Декабристъ А. В. Поджіо.
1859—1878 гг.
I.
II.
Декабрист А. В. Поджио, Белоголовый Николай Андреевич, Год: 1895
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
Въ хорошее время возвратился А. B. Поджіо изъ Сибири, и контрастъ между тмъ временемъ, когда его сослали туда, и его возвращеніемъ былъ колоссальный и походилъ для него боле на сказку, чмъ на дйствительность. Переворотъ этотъ въ его личной жизни совпалъ съ первымъ десятилтіемъ царcтвованія императора Александра II. Едва ли въ ту пору у Александра II были боле преданные и боле благоговвшіе передъ нимъ подданные, чмъ эти старцы, появлявшіеся тогда изъ ндръ Сибири какъ бы на веселый праздникъ. И много лтъ спустя Поджіо не могъ разсказывать о своихъ тогдашнихъ ощущеніяхъ безъ дрожи въ голос и явнаго волненія. Ему впослдствіи пришлось разочароваться, но онъ продолжалъ высоко чтить въ своей душ Александра II, слагая всю вину своего разочарованія на среду.
Когда Поджіо пріхалъ въ іюн 1859 г. въ Москву, онъ нашелъ тамъ многихъ изъ своихъ товарищей и именно тхъ, которыхъ, какъ поселенныхъ въ Западной Сибири, онъ не имлъ возможности видть около 20 лтъ, тутъ были Нарышкинъ, Оболенскій, фонъ-Визинъ, Пущинъ, Свистуновъ, Якушкинъ и друг., кн. Трубецкой тоже поселился въ Москв. Встрча старыхъ друзей, понятно, была самая трогательная: одинъ изъ нихъ, кажется, Якушкинъ, поселился въ Хамовникахъ, въ отдаленной части Москвы, и такъ какъ онъ страдалъ вчно подагрой и ревматизмами, почти не могъ выходить изъ дому, то они условились въ извстные дни и часы собираться у него вмст, чтобы наговориться до-сыта посл долгой разлуки. Эти частыя свиданія не ускользнули отъ бдительнаго надзора московской полиціи, донесено было о нихъ строгому московскому геяералъ-губернатору, графу Закревскому, и онъ, въ предупрежденіе, чтобы эти 60—70-лтніе старики не затяли новой революціи, распорядился немедленно о высылк ихъ изъ Москвы, обязавъ подпиской, что всякій разъ, какъ имъ встртится надобность по дламъ побывать въ Москв, они должны испрашивать разршенія у московскаго начальства на опредленный и короткій срокъ. И бдные декабристы вынуждены были покинуть негостепріимную столицу, порвать свои непосредственныя взаимныя сношенія, скрпленныя чуть не полувковой дружбой и симпатіями, и разселиться^по^разнымъ городамъ и селамъ, какъ въ Сибири,— но на этотъ разъ въ европейской Россіи — и въ одиночку. Кажется, высылка эта произошла посл вызда Поджіо изъ Москвы въ Петербургъ, куда ему дано было разршеніе създить на короткое время, въ Петербургъ его тянуло отчасти стремленіе посмотрть мсто, гд протекли первые годы его молодости и службы, но еще больше — горячее желаніе повидаться съ самой дружеской ему семьей декабриста Водконскаго, проживавшей тогда тамъ, и съ которой онъ не видался посл вызда ея изъ Иркутска, т. е. съ 1856 года.
На пути въ Петербургъ, Поджіо остановился въ Твери, чтобы навстить Матвя Ивановича Муравьева-Апостола, своего товарища по процессу и каторг, брата казненнаго С. И. Муравьева-Апостола, и который поселился съ своей старушкой женой вначал въ этомъ город, а впослдствіи перебрался въ Москву, гд и умеръ въ возраст далеко за 80 лтъ. Здсь, въ Твери, ожидала Поджіо новая, совсмъ непредвиднная, встрча. Во время своей блестящей молодости и свтской петербургской жизни, онъ, будучи молодымъ преображенскимъ офицеромъ, часто посщалъ семью одного изъ своихъ однополчанъ, Игнатьева, впослдствіи извстнаго члена государственнаго совта, и отца еще боле извстнаго дипломата и министра внутрежнихъ длъ съ 1881 по 1882 г., молодой Игнатьевъ зналъ объ участіи въ заговор своего товарища, но или не посщалъ самихъ сборищъ заговорщиковъ, или, если и бывалъ на нихъ, то не игралъ никакой выдающейся роли, а потому не былъ привлеченъ къ слдствію и дослужился впослдствіи до самыхъ высшихъ государственныхъ должностей. У этого Игнатьева была сестра, молодая двушка, про которую ходили слухи, что она была очень неравнодушна къ красивому товарищу брата, насколько справедлива была эта молва — проврить теперь, за давностью лтъ, абсолютно невозможно, но она какъ будто подтверждается тмъ фактомъ, что вскор посл приговора надъ декабристами, молодая Игнатьева отказалась не только отъ своей свтской. но и вообще мірской жизни, и постриглась въ монашество. Слпой случай сдлалъ то, что когда Поджіо пріхалъ въ Тверь, Игнатьева была игуменьей тверского женскаго монастыря и, узнавъ о прізд своего стариннаго знакомаго и бальнаго кавалера, пожелала непремнно его видть съ женой. Поджіо похали на приглашеніе, и въ монастырскихъ стнахъ, въ скромной кель настоятельницы, состоялась любопытная встрча этихъ двухъ старыхъ существъ, столь близкихъ въ молодости, и которыхъ судьба, въ послдующіе годы жизни, провела черезъ такой рядъ разнообразныхъ и тяжелыхъ испытаній, съ тмъ, чтобы свести теперь на минуту снова — ее въ вид схимницы, а его — въ вид амнистированнаго каторжника.Невольная свидтельница этого свиданія, жена Поджіо, разсказывая мн объ этой встрч, забыла за старостью лтъ вс подробности и только помнила, какъ старушка-монахиня, сжимая ея руки въ своихъ, сказала ей: ‘Вы — счастливйшая женщина! вы должны посвятить всю вашу ясизнь, чтобы заботиться о вашемъ муж и беречь его, потому что это — святой человкъ!’
