Цензурныя мытарства Н. А. Некрасова.
Цензурныя мытарства Н. А. Некрасова.
В. Евгеньевъ.
‘Русское Богатство’, No 8, 1913
Цензурные мытарства Н. А. Некрасова, Евгеньев-Максимов Владислав Евгеньевич, Год: 1913
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Въ лтописяхъ русской литературы немного найдется именъ, съ которыми бы соединялось столько воспоминаній о цензурныхъ мытарствахъ, сколько ихъ соединяется съ именемъ Николая Алексевича Некрасова. Оказывая ему особую благосклонность, цензурное вдомство считалось какъ съ фактомъ необычайной популярности его проникнутыхъ ‘местью и печалью’ стиховъ, такъ и съ занимаемымъ имъ центральнымъ положеніемъ среди представителей русской прогрессивной журналистики. Авторъ ‘псенъ’, которыя, по словамъ даже не слишкомъ расположеннаго къ Некрасову критика Ап. Григорьева, были ‘безъ преувеличенія говоря, — событіями’, руководитель двухъ, безспорно, лучшихъ журналовъ своего времени, создававшихъ въ значительной степени общественное мнніе страны,— не могъ не возбуждать самаго пристальнаго вниманія со стороны тхъ, кому было поручено блюсти за благонамренностью органовъ печати.
Трудно учесть то моральное и отчасти даже физическое зло, которое принесла Некрасову цензура. Благодаря ей, онъ долженъ былъ чуть ли не втеченіе всей своей жизни идти на такіе компромиссы съ совстью, которые невыносимымъ гнетомъ ложились на его душу, глубоко потрясая въ то же время и нервную систему. Такъ, напр., для умилостивленія цензоровъ и вообще лицъ, ‘имущихъ власть’ распоряжаться судьбами россійской журналистики, Некрасовымъ постоянно устраивались лукулловскіе обды, причемъ ему приходилось играть на нихъ роль гостепріимнаго хозяина, коробившую такихъ безупречныхъ рыцарей пера, какимъ былъ, напр., H. К. Михайловскій. Боле того: однажды, чтобы спасти свой журналъ отъ висвшаго надъ нимъ Дамоклова меча, Некрасовъ ршился, по его собственному выраженію, ‘исторгнуть неврный звукъ у своей лиры’ и написалъ льстивое стихотвореніе въ честь всесильнаго тогда гр. Муравьева. П.М. Ковалевскій, боле чмъ отрицательно относившійся къ Некрасову, и тотъ назвалъ этотъ поступокъ редактора ‘Современника’ — ‘самозакланіемъ’, такъ какъ, ‘чтобы спасти направленіе, Некрасовъ сознательно клалъ себя и свою репутацію… искупительной жертвою, на алтарь муравьевскаго всемогущества’. Жертва, какъ извстно, не помогла и литературные враги поэта получили возможность иронически заявить ему: ‘ваши громоотводы и щиты, купленные цною столькихъ моральныхъ и неморальныхъ жертвъ съ вашей стороны и удовлетворительно защищавшіе васъ въ обыкновенное время, при обыкновенной непогод, не могли защитить вашъ журналъ при необыкновенно сильной, экстраординарной гроз’ (см. брошюру Антоновича и Жуковскаго: ‘Матеріалы для характеристики современной русской литературы’). Впечатлніе, какое производилъ Некрасовъ непосредственно посл этой полемической выходки, было, по словамъ Михайловскаго, ‘истинно удручающее… Тяжело было смотрть на этого человка. Онъ прямо-таки заболлъ, и какъ теперь вижу его вдругъ осунувшуюся, точно постарвшую фигуру въ халат’ (см. ‘Литер. воспоминанія’).
Кром огромнаго нравственнаго зла, причиненнаго Некрасову цензурой, она оказала сильное и въ высшей степени отрицательное вліяніе на развитіе его поэтическаго таланта. Вотъ что говоритъ по этому поводу въ своихъ неизданныхъ замткахъ сестра поэта Ап. Ал. Буткевичъ, человкъ очень близкій ему не только по крови, но и по духу: ‘Написавъ что-нибудь нецензурное, онъ обрзывалъ листокъ — оставляя только среднюю узкую полосу,— всегда по ней могъ прочесть, но никто боле. Онъ находилъ, что въ Россіи должно пускать въ публику лишь то, что можно при удобныхъ обстоятельствахъ напечатать. Куда длись эти рецепты? Сколько могу судить, братъ передлалъ ихъ въ удобныя стихотворенія или просто выжидалъ время, чтобъ напечатать’.
