Царицынская ночь, Киреевский Иван Васильевич, Год: 1827
Время на прочтение: 4 минут(ы)
————————————————————————
OCR Pirat
————————————————————————
Ночь застала веселую кавалькаду в двух верстах от Царицына. Невольно
изменили они быстрый бег лошадей своих на медленный шаг, когда перед ними
открылись огромные пруды — красноречивый памятник мудрого правления
Годунова. Шумные разговоры умолкли, и тихие мысли сами собой пошли
разгадывать прошлую жизнь отечества.
Между тем взошел месяц. Он осветил неровную, узкую дорогу, открыл
дальние поля и рощи и отразился в спокойных водах. Ночь была тихая, на
небе ни одной тучи, и все звезды [сияли].
Владимир первый прервал молчанье. ‘Мне пришла мысль, — сказал он, —
представить Борисово царствование в романе. Нет ничего загадочнее русского
народа в это время. Не все же кланялись восходящему солнцу. Представьте же
себе человека, который равно ненавидит Годунова как цареубийцу-похитителя,
и Гришку как самозванца, к чему привяжет он слово отечество? Мне кажется,
здесь в первый раз русский задумался об России.
К тому же голод, чума, бесплодные войны, беспрестанные восстания народа
и все бедствия того времени должны были невольно связать умы в одно общее
стремление, и этим только объясняется после возможность успехов Минина и
Пожарского.
Пруды эти, где работали тысячи, собранные со всех концов государства,
вероятно, также немало помогли мыслям перебродить в народе. Но для романа
я избрал бы человека, не названного историею, воспитанного при дворе
Грозного во всех предрассудках того времени, и старался бы показать, как
сила обстоятельств постепенно раскрывала в нем понятие лучшего, покуда
наконец польское копье не положило его под стеной освобожденного Кремля’.
‘Конечно, такое лицо будет зеркалом того времени, — сказал Фальк, — и
работа даст много пищи воображению и сердцу. Но берегись только, чтобы не
нарядить девятнадцатый век в бороду семнадцатого’.
‘Неужели ж ты думаешь, — отвечал Владимир, — что, переносясь в
прошедшее, можно совершенно отказаться от текущей минуты. А когда бы и
можно было, то должно ли? Только отношения к нам дают смысл и цену
окружающему, и потому одно настоящее согревает нам историю’.
‘Да, — сказал Черный, — кому прошедшее не согревает настоящего’.
Завязался спор, но скоро остановило его новое явление: из-за рощи
показался гроб — царский дворец.
‘Все строенья Баженова, — сказал Вельский, — замечательны какою-нибудь
мыслью, которую он умел передать своим камням, и мысль эта почти всегда
печальная и вместе странная. Кому бы пришло в голову сделать гроб из
потешного дворца Екатерины?
А между тем какая высокая поэзия: слить земное величие с памятью о
смерти и самую пышность царского дворца заставить говорить о непрочности
земных благ. Этот недавний дворец для меня красноречивее всех развалин
Рима и Гишпании’.
‘Он сам развалина, — сказал Фальк, — Екатерина никогда не живала в нем,
и от самого построенья он оставался пустым, а теперь без окон и дверей.
Мысль поэта-художника, говорят, не понравилась государыне’.
В таких разговорах друзья приблизились к саду, переехали мост, у
трактира сошли с лошадей и, отправляясь осматривать красоты Царицына, не
позабыли заказать себе сытного ужина.
Отвязавши широкую лодку и закуривши трубки, друзья пустились гулять по
гладкому пруду. Тишина, лунная ночь, качанье лодки, равномерные удары
весел, музыкальное плесканье воды, свежесть воздуха, мрачно-поэтический
вид окружающего сада — все это настроило их душу к сердечному разговору, а
сердечный разговор, как обыкновенно случалось между ними, довел до
мечтаний о будущем, о назначении человека, о таинствах искусства и жизни,
об любви, о собственной судьбе и, наконец, о судьбе России. Каждый из них
жил еще надеждою, и Россия была любимым предметом их разговоров, узлом их
союза, зажигательным фокусом прозрачного стекла их надежд и желаний. Все,
что таилось в душе самого священного, доверчиво вылилось в слова, и можно
сказать, что в эту ночь на Годуновском пруду не раздалось ни одного слова,
не теплого мыслию. Правда, если бы человек, испытанный жизнью, потерявший
веру в несбыточное, словом, человек опытный, подслушал их неопытные речи,
то улыбнулся бы многому молодому, незрелому, безумному, но если жизнь еще
не совершенно убила в нем сердце, то, конечно, оно не раз забилось бы
сильнее от сердечного слова…
Между тем лодка причалила к тому месту, где был приготовлен ужин.
