Демонъ у Лермонтова.
Демонъ у Лермонтова.
II.
Шахъ Эддинъ.
‘Современникъ’, кн. X, 1914
Демон у Лермонтова, Форш Ольга Дмитриевна, Год: 1914
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Пятнадцать лтъ тому назадъ {Соловьевъ ‘Лермонтовъ’. Т. 8, стр. 387.} В. Соловьевъ нашелъ возможнымъ выразить свою личную интуицію относительно земной и запредльной судьбы Лермонтова въ очень категорической стать.
По линіи духовной преемственности Лермонтовъ оказывается прямымъ потомкомъ колдуна, омы Рифмача (Thomas the Ithymer), но знается уже не съ феями, какъ предокъ, а заводитъ въ душ своей цлое ‘демоническое хозяйство’. Три демона, изъ которыхъ главный — демонъ гордыни, невозбранно путаются (по утвержденію В. Соловьева,) не только въ творчеств, но и въ жизни поэта, вплоть до той трагической развязки, когда ‘удовольствіе Лермонтова терзать слабыя созданія встртило вмсто барышни браваго майора Мартынова, какъ роковое орудіе кары для человка, который долженъ и могъ бы быть солью земли, но сталъ солью такъ жалко и постыдно обуявшею’.
Преждевременную кончину Лермонтова, Соловьевъ воспринимаетъ, какъ гибель метафизическую, облегчить которую возможно только, ‘обличая ложь восптаго имъ демонизма’. Но кто же самъ онъ, этотъ главный Демонъ Лермонтова, каковы его качества и откуда онъ родомъ?
Выходецъ онъ изъ ледяного круга небытія, о которомъ Данте говорить: ‘И я дрожалъ и вкъ дрожать я буду, лишь вчный ледъ на память приведу’, или же онъ сродни тому сотруднику высшей силы, необходимому возбудителю ‘легко усыпляемой’ энергіи человка. Утвержденіе отрицателя, какъ возбудителя, какъ своеобразныхъ ‘дрожжей духа’, встрчается и въ книг Іова и у великаго отшельника Макарія Египетскаго (Слово 4, гл. 7) ‘князь вка сего есть жезлъ вразумленія и бичъ, наносящій раны… ибо вообще черезъ него строится нкое великое строительство’. Но допустимъ, что ‘демоническое хозяйство’ Лермонтова находится вн участія въ этомъ таинственномъ ‘домостроительств’, а состоитъ въ ленной зависимости отъ какого-то иного, исключительно разрушительнаго центра. Допустимъ, что хозяинъ этого центра, Денница, когда-то совершеннйшій изъ созданныхъ, въ свое время дйствительно не пожелалъ воскликнуть ‘Осанну’ и перелить вс свои силы и знанія въ единый вселенскій источникъ, предпочитая сохранить ихъ для себя одного. Но что же дальше? Эта обособленная сила, но питаемая вчно прибывающей жизнью, вдь должна была давно истощиться, стать мертвой точкой, какъ бы кристаллизаціей небытія, тогда что иное, кром смерти и разложенія, можетъ она посылать черезъ своихъ подручныхъ на землю, это опытное поле всхъ запредльныхъ коллизій?
‘По плодамъ ихъ познаете ихъ’…
И вотъ познаемъ, хотя живописный Кавказскій Демонъ Лермонтова то и дло рекомендуется: ‘я врагъ небесъ, я зло природы’ ит. д., а, отвязавъ черныя крылья, уже въ усарскомъ мундир Печорина, длаетъ страшное признаніе: ‘есть минуты, когда я понимаю Вампира’… (Герой нашего времени), нельзя отдлаться отъ впечатлнія, что вся юная ннфернальность его, направлена лишь на крпость камня Синайскихъ скрижалей, и даже не на ‘категорическій императивъ’, какъ у Шекспировскаго Макбета, тайна котораго столь коварно обнаружена Л. Шестовымъ. Хорошее обоняніе знаетъ, гд пахнетъ срой.
Такъ въ бур и натиск Микель-Анджело, въ необычайныхъ ракурсахъ, Сикстинской капеллы, неизмримо мене жути и гибели, нежели въ спокойныхъ, словно на вки сложенныхъ рукахъ Моны Лизы да-Винчи.
Микель-Анджело наивенъ въ своемъ титанизм. Онъ, покорный своему генію, выражалъ себя безъ остатка, всего на всего выская изъ мрамора размры покрупнй тхъ, что свыше положены человку.
