изъ его главнйшихъ покупщиковъ лишили его своей практики и стали забирать товары въ другой бакалейной лавк, конкуррировавшей съ нимъ. Вскор посл разсказаннаго приключенія со мною, миссъ Роджъ вышла замужъ за беззубаго подмастерья, и не находка же она ему была, какъ жена, или возлюбленная. Мн предстоитъ разсказать, какъ поплатилось это семейство (и многія другія) за свои неправды, а также и о томъ, какимъ поступкомъ миссъ Роджъ заявила свое раскаянье. Что до меня касается, то я отъ души ей простилъ. Тогда разъяснилась тайна гоненій, направленныхъ противъ смирнаго мальчика, который въ жизнь свою никого не тронулъ, не будучи вызванъ къ самооборон. (До тхъ поръ я напрасно ломалъ себ голову надъ разъясненіемъ этой тайны, которую и докторъ Бернардъ не могъ, или не хотлъ понять).
Я взвалилъ на плечи свои чемоданы, причину недавнихъ раздоровъ и поставилъ ихъ въ матушкину телжку. Я было и самъ хотлъ взлзть туда же, но эта умнйшая старушка не допустила меня занять мсто возл нея. ‘Я сама умю порядочно править, сказала она мн: а ты позжай съ докторомъ въ его карет. Отъ него, мой сынъ, ты больше услышишь разумныхъ рчей, чмъ отъ такого темнаго человка, какъ я. Сосдъ Джефсонъ разсказалъ мн, какъ этотъ джентльменъ, дай Богъ ему здоровья, отстоялъ тебя въ зал суда. Если мн или кому изъ близкихъ моихъ представится случай отплатить ему за услугу, онъ можетъ на насъ разсчитывать. Ну, трогайся кляча, до дому недалеко!’ И съ этими словами она укатила съ моими пожитками. На двор уже начинало темнтъ.
Я покинулъ домъ Роджа, въ которомъ нога моя уже боле не бывала съ тхъ поръ. Я занялъ свое мсто въ карет, рядомъ съ добрйшимъ докторомъ Бернардомъ. Мы прохали Уинчельсійскіе ворота и покатили по болотистой равнин, лежавшей за ними, въ сторон отъ дороги сверкали мстами виды пролива, надъ головами нашими мерцали звзды. Само собою разумется, что разговоръ нашъ вращался около происшествій того дня, то былъ, по крайней мр для меня, самый интересный предметъ разговора, у меня только и вертлись въ голов различныя подробности судебной процедуры. Докторъ еще разъ повторилъ мн, что вполн убжденъ въ существованіи обширнаго заговора контрабандистовъ, втви котораго простираются вдоль всего берега и по всей окрестности. Къ этому братству несомннно принадлежалъ мистеръ Роджъ (да и самъ я долженъ къ стыду моему сознаться, что зналъ о существованіи братства, такъ какъ раза два я сопутствовалъ этимъ людямъ въ ихъ поздкахъ). ‘Быть можетъ между твоими знакомыми найдутся и другія личности, принадлежащія къ тому же обществу? сухо проговорилъ докторъ Бернардъ.— Ну, пошевеливайся, Дези!— Много ихъ найдется между нашими знакомыми, какъ въ Рай, такъ и въ Уинчельси. Твой кривой пріятель замшанъ въ это дло, а также не сомнваюсь, замшанъ и баронъ де Ламотъ, ну, а не угадаешь ли ты, Денни, еще одного имени?
— Какъ не угадать, серъ, отвчалъ я печально. Я зналъ, что родной мой ддъ занимался этимъ промысломъ.— Но, что бы тамъ ни длали другіе, я даю вамъ честное свое слово, что самъ я никогда не буду заниматься этимъ.
— Теперь этотъ промыселъ будетъ сопряженъ съ большимъ рискомъ, чмъ прежде. При перезд черезъ каналъ будутъ встрчаться такія затрудненія, какихъ давно не знавали господа контрабандисты. Ты еще не слыхалъ великой новости?
— Какой новости?
Дло въ томъ, что я до сихъ поръ былъ исключительно занятъ своими собственными длами. Въ этотъ самый вечеръ лондонская почта принесла извстіе, которое, даже для моей темной личности, оказалось очень важнымъ. Извстіе это заключалось въ томъ, что его величество король, извстившись о подписаніи дружественнаго и торговаго союза, между французскимъ дворомъ и нкоторыми лицами, состоящими на служб мятежныхъ подданныхъ его величества въ Сверной Америк, счелъ за нужное отозвать своего посланника отъ французскаго двора, и въ твердой надежд на исполненную любви и усердія поддержку своихъ врноподданныхъ, ршился принять мры, чтобы, въ случа надобности, всми силами соединеннаго королевства отразить супостатовъ и поддержать могущество и честь страны.
Итакъ, пока я выходилъ изъ залы суда въ Рай, ни о чемъ не помышляя, кром моихъ враговъ и превратностей моей судьбы, гонцы скакали по всмъ направленіямъ съ извстіемъ, что Франціи объявлена война. Одинъ изъ нихъ обогналъ насъ на дорог домой, трубя въ свой рогъ и провозглашая всть о войн съ Франціей. Прозжая равниной, мы могли разглядть французскіе сигнальные огни, горвшіе по ту сторону пролива. Еще пятдесятъ лтъ прожилъ я съ тхъ поръ на свт, и во все это время рдко, рдко, и то на короткіе промежутки погасили эти роковые маяки, глашатаи войны.
‘Гонецъ, посланный съ этимъ важнымъ извстіемъ, прискакалъ въ Рай, когда уже мы оттуда выхала. Но такъ какъ онъ скакалъ гораздо быстре, чмъ было въ обыча у докторской лошади, то онъ и обогналъ васъ по дорог въ Уинчельси. Не прошло и получаса, какъ привезенное извстіе переполошило весь городъ: па рынк, въ кабакахъ, по частнымъ домамъ, всюду собиралась люди и толковали между собой. Итакъ, у насъ на рукахъ было дв войны: съ Франціей и съ нашими непокорными сынами въ Америк, а непокорные сыны около этого времени уже одолвали свою родину-мать. Въ начал войны мы, т. е. школьники отъ Покака, держались храбро и бодро. Мы преслдовали мятежниковъ по карт и побивали ихъ при каждой встрч. Мы разбили ихъ на Лонгъ-Эйланд, мы покорили ихъ при Брандиуайн. Мы одержали надъ ними блистательную побду при Коннерсъ-Гил. Мы побдоносно вступили въ Филадельфію вмст съ Гоу. Но мы точно съ неба упали, когда выпущены были сдаться подъ Сиратогою вмст съ генераломъ Боргойномъ, для насъ было дломъ непривычнымъ слышать, что англійскія войска сдаются и что войнскія доблести англичанъ, находятъ себ боле, чмъ равныя въ другихъ націяхъ. ‘За Лонгъ-Эйландъ насъ уволили отъ послобденнаго класса, шепнулъ мн Томъ Парротъ, сидвшій въ школ рядомъ со мною:— думаю, что за Сиратогу намъ будетъ порка.’ Что-же касается французовъ, то мы давно знали о замышляемой ими измн, и наша ненависть противъ нихъ со дня на день увеличивалась. ‘Французы протестантскаго вроисповданія, поршили мы,— совсмъ другое дло, по крайней мр, гугеноты, изгнанные изъ Франціи, какъ видно, оказались недурными подданными своего новаго государя.’
Но въ Уинчельси жида одна милая маленькая француженка, которая, я долженъ сознаться, была отъявленной бунтовщицей. Когда мистрисъ Бернардъ, разговаривая о воин, обратилась къ Агнес и спросила: ‘А ты, Агнеса, дитя мое, на чьей сторон?’ Mademoiselle де-Барръ вся вспыхнула и отвчала: ‘Я француженка и держу сторону моего отечества. Vive la France! vive le roi!’
— Ахъ, Агнеса! Ахъ ты развращенное маленькое чудовище неблагодарности! воскликнула мистрисъ Бернардъ и принялась плакать.
Но докторъ не только не разсердился, но улыбался и казался очень довольнымъ, отвсивъ Агнес шутливо церемонный поклонъ, онъ проговорилъ: ‘Mademoiselle де-Савернъ, я того мннія, что маленькой француженк и слдуетъ держать сторону Франціи, но, видите-ли, столъ накрытъ и мы отложимъ сраженіе до посл-ужина.’ Когда онъ въ этотъ вечеръ прочиталъ молитву, предписанную его церковью на время войны, молитву, въ которой мы просили Бога покрыть насъ своимъ щитомъ и дать намъ побду, мн казалось, что ни разу еще голосъ этого добродтельнаго человка не звучалъ такъ трогательно и торжественно.
Во время совершенія этого утренняго и вечерняго обряда въ ректорскомъ дом, одна маленькая двочка, принадлежавшая къ Римско-католической церкви, постоянно сиживала въ сторон, ея духовные наставники запрещали ей молиться съ нами по англиканскимъ обрядамъ. По окончаніи молитвы, и по удаленіи прислуги, миссъ Агнеса проговорила съ пылающимъ и почти гнвнымъ лицемъ:
— Какъ же мн быть тетя, Бернардъ? Молясь за васъ, я молилась бы о покореніи собственнаго моего отечества, о томъ, чтобы вамъ спастись и избавиться отъ нашихъ рукъ?
— Твоя правда, дитя мое, и ужь мы лучше не станемъ отъ тебя требовать, чтобы ты говорила ‘аминь’ на нашу молитву.
— Не понимаю, изъ-за чего вы хотите одержать верхъ надъ моею отчизною, всхлипывала маленькая двочка. Небось я не стану молиться, чтобы какое несчастье приключилось вамъ, или тет Бернардъ, или Денни… нтъ, ни за что, ни за что не стану. И залившись слезами, она спрятала голову на груди нашего добраго друга, и вс мы почувствовали себя глубоко растроганными.
Въ тотъ же вечеръ двое дтей, держа другъ друга за руки, вышли изъ докторскаго дома и направились къ аббатству, которое, увы! было слишкомъ близко. Я не торопился дернуть звонокъ и продолжалъ держать ея трепетную руку въ своей.
— Ты никогда не сдлаешься, Денни, моимъ врагомъ, никогда? проговорила она, поднимая на меня глаза.
— Милая, отвчалъ я дрожащимъ голосомъ, я буду любить тебя до конца дней моихъ.
Тутъ я вспомнилъ про младенца, найденнаго мною на морскомъ берегу и принесеннаго домой на рукахъ, и снова эти руки обхватили мою дорогую двочку и сердце мое забилось несказаннымъ счастьемъ.