Съ большею подробностью останавливается на этой же сторон поэтической дятельности Николая Алексевича Чернышевскій въ своихъ замткахъ о Некрасов: ‘Когда дошло до крайняго своего предла расширеніе цензурныхъ-рамокъ, Некрасовъ постоянно говорилъ, что пишетъ меньше, нежели хочется ему, слагается въ мысляхъ пьеса, но является соображеніе, что напечатать ее будетъ нельзя, и онъ подавляетъ мысли о ней, это тяжело, это требуетъ времени, а пока он не подавлены, не возникаютъ мысли о другихъ пьесахъ… О чемъ онъ думалъ, что этого невозможно напечатать скоро, надъ тмъ онъ не можетъ работать.
‘Причина невозможности всегда была цензурная.
‘Онъ былъ одушевляемъ на работу желаніемъ быть полезнымъ русскому обществу, потому и нужна ему была для работы надежда, что произведеніе будетъ скоро напечатано, еслибы онъ заботился о своей слав, то могъ бы работать и съ мыслью, что произведеніе будетъ напечатано лишь черезъ двадцать, тридцать лтъ’…
Сказанное лишь въ самыхъ общихъ чертахъ опредляетъ роль цензуры въ жизни и дятельности Некрасова, но и этого съ излишкомъ довольно, чтобы понять, почему онъ не могъ думать о цензурныхъ стсненіяхъ себя и своихъ сотрудниковъ ‘безъ тоски и бшенства’ (см. письмо къ Толстому), почему даже въ дружескомъ кругу говорилъ о томъ, что онъ вытерплъ и вынесъ отъ цензуры, со ‘страшной вспыльчивостью’, а въ глазахъ у него появлялось выраженіе, которое ‘охотники видятъ у смертельно раненнаго медвдя, когда подходятъ къ нему и онъ глядитъ на нихъ’ (см. ‘Воспоминанія’ 0. Н. Терпигорева). Едва только съ упраздненіемъ предварительной цензуры для литераторовъ открылась возможность высказываться нсколько свободне, какъ Некрасовъ далъ волю годами копившемуся справедливому гнву и создалъ въ стих. ‘Газетная’ необыкновенно яркій и исторически-врный типъ дореформеннаго цензора, обязанности котораго опредляются, по мннію поэта, однимъ выразительнымъ словомъ — ‘палачъ’. Однако торжествовать побду надъ ненавистнымъ врагомъ было еще рано: черезъ два мсяца посл учрежденія главнаго управленія по дламъ печати, что офиціозная ‘Сверная Почта’ привтствовала, какъ ‘славное’ событіе отечественной исторіи, ‘Современникъ’ получилъ первое предостереженіе и въ числ мотивовъ этой репрессивной мры фигурировало и стихотвореніе ‘Газетная’, гд было, по формулировк совта главнаго управленія, ‘изображено въ крайне оскорбительномъ вид званіе цензора’. Не смотря на выяснившуюся такимъ образомъ опасность касаться вопроса о цензур, Некрасовъ не побоялся вторично сказать нсколько облитыхъ ‘горечью и злостью’ словъ по ея адресу въ своихъ ‘Псняхъ о свободномъ слов’, напечатанныхъ въ ‘Современник’ въ начал слдующаго 1866 года. Очевидно, вычеркнуть эту тему изъ своего сатирическаго репертуара поэту было просто не подъ силу: слишкомъ ужь хорошо дала ему почувствовать себя тяжелая рука цензуры за время всей его предшествующей литературной дятельности.
Мы говоримъ ‘всей’, такъ какъ Некрасову задолго до его извстности и пріобртенія собственнаго журнала пришлось испытать цензурныя гоненія. Вотъ нсколько, небезъинтересныхъ историческихъ справокъ. Въ 1839 году цензоръ Фрейгангъ счелъ нужнымъ ‘приложить руку’ къ литературному дебюту Некрасова — сборнику его полудтскихъ и совершенно безобидныхъ стиховъ ‘Мечты и звуки’. Мнительному цензору не понравились н которыя выраженія и онъ принялся ихъ передлывать. Такъ, по остроумной догадк покойнаго Якубовича-Мелыпина, въ четверостишіи изъ стихотворенія ‘Поэзія’
Возложу внецъ лавровый
На достойнаго жреца,
Или въ мигъ запру въ оковы
Я носителя внца —
послдняя строчка была измнена Фрейгангомъ такъ: ‘Поносителя внца’, ‘Очевидно, для цензора всякій внецъ (хотя бы то былъ внецъ Нерона) казался чмъ-то неприкосновеннымъ’.
