Чёрный кот. Святочная быль В. З. ф. р. ва
Чёрный кот. Святочная быль В. З. ф. р. ва
‘И сказку эту
поведаю я свету’
А. Пушкин
В. З: ф. р. въ.
(Оренбургские губернские ведомости. 1854. 8, 15, 22, 29 мая, 5 июня)
Чёрный кот, Зефиров Василий Васильевич, Год: 1854
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Историко-краеведческие исследования на Южном Урале в XIX — начале XX вв.
Уфа, 2014.
Случалось ли вам слышать простонародную сказку от словоохотливой старушки, в зимний вечер, при тусклом свете ночника, когда она, уложивши неугомонных ребятишек, сядет за свою прялку на тёплую печку и станет разсказывать про старину, про бывалое и небывалое, про свою весёлую молодость, про зимние посиделки, про весенние хороводы, или, воткнув веретено в пряслицу и сложив на коленях руки, медленным дрожжащим голосом поведёт речь о какой нибудь плачевной были?.. Не изгладимое впечатление производит подобный разсказ в памяти слушателя. И я слышал не легенду, не какое нибудь тёмное предание, но настоящую быль про Чёрного кота.
Из многочисленных поверий нашей русской старины, кто не слыхал, или не читал о силе спрык-травы, которая одним прикосновением своим разрушает всякий запор? Кто не знает, с какой опасностию и самопожертвованием ходили наши деды мечтатели в ночь на Иванов-День отыскивать цвет папоротника и, так называемый, Петров крест, как таинственные предметы природы, служащие вернейшим средством к отысканию кладов, — будь они сокрыты хоть в преисподней земли. Но ведомо ли вам, что Чёрный-Кот содержит в себе не меньшую драгоценность подобного рода, именно: косточъку невидимку, которую из него должно доставать в Васильев вечер, на кануне Нового года? — И вот…
Тайну эту
поведаю я свету.
Крепость Губерлинская (ныне станица) есть одна из замечательных крепостей Оренбургской линии, по своему местоположению. Не знаю, как ныне, а прежде, в десятых годах, она состояла из семидесяти, или восмидесяти дворов солдат и казаков, управляемых Коммендантом. Справа окружает её речка Губерля, слева Чебакла, а за ними вплоть подымаются громады каменистых гор, которые, почти со всех сторон обхватив не значительную площадку, где расположена крепость, заслоняют собою от бедных жителей и выход дневного светила и закат его. Но за всем тем местоположение Губерли в полной мере очаровательно. Эта группа гор изумительной высоты, прекрасная долина, расположенная между ними, две речки кристальной, горной воды, струящейся по песчано-каменистому дну и на одной из них большая роща крупных деревьев, дают самое близкое понятие о живописных долинах Тавриды, или Швейцарии.
Задолго до настоящего времени в этой крепости жил зажиточный казак, имени которого не припомню. Богатый хлебом, богатый скотом, он лишён был одного ни чем не заменимого блага для отцовского сердца, и в особенности для казачьего сердца: не имел, и не надеялся иметь сыновей. Но за тем на этой могиле утраченной надежды отца, как пышный душистый розан, цвела его единственная дочь, Mania. Хорошенькая, добренькая, доверчивая, невинно-резвая и в высшей степени ласковая, она была не оценённым сокровищем для своих родителей. Составляя предмет особенной нежности матери, она, однакож, нередко своими затеями нагоняла тёмные облака на чело отца, но обезоруженный ласками и поцалуями своей красавицы-дочери, суровый казак, улыбаясь, развязывал свою мошну, доставал денег на наряды и, покачивая головой, говорил в том смысле, как почтенный Фамусов Грибоедова:
‘Что за коммисия, создатель,
Быть взрослой дочери отцом!’
Кто не знаком с занимательной картиной деревенских хороводов!.. Однажды во время весны, в какой то праздник, на зеленеющем лугу среди крепости, играл хоровод девушек. Молодёжь, не вмешиваясь в игры, ходила вкруг хоровода, переглядываясь с девицами, и, по временам, обделяла их орехами и пряниками. Не вдалеке на зелёной лужайке, сидели старые казаки, толкуя о своём домохозяйстве, или о своих единственных злодеях — Киргизах, от которых в те времена прилинейным жителям не было покою ни днём, ни ночью. День уже вечерел. Приятная прохлада разлилась в горной долине. В это время вышел из дома Коммендант с своим семейством и гостями и вся группа медленно приближалась к толпе обывателей, старики поднялись с мест, а хоровод, развернувшись, стал играть в горелки, в которых приняли участие и молодые ребята. Условия этой игры известны: мужнины разбирают по своим мыслям девушек и становятся попарно,— одна пара за другой. А тот, кому недостало подруги, становится впереди вереницы и, представляя из себя лицо хитрого ястреба, бросается за бегущею парой и, если удаётся, разлучает двух любящих голубков. Между тем Коммендант с гостями и семейством, в числе которого был сын, статный молодец 18 лет, только что приехавший из Оренбурга на побывку к отцу, подошли к играющей толпе и с удовольствием смотрели на весёлую, занимательную игру молодёжи.
