Делающие и неделающие в университете
Делающие и неделающие в университете
Делающие и неделающие в университете, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. В. Розанов
Секрет половины и более шалопайничествующего студенчества лежит в трех причинах: 1) дипломодобывание, барьер, через который надо перескочить, чтобы получить ‘карьеру’, 2) давление традиции, 3) привлекательность быта.
Пирогов поступил в университет, чтобы стать врачом и ученым и потому что было у него к этому призвание. К определенной цели и по определенному основанию он и шел совершенно прямым, не дрожащим, не колеблющимся путем. Просто — он поступил, начал учиться и слушать лекции, изучать ряд предметов, от одного к другому, ничего не пропуская, не уставая, радуясь каждому часу занятий. Это и есть норма. Для этого нормального и существует университет, для этого он был основан. Так должно бы быть и со всеми, во всем. Но этого нет.
Для чего поступил Толстой, судя по воспоминаниям ‘Юности’? Как только он поступил, так и ‘перестал ходить на лекции’. Но тогда для чего же его отдали родители? Родители его не для ‘чего’ отдали, а ‘почему’ отдали: отдали потому, что ‘нельзя быть образованным человеком, не побывав в университете’, и что ‘вся образованная Россия есть университетская Россия’.
Это как перелет птиц: попадали листья, воздух холоднее стал: и все поднялось, все поднялись и полетели. ‘Куда?’ — ‘В Африку, на юг’. — ‘А вы?’ — спрашивают множество шалопайничающих студентов. ‘Да так, вообще. Все же учатся. Кончают курс в гимназии и поступают в университет. И мы’. -‘Да вам что нужно в университете?’ — ‘Ну, как что? Лекции, сходки, профессора, книги. Много шума и много движения. Политика и наука. Все, вся цивилизация. Все нам нужно. Мы пришли за цивилизацией в университет. Тремся около нее и золотимся. На это истратить четыре года и тысячи полторы денег — стоит. Потом будем золотыми’.
Это — для богатых, со средствами. Бедный думает иначе:
— Мои родители из нищеты не выбились. Всю жизнь были в зависимости, бьши ‘униженные и оскорбленные’. Могли бы быть не хуже других, но никуда не пустили их, потому что были они с первоначальным образованием. Теперь я достукался до аттестата зрелости, а как достукаюсь еще до университетского диплома, то будет разговор другой. И тех, кто унижал моих родителей, — я сам унижу. По крайней мере стану независим от этих подлецов. Университет — это свобода. Университет — это независимость. Университет — это дорога куда угодно, дверь во все комнаты, во все отделы цивилизации. Пройти ее непременно нужно, а там уж я осмотрюсь и выберу.
Чичиков ведь вечный тип — без его индивидуальных черт, а в общем очерке ‘пробивающегося к состоянию и силе’ человека. Его надо только представлять серьезнее и трагичнее, чем это сделал Гоголь. Что такое ‘классовая борьба’, о которой теперь говорят все, которая требует подчинения себе всех других целей, подчинения самой цивилизации, парламентаризма, политики и проч.? Да, это Чичиковы идут ‘стенкою’ на Чичиковых, одни Чичиковы хотят сесть на место других Чичиковых, Чичиковы еще в юности и без средств хотят занять кресла ‘их превосходительств’ Чичиковых, ну или — вождей народных, глав партий и проч. и проч. Ведь есть места казенные, а есть и приватные. Есть место губернатора, есть место директора фабрики, есть место видного члена такой-то фракции. Суть дела в том, что везде ‘место’, т.е. положение, сила и обеспечение. И как Чичиков ‘все переносил’, только бы добиться своего, ‘выйти в люди’, так теперь множество в университете сидит и ожидает диплома или упорно работает и получает диплом даже ‘с отличием’, не имея к науке никакого интереса.
