Дача на Рейне. Том третий, Ауэрбах Бертольд, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 380 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Б. АУЭРБАХЪ.

ДАЧА на РЕЙН

РОМАНЪ ВЪ ПЯТИ ЧАСТЯХЪ.

Съ предисловіемъ И. С. Тургенева.

ПЕРЕВ. СЪ НМЕЦ.

<Переводъ съ рукописи.>

ТОМЪ ТРЕТІЙ.

Часть V.

Изданіе ‘Встника Европы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1870.

ОГЛАВЛЕНІЕ ТРЕТЬЯГО ТОМА.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

Книга одиннадцатая.

I. Сказка на сельскомъ праздник

II. Простой камешекъ прекращается въ драгоцнность

III. Часъ въ раю

IV. Признаніе и отечество

V. Ночное извстіе и проспанный отъздъ

VI. Все въ мір пустая игра

VII. Милліонъ денегъ и новый мундиръ

VIII. Невысказанная тайна

IX. Девизъ героя Роланда

X. Опять въ подземномъ царств

XI. Первая ночь баронессы

XII. Опустлое гнздо и домъ соединенія

XIII. Дружеская рука подаетъ пить

XIV. Сивиллины книги

XV. Вс въ огн

XVI. Радуйтесь!

XVII. Змя въ Эдем

Книга двнадцатая

I. Ночь приготовленій

II. Сквозь огонь

III. Кровавая жила

IV. Разбитый

V. Исповдь свтскаго человка

VI. ‘Честь лежитъ на полу’

VII. Оскорбленныя души

VIII. Торжество униженной

IX. Знакъ на стн

X. Жалобы Роланда

XI. Связь чести и уваженія

XII. Зонненкампъ находитъ существо, подобное себ

XIII. Противоядіе

XIV. Новаго рода позоръ, испытанный передъ дверями церкви

XV. Благодтельная больная

XVI. Черная волна

Книга тринадцатая.

I. Изглаженные слды

II. Двнадцать избранныхъ мужей

III. Тщетно притянутая рука примиренія

IV. Спокойствіе маіора и терзаніе графа

V. Податливый и упорный

VI. Оторванная втвь

VII. Въ преддверіи

VIII. Новый Каинъ

IX. Недоумніе мужчинъ и приговоръ женщины

X. Странствующій рыцарь

XI. Дымъ и запустніе на вилл

XII. Тяжелая встрча

XIII. Послдній синій цвтокъ

XIV. Воспоминанія дтства и пророчество умирающаго

XV. Дурныя послдствія и пріятныя рчи

XVI. Подъ огненнымъ дождемъ

Книга четырнадцатая.

I. Покинутые

И. Горе Цереры

III. Два приговора

IV. Гласъ вопіющаго въ пустын

V. Преждевременный длежъ

VI. Обременительное наслдство

VII. Затишье и новая туча

VIII. Приближеніе бури

IX. Гроза разражается

X. Заря новой жизни

XI. Фрейленъ Милькъ разсказываетъ свою исторію

XII. Сборы и отъздъ

Книга пятнадцатая.

Изъ писемъ въ старый и новый свтъ

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.
СКАЗКА НА СЕЛЬСКОМЪ ПРАЗДНИК.

Эрихъ и Роландъ бодро взбирались на горы, спускались въ долины и все дале и дале проникали въ глубь страны.

Никогда не гуляется такъ хорошо, какъ въ свжій осенній день. На лугахъ пасутся коровы, съ полей собирается жатва, зелень деревьевъ принимаетъ самые разнообразные, мстами багровые и золотистые оттнки. Въ воздух постоянно ощущается прохлада, сообщаемая ему утренней или лучше сказать вечерней росой, потому что осень, наступая за лтомъ, составляетъ какъ бы его вечеръ. Вся природа иметъ видъ человка, который окончивъ свой трудъ и насытившись, предается отдохновенію и покою.

Эрихъ и Роландъ шли мрнымъ шагомъ, не останавливаясь и повидимому мало заботясь о томъ, когда кончится ихъ странствіе. А между тмъ прогулка ихъ имла цль, по крайней мр Эрихъ предпринялъ ее съ желаніемъ ввести Роланда въ среду полезной, дятельной жизни, которая дотол-вовсе не была извстна мальчику.

Дорогой Эрихъ разсказалъ ему свою собственную прошлую жизнь, но нсколько иначе, чмъ, за нсколько времени передъ тмъ разсказывалъ ее сначала Клодвигу, а потомъ Зонненкампу. Въ надежд, что его примръ подйствуетъ на Роланда, онъ больше всего распространился о внутреннемъ разлад, какого былъ жертвой въ то время, когда находился на военной служб.

Эриху почему-то казалось, будто онъ совершаетъ съ своимъ воспитанникомъ послднее путешествіе. Роландъ не замедлилъ подтвердить его мысль, объявивъ, что онъ слышалъ отъ Пранкена, будто для него уже заказанъ мундиръ и онъ не позже какъ въ конц осени поступитъ въ корпусъ.

Тутъ Роландъ въ первый разъ самъ добровольно заговорилъ о Кнопф, который былъ учителемъ въ Маттенгейм. Онъ выразилъ удовольствіе, что можетъ, передъ вступленіемъ въ новую жизнь, лично попросить у магистра извиненія за шалость, которою въ былое время причинилъ ему сильное горе. Наконецъ Эрихъ узналъ, какое жестокое оскорбленіе нанесъ Роландъ своему бывшему учителю. Онъ съ помощью французскаго камердинера Зонненкампа отрзалъ Кнопфу во время сна половину его бороды. Теперь онъ искренно раскаивался въ своей злой шалости и отъ души хотлъ ее загладить.

Итакъ, путешествіе Эриха и Роланда имло боле одной хорошей цли.

Они все дальше и дальше уходили отъ Рейна, а ландшафтъ передъ ними становился все мене и мене живописенъ.

На пути имъ нсколько разъ попадались цлыя стада коровъ, свиней, овецъ, украшенныхъ лентами и цвтами. Кром того они встрчали людей, несшихъ въ корзинахъ отборныя овощи и плоды.

— Куда все это идетъ? спрашивали они.

— На сельскій праздникъ, въ Маттенгеймъ, отвчали имъ.

Наконецъ и они достигли деревни, лежавшей неподалеку отъ владній Вейдемана. Она вся пестрла флагами. На улиц виднлись телги, украшенныя гирляндами изъ цвтовъ и передъ каждой стояла толпа поселянъ, представителей разнаго рода ремеслъ и полевыхъ работъ.

Тутъ были молотильщики, ткачи, гонтовщики, дровоски, виноградари. Лошади и быки въ телгахъ тоже были вс въ лентахъ и цвтахъ. Мужчины и женщины шумно веселились, смялись и радостно привтствовали всхъ вновь прибывающихъ.

Эрихъ и Роландъ вошли въ деревню.

На зданіи ратуши разввались флаги. Въ толп говорили, что тамъ Вейдеманъ читалъ лекцію.

Молодые люди пошли туда.

Въ большой зал за столомъ стоялъ Вейдеманъ и весьма просто и наглядно толковалъ поселянамъ какъ ‘приготовлять говядину’, подразумвая подъ этимъ, какъ слдуетъ кормить и содержать скотъ. ‘Приготовленіе говядины’ было исходной точкой его лекціи, но онъ тутъ же объяснялъ способы, какъ успшне растить рпу и печь хлба. Онъ особенно напиралъ на точность и на аккуратность, которыя одни, говорилъ онъ, приводятъ къ желаемому результату.

У него у самого вислъ въ конюшн термометръ и онъ тщательно наблюдалъ, чтобъ тепло тамъ никогда не простиралось свыше четырнадцати градусовъ. У него были электрическіе часы, посредствомъ которыхъ онъ, сидя въ кабинет, могъ знать, во время-ли слуги давали скоту кормъ.

Онъ объяснялъ поселянамъ, какъ они съ своимъ ограниченнымъ хозяйствомъ могли достигать гораздо лучшихъ результатовъ, чмъ онъ. У нихъ все было на глазахъ и они могли сами всмъ распоряжаться, тогда какъ ему по невол во многомъ приходилось полагаться на слугъ. Вслдствіе этого его скотина не рдко голодала по воскресеньямъ, что непремнно отзывалось на ней всякій понедльникъ. Каждая корова у Вейдемана имла свое имя и онъ хорошо зналъ, сколько каждая могла давать молока.

Онъ говорилъ своимъ слушателямъ, что отъ нераднія у людей изъ рукъ иногда въ теченіи нсколькихъ часовъ ускользаютъ милліоны. ‘Поздно косить, не разъ повторялъ онъ, когда трава перезрла’. Вообще рчь его текла живо, бойко и не безъ легкаго оттнка юмора.

Желая убдительне доказать пользу и практичность котораго-нибудь изъ своихъ совтовъ, онъ говорилъ, ударяя себя обими руками по карманамъ панталонъ:

— Такимъ образомъ и сюда кое-что перепадетъ.

— Выгода и барышъ встрчаются на каждомъ шагу, сказалъ онъ между прочимъ, надо только умть ими воспользоваться. Смотрите, прибавилъ онъ, поднимая руку и перебирая пальцами въ воздух: человческая рука длаетъ движеніе пальцами къ себ, а не отъ себя, то-есть явно предписываетъ боле заботиться о пріобртеніи, чмъ о трат.

Это замчаніе возбудило всеобщій смхъ.

Вейдеманъ сильно возставалъ противъ общинныхъ пастбищъ и выгоновъ для скота и съ жаромъ нападалъ на безтолковость и перазсчетливость людей, которые не хотли понять, какую выгодную пищу составляетъ скотъ.

Роландъ не могъ придти въ себя отъ удивленія, видя какъ хлопоталъ этотъ человкъ о томъ, чтобъ навести своихъ ближнихъ на умъ и выучить ихъ сть хорошую и здоровую пищу.

Вейдеманъ еще между прочимъ замтилъ, что напрасно такъ многое приписываютъ той или другой пород животнаго: пища можетъ сдлать для него гораздо боле нежели происхожденіе.

Эрихъ принялъ это за намекъ себ и съ краской на лиц опустилъ глаза въ землю.

По окончаніи лекціи Вейдеманъ дружески привтствовалъ Роланда и Эриха.

Послдній горячо выразилъ свое удовольствіе по поводу всего, что ему пришлось слышать.

— Да, да, отвчалъ Вейдеманъ: не даромъ же я приготовлялся къ духовному званію. Во мн и до сихъ поръ еще видвъ сынъ пастора.

На что Эрихъ съ улыбкой замтилъ:

— Людямъ такъ часто читаютъ проповди о томъ, какъ имъ слдуетъ заботиться о своей душ, что право не лишнее вразумлять ихъ иногда и за счетъ тла.

— Но я тмъ не мене вовсе не отвергаю существованія души, очень серьезно возразилъ Вейдеманъ, мн ршительно непонятно, какъ это люди могутъ не врить въ Бога: я всюду ощущаю его присутствіе. Но объ этомъ рчь еще впереди. А теперь пойдемте со мной.

И вс вышли на улицу, по которой уже начала двигаться праздничная процессія. Впереди шла пожарная команда, собранная сюда изъ всхъ окрестныхъ селъ и мстечекъ. Она состояла изъ рослыхъ красивыхъ парней въ срыхъ курткахъ и съ блестящими мдными шлемами на голов.

— Это одно изъ учрежденій новой, современной намъ жизни, сказалъ Эрихъ, указывая на пожарныхъ.

— Да, отвчалъ Вейдеманъ, въ былое время люди не имли ничего подобнаго и кто знаетъ, что еще выйдетъ изъ этого впереди.

За пожарными хали телги. Въ нихъ сидли женщины, ремесло которыхъ состояло въ трепаніи конопли. Он съ веселымъ хохотомъ бросали въ зрителей это растеніе, изрубленное на самые мелкіе кусочки. Потомъ показалась бочка съ виномъ. Всеобщему смху и радости не было конца.

Вейдеманъ пригласилъ Эриха и Роланда хать вмст съ нимъ домой, а пока представилъ ихъ своему племяннику доктору Фрицу. Магистръ Кнопфъ, прибавилъ онъ, явится только къ танцамъ и конечно будетъ очень радъ прізду дорогихъ гостей.

Вс отправились на площадь, гд раздавались призы, а потомъ Вейдеманъ повелъ Эриха и Роланда на выставку полевыхъ орудій. Показывая имъ плуги и лопаты и объясняя ихъ устройство, онъ похвалилъ обычай, въ силу котораго вс новыя, усовершенствованныя орудія распространялись въ народ посредствомъ лоттереи.

— Поселяне, прибавилъ онъ, весьма трудно и медленно допускаютъ въ свою среду всякаго рода нововведенія. Крестьянинъ не можетъ быть прогрессистомъ. Онъ волей-неволей долженъ изображать собой консервативное начало и въ тоже время не слишкомъ чуждаться успховъ своего времени. Довести его до этого послдняго не легко и требуетъ много терпнія.

Затмъ Вейдеманъ распространился о план, который давно и сильно его занималъ. Онъ хотлъ посылать въ народъ хозяйственныхъ миссіонеровъ или превращать въ таковыхъ самыхъ развитыхъ изъ осдлыхъ поселянъ. Послднее было бы еще лучше, такъ какъ простой народъ всегда боле или мене недоврчиво смотритъ на людей, говорящихъ языкомъ книгъ и ученыхъ.

Роландъ ходилъ по выставк и на все смотрлъ точно во сн. Ему казалось, что онъ внезапно былъ перенесенъ въ совершенно новый міръ. На разстояніи всего нсколькихъ часовъ отъ виллы Эдемъ жилъ человкъ, который съ такимъ жаромъ и самоотверженіемъ хлопоталъ о томъ, чтобъ доставить своимъ ближнимъ хорошую пищу. А тамъ, на вилл, чего ищутъ и къ чему стремятся ея обитатели? Нчто подобное выразилось въ словахъ Роланда къ Эриху.

— У господина Вейдемана, сказалъ онъ, прекрасная цль, хотя онъ и много говоритъ о навоз.

Это замчаніе со стороны его воспитанника привело Эриха въ восторгъ. Роландъ самъ пришелъ къ заключенію, что въ мір нтъ такого матеріала, который, разъ что онъ можетъ быть употребленъ на пользу общую, заслуживалъ бы названіе нечистаго. Надо только постоянно имть въ виду мысль, которой этотъ матеріалъ даетъ осуществленіе. Эрихъ никакъ не смлъ надяться на такой результатъ своихъ занятій съ Роландомъ, но теперь началъ многаго ожидать отъ его пребыванія въ Маттенгейм. Здсь мальчикъ могъ получить врное понятіе о сельскомъ хозяйств, въ которомъ, по мннію Эриха, должно было заключаться его настоящее призваніе. Сельское хозяйство одно даетъ возможность непосредственно дйствовать на многихъ и помогать многимъ.

— Вы непремнно должны взглянуть на моихъ свиней, настаивалъ между тмъ Вейдеманъ. Представьте себ шестинедльныхъ йоркширскихъ поросятъ: это прелесть что за созданія! Или вы имете отвращеніе къ свиньямъ? Въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, но знаете ли вы, мой молодой другъ, что мясная нища нашего народа состоитъ изъ 70 процентовъ свинины, 20 говядины и только 10 баранины, домашней птицы, дичины и прочаго, тогда какъ во Франціи съдается на 60 процентовъ баранины.

Йоркширскія свиньи дйствительно были очень милы и имли весьма опрятный видъ.

Роландъ однако не пошелъ ихъ смотрть, но долго стоялъ передъ огромными тыквами въ половину человческаго роста и въ двойную толщину руки.

Вскор вс призы были розданы и веселость народа еще усилилась. Эрихъ радъ былъ случаю показать Роланду чистонародный праздникъ, который не былъ ни установленъ церковью, ни учрежденъ правительствомъ, но устроенъ для себя самимъ народомъ.

Услышавъ, о чемъ говорилъ Эрихъ, Вейдеманъ сказалъ:

— Да, это ваше новое самоуправленіе, стремленіе къ которому начинаетъ въ насъ сильно проявляться какъ въ большихъ, такъ и въ малыхъ вещахъ.

Солнце ярко сіяло надъ деревней и надъ веселой толпой гуляющихъ поселянъ. Роландъ, стоя вмст съ Эрихомъ на возвышеніи, откуда любовался оживленнымъ зрлищемъ, воскликнулъ:

— Ахъ, еслибъ отецъ былъ здсь, еслибъ мы могли каждому изъ этихъ людей…. Какъ ты думаешь, сколько ихъ здсь собрано?

— Около тысячи.

— Около тысячи, повторилъ Роландъ. Хорошо. Я хотлъ бы каждому изъ нихъ сію минуту дать по тысяч гульденовъ.

— Ты осчастливилъ бы ихъ на день, на мсяцъ, пожалуй на годъ, можетъ быть и боле, но никакъ не на всю жизнь. Ты слышалъ, въ чемъ заключается лучшая помощь людямъ? Имъ надо дать въ руки хорошія орудія, вложить имъ въ душу честныя правила и тмъ самымъ доставить возможность самимъ заработывать себ хлбъ и устроивать свою жизнь.

— Да, да, это была съ моей стороны пустая мечта, точно сквозь сонъ проговорилъ Роландъ.

Отчего Эрихъ не хотлъ съ нимъ раздлить этой мечты?

Наконецъ настало время танцевъ. Послышались звуки музыки и вс направились къ гостинниц Ворона, у входа въ которую красовался огромный букетъ. Эрихъ и Роландъ послдовали за другими. Въ самой большой комнат гостинницы, гд танцевали поселяне, на маленькомъ возвышеніи, въ числ другихъ музыкантовъ, стоялъ человкъ, который, усердно играя за флейт, привтливо кивнулъ головой вошедшимъ молодымъ людямъ. Это былъ Кнопфъ. Вдругъ Роландъ вздрогнулъ и схвативъ за руку Эриха, указалъ ему за столъ, накрытый красной скатертью, за которымъ сидло небольшое общество.

— Это она! Она! воскликнулъ онъ.

Взоръ его былъ неподвижно устремленъ на стройную, высокаго роста двочку, съ розовыми щечками и длинными распущенными волосами, стоявшую между колнъ красиваго сильнаго мужчины, котораго называли докторомъ Фрицомъ.

Кнопфъ подалъ знакъ, музыканты перестали играть и онъ сошелъ съ возвышенія пожать Эриху и Роланду руки. На глазахъ у него выступили слезы и упали на очки, которые онъ принужденъ былъ снять.

— Вы какъ нельзя удачне выбрали время для вашего прізда, сказалъ онъ помигивая. Сегодня здсь сельскій праздникъ.

— Простите меня…. началъ Роландъ.

— Я уже давно это сдлалъ. Ты…. вы совсмъ превратились въ взрослаго молодого человка. Пойдемте.

И онъ повелъ ихъ къ столу съ красной скатертью, гд представилъ Эриха госпож Вейдеманъ. Тутъ между прочимъ находился и русскій князь, изучавшій агрономію подъ руководствомъ Вейдемана. Онъ очень радъ былъ неожиданному прізду Эриха и Роланда, которыхъ вслдъ затмъ представили двумъ сыновьямъ Вейдемана, доктору Фрицу изъ Америки и его дочери. Роландъ и двочка не могли другъ отъ друга отвести глазъ.

— Батюшка, вотъ онъ, лсной принцъ, о которомъ я теб говорила, сказала двочка высокому мужчин съ красивой наружностью.

Голосъ ея заставилъ Роланда вздрогнуть. Еслибъ маленькіе колокольчики ландыша могли вдругъ зазвенть, они непремнно издали бы такой звукъ.

Встрча въ лсу была разсказана посреди веселаго смха и шутокъ. Но ничье удовольствіе не могло сравняться съ тмъ, какое испытывалъ Кнопфъ.

— Какъ видно, въ наше время еще не церевелись чудеса! воскликнулъ онъ, помахивая флейтой. Слушайте, дти, что я вамъ скажу, только, чуръ, не перебивать меня и не противиться моему приказанію. Роландъ уметъ танцовать, ты, Лиліана, тоже…. Тише! закричалъ онъ на поселянъ: наши дти сейчасъ будутъ танцовать и совершенно одни: кром нихъ, никто не двигайся съ мста!

Онъ снова вошелъ на возвышеніе и заигралъ на флейт веселый вальсъ. Роландъ и Лиліана кружились по комнат и вс на нихъ смотрли, какъ будто они дйствительно были сказочные принцъ и принцесса.

Мальчикъ и двочка еще ни слова другъ другу не сказали, но уже танцовали вмст: Кнопфъ вроятно долго бы еще продолжалъ играть, еслибъ докторъ Фрицъ наконецъ не закричалъ:

— Довольно, господинъ кандидатъ!

Кнопфъ спряталъ флейту, но слово ‘кандидатъ’ его въ высшей степени непріятно поразило. Отъ него пахнуло такой прозой посреди всей этой поэзіи.

Роландъ и Лиліана присоединились къ обществу за столомъ. Кнопфъ напомнилъ Лиліан, что ей слдуетъ предложить своему кавалеру вина, но госпожа Вейдеманъ совтовала дтямъ немного подождать и не пить, пока они не отдохнутъ. И мальчикъ, и двочка сидли молча, не спуская другъ съ друга глазъ.

Эрихъ выразилъ надежду, что его пріздъ съ Роландомъ не измнитъ первоначальныхъ намреній общества на этотъ вечеръ. Но Вейдеманъ объявилъ, что онъ очень усталъ и самъ хочетъ пораньше отправиться восвояси.

Госпожа Вейдеманъ очень сожалла, что лучшія комнаты въ ея дом были уже заняты другими гостями и что она не можетъ предложить вновь прибывшимъ всхъ удобствъ, къ какимъ они привыкли.

— Не слушайте ея, возразилъ Вейдеманъ. Всякая женщина непремнно считаетъ своей обязанностью извиняться въ мнимой неблагоустроенности своего хозяйства, хотя бы оно у нея было въ наилучшемъ порядк.

Общество вышло на дворъ. Докторъ Фрицъ велъ свою дочь за руку и тутъ только Эрихъ и Роландъ впервые узнали, что Лиліана уже на слдующій день узжаетъ обратно въ Америку.

Кнопфъ взялъ Роланда подъ руку, а Эрихъ шелъ между Вейдеманомъ и его женой. Русскій князь съ однимъ изъ сыновей Вейдемана отправились домой черезъ поля, между тмъ какъ другой сынъ присоединился къ доктору Фрицу. Госпожа Вейдеманъ старалась объяснить Эриху настоящую причину молчаливости своего мужа, который дйствительно только изрдка произносилъ одно или два слова. Онъ въ теченіи дня, говорила она, совсмъ измучился съ поселянами, которые не давали ему ни минуты покоя. Еслибъ не пріздъ Эриха, онъ по всмъ вроятностямъ еще взялся бы за скрипку для того, чтобъ этимъ людямъ было веселе танцовать.

Вейдеманъ подтвердилъ, что таково дйствительно было его намреніе и прибавилъ, что вовсе не находитъ нужнымъ этого стыдиться.

Эрихъ выразилъ сожалніе, что многіе истинные друзья человчества часто стыдятся давать волю своему добродушію на томъ основаніи, что подъ ласкою и дружелюбіемъ другихъ людей не рдко встрчаются ложь или пошлая погоня за популярностью.

Вейдеманъ припомнилъ Эриху его попытку посвятить себя исправленію арестантовъ и сказалъ, что трубачъ изъ оркестра, который сегодня игралъ въ гостинниц Ворона, одно время содержался въ смирительномъ дом. Но онъ уже въ теченіи многихъ лтъ оттуда вышелъ и съ тхъ поръ постоянно хорошо себя велъ.

Госпожа Вейдеманъ, въ увренности, что разговоръ долженъ еще боле утомить ея мужа, поспшила взять на себя обязанность занимать Эриха. Она спросила, правда ли, что баронъ фонъ-Пранкенъ женится на дочери Зонненкампа.

Сердце Эриха болзненно сжалось, но ему ничего боле не оставалось какъ отвчать утвердительно.

Госпожа Вейдеманъ пришла въ сильное негодованіе.

— Я просто изъ себя выхожу, сказала она, всякій разъ, когда богатая, здоровая и красивая двушка изъ средняго класса выходитъ замужъ за аристократа. Честнымъ трудомъ пріобртенное имущество такимъ образомъ отнимается у нашего сословія и переходитъ къ дворянамъ. Я отнюдь не считало аристократовъ нашими врагами, а только не хочу, чтобъ они отнимали у насъ плоды нашихъ трудовъ. Двушка, принадлежащая къ среднему классу и продающая себя за дворянство, по моему мннію, въ одно и тоже время измняетъ своимъ предкамъ и обманываетъ насъ въ потомств.

Вейдеманъ счелъ нужнымъ умрить гнвъ своей жены, но взялся за это очень дурно. Онъ въ успокоеніе ей сказалъ, что Зонненкампъ самъ метить попасть въ дворяне.

Эрихъ испугался, услышавъ, какъ свободно толковали здсь о томъ, что на вилл Эдемъ окружалось такой строгой таинственностью.

Госпожа Вейдеманъ питала сильную ненависть къ Пранкену. Онъ возбуждалъ въ ней отвращеніе особенно тмъ, что заставлялъ многихъ людей ставить остроуміе и свтскую любезность выше честности и прямоты характера. Многіе мужчины и женщины охотно прощали Пранкену его пороки и хорошо о немъ отзывались именно потому, что онъ былъ остроуменъ, любезенъ и вообще очень пріятенъ въ обществ.

— Что, еслибъ Манна все это слышала? не могъ удержаться, чтобъ не подумать Эрихъ.

Вейдеманъ объяснилъ, что жена его особенно возненавидла Пранкена два года тому назадъ, около того самаго времени, когда Эрихъ поступилъ въ домъ къ Зонненкампу. Молодой баронъ провелъ въ Маттенгейм всего только нсколько дней, но все перевернулъ тамъ вверхъ дномъ. Слды его проказъ еще и до сихъ поръ не были вполн изглажены.

ГЛАВА II.
ПРОСТОЙ КАМЕШЕКЪ ПРЕВРАЩАЕТСЯ ВЪ ДРАГОЦННОСТЬ.

Кнопфъ между тмъ безъ умолку говорилъ съ Роландомъ. Онъ разсыпался въ восторженныхъ похвалахъ Эриху и поздравлялъ мальчика со счастіемъ имть такого учителя. Роландъ слушалъ его разсянно, наконецъ не вытерплъ и спросилъ:

— Какъ зовутъ двочку?

— Лиліаной. Въ томъ-то и чудо: вы подарили ей въ лсу ландышъ, а онъ, какъ извстно, называется также Lily of the valley.

— Чмъ занимается ея отецъ?

— Онъ весьма уважаемый адвокатъ, одинъ изъ главныхъ борцовъ за уничтоженіе рабства.

Сказавъ это, Кнопфъ охотно откусилъ бы себ языкъ. Онъ быстро взглянулъ на Роланда и къ успокоенію своему замтилъ, что слова его вовсе не произвели на мальчика ожидаемаго впечатлнія.

До сихъ поръ въ ушахъ мальчика все еще продолжали раздаваться веселые звуки вальса. Теперь слухъ его былъ пораженъ плескомъ воды и шумомъ мельничнаго колеса. Подъ самымъ домомъ Вейдемана протекалъ быстрый ручей, который приводилъ въ движеніе находившуюся здсь рядомъ мельницу.

— Вы сегодня ночью будете дурно спать, сказалъ Кнопфъ Роланду.

— Это почему? спросилъ тотъ.

— Вамъ будетъ мшать шумъ мельницы, къ которому надо сначала привыкнуть. Но когда тутъ обживешься, то подъ плескъ воды даже какъ будто лучше спится. По крайней мр такъ было съ моей маленькой воспитанницей.

Неподалеку отъ дома все общество опять соединилось. Роландъ, стоя близъ забора, любовался за жеребятъ, которые, почуявъ приближеніе Вейдемана, весело прыгали и рвались къ нему на встрчу.

Вейдеманъ объяснилъ, что это была его школа, въ которую поселяне окрестныхъ деревень присылали воспитываться своихъ жеребятъ. У него былъ устроенъ для нихъ своего рода садъ, гд они имли хорошее пастбище, могли вдоволь рзвиться и находились подъ хорошимъ присмотромъ. Эта школа принесла уже большую пользу стран.

Роландъ съ любопытствомъ слушалъ объясненія своего хозяина, а Эрихъ, видя это, все боле и боле благодарилъ случай, который привелъ ихъ сюда. Такой человкъ какъ Вейдеманъ могъ имть на Роланда въ высшей степени благотворное вліяніе.

— Учились вы химіи? спросилъ Вейдеманъ у Роланда.

Мальчикъ отвчалъ отрицательно.

Вейдеманъ опустилъ глаза въ землю и снова спросилъ:

— Вы конечно уже избрали себ карьеру?

Въ первый разъ еще Роландъ не осмлился дать прямого отвта и замялся.

Вейдеманъ не настаивалъ.

Эрихъ не могъ понять причины внезапной робости своего воспитанника, но только видлъ, что рчи и поступки Вейдемана производили на него сильное впечатлніе. Можетъ быть, и разсказъ Эриха о собственной жизни тоже отчасти содйствовалъ тому, чтобъ отнять у Роланда немного его самоувренности. Во всякомъ случа мальчикъ не ршился объявить въ лицо этому дятельному и благородному человку, что въ избраніи для себя поприща руководствовался исключительно вншнимъ блескомъ и тщеславіемъ.

Блокурая двочка, между тмъ, высвободивъ свою ручку изъ руки отца, подошла къ Кнопфу и шепнула ему, что теперь онъ конечно перестанетъ сомнваться въ справедливости ея словъ. До сихъ поръ онъ не врилъ въ ея разсказъ о встрч съ лснымъ принцемъ, но въ настоящую минуту доказательство было на лицо и вс сомннія должны были прекратиться.

Роландъ со своей стороны пожаловался на Эриха, который тоже всегда съ недовріемъ слушалъ, когда онъ ему говорилъ о прелестномъ видніи съ голубыми глазами и русыми кудрями.

Кнопфъ, въ восторг, что передъ его глазами происходило точно взятое прямо изъ сказки событіе, молча поглаживалъ себ грудь, причемъ его маленькіе глазки особенно умильно выглядывали изъ-подъ очковъ. Да, думалъ онъ, химія, свистъ паровыхъ машинъ и страсть къ спекуляціямъ еще не совсмъ убили въ мір романтизмъ. Конечно, не всякому въ жизни удается испытывать на себ его очарованіе: счастье это выпадаетъ на долю исключительно тхъ дтей, которыя, подобно Лиліан, родились въ воскресенье. Кнопфу очень хотлось что-нибудь сказать или сдлать такого, что въ глазахъ самихъ дтей возвысило бы романтическую прелесть ихъ чудесной встрчи. Но романтизмъ причудливъ и не выноситъ ничьего вмшательства, не подчиняется никакому правильному ходу. Третье лицо только и можетъ, что смотрть, притаивъ дыханіе. Одно неосторожное слово, движеніе — и очарованіе навсегда исчезло. Кнопфъ понялъ, что ему лучше всего оставить дтей наедин, и отошелъ въ сторону.

Мальчикъ и двочка все смотрли другъ другу въ глаза, но ни слова не говорили.

Во дворъ вошла прекрасная, бурая корова съ колокольчикомъ на ше и съ рогами, увитыми цвтами. Лиліана пошла на встрчу къ ней и ласково трепля ее по спин, сказала:

— Здравствуй, буренушка, здравствуй, милая! Что ты гордишься тмъ, что получила призъ? Разскажешь ты о своемъ торжеств сосдкамъ? Пріятны ли теб самой вс эти почести, или ты ровно ничего въ нихъ не смыслишь?

Корову повели въ стойло, а двочка, обратясь къ Роланду, спросила:

— Какъ ты думаешь, корова понимаетъ, что съ ней случилось что-то необыкновенное?

Роландъ все еще не могъ собраться съ мыслями и молчалъ. Лиліана серьезно продолжала:

— А что, ты тоже хочешь быть агрономомъ и пріхалъ къ дяд учиться? Въ такомъ случа ты непремнно долженъ поселиться въ моей комнат. Тамъ такъ хорошо!

Къ двочк, гораздо скоре чмъ къ Роланду, возвратилась способность говорить. Онъ все еще молчалъ.

— Отчего ты къ намъ раньше не пріхалъ? опять спросила она.

— Я не зналъ ни гд ты, ни кто ты, съ трудомъ выговорилъ наконецъ Роландъ.

— Ахъ, да!

И они разсказали другъ другу, какъ посл встрчи въ лсу Лиліана похала дале къ своему дяд Вейдеману, а Роландъ отправился къ Эриху. Тогда была весна, а теперь наступала осень.

— Представь себ! слова заговорила двочка: въ томъ ландыш, который ты мн подарилъ, жили крохотныя букашки. Он даже не пошевелились, когда я ихъ повезла съ собой.

— А ты сохранила мой ландышъ?

— Нтъ. Я не люблю завядшихъ цвтовъ. Подари мн что-нибудь такое, что не увядаетъ.

— У меня ничего нтъ, возразилъ Роландъ. Но я теб пришлю мой портретъ, гд я изображенъ въ костюм пажа…. ахъ, нтъ, это для тебя не годится. Какая жалость, что у меня боле нтъ колецъ: Эрихъ вс снялъ у меня съ пальцевъ. А то я далъ бы теб одно изъ нихъ.

— Я не хочу кольца. Дай-ка мн лучше вотъ этотъ камешекъ, который лежитъ у твоихъ ногъ.

Роландъ нагнулся, подалъ ей камешекъ и попросилъ ее дать ему взамнъ точно такой же.

Она исполнила его желаніе, а потомъ воскликнула:

— Этотъ подарокъ мн всего пріятне. Я теперь увезу съ собой за моря кусочекъ Германіи. Господинъ Кнопфъ совершенно правъ, говоря что брильянтъ и простой камешекъ одно и тоже: все дло въ томъ, любимъ мы ихъ или нтъ. Какъ глупы, право, люди наряжаясь, напримръ, въ жемчугъ! Они воображаютъ, что это удивительно, какъ хорошо, потому только, что жемчугъ достаютъ со дна морского. Господинъ Кнопфъ не даромъ говоритъ, что все дорогое не есть еще хорошее и доброе.

Роландъ молчалъ, но внутренно вздрогнулъ.

Двочка между тмъ продолжала:

— Такъ вотъ какъ! Ты тотъ самый Роландъ, о которомъ добрый господинъ Кнопфъ то и дло толкуетъ. Ты себ представить не можешь, какъ онъ тебя любитъ.

— Можетъ быть также, какъ и тебя.

— Да, меня онъ тоже любитъ и далъ мн слово непремнно пріхать къ намъ въ Америку.

— Я тоже изъ Америки.

— Ахъ, да! Дай же мн руку, милый землякъ, и пойдемъ въ садъ нарвать цвтовъ для букета, который я завтра съ собой возьму.

— А куда ты завтра дешь?

— Мы очень рано утромъ узжаемъ домой.

Дтямъ показалось, что они находятся въ какомъ-то заколдованномъ кругу. Въ первый разъ они встртились при вступленіи Лиліаны въ Старый Свтъ, теперь вторично, при отъзд ея въ Новый.

— Мы какъ будто затмъ только и встртились, чтобъ сказать другъ другу здравствуй и прощай, замтилъ Роландъ.

— Пойдемъ въ садъ, сказала Лиліана.

ГЛАВА III.
ЧАСЪ ВЪ РАЮ.

Дти, какъ въ сказк, бродили по саду и собирали цвты.

Сначала они вошли въ огородъ, гд въ одинакомъ разстояніи одно отъ другого возвышались низенькія деревца. Лиліана считала себя обязанной все объяснять гостю.

— Здсь нтъ ли одного розоваго деревца, ни одного кустарника, который бы сама тетушка не прививала и не очищала отъ наскомыхъ. Она терпть не можетъ всхъ, какъ она ихъ называетъ, гадовъ. А знаешь ли, кого она между прочимъ къ нимъ причисляетъ? Только ты, пожалуйста, не смйся.

— Кого же?

— Птицъ!… Ахъ, ты смешься точь въ точь мой братъ Германъ. Ну, посмйся-ка еще…. Да, да, совсмъ, какъ онъ. Но мой братъ уже три года, какъ занимается длами…. Ну, теперь пойдемъ рвать цвты.

Они отправились въ садъ и мгновенно принялись за дло. Собравъ уже довольно большой букетъ, Лиліана вдругъ бросила его въ ручей. Ее занимала мысль, какъ букетъ этотъ изъ ручья выплыветъ въ Рейнъ, оттуда въ море и несясь по волнамъ, можетъ быть, достигнетъ самаго Нью Йорка гораздо прежде нея.

— Я тоже пріду къ теб въ Америку, внезапно сказалъ Роландъ.

— Дай мн руку, что это дйствительно такъ будетъ.

И дти въ первый разъ пожали одинъ другому руки.

Вдругъ по близости раздался выстрлъ. Роландъ вздрогнулъ.

— Не бойся! Неужели ты такой трусъ? старалась успокоить его Лиліана. Это ття разгоняетъ воробьевъ. Она стрляетъ всякій разъ, что выходитъ въ огородъ. У ней тамъ на стол всегда лежитъ готовый пистолетъ.

Роландъ дйствительно увидлъ сквозь зелень деревьевъ госпожу Вейдеманъ, которая клала пистолетъ на столъ.

— Тише, не будемъ шумть, чтобъ она насъ не увидла, шепнула Лиліана.

Дти сли на берегу ручья.

— Резеду я не брошу въ воду, тихонько продолжала Лиліана:— я ее спрячу: она и сухая очень хорошо пахнетъ.

— Да, подтвердилъ Роландъ и прибавилъ: дай мн также одну вточку.— Я тоже ее спрячу и всякій разъ, что мы будемъ нюхать резеду, мы станемъ другъ о друг вспоминать. Клаусъ мн говорилъ…. онъ страстный любитель пчелъ…. что резеда больше прочихъ цвтовъ содержитъ въ себ мду.

Въ эту минуту онъ ничего боле не могъ припомнить изъ своихъ разнообразныхъ познаній.

— Какой ты, однако, умница! воскликнула двочка. А какъ ты думаешь, пчелы также какъ и мы нюхаютъ цвты? Представь себ, господинъ Кнопфъ увряетъ, будто цвты наряжаются въ такія яркія и блестящія краски нарочно затмъ, чтобъ привлекать къ себ пчелъ и мухъ. Ахъ, какой же крохотный носикъ долженъ быть у пчелъ! А вотъ шмели, я замтила, очень глупы. Они два и три раза возвращаются къ цвтку, въ которомъ, очень хорошо знаютъ, что нтъ мду. То ли дло милыя пчелки: он такія умницы! Я ихъ больше всего люблю, — а ты?

— Нтъ, я предпочитаю собакъ и лошадей.

— Знаешь ли, продолжала Лиліана, пчелы ни дяд, ни мн не длаютъ никакого вреда, а вотъ ття, такъ та постоянно должна ихъ остерегаться. Случалось ли теб уже когда-нибудь ловить рой?

— Нтъ.

— Когда ты сдлаешься землевладльцемъ, ты тоже непремнно долженъ завести у себя пчелъ. Но, знаешь, он принимаются только въ томъ дом, гд люди живутъ между собой мирно и спокойно. Такъ по крайней мр говоритъ господинъ Кнопфъ. Завтра, когда мы удемъ, мы возьмемъ съ собой цлый улей съ пчелами. Ахъ, какъ бы мн хотлось довезти ихъ до дому! Я такъ боюсь, чтобъ он вс не перемерли дорогой! А какъ весело будетъ, когда он вдругъ проснутся въ Америк и увидятъ тамъ совсмъ другія деревья и цвты.

— Такъ это правда, что вы завтра узжаете?

— Да, батюшка это сказалъ, а если онъ что-нибудь скажетъ, такъ ужъ такъ тому и быть. Это также врно какъ то, что завтра взойдетъ солнце. Знаешь ли, дядя и господинъ Кнопфъ очень много о теб говорили.

— Обо мн?

— Да. Они все старались угадать, что изъ тебя со временемъ выйдетъ. Правда ли, что ты такъ ужасно богатъ, что у тебя много, много милліоновъ?

— Да, Лиліапа, вс деньги, которыя только есть на свт, все это мои.

— Прошу покорно! За какую же ты дурочку меня принимаешь! Я вовсе не такъ глупа. Но скажи, кмъ же ты намренъ быть?

— Военнымъ.

— Ахъ какъ это хорошо! Въ такомъ случа ты долженъ пріхать и убить всхъ, кто не хочетъ давать свободы неграмъ. Дядя и мой отецъ говорятъ, что въ Америк скоро начнется война. Жаль, что теперь не прежнія времена! Мы бы съ тобой ушли далеко, далеко въ лсъ и вдругъ набрели бы на великолпный замокъ съ маленькими, маленькими карликами. Потомъ мы встртили бы пустынника, очень добраго человка, съ длинной блой бородой, котораго любятъ вс зври… Ахъ,знаешь, господинъ Кнопфъ могъ бы быть такимъ пустынникомъ. Къ тому же его и зовутъ: Эмиль-Мартынъ. Давай съ этихъ поръ всегда звать его братомъ Мартыномъ.

И дти все живе и живе болтали между собой.

— Зачмъ ты завтра узжаешь? вдругъ спросилъ Роландъ..

— А ты зачмъ остаешься? возразила Лиліана.

— Я долженъ остаться съ родителями.

— А я съ моими. Ахъ, у тебя ужъ ростетъ борода! внезапно воскликнула двочка и дернула его за темный пушокъ.

— Ты мн длаешь больно и вырываешь у меня волосики, которыми я горжусь.

— Ахъ, ты ими гордишься!

И она ручкой стала гладить его подбородокъ, произнося заговоръ для залечиванія ранъ, которому научилъ ее Кнопфъ.

— А гд твоя собака?

— Она врно ушла съ Эрихомъ.

Роландъ началъ свистать и Грейфъ не замедлилъ явиться на его зовъ.

Лиліана обняла собаку, ласкала ее, гладила и называла разными нжными именами.

— Хочешь, я теб подарю эту собаку? спросилъ Роландъ..

— Смотри, какъ она на тебя глядитъ, воскликнула двочка.. Она точно понимаетъ и груститъ, что ты ее, какъ невольника, передаешь другому хозяину. Нтъ, Роландъ, я не могу взять ее съ собой. Я не смю и просить объ этомъ отца. Подумай-ка, сколько трудовъ и хлопотъ стоило бы намъ довезти ее до Нью-Йорка. Нтъ, пусть она лучше останется у тебя.

Роландъ, разсянно слушавшій послднія слова двочки, вдругъ спросилъ:

— А ты видла невольниковъ?

— Нтъ, лишь только они къ намъ являются, они немедленно длаются свободными. Но я видла многихъ, которые прежде были невольниками. Съ однимъ изъ нихъ очень друженъ мой отецъ, и они часто вмст подъ руку гуляютъ по улицамъ… Сюда, Грейфъ! внезапно перебила она сама себя, я хочу теб что-то дать.

И она, вынувъ изъ кармана сахарный хлбецъ, скормила его собак, которая еще долго посл того облизывалась, стоя, на одномъ мст и смотря въ пустое пространство.

Дти тоже въ теченіи нсколькихъ минутъ молчали, потомъ Лиліана спросила:

— Что сдлаешь ты со своими милліонами, когда выростешь?

— Зачмъ ты это у меня спрашиваешь?

— Дядя и господинъ Кнопфъ часто объ этомъ говорили. А разъ такъ они еще, знаешь ли что сказали?

— Нтъ. Но что сдлала бы ты сама, еслибъ у те0я было много денегъ?

— Я? Я накупила бы себ кучу платьевъ, все золотыхъ и серебряныхъ, потомъ… потомъ… я построила бы церковь, нарядила бы всхъ людей и постаралась бы, чтобъ каждый изъ нихъ, возвращаясь домой, находилъ у себя хорошій обдъ. Но теперь ты все это для меня сдлаешь, неправда ли? Ну, а ты чего желаешь достигнуть?

— Право, не знаю!

— Во всякомъ случа, ты долженъ быть чмъ-нибудь очень хорошимъ. Ахъ, богатство… Фуй! нтъ, дяди говоритъ, что богатство ровно ничего не значитъ… А ты видлъ уже когда-нибудь цлый милліонъ? продолжала разспрашивать двочка. Я думаю, это большая, большая комната, вся наполненная золотомъ…. Но что мн до этого за дло? Скажи-ка мн лучше, есть ли у тебя также маленькая сестра?

— Нтъ, моя сестра старше меня.

— И такая же красавица, какъ ты?

Лиліана, не дожидаясь отвта, вдругъ сдлала знакъ Роланду, чтобъ онъ не шевелился. Она протянула руку и къ ней на ладонь сла божья коровка. Двочка опрокинула ее на спинку и сказала:

— Смотри, какъ она, бдненькая, барахтается и работаетъ своими крылышками, чтобъ выдти изъ бды. Вонъ она ихъ загнула подъ спинку и опираясь на нихъ, сама, безъ всякой помощи, снова перевертывается… Ахъ, она улетла! Сколько разсказовъ будетъ у нея теперь дома! Ахъ, скажетъ она, я видла огромное, страшное животное съ пятью ногами на рук… мои пальцы она, конечно, приметъ за ноги и ужиная съ своей семьей, вроятно… А что, вдругъ перебила себя двочка: ты не хочешь сть? Что до меня касается, то я ужасно голодна.

— Что вы тамъ длаете? внезапно раздался женскій голосъ. Идите домой.

Дти увидли госпожу Вейдеманъ, за которой и должны были послдовать.

Взглянувъ на испуганное лицо Роланда, Лиліана подумала, что ему врно пришла на память сказка о злой женщин, которая въ лсу пожираетъ дтей.

— Не бойся, шепнула она мальчику: ття не только не състъ насъ, но напротивъ накормитъ насъ отличными блинами съ лукомъ. Разв ты не видишь у нея въ рукахъ лукъ? Она его нарзала въ огород для блиновъ.

Роландъ и Лиліапа вернулись съ госпожею Вейдеманъ домой.

ГЛАВА IV.
ПРИЗВАНІЕ И ОТЕЧЕСТВО.

Между тмъ, какъ дти, сидя въ саду на берегу ручья, болтали и мечтали, мужчины вошли въ домъ и остановились въ обширныхъ сняхъ съ паркетнымъ поломъ, стны которыхъ были увшаны внками изъ колосьевъ. Вейдеманъ объяснилъ Эриху, что двадцать четыре изъ этихъ внковъ повшены здсь имъ, самимъ и означаютъ, что онъ уже столько разъ собиралъ съ своихъ полей жатву. Нсколько отдльно висвшій внокъ принадлежалъ его покойному тестю, и былъ взятъ съ его могилы, гд онъ лежалъ въ ознаменованіе его пятидесятой жатвы.

— Такого рода украшеніе, замтилъ Эрихъ, не можетъ быть куплено за деньги, а должно быть пріобртено личнымъ трудомъ человка.

Вейдеманъ вмсто отвта утвердительно кивнулъ головой.

Эрихъ былъ несказанно радъ, что можетъ все это показать Роланду.

Они вошли въ первую жилую комнату нижняго этажа. Она была просторна и въ тоже время имла уютный видъ. Въ углубленіяхъ близъ оконъ стояли удобные диваны, а по угламъ во многихъ мстахъ были расположены стулья и столы.

— Лтомъ мы обыкновенно занимаемъ нижній этажъ, сказалъ Вейдеманъ. Отсюда можно лучше за всмъ наблюдать. Но лишь только деревья начинаютъ обнажаться, мы перебираемся въ нашу зимнюю резиденцію, въ верхній этажъ.

Рядомъ съ этой комнатой была другая. Тяжелыя занавсы, скрывавшія входъ въ нее, внезапно распахнулись и изъ-за нихъ показался съ пачкою бумагъ въ рукахъ банкиръ, съ которымъ Эрихъ познакомился въ Карлсбад. Онъ ласково привтствовалъ молодого человка и съ жаромъ выразилъ удовольствіе, какое ему доставляетъ эта новая встрча съ другомъ Клодвига.

Затмъ разговоръ принялъ совсмъ другое направленіе. Банкиръ сказалъ, что подробно изучилъ порученныя ему бумаги и убдился, что оцнка казеннаго имнія сдлана врно, а что касается до размежвки его, то Вейдеманъ самъ знаетъ какъ ее слдуетъ производить. Но онъ сомнвался въ возможности примнить къ новому предпріятію систему страхованія, которую Вейдеманъ ввелъ между своими работниками. Врядъ ли можно надяться, что оно доставитъ доходъ, который современемъ позволитъ составить сумму, необходимую для основанія страховаго капитала.

Изъ этого Эрихъ узналъ, что Вейдеманъ каждому работнику, который въ теченіи четырехъ лтъ ему врно служилъ, доставлялъ средства, нужныя для застрахованія своей жизни.

Вейдеманъ замтилъ, что такъ называемый соціальный вопросъ постоянно представляется его уму въ той самой форм, въ какой онъ являлся древнимъ римлянамъ. Теперь снова вс начинаютъ хлопотать о томъ, чтобъ создать какъ можно боле свободныхъ и самостоятельныхъ землевладльцевъ. Но, прибавилъ онъ съ жаромъ, вопросъ этотъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ быть разршаемъ какъ простая математическая задача: въ него необходимо внести нравственное начало. И чтобы ни говорили другіе, какъ бы презрительно ни пожимали они плечами, а онъ, Вейдеманъ, твердо стоитъ на томъ, что гуманный принципъ масонства, на который привыкли смотрть, какъ на пустую фразу, долженъ искать себ здсь обновленія и примненія къ длу.

Тутъ вскор обнаружилось, что банкиръ тоже былъ членомъ масонскаго общества.

Сердце Эриха радостно билось при мысли, что время, въ которое онъ живетъ, преисполнено такого заботливаго стремленія облегчать судьбу ближнихъ, обиженныхъ судьбой. Въ этомъ, думалъ онъ, заключается наша религія, которая не иметъ храмовъ, не предписываетъ ни постовъ, ни праздниковъ, по постоянно борется за добро. Онъ совсмъ забылъ, гд онъ, зачмъ сюда пріхалъ, и жилъ только настоящей минутой.

Немного спустя, Вейдеманъ перенесъ разговоръ на другую почву. Онъ спросилъ, чмъ намренъ быть Роландъ, но Эрихъ не усплъ ему отвчать, какъ въ комнату вошелъ докторъ Фрицъ въ сопровожденіи пхотнаго офицера одного изъ высшихъ чиновъ. То былъ зять Вейдемана, который весьма дружески привтствовалъ Эриха. Оба вновь прибывшіе просили продолжать начатый до нихъ разговоръ.

Эрихъ объявилъ, что Роландъ намревается поступить въ военную службу, но прибавилъ, что онъ былъ бы гораздо довольне, еслибъ мальчикъ захотлъ посвятить себя наук или сельскому хозяйству.

Вейдеманъ съ улыбкой замтилъ, что Эрихъ вроятно потому такъ сильно возстаетъ противъ военной службы, что нкогда самъ былъ военнымъ. Ему же, напротивъ, кажется, что ничто такъ не приготовляетъ человка къ жизни, какъ временное пребываніе въ военной служб, которая развиваетъ въ немъ смлость, ршимость и довріе къ собственнымъ силамъ. Нигд не пріобртается такая аккуратность въ отправленіи своихъ обязанностей и такое умнье повиноваться вол другихъ, какъ въ военной служб. Роландъ долженъ только никогда не упускать изъ виду, что служба эта есть не что иное, какъ временное занятіе, въ которомъ онъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ искать удовлетворенія всей своей жизни.

— Въ такомъ случа онъ никогда не будетъ хорошимъ солдатомъ, вмшался зять Вейдемана. Кто предпринимаетъ дло, которому онъ не считаетъ нужнымъ посвятить вс свои силы, тотъ никогда не достигнетъ хорошихъ результатовъ и никогда не будетъ жить настоящей, полной жизнью.

— Вы въ этомъ какъ нельзя боле сходитесь съ моимъ старымъ наставникомъ, профессоромъ Эйнзиделемъ, замтилъ Эрихъ. Онъ постоянно говоритъ, что временные правители всегда бываютъ самые худшіе. Вслдствіе этого Роланду необходимо избрать себ какую-нибудь такую дятельность, которой хватило бы ему на всю жизнь. Онъ не допуститъ, чтобъ за него ршилъ кто-нибудь другой, а не онъ самъ, но вы, господинъ Вейдеыанъ, произвели на него сильное впечатлніе вашей дятельностью, и я полагаю, вы могли бы дать его уму то направленіе, какое я не въ состояніи ему сообщить.

— Въ такомъ случа давайте обсудимъ вопросъ вмст, сказалъ Вейдеманъ. Мы здсь собрались все люди опытные.

— А вы думаете, спросилъ Эрихъ, что совщаніе многихъ можетъ привести къ лучшему результату нежели спокойное обдумываніе предмета однимъ, хорошо знакомымъ съ дломъ человкомъ.

— Ага! недовріе къ мннію большинства, съ усмшкой произнесъ Вейдеманъ. Впрочемъ этого слдовало и ожидать. Но я на вашъ вопросъ отвчу прямо: да. Мнніе многихъ годится для многихъ, а такой богатый человкъ, какимъ будетъ Роландъ, заключаетъ въ себ силу многихъ и долженъ обращать ее на пользу многимъ. Во всякомъ случа намъ не лишнее посовтоваться.

Вс сли и банкиръ началъ.

— Являясь въ чужой домъ, гд ты чувствуешь себя неловко, говорилъ, если я не ошибаюсь, Жанъ-Поль, немедленно принимайся за работу и ты тотчасъ освоишься и съ домомъ и съ его обитателями. Я иду дале и говорю: кто хочетъ жить на свт, какъ у себя дома, тотъ работай. Кто не трудится, тотъ постоянно чувствуетъ себя въ жизни чужимъ.

Разговоръ снова былъ прерванъ приходомъ русскаго князя, сына Вейдемана и Кнопфа. Имъ былъ объясненъ предметъ, о которомъ собиралось разсуждать общество.

— Насъ здсь много собралось для совщанія, замтилъ Вейдеманъ, откидываясь на спинку своего стула. Вы вс знаете очаровательнаго юношу, сына богача Зонненкампа. Капитанъ Дорнэ, котораго здсь видите, воспиталъ его такъ, что теперь вс карьеры сдлались ему доступны. Вопросъ въ томъ, какую слдуетъ ему избрать.

— Позвольте мн, предварительно спросить васъ объ одномъ, сказалъ Кнопфъ. Разв вы думаете, что богатому человку непремнно надо быть производителемъ? Не полагаете ли вы, что все его призваніе должно заключаться въ томъ, чтобъ давать ходъ произведеніямъ другихъ и поощрять искусство, науку, промышленность, земледліе, о которыхъ ему достаточно настолько знать, насколько это нужно, чтобъ побудить его имъ покровительствовать.

— Вы что-то хотите на это возразить, сказалъ Вейдеманъ банкиру, замтивъ по его подвижному лицу, что онъ собирается говорить.

— Не столько возразить, отвчалъ банкиръ, сколько опредлить разницу, существующую между призваніемъ и занятіемъ. Есть дятельности, въ которыхъ заключается одно только занятіе, и на оборотъ, положенія въ свт, въ которыхъ заключается одно только призваніе. Главное затрудненіе людей, обладающихъ чрезмрнымъ богатствомъ, состоитъ въ томъ, что они могутъ имть только призваніе и вовсе не нуждаются въ занятіи. Дти богатыхъ людей всегда достигаютъ меньшаго, потому что они свободны отъ всякаго принужденія.

— Что вы подразумваете подъ словомъ призваніе? спросилъ Вейдеманъ.

— Я не съумю скоро и коротко…

— Позвольте мн вамъ помочь, вмшался Эрихъ: призваніе — это даръ природы или необходимость, которую мы возводимъ въ свободный законъ. Животныя не имютъ призваній, потому что они повинуются одной только природ.

— Такъ точно, подтвердилъ банкиръ съ благодарностью кивая головой. Но позвольте вамъ сдлать еще одинъ вопросъ, продолжалъ онъ, обращаясь исключительно къ Эриху: вашъ воспитанникъ не выказываетъ ли, подобно большинству сынковъ богатыхъ людей, стремленія попасть въ дворяне?

Эрихъ молчалъ.

— Вся бда въ томъ, прибавилъ банкиръ, что сыновья богачей довольствуются быть наслдниками и не заботятся о пріобртеніи себ того уваженія, которое доставляютъ людямъ только ихъ личныя заслуги.

— Молодой человкъ, какъ мы уже слышали, началъ зять Вейдемана, хочетъ поступить въ военную службу. Что же, по моему мннію, его надо по возможности поддерживать въ этомъ намреніи. Надюсь, меня не упрекнутъ въ пристрастіи къ моему званію, если я скажу, что вполн соглашаюсь съ моимъ тестемъ, который говоритъ, что военная служба сообщаетъ человку особаго рода выдержку, какую врядъ ли онъ можетъ пріобрсти въ какомъ бы то ни было другомъ положеніи. Каждый день быть въ полномъ вооруженіи, всегда на-сторож — вотъ что длаетъ человка на все готовымъ.

— Такъ точно, согласился Вейдеманъ. Но не должно ли опасаться, что человкъ, проведшій лучшіе годы своей жизни въ военной служб, не будетъ больше въ состояніи свыкнуться ни съ какой постоянной дятельностью? Ему все будетъ казаться, что онъ находится въ отпуску, а главное несчастіе нашего времени, особенно сильно выразившееся въ людяхъ богатыхъ, въ въ томъ именно и заключается, что они живутъ, какъ будто бы постоянно пользовались каникулами.

— Пусть-ка Роландъ всего лучше протретъ глаза своимъ денежкамъ, пошутилъ сынъ Вейдемана и засмялся, причемъ показалъ свои блые зубы, которые Пранкенъ называлъ дерзкими.

— Хотлось бы и мн сказать свое слово, проговорилъ русскій князь, наклоняясь къ Кнопфу, который немедленно произнесъ вслухъ:

— Князь желаетъ говорить.

Вейдеманъ ласково кивнулъ ему головой.

— Мн кажется, началъ князь, что мы, русскіе, можемъ вамъ служить хорошимъ примромъ. Вс мы, въ чемъ бы ни состояли наши имущества, въ деньгахъ или въ помстьяхъ, должны теперь превращаться изъ помщиковъ въ сельскихъ хозяевъ. Отчего бы и вашему молодому человку не сдлаться сельскимъ хозяиномъ?

— Сельское хозяйство, возразилъ Вейдеманъ, состоитъ изъ пяти отраслей, изъ которыхъ каждая должна имть корень въ соотвтственной ей природной наклонности. Сельское хозяйство включаетъ въ себя физику, химію, минералогію, ботанику и зоологію. Необходимо имть склонность къ одной изъ этихъ наукъ, которая и должна лежать въ основаніи всего, иначе нельзя надяться на успхъ. А знаете ли вы, улыбаясь спросилъ онъ у князя, что составляетъ первое и самое главное условіе благоустроеннаго сельскаго хозяйства?

— Деньги.

— Нтъ, деньги стоятъ на второмъ план, а на первомъ — простой человческій здравый смыслъ. Въ мір гораздо больше талантливыхъ людей, чмъ людей съ простымъ здравымъ смысломъ.

Князь обмнялся съ Кнопфомъ взглядомъ и улыбкой.

Вейдеманъ, съ непривычнымъ для него жаромъ, сталъ опровергать мнніе, будто сельское хозяйство можетъ служить прибжищемъ для всякаго, кто затрудняется въ выбор себ карьеры. Но тмъ по мене вс мало-по-малу пришли къ заключенію, что Роланду всего лучше превратиться въ сельскаго хозяина.

Затмъ разговоръ пересталъ быть общимъ. Кнопфъ замтилъ Эриху, что въ настоящее время нтъ больше Олимпа, съ высоты котораго боги изрекали бы свои опредленія на счетъ судьбы людей. А Вейдеманъ прибавилъ, что самое худшее для Роланда заключается въ отсутствіи необходимости трудиться для достиженія желаемаго. У него все есть и ему не можетъ быть знакомо счастіе человка, которому, посредствомъ длиннаго ряда усилій, наконецъ удается осуществить свое желаніе и это для того, чтобы опять начать желать и трудиться. Въ мір есть законъ, въ силу котораго всякая удача уже въ самой себ носитъ зародышъ стремленія къ новому благу.

— Въ конц концовъ, сказалъ Вейдеманъ въ заключеніе, обращаясь къ Эриху, вы все-таки остались правы. Намъ вообще ни въ какомъ случа, а въ этомъ въ особенности, не слдуетъ брать на себя роли Провиднія и ршать за другихъ ихъ судьбу. Не имемъ мы также и права воспитывать человка съ спеціальной цлью сдлать изъ него всеобщаго благодтеля. Намъ надо ограничиться стараніями пробудить въ юнош потребность къ общенію съ людьми. Мало того, чтобъ онъ заботился о счастіи ближнихъ, ему еще необходима какая-нибудь лично его интересующая дятельность, которая одна заключаетъ въ себ источникъ истиннаго довольства. Воспитаніе должно сдлать его одинаково способнымъ самому наслаждаться жизнью и доставлять утшеніе и радости другимъ.

Докторъ Фрицъ одинъ не принималъ участія въ разговор.

Онъ сидлъ погруженный въ задумчивость, а лицо его имло нсколько строгое выраженіе.

— Отчего ты такъ упорно молчишь? тихонько спросилъ у него Вейдеманъ подъ шумокъ оживленной бесды остального общества.

Докторъ Фрицъ также тихо ему отвчалъ:

— Вообще не легко справиться съ такимъ громаднымъ состояніемъ, даже еслибъ оно было и честнымъ образомъ пріобртено. Но насколько еще трудне становится эта задача, когда надъ богатствомъ тяготетъ преступленіе.

Вейдеманъ, приложивъ палецъ къ губамъ, сдлалъ знакъ своему племяннику, чтобъ онъ замолчалъ. Эрихъ не слышалъ словъ, которыми они обмнялись, но нечаянно взглянувъ на двухъ собесдниковъ почувствовалъ, что они говорили о чемъ-то страшномъ. Онъ самъ не зналъ, чего боялся, но тмъ не мене, не могъ совладать съ внезапно охватившей его тревогой.

Между тмъ въ комнату вошла госпожа Вейдеманъ и пригласила гостей къ столу. Вс встали и послдовали за ней въ столовую.

Эрихъ сидлъ рядомъ съ Кнопфомъ.

— Позвольте мн, любезный коллега, сдлать вамъ одинъ вопросъ, совсмъ неожиданно обратился онъ къ нему, только съ уговоромъ, что вы мн отвтите на него не раньше какъ завтра?

— Извольте. Въ чемъ же состоитъ вашъ вопросъ?

— Что стали бы вы длать, еслибъ внезапно очутились обладателемъ нсколькихъ милліоновъ?

Кнопфъ, который въ эту минуту собирался пить и подносилъ стаканъ ко рту, вдругъ поперхнулся, раскашлялся и принужденъ былъ на время удалиться изъ-за стола. Немного спустя онъ вернулся, но въ теченіи всего вечера уже боле ничего не лъ и не пилъ.

Банкиръ, прилежно слдившій за газетами, спросилъ у доктора Фрица, правду ли он говорятъ о всхъ ужасахъ, которые будто бы происходятъ въ Америк.

Роландъ весь превратился въ слухъ и съ жадностью устремилъ глаза на доктора Фрица.

— Если, началъ тотъ, разсматривать отдльно различныя явленія Новаго Свта, то дйствительно, при вид многихъ изъ нихъ, почувствуешь, невольный ужасъ. Но одинъ весьма замчательный государственный мужъ Америки однажды раскрылъ передо мной картину поразительной врности. Въ бытность мою въ Мюнхен, говорилъ онъ мн, я впервые научился понимать мое отечество. Разъ какъ-то я постилъ литейный заводъ, на которомъ отливалась колоссальная статуя Баваріи. Различныя части ея, какъ-то руки, колни, голова, кусокъ туловища, все это лежало отдльно и возбуждало своими громадными размрами самое непріятное ощущеніе въ зрител. Но годъ спустя, я увидлъ эту статую уже совсмъ готовую, и былъ пораженъ изяществомъ и соразмрностью ея фигуры въ цломъ. Тутъ мн пришло на умъ, что также точно слдуетъ смотрть и на Америку. Ея отдльныя части производятъ непріятное и тяжелое впечатлніе, — общій видъ, напротивъ, поражаетъ своей необычайной красотой и величіемъ.

Роландъ взглянулъ на Эриха сіяющими отъ радости глазами, а на губахъ его мелькнула торжествующая улыбка.

Вс встали изъ-за стола. Лиліану вскор отправили спать, а когда докторъ Фрицъ, тоже собираясь на покой, началъ прощаться, Роландъ, крпко пожимая ему руку, воскликнулъ:

— Отъ души благодарю васъ за вашъ прекрасный отзывъ о моемъ отечеств! Я этого никогда не забуду.

— Разв вы не Германію считаете вашимъ отечествомъ?

— Нтъ, было ршительнымъ отвтомъ мальчика.

— Останьтесь еще здсь, мн надо съ вами поговорить, шепнулъ Вейдеманъ Эриху.

Роландъ вышелъ съ Кнопфомъ на свжій воздухъ. Ночь была ясная, небо сверкало звздами. Мальчикъ взялъ съ своего бывшаго наставника слово, что онъ его непремнно разбудитъ на слдующее утро, ко времени отъзда доктора Фрица и его дочери. Вслдъ затмъ, но не прежде, Роландъ тоже согласился пойти въ свою комнату. Но сонъ еще долго не смыкалъ его глазъ. Онъ лежалъ, прислушиваясь къ плеску воды, къ шуму мельницы и перебиралъ въ своемъ ум событія минувшаго дня. Наконецъ усталость и молодость взяли свое и онъ заснулъ крпкимъ сномъ.

ГЛАВА V.
НОЧНОЕ ИЗВСТІЕ И ПРОСПАННЫЙ ОТЪЗДЪ.

Роландъ спокойно спалъ, не подозрвая, что два человка съ нжной заботливостью и глубокимъ состраданіемъ толковали о его странной участи.

Эрихъ по приглашенію Вейдемана послдовалъ за нимъ въ его кабинетъ.

— Знаете ли вы, зачмъ васъ сюда прислали? спросилъ Вейдеманъ.

— Меня, сюда прислали?

— Да.

— Господинъ Зонненкампъ желаетъ завязать съ вами дружескія отношенія и самъ я уже давно стремлюсь…

— Хорошо. Лучшій шпіонъ тотъ, который, не зная что на него возложена обязанность подсматривать, все видитъ и передаетъ самымъ невиннымъ образомъ.

— Я ршительно не понимаю…

— Врьте мн, господинъ Зонненкампъ, которому еще неизвстно время отъзда доктора Фрица, ни минуты не намревался къ намъ пріхать. Онъ притворялся, когда васъ просилъ за нимъ прислать. Отправьте къ нему, хоть ради шутки, посланнаго съ приглашеніемъ явиться сюда и онъ вамъ отвтитъ, что къ крайнему своему сожалнію не можетъ самъ пріхать, но взамнъ себя присылаетъ за вами экипажъ. Ахъ, молодой другъ мой, грустно и больно подстерегать человка, какъ дикаго звря, стараясь напасть на слды его преступленій. Но прежде всего, позвольте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ. Извстно ли вамъ, въ какомъ положеніи находится дло о возведеніи Зонненкампа въ дворяне?

— Нтъ.

— А знаете ли вы, что ко мн тоже обращались за мнніемъ на счетъ его заслугъ?

Эрихъ снова отвчалъ отрицательно.

— Я уже вамъ говорилъ, что конюхъ, играющій на труб, содержался нкогда въ исправительномъ заведеніи. У меня въ услуженіи находится еще одинъ бывшій преступникъ, только я его содержу на заднемъ двор, потому что онъ ведетъ себя не такъ хорошо, не столько потому, чтобъ онъ былъ въ конецъ испорченъ, сколько изъ хвастовства и удали. Изъ этого вы видите, что я вовсе не отталкиваю отъ себя людей съ дурнымъ прошлымъ, зная, какъ вообще шатка наша добродтель. Большинство случаевъ, когда человкъ до конца удерживается въ добр, надо отнести на долю благопріятныхъ обстоятельствъ. Онъ безъ сомннія имлъ передъ глазами примры или получалъ уроки, которые, вразумляя его, и не допускали до паденія. Конечно, бываютъ утонченные злоди, которые, постоянно подвизаясь на поприщ зла, возмущаютъ духъ человческій…. но не въ этомъ дло. Я хочу только сказать, что, вовсе не намреваясь ни въ чемъ мшать Зонненкампу, не могу однако не выразить своего удивленія, что ему вздумалось хлопотать о дворянств, такъ какъ это неминуемо должно поднять вопросъ о его прошломъ? Нашъ общій другъ, графъ Вольфсгартенъ, говорилъ мн, будто вы имете большое вліяніе на Зонненкампа: постарайтесь его уговорить оставить это дло въ поко.

Эрихъ провелъ рукою по лбу. Онъ весь дрожалъ, въ глазахъ его былъ непривычный блескъ. Онъ хотлъ говорить и не могъ.

Вейдеманъ, совсмъ иначе понимая волненіе молодого человка, очень мягко замтилъ:

— Я удивляюсь вашему мужеству. Кнопфъ говорилъ мн, — да и самъ я это вижу, — что вы внесли въ домъ Зонненкампа дотол неизвстную въ немъ атмосферу добра и честности и успли привить вашему воспитаннику много прекрасныхъ и благородныхъ качествъ. Когда этотъ юноша впервые узнаетъ….

— Что такое? Ради Бога, я ничего не понимаю, съ трудомъ выговорилъ Эрихъ.

— Какъ? Гд я? Гд вы? въ изумленіи воскликнулъ Вейдеманъ, хватаясь обими руками за голову. Разв вы не знаете?….

— Я ничего не знаю, кром того, что господинъ Зопнеикамнъ владлъ большими плантаціями и множествомъ невольниковъ, что образъ жизни его въ Америк пересталъ ему нравиться и, онъ вернулся въ Германію.

— Зонненкампъ!…. Зонненкампъ!…. повторилъ нсколько разъ Вейдеманъ. Прекрасное имя и отчасти дйствительно ему цринадлежащее, потому что такъ называлась его мать. Но о Банфильд вамъ еще никогда не приходилось слышать?

— Почти нтъ. Мн только садовникъ разсказывалъ, что господинъ Зонненкампъ, вернувшись изъ путешествія на воды, сильно разгнвался, увидя это имя на страницахъ книги, въ которой вс посщающіе виллу и оранжереи записываютъ свои имена. Умоляю васъ, объясните мн, что все это значитъ.

— Зонненкампъ, или врне Банфильдъ, есть не кто иной, какъ торговецъ невольниками, пользующійся въ Америк громкой, но въ тоже время въ высшей степени незавидной славой. Мой племянникъ, докторъ Фрицъ, могъ бы вамъ многое о немъ поразсказать. Открыто защищая рабство, онъ печаталъ о немъ статьи, въ которыхъ довелъ свою дерзость до послднихъ предловъ. Онъ ставилъ себя въ примръ того, что не вс нмцы заражены сантиментальной гуманностью и называя себя представителемъ германскаго отечества, объявлялъ существованіе рабства вполн законнымъ и справедливымъ. Замтили вы кольцо, которое онъ постоянно носитъ на большомъ пальц правой руки? Оно скрываетъ слды зубовъ одного невольника, который, когда онъ его душилъ, укусилъ ему этотъ палецъ.

Крикъ ужаса вырвался изъ груди Эриха.

— О Роландъ! о матушка! о Манна! съ отчаяніемъ произнесъ онъ.

— Мн невыразимо больно съ вами объ этомъ говорить, но я полагаю, что вамъ лучше узнать все это отъ меня. Вамъ не понятно, какъ можетъ человкъ, съ подобнымъ прошлымъ, иногда дйствительно хорошо поступать и съ такимъ тактомъ разсуждать о высокихъ предметахъ? Да, Зонненкампа можно по истин сравнить съ гнуснымъ болотомъ, покрытымъ роскошными цвтами, и я самъ недоумваю, какъ только носитъ его земля!. Торгъ невольниками, это — хладнокровное убійство, совершаемое ради собственныхъ выгодъ, — убійство съ цлью грабежа, которое спокойно шагаетъ по трупамъ своихъ жертвъ, опираясь на какія-то мнимыя права. Міръ есть царство войны, все въ немъ находится въ непрерывной вражд и борьб, но быть торговцемъ невольниковъ…. ихъ убійцей. И что-же мы видимъ теперь? Этотъ самый человкъ живетъ между нами, занимается садоводствомъ и воспитываетъ наилучшіе въ здшней мстности плоды. Гд же справедливость изреченія: по плодамъ твоимъ познаютъ тебя? Ахъ, мысль объ этомъ человк чуть не свела меня съ ума и я наконецъ далъ себ слово, какъ можно мене о немъ думать.

Вейдеманъ говорилъ много и быстро, точно дйствительно стараясь отогнать отъ себя тяжелыя размышленія.

Эрихъ, приподнявъ голову, едва слышно произнесъ:

— Скажите мн все.

— Да, вамъ слдуетъ все знать. Вамъ, безъ сомннія, извстна судьба, постигшая капитана Броуна при Гарперъ-Ферри?

— Конечно. Неужели господинъ Зонненкампъ тоже участвовалъ въ этомъ дл?

— Онъ былъ однимъ изъ главныхъ зачинщиковъ.

Эрихъ разсказалъ, какъ Роландъ въ бреду однажды воскликнулъ: ‘Я вижу Джона Броуна на вислиц!’

Чмъ боле говорилъ Эрихъ о Роланд, тмъ сильне становилось его волненіе, наконецъ онъ не въ силахъ былъ доле удерживать слезы, которыя брызнули у него изъ глазъ и быстро заструились по щекамъ. Стыдясь своей слабости, онъ старался оправдать ее въ глазахъ Вейдемана, но тотъ перебилъ его словами:

— Ваши слезы меня на вки съ вами связываютъ. Вы всегда будете имть во мн друга, къ которому можете обращаться за помощью и за совтомъ во всякую минуту вашей жизни. Все, чмъ я могу располагать, ваше, равно какъ вс ваши дла отнын становятся также и моими. Въ васъ нтъ малодушія, вы напротивъ сильны и вполн соотвтствуете величію задачи руководить юношей въ столь тяжелыхъ и печальныхъ обстоятельствахъ.

Эрихъ всталъ, съ трудомъ переводя духъ. Онъ подалъ правую руку Вейдеману, а лвую крпко прижалъ къ груди и воскликнулъ:

— Я надюсь, что буду въ состояніи оправдать ваше довріе.

— А я въ этомъ не сомнваюсь и повторяю, что лучше вамъ было все это узнать отъ меня.

Посл этого они оба долго молчали. Эрихъ вмст съ именемъ Роланда и своей матери, назвалъ также и Манну. Теперь, въ минуту горя, ему впервые стало ясно, что онъ любитъ Манну и сердце его болзненно сжалось при мысли, что онъ до сихъ поръ еще ни слова не говорилъ ей о своей любви.

Но минуту спустя, онъ жестоко упрекалъ себя въ эгоизм. Какъ могъ онъ думать о себ, а не исключительно объ ея горькой участи? И сердце его преисполнилось состраданія къ ней, дочери подобнаго отца.

Какъ перенесетъ она это? Но, можетъ быть, ей уже все извстно? Не въ этомъ ли надо искать причину ея необыкновенной сдержанности и задумчивости? Не эта ли ужасная тайна породила въ ней ршимость поступить въ монастырь?

— Но вы не должны слишкомъ предаваться собственнымъ мыслямъ, замтилъ ему Вейдеманъ.

Эрихъ не осмлился заговорить съ нимъ о Манн, но только спросилъ его совта на счетъ того, слдуетъ ему, или нтъ, открыть все это матери.

Вейдеманъ хорошо понималъ, какъ горько должно быть сть хлбъ этого человка, пить его вино и вообще пользоваться его благодяніями. Но тмъ не мене онъ уговаривалъ Эриха до послдней возможности щадить свою мать, присутствіе которой на вилл онъ считалъ настоящимъ счастіемъ для Манны и Цереры. Да, хорошо имъ будетъ въ минуту скорби опереться на эту женщину испытанной честности, ума и благородства.

Было уже далеко за полночь, когда Эрихъ разстался съ своимъ гостепріимнымъ хозяиномъ.

Онъ пошелъ въ свою комнату и долго съ умиленіемъ смотрлъ на прекраснаго спящаго юношу, въ глубин души своей произнося обтъ, никогда его не покидать.

Затмъ онъ потихоньку выбрался изъ дому и пошелъ бродить по окрестностямъ. Въ воздух пронеслось нсколько падающихъ звздъ, вдали сверкали волны Рейна, на трав и деревьяхъ лежала душистая роса. Эрихъ нигд не находилъ покоя. Что могъ и долженъ былъ онъ длать?

Съ разсвтомъ онъ вернулся домой.

Тамъ уже все было въ движеніи.

На двор онъ прежде всего встртился съ Кнопфомъ.

— Ахъ! воскликнулъ тотъ. Я изъ-за васъ въ теченіи цлой ночи не смыкалъ глазъ. Вашъ вопросъ не давалъ мн покоя. Теоретически его вовсе нельзя разршить, такъ какъ вс жизненныя отношенія состоятъ не изъ цлыхъ чиселъ, а изъ дробей и только съ помощью ихъ могутъ быть выражены. Какъ подведете вы имъ одинъ общій итогъ? Голова моя идетъ кругомъ при одной мысли, что сталъ бы я длать, еслибъ вдругъ очутился обладателемъ нсколькихъ милліоновъ. Учреждать благотворительныя заведенія, я еще не нахожу достаточнымъ: неужели же весь міръ долженъ быть только благоустроеннымъ пріютомъ, или богадльней? Люди нуждаются не въ одной пищ и одежд, а также и въ красот и въ веселости. Я бы въ каждой деревн устроилъ классы для пнія и назначилъ учителямъ хорошее жалованье, а пвчимъ всякое воскресенье выдавалъ бы по бутылк вина. У меня были бы везд концертныя залы съ высокими сводами, прохладныя для лта, и хорошо натопленныя для зимы. Тамъ на стнахъ повсюду висли бы хорошія картины и тутъ же раздавались бы призы. Я еще устроилъ бы пріютъ для бдныхъ дтей, самъ сдлался бы директоромъ его и построилъ бы домъ съ квартирами для старыхъ, заслуженныхъ гувернеровъ и учителей. Ужъ я и названіе придумалъ для этого дома. Мы бы написали надъ входомъ его: ‘Домъ отдыха посл работы’. Ахъ, какъ весело было бы слушать споры старыхъ учителей, изъ которыхъ каждый отстаивалъ бы превосходство своей методы воспитанія! Затмъ я вотъ еще что придумалъ: я не трогалъ бы всего капитала, а только отдливъ отъ него одинъ милліонъ, употребилъ бы его на путешествія. Выбравъ дюжину, другую товарищей, я отправился бы съ ними странствовать по свту. Въ числ ихъ были бы естествоиспытатели, живописцы, ваятели, купцы, ученые, политико-экономы,— словомъ люди съ самыми разнообразными свдніями. Я снабдилъ бы ихъ всмъ нужнымъ, мы по произволу мняли бы мста и везд оставались бы столько времени, сколько намъ это было бы пріятно. Я такимъ образомъ познакомился бы съ учрежденіями различныхъ странъ и вернувшись домой, старался бы ввести у насъ то, что мн наиболе понравилось у другихъ. Представьте себ, какъ интересно было бы путешествовать въ обществ умныхъ, образованныхъ людей. Мы плавали бы на своемъ собственномъ корабл, а въ горахъ здили бы на мулахъ. Одномъ словомъ, это было бы и пріятно и весьма полезно. А что касается до Роланда,— то ему всего лучше сдлаться сельскимъ хозяиномъ: онъ такимъ образомъ будетъ имть у себя подъ ногами твердую и самую естественную почву. Но, повторяю, я не могу сказать вамъ ничего опредлительнаго.

Эрихъ едва слушалъ, что говорилъ Кнопфъ, и очнулся отъ своей задумчивости, когда тотъ вдругъ воскликнулъ:

— Но гд же Роландъ? Я ему общался его разбудить ко времени отъзда доктора Фрица.

— Оставьте его спать.

— Вы берете это на свою отвтственность?

— Да.

— Хорошо, сказалъ Кнопфъ. Пусть же его спитъ: я отъ этого вовсе не прочь. У Роланда такимъ образомъ водворится въ сердц романтическая печаль. Простился онъ съ двочкой вечеромъ, или нтъ, все равно, но онъ легъ спать, а къ утру она исчезла. Что за удовольствіе рано утромъ, дрожа отъ холоду, провожать отъзжающихъ на пароходную пристань или на станцію желзной дороги! Пароходъ отчаливаетъ, поздъ узжаетъ, а ты стоишь себ и смотришь имъ вслдъ, точно тебя внезапно обокрали. А тамъ надо возвращаться домой… Ахъ, все это такъ непріятно! Меня, посл такого разставанія, обыкновенно цлый день трясетъ лихорадка. То ли дло, когда Роландъ, проснувшись, узнаетъ, что двочка исчезла! У него останется въ душ свжее, прелестное воспоминаніе, а мы съ вами, капитанъ Дорнэ, будемъ во всемъ этомъ играть роль великановъ въ дтской сказк.

Тутъ къ нимъ присоединились Вейдеманъ съ женой и сыновьями, русскій князь, банкиръ и вс домашніе. Каждый на прощанье пожалъ доктору Фрицу руку, а Лиліана, садясь въ карету, воскликнула:

— Господинъ Кнопфъ, поклонитесь отъ меня Роланду. Какой же онъ соня!

Экипажъ ухалъ, вс вернулись въ свои комнаты и снова улеглись въ постели, только Эрихъ съ Кнопфомъ пошли бродить по лсу. Кнопфъ съ восторгомъ любовался картиной пробуждающейся природы.

Онъ говорилъ, что это — прекрасное зрлище, которымъ однако рдко кто наслаждается безъ принужденія, по собственному произволу. Онъ даже сомнвался, чтобъ лирики, такъ часто воспвающіе прелести утренней зари и солнечнаго восхода, въ сущности боле другихъ любили рано вставать.

Слушая Кнопфа, Эрихъ удивлялся, что на свт еще есть люди, которые могутъ предаваться такого рода мечтамъ и размышленіямъ. Въ его глазахъ весь міръ какъ бы подернулся туманомъ и казался ему населеннымъ тнями.

Кнопфъ, напротивъ, изъ молчанія Эриха заключилъ, что тотъ его весьма внимательно слушаетъ и распространился въ жалобахъ по случаю отъзда своей воспитанницы. Правда, у него еще оставались интересныя занятія съ русскимъ княземъ, но двочка своимъ присутствіемъ всхъ оживляла и радовала. Она походила на одушевленный, говорящій цвтокъ, который былъ къ нимъ на время перенесенъ изъ Новаго Свта. Кнопфъ явно уже написалъ, или собирался писать стихотвореніе на эту тэму.

Эрихъ слушалъ его терпливо.

Наконецъ онъ спросилъ у Кнопфа, не разсказывалъ ли ему докторъ Фрицъ что-нибудь о Зонненкамп?

Кнопфъ повторилъ только, часть изъ того, что Вейдеманъ сообщилъ Эриху. Онъ, какъ было видно, не все зналъ.

— Призываю въ свидтели это дивное утро, воскликнулъ вдругъ Кнопфъ, и говорю вамъ, капиталъ Дорнэ: вы удивительный человкъ, заслуживающій самаго искренняго уваженія. Еслибъ мн прежде было извстно прошлое отца Роланда, я ни подъ какимъ видомъ не могъ бы такъ спокойно заниматься съ моимъ воспитанникомъ. Мн все казалось бы, что я ношу при себ заряженный пистолетъ, который вдругъ возьметъ, да и выстрлитъ. Нечего сказать, у васъ сильный и твердый характеръ. Теперь мн вполн понятенъ вашъ способъ обращенія съ Роландомъ.

И Кнопфъ, въ порыв восторженнаго чувства, схватилъ руку Эриха и быстро поднесъ ее къ губамъ.

Эрихъ мгновенно почувствовалъ себя спокойне, а лицо Кнопфа, отъ наполнявшей его сердце радости, вдругъ сдлалось похоже на поверхность ручья, по которому втеръ гонитъ легкія струйки. Онъ говорилъ, что на долю его, равно какъ и Эриха, выпало счастье, хоть косвенно, участвовать въ выполненіи величайшей задачи нашего вка: Эрихъ воспитывалъ Роланда, которому впереди предстояло трудиться надъ разршеніемъ вопроса о невольничеств, а онъ, Кнопфъ, содйствовалъ образованію русскаго князя, на которомъ лежала обязанность руководить въ ихъ новой жизни только-что отпущенными на волю крестьянами.

Кнопфъ сказалъ еще, что князь сильно уговаривалъ его хать въ Россію открыть тамъ школу для поселянъ. Докторъ Фрицъ, съ другой стороны, звалъ его въ Америку заводить школу для дтей свободныхъ негровъ. Кнопфъ упрекалъ себя за то, что чувствовалъ гораздо боле склонности къ маленькимъ неграмъ. Онъ чистосердечно сознавался, что это предпочтеніе было ему внушено ничмъ инымъ, какъ желаніемъ жить по близости къ Лиліан и имть возможность слдить за ея развитіемъ и дальнйшей судьбой.

Подходя къ дому, Эрихъ увидлъ Вейдемана и банкира, садившихся въ экипажъ. Они хали въ столицу по длу о казенномъ имніи. Эрихъ простился съ ними, такъ какъ имлъ намреніе немедленно вернуться на виллу Эдемъ. Произнося это послднее названіе, онъ вздрогнулъ. Вейдеманъ вышелъ изъ экипажа и, отведя Эриха въ сторону, снова посовтовалъ ему быть какъ можно осторожне въ своихъ рчахъ и поступкахъ. Затмъ онъ, уже сидя въ карет, еще закричалъ ему:

— Любезный Дорнэ, помните, что домъ мой всегда открыть не только для васъ, но и для вашей матушки и тетушки.

Эрихъ пошелъ разбудить Роланда.

— Какъ, уже совсмъ свтло! Они еще здсь? было первыми словами мальчика.

— Кто они?

— Лиліана и ея отецъ.

— Нтъ, они уже давно ухали.

— Ахъ, отчего же меня никто не разбудилъ?

— Отъ того, что теб слдовало спать. Черезъ часъ и мы тоже отправимся домой.

Роландъ съ неудовольствіемъ отъ него отвернулся. Когда же, наконецъ сдавшись на ласковыя рчи Эриха, онъ снова обратилъ къ нему свое лицо, на его длинныхъ рсницахъ сверкали крупныя слезы.

Сколько горькихъ слезъ предстоитъ еще пролить этимъ глазамъ? подумалъ Эрихъ.

Вскор вернулась карета, въ которой ухалъ докторъ Фрицъ, и кучеръ привезъ Роланду еще поклонъ отъ Лиліаны. Лошадей не велно было отпрягать, ихъ только покормили и Эрихъ съ Роландомъ въ той же карет отправились домой.

ГЛАВА VI.
ВСЕ ВЪ МІР ПУСТАЯ ИГРА.

Если въ составъ романтической печали входятъ блдное лицо, досада, недовольство собой и ненависть къ ближнимъ, то можно сказать, что Роландъ съ избыткомъ ею наслаждался. Онъ сидлъ возл Эриха, съ закрытыми глазами, чтобъ ясне видть картины, которыя рисовало ему воображеніе. Блдныя губы его по временамъ дрожали и были крпко сжаты.

‘Разв, думалъ онъ, меня все еще считаютъ за ребенка, котораго можно туда и сюда посылать, не объясняя ему причины такого передвиженія? Почему Эрихъ не говоритъ мн, зачмъ мы такъ скоро отсюда узжаемъ? Къ чему это Кнопфъ съ такой торжествующей улыбкой объявилъ мн, что онъ не разбудилъ меня, имя въ виду особенную цль?’

Кнопфъ посл минутнаго раздумья счелъ за лучшее въ этомъ случа взять на себя всю отвтственность. Пусть, думалъ онъ, Роландъ лучше сердится на меня, отсутствующаго, нежели на Эриха, на рукахъ котораго онъ остается. А Роландъ, между тмъ, сидя въ углу кареты, по временамъ украдкой взглядывалъ за Эриха, на ожиданіи, что тотъ наконецъ ему все объяснитъ. Но Эрихъ молчалъ и тоже сидлъ съ закрытыми глазами.

Оба, учитель и воспитанникъ, оставались слпы къ прелестной мстности, по которой прозжали, и безраздльно отдались своимъ думамъ и мечтамъ.

Эрихъ, до крайности утомлнный, находился въ какомъ-то полузабыть, посреди котораго шумъ колесъ раздавался въ его ушахъ съ силой какъ бы адскаго треска. По временамъ, когда спускаясь съ горы, кучеръ тормозилъ экипажъ и колесо съ жалобнымъ скрипомъ медленно тащилось по песку, Эрихъ на мгновеніе открывалъ глаза. Вдали передъ нимъ сверкалъ Рейнъ, онъ взглядывалъ на него и снова погружался въ забытье. Онъ въ своемъ тревожномъ полусн видлъ горы, которыя медленно заливались водой, точно наступалъ новый потопъ. Посреди волнъ, на двухъ высокихъ скалахъ стояли два человка. Одинъ изъ нихъ былъ Клодвигъ. Онъ держалъ въ рукахъ какую-то римскую древность и горячо о пой разсуждалъ. Другой, съ наружностью Вейдемана, толковалъ о страхованіи жизни. Потомъ оба заговорили объ Эрих и Роланд, объявляя, что они куда-то благополучно прибыли. И съ этими послдними словами молодой человкъ проснулся.

— Ахъ, это вы! воскликнули въ одинъ голосъ Эрихъ и Роландъ.

— Это вы! повторилъ кто-то возл самой кареты.

Лошади остановились передъ жилищемъ маіора. Въ палисадник, у самаго забора, стояла фрейленъ Милькъ. Эрихъ поклонился ей, а она, не дожидаясь вопроса, въ увренности, что о ней самой никто не станетъ освдомляться, быстро проговорила:

— Маіоръ съ часъ тому назадъ отправился на виллу. За нимъ оттуда присылали и онъ мн сказалъ, что не успетъ вернуться домой къ обду.

Эрихъ вышелъ изъ экипажа. Онъ освдомился у фрейленъ Милькъ о своей матери и спросилъ, не знаетъ ли она, что такое происходитъ на вилл. Она отвчала, что тамъ вс чему-то радуются, и прибавила, что вроятно сегодня же будетъ праздноваться и помолвка Пранкена съ Манной.

Эрихъ отпустилъ Роланда домой одного. Ему надо было собраться съ духомъ.

— Все въ мір — пустая игра, проговорила фрейленъ Милькъ.

Эрихъ, несмотря на все свое уваженіе къ доброй старушк, не чувствовалъ въ эту минуту ни малйшей склонности пуститься въ общія разсужденія о жизни и людяхъ. Когда же она попыталась-было разузнать, что произошло во время его посщенія въ Маттенгейм, онъ отвчалъ ей не только коротко, но даже не совсмъ учтиво. Онъ и не подозрвалъ, что фрейленъ Милькъ уже давно все знала и хотла дать ему это понять.

Эрихъ собирался здсь немного оправиться и привести въ порядокъ свои мысли, но теперь ему вдругъ показалось, что его какъ будто отсюда гнали. Онъ пошелъ на виллу. Передъ нимъ сіяло роскошное зданіе, солнце ослпительно играло на стеклянномъ купол оранжереи, онъ видлъ паркъ, виноградный домикъ, въ которомъ жила его мать и все это было выстроено и посажено на деньги, полученныя отъ продажи людей!….

Извстно ли это Пранкену? Ему необходимо все узнать — и тогда ршится ли онъ еще протянуть руку дочери этого человка? При мысли, что Манна будетъ принадлежать другому, Эрихъ почувствовалъ неизъяснимую горечь. Имъ овладла страшная ненависть къ Пранкену, на лбу у него крупными каплями выступилъ потъ, онъ съ злобой сжалъ кулакъ и далъ себ слово разрушить все это зданіе лицемріе и лжи. Но Манна — какъ она все это перенесетъ?

Онъ остановился, упрекая себя за дурныя мысли, которымъ на мгновеніе позволилъ собой овладть. Онъ стоялъ и смотрлъ на скалы, какъ бы умоляя ихъ низринуться въ долину и все въ ней превратить въ прахъ. Сердце его такъ болзненно сжималось и ныло, что онъ съ трудомъ переводилъ духъ. И во всемъ этомъ хаос мыслей и ощущеній, онъ ясно понималъ только одно, что любитъ Манну. Вдругъ изъ груди его вырвался громкій хохотъ:

— Дочь этого человка — твоя жена, мать твоихъ дтей! Все въ мір пустая игра!

Слова фрейленъ Милькъ глубоко врзались ему въ память.

— Къ тому же, прибавилъ онъ, минуту спустя, я вовсе не чувствую себя призваннымъ срывать личину съ великаго маскарада жизни.

Къ нему вернулось самообладаніе и онъ твердыми шагами вступилъ на виллу.

ГЛАВА VII.
МИЛЛІОНЪ ДЕНЕГЪ И НОВЫЙ МУНДИРЪ.

По возвращеніи на виллу, Роландъ былъ немедленно позванъ къ отцу. Зонненкампъ, увидя его входящимъ въ комнату, воскликнулъ:

— Сынъ мой! Дорогой мой сынъ! Все для тебя!… Твоя будущность наконецъ обезпечена! Возлюбленный мой, все для тебя!

Онъ съ необычайной силой приподнялъ юношу на воздухъ, какъ маленькаго ребенка.

— Роландъ, совершилось! Никогда не забывай настоящей минуты: она принесла съ собой осуществленіе главной цли моей жизни, преисполненной бдствій, неудачъ и опасностей. Сынъ мой, отнын тебя зовутъ: Роландъ фонъ-Лихтенбургъ.

И онъ опустилъ Роланда на полъ. Мальчикъ весь дрожалъ и взглядъ его невольно искалъ зеркала.

— Да, со смхомъ сказалъ отецъ: — смотри, каковъ бываетъ молодой баронъ. Ахъ, дитя, ты только позже поймешь все значеніе выпавшаго на твою долю блага, а теперь, пусть происшедшее между нами останется въ тайн. Ни я, ни ты, мы не должны высказывать передъ свтомъ нашей радости. Я притворюсь равнодушнымъ, а ты всего боле остерегайся капитана Дорнэ. Какъ вы скоро вернулись! Гд васъ нашелъ мой посланный?

Роландъ отвчалъ, что онъ ничего не знаетъ о посланномъ и тутъ только услышалъ, что отецъ ночью отправилъ къ нимъ въ Маттенгеймъ здового съ предписаніемъ немедленно вернуться на виллу. Зонненкампъ разсказалъ ему еще, что сынъ совтницы, произведенный въ прапорщики, съ нсколькими товарищами пріхалъ къ матери на дачу и явится къ Роланду вмст съ нимъ обдать.

— Но гд же капитанъ Дорнэ? спросилъ Зонненкампъ.

Роландъ сказалъ, что онъ остался у фрейленъ Милькъ. Зонненкампъ усмхнулся и сталъ внушать сыну, чтобъ онъ не измнялъ своего обращенія съ Эрихомъ, которому онъ во всякомъ случа обязанъ благодарностью за вс его заботы и попеченія. Но боле всего Зонненкампъ напиралъ на необходимость быть скромнымъ и не высказывать своей радости.

— Ты тоже, прибавилъ онъ, долженъ привыкнуть къ тому, чтобъ не показывать передъ другими, какъ высоко цнишь свое возвышеніе въ свт. А теперь иди къ матери. Нтъ… погоди! Ты долженъ получить отъ меня еще нчто, что сдлаетъ тебя сильнымъ, гордымъ и дастъ теб увренность въ самомъ себ. Постой тутъ и ты увидишь, какъ глубоко и искренно я тебя уважаю. Ты въ моихъ глазахъ уже совершенно взрослый человкъ.

И поискавъ въ карман, онъ вынулъ ключъ и приблизился къ вдланному въ стну несгараемому шкалу. Онъ прижалъ пружину и об половинки шкапа мгновенно распахнулись.

— Смотри, сказалъ онъ, все это будетъ принадлежать теб — теб и твоей сестр. Приди сюда и дай свои руки — вотъ такъ.

Зонненкампъ вынулъ изъ шкапа объемистый пакетъ и продолжалъ:

— Держи крпче, здсь заключается милліонъ фунтовъ стерлинговъ. Знаешь ли ты, что такое одинъ милліонъ фунтовъ? Онъ равняется шести милліонамъ талеровъ: вотъ они здсь вс въ бумагахъ, а у меня въ шкапу еще кром того остаются кое-какія крохи. Что, у тебя рябитъ въ глазахъ? Ну, это ужъ лишнее, теб только слдуетъ знать, что ты держишь въ рукахъ. Съ этимъ ты можешь управлять всмъ міромъ. Ну, дай назадъ. Смотри, вотъ гд лежитъ этотъ пакетъ. Рядомъ съ нимъ находятся другія бумаги, а внизу золото въ монетахъ, — я очень люблю его въ этомъ вид,— и золото въ слиткахъ. Я не вченъ. Я и то по временамъ чувствую головокруженіе, предвстникъ тоговихря, который долженъ подхватить меня и унести съ лица земли. Вотъ тутъ на верху лежитъ моя духовная: ты со дня моей смерти становишься совершеннолтнимъ. Ну, дай же мн руку, мой взрослый сынъ. А какъ ты себя чувствуешь посл того какъ подержалъ милліонъ? Не правда ли, это сообщаетъ силу? Не робй-же, я вполн теб довряю. Только ты, да я, одни все знаемъ. Иди же, иди, сынъ мой. Будь гордъ въ самомъ себ и скроменъ передъ свтомъ. Ты богаче всхъ дворянъ въ стран, можетъ быть богаче самого герцога. Такъ, такъ… эта минута длаетъ меня несказанно счастливымъ. Если я умру, ты уже знаешь — все знаешь. Ну, иди. Только прежде дай мн еще разъ тебя поцаловать. Вотъ такъ, теперь ступай.

Роландъ не могъ произнести ни слова. Онъ долго стоялъ за дверьми, смотря на руки, которыя за минуту передъ тмъ держали милліонъ. Ему внезапно пришло на умъ все, что онъ въ теченіе своей жизни слышалъ о радостяхъ, какія доставляетъ богатство, и о печаляхъ, которыя оно будто бы нердко причиняетъ. Но самъ онъ въ эту минуту ничего не ощущалъ, кром счастья и гордаго сознанія собственной силы. Ему очень хотлось всмъ этимъ подлиться съ Эрихомъ, по онъ не смлъ. Отецъ доврился ему и онъ не хотлъ измнять данному слову.

Роландъ пошелъ къ матери и засталъ ее въ большой зал. Церера, одтая въ роскошное платье, расхаживала взадъ и впередъ по комнат, охорашиваясь и стараясь придать себ какъ можно боле важный видъ. Она встртила сына легкимъ наклоненіемъ головы, долго на него смотрла, потомъ сказала:

— Знаешь ли ты, какъ мн слдуетъ теперь кланяться? Ты боле не долженъ говорить просто: здравствуйте мама, а здравствуйте, фрау мама… Добраго утра, баронесса… Вы слишкомъ милостивы, баронесса… Не соблаговолите ли вы, баронесса… Какъ вы прелестны, баронесса… ха, ха, ха!

Роландъ вздрогнулъ: ему показалось, что мать его внезапно сошла съ ума. Минуту спустя, Церера остановилась передъ зеркаломъ и сказала:

— Твой отецъ правъ, говоря, что вс мы только сегодня родились. Ну, приди же, поцалуй твою мать, баронессу.

Она крпко обняла сына и прибавила, что желала бы полюбоваться, какъ ее теперь будутъ честить злые языки, которые, узнавъ о ея возвышеніи, должны просто вс съ ума сойти.

— Но гд же Манна? спросилъ Роландъ.

— Манна глупая двочка, которую монастырь въ конецъ испортилъ. Она заперлась въ свою комнату и никого къ себ не пускаетъ. Попробуй ты поговорить съ ней: можетъ быть, теб и удастся вразумить ее. Мы вс теперь должны быть очень умны, ловки и осторожны. Профессорша постоянно говорила мн, что я умна и теперь я хочу на дл оправдать ея слова. Толстая баронесса фонъ-Эндлихъ и гордая какъ павлинъ графиня Вольфсгартенъ… а что, вдь и мы со временемъ можемъ сдлаться графами… об он, я полагаю, что называется! лопнутъ съ досады. Поди, дитя мое, къ твоей сестр, и постарайся привести ее сюда. Мы съ ней вмст однемся, какъ можно роскошне, и будемъ радоваться нашему счастью. А ты завтра съ отцомъ и барономъ Пранкеномъ подешь въ столицу.

Роландъ отправился въ комнату Манны, постучался къ ней въ дверь и позвалъ ее. Она, посл долгаго молчанія, ему наконецъ отвчала просьбой еще немного оставить ее одну и общалась сама придти къ нему черезъ часъ.

Возвращаясь къ себ, Роландъ наткнулся на Пранкена. Послдній горячо его обнялъ, назвалъ братомъ и осыпая поздравленіями довелъ его до самой комнаты, куда онъ шелъ. Тамъ лежалъ приготовленный для Роланда мундиръ. Пранкенъ уговаривалъ мальчика немедленно его надть, но тотъ отказался, сказавъ, что хочетъ прежде сдать свои экзаменъ.

— Экзаменъ! со смхомъ повторилъ Пранкенъ. Ба! онъ страшенъ только для бдныхъ мщанскихъ юношей. Вы же, мой молодой другъ, теперь баронъ и экзаменъ для васъ пустая форма.

Роландъ не заставилъ себя долго просить и вскор переодлся съ помощью Пранкена. Мундиръ сидлъ на немъ какъ вылитый, прекрасно обрисовывая его стройный и въ тоже время крпкій станъ. У него были широкія плечи и вся фигура, несмотря на гибкость, изобличала силу.

— Я, собственно говоря, сказалъ онъ, желалъ бы быть морякомъ, но у насъ нтъ флота.

Роландъ вторично, въ сопровожденіи Пранкена, пошелъ къ Манн и закричалъ ей сквозь закрытую дверь, чтобъ она пришла взглянуть на него въ его новомъ мундир. Но онъ не получилъ никакого отвта.

Тогда они отправились къ отцу, а потомъ вмст съ нимъ къ матери. Церера не могла налюбоваться сыномъ. Роландъ едва владлъ собой. Онъ вышелъ въ паркъ, показывая свой новый мундиръ деревьямъ, облакамъ и цвтамъ, по т смотрли на него молча, ни словомъ, ни движеніемъ не отвчая на его восторгъ. Онъ пошелъ къ слугамъ и тамъ наконецъ былъ осыпанъ поздравленіями.

Роландъ стоялъ у входа въ паркъ, держась рукой за шпагу, а кастелянъ, въ качеств отставного солдата, отдалъ ему честь по-военному. Къ нимъ подошелъ Эрихъ. Онъ въ первую минуту не узналъ своего воспитанника и когда тотъ заговорилъ, сильно вздрогнулъ. Щеки Роланда пылали и онъ воскликнулъ:

— Ахъ, Эрихъ, еслибъ я могъ теб все сказать! Я точно сталъ другимъ человкомъ, точно попалъ въ какой-то заколдованный кругъ. Скажи мн, сплю я, или бодрствую, вижу все этово сн, или на яву? Ахъ, Эрихъ, я больше не могу говорить!

Они вмст пошли въ свою комнату. Роландъ все добивался у Эриха, также ли тотъ былъ доволенъ, какъ онъ, когда въ первый разъ надлъ мундиръ.

Эрихъ не зналъ, что ему отвчать, и мысленно старался припомнить свои тогдашнія ощущенія, но у него гораздо живе осталось въ памяти то чувство, съ которымъ онъ въ послдній разъ снялъ свой мундиръ. Вдругъ ему пришли на умъ слова доктора Рихарда, который утверждалъ, будто Роландъ никогда не радовался новому платью. Теперь мальчикъ стоялъ передъ нимъ въ восторг отъ своего пестраго мундира. Вс его идеалы какъ будто мгновенно померкли, или врне, сосредоточились на этомъ военномъ сюртук. Эрихъ грустно смотрлъ на Роланда. Онъ ему уже говорилъ, что два лучшіе момента въ жизни солдата т, когда онъ въ первый разъ надваетъ и въ послдній разъ снимаетъ свой мундиръ, но теперь онъ не ршался ему это еще разъ повторить. Есть вещи, которыя всякій, чтобъ имъ поврить и ихъ себ усвоить, непремнно долженъ самъ испытать. Эриху казалось, что онъ внезапно очутился посреди какого-то страшнаго хаоса.

Вскор явился Іозефъ: Зонненкампъ немедленно требовалъ къ себ Эриха.

У молодого человка сильно кружилась голова, онъ чувствовалъ, какъ изъ-подъ ногъ его исчезала почва и онъ, шатаясь, точно во сн, прошелъ черезъ дворъ и поднялся по лстниц, которая вела въ комнату Зонненкампа. Въ передней онъ остановился перенести духъ и собраться съ силами. Онъ полагалъ, что для него настала ршительная минута.

ГЛАВА VIII.
НЕВЫСКАЗАННАЯ ТАЙНА.

Эрихъ вошелъ къ Зонненкампу, едва осмливаясь на него смотрть. Онъ боялся каждаго слова, которое тотъ могъ ему сказать, считая оскверненнымъ каждый предметъ, котораго дерзнула бы коснуться его мысль. Но взглянувъ на него, Эрихъ пришелъ въ изумленіе отъ перемны, происшедшей въ Зонненкамп. Могучая фигура и горделивая осанка этого человка исчезли, какъ бы по волшебству, уступивъ мсто необычайной скромности, кротости, почти дтскому смиренію. Онъ самымъ равнодушнымъ тономъ объявилъ Эриху, что герцогъ соизволилъ пожаловать ему дворянство и призывалъ его къ себ съ тмъ, чтобъ собственноручно передать ему дипломъ на новое званіе.

Эрихъ все еще съ трудомъ переводилъ духъ и не могъ говорить.

— Вы удивлены? спросилъ Зонненкампъ. Я знаю, еврейскій банкиръ отказался отъ этой чести, но…. господа евреи вообще лукавый народъ…. впрочемъ всякій дйствуетъ по своему разумнію. Знаю я также и то, что нкто докторъ Фрицъ, гостившій у филантропа Вейдемана, сообщилъ вамъ не совсмъ-то лестныя вещи о человк, на котораго, я имю несчастіе походить. Не правда ли, вдь я угадалъ? Я это вижу по вашему лицу. Надюсь, что вы…. нтъ, нтъ, успокойтесь, любезный другъ! Вы можете смло меня поздравить и вмст со мной радоваться за нашего Роланда.

У Эриха отлегло отъ сердца. Все это, безъ сомннія, была ошибка: иначе откуда бы взялось у этого человка столько самоувренности? Кто за себя боится, тотъ не можетъ быть такъ спокоенъ.

Зонненкампъ продолжалъ:

— Но вы останетесь нашимъ другомъ, не правда ли? Я надюсь, что ни вы, ни ваша благородная матушка не захотите насъ покинуть.

Онъ подалъ ему руку. Коснувшись ея, Эрихъ снова вздрогнулъ. Неужели и кольцо на большомъ пальц тоже ошибка? Зонненкампъ вроятно смутно догадывался о томъ, что происходило въ душ молодого человка, и быстро отдернулъ руку, какъ будто она нечаянно попала въ лапу дикаго звря. Но онъ мгновенно оправился и спокойно замтилъ:

— Я знаю, вы противникъ новаго дворянства.

— Боле того, началъ Эрихъ, я хотлъ бы еще сказать….

— Вы меня извините, рзко перебилъ его Зонненкампъ, если я въ эту минуту откажусь васъ слушать.

Затмъ онъ, быстро измнивъ тонъ, выразилъ надежду, что Эрихъ не откажетъ ему еще въ одной и послдней просьб, а именно возьметъ на себя научить Роланда съ достоинствомъ держать себя въ своемъ новомъ званіи.

— Какъ хорошо было бы, еслибъ вы теперь же получили общанную вамъ каедру! Я до прізда нашего въ столицу, а можетъ быть и посл, помстилъ бы Роланда на одной квартир съ вами. Вы по прежнему остались бы его наставникомъ и другомъ и все бы такъ хорошо устроилось!

Тутъ Зонненкампъ весьма развязно заговорилъ о необходимости посвятить Роланда во вс тайны такъ-называемой веселой жизни свтской молодежи. Онъ полагалъ, что это единственный способъ предохранить юношу отъ излишествъ, въ которыя онъ въ противномъ случа легко можетъ впасть.

Эрихъ слушалъ молча. Онъ шелъ сюда съ намреніемъ предостеречь Зонненкампа, остановить его на опасномъ пути, по было уже слишкомъ поздно. Къ тому же самъ Зонненкампъ признаніемъ, что его нердко смшивали съ Банфильдомъ, какъ бы поспшилъ предупредить вс дальнйшіе толки объ этомъ предмет. Чувствуя однако необходимость что-нибудь сказать, Эрихъ освдомился о маіор. Зонненкампъ съ самодовольнымъ видомъ объявилъ, что постройка замка подходитъ уже къ концу и онъ намревается немедленно по возвращеніи своемъ изъ столицы устроить по этому случаю праздникъ. Маіоръ отправился сдлать необходимыя для этого распоряженія.

— А вы уже видлись съ вашей матушкой? въ заключеніе спросилъ Зонненкампъ.

— Нтъ еще.

— Я съ сожалніемъ узналъ, что она не совсмъ здорова и потому отказывается принять участіе въ нашей радости.

Эрихъ поспшилъ къ матери. Онъ еще никогда не видлъ ее больной, а теперь засталъ ее въ изнеможеніи лежащую на диван. Она выразила удовольствіе, что онъ такъ скоро повиновался призыву, заключавшемуся въ ея письм. Эрихъ не понималъ, о какомъ письм она ему говорила, по оказалось, что профессорша вручила посланному въ Маттенгеймъ отъ Зонненкампа также и отъ себя записку, немедленно призывавшую сына, домой.

Профессорша находилась въ лихорадочномъ состояніи и выражала опасенія, чтобъ ее не постила серьзная болзнь. Ей все казалось, что домъ ея, качаясь, несется по волнамъ и съ неимоврной быстротой стремится въ морскую даль. Она должна была постоянно бороться съ дремотой, которая овладвала ею, лишь только она закрывала глаза. Ей стоило только на минуту забыться и передъ ней возникали страшные сны.

Приподнявшись немного, она сказала сыну:

— Но съ твоимъ возвращеніемъ все снова пойдетъ хорошо. Мн было здсь такъ страшно одной!

Эрихъ, видя тревожное состояніе матери, счелъ, невозможнымъ говорить съ ней теперь о томъ, что онъ слышалъ отъ Вейдемана.

— Ахъ, снова начала профессорша, какъ бы я желала, чтобъ теб не пришлось испытать того же, что я теперь испытываю. Чмъ дольше я живу на свт, тмъ непонятне и загадочне кажется мн въ немъ многое. Вы, мужчины, несравненно счастливе: вы имете въ виду общее и потому гораздо мене страдаете отъ частностей.

Профессорша быстрымъ, тревожнымъ взглядомъ окинула сына. Ей очень хотлось подлиться съ нимъ страшной тайной, которая тяжелымъ камнемъ лежала у нея на сердц, но она не имла духу смутить его покой и снова все скрыла въ себ.

Эрихъ между тмъ принялся описывать дятельность, кипвшую въ Маттенгейм, и радость, какую ему доставляло видимое расположеніе къ нему Вейдемана. Разсказъ его точно внесъ лучъ свта въ комнату больной, которая замтно оживилась.

— Да, сказала она, люди въ тревог легко забываютъ, что на свт есть также много и прекраснаго.

Но вскор она снова впала въ уныніе и съ тоской начала жаловаться на судьбу, которая возлагала такую тяжелую борьбу за двушку, подобную Манн. Едва успла она произнести имя молодой двушки, какъ отъ нея явился посланный съ просьбой, чтобъ профессорша немедленно къ ней пришла.

Эрихъ хотлъ отвчать, что мать его больна и проситъ фрейленъ Манну, не будетъ ли она такъ добра сама пожаловать въ виноградный домикъ. Но профессорша остановила его:

— Нтъ, нтъ, сказала она: ей нужна моя помощь, я должна быть и буду здорова. Напротивъ, я очень рада, что долгъ предписываетъ мн побороть это тяжелое, болзненное состояніе.

Она немедленно встала и отвчала посланному:

— Скажите, что я сейчасъ буду.

Затмъ она быстро одлась и въ сопровожденіи сына отправилась на виллу.

ГЛАВА IX.
ДЕВИЗЪ ГЕРОЯ РОЛАНДА.

У дверей Манны профессорша назвала себя по имени и они немедленно передъ ней растворились. Стоя на порог, блдная и дрожащая, молодая двушка съ утомленнымъ видомъ протянула ей руку.

— Я долго боролась одна, медленно проговорила Манна, но не нахожу выхода изъ своего положенія. Наконецъ я ршилась вамъ довриться.

И она разсказала, какъ, будучи маленькой двочкой и потомъ уже взрослой двушкой, она была страстно привязана къ отцу и нердко горевала, видя дурное обращеніе съ нимъ матери. Но разъ какъ-то — она до сихъ поръ не знаетъ, что подало къ тому поводъ,— Церера въ припадк гнва сказала ей въ присутствіи мужа:

— Знай же, кто твой отецъ, онъ….

