Давид Альрой, Дизраэли Бенджамин, Год: 1833 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 139 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Лордъ Биконсфильдъ. (ДИЗРАЭЛИ).

ДАВИДЪ АЛЬРОЙ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.

(СЪ АНГЛІЙСКАГО).

Изданіе ‘Juventus’.
Одесса, 1912.

Предисловіе къ русскому переводу.

Герой предлагаемаго романа — Давидъ Альрой — лицо вполн историческое {Гретцъ. Исторія евреевъ, русск. перев., т. VII, гл. 9.}. Онъ былъ уроженцемъ города Амадіи {Ныншній Хамаданъ.} (въ Азербейджан или въ Курдистан) и жилъ во вторую половину XII вка, время крайняго упадка и разложенія калифата. Послдній длился тогда на четыре султаната, почти независимые, только номинально признававшіе надъ собою верховную власть калифа: багдадскій, персидскій, сирійскій и румскій, т. е. малоазіатскій. Разразившіяся къ тому времени въ Азіи военныя смуты, страшныя по своей сил и продолжительности, превратили вс земли и страны калифата въ мста столкновенія разныхъ племенъ и народностей. То здсь, то тамъ возникали и исчезали независимыя государства. Евреи тогда имли своего признаннаго калифомъ главу, называвшагося ‘решъ гелута’, т. е. князь плненія (эксилархъ). Онъ выводилъ свою родословную отъ царя Давида и жилъ съ чисто княжеской пышностью и роскошью. Когда онъ отправлялся на аудіенцію къ калифу, его сопровождали всадники изъ евреевъ и не-евреевъ и выкрикивали: ‘дайте дорогу нашему господину, сыну Давидову!’. При встрч съ нимъ вс обязаны были встать и привтствовать его. Ему была предоставлена огромная власть надъ всми еврейскими общинами, находившимися во владніяхъ калифа, отъ Персіи до Хоросана и Кавказа съ одной стороны и до Іемена, Индіи и Тибета — съ другой. Евреи этихъ странъ были обязаны платить ему поголовную подать, кром того, онъ получалъ почетные подарки за утвержденіе въ должности раввиновъ, судей и канторовъ во всхъ подвластныхъ ему общинахъ. Власть ‘князя плненія’ признавалась даже воинственными и вольнолюбивыми племенами горскихъ евреевъ, которые жили на плоскогорій Нишабура и на лсныхъ хребтахъ Кардухскихъ горъ, и со своихъ малодоступныхъ высотъ производили военные набги на сосдніе города и страны. Среди этихъ-то вольныхъ евреевъ и вспыхнуло освободительное мессіанское движеніе, нашедшее своего вождя въ лиц Альроя. Тогдашнее положеніе длъ въ калифат внушило этому пылкому богатоодаренному юнош смлую увренность, что ему удается сплотить вокругъ своего знамени разсянныхъ въ калифат евреевъ и возстановить ихъ политическую независимость.

Описанію возникновенія этого возстанія и исхода его посвященъ этотъ романъ Д’Израэли (Биконсфильда), который впервые переводится съ нкоторыми сокращеніями длиннотъ на русскій языкъ.

I.

Рожки протрубили свои заключительные аккорды, когда эксилархъ (князь плненія) сошелъ съ своего блоснжнаго мула, свита привтствовала его восторженными кликами, точно Израиль вновь сталъ самостоятельнымъ, державнымъ народомъ. И если бы не презрительныя усмшки на лицахъ окружающихъ мусульманъ, можно было думать, что это день какого-нибудь Національнаго торжества, а не день взноса установленной дани калифу.

— Не отошло еще былое величіе отъ Израиля!— воскликнулъ достопочтенный Бостинаи, входя въ залъ своего дворца.— Не такъ, какъ при посщеніи царицей савской царя Соломона, тмъ не мене, не отошло еще былое величіе. Смотри, мой преданный Калебъ, угости сытно и хорошо трубачей. Заключительный тушъ былъ исполненъ на славу. Это не тотъ трубный побдоносный гласъ, что при Іерихон, тмъ не мене, и сегодняшній свидтельствовалъ, что Богъ Саваоъ еще съ нами. Замтилъ-ли ты, какъ были поражены эти проклятые измаильтяне? Не жалй, мой мальчикъ, вина и мяса для народа, займись ты этимъ, ибо народъ привтствовалъ отъ души и кричалъ изо всхъ силъ. Не т могучіе, восторженные клики, что при возвращеніи ‘кивота завта Господа’ изъ земли филистимской, {Самуилъ, 1, 6.} а все таки, и эта была знатная встрча. Да, несовсмъ еще отошло величіе,— продолжалъ эксилархъ боле унылымъ тономъ,— но что бы ты, Калебъ, сказалъ при вид этого мшка съ золотыми дир ъгемами, который мы въ прежнее время доставляли во дворецъ въ сопровожденіи семи тысячъ меченосцевъ?

— Семь тысячъ меченосцевъ!

— Ровно столько, однимъ изъ нихъ былъ мой отецъ.

— Это былъ воистину великій день для Израиля.

— Да что это — пустяки! Когда эксилархомъ былъ Давидъ Альрой — старый Давидъ Альрой,— тридцать лтъ, любезный Калебъ, цлыхъ тридцать лтъ мы дани вовсе не платили.

— Никакой дани! Цлыхъ тридцать лтъ! Нечего, значитъ, удаляться, что съ недавнихъ поръ мусульмане стали вымогать дополнительныя дави?

— Нтъ, это еще ничего,— продолжалъ старикъ Бостинаи, не обращая вниманія на удивленныя восклицанія своего служителя,— когда калифъ Мактадоръ послалъ къ эксиларху Давиду узнать, почему не вносятъ ему дани, то Давидъ, немедленно свъ на коня, подъхалъ въ сопровожденіи всхъ главарей израильскихъ ко дворцу и сказалъ калифу, что дань платится слабыми сильному, чтобы снискать себ защиты и поддержки. А такъ какъ онъ, Давидъ, и его народъ защищали въ продолженіе десяти лтъ столицу отъ осаждавшихъ ее сельджуковъ, то въ недоимк не еврейскій народъ, а онъ, калифъ.

— И все это правда!— воскликнулъ Калебъ, широко раскрывъ глаза, отъ изумленія.

— Совершеннйшая, мой Калебъ,— продолжалъ эксплархъ,— много разъ слышалъ, какъ отецъ объ этомъ разсказывалъ. Онъ тогда еще былъ ребенкомъ, и его матъ высоко подняла его на рукахъ, чтобы онъ могъ видть шествіе Альроя со свитой отъ калифскаго дворца къ себ домой. На всемъ пути народъ шумно его привтствовалъ и восклицалъ: ‘Уцллъ еще скипетръ въ дом Іакова!’

— Да, это былъ воистину великій день для Израиля.

— Нтъ, это все еще пустяки. Я бы могъ поразсказать о такихъ длахъ, что… Но мы болтаемъ, а насъ ждетъ дло. Поди распорядись, тамъ вдовы и сироты дожидаются. Щедро раздавай, мой добрый Калебъ, щедро, не жалй. Ахъ да, зайдешь, Калебъ, къ моему племяннику Давиду Альрою и скажешь, что мн нужно съ нимъ поговорить.

— Бгу, добрый мой повелитель, сейчасъ все будетъ сдлано. Мы очень удивлялись, что нашъ господинъ, твой племянникъ, не присутствовалъ сегодня на торжеств.

— Кто васъ проситъ удивляться? Убирайся! Долго ли еще будешь здсь по-пусту время тратить?

— Они удивляются. Не сомнваюсь, въ город, вроятно, только и разговору, что объ этомъ. Этотъ юноша — грядущая наша гибель. Нечего сказать, надежная рука для удержанія нашего хрупкаго скипетра. Это въ немъ сказывается порода: кровь стараго Альроя, упрямая, непокорная кровь. Когда я былъ молодъ, то дружилъ съ его ддомъ, я самъ тогда не былъ свободенъ отъ фантазій. Мечты, мечты! Насъ постигъ рядъ неудачъ, а все-таки мы процвтаемъ. Я дожилъ и вижу, какъ высокомрный калифъ впалъ въ рабство, въ боле унизительное рабство, чмъ Израиль. А счастливые побдители, распутные сельджуки? Разв они уже теперь не трепещутъ при одномъ мимолетномъ напоминаніи имени далекаго карезмшаха Арслена? Между тмъ, я, Бостинай, и остатки нашего разсяннаго племени все еще существуемъ и, благодареніе Іегов, преуспваемъ. Но вкъ силы минулъ, благоразуміемъ, осторожностью, только ими можемъ держаться и процвтать. А вотъ и онъ, мой племянникъ! Такъ и кажется, что предо мною другъ моей юности, его покойный ддъ Альрой. А все-таки, все его хрупкое существо, двичье лицо плохо гармонируютъ съ тми мрачными страстями и опасными фантазіями, которыя, боюсь, скрываются въ его слабой груди. Добро пожаловать, сударь! что скажешь?

— Я теб нуженъ, дядя?

— Я послалъ за тобою: я хотлъ узнать, почему ты не былъ сегодня при принесеніи нашей… нашей…

— Дани.

— Пусть: дани. Почему ты отсутствовалъ?

— А потому, что дань: дани я не плачу.

— А я, ты думаешь, влюбленъ что-ли въ униженіе, привязанъ къ дому рабства? Будь въ жизни только и выбору, что свобода или рабство, слава или безчестье, ршить вс могли бы. На залитой печалью родин, поврь мн, не требуется большого ума, чтобы сдлаться сварливымъ, всмъ недовольнымъ патріотомъ и вымещать свою героическую хандру на товарищахъ по несчастію, чьихъ страданій облегчить ты не въ состояніи. Такими спасителями всегда изобиловало семейство Альрой. А какой получился результатъ? Я нашелъ тебя и твою сестру безпомощными сиротами, скипетръ сокрушеннымъ, а ввренный вамъ народъ разбжавшимся. Дань, которую теперь мы вносимъ, по крайней мр, по княжески, тогда взыскивалась посредствомъ кнутовъ, и доставляли мы ее скованными въ цпяхъ. Я собралъ разсянный нашъ народъ, я возстановилъ нашъ древній тронъ, и сегодняшній день, по твоему, день траура и униженія,— вполн основательно считается всми днемъ веселья и торжества.

— Дядя, умоляю васъ, не говорите со мною объ этихъ длахъ. Очень не хотлъ бы забыть, что вы мой родственникъ и добры ко мн. Зачмъ намъ спорить? Какое значеніе имютъ мои чувствованія? Они часть моей души: измнить ихъ я не властенъ. Если мои предки много затвали и мало совершили, ну, что же? Это только доказываетъ чистоту нашей родословной, и что я ихъ настоящій потомокъ. Одинъ изъ моихъ предковъ, по крайней мр, былъ героемъ.

— А, великій Альрой! Такимъ предкомъ дйствительно можно гордиться.

— Я его стыжусь, дядя… стыжусь, стыжусь.

— Его скипетръ еще существуетъ. По крайней мр, я его не присвоилъ. Вотъ мы и добрались до настоящей цли сегодняшняго нашего свиданія. Этотъ скипетръ я хочу возвратить.

— Кому?

— Законному собственнику его, теб.

— О! нтъ, нтъ, нтъ — прошу тебя, нтъ. Забудь о моихъ правахъ, умоляю тебя, забудь такъ совершенно и полно, какъ безповоротно и совершенно я отъ нихъ отказываюсь. Этотъ скипетръ — ты правилъ имъ хорошо и мудро, прошу тебя, держи его и впредь въ своихъ рукахъ. Право, добрый дядя, не обладаю я ни однимъ изъ талантовъ, необходимыхъ, чтобы справиться съ хлопотливыми обязанностями этого сана.

— Ты вздыхаешь по слав, а уклоняешься отъ труда.

— Трудъ безъ славы — удлъ раба.

— Ты юноша, поживешь, убдишься, что нтъ пріятне удла, чмъ выполненіе спокойныхъ обязанностей и честно заработанный отдыхъ.

— Прошу тебя, дорогой дядя, довольно объ этомъ. У меня нтъ никакой охоты возссть на тронъ, который возвыситъ меня только до степени перваго изъ рабовъ

— Хорошо, хорошо, ты молодъ, ты молодъ. Я когда-то тоже фантазировалъ. Несбыточныя мечтанія… Если бы ты видлъ то, что я, то и ты, Давидъ, былъ бы благодаренъ за настоящее. Сегодня теб исполняется восемнадцать лтъ, и съ этого дня начинается твое правленіе. Вечеромъ, во время пира представлю теб старйшинъ нашего народа. Пока, до свиданія, сынокъ.

— До свиданія.

Горькая саркастическая улыбка постепенно сходила съ лица Давида по мр удаленія Бостинаи. Ее смнило выраженіе тяжелаго унынія. Изъ груди юноши вырывались глубокіе вздохи, онъ бросился на диванъ, закрывъ лицо руками.

Вдругъ онъ встрепенулся и вскочилъ на ноги. ‘Чу, это рожки трубятъ про наше безчестье. Ахъ, если бы они затрубили къ походу, къ наступленію! Богъ Саваоъ! Дай мн побдить или умереть! Побдить, подобно Давиду или, о Боже, умереть подобно Саулу! Если Твое общаніе, за которое мы цпляемся изо всхъ силъ, не утшающій насъ обманъ, то пусть оно исполнится, исполнится, немедля исполнится. Твой народъ, о Боже, превратился въ раба, безславнаго, забитаго, презираемаго. Даже то жестокое время, когда при ркахъ вавилонскихъ наши предки на вербахъ повсили свои арфы, можетъ почитаться райскимъ житьемъ по сравненію съ тмъ, что мы теперь переживаемъ.

Увы! Они даже не страдаютъ, они терпятъ, переносятъ, но не чувствуютъ. Мои предки, предки-герои! если: эта слабая десница не сможетъ добыть ваше наслдіе, если ‘поганый вепрь по прежнему будетъ валяться въ твоемъ, о Израиль, миломъ виноградник’ {Псалмы, LXXX, 9, 14.}, то я, по крайней, мр, васъ не унижу. Нтъ, лучше погибну! Пусть исчезнетъ домъ Давидовъ, пусть нашъ святой народъ больше не томится на этой проклятой земл. Если мы не можемъ, процвтать, такъ умремъ же!’.

II.

За городской стной Амадіи, на очень близкомъ разстояніи отъ города, находился невысокій холмикъ, обнесенный со всхъ сторонъ широкой каменной оградой. Въ середин возвышалась древняя гробница, по преданію, гробница Мардохея и Эсири. Этотъ печальный, уединенный уголокъ былъ обычнымъ мстомъ прогулокъ Альроя, сюда-то, спасаясь отъ пира, направился онъ и теперь. Когда Альрой отпиралъ массивныя, желзныя ворота кладбища, онъ услышалъ за собою частый конскій топотъ. Нсколько мгновеній спустя, сквозь шумъ и скрипъ закрываемыхъ воротъ, донесся до него властный окрикъ всадника. Альрой оглянулся и узналъ славившагося своей распущенностью молодого. Алшироха, правителя Амадіи и брата сельджукскаго султана. Онъ халъ въ сопровожденіи одного только араба-скорохода, извстнаго пособника и исполнителя всхъ гнусныхъ порученій своего господина.

— Собака,— закричалъ раздраженный Алширохъ, — ты, глухъ или упрямъ, либо то и другое? По два раза что ли вамъ, рабамъ, приказывать? Открой ворота!

— Для чего?— освдомился Альрой.

— Для чего! святой пророкъ, онъ задаетъ вопросы! Открой ворота, не то — твоя голова въ отвт!

— Кто ты такой,— спросилъ Альрой,— что такъ громко кричишь? Загулявшій турокъ, преступившій завты своего пророка и нализавшійся до пьяна? Иди своей дорогой, не то отведутъ тебя къ твоему кади {Кади — судья.},— и съ этими словами онъ повернулъ по направленію къ гробниц.

— Клянусь глазами моей матери, эта собака насмхается надъ нами! Его счастье, что мы и безъ того запоздали, а конь мой неукрощенный тигръ, не то — на мст, содралъ бы съ него, собаки, шкуру. Поговори ты, Мустафа, съ нимъ! вразуми его.

— Достойный еврей,— сказалъ вкрадчивый Мустафа, приближаясь къ воротамъ,— теб, повидимому, неизвстно, что это нашъ владыка Алширохъ. Его высочеству угодно прохать по кладбищу твоего превосходнаго народа. Онъ долженъ по важному длу быть у святого, живущаго по ту сторону холма, а время ему дорого.

— Если это нашъ владыка Алширохъ, то ты, безъ сомннія, его врный рабъ, Мустафа.

— Да, его жалкій рабъ. Что же изъ того, молодой мой господинъ?

— Такъ считай себя счастливымъ, что ворота на запор. Не дальше какъ вчера ты осмлился обидть сестру одного изъ слугъ нашего дома. Не хотлось бы замарать руки твоей гадкой кровью,— но убирайся, презрнный, убирайся поскоре.

— Святой пророкъ! Кто эта собака,— воскликнулъ, изумленный правитель.

— Это молодой Альрой — прошепталъ Мустафа, только теперь узнавшій его.— Они его величаютъ княземъ: упрямйшій юноша. Лучше не задерживаться, а хать дальше.

— Молодой Альрой! я его запомню. Имъ еще нужно князя имть! Молодой Альрой! Хорошо, демъ дальше,— а ты, собака,— крикнулъ Альширохъ, приподнявшись на стременахъ и махая угрожающе рукой,— помни свою дань!

Альрой ринулся къ воротамъ, но огромный засовъ нескоро отпирался, и пока онъ возился съ нимъ, горячій конь усплъ унести Альшироха далеко, за предлы преслдованія.

Выраженіе обманутой ярости застыло на нкоторое время на подвижномъ лиц Альроя, нсколько минутъ онъ стоялъ, жадно вперивъ глаза во все боле и боле удалявшагося врага, потомъ медленно пошелъ обратно къ гробниц. Но охватившее его возбужденіе рзко дисгармонировало съ состояніемъ тихой мечтательности, которое направило раньше его шаги къ кладбищу. Онъ былъ неспокоенъ, ему не сидлось и онъ пошелъ бродитъ по рощ, покрывавшей вершину холма. Оттуда, съ вершины, ясно были слышны звуки мелодичной хоровой псни, выводимой свжими двичьими голосами. Можно было различить также и пвицъ: то двушки дворца Бостинаи съ сестрой Альроя, Миріамъ, во глав пли обычныя вечернія псни, черпая воду изъ родника.

Вдругъ послышался пронзительный душераздирающій крикъ, паническая бготня и протяжные вопли отчаянія. Изъ сосдняго лска выскочилъ человкъ въ высокомъ тюрбан и схватилъ запвалу. Двушки разбжались въ разныя стороны — Миріамъ одна осталась въ объятіяхъ Алшироха.

Альрой съ поблднвшимъ и исказившимся отъ ярости лицомъ вскочилъ, вырвалъ попавшееся ему подъ руки молодое деревцо. Быстрыми скачками онъ ринулся внизъ и, задыхаясь отъ бшенства, ударилъ хищника въ високъ. Алширохъ мертвымъ упалъ на дернъ, а Миріамъ безъ чувствъ въ объятія брата. Увидавъ Миріамъ въ рукахъ Альроя, разбжавшіяся двушки вновь собрались у родника и столпились вокругъ нея. Нкоторыя изъ нихъ бросились снимать съ Миріамъ густое покрывало, другія побжали за водой, и стали приводить ее въ чувство. Миріамъ открыла глаза и слабымъ голосомъ прошептала:

— Братъ!

— Сестрица, я здсь съ тобой!

— Спасайся, Давидъ, бги!

— И оставить тебя?

— Я и мои двушки еще имемъ время спастись въ садъ дяди потайнымъ ходомъ, которымъ мы пришли. Тамъ мы, правда, на самое короткое время, въ безопасности,— въ такой неврной безопасности, какая вообще возможна для нашего гонимаго племени. Бостинаи такъ богатъ, такъ мудръ, такъ искушенъ въ длахъ и такъ хорошо изучилъ духъ и характеръ этихъ людей, что все обойдется благополучно: за меня опасаться нечего. Но тебя, если ты останешься здсь, не пощадятъ. Если же они убдятся, что тебя нтъ, то при помощи большого выкупа (я имъ отдамъ вс мои драгоцнности) скоро позабудутъ о своемъ начальник, котораго они наврядъ ли когда, либо любили. Я еле-еле говорю… мн кажется, что я путаю слова, вотъ, вотъ упаду въ обморокъ, но нтъ, не буду! не бойся. Я должна дойти до дома. Эти двушки на моемъ попеченіи. Долгъ моей чести вывести ихъ изъ опаснаго мста, или же вмст съ ними умереть, но ты, Давидъ, бги!

— Бжать! Куда и какъ?

Изъ лса послышалось близкое конское ржанье.

— Ахъ! Они!— вскрикнула Миріамъ въ неописуемомъ смятеніи.

— Ты слышишь! вотъ онъ вновь заржалъ: нетерпливый конь призываетъ своего всадника. Ободрись, не падай духомъ, Миріамъ! то не врагъ, а весьма дйствительный другъ, незамнимый въ часъ опасности. Это скакунъ Алшироха. Сегодня предъ вечеромъ онъ промчался мимо меня у гробницы. Я его тогда хорошо замтилъ — царственный конь.— ‘И вотъ баранъ, запутавшійся въ чащ рогами своими’ {Бытіе, XXII, 13.}.

— Нашъ Богъ не оставилъ насъ! Живо, двушки, приведите небомъ ниспосланнаго коня. Что! боитесь? Пустите меня, я буду его конюхомъ.

— Осторожно, Миріамъ, подальше отъ него. Это необъзженный жеребецъ, неукротимый, какъ вихрь. Съ нимъ буду имть дло я.

Альрой побжалъ вслдъ за сестрой, вывелъ изъ чащи коня и слъ на него. Конь, сразу почуствовавъ твердую и умлую руку всадника, сталъ какъ вкопанный.

— А!— воскликнулъ онъ, — я чувствую себя скоре побдоноснымъ воиномъ, чмъ бглецомъ. Будь здорова, сестрица, до свиданія, милыя двушки, будьте здоровы и лелйте мою безцнную Миріамъ.

— Одинъ поцлуй, дорогая,— и онъ перегнулся съ коня и прошепталъ Миріамъ на ухо: — скажи добрйшему Бостинаи, чтобы онъ не щадилъ своего золота. Я глубоко увренъ, что не успетъ еще годъ совершить свой медлительный оборотъ, какъ я вернусь и заставлю нашихъ угнетателей дорого заплатить за этотъ поспшный отъздъ и печальное прощанье. А теперь, въ пустыню!

III.

Ночь смнилась днемъ и день смнила ночь, а поблднвшій, истомленный Альрой все еще мчится на своемъ могучемъ кон по необозримому простору пустыни. Нтъ пищи и воды для коня и всадника. Ни источника., ни деревца. Въ этой голой пустын никогда не водился зврь, не пролетала птица. Ничто не нарушало державной, всеподавляющей тишины. И трусливый вой шакала прозвучалъ бы здсь нжной мелодіею. Срая полевая крыса съ радостнымъ пискомъ шмыгнула изъ засохшаго терновника, неся въ своихъ ослпительно блыхъ при свт луны зубахъ зменыша.

Единственная встрча на всемъ ихъ пути.

Настало утро: свжее, благовонное утро, по которомъ даже преступники вздыхаютъ. Настало утро, и все кругомъ стало видно. Впереди и направо отъ нихъ т же пески, только вдали вырисовывалась горная цпь величественнаго Эльбруса, ограничивающая пустыню слва. Въ этомъ направленіи Альрой и повернулъ коня. Часъ или два молодой эксилархъ и его врный конь продолжали медленно свой путь, но по мр приближенія къ полудню, зной сталъ такъ невыносимъ, жажда столь мучительна, что Альрой съ трудомъ подавлялъ безумное желаніе соскользнуть съ коня и умереть. Вс уготованныя ему въ Амадіи адскія пытки казались ничтожными въ сравненіи съ этой безмрной, невыразимой мукой. Полулежа на спин коня, Альрой замтилъ, что въ одномъ мст пески какъ будто потемне. Здсь, подумалъ онъ, должна быть вода. Съ большимъ трудомъ онъ остановилъ коня и еще съ большимъ слзъ съ него. Онъ опустился на колни и ослабвшими руками сталъ разгребать песокъ. Послдній оказался очень влажнымъ. Длая неимоврныя усилія, чтобы не впасть въ обморокъ отъ непосильнаго напряженія, Альрой усплъ на глубин фута открыть немного воды. Онъ зачерпнулъ рукой, вода оказалась горько-соленой. При вид воды конь было настрожился, но, понюхавъ ее, отвернулъ голову и жалобно заржалъ.

Только къ заходу солнца онъ, наконецъ, дохалъ до источника. Альрой соскочилъ съ коня, намреваясь напоитъ его, но конь, весь дрожа, съ остекленвшими глазами сталъ и не двигался съ мста, потомъ онъ упалъ, захриплъ и испустилъ духъ.

Въ конецъ обезсиленный Альрой, еле успвъ сдлать нсколько глотковъ воды, изнеможенно растянулся подъ финиковой пальмой, росшей у источника, и сейчасъ же крпко заснулъ. Глубокъ и дологъ былъ его сонъ. Солнце стояло уже довольно высоко, когда Альрой просыпаясь открылъ глаза. Благодатная ночь, долгій безмятежный сонъ вполн возстановили силы бглеца и освжили его.

Совершивъ утреннее омовеніе, онъ, обратившись лицомъ къ востоку, помолился и, подкрпивъ себя нсколькими сорваннными съ пальмы сочными финиками, бодро пустился въ путь, полный крпкой вры въ Бога Израиля.

Альрою теперь предстояло трудное и очень утомительное восхожденіе на гору, и только къ двумъ часамъ дня ему удалось взобраться до вершины перваго кряжа горной цпи.

Оттуда открывался видъ на дикую мстность, гд крутые обрывы, извилистые овраги, высокія гряды скалъ и глубокія, мрачныя ущелья чередовались и перекрещивались въ хаотическомъ безпорядк. Окружающіе холмы были изборождены по всмъ направленіямъ пересохшими руслами горныхъ потоковъ и водопадовъ. Все голо и пустынно, и только кой-гд на рдко-разбросанныхъ островкахъ зелени бродили дикія козы, пощипывая тощую, кислую траву. Унылое плоскогорье тянулось на много миль до второй, боле высокой горной цпи. Еще выше, уходя вершиной въ голубое небо, вздымался Эльбрусъ, покрытый вчными снгами.

Мстность эта, повидимому, не совсмъ была чужда Альрою. Все время онъ шелъ увренно, ни разу не колеблясь въ выбор пути. Посл короткаго роздыха на вершин онъ спустился влво по очень извилистой троп, пока не дошелъ до края чернвшей пропасти, преградившей ему путь. Не больше шести саженъ отдляло Альроя отъ противоположнаго края пропасти. Но какой смльчакъ, бросивъ взглядъ на темную пасть бездны, не отпрянулъ бы въ ужас назадъ?

Эксилархъ опустился на колни и сталъ тщательнои пытливо искать вокругъ себя. Наконецъ, онъ приподнялъ небольшой четырехугольный камень, подъ которымъ оказалась металлическая дощечка и, вынувъ изъ внутренняго кармана кафтана сердоликовый камень, весь испещренный какими-то странными буквами, трижды ударилъ имъ по дощечк. Послышался тихій, мрный рокотъ, дощечка немедленно отскочила. Альрой вытянулъ нсколько саженей желзной цпи и перебросилъ черезъ впадину. Цпь, повидимому, повинуясь какой-то таинственной сил, легко и свободно легла на выступавшій изъ края пропасти утесъ. Альрой, схватившись руками за цпь и болтаясь надъ бездной, перебрался на противоположную сторону. Цпь тотчасъ-же отдлилась отъ утеса, и быстро втянулась обратно на прежнее мсто, дощечка и камень съ тимъ же тихимъ, мрнымъ рокотомъ закрыли ее.

Сдлавъ около ста шаговъ по естественному базальтовому корридору, Альрой очутился предъ широкой площадкой, которой замыкавшія ее со всхъ сторонъ огромныя, гладкія базальтовыя глыбы придавали видъ настоящаго двора. Альрой перескъ этотъ дворъ и вошелъ въ просторную, почти круглую пещеру съ большимъ пропускавшимъ солнечный свтъ отверстіемъ на верху. Посреди пещеры находилась круглая мдная доска, на которой были выгравированы таинственныя буквы и фигуры, подл нея постель, заваленная книгами. На стнахъ вислъ щитъ, лукъ, стрлы и разное другое оружіе.!

Въ то время, когда эксилархъ, стоя на, колняхъ, цловалъ священныя книги, изъ дальняго, темнаго угла пещеры выступила какая-то фигура. При свт висвшаго свтильника можно было различить, что это человкъ среднихъ лтъ, очень высокаго роста, богатырски сложенный. Его огромные, черные глаза ярко блестли изъ-подъ широкаго темнаго тюрбана, лицо, хотя рзко изборожденное морщинами, было величественно прекрасно. Широкая, черная, какъ смоль, борода закрывала всю грудь. Его темнокрасный кафтанъ былъ перехваченъ въ таліи чернымъ поясомъ, вышитымъ такими-же таинственными буквами, какъ на доск.

Незнакомецъ подвигался такъ безшумно, что Альрой замтилъ его только тогда, когда поднялся съ земли.

— Ябастеръ!— воскликнулъ эксилархъ.

— Отпрыскъ Давидова дома,— отвтилъ каббалистъ,— я ждалъ тебя. Прошлой ночью читалъ о теб въ звздахъ. Он указывали тревогу.

— Время покажетъ, великій учитель, тревогу или торжество вщали звзды. Въ настоящій моментъ я бглецъ и сильно истощенъ. Ищейки меня выслживаютъ, но, кажется, я сбилъ ихъ со слду. Я убилъ мусульманина.

IV.

Была полночь. Альрой спалъ, но сонъ его былъ неспокоенъ. Ябастеръ неподвижно стоялъ въ сторон, вперивъ въ гостя сосредоточенный взоръ.

‘Единая надежда Израиля’, шепталъ каббалистъ, ‘питомецъ и князь мой! Давно уже я примчалъ въ этой юной душ зачатки великихъ длъ и не разъ мечталъ съ пророческой надеждой о его будущей жизни. Кровь Давида, освященный отпрыскъ избраннаго рода Въ жилахъ его течетъ нчто таинственное, недоступное моему знанію’.

‘Когда я еще юношей поднялъ наше знамя на берегахъ родного мн Тигра и призвалъ нашъ народъ, чтобъ завладть снова страной нашихъ предковъ,— о, тогда было насъ много, мы были сильны и богаты. Тогда мы еще были народомъ, и онъ смло сгрудился вокругъ своего знамени. Или мы нуждались въ совт, недоставало вождя? Укажетъ-ли кто хоть единственный промахъ руки или мысли Ябастровой? И все-же… растаялъ сонъ, славное видніе исчезло!.. О, когда я сразилъ Марвена, и лагерь калифа освтилъ своимъ заревомъ кровавую рку… ахъ! тогда я воистину жилъ! Двадцать лтъ неусыпныхъ трудовъ да послужатъ мн искупленіемъ за то, что я въ своихъ чарахъ упустилъ изъ виду главное — значеніе царственной крови,— крови, дремлющей теперь близъ меня’.

— Кивотъ, Кивотъ! я вижу его.

‘Сонный говоритъ, слова сна священны’.

— Только изъ дома Давида изыдетъ спасеніе.

‘Великая истина: моя жизнь слишкомъ ясное тому доказательство. Онъ успокоился. Священная полночь близка. Пойду взглянуть на звзду, что управляетъ судьбой его царскаго рода’.

——

Луна озарила источникъ и залила свтомъ весь дворъ. Скалы мрачно высились кругомъ. Ябастеръ прислъ у ключа и, держа въ одной рук талисманъ, накрывъ другою глаза, смотрлъ въ освщенное небо.

Вдругъ — крикъ! Его зовутъ. Альрой, задыхаясь, дико выбжалъ съ простертыми руками изъ пещеры. Каббалистъ вскочилъ, схватилъ и заботливо удержалъ судорожно метавшагося юношу въ своихъ объятіяхъ.

— Ябастеръ, Ябастеръ!

— Я здсь, сынъ мой.

— Господь со мной говорилъ…

— Господь — наше убжище. Опомнись, сынъ Давидовъ, и разскажи мн все.

— Я спалъ, учитель, не правда-ли?

— Да, ты спалъ, сынъ мой. Измученный бгствомъ и волнующимъ разсказомъ о своихъ подвигахъ, князь, ты прилегъ и вздремнулъ. Но я боюсь, что этотъ сонъ не былъ покоемъ.

— Я и покой… Простился я съ этимъ пагубнымъ словомъ навки. Я — помазанникъ Божій…

— Выпей изъ источника, Давидъ, это возстановитъ твои силы.

— Возстанови завтъ, возстанови кивотъ, священный градъ…

— Духъ Господень сошелъ на тебя, сынъ Давидовъ: заклинаю тебя, разскажи мн обо всемъ, что произошло. Я левитъ, въ рук моей Неизреченное Имя…

— Возьми же трубу и созови народъ и повели имъ спшно возстановить храмъ. ‘Кирпичи рухнули — построивъ изъ мрамора’ {Исаія, IX, 9.}. Слыхалъ ты этотъ хоръ?

— Онъ звучалъ только для твоего избраннаго слуха.

— Святой учитель, ты еще помнишь то время, когда я былъ въ этой пещер твоимъ питомцемъ. Ты не забылъ еще тхъ дней мирнаго ученія, т возвышенныя, долгія, мимолетныя ночи святыхъ исканій. Я былъ послушенъ, къ каждому слову твоему я привязанъ былъ съ такой ревностью, которая могла исходить только отъ любви.

— Да, это было, мой дорогой сынъ.

— Ни разу я теб не солгалъ, Ябастеръ.

— Клянусь жизнью, ты любишь правду.

— Тогда, Ябастеръ, тогда поврь мн также, что я помазанникъ Господа.

— Разскажи мн все, сынъ мой.

— Ну, слушай. Я спалъ тамъ внутри, но сонь мой былъ не спокоенъ. Много сновъ было туманныхъ, безсвязныхъ. Ни одного изъ тхъ образовъ я не запомнилъ, но смутное предчувствіе они во мн зародили, что суждено мн видть боле счастливые дни, чмъ т, что на долю выпали нашему роду теперь. Но вдругъ я очутился на, высокой сдой гор и слдилъ за звздами. И вотъ мн послышалась труба. Яркимъ пламенемъ залило небо, звзды исчезли, и расколовъ это море лучей, выступила могучая рать. Колесницы и всадники и блестящіе ряды украшенныхъ перьями воиновъ, море сверкающихъ копій, въ знаменахъ отражалась заря, почтенные священнослужители, размахивавшіе своими благовонными кадильницами, и пророки съ золотыми арфами, воспвавшіе грядущія побды. ‘Радуйся, Израиль’, пли они. ‘Ибо онъ грядетъ! грядетъ въ великолпіи и могуществ своемъ великій Мессія нашихъ давнихъ надеждъ’. И вдругъ показалась громадная колесница, запряженная невиданными зврьми, наполовину скрытыми въ лучахъ пламени, по волнамъ котораго они, казалось, плавали. Въ этой чудной колесниц стоялъ воинъ, гордъ и недвижимъ, и лицо его, и станъ… держи меня за руку, Ябастеръ, пока я скажу… этотъ вождь былъ я!

— Продолжай, сынъ мой.

— Отъ испуга я проснулся и увидлъ себя на своемъ лож. Видніе исчезло. Только лунное сіяніе да темная пещера была кругомъ. Не усплъ я пожалть, что проснулся, и подумать о рдкомъ видніи, какъ раздался сверху тихій, нжный голосъ и воскликнулъ: ‘Альрой!’. Я вздрогнулъ, но не отвчалъ. Мн казалось, что это плодъ воображенія. Но меня снова позвали. Тогда я прошепталъ: ‘Господи, здсь я, чего ты желаешь?’. Никто не отвтилъ, и великій страхъ обуялъ меня, и я выбжалъ изъ пещеры и искалъ тебя, учитель.

— То былъ Ватъ-Колъ {Голосъ свыше. Буквально: дочь голоса — въ отличіе отъ обыкновенныхъ земныхъ звуковъ.}. Въ наши дни печали и паденія дивный гласъ этотъ ни разу не сходилъ еще къ намъ. Странныя времена и неслыханныя знаменія: наше избавленіе и возстановленіе храма близко. Сынъ Давида, сердце мое переполнено. Помолимся-же.

——

На исход третьяго дня своего пребыванія въ пещер Ябастра, эксилархъ пустился въ странствованіе за скипетромъ Соломона. Ибо только тотъ изъ дома Давидова спасетъ и возродитъ Израиля, кто одинъ, безъ чужой помощи, овладетъ скипетромъ, которымъ царь Соломонъ правилъ въ своемъ кедровомъ дворц. Такъ говорило Ябастру его таинственное ученье.

Молча подошелъ юный пилигримъ со своимъ учителемъ къ пропасти, и тихо стали они у края ея передъ тмъ, какъ разстаться — можетъ быть, навсегда.

— Тяжелая минута, Альрой,— сказалъ со вздохомъ Ябастеръ.— Человческія чувства для такихъ, какъ мы, не должны бы существовать, но они даютъ себя знать. Не забывай ничего. Береги талисманъ, какъ свою жизнь, лучше на смерть иди, прижавъ его къ сердцу, чмъ на мигъ одинъ остаться безъ него. Будь твердъ, будь благочестивъ. Помни своихъ предковъ, не забывай своего Бога.

— Не сомнвайся во мн, дорогой учитель. Господь всезнающій, Ты видишь, что я готовъ на смерть… Твоими молитвами, Ябастеръ, и…

— Подожди, сынъ мой. Мн что-то вспомнилось. Возьми это кольцо. Это изумрудъ. Ты удивленъ, что я ношусь съ такою игрушкой, но у меня, Альрой, былъ нкогда братъ, и, можетъ быть, онъ теперь еще живъ. Когда мы разставались, онъ далъ мн это кольцо въ знакъ любви, крпкой любви, сынъ мой, хотя мы во многомъ другъ отъ друга отличались. Возьми-же это кольцо. Притти можетъ часъ, когда теб понадобится помощь моего брата, этотъ камень ее доставить теб. Если братъ живъ, онъ, наврно, благоденствуетъ. Я его хорошо знаю: онъ рожденъ для того, что міръ называетъ счастьемъ. Ну, да поможетъ теб Богъ, благословенный юноша, Богъ Авраама, Исаака и Якова.

Они обнялись.

— Мы впадаемъ въ малодушіе,— воскликнулъ Ябастеръ.— Тщетна борьба наша съ нашимъ человческимъ сердцемъ. Благослови тебя Богъ, и да будетъ Онъ съ тобою. Все ли ты захватилъ? Сумку и мечъ? Эта палка мн много услугъ оказала. Я на Іордан ее срзалъ. Ахь, если-бъ можно было мн съ тобою идти! Тогда было-бъ не страшно. Въ худшемъ случа, умерли-бы мы вмст. Но такая участь была бы миле разлуки. Я буду неусыпно слдитъ за твоею звздой, сынъ мой. Ты плачешь! И я? Какъ? Что-жъ это?… Разв я не Ябастеръ? Еще разъ обнимемся, и тогда… не говори больше, мысленно скажи мн ‘прости!’

V.

По преданію, Соломоновъ скипетръ находился въ затерянныхъ гробницахъ еврейскихъ царей, и никто, кром ихъ потомковъ, не смлъ его коснуться. Запасшись талисманомъ, который долженъ былъ имъ руководитъ въ трудныхъ и страшныхъ исканіяхъ, Альрой пустился въ путь къ священному городу. Онъ направился вглубь той великой пустыни, которую во время бгства изъ Амадіи прошелъ только по краю.

На немъ былъ обычный у курдовъ черный толстый плащъ, перехваченный веревкой, на которой укрпленъ былъ кинжалъ, стриженная голова его защищена была отъ зноя блымъ тюрбаномъ, на ногахъ были только сандаліи, на спин вислъ мшокъ съ жареными маисовыми и житными зернами и кожаный мхъ съ водою.

Онъ ходилъ только по ночамъ или ранней утренней зарею. Днемъ онъ отдыхалъ и былъ счастливъ, когда могъ укрыться въ тни пальмъ у какого-нибудь благодтельнаго источника или, вспугнувъ газель, занять ея мсто подъ дикимъ кустарникомъ, на суровой скал. Если ничего этого не было, онъ растягивался на песку, устроивъ себ шалашъ изъ палки и тюрбана.

Прошло три недли съ тхъ поръ, какъ онъ оставилъ пещеру каббалиста. За все время онъ не встртилъ ни одного человческаго существа. Но вотъ показались на далекомъ горизонт блдныя, но вполн ясныя очертанія стнъ и башенъ большого города. Ободренный неожиданнымъ зрлищемъ, онъ и посл восхода солнца шагалъ еще нсколько часовъ, но истощивъ свои силы, долженъ былъ въ конц концовъ укрыться отъ зноя подъ куполомъ полуразрушеннаго памятника какого-то магометанскаго святого. По заход солнца онъ снова двинулся въ путь и на другое утро увидлъ себя на разстояніи нсколькихъ миль отъ города. Сдлавъ остановку, онъ съ напряженнымъ вниманіемъ сталъ выжидать появленія жителей, но тщетно. Ни коннаго, ни пшаго не видно было у воротъ. Ни одного человческаго существа, ни даже верблюда не было по близости.

Солнце стояло уже слишкомъ высоко, пора было путнику расположиться на отдыхъ. Но интересъ къ незнакомому, таинственно молчаливому городу былъ такъ великъ, что Альрой еще до наступленія сумерекъ вступилъ въ его ворота.

Глазамъ его представились пышныя развалины громаднаго великолпнаго города невиданной имъ дотол архитектуры. Длинные ряды дворцовъ съ стройной перспективой уходящихъ въ даль колоннадъ, кое-гд разрушенныхъ временемъ, обширные дворы, окруженные сохранившими убранство торжественными храмами и роскошными банями съ мозаичными полами и сверкающими остатками былой позолоты. То здсь, то тамъ надменно высилась тріумфальная арка съ раздробленнымъ фризомъ, кое-гд торчалъ между павшими сосдями гранитный обелискъ, покрытый странными буквами. Дале: то пустой разрушенный театръ, то длинный, живописный акведукъ, то порфировая колонна, блиставшая нкогда изваяніями героевъ, лежащими теперь въ осколкахъ у подножія ея. И все это было залито теплымъ полусвтомъ восточныхъ сумерекъ.