Въ 1840 году Некрасовъ попалъ въ руки другому блюстителю литературныхъ порядковъ — Евстафію Ольдекопу, на просмотръ котораго представилъ довольно-таки лубочную, по заказу книгопродавца Полякова написанную ‘Сказку о царевн Ясносвт’. Сказка эта, такъ и не увидвшая печати {Автографъ ея принадлежитъ библіофилу П. А. Картавову, издателю ‘Литературнаго архива’, благодаря любезности котораго мы и имли возможность ознакомиться съ ея содержаніемъ.}, не блещетъ достоинствами: сюжетъ ея не правдоподобенъ и даже нелпъ, а образы, и въ особенности языкъ — прямо вульгарны (встрчаются, напримръ, выраженія: ‘вдьмы ребра изломили’). Тмъ не мене въ ней чувствуется особый, мы бы сказали, вольнодумный душокъ, придающій ей извстный интересъ. Этотъ душокъ смутно ощутилъ и чуткій носъ Ольдекопа. Прежде всего его испугало заглавіе: ‘Сказка о томъ, какъ царь Елисей хотлъ женить сына на лун, взять въ приданое небо и двинуть рать на солнце, какъ все это не удалось и какъ царь Пантелей поправилъ и кончилъ дло благополучно’, и онъ замнилъ его краткимъ и сухимъ — ‘Сказка о царевн Ясносвт’. Въ дальнйшемъ строфы, трактовавшія о намреніи главнаго героя сказки, царевича Романа: ‘свой родъ прославить небывалой высотой, связью родственной съ луной’, были имъ тщательно вычеркнуты. Характерны и дв другія купюры, сдланныя Ольдекопомъ. Онъ вычеркнулъ слдующее четверостишіе, заключавшее описаніе благодтельнаго правленія Елисея.
Любо было жить на свт!
То-то любо!.. Дти, дти!
Не любите новизну,
Вотъ что было въ старину!..
усмотрвъ, быть можетъ, въ немъ крамольное желаніе поселить въ читателяхъ недовольство настоящимъ путемъ восхваленія иреи нихъ порядковъ.
Въ словахъ:
Собралися вс сословья,
Ради нкаго присловья,
То есть кое для чего,
Врныхъ подданныхъ его,
Вс бояра, вс міряна,
Вс чиновные граждана…
Ольдекопу, должно быть, почудился намекъ на палату сословныхъ представителей и онъ положилъ свое цензурное veto на послднія четыре строчки.
Въ 1842 году, по разсказу Григоровича (см. ‘Воспоминанія’), былъ запрещенъ до выхода перваго выпуска проектированный Некрасовымъ періодическій сборникъ юмористическаго характера ‘Зубоскалъ’, при чемъ мотивомъ запрещенія послужила одна лишь фраза въ объявленіи: ‘Зубоскалъ будетъ смяться надъ всмъ, что достойно смха’.
Въ 1843 году вниманіе цензуры привлекли изданныя Некрасовымъ книжонки: ‘Статейки въ стихахъ безъ картинокъ’.
Съ такимъ вниманіемъ относилась цензура къ некрасовскимъ писаніямъ въ то время, когда поэтъ еще былъ очень далекъ отъ своего истиннаго пути, пути идейнаго руководителя молодого поколнія. Со вступленіемъ же чего на этотъ путь, т. е. съ 1847 г. (годъ пріобртенія Некрасовымъ и Панаевымъ ‘Современника’) ‘благосклонность’ цензуры къ нему не то что удвоилась, а удесятерилась. Не останавливаясь подробно на ея проявленіяхъ, напомнимъ только нкоторые факты.
Въ 1848 году, напримръ, по свидтельству г-жи ПанаевойГоловачевой (см. ея книгу ‘Русскіе писатели и артисты’), ‘строгость цензуры дошла до того, что изъ шести повстей, назначенныхъ въ ‘Современникъ’, ни одна не была пропущена, такъ что нечего было набирать для ближайшей книги… Приходилось печатать въ отдл беллетристики переводы. Романъ Евгенія Сю не былъ дозволенъ, оставалось пробавляться Ламартиномъ’. Въ виду безвыходности положенія Некрасовъ, въ сотрудничеств съ Панаевой, принялся писать романъ во французскомъ вкус ‘Три страны свта’, имя въ виду печатать его по частямъ, по мр окончанія отдльныхъ главъ. Цензура потребовала весь романъ и не соглашалась разршить его печатаніе до тхъ поръ, пока авторы не представили письменнаго удостовренія за своей подписью, что въ роман ‘порокъ будетъ наказанъ, а добродтель восторжествуетъ ‘.