Друзья расположились под открытым небом. Пробка хлопнула и, не встретив
потолка, возвратилась на стол.
‘Сегодняшний вечер был полон, — сказал Владимир, наливая бокалы, —
верно, каждому из нас отзовется он в целой жизни, и начиная с теперешней
минуты, верно, каждый уже смелее смотрит в будущее, и для каждого
сделалось священнее то место, куда поставила его судьба. Спасибо светлой
Царицынской ночи!’
‘В самом деле светлой, — сказал Черный, — что неприметною искрою
таилось в сердце, то ее влиянием рассвело в ясный день и, конечно, не
погаснет прежде последнего луча жизни. За здоровье Царицынской ночи!’
Чоканье рюмок было ответом.
‘Мы не позабыли ничего, что греет душу, — сказал Фальк, — только одного
недостает еще: стихов. Вельский! это твое дело!
Благослови сегодняшнюю сходку!’
‘Давайте шампанского!’ — отвечал Вельский.
Вино закипело, поэт, собирая мысли, устремил глаза к небу:
там Большая Медведица светилась прямо над его головою. Мигом осушил он
бокал… мысль загорелась… он начал так:
Смотрите, о други! над нами семь звезд:
То вестники счастья, о други!
Залог исполнения лучших надежд,
Блестящее зеркало жизни.
Так, други! над темною жизнию нам
Семь звезд зажжено Провиденьем,
И все, что прекрасного есть на земле, —
Все дар семизвездного хора.
Нам Веры звезда утешитель в бедах,
И в счастьи надежный вожатый,
Звезда Песнопенъя льет в душу восторг
И жизнь согревает мечтою.
Но счастлив, кто обнял мечту не во сне!
Кому, на восторг отвечая,
Лазурное небо стыдливых очей
Звездою Любви загорелось!
Кого возлелеяла Славы звезда.
Кому пред неправою силой
Главы благородной склонить не дала
Свободы звезда золотая…
Кто Дружбы звездой из немногих избран,
Сокровища лучшие сердца
Со страхом от взоров людей не таил,
Как тать укрывает святыню.
Седьмая звезда светит ярче других,
Надеждою свет тот прекрасен!
Но в горе отрады она не дает
И счастья с собой не выносит,
Страданья и смерть обещает она
Тому, кто безумной мечтою
В вожатые жизни ее изберет…
О други! Кто пьет за седьмую?
1827
И. В. КИРЕЕВСКИЙ
Царицынская ночь. Печатается по изданию: Киреевский И. В. Полное
собрание сочинений: В 2-х т. Т. 2. М., 1911.
С. 100. …огромные пруды — красноречивый памятник мудрого правления
Годунова. — Часть системы прудов Царицына, а именно Борисовские пруды
(старое название: Цареборисовские), вырыты по приказу Бориса Годунова в
первые годы XVII в., при их создании Годунов прежде всего преследовал
цель, дать работу разоренным неурожаями крестьянам, сходившимся в Москву
со всех областей России в поисках пропитания.
С. 101. Баженов Василий Иванович (1737 — 1799) — русский архитектор,
один из основоположников русского классицизма.
С. 102. Большая Медведица — созвездие северного полушария, очертание
которого образуют семь наиболее ярких звезд.
ИБ N 2682
МАРЬИНА РОЩА
Составитель
Владимир Брониславович Муравьев
Заведующая редакцией Л. Сурова.
Редактор Н. Рыльникова.
Художник Р. Данциг.
Художественный редактор Э.Ровен.
Технические редакторы Л.Маракасова, В. Дубатова.
Корректоры И. Фридлянд, М. и Т. Семочкипы, Н.Кузнецова, В. Чеснокова.
Сдано в набор 21.11.83.
Подписано к печати 17.05.84. Формат бОХ 84 1/16- Бумага газетная.
Гарнитура ‘Обыкновенная новая’. Печать офсетная. Усл. неч. л. 25,23. Усл.
кр.-отт. 25,86. Уч.-изд. л. 27,94. Тираж 165000. Заказ 3953. Цена 2 р. 60
к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство ‘Московский рабочий’.
101854, ГСП, Москва, Центр, Чистопрудный бульвар, 8. Ордена Ленина
типография ‘Красный пролетарий’. 103473, Москва, И-473,
Краснопролетарская, 16.