На небеса ведёт только один путь — через Голгофу!
Мультатули.
Ничего нет прекраснее правды.
Кто не находит в ней поэзии, тот
навсегда останется жалким поэтишкой.
Мультатули.
Деккер-Мультатули, Чеботаревская Александра Николаевна, Год: 1907
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Александра Чеботаревская
В последние годы всё чаще и чаще мелькает перед читателем странно звучащее имя: Мультатули.
До тех пор, пока страдания не создали человеку этого имени (Мультатули — ‘многострадальный’), его звали Эдуард Деккер. Голландец по рождению, Деккер — одна из замечательнейших личностей прошлого, а может быть и многих будущих столетий.
Его жизнь — сплошной моральный и интеллектуальный творческий порыв. Он, подобно Толстому, принадлежит к числу тех людей, у которых ‘великие мысли исходят из сердца’. Его произведения, действительно, напоены кровью их творца, пережиты и выстраданы.
Один из биографов и лучший знаток Мультатули, познакомивший с ним Германию, в следующих словах характеризует своего любимого поэта и героя: ‘Мультатули олицетворял собою вечное стремление человека к свободе и протест против стеснений — с такою силою, которая грозит сорвать крышки с переплётов его книг’…
Значение его произведений не исчерпывается их идейною стороною. Изумительная свежесть наблюдения соединяется в них с необыкновенною яркостью и царственною мощью языка…
Родился Эдуард Деккер 2-го марта 1820 года в Амстердаме, в семье капитана купеческого судна. Обучался в гимназии, но, не окончив курса, занялся, по настоянию отца, торговлей. Сословие купцов он ненавидел, впрочем, с детства, и занятие торговлей вскоре бросил. Восемнадцатилетним юношей он отплыл в Ост-Индию, с целью поступить там на службу в голландских колониях.
С этой минуты для него начинается бурная жизнь, полная трудов, разочарований и борьбы. Уже в детстве Деккер отличался исключительно деятельною натурой. Ребёнком, везде и во всём проявляет он инициативу. Этим свойством он увлекает за собою всех, кто встречается ему на пути, и противиться обаянию его беспокойной, полной любви и самопожертвования натуры — бесполезно. ‘Когда приближаешься к Эдуарду’, пишет про него один юноша, ‘то чувствуешь себя словно увлечённым в какой-то водоворот’.
Несмотря на всю жизнь, прожитую в лишениях и бедности, Деккер чувствовал себя всегда господином, человеком, призванным защищать угнетённых и обездоленных и принять на себя всё зло, все грехи мира. Он был ещё ребёнком, когда ему уже казалось, что всякая нужда, всякая несправедливость взывают к нему: ‘Ты не должен допустить, чтобы это совершилось!’ Отсюда, по его собственному признанию, в нём вырастают жажда власти и огромное честолюбие, но не в смысле стремления к славе, а в смысле стремления к положению, которое давало бы ему возможность всем помогать, всех спасать.
Опасности и трудности не существовали для его натуры борца. ‘Пусть идёт дождь’, часто говаривал он, ‘а мы наперекор ему буден делать хорошую погоду!’ В бытность его в колониях начальство возлагало на него самые ответственные поручения, посылало его в те округа, где дела, были наиболее запутаны, поручало ему восстанавливать порядок в местностях, доведённых до открытого восстания. Безоружный, отправлялся он в самую глубь страны, в недра восставшего населения, надеясь только на своё влияние, на своё красноречие — наиболее могучее своё орудие. И он оставался победителем.
Он любил этих темнокожих, наивных, как дети, людей, и знал, что если ему не удастся овладеть их умами, убедить их силою своего слова, то эта роль будет выполнена винтовками его соотечественников. И Деккер делал чудеса храбрости, ловкости, красноречия, и — побеждал. Всякий знал, каким громадным влиянием пользовался он на туземцев, и в минуту опасности его дружбы искали, чтобы укрыться под её защитою. В одном из писем он сознаётся, что ‘на Суматре им несколько раз овладевало искушение принять сторону туземцев против правительства’.
Семнадцать лет провёл Деккер в голландских колониях, пройдя все ступени колониальной иерархической лестницы от мелкого канцеляриста до помощника начальника округа. В эти годы, наряду с минутами счастья, взятыми с бою этой богато одарённой натурой, он перенёс и иного страданий, лишений и нужды. Немало врагов создала ему его страсть принимать сторону слабых, поднимать до себя угнетённых. Не раз враги обвиняли его в мелких упущениях по службе, заставляли выходить в отставку и голодать по неделям и месяцам… Деккер был доверчив, как ребёнок. Он думал, что может беззаботно уснуть, положив голову на колена любому человеку. Только в зрелых летах, и ценою большой муки, он расстался с этими мечтами…
Большую поддержку в этот период времени оказывала поэту его жена, Эвердина Винберген, с которою он встретился в 1845 году. Тина, как он её называл, безгранично верила в Деккера и поддерживала в нём надежду на то, что он изо всех битв выйдет победителем. Вместе переживали они часы счастья и покоя и вместе боролись против царившего кругом произвола. Дневник, относящийся к их пребыванию в Менадо (на о. Целебес), заключает в себе чуть ли не самые светлые страницы их жизни.
В 1851 году Деккера перевели ассистент-резидентом в Амбойну. Условия жизни здесь были весьма тяжёлые. Постоянные, не прекращавшиеся беспорядки в этой местности, климат и служба так подорвали его нервную систему, что он должен был взять двухгодичный отпуск в Европу для поправления здоровья. По возвращении в Индию Деккер был назначен ассистент-резидентом в Лебак (или Южный Бантам, Бантан-Кидул) на остров Яву.