Не прекращались цензурныя атаки и противъ гражданской музы Некрасова, такъ что даже очень не благоволившій къ поэту Герценъ счелъ нужнымъ вступиться за него на страницахъ ‘Колокола’ по поводу цензурной травли, предпринятой въ связи съ первымъ изданіемъ его стихотвореній (1856 г.) ‘Воры и укрыватели воровъ большой руки’, говоритъ корресподентъ Герцена, ‘возстали сначала противъ статей ‘Русскаго Встника’, которыя знакомили публику съ типами губернскихъ воровъ средней руки’, а затмъ ‘пошли жаловаться на книжку стихотвореній, гд ничего нтъ кром участія къ бдности и ненависти къ притсненіямъ. Аристократическая сволочь нашла въ книжк какіе-то революціонные возгласы, чуть не призывъ къ оружію. Русское правительство, изволите видть, боится стиховъ:
Иди въ огонь за честь отчизны,
За убжденье, за любовь,
Иди и гибни безупречно —
Умрешь недаромъ, дло прочно,
Когда подъ нимъ струится кровь.
‘Это сочли чуть не адской машиной и снова дали волю цензурной орд съ ея баскаками. Какое жалкое ребячество!’
Съ появленіемъ первыхъ ласточекъ надвигающейся реакціи ретивость этой ‘орды’ усилилась, а вмст съ тмъ ухудшилось положеніе некрасовскаго ‘Современника’, неуклонно отстаивавшаго интересы крестьянскихъ массъ. Въ 1862 г. Журналъ былъ пріостановленъ на 8 мсяцевъ, причемъ эта мра, очевидно, подъ вліяніемъ какого-то высшаго наитія, была поставлена въ связь съ петербургскими пожарами, ‘непосредственныхъ виновниковъ которыхъ, какъ говоритъ офиціальный источникъ, высочайше утвержденной слдственной комиссіи не удалось открыть’… Нсколькими годами позже репутація Некрасова у ‘властей предержащихъ’ окончательно опредлилась. Въ ‘Собраніи матеріаловъ о направленіи различныхъ отраслей русской словесности за послднее десятилтіе’ (1854—64 г.), офиціальной записк, составленной, по порученію Валуева, извстнымъ гр. Капнистомъ, Некрасову удлено было втрое больше мста, чмъ каждому другому поэту разсматриваемой эпохи. Такое ‘предпочтеніе’ для него оказывалось потому, что онъ былъ поставленъ во главу поэтовъ^ настроившихъ свои лиры въ тонъ тмъ, ‘разрушительнымъ’ идеямъ, которыя, начиная съ 1848 г., широкою волной лились въ Россію изъ Франціи. Что это были за идеи, объ этомъ гр. Капнистъ говоритъ словами историка: во Франціи, незадолго до февральской революціи ‘вся дятельность партизановъ республики обратилась на низшіе слои народа. Ученье Сенъ-Симона, Фурье, и въ особенности Бабефа, гораздо живе говорило интересамъ рабочихъ классовъ, нежели требованія политической свободы. У республиканскихъ писателей явилась особенная нжность къ рабочимъ классамъ, пошли безконечные толки о страданіяхъ пролетаріата, существенный смыслъ которыхъ, заключался въ слдующемъ: учредите республику, сдлайте насъ диктаторами, а мы отдадимъ вамъ вс богатства высшихъ классовъ и сдлаемъ васъ навсегда счастливыми’. Изъ этой цитаты видно, что въ правительственныхъ сферахъ начали бояться, что творчество Некрасова способно вызвать соціалистическое движеніе.
