У ДАЛЬНЯГО МОРЯ.
У ДАЛЬНЯГО МОРЯ.
Картинки изъ временъ войны.
I.
II.
III.
IV.
V.
У дальнего моря, Гарин Сергей Александрович, Год: 1912
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Былъ конецъ ноября 1904 года.
На улицахъ только что прошедшій снгъ смшался съ грязью мостовыхъ, и лишь въ тхъ мстахъ, гд его не коснулась человческая нога, онъ лежалъ, пухлой блой пеленой, рыхля отъ выглянувшаго изъ-за тучъ солнца…
Бухта ‘Золотой Рогъ’, скованная льдомъ, была вся испещрена колесами пролетокъ, привозившихъ сдоковъ на военныя суда. Вокругъ судовъ чернли проруби и, среди сплошного льда, казались чернильными пятнами на блой скатерти. По утрамъ около этихъ зіяющихъ дыръ толпились матросы съ кирками и ломами въ рукахъ, и желзо впивалось въ зеркальную поверхность народившагося за ночь льда, откалывая отъ него куски, нырявшіе въ темно-синюю воду.
По случаю войны, военныя суда не прекращали кампанію, изъ ихъ широкихъ черныхъ трубъ круглыя сутки клубился дымъ, и вилась тонкая струйка пара.
Каждое утро на корм этихъ судовъ взвивался военный флагъ, а посл заката солнца флагъ медленно сползалъ по флагштоку… Съ подъемомъ его, жизнь на судахъ начинала бить ключомъ: на палуб слышались крики команды и пніе сигнальныхъ рожковъ. Но едва только на бухту наползала ночь,— вс суда вдругъ окутывало молчаніе, и они стояли до утра безмолвными, чернющими громадами.
Совсмъ другую жизнь велъ городъ: и ночью онъ игралъ освщенными окнами шантановъ и клубовъ, мигалъ огоньками фонарей. И въ то время, когда надъ бухтою спускалась зловщая тишина, прерываемая изрдка окликами часовыхъ, надъ городомъ стояло зарево, и слышался неясный гулъ.
Въ одинъ изъ такихъ дней, посл полудня, по направленію къ Сибирскому Флотскому Экипажу халъ ‘прапорщикъ по морской части’ Александръ Борисовичъ Караевъ {Моряки коммерческаго флота, капитаны и ихъ помощники, зачисляются въ запасъ флота прапорщиками и, во время войны, призываются въ этомъ чин въ военный флотъ, гд несутъ обыкновенныя офицерскія обязанности.}. Ему недавно минуло двадцать шесть лтъ, былъ онъ высокаго роста, блокурый, широкогрудый, съ небольшой, слегка вьющейся бородкой. Голубые глаза его съ длинными рсницами смотрли весело и нсколько лукаво, а розовое лицо дышало молодостью и здоровьемъ.
Навстрчу халъ флотскій офицеръ, и Караевъ узналъ въ немъ завдующаго транспортами, капитана второго ранга Загорльскаго. Караевъ приложилъ руку къ фуражк, флотскій сдлалъ то же, и каждый похалъ въ свою сторону.
Но вдругъ флотскій обернулся и крикнулъ:
— Прапорщикъ Караевъ!.. послушайте…
Караевъ слзъ съ извощика, подбжалъ къ флотскому и приложилъ руку къ козырьку.
— Здравствуйте!..— сказалъ Загорльскій, подавая руку,— А я вотъ увидлъ васъ и вспомнилъ: хотите идти въ Артуръ?
Щеки Караева заалли…
— Разумется!…— воскликнулъ онъ.— На чемъ?
— На транспорт ‘Миссури’! Онъ пойдетъ въ начал декабря и повезетъ Артуру провіантъ и снаряды. Но предупреждаю: путешествіе опасное! Можно даже сказать — авантюра!
Пока Загорльскій говорилъ, Караевъ учитывалъ предложеніе. Онъ понялъ одно — что представляется возможность участвовать въ войн. Надола бездятельность, притупившая нервы и толкавшая на кутежи и карты. И Караевъ сказалъ, длая небольшой поклонъ:
— Я согласенъ! Благодарю васъ за вниманіе!
Загорльскій ласково улыбнулся.
— Не за что! Я васъ назначу на транспортъ старшимъ офицеромъ. Увренъ, что останетесь довольны! Тмъ боле,— онъ снова улыбнулся, — что у васъ только начальникъ экспедиціи будетъ флотскій, остальные — вс прапорщики.
Простясь съ Караевымъ, Загорльскій похалъ дальше, а Караевъ, садясь на извощика, вдругъ ршилъ, что ему въ Экипаж сегодня длать нечего, и приказалъ повернуть въ городъ.
‘Поду лучше къ Аристарху. Подлюсь съ нимъ своею радостью’.
Съ Аристархомъ Федоровымъ Караевъ былъ очень друженъ. Служилъ Федоровъ въ портовой контор младшимъ длопроизводителемъ и быль извстенъ въ военномъ кругу Владивостока, какъ веселый и неунывающій малый. Почти ежедневно у него собирались гости. Приходили мелкіе портовые чиновники, молодое офицерство, незначительные подрядчики, нуждающіеся въ военныхъ знакомствахъ, и устраивали пирушки въ складчину, принося каждый что-нибудь изъ състного или напитковъ. И сейчасъ Караевъ, прозжая мимо гастрономическаго магазина, купилъ цлый ворохъ закусокъ и дв бутылки коньяку.
Домикъ, въ которомъ жилъ Федоровъ, стоялъ въ небольшомъ тупик на гор. Караевъ отпустилъ извощика, забралъ покупки и ползъ на гору. Еще издали онъ понялъ, что квартира его пріятеля полна гостей, это было слышно по гулу голосовъ, вырывающихся на улицу въ открытую форточку, по треньканью балалайки и по руладамъ какого-то баритона, выводившаго на весь тупикъ: ‘Ахъ, зачмъ эта ночь такъ была хороша’.
