Сергей Гарин
Сергей Гарин
Деньги
Деньги
I.
I.
II.
II.
III.
III.
—————————————————-
Деньги, Гарин Сергей Александрович, Год: 1917
Время на прочтение: 10 минут(ы)
На московских бульварах, лет двадцать назад, куда было оживленнее, чем теперь. Раньше молодежь была бодрее, взгляд её на жизнь не был отравлен ни политикой, ни экономическими запросами. Жилось всем вольно и хорошо, — кому бедно, кому — богато, но, во всяком случае, не скучно… И на московских бульварах, в особенности летом, собирались и домные, и бездомные, и уставшие от службы за день и — от одиночества за всю жизнь… Собирались сюда и женщины, и девушки, промышлявшие ремеслом позорным, — с накрашенными щеками, с подведенными бровями и глазами… Приходили и студенты и чиновники, молодые, безусые, с дырявыми карманами, но с большими горизонтами в душе.
Были беспечны к своей нужде, но любили горячо весь мир и прощали жизни все её несправедливости…
Ежедневно, на Тверском бульваре, под вечер, собиралась компания молодых людей, состоявшая из двух студентов-медиков, одного техника и телеграфиста. Все это была молодежь, все были люди бедные, живущие уроками и трудом. Студенты были пятикурсники. Один — высокий и рыжий, с копной таких же волос и голосом хриплым от спиртного излишества и нетопленной, по зимам, комнаты. Звали его весьма странно: Мелевсипом, а фамилия его была Хлопов. Но товарищи и знакомые, для упрощения, прозвали его просто Мастифом, да эта кличка как раз и подходила к его громоздкой фигуре, массивной и коренастой. Силы Мастиф был непомерной, но кроток и незлобив, как барашек. Другой студент — полная противоположность первому: худенький, щупленький, подвижной, как угорь. Был он поляк. Звали его Казимиром Студницким.
Техника звали Провушкой. Фамилии его никто не знал, была она не то Иванов, не то Петров, — одним словом простейшая русская фамилия. Но под ‘Провушкой’ его знал весь Тверской бульвар, как знали и о том, что учился он в училище путей сообщения. И был еще телеграфист казённого московского телеграфа — Анатолий Серебрянский. Откуда он появился, — даже на московском телеграфе не знали. Пришел он, в один прекрасный день, в аппаратную с какой-то бумажкой из главного управления, молча сел на отведенное ему место, и сразу же заработал, как опытный и бывалый работник. На расспросы о себе, Анатолий отвечал мало, неохотно и все больше полуответами. Но успели заметить окружающие, что пришелец недюжинных способностей и образован более, чем другие… С бульварной компанией Серебрянский познакомился случайно, и с тех пор проводил с ними все свободное время.
Были и девицы в этой компании. Юзька — чистокровная полька, плохо говорившая по-русски, лет 25, но уверявшая, что ей не исполнилось еще и двадцати. Она любила Анатолия, чувствуя, в нем силу внутреннюю, побаивалась его немного, но уважала за то, что телеграфист не только не брал у неё денег, но, иногда, даже сам делился, хотя был беден, как церковная крыса.
У Мастифа была Нюрка — маленькая, ловкая девчонка, пошедшая в проститутки не более года назад. Звала она своего студента ‘папашкой’, ходила с ним всегда по бульвару под руку, причем казалась такой маленькой и жалкой, рядом с этим богатырем.
Студницкий вел знакомство с Розалией Францевной — рижской немкой, молоденькой, глуповатой и наивной. Несмотря на свою профессию, в которой Розалия находилась не менее пяти лет, она на многие вещи искренно смотрела глазами ребенка.
И, наконец, у Провушки была Аннушка — молоденькая швейка, пошедшая по этому пути просто по легкомыслию.