— Прошу васъ, сама себя перебила Манна, не смотрите на меня и позвольте мн вамъ это шепнуть на ухо.

И наклонясь къ профессорш, она едва слышно произнесла страшное слово.

Профессорша сидла, сложивъ руки на колнахъ и опустивъ глаза въ землю. Въ комнат царствовала невозмутимая тишина, точно весь свтъ мгновенно умеръ и об сидящія здсь женщины тоже внезапно лишились жизни.

Немного спустя Манна продолжала свой разсказъ. Сначала она не поняла всего значенія словъ матери, по смыслъ ихъ мало-по-малу сдлался ей ясенъ. Тогда она ршилась идти въ монастырь. Ей пришла на память Ифигенія и она задумала, подобно ей, добровольнымъ принесеніемъ себя въ жертву искупить вину своихъ близкихъ.

— Въ сердц моемъ, прибавила Манна, какъ будто что-то внезапно порвалось. Я смотрла на себя какъ на жертву, обреченную на смерть, и спшила съ собой покончить. Я боялась, чтобъ мн не измнило мужество, и хотла поскорй себя связать.

Затмъ снова настало молчаніе, котораго профессорша ни словомъ не нарушила. Но у Манны вскор вырвалось новое восклицаніе горя. Она не понимала, какъ могъ ршиться ея отецъ…. а сама она неужели дйствительно обречена быть знатной, равной по званію невстой Пранкена? Она хотя и видла въ немъ человка свтскаго, тмъ не мене уважала его за искренность и благородство его религіозныхъ убжденій, но….

Вдругъ Манна съ громкимъ плачемъ бросилась профессорш на шею:

— Нтъ, это невозможно! восклицала она: Я не могу быть его женой! Ахъ, какъ я слаба! Вы мн предсказывали тяжелую борьбу, но этого я никакъ не ожидала и не подозрвала!

— Чего? спросила профессорша.

Манна, закрывъ лицо руками, вторично бросилась ей на шею и горько заплакала.

Профессорша убждала ее вполн открыться ей, но Манна долго молчала, потомъ съ внезапной ршимостью сказала:

— Нтъ, это принадлежитъ мн одной и со мной вмст ляжетъ въ могилу.

Профессорша старалась, какъ могла, ее утшить. Она спросила у Манны, говорила ли та когда-нибудь обо всемъ этомъ съ своимъ духовникомъ на исповди. Молодая двушка отвчала отрицательно, потомъ, бросившись на колни передъ профессоршей, умоляла ее никому не передавать того, что она ей разсказала о своемъ отц. Но когда профессорша замтила, что все это ей уже давно было извстно, но что она считала обязанностью всякаго честнаго человка не гнушаться людей, которые искали загладить свое печальное прошлое, Манна, какъ ужаленная, отъ нея отскочила.

Съ выраженіемъ ужаса на лиц, она воскликнула:

— Кто еще это знаетъ? Кто? Скажите мн скорй!

— Зачмъ, дитя мое? Къ чему терзаешь ты твое бдное сердце и ищешь все боле и боле растравлять его раны?

— Моя молитва, моя жертва отвергнуты! Я сама и вс мы покинуты, забыты Богомъ!… Нтъ, я свободна! Небо не хочетъ, не принимаетъ моей жертвы. То, что я хотла ею искупить, должно жить во мн одной, въ моемъ бдномъ, растерзанномъ сердц. Я свободна… свободна!

— Твоя улыбка, твои слова наводятъ на меня ужасъ, сказала профессорша, пристально смотря на Манну.

— Ахъ, воскликнула та, внезапно измнившимся голосомъ: я только разъ попробовала заговорить съ братомъ о рабств и была поражена его отвтомъ. Существа, подобно намъ принятыя въ лоно религіи, сказалъ онъ, намъ равны. Онъ правъ: чей умъ просвтленъ знаніемъ Бога, тотъ свободное дитя Божіе. Вы себ не можете представить, какое чувство невыразимой тоски охватило мое сердце, когда я, стоя въ церкви, въ первый разъ подумала, какъ это мы можемъ молиться, зная, что въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ, за церковной оградой, находятся люди, томящіеся въ рабств. Что такое посл этого наша молитва и благоговніе, какъ не самая гнусная ложь? Я съ этой минуты вступила на опасную дорогу, по которой меня съ невообразимой силой влекло все дале и дале. Какъ можетъ, спрашивала я себя, служитель церкви принимать насъ въ ея лоно, когда нашъ отецъ….

Голосъ Манны порвался и она рукой указала въ даль.

Профессорша всячески старалась ее успокоить.

— Дитя мое, сказала она ей, не говори дерзкихъ рчей противъ религіи, не бросай камней въ тхъ, которые, живя на свт, подчиняются его грховности. Идея религіи прекрасна, чиста и возвышенна, хотя ее часто ложно понимаютъ, или, небрежно къ ней относясь, допускаютъ другихъ ее осквернять.

Профессорша устремила вс силы своего ума на то, чтобъ не допустить въ Манн угаснуть религіозному настроенію духа. Она съ жаромъ говорила ей о тхъ людяхъ, которые, посвятивъ себя служенію высокой иде, неутомимо трудятся и дйствуютъ въ избранной ими сфер, не унывая отъ того, что имъ не удается превратить землю въ жилище мира и любви.

Манна съ изумленіемъ смотрла на профессоршу. Губы ея шевелились, но не произносили ни слова. Въ ум ея вертлся вопросъ: Разв вы не гугенотка? но она не ршалась высказать его въ слухъ. Передъ ней впервые исчезло различіе между вроисповданіями, которое прежде такъ рзко бросалось ей въ глаза. Она только видла передъ собой кроткое, любящее, преисполненное стремленій къ добру сердце и почувствовала непреодолимое влеченіе къ этой доброй и благородной женщин. Манна бросилась къ профессорш на шею и, горячо обнимая ее, цловала ей щеки, лобъ и губы. Она просила ее положить ей на голову руки, чтобъ утишить въ ней наплывъ горькихъ, безотрадныхъ мыслей.

Об женщины сидли прижавшись одна къ другой. Вдругъ кто-то постучался въ дверь.

То былъ Зонненкампъ, который требовалъ, чтобъ ему отворили.

— Ты должна его впустить, сказала профессорша.

Манна встала и отодвинула задвижку у дверей.

Зонненкампъ вошелъ.

— Мн очень пріятно видть васъ опять здоровой, громко сказалъ онъ профессорш.

Онъ и не подозрвалъ, какими глазами смотрли на него об женщины.

— Благодарю васъ, прибавилъ онъ, сопровождая свои слова движеніемъ, которое выражало его желаніе остаться съ дочерью наедин.

Манна поняла это и не смя выразить весь охватившій ее страхъ, однако ршилась просить отца, чтобъ онъ не удалялъ профессоршу. Онъ могъ, не стсняясь, говорить въ ея присутствіи, такъ какъ у ней, его дочери, не было отъ нея никакихъ тайнъ.

Зонненкампъ невольно вздрогнулъ.

‘Возможно ли?… Нтъ, быть не можетъ, чтобъ собственная дочь ршилась его выдать.’

Онъ еще разъ повторилъ, что хочетъ говорить съ Манной наедин.

Профессорша ласково кивнула ей головой и вышла.

У Манны подкосились ноги и она принуждена была ссть.

Зонненкампъ прежде всего выразилъ надежду, что она уже давно успла забыть ядовитыя рчи противъ него матери, и посылалъ ее къ ней затмъ, чтобъ изъ ея собственныхъ устъ услышать опроверженіе того, что у нея вырвалось въ минуту раздраженія и гнва.

Манна молча кивнула головой, а Зонненкампъ посл этого заговорилъ о ея помолвк съ Пранкеномъ, при чемъ самодовольно замтилъ, что никогда ни въ чемъ не намренъ стснять желаній своихъ дтей. Манна въ отвтъ умоляла его пока не касаться этого вопроса.

— Хорошо, сказалъ онъ, ты намъ объявишь твое окончательное ршеніе посл нашего возвращенія изъ столицы, а до тхъ поръ общайся мн быть съ нимъ любезной и ласковой.

На это Манна охотно согласилась. Зонненкампъ самодовольно улыбнулся. Онъ намревался поддерживать въ Пранкен надежду до тхъ поръ, пока все не будетъ окончено и ему ничего боле не останется опасаться.

— Ты у меня выросла на свобод, сказалъ онъ дочери и весело засмялся, а теперь, когда сдлалась баронессой, по прежнему будешь располагать собой по произволу. Только прошу тебя, обожди еще немного съ ршительнымъ отвтомъ. Я во всемъ хочу дйствовать честно.

Ему собственно слдовало бы сказать, что онъ вовсе не считаетъ за грхъ обмануть Пранкена, но онъ вмсто того только выразилъ мнніе, что лучше будетъ дать согласіе, или произнести отказъ уже посл того, какъ они успютъ нсколько свыкнуться съ своимъ новымъ положеніемъ.

Немного спустя, онъ, обласкавъ дочь, дружески съ нею разстался.

Къ обду на виллу пріхалъ молодой прапорщикъ съ товарищами. Вс они дружелюбно отнеслись къ Роланду, который, вмст съ ними устроилъ прогулку верхомъ.

По желанію Пранкена, они въ тотъ же вечеръ отправились въ столицу.

Когда Роландъ прощался съ матерью Эриха, она вручила ему листъ бумаги, на которомъ было написано слдующее:

‘На шлем героя Роланда въ былое время красовался и долженъ еще по сю пору стоять девизъ: Никакое оружіе въ мір не лишитъ меня двственной чистоты’.

ГЛАВА X.
ОПЯТЬ ВЪ ПОДЗЕМНОМЪ ЦАРСТВ.

Въ нижнемъ этаж за людскимъ столомъ было нсколько пустыхъ мстъ и въ томъ числ главное, которое обыкновенно занималъ Бертрамъ. Не доставало тутъ также и Іозефа съ Лутцомъ: они оба ухали съ старымъ и молодымъ бариномъ въ столицу.

Мужчины и женщины, сидвшіе за столомъ, тихо перешептывались, наконецъ главный садовникъ во всеуслышаніе объявилъ, что все это уже перестало быть тайной. Онъ еще во время посщенія виллы герцогомъ предвидлъ настоящее событіе. Садовникъ говорилъ съ какой-то стыдливой снисходительностью, точно совстясь расточать свое краснорчіе передъ людьми, которые не могли его понять. Одинъ Іозефъ умлъ цнить его по достоинству.

Никто изъ слугъ не любилъ ученаго и чванливаго главнаго садовника и рчь его была оставлена безъ отвта. Толстая кухарка, очень рдко садившаяся съ другими за столъ, подъ предлогомъ будто никогда ничего не стъ, на этотъ разъ осмлилась занять мсто Бертрама. Она сказала, что всю свою жизнь, до поступленія въ домъ Зонненкампа, служила только у знатныхъ господъ и выразила свое удовольствіе, что теперь опять къ тому же пришла. Первое слово такимъ образомъ было сказано и у всхъ точно свалилась съ души тяжесть. Языки мгновенно развязались и разговоръ не замедлилъ оживиться. Второй кучеръ, подергивая себя за длинный жилетъ, внимательно осматривалъ его отвороты.

— Мн сюда также насадятъ пуговицъ съ гербами, сказалъ онъ наконецъ. Кареты у насъ вроятно будутъ вновь покрыты лакомъ, а за козлахъ простая буква ‘З’ замнится гербомъ. Теперь кучеръ барона фонъ-Эндлиха перестанетъ меня дразнить тмъ, что буква ‘З’ ему будто бы всегда напоминаетъ вопросительный знакъ, что по его мннію, вовсе не мудрено, такъ какъ никому не извстно, кто такой господинъ Зонненкампъ.

Одинъ изъ конюховъ тоже не мало радовался тому, что попоны на лошадяхъ украсятся пятиугольной короной, которая будетъ всмъ бросаться въ глаза.

Смотрительница за бльемъ жаловалась, что ей предстоитъ съизнова мтить все блье, а хранительница серебра радовалась, что у нея въ буфет появятся новыя ложки и вилки. Старыя, безъ сомннія будутъ передланы для того, чтобъ на нихъ можно было вырзать новое имя съ гербами.

— Собаки конечно тоже получатъ новые ошейники, произнесъ чей-то пискливый голосъ.

Вс засмялись, а молодой парень, приставленный смотрть за собаками, самодовольно ухмылялся, довольный тмъ, что ему удалось сказать нчто столь забавное.

Старая Урсула, которая по обыкновенію сидла на скамь и держала тарелку на колняхъ, сказала, обращаясь ко второй кухарк:

— Ну, теперь у насъ скоро появится и госпожа Лутцъ. Баринъ не станетъ больше запрещать своимъ слугамъ жениться.

— Ужъ не далъ ли онъ теб на это позволеніе?

— Я, слава Богу, ужъ боле не нуждаюсь въ такого рода позволеніи. Но онъ теперь навсегда здсь останется. Намъ нечего бояться, что онъ удетъ, и вы вс можете спокойно жениться.

Садовникъ, прозванный блкой, назидательнымъ тономъ замтилъ:

— Я не намренъ никого осуждать, но хочу только сказать, что будь я богатъ, я ни за что не сталъ бы домогаться дворянства. По моему гораздо пріятне быть богатйшимъ мщаниномъ во всей прирейнской стран, нежели новйшимъ изъ дворянъ. Съ деньгами всякій достаточно знатенъ.

Слова блки были встрчены насмшками, одинъ только главный садовникъ съ снисходительнымъ одобреніемъ кивнулъ ему головой, точно хотлъ сказать: ну, братецъ, я не ожидалъ отъ тебя подобной прыти.

Затмъ рчь зашла о ливреяхъ для слугъ и возникъ споръ о томъ, получитъ ли Зонненкампъ новое названіе или только прибавитъ къ своему старому имени частицу ‘фонъ’. Кром того всхъ сильно интересовала помолвка Пранкена съ Манной. Толстая кухарка припомнила, какъ при вступленіи Эриха въ домъ, Урсула предсказывала, что онъ будетъ женихомъ хозяйской дочери. А теперь оказывалось, что она помолвлена за другого и свадьба ея съ нимъ будетъ съиграна немедленно посл полученія дворянства. Урсула сдлала гримасу, обвела всхъ насмшливымъ взглядомъ и прижавъ ложку къ губамъ, многозначительно закивала головой.

— А я, сказала она, все еще продолжаю думать, что наша барышня не выйдетъ за рыжебородаго барона. Вспомните мое слово.

Смотрительница за бльемъ по секрету сказала толстой кухарк, что камердинеръ Іозефъ въ теченіи всей прошлой зимы сильно ухаживалъ за дочерью содержателя гостинницы ‘Викторіи’.

Толки въ нижнемъ этаж виллы еще долго продолжались въ томъ же тон, пока голосъ сверху не отдалъ приказанія закладывать экипажъ. Барыня, несмотря на поздній вечеръ, собиралась куда-то хать.

Куда? Никто не зналъ.

ГЛАВА XI.
ПЕРВАЯ НОЧЬ БАРОНЕССЫ.

— Да, ему хорошо, онъ ухалъ… онъ на каждомъ шагу будетъ находить новыя развлеченія, а я осталась здсь одна. Что мн теперь длать?

Такъ жаловалась Церера, проводивъ Зонненкампа, Пранкена и Роланда въ столицу. Она въ тревог, съ лихорадочной поспшностью переходила изъ одной комнаты въ другую и все приставала къ фрейленъ Пэрини, чтобъ та ее научила, что ей длать. Фрейленъ Пэрини уговаривала ее успокоиться и наконецъ посовтовала Церер ссть въ уголокъ дивана и заняться вязаньемъ.

— Отлично! внезапно воскликнула Церера, теперь я знаю, что мн длать. Я ему приготовлю неожиданное удовольствіе, а именно во время его отсутствія я сдлаю подушку съ нашимъ гербомъ. Ахъ, знаете, я видла въ церкви скамьи для моленья съ вышитыми гербами: мы и такую сдлаемъ, — не правда-ли.

— Да, согласилась фрейленъ Пэрини, и кром того вышьемъ еще одну вещь.

— Какъ, вы имете еще что-то въ виду? спросила Церера.

— Да, это вполн согласно съ вашимъ благочестіемъ, да къ тому же вы и сами объ этомъ не разъ думали, но только теперь забыли.

— Что? Что такое я забыла?

— Вы хотли, какъ только получите дворянство, немедленно приступить къ вышиванью покрова на престолъ въ церковь.

— Ахъ, да, да! Какая у меня дурная память, я все забываю. Пожалуйста, оставайтесь всегда при мн и продолжайте мн все напоминать. Нтъ ли у васъ крупной канвы? Мы бы сейчасъ принялись за дло.

У фрейленъ Пэрини всегда были въ запас шелкъ, шерсть, золотыя и серебряныя нитки, канва и узоры. Церера дйствительно сдлала нсколько стежковъ, потомъ сказала:

— У меня сегодня такъ дрожатъ руки! Но я тмъ не мене все-таки начала покровъ и мы съ сегодняшняго дня будемъ постоянно надъ нимъ работать. Вдь вы мн не откажетесь помочь, не правда-ли?

Фрейленъ Пэрини отвчала утвердительно. Она съ самаго начала знала, что ей одной придется вышивать покровъ, но за то Церера дйствительно немного успокоилась.

— Не послать-ли намъ за патеромъ, сказала она немного спустя или не създить ли намъ къ нему?

— Какъ вамъ угодно.

— Впрочемъ, нтъ, останемтесь лучше одн. Гд Манна? Пусть она придетъ сюда, къ своей матери.

Церера позвонила и послала за дочерью. Та отвчала извиненіемъ: она очень устала и уже легла въ постель.

— А гд профессорша? Я полагаю, ея обязанностью было бы придти меня поздравить.

— Она была у фрейленъ Манны, а теперь отправилась къ себ.

— Какъ, она была въ дом и ушла, не повидавшись со мной! почти взвизгнула Церера. Пусть она сейчасъ, сію минуту сюда явится! Пошлите за ней. Я мать и вс почести должны быть возданы сначала мн, а потомъ уже моей дочери. Пошлите же за ней, говорю я вамъ. Я требую, чтобъ она немедленно ко мн пришла.

Фрейленъ Пэрини принуждена была согласиться, а пока убждала Цереру держать себя въ присутствіи бывшей статсъ-дамы какъ можно съ большимъ достоинствомъ. Профессорша не должна думать, что он могутъ только у нея научиться, какъ себя держать въ своемъ новомъ положеніи.

— Постарайтесь успокоиться, баронесса.

— Баронесса! Надюсь, что и профессорша станетъ меня также называть?

— Конечно, ей слишкомъ хорошо знакомы вс свтскія приличія.

Церера снова тревожно заходила по комнат. Она по временамъ останавливалась передъ большимъ зеркаломъ и приложивъ лвую руку къ сердцу, а правую опустивъ внизъ, кому-то низко и почтительно кланялась. У зеркала съ обихъ сторонъ висли небольшія люстры, на четыре свчи каждая, и Церера нердко о нихъ стукалась головой.

— Онъ мн общалъ, сказала она, пятиугольную корону: не правда-ли, она ко мн пристанетъ?

Церера отвсила передъ зеркаломъ еще новый поклонъ и лицо ея озарилось радостной улыбкой.

Фрейленъ Пэрини, заслышавъ шаги профессорши, вышла къ ней на встрчу съ просьбой какъ можно осторожне и мягче обращаться съ Церерой, а въ особенности почаще называть ее баронессой..

— Зачмъ вы мн велли сказать, что она больна, и тмъ самымъ заставили меня придти ночью?

— Извините, но есть больные, которые не лежатъ въ постели.

Профессорша поняла.

Церера встртила ее, все еще стоя у зеркала. Она, не оборачиваясь, воскликнула:

— Добро пожаловать, дорогая профессорша! Я очень рада васъ видть. Это, право, премило… прелюбезно съ вашей стороны! За то и я по прежнему останусь къ вамъ расположена.

Тутъ она повернулась и подала вновь пришедшей руку.

Профессорша не поздравила ее и не назвала баронессой.

Церера выразила желаніе узнать, что могъ длать въ столиц ея мужъ… нтъ, супругъ, поспшила она поправиться.

— Неправда-ли, прибавила она, мн теперь слдуетъ называть его супругомъ?

Она думала, что мужъ ея, по примру средневковыхъ рыцарей, долженъ будетъ при многочисленномъ стеченіи народа пройти чрезъ церемонію трехъ ударовъ меча.

Профессорша возразила, что теперь боле ничего подобнаго не длается, а вмсто того вручаютъ новому дворянину дипломъ, написанный на пергамен.

— На пергамен? повторила Церера. Что такое пергаменъ?

— Это особеннымъ образомъ выдланная кожа.

— А, понимаю… Что же, дипломъ этотъ написанъ чернилами, какъ и все другое?

Она долго сидла молча, то закрывая, то открывая глаза, потомъ, вдругъ обратясь къ профессорш, попросила ее выбрать себ одно изъ ея самыхъ роскошныхъ платьевъ.

Профессорша въ негодованіи приподнялась съ мста, но мгновенно опомнилась и спокойно поблагодаривъ госпожу Зонненкампъ за ея дружелюбіе, замтила, что она боле не носитъ такихъ роскошныхъ платьевъ.

— Госпожа Зонненкампъ тоже ихъ боле не носитъ, сказала Церера и съ неудовольствіемъ нсколько разъ повторила: Госпожа Зонненкампъ! Госпожа Зонненкампъ!

Она хотла внушить профессорш, что ее теперь слдуетъ называть не иначе, какъ баронессой.

— А случалось ли вамъ уже когда-нибудь видть, чтобъ возводили въ дворяне американца? спросила она вдругъ, немного спустя.

Профессорша отвчала отрицательно.

Рчь зашла о новомъ имени Зонненкампа, который долженъ былъ отнын называться Лихтенбургомъ, по имени вновь выстроеннаго имъ замка.

— Наконецъ-то я догадалась, что мн слдуетъ длать! воскликнула Церера. Теперь же, сію минуту отправлюсь я въ замокъ — нашъ замокъ! Посл этого я буду хорошо спать. Вы об должны со мной хать.

Она позвонила и велла немедленно закладывать экипажъ. Профессорша и фрейленъ Пэрини въ страх и недоумніи переглянулись. Что изъ всего этого будетъ? Он боялись, чтобы Церера во время поздки окончательно не сошла съ ума.

У профессорши еще хватило смлости посовтовать Церер, отложить посщеніе замка до слдующаго утра. Ночная поздка, прибавила она, должна была обратить на себя всеобщее вниманіе.

— Почему? А скажите, есть о нашемъ замк какое-нибудь преданіе? спросила Церера.

Преданіе существовало, но профессорша остереглась его теперь разсказывать. Затмъ она боле не противилась хать въ надежд, что прогулка на свжемъ ночномъ воздух наконецъ успокоитъ Цереру.

Три женщины вскор отправились въ путь. Профессорша распорядилась, чтобъ съ ними кром кучера похали еще двое слугъ, одинъ на козлахъ, другой на запяткахъ. Она желала на всякій случай имть помощь, которая впрочемъ оказалась не нужной. Церера, лишь только очутилась въ экипаж, мгновенно успокоилась и принялась разсказывать о собственномъ дтств.

Она была дочь моряка, капитана, который, управляя однимъ изъ кораблей Зонненкампа, совершилъ съ нимъ нсколько опасныхъ, — очень опасныхъ путешествій. Она рано осталась сиротой. Зонненкампъ взялъ ее, по смерти родителей, на свое исключительное попеченіе и взростилъ ее въ уединеніи, подъ присмотромъ одного стараго слуги и служанки.

— Онъ меня ничему, ршительно ничему не хотлъ учить, жаловалась Церера. Онъ постоянно мн говорилъ: теб лучше всего остаться такою, какъ ты есть. Мн еще не было пятнадцати лтъ, когда онъ на мн женился.

Она заплакала, потомъ вдругъ, какъ ребенокъ, захлопавъ въ ладоши, воскликнула:

— Все это такъ похоже на сказку! Мн кажется, что существо, которое тогда цлые дни проводило въ мечтахъ, лежа въ койк, было совсмъ другое, чмъ та женщина, которая теперь… Но тмъ не мене все это хорошо, очень хорошо, — не правда ли? спросила она, подавая руки профессорш и фрейленъ Пэрини.

— А какъ вы думаете, продолжала она съ таинственнымъ видомъ обращаясь къ профессорш, мы теперь уже наврное будемъ дворянами?

— Разъ что декретъ заготовленъ, дло можно считать оконченнымъ, но пока онъ еще не вышелъ, лучше быть осторожне. Мало ли какія обстоятельства могутъ встртиться въ послднюю минуту.

— Какія обстоятельства? Что вы хотите этимъ сказать? Вы что-нибудь знаете? Говорите скорй.

Профессорш сдлалось страшно. Теперь только ей вполн стало понятно тревожное, болзненное состояніе духа Цереры. Да, это была именно та женщина, которая могла ршиться наказать мужа тмъ, что открыла дочери прошлое ея отца.

Церера просила, требовала, чтобъ ей сказали, какія еще могутъ встртиться препятствія ея возвышенію въ свт. Профессорша отвчала, что она говорила вообще, не имя въ виду ничего особеннаго, и тмъ наконецъ успокоила несчастную женщину. Несмотря на ночную темноту, фрейленъ Пэрини замтила, какихъ усилій стоила профессорш эта ложь, а между тмъ послдняя считала себя вправ къ ней прибгнуть, видя себя въ положеніи доктора, который не осмливается говорить правды страждущему лихорадкой больному.

Церера откинулась на мягкія подушки экипажа и вскор заснула, какъ ребенокъ, который до того наплакался и накапризничался, что совсмъ выбился изъ силъ. Фрейленъ Пэрини убдительно просила профессоршу назвать Цереру при ея пробужденіи баронессой. Затмъ она приказала кучеру хать обратно домой.

Цереру едва могли добудиться и почти на рукахъ отнесли въ постель. Она ласково поблагодарила обихъ женщинъ и счастливая улыбка озарила ея лицо, когда профессорша наконецъ сказала:

— Доброй ночи, баронесса.

ГЛАВА XII.
ОПУСТЛОЕ ГНЗДО И ДОМЪ СОЕДИНЕНІЯ.

Птица съ веселыми пснями неутомимо строитъ себ гнздо, выводитъ птенцовъ, кормить ихъ, роститъ и лелетъ, претерпваетъ ради нихъ лишенія и все свое счастіе полагаетъ въ ихъ благосостояніи. Но наступаетъ день, когда птенцы, сознавъ свои силы, разлетаются въ разныя стороны, а гнздо остается пустымъ и холоднымъ.

Подобныя мысли вертлись въ голов Эриха, когда онъ, стоя передъ постелью Роланда, со страхомъ и тоской думалъ о дорогомъ для него юнош. Онъ вышелъ изъ дому и пошелъ бродить по окрестностямъ. Онъ чувствовалъ потребность броситься въ объятія друга, излить передъ нимъ свою печаль и преклонить ему на плечо свою усталую голову.

Онъ хотлъ идти къ доктору, къ Клодвигу, опять къ Вейдеману, но остановился при мысли, что никто изъ нихъ не въ силахъ отвратить неизбжнаго. Къ тому же ему внезапно пришло на умъ, что онъ можетъ черезъ нсколько часовъ быть здсь нуженъ, — нтъ, онъ не долженъ оставлять ли своей матери, ни дома,— не долженъ думать о себ.

Онъ бродилъ какъ тнь, нигд не находя покоя. Мимо него промчалась карета, онъ быстро спрятался за изгородь, но усплъ узнать свою мать, Цереру и фрейленъ Пэрини. Куда спшатъ он? Или все это только игра его разстроеннаго воображенія? Онъ долго стоялъ на мст. Карета вернулась назадъ, а вслдъ за ней и онъ, не спша, послдовалъ домой.

Эрихъ опустился на скамью, которая стояла противъ винограднаго домика и сидлъ тамъ, пока въ окнахъ не потухли огни. Затмъ онъ отправился на виллу.

Проходя мимо окна Манны, гд было темно, ему показалось, что онъ ее увидлъ. Имъ овладло страстное желаніе ее позвать, по онъ не осмлился этого сдлать. Какое право имлъ онъ нарушать ея печальныя думы?

Вдругъ въ окн мелькнула блая рука, онъ ускорилъ шагъ и быстро прошелъ мимо.

Долго еще ходилъ онъ взадъ и впередъ по своей комнат. Ему было такъ странно не видть и не слышать Роланда, съ которымъ онъ привыкъ бесдовать каждый вечеръ.

Эрихъ хотлъ-было искать въ чтеніи забвенія отъ тяготившихъ его мыслей, но рука его, протянутая за книгой, вмсто того, чтобъ взять ее, сдлала отрицательное движеніе. Профессоръ Эйнзидель былъ правъ: умъ его вышелъ изъ области чистой идеи и теперь онъ не могъ разомъ опять ей отдаться. Онъ вполн посвятилъ себя одному юному существу, и теперь, когда оно было у него внезапно отнято, онъ чувствовалъ себя, какъ потерянный. Но внутренній голосъ говорилъ ему въ утшеніе: ‘еслибъ ты вполн не отдалъ себя Роланду, онъ не былъ бы такъ хорошо вооруженъ какъ теперь и не могъ бы съ успхомъ противостоять опасностямъ и соблазнамъ, какіе его ожидаютъ впереди. Думаетъ ли онъ теперь обо мн, такъ какъ я о немъ, стремится ли ко мн съ такой тоской, какъ я къ нему?’ спрашивалъ себя Эрихъ и тутъ же самъ себ отвчалъ: въ настоящую минуту, конечно нтъ, такъ какъ его должна вполн поглотить перспектива покой жизни. Но придетъ время, когда онъ ко мн обратится и въ ожиданіи этого я долженъ быть всегда на готов.

Затмъ Эрихъ старался угадать, что ожидаетъ впереди его самого. Но усилія его были тщетны и онъ наконецъ нашелъ успокоеніе въ мысли, что завтрашній день самъ собой укажетъ, что ему надо длать.

Тутъ впервые Эрихъ вспомнилъ, что со своей стороны владлъ частицей беззаконно-пріобртеннаго имущества. Онъ мгновенно ршился отъ нея отказаться, но былъ въ недоумніи, кому ее возвратить. Несмотря на это, онъ внезапно почувствовалъ себя спокойне, на душ у него стало легче и онъ вслухъ произнесъ:

— Ты снова бденъ, снова не имешь ничего, но за то сохранилъ себя чистымъ.

Какъ многое пережилъ, передумалъ и перечувствовалъ онъ въ этомъ дом, и вотъ не дале какъ завтра, много, много черезъ нсколько дней онъ его покинетъ и все это останется однимъ воспоминаніемъ.

А затмъ?

Что бы ни случилось, онъ чувствовалъ себя на все готовымъ.

Но въ эту минуту Эрихъ чувствовалъ себя одинокимъ, покинутымъ, точно ограбленнымъ. Душа его рвалась къ другому, дорогому для него существу, отъ котораго онъ жаждалъ услышать слова надежды и любви. Что, еслибъ Белла могла меня теперь видть? подумалъ онъ и вздрогнулъ. Щеки его покрылись яркимъ румянцемъ и онъ мысленно произнесъ: Нтъ, Манна, ты одна… Но ты этого никогда не узнаешь: такъ будетъ лучше и для тебя, и для меня… А почему бы мн и не назвать тебя своей и не раздлить съ тобой бремени твоего ужаснаго богатства? Богатство! Я слишкомъ гордъ и оно не могло бы мн служить препятствіемъ…. Но нтъ, нтъ, пусть это лучше умретъ въ зародыш и никогда не будетъ мною высказано.

Онъ крпко прижалъ руку ко рту. Наконецъ глаза его закрылись и онъ, засыпая, почти вслухъ произнесъ:

— Доброй ночи, Роландъ.

На слдующее утро его первой мыслью снова былъ Роландъ. Въ воздух гудли церковные колокола. Эрихъ вышелъ изъ дому. Онъ хотлъ идти къ матери, но не смлъ. Слова, слышанныя имъ отъ Вейдемана, постоянно звучали въ его ушахъ и поддерживали въ немъ вчерашнюю тревогу. Онъ взглянулъ на небо и воскликнулъ:— Солнце, что ты принесешь намъ сегодня?

Но странно! Посреди всей этой тоски и этихъ сомнній, въ немъ внезапно возникло какое-то неопредленное чувство радостнаго ожиданія, точно онъ стоялъ на порог счастія, которое, онъ самъ не зналъ, откуда должно было явиться.

Колокола продолжали гудть. Да, въ мір дйствительно существуетъ нчто, что говоритъ сердцу каждаго и всхъ одинаково къ себ призываетъ. Почему бы и мн, вмст съ другими, не откликнуться на этотъ зовъ? подумалъ Эрихъ.

Онъ направился къ церкви и на пути вспомнилъ слова добраго Кнопфа: Наша жизнь не есть простая прогулка на свобод.

Эрихъ вошелъ въ церковь и былъ встрченъ звуками органа. Кнопфъ правъ, думалось ему: здсь стоятъ священные сосуды, свтильники, скамьи и спокойно ожидаютъ всякаго, кто пожелаетъ сюда придти. Кто знаетъ, что происходитъ въ душ его сосда? Но тмъ не мене здсь мсто общаго соединенія, гд каждый обртаетъ другихъ и самого себя.

Эрихъ тихонько опустился на скамью за колонной.

Немного спустя, взоръ его упалъ на Манну, колнопреклоненную передъ алтаремъ.

— Такъ точно, мелькнуло у него въ ум, она скоро будетъ стоять рядомъ съ Пранкеномъ, когда надъ ними станутъ совершать брачный обрядъ.

Эриху показалось, что его вдругъ кто-то сзади ударилъ. Онъ въ испуг обернулся, но тамъ никого не было. Онъ хотлъ уйти изъ церкви, но остался на мст, испытывая пріятное впечатлніе отъ окружавшихъ его мира и тишины. Затмъ мысли Эриха смшались и онъ самъ не зналъ, о чемъ думалъ. Вдругъ органъ умолкъ, мимо него прошла Манна, шелестъ ея шелковаго платья коснулся его уха, а онъ все оставался неподвижно на мст. Наконецъ свчи на алтар были погашены и тогда только онъ вышелъ изъ церкви.

— Ахъ, вы тоже были въ церкви? услышалъ онъ сзади себя женскій голосъ.

Эрихъ въ изумленіи оглянулся и увидлъ передъ собой фрейленъ Милькъ. Онъ дружески протянулъ ей руку и замтилъ, что до сихъ поръ не считалъ ее католичкой.

— И вы не ошибались, возразила она. Но бываютъ минуты, въ которыя я не могу молиться одна. Меня тянетъ въ храмъ, посвященный Высшему Существу, въ общество людей, которые подобно мн ищутъ утшенія у источника Вчнаго Свта, хотя и называютъ его иначе, чмъ я. Слова моей молитвы другія, но я тмъ не мене молюсь вмст съ моими ближними.

Она ласково и пытливо смотрла Эриху въ глаза, точно хотла сказать: ты тоже не могъ оставаться одинъ. Но Эрихъ молчалъ и она освдомилась о его матери, а потомъ поручила ему передать ей, что не идетъ къ ней изъ боязни ее потревожить. Сама же она въ случа, если профессорша пожелаетъ ее видть, постоянно дома.

— Вы тоже, капитанъ, прибавила она, приходите къ намъ почаще. Мы не многое можемъ вамъ предложить, но за то вы у насъ всегда найдете спокойствіе. Къ тому же вы не должны съ нами нисколько стсняться. Вы можете приходить и уходить по произволу и если не захотите, такъ даже и не здоровайтесь съ нами, однимъ словомъ, будьте совершенно какъ у себя дома.

Она спросила у Эриха, скучаетъ ли онъ по Роланд, и онъ ей первой высказалъ томившую его тоску.

— Роландъ сдлался мн дороже моего покойнаго брата! воскликнулъ онъ.

Въ ту самую минуту, какъ онъ произносилъ эти слова, мимо нихъ прошла Манна, возвращавшаяся отъ патера. Она учтиво поклонилась обоимъ и крпче прижала къ груди свой молитвенникъ.

— Я бы ничего не имла противъ ея поступленія въ монастырь, еслибъ могла надяться, что она тамъ будетъ счастлива, сказала фрейленъ Милькъ. Но она никогда не будетъ счастливой монахиней.

— Еще бы, шутливо замтилъ Эрихъ, ей предстоитъ быть баронессой фонъ-Пранкенъ.

— Баронессой фонъ-Пранкенъ? Никогда.

— И вы можете говорить это такъ утвердительно?

— Да, потому что баронъ фонъ Пранкенъ женится на молодой вдов, дочери барона фонъ-Эндлиха.

— Я васъ не понимаю.

— При случа вспомните мои слова, капитанъ. Я кое-что смыслю въ людяхъ. Баронъ Пранкенъ никогда не обращался ко мн ни съ чмъ, кром двухъ словъ: гд маіоръ? Я на это вовсе не стую, но тмъ не мене хорошо его знаю.

Лицо Эриха внезапно озарилось радостью. Онъ, собственно говоря не имлъ никакого повода полагаться на догадки фрейленъ Милькъ, но тмъ не мене вполн врилъ ей. Онъ вспомнилъ чувство радостнаго ожиданія, на мгновеніе постившее его утромъ. Тогда онъ не зналъ, чему его приписать, но теперь все стало ему ясно.

Эрихъ проводилъ фрейленъ Милькъ до ея жилища. Маіора не было дома. Онъ отправился въ замокъ, гд хлопоталъ надъ приготовленіями къ предстоящему торжеству по случаю открытія замка.

Эрихъ вернулся на виллу и пошелъ къ матери.

ГЛАВА XIII.
ДРУЖЕСКАЯ РУКА ПОДАЕТЪ ПИТЬ.

— Что, и вы тоже задумчивы и печальны? сказалъ докторъ Эриху, встрчая его на порог. Я засталъ здсь цлую колонію пораженныхъ страхомъ людей. Но что же во всемъ этомъ страшнаго? Господинъ Зонненкампъ вроятно закажетъ себ новое платье и новый экипажъ и этимъ, я полагаю, все ограничится. Я еще помню то время, когда люди средняго класса не смли здить четверней, а если ужъ непремнно этого хотли, то лошади ихъ должны были имть пеньковыя постромки. Ну, что же, теперь господинъ Зонненкампъ заведетъ у себя кожаныя постромки. Я вовсе не вижу, чего тутъ печалиться? А между тмъ госпожа Церера больна, Манна больна, профессорша больна, капитанъ тоже сильно смахиваетъ на больного. Во всемъ этомъ лазарет только и есть здоровыхъ, что фрейленъ Пэрини, да тетушка. Всхъ васъ, какъ я вижу, надо посадить на успокоительное питье.

Докторъ принесъ съ собой совершенно новую атмосферу. Его бодрое, веселое настроеніе духа повяло здсь подобно горному, пропитанному благоуханіемъ втру, который, проникая въ долину, разгоняетъ накопившіяся въ ней дурныя испаренія. мы профессорша, ни Эрихъ не могли объяснить причины своихъ опасеній. Докторъ посовтовалъ Эриху принять участіе въ разработк новыхъ рудниковъ, а свою ученость на время спрятать, какъ ненужное украшеніе.

Въ Маттенгейм были вновь открыты слои бураго желзняка, которые семейство Вейдемана собиралось разработывать. Къ доктору прізжалъ его зять и разсказывалъ ему, какое пріятное впечатлніе на всхъ произвелъ Эрихъ во время пребыванія своего въ Маттенгейм.

Немного спустя Эрихъ съ докторомъ отправились на виллу. На двор ихъ встртилъ слуга съ телеграммой. Зонненкампъ просилъ Эриха сообщить его жен, что онъ въ эту самую минуту отправляется къ герцогу на аудіенцію.

Докторъ взялъ на свою отвтственность удержать это извстіе отъ Цереры, которая и безъ того находилась въ возбужденномъ состояніи, близко граничащимъ съ помшательствомъ. Онъ прописалъ ей усыпительное средство и надялся, что она теперь спала.

Къ обду въ этотъ день явились только Манна, Эрихъ и фрейленъ Пэрини. Послднюю посл перваго кушанья вызвали изъ-за стола къ Церер. Она ушла и боле не возвращалась.

Манна и Эрихъ остались одни.

— Вы сегодня тоже были въ церкви? спросила она.

— Да.

— Я должна просить у васъ извиненія: я была къ вамъ несправедлива.

— Вы — ко мн?

— Да, я васъ считала неврующимъ.

— Я дйствительно таковъ съ точки зрнія врующихъ въ строгомъ смысл.

Манна замолчала и положила обратно на тарелку кусокъ кушанья, который подносила ко рту. Ни она, ни Эрихъ въ теченіи нкотораго времени не проронили ни слова. Оба искали предметъ для разговора, на которомъ бы ихъ мннія могли сойтись.

— У васъ былъ младшій братъ? Я слышала, какъ вы сегодня утромъ о немъ говорили, ршилась наконецъ сказать Манна и вся вспыхнула.

— Да, онъ былъ однихъ лтъ съ Роландомъ. И сегодня особенно мн невыразимо грустно, что я не могъ быть для него тмъ, чмъ я былъ для нашего Роланда.

— Вы не только были, но есть и всегда будете для него другомъ. Мн Роландъ передалъ ваши слова на счетъ дружбы, которыя глубоко врзались мн въ память: Друзья, сказали вы ему однажды, которые могутъ одинъ другого покинуть, никогда не были друзьями.

— Совершенно справедливо. Но что такое мысль и память тамъ, гд мы лишены возможности жить подъ одной кровлей и сть за однимъ столомъ съ другомъ. Я зналъ, что мн предстоитъ разлука съ Роландомъ, я самъ видлъ ея необходимость, по теперь только впервые почувствовалъ всю ея горечь. Я въ теченіи столькаго времени жилъ исключительно для Роланда, посвящалъ ему вс свои мысли, устремлялъ на него все мое вниманіе, такъ что теперь, когда у меня его внезапно отняли, я чувствую себя совсмъ разбитымъ. Главная цль моего существованія должна теперь измниться, по пока я ощущаю страшную пустоту въ сердц, а міръ вокругъ меня кажется такимъ холоднымъ и непривтливымъ.

Эрихъ на мгновеніе остановился, а Манна тихо проговорила:

— Мн это вполн понятно.

— У меня есть другъ, поэтъ,— продолжалъ Эрихъ,— необыкновенный, своеобразный человкъ, который все очень горячо принимаетъ къ сердцу. Его призваніе составляетъ для него все: онъ живетъ исключительно имъ и для него. Вотъ этотъ самый другъ мн однажды горько жаловался на пустоту, какую ощущаетъ всякій разъ, когда, окончивъ какой-нибудь трудъ, выпускаетъ его въ свтъ. Онъ въ теченіи долгаго времени сосредоточивалъ вс свои мысли и чувствованія на созданіяхъ собственной фантазіи, а тутъ послднія вдругъ его покидаютъ, переплываютъ моря, расходятся по всему міру. Мысль его еще по привычк продолжаетъ стремиться къ нимъ, но уже сознаетъ себя безсильной что-либо длать для ихъ усовершенствованія. Подумайте же, если образы нашей фантазіи, покидая насъ, причиняютъ намъ столько страданія, какъ больне еще должно быть намъ при разлук съ живымъ существомъ, съ человкомъ, съ которымъ мы такъ сказать срослись душой.

Манна смотрла на него, широко раскрывъ глаза. Крупныя слезы висли на ея длинныхъ рсницахъ, между тмъ какъ глаза Эриха тоже подернулись влагой. Она сложила руки на стол и устремила на своего собесдника пристальный взоръ.

Эрихъ почувствовалъ на себ ея взглядъ и въ смущеніи сказалъ:

— Простите меня за эгоизмъ, съ какимъ я вамъ такъ много говорю о себ. Я вовсе не желаю васъ огорчать и теперь спшу предложить вамъ утшеніе, которымъ уже старался успокоить самого себя. Мы не имемъ права давать нашей душ какое-нибудь одно исключительное направленіе, намъ не слдуетъ позволять одному предмету насъ до такой степени поглощать, чтобъ упускать изъ виду весь остальной міръ. На свт существуетъ еще много вещей, къ которымъ мы обязаны пробуждать и поддерживать въ себ интересъ. Но теперь, въ первую минуту горя, когда рана, нанесенная разлукой, еще дымится, — теперь мы ничего не въ состояніи длать, какъ только терпливо выжидать, пока утихаетъ боль, собираться съ мыслями и взвшивать силы, какія намъ даны для выполненія нашей доли обязанностей въ мір, въ которыхъ мы необходимо должны находить и частицу радости… Моя мать, самъ себя перебилъ Эрихъ, часто вспоминаетъ объ одномъ пастор, который однажды сказалъ, обращаясь къ своей паств: дти, я вамъ говорю проповди не потому только, что это вамъ полезно, но и потому, что самъ ощущаю въ томъ потребность.

Легкая улыбка скользнула по лицу Манны. Эрихъ тоже улыбнулся и продолжалъ:

— Да, мы не должны отдаваться одному отдльному, преходящему существу, или исключительно посвящать себя какому-нибудь одному предмету, но обязаны служить Вчному Духу во всхъ его разнообразныхъ проявленіяхъ, до тхъ поръ, пока ему не будетъ угодно призвать насъ въ другой міръ, къ другимъ обязанностямъ. Куда? За чмъ? Неизвстно. Мы переживаемъ смерть одного отдльнаго, дорогого для насъ положенія, для того чтобъ вступить въ вчность и занять мсто посреди великаго общаго соединенія міровъ.

— Вы никогда боле не должны называть себя неврующимъ, внезапно воскликнула Манна, — нтъ, вы не имете на это права!

— Многіе, продолжалъ Эрихъ, считаютъ меня за отсталого, другіе за лниваго и черезъ-чуръ уступчиваго человка, потому, что я врю въ Бога, или иначе, въ Силу, мудро управляющую событіями. А между тмъ меня въ существованіи этой силы убждаетъ историческій ходъ всего человчества, а равно и отдльная жизнь каждаго человка.

Лицо Манны покрылось яркимъ румянцемъ. Она протянула руку, точно намреваясь подать ее Эриху, потомъ опомнилась и бистро схвативъ стоявшую на пути бутылку, сказала:

— Мы съ вами такъ заговорились, что я совсмъ забыла свою обязанность. Не правда ли, какая я дурная хозяйка!

Она налила ему вина. Онъ поднесъ стаканъ ко рту и пока изъ него пилъ, глаза его покоились на Манн. Она замтила это и быстро потупилась.

— Но мн надо вамъ сдлать еще одно признаніе, сказала она, немного спустя, и остановилась перевести духъ, потомъ продолжала:

— Когда вы выражали вашу грусть по поводу того, что боле ничего не можете сдлать для Роланда, мн стало еще ясне, какое счастливое врованіе я утратила.

Она закрыла глаза, потомъ снова ихъ открыла и прибавила:

— Я одно время врила, что человкъ можетъ молиться за другого, отсутствующаго, кто бы, и гд бы онъ ни былъ. Я врила, что мы можемъ приносить себя въ жертву за другихъ и искупать чужіе грхи, а теперь… теперь я перестала врить.

Эрихъ молчалъ. Онъ понималъ, какихъ усилій стоило Манн это признаніе. Оба сидли не говоря вы слова и избгая смотрть одинъ на другого. Эрихъ дрожалъ. Ему стало ясно, что Манна его любитъ: кому кром любимаго человка ршилась бы она сказать то, что сейчасъ сказала ему? Сердце его дрогнуло отъ радости и въ тоже время сжалось отъ невыразимой тоски. Эта двушка его любитъ, а онъ ее ее, дочь подобнаго отца!

Къ счастію въ столовую вошелъ слуга и объявилъ Эриху, что профессорша проситъ его придти къ ней въ виноградный домикъ.

— Я пойду съ вами, мгновенно оправясь сказала Манна. Она пошла въ свою комнату за шляпой.

Эрихъ стоялъ, устремивъ взоръ на обденный столъ. Тарелки, стаканы и бутылки вертлись и прыгали у него передъ глазами. Минуту спустя вернулась Манна. Лицо ея было веселе обыкновеннаго. Она снова превратилась въ молодую двушку съ свжимъ голосомъ и быстрыми граціозными движеніями, и легкимъ наклоненіемъ головы пригласила Эриха слдовать за собой. Въ прихожей ихъ остановилъ слуга, который вручилъ Манн довольно объемистый пакетъ.

— Ахъ, это шелковое платье отъ гернгутеровъ! сказала она. Видите ли, капитанъ, эти люди не принадлежатъ къ нашей церкви, по многое отъ нея заимствуютъ. Или вы тоже принадлежите къ числу ненавистниковъ гернгутерскаго братства?

— Ненавистникъ не есть настоящее для меня слово, возразилъ Эрихъ, но я нахожу много противорчій въ ихъ поступкахъ. Они проповдуютъ простоту, лишенія, презрніе къ роскоши и всякаго рода наслажденіямъ, а въ тоже время ведутъ дятельную торговлю шелковымъ товаромъ и гаваннскими сигарами. Они устроиваютъ свое благосостояніе на грховныхъ наклонностяхъ другихъ людей и въ этомъ вполн уподобляются монаху нищенскаго ордена, который говоритъ: я не хочу трудиться и добывать деньги, но другіе должны это длать для того, чтобъ доставить мн возможность обращаться къ нимъ за подаяніемъ.

— Унесите прочь пакетъ, сказала Манна слуг.

И она медленно и молча послдовала за Эрихомъ.

ГЛАВА XIV.
СИВИЛЛИНЫ КНИГИ.

Дорогой Манна сказала:

— Знаете ли вы, что я первое время посл моего возвращенія домой чувствовала къ вамъ непреодолимое отвращеніе?

— О да, мн это хорошо извстно.

— Но отчего же вы ничего не длали, чтобъ уничтожить во мн это чувство?

Эрихъ молчалъ и Манна повторила вопросъ.

— Или вы такъ равнодушны къ тому, что о васъ думаютъ другіе? прибавила она.

— Нтъ, но я былъ посторонній человкъ въ вашемъ дом и не имлъ права требовать, чтобъ вы имли обо мн то или другое мнніе.

— Вы очень горды.

— Я отъ этого не отпираюсь.

— Но разв вы не знаете, что гордость порокъ.

— Да, когда она дерзко заявляетъ свои требованія на поклоненіе и стремится унижать другихъ. Но мою гордость я берегу исключительно про себя и говорю вмст съ Сенъ-Симономъ: смотря на себя, я бываю смирененъ, смотря на другихъ, становлюсь гордъ.

— Вы для меня слишкомъ умны, поддразнила его Манна.

— Вотъ этого вамъ не слдовало бы говорить, потому что это пустая фраза. Нтъ человка слишкомъ умнаго въ отношеніи къ другому, который можетъ о себ сказать: я въ своемъ род тоже что-нибудь да значу. Подобныя фразы странно и непріятно слышать отъ васъ. Мое уваженіе къ вамъ главнымъ образомъ покоится именно на томъ, что я до сихъ поръ никогда не слышалъ отъ васъ ни одной пустой фразы. Въ томъ, что вы говорили, если не всегда присутствовала логическая правда, то тмъ не мене чувствовалась истина въ томъ вид, въ какомъ она представлялась вамъ.

— Благодарю васъ, сказала Манна, касаясь пальцами его руки. Потомъ опомнясь, она въ замшательств еще разъ повторила:

— Благодарю васъ.

— Не знаю право, куда вдругъ двалась моя печаль, сказалъ Эрихъ. Мн кажется, что цлый годъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ у меня было такъ тяжело на душ. Мы съ вами имемъ счастіе сходиться въ нашихъ взглядахъ на высшіе предметы, а размышленіе о нихъ до того поглощаетъ человка, что онъ утрачиваетъ всякій смыслъ на счетъ времени и мста, гд находится.

— Ахъ да, подтвердила Манна. Сегодня посреди всхъ моихъ тревогъ и волненій меня не покидало предчувствіе сильной радости. Теперь я понимаю, въ чемъ дло. Вы до сихъ поръ были другомъ и учителемъ Роланда: не хотите ли замнить его мною? Скажите, согласны вы на это?

Она протянула ему руку. Глаза ихъ встртились, а лица озарились радостной улыбкой.

— Ахъ, я вижу вашу матушку! внезапно воскликнула Манна. Она ускорила шагъ, и подойдя къ профессорш, горячо ее обняла.

Мать Эриха съ изумленіемъ на нее поглядла. Неужели это та самая двушка, у постели которой она стояла вчера, согрвая ея холодныя руки и стараясь успокоить ея взволнованныя мысли? Юность, какъ видно, представляетъ вчно неразгаданную тайну.

Манна сидла, закрывъ глаза рукой, потомъ отдернувъ ее,воскликнула:

— Ахъ, еслибъ я была птицей, которая летаетъ тамъ въ вышин!

Профессорша не возражала:

— Я точно все это вижу въ первый разъ, продолжала Манна, указывая на разстилавшійся передъ нею ландшафтъ. Вонъ тамъ течетъ Рейнъ, здсь возвышаются горы, дома, а въ нихъ живутъ люди. Вонъ летитъ птица… ея отечество Азія, но она прилетла сюда, къ намъ… У меня на душ такъ грустно и въ тоже время радостно и чей-то голосъ мн постоянно твердитъ: теб весело, не противься этому новому ощущенію. Ахъ, я нахожусь въ такомъ грховномъ состояніи!

— Нтъ, дитя, мое, ты просто еще молода, а у юности, какъ говорится, смхъ и слезы въ одномъ мшк. Ты напротивъ должна радоваться тому, что въ теб еще сохранилось такъ много свжести. Обстоятельства на время охладили твой юношескій пылъ, а теперь онъ рвется наружу. У юности есть свои права, которыя она рано или поздно заявляетъ. Мы, женщины, склонны же слишкомъ горячо принимать къ сердцу, а между тмъ міръ вовсе не такъ черенъ, какимъ мы себ часто его воображаемъ. У меня тоже отлегло отъ сердца съ тхъ поръ, какъ здсь побывалъ докторъ. Человкъ легко привыкаетъ на все смотрть съ мрачной точки зрнія. Въ такомъ случа для него весьма полезно услышать дружескій голосъ, который скажетъ ему: смотри, свтъ вовсе не такъ черепъ, какъ ты его себ рисуешь. Добро и зло въ немъ перемшаны и вовсе не имютъ логической послдовательности. Это нердко говаривалъ и мой покойный мужъ.

Манна разсянно слушала профессоршу и когда та замолчала, шутливо проговорила:

— Въ настоящую минуту насъ производятъ въ дворяне, но, странно, я ршительно ничего при этомъ не ощущаю. А между тмъ такое важное событіе, казалось бы, непремнно должно бы было имть на насъ вліяніе.

Во всемъ, что говорила Манна, проглядывало непривычное ей веселое настроеніе духа.

— Скажите пожалуйста, обратилась она къ профессорш, что вы чувствовали въ тотъ день, когда сложили съ себя дворянское достоинство?

— Я не чувствовала ни малйшаго горя, отвчала та, но мн было больно слушать увренія моихъ подругъ въ томъ, что он не измнятся въ отношеніи ко мн, но навсегда останутся мн врными друзьями. Изъ этихъ увреній я напротивъ заключила, что между нами все покончено. Къ тому же, толкуя о своей любви ко мн, он постоянно употребляли прошедшее время, точно я уже боле не была въ живыхъ. И дйствительно, я тогда для многихъ умерла. Въ свтскомъ обществ тотъ, кто лишается дворянства, все равно, что нисходитъ въ царство тней.

Профессорша и Манна еще долго разговаривали въ этомъ тон. Он, казалось, на время забыли вс свои тревоги, опасенія и заботы.

Эрихъ, оставивъ Манну наедин съ матерью, все время что он разговаривали, стоялъ у окна, наблюдая какъ обваливались съ отцвтающей розы ея прозрачные лепестки. Они падали медленно, безъ шуму, точно ихъ срывала невидимая рука безплотнаго духа. Устремивъ взоръ на разсянные по полу блднорозовые листки, молодой человкъ впалъ въ глубокую задумчивость. Мать, Роландъ и Манна, ужасное прошлое Зонненкампа составляли предметъ его тревожныхъ думъ. Событія послднихъ дней вертлись передъ нимъ въ страшномъ хаос и весь міръ казался ему какимъ-то страннымъ, измнившимся. Еслибъ кто-нибудь пришелъ къ нему на помощь и разъяснилъ ему все, что поражало его своей необычайностью!

Эрихъ чувствовалъ, какъ щеки его горли, а самъ онъ дрожалъ точно въ лихорадк.

‘Ты любишь эту двушку, думалъ онъ, и любимъ ею, дочерью этого человка’.

Но что такое дочь?

Каждый человкъ отвчаетъ только за самого себя.

Въ первомъ этаж домика помщалась библіотека его покойнаго отца, и Эрихъ отправился туда.

Ему казалось, что въ рукописяхъ отца онъ непремнно найдетъ слова, которыя сообщатъ ему самообладаніе, столь необходимое ему въ его теперешнемъ положеніи. Онъ надялся, что духъ отца явится къ нему на помощь и освтитъ лучемъ истины хаосъ горя и радости, въ которомъ онъ теперь бродилъ. Перебирая бумаги одну за другой, онъ остановился на связк съ надписью: ‘Сивиллины книги’.

— Вотъ именно что мн надо! воскликнулъ онъ, пробжавъ глазами одинъ изъ листковъ.

Эрихъ стоялъ спиной къ открытому окну и слышалъ, какъ его мать убждала Манну оставаться врной своимъ религіознымъ убжденіямъ. Профессорша говорила, что если она не признаетъ формы, въ какихъ выражается религія Манны, то она тмъ не мене исповдуетъ одинакое съ нею поклоненіе Св. Духу, который одинъ сообщаетъ человку способность переносить горе и вкушать радости.

— Матушка! внезапно воскликнулъ Эрихъ.

Об женщины вздрогнули отъ неожиданности.

— Матушка, я несу теб нчто, служащее какъ бы продолженіемъ твоей мысли.

Онъ вышелъ въ садъ и показывая рукопись отца, выразилъ желаніе прочесть ее вслухъ.

— Ахъ, да, пожалуйста! воскликнула Манна. Какъ вы добры, что вздумали придти подлиться съ вами мыслями вашего отца! Мн такъ хотлось бы его знать! Не думаете ли вы, что онъ въ эту минуту на насъ смотритъ?

Эрихъ, не зная что ей отвчать, взглянулъ на мать.

— Врядъ ли онъ можетъ смотрть на насъ въ обыкновенномъ значеніи этого слова. Чтобъ смотрть, надо имть глаза, а наше понятіе о дух весьма неопредленно и мы не знаемъ, какой у него видъ. Но мн извстно только одно, а именно, что нтъ дня или часа, въ который бы я не ощущала близость около себя моего покойнаго мужа. Онъ сопровождалъ меня сюда, въ этотъ домъ и, я убждена, останется со мной неразлучно да послдней минуты моей жизни. Но дай сюда листокъ, Эрихъ.

— У него странное заглавіе, замтилъ молодой человкъ, и онъ толкуетъ о трехъ вещахъ, которыхъ ни я, да, я полагаю, и никто другой не можетъ назвать настоящимъ именемъ.

— Пожалуйста читайте, попросила Манна.

Эрихъ началъ:

‘Дв вещи въ мір остаются неизмнными, тогда какъ сердце человческое постоянно колеблется между силой и слабостью, между добромъ и зломъ, — это природа и живущій въ насъ идеалъ. Церковь также представляетъ врное убжище для идеала, хотя она не есть одна и таже для всхъ людей.

‘Ты скажешь, природа намъ ни въ чемъ не помогаетъ. Что можетъ она для человка, изнемогающаго подъ бременемъ тоски, которая овладваетъ имъ при мысли о господствующихъ въ мір зл я лжи? Дйствительно, природа нма, она только намеками даетъ себя понимать и чувствовать, она какъ эхо повторяетъ то, что мы сами въ ней вызываемъ. Церковь, напротивъ, въ минуты личной скорби предлагаетъ людямъ утшеніе и кром того возбуждаетъ въ нихъ стремленіе обобщать свои интересы. Въ этомъ и заключается высокое ученіе Того, кто претерплъ страданіе за всхъ. Мы слагаемъ съ себя бремя нашихъ печалей при мысли о томъ, что величайшее Сердце въ себ носило.

‘А третье? спросишь ты.

‘Третье — это то, что мы называемъ искусствомъ, но что можетъ быть также названо любовью или подвигомъ. Подъ искусствомъ я подразумваю также и науку. Все, что человческій духъ въ себ выработываетъ такого, что служитъ проявленіемъ его жизненныхъ силъ, воли и стремленій, все то, облекаясь въ краски или мраморъ, въ слово или въ звукъ, заставляетъ насъ предчувствовать,— нтъ, врить въ будущую полноту и совершенство нашего бытія.

‘Да, таковы подвиги генія, которые онъ совершаетъ въ минуты вдохновенія.

‘Искусство не уничтожаетъ страданій, не излечиваетъ ранъ, но приноситъ утшеніе тмъ, что наглядно и словесно доказываетъ существованіе лучшей, боле полной и чистой жизни. Искусство есть отраженіе присущихъ человку силы, ума, чувства и стремленія къ счастью. Оно не протягиваетъ руку помощи, не излечиваетъ ранъ, но служитъ человчеству точкой соединенія, на которой оно воздвигаетъ зданіе успокоительныхъ для него врованій’.

Эрихъ остановился.

— Здсь сдлана замтка, сказалъ онъ и прочелъ:

‘Я зналъ одну женщину, которая, во время траура не хотла ни слушать музыки, ни сама заниматься ею. Она этимъ ясно доказала, чмъ было для нея искусство’.

Настала минута молчанія.

Немного спустя Эрихъ продолжалъ:

‘Въ тяжелыя минуты моей жизни я находилъ утшеніе въ созерцаніи древнихъ статуй, посреди которыхъ мн свободне дышалось, и я буквально оживалъ. Другіе находятъ забвеніе печалей въ музык, — мн скульптура всегда доставляла боле полное утшеніе. И это не потому, чтобъ я наслаждался созерцаніемъ застывшаго въ камн и мрамор великаго прошлаго, но потому, что во мн мгновенно умирало всякое личное горе при вид безграничнаго спокойствія, которое, не имя со мной ничего общаго, тмъ не мене отражалось на мн.

‘Я чувствовалъ на себ дыханіе вчности, мн въ душу вливалось спокойствіе, мой взоръ услаждался и я утопалъ въ безконечномъ блаженств. Слушая музыку, я все-таки еще могъ предаваться своимъ мечтамъ,— здсь это становилось невозможнымъ.

‘Ахъ, еслибъ я могъ описать міръ, куда я тогда уносился и гд я виталъ въ сопровожденіи божественныхъ ликовъ’….

Эрихъ внезапно остановился.

— Продолжайте, сказала Манна.

— Мн нечего продолжать, здсь конецъ рукописи. Къ сожалнію, мой покойный отецъ оставилъ посл себя все только одни отрывки.

— Это не отрывокъ, а совершенно законченное цлое, возразила Манна: никто не могъ бы къ этому ни слова боле прибавить. Ахъ, прошу васъ… пожалуйста, подарите мн этотъ листокъ.

Эрихъ посмотрлъ на мать, которая объявила, что она до сихъ поръ ни строки изъ того, что писалъ ея мужъ, не отдавала въ чужія руки.

— Но ты, дитя мое, получишь желаемое, прибавила она, а Эрихъ перепишетъ для насъ эти строки.

Она передала рукопись Манн, которая прижала ее къ груди.

— Ахъ! воскликнула она, я до сихъ поръ и не подозрвала, чтобъ въ мір существовало нчто подобное.

Въ лиц у нея не было ни кровинки. Она попросила у профессорши позволенія войти въ домъ, говоря, что очень устала и хочетъ отдохнуть.

Профессорша пошла вмст съ ней. Манна легла на диванъ въ комнат со спущенными занавсками. Она не выпускала изъ рукъ подаренную ей рукопись и вскор заснула.

Эрихъ, сидя съ матерью, сказалъ ей, что первымъ его дломъ теперь, когда онъ освободился отъ всхъ другихъ обязанностей, будетъ заняться приведеніемъ въ порядокъ рукописей отца. Онъ намревался издать ихъ въ свтъ, въ томъ предположеніи, что многіе найдутъ въ оставленныхъ покойнымъ профессоромъ отрывкахъ нчто цлое, говорящее ихъ уму и сердцу.

Въ виду этого новаго дла, Эрихъ внезапно почувствовалъ себя снова свободнымъ отъ тревогъ, свжимъ и бодрымъ. Онъ надялся, что собственныя познанія и воспоминаніе о томъ, что отецъ при жизни ему словесно сообщилъ о своихъ мысляхъ и взглядахъ, дадутъ ему возможность многое самому пополнить въ отрывочныхъ рукописяхъ покойнаго.

Эрихъ вернулся въ библіотеку и погрузился въ чтеніе. Вдругъ въ комнату вошла Манна.

— Вы здсь! воскликнула она. Я пришла сюда взглянуть на книги, на которыхъ такъ часто останавливались глаза вашего отца. Теперь мн пора домой. Сегодняшній день мн много, очень много принесъ.

— Могу я васъ проводить?

Манна утвердительно кивнула головой.

Они черезъ лугъ направились къ вилл.

ГЛАВА XV.
ВСЕ ВЪ ОГН.

Эрихъ и Манна шли рядомъ, задерживая шаги и стараясь скрыть одинъ отъ другого свое волненіе. Манна, чувствуя на себ взоръ Эриха, смотрла въ сторону, точно любуясь далекимъ ландшафтомъ. Эрихъ, съ своей стороны, всякій разъ, когда она поднимала на него глаза, отворачивался въ противоположную сторону.

— Вы очень счастливы, что можете такимъ образомъ жить мыслями вашего отца, тихо проговорила Манна.

Эрихъ не имлъ духу ей отвчать. Его сердце болзненно заныло при мысли, что станется съ этой двушкой, когда она узнаетъ страшную тайну про своего отца. Онъ и не подозрвалъ, что слова ея были у нея вырваны именно сознаніемъ своего горестнаго положенія.

— Я не могу вполн наслдовать мыслямъ моего отца, сказалъ онъ наконецъ. Каждый человкъ долженъ до всего дойти собственнымъ опытомъ.

Они продолжали идти, но обоимъ хотлось бы остановиться и броситься въ объятія одинъ другого.

— Теперь отецъ съ Роландомъ вроятно уже дутъ домой, замтила Манна.

— И съ ними баронъ фонъ-Пранкенъ, едва не сорвалось у Эриха съ языка, но онъ во время удержался.

Манн внезапно пришло на мысль, что онъ можетъ замтить ея нежеланіе произносить имя Пранкена и она поспшила сказать:

— Правда это, что вы одно время были очень дружны съ барономъ Пранкеномъ?

— Мы были съ нимъ товарищами, но никогда друзьями.

Опять настало молчаніе. Между ними было много невысказаннаго, что съ неудержимой силой рвалось наружу, но ни тотъ, ни другая, повидимому, не знали съ чего имъ начать.

Въ воздух пронесся звукъ вечерняго колокола. Манна взглянула на Эриха: онъ оставался съ покрытой головой. Она вздрогнула. Какая бездна раздляла ихъ! Все, даже самая церковь стояла между ними.

Манна носила вокругъ таліи, скрытый подъ платьемъ, тонкій снурокъ. Ей дала его одна монахиня для того, чтобъ онъ ей постоянно напоминалъ о томъ времени, когда она открыто передъ всмъ міромъ опояшется веревкой. Манн вдругъ показалось, что этотъ снурокъ самъ собой стянулъ ей талію и потомъ снова ослабъ. Она схватилась рукой за дерево и остановилась, тяжело переводя духъ.

— Что съ вами? спросилъ Эрихъ.

— Ахъ, ничего и все. Благодарю васъ, что вы у насъ остаетесь. Смотрите, вонъ тамъ, наверху…. надъ башней замка летитъ пара ястребовъ…. ахъ, еслибъ и люди могли такъ летать и паря на высот, забывать все, что ихъ тревожило здсь, внизу. Что такое была до сихъ поръ моя жизнь? Одинъ постоянный трудъ надъ смертной оболочкой. Я хотла стать выше міра и страстей, хотла посвятить себя молитв за другого…. за другого! Ахъ, я чувствую, что боле этого не могу…. нтъ, никакъ не могу.

Она провела рукой по лбу. Слова точно безсознательно срывались у нея съ языка. Минуту спустя, она пошла дале, въ глубин души желая вчно тутъ стоять.

Двушка, неподалеку косившая траву, завидвъ Манну, закричала, что отецъ ея выздоровлъ и завтра вмст съ ней будетъ убирать сно.

— Ахъ, какъ бы я желала быть этой поселянкой! воскликнула Манна.

— Извините, возразилъ Эрихъ, если я осмлюсь выразить удивленіе, что слышу подобныя рчи отъ васъ.

— Что же тутъ удивительнаго?

— Вы сегодня высказали такую ясность ума, что я ршительно не понимаю, какъ можете вы выражать такого рода пустыя желанія. Что вы хотите этимъ сказать: желала бы я быть другою? Будь вы другая, вы уже не были бы ею. Затмъ, еслибъ вы въ новомъ положеніи сохранили сознаніе вашего прежняго я, вы опять-таки не были бы другою. Такого рода фразы не только противорчатъ здравому смыслу, но еще за мой взглядъ гршатъ противъ религіи.

Манна остановилась, а Эрихъ продолжалъ:

— Мы должны быть тмъ, чмъ васъ создала высшая воля,которую мы осмливаемся называть Богомъ. И въ томъ, что мы есть, обязаны мы находить наше счастье, будь мы бдны или богаты, прекрасны или дурны собой.

— Хорошо, я никогда боле не стану выражать мыслей, въ которыхъ не вполн даю себ отчетъ, сказала Манна и подала Эриху руку. Она дрожала.

Подъ тнистыми сводами деревъ уже настали сумерки. Молодые люди шли молча.

— Ахъ, я вижу матушку! воскликнула Манна. У ней вырвался глубокій вздохъ и она остановилась, точно не желая явиться на глаза матери въ обществ Эриха. Но прежде она часто съ нимъ ходила и гуляла и никто не находилъ въ этомъ ничего предосудительнаго.

— Я здсь съ вами прощусь, едва слышно проговорила Манна. Ахъ, что это былъ за день, который я сегодня прожила!

— Подобно тому, началъ Эрихъ, какъ солнце заходитъ и снова встаетъ, оставаясь все тмъ же и въ хорошую и въ дурную погоду, такъ точно и я всегда буду вамъ врнымъ другомъ и глазъ мой, пока я живъ, неусыпно станетъ слдить за вашей судьбой.

— Я знаю! воскликнула Манна. О, Господи, я это знаю!

Она вся дрожала, какъ въ лихорадк.

— Прошу тебя, уйди отсюда, внезапно проговорила она.

Эрихъ сдлалъ нсколько шаговъ прочь отъ нея и обернулся. Манна упала на колни подъ высокой елью. Лицо ея было облито блескомъ заходящаго солнца и она простирала руки къ небу. Еще минута, она встала и бросилась къ нему, онъ къ ней и они очутились въ объятіяхъ другъ друга.

— Да, да, сюда, ко мн! восклицала она. И небо и земля все слилось въ одно.

Дыханіе ихъ смшалось, уста сомкнулись съ устами: они отнын и на вки составляли одно.

— Ты мой! мой! Мой отецъ, моя надежда, мой свтъ и моя радость! Ахъ, Эрихъ, никогда, никогда больше не покидай меня!

— Я, тебя покинуть?!

— Нтъ, ты не можешь, неправда-ли? Небо проститъ насъ…. нтъ, благословитъ…. Ни я, ни ты, мы не могли иначе. Смотри, Эрихъ, какъ все вокругъ насъ пылаетъ. Деревья, трава, Рейнъ, горы, самое небо, — все горитъ, какъ въ огн. Ахъ, Эрихъ, а когда этому огню суждено будетъ угаснуть, я охотно умру въ твоихъ объятіяхъ. возьми меня, убей, длай со мной что хочешь.

— Погоди, дай мн на тебя взглянуть. Такъ вотъ ты какая, сказалъ Эрихъ. Ты и не подозрваешь, какую жестокую борьбу я изъ-за тебя вынесъ. Но наконецъ ты моя, моя, а я твой! О, скажи, скажи это еще разъ!

И они разсказали другъ другу о своей взаимной борьб и о томъ, какъ каждый изъ нихъ вопреки самому себ былъ побжденъ прелестью и чистотой души другого. Прежняя сдержанность Манны совсмъ изчезла и она излила передъ Эрихомъ всю свою душу.

Они стояли держась за руки и смотря одинъ другому въ глаза.

— О, Манна! воскликнулъ Эрихъ:— мое единственное желаніе теперь, чтобъ ты могла подобно мн насладиться дивнымъ блескомъ твоихъ глазъ.

— А ты твоихъ, возразила Манна. Всякій, кто тебя видитъ и знаетъ, неизбжно долженъ тебя полюбить. Представь же себ, что должна чувствовать я, которая тебя вижу и знаю, какъ никто.

Они снова, закрывъ глаза, бросились въ объятія одинъ другого. Надъ ними въ деревьяхъ раздавался лгкій шелестъ листьевъ отъ носившагося въ воздух легкаго втерка.

Эрихъ слъ съ Манной на ту самую скамейку, на которой однажды сидлъ съ Беллой. При воспоминаніи о томъ времени онъ содрогнулся отъ ужаса. Съ проницательностью любви Манна замтила облако, мгновенно пробжавшее по лицу Эриха, и сказала:

— Такъ и ты тоже жестоко боролся, пока наконецъ принужденъ былъ уступить охватившему тебя чувству и сказать: такъ должно быть?

— Ахъ, не будемъ боле объ этомъ говорить. Борьба, заботы и печаль не замедлятъ явиться въ свое время. Но теперь для насъ настала минута торжества, въ которую мы переживаемъ брачный союзъ нашихъ душъ. Пусть же ничто насъ не смущаетъ, пусть наше счастье будетъ полно и безгранично. Я знаю, что ты моя, а я твой: теперь никто и ничто не можетъ этого измнить.

И они снова обнялись.

— О, Эрихъ! воскликнула Манна: я могла бы теперь на рукахъ перенести тебя черезъ высокія горы.

Эрихъ замтилъ, что въ ней было много природной силы и страстности, которыя ясно обличали въ ней дочь дикаго, необузданнаго Зонненкампа.

Кто видлъ утромъ спокойную, кроткую, смиренную двушку, тотъ и подозрвать не могъ, что она не дале какъ вечеромъ превратится въ такую пылкую, страстную женщину. Смотря на нее, Эрихъ чувствовалъ какъ и ему сообщалась новая бодрость и энергія духа.

— Ахъ, да, сказала она, точно читая въ его душ, ты находишь меня очень дикимъ и необузданнымъ ребенкомъ. Ты правъ, но я даю теб слово скоро укротиться. Положись на меня.

Она сидла около него и нжно гладила ему руку. Вдругъ она лукаво взглянула на Эриха и сказала:

— Ахъ, милый Эрихъ, ты себ и представить не можешь, какой я еще глупый ребенонъ, а ты такъ ужасно уменъ и ученъ! Скажи мн по совсти, совсмъ искренно, — теперь теб нечего бояться: я теб принадлежу и ты можешь мн безъ боязни все говорить, — скажи же, ты дйствительно меня считаешь достойной тебя? Я въ сравненіи съ тобой такъ ничтожна и мало образована.

— Ничтожна и мало образована? Ты равняешься лучшему мужчин по самоотверженію и чистот твоихъ стремленій къ свту истины, а все остальное ровно ничего не значитъ. Знаніе, красота и богатство не даютъ любви.

— И я намрена многому у тебя научиться, сказала Манна, цлуя ему руки. Ахъ, продолжай, пожалуйста, говорить! Говори, не стсняясь, все что хочешь. Ты себ представить не можешь, какая музыка для меня заключается въ твоихъ словахъ. А знаешь ли ты, что я уже два раза слышала твое пніе? Разъ въ большомъ собраніи на музыкальномъ торжеств, а другой въ лодк на Рейн.

— А ты знаешь ли, что я тебя видлъ въ сумерки въ монастыр?

— Знаю и вотъ какъ ты тогда на меня смотрлъ.

И она старалась передразнить его взглядъ.

— А когда мы съ музыкальнаго праздника снова вернулись въ монастырь, боле дюжины двочекъ оказались въ тебя влюбленными. Я же тебя тогда ужасно боялась. И сама не знаю, что я нашла въ теб такаго страшнаго. Но что скажутъ обо всемъ этомъ въ монастыр? Он тамъ сочтутъ меня за обманщицу, за лицемрку…. Ахъ, Эрихъ, какъ многимъ жертвую я ради тебя, но не бойся, я длаю это охотно. О, какъ Роландъ будетъ радъ!

— Но твои родители?

— Мои родители! повторила она. Мои родители!

Голосъ ея внезапно порвался, а лицо покрылось смертельной блдностью. Она въ ужас прижалась къ Эриху. Онъ положилъ ей на голову руку и игралъ ея черными локонами. Другую его руку она крпко прижимала къ губамъ. Они отъ избытка чувствъ не могли говорить, да въ этомъ и не было надобности. А между тмъ у обоихъ вертлся на язык вопросъ: Извстно ли уже теб?

— Отчего ты вздрогнулъ? вдругъ спросила Манна.

— Ахъ, какъ бы я желалъ, чтобъ ты не была богата!

— И я тоже, проговорила она, точно во сн. Но погоди минутку… такъ… дай мн на одну секунду заснуть. Ахъ, какъ прекрасно бьется твое сердце!

Она съ минуту сидла, склонивъ голову ему на грудь, потомъ сказала:

— Я въ этотъ мигъ прожила цлый вкъ блаженства. Теперь я снова бодра и сильна, я все забыла, исключая того, что пока мы дышимъ, я твоя, а ты мой.

— Ты собиралась постричься въ монахини, а я… я тоже намревался удалиться отъ міра.

— Разв ты не гугенотъ?

— Я хотлъ покинуть міръ, но не такъ, какъ ты полагаешь, моя Манна. Я желалъ отречься отъ того, что люди называютъ свтомъ, чтобы исключительно посвятить себя служенію чистой идеи.

— А разв ты не можешь исполнить этого теперь, когда я твоя?

— Нтъ. Но это все равно? Я теперь не одинъ. Я — ты и я вмст.

— И я тоже, ты и я вмст, повторила Манна…. А теперь мн надо къ матушк, прибавила она, вставая. Пусть пока никто, ни моя мать, ни твоя не знаютъ о томъ, что между нами произошло.

— Не увижу ли я тебя еще попоздне вечеромъ въ саду?

— Нтъ, лучше отложимъ это до завтра. Мн необходимо прежде придти въ себя и собраться съ мыслями. Итакъ, до завтрашняго утра!

Она сняла съ себя голубой шелковый платочекъ и повязала ему вокругъ шеи.

Они еще разъ обнялись и наконецъ разстались.

ГЛАВА XVI.
РАДУЙТЕСЬ!

Эрихъ еще долго сидлъ на скамь. Настала ночь, въ окн его матери появился огонь и онъ представлялъ себ, какъ она теперь сидитъ съ тетушкой Клавдіей. Ему даже казалось, будто онъ слышитъ игру послдней на арф, но онъ ошибался, потому что звуки не могли долетать до него на такомъ разстояніи. Онъ музыку собственнаго сердца принималъ за явленіе вншняго міра. Но все счастіе, какое Эрихъ въ эту минуту испытывалъ, не могло заглушить въ немъ тревожнаго вопроса. Какъ перенесетъ Манна открытіе ужасной тайны? А самъ ты, думалъ, онъ потомъ, неужели ршишься воспользоваться такимъ образомъ пріобртеннымъ богатствомъ? Какъ приметъ все это Зонненкампъ? Что станетъ длать Пранкенъ? Свтъ, безъ сомннія, не замедлитъ осыпать его, Эриха, упреками. Онъ скажетъ, что учитель съ помощью матери, во время отсутствія хозяина дома, ловко устроилъ свои дла. Но пусть свтъ говоритъ что хочетъ! Любовь все побждаетъ!

Онъ увидлъ свтъ въ комнат Манны, слышалъ, какъ она затворила свое окно и тогда только ршился покинуть скамью, на которой недавно вмст съ ней сидлъ.

Онъ пошелъ на конюшню и приказалъ осдлать себ лошадь.

Конюхъ отвчалъ, что дома не осталось ни одной лошади, исключая вороного коня самого Зонненкампа.

— Въ такомъ случа, осдлай его.

— Я не смю, баринъ никому не позволяетъ на немъ здить.

— Длай то, что теб приказываютъ.

Вороной конь вскор былъ выведенъ на дворъ. Онъ нетерпливо крутилъ головой, взмахивалъ гривой, пыхтлъ и далеко не дружелюбно поглядывалъ на Эриха.

— Отлично! воскликнулъ молодой человкъ и мигомъ вскочивъ на коня, какъ стрла помчался вдоль по дорог.

Куда направить ему свой бгъ? Вдаль…. въ безконечное пространство. Онъ чувствовалъ себя такимъ легкимъ и свободнымъ, какъ будто у него были крылья и онъ могъ облетть весь свтъ.

Онъ, самъ того не замчая, очутился на гор, гд была расположена деревня, въ которой жилъ ловчій. Все, что онъ на этомъ пути пережилъ и передумалъ, мгновенно воскресло у него въ памяти. Онъ безсознательно оглянулся, точно отыскивая около себя Роланда!

Роландъ! Какъ странно! Эриху казалось, будто прошли годы съ тхъ поръ, какъ онъ разстался съ Роландомъ. Время, когда онъ занимался воспитаніемъ богатаго юноши, было для него теперь не боле, какъ отдаленнымъ воспоминаніемъ.

Эрихъ зоркимъ взглядомъ окидывалъ поля и виноградныя горы, точно спрашивая ихъ: Что будетъ, если мн вдругъ придется назвать васъ моими?… Часть міра моя собственная! Деревья, луга, поля, виноградники, все это вертлось и прыгало у него передъ глазами.

Онъ въхалъ въ деревню.

Тамъ все было тихо. Эрихъ, самъ не зная зачмъ, остановился передъ жилищемъ ловчаго. Радуйтесь, радуйтесь! распвалъ на окн черный дроздъ и но обыкновенію обрывался на второмъ такт мелодіи, которая продолжала звучать въ ушахъ Эриха еще долго посл того, какъ домъ Клауса остался позади него. Онъ слышалъ ее въ шум деревьевъ и въ стук о камни лошадиныхъ подковъ.

Изъ деревни Эрихъ похалъ на вершину того холма, гд имлъ длинный разговоръ съ бывшимъ учителемъ Роланда. Онъ вспомнилъ свой недавній вопросъ Кнопфу, что сталъ бы тотъ длать, еслибъ внезапно очутился обладателемъ милліоновъ.

При этомъ воспоминаніи Эриху показалось, что ему на плечи свалилась непомрная тяжесть, и онъ воскликнулъ:

— Нтъ, я никогда, никогда не буду владть милліонами!

Но тутъ же ему тснились въ голову планы Вейдемана и воображеніе рисовало сотни поселянъ, которые жили на своихъ десятинахъ свободные и счастливые, вслдствіе благосостоянія устроеннаго для нихъ стараніями одного.

— Какъ это было бы хорошо! Но это ужасное богатство!… Нтъ, нтъ, никогда! воскликнулъ Эрихъ, такъ громко, что вороной конь обернулъ голову взглянуть на своего здока.

Затмъ Эрихъ сталъ медленно спускаться съ горы. Онъ вскор очутился въ виду стекляннаго купола оранжерей на вилл и тогда опять повернулъ въ сторону. Ему хотлось къ людямъ, и онъ похалъ къ маіору.

Завидвъ огонекъ, сверкавшій изъ окна скромнаго домика маіора, Эрихъ обрадовался, какъ заблудившійся странникъ, который внезапно напалъ на слдъ человческаго жилища.

Маіоръ, услышавъ конскій топотъ, выглянулъ въ окно. Онъ узналъ вороную лошадь Зонненкампа и воскликнулъ:

— Какъ, это уже вы, баронъ фонъ-Лихтенбургъ?

— Пока меня еще зовутъ Эрихомъ Дорнэ, возразилъ всадникъ. Онъ сошелъ съ лошади, привязалъ ее къ садовому забору и вошелъ въ домъ, гд былъ ласково встрченъ маіоромъ и фрейленъ Милькъ.

— Что случилось? Ничего дурного? спросилъ маіоръ.

Эрихъ его успокоилъ.

— Фрейленъ Милькъ, продолжалъ маіоръ, прошу васъ, не церемоньтесь и надньте ваши очки. Посмотрите на капитана: какой у него странный видъ. Вы должно быть въ лихорадк, у васъ такія красныя губы.

Эрихъ молчалъ, не смя отвтить, что он горли у него отъ поцлуевъ.

Маіоръ открылъ шкафъ, вынулъ оттуда порошокъ, и высыпалъ его въ стаканъ, до половины наполненный водой. Вернувшись къ Эриху, онъ пощупалъ его лобъ и сказалъ:

— Теперь вы можете пить.

Онъ высыпалъ въ стаканъ другой порошекъ, вода вспнилась и зашипла. Эрихъ, прежде чмъ ему позволено было произнести слово, принужденъ былъ выпить приготовленный для него напитокъ. А пока онъ пилъ, маіоръ приговаривалъ, что ничто такъ не успокоиваетъ какъ содовый порошекъ.

Фрейленъ Милькъ, замтивъ, что Эрихъ имлъ нчто сообщить маіору, хотла выйти, но молодой человкъ остановилъ ее:

— Нтъ, сказалъ онъ, вы тоже выслушайте то, что я намренъ объявить моему другу, маіору. Я помолвленъ.

— Съ Манной, прибавила фрейленъ Милькъ.

Эрихъ съ изумленіемъ, почти со страхомъ за нее взглянулъ, а маіоръ воскликнулъ:

— Благодареніе Богу, что она живетъ въ нашъ вкъ! Въ былое время ее изгнали бы, или сожгли, какъ колдунью. Она все знаетъ и видитъ такъ далеко, какъ никто. Представьте себ, мы съ ней сидли здсь не задолго до вашего прізда и она вдругъ сказала: Сегодня вечеромъ произошла помолвка Эриха съ Манной. Я засмялся, а она замтила: Не смйтесь, а лучше давайте, приготовимъ бутылку вина: они оба сегодня къ намъ придутъ. Вотъ и бутылка, которую она приготовила, товарищъ. Но она только на половину пророкъ, такъ какъ вы, товарищъ, явились одни. Дай же мн тебя обнять, другъ моего сердца!

И онъ, громко чмокнувъ, поцловалъ его.

— У тебя нтъ больше отца, продолжалъ онъ: я его замню при внчань. Дай мн руку. Говорите посл этого, что въ мір не бываетъ чудесъ! Напротивъ, каждый день приноситъ новыя, вся разница въ томъ, что теперь мы умемъ себ ихъ объяснять, тогда какъ въ былое время никто не понималъ, какъ они совершались.

Фрейленъ Милькъ между тмъ откупорила бутылку и налила стаканы виномъ.

— Чокнемся, сынъ мой! воскликнулъ маіоръ, и выпьемъ іоганнисбергскаго за твое здоровье.

Они чокнулись, маіоръ залпомъ осушилъ свой стаканъ и еще разъ обнялъ Эриха.

— Ай да молодецъ, сказалъ онъ потомъ, какъ научился цловаться! Ну поцлуй же и фрейленъ Милькъ тоже: я позволяю теб. Фрейленъ Милькъ, прошу васъ не сопротивляться. Ну, или же, или сюда, говорю я теб, и цалуй ее. У тебя посл матери нтъ лучшаго друга. Ты долженъ узнать всю цну ей, ты этого заслуживаешь.

— Прошу васъ, маіоръ…. дрожащимъ голосомъ попробовала отговориться фрейленъ Милькъ.

— Полно, полно, успокой валъ маіоръ: я теперь ничего боле о теб не скажу, но ты непремнно должна его поцловать.

Наконецъ Эрихъ и фрейленъ Милькъ поцловались, при чемъ послдняя до ушей покраснла.

Посл этого они еще долго сидли втроемъ и мирно бесдовали. Маіоръ не могъ нарадоваться на то, что Пранкенъ обманулся въ своихъ разсчетахъ и не получитъ ни прелестной двушки, ни ея милліоновъ. Но и эта его радость блднла передъ восторгомъ, какой онъ ощущалъ при мысли, что монастырь съ своей стороны тоже ничего не добился.

Эрихъ вернулся домой ужъ на исход ночи, въ ушахъ его продолжала звучать псня чернаго дрозда: Радуйтесь, радуйтесь!

Въ комнат Манны не виднлось боле огня, но сама она все еще стояла у окна.

ГЛАВА XVII.
ЗМЯ ВЪ ЭДЕМ.

Манна стояла у окна и смотрла въ ночную темноту. Она опиралась горячими руками о холодный мраморъ подоконника и произносила вслухъ отрывистыя фразы. Восклицанія радости и печали, надежды и отчаянія, жалобы, громкія рыданія быстро смнялись одни другими, безпорядочно вырываясь изъ ея стсненной груди. Одн звзды, мерцая въ неб, смотрли на ея блдное, взволнованное лицо, и легкій втеръ разносилъ въ пустое пространство поцалуи, которыми она продолжала осыпать своего невидимаго друга.

Манна взглянула вверхъ на звзды и подумала, что блескъ ни одной изъ нихъ не можетъ сравниться съ лучезарнымъ взглядомъ глазъ Эриха.

— Но зачмъ я снова одна? Зачмъ я должна теперь хоть секунду проводить вдали отъ него? спрашивала она у мрачной ночи.

Ею вдругъ овладло тоскливое чувство одиночества, какъ будто въ эту минуту никому въ цломъ мір не было до нея никакого дла. Въ числ воспоминаній прошедшаго дня было одно, которое ее неотступно преслдовало. Она встртила на желзной дорог монахиню, которая съ опущенными глазами, ни на комъ и на чемъ не останавливая взгляда, переходила изъ одного монастыря въ другой, отъ одного одра болзни къ другому. Что сталось бы съ ней, съ этой монахиней, подумала Манна, еслибъ ей внезапно послышался голосъ, который сказалъ бы ей: Ты моя, обрати ко мн твой взоръ, скинь эту печальную одежду. Взгляни за меня и дай мн взглянуть на тебя. Оглянись на міръ и людей и подари ихъ улыбкой сочувствія. Дай доступъ къ твоему сердцу радостямъ и горю, надеждамъ и сомннію. Переставь на все смотрть равнодушнымъ окомъ, не позволяй одной, хотя и великой иде исключительно тебя поглощать.

Манн казалось, что она стоитъ на краю пропасти. Она съ ужасомъ озиралась вокругъ. Но передъ ней вдругъ какъ будто явился Эрихъ и охвативъ ее сильной рукой, унесъ съ собой въ міръ…. и въ какой міръ! Она провела рукой по лицу — рука была суха, горяча и точно не ея. Манна вошла въ глубину комнаты и бросилась на колни.

— Горе мн! воскликнула она: я люблю!… Благодарю тебя, Боже, что ты мн послалъ это новое испытаніе!… Испытаніе?— Нтъ, потому что тутъ и рчи быть не можетъ ни о борьб ни о побд. О ты, источникъ любви, котораго славятъ тысячи языковъ, прости меня и помоги мн, ему и всмъ намъ! Очисти меня и сподоби меня жить въ немъ, а черезъ него во всемъ, что есть честнаго, прекраснаго, святого. О Боже, я падаю передъ тобою въ прахъ и молю: если любовь моя грхъ, порази меня: мгновенной смертью. О ты, чистый ангелъ, сестра, умершая въ стнахъ монастыря, часть моей собственной души, погибшая какъ весенній цвтъ, преждевременно падающій съ дерева…. прости: я, я должна подъ втромъ и дождемъ, подъ громомъ и молніей рости и зрть на дерев жизни, и приносить міру плоды добрыхъ длъ. О ты, Богъ мой и его тоже, хотя онъ и не молится теб по церковнымъ обрядамъ, услышь меня! Каждое его слово, мысль и дйствіе, вся жизнь его есть не что иное, какъ самая чистая молитва.

Она встала, снова подошла къ окну и опять долго смотрла на звздное небо. Около полуночи что-то вылетло изъ окна Манны и упало въ садъ: это былъ снурокъ, который она носила вокругъ таліи вмсто веригъ….

Эрихъ, сидя въ своей комнат, вдругъ заслышалъ легкій шорохъ. Онъ вскочилъ въ испуг, точно увидлъ привидніе, и быстро отворилъ дверь. Передъ нимъ стояла Манна. Они молча бросились въ объятія одинъ другого.

— Я пришла къ теб, начала Манна, потому что не могу боле жить безъ тебя. Мысли мои ни на минуту не покидаютъ тебя. Ахъ, Эрихъ, я такъ счастлива и въ тоже время несчастна! Знаешь ли ты, что мой отецъ….

— Я все знаю.

— Знаешь и все-таки меня любишь?

Она упала передъ нимъ на колни и обвила руками его ноги. Онъ поднялъ ее, посадилъ рядомъ съ собой и они начали говорить о страшной тайн.

— Разскажи мн, какъ ты это перенесъ? спросила Манна.

— Подумаемъ лучше, какъ перенесетъ это Роландъ?

— А ты полагаешь, что онъ когда-нибудь узнаетъ?

— Непремнно. Кто можетъ сказать, какъ скоро свтъ…

— Свтъ! свтъ! воскликнула Манна. Свтъ добръ и прекрасенъ! Благодареніе высшему, непостижимому Существу, давшему мн моего Эриха, въ которомъ для меня заключается весь міръ.

Затмъ Манна спокойно, съ рдкой ясностью ума, начала обсуживать все, что до сихъ поръ съ ней произошло. Но подъ конецъ она не выдержала и бросившись къ Эриху на грудь, со слезами воскликнула:

— Ахъ, какъ тяжело въ мои года все это знать, переживать и побждать.

Эрихъ старался ее утшать. Вскор Манна вернулась къ себ.

Ни тотъ, ни другая не подозрвали, что за ними кто-то наблюдалъ и что этотъ кто-то все видлъ и зналъ.

На слдующее утро первыми словами Манны при ея пробужденіи было:

— Я невста! Его невста! Проснулся ли онъ, или еще спитъ?

Она открыла окно. Молодой скворецъ, который, несмотря на позднюю осеннюю пору, строилъ себ гнздо, нашелъ выброшенный Манною снурокъ, взялъ его въ клювъ и унесъ въ свое жилище. Внизу на дорожк стоялъ Эрихъ. Манна, скрывшись за занавсъ, крикнула ему:

— Я сейчасъ къ теб приду.

И, дйствительно, они, минуту спустя, стояли вмст, вдыхая въ себя свжій утренній воздухъ и привтствуя другъ друга объятіями и поцалуями. Они старались себя ободрить въ виду предстоящихъ имъ испытаній: въ этотъ самый день Зонненкампъ и Пранкенъ должны были вернуться изъ столицы.

Эрихъ и Манна рука объ руку направились въ виноградный домикъ и сли тамъ въ саду, въ ожиданіи пока проснется профессорша. Среди обуявшихъ ихъ тревогъ и радостей любви, они еще пытались угадать, какъ все совершилось наканун въ столиц. Они не могли и подозрвать того, что тамъ произошло.

Немного спустя, Эрихъ и Манна разстались. Онъ разсказалъ ей, что былъ у маіора, и теперь снова пошелъ къ нему просить его и фрейленъ Милькъ, чтобъ они сохранили въ строгой тайн его помолвку съ Манной. Послдняя отправилась домой одна.

На встрчу Эриха мчался экипажъ, изъ котораго его вдругъ кто-то окликнулъ. Карета остановилась и изъ нея вышла Белла.

— Какъ я рада, что мн удалось васъ встртить одного, сказала она. Мы такъ давно не говорили съ вами наедин. Впрочемъ, вы не должны принимать за свой счетъ мой сегодняшній визитъ. Но Клодвигъ вамъ кланяется, и проситъ васъ пріхать къ нему въ Вольфсгартенъ. И онъ, и вы теперь найдитесь въ совершенномъ одиночеств и я полагаю, вамъ пріятно будетъ провести у насъ первые дни разлуки съ вашимъ дорогимъ воспитанникомъ. Вы можете сейчасъ же въ моей карет отправиться въ Вольфсгартенъ. Я же останусь здсь у моей будущей невстки. Гд она, милое дитя?

Эрихъ проводилъ Беллу на виллу. Онъ не былъ въ состояніи произнести ни слова. Къ счастью, къ нимъ на встрчу вышла фрейленъ Пэрини и онъ оставилъ съ ней Беллу, а самъ поспшилъ къ Манн и, задыхаясь отъ волненія и поспшности, объявилъ ей о прізд графини.

Манна боязливо, хотя и не безъ лукавства, спросила у него:

— Правда ли, что ты одно время былъ въ нее влюбленъ?

— И да, и нтъ. Но разв ты ревнива?

— Нтъ, потому что я уврена, ты еще никогда, никогда не любилъ! Ты не могъ любить никого кром меня. Эрихъ, дай мн руку и пойдемъ объявить ей и всему міру о нашей любви, мы не должны ни одной минуты ни передъ кмъ скрываться или лгать. У меня хватитъ мужества сознаться въ моемъ счастьи предъ лицомъ всего свта. Никакія соображенія, никакой страхъ не должны насъ теперь ни на минуту разлучать. Пойдемъ, повторяю я, и объявимъ цлому міру, что отнын мы съ тобой одно.

Эриху стоило не малаго труда убдить Манну въ необходимости дйствовать осторожно. Онъ требовалъ отъ нея покорности и повиновенія.

— Хорошо, сказала она со слезами на глазахъ, я тебя послушаюсь, но останусь здсь, въ своей комнат, и ршительно никому не стану показываться.

Эрихъ всячески старался уговорить Манну выдти къ Белл, но она стояла на своемъ и наконецъ сказала:

— Какъ можешь ты, такой честный и чистый, желать, чтобъ я хоть на минуту превратилась въ обманщицу?

Эрихъ просилъ Манну немедленно отпустить его въ Вольсфсгартенъ, гд онъ намревался провести первые тревожные дни. Онъ ссылался при этомъ на тягостное положеніе въ подобныхъ обстоятельствахъ всякаго человка, занимающаго въ дом подчиненное мсто. Манна, лаская его, сказала:

— И ты, ты долженъ былъ служить,— ты, чья великая душа, напротивъ, призвана надъ всми властвовать! Ахъ, ты все это вынесъ! Впрочемъ, безъ этого мы бы никогда не встртились. Хорошо, ради тебя я на все согласна: я хочу себя пересилить и пересилю. Пойдемъ.

И она пошла внизъ къ Белл, которую привтствовала весьма любезно, но въ тоже время съ достоинствомъ.

Эрихъ вскор удалился. Белла съ изумленіемъ поймала взглядъ, которымъ Манна его проводила. Послдняя между тмъ была въ большомъ волненіи. Она говорила много и съ большимъ одушевленіемъ, такъ что привела графиню въ совершенное недоумніе.

Вскор явился маіоръ. Онъ пришелъ поздравить Манну и сдлалъ это столько же искренно, сколько не ловко.

— Извините, маіоръ, замтила Белла, поздравленія ваши могутъ быть приняты не раньше, какъ вечеромъ, когда вернется мой братъ.

Манна въ замшательств отвернулась.

Графиня достаточно видла. Передъ ней мгновенно блеснула догадка: Манна любитъ Эриха. Но нтъ, это невозможно!

Белла хотла обнять и поцаловать Манну, но та со слезами просила ее оставить на сегодня какъ можно боле въ поко.

Графиня гордо выпрямилась и бросила на молодую двушку взглядъ, длавшій поразительнымъ ея сходство съ Медузой. Но Манна спокойно его вынесла. Белла, не произнеся боле ни слова, вышла изъ комнаты и покинула виллу. Кто знаетъ, о чемъ она думала, что затвала? Она сама врядъ ли могла дать себ въ томъ отчетъ, а на вилл ршительно никому до этого не было дла.

Посл ухода Беллы, маіоръ подошелъ къ Манн и сказалъ ей: — Честь и слава теб, дитя! Ты храбро выдержала натискъ врага…. Молодецъ! Ты во мн всегда найдешь защитника и во фрейленъ Милькъ тоже…. Если теб дома будетъ не въ терпежъ, приходи къ намъ…. Не бойся, ты никогда не останешься одна на свт, безъ друзей…. Погоди, ты узнаешь, какая она добрая и умная, и будешь жалть, что когда-то дурно о ней думала…. Нтъ, нтъ, не надо, не говори, а только знай, что ты въ насъ всегда найдешь защиту…. Ей всегда извстно, гд люди нуждаются въ помощи или утшеніи…. Это она меня сюда послала, а сама пошла къ профессорш. Я ничего не нахожу пожелать вамъ лучшаго, какъ то, чтобъ вамъ по истеченіи сорока девяти лтъ жилось другъ съ другомъ также хорошо, какъ теперь мн съ ней…. Погоди, ты сама все это узнаешь…. Но не правда-ли, я ни въ чемъ не проговорился, ничего не разболталъ?….

Слушая безсвязную, но задушевную рчь маіора, Манна улыбнулась сквозь слезы.

Белла между тмъ въ волненіи ходила по парку.

Въ душ ея кипла ненависть и она искала предмета, на который могла бы излить свой гнвъ. Ее охватило непреодолимое желаніе что-нибудь сломать, уничтожить, кому-нибудь досадить или кого-нибудь оскорбить. Взоръ ея остановился на клумбахъ съ цвтами…. не разорить ли ихъ и не поломать ли вс эти тщательно взлелянныя растенія? Нтъ, это было бы слишкомъ по-дтски! Она искала какой-нибудь другой, боле достойной ея мести и не находила.

Она пыталась быть доброй и привтливой, но люди не признали ея стараній. Ея ненависть съ особенной силой обратилась за Эриха и профессоршу. Здсь, на вилл, во всемъ виднлись слды ихъ вліянія. Вся мстность принимала тонъ и характеръ, которые не она, а они ей сообщали. И кто же эти они? Самонадянный выскочка-учитель, торгующій высокими идеями, и мать его. А она, Белла, блестящая, остроумная графиня, слова и улыбка которой нкогда имли даръ счастливить людей, была внезапно отодвинута на второй планъ. Нтъ, нтъ, эти паразиты, наглецы должны быть во чтобы то ни стало раздавлены, уничтожены ею. Она напомнитъ имъ, кто они, кто она, и заставитъ ихъ признать свою власть.

Она искала средства, оружія, которое однимъ ударомъ могло бы уничтожить и Эриха, и профессоршу и тетушку Клавдію.

Белла въ безпокойств ходила взадъ и впередъ по дорог, пролегавшей между виллой и винограднымъ домикомъ. Наконецъ она ршилась войти къ профессорш и застала у нея фрейленъ Милькъ.

— Нашла! мелькнуло у Беллы въ ум. Фрейленъ Милькъ будетъ молотомъ, которымъ она постарается нанести удары другимъ.

При вход графини, фрейленъ Милькъ встала, учтиво поклонилась и хотла уйти.

— Останьтесь, пожалуйста, сказала профессорша. Вы конечно знаете графиню Вольфсгартенъ?

— Да, я имю эту честь.

Белла взглянула на невинный предметъ, который избрала для своей мести, и сказала:

— Ахъ да, теперь я помню. Она экономка маіора, если я не ошибаюсь.

— Фрейленъ Милькъ — моя хорошая знакомая, — мало того, мой другъ.

— Вашъ другъ? Это для меня новость. Во всякомъ случа вы очень добры.

— Фрейленъ Милькъ — мой другъ и моя благородная помощница въ длахъ благотворительности.

— Ахъ да, вы раздаете деньги господина Зонненкампа.

Трудно было опредлить, къ кому относилось это ‘вы’: къ обимъ женщинамъ, или къ одной фрейленъ Милькъ.

Белла видла легкую судорогу, пробжавшую по лицу профессорши и гордо откинувъ голову назадъ, мысленно повторила: ‘да, нашла’! Это профессорша оскорбила ее посредствомъ сына… Нтъ, она сама собственной своей личностью нанесла ей глубокое оскорбленіе, взявъ на себя первую роль, которая по праву принадлежитъ ей, Белл.

— Эта раздача милостыни лнтяямъ и пьяницамъ должна прекратиться….

Профессорша быстро обратилась къ фрейленъ Милькъ съ просьбой оставить ее съ графиней наедин. Она до сихъ поръ никогда ее не цловала, но теперь горячо обняла, руководимая желаніемъ по возможности смягчить нанесенное ей оскорбленіе и доказать графин, какъ высоко она чтила эту бдную, беззащитную женщину.

По уход фрейленъ Милькъ Белла сказала:

— Не понимаю, какъ можете вы быть въ такихъ близкихъ отношеніяхъ съ этой женщиной. Вы этимъ самымъ уменьшаете себ цну въ глазахъ тхъ, которые до сихъ поръ оказывали вамъ расположеніе.

— Я полагаю, что моя дружба и мое уваженіе служатъ здсь въ глазахъ всхъ достаточнымъ ручательствомъ того, что люди, которымъ я ихъ оказываю, вполн того заслуживаютъ.

— Конечно, конечно, пока вы здсь. Но вдь вы скоро отсюда удете?

— Отсюда уду?

— Да. Ваши задачи здсь выполнены и….

Профессорша принуждена была ссть. Белла торжествовала. Она достигла желаемаго, сорвала съ этой женщины маску тщеславія, наружнаго спокойствія и мнимой добродтели. Мать Эриха стояла передъ ней обезоруженная и беззащитная.

— Ахъ, извините, продолжала графиня очень вжливымъ тономъ, я кажется преждевременно высказала намреніе господина Зонненкампа отпустить….

Самообладаніе, которое профессоршу до сихъ поръ никогда не покидало, теперь едва не измнило ей. Она многое видла на своемъ вку, многое пережила и испытала, но этого ей еще не приходилось видть. Ей казалось непонятнымъ, чтобъ человкъ, чисто изъ одной злобы, ршался оскорблять и терзать своихъ ближнихъ, чтобъ страданія другихъ могли служить для кого-нибудь источникомъ радости, казалось ей просто невроятнымъ. Подъ вліяніемъ этихъ горькихъ мыслей и ощущеній профессорша мгновенно утратила почти всякую способность защищаться и съ успхомъ отражать удары непріятеля.

Она бросила на Беллу взглядъ, который обезоружилъ бы всякаго, но не могъ смягчить графиню, чувствовавшую потребность на комъ-нибудь выместить терзанія собственнаго сердца. Эриха у нея не было подъ рукой, и потому она бросилась мучить его мать.

Белла посл этого еще долго продолжала говорить самыя любезныя и остроумныя вещи. Профессорша ее почти не слушала и едва замтила, когда она ушла.

Графиня, вполн довольная собой, вернулась черезъ лугъ на виллу, сла въ экипажъ, который стоялъ еще запряженный на двор, и ухала обратно въ Вольфсгартенъ. Она удовлетворила, свои злобные инстинкты и теперь чувствовала себя снова свжей и бодрой.

КНИГА ДВНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.
НОЧЬ ПРИГОТОВЛЕНІЙ.

Во время поздки въ столицу Зонненкампъ и Пранкенъ не могли надивиться веселости и бодрости духа Роланда. Онъ одинъ казался спокойнымъ и говорилъ безъ умолку, между тмъ какъ Зонненкампъ и Пранкенъ, оба находились подъ вліяніемъ какого-то неопредленнаго страха. Они повидимому были такъ дружески и доврчиво одинъ къ другому расположены, а на дл каждый опасался, чтобы другой не вздумалъ ему измнить. У Зонненкампа постоянно вертлся въ голов вопросъ: ‘Знаетъ ли онъ?’ А Пранкенъ со своей стороны думалъ: ‘извстно-ли ему, что я все знаю?’ Но ни тотъ, ни другой не выражали своихъ опасеній. Да и къ чему бы это повело? А Пранкенъ къ тому же намревался, когда все выйдетъ наружу, прикинуться ничего не знавшимъ, ни въ чемъ неповиннымъ, обманутымъ, подобно всмъ другимъ, не исключая и самого герцога. Послдній даже возвелъ этого человка въ дворянское званіе, — какъ же было Пранкену ему не доврять?

Зонненкампъ находился въ какомъ-то тревожномъ состояніи, не зналъ что ему длать и былъ очень доволенъ, когда Пранкенъ взялъ на себя все за него устроивать и ршать. Онъ боле не управлялъ своими поступками, но повиновался тому, что неизбжно должно было совершиться.

Онъ часто поглядывалъ на дверцы кареты и рука его невольно приподнималась какъ будто для того, чтобы отворить ихъ, выскочить и убжать. Какую смлую игру онъ велъ! Онъ досадовалъ на себя за тотъ страхъ, который ощущалъ теперь, согда все приходило къ концу. Онъ не могъ удержаться, чтобы не выразить Пранкену одолвавшей его тревоги. Но молодой человкъ нашелъ это совершенно въ порядк вещей, такъ какъ вступленіе въ дворянство вовсе не шутка. Обсуживая съ нимъ этотъ вопросъ, Зонненкампъ думалъ, что напалъ на причину своей непривычной робости и своего безпокойства. Эти гугеноты, говорилъ онъ, это семейство, съ своимъ все анализирующимъ, пытливымъ умомъ, эти матушка, тетушка и сынокъ принесли въ его домъ какую-то разслабляющую, дотол чуждую ему атмосферу. Хорошо, что теперь представляется удобный случай съ ними раздлаться, конечно учтивымъ образомъ. Они теперь становились ненужнымъ орудіемъ и ихъ слдовало, наградивъ, отпустить какъ ни на что боле не годныхъ работниковъ.

Подъ вліяніемъ этого желанія выместить на комъ-нибудь досаду, возбуждаемую въ немъ собственною слабостью, онъ умлъ возвратить себ самообладаніе. Онъ вовсе и не думалъ быть игрою случая, а самъ устроилъ все то, что теперь совершалось. Не онъ подчинялся вол другихъ, а другіе были въ его рукахъ маріонетками, которыхъ онъ заставлялъ по произволу плясать.

Что такое вс люди, какъ не куклы для того, кто уметъ ими управлять? Онъ съ усмшкой поглядлъ на Пранкена: и тотъ былъ не боле какъ кукла, во всемъ подчинявшаяся его вол. Зонненкампъ неслышно засвисталъ и вскор совсмъ развеселился.

Они пріхали въ столицу поздно вечеромъ. Роландъ почти немедленно ушелъ спать, а Пранкенъ распростился, говоря, что ему еще необходимо сдлать одинъ визитъ.

— Не забывайте, что вы женихъ! со смхомъ закричалъ ему вслдъ Зонненкампъ.

Въ первый разъ подобная шутка непріятно подйствовала на Пранкена. Ему было больно, что онъ слышалъ ее отъ отца Манны и именно въ ту минуту, когда самъ, имя въ голов только серьезныя и нравственныя мысли, собирался идти къ декану капитула канониковъ.

Жилище послдняго находилось въ саду, за соборомъ, въ тишин и уединеніи, которыя не имли ничего общаго съ шумомъ и оживленіемъ другихъ частей столицы.

Пранкенъ позвонилъ и былъ не мало удивленъ, когда открывшій ему слуга назвалъ его но имени. Слуга этотъ оказался солдатомъ, нкогда служившимъ подъ начальствомъ Пранкена, и теперь получилъ отъ него приказаніе явиться къ нему на слдующее утро въ гостинницу Викторіи, съ извстіемъ, можетъ ли деканъ принять его около одиннадцати часовъ совершенно одного.

На возвратномъ пути Пранкенъ остановился передъ одними домомъ и съ улыбкой вспомнилъ предостереженіе своего зятя. Ему хорошо былъ знакомъ этотъ изящный, уединенный домикъ, который онъ нкогда самъ меблировалъ. Ему живо представилась устланная ковромъ лстница, обитыя бархатомъ перила, серебристый звукъ колокольчика у дверей, прохладная прихожая, наполненная растеніями и цвтами, уютная зала съ мебелью и обоями изъ одинаковой шелковой матеріи съ желтыми гирляндами по зеленому полю…. Пранкенъ и тогда любилъ цвта, напоминавшія ему сельскую природу. Въ углу стоитъ алебастровый ангелъ и держитъ въ рукахъ ежедневно возобновляемый букетъ живыхъ цвтовъ, который впрочемъ иногда замняется кокетливой женской, а по временамъ и мужской шляпой. На дверяхъ портьеры… Кто за ними смется? Нтъ, лучше ему пройти мимо.

Пранкенъ немного спустя опять остановился передъ магазиномъ съ большими зеркальными окнами… Въ былое время онъ, отправляясь въ маленькій домикъ, всегда заходилъ въ этотъ магазинъ, покупалъ какую-нибудь бездлушку… тамъ теперь казалось много новыхъ вещей: онъ вошелъ съ цлью купить самую модную.

Стоявшій за прилавкомъ молодой торговецъ пытливо на него взглянулъ. Пранкенъ кивнулъ ему головой и сказалъ:

— Вы можете мн все показать.

И передъ нимъ начали появляться одинъ за другимъ разные таинственные предметы торговли. Пранкенъ, все разсмотрвъ, сказалъ, что на этотъ разъ ничего съ собой не возьметъ, но не замедлитъ въ скоромъ времени опять придти. А пока онъ удовольствовался небольшой бездлушкой и вышелъ.