У подъзда Караевъ сложилъ покупки и позвонилъ. Прождавъ съ минуту и въ сотый разъ перечитавъ на дверяхъ визитную карточку: ‘Аристархъ Петровичъ Федоровъ, Чиновникъ морского вдомства’,— позвонилъ снова.
За дверью послышался лай, затмъ чьи-то шаги, и дверь открыли. На порог стоялъ совершенно незнакомый Караеву морской докторъ. Онъ взялъ у Караева кулекъ съ покупками и понесъ. Прапорщикъ прошелъ крытыми снями, вошелъ въ переднюю, и сразу же окунулся въ волны табачнаго дыма, въ запахъ какой-то снди и въ неообразимый шумъ…
Пока Караевъ вшалъ пальто, отбиваясь отъ ласкъ облапившаго его сеттера,— въ сосдней комнат кто-то кричалъ, стуча ножемъ по тарелк, стараясь перекричать вс голоса:
— Господа!.. кто пьетъ водку пополамъ съ пивомъ?.. подходи!..
Въ переднюю вбжалъ Федоровъ,— средняго роста брюнетъ лтъ тридцати пяти, съ умными карими глазами, розовымъ лицомъ и вьющейся шевелюрой. На немъ была ночная сорочка, воротъ которой былъ открытъ, обнажая мохнатую грудь. Наотмашь пожавъ руку прапорщика, Аристархъ улыбнулся…
— А я сегодня опять на службу не пошелъ. Неохота!
Прапорщикъ сочувственно кивнулъ головой.
— Я тоже халъ въ Экипажъ и не дохалъ!
Онъ обдернулъ на себ тужурку и прибавилъ:
— Ты знаешь: я иду въ Артуръ.
Аристархъ вскинулъ на него глаза.
— Неужели? На чемъ?
— На ‘Миссури’! Сейчасъ встртилъ Загорльскаго. Онъ меня туда назначаетъ.
Федоровъ схватилъ Караева за руку и потащилъ въ комнаты.
— Господа!..— крикнулъ онъ съ порога.— Се человкъ, идущій въ Артуръ!..
Въ комнат было нсколько офицеровъ и чиновниковъ. Одни изъ нихъ толпились у стола, уставленнаго закусками и напитками, другіе,— въ углу, за ломбернымъ столомъ играли въ карты. Тутъ же, на спинкахъ стульевъ лежали ихъ сюртуки и жилеты. Пхотный подпоручикъ Дульскій держалъ въ рукахъ балалайку, перебирая пальцами струны. Онъ былъ тоже безъ сюртука и стоялъ одинъ, посреди комнаты, мечтательно устремивъ глаза въ потолокъ.
Въ раскрытую форточку врывались клубы морознаго воздуха, но, не смотря на это, въ комнат было жарко и страшно накурено, бурыя струйки дыма ползли къ потолку…
Когда Аристархъ съ прапорщикомъ вошли, голоса немного стихли, но высокій чиновникъ съ рачьими глазами и большимъ зобомъ рявкнулъ басомъ, потрясая налитымъ стаканомъ:
— Караевъ!.. голуба!.. иди пить водку подоламъ съ пивомъ!..
Караевъ улыбнулся и сразу почувствовалъ, какъ къ сердцу подступило что-то веселое и безшабашное. Хотлось громко говорить, хохотать во все горло, длать глупости, шалить, какъ ребенокъ.
Изъ всей компаніи прапорщикъ былъ незнакомъ только съ морскимъ докторомъ. Остальные были завсегдатаями квартиры Аристарха и встртили Караева, какъ своего.
Начались разспросы. Караева поздравляли, трясли ему руку, хлопали по плечу.
Потомъ потащили къ столу. Долго и много пили, играли въ карты, пли псни.
Разошлись съ первыми проблесками разсвта.
Къ транспорту ‘Миссури’, стоявшему посреди льда, Караеву пришлось идти пшкомъ. Отъ края проруби и до самого судна ходила китайская шампунька, перевозившая на транспортъ желающихъ.
Высокій и неуклюжій, походившій на гигантскую желзную коробку, ‘Миссури’ на фон покрытаго снгомъ берега казался большимъ грязнымъ пятномъ. Купленный недавно у одной нмецкой фирмы, транспортъ этотъ, до покупки его морскимъ вдомствомъ, былъ скромнымъ угольщикомъ {‘Угольщикомъ’ называется коммерческій пароходъ, занимающійся перевозкой угля.}, и, какъ говорили злые языки, стоилъ много меньше того, что за него заплатили.
Придя съ приказомъ о назначеніи, Караевъ прошелъ въ каютъ-кампанію, гд за чаемъ сидли вс офицеры ‘Миссури’. Караевъ представился командиру,— пожилому уже ‘прапорщику’ Губину и познакомился съ остальными офицерами, тоже прапорщиками. Кром Губина, на транспорт были: штурманскій офицеръ Сухотинъ, ротный Быстрицкій и механикъ Котовъ.
— Возможно, что намъ и удастся прорваться въ Артуръ!..— сказалъ командиръ въ разговор.— Главное: проскочить сверъ Японіи, а тамъ уже съ полгоря! Ночью будемъ идти безъ огней, а днемъ — подъ разными флагами.
— А если встртятся японцы?..— спросилъ Караевъ.
— Попытаемся проскочить! Не удастся,— спустимъ команду на шлюпки и затопимъ или взорвемъ транспортъ!
Весь этотъ день прошелъ у Караева въ пріем должности старшаго офицера и въ осмотр транспорта. Перевезъ онъ свои вещи изъ квартиры, устроилъ свою каюту, составилъ списокъ команд и судовому имуществу. Всей команды на ‘Миссури’ было сорокъ человкъ. Набиралась она тоже изъ ‘охотниковъ’, и были это все люди, знавшіе на что и куда идутъ.