Индо-голландские острова, из которых самый большой и цветущий — Ява, насчитывают более тридцати миллионов туземных жителей. Все они — голландские подданные. Во главе правления стоит генерал-губернатор, вице-король Индии, живущий в столице Явы, Батавии. Остров разделён весь на резидентства. Резидентства, из которых некоторые охватывают миллион душ, распадаются на три, на четыре, на пять округов, во главе которых стоят ассистент-резиденты. Последние пользуются большою самостоятельностью, ибо резиденты живут не в округах, а в столице. Особые чиновники состоят при ассистент-резидентах и наблюдают за земледелием, домостроительством, государственным водопроводом, полицией, судом. Каждому ассистент-резиденту даётся в помощь туземный начальник, носящий титул регента и происходящий из старейшей местной знати. Личность регента, с его влиянием на туземное население, имеет огромное значение в глазах правительства, которое всеми силами старается поддержать с ним хорошие отношения. Положение европейского чиновника в роли ассистент-резидента необыкновенно тяжёлое. Он должен выполнять приказания правительства через регента и в то же время ухитряться, чтобы эти приказания не казались последнему чересчур тяжёлыми и навязанными. Официальное предписание гласит, что ‘европейский чиновник должен обходиться со своим туземным помощником, как с младшим братом’.
В таком положении очутился в Лебаке и Деккер. События на о. Ява послужили поводом к возникновению его знаменитого романа ‘Макс Хавелаар, или торговля кофе Голландского Торгового Общества’ [*].
[*] — Большая часть прилагаемых отрывков из сочинений Деккера-Мультатули переведены с немецкого, меньшая часть (как, напр., ‘В игорном зале’, ‘Легенды о происхождении власти’, ‘Орнис’, ‘Импресарио’ и т. д.) переведены с голландского. Прим. переводчицы.
Герой романа — одно из самых ярких воплощений мещанства, когда либо существовавших в литературе. Филистер и ханжа Дрогстоппель встречает старого школьного товарища, которого не видал десять лет. Товарищ, много думавший, много переживший за это время, бедно одетый, но по-прежнему гордый, толкает негоцианта на необычное для него дело. Он просит его оказать ему содействие в печатании его записок. Купец сначала колеблется, но, узнав, что автор ‘работал в кофе’, соглашается помочь ему, в надежде на то, что книга, посвящённая кофе, поднимет спрос на этот продукт. Штерн (так зовут товарища) обязан писать по две главы в неделю, сам Дрогстоппель время от времени пишет главу — другую, для солидности, Мария, дочь Дрогстоппеля, переписывает рукопись набело, за исключением тех дней, когда в доме стирка.
Когда очередь доходит до Штерна, когда он углубляется в связку старых рукописей и заметок, голова и сердце его воспламеняются, перед ним воскресают бедствия и стоны Востока, перед ним вырастает герой, которого он называет Максом Хавелааром… Он забывает всё на свете, заражает своим вдохновением и маклерова Фрица, и дочь крупной сахарной фирмы, Луизу Роземеер, и из-под его пера льётся чудный рассказ, в котором сочетается стройная логика Запада с пламенным красноречием Востока. Во всей красе, во всём великолепии встают перед читателем чуждый край и чуждая жизнь.
Обстановка, в которую попадает Хавелаар по приезде в Лебак, не из приятных. Регент обременён огромною семьёю, строит мечети для спасения души, отправляет в Мекку караваны молельщиков и окружает себя целым роем ленивых придворных, так что расходы на поддержание его двора превышают его состояние. Следствием этих обстоятельств являются неслыханная эксплуатация народа путём принудительных работ и открытого грабежа, ужасающая нищета лебакских жителей, уменьшение в округе народонаселения и упадок земледелия и скотоводства. Хавелаар, тотчас по приезде, употребляет все усилия, чтобы, щадя регента и помогая ему любовно, как ‘старший брат’, в устройстве его дел, в то же время освободить туземцев из когтей ужасающей нужды. Он радуется тому, что здесь для него найдётся много работы. Его страсть — давать, обходившаяся так дорого и искупавшаяся собственными лишениями, находит себе в Лебаке благоприятную почву.
Раз в месяц Хавелаар устраивает собрания туземных начальников, принимает от них отчёты и передаёт им, в свою очередь, распоряжения правительства. На первом таковом собрании Деккер-Хавелаар обращается к туземцам с речью, в сильных и ярких словах просит он их содействия в предстоящей ему большой и трудной задаче.
‘Начальники Лебака’, говорит он, ‘много работы в вашем краю! Скажите, разве земледелец не беден! Разве не созревает ваш рис часто на обед тому, кто сам не сеял? Разве не много неправды в вашей стране? Разве не мало число детей ваших? Разве сердца ваши не исполняются стыдом, когда житель соседнего Бандунга посещает ваш край и спрашивает: ‘Где деревни, и где земледельцы? Почему не слышу я медного звука музыкальных орудий, возвещающих радость, почему не вижу дочерей ваших за толченьем риса?’ Разве не горько вам видеть безводные склоны и равнины, по которым буйвол никогда не тащит плуга? Да, да, говорю вам, и мне и вам горько при виде этого! Именно потому и должны мы благодарить аллаха, давшего нам возможность поработать здесь’… ‘Я послан сюда, чтобы быть вам другом, старшим братом. Разве вы не остерегли бы младшего брата, если бы увидели на дороге тигра?.. Начальники Лебака, мы, конечно, не раз ошибались, наша страна бедна, потому что мы делали много промахов. В Тьиканди, и в Боланге, и в Краванге, и в окрестностях Батавии живут многие уроженцы нашего края, которые его покинули. Почему уходят они на заработки из тех мест, где похоронены их предки? Почему покидают они родные деревни? Почему предпочитают прохладу деревьев, растущих там, — тени наших рощ? А в северо-западной части острова бродят люди, которые также покинули Лебак, они скитаются по чуждым местам, с кинжалом и винтовкою в руках. Они гибнут ужасною смертью, ибо у правительства есть силы, карающие повстанцев… Я спрашиваю вас, начальники Бантан-Кидула, почему многие уходят отсюда и не хотят умереть там, где родились? Почему в шелесте наших деревьев слышится вопрос: ‘Где люди, которых мы видели детьми, играющими у наших ног?»