VIII.

Могу васъ заврить, что мннія нашего добраго ректора высказались въ слдующее же воскресенье въ самой рзкой и опредленной форм. Съ самаго начала американской войны онъ неусыпно убждалъ своихъ прихожанъ оставаться врными своему государю, и отдавалъ подобающею честь кесаревой власти. ‘Войну, проповдывалъ онъ, не слдуетъ исключительно разсматривать, какъ несчастье. Подобно болзнямъ, она ниспосылается небомъ для нашего же блага. Она учитъ насъ покорности и терпнію среди лишеній, она укрпляетъ наше мужество и закаляетъ въ врноподданническихъ чувствахъ, она даетъ намъ случай упражняться въ милосердіи, быть великодушными въ побд, терпливыми и бодрыми среди пораженія. Храбрые, побдоносно сражающіеся за свое отечество, оставляютъ наслдіе славы своимъ дтямъ. Мы, англичане настоящаго времени, пожинаемъ плоды сраженій при Креси, Аженкур и Блэнгейм. Я охотно уступаю Французамъ ихъ битву подъ Фонтене, и шотландцамъ ихъ баннокбернское сраженіе. Подобные подвиги мужества доказываютъ возмужалость націй. Когда намъ удастся усмирить американское возстаніе,— а что удастся, въ этомъ я не сомнваюсь,— тогда, я убжденъ, мы увидимъ, что наши непокорные сыны не опозорили своего британскаго происхожденія, были терпливы и мужественны, сострадательны и великодушны. Что касается только что объявленной войны съ Франціей, войны, имющей громадное значеніе для всей Англіи и для обитателей нашего прибрежья по преимуществу, то я столь же мало сомнваюсь въ правот нашего дла, какъ и въ томъ, что королева Елизавета имла полное право сопротивляться испанской Армад. Въ настоящій часъ намъ угрожаетъ почти такая же опасность, и я молю Всевышняго, чтобы мы съумли выказать себя столь же мужественными, твердыми и неутомимыми. Приготовимся исполнить лежащій передъ нами долгъ, и исходъ дла предоставимъ Тому, кто одинъ можетъ даровать побду.
Прежде чмъ сойдти съ каедры, нашъ добрый ректоръ объявилъ, что намренъ въ слдующій же базарный день созвать митингъ въ нашей ратуш, митингъ, на которомъ дворяне, фермеры и мореплаватели будутъ обсуждать мры, необходимыя для защиты нашего берега. Со дня на день слдовало ожидать нападенія французовъ. Весь городъ былъ въ сильномъ, волненіи, патрули охотниковъ, и милиціи занимали прибрежье, и подзорныя трубки то и дло наводились съ рыбачьихъ судовъ на противоположный берегъ.
Въ ратуш собрался многочисленный митингъ и ораторы, наровили другъ передъ другомъ блеснуть своею преданностью королю и отечеству. Тутъ же было приступлено къ подписк, результатъ которой предназначался для приготовленій къ оборон. Ршено было между пятью главнйшими приморскими: городами южнаго берега Англіи, выставить на общій счетъ цлый полкъ милиціи. Кром того, дворяне и главные негоціанты города Уинчельси согласились снарядить отъ себя конный отрядъ волонтеровъ, которые исполняли бы обязанность береговой стражи и поддерживали бы коммуникацію между регулярными войсками, расположенными въ Дувр, Гастингс и Дил. На французскомъ берегу происходили подобныя же воинственныя приготовленія. Между рыбаками обихъ націй дло пока не доходило до непріязненныхъ дйствій, но, увы, имю поводъ думать, что одинъ мой престарлый родственникъ не совсмъ порвалъ сношенія съ своими французскими пріятелями.
Какъ бы то ни было, на митинг въ ратуш ддъ мой выступилъ однимъ изъ ревностнйшимъ подписчиковъ и произнесъ длинную рчь. Онъ говорилъ отъ своего лица и отъ лица своихъ единоврцевъ и соотечественниковъ, французскихъ выходцевъ, которые, вотъ уже около столтія, пользовались гостепріимствомъ и свободными учрежденіями Великобританіи. Изгнанные изъ родины папистскими преслдованіями, они нашли въ Англіи пріютъ. И вотъ, продолжалъ ддушка, приспло имъ время показать себя врными и благодарными подданными короля Георга. Ддушкина рчь была принята съ выраженіями живаго одобренія. Старикъ обладалъ здоровыми легкими и большимъ навыкомъ въ ораторскомъ искусств. Онъ умлъ, не переводя духъ, растягивать свои періоды до безконечности, и кому, какъ не мн, было звать его неутомимость по этой части, когда мн по цлымъ часамъ приходилось выслушивать этотъ завывающій голосъ, давно уже переставшій (да проститъ мн богъ) отзываться въ ожесточенномъ сердц ддушкина внука. Когда ддушка замолчалъ, настала очередь то корить мистеру Джемсу Уэстону, и онъ съ своей стороны не ударилъ лицемъ въ грязь. (На митинг присутствовалъ и пріятель мой, мистеръ Джо, и оба брата сидли на эстрад, занимаемой судьями и мстною аристократіей). Мистеръ Джемсъ началъ съ того, что мистеръ Дюваль говорилъ отъ лица французскихъ протестантовъ, онъ же, мистеръ Уэстонъ, считаетъ своею обязанностью выразить врноподданническія чувства другой корпораціи, именно англичанъ римско-католическаго исповданія. Онъ надялся, что въ критическую минуту онъ и его единоврцы съумютъ показать себя такими же добрыми гражданами, какъ и протестанты. Какъ слабое доказательство своего патріотизма онъ вызвался подписаться на сумму вдвое большую противъ той, которую пожертвуетъ monsieur Дюваль, хотя, добавилъ онъ, сосдъ Дюваль будетъ и побогаче меня. На это ддушка закричалъ: о нтъ, нтъ!— при чемъ все собраніе разразилось хохотомъ:
— Я за своей гинеей не постою, кротко проговорилъ ддушка, да будетъ же принята и употреблена съ пользою лепта и этого человка.
— Гинея! какъ бы не такъ, проревлъ мистеръ Уэстонъ. Я жертвую цлую сотню гиней.
— А я другую, добавилъ его братъ. Мы покажемъ, что римско-католическое дворянство Англіи не уступаетъ въ врноподданническихъ чувствахъ нашимъ протестанскимъ соотечественникомъ.
— Запишите, что мой свекоръ, Петръ Дюваль, жертвуетъ сто гиней, раздался матушкинъ басъ. Запишите на меня двадцать пять гиней и на сына моего, Дениса, другихъ двадцать пять. Мы ли англійскую хлбъ-соль, и умемъ помнить добро, и отъ всего сердца готовы запть: Боже храни короля Георга!
Матушкина рчь была принята съ восторженными рукоплесканіями. Люди всхъ состояній, фермеры, дворяне, лавочники, повалили гурьбою къ подписк. Когда митингъ разошелся, была уже собрана порядочная сумма на вооруженіе и обмундированіе уинчельсійской милиціи. Старый полковникъ Ивэнсъ, дравшійся при Минден и при Фонтене, и молодой мистеръ Барлоу, у котораго оторвало ногу при Бранднуайн, вызвались обучать этотъ отрядъ въ ожиданіи, пока его величество соблаговолитъ назначить для начальствованія надъ нимъ своихъ офицеровъ. Вообще, можно сказать, что вс присутствующіе, какъ въ рчахъ, такъ и въ поступкахъ, показали себя достойными сынами отечества.— ‘Пускай-ка Французы сунутся къ намъ на берегъ, было общимъ отзывомъ:— у насъ про нихъ въ Рай, въ Уинчельси и въ Гастингс припасена почетная стража, съ которою мы ихъ и встртимъ.’
Что Французы непремнно сдлаютъ высадку на нашъ берегъ, считалось между нами дломъ ршеннымъ. Мнніе это еще боле подтвердилось, когда вышла королевская прокламація, говорившая о громадныхъ приготовленіяхъ во флоі и въ арміи непріятеля. У насъ все еще поддерживались кое-какія сношенія съ Булонью, Кале и Дункирхеномъ, случалось даже, что наши рыбачьи суда доходили до Остенде. Такимъ образомъ до насъ доходили свденія обо всемъ, что длалось въ этихъ портахъ, о томъ, сколько тамъ собрано войска, сколько королевскихъ и частныхъ судовъ стоятъ на-готов. Я не слишкомъ удивился, встртивъ однажды вечеромъ нашего стариннаго булонскаго сообщника, Бидуа, покуривавшаго трубочку въ кухн моего ддушки и потягивавшаго при этомъ водку, за которую, мн доподлинно извстно, не былъ заплаченъ динарій, слдовавшій Кесарю. Голуби нагорной фермы по прежнему сновали взадъ и впередъ черезъ проливъ. Однажды, зайдя провдать фермера Перро, я засталъ monsieur Ламота и еще другаго господина, снаряжавшихъ въ путь одного изъ этихъ голубей, при чемъ товарищъ Ламота угрюмо проговорилъ по-нмецки:— За чмъ таскается сюда этотъ Spitzbube?— Versteht vielleicht Deutsch, торопливо пробормоталъ Ламотъ, и, обернувшись ко мн, любезно осклабился и освдомился, какъ поживаютъ ддушка и матушка.
Этотъ товарищъ monsieur Ламота былъ нкто лейтенантъ Моттерло, состоявшій не задолго передъ тмъ на нашей служб въ Америк въ одномъ изъ гессенскихъ полковъ. Въ настоящее время онъ повадился-таки частенько таскаться въ Уинчельси, гд онъ велерчиво разглагольствовалъ о войн и о собственныхъ воинскихъ подвигахъ, какъ на европейскомъ материк, такъ и въ американскихъ нашихъ владніяхъ. Слыхалъ я, что онъ живетъ гд-то по близости отъ Кэнтербери, я, само собою разумется, догадывался, что онъ принадлежитъ къ той же компаніи форельщиковъ, къ которой принадлежали Ламотъ, братья Уэстоны, мой старый грховодникъ, ддъ, и союзникъ его, мистеръ Роджъ изъ Рай. Скоро мн придется разсказать, какъ дорого поплатился monsieur Ламотъ за знакомство съ этимъ нмцемъ.