Судового имущества на ‘Миссури’ оказалось очень мало. То и дло не хватало самаго необходимаго, и, когда Караевъ заговорилъ на эту тему съ командиромъ, тотъ безнадежно махнулъ рукой.
— Я нсколько разъ говорилъ объ этомъ въ штаб! И каждый разъ слышалъ одинъ отвтъ: ‘Какое вамъ еще имущество? Все, равно: или взорветесь, или васъ захватятъ съ имуществомъ японцы… Старайтесь только дойти’… Это отношеніе штаба къ предстоящему походу отчасти смущало Караева.
‘Ужъ если самъ штабъ не вритъ въ походъ, — думалъ онъ съ горечью,— такъ какъ же мы должны смотрть на свое будущее’?— Но гд-то, въ глубин души, все-же теплилась у него маленькая искорка надежды: ‘а вдругъ… достигнемъ цли?’
И Караевъ длалъ свое дло съ горделивымъ сознаніемъ, что выполняетъ долгъ передъ родиной. Грядущее казалось загадочнымъ, но въ то же время и исключительнымъ. Не хотлось врить, что все останется по старому, что въ судьб не произойдетъ никакой перемны. Бывали минуты, когда Караеву безумно хотлось приподнять хоть краешекъ той завсы, которая скрывала отъ него будущее. Поперемнно онъ или рисовалъ себ картины удовлетвореннаго честолюбія, или же впадалъ въ уныніе, убждаясь, что на успхъ шансовъ очень мало.
Во всякомъ случа, новизна обстановки волновала Караева, и уже это было интересно. Было жутко думать о томъ, что на карту ставится жизнь, которая можетъ прерваться при первой встрч съ непріятелемъ. Отъ одной этой мысли по спин Караева пробгала мелкая, холодная дрожь, и въ вискахъ сильно стучало, но въ то же время не врилось, что это случится. Слишкомъ ужъ хотлось жить, и впереди была огромная, заманчивая дорога, на которую вели Караева молодость и громадный запасъ неистраченныхъ еще силъ. Не врилось въ смерть потому, что слишкомъ ярко свтило милое, хорошее солнце, хорошо и ласково улыбались окружающіе. И когда на Караева смотрло это солнце, смерть казалась невозможной, ему хотлось кричать отъ радости,— кричать съ торжествомъ звря, уходящаго изъ-подъ выстрла охотника…
На другой день на ‘Миссури’ захалъ Загорльскій, отвелъ командира въ сторону и сказалъ:
— Васъ завтра начнутъ нагружать… Но команда ‘Миссури’ къ нагрузк касаться не должна. Имйте это въ виду!
Вечеромъ пришелъ ледоколъ и повелъ трансаортъ къ артиллерійскимъ пакгаузамъ.. Два дня грузили снаряды, посл чего транспортъ отвели къ пакгаузамъ морского вдомства и стали грузить провіантъ. На погрузку были присланы спеціальные люди, и продолжалась она дней пять.
За это время Караевъ былъ два раза на берегу и сдлалъ необходимыя покупки. Видлся онъ и съ Федоровымъ.
— Неужели ты думаешь, что попадешь въ Артуръ?..— спросилъ тотъ, иронически улыбаясь.
— Не увренъ, конечно, но надюсь.
Аристархъ покачалъ головой.
— Вьюноша ты еще, Александръ Борисовичъ! Сразу видно, что флотъ теб мало знакомъ! Ужъ кто-кто, а я-то наше морское вдомство знаю.
Караевъ протестовалъ, увряя, что въ данномъ случа, ‘морское вдомство’ не причемъ: успхъ зависитъ отъ счастья и отъ морскихъ способностей экипажа ‘Миссури’.
Но Федоровъ упорно стоялъ на своемъ.
— Не причемъ какъ разъ ваши способности! Не дойдете до Артура просто потому, что корабль-то вашъ ни къ черту не годится! Гнилье!
И, словно въ доказательство правоты Аристарха, первый разговоръ, на который наткнулся Караевъ въ каютъ-компаніи по возвращеніи съ берега, былъ о дефектахъ транспорта. Котовъ жаловался, что въ порту не хотятъ длать никакого ремонта въ машин.
— Просилъ хоть упорный подшипникъ укрпить… Отказалъ! А вдь подшипникъ-то, какъ балерина, танцуетъ!
— Вы имъ говорили, что въ такомъ вид невозможно выйти въ море?..— спросилъ командиръ.
— Говорилъ! Твердитъ одно: ‘какъ-нибудь, дастъ Богъ, дойдете’! Что съ нимъ подлаешь!
Командиръ пожималъ плечами, механикъ ругалъ на чемъ свтъ стоитъ портовую контору, а Караевъ сидлъ мрачный и думалъ:
— Кажется, Аристархъ правъ: не дойти намъ до Артура!
Вчерашнія мечты объ успх казались ему уже несбыточными, и становилось скорбно на душ. Сразу какъ-то опускались руки, и не хотлось ничего длать… И все чаще и чаще капли сомннія падали на разочарованную душу, и мозгъ сверлила назойливая, тревожная мысль: ужъ не отказаться ли, пока не поздно, отъ этого похода? Все равно, ничего изъ него не выйдетъ. Но, подумавъ, Караевъ ршилъ, что отступать поздно.
‘Суждено остаться въ живыхъ — буду въ Артур! Нтъ,— значитъ такая судьба’!
Наконецъ, ‘Миссури’ былъ нагруженъ, трюма его опечатаны, и вдомость груза сдана Караеву, какъ старшему офицеру.