Съ изумленіемъ и восхищеніемъ смотрлъ онъ на. эту рдкостную плнительную картину. И чмъ больше онъ смотрлъ, тмъ больше росло его любопытство. Онъ едва позволялъ себ перевести духъ. Онъ подвигался впередъ со смшаннымъ чувствомъ любопытства и нершительности. Одно за другимъ раскрывались передъ нимъ новыя чудеса. Каждый поворотъ представлялъ глазамъ его новую картину безмолвнаго, торжественнаго великолпія. Отзвукъ его шаговъ пугалъ его. Онъ озирался напряженнымъ взглядомъ, съ трепещущимъ сердцемъ мняясь въ лиц. Кругомъ была могильная тишина. Еврейскій князь одинъ стоялъ среди царственныхъ твореній македонскихъ полководцевъ. Имперіи и династіи достигаютъ расцвта и падаютъ, гордая столица превращается въ развалины, и самая могущественная держава сливается съ пустыней, но Израиль остается, и потомокъ древнйшихъ царей его стоить среди этихъ царственныхъ развалинъ, и ни разу не можетъ взойти вчное солнце, не позолотивъ башенъ живого еще Іерусалима. Одно слово, одинъ день, одинъ мужъ — и мы снова можемъ стать націей!

Вдругъ — крикъ! Онъ оборачивается. Онъ схваченъ, четыре свирпыхъ курда-разбойника спутываютъ и вяжутъ его.

Разбойники поволокли своего плнника вдоль главной улицы города. Неподалеку отъ конца ея они повернули около небольшого іонійскаго храма, перебрались ползкомъ черезъ нсколько сваленныхъ колоннъ и вступили въ еще боле разрушенную часть города, чмъ та, которую видлъ уже Альрой. Дорога сузилась и часто преграждалась, а кругомъ было такое запустніе, какого онъ по вншнему виду города не могъ предполагать.

Вдругъ передъ ними вырисовалась огромная каменная масса. Широкая волнистая трещина сверху до низа, раздляла об ея половины. Пробравшись въ наиболе сохранившуюся часть зданія, разбойники ввели своего плнника въ обширный амфитеатръ, который при блдномъ, неврномъ освщеніи луны казался еще больше. Тамъ оказались группы людей, лошадей и верблюдовъ. Въ глубин зданія большая группа, кто сидя на корточкахъ, кто разлегшись на коврахъ и рогожахъ, справляла невзыскательную, но веселую трапезу. Около нихъ горлъ костеръ. Красныя вспышки пламени, смшиваясь съ блымъ, спокойнымъ сіяніемъ, мсяца, освщали неровнымъ свтомъ ихъ свирпыя лица, блестящее оружіе, широкія одежды и обвитыя головы.

— Шпіонъ!— воскликнули разбойники, подведя Альрой къ глав своей шайки.

— Такъ повсьте его,— сказалъ тотъ, даже не поглядвъ.

— Это вино превосходно, великій Шерира, не будь я истый мусульманинъ, но вы слишкомъ суровы. Мн такая скорая казнь противна. Раньше попытаемъ его, чтобъ вывдать кое-что для насъ полезное.

— Какъ хочешь, Кислохъ,— сказалъ Шерира.— Это занятно. Откуда ты, парень? Онъ не можетъ отвтить. Ясно — шпіонъ. Повсьте его.

Разбойники наполовину высвободили уже веревку, спутывавшую Альроя, чтобы сдлать изъ нея дальнйшее употребленіе, но тутъ вмшался третій член этой великолпной компаніи.

— Шпіоны обыкновенно отвчаютъ, атаманъ. Скоре, это переодтый купецъ.

— И при немъ спрятаны капиталы,— добавилъ Кислохъ, — худое платье часто скрываетъ въ себ прекраснйшія драгоцнности. Лучше всего было-бы обыскать его.

— Ну, обыщите,— отвтилъ Шерира своимъ грубымъ, суровымъ голосомъ.— Длайте съ нимъ, что хотите, а мн только бутылку подайте. Это греческое вино прямо восхитительно. Да поддержите огонь, ребята, спите вы, что-ли? А затмъ, Кислохъ, такъ какъ ты не выносишь жестокости, то можешь на немъ этого молодца поджарить, если теб только хочется.

Разбойники вознамрились раздть Альроя, но тотъ воскликнулъ: ‘Друзья — ибо я не. знаю… почему вамъ быть моими врагами — пощадите меня. Я бденъ, я молодъ, я ни въ чемъ не повинень. Я ни шпіонъ, ни купецъ. Нтъ у меня ни дурныхъ намреній, ни состоянія! Я — пилигримъ’.

— Ясное дло, шпіонъ!— воскликнулъ Шерира,— вс они пилигримы.

— Онъ слишкомъ красно говорить, чтобы сказать правду,— добавилъ Кислохъ.

— Вс говоруны лгутъ,— дополнилъ Шерира.

— Поэтому Кислохъ самый краснорчивый изъ насъ.

— За шутку на пирушк можно поплатиться въ пол,— огрызнулся Кислохъ.

— Эй, товарищи,— ворчалъ Шерира,— что вы тамъ за церемоніи заводите. Обыщите-жъ приведеннаго! Я приказываю!

Они снова принялись за Альроя, тщетно онъ оборонялся.

— Атаманъ!— воскликнулъ одинъ изъ банды.— На груди у него драгоцнный камень.

— Я-жъ говорилъ!— отозвался третій разбойникъ.

— Покажи его сюда,— сказалъ Шерира

Но Альрой, исполненный отчаянія при мысли о потер талисмана, вспомнилъ напутствіе Ябастра. Юноша рванулся изъ рукъ ихъ, схватилъ головню и съ ея помощью удержалъ ихъ въ отдаленіи.

— Странникъ не трусъ,— спокойно замтилъ Шерира.— Жаль только, что онъ заплатитъ за это жизнью.

— Выслушайте меня одну минуту,— воскликнулъ Альрой,— я пилигримъ, бдне нищаго. Этотъ драгоцнный камень — священный символъ, ничего не стоющій для васъ, но безцнной для меня, и его отдамъ я только съ жизнью. Могу васъ въ томъ уврить. Щадите-жъ вы свою жизнь, ибо первый изъ васъ, кто приблизится ко мн, падетъ мертвымъ. Я покорнйше прошу тебя, атаманъ, отпусти меня.

— Убейте его,— сказалъ Шерира.

— Коли его!— оралъ Кислохъ.

— Камень свой подай,— ревлъ третій.

— Помилуй меня Богъ Давида!— воскликнулъ Альрой.

— Онъ еврей, еврей!— вскочилъ съ крикомъ Шерира.— Оставьте его, оставьте! Моя мать была еврейка.

Нападавшіе опустили свое оружіе и отступили на нсколько шаговъ. Но Альрой оставался на сторож.

— Храбрый пилигримъ,— мягко сказалъ Шерира, выступивъ впередъ,— не въ священный-ли городъ ты держишь путь?

— Въ городъ моихъ предковъ.

— Опасный путь! И откуда ты?

— Изъ Амадіи.

— Многотрудное путешествіе… Теб нуженъ отдыхъ. Твое имя?

— Давидъ.

— Давидъ, ты среди друзей. Оставайся здсь и отдыхай. Теб никто мшать не будетъ. Но ты раздумываешь. Не бойся-же! Воспоминаніе о моей матери отъ многаго меня удерживаетъ.

Шерира вынулъ свой кинжалъ и укололъ себ руку. Бросивъ оружіе, онъ поднесъ Альрою свжую рану. Тотъ коснулся ее губами.

— Вотъ теб залогъ моей врности,— сказалъ разбойникъ, тому, въ чьихъ жилахъ течетъ моя кровь, я не могу измнить.

Съ этими словами онъ подвелъ Альроя къ своему ковру.

——

Часа два посл полуночи Альрой проснулся. Кругомъ вс спали крпкимъ сномъ. Луна зашла, костеръ потухъ, и только рдкіе уголья тлли еще. Черныя тни висли надъ амфитеатромъ. Онъ всталъ и, перешагнувъ осторожно черезъ тла спящихъ разбойниковъ, тихо ушелъ. Онъ не былъ въ собственномъ смысл слова плнникомъ, но кто поручится за настроеніе этихъ беззаконныхъ людей черезъ нсколько часовъ? Желаніе видть себя на свобод было неотразимо. Онъ перескочилъ черезъ полуразрушенную стну и сталъ пробираться къ іоническому храму, который былъ для него путеводнымъ знакомъ Спшно прошелъ онъ затмъ вымершія улицы и, пройдя ворота, снова, устремился въ пустыню.

Смутный страхъ преслдованія гналъ его долгое время впередъ безъ передышки. Пошли снова пески, жара становилась нестерпимой. Голова и тло горли, тупая боль наполняла вс члены. Глаза потускнли, языкъ распухъ. Тщетно взоръ его искалъ помощи, тщетно простиралъ онъ безсильныя руки и подымалъ ихъ вверхъ къ безжалостному небу. Почти обезумвъ отъ жажды, онъ вдругъ забылъ о безбрежной пустын, увидвъ себя окруженнымъ мощными водяными потоками. То были обманчивыя воды миража пустыни — довершеніе его великихъ страданій.

Солнце стало кроваво-краснымъ, небо потемнло, песокъ взметнулся, легкій прежде втерокъ разразился воемъ, и воздухъ сталъ еще жарче, дыханіе еще мучительне. Путникъ не могъ доле удержаться на ногахъ. Мужество, благочестіе, вра оставили его вмст съ послдними силами. Онъ уже не боролся за существованіе. Имъ овладло отчаяніе, если не сама смерть. Съ повисшей головой упалъ онъ на одно колно, оперся на моментъ еще на дрожащую руку — и упалъ совсмъ безъ сознанія.

Подъ ревъ втра поднялась грудь земли и раскрылась, легкіе столбы пыли взлетали къ блдному небу и спшили затмъ покрыть жертву пустыни. Грохотъ, всеобщій хаосъ и непроницаемая тьма покрыли пространство.

VI.

— Верблюдъ пугается, Абдаллахъ! Наврно, что-то на пути лежитъ. Посмотри-ка.

— Клянусь Каабой и {Кааба — священный для мусульманъ камень въ стн мечети въ Мекк.} Мертвецъ! Бдняга, чортъ возьми! Никогда не слдуетъ паломничать пшкомъ. Ну васъ съ вашимъ смиренными благочестіемъ! Ударь скотину, чтобъ она пошла мимо трупа.

— Пророкъ завщалъ намъ милосердіе, Абдаллахъ. Онъ благословилъ мое предпріятіе, и я хочу слдовать его велніямъ. Присмотрись, совершенно-ли онъ мертвъ.

То караванъ возвращался изъ Мекки въ Багдадъ. Пилигримы находились уже на разстояніи одного дня пути отъ Евфрата и праздновали свое скорое вступленіе на плодоносную почву торжественнымъ пніемъ. Сколько глазъ хваталъ, тянулась длинная цпь ихъ, теряясь въ глубин пустыни. Тысячи верблюдовъ, нагруженныхъ тюками товаровъ, слдовали гуськомъ другъ за другомъ, и каждымъ отрядомъ предводительствовалъ самый большой изъ нихъ, отмченный колокольчикомъ. Группы всадниковъ, толпы носильщиковъ дополняли картину. Вс пилигримы вооружены были до зубовъ, сильный отрядъ сельджукской конницы шелъ въ авангард, {Передніе ряды каравана.} тылъ защищенъ былъ курдскимъ племенемъ, охранявшимъ безопасность благочестивыхъ паломниковъ {Паломники — богомольцы.} въ предлахъ своихъ владній.

Абдаллахъ былъ любимымъ рабомъ добродтельнагокупца Али. Покорный велніямъ своего господина, онъ соскочилъ не безъ досады съ верблюда и осмотрлъ бездыханнаго на видъ Альроя.

— Курдъ по одежд,— воскликнулъ насмшливо Абдаллахъ.— Что ему здсь надо!

— Лицомъ онъ не похожъ на курда,— возразила. Али.— Вроятно, пилигримъ изъ горъ.

— Кто бы онъ ни былъ, онъ мертвъ,— отвтилъ рабъ.

— Наконецъ, какой нибудь проклятый гяуръ. {Гяуръ — общее названіе у мусульманъ для иноврцевъ.}

— Богъ великъ!— воскликнулъ Али.— Онъ дышетъ еще. Кафтанъ подымается у него на груди.

— Это втеръ,— сказалъ Абдаллахъ.

— Это вздохъ человка,— возразилъ Али. Много пилигримовъ окружили эту группу.

— Я — хакимъ (врачъ),— сказалъ важный армянинъ.— Дайте мн пощупать его пульсъ. Онъ слабъ, но бьется.

— Нтъ Бога, кром Аллаха!— воскликнулъ Али.

— И Магометъ его пророкъ,— заключилъ Абдаллахъ.— Ты не вруешь въ него, неврный армянинъ.

— Я — хакимъ,— возразилъ съ достоинствомъ армянинъ.— Хоть я и неврный, Богъ далъ мн способность лчить правоврныхъ. Достойный Али, поврь мн, этотъ юноша можетъ еще жить.

— Хакимъ, ты получишь сполна, свои диргемы, если онъ вновь оживетъ въ моемъ дворц въ Багдад,— отвтилъ Али.— Этотъ молодой человкъ мн нравится. Онъ ниспосланъ мн Богомъ, онъ будетъ носить мн туфли.

— Дайте мн верблюда, и я спасу эту жизнь.

— У насъ нтъ верблюда,— отвтилъ слуга.

— Иди ты пшкомъ, Абдаллахъ,— сказалъ господинъ.

— Такъ правоврный долженъ идти пшкомъ, чтобы спасти жизнь курду. Проклятый туфленосецъ мн отвтитъ за это, если палочные удары на что-нибудь еще годны,— ворчалъ про себя Абдаллахъ.

Армянинъ пустилъ Альрою кровь. Она текла медленно, но безпрерывно. Эксилархъ. открылъ глаза.

— Нтъ Бога, кром Аллаха!— воскликнулъ Али.

— Порази его дурной глазъ,— ворчалъ Абдаллахъ.

Армянинъ вынулъ изъ складокъ своего платья подкрпляющее средство и влилъ его въ ротъ больному. Кровь пошла быстре.

— Онъ будетъ жить, достойный купецъ,— сказалъ врачъ

— И Магометъ его пророкъ,— продолжалъ Али.

— Клянусь Каабой, это, кажется, еврей,— крикнулъ Абдаллахъ.

— Собака!— ругнулся Али.

— Фу!— сказалъ негръ-рабъ и отвернулся съ отвращеніемъ.

— Онъ умретъ,— сказалъ врачъ-христіанинъ. И не остановилъ кровотеченія.

— И будетъ проклятъ,— добавилъ Абдаллахъ, вскочивъ на своего верблюда.

Караванъ двинулся. Одинъ изъ курдовъ проскакалъ впередъ. Поровнявшись съ окровавленнымъ Альроемъ, онъ остановился.

— Что за подлый рабъ поразилъ моего соплеменника?

Курдъ соскочилъ съ лошади, рванулъ лоскутъ своей синей рубахи, остановилъ кровь и повезъ несчастнаго Альроя къ арріергарду {Задніе ряды каравана.}.

Пустыня кончилась. Караванъ вступилъ на обширную плодоносную равнину. На большомъ отдаленіи виднъ быль волнистый рядъ пальмъ. Авангардъ испустилъ крикъ радости, поднялъ въ воздухъ свои стройныя копья и въ дикомъ хор сталъ бить своими саблями по маленькимъ желзнымъ щитамъ. У всхъ глаза блестли, вс руки были подняты, молчали лишь т, кто потерялъ голосъ отъ радости. Посл мсячнаго странствованія по голой пустын они увидали прекрасный Евфратъ.

Широкія, студеныя, пышныя, чистыя воды мощно текли среди живописныхъ плодородныхъ береговъ. Живительное, дуновеніе взлетало надъ грудью потока и одухотворяло все, что было кругомъ. Здсь больной находилъ исцленіе, несчастный — утшеніе, а здоровый и веселый приходили въ буйный восторгъ. Здсь одинъ, соскочивъ съ верблюда, лобызалъ цвтущую землю, тамъ другой, освживъ свои силы, гарцовалъ по равнин, пуская въ воздухъ легкія стрлы, какъ будто желая показать, что въ труд и лишеніяхъ онъ не растерялъ еще силы и ловкости, безъ которыхъ не стоило-бы возвращаться на родину.

——

На другой день, по вступленіи каравана, большой багдадскій базаръ представлялъ оживленное и пышное зрлище. Вс драгоцннйшія и рдкостныя произведенія міра встрчались на этомъ знаменитомъ рынк. Кашмирскія шали и сирійскіе шелка, слоновая кость, перья и золото Африки и самоцвтные камни Индіи, египетскіе талисманы, персидскія благовонія, камедь и пряности Аравіи, прекрасныя лошади, еще лучшіе рабы, собольи плащи, Горностаевы мантіи, оружіе, замчательное по отдлк, рдкіе зври, еще боле рдкія птицы, синія обезьяны въ серебряныхъ ошейникахъ, блыя газели на, золотыхъ цпяхъ, охотничьи собаки, павлины и попугаи, и повсюду необычныя. оживленныя и дловитыя группы, люди всхъ національностей, врованій и географическихъ широтъ.

На длинныхъ, узкихъ, крытыхъ сводами и кривыхъ улицахъ, стсненныхъ двумя рядами магазиновъ, все дышало коммерціей, торгомъ, обмномъ. Вдругъ показался всадникъ, по виду непохожій на обыкновенныхъ людей. Впереди него шли два пажа, два прекрасныхъ грузинскихъ отрока, одтыхъ въ пурпуръ, съ длинными золотыми кистями на пурпуровыхъ шапочкахъ. Въ рукахъ одного изъ нихъ былъ пакетъ синяго бархата, у другого — закрытая книга въ роскошномъ переплет. Четверо вооруженныхъ слдовали пшкомъ за своимъ господиномъ, хавшимъ позади своихъ пажей на молочно-бломъ мул верхомъ. Это былъ человкъ среднихъ лтъ, необыкновенной красоты. Большіе, темные, мягкіе глаза, изящный орлиный носъ, красивый соразмрный ротъ, полныя, алыя губы, правильные и сверкающіе близной зубы. Черная, не слишкомъ длинная борода его свисала граціозными природными локонами, испускавшими благоуханіе, небольшіе усы оттняли верхнюю губу его. Нарядъ всадника былъ великолпенъ. Тюрбанъ изъ ярко-красной кашемировой шали былъ столь великъ, что закрывалъ наполовину сверкавшій близною лобъ его. Нижній кафтанъ изъ дамасскаго шелка, богато вышитый серебромъ, былъ перехваченъ у пояса шарфомъ изъ золотой парчи. На пояс вислъ кинжалъ, и рукоятка его переливала брилліантами и рубинами. Блыя руки, виднвшіяся изъ подъ широкаго кармазиннаго плаща, блистали перстнями, а въ ушахъ сверкали самоцвтные камни.

— Кто, это?— шопотомъ спросилъ египетскій купецъ у продавца, у котораго смотрлъ въ это время товаръ..

— Это великій Хонаинъ,— отвтилъ тотъ.

— Но кто-жъ онъ!— настаивалъ египтянинъ.— Сынъ калифа?

— Ба, гораздо выше… врачъ его.

— Скоре, пажи,— вдругъ сказалъ Хонаинъ.— Что это за, шумъ? Ибрагимъ, расчисть мн дорогу. Что тамъ такое? Тмъ временемъ толпа приближалась, толкая впереди юношу, который, несмотря на совершенное изнуреніе, все же оборонялся противъ своихъ грубыхъ преслдователей.

— Къ кади, къ кади!— кричалъ передній изъ нихъ, знакомый намъ Абдаллахъ.— Тащи его къ кади.

— Благородный господинъ,— воскликнулъ юноша, рванувшись внезапно изъ рукъ державшихъ его, ухвативъ платье Хонаина,— я невиненъ! Помоги мн, заклинаю тебя!

— Къ кади, къ кади!— кричалъ Абдаллахъ.— Этотъ мошенникъ стащилъ у меня кольцо… кольцо, что подъ внцомъ подарила мн моя врная Фатима, я его не отдамъ за вс богатства своего господина.

Юноша не выпускалъ изъ рукъ платья Хонаина и, не имя силъ говорить, умоляюще вперилъ въ него свои прекрасные глаза.

— Тише!— вскричалъ Хонаинъ,— я буду вашимъ судьей.

— Великій Хонаинъ! Слушайте великаго Хонаина.

— Говори ты, крикунъ, изложи свою жалобу,— сказалъ Хонаинъ Абдаллаху.

— Съ дозволенія вашего высочества,— началъ воющимъ голосомъ Абдалахъ:— Я рабъ вашего врнаго слуги Али. Я много разъ имлъ честь служить вашему высочеству. Этотъ молодой плутъ, нищій, улучилъ минуту, когда я спалъ въ кофейн, и укралъ у меня кольцо. О, у меня есть свидтели, что я спалъ. Это чудный изумрудъ, но извините, ваше высочество, онъ мн вдвое дороже, какъ даръ моей любезной Фатимы. Ничто въ мір не заставитъ меня разстаться съ нимъ. И вотъ, когда я спалъ — здсь три почтенныхъ лица могутъ засвидтельствовать, что я спалъ — приходитъ этотъ молодой бродяга, и длая видъ, будто хочетъ угостить меня, снимаетъ у меня съ пальца драгоцнное кольцо и теперь не хочетъ мн вернуть его, пока не получитъ палочныхъ ударовъ.

— Съ соизволенія вашего высочества, Абдаллахъ врный рабъ и хаджи {Хаджи — совершившій паломничество въ Мекку.},— сказалъ его господинъ Али..

— А что ты, юноша, скажешь?— спросили. Хонаинъ.

— Что онъ лукавый нечестивецъ и лжетъ по низкой привычк раба.

— Крпко сказано, но похоже на правду,— возразилъ Хонаинъ.

— Ты меня называешь рабомъ? ахъ, ты мошенникъ!— вскричалъ Абдаллахъ:— Сказать теб, кто ты? Ваше высочество, его нельзя слушать. Истинный позоръ, чтобъ даже глаза ваши на него смотрли. Ибо, клянусь святымъ камнемъ, а я хаджи, я ничуть не сомнваюсь, что онъ еврей.

Хонаинъ, чуть-чуть поблднвъ, прикусилъ губы. Ему, должно быть, непріятно было, что онъ публично вступился за такое презрнное существо, какъ еврей, но не могъ же онъ и отвернуться отъ того, кого незадолго передъ тмъ ршилъ взять подъ свою защиту. Поэтому онъ сталъ допрашивать дале юношу, какъ къ нему попало кольцо.

— Это кольцо далъ мн близкій другъ, когда я выступилъ впервые въ паломничество, и теперь еще не законченное. Кром давшаго мн это кольцо, есть въ мір еще одно только лицо, кому я могъ бы его уступить, и лица, того я не знаю. Какъ ни можетъ показаться это страннымъ, но я говорю сущую правду. Я одинокъ и безпомощенъ, но я не нищій, и никакая нужда не доведетъ меня до нищенства. Совершенно измученный разными случайностями, я вошелъ въ кофейню и прилегъ — можетъ быть, затмъ, чтобъ умереть. Я не могъ спать, хотя глаза тотчасъ закрылись. И ничто не могло бы меня вывести изъ того забытья, которое я считалъ преддверіемъ смерти, если-бъ не этотъ разбойникъ, не пожелавшій выждать, пока моя смерть позволите ему спокойно воспользоваться камнемъ, который я цню выше своей жизни.

— Покажи мн этотъ камень.

Юноша протянулъ Хонаину руку. Тотъ пощупалъ у него пульсъ, а затмъ взялъ камень.

— О, моя Фатима!— воскликнулъ Абдаллахъ.

— Молчи!— сказалъ Хонаинъ.— Пажъ, позови мн ювелира.

Хонаинъ очень внимательно изслдовалъ кольцо. Страдалъ-ли онъ близорукостью, или неврное освщеніе крытаго базара, мшало ему, какъ слдуетъ, осмотрть кольцо,— но онъ прикрылъ рукою глаза, и въ теченіе нсколькихъ минуть лица его не было видно.

Пришелъ ювелиръ и, приложивъ руку къ сердцу, поклонился Хонаину.

— Оцни это кольцо,— тихо сказалъ ему Хонаинъ.

Ювелиръ взялъ кольцо, осмотрлъ его испытующимъ глазомъ съ разныхъ сторонъ, подержалъ противъ свта, лизнулъ языкомъ, повернулъ такъ и сякъ и, наконецъ, заявилъ, что за такое кольцо онъ не взялъ бы меньше тысячи диргемовъ.

— Какъ бы тамъ ни было,— сказалъ Хонаинъ Абдаллаху,— готовъ ли ты отступиться отъ этого кольца за тысячу диргемовъ?

— Само собой!— воскликнулъ Абдаллахъ.

— А ты, парень, желаешь-ли, въ случа ршенія дла въ твою пользу, взять за кольцо двойную цну противъ назначенной ювелиромъ?

— Господинъ, я говорилъ правду. Я не могу отдать этого кольца даже за дворецъ калифа.

— Правда всегда торжествуетъ,— воскликнулъ Хонаинъ.— Молодой человкъ, кольцо твое. Теб-же, бездльникъ, лжецъ, воръ и клеветникъ!.. палокъ теб, которыхъ ты предназначалъ для невиннаго юноши. Ибрагимъ, позаботься, чтобъ ему дано было пять сотъ. Юный пилигримъ, отнын ты не одинокъ и безпомощенъ. Иди за мной въ мой дворецъ.

VII.

Хонаинъ поднялъ глаза съ раскрашеннаго свитка пергамента, который до того долго разсматривалъ, и похлопалъ въ ладоши. Подошелъ рабъ-нубіецъ и, скрестивъ на груди руки, молча поклонился своему повелителю.

— Что съ еврейскимъ юношей, Альнашаръ?

— Господинъ, лихорадки больше не было. Мы дали ему питье. Онъ спалъ нсколько часовъ и теперь проснулся. Онъ слабъ, но здоровъ.

— Пусть встанетъ и зайдетъ ко мн!

Нубіецъ исчезъ.

— А вотъ и онъ,— сказалъ про себя врачъ, завидвъ юношу.— Краска исчезла съ лица, во впалыхъ глазахъ меланхолія. И все же — сколько благородства въ этомъ лиц! Въ страдальческомъ взор свтится мысль и страсть. Не знаю, что меня такъ влечетъ къ этому несчастному юнош.

— Ну, благородный чужеземецъ, какъ ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, господинъ. Я пришелъ поблагодарить тебя за великую доброту. Но благодарность моя только въ словахъ, и то лишь слабыхъ. Правда, благословеніе сиротъ — залогъ счастья.

— Такъ ты сирота?

— У меня только на неб Отецъ — это Богъ моихъ предковъ.

— И этотъ Богъ?…

— Богъ Израиля.

— Я такъ и думалъ. Это Богъ, котораго мы вс должны почитать, если Онъ тотъ великій творецъ, которому мы всмъ обязаны.

— Онъ то, что Онъ есть, а мы то, что мы есть… народъ падшій, но все еще врующій.

— Вра есть сила!

— Истину ты говоришь. А сила должна побдить.

— Ты молодъ и полонъ надеждъ.

— Таковъ былъ и мой предокъ въ долин Эла. Впрочемъ, я говорю съ мусульманиномъ…

— Я много читалъ и прекрасно понимаю тебя. Что касается меня, то я врю въ истину, и желалъ бы, чтобы вс люди длали то же. Кстати, могу-ли узнать имя того, кто принадлежитъ теперь къ моему дому?

— Мое имя Давидъ.

— Давидъ, у тебя есть кольцо, изумрудъ, на которомъ выгравированы странныя буквы, какъ мн кажется, еврейскія.

— Есть.

— Красивый камень! а надпись что означаетъ?

— Нчто очень простое: Въ разлук неразлучные. Дорогая память о любящемъ брат.

— Твоемъ брат?

— У меня никогда не было братьевъ.

— Меня очень влечетъ это кольцо. Подумай. Оглянись въ моемъ дворц и выбери взамнъ кольца все, что теб кажется равноцннымъ.

— Благородный господинъ! этотъ камень немногаго стоитъ. Но если-бъ онъ былъ даже столь цненъ, что могъ бы красоваться на чел калифа — онъ все же былъ бы слабымъ воздаяніемъ за доброту твою ко мн. Но кольцо это не столько принадлежитъ мн, какъ собственность, сколько вврено мн для храненія, и какъ бы ни звучало это странно… хоть я не вправ сейчасъ отдать его теб, располагающему жизнью его несчастнаго обладателя — ибо ты спасъ ее — тмъ не мене завтра же можетъ неожиданно встртиться мн чужой, которому оно по праву будетъ принадлежать.

— И этотъ чужой былъ бы?…

— Братомъ того, кто мн далъ кольцо.

— Братомъ Ябастра?

— Ябастра?!

— Такъ! Я тотъ разлученный братъ,

— Великъ Богъ Израиля! Возьми кольцо! Но что-жъ это? Братъ Ябастра — вельможа въ тюрбан?.. магометанинъ? Скажи, о скажи, что ты ихъ вры не принялъ! Скажи мн, что ты не сталъ, измнникомъ нашему закону, и я благословлю этотъ счастливый часъ.

— Я не измнялъ никакому Богу. Успокойся, милый юноша. Эти вопросы теперь свыше твоихъ слабыхъ силъ. Мы въ другой разъ поговоримъ, объ этомъ, сынъ мой. А теперь о моемъ брат и теб. Онъ живъ и хорошо живетъ?

— Онъ живъ врой, что благочестивому всегда хорошо.

— Благородный мечтатель! При всемъ различіи нашихъ душъ я, однако, всегда любилъ его. А ты что-жъ?Ты не то, чмъ кажешься. Разскажи мн все. Другъ Ябастра не можетъ быть обыкновенной души человкомъ. Лицо твое говоритъ за тебя. Доврься-же мн.

— Я — Альрой.

— Какъ? Эксилархъ?

— Тотъ, что убилъ Алшироха?

— Къ несчастью!

— Участіе мое въ теб было пророческимъ. Я полюбилъ тебя съ перваго взгляда. Но что ты здсь длаешь? За голову твою назначена награда. Разв ты не знаешь объ этомъ?

— Я слышу о томъ впервые, но ни удивленъ, ни обезпокоенъ. Я занять дломъ Господа.

— Что-жъ ты намренъ длать?

— Освободить Его народъ.

‘Питомецъ Ябастра! Я все вижу! Новая жертва его мечтаній. Я хочу спасти этого юношу’.

— Давидъ,— ибо другое имя твое не должно быть упомянуто въ этомъ город — солнце зашло. Идемъ со мной на. террасу, будемъ наслаждаться вечерней прохладой.

——

— Который часъ, Давидъ?

— Около полуночи. Мн хотлось бы знать, прочтетъ-ли твой братъ по звздамъ о нашей счастливой встрч.

— Люди читаютъ то, чего желаютъ… Онъ ученый каббалистъ.

— Но желанія наши приходятъ свыше,

— Такъ говорятъ. Мы сами куемъ свое счастье и называемъ это судьбой.

— А все же раздался голосъ… отзвукъ голоса, призвавшаго Самуила.

— Ты мн разсказывалъ странныя вещи, но я видалъ объясненія еще боле страннымъ явленіямъ.

— Моя вра — скала.

— О которую ты можешь разбиться… Ты еще молодъ.

— Разв молодость порокъ?

— Нтъ, наоборотъ. Но мы не можемъ вкушать плода, пока дерево еще въ цвту.

— Какого плода?

— Познанія.

— Я учился и вникалъ.

— Во что?

— Во вс священныя вещи.

— Откуда ты знаешь, что он священны?

— Он отъ Бога.

— Все оттуда. Поэтому каждая вещь священна?

— Он — глубокое выраженіе Его воли.

— По взглядамъ Ябастра. Спросите человка, что въ той вотъ мечети молится, и онъ вамъ скажетъ, что Ябастеръ неправъ.!

— Ты мусульманинъ!

— Нтъ.

— А кто же?

— Человкъ…

— Но чему жъ ты молишься?

— Что такое молитва?

— Должное воздаяніе твари своему Творцу.

— А кто Онъ?

— Нашъ Богъ.

— Богъ Израиля?

— Конечно.

— Въ такомъ случа, только очень немногіе воскуриваютъ ему иміамъ.

— Мы избранное племя.

— Избранное для издвательствъ, насмшекъ и позора. Объясни мн такое избраніе.

— Мы Его забыли раньше, чмъ Онъ насъ наказалъ.

— Почему мы это сдлали?

— Ты знаешь исторію нашего священнаго народа?

— Да, я знаю ее, лтопись, полная крови, какъ всякая исторія.

— Лтопись, полная побдъ, которыя вновь къ намъ вернутся.

— Если освобожденіе есть только другое имя для кровополитія, то я не завидую никакому Мессіи.

— Братъ-ли ты Ябастру?

— Такъ звала насъ наша мать, мягкая, благородная женщина.

— Хонаинъ, ты богатъ, мудръ и могущественъ. О теб говорятъ съ похвалой или страхомъ, и оба пріятны. Ты отступился отъ нашего народа, почему?… все равно. Не станемъ о томъ спорить. Теб хорошо, Хонаинъ. Но если-бы вмсто благословеній и колнопреклоненія ты, подобно своимъ братьямъ, получалъ только пинки да проклятія, еслибъ теб приходилось каждое утро вставать только за тмъ, чтобы почувствовать, что твое существованіе — позоръ, и видть, что все тебя окружающее сторонится тебя, какъ чего то жалкаго и дурного, еслибъ теб жребій выпалъ, какъ намъ, даже лучшему изъ насъ, провести жизнь въ униженіи и безвстности, безъ надежды и цли, и все это при живомъ чувств внутренняго достоинства и глубокой убжденности въ своемъ высшемъ происхожденіи,— тогда Хонаинъ тоже, вроятно, нашелъ бы, что такое состояніе вполн оправдываетъ наши стремленія къ свобод и почету.

— Я прошу у тебя прощенія, Давидъ. Я думалъ, что ты — питомецъ Ябастра, мечтательный ученикъ, но я вижу, что у тебя есть большое честолюбіе.

— Я — князь и очень хотлъ бы быть княземъ безъ цпей.

— Послушай меня, Альрой,— сказалъ тише Хонаинъ, обнявъ его.— Я теб другъ. Наше знакомство, правда, очень свжо еще, но какое это иметъ значеніе? Я тебя люблю, я избавилъ тебя отъ несправедливости, я ухаживалъ за тобой въ болзни, и теперь еще твоя жизнь въ моихъ рукахъ, но я отдалъ, бы за нее свою собственную. Не сомнвайся-же во мн. Наши склонности не въ нашей вол, и ты пріобрлъ мою симпатію. Она достигла между нами высшей степени. Ты видишь, кто я, я еврей, хотя никто объ этомъ не знаетъ, сынъ презираемаго, ненавидимаго и преслдуемаго народа, во глав котораго ты стоишь. Я тоже хотлъ быть свободенъ и въ почет. Свободы и почета я и искалъ, но я былъ своимъ собственнымъ Мессіей, я во время ушелъ отъ нашего несчастнаго дла, но не безъ испытаній. Спроси Ябастра, какъ я дрался подъ его знаменемъ. Только молодость можетъ извинить такое неразуміе.— Я оставилъ свою страну, предался наукамъ и жилъ среди грековъ. Изъ Константинополя я вернулся со всми ихъ знаніями и кое-какими изъ ихъ искусствъ. Никто не зналъ меня. Я надлъ ихъ тюрбанъ, и вотъ я теперь… знатный Хонаинъ.. Воспользуйся моимъ опытомъ, Давидъ, и ты избгнешь большихъ несчастій. Здсь никто не можетъ тебя узнать. Я введу тебя въ высшее мусульманское общество. Все передъ тобою открыто. Ты можешь воевать, можешь любить, можешь наслаждаться. Радости войны, роскошь — все къ твоимъ услугамъ. При твоей наружности, съ твоими талантами ты могъ-бы стать великимъ визиремъ. Выкинь безуміе изъ головы. При ныншнемъ разстроенномъ состояніи государства, ты могъ-бы даже выкроить себ царство, которое было-бы безконечно привлекательне той тощей страны., гд ‘текутъ млеко и медъ’. Я видалъ эту страну, куда ты стремишься всей душой, сынъ мой: дикая скала…

Онъ нагнулся и посмотрлъ испытующимъ взглядомъ въ лицо своего собесдника. Лунный свтъ озарилъ ршительное лицо эксиларха.

— Хонаинъ,— возразилъ онъ, пожимая ему руку,— благодарю тебя. Ты меня не знаешь, но все-же благодарю.

— Итакъ, ты готовъ на разрушеніе?

— На славу, на вчную славу.

— Разв возможенъ благопріятный исходъ?

— Возможенъ разв неблагопріятный?

— Ты безумецъ!

— Я — врующій.

— Довольно. Ни слова боле. У тебя есть еще одинъ выходъ. Мой братъ поставилъ ваше предпріятіе въ зависимость отъ одного условія, но условія невозможнаго. Достань Соломоновъ скипетръ, и я буду твоимъ подданнымъ. Ты цлый годъ убьешь въ этихъ хлопотахъ. Ты молодъ и можешь себ это позволитъ. Ты ничего не потеряешь, кром времени, хотя и это очень важно. Теперь моя обязанность, посл всхъ твоихъ страданій, отпустить тебя на новыя приключенія и предоставить теб пути и средства для мене затруднительнаго паломничества, чмъ выпало на твою долю до сихъ поръ. Поврь мн, ты снова вернешься въ Багдадъ и примешь мои предложенія. Теперь падаетъ ночная роса, вернемся же къ нашему дивану и выпьемъ еще по чашк кофе.

VIII.

Спустя нсколько дней посл этой бесды на террас, когда Альрой отдыхалъ въ прекрасномъ саду своего хозяина, въ одной изъ бесдокъ, размышляя о своемъ будущемъ, кто-то коснулся его сзади. Онъ оглянулся. Это былъ Хонаинъ.

— Слдуй за мной,— сказалъ брать Ябастра.

Принцъ молча пошелъ за нимъ. Такъ они вступили въ домъ и, миновавъ нсколько комнатъ, пошли длинной галлереей, которая окончилась широкой лстницей, спускавшейся къ рк. Въ конц лстницы укрплена была лодка, которая качалась на синихъ водахъ Тигра, залитаго солнцемъ.

Здсь Хонаинъ передалъ Альрою бархатный пакетъ, затмъ они сошли по ступенямъ и сли въ крытую лодку. Не указавъ гребцу никакого направленія, они вскор очутились посредин рки.

Прошло около часа. Лодка остановилась и прикрплена была на берегу. Занавски были приподняты, и Хонаинъ со спутникомъ вышли на сушу.

Посреди кипарисовой рощи стояло невысокое, но обширное зданіе, разукрашенное блыми и золотистыми арабесками, съ нсколькими небольшими куполами и высокими стройными башнями. Хонаинъ вновь подалъ Альрою молчаливый знакъ слдовать за нимъ, подошелъ къ маленькой дверц и постучался. Вмигъ открылъ ее неубіецъ, почтительно преклонившійся передъ вошедшими. Невысокимъ, мрачнымъ проходомъ, крытымъ ршетчатыми сводами, они дошли до воротъ изъ черепахи и перламутра. Здсь Хонаинъ обернулся къ отставшему Альрою и сказалъ: ‘что бы ни случилось, и кто бы къ теб ни подошелъ, не говори ничего, если дорога теб твоя и моя жизнь’.

Ворота раскрылись, и они очутились въ большой роскошной зал. Колонны изъ многоцвтнаго мрамора, восходя отъ красно-синяго пола того же матеріала, поддерживали круглый, сводчатый, далеко уходящій въ высь потолокъ. Вокругъ фонтана, высившагося на 50 футовъ надъ необъятнымъ бассейномъ изъ лаписъ-лазули, сидла на маленькихъ желтыхъ цыновкахъ группа нубійскихъ евнуховъ. Они были богато одты въ золото и пурпуръ и вооружены скирами изъ слоновой кости, рукоятки которыхъ, изящно украшенныя арабесками, странно и рзко отдлялись отъ синихъ блестящихъ топориковъ. Сказавъ что-то начальнику евнуховъ, Хонаинъ, поманивъ за собой Альроя, пошелъ дале.

Черезъ открытую арку они вступили въ четырехугольный розовый садъ. Каждая арка омывалась переливавшей на солнц водой и казалась островкомъ фей на волшебномъ океан. Пройдя колоннаду легкой воздушной архитектуры, связывавшую залу съ остальными частями зданія, они остановились передъ большимъ великолпнымъ порталомъ изъ яшмы.

Врачъ калифа трижды постучалъ кинжаломъ и ворота открылись. Путники вступили въ обширный, высокій сводчатый покой, освщенный матовыми стеклами большихъ оконъ, увшенный шелковой съ серебромъ драпировкой, выложенный цнными коврами и обставленный громадными диванами. Миновавъ цлый рядъ подобныхъ залъ, гд только по нкоторымъ слдамъ можно было судить о недавнемъ присутствіи людей, они дошли до новаго четырехугольника, почти заполненнаго необыкновеннымъ фонтанномъ. Золотой бассейнъ его былъ украшенъ жемчугомъ, а кругомъ стояли изваянія рдкихъ зврей изъ благородныхъ и цнныхъ камней.

Альрой едва удержался, чтобы не вскрикнуть отъ удивленія, но Хонаинъ, всегда на сторож, обернулся къ нему, приложивъ палецъ ко рту, и вывелъ его въ садъ. Высокія терассы, темныя группы кипарисовъ, витыя аллеи между рядами акацій, даль сулила безконечный рай, а вблизи то блестящій павильонъ, то роскошный кіоскъ. По виду съ рки, Альрой не могъ предполагать, что дворецъ такъ обширенъ. Между тмъ, они осмотрли только малую часть ею.

Они повернули по кривой непрочищенной дорожк, которая привела ихъ къ небольшой съ легкимъ уклономъ лужайк, обсаженной крупными кедрами. На этой лужайк стоялъ кіоскъ со множествомъ оконъ, защищенныхъ шторами и сверхъ того свшивающейся крышей. Кіоскъ былъ изъ благо и зеленаго мрамора, и вдоль всего зданія тянулись ступени изъ такого-же мрамора, почти сплошь покрытыя розовыми кустами. Хонаинъ одинъ взошелъ по ступенямъ въ кіоскъ. Черезъ нсколько минутъ онъ выглянулъ въ окно и поманилъ Альроя. Давидъ пошелъ къ нему, но Хонаинъ, опасаясь какой-нибудь опрометчивости съ его стороны, пошелъ ему навстрчу и тихонько прошепталъ ему сквозь зубы: ‘Помни, что ты евнухъ, глухой и нмой’. Альрой едва могъ удержаться отъ улыбки, и они вошли вмст въ кіоскъ.