Зная, на какой короткой ног стоитъ баронъ со всми джентльменами, участвовавшими въ форельномъ промысл, я нисколько не удивился, встртивъ его въ обществ капитана нмца, хотя одно обстоятельство, случившееся при этомъ и могло бы навести меня на мысль, что господинъ этотъ занимается дломъ еще боле противузаконнымъ и опаснымъ, чмъ контрабанда. Отправившись однажды прогуляться къ нагорной ферм… Выболтать, что ли, здсь всю правду, сударыня? Ну ужь такъ и быть, выболтаю, вдь отъ этого вреда никому не будетъ, потому что дло касается только насъ съ вами. Итакъ, я хотлъ вамъ сказать, что часто отправлялся гулять, въ этомъ направленіи потому, что одна молодая особа была тоже страстная охотница до голубей и порой заходила на голубятню фермера Перро. Ужь не любилъ ли я эту блую голубку боле всхъ прочихъ? Не случалось ли мн подчасъ прижимать ее, трепещущую, къ моему сердцу? Ухъ! какъ старая кровь закипла при одномъ этомъ воспоминаніи! Я чувствую себя помолодвшимъ… сказать ли, милая, на сколько лтъ?.. Эти прогулки на голубятню остались самыми свтлыми точками въ нашихъ воспоминаніяхъ.
Итакъ, возвращаясь однажды изъ этого дома, оглашавшагося неумолкаемымъ воркованьемъ, я встртился съ одномъ старымъ школьнымъ товарищемъ, но имени Томасомъ Мизомомъ, который чрезвычайно гордился своимъ новымъ мундиромъ рядоваго въ милиціи нашего города, не скидалъ его съ плечъ и всюду расхаживалъ съ своимъ ружьемъ за спиною. Когда я встртился съ Томомъ, онъ только что разрядилъ ружье, попавъ въ какую-то птичку. У ногъ его лежалъ одинъ изъ голубей фермера Перро, и именно изъ голубей гонцовъ. Томъ совсмъ растерялся въ виду своего собственнаго подвига, въ особенности, когда подъ крыломъ убитой птицы нашелъ подвязаннымъ небольшой клочекъ бумаги.
Онъ не могъ разобрать содержаніе этой записки, писанной по-нмецки и состоявшей всего, изъ трехъ строкъ, но въ этомъ отношеніи я былъ счастливе Тома. Сначала я было вообразилъ, что извстіе, подавшееся въ наши руки, касается контрабанднаго дла, къ которому столько лицъ были прикосновенны между нашими знакомыми. Что же касается Мизома, то онъ поспшилъ удалиться, вовсе не желая подвергнуться подъ руку фермеру, который конечно не поблагодарилъ бы его за убитаго голубя.
Я положилъ бумажку къ себ въ карманъ, ни слова не сказавъ Тому о моихъ догадкахъ, но въ голов у меня вертлась мысль, которую я ршился прежде всего сообщить моему дорогому доктору Бернарду. Я отправился въ ректорскій домъ и тамъ прочиталъ ему извстіе, которое несъ бдный гонецъ, настигнутый пулею Тома. Содержаніе записки, переведенной мною доктору, сильно переполошило и обрадовало моего добраго друга. Въ особенности же онъ похвалилъ меня за то, что я смолчалъ при Том.— Чуть ли мы не напали па цлый заговоръ, Денни, голубчикъ, оказалъ онъ мн,— Дло, кажется, важное. Нынче же вечеромъ переговорю о немъ съ полковникомъ Ивэнсомъ. Мы отправились на квартиру мистера Ивэнса. То былъ тотъ самый старый воинъ, который сражался еще подъ начальствомъ герцога Комберлэндскаго. Въ настоящее время онъ былъ, подобно самому доктору, мировымъ судьею въ нашемъ графств. Я перевелъ полковнику содержаніе записки, которое было слдующее:
(Тутъ слдуетъ пропускъ у Тэккерея.)
Мистеръ Ивэнсъ справился съ лежавшимъ передъ нимъ ффиціальнымъ спискомъ войскъ, расположенныхъ въ различныхъ пунктахъ между пятью главными портами, оказалось, что свденія, отправленныя съ бднымъ голубемъ, были вполн врны. Джентльменъ этотъ предложилъ мн вопросъ: узнаю ли я въ записк почеркъ monsieur Ламота? Нтъ, врядъ ли то была его рука. Тутъ я разсказалъ о нмецкомъ капитан, котораго видалъ въ обществ monsieur Ламота. Оказалось, что мистеръ Ивэнсъ знаетъ этого Моттерло, какъ нельзя лучше. ‘Если Моттерло замшанъ въ это дло, проговорилъ мистеръ Эвансъ,— то мы въ скоромъ времени доберемся я до дальнйшихъ подробностей.’ И онъ шепнулъ что-то на ухо доктору Бернарду. Меня же онъ осыпалъ похвалами за мою осмотрительность, наказалъ мн никому не говорить ни слова объ этомъ дл, да и товарищу посовтовать, чтобъ онъ держалъ языкъ за зубами.
Но Томъ Низомъ не слишкомъ-то былъ остороженъ, онъ проболтался о своемъ приключеніи двумъ, тремъ кумушкамъ, и родителямъ своимъ, которые были такъ же, какъ и мои, торговцы средней руки. Жили они въ уютномъ домик, при которомъ находился садъ и удобное помщеніе для скота. Въ одно прекрасное утро они нашли принадлежавшую имъ лошадь мертвою въ стойл, нсколько дней спустя у нихъ пала корова. Странные способы мщенія употреблялись сплошь и рядомъ во времена моей юности. Фермеръ, торговецъ или дворянинъ, прогнвившій чмъ нибудь известную партію, нердко дорого платился за возбужденную имъ непріязнь. Къ сожалнію, я не могу ни отрицать, ни смягчать того факта, что мой злополучный старый ддъ былъ и оставался участникомъ заговора контрабандистовъ. Правда, тяжелое наказаніе обрушилось на него за его грхи, но я не хочу забгать впередъ моего разсказа.
Въ гости къ нашимъ уинчельсійскимъ судьямъ пріхалъ однажды капитанъ Пирсонъ, командиръ фрегата Сераписъ, стоявшаго въ то время возл Дувра. Я помнилъ этого джентльмена, котораго видалъ еще въ Лондон, въ дом моего добраго покровителя, сэра Питера Дениса. Мистеръ Пирсонъ съ своей стороны помнилъ маленькаго мальчика, подстрлившаго разбойника, и съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ о голуб гонц и о найденныхъ на немъ извстіяхъ. Оказалось, что и онъ, подобно полковнику Ивэнсу, знакомъ съ мистеромъ Моттерло.— ‘Поступокъ вашъ, молодой человкъ, очень похвальный, проговорилъ капитанъ,— но вс извстія, приносимыя этими птицами, идутъ черезъ наши же руки.’
Между тмъ, сильное волненіе господствовало по всему протяженію нашего берега и съ часу на часъ ожидали высадки французовъ. Говорили, что французскій флотъ многочисленне нашего флота, стоящаго въ пролив, что касается французской арміи, то мы положительно знали, что она превосходитъ нашу. Живо помнятся мн страхъ и безпокойство, господствовавшіе тогда между нами, паническій ужасъ однихъ, хвастливыя выходки другихъ, въ особенности же памятно мн одно воскресенье, когда церковь наша внезапно опустла вслдствіе слуха, распространившагося по скамьямъ, будто французы уже высадились на берегъ. Помню, какъ все собраніе устремилось къ выходу, и ивъ первыхъ побжали т, которые всего больше хвастали, всего громче восклицали: пускай-ка ихъ къ намъ сунутся! Остались дослушивать проповдь только мы съ матушкой, да капитанъ Пирсонъ на ректорской скамь, а докторъ Бернардъ, какъ на зло, не захотлъ выкинуть изъ своей проповди ни единаго слова, и я, признаюсь, сидлъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Обычное благословеніе онъ произнесъ съ большею противъ обыкновеннаго медленностью и торжественностью, посл чего онъ принужденъ былъ самъ отворить дверцу каедры и спуститься съ лстницы одинъ, потому что провожавшій его обыкновенно причетникъ оставилъ свой налой и бжалъ вмст съ остальными прихожанами. Въ этотъ день докторъ Бернардъ увелъ меня обдать съ собою въ ректорскомъ дом. Что же касается добрйшей моей матушки, то она была слишкомъ себ на ум, чтобы обижаться на ласку за то только, что эту ласку оказывали не ей, а мн. Являясь къ мистрисъ Бернардъ съ своею корзиною модныхъ товаровъ, она держала себя на почтительномъ разстояніи, какъ и подобаетъ торговк.— ‘Ты же, сынъ мой, говаривала она, — совсмъ другое дло. Я хочу сдлать изъ тебя джентльмена.’ И по чести, я, кажется, могу сказать, что старался, на сколько хватало моихъ слабыхъ силъ, исполнить желаніе почтенной старушки.
Само собою разумется, что разговоръ за столомъ преимущественно вращался около войны, ожидаемой высадки французовъ и способовъ отразить нападеніе. Многое изъ того, что говорилось, было для меня тогда китайскою грамотою, но здсь будетъ у мста изложить нкоторые факты, которые, собственно для меня, выяснились только впослдствіи. Голубя не только доставляли свденія французамъ, но и приносили намъ оттуда обратно кое-какія извстія. Посредствомъ этихъ и другихъ лазутчиковъ правительству нашему, какъ нельзя лучше, были извстны намренія и приготовленія непріятеля. Помню я, какъ всюду намекали на какихъ-то таинственныхъ корреспондентовъ, которыхъ его величество имло во Франціи, и которые сообщали ему изумительно точныя свденія. Мистеръ Моттерло тоже чмъ-то орудовалъ по части рекогносцировки. Въ Америк онъ служилъ въ дйствующей арміи, потомъ, возвратившись въ Англію, былъ нсколько времени вербовщикомъ и еще справлялъ какую-то службу. Съ разршенія своего начальства онъ сообщалъ кое-какія свденія непріятелю, а въ обмнъ получалъ извстія изъ Франціи, которыя и передавалъ англійскому правительству. Почтенный джентльменъ этотъ былъ шпіонъ по ремеслу, и хотя ему на роду и не было написано познакомиться съ вислицей, тмъ не мене онъ жестоко поплатился за свое вроломство, о чемъ мн еще предстоитъ разсказать вамъ впослдствіи. Что же касалось Ламота, то, по мннію гостей мистера Бернарда, онъ не пускался въ предательство, считая своимъ призваніемъ контрабанду, и въ этомъ дл имлъ своими сообщниками десятки и даже сотни нашихъ согражданъ. Однимъ изъ .этихъ .сообщниковъ завдомо мн былъ мои благочестивый ддушка, двое другихъ жили въ аббатств, и еще многихъ могъ бы я насчитать между жителями нашего маленькаго городка, такъ, вс форельщики, созванные мною въ ту ночь, когда хоронили бдную Madame де-Савернъ, принадлежали къ этой партіи.