Этой опредлившейся репутаціи своего редактора-издателя ‘Современникъ’ былъ отчасти обязанъ первымъ предостереженіемъ, о которомъ уже было упомянуто, а въ особенности вторымъ, послдовавшимъ въ 1865 г. за статью Антоновича ‘Суемудріе ‘Дня’, якобы ‘возбуждающую умы противу истинъ православной вры’, и за стихотвореніе Некрасова ‘желзная дорога’. Вотъ исчисленіе ‘жупеловъ’, которые власть усмотрла въ этомъ стихотвореніи: въ ‘желзной дорог’ ‘взводится клевета на благодтельное предпріятіе правительства къ усовершенствованію нашихъ путей сообщенія на западный образецъ, въ звучныхъ стихахъ, утверждающихъ, что ‘начальство скло народъ’, предоставляя ему право ‘мерзнуть и гибнуть отъ цынги въ землянкахъ’, причемъ авторъ позволилъ себ даже сдлать произвольное исчисленіе мучениковъ, потерпвшихъ смерть за Николаевскую желзную дорогу, утверждая, что таковыхъ ‘пять тысячъ’, въ эпиграф же упомянуто, вещь всми извстная, что главнымъ строителемъ дороги былъ графъ Клейнмихель, очевидно, съ цлью возбудить негодованіе противъ этого имени, каковое указаніе лица и самый способъ изложенія мнимыхъ злоупотребленій по построенію Николаевской желзной дороги вовсе не подходитъ подъ требованіе ст. 16 IV отд. законоположенія 6 апрля. Вообще стихотвореніе Некрасова ‘Желзная дорога’ представляетъ сооруженіе этого пути результатомъ притсненія народа со стороны правительства съ возбужденіемъ негодованія противъ высшаго правительства’,
Тучи, такимъ образомъ, сгустились надъ головою Некрасова. Но онъ и не думалъ падать духомъ, крпко вря въ свое умніе благополучно лавировать между цензурными Сциллами и Харибдами. Въ письм своемъ къ П. А. Плетневу, извлеченному нами изъ рукописныхъ матеріаловъ Академіи Наукъ, онъ слдующимъ образомъ опредляетъ создавшееся положеніе: журналъ ‘получилъ два предостереженія (впрочемъ, не думайте, что предостереженія получены однимъ только ‘Современникомъ’, у насъ для начала на нихъ довольно щедры). Посл третьяго предостереженія журналъ по закону закрывается временно отъ двухъ до шести мсяцевъ, а потомъ предостереженія снимаются впредь до новыхъ. Я однако же надюсь избжать въ слдующемъ году 3-го предостереженія, для чего принялъ свои мры и имлъ объясненія съ начальствомъ. На счетъ запрещенія журнала мн положительно заявлено, что подобнаго намренія нтъ у правительства, я ставилъ вопросъ прямо, предлагая, что самъ лучше закрою журналъ, если имется подобное намреніе. Самое худшее тутъ то, что два предостереженія публика наша по новости закона приняла за близкіе предвстники смерти журнала, и подписка на 1866 годъ остановилась. Теперь я хлопочу, чтобъ разсять это предубжденіе, и съ этою цлью написалъ объявленіе, которое и пущу въ публику, показавъ предварительно министру. Итакъ вотъ наши дла съ вншней стороны. Что касается до существа реформы, то покуда не легче и почти не лучше, но, кажется, дло удержится, а это главное.Будьте здоровы. Посильный вашъ работникъ Н. Некрасовъ’.
Думается, что письмо это, помченное 19 декабремъ 1865 года, объясняетъ причины растерянности Некрасова въ слдующемъ году. Поэтъ боле или мене былъ увренъ, если не въ безопасности, то хотя бы въ отсутствіи непосредственныхъ опасностей для своего любимаго дтища, а потому каракозовскій выстрлъ и послдовавшая за нимъ вспышка дикой и безудержной реакціи захватили его врасплохъ, нашлись добрые совтчики (см. объ нихъ въ ‘Современник’ 1913 г. No 1), и Некрасовъ, плохо отдавая себ отчетъ, что онъ длаетъ, ‘исторгъ неврный звукъ у своей лиры’. Въ одномъ изъ неизданныхъ писемъ сестры поэта Анны Алексевны Буткевичъ къ библіографу С. И. Пономареву, хранящихся въ Академіи Наукъ, содержится не безынтересное мсто, посвященное эпизоду со стихами въ честь Муравьева. Называя ихъ ‘вынужденными тяжелыми того времени обстоятельствами, э которыхъ теперь нельзя еще и заикнуться’ А. А. Буткевичъ продолжаетъ: ‘я съ сокрушеніемъ думаю, сколько въ далекомъ будущемъ найдется литературной сволочи…..которая, преподнося публик обвинительный актъ Некрасова, красными буквами-пропишетъ въ немъ имя Муравьева. Я обдумываю, какъ устроить, чтобы въ то именно время могли явиться въ свтъ разъясненія этой печальной необходимости, которая всю остальную жизнь задала брата, которую онъ называлъ ‘чернымъ пятномъ’, ‘неврнымъ звукомъ’ и т. п.’