Впрочемъ, если бъ и захотлъ, онъ едва-ли сумлъ разложить въ душ своей творца и творящаго, и, утаитъ про себя одного нкую тайну, улыбнуться угломъ губъ, змино-мудрой улыбкой своего великаго соперника Леонардо.
Но произведенія искусства, какія бы смущающія умъ загадки и колдовства они въ себ ни таили, такъ же какъ и пламенныя страсти (бунтъ и хула — спутники иного стремительнаго роста), — не несутъ въ себ признаковъ смерти. Истинныя, мертворожденныя дтища того обитателя вчныхъ льдовъ, ‘кто гнусенъ сталъ, какъ былъ прекрасенъ’ {Данте, Адъ, 1 псня.}, огня и творчества въ даръ не даютъ, они разлагаютъ волю, они ценнятъ мысль, они отымаютъ величайшее изъ достиженій человка — его единственный, ему одному присущій Я и къ. И мы встрчали ихъ, этихъ ледяныхъ выходцевъ девятаго круга: одинъ пыталъ всю жизнь многострадальнаго Гоголя и кочергой шевелилъ золу догорающихъ ‘Мертвыхъ душъ’, а другой казуистъ и логикъ, не похуже ‘русскаго джентельмена’, ночного постителя Ивана Карамазова, вязалъ не разъ, по рукамъ и ногамъ, того, чья душа была столь открыта ‘мірамъ инымъ’. Ну, разв не вышеупомянутый ‘джентельменъ’, оттачивалъ карандашъ самому В. Соловьеву, когда онъ въ самомъ Евангеліи искалъ доводовъ ‘статистическихъ’, въ самомъ Евангеліи для убжденія православныхъ читателей въ первенств Апостола Петра надъ прочими Апостолами?
‘Я подсчиталъ сколько разъ въ Евангеліяхъ и Дяніяхъ Святыхъ Апостоловъ упоминается Іоаннъ и сколько разъ Петръ. Оказалось, что отношеніе получается приблизительно такое, какъ единицы къ четыремъ. Ап. Петръ назвалъ 171 разъ (119 разъ въ Евангеліяхъ и 57 разъ въ Дяніяхъ), а апостолъ Іоаннъ только 46’…
Нтъ, Демонъ Лермонтова, какъ и титанизмъ Микель-Анджело, хотя и могучій, но зачатый еще не въ бездонныхъ тайникахъ ‘души духовной’ (какъ у Леонардо-да-Винчи), а отлесненный страстями — ничего общаго не иметъ ни съ ледяной пещерой ‘Диса’, ни съ тмъ ‘самозванцемъ’ Ивана Карамазова, который ‘ходитъ въ баню’ я ‘разднь его и, наврно, отыщешь хвостъ длинный, гладкій, какъ у датской собаки’.
Нтъ, при мысли о томъ
‘Кто силится купить страданіемъ своимъ
И гордою побдой надъ земнымъ
Божественной души безбрежную свободу’
вспоминается только одна безсмертная, для всхъ людей разсказанная исторія человка, который усталъ слышать о Бог слухомъ уха своего и взялъ посохъ идущаго, чтобы уівидть Его своими глазами.
‘И былъ день, когда пришли сыны Божіи предстать предъ Господомъ, между ними пришелъ и Сатана. И сказалъ Господъ: обратилъ-ли ты вниманіе на раба моего Іова? Ибо нтъ такого, какъ онъ. на земл. И отвчалъ Сатана Господу и сказалъ: разв даромъ богобоязненъ Іовъ? Не ты ли кругомъ оградилъ его и домъ его и все, что у него? Но простри руку Твою и коснись всего что у него — благословитъ ли онъ Тебя. И сказалъ Господь Сатан: вотъ все, что у него, въ рук твоей’…
Быть въ гармоніи съ міромъ, исполнять законы ого, какъ приходящіе извн, изъ страха или по выучк — добродтели еще дтскаго возраста, когда домъ человка и все, что у него, ‘ограждены’, но избраннику, у котораго ‘поводъ развязанъ’, ничего готоваго Припять уже нельзя, избраннику невозможно ‘животной цпи быть звеномъ’, потому что
Есть пламя и дерзанье
Въ иныхъ умахъ, что стынуть не хотятъ
Въ глухихъ тискахъ тупого прозябанья,
Ихъ вчно въ безпредльность мчатъ желанья
И, вспыхнувъ разъ, огонь неугасимъ… 1)
1) Байронъ, ‘Чайльдъ-Гарольдъ’. У кого ‘поводъ развязанъ’, тотъ рождается на страданье, какъ искры, чтобы устремляться вверхъ, тому надлежитъ прорваться за вещи предметнаго міра черезъ бездны туманы Брокена и не однажды воскликнутъ вмст съ Іовомъ: ‘погибни день, въ который я родился и ночь, въ которую, сказано, зачался человкъ!’