— Это только ради шутки, въ вид прощальнаго подарка, думалъ Пранкенъ. Онъ зайдетъ къ маленькой Нелли единственно затмъ, чтобы узнать, какъ о немъ теперь говорятъ его бывшіе товарищи. Ему досадно, что это еще можетъ его интересовать, но тмъ не мене ему хочется знать.

Онъ, самъ того не замчая, звонитъ. Передъ нимъ растворяется дверь, онъ идетъ вверхъ по лстниц къ хорошо знакомой комнат и ищетъ у себя въ карман ключъ, забывъ, что давно его не иметъ.

Ему отворяютъ. Служанка съ удивленіемъ на него смотритъ и говоритъ, что ея госпожи нтъ дома. Въ углу залы, освщенной лампой подъ краснымъ стекляннымъ колпакомъ, стоитъ, улыбаясь, алебастровый ангелъ. Пранкенъ приказываетъ себ подать другую лампу: онъ хочетъ ждать. Окинувъ быстрымъ взглядомъ комнату, онъ видитъ, что столы, стулья, кушетки, все осталось въ прежнемъ вид.

Но воздухъ комнаты пропитанъ незнакомымъ ему запахомъ. Это должно быть модные духи…. какъ онъ на дач отсталъ отъ свта!

На соборной башн бьютъ часы: представленіе въ театр скоро кончится. На стол лежатъ альбомы съ фотографическими карточками. Пранкенъ ищетъ въ нихъ свое изображеніе и не находитъ, но за то тамъ много другихъ ему незнакомыхъ лицъ. Онъ закрываетъ альбомы.

На стол лежитъ еще книга: извлеченіе изъ нмецкихъ поэтовъ, составленное женской рукой для женщинъ. Пранкенъ начинаетъ читать. Что за странные люди поэты! Онъ стоялъ передъ каминомъ, въ которомъ сверкали раскаленные уголья. Но ни этотъ каминъ, ни эти уголья не грли: они были не боле какъ изящная декорація.

На соборной башн снова бьютъ часы. Никто не является. Наконецъ Пранкенъ вынимаетъ свою карточку, кладетъ ее на букетъ, который держитъ въ рук алебастровая фигура, и уходитъ. ‘Такъ лучше, думаетъ онъ, ты хорошій, честный малый и съ самаго начала хотлъ это сдлать… да!’

Онъ улыбнулся, думая о своей добродтели.

Уфъ! Надо-же иногда и посмяться и пошутить. Нравственность уже начинала его утомлять. Но Манна….

У Пранкена вдругъ защемило сердце.

Но вслдъ затмъ онъ покачалъ головой и старался смхомъ заглушить въ себ это, какъ онъ мысленно его назвалъ, жеманное, преувеличенное чувство. Тмъ не мене онъ не могъ отдлаться отъ внезапно охватившаго его страха, что въ эту самую минуту съ Манной происходило что-то необыкновенное. Онъ самъ не зналъ что, но твердо ршился все преодолть.

Онъ быстро пошелъ дале.

Военное казино сіяло огнемъ, но Пранкенъ, миновавъ его, вернулся въ гостинницу. Онъ, вполн довольный собою, отправился въ свою комнату, не заходя къ Зонненкампу. Ему еще хотлось почитать въ маленькой книжечк, которая сильно пропиталась смолистымъ запахомъ лежавшей въ ней еловой втки. Маленькія, пожелтвшія иглы уже успли вс обвалиться, но тмъ не мене хранились имъ какъ святыня. Однако на этотъ разъ Пранкенъ не могъ себя заставить прочесть почти ни одной строки: маленькая книжечка возбуждала въ немъ какую-то робость.

Между тмъ какъ Пранкенъ такимъ образомъ гулялъ по городу, Зонненкампу стало скучно оставаться одному. Ему хотлось забыться въ обществ постороннихъ людей и онъ послалъ за государственнымъ совтникомъ. Тотъ не замедлилъ явиться и Зонненкампъ прежде всего обратился къ нему съ вопросомъ, что значило желаніе герцога лично вручить ему дворянскій дипломъ и почему онъ просто не прислалъ его на виллу.

Государственный совтникъ распространился въ льстивыхъ похвалахъ своему государю, которыми хотлъ прикрыть нкоторыя ироническія выходки, вырвавшіяся у него на счетъ послдняго. ‘Никто, говорилъ онъ, не можетъ вполн понять государя, который хочетъ самовластно всмъ распоряжаться, а въ особенности тмъ, во что впрочемъ палаты никогда и не думали вмшиваться, а именно въ раздачи орденовъ и дворянскихъ дипломовъ’. Зонненкампъ съ изумленіемъ услышалъ о томъ, какъ герцогъ все, что ни находилось въ стран, называлъ своимъ, безпрестанно употребляя слово мое: мои фабриканты, мой университетъ, моя масонская ложа, мои поселяне, мои сельскіе хозяева, мои государственные чины…. Герцогъ воодушевленъ наилучшими желаніями, клонящимися ко благу народа, но живетъ въ постоянномъ страх демократовъ, коммунистовъ и либераловъ, которые въ его понятіи вс сливаются въ одно. Онъ убжденъ, что всякій, не раздляющій мнній правительства, изображаетъ собою ходячую баррикаду, съ которой ежеминутно слдуетъ ожидать выстрла. Онъ искренно желаетъ своимъ подданнымъ добра и часто повторяетъ фразу, которую ему однажды внушилъ одинъ изъ его камергеровъ: ‘Еслибъ я зналъ, говоритъ онъ въ минуты хорошаго расположенія духа, что я могу тмъ составить счастье людей, я немедленно отказался бы отъ престола.’ Но такъ какъ онъ увренъ, что люди отъ этого не будутъ счастливе, то и остается спокойно на своемъ мст. Онъ страстно любитъ театръ и неусыпно печется о благ столицы. Желая привлечь въ свою резиденцію какъ можно боле богатыхъ и вообще чмъ-нибудь замчательныхъ людей, онъ ршился за важный шагъ, а именно упростилъ этикетъ своего двора. Иностранцы, которые прежде не имли доступа ко двору, теперь свободно могли къ нему съзжаться, бывъ представлены своими посланниками. Стоитъ только кому-нибудь много тратить денегъ и герцогъ непремнно обратитъ на него вниманіе. Но во всемъ этомъ онъ конечно руководствуется только желаніемъ блага ‘моимъ людямъ’, какъ онъ называетъ всхъ столичныхъ обывателей, не исключая и непокорныхъ демократовъ, которыхъ онъ, хотя и часто на нихъ гнвается, все-таки считаетъ своими.

Герцогъ особенно заинтересовался Зонненкампомъ съ тхъ поръ, какъ узналъ о намреніи послдняго выстроить себ для зимняго пребыванія въ столиц великолпный домъ, который долженъ былъ служить украшеніемъ дворцоваго парка, такъ какъ для него предназначалось мсто въ конц главной аллеи, до сихъ поръ оканчивавшейся пустымъ пространствомъ. Герцогъ радовался тому, что его людямъ, вслдствіе этого новаго предпріятія богатаго американца, представится случай заработать много денегъ.

Зонненкампъ между прочимъ узналъ отъ государственнаго совтника, что былъ обязанъ успхомъ своего дла преимущественно Клодвигу, который въ своемъ отзыв о немъ помстилъ слдующую мысль: оставляя въ сторон всякія разсужденія о томъ, полезно-ли и должно-ли вообще создавать новыхъ дворянъ, онъ выражалъ сомннія на счетъ права отдльныхъ нмецкихъ государей раздавать своимъ подданнымъ дворянскіе дипломы. Герцогъ сильно разсердился на это замчаніе стараго дипломата, котораго всегда считалъ тайнымъ демократомъ, и частію изъ желанія досадить Клодвигу, поспшилъ привести къ концу дло Зонненкампа.

Затмъ государственный совтникъ постарался еще внушить Зонненкампу, что герцогъ не только на словахъ, но и въ дйствительности отличался большою скромностью. Онъ часто совершенно искренно говорилъ, что считаетъ себя самымъ обыкновеннымъ человкомъ, и въ этихъ случаяхъ собесднику его всегда было очень трудно отвчать ему впопадъ. Противорчія, стремившіяся къ тому, чтобы, опровергнувъ мнніе герцога, возвысить его въ собственныхъ глазахъ, онъ принималъ за лесть и оскорблялся ею. Но если съ нимъ осмливались соглашаться, это тоже вовсе не приходилось ему по вкусу. Государственный совтникъ еще и еще повторялъ Зонненкампу, чтобъ онъ вообще какъ можно мене говорилъ. Онъ даже совтовалъ ему нсколько преувеличить робость, которую всякій долженъ былъ неизбжно ощущать въ присутствіи его высочества. Послднему пріятно было думать, что онъ внушаетъ уваженіе, и потому всегда съ удовольствіемъ замчалъ смущеніе тхъ, которые къ нему приближались.

Къ Зонненкампу вернулось снова все его самообладаніе. Посл ухода государственнаго совтника онъ позвонилъ и приказалъ принести себ газету, которую и прочелъ всю, съ первой до послдней строки, не исключая и объявленій. Ему такимъ образомъ удалось дать мыслямъ своимъ другое направленіе. Перечитывая вторично стоявшія во глав газеты оффиціальныя извстія, какъ-то: назначеніе къ должностямъ, производства и пожалованія орденами, которыя каждый годъ съ прекращеніемъ засданій орденской коммиссіи начинали изливаться обильной струею, онъ подумалъ, что завтра въ этомъ самомъ отдл будетъ стоять слдующее: ‘Его высочество изволилъ пожаловать Джемса Зонненкампа съ семействомъ потомственнымъ дворянствомъ, милостиво приказавъ ему отнын называться барономъ фонъ-Лихтенбургь’. Газета профессора Крутіуса должна будетъ и у себя тоже напечатать это извстіе.

Зонненкампъ всталъ и, гордо закинувъ голову, началъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Онъ между прочимъ вспомнилъ слова государственнаго совтника о томъ, какъ герцогъ любитъ извстнаго рода церемоніи и подумалъ, что ему можетъ быть придется съ поднятой къ верху рукой произнести присягу въ врности престолу и отечеству. Для этого конечно надо будетъ снять перчатку. Зонненкампъ взглянулъ на свою руку. А что если герцогъ спроситъ о желзномъ кольц на большомъ пальц?

— Ваше высочество,— вдругъ громко произнесъ Зонненкампъ, какъ будто уже находясь въ присутствіи герцога, — это кольцо составляло нкогда часть цпи и я его ношу съ восемнадцатаго года моей жизни.

‘Но, подумалъ онъ вслдъ за тмъ, къ чему станетъ герцогъ меня объ этомъ спрашивать? Однако не лучше-ли на всякій случай снять кольцо? Рана безъ сомннія теперь уже совсмъ зажила и не оставила по себ никакихъ слдовъ’. Съ пылающимъ лицомъ опустилъ онъ руку въ воду и долго ее тамъ держалъ, но кольцо не снималось. Онъ позвонилъ, явился Лутцъ и получилъ приказаніе принести льду. Зонненкампъ до тхъ поръ держалъ въ немъ руку, пока она не окоченла. Наконецъ кольцо подалось, и съ трудомъ, но все-таки было снято. Зонненкампъ внимательно осматривалъ палецъ, отыскивая на немъ слды зубовъ.

Онъ досадовалъ на самого себя за то, что именно сегодня вздумалъ этимъ заниматься. Къ чему? Разв кто-нибудь знаетъ?..

Онъ вторично позвонилъ Лутца съ цлью спросить у него, на что похожъ еще не совсмъ изгладившійся на его пальц знакъ. Но когда тотъ явился, Зонненкампъ, изъ опасенія возбудить подозрніе, перемнилъ свое намреніе и давъ Лутцу какое-то приказаніе на счетъ слдующаго утра, отправился спать. Но сонъ долго не смыкалъ его глазъ. Онъ все чувствовалъ на томъ мст, гд было кольцо, холодное прикосновеніе льда и не могъ успокоиться. Наконецъ онъ сжалъ руку въ кулакъ, непріятное ощущеніе исчезло и онъ заснулъ.

ГЛАВА II.
СКВОЗЬ ОГОНЬ.

На слдующее утро воробьи на крыш гостинницы Викторіи шумно щебетали, а извощики на площади еще громче разговаривали. У подъзда съ колоннами стоялъ великолпный съ стекляннымъ передкомъ экипажъ Зонненкампа.

Маленькій, горбатый кучеръ въ этотъ день стоялъ на первомъ мст и вслдствіе этого былъ еще какъ будто многорчиве обыкновеннаго. Онъ сообщалъ торговцамъ, что сегодня Зонненкампъ будетъ сдланъ графомъ, а можетъ быть и княземъ, такъ какъ у него денегъ больше чмъ у всякаго принца. Къ сожалнію, вскор одинъ изъ постояльцевъ гостинницы Викторіи потребовалъ дрожки и маленькій горбатый кучеръ долженъ былъ съ нимъ хать. Пожалвъ, что не увидитъ Зонненкампа въ минуту его отъзда во дворецъ, онъ поручилъ своимъ товарищамъ, когда графъ будетъ садиться въ экипажъ, прокричать въ честь его громкое ура.

Но Зонненкампъ долго не выходилъ изъ гостинницы. Одтый весь въ черное, въ бломъ галстук и съ орденомъ на груди, онъ быстро шагалъ взадъ и впередъ по большой зал. Рядомъ съ нимъ ходилъ государственный совтникъ и говорилъ, что вполн понимаетъ возбужденное состояніе господина Зонненкампа, но въ тоже время утшалъ его надеждой, что не дале какъ къ полудню все будетъ кончено. Зонненкампъ то и дло кусалъ себ губу и часто мнялся въ лиц.

— Здоровы ли вы? спросилъ у него государственный совтникъ.

Зонненкампъ отвчалъ утвердительно. Не могъ же онъ признаться, что у него болитъ палецъ, съ котораго онъ сняль желзное кольцо. Когда онъ не смотрлъ на руку, ему постоянно казалось, будто большой палецъ на ней страшно раздувается, пульзація въ немъ была такъ сильна, точно по немъ кто ударялъ раскаленнымъ молотомъ.

Онъ часто взглядывалъ на руку и всякій разъ съ облегченіемъ видлъ, что ощущеніе было мнимое.

Пришелъ Лутцъ. Зонненкампъ, отведя его въ сторону, узналъ, что профессоръ Крутіусъ къ сожалнію не можетъ его навстить, такъ какъ занимается приготовленіемъ къ выходу въ свтъ вечерняго листка.

— А принесъ ли ты мн утреннюю газету?

— Нтъ, она выйдетъ только въ одиннадцать часовъ.

— Отчего же ты не подождалъ? До одиннадцати часовъ всего нсколько минутъ.

— Я думалъ, что могу вамъ понадобиться передъ вашимъ отъздомъ во дворецъ.

— Хорошо, дай мн мой плащъ.

Іозефъ уже держалъ его на готов. Зонненкампъ простился съ Роландомъ и Пранкеномъ, которые хали кататься съ товарищами, и просилъ ихъ вернуться въ гостинницу непремнно къ двнадцати часамъ.

Зонненкампъ въ послдній разъ въ качеств члена средняго сословія сходилъ. съ лстницы, на которую надялся опять подняться барономъ. Государственный совтникъ шелъ за нимъ.

Когда Зонненкампъ садился въ карету, извощики хотли, согласно наставленіямъ своего горбатаго товарища, прокричать ему ура, но у нихъ не хватило смлости. Они только толпой окружили экипажъ и сняли шляпы.

Зонненкампъ очень любезно отвчалъ на ихъ поклонъ.

Государственный совтникъ выразилъ сожалніе, что не можетъ хать вмст съ нимъ, и приказалъ кучеру остановиться во дворц у главнаго подъзда.

Пранкенъ тоже вскор ушелъ изъ гостинницы. Роландъ остался одинъ въ ожиданіи пока за нимъ, по окончаній парада, не задетъ прапорщикъ. Пранкенъ уходя сказалъ ему, что встртится съ нимъ за обдомъ, который Зонненкампъ приказалъ приготовить на четыре особы: для себя, для своего сына, зятя и государственнаго совтника.

Зонненкампъ между тмъ халъ по улицамъ столицы. Пшеходы останавливались и съ любопытствомъ на него смотрли. Многіе изъ нихъ были ему знакомы и раскланивались съ нимъ. Но и изъ числа незнакомыхъ нкоторые тоже снимали передъ нимъ шляпы, принимая его за какого-нибудь иностраннаго герцога.

Лошади бжали какъ-то особенно живо и бодро, точно знали, какая честь ожидала ихъ господина. Зонненкампъ откинулся на мягкія подушки экипажа и игралъ съ висвшимъ у него на груди орденомъ. Прикосновеніе къ этому знаку отличія какъ будто сообщало ему спокойствіе. И дйствительно, чего ему бояться этой второй ступени къ величію? Онъ такъ тихо и легко поднялся на первую, что и впереди не долженъ былъ ожидать ничего дурного.

Путь его лежала, мимо большого дома со множествомъ оконъ. Это была редакція и типографія профессора Крутіуса. Передъ домомъ стояли толпы людей. Почти вс читали газеты и когда мимо нихъ промчался роскошный экипажъ, они какъ-то особенно посмотрли ему въ слдъ. Зонненкампъ тоже было-хотлъ пріобрсти себ листокъ и даже протянулъ руку къ шнурку, чтобы приказать Бертраму остановиться, но потомъ раздумалъ и опять откинулся въ уголъ кареты.

Зачмъ это? Что за странное желаніе поскоре прочесть сегодняшній листокъ? Ахъ, думалось ему, насколько лучше жить въ пустын, гд нтъ ни людей, ни газетъ!

Такія мысли волновали Зонненкампа на его пути въ герцогскій дворецъ.

Вдругъ Зонненкампъ почувствовалъ сильный толчекъ и карета внезапно остановилась. Изъ-за угла шелъ съ громкой музыкой баталіонъ солдатъ. Экипажъ принужденъ былъ ждать и кучеру не малаго труда стоило сдерживать лошадей.

Солдаты прошли. Зонненкампъ взглянулъ на часы. Онъ боялся опоздать.. Дйствительно, какъ неловко было бы при первомъ же посщеніи заставить герцога себя ждать. Ему пришлось бы извиняться….

При мысли, что онъ какъ слуга долженъ дрожать за каждую лишнюю минуту, проведенную въ дорог, Зонненкампъ едва удержался, чтобъ не приказать кучеру хать обратно: онъ готовъ былъ отъ всего отказаться.

Но вслдъ затмъ ему опять стало досадно на себя за то, что онъ въ это утро такъ легко всмъ раздражался. Онъ опустилъ въ карет окно, снялъ съ головы шляпу и вдыхая въ себя свжій воздухъ, мало-по-малу успокоился.

Бертрамъ съ особенной ловкостью подкатилъ къ главному подъзду дворца.— Часовые приготовились-было отдать честь, но увидвъ вышедшаго изъ экипажа мужчину въ черномъ одяніи и всего только съ однимъ орденомъ на груди, поспшили опустить ружья.

Іозефъ сопровождалъ Зонненкампа въ обширную переднюю, съ лпными украшеніями. У лстницы стояли два блые, отличной работы волка, которые, какъ показалось Зонненкампу, весьма дружелюбно на него поглядывали. Все вокругъ сіяло близной и было буквально залито свтомъ. Зонненкампъ мигнулъ Іозефу, чтобы онъ не забылъ снабдить подаркомъ стоявшихъ здсь двухъ придворныхъ лакеевъ. Онъ нарочно для раздачи во дворц, не считая, вручилъ Іозефу горсть золота, вполн довряя его честности и разсудительности.

Швейцаръ съ булавой, въ пестрой ливре и большой шляп съ загнутыми полями, спросилъ, о комъ слдуетъ ему доложить.

Зонненкампъ и Іозефъ въ смущеніи переглянулись. Іозефъ скромно предоставилъ своему барину говорить за себя, а тотъ не зналъ, какъ ему себя назвать, барономъ фонъ-Лихтенбургомъ, или просто Зонненкампомъ.

Зачмъ этимъ лакеямъ знать его прежнее имя? Оно и ему самому противно, точно изношенный башмакъ. Зонненкампъ не могъ понять, какъ это онъ, такъ долго, не стыдясь, носилъ его передъ глазами цлаго свта? Наконецъ онъ съ явною робостью произнесъ:

— Его высочество приказалъ мн явиться.

Ему сильно не хотлось употребить при Іозеф слова приказалъ, но съ другой стороны онъ желалъ показаться въ глазахъ придворныхъ лакеевъ человкомъ, знающимъ придворные нравы.

Одинъ изъ лакеевъ прижалъ пуговку электрическаго звонка. На лстниц немедленно появился весь одтый въ черное камердинеръ и сказалъ, что барона уже въ теченіи двухъ минутъ, какъ ожидаютъ: пусть онъ поторопится. Зонненкампу показалось, что ему внезапно явился съ неба грозный встникъ, объявить объ ожидавшей его какой-нибудь страшной бд.

У него задрожали ноги и онъ неврными шагами сталъ подниматься по лстниц, устланной мягкимъ ковромъ. Дорогой однако у него хватило присутствія духа надть перчатку и онъ мысленно не переставалъ себ твердить:

— Чего ты волнуешься? Полно, успокойся!

На верху лстницы между тмъ появился еще другой, сдой камердинеръ, въ короткихъ черныхъ панталонахъ и въ высокихъ штиблетахъ.

— Не торопитесь, господинъ Зонненкампъ, сказалъ онъ, его высочество еще не вернулся съ парада.

Зонненкампу сильно хотлось сбросить съ лстницы перваго камердинера, который такъ сильно его напугалъ. Онъ пожаллъ о своемъ приказаніи Іозефу дать каждому изъ придворныхъ слугъ по золотой монет. Вся его надежда была на то, что Іозефъ плутъ не хуже другихъ и оставитъ деньги у себя, а проклятый лакей такимъ образомъ ничего не получитъ.

Сдой камердинеръ старался занять Зонненкампа разговоромъ. Онъ вмст съ принцемъ Леонгардомъ здилъ въ Америку, которая показалась ему страною въ высшей степени непріятною, отъ того, что въ ней нтъ ни знати, ни орденовъ. А теперь онъ то и дло благодарилъ Бога за свое благополучное возвращеніе на родину.

Зонненкампъ не зналъ, какъ ему держать себя въ отношеніи слуги и наконецъ счелъ за лучшее слушать его молча. Онъ только по временамъ кивалъ ему головой, думая про себя: ‘какіе у нихъ при двор странные правы! Здсь люди точно не ходятъ, а скользятъ какъ тни и все преисполнено таинственности. Каждую минуту того и жди, что вотъ-вотъ совершится что-нибудь необыкновенное, не имющее ничего общаго съ жизнью остальныхъ людей’.

Сдой камердинеръ попросилъ Зонненкампа ссть.

Зонненкампъ опустился на ближайшій къ нему стулъ и снялъ съ правой руки перчатку для того, чтобъ быть готовымъ на случай присяги. Затмъ онъ далъ сдому камердинеру нсколько золотыхъ монетъ.

Тотъ, наученный опытомъ, поспшилъ отойти въ сторону, зная, въ какомъ лихорадочномъ волненіи находятся т, которые въ первый разъ являются ко двору.

Зонненкампъ сидлъ неподвижно, по пульсъ его бился съ необыкновенной быстротой. Наконецъ онъ попросилъ стаканъ воды.

Сдой камердинеръ передалъ его желаніе другому, другой третьему и требованіе воды обошло такимъ образомъ цлый рядъ слугъ.

На старинныхъ часахъ, украшавшихъ каминъ, пробило четверть.

Зонненкампъ поврилъ свои часы и нашелъ, что они очень отставали. Онъ далъ себ слово впередъ всегда ставить ихъ по дворцовымъ

Зонненкампъ былъ одинъ и не подозрвалъ, что изъ-за матоваго стекла двери на него съ зловщимъ выраженіемъ смотрли въ упоръ два черные глаза.

Наконецъ явился стаканъ воды, а вмст съ нимъ и приглашеніе Зонненкампу идти къ герцогу. У него мгновенно пропала охота пить.

Онъ вошелъ въ большую комнату, сквозь высокія окна которой лились цлые потоки свта. Вдругъ его точно невидимой силой отбросило назадъ. Передъ нимъ висла гравюра работы Альфреда Ретеля, изображавшая сильнаго и рослаго человка съ оружіемъ въ рукахъ, бгущаго по степи. Кустарники на пути его сгибаются отъ втра, а надъ головой его паритъ ангелъ и держитъ въ рукахъ обнаженный мечъ.

Зонненкампъ протеръ себ глаза.

Зачмъ эта картина здсь?

Или ему рисуетъ ее только собственное воображеніе?

Онъ не имлъ времени собраться съ мыслями, какъ въ комнату вошелъ, неслышно шагая по мягкому ковру, человкъ въ военномъ мундир, съ лентой черезъ плечо. Это былъ герцогъ. Онъ остановился и слегка кивнулъ головой, а затмъ извинился передъ Зонненкампомъ, что заставилъ его ждать.

Зонненкампъ низко поклонился, но не могъ произнести ни слова.

ГЛАВА III.
КРОВАВАЯ ЖИЛА.

— Вашъ сынъ еще при васъ?

— Да, ваше высочество.

— Онъ все еще намренъ поступить въ военную службу?

— Больше чмъ когда-нибудь.

— Мн очень нравится вашъ красавецъ сынъ, и я позабочусь о томъ, чтобы его не испортили дамы: он не прочь играть съ нимъ какъ съ пажемъ Керубино. Онъ уже подалъ просьбу?

— Нтъ еще, ваше высочество. Я хотлъ, чтобъ онъ сначала получилъ имя, которымъ вашему высочеству милостиво угодно было его наградить.

— Хорошо, отвчалъ герцогъ.

На его письменномъ стол виднлись дв пуговки отъ телеграфическихъ звонковъ, одна блая, а другая черная. Онъ прижалъ блую и на зовъ его явился сдой камердинеръ. Герцогъ сказалъ:

— Я желаю, чтобы въ передней никого не было.

Слуга удалился. Зонненкампъ въ недоумніи посмотрлъ на герцога, а тотъ продолжалъ:

— Заготовленіе вашего дворянскаго диплома надлало мн не мало хлопотъ. У васъ много враговъ — впрочемъ, это въ порядк вещей.

Въ глазахъ у Зонненкампа рябило, какъ будто кто передъ нимъ быстро вертлъ сверкающее лезвее кинжала. Вдругъ взоръ его снова упалъ на картину, которая въ дйствительности висла позади герцога, а ничуть не была игрой его фантазіи. Зачмъ ей висть у герцога въ кабинет?

— Вы благородный человкъ, снова началъ герцогъ, вы сами себя создали и я васъ за то уважаю. Такіе люди заслуживаютъ высшихъ почестей и я очень радъ, что могу съ своей стороны содйствовать вашему возвышенію въ свт. Это въ моей власти.

Зонненкампъ хотлъ сказать, что ему извстно замчаніе графа Вольфсгартена, по что самъ онъ никогда не сомнвался во всемогуществ герцога, однако онъ счелъ за лучшее промолчать. Къ чему вступать въ объясненія, которыя только могутъ продлить свиданіе съ герцогомъ? Ктому же онъ хорошо помнилъ совтъ государственнаго совтника, вообще держать себя какъ можно скромне.

Герцогъ еще разъ припомнилъ вс прекрасные поступки Зонненкампа, который слушалъ его похвалу молча, съ опущеннымъ взоромъ и съ тяжестью на сердц. Зачмъ герцогъ все это ему теперь говоритъ? Не лучше ли было бы отложить это до боле удобнаго случая, на придворномъ вечер или на охот? Зонненкампъ былъ того мннія, что вс при двор смотрли на формальности, сопровождающія выдачу дворянскаго диплома, какъ на чистые пустяки. Его не мало удивляло, что герцогъ и теперь, съ глазу на глазъ съ нимъ, считалъ нужнымъ быть такимъ серьезнымъ и торжественнымъ. Или это составляетъ часть его обязанностей?

Герцогъ дйствительно походилъ на человка, который хочетъ до конца выполнить свой долгъ, какъ бы онъ ему ни былъ непріятенъ. Ему казалось нужнымъ побудить Зонненкампа къ дальнйшему добру. Онъ въ эту минуту считалъ себя чмъ-то въ род жреца, который, въ уединеніи храма, неизвстно для міра, посвящаетъ вновь обращеннаго въ таинства религіи. Онъ самъ былъ сильно взволнованъ. Первый камердинеръ сказалъ правду, что герцогъ прежде времени вернулся во дворецъ, гд и приготовлялся къ своему свиданію съ Зонненкампомъ.

По поводу возведенія въ дворянство барона фонъ-Эндлиха, герцогъ часто повторялъ рчь, неизвстно кмъ для него сочиненную, по отлично заученную. ‘Да, да, говорилъ онъ, въ мір существуетъ прекрасный законъ, въ силу котораго все, что творится для потомства, не допускаетъ шутки. Остроумная выходка, порожденная извстнымъ, преходящимъ настроеніемъ духа, не можетъ и не должна быть увковчена ни въ камн, ни въ металл, въ противномъ случа она со временемъ длается неприличной. Роль шутки дйствовать минутно и потомъ исчезать. Изъ мимолетнаго вдохновенія никогда не слдуетъ воздвигать монумента’.

Герцогъ не заходилъ дале въ своихъ намекахъ, но вс знали, на что онъ мтилъ. Считая актъ возведенія во дворянство чмъ-то въ высшей степени серьезнымъ и монументальнымъ, онъ былъ недоволенъ тмъ, какъ въ публик смотрли на имя, избранное имъ для барона фонъ-Эндлиха. Вс полагали, что то была съ его стороны шутка и во избжаніе новыхъ недоразумній, герцогъ хотлъ придать своему свиданію съ Зонненкампомъ какъ можно боле торжественности.

Послдній терпливо, съ благоговйнымъ вниманіемъ слушалъ, склонивъ голову. Герцогъ протягивалъ то ту, то другую руку, а иногда об разомъ, говоря о томъ благодатномъ вліяніи, какое имютъ на міръ люди, хорошо вооруженные нравственными качествами и стремящіеся къ выполненію высшихъ задачъ. Зонденкампъ ежеминутно ожидалъ, что ему возложатъ на голову руки и благословятъ его. Хотя герцогъ былъ моложе его, онъ однако ршился скромно и со смиреніемъ это отъ него принять. Разв этотъ человкъ не обладалъ властью раздавать почести и не держалъ ли онъ теперь въ рукахъ его судьбу?

Въ эту минуту Зонненкампъ былъ въ высшей степени монархически настроенъ. Еслибъ отъ него потребовали, онъ формально и со всевозможною торжественностью отрекся бы отъ республики, конституціи и всякихъ законодательныхъ правъ.

Герцогъ между тмъ взялъ со стола голубой, шелковый футляръ, изъ котораго вынулъ свертокъ пергамена. Онъ съ легкимъ шелестомъ развернулъ его и передъ глазами Зонненкампа сверкнула большая печать.

Зонненкампъ снялъ съ правой руки перчатку. Теперь, думалъ онъ, настала минута присяги, а вслдъ затмъ онъ получитъ пергаменъ, который сдлаетъ изъ него новаго человка. Онъ былъ не прочь сдлаться инымъ и старался теперь возбудить въ себ искреннее волненіе. Но вдругъ, стоя посреди кабинета герцога, онъ увидлъ себя на кладбищ маленькой польской деревеньки, гд находилась могила его матери. Онъ не слышалъ, что ему говорилъ герцогъ, держа въ рукахъ пергаменъ, но то безъ сомннія были въ высшей степени трогательныя слова.

Однако, что это? Герцогъ кладетъ пергаменъ обратно на столъ и, садясь, говоритъ:

— Мн очень пріятно видть, что вы такъ глубоко чувствуете важность настоящей минуты. Садитесь.

Зонненкампъ повиновался, а герцогъ продолжалъ:

— Мн хочется еще немного съ вами поговорить. У васъ было много невольниковъ: вы продолжаете ими владть?

— Нтъ, ваше высочество.

— Что привлекло васъ въ Старый Свтъ: желаніе вернуться на родину или то, что вамъ при теперешнихъ обстоятельствахъ было тяжело оставаться въ прославленной республик?

— Послднее, ваше высочество, но не безъ содйствія перваго. Въ Соединенныхъ Штатахъ возникаютъ смуты, которыя…. я это говорю только вашему высочеству…. не могутъ быть прекращены иначе, какъ учрежденіемъ въ Новомъ Свт монархіи.

— Хорошо, мы объ этомъ въ другой разъ подробне поговоримъ. Я охотно, очень охотно учусь. Наша обязанность выслушивать мннія людей знающихъ. Что вы вообще думаете о невольничеств?

— Ваше высочество, это обширный вопросъ, который я долго изучалъ. Мое мнніе о немъ изложено у меня на бумаг…. Я буду имть честь….

— Нтъ, скажите мн вкратц вашу основную мысль.

— Ваше высочество, негры — люди низшаго разряда, это физіологически доказано. Т, которые, увлекаясь пустой мечтой, хотя и съ добрымъ намреніемъ, стремятся уравнять права негровъ съ блыми, сами того не подозрвая, подготовляютъ ихъ гибель.

— А можете ли вы…. началъ герцогъ и остановился: нтъ, продолжалъ онъ, я не то хотлъ сказать. Какого вы мннія о человк, который занимается торговлею этими людьми низшаго разряда?

Зонненкампъ невольно вскочилъ со стула, но мгновенно опомнился и снова слъ.

— Ваше высочество, сказалъ онъ, существа, которыя не умютъ и никогда не научатся сами собою управлять, только и могутъ быть счастливы, находясь въ подчиненіи у другихъ людей. Такъ-называемое великодушіе, отрицающее личныя выгоды, не принимающее во вниманіе никакихъ матеріальныхъ разсчетовъ, будь это въ отношеніи собственности или положенія въ свт,— это все равно что душа безъ тла. Мы можемъ себ нчто подобное представить, но напрасно стали бы мы этого искать, по крайней мр въ томъ мір, который имемъ передъ глазами.

— Хорошо очень хорошо. Вы, какъ я вижу, мыслитель. Я раздляю ваше мнніе на счетъ того, что неграмъ лучше находиться во власти блыхъ. Но скажите, разв не жестоко, отнимая дтей у матери и продавая ихъ отдльно, насильственно разрывать семейныя связи?

— Ваше высочество, отвчалъ Зонненкампъ съ большимъ самообладаніемъ, это случается очень рдко, почти никогда, уже потому одному, что, длая невольниковъ неспособными къ работ, приносишь матеріальный ущербъ ихъ владльцамъ. А если-бъ это и случилось, то все же оно не должно возбуждать никакихъ сантиментальныхъ сожалній. Взгляните на зврей: дтеныши, выростая, боле не знаютъ своихъ родителей, самки и самцы, выведя дтей, немедленно расходятся. Я не хочу сказать…

— Что это? внезапно воскликнулъ герцогъ.

Въ комнату вошелъ сдой камердинеръ.

— Зачмъ меня тревожатъ?

— Его превосходительство господинъ министръ умоляетъ ваше высочество немедленно это прочесть.

Герцогъ распечаталъ пакетъ и вынулъ оттуда печатный листъ, съ одной стороны котораго, какъ кровавая жила, проходила красная черта. Герцогъ читалъ и поминутно взглядывалъ на Зонненкампа. Бумага дрожала въ его рук. Окончивъ, онъ положилъ листокъ на столъ и гнвно воскликнулъ:

— Проклятіе! какая дерзость!

Зонненкампъ, широко раскрывъ глаза, смотрлъ на столъ. Дв телсграфическія пуговки, казалось ему, внезапно превратились въ два глаза, а зеленый столъ въ громадное баснословнаго вида чудовище, которое, качаясь и ныряя, плыло по волнамъ. Онъ сидлъ какъ въ кошемар и всячески старался не утратить надъ собой самообладаніе. Герцогъ смотрлъ то на листокъ, то на Зонненкампа, потомъ всталъ и подавая послднему газету, сказалъ:

— На-те, читайте…. читайте!

Шелестъ бумаги, какъ острый ножъ рзалъ Зонненкампа по нервамъ.

Въ газет стояло напечатанное большимъ шрифтомъ и отмченное краснымъ карандашемъ:

‘Предлагается гербъ новому дворянину, бывшему торговцу и убійц невольниковъ, Джемсу Генриху Зонненкампу, или что тоже, Банфильду изъ Луизіаны….’

Зонненкампъ прочелъ только эти слова и взглянулъ на герцога. Лицо его искривилось страшной улыбкой.

— Дайте мн вашу руку, сказалъ герцогъ, и поклянитесь честью, что все это ложь. Дайте мн вашу руку и мы вмст постараемся уничтожить вашихъ дерзкихъ враговъ!

Зонненкампъ отскочилъ назадъ, точно въ него кто выстрлилъ. Что такое была вся его жизнь въ сравненіи съ этой минутой нестерпимой муки?

Онъ протянулъ руку сжатую въ кулакъ, какъ, будто хотлъ сказать: я могу тебя сломить, какъ соломенку. Но рука его сама собой разжалась и онъ поднялъ къ верху указательный палецъ, собираясь произнести клятву.

Вдругъ передъ нимъ явился огромный негръ, который, злобно скрежеща зубами, устремилъ на него сверкающій взоръ.

Съ воплемъ, напоминавшимъ крикъ дикаго звря, Зонненкампъ упалъ на стулъ.

Фигура негра передъ нимъ тоже испустила пронзительный крикъ. Это былъ Адамъ, который внезапно ворвался въ комнату и въ неистовств кричалъ:

— Герцогъ! Господинъ! это онъ, тотъ самый, который обманомъ увелъ меня въ неволю, а потомъ бросилъ въ воду! Пусть онъ теб покажетъ свой палецъ, на немъ видны слды моихъ зубовъ. Отдай мн его, герцогъ, прошу тебя, отдай! Я ему высосу кровь я задушу его! Отдай мн его на одну минуту, а затмъ, если хочешь, убей меня самого…

И Адамъ, схвативъ Зонненкампа за руки, держалъ его такъ, какъ будто собирался разбить.

Зонненкампъ длалъ непомрныя усилія, чтобы вырваться изъ рукъ негра. Ужасъ этой минуты былъ для него удвоенъ еще тмъ, что онъ, не только боролся, но и видлъ себя борющимся въ зеркал. Тамъ отражались дв фигуры, одна его собственная, а другая похожая на дьявола….

Что это, дйствительность, или страшный сонъ?

Герцогъ коснулся пальцемъ одной изъ пуговокъ на письменномъ стол и въ комнату вдругъ явилось множество слугъ.

— Уведите прочь Адама, вы мн за него отвчаете, сказалъ онъ однимъ. Затмъ, обращаясь къ другимъ, прибавилъ: а вы выведите вонъ изъ дворца этого человка.

Адама и Зонненкампа съ трудомъ розняли. Негръ былъ вн себя отъ бшенства и у рта его виднлась пна.

Герцогъ взялъ со стола пергаменъ, украшенный большой красной печатью, и отвернулся.

Зонненкампъ быстро вскочилъ и страшно ворочая глазами воскликнулъ:

— Чего ты отъ меня хочешь? и ты самъ кто такой? твои предки и братья продавали въ Америку своихъ поданныхъ и заставляли платить себ большія деньги за оторванныя ноги, руки, за потерянную жизнь. Вы торговали блыми людьми и посылали ихъ за моря, а теперь, чего отъ меня хотите? Чмъ я хуже? я покупалъ моихъ невольниковъ и честно платилъ за нихъ деньги. А вы продавали вашихъ подданныхъ и требовали отъ оставшихся, чтобы они каждое воскресенье произносили въ церкви аминь, когда! священникъ съ каедры молился о вашемъ благоденствіи. Но ты, можетъ быть, стыдишься такого родства? А я теб говорю, что это были люди, которые заслуживали царствовать боле, нежели….

Онъ не былъ увренъ, слышалъ ли его герцогъ. Слуги бросились на Зонненкампа и старались ему внушить, что во дворц не говорятъ такъ громко.

Зонненкампъ упалъ, слуги его подняли и свели съ лстницы. Онъ озирался вокругъ, точно желая сказать: я никогда боле не увижу этихъ мстъ.

Внизу стоялъ экипажъ. Зонненкампъ бросился въ него, говоря Іозефу:

— Садись со мной въ карету.

Это было все, что онъ сказалъ.

Когда онъ подъхалъ къ гостинниц, въ числ извощиковъ снова находился горбатый кучеръ. Онъ усплъ сообщить своимъ товарищамъ мужество, котораго у нихъ безъ него не хватало, и они вс хоромъ привтствовали Зонненкампа:

— Ура барону! Ура! Трижды ура!

Зонненкампъ задыхался. Шутятъ они надъ нимъ, что ли?

Онъ самъ не зналъ, какъ поднялся на лстницу, тяжело опустился въ кресло и устремилъ взоръ въ зеркало, ежеминутно ожидая въ немъ увидть страшный образъ негра.

Онъ долго сидлъ молча и неподвижно смотрлъ передъ собой.

ГЛАВА IV.
РАЗБИТЫЙ.

Зонненкампъ ощупывалъ ручки, спинку, сиднье кресла, точно хотлъ спросить: сдержитъ ли меня стулъ, на которомъ я сижу. Онъ схватился рукою за грудь, ему попался орденъ, онъ сдернулъ его и бросая отъ себя, воскликнулъ:

— Да, вотъ оно что! Я долженъ быть борцомъ въ обихъ частяхъ свта, я боролся въ Новомъ Свт и теперь буду бороться въ Старомъ. Пусть будетъ такъ! Я смло выступаю въ бой и не позволю себя унизить. Мн предстоитъ, или самого себя, или васъ презирать. Увидимъ, кто сильне и кто боле заслуживаетъ презрнія!

Мысль, какъ теперь вс станутъ его ненавидть, внезапно возвратила ему самообладаніе.

— Отлично, воскликнулъ онъ, я вамъ съ избыткомъ плачу тмъ же.

‘Но дти! дти!’ заговорило въ немъ. Когда онъ началъ борьбу въ Америк, дти ничего не знали. Онъ позвонилъ и когда явился слуга, спросилъ у него:

— Гд Роландъ?

— Молодого барина нтъ дома. Онъ прізжалъ въ двнадцать часовъ и не заставъ васъ, снова отправился съ товарищами.

— Ему бы слдовало подождать, сказалъ Зонненкампъ, а впрочемъ…. такъ лучше.

Онъ снова погрузился въ раздумье и понялъ, что толпы, виднныя имъ у редакціи, занимались чтеніемъ газеты, которую въ его присутствіи подали герцогу. Значитъ извощики въ насмшку кричали ему ура.

Онъ всталъ и подошелъ къ окну. Извощики стояли тсной кучей вокругъ горбатаго товарища, который читалъ имъ вслухъ листокъ. Они вроятно почувствовали на себ взглядъ Зонненкампа, потому что внезапно вс на него обернулись. А онъ, какъ бы пораженный сотнею пуль, отскочилъ отъ окна на средину комнаты. Тамъ онъ слъ, положивъ руки на колни. Онъ заглянулъ въ пропасть, у него закружилась голова, но вмст съ этимъ къ нему возвратилось его обычное мужество. Онъ зналъ, какъ о немъ теперь говорили во всемъ город, начиная съ устланной коврами роскошной гостинной до выложенной плитами конюшни. ‘Не хотлъ бы я быть этимъ человкомъ, несмотря на вс его милліоны’, слышалось ему на разные лады. Воображеніе Зонненкампа очень живо рисовало ему его настоящее положеніе…. а что еще завтра скажутъ газеты?

Зонненкампъ довольно долго сидлъ погрузившись въ размышленія, когда ему подали письмо съ большой печатью. Зонненкампъ испугался: можетъ быть, герцогъ раскаялся, соединится съ нимъ и твердо станетъ противъ мннія свта? Долго смотрлъ онъ на большую печать, но это была печать редакціи газеты и въ тяжеломъ письм заключалось много золотыхъ монетъ. Крутіусъ съ большой благодарностью возвращалъ ему то, что получилъ при его вступленіи на виллу, и заявлялъ, что онъ отослалъ бы деньги и раньше, если бы не хотлъ возвратить ихъ съ процентами.

— Фу! какъ низко! воскликнулъ Зонненкампъ.

Долго онъ покачивалъ въ рукахъ золото, которое возвращено было ему назадъ точно изъ пренебреженія.— Такъ вотъ какъ! Всякій можетъ надъ тобой насмхаться и ты долженъ терпть, когда всякій показываетъ теб состраданіе.

Съ нимъ былъ револьверъ, онъ вскочилъ, взялъ револьверъ, поднялъ его вверхъ, повернулъ его. ‘Да, такъ! Въ типографію и застрлить этого профессора Крутіуса, какъ бшеную собаку. Но здсь у нихъ это не проходитъ даромъ. И что же, ему надо потомъ застрлиться самому, или сидть въ тюрьм и наконецъ быть казнену?’

— Нтъ! Мы сдлаемъ дло иначе, — успокоился онъ. Онъ положилъ револьверъ назадъ въ футляръ и позвонилъ. Пришелъ Іозефъ, онъ дрожалъ. Кто знаетъ, что сдлаетъ съ нимъ теперь этотъ людодъ!

— Ахъ, господинъ, сказалъ Іозефъ, я останусь при васъ. Кучеръ Бертрамъ получилъ мсто здсь въ дом. Я не требую двойной или тройной платы,— хотя здсь говорятъ, что вы должны теперь давать такую плату.

— Хорошо. Кто былъ твой отецъ, онъ еще живъ?

— Да, мой отецъ служитъ въ анатомическомъ заведеніи, и когда получались въ анатоміи трупы самоубійцъ, то отецъ мой говаривалъ: ‘Да, да, если кто сдлаетъ эту ужаснйшую вещь, такъ его еще разржутъ’. Извините, господинъ, я также совершенно смущенъ. Но профессорша сказала мн одинъ разъ, — ‘всякій сдлалъ въ своей жизни что-нибудь дурное, такъ поэтому всякій долженъ врно помогать другому.’

Странная улыбка прошла по чертамъ Зонненкампа: этотъ негодяй разыгрывалъ изъ себя добродушнаго человка и прощалъ ему.

— Да? профессорша? сказалъ онъ. Вдругъ его мысли перенеслись на виллу, въ паркъ, въ оранжереи въ зеленомъ дом. Онъ хотлъ спросить Іозефа, не сказала ли профессорша еще чего-нибудь, ужъ не знаетъ ли объ немъ всего. Но онъ удержался отъ всякихъ дальнйшихъ вопросовъ и сказалъ только, чтобы Лутцъ отправилъ посыльныхъ.

— Сдлай и ты тоже, надо отыскать Роланда и тотчасъ привести его сюда. Надо также сыскать и господина фонъ-Пранкена, — произнесъ онъ еще вслдъ.

Роланда было трудно искать, а Пранкена совсмъ нельзя найти, потому что онъ былъ въ такомъ мст, гд бы и не вздумали искать свтскаго человка.

Взошелъ оберъ келльнеръ и сказалъ, что обдъ готовъ, и спросилъ, когда надо подавать его. Зонненкампъ пристально посмотрлъ на спрашивавшаго. Этотъ человкъ знаетъ положительно, что въ это время не обдаютъ, но онъ пришелъ явно для того, чтобы шпіонничать, быть можетъ тамъ, внизу, многіе дожидались узнать, какъ теперь держитъ себя господинъ Зонненкампъ. Онъ гордо всталъ, взглянулъ съ пренебреженіемъ на оберъ-келльнера и объявилъ ему, что ему нечего спрашивать, что онъ скажетъ, когда пожелаетъ имть приказанное, и теперь велитъ, чтобы никто не входилъ къ нему безъ доклада.

Все удивительно перепутывалось вокругъ него: Іозефъ разсказывалъ о самоубійцахъ, которыхъ разрзываютъ въ анатомическомъ заведеніи. Зонненкампъ оглянулъ себя сверху до низу и затмъ открылъ ротъ, какъ будто хотлъ высказать мысль, которая теперь пришла ему въ голову. Его разрзываютъ теперь не физически, а морально вс острые, злобно-радующіеся языки.

ГЛАВА V.
ИСПОВДЬ СВТСКАГО ЧЕЛОВКА.

Въ то самое время, какъ Зонненкампъ пріхалъ во дворецъ, Пранкенъ вступалъ въ деканать капитула, его на нсколько минутъ задержалъ проходившій отрядъ войска, ему пришлось раскланяться съ нсколькими запыленными товарищами, которые шли или хали верхомъ. Онъ прошелъ въ тотъ кварталъ города, куда не проникаетъ никакая военная музыка, здсь все было такъ тихо, какъ будто затаило дыханіе, только въ церкви еще звучалъ органъ. Онъ вошелъ, и увидлъ, что деканъ, высокая крпкая фигура, въ эту самую минуту возвращался въ ризницу. Пранкенъ прислъ на церковный стулъ, пока узналъ, что деканъ вернулся къ себ домой, тогда онъ вышелъ изъ церкви Слуга стоялъ у открытыхъ дверей и сказалъ, что господинъ деканъ проситъ его войти на минуту сюда. Его повели вверхъ по лстниц, это была прекрасная большая лстница стараго монастыря, наверху одинъ молодой духовный, только-что вышедшій изъ двери, затворялъ ее совершенно тихо, почти благоговйно, этотъ молодой духовный сошелъ внизъ по лвой лстниц, когда Пранкенъ поднимался по правой.

Пранкенъ долженъ былъ прождать нсколько времени въ большой комнат, на стол лежала открытая книга, это былъ Schematismus, онъ улыбнулся. Хорошо, у духовныхъ, какъ и у военныхъ, есть своя печатная роспись ранговъ. Это сравненіе придало ему новое мужество.

Вошелъ деканъ, онъ держалъ въ рук книгу, между листами которой онъ вложилъ указательный палецъ. Онъ поклонился Пранкену кивнувъ книгой и просилъ его садится, Пранкенъ слъ на соф, а онъ помстился противъ него въ креслахъ съ колесами.

— Что вы приносите намъ, господинъ баронъ?

Пранкенъ съ своеобразной улыбкой отвчалъ, что не приноситъ ничего, а напротивъ, хочетъ взять нчто отсюда. Деканъ кивнулъ головой, взглянулъ еще разъ въ книгу, которую заложилъ пальцемъ, положилъ ее въ сторону и сказалъ:

— Я къ вашимъ услугамъ.

Пранкенъ сталъ объяснять, что онъ выбралъ декана въ особенности для своей исповди въ такомъ дл, которое должнымъ образомъ можетъ понять и обсудить только человкъ дворянскаго происхожденія. Деканъ крпко держалъ подбородокъ лвой рукой и съ большой опредленностью отвчалъ, что посл посвященія и возрожденія нтъ больше никакого дворянства, у него нтъ никакой другой силы, какъ и у сына бднйшаго поденщика.

Пранкенъ подумалъ, что этимъ началомъ онъ сдлалъ ошибку, поэтому онъ съ особеннымъ удареніемъ сказалъ, что онъ, конечно, считаетъ духовное достоинство самымъ высшимъ, по что для него было важно, чтобы высокопочтенный господинъ зналъ житейскія отношенія, которыя онъ хочетъ ему изложить. Затмъ онъ вкратц сказалъ о своемъ прошедшемъ, это была жизнь сына аристократическаго семейства,— до знакомства съ Зонненкампомъ. Здсь онъ говорилъ нсколько подробне и признался, что сначала для него было шуткой, препровожденіемъ времени, представлять себ Манну, дочь милліонера, своей женой. Онъ разсказывалъ, какъ Манна неожиданно поступила въ монастырь, и съ большимъ чувствомъ засвидтельствовалъ, что Манна и пробудила его именно къ высшей жизни. Онъ подробно останавливался на ршеніи, которое онъ принялъ одну минуту — сдлаться духовнымъ, но теперь онъ думаетъ объ этомъ иначе, потому что у него еще слишкомъ много свтскихъ понятій, но онъ надется въ соединеніи съ Манной вести жизнь, посвященную высшимъ интересамъ.

Деканъ слушалъ разсказъ съ спокойнымъ вниманіемъ, иногда закрывалъ глаза, иногда быстро открывалъ ихъ.

Пранкенъ пріостановился и деканъ сказалъ:

— Это было, конечно, предисловіе. Я долженъ вамъ также сказать, что я знаю этого господина Зонненкампа и его дочь. Я былъ недавно у одного товарища моей профессіи, въ деревн, въ которой вилла Эдемъ — вдь она такъ, кажется, называется?— принадлежитъ приходомъ, я видлъ двушку, тогда шла рчь о томъ, что она должна сдлаться монахиней. Я видлъ также и паркъ, и домъ, все очень хорошо, очень заманчиво. Теперь, прошу васъ, продолжайте, говорите безъ дальнихъ околичностей, что вы отъ меня желаете.

Пранкенъ живо возвратился къ предмету и разсказалъ, что онъ вмст съ государственнымъ совтникомъ устроилъ то, что Зонненкампъ въ это самое время получаетъ дипломъ на дворянство.

Онъ снова пріостановился, но деканъ не спрашивалъ больше, а только смотрлъ на него вопросительно.

Пранкенъ, смотря на зеленую скатерть стола, сказалъ, что онъ знаетъ о прошедшемъ Зонненкампа, до сихъ поръ онъ всегда думалъ, что для него это должно быть все-равно, но именно теперь — именно со вчерашняго дня, когда Зонненкампъ сравняется съ нимъ и его семействомъ, это не даетъ ему боле покоя.

— Я не понимаю васъ, сказалъ деканъ. Вы чувствуете тяжесть на совсти отъ того, что хотя знали, кто этотъ человкъ, но дйствовали съ тою цлью, чтобы доставить ему привилегированное отличіе — однимъ словомъ, что ему дается дворянское достоинство, такъ ли?

— Да и нтъ, отвчалъ Пранкенъ: — это мн самому неясно. Я могъ бы сказать, что я невиненъ, потому что отъ меня не требуютъ никакого мннія, и однакоже….

— Говорите же дальше, мн кажется, вы попали на предметъ. Итакъ, однакоже…?

Пранкенъ подумалъ, что онъ похожъ на ученика на экзамен, собравшись съ силами, онъ сказалъ:

— Надо благодарить небо, что оно послало къ намъ въ міръ живыя существа, которымъ мы можемъ и должны говорить даже то, въ чемъ не признаемся себ самимъ. Я долженъ все-таки признаться, что мои открытыя отношенія къ господину Зонненкампу быть можетъ значатъ больше, чмъ мнніе, данное на словахъ.

— Врно! Совершенно врно. Итакъ, вы пришли ко мн, чтобы теперь въ послдній часъ услышать, что вамъ длать?

— По правд сказать, нтъ. Я желалъ бы только, чтобы вы дали мн что-нибудь, возложили на меня что-нибудь, чмъ бы я могъ избавиться отъ этого постояннаго страданія и страха открытія.

— Странный свтъ! возразилъ деканъ. Странный свтъ! Вамъ хотлось бы наслаждаться и гршить, но въ тоже самое время получать примиряющія благословенія.

Мысли Пранкена невольно обратились къ близкому отсюда дому Нелли.

Онъ усиленно отогналъ эти мысли.

Нсколько времени они оба молчали, затмъ деканъ спросилъ:

— Знаетъ этотъ господинъ Зонненкампъ, что вамъ извстно его прошедшее?

— О, нтъ, и онъ никогда не долженъ этого знать.

Опять наступила боле продолжительная пауза.

На близкомъ собор пробило полдень, колокола зазвонили, деканъ всталъ и тихо проговорилъ молитву, Пранкенъ всталъ и сдлалъ тоже.

Затмъ они оба сли. Ни одинъ изъ нихъ все еще не говорилъ ни слова.

Пранкену становилось досадно, онъ былъ почти золъ на себя, что сюда пришелъ, ему все-таки не могутъ помочь. Съ подавленнымъ гнвомъ онъ, наконецъ, сказалъ:

— Достопочтенный деканъ, я исповдалъ вамъ все, теперь прошу васъ, дайте мн совтъ.

— Долженъ я дать вамъ совтъ, чтобы вы покинули господина Зонненкампа и свою невсту?

Пранкена передернуло.

Деканъ, вставши и ходя по комнат, продолжалъ:

— Таковы они! Они желаютъ совта, эти дти свтскаго наслажденія, но только такого совта, который не возлагаетъ за нихъ никакого лишенія, они желаютъ совта только о томъ, какъ имъ сдлать то, что имъ хочется, но сдлать это съ облегченіемъ своей совсти. Вы хотите горчицы для сваренія тяжелаго кушанья, неправда ли? обратился онъ внезапно къ Пранкену.

Глаза его блестли.

— Достопочтенный деканъ, сказалъ съ трепетомъ Пранкенъ, если вы прикажете мн покинуть господина Зонненкампа и Манну, то я общаю вамъ сдлать это сейчасъ же. Подумайте только, что будетъ съ двушкой, и неужели пріобртенное такимъ образомъ не должно послужить къ высшему….

— Остановись! прервалъ его деканъ и протянулъ руку, какъ бы карающимъ образомъ, его брови нахмурились и губы сжались. Ты думаешь прельстить насъ этими милліонами? Ты самъ таковъ же, какъ другіе, и при всемъ наружномъ уваженіи къ намъ, думаешь про себя: эти духовные хотятъ только денегъ, только власти. Нтъ, мы не хотимъ вашихъ денегъ, такъ пріобртенныхъ, такъ взятыхъ въ приданое, такъ наслдованныхъ.

Деканъ стоялъ у окна и смотрлъ на небо, по которому шли мрачныя облака, онъ какъ будто совсмъ забылъ, что Пранкенъ здсь, и послдній наконецъ сказалъ:

— Желаете вы, достопочтенный деканъ, чтобы я теперь удалился?

Деканъ быстро обернулся и сказалъ, повелительно указывая лвой рукой:

— Садитесь, садитесь.

Пранкенъ повиновался.

— Я хочу вамъ сказать кое-что. То, что вы сдлали дворянству,— потому что вы это сдлали, а не только допустили,— это — дло ваше и дворянства, для насъ ваши почетныя степени не имютъ значенія. Бюргеръ или дворянинъ, намъ все равно. Но я вамъ скажу,— деканъ остановился и, оперши локоть на правую руку и держась лвой рукой за подбородокъ, онъ, казалось, выговаривалъ слова съ спокойнымъ размышленіемъ, — я вамъ скажу вотъ что: теперь вы должны быть врны, вы не должны покидать этого человка и его дочери. Вы должны раздлить съ ними все, что, быть можетъ, судили имъ свтскія почести, вы должны считать себя скованнымъ съ ними и въ смиреніи благодарить, что вы можете еще направить себя и свое новое семейство къ благородной цли, къ чистымъ жертвамъ.

Пранкенъ вскочилъ, поцловалъ руку декана и воскликнулъ:

— Я хочу это сдлать, я общаю. Взгляните на меня, вы должны видть, что я исполню то, что вы на меня возложили.

— Такъ идите съ Богомъ, вамъ придется несть нчто боле тяжелое, чмъ вы думаете. Идите съ Богомъ.

Онъ положилъ ему руку на голову и Пранкенъ вышелъ. Онъ спустился съ лстницы полный смиренія и внизу братски пожалъ руку солдату.

Когда Пранкенъ ушелъ, солдатъ все еще смотрлъ на свою руку и искалъ потомъ на полу, онъ не могъ понять, что лихой господинъ фонъ-Пранкенъ не далъ ему золотой монеты. Нтъ,— это бы зазвенло, онъ наврно далъ ему бумажныя деньги, но на чистомъ каменномъ полу не оказывалось ничего.

Пранкенъ какъ будто угадалъ мысли солдата, онъ вернулся и дйствительно далъ солдату золотую монету, потомъ пошелъ дальше.

Онъ проходилъ мимо дома Нелли, гд онъ вчера — это казалось ему точно сномъ…. нтъ, этого быть не можетъ!— ждалъ цлый часъ. Онъ посмотрлъ прищурившись наверхъ, ему показалось, что изъ открытаго окна кто-то на него смотритъ, онъ опустилъ глаза въ землю и прошелъ мимо.

Онъ прошелъ на парадный плацъ, слышалъ парадную музыку, видлъ стоявшихъ кружками офицеровъ и — кто измритъ скрытые пути мысли?— онъ думалъ, что тамъ теперь отданъ пароль, и что у него есть тоже свой пароль, котораго никто не долженъ знать, кром его и одного человка въ деканат, человка, который такъ гремлъ противъ него.

Улыбка прошла по лицу Пранкена.

‘Ты хорошо игралъ роль, но ты только игралъ роль, сказалъ онъ, вспоминая о декан. Ты долженъ видть, что я буду хорошо играть свою, я знаю свою роль и съиграю вамъ немного’.

Въ немъ снова поднялась гордость, онъ совсмъ не могъ понять, что онъ, Отто фонъ-Пранкенъ, былъ такъ стыдливо-смиренъ. Но хорошо все-таки, что онъ еще сохранилъ смиреніе.

Полу покорнымъ, полу самонадяннымъ онъ пришелъ къ отелю Викторіи и теперь онъ почувствовалъ настоящій голодъ, какъ бывало на маневрахъ. Въ такихъ душевныхъ движеніяхъ хорошо все-таки то, что они возбуждаютъ голодъ.

Пранкенъ радовался тонкому обду съ тестемъ барономъ.

Когда онъ подошелъ къ двери Зонненкампа и собирался постучать, онъ услышалъ изъ-за двери голосъ:

— Да гд же господинъ фонъ-Пранкенъ?

— Здсь! закричалъ онъ и вошелъ.

ГЛАВА VI.
‘ЧЕСТЬ ЛЕЖИТЪ НА ПОЛУ’.

Орденъ Зонненкампа лежитъ у ногъ входившаго Пранкена, онъ прежде всего наклонился и поднялъ его. Іозефъ вышелъ изъ комнаты. Пранкенъ держалъ орденъ въ рукахъ такъ, какъ будто это была большая тяжесть. Зонненкампъ казалось ждалъ, что Пранкенъ начнетъ говорить, и когда этотъ сказалъ: ‘поздравляю васъ’, онъ прервалъ его:

— Нтъ, нтъ — не надо. Благодарю васъ, что вы еще разъ зашли ко мн. Я очень, очень благодаренъ вамъ. Вы хотли мн добра.

— Еще разъ? хотлъ добра? Я не понимаю.

Зонненкампъ пристально посмотрлъ за него, весь городъ, кучера на улиц знаютъ это, а этотъ человкъ не знаетъ? Не хочетъ ли онъ его обмануть?

— Читали вы газету? спросилъ Зонненкампъ.

— Газету? Нтъ. Что же тамъ такое?

Зонненкампъ подалъ ему листокъ.

— Здсь мой дипломъ на дворянство,— сказалъ онъ, отворотился и смотрлъ въ окно, пока Пранкенъ читалъ. Онъ не хотлъ оглядываться, не хотлъ видть выраженія лица этого человка.

Долго въ комнат было беззвучно тихо, наконецъ Зоппенкампъ почувствовалъ руку на своемъ плеч. Онъ быстро обернулся. Что теперь будетъ? Не хочетъ ли гордый юнкеръ бороться съ нимъ.

— Господинъ Зонненкампъ, — сказалъ Пранкенъ, — я дворянинъ…

— Я знаю, я знаю. Отнимите вашу руку отъ меня, вы загрязните ее.

— И я вашъ другъ, — продолжалъ спокойно Пранкенъ. Я не могу одобрить того, что вы сдлали, чтобы вынудить такое извстіе.

— Говорите короче, я уже слышалъ сегодня достаточно проповдей.

— Господинъ Зонненкампъ, я иду противъ всего общественнаго мннія, я уважаю васъ несмотря на все и я люблю вашу дочь. Я почти радъ, что жертвой могу доказать вамъ, что мое расположеніе…

— Господинъ фонъ-Пранкенъ, вы не знаете что длаете. Ваши друзья, ваше семейство…

— Я все знаю. Вотъ еще. Люди добродтельные должны оставить лежать камни, которые они хотятъ поднять противъ насъ. Кто только мигнетъ глазомъ, я того вызову.

— Я удивляюсь вашему мужеству, но я не могу принять его.

— Не можете принять? Вы не имете права отклонять меня. Я также вашъ сынъ какъ Роландъ, я принадлежу вамъ, и теперь должно оказаться, у кого есть настоящее благородство и мужество. Я удивляюсь вамъ. Но оставимъ это теперь. Роландъ еще не вернулся?

— Нтъ.

— Такъ онъ, значитъ, отправился съ прапорщикомъ на пирушку. Я привезу его.

Зонненкампъ съ удивленіемъ смотрлъ на узжающаго Пранкена, онъ не понималъ этого. Теперь онъ опять былъ одинъ. Онъ отправлялся мысленно съ своимъ посланнымъ по всему городу, мысли его искали Роланда, они не находили его, какъ не находили его и посланные, потому что, какъ справедливо полагалъ Пранкенъ, Роландъ отправился съ сыномъ совтника въ военное казино, гд часть гарнизонныхъ офицеровъ посл трудныхъ маневровъ ныншняго утра заказала пирушку. Здсь много смялись и пили, чокались за здоровье молодого американца и Роландъ былъ одинъ изъ наиболе веселившихся. Потомъ привелъ одинъ запоздавшій гость и середи шума воскликнулъ:

— Знаете вы это? Торговецъ неграми попался въ бумажное лассо.

— Что такое? спрашивали его.

Вновь прибывшій сталъ читать въ газет:

‘Примрное предложеніе, о щит и герб для возведеннаго въ дворянское достоинство торговца рабами и ихъ убійцы Джемса Генриха Зонненкампа, бывшаго Банфильда, изъ Луизіаны.

‘Намъ, собственно говоря, могло бы быть пріятно констатировать единство юнкерства въ Старомъ и въ Новомъ Свт, ихъ девизъ — жить работой другихъ, ты рожденъ ничего не длать, говорятъ себ юнкеры какъ въ Старомъ, такъ и въ Новомъ Свт. Американцы кром другихъ предразсудковъ имютъ еще и тотъ, что есть особенная честь быть дворяниномъ. Не потому, чтобы мы раздляли этотъ предразсудокъ, но чтобы разъяснить его еще больше, мы писали въ Америку, чтобы получить свднія объ одномъ извстномъ господин Зонненкамп. До сихъ поръ мы молчали, мы молчали бы дольше и всегда во вниманіе къ дтямъ этого изверга, которые не заслужили того, чтобы нести эту тяжкую вину. Мы вовсе не друзья дворянства, мы считаемъ это учрежденіе исторически завершеннымъ и вымирающимъ, но и дворяне — наши нмецкіе сограждане, часть нашего народа, мы, горожане, не считали бы нужнымъ изгонять человка изъ нашей среды, мы спокойно оставили бы его въ поко, но теперь — мы готовы выставить свидтелей, что человкъ, называющій себя Зонненкампомъ и проживающій на вилл Эдемъ, былъ однимъ изъ самыхъ безжалостныхъ торговцевъ невольниками и ихъ убійцей. Такъ продолжай, нмецкое барство, и возводи его въ дворянское достоинство, дай ему гербъ. Геральдисты нашей редакціи предлагаютъ ему въ гербъ…’

— Стойте! закричалъ прапорщикъ, потому что Роландъ упалъ безъ чувствъ со стула на полъ.

Его вынесли изъ комнаты, привели его въ чувство. Къ счастью подъхалъ экипажъ, изъ него вышелъ Пранкенъ. Роланда отнесли въ карету, и они отправились въ гостинницу.

Дрожа въ лихорадк, завернутый въ солдатскую шинель, Роландъ сидлъ въ углу кареты, нсколько разъ онъ открывалъ глаза, потомъ закрылъ ихъ.

Пранкенъ говорилъ ему, что онъ долженъ презирать весь свтъ, Роландъ молчалъ, только разъ онъ вздохнулъ и воскликнулъ изъ глубины груди:

— О, Эрихъ!

Они пріхали въ гостинницу. У дверей ждалъ Іозефъ. Въ первыхъ словахъ, сказанныхъ теперь, Роландъ просилъ оставить его одного. Онъ взошелъ по лстниц съ Іозефомъ.

— Вамъ надо идти къ своему отцу, — сказалъ Іозефъ.

Роландъ кивнулъ головой, но когда онъ взошелъ на верхъ, онъ поспшилъ въ свою комнату и заперъ дверь.

Іозефъ пошелъ къ Зонненкампу и сказалъ, что Роландъ возвратился.

— Пусть онъ придетъ ко мн,— сказалъ Зонненкампъ.

Онъ заперся въ своей комнат.

— При немъ его пистолеты?

— Нтъ, они еще у меня.

Зонненкампъ пошелъ къ комнат Роланда. Онъ постучалъ, никакого отвта. Онъ просилъ и умолялъ Роланда отвчать ему, Роландъ не отвчалъ ни однимъ звукомъ.

— Если ты не отопрешь сейчасъ же, я застрлюсь передъ твоей дверью! воскликнулъ Зонненкампъ, и Пранкенъ, стоявшій подл него, сказалъ:

— Роландъ, Роландъ! неужели ты хочешь быть виновникомъ смерти своего отца?

— Отвори! отвори! упрашивалъ Зонненкампъ передъ дверью.

Задвижка открылась, Роландъ стоялъ неподвижно и смотрлъ на своего отца. Этотъ протянулъ къ нему руки, но Роландъ остался недвижнымъ, губы его были сжаты, глаза блуждали.

— Сынъ мой! воскликнулъ Зонненкампъ. Мой единственный сынъ! мой любимый сынъ! дитя мое! прости меня! прости меня!

Роландъ бросился къ отцу, схватилъ его руку и зарыдалъ на ней.

— О дитя мое, твои слезы на моей рук! Эти слезы на этой рук! Здсь, эта рана, этотъ шрамъ — смотри — слезы моего ребенка исцлятъ ее, только слезы моего ребенка!

Онъ бросился на грудь Роланда и воскликнулъ:

— Ты, мой сынъ, ты не будешь презирать своего отца.

Грудь его волновалась, когда онъ говорилъ, и Роландъ въ первый разъ въ жизни увидлъ, что отецъ его плакалъ. Онъ. обнялъ его, и плакалъ вмст съ нимъ.

Молча и неподвижно сидли потомъ отецъ и сынъ другъ противъ друга, наконецъ Роландъ сказалъ:

— Отецъ, есть спасенье… единственное спасенье!

— Я готовъ, говори, мой сынъ.

— Я знаю это, отецъ — я знаю это! Тотъ возвышеннйшій говорилъ юнош: Иди и отдай все, что имешь, и слдуй за мной. И Паркеръ сказалъ, что этотъ позоръ долженъ быть омытъ, и Веніаминъ Франклинъ сказалъ бы: ты свободенъ, не будь рабомъ самаго себя! Брось все, отецъ, пусть мы будемъ бдны — бдны! Хочешь ты?

— Благодарю тебя, сынъ мой,— отвчалъ Зонненкампъ, ему было легче, такъ какъ онъ видлъ, что сынъ облегчалъ его душу. У тебя твердое сердце, смлый умъ, у тебя есть большое мужество, господинъ Эрихъ хорошо училъ, тебя… быть великимъ… мужественнымъ… я благодарю его… благодарю тебя… это хорошо… это справедливо… это самое лучшее!

— Такъ ты согласенъ, отцъ?

— Сынъ мой, я не буду призывать свидтелей… совсмъ нтъ… но я общаю теб, ты будешь согласенъ съ тмъ, что я сдлаю, но теперь въ эту минуту не надо ничего ршать.

— Нтъ, теперь… въ эту минуту… это высшій, это единственный моментъ! Это должно случиться теперь! Посл него смерть, ночь, осужденіе, разрушеніе, бдствіе. Ахъ, отецъ, ты долженъ быть силенъ! Я буду работать для тебя, для тебя, для матери, для Манны, для себя! И Эрихъ будетъ съ нами! Я не знаю, что будетъ, но будетъ… Теперь брось все!

— Сынъ мой, то, что называется дурно-пріобртеннымъ, я бросаю. Теперь ты не малолтній мои ребенокъ, теперь ты больше, теперь ты мой братъ, ты господинъ, ты судья надъ моими длами, ты долженъ приказывать — все съ тобой, черезъ тебя, изъ твоего чистаго, твоего счастливаго сердца, изъ твоего несломленнаго… Да, твой другъ Эрихъ — нашъ другъ Эрихъ — также долженъ ршать, только не будемъ ничего ршать въ эту минуту.

Отецъ и сынъ опять сидли молча другъ противъ друга, наконецъ Роландъ сказалъ:

— Отецъ, подемъ сегодня же домой.

— Нтъ, сегодня нтъ. Намъ обоимъ нужно сначала собрать силы.

Пранкенъ вышелъ въ сосднюю комнату, онъ прислалъ теперь Іозефа сказать, что время идти къ столу. Роландъ былъ въ ужас, что ему надо теперь сть, но Зонненкампъ клялся, что онъ не возьметъ въ ротъ ни кусочка, хотя онъ почти истощенъ, если только Роландъ не сядетъ за столъ и не състъ хоть немного. Роландъ согласился. Приборъ для совтника стоялъ пустой, это показывало, чего будетъ недоставать впослдствіи за столомъ. Пранкенъ кивнулъ Іозефу, тотъ понялъ и быстро принялъ приборъ. Зонненкампъ высказалъ ожиданіе, что совтникъ возвратитъ теперь виллу, теперь узналъ и Роландъ, какъ веденъ былъ подкупъ, и какъ испорчены и себялюбивы люди. Зонненкампъ тотчасъ замтилъ, какое впечатлніе произвело это на Роланда, выраженіе торжества показалось въ чертахъ его лица. Это хорошо! Роландъ долженъ узнать всю людскую пошлость, онъ долженъ увидть, что вс люди боле или мене низки, тогда и то, что сдлалъ его отецъ, мало-по-малу, явится для него въ боле мягкомъ вид, съ боле блдными красками.

Поданы были изысканныя кушанья, но трое этихъ людей ли точно на похоронномъ обд, въ сосдней комнат лежалъ мертвый — мірская почесть сдлалась трупомъ. Ни одинъ изъ троихъ не говорилъ этого, и каждый однако чувствовалъ это, но они ли и пили, потому что тло нуждается въ питаніи, чтобы выносить новое душевное страданіе.

Отецъ и сынъ спали въ одной комнат, они не говорили ли слова, ни одинъ не хотлъ прогнать спасительный сонъ у другого.

‘Не поддавайся!’ сказалъ наконецъ Зонненкампъ и заснулъ. Роландъ также заснулъ. Черезъ часъ онъ проснулся и безпокойно кидался на постели. Какъ черная стна стояла передъ нимъ ночь, онъ былъ какъ въ бреду.

Потерять умъ, сознаніе… да, потерять! Онъ внезапно изчезъ отъ тебя, ты не знаешь куда, не знаешь когда, знаешь только, что его нтъ, нтъ въ твоей власти. Но еслибъ только найти его! У тебя нтъ больше власти надъ твоими представленіями, он приходятъ и уходятъ, соединяются и раздляются по произволу, но ты чувствуешь внутри себя, что это не останется такъ, это не можетъ такъ остаться, должно придти время, когда ты опять овладешь всмъ.

‘Еслибъ только не была ночь! еслибъ только не была ночь!’ стоналъ про себя Роландъ, когда онъ, проспавши едва часъ, проснулся съ такой путаницей въ мысляхъ. Въ первый разъ въ жизни онъ проснулся ночью съ душевной болью и весь міръ стоялъ передъ нимъ печальный, мрачный, непроницаемый.

‘Еслибъ только не была ночь!’ сказалъ онъ опять про себя, и ему вспомнилось, какъ однажды профессорша говорила: Ночью все бываетъ страшне, приходитъ день и днемъ вс страданія, тлесныя и душевныя, уже не бываютъ такъ жестоки, человкъ видитъ предметы, солнечный свтъ освщаетъ ихъ и даетъ имъ жизнь’.

‘Опять будетъ день!’ заключилъ Роландъ и среди своихъ блуждающихъ мыслей снова погрузился въ сонъ.

Рано утромъ они выхали съ Пранкеномъ на виллу.

ГЛАВА VII.
ОСКОРБЛЕННЫЯ ДУШИ.

Утро было свжее и морозное. На козлахъ кареты сидлъ уже не Бертрамъ, подл Лутца сидлъ наемный кучеръ, котораго наскоро взяли, Роландъ, который зналъ лошадей, хотлъ занять мсто чужого, но Зонненкампъ сказалъ хриплымъ голосомъ:

— Нтъ, дитя мое, не оставляй меня. Сядь ко мн. Оставайся со мной.

Роландъ повиновался, слъ къ отцу и Пранкену въ закрытую карету. Они прохали городъ молча, каждый думалъ: ворочусь ли я сюда, и какъ? Прохали мимо гулянья, гд прошлое лто получили столько почета на офицерскомъ праздник. Роландъ выглянулъ, на столахъ въ саду лежали пожелтвшія листья, все было пусто и одиноко. Вздохнувъ, съ закрытыми глазами Роландъ легъ въ уголъ кареты, молодая свжесть изчезла съ лица, измнившагося за ночь, оно поблднло какъ замерзшій цвтокъ.

Довольно долго они хали не говоря ни слова. Но потомъ Роландъ услышалъ, какъ отецъ его забавлялся доказывая, что вс люди — пустые шарлатаны, иной, о комъ говорятъ съ уваженіемъ, кому низко кланяются, стоилъ бы разв только галеръ. Началось съ совтника, какъ онъ ловко уметъ брать взятки и однако устроивать такъ, какъ будто ничего не было, — и въ такомъ род онъ продолжалъ дальше. Доброе имя всхъ людей разорвано было въ клочки.

Пранкенъ оставилъ Зонненкампа злиться и бсноваться, оставилъ его даже задть Клодвига. Все равно! Человку оскорбленному, а особенно такому, котораго мучитъ дйствительная вина, доставляетъ удовольствіе унижать до себя всхъ другихъ. Въ Роланд мелькнула догадка и холодъ охватилъ его сердце отъ этой догадки,— что онъ долженъ теперь думать, доискиваться и размышлять о томъ, чтобы узнать и имть передъ глазами дурныя стороны всхъ людей, потому что только такимъ образомъ можно устоять.

Понемногу и осторожно началъ Пранкенъ объяснять, что только одна твердая религіозная вра поддерживаетъ человка, и открыто возсталъ противъ тхъ, которые даже у ввреннаго имъ отнимаютъ высшую и единственную опору. Роландъ зналъ, что здсь говорилось объ Эрих, но онъ не показалъ вида, что понялъ это. Пранкенъ пошелъ дальше. Онъ разсказалъ, что отецъ Эриха, котораго мать и сынъ разукрашиваютъ какъ полубога, былъ чеіовкъ, который въ университет не могъ получить слушателей и о которомъ вс ученые пожимали плечами.

Какъ облачные образы неслись передъ душой юноши мрачныя мысли, гонимыя одна другою. Одна въ особенности безпокойно бродила въ немъ: вчера почесть была всмъ, сегодня она ничто. Что же такое честь? Это соль въ каждомъ блюд жизни, безъ нея существованіе безвкусно. Точно въ испуг Роландъ встрепенулся при этой мысли. Онъ живо увидлъ передъ собой облако, потому что Зонненкампъ быстро и безпрестанно курилъ, и изъ облаковъ онъ воскликнулъ веселымъ тономъ: люди во всей этой стран должны бы собственно благодарить его, потому что теперь вс они блоснжные ангелы, имъ не достаетъ только по пар крыльевъ. Мужчины и женщины могли бы сказать: Боже, благодарю тебя, что я не таковъ, какъ этотъ Зонненкампъ. ‘Я великое счастье. Благодари меня, міръ!’

Пранкенъ засмялся, этотъ юморъ ему понравился и онъ сказалъ: черезъ годъ, когда къ этому привыкнутъ, ни одинъ человкъ не станетъ больше думать о ныншнемъ происшествіи, поэтому онъ настоятельно просилъ бы, чтобы не говорилось больше ни слова о продаж виллы и объ отъзд.

Зонненкампъ толкнулъ Пранкена въ бокъ, по онъ не могъ предположить, что это открытіе гораздо меньше удивило Роланда, хотя оно снова пробуждало въ немъ чувство неимнія родины,— потому что насмшливое восклицаніе отца, что весь міръ долженъ быть ему благодаренъ, подйствовало на душу Роланда гораздо больше. Въ сердц юноши разложились вс элементы мышленія и ощущенія и никто не могъ предугадать, какое измненіе произошло въ этихъ элементахъ отъ новаго прибавленнаго вещества. Въ немъ снова пробудилось сознаніе, что онъ всю свою жизнь носитъ позоръ, который уже никогда не можетъ быть смытъ.

Туманъ разошелся, день сталъ ясенъ, солнце какъ будто грло, Зонненкампъ завернулся въ свой плащъ, ему было холодно. Онъ сидлъ въ карет и смотрлъ на дорогу, онъ видлъ только тнь лошади съ одной стороны и эта тнь двигалась, ноги ея были то впереди, то позади. И все не такая ли же тнь? Не двигаетъ ли тобой и не влечетъ ли тебя такая же тнь?

Телга, хавшая имъ на встрчу, подняла на дорог пыль.

Зонненкампъ смотрлъ на нее. Когда смотришь на эту пыль, то кажется, что въ ней можно задохнуться, но если попасть въ нее, то отвернешься на минуту и дло вовсе не такъ дурно. Быть можетъ, все, что теперь случилось, есть просто такая же поднявшаяся пыль. Отворотись.

Онъ видлъ, какъ пастухъ пасъ овецъ на убранномъ пол, и онъ спросилъ себя: лучше ли эта жизнь? Онъ хотлъ спать, бросилъ сигару и закрылъ глаза. Ему казалось, что экипажъ все катится внизъ. Онъ открывалъ глаза, карета была на ровной дорог.

Онъ опять закрылъ глаза, потому что только такимъ образомъ онъ могъ оставаться самъ съ собой.

Онъ въ самомъ дл уснулъ.

Роландъ смотрлъ молча на свтлый день. Ахъ, взглядъ на природу помогаетъ только радующемуся человку или такому, который начинаетъ избавляться отъ горя, для тяжко пораженнаго, для печальнаго она не приносить ничего, она почти оскорбляетъ его своей неизмнностью, своей безучастной жизнью.

Роландъ былъ до сихъ поръ въ сумеречномъ царств двухъ возрастовъ, онъ вдругъ разстался съ юностью, его гордость превратилась въ стыдъ, по онъ достаточно созрлъ, чтобы скоро забыть себя лично и взглянуть на отца, который несчастливъ вдвойн — за себя и потому, что онъ принесъ несчастье другимъ, своимъ ближнимъ…

Зонненкампъ дремалъ, но въ своемъ полусн онъ слышалъ въ звукахъ катившагося экипажа стукъ цпей скованнаго невольника.

Онъ вдругъ проснулся и оглянулся какъ безумный. Гд онъ? Что случилось? Онъ завернулся опять въ плащъ и спряталъ свое лицо.

Пранкенъ наклонился къ Роланду и сказалъ ему тихо:

— Я знаю, какъ ты встревоженъ, но для тебя есть исцленіе, великое дло, возвышеннйшее дло.

— Какое это дло?

— Не говори такъ громко, не буди отца. Единственное средство для тебя… и великое средство… великое, возвышенное дло, если ты вступишь въ папское войско, это единственное, что еще можно сдлать. Тамъ послдняя, высочайшая твердыня, которую еще надо защищать, если она упадетъ, тогда атеисты и коммунисты побдили. Я самъ былъ бы готовъ на это, если бы…

— Да, прервалъ его Роландъ, — это было бы дло! Мы отдадимъ все наше имущество въ руки святого отца и онъ одной буллой, однимъ отлученіемъ объявить уничтоженіе невольничества!

Зонненкампъ не могъ дольше представляться спящимъ.

— Именно такъ, мой милый! воскликнулъ онъ. Именно такъ, это долженъ сдлать папа. Но разв ты думаешь что онъ теперь за деньги — еслибъ даже ихъ было въ десять разъ больше — сдлаетъ то, чего до сихъ поръ не сдлалъ самъ? Мысль великая, господинъ фонъ-Пранкенъ, истинно великая и очень — очень умная.

Въ этой похвал скрывалась горькая насмшка, потому что онъ думалъ: ты хочешь имть все наслдство, а сына моего послать на убой.

— Но, любезный, благородный, великодушный молодой другъ, — сказалъ онъ громко, — скажите по правд, думаете ли вы, что папа сдлаетъ то, чего ожидаетъ Роландъ?

— Нтъ.

Они хали опять молча. Вдали показалась вилла, на башн красовался флагъ Союза подл желто-зеленаго мстнаго флага.

Когда они прозжали мимо зеленаго домика, Роландъ просилъ, чтобы его выпустили здсь, желаніе его было исполнено.

Роландъ вошелъ въ садъ, тамъ позвалъ его звонкій голосъ:

— Желаемъ всмъ счастья! Желаемъ вамъ счастья, пожелайте и намъ, мы обручены.

Лина и архитекторъ шли отъ виллы черезъ лугъ, рука объ руку. Лина бросила своего жениха, подошла къ Роланду и сказала:

— Мы не хотли дожидаться освященія замка, у насъ будетъ свой праздникъ. Ахъ, Роландъ, какъ все хорошо и счастливо на свт! Но отчего вы не говорите? Почему у васъ такое печальное лицо?

Роландъ могъ только высвободиться рукой и поспшно прошелъ въ зеленый домикъ. Озадаченные женихъ и невста остались въ саду и Лина сказала:

— Ахъ, Альбертъ, здсь не хорошо. На вилл никто насъ не поздравилъ, Манна не выходитъ изъ комнаты, господина Дорнэ тамъ нтъ и Роландъ бжитъ отъ насъ. Уйдемъ совсмъ изъ этого дома. Извини меня, что я первая привела тебя сюда, я думала, что этимъ людямъ я прежде всего должна принести мое счастье. Пойдемъ въ твой замокъ и тамъ пробудемъ цлый день, ты уединеннымъ рыцаремъ, а я жительницей замка. Пойдемъ, я думала, что здсь сегодня тоже будетъ обрученіе, этого кажется не будетъ, здсь происходитъ что-то страшное.

Лина и ея женихъ пошли вмст черезъ виноградники на гору къ замку, но у домика маіора они были остановлены, потому что у садовой ршетки стоялъ маіоръ, растерянный.

Сегодня случилась вещь, какой еще никогда не случалось.

Фрейленъ Милькъ заперлась, вроятно произошло что-нибудь совершенно особенное.

Маіоръ былъ совершенно счастливъ узнать объ обручнеіи, а затмъ онъ сказалъ только:

— Ахъ, тамъ за вилл, тамъ могло бы быть тоже, но я боюсь… я боюсь, что мы еще увидимъ нчто ужасное.

Маіоръ непремнно хотлъ, чтобы женихъ и невста посидли въ его бесдк, фрейленъ Милькъ скоро придетъ.

Но фрейленъ Милькъ въ первый разъ сидла одна въ своей комнат въ тяжелой внутренней борьб. Она была равнодушна къ цлому міру, и онъ имлъ для нея значеніе лишь настолько, что въ немъ можно было достать что-либо пріятное для маіора. Она находила край очень пріятнымъ, была очень благодарна его почв, потому что маіоръ переваривалъ здсь зелень, которой онъ прежде не могъ переваривать, она была благодарна и Рейну: онъ приносилъ иногда хорошую рыбу, она не забывала и горъ, и какъ будто хотла сказать: совершенно такъ! пусть на васъ ростетъ хорошій виноградъ, маіоръ любитъ пить новое вино, ему не слдуетъ только пить много. Такъ фрейленъ Милькъ расположена была къ людямъ и животнымъ, къ вод и растеніямъ, ей было все равно, что о ней самой никто не думалъ. Она строго отклонила отъ себя всякія ближайшія знакомства, теперь она черезъ профессоршу вступила въ общество, и сегодня была такъ глубоко оскорблена. Она, давно уже знала Беллу, хотя только издали, она давно уже ненавидла Беллу, хотя только издали, но что она узнала сегодня, это все-таки было для нея ново и глубоко ее опечаливало.

‘О, — говорила она про себя, — о, графиня, вы очень добродтельны… въ высшей степени добродтельны… почтенно добродтельны и вмст прекрасны, но я также была нкогда прекрасна и молода, и никто не осмливался подойти ко мн съ дурнымъ словомъ, я ходила по улицамъ одна и за мной не шелъ слуга, я была сама своимъ слугой, своей опорой и помощью. О, графиня, вы стоите очень высоко по своему рангу, я не знаю, — не называютъ ли васъ превосходительствомъ! О, графиня, будьте осторожне, есть еще другіе ранги, маіоръ покажетъ вамъ ихъ. Нтъ, не онъ, это смертельно оскорбило бы его, но господинъ Дорнэ, онъ долженъ это сдлать. Нтъ… никто… я сама это сдлаю’.

И въ ту минуту, когда она снова ободрилась, маіоръ постучался во второй разъ и позвалъ ее:

— Фрейленъ Милькъ! Милая Роза, — прибавилъ онъ тихо, милая моя Роза…Розалія!

— Что такое?— услышалъ маіоръ изъ комнаты среди смха.

— Ахъ Богъ мой, вы опять сметесь, это хорошо. Здсь два хорошихъ человка, архитекторъ и Лина — мирового судьи, — они обручены и пришли къ намъ, чтобы мы порадовались вмст съ ними. Идите же… идите же въ садъ и принесите съ собой бутылку и четыре стакана.

Фрейленъ Милькъ отперла дверь.

Маіоръ сказалъ:

— Могу я узнать, что съ вами случилось?

— Конечно, вы будете это знать. А теперь вы меня больше не спрашивайте. Такъ молодые люди обручены и пришли къ намъ? Мн надо немного переодться, я сейчасъ приду.

— Да, да, прекрасно.

Все огорченіе фрейленъ Милькъ прошло, когда ей представилась обязанность еще обрадовать счастливыхъ людей, женихъ и невста забыли о замк и засидлись въ бесдк у фрейг ленъ Милькъ и у маіора.

Пришла газета, маіоръ просилъ извиненія, что будетъ читать при гостяхъ,— онъ получаетъ газету только тогда, когда ее уже прочтутъ бургомистръ, шульмейстеръ и цирюльникъ, по за то газета остается у него совсмъ, и такъ какъ онъ самъ уже ничмъ не участвуетъ въ длахъ міра, то не бда, если нсколькими часами раньше или позже узнаетъ, что въ мір длается.

— Ахъ, тутъ сдлана большая черная черта, — воскликнула Лина.

— Это сдлалъ бургомистръ, — сказалъ маіоръ. Фрейленъ Милькъ, не прочтете ли вы мн? Это должно быть что-нибудь особенное.

Фрейленъ Милькъ взяла газету, но взглянувъ въ нее, закрыла лицо рукой.

— Что такое? Прочтите, милая Лина.

Лина прочла язвительное предложеніе профессора Крутіуса, посл первыхъ строкъ она хотла было перестать читать, но маіоръ просилъ ее:

— Читайте же пожалуйста дальше! Читайте!

И она прочла до конца.

— О ты, всеблагой Строитель всхъ міровъ какія странныя вещи есть въ Твоемъ мірозданіи! Ахъ, есть что-то страшное въ такой газет, теперь вс люди это знаютъ.

Фрейленъ Милькъ уже открыла ротъ, и собиралась сказать, что то, что здсь написано, для нея вовсе не новость, но у нея достало самообладанія, вдвойн труднаго для женщины, скрыть то, что она знала. Это было лучше, она сдлала это, чтобы избжать длиннаго объясненія съ маіоромъ, почему давно ему этого не сказала. Только тогда, когда маіоръ просилъ ее пойти къ профессорш, которую должно было глубоко потрясти это извстіе, тогда только она сказала:

— Профессорша уже давно все знаетъ, и я тоже.

Въ своемъ смущеніи маіоръ даже не спросилъ, какъ это могло быть, онъ только смотрлъ на нее удивленными глазами. Онъ конечно уже сказалъ ей много ласковаго и сердечнаго, но теперь онъ сказалъ высшее, что только могъ:

— Да, вы могли бы принадлежать къ нашему союзу, у васъ есть сила сохранять тайну.

Немного погодя, маіоръ продолжалъ:

— Смотрите, дти, тамъ внизу чудная, прекрасная вилла съ паркомъ, съ садами, и въ дом милліоны…. Ахъ, и Роландъ и Манна! Фрейленъ Милькъ, прошу васъ, не удерживайте меня, я долженъ пойти туда, ни одинъ человкъ не можетъ знать, что тамъ происходитъ, я долженъ помочь. Прошу васъ, фрейленъ Милькъ, не длайте мн возраженій.

— Я никакого не длаю, напротивъ, я также думаю, что вамъ надо идти.

Еще прежде чмъ она сказала эти слова, явился посланный изъ виллы, чтобы маіоръ пришелъ туда.

Лина также хотла идти съ нимъ, она думала, что, быть можетъ, могла бы чмъ-нибудь помочь Манн, но маіоръ сказалъ, что профессорша и тетушка Клавдія будутъ достаточной помощью, а Лина не должна теперь ничего терять изъ своего счастья.

Когда маіоръ уже собирался уходить, одинъ голосъ позвалъ его:

— Господинъ маіоръ, погодите немного, я иду къ вамъ.

Явился Кнопфъ, съ покраснвшимъ лицомъ и тяжело дыша.

— Вы ужъ знаете? спросилъ маіоръ.

— Да, конечно, потому я и пришелъ. Можетъ быть, я могу чмъ-нибудь помочь на вилл.

— Хорошо, я иду туда, пойдемте вмст. Или нтъ, останьтесь тутъ, останьтесь съ фрейлейнъ. Я велю васъ позвать, какъ только вы будете нужны.

Такимъ образомъ маіоръ отправился подъ гору, и четверо оставшихся смотрли ему вслдъ съ сердечнымъ участіемъ.

ГЛАВА VIII.
ТОРЖЕСТВО УНИЖЕННОЙ.

Роландъ, войдя къ профессорш, засталъ у нея Манну и Эриха. Они сидли, обсуживая страшную тайну и повряя другъ другу свои опасенія насчетъ того, какъ Роландъ перенесетъ постигшее его горе. А онъ, вдругъ явясь между ними, воскликнулъ:

— Манна, мы дти позора!

Вс трое бросились къ нему и наперерывъ стали осыпать его ласками.

— Мужайся, братъ! шепнулъ ему Эрихъ, нжно обнимая его.

‘Я могу вдохнуть въ тебя мужество!’ звучали въ ушахъ Роланда слова Гайаваты. Онъ молча опустился на стулъ, взоръ его дико блуждалъ по сторонамъ. Вокругъ него тснились близкіе ему люди. Никто не произносилъ ни слова…

Зонненкампъ между тмъ вышелъ изъ экипажа у воротъ парка и пшкомъ направился къ дому. Ему казалось, что почва исчезала у него изъ подъ ногъ, а деревья и вс предметы во кругъ точно прыгали въ его глазахъ.

‘Что это, ужъ не боленъ ли я? задавалъ онъ себ вопросъ. Вздоръ, я не долженъ, я не смю быть больнымъ!’

И онъ тихо засвисталъ. Его исполинская сила еще крпко въ немъ держалась.

‘Все здсь въ прежнемъ порядк, и земля, на которой я стою, еще пока моя собственная’, говорилъ онъ самому себ. Все, что въ немъ было отваги, мгновенно пробудилось, и онъ готовъ былъ сильнымъ отпоромъ встртить враждебныя дйствія свта, который, казалось ему, теперь не замедлитъ осадить его со всхъ сторонъ. Но пусть весь міръ идетъ на него войной: ему не сломать его силы, его вры въ самого себя. Зонненкампъ полагалъ, что онъ достаточно вооруженъ. Пранкенъ былъ правъ, совтуя ему не покоряться, но дерзко смотрть въ лицо свту и людямъ. Это лучшее средство заставить ихъ въ свою очередь смириться. Не пройдетъ и года, какъ вс они снова начнутъ вокругъ него увиваться и ему, попрежнему, льстить.

Но на лстниц Зонненкампомъ вдругъ снова овладла слабость. Онъ схватился за нерилы и съ трудомъ перевелъ духъ. Минуту спустя, ему, однако, удалось оправиться, и онъ, гордо выпрямившись, пошелъ дале. Взоръ его и вся наружность были спокойны. Въ немъ не виднлось ни малйшаго признака страха или волненія. Привычка владть собой и притворяться быстро изгладила на его лиц вс слды тревоги.

Зонненкампъ легко поднялся на лстницу и, пожимая Пранкену руку, похвалилъ его за выказанную имъ энергію, которая, прибавилъ онъ, отъ него уже начала переходить и къ нему самому.

Придя къ себ въ комнату, Зонненкампъ бглымъ взглядомъ окинулъ находившіеся въ ней предметы, и удостоврясь, что все въ ней въ порядк и на прежнемъ мст, одобрительно кивнулъ головой. Потомъ онъ обратился къ сыну — такъ называлъ онъ теперь Пранкена — къ милому сыну, которымъ имлъ полное право гордиться, и просилъ его все сообщить Церер.

— Если она начнетъ шумть и кричать, не мшайте ей. Теперь ея безумныя рчи намъ боле не опасны!

Въ этихъ послднихъ словахъ заключалась не малая доля утшенія. Несравненпо лучше вести открытую борьбу съ цлымъ свтомъ, нежели постоянно дрожать втайн за каждое неосторожное слово, могущее въ припадк гнва вырваться у безразсудной, капризной женщины, которую то-и-дло приходилось успокоивать и сдерживать. Она была теперь обезоружена, кинжалъ, такъ долго служившій ей тайнымъ оружіемъ, внезапно перешелъ въ руки всего свта.

Пранкенъ отправился къ Церер. Его долго заставили ждать въ передней. Наконецъ, къ нему вышла фрейленъ Пэрини.

Онъ ей въ короткихъ словахъ объявилъ, что довренная ему тайна, которую онъ до сихъ поръ такъ тщательно хранилъ, сдлалась всмъ извстна.

— Ужели? воскликнула фрейленъ Пэрини.

Пранкенъ выразилъ опасеніе насчетъ того, какъ приметъ Церера извстіе о томъ, что вс ея надежды на возвышеніе въ свт разлетлись въ прахъ.

Фрейленъ Пэрини съ усмшкой возразила, что госпожа Зонненкампъ до такой степени поражена другимъ постигшимъ ее несчастіемъ, что трудно опредлить, насколько огорчитъ ее то, о чемъ ей пришелъ сообщить баронъ Пранкенъ.

И она, съ трудомъ удерживаясь отъ смха, разсказала, что наканун Церера, неосторожно схвативъ какую-то вещь, сломала одинъ изъ своихъ длинныхъ и изящныхъ ногтей, настоящее диво искусства и неусыпной заботливости. Это ее такъ огорчило, что она до сихъ поръ не могла утшиться.

Пранкенъ, въ свою очередь, разсмялся, и потомъ вмст съ фрейленъ Пэрини вошелъ въ комнату Цереры.

Та подала ему, для обычнаго поцлуя, лвую руку, тщательно скрывая правую. Она спросила у Пранкена, принесъ ли онъ ей рисунокъ ихъ будущаго герба и указала ему, сначала на пяльцы, въ которыхъ намревалась вышивать подушку, а затмъ и на покровъ для алтаря, гд уже былъ готовъ весь бордюръ.

Пранкенъ очень осторожно разсказалъ ей обо всемъ происшедшемъ.

— А онъ меня постоянно называлъ глупой! воскликнула Церера. Теперь оказывается, что я гораздо умне его. Сколько разъ говорила я ему, что намъ не зачмъ хать въ Европу, а гораздо лучше оставаться въ Америк. Теперь ему по-дломъ досталось. Не правда ли, онъ стыдится меня и потому прислалъ ко мн васъ? Да, ему стыдно, что я, ничего незнающая, лучше его понимаю вещи.

Въ эту первую минуту Церера, повидимому, ничего не ощущала, кром злой радости, что человкъ, постоянно на нее смотрвшій, какъ на игрушку, наконецъ долженъ былъ признать ее умне и дальновидне себя.

Затмъ она погрузилась въ молчаніе и хотя шевелила губами, но не произносила ни слова. Лицо ея выражало злобное торжество.

Пранкенъ счелъ нужнымъ выразить надежду, что все въ дом не замедлитъ принять свой прежній видъ.

— И вы думаете, что насъ тогда сдлаютъ дворянами? спросила Церера.

Пранкенъ затруднялся что ему отвчать. Церера, ясно, еще не успла дать себ отчета въ томъ, что произошло. Избгая прямого отвта, онъ объявилъ о своемъ намреніи во всякомъ случа остаться врнымъ дому Зонненкампа и по прежнему считаетъ себя членомъ его семьи.

— Хорошо, сказала Церера, и свадьба непремнно должна завтра же совершиться. У васъ, въ Европ, такъ много всякаго рода церемоній и вы все такъ медленно длаете! Повторяю: свадьба будетъ завтра, и я сама поду съ вами въ церковь. Гд Манна? Она совсмъ меня знать не хочетъ. Ахъ, любезный баронъ, я такъ рада, что наконецъ прекратится ея связь съ этой несносной учительской семьей! Пожалуйста, ни подъ какимъ видомъ не позволяйте ей продолжаться?

И она попросила фрейленъ Пэрини сходить за Манной.

Пранкенъ не могъ придти въ себя отъ изумленія, слушая то злую, то дтски-безсмысленную, то теплую и задушевную рчь этой женщины. Но то была неудобная минута для разршенія загадокъ, и онъ, называя Цереру матерью, обратился къ ней съ просьбой дать Манн еще нсколько дней свободы. Онъ хотлъ сначала самъ переговорить съ молодой двушкой, а затмъ уже вмст съ ней просить у госпожи Зонненкампъ ея материнскаго благословенія.

— Я васъ уже и теперь благословляю, сказала Церера и до того увлеклась, что протянула ему об руки.

Она разсказала, между прочимъ, о посщеніи Беллы и выразила удивленіе, что та, едва показавшись, поспшила ухать.

Вдругъ раздался выстрлъ.

— Это онъ себя убилъ! воскликнула Церера и испустила странный, непонятный крикъ, похожій не то на вопль отчаянія, не то на дикій хохотъ.

Пранкенъ быстро вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА IX.
ЗНАКЪ НА СТН.

Зонненкампъ сидлъ у себя въ комнат. Передъ нимъ лежала сумка съ письмами, онъ не ршался ее раскрыть. Его терзало желаніе сдлать что-нибудь необыкновенное, возмутительное, отъ чего содрогнулся бы весь міръ. Но что? Онъ самъ еще не зналъ. Въ кабинет его были завшены окна, и онъ сидлъ точно въ сара, куда не проникалъ ни свтъ, ни видъ прелестной мстности, посреди которой онъ находился.

Одно только было для него ясно, а именно, что онъ не долженъ предпринимать ничего такого, что можетъ нанести ущербъ ему самому. Онъ убждалъ себя ни подъ какимъ видомъ не сдаваться. Неужели ему страшны мнимыя добродтели и напыщенныя рчи сантиментальной старой двы — Европы? Нтъ, онъ смло взглянетъ въ лицо опасности и съ честью выйдетъ изъ борьбы. Хорошо, что теперь нечего боле скрывать, что все открылось?…

Зонненкампъ всталъ и вышелъ въ паркъ. На одной высокой акаціи висла надломленная большая втка. Дерево походило на птицу съ подстрленнымъ крыломъ. Главный садовникъ сказалъ, что наканун надъ паркомъ пронеслась буря, которая произвела въ немъ не мало опустошеній. Зонненкампъ, смотря на дерево, нсколько разъ кивнулъ головой, а затмъ неслышно засвисталъ.

Буря можетъ сломить дерево, но человкъ, подобный ему, долженъ несокрушимо стоять подъ напоромъ враждебныхъ силъ.

Онъ пошелъ дале, въ фруктовый садъ. Тамъ красовались на солнц крупные, сочные плоды. Подъ каждымъ изъ нихъ висли на проволок стеклянные колпачки, наполненные водой, для того, чтобъ, увлажая вокругъ нихъ воздухъ, доставлять имъ постоянную пищу. Устроить все это было въ его власти. Природа подвластна человку. Отчего не можетъ онъ себ подчинить также и судьбу, и людей? Зонненкампъ вопросительно смотрлъ на плоды, точно ожидая отъ нихъ отвта, но они безмолвствовали. Онъ особенно долго стоялъ передъ однимъ деревомъ, втви котораго были подстрижены въ вид графской короны.

Въ паутин, протянутой между двумя втками, билась муха… ахъ, какъ она бьется! Кто знаетъ, она, можетъ быть, и стонетъ также, только мы этого не слышимъ. Да, мухи подвергаются одной участи съ людьми. Въ мір повсюду разсяны пауки…. онъ кишитъ ими. А ты, муха, еще счастлива: тебя не станутъ долго мучить, и ты будешь мигомъ съдена.

Зонненкампъ ударилъ себя рукой по лбу. Онъ досадовалъ на самого себя за то, что не могъ отдлаться отъ печальныхъ мыслей.

Онъ вернулся въ комнату. Ему пришло на умъ, что лучше всего поскорй съ собой покончить, самому освободиться отъ мученій и избавить отъ себя дтей. Онъ снялъ со стны револьверъ…. Вдругъ кто-то постучался въ дверь.

— Что такое? Кто тамъ?

То былъ одинъ изъ конюховъ, который назвалъ себя по имени. Зонненкампъ отперъ дверь. Конюхъ пришелъ доложить, что вороной конь его господина внезапно захворалъ. Онъ страшно хриплъ, а изъ рта его клубами шла пна.

— Вороной конь захворалъ! воскликнулъ Зонненкампъ. Его врно не прогуливали шагомъ такъ, какъ было мной приказано. Ужъ не здилъ ли на немъ кто-нибудь въ мое отсутствіе.

— Да. Капитанъ Дорнэ веллъ его въ прошлую ночь для себя осдлать и на долго съ нимъ куда-то отлучался.

— Вотъ какъ!… Хорошо. Пойдемъ со мной, я мигомъ вылечу коня.

Они отправились на конюшню. Зонненкампъ угрюмо взглянулъ на коня, потомъ прицлился ему прямо въ лобъ и выстрлилъ. Конь еще сильне захриплъ и тяжело рухнулъ на землю.

— Кончено! воскликнулъ Зонненкампъ: ты свободенъ! Выходя изъ копюшни, онъ встртился съ Пранкеномъ.

— Что вы сдлали? съ испугомъ спросилъ молодой баронъ.

— Что я сдлалъ? Убилъ своего коня. Всякій, кто вздумалъ бы мн противиться, прибавилъ онъ, возвышая голосъ нарочно для того, чтобъ его могли слышать слуги, теперь знаетъ, какая его ожидаетъ участь.

Затмъ онъ приказалъ конюху осдлать для себя другую лошадь.

Явился Іозефъ, присланный Церерой узнать, что случилось.

Зонненкампъ веллъ передать жен, что застрлилъ своего вороного коня. Онъ съ улыбкой выслушалъ разсказъ Пранкена о томъ, въ какомъ настроеніи духа находилась его жена. Ему самому не хотлось къ ней идти, и онъ почувствовалъ не малую благодарность къ судьб за то что она ему дала возможность жить въ такомъ большомъ дом, гд каждый могъ скрываться на своей половин, не подвергаясь опасности безпрестанно встрчаться съ другими членами семьи.

Зонненкампъ пошелъ къ профессорш. Ему не легко было явиться ей на глаза, но онъ принудилъ себя къ этому. Дерзко смотрть всмъ въ лицо, думалъ онъ, лучшее средство заставить себя уважать. Откуда вдругъ эта трусость, это малодушіе? Не затмъ ли онъ всю жизнь шелъ въ разрзъ со свтомъ, чтобъ теперь дрожать передъ этой учительской семьей?

Зонненкампъ вошелъ въ виноградный домикъ. Онъ ни профессорш, ни Эриху не подалъ руки, и прежде всего освдомился о дтяхъ. Ему отвчали, что они заперлись въ библіотеку.

Онъ смло выразилъ профессорш и ея сыну свое удовольствіе, что его прошлая жизнь наконецъ всмъ сдлалась извстна. Теперь онъ могъ видть, кто дйствительно былъ ему преданъ. Затмъ Зонненкампъ, обратясь къ Эриху, сказалъ:

— Я сейчасъ убилъ моего вороного коня, на которомъ вы здили въ прошлую ночь. Моя собственность еще мн принадлежитъ.

И онъ спокойно вышелъ изъ комнаты. Проходя мимо библіотеки, онъ на минуту остановился. До слуха его долетали голоса Манны и Роланда, но онъ не могъ разобрать о чемъ они говорили.

Онъ два раза стукнулъ въ дверь. Все мгновенно смолкло. Зонненкампъ пошелъ дале.

Вернувшись на виллу, онъ слъ на лошадь и похалъ на дачу государственнаго совтника. Дорогой ему показалось, что слдовавшій за нимъ конюхъ вдругъ остановился, а затмъ продолжалъ путь уже не одинъ, а въ обществ еще другого человка. Кто бы это могъ быть? Зонненкампъ принудилъ себя не оборачиваться, и только лошадь вздрогнула отъ внезапно вонзившихся въ ея бока шпоръ. Достигнувъ дачи государственнаго совтника, онъ спросилъ у стоявшаго у воротъ слуги, дома ли его госпожа.

Садовникъ отвчалъ, что ея здсь нтъ и что она никогда боле сюда не вернется.

Что это? Зонненкампъ съ громкимъ смхомъ услыхалъ, что вилла, со всею находящеюся въ ней утварью, была наканун продана американскому консулу въ столиц. Итакъ, въ конц концовъ его все-таки перехитрили. Люди перестаютъ быть его сосдями, и онъ не въ прав съ нихъ ничего взять. Ему остается довольствоваться ничтожной суммой, которую онъ получилъ отъ государственнаго совтника за мнимую продажу виллы его жен. Но посл первой минуты гнва, Зонненкампъ снова началъ радоваться тому, что на свт такъ много умныхъ и ловкихъ людей. Пріятно, право, смотрть на всхъ этихъ рысей и лисицъ, изъ которыхъ каждая съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ носитъ свою маску.

На встрчу халъ придворный лакей.

Зонненкампъ остановился. Возможно ли, чтобъ при двор раскаялись и послали за нимъ курьера?

— Куда вы дете? спросилъ онъ у лакея.

— На виллу Эдемъ.

— Къ кому?

— Къ профессорш Дорнэ.

— Можно узнать зачмъ?

— Почему же нтъ.

— Итакъ?…

— Профессорша была нкогда статсъ-дамой вдовствующей герцогини и ея высочество изволили ее очень любить.

— Хорошо, хорошо, дале.

— Профессорша живетъ теперь у одного ужаснаго человка, бывшаго торговца невольниками, которому удалось здсь всхъ обмануть. Ея высочество опасается за жизнь профессорши и послала меня къ ней съ порученіемъ немедленно ее увезти изъ такого страшнаго сосдства.

Лакей съ изумленіемъ посмотрлъ вслдъ всаднику, который, закидавъ его распросами, стремглавъ отъ него ринулся и мгновенно скрылся изъ виду.

Зонненкампомъ на минуту овладлъ страшный гнвъ. Но немного спустя онъ громко захохоталъ.

‘Отлично! думалъ онъ. Меня боятся…. Я во всхъ вселяю страхъ! Это придастъ мн новыя силы, превосходящія т, которыя я могъ бы почерпнуть въ почестяхъ, требующихъ все-таки извстнаго рода подчиненности людямъ и свтскимъ приличіямъ’.

Сердце его преисполнилось ненавистью ко всмъ, стоящимъ на вершинахъ счастья и могущества. Они теперь вздумали заботиться о покинутой женщин, теперь…. отчего же не раньше?

Онъ поскакалъ въ замокъ. Тамъ было много работниковъ, которые трудились надъ возведеніемъ одного изъ боковыхъ строеній. Они съ явной неохотой поклонились тому, кто платилъ имъ деньги. Зонненкампъ усмхнулся: они все-таки были обязаны ему кланяться. Онъ съ радостью собралъ бы въ эту минуту вокругъ себя весь міръ съ тмъ, чтобъ дерзко и самодовольно взглянуть ему въ лицо.

Изъ замка Зонненкампъ похалъ къ маіору.

Фрейленъ Милькъ стояла у окна своего жилища и завидвъ его, еще прежде чмъ онъ усплъ обратиться къ ней съ вопросомъ, закричала ему:

— Маіора нтъ дома.

Зонненкампъ похалъ назадъ.

Приближаясь къ вилл, онъ замтилъ, что на стн парка красовалась какая-то надпись. Подъхавъ ближе, онъ прочелъ: ‘Продавецъ невольниковъ! Убійца!’ Вдобавокъ къ этому какой-то неопытный живописецъ нарисовалъ еще вислицу, а на ней человческую фигуру съ высунувшимся непомрной длины языкомъ, на которомъ тоже виднлась надпись: ‘продавецъ невольниковъ!’

Зонненкампъ приказалъ кастеляну усилить надзоръ за виллой, а въ случа надобности и стрлять по тмъ, которые, несмотря на предостереженіе, захотли бы слишкомъ близко подойти къ воротамъ.

— Стрлять я не стану, угрюмо отвчалъ кастелянъ, а къ Мартынову дню и вовсе прошу меня уволить отъ моей службы.

Зонненкампъ снова похалъ по дорог къ виноградному домику. Онъ хотлъ взять оттуда дтей и сказать профессорш, чтобъ она боле не выдавала никакихъ пособій наглецамъ, осмлившимся намарать такую надпись на сіяющей близной стн его парка. Но немного спустя, онъ одумался и похалъ обратно. Самое лучшее, поршилъ онъ мысленно, длать видъ, будто ничего не замчаешь.