Гибель ‘Современника’ не надолго вырвала Некрасова изъ рядовъ отечественной журналистики. Съ 1868 года подъ его редакціей стали выходить ‘Отечественныя Записки’. ‘Противоестественный’, съ точки зрнія многихъ, союзъ между Некрасовымъ и Краевскимъ, этими антиподами русской періодической печати, осуществился… Но уже съ первыми книжками обновленнаго журнала выяснилось, что этотъ якобы союзъ представлялъ собой обыкновенную коммерческую сдлку, сущность которой заключалась въ томъ, что Краевскій, уступивъ вс редакціонныя права Некрасову, выговорилъ себ опредленный доходъ съ журнала и сохранилъ въ своемъ завдываніи контору. Имющаяся у насъ въ рукахъ копія первоначальнаго договора Некрасова съ Краевскимъ, переданная намъ покойнымъ С. Н. Кривенко, убждаетъ однако въ томъ, что предусмотрительный ‘Андрей’, чувствуя въ Некрасов человка, съ точки зрнія цензурныхъ установленій весьма я весьма ненадежнаго, счелъ нужнымъ обезопасить себя отъ возможныхъ проторей и убытковъ особымъ пунктомъ, который мы и приводимъ: ‘во всемъ, относящемся до содержанія журнала, я, Краевскій, предоставляю Некрасову полную свободу, но если посл двухъ правительственныхъ предостереженій я, Краевскій, замчу въ какой-либо стать, предназначенной къ печати, что-либо, могущее вызвать преслдованіе администраціи, то имю право печатаніе таковой пріостановить, сообщивъ мои соображенія Некрагову, а если и затмъ между нами не послдуетъ соглашенія, то спорный вопросъ разршается третьимъ лицомъ, избраннымъ по общему нашему согласію, преимущественно изъ членовъ совта м-на вы. д. но дламъ печати’ {Характерно, что и корректный профессоръ петербургскаго университета Плетневъ, отдавая въ аренду принадлежавшій ему ‘Современникъ’ Некрасову и Панаеву, также ввелъ въ договоръ пунктъ, ограждающій его матеріальные интересы на случай цензурныхъ репрессій. Цитируемъ его по подлиннику договора, заключеннаго 30 января 1852 года: ‘буде отъ неосмотрительности редакціи журналъ подвергнется запрещенію за нарушеніе цензурныхъ постановленій, то Панаевъ и Некрасовъ въ вознагражденіе таковаго ущерба обязаны заплатить г-ну Плетневу неустойку ниже сего означенную’, которая, кстати сказать, составляла кругленькую сумму въ 8571 р. 43 к. серебромъ.}.
На сношеніяхъ Некрасова, уже какъ редактора ‘Отеч. Записокъ’, съ главнымъ управленіемъ по дламъ печати мы останавливаться не будемъ. Отмтимъ только, что и эти сношенія, и впечатлнія отъ русской дйствительности вообще настраивали его все боле и боле пессимистически. Вотъ характерныя строки изъ письма къ Жемчужникову: ‘если на Васъ нападаетъ иногда хандра въ Висбаден, то утшайтесь мыслію, что здсь было бы тоже — вроятно, въ большей степени, съ примсью, конечно, ропота по поводу тхъ неотразимыхъ общественныхъ обидъ, подчиняясь которымъ, намъ, то есть нашему поколнію, суждено и въ могилу сойти. Боле тридцати лтъ я все ожидалъ чего-то хорошаго, а съ нкоторыхъ поръ уже ничего не жду, оттого и руки совсмъ опустились и писать не хочется. А когда не пишешь, то не знаешь, зачмъ и живешь. Благо Вамъ, что Вы, повидимому, до этого еще не дошли’. (См. ‘Русскую Мысль’ февраль, 1913 г. ‘Матеріалы по. исторіи русской литературы и культуры. 1. Изъ архива А. М. Жемчужникова’).
Временами поэтомъ овладвало отъ созерцанія печальныхъ злобъ дня не свойственное ему настроеніе: рождалось жгучее же ланіе отдохнуть за рубежомъ. Авторъ ‘Тишины’, который ‘подъ небомъ нероднымъ блуждая’, стремился душой къ сверу, потому что
Какъ ни тепло чужое море,
Какъ ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль,—
въ бытность свою въ 1874 году въ Киссинген обратился къ Е. I. Лихачевой, узжавшей въ Швейцарію, съ экспромтомъ, до сихъ поръ еще неизвстнымъ читающей публик:
Узжая въ страну равноправную,
Гд живутъ безъ чиновной амбиціи
И почти безъ надзора полиціи,—
Тамъ найдете природу вы славную….
А поживши тамъ время недолгое,
Вы вернетесь въ отчизну прекрасную,
Гд имютъ правительство строгое
И природу несчастную.
Тамъ Швейцарію врно вспомянете
И, какъ солнышко ярко засвтится,
Собираться опять туда станете.
Дай Богъ всмъ намъ тамъ весело встртиться!
Художественная цнность этихъ стиховъ, само собой разудается, не велика, не даромъ самъ Некрасовъ заключилъ свой экспромтъ слдующимъ четверостишіемъ:
Пусть не кажется въ этихъ стихахъ
Слабоуміе вамъ удивительно,
Такъ какъ при здшнихъ водахъ
Напряженье ума непользительно —
тмъ не мене сдланное въ нихъ противопоставленіе между Россіей и Западомъ представляется весьма характернымъ.