Передъ уходомъ домой я получилъ дружеское пожатіе руки отъ капитана Пирсона, что же касается добраго доктора, то, по одному уже взгляду, брошенному имъ на меня, я угадалъ, что на ум у и его какое-то особенно хорошее намреніе относительно меня. Догадка моя оправдалась въ самомъ скоромъ времени, и какъ разъ въ ту минуту, когда я было началъ предаваться безвыходному отчаянію. Моя дорогая малютка Агнеса пользовалась позволеніемъ этихъ противныхъ Уэстоновъ, въ дом которыхъ она жила, навщать мистрисъ Бернардъ, а эта добрйшая старушка никогда не забывала косвеннымъ образомъ довести до моего свденія, что моя возлюбленная малютка будетъ у нея въ гостяхъ. То посылала она мн сказать, что ‘ректору понадобилась его книга Арабскихъ сказокъ, а потому не принесетъ ли ее Денисъ самъ?’ То мистрисъ Бернардъ препровождала мн свою карточку съ надписью: можешь придти къ намъ нынче вечеромъ, если ршилъ свою задачу изъ математики,— или же: теб представляется случай взять урокъ французскаго языка,— или что нибудь въ этомъ род, а я уже зналъ, кто будетъ моею милою учительницею. Не знаешь ли ты, моя милая, сколько лтъ было Джульет, когда начался ея романъ съ молодымъ Камулетомъ? Что до насъ касается, го пора расцвтанія нашей молодой страсти относится къ тому времени, когда моя возлюбленная еще не переставала играть въ куклы, не мало пожилъ я съ тхъ поръ на свт, но ни разу еще не разставался съ драгоцннымъ талисманомъ невинности, который носилъ тогда въ своемъ сердц, онъ-то и помогалъ мн не разъ устоятъ противъ искушенія.
Ужь не покаяться ли мн вамъ во всемъ? Ну, такъ и быть, знайте, что мы, плутишки, то и дло обмнивались коротенькими записками, которыя умли очень ловко прятать въ такія норки, иро которыя никто кром насъ не зналъ. Джульета писала крупными, круглыми буквами, но французски, что же касается отвтовъ Ромео, то боюсь, что они гршили по части правописанія.
Странныя были у насъ пріисканы мста, въ которыя мы прятали свои письма, чтобы они лежали тамъ poste restante. Для это и цли служила намъ между прочимъ фарфоровая ваза, стоявшая на этажерк въ гостиной, мы запускали туда руки и рылись между цвточными лепестками, пока пальцы наши не ощупывали сложенную бумажку, боле душистую и драгоцнную въ нашихъ глазахъ, чмъ вс розы и гвоздики въ мір. Былъ у насъ еще великолпный почтамтъ, помщавшійся въ дул ружья, висвшаго надъ каминомъ въ зал. Правда, къ этому ружью была прикрплена записочка, на которой значилось, что оно заряжено, но мн ли было не знать, какую цну придавать этому предостереженію, когда самъ же я помогалъ Мартину, докторскому слуг, чистить это ружье? Наконецъ на кладбищ подъ крыломъ лваго херувима, на памятник сэра Джостра Бэллннга, было у насъ подмчено небольшое углубленіе, въ которое мы клали клочки бумаги, исписанные условными знаками собственнаго нашего изобртенія. На этихъ-то клочкахъ бумаги говорилось… Ну, да вы и сами догадываетесь, о чемъ на нихъ говорилось. Мы писали на нихъ старую псню, которую не переставали пть молодыя сердца отъ начала міра. Мы писали ‘amo, amas и т. д.’ нашею ребячьей рукою. Теперь эти руки начинаютъ дрожать, но, благодареніе Богу! он могутъ писать т же слова. Знаешь ли, моя голубка? въ послднюю мою поздку въ Уинчсльси я не утерплъ и пошелъ взглянуть на гробницу сэра Джостра и на углубленіе подъ крыломъ херувима, но тамъ я ничего не нашелъ кром плесени и моху. Записки эти часто попадались въ руки мистрисъ Бернардъ, которая ихъ пробгала, какъ эта добрйшая старушка сама разсказывала мн впослдствіи, но дурнаго она въ нихъ ничего не видла, и когда докторъ Бернардъ начиналъ хмурить брови (на что онъ, безъ сомннія, имлъ полнйшее право) и собирался задать преступникамъ головомойку, его жена напоминала ему то время, когда самъ онъ былъ старшимъ въ Гарроуской школ и улучалъ таки свободныя минуты, чтобы писать посланія одной молоденькой сосдк, которыя между тмъ не имли ничего общаго съ упражненіями въ латинскомъ и греческомъ языкахъ. Обо всемъ этомъ, какъ я уже упоминалъ, она разсказала мн впослдствіи, съ самаго начала нашего знакомства она была моимъ неизмннымъ другомъ и покровительницей.
Но эта счастливйшая пора моей жизни (да! счастливйшая, хотя я и теперь очень и очень счастливъ, и благодарю свою судьбу) должна была кончиться внезапнымъ переворотомъ. Съ высшей ступени благополучія, на которую я усплъ взобраться, судьба готовила мн неожиданное, жестокое паденіе, посл котораго я долго чувствовалъ себя совершенно оглушеннымъ и разбитымъ. Я уже разсказалъ о наказаніи, постигнувшемъ Томаса Мизома за непрошенное вмшательство въ дло господина Моттерло и за неумстную болтовню. Дло въ томъ, что тайна мейн-герра была извстна двумъ личностямъ: Тому Мизому и Денису Дювалю, и хотя Денисъ и помалчивалъ объ этомъ дл, за исключеніемъ вышеописаннаго разговора съ ректоромъ и капитаномъ Пирсономъ, все же до свденія Моттерло дошелъ тотъ фактъ, что записка, найденная на убитомъ голуб, была прочитана и переведена мною, сообщилъ же ему объ этомъ никто иной, какъ самъ капитанъ Пирсонъ, у котораго съ нмцемъ были какія-то частныя дла. Когда Моттерло и его сообщникъ узнали объ участіи, которое я, на бду свою, принималъ въ открытіи этого дла, они разразились противъ меня еще боле страшною яростью, чмъ противъ Мизома. Баронъ де-Ламотъ, нкогда ограничивавшійся нейтралитетомъ и даже оказывавшій мн расположеніе, воспылалъ теперь противъ меня непримиримою ненавистью и смотрлъ на меня, какъ на врага, отъ котораго ему надлежало, во что бы то ни стало, избавиться. Изъ всего этого готовился переворотъ, которому суждено было сбросить меня съ блаженной высоты, откуда я взиралъ на мою маленькую красавицу, гулявшую въ саду, у подножія стны.
Однажды вечеромъ… какъ живо помнится мн этотъ вечеръ! Дло было въ пятницу…
(Тутъ слдуетъ пропускъ у самого Тэккерея).
Напившись чаю вмст съ моей маленькой красавицей у мистрисъ Бернардъ, я получилъ позволеніе проводить ее до дома мистера Уэстона, въ аббатств, который находился всего въ какихъ нибудь ста ярдахъ отъ ректорскаго дома. Между гостями мистера Бернарда только и рчи было въ этотъ вечеръ, что о сраженіяхъ, объ опасностяхъ, о высадк непріятеля и о военныхъ извстіяхъ изъ Франціи и Америки, моя милая малютка все время сидла молча, поглядывая своими большими глазами то на одного изъ разговаривающихъ, то на другаго, и снова принимаясь за свое вышиванье. Но вотъ часы пробили девять, обычный часъ, въ который миссъ Агнеса возвращалась къ своему опекуну. Я удостоился чести быть ея провожатымъ и дорого бы далъ, чтобы короткое разстояніе, отдлявшее эти два дома, удесятерилось. ‘Покойной ночи, Агнеса! Прощай, Денисъ, въ воскресенье)видимся.’ — Еще на одно короткое мгновеніе затягивается нашъ разговоръ, онъ происходитъ шопотомъ и безъ другихъ свидтелей кром звздъ, маленькая ручка серьезно замшкалась въ моей рук и тихо пожимаетъ ее. Но вотъ на мраморномъ полу внутри дома послышались шаги слугъ, и я спшу удалиться. Ужь не знаю, какъ это такъ длалось, только ни утромъ, ни вечеромъ, ни за уроками, ли за играми, не выходила у меня это милая малютка изъ головы.
— Въ воскресенье увидимся, а сегодня была пятница. Но даже и этотъ промежутокъ времени казался мн невыносимо долгимъ. Оба мы и не подозрвали, какая долгая разлука лежитъ передъ нами, сколько приключеній и опасностей переживу я прежде, чмъ мн будетъ дано снова пожать эту дорогую ручку.
Калитка захлопнулась за нею, а я пошелъ вдоль церковной ограды домой. Дорогой я вспомнилъ ту счастливую, ту незабвенную ночь моего дтства, въ которою мн удалось спасти мою малютку отъ ужасной смерти, вспоминались мн и послдующіе годы моей молодой жизни, озаренные любовью къ ней. Въ теченіе многихъ лтъ она одна была мн утхою и товарищемъ. Дома я не терплъ недостатка ни въ пищ, ни въ пить, ни даже въ ласк, по крайней мр съ матушкиной стороны, но жизнь моя проходила одиноко и, только сдлавшись своимъ человкомъ въ дом добраго доктора, узналъ я, что такое дружб и сообщество близкихъ людей. О, какіе торжественные обты давалъ я передъ самимъ собою! Какъ я молилъ Бога, чтобы мн показать себя достойнымъ такихъ друзей! Погруженный въ эти мысли, я весело шелъ домой, какъ вдругъ… вдругъ случилось нчто такое, разомъ измнившее теченіе всей моей послдующей жизни.