На досуг Караевъ разсмотрлъ эту вдомость. Оказалось, что на ‘Миссури’ погружено шесть тысячъ тоннъ {Около 360 тысячъ пудовъ.} снарядовъ и провіанта и двадцать тоннъ {1200 пуд.} динамита. Оцненъ былъ этотъ грузъ въ огромную сумму.
Какъ только погрузка была окончена, ‘Миссури’ отвели на прежнее мсто, и на транспортъ начали съзжаться начальство и гости.
Первымъ пріхалъ командующій флотомъ,— плотный вице-адмиралъ съ безучастнымъ лицомъ и апатичными движеніями. Пріхалъ онъ въ сопровожденіи начальника экспедиціи, лейтенанта Литавкина. И, по первому взгляду на этого франтоватаго офицера, на транспорт поняли, что лейтенантъ — блоручка и ничего не смыслитъ въ морскомъ дл. Носилъ онъ форму гвардейскаго экипажа, не выговаривалъ букву ‘р’ и смотрлъ свысока на окружающихъ.
Когда адмиралъ представилъ ему офицеровъ транспорта, Литавкинъ прищурился на Губина:
— Ска-ажите: вы пгапогщикъ?
Губинъ спокойно отвтилъ:
— Я — командиръ транспорта, г. лейтенантъ! А зовутъ меня Николаемъ Васильевичемъ!
Лейтенантъ смутился, но, не встртивъ поддержки во взгляд адмирала, понялъ, что поступилъ безтактно. И, красня, спросилъ что-то о поход.
Затмъ пошелъ осматривать транспортъ и, вернувшись минуты черезъ три, авторитетно заявилъ:
— Пгекгасный тганспогтъ!.. Хогошо будетъ на немъ плавать!
Командующій флотомъ остался завтракать и разсянно слушалъ разговоры офицеровъ. Завтракъ тянулся долго и былъ скученъ. Адмиралъ стснялъ всхъ. Онъ это понялъ и ухалъ до окончанія завтрака. Посл его отъзда настроеніе сразу приподнялось, и вс почувствовали себя свободно. Сталъ совсмъ другимъ и лейтенантъ.
За шампанскимъ онъ добродушно сказалъ Губину:
— Вы пожалуйста на меня не обижайтесь. Пгосто я взялъ не ту ноту! Будемъ дгузьями!
Они подали другъ другу руки и, неожиданно для всхъ, поцловались.
Къ вечеру привезли лейтенанту безчисленное количество чемоданчиковъ и баульчиковъ. Когда ихъ выгружали съ лодки на палубу, Караевъ стоялъ у трапа вмст съ лейтенантомъ.
— Неужели все это вы возьмете въ походъ?..— спросилъ онъ удивленно.
Лейтенантъ самодовольно улыбнулся.
— Ахъ, мой дгугъ!.. Вдь мы идемъ чегтъ знаетъ куда?.. А я такъ пгивыкъ къ удобствамъ!
Весь слдующій день прізжали гости: знакомые и незнакомые, штатскіе и военные, мужчины и дамы. Входили вс на транспортъ съ такимъ видомъ, будто пріхали по приглашенію, и отъ нихъ зависитъ судьба похода.
Были тутъ и родственники артурцевъ, посылавшіе письма и посылки, были и жертвователи, отправлявшіе осажденнымъ подарки въ вид головъ сахара, окороковъ, папиросъ, всевозможной снди. И каждый обязательно хотлъ, чтобы его выслушали, записали адресъ его родственника или знакомаго.
Прізжали дамы-патронессы съ цлыми кипами иконъ, книгъ духовнаго содержанія и всего того, чмъ богата обычная благотворительность.
Вся команда ‘Миссури’, не исключая офицеровъ, оказалась обвшанной образками и ладонками.
Наконецъ, доступъ постороннимъ былъ прекращенъ, и стали готовиться къ походу. Пріхалъ опять командующій флотомъ съ портовымъ начальствомъ. Посл молебна, адмиралъ сказалъ нижнимъ чинамъ рчь, изрдка бросая взглядъ на листокъ бумаги, спрятанный у него въ лвой рук.
На разсвт пришелъ ледоколъ, проломалъ около ‘Миссури’ ледъ, и транспортъ пошелъ въ море, слдуя до залива Петра Великаго за ледоколомъ…
Федоровъ жилъ одинъ, но у него была жена Анна Васильевна, кончавшая медицинскіе курсы. Прізжала она къ мужу на лтніе мсяцы, и съ ея пріздомъ образъ жизни Аристарха рзко измнялся: прекращались и попойки, и визиты пріятелей. Самъ Аристархъ пилъ значительно меньше.
Каждый разъ посл отъзда жены Федоровъ входилъ въ осиротвшую квартиру, долго сидлъ у окна, безцльно смотря на улицу, и мрачно пилъ. Продолжалось это обыкновенно дня три, а затмъ опять широко открывались двери его квартиры, и попойки возобновлялись.
О жен Аристархъ не любилъ говорить съ посторонними. На разспросы о ней онъ или отвчалъ шутками, или молчалъ и хмурился. И каждый понималъ, что этого вопроса касаться нельзя,— что кроется здсь какая-то драма.
Только одинъ человкъ изъ приближенныхъ къ Федорову — подпоручикъ Дульскій — былъ посвященъ въ закулисную сторону семейной жизни Аристарха. Тотъ часто жаловался ему на свою судьбу, а посл послдняго отъзда жены сказалъ подпоручику, шагая изъ угла въ уголъ:
— Опять одинъ!.. Опять, значитъ, попойки… безсонныя ночи…
— Ты самъ виноватъ…— замтилъ Дульскій.— Гони насъ всхъ въ шею, и вся недолга!
— Нельзя! Понимаешь: нельзя, боюсь я одинъ, самъ съ собой, въ квартир оставаться! Жутко мн самого себя!
— Живи съ кмъ-нибудь изъ товарищей!