Жила вся эта компания очень дружно, встречаясь почти каждый день, по вечерам, на Тверском бульваре. Если у кого из мужчин были деньги — шли в ближайший трактир, пили там скверное вино и водку, ели яичницу и сосиски с капустой, а затем — девицы шли на заработок, студенты расходились по домам… И не было в этом знакомстве с девицами ни малейшего намека на сутенерство… Правда, пользовалась иногда молодежь даровыми ласками этих женщин, но было это только по бедности и молодости, и, при первой же деньге, женщинам накупали посильные подарки…
Иногда, а это бывало только в скверную погоду, когда у женщин заработка не предвиделось — вся компания шла на квартиру к Юзьке, и сидели там до рассвета, за полдюжиной пива, распевая студенческие песни под гитару. Играл обыкновенно Анатолий — он и на рояле играл великолепно, а остальные пели безголосо, но с настроением.
После ‘вечеринки’ гости укладывались ‘по способности’, кто на диване, кто на полу…
И так летело время… Чередовались дни. Катилось колесо утренних и вечерних часов. Сменялись времена года.
Наступила весна. Сошел снег с московских бульваров, пробилась из грязи травка, набухли почки деревьев.
Однажды, компания собралась рано. На следующий день был праздник, и не хотелось молодежи сидеть в душных каморках. Излюбленным местом друзей были скамейки против кофейни, — их обыкновенно они и занимали.
Раньше всех пришел Мастиф, в полинявшей фуражке и тужурке с заплатанными локтями. Он, по обыкновению, мало смущался своим костюмом и наоборот: когда видел проходящего мимо, элегантно одетого студента — выставлял свой заплатанный локоть, и говорил громко, на весь бульвар, соседу:
— Бедность, брат, — не порок!.. А вот богатство, это, брат, большое свинство!
Пришли Студницкий и Анатолий. Пришли женщины: Нюрка, Юзька, Розалия Францевна и Аннушка. И только Провушки недоставало.
Телеграфист спросил Аннушку:
— А где же Провушка?.. Я что-то его третий день не вижу!..
— Да и я его два дня не видела!.. Где его черти носят — ума не приложу! Получил он какую-то телеграмму в четверг… это я знаю!..
— Готовится верно к экзаменам! — сказал Мастиф. — Ведь, у них, у путейцев, экзамены рано начинаются!
Но Студницкий не согласился:
— Нет, все это не то!.. Вероятно, что-нибудь над ним стряслось!
— А что может с ним случиться? — спросил Анатолий. — Заболел?..
— Нет, нет! — воскликнула Аннушка — все, что хотите, но только не это!.. Ах, да: я и забыла вам сказать: ведь я же вчера к нему вечером забегала!
— Ну?!. — воскликнули все, в один голос.
— И вот квартирная хозяйка сказала, что он уехал… дня на три… в какой-то город… какой — теперь не припомню!..
Мастиф улыбнулся…
— Ну, вот ларчик открывается просто!.. А говорите: не знаю, куда делся!.. — обратился он к Аннушке. — Эх, вы… дамы!..
Помолчали, рассматривая публику, которая заполняла уже бульвар, вливаясь и по нескольку человек, и отдельно. Погода была хорошая, теплая. Против, за столиками кофейни, пестрели весенние шляпки женщин, слышался смех, звенела посуда…
— Недурно бы пивка!.. — задумчиво протянул Мастиф и обратился к товарищам: — У вас как сегодня… насчет денег?..
— У меня… двадцать две копейки!.. — спокойно ответил Казимир.
Анатолий полез в карман, достал рваный кошелек. Стал пересчитывать.
— Семьдесят шесть!..
— A y меня — ноль с дыркой!.. — заявил Мастиф. — Итого: девяносто восемь копеек!.. М-да!.. — прибавил он задумчиво. — На них далеко не уедешь!..
— У меня есть три рубля! — робко начала стоявшая перед студентами Нюрка…
Мастиф оглядел ее с ног до головы, а затем откинулся на спинку скамейки, заложив руки в карманы.
— Женщина… изыде!.. Да как ты смеешь предлагать нам… благородным донам, сию позорную комбинацию?!.
— Но, ведь, отдадите же… — вставила Юзька.
— Не подойдет!.. Русский студент может пасть до того, чтобы не иметь денег на угощение женщин, но он никогда не упадет до кутежа на женские деньги!..
— Это вы только такие странные! — вмешалась Аннушка, переглядываясь с проходящим мимо господином. — Удивительно странные!.. А вот, сколько я ни знаю мужчинов, они даже деньгами берут от женщин!..