Зонненкампъ, пылая гнвомъ, вернулся въ свой кабинетъ. Имъ вдругъ овладло какое-то странное чувство тоски и страха. Ему казалось, что домъ этотъ вдругъ пересталъ быть его собственностью. Въ него начинаютъ со всхъ сторонъ стекаться посторонніе люди, кто съ укоромъ, кто съ состраданіемъ на устахъ. Онъ не иметъ боле угла, гд могъ бы укрыться отъ враговъ и живетъ точно на улиц, всякій иметъ право надъ нимъ смяться и осыпать его бранью, а ему нечмъ защититься.

Зонненкампъ съ яростью топнулъ ногой.

‘Вотъ оно то, чего я желалъ! думалъ онъ. Я домогался почестей, хотлъ, чтобъ обо мн говорили,— ну что же, теперь обо мн говорятъ, но какимъ образомъ!’

‘Я васъ всхъ презираю!’ вдругъ вырвалось у него изъ груди.

Онъ давалъ себ слово не уступать. Но что сдлаетъ онъ, чтобъ не позволить свту надъ собой восторжествовать? Этого онъ самъ еще не зналъ.

ГЛАВА X.
ЖАЛОБЫ РОЛАНДА.

Роландъ и Манна сидли въ библіотек. Они походили на дтей, которые, внезапно застигнутые грозой, ищутъ отъ нея укрыться въ чужой хижин. Они долго не могли произнести ни слова. Манна первая оправилась и нжно гладя Роланда по лицу, заговорила съ поддльной живостью.

— Теб знакома сказка о брат и сестр, которые, заблудясь въ лсу, все-таки нашли изъ него выходъ? Мы съ тобой похожи на этихъ дтей и подобно имъ блуждаемъ въ дикомъ и темномъ лсу. Но мы не дти боле. Ты уже взрослый и сильный мужчина, по крайней мр долженъ быть такимъ.

— Ахъ, не говори пожалуйста, воскликнулъ Роландъ: каждое твое слово, каждый звукъ твоего голоса, какъ острый ножъ вонзаются мн въ сердц. Ахъ, сестра! Нтъ, нтъ!… Здсь стоятъ сотни книгъ, но увряю тебя, ни въ одной изъ нихъ не описывается ничего подобнаго нашей судьб. Нтъ, конечно нтъ!

Посл довольно продолжительнаго молчанія, Манна опять начала:

— Теперь я могу теб объяснить, почему я называла себя Ифигеніей. Я хотла принести себя въ жертву за всхъ васъ, думая тмъ искупить грхъ нашего отца.

— Ахъ, не говори пожалуйста! снова воскликнулъ Роландъ. Что намъ за дло до дтей въ лсу, или до Ореста и Ифигеніи? Орестъ былъ счастливъ, онъ могъ вопрошать боговъ въ Дельфахъ. Въ то время люди ссорились и мирились съ богами, которые должны были имъ отвчать, а теперь?… Гд т уста, которые говорятъ отъ имени боговъ? Греки имли также рабовъ,— а мы? Вонъ они тамъ толкуютъ, будто въ мір водворилась любовь и вс люди безразлично сдлались дтьми Божіими!… Но если это такъ, то какъ могутъ они благословлять въ церкви бракъ человка, который владетъ невольниками?… Дти Божіи въ невол! Ихъ крестятъ и оставляютъ рабами!… Ахъ, у меня голова идетъ кругомъ, я съ ума схожу!… О мое дтство! О моя юность!… Я еще молодъ, передо мною лежитъ длинный путь…. а ноша моя такъ тяжела! Всюду, куда я ни обернусь, я вижу черное пятно…. оно на всемъ и на всхъ!… Когда ловчій сидлъ въ тюрьм…. дти не отвчаютъ за проступки отцовъ, но тмъ не мене страдаютъ о нихъ въ теченіи всей жизни. Гд справедливость?… Помоги мн, сестра…. Помоги мн.

— Я не могу, не умю, сама не вижу выхода! Вдь это, о чемъ ты теперь говоришь, поколебало также и мою вру. Вокругъ меня тоже все темно.

И снова братъ и сестра долго сидли молча. Вдругъ Роландъ бросился къ Манн на шею и скрывая свое лицо на ея груди воскликнулъ:

— Манна, я хотлъ лишить себя жизни…. мн казалось, что я не въ силахъ этого перенести. Еще вчера все было такъ прекрасно…. Но теперь я даю теб слово, что буду жить. Я еще не знаю на что мн слдуетъ ршиться, но мн ясно только одно: я долженъ и буду жить. Еслибъ дти лишали себя жизни за грхи родителей, вина послднихъ была бы еще больше.

Роландъ оперся головой о спинку дивана и глухо прошепталъ:

— Онъ этого не исполнилъ немедленно и теперь уже конечно не исполнитъ.

— Чего? спросила Манна.

Роландъ устремилъ на нее безсмысленный, точно стеклянный взоръ. Онъ вспомнилъ какъ просилъ отца отказаться отъ всхъ своихъ богатствъ. Тотъ ему общался, но Роланду вдругъ стало ясно, что этому никогда не бывать. Онъ то закрывалъ, то открывалъ глаза, вокругъ него все было такъ мрачно и пусто, а самъ онъ казался такимъ несчастнымъ и разбитымъ.

Манна хорошо понимала, что въ немъ происходило. Она опустилась передъ нимъ на колни и сказала:

— Роландъ, я хочу теб разсказать… Эрихъ и я….

— Что такое, спросилъ Роландъ, быстро приподнимаясь.

— Эрихъ и я… мы помолвлены.

— Ты, съ нимъ?

Онъ вскочилъ и горячо обнялъ Манну, повторяя:

— Ты, съ нимъ?

— Да, Роландъ. И представь себ, онъ уже давно все зналъ.

— Все зналъ? И не оттолкнулъ тебя…. и продолжалъ меня учить, оставаясь намъ вренъ… о!

Роландъ и Манна долго сидли обнявшись. Вдругъ кто-то постучался въ дверь: братъ и сестра вздрогнули и со страхомъ переглянулись. Каждый зналъ, что это стучался отецъ, но ни тотъ ни другая не ршались высказать своей догадки. Стукъ повторился, они продолжали молчать, и кто-то, тяжело ступая, отошелъ отъ двери. Роландъ и Манна узнали шаги отца. Отецъ стучится, дти ему не отворяютъ и даже другъ другу не ршаются назвать его по имени, — о, какъ это тяжело, какъ ужасно!

Мысли Роланда между тмъ переходили отъ одного лица къ Другому.

— Баронъ фонъ-Пранкенъ, сказалъ онъ, совтуетъ мн поступить въ папское войско. Ахъ, еслибы существовало поле сраженія, гд можно было бы драться за торжество въ мір идеи равенства и братства!… какъ охотно сложилъ бы я на такомъ пол свою голову. Но такого рода вещи не завоевываются на пол сраженія. Ахъ, сестра! Я самъ не знаю, что думаю, что говорю! Гайавата постился и мы должны поститься.

— Пойдемъ домой, сказала Манна.

— Домой! домой! Гд нашъ домъ, разв мы имемъ право назвать что-нибудь своимъ?

Роландъ всталъ и рука объ руку съ пестрой пошелъ черезъ лугъ на виллу.

Солнце ярко сіяло, воздухъ былъ пропитанъ запахомъ сла, по рк плыли пароходы, на поворот дороги вдругъ появилась особаго рода процессія, носящая названіе ‘осенняго позда’. На большой бочк сидлъ, въ вид Бахуса съ винограднымъ внкомъ на голов, второй сынъ ловчаго, Клауса. Вокругъ него на телг стояли молодыя двушки въ блыхъ платьяхъ и съ распущенными волосами. Он махали кружками и наполняли воздухъ громкими и веселыми криками. Верхомъ на лошадяхъ сидли, съ головы до ногъ укутанныя въ мохъ, человческія фигуры. По временамъ раздавались ружейные выстрлы, все шумло, кричало и веселилось.

Братъ и сестра остановились и печально смотрли вслдъ веселому позду, который вскор скрылся за деревьями. И тотъ и другая думали: да, они могутъ веселиться, а мы!… Они пошли дале и Роландъ заговорилъ:

— Я самъ не знаю, что со мной длается. Я какъ будто не живу, а вижу все это во сн, или какъ умершій духъ, который не иметъ боле ничего общаго съ землей. Вс предметы кажутся мн такими далекими, недосягаемыми, они точно плаваютъ въ туман, а я самъ ношусь между ними, какъ какая-нибудь тнь. Я смотрю на тебя и мн думается, что между нами лежитъ страшная даль. А отецъ!… мать!

И онъ боязливо озирался вокругъ, точно страшась увидть привидніе.

Манна крпче схватила его за руку. Онъ мгновенно успокоился и поблагодарилъ ее улыбкой.

Къ нимъ на встрчу выбжалъ Грейфъ и съ громкимъ радостнымъ лаемъ бросился на своего молодого господина. Роландъ погладилъ его и сказалъ:

— Да, милый Грейфъ, когда я тебя потерялъ, ты съумлъ найти дорогу домой. Знаешь ли ты, что для меня такая дорога не существуетъ? Я боле теб не господинъ, я ничто!

Собака казалась поняла, что ей говорилъ Роландъ. Она смотрла на него умными, ласковыми глазами, точно хотла сказать: не печалься и не порти понапрасну своей молодой жизни.

Братъ и сестра остановились на берегу Рейна.

— Я вижу себя въ вод!… Сестра, у меня на лбу нтъ никакого знака, который говорилъ бы о моемъ позор, а между тмъ…

И тутъ онъ въ первый разъ горько заплакалъ.

— Пойдемъ дальше, сказала Манна, стараясь его успокоить.

— Дальше… дальше! Да, нашъ путь безконечно длиненъ, повторилъ Роландъ и пошелъ вслдъ за сестрой.

На двор виллы конюхи медленно водили вокругъ лошадей, покрытыхъ длинными попонами.

Роландъ полуоткрылъ ротъ, собираясь закричать: снимите съ нихъ попоны и покройте ими нашъ стыдъ! Выпустите лошадей на волю: мы не имемъ надъ ними никакой власти, он не ваши!… Но голосъ не повиновался ему, и онъ не могъ произнести ни слова.

Взоръ его блуждалъ вокругъ, останавливаясь то на оранжереяхъ, то за деревьяхъ, какъ будто онъ хотлъ у нихъ спросить, знаютъ ли они, кому принадлежатъ.

Онъ попросилъ Манну поити съ нимъ на конюшню.

Имъ за встрчу попадались слуги. Роландъ робко на нихъ взглядывалъ и съ изумленіемъ и благодарностью принималъ ихъ поклоны и предложенія услугъ. Люди не брезгали имъ, они ему еще кланялись и готовы были ему повиноваться!

На конюшн онъ долго и нжно гладилъ своего пони, потомъ обнялъ его за шею и снова заплакалъ.

— О Пукъ! воскликнулъ онъ: когда я теперь снова съ легкимъ сердцемъ на теб поду?

Собаки съ радостнымъ лаемъ прыгали вокругъ него, стараясь обратить на себя его вниманіе. Роландъ ласково кивнулъ имъ головой, погладилъ ихъ и съ грустью сказалъ Манн:

— Животныя счастливйшія существа въ мір. Они кром жизни ничего не наслдуютъ отъ родителей… ни дома, ни сада, ли денегъ, ни одежды. Ахъ, мой добрый Пукъ, какая у тебя славная, длинная грива!

Безпорядочная рчь Роланда обличала сильное умственное напряженіе, которое невольно заставляло опасаться за его разсудокъ.

— Еслибъ невольники не могли ни говорить, ни молиться, воскликнулъ онъ, дергая за гриву пони, они были бы счастливы, подобно теб и этимъ врнымъ собакамъ!

Манна, испуганная странными, безсвязными словами Роланда, сказала ему:

— Ты не долженъ былъ бы ни на минуту разставаться съ нашимъ другомъ Эрихомъ.

— Нтъ, нтъ… онъ мн теперь ничмъ не можетъ помочь. Это Аполлоновы стрлы, и педагогъ не въ силахъ ихъ отъ меня отвратить!

Манна приняла его слова за бредъ разстроеннаго воображенія. Роландъ не объяснилъ ей, что ему внезапно пришла на память группа Ніобы, которую онъ видлъ въ столичномъ музе.

Минуту спустя, онъ продолжалъ:

— Да! двочка укрывается въ объятіяхъ матери, а мальчикъ, простирая руки, старается самъ защититься отъ смертоносныхъ стрлъ. Ночью, когда я шелъ отыскивать Эриха, извозчикъ, котораго я встртилъ на дорог, разсказалъ мн сказку о смющемся дух. Много, много времени надо, чтобъ изъ желудя выросъ дубъ… а когда дубъ выростетъ, его срубятъ, сдлаютъ изъ него колыбель, положатъ въ него малютку, а тотъ уже отворитъ дверь. Слышишь, онъ смется? Онъ бродитъ по свту, нигд не находя покоя.

Манна умоляла Роланда успокоиться, потомъ сказала:

— Я должна идти къ отцу.

— А я къ матери.

Поднимаясь на лстницу, они встртились съ Пранкеномъ, который протянулъ Манн руку.

— Благодарю васъ, сказала она ему: за то, что вы не покидаете моего отца.

Молодая двушка хотла идти дале.

— Не можете ли вы мн удлить минуту вашего времени? спросилъ у нея Пранкенъ.

— Нтъ, отвчала она. Теперь я не могу съ вами остаться.

Братъ и сестра разстались.

Роландъ вошелъ къ матери.

— Теб нечего печалиться тмъ, что произошло здсь, въ Старомъ Свт, сказала она ему: мы вс снова отправимся въ Америку, твою настоящую родину.

Роланду казалось, что слова эти произнесъ кто-то другой, а не его мать. Они точно принеслись откуда-то издалека и поразили его новой мыслью.

— Это говоритъ самъ дельфійскій оракулъ! Воскликнулъ онъ внезапно.

— Что такое? спросила Церера. Я тебя не понимаю. Вдь ты знаешь, я ничему не училась.

Роландъ не отвчалъ. Изъ среды окружавшаго его хаоса, передъ глазами его на мгновеніе сверкнула и снова погасла свтлая точка.

— Подожди меня, сказала Церера. Пора обдать.

Она накинула на плечи шаль и вмст съ сыномъ отправилась въ столовую.

Тамъ они застали Пранкена и фрейленъ Пэрини, которые шопотомъ между собой разговаривали.

Роландъ пошелъ за Эрихомъ.

— Не ужасно ли, что надо сть? сказалъ онъ ему. Какую часть, невольника проглотимъ мы сегодня за обдомъ? Ахъ, Эрихъ! положи мн на голову руку. Вотъ такъ… хорошо… теперь мн легче…

Зонненкампъ долго заставилъ себя ждать къ обду. Манна пришла еще позже его.

Лицо ея было покрыто яркимъ, точно лихорадочнымъ румянцемъ.

Вс такъ близко другъ отъ друга сидли за столомъ, а между тмъ, какая бездна раздляла многихъ изъ находившихся тутъ! Эрихъ и Манна всего только разъ обмнялись взглядомъ, но этого было вполн достаточно для ихъ взаимнаго пониманія другъ друга.

— Когда ловчій, оправданный, вернулся изъ суда, шепнулъ Роландъ Эриху, у него на стол былъ только одинъ картофель.

Эрихъ ласково положилъ ему на плечо руку. Онъ хорошо понималъ все, что должно было вызвать это воспоминаніе въ сердц юноши. Ловчій оказался невиннымъ, а здсь?…

Пранкенъ въ теченіи всего обда одинъ старался поддерживать разговоръ, ловко избгая тхъ предметовъ, которые могли въ комъ-нибудь изъ присутствующихъ возбудить непріятное ощущеніе. Онъ преимущественно говорилъ о постройк замка.

Посл обда вс разошлись по своимъ комнатамъ. Роландъ просилъ Эриха на сегодня оставить его одного.

ГЛАВА XI.
СВЯЗЬ ЧЕСТИ И УВАЖЕНІЯ.

Съ наступленіемъ вечера Роландъ отправился въ деревню. Въ воздух носился запахъ молодого вина. Всюду замтно было особенное оживленіе, виноградные тиски усиленно дйствовали, на улицахъ безпрестанно встрчались поселяне, которые медленно ступали, сгибаясь подъ тяжестью большихъ деревянныхъ кадокъ и чановъ.

Роландъ на всхъ вопросительно поглядывалъ и съ трудомъ удерживался, чтобъ не закричать:

‘Смотрите, передъ вами нищій, который молитъ васъ о любви и состраданіи къ своему отцу. Не откажите ему въ этой милостын!’

Онъ смотрлъ на дома, куда въ день своего рожденія разносилъ подарки. Ихъ обыватели учтиво отвчали на его поклоны, но никто боле не радовался его приходу и не почиталъ себ за честь его посщенія. Онъ поспшилъ уйти изъ деревни.

Роландъ слъ на берегу рки за плетнемъ, на томъ самомъ мст, гд сидлъ вечеромъ передъ своимъ бгствомъ изъ дому, когда отправился на поиски за Эрихомъ. Онъ былъ какъ въ чаду, отъ печали, которая угрожала въ немъ изсушить источникъ жизни. Надъ нимъ кружился воробей. Роландъ безсознательно раздвинулъ втви повисшаго надъ водой дерева и увидлъ гнздо, въ которомъ сидло пять воробушковъ, усердно развавшихъ клювы. Какъ въ былое время такая находка обрадовала бы его! Теперь же онъ только подумалъ:

— Счастливцы! они у себя дома.

Поблизости прохала телга. Рзкій скрипъ, какой издавали ея колеса, медленно катясь по песку, напомнилъ Роланду его ночной разговоръ съ бднымъ извозчикомъ, который голодъ и нищету предпочиталъ дурно пріобртенному богатству.

Неподалеку отцпляли отъ берега лодку. Звукъ цпи, коснувшись слуха Роланда, пробудилъ въ немъ мысль о неграхъ. Ему казалось, что онъ видитъ невольниковъ, которые идутъ попарно скованные. Затмъ воображеніе живо нарисовало ему садовника, прозваннаго Гномомъ, и польскаго конюха съ колодками на рукахъ, идущихъ по улиц въ сопровожденіи жандарма съ обнаженнымъ палашомъ, который ослпительно сверкалъ на солнц.

Роландъ поднялъ глаза.

Мимо дйствительно шелъ жандармъ. Что если онъ явился арестовать его отца?

О нтъ! Преступленія послдняго не такого рода, чтобъ ихъ каралъ законъ.

Но какое же существуетъ для нихъ наказаніе?

Роландъ сидлъ неподвижно, устремивъ взоръ на кусты, за которыми скрылся жандармъ. Мысль его усердно работала, открывая ему многое, о чемъ прежде онъ никогда не думалъ. Онъ старался угадать, что теперь говорили объ его отц графъ Клодвигъ, докторъ Рихардтъ, маіоръ и ловчій. И вдругъ въ глубин души его прозвучало: человкъ не для себя одного живетъ! Между людьми существуетъ невидимая неразрывная связь, которая длаетъ изъ нихъ одно громадное и величавое цлое. Связь эта заключается въ взаимномъ уваженіи и въ чувств чести.

Роландъ былъ не въ силахъ доле выносить наплыва горькихъ мыслей и ощущеній, которые буквально давили его своей тяжестью, и всталъ. Но куда ему идти?

— Къ ловчему! почти громко произнесъ онъ.

Неврными шагами, съ сильно бьющимся сердцемъ, отъ неизвстности того, что ожидало его впереди, сталъ онъ медленно взбираться на гору. У входа въ деревню ему повстрчался второй сынъ Клауса, который тоже съ трудомъ передвигалъ ноги, сгибаясь подъ тяжестью деревянной кадки, наполненной виномъ. Онъ былъ однихъ лтъ съ Роландомъ, завидвъ котораго, воскликнулъ:

— Отецъ такъ и думалъ, что вы къ нему зайдете. Ступайте скорй, онъ васъ ждетъ.

Роландъ поблагодарилъ и пошелъ дале. Приближаясь къ дому ловчаго, онъ услышалъ, какъ тотъ ему кричалъ:

— Я былъ увренъ, что ты придешь. У меня есть для тебя лекарство. Ничего мн не разсказывай, я все знаю. Но повторяю, я могу теб помочь.

— Чмъ?

— Слушай, молодецъ! Въ мір есть дв вещи, которыя приносятъ человку утшеніе и облегченіе въ гор: это молитва и питье. Если ты не можешь молиться, то пей, пей, пока не забудешься. И по моему послднее несравненно лучше перваго.

— Стыдись! возразилъ Роландъ. Стыдись, ты говоришь неправду, на свт есть еще…

— Что такое?

— Размышленіе. Я еще не вполн вижу и понимаю къ чему это меня приведетъ, но знаю, что оно одно можетъ меня спасти.

Ловчій громко и протяжно свистнулъ.— Ты отличный малый! воскликнулъ онъ потомъ. А скажи-ка, придумалъ ли ты уже, что станешь длать со всми этими деньгами, когда он теб достанутся?

— Нтъ еще!

— Ну и не бда, современемъ ты и это узнаешь. А пока, послушайся моего совта и не губи своей молодости напрасной печалью. Имй состраданіе къ отцу: онъ, несмотря на вс свои милліоны, очень бденъ. Докажи, что ты добрый малый, заслуживающій того, чтобъ надъ тобой свтило солнце… Слушай, слушай! вдругъ перебилъ онъ самъ себя.

Черный дроздъ началъ насвистывать мелодію: ‘Радуйтесь’!

Ловчій и Роландъ переглянулись. Послдній слабо улыбнулся.

— Вотъ такъ-то лучше! воскликнулъ Клаусъ. Радуйтесь, а все остальное въ жизни пустяки. А вдь куда какъ умна птица! Ты отлично выполнила свое дло, прибавилъ онъ, кивая головой дрозду, который серьезно поглядывалъ то на Роланда, то на своего хозяина, точно зналъ, что сдлалъ и вполн отдавалъ себ отчетъ въ впечатлніи, какое произвелъ своею пснью.

Клаусъ, между тмъ, продолжалъ, снова обращаясь къ Роланду:

— Хорошо!… Ну, молодецъ, смлй! Подними голову и смотри всмъ прямо въ глаза. А если теб понадобится помощь, приходи ко мн. Я никогда не забуду, что ты по выход моемъ изъ тюрьмы привезъ меня домой. Развеселись же! Смотри, какъ веселы и бодры твои собаки! Онъ подалъ Роланду хлбъ съ тмъ, чтобъ тотъ скормилъ его собакамъ, по мальчикъ вмсто того самъ съ жадностью принялся его сть.

— Отлично! радостно воскликнулъ ловчій. Наша взяла! Ты чувствуешь голодъ: это хорошій знакъ. Теперь вода въ Рейн можетъ спокойно течь, и завтра надъ нами скова взойдетъ и засіяетъ солнце!

Эрихъ предчувствовалъ, что Роландъ захочетъ навстить ловчаго и пошелъ за нимъ туда. Онъ не мало обрадовался, встртивъ его почти совсмъ спокойнаго. Затмъ они вмст отправились на виллу.

Дорогой Роландъ замтилъ:

— Когда я былъ у Клауса, мн вдругъ пришелъ въ голову вопросъ: Что бы обо всемъ этомъ сказалъ Веньяминъ Франклинъ? Какъ ты думаешь, Эрихъ, какой бы онъ мн теперь подалъ совтъ?

— Не знаю вполн, но полагаю, что онъ между прочимъ сказалъ бы вотъ-что: человкъ, который только страдаетъ, стоитъ на одной ступени съ животнымъ, неумющимъ справиться ни съ какой бдой. Человческая сила начинается тамъ, гд ты даешь себ отчетъ въ твоемъ страданіи и трудишься надъ тмъ, чтобъ подчинить его своему разуму и вол. Отдаваясь горю безъ борьбы, ты длаешь невозможнымъ свое нравственное выздоровленіе. Ободрись же и вооружись мужествомъ. Если въ теб есть что-либо такое, за что ты считаешь себя достойнымъ своей собственной любви, то ты вправ ожидать ее и отъ другихъ.

— Благодарю! воскликнулъ Роландъ. Я самъ много думалъ о томъ, что могъ бы мн теперь сказать Веньяминъ. Мн казалось, что я вижу передъ собой его кроткое, обрамленное длинными сдинами лицо и слышу его голосъ. Худшее зло, говорилъ онъ, не въ томъ, что ты навлекаешь на себя стыдъ, а въ томъ, что этотъ стыдъ, овладвая тобой, помрачаетъ твой разсудокъ и заставляетъ тебя быть несправедливымъ ко всмъ остальнымъ людямъ.

Впечатлнія, полученныя Роландомъ во время его прогулки, сложились въ немъ въ ясное, сознательное воззрніе на его теперешнее положеніе.

Изъ глубины души Эриха поднялось радостное, благодарное чувство. Онъ былъ несказанно счастливъ тмъ, что ему удалось воспитать въ юнош такой возвышенный образъ мыслей. Онъ едва удержался, чтобъ не воскликнуть: ты сталъ настоящимъ человкомъ! Но нтъ, такого рода мысли лучше хранить про себя.

Эрихъ и Роландъ вернулись на виллу нсколько успокоенные.

У воротъ парка они нашли кастеляна, который усердно что-то стиралъ со стны.

— Тамъ стоитъ…. надпись…. Я видлъ…. я прочелъ ее!… воскликнулъ Роландъ задыхающимся отъ волненія голосомъ.

Звукъ остраго, желзнаго инструмента, которымъ кастелянъ скребъ стну, болзненно отзывался въ сердц Роланда. Самообладаніе мгновенно снова его покинуло.

— Тамъ стоитъ!… повторялъ онъ. Завтра снова придется стирать со стны, и посл завтра тоже, и такъ безъ конца. Ахъ, Эрихъ, зачмъ люди такъ злы! Неужели имъ пріятно насъ оскорблять!

Эрихъ старался успокоить Роланда, говоря, что люди вовсе не такъ злы, но только падки на насмшки и любятъ дразнить ближнихъ въ бд.

Онъ проводилъ своего бывшаго воспитанника въ его комнату. Роландъ опустился на стулъ и прижавъ руку ко рту, крпко стиснулъ ее зубами. Онъ долго молчалъ, устремивъ взоръ на чучело птицы.— Гайавата! произнесъ онъ наконецъ шопотомъ, и вставъ со стула, подошелъ къ окну.

Передъ его глазами растилался паркъ, гд суетились, кружась въ воздух, цлыя стаи ласточекъ, собиравшихся летть за моря, въ теплыя страны. ‘У всхъ и у всего есть своя родина, думалъ юноша. Растеніе, которое не можетъ двигаться само, пользуется тщательнымъ уходомъ, а ласточка, не выносящая холода, съ наступленіемъ его, улетаетъ туда, гд ей тепло. Ахъ, еслибъ кто-нибудь указалъ, гд бы намъ могло быть тепло!’

Вдругъ Роландъ быстро отскочилъ отъ окна. Онъ видлъ, какъ на дворъ въхалъ верхомъ русскій князь, а за нимъ въ экипаж докторъ Рихардтъ.

Роландъ просилъ Эриха оставить его одного и никого къ нему не пускать.

Эрихъ ушелъ, а Роландъ заперся въ своей комнат.

ГЛАВА XII.
ЗОННЕНКАМПЪ НАХОДИТЪ СУЩЕСТВО, ПОДОБНОЕ СЕБ.

Зонненкампъ сидлъ одинъ въ своемъ роскошномъ кабинет и смотрлъ изъ окна на замокъ, постройка котораго быстро приближалась къ концу. Кто будетъ въ немъ жить? Онъ отвелъ отъ него глаза и устремилъ ихъ на портретъ Роланда.

— Лучше было бы мн вовсе не имть дтей! Тогда не о комъ было бы и безпокоиться! воскликнулъ онъ и самъ испугался своего голоса.

Зонненкампъ отворилъ шкапъ съ деньгами и долго смотрлъ на тщательно увязанныя пачки бумагъ и на ящики съ звонкой монетой.

— Какую помощь можете вы мн оказать? А между тмъ!

Въ дверь кабинета раздался стукъ.

— Кто тамъ? спросилъ Зонненкампъ.

Іозефъ отвчалъ:

— Его свтлость желаетъ…

— Какъ, неужели все это былъ сонъ? Возможно ли, чтобъ герцогъ самъ явился къ нему извиниться, признаться въ…

Зонненкампъ быстрыми шагами подошелъ къ двери и открылъ ее. Передъ нимъ стоялъ русскій князь Валеріанъ, который ласково и дружески старался объяснить ему, что пришелъ предложить свою помощь и участіе. Вейдеманъ тоже поручилъ…

— Мн не надо ничьей помощи. Я ни въ комъ не нуждаюсь! рзко перебилъ его Зонненкампъ и захлопнувъ дверь, снова заперъ ее на замокъ.

— Я самъ ни къ кому не имю состраданія и не хочу чтобъ меня сожалли, проговорилъ онъ, ударивъ себя кулакомъ въ грудь.

Въ двери вторично раздался легкій стукъ.

— Что это? Неужели они не могутъ оставить меня въ поко?

Между тмъ сквозь замочную скважину послышался мягкій голосъ, говорившій:

— Это я, графиня Белла.

Зонненкампъ вздрогнулъ.

Ужъ не обманъ ли это? Кому могло придти на умъ взять это имя и заговорить этимъ голосомъ?

Во всякомъ случа человкъ, надвшій на себя эту маску, долженъ быть очень уменъ и заслуживаетъ того, чтобъ на него взглянуть.

Зонненкампъ быстро растворилъ дверь и остановился, пораженный изумленіемъ. Передъ нимъ дйствительно стояла Белла.

— Дайте мн вашу руку! воскликнула она. Скорй вашу руку! Вы герой, какого мн еще не случалось встрчать. Что такое въ сравненіи съ вами вс эти куклы, которыя васъ окружаютъ? Не боле какъ вшалки для мундировъ. Неужели можно считать за людей всхъ этихъ малодушныхъ профессоршъ, выскочекъ-учителей и журнальныхъ писакъ? Они выдумали себ какую-то гуманность и превратили ее въ пугало, котораго боятся, какъ дти волка. Вы одинъ заслуживаете названіе мужчины!

— Садитесь пожалуйста, отъ удивленія едва могъ проговорить Зонненкампъ. Онъ все еще не понималъ, чего отъ него хотли. А Белла между тмъ продолжала:

— Я знала, что природа создала васъ завоевателемъ, но не подозрвала въ васъ такой силы.

Зонненкампъ все еще не могъ придти въ себя отъ изумленія. Чего хочетъ отъ него эта женщина? Не издваться же надъ нимъ она пришла? Но дальнйшая рчь Беллы дала его мыслямъ другое направленіе.

— Вс люди, восклицала она, слабые, малодушные трусы, а въ особенности т, которые составляютъ такъ называемый высшій кругъ общества. Васъ слдовало бы произвести прямо въ графы, а не въ простые бароны. Вы сдлали то, что могъ бы каждый изъ нихъ, что могли бы вс… нтъ, не вс, а только т, въ которыхъ есть задатки силы. Но они выдумали стыдиться того, на что у нихъ не хватаетъ смлости. Они вооружены ружьями и мечами, но тмъ не мене дрожатъ при вид линейки школьнаго учителя, который, ударяя ихъ ею по пальцамъ, восклицаетъ: Разв вы не знаете, что живете въ эпоху… или какъ они любятъ выражаться, въ столтіе, въ вкъ гуманности? Вс дворяне должны бы были броситься къ вамъ съ поздравленіями и съ раскрытыми объятіями принять васъ въ свое число. Многія ли бы изъ этихъ куколъ владли своими титулами, еслибъ имъ, подобно вамъ, пришлось пріобртать ихъ посредствомъ геройскихъ подвиговъ. Еслибъ я узнала васъ въ моей молодости, я пошла бы за вами на край свта. Въ васъ есть Наполеоновская жилка. Дайте мн вашу руку!

Она схватила его за об руки и крпко ихъ пожала.

— Вы конечно забыли, продолжала она все съ возростающимъ одушевленіемъ, по я хорошо помню, какъ вы, обдая у насъ вмст съ княземъ Валеріаномъ, сказали: ученіе гуманистовъ иметъ своихъ фанатиковъ. Это совершенно справедливо. Они вс преисполнены благочестиваго страха къ гуманнымъ бреднямъ ихъ святого Жанъ-Жака Руссо. Эти мнимосильные, свободные люди мечтаютъ о ра на земл, гд вс, и черные и блые, и знатные и бдные, и геніи и дураки должны быть равны и пользоваться одинаковыми правами. Они создали себ новую вру въ книгу, которая называется ‘Contrat social’ и замняетъ имъ Библію. Но что до меня касается, я вполн равнодушна къ Жанъ-Жаку Руссо…

Зонненкампъ съ сіяющимъ лицомъ перебилъ ее восклицаніемъ:

— Какое дло можетъ считаться проиграннымъ, когда за него стоитъ геніальная женщина?

— Благодарю… благодарю, проговорила Белла.

Она взяла Зонненкампа за руку и начала нжно гладить большой палецъ, на которомъ виднлись слды зубовъ.

— Такъ вотъ то мсто, въ которое васъ укусилъ одинъ изъ любимцевъ учителя? Гордитесь этимъ знакомъ: онъ почетне раны, полученной на пол сраженія. Но, ради всего что есть для васъ дорогого на свт, будьте тверды и ни подъ какимъ видомъ не уступайте вашимъ врагамъ. Радуйтесь, что вамъ нечего боле скрывать и докажите, что вы единственный человкъ, который не боится школьнаго учителя и не признаетъ школьной науки. Смлости все доступно, а ея обязанность водворять въ мір то, чему надлежитъ въ немъ быть.

Белла встала, глаза ея сверкали зловщимъ огнемъ, на щекахъ игралъ яркій румянецъ. Въ ней было что-то обаятельное, притягивающее и въ тоже время возбуждающее ужасъ.

Такой точно видъ должна была имть Медуза. Она не могла иначе дышать какъ Белла и, безъ сомннія, подобно ей трепетала всмъ тломъ.

Но посреди охватившаго ея волненія, въ голов графини опять мелькнула мысль, какъ прекрасна была эта сцена, въ которой она играла главную роль. Сколько въ ней величія, какая сила страсти! Она вдругъ замерла на мст, точно стоя въ живой картин, и взоръ ея невольно искалъ зеркала, въ которомъ она могла бы видть собственное изображеніе.

Затмъ она гордо взмахнула головой и снова вошла въ свою роль, точно актриса, появляющаяся изъ-за кулисъ, куда на время удалялась.

— Разскажите мн, снова начала она, что сдлало васъ такимъ смлымъ и великимъ, такимъ… единственнымъ свободнымъ человкомъ.

Зонненкампъ вздрогнулъ. У него на язык было уже признаніе, которое уста отказывались произнести. Но послдующія слова Беллы вызвали у него на лиц снова злую улыбку.

— Объ одномъ только прошу васъ, говорила она, не ссылайтесь на любовь… избавьте меня отъ этого общаго мста: оно не иметъ для меня никакого значенія, а равно и для васъ. Еще одно слово: вамъ теперь придется испытать, если вы этого еще не испытали, что нтъ въ мір худшаго тирана, какъ семья. Послушайтесь меня и бросьте вс заботы о семь. У героя не должно быть семьи. Разсказы о томъ, какъ герои играли съ своими дтьми у домашняго очага, въ сущности не что иное, какъ сантиментальная сказка. Вы должны быть одни и думать только о себ — тогда вы будете дйствительно сильны. Вы одинъ изъ тхъ людей, какихъ могла создать только фантазія Байрона. Но, повторяю, вамъ, какъ герою, не слдуетъ имть семьи. Ваша единственная ошибка въ томъ, что вы пожелали ее имть. Пусть по крайней мр теперь эта ошибка не длаетъ васъ ни слабымъ, ни малодушнымъ.

Зонненкампъ, уже сильно потрясенный предыдущими событіями, не могъ безъ содроганія смотрть на эту женщину, явившуюся здсь передъ нимъ, какъ какое-то сверхъестественное видніе изъ иного, баснословнаго міра. Наконецъ, онъ, придя немного въ себя, объявилъ ей, что уже и прежде самъ ршился не сдаваться, но вести съ врагами ожесточенную борьбу. Онъ намревался произвести переворотъ въ образ мыслей здшнихъ добродтельныхъ мужей: въ этомъ теперь будетъ состоять задача его жизни. У него въ голов уже былъ готовъ планъ, который ему оставалось себ уяснить только въ подробностяхъ.

Белла сказала, что кром него никого боле не хочетъ видть на вилл. Она намревалась немедленно вернуться домой, но передъ уходомъ еще разъ выразила надежду, что Зонненкампъ до конца останется вренъ самому себ. Въ противномъ случа, она, Белла, утратитъ все уваженіе, которое возъимла теперь къ его сил, и станетъ презирать весь человческій родъ.

Зонненкампъ отворилъ комнату, гд у него хранились смена, а въ ней другую маленькую дверь, которая вела къ особому выходу на лстницу, обвитую зеленью и цвтами глицина. Тамъ онъ на прощанье поцловалъ графин руку. Белла уже съ лстницы еще закричала ему:

— Но прежде всего вамъ необходимо освободиться отъ этой учительской семьи.

Графиня сдлала движеніе рукой, какъ будто что-нибудь отъ себя отталкивала.

— Пусть она, эта семья, снова детъ въ университетскій городокъ и тамъ заводитъ свою фабрику мудрыхъ изреченій.

Затмъ Белла скрылась.

Зонненкампу, когда онъ вернулся къ себ въ кабинетъ, казалось, что все это былъ сонъ. Но въ комнат еще носился тонкій запахъ духовъ, который Белла всегда распространяла вокругъ себя, стулъ еще стоялъ на томъ мст, гд она сидла. Да, она дйствительно тутъ была.

Белл, несмотря на ея желаніе, не удалось уйти съ виллы никмъ не замченной. Она въ парк столкнулась съ братомъ, которому откровенно призналась, что была у Зонненкампа съ цлью ободрить и выказать къ нему свое участіе. Въ заключеніе она похвалила Отто за его постоянство и за презрніе къ слабому, лицемрному свту.

— Я могла бы страстно полюбить этого человка, воскликнула она. Онъ истый завоеватель и уже покорилъ себ частицу свта. Они тамъ занимаются откапываніемъ римскихъ древностей и воображаютъ себ, будто вправ издваться надъ этимъ сильнымъ и свободнымъ человкомъ. Они презираютъ его, отстаивая права невольниковъ…. а сами-то они кто и что такое?

— Сестра, насмшливо возразилъ Пранкенъ. Ты еще слишкомъ молода и хороша, чтобъ прибгать къ такого рода эксцентрическимъ выходкамъ. Подобныя косметическія средства пока теб еще не нужны.

Белла отступила отъ него на шагъ.

— Я хотла тебя предостеречь, сказала она, но теперь ты ничего отъ меня не узнаешь. Желаю теб успха съ Манной и совтую какъ можно скоре съ ней покончить. А что, каково поживаетъ нжное монастырское растеніе?

— Прошу тебя, Белла….

— Хорошо, хорошо, я удаляюсь. Я здсь ни для кого изъ васъ не гожусь.

Она быстро ушла и минуту спустя была уже на пути въ Вольфсгартенъ.

Пранкенъ въ изумленіи остался на мст и съ безпокойствомъ смотрлъ ей вслдъ. Навстрчу къ нему шелъ патеръ. Онъ поспшилъ оправиться и, протягивая вновь пришедшему руку, выразилъ свою благодарность за то, что тотъ добровольно явился въ домъ печали, гд, безъ сомннія, многіе нуждаются въ помощи и утшеніи.

ГЛАВА XIII.
ПРОТИВОЯДІЕ.

Князь Валеріанъ, участіе котораго Зонненкампъ такъ грубо отъ себя оттолкнулъ, веллъ доложить о своемъ приход капитану Дорнэ.

Роландъ слышалъ изъ сосдней комнаты, какъ онъ вошелъ къ Эриху. Первыми словами князя было:

— Гд Роландъ?

— Онъ хотлъ остаться одинъ, отвчалъ Эрихъ.

На это князь возразилъ, что Эрихъ конечно лучше всхъ знаетъ, что годится и что нтъ его воспитаннику. Но ему кажется, что Роландъ въ своемъ теперешнемъ гор скоре всего могъ бы найти утшеніе въ обществ людей, любовь которыхъ къ нему не подлежитъ ни малйшему сомннію.

Роландъ въ сосдней комнат приподнялся съ своего мста.

Не лучше ли бы это въ самомъ дл было, чмъ сидть въ одиночеств и предаваться горькимъ размышленіямъ? Однако онъ остался у себя и слышалъ дале, что князь освдомился о томъ, какъ жена и дочь господина Зонненкампа перенесли раскрытіе ужасной тайны.

Князь говорилъ громко, а Эрихъ очень тихо, но Роландъ догадался въ чемъ состоялъ отвтъ послдняго.

Князь упомянулъ о Вейдеман, говоря, что тотъ былъ сильно возмущенъ грубымъ способомъ, какимъ профессоръ Крутіусъ разоблачилъ прошлое Зонненкампа и намекомъ, будто докторъ Фрицъ принималъ участіе въ его злой выходк. Докторъ Фрицъ во все время своего пребыванія въ Маттенгейм не переставалъ выражать желаніе, чтобъ ради дтей Зонненкампа его прошлое оставалось для всхъ тайной.

Роландъ вздрогнулъ.

Извстно ли все это Лиліан, по ту сторону океана? А если еще нтъ, то скоро ли дойдутъ до нея объ этомъ слухи? Какое произведутъ они на нее впечатлніе? Станетъ ли она о немъ плакать? Роландъ вспомнилъ, какъ милая двочка звала его пріхать въ Новый Свтъ для того, чтобъ положить конецъ господствовавшему тамъ злу.

Онъ сдлалъ шагъ впередъ, протянулъ руки, точно собираясь куда-то бжать, что-нибудь сдлать, лишь бы выйти изъ своего настоящаго томительнаго положенія.

А въ сосдней комнат князь продолжалъ распространяться все о томъ же предмет. Вейдеманъ, говорилъ онъ, долго колебался, не хать ли ему самому на виллу Эдемъ. Но потомъ, взвсивъ вс обстоятельства, онъ нашелъ это не совсмъ удобнымъ и предпочелъ просить князя Валеріана създить къ Зонненкампу съ предложеніемъ его услугъ.

— Ахъ, въ заключеніе воскликнулъ князь, я чуть ли не въ первый разъ въ жизни порадовался своему высокому положенію въ свт. Съ помощью его я надялся быть здсь полезне всякаго другого. Особенно хотлось мн что-нибудь сдлать для вашего воспитанника, Роланда, котораго я такъ люблю. Мысль о томъ, какъ сильно долженъ онъ страдать, ни на минуту не покидаетъ меня.

Роландъ сложилъ руки какъ на молитву и мысленно воскликнулъ:

— О, свтъ не такъ дуренъ, какъ я предполагалъ, напротивъ, онъ добръ, прекрасенъ! Вотъ человкъ, душа котораго сочувствуетъ моему горю….

А князь между тмъ продолжалъ.

— Ахъ, капитанъ, мн теперь невольно пришло на умъ: чмъ мы и подобные намъ лучше этого человка? Мы жили также, какъ онъ, съ тою разницею, что то, за что его теперь караютъ, у насъ было освящено исторической, поросшей мхомъ давностью. На пути моемъ сюда все это весьма живо мн представилось. Наши крпостные тоже продавались съ землею. А между тмъ они люди одной съ нами расы — не возмутительне ли это еще въ тысячу разъ? Кром того, капитанъ, я долженъ вамъ сознаться, что становлюсь страшнымъ еретикомъ. Меня преслдуетъ вопросъ, что сдлали для водворенія въ мір братскаго равенства и любви т, на которыхъ лежитъ обязанность проповдовать и то, и другое? Они оставались спокойными зрителями беззаконія, въ силу котораго тысячи людей томились въ рабств. А теперь чему обязаны мы уничтоженіемъ крпостного сословія? Чистой идеи гуманности, которая одна трудилась надъ освобожденіемъ крестьянъ.

Роландъ снова вздрогнулъ. Не тоже ли самое мелькало и въ его собственномъ ум…. не тоже ли говорила и Манна? Но изумленіе его еще усилилось, когда онъ услышалъ отвтъ Эриха:

— Я не стою, говорилъ молодой человкъ, за то, что называютъ церковью, но въ ученіи Христа вижу корень, изъ котораго вышло и достигло въ наши дни полной зрлости плодотворное дерево гуманности.

— Вы точь-въ-точь Вейдеманъ, который тоже…. началъ князь и не могъ докончить, потому что въ комнату вошелъ докторъ.

— Гд Роландъ? и тотъ также освдомился посл первыхъ привтствій.

Ему, какъ и князю, отвчали, что Роландъ хотлъ остаться одинъ.

— Пусть будетъ по его желанію, сказалъ докторъ. Онъ теперь, безъ сомннія, находится въ сильно возбужденномъ состояніи, вслдъ за которымъ онъ впадетъ въ апатію. Дайте ему все это хорошенько въ себ переработать и будьте съ нимъ какъ можно терпливе. Одинъ изъ прекраснйшихъ даровъ природы заключается именно въ этой апатіи, которая составляетъ какъ бы сонъ души. Ограниченные люди и животныя постоянно вкушаютъ его и потому вовсе не способны приходить въ то возбужденное состояніе, которое ставитъ въ опасность самую жизнь человка. Но иногда природа, сжаливаясь надъ людьми высшаго разряда, наводитъ и на нихъ апатію. Что касается до Роланда, то вы не прежде, какъ когда онъ начнетъ выходить изъ этого состоянія полусна, постарайтесь доказать ему, что все это вовсе не такъ ужасно, какъ кажется ему теперь. Во всемъ этомъ много такого, что бросается въ глаза, но въ сущности, гд же нтъ зла, часто вовсе не уступающаго тому, о которомъ теперь идетъ рчь? Помните ли вы, какъ я, при вашемъ вступленіи въ этотъ домъ, спрашивалъ у васъ, давно ли вы начали врить въ существованіе зла?

Эрихъ отвчалъ утвердительно, а докторъ все съ возрастающей развязностью продолжалъ:

— Ну вотъ, зло теперь передъ вами, но вы вслдствіе этого не падаете духомъ. Вы себя отлично вели, пока врили въ чистоту человческой души, и я убжденъ, что вы останетесь попрежнему сильны и мужественны, несмотря на перемну, происшедшую въ вашихъ врованіяхъ. Да, капитанъ, мы думаемъ быть учителями, а на дл выходитъ, что мы ученики. Знаете ли что меня всего боле возмущаетъ во всей этой исторіи?

— Откуда же мн это знать?

— Меня зло беретъ, когда я смотрю на сытое, самодовольное, снаружи изукрашенное разнаго рода приличіями общество, гд каждый думаетъ о себ: ‘Ахъ, какое я прекрасное существо въ сравненіи съ этимъ злодемъ!’ А между тмъ вся гнусность, заключающаяся въ торговл невольниками, отличается отъ множества ежедневно совершаемыхъ въ мір гадостей разв только тмъ, что она дйствуетъ откровенне и потому больше всмъ бросается въ глаза. Золотая молодежь въ жокей-клуб, безъ сомннія, тоже не отстаетъ отъ другихъ въ своихъ нападкахъ на Зонненкампа, а сама-то она что длаетъ? Сотни разнаго рода промысловъ, которыми въ мір промышляютъ безъ малйшаго зазрнія совсти, граничатъ съ преступленіями. Во мн еще не умеръ прежній теологъ, и я говорю, что подобно тому, какъ нкогда Содомъ могъ быть спасенъ, еслибъ въ немъ обрлось извстное количество праведниковъ, такъ точно и нын міръ держится немногими находящимися въ немъ добродтельными людьми. Солнце сіяетъ только ради нсколькихъ праведниковъ, а затмъ душа каждаго человка представляетъ изъ себя настоящій Содомъ. Но въ тоже время въ немъ непремнно таится и частица добра, въ силу которой онъ и живетъ.

Эрихъ и князь въ недоумніи смотрли на доктора. Они до сихъ поръ еще не знали его съ этой стороны. А въ сосдней комнат Роландъ съ отчаяніемъ потиралъ себ лобъ, не понимая къ чему клонилось все слышанное имъ.

Докторъ, повидимому, остался доволенъ впечатлніемъ, какое произвелъ на своихъ слушателей и продолжалъ, если возможно, еще громче прежняго:

— Что до меня касается, то я питаю къ господину Зонненкампу глубокое уваженіе.

Онъ на минуту остановился, потомъ продолжалъ:

— Этотъ Зонненкампъ, или, пожалуй, Банфильдъ отлично себя держалъ. Онъ не хотлъ склонить головы передъ знатью, тогда какъ — сдлай онъ это, и тайна его навсегда осталась бы сокрытой. Что онъ не хотлъ никому подчиниться, доказываетъ въ немъ присутствіе силы, выходящей изъ ряда обыкновенной. А я еще вдобавокъ ко всему этому вовсе не чувствую себя зараженнымъ сантиментальной горячкой. Эти негры не могутъ быть моими братьями. Люди чернаго цвта не имютъ въ жизни никакого высшаго назначенія, они уже по самому сложенію своему, происходя изъ жаркаго климата, способны только къ низшаго разряда работ. Невольничество вовсе не такая ужасная вещь, и право не дурно было бы, еслибъ и мы имли въ нашемъ услуженіи рабовъ. Когда люди, будучи слугами, лишены возможности разыгрывать изъ себя господъ, они тмъ усердне работаютъ. Съ другой стороны тогда и господамъ легче о нихъ заботиться и устраивать ихъ благосостояніе. Не разъ приходило мн въ голову, что еслибъ наши слуги и служанки какимъ-нибудь чудомъ вдругъ были бы превращены въ негровъ? Сначала это озадачило бы насъ, но потомъ безъ сомннія все обошлось бы какъ нельзя лучше. Нтъ ужъ, извините, что до меня касается, то я покорно благодарю за родство, которое мн навязываютъ съ этими черными братьями. А можете вы себ представить живописца негра? Онъ на себя и въ зеркало-то не посметъ взглянуть! Хороши также были бы государственные люди и профессора изъ негровъ!

Эрихъ не могъ придти въ себя отъ изумленія и негодованія. Онъ хотлъ возражать, но докторъ не допустилъ его и продолжалъ:

— Не давайте развиться въ Роланд болзненной чувствительности. Вы, какъ ученый, должны знать разсказъ…. кажется о римскомъ император, который пріобрлъ несмтныя богатства торговлей невольниками. Сынъ его, взявъ одну изъ пріобртенныхъ этимъ путемъ золотыхъ монетъ, поднесъ ее къ носу и спросилъ: num let? Роландъ конечно не долженъ продолжать торговли невольниками: это во всякомъ случа не хорошее и грязное дло, но то, что уже случилось, ни подъ какимъ видомъ не должно портить его жизни. Онъ иметъ полное право на наслдство отца, а о томъ, какимъ образомъ оно пріобртено, ему не слдъ заботиться…. да, онъ иметъ полное право на наслдство! повторилъ докторъ, еще боле возвысивъ голосъ.

Тутъ только Эрихъ догадался, что докторъ говорилъ все это вовсе не для него и не для русскаго князя.

Докторъ зналъ, что Роландъ находится въ сосдней комнат, и рчь его была обращена исключительно къ нему. Эрихъ понялъ, что ему не слдовало противорчить и тмъ самымъ мшать доктору, который явно старался сильнымъ пріемомъ противоядія уничтожить въ сердц юноши дйствіе принятаго имъ передъ тмъ яда.

Въ эту самую минуту въ комнату вошелъ патеръ.

— А, милости просимъ, воскликнулъ докторъ: добро пожаловать. Я только что подвизался на пол вашей дятельности, и вы какъ нельзя боле кстати явились мн помочь.

Онъ въ нсколькихъ словахъ передалъ патеру содержаніе своей предъидущей рчи, но къ удивленію своему вмсто поддержки встртилъ въ немъ противорчіе.

— Я не раздляю вашего мннія, сказалъ патеръ. Вы, господа философы, толкующіе о самоуправленіи человка…. Вспомните, капитанъ, что я вамъ говорилъ при вашемъ прізд сюда…. Вы вс или гордецы, или трусы. Вамъ не достаетъ нравственнаго равновсія, потому что вы лишены въ жизни твердой точки опоры.

Эрихъ, воздержавніійся отвчать доктору, приготовлялся рзко возразить патеру, какъ вдругъ дверь сосдней комнаты растворилась, и на порог ея появился Роландъ.

— Нтъ, докторъ, воскликнулъ онъ, вы меня не убдили…. я знаю…. понимаю…. А съ вами, патеръ, мн не приходится спорить, но позвольте мн только во всеуслышаніе объявить, что я никого не допущу оскорблять моего друга, моего брата, моего дорогого Эриха. Онъ далъ мн твердую точку опоры въ жизни, возбудивъ во мн вру въ долгъ и въ стремленіе къ добру и къ дятельности. Я ради него столько же, сколько ради самого себя докажу, на что я еще способенъ въ жизни.

Русскій князь горячо обнялъ Роланда, а докторъ, взявъ патера за руку, поспшилъ увести его изъ комнаты.

— Не мшайте имъ, шепнулъ онъ ему на ухо. Для юноши насталъ спасительный кризисъ. Пожалуйста, пойдемте прочь отсюда.

И онъ почти силою увлекъ за собой патера.

Эрихъ и Роландъ еще долго сидли съ княземъ, а потомъ велли осдлать лошадей и похали его провожать.

Дорогой имъ повстрчалась какая-то странная фигура, которую они не вдругъ узнали.

— Да это…. это…. такъ, я не ошибаюсь, это нашъ другъ Кнопфъ, внезапно воскликнулъ Роландъ.

То былъ дйствительно Кнопфъ, который бродилъ въ ночной темнот, глубоко сокрушаясь о томъ, что ему такъ многое непонятно въ мір. А между тмъ онъ такъ горячо любилъ все, что его окружало! Зачмъ это, думалъ онъ, свтъ такъ преисполненъ таинственности, такъ неподатливъ на изученіе! Что станется теперь съ Роландомъ? Кром того Кнопфъ ощущалъ маленькую, самую крошечную, досаду на маіора, который повидимому его совсмъ забылъ. Конечно, ему не слдовало этимъ обижаться: посреди такой ужасной суматохи невозможно было обо всемъ помнить. Да и чмъ онъ, Кнопфъ, могъ бы быть полезенъ? Онъ такой неловкій и неуклюжій, а у нихъ есть капитанъ Дорнэ, баронъ Пранкенъ…. О посщеніи виллы княземъ Валеріаномъ Кнопфъ еще ничего не зналъ. Онъ задумчиво шелъ по дорог, погруженный въ свои мысли и по временамъ поглядывалъ на звзды.

— Господинъ Кнопфъ! Господинъ Кнопфъ! Господинъ магистръ! вдругъ разомъ окликнули его три голоса. Онъ остановился. Роландъ соскочилъ съ лошади и обнимая своего бывшаго учителя, воскликнулъ:

— Ахъ, простите меня…. забудьте, что я вамъ сдлалъ! Я уже давно собирался вамъ это сказать, гораздо прежде…. на этомъ послднемъ слов голосъ Роланда внезапно оборвался.

— Я уже давно тебя простилъ, давно все забылъ. Но какимъ образомъ ты…. вы вс здсь очутились?

Вскор все объяснилось. Кнопфъ положилъ руку на плечо Роланда и долго держалъ ее тамъ, точно желая сообщить юнош часть своей собственной силы. Слушая разсказъ о томъ, какъ Роландъ мало-по-малу начиналъ свыкаться съ своимъ тяжелымъ положеніемъ, онъ усердно прижималъ очки къ глазамъ и то и дло ихъ протиралъ. Затмъ онъ крпко пожалъ Эриху руку, точно желая ему сказать: ты можешь быть счастливъ и спокоенъ: теб удалось вооружить юношу настоящей силой.

На прощанье Роландъ сталъ упрашивать Кнопфа, чтобъ тотъ вернулся домой на его пони. Кнопфъ долго отговаривался, увряя, что ничто не можетъ быть для него пріятне ночной прогулки пшкомъ. Но Роландъ настаивалъ, говоря, что его Пукъ самое кроткое, умное и послушное животное въ мір.

— Оправдай на дл мои похвалы, добрая лошадка, сказалъ онъ, трепля ее по спин, загладь своимъ хорошимъ поведеніемъ ъсе зло, которое я сдлалъ моему бывшему учителю.

Кнопфъ попробовалъ еще отговориться и наконецъ признался, что у панталонъ его не было штрипокъ. Вс расхохотались, не исключая и Роланда. Послднее обстоятельство несказанно обрадовало Кнопфа, который вслдъ затмъ пересталъ сопротивляться желанію своего бывшаго воспитанника. Роландъ помогъ ему ссть на лошадку, а потомъ нжно погладилъ ему руку и потрепалъ по спин Пука.

Кнопфъ и князь Валеріанъ похали въ Маттенгеймъ. Эрихъ тоже боле не садился на лошадь, а ведя ее за узду, рука въ руку съ Роландомъ пошелъ обратно на виллу.

Дорогой Эрихъ, подъ вліяніемъ недавно слышанныхъ отъ доктора словъ, съ жаромъ распространился на счетъ разлада, водворившагося въ цломъ мір отъ того, что въ немъ ни государственныя, ни частныя дятельности не достаточно опредлены и разграничены нравственными законами. Роланду необходимо было успокоиться, но не съ помощью средства, предписаннаго докторомъ, которое впрочемъ юноша и самъ отвергнулъ. Ему надлежало укрпиться въ сознательномъ взгляд на жизнь, гд всякій долженъ бороться за свое существованіе, помня, что нравственные законы не могутъ стоять отдльно отъ избранной себ человкомъ дятельности, но всегда должны быть въ тсной съ нею связи.

Роландъ слушалъ молча и только по временамъ все крпче и крпче сжималъ руку своего учителя.

Подходя къ вилл, Роландъ сказалъ:

— Ахъ, Эрихъ, домъ нашъ снова ограбленъ, но совсмъ иначе, чмъ въ тотъ разъ, когда мы съ тобой возвращались изъ Вольфсгартена.

Слова доктора и Эриха еще не произвели на Роланда желаемаго дйствія, котораго слдовало ожидать впереди. Они пока заставили юношу только высказаться и тмъ уже немного облегчить свое горе.

ГЛАВА XIV.
НОВАГО РОДА ПОЗОРЪ, ИСПЫТАННЫЙ ПЕРЕДЪ ДВЕРЯМИ ЦЕРКВИ.

Воробьи съ громкимъ щебетаніемъ кружились надъ виллой Эдемъ, надъ тюрьмой не подалеку отъ жилища мирового судьи и надъ кровлей дома, гд помщалось въ столиц военное казино. Всюду только и было толку, что о Зонненкамп, о томъ что съ нимъ уже случилось и что еще ожидало его впереди.

Въ нижнемъ этаж виллы Эдемъ, въ комнат близъ кухни снова собралась обдать вся прислуга Зонненкампа. Только мсто Бертрама оставалось никмъ не занятое.

За столомъ шелъ оживленный разговоръ. Кто-то между прочимъ упомянулъ о кастелян, который хотя и принужденъ былъ стереть со стны парка надпись, тмъ не мене уже объявилъ хозяину о своемъ намреніи отъ него отойти. Шефъ, въ-сердцахъ всегда какъ нельзя лучше изъяснявшійся по-нмецки, съ ожесточеніемъ напалъ на безстыдство и дерзость слугъ, которые ни съ того ни съ сего покидаютъ своихъ господъ, тогда какъ имъ въ сущности ни о чемъ не приходится заботиться, кром аккуратной выдачи имъ жалованья. Бочаръ, сынъ ловчаго Клауса, горячо сталъ оспаривать это мнніе. Честь господъ, говорилъ онъ, отражается и на слугахъ. Но въ настоящемъ случа онъ находилъ, что Зонненкампа не слдовало покидать. Въ этомъ человк, рядомъ съ дурнымъ, было кое-что и хорошаго. Іозефъ, личное мнніе котораго въ качеств довреннаго слуги Зонненкампа, не могло имть никакого вса въ глазахъ его товарищей, былъ очень радъ, что бочаръ самъ такъ хорошо понялъ въ чемъ дло и объяснилъ его другимъ.

Второй кучеръ, англичанинъ, который тоже было собирался просить объ увольненіи его отъ занимаемой должности, объявилъ, что теперь онъ останется, но только жаловался на то, что ему почти вовсе не придется сходить съ козелъ.

Садовникъ Блка сокрушался, что вся страна вдругъ сдлалась какъ бы жертвой дьявольскаго навожденія. Лутцъ былъ усланъ — куда, никто не зналъ. Урсула горько оплакивала судьбу несчастныхъ дтей, что однако ей не мшало сть съ большимъ аппетитомъ. Она вообще никогда не произносила трогательныхъ рчей иначе, какъ съ полнымъ ртомъ.

Но въ подземномъ царств вс единодушно разсыпались въ похвалахъ Пранкену. Трудно найти другого, подобнаго ему дворянина, говорили слуги. Онъ ни на минуту не покидаетъ барина, вызжаетъ съ нимъ посреди благо дня и нисколько не заботится о томъ, что о немъ скажутъ его знатные собратья.

Здсь было также хорошо извстно и объ отношеніяхъ Зонненкампа къ государственному совтнику. Вс знали, что дача, которую послдній недавно пріобрлъ по сосдству, была ему подарена богатымъ американцемъ, такъ какъ заплаченная за нея изъ приличія сумма равнялась разв той, какую обыкновенно даютъ на водку. Садовникъ съ дачи государственнаго совтника разсказывалъ, что она нарочно, въ вид злой шутки надъ Зонненкампомъ, была на дняхъ продана американскому консулу. Семейство государственнаго совтника не хотло боле имть ничего общаго съ обитателями виллы Эдемъ.

Судьба Зонненкампа точно также обсуживалась и въ военномъ казино и во всхъ пивныхъ лавочкахъ столицы. Главнымъ предметомъ разговора тамъ долгое время былъ герцогскій негръ Адамъ. О немъ разсказывались чудеса, такъ напримръ, что пять человкъ едва могли его сдержать, когда онъ въ припадк бшенства бросился на Зонненкампа, котораго во чтобы то ни стало хотлъ задушить. Его съ большимъ трудомъ наконецъ успли удалить изъ столицы и теперь онъ находится въ загородномъ дворц.. О самомъ Зонненкамп также не мало было толковъ. Вс старались разршить вопросъ, что станетъ онъ теперь длать, и не могли надивиться на Пранкена, который продолжалъ свои дружескія сношенія съ его семьей. Въ военномъ казино была также своего рода кухарка Урсула въ лиц стараго отставного чиновника съ большимъ чиномъ. Онъ тоже чрезвычайно много лъ и съ большимъ состраданіемъ говорилъ о бдныхъ дтяхъ милліонера.

Толки о Зонненкамп имли совсмъ особенный характеръ въ дом доктора Рихардта, гд по случаю прізда госпожи Вейдеманъ давался большой завтракъ съ кофе. Приготовленія къ нему длались уже въ теченіи нсколькихъ дней, и на него въ числ другихъ были приглашены также и профессорша, тетушка Клавдія, Церера и Манна, но он конечно не пріхали. На этомъ завтрак вс совщались о томъ, какъ имъ теперь слдуетъ себя держать въ отношеніи къ семь Зонненкампа, если онъ будетъ имть дерзость еще долго остаться въ стран.

Лина, недавно возвратившаяся изъ своей свадебной поздки, во всеуслышаніе объявила о своемъ намреніи не прекращать сношеній съ виллой Эдемъ и по прежнему оставаться другомъ Манны. Тамъ, говорила она, гд профессорша не считаетъ для себя унизительнымъ оставаться, всякій можетъ бывать безопасно для своей чести.

Госпожа Вейдеманъ, а за ней и вс другіе вполн одобрили Лину.

Затмъ госпожа Вейдеманъ съ большой похвалой отозвалась о Роланд, незадолго передъ тмъ бывшемъ у нея въ гостяхъ, и объ Эрих, о которомъ мужъ ея былъ чрезвычайно высокаго мннія.

Такъ, общество мало-по-малу какъ-будто начинало снисходительне смотрть на обитателей виллы Эдемъ. Только въ виноградномъ домик на слдующій день оказались печальныя послдствія недавнихъ событій.

Вс нуждающіеся, получавшіе еженедльное вспомоществованіе отъ Зонненкампа, обыкновенно каждое воскресенье являлись къ профессорш за часъ до обдни. На этотъ разъ пришла только одна женщина, чрезвычайно бдно и небрежно одтая. То была жена отъявленнаго пьяницы, постоянно жаловавшаяся на свою горькую участь и на печальную судьбу двухъ малютокъ, изъ которыхъ одна была у нея на рукахъ, а другая держалась за ея передникъ.

Профессорша долго не ршалась что-либо давать этой женщин, изъ опасенія еще боле развратить ея пьяницу мужа. Наконецъ, она сдалась на убжденія фрейленъ Милькъ, но всегда старалась какъ можно скоре отпускать отъ себя женщину, которая напротивъ любила поболтать. На этотъ разъ профессорша волей-неволей принуждена была вступить съ ней въ разговоръ, такъ какъ она пришла одна.

— Да, да, все такъ идетъ въ жизни! говорила женщина. Странныя право вещи совершаются на свт. Мой мужъ длаетъ несчастными своихъ жену и дтей тмъ, что ихъ разоряетъ, а господинъ Зонненкампъ составляетъ несчастіе своей семьи тмъ, что ее черезъ мру обогащаетъ. Чудеса да и только!

Затмъ женщина начала клясться и божиться, что еслибъ не крайняя нужда, она ни за что не стала бы брать денегъ человка, торговавшаго людьми.

‘А моему сыну предстоитъ обогатиться деньгами этого человка’, съ тоской думала профессорша, оставшись одна и прислушиваясь къ гудвшему въ воздух церковному колоколу.

Она долго сидла, погруженная въ печальныя думы, какъ вдругъ въ комнату вошелъ Эрихъ, восклицая:

— Ахъ, матушка, новая бда!

— Новая? Что еще случилось?

— Онъ былъ дерзокъ и упрямъ, и несмотря ни на какія убжденія отправился съ Пранкеномъ въ церковь.

— Кто такой?

— Зонненкампъ. Народъ толпами ожидалъ его у выхода изъ церкви и когда онъ показался, съ любопытствомъ устремилъ на него взоръ. Онъ подошелъ къ одному бдняку и подалъ ему золотую монету. Бднякъ оттолкнулъ отъ себя деньги и воскликнулъ: ‘Я ничего отъ тебя не хочу!’ И вс за нимъ повторили: ‘Мы ничего отъ тебя не хотимъ! Избавь насъ только отъ своего присутствія и узжай отсюда прочь!’ Зонненкампъ ушелъ, а золотая монета и до сихъ поръ лежитъ у церкви, гд никто не хочетъ ее поднять. Ахъ, матушка, народъ въ одно и тоже время великъ и ужасенъ!

— Откуда ты это знаешь? Ты тоже былъ въ церкви и самъ все видлъ?

— Нтъ, но мн разсказали Манна и Роландъ. Они теперь сидятъ въ саду и плачутъ. Я поспшилъ къ теб, зная, что ты одна можешь ихъ утшить. Помоги имъ, ободри ихъ.

— Я боле не въ силахъ это сдлать, возразила профессорша. Я сама чувствую непреодолимую слабость и боюсь, ужъ не больна ли я.

Эрихъ позвалъ къ матери тетушку Клавдію, а самъ вернулся къ Роланду и Манн.

Въ тотъ же день посл обда въ виноградный домикъ былъ приглашенъ докторъ Рихардтъ. Профессорша дйствительно захворала.

ГЛАВА XV.
БЛАГОДТЕЛЬНАЯ БОЛЬНАЯ.

Та, на которую вс полагались, къ которой вс прибгали за совтомъ и утшеніемъ, теперь сама лежала въ опасности и нуждалась въ помощи и заботливомъ уход. Вс обитатели виллы, кто благодаря молодости, кто гордости, кто равнодушію, начинали мало-по-малу свыкаться съ своимъ тягостнымъ положеніемъ, одна профессорша не могла съ нимъ примириться и день и ночь терзалась имъ.

Эрихъ уже давно примчалъ, что съ матерью его что-то не ладно. Онъ былъ особенно пораженъ тмъ, какъ она приняла его, когда онъ, рука въ руку съ Манной, явился объявить ей о своей помолвк съ молодой двушкой. Сквозь всю откровенность профессорши проглядывала какая-то сдержанность, она почти хотла и не могла высказаться, но Эрихъ тогда приписалъ все это неожиданности. Мать его никогда ни къ кому не обращалась за помощью, но всегда помогала другимъ и этимъ самымъ какъ бы обновляла свои собственныя силы.

Но съ того дня, какъ фрейленъ Милькъ доврила ей страшную тайну, энергія профессорши видимо стала ей измнять. Она только механически исполняла то, что прежде составляло для нея настоящую потребность.

Она съ того дня дала себ слово не поддаваться привычк къ роскоши, которою Зонненкампъ съ свойственнымъ ему тщеславіемъ охотно распространилъ бы на нее. Она начала смотрть. на свое пребываніе въ виноградномъ домик, какъ на временное, и утратила всякую способность находить удовольствіе въ тхъ предметахъ, которые ее окружали. Ежечасно ожидая сигнала къ отъзду, она постоянно находилась на сторож, а вс ея вещи, казалось ей, только и ждали того, чтобъ ихъ уложили и приготовили къ перевозк.

Во всей ея предъидущей жизни профессорш никогда не приходилось испытывать раскаянія. Она не сдлала до сихъ поръ ни одного проступка, за который могла бы себя упрекать, или который могла бы пожелать загладить. Теперь же она никакъ не могла отдлаться отъ горькаго сознанія, что сдлала ошибку.

Зачмъ она такъ необдуманно присоединилась къ этому загадочному семейству?

Она находилась въ лихорадочномъ, возбужденномъ состояніи, гд горе и радость представлялись ей въ какихъ-то фантастическихъ, чудовищныхъ размрахъ.

Взаимная любовь Эриха и Манны, которая при другихъ обстоятельствахъ не преминула бы сдлаться для нея источникомъ счастія, теперь была встрчена ею съ какимъ-то точно вынужденнымъ участіемъ. Затмъ оскорбленіе, нанесенное ей Беллой, поразивъ ее въ самое сердце, нашло ее уже совершенно беззащитной. Ей мало-по-малу начало казаться, что все, что съ ней самой совершилось, не имло прямого отношенія къ ней, но гораздо боле касалось какого-то другого, посторонняго лица.

Она жила въ странномъ разлад съ самой собою, но никому не жаловалась, таила все въ себ, надясь одна справиться съ тмъ, что заставляло ее такъ сильно страдать. Она и не подозрвала, что въ ней гнздилось внутреннее разстройство, которое ожидало только маленькаго толчка, чтобъ выдти наружу. Толчокъ этотъ былъ данъ отказомъ бдныхъ принимать пособіе изъ ея рукъ. Его овладла нестерпимая тоска, и она почти не допускала возможности, чтобъ ея единственное дитя, ея возлюбленный сынъ могъ породниться съ этой семьей.

Докторъ засталъ профессоршу въ сильномъ лихорадочномъ припадк. Онъ прописалъ ей успокоительное лекарство, но еще боле помогъ ей разсужденіемъ, которое высказалъ ей въ присутствіи Эриха, Манны и Роланда. Профессорша жаловалась, что она до сихъ поръ не знала до какой степени человкъ можетъ сдлаться жертвой, какъ вншняго такъ и внутренняго разлада въ жизни. Докторъ съ улыбкой возразилъ ей, что внутренній міръ дйствительно далеко не у всхъ людей такъ благоустроенъ, какъ у нея. И указавъ на Зонненкампа, онъ прибавилъ, что существуютъ своего рода особенные нравственные климаты, воспитывающіе необыкновенныя организаціи, которыя, будучи поставлены въ одни условія съ нашими будничными натурами, совершенно естественно не могутъ ужиться съ ними.

Ни съ кмъ нераздляемыя, хранимыя про себя тревоги и волненія и напряженное состояніе духа, стремившагося къ постоянному общенію съ ея покойнымъ мужемъ, до того истощили профессоршу, что близкіе ея не безъ основанія начали опасаться за благопріятный исходъ ея болзни. Малйшаго повода, казалось, достаточно было бы, чтобъ внезапно погасить безпокойно и уже слабо горвшій свтильникъ ея жизни.

Эрихъ, Манна и Роландъ окружили профессоршу самымъ тщательнымъ уходомъ. Въ заботахъ о ней имъ удалось забыть собственное горе. Докторъ однажды, позвавъ Эриха въ библіотеку, сказалъ ему:

— Ваша матушка не могла придумать ничего умне, какъ захворать именно теперь. Ея болзнь пришлась какъ нельзя боле кстати. Благодаря ей, вы вс снова оправитесь и встанете на ноги.

Зонненкампъ тоже выказывалъ большое участіе къ профессорш, но въ душ сердился на ея болзнь. Теперь не время хворать, думалъ онъ. Вс напротивъ, должны быть сильны и здоровы, чтобъ противостоять бур. Но черезъ нсколько дней онъ не только примирился съ болзнью профессорши, но даже нашелъ ее весьма для себя удобной. Она давала ему время, необходимое для того, чтобъ хорошенько обдумать свое положеніе. Даже самая смерть ея врядъ ли бы теперь огорчила его, такъ какъ безъ сомннія произвела бы нкоторое впечатлніе на умы и тмъ самымъ, хотя на время, отвлекла бы отъ него общественное вниманіе.

Фрейленъ Милькъ не допустила Манну исключительно посвятить себя профессорш, но настояла на томъ, чтобъ раздлить съ ней ея труды и заботы. И надо отдать справедливость доброй старушк: никто не умлъ такъ, какъ она, ухаживать за больными.

Маіоръ за это время точно осиротлъ. Онъ печально скитался по окрестности, думая о страшной тайн, раскрытіе которой поразило его почти также сильно, какъ собственныхъ дтей Зонненкампа.

— Свтъ правъ, то-есть фрейленъ Милькъ права, часто повторялъ онъ. Не даромъ увряла она меня, что я плохой знатокъ человческаго сердца. Ея слова оправдались на дл.

Наконецъ маіоръ нашелъ хорошій исходъ для своей тоски, а именно ршился похать на два дня въ Маттенгеймъ къ Вейдеману.

ГЛАВА XVI.
ЧЕРНАЯ ВОЛНА.

Въ воскресенье вечеромъ толпы народа покрывали улицу, спускались съ виноградныхъ горъ и переправлялись черезъ рку. Вс повидимому стремились къ одной опредленной цли.

Въ тоже самое время Зонненкампъ, укутавшись въ плащъ, сидлъ на плоской крыш своего дома. Онъ смотрлъ на дальній ландшафтъ, у него рябило въ глазахъ и кружилась голова. Вставъ и подойдя къ периламъ, онъ на мгновеніе возъимлъ сильное желаніе ринуться внизъ и разомъ положить конецъ своимъ тяжелымъ мыслямъ. Онъ быстро отступилъ назадъ и слъ на прежнее мсто, гд его вскор застигла ночь.

Вдругъ у ногъ его раздался страшный шумъ, гамъ, крикъ и свистъ, точно внезапно разверзлись двери ада и вс злые духи вырвались изъ него на свободу. Зонненкампъ быстро приподнялся. Что это? Онъ ясно слышалъ шумъ, который не могъ быть игрой его воображенія, но дйствительно доносился до него съ низу. Онъ взглянулъ на улицу и при свт мелькавшихъ въ ней факеловъ увидлъ странныя фигуры съ черными лицами. Откуда он взялись? Не могли же он явиться сюда изъ за моря?

— Пусть онъ немедленно отсюда узжаетъ!

— Да, да, обратно, къ своимъ неграмъ!

— Мы его стащимъ сюда и тоже начернимъ ему лицо!

— А потомъ привяжемъ его къ черному коню и повеземъ по стран, восклицая: смотрите на него, вотъ онъ!

И снова поднялся страшный свистъ, трескъ и удары въ сковороды и горшки. Шумъ былъ по истин адскій.

Въ воображеніи Зонненкампа живо рисовалась картина изъ его прошлаго. Онъ видлъ человка, нагого, вызваннаго смолой и облпленнаго перьями, котораго водили по улицамъ, а зрители съ ругательствами осыпали его гнилыми яблоками и кочарыжками. Вина этого человка заключалась въ томъ, что онъ старался возмутить негровъ противъ ихъ владльцевъ. Затмъ сцена перемнилась и передъ глазами Зонненкампа воздвиглась вислица, на которой качался трупъ Джона Броуна.

Вдругъ раздался выстрлъ, а вслдъ за нимъ послышался голосъ Пранкена.

— Стрляйте по этимъ собакамъ! гнвно кричалъ онъ. Я беру за себя всю отвтственность.

Но выстрлъ не повторился, а шумъ въ низу усилился, послышался трескъ, ворота раскрылись и во дворъ хлынула толпа людей съ черными лицами.

— Онъ заслуживаетъ того, чтобъ мы его задушили!

— Гд онъ?

— Давайте его сюда, а не то мы здсь все поломаемъ и разобьемъ!

Зонненкампъ быстро сошелъ съ крыши и поспшилъ на балконъ, гд услышалъ голосъ Эриха, старавшагося усмирить толпу.

— Или вы не люди? говорилъ онъ. Не нмцы? Кто поставилъ васъ судьями? Говорите! вы отъ меня получите отвтъ. Вы сами накликаете за себя бду. Въ томъ мало толку, что вы изъ предосторожности вымазали себ лица: васъ все-таки разыщутъ и всхъ узнаютъ. Завтра явится сюда настоящій судья и всхъ васъ призоветъ къ отвту.

— Капитану не будетъ сдлано никакого вреда! раздался одинъ голосъ изъ толпы.

Эрихъ продолжалъ:

— Если между вами есть хоть одинъ человкъ, знающій чего вы хотите, то пусть онъ выйдетъ и говоритъ за всхъ.

Изъ толпы выдлился человкъ съ намазаннымъ сажей лицомъ и сказалъ:

— Господинъ капитанъ, я ловчій Клаусъ. Позвольте мн съ вами поговорить. Во всхъ этихъ ребятахъ бродитъ молодое вино, я одинъ только не пьянъ, прибавилъ онъ, съ трудомъ ворочая языкомъ.

— Чего же они хотятъ?

— Они требуютъ, чтобъ господинъ Зонненкампъ, или какъ тамъ его зовутъ, убрался изъ нашей мстности туда, откуда пріхалъ.

— Да, да! подтвердила вся толпа.

— Пусть онъ отсюда удетъ, но прежде возвратитъ мн мой лугъ.

— А мн мой виноградникъ на гор!

— А мн мой домъ!

Ловчій быстро взбжалъ на лстницу и ставъ на площадк рядомъ съ Эрихомъ, закричалъ:

— Если вы вс будете такъ орать и говорить всякій вздоръ, то я первый пойду противъ васъ и задушу всякаго, кто вздумаетъ сюда идти.

— Прочь его! кричала толпа.

— Зачмъ онъ не показывается?

Въ эту самую минуту Зонненкампъ появился на крыльц. Свистъ, гамъ и шумъ возобновились съ прежней силой, въ воздух начали летать камни, которые, попадая въ рамы, въ дребезги разбивали стекла.

Клаусъ бросился къ Зонненкампу и становясь передъ нимъ, сказалъ:

— Не бойтесь, я васъ собой прикрою.

Затмъ онъ, обращаясь къ толп, хриплымъ голосомъ закричалъ:

— Если вы вс сейчасъ не замолчите и не перестанете дйствовать руками, я первый въ васъ выстрлю, пусть пуля моя попадаетъ въ виноватаго или невиннаго!

— Вы вс, здсь собравшіеся! громко воскликнулъ Зонненкампъ: что я вамъ сдлалъ?

— Людодъ!

— Душепродавецъ!

— Душегубецъ! раздалось въ толп.

— Но если бы это и дйствительно было такъ, кто далъ вамъ право меня судить?

— Прочь отсюда!

— Прочь изъ нашей страны!

— Господинъ Зонненкампъ и вы, капитанъ, поспшно проговорилъ ловчій, вы должны знать, что я примкнулъ къ этой дикой толп только потому, что былъ не въ силахъ ее сдержать, но не бойтесь, я ее уведу по добру по здорову. Положитесь на меня и мы изо всей этой исторіи сдлаемъ святочную шутку. Господинъ капитанъ, скажите имъ что-нибудь, а вамъ, господинъ Зонненкампъ, я совтовалъ бы молчать.

— Друзья! началъ Эрихъ: оставьте въ поко камни. Разв вы забыли великое слово: пусть тотъ, кто считаетъ себя безгршнымъ, первый броситъ камень. Или вы полагаете, что никто изъ васъ не сдлалъ ничего…

— Мы не продавали людей… Душегубецъ! снова завопила толпа..

Эриху не пришлось докончить своей рчи. На площадк появилась Манна съ двумя горящими свчами въ рук. Ропотъ изумленія пробжалъ по толп, а вслдъ затмъ настало мертвое молчаніе. Вс взоры были устремлены на молодую двушку, которая стояла съ распущенными волосами, блдная, между тмъ какъ глаза ея метали молніи.

Роландъ, ставъ около Эриха, громкимъ голосомъ воскликнулъ:

— Убейте насъ, разорвите на части, закидайте каменьями, мы беззащитны!

— Дтямъ не будетъ сдлано никакого вреда!

— Но душепродавецъ долженъ отсюда ухать.

— Да, да, прочь его!

Шумъ снова усилился, толпа заколебалась, задніе ряды налегли на переднія и двинули ихъ впередъ. Стоявшая на площадк лстницы группа невольно отступила назадъ.

Вдругъ въ дверяхъ показалась фигура женщины въ бломъ, съ сдыми волосами по плечамъ. Все мгновенно затихло и обратило взоры на профессоршу, которая казалась какимъ-то сверхъестественнымъ явленіемъ изъ другого міра. Профессорша спокойно приблизилась къ периламъ и поднявъ руки къ верху снова медленно опустила ихъ, точно благословляя или усмиряя бушующія у ногъ ея народныя волны. Вокругъ не слышно было ни малйшаго шороха. Вс притаили дыханіе и ждали, что будетъ. Профессорша яснымъ и твердымъ голосомъ произнесла:

— Если другіе согршили, не причина, чтобъ и вы гршили. Воздержитесь сегодня, чтобы завтра не плакать.

Возвысивъ голосъ, она прибавила:

— Постарайтесь побдить врага въ самихъ себ!

Затмъ, положивъ руку на плечо Зонненкампа, профессорша сказала:

— Этотъ человкъ, который длалъ также и добро, поступитъ съ вами великодушно и не станетъ васъ преслдовать. Я вамъ это общаю. Врите ли вы мн?

— Да, да, мы вримъ профессорш!

— Да здравствуетъ профессорша… ура! ура!

— Пойдемте домой… довольно!

У кого-то изъ толпы оказался барабанъ, на которомъ немедленно забили маршъ. Вс приготовились къ отступленію, какъ вдругъ послышался лошадиный топотъ, блеснули мдные шишаки, и на сцену явилась пожарная команда. Въ воздух взвились водяныя струи и дождемъ разсыпались на буйную толпу. Съ другой стороны послдовало тоже самое. Іозефъ, видя что дло принимаетъ серьезный оборотъ, бросился къ главному садовнику и уговорилъ его пустить въ ходъ трубы, употребляемыя для орошенія сада. Вода съ обихъ сторонъ лилась потоками и обдавала свжей струей толпу, которая съ визгомъ, крикомъ, хохотомъ и ругательствами наконецъ ршилась разойтись.

Только группа на площадк лстницы все еще оставалась тамъ.

— Матушка, сказалъ Эрихъ, ты, больная, пришла сюда! по вдь ты можешь отъ этого умереть!

— Нтъ, сынъ мой, и я, и ты, и вс вы, мы будемъ жить новой и чистой жизнью. Я боле не больна. То, что мн удалось сдлать, меня спасло.

Изъ глазъ профессорши лились потоки мягкаго свта. Зонненкампъ снялъ съ себя плащъ и накинулъ его на плечи великодушной женщин, которую подъ руки увели въ большую залу. Тамъ она сла, а вс другіе стоя расположились вокругъ нея, съ любовью и благоговніемъ смотря на нее, какъ на святую.

Манна опустилась передъ ней на колни и горькими слезами обливала ей руки.

— Теперь прошу васъ объ одномъ, сказала профессорша, дайте мн покой. Волненіе мое прошло, не возбуждайте его снова. Я сама не знаю, какимъ образомъ до меня дошло извстіе о томъ, что здсь происходило,— не знаю также и какъ я сюда пришла. Меня точно кто позвалъ, толкнулъ и привелъ къ вамъ. Все окончилось благополучно и врьте мн, мы снова будемъ счастливы. Господинъ Зонненкампъ, дайте мн вашу руку, я хочу вамъ что-то сказать.

— Чего бы вы отъ меня ни потребовали, я заране общаюсь все исполнить.

— Вы непремнно должны что-нибудь сдлать для успокоенія умовъ.

— Я и сдлаю! Я созову судъ изъ людей, которыхъ вы мн поможете выбрать, разскажу имъ всю свою жизнь и отдамъ въ ихъ руки свою судьбу.

— Это хорошая мысль. Мы завтра ее лучше обсудимъ. А теперь довольно, сказала профессорша. Манна, ступай къ твоей матери.

Молодая двушка немедленно повиновалась.

Вс, собравшіеся въ этотъ день на вилл, поздно разошлись. Зонненкампъ настоялъ на томъ, чтобъ профессорша провела настоящую ночь въ его дом и веллъ приготовить для нея самую лучшую комнату. Эрихъ проводилъ туда свою мать и сидлъ у ея постели, пока она не заснула.

А тамъ внизу, у рки стояла толпа народа, омывая свои намазанныя черной краской лица и отрезвляясь отъ молодого вина. Въ эту ночь мимо виллы Эдемъ катилась въ Рейн черная волна, которая влилась въ море и исчезла въ немъ…

Еслибъ и черное дло могло точно также быть вымыто и поглощено волнами вчности!

КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.
ИЗГЛАЖЕННЫЕ СЛДЫ.

Садовники усердно скребли, мели и уравнивали дорожки въ парк, подвязывали помятые кусты и вырывали т, которые были совсмъ затоптаны. Въ это утро даже конюхи работали въ саду. А въ дом стекольщики съ позаранку начали вставлять разбитыя стекла, такъ чтобъ господа, проснувшись, не видли боле никакихъ слдовъ того, что произошло наканун.

Вс въ дом въ это утро долго спали. Даже Манна и та не выходила изъ своей комнаты и въ первый разъ пропустила обдню. Ей въ предъидущій вечеръ пришлось многое испытать. Когда, по удаленіи толпы, она пришла къ матери, та встртила ее криками:

— Они его непремнно вымажутъ смолой и облпятъ перьями. Вспомните мое слово, что они съ нимъ такъ поступятъ. Зачмъ только онъ самъ похалъ и взялъ насъ къ своимъ врагамъ.

Церера заткнула себ уши, чтобъ ничего не слышать, а когда наконецъ Манн удалось разсказать ей о томъ, какъ профессорша, подобно ангелу-хранителю, явилась посреди нихъ, она громко разсмялась и воскликнула:

— Отлично! Они здсь въ Европ позволяютъ собою управлять старымъ женщинамъ!

Манна умолкла и закрыла себ лицо руками. Ей уже давно во сн и на яву чудилась сцена, подобная той, какую она теперь недавно пережила. Стоя на площадк лстницы и слушая дикіе возгласы пьяной толпы, она говорила самой себ, что это сонъ, который она уже не разъ видла, и утшала себя мыслью, что онъ не замедлитъ исчезнуть.

Любовь доказала ей тщету жертвы, какую она хотла принести для искупленія чужихъ грховъ, но въ тоже время дала ей понять, что въ ея власти возвысить и украсить существованіе любимаго человка. Но теперь въ душ молодой двушки снова пробудились сомннія. Она слышала адскій шумъ и въ ея собственномъ сердц внезапно водворился адъ. ‘Ужъ не мое ли отступничество всему причиной? съ ужасомъ задавала она себ вопросъ. Останься я врна своему первоначальному ршенію — и можетъ быть, ничего бы не случилось. Кто знаетъ, въ силу какого таинственнаго, сверхъ-естестественнаго вліянія въ столиц раскрывалась страшная тайна въ тотъ самый часъ, когда я измняла своему обту?’

Манна мысленно старалась представить себ мучениковъ, которые, съ поникшей головой, смиренно допускали побивать себя каменьями. Но изъ хаоса всхъ ея терзаній и волненій снова выдлялся образъ Эриха, который протягивалъ ей руку помощи и звалъ ее къ себ. Ей казалось, что она чувствуетъ его прикосновеніе, и мало-по-малу успокоивалась.

Манна вернулась въ комнату, измученная этими постоянными переходами отъ счастія къ отчаянію. Она заснула поздно и на слдующее утро, противъ обыкновенія, не слышала призывнаго благовста въ церковь. Погруженная въ сладкій совъ, она и не подозрвала, что была предметомъ горячаго разговора между Пранкеномъ и фрейленъ Пэрини.

Посл возвращенія своего изъ столицы, Пранкенъ еще сильне прежняго сталъ ненавидть Эриха. Его особенно возмутила то обстоятельство, что князь Валеріанъ, а за нимъ и другіе постители, являясь на виллу, шли прямо въ комнату къ учителю, доказывая тмъ самымъ, что смотрли на него какъ бы на центръ всей семьи. ‘Это не можетъ и не должно такъ продолжаться, говорилъ себ Пранкенъ: учителю необходимо указать его мсто.’ Но событія предъидущей ночи, какъ нарочно, снова выдвинули впередъ эту ненавистную профессорскую семью. Презрнная чернь позволила себя усмирить старой, больной женщин.

Пранкенъ угрюмо ходилъ по парку, потомъ направился къ церкви. Онъ ршился теперь же, не откладывая дале, на этой самой дорог объясниться съ Манной, а затмъ приступить къ удаленію съ виллы учительской семьи. Долго ждалъ онъ, Манна все не шла: наконецъ на поворот дорог показалась фрейленъ Пэрини. Она была одна. Пранкенъ поклонился ей и освдомился о Манн.

— А до меня самой вамъ и дла нтъ, колко возразила фрейленъ Пэрини. Я имю вамъ сообщить нчто чрезвычайно интересное и важное, но вы, кажется, боле не считаете нужнимъ обо мн заботиться.

— Напротивъ… напротивъ, по подумайте…

— Я думаю, что вы должны думать и обо мн также. Повторяю, у меня есть важныя для васъ извстія.

— Пожалуйста, вы были всегда такъ добры…

— Слишкомъ добра, и потому вы такъ скоро меня забываете. Слушайте же: что вы сдлаете, если я вамъ докажу, что надменный учитель осмлился поднять глаза на вашу невсту?

Фрейленъ Пэрини засмялась, а Пранкенъ почти съ испугомъ на нее взглянулъ. Ему прежде никогда не приходилось слышать, чтобы она смялась такимъ образомъ. И странно, смхъ ея и при этомъ поворотъ головы живо напомнили ему маленькую Нелли. Онъ и досадовалъ на самого себя и находилъ забавнымъ, что такого рода мысль могла въ эту минуту придти ему въ голову.

— Ночная тревога, повидимому, очень хорошо на васъ подйствовала. Вы въ отличномъ расположеніи духа, попытался онъ пошутить. Вы мн посл обдни все разскажете, а теперь уже въ третій разъ звонятъ.

— О нтъ, извстіе мое такъ важно, что я, ради него, готова не идти въ церковь. Благотворительность освобождаетъ отъ….

— Благотворительность?

— Да.

И она разсказала ему, какъ видла Манну выходящею изъ комнаты Эриха, и какъ у нихъ въ виноградномъ домик уже все было ршено. Кром того, служанка профессорши донесла ей, что Манна хранила у себя брачный контрактъ, составленный въ библіотек.

Пранкенъ недоврчиво покачалъ головой. Но фрейленъ Пэрини не ограничилась своимъ разсказомъ и стала домогаться отъ Пранкена прямого отвта на счетъ того, согласится ли онъ, въ случа своей женитьбы на Манн, отдать подъ монастырь виллу съ ея принадлежностями? Пранкенъ нетерпливо пожалъ плечами, а глаза фрейленъ Пэрини метнули молнію, подобную той, какую она уже однажды, посл разговора съ Беллой, послала ей вслдъ. Она видла недостатокъ къ себ увіженія Пранкена и пыталась ему досадить, требуя отъ него общанія, чтобъ онъ, въ случа, если ея слова окажутся справедливыми, вызвалъ капитана Дорнэ на дуэль и постарался его убить.

Пранкенъ казался смущеннымъ. Передъ нимъ воскресло воспоминаніе о странномъ предчувствіи, которое съ такой необычайной силой охватило его въ то время, когда онъ съ Эрихомъ халъ въ Вольфсгартенъ. Неужели предчувствію этому дйствительно суждено было сбыться? Пранкенъ старался оттолкнуть отъ себя эту мысль. Въ отвтъ фрейленъ Пэрини онъ сказалъ, что считаетъ дуэль невозможной,— такъ какъ она во всякомъ случа приведетъ его къ потер Манны. Если онъ самъ падетъ, то дло, конечно, само собой окончится, если же онъ убьетъ Эриха, то все-таки не получитъ Манны, такъ какъ она ни подъ какимъ видомъ не согласится выдти замужъ за человка, который изъ-за нея убилъ другого.

Фрейленъ Пэрини опустила глаза въ землю, стараясь скрыть насмшливую улыбку. Она именно того и хотла, чтобъ оба жениха были потеряны для Манны, которая тогда совершенно естественно бросится въ монастырь, какъ въ единственное остающееся ей на земл убжище.

Обдня между тмъ окончилась, и изъ церкви вышелъ патеръ. Фрейленъ Пэрини немедленно къ нему присоединилась, а Пранкенъ пошелъ обратно на виллу. Ему вскор попались на встрчу докторъ и Эрихъ, которые о чемъ-то живо разговаривали.

Докторъ былъ въ своемъ обычномъ бодромъ и веселомъ настроеніи духа. Онъ говорилъ Эриху, что свжее виноградное сусло, имющее такой пріятный вкусъ, по мннію старыхъ людей, заключаетъ въ себ цлебныя свойства, которыя не только укрпляютъ, по вполн обновляютъ тло и веселятъ духъ. Отъ того-то заботливые о своемъ здоровья люди и пьютъ его въ такомъ изобиліи. Докторъ уврялъ, что дйствіе хмля въ молодомъ вин въ самомъ дл очень полезно. Тоже самое, прибавилъ онъ, можно сказать и о происшедшей ныньче ночью тревог: она во многихъ отношеніяхъ была полезна. Негодованіе окрестныхъ жителей, перейдя за черту справедливости, утратило большую часть своего значенія. Съ этой стороны ничего боле не оставалось бояться, а въ самомъ дом тоже явно насталъ кризисъ, посл котораго должна начаться новая жизнь.

Ужъ одно то, что тамъ еще вс спали, служило хорошимъ признакомъ.

Увидвъ проходившаго мимо бочара, докторъ окликнулъ его и заставилъ себ снова разсказать, какъ все произошло наканун вечеромъ. Его несказанно забавляло появленіе на мсто дйствія пожарныхъ и садовыхъ трубъ. По словамъ бочара, пожарная команда, обязанная Зонненкампу за подарокъ отличнаго устройства пожарныхъ орудій, была мигомъ готова слдовать за посланнымъ съ виллы.

Немного дале они встртили цлую группу поселянъ. То были выборные изъ окрестныхъ селъ и деревень, шедшіе къ Зонненкампу съ увреніями въ своей готовности защищать его отъ всякихъ новыхъ оскорбленій, лишь бы онъ согласился оставить безъ послдствій безпорядки предъидущей ночи.

Докторъ взялъ на себя передать Зонненкампу просьбу поселянъ, а имъ самимъ посовтовалъ придти снова въ слдующее воскресенье.

Затмъ Эрихъ и докторъ вернулись на виллу и къ немалому своему изумленію нашли профессоршу на террас вмст съ Манной. Докторъ весело пошутилъ надъ самимъ собой, говоря, что простой случай сплошь да рядомъ оказывается дйствительне и умне самой глубокомысленной науки. Онъ объявилъ профессоршу совсмъ здоровой.

Профессорша дйствительно выздоровла. Къ ней вернулось ея обычное самообладаніе, она снова ободрилась духомъ и стала спокойна. ‘Удивительно, говорила она, какъ благотворно дйствуетъ на человка сознаніе, что у него на сердц нтъ никакой тайны. То, что знаютъ вс, утрачиваетъ значительную часть своего ужаса. Самое тягостное въ положеніи преступника — это необходимость, въ какую онъ поставленъ отъ всхъ скрывать свое преступленіе. Онъ на свобод и посреди общества чувствуетъ себя какъ бы запертымъ въ тсную тюрьму, потому что носитъ замкнутую въ собственномъ сердц тайну, которую никто кром него не долженъ знать.’

Всякій разъ, что профессорш удавалось почему-нибудь тягостно отзывавшееся на ней событіе съ его послдствіями перенести въ область чистой мысли, гд оно обобщалось и утрачивало свой личный характеръ, она мгновенно чувствовала облегченіе. Она сверхъ всего совтывала сыну не насиловать событій, а спокойно выжидать, что они сами принесутъ.

Докторъ освдомился, не прізжала ли графиня Белла. Ему сказали, что она была на вилл, но ни съ кмъ не видлась и не говорила, кром самого Зонненкампа.

— Я сильно ошибаюсь, сказалъ докторъ, если графиня Белла не питаетъ особенной симпатіи къ исполненному отваги Зонненкампу. Такое чувство вполн соотвтствовало бы ея смлой, лишенной всякаго уваженія въ установленнымъ приличіямъ натур.

Профессорша, несмотря на нанесенное ей Беллой оскобленіе, сдлала попытку опровергнуть мнніе о ней доктора.

Эрихъ слушалъ молча, удивляясь настойчивости, съ какою докторъ постоянно старался изобличать Беллу и изъяснять по-своему ея своеобразный характеръ.

Докторъ послалъ спросить у Зонненкампа, не желаетъ ли онъ его принять. Зонненкампъ отвчалъ приглашеніемъ ему сначала навстить Цереру.

— Какой у меня видъ? проснувшись утромъ спросилъ Зонненкампъ у камердинера Іозефа.

— Какой у меня видъ? повторилъ онъ.

— Вашъ обычный, сударь.

Зонненкампъ веллъ подать себ ручное зеркало, но немедленно отдалъ его назадъ, и снова опустившись на подушки, закрылъ глаза. Ему казалось, что всякій по его лицу будетъ въ состояніи прочесть исторію прошедшей ночи. Онъ долго не выходилъ изъ своей комнаты, сказавъ Іозефу, что хочетъ остаться одинъ. До слуха его долеталъ шумъ шаговъ собравшихся въ саду людей, которые скребли и мели аллеи. Онъ дожидался, чтобъ по возможности изгладились вс слды ночной тревоги и чтобъ въ немъ самомъ улеглось волненіе и все пришло въ надлежащій порядокъ. Долго сидлъ онъ одинъ съ своей любимой собакой. У Зонненкампа было странное ощущеніе, какъ будто онъ держалъ на плечахъ не собственную голову, а что-то постороннее, какой-то шаръ, до котораго ему не было никакого дла. Но онъ всячески боролся съ осаждавшими его мрачными мыслями и убждалъ себя ободриться, говоря, что ему не отъ кого ожидать помощи, кром какъ отъ самого себя.

‘Но неужели мн дйствительно никто боле поможетъ помочь? вдругъ задалъ онъ себ вопросъ, и мысль его невольно обратилась къ Белл. Вотъ женщина, которой нтъ подобной. Въ ней мужество, сила, геній. Но какую помощь можетъ она оказать? Никакой… да, я одинъ…’

Положивъ руку на голову собак, Зонненкампъ думалъ: въ мір существуютъ два пугала, которыя отравляютъ намъ жизнь: страхъ передъ дломъ и раскаяніе посл дла. Это шарлатанство насъ губитъ. Только тотъ вполн свободенъ, кто не боится будущности и не раскаивается въ прошломъ.

‘Я хочу быть свободнымъ! громко воскликнулъ Зонненкампъ. Внутри себя, я и то свободенъ, но кто здсь признаетъ мою свободу? Мн надо вернуться въ Америку… Или нтъ, я поду въ Италію, въ Парижъ, въ новыя страны. Но дти, дти! Они преисполнены понятій, которыя заставятъ ихъ страдать отъ неимнія родины, они на чужбин будутъ чувствовать себя сиротами. Нтъ, мн всего лучше остаться здсь и вооружиться презрніемъ къ людямъ, ненависть которыхъ мало-по-малу уляжется и оставитъ меня въ поко. Кром того можно поискать средства, которое, походя на раскаяніе, могло бы отчасти удовлетворить умы. Профессорша вчера намекала на нчто подобное, и самъ я что-то говорилъ о суд присяжныхъ… Да, да, пусть будетъ такъ! Я это сдлаю, снова встану на ноги и все пойдетъ попрежнему…

Но сильне всего въ эту минуту говорила въ Зонненкамп горечь противъ Крутіуса.

Какъ самодовольно долженъ онъ теперь потирать себ руки, расхаживая въ своей редакторской комнат, гд дрожитъ маленькое газовое пламя! Какъ обрадуется онъ, узнавъ, что его сигнальная ракета произвела такой эффектъ, что на нее откликнулся весь народъ!… Какъ краснорчиво опишетъ онъ на столбцахъ своей газеты тревогу предъидущей ночи…

Зонненкампъ позвонилъ и приказалъ позвать къ себ Эриха. Напомнивъ молодому человку, какъ онъ незадолго передъ тмъ прекрасно описалъ выраженіе къ нему народной благодарности, Зонненкампъ просилъ его теперь предупредить вс газетные толки описаніемъ того, что произошло наканун, выставивъ все дло незначительной вспышкой, слдствіемъ неумреннаго употребленія поселянами молодого вина. Въ заключеніе статьи слдовало прибавить, что господинъ Зонненкампъ — онъ имлъ полное право носить это имя, которое получилъ въ наслдство отъ своей матери — не замедлитъ совершить дло, которое вполн удовлетворитъ общественное мнніе. Зонненкампъ мысленно назвалъ Эриха педантомъ, когда тотъ выразилъ желаніе немедленно узнать, въ чемъ именно будетъ состоять это удовлетвореніе.

Къ чему эти излишнія объясненія?

Достаточно что-нибудь посулить общественному мннію и вовсе нтъ надобности непремнно давать ему общанное. Люди легко забываютъ общанія.

Зонненкампъ едва не высказалъ этой мысли вслухъ, но вовремя удержался. Затмъ онъ отпустилъ Эриха.

Вслдъ за молодымъ человкомъ, въ кабинетъ явился смотритель за собаками.

— О, сударь, ее отравили!

— Кого отравили? воскликнулъ онъ.

— Нашу Нору. Ночью, когда произошла вся эта суматоха, злые люди накормили ее жареной въ сал губкой. Она непремнно околетъ.

— Гд она?

— У своей конуры.

Зонненкампъ послдовалъ за смотрителемъ и засталъ собаку дйствительно съ трудомъ переводящую духъ. Возл нея лежала ея цпь.

— Нора! позвалъ Зонненкампъ.

Собака слегка помахала хвостомъ, на мгновеніе раскрыла глаза, приподняла голову и снова тяжело опустила ее.

Еще мгновеніе, и Норы не стало.

Послдній жалобный взглядъ, брошенный ею на Зонненкампа, произвелъ на него сильное впечатлніе.

— Зарой въ землю собаку, пока Роландъ ее не видлъ, проговорилъ онъ наконецъ.

— Гд прикажете ее зарыть?

— Вонъ тамъ, подъ вязомъ. Но прежде сними съ нея шкуру, которая стоитъ деньги.

— Нтъ, сударь, этого я не могу сдлать. Я слишкомъ любилъ собаку, чтобъ теперь сдирать съ нея кожу.

— Въ такомъ случа зарой ее вмст съ кожей.

И онъ пошелъ прочь.

Зонненкампъ долго посл того бродилъ по саду, пока не очутился, самъ того не замчая, у вяза, подъ которымъ веллъ зарыть собаку.

— Да, произнесъ онъ вслухъ, таковъ свтъ! онъ предлагаетъ вамъ въ жир зажаренную губку: она вкусна, но отравляетъ.

И онъ вернулся въ домъ.

На двор страшно выли остальныя собаки, точно сознавая, что лишились одной изъ своихъ подругъ.

ГЛАВА II.
ДВНАДЦАТЬ ИЗБРАННЫХЪ МУЖЕЙ.

Пранкенъ, остававшійся врнымъ Зонненкампу, видимо тревожился на его счетъ и по временамъ какъ-то странно на него поглядывалъ, но не высказывалъ того, что было у него на душ.

Зонненкампъ, съ своей стороны, тоже кое-что замчалъ. До него, черезъ Лутца, дошли слухи о томъ, что Пранкенъ нсколько разъ получалъ письма, украшенныя большими печатями. Такъ однажды къ нему пришелъ пакетъ за печатью министерства двора, другой за печатью военнаго министерства. Зонненкампу очень хотлось спросить у Пранкена, ужъ не продолжаются ли переговоры на счетъ того, чтобы все-таки дать ему желанный дипломъ. Онъ вопросительно посматривалъ на Пранкена, но тотъ продолжалъ отмалчиваться. Наконецъ, Зонненкампъ однажды счелъ нужнымъ замтить молодому человку, что тотъ вовсе не правъ, пренебрегая его содйствіемъ, такъ какъ онъ во многихъ отношеніяхъ все-таки человкъ знающій и бывалый, хотя теперь и спасовалъ немного.

Пранкенъ отговаривался свойствомъ занимавшаго его дла, которое будто бы не допускало ничьего посторонняго вмшательства. Онъ одинъ могъ привести его къ хорошему концу. Но при этомъ онъ замтилъ, что общество везд, не исключая и маленькой столицы, состоитъ изъ различныхъ партій.

Больше ничего нельзя было добиться отъ Пранкена, и Зонненкампъ, чтобы разсять свои сомннія, ужъ началъ помышлять объ одномъ, весьма избитомъ средств, которое въ настоящемъ случа представляло вс шансы на удачу, а именно онъ хотлъ съ помощью Лутца украсть полученныя Пранкеномъ письма. Но подумавъ немного, онъ отбросилъ эту мысль. Только разъ, когда Пранкенъ, немедленно вслдъ за полученіемъ большого пакета, поспшно отправился на желзную дорогу, Зонненкампъ пришелъ къ нему въ комнату. Ему казалось безопасне дйствовать одному, безъ сообщниковъ: онъ вдь и самъ съуметъ взять письма. Пранкенъ былъ настолько безпеченъ, что не предвидлось никакой надобности прибгать ко взлому или къ фальшивымъ ключамъ.

Но дорогой въ комнату молодого человка, на Зонненкампа напалъ припадокъ честности, и онъ отказался отъ своего намренія.

Пранкенъ между тмъ вернулся и наконецъ высказался. Оказалось, что ему самому угрожаетъ опасность. Объяснивъ Зонненкампу въ чемъ дло, онъ настоятельно требовалъ, чтобы тотъ предоставилъ ему попрежнему самому по возможности выпутаться изъ бды.

Зонненкампъ обнялъ взволнованнаго молодого человка и взялъ съ него слово, что онъ во всякомъ случа не приметъ вызова на дуэль, не предупредивъ его.

Пранкенъ общался неохотно и ухалъ.

Эрихъ находился еще у своей матери, когда въ виноградный домикъ пришелъ Зонненкампъ съ письмомъ въ рук. Выразивъ удовольствіе, что видитъ профессоршу такой бодрой и свжей, онъ сообщилъ ей, что получилъ извстія отъ ея друга. Затмъ онъ вручилъ ей письмо отъ профессора Эйнзиделя и прибавилъ, усмхаясь:

— У господъ ученыхъ однако очень хорошая память. Я, по правд сказать, совсмъ забылъ, что когда-то приглашалъ его къ себ.

Профессорша прочла письмо Эйнзиделя, въ которомъ тотъ увдомлялъ, что предстоящей зимой не будетъ читать лекцій, и выражалъ желаніе воспользоваться приглашеніемъ Зонненкампа провести нсколько времени на вилл Эдемъ.

Профессорша возвратила письмо съ улыбкой, а на лиц Зонненкампа мелькнула злая радость. Стало быть и у этихъ новыхъ людей, у этихъ пуританъ, тоже есть свои слабыя струны?

Профессорша, должно быть, догадывалась о томъ, что происходило въ душ ея собесдника, и съ большою твердостью сказала:

— Я была бы очень рада, если бы этотъ почтенный и благородный человкъ пріхалъ къ намъ. Его присутствіе здсь было бы благотворно для меня и можетъ быть для другихъ. А для Роланда, я не могла бы желать ничего лучшаго. Ты, Эрихъ, слишкомъ уже съ нимъ сжился, освоился и въ настоящую минуту не въ состояніи дать ему той поддержки, въ которой онъ можетъ быть еще долго будетъ нуждаться.

Лицо Зонненкампа мгновенно осунулось. Должно быть, эта женщина въ самомъ дл благородна и чиста въ своихъ помыслахъ. У кого хватило бы настолько ума и силы воли, чтобы постоянно носить маску такой строгой добродтели. Онъ однако не мало удивился, когда вслдъ затмъ Эрихъ съ оговорками и извиненіями замтилъ, что по его мннію, врядъ ли будетъ хорошо для нжной натуры профессора внезапно очутиться въ бурномъ водоворот здшней жизни.

Самыя усилія Эриха скрыть настоящій, горькій смыслъ своихъ словъ, ясно доказывали Зонненкампу, до какой степени молодой человкъ считалъ себя не вправ ставить еще кого-нибудь въ близкія отношенія съ виллой Эдемъ. Внутренно негодуя, но наружно улыбаясь, онъ поспшилъ сказать, что подтвердитъ свое приглашеніе профессору, но предоставитъ ему на выборъ поселиться въ виноградномъ домик или на вилл.

Профессорша стояла за виноградный домикъ.

Зонненкампъ въ знакъ согласія кивнулъ головой, а затмъ позвалъ слугу и приказалъ ему никого не принимать. Онъ объявилъ профессорш и ея сыну, что хочетъ сообщить имъ нчто весьма важное.

Эрихъ и его мать вздрогнули. Неужели Зонненкампъ уже знаетъ? Онъ между тмъ услся и началъ, обращаясь къ профессорш:

— Вы оказали мн большую услугу: и я ршаюсь отдать въ ваши руки, какъ мою собственную участь такъ и судьбу моей семьи.

Онъ помолчалъ, и затмъ продолжалъ:

— Ночное нападеніе, котораго я былъ жертвой, навело меня на одну мысль. Она возникла вдругъ и теперь требуетъ осуществленія. Еще въ воскресенье, когда я шелъ въ церковь, гд меня опозорилъ нищій, я намревался…

— Пожалуйста не забудьте, что вы хотли сказать, прервала профессорша… но прежде позвольте сдлать вамъ одинъ вопросъ.

— Сдлайте одолженіе.

— Скажите, все ли ваше богатство проистекаетъ изъ…

— Нтъ… разв только его шестая доля: это знаютъ даже мои враги.

— Теперь, прошу васъ, продолжайте. Вы говорили, что когда шли въ церковь…

— Да, я намревался тогда, несмотря на свое невріе, исповдаться передъ духовнымъ лицомъ. Сознаюсь, вліяніе барона Пранкена не мало способствовало къ тому, чтобъ укрпитъ меня въ этой мысли, по возникла она все-таки во мн самомъ. Исповдь есть одно изъ величайшихъ учрежденій нашей церкви. Человкъ совершаетъ беззаконіе, которое не подходитъ ни подъ одинъ изъ параграфовъ существующихъ въ мір законовъ, имющихъ въ виду карать преступленія. И вдругъ беззаконіе это отпускается ему человкомъ, свыше облеченнымъ таинственною властью разршать грхи,— человкомъ, который не видитъ кающагося, по принимаетъ его робкое признаніе и въ одно и тоже время находится отъ него такъ близко и такъ далеко.

Профессорша опустила глаза.

Удивительно, какъ могъ человкъ съ подобнымъ прошлымъ говорить такія вещи!

Зонненкампъ почувствовалъ, что объ немъ думала профессорша, и воскликнулъ:

— Но вы, вы помшали мн исполнить мое намреніе.

— Я?

— Да, вы. Мн вдругъ пришло въ голову передъ вами раскрыть мою душу и предоставить вамъ отпустить мн мой грхъ, а впрочемъ, нтъ… даже и вы не имете этой власти.

Профессорша вздохнула свободне.

Зонненкампъ продолжалъ:

— Вы, или я, не помню кто изъ насъ двухъ, сказалъ слово, которое навело меня на слдующую мысль. Въ Новомъ Свт, гд законы еще не такъ твердо установились, обыкновенно, въ случа преступленія, сзывается судъ изъ сосдей. И я хочу созвать такой же точно судъ изъ свободныхъ людей. Я раскрою передъ ними свое прошлое и такимъ образомъ — соединю судъ съ исповдью. Какой бы приговоръ ни произнесли надо мной, какое бы искупленіе ни наложили на меня, я все обязуюсь исполнить. Возвратясь въ Европу, я обязанъ или примириться съ европейскимъ обществомъ или заставить его думать по-своему. Понимаете ли вы, что я хочу сказать?

— Какъ нельзя лучше. Приговоръ, произнесенный свободными людьми, по совсти, должкеъ успокоить кающагося и примирить его со своей совстью.