Въ Петербург Поджіо пробылъ только нсколько дней, проведенныхъ почти безвыходно въ семь Волконскаго, хотя и тутъ онъ не избжалъ встрчи съ Игнатьевымъ, братомъ монахини, но только на этотъ разъ — встрчи въ другомъ тон и дух. Игнатьевъ въ это время занималъ постъ петербургскаго генералъ-губернатора, а потому ему немедленно было донесено о прізд въ столицу поднадзорнаго Поджіо, онъ тотчасъ же прислалъ въ гостинницу, гд остановился послдній, курьера съ запиской, въ которой спрашивалъ его, не согласится ли онъ повидаться съ старымъ товарищемъ, и если согласится, то Игнатьевъ пришлетъ за нимъ въ тотъ же вечеръ карету, чтобы побесдовать на свобод посл столь длинной разлуки. Тонъ записки не понравился Поджіо — и первое движеніе его было отказаться, прибавивъ, что Игнатьевъ, если желаетъ его видть, можетъ самъ пріхать въ гостинницу, но благодушный нравъ и нежеланіе навлечь на себя и семью новыя непріятности заставили его прняять приглашеніе. Свиданіе вышло неискреннее, а потому въ высшей степени натянутое, генералъ-губернаторъ встртилъ стараго товарища въ передней, увелъ его въ кабинетъ, и только когда заперъ за собой дверь, ршился обнять его. И разговоръ какъ-то не клеился, потому что Игнатьевъ, очевидно, никакъ не могъ попасть въ надлежащій тонъ и не съумлъ быть въ немъ ни генералъ-губернаторомъ, ни старымъ пріятелемъ, а напротивъ, какъ-то сконфуженно вертлся передъ своимъ гостемъ и скоре походилъ на подсудимаго, представшаго передъ лицо грознаго судьи. Крайне деликатный Поджіо, по чуткости своей натуры, чувствовалъ всю неестественность свиданія, чувствовалъ какую огромную пропасть вырыла жизнь между нимъ и этимъ его стариннымъ товарищемъ, замкнувшись въ своей роли гостя по принужденію, онъ смотрлъ съ холоднымъ любопытствомъ и съ чувствомъ нравственнаго превосходства на блестящаго генерала, увивающагося около него и выражавшаго ему, скромному человчку, сочувствіе въ изысканно ходульныхъ и кудреватыхъ фразахъ, Такое свиданіе не могло продолжаться долго, и впослдствіи Поджіо всегда недоумвалъ, зачмъ тогда понадобилось Игнатьеву видться съ нимъ? Онъ отказывался врить, чтобы то было праздное и жестокое любопытство взглянуть на своего опальнаго товарища, если же, напротивъ, его подвинуло на то хорошее чувство — проблескъ истинно добраго огонька въ сердц этого, всю жизнь затянутаго въ корсетъ придворнаго человка, то какъ этотъ огонекъ не обнаружился ни единымъ жестомъ, ни единой фразой, идущей отъ сердца, и деревянный царедворецъ съумлъ все время свиданія остаться въ своей деревянной оболочк? Извстно, что въ тайныхъ обществахъ, подведенныхъ потомъ гуртомъ подъ заговоръ декабристовъ, участниковъ было въ четыре или пять разъ больше противъ того числа лицъ, которыя подпали подъ наказаніе, слдствіе захватило въ свою сть самую крупную рыбу, мелкая же успла уйти изъ нея, впослдствіи эта, ускользнувшая отъ привлеченія къ суду молодежь обратилась въ смиренныхъ гражданъ и дослужилась до генеральскихъ чиновъ, и со многими изъ такихъ прежнихъ заговорщиковъ, а потомъ генераловъ, пришлось теперь столкнуться Поджіо, и вс они при этихъ встрчахъ отдавали должную дань уваженія посдвшему въ ссылк старику и видимо цнили въ немъ собственное молодое увлеченіе. Такія свиданія были пріятны и будили въ Поджіо рой хорошихъ воспоминаній: свиданіе же съ Игнатьевымъ оставило въ немъ до конца жизни гнетущее чувство разочарованія въ своемъ старомъ пріятел и единомышленник.