Дв женщины съ закрытыми лицами и два евнуха изъ стражи встртили ихъ въ передней. Отсюда они вступили въ залу, тянувшуюся почти во всю длину кіоска. Съ одной стороны она примыкала къ саду, противоположная же стна была украшена отдлкой изъ слоновой кости и нишами въ зеленыхъ фрескахъ съ розовымъ кустомъ въ каждой. И въ каждой ниш, за тончайшей золотой ршеткой, сидлъ соловей, неизмнно врный, казалось, своей возлюбленной роз. У подножія каждой ниши находился фонтанъ, но вмсто, воды бассейнъ его сверкалъ чистой ртутью. Потолокъ кіоска былъ выложенъ перламутромъ и черепахой. На полу мозаикой изъ рдкихъ сортовъ мрамора и дорогихъ камней изображены были прекрасные плоды и цвты. На этотъ полъ мальчикъ-грузинъ время отъ времени лилъ прохлаждающія благовонныя воды. Въ конц этой великолпной залы стоялъ диванъ, крытый свтло-зеленымъ шелкомъ, расшитымъ жемчугомъ, подушки на немъ были изъ благо бархата, съ золотомъ. На одной изъ этихъ подушекъ, посредин дивана, сидла молодая двушка. Она скользила взоромъ по книг, лежавшей у ней на колняхъ, въ то, время, какъ одна рука ея играла четками изъ жемчуга и изумруда, а другая держала блую газель на длинной золотой цпи.

При появленіи Хонаина со спутникомъ она подняла глаза. Она была очень молода, не старше Альроя. Длинные свтлокаштановые волосы, обрамляя высокій, блый съ синими жилками лобъ, перевитые жемчугомъ, спадали ей на плечи. Темносиніе глаза были очень велики, орлиный носъ изященъ. Красота ея была ослпительна, и когда, она взглядомъ привтствовала Хонаина, на прелестныхъ щекахъ образовались дв ямки, очаровательно не гармонировавшія съ общимъ высокомрнымъ выраженіемъ ея гордаго лица. Платье на ней было изъ кармазиннаго шелка, а станъ охватывала зеленая шаль, изъ подъ которой виднлась алмазная рукоятка небольшого кинжала. Полныя, блыя руки приковывали взоръ своей нжностью, когда случайно выглядывали изъ свободныхъ, широкихъ рукавовъ. Одна изъ нихъ была покрыта драгоцнностями.

IX.

Хонаинъ приблизился и поцловалъ съ поклономъ протянутую двушкой руку. Альрой остался позади.

— Мн сказали,— началъ врачъ, повторяя съ улыбкой поклонъ,— что роза міра стала вянуть ныншнимъ утромъ, и рабъ ея поспшилъ къ ней.

— То былъ южный втеръ, но онъ перемнилъ свое направленіе, и роза міра чувствуетъ себя лучше,— отвтила смясь двушка.

Хонаинъ пощупалъ у ней пульсъ.

— Неровный,— сказалъ врачъ.

— Какъ я сама,— отвтила она.— Это новый рабъ?

— Только что купленъ за большія деньги. Хорошъ собой и иметъ то преимущество, что глухъ и нмъ и безвреденъ во всхъ отношеніяхъ.

— Очень жаль, — возразила дама. Похоже на то, какъ будто вс, кто хороши собой, рождены, чтобъ быть безполезными. Я, напримръ…

— Однако, слухи совсмъ иные ходятъ,— замтилъ врачъ.

— Что же?— спросила она.

— Молодой царь Карезма…

— Ба! Я ршила презрть его. Варваръ!

— Герой!

— А вы его когда-нибудь видли?

— Само собой.

— Красивъ?

— Ангелъ!

— И любитъ великолпіе?

— Разв-жъ онъ не завоеватель? Вся добыча міра будетъ къ вашимъ услугамъ.

— Я устала отъ роскоши. Я устроила, себ этотъ кіоскъ, чтобъ забыть о ней.

— Онъ ничуть не роскошенъ,— сказалъ Хонаинъ, оглянувшись съ улыбкой кругомъ.

— Не такъ-ли?— замтила двушка съ довольной улыбкой.— Здсь, по крайней мр, можно забыть, что имешь несчастье быть княжной.

— Конечно, великое несчастье.

— И все же говорятъ, что это еще самый сносный жребій.

— Разумется.

— По крайней мр, для нашего несчастнаго пола.

— Очень несчастный.

— Если-бъ я хоть была мужчиной!

— Что за герой изъ васъ былъ бы!

— Я искала-бъ удовольствія въ постоянномъ смятеніи.

— Ничуть не сомнваюсь.

— Вы достали мн книгъ?— порывисто спросила принцесса.

— Рабъ мой принесъ ихъ,— отвтилъ Хонаинъ.

— Покажите ихъ сейчасъ.

Хонаинъ взялъ у Альроя пакетъ и вынулъ изъ него два тома греческихъ стиховъ.

— Мн надола поэзія,— сказала принцесса, перелистывая цнныя книги, и отложила ихъ.— Я жажду свтъ увидть.

— Имъ вы тоже скоро пресытитесь,— возразилъ врачъ.

— Я думаю, простые люди никогда не пресыщаются, — сказала принцесса.

— Заботы не даютъ имъ скучать.

— Что такое забота?— спросила улыбаясь принцесса.

— Это невидимое, но всемогущее божество. Оно скрадываетъ краску съ лица и нарушаетъ правильность пульса, похищаетъ аппетитъ и придаетъ сдину волосамъ.

— Въ такомъ случа, это не божество, a только идолъ, который мы сами себ создаемъ. Я истинная магометанка и не стану ей поклоняться. Разскажите мн что-нибудь новое, Хонаинъ.

— Молодой царь изъ Карезма…

— Снова объ этомъ варвар! Вы имъ подкуплены! Ничего я не желаю о немъ знать. Оставить одну тюрьму, чтобъ попасть въ другую… Не говорите мн объ этомъ. Нтъ, нтъ, дорогой Хонаинъ. Если я ужъ выйду замужъ, то выйду затмъ, чтобы быть свободной.

— Это невозможно.

— Мать моя была свободна, пока не стала царицей и рабыней. Я думаю кончить тмъ, съ чего она начала. Вы знаете, кто она была?

Хонаинъ прекрасно зналъ все, но былъ слишкомъ политиченъ, чтобъ не показать вида, будто онъ ничего не знаетъ.

— Дочь разбойника,— продолжала принцесса,— и она дралась бокъ о бокъ со своимъ отцомъ. Вотъ это жизнь! Я хотла бы быть разбойникомъ! Ужъ это въ крови. Я очень хотла бы знать свое будущее, Хонаинъ. Вы астрологъ, предсказывайте мн.

— Я ужъ установилъ вашъ гороскопъ. Ваша звзда — комета.

— Хорошее предзнаменованіе: блестящій безпорядокъ и блуждающій блескъ. Я хотла бы быть звздой,— задумчиво добавила принцесса груднымъ полнымъ голосомъ: — звздой на ясномъ голубомъ неб, прекрасной и свободной. Хонаинъ, газель порвала цпь и подаетъ мои розы.

Альрой поспшилъ туда и задержалъ граціозную бглянку. Хонаинъ кинулъ на него тревожный взглядъ. Принцесса взяла цпь изъ рукъ Альроя и устремила на него пристальный взоръ.

— Однако, какіе ясные глаза у этого бднаго зврька, воскликнула она.

— У газели?— спросилъ врачъ.

— Нтъ, у вашего раба,— отвтила принцесса. Но почему-жъ онъ покраснлъ? Не будь онъ глухъ и нмъ, можно было бы подумать, что онъ меня понялъ.

— Онъ очень скроменъ,— возразилъ Хонаинъ не безъ тревоги,— и испуганъ, что позволилъ себ такую смлость.

— Я люблю скромность. Она такъ привлекательна. Я тоже скромна, не правда-ли?

— Безъ сомннія.

— И привлекательна?

— Чрезвычайно.

— Мн противны вс привлекательныя особы. Въ мір нтъ, вдь, ничего выше спокойнаго тупоумія.

— Ршительно.

— Въ такомъ обществ день такъ ровно проходитъ.

— Да.

— Ни ссоръ, ни препирательствъ.

— Никакихъ.

— У меня также правило имть только безобразныхъ рабовъ.

— Вы совершенно правы.

— Хонаинъ, будете вы мн когда-нибудь противорчить? Вы, вдь, знаете, что у меня самые красивые рабы въ мір.

— Это всякій знаетъ.

— И знаете, ваша новая покупка, которая, по вашимъ словамъ, такъ подходитъ для своего назначенія, мн тоже пригодилась-бы. Вы не думаете?

— О, разумется. Я ничуть не сомнваюсь, что ваше высочество нашли-бы его вполн подходящимъ, и я почелъ бы за высшее удовольствіе оставить его вамъ, но въ послдній разъ, съ черкешенкой, я попалъ въ такія непріятности, что…

— Ахъ, оставьте его мн, оставьте мн!

— Конечно, конечно,— отвчалъ врачъ, стараясь перемнить разговоръ:— а когда придетъ царь изъ Карезма, вы можете его преподнести въ даръ его величеству.

— Превосходно! А царь, дйствительно, красивъ, и молодъ, и храбръ! Да есть-ли у него вкусъ?

— У васъ его на двоихъ достаточно.!

— Ахъ, если-бъ онъ только объявилъ войну грекамъ,.

— Чмъ такъ разозлили васъ несчастные греки?

— Вы знаете, что они неврные? Затмъ, они могли, бы его убить, а я имла-бы тогда удовольствіе попасть въ плнъ.

— Превосходно.

— Прелестно! Увидть Константинополь и выйти замужъ за императора.

— Замужъ за императора!

— Понятно. Вдь онъ, наврно, влюбился бы въ меня.

— Наврно.

— Вы уже идете?

— Мои визиты не должны быть слишкомъ продолжительны.

— До свиданія, дорогой Хонаинъ,— сказала грустно принцесса.— Вы единственный мыслящій человкъ въ Багдад, и вы меня оставляете. Ужасна судьба моя: чувствовать все и быть ничмъ. Эти книги, цвты, эти нжныя птички, эта милая газель… ахъ, пусть себ поэты говорятъ, что хотятъ, но какъ охотно я отдала-бы вс эти прикрасы тюремной жизни за одинъ единственный часъ свободы. Вчера я писала для себя самой кое-какіе стихи. Вотъ, возьмите ихъ и дайте переписать лучшему писцу въ город. Серебряными буквами на фіолетовомъ пол и въ хорошенькой рамк изъ цвтовъ. Рисунокъ можете сами подобрать. Прощайте! Иди сюда, нмой!

Альрой подошелъ по знаку ея и преклонилъ колни.— Вотъ, возьми эти четки ради своего господина и твоихъ черныхъ глазъ.

Оба спутника вновь молча вернулись въ свою лодку.. Солнце зашло. Громкіе, пріятные голоса муэдзиновъ раздавались съ безчисленныхъ минаретовъ блестящаго города. Хонаинъ поднялъ занавсы судна. Багдадъ представился имъ въ сплоченныхъ массаіхъ великолпныхъ зданій, утопавшихъ въ садахъ и кустарникахъ. Несчетныя толпы народа, привлеченныя бодрящими сумерками, сновали по всмъ направленіямъ. Рка сіяла заполнившими ее каиками {Длинныя, узкія турецкія суда.}, сверкавшія огнями террасы покрыты были живописными группами. Блескъ и могущество, красота и роскошь были разлиты передъ ними въ своихъ соблазнительнйшихъ формахъ, и сердце Альроя учащеннымъ боемъ откликнулось этому великолпію.

— Прелестная картина!— сказалъ эксилархъ.

— Мало похоже на Амадію,— отвтилъ врачъ калифа.

— Сегодня я видлъ чудеса,— воскликнулъ Альрой.

— Міръ къ твоимъ услугамъ,— возразилъ Хонаинъ.

Альрой ничего не отвтилъ, но спустя нсколько минутъ нершительно спросилъ:

— Кто была эта дама?

— Принцесса Ширинъ,— отвтилъ Хонаинъ,— любимая дочь калифа. Мать ея была грузинка и неврная.

——

Лунный свтъ упалъ на Альроя, лежавшаго на диван. Лицо его было закрыто рукой. Онъ лежалъ неподвижно, хотя не спалъ.

Вдругъ онъ вскочилъ и сталъ ходить нервными шагами по комнат. Временами онъ останавливался, устремивъ глаза въ полъ. Затмъ подошелъ къ окну, чтобъ освжить ночнымъ воздухомъ горящій лобъ.

Прошелъ цлый часъ, а эксилархъ оставался въ томъ же положеніи. Но вотъ онъ обернулся, подошелъ къ порфировому треножнику, взялъ четки — даръ прекрасной Ширинъ — и приложилъ ихъ къ губамъ.

‘Геній мечты моей, вотъ онъ, наконецъ. Образъ, по которомъ я плакалъ и вздыхалъ, образъ, созданный пламенными вспышками фантазіи моей, когда я закрывалъ глаза передъ шумливымъ призракомъ этого мрачнаго міра’.

‘Ширинъ! Ширинъ! Здсь, въ одиночеств, я изолью теб свою давно лелемую страсть, страсть жизни моей: необыкновенной жизни, жизни, полной глубокаго чувства и творческихъ замысловъ. О, какъ ты прекрасна! Нтъ, боле, чмъ прекрасна! Ибо ты, какъ утреннее сновидніе! Почему ты не моя? Почему терять намъ хоть одно мгновеніе нашей лучезарной жизни, почему должны мы обезцвтить судьбу свою, когда она могла бы быть столъ счастлива и прекрасна’.

‘Безумецъ! Забылъ ты? Таковъ восторгъ узника въ его камер, когда дикая фантазія его на мигъ посмется надъ тяжелыми оковами. Дочь калифа и… еврей’.

‘Дайте мн скипетръ моихъ отцовъ!’.

‘Не надо мн талисмана! Ничто не воодушевить меня такъ, какъ воспоминаніе о ней, нтъ для меня сильне чаръ, какъ ея имя. Клянусь небомъ! Я вступлю въ этотъ великолпный городъ побдителемъ или погибну’.

‘Какъ? А молодой царь изъ Карезма, юный герой! Почему онъ не былъ Алширохомъ! Сердце мое сжимается болью при одномъ этомъ имени. Ахъ! испытанія мои только начинаются. Ябастеръ предупреждалъ меня, добрый, чистый Ябастеръ Талисманъ его давитъ мою бурлящую грудь и будто предупреждаетъ меня. Я въ опасности. Какъ хвастунъ, я стою здсь и наполняю равнодушный воздухъ своими пустыми словами, ничего еще не сдлавши. Я съ ума схожу! Молодой царь Карезмійскій! что я въ сравненіи съ этимъ княземъ? Ничего, если не считать собственнаго мннія! Никто на всемъ базар не сочтете, меня достойнымъ даже развязать ремешекъ его обуви… О, этотъ споръ, этотъ нескончаемый споръ между моей печальной дйствительностью и не желающимъ ничего знать воображеніемъ!’

‘Сладостный голосъ, сошедшій съ священныхъ высей своихъ въ далекую пещеру Ябастра, чтобы шепнуть мн утшеніе, приди снова! Вдохни снова мн въ ухо свой нжный призывъ и отгони прочь обуявшія меня черныя, полныя сомннія мысли… Что-то есть нечистое въ этихъ многолюдныхъ городахъ. Только въ уединеніи крпнетъ вра’.

Онъ бросился на постель, опустилъ голову и погрузился въ глубокое раздумье. Но вдругъ онъ вскочилъ, схватилъ пергаментный листокъ и начерталъ на немъ: ‘Хонаинъ, цлую ночь я провелъ здсь, подобно. Давиду въ пустын Зифъ, но съ помощью Господа я побдилъ. Я бгу изъ этого полнаго опасностей города на дло, къ которому давно ужъ пора мн вернуться. Прими мою благодарность и не пытайся меня разыскивать’.

X.

Пылающее солнце, синее безоблачное небо, пышущее нестерпимымъ зноемъ, со всхъ сторонъ высятся гряды обнаженныхъ горъ, изрытыхъ оврагами, пещерами, на каждомъ поворот узкія, глубокія разслины, преграждаютъ путь. Вдали на горизонт виднется движущійся силуэтъ: то одинокій пилигримъ медленно, съ усиліемъ взбирается по крутому каменистому подъему. Солнце подымается все выше и выше, его почти отвсные лучи падаютъ раскаленнымъ свинцомъ, но пилигримъ, мучительно напрягаясь, достигаетъ, наконецъ, вершины горы. Онъ слъ отдохнуть, вынулъ изъ дорожной сумы засохшую, жесткую, какъ камень лепешку, немного меду лсныхъ пчелъ и маленькій мхъ съ водой. Обдъ былъ непродолжителенъ. Горячее желаніе достичь конечнаго пункта своего дальняго пути еще до наступленія ночи не давало пилигриму отдыхать, и онъ сейчасъ же пустился въ дорогу. Онъ быстро прошелъ нагорье и сталъ спускаться. Скоро показалось оливковое дерево. Все чаще и чаще стали попадаться то въ одиночку, то группами деревья, вотъ и небольшая роща дикой маслины. Пройдя рощу, пилигримъ увидлъ почти предъ собою подошву горы. Она обрывисто спускалась къ темному и очень узкому оврагу, отдлявшему ее отъ противолежащей горы, на высокой крутизн которой террасами былъ расположенъ городъ.

Боле одичалый ужасающій видъ, чмъ окружающій ландшафтъ, трудно было-бы себ представить. Единственный слдъ культуры — городъ, подобно послднему гладіатору на обезображенной арен, еще боле усиливалъ мрачную жуть развернувшейся картины. Городъ былъ обнесенъ высокой стной, незнакомой пилигриму архитектуры, ходъ къ крпостнымъ воротамъ шелъ черезъ подъемные мосты, защищенные спускными ршетками, по всмъ угламъ стны находились квадратныя башни и бойницы для стрлковъ. Закованные въ блествшіе на солнц стальные доспхи часовые обходили стну свормъ тяжелымъ, мрнымъ шагомъ. На самой высокой башн разввалось знамя, блоснжное знамя, съ краснымъ, краснымъ крестомъ! Наконецъ-то пилигримъ-эксилархъ увидлъ утраченную его предками столицу.

Еще нсколько мсяцевъ назадъ этотъ видъ вызвалъ бы у Альроя бурный взрывъ страстнаго чувства, но время, страданія, жестокія испытанія успли ослабить пылъ эксиларха. Онъ смотрлъ на Іерусалимъ, видлъ градъ Давидовъ, занятый сильнымъ воинствомь креста и угрожаемый безчисленными полчищами полумсяца. Об величайшія міровыя силы — христіанство и мусульманство — казалось, предъ его глазами оспаривали другъ у друга этотъ городъ-добычу, ради освобожденія котораго онъ, одинокій странникъ, прошелъ пустыню и горы. Онъ не усомнился въ возможности предпріятія: слишкомъ крпка была его вра въ свое призваніе. Но онъ глубоко убдился, что міръ вовсе не таковъ, какимъ онъ его себ представлялъ во время своихъ прогулокъ въ садахъ Амадіи и странствованій по горамъ Кавказа. Если его цль можетъ быть достигнута, то лишь особыми средствами… Нсколько упавшій духомъ, но поддерживаемый святой надеждой, онъ спустился въ долину Іосафата и, утоливъ жажду водой славнаго Силоама, по противолежащей гор вошелъ черезъ сіонскія ворота въ Іерусалимъ.

Альрою было извстно, что отведенный евреямъ кварталъ находится гд-то вблизи воротъ. Онъ обратился къ часовому съ вопросомъ, какъ пройти туда, но послдній не удостоилъ его отвтомъ. Проходившій мимо очень бдно одтый старикъ подалъ ему зналъ слдовать за нимъ.

— Что теб, пріятель, угодно?— спросилъ Альрой. Ты, должно быть, изъ далекой страны, только чужеземецъ могъ предположить, что франкъ {Такъ называли христіанъ, владвшихъ въ то время Іерусалимомъ.} снизойдетъ до разговора съ евреемъ. Счастливо отдлался, что онъ не обругалъ или не поколотилъ тебя.

— Обругать, поколотить! Эти собаки…

— Тише! тише! Ради Бога,— прошиплъ крайне встревоженный старикъ.— Ты, что-ли, кредиторъ ихъ генерала, что позволяешь себ говорить такимъ образомъ? Въ Іерусалим мы, евреи, разговариваемъ только шепотомъ.

— Ничего, ничего: словами не поможешь… Гд нашъ кварталъ?

— Вотъ здсь! этой дорогой. Это недалеко отсюда. Откуда ты, молодой человкъ?

— Изъ Багдада.

— Изъ Багдада! Багдадъ не Іерусалимъ. Турки — зври, но франки — это демоны. Пойдемъ, будь моимъ гостемъ. Мое имя Зимри. Я главный іерусалимскій раввинъ. Насъ здсь мало, но лучшее время впереди… наступитъ и хорошее время.

— Я тоже такъ думаю. Это твой домъ?

— Да. Какъ видишь, очень убогій — таково наше житье въ Іерусалим,— но ты въ немъ желанный гость.

——

Прошла уже цлая недля съ тхъ поръ, какъ пришлецъ далекой Амадіи переступилъ порогъ гостепріимнаго дома, іерусалимскаго раввина. Все это время онъ, не зная покоя, бродилъ по улицамъ, закоулкамъ и базарамъ города въ смутной надежд получить указаніе о мстонахожденіи гробницъ древнихъ царей іудейскихъ. Побывалъ онъ въ единственной въ то время іерусалимской синагог, ютившейся въ мрачномъ склеп заброшеннаго древняго кладбища, внимательно слушалъ назидательныя проповди старыхъ раввиновъ и ученые споры ихъ молодыхъ учениковъ, жаднымъ ухомъ ловилъ разговоры собравшихся прихожанъ о прошломъ святого города, объ ихъ чаяніяхъ въ будущемъ. Но тщетно: ни отдаленнаго намека, ни обрывка путеводной нити ни откуда не получилъ онъ.

Били уже вечернюю зорю, когда Альрой проходилъ черезъ Сіонскія ворота. Искушеніе было черезчуръ сильно. Онъ ускорилъ шаги и безъ оглядки пробжалъ около ста саженей. Когда онъ наконецъ обернулся, то имлъ удовольствіе убдиться, что въ эту ночь ему въ. городъ не попасть — городскія ворота были заперты. Зажженная послдними лучами заходящаго солнца Масличная гора еще пылала багрянцемъ заката, но у подножія ея долина Іосафата лежала вся укрытая густой ночной тнью.

Нкоторое время Альрой бродилъ по горамъ, разсматривая Іерусалимъ съ сотни разныхъ пунктовъ. Онъ любовался звздами, которыя, то въ одиночку, то цлыми созвздіями, выплывали на горизонтъ, озаряя темное небо. Уставши отъ безцльной ходьбы, онъ спустился въ долину. Тихожурчащій ручеекъ Силоама серебряной нитью извивался при свт луны. У истока подъ аркой спало нсколько бездомныхъ бродягъ. У подножія горы, то здсь, то тамъ возвышались одинокія гробницы довольно значительныхъ размровъ. Выбравъ самую большую изъ нихъ, Альрой вошелъ внутрь и, пройдя узкій корридорчикъ, очутился въ маленькой четырехугольной комнатк. По об стороны входа стояли гранитные саркофаги, пустые внутри, одинъ изъ нихъ съ разбитой крышкой. Подостлавъ подъ себя верхнее платье, эксилархъ растянулся между гробами, и отъ сильнаго утомленія немедленно впалъ въ глубокій сонъ.

Черезъ нсколько часовъ Альрой проснулся. Оставивъ гробницу, онъ пошелъ вдоль горной цпи, тянувшейся отъ Масличной горы къ Іордану. Была полночь, полная луна ярко освщала своимъ холоднымъ блымъ свтомъ всю узкую долину, замкнутую со всхъ сторонъ черными обнаженными горами. Альрой остановился: предъ его глазами зловще зіяла мрачная пасть огромной пещеры. Сердце Альроя вдругъ сильно забилось. Какое-то неопредлимое предчувствіе охватило его и наполнило его душу невыразимой жутью. Онъ, однако, быстро стряхнулъ ее съ себя и, вынувъ изъ-за пояса огниво, выскъ огонь, зажегъ факелъ и вошелъ въ пещеру.

Пещера, чмъ дальше, тмъ больше суживалась, и Альрой, подвигаясь все время осторожной поступью впередъ, неожиданно для себя очутился предъ искусственно выдолбленной галлереею. Вспугнутая стая летучихъ мышей шумно снялась и, взлетвъ, потушила его факелъ. Присвъ зажечь его, Альрой замтилъ, что подъ его ногами искусственная мостовая.

Галлерея тянулась на большое разстояніе въ длину, все боле и боле понижаясь. Начинаясь на одинаковой высот съ отверстіемъ пещеры, галлерея, даже въ середин своей, еще освщалось слабымъ отраженіемъ луннаго свта, но, обернувшись, Альрой замтилъ, что за предлами пещеры все скрыто отъ него возвышенностью оставленнаго позади подъема. Боковыя стны галлереи были испещрены странными, фантастическими изображеніями. Около двухъ часовъ ходилъ эксилархъ по галлере. Донесшійся до него отдаленный шумъ бгущей воды чмъ ближе, тмъ больше и больше усиливался, и скоро по неистовому реву и глубокимъ сотрясеніямъ почвы Альрой догадался, что онъ находится у края водопада. Было очень темно. Его сердце трепетало. Онъ подвигался очень медленно, осторожно пробуя каждый свой шагъ. Внезапно взлетвшіе брызги пны потушили его факелъ. Онъ попытался снова зажечь его, но тщетно: послдній совершенно промокъ. Мужество покинуло Альроя. Положеніе казалось безнадежнымъ и всякое усиліе безполезнымъ. Онъ былъ близокъ къ отчаянію. Вдругъ какое-то сіяніе, рзко выдляясь въ окружающей густой тьм, привлекло къ себ вниманіе Альроя. Какъ-бы прямо ему навстрчу плыло свтло красное облачко. Оно раздалось и въ его середин показалась серебристая звздочка. Облачко сейчасъ же стало таять и быстро исчезло, но звздочка, серебристая звздочка, осталась и отбрасывала длинную полосу мерцающаго свта на широкій бушующій потокъ. Это прекрасное знаменіе подняло упавшій было духъ отважнаго пилигрима. Онъ замтилъ, что свтлая полоса воды какъ бы отсчена отъ берега легшей на нее густой тнью. Онъ пошлъ впередъ, къ прежнему своему мсту и сталъ пытливо вглядываться. Скоро онъ различилъ лодку и неподвижную фигуру сидвшаго въ ней великана-гребца. Вручивъ свою судьбу въ руки Бога Израиля, Давидъ Альрой прыгнулъ въ лодку.

Въ ту же самую минуту гребецъ поднялъ весла, и лодка понеслась. Вода вдругъ раздалась по об стороны отъ свтлой полосы, образовавъ какъ бы высокіе, крутые берега, между которыми скользила лодка.

Черезъ нсколько минуть лодка вошла въ прелестное, залитое луннымъ сіяніемъ озеро. Издали виднлись горы. Альрой все время разсматривалъ своего спутника со смшаннымъ чувствомъ любопытства и ужаса. Несмотря на вс свои старанія, Альрою не удалось привлечь на себя вниманіе гребца. Послдній, казалось, не подозрвалъ, что у него въ лодк находится пассажиръ. Наконецъ, лодка пристала къ противоположному берегу озера, и эксилархъ вышелъ на берегъ.

Глазамъ Альроя открылась уходящая ввысь по гор и дале аллея огромныхъ, высченныхъ изъ краснаго гранита, львовъ. Великолпная отлогая лстница огибала весь склонъ горы, и Альрой, слдуя вдоль аллеи львовъ, легко и быстро достигъ вершины. Оттуда открывался видъ на освщенную луной равнину, по которой аллея львовъ, убгая вдаль, тянулась до самыхъ горъ. Достигши ихъ, эксилархъ очутился предъ высченнымъ въ массивной скал гигантскимъ порталомъ высотой въ четыреста футовъ, поддерживаемымъ группами колоссальныхъ каріатидъ. На портал были вырзаны еврейскія буквы, которыя, посл внимательнаго осмотріа, оказались такими же, какъ и на талисман Ябастра. Вынувъ изъ-за пазухи свой долго лелемый, безцнный талисманъ, Альрой согласно даннымъ ему указаніямъ, прижалъ его къ огромной двери.

Порталъ раскрылся съ оглушительнымъ грохотомъ. Поблднвшій эксилархъ неврной, трепетной походкой вошелъ въ открывшійся огромный, необозримый залъ, освщенный громадными висячими шарами раскаленнаго металла. По обимъ сторонамъ зала стоялъ рядъ золотыхъ троновъ, на которыхъ застыли фигуры въ царскихъ облаченіяхъ. Съ мужествомъ отчаянія подвигался Альрой впередъ, поперемнно оглядываясь то на одинъ, то на другой рядъ. Онъ дошелъ до двухъ особо отставленныхъ троновъ. На одномъ изъ нихъ возсдалъ благородный мужъ необыкновеннаго роста со скрещенными на груди руками и опущенными глазами. Голова его не была увнчана короной, но лежавшій у его ногъ сломанный мечъ и разбитый скипетръ свидтельствовали, что онъ былъ нкогда царемъ. Противоположный тронъ занималъ почтенный старецъ съ длинной бородой, одтый въ блую просторную одежду. Его лицо было прекрасно. Всеразрушающее время пощадило его, и старостъ лишь смягчила черты лица, придавъ имъ величавую привтливость. Глаза старца были воздты къ небу съ ангельскимъ выраженіемъ умиленной любви и благодарности, а его пальцы какъ бы перебирали дрожащія струны золотой арфы.

А дальше и немного выше остальныхъ, на занимавшемъ всю ширину зала трон пораженные глаза Альроя видли ослпительную въ своемъ величественномъ блеск царственную фигуру. Пятьдесятъ ступеней изъ слоновой кости, охраняемыя золотыми львами, вели къ трону изъ яшмы. Яркій свтъ струился изъ золотой діадемы и отъ божественно прекраснаго лица возсдавшаго на трон. Въ одной рук онъ держалъ печать, а въ другой скипетръ.

Дойдя до ступеней трона, Альрой остановился, все его мужество и ршимость покинули его. Нсколько минутъ онъ провелъ въ безмолвной, благоговйной молитв и, не смя поднять глазъ, медленно, запинаясь на каждомъ шагу, сталъ взбираться со ступени на ступень, пока не дошелъ до сорокъ девятой ступени.

Эксилархъ, наконецъ, ршился поднять глаза. Онъ стоялъ предъ царемъ лицомъ къ лицу. Тщетно старался Альрой обратить его вниманіе или остановить его взоръ на себ. Большіе черные глаза, полные сверхъестественнаго огня, казалось, могли все освтить, всюду проникнуть, но ни одинъ лучъ ихъ молній не упалъ на Альроя.

Похолодлый, блдный, какъ привидніе, дрожа всмъ тломъ, стоялъ пилигримъ предъ предметомъ своихъ пламенныхъ упованій, у цли своего длиннаго мучительнаго странствованія, которому, казалось, сейчасъ наступаетъ конецъ. Но онъ вспомнилъ свою страну, свой народъ и Бога Израиля, и, беззвучно шепча великое, святое имя Іеговы, Альрой медленно протянулъ руку и съ кроткой твердостью схватилъ подавшійся безъ усилія скипетръ своего великаго предка.

И какъ только онъ имъ овладлъ, сейчасъ же все исчезло съ глазъ его.,

Часы ли протекли, годы ли совершили свой медлительный оборотъ — для потемнвшаго сознанія Альроя было неразличимо. Когда онъ, наконецъ, очнулся отъ своего обморока и, раскрывъ отяжелвшія вки, окинулъ разсяннымъ взглядомъ окружающее, онъ увидлъ себя лежащимъ въ Гесиманской пещер. Луна уже зашла, но утро еще не наступило. Одинокая звзда мерцала надъ вершиной темной горы. Альрой слабо пошевельнулся, онъ простеръ было свою руку къ болвшей голов — но въ рук оказался скипетръ. Онъ вдругъ все вспомнилъ. Онъ попытался подняться, но не могъ, онъ былъ заключенъ въ чьихъ-то объятіяхъ. Онъ повернулъ голову и встртилъ — озабочено устремленный на него взоръ Ябастра.

XI.

— Дядя, твоя походка неувренна.

— Какъ и мой духъ.

— Все можетъ еще завершиться хорошо.

— Миріамъ, хорошее позади. Готовься, дорогая двочка, къ печальному. Не за себя боюсь: я старъ, а старостъ всхъ насъ длаетъ стойкими. Я много перенесъ, могу и большее перенести. Чмъ ближе къ предлу жизни, тмъ больше притупляется наше чувствительность. Я видлъ свое благосостояніе, построенное упорной работой цлой жизни, разрушеннымъ въ одно утро, свой народъ, хрупкій обломокъ, но все-же народъ, разсяннымъ или еще хуже. Я плакалъ по нимъ, хотя слеза личнаго горя никогда не оросила этой блеклой, старческой щеки. И будь я только одинъ… но увы! вотъ гд мука. Радость, утшеніе моей жизни теперь стало моимъ горемъ, моей тоской.

— Дядя, дорогой, не плачь обо мн. Будемъ лучше молиться, чтобы нашъ Богъ не оставилъ насъ.

— Мы не цнили своего благополучія. Наша жизнь протекала спокойно: мы возроптали. Процвтая, мы роптали, теперь мы жестоко, по грхамъ нашимъ наказаны… Чего намъ захотлось? свободы? Мы роптали, что мы въ плну. Вотъ это плнъ: это темное, сырое узилище, куда насъ привели умирать… О молодость, опрометчивая молодость, имя теб — разрушеніе. Вчера еще ребенокъ, вчера только, кажется, я держалъ его, беззаботнаго ребенка, въ этихъ своихъ рукахъ,— а теперь весь нашъ домъ погибаетъ за его дла. Не буду объ этомъ думать: это сведетъ меня съ ума.

— Дядя, милый, дорогой, мы вмст жили и вмст умремъ, все въ любви. Но, умоляю тебя, не говори рзко о Давид.

— Хвалить это, что-ли?

— Не говори ничего. Все, что онъ совершилъ, хотя на наше несчастіе, онъ совершилъ, повинуясь велніямъ чести. Ты бы хотлъ, чтобы онъ оставилъ Алшироха безнаказаннымъ?

— Ни за что! Я самъ бы его убилъ. Храбрый юноша, онъ исполнилъ свой долгъ. А я… я, Миріамъ, твой дядя, на котораго за спиной указываютъ пальцемъ и обзываютъ скрягой, разв я щадилъ свои сокровища, когда дло шло о спасеніи моего народа? Разв я тогда отступилъ предъ непосильными трудами и изсушающими заботами? Опасное время, полное тяжелыхъ испытаній, дорогая Миріамъ, но въ сравненіи съ теперешнимъ, построеніе храма…

— Ты былъ тогда, чмъ былъ всегда — лучшимъ и мудрйшимъ. А такъ какъ Богъ нашихъ предковъ не забываетъ насъ, то я съ твердой врой прославляю Его за настоящее и приношу свои благодаренья за прошлыя милости.

— Хорошо, хорошо, жизнь должна имть свой конецъ. Приближается часъ, когда мы должны встртиться съ нашими земными повелителями и презрть ихъ мучительство, великолпное правосудіе, начинающееся угрозами и завершающееся пытками. Ты молчишь, Миріамъ.

— Я говорю съ моимъ Богомъ.

— Что это за шумъ? Какой-то человкъ быстро движется по ту сторону тусклой ршетки. Тюремщикъ? Нтъ, нтъ, это Колебъ! Врный мальчикъ, не слишкомъ-ли великъ твой рискъ?

— Я вошелъ съ разршенія и принесъ хорошую всть.

— Онъ улыбается! Возможно ли это? говори, говори!

— Альрой напалъ на губернаторскій гаремъ, переселявшійся изъ Багдада въ Амадію подъ охраной сильнаго конвоя отборнаго войска, и взялъ его въ плнъ.. Онъ черезъ посланца предложилъ обмнить ихъ на тебя и твоихъ домочадцевъ. Гассанъ отказался, отвтивъ, что его жены могутъ быть обязанными своей свободой только его мечу. Тмъ не мене, между нимъ и посланцемъ твоего племянника состоялось соглашеніе, что об стороны будутъ обращаться со своими плнными съ возможной предупредительностью. Такимъ образомъ, вы можете возвратиться въ свой дворецъ. Вотъ уже у главной мечети затрубили къ сбору всего войска въ походъ противъ Альроя, котораго Гассанъ поклялся доставить живымъ или мертвымъ въ Амадію.

— Губернаторскій гаремъ, охраняемый сильнымъ войскомъ! Дло не маленькое. Сейчасъ же о насъ вспомнилъ. Врный мальчикъ. Губернаторскій гаремъ! конвой отборнаго войска! Это большое дло, очень большое. Повидимому, съ нимъ Богъ. У него смлый духъ его великихъ предковъ. Калебъ, неужели это Давидъ, нашъ Давидъ, ребенокъ, красная двица? Да, но онъ же сразилъ Алшироха! Миріамъ, гд она? Дорогой Калебъ, что съ твоей госпожей? Она въ обморок, безъ чувствъ! Воды, воды поскорй. Вода несовсмъ чиста…. но мы скоро будемъ въ нашемъ дворц. Губернаторскій гаремъ! не врится. Брызни, брызни, еще разъ: я ей разотру руки. Ея руки теплютъ! она открываетъ глаза! Миріамъ, радостныя всти, дочурка моя! губернаторскій гаремъ… не могу врить этому.

——

— Вотъ мы опять дома, Калебъ, подъ собственнымъ нашимъ кровомъ. Жизнь — это непрерывное чудо. Какъ будто молодость ко мн вновь возвратилась. Дома, но все-таки плнникъ. Ты сказалъ, они созываютъ все свое войско: какъ же онъ можетъ спастись? А какъ твое мнніе, Калебъ, есть у него какая-нибудь возможность? Я надюсь, что живымъ онъ имъ не дастся. Не хотлъ бы, чтобы онъ попалъ въ плнъ. Я ужасаюсь ихъ пытокъ. Мы тоже не будемъ жить, вс мы умремъ. Теперь, вн узилища, мн начинаетъ казаться, что и я могъ бы опоясаться мечемъ… Это правда, что онъ вступилъ въ союзъ съ разбойничьей бандой?

— Я говорилъ съ посланцемъ и узналъ отъ него, что нкоторое время Альрой укрывался въ пустын у разбойниковъ. Онъ съ ними познакомился раньше, во время своего паломничества. Говорятъ, ихъ предводитель — еврей. Нашъ народъ стекается къ нему со всхъ сторонъ. Передаютъ, что Ябастеръ, этотъ великій каббалистъ, пришелъ изъ-за горъ съ десятью тысячами человкъ и присоединился къ нему.

— Великій Ябастеръ! Дло, значитъ, не безнадежно. Я хорошо знаю Ябастра. Не таковъ, чтобы вступить въ безнадежное дло: слишкомъ онъ для этого мудръ. А это врно насчетъ Ябастра? Это великое имя, чрезвычайно мощный духъ. Если бы я разсказалъ теб все, что знаю о Ябастр, то ты долго не могъ бы прійти въ себя отъ удивленія. Подумай только, Калебъ, Давидъ, нашъ Давидъ, а какую тревогу поднялъ. Нтъ, я полонъ надеждъ. Я ужъ больше не чувствую себя плнникомъ. Онъ разбилъ конвой гарема, а теперь, имя за собой Ябастра, онъ и все ихъ войско разобьетъ.

— Посланецъ мн сообщилъ, что Альрой захватилъ гаремъ только для того, чтобы освободить своего дядю и сестру.

— Онъ всегда меня любилъ, я постоянно выполнялъ свой долгъ къ нему. Думаю, что выполнилъ. Ябастеръ! Понимаешь-ли, Калебъ, это имя чудодйственное! Въ Багдад найдутся такіе, что среди темной ночи встанутъ и побгутъ къ нему. Я надюсь, что Давидъ будетъ слдовать его совтамъ во всхъ своихъ длахъ. Жаль, что я не видлъ посланнаго, я черезъ него кое-что передалъ бы Давиду.

— Мой господинъ! Князь Альрой, могу теб передать, въ совтникахъ не нуждается. У него, говорятъ, скипетръ Премудраго Соломона, который онъ самъ добылъ себ въ невдомыхъ гробницахъ Іудеи.

— Скипетръ Соломона… неужели врить этому! Вкъ чудесъ! Какое время переживаемъ? Позови Миріамъ, я ей это разскажу. Подумать только, Давидъ — мальчикъ въ сущности — и скипетръ Соломона, и Ябастеръ! Я увровалъ. Богъ посрамитъ всхъ его враговъ.

XII.

Разрушенный городъ пустыни, столь поразившій Альроя, когда онъ впервые узрлъ его высокія башни и блуждалъ среди безмолвныхъ рядовъ его дворцовъ, преобразился теперь до неузнаваемости.

За городской стной былъ разбитъ огромный лагерь низкихъ черныхъ палатокъ курдско-туркменскаго образца. Главная улица кишла кучками занятыхъ людей, спшно изготовлявшихъ разное воинское снаряженіе. Лошади были размщены въ уцлвшихъ покояхъ разрушенныхъ дворцовъ, а высокіе верблюды высовывали свои невозмутимыя морды изъ-за группы колоннъ, или, лежа межъ упавшихъ статуй и обвалившихся обелисковъ, спокойно пережевывали свою жвачку.

Не прошло еще двухъ мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ Альрой вмст съ Ябастромъ отыскали Шериру въ его разбойничьемъ притон и возвстили ему свою святую миссію. Очерствлое сердце этого человка, чья мать была еврейкой, поддалось ихъ вдохновенной проповди. Онъ отдался этому длу съ горячимъ рвеніемъ новообращеннаго, а его разноплеменная банда не стала долго раздумывать, принять ли вру, сопряженную, правда, съ треволненіями и опасеніями, но сулившую въ случа удачи богатство и даже власть. Изъ города-развалинъ поскакали гонцы во вс сосдніе города извстить своихъ братьевъ по вр о пришествіи Мессіи. Евреи, народъ гордый и непреклонный, приняли благую всть ихъ любимаго князя съ восторгомъ. Потомокъ царя Давида и избавитель ихъ отъ Алшироха имлъ двойное право на ихъ вру въ него и врность, и цвтъ еврейской молодежи толпами отправлялся изъ окружающихъ городовъ калифата на поклоненіе вновь явленному скипетру Соломона.

Въ первое время правительство не придавало значенія этому длу, и сельджукскій султанъ удовольствовался объявленіемъ денежной награды за голову убійцы его брата. Но когда нсколько городовъ были обложены повстанцами данью, и не одинъ мусульманскій караванъ былъ задержанъ и разграбленъ, новый губернаторъ Амадіи, Гассанъ Суба получилъ изъ Багдада приказаніе разсять этихъ мятежниковъ и доставить Давида Альроя живымъ или мертвымъ въ городъ.