Относящееся къ тому же 1874 году массовое ‘хожденіе въ народъ’, неистовыя репрессіи правительства, начало цлаго ряда политическихъ процессовъ усилили душевную боль поэта-народолюбца, къ которому, къ тому же, медленными, но врными шагами уже подкрадывался неумолимый недугъ. Хотлось въ пламенныхъ стихахъ выразить сочувствіе къ ‘честнымъ и доблестно павшимъ’, чьи ‘голоса одинокіе’ тщетно вопіяли за несчастный народъ, хотлось на вчныя времена заклеймить разнузданную вакханалію торжествовавшаго побду произвола, но надъ устами поэта тяготлъ неумолимый цензурный запретъ: ‘Трудно измыслить что-нибудь цензурное’, писалъ Некрасовъ въ начал 1876 года въ редакцію ‘Новаго Времени’, и въ этой простой фраз заключается цлая повсть о мукахъ невысказанныхъ словъ. Кой-что, правда, Некрасову все-таки удалось сказать, но сказанное является, безъ сомннія, лишь блдною тнью того, что просилось на уста. Однако и за эту ‘блдную тнь’ цензурное вдомство заставило испить умирающаго поэта горькую чашу униженій, о которыхъ довольно подробно повствуется въ неизданныхъ замткахъ А. А. Буткевичъ. Вотъ что писала въ одной изъ нихъ сестра поэта, отвчая на вопросъ, ‘почему многіе стихи Некрасова не вошли при жизни его въ ‘Послднія псни’ и почему нкоторые изъ вошедшихъ были сокращены’: ‘Издавая ‘Послднія псни’ въ послдній годъ своей жизни, братъ выпустилъ изъ нихъ все, что хоть сколько-нибудь могло быть поводомъ къ столкновенію съ цензурой, относившейся къ нему, во время болзни, крайне придирчиво. Онъ помстилъ только самое, по его мннію, невинное, боясь, чтобы книги не подверглись аресту, — выдержавъ только что цензурную бурю. Не смотря на вс усилія отстоять только что написанную имъ въ Крыму новую часть поэмы ‘Кому на Руси жить хорошо’ — ‘Пиръ на весь міръ’, усилія не увнчались успхомъ: ‘Пиръ’, напечачанный уже въ ‘От. Зап.’, былъ, по распоряженію предсдателя ценъ ком. Григорьева, вырзанъ. Я помню канунъ этого дйя. Когда No ‘От. Зап.’ былъ арестованъ въ типографіи за стихотвореніе Некрасова, братъ послалъ за цензоромъ Петровымъ и битыхъ два часа доказывалъ ему всю несообразность такихъ на него нападокъ. Онъ указывалъ на множество мстъ въ предшествовавшихъ частяхъ той же поэмы, которыя, съ точки зрнія цензоровъ, скоре могли бы подвергнуться запрещенію, разъяснялъ ему чуть не каждую строчку въ новой поэм, то подсмиваясь надъ нимъ ядовито, то жестоко пробирая и его, и всю клику… Петровъ выслушивалъ вс упреки терпливо: понималъ ли онъ всю скорбь поэта, которому заботливая цензура, напутствуя его въ вчность, въ послдній разъ залзла въ мозгъ со своими адскими ножницами, чтобы очистить мысли отъ ‘Канупера’ {Кануперъ — названіе сильно пахнущаго растенія, это слово употреблено, между прочимъ, въ стих. Некрасова ‘Газетная’, отставной цензоръ разсказываетъ здсь своему собесднику:
‘Напримръ, Вальтеръ Скотъ или Куперъ —
Ихъ на вру иной пропускалъ,
Но и въ нихъ открывалъ я Кануперъ.
(Такъ онъ вредную мысль называлъ).}, или просто томился безплодностію преній, зная напередъ, что: ‘хоть ты сейчасъ умри, а мы все-таки не пропустимъ’. Петровъ пыхтлъ, соплъ и отиралъ потъ съ лица, какъ посл жаркой бани, и только по временамъ мычалъ отрывистыя фразы: ‘да успокойтесь, Н. А.’, или ‘вотъ поправитесь, передлаете,— тогда и пройдетъ’.