— Думалъ и объ этомъ! Но все это не то! Мн нуженъ не человкъ, а люди. Мн нужны огни, пьяный угаръ и пьяное веселье!
Онъ подслъ къ Дульскому и дотронулся до его колна.
— Понимаешь: люди мн нужны!.. Когда я одинъ, со мной происходитъ что-то странное…
Аристархъ откинулся на спинку кресла и провелъ рукой по волосамъ. Видъ его былъ жалокъ, и въ глазахъ горлъ ужасъ пережитаго…
— Иногда мн кажется, что я схожу съ ума: то за моей спиной кто-то стоитъ, то, по вечерамъ, я вижу въ углу чью-то тнь! А ночью меня душатъ кошмары.
— Много пьешь. Нужно пить меньше!
Аристархъ махнулъ рукой.
— Ахъ, совсмъ не то! Это только кажется, что я много пью, а на самомъ дл я пью не больше другихъ! Такихъ какъ я — мильонъ!..— продолжалъ онъ посл паузы.— Почему же они живутъ спокойно, ничего имъ не чудится, не страшно имъ одиночество?
Онъ опять заходилъ по комнат.
— Многіе, вроятно, думаютъ, что я пью съ горя, что я несчастливъ съ Анной Васильевной. И ты, наврно, это же думалъ?…— обернулся онъ къ подпоручику.
— Думалъ, пока не увидлъ васъ вмст!
— Неправда-ли: мы вдь любимъ другъ друга? Да?
— Кажется!
— Мы боготворимъ другъ друга!..— восторженно воскликнулъ Аристархъ, останавливаясь съ горящими глазами передъ Дульскимъ.— Ты прочти только ея письма ко мн! Постой!
Онъ побжалъ въ спальню и вернулся сейчасъ же, неся письмо.
— Вотъ это ея послднее письмо! Она пишетъ, что сюда попадетъ не скоро. Пишетъ съ дороги. Узнала, вроятно, что женщинъ въ крпость больше не пускаютъ. Слушай, что она пишетъ!
Онъ слъ верхомъ на стулъ и приблизилъ къ лицу почтовую бумагу.
— ‘…мой бдный, далекій мальчикъ. Если бы ты зналъ, какъ рвется мое сердце къ теб’… Или вотъ тутъ…— онъ быстро перевернулъ страницу и сталъ искать глазами.— Ахъ, да! ..’И какъ подумаю, что ты тамъ одинъ, что некому тебя приласкать, поддержать тебя въ трудную минуту — мое сердце обливается кровью’…
Аристархъ опустилъ письмо и смотрлъ на Дульскаго влажными глазами.
— Ну, разв не любитъ? Разв такъ пишутъ нелюбимому человку?
— Зачмъ же вы три четверти года живете порознь?..— поинтересовался подпоручикъ.— Я понимаю: твоей жен нужно жить въ столиц изъ-за курсовъ. Но ты то ничмъ не привязанъ! Перевелся-бы въ Питеръ, — и вопросъ ршенъ.
Федоровъ слушалъ подпоручика, загадочно улыбаясь.
— Все это такъ…— наконецъ сказалъ онъ, — но ты не знаешь очень многаго! Конечно, я здсь не пришитъ и, въ крайнемъ случа, могу уйти со службы. Получаю я здсь сто рублей, а при здшней дороговизн это все равно, что пятьдесятъ въ Москв.
Вдругъ онъ опять весь какъ-то съежился, и Дульскій понялъ, что какая-то больная мысль угнетаетъ Аристарха. И когда Аристархъ подслъ къ нему, Дульскому показалось, что рядомъ съ нимъ сидитъ глубоко несчастный, даже какъ будто постарвшій человкъ.
— Немыслимо намъ жить вмст!..— сказалъ Аристархъ глухимъ голосомъ, въ которомъ звучало отчаяніе.— Немыслимо потому, что я ей не пара!
Дульскій молчалъ, чувствуя, что надо дать пріятелю высказаться.
— Вдь я и она — небо и земля! Я — полуграмотный, мелкій чиновникъ, не прошедшій четырехъ классовъ гимназіи. Она — ученая, будущій докторъ. Пока ея нтъ, мн кажется, что все это ерунда, что такихъ союзовъ, какъ нашъ, много. Я убждаю себя, что во мн говоритъ только глупое, подчасъ пьяное самолюбіе. Въ такія минуты я готовъ бжать къ ней, поступить въ столиц на первое подвернувшееся мсто, согласенъ подметать улицы, чистить прохожимъ сапоги!.. Но стоитъ ей пріхать и… для меня начинается каторга!
— Въ чемъ же дло?
— Постой! Я теб объясню! Скажетъ Аня, напримръ, какую-нибудь фразу, сдлаетъ какой-нибудь жестъ. Что, кажется, въ этомъ страшнаго? А я вижу, что ни этой фразы, ни этого жеста мн не сказать и не сдлать… Жена гораздо умне меня и образованне! И мн это больно, и я страдаю! Или начнемъ читать какую-нибудь книгу. Читаетъ всегда она, а я слушаю. И мн начинаетъ казаться, что все, что въ этой книг написано, укладывается въ ея голов какъ-то иначе, что она тоньше чувствуетъ, видитъ между строкъ то, чего я не вижу. И опять я страдаю!
Подпоручикъ слушалъ внимательно, крутя лвый усъ.
— Въ этомъ-то вся и драма, что Аня неизмримо выше меня и каждую секунду, безсознательно, даетъ мн это чувствовать!..— продолжалъ Аристархъ, и глубокая морщина легла у него между бровями.— Возьмемъ хотя бы ея духовный міръ и мой. Я — мщанинъ не только по рожденію, но и по духу… Она — дворянка по рожденію и орлица по стремленіямъ! Она читаетъ умныя книжки, бгаетъ тамъ, въ Москв, на сходки, говоритъ рчи. И я пробовалъ читать эти книжки. Изъ-за нея самъ, кажется, готовъ бы сдлаться хоть революціонеромъ! Но у меня ничего не вышло. Глупъ ли я очень, недостаточно ли образованъ,— я ужъ не знаю! Не интересуетъ меня все это.