С первого раза орлиный взгляд молодого человека отличил в толпе девушек красивенькое личико Маши, и вдруг, как бы для шуток, он принял участие в игре, став на место ястреба. Несколько пар пропустил хитрец, не успев, или не хотевши никого поймать, но когда наступила очередь бежать Маше с своим избранным, то он, с действительной быстротой хищного ястреба, рванулся за бегущей девушкой. Сколько не увёртывалась она при быстром беге своём, сколько не употребляла знакомых ей хитростей, но враг её был быстрее на бегу и едва ли не с большим совершенством знал все эволюции этой игры, и потому, истомив свою жертву в продолжительном беге, он в три прыжка догнал, и обнял её обеими руками. Как голубка, затрепетала бедная девушка, сжатая на взволнованной груди молодого человека, дух в ней занялся, сколько от усталости, столькож и от полноты чувства, дотоле ею не испытанного. Медленно и рука в руку, возвратились они к хороводу.
После того, часто, гуляя с подругами в роще на берегу Чабаклы, Маша встречала Коммендантского сына, случалось не редко и говорить с ним и, когда он уехал обратно в Оренбург, — для Маши миновались дни невинных удовольствий беззаботной жизни: тоска-кручина, как червь, стала точить осиротелое сердце девушки. Так прошло лето, так наступила и зима, и ни одно тёплое чувство не согревало тоскующей души её. Наступил праздник Рождества Христова. Маша с своими родителями отправилась к заутрене, и едва только, после первых поклонов святым иконам, она беглым взглядом окинула собравшийся народ, — как сердце её замерло… Впереди, рядом с отцом своим, стоял он… он, — избранник души её, нежданый гость её девических помышлений.
Всё просветлело в глазах девушки, все забытые радости разцветили её милое личико. Но вот проходит день, проходит другой, а она нигде более не видит, нигде не встречает своего желанного. Не раз, в поздний вечер, Маша с доверенной подругой проходила мимо освещенных окон Коммендантского дома, но, кроме мелькающих силуетов на замёрзлых стёклах, ничего не видала. — ‘Он меня забыл… он не помнит меня, думает девушка, но Бог с ним! Мне хоть бы раз ещё, — один только раз взглянуть на него, а там… Вдруг, чудовищная мысль жгучей молнией скользнула в голове её, мужественная решимость охватила её робкий характер и страшный план был определён. Дело заключалось в том, что бы отыскать совершенно чорного кота, который бы не имел на себе ни одного волоса другого цвета. Потом следовало, сняв с себя крест, сварить кота в полночь, на кануне нового года, в неосвящённом месте, а какое место у християн не освящается, кроме бани? — Там, глядясь в зеркало, следовало выбирать кости из котла, и каждую из них ставить перед зеркалом. Едва только попадётся заветная косточка-невидимка, лицо человека мгновенно изчезает в зеркале, и тогда, невидимый никем, смело ступай в каждый дом, и не только подозрительный глаз какой нибудь мамы, но даже стоглазый аргус не заметит тебя. О, старина, старина, родимая старина! Каких великих чудес не совершалось в твои диковинные времена? А ныне… но, пойдём далее.
На кануне нового года, в Васильев вечер, Маша отпросилась ночевать к своей подруге, у которой была только мать старушка и жила ещё одна родственница, не многим чем помоложе её. Смерклось. В избе засветился ночник, старушки спокойно уселись за свои прялки, Маша с подругой молча сидели на печьке, и около них за трубой лежал чёрный кот и дико поворачивал жёлто-огненными глазами, стуча длинным хвостом об сухую лучину. Тихо было в бедном приюте старушки, лишь журчание веретён нарушало мёртвое молчание, лишь скучная, прерывистая трель сверчка раздавалась в глубине подпечка. Но вдруг глухо загудела соседняя роща и в след за тем порывистый вихрь со свистом пронёсся по длинной улице.
— Слышишь, Машенька, прошептала подруга, как ты пойдёшь? — Маша ни чего не отвечала и прилегла на печке.
— Опять начинается вьюга, проговорила старушка — родственнице. Спаси Господи и помилуй всякую душу христианскую!..
Надобно заметить, что в горах нельзя предузнать наступающей непогоды, и когда в степных местах вьюга бушует со всей неукротимой силой, — там только начинает разыгрываться ветер, но когда, усилившись, он ворвётся в горное ущелье, — тогда весь воздух, перепутанный со снегом, кипит, как в котле и несчастный путник, даже среди улицы, подвергается близкой опасности задохнуться на каждом шагу.