Нужно заметить, что часть этих Чичиковых превосходно работает, как и Чичиков был ведь ‘весьма талантливым молодым человеком’. От этой части людей, как она ни неприятна и ни вредна везде, — невозможно отделаться никому, ничему. Везде она ‘безукоризненна’… Это есть вечное явление, что-то вечно присущее всему человеческому. Но ровно столько, сколько у нас есть на службах и везде шалопайничающих чиновников, невежественных врачей, явно бессовестных инженеров и вообще людей ‘никуда’, — ровно столько есть в университете их ‘эмбрионов’. Вот эта-то часть, часть бездарных Чичиковых, есть, собственно, единственная настояще-отяготительная часть состава студенчества. Хотя Толстой только ‘числился’ в университете, но ничему не учился, — до такой степени ничему, что в биографии и сочинениях его нельзя отыскать ни одной черточки, зависимо идущей от университета, но, вероятно, никто не захотел бы оторвать его от университета. Ну, например, сто студентов ‘числятся’ в университете, а лекции не посещают: какой вред от этого университету? Вред вот от тех, которые толкутся в университете, ‘заходят’ на лекции, которые занимают в аудиториях место, занимают его в кабинетах, лабораториях и проч. Словом — топчут пол, портят воздух, всем мешают и ничего не делают. От плохих Чичиковых.
Конечно, не надо объяснять, что все эти плохие Чичиковы суть радикалы и ‘числятся’ в левых партиях. ‘Числятся’, как они везде потом и всю жизнь будут ‘числиться’ и получать жалованье. Как в пору первого Чичикова все утверждалось на фундаменте ‘повиноваться начальству’, так все теперь утверждается на фундаменте ‘не повиноваться начальству’, и в четыре университетских года все Чичиковы должны заполучить это ‘утверждение в духе своего времени’, столь же неодолимо нужное, как утверждение ‘в благонамеренности’ было нужно для Павла Ивановича. Поэтому глуп и неудачен тот студент, который за университет не побывал в какой-нибудь ‘неприятной истории’ — без большого риска, но неприятной, и даже очень. Например, за участие в ‘массовой, огромной, очень принципиальной’ сходке был исключен из университета, с правом поступить через год в другой университет. Еще лучше — административная высылка на год, на два. Это — турнир нашего времени: состязание в храбрости, испытание неустрашимости. Кто его выдержал — ‘посвящен в рыцари’. Само собою разумеется, все смышленые — посвящаются. И это не вся причина, но значительная часть причины, что университетская жизнь так шумна и политична, ‘все рвутся в опасность’. При этом положении как не быть ‘бою’. Без убийств — как и на древних турнирах, но с ранами, ушибами, звонкими ударами копий, мечей и лат.
Жизнь как жизнь. Отчего ее не любить.
Все минует, все пройдет!
Что пройдет — то станет мило.
Мысль свести университет к прилежному сиденью на партах и внимательному выслушиванию лекций — навсегда будет неудачной. Нельзя забывать, что университет кроме того, что это есть наука и царство наук, — есть вместе огромный быт, традициональный быт, и вместе исторически волнующийся. ‘Красное’, ‘белое’, ‘левее’, ‘правее’ — все в нем есть. Это качает корабль, когда он идет по волнам. И пусть его качается. Только бы на мели не стоял, только бы шел. То есть только бы в громаде университета, грязной, сорной — лежали золотые зернышки. Только бы не переставали в нем Пирогов и Толстой. Но доказать, чтобы они в какое-нибудь время перестали — невозможно. Ведь в университете были и Чехов, и Гаршин. Едва ли очень были прилежны. Они были в университете не так давно, уже ‘в наше печальное время’.
Не нужно плакать, а лучше смотреть спокойно на дело. Весь сор из университета нельзя убрать и, по-моему, не нужно. В ‘соре’ есть тоже много хорошего. В том, что я назвал бы ‘богемою’ студенчества, в его разгильдяйстве, лености, поразительном иногда невежестве — во всем этом, однако, есть что-то такое безвредное, милое. И Пирогов, и Толстой только и могли самовоспитаться в такой вот ‘богеме’, какая описана в ‘Юности’ и какую описывает Пирогов у себя ‘в десятом номере’ (общежития), или какая передана Погодиным в первых частях его ‘Дневника’. Все минует, все пройдет…
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 6 авг. N11638.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_delayuchie_i_nedelayuchie.html.