Повстанцы были хорошо освдомлены обо всемъ, что происходило въ непріятельской главной квартир, отъ своихъ мене смлыхъ, но сочувствующихъ имъ соплеменниковъ. Въ одинъ и тотъ же день Альрою, въ его город-развалинъ, было дано знать о томъ, что его дядя брошенъ въ амадійскую темницу и что отрядъ отборнаго войска выступаетъ конвоировать султанскій гаремъ въ. пути его изъ Багдада въ Персію.

Альрой лично повелъ нападеніе на этотъ отрядъ и, разбивъ его на голову, захватилъ гаремъ въ плнъ. Пришлось, однако, разочароваться, гаремъ оказался принадлежащимъ амадійскому губернатору, а не султану. Но хотя это дло и не оправдало преувеличенныхъ надеждъ пылкаго Альроя, оно тмъ не мене, какъ мы видли, сослужило свою службу. Удачный исходъ этого набга ускорилъ также выступленіе изъ Амадіи отряда противъ Альроя. Взбшенный Гассанъ-Суба, сгорая жаждой мести, не сталъ дожидаться прибытія призванныхъ имъ на подмогу сосднихъ шейховъ, и немедленно съ двухтысячнымъ войскомъ выступилъ въ походъ.

Въ знакомомъ амфитеатр, куда нкогда Альрой быль приведенъ плнникомъ, теперь подъ его пресдательствомъ происходилъ военный совтъ. По правую руку Альроя сидлъ Ябастеръ, по лвую — Шерира, четвертымъ участникомъ совта былъ высокій, стройный, какъ пальма, юноша, лишь не на много старше Альроя. Нсколько поодаль, у самаго входа расположилось около полсотни людей въ полномъ воинскомъ вооруженіи, нкоторые изъ нихъ стояли, другіе сидли на разложенныхъ цыновкахъ.

— Ты узналъ, Абнеръ, сколько у насъ всего людей?— обратился Альрой къ юнош.

— Точно такъ, триста всадниковъ и дв тысячи пшихъ, но для послднихъ не хватаетъ оружія,

— Когда оружіе понадобится, то Господь Богъ нашъ его доставить,— сказалъ Ябастеръ, пока пусть продолжаютъ изготовлять копья.

— Уповайте на Бога,— прошепталъ Шерира, набожно склонивъ голову и опустивъ глаза.

Изъ города вдругъ донеслись громкіе крики, гулъ возбужденныхъ голосовъ и топотъ множества бгущихъ ногъ. Альрой соскочилъ со своего ковра. Возвратился изъ Амадіи посланный. Блдный, измученный, весь въ поту, покрытый пылью посланный былъ вынесенъ толпой почти на плечахъ и доставленъ въ амфитеатръ. Тщетно старалась стража загородить ходъ въ амфитеатръ. Толпа какъ бы обезумла: люди взлзали на своды арокъ, взбирались другъ другу на плечи, облпили карнизы колоннъ и вмигъ заполнили полуразрушенныя, освшія мста этого древняго цирка. Все населеніе города собралось слушать привезенныя посланцемъ всти. Картина живо напомнила прошлое этого зданія, а Альрой и его воины казались гладіаторами древнихъ игръ.

— Говори,— сказалъ Альрой,— говори все, даже самое худшее. Нтъ всти, которая могла бы смутить сердца тхъ, за которыхъ Богъ.

— Властитель Израиля!— сказалъ посланецъ.— Вотъ, слова Гассана-Субы:— мой гаремъ будетъ обязанъ своей свободой только моему мечу и ничему иному. Съ мятежниками ни въ какіе переговоры не вступаю, но я не веду войны противъ старцевъ и дтей. Между Бостинаи и его домочадцами съ одной стороны и плнными твоего господина, съ другой да будетъ миръ. Иди, передай Альрою, что свои слова я запечатлю кровью его сердца. И теперь, господинъ мой, твой дядя и сестра уже въ своемъ дворц.

На секунду Альрой прикрылъ глаза рукой, но потомъ, быстро овладвъ собою, сталъ разспрашивать посланнаго о передвиженіяхъ непріятеля.

— Я сдлалъ свой путь черезъ пустыню на быстромъ дромадер, данномъ мн у заставы привратникомъ Соломономъ, чье сердце съ нами и съ нашимъ дломъ. Я не давалъ себ ни сна, ни отдыха. Завтра, еще до заката солнца, филистимляне будутъ здсь, ихъ ведетъ самъ Гассанъ Суба. Господь Саваоъ да защититъ насъ! Съ такимъ непріятелемъ Израилю не приходилось воевать съ самаго покоренія Ханаана.

По толп пробжалъ ропотъ. Люди оглядывали другъ друга испытующе и каждый невольно хватался за руку своего сосда.

— Часъ испытанія насталъ,— сказалъ еврей, двадцать лтъ тому назадъ воевавшій подъ начальствомъ Ябастра.

— Дайте мн умереть за ковчегъ Завта!— воскликнулъ молодой энтузіастъ изъ людей Абнера.

— Мы попали въ плохую передлку,— прошепталъ курдъ Кислохъ индусу Калидасу.— И охота намъ было оставить свой прежній промыселъ, малоопасный грабежъ!

— И къ тому же сдлаться евреями! добавилъ насмшливо Калидасъ.

— Смотрите, смотрите на Шериру!— воскликнулъ негръ, оскаливъ зубы.— Онъ прикладывается къ скипетру Соломона.

— Отъ души жалю,— проворчалъ Калидасъ,— что онъ тогда, при первой встрч, не повсилъ Альроя.

— Сыны израильскіе!— воскликнулъ Альрой,— Господа Богъ предалъ ихъ въ наши руки. Завтра вечеромъ мы идемъ на Амадію.

Бурный взрывъ кликовъ восторга былъ отвтомъ на слова Альроя.

— Въ Св. Писаніи сказано,— сказалъ Ябастеръ, разворачивая свитокъ,— ‘Я буду охранять этотъ городъ, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего. И пошелъ ангелъ Господень и поразилъ въ ассирійскомъ стан сто восемьдесять пять тысячъ. И встали поутру, и вотъ, они вс тла мертвыя’ {Исаія, XXXVII, 35—З6.}. Истину говорю вамъ, судьба Санехериба будетъ и судьбой Гассана Суба! ‘Уповай на Бога всегда, о Израиль, излейте свою душу предъ Нимъ: Онъ наше убжище’.

Въ эту минуту показалась на самомъ высокомъ мст амфитеатра, на обломкахъ верхняго яруса, изъ котораго уцлла только одна арка, женская фигура. Многоголосый шумъ толпы сразу оборвался, воцарилась мертвая тишина. Глаза всхъ устремились на нее. Даже Кислохъ и его товарищи были потрясены видомъ этой двушки, пророчицы Эсири.

Ея доминирующее надъ всмъ амфитеатромъ положеніе, ея повелительные жесты, блескъ ея огромныхъ глазъ, ея прекрасное и страшное лицо, длинные, спускавшіеся до колнъ волосы, падавшій на нее блый причудливый свтъ только-что поднявшейся луны, глубокій мракъ, окутавшій все зданіе — все приковывало взоры, напрягало вниманіе, и сердца всхъ запренетали, когда раздался ея мощный, хотя и пронзительный, голосъ.

‘Они идутъ, они идутъ! Но уйдутъ ли они? Выслушайте это, домъ Іакова, называющіеся именемъ Израиля и произошедшіе отъ источника Іудина! Я слышу бой ихъ барабановъ въ пустын и завыванье ихъ трубъ, подобное вою вечерняго втра, но приговоръ вынесенъ и онъ гласитъ: Мужей сдлаю рже чистаго золота и людей — металла Офирскаго.

‘Они идутъ, они идутъ! Но уйдутъ ли они? Я вижу сверканье ихъ мечей, я слышу яростное ржанье ихъ свирпыхъ коней, но приговоръ вынесешь и онъ гласитъ: И останутся у него недосплые плоды, какъ на обитой маслин: дв три ягоды на верхней втви, четыре — пять на сучьяхъ плодоносныхъ.

‘Они идутъ, они идутъ! Но уйдутъ-ли они? Приговоръ вынесенъ, онъ гласитъ: Амадія будетъ разрушена, Вавилонъ станетъ предметомъ ужаса между народами. Послалъ Господь раба своего Давида собрать разсянныя колна Израилевы со всхъ сторонъ’.

Неописуемый энтузіазмъ охватилъ толпу и долго, долго оглашался древній амфитеатръ ея могучими, ликующими кликами. Увренность евреевъ въ своей близкой побд стала несокрушимой. Они видли чудотворный скипетръ въ рукахъ своего Мессіи, и на подступающихъ сельджуковъ смотрли какъ на обреченныхъ, а на завтрашній день, какъ на начало новой эры торжества, свободы и власти.

XIII.

Посл пяти дней форсированнаго марша Гассанъ Суба разбилъ свой великолпный шатеръ въ прекрасномъ оазис, нкогда пріютившемъ Альроя во время его одинокаго странствованія. Вокругъ, растянувшись почти на полъ мили, были расположены палатки его воиновъ и сопровождавшаго ихъ многочисленнаго каравана, нагруженнаго мхами воды, провіантомъ, фуражемъ и разными другими припасами.

Посл однодневнаго отдыха сельджуки двинулись дальше и вскор остановились подъ стонами заброшеннаго города, гд находился лагерь Альроя. Ихъ военачальникъ приказалъ одному отряду проникнуть внутрь для рекогносцировки. Отрядъ вернулся съ донесеніемъ, что городъ, повидимому, пустъ. Тогда Гассанъ Суба приказалъ поставить стражу за стнами, чтобы отрзать врагу пути къ бгству, и самъ съ остальными вступилъ черезъ большія ворота въ молчаливый городъ. Солнце клонилось къ закату. Вечерняя звзда сіяла надъ блымъ іоническимъ храмомъ, изящно и ясно вырисовывавшемся на фон пурпурнаго неба.

Авангардъ подъ начальствомъ Гассана Субы направился въ узкій проходъ, ведшій по разрушеннымъ улицамъ къ амфитеатру.

— Стой!— раздался вдругъ дикій, пронзительный голосъ.

Воины машинально придержали своихъ лошадей.

— Кто здсь говорилъ?— спросилъ Гассанъ Суба.

— Я!— отвтилъ голосъ. И подъ портикомъ храма появилась женская фигура съ поднятыми кверху руками.

— А кто ты?— спросилъ Гассанъ Суба, невольно встревоженный.

— Твой злой геній, сельджукъ!

Гассанъ Суба блый, какъ слоновая кость его скиры, не отвчалъ. Вс, слышавшіе это, содрогнулись. Страшная женщина оставалась неподвижна подъ сводами храма.

— Женщина, вдьма или божество,— воскликнулъ, наконецъ, Гассанъ Суба,— чего теб здсь надо?

— Сельджукъ.. Взгляни на эту звзду. Не больше, какъ капля свта. Но кто изъ твоей дикой орды можетъ безъ благоговнія смотрть на нее. И вотъ ты, худшій, чмъ Сисара, пришелъ войной противъ тхъ, за кого ‘сражаются звзды съ путей своихъ’ {Судьи, гл. IV—V.}.

— Іудейская вдьма!— воскликнулъ сельджукъ.

— Іудейская вдьма! пусть такъ: тогда мои чары падутъ на тебя, а чары мои — истребленіе. ‘Воспряни, воспряни, Дебора, воспряни, воспряни, воспой пснь. Возстань, Баракъ, и веди плнниковъ твоихъ, сынъ Авиноамовъ!’ {Судьи, гл. IV—V.}

И въ тотъ же мигъ какъ будто небо померкло, туча стрлъ и дротиковъ низверглась отовсюду на обреченныхъ сельджуковъ. Огромныя глыбы камня и мрамора летли со всхъ сторонъ, кони валились подъ ударами копій, напраяляемыхъ невидимыми руками, всадники падали, не вступивъ еще въ бой, и испуганные собратья топтали ихъ въ смятеньи.

— Намъ устроили ловушку!— воскликнулъ Гассанъ и скомандовалъ:— Оглы! обратно въ пустыню!

Но лишь стража за стнами услыхала тревожные клики передового отряда, она въ забот объ его безопасности поспшила къ нему въ городъ на помощь. Столкновеніе обихъ частей увеличило смятеніе, и когда, наконецъ, новоприбывшіе сельджуки немного опомнились, они съ великой тревогой замтили, что ворота, забаррикадированы и обложены непріятелемъ. Не вдохновляемые полководцемъ, находившимся въ арріергард, растерявшіеся воины охвачены были паническимъ ужасомъ и разсялись по всмъ направленіямъ города. Тщетно Гассанъ Суба пытался возстановить порядокъ. Надлежащій моментъ былъ упущенъ. Отступивъ съ тремя десятками человкъ на открытую площадь, грозный правитель Амадіи, храбро защищаясь, съ истиннымъ мужествомъ ожидалъ неминуемой участи, хотя все не терялъ еще надежды, что какой-нибудь случайный оборотъ дла, выведетъ его изъ этого отчаяннаго положенія.

Но, точно по мановенію жезла, появились изъ всхъ частей города вооруженные евреи. Изъ каждой кучи развалинъ, изъ каждаго разрушеннаго храма и заброшеннаго дома, изъ за каждой колонны и каждаго обелиска выступалъ неукротимый воинъ съ окровавленнымъ оружіемъ. Истребленіе сельджуковъ было всеобщее. Всадники въ дикомъ бгств скакали по улицамъ, преслдуемые, толпами пшихъ. Не разъ сельджуки сплачивались небольшими группами и дрались съ мужествомъ отчаянія. Но какъ бы силенъ ни былъ отпоръ явному противнику, все же не было защиты отъ тайнаго врага. Не было никакого убжища, ни возможности хоть на мигъ передохнуть. Отступали-ль къ стн какой-нибудь — она моментально, какъ ежъ иглами, покрывалась копьями, пытались ли сплотиться въ какомъ нибудь двор — они падали тотчасъ подъ дождемъ камней, сыпавшихся на нихъ со всхъ сторонъ. Дикіе крики мести, смшавшись съ пронзительнымъ звукомъ рожковъ и гуломъ кимваловъ и трубъ, заполняли вс углы города.

— Если-бъ намъ перескочить только стны, Ибрагимъ, да выбраться въ пустыню,— крикнулъ Гассань Суба одному изъ немногихъ оставшихся при немъ:— въ этомъ наше единственное спасеніе. Здсь мы пропадемъ, какъ собаки. Напасть бы мн только на Альроя!

Трое сельджуковъ поспшно выскочили на площадь, преслдуемые множествомъ еврейскихъ всадниковъ.

— Абнеръ! рази ихъ всхъ! Никого не щади, помни объ Амалек,— кричалъ ихъ молодой предводитель, размахивая кровавымъ мечемъ.

— Кончено съ ними… разъ…. два… а вотъ и третій валится. Мой дротикъ хорошо попалъ.

— Конь твой истекаетъ кровью. Гд Ябастеръ?

— У воротъ. Рука болитъ отъ счи. Господь предалъ ихъ въ наши руки. Столкнуться-бъ мн только съ ихъ предводителемъ!

— Повернись, собака, здсь я!— воскликнулъ Гассанъ Суба.

— Уступи мн, Абнеръ, это мое дло.

— Князь, ты уже тысячи сразилъ.

— А Абнеръ десятки тысячъ. Нтъ, этимъ дломъ я займусь. Подходи, турокъ.

— Ты Альрой?

— Я.

— Умертвившій Алшироха?

— Тотъ самый.

— Убійца и бунтовщикъ!

— Что теб угодно. А теперь берегись!

Съ этими словами еврейскій князь метнулъ въ сельджука дротикъ. Отъ отскочилъ отъ паицыря, но Гассанъ Суба качнулся на кон своемъ. Скоро, однако, оправившись, онъ изо всхъ силъ атаковалъ Альроя. Мечи ихъ скрестились, и клинокъ Гассана разбился вдребезги.

— Продавшій мн этотъ клинокъ уврялъ, что онъ заговоренъ, и только ударъ калифа можетъ разбить его. Онъ лгалъ.

— Можетъ быть, — сказалъ Альрой, и сбилъ сельджука съ коня.

Абнеръ тмъ временемъ разсялъ его свиту. Альрой, соскочивъ со своего измученнаго коня, переслъ на вороного жеребца сраженнаго противника. Затмъ онъ снова кинулся въ гущу боя.

Спустились ночныя тни, крики понемногу утихли, и битва замерла. Отдльные злополучные мусульмане, оставившіе коней своихъ, чтобъ укрыться въ развалинахъ, были разысканы и убиты.

Луна полнымъ свтомъ озарила улицы между дворцами, заполненныя мертвыми врагами и ихъ живыми побдителями. Зажжены были костры, засвтили факелы, побдители готовили диръ съ хвалебными и благодарственными гимнами на устахъ.

Приблизилось шествіе. Эсирь, пророчица, бряцая кимвалами, плясала передъ Мессіей Израиля. Онъ стоялъ опершись на побдный мечъ свой, вокругъ него Ябастеръ, Абнеръ, Шерира и лучшіе изъ полководцевъ. Кто могъ теперь сомнваться въ истинности его призванія? Обширная, нмая пустыня откликалась эхомъ на ликующіе возгласы его восторженныхъ послдователей.

XIV.

Медленно текли полные тревоги часы въ жилищахъ амадійскихъ евреевъ. Снова и снова совщался достопочтенный Бостинаи со старйшинами о возможномъ исход. Миріамъ пребывала въ постоянной молитв. Самыя блестящія надежды ея не простирались дале спасенія ихъ князя.

Четырнадцать дней прошло, и никакихъ извстій о результатахъ похода еще не было получено, какъ вдругъ передъ вечеромъ часовой одной изъ сторожевыхъ башенъ далъ знать о появленіи вдали вооруженныхъ людей. Вмигъ озабоченное населеніе устремилось къ валамъ, улицы и базары полны были любопытныхъ. Радость свтилась на торжествующихъ лицахъ мусульманъ, холодная дрожь пробирала тоскующее сердце евреевъ.

— Нтъ Бога, кром Аллаха,— сказалъ начальникъ стражи у воротъ.

— И Магометъ его пророкъ,— отвтилъ часовой.

— Завтра мы пообржемъ носы всмъ этимъ собакамъ іудеямъ.

— Скипетръ выпалъ изъ нашихъ рукъ,— воскликнулъ въ отчаяніи Бостинаи.

— Вспомни, Господи, царя Давида! молилась Миріамъ, посыпавъ голову пепломъ.

Муллы прошли торжественной процессіей къ валамъ, чтобы принести благословеніе побдоносному Гассанъ Суб. Муэдзины взобрались на минареты, чтобы, выждавъ захода солнца, съ новымъ одушевленіемъ возвстить о сил Аллаха.

— Меня интересуетъ только, живъ или мертвъ Альрой,— сказалъ начальникъ стражи.

— Если онъ живъ, то будетъ на коль посаженъ,— отвтилъ часовой.

— Если-же мертвъ, то тло его будетъ брошено собакамъ,— заключилъ начальникъ:— таковъ обычай.

— Бостанаи будетъ повшенъ.

— И его племянница тоже.

— Они приближаются. Какая пыль!— сказалъ начальникъ.

— Я вижу Гассанъ Субу!— воскликнулъ часовой.

— И я тоже,— сказалъ евнухъ.— Я знаю вороного коня его.

— Любопытно, сколько диргемовъ можетъ имть Бостинаи,— сказалъ начальникъ.

— Безъ счету!— отвтилъ часовой.

— Грабить, вдь, не будутъ?— спросилъ евнухъ.

— Тамъ видно будетъ, — возразилъ начальникъ.— Какъ бы то ни было, я долженъ тысячу старому Соломону, но вы понимаете, что я не стану платить.

— Еще бы!— сказалъ черный евнухъ:— мятежнику?!

Группа всадниковъ поскакала впередъ. Предводитель ихъ пустилъ своего гордаго коня къ стн.

— Ради пророка, кто это?— воскликнулъ начальникъ стражи, нсколько встревоженный.

— Я его ни разу не видалъ еще,— сказалъ часовой, — хоть онъ одтъ по сельджукски. Наврно, кто-нибудь изъ Багдада.

Раздалась труба.

— Кто здсь въ караул?— спросилъ воинъ.

— Я начальникъ стражи у воротъ.

— Раствори-же ихъ передъ царемъ Израиля.

— Передъ кмъ?— спросилъ изумленный начальникъ.

— Передъ царемъ Давидомъ. Господь предалъ Гассанъ Субу и войско его въ наши руки, и изъ всхъ надменныхъ сельджуковъ ни одного не осталось. Отворите ворога, говорю, и не теряйте времени. Я — Ябастеръ, намстникъ князя Давида.. Этотъ мечъ — знакъ мой. Раскрой ворота, и теб и народу твоему будетъ оказана милость, которой вы никогда не оказывали другимъ. Если-жъ ты промедлишь еще одинъ мигъ, то заговоритъ самъ царь, нашъ господинъ, и скажетъ: ‘я раскрою ваши ворота и разрушу и уничтожу все, что есть у васъ, и васъ не пощажу, и предамъ смерти мужа и жену, отроковъ и грудныхъ младенцевъ, воловъ и овецъ, верблюдовъ и муловъ’.

— Позовите почтеннаго господина. Бостинаи,— сказалъ, стуча зубами, начальникъ:— онъ за насъ заступится.

— И великодушную княжну Миріамъ,— добавилъ часовой,— она всегда, сострадательна.

— Я пойду впереди всхъ,— воскликнулъ черный евнухъ,— я уже привыкъ къ обхожденію съ женщинами.

Процессія муллъ съ поспшностью устремилась обратно въ свою обитель, солнце зашло, но муэдзины стояли съ раскрытыми ртами, забывъ возвстить могущество Аллаха и силу своего пророка. Весь народъ взывалъ къ почтенному господину Бостинаи и великодушной княжн Миріамъ, бгая толпами за ними, чтобы раньше поцловать край ихъ платья.

Большія ворота амадійскія примыкали къ свободной площади передъ большой мечетью. Здсь собрался народъ. Ворота были раскрыты, и Ябастеръ со своими людьми завилъ караула.. Короткія сумерки прошли, и спустились ночныя тни. Минареты были освщены, дома были увшены внками, а валы покрыты коврами.

Барабанный бой, звуки трубъ и кимваловъ возвстили о вступленіи еврейскаго войска. Народъ, ликуя, привтствовалъ, войско отвтило побднымъ крикомъ. Въ сіяніи факеловъ, размахивая саблей, проскакалъ въ городъ во глав своей гвардіи, юноша на ворономь кон, и народъ, упавъ на колни, воскликнулъ: ‘Да здравствуетъ Альрой!’.

Приблизился почтенный мужъ, опершись на руку прекрасной двушки съ опущенными глазами. За ними шли послы отъ виднйшихъ жителей города. Они пришли проситъ защиты и милости. Увидя ихъ, вождь соскочилъ съ коня, бросилъ мечъ и, заключивъ въ объятія двушку, воскликнулъ: ‘Миріамъ, сестра, это поистин тріумфъ!’

XV.

Азія полнилась слухами о возстаніи евреевъ и истребленіи сельджуковъ. Толпы евреевъ изъ богатыхъ городовъ Персіи и многолюдныхъ мстностей вдоль Тигра и Евфрата, ежечасно стекались въ Амадію.

Озлобленные мусульмане преслдовали единоврцевъ удачливаго повстанца, и это еще больше способствовало ихъ бгству. Сокровища Багдада текли въ столицу еврейскаго царя. Владя Соломоновымъ скипетромъ, царь Израиля принималъ клятвы врности отъ своихъ подданныхъ и отправлялъ пословъ въ Сирію и Египетъ. Снабженные всмъ амадійскіе арсеналы и цейхгаузы скоро превратили странниковъ въ воиновъ. Городъ не могъ уже вмщать все растущую массу народа. Поэтому вн города построенъ былъ обширный лагерь подъ начальствомъ Абнера. Здсь воины, упражняясь, подготовлялись къ боле крупнымъ предпріятіямъ, чмъ схватка въ пустын.

По прошествіи мсяца со дня сдачи Амадіи, народъ собрался на площади передъ большой мечетью, превращенной теперь въ синагогу. Толпа, раздлена была на правильные отряды и разсажена по террасамъ окружающихъ домовъ.

Подъ звуки трубъ раскрылись ворота. Предъ глазами изумленныхъ евреевъ оказался большой полосатый шатеръ, разбитый во двор. Священный, ужъ не безпомощный боле остатокъ народа глядлъ на скинію, о которой онъ такъ долго мечталъ. Она сверкала на солнц своими завсами изъ пурпура и багряницы, свшивающимися красными шнурами и золотыми и серебряными украшеніями. Показалась процессія священнослужителей, несшая на жердяхъ изъ кедроваго дерева ковчегъ, работу искуснйшихъ персидскихъ мастеровъ. День и ночь работали они подъ руководствомъ Ябастра, чтобъ подготовить это великолпное зрлище. Народъ ликовалъ. Изъ тысячи грудей вырвался благодарственный гимнъ, многіе, обнаживъ мечи, громко кричали, чтобъ ихъ повели противъ хананейцевъ.

Изъ за занавсей, скрывавшихъ скинію, вышелъ Альрой, ведя за руку Ябастра. Они подошли къ алтарю. И Альрой взялъ облаченіе изъ рукъ священнослужителей и возложилъ его на Ябастра, и поясъ и нагрудникъ, блиставшій драгоцнными камнями. Затмъ онъ возложилъ Ябастру на голову корону, и изливъ елей на голову его, питомецъ посвятилъ учителя въ первосвященники Израиля.

Подъ грохотъ музыки и громкое ликованіе преданнаго народа, Альрой слъ на боевого коня и выступилъ, во глав двадцати тысячъ воиновъ для покоренія Мидіи.

——

Большая и богатая провинція Адзербейджань съ главнымъ городомъ Амадіей образована была изъ древней Мидіи. Судьба ея ршена была одной битвой. На равнин Нехавенда Альрой столкнулся съ собранными на спхъ полчищами атабека керманшахскаго и разбилъ ихъ на голову. Въ теченіе мсяца вс города этой провинціи признали владычество новаго монарха. Предоставивъ Абнеру довершить покореніе Ларистана, Альрой отправился въ Персію.

Невроятные успхи Альроя вывели Тогрула, турецкаяго султана Персіи, {Калифатъ состоялъ тогда изъ четырехъ султанатовъ.} изъ его бездлія во дворцахъ Нишабура. Онъ веллъ созвать всхъ своихъ эмировъ въ большой городъ Рей, чтобы однимъ сокрушительнымъ ударомъ покончитъ съ заносчивымъ мятежникомъ.

Вра мужество и одушевленіе царили въ войск Альроя, кром того большую выгоду представляла для него сильная приверженность его разсяннаго племени. Благодаря этому, онъ немедленно получалъ свднія обо всхъ движеніяхъ противника. Безъ всякой подготовки онъ находилъ при каждомъ двор, въ каждомъ лагер дятельныхъ приверженцевъ, отъ которыхъ онъ напередъ узнавалъ о намреніяхъ враговъ своихъ и могъ обратить вс ихъ начинанія къ ихъ погибели. Такъ и городъ Рей былъ взятъ ночнымъ штурмомъ, разграбленъ и огнемъ и мечемъ сравненъ съ землей. Перепуганные, растерявшіеся эмиры, которые могли еще бжать, поспшили къ султану Тогрулу, рвали свои бороды и предвщали близкое свтопреставленіе. Дворцы Нишабура гудли отъ проклятій своего властелина. Онъ, давъ обтъ паломничества въ Мекку, самъ сталъ во глав безчисленнаго войска и поспшилъ къ равнинамъ Ирака, чтобы уничтожить Альроя.

Персидскія силы, по меньшей мр, въ пять разъ превосходили еврейскія. Кром сильнаго отряда сельджуковъ, отдаленный Кавказъ послалъ еще множество своихъ сыновъ, чтобы умножитъ полки правоврныхъ. Даже дикіе бахтіары съ ихъ дальнострльными луками введены были въ строй, и страшные туркмены, привлеченные султанскимъ золотомъ, отказались на время отъ своей свободы, чтобы размахивать въ рядахъ войска своими длинными пиками.

Но что значатъ дикіе бахтіары и страшные туркмены, что значатъ даже обученные военному длу храбрые сельджуки противъ воиновъ Бога Авраама, Исаака и Якова! Первымъ натискомъ удалось Альрою прорвать далеко растянутый центръ Тогрула и отрзать большую часть турокъ отъ ихъ мене искусныхъ союзниковъ. Во глав своихъ индійскихъ воиновъ онъ устремился на кавказцевъ и разбилъ ихъ совершенно. Дикія племена бахтіаровь, выпустивъ свои стрлы, бжали, а страшные туркмены разграбили обозъ своего же предводителя.

Турки дрались отчаянно, но оставленные своими союзниками и окруженные воодушевленнымъ врагомъ, они при всхъ усиліяхъ ничего не могли сдлать, и пораженіе ихъ было ужасно. Тогрулъ былъ убить во время одного стремительнаго натиска, а посл его паденія битва напоминала скоре бойню, чмъ сраженіе. Равнина покрылась кровью сельджуковъ. Пощады никто не давалъ и никто не просилъ. Двадцать тысячъ избранныхъ воиновъ пало со стороны турокъ, остальные были разсяны и спаслись въ горахъ. Альрой предоставилъ Шерир возстановить порядокъ и на слдующій день отправился во глав 3000 всадниковъ въ Нишабуръ, отъ котораго потребовалъ сдачи еще раньше, чмъ дошла до жителей всть о гибели ихъ султана. Столица Персіи избгла участи Рея только цною безславнаго мира и большой дани.

Въ то время, какъ Альрой диктовалъ условія мира во дворцахъ Нишабура, Абнеръ покорилъ Ларистанъ и, переправившись черезъ горы, вступилъ въ Персію съ подкрпленіемъ, приведеннымъ Ябастромъ. Теперь Альрой поручилъ юному военачальнику занятъ страну и править ею, а самъ въ виду полученныхъ изъ Амадіи извстій, пошелъ туда форсированнымъ маршемъ во глав покорителей Персіи.

——

Армія находилась еще на разстояніи дня пути отъ Амадіи, когда Альрой оставилъ ее и въ сопровожденіи одного только штаба вечеромъ вступилъ въ городъ. Онъ тотчасъ же направился въ крпость, велвъ призвать Ябастра на совщаніе. Всю ночь провелъ царь съ первосвященникомъ въ этомъ важномъ занятіи. На слдующее утро жители извщены были декретомъ о возвращеніи монарха, объ основаніи новаго царства въ состав Мидіи и Персіи, со столицей Амадіей, о назначеніи вице-королемъ Абнера и о намреніи предпринять немедленно походъ въ Сирію для завоеванія ‘обтованной земли’.

Планъ кампаніи былъ давно разработанъ, и приготовленія къ ней зашли уже далеко. Ябастеръ во время отсутствія своего питомца не сидлъ безъ дла. Въ столиц Мидіи и Персіи были собраны сто тысячъ воиновъ, большей частью евреевъ, но ряды войска пополнялись также множествомъ арабовъ, истомленныхъ турецкимъ игомъ, и многими удальцами съ береговъ Каспійскаго моря, которыхъ безъ труда обращали изъ идолопоклонства въ вру побдителя.

Равнина Амадіи покрыта была шатрами, улицы полны были маршировавшими полками, а базары загромождены воинскими принадлежностями. Длинные караваны, множество гонцовъ, ржанье коней, звуки боевой музыки во всхъ углахъ города — все показывало, что большое предпріятіе подготовляется съ особеннымъ одушевленіемъ, и каждый видитъ передъ собой важную цль.

Властитель правоврныхъ поднялъ знамя пророка на берегахъ Тигра. Тайная всть объ этомъ мропріятіи и заставила Альроя уйти съ такой поспшностью изъ Персіи. Однихъ багдадскихъ сельджуковъ было до пятидесяти тысячъ. Сирійскій султанъ привелъ съ собой воиновъ, побдившихъ арабскихъ князей Дамаска и Алеппо. Провинціи Малой Азіи, образовавшія богатое и могущественное царство румскихъ сельджукидовъ, выставили ту несравненную конницу, отъ которой столь часто приходилось терпть византійскимъ войскамъ. Со времени Гарунъ-аль-Рашида ни разу еще не было собрано на берегахъ Тигра столько войска.

На протяженіи многихъ часовъ пути оба берега рки, сколько глазъ хваталъ, покрыты были пестрыми знаменами, блестящими штандартами, разввавшимися флагами и колыхавшимися плюмажами огромной арміи, состоявшей нодъ главнымъ начальствомъ Малека, великаго султана сельджуковъ и управителя калифскаго дворца.

Таковы были силы, собранныя на равнинахъ Азіи, чтобы остановить дальнйшее движеніе еврейскаго князя и воспрепятствовать завоеванію той святой и незабвенной страны, которая обтована была отцамъ его и была ими потеряна… Передъ стнами Амадіи Альрой произвелъ смотръ военнымъ силамъ Израиля. Шестьдесятъ тысячъ тяжеловооруженной пхоты, тридцать тысячъ стрлковъ изъ лука и легковооруженныхъ и двадцать тысячъ конницы. Кром того образованъ былъ еще отрядъ въ 10.000 всадниковъ, вооруженныхъ пиками,— вс участники персидскаго похода — названный ‘священной гвардіей’. Въ центр ея великанъ Эльнебаръ несъ на крпкомъ кедровомъ древк скипетръ Соломоновъ въ массивномъ золотомъ футляр съ карбункулами. Гвардіей начальствовалъ Азріель, братъ Абнера.

Шерира во глав 40.000 войска отправленъ былъ въ Багдадъ черезъ Керманшахъ, а Ябастеръ, предводительствовавшій въ своемъ священномъ облаченіи и давшій обтъ не положить меча, пока не будетъ вновь отстроенъ храмъ, повелъ свой отрядъ черезъ равнину Нехавенда. У Керрундскаго ущелья, открывавшаго входъ въ провинцію Багдада, они должны были соединиться и выждать прихода царя.

Керрундскій проходъ лишь слабо защищенъ былъ кучкой иррегулярной конницы. Съ небольшими потерями авангардъ Шериры взялъ его, и бглецы предупредили войско калифа о наступленіи еврейскаго царя.

——

Врагъ расположенъ былъ на равнин Тигра въ боевомъ порядк. Центромъ командовалъ самъ Малекъ, великій султанъ сельджуковъ, правое крыло подъ начальствомъ сирійскаго султана прикрыто было ркой, а лвое подъ командой султана румскаго занимала, выгодную позицію на волнистой отлогости. Такъ ожидалъ Малекъ побдителя Персіи, гордый численностью, храбростью, дисциплиной и позиціей своего войска.

На исход дня показались изъ ущелья блестящія еврейскія колонны и расположились на другомъ краю равнины. Едва нсколько миль раздляли могущественныя арміи. Завтрашній день можетъ ршить судьбу цлыхъ вковъ. Альрой самъ постилъ шатры своихъ воиновъ, общавъ имъ на завтра побду, которая затмитъ Нехавендъ и Нишабуръ. Храбрыя, пылающія лица выражали стойкость и полное довріе. По лагерю пронесенъ былъ въ торжественной процессіи Соломоновъ скипетръ. На вершин крутого холма пророчица Эсирь, окруженная ревностнйшими фанатиками войска, изливала свое вдохновеніе въ пламенныхъ рчахъ.

Въ палатк Альроя Ябастеръ совщался со своимъ питомцемъ о завтрашнемъ дл.

— Теперь совсмъ не то, что въ тотъ разъ, когда мы въ кавказской пещер совщались,— сказалъ Альрой, когда первосвященникъ всталъ, чтобъ уйти.

— И все же есть большое сходство, государь! Богъ отцовъ нашихъ съ нами.

— Богъ полчищъ. Нтъ иныхъ путей, какъ путь побды.

— Ты задумался?

— О прошедшемъ. Настоящее улажено. Излишнее размышленіе испортило бы дло.

— Мысль о томъ, что возведеніе храма близко, что избранникъ Господень вновь поселится въ град Давидовомъ заполняетъ всю мою душу, и когда и думаю о грядущей нашей слав, я почти теряю въ своемъ крайнемъ, восторг ту серьезность, которую налагаетъ на меня мой священный санъ.

— Іерусалимъ… я видлъ его. Сколько еще до разсвта?

— Около трехъ часовъ.

— Я почти могъ бы соснуть. Обыкновенно-жъ я всегда наканун боя такъ неспокоенъ. Почему это, Ябастеръ?

— Вра твоя крпка, государь.

— Да, я никакого страха не испытываю. Миссія моя еще не окончена. Покойной ночи, Ябастеръ. Храбрый отецъ, пости еще Азріеля… Фаресъ!

— Государь!

— Разбуди меня ко второй смн караула. Доброй ночи, мальчикъ.

— Покойной ночи, государь.

——

— Уже вторая смна, государь!!

— Сейчасъ! я бодръ, какъ орелъ. Позови мн Шериру, мальчикъ…

‘Годъ тому назадъ я легъ на. этомъ самомъ мст, чтобъ умереть безвстнымъ существомъ, если кто меня и зналъ, то презиралъ, а теперь властители міра борются со мною. У меня нтъ страха. Миссія моя еще незакончена. Но гд ея завершеніе? Это пусть ршитъ Та Сила, которая руководила мной до сихъ поръ на моемъ жизненномъ пути’.

‘Іерусалимъ, Іерусалимъ… Ябастеръ неизмнно стремится къ теб! При всей его учености онъ все же ограниченный фанатикъ, готовый въ мечтательныхъ воспомимппаніяхъ своихъ возсоздать будущее по образу прошедшаго. О, Багдадъ, Багдадъ! въ твоихъ блестящихъ палатахъ есть нчто, стоющее всей его каббалы!’

— А, Шерира! Скоро день. Пріятный, бодрящій воздухъ! Сегодня великій день, Шерира, для Израиля и для тебя. Ты открываешь наступленіе. Зайдемъ на минуту въ мою палатку, мой храбрый Шерира!

День начался. Сильная колонна евреевъ, предводительствуемая Шерирой, атаковала, центръ непріятеля. Другая, предводительствуемая Ябастромъ, ударила на лвое крыло, бывшее подъ начальствомъ султана румскаго. Какъ только Альрой замтилъ, что Шерира раскололъ турецкій центръ, онъ во глав своей гвардіи устремился туда и неотразимымъ натискомъ завершилъ смятеніе и замшательство, Правое турецкое крыло съ большей частью центра были совершенно разбиты и оттснены къ рк, остальная же часть центра отрзана была отъ лваго фланга.

Альрою побда казалась ршенной, но положеніе Ябастра было затруднительно. Султанъ румскій, благодаря своей выигрышной позиціи и превосходно обученнымъ войскамъ, не только устоялъ противъ натиска Ябастра, по сдлавъ вылазку, усплъ даже разсять это крыло евреевъ. Стойкость Ябастра не спасла его отряда отъ пораженія. Но султанъ румскій, слишкомъ увлекшись преслдованіемъ противника, не сумлъ использовать своей удачи, которая могла, оказаться роковой для евреевъ. Это не ускользнуло отъ орлинаго взгляда Альроя. Оставивъ преслдованіе центра заботамъ Итамара, онъ ударилъ съ гвардіей на султана румскаго и тмъ далъ Ябастру возможность собрать свои силы. Султанъ румскій, замтивъ, что сраженіе проиграно его товарищами — полководцами, поспшно отступилъ къ Багдаду. Тамъ захватилъ онъ съ собою калифа, гаремъ его и часть сокровищъ и далъ имъ возможность бжать въ Сирію. Пораженіе было полное. Тридцать тысячч, турокъ пало, среди нихъ султаны Багдада и Сиріи. Одинъ отрядъ, окруженный евреями, сдался на капитуляцію. Посл трехчасоваго боя Давидъ Альрой былъ владыкой Востока.

——

Опираясь на окровавленный мечъ свой, Альрой стоялъ передъ палаткой Малека, окруженный побдоносными военачальниками.

— Ябастеръ!— воскликнулъ онъ, протянувъ руку первосвященнику,— счастье, что твои полки имли тебя во глав. Никто иной не сумлъ бы собрать ихъ. Молодцы должны еще поупражняться. Храбрый Шерира, твоего натиска мы не забудемъ. Азріель, передай священной гвардіи отъ моего имени, что побдой при Тигр мы обязаны ихъ мечамъ. Итамаръ, какіе полки наши наимене устали?

— Адзербейджанскіе, государь.

— Сколько ихъ?

— Двнадцать тысячъ. Дв трети изъ нихъ готовы хотъ сейчасъ.

— Храбрый Итамаръ, поспши съ адзербейджанцами я частью священной гвардіи въ Багдадъ и потребуй его сдачи. Если султанъ румскій предложить бой, поищи хорошей позиціи и желаніе его скоро будетъ исполнено. Теперь-же, посл жаркаго дла, войска нуждаются въ отдых. Я думаю впрочемъ, что султана тамъ нтъ. Врный Азріель, отправь еще одного гонца съ этими строками въ Амадію. Шатеръ Малека отправь туда, какъ трофей Эльнебаръ, Голіаъ еврейскій, ты несъ наше священное знамя, какъ герой. Что съ пророчицей? Я видлъ, какъ она сражалась въ нашихъ рядахъ, разсыпая удары своей блоснжной рукой, извергая молніи изъ глазъ.

— У царя кровь,— сказалъ Ябастеръ.

— Мн это на пользу: меня чуть-чуть лихорадитъ. Царство за глотокъ холодной воды! А теперь къ нашимъ раненымъ пріятелямъ. Азріель, устрой ты лагерь. Сегодня канунъ субботы. Времени мало.

Трупы были обобраны и брошены въ рку. Евреи расположились лагеремъ. Альрой въ сопровожденіи лучшихъ военачальниковъ посщалъ раненыхъ и хвалилъ храбрыхъ. Суматоха, всегда сопровождающая побду, теперь была, еще больше изъ-за приготовленій къ празднованію должнымъ образомъ предстоящей субботы.

Солнце зашло, и глубокая тишина и покой воцарились, въ обширномъ лагер.

На слдующее утро прибылъ отъ Итамара гонецъ съ встью, что султанъ румскій отступилъ въ Сирію и Багдадъ почти беззащитенъ. Но онъ, Итамаръ, разршилъ жителямъ, до занятія города, отправить депутацію къ Альрою.