Чмъ-то прямо-таки трагическимъ ветъ отъ этой сцены объясненія между одолваемымъ невыносимо-мучительной болзнью поэтомъ, который уже давно опредлилъ свое отношеніе къ краснымъ крестамъ гг. цензоровъ яркими словами: ‘это кровь моя проливается’ (см. стих. ‘О погод’), и твердокаменнымъ охранителемъ основъ. Однако цензурныя мытарства умирающаго Некрасовати закончились этой сценой. Въ 20-хъ числахъ марта 1877 года выяснилось новое очень непріятное для Некрасова обстоятельство, о которомъ мы передаемъ словами той же Буткевичъ: ‘Отпечата лась7-ая часть ‘Послднія псни’ и должна была до Святой поступить въ цензуру, но, сверхъ ожиданія, пріемъ былъ прекращенъ раньше, и дло откладывалось до Фоминой недли. Братъ былъ очень разстроенъ — выходъ книги отсрочивался на тра недли.
‘Для меня, говорилъ онъ, это цлая вчность, когда каждый день можетъ быть послднимъ. Я хотлъ бы, по крайней мр, успокоиться на счетъ судьбы моей книги’. ‘Пошли, сказалъ онъ мн, за Скороходовымъ, вели ему създить къ цензору Лебедеву и попросить, нельзя ли принять не въ очередь и пересмотрти
Но Лебедевъ оказалъ, что безъ разршенія Петрова онъ не можетъ ничего сдлать. Братъ продиктовалъ мн письмо къ Петрову, гд просилъ его разршить Лебедеву просмотрть частнымъ образомъ, но передумалъ послать письмо: ‘Не хочу я у нихъ ни чего просить. Пусть будетъ, какъ будетъ’.
На стол лежали только что ‘записанные мною стихи: ‘Черный день’. Братъ взглянулъ на нихъ: поправь, пожалуйста, тамъ — напиши: ‘друзей, враговъ и цензоровъ’.
На слдующій день — это было 25 марта — Анна Алексевна ‘ршилась, не говоря брату, одна попытать счастья и попросить лично Петрова’. ‘Я пріхала къ нему, разсказываетъ она, около 11 часовъ, онъ только что воротился изъ церкви. Я воспользовалась этимъ, объяснивъ ему, въ чемъ дло, сказала, что долгъ всякаго христіанина, если ему представляется возможность, успокоить умирающаго, что вс стихи уже были предварительно помщены въ ‘От. Зап.’. Онъ началъ перелистывать книгу и остановился на послднемъ стихотвореніи {‘Баюшки-баю’.}, надъ этой отходной, которую братъ написалъ себ. Я слдила за выраженіемъ его лица (цензора). Я думала: ‘не можетъ же быть, чтобы у него не дрогнуло сердце’, но ни одинъ мускулъ не шевельнулся на его мясистомъ лиц. Передо мной сидлъ цензоръ и пережевывалъ каждое слово. Наконецъ, причмокнувъ своей толстой губой: ‘А что это значитъ: ‘еще вчера мірская злоба’… какая эта злоба’? Я очень хорошо знала, къ чему это относилось. Но я это скрыла и объяснила, что такіе люди, какъ Некрасовъ, имютъ много враговъ, не разъ уже на него клеветали, теперь, можетъ быть, взвели какую-нибудь небылицу. ‘Да, объ немъ говорятъ много нехорошаго, но неужели онъ читаетъ, что объ немъ пишутъ?’ — Нтъ, но, можетъ, случайно попало что-нибудь,— отвчала я… Онъ общалъ, что, если книга не представляетъ ничего зловреднаго, выпуститъ ее черезъ нсколько дней. Я пріхала къ брату, такъ какъ онъ былъ въ спокойномъ состояніи, то ему и сказала, что я была у Петрова и что онъ общалъ исполнить его желаніе’.
Таковы были послднія впечатлнія отъ продолжавшагося почти зорокъ лтъ общенія одного изъ крупнйшихъ дятелей нашей литературы съ цензурнымъ вдомствомъ. Поневол напрашивается нсколько тривіальное сравненіе этого послдняго съ вампиромъ, питающимся свжею кровью, которую онъ высасываетъ изъ живыхъ организмовъ. Если въ исторіи русской общественности XIX вка повелось говорить о ‘позорной памяти крпостномъ прав’, то въ лтописяхъ русской литературы съ неменьшимъ основаніемъ слдовало бы употреблять выраженіе: ‘позорной памяти отечественная цензура’. Помщики-крпостники любили въ свое оправданіе ссылаться на то, что власть ихъ надъ крестьянами основывается на ихъ культурномъ превосходств, что же касается россійской цензуры, то она не могла прибгнуть даже и къ этому софизму, такъ какъ вся ея сущность сводилась къ опек надъ наиболе интеллигентной и даровитой частью русскаго общества со стороны, въ огромномъ большинств случаевъ, невжественныхъ и недоброжелательныхъ чиновниковъ-рутинеровъ, настоящихъ фельдфебелей по уму и по развитію, поставленныхъ силою судебъ въ положеніе Вольтеровъ.