Это нчто бытъ ударъ дубиною по голов, отъ котораго я безъ чувствъ повалился на землю. Помню я съ полдюжины человческихъ фигуръ, чернвшихъ въ переулк, черезъ который лежалъ мой путь, помню я драку, сопровождавшуюся ругательствами, да голосъ, воскликнувшій: — бей его крпче, чортъ съ нимъ совсмъ!— вслдъ за тмъ я повалился на землю, столь же безжизненный, какъ и мостовая, на которой я лежалъ. Очнувшись, я почти ничего не могъ видть отъ крови, слпившей мн глаза, я очутился въ крытомъ фургон въ обществ нсколькихъ другихъ раненыхъ, на вырвавшійся у меня стонъ чей-то грубый голосъ прорычалъ, чтобы я, знай молчалъ, не то мн еще разъ проломятъ голову, и приправилъ эту угрозу крпкимъ словцомъ. Первыми моими ощущеніями, когда я пришелъ въ себя, были недоумнія и страшная боль, но вскор я опять лишился чувствъ. Когда же сознаніе снова возвратилось ко мн на половину, то я почувствовалъ, что меня вынимаютъ изъ фургона и несутъ къ носу барки, куда вслдъ за мною, кажется, бросили и остальныхъ моихъ несчастныхъ товарищей по фургону. Помню я, что кто-то пришелъ ко мн и обмылъ мою окровавленную голову соленою водою (которая причинила мн жестокую боль). Потомъ тотъ же самый человкъ шепнулъ мн на ухо: не бойтесь, я вамъ другъ,— и повязалъ мн голову носовымъ платкомъ. Потомъ наша лодка тронулась по направленію къ бригу, стоявшему недалеко отъ берега. Когда я, шатаясь, взбирался на бригъ, меня чуть не убилъ тотъ самый человкъ, который нанесъ мн ударъ, но мой покровитель за меня заступился. Покровителемъ этимъ оказался никто иной, какъ Томъ Гукамъ, семейству котораго я помогъ своими тремя гинеями, онъ положительно въ этомъ случа спасъ мн жизнь, потому что напавшій на меня негодяй сознался впослдствіи, что у него было недоброе противъ меня на ум. Меня да еще нсколько человкъ. стонущихъ, изувченныхъ плнниковъ бросили въ трюмъ. Втеръ дулъ попутный, и нашъ бригъ отправился къ мсту своего невдомаго для насъ назначенія. Что за мучительную ночь я провелъ на немъ! Въ бреду мн представлялось, что я спасаю Агнесу изъ воды, и я громко звалъ ее по имени, какъ мн разсказывалъ впослдствіи Томъ Гукамъ, приходившій съ фонаремъ провдать несчастныхъ, валявшихся въ этой конур. Томъ принесъ мн еще воды, и такъ, въ лихорадочномъ, тяжеломъ сн прошла эта мучительная ночь.
Поутру нашъ брегъ подъхалъ къ фрегату, лежавшему въ дрейф около какого-то города. Опираясь на руку Тома Гукама, я кое-какъ перемстился на корабль. Случилось такъ, что въ эту самую минуту пришла отъ берега капитанская шлюпка, такъ что капитанъ съ своимъ обществомъ столкнулся лицомъ къ лицу съ нашей жалкою партіей плнныхъ, сопровождаемой поимщиками. Вообразите себ мое удивленіе и радость, когда я въ капитан узналъ друга моего добраго ректора. капитана Пирсона. Лице мое было повязано, и къ тому же такъ блдно и перепачкано кровью, что трудно было его узнать.— ‘Такъ-то, пріятель, обратился ко мн капитанъ довольно строгимъ голосомъ:—ты хотлъ непремнно драться, вотъ ты и поплатился за сопротивленіе людямъ, состоящимъ на служб его величества ‘Я и не думалъ сопротивляться, отвчалъ я.— Меня ударили сзади, капитанъ Пирсонъ.’
Капитанъ поглядлъ на меня свысока, съ выраженіемъ изумленія. И дйствительно, трудно было представить себ молодаго человка съ боле подозрительною вншностью. Но, поглядвъ съ минуту, онъ воскликнулъ:—‘Съ нами сила крестная! Да это никакъ молодой Дюваль! Тебя ли я вижу, голубчикъ?’
— Да, сэръ, проговорилъ я, и съ этими словами отъ волненія ли, отъ слабости ли и потери крови, я почувствовалъ, что въ глазахъ у меня мутится и снова упалъ въ обморокъ.
Очнулся я въ кают Сераписа, гд на этотъ разъ никого не было, кром меня, да еще другаго больнаго. Оказалось, что я пробылъ цлый день въ бреду, во время котораго я не переставалъ кричать: Агнеса! Агнеса! и все порывался стрлять въ разбойниковъ. Я былъ порученъ одному сострадательному Фельдшеру, который ходилъ за мною съ такою заботливостью, какой я и не въ нрав былъ ожидать въ моемъ настоящемъ унизительномъ положеніи. На пятый день я оправился, хотя все еще былъ блденъ и чувствовалъ слабость, но слабость эта не помшала мн явиться на зовъ капитана въ каюту. Мой пріятель фельдшеръ показалъ мн дорогу.
Капитанъ Пирсонъ сидлъ за своимъ столомъ и писалъ. Онъ отослалъ своего секретаря, и когда тотъ ушелъ, ласково пожалъ мн руку и откровенно заговорилъ о странномъ случа, который привелъ меня на его корабль. Капитанъ и одинъ изъ его офицеровъ разузнали, что въ одномъ изъ уинчельсійскихъ кабаковъ можно подцпить нсколько отличныхъ матросовъ, принадлежавшихъ къ такъ называемой шайк форельщиковъ, офицеръ отправился на поимку и наловилъ съ полдюжины этихъ молодцовъ, ‘которымъ, замтилъ капитанъ Пирсонъ, гораздо лучше быть полезными слугами его величества на одномъ изъ королевскихъ кораблей, чмъ заниматься противозаконнымъ промысломъ на своихъ собственныхъ судахъ. Теб же досталось въ чужомъ пиру похмлье. Я узналъ твою повсть, мы много говорили о теб съ твоими друзьями въ ректорскомъ дом. Не смотря на свою молодость, ты таки ухитрился нажить себ враговъ въ родномъ город, и чмъ скоре ты оттуда выберешься, тмъ лучше. Въ первый же вечеръ нашего знакомства съ тобою я общался друзьямъ твоимъ принять тебя въ качеств волонтера перваго разряда. Въ свое время ты выдержишь экзаменъ и будешь занесенъ въ служебные списки мичманомъ. Да погоди уходить! Твоя матушка въ Дил. Ты можешь отправиться къ ней, и она дастъ теб средства обмундироваться. А вотъ и письмо на твое имя. Я писалъ о теб доктору Бернарду, какъ только разъяснилось, кто ты такой.’
Я распростился съ моимъ добрымъ покровителемъ, капитаномъ, и побжалъ читать мои письма. Одно изъ нихъ было отъ доктора и мистрисъ Бернардъ. Въ немъ говорилось о томъ, какъ они безпокоились, не зная, куда я двался, пока не пришло письмо отъ капитана Пирсона, извщавшее ихъ о моихъ приключеніяхъ. Другое письмо было отъ моей доброй матушки и писано ея обычнымъ угловатымъ слогомъ, она увдомляла меня, что остановилась въ Дил, въ гостинниц Синяго Якоря и желала бы пріхать во мн, но боится, что новые мои товарищи засмютъ неотесанную старуху, если она явится на корабль провдать своего сынка. А потому всего лучше будетъ мн пріхать къ ней въ Диль, гд она окопируетъ меня приличнымъ образомъ для офицера, состоящаго на служб его величества. Итакъ я отправился въ Диль съ первой отходившей лодкой. Добродушный фельдшеръ, ходившій за мною во время болзни и почему-то полюбившій меня, одолжилъ мн чистую рубашку и такъ ловко прикрылъ рану на голов, по ея почти не было видно подъ моими черными кудрями.— ‘Le pauvre cher enfant! comme il esi pale’. Какою нжною любовью заискрились глаза моей матушки, когда она увидала меня! Эта добрая душа и слышать не хотла, чтобы чья нибудь чужая рука коснулась моихъ волосъ и убрала ихъ на славу, связавъ сзади въ косичку, украшенную чернымъ бантомъ. Потомъ она повела меня къ городскому портному и заказала мн такой гардеробъ, съ которымъ и сыну какого нибудь лорда не зазорно бы было явиться на корабль. Когда я явился передъ ней въ мичманскомъ мундир, она опустила мн въ карманъ такой тяжелый кошелекъ съ гинеями, что я въ себя не могъ придти отъ изумленія. Сколько помню, я заломилъ шапку на бекрень и очень важно выступалъ, проходя съ нею по набережной. Намъ встртилось нсколько человкъ изъ ея знакомыхъ, принадлежавшихъ, подобно ей, къ торговому сословію и участвовавшихъ, по всмъ вроятіямъ, въ томъ подозрительномъ промысл, на который я столько разъ намекалъ. Но матушка не выказала на этотъ разъ особенной готовности знаться съ ними. ‘Помни, сынъ мой, что ты теперь джентльменъ, и вся эта мелкая сошка для тебя не товарищи. Я совсмъ иное дло, и вкъ свой останусь простой парикмахершей и лавочницей.’ И встрчаясь съ своими знакомыми, она кланялась имъ съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства, но и не подумала представить меня кому нибудь изъ нихъ. Мы поужинали вдвоемъ въ гостинниц якоря и разговорились о родномъ город, который лежалъ всего на разстояніи двухъ дней пути, а между тмъ отодвинулся такъ далко. Матушка ни разу не упомянула про мою дорогую малютку, а я не смть наводить ее на этот.ъ разговоръ. Матушка позаботилась приготовить для меня хорошенькую комнатку въ гостинниц и спозаранку уложила меня спать на томъ основаніи, что я все еще не совсмъ оправился посл болзни. Когдая улегся въ постель, она пришла въ мою комнату, стала на колни возл меня и на родномъ своемъ нмецкомъ нарчіи обратилась съ мольбою къ Тому, чья рука спасала меня столько разъ отъ всевозможныхъ опасностей, слезы катились по ея морщинистому лицу, когда она просила Его не оставлять меня и впредь своими щедротами и хранить меня на жизненномъ пути, лежавшемъ передо мною. Теперь этотъ путь уже близокъ къ цли, я оглядываюсь назадъ на страшныя опасности, когорта мн суждено было миновать, на великія радости, которыми мн дано было насладиться, и сердце мое преисполняется безпредльнымъ чувствомъ ужаса и благодарности.
Я написалъ длинное посланіе къ мистрисъ Бернардъ, въ которомъ старался описать мои приключенія въ веселомъ тон, но, коли сказать правду, при одной мысли о дом и объ одной милой крошк, остававшейся тамъ, крупная слеза канула изъ глазъ моихъ на бумагу. А впрочемъ, я былъ искренно благодаренъ за оказанное мн капитаномъ участіе, не бездлица тоже было знать, что теперь а настоящій джентльменъ, и не нынче, такъ завтра, буду офицеромъ во флот-его величества. Мундиръ посплъ въ самый короткій срокъ. Мистеръ Леви принесъ его на другой же день, и я имлъ удовольствіе нарядиться въ полную форму, вслдъ за чмъ отправился гудятъ по городу въ шляп на бекрень, со шпагою на пояс и съ матушкою подъ руку. Какъ ни доволенъ я былъ самимъ собою, все же, мн кажется, она была еще довольне. Встртивъ кое-кого изъ знакомыхъ торговцевъ съ женами, она гордо кивнула имъ головою и прошла мимо, не говоря ни слова, какъ бы желая дать имъ понять, что ихъ дло держаться въ сторон, когда они встрчаютъ ее въ такомъ хорошемъ обществ. ‘Умй всегда знать себ цну, сынъ мой, проговорила она.— ‘У себя въ лавк я длаюсь лавочницей, и покорной слугою моихъ покупщиковъ, но когда гуляю по дильской набережной подъ руку съ тобою, я нахожусь въ обществ молодаго джентльмена, состоящаго на королевской служб. Богъ благословилъ наши труды за послднее время, дитя мое, и мы позаботимся, чтобы ты не-ударилъ лицемъ въ грязь передъ любымъ офицеромъ во флот.’
Расхаживая по набережной па другой день моего пребыванія въ Дил, я завидлъ… какъ бы вы думали, что? Я завидлъ знакомую карету моего милаго доктора Бернарда, катившую къ намъ по дуврской дорог. Докторъ и жена его съ веселымъ удивленіемъ осмотрли мою преобразившуюся особу, когда карета ихъ остановилась у подъзда гостинницы, добрйшая старуха, не думая долго, протянула ко мн объятія и поцловала меня. Полагаю, что матушка видла эту сцену изъ окна своей комнаты.— ‘Ты счастливъ, сынъ мой, что имешь такихъ друзей, проговорила она съ оттнкомъ грусти въ голос.— Они для тебя могутъ больше сдлать, чмъ я. Ну, теперь ты поставленъ на ноги, и я могу спокойно отправиться во свояси. Если ты занеможешь, старуха мать прідетъ ходить за тобою, а пока оставляю теб свое благословеніе на вки нерушимое.’ Матушка на отрзъ объявила, что намрена въ этотъ же день выхать изъ Диля. У нея были добрые знакомые въ Гайд, Фалькстон и Дувр (обстоятельство это слишкомъ хорошо было мн извстно), и она разсчитывала захать къ кому нибудь изъ нихъ по дорог. Но передъ отъздомъ она съ замчательнымъ искусствомъ уложила вс мои пожитки въ мой новенькій чемоданъ. Каковы бы ни были ея чувства при разлук, она не выразила ихъ ни слезою, пи вздохомъ, спокойно взлзла въ свою маленькую повозку, стоявшую на двор гостинницы, и, не оглядываясь назадъ, пустилась въ свой одинокій путь. Хозяинъ Синяго Якоря съ женою почтительно и привтливо пожелали ей добраго пути и обратились ко мн съ предложеніемъ: не зайду ли я въ буфетъ выпить вина или водки? Какъ я уже сказалъ вамъ, я не употреблялъ нм того, ни другаго, но я имю поводъ думать, что это добро поставлялось въ гостинницу прямо съ рыболовныхъ судовъ, принадлежавшихъ моей матушк. — ‘Если бы у меня былъ единственный сынъ, да еще такой красавецъ, замтила мистрисъ Бонифэсъ (неблагодарностью было бы съ моей стороны запамятовать имя той, которая сказала мн такой комплиментъ),— если бы у меня былъ единственный сынъ, и я имла бы средства, мистрисъ Дюваль, я не отпустила бы его въ море, да еще въ военное время, умъ ни за что не отпустила бы!’ — ‘Хотя сами вы вина и не употребляете, обратился ко мн содержатель гостинницы,— но все же, монетъ, между вашими товарищами на корабл найдутся охотники до него, такъ милости просимъ ихъ во всякое время въ гостинницу Синяго Якоря.’ Не въ первый разъ уже приходилось мн выслушивать намеки на то, что у моей матушки денегъ куры не клюютъ.— ‘Можетъ быть, оно и такъ, отвчать я моему хозяину,— только я-то, право, ничего не знаю.’Въ отвтъ на это мужъ и жена похвалили меня за осторожность и добавили съ лукавою улыбкой:— ‘Знаемъ-то мы больше, чмъ сказываемъ, мистер Дюваль. Слыхали вы, можетъ статься, про мистера Уэстона, или про барона Ламота? Мы тоже знаемъ дорогу въ Булонь и въ Ост….’ — ‘Молчи, жена, перебилъ ее тутъ хозяинъ гостинницы.— Видишь, что капитанъ не желаетъ объ этомъ говорить, такъ за чмъ же приставать? А вонъ и обдъ подаютъ къ доктору въ номеръ, пора вамъ идти къ нему, мистеръ Дюваль.’ Онъ былъ правъ, и я поспшилъ раздлить трапезу моихъ добрыхъ друзей, въ которой у меня былъ припасенъ отличный аппетитъ.
Докторъ не преминулъ извстить о своемъ прізд капитана Пирсона, мы еще сидли за столомъ, какъ вдругъ явился капитанъ, прибывшій съ корабля въ собственной своей шлюпк, и потребовалъ непремнно, чтобы докторъ и мистрисъ Бернардъ пожаловали кушать дессертъ у него въ кают на корабл. Такимъ образомъ и мистеръ Денисъ Дюваль удостоился чести быть приглашеннымъ, для меня и для моего новенькаго чемоданчика нашлось мсто въ капитанской шлюпк, и вс мы отправились на фрегатъ. Мой чемоданъ препроводили въ ту каюту, гд мн было отведено помщеніе, я просидлъ нсколько времени за столомъ мистера Пирсона, но тутъ мн подмигнулъ одинъ изъ моихъ собратовъ мичмановъ, и я поспшилъ выйдти, чтобы ознакомиться съ моими будущими товарищами, которыхъ было около двнадцати на Сераписа. Не смотря на то, что я поступилъ простымъ волонтеромъ, я былъ выше ростомъ и старше многихъ мичмановъ. Само собою разумется, моя скромная родословная была имъ извстна, и много мн пришлось вынести отъ нихъ грубыхъ шутокъ, но я не слишкомъ-то обижался ими и отстаивалъ себя по методу, принятому мною въ школ, посредствомъ своихъ кулаковъ. Я не стану вычислять здсь количества подшибенныхъ мною глазъ расквашенныхъ носовъ, а такъ же не назову всхъ тхъ увчій, которыя доставались на мою долю. Врно только то, что я никогда не помнилъ зла, и, — благодареніе Богу!— никогда еще не наносилъ человку такой обиды, посл которой былъ бы вынужденъ возненавидть его. Были, правда, люди, ненавидвшіе меня, но ихъ уже нтъ, а я уцллъ и сохранилъ, — благодареніе Богу!— чистую совсть, а вражда ихъ немного надлала мн зла.
Первый лейтенантъ нашего корабля, мистеръ Пэджъ, приходился съ родни мистрисъ Бернардъ, и эта добрая дама съ такой хорошей стороны отрекомендовала ему своего покорнйшаго и благодарнаго слугу, такъ патетично разсказала ему о моихъ приключеніяхъ, что мистеръ Пэджъ принялъ меня подъ свое спеціальное покровительство и усплъ зарасположить во мн нкоторыхъ изъ моихъ товарищей. Приключеніе съ разбойникомъ на большой дорог послужило источникомъ безконечныхъ толковъ и шутокъ, изъ которыхъ я вышелъ побдителемъ, врный той тактик, которой я придерживался въ школ, я ршился разомъ упрочить за собою хорошее мнніе товарищей и, воспользовавшись первымъ же представившимся случаемъ, вызвалъ на бой самаго отчаяннаго драчуна во всемъ нашемъ мичманскомъ обществ. Надо вамъ сказать, что я былъ извстенъ между товарищами подъ различными прозвищами, относившимися къ парикмахерскому ремеслу моего ддушки. Меня звали ‘мыльной водой, пудрешкой’ и другими, тому подобными именами. Одинъ изъ товарищей вздумалъ какъ-то подразнить меня, и воскликнулъ: ‘А скажи-ка намъ, мыльная вода, въ какое ты мсто попалъ разбойнику?’ — Вотъ въ это, отвчалъ я, и отвсилъ ему по носу такой полновсный ударъ лвою рукою, что у него, думаю, искры изъ глазъ посыпались.— За то и онъ минутъ черезъ пять отплатилъ мн точно такимъ же ударомъ. Сорвавъ свое сердце, мы снова стали закадычными друзьями. Но что же это такое? Недале, какъ вчера, дописывая послднюю страницу, я положилъ себ зарокъ не говорить боле ни слова о моихъ кулачныхъ подвигахъ? Вотъ то-то и есть, что вс мы прытки на общанія, которыя потомъ забываемъ. Думаю, что гршенъ въ этомъ не я одинъ.
Передъ отъздомъ на берегъ добрые друзья мои пожелали проститься со мною, при чемъ мистрисъ Бернардъ, приложивъ Малецъ -къ губамъ, вынула изъ кармана и вручила мн небольшой свертокъ бумаги. Мн вообразилось, что это она даетъ мн денегъ, и грустно мн стало, что она могли мн сдлать такой подарокъ. Простившись съ нею, я заглянулъ въ свертокъ и нашелъ въ немъ медальонъ съ прядью блестящихъ черныхъ волосъ. Догадываетесь ли вы, чьи это были волосы? Къ медальону была приложена записка, писанная по-французски крупнымъ дтскимъ почеркомъ, въ которой говорилось, что она будетъ денно и нощно молиться о своемъ миломъ Дени. И какъ бы вы думали, гд находится теперь этотъ медальонъ? Да все тамъ же, гд онъ находился за вс эти сорокъ два года, и гд онъ останется даже и тогда, когда врное сердце, трепещущее подъ нимъ, перестанетъ биться.
Съ вечернимъ выстрломъ наши друзья удалились съ фрегата, не думая, не гадая объ участи, ожидавшей столь многихъ изъ нашего экипажа. Еще три недли прошло съ этого дня, и насъ постигло то достохвальное пораженіе, которое занесено въ лтописи нашего отечества.