——

Утромъ возвщено было о приход депутаціи. Вс войска были въ строю. Альрой распорядился, чтобы просителей провели по всему лагерю, раньше чмъ они дойдутъ до царскаго шатра, по обимъ сторонамъ котораго была разставлена священная гвардія. Когда занавси шатра были подняты, вс увидали побдителя, возсдавшаго на великолпномъ диван. Съ правой стороны его стоялъ Ябастеръ въ своемъ первосвященническомъ облаченіи, а слва — Шерира. Позади великанъ Эльнебаръ держалъ священный скипетръ. Съ обихъ сторонъ внутри палатки толпились военачальники.

Подъ бряцаніе кимваловъ, подь звуки литавръ и трубъ появилась депутація: двнадцать виднйшихъ гражданъ Багдада со скрещенными руками, опущенными глазами, въ разодранныхъ одеждахъ. Съ нмой покорностью вс коснулись рукою земли, потомъ въ знакъ подданства, поцловали ее. Затмъ они разступились, давъ мсто главномъ послу и оратору. Это былъ Хонаинъ.

Смиренно, но граціозно поклонился врачъ калифа покорителю Востока. Наружностью, какъ и поведеніемъ своимъ онъ рзко отличался отъ сопровождавшихъ его. Не меньше было спокойствія и бодрости въ лиц его, не меньше заботливости и роскоши въ наряд, чмъ въ тотъ разъ, когда онъ на багдадскомъ базар спасъ Альроя изъ когтей низкаго Абдаллаха.

Онъ говорилъ, и все замолкло передъ звуками его голоса.

— Покоритель міра! Предопредленіе, съ которымъ тщетно было-бъ бороться, предало въ твою власть нашу жизнь и достояніе наше. Рабы твои приносятъ теб отъ своихъ богатствъ — не какъ дань, ибо все принадлежащее имъ, твое,— но чтобы убдить тебя, что миръ и спокойствіе столь же выгодны побдителю, какъ и побжденнымъ, что лучше сохранитъ, чмъ разрушить, и вкушать, чмъ истреблять.— Судьба была намъ родиться рабами калифа, та-же судьба предала его скипетръ въ твои руки. Мы приносимъ теб ту-же преданность, какую проявляли къ нему, и просимъ у тебя того же покровительства, какое онъ намъ оказывалъ.— Каково бы ни было твое ршеніе, мы должны преклониться передъ нимъ со всмъ смиреніемъ, какое диктуетъ намъ превосходство твоей силы. Но мы не теряемъ надежды. Мы не можемъ забыть, что намъ выпало счастье обратиться не къ варвару, которому недоступны побужденія образованности, искусства, благороднйшихъ стремленій человчества. Мы признаемъ твою неодолимую мощь, но мы смемъ ожидать всего этого отъ князя, чей геній вызываетъ всеобщее признаніе и удивленіе, чей духъ облагороженъ чистой и возвышенной врой, кто ведетъ свое происхожденіе отъ славнаго и священнаго рода, несравненная древность котораго признана даже нашимъ пророкомъ.

Онъ кончилъ. Шопотъ одобренія пронесся по шатру, но тотчасъ замолкъ, когда раскрылись уста побдителя.

— Благородный эмиръ,— отвтилъ Альрой,— вернись въ Багдадъ и скажи своимъ соподданнымь, что царь Израиля ручается за ихъ безопасность и за неприкосновенность ихъ собственности.

— А вра ихъ?— спросилъ тише Хонаинъ.

— Терпимость,— отвтилъ Альрой, взглянувъ на Ябастра.

— До дальнйшихъ распоряженій,— добавилъ первосвященникъ.

— Эмиръ,— сказалъ Альрой, — личность калифа должна быть неприкосновенна.

— Осмлюсь доложить вашему высочеству, что султанъ румскій съ нашимъ прежнимъ повелителемъ бжали.

— А гаремъ его?

— Тоже съ нимъ.

— Напрасно. Мы съ женщинами не воюемъ. Бенони,— воскликнулъ Альрой, обращаясь къ молодому офицеру своей гвардіи,— будь ты начальникомъ почетной стражи, которая должна сопровождать этого благороднаго эмира на его обратномъ пути. Мы, воины, имемъ дло только съ желзомъ и не можемъ угнаться за багдадскимъ великолпіемъ, носи-жъ эту сталь въ честь давшаго ее.

Съ этими словами онъ передалъ Хонаину сверкавшій драгоцнностями кинжалъ.

Посланникъ Багдада взялъ кинжалъ, приложилъ его къ губамъ, затмъ воткнулъ себ за поясъ. Снова выступила вся депутація, поклонилась и ушла.

— Это необыкновенный человкъ, Ябастеръ,— сказалъ Альрой.

— Очень пріятный турокъ, государь!

— Ты думаешь, что онъ турокъ?

— Судя по наряду.

— Можетъ быть. Азріель, прикажи лагерю сняться. Мы сейчасъ идемъ въ Багдадъ.

——

Военачальники удалились, чтобы сдлать необходимыя распоряженія къ походу. Всть о немедленномъ выступленіи въ Багдадъ скоро облетла весь лагерь и вызвала живйшій энтузіазмъ. Вс принялись за дло, снимали палатки, приготовляли оружіе, сдлали коней. Альрой остался въ своемъ шатр. Занавси были спущены. Онъ былъ одинъ, погруженный въ раздумье.

— Альрой,— послышался голосъ.

Онъ въ испуг вскочилъ. Передъ нимъ стояла Эсоирь, пророчица.

— Эсирь! это ты?

— Альрой! не иди въ Вавилонъ!

— Какъ такъ?

— Клянусь жизнью, такъ сказалъ Господь. Не иди въ Вавилонъ!

— Не порадоваться на свое лучшее завоеваніе?

— Не иди въ Вавилонъ!

— Что тебя пугаетъ?

— Не иди въ Вавилонъ!

— Неужели-жъ измнить мн судьбу мою безъ всякой причины?

— Господь сказалъ. Это-ли не причина?

— Я — помазанникъ Божій. Для моего слуха его предостереженіе не прозвучало.

— Оно теперь звучитъ для тебя. Разв царь презираетъ пророчицу Господа? Въ этомъ былъ грхъ Ахава {I кн. царей, гл. XVI—XXII.}.

— Тебя презрть? Презрть уста, возвстившія мн побду? Это было бы богохульство. Пророчь побды, Эсирь, и Альрой никогда не усумнится въ твоемъ божественномъ призваніи.

— Теперь онъ сомнвается въ немъ. Я вижу, что онъ сомнвается. О, царь мой! говорю теб снова: не или въ Вавилонъ!

— Эсирь,— сказалъ Альрой, приблизившись къ ней и мягко взявъ ея руку:— скоро столица Востока развернетъ предъ твоимъ взоромъ свои чудеса. Приготовься къ самому удивительному. Мы уже не въ пустын. Забудь свои безпокойныя фантазіи. Идемъ, выберешь себ супруга изъ моихъ военачальниковъ, а я дамъ теб царство въ приданое. Я охотно увижу корону на этомъ царственномъ чел. Оно ея заслуживаетъ.

Пророчица устремила на Альроя свои черные, широко раскрытые глаза. Что происходило въ душ ея, не было ни видно, ни высказано. На мигъ она вперила проницательный взоръ въ спокойное, непроницаемое лицо побдителя, наконецъ, откинувъ его руку, ускользнула вонь изъ палатки.

XVI.

Валы города покрыты были жителями, рка блистала миріадами судовъ, базары были закрыты, по улицамъ въ дв шеренги вытянулся народъ, террасы домовъ усыпаны были зрителями. Утромъ Итамаръ ввелъ свой отрядъ въ городъ. А теперь къ стнамъ подступалъ авангардъ еврейской арміи, давно уже замченный вдали. Отдлившись отъ главной массы войска, большая группа всадниковъ стремительно поскакала впередъ. На молочно-бломъ кон, окруженный блестящей свитой воиновъ, Альрой среди ликующихъ криковъ безчисленной толпы достигъ воротъ.

Здсь онъ встрченъ былъ Итамаромъ и прежней депутаціей: только Хонаина не было. Въ сопровожденіи штаба и сильнаго отряда священной гвардіи, Альроя повели по великолпнымъ улицамъ и площадямъ города, пока не достигли Сераля, дворца калифа. Широкими воротами онъ вступилъ въ большой четырехугольный дворъ, гд, сойдя съ коня, принялъ присягу врности отъ начальника евнуховъ. Въ сопровожденіи тхъ же военачальниковъ и ближайшихъ слугъ, онъ прошелъ длинный рядъ комнатъ, которыя помнилъ еще по первому посщенію съ Хонаиномъ, и вступилъ въ залу Большого государственнаго совта.

Здсь побдитель бросился на великолпный диванъ повелителя правоврныхъ.

— Покойное сидніе посл долгаго перехода!— воскликнулъ онъ, коснувшись губами кофе, поднесеннаго ему начальникомъ евнуховъ въ чашк изъ прозрачнаго розоваго фарфора, усыпанной жемчугомъ.

— Теперь, Итамаръ, докладывай: каково настроеніе города? гд султанъ румскій?

— Государь, городъ спокоенъ и, кажется, доволенъ. Султанъ съ калифомъ выжидаютъ еще у границы.

— Такъ я и думалъ. Это Шерира уладить. Пусть войска расположатся лагеремъ вн города, а гарнизонъ въ 10.000 человкъ долженъ смняться ежемсячно. Итамаръ, ты будешь правителемъ города. Азріель — начальникомъ войскъ. Достопочтенный Ябастеръ, составь мн докладъ о городскихъ длахъ столицы. Ты будешь жить въ мечети дервишей. Храбрый Шерира, теб я не могу предоставить долгаго отдыха. Въ теченіе трехъ дней ты долженъ со своей частью быть на той сторон рки. Это будетъ живо сдлано. Я напередъ вижу, что они не станутъ драться. Приходите вс завтра въ полдень на совтъ. До свиданія.

Полководцы ушли, первосвященникъ остался.

— Если тебя не затруднитъ, государь, прошу тебя на минуту выслушать меня.

— Дорогой Ябастеръ, говори.

— Государь, я хочу говорить теб объ Абидан, храбромъ бойц, какихъ въ нашемъ войск немного. Мн очень больно, что его заслуги, по какой-то несчастной случайности, все время остаются безъ вниманія.

— Абиданъ! я его прекрасно знаю. Храбрецъ, но мечтатель, мечтатель.

— Мечтатель, государь! Поврь мн, онъ преданный сынъ Израиля и глубоковрующій человкъ.

— Добрый Ябастеръ, вс мы преданные сыны Израиля. Но позволь мн имть около себя людей, которымъ не мерещатся привиднія средь солнечнаго дня. Мы должны оградить себя отъ мечтателей.

— Мечты — оракулъ Божій.

— Когда он посланы Богомъ. Совершенно врно, Ябастеръ. Но этотъ Абиданъ и общество, въ которомъ онъ вращается, исполнены выспреннихъ идей, нахватанныхъ изъ старыхъ традицій… короче, это опасные люди.

— Истинный цвтъ Израиля. Кто-то возстановилъ тебя противъ нихъ.

— Другихъ совтниковъ, кром тебя, Ябастеръ, нтъ у меня. Пусть они цвтъ Израиля, но они — не плоды его. Добрые воины, но дурные подданные, превосходныя средства, помощью которыхъ мы достигнемъ высшихъ цлей. Я не хочу, чтобы мечтатели получили у насъ вліяніе. Мн нужны люди практики, люди дла. Вотъ Абнеръ, Азріель, Итамаръ, Медадъ: посмотри, какъ они приспособляются къ окружающимъ условіямъ, и тмъ не мене, это непобдимые военачальники. Но они дловые люди, Ябастеръ. Они умютъ отличать время и обстоятельства. Но у этого Абидана нтъ никакой иной мысли, какъ возстановленіе храма. Съ такими строителями храмъ, даже возведенный, рухнулъ-бы. Подумай только, этотъ самый Абиданъ проповдывалъ въ моемъ лагер противъ вступленія моего въ Багдадъ. Городъ этотъ нашему фанатику нравится называть ‘Вавилономъ’, потому что ему померещилось видніе.

— Было время, когда Ваше Величество не такъ плохо относились къ видніямъ.

— Разв я Абиданъ? Разв другіе въ своемъ поведеніи и взглядахъ должны подражать мн? Въ этомъ мір я стою одиноко, какъ существо иного порядка, чмъ вы, даже для тебя непостижимое. Прекратимъ этотъ разговоръ. Я не желаю больше слышать объ этомъ, и то слишкомъ много слыхалъ. До завтра, въ совт.

Первосвященникъ молча ушелъ.

‘Ушелъ! Наконецъ-то я одинъ. Я не могу выносить присутствія этихъ людей вн битвы. Слова ихъ, даже взгляды мшаютъ росту вынашиваемыхъ въ голов моей мыслей. Наконецъ я снова одинъ, уединеніе было колыбелью моего величія. Теперь я чувствую въ себ вдохновеніе. Теперь ни во что мн не надо рядиться, чтобы творитъ чудеса.

‘Скипетръ Соломона! Можетъ быть. Что-же дальше? Теперь есть скипетръ Альроя. Что значитъ тотъ скипетръ безъ генія Альроя? Преданіе говорило, что никто безъ соломонова скипетра не сможетъ освободить нашъ народъ. Преданіе знало, что никто не сможетъ добыть его, кром генія, передъ могучей волей котораго преклонились міровыя силы и сама судьба. Я добылъ его.

‘Міръ принадлежитъ мн. Неужели-же отказаться мн отъ награды для оправданія вздорныхъ рчей какого-нибудь мечтательнаго священника, чтобы воплотить легенду? Покорилъ Азію и возстаноилъ храмъ. И такова будетъ лтопись моей жизни? И этотъ блескъ имперіи долженъ бытъ низведенъ до жалкаго управленія какой-то маленькой провинціей, къ скромному патріаршеству надъ ордой пастуховъ?

…Разв Богъ Саваоъ слабъ, что мы должны оградить Его владычество и установить предлы Всемогуществу между Іорданомъ и Ливаномъ? Нтъ, нигд это не писано. И если-бъ даже было написано, я противопоставлю свое вдохновеніе преданію предковъ. Я тоже пророкъ, и моимъ Сіономъ будетъ Багдадъ. Батъ-Колъ! О, я явственно призванъ. Я слуга Господа, а не Ябастра. Почитаніе Его и поклоненіе Ему я хочу сдлать всеобщимъ, какъ Его могущество, и какой священникъ посметъ усумниться въ моей вр только потому, что алтари его дымятся на другихъ холмахъ, а не на холмахъ Іудеи?.. Надо мн видть Хонаина. Только онъ меня пойметъ’.

XVII.

Наступили сумерки. Небольшая одинокая лодка съ однимъ гребцомъ, скользя по Тигру, остановилась передъ крытой лстницей у самаго берега. Гребецъ поднялъ занавси, и единственный сдокъ, выйдя на берегъ, сталъ подыматься по лстниц.

Пріотворивъ золотую ршетку, онъ прошелъ длинную галлерею и вступилъ въ прекрасную залу благо и зеленаго мрамора, ведшую въ садъ. Никого въ зал не было. Пришедшій опустился на серебряную кушетку близь порфироваго бассейна фонтана, высившагося посреди залы. Легкій шепотъ вывелъ его изъ задумчивости, произнесли имя Хонаина. Онъ поднялъ глаза. Фигура, окутанная съ ногъ до головы, приближалась со стороны сада.

— Хонаинъ!— сказала она, откинувъ покрывало,— Хонаинъ! Ахъ, снова этотъ красавецъ — нмой!

Женщина, миле утренней зари, увидала нежданнаго гостя. Оба въ изумленіи смотрли другъ на друга. Вдругъ въ отдаленіи залы появился человкъ со свчкой въ рук. Онъ старательно заперъ дверь и медленными тихими шагами приблизился къ обоимъ.

— Альрой!— воскликнулъ изумленный Хонаинъ и свчка выпала изъ рукъ его.

— Альрой!— воскликнула она съ испугомъ и. блдня, оперлась о колонну.

— Дочь калифа!— сказалъ повелитель Израиля, опустившись на одно колно и взявъ ей повисшую руку.— Я тотъ Альрой, кому судьбою отдано царство твоего отца, но княжн Ширинъ нечего бояться того, кто выше всхъ своихъ побдъ цнитъ это доказательство ея благосклонности, съ этими словами онъ вынулъ изъ-за пазухи четки изъ жемчуга и изумруда и, медленно вставъ, вложилъ ихъ въ ея дрожащую руку.

Принцесса, отвернувшись, закрыла лицо рукою, опиравшеюся на колонну.

— Дорогой Хонаинъ!— сказалъ Альрой:— вы думали, что я забылъ прошлое, вы считали меня неблагодарнымъ. Мое присутствіе здсь доказываетъ, что это не такъ. Я поспшилъ сюда, чтобъ узнать ваши желанія, чтобы вс ихъ исполнить, поскольку это въ моей власти.

— Государь!— отвтилъ Хонаинъ, уже оправившійся отъ столь мало знакомаго ему волненія и рдко испытываемаго чувства изумленія.— Государь! Желанія мои не велики. Передъ тобою дочь моего былого повелителя. Одна бесда, которую не легко простила, бы мн. царевна, ознакомила тебя до нкоторой степени съ ея положеніемъ и ея чувствами. Княжна Ширинъ воспользовалась удобнымъ случаемъ въ это неспокойное время, чтобы уйти отъ условій жизни, которымъ давно уже противилась всмъ своимъ существомъ, отъ удла, который приводилъ ее въ содроганіе. Я былъ ея единственнымъ совтникомъ, и какъ она убдится, врнымъ, хотя, можетъ быть, и недостаточно скромнымъ. Неотступныя просьбы жителей идти съ депутаціей къ побдителю задержали предположенное бгство. Съ тхъ поръ мн, въ виду передвиженія войскъ, казалось разумне, чтобъ она пока здсь оставалась, хоть я и позаботился намренно распространить слухъ о своемъ отъзд. И теперь принцесса Ширинъ живетъ добровольной плнницей въ кіоск у меня въ саду. Сумерками она пробирается сюда для слабаго развлеченія въ моемъ обществ и выслушиваетъ новости, которыя удается мн переодтымъ собрать въ город за день. Исторія, государь, короткая и несложная. Мы въ твоей власти, я молю у тебя покровительства.

— Дорогой Хонаинъ, это излишне. Княжн Ширинъ достаточно высказать только желаніе, чтобъ оно было исполнено. Я думалъ съ тобой поговорить о важныхъ длахъ, Хонаинъ, но теперь я уйду, чтобы не быть здсь помхой. Завтра, если теб угодно, я буду здсь въ это же время и такъ же переодтымъ. Тмъ временемъ принцесса, можетъ бытъ, сообщитъ теб свои желанія, и ты ихъ завтра мн представишь. Безопасный-ли перездъ въ какую-нибудь страну или дворецъ какой-нибудь, или любая провинція для пребыванія и управленія впрочемъ, я не стану ничего предлагать той, которая сама должна бы располагать всмъ. До свиданія, принцесса! Прошу извиненія за прошлое. Такъ завтра, дорогой Хонаинъ! Позволь намъ здсь снова встртиться. Покойной ночи!

——

Дочь калифа гуляла, вдыхая прохладу сумерекъ. Затмъ она присла на край фонтана и задумчиво наблюдала паденіе воды. Голова ея покоилась на рук, точно плодъ на граціозной втк. Глубокое раздумье озаряло лицо прекрасной двушки.

Вдругъ она вздрогнула. Передъ ней стоялъ Альрой. Она вскочила, хотла уйти, но при первомъ движеніи юноша удержалъ ее за руку.

— Прелестная княжна!— воскликнулъ онъ:— не прячь отъ меня своей красоты.

— Государь! наврно Хонаинъ ждетъ тебя. Позволь мн позвать его.

— Принцесса! не съ нимъ я пришелъ сюда говоритъ.

Онъ прислъ около нея. Лицо его было блдно, сердце трепетало.

— Этотъ садъ,— прошепталъ онъ, наконецъ,— этотъ садъ… какъ мало, мало времени ушло съ тхъ поръ, какъ я впервые бродилъ по прелестнымъ уголкамъ его, а представляются мн эти дни отдаленнымъ воспоминаніемъ о какой-то иной жизни.

— Иная жизнь и есть,— отвтила принцесса.— Мы сами — и міръ, и вс формы и обычаи, вс чувства и навыки — такъ сильно измнились, какъ будто мы пребывали совсмъ въ иной сфер.

— Великая перемна.

— Съ тхъ поръ, какъ ты постилъ впервые мой прекрасный кіоскъ. Прелестная игрушка! О, пощади его, пожалуйста.

— Онъ для меня священный, какъ и ты сама.

— Ты учтивый покоритель.

— Я не покоритель, прекрасная Ширинъ, я — рабъ, боле покорный, чмъ въ тотъ разъ, когда я впервые преклонился предъ тобой.

— И взялъ у меня залогъ, котораго я не забыла. Вотъ твои четки.

— Отдай ихъ мн снова. Он были мн утшеніемъ въ минуты опасности, прелестная Ширинъ. Наканун боя покоились на груди у меня.

Отвернувъ голову, она протянула ему четки. Рука ея осталась въ его рук. Онъ прижалъ ее къ губамъ. Другой рукой онъ обвилъ ея станъ, припавъ передъ ней на колно.

— О, прекрасная! О, боле, чмъ прекрасная! Ибо ты, какъ свтлое видніе!— воскликнулъ юный повелитель Израиля.— Съ тхъ поръ, какъ я тебя увидлъ, съ тхъ поръ, какъ прелесть твоя возсіяла звздой надъ моей жизнью, освтивъ мое будущее, твой божественный образъ, кумиромъ стоялъ въ святилищ моей невысказанной любви. Тогда… тогда я былъ такимъ существомъ, одно прикосновеніе котораго ты сочла бы позоромъ. Съ тхъ поръ я эту многовковую обиду смылъ благороднйшей кровью Азіи, я вернулся во слав и гордости, чтобы снова принять свой старинный скипетръ. Но слаще мести, много дороже мн быстраго собиранія священныхъ колнъ израилевыхъ, шума тріумфовъ и блеска, власти — этотъ короткій мигъ благоговйной любви, въ которомъ источается страсть моей жизни. О, душа моя, жизнь моя, все мое существованіе! Склонись, о склонись, моя Ширинъ, къ умоляющему тебя. Вра твоя, вра отцовъ твоихъ, родные теб обычаи — все будетъ въ почет, прелесть моя! Дочь Фараона склонилась въ смуглой прелести своей къ моему великому прадду. Да не говорятъ же потомки, что дочь Нила, раздлила съ царемъ корону Израиля, а дочь Тигра, отвергла нашъ скипетръ!

Онъ кончилъ. Принцесса обернула къ нему скрытое до тхъ поръ лицо и склонилась къ нему на грудь.

— О, Альрой!— воскликнула она.— Ты моя вра, ты моя родина, ты моя жизнь!

XVIII.

— Сегодня царь поздно выходитъ.

— Правда-ли, Азріель, что прибылъ курьеръ изъ Амадіи?

— Ничего особеннаго, Итамаръ. Я имлъ частныя письма отъ Абнера. Все спокойно.

— Ужъ очень поздно. Когда вы выступаете, Шерира?

— Войско совершенно готово. Жду только приказа. Можетъ быть, на этомъ совт ршатъ.

— Сегодня совтъ созванъ только для обсужденія городскихъ длъ,— замтилъ Ябастеръ.

— Такъ?— сказалъ Азріель.— Разв докладъ вашъ готовъ, Ябастеръ?

— Онъ здсь,— возразилъ первосвященникъ.— Еврейскому законодателю не нужно долгихъ размышленій для такого дла. У него есть образецъ, который не можетъ ни потерять отъ времени, ни выиграть отъ человческой выдумки.

Итамаръ и Азріель обмнялись многозначительными взглядами. Водворилось молчаніе, прерванное, наконецъ, Азріелемъ.

— А Багдадъ великолпный городъ. Я еще не былъ на вашей квартир, Ябастеръ. Вы, вдь, недурно устроились?

— Какъ нибудь. Я надюсь, что мы здсь не надолго задержимся. Великое дло еще не завершено. Цль наша еще впереди!

— Далеко-ли до священнаго города?— спросилъ Шерира.

— Мсячный переходъ,— отвтилъ Ябастеръ.

— А если-бъ вы тамъ были?— спросилъ Итамаръ.

— То могли бы драться съ франками,— отвтилъ Азріель.

— Ябастеръ, каковъ Іерусалимъ величиною?— продолжала. Итамаръ.— Правда-ли, какъ мн сказали, что онъ не больше здшняго сераля, съ садами и со всмъ?

— Слава Іерусалима померкла,— возразилъ первосвященникъ.— Камни распались, мы построимъ изъ мрамора, и Сіонъ возсіяетъ, какъ въ древнія времена, дворцами и шатрами.

Подъ звуки трубъ раскрылись двери, и Альрой вошелъ, опираясь на руку багдадскаго посла.

— Храбрые полководцы,— обратился онъ къ изумленными. военачальникамъ:— Въ этомъ благородномъ иноврц вы видите человка, которому я, какъ и вамъ, дарю свое полное довріе. Ябастеръ, вотъ твой братъ!

— Хонаинъ! Ты Хонаинъ!— воскликнулъ первосвященникъ, вскочивъ со своего мста,— Какъ я искалъ тебя!— И Ябастеръ, то блдня отъ изумленія, то вспыхивая отъ радости, обнялъ давно потеряннаго брата и припалъ къ его плечу, не владя собой ота. избытка чувства.,

— Государь!— воскликнулъ, наконецъ, первосвященникъ слабымъ, дрожащими, голосомъ:— я долженъ просить у тебя прощенія, что при своемъ сан далъ мсто иному помыслу, какъ мысль о твоемъ благ. Теперь это прошло, и ты, все знающій, меня извинишь.

— Все, что касается Ябастра, относится къ моему благу. Онъ — главная опора моей власти. Альрой, вытянувъ руку, указалъ первосвященнику мсто вправо отъ себя.— Шерира, ты еще сегодня вечеромъ выступаешь.

Суровый полководецъ молча поклонился.

— Что это?— продолжалъ Альрой, когда Ябастеръ передалъ ему свитокъ пергамента.— А! твой докладъ… Организація колнъ… служба левитовъ… князья народа… старйшины Израиля… Теперь, Ябастеръ, мы должны быть умрены и довольствоваться мропріятіями для поддержанія порядка, защиты собственности и наблюденія за правосудіемъ. Храбрый и мудрый Ябастеръ, ты достоинъ лучшихъ длъ и способенъ на все великое. Прошу тебя, не настаивай больше на такихъ вещахъ. Израиль почитаетъ тебя, и я, государь его, знаю, что подъ моимъ знаменемъ нтъ никого преданне, храбре и учене тебя, по я убждаюсь съ сожалніемъ, что кавказскія пещеры — не школа для управленія.

— Государь, до сихъ поръ я смиренно полагалъ, что лучшая школа управленія — это законъ Моисеевъ.

— Само собой, но примненный къ нашимъ временамъ. Добрый Ябастеръ! Мы должны возстановить тронъ Израиля… такова моя миссія, что-же касается средствъ, то здсь не можетъ быть вопроса: какъ… или гд… Азріель, каковы всти отъ Медада?

— Все спокойно между Тигромъ и Евфратомъ. Самое лучшее, пожалуй, было бы вернуть, его отрядъ, который много натерплся отъ безпрерывныхъ стычекъ. Полагалъ бы, что его можетъ смнить Абиданъ.

— И я такъ думаю. Абиданъ не очень нуженъ намъ въ город. А теперь, добрый Ябастеръ, я тебя оставлю съ братомъ. Шерира, ты со мной поужинаешь. До прощанія съ Азріелемъ зайди со мной въ кабинетъ.

——

— Я долженъ видть царя.

— Владыко, онъ ушелъ къ себ. Это невозможно.

— Я долженъ съ нимъ поговорить. Достойный Фаресъ, я беру всю отвтственность на себя.

— Поврь, царь строго приказалъ. Ты не можешь его видть.

— Ты знаешь-ли, кто я?

— Мужъ, почитаемый всми благочестивыми евреями.

— И вотъ я говорю, что надо мн видть царя.

— Святой Ябастеръ! клянусь Богомъ, этого не можетъ быть.

— Такъ Израиль погибнетъ изъ-за раба? Прочь! Я самъ войду.

— Нтъ. Если, ты двинешься, я прегражду теб путь, исполняя свою обязанность.

— Прочь отъ помазанника Божія! Ты за это поплатишься.

Отбросивъ Фареса въ сторону, Ябастеръ ворвался въ царскій покой, таща за собой слугу, уцпившагося за. его платье.

— Что это?— воскликнулъ Альрой, вскочивъ съ дивана.— Ябастеръ! Фаресъ, прочь! Или возсталъ Багдадъ?

— Хуже, гораздо хуже. Скоро Израиль возстанетъ.

— Какъ?!

— Этотъ роковой человкъ, братъ мой, все мн разсказалъ, и я не усну, не возвысивъ раньше своего голоса для спасенія тебя.

— Разв я въ опасности?

— Въ пустын, когда, море песку колыхалось подъ твоими трепетными шагами, и мрачное небо извергало потоки огня, опасность была меньше. Въ т часы смерти охранялъ тебя Тотъ, Кто никогда, не забываетъ врныхъ и возлюбленныхъ сыновъ своихъ. И вотъ, когда онъ вырвалъ тебя изъ дома рабства, когда счастье твое, подобно благородному кедру, вздымается къ небу, покрывая снью своей всю страну — ты, вождь Его народа, Его избранникъ, кому Онъ явилъ столько чудесъ… твое сердце отворачивается отъ Бога отцовъ твоихъ и жаждетъ мерзости иноплеменниковъ.

Сквозь большую арку, ведшую въ сады сераля, луна освтила крупную фигуру и поднятую руку священника. Альрой стоялъ въ нкоторомъ отдаленіи со скрещенными руками и глядлъ на говорящаго Ябастра спокойнымъ, но испытующимъ взглядомъ. Вдругъ онъ быстро подошелъ къ Ябастру и, положивъ руку ему на плечо, мягко спросилъ: — Это ты о женитьб?

— О женитьб, погубившей Соломона.

— Послушай меня, Ябастеръ,— продолжалъ Альрой, прерывая его спокойнымъ, но твердымъ голосомъ.— Я никогда не забываю, что говорю со своимъ учителемъ, со своимъ другомъ. Господь, все знающій, счелъ меня достойнымъ своей миссіи. Пригодность моя для столь высокаго и священнаго дла признана была не безъ испытаніи. Происхожденіе, которымъ никто иной похвалиться не можетъ, опыты, на которые лишь немногіе ршались, духъ, смло противостоявшій всему, и тло, все выносившее…— таковы были мои данныя… но довольно объ этомъ. Я выдержалъ великое испытаніе, Богъ полчищъ не нашелъ меня недостойнымъ Своего порученія, я снова возстановилъ Его старый народъ, алтари Его дымятся жертвами, служители Его въ почет… Ты свидтель, Ябастеръ… Чего теб еще надо?…

— Всего!

— Однако!…

— Государь, будь снисходителенъ ко мн. Если я рзко говорю, то говорю изъ ревности. Ты спрашиваешь, чего я желаю? Отвтъ мой: національнаго существоваванія, ибо его у насъ еще нтъ. Ты спрашиваешь, чего я желаю? Отвтъ мой: Обтованной земли. Ты спрашиваешь, чего я желаю? Отвтъ мой: Іерусалима! Ты спрашиваешь, чего я желаю? Отвтъ мой: храма… всего, что нами утеряно, всего, чего мы такъ страстно желали, всего, за что мы боролись… нашу прекрасную страну, нашу святую вру, наши простые нравы и наши старые обычаи.

— Нравы мняются по времени и обстоятельствамъ, обычаи можно всюду соблюдать. Что-же до страны, то разв Тигръ меньше Силоама, или Евфратъ не столь глубокъ, какъ Іорданъ?

— Ахъ! ахъ! Была счастливая пора, когда Израиль былъ прекраснымъ, чистымъ существомъ, освященнымъ Богомъ. Мы были тогда избранной семьей, особеннымъ народомъ, отмченнымъ среди прочихъ для радости Божіей. Все кругомъ насъ было торжественно, проникновенно и священно. Это была славная пора! Мн казалось, она снова настала… но я начинаю просыпаться, какъ отъ сладкаго сна.

— Намъ надо оставитъ сновиднія, мой врный Ябастеръ, мы должны дйствовать. Погрузись я снова въ т мечтанія, въ какихъ убивалъ драгоцнное время въ Амадіи или въ нашей старой пещер — и въ одно прекрасное утро румскій султанъ постучится ко мн въ ворота.

Альрой улыбнулся. Онъ охотно велъ бы всю эту бесду въ мене серьезномъ тон, но торжественное выраженіе лица первосвященника удерживало его.

— Сердце мое полно, и я не могу говорить. Воспоминаніе о прошломъ мутитъ мн разсудокъ. Напрасно я врилъ, будто вдохновенный, правдивый голосъ мой, исходящій изъ самой души, спасетъ его, вотъ я стою передъ нимъ, нмой и трепетный, точно преступникъ. О, мой князь! питомецъ мой! священникъ приблизился и, преклонивъ колни, схватилъ платье Альроя — священнымъ происхожденіемъ твоимъ, всми твоими страданіями и всми тріумфами. и раньше всего именемъ великаго Бога, избравшаго тебя возлюбленнымъ сыномъ своимъ… всми чудесами, ознаменовавшими эту высокую миссію, заклинаю тебя! Опомнись, Альрой, и воспрянь! Соблазнъ, сведшій съ пути твоихъ предковъ, грозитъ теперь и теб… Далила отржетъ и твои священные локоны. Люди, какъ ты, неспособны на полъ-дла. И разъ свернувши съ прямого пути, простирающагося передъ тобой, хотя бы, какъ кажется теб, для отдыха на спокойной лужайк, ты скоро заблудишься въ дебряхъ адскаго лса, изъ котораго ничто ужъ тебя не спасетъ.

— Я не измнникъ Богу Израиля, именемъ котораго я побждалъ, и именемъ котораго буду управлять, но ты, Ябастеръ, ученый и можешь насъ наставить. Не слыхалъ я, чтобы велно было промнять огромную имперію на мельчайшую изъ провинцій. Я — владыка Азіи, и тмъ-же должны быть мои отдаленнйшіе потомки. Нашъ, народъ лишь обломокъ, только малая часть тхъ безчисленныхъ милліоновъ, что подвластны моему скипетру. Я свои владнія сумю защититъ, однако, возможно, что дти мои не унаслдуютъ духа своего отца. Тогда мусульмане охотне станутъ признавать ихъ господство при мысли, что дочь калифа дала имъ жизнь. Ты видишь, что и я не: лишенъ государственной мудрости, милый Ябастеръ.

— Государственная мудрость Кареахова сына {Іеремія, гл. XLII.} оказалась роковой. Онъ предпочелъ Египетъ Іуде и былъ за это наказанъ. О, государь! Господь благословилъ Іудею: она Его страна. Онъ желаетъ видть ее населенной Его собственнымъ племенемъ, чтобы поклоненіе Ему всегда процвтало и росло. Поэтому онъ выдлилъ насъ изъ среды прочихъ народовъ, далъ намъ особенные нравы и обычаи, чтобъ мы не такъ легко съ ними смшивались я чтобы остались ему врны… Что намъ Багдадъ съ его населеніемъ, гд ежеминутно у насъ на глазахъ происходитъ нарушеніе нашихъ законовъ?.. Государь! ты можешь быть царемъ багдадскимъ, но не можешь быть въ то-же время іудеемъ.

— Я то, что я есть. Я поклоняюсь Богу полчищъ. Можетъ быть, Онъ въ своей милости зачтетъ мн дни Нишабаура и Тигра и простить небольшія отступленія отъ предписаній…

— Послушай меня. Силой этихъ предписаній возвысился Альрой, и отказавшись отъ нихъ, онъ падетъ. Духъ народа, къ которому онъ принадлежалъ, поднялъ его въ высь, и этотъ духъ былъ оформленъ закономъ Моисея. Утвердившись въ этомъ закон, онъ могъ бы передать свое царство длинному ряду потомковъ, теперь-же, хоть дерево счастья его возросло на берегу потока, питаемаго тысячей источниковъ, и росою покрыты втви его, но теперь уже червякъ гложетъ его сердцевину, и завтра падетъ оно, подобно вялой тыкв. О! горе, горе Израилю! До сихъ поръ мы долго питались травою горькою, но потерять урожай винограда, когда онъ ужъ созрлъ, это слишкомъ больно! Ахъ, когда я поднялъ твои истомленные члены въ пещер Гесиманской, и звзда Давида ярко сіяла на неб, предвщая теб высокій жребій… кто могъ тогда предположить такую ночь. Прощай, государь!

— Подожди, Ябастеръ! первый, преданнйшій другъ мой, заклинаю тебя, остановись!

Первосвященникъ медленно повернулся. Князь колебался.

— Не уходи отъ меня во гнв, Ябастеръ!

— Въ забот, государь! только въ забот, но глубокой и страшной,

— Израиль властвуетъ надъ Азіей, мой Ябастеръ. Чего-жъ намъ бояться?

— Соломонъ построилъ Пальмиру въ пустын, и флотъ его привозилъ золото изъ Офира, и все же Альрой родился рабомъ.

— Но не умеръ рабомъ. Султаны міра пали предо мной. Во мн нтъ страха. Нтъ, не уходи. По крайней, мр, звздамъ-то ты же повришь, ты, ученый каббалистъ. Смотри-же. Планета моя сіяетъ, какъ мое счастье.

Альрой поднялъ занавсъ и вышелъ съ Ябастромъ. на террасу. Прекрасная звзда сіяла на неб. Въ то время, какъ они смотрли на нее, цвтъ ея измнился, и кроваво-красный метеоръ выскочилъ изъ сферы ея и пропалъ въ міровомъ пространств. Завоеватель и священникъ встртились глазами. Лица обоихъ были блдны, испытующи и взволнованы.

— Государь!— сказалъ, наконецъ, Ябастеръ,— иди въ Іудею.

— Это означаетъ войну,— отвтилъ Альрой, пытаясь оправиться.— Должно быть, безпорядки въ Персіи.

— Безпорядки здсь, не иначе. Опасность близка. Берегись!

Дикій вопль пронесся изъ сада. Трижды раздался онъ.

— Что это означаетъ?— воскликнулъ Альрой, теперь дйствительно встревоженный.— Возьми стражу, Ябастеръ, и осмотри садъ.

— Это безполезно, можетъ быть и опасно. Это духъ, отъ него исходили звуки.

— Что онъ говорилъ?

— Мене, мене, текель, уфарсинъ {Слова, написанныя вдругъ появившейся рукой на стн во время пира Вавилонскаго царя Валтасара. Пророкъ Даніилъ прочелъ и истолковалъ надпись въ смысл гибели паря.}.

— Старая исторія! Священникъ противъ царя!— сказалъ Хонаинъ, когда Альрой разсказалъ ему обо всхъ событіяхъ прошлой ночи.— Когда я займу постъ твоего камергера, я могу поручиться за то, что сонъ твой не будетъ нарушаться ни духами, ни еще мене желанными посщеніями.

— Вступи-же, наконецъ, въ свою должность, добрый Хонаинъ. Каково сегодня моей персидской роз, моей милой Ширинъ?

— Она тшится твоимъ портретомъ. Не подарила меня, ни единымъ словомъ, могу тебя уврить.

— О, я знаю, что ты общій любимецъ ихъ пола, Хонаинъ. Я начну ревновать.

— Желалъ бы, чтобъ ваше величество имли къ тому основаніе, сказалъ Хонаинъ скромно.

XIX.

О предстоящемъ бракосочетаніи царя евреевъ съ багдадской принцессой оповщена была вся Азія. На равнин Тигра все приготовлено было для этого великаго торжества. Цлые лса вырублены были на строевой матеріалъ и топливо. Вс правители провинцій и городовъ, вс высшіе чины и знатные представители обоихъ народовъ поименно приглашены были и ежедневно съ великой поспшностью прибывали въ Багдадъ. Между ними были вице-король Мидіи и Персіи и его юная супруга, княжна Миріамъ, со свитою чуть не въ 10.000 человкъ.

Милліоны людей собрались въ столиц. Радовались, пировали, ликовали, плясали и пли. Семь дней и семь ночей продолжались эти пиршества въ безпрерывной смн. Долго, очень долго вспоминали еще свадьбу еврейскаго князя съ дочерью калифа, долго, очень долго еще поселяне съ равнинъ Тигра, сидя на берегахъ ясной рки, разсказывали изумленному потомству это чудное преданіе.

Какой славой осненъ былъ Давидъ Альрой, властитель могущественнйшаго въ мір царства, сочетавшійся съ прекраснйшей изъ принцессъ, окруженный счастливйшимъ и повинующимся народомъ, охраняемый непобдимыми войсками — смертный, которому земля излила вс свои дары, а небо проявило все свое благоволеніе… и все это, благодаря мощи его собственнаго духа.

XX.

Была полночь, буря все еще бушевала. Среди раскатовъ грома и завыванія втра, извилистая молнія ежеминутно обнажала широкую, вздувшуюся грудь взволнованнаго Тигра. Ябастеръ выглянулъ изъ галлереи своего дворца на это дикое зрлище. Лицо его было торжественно, но не спокойно.

‘Я хотлъ бы, чтобъ онъ былъ здсь!— воскликнулъ первосвященникъ.— Но почему-жъ я желаю присутствія того, кто приносить съ собой только тьму?.. А легко-ли мн въ его отсутствіи? О, я ничто! Этотъ Багдадъ гнететъ меня свинцовой тяжестью, духъ мой удрученъ и мраченъ.

‘Они говорятъ, что этой ночью Альрой задаетъ большой пиръ въ серал и подъ раскаты грома пьетъ здравіе своей Ширинъ. Разв-же тамъ нтъ руки, что могла бы на стн писать? Оказался неполновснымъ, взвшенъ и, дйствительно, неполновсенъ. Раздленіе царства, его скоро придетъ, и тогда… О, мн плакать хочется… Столь молодъ, столь великъ, столь излюбленъ. Еще одинъ только шагъ къ Богу, и вдругъ… нечестивый Бальтасаръ!

‘Помазанникъ Господа сидитъ плнникомъ за тонкими ршетками кіоска и не смотритъ боле на міръ, покоренный имъ. Египетъ и Сирія, даже отдаленная Индія, шлютъ своихъ пословъ съ привтомъ къ Альрою, великому, гордому, непобдимому. А онъ гд? Увнчанный цвтами, слушаетъ разслабляющія псни и любовные звуки лютни. Совту онъ боле не удляетъ часовъ, все предоставлено любимцамъ, и руководитъ ими противный фигляръ, котораго я звалъ когда-то братомъ…

‘Смотри! Лодка мчится по волнамъ. Въ такую ночь?.. только одинъ человкъ на это ршится’.

Черезъ нсколько мгновеній послышался всплескъ веселъ и лодка явственно остановилась у дворца. Постучали въ потайный ходъ.

— Кто стучитъ?— спросилъ Ябастеръ.