— Я вижу, что вы меня вполн понимаете, съ невозмутимымъ спокойствіемъ замтилъ Зонненкампъ,— а теперь я обращусь къ вамъ за совтомъ, кого вы мн предложите въ члены этого, если можно такъ сказать, нравственнаго суда присяжныхъ. Барона Пранкена мы, конечно, должны отъ этого устранить. Онъ мн сынъ и не можетъ быть моимъ судьей.

— Я никого здсь не знаю…. Къ тому же, извините, я еще слишкомъ слаба, и эти разсужденія, это исканіе, это, если можно такъ сказать, мысленное скитаніе по свту, причиняютъ мн просто-на-просто физическую боль.

— Въ такомъ случа не трудитесь. Капитанъ Дорнэ, вы слышали о чемъ мы говорили?… вдь вы все слышали, не правда ли, повторилъ онъ, замтивъ разсянный взглядъ Эриха.

— Да, конечно…. все.

— Кого же предложите вы мн?

— Самый достойный и проницательный судья, какого я только знаю, сегодня самъ подалъ о себ всть: это мой учитель.

— Согласенъ. А еще кого?

— Вейдемана.

— Вейдемана? Дядю моего злйшаго врага?

— Это ему не помшаетъ быть справедливымъ.

— Но онъ участвовалъ въ составленіи газетной статьи профессора Крутіуса.

— Неправда, онъ поручилъ князю Валеріану сказать вамъ, что даже вовсе не одобряетъ поступка профессора Крутіуса.

— А еслибы даже Вейдеманъ и былъ вашимъ врагомъ, что въ томъ? вставила профессорша. Вамъ боле всего слдуетъ стараться оправдать себя въ глазахъ враговъ.

— Вы удивительная женщина! Вы правы, и я докажу вамъ на дл, какъ я серьзно отношусь ко всему этому. Хорошо, возьмемъ Вейдемана. А еще кого?

— Графа Вольфсгартена.

— Противъ этого я не имю ничего возразить. Дальше.

— Мирового судью.

— Опять согласенъ.

— Затмъ я предложилъ бы человка, котораго вы, можетъ быть….

— Прошу васъ безъ обиняковъ! Кого? нетерпливо перебилъ его Зонненкампъ.

— Ловчаго Клауса.

— Клауса? со смхомъ повторилъ Зонненкампъ. Пожалуй! Кстати, я уже и самъ назову доктора Рихардта. А теперь, капитанъ Дорнэ, прошу васъ, немедленно отправляйтесь въ путь — собирать судей. Дло не терпитъ отлагательства. Чмъ скорй все будетъ кончено, тмъ лучше.

‘А кто пока останется съ Роландомъ?’ хотлъ спросить Эрихъ, но остановился, примтивъ взглядъ матери, которая, повидимому, угадала вопросъ, готовый вырваться у него. ‘Ты можешь спокойно предоставить мн Манну и Роланда’, говорили ея глаза..

— А добраго нашего маіора вы совсмъ забыли? весело сказала профессорша.

— Я о немъ и о патер считалъ излишнимъ упоминать, отвчалъ Зонненкампъ. Они, само собою разумется, должны участвовать въ суд.

Эрихъ назвалъ еще князя Валеріана, банкира и Кнопфа. Теперь число двнадцать оказалось сполна.

Зонненкампъ торопился, настаивалъ, чтобъ ни минуты не было потеряно. Эрихъ приказалъ сдлать лошадь.

ГЛАВА III.
ТЩЕТНО ПРОТЯНУТАЯ РУКА ПРИМИРЕНІЯ.

Передъ отъздомъ Эриха, Манна объявила ему о своемъ намреніи еще разъ побывать въ монастыр. Она считала своимъ долгомъ прежде всего тамъ сказать всю правду и хотла это сдлать безотлагательно.

Эрихъ удивился и встревожился. Зачмъ Манн еще разъхать въ монастырь? Но онъ тотчасъ же понялъ, что въ ея ршимости сказывалась потребность что-нибудь длать, не оставаться въ праздности. Къ тому же способъ, которымъ она искала достигнуть успокоенія, былъ въ высшей степени благороденъ. И потому онъ сказалъ только:

— Хорошо, по помни, что ты больше не вправ самовольно подвергать себя истязаніямъ или позволять другимъ налагать на тебя какіе бы то ни было обты. Ты больше не принадлежишь себ. Манна, ты моя и не должна ни мучить меня, ни позволять мучить мою Манну.

Манна бросила на него лучезарный взглядъ и свжимъ, веселымъ голосомъ проговорила:

— Эрихъ, это я, благодаря теб, ршилась на мой теперешній поступокъ.

— Благодаря мн?

— Да. Ты однажды разсказывалъ мн, какъ теб было отрадно, когда посл того, какъ ты оставилъ полкъ, одинъ товарищъ пришелъ къ теб и сказалъ: не думай обо мн дурно, если я съ этихъ поръ прекращу мои сношенія съ тобой. Ты не могъ поступить иначе, а я со своей стороны не смю дйствовать иначе. Вотъ тоже самое хочу и я сдлать. Моя ршимость покинуть монастырь, которую монахини не преминутъ принять за отступничество, ни подъ какимъ видомъ не должна оставаться бременемъ на ихъ душ.

Манна желала, чтобы ее сопровождала тетушка Клавдія, но Эрихъ нашелъ, что ей приличне хать съ Роландомъ. Братъ съ сестрой такимъ образомъ будутъ совсмъ одни, Роланду придется оберегать сестру, быть ей полезнымъ, и это выведетъ его изъ томительной атмосферы, которую распространяло вокругъ него горе.

— Ты не можешь себ представить, какъ мн пріятно исполнять твои приказанія, сказала Манна.

Роландъ скоро былъ готовъ сопровождать сестру.

— Но вамъ слдуетъ еще испросить позволеніе у родителей, сказалъ Эрихъ, и дти съ прискорбіемъ почувствовали, что исполненіе этого долга въ ихъ теперешнемъ положеніи не боле, какъ пустая формальность. Между отцомъ и ими все было порвано, разбито. Въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ не оставалось боле мста ни привязанности, ни послушанія.

— Манна, теперь настало время, сказалъ Роландъ взволнованнымъ голосомъ.

— Чему?

— Спросить у отца…. можетъ быть онъ теб и скажетъ…. неужели у насъ нтъ никого родныхъ въ Европ? Кто бы они ни были, теперь пора имъ придти къ намъ. Не ужасно ли, что мы до сихъ поръ о нихъ не вспомнили?

Манна вопросительно посмотрла на Эриха, а тотъ, находя вполн законнымъ стремленіе юноши къ семейнымъ связямъ, однако просилъ его пока воздержаться отъ всякихъ разспросовъ, говоря, что всему придетъ свое время.

Манна пошла въ отцу и. сказала, что хочетъ хать въ монастырь.

Зонненкампъ испугался, по тотчасъ же успокоился, такъ какъ Манна прибавила, что детъ туда съ цлью съ нимъ навсегда распроститься. Она окончательно ршилась не поступать въ монастырь. Зонненкампъ просіялъ.

— Ты убдилась наконецъ?…. Они съ самаго начала знали…. у меня на то есть положительныя доказательства…. они знали, говорю я, какимъ образомъ было добыто приданое, которое ты собиралась имъ принести. А между тмъ, слышала ли ты отъ нихъ когда-нибудь хоть одно слово насчетъ того, что они не смютъ или не хотятъ его принять?

Это замчаніе смутило Манну, она хотла сейчасъ же все открыть отцу, но удержалась, потому что дала слово Эриху дйствовать только по его указаніямъ.

Братъ и сестра отправились въ путь вмст съ фрейленъ Пэрини. День былъ пасмурный и холодный, но плаваніе по рк тмъ не мене ихъ освжило и ободрило.

— Ахъ, воскликнулъ Роландъ, въ мір есть еще много другого, кром нашей внутренней жизни.

Около полудня выглянуло солнце и разогнало туманъ. Пароходъ быстро несся по прозрачнымъ волнамъ, между облитыхъ солнцемъ горъ, на которыхъ мстами еще происходили осеннія работы. На палуб толпились пассажиры, кто изъ нихъ прохаживался, кто весело вглядывался вдаль, наслаждаясь прелестнымъ ландшафтомъ. Но Манна была внизу, въ кают. Она лежала съ закрытыми глазами и не обращала никакого вниманія на слова фрейленъ Пэрини, убждавшей ее пойти наверхъ, вдохнуть немного свжаго воздуха. На вс доводы Манна отвчала просьбой оставить ее въ поко. И такъ она лежала, точно въ забытьи, перебирая въ своемъ ум все, что въ послднее время случилось съ близкими ей и съ ней самой. Какъ все измнилось съ тхъ поръ, какъ она съ Роландомъ плыла здсь весною вверхъ по теченію рки! Ей пришло на мысль замчаніе Эриха насчетъ того, какъ богатство, окружая человка изобиліемъ вншнихъ предметовъ, развиваетъ въ немъ склонность искать утшенія въ гор посреди развлеченій. Этотъ упрекъ не могъ касаться ее въ настоящемъ случа. Она имла въ виду только дружелюбно распроститься съ прошлымъ. Ей казалось, что на ней лежитъ обязанность въ отношеніи монахинь, которыя съ такой готовностью приняли ее въ свою среду, и она хотла доказать имъ, что, несмотря на предполагаемую съ ними разлуку, она все-таки оставалась имъ врна.

Манна снова съ тоской вспомнила о различіи вроисповданій между ею и Эрихомъ. Но что же оставалось ей длать? Измнить благочестивымъ сестрамъ или Эриху…. нтъ, послднее уже было для нее невозможно. Она надялась на великодушіе настоятельницы, которая, безъ сомннія, пойметъ состояніе ея сердца и съуметъ ее успокоить. Терзаемая такого рода сомнніями, Манна неподвижно лежала въ кают.

Наверху фрейленъ Пэрини радовалась тому, что Манна не показывалась на палубу. Тамъ между пассажирами шла рчь о Зонненкамп. Кто-то разсказывалъ, какъ герцогскій негръ Адамъ обими руками поднялъ на воздухъ американца и стащилъ его, несмотря на противодйствіе, съ лстницы, гд его, наконецъ, выручили придворные слуги. Одинъ знакомый фрейленъ Пэрини, ходатай по дламъ, старался угадать, кто купитъ виллу, такъ какъ само собой разумлось, что ея теперешній владлецъ непремнно оставитъ страну.

Лутцъ помстился на корм и тамъ долженъ былъ слушать, какъ зеленщики, скупавшіе овощи у главнаго садовника Зонненкампа и развозившіе ихъ по низовьямъ Рейна, сообщали другъ другу, что отнын ни подъ какимъ видомъ не станутъ боле запасаться у этого человка своимъ товаромъ. Впрочемъ, они воздавали Зонненкампу должную хвалу за то, что онъ много содйствовалъ распространенію въ стран скоросплыхъ сортовъ яблокъ.

За станцію до монастыря на пароходъ сли дв монахини въ черныхъ рясахъ. Фрейленъ Пэрини знала одну изъ нихъ и спустилась съ ними въ каюту, гд спала Манна. Монахини услись противъ молодой двушки и, вынувъ молитвенники, принялись молиться за бдную душу, лежавшую передъ ними въ скорбной дремот.

Манна открыла глаза и съ изумленнымъ видомъ озиралась вокругъ, точно спрашивая, гд она? Монахиня помоложе, та самая, которая постоянно робко держалась въ сторон, привтствовала молодую двушку на французскомъ язык и сказала ей, что она должна терпливо переносить вс горести, какія небу угодно будетъ на нее ниспослать.

Манна быстро выпрямилась. Такъ стало-быть и здсь уже вс знаютъ объ ихъ позор!… Она вышла на палубу вмст съ Роландомъ и тремя женщинами. Вдали уже показался монастырь. Все вокругъ сіяло и улыбалось. Манн казалось, что она вдругъ изъ какого-то невдомаго міра снова перенеслась на землю, гд все оставалось въ прежнемъ вид, и весело смотря ей въ глаза, какъ будто спрашивало у нея: а гд же ты была такъ долго?

Затмъ они въ лодк перебрались на островъ. Манна привтствовала каждое дерево, каждую скамью, каждый кустъ, какъ предметы, когда-то, очень давно, близкіе ея сердцу. Печально взглянула она на хорошенькую, круглую скамейку у пристани, такъ-называемое птичье гнздышко, гд она, бывало, часто сиживала съ двочкой, прозванной сверчкомъ, но гд теперь лежали одни мокрые, увядшіе листья.

Он пришли въ монастырь.

Манна тотчасъ же просила доложить о себ настоятельниц. Та приказала ей сначала пойти въ церковь, а затмъ явиться къ ней, но не прежде, какъ по истеченіи часа.

Манна въ туже минуту поняла смыслъ этого приказанія. Но разв настоятельница уже знала о ея отступничеств? Молодая двушка направилась къ церкви, но у дверей ея остановилась. Она вспомнила о находившемся тамъ образ, подумала, что не въ силахъ будетъ удержаться отъ соблазна и не взглянуть на него, и не посмла войти въ церковь. Она пошла обратно и углубилась въ паркъ. Наверху въ дом рзвились дти. Въ другомъ этаж пли молодые, звонкіе голоса. Манна знала, гд сидитъ каждая изъ ея бывшихъ подругъ, она хорошо помнила каждый уголокъ, каждую скамью въ класс. Подойдя къ ели, подъ которой ей такъ часто приходилось сидть, она увидла, что тамъ не было скамьи, а на подставочк, гд обыкновенно помщалась у ея ногъ умершая малютка, лежали желтые листья. Ей вдругъ страстно захотлось на могилу къ бдной двочк. Она вернулась, прошла мимо монастыря, упрекая себя за дерзкое неповиновеніе настоятельниц, приказанія которой она осмлилась ослушаться. Манна вошла на кладбище. На могил маленькой двочки стоялъ крестъ съ надписью золотыми буквами: ‘Двица не умерла, но спитъ! Маркъ, V, 39.’

— Какъ? вскричала Манна. Разв эти слова здсь умстны? Въ св. писаніи они относятся къ двиц, которая съ одра смерти была пробуждена къ жизни, а не о ребенк, который совсмъ умеръ и похороненъ!

Она опустилась на колни передъ могилой. Мысли въ безпорядк толпились у ней въ голов, унося ее далеко отъ дйствительности, она не сознавала, какъ долго здсь пробыла. Наконецъ, ей удалось овладть собой, и, она вернулась въ монастырь. Ее впустили въ пріемную, но долго заставили тамъ ждать одну. Образа по стнамъ всякій разъ, какъ она на нихъ взглядывала, какъ будто уходили отъ нея вдаль, на разстояніе, гд становились для нея недосягаемы.

Между тмъ пришла настоятельница.

Манна поспшила къ ней навстрчу и хотла ее обнять, по настоятельница оставалась недвижимо на мст, и перебирая концы своего пеньковаго пояса, обматывала его вокругъ пальцевъ и такъ крпко его стягивала, что онъ врзывался ей въ тло.

Манна упала передъ ней на колни.

— Встань, строго произнесла настоятельница. Мы здсь не терпимъ никакихъ порывовъ страсти. Этого ты, надюсь, еще не успла забыть. Была ты въ церкви?

— Нтъ, сказала Манна, вставая.

Настоятельница долго не произносила ни слова, точно ожидая, чтобъ молодая двушка объяснила причину своего неповиновенія, но Манна, въ свою очередь, молчала. Все, что она въ послднее время пережила и передумала, мгновенно поднялось у нея изъ глубины души и лишило ее способности говорить.

— Преподобная мать, начала она наконецъ: я пришла сюда затмъ, чтобъ разсять въ вашей душ всякую тнь сомннія насчетъ моей неблагодарности. Вы поступали со мной великодушно, вы….

— Пожалуйста, безъ лести. Обо мн ни слова. Говори о себ.

— Воспоминаніе обо мн не должно вамъ причинять ни малйшей горечи. Я пришла васъ просить….

— Чего ты такъ медлишь. Говори, что теб надо?

— Ничего, кром доврія къ чистот моихъ побужденій: я честно боролась и не могла устоять. Теперь я невста Эриха Дорнэ.

— Какъ, чья? Такъ ли я слышала? Разв баронъ Пранкенъ умеръ? Разв ты…. но нтъ! Говори ясне.

Манна откровенно, безъ утайки, разсказала настоятельниц обо всемъ случившемся. Она стояла прямо, и голосъ ея былъ твердъ. Когда она кончила, настоятельница спросила:

— Ты, стало быть, явилась сюда принести покаяніе?

— Нтъ.

— Такъ зачмъ же?

Манна схватилась за голову и сказала:

— Разв я не довольно ясно высказала, что вовсе не считаю себя виновной и не признаю въ себ ничего грховнаго. Я пришла поблагодарить васъ за все добро, оказанное мн вами въ былое время. Я не желала бы, чтобъ воспоминаніе обо мн служило вамъ источникомъ горя…. Вы сами предсказывали мн тяжелую борьбу съ жизнью. Я оказалась въ ней несостоятельной, но…. прошу васъ только объ одномъ: не осуждайте меня. Удлите мн въ вашемъ воспоминаніи мирный уголокъ.

— Теб этого и теперь еще хочется? Да, вотъ они каковы эти люди, живущіе въ свт! Самоубійцы требуютъ для себя освященной могилы. Ты для насъ умерла, и въ нашей святой земл нтъ для тебя мста. Ты протягиваешь намъ руку примиренія…. но мы не принимаемъ ее.

Явилась послушница и передала желаніе фрейленъ Пэрини войти къ настоятельниц и Манн.

Минуту спустя вошла и сама фрейленъ Пэрини.

— Вы имли намъ что-нибудь сказать? обратилась къ ней настоятельница.

— Да. Фрейленъ Манна, въ присутствіи святой матери, напоминаю вамъ объ общаніи, которое вы съ меня взяли.

— Я, съ васъ…. общаніе….

— Да. Вы заставили меня поклясться, что я всячески, даже силой, стану васъ удерживать, еслибъ въ вашу душу, сверхъ ожиданія, запала мысль объ отступничеств. Правда это, Манна, или нтъ?

— Правда.

— И что же? спросила настоятельница.

— То, что я боле себ не принадлежу. У меня нтъ ничего своего, никакой собственности, не исключая и меня самой. Я не могу отдавать на жертву то, что мн не принадлежитъ.

Долго стояли три женщины молча, наконецъ настоятельница сказала:

— Ты исповдывалась патеру?

— Нтъ.

Настоятельница медленно отвернулась.

— Мы тебя не принуждаемъ, сказала она, не связываемъ, мы не можемъ этого и не хотимъ. Ступай!… Я не хочу тебя боле видть…. или прочь!… Въ тебя вселился адъ! Твое присутствіе здсь оскверняетъ наши стны…. Ни слова боле. Иди!… Ушла она?… Не отвчай мн. Любезная Пэрини, скажите, ушла она отсюда?

— Уходитъ, отвчала фрейленъ Пэрини.

— Гд моя сестра? вдругъ послышался громкій голосъ Роланда.

Дверь шумно распахнулась, Роландъ мгновенно понялъ все, что здсь происходило.

— Довольно теб смиряться, сестра, сказалъ онъ: пойдемъ со мною.

И схвативъ Манну за руку, онъ увлекъ ее за собой.

Выйдя изъ монастыря, Роландъ разсказалъ, какъ сильно встревожило его продолжительное отсутствіе Манны. Имъ овладлъ непреодолимый страхъ, чтобъ ей не нанесли оскорбленій, которыя она, пожалуй, захочетъ покорно снести въ вид искушенія.

— А это не должно быть, даже еслибъ ты сама захотла. Ты не вправ давать въ обиду невсту Эриха.

Какой огонь свтился въ глазахъ Манны, когда она смотрла на пылающее лицо Роланда!

— Все кончено, сказала она. Я оставляю за собой цлый міръ. Все кончено, и благо, что оно миновало.

Фрейленъ Пэрини оставалась еще нсколько времени у настоятельницы, а потомъ присоединилась къ брату и сестр. Сидя уже въ лодк, она произнесла своимъ обычнымъ, нсколько хриплымъ шепотомъ:

— Я должна была это сказать, я не могла молчать.

Манна протянула ей руку.

— Вы исполнили вашъ долгъ, отвчала она, и я на васъ за то вовсе не сержусь. Простите и вы меня.

Манна не помнила, какъ вышла изъ монастыря. Только позже, обнимая Роланда, она наконецъ могла заплакать. На возвратномъ пути, плывя по Рейну, она уже не удалялась въ каюту, но сидла на палуб рядомъ съ братомъ. И ея большіе черные глаза все время покоились на разстилавшемся передъ ними ландшафт.

ГЛАВА IV.
СПОКОЙСТВІЕ МАІОРА И ТЕРЗАНІЕ ГРАФА.

На пути своемъ въ Маттенгеймъ, Эрихъ встртилъ маіора. У него хватило веселости пошутить съ добрымъ старикомъ, объявивъ ему, что онъ здитъ по околотку съ цлью собирать пожарную команду. Когда же онъ объяснилъ маіору настоящую причину своихъ странствованій, тотъ безъ всякихъ оговорокъ немедленно выразилъ свое согласіе участвовать въ суд. Онъ отнесся къ этому, какъ къ длу чести и совсти, отъ котораго никто не вправ отказаться.

— Бдный! Несчастный! повторялъ онъ, — онъ былъ не откровененъ со мной, да и она тоже. Но я на нее не сержусь: вдь это въ первый разъ въ жизни. Она, — маіоръ безъ сомннія говорилъ о фрейленъ Милькъ,— боялась, что мн не справиться съ этимъ. Я на многое способенъ, да, товарищъ, вы и не подозрваете, какъ многое я могу сдлать, но лицемрить свыше моихъ силъ. Я не съумю ласково обходиться съ человкомъ, котораго не люблю и не уважаю. Я зналъ, что онъ владлъ невольниками и всегда говорилъ, что кто иметъ дло съ пуделемъ, тому не избжать блохъ. Но не удивительно ли, что у этого человка всегда на готов столько хорошихъ, теплыхъ словъ? Вдь и съ вами, товарищъ, онъ не разъ говаривалъ, какъ мудрецъ или какъ святой. Я своей глупой башкой никакъ не могу сообразить, чмъ же тутъ виноваты бдные дти и за что имъ приходится страдать. Вейдеманъ тоже не могъ мн этого объяснить, по теперь я самъ сообразилъ. Такъ-то. Я вдь ничему не учился…. былъ барабанщикомъ…. когда-нибудь я вамъ это поподробне разскажу.

— Но что же вы теперь сообразили?

— Вотъ и она точно также всегда меня останавливаетъ, когда я заболтаюсь… Человкъ, видите ли, какъ сказано въ св. писаніи, родится въ болзняхъ. Такъ точно и умъ человческій тоже родится въ болзняхъ, т. е. въ скорби и нужд. Нашъ братъ, бднякъ, это знаетъ, но богатымъ и знатнымъ отъ этого часто жутко приходится…. Я хочу сказать…. вы вдь знаете…. вотъ и нашъ Роландъ тоже вновь родился, сталъ благороднымъ и останется такимъ на всю жизнь…. Герцогъ можетъ облагородить имя, но не душу человка…. понимаете?… Ну, да…. А нашъ Роландъ теперь въ полномъ смысл слова благородный человкъ. Терпть зло и длать добро, вотъ отнын его девизъ…. Ни на одномъ рыцарскомъ щит, никто никогда не видлъ подобнаго девиза, и онъ съ нимъ на вки не разстанется….

И маіоръ дрожащей рукой ударилъ себя въ грудь. Эрихъ былъ не мало удивленъ этой длинной рчью, которая вдругъ, правда не совсмъ плавно, съ частыми перерывами, но тмъ не мене съ большимъ одушевленіемъ вылилась изъ устъ этого застнчиваго, обыкновенно не быстраго на слова человка. Затмъ маіоръ припомнилъ, какъ они, при вступленіи Эриха на виллу Эдемъ, мучились вопросомъ о томъ, что станетъ Роландъ длать съ огромнымъ богатствомъ, которое рано или поздно должно было ему достаться. Нын вопросъ этотъ самъ собою разршался. Теперь становилось ясно, что изъ денегъ будетъ сдлано непремнно хорошее употребленіе.

Эрихъ уже собирался хать дале, но маіоръ опять остановилъ его:

— Погодите, дайте мн еще разъ вамъ сказать…. Я былъ барабанщикомъ…. меня произвели въ офицеры…. Товарищи и не подозрвали, какъ почетно было для меня данное мн ими прозвище. Они за спиной, думая, что я не слышу, сплошь да рядомъ величали меня капитаномъ барабанная-палка. Ну вотъ, съ тхъ поръ мн и стало ясно…. это она мн объяснила, самъ бы я до этого не добрался, но она все можетъ…. вотъ, говорю я, мн и стало ясно, что счастье только на половину длаетъ человка. Горе же можно сравнить со св. Духомъ, который говоритъ человку: встань и иди! Понимаете ли вы меня?

— Да, да, отвчалъ Эрихъ, и пожавъ старому герою руку, ухалъ.

Оглянувшись назадъ, онъ увидлъ маіора все на томъ же мст. Добрый старикъ смотрлъ всаднику вслдъ и кивалъ головой, какъ бы желая сказать: я теб взвалилъ на плечи хорошую ношу, но ты ее не потеряешь, а когда умру, она останется при теб и ты ее никому не отдашь. И маіоръ отъ души поблагодарилъ Зиждителя вселенной, что Тотъ, посылая ему тяжелыя испытанія, даетъ въ тоже время силу выходить изъ нихъ невредимымъ.

Эрихъ между тмъ бодро халъ по дорог въ Маттенгеймъ. Вдругъ ему пришло на умъ, что по чести и совсти, онъ прежде всхъ другихъ долженъ предупредить Клодвига. Кром того къ нему въ сердце вкралось желаніе узнать, какъ держитъ себя при теперешнихъ обстоятельствахъ Белла. Честно сознаваясь себ въ своихъ побудительныхъ причинахъ, онъ тмъ не мене повернулъ лошадь и поскакалъ въ Вольфсгартенъ.

Подъзжая къ дому, онъ былъ встрченъ громкимъ крикомъ попугая, который, завидвъ его изъ окна, точно хотлъ возвстить всмъ домашнимъ, какой рдкій гость къ нимъ пріхалъ. Эриха уже давно не было видно въ Вольфсгартен. Теперь ему показалось, что въ комнат сосдней съ той, гд у открытаго окна вислъ попугай, мелькнула фигура Беллы. Но она мгновенно исчезла и боле не являлась.

Эрихъ вошелъ къ Клодвигу, и засталъ его печальнымъ, точно обезсиленнымъ. Графъ повидимому также и физически страдалъ. Онъ не всталъ на встрчу гостю, и привтствовалъ его безъ обычнаго радостнаго оживленія.

— Я зналъ, что вы ко мн прідете, тихо и съ трудомъ проговорилъ Клодвигъ. Если духовное вліяніе можетъ дйствовать на разстояніи, то вы и ваша матушка должны были чувствовать въ эти дни, что я съ вами. Я не совсмъ здоровъ и потому, прошу васъ, давайте говорить какъ можно спокойне. Прежде всего забудемъ, что мы запятнаны сношеніями съ этимъ человкомъ. Я полагаю, намъ слдуетъ думать не о самихъ себ, а о немъ. Вотъ видите, и Клодвигъ коснулся рукою стоявшей около него стклянки съ жидкостью: меня дтски радуетъ изобртеніе этого новаго химическаго состава. Онъ прозраченъ, какъ вода, а между тмъ служитъ къ тому, чтобы сводить съ бумаги написанное на ней, не прибгая къ скобленію. Мн теперь невольно приходитъ на умъ: нельзя ли найти какое-нибудь подобное этому средство въ нравственномъ отношеніи?

Такимъ образомъ былъ поднятъ вопросъ, для разршенія котораго и пріхалъ Эрихъ. Онъ прямо приступилъ къ длу, и изложивъ передъ графомъ планъ суда, пригласилъ его принять въ немъ участіе.

Клодвигъ отказался, замтивъ, что господинъ Зонненкампъ, или какъ бы онъ ни назывался, долженъ искать суда равныхъ себ, то-есть людей одинаковаго съ нимъ происхожденія или положенія въ свт. Онъ же не пара ему.

Эрихъ съ большой осторожностью попытался напомнить своему другу его собственныя разсужденія о равенств.

Клодвигъ, казалось, ничего не слышалъ.

Тяжелое бремя, должно быть, лежало на душ этого, обыкновенно столь внимательнаго человка, чтобъ сдлать его, какъ теперь, глухимъ къ замчаніямъ своего молодого друга. Минуту спустя, онъ самъ принялся разсказывать, сколько хлопотъ стоило ему въ эти послдніе дни отклонить отъ намренія нсколько горячихъ головъ при двор, которыя во что бы то ни стало хотли притянуть богатаго американца къ суду за оскорбленіе высочества. Герцогъ по этому случаю собственноручно написалъ Клодвигу письмо, въ которомъ благодарилъ его за мнніе, высказанное имъ противъ увеличенія числа новыхъ дворянъ. Графъ въ своемъ отвт просилъ герцога прекратить всякое дальнйшее преслдованіе американца, котораго раздражили и подстрекали другіе на то, что ему самому бы и въ голову не пришло.

Эрихъ еще разъ высказалъ желаніе, чтобы Клодвигъ принялъ участіе въ суд.

— Я доведу до свднія двора, что онъ добровольно требуетъ надъ собою суда, отвчалъ графъ. Это произведетъ тамъ хорошее впечатлніе. А затмъ я, ради васъ…. онъ выпрямился, мгнопенно оживился и провелъ рукою по лицу, какъ бы желая стерть съ него печальное выраженіе, — да, я соглашаюсь принять предложеніе. Намъ такимъ образомъ, можетъ быть, удастся уяснить ваши отношенія къ этому дому.

Эриху было тяжело, что Клодвигъ соглашается только ради него, а вовсе не изъ сочувствія къ самому длу. У него на язык вертлось признаніе, что онъ въ скоромь времени будетъ сыномъ этого человка: но онъ не усплъ ничего сказать, потому что въ сосдней комнат послышались шаги. Клодвигъ поспшно приподнялся, и торопливо схвативъ Эриха за руку, тихо, но ршительно произнесъ:

— Хорошо, я согласенъ. Онъ хочетъ суда по чести и совсти, пусть будетъ по его вол.

Клодвигъ выговорилъ это торопливо, точно на бгу. Въ комнату вошла Белла.

На лиц ея виднлись слды сильнаго волненія, которые ода явно старалась, но не могла вполн преодолть.

Она привтствовала Эриха латинской фразой и тономъ, который находился въ странномъ и непріятномъ противорчіи съ положеніемъ данной минуты, а въ особенности съ тяжелымъ настроеніемъ духа Клодвига.

— Скажите пожалуйста, спросила. Белла, не было ли въ вашей жизни времени, когда вы съ восторгомъ и изумленіемъ преклонялись передъ натурами подобными Эццелино ди Романо. Въ такихъ сильныхъ натурахъ есть что-то величественное, поражающее васъ, особенно въ сравненіи съ ничтожными и мелочными претензіями на высшія добродтели большинства людей.

Эрихъ не догадывался, къ чему и къ кому могли относиться слова графини. Онъ и не подозрвалъ, что Белла, пользуясь присутствіемъ посторонняго человка, безвредно для себя, метала стрлы, которыя, къ сожалнію, слишкомъ врно попадали въ цль.

Клодвигъ опустилъ голову и закрылъ глаза, потомъ снова ихъ открылъ.

— Ахъ, да, весело и развязно продолжала Белла. Мн давно хотлось предложить вамъ вопросъ. Скажите, чтобы сказали Цицеронъ или Сократъ, если бы они прочли ‘Каина’ лорда Байрона?

Эрихъ совсмъ растерялся. Вопросъ поражалъ своею странностью и могъ быть принятъ за насмшку или за внушеніе разстроеннаго мозга. Но Белла, не смущаясь, продолжала:

— Читалъ Роландъ ‘Каина’?

— Не думаю.

— Дайте ему теперь прочесть эту книгу. Она должна произвести на него впечатлніе. Онъ тоже сынъ, имющій право возмущаться тмъ, что его отецъ довелъ себя до изгнанія изъ рая. Странно, какое сходство въ положеніяхъ! Не удивительно ли это? А впрочемъ, разв вс мы въ сущности не дти Каина? Авель былъ бездтенъ, — да, богобоязненный Авель не имлъ потомства, а мы вс происходимъ отъ Каина. Знаменитая родословная!… Еще одно, любезный капитанъ-докторъ: неужели ученые до сихъ поръ не добрались, какого вида и цвта былъ знакъ, которымъ Богъ-Отецъ заклеймилъ Каина?

— Я васъ не понимаю, отвчалъ Эрихъ.

— Я сама себя не понимаю, возразила Белла, и рзко, непріятно засмялась.

— Я, разумется съ помощью перевода, начала читать сочиненіе Цицерона о высшемъ благ, но не далеко ушла и принялась за ‘Каина’, который въ моихъ глазахъ есть лучшее произведеніе во всей литератур новйшихъ временъ.

Эрихъ все еще не находился, что ему отвчать. Взоръ его тревожно переходилъ съ лица Беллы на лицо Клодвига. Что такое здсь происходило?

— Вдь это правда, снова начала графиня, что когда благородныя римлянки били по лицу своихъ невольницъ, т должны были надувать щеки. Римскія матроны, по всему видно, не были сантиментальными пансіонскими цвтками въ род современныхъ намъ мужчинъ и женщинъ. Ахъ, кстати, что длаетъ фрейленъ Зонненкампъ?

— Она ухала въ монастырь, отвчалъ Эрихъ, опуская глаза. Ему было тяжело говорить съ Беллой о Манн.

— Она поступила какъ нельзя практичне, продолжала Белла. Монастырь во всемъ этомъ играетъ роль ширмъ. Чувствительная двушка тамъ лучше всего укроется отъ бури, пока та не минуетъ. Но что станетъ длать Роландъ? А вы и ваша матушка, на что думаете ршиться? спрашивала Белла, такимъ холоднымъ, безстрастнымъ тономъ, что Эрихъ мгновенно успокоился и почти весело отвчалъ:

— Пока мы пробавляемся тмъ, что составляетъ предметъ занятій большинства людей.

— Чмъ же?

— Мы ничего не длаемъ.

Разговаривая съ Беллой, Эрихъ мысленно сопровождалъ Манну въ монастырь. Молодая двушка, думалъ онъ, въ эту минуту, тоже стоитъ передъ людьми, которые нкогда были ея друзьями, а теперь превратились во враговъ. Но этимъ послднимъ, безъ сомннія, чуждъ холодный, равнодушный тонъ рчи Беллы. Эрихомъ вдругъ овладло страстное желаніе простереть надъ Манной руку, и защитить ее отъ всхъ оскорбленій, какія ей можетъ быть приходится выслушивать. Лишь бы они не вздумали прибгнуть къ какимъ-нибудь насильственнымъ мрамъ! Онъ жестоко упрекалъ себя, что отпустилъ Манну одну съ Роландомъ и съ фрейленъ Пэрини. Ему не слдовало бы ее покидать.

Эрихъ впалъ въ глубокое раздумье и разсянно простился съ Клодвигомъ и Беллой, говоря, что ему надо хать къ Вейдеману.

Молодой человкъ снова углубился въ лсъ, которымъ онъ халъ въ первый разъ, отправляясь на виллу Эдемъ верхомъ на лошади, данной ему Клодвигомъ. Какъ все съ тхъ поръ измнилось! Въ самомъ Вольфсгартен, невольно думалось ему, — происходитъ что-то непонятное. Какими счастливыми казались ему въ его первое посщеніе Клодвигъ и Белла. Куда двалось теперь ихъ счастье? Безпорядочный разговоръ Беллы, ея странные переходы отъ Цицерона къ Байрону свидтельствовали о томительной тревог, которая ни на минуту ее не покидала. Клодвигъ съ другой стороны, по всему видно, не мене ея страдалъ. Имъ овладло тягостное уныніе, которое ему, подъ вліяніемъ безграничной любви къ человчеству, только съ трудомъ и то на минуту удавалось съ себя стряхнуть.

Но Эрихъ не могъ долго предаваться своимъ мыслямъ. Передъ нимъ была цль, къ которой ему надлежало стремиться для самого себя, для другихъ, а сверхъ всего для Манны. Только тотъ, кто можетъ на время совсмъ забыть себя, можетъ съ пользою отдаться другимъ.

ГЛАВА V.
ПОДАТЛИВЫЙ И УПОРНЫЙ.

Эрихъ достигъ Маттенгейма уже съ наступленіемъ ночи. Вейдеманъ и его семейство перебрались въ свою зимнюю резиденцію, какъ они называли красивыя, свтлыя комнаты въ верхнемъ этаж, гд у нихъ стны были украшены прекрасными картинами, а въ каминахъ пылало яркое пламя.

Госпожа Вейдеманъ сидла съ невсткой за столомъ, у лампы, а сынъ ея читалъ. Самъ Вейдеманъ былъ у себя въ кабинет.

Эрихъ попросилъ позволенія пройти прямо къ нему и засталъ его между кубами и ретортами его химической лабораторіи.

— Я не могу вамъ подать руки, весело сказалъ онъ Эриху. А вамъ совтую, постарайтесь обратить ваше вниманіе на что-нибудь другое, кром постигшаго васъ горя. Это иногда удается. Меня вы застаете въ наилучшемъ настроеніи духа. Мы теперь трудимся надъ усовершенствованіемъ новаго открытія. Найдено, что изъ виноградныхъ выжимокъ, можно приготовлять типографскія чернила. Дло общаетъ пойти на ладъ, и другъ нашъ Кнопфъ въ эту минуту пишетъ въ честь его новое стихотвореніе. Онъ утверждаетъ, что впередъ вс произведенія лирической музы, а въ особенности застольныя псни, должны печататься не иначе, какъ только чернилами, добытыми изъ винограда. Посмотрите, вотъ тутъ варится новый составъ. Но я полагаю, вамъ лучше удалиться въ сосднюю комнату. Тамъ вы найдете газеты съ весьма интересными для васъ свдніями, а я не замедлю къ вамъ присоединиться.

Эрихъ повиновался. Въ комнат, въ которую онъ вошелъ, лежали на стол американскія газеты. Он были преисполнены горячихъ преній между республиканцами и демократами. Этимъ послднимъ именемъ называли себя т, которые стремились довести самостоятельность отдльныхъ штатовъ до тхъ границъ, за которыми становилось невозможнымъ всякое государственное единство. Но первой и главной ихъ цлью при всемъ этомъ было упрочить за собой право владть невольниками. На сторон республиканцевъ стояли вс послдователи и приверженцы Авраама Линкольна. Въ Новомъ Свт, по всему было видно, ршался великій вопросъ. Какъ отнесется къ нему Зонненкампъ? мелькнуло въ ум Эриха. Онъ продолжалъ читать, но уже машинально, ничего не понимая и думая о другомъ.

Немного спустя явился и Вейдеманъ. Онъ давно ожидалъ къ себ Эриха и теперь просилъ его въ короткихъ словахъ передать ему, какое впечатлніе произвело на дтей Зонненкампа разоблаченіе страшной тайны. Узнавъ о предполагаемомъ суд, Вейдеманъ выразилъ полное къ нему сочувствіе и охотно согласился принять въ немъ участіе. Пока онъ, правда, не предвидлъ отъ суда никакихъ особенныхъ послдствій, но надялся, что съ помощью его во всякомъ случа многое разъяснится, а главное опредлится дальнйшая судьба дтей.

Вейдеманъ былъ первое постороннее лицо посл маіора, которому Эрихъ сказалъ о своихъ отношеніяхъ къ Манн. Это извстіе нисколько не удивило Вейдемана, напротивъ, онъ какъ будто ожидалъ его. Все, что онъ до сихъ поръ слышалъ о Манн и что зналъ объ Эрих, казалось ему, неизбжно должно было послужить къ ихъ сближенію. Что касается до суда, то онъ тмъ охотне принималъ въ немъ участіе, что считалъ необходимымъ для Эриха по возможности возстановить доброе имя его будущаго тестя, въ чемъ вс его друзья по мр силъ своихъ должны ему содйствовать.

— Ахъ, воскликнулъ Эрихъ, какъ сильно въ былое время гордился я своею честностью, а теперь….

— Вы можете попрежнему гордиться ею, перебилъ его Вейдеманъ. Я же могу сказать вамъ въ успокоеніе, что большая часть состоянія Зонненкампа пріобртена имъ не торговлей неграми. Я это знаю изъ врнаго источника, а именно отъ моего племянника.

— Пожалуйста, убдите въ этомъ прежде всего нашего Роланда.

— Непремнно, а для этого пришлите его ко мн какъ можно скоре.

Вейдеманъ между прочимъ выразилъ удивленіе, что Пранкенъ до сихъ поръ продолжаетъ считать себя сыномъ Зонненкампа и женихомъ Манны. Ему казалось непонятнымъ упорство, съ какимъ молодой баронъ цплялся за свои близкія отношенія съ обитателями виллы Эдемъ.

Эрихъ могъ только сказать, что они съ Манною ршили, во избжаніе новыхъ затрудненій и непріятностей, до поры до времени держать свою любовь въ тайн. Вейдеманъ посовтовалъ имъ во всемъ признаться Зонненкампу до совершенія надъ нимъ суда. Эрихъ общалъ.

Затмъ Вейдеманъ снова перешелъ къ обсужденію вопроса о суд и сказалъ:

— По моему мннію, негру Адаму тоже слдовало бы участвовать въ суд, но я знаю что это очень трудно устроить.

Эрихъ сомнвался, чтобы Зонненкампъ согласился на подобную мру. Но Вейдеманъ стоялъ на томъ, что если блые судятъ черныхъ, то черные въ свою очередь имютъ право судить блыхъ. Эрихъ общалъ переговорить съ Зонненкампомъ, но вмст съ тмъ просилъ Вейдемана не ставить этого въ непремнное условіе своего согласія самому участвовать въ суд.

Къ обду явился новый гость — докторъ. Онъ былъ по близости у одного больного, которому только-что сдлалъ очень удачную операцію и потому находился въ отличномъ расположеніи духа. Обратясь къ Эриху, онъ сказалъ:

— Еслибъ аптеки могли снабдить насъ, наравн съ другими лекарствами, боле или мене значительными дозами успокоительныхъ недль и мсяцевъ, съ тмъ, чтобъ мы ихъ разомъ принимали, многое бы на свт легче устроивалось. Люди, у которыхъ я сегодня былъ, служатъ тому доказательствомъ.

И разсказавъ о своемъ недавнемъ визит, докторъ прибавилъ:

— Прошу посл этого врить громкимъ крикамъ дворянъ насчетъ ихъ оскорбленной добродтели! Человкъ, съ которымъ я только-что разстался, сынъ бывшей герцогской любовницы, а дти его уже успли породниться со всей знатью въ стран. Такъ точно будетъ и съ Роландомъ. Лтъ черезъ десять никто больше не станетъ заботиться объ источник его богатства.

Когда доктору изложили планъ предполагаемаго суда и сказали, что отъ него ожидаютъ участія въ немъ, онъ воскликнулъ:

— Вотъ они, старые тираны! Они любятъ играть въ собственные похороны, только я, мое почтеніе, отказываюсь участвовать въ траурномъ кортеж. Неужели вы думаете, что онъ подчинится нашему приговору? Будьте уврены, онъ все это устроиваетъ съ цлью скомпрометтировать съ собой другихъ людей. Онъ всхъ васъ морочитъ, а вы, любезный Дорнэ, уже и безъ того не мало пострадали отъ него. Совтую вамъ все это бросить. Вы хотите негра — то-есть нтъ, ошибся, торговца неграми вымыть до-бла.

Докторъ засмялся и по обыкновенію увлекъ за собой всхъ другихъ, такъ какъ никто не могъ слышать его веселаго хохота безъ того, чтобы самому не заразиться имъ.

— Въ сущности, продолжалъ докторъ, молодецъ мн нравится. Онъ изъ матеріала, изъ котораго въ доброе старое время слагались отличные злоди. Въ наше время не то. Современные намъ злоди слишкомъ рефлективны, сознательны. Имъ мало дйствовать подъ вліяніемъ элементарныхъ силъ природы, и они безпрестанно посягаютъ на логику. Еслибъ этотъ Зонненкампъ въ самомъ дл хотлъ перемниться, онъ выказалъ бы себя самымъ жалкимъ и презрннымъ трусомъ.

— Трусомъ?… повторилъ Вейдеманъ. У кого нечиста совсть, тотъ, я полагаю, не можетъ быть истинно храбрымъ человкомъ. Злодй бываетъ дерзокъ, отваженъ до безумія, но никогда не обладаетъ настоящимъ мужествомъ.

— Вотъ какъ! перебилъ докторъ. Но разв я вамъ уже не говорилъ, до какой степени мн противны вс эти сантиментальные толки объ улучшеніи быта негровъ. У меня врожденное отвращеніе къ чернымъ людямъ. Я не вижу, почему мой разсудокъ долженъ возставать противъ такого естественнаго физіологическаго явленія и давать моему отвращенію обидное названіе предразсудка. Но вдь, мнніе, будто наши предразсудки всегда не основательны, тоже можетъ въ свою очередь быть названо предразсудкомъ. Мн бы хотлось, чтобы у насъ было побольше такихъ естественныхъ отвращеній, отъ которыхъ бы насъ не могла избавить никакія усилія такъ-называемой цивилизаціи. Торговля неграми, конечно, дло не хорошее, но я на мст герцога все-таки далъ бы Зонненкампу дворянство, да еще сказалъ бы ему вдобавокъ: любезный другъ, пойди въ баню, умойся, а затмъ шь, пей и веселись. Къ чорту вс эти толки о чистот крови!.. Больше всего бситъ меня профессоръ Крутіусъ, который преждевременнымъ выпускомъ въ свтъ своей статьи оказалъ большую услугу знати. Что стоило ему обождать день другой, пока Зонненкампъ вступитъ въ ряды дворянъ, а тамъ бы и хватилъ его, а съ нимъ вмст и ихъ всхъ. Такъ было бы гораздо лучше.

Докторъ, казалось, поставилъ себ задачей обратить все дло въ шутку. Но вечеромъ, когда Эрихъ, собираясь домой, привязалъ свою лошадь къ его экипажу, а самъ слъ рядомъ съ нимъ, докторъ сказалъ:

— Впрочемъ я, ради васъ, согласенъ принять участіе въ суд, который сзываетъ этотъ Зонненкампъ. Вы серьезно думаете, что человкъ съ помощью воли можетъ загладить преступное и врите въ возможность исправленія? Хорошо, ваша вра подвигнетъ мою гору неврія. Посмотримъ.

Эрихъ сообщилъ о своемъ посщеніи Вольфсгартена и не мало удивился, когда докторъ сказалъ ему, что противорчіе между Клодвигомъ и Беллой, досел глухо дававшее себя чувствовать, въ настоящую минуту приближалось къ кризису.

— Белла, сказалъ онъ, старается забыться. Она стала учиться по-латыни и подобно тому, какъ другія, боле мелкія натуры, ищутъ возбужденія въ водк, она ищетъ опьяненія въ поэзіи Байрона. Мн не слдовало бы такъ говорить о Байрон, я нкогда былъ отъ него безъ ума. Но теперь пришелъ къ убжденію, что его поэзія не вино, а…. Впрочемъ, я вдь отъявленный еретикъ и отщепенецъ.

Эриха передернуло, а докторъ, замтивъ это, прибавилъ:

— Васъ возмущаетъ моя ересь, но вдь это не боле какъ мое личное мнніе!! Докторъ хотлъ-было по старой привычк напасть на Беллу, но Эрихъ остановилъ его невольно вырвавшимся у него замчаніемъ. Онъ не могъ не удивляться упорству, съ какимъ докторъ постоянно выражалъ самое невыгодное мнніе о графин, къ которой въ былое время питалъ, довольно сильную склонность.

— Отлично! воскликнулъ докторъ. Что за удивительная женщина! она вамъ сказала, что я былъ къ ней не равнодушенъ? Превосходно! Я удивляюсь ловкости, съ какой она прибгла къ средству, которое, по ея разсчету, должно было уничтожить въ васъ всякое довріе къ моему сужденію о ней. Мы, мужчины, въ сравненіи съ нею непроходимые дураки. Чмъ бы вамъ поклясться? Да, нтъ, вы и такъ поврите. Неужели вы считаете меня способнымъ дурно говорить о женщин, къ которой бы я чувствовалъ хоть самую мимолетную страсть!… Но какъ бы то ни было, я вамъ очень благодаренъ, вы доставили мн случай напомнить мое знаніе людей. Къ тому же теперь я могу успокоиться, а то я боялся, ужъ не черезчуръ ли я былъ строгъ къ этой женщин. Припомните мн когда-нибудь нашу сегодняшнюю поздку. Говорю вамъ, эта женщина еще заставитъ о себ говорить.— Какимъ образомъ, не знаю, по изобртательность ума, какою она обладаетъ, не можетъ такъ рано умереть.

Эрихъ былъ непріятно пораженъ. Зачмъ еще этому было сегодня сюда примшиваться? или у него и безъ того мало тяжести на сердц? Онъ едва слышалъ, какъ докторъ сообщалъ ему о непріятностяхъ, которымъ баронъ фонъ-Пранкенъ подвергался въ обществ и при двор, за то, что продолжалъ свои близкія сношенія съ Зонненкампомъ.

Достигнувъ долины, Эрихъ отвязалъ свою лошадь отъ экипажа и, простясь съ докторомъ, похалъ обратно на виллу.

Въ комнат Зонненкампа еще свтился огонь. Онъ приказалъ просить къ себ Эриха. Молодой человкъ сообщилъ ему, что вс изъявили готовность участвовать въ суд, но о предложеніи Вейдемана на счетъ негра Адама умолчалъ.

— Благодарю васъ, отъ всего сердца благодарю, сказалъ Зонненкампъ, сидя въ своемъ кресл. Въ голос его было что-то старческое, разбитое Но еще одно слово, прибавилъ онъ вставая. Графин Белл все извстно?

— Не знаю, но полагаю, что графъ ей все сообщитъ.

— Она ничего обо мн не говорила?

— Нтъ.

— Ровно ничего? А о моей семь?

— Какже, она освдомлялась о дтяхъ.

— Такъ…. о дтяхъ!…. хорошо. Благодарю васъ…. Доброй ночи!….

Эрихъ ушелъ въ свою комнату. Онъ долго стоялъ у окна и смотрлъ въ даль.

Любовь къ природ присуща человку въ самыя тяжелыя минуты его жизни, и благо тому, кто въ созерцаніи ея способенъ забывать вс свои горести.

То была темная осенняя ночь. Надъ горами тяжелой массой висла черная туча. Вдругъ, въ томъ мст, гд она какъ будто соединилась съ холмами, блеснула и легла на горизонт яркая полоса свта. Туча мгновенно утратила часть своего мрака, изъ-за горъ медленно выплылъ мсяцъ, но туча быстро покрыла его. Она какъ будто еще тяжеле повисла надъ ландшафтомъ и только окраины ея свтились мягкимъ серебристымъ свтомъ. А справа и слва по всему небосклону носились небольшія сраго цвта облака.

Эрихъ закрылъ глаза и погрузился въ глубокую думу. Когда онъ опомнился, мсяцъ стоялъ высоко надъ тучей и ландшафтъ блисталъ облитый луннымъ свтомъ, который трепеталъ, отражаясь въ рк. Но туча, медленно подвигаясь, снова накрыла мсяцъ. Эрихъ долго смотрлъ въ окно. Наконецъ туча исчезла, все небо стало гладко какъ поверхность слегка затуманившейся стали, по которой спокойно и величаво катился серебристо-огненный шаръ.

Природа въ своихъ дйствіяхъ сообразуется съ вчными непреложными законами, почему бы и человческой жизни не слагаться по ея образцу?

Эрихъ думалъ о Манн, и мысль о ней наполняла его душу мягкимъ, кроткимъ свтомъ, подобнымъ тому, какой разливалъ на вс предметы сіявшій на неб мсяцъ.

ГЛАВА VI.
ОТОРВАННАЯ ВТВЬ.

Зонненкампъ еще продолжалъ хлопотать объ устройств суда, когда вернулся Пранкенъ. Молодой баронъ казался не въ дух, и на распросы Зонненкампа о причин его разстройства вмсто отвта вынулъ изъ кармана нсколько писемъ. Прежде всего онъ раскрылъ то, въ которомъ гофмаршалъ старался его убдить, что ему, въ качеств каммергера при герцогскомъ двор, ни подъ какимъ видомъ не слдуетъ поддерживать сношеній съ человкомъ, который, не только себя обезчестилъ, но еще провинился въ нанесеніи его высочеству оскорбленія. Онъ прибавлялъ, что даже шли толки о томъ, не слдуетъ ли Зонненкампа за это послднее обстоятельство подвергнуть суду.

Зонненкампъ слегка вздрогнулъ, а затмъ разразился громкимъ, неестественнымъ хохотомъ.

— Дайте мн еще разъ взглянуть на это письмо, сказалъ онъ. Внимательно перечитавъ его, онъ, молча, отдалъ его назадъ, а потомъ спросилъ, что заключалось въ другомъ письм?

— Это еще серьезне и ршительне, замтилъ Пранкенъ, передавая ему пакетъ за печатью военнаго суда. Барону угрожали исключеніемъ изъ полка, если онъ не прекратитъ сношеній съ Зонненкампомъ.

— Что же вы намрены длать? спросилъ Зонненкампъ. Я съ своей стороны ничего отъ васъ не требую.

— Но я ршился васъ не оставлять, сказалъ Пранкенъ.

Зонненкампъ обнялъ его. Наступило молчаніе.

— Я никого и ничего не боюсь! воскликнулъ Пранкенъ. Но вотъ письмо къ вамъ самимъ.

И онъ вручилъ ему пакетъ отъ государственнаго совтника.

Зонненкампъ началъ читать.

Тонъ письма отличался вжливостью, но заключалъ въ себ совтъ, куда-нибудь хать хоть навремя, пока не остынетъ рвеніе партіи, требовавшей подвергнуть Зонненкампа суду за оскорбленіе высочества.

— Вамъ извстно содержаніе этого письма? спросилъ Зонненкампъ.

— Какъ же! Государственный совтникъ хотлъ дать мн его незапечатаннымъ.

— Что же вы мн посовтуете?

— Я раздляю его мнніе.

Легкая судорога на мгновеніе исказила лицо Зонненкампа.

‘Умно, очень умно, подумалъ онъ про себя. Вы хотите меня спровадить и завладть моимъ имуществомъ’

И воображеніе живо нарисовало ему картину тюрьмы, а въ ней томящагося въ невол самого себя. Ему вдругъ стало жутко, онъ вздрогнулъ, но тотчасъ же оправился.

— Слдовательно, вы раздляете мнніе государственнаго совтника?

— Да. Но прежде чмъ вы удете, позвольте мн предложить вамъ мру, которая вамъ дастъ возможность снова встать на поги, а мн принесетъ новую честь.

— Разв существуетъ такая мра?

— Да. Я уже вамъ говорилъ, что есть еще другая, скромная, но могущественная партія, которую мы, или скоре вы, можете склонить легко въ свою пользу.

Пранкенъ объявилъ, что ему предстоитъ на дняхъ явиться въ собраніе дворянъ, приверженцевъ римской церкви, которые соберутся толковать о пріисканіи средствъ для снабженія папы военными силами.

— Ужъ вы сами не думаете ли вступить въ папское войско? спросилъ Зонненкампъ.

— Я охотно вступилъ бы, отвчалъ Пранкенъ, еслибъ не долженъ былъ оставаться здсь на посту, гд меня удерживаетъ долгъ чести и любви!!

— Хорошо, очень хорошо. Извините, что я васъ прервалъ! Но зачмъ вы мн все это говорили? Вдь я не дворянинъ, а слдовательно, не могу принять участія въ этомъ собраніи.

— Можете.

— Какимъ образомъ?

— Вы дадите денегъ для образованія полка, а я вамъ ручаюсь, что вы не только не подвергнетесь боле никакому преслдованію, но еще, напротивъ, пріобртете себ славу и почести.

Зонненкампъ усмхнулся.

— А если я дамъ денегъ, спросилъ онъ, то мн будетъ позволено здсь остаться?

— По моему, вамъ все-таки лучше бы на время ухать.

По лицу Зонненкампа скользнула торжествующая улыбка. ‘Такъ вотъ какъ! думалъ онъ, они хотятъ разомъ отнять у меня часть имущества и выслать меня прочь.’ Онъ очень любезна улыбнулся Пранкену и сказалъ:

— Отлично! А здшній патеръ знаетъ объ этомъ?

— Нтъ. Но я заручился содйствіемъ декана капитула канониковъ.

— Въ такомъ случа позвольте мн пригласить сюда патера!

— Сдлайте одолженіе! Я самъ за нимъ схожу.

— Нтъ, останьтесь?

Зонненкампъ крикнулъ въ проведенную въ стн трубу, чтобъ немедленно пошли за патеромъ и пригласили его на виллу. Затмъ, обращаясь къ Пранкену, онъ сказалъ:

— Такъ вотъ что вы мн совтуете! отлично! оно такъ и слдуетъ. Мы на деньги, вырученныя за продажу черныхъ, купимъ блыхъ, и послдніе отъ этого станутъ еще бле,— нтъ, они превратятся въ святыхъ.

— Я васъ не понимаю.

— Очень можетъ быть. Я, видите ли, радуюсь тому, что свтъ такъ хорошо устроенъ. Молодой другъ мой! въ университетахъ, я слышалъ, читаютъ лекціи о добродтели, которую возводятъ тамъ въ строгую нравственную систему. Я вамъ предлагаю сдлать тоже самое въ отношеніи къ пороку, а затмъ учредить въ университет каедру для преподаванія этой новой отрасли науки. Могу васъ уврить, къ намъ нахлынутъ толпы слушателей, которыхъ мы станемъ просвщать свтомъ настоящей истины, а не той, которую обыкновенно называютъ этимъ именемъ. Свтъ, повторяю, отлично устроенъ! Общество непремнно должно бы было назначить меня профессоромъ житейской мудрости, которую до сихъ поръ вовсе не такъ понимали и толковами. Пора взяться за умъ и сбросить съ себя личину мнимой нравственности. Но вотъ бда, я до сихъ поръ встртилъ только одного человка, который съ успхомъ могъ бы слушать мои лекціи. Человкъ этотъ, къ сожалнію — женщина, а впрочемъ пора намъ бросить и этотъ предразсудокъ. Отлично!

— Вы все еще мн не сказали, началъ Пранкенъ, одобряете ли вы мой планъ?

— Неужели не сказалъ? Ахъ, молодой другъ мой! Вы еще не можете быть профессоромъ, вы ученикъ, которому предстоитъ начать учиться чуть ли не съ азбуки. Я хотлъ бы основать новый Римъ, какъ нкогда былъ основанъ древній, исключительно изъ бродягъ и изъ преступниковъ. Это самый лучшій и способный классъ людей.

— Я васъ не понимаю.

— Гд же вамъ! мягко проговорилъ Зонненкампъ. Вы правы, намъ слдуетъ быть тихими, кроткими, въ высшей степени нравственными и честными людьми. Только, знаете ли, молодой другъ мой, у меня есть въ виду кос-что совсмъ другое. Къ тому же ловушка, разставленная для меня деканомъ, черезчуръ не затйлива: я не пойду на такую грубую приманку.

Пранкенъ былъ до крайности возмущенъ. Онъ чувствовалъ, что съ нимъ обращались какъ со школьникомъ, и это выводило его изъ себя.

Онъ выпрямился, бгло взглянулъ на себя въ зеркало, точно желая убдиться, что онъ въ самомъ дл уже не мальчишка. Затмъ, гордо откинувъ назадъ голову, онъ съ важностью произнесъ:

— Многоуважаемый батюшка! прошу васъ прекратить эти неумстныя шутки.

— Шутки? Да разв я шучу?

— Да. Вы не станете отвергать, что я оставался вамъ до конца вренъ…. Что преданность моя къ вамъ и вашему дому была безгранична. Я обращался съ вами, какъ съ равнымъ. Впрочемъ я вовсе не это хотлъ сказать. Я хочу только просить васъ не отвергать моего плана. У насъ есть серьезныя обязанности, и я считаю себя вправ требовать отъ васъ….

— Что же, договаривайте! Повиновенія, хотите вы сказать, не такъ ли? Извольте, благородный другъ, я готовъ вамъ повиноваться. Хорошо… Какой же полкъ сформируемъ мы: пхотный или кавалерійскій? Въ какую форму однемъ мы солдатъ? Роланда мы, конечно, прямо произведемъ въ офицеры. Онъ отлично сидитъ на кон, и потому я стою за кавалерію. Видите ли, молодой мечтатель, у меня тоже нтъ недостатка въ фантазіи. Ахъ, какъ весело! мы съ вами, съ головы до ногъ вооруженные, мчимся по полямъ…. У насъ отличное оружіе…. Я кое-что въ этомъ дл смыслю. Я въ Америк пошатался, можетъ, боле, чмъ вс вы думаете…. А что, не отправить ли намъ будущій полкъ въ Америку?

— Это было бы еще лучше.

— Ха, ха, ха! разсмялся Зонненкампъ. Утренніе сны! Говорятъ, что утромъ всегда снятся самыя пріятныя вещи…. Но, любезный другъ, пора ужъ и проснуться и перестать бредить.

Пранкенъ чувствовалъ себя точно связаннымъ по рукамъ и по ногамъ. Ему казалось, что онъ попалъ въ пасть ко льву и волей или неволей долженъ былъ уступить, смириться. Боясь раздражить льва, онъ давалъ ему играть съ собой, но всякую минуту дрожалъ отъ страха, чтобъ тотъ, вонзивъ въ него свои когти, не разорвалъ его на части. Еслибъ была какая-нибудь возможность убжать!

Пранкенъ схватился за голову. ‘Что это за человкъ? чего онъ отъ меня хочетъ?’

А Зонненкампъ, спокойно положивъ ему руку на плечо, говорилъ:

— Я ничего не имю противъ вашего благочестія,— искреннее оно или притворное — все равно. Но, молодой другъ мой, я вовсе не желаю, чтобъ на мои деньги разживались монахи. Манна собирается основать монастырь, вы хотите формировать полкъ, а я на все это подавай деньги…. Сознайтесь, что вы пошутили, и перестанемъ объ этомъ говорить. Будьте себ на ум, водите за носъ тхъ, которые воображаютъ себя умне васъ, вы увидите со временемъ, что это самое пріятное занятіе… Ахъ, вонъ Манна възжаетъ въ дворъ! Надо ее позвать сюда!

Онъ крикнулъ въ трубу, чтобы Манна немедленно къ нему пришла.

Прежде чмъ Пранкенъ усплъ вымолвить слово, отворилась дверь и въ комнату вошла молодая двушка.

— Вы меня звали? сказала она, обратясь къ отцу.

— Да. Ну что въ монастыр?

— Я распростилась съ нимъ навки.

— Благодарю тебя, дитя мое, благодарю! Ты хорошо поступила: ты знала, какъ меня утшить, особенно теперь. Ну, покончимъ же кстати и другое дло. Какъ ты свжа и бодра! Я давно тебя такою не видалъ. Баронъ Пранкенъ, вы видите, Манна наконецъ освободилась… Дайте мн слово, что все, о чемъ мы сейчасъ говорили, останется между нами. Согласны вы?

Пранкенъ не отвчалъ.

— Я не знала, что вы здсь, баронъ, начала Манна, но впрочемъ это къ лучшему, что я васъ здсь застала.

— Конечно къ лучшему, подтвердилъ Зонненкампъ. Чтобы ты ни хотла мн сообщить, нашъ молодой и врный другъ все можетъ слышать. Садись!

Онъ по привычк взялъ маленькую палочку и принялся ее стругать.

Манна не сла, по, схватившись за спинку стула, взволнованнымъ голосомъ произнесла:

— Баронъ Пранкенъ, прежде всего позвольте мн вамъ высказать мою признательность за вашу неизмнную дружбу….

— Это дло,— перебилъ ее Зонненкампъ и поднялъ глаза отъ своей работы.— Хорошо, мн теперь ничто такъ ненужно какъ спокойствіе, миръ и тихая радость. Подай же нашему другу руку.

— Я ему охотно подаю ее, но на прощанье…

— Какъ на прощанье? грозно воскликнулъ Зонненкампъ и, сильно вонзивъ пожъ въ палочку, разскъ ее пополамъ. Онъ всталъ съ мста и, подойдя къ Манн, схватилъ ее за руку.

— Позвольте, остановила его Манна. Баронъ Пранкенъ, вы благородный человкъ и я васъ глубоко уважаю. Вы много сдлали для моего отца, и я, какъ дочь, до конца жизни буду вамъ признательна, но…

— Но что? спросилъ Зонненкампъ.

Манна не отвчала ему, по продолжала, обращаясь къ Пранкену:

— Я считаю себя обязанной сказать вамъ правду. Я не могу быть вашей женой, потому что люблю Эриха Дорнэ, который съ своей стороны меня любитъ. Онъ и я, мы составляемъ одно, и никакія силы земли и неба не могутъ насъ разлучить.

— Ты любишь учителя, гугенота, презрннаго торгаша сентенціями, обманщика, лицемра? Да я задушу его своими руками, этого вора….

— Отецъ, сказала Манна, гордо выпрямляясь. Въ глазахъ ея засвтилось геройское мужество, она какъ будто выросла и сдлалась сильне. Отецъ! капитанъ Дорнэ, правда, учитель и гугенотъ, но все остальное, что ты о немъ говорилъ, теб внушаетъ твой гнвъ.

— Мой гнвъ…. ты меня еще не знаешь. Я положилъ всю свою жизнь на этотъ….

— Отецъ, не произноси угрозъ, намъ, твоимъ дтямъ, и безъ того не легко.

Страшный, ужасающій вопль вырвался изъ груди Зонненкампа.

Онъ обратился къ Пранкену и воскликнулъ:

— Уйдите, баронъ! Я хочу остаться съ ней одинъ.

— Нтъ! сказалъ Пранкенъ, я не могу уйти… Я любилъ вашу дочь и имю право ее защищать.

Зонненкампъ схватился рукою за столъ, у него начинала кружиться голова.

— Слышишь, Манна, воскликнулъ онъ, слышишь? И ты отталкиваешь отъ себя такого рыцаря! Опомнись, дитя! Я готовъ тебя молить на колняхъ…. Пойми свое заблужденіе!.. Мн я безъ того горько, тяжело… не возлагай на меня еще этого новаго бремени. Смотри, что за человкъ предъ тобою… Манна, ты умное и доброе дитя! неправдали, ты только пошутила… ты хотла насъ испытать… Да, ты улыбаешься… благодарю тебя, дитя мое, благодарю!… Ты теперь еще боле убдилась въ его благородств. Манна, вотъ онъ! возьми его… Раскрой ему свои объятія. Я на все соглашусь…. Я готовъ умереть, только исполни это мое единственное желаніе….

— Я не могу, отецъ, не могу!

— Можешь и исполнишь!

— Отецъ, поврь мн….

— Теб поврить? Но разв это можно? Давно ли ты клялась, что будешь монахипей?… Кто такъ быстро мняетъ свои намренія, тому нельзя врить.

— Отецъ, мн невыразимо больно огорчать тебя и барона….

— Хорошо…. хорошо! я и это вынесу. Выржь у меня изъ груди сердце, оно къ сожалнію еще бьется во мн. На то ли шелъ я въ бой съ Старымъ и Новымъ Свтомъ, на то ли потерплъ пораженіе и подвергся изгнанію, чтобы назвать сыномъ этого лицемра!… Вотъ каковы они эти философы-идеалисты и добродтельные мечтатели!.. Они вкрадываются къ вамъ въ домъ въ качеств воспитателя и затмъ женятся на вашей дочери, или лучше сказать — на ея милліонахъ…. О мудрые философы и въ тоже время ловкіе пройдохи, плуты и лицемры!. Нтъ! я этого не потерплю!!.

Онъ сжималъ и разжималъ пальцы, точно дикій зврь, собирающійся вонзить въ добычу когти.

— Дайте мн что-нибудь разорвать или уничтожить, воскликнулъ онъ въ бшенств, иначе я не знаю, что сдлаю. Ты…

Пранкенъ положилъ ему на плечо руку. Вс трое молчали, тяжело переводя духъ. Боле всхъ взволнованнымъ казался Пранкенъ.

Манна спокойно выдержала взглядъ отца, хотя не могла вполн дать себ отчета въ выраженіи, съ какимъ онъ былъ на нее устремленъ. А онъ, подойдя къ труб, снова крикнулъ въ нее:

— Позвать сюда капитана Дорнэ.

Затмъ, обратясь къ дочери, онъ продолжалъ:

— Манна, я тебя не принуждаю ни къ чему, но только требую одного, а именно, чтобъ ты отказалась отъ этого учителя.

Минуту спустя онъ прибавилъ:

— Кажется, патеръ долженъ былъ сюда придти?

— Да, вы за нимъ посылали.

Патеръ не заставилъ себя долго ждать. Увидвъ его въ дверяхъ, Зонненкампъ сказалъ:

— Святой отецъ, здсь, въ присутствіи этихъ свидтелей, объявляю вамъ, что отдаю мою виллу Эдемъ подъ монастырь, если только дочь моя Манна, согласно своему давнишнему желанію, приметъ монашество.

Манна недоумвала. Какъ могъ ея отецъ такъ жестоко шутить съ ней, съ Эрихомъ, съ Пранкеномъ, со всми? Она не знала, что ей длать, что говорить. Патеръ обратился къ ней съ протянутой рукой. Въ эту самую минуту въ комнату вошелъ Эрихъ и сразу все понялъ.

— Извстно ли вамъ, кто я? спросилъ у него Зонненкампъ.

Эрихъ сдлалъ утвердительный знакъ головой.

— А знаете ли вы, кто этотъ человкъ и кто эта двушка? А затмъ, видите ли вы что тамъ на стн? И онъ указалъ рукой на висвшій надъ его головой хлыстъ. Знаете ли вы, что это такое? Не одна невольничья спина… Онъ задыхался и не могъ продолжать.

Эрихъ, окинувъ его гордымъ взглядомъ, спокойно произнесъ:

— Есть руки, отъ которыхъ получить ударъ не составляетъ безчестія.

Изъ груди Зонненкампа вырвался глухой стонъ, а Эрихъ, обращаясь къ Манн сказалъ:

— Прошу тебя, Манна, уйди отсюда.

— Ты!… Манна!… воскликнулъ Зонненкампъ, и бросился на Эриха. Пранкенъ остановилъ его.

— Господинъ Зонненкампъ, если здсь кто-нибудь иметъ право требовать у капитана Дорнэ удовлетворенія, то это конечно я.

— Прекрасно! воскликнулъ Зонненкампъ, опускаясь на стулъ. Отдаю въ твои руки, месть, мою жизнь и честь. Говори ты, я боле ни слова не произнесу.

— Капитанъ Дорнэ, началъ Пранкенъ. Когда я васъ ввелъ въ этотъ домъ, я вамъ съ самаго начала объяснилъ, въ какихъ отношеніяхъ находился къ дочери господина Зонненкампа. До сихъ поръ я васъ до нкоторой степени все-таки уважалъ, но теперь съ сожалніемъ вижу себя вынужденнымъ вовсе лишить васъ моего уваженія.

Эрихъ гордо выпрямился.

— Я не стану съ вами драться, продолжалъ Пранкенъ. Вы ограждены отъ нападенія съ моей стороны священнымъ въ моихъ глазахъ панциремъ. Ваша жизнь, капитанъ Дорнэ, находится подъ защитой фрейленъ Манны и потому самому неприкосновенна для меня. Это да будетъ моимъ послднимъ словомъ вамъ. По васъ, господинъ Зонненкампъ, я буду просить еще объ одномъ. Дайте мн вашу руку и общайтесь исполнить мое желаніе.

— Общаюсь… Я все готовъ для тебя сдлать, только не сформировать полкъ и не согласиться на соединеніе этихъ двухъ… За исключеніемъ этого, требуй отъ меня, чего хочешь.

— Хорошо. Итакъ, я беру съ васъ слово, что вы пощадите этого человка.

Пранкенъ дрожащими руками ощупалъ свои карманы и вынувъ изъ нихъ маленькую книжечку, подалъ ее Манн.

— Фрейленъ Манна, произнесъ онъ взволнованнымъ голосомъ: здсь и до сихъ поръ лежитъ та втка, которую вы мн нкогда дали. Она теперь завяла, возьмите ее обратно. Подобно тому, какъ оторванная отъ дерева втка боле не можетъ къ нему прирости, такъ точно я навсегда оторванъ отъ всхъ васъ.

Окинувъ Манну исполненнымъ грусти взглядомъ, онъ прибавилъ:

— Итакъ, мы на вки разстались.

Затмъ онъ, не торопясь, спокойно натянулъ перчатку, застегнулъ ее, взялъ шляпу, всмъ поклонился и вышелъ.

Манна почти съ восторгомъ посмотрла ему вслдъ, потомъ быстрымъ движеніемъ схватила за руку Эриха.

Они рядомъ стояли передъ Зонненкампомъ, который, закрывъ лицо руками, воскликнулъ:

— Ужъ не благословенія ли моего вы ожидаете? Человкъ, подобный мн, изъ рукъ котораго не есть безчестіе получить ударъ, не можетъ раздавать благословеній. Идите, идите прочь отсюда!… Или я боле не имю права ничего приказывать? что вы тутъ продолжаете стоять и на меня смотрть?

— Господинъ Зонненкампъ, началъ Эрихъ, увряю васъ, что мое замчаніе относилось не къ вамъ, а къ барону Пранкену. Но оно васъ оскорбило, и я отъ всего сердца прошу у васъ прощенія. Я не владлъ собой, но тмъ не мене сознаю себя неправымъ передъ вами, не потому только что вы отецъ Манны, но и потому еще, что вы человкъ, которому теперь и безъ того приходится многое переносить…

— Хорошо, хорошо, мн знакомо ваше умнье читать проповди… Довольно. Разв вся ваша жизнь здсь не была ложью? Или вы станете утверждать, что вы не воръ? Помните ли вы, о чемъ я васъ спрашивалъ, когда водилъ васъ по дому? И вы могли такъ долго лгать и притворяться! Проклятіе! Какая посл этого возможна вра въ людей! Я вамъ врилъ, считалъ васъ неспособнымъ на обманъ. Вы же все время лгали, съ того самаго часа, какъ я васъ водилъ по дому и до сей минуты. Что бы ни было дале, я теперь срываю съ васъ маску.

— Господинъ Зонненкампъ, возразилъ Эрихъ. Я долго боролся, прежде чмъ поддался этой любви, которая оказалась сильне меня… сильне всего на свт. Меня прельщаютъ не ваши богатства: я доказываю это тмъ, что отказываюсь отъ нихъ навсегда и говорю: никогда ничто изъ нихъ не будетъ моей собственностью. Я не присоединяю къ моимъ словамъ ни увреній, ни клятвъ. И т и другія безполезны, такъ какъ вы мн не врите.

— Я вы бы еще хотли, чтобъ я вамъ врилъ? Шутите, прекрасный, благородный, добрый, великодушный молодой человкъ! Я многимъ владю, но къ сожалнію не имю того, чего вы желаете, а именно вры въ васъ. Она когда-то и была у меня, по теперь безвозвратно пропала. Я тоже не клянусь, по знаю что меня боле никто не обманетъ.

— Я прошу отца Роланда и Манны… началъ Эрихъ дрожащимъ голосомъ… прошу его съ сыновней покорностью, не быть ко мн несправедливымъ. Вы еще убдитесь, я въ томъ не сомнваюсь, что я тогда какъ теперь говорилъ вамъ одну правду.

— Правду? Хороша правда! Уйдите прочь! Я хочу… я долженъ остаться одинъ.

Эрихъ и Манна, держась за руку, вышли изъ комнаты, но остановились у дверей и долго тамъ ждали. Немного спустя къ Зонненкампу въ кабинетъ прошелъ Іозефъ, и возвращаясь оттуда объявилъ, что баринъ его послалъ за нотаріусомъ.

Эрихъ и Манна отправились въ садъ. Такова сила любви, что они, несмотря на терзавшія ихъ горе и сомннія, въ глубин души чувствовали себя счастливыми, какъ будто вс печали ихъ уже миновали.

— Помоги мн, сказала Манна Эриху, идя съ нимъ подъ-руку. Меня преслдуетъ мысль, которая, я не вижу, къ чему могла бы васъ привести. Когда герцогъ во время своего посщенія вашей виллы ласково о теб отозвался, слова его обрадовали меня боле, чмъ еслибъ относились прямо ко мн. Помнишь ли ты? Я теб передала его замчаніе. Онъ просилъ тебя не забывать, что ты нкогда былъ его товарищемъ, обстоятельство, которое самъ онъ очень хорошо помнилъ. Не думаешь ли ты, что это расположеніе къ теб герцога можно было бы теперь употребить въ нашу пользу? Какимъ образомъ, я не умю сказать, по мн кажется… я сама не знаю, что мн кажется.

— Я тоже объ этомъ думалъ отвчалъ Эрихъ, мн хорошо памятны слова герцога, но я ршительно не знаю, на что бы намъ теперь могли пригодиться его милости. Ахъ, Манна, тогда мн въ первый разъ сдлалось ясно, что мысли твои были обращены ко мн.

И молодые люди, забывъ вс свои заботы, углубились въ воспоминанія о прошломъ. Вся горечь настоящаго для нихъ исчезла.

На лицо Манны точно легъ яркій солнечный лучъ. У нея была сильная, свободная душа, которая ясно свтилась въ ея большихъ, черныхъ, блестящихъ глазахъ.

— О чемъ ты смешься? внезапно спросила она, замтивъ улыбку на лиц Эриха.

— Мн пришло на умъ одно сравненіе.

— Сравненіе?

— Да. Я когда-то слышалъ, что настоящій брильянтъ отличается отъ фальшиваго тмъ, что если на него дохнуть, съ него мгновенно исчезаетъ всякая тусклость. Ты, моя Манна, точно такой же брильянтъ.

Между тмъ какъ молодые люди гуляли въ саду, Зонненкампъ сидлъ одинъ и почти радовался новой причин своихъ мученій. Изъ глубины души его вдругъ поднялось гордое, радостное чувство, при мысли о мужеств, выказанномъ его дочерью. Она его истинное, гордое и непреклонное дитя. Мысли Зонненкампа шли дальше. ‘Дочь меня покидаетъ, думалъ онъ, слдуетъ влеченію собственной воли и тмъ самымъ освобождаетъ отъ всякихъ въ отношеніи къ ней обязанностей. Мн только о ней и слдовало заботиться, сынъ самъ себ проложитъ дорогу въ жизни. Церера… Ту не трудно удовлетворить. Стоитъ только подарить ей новое платье, дорогой уборъ разсказать ей сказку, которая мгновенно ее убаюкаетъ’.

Зонненкампъ вышелъ въ садъ и отправился въ оранжерею, гд были накоплены цлыя кучи чернозема. Онъ накинулъ на себя срую блузу и принялся копаться въ земл. Но напрасно вдыхалъ онъ въ себя запахъ, который ему обыкновенно такъ равился. Сегодня онъ не доставлялъ ему ни малйшаго удовольствія.

Зонненкампъ съ гнвомъ сорвалъ съ себя блузу.

— Вздоръ, ребячество! воскликнулъ онъ. Время для этого всегда миновало.

Онъ остановился на минуту у того мста, гд Эрихъ снлъ за завтракомъ въ первый день своего прибытія на виллу.

Такъ вотъ тотъ человкъ, которому отнын здсь суждено властвовать… и это простой учитель!

По дорог мимо шелъ бочаръ.

Зонненкампъ его окликнулъ и похвалилъ за распорядительность на счетъ пожарныхъ трубъ. Затмъ онъ съ видимымъ удовольствіемъ пустился въ разсказы о томъ, какъ поселенцы въ степяхъ на далекомъ запад обороняются отъ нападеній дикихъ племенъ тмъ, что обливаютъ ихъ изъ пожарныхъ трубъ кипяткомъ. Въ иныхъ случаяхъ они прибавляютъ туда еще срной кислоты, отъ которой всякій, кому она попадаетъ въ глаза, мгновенно слпнетъ.

Бочаръ, разинувъ ротъ, широко раскрывъ глаза, смотрлъ а человка, который такъ спокойно могъ говорить о такихъ ужасныхъ вещахъ.

Зонненкампъ оставилъ его стоять въ недоумніи, а самъ пошелъ въ фруктовый садъ. Тамъ онъ занялся снятіемъ съ деревьевъ плодовъ. Мысли его невольно обратились къ прошедшмъ днямъ, въ теченіи которыхъ наливались и зрли плоды, онъ вспомнилъ о протекшей весн, доставившей столько наслажденій Роланду, едва начинавшему тогда оправляться отъ тяжкой болзни,— вспомнилъ о посщеніи герцога, о поздк на воды, о солнечныхъ дняхъ и росистыхъ ночахъ… и у него голов мелькалъ вопросъ: ‘что со мной станется къ тому времени, когда созрютъ новые плоды! Гд я тогда буду? можетъ быть, подъ землей. Кто знаетъ, придется ли мн еще когда-нибудь рыться въ чернозем?…’ У Зонненкампа закружись голова.

Не явная ли то насмшка природы и судьбы, что мы не только должны умирать, но еще и осуждены знать, что насъ ожидаетъ смерть.

Онъ тоскливо оглядывался вокругъ, стоя на томъ самомъ мст, гд, при вступленіи Эриха въ его домъ, высказывалъ ему подобныя этой мысли. Вроятно, мсто это обладало способностью пробуждать въ немъ печальныя думы. Или ужъ не суждено ли было клочку земли, на которомъ онъ теперь стоялъ сдлаться современемъ его могилой?

Вскор Зонненкампа позвали домой, куда по его приглашенію явился нотаріусъ съ двумя помощниками.

Зонненкампъ предложилъ нотаріусу сначала отобдать и повелъ его въ столовую, гд указалъ ему мсто, которое до сихъ поръ постоянно занималъ Пранкенъ. За столомъ Зонненкампъ велъ себя чрезвычайно развязно, какъ будто съ нимъ не случилось никакой бды.

Посл обда онъ съ нотаріусомъ и его помощниками заперся у себя въ кабинет. Все дло совершилось такъ тихо, что даже никто изъ слугъ не могъ добиться, въ чемъ заключалось содержаніе вновь составленнаго завщанія, свидтелями подъ которымъ подписались оба помощника нотаріуса.

Немного позже явилось письмо отъ Беллы, въ которомъ она писала, что прідетъ вмст съ Клодвигомъ на судъ и поручала Зонненкампу устроить такъ, чтобъ она могла быть въ числ судей.

Зонненкампъ усмхнулся: онъ, было, вовсе позабылъ и о суд и о судьяхъ.

Эрихъ просилъ Роланда и Манну сопровождать его мать, которая отправлялась на нсколько дней въ Маттенгеймъ.

Братъ и сестра охотно согласились. Такимъ образомъ вилла почти совсмъ опустла, и на ней водворилась невозмутимая тишина.

ГЛАВА VII.
ВЪ ПРЕДДВЕРІИ.

Дни проходили медленно и скучно. Зонненкампъ писалъ много писемъ и читалъ газеты, но не отсылалъ ихъ попрежнему къ Церер.

На виллу начали съзжаться выбранные въ судьи гости.

Зонненкампъ приказалъ всмъ объявить, что не желаетъ никого изъ нихъ видть прежде, чмъ явится передъ ними на судъ. Однако онъ сдлалъ исключеніе одной личности, и Белла, съ помощью Лутца, черезъ поросшую глициномъ лсенку и черезъ комнату съ сменами была введена прямо въ кабинетъ Зонненкампа.

— Милости просимъ на два слова, сказалъ Зонненкампъ, встрчая ее на порог: Вы не можете сидть здсь вмст съ судьями, по объявляю вамъ, что если я еще хочу жить и стараюсь доказать всмъ, какой я человкъ, то это единственно потому, что на свт еще есть существо, подобное вамъ. Я буду говорить здсь, въ этой комнат.

И онъ той же дорогой проводилъ ее обратно. Она знала, что дверь его кабинета останется открытой, и она все услышитъ.

Белла въ тревожномъ состояніи духа пошла бродить около дома. Она видла, какъ пріхалъ мировой судья съ дочерью. Лина явилась съ цлью раздлить съ Манной ея горе и была не мало удивлена и огорчена, узнавъ до какой степени опустлъ весь домъ.

Она просила Беллу пойти съ ней къ тетушк Клавдіи, которая одна еще оставалась въ виноградномъ домик.

Белла общалась придти немного позже.

Лина отправилась одна и принесла съ собой тетушк Клавдіи истинную отраду и утшеніе.

— Скажите пожалуйста, спросила Лина, негры и арапы одно и тоже?

— Совершенно одно и тоже.

— Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я зла на негровъ и араповъ! Я ршительно ничего не имю противъ того, чтобъ они тоже были свободны… отчего имъ не быть свободными? Но я хотла бы, чтобъ это сдлалось или раньше, или позже, а не теперь. Изъ-за нихъ совсмъ испортился мой медовый мсяцъ. О весельи никто и думать не хочетъ, вс только и толкуютъ, что о неграхъ. Вонъ даже выдумали носить въ вид украшенія цпи, которыя называются chanes d’esclaves… Ахъ, я хотла васъ спросить… что такое хотла я спросить?.. Ахъ да! Скажите пожалуйста, если негры сдлаются такими же людьми, какъ мы, что станется тогда съ чортомъ?

— Какъ съ чортомъ?

— Да, какъ станутъ тогда рисовать чорта? Нельзя же ему будетъ по прежнему оставаться чернымъ.

Тетушка Клавдія расхохоталась и отъ души порадовалась тому, что посреди мрака, водворившагося на вилл, туда все-таки еще долетали кое-какіе звуки веселья, напоминавшіе, что оно существуетъ въ мір. Она охотно согласилась пойти съ Диной въ замокъ, какъ вдругъ явилась Белла. Но графиня не задержала ихъ, а напротивъ просила, чтобъ он не откладывали своей прогулки, но только позволили бы ей посидть въ библіотек. Затмъ Лина и тетушка Клавдія отправились въ замокъ и пробыли тамъ до вечера. Въ теченіи этого времени взоры ихъ не разъ обращались на виллу, гд совершалось необычайное, какъ выражалась Лина.

Белла съ своей стороны не долго оставалась въ библіотек, но быстрыми шагами снова отправилась на виллу, а затмъ по лстниц, поросшей глициномъ, неслышно пробралась въ комнату, гд хранились смена.

Зонненкампъ счелъ нужнымъ объявить своей жен о томъ, чему надлежало свершиться. Она насмшливо напомнила ему о его намреніи снова вернуться въ Америку и замтила, что ршеніе въ этомъ случа ни подъ какимъ видомъ не слдовало предоставлять другимъ.

У Зонненкампа было правиломъ, что бы ни говорила Церера, никогда не прерывать ее и не противорчить ей. Онъ обыкновенно слушалъ ее съ полнйшимъ равнодушіемъ.

Вернувшись въ свою комнату, онъ веллъ передать всмъ собравшимся гостямъ, что выйдетъ ихъ привтствовать, не прежде какъ когда настанетъ время суда.

Прежде всхъ явился Вейдеманъ съ княземъ Валеріаномъ и съ Кнопфомъ. За нимъ послдовали Клодвигъ съ банкиромъ и докторъ съ мировымъ судьей. Профессоръ Эйнзидель стоялъ у собачей конуры и горячо о чемъ-то разсуждалъ съ Клаусомъ. Его сильно интересовали толки ловчаго о воспитаніи собакъ. Разъ даже добрый старикъ съ особенной энергіей потерь себ двумя пальцами лобъ, точно желая потверже напечатлть въ своей памяти замчаніе Клауса, которое вдругъ разъяснило ему одно мсто въ восьмой книг Плинія, гд рчь идетъ о животныхъ, живущихъ на суш.

Маіоръ явился въ полной форм со всми своими орденами. Увидвъ Клодвига въ простомъ, статскомъ плать безъ малйшаго намека на какой-нибудь крестъ или звзду, онъ не могъ удержаться отъ нетерпливаго движенія и мысленно воскликнулъ:

‘Опять она была права! Но я думалъ, что… Э, да ну, это во всякомъ случа ничему не помшаетъ!’

Эрихъ все приготовилъ для предстоящаго собранія въ большой концертной зал, по Зонненкампъ приказалъ все, и стулья и буфетъ съ различными яствами и питіями перенести къ себ въ кабинетъ. Свой стулъ, вмст съ большимъ столикомъ, онъ помстилъ у двери, которая вела въ комнату съ сменами, куда онъ пока и удалился.

ГЛАВА VIII.
НОВЫЙ КАИНЪ.

Судьи Зонненкампа собрались. Эрихъ по уговору постучалъ въ дверь. Дверь медленно растворилась и снова заперлась. Въ комнату вошелъ Зонненкампъ. Лицо его было покрыто синеватой блдностью. Онъ подошелъ къ столику, на которомъ лежали два кусочка дерева и ножикъ. Опустивъ руку на столъ, Зонненкампъ началъ:

— Люди чести и добра!

Онъ на минуту остановился, затмъ продолжалъ:

— Я говорю: чести и добра — потому что честное и доброе не всегда, и даже очень рдко встрчаются вмст. Вы собрались сюда по моему призыву исполнить долгъ людской и, удливъ мн часть своего времени, своихъ мыслей и чувствованій, подарить мн долю своей жизни. Я вамъ чрезвычайно признателенъ. Въ пустыняхъ Америки, на далекомъ запад, гд люди живутъ разбросанно, въ уединенныхъ хижинахъ, мы за нсколько миль сзываемъ сосдей произнести приговоръ надъ человкомъ, который въ чемъ либо провинился тоже самое я и вы длаемъ здсь. Вамъ предстоитъ произнести приговоръ, назначить искупленіе за проступокъ, который не можетъ быть подведенъ ни подъ одну статью закона. Я передъ вами безъ малйшей утайки раскрою все мое прошлое. Мн служитъ немалымъ облегченіемъ то, что вамъ уже извстно худшее. Вы увидите, чмъ я былъ съ самаго дтства, а затмъ творите судъ и произнесите вашъ приговоръ. Я въ теченіи всей моей жизни не зналъ что такое состраданіе, и теперь въ отношеніи къ себ прошу у васъ не состраданія, а только справедливости.

Зонненкампъ началъ слабымъ, точно утомленнымъ голосомъ, взоръ его былъ мутенъ. Но мало-по-малу онъ оживился, звуки голоса сдлались громче и тверже, выраженіе лица сосредоточенне, въ глазахъ появился блескъ.

— Итакъ, я объявляю, что добровольно отдаю вамъ себя на судъ и безпрекословно подчинюсь вашему приговору. Объ одномъ только прошу: пусть каждый изъ васъ напишетъ свой приговоръ и по истеченіи семи дней передастъ его въ руки находящагося здсь доктора Эриха Дорнэ, который, въ присутствіи двухъ другихъ судей, вскроетъ печати. Я на минуту удалюсь, чтобъ вы могли обсудить мое предложеніе и поршить, согласны ли вы такимъ образомъ исполнить возлагаемую на васъ обязанность. Кром того, вы можетъ быть пожелаете выбрать изъ своей среды старшину.

Онъ поклонился и вышелъ. Въ манер его и въ рчи было что-то нсколько театральное, точно разсчитанное на эффектъ, но въ тоже время чрезвычайно серьезное и не лишенное благородства.

Судьи переглянулись. Никто не произносилъ ни слова, по взоры всхъ обратились къ Клодвигу, въ ожиданіи чтобъ онъ заговорилъ.

Графъ спокойно и тихо произнесъ:

— Пусть господинъ Вейдеманъ возьметъ на себя трудъ быть нашимъ старшиной. Это намъ необходимо для заключенія предварительныхъ условій.

Вейдеманъ согласился и объявилъ, что съ своей стороны ничего не иметъ противъ письменнаго приговора. Другіе раздляли его мнніе, только профессоръ Эйнзидель, сначала робко, а потомъ все боле твердымъ голосомъ, ршился сдлать небольшую оговорку. За судьями, говорилъ онъ, во всякомъ случа должно остаться право взаимнаго совщанія, для того чтобъ они, прежде чмъ произнести свои приговоръ, могли себ хорошенько уяснить смыслъ дла. Въ противномъ случа, имъ не зачмъ бы тутъ и было собираться.

Замчаніе профессора встртило единодушное одобреніе, и Эриху поручили позвать Зонненкампа обратно въ кабинетъ.

Когда молодой человкъ входилъ въ комнату съ сменами, ему показалось, что онъ услышалъ шелестъ шелковаго платья.

Зонненкампа онъ засталъ курящимъ сигару, которую тотъ немедленно отложилъ въ сторону, и послдовалъ за нимъ.

Вейдеманъ передалъ Зонненкампу ршеніе судей на счетъ его предложенія и замчаніе профессора Эйнзиделя.

Зонненкампъ, въ знакъ согласія съ своей стороны, наклонилъ голову.

— Прежде чмъ я начну свое повствованіе, сказалъ онъ, взявъ въ руки одинъ изъ кусочковъ дерева, я долженъ просить у васъ извиненія въ привычк, отъ которой никакимъ образомъ не могу отказаться. Работая одинъ… а я буду говорить съ вами, какъ съ самимъ съ собою…. я имю обыкновеніе или курить, или стругать кусочки дерева, а иногда длаю и то и другое вмст. Если вы мн позволите теперь заняться тмъ же, это поможетъ мн сосредоточиться.

И свъ за столъ, онъ сдлалъ по глубокому надрзу на каждомъ изъ четырехъ угловъ кусочка дерева.

— Прошу васъ, если вамъ въ моемъ разсказ покажется что-нибудь непонятнымъ, или вопреки моему желанію, не совсмъ яснымъ, немедленно остановите меня. Итакъ, я начинаю… Я единственный сынъ одного изъ богатйшихъ людей въ Варшав. Излагая передъ вами подробности моего дтства и моей юности, я вовсе не намренъ сваливать на обстоятельства проступки моей позднйшей жизни. Мой отецъ велъ въ обширныхъ размрахъ торговлю лсомъ и хлбомъ. Старшій братъ мой, однажды работая въ лсу, былъ задавленъ упавшимъ на него деревомъ, мать моя умерла вскор посл него, и оба они похоронены на кладбищ одной бдной деревушки. Мн было шесть лтъ отъ роду, когда отецъ мой переселился въ сосдній большой нмецкій городъ. Не разъ посл того приходилось мн слышать толки о томъ, что у меня скоро будетъ мачиха, но этого не случилось. Отецъ мой…. я не стсняясь говорю о немъ, лакъ о самомъ себ…. отецъ мой былъ одинъ изъ тхъ людей, которые внушаютъ сильныя страсти, но сами никого не любятъ. Приходившихъ къ нему онъ всегда встрчалъ съ распростертыми объятіями, былъ съ ними чрезвычайно ласковъ, дружелюбенъ, даже нженъ, но лишь только къ нему оборачивались спиной, онъ немедленно давалъ полную волю своему презрнію, которымъ всхъ и каждаго надлялъ съ избыткомъ. Онъ льстилъ изъ любви къ искусству, не имя въ томъ ни малйшей нужды, и расточалъ свои любезности даже передъ нищими. Но мн все это сдлалось ясно гораздо позже. За столомъ моего отца часто являлись знатные сановники, знаменитые ученые и художники. Имъ было пріятно хорошо пость, и за то они украшали наше жилище блескомъ своихъ титуловъ и орденовъ. Мы задавали большіе пиры, но ни съ кмъ не были въ короткихъ дружескихъ отношеніяхъ.

Въ назначенные дни за нашимъ обденнымъ столомъ обыкновенно сидли украшенные орденами мужчины и дамы съ обнаженными плечами. Къ десерту и меня выводили въ столовую. Я переходилъ изъ рукъ въ руки, съ колнъ на колни, вс мн улыбались, меня ласкали, давали мн конфектъ и мороженаго. Я былъ всегда очень порядочно одтъ. Много далъ бы я теперь, чтобъ получить обратно портретъ, на которомъ я былъ изображенъ въ настоящій ростъ и съ кудрявой головкой. Первый придворный художникъ рисовалъ его, а потомъ онъ былъ проданъ со всей нашей остальной домашней утварью. Я полагаю, онъ и теперь еще находится въ какой-нибудь лавочк, гд торгуютъ старыми вещами. Родственниковъ у меня никакихъ не было. Я учился дома съ гувернеромъ, такъ какъ меня не хотли отдавать ни въ одно изъ общественныхъ заведеній. Я былъ кумиромъ моего отца, который, когда я къ нему приходилъ, всегда осыпалъ меня поцлуями. Съ наставникомъ своимъ я длалъ, что хотлъ. Онъ научилъ меня считать самого себя центромъ всего живущаго въ мір и какъ можно меньше заботиться о ближнихъ. Уроки его оказались мн полезне, чмъ онъ предполагалъ. Самое лучше что человкъ можетъ для себя сдлать, это убить въ себ совсть. Вс къ этому стремятся, но одни медленне, другіе быстре достигаютъ цли. Міръ состоитъ изъ сплетенія различныхъ эгоизмовъ… Шестнадцати лтъ я былъ уже въ рукахъ ростовщиковъ, такъ какъ вс знали, что я наслдникъ милліона, который въ то время равнялся теперешнимъ семи. Повренный въ длахъ моего отца выплатилъ имъ все, чего они требовали, но я немедленно вслдъ затмъ возобновилъ ихъ векселя. Мн нравилось пользоваться такимъ большимъ кредитомъ. Однимъ словомъ, я былъ легкомысленъ и остался такимъ, Мн кажется, я уже говорилъ, что не питалъ къ отцу ни малйшей любви или уваженія. Онъ былъ, надо сознаться, самый ловкій изъ обманщиковъ, когда-либо носившихъ блый галстукъ приличій. Но въ тоже время онъ былъ честный обманщикъ, вовсе не похожій на тхъ, которые, драпируясь въ высокія мысли и чувства, увряютъ самихъ себя, будто для нихъ деньги и наслажденія не составляютъ высшихъ благъ въ мір. Отецъ мой къ тому же былъ еще и настоящій философъ. ‘Сынъ мой, не разъ говаривалъ онъ мн, міръ принадлежитъ тому, кто силой или хитростью съуметъ себ его покорить. А кто хочетъ на него смотрть съ сантиментальной точки зрнія, тому всегда приходится ограничиваться въ жизни одной только ролью зрителя’.

Зонненкампъ усердно стругалъ дерево, съ минуту въ комнат только и былъ слышенъ сухой рзкій звукъ, издаваемый ножемъ въ его рукахъ. Закругливъ кусочекъ дерева, онъ снова приступилъ къ своему разсказу.

— Объяснивъ вамъ все это, сказалъ онъ, я могу спокойно продолжать дале. Въ семнадцать лтъ я былъ посвященъ во вс таинства свтскихъ пороковъ. Меня считали негодяемъ, но любили въ качеств пріятнаго собесдника. Мое богатство располагало всхъ въ мою пользу. Ко всему этому природа и судьба одарили меня наклонностью непомрно сорить деньгами. Отецъ то и дло уплачивалъ мои карточные и другіе долги. Онъ часто водилъ меня въ балетъ и тамъ ссужалъ своимъ биноклемъ, чтобъ я могъ наблюдать за прыжками легкой какъ сильфида Кортини, съ которой, онъ зналъ, я былъ хорошо знакомъ. Нечего сказать, весело мы съ нимъ жили! Отецъ старался мн внушить только одно, а именно, чтобъ я старался, какъ можно боле разпообразить свой умъ и характеръ. Каждое воскресенье я долженъ былъ говорить, что иду въ церковь, тогда какъ на дл отправлялся совсмъ въ другія мста. Отецъ это зналъ и втайн этому не мало радовался. Въ одно воскресенье нашъ экипажъ останавливался передъ церковью, которая наиболе славилась благочестіемъ и высокимъ положеніемъ въ свт своего проповдника,— въ другое мы шли туда пшкомъ, для того чтобъ дать отдыхъ лошадямъ, а кучеру возможность тоже побывать въ церкви. Вс, носившіе нашу ливрею, непремнно должны были слыть за людей съ религіознымъ образомъ мыслей. Отецъ мой былъ протестантъ, а я, по желанію моей матери, католикъ. Предоставляю другимъ ршить, которое изъ двухъ вроисповданій успшне подвизается на поприщ обмана. Наконецъ, рчь зашла о томъ, чмъ мн быть. Сидть на контор я не имлъ ни малйшаго желанія. Военная служба приходилось мн по душ, но я не принадлежалъ къ дворянскому сословію и не хотлъ быть постоянно только терпимымъ въ жокей-клуб. Товарищи оказывали мн нкоторое пренебреженіе, и я ухалъ въ Парижъ. Не было такого наслажденія, которымъ бы я не пресытился. Большинство людей хвалится своей добродтелью, но въ сущности она есть не что иное, какъ слдствіе слабаго сложенія. Они нужду возводятъ въ добродтель. Когда я достаточно натшился въ Париж, отецъ вызвалъ меня обратно домой. Примры добродтели, которыя я имлъ тамъ передъ глазами, опять-таки были слдствіемъ или трусости, или заслуживающей презрнія неспособности. Быть дйствительно добродтельнымъ скучно, казаться такимъ — забавно и въ тоже время выгодно. Все, что совершается втайн, не подвергаясь опасности выдти наружу, позволительно. Вся задача въ томъ, чтобъ принадлежать къ обществу. Нердко случалось мн покидать блестящія собранія и проникать въ самые ужасные притоны нищеты и разврата. Порокъ низшаго разряда казался мн особенно привлекателенъ. Я оставался по прежнему легкомысленъ и гордился своими беззаконіями. Въ этомъ заключалась своего рода поэзія. Стоитъ только быть необыкновеннымъ, блестящимъ, подобнымъ Байрону поэтомъ, и все, что въ низшихъ слояхъ общества называется развратомъ, становится въ глазахъ всхъ жаждой къ необыкновеннымъ приключеніямъ. Я уже тогда видлъ, что весь міръ есть не что иное, какъ прикрытый маскою приличій порокъ. Я въ сущности я даже думаю, что порокъ вовсе не существуетъ. Это пустое слово, похожее на надпись ядъ, которую выставляютъ на стклянкахъ, въ вид предостереженія толп, чтобъ она не вздумала имъ упиться. Не знаю, случайно или намренно познакомили меня съ прелестной молодой двушкой, свжей какъ едва распустившаяся роза. На двадцать второмъ году моей жизни мн предстояло превратиться въ почтеннаго супруга и отца семейства. Моя невста была нжный, мечтательный ребенокъ, и я до сихъ поръ не понимаю, какъ могла она вмст со мной шутить о моемъ прошломъ? Вроятно, ее къ тому побуждала ея мать. Что заставило меня на ней жениться, я до сихъ поръ не знаю. Я отправился въ церковь, вернулся изъ нея, совершилъ свою безстыдную свадебную поздку точно во сн. По возвращеніи нашемъ…. этому такъ давно, что я не помню какъ это случилось…. я узналъ, что у прелестнаго ребенка, моей жены, до нашего брака, существовала другая любовь. Обманъ, котораго я былъ жертвой, меня глубоко оскорбилъ, и я задумалъ бросить жену. Дло о нашемъ развод еще не успло кончиться, какъ она умерла, а съ нею еще и другая жизнь. Я снова былъ свободенъ…. свободенъ! Меня влекло въ Парижъ, я жаждалъ развлеченій и въ наслажденіи видлъ цль своего существованія. Я постоянно стремился истрачивать свою жизнь, но она съ каждымъ утромъ какъ бы вновь во мн выростала. Презирая жизнь, я однако не думалъ полагать ей конецъ. Что даетъ она намъ? Славу, богатство! Перваго я не могъ требовать, второе было у меня съ избыткомъ. Отецъ вздумалъ не давать мн денегъ, я пустился играть на бирж, выигралъ и снова потерялъ значительную сумму. Но у меня еще осталось достаточно, чтобъ продолжать прежній образъ жизни. Находясь въ Марсели въ веселомъ обществ, я получилъ извстіе о смерти отца. Большая часть моего наслдства была у меня отнята моими кредиторами. Не намреваясь боле возвращаться на родину и желая изгладить въ себ вс воспоминанія о ней, я написалъ своему повренному въ длахъ, чтобъ онъ распродалъ все мое имущество. Посл смерти отца, въ обществ кто-то пустилъ въ ходъ весьма злую на нашъ счетъ фразу. Мы до тхъ поръ и не подозрвали, чтобъ его настоящій характеръ былъ такъ хорошо всмъ извстенъ. А тутъ вдругъ вс пошли говорить: въ его пользу можно сказать только одно, а именно, что онъ былъ лучше своего сына. Нмцы говорятъ: Богъ и чортъ ведутъ между собой постоянную борьбу за то, кому владть міромъ. Я часто слышалъ объ этихъ двухъ силахъ, но никогда не могъ составить себ о нихъ яснаго понятія. За то мн приходилось жестоко бороться съ двумя другими врагами, а именно съ работой и со скукой. Люди ищутъ забвенія въ наслажденіи, въ труд, въ страх, какой на нихъ наводитъ ими же самими созданное пугало нравственности. Все въ мір суета, сказалъ извстный мудрый царь, а я говорю: все скука, пустота, ничтожество, возбуждающая звоту, которая оканчивается только въ предсмертныхъ судорогахъ. Я измрилъ все пространство пустыни скуки и нашелъ, что выдти изъ нея можно только съ помощью опіума, гашиша, азартныхъ игръ или приключеній. Я взялъ нсколько уроковъ у фокусника, научился у него разнымъ штукамъ и потомъ, являясь въ общество, удивлялъ всхъ своимъ искусствомъ. Я завелъ себ необходимый для этого аппаратъ и въ теченіи нкотораго времени, чисто изъ шалости, жилъ въ Италіи въ качеств фокусника по ремеслу. Въ царствованіе Луи-Филиппа я почти не вызжалъ изъ Парижа, находя большое удовольствіе въ политическихъ смутахъ, которыя имли въ моихъ глазахъ значеніе той же азартной игры.

Зонненкампъ снова остановился перевести духъ, а затмъ продолжалъ, выдлывая ножемъ тонкій узоръ на дерев:

— Вы безъ сомннія удивляетесь высказываемымъ мною истинамъ. Что же, он непріятны на вкусъ, подобно всему другому въ мір: чести, золоту, искусству, дружб, слав. Все это не боле какъ одни только громкія слова. Такъ-называемые добродтельные, честные люди сильно смахиваютъ на оракуловъ, которые, встрчаясь, не смютъ смотрть другъ другу въ глаза, изъ опасенія разсмяться надъ басней, какою они тшатъ міръ. Ныншніе боги, какъ церковные, такъ и свтскіе, говорятъ про себя: ‘мы очень хорошо знаемъ, что вы намъ только льстите, но то, что вы считаете нужнымъ намъ льстить, служитъ неопровержимымъ доказательствомъ нашей власти’. Что такое въ сущности пресловутая любовь къ природ, къ горамъ, долинамъ, водамъ и лсамъ, къ солнечному свту, лунному и звздному сіянію? Чистая ложь, завса, служащая прикрытіемъ могильному тлну. Что остается человку на земл? Знать, что до него жили милліоны подобныхъ ему и смотрть на звзды? Гордиться тмъ, что вся эта исторія безконечно повторяется, подобно положенной на вальсъ мелодіи, которую постоянно разыгрываетъ на своемъ инструмент шарманщикъ, какъ вчера, такъ и сегодня, и завтра? Вы видите, я ужъ и тогда былъ хорошо знакомъ съ Байрономъ. Вся бда моя заключалась въ томъ, что судьба не сдлала меня ни поэтомъ, ни интереснымъ морскимъ разбойникомъ. Все въ мір, не исключая и меня самого, возбуждало во мн отвращеніе. Убить себя я не хотлъ, но намревался жить для того, чтобъ все презирать. Въ припадк какого-то непонятнаго безумія, точно съ цлью насмяться надъ самимъ собой, я однажды проигралъ все свое состояніе. Вслдъ затмъ пошла для меня настоящая потха. То была сырая, холодная ночь, но я ничего не замчалъ и съ наслажденіемъ шелъ по улиц въ сознаніи крайности, въ которой я внезапно очутился. Ахъ, какъ пріятно свисталъ вокругъ меня втеръ! Онъ обдувалъ меня со всхъ сторонъ, а я спокойно бродилъ себ въ обширномъ муравейник большого города. Вс деньги мои были проиграны, моя возлюбленная мн измнила, а въ ум у меня вертлась мысль, на которую меня недавно навелъ за бутылкою Канарскаго одинъ чрезвычайно умный человкъ. Онъ меня уврялъ, будто я обладаю капиталомъ, который только не умю пустить въ оборотъ, не его мннію, я былъ природный дипломатъ. Для меня достаточно было этого намека, и я схватилъ его на лету. Хорошо, если мн слдуетъ быть дипломатомъ, я имъ буду. Вскор новыя лошади и слуги, новая возлюбленная и новое роскошное жилище опять очутились къ моимъ услугамъ. Я состоялъ при посольств въ качеств шпіона. Вы видите, я называю вещи ихъ настоящимъ именемъ, не накидывая на нихъ стыдливо покрова нравственности. И какую же веселую жизнь я велъ! Теперь лесть моя и изворотливость имли цль. Похвалы, расточаемыя мн посланникомъ, были мною заслужены боле, нежели онъ предполагалъ. Знакомы ли вы съ учрежденіемъ, извстнымъ подъ именемъ обратнаго страхованія? Я передавалъ посланнику извстія, что уже доставляло мн не мало выгодъ, и кром того имлъ постоянныя сношенія съ начальникомъ полиціи, которому доносилъ все, что успвалъ узнать о тайныхъ продлкахъ министра. Посланникъ сообщалъ мн неврныя свднія, съ помощью которыхъ намъ однако всегда удавалось добраться до истины.

Слушатели слегка улыбнулись, а Зонненкампъ продолжалъ:

— Но случилось такъ, что мн пришлось бжать. У меня было пять паспортовъ, и я изъ пяти именъ могъ выбрать для себя любое. Я полагалъ, что мн сначала лучше пожить скромно, такъ, чтобъ ничмъ не бросаться въ глаза, и я не нашелъ ничего удобне, какъ поселиться между такъ-называемыми честными людьми. Съ этой цлью я отправился въ Ниццу и сдлался тамъ садовникомъ. Вс мои чувства и способности какъ-то странно притупились, я казался самому себ умершимъ, а мысли мои точно составляли погребальный кортежъ моего тла. Сдлавшись садовникомъ, я долгое время находилъ единственное удовольствіе въ томъ, чтобъ вдыхать въ себя запахъ сырой земли. Запахъ этотъ меня ободрялъ, освжалъ, однимъ словомъ, давалъ мн чувствовать, что я еще живу. Химія все воспроизводитъ, но запахъ, исходящій изъ сырой земли, остался для нея недосягаемъ. Капитанъ Дорнэ, впервые явясь на виллу, засталъ меня копающимся въ земл. Это занятіе постоянно возобновляло во мн силы. Кром того, маскарадъ пришелся мн по сердцу, сонъ и аппетитъ не замедлили ко мн вернуться. Дочь садовника, у котораго я служилъ, хотла выдти за меня замужъ. Тутъ снова подвернулись обстоятельства, которыя побудили меня вторично бжать. Но я усплъ отложить порядочную сумму денегъ. Выкопавъ ее изъ земли, гд она у меня хранилась, я отправился въ Неаполь и тамъ слова принялся весело жить. Признаюсь, я не мало гордился своими похожденіями и былъ по прежнему веселъ, здоровъ и отваженъ. Съ моимъ легкомысліемъ и съ моими способностями пріятнаго собесдника, передо мной были открыты вс пути. Куда бы я ни являлся, у меня немедленно находились друзья. Расположеніе ихъ, правда, длилось не долго, только до тхъ поръ, пока не истощался мой кошелекъ, по это меня ни мало не смущало. Я самъ не отличался постоянствомъ и врностью и не требовалъ ихъ отъ другихъ. Родителямъ моимъ я былъ безгранично признателенъ за одно благо, которымъ они меня надлили, а именно, за мое необычайно крпкое сложеніе. Тло у меня было желзное, сердце мраморное, нервы не знали потрясеній. Болзнь и состраданіе были одинаково чужды моей натур.

