К ПРАЗДНИКУ КНИГИ
К ПРАЗДНИКУ КНИГИ
Д. А. Фурманов в Госиздате
Д. А. Фурманов в Госиздате
Н. Накоряков.
‘Литературная Газета’, No 6, 1929
Д. А. Фурманов в Госиздате, Накоряков Н., Год: 1999
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Десятилетняя история советской книги знает не только девятизначные цифры роста продукции, но и людей, которых цифрами не измерить, людей, которые творили и эти цифры и нечто большее… К таким людям принадлежит Д. А. Фурманов.
Ставя его имя рядом с Госиздатом, я не думаю устанавливать зависимость между развитием последнего и данным писателем. Хотя, если бы таких людей — бойцов за новую книгу — не было, то развитие Госиздата могло принять и другое направление. Но в задачи этой заметки не входит подобное исследование. Просто хочется восстановить именно в эти дни праздника образ одного из наших, близких, родных творцов книга хотя бы на маленьком участке его работы, даже не касаясь того более важного, что сделано им в других областях.
Дмитрий Андреевич начал работать в Госиздате в конце 1923 года в качестве политредактора. В то время у Госиздата на всю уже немалую продукцию существовало только два таких работника, которые должны были очищать потоки рукописей от политически вредного, неприемлемого для советского рабоче-крестьянского государства… Условия работы были тяжкие. Махрово-старенький писатель претендовал на печатание… Мы, советские издатели, еще не обладали ни опытом, ни достаточным чутьем, ни твердой установкой,— для определения,— что же надо издавать. Еще более мы не обладали классово-верным, компетентным редакционным аппаратом, который бы производил необходимый отсев самотека предложений.
Два политредактора должны были служить тем пролетарским ситом, которое отсортировало бы горы рукописного песку от пыли, мусора и других вредных или ядовитых примесей. Это был трудный, опасный путь! На этом пути легко поскользнуться и шлепнуться в болото попустительства классовым врагам, отдав в их руки книгу — действенное орудие укрепления пролетарской диктатуры. Возможна была и другая опасность — удариться в разгул красного карандаша я чернил, превратить идею политического руководства — в мелкую, придирчивую центру. Можно было пойти по пути поправления ‘птички божией’ на ‘птичку милую’, в то. время, как нужен, был путь вовлечения творческой энергии писателя в созидание новых песен о птицах — буревестниках творческой революции.
Дмитрий Андреевич сразу пошел по последнему пути. Цензура его не привлекала и не удовлетворяла. Этот скромный, румяный юноша, одетый в военный ‘фрэнч’ и говоривший всегда тихо и поучительно, имел свое напряженное устремление не поправить, а направить автора. Большие мысли, создающие в той или другой работе эпоху, рождаются незаметно. Так, может быть, не у одного Дмитрия Андреевича рождалась и эта мысль. Но он упорнее всех носился с ней: ею оп ‘долбил’ головы наших редакторов, о ней он писал на полях сотен рукописей, с ней он ‘приставал’ к нам — членам правления.
Направлять автора — значит отбирать его, направлять — значит иметь с ним постоянное длительное общение,— воздействовать на него чрез всю общественную среду, а не концом ‘зоркого’ хотя бы и красного карандаша или пера!…
Дмитрий Андреевич сам рвался к этому общению с автором, а не к правке его. Правда, ему почти год пришлось и ‘править’,— но он всегла тяготился этой, по его мнению, мало полезной работой, пока не освободился от нее, уйдя в политредакторы литературно-художественного отдела.
В этот момент счастливые обстоятельства чрезвычайно сблизли меня с Д. А., волею судеб я стал заведующим литературно-художественным отделом Госиздата и потом больше года работал в этой роли бок о бок с Д. А. на площади в 13 квадр. аршин, вмещавших весь отдел.
Об этой работе у меня навсегда остались такие же хорошие воспоминания, кале об юности. В значительной степени я приписываю это постоянному общению с милым, добрым, вдумчивым ‘Митяем’.
С первых же дней у вал? без слов создалась договоренность, что всей редакционной работой руководит он. И это дело Дмитрий Андреевич вел хорошо, как настоящий, врожденный редактор. Он должен был чувствовать нужного автора, иногда должен был открыть его в грудах рукописей, должен был привлечь необходимых писателей, иногда подтолкнуть их к определенным темам.
Дмитрий Андреевич с любовью творчески работал над всем этим в течение шести часов ежедневно, пропускал: десятки людей о рукописями, с планами их, иногда без того и другого, и просто приходящих для беседы. В эти часы и минуты обсуждались планы темы повестей и романов, проекты новых литературных журналов, планы собраний сочинений и т. д., и т. д.
Чувствовалось, что Дмитрий Андреевич попал в свою стихию, что ей он отдает все нервы, все силы и способности. И это давало здоровую, свежую продукцию: в это время как раз созданы были планы изданий сочинений ряда пролетарских писателей (Серафимович, Д. Бедный, Безымянский, Жаров, Герасимов и т. д.), в это же врем: положено начало изданию избранных, дешевых классиков для масс, с этого же периода литературно-художественная книга начинает находить в ГИЗ’е свое художественное внешнее оформление.
В издательском деле все это было этапами, почти эпохами, постепенно изменявшими и внутреннее и внешнее качество продукции Госиздата.
Но кроме этого ведь еще оставалось чтение огромного количества рукописей прозаиков и поэтов. Рукописи шли со всех концов страны от писателей искушенных в деле и от писателей только что делающих робкие, первые шаги. Все это оставалось на ночные рабочие часы и все это в подавляющем большинстве прочитывалось Дмитрием Аддреевичем. Даже мне тогда приходилось читать рукописи ежедневно часов по 6—8, как минимум. На долю Дмитрия Андреевича падало значительно больше. Но от этого не уменьшалось его любовное, проникновенно-внимательное отношение к произведению собрата-писателя. Особенно он был внимателен к молодняку-писателю. Если в таком случае он наталкивался, по его мнению, к признаки таланта и общественной значимости труда (а он особенно высоко ставил именно это), он правил, делал замечания на полях, писал длинные глубоко-дружеские письма, он буквально горел в порыве жажды общения с тем молодым, еще неизвестным писателем, который только — только родится в труде.
Дмитрий Андреевич в этих случаях не спешил с предложением печатать, издавать, он хотел помочь писателю научиться упорно работать над собой и побудить его подарить рабочей стране не поденку, а драгоценный камень. Глубоко, страстно любил это настоящее редакторское дело Дмитрий Андреевич. Бели собрать все его критические отзывы и замечания о рукописях только молодых писателей, все письма его к ним, то составилось бы много сот прекрасных страниц, свидетельствующих о том, как любящий человек незаметно творит огромные общественные ценности.
Всю эту огромную ношу труда и забот Дмитрий Андреевич нес бодро, с румяной улыбкой, с редким сожалением, что нехватает времени на большее.
Любовь, энергия, воля, талант таких людей были крепким цементом, сковавшим из отдельных кирпичей — усилий прекрасное здание советской книги.