Тут Хавелаар остановился. Глаза его слушателей были опущены в землю. ‘Но если между нами’, продолжал он через минуту, ‘найдутся люди, пренебрегающие своим долгом ради выгоды, продающие правосудие за деньги, отнимающие буйвола у голодного… кто их накажет? Если кто-нибудь из вас об этом узнает, то наверное постарается помешать этому. Регент не потерпит, чтобы нечто подобное свершалось в его округе. Я также буду бороться против этого всеми силами. Но если ни вы, ни регент, ни я — этого не узнаем… кто же тогда, о начальники Лебака, будет творить в Бантан-Кидуле правосудие?’
‘Мы все когда-нибудь умрём, начальники Лебака! Что скажут тогда обитатели деревень, над которыми мы властвовали? Что будут говорить прохожие, при виде наших похорон? Какой ответ мы дадим, когда спросят у нашей души: ‘Почему стоит плач над полями, и почему не видно юношей? Кем взята из амбаров жатва, и выведены из стойла буйволы, которые должны пахать поле? Что сделал ты с братом твоим, которого я приказал тебе охранять? Почему бедняк печален и клянёт рождение детей?» После небольшого молчания Хавелаар продолжает: ‘Я хочу жить с вами в мире и поэтому прошу вас смотреть на меня, как на друга. Тот, кто сделает ошибку, может ожидать от меня самого мягкого отношения, ибо, ошибаясь сам, я не буду особенно строг… по крайней мере, относительно обычных служебных проступков и упущений. Только в тех случаях, когда небрежность обратится в систему, я должен буду выступить против неё. О проступках более грубого свойства, о притеснениях, о грабежах я не говорю. Ничего подобного у нас не случится, не правда ли, г-н регент?’ — ‘О, нет, г-н ассистент-резидент, ничего подобного в Лебаке не может случиться’. ‘Итак, г-да начальники Бантан-Кидула’, продолжает Хавелаар, ‘порадуемся тому, что наш округ так отстал и так беден. Перед нами огромная и благодарная задача… Будем трудиться до тех пор, пока не настанет всеобщее благосостояние… Ещё раз прошу вас смотреть на меня, как на друга… И затем считаю, что вы не откажете мне в вашем содействии. Начальники Бантан-Кидула! Я кончил. Вы можете вернуться каждый в свой дом. Всем вам низко кланяюсь!’
Так, по свидетельству очевидцев, Хавелаар, т. е. Деккер, часто говорит со своими малайцами. В этом же тоне составляет он и свои служебные предписания, оказывающие огромное влияние на население. Силу для них он черпает в общении с туземцами и в любовном проникновении в дух и жизнь Востока. Он поклялся, что с минуты его вступления в должность порядки здесь должны измениться!
Тут рассказ Хавелаара прерывается, чтобы дать место Дрогстоппелю. Мещанин недоволен Штерном. Он думал, что речь будет идти о кофе, ‘а Штерн написал… бог знает о чём!’ За ‘безвкусные излияния’ по поводу яванских непорядков Дрогстоппель вознаграждает читателя двумя главами, посвящёнными проповеди пастора Вавелара ‘о любви Господа, явствующей из его гнева против неверующих’. Дрогстоппель приходит в восторг от мудрости пастора, никогда не бывавшего на бирже, но всё же знающего, что только слово Божие и труд — да, труд! — могут спасти яванца!.. Работы яванцу! таков и его принцип!
Тем временем маленькая семья Деккера-Хавелаара, состоящая из супругов и малютки сына, живёт тихо. Отношения с окружающими самые сердечные. Хавелаар спокоен, несмотря на то, что с каждым днём встречает новые трудности. Число недовольных увеличивается и жалобы на регента поступают всё чаще и чаще.
Хавелаар должен строго обдумывать своё поведение, тем более, что его популярность всё растёт. По яванским деревням разносится слух, что новый начальник намерен творить правду. Несчастные жертвы приходят тайком к новому начальнику жаловаться на злодеяния регента.
Они приползали ночью, скрываясь в речных зарослях, и Тина, сидевшая в своей комнате, не раз вскакивала, испуганная внезапным шумом. Выглянув в окно, она видела чёрные фигуры, кравшиеся боязливою поступью. Вскоре она перестала бояться их, ибо знала, что эти фигуры, блуждающие, как привидения, вокруг дома, ищут помощи у её Макса! Она подавала условный знак, и Макс вставал принять просителей. Большинство их приходило из округа Паранг-Кудьянга, где начальником был зять регента, грабивший его именем и в его пользу.
Просители верили в то, что Хавелаар не заставит их на другой день повторить публично то, что было поведано ему накануне наедине, ибо это грозило бы им истязаниями, а многим и смертью!
Хавелаар записывает их жалобы и обещает рассудить их по правде. После этого он часто отправляется сам в те места, где было учинено насилие, и успевает побывать там до возвращения туда просителя. Поездки эти держатся в строгой тайне, из боязни навлечь подозрение и месть на просителей.
Чем дальше, тем Хавелаар всё более и более убеждается, что он попал в опасное болото, откуда трудно выбраться на твёрдую почву. По слухам, впоследствии подтвердившимся, предшественник Деккера погиб жертвою столкновения с произволом. Он требовал от властей справедливости, и чтобы избавиться от него, на обеде у одного старейшины его отравили…
Наконец, терпение Хавелаара истощается. Паранг-Кудьянг, один из пяти округов Лебака, управлявшийся зятем регента, стонет под гнётом хищений. 24 февраля 1856 года Хавелаар пишет письмо резиденту, обвиняя регента в превышении власти, а его зятя и сообщника — в ограблении населения и в истязаниях, Хавелаар требует разрешения принять меры для выяснения дела.