Въ тотъ самый вечеръ, когда капитанъ угощалъ у себя на корабл своихъ уинчельсійскихъ друзей, пришло приказаніе плыть ему въ Гуль и поступить подъ начальство командовавшаго тамъ адмирала. Оттуда насъ послали на сверъ въ Скорборо. По всему сверному берегу господствовало въ то время довольно сильное безпокойство, возбужденное появленіемъ нсколькихъ американскихъ частныхъ судовъ, которые предали разграбленію замокъ одного шотландскаго дворянина и наложили контрибуцію на одинъ приморскій городъ въ Комберланд. Когда мы прибыли къ мсту своего послдняго назначенія, изъ Скарборо пришла шлюпка съ письмомъ отъ городскихъ властей, увдомлявшемъ насъ о появленіи того же отрада неподалеку отъ этой части берега. Начальникомъ этой Пиратской экспедиціи былъ завдомо всмъ шотландскій мятежникъ, рисковавшій въ сраженіяхъ тою самою жизнію, которая, по всмъ вроятіямъ, была обречена вислиц въ предлахъ его отечества. Само собою разумется, наша молодежь заране хвасталась, что при встрч съ нимъ не ударятъ лицомъ въ грязь и поставитъ себ въ особенное удовольствіе повсить его на мачт его же собственнаго корабля.
Измнникъ этотъ былъ никто иной, какъ monsieur Джонъ Поль Джонсъ, сдлавшійся впослдствіи кавалеромъ ордена in Mrit, пожалованнаго ему его французскимъ величествомъ, никогда еще мечъ не обнажался боле героическимъ измнникомъ.
Цль нашего назначенія состояла въ томъ, чтобы конвоировать нсколько купеческихъ судовъ, отправлявшихся въ Балтійское море, конвой состоялъ изъ нашего фрегата и изъ другаго корабля Countes of Scarborough, подъ командою капитана Пирси. И вотъ какимъ стеченіемъ обстоятельствъ, двадцать пять дней спустя посл моего поступленія на королевскую службу, я удостоился чести присутствовать при одномъ изъ самыхъ отчаянныхъ и кровопролитныхъ сраженій нашего, да и не одного нашего, времени.
Я не хочу пускаться здсь въ описаніе сраженія 23-го сентября, которое кончилось тмъ, что нашъ предводитель-герой опустилъ флагъ передъ боле сильнымъ непріятелемъ. Сэръ Ричардъ оставилъ свту разсказъ о своемъ пораженіи, къ которому я ничего не могъ бы прибавить. Хотя я и былъ участникомъ этого страшнаго боя, въ которомъ нашъ флагъ опустился передъ измнникомъ британцемъ и его разноплеменной шайкой, но мн удалось видть только нсколько эпизодовъ изъ этого роковаго для насъ сраженія. Началось оно съ наступленіемъ ночи. Какъ мн памятенъ гулъ непріятельскихъ пушекъ, пославшихъ свои ядра въ бока нашего корабля въ отвтъ на вызовъ нашего капитана! За тмъ съ нашей стороны раздался залпъ, первый залпъ, слышанный мною въ сраженіи.

——

На этомъ мст обрывается разсказъ Тэккерея. Издатель его посмертнаго творенія въ ‘Cornhill Magazine’, помстилъ въ томъ же журналъ нсколько примчаній, составленныхъ частью изъ указаній, найденныхъ въ бумагахъ покойнаго, частью изъ воспоминаній его друзей, которымъ онъ разсказывалъ планъ задуманнаго романа, частью изъ собственныхъ соображеній издателя. Вотъ т изъ этихъ notes, которыя помогаютъ читателю угадать дальнйшую судьбу Дениса Дюваля:
Письмо Тэккерея, къ издателю, въ которомъ онъ набрасываетъ въ черн планъ своего творенія.
‘Любезный С! Я родился въ 1764 г. въ Уинчельси, гд отецъ мой былъ бакалейщикомъ и церковнымъ причетникомъ. Контрабандный промыселъ былъ сильно развитъ въ этомъ город.
Къ намъ въ домъ часто ходилъ знатный Французскій дворянинъ, называвшій себя графомъ Ламотъ, а съ нимъ какой-то нмецъ, баронъ Фонъ-Лоттерло. Отецъ мой часто возилъ посылки отъ этихъ двухъ джентльменовъ въ Остенде и въ Кале, скажемъ, что и мн довелось побывать разокъ въ Париж, гд я видлъ французскую королеву.
Сквайромъ нашего города былъ сквайръ Уэстонъ изъ аббатства, онъ жилъ вмст съ своимъ братомъ, и домъ его считался однимъ изъ первыхъ домовъ въ цломъ графств. Онъ былъ страршиною въ нашей церкви и всми очень уважался. А между тмъ, раскройте Annual Register за 1781 г., и вы прочитаете тамъ, что 13 іюля шерифы были позваны въ лондонскую башню и тамъ имъ отдали подъ стражу нкоего Ламота, обвинявшагося въ государственной измн. Дло въ томъ, что этому альзасскому дворянину по разнымъ причинамъ неудобно было оставаться въ своемъ отечеств (гд онъ командовалъ одно время субизскимъ полкомъ), и онъ отправился въ Лондонъ, тутъ подъ предлогомъ отправки ситцевъ въ Остенде и въ Кале, онъ доставлялъ французскимъ министрамъ подробныя свденія о движеніяхъ англійскаго войска и флота. Его орудіемъ въ этомъ дл былъ нкто Лоттерло, брауншвейгскій уроженецъ, служившій одно время вербовщикомъ, потомъ сдлавшійся слугою, онъ былъ шпіономъ Франклина и французскаго правительства, и въ то же время выступилъ передъ судьями свидтелемъ противъ Ламота, который, благодаря ему, былъ повшенъ.
Этотъ Лоттерло, вербовавшій нмецкія войска во время американской войны, потомъ во время безпорядковъ, вызванныхъ въ Лондон Гордономъ, сдлавшійся слугою, потомъ служившій агентомъ шпіона, дале обратившійся въ шпіона за шпіономъ, представляется мн отъявленнымъ мерзавцемъ, особенное отвращеніе внушилъ мн къ нему нмецкій акцентъ, съ которымъ онъ произносилъ англійскія слова.
Да ужь не было ли у него въ мысляхъ жениться на прелестной двушк, которая воспитывалась у мистера Уэстона въ Уинчельси? Э! да тутъ открывается передо мною цлая интрига.
Положимъ, что этотъ мерзавецъ, въ одну изъ своихъ поздокъ въ Портсмутъ за жалованьемъ къ англійскому адмиралу, съ которымъ онъ находился въ сношеніяхъ, попалъ на Royal George, какъ разъ въ тотъ самый день, когда корабль этотъ пошелъ ко дну?
Что же касается до Джона и Джозефа Уэстона изъ аббатства, то я съ прискорбіемъ долженъ сказать, что они тоже были порядочные негодяи. Въ 1786 г. они подверглись суду за ограбленіе бристольской почты, но были оправданы за неимніемъ доказательствъ. Непосредственно за тмъ они были обвинены въ подлог, Джозефъ отвертлся, но Джонъ былъ уличенъ. Впрочемъ, и бдному Джозефу пришлось отъ этого не легче. Еще до окончанія суда надъ ними они бжали изъ ньюгэтской тюрьмы, и Джозефъ выстрлилъ въ одного сторожа, пытавшагося схватитъ его въ Сноу-Гил, и ранилъ его. За это онъ былъ подвергнутъ суду, найденъ виновнымъ въ черномъ злодяніи (Black Act. См. ниже въ примчаніяхъ объясненіе этого термина) и повшенъ вмст съ братомъ.
И представьте себ, что я былъ невиннымъ соучастникомъ въ измн Ламота, въ мошенничествахъ и разбояхъ Уэстоновъ! Судите же посл этого, въ какихъ я страшныхъ бывалъ передлахъ!
Я женился на молодой двушк, за которую сватался грубое животное Лоттерло, и счастливо прожилъ съ нею до сдыхъ волосъ.
Графъ Ламотъ, баровъ Лоттерло и Уэстоны являются такимъ образомъ историческими личностями. Вотъ что говорятся о нихь въ Annual Regitter, на который ссылается вышеприведенное письмо
Января 5-го 1781 г.— Былъ арестованъ за измнническіе поступки одинъ джентльменъ, по имени Генрихъ-Францискъ Ламотъ, къ коему имени онъ присовокуплялъ титулъ — баронъ. Жительство онъ имлъ за послднее время въ Бандъ-Стрит, у мистера Отли, продавца шерстяныхъ матерій.
Поднимаясь на лстницу, въ бюро статсъ-секретаря въ Клевеландъ-Роу, онъ обронилъ нкоторыя бумаги, которыя были немедленно узнаны курьеромъ и отнесены имъ къ лорду Гильсборо. Посл допроса онъ былъ подвергнутъ строжайшему аресту, какъ государственный преступникъ, въ Тоур. Оказалось, что найденныя на немъ бумаги имютъ чрезвычайную важность. Между прочими бумагами тутъ нашлись подробныя росписанія всхъ военныхъ кораблей, какіе только имлись въ нашихъ докахъ и верфяхъ, и пр. и пр.
Вслдствіе открытія вышеупомянутыхъ бумагъ, былъ арестованъ и привезенъ въ Лондонъ Генри Лоттерло эсквайръ, изъ Уикама близь Портсмута. Посланные застали мистера Лоттерло въ высокихъ сапогахъ, отправляющагося на охоту. Когда они растолковали ему, по какому длу явились, онъ не обнаружилъ и тни волненія и безъ малйшаго сопротивленія отдалъ имъ свои ключи… Мистеръ Лоттерло родомъ нмецъ и только въ недавнее время нанялъ домъ въ Уикам, въ нсколькихъ миляхъ отъ Портсмута. Такъ какъ онъ держалъ свору собакъ и слылъ за отличнаго малаго, охотника и погулять, и выпить, то онъ стоялъ на хорошей ног со всми сосдними джентльменами.
юля 14-го 1781 г. Показанія, данныя мистеромъ Лоттерло, оказались до того важными, что судьи съ изумленіемъ внимали имъ во все время допроса, тянувшагося очень долго. Онъ объявилъ, что въ 1778 г. принялъ, вмст съ подсудимымъ, участіе въ заговор, имвшемъ цлію доставлять французскому двору тайныя свденія о нашемъ флот. За это въ начал онъ получалъ только по восьми гиней въ мсяцъ, но вскор подсудимый хорошо понялъ важность сообщаемыхъ имъ свденій и сталъ давать ему ежемсячно до пятидесяти гиней, и кром того длалъ крупные подарки. Въ случа важныхъ сообщеній, онъ здилъ лично на почтовыхъ въ городъ къ monsieur де-Ламоту, въ обыкновенное же время онъ доставлялъ вс свденія, относившіяся въ принятому имъ обязательству по почт. Онъ призналъ бумаги, найденныя у него въ саду, и объявилъ, что приложенныя къ нимъ печати принадлежатъ monisieur де-Ламоту и пользуются большой извстностью во Франціи. По порученію подсудимаго, онъ здилъ въ Парижъ и имлъ аудіенцію у французскаго министра monsieur Сартина. Онъ составилъ планъ взятія эскадры, командуемой Джонстономъ, за что потребовалъ 8000 гиней и треть захваченныхъ судовъ, эту плату предполагалось раздлить между подсудимымъ, имъ самимъ и однимъ его пріятелемъ, служившимъ въ одномъ бюро, но французское правительство согласилось уступить только одну восьмую часть эскадры. Условившись дать французамъ возможность захватить начальника эскадры, онъ отправился къ сэру Паллизеру и предложилъ ему планъ, какъ взять французовъ и воспрепятствовать осуществленію того самаго проекта, которымъ самъ же онъ снабдилъ французское правительство.