Много уже было вечера. Старушки, погасив огонь, давно уже покоились в безмятежном сне. Но вот прокричали первые петухи, — предвестники наступающей полночи, и Маша приподняла отяжелевшую свою голову. Робко прильнула к ней верная подруга, робко, со слезами умоляла её — оставить ужасное предприятие, но упорная девушка, тихо отклонив от себя заботливую подругу, едва внятно проговорила: ‘ужели мне дожидаться этого вечера ещё целый год? Ужели мне умереть с тоски? Нет, только раз погляжу на него, — и там… пусть будет, что Богу угодно’. Потом сняла с себя крест, (великое, страшное дело для христианина-простолюдина) поцеловала его и положила под подушку, а оттуда, вынув маленькое зеркальцо, сунула за пазуху. Надев на себя тёплую шубу, Маша завернула в неё чорного кота, и потом, в сопровождении подруги, робкими шагами вышла из избы. При первом шаге их на двор, резкий, холодный ветер охватил их с ног до головы, но, не останавливаясь ни на минуту, девушки быстро перебежали ч[р]ез двор и вошли на заднюю пригороду. Здесь перед ними, во всём грозном величии своём, развернулась картина бунтующей природы. Роща стонала от сильных порывов ветра, который то стихнет на минуту, то с новою силою, сорвав тучи снега с вершины горы, с яростию крутит его в взволнованном воздухе и потом, ударив на поверхность равнины, рвёт и сокрушает всё, встречающееся ему на пути.
При спуске с небольшого пригорка, откуда можно было разсмотреть крутой берег Чабаклы и на нём, как чёрную точку, старую баню, — Маша остановилась на минуту. Здесь, в последний раз неясная подруга простерла к ней умоляющие свои просьбы, но — ничто непомогло. Маша молча простилась с ней, молча поцаловала плачущую девушку и потом, быстро спустившись с пригорка, перебежала чрез небольшую поляну, проворно вошла в баню и затворила за собою дверь.
Мрачно было, страшно было в старой бане! Здесь только в первый раз решительная девушка почувствовала весь ужас своего положения, всё безрассудство своего поступка и холодный, ледяной трепет пробежал по её членам, но воротиться было уже поздно. Маша всею силою воли подавила в себе душевную тревогу, бросила кота на лавку, поспешно высекла огня, зажгла небольшой огарок и вскоре яркий огонь запылал в печьке, где уже приставлен был чугун с водою.
Тревожным взглядом окинула она чёрную баню. Как бы для большего ободрения себя, — заглянула под развалившийся полок и несколько успокоенная, села на лавку против пылающего огня и погрузилась в тяжёлую, не разгаданную думу. Прошло с полчаса в этой могильной тишине. Огонь более и более разгорался в печи, сильнее и сильнее бушевала погода в соседней роще. — Кот, долго сидевший в тёмном углу, приблизился к молчаливому товарищу своему и, устремив на него свои большие глаза, стал ласкаться около поникнутой головы девушки. Как бы предчувствуя свою близкую, неизбежную кончину, он вполз на её колени и завёл свою убаюкивающую, гармоническую песнь. Но вдруг прокричали вторые петухи (полночь), Маша вздрогнула, взглянула на печь, — чугун уже кипел, она быстро сняла с себя нож,, наскоро сделала петлю, накинула её на шею кота и перекинув другой конец ножа через шест, — потянула. Диким, страшным голосом закричал кот, в кольцо извиваясь на поясе. С остервенением теребил он острыми кохтями роковую петлю, но минута… две… тусклые глаза его выкатились из своих орбит, остроконечный, посинелый язык высунулся из окровавленной пасти и тучное его тело мало по малу распустилось во всю свою длину.
Отвратителен был вид повешенного кота! Но что за страшную картину представляло из себя лицо его убийцы?.. Казалось все роды адских изтязаний выносила она в продолжение целого месяца, целый месяц была на жгучем огне варварских мучений, — до такой степени изказилось прекрасное лице её. Но и за всем тем, на помертвелом челе ещё молено было видеть перевес воли в борьбе с изнеможением физической природы человека. Заметив отсутствие жизни в повешенном животном, дрожащими руками вынула его из петли и с замиранием сердца опустила в кипящую воду.
Клубом зашипела мутная вода в чугуне. Поправив дрова, Маша снова опустилась на лавку, пристально следя за своим ужасным варивом, — как вдруг чуткое ухо её слышит приближение тяжёлых шагов… слышит — какая то страшная сила ломит ветхую крышу бани и мощная рука уже взялась за скобу двери… вся кровь бросилась ей в голову… ‘О, крест мой!.. дайте мне крест мой! закричала она отчаянным удушливым голосом, вскочивши с лавки, но в эту минуту позднего призывания имени Спасителя, окно с треском полетело на пол, дверь быстро отворилась, огонь погас и Чёрный кот, выскочив из котла, всеми четырьмя лапами впился в грудь обезумевшей девушки.
По утру нашли мёртвое тело Маши в старой бане, с разбитым окном и упавшей каменкой, под развалинами которой увидели разбитый чугун, а в нём кости Чорного кота.