— Другъ Израиля.

— По голосу — Абиданъ. Ты одинъ?

— Со мной пророчица, только она.

— Сейчасъ. Я открою дверь. Правь подъ арку.

Ябастеръ спустился внизъ и вскор вернулся съ пріхавшими — молодой пророчицей Эсирью и спутникомъ ея, молодымъ человкомъ невысокаго роста, но хорошо и крпко сложеннымъ. Лицо его было мрачно, въ нижней части сурово и жестко, но широкій, ясный лобъ и глубоко сидящіе глаза выражали ту прелесть задумчивости, которая такъ поражаетъ въ восточномъ лиц.

— Страшная ночь,— сказалъ Ябастеръ.

— Для тхъ, кто ея боится,— отвтилъ Абиданъ.— Мн солнце принесло столь мало радостей, что бури я не страшусь.

— Что новаго?

— Бда! горе! горе!

— Твоя обычная псня, сестрица! Ужели не настанетъ день, когда мы запоемъ другое?

— Горе, горе, горе! Несказанное горе.!

— Абиданъ, что слышно?

— Очень хорошо.

— Въ самомъ дл?

— Какъ на чей взглядъ.

— Ты кратокъ.

— Ожесточенъ.

— Бывалъ ты при двор, другъ, что научился быть столь осторожнымъ въ словахъ?

— Кто знаетъ, что еще будетъ. Современемъ вс, мы можемъ стать придворными, хотя, боюсь, мы слишкомъ много сдлали, чтобы заслужить награды. Я отдалъ ему свою кровь, а ты еще нчто большее, и вотъ мы еще въ Багдад. Милый городъ! Свидтель небо, я желалъ бы. чтобы дождь содомскій излился на дома его.

— Ты собираешься что-то страшное разсказать мн. Я вижу это по твоему нахмуренному челу, мрачному, какъ буря. Говори-же смло. Я самое худшее перенесу и ожидаю всего.

— Такъ вотъ. Альрой провозгласилъ себя калифомъ. Абнеръ назначенъ султаномъ Персіи. Азріель, Итамаръ, Медадъ и главные военачальники стали визирями, Хонаинъ — великимъ визиремъ. Четверо знатныхъ мусульманъ включено въ составъ совта. Принцесса ближайшей пятницей пройдетъ торжественнымъ шествіемъ въ мечеть, и говорятъ, что твой питомецъ будетъ ее сопровождать.

— Этому я не поврю, клянусь Богомъ Синая, не хочу этому вритъ! И если-бъ даже мои собственные глаза стали нечестивыми свидтелями такихъ дяній — я-бъ этому не поврилъ. Идти въ мечеть! Они шутятъ надъ тобой, мой добрый Абиданъ, шутятъ!

— Можетъ быть. Это лишь слухъ, но слухи предшествуютъ длу. Все прочее безусловно врно. Я узналъ о томъ отъ своего родственника Залмуны. Онъ ушелъ съ пиршества.

— Пойти мн къ нему? Можетъ быть, слово, сказанное мною…. Въ мечеть! Не больше, какъ слухъ, и лживый вдобавокъ. Никогда этому не поврю, нтъ, нтъ, нтъ, никогда, никогда! Разв онъ не помазанникъ Божій? Проклятіе, неизреченное проклятіе на дочь моавитянъ. Неудивительно, что громъ гремитъ. Клянусь небомъ, я пойду и помшаю его оргіямъ.

— Теб лучше знать свои силы, чмъ Абидану. Ты увщевалъ его передъ женитьбой и все таки…

— Онъ женился. Правда. Хонаинъ — великій визирь. И я хранилъ его кольцо! Хонаинъ братъ мой? Разв нтъ ужъ у меня меча, чтобы разсчь эти братскія узы?

— У всхъ насъ есть мечи, Ябастеръ. Если-бъ мы знали только, на что ихъ употребить.

— Странно… посл двадцатилтней разлуки мы вновь свидлись. Тебя не было при этомъ. Это было въ совт. Странно, вдь, онъ какъ будто отстранялся отъ моихъ объятій.

— Хонаинъ — философъ и врить въ симпатію. Кажется, однако, что между вами ея уже нтъ. Его взгляды освобождаютъ васъ такимъ образомъ отъ всхъ узъ.

— Знаешь-ли наврно, что все остальное правда? О мечети я не поврю… остальное само по себ достаточно-страшно.

— Залмуна шелъ какъ разъ съ пира. Брать Гассана Субы сидлъ выше его.

— Брать Субы! Тогда все кончено! Такъ и онъ въ совт?

— Да, онъ и другіе.

— Горе, горе, горе, несказанное горе!— воскликнула пророчица, неподвижно стоявшая въ глубин комнаты, не слушая, какъ будто, рчей.

Ябастеръ нервными шагами ходилъ по корридору. Вдругъ онъ остановился, подошелъ къ Абидану и. схвативъ его за руку, мрачно посмотрлъ ему въ лицо.

— Я знаю твои мысли, Абиданъ,— воскликнулъ первосвященникъ,— но этого не можетъ быть. Нын я изгналъ изъ сердца своего вс чувства, изгналъ навсегда. Нтъ у меня боле ни брата, ни друга, ни питомца, и, я боюсь, нтъ также Мессіи. Израиль для меня все и вся. Нтъ для меня иной жизни… значитъ, ни слабость, ни состраданьене удерживаютъ меня. Сердце мое такъ же ожесточено, какъ и твое.

— Но что-жъ его удерживаетъ?

— Что и мы падемъ съ его паденіемъ. Онъ послдній въ своемъ святомъ род. Нтъ иной руки, которая могла бы перенять нашъ скипетръ.

— Нашъ скипетръ!… какой скипетръ?

— Скипетръ нашихъ царей.

— Царей?

— Да. Чего-жъ ты смотришь такъ мрачно?

— Какъ смотрлъ пророкъ, когда жестоковыйное племя хотло непремнно имть царя? {Самуилъ I, гл. VIII.} Улыбался онъ? Ликовалъ и, хлопая въ ладоши, кричалъ: ‘да здравствуетъ царь!?’ о, Ябастеръ, ты второй Самуилъ нашего неразумнаго народа! Было время, когда у Израиля не было иного царя, какъ Богъ. Были-ль мы тогда хуже? Разв цари покорили Ханаанъ? Кто былъ Моисей, кто Ааронъ, кто могучій Іошуа? Былъ-ли мечъ Гедеона царскимъ мечемъ? Или Самсоновы локоны осняли царскіе виски? Съумлъ-бы какой-нибудь царь такъ сдержать свой обтъ, какъ Іефтахъ? Почему одинъ человкъ, Альрой, долженъ нарушить равную для всего нашего избраннаго народа святость? Разв его кровь чище нашей? Вс мы изъ смени Авраамова. Кто былъ Саулъ, и кто Давидъ? Я никогда не слыхалъ, чтобъ они были изъ рода высшаго, чмъ наши предки. Пусть они были благочестивы, (таковыми они не были), и храбры, и мудры, хоть и этимъ отличались другіе — разв-жъ ихъ потомству принадлежитъ монополія на вс эти добродтели? Нтъ, Ябастеръ! Ты никогда такъ не ошибался, какъ въ тотъ моментъ, когда внчалъ короной голову этого надменнаго выскочки. То, что онъ сдлалъ, сдлали-бы тысячи другихъ. Это твой геній вдохновлялъ его на подвигъ. А теперь — онъ царь, а теперь — Ябастеръ дрожитъ, Ябастеръ, истинная душа Израиля, кому бы слдовало быть судьей и вождемъ нашимъ, дрожитъ въ немилости, между тмъ какъ нечестивый синедріонъ нашъ переполненъ аммонитянами.

— Радость, радость, несказанная радость!— воскликнула пророчица.

— Мусульмане въ совт! Мы знаемъ, что затмъ послдуетъ. Нашему національному существованію скоро будете, конецъ. Мн кажется, пора пришла, Абиданъ.

— И мы такъ думаемъ, великій мужъ! Скажи только слово, и двадцать тысячъ копій станутъ на защиту завта нашего. Я ручаюсь за своихъ людей. Храбрый Шерира съ бшенствомъ взираетъ на моавитовъ. Одно твое слово, и вся сирійская армія примкнетъ къ нашему знамени… льву Іудеи, онъ будетъ нашимъ знаменемъ. Пусть тираны, и сатрапы его умрутъ, тогда остальные пристанутъ къ намъ. Мы провозгласимъ старый законъ, предоставимъ Вавилонъ его кровавой судьб и двинемся въ Сіонъ.

— Сіонъ! мечта его юности, Сіонъ!

— Ты раздумываешь?

— Не порицай меня, добрый Абиданъ. Есть въ душ моей нчто для тебя непостижимое: скрытыя заботы, только меня одного волнующія… Оставь меня теперь.. Когда Израиль призоветъ меня, за мной не будетъ остановки. Впрочемъ, нтъ, подожди еще. Я войду теперь къ себ и вскор выйду.

Оставивъ галлерею, Ябастеръ вошелъ въ маленькую комнату. Разные фоліанты, одни раскрытые, другіе при крытые, разложены были кругомъ. Передъ нимъ стоялъ его мдный каббалистическій столъ. Онъ осторожно заперъ комнату. Затмъ ступилъ на середину ея. Здсь простеръ онъ къ небу свои руки и ломалъ ихъ, какъ въ предсмертной мук.

‘Ужели до этого дошло?— возопилъ онъ съ сокрушеніемъ.— Ужели до того дошло? Что пришлось мн услышать? Что случилось? Прочь, дьяволъ — искуситель, прочь! О, жизнь, о слава, о моя отчизна, мой избранный народъ, моя святая вра!… Для чего мы живемъ, для чего дйствуемъ, для чего дано намъ чувство достойнаго или священнаго? Дайте мн умереть… дайте умереть! Мученія жизни слишкомъ нестерпимы!’.

Онъ бросился на диванъ и спряталъ искаженное мукой лицо. Могучее сердце его трепетало отъ боли. Такъ онъ лежалъ здсь, великій, благородный мужъ, предавшись скорби

——

Была слдующая ночь посл посщенія Ябастра Абиданомъ и пророчицей. Первосвященникъ общалъ встртиться съ Абиданомъ черезъ два часа по заход солнца на площади передъ большой мечетью. Ябастеръ теперь отправился туда.

— Пришелъ слишкомъ рано,— подумалъ онъ, вступивъ на большую площадь, совершенно залитую свтомъ восходящаго мсяца. Лишь рдкіе силуэты людей двигались въ отдаленіи. Людская масса была на улицахъ и въ кофейняхъ.

— Пришелъ слишкомъ рано,— сказалъ себ Ябастеръ.— Заговорщики осторожны. Я спшу на совщаніе и, однако-жь, боюсь его. Съ тхъ поръ, какъ онъ вовлекъ меня въ это дло, я еще Не спалъ. Душа моя — хаосъ. Я не хочу размышлять. Если должно это свершиться, пусть свершится сейчасъ. Я боле склоненъ вонзить этотъ мечъ въ грудь Ябастра, чмъ въ сердце Альроя. Будь сопряженъ съ этимъ жалкій рискъ жизнью или властью, я охотно покончилъ бы съ жизнью, не сулящей мн никакой радости, отказался -бы отъ почета, не имющаго для меня никакой привлекательности. Но Израиль, Израиль! ты, за кого я такъ много страдалъ… Ахъ! кто здсь?

— Другъ Израиля.

— Радъ, что у Израиля есть другъ. Благородный Абиданъ, я тщательно взвсилъ все, что было между нами сказано. Долженъ сказать теб, что ты задлъ струну, до которой я самъ давно ужъ касался, но исключительно про себя. Раздирающій звукъ, да, да, раздирающій звукъ, по такъ оно есть, и разъ ужъ оно такъ, то веди меня къ своимъ друзьямъ, Абиданъ.

— Благородный Ябастеръ, ты именно тотъ, чмъ я тебя считалъ.

— Абиданъ, говорятъ, что убжденность въ правот своего дла есть лучшій путь къ счастію и удовлетворенности.

— Такъ и есть.

— И ты вришь?

— Безъ сомннія.

— Дло наше правое?

— Это слишкомъ слабое слово для такого священнаго предпріятія.

— Я глубоко несчастенъ!

——

Первосвященникъ со своимъ спутникомъ вступили въ домъ Абидана. Обратившись къ собравшимся, Ябастеръ сказалъ:

— Мужественный Шерира, я радъ видть тебя здсь.— Обходились-ли когда-нибудь безъ Шериры, гд дло касалось Израиля? Храбрый Залмуна, мы до сихъ поръ слишкомъ рдко видались, это моя вина. Дорогая пророчица, твое благословеніе!— Благородные друзья, зачмъ мы сюда собрались, всмъ вамъ извстно. Намъ даже не снилось подобное собраніе, когда мы переходили Тигръ. Но что съ того? Для дла, мы пришли сюда., а не для разговоровъ. Ршеніе принято, и наше великое дло не нуждается въ подкрпленіи словами. Если есть одинъ среди насъ, кто согласенъ былъ бы видть Израиля рабомъ Измаила, кто готовъ былъ бы потерять все, о чемъ мы молились, за что сражались, все, что нами добыто и все, за что мы готовы умереть, если-бъ нашелся одинъ среди насъ, кто могъ бы смолчать при вид кивота оскверненнымъ и алтаря Іеговы запятнаннымъ языческими жертвами, если-бъ нашелся одинъ среди насъ, кто не стремился бы страстно въ Сіонъ, кто не желалъ бы посвятить жизнь возстановленію храма и возвращенію въ наши руки наслдія, утеряннаго предками,— такой да изыдетъ отсюда! Но среди васъ нтъ такого. Оставайтесь же и освободите отчизну!

— Мы готовы, великій Ябастеръ, готовы, вс, вс!

— Я знаю, вы, какъ и я. Необходимость продиктовала намъ наше ршеніе. А теперь — къ нашимъ планамъ. Говори, Залмуна.

Соглашеніе было достигнуто посл непродолжительнаго совщанія, и Ябастеръ поднялся.

— Завтра,— сказалъ онъ,— соберемся здсь снова, хорошо подготовленными.

— Покойной ночи, владыко! Что говорятъ звзды. Ябастеръ?

— Очень неспокойно, уже нсколько дней такъ. Не знаю, что он предвщаютъ.

— Спасеніе Израилю.

— Будемъ надяться. Доброй, ночи, дорогіе друзья.

— Святой мужъ,— сказалъ Абиданъ — подожди еще минуту.

— Въ чемъ дло? Мн надо идти.

— Альрой долженъ умереть, Ябастеръ. Но думаешь-ли ты, что одна смерть закрпитъ нашъ союзъ?

— Ширинъ?— спросилъ Ябастеръ.

— Я не думалъ о ней. Азріель, Итамаръ, Медадъ, вотъ кого я опасаюсь.

— Они храбрые воины! Поврь, они послужатъ для насъ полезнымъ орудіемъ. Они слдуютъ за своимъ вожакомъ, какъ вс существа, рожденныя повиноваться. Такъ какъ у нихъ собственной головы нтъ, они вынуждены будутъ слдовать за нами.

— И я такъ думаю. Нтъ-ли никого боле, кто могъ бы быть намъ опасенъ?

Залмуна съ Шерирой опустили глаза. Воцарилось тяжелое молчаніе. Наконецъ, пророчица прервала его.

— Изреченъ приговоръ надъ Хонаиномъ!

— Нтъ! Онъ брать Ябастру!— воскликнулъ Абиданъ.— Этого достаточно для спасенія даже боле страшнаго врага Израиля, если-бъ такой былъ.

— У меня нтъ брата, Абиданъ. Не я убью того, о комъ вы говорите, ибо это могутъ сдлать другіе. Итакъ, еще разъ покойной ночи.

——

Была глубокая ночь. Одинокая лампа горла въ поко, примыкавшемъ къ галлере, отъ которой лстница вела, въ сады сераля.

Женская фигура всходила по ступенямъ медленными, осторожными шагами. На лстниц, переступивъ уже одной ногой порогъ, она стала и оглянулась. Вошла. Комната была небольшая, но богато убранная. Въ отдаленномъ углу стояла кровать изъ слоновой кости съ прозрачной занавсью изъ серебряной стки, которая защищала, спящаго отъ множества наскомыхъ восточной ночи. У другой стны къ оттоманк прислоненъ былъ большой мдный щитъ старинной формы, а рядомъ были шлемы и рдкое оружіе.

— Неодолимая сила привела меня въ этотъ покой,— сказала, пророчица.— Свтъ дразнилъ меня, какъ привидніе, и гд бы я ни ходила, онъ какъ будто манилъ меня… Ложе и спящій на немъ.

Она приблизилась и осторожно подняла занавсъ. Блдная, съ содроганіемъ отступила она назадъ, но шаги ея не были слышны. Она увидла Альроя. На мигъ она, обуреваемая своими чувствами, прислонилась къ стн. Потомъ, выступивъ снова впередъ, впилась глазами въ спящаго.

‘Разв обремененый грхами можетъ спать, какъ невинный? Кто бы могъ поврить, что этотъ мирно здсь спящій употребилъ во зло высшее довріе, какое было когда-либо даровано небомъ человку? Не похожъ онъ на измнника: спокойно чело его и кротко его безмятежное дыханіе. Тотъ-ли это Альрой, кого мы ликующе привтствовали, когда онъ, подобный блестящему утреннему свтилу, появился въ пустын?…’

‘О, тише, мое сердце!…’

‘Прелестный герой! я не знаю, люблю или ненавижу тебя больше. Умереть ты долженъ! Эта блая грудь должна окраситься кровью!’

Она схватила кинжалъ, лежавшій на оттоманк, превосходную шлифованную сталь. Высоко подняла его вверхъ и съ нечеловческой силой ударила имъ въ грудь спящаго. Онъ ударился о талисманъ, данный Ябастромъ Альрою. И клинокъ при столкновеніи распался на тысячу кусковъ.

Калифъ приподнялся на своемъ лож. Взглядъ его упалъ на пророчицу, стоявшую надъ нимъ въ отчаяніи, блдную, съ рукояткой кинжала въ рукахъ.

— Что это? Ширинъ! Кто ты? Эсирь!

Онъ вскочилъ со своего ложа и кликнувъ Фареса, схватилъ пророчицу за руки.— Скажи,— продолжалъ онъ,— ты Эсирь? Чего теб надо?

Она разразилась дикимъ хохотомъ. Вырываясь у него изъ рукъ, она влекла его за собой къ галлере. Здсь онъ увидалъ зданіе сераля въ огн. Сжавъ съ силой об руки ея въ своей правой, онъ поволокъ ее къ оттоманк и, схвативъ шлемъ, ударилъ имъ въ огромный щитъ. Фаресъ, разбуженный отъ своей дремоты, бросился въ покой.

— Фаресъ! Измна! Измна! Распорядись, чтобъ ни подъ какимъ видомъ не отпирали воротъ. Бги! Скажи самому начальнику! Созови всхъ дворцовыхъ, пусть возьмутся за оружіе. Наша жизнь въ опасности, скоре!

Весь дворецъ былъ поставленъ на. ноги. Альрой передалъ обезсилвшую, казалось, безпамятную Эсирь страж евнуховъ. Рабы и прислуга спшили со всхъ сторонъ. Прибжала и Ширинъ, съ распущенными волосами, съ разввающимся платьемъ, сопровождаемая свитой двушекъ съ факелами.

— Жизнь моя! что съ тобой?

— Ничего, ничего, моя дорогая. Скоро все будетъ снова въ порядк!— отвтилъ Альрой, подымая съ пола только что замченные имъ осколки кинжала.— Было покушеніе на мою жизнь, дворецъ въ огн, я боюсь, что въ город возстаніе. Двушки, позаботьтесь о вашей повелительниц. (Ширинъ упала имъ на руки). Я буду скоро обратно.— Съ этими словами онъ поспшилъ въ большой дворъ.

Тысячи людей (число жителей сераля съ поселками было очень значительно) были уже тамъ: евнухи, пажи, женщины, рабы, прислуга и немногіе воины. Все было въ тревог и смятеніи. Внутри свирпствовалъ огонь, снаружи носился таинственный, несмолкаемый гулъ. Вдругъ крики: ‘калифъ! калифъ!’, возвстивъ о приход Альроя, установили относительную тишину.

— Гд начальникъ стражи?— спросилъ калифъ.— Хорошо! Никому не открывайте воротъ. Кто ршится перелзть черезъ стну и понести всть Азріелю. Ты? Молодецъ! Завтра самъ будешь начальникомъ. Гд Мезру? Возьми стражу евнуховъ и отрядъ садовниковъ и потуши огонь во что-бы то ни стало. Валите промежуточныя зданія. Отрядъ Абидана приходитъ намъ на помощь. Ого! я такъ и думалъ! Я этого ожидалъ. Не впускайте ихъ. Хотятъ пробраться силой. О, я такъ и полагалъ. Дротикъ хорошо попалъ въ измнника! Дайте мн оружіе. Я ужъ удержу ворота. Пошли вторично къ Азріелю. Гд Фаресъ?

— Здсь, государь!

— Поспши къ цариц, дорогой Фаресъ, и скажи ей, что все благополучно. Дай Богъ, чтобъ оно такъ было. Слыхалъ ты когда-либо такой грохотъ? Точно вс барабаны и кимвалы всего города заговорили. Это врно сигналъ, я догадываюсь. Явись только Азріель! Фаресъ вернулся?

— Я здсь, государь!

— Что съ царицей?

— Она охотно стояла-бъ рядомъ съ тобою.

— Нтъ, нтъ! Берегите тамъ ворота. Кто говоритъ, что передъ ними разложенъ огонь? Это правда! Въ худшемъ случа, мы должны будемъ сдлать вылазку, чтобъ, по крайней мр, умереть солдатами. О, Азріель! Азріель!

— Государь! Полки стекаются сюда со всхъ концовъ города.

— Это Азріель.

— Нтъ, государь, то не гвардія. Мн кажется, это воины Шериры.

— Гмъ! Не знаю, что все это означаетъ, но тутъ, несомннно, измна, подлая измна. Гд Хонаинъ?

— У царицы, государь.

— Хорошо. Что это за крики?

— Это посланецъ, котораго ты отправилъ къ Азріелю. Дорогу!… дорогу!

— Государь, я не могъ достигнуть гвардіи.

— Не могъ достигнуть! Богъ отцовъ моихъ! Что-жъ теб помшало?

— Государь, я взятъ былъ въ плнъ!

— Въ плнъ! Громы синайскіе! Разв мы воюемъ? Кто взялъ тебя въ плнъ?

— Государь!… они провозгласили твою смерть…

— Кто?

— Совтъ старйшинъ. Такъ я слыхалъ, по крайней мр. Абиданъ, Залмуна…

— Бунтовщики и негодяи! Кто еще?

— Первосвященникъ.

— Ахъ! Вотъ какъ обстоитъ! Фаресъ, подай мн воды. Правда-ли, что Шерира съ ними въ союз?

— Люди его оцпляютъ сераль. Никакая подмога не дойдетъ до насъ, если не прорвется черезъ нихъ.

— О! будь я только тамъ со своей храброй гвардіей,! Издохнуть здсь, какъ крысы! Низкіе измнники! Стойте крпко, братцы! Тяжелое дло, но кто сегодня стойко и врно послужитъ Альрою, тотъ завтра получитъ должное. Не бойтесь! Не для того я рожденъ, чтобы въ бунт погибнуть. Жизнь моя заколдована. Да — да!

——

— Иди къ калифу, мой добрый Хонаинъ, прошу тебя, иди. Я могу обойтись безъ посторонней помощи, а онъ нуждается въ твоемъ совт. Проси его, чтобы не подвергалъ опасности свою драгоцнную жизнь. Злоди! Азріель долженъ скоро быть здсь. Что ты думаешь по этому поводу?

— Нтъ никакой опасности. Планы ихъ слабо разсчитаны. Я давно ждалъ этой бурной ночи и потому теперь боле озабоченъ, чмъ обезпокоенъ.

— Это они по мою душу, меня они ненавидятъ! И первосвященникъ тоже. Да, да! Я всегда чувствовала, что твой гордый братъ, добрый Хонаинъ, не успокоится, пока не свергнетъ меня съ этого трона., моего наслдственнаго трона, или не смоетъ имени моего изъ нашихъ лтописей кровью моего сердца. Злой, злой Ябастеръ! Съ самаго начала онъ питалъ злобу противъ меня. Онъ, въ самомъ дл, твой братъ, Хонаинъ?

— Я не желалъ бы думать объ этомъ. Однако, онъ добивается чего-то другого, а не твоей жизни. Время докажетъ намъ больше, чмъ вс наши предположенія.

XXI.

Укрпленія сераля устояли противъ всхъ усилій мятежниковъ. Шерира, оставшійся въ лагер со своими людьми, отозвалъ небольшой отрядъ, первоначально командированный имъ какъ для наблюденія за положеніемъ длъ, такъ и въ подкрпленіе Абидану. Азріель и Итамаръ собрали силы въ тылу Абидана, и часть гвардіи, переправившись на разсвт черезъ рку, бросилась во дворецъ. Альрой съ этими свжими воинами сдлалъ вылазку. Присутствіе его привело къ результату, въ которомъ заране почти нельзя было сомнваться. Отрядъ Абидана сражался съ отчаяніемъ, внушеннымъ мыслью, что ршается ихъ судьба. Кровопролитіе было ужасное, но пораженіе ихъ полное. Они не сражались уже массами или по какому-либо общему плану. Они думали лишь о томъ, чтобы спастись или, по крайней мр, возможно дороже продать свою жизнь. Одни убжали, другіе разсялись. Кое-кто укрпился въ домахъ, а иные укрпляли базаръ. Посл того вс ужасы войны разыгрывались на улицахъ. Дома пылали, кровь лилась ркой.

Абиданъ во глав кучки преданныхъ ему проявилъ большое мужество и находчивость. Наконецъ, онъ очутился одинъ, окруженный только врагами. Ставъ спиною къ дому въ узкой улиц, гд множество враговъ его должны были сами другъ другу мшать, онъ повалилъ уже троихъ ближайшихъ своими неотразимыми ударами, когда запертая дверь поддалась подъ напоромъ толпы. Абиданъ взбжалъ по узкой лстниц, достигнувъ площадки, онъ вдругъ обернулся и раскроилъ черепъ ближайшему изъ преслдователей, скативъ огромный трупъ его на голову остальнымъ, и задержавъ тмъ ихъ движеніе впередъ, онъ самъ побжалъ дале и взобрался на террасу дома. Трое гвардейцевъ, преслдуя его, прыгали за нимъ съ террасы на террасу. Одинъ изъ нихъ, вооруженный метательнымъ копьемъ, метнулъ его въ военачальника. Остріе лишь слегка ранило его. Вырвавъ изъ раны копье, онъ швырнулъ его обратно въ сердце пославшаго. Двое другихъ, вооруженные только мечами, подступали все ближе. Наконецъ, онъ достигъ послдней террасы въ той групп строеній. Здсь онъ былъ на краю пропасти. Онъ перевелъ духъ. Т наступали. Онъ дразнилъ ихъ, мняя безпрервывно положеніе. Вдругъ онъ съ изумительною ловкостью полоснулъ мечемъ поперекъ бедра наступавшаго сзади врага, тотъ, вскрикнувъ, упалъ. Тогда онъ кинулся на другого, наступавшаго спереди, схватилъ, его и швырнулъ внизъ на улицу, гд тотъ нашелъ смерть. Въ этотъ моментъ, Абидану бросилась въ глаза дверца. Онъ быстро спустился внизъ и попалъ въ комнату, полную женщинъ. Т взвизгнули, но онъ пробрался между ними и, очутившись на лстниц, проникъ въ комнату, гд увидалъ въ постели больного старика. При вид страшнаго, облитаго кровью человка, несчастный лишился сознанія. Абиданъ заперъ дверь, смылъ пятна крови съ лица и, надвъ на себя пыльное платье стараго армянина, бросился вонъ. На темной улиц не было ни души. Полководецъ безпрепятственно двинулся впередъ. На углу онъ наткнулся на солдата, державшаго наготов коня для своего офицера. Абиданъ, безоружный, выхватилъ у солдата изъ за пояса кинжалъ и, всадивъ ему въ грудь, бросился на коня и поскакалъ къ рк. Здсь лодки не было. Конь понесъ его на тотъ берегъ. Тамъ у источника лежало стадо верблюдовъ. Погонщиковъ ихъ разсяла тревога. Онъ слъ на самаго быстроходнаго по виду верблюда и поспшилъ къ ближайшимъ городскимъ воротамъ. Стража его не пропустила. Онъ скрылъ свое безпокойство. Приблизился свадебный поздъ, возвращаясь изъ деревни. Врзавшись въ середину, онъ опрокинулъ невсту въ ея золоченомъ возк. Въ происшедшей суматох, среди криковъ, проклятій, толкотни, онъ проложилъ себ путь къ воротамъ, выскочилъ на свободу и скакалъ до тхъ поръ, пока не достигъ пустыни.

——

Гомонъ утихалъ. Крики воиновъ, визгъ женщинъ, дикій лязгъ оружія — все стихло. Пожары были потушены, рзня кончилась. Возмущеніе было подавлено и порядокъ возстановленъ. По городу, замкнувшемуся въ домахъ своихъ, расхаживали патрули, а къ вечеру самъ покоритель принималъ въ царскихъ палатахъ донесенія и поздравленія военачальниковъ. Бгство Абидана казалось возмщеннымъ черезъ плненіе Ябастра. Поведеніе Шериры во время возстанія не очень осуждалось и не подвергнуто было особому разсмотрнію. Снаряжена была комиссія для ближайшаго разслдованія этого непонятнаго, событія.

Когда Альрой, истомленный и грустный, отдыхалъ на диван въ своей комнат, доложено было о приход Ширинъ. Царица бросилась ему на шею и покрыла ее поцлуями. Подъ вліяніемъ ея ласкъ, тяжесть, давившая его сердце, свалилась и на душ стало легко.

— Рубинъ мой!— воскликнула она полнымъ нжности голосомъ, склонивъ лицо къ нему на грудь.— Рубинъ мой, любишь-ли меня?

Онъ счастливо улыбался, прижавъ ее къ сердцу.

— Рубинъ мой! Жемчужина твоя столь испугана, что не сметъ взглянуть на тебя! Злоди! Меня они ненавидятъ, меня хотятъ погубить!

— Нтъ больше никакой опасности, дорогая моя! Все прошло. Не говори, нтъ, не думай больше объ этомъ.

— Всякая радось пропала. Я не смогу больше спать. О, мой возлюбленный, дйствительпо-ли ты живъ еще, или это лишь дикій, безпокойный сонъ? Злые люди! Возможно-ли? Наше свтлое счастье улетло навки.

— Нтъ, мое прелестное дитя! Мы остались тмъ, чмъ мы были. Только нсколько еще мимолетныхъ часовъ. и все возстанетъ въ прежнемъ блеск, точно буря никогда не омрачала нашихъ солнечныхъ дней.

— Видалъ-ли ты Азріеля? Онъ разсказываетъ такія страшныя вещи.

— Что-же?— спросила, Альрой.

— О, горе мн! я оставлена! нтъ у меня больше друга!

— Ширинъ!

— Они жаждали моей крови. Да, я знаю, что они ея жаждали.

— Какой вздоръ!

— Вздоръ? Спроси Азріеля, спроси Итамара. И эту теплую кровь, что для тебя одного лишь течетъ въ моихъ жилахъ, этотъ низкій Ябастера, хотлъ пролить на алтар своей мести. Она, всегда меня ненавидлъ!

— Ябастеръ! Ширинъ! Господь отцовъ моихъ, неужели должно было до этого дойти! Почему Абиданъ, простой головорзъ, долженъ быль спасти свою неблагородную жизнь, а эта великая душа, это высокое, одухотворенное существо… О, горе мн! Я слишкомъ долго жилъ! Лучше-бъ они меня не оставили… лучше-бы…

— Замолчи, Альрой! Прошу тебя, дорогой, успокойся. Если онъ, дйствительно, Такъ необходимъ для твоего счастья и не можетъ въ должномъ мир жить съ колнопреклоненной здсь твоей рабыней, то я знаю свой долгъ, государь. Ни за что на свт я не нарушу твоего счастья, чтобы спасти свое сердце, хотя я уврена, что оно будетъ разбито. Я пойду и умру, и самый жестокій жребій почту за лучшее счастіе, если онъ теб только на пользу — О, Ширинъ! чего ты хотла бы? Это… это одно лишь мученіе.

— Тебя видть въ счасть и безопасности, ничего боле.

— Счастье мое и безопасность въ твоемъ счасть и твоей безопасности.

— Не заботься обо мн, я ничто.

— Ты все, все для меня.

— Успокойся, душа моя. Больно мн, что придя съ цлью успокоить тебя, я тебя только встревожила. Все хорошо, все. Скажи, что Ябастеръ будетъ жить. Что-же съ того? Онъ будетъ жить и докажетъ себя еще боле послушнымъ, чмъ раньше. Вотъ и все.

— Онъ живетъ, онъ мой плнникъ и ждетъ своего приговора. Онъ долженъ быть вынесенъ.

— Да.

— Простить-ли?

— Государь можетъ поступать, какъ ему благоугодно будетъ.

— Нтъ, моя Ширинъ! О, прошу тебя, не сердись. Скажи, чего ты желаешь?

— Если мн говорить, то я сразу скажу: его жизни!

— Горе мн!

— Если наша любовь иметъ еще прелесть въ глазахъ твоихъ, то я должна кричать теб: его жизни, всей его жизни? Онъ стоить между нами, на пути нашей любви, Альрой, и всегда между нами стоялъ. Не будетъ намъ счастья, пока дышетъ Ябастеръ, и я не могу быть для тебя прежней Ширинъ, пока живъ этотъ надменный мятежникъ.

— Сошлемъ его, сошлемъ.

— Чтобъ онъ вступилъ въ заговоръ съ бунтовщиками! Такова твоя мудрость?

— О, Ширинъ! я не люблю этого человка, хотя и долженъ бы любить, но если-бъ ты только знала все…

— Я знаю только слишкомъ много, Альрой. Съ самаго начала мысль о немъ была мн противна. Идемъ, моя радость, сдлай этотъ подарокъ своей Ширинъ, такъ напуганной этимъ негодяемъ. Я боюсь, онъ причинилъ больше зла, чмъ ты думаешь. О, онъ хотлъ отнять у насъ всякую надежду! Онъ еще сдлаете? это! Поэтому, сдлай мн подарокъ! Я немногаго желаю — головы измнника. Дай мн свой перстень съ печатью. Не хочешь? Ну, я сама возьму. Какъ? Ты сопротивляешься? О, я знаю. Ты мн часто говорилъ, что поцлуй разршитъ вс твои колебанія. Вотъ теб!… Есть перстень! Ну, до свиданья, орелъ мой, я скоро вернусь и снова примощусь въ твоемъ гнзд.

——

— Забрала мой перстень! Что-жъ это? Ширинъ! Ушла? Нтъ, она шутитъ. Ябастеръ! голова измнника! Никого здсь нтъ? Фаресъ!

— Государь!

— Вышла царица?

— Да, государь.

— Плача?

— Нтъ, очень весела.

— Позови Хонаина… съ быстротою мысли! Хонаинъ! Онъ ждетъ во двор. Прошли счастливые дни моей жизни. Мое сердце разбито. Но она шутитъ, наврно… А, Хонаинъ. Просй мой разсянный взглядъ. Спши въ оружейную, спши!

— Что мн тамъ длать?

— Что теб длать? О, я какъ въ бреду! Братъ твой… твой великій брать… царица… похитила у меня перстень съ печатью… то есть, я далъ ей его. Бги! спши! или черезъ мигъ Ябастра не будетъ въ живыхъ… Ушелъ! Фаресъ! Руку… мн дурно.

——

— Его Величество сегодня нездоровъ.!

— Говорятъ, онъ сегодня утромъ упалъ въ обморокъ.

— Да, въ ванн.

— Нтъ, нтъ, не въ ванн. Когда узналъ о смерти Ябастра.

— Какъ же онъ умеръ?

— Удавился. Великая душа его не могла снести безчестія, и вотъ онъ самъ положилъ конецъ своей славной дятельности.

— Великій мужъ!

— Не скоро мы увидимъ ему равнаго. Царица исходатайствовала ему прощеніе и сама поспшила въ оружейную, чтобы принести ему всть. Увы, слишкомъ поздно!

— Странныя времена! Ябастеръ мертвъ!

— Чрезвычайно важное событіе.

— А кто будетъ первосвященникомъ?

— Я думаю, что этотъ постъ вовсе не будетъ замщенъ.

— Вы сегодня съ Итамаромъ ужинаете?

— Да.

— И я тоже. Пойдемъ вмст. Царица добыла для него прощеніе! Гмъ! странно!

— Такъ передаютъ. Абиданъ, говорятъ, ускользнулъ.

— Такъ и я слыхалъ. Застанемъ сегодня Медада?

— Должно быть.

XXII.

— Государь! Изъ Амадіи прибылъ гонецъ и хочетъ непремнно видть тебя. Я ему сказалъ, что его величество очень заняты и направилъ его къ великому визирю, но онъ стоитъ на своемъ и неотступно требуетъ допустить его къ теб. А такъ какъ я думалъ, что, быть можетъ, княжна Миріамъ…

— Изъ Амадіи? Ты поступилъ совершенно правильно, Фаресъ. Впусти его.

Гонецъ вошелъ.

— Что принесъ? Надюсь, хорошія всти!

— Прошу прощенія, государь, очень плохія. Меня послалъ намстникъ Абнеръ съ приказаніемъ свидться съ самимъ калифомъ и ни съ кмъ инымъ…

— Ты передъ калифомъ. Въ чемъ твое порученіе? Что тамъ такое у намстника?

— Государь, онъ веллъ передать вашему величеству, что въ тотъ самый часъ, когда на вершинахъ кавказскихъ горъ зажглись сигнальные огни, чтобы возвстить наступленіе новолунія, страшный карезмшахъ, Алпъ Арсланъ, перешелъ границу нашего царства и теперь наполняетъ своими войсками всю Персію.

— А! а намстникъ?

— На театр военныхъ дйствій и просить подкрпленій.

— Онъ ихъ получитъ. Да, дйствительно, важныя новости! Когда ты изъ Амадіи?

— Я скакалъ безъ отдыха днемъ и ночью на своемъ быстроходномъ дромадер, и третье утро меня застало въ Багдад.

— Ты исполнилъ свой долгъ. Фаресъ, позаботься доставить этому врному курьеру хорошій отдыхъ. Пригласи ко мн великаго визиря.

‘Алпъ Арсланъ! Этотъ прославленный воинъ. Въ тотъ самый часъ, когда зажглись сигнальные огни. Сразу видно, что это не внезапное ршеніе, а задолго задуманный и подготовленный планъ. Это мн не нравится’.

— Государь!— сказалъ Фаресъ, входя вторично,— съ границы прибылъ гонецъ и настаиваетъ, чтобы допустить его къ теб. Я ему сказалъ, что его величество очень заняты, а такъ какъ я полагалъ, что онъ съ тми же самыми встями, то…

— Весьма на то похоже, однако, любезный Фаресъ, никогда ничего не полагай, Я хочу его видть.

Гонецъ вошелъ.

— Ты отъ кого?

— Изъ Мосула. Губернаторъ приказалъ мн свидться съ самимъ калифомъ, ни съ кмъ инымъ, и сообщить вашему величеству, что въ тотъ самый часъ, когда на вершинахъ горъ зажглись сигнальные огни, чтобы возвстить наступленіе новолунія, лютый мятежникъ Абиданъ поднялъ въ области знамя Іудеи и идетъ войной противъ вашего величества..

— Какими силами мятежники располагаютъ?

— Войско вашего величества держится въ крпости.

— Довольно, положеніе ясно. Часть того же движенія. Причинять они намъ хлопотъ. Фаресъ, ты пригласилъ Хонаина?

— Точно такъ, Государь.

— Поди, распорядись устроить гонцу надлежащій отдыхъ, и, Фаресъ… иди сюда: чтобъ никто не вступалъ въ бесды съ нимъ. Понялъ?

— Ваше величество можетъ быть совершенно спокойно на этотъ счетъ.

‘Абиданъ подаетъ признаки жизни. На этотъ разъ я не допущу, чтобы онъ такъ счастливо отдлался. Нужно повидать Шериру. Я очень подозрваю… Что это такое? Еще гонцы!’

Вошелъ третій гонецъ.

— Съ позволенія вашего величества, этотъ гонецъ прибылъ съ сирійской границы.

‘Въ воздух носится что-то зловщее, это чувствую’.— Говори скоре, бездльникъ!

— Государь! Простите меня, я приношу печальныя всти.

— Выкладывай самое худшее!

— Я отъ сирійскаго правителя Медада.

— Дальше! Онъ отложился? Теперь такая эпидемія.

— О, нтъ, нтъ, грозный государь, полководецъ Медадъ и мысли другой не иметъ въ сердц своемъ, какъ о чести и слав вашего величества, которыя онъ, увы, долженъ теперь отстаивать противъ страшныхъ полчищъ непріятелей. Правитель приказалъ мн свидться съ самимъ калифомъ, ни съ кмъ инымъ, и передать вашему величеству, что въ тотъ самый часъ, когда на Ливан зажглись сигнальные огни, чтобы возвстить наступленіе новолунія, румскій султанъ вмст съ бывшимъ арабскимъ калифомъ развернули знамя ихъ пророка и съ большими силами двигаются на Багдадъ.

— Явный заговоръ! Хонаинъ уже пришелъ? Сію минуту созови совтъ визирей. Міръ возсталъ противъ меня. Ладно! Я утомленъ миромъ. Они не найдутъ меня спящимъ.

——

— Вы видите, господа,— сказалъ Альрой, когда совтъ заканчивался.— Мы должны атаковать ихъ по одиночк. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія. Если дать имъ соединиться, то намъ придется имть дло съ очень уже огромными полчищами. Только порознь мы ихъ можемъ бить. Самъ я пойду въ Персію. Итамаръ долженъ врзаться между султаномъ и Абиданомъ, не допуская ихъ соединенія. Медаль отойдетъ къ Итамару. Шерира будетъ охранять столицу. Тебя, Хонаинъ, я назначаю намстникомъ-правителемъ. Итакъ, до свиданія. Я отправляюсь еще сегодня ночью. Не падайте духомъ, боевые товарищи. Надвинулась гроза, но кедры не одну грозу переживаютъ.

Совть кончился.

— Дорогой Шерира!— сказалъ калифъ, когда члены совта стали откланиваться,— подожди немного. Мн нужно поговорить съ тобою особо.— Хонаинъ,— продолжалъ Альрой, провожая великаго визиря и оставивъ Шериру одного въ комнат,— Хонаинъ, я еще до сихъ поръ не усплъ обмняться съ тобою даже однимъ словомъ наедин. Каково твое мнніе о создавшемся положеніи?