Судъ продолжался тринадцать часовъ. Присяжные, посл кратковременнаго совщанія, признали подсудимаго виновнымъ, и приговоръ надъ нимъ былъ немедленно произнесенъ. Подсудимый выслушалъ этотъ страшный приговоръ (его приговорили повсить и четвертовать) съ замчательнымъ спокойствіемъ, но въ рзкихъ выраженіяхъ высказалъ свое негодованіе противъ мистера Лоттерло… Во все продолженіе этой тяжкой сцены онъ выказалъ много мужества, твердости и присутствія духа. Въ то же время обращеніе его было исполнено вжливости, снисходительности и чуждо всякой аффектаціи. Врядъ ли онъ могъ бы сохранить столько спокойствія и твердости въ такую критическую минуту, если бы, сознавая себя измнникомъ тому государству, которое дало ему пріютъ, онъ въ то же время, вслдствіе ложнаго воззрнія, не оправдывалъ себя мыслью, что онъ жертвуетъ жизнью для своей отчизны.
Monsieur де-Ламотъ иметъ около пяти футовъ и десяти дюймовъ росту, ему пятьдесятъ лтъ отъ роду, и онъ обладаетъ пріятной наружностью, все обращеніе его носило на себ отпечатокъ порядочности, а во взгляд выражалось непоколебимое убжденіе. На немъ былъ блый суконный кафтанъ и полотняный жилетъ шитый въ тамбуръ.
Что касается Лоттерло, возбуждавшаго такое отвращеніе въ Денис между прочимъ и нмецкимъ акцентомъ, съ которымъ онъ выговаривалъ Французскія слова, то онъ, по видимому, отправился въ Уинчельси, гд ему ничего не стоило ласками или угрозами склонить Уэстоновъ на свою сторону и начать съ ихъ поддержкою преслдованіе Агнесы. Выведенная изъ терпнія этими преслдованіями, она бжала отъ Уэстоновъ и искала покровительства у доктора Бернарда. Тутъ подоспла неожиданная помощь: Де-Віоменили, родственники ея матери, вдругъ убдились въ невинности графини. Быть можетъ (мы говоримъ ‘быть можетъ’, основываясь на намекахъ, вырывавшихся у самого Тэккерея, когда онъ развивалъ свою мысль въ кругу близкихъ людей) они провдали о кое-какихъ наслдствахъ, на которыя Агнеса получала право съ оправданіемъ памяти ея матери. Агнеса, посовтовавшись съ докторомъ Бернардомъ, отправилась къ этимъ родственникамъ, такъ долго забывавшимъ о ея существованіи, а теперь такъ пламенно желавшимъ ее видть. Пока Агнеса собиралась во Францію, Денисъ сражался на Аретуз подъ начальствомъ своего стараго командира, сэра Ричарда Пирсона, того самаго, который начальствовалъ Сераписомъ въ дл противъ Джонса, и принужденъ былъ опустить свой флагъ передъ непріятелемъ, потерявъ почти весь свой экипажъ убитыми или ранеными. Денисъ Дюваль былъ раненъ въ самомъ начал этого сраженія. Сераписъ и Countes of Scarborough послдовали за Павломъ Джонсомъ въ нмецкое море и были приведены имъ въ Тексель. Когда англійскій посланникъ въ Гаг, сэръ Джозефъ оркъ обратился къ нидерландскому правительству съ требованіемъ о выдач призовъ, ему отвчали отказомъ. Само собою разумется, Денисъ раздлялъ судьбу Сераписа. Слдующая выписка изъ Gentleman’s Magazine заставляетъ насъ предполагать, что, вырвавшись изъ одного плна, онъ попалъ въ другой.
‘Нсколько матросовъ пріхали на дняхъ изъ Амстердама на Летиціи, командуемой капитаномъ Марчемъ. Капитанъ частнаго корабля Кингстона освободилъ ихъ изъ трюма голландскаго корабля, направлявшагося въ Вестъ-Индію. Капитанъ этотъ, у котораго безъ-всти пропало нсколько человкъ изъ экипажа, разузналъ объ участи пропавшихъ черезъ какую-то странствующую пвицу, онъ имлъ мужество сцпиться на абордажъ съ вышеупомянутыхъ кораблемъ и произвести на немъ обыскъ. Такимъ образомъ онъ нашелъ несчастныхъ, закованныхъ въ цпи и брошенныхъ въ трюмъ. Не подоспй онъ къ нимъ на помощь, вс они были бы проданы въ вчное рабство’.
По всмъ вроятіямъ, и Денисъ Дюваль былъ въ числ узниковъ, освобожденныхъ капитаномъ Кингстона. Очутившись за свобод, Денисъ продолжалъ службу на мор и шелъ обычною колеею мелочныхъ обязанностей, которою идетъ и всякій другой молодой морякъ. Выросъ онъ въ героя не въ одинъ день. Денисъ былъ современникомъ великихъ, ужасающихъ событій, и принималъ участіе не въ одномъ изъ этихъ событій, которыя съ такою быстротою слдовали другъ за другомъ во время войнъ съ Америкой, Франціей и Испаніей.
Осенью 1782 г. происходила казнь братьевъ Уэстоновъ, и Денису суждено было сдлаться невольною причиною наказанія, постигнувшаго его давнишнаго врага, Джозефа Уэстона, какъ это явствуетъ изъ двухъ примчаній, найденныхъ въ бумагахъ Тэккерея:
1782—3. Джозефъ Уэстонъ, всегда приходившій въ изступленіе при вид Дениса, стрляетъ въ него въ Чипсайд.
Въ закон противъ Чернаго Преступленія говорится: принимая въ соображеніе, что нкоторые злонамренные люди соединились подъ именемъ черныхъ и составили между собою союзъ съ цлью, помогать другъ другу въ воровств, истребленіи Дичи, кроликовъ и рыбы…. постановляется, что каждое лице, умышленно и злонамренно выстрлившее въ другое лице, къ жиль или въ другомъ какомъ мст, будетъ судиться, какъ за уголовное преступленіе, и наказываться смертною казнью, при чемъ привиллегіи, дарованныя духовенству, теряютъ свою силу.
И дйствительно, въ памятникахъ того времени мы встрчаемъ имя нкоего Джозефа Уэстона, который, ранивъ одного человка въ Сноу Гил, былъ найденъ виновнымъ въ совершеніи чернаго преступленія и повшенъ вмст съ своимъ братомъ.
Въ слдующихъ-за тмъ примчаніяхъ говорится объ одномъ безкорыстномъ поступк, которымъ отличился Дюваль
Безпорядки въ Дил 1783.
Диль. Здсь произошла кровавая схватка, вызванная появленіемъ отряда легкихъ драгунъ полковника Дугласа. Отрядъ этотъ, состоявшій изъ шестидесяти человкъ, въ глухую полночь вступилъ въ городъ, съ тмъ чтобы помочь таможенной страж произвести обыски и схватить запрещенные товары. По контрабандистовъ трудно застать въ-расплохъ, они подняли тревогу, сомкнулись рядами и вступили въ отчаянный бой.
Старикъ Дюваль, какъ намъ извстно, принадлежалъ къ шайк форельщиковъ, другими словами къ заговору контрабандистовъ, обнимавшему все прибрежье. Припоминая все, что было сказано Тэккереемъ о характер этого джентльмена, мы легко можемъ вообразить себ вс т увертки, слезы и ложныя увренія въ своей бдности и неприкосновенности къ длу контрабандистовъ, которыми старикъ старался отклонить грозу. По все это ни къ чему не повело, потому что Девисъ, узнавъ въ чемъ дло, открылъ всю истину и повелъ таможенныхъ чиновниковъ къ тмъ шкапамъ, въ которыхъ хранилось богатство старика Дюваля, и слдовательно наслдство его внука. Такимъ образомъ Денисъ лишился всего своего состоянія, но, какъ можно догадаться, ему повезло на служб, и онъ ни разу не имлъ сличая пожалть о неправедно нажитомъ богатств.
Но тяжелыя испытанія ожидали еще Дениса. Онъ попался въ плнъ къ французамъ, и много лтъ влачилъ печальное существованіе въ одномъ изъ французскихъ арсеналовъ. Наконецъ грянула революція, и Денисъ, по всмъ вроятіямъ, былъ освобожденъ, или же, быть можетъ, благодаря своему французскому происхожденію и знанію французскаго языка, нашелъ возможность бжать изъ плна. Около этого же времени, быть можетъ, онъ отправился отыскивать Агнесу, знатные родственники которой должны были находиться въ бд. Освободившая его, революція страшною грозою обрушилась на ‘аристократовъ.’
Вотъ все, что мы знаемъ о похожденіяхъ Дениса Дюваля и о судьб Агнесы до дня ея соединенія съ Дювалемъ. Мы не можемъ сказать на-врное, былъ ли онъ орудіемъ ея бгства изъ Франціи, или же она еще прежде нашла средства отправиться въ Англію, гд, среди знакомой обстановки, вблизи отъ ректорскаго сада, отъ голубятни фермера Перо, отъ старой стны, осненной грушевымъ деревомъ, они свидлись въ первый разъ посл долгой разлуки?

‘Русское Слово’, No No 4, 5, 7, 1864

——

Денис Дюваль // Рус. слово. — Спб., 1864. — No 4. — С. 217-290, No 5. — С. 89—128, No 7. — С. 97—127, 195—216. — В No 4 — биогр. очерк в пер. П[етра] В[ейнберга].
Теккерей Уильям Мейкпис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Базар житейской суеты. Часть четвертая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  2. Базар житейской суеты. Часть третья, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  3. История Пенденниса. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1850
  4. Виригинцы. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1858
  5. Ньюкомы, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1855
  6. Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863
  7. Записки Барри Линдона, эсквайра, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1844
  8. Базар житейской суеты. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
Электронная библиотека