Резидент очень недоволен Хавелааром, приезжает к нему, убеждает его взять жалобу обратно, но, подучив в этом отказ, просит указать свидетелей, которые могли бы подтвердить обвинения.
Хавелаар не хочет тотчас выдавать жалобщиков, опасаясь за их жизнь, и берёт всю ответственность на себя. Резидент уезжает, а, через день извещает Хавелаара о том, что не находит возможным дать ход его жалобе. Хавелаар подавлен. Но он не хочет верить тому, что генерал-губернатор взглянет на дело так же, как и резидент. Он желает, чтобы генерал-губернатор вызвал его для объяснений в Батавию.
Настают чёрные дни. Хавелаар и Тина дрожат за жизнь ребёнка. Они знают, что между исполнением долга и внезапною таинственною смертью есть связь.
А регент тем временем снова сгоняет толпы туземцев и заставляет их работать на себя. Из Паранг-Кудьянга пригоняют на работу женщин беременных и с грудными детьми на руках.
Через месяц приходит ответ от генерал-губернатора, которому резидент, по настоянию Хавелаара, доложил, наконец, дело.
Образ действий Хавелаара возбудил сильное неудовольствие генерал-губернатора, который ‘счёл себя вынужденным, в виду этого, освободить Хавелаара от обязанностей ассистент-резидента в Лебаке’. Принимая, однако, во внимание его прежние заслуги, он предлагает ему таковую же должность в Нгави.
Перевод в глубь страны, в Нгави, во-первых, является понижением по службе, а во-вторых — должен совершиться намеренно спешно, так что Хавелаару не пришлось бы повидать генерал-губернатора и представить ему свои объяснения, как ему того хотелось.
Это побуждает Хавелаара 29 марта 1856 года подать в отставку из колониальной службы.
На этот раз ответ приходит быстрее. Прошение Хавелаара-Деккера принято 3 апреля 1856 года.
Хавелаар с семьёю уезжает из Рангказ-Бетунга. На первой остановке для перемены лошадей он встречает огромную толпу туземцев, которые тайком приходят сюда, чтобы здесь в последний раз поклониться Деккеру…
В Батавии начинаются новые мытарства. Он хлопочет об аудиенции у генерал-губернатора. Его превосходительство болен. Хавелаар дожидается его выздоровления. Его превосходительство чересчур занят. Он ждёт ещё. На новую просьбу ему отвечают, что его превосходительство сдаёт дела перед отъездом в Голландию. Генерал-губернатор уезжает, не выслушав Хавелаара.
И он, и его семья выкинуты на улицу!
В дальнейших страницах Деккер уже не старается сдерживать той желчи и той горечи, которые накопились в его душе.
‘Довольно, мой добрый Штерн! Теперь я, Мультатули, берусь за перо’, говорит он.
‘Да, я, Мультатули — ‘много перенёсший’, берусь за перо. Я не извиняюсь перед публикой за форму моего романа. Эта форма кажется мне пригодной для достижения моей цели.
Цель двоякая:
Во-первых, я хочу облечь дело в такой вид, чтобы маленький Макс и его сестрёнка могли сохранить его, в качестве священного наследия, когда их родители умрут от нищеты. Я хочу выдать детям дворянскую грамоту, написанную собственной рукой.
Во-вторых, я хочу, чтобы меня читали. Чтобы меня читали государственные деятели… литераторы… торговцы кофе, заинтересованные в его сбыте… служанки, одолжающие мне свои трудовые гроши… генерал-губернаторы на покое… министры на действительной службе… лакеи их превосходительств… благочестивые пасторы, которые говорят, что я посягаю на Всевышнего, когда я восстаю против божка, созданного ими по своему подобию… тысячи и десятки тысяч Дрогстоппелей, которые, сохраняя своё прежнее отношение к окружающему, будут всех громче кричать о красоте моего произведения… члены народного представительства, которые обязаны знать, что происходит за океаном, в огромном государстве, принадлежащем Голландии…
Да, меня будут читать!
Когда эта цель будет достигнута, я буду доволен. Ибо я заботился не о том, чтобы написать красиво… Я старался написать так, чтобы меня услышали. И подобно тому, как кричащий: ‘Держите вора!’ мало заботится о характере своего импровизированного обращения к публике, так же безразлично и для меня, как отнесутся к характеру моего крика: ‘Держите вора!’
‘Книга пестра… в ней нет соразмерности частей… погоня за эффектом… слог неровен… автор неискусен… мало таланта… нет системы…’
Хорошо, хорошо, всё хорошо! Но яванцев истязают!
А поэтому опровержение главной идеи моего произведения невозможно!
Чем громче, впрочем, будут порицать мою книгу, тем она будет мне дороже, потому что тем более будет расти во мне надежда на то, что я буду услышан. А этого только я и желаю!
Но вы, министры и генерал-губернаторы, у дел или в отставке, покой которых я тревожу, не полагайтесь чересчур на моё неискусное перо. Оно приобретёт опыт и в результате некоторых усилий достигнет такого искусства выражать истину, что сам народ поверит ему. Тогда я потребую от народа места в палате депутатов, хотя бы только ‘с тою целью, чтобы протестовать против удостоверений в честности, выдаваемых друг другу индийскими чиновниками, чтобы навести на необыкновенную мысль, что эту честность народные представители должны оценивать сами… Чтобы протестовать против бесконечных экспедиций и геройских подвигов над несчастными, измученными людьми, предварительно доведёнными рядом угнетений до восстания… чтобы протестовать против циркуляров, марающих честь нации и призывающих общественную благотворительность на помощь жертвам систематического разбоя.
Правда, повстанцы — изголодавшиеся скелеты, а разбойники — способные к самозащите люди…
Если же мне откажут в этом месте… Если мне не поверят…
Тогда я переведу мою книгу на те немногие языки, которые я знаю, и на те весьма многие наречия, которых не знаю, но которые могу изучить, и потребую от Европы того, чего я тщетно добивался от Голландии.