Такъ какъ личныя средства Поджіо были истощены, то ему ничего не оставалось, какъ, принявши предложеніе племянника, поселиться съ женой и дочерью у послдняго въ имніи, въ торопецкомъ узд, псковской губерніи, и тамъ доживать свой вкъ. Побывавъ въ Москв и Петербург и повидавшись со многими товарищами по ссылк и старинными знакомыми, онъ ухалъ въ помстье племянника, разсчитывая тамъ найти покой и отдохновеніе отъ своей скитальческой жизни и сложить тамъ свои старыя кости. Но его ждало разочарованіе, и чуть ли не самое горькое изъ всхъ перенесенныхъ имъ. Племянникъ, хотя и былъ человкъ зажиточный, но разсчетливъ и имлъ довольно большую семью, жившую въ той же самой усадьб, въ характер его, сухомъ и дловомъ, съ консервативными убжденіями, не было ничего общаго съ живымъ и страстнымъ темпераментомъ и широкими политическими убжденіями дяди, на которыя сибирская ссылка не имла никакого вліянія, и онъ вернулся изъ Сибири еще боле убжденнымъ либераломъ и конституціоналистомъ, чмъ какимъ попалъ въ нее. Притомъ, самое устройство жилья для него и его семьи не понравилось старику и сразу ему показало, что это далеко не тотъ уютный и удобный для его преклонныхъ лтъ уголъ, какимъ онъ рисовалъ его въ своемъ воображеніи и гд разсчитывалъ успокоиться до конца своихъ дней: его поселили въ мрачныхъ, темныхъ комнатахъ небольшого флигеля, не дали ему своего хозяйства, а обязали ходить въ большой домъ на завтраки и обды. Старикъ, при нетребовательности, выработанной въ немъ путемъ всякихъ лишеній въ теченіе своей ссылки, и при своей врожденной крайней деликатности, не протестовалъ вначал и старался помириться съ этимъ матеріальнымъ неудобствомъ и, вроятно, усплъ бы въ этомъ, если бы, къ тому же — и не столько племянникъ, сколько его жена (урожденная княжна Гагарина) — не давали ему постоянно и въ разныхъ мелочахъ чувствовать, что его содержатъ, какъ бднаго родственника, на хлбахъ изъ милости. Вотъ этого-то униженія и постоянныхъ ежедневныхъ оскорбительныхъ уколовъ не могъ онъ вынести, онъ чувствовалъ, что самая дорогая для него задача, какая оставалась въ жизни,— воспитаніе его маленькой Вари — не могла совершаться благопріятно и нормально при подобной обстановк и условіяхъ и убдившись, что условія эти никоимъ образомъ улучшиться не могутъ, а скоре будутъ ухудшаться, онъ ршился сразу покончить съ ними и вырваться изъ этого тяжелаго заточенія. Онъ попробовалъ объясниться съ племянникомъ и попросилъ выдлить ему на руки ту небольшую часть наслдственнаго капитала, которая приходилась еще на его долю и оставалась до сихъ поръ въ распоряженіи племянника, но послдній прямо ему объявилъ, что разсчетовъ между ними никакихъ быть не можетъ, такъ какъ старикъ усплъ израсходовать всю свою наслдственную часть на свое прожитіе въ Сибири и на золотопромышленное предпріятіе. Сильно поразилъ этотъ отвтъ стараго Поджіо своей неожиданностью, а такъ какъ настаивать на выясненіи денежныхъ разсчетовъ было не въ его натур, рыцарски щекотливой въ длахъ такого рода, то онъ тотчасъ же прервалъ этотъ непріятный разговоръ и немедленно покинулъ негостепріимный кровъ, проживъ въ немъ всего-на-все нсколько мсяцевъ.