Мастиф улыбнулся…
— Не доросли мы до них, маркиза… до этих ваших ‘мужчинов’!.. Впрочем — не будем больше об этом говорить!.. Итак, сеньоры… — обратился он к товарищам. — Сегодня, как видите, трактиры и портерные для нас закрыты!..
Казимир поморщился…
— Да… обидно!.. На девяносто шесть копеек не напируешь!..
Анатолий стал вслух высчитывать:
— Если даже пойти в портерную… Взять четыре бутылки пильзенского — сорок восемь копеек!.. Яичницу — тридцать…
— Одной яичницы мало! — перебил Мастиф. — Скажите: три яйца!.. Да я один, по состоянию своего здоровья и желудка, уничтожу их десяток!..
— А вы идите без нас! — предложила Юзька. — Вам одним этих денег вполне хватит!
Анатолий насупился…
— Ну, нет… это будет не по-товарищески!.. Идти — так уж всем!.. Иначе я и не понимаю!
Мастиф пожал ему руку.
— Вот это — в моем духе!.. ‘Коли пир — так пир горой’… всем ‘обчеством’!
И вдруг, приложив руку к скомканному козырьку фуражки, он стал всматриваться в сторону памятника Пушкина…
— Господа!.. — воскликнул он. — Посмотрите: никак Провушка идет!..
Взоры всех обратились по указанному направлению. И, действительно, шел Провушка, но не прежний Провушка в потертой студенческой тужурке и бесформенной от ветхости фуражке, а кто-то другой, только с лицом Провушки, одетый с иголочки в светлый, элегантный весенний костюм, в фетровой шляпе.
Сначала не поверили глазам. До того все это не вязалось с представлением о Провушке — бедном и безродном…
Но идущий был уже близко… Ясно видны были черты лица его, радостного, улыбающегося…
Не было сомнений: это был Провушка!..
— Что за маскарад?!. — встал ему навстречу первым Мастиф.
Бросилась и вся компания. Окружили Провушку. Спросам и расспросам не было конца.
Но техник отмахивался:
— Да погодите… погодите!.. Не всем сразу!.. Да… да… это я — ваш товарищ… по имени Пров… по прозвищу — Провушка!.. Но здесь я ничего объяснять не буду!.. Идемте сейчас все в ресторан… в хороший… лучший ресторан, и там я вам все расскажу!.. Ну?!. — спросил он удивленно, видя, что все недоверчиво на него смотрят. — Чего же вы на меня буркалы таращите?!. Боитесь идти со мной?!. Думаете: денег нет?..
Он полез в боковой карман, вытащил туго набитый бумажник и показал пачку сторублевых:
— Хватит!.. Видите?!. На все хватить!..
Мастиф стал протирать глаза…
— Что это: сон?.. наводнение?.. конец мира?!.. Провка!.. — вдруг закричал он на весь бульвар, схватив товарища за плечи и потрясая их, — кого же, это, ты, мерзавец, ограбил?!
Провушка рассмеялся…
— Ничего и никому здесь!.. Все там… в ресторане!.. Поняли?.. Идете вы, наконец, в ресторан, или нет?!
Мастиф почесал в затылке…
— В ресторан?.. В хороший?.. — он посмотрел на свой заштопанный локоть, — а того… не спустят с хорошей… покрытой коврами… лестницы?!.
— Пусть попробуют! — гордо кинул Пров: — они тогда узнают, с кем имеют дело!.. Да, наконец, мы же в общем зале и сидеть не станем — пройдем прямо в кабинет!..
Тогда еще, на Тверском бульваре, был ресторан Саврасенкова… Туда и направилась вся компания…
Кабинет заняли самый шикарный. Пров потребовал распорядителя, и, совместно с Анатолием — проявившим большие способности и в этой отрасли, заказал великолепный обед, также и все напитки, начиная с водки и кончая шампанским.