Зонненкампъ остановился. На губахъ его мелькнула улыбка, единственная въ теченіи всего разсказа, а лицо на минуту выразило нчто похожее на умиленіе. Затмъ онъ продолжалъ:

— Однако я не вполн избгъ порывовъ сантиментальности. Въ одинъ прекрасный вечеръ, въ Неапол, я въ многочисленномъ обществ катался по морю. Въ числ моихъ сопутниковъ никого не было веселе меня. Мы вышли на берегъ, и тутъ со мной произошло что-то странное. Кто можетъ вполн изслдовать и объяснить движенія человческаго сердца? Вдругъ подъ яснымъ небомъ Италіи, посреди беззаботно смющихся и поющихъ мужчинъ и женщинъ, сердце мое болзненно сжалось, а въ голов мелькнулъ вопросъ: что есть у тебя на земл?— Ничего…. а впрочемъ, нтъ, тамъ, на Свер, въ польской деревушк находится могила твоей матери. И покинувъ безоблачное, вчно улыбающееся небо Италіи, я устремился на родину. Поспшно, нигд не останавливаясь, прохалъ я различныя земли и, наконецъ, прибылъ въ деревню, которой не видалъ съ шестнадцати-лтняго возраста. Но…. таковъ человкъ, или лучше сказать, таковъ я…. достигнувъ цли своего странствія, я вдругъ не захотлъ подвергнуть себя горести, которую, безъ сомннія, вызвалъ бы во мн видъ могилы матери. Я подошелъ къ кладбищу, черезъ стну взглянулъ на него и пустился въ обратный путь, не видвъ близкой мн могилы. Я весь тутъ, хорошъ или дуренъ — предоставляю вамъ судить, мн же кажется и то и другое вмст. Долго посл того странствовалъ я по Греціи, Египту, Алжиру и везд велъ самый распутный образъ жизни. Я длалъ все, чтобъ изсушить въ себ источникъ жизни, и не могъ. Повторяю, у меня желзное здоровье, несокрушимыя силы. Постилъ я между прочимъ и Англію, пресловутую страну приличій и уваженія къ человческому достоинству. И что же? Можетъ быть у меня странный взглядъ на вещи, по я всюду видлъ ложь, притворство и обманъ. Я отправился въ Америку. Вы станете смяться и пожалуй не поврите, если я вамъ скажу, что одно время думалъ присоединиться къ сект мормоновъ, а между тмъ это сущая правда. Эти люди имютъ смлость и искренность открыто проповдовать многоженство и даже возводятъ его въ законъ, тогда какъ во всемъ остальномъ мір онъ господствуетъ съ такой же силой, какъ у нихъ, но только прикрывается маской лжи. Въ Нью-Іорк я нашелъ высшую школу, настоящій Олимпъ игроковъ. Вс ваши парижскіе и лондонскіе гуляки ничто въ сравненіи съ янки, которые куда какъ далеко ихъ опередили. Въ то время въ Сверной Америк уже начинало входить въ моду съ презрніемъ и ненавистью отзываться о южанахъ. А я вамъ скажу, что между ними еще только и можно найти героевъ, подобныхъ тмъ, которые воздвигли древній Римъ. Кто былъ въ Америк, тотъ одинъ вправ сказать, что видлъ настоящихъ людей. Имъ тамъ все ни по чемъ, они всему смло смотрятъ въ глаза и притворяются только въ дл религіи. Но это необходимо, потому что придаетъ почтенный видъ.

Эрихъ и Вейдеманъ переглянулись. Послдній за нсколько дней передъ тмъ развивалъ въ Маттенгейм тоже самое, только совсмъ въ другомъ смысл.

Зонненкампъ продолжалъ:

— Мои пять паспортовъ еще не утратили своего значенія. Я выбралъ для себя имя графа Гранау на томъ основаніи, что американцы любятъ имть дло съ аристократами. Разъ, посл страшной ночной оргіи, я застрлилъ на улиц одного человка, который вздумалъ меня оскорбить. Мн снова пришлось бжать. Я укрылся въ Арканзас и долгое время жилъ тамъ въ обществ конокрадовъ. То была славная, беззаботная, исполненная приключеній жизнь. Когда она мн надола, я разстался съ моими товарищами и завербовался матросомъ на китоловное судно. Въ Алжир я стрлялъ львовъ и леопардовъ, теперь охотился на морского царя. Разв все въ мір не для того и создано, чтобъ подвергаться истребленію? Чего только я не пережилъ! Вскор я пріобрлъ такой навыкъ и такую сноровку въ ловл китовъ, что получилъ мсто штурмана, а немного спустя оставилъ и этотъ промыселъ для другого, который пришелся мн еще гораздо боле по сердцу. Оказалось, что я еще одного не испыталъ на своемъ вку, а именно охоты на людей, самой увлекательной изъ всхъ. Судно, на которомъ я находился, счастливо избгнувъ многихъ опасностей, благополучно прибыло въ Мадагаскаръ. Тамъ мы занялись ловлей и покупкой людей. Дло это требовало большой смлости, ловкости и хитрости, и потому самому сильно мн поправилось. Много риску, много и выгодъ. Въ Луизіан, гд обработываются самыя обширныя сахарныя плантаціи, многіе изъ плантаторовъ считаютъ у себя въ зависимости отъ трехъ, четырехъ и до пяти сотъ негровъ, главный рынокъ которыхъ находится въ Карлстон, въ Южной Каролин. Тамъ самый большой сбытъ на мальчиковъ, а пожилыхъ негровъ трудно и встртить. Вы, можетъ быть, найдете страннымъ и станете смяться, но я утверждаю, что сила и свобода человческаго духа ни въ чемъ не проявляется такъ поразительно, какъ въ томъ, что одни люди крадутъ и продаютъ другихъ. Ни одно животное не въ состояніи до такой степени поработить себ другое, одной съ нимъ породы, какъ человкъ человка, допустивъ, что негры дйствительно люди. Да, я торговалъ невольниками и былъ извстенъ подъ именемъ морского орла, который обладаетъ необыкновенно тонкимъ чутьемъ и летаетъ съ быстротой, длающей тщетными вс попытки его поймать. Я велъ смлую, искусную игру. Въ одинъ прекрасный день мн даже удалось поймать самого негритянскаго царька, который продавалъ мн своихъ подданныхъ. Эти черныя, говорящія животныя обладаютъ одной способностью, которая дйствительно можетъ навести на мысль объ ихъ тождеств съ нами: они умютъ лгать не хуже любого благо. Животныя не лгутъ и не обманываютъ, и если ложь можетъ давать человческія права, то черные, конечно, ихъ вполн заслуживаютъ. Посл первыхъ порывовъ ярости, царкъ, повидимому, совсмъ успокоился и примирился съ своей участью. Но въ одинъ день я очутился въ большой опасности: за мной гнался англійскій корабль. Мн ничего боле не оставалось, какъ покидать въ море весь человческій соръ, которымъ было нагружено мое судно. Это доставило обильную пищу акуламъ. Но мой царкъ вздумалъ сопротивляться и вотъ палецъ, въ который онъ мн вонзилъ зубы, чтобъ его откусить: вамъ всмъ извстно неожиданное появленіе этого негра здсь. Съ тхъ поръ я пересталъ самъ здить въ море, и сначала предоставилъ другимъ вести за меня торговлю, а вскор вслдъ затмъ и вовсе ее прекратилъ. Довольно было съ меня: я владлъ обширными плантаціями. Взявъ на свое попеченіе дочь умершаго штурмана, мсто котораго я занялъ на китоловномъ судн, я выростилъ ее, воспиталъ, а въ заключеніе женился на ней. Мн нравилась ея сонная, апатичная, дтски-неразвитая натура, и я полагалъ, что буду въ состояніи длать изъ нея все, что мн вздумается. Я въ то время и не подозрвалъ о существованіи сильныхъ, могучихъ, геройскихъ женщинъ, способныхъ завоевывать міры.

Эти послднія слова Зонненкампъ произнесъ чрезвычайно громко и отчетливо, затмъ, посл коротенькой паузы, продолжалъ:

— Я наслаждался мирнымъ и тихимъ житьемъ, какъ вдругъ на Свер возникла и начала быстро усиливаться партія, имвшая въ виду уничтоженіе невольничества. Больше всхъ шумли и кричали мои соотечественники. Это побудило меня напечатать статью, въ которой я объявлялъ, что далеко не вс нмцы преисполнены такого рода гуманныхъ бредней, и въ подтвержденіе этого, я приводилъ собственный примръ. Я доказывалъ, что стремленіе освободить негровъ есть чистое безуміе. Такъ-называемые благодтели человческаго рода думаютъ благодяніями изгнать изъ міра бдность, горе и стыдъ. Они жестоко ошибаются: никакія благодянія не въ силахъ этого сдлать, и въ конц концовъ все это одно пустое шарланство. Для низшаго разряда людей на свт существуетъ одно только благо, а именно рабство. Спокойно оставаться въ зависимости на попеченіи своихъ хозяевъ, лучшее что можно придумать для черныхъ…. да и для блыхъ также. Господинъ Вейдеманъ знаетъ, что во всемъ этомъ моимъ злйшимъ врагомъ былъ его племянникъ. Я и т, которые думали и дйствовали за одно со мной, мы составляли аристократію Южныхъ Штатовъ. Въ мір есть привилегированныя племена, а между ними привилегированныя личности: таковы плантаторы Южныхъ Штатовъ. Они одни казались мн достойными названія честныхъ людей, между тмъ какъ весь остальной міръ лгалъ. Мн, правда, не совсмъ-то нравилось ихъ лицемріе въ дл религіи, но съ другой стороны меня несказанно забавляла готовность духовенства прикрывать ихъ продлки. Однако и южане тоже не замедлили меня отчасти разочаровать на свой счетъ: они въ свою очередь оказывались несостоятельными обманщиками. Допуская и всячески поддерживая невольничество, они презирали тхъ, кто имъ доставлялъ невольниковъ. Это еще остатки добродтельнаго лицемрія, завезеннаго въ Новый Свтъ изъ Стараго. Почему смло не выдавать себя за то что есть? Зачмъ не исповдовать открыто то, чему служишь втайн? Ужъ не потому ли, что англійскіе низкопоклонники и лицемры при числяютъ насъ, торговцевъ невольниками, къ разряду морскихъ разбойниковъ. Да, надо сознаться, что и свободные южане въ свою очередь рабы привычки. У меня былъ сынъ, и во мн мало-по-малу начало пробуждаться стремленіе, котораго я никакъ не могъ побдить. Не помню, говорилъ я уже вамъ, что въ молодости мн не разъ приходила на умъ мысль о возможности для меня совершенно иной участи. Будь я дворянинъ, думалось мн, я поступилъ бы въ военную службу, гд съ моей силой и храбростью, конечно, имлъ бы большой успхъ. Сначала я, безъ сомннія, велъ бы нсколько безпорядочный образъ жизни, но потомъ угомонился бы, сдлаіся бы смирнымъ человкомъ подобно многимъ другимъ, и закончилъ бы жизнь управляя своимъ имніемъ и заботясь о продолженіи моего благороднаго рода. Главная причина моего безпокойнаго, исполненнаго самыхъ странныхъ приключеній существованія, казалось мн, заключалась въ моемъ мщанскомъ происхожденіи, которое постоянно служило преградой моимъ стремленіямъ занять въ жизни видное и почетное мсто. Во мн таилось странное противорчіе: я презиралъ свтъ и людей и въ тоже время жаждалъ почестей. Это, я полагаю, было слдствіемъ впечатлній, полученныхъ мною въ ранней молодости. Жизнь улыбается только двумъ вещамъ въ мір: генію и высокому происхожденію: безъ того или другого человкъ, заключенный въ посредственность, только терпится обществомъ. Я самыми яркими красками изобразилъ жен счастливую жизнь, какую люди ведутъ при двор маленькихъ германскихъ государей, и попасть туда сдлалось ея мечтой. У нея легче вырвать изъ груди самое сердце, чмъ то что случайно въ него западетъ. Я вижу, въ Новомъ Свт приготовляется борьба. Мужество и сила на нашей сторон, и мы несомннно выйдемъ побдителями изъ кровавой рзни. Южные штаты требуютъ для себя независимости, а это великое и правое дло. Я и въ Европ не мало поработалъ для нашей, партіи. Мы долго жили въ Англіи, Италіи и Швейцаріи. Одно время я сильно подумывалъ о томъ, чтобъ мн превратиться въ такъ-называемаго свободнаго прозаическаго швейцарскаго гражданина. Но Швейцарія мн скоро опротивла: въ ней привольно только иностранцамъ. Это же въ ней поселяется въ качеств гражданина, тотъ тотчасъ утрачиваетъ свою свободу, такъ какъ непремнно долженъ участвовать во всхъ кропотливыхъ дйствіяхъ ея маленькой правительственной машины. Кто не хочетъ заработывать денегъ трудомъ и быть благочестивымъ, — оказывается, что и то и другое совмстимо,— кто не уметъ довольствоваться малымъ, тотъ не годится для Швейцаріи. Тамъ нтъ ни двора, ни аристократіи, ни казармъ, а есть только церковь, школа и больница — три учрежденія, къ которымъ я боле чмъ равнодушенъ. Нтъ, я не могъ оставаться въ Швейцаріи. Имть постоянно передъ глазами недосягаемыя вершины горъ, казалось мн невыносимымъ, и я предпочелъ берега Рейна, гд все такъ мило и уютно, гд такъ легко и привольно живется. Для свободнаго человка Германія единственная страна въ мір. Въ ней, заплати только свою подать, а тамъ живи себ спокойно. Я пріхалъ сюда съ цлью завоевать себ и своему сыну блестящее положеніе въ свт. Уваженіе ближнихъ составляло въ моихъ глазахъ завидную роскошь, которой я во что бы то ни стало хотлъ достигнуть. Я желалъ доставить моему сыну то, что вполн свойственно однимъ только нмцамъ, а именно приверженность къ долгу. Кром того, мн страстно хотлось выстроить себ здсь на Рейн дачу и поселиться въ ней. Желаніе это преслдовало меня съ дтства. Оно составляло единственную слабую, сантиментальную черту моего характера, и ему-то суждено было привести меня къ гибели. Мысленно обозрвая весь міръ, я задавалъ себ вопросъ, гд всего счастливе живется человку. нигд, казалось мн, какъ на Рейн. Въ моихъ глазахъ не было существованія пріятне того, какое выпадаетъ на долю богатыхъ бароновъ небольшого германскаго государства. Жизнь ихъ полна наслажденій и не обременена никакими обязанностями, они вращаются въ небольшомъ кругу, но пользуются въ немъ безграничнымъ почетомъ и всевозможными житейскими радостями. Я испыталъ всего на свт. Сколько разъ приходилось мн то бражничать, то враждовать съ краснокожими индйцами. Въ былое время черепу моему нердко угрожала опасность быть скальпированнымъ, но тутъ мн во что бы то ни стало захотлось поближе посмотрть на мундиры съ красными воротниками и испробовать жизни, какою живутъ при герцогскихъ дворахъ. Кром того я мечталъ объ идилліи. Во мн еще таилась слабая искра нмецкаго романтизма и я не даромъ назвалъ мою дачу виллой Эдемъ. Я надялся здсь мирно докончить мой вкъ посреди цвтовъ и растеній, но забота о будущности дтей снова вовлекла меня въ водоворотъ общественной жизни. Вамъ извстно, что я домогался получить дворянскій дипломъ. Довольно, я все сказалъ. Но…

Онъ остановился и сталъ разсматривать вырзанную имъ изъ дерева фигуру. Она изображала голову негра съ высунутымъ языкомъ. Зонненкампъ однимъ меткимъ ударомъ ножа отрзалъ языкъ и ротъ, которые упали ему къ ногамъ, а затмъ, оскаливъ зубы на подобіе находившейся у него въ рукахъ фигуры, продолжалъ:

— Я перенесъ себя и свою семью въ лоно такъ-называемой цивилизаціи. Говоря откровенно, я въ этомъ нисколько не раскаиваюсь. Я не слабонервный человкъ, и душа моя закалилась въ адскомъ пламени. Если я скрывалъ свое прошлое, то вовсе не потому, чтобы считалъ его дурнымъ. Разв на свт есть что-нибудь дурное? Нтъ, я скрывался изъ опасеній быть непонятымъ. Тысячи людей раскаяваются въ своихъ длахъ, но отъ этого ни чуть не исправляются. Я ни въ чемъ не раскаявался и вовсе не думалъ объ исправленіи. Еслибъ я былъ солдатъ и попалъ на войну, я удивилъ бы міръ своимъ геройствомъ. Я человкъ безъ предразсудковъ и потому самому не зараженъ та къ-называемой гуманностью. Я жилъ и умру съ убжденіемъ, что всеобще равенство пустая мечта. Освобожденіе негровъ не приведетъ къ добру. Ихъ послдній часъ пробьетъ въ тотъ самый день, какъ одинъ изъ нихъ — если только дло когда-нибудь до этого дойдетъ — вступитъ въ вашингтонскій Блый Домъ. Свтъ преисполненъ лжи и лицемрія. Единственная моя гордость заключается въ томъ, что я никогда не былъ лицемромъ. А теперь, люди чести и добра, если кто изъ васъ желаетъ спросить у меня объясненій, говорите. Я готовъ отвчать.

Онъ пріостановился.

Вс молчали.

— Въ такомъ случа, сказалъ Зонненкампъ въ заключеніе, мн остается только просить васъ, не ради меня, а ради моихъ дтей, наложить на меня какое-либо искупленіе. Потребуете вы самоубійства, я его тотчасъ совершу, найдете вы нужнымъ меня изгнать, я немедленно уду, потребуете вы наконецъ, чтобъ я отдалъ половину моего имущества, хотя это составитъ сумму гораздо большую той, какую я пріобрлъ торговлей моими такъ-называемыми братьями, неграми,— я и на то готовъ. Затмъ благодарю васъ и жду вашего приговора.

Съ этими словами, онъ удалился.

Клодвигъ шепнулъ Эриху на ухо:

— Древній Каинъ убилъ брата, а новый продаетъ ближнихъ.

ГЛАВА IX.
НЕДОУМНІЕ МУЖЧИНЪ И ПРИГОВОРЪ ЖЕНЩИНЫ.

Еслибъ могъ кто видть выраженіе лицъ судей въ теченіи разсказа Зонненкампа!

Когда онъ удалился, вс еще долго сидли молча.

Вейдеманъ спокойно озирался вокругъ. Его прекрасные голубые глаза ни мало не утратили своей обычной ясности. Онъ даже нисколько не казался удивленнымъ.

Маіоръ, напротивъ, былъ сильно взволнованъ. Изъ глубины души его поднялось воспоминаніе о собственной, всми покинутой юности, и онъ, крпко сжимая руки, думалъ:

— Кто знаетъ…. вдь и я могъ бы сдлаться такимъ же!

Пораженный дерзкой рчью Зонненкампа и встревоженный собственными грустными воспоминаніями, добрый старикъ почти не могъ удержаться отъ слезъ. Утирая платкомъ выступившій у него на лбу потъ, онъ изловчился въ тоже время незамтнымъ образомъ вытереть себ глаза. Ему сильно хотлось броситься вслдъ за Зонненкампомъ, обнять его и сказать ему: ‘братъ, ты былъ дурной братъ, но теперь сдлаешься хорошимъ братомъ: я знаю, ты самъ этого желаешь’. Но бдный маіоръ не ршился дать воли движенію своего сердца. Онъ съ безпокойствомъ поглядывалъ на всхъ присутствующихъ, ожидая чтобъ кто-нибудь заговорилъ. Встртясь взглядомъ съ профессоромъ Эйнзиделемъ, онъ кивнулъ ему головой, точно желая сказать: ‘ты врно ни въ одной изъ твоихъ книгъ не читалъ ничегоподобнаго. Страшно подумать, до чего можетъ дойти человкъ! Но я вижу, ты не мене моего пораженъ’.

Докторъ первый ршился заговорить, и обращаясь къ Клодвигу, громко сказалъ:

— Надъ нами отличнйшимъ образомъ насмялись. Непреднамреннаго преступника, дйствующаго подъ вліяніемъ страсти, еще можно надяться обратить на истинный путь, по хладнокровнаго и закоренлаго — никогда!

— Несмотря на все мое негодованіе и на весь мои ужасъ, возразилъ Клодвигъ, я не могу не удивляться смлости, съ какой онъ изобличалъ царствующую въ свт ложь. О!

У него пересохло во рту, и онъ съ трудомъ произносилъ слова. Замтивъ по чрезвычайно подвижной физіономіи банкира, что тотъ желалъ, но не ршался говорить, Клодвигъ прибавилъ:

— Я вижу, вы хотите что-то сказать. Пожалуйста говорите. Банкиръ сильно покраснлъ, по не отказался.

— Да, сказалъ онъ, но я не стану распространяться о впечатлніи, какое произвелъ на меня разсказъ этого человка. Замчу только, что особенности его и преувеличенія, по моему мннію, проистекаютъ изъ чувства оскорбленнаго самолюбія, которое легко возбуждается въ человк при постоянно оказываемомъ ему пренебреженіи. А въ проступкахъ и грхахъ, источникъ которыхъ заключается въ всеобщемъ пренебреженіи, никто, я полагаю, не можетъ быть лучшимъ, то-есть боле кроткимъ судьей, чмъ еврей. Пренебреженіе длаетъ человка раздражительнымъ, злымъ, и возбуждаетъ въ немъ жажду мести. Надо совсмъ исключительную натуру, чтобъ она подъ вліяніемъ оскорбленія ушла въ себя и заключилась въ кротость и терпніе.

Докторъ, вполн уважая образъ мыслей банкира, счелъ однако въ настоящую минуту неумстнымъ дальнйшее развитіе поднятаго имъ вопроса и поспшилъ приступить прямо къ самой сущности дла, для котораго они вс здсь собрались.

— Имете вы предложить какое-нибудь искупленіе, или наказаніе? спросилъ онъ.

— Я ничего другого не могу предложить, началъ банкиръ, какъ только по возможности оградить дтей отъ вліянія подобнаго отца. Но мы должны позаботиться, чтобъ не оскорбить дтей, и потому это слдуетъ сдлать какъ можно осторожне.

— Мы, нмцы, живо заговорилъ докторъ, всегда и вчно останемся школярами. Этотъ ожесточенный злодй Зонненкампъ туда-же лзетъ поучать. Онъ выдаетъ свою злость за мудрость, старается логически доказать, что вс виноваты, а онъ одинъ правъ, и вдобавокъ еще насмшливо украшаетъ свой цинизмъ подобіемъ какихъ-то идей.

— Изгнаніе, началъ профессоръ Эйнзидель, единственное средство, къ которому мы, подобно древнимъ, должны бы были прибгать для наказанія людей, насмявшихся надъ благами, какія предлагаетъ человку образованный міръ. Но къ сожалнію теперь нтъ страны, посылая куда изгнанника, мы знали бы, что онъ тамъ не встртитъ никакихъ слдовъ цивилизаціи и тмъ самымъ жестоко искупитъ свои преступленія.

Профессоръ Эйнзидель, повидимому, былъ не прочь пустить въ ходъ свои познанія въ исторіи невольничества и сообщить своимъ слушателямъ, что греки, напримръ, вовсе не считали нужнымъ обращать вниманіе на тягостное положеніе своихъ рабовъ. Но докторъ поспшилъ положить ему на плечо руку, точно желая сказать:

‘Оставимъ это до другого раза’.

Профессоръ въ знакъ согласія кивнулъ ему головой.

— Какое бы наказаніе мы на него ни наложили, замтилъ князь Валеріанъ, оно непремнно обратится на его дтей. Это обстоятельство, какъ твердый щитъ, прикрываетъ его отъ всхъ соображеній, какія намъ можетъ внушить чувство справедливости.

Настало продолжительное молчаніе.

— Но тмъ не мене мы должны же на чемъ-нибудь остановиться, воскликнулъ Вейдеманъ. Я предлагаю на семь дней отложить окончательное ршеніе приговора. Черезъ недлю мы вс снова здсь соберемся и тогда постараемся прибгнуть къ взаимному соглашенію въ вашихъ мнніяхъ. На насъ лежитъ обязанность придумать что-нибудь такое, что, служа искупленіемъ виновному, ни мало не заставляло бы страдать невинныхъ.

Маіоръ, задыхаясь отъ волненія, умолялъ всхъ собранныхъ здсь еще не расходиться. ‘Мы еще ничего не поршили’, говорилъ онъ, и выражалъ опасенія, что самъ, безъ посторонней помощи, врядъ ли съуметъ что нибудь придумать. Ему сильно хотлось спросить, не можетъ ли онъ посовтоваться съ фрейленъ Милькъ: та непремнно вывела бы его изъ затрудненія и надоумила бы, какъ лучше поступить. Но потомъ онъ разсудилъ, что въ суд такого рода всякій долженъ самъ за себя ршать.

Маіоръ, въ тревог, то въ ту, то въ другую сторону ворочалъ голову, которая въ эту минуту казалась ему слишкомъ тяжелой для его плечъ.

Но все остальное общество спшило выдти изъ тягостнаго положенія, въ которое было такъ неожиданно поставлено.

— Я объявляю совщаніе оконченнымъ, громко произнесъ Вейдеманъ.

Вс мгновенно поднялись, радуясь своему освобожденію, и охотно устремились бы на открытый воздухъ, но къ сожалнію шелъ дождь и на садовыхъ дорожкахъ образовались цлыя ручьи и озера. Общество перешло въ большую залу.

— А что, господа, началъ ловчій, какъ вы думаете, еслибъ мы присудили господина Зонненкампа вернуться туда, откуда онъ пріхалъ и самому продать себя въ неволю?

Вс молчали, и Клаусъ робко прибавилъ:

— Не знаю, годится ли эта мра, но все-таки она служила бы ему наказаніемъ.

Вейдеманъ объяснилъ ему, что блые не могутъ быть невольниками.

— Этотъ Зонненкампъ, сказалъ Клодвигъ съ дрожащими губами и обращаясь къ Эриху, не что иное какъ жертва разлада, составляющаго отличительную черту нашего времени. У современнаго человчества не чиста совсть: оно сознатъ свою собственную несостоятельность и въ тревог туда и сюда мечется. Отдльная личность этого человка, который скитается по свту и, бродя во мрак порока, нигд не находитъ себ точки опоры, служитъ выраженіемъ безпорядочныхъ стремленій нашего вка. Ахъ, мн дурно, мн тяжело, я боленъ!

Клодвигъ, все жалуясь на нездоровье, просилъ доктора похать вмст съ нимъ въ Вольфсгартенъ. Но въ ту самую минуту, какъ докторъ собирался ссть въ экипажъ, его потребовали къ Церер.

Немного спустя, явился Іозефъ съ извстіемъ, что докторъ Рихардтъ не можетъ оставить госпожу Зонненкампъ.

Съ Церерой сдлался точно припадокъ бшенства, въ которомъ она задушила своего попугая, и била и ломала все, что ни попадалось ей подъ руку.

Докторъ пустилъ ей кровь, и хотя та потекла медленно и темной струей, больная тмъ немене успокоилась.

Зонненкампъ, узнавъ о всемъ случившемся, по прежнему спокойно оставался въ своей комнат.

Докторъ вторично послалъ сказать Клодвигу, чтобъ онъ лучше переночевалъ здсь на вилл. Дождь лилъ потоками, и Рейнъ начиналъ выходить изъ береговъ. Но Клодвигъ настоялъ на томъ, чтобъ ему хать домой.

Тогда докторъ пришелъ самъ и просилъ банкира сопровождать графа въ Вольфсгартенъ. Клодвигъ подтвердилъ просьбу доктора.

Банкиръ охотно согласился, только сказалъ, что прежде отлучится въ сосдній городокъ и отправитъ оттуда своей семь телеграмму, съ извщеніемъ, чтобъ его не ждали домой до тхъ поръ, пока не получатъ отъ него новыхъ извстій.

Белла, между тмъ, ушла въ виноградный домикъ и разсыпалась тамъ въ любезностяхъ передъ тетушкой Клавдіей и Линой. Она однако не могла удержаться отъ рзкихъ замчаній на счетъ профессорши и Манны, которыя ршились ухать изъ дому въ такую тяжелую для его хозяина минуту.

Немного спустя, съ виллы пришелъ лакей объявить, что графъ желаетъ немедленно хать домой.

— Я не хочу и не поду! громко воскликнула Белла и топнула ногой.

Но вслдъ затмъ она, какъ бы спохватилась и быстро проговорила:

— Хорошо, пусть онъ сюда за мной задетъ.

Экипажъ съ графомъ не замедлилъ подкатить къ виноградному домику. Клодвигъ не вышелъ, но сидлъ прижавшись въ углу и дрожа отъ холода. Белла помстилась рядомъ съ нимъ.

— Отчего ты у меня не спрашиваешь, что со мной? тихо проговорилъ онъ.

Белла молчала, въ ней происходила жестокая борьба.

— Стыдъ и позоръ на всхъ васъ! вдругъ громко воскликнула она.— Что вы такое въ сравненіи съ этимъ человкомъ. Онъ одинъ заслуживаетъ названія мужчины. Въ немъ сила и смлость, а. вы вс слабоумные трусы. Ахъ, еслибъ такой человкъ….

— Что? Еслибъ такой человкъ?…

— Не спрашивай меня ни о чемъ боле…. Вдь я ду съ тобою домой… домой…. Ты вправ приказывать, чего жъ теб еще? Нтъ, нтъ, ни слова боле не говори…. ни слова, а не то я, позабывъ все на свт, не обращая вниманія на дождь и бурю, выскочу изъ кареты и побгу…. побгу…. сама не знаю куда. Я больше не хочу жить въ невол. Мн опротивлъ вашъ жалкій, отсталый, самодовольный, чванный, хвастливый, мнимосвободный, преисполненный претензій на гуманность свтъ.

— Что ты говоришь, жена? Свтъ и дуренъ, и хорошъ….

— Ха, ха! и дуренъ, и хорошъ! Это костыли, за которые, вы, не находя точки опоры въ самихъ себ, вчно опираетесь. Сила и отвага, стойкость, какъ въ добр, такъ и въ зл — вотъ настоящія качества мужчины. Будьте чмъ хотите, только не сантиментальничайте и не прячьтесь ежеминутно за гуманность. Мужчин, не вылитому изъ желза, слдовало бы быть женщиной…. или нтъ, монахиней. Да, вы вс не что иное, какъ монахини, которые молитесь на гуманность…. Ну, есть ли въ томъ смыслъ. Еврей и атеистъ, подобный капитану Дорнэ, призываются судить такого человка какъ Зонненкампъ! А впрочемъ, надо сказать правду, атеисты — единственные послдовательные демократы. Все и вс равны, высшія натуры не существуютъ, самого Бога нтъ!… Вотъ вы каковы: слабые, малодушные трусы и лнтяи. Онъ одинъ заслуживаетъ названія человка, и какая для васъ честь, что онъ согласился говорить передъ вами! Ни одинъ изъ васъ не отбитъ его. Вы вс рабы, со страхомъ и трепетомъ преклоняющіеся передъ Жанъ-Жакомъ Руссо, этимъ глупцомъ, проповдывавшимъ равенство. Теперь наступаетъ важная минута, которая должна ршить вопросъ: тонуть ли міру въ этомъ мор всеобщаго равенства, или все боле и боле возвышаться въ лиц избранныхъ натуръ. Ваше дло было бы теперь хать за море съ тмъ, чтобъ принять тамъ участіе въ начинающейся борьб, но гд вамъ! Для васъ дворянство не боле, какъ изящный нарядъ. Южные Штаты зашевелились: если они падутъ въ борьб, вмст съ ними умретъ и аристократія. Вс вы тогда ножницами равенства будете подстрижены подъ одну мрку и одинъ ростъ. Что жъ ты не позовешь сюда твоего брата кучера? Какъ это ты позволяешь ему мокнуть на дожд? Пусть онъ сядетъ къ намъ въ карету. Я сейчасъ велю ему остановиться,

И она дйствительно окликнула кучера, который немедленно остановился. Клодвигъ со страхомъ ожидалъ что будетъ дале, но она, минуту спустя закричала кучеру:

— Пошелъ дале, ничего не надо!

Белла въ безпокойств металась въ карет, глаза ея какъ-то дико смотрли.

— Сгыдъ и срамъ на всхъ васъ, малодушныхъ трусовъ! воскликнула она, крпко стиснувъ зубы: ахъ, еслибъ я была мужчиной!

Клодвигъ сидлъ въ углу кареты и весь дрожалъ. Вдругъ во рту Беллы что-то хрустнуло. Она быстро поднесла руку къ губамъ и вынула…. зубъ. Въ порыв необузданной ярости она такъ крпко стиснула зубы, что сломала одинъ изъ нихъ. Графиня крпко сжала руку и во всю дорогу не раскрывала боле рта. Ее всего сильне смущала мысль, что ей теперь ужъ нельзя будетъ смяться надъ тми, которые носятъ фальшивые зубы…. А, впрочемъ, почему же и нельзя? Кто повритъ, что у ней, у графини Беллы, тоже есть во рту фальшивый зубъ?

Въ городк они встртили банкира, который отправилъ своей семь телеграмму и былъ готовъ хать съ ними въ Вольфсгартенъ.

Белла вышла изъ кареты. Она держала у рта платокъ и глухимъ голосомъ просила банкира ссть вмст съ ея мужемъ. Затмъ, приказавъ слдовать за собой одному изъ лакеевъ, она быстро направилась къ станціи желзной дороги. Тамъ, все не отнимая отъ рта платка, она поручила слуг взять для нея билетъ въ сосдній большой городъ, гд находилась крпость. А сама она, закрывъ себ лицо двойнымъ вуалемъ, услась въ уголъ залы дожидаться отхода позда. Немного спустя, она перешла въ вагонъ и помчалась къ мсту своего назначенія. Никто не долженъ былъ знать, что она хала вставить себ фальшивый зубъ. Никто не долженъ былъ ее видть съ пустымъ мстомъ во рту.

Клодвигъ между тмъ печально халъ домой и по временамъ украдкой утиралъ себ глаза. Онъ чувствовалъ себя глубоко оскорбленнымъ въ своей гордости, и кмъ же? Собственной женой. И по какой причин, изъ-за кого? Изъ-за этого негоднаго искателя приключеній!

— Она меня никогда, ни одной минуты не любила! думалъ онъ, и мысль эта, какъ острое жало, вонзилась ему въ сердце.

Дождь пересталъ, но въ глазахъ Клодвига весь міръ былъ подернутъ непроницаемымъ туманомъ. Въ Вольфсгартен вс комнаты казались ему наполненными дымомъ, и онъ съ трудомъ переводилъ въ нихъ духъ. Придя въ свой кабинетъ, онъ тяжело опустился на стулъ.

— Я одинъ…. одинъ…. тоскливо прошепталъ онъ.

Банкиръ, старался ласковой, нжной рчью его успокоить, но Клодвигъ въ отвтъ ему только уныло качалъ головой. Белла никогда его не любила, а теперь ненавидла. Онъ былъ униженъ, оскорбленъ, уничтоженъ. Слова жены метко попали въ цль и вонзились въ его сердце, смертельно его ранили.

Клодвига раздли и уложили въ постель. Онъ съ печальной улыбкой смотрлъ на снятую съ него одежду. Ужъ не предчувствовалъ ли онъ, что никогда боле не увидитъ ее на себ?

Когда на слдующее утро Белла вернулась и подошла къ постели мужа, онъ пристально на нее взглянулъ и въ первый разъ замтилъ холодное, жесткое выраженіе ея липа.

— Медуза! Медуза! въ ужас воскликнулъ Клодвигъ, и безъ памяти упалъ на подушки.

Его скоро удалось вернуть къ сознанію. Вс вокругъ него съ нетерпніемъ ожидали доктора, а самъ онъ не разъ освдомлялся объ Эрих.

Наконецъ явился докторъ и объявилъ, что Клодвигъ опасно боленъ. Послднія событія имли слишкомъ сильное вліяніе на его впечатлительную натуру, а тутъ еще присоединилась позцка по дождю, и можетъ быть еще что-нибудь, прибавилъ докторъ, въ упоръ смотря за Беллу. Та слушала молча и повидимому безстрастно.

Графиня послала за братомъ, но никто не зналъ, гд именно слдовало его искать.

— Я одна, проговорила Белла въ уединеніи своей комнаты, и вздрогнула при мысли, что ей можетъ быть дйствительно скоро придется остаться одной.

ГЛАВА X.
СТРАНСТВУЮЩІЙ РЫЦАРЬ.

Пранкена не легко было найти потому, что онъ, выйдя отъ Зонненкампа, самъ не зналъ, куда побрелъ. Трудно себ представить человка боле гордаго и спокойнаго снаружи и боле взволнованнаго и пораженнаго внутри, чмъ былъ онъ въ ту минуту. Въ теченіи всей предъидущей сцены его поддерживало, не столько чувство приличія, сколько привычка постоянно себя во всемъ сдерживать.

Какъ ни горько было бы ему во всякомъ случа потерять Манну, онъ гораздо легче перенесъ бы это горе, еслибъ она отвергла его ради монастыря. Но ему, Отто фонъ-Пранкену, внезапно очутиться въ необходимости уступить мсто другому!… Его, Отто фонъ-Пранкена, отвергаютъ, предпочитаютъ ему другого, между тмъ какъ онъ такъ искренно любитъ! Слыханное ли это дло? Возможно ли, чтобъ Отто фонъ-Пранкенъ любилъ и получалъ въ отвтъ одно полнйшее равнодушіе? Еслибъ молодая двушка постриглась въ монастырь, она, отрекаясь отъ свта, конечно отреклась бы и отъ него, составляющаго частицу этого свта. Но то было бы совсмъ иное дло, ему не приходилось бы чувствовать себя униженнымъ, оскорбленнымъ. Онъ не былъ бы тогда промнялъ на другого….

Пранкенъ крпко стиснулъ зубы и громко застоналъ.

Онъ не думалъ о своихъ собственныхъ грхахъ, но весь отдался чувству оскорбленной гордости и любви. Искренно любя Манну, онъ прежде всего искалъ соединенія съ ней, а черезъ нея, конечно, и съ ея деньгами. Но затмъ онъ намревался вести себя честно, что, онъ полагалъ, вовсе не помшаетъ ему вполн удовлетворять свою страсть къ лошадямъ.

Что оставалось ему теперь длать?

Пранкену еще въ первый разъ въ жизни приходилось сожалть самого себя. Его не поняли, оскорбили, не признали его добродтелей, и за врность и благородство заплатили ему черной неблагодарностью. Чмъ только не жертвовалъ онъ для этого дома? И что же?… На вс его надежды и мечты вдругъ точно былъ наброшенъ мрачный покровъ смерти, который онъ пока еще не осмливался приподнять, чтобъ заглянуть впередъ, въ будущее.

Онъ халъ точно всми отверженный, не зная куда обернуться, въ чью душу излить свое горе.

Но неужели Отто фонъ-Пранкенъ ршится передъ кмъ-нибудь сознаться въ своемъ безпомощномъ состояніи?

Онъ вдругъ громко захохоталъ. Ему пришло на память, что онъ, въ ожиданіи милліоновъ, которые, по его мннію, никакъ не могли отъ него ускользнуть, вошелъ въ значительные долги. Чмъ онъ теперь расплатится?

Пранкенъ невольно обернулся и еще разъ взглянулъ за виллу Эдемъ.

Ему стоило только написать строчку…. нтъ, лучше теперь же, сію минуту, вернуться къ Зонненкампу, сказать одно слово, и не было сомннія въ томъ, что онъ снова отправится въ путь съ сотнями тысячъ въ карман. Но нтъ, онъ на это не ршится.

‘Какъ только могла подобная мысль придти мн въ голову!’ сказалъ онъ самому себ.

Продолжая хать по той же дорог, Пранкенъ вскор очутился въ виду дачи барона фонъ-Эндлиха. Тамъ жила молодая вдова — не захать ли ему ее навстить? Здсь его любовь, онъ зналъ, не будетъ отвергнута. Однако, не рано ли? мелькнуло у него въ голов. Тмъ не мене онъ остановился, слзъ съ лошади и спросилъ, дома ли молодая баронесса? Ему отвчали, что она съ братомъ ухала въ Италію.

Пранкенъ, самъ надъ собой издваясь, снова слъ на лошадь.

Куда ему хать? Къ Белл и къ Клодвигу? Нтъ. Онъ не совтовался съ ними, когда, наперекоръ всему свту, продолжалъ вести дружбу съ Зонненкампомъ. Неужели же онъ теперь отдастъ себя на жертву состраданію и мудрости Клодвига?

Онъ повернулъ лошадь, похалъ вверхъ по теченію рки, и вскор снова очутился по близости виллы Эдемъ. Лошадь его по привычк хотла завернуть въ ворота, но онъ ударилъ ее хлыстомъ и вонзивъ ей въ бока шпоры, быстро промчался мимо.

Затмъ Пранкенъ направился къ жилищу патера и достигнувъ его, послалъ на виллу за фрейленъ Пэрини. Та не замедлила явиться.

Пранкенъ прежде всего спросилъ у нея, долго ли еще она намрена оставаться въ семь Зонненкампа.

Фрейленъ Пэрини взглянула на него изумленными глазами. Неужели она въ немъ ошиблась, и онъ уступитъ гугеноту? Ея собственный отецъ палъ на дуэли за дло гораздо меньшей важности.

— Нтъ, мой благородный молодой другъ, вмшался патеръ. Что толку въ такого рода маленькой дуэли гд-нибудь на опушк лса, даже еслибъ вы и вышли изъ нея побдителемъ? Вы, дворяне, должны, собираясь подъ знамена папы, готовиться къ другого рода битв противъ революціи. Этого требуютъ между прочимъ и ваши собственныя выгоды. Тамъ приготовляется великая дуэль между врой и безбожіемъ, между непреложными законами предвчной мудрости и легкомысленнымъ самообольщеніемъ ограниченнаго ума человческаго. Побда, въ томъ нтъ сомннія, останется за нами.

Пранкенъ не безъ удивленія слушалъ, какъ патеръ говорилъ, что деньги Зонненкампа могли годиться для святыхъ цлей до тхъ только поръ, пока не былъ извстенъ ихъ источникъ, теперь же, съ раскрытіемъ ужасной тайны, о нихъ слдовало отложить всякое попеченіе.

Пранкенъ съ улыбкой смотрлъ прямо въ лицо патеру. Неужели тотъ дйствительно до сихъ поръ не зналъ, какимъ способомъ Зонненкампъ пріобрлъ себ состояніе? Молодой человкъ едва удержался чтобъ не замтить вслухъ: ‘Нечего сказать, умно и ловко съ вашей стороны длать видъ, будто вы отвергаете то, чего не можете получить’. Но вслдъ затмъ онъ подумалъ, что ему лучше не говорить ничего подобнаго. Зачмъ ему возстановлять противъ себя единственную партію, съ которой онъ еще находился въ дружескихъ отношеніяхъ. Здсь его, по крайней мр, уважаютъ, и онъ перестаетъ быть тмъ одинокимъ, покинутымъ существомъ, какимъ себя еще такъ недавно чувствовалъ, когда не зналъ куда ему хать, въ которую сторону направить свою лошадь. Къ тому же Пранкенъ вовсе не хотлъ быть ни мене уменъ, ни мене ловокъ, чмъ другіе. Онъ намревался въ свою очередь играть людьми и на первый случай поспшилъ объявить, что разстался съ Зонненкампомъ потому, что не могъ склонить его къ пожертвованію довольно значительной суммы денегъ въ пользу одного благочестиваго предпріятія. Такое увреніе даже было до нкоторой степени справедливо, такъ какъ онъ дйствительно имлъ съ Зонненкампомъ по этому поводу разговоръ. Пранкенъ и впередъ собирался утверждать тоже, надясь такимъ образомъ смягчить въ глазахъ общества отказъ Манны и выставить въ совершенно новомъ свт свое постоянство въ отношеніи къ Зонненкампу.

Патеръ напомнилъ Пранкену, что его сегодня будутъ ждать въ собраніи приверженцевъ папы.

Затмъ молодой человкъ раскланялся и ушелъ.

Фрейленъ Пэрини, совершая свой обратный путь на виллу Эдемъ, все время самодовольно улыбалась. ‘Какіе чудаки эти нмцы!’ думала она. Что до нея касалось, то она поршила, что не удетъ съ виллы до тхъ поръ, пока не удовлетворитъ своего аппетита къ деньгамъ. Она ни подъ какимъ видомъ не позволитъ выпроводить себя оттуда съ пустыми руками.’

Пранкенъ, прозжая мимо дачи, принадлежавшей государственному совтнику, остановился въ раздумь. ‘Вотъ эти люди, думалъ онъ, умно распорядились. Они заране, задолго до исхода дла, постарались укрпить за собой свою добычу. Не то что онъ, который былъ такъ глупо нженъ и доврчивъ’.

Достигнувъ станціи желзной дороги, Пранкенъ оставилъ тамъ лошадь, а самъ похалъ въ городъ, гд жилъ епископъ. Онъ зналъ, что его тамъ ожидали, но чувствовалъ непреодолимое отвращеніе явиться теперь посреди многочисленнаго общества. Къ счастью ему удалось придти какъ разъ къ концу совщанія.

Въ епископскомъ дворц онъ былъ принятъ съ большимъ почетомъ. Радуясь тому, что свтъ еще не лишилъ его своего уваженія, онъ тутъ же составилъ планъ, по которому намревался расположить свои дальнйшія дйствія.

Здсь въ епископскомъ дворц засталъ Пранкена посланный отъ Беллы.

Узнавъ въ чемъ дло, онъ немедленно отправился въ путь.

Въ Вольфсгартен ему прежде всего попался банкиръ, который съ грустью объявилъ ему объ опасной болзни графа Клодвига. Пранкенъ гордымъ взглядомъ окинулъ еврея, однако удержался и даже весьма вжливо ему отвчалъ.

Онъ пришелъ къ Белл. Та, сказавъ нсколько словъ о болзни мужа, стала горячо хвалить брата за его постоянство и дружбу къ Зонненкампу. Онъ одинъ, говорила она, остался ему вренъ до конца.

Пранкенъ слушалъ молча, крпко сжавъ губы. Теперь не время было разсказывать о всемъ происшедшемъ и сообщать свои планы на будущее. Когда Белла освдомилась о причин его разстроеннаго вида, онъ все еще не могъ собраться съ духомъ отвчать.

— Отчего ты не участвовалъ въ суд? Ты теперь прямо съ виллы Эдемъ? Что тамъ длается? продолжала нетерпливо распрашивать Белла.

— Я ничего не знаю, съ трудомъ проговорилъ наконецъ Пранкенъ.

Да, что длалось на вилл Эдемъ?

ГЛАВА XI.
ДЫМЪ И ЗАПУСТНІЕ НА ВИЛЛ.

Зонненкампъ сидлъ одинъ. Ему казалось, что онъ слышитъ легкій, едва замтный шорохъ, трескъ, подобный тому, какой производитъ пламя, охватывая балки и распространяясь на обои, занавси и мебель. Онъ конечно ошибался, но тмъ не мене чрезвычайно живо чувствовалъ присутствіе около себя искры, которая, вспыхнувъ, охватываетъ полъ комнаты, пламенемъ разливается по стнамъ и пожираетъ стулья, шкафы, книги, картины. Изображенныя на полотн лица вздрагиваютъ, искривляются словно отъ боли и мгновенно исчезаютъ въ потокахъ огня, который, все быстре и быстре разливаясь, наконецъ охватываетъ все зданіе и превращаясь въ одинъ громадный снопъ, устремляется къ небу.

Что, еслибъ все, здсь находящееся, вдругъ отдать на жертву пламени? Нтъ, существуетъ другое, боле величественное, энергическое средство выдти изъ бды…. Кто-то стучится въ дверь. Это безъ сомннія Белла, которая пришла объяснить, почему она убжала изъ комнаты съ сменами въ ту самую минуту, какъ онъ въ нее возвращался. Зонненкампъ быстро отперъ двери, до вмсто Беллы лицомъ къ лицу столкнулся съ Вейдеманомъ.

— Вы желаете еще что-нибудь мн втайн сказать? рзко спросилъ у него Зонненкампъ.

— У меня есть до васъ просьба.

— У васъ до меня просьба?

— Да. Отдайте мн вашего сына….

— Моего сына? въ изумленіи повторилъ Зонненкампъ.

— Будьте такъ добры и позвольте мн докончить. Отдайте мн вашего сына, то-есть, отпустите его ко мн въ домъ на нсколько дней, недль, мсяцевъ, на сколько времени вы найдете удобнымъ. Ему необходимо перенестись въ новую атмосферу, гд онъ могъ бы забыться, отдохнуть и снова вернуться къ жизни. Его спасеніе теперь въ усиленной, энергической дятельности. Въ теченіи недавняго, кратковременнаго пребыванія вашего сына въ моемъ дом, я уже съ радостью усплъ замтить, что онъ, несмотря на свою удивительную красоту, вовсе ею не тщеславится. Онъ гораздо охотне смотритъ на другихъ, чмъ на себя. Мн очень хотлось бы быть ему полезнымъ, и я полагаю, что такъ какъ Роланду не суждено быть военнымъ, ему не дурно было бы заняться сельскимъ хозяйствомъ.

— Вроятно, капитанъ Дорнэ трудился вмст съ вами надъ составленіемъ этого плана?

— Да, онъ желаетъ, чтобъ Роландъ похалъ въ Маттенгеймъ, а я съ своей стороны нахожу это весьма разумнымъ.

— Такъ. А Роланду тоже извстно это желаніе, и онъ со своей стороны убжденъ въ его разумности?

— Ваша горечь мн вполн понятна. Тяжело должно быть человку, который поставилъ себя въ положеніе, гд другіе считаютъ себя въ прав ршать за него, что полезно ему самому и его близкимъ.

— Покорно васъ благодарю.

— Если вы мн откажете въ моей просьб, никто объ этомъ не будетъ знать, кром васъ, капитана Дорнэ и меня.

— Съ чего вы взяли что я откажу? Мое довріе къ вамъ безгранично, и я доказалъ это, избравъ васъ моимъ душеприкащикомъ.

— Я гораздо старе васъ.

Зонненкампъ ничего на это не отвчалъ, и Вейдеманъ продолжалъ

— Что же вы мн скажете на мою просьбу о вашемъ сын?

— Если онъ захочетъ къ вамъ хать, пусть себ детъ. Но позвольте мн сдлать еще одинъ вопросъ. Что это, ужъ не наказаніе ли, которое вы намрены на меня возложить?

Вейдеманъ отвчалъ отрицательно.

Въ эту самую минуту во дворъ въхалъ экипажъ съ Роландомъ, профессоршей и Манной. Вейдеманъ очень радъ былъ встрч съ профессоршей. Онъ ее зналъ въ молодости блестящей красавицей, но теперь видлъ въ первый разъ пожилой вдовой и почтенной матерью семейства. Вс трое, вернувшіеся изъ Маттенгейма, видимо тамъ освжились, ободрились и запаслись новыми силами для предстоящихъ имъ впереди испытаній.

Все общество отправилось въ виноградный домикъ и вело тамъ оживленную бесду, какъ вдругъ явился посланный отъ Клодвига съ приглашеніемъ Эриху немедленно хать въ Вольфсгартенъ.

Вейдеманъ повторилъ свое предложеніе взять Роланда съ собой въ Маттенгеймъ. Вс стали убждать Роланда согласиться, но тотъ отвчалъ, что вовсе и не намренъ отказываться. Онъ вскор былъ готовъ къ отъзду и отправился въ путь вмст съ Вейдеманомъ, съ княземъ Валеріаномъ и съ Кнопфомъ. Заботы и участіе этихъ честныхъ и добрыхъ людей вполн обезпечивали его безопасность.

Маттенгеймъ лежалъ по ту сторону Рейна. Пока карету переправляли на паром, Роландъ стоялъ облокотясь о перила и печально смотрлъ на родительскій домъ. Слезы выступили у него на глазахъ, но онъ сдлалъ надъ собой усиліе….

Надъ паркомъ носился бурный втеръ, который съ воемъ билъ въ окна виллы Эдемъ и тушилъ огонь въ каминахъ. Отдльныя трубы надъ каждымъ изъ нихъ на этотъ разъ не помогали длу, и весь домъ былъ полонъ дыму. Тотъ же вихрь, который свирпствовалъ снаружи, повидимому и внутри виллы размелъ въ разныя стороны всхъ ея обитателей. Роландъ ухалъ въ Маттенгеймъ, Пранкенъ боле не показывался, Манна безвыходно жила у профессорши въ виноградномъ домик, Эрихъ еще не возвращался изъ Вольфсгартена. Зонненкампъ и Церера оставались одни за вилл. Фрейленъ Пэрини однажды явилась къ Зонненкампу съ приглашеніемъ отъ жены, которая немедленно желала съ нимъ говорить. Она находилась въ возбужденномъ состояніи, съ которымъ фрейленъ Пэрини ршительно была не въ силахъ справиться.

Зонненкампъ поспшилъ въ комнату Цереры, но уже не засталъ ее тамъ. Горничная двушка объявила, что какъ только ушла фрейленъ Пэрини, ея госпожа быстро выбжала въ паркъ и куда-то скрылась. Зонненкампъ поспшилъ вслдъ за ней, громко звалъ ее по имени и наконецъ нашелъ ее сидящею на берегу рки. Она была въ роскошномъ плать, съ діадемой на голов и жемчужнымъ ожерельемъ на обнаженной ше. На рукахъ у нея сверкали кольца и браслеты, а вокругъ таліи обвивался усянный изумрудами поясъ. Увидвъ Зонненкампа, она ему странно улыбнулась и сказала:

— Ты меня очень богато одарилъ, смотри, какая я нарядная.

Она казалось стала выше ростомъ, и откинувъ назадъ свои черные локоны, продолжала:

— Вотъ кинжалъ, который ты мн далъ. Я хотла имъ убить себя, но раздумала и теперь бросаю его прочь.

Въ воздух сверкнула брильянтовая рукоятка кинжала и вслдъ затмъ мгновенно погрузилась въ волны Рейна.

— Что ты длаешь? Что все это означаетъ? спросилъ Зонненкампъ.

— Ты вернешься вмст со мной, продолжала Церера, а не то, смотри, я сію минуту брошусь въ рку и унесу съ собой вс эти сокровища, которыя составляютъ половину твоего имущества.

— Ты бдное, обманутое дитя, насмшливо возразилъ Зонненкампъ. Ты воображаешь, что все это настоящія каменья? Разубдись: я теб отдавалъ въ руки всегда только поддльныя украшенія, а настоящія въ точно такихъ же футлярахъ хранятся у меня въ несгораемомъ шкафу.

— Въ самомъ дл? Какъ ты уменъ! замтила Церера.

— А ты, дитя мое, я надюсь, еще не сошла съ ума.

— Нтъ, и не сойду, если не случится то, чего я боюсь. Я останусь съ тобой я ни на минуту отъ тебя не отойду. О, я хорошо тебя знаю! Ты хочешь меня покинуть.

Зонненкампъ вздрогнулъ.

Откуда это полуумное существо могло проникнуть мысль, которая едва успла зародиться въ его собственномъ ум? Онъ началъ ласковыми словами успокоивать Цереру, привелъ ее домой и на прощанье нжно ее поцловалъ. Но намреніе тайно покинуть страну еще глубже запало ему въ душу. Онъ хотлъ только прежде създить въ столицу и застрлить профессора Крутіуса. Послдняя мысль не давала ему покою, онъ долго боролся съ ней, отыскивая средство привести ее въ исполненіе, и наконецъ все-таки принужденъ былъ отъ нея отказаться. Но за то онъ еще съ большей силой ухватился за другую мысль, шевелившуюся у него въ душ. Это, давалъ онъ себ слово, ужъ ни подъ какимъ видомъ не ускользнетъ отъ меня.

На этотъ разъ казалось сама судьба готова была ему благопріятствовать. Изъ Вольфсгартена пріхалъ посланный съ извстіемъ, что Эрихъ еще не можетъ вернуться на виллу, потому что графъ Клодвигъ при смерти боленъ.

ГЛАВА XII.
ТЯЖЕЛАЯ ВСТРЧА.

Эрихъ халъ въ Вольфсгартенъ. Ему на встрчу попались маіоръ и фрейленъ Милькъ, которые, тсно прижавшись другъ къ другу, шли подъ однимъ большимъ зонтикомъ.

Эрихъ сообщилъ имъ о болзни Клодвига.

— Не приглашайте къ нему, пожалуйста, никакой посторонней сидлки. Фрейленъ Милькъ подетъ въ Вольфсгартенъ и станетъ ухаживать за графомъ. Право, капитанъ, стоитъ нарочно захворать для того, чтобъ испробовать, какъ фрейленъ Милькъ ухаживаетъ за больными.

Фрейленъ Милькъ со своей стороны изъявила полную готовность отправиться въ Вольфсгартенъ, если только тамъ пожелаютъ ея присутствія.

Эрихъ похалъ дале. Онъ старался привести въ порядокъ вс впечатлнія, мысли и чувствованія, возбужденныя въ немъ предъидущими событіями и собирался съ силами для того, что еще ожидало его впереди. Какъ все въ немъ самомъ и вокругъ него измнилось со времени его первой поздки изъ Вольфсгартена за виллу Эдемъ! Воспоминанія одно за другимъ поднимались изъ глубины его души и онъ тяжело вздохнулъ при мысли, что сталось бы съ нимъ, еслибъ онъ не употребилъ всхъ своихъ усилій на то, чтобъ положить конецъ завязывавшихся у него съ Беллой слишкомъ близкихъ отношеній. Онъ халъ бы теперь съ тяжелымъ ощущеніемъ своей виновности на сердц. Ему приходилось бы желать смерти Клодвига, чтобъ имть возможность соединиться съ Беллой. Стоя у постели умирающаго друга, онъ долженъ былъ бы презирать себя какъ послдняго изъ обманщиковъ и лицемровъ. Ни одинъ поэтъ еще не осмлился до сихъ поръ изобразить ощущенія, какія должны таиться въ глубин двухъ сердецъ, основывающихъ свое счастье на смерти третьяго лица. А между тмъ такого рода люди не преступники, они разумныя, часто даже очень развитыя и образованныя существа…

Эрихъ озирался вокругъ какъ человкъ, который вышелъ невредимъ изъ большой опасности.

Желая освободиться отъ волновавшихъ его мыслей и восполинаній, Эрихъ заговорилъ съ посланнымъ, старымъ и довреннымъ слугой Вольфсгартенскаго дома. Посланный разсказалъ ему о возвращеніи Клодвига съ виллы Эдемъ и прибавилъ, что вс домашніе тогда же потеряли всякую надежду на его выздоровленіе.

Затмъ, оборотясь назадъ и указывая хлыстомъ на виллу Эдемъ, слуга проговорилъ:

— Чудныя вещи происходятъ на этомъ свт’.

— Есть при граф кто-нибудь изъ родныхъ? спросилъ Эрихъ.

— Нтъ, при немъ только одинъ еврей, но онъ другъ нашего барина.

Эрихъ пожаллъ, что началъ разговоръ со слугой, который безъ умолку толковалъ о томъ, что будетъ, если графъ умретъ.

На послдней высот, Эрихъ сошелъ съ лошади и пошелъ пшкомъ черезъ лсную дорогу. Вокругъ него все было тихо. Букъ, весной всегда первый покрывающійся зеленью, осенью обнажается прежде всхъ другихъ деревьевъ. Земля въ лсу была усяна уже опавшими съ него желтыми листьями, и Эрихъ, ступая по нимъ, производилъ легкій шорохъ, единственный нарушавшій царствовавшее въ природ безмолвіе, да въ воздух еще кружился ястребъ, по временамъ испуская пронзительный крикъ.

Эрихъ наконецъ достигъ Вольфсгартена. Онъ пошелъ прямо къ Белл и засталъ ее блдную, повидимому сильно страждущую. То была та самая минута, когда она приставала къ Пранкену, требуя отъ него свдній о томъ, что происходило на вилл Эдемъ.

Эрихъ вздрогнулъ, увидвъ Пранкена. И тому и другому понадобилось не мало усилій, чтобъ сохранить при этой встрч хотя наружный видъ спокойствія.

Белла поблагодарила Эриха, что онъ сначала пришелъ къ ней.

— Онъ теперь спитъ, прибавила она, говоря о муж. Соберитесь съ духомъ, прежде чмъ пойдете къ нему. Онъ такъ измнился, что вы едва его узнаете. Пожалуйста, ни въ чемъ ему не противорчьте, онъ очень раздражителенъ.

Белла говорила отрывисто, глухимъ голосомъ. Она прижала платокъ къ глазамъ и спросила:

— Вы присутствовали при смерти вашего отца? Эрихъ отвчалъ утвердительно.

Белла пошла предупредить Клодвига о прізд Эриха. Пранкенъ и Эрихъ остались одни. Они долго молчали, наконецъ Працкенъ началъ:

— Я никакъ не ожидалъ, чтобъ мн пришлось еще когда-нибудь говорить съ капитаномъ Дорнэ. Но мы сходимся теперь у постели больного и ради него…

— Благодарю васъ.

— Пожалуйста, не благодарите меня и не говорите со мной боле, чмъ необходимо. Я желаю только никого не безпокоить.

Онъ повернулся и хотлъ уйти.

— Еще одно слово, остановилъ его Эрихъ. Мы черезъ нсколько часовъ можетъ быть будемъ свидтелями того, какъ на вки закроются глаза, такъ долго свтившіеся кротостью и чистотой души. Прошу васъ, изгоните изъ вашей души всякую горечь. Пусть въ этотъ часъ изчезнетъ всякая вражда между нами.

— Вы отлично умете говорить, я это знаю.

— И я отъ души желалъ бы, чтобъ вы поврили моимъ словамъ. Мн больно слыть въ вашихъ глазахъ неблагодарнымъ, и теперь, въ виду страшнаго событія, которое неизбжно ожидаетъ и насъ впереди, я повторяю…

Приходъ Беллы помшалъ ему докончить.

— Онъ еще спитъ, сказала она. Ахъ, капитанъ Дорнэ, Клодвигъ любитъ васъ бчле всхъ на свт.

Она подала Эриху руку, которая была холодна какъ ледъ. Вс трое долго молчали, наконецъ Эрихъ ршился спросить:

— Разв ужъ больше нтъ надежды?

— Ни малйшей. Докторъ говоритъ, что ему осталось жить всего нсколько часовъ… Вы ничего не слышите? Докторъ общался снова пріхать. Ахъ, еслибъ вы могли убдить Клодвига посовтоваться еще съ другимъ какимъ-нибудь врачемъ! Пожалуйста, постарайтесь это сдлать. Я не имю никакого доврія къ доктору Рихардту.

Эрихъ молчалъ.

— Ахъ, Боже мой, продолжала Белла, какъ насъ вс покидаютъ въ бд! Вдь вы насъ не оставите, вы останетесь съ нами, не правда ли?

Эрихъ общался.

Затмъ Белла тономъ, напоминавшимъ ея придворныя привычки, но какъ-то странно звучавшимъ въ эту минуту, извинилась передъ Эрихомъ въ томъ, что до сихъ поръ не освдомилась ни о его матери, ни о Церер, ни о Манн. Потомъ съ легкой дрожью въ голос она прибавила:

— А что длаетъ самъ господинъ Зонненкампъ?

Явился слуга съ извстіемъ, что графъ проснулся и спрашиваетъ, пріхалъ ли капитанъ Дорнэ.

— Подите къ нему, сказала Белла, положивъ руку на плечо Эриха. Когда вы будете ему говорить о другомъ доктор, сдлайте это отъ себя, вовсе не упоминая обо мн.

Эрихъ ушелъ, а Белла, обратясь къ Пранкену, быстро проговорила:

— Отто, выпроводи отсюда подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ еврея. Что онъ здсь длаетъ?

Пранкенъ пошелъ къ банкиру.

Белла осталась одна. Она была ршительно не въ силахъ совладать съ своей тревогой. Ее неотступно преслдовала мысль о смерти мужа, и она уже заблаговременно набросала на клочк бумаги извщеніе о его кончин:

‘Сообщаю роднымъ и друзьямъ печальное извстіе о смерти моего возлюбленнаго супруга Клодвига, графа Вольфсгартена изъ Вольфсгартена, бывшаго посланника въ Рим, кавалера разныхъ орденовъ. Онъ умеръ на семьдесятъ пятомъ году своей жизни. Прошу всхъ объ участіи къ моему горю.’

‘Белла, графиня Вольфсгартенъ, рожденная фонъ-Пранкенъ.’

Казалось, какой-то злой духъ нашептывалъ ей эти слова и вызывалъ въ ней мысль объ окаймленной чернымъ бумаг, на которой имъ надлежало стоять. Зачмъ это? Что побуждало ее такъ упорно думать объ этомъ? Наконецъ, сдлавъ надъ собой усиліе, она быстро схватила листокъ съ заране заготовленнымъ печальнымъ извщеніемъ, разорвала его на мелкія куски и выбросила въ окно на бурю и дождь.

ГЛАВА XIII.
ПОСЛДНІЙ СИНІЙ ЦВТОКЪ.

Эрихъ между тмъ вошелъ въ комнату къ больному.

— Ты ли это наконецъ? воскликнулъ Клодвигъ. Голосъ его былъ слабъ, а маленькая, почти дтская рука, которую онъ протянулъ Эриху въ знакъ привтствія, казалась еще тоньше и прозрачне обыкновеннаго.

— Садись, продолжалъ онъ, и не смущайся тмъ, что видишь меня въ такомъ положеніи. Ты молодъ и силенъ, у тебя хватитъ мужества на многое. Дай мн твою руку. Я считаю за большое счастье, что мн дано умереть въ полномъ сознаніи. Прежде мн не разъ случалось желать мгновенной смерти отъ удара, но теперь я нахожу, что лучше такъ, какъ есть. Скажи мн, что длаетъ твоя мать? Правда ли, что ты помолвленъ съ дочерью этого ужаснаго человка?

Эрихъ все еще не могъ выговорить слова и въ отвтъ только утвердительно кивнулъ головой.

— Отлично, продолжалъ Клодвигъ. Это одно изъ тхъ событій, которымъ суждено поддерживать въ мір нравственное равновсіе. Нкогда теб представлялся случай сдлаться моимъ сыномъ… моимъ сыномъ! Но я начинаю думать, что для меня лучше не имть дтей.. А что длаетъ Роландъ? Отчего онъ не пріхалъ съ тобой? Я постоянно вижу передъ собой его прекрасное юношеское лицо… Ты все къ лучшему устроилъ, Эрихъ, право такъ. Ты теперь останешься съ юношей… ахъ, еслибъ мы могли предвидть, что станется съ его отцомъ!

Прежде чмъ Эрихъ усплъ отвтить, больной снова опустился на подушки и какъ будто задремалъ. Однообразный стукъ часовъ одинъ нарушалъ водворившееся въ комнат безмолвіе. Вдругъ во дворъ въхалъ экипажъ.

Клодвигъ проснулся.

— Это докторъ, сказалъ онъ.

Затмъ онъ попросилъ сидлку предупредить доктора, что желаетъ еще побыть немного наедин съ Эрихомъ. Сидлка передала порученіе слуг, а сама осталась въ сосдней комнат.

Клодвигъ, приподнявшись, быстро проговорилъ:

— Запри двери, я хочу поговорить съ тобой однимъ.

Молодой человкъ повиновался и слъ возл постели больного.

— Этотъ Зонненкампъ, началъ Клодвигъ, несмотря на свою дерзость, высказалъ много правды. Ложь дйствительно царствуетъ въ мір, и люди такъ привыкли сами носить личину и видть другъ друга въ маскахъ, что добраться до истины становится почти невозможнымъ. Отъ насъ ожидаютъ, чтобъ мы произнесли надъ Зонненкампомъ приговоръ. Я его вполн оправдываю. Онъ шелъ по дурному пути, но время, въ которое онъ живетъ, преисполнено страшныхъ противорчій. Кто вправ быть надъ нимъ судьей? Меня снова подираетъ морозъ по кож, какъ въ ту минуту, когда я слушалъ его возмутительный разсказъ. Бросая взглядъ назадъ на собственную жизнь, что вижу я? Пустоту и ничтожество. Я жилъ, чтобъ наполнять собою мундиръ. Что такое въ сущности вс мы? Ярко размалеванныя снаружи, внутри — мы пустыя, ходячія жилища. А когда наступаетъ минута послдняго разсчета, мы принимаемъ таинственный видъ, начинаемъ ходить на цыпочкахъ, шептаться… однимъ словомъ, разыгрывать кукольную комедію. Ложь лежитъ въ основаніи жизни большинства людей, не исключая и моей, которая была такъ длинна и почетна. Ни у кого изъ насъ не хватаетъ мужества сознаться что мы такое. Мы снаружи прикрываемся разнаго рода формами, приличіями, учтивостями и любезностями, а внутри насъ все ложь. Каждый изъ насъ старается слыть вовсе не за то, что онъ есть въ дйствительности. Не бойся, въ моемъ прошломъ нтъ никакого преступленія, или проступка, въ которомъ я теперь чувствовалъ бы потребность раскаяться, или сознаться. Я жилъ такъ, какъ живутъ вокругъ меня тысячи и милліоны людей, не не такъ, какъ бы это слдовало, еслибъ я захотлъ сообразоваться съ собственной личностью. Извстно ли теб великое слово, произнесенное Богомъ, когда онъ явился въ пустын пастуху? ‘Я тотъ, который есть’: въ этомъ истина, въ этомъ искра божества, присущая человку, но отъ которой онъ упорно отрекается. Кто изъ насъ скажетъ: я тотъ, который есть? Я не говорилъ этого въ теченіи всей моей жизни, а со мной вмст молчали цлые милліоны. Вс мы разукрашены, разрисованы снаружи… нтъ, не вс, а то солнце померкло бы и перестало бы грть землю. Но придетъ время… ты его дождешься… когда люди перестанутъ лгать и лицемрить, перестанутъ выдавать себя не за то, что они въ дйствительности. Понимаешь ли ты меня?

— Какъ нельзя лучше.

— Такъ знай же,— теб я могу это сказать,— я не исполнилъ своего долга, я не стоялъ ежечасно на своемъ пост, чтобъ постоянно твердить сильнымъ міра сего: таковъ я, и таковы должны быть вы! Я убаюкивалъ себя ложной философіей, говорилъ себ, что все устроится само собой, что законъ развитія, и безъ нашего содйствія, все приведетъ къ хорошему концу. Ха, ха, ха! Все само собой устроится!… Да, смерть является сама собой и полагаетъ конецъ жизни, которая въ сущности не была жизнью, такъ какъ не заключала въ себ ни правды, ни проявленія собственной личности… Въ числ моихъ знакомыхъ были и знаменитые актеры. Никому такъ не трудно умирать, какъ актеру: ему такъ часто приходилось изображать смерть на сцен, и потому онъ хорошо знаетъ, что посл него останутся только маска, румяна и увядшіе впки. Мы, дипломаты, сынъ мой, умираемъ подобно актерамъ. Я прожилъ свой вкъ самымъ безполезнымъ образомъ. Отечество ни на что лучшее не могло меня употребить, какъ на выдлываніе разныхъ дипломатическихъ фокусовъ.

Жизнь моя была пустое препровожденіе времени. Я большую часть ея провелъ въ ливре, на служб длу, которое вовсе не уважалъ и даже не считалъ за серьезное. Но вотъ является между нами этотъ торговецъ невольниками: вс мы въ ужас, кричимъ и ахаемъ, а въ сущности многимъ ли мы лучше его? Сколькіе изъ насъ совершаютъ еще худшія дла, и между тмъ пользуются всеобщимъ уваженіемъ, — сколькіе потому только не попадаютъ въ тюрьму, что имъ не зачмъ воровать и что они въ состояніи деньгами откупить свои грхи!…. Прошу тебя, дай мн напиться!

Эрихъ подалъ Клодвигу стаканъ съ питьемъ, но оба они были такъ не ловки, что почти все пролили на одяло.

— Ничего, ничего, съ улыбкой замтилъ Клодвигъ. Тоже самое безпрестанно повторяется въ жизни. Только весьма малая часть ея дйствительно выпивается, а остальная проливается мимо, понапрасну тратится… Ну, теперь пусть ко мн придетъ докторъ, а посл ты снова возвращайся сюда.

Эрихъ пошелъ за докторомъ.

Белла стала у него разспрашивать, о чемъ говорилъ Клодвигъ.

Эрихъ отвчалъ ей общими мстами, а затмъ попросилъ позволенія выдти въ садъ немного освжиться и собраться съ новыми силами.

Погода стояла бурная, шелъ сильный дождь. Эрихъ закутался въ плащъ и углубился въ лсъ. Прогулка на свжемъ воздух, посреди бушующихъ силъ природы, благотворно на него подйствовала. Онъ шелъ по той самой дорожк, по которой гулялъ на другой день посл того, какъ открылъ Клодвигу всю свою жизнь. Теперь онъ не ощущалъ той радости, которая воодушевляла его тогда, но медленно подвигался впередъ, борясь съ втромъ и дождемъ. Надъ нимъ шумлъ и стоналъ лсъ, склоняясь подъ напоромъ бури. Достигнувъ бесдки, въ которой онъ уже и прежде отдыхалъ, Эрихъ окинулъ взоромъ всю окрестность: передъ нимъ на далекое пространство виднлись только мрачныя, тяжелыя тучи, которыя сообщали ландшафту грустный, однобразный видъ. У одной изъ колоннъ бесдки, какимъ то чудомъ, еще уцллъ прекрасный синій цвтокъ. Эрихъ машинально сорвалъ его и дорбгой поршилъ отдать его больному.

Клодвигъ, увидя входящаго къ нему въ комнату молодого человка, воскликнулъ:

— Ахъ, синій цвтокъ! Ты его сорвалъ и принесъ мн! Какъ много мечтаній возбуждалъ онъ во мн во время моей молодости! Молодость, молодость! задумчиво повторилъ онъ нсколько разъ.

Клодвигъ взялъ цвтокъ и наклонясь впередъ, съ удовольствіемъ вдыхалъ въ себя свжій запахъ платья Эриха.

— Меня съ нкоторыхъ поръ, сказалъ онъ, неотступно преслдуютъ библейскіе образы и изреченія. Нашъ праотецъ Исаакъ, покоясь на одр болзни, привтствовалъ вошедшаго къ нему въ комнату сына словами: ‘Сынъ мой, твое дыханіе напоминаетъ мн запахъ полей’. Подобно ему и я говорю теб, Эрихъ: ты принесъ въ мою комнату свободный воздухъ лсовъ и луговъ. Когда меня не будетъ, помни, что ты оказалъ мн добро.

Эрихъ не могъ удержаться отъ слезъ.

— Плачь, продолжалъ больной, это тебя облегчитъ. Скоро, скоро перестану я смущать твой покой и ты снова будешь свободно и весело, въ избытк своей благородной, сознательной дятельности, твердой ногой попирать ту землю, подъ которой я буду покоиться вчнымъ сномъ. Прошу тебя, останься при мн до послдней минуты, а когда я умру и меня разднутъ, возьми у меня съ сердца одну вещь, которой не слдуетъ тамъ лежать посл того, какъ оно перестанетъ биться. Не уходи отъ меня, Эрихъ. Я хочу устремить вс мои мысли на великое, таинственное, которое теперь такъ близко отъ меня. Я желаю изгнать изъ своего сердца всякую ненависть, всякую злобу…. да, я отойду въ вчность въ мир со всми. Помоги мн, Эрихъ, совершить этотъ трудный переходъ.

Онъ снова опустился на подушки. Эрихъ наклонился надъ нимъ. Клодвигъ слабо, но спокойно дышалъ, на лиц его играла кроткая улыбка. Какія мысли занимали теперь его душу?

Эрихъ хотлъ отправить кого-нибудь на виллу Эдемъ, объявить тамъ, что онъ еще пока не можетъ вернуться домой. Но оказалось, что въ Вольфсгартен находился Лутцъ, котораго Зонненкампъ прислалъ освдомиться о здоровь графа. Эрихъ поручилъ ему отвезти на виллу Эдемъ извстіе о своемъ намреніи еще остаться при Клодвиг.

ГЛАВА XIV.
ВОСПОМИНАНІЯ ДТСТВА И ПРОРОЧЕСТВО УМИРАЮЩАГО.

Клодвигъ спалъ въ теченіи нсколькихъ часовъ. Эрихъ все это время сидлъ съ банкиромъ, въ тепломъ участіи и задушевной бесд котораго находилъ не мало утшенія. Банкиру не доставало свтскаго лоску въ обращеніи, но за то вс его поступки и слова отличались рдкимъ тактомъ. Эрихъ, несмотря на терзавшую его тоску, не могъ не подумать, что такого рода тактъ возможенъ только при полнйшемъ отсутствіи эгоизма. Недостатокъ такта есть не что иное, какъ дошедшій до послдней степени крайности эгоизмъ, который побуждаетъ человка думать исключительно о себ самомъ, не обращая ни малйшаго вниманія на нужды и удобства другихъ.

Эриху теперь только удалось вполн узнать банкира. Въ Карлсбад тотъ выказывался исключительно со стороны своего ума и своихъ дарованій, здсь же сами собой выдвинулись впередъ вс прекрасныя качества его честнаго и добраго сердца.

Эрихъ вспомнилъ, какъ банкиръ однажды говорилъ ему въ Карлсбад: ‘Евреи — истые дти печали и потому въ нихъ сильно развито чувство состраданія, они гораздо способне утшать ближнихъ въ гор, нежели разливать вокругъ себя радость’.

Лишь только оказывалась нужда въ помощи, банкиръ мгновенно выступалъ впередъ, а затмъ снова удалялся въ тнь, стушевывался.

Белла обращалась съ нимъ съ явнымъ пренебреженіемъ. Онъ видлъ это, понималъ и хотя ни слова объ этомъ не говорилъ, тмъ не мене всячески стараися дать почувствовать, что вовсе на нее за то не сердится. Графиня была для него совершенно постороннимъ лицомъ, но съ Клодвигомъ его связывала тсная дружба, и онъ считалъ своей обязанностью быть ему по мр силъ пріятнымъ и полезнымъ. Онъ сидлъ въ библіотек постоянно на сторож, откликаясь на всякій зовъ и снова удаляясь каждый разъ, когда въ немъ боле не оказывалось надобности.

Около полуночи Эриха внезапно позвали къ Клодвигу, который проснулся и требовалъ его къ себ.

— Ахъ, какъ я хорошо спалъ, увидвъ его, воскликнулъ больной. Не странно ли, что я теперь постоянно вижу во сн кузину Гретхенъ, которая будто бы хочетъ за меня выдти замужъ. Она мн нравится, а я ей, но она никогда ничему не училась и не хочетъ учиться. Ей бы только рзвиться, да смяться. ‘Отчего ты такъ печаленъ, Клодвигъ?’ говоритъ она мн. ‘Полно тосковать, женись на мн и намъ будетъ такъ весело.’ А я отвчаю ей: ‘дитя, я слишкомъ старъ для тебя. Смотри, у меня нтъ зубовъ, а къ тому же, что скажетъ на это Белла?’ ‘Ахъ, какой вздоръ, отвчаетъ она мн. Пойдемъ танцовать.’ И мы съ ней, танцуя, несемся къ капелл, гд стоитъ патеръ и машетъ намъ. Мы скользимъ дале, мимо него. Гретхенъ прелестный ребенокъ съ большими, дивной красоты глазами. Мы другъ друга нжно любимъ и все танцуемъ, покуда я не просыпаюсь, не чувствуя ни малйшей усталости.

— А ваша кузина Гретхенъ, еще жива?

— О, нтъ, она давно умерла. На прошлой недл у меня здсь былъ ея внукъ. Но не странно ли, что во мн именно теперь пробуждается воспоминаніе о моей первой любви, когда я былъ всего десятилтнимъ мальчикомъ? Во сн кузина Гретхенъ явилась мн съ яблокомъ въ рукахъ. ‘Откуси’, сказала она мн. Я хотлъ взять яблоко, во она не выпускала его изъ рукъ и говорила: ‘не кусай только слишкомъ глубоко’. Когда я проснулся, у меня во рту дйствительно былъ вкусъ яблока. Давно когда-то съ насъ вмст длали портретъ. Художникъ уврялъ, что намъ впослдствіи весьма пріятно будетъ на него смотрть. Портретъ рисовался по секрету и потомъ конечно былъ купленъ нашими родителями. Онъ и теперь долженъ еще существовать, не знаю только гд. А какъ нравится теб имя Гретхенъ? На портрет она изображена еще не совсмъ взрослой двочкой въ блдно-розовомъ ситцевомъ плать и бломъ передник. Это былъ ея обычный нарядъ. А на голов она носила соломенную шляпу съ широкими полями, закрывавшими ей даже плечи.

Такъ говорилъ Клодвигъ подъ вліяніемъ возникшихъ въ немъ воспоминаніи дтства.

— Белла никогда ничего не хотла знать о моей молодости, произнесъ онъ потомъ съ подавленнымъ вздохомъ, но вдругъ, точно желая самому себ помшать говорить о жен, сдлалъ быстрое движеніе руками и съ лихорадочной поспшностью продолжалъ.— Теперь слушай меня внимательне, я теб разскажу исторію моей жизни, которая сложилась совершенно иначе, чмъ жизнь этого Зонненкампа. Я единственный сынъ и родился въ богатомъ дворц. Отецъ мой былъ министромъ и женился чрезвычайно поздно. Его сдлали посланникомъ при сейм, и я тогда часто проводилъ лто въ нашемъ имньи. Общество пословъ на сейм и его дянія никогда никто не описывалъ. Я могъ бы это сдлать. Еще будучи студентомъ, я нердко думалъ, что сеймъ существуетъ единственно для того, чтобъ мшать всякому добру. Наклонись ко мн поближе, я теб на ухо скажу, что такое въ сущности сеймъ… Онъ есть олицетвореніе нечистой совсти государей. Я уже давно составилъ себ о немъ такое мнніе, а года и опытъ еще боле его во мн укоренили. Все хорошее совершается у васъ помимо сейма, который въ этомъ отношеніи похожъ на церковь. Послдняя тоже не прилагаетъ рукъ ни къ одному изъ благихъ начинаній въ мір. Она не содйствовала ни отмн смертной казни, ни уничтоженію пытки. Въ вашъ вкъ совершаются два великія событія: освобожденіе негровъ и уничтоженіе крпостного права. Кому обязаны они своимъ осуществленіемъ? Иде чистой гуманности. Жизнь этого Зонненкампа прошла въ совсмъ другой сфер, чмъ моя, а тмъ не мене… Ахъ, погоди минутку, я боле теперь не могу говорить.

Немного спустя, Клодвигъ однако снова началъ:

— Этотъ Зонненкампъ доказалъ мн еще одну вещь, а именно, что наше образованіе страждетъ однимъ недостаткомъ съ религіей. Оно намъ не даетъ прочныхъ законовъ нравственности, слдовательно, оно не полное, не истинное.

Онъ быстро приподнялся на постели и продолжалъ:

— Слушай, я теперь теб скажу мое послднее слово. Въ мір готовятся два важныя событія. Одно изъ нихъ водвореніе въ Америк цезаризма, а другое, еще страшне и богаче послдствіями — религіозная война. Противники послдней раздлены на два лагеря. Одинъ изъ нихъ находится въ Рим, другой не иметъ во глав своей никакой отдльной личности и стоитъ единственно за свободу. Два громадныя знамя не замедлятъ водрузиться въ мір, и вокругъ каждаго изъ нихъ станутъ собираться несмтныя силы. На одномъ изъ нихъ будетъ стоять: ‘Мы не можемъ’!— на другомъ: ‘Мы хотимъ’! Вслдъ же затмъ явится новое знаніе, новая вра, которыя освжатъ міръ и вдохнутъ въ него новую жизнь. Въ настоящій моментъ мы странствуемъ по кладбищу: жизнь наша умерла. Воскресить ее можно только посредствомъ великаго нововведенія, великой идеи, однимъ словомъ, посредствомъ новой религіи. Ахъ!..

Онъ вдругъ остановился. Въ комнату вошла Белла.

Она выразила удовольствіе, что видитъ Клодвига такимъ бодрымъ. Графъ и въ эти послднія минуты своей жизни продолжалъ относиться къ жен съ самой утонченной и безукоризненной учтивостью. Она предложила ему принять лекарство.

— Хорошо, дай мн его, сказалъ онъ, только прошу тебя, не говори ничего противъ доктора Рихардта.

Белла еще немного посидла около постели больного. Затмъ Клодвигъ попросилъ ее не утомляться, но пойти и лечь спать. Она согласилась. Опять оставшись наедин съ Эрихомъ, графъ продолжалъ прерванный разговоръ.

— Дни и ночи, сказалъ онъ, думалъ я о томъ, какъ ныншнее человчество, соединясь въ одну громадную толпу, густой массой двинется на вершину высокой горы съ цлью водрузить тамъ знамя, которое будетъ служить ему точкой соединенія. Долго мучилъ меня вопросъ, какой девизъ будетъ стоять на этомъ знамени? И вдругъ воображеніе нарисовало мн тебя во глав толпы со знаменемъ въ рукахъ, а на немъ твои слова: ‘Свободный трудъ’! Честь теб, что ты ихъ произнесъ,— благо мн, что я ихъ слышалъ.

Лицо Клодвига озарилось мягкимъ свтомъ, который кротко сіялъ изъ его глазъ, пристально устремленныхъ куда-то въ далекое пространство. Вдругъ голова его медленно опустилась на подушку, а глаза закрылись, но онъ ощупью нашелъ руку Эриха и крпко ее сжалъ. Минуту спустя онъ снова приподнялся и сказалъ:

— Пойди въ ту комнату, гд ты спалъ въ твой первый пріздъ сюда. Возьми съ собой Роберта и принеси ко мн статую ‘Побды’.

Эрихъ отправился со слугой въ угловую комнату и приказалъ ему взять и нести за собой указанную Клодвигомъ статую. Стоявшая противъ нея голова Медузы лежала на полу разбитая въ дребезги.

Эрихъ спросилъ, кто ее разбилъ, но Робертъ ничего объ этомъ не зналъ. Разспрашивать Беллу и Клодвига молодой человкъ не ршался. Впрочемъ слуга сообщилъ ему, что графъ по возвращеніи своемъ съ виллы Эдемъ не входилъ въ эту комнату.

Эрихъ снесъ статую въ кабинетъ Клодвига, приблизилъ ее къ постели больного и поставилъ такъ, чтобъ свтъ падалъ прямо на нее.

— Да, задумчиво проговорилъ Клодвигъ: она была точь въ точь такая: твоя мать ее знала.

Затмъ онъ погрузился въ глубокое раздумье. Долго лежалъ онъ молча, устремивъ взоръ на статую, наконецъ попросилъ Эриха пригласить къ нему въ комнату банкира. Послдній не замедлилъ явиться. Клодвигъ встртилъ его улыбкой и словами:

— Послушайте и вы тоже то, что я еще имю сказать. Я вижу себя крошечнымъ ребенкомъ въ одной рубашечк, лежащаго на подушк на стол. Возл меня сидитъ моя мать. Я еще какъ будто чувствую на себ ея теплое дыханіе и слышу нжный звукъ ея голоса. Склонивъ голову мн на грудь, она говорила: жило когда-то дитя, и отправилось оно въ лсъ собирать цвты. Шло оно шло и набрело на прелестные алые цвты и нарвало ихъ цлый букетъ. Дале ему повстрчались голубые цвты. Дитя бросило алые и нарвало голубые, еще немного дале замнило ихъ желтыми, потомъ блыми, и наконецъ остановилось у берега ручья. Здсь дитя бросило цвты въ воду и осталось съ пустыми руками. Смыслъ этого разсказа теперь становится для меня ясенъ. На землю являются народы и держатъ въ рукахъ откровенія: алые, голубые, желтые и блые цвты. Они поочереди замняютъ одни другими и наконецъ остаются съ пустыми руками. Тогда они говорятъ: пустыя руки хорошій знакъ, они не что иное какъ первый шагъ къ свободному труду. Неправда ли, Эрихъ, я такъ понялъ, что ты хотлъ сказать въ твой первый пріздъ сюда?… Я какъ теперь вижу тебя стоящимъ подъ яблонью въ цвту. Твое слово тогда такой же отрадой повяло на меня, какъ въ дтств дыханіе матери, когда она, склоняясь надо мной, шептала свой разсказъ. А теперь прощайте, спокойной ночи…

Эрихъ еще долго сидлъ у постели Клодвига, который не выпускалъ его руки изъ своей. Наконецъ больной заснулъ. Въ комнату вошли Белла и Пранкенъ. Послдній вмст съ сестрой милосердія молился о выздоровленіи Клодвига. Онъ сдлалъ это просто, безъ всякой неловкости, но и безъ аффектаціи.

Эрихъ мигнулъ Белл, чтобъ та не шумла. Она съ минуту смирно посидла, затмъ ушла. Пранкенъ за ней послдовалъ.

Эрихъ еще долго боролся со сномъ и усталостью. Настало утро, занялась заря и облила комнату красноватымъ свтомъ. Эрихъ пошелъ къ сестр милосердія и выразилъ ей свое безпокойство на счетъ ужъ слишкомъ продолжительнаго сна больного. Онъ старался уловить его дыханіе, и ничего не слышалъ.

Они вмст приблизились къ постели Клодвига, наклонились надъ нимъ… Онъ спалъ вчнымъ, непробуднымъ сномъ.

ГЛАВА XV.
ДУРНЫЯ ПОСЛДСТВІЯ И ПРІЯТНЫЯ РЧИ.

Эрихъ послалъ за Пранкеномъ и поручилъ ему передать Белл извстіе о смерти ея мужа. Но Пранкенъ настоялъ на томъ, чтобъ ее не будили, такъ какъ ей необходимо было отдохнуть и собраться съ силами. Утро быстро подвигалось впередъ. Сестра милосердія молилась у постели умершаго.

Эрихъ вышелъ въ садъ, встртилъ тамъ банкира, молча подалъ ему руку и они вмст пошли дале. Вскор однако Эриха позвали къ Белл. Она полулежала на кушетк и плакала. Сестра милосердія тотчасъ посл ея пробужденія объявила ей о кончин Клодвига. Белла уже была въ его комнат и теперь громко и неудержимо рыдала. Эрихъ, какъ могъ, утшалъ ее, а затмъ просилъ отпустить его хоть на нсколько часовъ на виллу. Ему хотлось знать, что тамъ длается, а къ вечеру онъ общалъ вернуться.

Дорогой онъ встртилъ ловчаго съ бочаромъ.

— Добраго утра, капитанъ! окликнулъ его Клаусъ. Дай Богъ вамъ такого же счастья, какое, благодаря вамъ, выпало намъ на долю. Мы только что купили для Фердинанда гостинницу подъ вывской ‘Карпа’. Что можетъ быть лучшаго? Я теперь отецъ содержателя гостиницы.

Эрихъ хотлъ говорить, но не могъ. Ловчій не далъ ему вымолвить слова и продолжалъ:

— Слышали вы, что Семиствольникъ наконецъ согласился выдать свою дочь за Фердинанда? И знаете ли кто всему причиной?— Вы.

— Я?

— Да. Если богачъ Зонненкампъ выдаетъ свою дочь за учителя, то Семиствольникъ конечно можетъ выдать свою за бочара. Неправда ли? Ахъ, капитанъ, вы осчастливили всхъ насъ. Вотъ вамъ моя рука, что съ сегодняшняго дня я ни капли вина не пью сверхъ того, что нужно для утоленія жажды. А она у меня, сказать въ добрый часъ, здоровенная. Но на свадьб ужъ за то я напьюсь, что называется на славу. А и молодецъ же я на этотъ счетъ: всхъ за поясъ заткну. Подемте къ намъ, капитанъ: у насъ настоящая гостинница съ отличной конюшней.

Эриху было тяжело отъ этого внезапнаго перехода отъ постели умершаго къ жизни и радости. Ни слова не сказавъ о смерти Клодвига, онъ только просилъ Клауса его боле не задерживать.

Наконецъ онъ прибылъ на виллу Эдемъ.

— Есть при графин кто-нибудь изъ ея подругъ? спросила профессорша, узнавъ о смерти графа.

Эрихъ отвчалъ отрицательно. Профессорш было чрезвычайно грустно, что она не могла въ эту скорбную минуту предложить Белл ни помощи, ни утшенія. Графиня полагала свою гордость въ томъ, чтобы женщины скоре ее боялись, нежели любили, и теперь, когда ее постигло горе, не было ни души, которая сочла бы себя вправ или обязанной явиться къ ней съ участіемъ и лаской. Однако тетушка Клавдія сказала Эриху:

— Когда ты снова подешь въ Вольфсгартенъ, возьми меня съ собой.

Манна уговаривала Эриха отдохнуть, но это оказалось не возможнымъ. Отъ Беллы явился посланный съ запиской, въ которой было торопливой рукой написано:

— Прізжайте скорй служить мн свидтелемъ. Я потеряна и обезчещена.

Эрихъ снова отправился въ Вольфсгартенъ, но на этотъ разъ въ сопровожденіи тетушки Клавдіи. Профессоръ Эйнзидель тоже хотлъ хать съ ними, но профессорша и Манна упросили его ихъ не покидать. Онъ въ теперешнихъ горестныхъ обстоятельствахъ былъ для нихъ настоящимъ утшеніемъ и опорой. Эрихъ общалъ вернуться въ теченіи ночи. Онъ недоумвалъ, что могло въ такое короткое время произойти въ Вольфсгартен посл смерти Клодвига.

Тамъ онъ былъ встрченъ толпою слугъ, которые вс какъ-то робко на него поглядывали, а одинъ изъ нихъ произнесъ довольно громко, такъ что онъ ясно слышалъ:

— Кто знаетъ, можетъ быть и этотъ молодой человкъ помогалъ ей.

Сестра милосердія выбжала къ Эриху и поспшно проговорила:

— Здсь происходятъ страшныя вещи. Женщина, призванная омыть и прибрать тло графа, нашла у него странный знакъ на ше. Она показала его другимъ и вдругъ разнесся слухъ, будто графъ былъ задушенъ. Вы до послдней минуты находились при немъ и на васъ отчасти падаетъ подозрніе. Все это такъ странно, непонятно! Хоть бы докторъ скорй пріхалъ. Мы посылали за нимъ въ разныя стороны, но его нигд не могли найти.

Белла, узнавъ о прізд Эриха, принялась сильно звонить, требуя, чтобъ онъ немедленно къ ней пришелъ. Эрихъ попросилъ тетушку Клавдію остаться въ нижнемъ этаж вмст съ банкиромъ, а самъ послдовалъ за сестрой милосердія къ Белл.

— Оставьте васъ вдвоемъ, сказала-было графиня, обращаясь къ сестр милосердія, но вслдъ затмъ быстро прибавила: впрочемъ, нтъ, не уходите, это можетъ возбудить новыя подозрнія… Подозрнія! Стыдъ и срамъ! громко воскликнула она въ негодованіи. Вс вы лжецы и лицемры. Пусть себ говорятъ, что хотятъ, а я останусь съ вами наедин. Везд, куда ни обернешься, ложь, и онъ тоже лгалъ.

Когда сестра милосердія вышла изъ комнаты, Белла сказала:

— На меня вдругъ обрушилось наказаніе, ужасне котораго не могъ бы придумать самый лукавый изъ демоновъ. Каково вамъ это покажется, капитанъ Дорнэ: меня, Беллу фонъ-Пранкенъ, обвиняютъ въ томъ, что я будто бы задушила моего мужа. Такъ вотъ для чего я въ теченіи столькихъ лтъ жертвовала собой! Чтобъ меня подозрвали… Нечего сказать, жестоко наказана я за вс свои дйствія, слова и мысли! Да будетъ проклята моя врность къ нему! Онъ постоянно до послдней минуты носилъ на своемъ сердц портретъ другой женщины.

— Докторъ пріхалъ! послышался чей-то голосъ у дверей. И дйствительно, минуту спустя въ комнату вошелъ Пранкенъ, а за нимъ докторъ Рихардтъ.

— Мн уже все извстно, сказалъ онъ. Что за дураки подняли всю это суматоху! Точно всякій невжда не знаетъ, что поврежденіе, нанесенное человку посл смерти, иметъ совсмъ другой видъ нежели то, которое онъ могъ бы получить еще при жизни. На ше графа только слегка сдернута кожа. Но не можете ли вы мн объяснить, какъ это случилось?

Белла разсказала, что за нсколько времени передъ тмъ къ ней явился Робертъ съ вопросомъ, что слдуетъ сдлать съ портретомъ, который графъ при жизни постоянно носилъ на груди. Она пожелала узнать, что это за портретъ. Слуга сказалъ, что то было изображеніе женщины. Тогда она въ припадк гнва бросилась въ комнату къ покойнику и сорвала у него съ шеи портретъ, висвшій на тонкомъ снурк.

— То быль портретъ его первой жены, вотъ онъ, прибавила Белла, и показала всмъ изображеніе на маленькой золотой дощечк прелестнаго женскаго лица.

Докторъ и Эрихъ взглянули сначала на портретъ, потомъ на Беллу. ‘Такъ вотъ почему, подумалъ послдній, онъ желалъ имть около своей постели статую ‘Побды’. Странное сходство!’

Докторъ былъ того мннія, что гнвный порывъ графини слдовало скрыть, изъ опасенія подать новый поводъ къ толкамъ. Онъ просилъ подтвердить его объясненіе, что на снурокъ попало нсколько капель сильнаго лекарства, которое, производя на кож раздраженіе, и было причиной найденнаго на ше знака.

Эрихъ къ ужасу своему вспомнилъ просьбу Клодвига, посл смерти что-то снять у него съ груди. Онъ сообщилъ это доктору и Белл, которые въ отвтъ ему могли только покачать головой.

Докторъ просилъ Беллу, Эриха, Пранкена, банкира и сестру милосердія пойти съ нимъ въ комнату умершаго. Тамъ онъ, въ присутствіи всхъ слугъ, сдлалъ выговоръ женщин, первой поднявшей тревогу, а затмъ объяснилъ, что краснота на ше была произведена попавшимъ на нее сильнымъ лекарствомъ.

Эрихъ еще разъ взглянулъ на тло своего друга. Стоявшая около него статуя ‘Побды’, казалось, тоже печально на него смотрла.

Беллу снова увели въ ея комнату, куда вскор пришла и тетушка Клавдія. Графиня протянула ей лвую руку. Въ правой она держала у лица платокъ.

Во дворъ въхалъ экипажъ, изъ котораго вышелъ придворный лейбъ-медикъ. Мужчины поспшили къ нему на встрчу. Докторъ Рихардтъ въ короткихъ словахъ объяснилъ причину болзни Клодвига, которая, по его мннію, заключалась въ простуд и въ сильномъ душевномъ потрясеніи. Все общество отправилось въ оранжерейную залу, гд была приготовлена закуска. Докторъ заставилъ Эриха выпить стаканъ вина.

— Пейте, сказалъ онъ ему. Вамъ предстоитъ еще большая трата силъ, вино же хорошая пища для жизненной машины.

Эрихъ выпилъ вино, а въ немъ и нсколько слезъ, которыя изъ глазъ его упали въ стаканъ.

Эрихъ на минуту ушелъ и вернулся съ небольшимъ ящичкомъ въ рукахъ. Клодвигъ поручилъ ему передать герцогу вс свои ордена, а онъ въ свою очередь просилъ лейбъ-медика исполнить это за него, такъ какъ самъ не ршался покинуть виллу, гд его присутствіе въ настоящую минуту было особенно нужно. Лейбъ-медикъ обязательно согласился исполнить желаніе молодого человка, — причемъ выразилъ искреннее сожалніе, что общество лишилось еще одного изъ благороднйшихъ своихъ представителей. ‘Графъ, говорилъ онъ, былъ человкъ, бесда съ которымъ всегда благотворно дйствовала на всякаго, кто къ нему приближался. Его постоянное стремленіе къ собственному усовершенствованію, кротость, спокойствіе и доброта, — все это качества, которыя съ каждымъ днемъ становятся рже и рже.’

Докторъ Рихардтъ, свъ въ кресло и скрестивъ ноги, воскликнулъ:

— Вы совершенно правы. Избитая фраза: онъ былъ слишкомъ хорошъ для этого свта, какъ нельзя боле справедлива въ отношеніи къ графу. Онъ имлъ счастіе, или несчастіе, всякое отдльное событіе разсматривать въ связи со всмъ человчествомъ, а это совершенно естественно развиваетъ равнодушіе къ тому, сегодня или завтра совершится этотъ отдльный фактъ, и я, ты, или кто другой будемъ. содйствовать его осуществленію. Графъ могъ бы дйствовать на гораздо боле обширномъ поприщ, отъ него зависло бы производить общественные и политическіе перевороты, но это казалось ему слишкомъ труднымъ и онъ счелъ за лучшее отъ этого отстраниться. Всякій новый опытъ, всякое событіе, встрчавшееся ему на пути, онъ обращалъ на усовершенствованіе своей собственной прекрасной личности. Это въ высшей степени хорошо и благородно, но тмъ не мене жизнь его, чуждая всякой дятельности, прошла совсмъ безслдно. Онъ былъ истый сынъ философіи, которая все понимаетъ, все допускаетъ, за всмъ слдитъ, но сама ни въ чемъ не принимаетъ участія и довольствуется тмъ, что все, совершающееся у нея передъ глазами, возводитъ въ стройную систему. Я не разъ говорилъ ему это при жизни, и теперь, посл его смерти, считаю себя вправ повторять тоже самое….

— Онъ какъ-то разъ передавалъ мн ваши слова, капитанъ, которыя его сильно поразили, продолжалъ банкиръ. Вы говорили, что человкъ въ нашъ вкъ какъ бы отправляетъ въ жизни должность служителя при желзной дорог. Это совершенно справедливо. Вс мы въ большихъ или меньшихъ размрахъ кондукторы на скоромъ позд нашего времени, которое мчится съ неимоврной быстротой впередъ. Но не каждый изъ насъ одинаково способенъ къ отправленію этой должности.

Эрихъ, передъ которымъ Клодвигъ, умирая, излилъ всю свою душу, могъ бы многое объяснить въ характер своего покойнаго друга. Но докторъ не далъ ему вымолвить слова.

— Какъ бы то ни было, сказалъ онъ, я вовсе не намренъ хулить графа. Врядъ ли во всей окрестности найдется человкъ, который сожаллъ бы и уважалъ его наравн со мной.

Зашла рчь о страшномъ подозрніи, которое такъ неосновательно, было, пало на Беллу, но докторъ очень ршительно замтилъ, что всего лучше объ этомъ молчать. Онъ отъ души сожаллъ, что произошла такая неслыханная ошибка, и возмущался при мысли, о невозможности вполн изгладить въ умахъ память о ней. Что ни говори и ни длай теперь, а люди все будутъ упорно стоять на своемъ, или по крайней мр помнить о своихъ подозрніяхъ.

Вскор пришелъ Пранкенъ, а съ нимъ и патеръ сосдняго прихода. Они вмст съ лейбъ-медикомъ удалились въ уголъ залы и долго о чемъ-то горячо разсуждали. Наконецъ патеръ, сдаваясь на увщанія двухъ другихъ, согласился совершить надъ умершимъ вс предписываемые церковью обряды.

Затмъ докторъ Рихардтъ ухалъ вмст съ лейбъ-медикомъ. Эрихъ, банкиръ и тетушка Клавдія послдовали за ними, такъ какъ Белла выразила желаніе остаться совсмъ одна.

Узжающіе съ тоской оборачивались, чтобъ еще разъ взглянуть на домъ, гд теперь разввалось черное знамя.

Тло Клодвига въ теченіи двухъ дней было выставлено въ большой зал. Голова его покоилась на блой атласной подушк, лицо было спокойно. У гроба горли свчи, а вокругъ стояли цвты и растенія.

Народъ толпами стекался изъ окрестностей въ послдній разъ взглянуть на графа Вольфсгартена. Однихъ влекло любопытство, другихъ искреннее уваженіе къ памяти покойнаго. Белла слышала, какъ уходившіе говорили: по его лицу вовсе не видно, что онъ былъ удавленъ.

На третій день въ Вольфсгартенъ собрались Эрихъ, мировой судья, банкиръ, маіоръ, нсколько почетныхъ гражданъ изъ сосдняго городка, посланный отъ герцога и много важныхъ государственныхъ сановниковъ. Вс они сопровождали тло Клодвига въ фамильный склепъ.

Колокола печально гудли въ воздух, между тмъ какъ хоронили послдняго изъ Вольфсгартеновъ.

Зонненкампъ тоже хотлъ быть на похоронахъ и отправился въ Вольфсгартенъ, но его никто не видлъ въ печальной процессіи.

Маіоръ замтилъ Эриху, что Зонненкампъ сдлалъ весьма хорошо, не явясь на похороны. Онъ возбудилъ бы всеобщее любопытство и тмъ самымъ смутилъ бы торжественное настроеніе духа присутствующихъ.

А Зонненкампъ между тмъ провелъ весь день въ гостинниц сосдней деревни. Зная, что везд, гд бы онъ ни появился, его видъ долженъ былъ возбуждать любопытство и ужасъ, онъ слъ въ уединенный уголъ и весь закрылся газетой, которую читалъ. Неподалеку отъ него расположилось нсколько человкъ и въ томъ числ одинъ еврей, торговавшій скотомъ. Онъ очень громко о чемъ-то разглагольствовалъ, а вс другіе его внимательно слушали.

— Господинъ Зонненкампъ, говорилъ онъ, никогда не далъ намъ ничмъ отъ себя поживиться. Куда какъ это похвально съ его стороны! Ужъ чего, чего только не приписывали намъ, евреямъ, а все же мы никогда не торговали невольниками, — нтъ, никогда!

Вскор разговоръ перешелъ на Беллу. Эти люди упорно стояли на томъ, что графиня что-нибудь да сдлала своему мужу, сколько бы ни старался докторъ это опровергнуть. Ну возможно ли, чтобъ красной знакъ вокругъ шеи графа происходилъ единственно отъ снурка, на которомъ онъ постоянно носилъ портретъ своей первой жены?

Услышавъ подобные толки о Белл, Зонненкампъ весь встрепенулся и лицо его оживилось. Если что-нибудь можетъ заставить ее согласиться на предложеніе, съ которымъ онъ теперь къ ней пріхалъ, то конечно эти подозрнія. Графиня должна быть возмущена и безъ сомннія вступитъ съ нимъ въ переговоры, а разъ что она это сдлаетъ, онъ можетъ считать свое дло выиграннымъ.

Зонненкампъ послалъ Лутца разузнать, что длалось въ Вольфсгартен. Тотъ посл долгаго отсутствія наконецъ вернулся.

ГЛАВА XVI.
ПОДЪ ОГНЕННЫМЪ ДОЖДЕМЪ.

Въ комнату Клодвига сквозь открытое окно проникалъ рдкій осенній туманъ, который собирался въ крупныя капли на мраморномъ лбу статуи ‘Побды’.

Въ Вольфсгартен водворились мракъ и безмолвіе. Пранкенъ тоже оттуда ухалъ.

Белла въ глубокомъ траур сидла у себя въ комнат. У ней на рукахъ были черные браслеты, она только что примрила и сняла черныя перчатки. Сложивъ руки за груди, она откинулась на спинку стула и устремила вдаль взоръ съ застывшимъ въ немъ выраженіемъ, которое длало ее такой похожею на статую Медузы.

‘Ты одна въ цломъ мір, шепталъ ей внутренній голосъ. Ты и всегда была одинока, потому что ты исключительная натура, необыкновенная женщина….’

Она вся вспыхнула при мысли, что ее хоть одну минуту могли подозрвать въ убійств мужа. Такъ вотъ къ чему привело ее насиліе, которое она въ теченіи столькаго времени длала надъ своимъ сердцемъ и воображеніемъ. Люди, какъ оказывалось, не хотли врить ея счастію. Она мысленно перенеслась въ столицу и старалась угадать, что тамъ теперь о ней говорилось въ высшемъ обществ.

Слуха Беллы коснулись мрные удары маятника висвшихъ по близости часовъ. Ей вдругъ пришли на умъ слова Клодвига. ‘Воспоминанія о прошломъ и желанія на счетъ будущаго, говорилъ онъ, играютъ въ жизни человческой роль маятника при часахъ.’ ‘Это годилось для него подумала Белла, я же не могу, подобно ему, жить одними воспоминаніями и желаніями, мн нужно настоящее, я хочу жизни — жизни, исполненной пыла и страстей’.

Она встала и подошла къ зеркалу, досадуя на себя, зачмъ это длаетъ. Но взглянувъ на свое собственное отраженіе, она была чрезвычайно непріятно поражена тмъ, что фигура ея уже утратила часть своей стройности и гибкости. Она себ вдругъ показалась такой маленькой. Въ голов ея мысли быстро смнялись одна другой и внезапно остановились на вопрос: ‘если ужъ ему предстояло умереть прежде меня, почему онъ не умеръ раньше, нсколько лтъ тому назадъ, покуда я еще была молода и красива.’ Белла на мгновеніе испугалась собственныхъ мыслей, но вслдъ затмъ похвалила себя за искренность. Гордо закинувъ назадъ голову, она почти вслухъ произнесла:

— Приличія для меня не существуютъ. То, о чемъ мн будетъ дозволено думать черезъ годъ, о томъ я думаю уже теперь. Какое мн дло до раздленія времени, котораго придерживаются въ свт? Да, я сегодня уже хочу думать о томъ, о чемъ другія обыкновенно думаютъ только по истеченіи года. Я вдова, одинокая, безпомощная, которую, если кто и будетъ навщать, такъ разв только изъ милости, или состраданія. И ко всему этому на мн еще лежитъ ужасное подозрніе!…. Я могу ухать въ столицу, поселиться тамъ… О, достойное зависти положеніе! У меня будетъ открытый домъ, меня выберутъ въ президентши учрежденія для снабженія пищей бдныхъ, а когда я умру, за гробомъ моимъ пойдутъ въ голубыхъ передничкахъ двнадцать самыхъ благонравныхъ изъ воспитывающихся въ моемъ пріют двочекъ сиротъ. Стоитъ для этого жить! Нтъ! Я не могу остаться одна. Что же, мн придется снова путешествовать, любоваться природой и произведеніями искусства, толковать о томъ и другомъ, шутить, острить, играть на фортепіано. Все это уже исчерпано мной. Князя Валеріана я легко могла бы къ себ привлечь. Но хать въ чужую страну и тамъ снова льстить, лицемрить, притворно радоваться освобожденію русскихъ крестьянъ… Нтъ, невозможно! ‘Кавалеръ бутылки’, пожалуй, боле годился бы. Онъ былъ бы мн покоренъ и окружилъ бы меня обожаніемъ, но у него все ушло на вншность, за то эта вншность хороша…. а впрочемъ все и всюду одна и таже ложь!… Нтъ, нтъ, прочь отсюда, на просторъ! Жизни, жизни хочу я, борьбы съ опасностью, съ нуждой!… Я презираю все и всхъ на свт…. Я смло брошу міру въ лицо мое презрніе, посмюсь надъ честью и гуманностью….

Во дворъ въхалъ высокій всадникъ, закутанный въ черный плащъ. ‘Ужъ не Зонненкампъ ли это? Что ему здсь надо?’

Минуту спустя явился слуга съ докладомъ о прізд господина Зонненкампа.

— Просите его сюда, сказала Белла.

Зонненкампъ вошелъ въ комнату.

— Графиня, сказалъ онъ, я прихожу къ вамъ съ тмъ же, съ чмъ вы приходили ко мн. Примите мое удивленіе къ воодушевляющему васъ геройскому духу.

— Геройскій духъ…. Ахъ, я такъ оскорблена, покинута, слаба!

— Вы оскорблены, покинуты, слабы,— вы, которая вдохнула въ меня новую силу, научила меня презирать весь міръ…. Смотрите, я снова бодръ, снова молодъ и свжъ. Графиня, въ этотъ торжественный часъ я являюсь къ вамъ одной. Вы одн примиряете меня съ міромъ, — ахъ, еслибъ я, взамнъ этого, съ моей стороны могъ бы вамъ что-нибудь дать!

Белла въ волненіи встала съ мста, а Зонненкампъ продолжая ъ:

— Отршитесь отъ этого часа, выбросьте изъ своей памяти этотъ годъ, перенеситесь за моря, поставьте себя въ новыя отношенія къ обществу, создайте себ новыя условія жизни. Если кто-нибудь способенъ этого достигнуть, то конечно вы, и вы одн. Белла, я могъ бы сказать, что удаляюсь отсюда, жертвую всмъ, беззаботно отталкиваю отъ себя жену и дтей, единственно съ цлью пріобрсти тебя, внушить теб смлость въ твою очередь отказаться отъ прошлаго и превратиться въ свободное, ни отъ кого и ни отъ чего независящее существо. Я могъ бы все это сказать, и не солгалъ бы. Но съ тобой я не вправ такъ говорить. Нтъ, не во мн и не для меня, но въ самой себ и для себя должна ты жить, Белла! Старыя бабы разсказываютъ сказки, въ которыхъ преступленію никогда не удается прочно связывать между собой людей. Все это вздоръ. Для меня вполн ясно, что происходитъ въ твоей душ, которая есть не что иное, какъ подобіе моей собственной. Ты говоришь вмст со мной: ‘я нахожусь въ разлад съ міромъ. Онъ предписываетъ трудиться на пользу общую, а я стремлюсь заключиться въ собственномъ эгоизм, и у меня на это хватитъ мужества. Я не могу и не хочу быть полезнымъ членомъ общества, ходячей благотворительностью…’ Знай же: во мн эгоизмъ также силенъ, какъ въ теб. И если я желаю чего-нибудь для тебя, такъ это потому только, что оно нужно мн самому. Другой бы наговорилъ теб кучу нжностей, постарался бы тебя тронуть силой своей страсти, — я же тебя слишкомъ уважаю, слишкомъ высоко цню, и знаю, что у тебя хватитъ мужества быть самой собою.

— Я васъ не понимаю. Что вамъ надо? Чего вы хотите для меня, чего желаете для себя?

— Для себя? Что осталось мн желать? Разв только пули въ лобъ. Но тмъ не мене, я еще могу быть спасенъ.

— Чмъ? Кмъ?

— Тобою. Я готовъ еще жить и бороться, лишь бы видть тебя великой и рука объ руку съ тобой идти по одному пути. Если человку доступно чувство удивленія къ великому, если ему свойственно преклоняться передъ всемогущей силой генія,то я….

Онъ сдлалъ движеніе, шагъ впередъ, но Белла вдругъ спокойно проговорила:

— Садитесь.