И опять приходилось старику начинать безпріютную, скитальческую жизнь, имя уже 63 года на плечахъ и мучительныя заботы на душ о своей крохотной, но столь дорогой семь, онъ чувствовалъ, что годы расшатываютъ его здоровье, силы падаютъ, а впереди онъ не можетъ предложить этой семь ничего, кром лишеній и нужды, и главнымъ образомъ — не можетъ дать своей обожаемой крошк-дочери такого вполн законченнаго воспитанія, о какомъ всегда думалъ. Въ этомъ безвыходномъ положеніи онъ ршилъ искать для себя мста управляющаго имніемъ и потому направился прямо въ Москву, разсчитывая на своихъ многочисленныхъ знакомыхъ, жившихъ тамъ, и случай на этотъ разъ оправдалъ его надежды. Въ Москв проживало, между прочимъ, семейство Дараганъ, К. Я. Дараганъ былъ долго на служб въ Иркутск, гд женился на дочери золотопромышленника И. К. Кузнецова, потомъ вышелъ въ отставку и перехалъ на житье въ Москву, человкъ онъ былъ очень богатый, благодаря женитьб, и при этомъ замчательно добрый, съ Поджіо онъ познакомился въ Сибири и тамъ же еще они сошлись такъ, что между семьями установились дружескія связи. Незадолго до прізда въ Москву Поджіо, Дараганъ купилъ себ богатую подмосковную съ прекраснымъ барскимъ домомъ и со всевозможными затями, съ оранжереями, прекраснымъ паркомъ, при имніи была и довольно обширная запашка, будучи самъ плохимъ и лнивымъ хозяиномъ, то и дло путаясь съ своихъ сельскохозяйственныхъ распоряженіяхъ и ежедневно ловя себя въ промахахъ, онъ очень обрадовался тому, что Поджіо ищетъ себ мсто, и тотчасъ же предложилъ ему перехать въ его Никольское и взять бразды управленія въ свои руки.
Все это происходило въ 1860 году. Въ этомъ году въ март я вернулся въ Москву изъ-за границы, гд провелъ около 1 1/2 лтъ, занимаясь въ западныхъ университетахъ довершеніемъ своего медицинскаго образованія, и приступилъ тотчасъ къ сдач экзамена на доктора медицины. Зная, что Поджіо живетъ такъ близко отъ Москвы, мн очень хотлось повидаться съ нимъ, но усиленныя занятія и экзамены до того заполнили и время, и мои помыслы, что я не находилъ свободныхъ двухъ дней, чтобы създить въ село Никольское, гд устроился и хозяйничалъ мой старый воспитатель. Я отложилъ эту поздку до университетскихъ вакацій, которыя должны были сдлать естественный перерывъ въ моихъ экзаменахъ, вакаціи эти наступили, но когда я собирался исполнить свое намреніе, въ моей иркутской семь произошли два печальныхъ событія, сильно потрясшія меня: умерла неожиданно посл родовъ жена моего старшаго брата, совсмъ молоденькая женщина, а вслдъ затмъ я получилъ извстіе, что отецъ мой отчаянно захворалъ и находится при смерти* Къ отцу я былъ безгранично привязанъ, а потому, услыхавъ объ его опасномъ положеніи, не могъ уже спокойно усидть въ Москв, ршилъ похать въ Иркутскъ и въ нсколько дней собрался въ далекое путешествіе. Я написалъ Поджіо, что не могу и на этотъ разъ исполнить своего намренія — повидаться съ нимъ, изложилъ причины, заставляющія меня спшить въ Сибирь, и усплъ еще до отъзда получить отъ него отвтъ. Отвтъ этотъ сохранился у меня, и я помщаю его здсь — и намренъ помстить еще нкоторыя изъ уцлвшихъ его писемъ ко мн, полагая, что эти интимныя, дружескія страницы лучше и пряме, чмъ моя слабая характеристика, познакомятъ читателя съ однимъ изъ типичныхъ декабристовъ, сохранившихъ наперекоръ тяжкимъ испытаніямъ своей жизни, или, врне, благодаря именно этимъ испытаніямъ, несмотря на старческій возрастъ, и свою голубиную чистоту духа, и юную пылкость, и горячность его, и неизмнную преданность своимъ молодымъ убжденіямъ… Вотъ это первое письмо:
‘Никольское, 96-го іюня, 1860 г.— Позжайте, скачите, любезнйшій, почтеннйшій мой H. А.! Сердце такъ громко отозвалось — и повинуйтесь его голосу. Есть случаи въ жизни, когда надо одними ими жить, отбросивъ причуды разсудка — будетъ еще время для послдняго, теперь же скачите успокаивать, облегчать недуги отца и утшайте, подкрпляйте бднаго брата.
‘Что за важность, что упустите время для экзаменовъ, и къ чему вамъ этотъ формализмъ, когда вы докторъ и безъ ихъ профессорской санкціи? Исполненный любви къ наук, вы ее обогатите и безъ патента. Нигд я не вычиталъ, чтобы Ипократъ былъ докторомъ медицины, или чтобы Мажанди внесъ свое имя въ наши дворянскія книги по полученіи владимирскаго крестика!… Итакъ, съ Богомъ, туда, туда, на востокъ, куда несутся постоянно и мои мысли и желанія, поклониться ему, какъ солнцу. Не пишу къ роднымъ вашимъ, вашъ пріздъ исполнитъ ихъ такими ощущеніями, что нтъ мста для тхъ, которыя вызоветъ мое описаніе, буду писать посл. Они знаютъ, сколько я скорблю и горюю съ ними, и какъ я помню доброту и этой и другой покойницы (моей матери, умершей до того за три года). Слишкомъ люблю васъ, чтобы простить вамъ, что у насъ не побывали! Ухать, не повидавшись, разв это возможно? Вчера еще, за часъ до полученія вашего письма, двое больныхъ просили помощи, и вотъ почти одновременно вскрикнули мы съ Анной Ивановной (Дараганъ), прідетъ Николай Андреевичъ и поможетъ имъ… И имъ не помогли, и меня разстроили. Какъ все это устроилось глупо, что не видались мы и въ послдній мой пріздъ въ Москву! Елизавета Петровна (Соколова, наша общая знакомая) меня такъ напугала вашими занятіями, что я не посмлъ нарушить ихъ несвоевременнымъ посщеніемъ. Я вызжалъ въ Москву, чтобы встртить Николая Николаевича(графа Муравьева-Амурскаго), пообдалъ съ нимъ въ Троицкомъ (извстный тогда трактиръ въ Москв) и проводилъ до 1-й станціи. Онъ по прежнему дружитъ со мною, несмотря на разногласія наши относительно Иркутска. Много было уступокъ съ его стороны, но все-таки онъ доказывалъ существованіе кововъ и доносовъ въ III отдленіе, я оставилъ его сппокойне и не предвижу худого, по крайней мр я все употребилъ, чтобы его успокоить, и разуврилъ во многомъ. Ну, Господь съ вами еще разъ и всми вашими. Варя сидитъ среди комнаты и читаетъ всмъ вслухъ по французски,боюсь за такое развитіе и не умю исправить его. Обнимаю васъ, дорогой мой, жена крпко жметъ вамъ руку. А. П.’.
Въ разъясненіе того, о чемъ говорится въ конц печатаемаго письма по поводу свиданія съ гр. Муравьевымъ-Амурскимъ, слдуетъ замтить, что рчь идетъ о событіи, сильно взбудоражившемъ ровную жизнь Иркутска въ 1859 г., именно о дуэли между двумя генеральскими чиновниками особыхъ порученій, Беклемишевымъ и Неклюдовымъ. Въ свое время дуэль эта надлала не мало шуму и за предлами Россіи, а потому, предполагая ее боле или мене извстной, не будемъ здсь передавать ея подробностей, упомянемъ только, что она произвела въ Иркутск необычайное волненіе и вызвала наружу давно существовавшій антагонизмъ между туземной молодежью и молодыми привозными чиновниками, составлявшими дворъ генералъ-губернатора. Туземцы приняли сторону убитаго Неклюдова, стали довольно открыто демонстрировать противъ Беклемишева, и эти демонстраціи привели гр. Муравьева въ большое раздраженіе, онъ увидлъ въ нихъ враждебные ‘ковы’, направленные косвенно противъ него самого и его управленія, и нашелъ нужнымъ прибгнуть къ энергическимъ мрамъ для ихъ подавленія, причемъ нсколько лицъ довольно чувствительно пострадали. Вотъ на эту-то исторію и намекаетъ въ своемъ письм Поджіо. Въ Иркутск тогда же говорили, что при декабристахъ ничего подобнаго не могло бы случиться, они, и особенно Волконскіе и Поджіо, будучи всегдашними посредниками между генералъ-губернаторомъ и сибирскимъ обществомъ, служили своего рода средостніемъ и помогли бы гр. Муравьеву подвергнуть дло спокойному и всестороннему разсмотрнію и удержали бы его отъ запальчивости и деспотическихъ мръ, въ какихъ въ данномъ случа не было никакой настоятельной надобности.
Отца моего я не нашелъ въ живыхъ по прізд въ Иркутскъ, а потому, проживъ на мст три недли, поспшилъ вернуться обратно для окончанія своихъ экзаменовъ, и въ первыхъ числахъ октября снова былъ въ Москв. Вскор пріхалъ туда и Поджіо съ семьей, но больной, и я немедленно навстилъ его на квартир Дараганъ, гд онъ остановился. Нашелъ я его очень домнившимся, и не даромъ: вслдствіе простуды у него развилось острое воспаленіе почекъ съ лихорадками, блкомъ въ моч, общимъ отекомъ и пр. явленіями, которыя въ такомъ возраст не могли не вызвать серьезныхъ опасеній. Но духъ его былъ бодръ, и онъ, возбужденный свиданіемъ посл нашей трехлтней разлуки, не давалъ мн порядочно изслдовать себя и беспрестанно отвлекалъ отъ медицинскихъ распросовъ въ область политики, перебивая словами: ‘да полноте, братецъ, оставьте меня въ поко, если надо мн умереть, то съумю умереть и безъ вашей медицины, вотъ если бы такая болзнь приключилась со мной въ Сибири, я бы попросилъ вытопитъ баньку, сходилъ бы попариться, и все бы съ меня какъ рукой сняло, а тутъ, извольте,— до бани надо хать и трястись по адской мостовой добрыхъ полчаса, лучше потолкуемъ о другомъ боле интересномъ’ — и заводилъ рчь о разныхъ вопросахъ современной жизни и внутренней и вншней политики, всегда поглощавшихъ сильно его вниманіе.
Болзнь, благодаря крпости организма, приняла вскор благопріятное теченіе, и какъ я ни старался удержать А. B. еще подольше въ Москв, до полнаго исчезновенія болзненныхъ явленій — уговорить его остаться больше десяти дней не было никакой возможности. Незадолго до того на постъ московскаго генералъ-губернатора назначенъ былъ, вмсто гр. Закревскаго, генералъ Тучковъ, человкъ весьма почтенный и добрый и, что главное, во время своей молодости также нсколько сопричастный къ заговору декабристовъ, но, какъ не игравшій никакой видной роли, ускользнувшій отъ преслдованія слдственной коммисіи. Заручившись отъ него разршеніемъ пріхать въ Москву для совщанія съ врачами, Поджіо нашелъ не лишнимъ явиться къ нему, чтобы поблагодарить его за необыкновенно быстрое позволеніе, и былъ принятъ Тучковымъ съ трогательными выраженіями самаго искренняго участія и почтенія, въ разговор генералъ-губернаторъ просилъ, чтобы Поджіо всегда обращался къ нему при всякомъ недоумніи или столкновеніи съ полицейскими властями, однако не скрылъ отъ него, что петербургское правительство смотритъ косо на частые прізды декабристовъ въ столицы. Этого намека достаточно было, чтобы Поджіо почувствовалъ стсненіе оставаться подольше въ Moскв, да и кром того онъ тяготился жизнью въ шумной и свтской семь Дарагана, гд цлый день толпились гости и засиживались до 3—4 часовъ ночи, а потому и утромъ день начинался очень поздно, онъ не привыкъ къ такому складу жизни и, какъ больной, особенно не могъ помириться съ нимъ, а потому лишь только стало ему получше, онъ немедленно ухалъ назадъ въ Никольское.
Но не прошло и мсяца, какъ Поджіо пришлось прибгнуть къ генералу Тучкову, чтобы снова попросить позволеніе на проздъ въ Москву, по случаю внезапной смерти старика декабриста князя С. П. Трубецкого. Князю Трубецкому разршено было проживать въ Москв, въ вид исключенія и подъ тмъ предлогомъ, чтобы не разставаться съ сыномъ, который поступилъ студентомъ въ московскій университетъ. Жилъ онъ въ небольшой квартирк на Кисловк вмст съ сыномъ, и я нердко навщалъ его, хотя разница въ лтахъ между нами была на цлыхъ 50 лтъ, но меня привлекали къ нему и необыкновенная доброта его, и то чувство благоговнія, какое я питалъ съ своего еще безсознательнаго дтства къ декабристамъ, тмъ боле, что живя весьма уединенно и тсно, не выходя на воздухъ вслдствіе одышки, старикъ скучалъ и всегда при прощаніи настойчиво просилъ заходить къ нему. Онъ, видимо, дряхллъ, и давняя болзнь сердца, по мр развитія старческаго окостеннія сосудовъ, все боле и боле безпокоила его мучительными припадками, а потому я нисколько не удивился, когда въ ноябр раннимъ утромъ ко мн прибжалъ кто-то сказать, что князю очень плохо и меня просятъ прійти по скоре. Я отправился немедленно и нашелъ его уже мертвымъ, въ сидячей поз на диван, блье на немъ и все кругомъ залито было хлынувшей изо рта кровью съ такой стремительностью и въ такомъ количеств, что смерть наступила быстро, безъ страданій. Черезъ нсколько дней, а именно 22-го ноября 1860 г., его похоронили, отпваніе происходило въ небольшой церкви на Никитской улиц, въ которой было совершенно пусто, потому что около гроба бывшаго диктатора и главы заговора декабристовъ насъ собралось никакъ не больше 20—25 человкъ — и Поджіо былъ въ томъ числ, ему тотчасъ же дали знать о смерти Трубецкаго, и онъ усплъ пріхать во-время, чтобы проводить тло стараго товарища до могилы. Онъ такъ торопился вернуться обратно въ деревню, что я едва имлъ время поговорить съ нимъ и убдиться, что здоровье его значительно поправилось.
Въ зиму 1860—61 годовъ онъ еще раза два прізжалъ на короткое время въ Москву и урывками видлся со мною, здоровье его стало лучше, но уже никогда, со времени перенесенной болзни, не возвращалось къ прежней норм, стали появляться кое-какіе объективные признаки, указывавшіе на старющееся сердце, и самъ онъ начиналъ жаловаться на приближеніе старости, хотя продолжалъ поражать меня, какъ врача, своего юношеской живостью и подвижностью, а также удивительною ясностью духа и тмъ страстнымъ интересомъ, съ какимъ онъ слдилъ за всми проявленіями тогдашней бурной русской жизни. Тутъ же вскор подошелъ и день 19-го февраля, этотъ кульминаціонный пунктъ новйшей русской исторіи, Поджіо съ восторгомъ привтствовалъ и искренно, безъ малйшей утрировки называлъ его самымъ счастливйшимъ днемъ своей жизни, говоря: ‘Эхъ, кабы не Варя! ничего бы я такъ не желалъ, какъ въ такой свтлый моментъ закрыть навсегда свои глаза!’ Онъ очень-тяготился своимъ бездльемъ въ усадьб Дарагана и смотрлъ на свое управленіе ею какъ на синекуру со стороны богатаго пріятеля, а между тмъ ему, этому 65-лтнему старику, такъ хотлось принять хотя небольшое участіе въ великомъ дл освобожденія крестьянъ, что онъ съ радостью ухватился за первый представившійся къ тому случай. У дочери Волконскаго-декабриста, Е. С. Кочубей, а по первому мужу Молчановой, остался посл смерти Молчанова маленькій сынъ, и на его имя довольно крупное имніе въ московской губерніи, мать, какъ опекунша, попросила Поджіо взять на себя нелегкій трудъ управлять этимъ имніемъ на это переходное время, съ тмъ, чтобы составить и ввести уставныя грамоты. Имніе называлось село Шукрлово и находилось въ глухомъ углу дмитровскаго узда московской губерніи, и Поджіо съ величайшей готовностью принялъ это предложеніе: забывъ о болзни и забравъ семью, онъ осенью того же 1861 года переселился изъ Никольскаго въ уединенное и захолустное Шуколово. Съ пыломъ молодого человка и въ тоже время съ сознательнымъ благоговніемъ старца, призваннаго на склон своей жизни къ осуществленію завтныхъ идеаловъ всей этой длинной жизни, принялся онъ за изученіе положенія, за старательное ознакомленіе съ мстными условіями, боролся съ поднимавшимися на каждомъ шагу препятствіями, недоразумніями, недовріемъ къ себ бывшихъ рабовъ, но не падалъ духомъ и бодро старался привести дло къ удовлетворительному концу. Очень я жалю, что не могу дать подробныхъ свдній о томъ, какъ онъ справлялся съ своей трудной задачей, эти свднія были бы весьма любопытны, потому что должны бы обрисовать намъ почтенную фигуру кабинетнаго теоретика освобожденія крпостныхъ и стараго борца за него — какъ разъ въ тотъ моментъ, когда ему пришлось проводить свои свтлыя мечты на практик и сплошь и рядомъ стараться примирять непримиримое. Но у меня сохранилось отъ этого времени одно его письмо, которое отчасти даетъ понятіе о его благодушномъ и нсколько тревожномъ настроеніи, оно было написано въ легкомъ юмористическомъ тон, всегда его отличавшемъ, и я его помщаю, выпустивъ только нсколько строкъ, касающихся лично меня, мсяца и числа на письм не проставлено — по разсчету оно должно относиться къ ноябрю 61-го года.
‘Нтъ, я не молчалъ, а писалъ, гремлъ, но перуны мои миновали васъ, виновнаго! И васъ ли щадить? Полтора мсяца въ Москв, и ни словечка, и не изучить въ это время отечественную географію, чтобы узнать, гд это Дмитровъ, гд это Шуколово? Хорошо еще, что случился ученый мужичокъ Максимычъ и васъ наставилъ. Я же вамъ писалъ — и что же? ‘Виноватъ’,— говоритъ мн дворовый, уже оплшиввшій на барской служб.— А что?— ‘Потерялъ-съ’. Такъ и погибло письмо, писанное мною десять дней тому назадъ. Теперь опять за перо, опять пиши, а руки-то едва ходятъ. Но длать нечего, надо же, если не побраниться, то опять поблагодарить за дружбу и высказанное усердіе…
‘Жаль, что не видимся и не толкуемъ, а мало ли о чемъ было поразбесдоваться? Врядъ. ли я скоро къ вамъ заберусь, теперь взялся за дло, только что прислали довренности. А какъ бы вы думали, что изъ двухъ длъ трудне? опредлить ли надлъ съ соглашеніемъ крестьянъ, или составить грамотку? Первое уже кончено, а не угодно ли теперь взяться за послднюю: получасовой трудъ растянуть въ мсячный! Сосдъ Лужинъ по обоюдному соглашенію представилъ четыре грамоты, и одна за другой были ему возвращены: одна недополнена, другая переполнена, одна ниже, другая выше и пр. Теперь мудрецы-юристы ломаются, пока есть время, а тамъ увидите, какъ станетъ срокъ подходить, такъ и начнутъ, какъ водится, валить черезъ пень въ колоду. Хозяйство здсь ничтожное, но сложно: трехъ-этажный домъ, 23 человка дворни. Боже мой! надо же мн именно натолкнуться на это число! посмотрли бы вы на этихъ ребятишекъ всхъ возрастовъ, всхъ породъ! что за плодовитость! Если у васъ есть барыни, страждущія безплодіемъ, посылайте ихъ не за границу, а на Икшинскія воды (такъ именуется наша рчка), въ нихъ зарождаются не инфузоріи, а матерія, уже выработанная съ высшимъ механизмомъ и подходящая весьма близко къ человку. Да и намъ-то самимъ, образованнымъ, стоить ли кичиться собой? Всмотритесь въ насъ — похожъ на человка, а все не то, чего-то недостаетъ. Не законодателямъ, а вамъ, ученымъ, надлежитъ изслдовать прежде всего русскій мозгъ — отъ рожденія ли есть недостатокъ одной выпуклости и увеличеніе другой, или же это есть совмстное и неотвратимое послдствіе такихъ-то общественныхъ условій? А все-таки дворовыхъ мн не сбыть! Съ 1-го генваря мои граждане начнутъ свою вольную общественную жизнь, а дворовые? — подумайте за меня. И такъ, какъ видите, любезнйшій H. А., я все въ томъ же безвыходномъ, весьма тяготящемъ меня, положеніи. У васъ — университетъ, у меня — та же навозная губернія, у васъ — солнце, у меня — тотъ же тусклый, скверный московскій фонарь,у васъ — тотъ же кружокъ близкихъ а у меня, увы! не тотъ уже кружокъ, зато есть свой цлый треугольникъ! Въ одномъ углу сижу я, недовольный, распухшій, надутый, какъ будто и впрямь тотъ же помщикъ. Въ другомъ углу, за ркой, сидитъ или лежитъ, не знаю, помщица 50 лтъ, но еще румяная, дородная, возл нея сидитъ или лежитъ, тоже не знаю, весьма дальній родственникъ (а почему же весьма дальнему родственнику не быть и весьма близкимъ), а поодаль лежитъ (ужъ этотъ, вполн знаю, лежитъ) такъ называемый мужъ! Этотъ мужъ уже 32 года парализованъ и на отдых. А что за добрая, что за сострадательная женщина Авдотья Ивановна! Владлица 38 душъ, что составитъ съ двумя вышереченными и вс 40, она съ 19-го февраля, когда въ этотъ роковой день вырвали изъ ея материнскихъ объятій дтокъ-крестьянъ, заперлась, обрекла себя на затворническую жизнь и всю горячность сердца сосредоточила на этихъ двухъ существахъ, одинаково ей дорогихъ, одинаково страждущихъ, одинъ — излишнею молодостью, другой — излишнею старостью. И какъ нжно, заботливо уметъ Авдотья Ивановна дйствовать успокоительно на одного и возбудительно на другого! Какъ уметъ она предохранить одного отъ вншнихъ видній, которыя могли бы взволновать безмятежную жизнь, другого — отъ тхъ потрясеній, которыя могутъ его въ конецъ разстроить! Такимъ образомъ, во избжаніе вторичнаго окончательнаго паралича, она скрываетъ отъ него случайную эмансипацію, и ежедневно счастливый еще помщикъ отдаетъ по прежнему приказанія старост: ‘завтра — сгонъ, собрать барановъ, бабъ не спускать’ и пр. Паралича, какъ видите, нтъ, а помщикъ есть, и сама медицина должна разршить женамъ обманывать мужей, а вы не забудьте вписать въ номенклатуру вліятельныхъ причинъ на параличи — и эмансипацію.— Но пора заглянуть и въ третій уголокъ моего треугольника, котораго не видать, но вы слышите, вроятно, раздающіеся тамъ 85 голосовъ. Слышите? нтъ? ну, такъ прислушайтесь: ‘упокой душу раба твоего Гавріила!’. А вы не знаете, кто этотъ Гавріилъ? нтъ? очень жаль, это ни больше, ни меньше, какъ Гаврило Павловичъ Головинъ и этого не знаете? еще того хуже! а кажется, печатано о немъ и о его родословной тоже: весь родъ былъ благочестіемъ проникнутый, весь онъ былъ богомольный и зарожденный въ страх божіемъ, а Гавріилъ, въ особенности возлюбившій Бога и потомъ уже монашенокъ, принялся за постройку храма и обители… Вотъ онъ и сказалъ своимъ 500 душамъ: ‘три дня — Богу и три дня — мн!’ И пошли вс шесть дней въ работу, храмъ построилъ, а мужичковъ поразстроилъ! А когда настало 19-е февраля, дворня задурила, разбжалась, а мужички за ней: ‘будетъ три дня работать Богу и всмъ на одного!’ — Давайте же, бестіи (покойникъ не люби