И пусть друзья, благоразумно оставшіеся въ испытанной прочной дйствительности, пожимаютъ плечами въ отвть на безпримрное метаніе Многострадальнаго,— ‘пустой человкъ мудрствуетъ, хотя рождается такъ же, какъ дикій осленокъ!’ И что ‘можешь знать ты, чего ne знаемъ мы?’
— ‘Къ Вседержителю я воззвалъ! Съ нимъ желалъ бы я состязаться, а вы — оплетчики лжи!
Но предльное, послднее одиночество ‘человка изъ земли Уцъ’, у котораго попустительствомъ высшей силы отнято все, что зовется для плоти — счастьемъ, для души — врой, для разума — знаніемъ, быть можетъ и есть состояніе, необходимое для каждаго рожденія въ дух необходимое для тхъ, ‘кому звуковъ небесъ замнить не могли скучныя псни земли’ На узкомъ и страшномъ пути къ ‘Вседержителю’, узнаемъ мы изъ исторіи богоборца, есть особое переживаніе безымянной муки, когда духъ и сознаніе переростають свое плненіе тломъ ветхимъ, а желзный законъ воплощенія все еще попрежнему пригибаетъ человка къ земл, и, не находя себ соотвтствующихъ формъ проявленія — тла преображеннаго, тоскуетъ весь перстный составъ и во внезапномъ бунт богохульствуетъ: ‘на что данъ свтъ человку, котораго путь закрыть, и котораго Богъ окружилъ мракомъ?’
И опять, быть можетъ, какъ проказа Іова, такъ и ‘демонское хозяйство’ Лермонтова всего лишь стигматы, которыми отмченъ тотъ, кто, какъ ‘Сынъ у Отца своего не просить уже хлба, но домогается наибольшаго и высшаго въ дому Отца своего’ (Исаакъ Сиріанинъ). Кто можетъ сказать про себя ‘сердце у меня есть жертвенникъ, сгорвшій отъ огня’.
Вдь ни проклятія Іова, ни долгій путь Фауста рука объ руку съ духомъ отрицанья, не помшали — первому получить и его полноту новаго бытія, второму — услышать ладъ собой ликующій голосъ Ангеловъ: ‘Кто борется въ вчномъ стремленьи, того мы властны разршить’…
Ver immer strebend sich bemht
Deu knnen vir erlsen…
Наконецъ, для ‘имющихъ уши’ данъ окончательный, безспорный примръ того, что есть подлинный ‘путь въ Дамаскъ’. Не Никодимъ, тонкоумный Фарисей, изъ первыхъ рукъ получавшій разъясненіе о ‘рожденіи въ дух’, не онъ, осторожный, ходившій къ Учителю по ночамъ сораспялся Ему, а неистовый Савлъ, стерегшій въ гнв одежды воиновъ, когда св. Стефана побивали камнями {Дянія Апостоловъ глав. 9 стр. 1.}.
‘Савлъ же, еще дыша угрозами и убійствомъ’, какъ огненная лава, текъ въ Дамаскъ для новыхъ гоненій, и вотъ какъ разъ тутъ-то, въ пути, и была ему Великая Встрча.
Ни за словами, ни за мыслями, ни даже за длами значится учетъ главнйшей работы человка, а вотъ за какимъ-то особымъ подвитомъ воли, за жаркой непрерывностью горнія.
А если это такъ, то по отношенію къ Лермонтову неумстенъ призывъ В. Соловьева уменьшить ‘тяжесть, лежащую на этой великой душ’, поэтъ въ чужихъ усиліяхъ давно не нуждается, его природой, вдь, и было ничто иное, какъ жаркая непрерывность горнія, вдь это о себ онъ сказалъ устами Мцыри:
‘Знай этотъ пламень съ юныхъ лтъ
Таяся жилъ въ груди моей
Но нын пищи нтъ ему
И онъ прожегъ свою тюрьму
И возвратился вновь къ Тому,
Кто всмъ законной чередой
Даетъ страданье и покой.