Мастиф был в хорошем настроении. Он гоготал на весь кабинет, пока Провушка с Анатолием переговаривались с распорядителем шутил с женщинами, рассматривал сервировку на столе…
— Совсем сцена из ‘Принца и нищего’!.. Вчера — в грязи… сегодня — ем на золоте!.. Хорошие ложки! — взял он одну из ложек со стола: — 84 пробы!.. Вы знаете, друзья мои: у меня всегда была склонность к собиранию каких-либо коллекций!.. Не начать ли мое коллекционерство с этих именно ложек?!.
Когда сели за стол, Провушка попросил внимания…
— Господа!.. — начал было он, но сейчас же поправился: — друзья мои дорогие!.. То, что случилось на этих днях со мной, рассказывается только в сказках, да и то — для детей младшего возраста!..
— Да ты прямо… по существу! — нетерпеливо воскликнул Анатолий. — К чему это предисловие?..
— А то выпить хочется! — добавил Мастиф…
— И… кушать! — заявила Нюрка…
— Хорошо, я буду очень краток! — продолжал Провушка. — Итак: мы с вами, друзья мои, знакомы третий год… И эти три года вы знали обо мне только то, что зовут меня Провом, что учусь я в путейском училище… Знали также, что фамилия у меня самая ординарная, от которой нельзя было ожидать никаких превращена и метаморфоз!..
— Короче! — попросил Казимир.
— У меня, до сего дня, не было отца… По документам, я значился рожденным от девицы Сидоровой, а отчество мне было дано по крестному отцу — Васильевич!
— Пров Васильевич! — мечтательно протянула Аннушка. — Как красиво!
— Матери своей я тоже не помню, — она умерла, когда мне было три года… Воспитывал меня заштатный протоиерей, живущий в Можайске, он же мне высылал до сего времени по четвертному билету в месяц… И вот, четыре дня назад, я был вызван телеграммой в Можайск, к своему приемному отцу и тот рассказал мне, кто был моим настоящим отцом!.. Он рассказал, что я усыновлен им, и что все состояние, после его смерти, перешло ко мне!..
Возбужденный, с горящими глазами, он перевел дух и продолжал:
— Друзья мои!.. Вы видите перед собой не Прова Васильевича Сидорова, а… — выдержал паузу и добавил торжественно: — а… графа Прова Александровича Шелгунова!..
Все слушали с разинутыми ртами. Так действительно было фантастично все то, о чем Провушка рассказывал…
— Мой покойный отец оставил мне состояние, в имениях, заводах и деньгах, которое оценивается в… десять миллионов рублей!..
Он сел и залпом выпил стакан вина.
Наступило неловкое молчание. Вползло что-то нехорошее в этот кабинет, и связало всех по рукам и по ногам, лишило сразу свободы действий…
И Мастиф, и Анатолий, да и Казимир почувствовали вдруг открывшуюся пропасть между ними и Провушкой…
Женщины сидели потупившись.
— Что же вы молчите?! — заговорил весело Провушка. — Почему вы меня не поздравляете?..
Мастиф налил рюмку водки и протянул ее Провушке, криво улыбаясь…
— Поздравляю… граф!..
Поздравили и остальные. Поздравили, с улыбками, намеренно себя взвинчивая, но чувствовался какой-то холодок и в словах, и в движениях.
Оживились только к концу обеда, когда уже много было выпито. Анатолий сел за рояль и играл бравурный марш… А Провушка все пил, шутил, рассказывал…
— Прежде всего, господа… — говорил он, размахивая бокалом шампанского, — я выстрою большое студенческое общежитие!.. Так, человек на двести!.. За десять рублей в месяц, каждый неимущий студент будет у меня получать комнату, стол, белье постельное и прачку… А папиросы, конечно, пусть покупает сам!.. Я высчитал уже это приблизительно, и вышло, что мне придется добавлять на каждого студента так… рублей сорок!.. Итого — восемь тысяч в месяц!.. Но это… ерунда!.. Затем: общежитие будет носить имя моего покойного отца графа Александра Владимировича Шелгунова!..
Мастиф был пьян. Он развалился в квадратном мягком кресле с сигарой в зубах и иронически слушал Провушку.
— А если… десяти-то рублей не найдется у меня, чтобы за твое общежитие заплатить? — спросил он. — Что же, ты меня, значит, и не пустишь в это общежитие?..
Провушка смутился.