— Государь, я готовъ къ самому худшему, но надюсь на самое лучшее.

— Это мудро. Если бы только Абнеръ сумлъ удержать карезмшаха! Я сейчасъ собираюсь поговорить съ Шерирой наедин. Онъ мн кажется очень подозрительнымъ.

— За Шериру я отвчаю… за его врную измну.

— А! я его подозрваю. Поэтому не даю ему назначенія въ дйствующую армію. Я не хотлъ бы имть его черезчуръ близко отъ прежнихъ его товарищей. Какъ ты думаешь? Лучше ужъ оставить его мятежное войско гарнизономъ города.

— Государь, теперь не время быть щепетильнымъ. Шерира безспорно доблестный военачальникъ, очень опытный полководецъ, но — умоляю тебя, государь, дай мн твою печать.

Альрой поблднлъ.

— Нтъ, визирь, одинъ разъ, я съ нею разстался — больше это не повторится, никогда не повторится. Ты коснулся больного мста. Тутъ что-то лежитъ на моей совсти… Что ее угнетаетъ или почему, я не знаю. Я не виновенъ, Хонаинъ, ты вдь знаешь, что я неповиненъ.

— За ваше величество я ручаюсь. Государь, у котораго хватаетъ мягкосердечія, чтобы щадить такого субъекта, какъ Шериру, когда тотъ стоитъ ему на пути, ужъ наврное оказалъ свою благородную милость несравненно боле достойному ея.

— Увы, увы! При одной мысли объ этомъ можно съ ума сойти. Ахъ, почему его нтъ здсь? Если бы я только послушался… тсс! тсс! Иди къ цариц и разскажи ей вс эти новости. Я иду къ Шерир.

Калифъ возвратился въ своей кабинетъ.

— Извини, храбрый Шерира, въ такіе моменты добрые друзья должны простить нкоторый недостатокъ вниманія къ нимъ.

— Ваше величество очень добры, что придаете этому значеніе.

— Ты видишь, Шерира, какая буря поднимается. Сомннія нтъ, придется сильно поработать. Къ несчастью, мн теперь не хватаетъ настоящаго врнаго друга, преданное сердце котораго взяло бы на себя вс мои заботы. Я думалъ тебя послать противъ Арслана, но кажется лучше, чтобы я самъ пошелъ. Въ настоящее время, казалось бы, и рчи не можетъ быть объ отступленіи, однако, мы еще не знаемъ, какъ обернутся дла… нтъ, мы не знаемъ. Столица, вся багдадская область… одна, проигранная битва, и эти вроломные мусульмане могутъ возстать. Я долженъ былъ остаться здсь, но, оставляя Шериру, я оставляю себя самого. Я это глубоко чувствую — это меня утшаетъ. Можетъ случиться, что мн придется отступить къ столиц. Будь къ этому готовъ, Шерира. Твой постъ очень отвтственный. Будь мудръ! Въ томъ, что ты будешь стоять на немъ съ должнымъ вниманіемъ, я не сомнваюсь.

— Ваше величество можетъ быть вполн увреннымъ, что у меня нтъ иной мысли, какъ о его слав и преуспяніи. Не сомнвайся, государь, въ моей преданности. Я, государь, не изъ тхъ сладкорчивыхъ, что вчно жужжатъ о своихъ заслугахъ и о своей, на словахъ, безпредльной преданности, но вся моя жизнь отдана служб вашего величества и я всегда готовъ для нея рисковать всмъ.

— Я это знаю, Шерира, хорошо знаю, глубоко въ этомъ увренъ. Что ты думаешь объ этой смут?

— Ея планъ искусно составленъ и недурно разработанъ, но не сомнваюсь, что ты справишься съ нею самымъ блистательнымъ образомъ.

— Каковъ духъ солдатъ? Они бодры?

— За своихъ отвчаю. Это все простые, безхитростные ребята, подобные мн, быть можетъ, нсколько грубоватые. Мы не парадное войско, мы знаемъ нашъ ратный долгъ и мы его выполнимъ.

— Это хорошо, именно то, что мн нужно. До отъзда я произведу смотръ войскамъ. Пусть раздадутъ всмъ имъ подарки отъ меня, и кстати, я какъ-то всегда объ этомъ забываю, твой легіонъ слдовало бы по праву пожаловать званіемъ Сирійскаго. Ему мы обязаны лучшей нашей областью.

— Я передамъ войску волю вашего величества. Это еще боле усилило бы ихъ беззавтную преданность.

— Я этого не добиваюсь. Они мои дти. Приди сегодня вечеромъ въ сераль ужинать. Мы будемъ въ очень тсномъ кругу. А теперь, предъ прощаніемъ, разопьемъ бутылочку вина. Мы же старые пріятели. Помнишь еще нашъ городъ-развалинъ?

——

Калифъ возвратился въ свой кабинетъ, гд его секретари сидли и спшно писали. Расхаживая по комнат, онъ имъ диктовалъ свои инструкціи.

— Кто сегодня начальникомъ караула?

— Бенея, Государь.

— Я его помню. Въ битв при Тигр онъ спасъ меня отъ сабельнаго удара. Отдайте это ему. Насъ будетъ сопровождать царица. Охрану ея возлагаю на него. Вотъ эти бумаги для великаго визиря. Войскамъ быть готовыми и въ полномъ вооруженіи къ наступленію утра. Передать этотъ дневной приказъ Азріилю. Отослать немедленно эту бумагу въ Амадію. Къ Медаду уже отправлена? гонецъ? Это хорошо. Вы удовлетворительно справились со своей работой. Теперь отдыхать. Фаресъ!

— Здсь, Государь!

— Эту ночь я не буду спать. Принеси сюда мое питье. Иди, малый, отдохни. Мн больше ничего не потребуется. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, всемилостивйшій Государь!

‘Нужно подумать, поискать! Я одинъ, я совершенно спокоенъ, а голова все-таки плохо работаетъ и я туго соображаю. Я не тотъ, что раньше. Кто могъ о чемъ нибудь подобномъ подумать двадцать четыре часа тому назадъ. Вновь все поставлено на карту! Опять на пол битвы въ борьб и за царство и за жизнь! Гд могучій духъ былыхъ мохъ дней? Его нтъ. Я не тотъ, что раньше. Я потерялъ свою увренность. Все вокругъ меня кажется измнившимся, поблеклымъ. Гд т горящіе глаза, вдохновенныя, побдныя лица, что наканун боя тснились вокругъ меня, помазанника Божьяго! Теперь я такихъ ужъ больше не вижу. Они измнились, какъ я самъ. Абиданъ! Онъ, одинъ стоилъ цлаго отряда, а теперь онъ въ непріятельскомъ стан. А пророчила! Эта женщина была нашей призывной трубой, неудержимо влекущей въ бой — гд она? Жертва моего правосудія! А гд онъ, самый могучій, другъ, совтникъ, постоянный мой руководитель, учитель юности моей, твердый душой, нжный, врный хранитель всхъ моихъ славныхъ успховъ, онъ, чьи дни и ночи были заняты одной только думой сдлать меня могучимъ и великимъ! Увы! Не гордымъ молодымъ героемъ, охваченнымъ восторгомъ предстоящаго боя, упоеннымъ памятью о своихъ непрерывныхъ побдахъ и сплошномъ своемъ тріумф, чувствую я себя, а жалкимъ, отчаявшимся, безповоротно осужденнымъ отступникомъ!’

‘О! Кто ты, выходящее изъ черной земли страшное виднье? Ты тотъ, чьего имени назвать не смю, но назову — образъ Ябастра. Прочь ужасное виднье! Что такъ грозно смотришь на меня? Не я тебя убилъ. Живъ ли я, сплю я, что ли? Я его вижу, ай! я тебя вижу. Не боюсь и тебя. Я ничего не боюсь. Я Альрой. Говори, говори-же! Могучее виднье, заклинаю тебя, говори. Памятью всего прошлаго, хотя это безуміе, заклинаю тебя, дай мн вновь услышатъ знакомые съ дтства звуки’.

— Альрой, Альрой, Альрой!

‘Я внимаю теб, какъ гласу трубы Страшнаго Суда’.

— Встрчай меня на равнин Нехавенда.

‘Ахъ! Что это?’

Надъ дворцомъ раздался страшный громовой ударъ, сопровождаемый какимъ-то страннымъ шелестомъ и стукомъ, исходившимъ какъ бы изъ смежной комнаты. Стны сераля покачнулись.

— Землетрясенье!— воскликнулъ Альрой.— О, если бы земля разверзлась и проглотила бы все! Ахъ, Фаресъ, и тебя разбудило! Странное время мы переживаемъ, Фаресъ!

— Ваше величество очень блдны.

— Какъ и ты, юноша! Ты думалъ, я стану веселиться? Блденъ! есть отчего поблднть, зналъ бы ты только все. Ахъ! Опять этотъ ужасный грохотъ! Я не могу его выносить, Фаресъ, не могу. Я многое перенесъ, но этого снести не могу.

— Государь мой, это въ оружейной.

— Бги, посмотри. Нтъ, я не хочу оставаться одинъ. Гд Бенея? Пусть онъ идетъ. Оставайся со мною, Фаресъ, прошу тебя, мальчикъ, останься.

Фаресъ подвелъ калифа къ ближайшему дивану, на который Альрой легъ блдный, дрожа, какъ въ озноб. Черезъ нсколько минутъ онъ освдомился, возвратился ли Бенея.

— Только что, Государь.

— Хорошо, какъ тамъ обстоитъ?

— Государь! Ужасный и зловщій случай. Когда громъ ударилъ во дворецъ, священное знамя упало съ своего мста и разбилось на тысячу кусочковъ. Странно, что вмст съ тмъ безслдно исчезъ и Соломоновъ скипетръ.

— Ни звука о происшедшемъ, если вы меня любите. Не пускать никого въ оружейную. Бенея, оставь меня, Фаресъ, оставь меня.

Они удалились. Съ невыразимой тоской смотрлъ Альрой имъ вслдъ. Какъ только они скрылись съ глазъ, онъ подбжалъ къ дивану, бросился на колни и, закрывъ лицо руками, залился горячими слезами и горестно воскликнулъ: ‘О Боже, Боже! я тебя покинулъ, и теперь Ты меня покидаешь!’

XXIII.

На боевомъ кон, среди своихъ легіоновъ, упоенный видомъ разввающихся знаменъ, призывными звуками трубъ, ощущая свою власть надъ этой необозримой массой послушныхъ ему вооруженныхъ людей, въ сознаніи всей огромной своей ставки, Альрой пріободрился и почти совсмъ овладлъ собой. Вмст съ возбужденіемъ возвратилась къ нему его обычная энергія, и нависшая надъ его головой грозная опасность, казалось, только изощряла и усиливала дятельность его ума.

Во глав пятидесятитысячнаго отряда онъ подвигался форсированнымъ маршемъ къ Мидіи. На второй день по выступленіи прибыли новые гонцы отъ Абнера, извщавшіе, что тотъ, не имя возможности держаться противъ тснившихъ его несмтныхъ полчищъ карезмшаха, совершенно очистилъ Персію и стянулъ все свое войско въ Луристанъ.

Получивъ такія извстія, Альрой послалъ Шерир приказъ немедленно выступить со своимъ отрядомъ для соединенія съ нимъ, предоставивъ столицу ея собственной судьб.

Онъ опять перешелъ Керрундскія горы и на барегу Абзаха встртилъ Абнера съ его индійской тридцатитысячной арміей и присоединилъ ее къ своей. Простоявъ здсь одну ночь, Альрой двинулся къ персидской границ, атаковалъ передніе посты Алпа Арслана и заставилъ ихъ отступить съ большими потерями. Однако, превосходство силъ карезмшаха было столь велико, что калифъ не рискнулъ вступить въ ршительное сраженіе. Онъ поэтому нсколько отступилъ и, расположившись въ боевомъ порядк на равнин Нехавенда, мст одной изъ первыхъ и самыхъ блестящихъ его побдъ, сталъ ждать отряда Шериры, который долженъ былъ прибыть съ минуты на минуту.

Карезмшахъ, увренный въ превосходств своихъ силъ и жаждавшій ршительнаго боя, немедленно двинулся къ Нехавенду. Ясно было, что не позже, какъ черезъ два-три дня разразится битва, которая окончательно ршитъ судьбу Востока.

На слдующее утро посл прибытія въ Нехавендъ калифъ во время охоты подвергся нападенію устроившихъ ему засаду каразмійцевъ. Альрой и сопровождавшіе его офицеры защищались съ такой отчаянной храбростью, что имъ черезъ короткое время удалось отразить нападеніе и прогнать непріятеля, превосходившаго ихъ, по крайней мр, втрое. Отступая, предводитель карезмійцевъ метнулъ копье въ калифа, и только самоотверженность молодого свитскаго офицера, подставившаго свою грудь, спасла Альроя отъ смертельной раны.

Истекавшій кровью офицеръ былъ доставленъ въ царскій шатеръ и положенъ на постель Альроя. Немедленно приглашенный первый полевой лкарь, осмотрвъ рану, нашелъ ее смертельной. Умирающій воинъ сознавалъ свое безнадежное состояніе. Онъ попросилъ оставить его наедин со своимъ повелителемъ.

— Государь!— сказалъ офицеръ,— я долженъ умереть, и встрчаю смерть свою безъ жалобъ, безъ тоски. Смерть на твоей служб я всегда считалъ самымъ блестящимъ завершеніемъ жизни. Судьба мн предоставила этотъ удлъ, и если не дано мн пріятъ свою кончину на пол брани, то я все-таки имю утшеніе, что смерть моя сохранила самую драгоцнную въ мір жизнь. Государь, у меня есть сестра…

— Не трудись, дорогой другъ, назвать ее. Будь увренъ, что родные твои навсегда будутъ мн такъ же близки, какъ и мои.

— Я въ этомъ не сомнвался. Я хотлъ бы имть тысячу жизней, чтобы отдать ихъ за такого господина! Государь, на моей совсти лежитъ бремя, и я не смогу отойти съ миромъ, не высказавъ его теперь.

— Говори, говори свободно. Если ты обидлъ кого-нибудь, и власть или богатство Альроя въ состояніи освободить твой удрученный духъ, то это будетъ сдлано… не поскуплюсь я, будь спокоенъ.

— Благородный господинъ мой, я долженъ быть кратокъ, дло, о которомъ намреваюсь говорить, касается тебя.

— Ахъ!

— Я былъ въ караул въ тотъ день, когда умеръ Ябастеръ…

— Силы небесныя! Я весь вниманіе. Продолжай, продолжай!

— Онъ самъ покончилъ съ собою, такъ теб передали?

— Да, меня въ этомъ всегда увряли.

— Ты невиненъ, невиненъ! Хвала Всевышнему, Государь мой невиненъ!

— Не сомнвайся въ этомъ, клянусь надеждой Израиля. Умоляю тебя, разскажи мн все.

— Царица пришла съ твоей печатью. Я долженъ былъ впустить ее. Она вошла, вслдъ за нею визирь Хонаинъ. До меня доносился громкій разговоръ, я слышалъ голосъ Ябастра. Онъ боролся, да! онъ боролся, но израненный, скованный по рукамъ и ногамъ богатырь не долго могъ сопротивляться. Гнусное дло, предательское дло, Государь! Что я могъ предпринятъ, имя такихъ противниковъ? Они вышли изъ камеры крадучись. Она встртилась глазами со мною. Съ тхъ поръ я никогда уже не могъ забыть это кровожадное лицо со сверкающими глазами.

— Ты никому не разсказывалъ объ этомъ страшномъ дл?

— Никогда и никому. Почему я теперь объ этомъ заговорилъ, не знаю, невдомая сила меня къ этому побуждаетъ. И я думаю, что т, которые совершили это измнническое дло, не откажутся и отъ худшихъ длъ, если это имъ понадобится.

— Ты отнялъ у меня мой душевный покой и даже надежду на него… И все-таки благодарю тебя. Я всегда избгалъ думать объ этомъ несчастномъ дн, и хотя иногда и мелькала мысль, что тутъ что-то нечисто, но и худшія мои подозрнія были невинной бездлицей въ сравненіи съ страшной дйствительностью, тобою разсказанной.

— Она высказана, а теперь, Государь, вытащи копье изъ моего корчащагося въ предсмертныхъ мукахъ тла.

— Преданное сердце, это печальная обязанность.

— Я умру съ радостью, если выполнишь ее ты.

— Исполнено.

— Боже, храни Альроя!

Погруженный въ тяжелое раздумье Альрой еще не усплъ отойти отъ покойника, какъ вдругъ раздались ликующіе трубные звуки, и вошедшій въ шатеръ евнухъ возвстилъ о прибытіи Ширинъ. Почти вслдъ за нимъ, сойдя со своихъ носилокъ, вошла и царица, Альрой сорвалъ съ себя мантію и накинулъ на трупъ.

— Дорогой, радость моя,— воскликнула Ширинъ, подбгая къ калифу,— Я уже знаю. Не тревожься за меня. Я не боюсь труповъ. Я вдь жена воина. Я привыкла къ виду крови.

— Увы!

— Отчего ты такъ блденъ? Ты меня не цлуешь! Неужели это тебя такъ разстроило? Печальное происшествіе, но вдь завтра взошедшее солнце можетъ освтить не одну тысячу подобно ему обреченныхъ. Какъ! Ты дрожишь! Ахъ ты, добрая душа! Смерть одного врнаго, преданнаго человка совершенно изгнала изъ сердца твоего любовь ко мн. Ты же привыкъ къ боямъ. Ну, это вдь глупо! Ты совсмъ мн не радъ? Какъ, ни одной улыбки! А я еще пріхала воевать за тебя! Я хочу поцлуевъ!

Она бросилась къ нему на шею. Альрой слабо отвтилъ на ея ласку и отнесъ ее на диванъ. Онъ ударилъ въ ладоши, немедленно вошли два солдата и вынесли трупъ.

— Теперь здсь будетъ теб удобне, Ширинъ. Оставайся пока одна, я скоро вернусь.

И съ этими словами онъ вышелъ изъ шатра,

Онъ ее оставилъ, но покорный взглядъ ея, полный горестной обиды, жалилъ его сердце. Онъ вспомнилъ всю ея любовь, нжность, всю ея чарующую прелесть, ярко возставали предъ нимъ вс причудливыя, полусказочныя событія ихъ жизни, слившія ихъ судьбы воедино. Онъ почувствовалъ, что жизнь ему дорога и мила ради нея и только ради нея, что безъ ея живого сочувствія и самый успхъ потеряетъ для него всю свою прелесть. И душа Альроя раздиралась доводами разсудка и голосомъ чувства. Побдилъ послдній. Онъ твердо ршилъ ни за что и никогда съ ней не разставаться, онъ полно и совершенно изгналъ изъ своей памяти сдланное ему разоблаченіе. Онъ возвратился въ шатеръ еще боле влюбленнымъ, чмъ прежде. Найдя ее плачущей, онъ нжно обнялъ ее.

Была, полночь. Альрою плохо спалось. Его томило безпокойство, подоспетъ ли во время отрядъ Шериры. Вдругъ сквозь охватившую его легкую дрему ему послышался шорохъ и подавленный шопотъ. Калифъ всталъ и, накинувъ на себя платье, вышелъ изъ шатра.

— Кто въ караул?

— Беноми, Государь, твой рабъ.

— Пошли встового къ намстнику. Пригласи его ко мн сюда. Кто это такой?

— Только-что прибывшій отъ полководца Шериры гонецъ. Вчера ночью Шерира перевалилъ черезъ Керрундскія горы и къ утру соединится съ вашимъ величествомъ.

— Добрыя всти. Пошли за Абнеромъ. Живо! Онъ меня тотчасъ здсь найдетъ. Пока пройдусь по лагерю.

— Привтъ вамъ, воины, вы сюда пришли еще разъ вмст съ Альроемъ сражаться и побдить. Вы, не сомнваюсь, уже дрались здсь, на равнин Нехавенда. Тучная здсь почва и станетъ еще тучне, упившись карезмійской кровью.

— Боже, храни царя! Жизнь за нашего царя!

Беноми приблизился и доложилъ, что намстникъ пришелъ и ждетъ.

— Дти, я долженъ васъ оставить,— сказалъ Альрой.— Но мы еще побесдуемъ посл побды.

— Богъ да хранить тебя, да посрамитъ всхъ враговъ твоихъ!

— Спокойной ночи, воины. Быть можетъ, еще до утра вамъ выпадетъ жаркая работа.

— Мы готовы, готовы. Боже, храни Альроя!

‘Ихъ духъ бодръ, однако же не тотъ, что въ прежнихъ битвахъ. Я это чувствую, сильно чувствую. Это солдаты, преданные своему незнавшему неудачъ предводителю, смло идущіе на бой, ведущій ихъ къ… грабежу. Это лишь отважные корыстолюбцы, не боле. Ахъ! гд они теперь, т воины, мужи іудейскіе! Гд т люди, что, вынимая мечъ изъ ноженъ, затягивали побдный псаломъ святого торжества! Наканун битвы поле казалось одной огромной синагогой. Полки мужественныхъ воиновъ, самозабвенно внимающихъ пророческому слову, своей кровью и страшными клятвами подкрпляли священный обтъ — умереть или покорить Ханаанъ. Все измнилось, какъ и я самъ’.

— Ну что, Абнеръ? Вы хорошо защищены?

— Правда, что Шерира уже поблизости?— спросилъ Абнеръ.

— Не сомнваюсь, все въ порядк. Хотлъ бы, чтобы уже наступило утро!

— Непріятель подвигается. Нкоторыя его колонны уже видны. Мои развдчики ловко выслдили ихъ. Он намрены, очевидно, выстроиться на равнин.

— Ахъ, уже видны! Ну, значитъ ихъ надо атаковать сейчасъ же, до того, какъ он построятся. Чудесно, чудесно! Мы ихъ разобьемъ. Духъ войска отличный. Какъ только наступитъ утро, нашъ тридцатитысячный отрядъ всадниковъ пойдетъ на нихъ въ атаку. Я буду командовать правымъ, Азріель лвымъ крыломъ. Это будетъ дло, дорогой Абнеръ. Какъ поживаетъ Миріамъ?

— Только сегодня утромъ имлъ о ней свднія. Вполн благополучно. Шлетъ теб свою любовь и молитвы. Царица здсь?

— Сегодня вечеромъ прибыла, она совершенно здорова.

— Она не должна обижаться за нарушеніе этикета.

— Объ этомъ не стоитъ говорить. Она жена воина. Ты, дорогой Абнеръ, ея любимецъ.

— Это мн извстно. Надюсь, что мой мечъ отстоитъ тронъ ея дтей.

— Ладно, отдавай свои приказанія. Сейчасъ въ атаку, а?

— Да, я такъ думаю.

— Я пошлю гонцовъ поторопить Шериру. Все предвщаетъ намъ успхъ. Гвардію оставь въ резерв.

— До свиданія, возлюбленный Государь. Къ тому времени, когда мы снова свидимся, твои враги, я надюсь, станутъ твоими рабами.

XXIV.

Съ первымъ наступленіемъ дня еврейская конница, безъ гвардіи, бросилась на передовыя колонны карезмійцевъ, опрокинула ихъ и смяла съ неотразимой силой. Алпъ Арсланъ силился собрать свою армію, и наконецъ удалось ему вновь выстроить центръ въ полномъ порядк. Въ то же время Альрой съ Азріелемъ ввели въ дло свои отряды, и битва стала всеобщей. Въ теченіе многихъ часовъ свирпствовалъ бой, и об арміи держались храбро. Потери карезмійцевъ были велики, но стойкость ихъ и численность долго служили противовсомъ ярости евреевъ и всей энергіи ихъ полководцевъ. Этимъ днемъ Альрой затмилъ вс свершенные имъ раньше геройскіе подвиги. Двнадцать разъ атаковалъ онъ врага во глав своей гвардіи и не одинъ разъ проникалъ вплоть до шатра Алпа Арслана.

Тщетно искалъ онъ случая сразиться въ поединк со знаменитымъ полководцемъ. Оба монарха дрались въ рядахъ своихъ войскъ, но судьб не угодно было, чтобъ мечи ихъ скрестились. Въ четыре часа пополудни Альрой убдился, наконецъ, что безъ помощи Шериры ему не удержаться противъ превосходной численности непріятеля. Онъ скоро вынужденъ былъ втянуть въ дло весь свой резервъ, и хотя число убитыхъ во вражескомъ стан на много превосходило число сраженныхъ евреями при какой-либо изъ одержанныхъ ими раньше побдъ, карезмійцы все еще представляли необозримый фронтъ, безпрерывно пополнявшійся свжими полками. Положившись на свою численность и хорошо зная слабость противника, Арсланъ довольствовался оборонительной тактикой, утомляя противниковъ отраженіемъ ихъ страшныхъ и повторныхъ аттакъ.

Альрой временно вывелъ свою гвардію изъ сраженія Абнеръ и Азріель еще поддерживали бой, а калифъ тмъ временемъ готовился къ новымъ напряженіямъ, безпокойно выжидая появленія Шериры. Наконецъ, онъ въ пятомъ часу къ великой своей радости увидалъ съ возвышенности приближающіяся знамена долгожданнаго подкрпленія. Убжденный теперь, что сраженіе выиграно, онъ сообщилъ эту радостную всть своимъ воинамъ и снова повелъ ихъ, ободренныхъ воодушевляющей встью, на приступъ. Натискъ былъ неотразимый. Казалось, явившемуся Шерир осталось только преслдовать, завершить только побду. Но каковъ былъ ужасъ и смятеніе Альроя, когда храбрый начальникъ Бенея, кинувшись къ нему, извстилъ его, что подкрпленіе состоитъ изъ объединенныхъ войскъ Шериры и Абидана и напало на него съ тылу! Тутъ никакой человческій геній не могъ ужъ придумать спасенія. Истомленные евреи, силы которыхъ напряжены были до крайности, оказались окруженными. Карезмійцы выступили вмигъ со всхъ сторонъ. Въ нсколько минутъ еврейская армія была совершенно разстроена. Въ полномъ отчаяніи, даже храбрйшіе изъ воиновъ побросали мечи. Каждый заботился только о собственномъ спасеніи. Даже Абнеръ бжалъ въ Амадію. Азріель былъ убитъ. Альрой, видя, что все потеряно, бжалъ во глав трехсотъ своихъ гвардейцевъ къ своему шатру, положилъ безпамятную Ширинъ впереди себя на сдло и, пробравшись черезъ толщу враговъ, умчался въ пустыню.

Въ продолженіе сорока восьми часовъ они нигд не останавливались. Число ихъ скоро убыло до одной трети. На третій день утромъ они сошли съ коней и подкрпились у источника. Лишь половина изъ нихъ могла вновь ссть въ сдло. Ширинъ не произнесла ни слова. Снова двинулись впередъ и съ каждымъ часомъ оставляли позади какого-нибудь смертельно уставшаго спутника. Наконецъ, на пятый день они (около пятидесяти человкъ) достигли пальмовой рощи. Здсь они сдлали привалъ. Альрой осторожно снялъ Ширинъ съ коня, и тнь пальмъ, какъ будто, оживила ее. Она открыла глаза и улыбнулась. Онъ далъ ей нсколько финиковъ, и она освжилась водой.

— Скоро наши испытанія минуютъ, дорогая моя,— шепталъ онъ ей:— у меня все потеряно, но ты еще не потеряна.

Снова сли они на коней и, подвигаясь съ меньшей поспшностью, достигли къ вечеру города развалинъ, къ которому Альрой направлялъ свой путь. Прохавъ большую улицу, они добрались до стараго амфитеатра.

Здсь они сошли съ коней. Альрой устроилъ изъ своего платья постель для Ширинъ. Нкоторые стали собирать топливо и, найдя большой запасъ его, разложили огромные костры. Другіе, пользуясь еще дневнымъ свтомъ, охотились на газелей и добыли себ такимъ образомъ ужинъ. Черезъ часъ, когда они, расположившись группами около костровъ, справляли свою наскоро изготовленную трапезу, можно было подумать, что это не избалованная роскошью гвардія могучаго монарха, а обычные обитатели этой одичалой мстности.

— Ничего, друзья,— сказалъ Альрой, потирая руки надъ вспыхнувшимъ пламенемъ,— какъ бы то ни было, все-же здсь лучше, чмъ въ пустын.

——

Посл всего пережитаго Альрой впалъ въ глубокій, безъ сновидній, сонъ. Когда онъ проснулся, солнце стояло уже высоко, но Ширинъ спала еще. Онъ нжно разбудилъ ее, она раскрыла глаза и улыбнулась.

— Теперь ты жена разбойника,— сказалъ онъ съ улыбкой.— Какъ теб нравится новый образъ жизни?

— Съ тобой — великолпно!

— Останься здсь, моя дорогая! Мн надо разбудить своихъ людей и посмотрть, какъ дло обстоитъ.— Перескочивъ съ этими словами черезъ спящихъ, онъ остановился, наконецъ, около Беней,

— Такъ-то, мой храбрый начальникъ гвардіи! Ты спишь еще? Подымайся, подымайся!

Бенея вскочилъ съ радостнымъ лицомъ.

— Я всегда готовъ, государь!

— Это я знаю. Вспомни, однако, что я больше не царь, а просто товарищъ. Идемъ, устроимъ здсь какой-нибудь порядокъ.

Выйдя изъ амфитеатра, они обслдовали ближайшія зданія. Здсь они нашли еще съ прежнихъ временъ разные запасы, циновки, палатки, топливо, чаши для воды и всякую домашнюю утварь. Одно изъ этихъ помщеній они предназначили для конюшни, другое для жилья. Затмъ они созвали всхъ товарищей на открытую площадь, на томъ мст, гд палъ Гассанъ Суба, и здсь Альрой держалъ передъ ними рчь, сообщивъ имъ о своихъ планахъ. Они были подлены на отряды. Каждому указано было особое занятіе. Нкоторые поставлены были на разныхъ мстахъ въ караулъ, другіе посланы на охоту, а еще другіе погнали въ это время лошадей на ближайшее пастбище или остались хлопотать по дому. Амфитеатръ былъ вычищенъ. Не блестящій, но удобный шатеръ устроенъ былъ для Ширинъ. Полъ былъ устланъ циновками, и каждый хотлъ превзойти другого въ стараніи получше обставить царицу. Ея ласковое слово и одобрительная улыбка возбуждали ихъ рвеніе іи изобртательность.

Вскор они свыклись со своей суровой, но полной приключеній жизнью. Новизна ея нравилась имъ, а безпрерывный гнетъ настоятельной нужды лишалъ ихъ возможности задумываться надъ своей ужасной судьбой. Пока живъ быль Альрой, не исчезала также надежда изъ ихъ пылкихъ сердецъ. Вліяніе великой души его на нихъ было столь сильно, что даже павшіе духомъ находили боле предпочтительнымъ раздлять пораженіе съ Альроемъ, чмъ побждать съ другимъ. Это была врная и преданная толпа, и когда они собирались къ ночи на общую трапезу, не было недостатка въ веселыхъ лицахъ.

Едва успвъ кое-какъ устроиться, Альрой послалъ развдчиковъ по всмъ направленіямъ, чтобы добыть свднія, а главное, по возможности, завязать сношенія съ Итамаромъ и Медадомъ, если т еще живы и сохранили кое какія боевыя силы.

Прошло дв недли, и никто изъ вншняго міра къ нимъ не являлся. Но затмъ показалось въ ихъ тайномъ убжищ четверо лицъ, не очень обрадовавшихъ предводителя своимъ появленіемъ, хоть онъ и скрылъ отъ нихъ свою досаду. То былъ Кислохъ, и съ нимъ трое неразлучныхъ товарищей изъ прежней банды Шериры.

——

— Благородный атаманъ,— сказалъ Кислохъ,— мы надемся, что ты разршишь намъ вступить въ ваше вольное товарищество. Не впервые намъ здсь подъ твоимъ начальствомъ служить. Старые товарищи, мы длили вмст и счастье и горе. Мы сразу догадались, гд васъ найти, хотя — спасибо вчно-благодтельной изобртательности людей — вс врятъ, что ты палъ въ бою. Надюсь, царица здорова?— добавилъ онъ, поклонившись Ширинъ.

— Милости просимъ, друзья,— отвтилъ Альрой.— Я умю цнить васъ. Вы длили со мной, какъ вы говорите, счастье и горе и, надюсь, вновь скоро будете переживать лучшее. Я палъ въ бою!… это хорошо!

— Такъ вс говорятъ,— возразилъ другой.

— А каковы всти о друзьяхъ вашихъ?

— Не очень добрыя, но за то удивительныя.

— Какъ?

— Амадія взята.

— Этого я ждалъ. Разскажите все.

— Старый Бостинаи и княжна Миріамъ приведены въ Багдадъ плнными.

— Плнными!

— Полагаю, однако, что ничего дурного имъ не сдлаютъ. Хонаинъ въ большой милости у побдителя, онъ наврно возьметъ ихъ подъ свое покровительство.

— Хонаинъ въ милости!

— Ну, да! Онъ выработалъ условія сдачи города и даже очень выгодныя.

— Ахъ, онъ всегда былъ ловокъ. Ладно! если онъ спасетъ мою сестру, то пусть себ и будетъ въ милости.

— Безъ всякаго сомннія. Все еще можетъ перемниться къ лучшему, государь!

— Будемъ лучше дйствовать, а не надяться. Гд Абнеръ?

— Убитъ.

— Въ сраженіи?

— Да.

— Наврно знаешь?

— Я сражался рядомъ съ нимъ и видлъ, какъ онъ палъ.

— Умереть воиномъ для насъ теперь высшее счастье. Радъ, что онъ не въ плну. Гд Медадъ и Итамаръ?

— Бжали въ Египетъ.

— Такъ намъ неоткуда ждать уже помощи?

— Только отъ здшняго отряда.

— Онъ достаточно силенъ, чтобы ограбить караванъ. Такъ Хонаинъ въ милости?

— Очень большой. Онъ и для насъ выработаетъ хорошія условія.

— Удивительныя всти.

— Но правдивыя.

— Хорошо! добро пожаловать! Длите съ нами трапезу, у насъ лишь самое необходимое, и то въ обрзъ, но мы ужъ, было время, сообща пировали и, можетъ быть, еще будемъ пировать. Бжали въ Египетъ! Такъ?

— Да, государь.

— Ширинъ, хотла-бъ ты повидать Нилъ?

— Слыхала, что тамъ крокодилы есть.

——

Хотя Альрою присутствіе Кислоха съ товарищами и не было особенно пріятно, тмъ не мене, они скоро снискали себ любовь его людей. Знаніе мстности и опытъ жизни въ пустын сдлали ихъ цнными союзниками, и въ однообразной жизни бглецовъ шумныя забавы ихъ и постоянная жизнерадостность были кстати. Самъ же Альрой помышлялъ о бгств въ Египетъ. Онъ ршилъ при первой возможности добыть себ верблюдовъ и надялся, распустивъ тогда своихъ людей, кром Бенеи и нкоторыхъ еще близкихъ, переодвшись купцами, проникнуть съ Ширинъ черезъ Сирію и Палестину въ Египетъ. Благодаря этимъ планамъ и намреніямъ, положеніе его съ каждымъ днемъ представлялось ему въ боле розовомъ свт. Онъ сохранилъ еще кое какія крупныя драгоцнности и былъ увренъ, что денегъ, вырученныхъ за нихъ въ Каир, было бы достаточно для удовлетворенія всхъ его потребностей. А такъ какъ онъ, хотя еще юноша, испыталъ уже вс радости и горести жизни, то онъ съ удовольствіемъ мечталъ о мирномъ конц бытія своего гд-нибудь въ поэтическомъ уединеніи, съ милой подругой.

Однажды вечеромъ они возвращались изъ оазиса, Альрой, не спуская глазъ съ восторженнаго взгляда Ширинъ велъ ея верблюда.

— Вотъ такъ мы будемъ путешествовать по пустын, — сказала она.— Какой-же это трудъ, дорогой мой?

— Гд любовь, тамъ нтъ трудностей,— возразилъ Альрой,

— А мы рождены для любви, а не для власти, — добавила Ширинъ.

— Прошедшее — сонъ,— сказалъ Альрой.— Такъ поучаютъ насъ мудрецы, но пока мы не испытаемъ этого на дл, мудрыя слова ихъ сказаны на втеръ. Это я теперь чувствую. Жили-ли мы когда-нибудь въ другомъ мст, не въ пустын, и ли-ли что-нибудь еще, кром финиковъ? Мн это кажется вполн естественнымъ. Если-бъ не большая безопасность манила меня въ отдаленнйшія страны, я остался бы здсь свободнымъ и счастливымъ бандитомъ. Время, привычка и необходимость образуютъ нашъ характеръ. Когда я впервые увидалъ среди этихъ развалинъ Шериру — съ какимъ содроганіемъ бжалъ я тогда отъ этого низкаго человка, а теперь я самъ желалъ бы стать его наслдникомъ. Нечего раздумывать!

— Да, дорогой, будемъ надяться,— сказала Ширинъ, когда они проходили ворота.

Ночь была прекрасная, воздухъ теплый и мягкій. Ширинъ взглянула на небо, озаренное звздами.

— Не знали мы такого неба, когда жили въ Багдад!— воскликнула она,— а что, жизнь моя, блескъ нашихъ дворцовъ противъ этой картины? Мы обладаемъ, вдь, всмъ, чего люди могутъ желать: свободой, красотой и молодостью, Мн кажется, Альрой, мы очень скоро станемъ смотрть на чудесное наше прошлое, какъ на чужой, низшій міръ. Если-бъ только здсь былъ Египетъ! Это мое единственное желаніе.

— Которое вскор будетъ исполнено. Все въ скоромъ времени уладится. Еще нсколько дней, и Ширинъ пустится на своемъ верблюд въ боле далекое путешествіе, чмъ на сборъ финиковъ. Боюсь только, ты будешь плохою путешественницей.

— Нтъ, увряю тебя. Я васъ всхъ пристыжу.

Они пришли въ циркъ и услись у пылавшаго костра. Рдко Альрой бывалъ такъ веселъ со времени своего пораженія. Ширинъ пла арабскую псню, а они подхватывали хоромъ. Поздно легли спать, и каждый пошелъ къ своей постели довольный и радостный.

Спустя нсколько часовъ, съ разсвтомъ, Альрой выведенъ былъ изъ дремоты тяжелымъ ударомъ въ грудь. Онъ вздрогнулъ. Въ грудь его уперся колномъ свирпый воинъ. Онъ хотлъ его сбросить, но руки были связаны. Хотлъ вскочить — ноги оказались спутанными. Онъ оглянулся на Ширинъ, позвалъ ее, но лишь крикомъ могла она отвтить. Амфитеатръ переполненъ былъ карезмійскими воинами. Альрой со своими людьми были застигнуты врасплохъ. На страж въ ту ночь были Кислохъ съ товарищемъ. Альроя подняли съ земли, бросили на верблюда и спшно увезли изъ цирка. По всмъ сторонамъ онъ видлъ смятеніе и ужасъ. Отъ бшенства и отчаянія онъ не могъ выговорить ни слова. Верблюдъ вступилъ въ пустыню. Здсь окружилъ его отрядъ конницы, и скорымъ шагомъ двинулись дальше. Все это казалось дломъ минуты.

Сколько времени онъ пробылъ въ пути, Альрой не зналъ. Онъ времени не замчалъ. День и ночь были для него равны. Онъ погруженъ былъ въ апатію. Свжій воздухъ и зелень, наконецъ, привлекли отчасти его вниманіе. Онъ понялъ, что пустыня осталась позади. Передъ нимъ была большая рка. Онъ увидалъ Евфратъ съ того самаго мста, откуда смотрлъ на него въ свое первое странствованіе. Это мучительное совпаденіе привело его въ сознаніе. Слеза потекла изъ глазъ его. Эта горькая капля смочила засохшій губы. Онъ попросилъ у ближняго всадника воды. Конвойный далъ ему мокрую губку, которой онъ лишь съ трудомъ могъ увлажнить свои губы, затмъ онъ ее выронилъ изъ рукъ. Карезміецъ ударилъ его.

Они достигли рки. Плнникъ снять былъ съ верблюда и посаженъ въ закрытую лодку. Черезъ нсколько минутъ они пристали у маленькой деревушки. Альроя посадили на осла спиною къ голов. Платье его было грязно и изодрано. Дти бросали въ него грязью. Старая баба съ изуврскими проклятіями напялила ему на голову бумажный внецъ. Лишь съ трудомъ удавалось конвою помшать толп разорвать свою жертву на части. И такимъ образомъ Альрой къ полудню четырнадцатаго дня быль доставленъ въ Багдадъ.

XXV.

Бывшій властитель Азіи брошенъ былъ въ мрачное подземелье багдадской крпости. Заключенный не вздыхалъ, не плакалъ, не жаловался. Онъ не говорилъ. Даже не думалъ. Нсколько дней онъ пробылъ въ состояніи полнаго оцпеннія и лишь въ четвертый полубезсознательно проглотилъ кое-что изъ жалкаго обда, принесеннаго ему тюремщиками. Ихъ факелы, вокругъ которыхъ бшено носились, хлопая крыльями и мигая глазами, летучія мыши, бросали мертвенно-страшный свтъ на ближайшіе углы темницы. Дальше взоръ заключеннаго не могъ проникнуть, а когда тюремщики уходили, Альрой оставался въ совершенной тьм.

Образы прошлаго стали постепенно возвращаться къ нему. Тщетно пытался онъ увидть что-либо сквозь окружающій его мракъ. Руки его были скованы, ноги — въ тяжелыхъ цпяхъ. Мысль о томъ, что, быть можетъ, ему дарована жизнь съ жестокой цлью оставить его долгое время прозябать въ этомъ ужасномъ состояніи, приводила его въ бшенство. Онъ быль готовъ размозжить себ голову о кандалы, но цпь его удерживала. Онъ бросился на сырой, неровный полъ. Его паденіе взбудоражило миріады отвратительныхъ гадовъ. Послышалось шипніе змй, шуршаніе расползавшагося гнзда скорпіоновъ и шумъ быстраго бга крысъ. Великія несчастья показались ему незначительными въ сравненіи съ этими мелкими невзгодами. Въ несказанномъ отвращеніи онъ вскочилъ на ноги и сталъ, не смя шевельнуться изъ боязни натолкнуться вновь на что-нибудь гадкое. Но онъ былъ слишкомъ истощенъ и измученъ, чтобы долго удерживаться въ этомъ положеніи. Онъ сталъ пробираться ощупью къ жесткому, вырубленному въ скалистой стн сиднью. Протянутая его рука коснулась шкуры какого-то дикаго зврька, который бросился прочь, сверкнувъ своими красными зрачками. Альрой отпрянулъ, полный ужаса и отвращенія. Этотъ рядъ унизительныхъ испытаній въ конецъ разстроилъ и безъ того истерзанные его нервы, и у него вырвался крикъ отчаянія. И когда онъ вспомнилъ, что онъ совершенно отрзанъ отъ людей, и никто, никто не можетъ прійти ему на помощь ни дломъ, ни словомъ сочувствія, разсудокъ какъ бы оставилъ его на время, и онъ заломилъ руки въ безнадежномъ, полубезсмысленномъ гор.