Онъ, казалось, былъ пораженъ, но слъ и продолжалъ:

— Графиня, мн неизвстно, что вы намрены теперь предпринять…. или нтъ, я знаю, что вы должны и можете начать. Пожалуйста не прерывайте меня, дайте мн высказаться до конца. Если окажется, что я еще и въ васъ ошибся, то мн останется только сознаться, что я жестоко заблуждался, что вся моя жизнь — война, которую я объявилъ обществу, вс мои убжденія были одной безумной мечтой. Я признаю себя побжденнымъ и провозглашу правыми благонамренныхъ проповдниковъ, громко и высокопарно толкующихъ о нравственности. Графиня, Белла, вспомните великую истину, съ которой вы недавно явились ко мн. Существо вполн независимое, стремящееся къ свободной дятельности, говорили вы, не иметъ, не должно имть семьи. Слова эти сдлались моей путеводной звздой. Я ршился, и у меня нтъ боле семьи, кром меня самого и васъ… Вы тоже, не должны имть никого кром себя самой. Для васъ настало время освобожденія: вы должны, вы можете, вы будете свободной.

— Да, я хочу и буду. Вы странный, удивительный человкъ, вы вполн понимаете, что во мн происходитъ. Продолжайте…. съ чмъ вы ко мн пришли?

— Ни съ чдъ, графиня. Я оставилъ позади себя все, что могло бы еще служить мн связью съ обществомъ. Вамъ одной говорю я, что сегодня же узжаю въ Новый Свтъ. Тамъ начнется для меня новая жизнь.

Зонненкампъ всталъ и схватилъ ее за руку.

— Белла, вы великая женщина, созданная царствовать и все побждать на своемъ пути. Подемте со мной, у васъ хватитъ на это мужества.

Белла вздрогнула, глаза ея расширились, она раскрыла ротъ, хотла, но не могла говорить.

— Я знаю, продолжалъ Зонненкампъ, что вамъ всего дороже ваша независимость, и я общаю вамъ полную, безграничную свободу. Подемте со мной, это придастъ мн силы, если понадобится воздвигнуть для васъ тронъ. Вы созданы для того, чтобъ носить корону. Подемте, подемте!.

Онъ говорилъ горячо, съ увлеченіемъ, въ тон его звучали искренность и энергія.

Онъ взялъ Беллу за руку, она ее не отняла.

Неужели она такъ долго со всми играла только для того, чтобъ теперь самой подчиниться чужому вліянію? На мгновеніе въ ней мелькнуло желаніе оттолкнуть Зонненкампа: какое торжество было бы вспоминать, что и это было въ ея рукахъ, но она и этимъ пренебрегла… ‘Ты ни подъ какимъ видомъ не должна себя связывать’, шепталъ ей внутренній голосъ, но въ тоже время она невольно произнесла вслухъ:

— Вы человкъ съ возвышеннымъ образомъ мыслей и высокаго мннія обо мн. Благодарю васъ. О, другъ мой, мы жалкія, слабыя созданья. Увы! Зачмъ явились вы такъ поздно! Десять лтъ тому назадъ, у меня еще хватило бы силъ и увлеченія. Я на все ршилась бы, лишь бы избгнуть этого томительнаго, празднаго, ничтожнаго, разбитаго на мелочи, антикварскаго, фальшиваго существованія…. Нтъ, я не то хотла сказать…. а между тмъ…. Наконецъ вы являетесь, узнайте, угадываете меня, но…. то, что вы предлагаете, боле невозможно. Слишкомъ поздно!

— Поздно! воскликнулъ Зонненкампъ, и схватилъ ее за об руки. Белла, ты говорила, что еслибъ я явился къ теб въ молодости, ты пошла бы за мной на край свта. Белла… вс мы молоды, пока хотимъ быть молодыми. Ты еще молода, а я хочу и тоже буду молодъ. Вооружись мужествомъ, будь сама собой. Что такое даже семьдесятъ праздныхъ, безцвтныхъ лтъ въ сравненіи съ однимъ богатымъ жизнью и событіями годомъ.

Настало молчаніе. Въ комнат ничего не было слышно, кром звука маятника у часовъ, да крика попугая въ сосдней зал.

— Когда вы узжаете? спросила наконецъ Белла.

— Сегодня ночью, со скорымъ поздомъ.

— Отчего не съ пароходомъ? Разв они боле не ходятъ?

— Ходятъ, и одинъ изъ нихъ отправляется не позже какъ сегодня ночью.

— Хорошо, я ду съ тобой. А теперь иди…. иди! Вотъ моя рука, что я ду.

Она вдругъ точно замерла на мст и сидла съ закрытыми глазами. Зонненкампъ взялъ ее за руку и сжимая ее, коснулся траурнаго кольца. Онъ потихоньку снялъ его.

— Что вы длаете? спросила Белла, очнувшись. Она въ недоумніи смотрла на Зонненкампа и на кольцо въ его рук.

— Оставьте мн его въ знакъ вашей неизмнной ршимости, проговорилъ онъ.

— Къ чему это? Разв мы люди, на которыхъ можетъ имть вліяніе подобный вздоръ? Отдайте мн его назадъ.

Онъ отдалъ кольцо, но она его боле не надвала.

Ночью къ пристани сосдняго городка причалилъ пароходъ. Шелъ сильный дождь, по временамъ дулъ свжій, порывистый втеръ, машина за пароход шипла и, пыхтя, испускала густой паръ. На пристани стоялъ окутанный въ плащъ мужчина. Мимо него, какъ тнь, скользнула высокая, черная фигура женщины.

— Оставь меня одну, проговорила она ему на ходу.

Съ пристани перекинули на пароходъ доску. Женщина первая на нее вступила, мужчина послдовалъ за ней.

Минуту спустя доску снова убрали. Пароходъ описалъ широкую дугу и быстро поплылъ впередъ, не взирая ни на мракъ, ни на бурю. На палуб не было никого, кром таинственныхъ мужчины и женщины. Матросы, и т спшили убраться по каютамъ. Рулевой въ непромокаемомъ плащ и широкополой шляп ворочалъ колесо, зорко наблюдая за ходомъ парохода и тихонько свисталъ.

Высокая, черная фигура женщины расположилась на томъ конц палубы, который былъ обращенъ къ истоку рки. Глаза ея покоились то на волнахъ, то на мелькавшихъ мимо селахъ и городахъ, гд еще мстами сверкали огни, бросая на воду полосы свта, которыя, едва блеснувъ, мгновенно исчезали. Изъ трубы вмст съ дымомъ вылетали искры и огненнымъ дождемъ разсыпались вокругъ высокой черной фигуры….

КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.
ПОКИНУТЫЕ.

Листья съ деревьевъ опали, втви обнажились, вилла Эдемъ, сіяя близной, стояла въ полномъ блеск красоты, которую теперь ничто боле не скрывало.

Домъ былъ покинутъ. Тотъ, кто его выстроилъ и окружилъ садами, внезапно исчезъ.

Зонненкампъ вернулся въ Европу съ цлью отдохнуть, занять въ обществ почетное мсто и устроить судьбу своихъ дтей. Это ему не удалось, и онъ снова отправился въ Новый Свтъ, увлекая за собой въ бездну другую безпокойную, жаждущую приключеній душу.

Въ прирейнской долин свирпствовалъ бурный ноябрьскій втеръ, онъ качалъ деревья и дулъ въ паруса судовъ, которыя быстро мчались по рк.

Эрихъ, пробудясь, съ покой силой почувствовалъ потерю, которую понесъ въ смерти Клодвига. Онъ вдвойн оплакивалъ его потому, что зналъ, какъ не многіе были способны вполн понять душевную чистоту и благородство этого человка. Клодвигъ не оставилъ по себ никакихъ слдовъ своей дятельности, и только т, которые были къ нему особенно близки, могли знать ему настоящую цну.

Но Эриху, несмотря на раннюю пору утра, не дали долго думать объ отшедшемъ друг. Ему доложили о прізд нотаріуса изъ сосдняго городка.

Нотаріусъ привезъ записку отъ Зонненкампа. Послдній увдомлялъ, что бралъ съ собой всю ту часть своего состоянія, которую пріобрлъ посредствомъ торговли неграми. Остальное онъ отдавалъ въ полное распоряженіе Вейдемана и Эриха, которымъ поручалъ также опеку надъ дтьми и заботы о Церер.

Эрихъ вторично прочелъ записку. Онъ, казалось, не вполн отдавалъ себ отчетъ въ ея содержаніи. Нотаріусъ пояснилъ, что Зонненкампъ былъ у него наканун и составилъ вс акты, необходимые для назначенія опеки, и кром того заготовилъ еще письмо на имя Вейдемана.

Эрихъ оставилъ нотаріуса одного, а самъ вышелъ въ паркъ. Долго бродилъ онъ взадъ и впередъ, стараясь сообразить, что все это означало. Ему попалась на встрчу тетушка Клавдія, и онъ разсказалъ ей обо всемъ случившемся.

— Онъ самъ произнесъ и исполнилъ надъ собой приговоръ, замтила та съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ. Затмъ она въ свою очередь сообщила, что Зонненкампъ наканун былъ въ виноградномъ домик и убдительно просилъ ее сохранить къ его дтямъ и къ Церер всю дружбу, какую она оказывала имъ до сихъ поръ.

Тутъ невольно, самъ собой являлся вопросъ, какое впечатлніе произведетъ еще это событіе на различныя личности, которыхъ оно боле или мене касалось? Какъ сообщить объ этомъ жен и дтямъ?

Эрихъ съ тетушкой Клавдіей отправились къ профессорш и застали у нея Манну.

Онъ старался какъ можно мягче и осторожне предупредить молодую двушку о внезапномъ отъзд ея отца, но та вдругъ перебила его восклицаніемъ:

— Онъ насъ покинулъ!

Эрихъ отвчалъ утвердительно.

Профессорша схватила Манну за руку. Молодая двушка съ минуту оставалась неподвижною, устремивъ взоръ въ пустое пространство, потомъ дрожащимъ голосомъ проговорила:

— О, мать моя! Я пойду къ ней.

Эрихъ замтилъ, что не лучше ли поручить фрейленъ Пэрини сообщить Церер извстіе объ отъзд ея мужа, но Манна ршительно объявила, что хочетъ сдлать это сама съ помощію только профессорши.

Об женщины немедленно отправились на виллу.

Церера при первомъ намек на отъздъ мужа воскликнула:

— Я знаю, знаю, только не смю объ этомъ говорить. О, я умю молчать! Онъ меня къ этому пріучилъ.

Затмъ она дала понять, что Зонненкампъ только на время ухалъ въ Италію, а можетъ быть и въ Парижъ, куда въ самомъ скоромъ времени призоветъ и ихъ всхъ.

Видя, какъ Манна нжно около нея увивалась, Церера съ улыбкой сказала:

— Неправда ли, дитя, теб вовсе не зачмъ было удаляться въ монастырь? Я всегда была противъ этого. Прошу тебя, когда мы прідемъ къ отцу твоему, подтверди мои слова. Въ монастыр такъ холодно и вс носятъ черныя платья,— къ теб же черное вовсе нейдетъ.

Эриха вызвали изъ комнаты. Роландъ вернулся изъ Маттенгейма. Щеки его пылали, и онъ воскликнулъ:

— Эрихъ, господинъ Вейдеманъ веллъ теб сказать, что онъ сегодня сюда будетъ. Знаешь ли новость? Линкольнъ избранъ въ президенты. Господинъ Вейдеманъ получилъ объ этомъ извстіе.

Въ ум Эриха мгновенно мелькнула догадка. Зонненкампъ вроятно тоже зналъ объ избраніи Линкольна, и это безъ сомннія было главной причиной его внезапнаго отъзда. Онъ такъ часто говорилъ, что съ избраніемъ Линкольна война сдлается неизбжной, и теперь, должно полагать, ухалъ, съ цлью принять въ ней участіе.

— Гд мой отецъ? Спросилъ Роландъ, недоумвая почему Эрихъ молчитъ.

— Твой отецъ?

— Да, гд онъ?

— Ухалъ въ Америку.

— Не простясь съ нами? А матушка… гд матушка?

— Манна при ней.

Эрихъ долженъ былъ все разсказать Роланду, который, выслушавъ его, долго не могъ произнести слова. Наконецъ онъ проговорилъ:

— Я пойду къ матушк.

Эрихъ убждалъ Роланда быть какъ можно осторожне. Тотъ общался.

Церера встртила сына словами:

— Онъ васъ оставилъ со мной, слдовательно намренъ вернуться.

И она съ порывистой нжностью обняла Роланда, приговаривая:

— Ты меня никогда не покидалъ… никогда не уходилъ отъ меня въ монастырь. Манна, бери примръ съ брата. Впрочемъ, теперь и ты останешься со мной.

Профессорша отправила посланнаго за маіоромъ. Тотъ немедленно явился, и узнавъ въ чемъ дло, ахнулъ:

— А мы еще не успли произнести надъ нимъ приговора!

Бурный втеръ, крутившій въ воздух желтые листья, казалось разввалъ по сторонамъ также и людей.

Эрихъ и маіоръ стояли вмст и разговаривали, какъ вдругъ во дворъ въхалъ всадникъ, тщательно окутанный въ широкій плащъ. Внезапное появленіе самого Зонненкампа врядъ ли бы ихъ больше удивило. То былъ Пранкенъ, который казался сильно встревоженнымъ.

— Гд господинъ Зонненкампъ? спросилъ онъ.

Ему сообщили объ его отъзд.

— Вы не знаете, онъ одинъ… Есть при немъ кто-нибудь?

— Мы этого не знаемъ.

— Нтъ ли кого-нибудь изъ моихъ здсь на вилл? Не видали ли вы… моей сестры?

Ему и на это не могли дать удовлетворительнаго отвта. Пранкенъ, не говоря боле ни слова, повернулъ лошадь и быстро умчался.

Вскор явился докторъ съ извстіемъ объ исчезновеніи изъ Вольфсгартена графини Беллы. Узнавъ, что и Зонненкампъ также бжалъ, онъ воскликнулъ:

— Она, безъ сомннія, съ нимъ ухала. Это отличная штука? Зонненкампъ ничего не могъ придумать лучше и умне. Увезя Беллу, онъ далъ новую пищу умамъ, и положилъ конецъ толкамъ о своемъ прошломъ. Его побда надъ Беллой фонъ-Пранкенъ превосходитъ все, что онъ до сихъ поръ длалъ.

ГЛАВА II.
ГОРЕ ЦЕРЕРЫ.

— Генрихъ, вернись! Умоляю тебя, вернись! Здсь твои деревья, твой домъ! Вернись, я стану для тебя танцовать! Генрихъ! Генрихъ!

Такъ восклицала Церера.

Она ничего не хотла сть до тхъ поръ, пока не явится мужъ и не скажетъ ей свою обычную фразу: Милое дитя, скушай что-нибудь.

Фрейленъ Пэрини едва удавалось заставить ее что-нибудь проглотить.

Церера съ плачемъ и стонами бродила по саду и оранжереямъ. Фрейленъ Пэрини стоило не малаго труда ее успокоивать.

Церера запретила садовнику подметать и сравнивать дорожки въ парк. На нихъ, по ея мннію, виднлись слды ногъ ея мужа, и если сгладить ихъ, это можетъ причинить ему смерть.

Она по цлымъ часамъ сидла у окна и смотрла на рку, гд безпрестанно сновали взадъ и впередъ суда, на горы, на облака.

— Генрихъ, говорила она въ полголоса, я тебя жестоко оскорбила. Прибей меня, какъ послднюю изъ невольницъ, только прости меня и возьми къ себ. Помнишь ли ты тотъ день, когда въ первый разъ ко мн пришелъ? Цезарь игралъ на арф, а я танцовала, одтая въ голубое платье и въ золотистаго цвта башмакахъ…. Помнишь ли ты?… Манна! вдругъ громко звала она дочь. Манна, принеси сюда твою арфу и сыграй мн какой-нибудь танецъ. Я хочу танцовать…. Неправда ли, я еще хороша? Генрихъ, или сюда! И она пробовала напвать его любимый танецъ.

Вдругъ, обращаясь къ фрейленъ Пэрини, она спрашивала:

— Вдь онъ вернется, неправда ли?

Голосъ ея при этомъ звучалъ такъ спокойно, что окружающіе ея переставали тревожиться за ея умъ. Но, минуту спустя, она принимала таинственный видъ и съ неподвижно устремленными на одну точку глазами, шептала:

— Когда я умру, пусть онъ женится на графин Белл. Скажите ему это отъ меня. Она очень красивая вдова. Пусть онъ отдастъ ей мои лучшіе наряды, они къ ней какъ нельзя боле пристанутъ. Прикажите заложить экипажъ, я поду въ Вольфсгартенъ, у графини должны быть письма отъ него, я это знаю.

Фрейленъ Пэрини всячески старалась отклонить ее отъ этого намренія, но Церера стояла на своемъ и непремнно хотла хать въ Вольфсгартенъ. Фрейленъ Пэрини, не на шутку испуганная, послала за профессоршей и за Эрихомъ. Она надялась, что ихъ приходъ разсетъ Цереру и отвлечетъ ее отъ овладвшей ею мысли. Но это не удалось. Тогда ей сказали, что графиня ухала въ дальнее путешествіе.

— Значитъ она съ нимъ…. съ нимъ. Я знаю, онъ ей наврное отдалъ мои драгоцнные уборы, а мн оставилъ фальшивые. Позовите сюда дтей.

Манна и Роландъ не замедлили придти къ матери, а она съ возбуждающей ужасъ веселостью сказала имъ:

— Дти, ватъ отецъ женился на графин Белл. У васъ теперь есть новая мать, красавица…. она очень хороша собой. Что вы на меня такъ смотрите? Или вы не врите? Не дура же я въ самомъ дл! Онъ самъ говорилъ, что я умна. О, да, я очень умна!

Манна обратилась за объясненіемъ къ тетушк Клавдіи, и та подтвердила, что Зонненкампъ дйствительно убжалъ вмст съ графиней Беллой.

Роландъ взглянулъ на Эриха. Тотъ опустилъ глаза.

Дти съ плачемъ и рыданіемъ бросились къ матери на шею.

— Какъ бы то ни было, у нея нтъ дтей, она все-таки не мать вамъ. Вы останетесь со мной… вамъ не зачмъ къ ней идти. Но онъ пожалуй захочетъ васъ украсть. Не дозволяйте ему этого.

Цереру положили на диванъ, она не отпускала отъ себя дтей, крпко держа ихъ за руки, наконецъ уснула. Манна и Роландъ сидли около, не шевелясь. Кто можетъ измрить глубину терзавшаго ихъ горя? Сколько позора оставлялъ имъ въ наслдство ихъ отецъ.

Вскор пріхалъ Вейдеманъ. Нотаріусъ вручилъ ему и Эриху доврительные акты и указанія, полученныя имъ отъ Зонненкампа, о томъ, какимъ образомъ доводить до его свднія все,что будетъ длаться на вилл Эдемъ. Для этого слдовало обращаться къ одной изъ южно-американскихъ газетъ и тамъ подъбуквами Э и В печатать то, что желали ему сообщить. Въ случа же смерти Цереры, онъ просилъ объявить также въ главныхъ французскихъ и англійскихъ газетахъ. Вс вздрогнули: Зонненкампъ, казалось, ожидалъ со стороны Цереры самоубійства.

На двор Вейдеманъ, нотаріусъ и Эрихъ были встрчены Роландомъ, который ихъ ожидалъ. Онъ подалъ Вейдеману руку и спросилъ, не можетъ ли онъ узнать содержаніе письма своего отца? Вейдеманъ передалъ Роланду письмо, въ которомъ Зонненкампъ поручалъ ему сына и выражалъ надежду, что послдній вполн и во всемъ будетъ подчиняться руководству своега опекуна.

— Теперь все кончено, все истощено, и съ нами боле ничего не можетъ случиться дурного, произнесъ Роландъ совершенно спокойнымъ тономъ.

Немного спустя, явился Кнопфъ, а съ нимъ вмст негръ Адамъ. Послдній былъ одтъ въ срое платье, точь въ точь такое, въ какомъ Зонненкампъ рылся въ оранжереяхъ и въ саду. Роландъ подалъ негру руку и сказалъ:

— Ты хотлъ сдлать вредъ моему отцу, но я прощаю теб. Ты самъ видлъ много горя.

Теперь только Эрихъ узналъ, что Роландъ въ Маттенгейм никому не давалъ покою, пока туда не вызвали Адама.

Вейдеманъ хотлъ взять негра обратно въ свой домъ, но Роландъ просилъ оставить его съ нимъ на вилл до тхъ поръ, пока не настанетъ время ему самому вернуться въ Маттенгеймъ. Маіоръ предложилъ помстить Адама у себя въ дом.

Кнопфъ съ нкотораго рода торжествомъ разсказывалъ всмъ и каждому, какимъ плутомъ оказался этотъ негръ. Онъ намревался явиться къ Зонненкампу съ предложеніемъ, за большую сумму денегъ служить ему ложнымъ свидтелемъ и во всеуслышаніе объявить, что его первое показаніе было фальшивое. Узнавъ о бгств Зонненкампа, онъ былъ вн себя отъ гнва.

Кнопфъ, самъ добродушнйшій и кротчайшій изъ людей, находилъ странное удовольствіе въ томъ, что ему привелось близко знать двухъ такихъ отъявленныхъ плутовъ, какъ Зонненкампъ и негръ Адамъ. Онъ, подобно всмъ идеалистамъ, любилъ видть встрчаемое имъ зло въ его крайнихъ проявленіяхъ.

Маіоръ отправился домой и взялъ съ собой Адама. Онъ чувствовалъ невольное отвращеніе къ этому человку, но постарался скрыть свое чувство и обращался съ нимъ самымъ дружелюбнымъ образомъ.

Роландъ пошелъ къ Манн и сообщилъ ей о прибытіи негра. Онъ хотлъ доказать этому человку, что не только прощаетъ ему причиненное ихъ семь зло, но еще намренъ отплатить ему за него добромъ.

Но Манна ничего и слышать не хотла о негр. Она снова ушла въ себя. Ей не хватало самообладанія, которое успло такъ быстро выработаться у Роланда. Она почти вовсе перестала посщать виноградный домикъ, ни на минуту не оставляла матери и очень дружелюбно обращалась съ фрейленъ Пэрини, у которой даже просила извиненія за все, чмъ когда-либо могла ее оскорбить. Въ голос Манны снова зазвучали сдерживаемыя слезы, и вся ея личность опять какъ будто облеклась нравственнымъ трауромъ, который она не задолго передъ тмъ съ себя скинула.

Такое настроеніе духа молодой двушки не ускользнуло отъ вниманія фрейленъ Пэрини, которая задумала извлечь изъ него пользу. Она отправилась къ патеру и объявила ему, что теперь еще разъ открывалась возможность достигнуть всего того, на что они уже было-потеряли всякую надежду. Зонненкампъ оставилъ своихъ дтей самостоятельными распорядителями собственной судьбы.

Церера хворала и такъ худла, что заставляла, опасаться за свою жизнь. Фрейленъ Пэрини полагала, что при такихъ обстоятельствахъ Манну не трудно будетъ избавить отъ стей, въ которыхъ ее держало семейство Дорнэ.

Патеръ тоже считалъ себя не вправ лишать своего покровительства молодую двушку, которая нкогда съ такимъ довріемъ обратилась къ нему за помощью и за совтомъ. Что касается до надеждъ, какія могли въ немъ при этомъ снова возникнуть, онъ ихъ скрылъ даже и отъ фрейленъ Пэрини.

Патеръ отправился на виллу и приказалъ доложить Манн, что желаетъ съ ней говорить. Молодая двушка вздрогнула, велла поблагодарить патера за его посщеніе, но въ тоже время просила передать ему, что она, въ качеств невсты Эриха, можетъ говорить съ нимъ только въ присутствіи своего жениха. Фрейленъ Пэрини отказалась отнести патеру этотъ отвтъ.

— Въ такомъ случа я сама къ нему пойду, сказала Манна.

Она дйствительно вышла въ залу и, прося патера не толковать ея словъ въ дурную сторону, объявила ему, что она, какъ невста Эриха, считаетъ себя обязанной держаться въ сторон отъ всякаго посторонняго вліянія.

Патеръ взглянулъ на нее — безъ гнва, но съ состраданіемъ и отвчалъ:

— Хорошо, пусть будетъ какъ вы желаете.

Затмъ онъ повернулся и ушелъ.

ГЛАВА III.
ДВА ПРИГОВОРА.

Изъ всхъ людей, близкихъ къ обитателямъ виллы Эдемъ, никто не былъ такъ сильно пораженъ происшедшими на ней событіями, какъ маіоръ. Со времени разсказа Зонненкампа о своемъ прошломъ, онъ нигд не находилъ покоя, лишился сна и аппетита. Онъ ходилъ какъ потерянный и часто разговаривалъ съ Леди. По ночамъ онъ испытывалъ непреодолимый страхъ и, чтобъ хоть сколько-нибудь заглушить его, начиналъ говорить вслухъ съ самимъ собой. А иногда, не въ силахъ преодолть свою тревогу, онъ даже будилъ фрейленъ Милькъ, въ надежд, что она его успокоитъ. Бгство Зонненкампа и подозрніе, что Белла ухала съ нимъ, еще боле смутили его.

Когда маіоръ привелъ съ собой негра, фрейленъ Милькъ обратилась къ сопровождавшему ихъ Кнопфу съ просьбой остаться у нихъ. Она откровенно созналась, что и на нее тоже напалъ неизъяснимый страхъ, который она, несмотря на вс свои усилія, никакъ не могла превозмочь.

Кнопфъ къ сожалнію долженъ былъ ей отказать. У него были въ отношеніи князя Валеріана обязательства, которыми онъ не могъ пренебрегать.

Своими разсказами о томъ, какой великолпный плутъ былъ негръ Адамъ, онъ не только не успокоилъ, но еще боле напугалъ добрую старушку.

Нсколько дней спустя посл водворенія Адама въ жилищ маіора, послдній захворалъ и слегъ въ постель.

Докторъ прописалъ ему успокоительное лекарство, и маіору стало легче, но тревогу фрейленъ Милькъ нельзя было утишить никакими средствами. Наконецъ это удалось человку, который вовсе ничего не смыслилъ въ медицин.

Однажды фрейленъ Милькъ жаловалась профессору Эйнзиделю на безпокойство, какое въ ней возбуждало присутствіе у нихъ въ дом Адама.

— Я должна остерегаться, сказала она между прочимъ, чтобъ по этому одному негру не составить себ мннія о всемъ его племени.

— Что вы хотите этимъ сказать?

Фрейленъ Милькъ покраснла и продолжала:

— Когда впервые сталкиваешься съ личностью, принадлежащею къ дотол незнакомому народу или племени, на которые однако привыкъ смотрть съ предубжденіемъ, то всегда невольно чувствуешь склонность его личные недостатки и пороки приписывать всему обществу одной съ нимъ породы людей. Этотъ негръ чрезвычайно лнивъ, онъ не хочетъ ни работать, ни учиться. Сначала невольникъ, а потомъ лакей, онъ привыкъ, чтобъ другіе о немъ заботились. Имя такой примръ передъ глазами, чрезвычайно легко придти къ убжденію, что вс негры таковы, а между тмъ это было бы въ высшей степени несправедливо.

— Вы совершенно правы, подтвердилъ профессоръ. Желалъ бы я только знать, откуда у васъ такая осмотрительность въ сужденіяхъ. Я вообще плохой знатокъ женщинъ, но полагаю, что между ними не часто встрчается подобная осторожность.

Фрейленъ Милькъ крпко сжала губы. Ей было хорошо извстно, откуда у нея проистекало это стремленіе разсматривать каждую личность отдльно и видть въ ней только ее одну, а не представительницу цлаго сословія, народа или племени.

Посл минутнаго молчанія, она продолжала:

— Не думаете ли вы, что освобожденіе негровъ невозможно, если они не освободятъ себя сами, если изъ ихъ собственной среды не появится новый Моисей, который выведетъ ихъ изъ неволи? Мн кажется еще, что настоящее поколніе непремнно должно умереть въ рабств и только слдующее, взросшее на свобод, можетъ вступить въ обтованную землю независимости.

— Надюсь, вы поймете то, что я вамъ скажу, замтилъ профессоръ Эйнзидель. Черная порода людей не иметъ самостоятельнаго развитія. Она, насколько мы видимъ до сихъ поръ, ничего не прибавила къ умственнымъ и нравственнымъ сокровищамъ человчества. Во всякомъ случа, врядъ ли усилія другихъ народовъ ихъ освободить будутъ имть желаемый успхъ, если къ нимъ не явится на помощь единственный, незнающій неудачи освободитель, имя которому образованіе. Извстны ли вамъ новйшія изслдованія на счетъ потомковъ Іафета?

— О, нтъ.

Профессоръ намревался разсказать фрейленъ Милькъ, какія важныя открытія въ послднее время были сдланы въ сверткахъ египетскаго папируса. Оказывалось, что прежніе толкователи и переводчики Библіи были плохіе знатоки египетскаго языка и литературы. Теперь ученые дознались, что вс главныя событія, о которыхъ повствуетъ Библія, существуютъ также и въ египетскихъ рукописяхъ. Одинъ только великій подвигъ освобожденія израильтянъ отъ рабства остается по прежнему исключительно за Моисеемъ и стоитъ совершенно одиноко во всей исторіи древняго міра.

Профессоръ радовался, что нашелъ такую внимательную слушательницу, и собирался говорить чрезвычайно долго и много, какъ вдругъ былъ прерванъ приходомъ ловчаго съ бочаромъ и съ дочерью Семиствольника. Они явились къ маіору объявить ему о предстоящей женитьб бочара, который вмст съ невстой пріобрталъ еще и заведеніе подъ вывской ‘Карпа’.

Маіоръ, услышавъ изъ сосдней комнаты голоса вновь прибывшихъ, потребовалъ ихъ къ себ, увряя, что видъ ихъ счастья разомъ возвратитъ ему здоровье. Онъ между прочимъ всячески убждалъ ловчаго больше не пьянствовать. Клаусъ общался, говоря, что въ послдній разъ напьется на свадьб сына, а затмъ уже никогда не будетъ пить сверхъ того, что понадобится для утоленія его жажды. Онъ не помнилъ себя отъ радости, что отнын будетъ отцемъ содержателя гостинницы.

Это простое, само по себ малозначущее событіе внесло освжающій элементъ въ мрачную и удушливую атмосферу, которая съ виллы Эдемъ распространилась на всю окрестность. Профессору Эйнзиделю вдругъ пришла на умъ благая мысль. Онъ предложилъ Клаусу, въ знакъ благодарности за выпавшее ему на долю счастье, сдлать доброе дло и взять къ себ въ домъ негра Адама. Ловчій немедленно согласился. Фрейленъ Милькъ предупредила его на счетъ непреодолимой лни Адама, котораго очень трудно было заставить работать, но въ тоже время просила обращаться съ нимъ какъ можно мягче и дружелюбне. Клаусъ общался и увелъ съ собой Адама.

Собаки на двор ловчаго, увидвъ негра, бшено принялись лаять, а женщины въ испуг отъ его внезапнаго появленія не могли удержаться отъ крика. Послднія впрочемъ вскор оправились отъ своего страха, по собаки начинали снова лаять всякій разъ, какъ только пегръ выходилъ на дворъ….

Докторъ, пріхавъ съ профессоршей провдать маіора, съ удовольствіемъ узналъ, что Адама боле не было въ дом. Радость его еще усилилась, когда онъ увидлъ маіора сидящимъ въ постел и съ наслажденіемъ покуривающимъ свою длинную трубку. Посовтовавъ больному однако еще беречься, докторъ вызвалъ профессоршу и фрейленъ Милькъ въ другую комнату. Тамъ онъ имъ объявилъ, что имлъ весьма справедливую причину гордиться: онъ получилъ отъ Беллы изъ Антверпена письмо слдующаго содержанія:

‘Вы одни никогда мн не льстили, но всегда были ко мн холодны, — за это я хочу вамъ оставить посл себя память. Дарю вамъ моего попугая. Эта птица въ моихъ глазахъ есть совершеннйшее созданіе природы: она говоритъ только то, чему ее научатъ. Прощайте!— Белла.’

Об женщины въ испуг переглянулись, а фрейленъ Милькъ, къ удивленію доктора, замтила, что хотя Пранкенъ никогда не оказывалъ ей и тни, не только дружелюбія, но даже самой простой учтивости, она тмъ не мене теперь его отъ души сожалетъ. Лишившись невсты, онъ теряетъ также и сестру, которая сверхъ того навлекаетъ на него еще и стыдъ.

Еслибъ Пранкенъ могъ подозрвать, что фрейленъ Милькъ принимаетъ въ немъ участіе и сожалетъ его, это было бы для него самымъ тяжелымъ ударомъ.

Затмъ докторъ описалъ смятеніе, какое произвело въ Вольфсгартен внезапное исчезновеніе Беллы. Тамъ еще и до сихъ поръ не могли вполн дознаться, взяла ли она съ собой оставшуюся посл Клодвига значительную сумму денегъ, или нтъ.

— Съ отъздомъ Беллы, сказалъ докторъ, мн какъ будто чего-то недостаетъ. Я, если можно такъ сказать, утратилъ барометръ, дававшій мн возможность правильно судить о настроеніи духа здшняго общества. Теперь, когда этой женщины здсь боле нтъ, вполн обнаруживается, какъ далеко простиралось ея вліяніе на умы: оно, можетъ быть, даже превосходило занимаемое ею положеніе въ свт. А впрочемъ вся эта исторія меня чрезвычайно радуетъ: она доказываетъ, что въ мір еще не перевелись сильныя натуры.

— Вы любите эксцентричности, замтила профессорша.

— Вовсе нтъ. То, что другимъ кажется эксцентричностію, въ моихъ глазахъ не боле какъ естественное послдствіе извстнаго рода образа дйствій. Белла именно такъ, а не иначе дложна была поступить, сообразуясь съ влеченіями своего геройскаго духа. Капитанъ Эрихъ свидтель тому, что я уже давно предвидлъ нчто подобное этому. Белла и Зонненкампъ чрезвычайно похожи другъ на друга. Оба умны, даровиты, проницательны, свободны въ своихъ сужденіяхъ тамъ, гд дло идетъ о другихъ, но злы, эгоистичны, нетерпимы во всемъ, что касается лично ихъ самихъ. Теперь, когда ее уже здсь нтъ, я могу сказать, что на совсти ея лежитъ убійство. Она совершила его не кинжаломъ и не ядомъ, но смертоносными словами, которыя поразили Клодвига въ самое сердце. Онъ самъ мн въ томъ сознался.

— Какъ все это возможно при такомъ обширномъ образованіи? сказала профессорша.

— Въ этомъ-то и штука, возразилъ докторъ. Исключительно духовная жизнь не годилась для Беллы. Нечаянно попавъ въ самую среду ея, она растерялась и ршительно не знала, за что ей взяться. Тутъ ея образованіе ни въ чемъ не могло ей помочь. До сихъ поръ существовало только религіозное лицемріе, теперь начинаетъ появляться лицемріе, внушаемое желаніемъ, если не быть, то казаться образованнымъ. Впрочемъ, нтъ, графиня Белла ни въ чемъ не лицемрила, она въ сущности даже не была зла, а просто-на-просто невжественна и дика.

— Невжественна?

— Да. Думать и заботиться о другихъ можетъ только человкъ нравственно и сердечно образованный. Белла постоянно думала только о самой себ, имла въ виду только собственныя рчи и ощущенія. Я долгое время трудился надъ открытіемъ основной причины всхъ ея дйствій и стремленій, и наконецъ нашелъ, чего искалъ. Причина эта заключается въ чрезмрномъ сознаніи собственной красоты. ‘Я красавица’ — вотъ исходная точка всего, начало, на которомъ возводится цлая система дйствій и отношеній къ другимъ людямъ. Все въ мір существуетъ только для того, чтобъ преклоняться передъ красотой, удивляться ей и служить ей. Въ тотъ день, когда Белла вышла замужъ за графа Вольфсгартена, она измнила самой себ. На нее нашло какое-то затмніе, и она вроятно дйствовала подъ вліяніемъ минутной утраты сознанія своей красоты. Есть ли возможность безпристрастно и справедливо судить подобныхъ людей?

Изъ сосдней комнаты послышался голосъ маіора, который непремнно хотлъ знать, о чемъ съ такимъ жаромъ и такъ громко толкуетъ докторъ. Фрейленъ Милькъ поспшила къ нему и успокоила его, не скрывая впрочемъ, что у нихъ шла рчь о графин Белл.

Вдругъ съ виллы Эдемъ явился посланный. Церера была при смерти и къ ней требовали доктора и профессоршу.

И тотъ и другая немедленно отправились въ путь.

ГЛАВА IV.
ГЛАСЪ ВОПІЮЩАГО ВЪ ПУСТЫН.

— Генрихъ, вернись ко мн, пожалуйста вернись! Здсь твои деревья, твой домъ! Прізжай, и я буду безъ устали танцовать. Ахъ, Генрихъ, Генрихъ!

Такъ неумолкно день и ночь восклицала Церера.

— Пойдемте со мной, звала она фрейленъ Пэрини. Мн надо позаботиться о его вересковыхъ растеніяхъ. Я отъ него выучилась за ними ухаживать. Намъ надо припасти хорошей болотной земли. Мы ее высушимъ, столчемъ и просемъ. Возвратясь, онъ скажетъ: ты отлично распорядилась, Церера, ты у меня большая умница.

Она пошла съ фрейленъ Пэрини въ оранжереи и весьма толково объяснила садовнику, какъ важно постоянно поддерживать среднюю температуру въ томъ отдленіи, гд находились вересковыя растенія.

Фрейленъ Пэрини послала за Эрихомъ: она боялась оставаться одна съ Церерой.

Но та вдругъ успокоилась. Она приподнимала горшки съ верескомъ, чтобъ удостовриться, достаточно ли сыры подъ ними поддонники. Затмъ она обратилась къ фрейленъ Пэрини и сказала:

— Одно время капитанъ Эрихъ учился у мужа садоводству. Господа ученые обыкновенно думаютъ, что имъ нечмъ отъ насъ позаимствоваться, а между тмъ они многому могли бы научиться у моего мужа. На мыс Доброй Надежды находится до двухъ сотъ различныхъ сортовъ вересковыхъ растеній. Вы можете мн поврить, это я отъ него узнала… Ну, теперь пойдемте домой.

Он вышли на площадку, гд находился резервуаръ съ фонтанами.

Вдругъ Церера пронзительно вскрикнула. Она увидла ловчаго, а съ нимъ человка въ срой блуз.

— Генрихъ, Генрихъ, это ты! закричала она. Я здсь, или сюда. Зачмъ ты отворачиваешься.

Человкъ обернулся: то былъ негръ Адамъ.

Церера еще громче закричала:

— Ты превратился въ негра! Генрихъ, кто это съ тобой сдлалъ? Генрихъ, скинь съ себя черную кожу!

И она, однимъ прыжкомъ очутившись около негра, начала срывать съ него одежду, потомъ, вдругъ ослабвъ, опустилась на землю. Адамъ и ловчій отнесли ее въ домъ, гд съ ней сдлались страшныя конвульсіи.

Немного спустя и самая жизнь покинула ее.

Манна и Роландъ въ безмолвной печали стояли на колняхъ передъ трупомъ матери. Цереру положили въ большой концертной зал посреди цвтовъ, которые такъ тщательно взростилъ ея мужъ.

Друзья приходили и уходили. Вс съ особенной нжностью относились къ Роланду. Явилась Лина и осыпала ласками Манну. Каждый, пожимая сиротамъ руки, какъ будто говорилъ: ‘Я здсь съ вами и готовъ вамъ, чмъ могу, помочь’.

Пранкенъ то же пришелъ отдать послдній долгъ умершей. Онъ опустился на колни передъ гробомъ, а рядомъ съ нимъ молилась фрейленъ Пэрини.

Посл отпванія въ церкви, Цереру понесли на кладбище.

Пвчіе подъ предводительствомъ Кнопфа и учителя Фасбендера расположились вокругъ открытой могилы. Роландъ стоялъ, опираясь на Эриха, Манна — за профессоршу и тетушку Клавдію.

По окончаніи пнія впередъ выступилъ патеръ. Онъ спокойнымъ взглядомъ обвелъ всхъ присутствующихъ. Вокругъ все было тихо, только изъ лсу по временамъ доносился крикъ сороки, да пронзительный возгласъ кедровки.

Патеръ прочелъ молитву объ отпущеніи грховъ, благословилъ и трижды окропилъ святой водой открытую могилу. Затмъ онъ наклонился и бросилъ на гробъ три горсти земли, приговаривая: земля есть и въ землю отыдешь!

Патеръ еще разъ окинулъ взоромъ всхъ присутствующихъ, пристально взглянулъ въ лицо сиротамъ, прижалъ молитвенникъ къ груди и, сказавъ нсколько приличныхъ мсту и времени счовъ, воскликнулъ:

— Бдное, богатое дитя изъ Новаго Свта! Для тебя отнын начинается по истин новая жизнь. Душа твоя, переселясь въ вчность, достигла настоящей, нетлнной славы и пріобрла богатство въ тысячу разъ драгоцнне всхъ твоихъ брилліантовъ, ибо ты при жизни, не взирая на всю твою суетность, была проникнута свтомъ истинной вры. Но вы, вы, стоящіе здсь, въ избытк силъ и жизни,— къ вамъ обращаюсь я: вы можете воздвигать пышные хоромы, украшать ихъ драгоцнными тканями, но явится смерть, владычица всего живого, и мгновенно положитъ всему конецъ. Тсный досчатый гробъ, глубоко погруженный въ землю — вотъ все, что въ сущности нужно человку. Божественный учитель сказалъ богатому юнош: раздай все, что имешь, и слдуй за мной. Неужели и вы со слезами отвернетесь и уйдете потому, что будете не въ силахъ разстаться съ земными благами?… Именемъ создавшаго ныншній день, Того въ чьихъ рукахъ судьба всего міра, заклинаю васъ: обратитесь къ истин, перестаньте быть блуждающими во тьм рабами! Ты, благородная два, досел лелявшая въ твоей душ самые возвышенные помыслы, брось взглядъ въ эту могилу, а затмъ перенесись мыслью къ тому времени, когда точно такая же бездна раскроется для тебя самой. Не отталкивай руки, которая хочетъ и можетъ тебя спасти. Для тебя настанутъ дни печали и ночи отчаянія. Ты съ тоскою будешь вопрошать у дня: гд я и для чего живу на свт? А по ночамъ въ ужас станешь всюду видть грозный образъ смерти. Ты знала, гд искать убжища отъ житейской бури, ты носила въ себ спасеніе…. но что же?— Ты оказалась трижды неврной, ты измнила себ самой, друзьямъ и твоему Богу!

Патеръ на мгновеніе остановился, затмъ, ударяя себя въ грудь, продолжалъ задыхающимся отъ волненія голосомъ:

— Какъ охотно, съ какой радостью умеръ бы я, еслибъ только могъ васъ спасти благодатью Св. Духа, глаголющаго черезъ мои уста. Оставьте все, что васъ еще удерживаетъ въ мір и придите ко мн, я буду вашимъ щитомъ и опорой, о дти печали, страданія, богатства и въ то же время крайней бдности.

Вс молчали, никто не двигался, и онъ, посл минутнаго молчанія, продолжалъ:

— Я сказалъ, что могъ, предупредилъ васъ по мр силъ и средствъ моихъ. О ты, надъ чьей могилой мы теперь стоимъ. изъ глубины вчности возвысь голосъ на благо и спасеніе дтямъ. Пусть они, прежде чмъ бросить на твой гробъ обычную горсть земли, оттолкнутъ отъ себя все то, что называется земными сокровищами. Если они этого не сдлаютъ, мы будемъ молиться о нихъ, какъ объ умершихъ, но безъ надежды за ихъ просвтлніе. О Боже, смягчи сердца твоихъ дтей и обрати мысли ихъ къ вчности….

Голосъ патера дрожалъ отъ волненія. Роландъ, стоя возл Эриха, едва держался за ногахъ. Къ нему подошелъ Вейдеманъ и положилъ ему на плечо руку.

Могилу между тмъ засыпали. Патеръ быстро удалился. Пранкенъ послдовалъ за нимъ. Сироты то же пошли обратно на виллу.

Роландъ первый настолько овладлъ собой, .чтобъ говорить:

— Я не дамъ себя напугать и въ конецъ обезсилить, ршительно произнесъ онъ. Я докажу, что страхъ безсиленъ надо мной.

Манна то же гордо выпрямилась.

Потрясеніе, причиненное дтямъ смертью матери, а потомъ воззваніе къ нимъ на ея еще раскрытой могил, казалось внезапно пробудило въ нихъ новыя силы….

На слдующій день фрейленъ Пэрини выразила желаніе ухать съ виллы. Ей на прощаніе отдали весь богатый гардеробъ Цереры. Она, уложивъ его въ ящики, отправила на сохраненіе къ патеру, а сама ухала въ Италію къ молодой вдов, дочери барона фонъ-Эндлиха.

ГЛАВА V.
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ДЛЕЖЪ.

На вилл Эдемъ водворились печаль и безмолвіе, но вокругъ кипла жизнь во всей своей обыденной обстановк. Окрестные жители по прежнему усердно посщали пивныя лавочки и винные погребки, гд шла рчь о Париж, Лондон, Америк, о тхъ, кто узжалъ изъ страны, или прибывалъ въ нее. Прирейнская жизнь вся на распашку, вся на виду.

Погребокъ сосдняго городка особенно охотно посщался всми любителями молодого вина, которое и во рту еще продолжаетъ шипть и пниться. Прежде всхъ явился торговецъ лсомъ,— впрочемъ о немъ нельзя сказать, что онъ явился, такъ какъ онъ постоянно пребывалъ въ погребк, только изрдка навдываясь домой и снова возвращаясь въ любимый уголокъ, гд было такъ прохладно лтомъ и такъ уютно тепло зимой.

Мало-по-малу въ залу погребка собрались вс его обычные постители. Ихъ влекли туда увренность найти всегда готовую кружку хорошаго вина и надежда на веселую и оживленную бесду.

Общество сидло, тсно соединясь въ одинъ кружокъ. Сначала рчь долго вертлась на похоронахъ Цереры и на странномъ поведеніи патера на ея могил. Многіе старались разршить, не дйствовалъ ли онъ по наставленію епископа, или по крайней мр съ его согласія. Но вс воздерживались отъ слишкомъ рзкихъ замчаній по этому поводу, изъ уваженія къ торговцу лсомъ, который, или лучше сказать жена котораго отличалась твердыми религіозными убжденіями.

Наконецъ, разговоръ мало-по-малу перешелъ съ патера на Зонненкампа. О послднемъ вс говорили съ нкотораго рода уваженіемъ, какое невольно возбуждаетъ къ себ всякая, даже направленная на зло, сила. Чтобъ торговать невольниками, выстроить домъ, подобный вилл Эдемъ, въ теченіи столькаго времени водить за носъ дворъ и наконецъ увезти графиню, надо было не мало смлости и энергіи.

Нотаріусъ, который былъ на одномъ пароход съ Манной и съ фрейленъ Пэрини, когда т здили въ монастырь, выдавалъ за врное, что принцъ Леонгардтъ собирается купить виллу Эдемъ. Въ сущности же онъ это говорилъ только съ цлью отбить охоту у всхъ другихъ покупщиковъ, съ тмъ, чтобъ посл взять на себя пріисканіе новаго владльца.

Постоянно засдавшій въ погребк, торговецъ лсомъ, выразилъ мнніе, что для покупки виллы всего лучше было бы составиться цлому обществу, которое могло бы пріобрсти ее со всмъ, что въ ней заключается, а потомъ уже распродавать разные предметы по частямъ. Въ числ собесдниковъ находился одинъ виноторговецъ, который каждый годъ объявлялъ, что лишь только онъ распродастъ свой послдній запасъ вина, немедленно прекратитъ торговлю. Но это не мшало ему всякій годъ длать новые запасы и по прежнему торговать. Онъ зарился на нкоторыя изъ виноградныхъ горъ Зонненкампа и былъ не прочь также пріобрсти въ свою пользу его погреба и кладовыя, со всмъ находившимся въ нихъ запасомъ. Лошади и собаки, само собой разумлось, не могли быть иначе проданы, какъ съ аукціона. Затмъ оставался только вопросъ о дом. Жить въ немъ могъ только милліонеръ, а обратить его въ фабрику было бы жаль. Вслдствіе этого испортился бы весь окрестный ландшафтъ.

— Вонъ идетъ пробователь вина! вдругъ закричали вс хоромъ.

То былъ тотъ самый человкъ, занимавшійся опредленіемъ качествъ вина, съ которымъ Эрихъ, возвращаясь домой посл ночи, проведенной у доктора, совершилъ часть путешествія. Лицо его имло багровый оттнокъ, какой сообщаетъ неумренное употребленіе винъ, и который длаетъ невозможнымъ съ точностью опредлить годы человка. Къ тому же вс черты его были до такой степени подвижны, что казались выдланными изъ гуттаперчи.

Пробователь мигнулъ служанк, которая по этому знаку уже понимала, какого вина ему принести. А онъ удобно услся въ уголокъ, вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ и раскрылъ его.

— Что новенькаго? спросили у него.

— Отличная погода и ничего боле, поспшилъ пробователь дать свой обычный отвтъ.

— Гд ты пропадалъ? Тебя не было видно цлые три дня?

— Я былъ тамъ, гд удлинняется человческая жизнь.

— Какъ? Что это значитъ?

— Я былъ въ столиц, гд жизнь удлинняется, потому что тамъ время отъ скуки какъ будто идетъ вдвое медленне.

— Старо, старо! закричали вс хоромъ. Нтъ ли чего-нибудь по-нове?

— Вамъ все давай новенькаго! Слушайте же. Та ложь, которая наиболе говоритъ неправды, часто оказывается самой забавной. Не такъ на этотъ разъ. Пусть-ка кто-нибудь изъ васъ сбгаетъ на корабль: они тамъ сидятъ рядышкомъ въ большой кают и въ полномъ смысл слова наслаждаются жизнью. Каждый изъ нихъ приноситъ въ приданое другому поваренную книгу, и оба не замедлятъ соединиться законнымъ бракомъ.

На пробователя со всхъ сторонъ посыпались упреки, зачмъ онъ безъ толку говоритъ такой вздоръ.

— Если вы мн общаетесь слушать спокойно, не прерывая меня, то я, пожалуй, соглашусь пообстоятельне разсказать вамъ, какъ все было. Только прежде пусть кто-нибудь изъ васъ сбгаетъ на Рейнъ, для того чтобъ посл подтвердить, что разсказъ мой дйствительно правдивъ, какъ говоритъ старый лсничій.

Одинъ изъ присутствующихъ, по ремеслу бочаръ, былъ немедленно отправленъ на судно, которое въ настоящее время стояло здсь на якор. Пробователь вина далъ ему необходимыя наставленія на счетъ того, о чемъ ему слдовало освдомиться, затмъ воскликнулъ:

— Мн особенное счастье на разнаго рода исторіи. Наилучшія изъ нихъ такъ сами и бгутъ ко мн въ руки.

— Разсказывай же скорй, въ чемъ дло? закричали вс.

— Ужъ не узналъ ли ты чего новаго о смльчак Зонненкамп, или о прекрасной графин?

— Вотъ еще! Это уже старая псня! Нтъ, у меня есть нчто по-нове, по-свже, прямо изъ печи. Названіе моей исторіи: любовь ‘Лорелеи’ и ‘Бетховена’, или поросенокъ, устроивающій бракъ! Смйтесь, смйтесь, вы увидите, что я говорю правду. Знаете вы метръ-д’отеля на пароход ‘Лорелея?’ Онъ носитъ прозвище ходячей таблицы умноженія и отличается большою честностью, такъ какъ открыто сознается, что составилъ себ препорядочное состояньице съ помощью ловкихъ умноженій, какія совершаетъ на счетахъ своихъ потребителей. Къ сожалнію, онъ не женатъ. Пить и сть онъ любитъ….

— Мы его отлично знаемъ, дальше, дальше.

— Не прерывайте же меня, говорю я вамъ! Я не имю надобности вамъ разсказывать мою исторію, съ меня достаточно того, что я ее знаю. Слушайте же: капитанъ ‘Лорелеи’ такой, такой долговязый…. ну, да вы его не разъ видали…. онъ долгое время служилъ рулевымъ на ‘Адольф’…. Такъ вотъ этотъ самый капитанъ началъ всячески разжигать въ своемъ метръ-д’отел страсть къ буфетчиц за ‘Бетховен’, пригожей, аппетитной женщин, которая уже два года какъ овдовла. Вскор, при встрч кораблей во время ихъ плаванія по Рейну, между метръ-д’отелемъ и буфетчицей, съ помощью блой шапки перваго и благо чепца послдней, начался обмнъ взаимныхъ привтствій. Но поближе взглянуть другъ на друга имъ удалось всего только дв недли тому назадъ въ Кльн, и то на нсколько минутъ. Съ тхъ поръ ходячая таблица умноженія замтно повеселла, хотя о свадьб по прежнему и слышать не хочетъ. Все честолюбіе метръ-д’отеля ‘Лорелеи’ устремлено на то, чтобъ никто не могъ найти въ приготовляемыхъ имъ кушаньяхъ ни малйшаго недостатка. Въ послднее время онъ съ особенной заботливостью откармливалъ для себя поросенка и наконецъ вчера поршилъ, что зажаритъ его сегодня. Капитанъ конечно зналъ, что оба судна ныншнюю ночь проведутъ здсь на якор. Онъ укралъ поросенка и передалъ его капитану ‘Бетховена’, который со своей стороны вручилъ его вдов съ наставленіями, какъ его приготовить. Та охотно взялась за дло и вдобавокъ еще что-то состряпала. Затмъ, капитанъ ‘Лорелеи’ пригласилъ своего метръ-д’отеля отъужинать съ нимъ на палуб ‘Бетховена’. Метръ-д’отель согласился, и чтобъ не оставаться въ долгу у буфетчицы, которая снабжала ужинъ всми необходимыми яствами, взялся со своей стороны поставить вино. Все устроилось какъ нельзя лучше. Ходячая таблица умноженія съ ‘Лорелеи’ перебралась на ‘Бетховена’ и услась, за столъ, за которымъ, конечно, первое мсто занимала буфетчица. Вотъ они сидятъ и дятъ. Метръ-д’отель восхищается поросенкомъ и говоритъ, что онъ почти также хорошо откормленъ и приготовленъ, какъ его собственный. Тутъ поднимается смхъ, обнаруживается плутня, вс очень довольны и наконецъ… здсь же, за блюдомъ поросенка устраивается и празднуется помолвка метръ-д’отеля ‘Лорелеи’ съ буфетчицей ‘Бетховена’.

Едва пробователь вина усплъ дойти до этого мста въ своемъ разсказ, какъ явился бочаръ, а съ нимъ вмст на лицо и самъ капитанъ ‘Лорелеи’. Послдній не замедлилъ подтвердить справедливость его словъ и со своей стороны объявилъ, что помолвленные въ равной степени одержимы одной и той же страстью. Они въ теченіи лта съ одинаковымъ рвеніемъ копили деньги, а теперь сидятъ вмст, смются и въ мыльной вод моютъ свои золотыя и серебряныя монеты.

Тутъ пришелъ рулевой, и общество потребовало отъ него повторенія разсказа объ отъзд Зонненкампа и графини Беллы, которую онъ какъ нельзя лучше узналъ.

Разговоръ снова перешелъ на судьбу виллы Эдемъ. Вс склонялись къ тому, чтобъ она была куплена цликомъ, со всмъ что въ ней есть,— обществомъ людей, которые потомъ занялись бы перепродажей ея по частямъ, раздляя выручку по-ровну между собой.

Нотаріусъ, которому сильно не хотлось допустить осуществленіе этого плана, принялся его осмивать и объявилъ, что онъ въ шутку сказалъ, будто принцъ Леонгардтъ съ своей стороны намревается купить дачу. Всего врне, что ее и продавать не станутъ. Зачмъ дтямъ Зонненкампа отсюда узжать? Ихъ здсь вс любятъ, несмотря на то, что знаютъ кто они. Вс другіе были согласны съ нотаріусомъ и замтили, что кому-нибудь слдовало бы посовтовать молодымъ людямъ остаться въ стран. Это оказывалось тмъ боле удобнымъ для здшнихъ обывателей, что все богатство главнымъ образомъ переходило въ руки такого достойнаго человка, какъ капитанъ Дорнэ.

Разговоръ становился все оживленне и шумне, чему не мало способствовало вино, которое всмъ приходилось какъ нельзя боле по вкусу. Одна бутылка быстро смнялась другой и мгновенно опорожнялась. Наконецъ, общество ршилось разойтись. Торговецъ лсомъ увлекъ за собой въ уединенный переулокъ двухъ товарищей и сказалъ имъ, что жаль было бы, еслибъ дйствительно составилось общество для покупки и потомъ перепродажи виллы и находящихся на ней вещей. Не лучше ли имъ втроемъ постараться забрать это дло въ свои руки? Вейдеманъ изъ Маттенгейма былъ назначенъ опекуномъ дтей и полновластнымъ распорядителемъ ихъ имнія. Онъ человкъ хорошій, сговорчивый и потому прежде всего надо войти съ нимъ въ сношеніе.

На слдующее утро къ Вейдеману явился нотаріусъ, который всячески началъ склонять его поручить ему продажу виллы. Онъ общалъ при этомъ соблюсти вс выгоды ея теперешнихъ владльцевъ. Едва усплъ Вейдеманъ его отправить, какъ пришелъ торговецъ лсомъ съ своими двумя товарищами. Вейдеманъ поспшилъ и отъ нихъ отдлаться, объявивъ, что о продаж виллы никто и не помышляетъ.

ГЛАВА VI.
ОБРЕМЕНИТЕЛЬНОЕ НАСЛДСТВО.

Между тмъ какъ въ погребк шли оживленные толки о Зонненкамп и ршалась судьба его дома и имущества, Манна и Роландъ сидли вмст, погруженные въ тихую печаль.

Обыкновенно, посл сильнаго нравственнаго потрясенія и слдующаго затмъ неестественнаго напряженія силъ, наступаетъ періодъ утомленія, непреодолимой потребности отдыха, которую вполн удовлетворить можетъ одинъ только сонъ, всегда благодтельно дйствующій на организмъ человка.

Да и что могли пока предпринять бдныя дти? Отецъ ихъ покинулъ, мать умерла, на двор свирпствовала зимняя буря.

Зонненкампъ оставилъ сыну и дочери большую часть своего громаднаго состоянія, которое, по его увренію, не было запятнано никакимъ преступленіемъ. Но тмъ не мене дти сомнвались, чтобъ оставленное имъ отцомъ наслдство принесло имъ счастье и покой. Они недоумвали, что съ нимъ длать, и спрашивали себя, не обязаны ли они вовсе отъ него отказаться. Они, правда, привыкли къ роскоши, выросли въ нг и успли полюбить домъ и садъ, но съ другой стороны послднія событія почти совсмъ притупили въ нихъ сознаніе преимуществъ, какія доставляетъ человку богатство. Эрихъ и Манна хотли создать для себя совершенно новую жизнь. Въ Роланд, помимо всякаго посторонняго вліянія, возникла совершенно опредленная склонность къ изученію агрономіи. Онъ объявилъ Манн, что намренъ добывать себ хлбъ трудами рукъ своихъ.

— Ахъ, сказалъ онъ, еслибъ и ты могла избрать себ какую-нибудь дятельность.

Вдругъ свтлая улыбка, мелькнувъ на его губахъ, подобно солнечному лучу, неожиданно прорзывающему мрачную тучу, мгновенно разогнала туманъ, застилавшій его свжее, юное лицо.

— Я забылъ, живо проговорилъ онъ, что ты будешь женой Эриха.

Манна молчала.

— Что ты такъ прилежно читаешь? спросила она немного спустя, видя, какъ братъ, не разгибаясь, сидлъ наклоненный надъ книгой.

Онъ указалъ ей на заглавіе книги: то былъ учебникъ лсоводства.

Роландъ съ явнымъ интересомъ изучалъ процессъ произрастанія деревьевъ и способы, какими человкъ умудрялся ускорять ихъ ростъ.

— Я не могъ бы, подобно отцу, ухаживать за садовыми растеніями, сказалъ онъ, но полагаю, что все-таки наслдовалъ отъ него пробуждающуюся во мн теперь склонность къ лсоводству. Я думаю, что сила и плодородіе почвы, равно какъ законы роста деревъ одни и тже въ Новомъ и Старомъ Свт…. то-есть одинаковы на всемъ земномъ шар, хочу я сказать.

Роландъ еще не ршался объявить Манн о своемъ намреніи ухать въ Америку. Братъ и сестра даже между собой избгали говорить о будущемъ, которое, они хорошо знали, несмотря на отличную вншнюю обстановку, будетъ лишено одного изъ важнйшихъ элементовъ счастія, а именно — чести.

Вскор на виллу пріхалъ Вейдеманъ и вмст съ Эрихомъ, въ присутствіи нотаріуса, принялся разсматривать содержаніе шкафовъ и бумагъ Зонненкампа. Въ пюпитр письменнаго стола лежали ключи и объясненіе таинственныхъ буквъ на одномъ изъ замковъ, къ которымъ слдовало подобрать слово, чтобъ открыть потаенный ящикъ. Слово это было имя Манны.

Имущество Зонненкампа находилось въ большомъ порядк. Оно преимущественно заключалось въ многочисленныхъ связкахъ государственныхъ бумагъ всевозможныхъ странъ Европы, въ американскихъ банковыхъ билетахъ и въ различныхъ акціяхъ. Тутъ были бумаги самой разнообразной формы, величины и всхъ цвтовъ радуги.

Вейдеманъ непремнно желалъ, чтобъ Эрихъ и Роландъ, съ помощью Іозефа, отвезли эти бумаги въ ближайшій торговый городъ и отдали ихъ тамъ на сохраненіе въ врныя руки.

Пріхавъ туда, молодые люди отправились прямо къ еврейскому банкиру, жилище котораго находилось посреди большого сада, вслдствіе чего представляло рдкое соединеніе городскихъ удобствъ съ чисто сельской тишиной и уединеніемъ. Кипучая, торговая дятельность сосредоточивалась въ центр города, здсь же, на одной изъ его окраинъ, царствовали миръ и полнйшая свобода. Въ дом все отличалось роскошью и тончайшимъ вкусомъ, свидтельствовавшимъ о высокой степени развитія хозяина.

Эрихъ засталъ банкира въ украшенной прекрасными статуями обширной зал библіотеки. Онъ былъ удивленъ исполненнымъ достоинства и самобладанія обращеніемъ этого человка, который въ Вольфсгартен у смертнаго одра Клодвига держалъ себя такъ скромно и незамтно.

Разговоръ совершенно естественно не замедлилъ коснуться покойнаго графа и Беллы. Сужденія банкира отличались большою кротостью, онъ выражалъ сожалніе къ Белл, предріимчивый духъ которой довелъ ее до такой крайности. На второй бракъ Клодвига онъ смотрлъ какъ на ошибку. Женясь на Белл, графъ самъ впалъ въ заблужденіе и невольно обманулъ жену, заставивъ ее думать, будто она способна вести тихій, уединенный образъ жизни.

Затмъ банкиръ повезъ молодыхъ людей въ свою контору, находившуюся въ торговой части города. Здсь, посреди поглощавшей его дятельности, балкаръ снова явился совсмъ другимъ человкомъ. У него, такъ сказать, было дв души,— одна для конторскихъ занятій, другая для домашней, семейной жизни. Любезный, разговорчивый, щедрый и привтливый дома, онъ въ контор былъ сухъ, сдержанъ, скупъ на слова и въ высшей степени разсчетливъ.

На просьбу Эриха взять къ себ на сохраненіе огромное богатство Манны и Роланда, онъ не согласился, а посовтовалъ лучше отдать его въ городской банкъ.

Эрихъ и Роландъ, въ сопровожденіи кассира, который оказался однимъ изъ сыновей учителя Фасбендера, отправились въ указанный имъ банкъ и внесли туда свои бумаги.

Выходя изъ зданія банка, Роландъ глубоко вздохвулъ, какъ облегченный.

Онъ вернулся на виллу Эдемъ гораздо бодре и спокойне, нежели ухалъ. Съ него точно свалилось тяжелое бремя. Тмъ не мене онъ сильно стремился поскорй перебраться въ Маттенгеймъ и былъ чрезвычайно обрадованъ, когда Эрихъ объявилъ ему, что подетъ вмст съ нимъ. Послдній тоже намревался, по зрломъ размышленіи, избрать себ какое-нибудь занятіе, чтобъ съ помощью его собственными средствами достигнуть независимаго положенія въ свт.

Когда Эрихъ сообщилъ маіору о своихъ планахъ, тотъ, въ свою очередь, поврилъ ему собственное затрудненіе. Онъ сильно горевалъ, что на старости лтъ долженъ быль заботиться о пріисканіи и устройств себ новаго гнзда. Братъ хозяина его домика былъ вдовецъ и теперь снова намревался жениться. Его помолвка уже состоялась, а самая свадьба должна была совершиться весной. Фрейлепъ Милькъ полагала, что она могла быть не боле, какъ разв только терпима въ близкомъ сосдств съ молодой женщиной, и никакъ не хотла съ этимъ примириться. А тутъ еще братъ хозяина объявилъ, что намренъ взять отъ маіора одну изъ его любимйшихъ комнатъ и устроить ее для родственниковъ и гостей, которые вздумали бы къ нему пріхать. Это послужило сигналомъ къ возмущенію для фрейленъ Милькъ, которая немедленно и ршительно, хотя очень скромно и съ выраженіями безграничной благодарности, сказала, что она намрена совсмъ выхать изъ этого дома.

То былъ чуть ли не первый разъ, что между маіоромъ и фрейленъ Милькъ пробжала легкая тнь несогласія.

Но когда маіоръ увидлъ, какъ глубоко фрейленъ Милькъ почувствовала его упреки въ самовольств, онъ съ своей стороны сталъ вилить себя за слишкомъ большую податливость и за отсутствіе въ себ всякой благородной гордости. Боле того, онъ благодарилъ свою подругу за то, что она такъ ревностно старалась поддерживать честь его дома.

Затмъ онъ сталъ обсуживать съ нею планъ ихъ переселенія въ замокъ, гд уже было готово нсколько комнатъ. Ему сильно улыбалась жизнь на высот, откуда разстилался такой чудный видъ. Но фрейленъ Милькъ была противъ этого. Ее пугали трудности, которыя съ водвореніемъ въ замк, безъ сомннія, не замедлили бы возникнуть въ ея сношеніяхъ съ мясникомъ, булочникомъ, молочницей и всякаго рода другими торговцами и промышленниками.

— Въ такомъ случа объ этомъ и рчи быть не можетъ, замтилъ маіоръ. Но прошу васъ, напомните мн, чтобъ я спросилъ у капитана Дорнэ, какъ въ былое время въ замкахъ жили рыцари.

При слдующемъ своемъ свиданіи съ Эрихомъ, то былъ первый вопросъ, съ которымъ маіоръ къ нему обратился. Затмъ онъ высказалъ ему свое затрудненіе насчетъ пріисканія себ новаго жилища.

На другое утро Эрихъ, отправляясь въ Маттенгеймъ, въ первый разъ въ присутствіи матери поцловалъ свою невсту.

Эрихъ и Роландъ ухали.

За ними послдовалъ также и Адамъ, котораго въ Маттентейм собирались пріучать къ труду.

Женщины остались одн съ профессоромъ Эйнзиделемъ и съ маіоромъ, который почти безвыходно у нихъ жилъ.

Вилла опустла и погрузилась въ молчаніе. Многіе изъ слугъ были распущены, оставались почти исключительно одни садовники.

Манна поселилась въ виноградномъ домик. Она носила трауръ, вслдствіе чего ея темные глаза казались еще больше и блестяще. Молодая двушка старалась вовсе забыть, что за стнами ея жилища существуетъ общество, съ которымъ она не хотла имть ничего общаго. Она буквально не разставалась съ тетушкой Клавдіей, читала съ ней, играла на арф и наблюдала надъ звздами. Въ одномъ изъ своихъ писемъ въ Маттенгеймъ къ Эриху, она между прочимъ писала: ‘Замчаніе твоего отца насчетъ дамы, которая въ траур не хотла слышать музыки, не сбывается на мн. Я, напротивъ, нахожу въ музык чуть ли не больше утшенія, чмъ въ наблюденіи надъ звздами.’

ГЛАВА VII.
ЗАТИШЬЕ И НОВАЯ ТУЧА.

Въ Маттенгейм кипла самая дятельная жизнь. Тамъ день начинался и кончался рано, и въ теченіи его всякій работалъ по мр своихъ силъ. Эрихъ занимался на пороховомъ завод, находившемся подъ вдніемъ одного изъ сыновей Вейдемана. Негръ Адамъ, видя всеобщее прилежаніе, началъ стыдиться своей лни и тоже принялся за трудъ. Онъ, подъ руководствомъ вышедшаго изъ исправительнаго дома работника, учился пахать и сять и, кром того, пробовалъ свое искусство на токарномъ станк, но пока никакъ не могъ справиться съ колесомъ, которое у него ни за что не хотло вертться въ тактъ. Охотне всего онъ работалъ на мельниц. Забавно было смотрть, какъ онъ важно расхаживалъ тамъ по двору, весь обсыпанный мукой, вслдствіе чего чернота его кожи казалась еще поразительне. По вечерамъ онъ тоже довольно прилежно занимался съ Кнопфомъ.

Самымъ счастливымъ человкомъ въ Маттенгейм былъ именно нашъ другъ Кнопфъ. Дйствительно, чего ему не доставало? Онъ находился въ обществ Вейдемана, котораго уважалъ, Эриха, котораго высоко цнилъ, и Роланда, котораго безъ ума любилъ. Кром того, онъ имлъ двухъ учениковъ, князя и невольника. Да, на долю князя Валеріана выпало учиться вмст съ негромъ. Пока Адамъ старался списывать начерченныя для него Кнопфомъ буквы, онъ продолжалъ съ послднимъ свои занятія по математик.

Каждый день, какая бы ни была погода, непремнно производились полевыя работы, а также межеваніе во вновь-пріобртенномъ имніи. Кром того, на практик изучалась наука лсоводства, а иногда и устраивалась охота, въ которой особенно отличался Роландъ.

Вейдеманъ былъ очень счастливъ тмъ, что могъ приводить въ исполненіе свой планъ насчетъ основанія новой деревни на земл, которую купилъ у казны. Онъ старался внушать молодымъ поселянамъ, что одно винодліе, безъ поддержки земледлія, не можетъ доставить имъ ни полнаго обезпеченія, ни даже временного довольства, и это не только въ дурные годы, но постоянно. Небогатый виноградарь, вынужденный уже съ осени запродавать небольшой запасъ выдланнаго имъ вина, выручаетъ за него гораздо мене его настоящей цны. Земледлецъ же, напротивъ, продающій по мелочамъ пшеницу или картофель, получаетъ за малое количество своего товара ту же цну, что и большіе торговцы. Виноторговля далеко не представляегъ тхъ выгодъ.

Кнопфъ умолялъ не выводить въ новой деревн домовъ подъ одну прямую линію. Архитекторъ не мало его утшилъ, указавъ ему на извилистый ручеекъ и на холмъ съ возвышавшейся на немъ церковью, которые должны были придать всему селенію чрезвычайно живописный видъ.

Роландъ въ теченіе дня буквально переходилъ изъ рукъ въ руки. Каждый изъ сыновей Вейдемана поочереди просвщалъ его въ томъ, что самъ лучше зналъ.

Въ Вейдеман всего боле поражало чрезвычайное равновсіе между собой всхъ его нравственныхъ и умственныхъ силъ. При одномъ взгляд на его самообладаніе мгновенно утихала всякая тревога. Въ достоинств, съ какимъ онъ себя держалъ, не было ничего холоднаго или натянутаго. Онъ обладалъ въ высшей степени врнымъ взглядомъ на вещи. Отъ его проницательности не ускользали ни одинъ промахъ, ни одна ошибка какъ въ политической, такъ и въ частной жизни, но подмчая ихъ, онъ никогда не утрачивалъ своего спокойствія и не падалъ духомъ.

Рка, дотого прозрачная, что всякій можетъ свободно видть ея дно, всегда кажется мене глубокой, чмъ она есть въ дйствительности. Тоже самое было и съ Вейдеманомъ. Его по наружности считали не столько умнымъ и даровитымъ, сколько, дловымъ человкомъ.

Вечера въ Маттенгейм обыкновенно проводились всми вмст, а праздничные отличались торжественностью, которая въ наши дни, къ сожалнію, быстро отживаетъ. Вообще здшняя жизнь дышала первобытной чистотой и поражала обиліемъ производительныхъ силъ.

Госпожа Вейдеманъ, въ чрезвычайно простомъ, но чистомъ наряд, цлый день суетившаяся по хозяйству, къ вечеру обыкновенно замняла его боле свжимъ и пышнымъ. Въ Маттенгейм не существовалъ обычай всмъ вмст собираться на молитву, но Вейдеману было свойственно своего рода особенное религіозное настроеніе духа, которое при извстныхъ обстоятельствахъ всегда ясно давало себя чувствовать.

Не мало содйствовалъ къ поддержанію въ обществ веселости также и князь Валеріанъ. Любознательность, которая выказалась въ немъ еще въ первые дни его пребыванія въ Вольфсгартен, теперь, казалось, еще боле въ немъ развилась. Онъ былъ неутомимъ въ своихъ разспросахъ, а Вейдеманъ всегда имлъ для него готовые отвты.

Теперь Роландъ очутился въ совершенно новой сред и испытывалъ на себ благотворное вліяніе частыхъ столкновеній съ людьми, которые не позволяли ему слишкомъ углубляться въ самого себя и заниматься исключительно собственной личностью. Ему приходилось выслушивать отвты на вопросы, которые ставилъ не онъ, а кто-нибудь другой. Это заставляло его серьезне въ нихъ вдумываться, вслдствіе чего и отвты глубже западали ему въ душу.

Возвращаясь съ полевыхъ или горныхъ работъ, съ фабрикъ или изъ вновь строившагося села, всякій по лицу госпожи Вейдеманъ мгновенно видлъ, если были письма изъ Америки.

Докторъ Фрицъ очень часто писалъ, а иногда и Лиліана также. Въ послднемъ случа, всеобщей радости не было конца.

Кнопфъ втайн наслаждался мыслью, что онъ былъ врнымъ и молчаливымъ хранителемъ любви въ романтическомъ дух.

Вейдеманъ то и дло предсказывалъ приближеніе страшной грозы, которая, разразясь въ Новомъ Свт, по его мннію, неизбжно должна была очистить воздухъ также и въ Старомъ.

Кнопфъ, воодушевляемый такого рода рчами, разсказывалъ, какъ благонамренные люди старались внушить Людовику XII, что дикари, для успшнаго распространенія между ними слова Божія, необходимо должны были быть сначала превращаемы въ невольниковъ. Дикари съ теченіемъ времени сдлались христіанами, но ихъ покорители и просвтители, присоединивъ ихъ къ истинной церкви, забыли… малость!… возвратить имъ свободу.

Госпожа Вейдеманъ всякій разъ, что заходила рчь о рабств и о невольникахъ, бывала точно на иголкахъ. Она боялась впечатлнія, какое подобные разговоры могли производить на Роланда. Впрочемъ она утшала себя мыслью, что мужъ ея безъ сомннія знаетъ, что длаетъ, когда касается этого тяжелаго предмета.

И дйствительно, Вейдеманъ имлъ въ виду вполн познакомить Роланда съ вопросомъ о невольничеств. Онъ хороша зналъ, какъ люди вообще падки на софизмы, а тмъ боле юный, неопытный, удрученный печалью умъ, который въ софистическихъ доводахъ можетъ еще вдобавокъ найти для себя богатый источникъ утшенія. До свднія Вейдемана дошли слухи, что не дале какъ въ сосднемъ торговомъ город многіе, въ сущности честные и добрые люди, смотрли на вопросъ о невольничеств съ совершенно фальшивой точки зрнія. Это побудило его разомъ раскрыть передъ Роландомъ все, что было беззаконнаго, жестокаго и безчеловчнаго въ рабств. Онъ не безъ основанія полагалъ, что чмъ юноша сильне будетъ теперь страдать, тмъ съ большей энергіей впослдствіи примется за дло искупленія грховъ своего отца. Движимый этой мыслью, Вейдеманъ при всякомъ удобномъ случа съ вовсе несвойственной ему горячностью и даже рзкостью, высказывалъ свое негодованіе противъ тхъ, которые находятъ хотя малйшее извиненіе жестокому обращенію съ существами, подобно имъ самимъ, обладающими и здоровымъ смысломъ и даромъ слова.

Такъ жилось въ Маттенгейм.

Въ дом Вейдемана процвтало между прочимъ также и пресловутое прирейнское гостепріимство. Туда не разъ прізжалъ банкиръ, который не могъ достаточно нарадоваться на обнаруживаемую Роландомъ неутомимую дятельность.

Въ одинъ прекрасный день въ Маттенгеймъ явился, въ качеств гостя, не кто иной, какъ профессоръ Крутіусъ. Онъ дружески привтствовалъ Роланда, во тотъ обошелся съ нимъ чрезвычайно холодно.

Кнопфъ, бывшій товарищъ Крутіуса и даже нкогда рекомендовавшій его въ гувернеры на виллу Эдемъ, теперь формально объявилъ ему, что боле не считаетъ его своимъ другомъ. По его мннію, профессоръ обязанъ былъ пощадить Зонненкампа ради дтей. Вейдеманъ, съ другой стороны, порицая способъ, къ которому Крутіусъ прибгнулъ для изобличенія богатаго американца, тмъ не мене уважалъ его за твердыя политическія убжденія и вовсе не желалъ прерывать съ нимъ дружескихъ отношеній.

Присутствіе профессора Крутіуса и сообщаемыя имъ свднія о положеніи вещей въ Новомъ Свт, еще боле оживили въ Маттенгейм толки о предстоящей борьб между рабствомъ и свободой.

Крутіусъ между прочимъ сообщилъ, что въ южныхъ штатахъ было очень много образованныхъ офицеровъ. Въ бытность свою въ военномъ училищ въ Вестъ-Пойнт въ качеств учителя, онъ усплъ замтить, что тамъ было гораздо боле воспитанниковъ изъ южныхъ, нежели изъ сверныхъ штатовъ. Въ случа распаденія Союза побда должна была, по всмъ вроятностямъ, остаться за негровладльцами, а въ такомъ случа, прощай всякая надежда на водвореніе въ мір свободы.

Съ отъздомъ профессора Крутіуса, Роландъ снова сдлался задумчивъ и безпокоенъ. Онъ исполнялъ все, что отъ него требовали, но, если его никто не тревожилъ, могъ, въ теченіи цлыхъ часовъ, сидть неподвижно, устремивъ глаза въ пустое пространство. Ни Вейдеману, ни Эриху не сообщалъ онъ предмета своихъ размышленій, и только ршился слегка намекнуть о немъ Кнопфу, въ увренности, что тотъ его не выдастъ и не станетъ ему противорчить.

Роландъ узналъ, что докторъ Фрицъ былъ злйшимъ врагомъ его отца.

Подобно пламени, которое отъ дуновенія втра ярче разгорается, печаль въ душ Роланда отъ этого извстія внезапно сильне вспыхнула. Горечь, возбужденная въ немъ раскрытіемъ страшной тайны и бгствомъ отца съ Беллою еще при жизни матери, смерть послдней и печальное наслдство, все это погружало его мысль въ какой-то хаосъ, изъ котораго онъ, современи посщенія Крутіуса, вовсе не находилъ выхода. Онъ узналъ, что Лиліана дочь злйшаго врага его отца. Кром того, онъ постоянно терзался страхомъ, вступивъ въ войско сверянъ, если вспыхнетъ война, встртить отца во вражескомъ лагер.

ГЛАВА VIII.
ПРИБЛИЖЕНІЕ БУРИ.

Великій законъ нашего времени, въ силу котораго будто бы всякое отдльное существованіе неизбжно должно быть связано съ какимъ-нибудь важнымъ проявленіемъ общественной жизни, никогда нигд не оказывался справедливе, чмъ здсь, посреди дятельности, оживлявшей Маттенгеймъ. Мысли Вейдемана были постоянно устремлены на движеніе умовъ въ Новомъ Свт, а судьба юноши оказывалась неразрывно связанной съ этимъ самымъ движеніемъ.

Роландъ съ жадностію читалъ вс газеты и журналы, въ которыхъ обсуживался вопросъ о такъ называемомъ невольничеств. Докторъ Фрицъ въ своихъ письмахъ съ недовріемъ отзывался о Линкольн. Онъ сомнвался, чтобы человкъ, съ его открытымъ характеромъ и съ его безграничной врой въ добро и людей, въ данную минуту поступилъ бы довольно ршительно съ южанами.

Роландъ часто слышалъ, какъ негровладльцевъ называли дворянчиками, и Вейдеманъ ему объяснилъ, что это имя къ нимъ подходило какъ нельзя боле. Плантаторы считали себя созданными исключительно для такъ называемыхъ благородныхъ страстей. Они хотли только наслаждаться жизнію, предоставляя другимъ за нихъ работать и снабжать ихъ всмъ необходимымъ для ихъ роскошнаго и празднаго существованія. Трудъ они считали для себя унизительнымъ, не подозрвая того, что онъ одинъ сообщаетъ человку истинное благородство.

Роландъ здсь въ первый разъ прочелъ романъ: ‘Хижина дяди Тома’. Онъ пролилъ надъ нимъ много слезъ, но вслдъ затмъ въ ум его внезапно возникнулъ вопросъ:

‘Что это? Несчастнымъ, претерпвающимъ гоненія и побои, общаютъ вознагражденіе въ будущей жизни, гд притснители, въ свою очередь, будутъ унижены, а рабы возвеличены? Но разв возможно вполн изгладить претерпнныя страданія, сдлать такъ, какъ будто они не существовали?’ Роландъ невольно вспомнилъ о ловчемъ, позднее признаніе невинности котораго разв могло его вознаградить за лишеніе свободы и за нравственныя мученія, которыя онъ претерплъ?

Совершенно иное впечатлніе произвело на Роланда тщательно обработанное сочиненіе Фридриха Каппа ‘Исторія невольничества въ Америк’, появленіе котораго какъ нельзя лучше совпадало съ настоящими событіями.

Сначала юнош казалось непонятнымъ, какъ можно было такъ спокойно, съ чисто-исторической точки зрнія, излагать факты самаго возмутительнаго свойства, но при чтеніи одного мста у него невольно вырвался крикъ, какъ будто онъ былъ, пораженъ въ самое сердце.

‘Оснастители невольничьихъ кораблей, говорилось въ книг, почти вс иностранцы, испанцы и португальцы, а къ сожалнію также… здсь слдовала черта, которая, какъ острый кинжалъ, кольнула Роланда… къ сожалнію также и нмцы!’

Тутъ же Роландъ въ первый разъ почувствовалъ недовріе и къ личности Веніамина Франклина.

Онъ прочелъ, что Франклинъ, предсдательствуя въ аболиціонистскомъ обществ Филадельфіи, подобно всмъ другимъ героямъ американской войны за освобожденіе, устремилъ все свое вниманіе исключительно на то, чтобы даровать Соединенномъ Штатамъ прежде всего единство. Онъ надялся, что съ теченіемъ времени, при торжеств въ мір свободнаго труда, невольничество само собою исчезнетъ съ лица земли.

Надежды его не сбылись, а слова Теодора Паркера получили новое и печальное подтвержденіе:

Вс великія событія въ исторіи человчества пишутся кровью.

Въ одной изъ комнатъ маттенгеймскаго дома висла картина Ари Шеффера, изображавшая поклоненіе младенцу Іисусу. Въ ней особенно поражаетъ фигура негра, который съ выраженіемъ надежды простираетъ къ божественному Искупителю руки, обремененныя оковами. Прошло дв тысячи лтъ, а несчастное племя все еще съ мольбой продолжаетъ простирать израненныя неволею руки къ великой иде гуманности и свободы. Отчего это до сихъ поръ такъ оставалось?

Роландъ долго и задумчиво смотрлъ на картину. Онъ припомнилъ стихи Гте объ Америк и повторилъ ихъ Вейдеману, который ему отвчалъ:

— Удлъ свободныхъ людей не имть въ прошломъ образца, съ дяніями котораго они могли бы сравнивать свои собственные поступки. Они должны во всемъ руководствоваться собственными соображеніями. Если Гте находитъ завидной участь американцевъ потому, что имъ не надо было бороться съ средневковыми предразсудками, то они сами не мене того гордятся этимъ преимуществомъ. А между тмъ, отказавшись отъ всего, что составляло жизнь предъидущихъ поколній, они сдлали исключеніе для рабства, которое многіе признаютъ за естественное положеніе рабочаго класса.

Вейдеманъ далъ Роланду прочесть рчь, которую Авраамъ Линкольнъ незадолго предъ тмъ произнесъ въ Нью-Іорк.

Роландъ долженъ былъ прочесть ее вслухъ. Голосъ его дрожалъ, къ глазамъ подступали слезы, когда онъ читалъ:

‘Республиканцы! если бы мы и ршились замолчать, то мы можемъ быть уврены, что демократы ни въ какомъ случа не согласятся оставить этого дла. Мы не смемъ и не въ прав молчать. Иначе мы должны перестать смотрть на невольничество, какъ на зло, и намъ придется во всеуслышаніе провозгласить его учрежденіемъ справедливымъ и законнымъ. Тогда вамъ оказалось бы необходимымъ измнить конституцію нашихъ свободныхъ штатовъ и вычеркнуть изъ нея все, что въ ней говорится противъ невольничества.

‘Южане провозглашаютъ рабство учрежденіемъ нравственнымъ, которое возвышаетъ человчество. Чтобъ быть послдовательными, они должны еще признать его за общественное благо, которое надлежитъ всюду вводить.

‘Наша совсть предписываетъ намъ возстать противъ подобнаго требованія. Мы должны исключительно руководствоваться чувствомъ долга и безъ колебанія отталкивать отъ себя вс злыя внушенія. Прочь вс софистическіе толки о полумрахъ, объ улаживаніи между добромъ и зломъ! Не то же ли бы это было, какъ еслибъ мы, говоря о человк, старались доказать, что онъ ни живъ, ни мертвъ! Прочь отъ насъ государственная мудрость, объявляющая, что ей нтъ дла до вопроса, который касается всего человчества! Плномъ, тюрьмою насъ не испугаешь. Мы будемъ твердо держаться врованія: право даетъ силу. Опираясь на него, мы до конца нашихъ дней ни на шагъ не отступимъ отъ долга’.

Роландъ со слезами на глазахъ взглянулъ на картину, гд негръ простираетъ руки въ оковахъ и изъ глубины его души внезапно поднялся голосъ: ‘ты будешь свободенъ’.

ГЛАВА IX.
ГРОЗА РАЗРАЖАЕТСЯ.

‘Пчелы, которыхъ мы привезли изъ Европы, теперь, съ наступленіемъ весны, начинаютъ летать на свобод…’ писала Лиліана изъ Нью-Іорка.

Въ Маттенгейм весна тоже быстро приближалась. Лсныя и полевыя работы принимали новый характеръ, бури съ градомъ и дождемъ быстро смнялись солнечнымъ сіяніемъ, на поляхъ пробивалась свжая зелень, которая пріятію ласкала глаза.

Изъ Маттенгейма разсылались друзьямъ приглашенія на прощальный праздникъ, дававшійся въ честь князя Валеріана, который собирался къ себ на родину. Изъ приглашенныхъ прежде всхъ явились обитательницы виллы Эдемъ, профессорша, тетушка Клавдія и Манна. Вслдъ за ними пріхали маіоръ и профессоръ Эйнзидель.

Манна и профессорша были очень ласково встрчены госпожею Вейдеманъ и ея невсткою. Собраніе въ дом людей самыхъ разнообразныхъ возрастовъ и характеровъ, придавало ему оживленіе, которое невольно сообщалось каждому вновь прибывающему лицу.

Сравнивая кипвшую въ Маттенгейм дятельность со своимъ собственнымъ существованіемъ, въ послднее время лишеннымъ всякого живого интереса, обитательницы виллы Эдемъ почувствовали немалое угрызеніе совсти. Въ хозяйств госпожи Вейдеманъ, несмотря на его сложность, все шло тихо, спокойно, безъ суетливости…. Госпожа Вейдеманъ особенно гордилась своими кладовыми, гд хранились большіе запасы различной провизіи не только для ея семьи, но и для всхъ бдныхъ, которые обращались къ ней за помощію. Она, правда, жаловалась на недостатокъ времени для своего умственнаго образованія, но тутъ же съ улыбкой прибавляла, что въ этомъ случа она подвергалась одной участи съ своимъ огородомъ. Она постоянно истребляла въ немъ птицъ, такъ какъ ей приходилось выбирать между ихъ пніемъ и боле или мене обильнымъ сборомъ салата и ягодъ.

Вмст съ письмомъ Лиліаны пришли также и газеты, изъ которыхъ все общество съ удивленіемъ узнало, что въ Новомъ Свт уже началась великая борьба. Вейдеманъ полагалъ, что не дале какъ къ слдующему лту вполн созретъ и благополучно разршится величайшее событіе нашего вка и, можетъ быть, всей новйшей исторіи. Но въ то же время онъ опасался, чтобъ борьба не окончилась распаденіемъ штатовъ на части. Это нанесло бы сильный ударъ свобод и иде гуманности, надъ ихъ торжествомъ въ мір мы вс по мр силъ трудимся. Передъ такимъ громкимъ печальнымъ событіемъ неизбжно стушевались бы вс мелкіе труды отдльныхъ личностей.

Вскор пріхала также и Лина съ мужемъ и съ родителями, а за ней докторъ съ женой. Послдній привезъ всхъ изумившее извстіе, что Пранкенъ поступилъ офицеромъ въ папское войско.

Наконецъ, общество отправилось въ столовую, гд былъ приготовленъ обдъ, который долженъ былъ быть послднимъ въ Маттенгейм для князя Валеріана.

Вейдеманъ, занимавшій верхній конецъ стола, провозгласилъ тостъ въ честь отъзжающаго друга. Похваливъ его любознательность и человколюбивыя стремленія, онъ продолжалъ:

— Дв вещи постоянно борятся въ мір: эгоизмъ и гуманность. Чмъ боле, преисполненный любви къ ближнимъ, ты служишь послдней, тмъ наибольшей свободой ты пользуешься. Чмъ боле ты отдаешь другимъ, тмъ боле сокровищъ пріобртаешь ты для твоего внутренняго мира. Мы трудимся надъ освобожденіемъ нашихъ ближнихъ. Успхъ въ этомъ дл невозможенъ, если мы будемъ дйствовать только по внушенію холоднаго разсудка. Безъ любви и самоотверженія не создается ни что прочное. Корыстолюбіе и страсть къ наслажденію считаются отличительными чертами нашего времени. Но мы, вопреки мннію толпы, восклицаемъ: нашъ вкъ великъ! Европа со своимъ древнимъ образованіемъ и отживающимъ дворянствомъ стремится посредствомъ равнаго распредленія труда уничтожить различіе классовъ,— Россія и Америка посредствомъ освобожденія рабовъ ищутъ воспитать людей для свободнаго труда. Предметы врованія всякій понимаетъ по своему, сообразно съ говорящимъ внутри его, ему одному слышнымъ, голосомъ. Справедливое, честное, свободное дло не можетъ быть ни дурно понято, ни вкривь истолковано, ни измнено, ни уничтожено властію какой-либо одной отдльной личности. Союзъ, съ другой стороны, въ подобномъ случа тоже безсиленъ и невозможенъ: свободное дло въ одно и тоже время составляетъ достояніе каждаго изъ насъ порознь и всего человчества вмст….

Общество еще сидло за столомъ, когда пришло письмо отъ профессора Крутіуса, въ которомъ тотъ сообщалъ Вейдеману о прибытіи въ редакцію трансатлантической корреспонденціи, объявлявшей, что въ Америк вспыхнула война.

Глубоко взволнованный, Вейдеманъ передалъ извстіе гостямъ.

— Я отправляюсь на войну, воскликнулъ Роландъ. Лицо его горло, глаза свтились энтузіазмомъ. Вс на него смотрли, но никто не произносилъ ни слова.

— Въ этомъ ваша прямая обязанность, проговорилъ наконецъ Вейдеманъ.

— Ахъ, если бы я могъ съ тобою хать! замтилъ Эрихъ.

— Ты можешь и долженъ! сказала Манна.

— Я? А ты, Манна?

— Я поду съ тобою, съ вами обоими.

Роландъ бросился къ сестр на шею, восклицая:

— Манна, ты героиня. О, сестра! О, Эрихъ! мы трое соединимся вмст и составимъ одно. Для насъ всхъ наступаетъ наконецъ пора освобожденія.

— Я давно это предвидла, сказала профессорша. У кого хватитъ духу васъ удерживать?

Кнопфъ позвалъ Адама, который, узнавъ въ чемъ дло, крпко сжалъ кулаки и съ дикимъ воплемъ воскликнулъ:

— Мы вс подемъ… вс!

Вейдеманъ и его гости начали между собою обниматься, какъ будто для всего міра настало избавленіе.

Когда вс немного успокоились, Манна шепнула Эриху:

— О, Эрихъ! Отецъ въ непріятельскомъ лагер, а сынъ пойдетъ противъ него…

Эрихъ старался ее успокоить, общаясь напечатать въ указанной Зонненкампомъ южно американской газет ему одному понятными цифрами извстіе о поступленіи Роланда въ сухопутное войско сверянъ. Это безъ сомннія побудитъ Зонненкампа избрать для себя морскую службу, гд онъ не будетъ подвергаться опасности встрчи съ сыномъ.

Казалось, вс забыли, что собрались сюда съ цлію пожелать добраго пути князю Валеріану. Послдній, вставъ съ своего мста, замтилъ, что вовсе не желаетъ нарушать великодушнаго настроенія духа покидаемыхъ имъ друзей. Онъ унесетъ въ своей душ свтлое воспоминаніе о благородно-мыслящихъ людяхъ, съ которыми свела его судьба на берегахъ Рейна, и будетъ до конца своей жизни хранить его, какъ драгоцнное сокровище. Затмъ, онъ сказалъ, что въ жизни бываютъ минуты, напоминающія собою моментъ распусканія цвтка, который подготовляется долго и медленно, но разъ наступивъ, всхъ поражаетъ своею торжественностію. Подобно тому, какъ теперь все возрождалось въ природ, такъ точно для Эриха и Манны наступала новая пора счастія. Онъ радъ былъ знать, что они, соединенные любовію, готовы были принять участіе въ борьб за чистую идею гуманности.

Князь говорилъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ. Вс были растроганы и съ особеннымъ умиленіемъ выслушали намекъ на предстоящую свадьбу Эриха и Манны.

Посл этого Кнопфъ прочелъ сочиненное имъ напутственное стихотвореніе, и тмъ самымъ далъ мыслямъ общества другое направленіе. За столомъ поднялся громкій смхъ, но нельзя сказать, чтобы вслдствіе этого у собесдниковъ стало совсмъ легко на душ.

Вс встали. Лина пропла отъзжающему прощальную пснь, а вслдъ затмъ князь Валеріанъ, въ сопровожденіи Кнопфа, отправился на желзную дорогу.

Общество раздлилось на два кружка. Мужчины окружили Эриха, женщины Манну. Послдняя стояла, опустивъ голову, глаза и сложивъ руки крестомъ. Роландъ переходилъ отъ одной группы къ другой и заговаривалъ то съ Эрихомъ, то съ Манною. Было ршено, что профессорша, тетушка Клавдія, Лина и Манна, въ сопровожденіи Роланда и профессора Эйнзиделя, немедленно отправятся на виллу. Эрихъ и вс остальные намревались послдовать за ними на слдующій день, который былъ избралъ для заключенія брака гражданскимъ порядкомъ. Вейдеманъ въ качеств бургомистра долженъ былъ при этомъ исполнить вс необходимыя формальности.

ГЛАВА X.
ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ.

Былъ свтлый, весенній день. Манна въ подвнечномъ плать стояла въ своей комнат вмст съ профессоршей и тетушкой Клавдіей. Она была задумчива и молчалива. Лина принесла ей свжій миртовый внокъ. Отъ молодой женщины вяло счастіемъ и веселіемъ, которое она однако, изъ уваженія къ серьезному настроенію духа подруги, всячески старалась сдерживать.

Вскор пришли маіоръ и профессоръ Эйнзидель и повели Манну въ концертную залу, которая, стараніями Лины и садовника, была роскошно убрана цвтами. Тамъ ихъ ожидали Эрихъ, докторъ, мировой судья и Вейдеманъ. У послдняго на ше была надта золотая цпь, знакъ его бургомистерскаго званія. Эрихъ пошелъ къ Манн на встрчу, она подала ему руку и онъ повелъ ее къ уставленному цвтами столу, за которымъ стоялъ Вейдеманъ.

Подписываясь подъ брачнымъ свидтельствомъ, Манна вдругъ спросила:

— Какимъ именемъ должна я себя назвать: Зонненкампа или Банфильда?

Она склонила свою, украшенную миртовымъ внкомъ, голову на плечо Эриху и, казалось, на мгновеніе совсмъ обезсилла подъ внезапнымъ наплывомъ горестныхъ ощущеній.

— Подпишись обоими именами, тихо сказалъ ей Эрихъ: впредь ты будешь носить одно только мое.

Она сдлала такъ, какъ онъ сказалъ, потомъ твердымъ голосомъ произнесла:

— Теперь все кончено. Даю теб слово, Эрихъ, отнын не давать воли такого рода чувствамъ. Съ тобой, подъ щитомъ твоего имени, для меня начинается новая жизнь.

Вейдеманъ благословилъ молодую чету.

— Для меня непонятно, сказалъ онъ, какъ люди могутъ не врить въ Бога…. Всемогущій Духъ, которому мы вс здсь поклоняемся, связываетъ васъ отнын неразрывными узами.

Затмъ онъ въ короткихъ словахъ объяснилъ важность настоящаго момента, освящающаго соединеніе двухъ душъ, которыя, въ виду великаго мірового событія, даютъ другъ другу слово по мр силъ содйствовать его благополучному исходу.

Эрихъ надлъ Манн на палецъ обручальное кольцо.

Затмъ они вмст вышли въ садъ и сли на ту самую скамью, гд обмнялись первымъ поцлуемъ. Весна распространяла вокругъ нихъ свое благоуханіе, а въ кустахъ громкой трелью заливался соловей.

Посл обда Эрихъ съ Манной отправились сдлать небольшую прогулку по Рейну.

Вечеръ засталъ ихъ на вершин горы у подножія развалины древняго рыцарскаго замка. Взоры ихъ покоились на стнахъ расположеннаго у ихъ ногъ монастыря. Эрихъ описывалъ впечатлніе, какое онъ унесъ въ сердц посл того, какъ въ первый разъ увидлъ Манну въ вечерніе сумерки, съ крыльями за плечами.

Манна въ отвтъ ему прошептала:

— Тогда я располагала всю жизнь провести въ монастыр, надясь тмъ самымъ искупить грхи близкихъ мн. Теперь я приношу гораздо большую жертву. Я добровольно беру на себя самое тяжкое бремя, какое только можетъ выпасть на долю женщины. Мн придется въ тревог ожидать исхода битвы, не зная, увижу ли я еще въ живыхъ близкихъ моему сердцу борцовъ, или принуждена буду искать ихъ на пол сраженія посреди нашихъ и вражескихъ труповъ. О, Эрихъ, я несказанно счастлива тмъ, что могу въ эту опасную минуту назвать тебя моимъ.

Она до сихъ поръ не проронила ни одной слезы, но въ настоящую минуту неудержимо заплакала. Эриху удалось скоро ее успокоить.

Медленно, рука въ руку стали они спускаться съ горы. Мсяцъ кроткимъ свтомъ обливалъ рейнскую долину, дрожалъ въ рк и сіялъ на вершинахъ деревъ, въ молодой пахучей листв которыхъ щелкали соловьи. Весь міръ казался погруженнымъ въ тихое безмятежное счастье.

ГЛАВА XI.
ФРЕЙЛЕНЪ МИЛЬКЪ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ ИСТОРІЮ.

Нсколько дней спустя, на виллу пріхалъ банкиръ съ своей невсткой, которая очень желала познакомиться съ профессоршей и съ Манной. Между тремя женщинами быстро завязалась дружба, подобная которой можетъ прочно воздвигаться только на почв истиннаго образованія. Он гуляли вмст по саду и по оранжереямъ, наслаждаясь благоуханіемъ весенняго воздуха и любуясь яркимъ и разнообразнымъ блескомъ свжей зелени и вновь распустившихся цвтовъ.

Вскор пришелъ также и маіоръ съ фрейленъ Милькъ. Его первыми словами Манн было:

— Капитанша, позвольте мн вамъ представить маіоршу.

И оставивъ женщинъ на свобод удивляться его выходк, онъ пошелъ отыскивать мужчинъ. Вскор все общество собралось вмст, и маіоръ объявилъ о своей ршимости сдаться на убжденія друзей и поселиться на вилл съ цлью наблюдать, въ ней за порядкомъ. Примръ Манны подйствовалъ на фрейленъ Милькъ, и она въ свою очередь ршилась освободиться изъ-подъ гнета, который тяготлъ надъ ней въ теченіи столькихъ лтъ. Она намревалась разсказать собраннымъ здсь друзьямъ исторію своей жизни, и маіоръ просилъ всхъ внимательно слушать.

Когда общество удобно размстилось, фрейленъ Милькъ начала:

— Вы, профессоръ Эйнзидель, какъ нельзя боле напоминаете мн моего отца. Онъ тоже былъ ученый, но по другой отрасли науки. Вы обладаете многими изъ его привычекъ. Обращаюсь къ вамъ, къ профессорш, которая, не зная еще моего прошлаго, почтила меня своей дружбой, къ молодой госпож Дорнэ, которая, съ тхъ поръ какъ прошло ея предубжденіе противъ меня, всегда была ко мн очень добра, и прошу васъ всхъ выслушайте мою исторію. Что до васъ касается, прибавила фрейленъ Милькъ, обращаясь къ банкиру, вы лучше всхъ поймете мой разсказъ, потому что вы еврей, точно также какъ и я — еврейка.

Она на минуту остановилась.

Вс молчали.

Фрейленъ Милькъ продолжала:

‘Итакъ, я дочь еврейскаго ученаго. Мой отецъ отличался благородствомъ и благочестіемъ, слылъ за мудреца въ дл вры и науки, но во всемъ, что касалось обыденной жизни, былъ неопытенъ и несвдущъ какъ ребенокъ. Онъ съ утра до вечера сидлъ за священными книгами и читалъ ихъ.

‘Моя мать происходила изъ богатой семьи. Выйдя замужъ за благочестиваго ученаго по вол родителей, она скоро полюбила его всми силами своей души.

‘Тишина и однообразіе, царствовавшія въ нашемъ дом, радушный пріемъ, оказывавшійся въ немъ бднымъ, весь ходъ жизни, которая походила на одинъ длинный рядъ духовныхъ праздниковъ и богослуженій,— все это вполн можетъ быть понято только вами, снова обратилась фрейленъ Милькъ къ банкиру. Мн самой все это теперь кажется давно минувшимъ сномъ.

‘Зимой, когда отецъ не могъ самъ выходить, его единоврцы собирались къ нему на общую молитву, по окончаніи которой мн иногда приходилось слышать толки и о томъ, что длалось въ мір.

‘Я вообще очень мало знала о свт.

‘Чиновники, солдаты, вс эти люди, вращавшіеся въ немъ, казались мн какими-то сказочными существами, съ которыми я не могла имть ничего общаго.

‘У меня былъ единственный братъ, красавецъ собой, чрезвычайно похожій на капитана Дорнэ. Онъ былъ очень друженъ съ квартировавшимъ у насъ барабанщикомъ, по имени Граслеръ. Послдній чрезвычайно уважалъ отца, за что мы вс весьма скоро полюбили его. Немного спустя, барабанщика перевели въ другое мсто. Прощаніе его съ нами особенно живо осталось у меня въ памяти. Я стояла на лстниц и вертла шарикъ на перилахъ, который легко отвинчивался и снова привинчивался. Вдругъ барабанщикъ, обратясь ко мн сказалъ: ‘когда ты выростешь, Розалія, а меня произведутъ въ офицеры, я опять пріду сюда за тобой.’

‘Онъ спустился на улицу и пошелъ вдоль нея. До меня долеталъ звукъ его барабана, а я все стояла на лстниц, облокотись на нерилы и вертя рукою шарикъ. Мн казалось, что все вокругъ меня вертлось Но, извините меня, я кажется: ужъ слишкомъ распространяюсь’.

— Нтъ, нтъ, разсказывайте какъ хотите подробно.

‘Братъ мой и его другъ отправились на войну. Первый былъ убитъ, а Конрадъ Граслеръ вернулся къ намъ въ чин прапорщика. Онъ принесъ отцу прострленный пулей молитвенникъ брата. Вс мы въ теченіи семи дней не выходили изъ дома и сидя на полу, предавались неутшной печали. Конрадъ все время оставался съ нами. Затмъ отецъ вернулся къ своимъ книгамъ. Онъ прежде всегда очень тихо говорилъ, теперь же сталъ громко возвышать голосъ, точно желая заглушить въ себ самое воспоминаніе о сын.

‘Время мало-по-малу смягчило нашу печаль. Братъ давно покоился въ земл — никто не зналъ гд. Конрадъ вернулся на родину.

‘Мн минуло семнадцать лтъ. Мы только-что отпраздновали пасху и слушали рчь отца, который говорилъ о чудесномъ избавленіи отъ неволи нашихъ праотцевъ и скорблъ о томъ новомъ иг, какое по-сю пору тяготетъ надъ нами.

‘Мы поздно разошлись. Я спала въ маленькой комнатк, рядомъ со спальней моихъ родителей, и слышала, какъ отецъ сказалъ матери: ‘Мы, евреи, какъ видно, еще не такой презрнный народъ. Вотъ красивый, честный юноша, другъ нашего сына, Конрадъ Граслеръ, врный своему слову, опять пожаловалъ сюда. Онъ недавно былъ произведенъ въ капитаны, а теперь вышелъ въ отставку съ чиномъ маіора, получаетъ пенсію и хочетъ жениться на Розаліи. Ахъ, еслибъ онъ былъ одной съ нами вры, какъ охотно выдалъ бы я за него нашу дочь! Я не желалъ бы для нея лучшаго жениха. Но это невозможно, и да проститъ мн Богъ вс мои грховныя мысли и пожеланія.’

‘Я ни слова не проронила изъ того, что говорилъ отецъ, и хотя еще находилась около него, въ его дом, но мысленно уже успла перенестись туда, въ обширный міръ, гд живутъ чиновники, солдаты, гд жизнь бьетъ ключомъ и такъ многое общаетъ юному, неопытному сердцу.

‘Отецъ ничего не иметъ противъ Конрада, и еслибъ не различіе вры, наше счастье могло бы устроиться… всю ночь звучало у меня въ ушахъ. На слдующее утро отецъ съ матерью отправились въ синагогу, я взяла въ руки молитвенникъ…. вотъ онъ: его составилъ отецъ для употребленія женщинъ… но мысли мои были далеко. Я осталась одна дома, на улиц не виднлось ни души, все общество евреевъ находилось въ синагог. Въ предположеніи, что Конрадъ можетъ пройти мимо, я не садилась къ окну, по расположилась посреди комнаты.

‘Не странно ли, что онъ остался мн вренъ? Вдь я въ то время была еще ребенокъ! Каковъ онъ теперь изъ себя? Но удастся ли ему дойти до меня и какимъ образомъ?

‘Сама не знаю, какъ я очутилась у окна и выглянула на улицу. Изъ-за угла дйствительно показался Конрадъ. Я откинулась въ сторону, но вдругъ услышала на лстниц чьи-то быстрые шаги…. Сердце мое забилось, точно хотло выскочить изъ груди.

‘Я передала Конраду слова, которыя отецъ говорилъ ночью матери.

‘Родители мои вернулись изъ синагоги. Никогда еще не приходилось мн переживать такихъ тяжелыхъ минутъ, какъ т, которыя послдовали вслдъ затмъ. Отецъ по еврейскому обычаю благословилъ меня, возложивъ мн на голову руки. Я не хотла портить ему праздника и только по окончаніи его убжала съ Конрадомъ. Это былъ жестокій ударъ, который мгновенно отнялъ у отца вс радости жизни. Я долго надялась, что онъ смягчится, и когда увидитъ, что дло измнить нельзя, согласится дать намъ свое благословеніе. Мы ему писали, но не получили, отвта. Впрочемъ онъ поручилъ одному изъ своихъ друзей передать намъ, что у него было двое дтей, но отнын онъ ихъ обоихъ считаетъ умершими. Ему ничего боле не оставалось, какъ молиться о ихъ благополучіи въ будущей жизни. Кром того онъ веллъ мн сказать еще слдующее: ‘ты искала почестей и ради ихъ покинула твоего отца’. Я въ отвтъ написала ему новое письмо, въ которомъ клялась, что вовсе не искала почестей. Тогда же дала я слово взять на себя стыдъ, который послужилъ бы мн искупленіемъ моего грха, — и слово это я врно держала до сего времени. Мы соединились съ Конрадомъ гражданскимъ бракомъ, но я ршительно отказалась пользоваться преимуществами моего новаго положенія.

‘Мы вскор получили извстіе о смерти моей матери, отецъ послдовалъ за ней черезъ нсколько мсяцевъ. Я получила посл нихъ небольшое наслдство. Меня долго терзало раскаяніе за мой поступокъ съ ними. Конраду тоже было не легко, но онъ съ свойственной ему добротой всячески старался меня утшить. Однажды я вздумала постить могилу моихъ родителей и избрала для этого ночное время, когда меня никто не могъ бы узнать. Какое жестокое наказаніе для дочери подъ прикрытіемъ ночного мрака, избгая взглядовъ людей, пробираться на могилу родителей! И тмъ не мене это принесло мн облегченіе, по крайней мр дало мн силы скрывать мою печаль отъ Конрада. Мы переселились на низовья Рейна и двнадцать лтъ прожили тамъ въ уединенной деревушк, сокрытые отъ свта, но счастливые другъ другомъ. Никто насъ не зналъ. Я часто ходила въ церковь, чувствуя потребность молиться вмст съ другими людьми. Слушая торжественные звуки органа, присутствуя при богослуженіи чуждой мн религіи, я сидла въ сторон, усердно молясь словами молитвенника, оставленнаго мн отцемъ, или читая книгу которая была прострлена вражеской пулей на груди моего брата. Я переставала чувствовать себя одинокой. Около меня были люди, они молились одному Существу, который безъ сомннія знаетъ, почему человчество поклоняется ему въ столькихъ различныхъ формахъ.

‘Немного спустя, мы переселились сюда. Вамъ извстно, какъ я здсь жила. Конрадъ непремнно хотлъ, чтобъ я заняла въ обществ принадлежавшее мн по праву мсто, но я отказывалась, не желая, чтобъ меня величали маіоршей. Въ этомъ я видла себ наказаніе за то, что покинула своихъ родителей. Тмъ не мене мы продолжали жить въ невозмутимомъ мир и согласіи. Теперь я полагаю, что мои страданія достаточно искупили мой грхъ, и я ршаюсь признать себя свободной’.

— И вы дйствительно свободны! разомъ воскликнули банкиръ и профессоръ Эйнзидель.

Манна нжно обняла маіоршу.

ГЛАВА XII.
СБОРЫ И ОТЪЗДЪ,

Въ гостинниц подъ вывской ‘Карпа’ царствовало шумное веселье. Хозяинъ ея, бочаръ, щедро наполнялъ стаканы, а ловчій съ Семиствольникомъ радостно другъ на друга поглядывали и по временамъ чокались.

Во всей стран было извстно, что бочаръ пользовался особеннымъ довріемъ Эриха и Роланда и къ нему стекались толпы молодыхъ людей, желавшихъ принять участіе въ американской войн. Съ цементной фабрики Вейдемана явилась цлая депутація съ просьбой снабдить ее суммой, необходимой для перезда въ Новый Свтъ тридцати двухъ человкъ.

Бочаръ довелъ это до свднія Роланда, который самъ явился въ гостинницу и объявилъ, что не беретъ съ собой никого, кром трехъ молодыхъ докторовъ, изъ которыхъ одинъ уже былъ рекомендованъ банкиромъ.

Затмъ Роландъ въ сопровожденіи Клауса вернулся на виллу, гд уже усплъ водвориться маіоръ.

Послдній вмст съ своей супругой тоже совершилъ свадебную прогулку. Они вмст отправились въ часть сада, называемую Ниццой, пробыли тамъ нсколько времени, потомъ обошли весь паркъ и поднялись на холмы, откуда разстилался видъ на верхнюю часть Ренна.

— Ну-съ, маіорша, самодовольно проговорилъ добрый старикъ, вотъ мы съ вами теперь стоимъ на высочайшей точк Альпійскихъ горъ.

Сойдя внизъ и огибая берегъ пруда, онъ опять сказалъ:

— Маіорша, не угодно ли вамъ полюбоваться очаровательными красотами Лаго-Маджіоре.

Проходя по оранжереямъ, маіоръ со смхомъ замтилъ, что судьба какъ будто нарочно постаралась соединить здсь такое огромное количество самыхъ разнообразныхъ растеній, затмъ, чтобъ избавить его, маіора, и ее, маіоршу, отъ труда предпринять боле дальнее путешествіе. Затмъ онъ просилъ жену извинить его, если онъ въ слдующіе дни будетъ оказывать ей мало вниманія, но ему еще такъ многое надо приготовить къ отъзду въ Америку ихъ друзей.

Дйствительно, дла по устройству имнія оказалось столько, что Эрихъ не усплъ самъ всего окончить и долженъ былъ многое поручить Вейдеману и мировому судь.