Во всех больших городах народ будет распевать песню с припевом:
‘На берегу океана лежит воровское государство
Между Восточною Фрисландией и Шельдой!’
А если и это не поможет?
Тогда я переведу мою книгу на малайский, яванский, сундайский, альфурский, бугинезский и баттакский языки…
Я зароню кинжальные напевы в умы несчастных мучеников, которым я поклялся помочь, я, Мультатули!
Спасение и помощь законным путём, если это возможно… и правомерным путём насилия, если этому суждено быть.
И всё это весьма дурно отзовётся на торговле кофе Голландского Торгового Общества.
Ибо я не поэт, не кроткий мечтатель, как честный Хавелаар, исполняющий свой долг с мужеством льва и терпящий нужду и голод с покорностью сурка в зимнюю пору.
Эта книга есть лишь введение.
Сила и острота моего оружия будут возрастать, по мере того, как это будет необходимо.
Дай Бог, чтобы это не оказалось необходимым’.
Такова книга ‘Макс Хавелаар’, вызвавшая трепет ужаса по всей стране. К сожалению, современники и соотечественники Хавелаара не сумели учесть и использовать этот охвативший страну трепет. Все восхищались, но никто не поддержал её автора в его борьбе.
А между тем предсказания Деккера скоро сбылись: много крови было пролито, когда вспыхнуло огромное восстание среди туземного населения…
Оставшись без средств, Деккер скитается по индийским островам, ища пропитания себе и своей семье. Жене он пишет в эти дни: ‘Нам посланы тяжкие испытания. Поцелуй за меня нашего малютку. Если бы не он, я спокойно положил бы им конец’. В ноябре 1856 года перед ним мелькнул луч надежды: он рассчитывает приобрести на сходных условиях несколько мельниц для шелушения риса. Но эта надежда весною 1857 года рушится.
Деккер решает вернуться в Европу. Жену и сына он оставляет временно у брата Яна, владеющего табачными плантациями. Сам, побывав на Сингапуре и Цейлоне, едет далее Суэцким каналом в Каир, где остаётся несколько дней в ожидании парохода. Средиземным морем он приезжает в Марсель и через южную Францию добирается до Германии. Проведя несколько месяцев в Германии, в конце 1857 года он переезжает в Брюссель и поселяется в дешёвой гостинице, откуда, по истечении семи месяцев, его, запутавшегося в долгах, выручает приехавший из Индии брат. Деккер снимает в Роттердаме комнату, выставляет в ней собранные им документы для публичного осмотра, однако эта попытка не имеет успеха.
Но он всё ещё надеется, что народ восстанет и спасёт яванцев.
Его нищета превратится тогда в одеяние славы, его будут встречать с почётом, указывая на него, будут говорить: это — Мультатули, или: это — Макс Хавелаар… Когда его книга будет издана, он перестанет стыдиться своей бедности… Но, увы, то лишь мечты: филистеры, которым никогда в жизни не приходилось встречаться с таким ‘вольным духом’, каким проникнута книга Деккера, начали против него настоящую агитацию. За ним по пятам ходили шпионы… А что же делало в это время остальное общество? В эту минуту Мультатули не был ещё настолько зрел, чтобы сказать ему, как он сказал позже: ‘Публика, я от всей души тебя презираю!’
Осенью 1858 года Деккер был в Касселе. Здесь он много работал. Весною 1859 года в Европу приехала Эвердина с сыном и малолетнею дочерью, родившеюся вскоре после отъезда Деккера из Индии. Но и по приезде Тины супруги долгое время разлучены, благодаря тяжёлым обстоятельствам, с которыми приходилось обоим бороться.
В это время Якоб ван Леннеп, писатель, познакомился с отрывками из ‘Хавелаара’ и так увлечён этим произведением, что решается помочь выходу этой книги в свет. Деккер отправляется в Амстердам. Ван Леннеп отдаёт ‘Макса Хавелаара’ издателю Рейтеру, а автору уплачивает авансом 1.200 гульденов, с твёрдым и заранее обдуманным намерением его обмануть. В мае 1860 года книга издана. Успех, выпадающий на её долю, неслыханный. А между тем издатель делает всё, чтобы затруднить её распространение. Цена назначена им очень высокая (4 гульдена), в Индию послано лишь ничтожное количество экземпляров, в то время как спрос на неё там особенно велик и доходит до того, что за экземпляр платят по 100 гульденов.
Видя всё это, Деккер решает сам помочь распространению книги и, если понадобится, переиздать её. Но из ответа ван Леннепа он ясно видит, что этот человек самым низким образом обманул его, что своё право собственности на эту книгу он употреблял на то, чтобы уничтожать её… ‘Кто покупает дом, тот имеет право перестраивать его, не спрашивая совета у его бывшего владельца’, пишет он между прочим Деккеру. В одной частной беседе ван Леннеп говорит, что книга ‘составляет его собственность, и что он купил её, с целью её уничтожить’. Призванный к ответу, он подтверждает эти слова публично, пояснив, что считает книгу способной возбудить умы в Голландии и Индии, а потому опасной и вредной. Ван Леннеп отказывается выпустить новое издание и никому не хочет передать права на него.
Лишь десять лет спустя, в 1870 году, уже после смерти Леннепа, его наследники продают право собственности на ‘Хавелаара’ издателю Шаду, так что в ближайшие за этим годы книга, наконец, переиздана.