Тоска была написана на лиц Аристарха.
— Ну, для этого-то не надо образованія…— сказалъ Дульскій,— достаточно вдуматься, такъ сказать, въ нкоторыя стороны жизни…
— Вотъ видишь! Ты говоришь: вдуматься. А для меня эти книжки — абракадабра! Читаю и ничего понять не могу. И скучно такъ, что звать хочется!
Онъ посмотрлъ опять на письмо и опустилъ голову.
— Когда теперь свидимся, Богъ всть! А, можетъ, и не свидимся!
Дульскій удивился.
— Почему?
— А чертъ знаетъ, что съ нами черезъ мсяцъ будетъ? Придутъ японцы, разгромятъ весь городъ, можетъ быть, шальнымъ снарядомъ убьютъ!.. А то отъ тифа околешь или отъ другой какой пакости.
Въ передней задребезжалъ звонокъ. Аристархъ всталъ и пошелъ открыть двери.
Черезъ полчаса началась попойка, столъ уставили напитками, закусками, и Аристархъ въ этотъ вечеръ много пилъ, былъ забавенъ и веселъ, острилъ и дурачился.
‘Миссури’ вышелъ въ Японское море при сильномъ юго-восточномъ шторм.
Транспортъ былъ сильно нагруженъ, и потому его особенно не качало, за то зарывался онъ въ волны чудовищно и плохо слушалъ руля. Теперь, на ходу, Караевъ все боле убждался, что Аристархъ былъ правъ въ своей характеристик ‘Миссури’… Гнилая посудина!
Прапорщикъ стоялъ на мостик, и прислушивался къ работ машины,— неровной, съ перебоями.
— Нечего сказать: пароходикъ!..— иронически сказалъ рядомъ стоявшій Губинъ и нахмурился.— Недалеко мы уйдемъ на немъ… ахъ, недалеко!
И, какъ бы въ подтвержденіе словъ командира, за кормой раздался трескъ, и носъ транспорта вдругъ покатился въ правую сторону.
На корму пробжалъ боцманъ…
— Что случилось?..— крикнулъ ему съ мостика Губинъ.
— Штуртроссъ {Система цпей, приводящая въ движеніе рулевое колесо.} лопнулъ!..— донеслось съ кормы.
Губинъ съ Караевымъ побжали сами на корму. На палуб валялись обрывки рулевой цпи… Перевели временно рулевыхъ на кормовой штурвалъ {Рулевое колесо.}, привели транспортъ на курсъ и стали исправлять поврежденіе. Но звенья настолько проржавли, что исправить штуртроссъ оказалось невозможнымъ. Пришлось импровизировать штуртроссъ изъ талей {Снасть съ блоками.}.
Лейтенантъ Литавкинъ не вышелъ изъ своей каюты ни къ завтраку, ни къ обду. Посланному за нимъ встовому онъ отвтилъ, что сть совсмъ не хочетъ и, желаетъ выспаться, такъ какъ ужасно усталъ. Въ каютъ-компаніи поняли, что начальникъ экспедиціи укачался и оставили его въ поко.
Вечеромъ онъ вышелъ на палубу желтый, съ провалившимися глазами, весь осунувшійся. Около машиннаго люка стояли вс офицеры. Литавкинъ поздоровался, посмотрлъ на бушующія кругомъ волны и дланно-равнодушнымъ тономъ, замтилъ:
— Кажется, погода не особенно того… хогошая!
— Да нтъ, ничего себ!..— отвтилъ Губинъ, улыбаясь.— А васъ, кажется, немного укачало?..— заботливо спросилъ онъ.
Видно было, что вопросъ этотъ пришелся не по душ лейтенанту. Но онъ зналъ, что отрицательно отвтить нельзя — все равно не поврятъ,— и, красня, сознался:
— Немного, да! Никогда ганьше не укачивался — и вдругъ!..
— А вы давно послдній разъ выходили въ море?..— спросилъ Губинъ.
Литавкинъ подумалъ.
— Погядочно! Около двухъ лтъ.
— Гд же вы все это время были?
Ему, старому моряку, былъ непонятенъ морякъ, два года не выходившій въ море, и нчто врод презрнія мелькнуло во взор командира, скользнувшемъ по фигур лейтенанта.
А тотъ добродушно отвтилъ:
— Гд я былъ? Да на бегегу!.. Адъютантомъ пги главномъ штаб!
Заговорили о поход.
— Мы, газумется, за этотъ походъ вс получимъ Геоггія!..— сказалъ лейтенантъ тономъ, не допускавшимъ сомнній. И при этомъ окинулъ всхъ благожелательнымъ, добродушнымъ взглядомъ.
Вечеромъ Литавкинъ пришелъ въ каютъ-компанію къ ужину и длалъ видъ, что стъ, но на самомъ дл только ковырялъ вилкой. И вдругъ поблднлъ, растерянно посмотрлъ на сидящихъ и бомбой вылетлъ въ свою каюту…
Ночь прошла благополучно. Вахта Караева была съ четырехъ и до восьми утра. Прапорщикъ вышелъ на мостикъ, надвъ сверхъ теплаго пальто еще барнаульскій тулупъ, купленный во Владивосток, передъ походомъ.
Втеръ былъ ‘по носу’,— холодный, порывистый, несущій брызги не то дождя со снгомъ, не то заледенвшей морской воды.
Впереди было темно, какъ въ могил. Караевъ, по привычк, взялъ было бинокль и сталъ смотрть на темный горизонтъ, но ршилъ, что напрасно только морозитъ себ руки: надъ моремъ лежала пустая тьма, опасности столкнуться съ кмъ-нибудь не предвидлось.
А втеръ бушевалъ, тоскливо вылъ въ снастяхъ и въ вантахъ {Снасти, поддерживающія мачту.}. Когда Караевъ нечаянно распахивалъ тулупъ,— втеръ забирался въ открытое мсто, стараясь уязвить холодомъ, сыростью и дыханіемъ зимней ночи… Луны совершенно не было, и транспортъ шелъ навстрчу плотной загадочной мгл…
За спиной Караева, въ штурвальной рубк {Помщеніе, въ которомъ находится рулевой.} монотонно скрипло рулевое колесо, и вахтенный рулевой тоскливо всматривался въ балансирующую въ нактоуз {Деревянная тумба для компаса.} компасную картушку.
Караевъ нсколько разъ оглядывался на рулевого. ‘О чемъ думаетъ этотъ матросъ, вотъ сейчасъ, сію минуту? Вроятно о семь, если только она у него есть… О родной деревн’…
Мысли его тоже невольно перенеслись на югъ Россіи, въ небольшой приморскій городокъ… Отца у него не было,— умеръ лтъ пять назадъ,— а мать-старуха живетъ съ двумя его сестрами въ небольшомъ собственномъ домик. Мать получаетъ пенсію, а сестры учительствуютъ. Въ домик такъ хорошо, уютно… Караеву стало грустно. Понесся мыслями дальше… Всего два квартала отъ нихъ — другой домикъ, но уже въ два этажа, съ лпной штукатуркой на фасад. И во второмъ этаж ‘ея’ окно… Она тоже учительница, — подруга его сестеръ.
Караевъ зажмурилъ глаза. Теплый тулупъ и поздній часъ нагоняли на него дремоту. А мечты, далекія, какъ этотъ сонъ, который стучался сейчасъ ему въ глаза, заставили прапорщика прислониться къ рулевой рубк и плотне сомкнуть вки…
Но онъ быстро открылъ ихъ, встряхнулся и зашагалъ по мостику, тревожно всматриваясь въ темную, какъ чернила, жуткую даль… Что тамъ?.. Море? Мгла? Ночь?.. Его будущее?..
Транспортъ покачивался и тяжело шелъ впередъ…
Прошли еще сутки.
Штормъ утихъ, и только зыбь все еще не могла успокоиться и ходила сердитыми, лохматыми валами…
Пересталъ зарываться въ волны и ‘Миссури’ и шелъ теперь ровно, плавно поднимаясь на гребни сдыхъ валовъ.
Перемна погоды сейчасъ же сказалась и на лейтенант. Онъ и къ завтраку, и къ обду выходилъ чистенькій, въ безукоризненно шитой тужурк. Въ тонкости похода лейтенантъ, повидимому, не намренъ былъ вмшиваться. По крайней мр, онъ это далъ понять Губину:
— Вдь я, дгугъ мой, тутъ для мебели!..— откровенно сознался онъ.— Мн нужно только заработать Геоггія!..
Часовъ около восьми вечера, когда команда уже окончила судовыя работы и находилась на нижней палуб,— въ машинномъ отдленіи что-то произошло…
Машина остановилась.
Офицеры выбжали на палубу, а навстрчу имъ изъ машиннаго люка валилъ клубами паръ…
Мелькнуло у всхъ, что взорвало или цилиндры, или одинъ изъ котловъ. Но, когда изъ машиннаго отдленія выскочилъ блдный и перепуганный механикъ,— оказалось, что лопнула главная паровая магистраль… На счастье, въ машинномъ отдленіи въ эту минуту никого не было.
— Но какъ вы сами-то остались цлы?..— спросилъ командиръ.
Котовъ развелъ руками.
— Счастье! Я какъ разъ находился въ сторон, около главнаго парового винтиля. И, прямо инстинктивно, закрылъ его!
Временно поставили паруса и стали исправлять магистраль. Черезъ часъ машину опять пустили въ ходъ, но Котовъ заявилъ въ каютъ-компаніи:
— Магистраль исправлена, но предупреждаю: не на долго! Первый штормъ,— и она можетъ лопнуть такъ, что и мы вс сваримся въ машин, и транспортъ больше не тронется съ мста!
Начали обсуждать: что длать? Возвращеніе во Владивостокъ никому не улыбалось. Сидли долго, нахмурившись, предлагая различные проекты. И только проектъ, внесенный Котовымъ, былъ пріемлемъ: зайти на Сахалинъ, въ Постъ Корсаковскій.
— Мы все равно пойдемъ Лаперузовымъ проливомъ…— сказалъ механикъ.— До Корсаковсквго, слдовательно, недалеко. Ну, потеряемъ недлю, эка важность! По крайней мр исправимся и пополнимъ запасъ угля!
— А вы уврены, что въ Корсаковскомъ можно исправиться?..— спросилъ командиръ.
— Не сомнваюсь! Тамъ еще существуетъ каторжная тюрьма, и при ней есть механическія мастерскія.
Заговорили о Корсаковскомъ. Вспомнили, что спасавшійся отъ японцевъ крейсеръ ‘Новикъ’ зашелъ въ Корсаковскій и тамъ затопился. Ршили, что, въ крайнемъ случа, можно съ крейсера взять новую магистраль, и по немногу пришли къ заключенію, что зайти въ Корсаковскій необходимо.
Только одинъ Караевъ нершительно спросилъ:
— А какъ же… Артуръ?
— Чегтъ съ нимъ, съ Агтугомъ!..— вскричалъ лейтенантъ.— Не умгетъ! Гораздо хуже, если насъ пагомъ свагитъ!..
Но все-таки подумали и надъ вопросомъ, поднятымъ Караевымъ, и въ конц-концовъ ршили, что за потерянную недлю съ Артуромъ ничего не случится.
Ночью открылись берега Сахалина. Высокой, плоской стной выступили они на разсвт, убгая въ туманную даль.!. И казалось, что транспортъ идетъ навстрчу гигантскому таинственному гробу, скучающему среди неба и воды,— до того мраченъ былъ видъ острова.
И, по мр того, какъ Сахалинъ приближался,— непривтливый, хмурый въ своемъ одиночеств,— у всхъ, кто смотрлъ на него, сжималось въ тоск сердце, и жизнь казалась сплошнымъ страданіемъ.
Караевъ стоялъ на мостик и разсматривалъ въ бинокль близкій уже островъ. ‘Такъ вотъ онъ каковъ, этотъ островъ страданій, цпей и бритыхъ головъ,— думалъ молодой человкъ,— Сколько загубленныхъ жизней носила его земля, сколько похоронила надеждъ’.
Въ полдень проходили Лаперузовымъ проливомъ. Прошли мимо Крильонскаго маяка, бездйствовавшаго по случаю войны. На маяк жили только смотритель и телеграфистъ, и блая высокая башня маяка торчала, какъ указательный палецъ, грозящій срому, въ обрывкахъ, небу…
Къ вечеру повернули въ заливъ Анива, гд находился Постъ Корсаковскій. Въ залив встртили ледъ, и ‘Миссури’ долго шелъ среднимъ ходомъ, боясь пропороться о льдины.
На мсто пришли ночью, но войти въ бухту побоялись, не зная, есть ли въ ней минное загражденіе на случай прихода японцевъ. Встали за мысомъ на якорь, переночевали и лишь на разсвт вошли въ бухту.
На мостикъ вышли вс офицеры. Литавкинъ смотрлъ въ бинокль на открывающійся городъ и вдругъ воскликнулъ:
— Огудія!.. ей-Богу огудія!
Губинъ схватилъ подзорную трубу.
— Гд вы ихъ видите?
— На бегегу!
Дйствительно, съ одного мыска какъ будто выглядывала батарея.
— Поднимите военный флагъ…— крикнулъ командиръ.— Могутъ принять насъ за японцевъ и стрлять начнутъ.
На флагшток взвился андреевскій флагъ, и на мачтахъ зашелестли военные вымпела… И сейчасъ же вс увидли, какъ отъ берега отвалила шлюпка, направляясь къ транспорту.
‘Миссури’ убавилъ ходъ и сталъ выжидать. Шлюпка подошла. Въ ней сидли два офицера и шесть матросовъ. Одинъ офицеръ былъ армейскій, уже немолодой, съ погонами полковника, нашитыми на романовскій полушубокъ. Черезъ плечо шла портупея съ шашкой казацкаго образца, а сбоку торчалъ кобуръ револьвера. Полковникъ сидлъ на рул и махалъ платкомъ. Рядомъ съ нимъ сидлъ молодой мичманъ, все время смотрвшій въ бинокль на транспортъ.
Спустили трапъ, и сидвшіе въ шлюпк поднялись на палубу. Полковникъ отрекомендовался исполняющимъ обязанности корсаковскаго коменданта, а мичманъ — охраняющимъ имущество затопленнаго ‘Новика’, команда котораго, во глав съ командиромъ, три дня назадъ, переправившись въ Николаевскъ, пшкомъ пошла во Владивостокъ.
— А гд ‘Новикъ’?..— спросилъ Губинъ.
Мичманъ перегнулся за бортъ и указалъ на дв черныхъ точки, выглядывавшія изъ воды.
— Вонъ онъ, ближе къ берегу!… Теперь приливъ, и потому крейсеръ почти весь покрытъ водой. Въ обыкновенное же время видна часть его корпуса и вся палуба.
Мичманъ говорилъ, а Караевъ искалъ въ его глазахъ отраженіе тоски. Но глаза мичмана смотрли весело, и говорилъ онъ такъ, будто съ крейсеромъ ничего не случилось.
— А вдь мы васъ сначала за японцевъ приняли!..— улыбнулся мичманъ:— и не подними вы флагъ еще одну минуту,— мы бы васъ разстрляли!— Онъ разсказалъ, что съ ‘Новика’ сняты вс орудія, которыми и вооруженъ берегъ Корсаковскаго.
Пошли вс въ каютъ-компанію, а затмъ Литавкинъ съ Губинымъ одлись и ухали съ корсаковцами на берегъ, съ визитомъ къ начальнику округа. Вернулись они съ берега поздно. По ихъ словамъ, ихъ встртили криками ‘Ура’.
— Этакій востоггъ…— увлекался лейтенантъ.— Меня даже качали, ей Богу!
На разсвт транспортъ подошелъ къ берегу, къ борту его подвели угольную баржу, и на транспортъ вошли грузчики-каторжники. Одты они были въ срыя куртки, такіе же штаны, а на голов у нихъ были маленькія, срыя шапочки.
Караевъ съ любопытствомъ смотрлъ на каторжниковъ. Онъ привыкъ видть ихъ въ другой обстановк, закованными въ цпи, окруженными хмурыми конвойными… Но т были мрачные, съ печатью проклятія на лицахъ, эти же — обыкновенные люди, съ обыденными лицами.
Нкоторые каторжники съ любопытствомъ осматривали транспортъ. Ходили кучками по палуб, заглядывая въ офицерскія помщенія и въ нижнюю палубу. Одного изъ нихъ Караевъ остановилъ.
— Скажите: вы давно въ Корсаковскомъ?
Каторжникъ прищурилъ срые, улыбающіеся глаза.
— Двнадцатый годъ пошелъ.
Онъ попросилъ у Караева папиросу, характерно сплющилъ мундштукъ и сталъ курить, мечтательно пуская колечки дыма.
— Незамтно время прошло, ваше благородіе!..— сказалъ онъ, посл паузы.— Сначала было тяжело, а потомъ полегчало!