— Нет… тебя… ну, какие могут быть разговоры?!.
— Ну, не меня… студента Хлопова, а, например, какого-нибудь второго Сидорова, у которого еще не выявилось отца-графа!..
Провушка обиделся. За что его Мастиф высмеивает?.. Ведь, он рассказал свой проект друзьям, для которых душа его раскрыта на распашку!.. Да и напрасно Мастиф уколол его этими десятью рублями! Они берутся только для того, чтобы ограничить доступ желающим!.. Ведь если ничего не брать — слишком много кандидатов будет!
К Провушке подошла Аннушка…
— А ты мне денег дашь?
Провушка встрепенулся…
— Когда?.. Сейчас?.. Или… вообще?..
— И сейчас… и вообще!.. — развязно улыбнулась тоже подвыпившая Аннушка. — Мне нужно непременно портнихе заплатить — она мне проходу не дает!..
Провушка нахмурился, вытащил бумажник и стал в нем копаться.
— Ну, на вот тебе пока… двадцать пять рублей!.. После я тебе еще дам!
Он что-то вспомнил и, деланно улыбаясь, обратился к Мастифу, Анатолию и Казимиру:
— А вам, господа, деньги нужны?..
Он держал бумажник раскрытым.
Мастиф скривился…
— Благодарю на ласке!.. Не знаю, как им… — кивнул он на товарищей, — но мне не нужны!..
Остальные тоже отказались, и Провушка быстро спрятал бумажник…
— Кому что нужно — прямо… без стеснений!..
Опять стало всем неловко, но этой неловкостью заразился теперь уже и сам Провушка…
Стемнело. По бульвару громыхала конка и её звонки напоминали о жизни большого города. Женщины вспомнили, что им пора на промысел.
Первой поднялась Юзька, посмотрела смущенно на Провушку, затем на Анатолия и вдруг покраснела:
— Мне… идти нужно!.. А то я… сегодня… еще ничего не заработала!..
За ней поднялись Розалия Францевна, Нюрка и Аннушка… Последняя, видимо, не хотела уходить, но Провушка молчал, и она стала медленно надевать шляпку…
Поднялся и Мастиф…
— Ну, и нам пора! — твердо сказал он и переглянулся с товарищами…
Провушка удивился…
— А вы-то… куда же?! Ну, я понимаю: они… — он показал на женщин… — им… действительно нужно!.. А вы-то?! Давайте… посидим еще!..
Мастиф загадочно усмехнулся…
— Вот потому-то мы и уходим, что ‘им’ нужно! — кивнул студент головой, — Ну, граф… Спасибо за угощение!.. — быстро протянул он руку Провушке.
Казимир и Анатолий взялись за фуражки.
— Экая досада! — бормотал Провушка, прощаясь с товарищами. — а я думал, что мы проведем весь вечер вместе!.. Можно было даже дальше куда-нибудь поехать!
Мастиф хлопнул себя по карману.
— Денег нет!.. Ma пош сан грош!..
— Но, ведь, я предлагаю!.. У меня есть!..
— У вас — это не у нас!.. Однако — до приятного!.. Адью!..
Провушка один остался расплачиваться. Остальные вышли на улицу. И как только закрылась за ними дверь ресторана, Мастиф стал посреди панели…
— Прощай, Провушка! — сказал он и свистнул… — Прощай, товарищ, и… здравствуйте… ваше сиятельство!.. Это уже хуже!..
Женщины простились и шмыгнули на темный бульвар, и скоро их фигуры растворились в покрывале ночи.
Друзья медленно пошли, молча…
— Неужели этим несчастным он не мог, хоть на сегодня, дать, чтобы они не гуляли?! — нарушил вдруг тишину Анатолий…
Мастиф молчал. И только на Страстной площади, прощаясь с товарищами, он бросил в темноту ночи, ни к кому, собственно, не обращаясь:
— Бедность, брат, не порок!.. А вот богатство… брат, ба-а-льшое свинство!..
Ушла вперед его грузная фигура, со склоненной головой, и ей ехидно подмигивали уличные огни, знавшие какую-то большую тайну жизни…
Впервые: журнал ‘Пробуждение’ No 3, 1917 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.