Среди бедствий, преследовавших Деккера, были, однако, моменты, поддерживавшие его и вливавшие в него бодрость. Деккер всю жизнь искал удовлетворения и находил его в облегчении чужого горя. Перечислить все случаи, в которых мы видим его утешителем и спасителем, — нет возможности. Интересно отметить, что жена разделяла вполне его порыв и принимала в нём участие, деля все его заботы о несчастных, покинутых и угнетённых. То он даёт приют людям, не имеющим крова, то кормит голодных, то защищает и охраняет детей, то спасает от издевательств чужестранца, то выручает семью бедных странствующих артистов, то устраивает торговое дело на занятые деньги для обманутой и покинутой девушки, и т. д. Злые толки и сплетни преследуют Деккера и в этой области, только он не обращает на них внимания. Раньше, чем проповедовать в своих произведениях, он борется против социальной несправедливости в жизни. Филистеры не могут придти в себя от изумления при виде того, с какою беззаботностью Деккер принимается устраивать судьбу какой-нибудь покинутой женщины, ещё большее удивление вызывает в них жена Деккера, когда она без злобы, без подозрений, без ревности приводит страдалицу в свой дом и энергично защищает её от света…
Второй момент, спасавший Деккера, — это поддержка, которую он находил у женщин. Они поклонялись ему заочно, на основании его произведений. После выхода в свет ‘Хавелаара’, по слухам, на стороне Деккера оказались все женщины. Они были ему благодарны за то, что он протестовал против их угнетения. В 1863 году Деккер пишет:
‘То родственное моему духу, что есть у мужчин, проявится лишь двадцать лет спустя, когда люди, читавшие меня в детстве, превратятся в руководителей общества…’
‘Если я в ком-нибудь и находил приверженность, то это были большею частью, и даже почти исключительно, женщины. И это вполне естественно. Они — самаритянки среди нашей Иудеи. Они — парии нашего общества. Они не могут одного, не смеют другого… Поэтому они так жадно прислушиваются ко всякой вести, сулящей освобождение… А я, с моим безумным стремлением брать на себя все печали мира, — я призван сострадать их плену’…
Из этих настроений возникло самое причудливое, но зато и одно из самых сильных и высоких произведений Мультатули, а именно ‘Любовные письма’.
По поводу этого произведения Деккер пишет Тине: ‘Мне трудно тебе объяснить, что это такое. Это — всё: поэзия, насмешка, политика, наслаждение, прозорливость, логика, религия, — всё!’ ‘В ‘Любовных письмах’ осуществлено соединение поэзии — с действительностью, бессилия — с нечеловеческим подъёмом, зоркая наблюдательность — с болезненною мечтательностью’.
В ‘Любовных письмах’ поэт раскрывает перед читателем душевные глубины. Это целый мир. Перед нами оживают тысячи противоречивых ощущений и настроений, вызванных чарами поэта. Примирение между ними проливает в душу человека небесную радость, которая живёт в нём, однако, неделю, и сменяется сомнениями и отчаянием…
‘Любовные письма’ это — душевная драма, в которой героями являются Макс, Тина и Фэнси. Фэнси (Fancy) — фантазия, мечта поэта, его муза и добрая фея, а также и оживляемая и поддерживаемая ею в поэте его творческая сила. В Максе живёт стремление Прометея, оно не погаснет в человечестве, пока последнее не добудет с неба мира для всех людей. Макса не останавливает неосуществимость того или другого. Препятствия только разжигают его. Он схватывается за меч и выступает против чудовища. Летят искры, бряцает оружие, далеко несутся пронзительные крики и воинственные песни… Погибнуть или победить — и то и другое прекрасно! Но горе в том, что приходится бороться не с чудовищами, не с героями, вооружёнными хотя длинными, но видимыми мечами. Лицемеры, филистеры, ханжи, низкопоклонники, пролазы, дяди, тётки, торговцы, маклеры, глупцы — вот враги, которые страшнее яда и чумы! Вооружённые шпильками и кинжалами, они заманивают вас в щели, завлекают в трясины, где меч и копьё бессильны… О, Боже! неужели погибнуть, погрузиться в эту грязь… Фэнси, — день, отчизна, мать, свобода, солнце, — где ты?.. Она придёт, когда пробьёт её час! Она притаилась где-нибудь неподалёку, в каком-нибудь образе, в улыбке прохожего, в женщине с небесным взором… Она посылает Тину, — женщину-товарища, лёгкое прикосновение руки которой охлаждает пылающий после битвы лоб: ‘Тише… тише… прислушайся к мерному дыханию детей, отдохни, усни до утра. Я разбужу тебя, когда позовут…’ И новое мужество наполняет грудь… И снова обнажён клинок, и бой опять в разгаре, и герой на этот раз действительно готов пасть… как вдруг около него появляется она, во всей красе, во всём величии, она, — пробудившая в нём волю, сообщает его руке в этот миг силу и указывает ему путь к победе… ‘Сначала — воление… затем — сила… и, наконец, — победа!..’
Трудно передать красоту первого письма к Фэнси, в котором поэт, смутно чувствуя её близость, умоляет её показаться, открыться ему. ‘Можешь ли ты видеть солнце? Или, Фэнси, ты сама и есть солнце?’ спрашивает он, исчерпав все догадки, все предположения и впадая в уныние. Его успокаивает Тина, притворяясь счастливою и довольною и умоляя Фэнси не покидать поэта, быть близ него. Фэнси всё знает и обещает бодрствовать. Фэнси сама несчастна. Она умоляет Макса вывести её из мира мелочей. Она томится по знанию. Макс предлагает ей легенды о происхождении власти, — и Мультатули создаёт маленькие перлы, в которых со сказочною яркостью и силою изливает свою горечь… Фэнси жалуется на эту чрезмерную горечь: она хочет света и любви, она ведь не более, как девушка. В ответ на это в пламенном письме Макс бичует предрассудки…
Как лязг железа, как скрип телеги, в эти строки, полные тоски, поэзии и чувства, врываются письма разных отцов из породы Дрогстоппелей, дядюшек, тётушек, негодующих на Макса за то, что он нарушает их покой, за то, что сыновья и дочери покидают отцов и матерей и идут за ним. Макс подавлен всем этим. Он ещё не успел смыть с себя той грязи, которою забрызгали его Дрогстоппели по выходе ‘Хавелаара’! Тем не менее, он снова собирается с духом и, охваченный воспоминаниями, повествует вновь, с документами в руках, о страданиях яванцев, рассказывает целый ряд горьких сказок: о женщине, присутствовавшей при падении своего ребёнка в реку, о Хрезосе, играющем дивно на лютне, о ликовании народа при распятии Христа…
Макс, обременённый заботами, удручённый скорбью мира, — Макс устал, смертельно устал. Тина утешает его снова весёлым письмом о детях и призывает к нему Фэнси. Последняя отвечает ей: ‘Маловерная! Видела ли ты когда-нибудь роды без мук? Будь покойна, я подоспею вовремя. Конец близок!’
И Фэнси, действительно, указывает Максу выход из его сомнений и колебаний, раздвигая перед ним огромную, чудесную страну, Инсулинду, границы которой соприкасаются с пределами человечества. В этой стране живут чудовища, с которыми Максу предстоит сражаться. Фэнси является перед ним во всей красе и ясности, — и порывы Макса получают силу. Ощутив свою мощь, он с торжеством говорит Тине в последнем письме:
‘Я достиг… я знаю… я чувствую! Моё сердце теперь уже не пусто! Она послала мне…
О Боже, теперь я всё понимаю!
Сначала — стремление… затем — силу… и, наконец, победу!
Тина, я одержу победу! Клянусь тебе, я одержу победу! Будь покойна!’
Критика обрушилась на ‘Любовные письма’ целым потоком нападок за их туманность и причудливость. Что касается самого Мультатули, то он верно понял призыв Фэнси. С этой минуты его стремление к благу Индии выросло в стремление к благу всего человечества.
‘Пусть не говорят, пишет он несколько времени спустя одному издателю, что никто не пытался снять с народа тяготеющее на нём проклятие. Пусть не говорят, что никто не коснулся той ужасной язвы, которая его разъедает — лжи, я постараюсь сделать всё, что в моих силах. Предлагаю вам взять на себя издание моего произведения, которое я только что задумал. В нём я буду искать правды. В этом вся его программа. Я буду писать: рассказы, притчи, сказки, рассуждения, воспоминания, романы, парадоксы…
Надеюсь, что в каждой вещи будет заключена мысль, идея.
Итак, назовите мою работу: ‘Идеи’. Не иначе.
А наверху, над нею поставьте: ‘Вышел сеятель сеять’.’
Так зародилось это произведение, охватывающее семь томов (последний том вышел в 1877 году).
21 января 1862 года Мультатули, бодрый, со свежими силами и планами, переезжает из Брюсселя в Амстердам и приступает к работе. ‘Идеи’ выходят выпусками величиною от одного до двух печатных листов. Деккер работает неутомимо, не взирая на крайне неблагоприятную обстановку. Он живёт в комнате, устроенной ему его другом плотником на чердаке издателя Добленга. Козла с лежащими поверх досками служат ему письменным столом…
‘Идеи’ встретили хороший приём у публики. Несмотря на то, что первые выпуски печатались двойным изданием, понадобилось тотчас же переиздать их. Содержание этих семи томов весьма разнообразно. Они охватывают всё, что занимало в данное время универсальный дух Деккера. Они заключают в себе и меткие, сжатые афоризмы величиною в одну строчку, и пятиактную драму (‘Школа князей’), и длинную повесть, рисующую душевную жизнь ребёнка… Каждая вещь есть нечто самостоятельное, но полную ценность они имеют всё-таки лишь в соединении друг с другом, образуя целый особый мир.
В ‘Школе князей’ благородная королева ведёт борьбу с интригами и волокитою испорченного двора, выступая против супруга, в лени и ничтожестве которого находят себе опору все тёмные силы.
В ‘Приключениях маленького Вальтера’ автор проявляет тщательное и детальное знакомство с мелкобуржуазною средой, беспримерный дар изображения в юмористическом духе, предвосхищая этим искусство позднейших реалистов и психологов, надо добавить, что всё это овеяно тёплым субъективизмом, сердечным участием, любовью к жизни. Самое лучшее в этой повести — психология героя, маленького Вальтера. Мы видим душу маленького человечка, окружённую всем богатством и всем убожеством мира, видим её в борьбе, среди радостей, восторгов и опасностей.
‘Идеи’ пользовались особенным успехом у молодёжи. Каждая тетрадка ожидалась с нетерпением. Автор ‘Идей’ сумел объединить своих читателей в одну духовную общину и заставить их жить одною жизнью. В ‘Идеях’ Мультатули выступает, действительно, воспитателем народа и заставляет, независимо от Ницше и Ибсена, переоценить многие ценности. ‘Идеи’ разъясняют современные события. Это — дневник сильной, деятельной души. В глубине этого зеркала позади смешного и достойного осуждения читатель видит собственную, полную недостатков душу. Но, несмотря на это, автор не лишает мужества, а заставляет постоянно двигаться вперёд, преклоняясь перед красотой и мыслью.
Увлечённый успехом ‘Идей’, Мультатули задумал было издавать собственную ежедневную газету, которая должна была содействовать оздоровлению общества. Но предприятие это поглотило много средств и не имело успеха.
В числе людей, увлечённых ‘Идеями’, была Мими Шепель, сыгравшая впоследствии большую роль в жизни Деккера. На эту девушку, выросшую в узкоэгоистической буржуазной среде, полной предрассудков, громовые речи Деккера подействовали освежающе, как благодетельная гроза. Она первая написала Деккеру письмо, после которого завязалась оживлённая переписка, обнаружившая между обоими людьми удивительное сродство душ.
Для увеличения средств Деккер читает лекции в разных местах Голландии и Германии. Он обладал редким ораторским даром. Его речи производили огромное впечатление. В деле выбора материала он обыкновенно пользовался полною свободой. Всего охотнее он говорил без текста, отдаваясь настроению, которое им владело. Его называли ‘великим импровизатором’. Ни конспекта, ни заметок он не делал. Слог его был меток и своеобразен, взгляд на самые обычные вещи открывал новые перспективы. Его универсальность не позволяла ему быть односторонним. Он говорил о философии, о свободной науке, о преподавании, о лжи, об образовании, об отношениях Голландии к Пруссии, о книге Иова, о нагорной проповеди, о предрассудках, о фламандском движении, о колониях, об идеализме, как миросозерцании, и т. д. и т. д. Публика принимала и провожала его восторженно. В 1880 году, в промежуток времени от 9 января по 13 марта, т. е. за два месяца, он прочёл в Голландии 37 лекций.
Терпя крайнюю нужду, в разладе со всеми окружающими и с самим собою, переходил он из города в город, то появляясь во Франкфурте, то в Кобленце, то снова в Кёльне и в Майнце. Он нуждается в самом необходимом, — в обуви, в пище, не имеет экземпляра своих собственных сочинений, вследствие чего не может отвечать на раздававшиеся по его адресу нападки, принуждён занимать копейки на марки для отправки писем и рукописей…
Тине, остававшейся в Брюсселе с детьми, несмотря на заботы Деккера, на посильную денежную помощь, на частые приезды его, — жилось не лучше. В 1866 году ей пришлось переехать в Амстердам, где сын её жил в одной знакомой семье. Летом того же года она поехала в Италию и там в течение двух лет исполняла обязанности учительницы, воспитательницы и компаньонки. Позже она переехала в Венецию, где её сын поступил на службу в банкирскую контору. Жизнь, полная тяжёлой борьбы, надломила её силы, и 13 сентября 1874 года она скончалась.
Мультатули всё ещё мечтает найти случай заняться делом, более соответствующим его активному характеру. Но мало-помалу он расстался с этими иллюзиями и решает остаться ‘писателем ради хлеба’. Он много и прилежно работает. В Висбадене он съезжается с М. Шепель, которая остаётся при нём уже до самой его смерти. В Висбадене он проводит целых десять лет. Впервые на закате своей бурной жизни он достигает некоторого успокоения. В 1871 году он пишет: ‘Никогда со времени приезда из Лебака я не жил так долго на одном месте, как здесь. Уже целых тринадцать месяцев!’
Здесь им закончены последние пять томов ‘Идей’. Здесь он набросал очерки своих путешествий и скитаний, объединённые под именем ‘Среди миллионов’ (‘Millionen studin’), полные жизни, юмора, живописных картин природы. Благодаря настояниям одного из друзей и при его денежной поддержке, Деккер приобретает маленький домик в Ингельсхайме, на берегу Рейна.
Исцелиться его раны в это время уже не могли, но страдания значительно смягчились. Деккер живёт здесь отшельником. Он беседует охотно только с детьми, и связующим звеном между ним и миром является его жена. Их общею радостью служит мальчик, — приёмный сын, по имени Вальтер. Вместе с ним в этом уединении Деккер плотничает, работает в саду. Он много читает. В области естественных наук, сравнительного языковедения и этнологии он как дома. Он находится в оживлённой переписке с артистами, учёными и общественными деятелями, которые впоследствии с благодарностью вспоминают тот подъём, которым они были обязаны общению с Деккером.
Прохожий мог сказать: ‘Здесь живёт отшельник, умерший для мира’. Но в домике билась живая жизнь.
Тем, что Деккер в эти годы своей жизни мирно и спокойно работал, мы обязаны заботам его второй жены.
В последние годы Деккера мучила астма, которою он страдал и раньше. Его состояние, однако, не внушало серьёзных опасений, и то, что он совершенно спокойно смотрел навстречу смерти, следует приписать его возрасту и его постоянному стремлению проникать в самую суть жизни. Он думал о смерти почти радостно, несмотря на то, что настоящее его уже более не угнетало.
Летом 1876 года астма усилилась. Но осенью Деккер снова много работает, строит широкие планы, и только в январе следующего года чувствует себя хуже. ‘Я нездоров и… готовлюсь к смерти. Enfin! [Теперь! — голл.]’ пишет он 6-го января. Он слабел постепенно, слабел физически, между тем как голова его была ясна по прежнему. 19 февраля днём он был ещё на ногах, отдавал кое-какие приказания, опираясь на руку жены. В 3 часа, после успокоительного питья, данного ему врачом, он пожелал отдохнуть, уснул и более не проснулся.
Все произведения Мультатули, не исключая и его сатир, проникнуты любовью.
Между прочим он даёт нам глубокий ключ к великим юмористам и сатирикам, когда пишет: ‘сильнейшее выражение горя есть сарказм’.
Боевая поэзия редко переживает текущий день. Но боевая поэзия Мультатули, сумевшего вдохнуть в неё вечность, непреходяща.
Простой, непосредственный тон его произведений оказал сильное влияние на стиль и обороты его родного языка. Многие из выражений поэта ещё при жизни его сделались народными поговорками. Мультатули обладал удивительною способностью выражать ясно то, что другими лишь смутно чувствовалось.
Но кроме всего этого у него было одно свойство, делающее человека одиноким: предчувствие нового порядка, новой жизни, — ощущение, словно он чужой среди окружающих его людей, стремление ясно выразить эту противоположность и этим самым воспеть значение нового, грядущего.
Ему выпали на долю все унижения мелочной нищеты, вплоть до просьбы о куске хлеба. Но этою бедностью он обогатил свой народ. У ног этого нищего был весь мир, и изгнанник и скиталец, он с большею уверенностью вёл за собою толпы народа и указывал им путь, чем властитель Голландии…
Источник: Мультатули Повести. Сказки. Легенды. — СПб.: ‘Дело’, 1907
Оригинал здесь: Викитека.