Ему между прочимъ надлежало выхлопотать себ отставку, такъ какъ онъ все еще числился въ резерв. Герцогъ въ отвтъ на его просьбу выразилъ желаніе лично съ нимъ переговорить. Эрихъ отправился въ столицу и былъ изумленъ милостивымъ и даже дружескимъ обращеніемъ съ нимъ герцога. Его высочество между прочимъ изволилъ замтить, что вовсе не намренъ навсегда отпускать отъ себя человка, подобнаго Эриху. Все, что онъ согласенъ для него сдлать, такъ это дать ему отпускъ на неопредленное время.

По всему было видно, что герцогъ считалъ нужнымъ удержать въ стран человка, обладающаго такимъ огромнымъ богатствомъ, какое теперь находилось въ рукахъ Эриха. Гордость молодого человка была не мало этимъ оскорблена.

День отъзда между тмъ быстро приближался.

На виллу пріхалъ камердинеръ Іозефъ съ своей молодой женой. Его снабдили средствами, необходимыми для открытія гостинницы въ столиц, но онъ пока продолжалъ исполнять свои обязанности приближеннаго слуги.

Сынъ Фасбендера, занимавшійся въ контор еврейскаго банкира, тоже узжалъ въ Новый Свтъ, съ цлію соединиться съ своимъ братомъ, который производилъ тамъ различныя постройки.

Не мало горя стоила Роланду разлука съ лошадьми и собаками. Какъ ни хотлось ему взять съ собой Грейфа, онъ долженъ былъ отъ этого отказаться въ виду затрудненій, какія собака неизбжно доставила бы ему во время путешествія.

Роландъ, нжно охвативъ голову собаки, говорилъ ей:

— Нечего длать, старый дружище, приходится съ тобой разставаться! Но вдь я, кром того, оставляю здсь еще многое, гораздо боле для меня дорогое.

Собака печально смотрла въ глаза своему господину.

На слдующее утро все общество отправилось съ виллы на пароходную пристань.

Экипажи съ багажемъ были отосланы впередъ. Вейдеманъ шелъ съ Эрихомъ, маіоръ съ Роландомъ, Кнопфъ велъ за руку негра. Манна опиралась на профессоршу и на маіоршу. Тетушка Клавдія осталась на вилл съ профессоромъ Эйнзиделемъ. Манна плакала и, смотря по направленію къ кладбищу, говорила:

— Берега этой рки сдлались для насъ настоящей родиной. Въ одномъ преданіи говорится: ‘кочующіе народы долго скитаются по свту, но то мсто, гд имъ приходится хоронить своихъ близкихъ, внезапно останавливаетъ ихъ. Они на немъ поселяются и превращаются въ осдлыхъ….’

Голосъ Манны дрожалъ. Посл минутнаго молчанія она продолжала:

— Отецъ посадилъ эти деревья….

Слезы душили ее и она принуждена была остановиться.

На пристани было большое сборище народу. Новый хозяинъ гостинницы подъ вывской ‘Карпа’ и Семиствольникъ принесли отъзжающимъ на дорогу украшенный свжей зеленью боченокъ молодого вина.

Ловчій высчиталъ, по-скольку его хватитъ на каждаго путешественника до прізда въ Нью-Іоркъ.

Эрихъ и Манна сидли около профессорши, которая, держа ихъ за руки, произносила слова утшенія.

— Береги себя, Эрихъ, говорила она… Но знай, если ты падешь на пол битвы, я буду о теб печалиться, но нестану тебя сожалть.

— Матушка, я имю предчувствіе, что останусь въ живыхъ. А если нтъ, то знай, что я испыталъ все, что есть лучшаго въ жизни, и это благодаря теб, отцу и любви моей Манны.

Профессорша, молча, пожала ему руку. Затмъ она вручила ему портретъ дяди Альфонса, съ приказаніемъ постараться его отыскать.

Веселость, свойственная рейнскимъ жителямъ, и тутъ прорвалась наружу. Къ пристани быстро приближался пароходъ, на которомъ находилось общество пвцовъ, оглашавшее воздухъ стройнымъ пніемъ. Ему усердно вторила труппа странствующихъ музыкантовъ, а по временамъ раздавались также и ружейные выстрлы. Пароходъ, граціозно описавъ дугу, причалилъ къ берегу. Прощанье по-невол было короткое. Эрихъ, Манна и Роландъ бросились въ объятія профессорши, которая еще успла проговорить:

— Не теряйте мужества и оставайтесь врны другъ другу и самимъ себ.

Пароходъ снова двинулся, вдругъ раздался крикъ. Собака Грейфъ, которую бочаръ держалъ за ошейникъ, вырвалась отъ него, бросилась въ рку и поплыла вслдъ за удалявшимся пароходомъ. Судно еще разъ остановилось, и собака была взята на палубу.

Остававшіеся на берегу махали платками, отъзжающіе отвчали имъ тмъ же, пока наконецъ они не скрылись изъ виду другъ друга. Но взоры послднихъ еще долго покоились на стнахъ виллы Эдемъ. Что станется съ домомъ. Кому еще суждено будетъ вернуться въ него и какого рода жизнь тогда снова закипитъ въ немъ?

Путешественниковъ ожидало еще новое удовольствіе. При прощаньи на пристани никто не замтилъ внезапнаго исчезновенія маіора. Теперь онъ вдругъ съ женой вышелъ изъ каюты, и сопровождалъ отъзжающихъ почти до самого устья Рейна.

— Вы знаете, говорилъ добрый старикъ Эриху: я былъ барабанщикомъ … когда-нибудь я вамъ съизнова разскажу всю исторію, возвращайтесь только скорй.

На станціи, предшествовавшей острову, маіоръ съ женой вышли на берегъ. Они здсь долго жили вскор посл своего соединенія и теперь намревались провести тутъ весь слдующій день. Имъ пріятно было показаться своимъ прежнимъ знакомцамъ въ качеств мужа и жены. Еще сидя въ лодк, которая должна была подвезти ихъ къ берегу, маіоръ старался вызвать на лиц своемъ веселую улыбку. Но это ему не удалось. Слезы умиленія душили его и наконецъ заструились по его щекамъ: онъ быстро наклонился и он смшались съ волнами Рейна.

Пароходъ между тмъ быстро подвигался впередъ. Когда онъ плылъ мимо острова, на которомъ возвышался монастырь, оттуда вдругъ поднялась и разсыпалась въ воздух стая блыхъ голубей. Соловьи въ кустахъ такъ громко щелкали, что ихъ пніе было слышно, несмотря на шумъ, производимый пароходомъ. Дти на остров по-парно расхаживали вдоль тнистыхъ аллей и распвали гимны.

Манна издали послала имъ поклонъ. Никто въ монастыр и не подозрвалъ, что въ эту минуту одна изъ его питомицъ быстро неслась, по направленію къ морю, въ Новый Свтъ….

Эрихъ вспомнилъ о клочк бумаги, который Вейдеманъ на прощанье сунулъ ему въ руку. Онъ прочелъ его теперь. На немъ стояли слдующія слова изъ заключительныхъ строкъ ‘Космоса’ Гумбольдта:

‘Между человческими племенами есть боле способныя къ развитію, боле облагороженныя образованіемъ, но вс одинаково имютъ право на свободу.’

КНИГА ПЯТНАДЦАТАЯ.

ИЗЪ ПИСЕМЪ ВЪ СТАРЫЙ И НОВЫЙ СВТЪ.

Эрихъ матери.

На корабл: ‘Веньяминъ Франклинъ’.

…. Нашъ корабль называется именемъ, которое мой отецъ всегда произносилъ съ особеннымъ уваженіемъ.

Дорогая матушка!

Я въ открытомъ мор и пишу теб точно изъ другого міра. Передъ выздомъ изъ родины, мы имли еще пріятную встрчу. Въ первый же вечеръ, когда мы выходили на берегъ въ городк, гд намревались переночевать, я увидлъ въ окн угольнаго дома близъ самой пристани человка, который усердно мн кланялся. Я учтиво отвчалъ на его поклонъ, но ршительно не догадывался, кто бы это могъ быть. При вход въ городъ насъ встртилъ этотъ самый человкъ, и я наконецъ узналъ въ немъ капельмейстера Фердинанда, котораго мн удалось вывести изъ затрудненія на музыкальномъ торжеств. Онъ кое-что слышалъ о насъ.

Мы непремнно должны были къ нему зайти, а онъ съ предупредительностію, свойственною только вполн доброму человку, поспшилъ собрать у себя нсколькихъ товарищей, музыкантовъ по профессіи, да еще трехъ-четырехъ изъ городскихъ диллетантовъ, съ которыми устроилъ прелестный концертъ.

Итакъ, мы, напутствуемые музыкой, покинули Рейнъ и Германію.

Манна и Роландъ сами собираются къ теб писать. Они въ эту минуту сидятъ на палуб и читаютъ ‘Одиссею’. Это единственная книга, которую можно здсь читать. Все, что иметъ хоть малйшее отношеніе къ твердой земл, или что вращается въ узкой рамк домашняго быта, кажется намъ отсюда такимъ блднымъ и далекимъ.

Корабль, подобный нашему, самъ въ себ заключаетъ цлый міръ.

Нашего друга Кнопфа постигла чудесная встрча. Онъ описываетъ ее маіору: прочти и ты его письмо.

Мы прибыли въ Ливерпуль вечеромъ и намревались провести тамъ весь слдующій день. Утромъ я одинъ отправился въ гавань, единственную во всей Англіи, гд оснащиваются невольничьи суда. Я погрузился въ размышленіе о странныхъ судьбахъ исторіи, какъ вдругъ былъ пробужденъ къ дйствительности необыкновеннымъ около меня движеніемъ. Одинъ изъ стоявшихъ въ гавани кораблей поднималъ якорь и выступалъ въ море.

На палуб стоялъ человкъ. Я убжденъ, что это былъ Зонненкампъ, котораго я мгновенно узналъ, несмотря на то, что онъ весь обросъ густой бородой. Онъ или до сихъ еще не покидалъ Европы, или усплъ вернуться въ нее и теперь снова узжалъ. Мн показалось, что онъ тоже меня узналъ, по крайней мр я видлъ, какъ онъ надвинулъ себ на глаза шляпу съ широкими полями и сдлалъ знакъ стоявшей неподалеку отъ него высокой женской фигур. Я не могъ ее хорошенько разсмотрть, но увренъ, что то была графиня Белла.

Друзья, къ которымъ мн Вейдеманъ далъ рекомендательныя письма, сообщили мн, что человкъ, по описанію чрезвычайно похожій на Зонненкампа, снаряжалъ здсь для одной изъ южноамериканскихъ гаваней военное судно и длалъ большой запасъ оружія и всякаго рода аммуниціи.

Я не могу безъ ужаса думать, что сталось бы съ бдными дтьми, еслибъ они случайно встртились съ отцомъ.

Манна и то сильно меня напугала. Я съ ней посл полудня гулялъ по городу. Вдругъ она говоритъ: ‘Мн все кажется, что мы должны здсь встртить отца. Я то и дло ожидаю, что онъ выйдетъ изъ-за угла’.

Не думаю, чтобъ я поступилъ дурно, скрывъ отъ нея то, что видлъ утромъ.

Меня несказанно мучитъ мысль, что отецъ и сынъ, сражаясь въ противоположныхъ лагеряхъ, могутъ врагами встртиться на пол битвы. Одна надежда, что Зонненкампъ, въ качеств стараго моряка, предпочтетъ море суш.

Роландъ сдлался здсь всеобщимъ любимцемъ. Онъ неутомимо изучаетъ технику морского дла и вообще не пропускаетъ случая пріобрсти какое-либо новое знаніе. Его постоянно видишь то тамъ, то здсь, всегда дятельно занятаго. Я не могу нарадоваться, глядя, какъ энергически борется онъ съ своимъ горемъ.

——

На слдующій вечеръ.

Ночь. Манна стоитъ на палуб и смотритъ на небо. Надъ всю звздная бездна, у ногъ ея пропасть морская. Въ теченіи этого путешествія я долженъ покончить со всми черными мыслями и безпощадными мечтаніями, такъ чтобъ, ступивъ на твердую землю, быть вполн готовымъ къ длу. Въ жизни моей совершился великій переворотъ…

Что побуждаетъ меня всмъ существомъ стремиться къ участію въ великомъ, историческомъ дл? Для меня мало быть зрителемъ, я хочу дйствовать, жить и, можетъ быть… Нтъ, матушка я убжденъ, что выйду изъ борьбы невредимъ и вернусь домой.

Домой! О матушка, душа моя несется къ теб по-волнамъ жизни и я какъ будто снова съ тобой. Но еслибъ судьба не привела насъ боле свидться, то помни, что сынъ твой былъ счастливъ, что онъ съ избыткомъ вкусилъ отъ всхъ благъ міра сего. Я имлъ тебя, отца, Манну, мн далась наука, мечта и дло — все было мое.

Я сижу теперь здсь, а волны влекутъ меня впередъ.. Счастливъ тотъ, кто, какъ и я, можетъ сказать себ, что стремится къ высокой цли.

Здсь на корабл много молодыхъ людей, которые всячески старались вовлечь Роланда въ свое общество, но онъ съ удивительнымъ тактомъ уметъ держаться въ сторон. Молодые люди эти по большей части купеческіе сынки, и проводятъ время въ азартныхъ играхъ. Многіе изъ кельнеровъ при здшнемъ буфет умютъ играть на различныхъ инструментахъ и имъ удалось составить весьма сносный оркестръ. Есть у насъ также и ручной органъ, который поочереди вертятъ въ извстные часы четыре юнга, посл чего въ ихъ пользу обыкновенно длается сборъ. Мы — Кнопфъ съ невстой и наши доктора тоже принадлежатъ къ нашему кружку,— составляемъ совсмъ отдльное общество.

——

На седьмой день.

Я не писалъ теб въ теченіи цлыхъ пяти дней, но за это время, я и вс мои, мы находились на краю гибели.

Мы вынесли страшную бурю. Капитанъ, опытный морякъ, плавающій уже въ теченіе двадцати трехъ лтъ, говоритъ, что еще никогда не видлъ ничего подобнаго.

Самыми неустрашимыми на этотъ разъ оказались Роландъ и Кнопфъ. Послдній впрочемъ былъ не съ нами, а съ своей невстой на бак. Манна не выпускала меня изъ своихъ объятіи: мы хотли умереть вмст.

Но зачмъ говорить объ опасностяхъ, которыя благополучно миновали?

На слдующее утро, когда небо прояснилось и море успокоилось, мы на корабл отпраздновали веселую помолвку. Другъ Кнопфъ. не замедлитъ все это по-подробне описать. Боченокъ молодого вина, который мы получили при отъзд, былъ нами роспитъ при этомъ случа. Такимъ образомъ, Рейнъ и здсь способствовалъ къ нашему оживленію и увеселенію. Мы пли, танцовали, смялись. Весь корабль былъ украшенъ флагами, а за столомъ другъ Кнопфъ произнесъ рчь, столько же трогательную, сколько и забавную. Я полагаю, онъ ее цликомъ пошлетъ маіору. Не было у насъ недостатка и въ собственной музык. Кнопфъ игралъ на флейт и заставилъ Манну вынести на палубу свою арфу. Вс находившіеся на корабл столпились вокругъ нея и, притаивъ дыханіе, слушали ея игру. Когда она окончила, всеобщему восторгу не было конца.

Послзавтра мы достигнемъ берега. Первымъ моимъ дломъ, ступивъ на твердую землю, будетъ отправить теб это письмо, если мы до тхъ поръ не встртимъ корабля, который возмется доставить его въ Европу.

Въ Европу!

Радуйся мыслью о твоемъ счастливомъ сын — Эрих.

——

Кнопфъ маіору и маіорш.

На Рейн.

Едва разставшись съ вами, уже пишу вамъ.

Что такое было плаваніе Нибелунговъ по Рейну? Что такое походъ Аргонавтовъ? Въ наши дни все ново, прекрасно и иметъ опредленную цль.

Эрихъ сидитъ на палуб съ своей молодой женой. Въ немъ снова ожило старинное, особенно распространенное здсь на Рейн, преданіе объ освобожденной дв. Только чистый юноша, подобный молодому Дорнэ, можетъ освободить чистую дву. А я — что такое я? Мн самому любопытно знать, что готовитъ для меня въ будущемъ судьба.

——

Ливерпуль.

Завтра утромъ мы отправляемся въ Новый Свтъ. Въ былое время я часто воспвалъ море, а теперь мн привелось по немъ странствовать. Я покидаю Европу безъ страха и безъ сожалній. У меня есть предчувствіе, что со мной случится что-то необыкновенное и прекрасное.

——

Въ мор.

Любезный братъ и любезная сестра! Какое счастіе для меня, никогда не имвшаго ни брата, ни сестры, теперь называть васъ этими именами!

Я уже внесъ много путевыхъ замтокъ въ красную книжечку, которою ты меня снабдила при отъзд, милая сестра. Когда-нибудь я надюсь привести эти замтки въ порядокъ, — теперь же не. могу. Въ настоящую минуту спшу сказать только одно: я женихъ!!!

Между тмъ какъ я ставилъ эти три восклицательные знака, я былъ внезапно пораженъ ихъ формою. Я вдругъ увидлъ въ нихъ большое сходство съ кометой. Спросите у профессора Эйнзиделя, не найдетъ ли онъ, что я этимъ самымъ сдлалъ важное открытіе въ наук.

Помнишь ли ты, милая сестра, какъ я разсказывалъ теб о встрч, постигшей меня въ лсу, въ то время, когда я шелъ на свиданіе съ капитаномъ Дорнэ? Я говорилъ теб о прелестной двушк и о двухъ мальчикахъ, которые съ такой силой приковали къ себ мое вниманіе. Представь себ, эта двушка теперь моя невста! Ее, какъ и тебя, зовутъ Розаліей, и она могла бы быть твоей сестрой… У нея такіе же точно, какъ у тебя, каріе глаза.

Но кто же она? Спросишь ты. Слушай, я теб все по порядку разскажу. Я отсюда вижу, какъ ты кладешь въ сторону свое шитье и устремляешь на меня внимательный взоръ.

Итакъ, молодая двушка, моя лсная нимфа, ни боле, ни мене какъ дочь учителя, и что еще гораздо важне, сама она — прошу оказывать ей должное почтеніе,— выдержала экзаменъ на званіе учительницы. Я, какъ только увидалъ ее на корабл, тотчасъ же узналъ, по долго не ршался къ ней подойти. Наконецъ я ршился заговорить съ ея братьями, изъ которыхъ младшій быстро ко мн привязался. ‘Передай твоей сестр, сказалъ я ему однажды, что я ее въ прошломъ ма встртилъ въ лсу, когда она вмст съ вами шла въ часовню. На ней было коричневое платье.’

— Отчего ты самъ ей этого не скажешь? Спросилъ меня мальчуганъ.

Я не усплъ ему отвтить, какъ къ намъ подошла сама лсная лимфа и стала укорять братьевъ за то, что они надодаютъ чужому господину.

— Это тотъ самый господинъ, неожиданно возразилъ ей младшій, котораго ты передразниваешь, какъ онъ на тебя смотрлъ сквозь очки.

Такъ вотъ какъ, она надо мной издвалась… и она тоже! Я снялъ очки и, надо признаться, въ ту минуту охотно бросилъ бы ихъ въ море.

Мы стояли другъ противъ друга смущенные. Вдругъ она сказала… ахъ! какой у нея дивный голосъ! Она поетъ точь въ точь какъ Лина, дочь мирового судьи, только у нея боле высокихъ нотъ: она беретъ два раза перечеркнутое а.

Но что же она сказала? спросишь ты.

Много ласковыхъ, хорошихъ словъ, между прочимъ, что она и не думала надо мной смяться…. Ахъ, я и самъ хорошенько не знаю, что она говорила, а въ заключеніе протянула мн руку….

Нтъ, я не могу описывать, что было дале, когда-нибудь посл разскажу. Во всякомъ случа, вамъ теперь извстно, что я, Эмиль Кнопфъ, учитель нсколькихъ поколній молодыхъ двушекъ, помолвленъ съ ангеломъ. Избитая фраза, да нечего длать! А впрочемъ еще вопросъ, могъ ли бы ангелъ выдержать экзаменъ на званіе учительницы?

Можетъ ли человческій разумъ придумать что-либо подобное! Вообразите себ, молодая двушка уже тогда почувствовала ко мн расположеніе, когда я еще и понятія не имлъ, кто она и гд живетъ. А тутъ вдругъ какъ нарочно я сажусь на тотъ самый корабль, на которомъ она отправляется въ Америку къ своему дяд. Отличная штука, право, эти американскіе дядюшки! Мн кажется, я когда-то зналъ моего будущаго тестя.

Мы вынесли страшную бурю.

Въ самый разгаръ ея, мн вдругъ пришло за умъ: а что, еслибъ теб пришлось утонуть, не извдавъ сладости женскаго поцлуя и не испытавъ, какъ отрадно чувствовать на своемъ лиц нжное прикосновеніе мягкой руки и слушать робкій шепотъ: ты прекрасенъ… Представьте себ, я, Эмиль Кнопфъ, прославившійся своимъ безобразіемъ, я прекрасенъ! О, какъ слпы были вс матери и дочери, которыя считали меня такимъ безопаснымъ! У Розаліи есть маленькое зеркальцо, когда я въ него смотрюсь, то дйствительно кажусь себ красивымъ, по крайней мр, я тогда нравлюсь самому себ. Не подумайте однако, что я съ радости рехнулся, нтъ, я въ полномъ разум и въ доказательство того готовъ хоть сію минуту со всевозможною отчетливостію объяснить теб, братъ маіоръ, законъ тяготнія. Повторяю, я въ полномъ разсудк.

Одно только горе есть у меня: я принужденъ сознаться, что я не поэтъ. Еслибъ во мн была хоть искра поэзіи, я теперь долженъ былъ бы наводнить весь міръ стихотвореніями и заставить всхъ о себ говорить. Моимъ пснямъ надлежало бы быть во всхъ устахъ. Ихъ пли бы молодыя двушки, перебирая блыми пальцами фортепіанные клавиши, солдаты, матросы и странствующій подмастерье, когда, останавливаясь на краю дороги, онъ скидаетъ свой клеенчатый картузъ и, положивъ подъ голову походный ранецъ, приготовляется къ отдыху. Мн слдовало бы создать нчто необычайное, что могло бы осчастливить весь міръ. Душа моя полна и я отъ избытка чувствъ готовъ ежеминутно восклицать: люди, разв вы не видите, какъ свтъ прекрасенъ?

А теперь я намренъ потребовать у тебя, любезный братъ, свадебнаго подарка. Сдлай милость, сними съ себя фотографическій портретъ и пришли мн его. Убдительно прошу о томъ же и маіоршу.

По прізд въ Новый Свтъ, я опять вамъ напишу, а теперь довольно. Не мало пришлось мн писать въ моей жизни, за то въ настоящее время я только и длаю, что шучу, смюсь и цлуюсь. Въ ушахъ моихъ постоянно звучитъ чудная мелодія изъ ‘Донъ-Жуана’.

Еще одно слово: Манна очень добра къ моей Розаліи. Тоже самое долженъ я сказать и о молодомъ Фасбендер и о нашихъ трехъ докторахъ. Вс радуются нашему счастью и такимъ образомъ сами отчасти его вкушаютъ. Братья моей невсты славные, здоровые мальчуганы.

Позволь, любезный маіоръ, сказать теб еще слдующее: твоя вра истинная. Ты вришь, что въ душ каждаго человка непремнно тлетъ неугасимая искра добра — и ты совершенно правъ. Доказательствомъ тому служитъ Адамъ. Онъ съ нкоторыхъ поръ сдлался совсмъ другимъ человкомъ. Мысль, что онъ детъ сражаться за свободу своихъ единоплеменниковъ, пробудила въ немъ вс его хорошіе инстинкты. Я по этому поводу могъ бы еще многое теб сказать, но ты самъ все лучше меня знаешь.

Мы вс сильно упражняемся въ англійскомъ язык, но тмъ не мене твердо намрены остаться истыми нмцами.

——

Въ виду земли.

Черезъ три дня мы будемъ въ Нью-Іорк. Трудно предвидть, что насъ тамъ ожидаетъ, и потому Розалія заставляетъ меня теперь писать, она сидитъ около меня. Я ршительно не могу писать въ комнат, гд я не одинъ, а тмъ боле, когда на меня устремлена пара столь дорогихъ мн глазъ. Однако я попробую. Розалія увряетъ, будто я сейчасъ очень краснорчиво выражался, и требуетъ, чтобъ я непремнно записалъ свои слова. Я, благодаря ей, вскор сдлаюсь тщеславнымъ. Она запоминаетъ большую часть изъ того, что я говорю.

Вы уже знаете, что насъ застигла въ мор страшная буря, а на слдующій день состоялась наша помолвка. Мы мысленно приглашали на нее всхъ нашихъ оставшихся на суш друзей, я поочереди ихъ называлъ, и мы много о нихъ говорили. Прежде всхъ я вспомнилъ о теб, дорогой братъ, и о теб, любезная сестра. Голубой бантъ съ твоего чепца я превратилъ себ въ галстукъ. На Розаліи тоже была голубая лента.

Я уже говорилъ теб…

Нтъ, друзья мои, воля ваша, я не могу боле писать. Вс здсь утверждаютъ, будто я говорю такъ, что меня можно заслушаться. Охотно этому врю, но писать совсмъ иное дло.

Итакъ, довольно.

PS. Я прочелъ Розаліи все, что написалъ, она поставила мн дурной балъ. Вотъ он каковы, выдержавшія экзаменъ учительницы!

——

Нью Іоркъ.

Попытка описать въ письм то, что въ теченіи трехъ… нтъ, одного дня переживается въ Нью-Іорк, походила бы на усилія живописца перенести на полотно быстрое движеніе волнъ, или измнчивое сіяніе облаковъ.

При выход на берегъ, мы тотчасъ же встртили дядю, который насъ ожидалъ. Но, надо сказать правду, онъ не слишкомъ-то охотно согласился принять меня въ племянники. Желалъ бы я, чтобъ ты былъ здсь, любезный маіоръ. Ты бы ему разомъ объяснилъ, что я за человкъ, теперь же мн надо ждать, пока онъ самъ научится меня понимать, — а кто знаетъ, случится ли это когда-нибудь? Впрочемъ, я нисколько не стую на дядю: онъ, было, уже пріискалъ для Розаліи жениха. Когда я ему представилъ капитана Дорнэ, онъ задумчиво два раза повторилъ:

— Дорнэ… Дорнэ?

Больше онъ ничего не сказалъ, но я полагаю, что онъ кого-нибудь знаетъ изъ этой семьи.

Дядя очень сдержанъ и скрытенъ, совершенная противоположность доктора Фрица. У того все въ дом на распашку. Теперь я могу себ легко представить, какъ въ молодости жилось господину Вейдеману, — только у него больше сыновей, тогда какъ здсь почти все дочери. И что за прелестныя созданія! Одна изъ нихъ уже взрослая. Когда она на тебя смотритъ, то взглядъ ея какъ будто пронзаетъ тебя насквозь.

Мы, нмцы, удивительный народъ. Стоитъ только насъ перенести на почву свободы, мы мгновенно распускаемся и показываемъ на что способны.

Я присутствовалъ при встрч Роланда съ Лиліаной. У нихъ должно быть есть какой-нибудь условный знакъ, такъ какъ ея первымъ словомъ ему было: ‘камешекъ’. Между влюбленными всегда существуетъ свой особенный, никому, кром ихъ самихъ, непонятный языкъ. Роландъ и Лиліана взялись за руки и вскор куда-то скрылись. Дти здсь вообще отличаются большой самостоятельностію, такъ какъ никто не стсняетъ ихъ свободы.

Во времени тутъ положительный недостатокъ. Теперь я понимаю, почему американцы говорятъ: время — деньги. Ничто не можетъ сравниться съ ихъ дятельностію.

Мн уже ясно, что здсь вс будутъ считать за нелпость поступокъ Манны, Эриха и Роланда, которые вздумали отказаться отъ громаднаго состоянія. Въ Америк никому нтъ дла до того, откуда у васъ деньги.

——

Продолженіе.

Здсь война — война!

Многіе утверждаютъ, будто она скоро кончится, но докторъ Фрицъ говоритъ, что упорство южанъ очень велико, и къ тому же они гораздо лучше насъ вооружены.

Что будетъ со мной — не знаю. Докторъ Фрицъ находитъ неисполнимымъ мое желаніе учить негровъ, такъ какъ я еще не довольно силенъ въ англійскомъ язык. Впрочемъ, онъ мн подаетъ надежду въ будущемъ. Я же иду дале и мечтаю объ учительской семинаріи для негритянскихъ юношей. Пока, я даю уроки музыки и часто, выходя изъ домовъ, гд розыгрывалъ съ ученицами самыя мелодическія пьесы, натыкаюсь на барабанный бой. Адамъ въ отчаяніи отъ того, что президентъ пока не допускаетъ въ войско негровъ. Онъ отказывается принять участіе въ крпостныхъ работахъ, къ которымъ его соглашаются прикомандировать, но я полагаю, что онъ не замедлитъ одуматься. Не все ли равно въ какомъ вид служить длу свободы, лишь бы хоть сколько-нибудь содйствовать ея торжеству въ мір.

Молодой Фасбендеръ вмст съ братомъ взялись снабжать Армію състными припасами. Надюсь, что они честно исполнять свое дло. Въ послднее время, я слыхалъ, что и между республиканцами также водятся обманщики. Грустно!….

——

Кнопфъ Фасбендеру.

….Скажи, не встрчалъ ли я когда-нибудь у тебя учителя, но имени Рунцлера? Мн очень бы хотлось въ этомъ удостовриться, такъ какъ этотъ Рунцлеръ былъ не кто иной, какъ отецъ моей невсты.

Мн кажется, я его разъ у тебя видлъ. У него еще была огромная табакерка, изъ которой онъ то-и-дло нюхалъ табакъ.

Я спрашивалъ у Розаліи, отецъ ея дйствительно нюхалъ табакъ изъ большой буковой табакерки. Это онъ. Педагогик слдовало бы побольше обращать вниманія на правильное развитіе въ дтяхъ памяти, а то послдняя иногда съ нами играетъ презабавныя штуки. У меня какъ теперь передъ глазами табакерка, но я ршительно ни слова не могу припомнить изъ нашего тогдашняго разговора: помоги мн пожалуйста. Я въ то время, если ты помнишь, былъ очень огорченъ шалостью, какую выкинулъ со мной Роландъ, а вдобавокъ еще потерялъ очки. Печаль тогда у меня совсмъ отбила память. Ты мн сдлаешь большое удовольствіе, если подробно обо всемъ этомъ сюда напишешь. Я полагаю, ты въ самомъ скоромъ времени получишь ютъ меня карточку съ слдующими на ней словами:

ЭМИЛЬ КНОПФЪ.
Розалія Кнопфъ, рожд. Рунцлерь.
Супруги.

Говорю теб, вся наша жизнь есть длинный рядъ чудесъ.

Твой сынъ въ высшей степени практическій человкъ, ты порадовался бы, смотря на него.

Когда твой помощникъ вздумаетъ сюда пріхать, я могу ему доставить много уроковъ на фортепіано. У насъ въ Германіи достаточно учителей и для вывоза за-границу….

——

Роландъ профессорш.

Простите, если я васъ боле не стану называть матушкой: это въ моихъ глазахъ было бы измной противъ моей умершей матери. Я считаю себя неправымъ въ томъ, что длалъ это прежде. Прошу васъ, позаботьтесь о могил моей матери и прикажите насадить вокругъ нея гвоздики и вереску: это были ея любимые цвты.

Отецъ вроятно будетъ драться съ нами на мор, и потому я предпочитаю вступить въ сухопутное войско.

Я встртился здсь съ Лиліаной. Не говорите, что мы еще слишкомъ молоды: это не правда, событія сдлали насъ зрле нашихъ лтъ. Франклинъ тоже хотлъ жениться на миссъ Ридъ, когда ему было восемнадцать лтъ. Мы поклялись принадлежать другъ другу, лишь только кончится война.

Прошу васъ, никому не показывайте этихъ строкъ: он пишутся исключительно для васъ.

Мы здили въ Вашингтонъ, и я наконецъ видлъ Акрополисъ Новаго Свта. Мн очень хотлось постить могилу Франклина, но, счастіе помогло мн и привело меня прежде къ одному изъ величайшихъ его преемниковъ, къ Аврааму Линкольну.

Я въ первый разъ лицомъ къ лицу видлъ человка, предназначеннаго къ безсмертію и, говоря съ нимъ, называлъ его по имени, которое съ уваженіемъ будутъ произносить будущія поколнія. Уста, изрекающія слова одинаково драгоцнныя для современниковъ и для потомства, въ свою очередь, произносили мое имя. Однимъ словомъ, я видлъ великаго человка и быль пораженъ его простотой.

Я вообще немногое удержалъ въ памяти изъ извстнаго вамъ разговора въ Карлсбад, но хорошо помню слова, произнесенныя государственнымъ совтникомъ: ‘Кому однажды привелось пройти по галлере, сказалъ онъ, со стнъ которой на него смотрли портреты его предковъ, тотъ никогда этого не забываетъ и въ теченіи всей своей жизни какъ будто чувствуетъ на себ ихъ взгляды.’ Изъ глазъ Линкольна на меня смотрли Сократъ, Аристидъ, Моисей, Вашингтонъ и Франклинъ. На меня точно снизошло откровеніе. Вотъ предки, думалъ я, которыхъ вслкій можетъ себ пріобрсти съ помощью усерднаго труда стойкости и самоотверженія. У меня знаменитые предки, и я постараюсь быть достойнымъ ихъ.

Посылаю вамъ фотографію Линкольна. Онъ мн напомнилъ господина Вейдемана, не столько наружностію, сколько обращеніемъ. Я разсказалъ ему объ Адам и о томъ, какъ тотъ сокрушается, что не можетъ поступить въ войско, а долженъ работать надъ постройкой крпости. Линкольнъ посовтовалъ мн вполн довриться зрлому сужденію людей опытныхъ и не увлекаться юношескимъ пыломъ. ‘Вс средства, къ какимъ мы прибгаемъ для достиженія цли, прибавилъ онъ, должны подвергаться строгому изслдованію разсудка, для того, чтобъ, прилагая ихъ къ длу, мы могли быть вполн чисты передъ Богомъ и передъ своей совстью. Настоящая война ведется между братьями, не съ цлію взаимнаго истребленія, а съ цлію искупить вопіющее зло.’

Я охотно поступилъ бы въ полкъ, состоящій изъ негровъ, и сказалъ объ этомъ Линкольну. Онъ, молча, положилъ мн на голову руку.

Манна останется въ семейств доктора Фрица. Эрихъ уже юбъявилъ ей, что поступаетъ въ войско съ чиномъ маіора.

У меня есть новый товарищъ, Германъ, братъ Лиліаны. Онъ однихъ лтъ съ Рудольфомъ Вейдеманомъ, на котораго очень похожъ, но здсь люди въ восемнадцать лтъ гораздо старе чмъ у насъ. Германъ говоритъ мало, но чрезвычайно разсудительно. Ахъ, какое у него было счастливое дтство!… Но нтъ, я не хочу боле объ этомъ говорить. Я оставилъ Лиліан Грейфа. Мы поступаемъ въ кавалерію. Какъ жаль, что у насъ здсь нтъ нашихъ коней съ виллы Эдемъ. А то тутъ пускаютъ въ дло ломовыхъ лошадей, и извощиковъ превращаютъ въ кавалеристовъ. Пусть мн маіоръ напишетъ, кто купилъ нашихъ лошадей. Сердце мое обливается кровью, когда я думаю о вилл Эдемъ….

Я слышу, что здсь многіе, занимавшіеся страшнымъ дломъ, живутъ благополучно и пользуются уваженіемъ. Но это не должно ни служить намъ соблазномъ, ни отвращать насъ….

Мн не дали докончить. Прошу васъ, потерпите немного и вы увидите, что ваши труды со мной не пропали даромъ, но сдлали человка изъ вашего —

Франклина Роланда.

Таково отнын мое имя.

——

Манна профессорш.

Какъ страстно хотлось бы мн броситься въ твои объятія и воскликнуть: матушка! Перо дрожитъ у меня въ рукахъ, но я слышу твой голосъ, который шепчетъ мн: мужайся! Да, я буду мужественна. Я не смю и думать о томъ времени, когда мы снова будемъ жить съ тобой. Ты наша родина! Кто знаетъ, какъ долго придется намъ ждать, какія жертвы еще предстоятъ намъ впереди. Я всячески отталкиваю отъ себя мысль, что Эрихъ можетъ быть у меня — у насъ отнятъ.

Я какъ во сн вышла на берегъ страны, гд родилась, мн бы хотлось вчно плыть по морю. Теперь я живу въ дом доктора Фрица. Эрихъ и Роландъ сегодня ухали въ Вашингтонъ. Я не могу свыкнуться съ мыслью, что Эриха со мной нтъ, а между тмъ намъ предстоитъ еще гораздо худшая разлука! Но мы ничего не боимся, не правда ли, матушка? Судьба страннымъ образомъ свела насъ, сблизила и, безъ сомннія, до конца останется намъ врна.

Многое хотлось бы мн теб разсказать о дом, въ которомъ я живу, и о добрыхъ, благородныхъ людяхъ, какими я окружена. Часто, слушая рчи и видя поступки жены и дтей доктора Фрица, я едва удерживаюсь, чтобъ не сказать: вы это заимствовали отъ матери Эриха, отъ моей матери. Между честными людьми есть своего рода общность, и кто самъ честенъ, тотъ между честными всегда найдетъ близкихъ и друзей. Къ этому случаю какъ нельзя боле подходятъ слова: ищите и найдете, стучите и отверзется. Ты сообщила мн силу искать и стучать,— и я нахожу, и мн отворяютъ. О, матушка! Зачмъ доброта и самоотверженіе почти всегда открываются въ сердц человческомъ только въ минуты страшныхъ переворотовъ,— почему бы имъ не выражаться почаще въ мир, въ любви и въ тихой заботливости?…

Хорошо, что меня прервали. У Лиліаны прелестный свжій голосокъ, и невста нашего друга Кнопфа тоже премило поетъ. Мы разучили здсь вмст нсколько пьесъ и я аккомпанирую на арф пніе Лиліаны. Еслибъ звуки нашей музыки могли долетть до тебя! Несмотря на тревожную жизнь вокругъ насъ, мы по цлымъ часамъ играемъ и поемъ. Для меня теперь еще ясне стало значеніе словъ отца, который въ своихъ бумагахъ назвалъ искусство избавителемъ.

Но почему слово ‘отецъ’ такъ болзненно отзывается у меня въ сердц? Всякій разъ, что эта мысль посщаетъ меня, мн кажется, будто я одна брожу по пустын, гд ничто не радуетъ моего взора, ничто не освжаетъ сердца. Что длать, надо это переносить.

Мн совстно, что я пишу теб такъ безсвязно и наполняю мое письмо такими грустными мыслями. Но вдь ты вришь, что я въ сущности счастлива и въ особенности никогда не печалю Эриха подобными жалобами. Впрочемъ, я это длаю не по преднамренному плану, — нтъ, когда онъ со мной, я не ощущаю ни малйшаго страха или горя. Тогда вокругъ меня все радость и свтъ.

——

Три дня спустя.

Эрихъ и Роландъ вернулись изъ Вашингтона. Они много разсказываютъ о своемъ посщеніи Линкольна, отъ котораго Роландъ въ весьма понятномъ восторг.

Лиліана гораздо зрле своихъ лтъ. Ее отправили въ Германію для излеченія отъ страсти обращать неврующихъ, и нашъ другъ Кнопфъ сдлалъ ей много пользы. Я нашла въ Лиліан настоящую сестру. Мы съ ней часто мечтаемъ о томъ времени, когда вс вмст поселимся на Рейн, но она иногда говоритъ, что ей кажется, будто мы съ Эрихомъ навсегда здсь останемся: этому никогда не бывать. Наша родина тамъ, гд ты. Цлую твои глаза, щеки, ротъ, руки. Я несказанно счастлива тмъ, что могу назвать себя твоею дочерью —

Манной Дорнэ.

PS. Милая тетушка Клавдія, профессоръ Эйнзидель общался мн выслать сюда астрономическихъ книгъ. Пожалуйста, напомни ему его общаніе и передай ему мой самый искренній поклонъ. Я нахожу большое утшеніе въ наблюденіи надъ звздами. Но это мн не мшаетъ также усердно заниматься игрой на арф.

——

Эрихъ Вейдеману.

….Вроятно отъ того, что мн въ моей короткой жизни уже привелось видть такъ много чистыхъ и благородныхъ людей, чувствовалъ я себя совершено спокойнымъ при свиданіи съ Линкольномъ. На долю мою выпало великое счастье: я видлъ лицомъ къ лицу все то, что есть лучшаго въ нашемъ вк. Пусть меня теперь сколько угодно упрекаютъ въ идеализм. Я на вс упреки смло могу отвчать: да, я идеалистъ, потому что встрчалъ на своемъ жизненномъ пути людей, длающихъ честь человчеству.

Намъ въ самомъ присутствіи Линкольна пришлось слышатьтолки о томъ, что негровъ не слдуетъ освобождать, такъ какъ они, безъ принужденія, вовсе откажутся работать.

Роландъ при этомъ шепнулъ мн:

‘А разв негровладльцы не тоже самое длаютъ?’

Линкольнъ, замтивъ, что Роландъ со мной говоритъ, выразилъ желаніе узнать въ чемъ дло. Юноша спокойно, но скромно повторилъ вслухъ то, что сказалъ мн. Вы, которые вмст со мной трудились надъ пробужденіемъ этой души, вроятно ощутите радость не меньшую той, какую я испытываю теперь. Затмъ позвольте сказать вамъ нсколько словъ о вашемъ племянник.

Наша благословенная Германія! Въ былое время переселенцы уносили съ собой въ чужія страны изображенія своихъ боговъ, въ настоящій вкъ мы, нмцы, всюду, куда идемъ, беремъ съ собой своихъ поэтовъ, философовъ и музыкантовъ. Въ дом вашего племянника на каждомъ шагу слды здороваго, свободнаго, родного образованія. Посреди тревогъ общественной и частной жизни, безсмертные геніи неизмнно продолжаютъ стоять во глав умственнаго и нравственнаго существованія людей, пробуждая въ нихъ своего рода религіозное настроеніе, стремленіе ко всему прекрасному и великому.

Перенесенный въ самую среду произрастанія и развитія историческаго событія, я невольно думаю: мы, отдльныя личности, составляемъ какъ бы клточки въ дерев, или иначе, мы похожи на школьниковъ, отъ которыхъ сокрыты планъ и цли ихъ учителя. Вся наша забота въ томъ, чтобъ выучить только сегодняшній урокъ. Такимъ образомъ, клточки мало-по-малу накопляются, слоями ложатся одн надъ другими, науки чередуются до тхъ поръ, пока…. но кому извстна конечная цль всего?

Во время первой великой войны, съ помощью которой Новый Свтъ старался отстоять свою независимость, германскіе государи продавали своихъ подданныхъ, посылая ихъ въ Америку сражаться за англичанъ. Только весьма немногіе изъ нмцевъ, подобно Штейбену и Кальбу, дрались въ рядахъ республиканцевъ.

Но французы и тогда уже — кому неизвстно славное имя Лафайета?— въ большомъ числ являлись въ Америку и принимали дятельное участіе въ ея борьб за свою независимость. Нын все далеко ушло впередъ: нмцы тысячами поступаютъ въ войско сверянъ, французскіе переселенцы составляютъ цлые отдльные полки зуавовъ, гд команда отдается на французскомъ язык. Но лучшими солдатами считаются ирландцы и нмцы.

Я ожидаю въ будущемъ поэта, который поставитъ себ задачею изобразить великую драму нашего времени — борьбу цезаризма съ стремленіемъ къ самоуправленію. Онъ въ величавыхъ картинахъ представитъ, какъ народы, моремъ отдленные отъ воюющихъ сторонъ, стекались къ нимъ на помощь и храбро дрались за общее дло.

Существованію Соединенныхъ Штатовъ нтъ еще и ста лтъ. Какъ многое издали кажется намъ въ нихъ иначе, чмъ оно есть въ дйствительности. Я нашелъ здсь не малое число людей, которые сильно сомнваются въ томъ, чтобъ Союзъ могъ долго удержаться. Одно чрезвычайно образованное духовное лицо даже выразило въ моемъ присутствіи мнніе, будто бы въ монархическихъ учрежденіяхъ гораздо боле прочности. Но это, я полагаю, только голосъ отдльныхъ личностей, упавшихъ здсь духомъ и временно утратившихъ вру въ торжество истины.

Меня здсь безпрестанно называютъ филантропическимъ идеалистомъ и прибавляютъ, что мечты мои и надежды не замедлятъ разлетться въ прахъ. Вашъ племянникъ, отличающійся рдкой широтой и ясностію взгляда на вещи, многое мн разъяснилъ. Большинство людей здсь долго жило, имя исключительно въ виду только пріобртеніе и устройство своего личнаго благосостоянія. О государственныхъ интересахъ имъ приходилось думать только въ извстныя эпохи, во времена выборовъ. Теперь имъ предстоитъ взять на себя тяжелое бремя военныхъ обязанностей, вполн отдаться государству,— впрочемъ и это только на время, такъ какъ съ прекращеніемъ войны они снова будутъ свободны.

Мы въ Европ ошибались, полагая будто вопросъ о невольничеств здсь уже окончательно ршенъ. Вашъ племянникъ, конечно, того мннія, что совершенное уничтоженіе рабства должно быть основнымъ началомъ войны, которой въ то же время надлежитъ сдлаться борьбой за огражденіе государственной прочности. Патріотизмъ долженъ на этотъ разъ соединиться съ гуманностію, — чистая идея опереться на пользу и необходимость. Логика фактовъ приведетъ къ исходу, какого не могла добиться логика мысли. Но здсь на свер существуетъ другого рода сильная партія, которая вовсе не сочувствуетъ крайней, какъ она ее называетъ, мр полнаго уничтоженія рабства. Она надется унизить южные штаты не отнятіемъ у нихъ рабовъ, а войною.

Мы надемся, что это не удастся и что наше дло будетъ выиграно. Слово ‘государственная польза’, которое тираны такъ часто употребляли во зло, должно на этотъ разъ содйствоватьторжеству свободы.

Чего здсь только не говорятъ о неграхъ! На первомъ план стоитъ, конечно, то, что четыре милліона невольниковъ изображаютъ цифру двухъ сотъ тысячъ милліоновъ долларовъ. Затмъ ихъ упрекаютъ во множеств пороковъ, какъ будто притсняемые когда-нибудь бываютъ образцами добродтели. Всякій народъ, пока онъ въ рабств подвергается униженіямъ и преслдованіямъ, неизбжно долженъ быть невжественъ и испорченъ. Тираннія всегда стремилась выдавать свои жертвы за существа низшаго разряда и никогда не хотла сознаться, что все низкое въ нихъ было именно слдствіемъ тяготвшаго надъ ними ига.

Я здсь недавно сблизился съ чрезвычайно умнымъ и развитымъ негромъ. Мн между прочимъ привелось слышать, какъ онъ произносилъ рчь о настоящемъ и будущемъ своихъ единоплеменниковъ. Онъ въ теченіе двадцати-двухъ лтъ томился въ невол, а теперь достигъ высокой степени развитія и научнаго образованія.

Голосъ его по временамъ дрожалъ и въ немъ какъ будто звучала кроткая жалоба, но я вообще не могъ достаточно надивиться, съ какимъ тактомъ онъ постоянно воздерживался отъ выраженія ненависти или чрезмрнаго негодованія. Еслибъ одинъ человкъ еще могъ совершать чудеса освобожденія, то этотъ негръ, или другой подобный ему, не замедлили бы явиться героями-освободителями своего племени.

Но времена героевъ миновали безвозвратно. Наша сила вся въ солидарности массъ.

Со времени моего прізда сюда, я ясно вижу, какой великій переворотъ должно принести съ собой уничтоженіе рабства. Но что же длать: Америк предстоитъ искупить грхъ упущенія, своихъ предковъ. У насъ передъ глазами улицы, дома, цлые города, въ пот лица воздвигнутые руками негровъ.

На всей Америк лежитъ тяжкій грхъ. Роландъ не боле, какъ только рзко выдающійся примръ того, какъ дтямъ приходится искупать проступки отцовъ.

Мы теперь находимся въ самомъ центр процесса, который совершается по законамъ собственной логики. Никакая мировая сдлка въ настоящемъ случа невозможна. Вопреки голосу, требующему чтобъ не длать никакихъ посягательствъ на самостоятельное существованіе отдльныхъ штатовъ, необходимость предписываетъ собирать войско. Тотъ же голосъ объявляетъ несправедливой и беззаконной конфискацію частныхъ имній, то-есть явно возстаетъ противъ освобожденія невольниковъ, а между тмъ уничтоженію рабства предстоитъ быть, по крайней мр, вторымъ, если не первымъ послдствіемъ всего, что нын совершается.

Нравственный долгъ, о погашеніи котораго до сихъ поръ никто не помышлялъ, разросся до того, что распространился на весь Союзъ и теперь уже не можетъ быть иначе уплаченъ, какъ деньгами и кровью вмст.

Здсь говорятъ, будто война общаетъ стоить три тысячи милліоновъ долларовъ. Половины этой суммы хватило бы на выкупъ всхъ невольниковъ. Но торжество идеи не покупается деньгами, а достигается посредствомъ жертвъ. Равно и свобода не можетъ быть ни куплена, ни подарена, а только завоевана….

——

Манна профессорш.

….Мн пришлось быть свидтельницей бунта невольниковъ. Какой дтской игрой показалось мн, въ сравненіи съ нимъ, ночное нападеніе на виллу Эдемъ людей, намазавшихъ себ лица черной краской. Докторъ Фрицъ говоритъ, что возмущеніе было слдствіемъ горечи, какую возбудилъ приказъ о рекрутскомъ набор. Многіе изъ негровъ поплатились при этомъ жизнью. Школа нашего друга Кнопфа разрушена, пріюты для негритянскихъ дтей сожжены и бдныя малютки съ плачемъ бродятъ или валяются по улицамъ города.

У насъ бездна дла и мы стараемся, насколько можемъ, облегчать участь несчастныхъ.

Я присутствовала при похоронахъ одной негритянской женщины.

У негровъ отдльное кладбище. Различіе даже и посл смерти…

Какъ часто звучатъ у меня въ ушахъ слова и музыка псни: …’всякій грхъ отмщается здсь на земл’.

Я въ первый разъ слышала эти слова въ одинъ лтній день, когда ихъ плъ Эрихъ. Меня тогда терзала невыносимая тоска. Теперь мн кажется, какъ будто цлое полушаріе повторяетъ за мной стихъ Гте: ‘…всякій грхъ отмщается здсь на земл.’

——

Эрихъ Вейдеману.

…Мн вполн понятна ваша грусть по случаю того, что многіе изъ евреевъ стоятъ за южные штаты. Генералъ Твигсъ, главнокомандующій въ Техас, отдавшій крпость и военные снаряды въ руки бунтовщиковъ, — еврей.

Что удивительнаго, если биржевые спекулянты объявляютъ себя на сторон защитниковъ рабства? Разв они имютъ на это мене права, нежели благочестивые англичане?

Возможно ли требовать отъ евреевъ, чтобъ они вс безъ исключенія стояли за нравственное начало? Уже доказано, что ни одна религія предпочтительно передъ другой не обязуетъ человка къ большей нравственности.

Чмъ боле я думаю о вашемъ письм, тмъ боле убждаюсь въ справедливости моего мннія. Евреи, такъ давно и жестоко лишенные права на самостоятельную государственную жизнь, обреченные на печальный космополитизмъ, обыкновенно являются на выручку тхъ странъ, посреди которыхъ живутъ и въ этомъ какъ бы отчасти находятъ удовлетвореніе своимъ патріотическимъ стремленіямъ.

Мн снова приходитъ на умъ сравненіе, которое меня уже не разъ поражало прежде. Евреи и гугеноты имютъ совершенно особаго рода миссію. Изгнанные изъ отечества, разсянные по разнымъ странамъ, они до нкоторой степени сливаются съ народомъ, въ среду котораго попадаютъ. Они этимъ доказываютъ, что въ основаніи народности лежитъ не одно только прямое происхожденіе отъ того или другого рода или племени людей, и вслдствіе этого какъ бы являются представителями единства всего человчества.

Кром того, я вамъ долженъ сказать, что между сверянами тоже не мало евреевъ, и вс они дерутся храбро и съ большимъ самоотверженіемъ.

Молодой докторъ, котораго вы снарядили въ путь, отлично знаетъ свое дло.

Присланныя вами деньги будутъ употреблены согласно вашему желанію….

——

Профессорша Эриху и Манн.

….Ни на одномъ дерев не бываетъ столько цвту, сколько благословеній посылаетъ вамъ мое сердце. Мы здсь наслаждаемся миромъ, а вы живете посреди смутъ и волненій. Чмъ можемъ мы вамъ быть полезны? Все, что я могу, такъ это только писать вамъ: что бы ни случилось, не смущайтесь духомъ, но оставайтесь тверды и спокойны, во всемъ полагаясь на вчные законы, управляющіе міромъ и людьми. Наше дло только покорно и сознательно все переносить.

Я недавно постила новую деревню и подумала, что такой же точно видъ должны имть новыя американскія селенія.

Какое счастіе быть въ состояніи устроить существованіе столькихъ людей, давъ имъ счастіе, дятельность и покой!

Сынъ мой! Отчего ты мн ничего не пишешь о своихъ розыскахъ дяди Альфонса? Или ты ихъ еще не началъ? Не откладывай этого на слишкомъ долгое время. Если онъ еще живъ, скажи ему, что я о немъ всегда съ любовью вспоминаю, несмотря на его жестокій поступокъ съ вами. Отецъ твой тоже былъ постоянно братски къ нему расположенъ. Мн грустно, что я не знаю, живъ онъ еще, или умеръ. Постарайся удостовриться въ томъ или въ другомъ.

Нашъ другъ Эйнзидель приводитъ теперь въ порядокъ бумаги твоего отца.

Добрый нашъ маіоръ хочетъ устроить себ уголокъ въ теплиц, гд онъ на будущую зиму могъ бы проводить цлые дни, вдыхая въ себя запахъ цвтовъ и растеній. Онъ увряетъ, что такимъ образомъ непремнно проживетъ до ста лтъ…

——

Тетушка Клавдія Манн.

…Ты хорошо длаешь, что посреди всхъ твоихъ тревогъ и сомнній, не перестаешь наблюдать надъ звздами. Это даетъ силу терпливе переносить мелкія огорченія…

——

Лина Манн.

…Завтра минетъ ровно годъ тому, что я замужемъ, и я въ первый разъ собираю у себя большое общество на кофе. Прошу относиться ко мн съ должнымъ уваженіемъ! Я вынимаю для этого случая и накрываю на столы мои лучшія камчатныя скатерти. Кром того, у меня есть мои собственныя, прелестныя, съ золотыми ободочками чашки. Какъ жаль, что тебя съ нами нтъ! Вс увряютъ, будто бы съ тхъ поръ, какъ я стала матерью, голосъ мой пріобрлъ новую силу и звонкость. О, Манна, самыя лучшія псни т, которыми мы убаюкиваемъ нашихъ дтей. Пожалуйста, отвчай мн на мое письмо.

Пранкенъ съ женой недавно вернулся сюда, но онъ, какъ я слышала, не долго здсь останется. Его назначаютъ посланникомъ куда-то на Дунай, близъ Турціи, въ страну, названіе которой я позабыла.

Знаешь ли, что я придумала? Когда ты вернешься сюда, мы съ тобой устроимъ общество пвицъ изъ всхъ окрестныхъ женщинъ и молодыхъ двушекъ. Затмъ, мы будемъ всюду пть: въ вашемъ саду и въ большой концертной зал, на плоской крыш виллы Эдемъ и на Рейн, катаясь въ лодкахъ. То-то будетъ весело!

Какъ жаль, что это не можетъ завтра же начаться!….

——

Эйнзидель Эриху.

…Въ бумагахъ вашего отца кроется много прекраснаго. Жаль, что нкоторыя изъ нихъ не были ране напечатаны. Покойный профессоръ какъ нельзя ясне предвидлъ настоящую войну. Мыслительныя способности иныхъ людей въ нкоторыхъ случаяхъ равняются въ нихъ дару пророчества. Я намренъ напечатать кое-что изъ рукописей вашего отца и въ предисловіи обозначу время, когда он были имъ написаны…

——

Вейдеманъ Эриху.

…Мой племянникъ мн аккуратно присылаетъ газеты. Не давайте себ труда слишкомъ много думать объ Европ и о различныхъ отношеніяхъ, чуждыхъ вашему теперешнему положенію. Вы на пост, который требуетъ, чтобъ вы постоянно имли въ виду только то, что ближе всего къ нему относится. Простите, что я осмливаюсь подавать вамъ совты.

Давно пора нанести ршительный ударъ рабству, этому позорному явленію нашего вка. Люди отъ долгой привычки уже перестаютъ считать его для себя стыдомъ и грхомъ.

Я здсь длаю весьма интересныя наблюденія. Зонненкампъ оказался для нашей страны гораздо боле вреднымъ человкомъ, нежели я предполагалъ. Представьте себ, что теперь здсь о немъ отзываются даже съ похвалой.

— Вдь онъ былъ только торговецъ неграми! слышу я со всхъ сторонъ.

Отвага всегда обаятельно дйствуетъ на умы. Смлый злодй часто бываетъ привлекательне смирнаго, добродтельнаго человка. Многіе, весьма порядочные люди говорятъ, что герцогъ совсмъ напрасно не далъ Зонненкампу дворянскаго диплома.

Въ Европ въ послднее время появилось и чрезвычайно распространилось растеніе, которое народъ прозвалъ водяной чумой. Вы безъ сомннія о немъ читали. Оно первоначально было завезено изъ Канады, попало въ Темзу, чуть ее совсмъ не запрудило своими корнями и стеблями, затмъ перешло на континентъ, и наконецъ появилось у насъ. Такая же точно водяная чума иногда съ невообразимой быстротой разростается на нравственной почв, гд заглушаетъ вс лучшіе инстинкты и стремленія человческой души.

Благодарю васъ и Роланда, что вы предоставляете мн и моему племяннику право распоряжаться положенными въ банкъ деньгами. Докторъ Фрицъ полагаетъ, что хорошо было бы одну часть ихъ употребить въ дло теперь же, а другую посл войны. Онъ не нарадуется на то, какъ вы и Роландъ твердо противостоите всмъ искушеніямъ, которыя, какъ я ожидалъ, возобновились для васъ въ Америк…

——

Докторъ Рихардтъ Эриху.

….Радуйтесь тому, что вамъ теперь предстоитъ дйствовать, а не предаваться безплоднымъ мечтамъ.

Слушайте, я вамъ разскажу забавную исторію.

Отто фонъ-Пранкенъ, къ которому я, подобно всмъ свтскимъ людямъ, питалъ маленькую слабость…. онъ, конечно, далеко не герой добродтели, но въ высшей степени цльная натура…. Итакъ, Отто фонъ-Пранкенъ, состязаясь въ хитрости съ попами, далеко ихъ опередилъ. Онъ заставилъ ихъ отрекомендовать себя въ Римъ, а затмъ выкинулъ съ ними преловкую штуку.

Поступивъ маіоромъ въ папское войско, онъ въ скоромъ времени затялъ тамъ ссору. Немного спустя онъ написалъ письмо, въ которомъ сильно порицалъ организацію войска. Письмо это должно было служить ему оправданіемъ, такъ-какъ онъ очень скоро посл того вышелъ въ отставку и женился на молодой вдов, дочери барона фонъ-Эндлиха. Когда вы вернетесь къ намъ, вы найдете у себя новое сосдство. Ходятъ слухи, будто Пранкенъ намревается теперь примнить свои силы и способности къ дипломатической карьер. Что же, я думаю, что онъ на этомъ новомъ поприщ будетъ имть блестящій успхъ.

Не видли ли вы графиню Беллу, или не слышали ли о ней что-нибудь…

——

Маіорша Граслеръ, б. Фрейленъ Милькъ, Кнопфу.

….Ты не можешь себ представить, какъ сильно насъ обрадовало твое письмо. Мужъ мой давно не былъ такъ веселъ, какъвъ тотъ день, когда оно пришло. Онъ со времени вашего отъзда все находился въ какомъ-то тревожномъ состояніи и долго не могъ примириться съ мыслью, зачмъ лта не позволяютъ ему хать съ вами. Насъ между прочимъ постило большое горе: наша Леди ослпла и нтъ никакихъ средствъ возвратить ей зрніе. Многіе надъ нами смются отъ того, что мы ухаживаемъ за нашей собакой, и совтуютъ намъ ее застрлить, но мы на это никогда не ршимся. Мужъ мой цлые часы просиживаетъ около Леди и разговариваетъ съ ней. Кром того онъ каждый день на веревк водитъ ее гулять. Ну, зачмъ нужно было этой собак ослпнуть? Не легко бываетъ иногда удержаться въ границахъ разсудка и не впасть въ сантиментальность: природа — жестокая мачиха.

Ахъ, любезный другъ, мн право совстно занимать тебя такими мелочами, тогда какъ самъ ты находишься въ самомъ центр мірового движенія. Какое теб дло до всего этого? Мой мужъ разсказывалъ мн, что у графа Вольфсгартена однажды было очень много говорено по поводу американской поговорки: самъ себ помогай. Мн кажется, что эти слова теперь Америка какъ нельзя успшне прилагаетъ къ длу. Она старается доставить свободу угнетенному племени и тмъ самымъ помогаетъ самой себ успшне идти по пути къ собственной свобод и къ собственному усовершенствованію….

PS. Я знала отца твоей Розаліи. Онъ какъ-то разъ былъ у васъ вмст съ учителемъ Фасбендеромъ.

——

Эрихъ Вейдеману.

…Адама вмст со многими другими неграми назначили работать надъ возведеніемъ шанцовъ. Онъ ни за что не хотлъ брать топора въ руки, тогда Роландъ самъ вооружился киркой и присоединился къ неграмъ.

Въ войск много недовольныхъ Линкольномъ. Ему длаютъ упрекъ въ медленности и говорятъ, что его политика не довольно тверда и ршительна.

Время, должно полагать, подтвердитъ мнніе, которое теперь высказываетъ о Линкольн докторъ Фрицъ.

Линкольнъ, но его словамъ, не есть одна изъ тхъ геніальныхъ личностей, которыя, рзко выдляясь изъ массы, ведутъ ее за собой. Онъ ни боле, ни мене, какъ точное и полное выраженіе всего того, что по сю пору выработалъ въ себ народный духъ.

Можетъ быть, оно и такъ, но разв этого мало? Величіе Линкольна несомннно, хотя оно совсмъ иное, чмъ то, какимъ прославился древній міръ. Въ наше время боле невозможны герои, выполнители главныхъ ролей въ жизненной драм, вокругъ которыхъ вс остальные люди группируются лишь какъ второстепенныя личности, исключительно отъ нихъ заимствующія и силу, и движеніе…

——

Роландъ профессорш.

Мои первыя строки съ поля сраженія должны быть адресованы вамъ, а никому другому.

Какъ жаль, что вы не знаете Лиліаны! Она вполн достойна вашей дружбы.

Ахъ, что за человкъ докторъ Фрицъ!

Онъ говоритъ, что быль ученикомъ вашего мужа. Васъ должно радовать, что духъ покойнаго профессора какъ бы оживаетъ здсь въ одномъ изъ лучшихъ людей Новаго Свта.

Мн не слдуетъ теперь много думать ни о васъ, ни о прошломъ: я долженъ все свое вниманіе устремить на то, что меня ожидаетъ впереди. Къ тому же я много упражнялся съ оружіемъ въ рукахъ и очень усталъ.

Эрихъ пользуется здсь большимъ уваженіемъ.

Въ лагер все тихо. Завтра мы въ первый разъ выступаемъ подъ непріятельскій огонь.

——

Утромъ.

Битва начинается. Я надюсь исполнить свой долгъ.

——

Вечеромъ.

Я произведенъ въ офицеры.

——

Эрихъ Вейдеману.

Изъ лагеря.

Мы имли стычку съ непріятелемъ и потерпли пораженіе. Роландъ превзошелъ самого себя. Онъ произведенъ въ офицеры. Я долженъ быть постоянно на сторож, чтобъ умрять его пылъ..

Мн въ этомъ случа служитъ большой помогой разсудительность вашего внука Германа.

Самое ужасное въ этой борьб то, что тысячи людей должны, быть принесены въ жертву единственно для того, чтобъ предводители ихъ пріобрли нкоторую снаровку въ дл войны. У насъ большой недостатокъ въ опытныхъ, могущихъ внушить къ себ довріе генералахъ. Не удивительно ли, что войско, несмотря на это, такъ храбро выдерживаетъ боевой огонь? Наши солдаты и офицеры вс учатся военному искусству на войн, Южане въ этомъ отношеніи имютъ большое преимущество надъ нами.

Меня сильно занимаетъ вопросъ, неужели наши противники надются на побду, то-есть, неужели они честно врятъ, что въ случа, если побда останется на ихъ сторон, принципъ, за который они дерутся, прочно водворится въ мір?

Самое ожесточеніе, съ какимъ они сражаются, жажда мести., которую они выказываютъ въ жестокомъ обращеніи съ плнными, все это служитъ наилучшимъ доказательствомъ того, что если они и врятъ въ торжество своего оружія, то ни въ какомъ случа не врятъ въ торжество защищаемаго ими принципа. Тутъ самъ собой возникаетъ вопросъ: почему идея, которая мысленно уже всми по достоинству оцнена, не можетъ, иначе какъ цною крови, купить себ осуществленіе?

Въ этомъ состоитъ великая загадка исторіи.

Массы дйствуютъ подъ вліяніемъ тхъ же самыхъ нравственныхъ началъ, что и отдльныя личности. Человкъ существо разумное, но гораздо боле склонное повиноваться голосу страстей, нежели разсудка. Онъ почти всегда дйствуетъ подъ вліяніемъ минутной вспышки или увлеченія. Тоже самое видимъ мы и въ народныхъ массахъ. Гте не совсмъ правъ, когда утверждаетъ, будто бы Америка не заражена никакими средневковыми предразсудками. Нтъ, ей тоже приходилось и приходится бороться съ своего рода феодализмомъ. Дло только въ томъ, что ея исторія вся укладывается въ гораздо боле короткій промежутокъ времени, чмъ у другихъ народовъ и тмъ самымъ какъ бы напоминаетъ драматическое произведеніе, въ которомъ поэтъ всегда старается какъ можно тсне сгруппировать наиболе выдающіеся и поразительные факты.

Америка не имла ни династическихъ, ни религіозныхъ войнъ. Борьба за независимость была первымъ знаменательнымъ моментомъ въ ея жизни, но она могла быть предпринята отчасти съ эгоистической цлью. Нын для нея наступилъ второй подобный моментъ, и на этотъ разъ онъ носитъ характеръ чисто идеальный и самоотверженный. Вдругъ изъ среды существованія, направленнаго исключительно на пріобртеніе и на устройство своего личнаго благосостоянія, люди однимъ шагомъ переступаютъ на почву совсмъ иного свойства, гд самая жизнь приносится въ жертву иде. Разв это не есть доказательство самаго искреннаго стремленія къ идеалу? Америка нын приноситъ въ даръ человчеству свою долю самоотверженія. До сихъ поръ о ней еще можно было говорить, что ея матеріальное величіе далеко превосходитъ историческое, теперь это становится невозможнымъ.

Въ настоящій моментъ Америка одновременно переживаетъ свое великое переселеніе народовъ, свои крестовые походы, свою тридцатилтнюю войну. Самый короткій промежутокъ времени вмщаетъ для нея событія неизмримой важности, которыя смняются одни другими съ непомрной быстротой. Такъ и должно быть: ея историческая жизнь развивается въ вкъ электрическаго телеграфа.

Но не странно ли, что я, сидя здсь въ лагер, предаюсь такого рода мудрствованіямъ? Скажу вамъ въ заключеніе, что это принесло мн пользу. Бесда съ вами меня освжила, ободрила и помогла мн сосредоточиться…

——

Эрихъ Вейдеману.

Изъ лагеря.

….То, что вс мы считали необходимымъ, наконецъ совершилось: негры призваны къ дятельному участію въ войн. Роландъ, Германъ и я, мы поступили въ негритянскій отрядъ.

Теперь только начнется настоящая борьба. Негры охотно отправляютъ свои обязанности и постоянно веселы. Военная дисциплина послужитъ имъ хорошей школой для будущаго.

Одинъ изъ нашихъ шпіоновъ сообщилъ мн, что въ непріятельскомъ лагер находится человкъ, по описанію чрезвычайно похожій на Зонненкампа. За нимъ всюду слдуетъ, переодтая мужчиной, женщина, красота которой на всхъ неотразимо дйствуетъ. А я все надялся, что онъ поступитъ во флотъ. Мн невыносима мысль, что отецъ и сынъ такъ близко другъ отъ друга сражаются въ противоположныхъ лагеряхъ. Надо позаботиться о томъ, чтобы Роландъ какъ-нибудь не узналъ о томъ.

Я не нарадуюсь, смотря на дружбу, какая связываетъ Роланда съ вашимъ внукомъ Германомъ. Оба юноши неразлучны….

——

Роландъ профессорш.

….Наконецъ-то! Эрихъ, Германъ и я, мы служимъ въ черномъ отряд. Желаніе мое исполнилось:. бдные порабощенные наконецъ получили право сражаться за свободу, которую имъ отказываются дать мирнымъ порядкомъ. Слова Паркера не выходятъ у меня изъ головы. Какъ живо помню я тотъ день, когда въ первый разъ услышалъ это имя отъ васъ по выход изъ церкви…

Впередъ! вотъ теперь мой лозунгъ, и я не смю боле оборачиваться назадъ.

Я пріобрлъ себ друга, лучше котораго вы сами не могли бы для меня пожелать. Это Германъ, братъ Лиліаны. Меня невыразимо терзаетъ мысль, что онъ сражается по свободному выбору, тогда какъ я… Ахъ, нтъ, лучше объ этомъ не думать….

Мы разбиты, матушка, разбиты! Эрихъ утшаетъ меня и всхъ другихъ, говоря, что это принесетъ намъ пользу, научитъ насъ терпнію и большей стойкости. Хорошо, я постараюсь быть терпливымъ!

(Приписка Эриха). Матушка! Я нашелъ эти строки между вещами Роланда, и посылаю ихъ теб. Мы посл того еще разъ сражались и одержали побду. Роландъ исчезъ: онъ или убитъ, или взятъ въ плнъ. Въ теченіи всей битвы онъ очень храбро себя держалъ. О, мой Роландъ!

——

Эрихъ Вейдеману.

Изъ лагеря.

Другъ мой, мы одержали побду, но потеряли Роланда. Я съ докторомъ, Адамомъ и Германомъ обошелъ все поле сраженія. Что за страшное зрлище! Но Роланда мы нигд не нашли. Вся надежда на то, что онъ попалъ въ плнъ.

Какая надежда!

Утшая Германа, я въ тоже время стараюсь утшить и самого себя. Вся глубина натуры этого юноши высказывается теперь въ его гор по исчезнувшемъ друг. Но, несмотря на всю силу его печали, въ немъ не замтно ни малйшей слабости. На немъ какъ нельзя лучше отразилось вліяніе свободной республики и германскаго родительскаго дома. Онъ теперь раздляетъ со мной мою палатку. Вс его привычки совсмъ другія чмъ у Роланда. Здсь, въ Америк, все широко разростается на простор и каждое дерево далеко распространяетъ свои втви. Къ тому же у Германа въ душ нтъ томительной боли, какую мои бдный Роландъ постоянно носилъ въ своемъ сердц.

Прошу васъ, въ случа если получатся на мое имя извстія отъ Зонненкампа, напишите ему, что сынъ его въ плну.

Я чувствую смертельную усталость. Страшное зрлище раненыхъ, умирающихъ и убитыхъ, никогда не изгладится у меня изъ памяти.

Не знаю, когда мн теперь удастся вамъ еще написать. Опять и опять прошу васъ, постарайтесь довести до свднія Зонненкампа участь, постигшую его сына. Можетъ быть, вы сочтете удобнымъ напечатать это въ одной изъ англійскихъ газетъ, которыя имютъ доступъ въ Южные Штаты.

Посовтуйтесь обо всемъ этомъ съ профессоромъ Эйнзиделемъ.

Роландъ вчера весь день находился въ особенномъ, сильна возбужденномъ настроеніи духа. Негры пли какую-то пснь, въ которой онъ вдругъ узналъ ту самую, какой его въ дтств убаюкивала его кормилица. Слова и мотивъ этой псни чрезвычайно грустные. Негритянская мать поетъ своему малютк-сыну, чтобъ онъ въ угоду господину постарался вырости большимъ, здоровымъ мужчиной съ крпкими блыми зубами.

Роландъ весь день только и говорилъ объ этой псн и все ее потихоньку напвалъ. Не странно ли, что его колыбельная пснь такъ неотступно преслдовала его именно въ тотъ день, когда онъ можетъ быть находился на порог смерти…

——

Лиліана профессорш.

— Немедленно напиши обо всемъ этомъ матери Эриха, просилъ меня Роландъ.

Изъ этого вы видите, что онъ найденъ.

Когда до насъ дошло страшное извстіе объ исчезновеніи Роланда, я ршительно не могла въ бездйствіи оставаться дома, и отправилась его отыскивать въ сопровожденіи брата Мартина — то-есть господина Кнопфа, хочу я сказать. Мн удалось незамченной проникнуть въ непріятельскій лагерь. Мы были переодты южанами и одна рука у меня висла на привязи, точно раненая. Нтъ никакой возможности описать вс опасности, какимъ мы подвергались.

Господинъ Кнопфъ остался за чертой непріятельскаго лагеря, въ который я отправилась одна въ сопровожденіи только моего врнаго Грейфа.

Чего не испытала я за это время! Обходя поля сраженія, я тщательно заглядывала въ лица убитыхъ и умирающихъ, посщая лазареты, я внимательно прислушивалась къ стонамъ и жалобамъ раненыхъ — все напрасно: Роланда нигд не было и слдовъ.

Я шла дале и дале, удрученная горемъ, которое возбуждало состраданіе даже нашихъ ужасныхъ враговъ.

Наконецъ я его нашла,— нтъ, не я, а Грейфъ. Онъ лежалъ раненый въ овин. Онъ былъ такъ худъ и до такой степени измнился, что я едва его узнала.

Роландъ разсказываетъ, что его приказала отнести и положить въ овинъ какая-то женщина, переодтая мужчиной, которую онъ называетъ графиней Беллой.

Узжая изъ Маттенгейма, я подарила Роланду небольшой камешекъ. Онъ его зашилъ въ тряпочку и постоянно носилъ на сердц. Теперь этотъ камешекъ спасъ его отъ смерти.

Я обо всемъ этомъ написала въ Нью-Іоркъ, но не знаю, получится ли тамъ мое письмо. Въ Европу письма врне доходятъ и потому, прошу васъ, сообщите моему отцу и Эриху, что Роландъ найденъ и вн всякой опасности. Меня въ томъ увряетъ состоящій здсь на служб нмецкій докторъ.

Передайте все это также дяд, тт и ихъ домашнимъ.

Роландъ проснулся…

——

Докторъ Фрицъ доктору Рихардту.

Извстія изъ Южныхъ Штатовъ съ трудомъ до насъ доходятъ. Одинъ изъ нашихъ, счастливо возвратившійся изъ плна…. вы конечно слышали, съ какой безчеловчной жестокостію южане обращаются съ своими плнными…. Итакъ, одинъ изъ нашихъ, побывавшій въ рукахъ непріятеля, разсказывалъ мн, что видлъ тамъ Зонненкампа-Банфильда, а съ нимъ необыкновенной красоты женщину. Зонненкампу не удалось и въ Южныхъ Штатахъ достигнуть той степени почета, какого жаждало его честолюбіе. Южане видятъ въ немъ слишкомъ крайняго радикала. Требованія ихъ онъ возводитъ въ логическій принципъ, подобно тому какъ это прежде длалъ въ своей борьб со мной. Но онъ нанесъ окончательный ударъ своему значенію между ними съ тхъ поръ, какъ выступилъ впередъ съ планомъ сдлать изъ южныхъ штатовъ монархическое государство. Южане этого вовсе не хотятъ: они слишкомъ проникнуты республиканскимъ духомъ. Зонненкампъ взялъ свой планъ назадъ, но уже не могъ возвратить себ того уваженія, которое, было, пріобрлъ своей неустрашимостію и энергіей. Я того мннія, что онъ и графиня Белла теперь дерутся исключительно изъ отчаянія, или подъ вліяніемъ обуявшей ихъ обоихъ страсти къ приключеніямъ….

——

Эрихъ Вейдеману.

…. Итакъ, великое, таинственное свершилось!

Былъ жаркій день. Об стороны дрались съ одинаковымъ ожесточеніемъ. Побда осталась за нами, но мы понесли большія потери. Вдругъ ко мн прибжалъ Адамъ. Онъ былъ весь въ крови, у рта его виднлась пна. Я отдалъ приказъ перевязать ему раны, но онъ объ этомъ и слышать не хотлъ.

— Пойдемте, пойдемте со мной! кричалъ онъ: я его не убивалъ … онъ тамъ лежитъ.

— Кто?

— Отецъ Роланда!

Я взялъ доктора и, не обращая вниманія на стопы и мольбы другихъ раненыхъ, бросился вслдъ за негромъ.

Мы достигли небольшого холма и нашли тамъ Зонненкампа.

Задыхаясь отъ волненія, я едва могъ выговорить:

— Отецъ!

— Отецъ! грозно повторилъ онъ. Прочь отсюда! Оставьте меня.

Онъ устремилъ на меня уже потухшій, точно стеклянный взоръ. Затмъ онъ сталъ рвать около себя траву, ногтями копалъ землю и, положивъ въ вырытое углубленіе голову, вдыхалъ въ себя запахъ, который въ былое время его всегда освжалъ и укрплялъ. Но теперь, казалось, онъ не принесъ ему ни малйшаго облегченія, по крайней мр, онъ съ отчаяніемъ покачалъ головой и снова поднялъ за меня глаза.

Докторъ, осмотрвъ его, увидлъ, что онъ истекалъ кровью и хотлъ помочь ему. Но Зонненкампъ съ силой его отъ себя оттолкнулъ:

— Я не хочу чтобъ меня перевязывали. Прочь отсюда! Оставьте меня вс!

Я опустился передъ нимъ на колни и объявилъ ему, что сынъ его три мсяца тому назадъ исчезъ, и по всмъ соображеніямъ долженъ находиться въ плну.

— Въ плну!… воскликнулъ онъ. Увы, увы!… въ плну. Это она виновата…. она!… Я не хотлъ… я зналъ…. но она желала скакать на кон…. ей нравилась роль амазонки….

Онъ съ горечью захохоталъ.

— Меня тянуло въ море…. продолжалъ онъ, туда…. туда хотлось мн…. но я долженъ былъ за ней слдовать…. я видлъ, какъ она упала…. она и въ рукахъ смерти все еще была прекрасна…. волшебница….

Докторъ сдлалъ мн знакъ. Я его понялъ и спросилъ у Зонненкампа, не иметъ ли онъ мн что-нибудь приказать.

Онъ взглянулъ на меня, точно не понялъ моего вопроса, но минуту спустя проговорилъ.

— Тамъ…. тамъ…. дайте мн сюда…. дайте!

Рука его была протянута по направленію къ небольшому кустику вереска, который росъ неподалеку отъ того мста, гд онъ лежалъ. Адамъ, повинуясь нашему приказанію, вырвалъ съ корнемъ весь кустикъ и подалъ его умирающему. Тотъ смотрлъ на негра широко раскрытыми отъ ужаса глазами, потомъ вдругъ улыбнулся, быстро, съ усиліемъ приподнялся и съ громкимъ крикомъ снова тяжело упалъ на землю. Онъ умеръ, сжимая въ рукахъ цвты вереска.

То были тяжелыя, ужасныя минуты!

Мы зарыли его въ землю и всю могилу его покрыли верескомъ. Я горько оплакивалъ этого человка, обладавшаго такимъ избыткомъ силъ. Что вышло бы изъ него, еслибъ….

Меня внезапно позвали, и я долженъ былъ на время оставить письмо.

Мн пришлось быть свидтелемъ еще одной смерти.

Адамъ, который не далъ перевязать себ ранъ, когда еще было время, теперь доживалъ послднія минуты своей жизни. Онъ потребовалъ меня къ себ.

— Господинъ маіоръ, сказалъ онъ, увидвъ меня около своей постели, какъ вы думаете, братья будутъ свободны?

— Непремнно! отвчалъ я.

Онъ поднялъ къ верху руки и испустилъ бшеный крикъ радости. Его дикая натура, на время усмиренная, теперь, въ предсмертную минуту, снова вступила въ свои права.

Я боле не въ силахъ писать, я жестоко въ себ ошибся. Мн казалось, что я настолько твердъ, что меня ничто не можетъ сломать. На дл выходитъ иначе. Прошу васъ, сообщите матушк о смерти отца Манны и Роланда.

Ахъ, еслибъ я могъ заснуть и хоть немного успокоиться!

(Приписка Манны). Это письмо было найдено въ карман моего Эриха, когда его вытащили изъ-подъ лошади. Онъ, находясь въ страшномъ волненіи, слъ на лошадь и бросился въ сраженіе, но вдругъ упалъ и страшно разбился. Онъ еще ни кого не узнаетъ, бредитъ, но докторъ мн подаетъ надежду на его спасеніе.

Я отошлю это письмо не прежде, какъ когда буду въ состояніи сообщить вамъ что-нибудь боле успокоительное.

——

Три дня спустя.

Мой мужъ говоритъ, что воспоминаніе о васъ приноситъ ему много утшенія! Я пишу сегодня также и матушк.

——

Манна профессорш.

Матушка, онъ спасенъ! Весь страхъ, вс сомннія миловали! Онъ спасенъ! Въ теченіи многихъ дней и ночей лежалъ онъ въ лихорадк, не узнавая никого, даже меня. Вдругъ онъ однажды, точно во сн, проговорилъ:

— Ахъ, звуки арфы!

Я немедленно телеграфировала въ Нью Іоркъ, чтобъ мн выслали сюда мою арфу, а между тмъ узнала, что могу достать пока другую у одной дамы, которая живетъ здсь въ большомъ уединеніи. Я пошла къ этой дам…. она оказалась матерью маленькой двочки, которую въ монастыр звали сверчкомъ. Настоятельница писала ей о привязанности малютки ко мн, и бдная мать не могла достаточно наслушаться моихъ разсказовъ о ней. Міръ преисполненъ чудесъ! Моя милая умершая сестра посылала мн теперь арфу, которая должна была доставить утшеніе моему больному мужу.

Не знаю, разсказывала ли я вамъ когда-нибудь о таинственной незнакомк, которая въ одно время съ нами была въ Карлсбад. Она всегда гуляла подъ густымъ вуалемъ и я съ ней иногда встрчалась въ церкви. Ей пришлось испытать много горя въ жизни. Едва выйдя замужъ, она узнала, что мужъ ея уже былъ женатъ. Она неохотно о немъ говоритъ и тщательно скрываетъ его имя. Меня она еще въ Карлсбад знала, но не ршалась ко мн подойти. Впрочемъ она не долго тамъ оставалась: ее оскорбилъ одинъ изъ знакомцевъ графини Беллы, и она поспшила ухать. Я многого не понимаю изъ того, что говоритъ бдная женщина, но не ршаюсь ее разспрашивать.

Вернувшись къ Эриху, я по совту врача сла съ арфой въ сосдней комнат и начала играть. Эрихъ погрузился въ сонъ, а затмъ, проснувшись, спросилъ:

— Гд Манна, что она нейдетъ?

Докторъ запретилъ мн ему показываться, изъ опасенія дурныхъ послдствій. Я только тогда и входила въ его комнату, когда онъ засыпалъ. Наконецъ, докторъ позволилъ мн при немъ постоянно оставаться.

Эрихъ въ бреду все воображалъ себ, что видитъ меня въ монастыр, съ крыльями за плечами. При этомъ онъ всегда говорилъ по-французски и смялся надъ сестрой Серафимой. Смерть отца до такой степени поразила Эриха, что онъ на нсколько времени вовсе лишился сна.

Ему давали усыпительныя лекарства, но они дурно на него дйствовали, и ихъ пришлось оставить. Затмъ было дано новое сраженіе. Вс совтовали Эриху не принимать въ немъ участія. Онъ въ предъидущихъ битвахъ выказалъ такъ много храбрости, что на этотъ разъ могъ бы съ спокойной совстію остаться дома. Но онъ объ этомъ и слышать не хотлъ, спросилъ лошадь и похалъ на поле сраженія. Но тамъ лошадь его споткнулась, упала и придавила его всей своей тяжестью. Эриха подняли и за-мертво отнесли въ лазаретъ. Я, лишь только получила объ этомъ извстіе, немедленно къ нему поспшила. Теперь опасность миновала, но онъ еще очень слабъ.

Мой мужъ, съ свойственной ему добротой, старается по возможности облегчать также печальную участь другихъ больныхъ и нердко посылаетъ меня играть на арф въ общихъ залахъ. Музыка дйствительно благотворно дйствуетъ на больныхъ. Она разсиваетъ ихъ тоску и тмъ самымъ, по увренію докторовъ, содйствуетъ ихъ выздоровленію. Когда я, посл игры въ общихъ залахъ, возвращаюсь къ Эриху и докторъ разсказываетъ ему, какое удовольствіе моя музыка доставляетъ больнымъ, лицо его мгновенно оживляется. Онъ очень мало говоритъ, но почти постоянно держитъ меня за руку. Матушка, ты теперь можешь быть вполн спокойна.

Эрихъ проситъ, чтобъ ему позволили написать теб нсколько словъ.

(Здсь дрожащимъ почеркомъ стояло): Твой воскресшій, любящій и любимый сынъ Эрихъ. (Затмъ шло продолженіе опять рукою Манны).

Не пугайся того, что эти слова какъ дурно написаны. Докторъ повторяетъ, что онъ вн опасности. Ему теперь нужно только одно спокойствіе.

О, матушка! Какъ мн достаточно возблагодарить Бога за то, что онъ спасъ Эриха и сохранилъ мн мужа, а другому, маленькому, еще не видавшему свта существу — отца. Но не тревожься обо мн: я берегусь, зная, что отъ моей жизни зависятъ еще дв другія….

——

Манна Эйнзиделю.

….Однажды меня въ госпитал позвали къ одному тяжко раненому плннику изъ южанъ. Онъ слышалъ мою игру на арф, и узнавъ что я нмка, выразилъ желаніе со мной поговорить. Когда я къ нему пришла, онъ мн разсказалъ, что у него въ Германіи есть дядя, бухгалтеръ въ одномъ большомъ банк. Однажды вечеромъ, когда этотъ дядя былъ въ театр, племянникъ обокралъ его и скрылся съ деньгами. Я сказала раненому, что вы мн въ Карлсбад указывали на старика, который подвергся такой же точно участи, какъ и его дядя, и по возможности съ точностію описала ему наружность вашего пріятеля. Больной убжденъ, что это его дядя, и проситъ меня передать старику, что жестоко раскаивается въ своемъ проступк. Онъ все надялся разбогатть, возвратить украденную сумму и такимъ образомъ поправить причиненное имъ зло. Но надежды его не сбылись. Онъ умираетъ бднымъ человкомъ и только отъ души желаетъ, чтобы дядя узналъ о его раскаяніи.

Будьте такъ добры, возьмите на себя трудъ передать все это вашему знакомому….

——

Эрихъ матери.

….Я въ бреду постоянно слышалъ голосъ, который говорилъ мн: ‘ты общался твоей матери вернуться къ ней здоровымъ. Ты не имешь права ни хворать, ни умирать, и во чтобы то ни стало долженъ сдержать свое общаніе.’ Мысль о теб ни на минуту меня не покидала, и то успокоивала, то волновала меня. Я все усиливался дать природ толчекъ и побдить овладвшую мною слабость. Во мн точно было дв души. Разъ я совершенно явственно слышалъ твой голосъ, который говорилъ мн: постарайся успокоиться. Ты понапрасну тревожишься и тмъ самымъ подвергаешь опасности свою жизнь. Ты теперь ни о чемъ не долженъ думать. Затмъ я видлъ себя на трибун въ концертной зал, хотлъ пть, но голосъ мн не повиновался. Я жестоко страдалъ, но теперь снова чувствую себя бодрымъ и свжимъ.

——

Докторъ Фрицъ Вейдеману.

….Болзнь Эриха и игра на арф Манны послужили поводомъ къ весьма важному открытію. Недавно ко мн явился пріятной наружности старичокъ, который съ трудомъ изъяснялся по-нмецки. Видно было, что онъ въ теченіи многихъ лтъ вовсе не упражнялся въ этомъ язык и отвыкъ на немъ говорить. Онъ прежде всего обратился ко мн съ вопросомъ, правда ли, что у меня въ дом живетъ молодой человкъ по имени Дорнэ. Я отвчалъ утвердительно, и старикъ съ трудомъ объяснилъ мн, что онъ дядя Эриха и обладатель большого состоянія. Онъ желалъ узнать поболе подробностей о всей семь и въ особенности о своей сестр Клавдіи. Къ счастію, Кнопфъ могъ вполн его удовлетворить…

——

Эрихъ матери.

Матушка! Дядя найденъ. Мое паденіе съ лошади и игра на арф Манны были описаны въ газетахъ. Дядя Альфонсъ прочелъ статью, въ которой говорилось о насъ, и явился къ доктору Фрицу. Затмъ онъ пріхалъ ко мн и засталъ меня еще опасно больнымъ.

Когда онъ въ первый разъ ко мн пришелъ, мн казалось, что я снова вижу отца.

Говорятъ, что свиданіе съ дядей до такой степени меня взволновало, что мои близкіе снова стали опасаться за мою жизнь. Его боле ко мн не пускали до тхъ поръ, пока я совсмъ не выздоровлъ. Я показалъ дяд твои письма. Старикъ, который въ теченіи нсколькихъ лтъ ничего не хотлъ знать ни объ Европ, ни о родственныхъ связяхъ, читая ихъ, горько плакалъ. Онъ собирается вмст съ нами вернуться домой….

——

Кнопфъ Фасбендеру.

….Классическая древность заключаетъ въ себ много прекраснаго, великаго, героическаго, но не представляетъ ничего подобнаго личности американскаго дяди. На что годилась бы часть свта, открытая Колумбомъ, еслибъ она не поставляла намъ американскихъ дядей.

Мой другъ, маіоръ Дорнэ, тоже обрлъ подобнаго дядю съ придачею, не знаю съ точностію какой цифры, обозначающей большое, но все честнымъ образомъ добытое состояніе. Теперь ему самому приходится ршать вопросъ, что станетъ онъ длать съ такимъ огромнымъ количествомъ денегъ. Онъ отказывается строить по моему предложенію концертныя залы, но безъ сомннія сдлаетъ что-нибудь другое, тоже весьма хорошее….

——

Докторъ Фрицъ Вейдеману.

…. У насъ родилось двое дтей. Манна произвела на свтъ сына, а жена Кнопфа дочь. Я присутствовалъ при томъ, какъ Кнопфъ въ первый разъ увидлъ свою двочку.

— Чисто кавказская раса! воскликнулъ онъ, взглянувъ на нее.

Онъ признался мн, что, несмотря на всю свою любовь къ неграмъ, сильно побаивался, чтобъ Розалія не родила ему чернаго ребенка, такъ какъ она въ послднее время постоянно находилась въ обществ негритянскихъ дтей, образованіемъ которыхъ занималась вмст съ мужемъ. Теперь онъ въ восторг отъ того, что дочь его представляетъ образецъ чисто кавказской расы, безъ малйшей примси негритянской. Въ тоже время онъ не нахвалится на судьбу, которая ему, учителю молодыхъ двушекъ, послала въ даръ, въ качеств первороднаго дитяти, маленькую двочку. Онъ назвалъ свою дочь: Манна-Эрика.

Сынъ Манны получилъ имя Веньямина-Альфонса. Дядя Альфонсъ будетъ его крестить. Онъ по духовному завщанію оставляетъ одну половину своего состоянія своей сестр Клавдіи, а другую сыну своего брата. Онъ хочетъ вмст съ Эрихомъ вернуться въ Европу, но я полагаю, что онъ не долго проживетъ.

Я уже вамъ писалъ, что дочь моя Лиліана, узнавъ, что нашъ юный герой Роландъ попался въ плнъ, здила его искать къ врагамъ. Ей удалось его спасти. Роландъ еще очень слабь. Мы его съ докторомъ отправили на нашу ферму Лиліангаузъ, гд къ нему, мы надемся, не замедлятъ вернуться силы. Выздороввъ, онъ намревается поступить во флотъ.

Великая борьба приближается къ концу. Одновременно съ побдой мы будемъ праздновать также и свадьбу Роланда съ Лиліаной. Они останутся здсь съ нами.

Роландъ выказалъ замчательную храбрость. Онъ большую часть отцовскаго состоянія жертвуетъ освобожденнымъ неграмъ на устройство разнаго рода воспитательныхъ и благотворительныхъ заведеній….

——

Роландъ Вейдеману.

Лиліангаузъ.

Здсь, въ сельскомъ уединеніи, гд я отдыхалъ отъ ужасовъ войны, удалось мн наконецъ найти форму тмъ неопредленнымъ мыслямъ, которыя, неотступно преслдуя меня, не давали мн покоя.

Вилла Эдемъ должна быть превращена въ домъ отдыха для борцовъ за идею свободы.

Какимъ образомъ мысль моя можетъ быть приведена въ исполненіе — я и самъ еще не знаю. Я полагаю, что намъ слдуетъ устроить тихое убжище, нчто въ род монастыря, для одинокихъ, утомленныхъ борьбою съ жизнью душъ.

Что касается до тхъ денегъ, которыя мы намрены употребить на обзаведеніе и устройство освобожденныхъ негровъ, мы ихъ главнымъ образомъ отдаемъ въ распоряженіе доктора Фрица, котораго я называю отцомъ. Теперь для насъ начнется настоящій и самый важный трудъ.

Въ Европ у насъ еще есть домъ. Ни сестра, ни я, мы не желаемъ продать его и не хотимъ также, чтобъ онъ совсмъ опустлъ или заглохъ. Спрашиваю у васъ, нельзя ли его употребить на что-нибудь полезное, въ род убжища, гд бы могли на старости лтъ находить отдыхъ и успокоеніе люди, посвятившіе лучшіе годы своей жизни труду, мысли и наук.

Посовтуйтесь объ этомъ также и съ Эрихомъ. Въ случа же, еслибъ вы и другіе друзья придумали что-нибудь другое, я заране на все изъявляю мое полное согласіе.

——

Эрихъ матери.

….Матушка! Бабушка! Все окончилось благополучно. Время печали и опасностей миновало. Матушка, я возвращаюсь домой съ женою, съ сыномъ и съ дядей Альфонсомъ…

——

Эрихъ Вейдеману.

…. Мы съ нашимъ чернымъ полкомъ переведены въ Ричмондъ.

Мн привелось видть вблизи, какъ совершалось великое дло, мн удалось принять дятельное участіе въ великой борьб нашего вка.

Въ мір нтъ боле рабства.

——

Немного позже.

….Измна! Убійство! Почему ничто прекрасное и чистое не можетъ до конца остаться такимъ? Линкольнъ убитъ! Иногда поневол кажется, что міромъ управляетъ какой-то злобный демонъ.

Нтъ, этотъ поступокъ служитъ наилучшимъ доказательствомъ того, до какой степени варварства могутъ дойти приверженцы аристократіи, эти слпые защитники правъ одного привилегированнаго класса въ ущербъ всему остальному человчеству. Въ будущемъ, съ трудомъ станутъ врить въ возможность такого ужаснаго, гнуснаго дла.

Они въ Южныхъ Штатахъ во время войны пустили въ ходъ фанатизмъ: нын онъ наложилъ на нихъ свою кровавую печать….

——

Докторъ Фрицъ Вейдеману.

…. Исторія не потерпитъ, чтобъ Линкольнъ вслдствіе своей мученической смерти былъ возведенъ въ герои. Онъ былъ честный, способный человкъ, ему удалось совершить доброе дло, за которое онъ погибъ: этого много, вполн достаточно.

Кормчій съ корабля сброшенъ въ море.

Мн приходитъ на память одно событіе, котораго я нкогда былъ свидтелемъ. Оно нын повторилось въ моихъ глазахъ въ гораздо большихъ размрахъ.

Во время моего перваго перезда черезъ море въ Новый Свтъ, посл того какъ рушились вс наши лучшія надежды на германское отечество, у насъ на корабл вдругъ произошла страшная тревога. Онъ внезапно былъ задержанъ на своемъ пути и вс въ смятеніи спрашивали: что случилось? Кормчій упалъ въ море, отвчали намъ.

Кормчій Американскаго Союза тоже неожиданно упалъ въ море, и все разнообразное движеніе громадной машины мгновенно пріостановилось на ходу, точь-въ-точь какъ тогда нашъ корабль. Но тотъ корабль, о которомъ теперь идетъ рчь, изъ крпкаго матеріала, онъ хорошо оснащенъ и закаленъ въ буряхъ. На немъ пожалютъ о кормчемъ, но въ тоже время поспшатъ замнить его другимъ.

То не будетъ пустая игра словъ, если я скажу, что теперь впервые Американскій Союзъ вполн слился въ единств мысли и чувства.

Въ нашъ вкъ не легко приводятся къ соглашенію умы людей. Но нын соглашеніе это совершилось, и кто можетъ исчислить вс благія послдствія, какія оно породитъ?

Когда Новый Свтъ хоть на одинъ день, хоть на одинъ часъ, испытывалъ такой единодушный порывъ горя и негодованія, какъ теперь, по случаю смерти Линкольна?

Трудно себ вообразить боле величественное зрлище чмъ то, какое въ этотъ моментъ представляла Америка. Не столько поразительна была самая война, сколько тишина, наступившая вслдъ за смертью Линкольна. О немъ сожалла, его тихо оплакивала вся нація, мгновенно слившаяся въ одно огромное сердце.

Если что-нибудь можетъ окончательно поразить въ общественномъ мнніи всхъ защитниковъ рабства, то это конечно убіеніе честнаго, благороднаго Линкольна.

Вроятно, таковъ законъ исторіи, чтобъ торжество въ мір всякой великой идеи запечатлвалось мученической смертью одной или нсколькихъ жертвъ…

——

Кнопфъ маіору.

…. Дядя нашего друга Дорнэ умеръ. Онъ уже былъ боленъ, а извстіе объ убіеніи президента Линкольна его окончательно сразило.

Эрихъ и Манна дутъ домой съ сыномъ….

——

Эрихъ Вейдеману.

….Свершилось! и исторія не замедлитъ по своему усмотрнію распорядиться завоеваннымъ ею имуществомъ.

Роландъ остается здсь. Онъ длается членомъ семьи доктора Фрица и посвящаетъ себя дятельности, которая какъ нельзя боле приходится ему по сердцу.

Я съ Манной возвращаюсь домой. Мы ршились пока поселиться на вилл Эдемъ.

Это письмо всего тремя днями опередитъ насъ на пути въ Европу.

Я далъ общаніе Роланду пріхать сюда къ 1876 году, когда будетъ праздноваться столтіе существованія американской республики. Мы, подъ шумъ великаго торжества, представимъ тогда на судъ другъ другу то, что каждый изъ насъ усплъ за это время сдлать полезнаго въ своемъ отечеств.

Конецъ третьяго тома.

[Отъ Редакціи. — Мы обязаны переводомъ этого обширнаго труда Б. Ауэрбаха, занявшаго собою около 80 печатныхъ листовъ, Софь Александровн Никитенко, за небольшимъ исключеніемъ первыхъ главъ романа. Не имя права длать оцнки качеству перевода, помщеннаго въ вашемъ же журнал, мы считаемъ долгомъ выразить переводчиц признательность за вполн добросовстное отношеніе къ подлиннику, который нашелъ для себя въ русскомъ перевод возможно близкое изображеніе и толкованіе не только словъ, но и мыслей автора, безъ тхъ такъ-называемыхъ переводныхъ вольностей, которыя облегчаютъ трудъ переводчика, но удаляютъ на второй планъ — автора. Настоящій романъ Ауэрбаха, какъ намъ кажется, представляетъ боле интереса въ подробностяхъ, нежели въ томъ, что называется интригою, завязкою. Вчный процессъ и борьба матеріальнаго богатства съ бдностью, и духовной нищеты, узкаго эгоизма, съ богатствами душевными, съ широкими, великодушными помыслами, съ любовью, объемлющею все человчество, какъ этотъ процессъ и эта борьба совершаются на самыхъ различныхъ ступеняхъ развитія недлимыхъ, въ самыхъ разнообразныхъ общественныхъ положеніяхъ, — вотъ задача автора, а потому романъ Ауэрбаха утратилъ бы много въ передлк, при вольномъ перевод, н потребовалъ отъ своего переводчика усилій—не скользить по подробностямъ, но именно на нихъ-то и сосредоточить все свое вниманіе. Если въ русскомъ перевод сохранилась та сторона интереса, которую, очевидно, имлъ прежде всего въ виду самъ Б. Ауэрбахъ, то мы этимъ обязаны исключительно переводчиц, не пожалвшей труда на тщательную отдлку всхъ подробностей оригинала.]

Б. АУЭРБАХЪ.

ДАЧА на РЕЙН

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.СКАЗКА НА СЕЛЬСКОМЪ ПРАЗДНИК.

ГЛАВА II.ПРОСТОЙ КАМЕШЕКЪ ПРЕВРАЩАЕТСЯ ВЪ ДРАГОЦННОСТЬ.

ГЛАВА III.ЧАСЪ ВЪ РАЮ.

ГЛАВА IV.ПРИЗВАНІЕ И ОТЕЧЕСТВО.

ГЛАВА V.НОЧНОЕ ИЗВСТІЕ И ПРОСПАННЫЙ ОТЪЗДЪ.

ГЛАВА VI.ВСЕ ВЪ МІР ПУСТАЯ ИГРА.

ГЛАВА VII.МИЛЛІОНЪ ДЕНЕГЪ И НОВЫЙ МУНДИРЪ.

ГЛАВА VIII.НЕВЫСКАЗАННАЯ ТАЙНА.

ГЛАВА IX.ДЕВИЗЪ ГЕРОЯ РОЛАНДА.

ГЛАВА X.ОПЯТЬ ВЪ ПОДЗЕМНОМЪ ЦАРСТВ.

ГЛАВА XI.ПЕРВАЯ НОЧЬ БАРОНЕССЫ.

ГЛАВА XII.ОПУСТЛОЕ ГНЗДО И ДОМЪ СОЕДИНЕНІЯ.

ГЛАВА XIII.ДРУЖЕСКАЯ РУКА ПОДАЕТЪ ПИТЬ.

ГЛАВА XIV.СИВИЛЛИНЫ КНИГИ.

ГЛАВА XV.ВСЕ ВЪ ОГН.

ГЛАВА XVI.РАДУЙТЕСЬ!

ГЛАВА XVII.ЗМЯ ВЪ ЭДЕМ.

КНИГА ДВНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.НОЧЬ ПРИГОТОВЛЕНІЙ.

ГЛАВА II.СКВОЗЬ ОГОНЬ.

ГЛАВА III.КРОВАВАЯ ЖИЛА.

ГЛАВА IV.РАЗБИТЫЙ.

ГЛАВА V.ИСПОВДЬ СВТСКАГО ЧЕЛОВКА.

ГЛАВА VI.‘ЧЕСТЬ ЛЕЖИТЪ НА ПОЛУ’.

ГЛАВА VII.ОСКОРБЛЕННЫЯ ДУШИ.

ГЛАВА VIII.ТОРЖЕСТВО УНИЖЕННОЙ.

ГЛАВА IX.ЗНАКЪ НА СТН.

ГЛАВА X.ЖАЛОБЫ РОЛАНДА.

ГЛАВА XI.СВЯЗЬ ЧЕСТИ И УВАЖЕНІЯ.

ГЛАВА XII.ЗОННЕНКАМПЪ НАХОДИТЪ СУЩЕСТВО, ПОДОБНОЕ СЕБ.

ГЛАВА XIII.ПРОТИВОЯДІЕ.

ГЛАВА XIV.НОВАГО РОДА ПОЗОРЪ, ИСПЫТАННЫЙ ПЕРЕДЪ ДВЕРЯМИ ЦЕРКВИ.

ГЛАВА XV.БЛАГОДТЕЛЬНАЯ БОЛЬНАЯ.

ГЛАВА XVI.ЧЕРНАЯ ВОЛНА.

КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.ИЗГЛАЖЕННЫЕ СЛДЫ.

ГЛАВА II.ДВНАДЦАТЬ ИЗБРАННЫХЪ МУЖЕЙ.

ГЛАВА III.ТЩЕТНО ПРОТЯНУТАЯ РУКА ПРИМИРЕНІЯ.

ГЛАВА IV.СПОКОЙСТВІЕ МАІОРА И ТЕРЗАНІЕ ГРАФА.

ГЛАВА V.ПОДАТЛИВЫЙ И УПОРНЫЙ.

ГЛАВА VI.ОТОРВАННАЯ ВТВЬ.

ГЛАВА VII.ВЪ ПРЕДДВЕРІИ.

ГЛАВА VIII.НОВЫЙ КАИНЪ.

ГЛАВА IX.НЕДОУМНІЕ МУЖЧИНЪ И ПРИГОВОРЪ ЖЕНЩИНЫ.

ГЛАВА X.СТРАНСТВУЮЩІЙ РЫЦАРЬ.

ГЛАВА XI.ДЫМЪ И ЗАПУСТНІЕ НА ВИЛЛ.

ГЛАВА XII.ТЯЖЕЛАЯ ВСТРЧА.

ГЛАВА XIII.ПОСЛДНІЙ СИНІЙ ЦВТОКЪ.

ГЛАВА XIV.ВОСПОМИНАНІЯ ДТСТВА И ПРОРОЧЕСТВО УМИРАЮЩАГО.

ГЛАВА XV.ДУРНЫЯ ПОСЛДСТВІЯ И ПРІЯТНЫЯ РЧИ.

ГЛАВА XVI.ПОДЪ ОГНЕННЫМЪ ДОЖДЕМЪ.

КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА I.ПОКИНУТЫЕ.

ГЛАВА II.ГОРЕ ЦЕРЕРЫ.

ГЛАВА III.ДВА ПРИГОВОРА.

ГЛАВА IV.ГЛАСЪ ВОПІЮЩАГО ВЪ ПУСТЫН.

ГЛАВА V.ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ДЛЕЖЪ.

ГЛАВА VI.ОБРЕМЕНИТЕЛЬНОЕ НАСЛДСТВО.

ГЛАВА VII.ЗАТИШЬЕ И НОВАЯ ТУЧА.

ГЛАВА VIII.ПРИБЛИЖЕНІЕ БУРИ.

ГЛАВА IX.ГРОЗА РАЗРАЖАЕТСЯ.

ГЛАВА X.ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ.

ГЛАВА XI.ФРЕЙЛЕНЪ МИЛЬКЪ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ ИСТОРІЮ.

ГЛАВА XII.СБОРЫ И ОТЪЗДЪ,

КНИГА ПЯТНАДЦАТАЯ.

ИЗЪ ПИСЕМЪ ВЪ СТАРЫЙ И НОВЫЙ СВТЪ.

Эрихъ матери.

Кнопфъ маіору и маіорш.

Кнопфъ Фасбендеру.

Роландъ профессорш.

Манна профессорш.

Эрихъ Вейдеману.

Манна профессорш.

Эрихъ Вейдеману.

Профессорша Эриху и Манн.

Тетушка Клавдія Манн.

Лина Манн.

ГЛАВА I.
СКАЗКА НА СЕЛЬСКОМЪ ПРАЗДНИК.

ГЛАВА II.
ПРОСТОЙ КАМЕШЕКЪ ПРЕВРАЩАЕТСЯ ВЪ ДРАГОЦННОСТЬ.

ГЛАВА III.
ЧАСЪ ВЪ РАЮ.

ГЛАВА IV.
ПРИЗВАНІЕ И ОТЕЧЕСТВО.

ГЛАВА V.
НОЧНОЕ ИЗВСТІЕ И ПРОСПАННЫЙ ОТЪЗДЪ.

ГЛАВА VI.
ВСЕ ВЪ МІР ПУСТАЯ ИГРА.

ГЛАВА VII.
МИЛЛІОНЪ ДЕНЕГЪ И НОВЫЙ МУНДИРЪ.

ГЛАВА VIII.
НЕВЫСКАЗАННАЯ ТАЙНА.

ГЛАВА IX.
ДЕВИЗЪ ГЕРОЯ РОЛАНДА.

ГЛАВА X.
ОПЯТЬ ВЪ ПОДЗЕМНОМЪ ЦАРСТВ.

ГЛАВА XI.
ПЕРВАЯ НОЧЬ БАРОНЕССЫ.

ГЛАВА XII.
ОПУСТЛОЕ ГНЗДО И ДОМЪ СОЕДИНЕНІЯ.

ГЛАВА XIII.
ДРУЖЕСКАЯ РУКА ПОДАЕТЪ ПИТЬ.

ГЛАВА XIV.
СИВИЛЛИНЫ КНИГИ.

ГЛАВА XV.
ВСЕ ВЪ ОГН.

ГЛАВА XVI.
РАДУЙТЕСЬ!

ГЛАВА XVII.
ЗМЯ ВЪ ЭДЕМ.

ГЛАВА I.
НОЧЬ ПРИГОТОВЛЕНІЙ.

ГЛАВА II.
СКВОЗЬ ОГОНЬ.

ГЛАВА III.
КРОВАВАЯ ЖИЛА.

ГЛАВА IV.
РАЗБИТЫЙ.

ГЛАВА V.
ИСПОВДЬ СВТСКАГО ЧЕЛОВКА.

ГЛАВА VI.
‘ЧЕСТЬ ЛЕЖИТЪ НА ПОЛУ’.

ГЛАВА VII.
ОСКОРБЛЕННЫЯ ДУШИ.

ГЛАВА VIII.
ТОРЖЕСТВО УНИЖЕННОЙ.

ГЛАВА IX.
ЗНАКЪ НА СТН.

ГЛАВА X.
ЖАЛОБЫ РОЛАНДА.

ГЛАВА XI.
СВЯЗЬ ЧЕСТИ И УВАЖЕНІЯ.

ГЛАВА XII.
ЗОННЕНКАМПЪ НАХОДИТЪ СУЩЕСТВО, ПОДОБНОЕ СЕБ.

ГЛАВА XIII.
ПРОТИВОЯДІЕ.

ГЛАВА XIV.
НОВАГО РОДА ПОЗОРЪ, ИСПЫТАННЫЙ ПЕРЕДЪ ДВЕРЯМИ ЦЕРКВИ.

ГЛАВА XV.
БЛАГОДТЕЛЬНАЯ БОЛЬНАЯ.

ГЛАВА XVI.
ЧЕРНАЯ ВОЛНА.

ГЛАВА I.
ИЗГЛАЖЕННЫЕ СЛДЫ.

ГЛАВА II.
ДВНАДЦАТЬ ИЗБРАННЫХЪ МУЖЕЙ.

ГЛАВА III.
ТЩЕТНО ПРОТЯНУТАЯ РУКА ПРИМИРЕНІЯ.

ГЛАВА IV.
СПОКОЙСТВІЕ МАІОРА И ТЕРЗАНІЕ ГРАФА.

ГЛАВА V.
ПОДАТЛИВЫЙ И УПОРНЫЙ.

ГЛАВА VI.
ОТОРВАННАЯ ВТВЬ.

ГЛАВА VII.
ВЪ ПРЕДДВЕРІИ.

ГЛАВА VIII.
НОВЫЙ КАИНЪ.

ГЛАВА IX.
НЕДОУМНІЕ МУЖЧИНЪ И ПРИГОВОРЪ ЖЕНЩИНЫ.

ГЛАВА X.
СТРАНСТВУЮЩІЙ РЫЦАРЬ.

ГЛАВА XI.
ДЫМЪ И ЗАПУСТНІЕ НА ВИЛЛ.

ГЛАВА XII.
ТЯЖЕЛАЯ ВСТРЧА.

ГЛАВА XIII.
ПОСЛДНІЙ СИНІЙ ЦВТОКЪ.

ГЛАВА XIV.
ВОСПОМИНАНІЯ ДТСТВА И ПРОРОЧЕСТВО УМИРАЮЩАГО.

ГЛАВА XV.
ДУРНЫЯ ПОСЛДСТВІЯ И ПРІЯТНЫЯ РЧИ.

ГЛАВА XVI.
ПОДЪ ОГНЕННЫМЪ ДОЖДЕМЪ.

ГЛАВА I.
ПОКИНУТЫЕ.

ГЛАВА II.
ГОРЕ ЦЕРЕРЫ.

ГЛАВА III.
ДВА ПРИГОВОРА.

ГЛАВА IV.
ГЛАСЪ ВОПІЮЩАГО ВЪ ПУСТЫН.

ГЛАВА V.
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ДЛЕЖЪ.

ГЛАВА VI.
ОБРЕМЕНИТЕЛЬНОЕ НАСЛДСТВО.

ГЛАВА VII.
ЗАТИШЬЕ И НОВАЯ ТУЧА.

ГЛАВА VIII.
ПРИБЛИЖЕНІЕ БУРИ.

ГЛАВА IX.
ГРОЗА РАЗРАЖАЕТСЯ.

ГЛАВА X.
ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ.

ГЛАВА XI.
ФРЕЙЛЕНЪ МИЛЬКЪ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ ИСТОРІЮ.

ГЛАВА XII.
СБОРЫ И ОТЪЗДЪ,