Наступило седьмое утро. Вошелъ въ необычный часъ тюремщикъ и, воткнувъ въ нишу стны факелъ, объявилъ, что за дверьми находится лицо, получившее разршеніе на свиданіе съ заключеннымъ. Это были первые звуки человческаго голоса, услышанные Альроемъ за все время его заключенія, время, казавшееся ему цлымъ вкомъ, долгимъ темнымъ періодомъ, стершимъ безслдно вс впечатлнія и воспоминанія. Онъ вздрогнулъ при звукахъ этого рзкаго голоса. Пытался было отвтить, но отвыкшія губы плохо слушались. Онъ поднялъ свои обремененныя руки, стараясь показать, что воспринялъ это обращеніе къ нему. Онъ, дйствительно, выслушалъ эти нсколько словъ не безъ душевнаго волненія. Онъ смотрлъ на ршетку съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ. Онъ задрожалъ съ головы до ногъ. Входилъ поститель, весь закутанный въ черную мантію. Тюремщикъ исчезъ, и сброшенная на полъ мантія обнаружила Хонаина.

— Возлюбленный Альрой,— сказалъ братъ Ябастра, подойдя и прижавъ его къ своей груди. Гордость и, быть можетъ, смутная надежда заставили узника сдлать надъ собою усиліе, и въ этотъ часъ можно было принять его за прежняго Альроя.

— Я радъ узнать, что, по крайней-мр, хоть ты, Хонаинъ, въ полной безопасности.

— Я раздлю эту радость, если моя безопасность поведетъ и къ твоей.

— Все еще шепчешь слова надежды!

— Отчаяніе свойственно глупцамъ.

— О Хонаинъ! Это великое испытаніе. Я его перенесу, а все-таки, думаю, лучше было бы не встртиться намъ теперь. Какъ поживаетъ Ширинъ?

— Думаетъ о теб.

— И то ужъ хорошо, что она въ состояніи думать. Я этой способности лишился. Гд Миріамъ?

— На свобод.

— Вотъ это ужъ дло. Это ты совершилъ. Добрйшій Хонаинъ, будь внимателенъ къ этому милому ребенку, хотя бы ради меня. Ты — все, что у ней осталось.

— Она иметъ тебя.

— На безутшное свое горе.

— Живи, и ты будешь ея покровителемъ.

— Какимъ образомъ? эти стны и… спасенье? Нтъ, нтъ, это невозможно.

— Я этого не нахожу.

— Въ самомъ дл! Я все сдлаю. Говори! Есть возможность подкупить ихъ? убить? или…

— Успокойся, мой другъ. Тутъ не нужно ни подкупа, ни кровопролитія. Требуется заключить договоръ.

— Договоръ!— воскликнулъ Альрой.— Договариваться можно было бы на равнин Нехавенда. Договоръ съ обреченнымъ на казнь плнникомъ?

— Почему обреченнымъ?

— Что, Арсланъ такъ великодушенъ?

— Онъ зврь, боле дикій, чмъ вепрь, свирпо точащій клыки свои въ родныхъ лсахъ.

— О какой же надежд можетъ быть рчь?

— Не надежда, а достоврность. О надежд я и не упоминалъ.

— Дорогой Хонаинъ, мой духъ ослабъ, но можетъ многое перенести и совладать съ необычнымъ, не то — я не былъ бы здсь. Я чувствую твою дружескую заботливость, но воистину здсь нтъ надобности въ околичностяхъ, чтобы повдать мн мою судьбу. Умоляю тебя, высказывайся до конца.

— Скажу теб сразу: твоя жизнь въ безопасности.

— Что, пощажена!

— Если ты этого пожелаешь.

— Пожелаю-ли я! Жизнь мила. Я чувствую ея сладость. Мн немногаго нужно. Свободы и одиночества, большаго я не прошу. Моя жизнь пощажена! не могу поврить. Это ты невроятное сдлалъ достоврнымъ, ты, всемогущій человкъ, покоряющій всхъ. Ты меня не забылъ, ты не забылъ прошлыхъ дней, не забылъ своего Альроя! О, Хонаинъ! какъ ты вренъ!

— У меня только одна мысль, какъ бы теб, князь, услужить.

— Не называй меня княземъ, называй меня своимъ Альроемъ. Мн оставляютъ жизнь! Удивительно! Когда могу уйти? Чтобъ никто меня не видлъ, устрой это, Хонаинъ. Ты все можешь устроить. Я за Египетъ. Былъ ли ты въ Египт, нтъ, Хонаинь?

— Страна чудесъ, она теб очень понравится.

— Когда смогу уйти? Скажи мн, когда? Когда мн можно будетъ оставить эту темную, зловонную яму? Она терзаетъ сильне всякой пытки, дорогой Хонаинъ. Вольный воздухъ, сіяніе дня, и я увренъ, что ясность духа ко мн вернется и больше меня ужъ никогда не покинетъ. Но эта ужасная темница… Я еле вижу твое лицо, милый другъ. Оно серьезно.

— Ты хотлъ бы видть меня веселымъ?

— Да! разъ мы свободны.

— Альрой! ты обладаешь великимъ духомъ, величайшимъ изъ всхъ, какіе я зналъ или о какихъ читалъ. Я не знавалъ и наврно никогда не узнаю никого, кто могъ бы съ тобою сравниться.

— Полно, полно, милый другъ, я надломленный тростникъ,— но, какъ бы то ни было, я свободенъ. Теперь не время обмниваться любезностями. Пойдемъ, пойдемъ немедля.

— Одну минуту, дорогой Альрой. Я не льстецъ. То, что я говорилъ, я говорилъ отъ сердца, и мои слова имютъ для насъ огромное значеніе именно теперь. Я говорилъ, что ты обладаешь умомъ необыкновеннымъ, Альрой,— твой умъ воистину несравнимъ съ умами другихъ людей. Вниманіе, князь. Ты глубоко и точно изучилъ человка. Очень мало такихъ, которые видли больше тебя, и никто, никто не обладалъ въ такой степени, какъ ты, этимъ рдчайшимъ даромъ врожденнаго познанія людей, этимъ безцннымъ алмазомъ, который опытъ и наука могутъ шлифовать, но не создать или замнить.

— Хорошо, хорошо!

— Минуту терпнія. Ты вступилъ въ Багдадъ съ великимъ тріумфомъ и въ этотъ же самый городъ ты вошелъ, осыпаемый поношеніемъ и издвательствомъ, какими можетъ только осыпать свои жертвы наша подлая порода. Это великій урокъ.

— Я это и воспринялъ.

— И который учитъ, какъ низко и ничтожно должно быть для насъ мнніе людей.

— Увы, это врно.

— Радъ, что вижу тебя въ этомъ здравомъ настроеніи. Оно основа мудрости.

— Несчастные часто бываютъ мудры.

— Но убжденіе безъ длъ мертво. Теорія можетъ только изощрить практику. Пришло время, когда ты долженъ дломъ доказать твердую врность этой философіи. Я говорилъ, что мы можемъ ставить условія. Я ихъ поставилъ. На завтра была назначена казнь твоя, Альрой, и какая! Безконечно мучительная! Видалъ ты когда-нибудь сажаніе на колъ?

— Ахъ!

— Одинъ видъ этого уже казнь.

— О Боже!

— На завтра эта казнь теб была предуготовлена. Что касается Ширинъ…

— Не ей, о! ей, на врное, нтъ!

— Да, къ ней они милосерды. Она дочь калифа. Это принято во вниманіе. Ея жизнь должна была оборвать скира. Ея нжная шея немного причинила бы хлопотъ палачу. Что же касается твоей сестры, что касается Миріамъ… она колдунья, еврейская колдунья! Ее они полагали сжечь живьемъ.

— Неврно, нтъ, нтъ, не могу этому врить: проклятые, кровожадные дьяволы! Когда сила была на моей сторон, я всхъ щадилъ… всхъ, кром… ахъ, горе мн! Увы мн! зачмъ я только родился на свтъ!

— Ты забываешь, я говорилъ о томъ, что должно было быть, а не о томъ, что будетъ. Я вмшался въ это дло и поговорилъ съ побдителемъ. Я предложилъ условія.

— Какія условія… въ чемъ они могутъ заключаться?

— Легкія. Для такого философа, какъ Альрой — одна пустая формальность.

— Короче, пожалуйста, покороче, Хонаинъ!

— Видишь ли, твой быстротечный, но блестящій жизненный путь, великія твои дянія — явный и огромный позоръ для мусульманскаго міра. Я замтилъ это слабое мсто и воспользовался имъ. Ни твое пораженіе, ни даже смерть не въ состояніи, сами по себ взятыя, изгладить изъ памяти народной этотъ позоръ и спять пятно съ ихъ знамени и вры. Со времени твоего возстанія народъ взбудораженъ дикими, несбыточными мечтаніями. Общественное мнніе стало столь неустойчивымъ, оно съ такой быстротой перепархиваетъ съ одной крайности на другую, что прочное существованіе государственнаго строя становится невозможнымъ. Никто не знаетъ, къ чему пристать, во что врить. Вра взята подъ сомнніе, власти отрицаются, оспариваются. Побдители охотно желали бы приписать твои успхи содйствію силъ нечеловческихъ, но вдь они вынуждены всячески отрицать твою миссію. Тутъ, кром того, задто также и доброе имя прекрасной высокородной царевны, дочери ихъ священнаго калифа, которое они очень желали бы возстановить, облить. Я все это подмтилъ и на этомъ построилъ свой планъ. Итакъ, если бы намъ удалось придумать какой-либо способъ, посредствомъ котораго колеблющіеся твои послдователи были бы навсегда приведены къ молчанію, если бы можно было смыть начисто позоръ съ мусульманъ и возстановить общественное равновсіе, тогда,— тогда они пошли бы на многое, на очень многое.

— Твои намренія ясны, но средства — каковы они?

— Доступныя, въ твоемъ распоряженіи.

— Въ моемъ распоряженіи? Темная загадка. Прошу тебя, разъясни мн ее.

— Завтра въ полдень ты будешь призванъ къ Арслану. Тамъ, предъ лицомъ собравшагося народа, столь же приверженнаго теперь къ нему, какъ раньше къ теб, ты будешь обвиненъ въ колдовств и въ сношеніи съ нечистой силой. Ты долженъ признать себя виновнымъ.

— Дальше! еще что?

— Сущіе пустяки. Тебя еще будутъ допрашивать относительно царевны. Нетрудно будетъ теб признать, что ты привязалъ къ себ дочь калифа непреодолимыми заговорами, а теперь чары сняты.

— Такъ, такъ. Это все?

— Это главное. Затмъ ты можешь обратиться съ нсколькими словами къ плннымъ евреямъ, отрицая божественность своей миссіи, и такъ дальше. Послднее для того, замть себ, чтобы на этотъ счетъ у народа уже больше не возбуждалось сомннія.

— А, а затмъ…?

— Больше ничего, только для вида, (если выполнишь вс условія, имй въ виду, тебя доставятъ въ какую теб будетъ угодно страну съ любой суммой денегъ), — больше ничего, только для вида, будь я на твоемъ мст, то (этого отъ тебя ждутъ) я заодно отрекся бы отъ нашей вры и притворился бы увровавшимъ въ Магомета.

— А! Вотъ ты куда! Это и есть твоя свобода? Прочь отъ меня, искуситель! Никогда, никогда! Ни одной іоты: не поступлюсь ни одной іотой. И будь даже и моя казнь сплошной безконечной пыткой, и тогда съ презрніемъ отшвырнулъ бы твои условія! Это и есть исповдываемое тобою возвышенное презрніе къ жалкому человческому роду — надругаться надъ моимъ Богомъ! выказать себя подлымъ изъ подлыхъ, низкимъ изъ низкихъ! Несравненная философія! О Хонаинъ, и зачмъ только судьба когда-то свела насъ!

— Или зачмъ разлучила. Врно. Если бы ты слушался моихъ совтовъ, тебя никогда не предали бы.

— Довольно, довольно, прошу тебя, сударь, довольно. Оставь меня.

— Будь здсь дворецъ, я бы это сдлалъ. Но жесткія слова, сказанныя въ несчастіи, дружескимъ ухомъ смягчаются.

— Они могутъ говорить, что имъ угодно, но я помазанникъ Божій. Таковымъ я долженъ былъ жить и таковымъ, по крайней мр, умру.

— А Миріамъ?

— Господь Богъ ея не оставитъ: она Его никогда не оставляла.

— Ширинъ?

— О, ужъ ради нея одной я долженъ умереть героемъ! Чтобы люди говорили, что она любила малодушнаго раба, низкаго самозванца, подлаго отступника, дрянного шептуна и знахаря? О, нтъ, нтъ, ни за что! Ужъ только ради нея одной мой конецъ долженъ быть достоинъ моей великой жизни. Какъ солнце я восходилъ, какъ солнце я зайду. Міръ еще не остылъ отъ моей яркой славы, и послдній часъ не покроетъ позоромъ мой, хоть и бурный, но славный полдень!

Хонаинъ взялъ факелъ изъ углубленія стны и подошелъ къ ршетк. Она не была заперта. Онъ медленно ее раскрылъ и пропустилъ впереди себя закутанную женскую фигуру. Закутанная женщина бросилась къ ногамъ Альроя, вниманіе котораго, казалось, было совершенно отвлечено отъ происходившаго вокругъ. Къ его рук прижались упругія губы. Онъ отпрянулъ и цпи его зазвенли.

— Альрой!— нжно прошептала колнопреклоненная женщина.

— Что это за голосъ?— дико вскрикнулъ плненный князь.— Онъ воскрешаетъ звуки давно забытой мелодіи. Не врю, нтъ, не врю. Ты Ширинъ?

— Я та обездоленная, которую называютъ твоей женой.

— Ахъ, вотъ она пытка! Что сажанье на колъ въ сравненіи съ этой встрчей? Не смотри на меня, не давай нашимъ взорамъ встртиться! Унеси этотъ факелъ, Хонаинъ. Пусть непроницаемая тьма скроетъ нашу мрачную судьбу.

— Альрой!

— Она опять заговорила. Безумна она, что ли, какъ я, что такъ играетъ съ предсмертными муками?

— Государь,— сказалъ Хонаинъ, приближаясь и осторожно кладя руку на плечо заключеннаго,— прошу тебя, умрь эту свою страстность. Здсь съ тобою преданные друзья, которые очень желали бы спокойно посовщаться, какъ бы устроить твое благополучіе.

— Благополучіе! Онъ издвается надо мною.

— Умоляю тебя, Государь, успокойся. Если я, дйствительно, говорю съ тмъ великимъ Альроемъ, котораго вс боялись, а быть можетъ еще будутъ бояться, то прошу вспомнить, что не только въ дворцахъ иль на пол брани герою дано повелвать и побждать. Событія, подобно настоящимъ, являются великой пробой для души высшаго порядка. Покуда мы живемъ, наше тло остается храмомъ, гд геній нашъ изливаетъ свое богоподобное вдохновеніе, и пока алтарь еще не опрокинутъ, божество можетъ еще творить чудеса. Воспрянь же, великій Государь, вспомни, что калифъ ты или плнникъ, подобнаго теб въ мір живыхъ нтъ. Должно ли такое существо сдаться безъ борьбы, подобно жалкому преступнику, не имющему на что полагаться, кром какъ на безсмысленную случайность прихотливой судьбы? Я тоже пророкъ, и чувствую, что ты еще будешь побждать.

— Такъ дай же мн мой скипетръ, дай мн его!— Я не къ тому брату говорю! Это не ты… не ты мн его далъ.

— Добудь его еще разъ. Господь Богъ на время покинулъ царя Давида, все-таки Онъ его простилъ, и тотъ все же умеръ царемъ.

— Женщина была причиной его паденія.

— И твоего возвышенія. Эта великая царевна, разв она не страдала наравн съ тобою? Тмъ не мене, ея духъ крпокъ, воля не сломлена. Слушайся ея совта: онъ исходитъ отъ души.

— Какъ нкогда наша любовь.

— И теперь еще, мой Альрой!— воскликнула царевна. Успокойся, умоляю тебя! Ради меня успокойся, ради тебя я сохраняю спокойствіе. Ты слышалъ все, что теб говорилъ Хонаинъ — этотъ всегда непогршимый мудрецъ. Рчь идетъ только о слов, о пустомъ слов, о ничего незначащей формальности. Произнеси только это слово, и ты свободенъ, и блестящіе, усянные всми прелестями міра, пути жизни Альроя и Ширинъ вновь сольются воедино. Ты называешь себя погибшимъ! Ахъ, нтъ, нтъ! Ты забылъ безумно влюбленную Ширинъ, чья безмрная любовь къ теб, въ цпи закованному, превосходить ту, которую она питала, когда твои милыя руки въ драгоцнныхъ перстняхъ играли ея свтлыми локонами.

— Она говоритъ о какомъ-то иномъ мір. Я что-то припоминаю. Кто послалъ эти сладкіе звуки въ мрачную темницу? Ея трогательныя слова смягчаютъ мое сердце. Мои глаза влажны. Я плачу! Это пріятно. Въ сравненіи съ моимъ отчаяніемъ сама печаль есть радость. Не думалъ я, что буду еще въ состояніи заплакать. Мозгъ мой, кажется, не такъ ужъ горитъ.

— Плачь, плачь, не удерживай слезъ, но дай мн поцлуями ихъ стереть. И ты врилъ, что твоя Ширинъ тебя покинула? Милый, одно только горе и знаю на свт — разлуку съ тобою! Эта темница мн кажется нашимъ свтлымъ кіоскомъ! То солнечный лучъ, или улыбка твоя, ненаглядный, озаряетъ такой радостью эти стны?

— Я улыбнулся?— не врится.

— Да, да. Ахъ! смотри, на его лиц вновь заиграла улыбка. Ибо передъ нами свобода! Горесть — небылица. Ее выдумали, чтобъ пугать ею глупцовъ!

— Хонаинъ, что это? Я будто дйствительно радостенъ. Я точно другой. Нтъ, Ширинъ, не расточай поцлуевъ этимъ безобразнымъ цпямъ.

— Мн кажется, он изъ золота.

Наступило молчаніе, Ширинъ привлекла Альроя къ высченному сиднью и, осторожно взобравшись къ нему на колни, обвила руками его шею и спрятала лицо свое на его груди. Черезъ нсколько минутъ она подняла голову и прошептала ему на ухо захватывающимъ голосомъ сладкаго упоенія:

— Завтра мы будемъ свободны!

— Завтра! Неужели день испытанія такъ близокъ?— воскликнулъ заключенный, измнившись въ лиц.

— Завтра!— Онъ почти рзко спустилъ Ширинъ съ колнъ и вскочилъ на ноги.— Завтра! Ахъ, еслибъ этотъ день ужъ канулъ въ вчность! Завтра! Въ этомъ одномъ слов, кажется мн, сокрыты судьбы вковъ! Чтобы завтра разсказывали объ Альро… Ахъ! Кто ты, встающій здсь предо мною? Страшный, могучій духъ, ты пришелъ во время, чтобы спасти меня отъ вчной погибели. Прижми меня къ своей груди, она у тебя не исколота. Они тебя не кололи. Ты застаешь меня въ бесд съ твоими убійцами. Что же? Все-таки я въ твоей смерти неповиненъ. Спроси ихъ, страшное привиднье, призови ихъ вражескія души, пусть он свидтельствуютъ, что я чистъ. Они хотятъ сдлать мою душу черней, какъ ихъ, но этою не будетъ!

— Хонаинъ, Хонаинъ!— воскликнула Ширинъ испуганнымъ шопотомъ, подбгая къ врачу.— Онъ вновь во власти безумія. Успокой его, успокой его. Смотри, какъ онъ стоить съ протянутыми руками, вперивъ глаза въ пустое пространство, бормоча страшныя слова! Я этого не выдержу: у меня мутится въ голов. Это слишкомъ ужасно!

Врачъ приблизился вплотную къ Альрою, но при всхъ стараніяхъ не удалось ему привлечь на себя его вниманіе. Онъ ршился тронуть его за плечо. Князь плйенія вздрогнулъ, повернулъ голову и, узнавъ Хонаина, пронзительно вскрикнулъ: прочь, братоубійца! Хонаинъ отпрянулъ, блдный и дрожащій. Ширинъ подбжала и схватила его за руку.— Что, что онъ сказалъ, Хонаинъ? Ты молчишь. Я никогда раньше тебя не видала блднымъ. И ты лишился разсудка?

— Если-бъ я его лишился!…

— Вс вокругъ меня обезумли. Онъ что-то сказалъ, я уврена въ этомъ. Прошу тебя, повтори мн. Что такое было сказано?

— Спроси его.

— Я не ршаюсь. Скажи мн… скажи, Хонаинъ!

— Этого я не могу.

— Это было слово?

— Да! слово, способное разбудить мертваго. Уйдемъ.

— Ничего не добившись? Трусъ! Я буду съ нимъ говорить. Дорогой Альрой,— нжно прошептала Ширинъ, подойдя къ нему.

— Что, лиса оставила тигрицу! Такъ? Что, ужъ нтъ больше правды на свт? Одни только невинные преслдуются? Я невиненъ, я тебя не душилъ, Ябастеръ! Правильно онъ сказалъ: берегись, берегись! Т, которые совершили это, способны и на худшее. И вотъ они стоятъ здсь, готовые творить свое проклятое, богомерзкое дло. Ты лишь тломъ пострадалъ, великій Ябастеръ, меня же они хотятъ погубить тломъ и душой…

Ширинъ вскрикнула и упала на руки подоспвшаго Хонаина, который вынесъ ее изъ подземелья.

XXVI.

Посл паденія Амадіи Бостинаи и Миріамъ были увезены плнниками въ Багдадъ. Благодаря заступничеству Хонаина, съ ними, не въ примръ другимъ плннымъ, обращались сравнительно мягко, но ихъ все-таки держали въ крпости, никуда не выпуская, и Миріамъ, несмотря на вс старанія, никакъ не удавалось добиться свиданія съ братомъ, Хонаинъ, единственный человкъ, къ которому она могла обращаться за помощью, отвчалъ на ея неотступныя просьбы неизмннымъ отказомъ, ссылаясь на свое безсиліе въ этомъ дл. Тюремщики, несмотря на ихъ расположеніе къ Миріамь и на предложенные имъ подарки, не брались устроить ей свиданіе съ братомъ, ни даже передать ему всточку отъ нея. Но посл безуспшнаго визита Хонаина въ тюрьму Альроя бывшій визирь постилъ Миріамъ и, открывъ ей въ подобранныхъ осторожныхъ выраженіяхъ объ угрожающей катастроф, сообщилъ, что наконецъ-то ему удалось получить для нея разршеніе свидться съ братомъ. И когда она содрогалась отъ мысли о близости событія, къ которому такъ долго старалась подготовить себя, Хонаинъ сообщилъ ея въ нсколько смягченномъ вид о тхъ средствахъ, помощью которыхъ, онъ надется, можно было бы предотвратить опасность. Миріамъ выслушала его молча, и ему, при всемъ его ум и изощренности, не удалось получить хоть бы малйшаго указанія на ея мнніе объ этихъ мрахъ. Они разстались, Хонаинъ былъ увренъ въ успх.

——

Опираясь на Калеба и слдуя за тюремщикомъ съ факеломъ въ рукахъ, Миріамъ спускалась по влажнымъ полуразрушеннымъ ступенямъ, ведшимъ въ темницу. Дойдя до ршетки, она зашаталась. Она остановилась и прислонилась къ холодной мрачной стн. Тюремщикъ, воткнувъ въ нишу стны свой факелъ, удалился. Миріамъ попросила Калеба подождать ее снаружи. Затмъ, призвавъ на помощь всю свою силу, она вошла въ это страшное узилище. Альрой, предупрежденный о ея прибытіи, стоялъ на ногахъ, готовый ее принять. Лицо его было ярко освщено факеломъ. Оно улыбалось. Миріамъ не могла больше сдержать себя. Она бросилась къ нему и прижала его къ своему сердцу.

— О, дорогая, возлюбленная моя,— прошепталъ Альрой,— такая встрча…

Но сестра не могла говорить. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза, силясь не заплакать.

— Мужайся, родная, мужайся!— прошепталъ Альрой.— Право, я очень счастливъ!

— Повтори это еще разъ, Давидъ, дай мн снова услышать эти слова утшенія.

— Не сомнвайся въ этомъ, мой дорогой, неизмнный другъ. Это было сказано не притворно съ цлью успокоить и обрадовать тебя. Я исполненъ вры. Господь Богъ по своей неизреченной милости, или во вниманіе къ перенесеннымъ мною страшнымъ испытаніямъ, о которыхъ не стану говорить и не хочу вспоминать, простилъ меня. Я это знаю.

— Я въ этомъ уврена. Ты совершилъ многое и великое для Израиля, никто за эти послдніе годы не поднялся такъ высоко, какъ ты. И если ты палъ, то ты былъ молодъ и подвергся необычно труднымъ искушеніямъ.

— Но Израиль, Израиль! Если бы я не предчувствовалъ, что боле достойный вождь возстанетъ и освободитъ страну нашихъ отцовъ, то сердце мое разорвалось бы. Я предалъ свою отчизну!

— О нтъ, нтъ, Давидъ! Ты показалъ, что мы можемъ и должны длать. Одна память о теб уже вдохновитъ будущія поколнія. Великій жизненный путь, хотя бы неудачно завершенный, все же остается показателемъ доступной человку мощи. И неудача, когда она возвышена, не совсмъ минуетъ намченную цль. По тому, что человкъ сдлалъ, мы познаемъ, что онъ можетъ сдлать, и это служитъ мриломъ мощи нашего народа.

— Увы! У меня нтъ никого, кто бы сохранилъ мое имя. Оно будетъ поругано или, еще хуже, забыто!

— Никогда! Память великихъ длъ не умираетъ. Солнце славы, хоть на время и затмившееся, въ конц-концовъ возсіяетъ. И, дорогой братъ, я врю, какой-нибудь поэтъ отдаленной эпохи, въ чьихъ жилахъ будетъ течь наша священная кровь, вдохновленный этимъ событіемъ нашей исторіи, воспоетъ чудныя дянія Альроя и освятитъ имя, слишкомъ долго забытое!

— Да сдлаетъ тебя любовь пророчицей!— воскликнулъ Альрой, склонивъ голову и цлуя ее.— Не оставайся доле, уходи,— прошепталъ онъ.— Лучше намъ разстаться теперь, въ этомъ бодромъ настроеніи.

Она вскочила и заломила руки.— Мы не разстанемся,— воскликнула она съ силой,— я умру вмст съ тобой.

— Дорогая двочка, успокойся! Не отнимай у меня мужества.

— Я спокойна. Смотри! я не плачу. Ни одной слезинки, ни одной. Вс он въ сердц моемъ.

— Уходи, уходи, ангелъ свта, Миріамъ дорогая. Не медли боле, умоляю тебя. Мн нельзя теперь думать о прошломъ. Дай мн сосредоточиться на настоящемъ. Твое присутствіе вызываетъ въ памяти наши былые дни и ослабляетъ меня. Дяд передай мое уваженіе и почтеніе. Иди, дорогая, иди!

— И оставить тебя, оставить тебя… ахъ! Давидъ, ты видлъ, ты говорилъ съ… Хонаиномъ?

— Ни слова, пусть это проклятое имя не осквернитъ твоихъ святыхъ усть. Не буди во мн демона.

— Я молчу. Но я съ ума схожу! О, братъ мой, твое испытаніе безмрно.

— Богъ Израиля мое убжище. Онъ спасъ нашихъ предковъ въ пещи огненной {Даніилъ, III.}, онъ и меня спасетъ.

— Я тверда въ своей вр. Прошу тебя, дай мн здсь остаться.

— Я долженъ остаться въ безмолвіи, наедин съ собой. Я не могу разговаривать, Миріамъ. Прошу о милости, послдней и драгоцннйшей,— благословенное существо, оставь меня.

— Я ухожу. О, Альрой, прощай!… Дай мн поцловать тебя… Еще, еще разъ! Позволь мн стать на колни и благословить тебя. Братъ, возлюбленный братъ, великій и лучезарный братъ, я достойна тебя: не стану плакать. Въ этотъ страшный часъ я боле горда твоей любовью, чмъ вс враги твои въ состояніи гордиться своимъ тріумфомъ надъ тобой!

——

На порог своей камеры Миріамъ была встрчена двумя бывшими ея прислужницами при двор Бостинаи, добровольно послдовавшими за нею въ крпость. Она была безмолвна, блдна и холодна, какъ ледъ. Он отвели ее къ дивану, на которомъ она машинально услась, безучастная ко всему окружающему. Ротъ ея былъ судорожно раскрытъ, губы дрожали, глаза безцльно устремлены была въ землю и руки безжизненно повисли. Много часовъ оставалась Миріамъ въ этомъ положеніи, и не спускавшія съ нея все время глазъ врныя ея прислужницы тщетно искали на лиц ея проблесковъ вернувшагося сознанія.

Вдругъ раздалась труба.

— Что это?— воскликнула Миріамъ пронзительнымъ голосомъ, поднявъ блуждающій взоръ. Двушки не отвчали: он знали, что то ведутъ Альроя на казнь.

Миріамъ какъ бы застыла въ своей поз съ выраженіемъ безумной тревоги на лиц. Снова раздалась труба, вслдъ за нею громкіе крики толпы. Миріамъ, воздла свои руки къ небу, склонила голову — и умерла.

XXVII.

Ровно черезъ недлю посл посщенія Ширинъ и Хонаиномъ тюрьмы Альрой и съ нимъ пять десять евреевъ изъ бывшихъ его сподвижниковъ были доставлены изъ своихъ подземныхъ темницъ на площадь главной багдадской мечети. Огромная площадь была запружена несмтными толпами любопытныхъ, собравшихся со всхъ концовъ города и окрестностей смотрть, какъ будутъ судить и пытать ихъ недавняго повелителя. Посреди площади, въ центр большого круга, охраняемаго сильнымъ нарядомъ войска, возвышался великолпный тронъ, на которомъ возсдалъ Алпъ Арсланъ. У подножія трона и вокругъ него находились царская свита, старйшіе муллы, имамы и нкоторые изъ наиболе видныхъ гражданъ города Багдада. Въ сторон, вокругъ вбитыхъ въ землю очень высокихъ, тонкихъ и острыхъ кольевъ, стоялъ отрядъ безобразныхъ, одтыхъ въ блое платье негровъ — евнуховъ, вооруженныхъ различными орудіями пытки.

Забили барабаны, и глашатай возвстилъ народу, что его величество будетъ говорить. Шумъ многоголосой толпы сразу оборвался, волнующееся море головъ какъ-бы вдругъ застыло. И среди воцарившейся мертвой тишины громко, на всю необозримую площадь, раздался сильный голосъ карезмшаха.

— Давидъ Альрой!— началъ побдитель,— ты доставленъ сегодня сюда не на судъ и не для для выслушанія приговора. Пойманный съ оружіемъ въ рукахъ въ возстаніи противъ своего законнаго монарха, ты, конечно, подобно всмъ бунтовщикамъ, освдомленъ объ ожидающей тебя участи. Одно это преступленіе, само по себ взятое, уже достойно тягчайшаго наказанія. Чего же заслуживаешь ты, ты, который запятналъ себя тысячей безчестныхъ длъ, изрыгалъ хулу на Аллаха и его пророка, посредствомъ чародйства и адовыхъ силъ нарушилъ миръ и благоденствіе государства, учинилъ безмрное кровопролитіе, обманомъ увлекъ сердца множества людей и совратилъ ихъ съ праваго пути, а въ особенности, непосредственнымъ общеніемъ съ самимъ княземъ тьмы, сатаной, силой ужасныхъ чаръ и богомерзкихъ заговоровъ плнилъ чувства великой царевны изъ священнаго рода самого пророка, до этого времени неуклонно шествовавшей по стез добродтели. Посмотри на эти колья, остре копій! Самое страшное возмездіе, изобртенное человческимъ умомъ, уготовано теб. Но воздать теб по преступленіямъ твоимъ человческое правосудіе безсильно. Это смогутъ выполнить только, т мрачныя адскія силы, въ сообществ съ которыми ты причинилъ людямъ столько зла и несчастій. Тебя казнятъ публично, чтобы вс видли, что виновному никогда не избгнуть наказанія, чтобы ты, если только въ сердц твое закрадется хоть бы въ самой слабой степени жалость къ этому множеству обманутыхъ тобою жертвъ, могъ сегодня, сознавшись въ колдовств, которымъ ты ихъ увлекъ, избавить ихъ отъ мучительнаго и постыднаго конца, по твоей вин имъ угрожающаго. Вотъ мои слова. Хвала Аллаху.

И народа, воскликнулъ: Хвала Аллаху! Хвала Аллаху! Онъ великъ, онъ великъ и Магометъ его пророкъ!

— Слово за мной?— спросилъ Альрой, когда гуль улегся. Его мелодичный голосъ привлекъ къ себ вниманіе всей толпы. Алпъ Арсланъ кивнулъ головой утвердительно.

— Карезмшахъ!— началъ Альрой,— Меня обвиняютъ во множеств преступленій. Выслушай же мои возраженія. Здсь говорили, что я бунтовщикъ. Мой отвтъ: я такой же князь, какъ ты, рода царскаго, и гораздо боле древняго. Никому изъ земныхъ владыкъ, а только Богу своему обязанъ я врноподданностью, и если я ему измнилъ, то вотъ мое наказаніе — Алпъ Арсланъ мститъ мн за него. Твоего же Бога, твоего пророка я не знаю, хотя они и признаютъ Моего. Всмъ царствамъ міра вдомо, что мой народъ отличенъ отъ другихъ племенъ, и такимъ онъ останется, несмотря на страданія. Вотъ вамъ отвтъ о моемъ богохульств! я вренъ данному намъ въ глубокой древности Закону, почитаемому до сихъ поръ и священнымъ писаніемъ твоего народа. Что касается обвиненія въ чародйств, въ сношеніи съ нечистой силой, то да будетъ теб, государь, вдомо, что я поднялъ знамя моихъ предковъ по прямому приказанію моего Бога, великаго Творца вселенной. Зачмъ же было мн звать на помощь чародйство? Поддерживаемый Имъ Всемогущимъ, какую нужду имлъ я въ ничтожной помощи безсильныхъ бсовъ? Моими чарами было божественное вдохновеніе. Нужно ли посл этого еще объяснять, почему мой народъ пошелъ за мной? Настанетъ время и нашъ древній родъ дастъ боле достойнаго вождя, противъ котораго и ты, государь, окажешься безсильнымъ.— Ты говорилъ еще о несчастной царевн, эта женщина — моя жена, по своей вол и охот ставшая моею, пусть она дочь калифа — она все же моя жена, хотя ваши колья скоро сдлаютъ ее вдовой. Я здсь не для того, чтобы давать объясненія женскимъ вкусамъ и влеченіямъ. Поврь, государь, я завоевалъ ея сердце средствами, приличествующими воину и царю. Теб можетъ показаться страннымъ, что прекраснйшій цвтокъ Азіи былъ сорванъ такимъ человкомъ, каковъ я теперь. Но вспомни, измнчивость судьбы непостижима. Я не всегда былъ такимъ, какъ теперь. Мы встрчались раньше. Былъ такой день, и не очень давно тому назадъ, когда всы счастья видимо склонялись въ мою сторону, и еслибъ не измна нсколькихъ подлецовъ, которыхъ здсь вижу, быть можетъ, наши роли перемнились бы. Побди я, то не сомнваюсь, что выказалъ бы больше милосердія.

Взбшенный карезмшахъ трижды топнулъ ногой и яростно закричалъ: ‘клянусь бородой, вы меня ввели въ заблужденіе! Эта собака ни въ чемъ не призналась!’

Тогда поднялся старйшій кади и, отвсивъ глубокій поклонъ царю, что-то шепнулъ ему — на почтительномъ, впрочемъ, разстояніи отъ его царскаго уха. Забили барабаны, глашатаи установили тишину, и царскія уста, вновь открылись.

— Слушай, о народъ, и поучайся. Верховный кади сейчасъ прочтетъ показаніе ея высочества царевны Ширинъ, главной жертвы колдуна.

И показаніе было прочтено. Въ немъ удостоврялось, что Давидъ Альрой носилъ подъ своей одеждой на груди данный ему Сатаной талисманъ, обладавшій такой силой, что стоило его одинъ разъ прижать къ сердцу женщины, какъ уже она теряла всякую власть надъ собою и привязывалась къ обладателю его, это и случилось съ нею, дочерью повелителя правоврныхъ.

— Въ показаніи такъ и написано?— спросилъ Альрой.

— Такъ и написано,— отвтилъ кади,— и за собственноручной подписью ея высочества царевны Ширинъ.

— Оно подложно.

Карезмшахъ вскочилъ какъ ужаленный и въ слпой ярости ринулся было внизъ по ступенямъ трона, но любимый его визирь рискнулъ вмшаться и осторожно удержалъ его за платье.

— Убить эту собаку на мст,— прошиплъ Арсланъ.

— Здсь сама царевна, — сказалъ кади,— она сюда явилась лично свидтельствовать о плнившихъ ее злыхъ чарахъ, отъ которыхъ она милостью Аллаха и его пророка теперь освобождена..

Альрой вздрогнулъ.

— Приблизься, высокородная царевна,— сказалъ кади, — и если прочтенное здсь показаніе соотвтствуетъ истин, то снизойди поднять руку, которая его украсила твоей великокняжеской подписью.

Стоявшій невдалек отъ подножія трона взводъ евнуховъ разступился, показалась закутанная съ ногъ до головы женская фигура. Напряженно, затаивъ дыханіе, слдила за ея движеніями толпа. Она подняла руку, ряды евнуховъ опять сомкнулись, послышался крикъ, и закутанная фигура скрылась.

— Я готовъ, государь, къ твоимъ пыткамъ,— сказалъ Альрой голосомъ, полнымъ глубокаго унынія. Вся его твердость какъ бы покинула его, глаза его были опущены долу, и онъ имлъ видъ человка, погруженнаго въ глубокое раздумье или предающагося отчаянію.

— Приготовьте колья,— сказалъ Алпъ Арсланъ.

Невольная дрожь пробжала, по толп. Къ Альрою подошелъ рабъ и подалъ ему свитокъ. Альрой узналъ нубійца, принадлежавшаго Хонаину. Бывшій его визирь увдомлялъ, что онъ тутъ къ его услугамъ, что сдланное имъ въ тюрьм предложеніе еще и теперь сохраняетъ свою силу, и если Альрой уступить его мольбамъ, въ чемъ онъ не сомнвается, и приметъ поставленныя ему условія, то пусть положитъ свитокъ за пазуху, если же онъ все еще непреклоненъ и упорствуетъ въ своемъ безумномъ ршеніи умереть страшной и постыдной смертью, то пусть разорветъ свитокъ и броситъ на арену. Альрой разорвалъ его на тысячу кусковъ. Налетвшій сильный втеръ далеко разнесъ эти обрывки. Чернь стала драться между собою за эти послднія памятки объ Альро, и этотъ незначительный случай былъ причиной большого замшательства. Негры-евнухи приготовляли въ это время свои орудія пытки и смерти.

— Упорство этой собаки меня выводитъ изъ себя,— сказалъ карезмшахъ своимъ придворнымъ.— Прежде, чмъ онъ умретъ, я съ нимъ поговорю.

Его любимый визирь началъ было его отговаривать, но глаза царя стали металъ такія страшныя молніи, что и любимецъ счелъ благоразумнымъ поспшно отступить.

Забили барабаны, глашатаи установили тишину, и голосъ Алпа Арслана, вновь загремлъ.

— Собака, видишь ли, что теб готовится? Знаешь ли, что тебя ждетъ въ подземномъ царств Сатаны, твоего господина? Разв жизнь теб не мила? Разв не лучше быть моимъ слугой и подносить мн туфли, чмъ былъ посаженнымъ на колъ?

— Великодушный Алпъ Арсланъ,— отвтилъ Альрой съ нескрываемымъ презрніемъ, думаешь ли ты, что какая бы то ни была пытка можетъ сравниться по своей мучительности съ воспоминаніемъ, что я былъ побжденъ тобою?

— Клянусь бородой, онъ насмхается надо мною!— воскликнулъ карезмшахъ.— Онъ меня ни во что не ставить! Не дергай меня за платье. Я хочу съ нимъ говорить. Вы, дти слпой матери, вы видите не дальше своего носа. Предъ вами колдунъ, онъ знаетъ заговоръ, онъ еще и здсь можетъ спастись. Онъ взовьется въ высь или уйдетъ сквозь землю. Онъ смется надъ подготовляемой пыткой.

Карезмшахъ стремительно бросился внизъ по ступенямъ трона, сопровождаемый любимымъ визиремъ, совтниками, старшими военачальниками, муллами, имамами и важнйшими гражданами города Багдада.

— Колдунъ!— воскликнулъ Алпъ Арсланъ,— наглый колдунъ! низкій сынъ низкой матери! Собака изъ собакъ! Ты насъ не боишься? Сатана, которому ты предался, нашептываетъ теб слова надежды? Ты смешься надъ нашими пытками? Ты унесешься въ воздухъ? Ты уйдешь въ землю? Вотъ какъ?— Онъ замолчалъ, задыхаясь отъ страшнаго гнва. Не помня себя отъ бшенства, онъ сталъ рвать съ корнемъ волосы изъ своей бороды и яростно затопалъ ногами.

— Ты умне своихъ совтниковъ, достославный Арсланъ, я тебя не боюсь. Мой Господинъ, хотя не Сатана, меня не покинулъ. Я смюсь надъ твоими карами. Твою пытку я презираю. Я и въ землю уйду и въ воздухъ вознесусь. Ты удовлетворенъ?

— Клянусь бородой,— воскликнулъ взбшенный Арсланъ,— я удовлетворенъ. Пусть Сатана, если онъ можетъ, тебя спасетъ,— и карезмшахъ, которому въ умніи владть саблей не было равнаго во всей Азіи, съ быстротой молніи вытащилъ свою саблю изъ ноженъ и однимъ взмахомъ отрубилъ Альрою голову. Она скатилась съ плечъ, и когда она катилась, на лиц умирающаго героя чудилась затаившаяся торжествующая усмшка и нмой вопросъ: ‘Злобные враги мои, вс уготованныя мн вами пытки, гд он теперь?’

—————————————————————

Источник текста: Давид Альрой. Исторический роман (С англ.) / Лорд Биконсфильд (Д’Израэли). — Одесса: Juventus, 1912. — 166 с., 22 см.

Лордъ Биконсфильдъ. (ДИЗРАЭЛИ).

ДАВИДЪ АЛЬРОЙ

Предисловіе къ русскому переводу.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

Читайте также: