‘Современникъ’, No 11, 1853
Дедушка и внучка. Роман, в шести частях, Диккенса. Москва. 1853., Дружинин Александр Васильевич, Год: 1853
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Ддушка и внучка. Романъ, въ шести частяхъ, Диккенса. Москва. 1853.
Для всякаго писателя, талантливаго и популярнаго, существуетъ одинъ періодъ дятельности, чрезвычайно опасный для его таланта и популярности. Вступая въ этотъ періодъ, онъ, такъ сказать, обрекаетъ себя на борьбу съ собою,— на борьбу, которая не можетъ обойтись безъ потери и очень часто влечетъ за собой совершенный упадокъ силъ и таланта. Мы говоримъ про т года производительности, когда литераторъ, насытившись первымъ успхомъ, завоевавшій общее вниманіе, успвшій сдлать себя почти необходимымъ публик, начинаетъ глядть самъ на себя глазами своихъ почитателей. Противъ его собственной воли съ нимъ происходитъ нчто пріятное и опасное. Исчезаютъ въ глубин его души прежняя недоврчивость къ своимъ силамъ, прежняя строгость къ оцнк своихъ страницъ, прежнее недовольство своими начинаніями — залогъ славы и безконечнаго усовершенствованія. Онъ снисходительне глядитъ на частности, слабость которыхъ еще такъ недавно била ему въ глаза, онъ ревностне прежняго слдитъ за красотами (какъ часто воображаемыми красотами!), наслаждается ими, кокетничаетъ ими и повторяетъ ихъ до пресыщенія. Убжденія самаго твердаго человка слабы передъ приливомъ общей хвалы, и нтъ писателя, который, слушая восторженный отзывъ ста тысячъ человкъ о самомъ слабомъ изъ своихъ произведеній, сказалъ бы, съ благороднымъ упорствомъ: ‘А все-таки оно слабо!’ Еще вредне дйствуетъ отголосокъ общаго одобренія на лучшія стороны таланта. Публика въ восторг отъ моихъ нжныхъ страницъ — будьте уврены, что въ слдующемъ моемъ произведеніи я доведу нжность до приторности. Читатель умираетъ со смху надъ моими шутками, и я начну притягивать шутки за волосы, для того, чтобъ угодить читателю. И много времени пройдетъ до тхъ поръ, пока я наконецъ пойму натянутость своихъ шутокъ или приторность своихъ нжныхъ страницъ, и даже, можетъ быть, пойму ихъ слишкомъ поздно. И много странныхъ, неконченныхъ, приторныхъ произведеній поднесетъ публик любимый ея авторъ, до тхъ поръ, пока въ немъ снова и съ прежнею силою заговоритъ первый изъ критиковъ, лучшій изъ цнителей — тотъ внутренній голосъ писателя, который столько разъ, въ минуты борьбы, неудачъ и унынія, поддерживалъ его своимъ могущественнымъ вліяніемъ, своимъ силы возбуждающимъ одобреніемъ. Счастливъ, кто не заглушалъ въ себ этого внутренняго голоса, кто умлъ слушать его, не взирая на хоры друзей и хулителей, кто переставалъ внимать ему разв на самое короткое время, кто чтилъ его выше всхъ похвалъ, всхъ восторженныхъ изліяній, всхъ совтовъ, дружескихъ и недружескихъ!…
Романъ, находящійся передъ нами, принадлежитъ къ худшимъ произведеніямъ Диккенса. Вмст съ цлымъ созвздіемъ слабыхъ произведеній того же автора, онъ находится между двумя группами романовъ Диккенса, всми признанными за произведенія превосходныя. Ране ‘Ддушки и Внучки’ (въ оригинал этотъ романъ носитъ другое заглавіе) авторъ написалъ ‘Пикквикскій Клубъ’ и ‘Оливера Твиста’, гораздо позже ‘Ддушки и Внучки’ Диккенсъ подарилъ образованной Европ ‘Святочныя Сказки’, ‘Домби’ и ‘Копперфильда’. Какимъ же образомъ между двумя подобными группами могла помститься партія романовъ въ род ‘Бернеби Роджа’, ‘Ддушки съ Внучкой’ и двухъ или трехъ другихъ, которыхъ даже названія исчезли изъ нашей памяти? Какимъ волшебствомъ нашъ блистательный разскащикъ, только что поднявшись къ небу, упалъ такъ низко, и, къ счастію, упалъ не совсмъ, а по прошествіи нкотораго времени снова поднялся, можетъ быть, еще выше прежняго? Что было причиной этой обидной, непріятной неровности въ движеніяхъ одного изъ талантливйшихъ романистовъ совреліенной Европы? Начало нашей рецензіи, кажется, ршаетъ эти вопросы. Въ первомъ успх, въ быстрой популярности Диккенса нужно искать зародышей ‘Бернеби Роджа’ и ‘Ддушки съ Внучкой’.
Къ автору ‘Пикквикскаго Клуба’ слава пришла безъ зова и усилій. Планъ этого знаменитаго произведенія, отдлка многихъ частностей неоспоримо показываютъ, что Диккенсъ писалъ всю вещь не боле, какъ для увеселенія лицъ, желающихъ посмяться во что бы то ни стало. Первая идея о Пикквик и его почитателяхъ заронилась въ голову романиста при чтеніи босвеллевой біографіи Самуила Джонсона и безчисленныхъ пародій, порожденныхъ въ великобританской словесности первою изъ всхъ біографій, гд либо и когда либо написанныхъ. Пикквикскій клубъ есть джонсоновъ клубъ, а величавый, благодушный чудакъ, идолъ мистеровъ Уинкля, Тонмана и Снодграсса — не что иное, какъ изображеніе, въ добродушно-каррикатурномъ вид, того человка, чье имя вся Англія произноситъ съ благоговйнымъ чувствомъ. Въ то время, когда Карлейль и другіе историки словесности подступали къ тни усопшаго лексикографа, какъ къ тни героя и великаго, мудраго смертнаго, Диккенсъ для шутки облачилъ эту тнь въ синій фракъ съ золотыми пуговицами, далъ ей въ сопутники легіонъ уморительныхъ чудаковъ и пустилъ ее гулять по всей Англіи, на потху читателю. Но милая и теплая натура романиста сказалась и въ самой шалости. Пикквикъ, несмотря на свои очки и злоключенія, быстро сдлался добрымъ, сердцу любезнымъ другомъ публики, а прекрасная душа сочинителя ‘Теоріи о пискаряхъ’ засіяла полнымъ блескомъ посреди всей забавной сатурналіи, придуманной его біографомъ. Устоять противъ веселости, теплоты, увлекательности похожденій Пикквика съ его товарищами не было ни малйшей возможности,— и когда Диккенсъ подарилъ читателямъ два новыхъ произведенія, въ которыхъ затронулъ струны страшныя и трогательныя, вся Европа огласилась похвалами писателю, умвшему слить паосъ съ необузданной веселостью и симпатическую теплотуичувствъ съ шутливостью, достойною умнаго, по расшалившагося школьника.
За похвалами пришли богатство и заказы, торжественные обды и спшная работа, три тысячи гиней за романъ и ряды похвальныхъ статеекъ въ журналахъ. Если и попадались гд нибудь въ газетномъ листк замтки, совты, указанія и не совсмъ дружественные отзывы о дарованіи счастливаго писателя, то попадались въ маломъ количеств. Проявленіе общаго восторга заглушило въ молодомъ романист тотъ внутренній голосъ, о которомъ мы сейчасъ только говорили. Не давая себ труда итти труднымъ путемъ усовершенствованія и всюду изъискивать новыя тропинки, Диккенсъ сталъ повторяться. На каждомъ изъ своихъ великихъ, неоспоримыхъ достоинствъ онъ сталъ строить по новому произведенію, становясь веселымъ, страшнымъ, трогательнымъ, нжнымъ, теплымъ и филантропическимъ по заказу. Прежнія лица, уже навеселившія или напугавшія собой публику, стали снова проходить передъ нею въ новыхъ костюмахъ, съ лицами, вновь, расписанными. У кого въ первомъ роман на носу было одно красное пятно, тотъ явился съ фіолетовымъ носомъ, у кого галстухъ былъ истертъ, тотъ пришелъ вовсе безъ галстуха Кому недавно давали одинъ толчокъ, того теперь били палками при общемъ хохот, а кто имлъ привычку выдлывать смшные жесты руками или ногами, тотъ уже становился передъ публикой на голов, подобно Тому, слуг карлика, въ роман, нами разбираемомъ. Злоди, и безъ того довольно неправдоподобные, превратились въ компанію чистйшихъ святочныхъ пугалъ, а угнетенная невинность стала проливать такіе потоки слезъ, какихъ и не въ силахъ проливать глаза человческіе.
Все это показывало злоупотребленіе дарованія, но никакъ не отсутствіе его. Дарованіе не пропадаетъ отъ неразумныхъ похвалъ, особенно такое дарованіе, какъ у Диккенса. Но оно можетъ измельчать, истереться и испошлиться, если писатель начнетъ не вмру услаждать себя сладостью успха и проявленіями общаго восторга. На такомъ-то пути стоялъ Диккенсъ, авторъ ‘Пикквикскаго Клуба’, занимаясь сочиненіемъ романовъ, слдовавшихъ за ‘Никкльби’ и предшествовавшихъ ‘Мартыну Чоддльзвиту’. Публика не замчала упадка и продолжала рукоплескать романисту. Въ этомъ отношеніи винить ее едва ли возможно. Читатель любитъ таланты и, встрчаясь съ ними довольно рдко, готовъ прощать имъ многое. Читатель не иметъ ни случая, ни охоты, ни надобности быть строгимъ и безпристрастнымъ судьею литературы. Ему некогда всматриваться, сличать и припоминать, подсматривать въ одномъ мст черезчуръ яркія краски, въ другомъ — неоконченность очерка. Ему даже нравится все рзкое и немного преувеличенное, для него свжая, яркая картина, писанная ловкимъ и любимымъ художникомъ, всегда будетъ миле запыленной древней вещи, передъ которою, со слезами на глазахъ, проводитъ сладкіе часы восторженный дилеттантъ живописи.
Точно также свжи и ярки краски, которыми писанъ романъ Диккенса, о которомъ здсь идетъ рчь. Не напиши Диккенсъ ничего кром ‘Ддушки и Внучки’, самые дилеттанты-цнители признали бы эту книгу выходящею изъ разряда обыкновенныхъ романовъ, но для Диккенса этого слишкомъ мало. Мы вправ требовать большаго отъ руки, написавшей ‘Оливера Твиста’ и ‘Пикквика’. Мы можемъ сдлать сочинителю много вопросовъ, не совсмъ для него пріятныхъ. Зачмъ вся интрига ‘Ддушки и Внучки’ похожа на кукольную комедію? Почему авторъ хочетъ заинтересовать насъ исторіею полоумнаго старика, играющаго по ночамъ въ карты для обогащенія внучки и ворующаго деньги для удовлетворенія своей безумной страсти къ игр? Изъ за какой причины свирпый карликъ Даніэль Кильнъ (намъ кажется, что въ подлинник стоитъ Квимпъ, а не Кильнъ) воздвигаетъ гоненіе на старика, Нелли и ихъ преданнаго служителя, Христофора Нобблеса, боле извстнаго подъ именемъ Кита? Вслдствіе какихъ побужденій вс эти персонажи, забавные, смшные и добродтельные, поминутно гоняются другъ за другомъ, прячутся, сталкиваются, дерутся и кусаются, стоятъ на головахъ, пьютъ кипящій ромъ ковшами, приводятъ другъ друга въ судъ, а напослдокъ женятся, топятся или умираютъ? Гд соразмрность, такъ нужная произведенію, гд правдоподобіе, гд наконецъ общая идея романа, по временамъ похожаго на какой-то странный маскарадъ въ дом умалишенныхъ?
Всего непріятне поражаютъ внимательнаго читателя въ ‘Ддушк и Внучк’ зародыши прекрасныхъ сценъ, изображенія новыхъ, но неразработанныхъ и испорченныхъ характеровъ, которыми изобилуетъ все произведеніе. На всякой страниц видимъ мы постыдные промахи, которые, современемъ и при отдлк, могли бы сдлаться красотами. Что такое, напримръ, главное лицо романа, карликъ Квильпъ, если не безобразное, фантастическое чудовище, годное разв только для дтскихъ сказокъ или театра маріонетокъ? Одинъ ребенокъ можетъ поврить возможности подобныхъ злодевъ, кусающихъ свою жену, устроивающихъ западни возл своего дома и съ бшенствомъ преслдующихъ особу, ничего имъ не сдлавшую? А между тмъ, изображая это размалеванное, уродливое созданіе своей фантазіи,— созданіе, изукрашенное всми пороками и всякимъ безобразіемъ, Диккенсъ имлъ въ виду вещь превосходную: олицетвореніе существа, лишеннаго чувства привязанности къ своимъ ближнимъ (bienveillance). Такихъ существъ имется довольно на свт, но романисты и драматурги рдко подступались къ нимъ съ успхомъ. По нкоторымъ чертамъ Квильпа можно судить о томъ, что могъ бы изъ него сдлать авторъ ‘Оливера Твиста’, при помощи труда и времени.
Ричардъ Свивеллеръ и маленькая служанка мистера Брасса, названная маркизою, безспорно принадлежатъ къ лучшимъ лицамъ романа. Везд, гд требуется изображать затасканныхъ, небритыхъ и засаленныхъ трактирныхъ героевъ, сохранившихъ въ своемъ сердц много теплоты и забавнаго добродушія, Диккенсъ бываетъ въ своей тарелк. Оттого Свивеллеръ у него хорошъ до конца, но, къ несчастію, слишкомъ близко напоминаетъ собой милаго Альфреда Джингля, такъ знакомаго каждому читателю ‘Пикквикскаго Клуба’. Вся разница между Джинглемъ и Свивеллеромъ въ одной манер рчи: первый исполненъ лаконизма и говоритъ односложными словами, между тмъ какъ второй любитъ цитировать высокопарныхъ поэтовъ и предаваться каррикатурному многословію. Будто устыдясь подражанія, романистъ желаетъ скрыть свой pasliccio, съ помощью распредленія вншнихъ фактовъ, но тутъ выступаетъ впередъ неправдоподобіе событій,— неправдоподобіе тмъ боле непріятное, что безъ него обойтись было бы весьма легко. Свивеллеръ въ семейств Брасса, маркиза въ своей подземной кухн, посреди голода и лишеній всякаго рода, ихъ знакомство, ихъ игра въ карты, ихъ бесда за кружкой пива,— вс эти частности романа опять-таки имютъ въ себ что-то дтское, неловкое и, просимъ извиненія за невжливое слово, просто взбалмошное. Когда мы читаемъ похожденія Свивеллера въ подземной кухн, или описаніе жестокостей карлика съ женою, или изображеніе его служителя, любившаго стоять на голов у берега Темзы, мы готовы подозрвать, что сказанныя страницы писаны въ нетрезвомъ вид, и только одно знакомство съ безукоризненной жизнью автора даетъ намъ возможность убдиться въ противномъ.
Главная интрига романа, по своей темнот, запутанности и неловкому сцпленію основныхъ происшествій, какъ мы уже сказали, ниже всякой критики. Еслибъ какой нибудь романистъ вздумалъ основать цлое произведеніе, съ сотнею лицъ, на какомъ нибудь происшествіи въ род покупки стула или размна сторублевой ассигнаціи, онъ сдлалъ бы нчто подобное ‘Ддушк и Внучк’, относительно главной интриги.
Ддушка Нелли проигрываетъ свое состояніе и, задолжавъ карлику, выгоняется имъ изъ дома. Вотъ главное событіе, съ которымъ неловко связываются десятки второстепенныхъ происшествій. Можно лишиться своего состоянія, но изъ этого не слдуетъ, чтобы старику, раззоренному злобнымъ кредиторомъ, нужно было бжать изъ Лондона вмст съ Нелли, неудачною Антигоною жалкаго Эдипа! Можно уйти изъ Лондона, но изъ этого не слдуетъ, чтобы ддушка съ внучкой поступили въ компанію людей, показывающихъ восковыя фигуры! И, наконецъ, всякій кредиторъ можетъ, подобно Квильпу, завладть достояніемъ своего должника, но изъ этого мы еще не видимъ причинъ, по которымъ Квильпъ жаждетъ гибели бдняковъ и лицъ, имъ преданныхъ, строитъ безконечные ковы, поднимаетъ на ноги десятокъ подозрительныхъ обитателей Лондона и почти готовъ прибгнуть къ силамъ ада для уничтоженія лицъ, къ которымъ не можетъ питать ничего, кром нкоторой, ни на чемъ неоснованной, антипатіи.
Въ нкоторыхъ частностяхъ заключается прелесть лежащаго передъ нами романа, и, нужно признаться, въ небольшомъ числ этихъ частностей сказывается перо артиста первокласснаго. Пребываніе Нелли у школьнаго учителя и ея знакомство съ этимъ благороднымъ старцемъ исполнены свжести самой трогательной. Похожденія обладательницы восковыхъ фигуръ и встрча маленькой Нелли въ пансіон миссъ Монфлатеръ забавны какъ нельзя боле. Но перлъ всей книги: это — увеселенія честнаго Кита въ день выдачи жалованья, эта несравненная partіе de plaisir въ театръ и въ лавку устрицъ, вмст съ горничной Варварой, матерью Варвары, матерью Кита и его маленькимъ братомъ. Чтобъ сочинять подобныя вещи, нужно любить людей и быть истинно добрымъ человкомъ, въ самомъ тепломъ, оригинальномъ смысл этого слова. Мы забываемъ, что самъ Китъ есть опять-таки сколокъ съ прежнихъ героевъ Диккенса, что, по видимому, трудно быть заинтересованнымъ невинной привязанностью лакея и горничной, что, наконецъ, общій колоритъ разсказа иметъ въ себ какую-то излишнюю сладость. Мы сами радуемся радости честнаго Кита и свженькой Варвары, будто сами расписываемся въ полученіи ихъ жалованья, слушаемъ любезныя слова ихъ господъ и наконецъ удаляемся, со всмъ семействомъ, въ устричную лавку, гд бгаетъ и хлопочетъ около гостей величественный прислужникъ, съ черными бакенбардами и надменнымъ видомъ, нисколько несогласующимся съ его, должностью. Страницы подобнаго рода длаютъ честь и Диккенсу и его горячимъ поклонникамъ.
Переводъ гладокъ, но заставляетъ предполагать въ переводчик недостаточное знаніе языка и совершенное незнаніе англійскихъ обычаевъ. Лица говорятъ другъ другу: ‘да, мистеръ’, ‘нтъ, мистриссъ’. Это такъ же странно, какъ бы сказать по русски: ‘здоровы ли вы, госпожа?’, ‘благодарю васъ, господинъ!’