Чужое - мое сокровище, Батюшков Константин Николаевич, Год: 1817 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 85 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Батюшков К. Н. Чужое — мое сокровище // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 2. — 1885. — С. 288—367.

http://feb-web.ru/feb/batyush/texts/ps0/ps2/ps222882.htm

Чужое — мое сокровище ¹).

1) На оборот верхней доски переплета написано:

Что писать въ проз. Опытъ объ открытіи Исландіи. Буле. Поэма Скандинавы Монброна. Писаревъ.

О сочиненіи Радищева.

Что-нибудь объ искусствахъ, напримръ, опытъ о русскомъ ландшафт. Смотри Геснера о ландшафт, Гиршфельда и проч. О баталіяхъ. О рисунк карандашемъ и проч.

О войн и баталіяхъ относительно къ живописи и поэзіи.

Что-нибудь о нмецкой литератур. По крайней мр отдать себ отчетъ въ томъ, что я прочиталъ.

1817.

Деревня — лтомъ.

Во множеств старйшинъ ставай, и аще кто премудръ тому прилпися: всяку повсть божественную восхощи слышати, и притчи разума да не убжатъ теб! Аще узриши разумна, утренюй къ нему и степени дверей его да треть нога твоя.

Іисуса сына Сирахова.

Es gibt im Menschenleben Augenblicke,

Wo er dem Weltgeist nher ist als sonst,

Und eine Frage frei hat an das Schicksal.

Solch ein Moment war’s, als ich in der Nacht,

Die vor der Ltzner Action vorherging,

Gedankenvoll an einen Baum gelehnt,

Hinaus sah in die Ebene. Die Feuer

Des Lagers brannten dster durch den Nebel,

Der Waffen dumpfes Rauschen unterbrach,

Der Runden Ruf einfrmig nur die Stille.

Mein ganzes Leben ging, vergangenes

Und knftiges, in diesem Augenblick

An meinem inneren Gesicht vorber,

Und an des nchsten Morgens Schicksal knpfte

Der ahnungsvolle Geist die fernste Zukunft.

Da sagt’ich also zu mir selbst: ‘So vielen

‘Gebietest du! Sie folgen deinen Sternen

‘Und setzen, wie auf eine grosse Nummer,

‘Ihr alles auf dein einzig Haupt und sind

‘In deines Glckes Schiff mit dir gestiegen.

‘Doch kommen wird der Tag, wo diese alle

‘Das Schicksal wieder auseinander streut,

‘Nur wen’ge werden treu bei dir verharren.

‘Den mcht’ich wissen, der der Treuste mir

‘Von allen ist, die dieses Lager einschliesst.

‘Gib mir ein Zeichen, Schicksal! Der soll’s sein,

‘Der an dem nchsten Morgen mir zuerst

‘Entgegenkommt mit einem Liebeszeichen’.

Изъ Валенштейна Шиллера.

^*_*^*

Il est, pour les mortels, des jours mystrieux,

O, des liens du corps, nolre ame dgage,

Au sein de l’avenir est tout coup plonge,

Et saisit, je ne sais par quel heureux effort,

Le droit inattendu d’interroger le sort.

La nuit qui prcda la sanglante journe

Qui du hros du nord trancha la destine,

Je veillais au milieu des geurriers endormis.

Un trouble involontaire agitait mes esprits.

Je parcourus le camp. On voyait dans la plaine

Briller, des feux lointains, la lumi&egrave,re incertaine,

Les appels de la garde et les pas des chevaux

Troublaient seuls, d’un bruit sourd, l’universel repos.

Le vent, qui gmissait travers les valles,

Agitait lentement nos tentes branles,

Les astres, regret perant l’obscurit,

Versaient sur nos drapeaux une ple clart.

Que de mortels, me dis-je, ma voix obissent!

Qu’ avec empressement sous mon ordre ils flchissent!

Ils ont, sur mes succ&egrave,s, plac tout leur espoir.

Mais si le sort jaloux m’arrachait le pouvoir,

Que bientt je verrais s’vanouir leur z&egrave,le!

En est-il un du moins qui me restt fid&egrave,le!

Ah! s’il en est un seul, je t’invoque, destin!

Daigne me l’indiquer par un signe certain!

Benjamin Constant de Rebecque

———

Къ Батюшкову.

Ты на пути возвратномъ!

Въ волненіи пріятномъ

Уже свиданья день

Сквозь трепетную тнь

Я вижу не вдали,

Ужъ ты передо мной:

Здорово, гость-герой,

Безвредный въ шумной сч,

И неизмнный братъ

Во дни разлуки долгой:

Намъ отданъ ты назадъ!

Припомнишь ли надъ Волгой

Прощанья тяжкій часъ?

Тебя звалъ славы гласъ

На поприще героя.

Въ цпяхъ обременя,

Рокъ удержалъ меня

Въ бездйствіи покоя,

Но пламенной душой

Летлъ я за тобой

На трудный и завидный

Путь смерти и побдъ

И, праздностью постыдной

Гнушаясь, долгихъ лтъ

Рядъ темный и безгласный

За день, но день прекрасный

Отечества сыновъ,

Отдать я былъ готовъ.

Садись, мой гость желанный!

Тяжелый мечъ откинь,

Другъ, лавромъ увнчанный

И миртомъ отъ богинь

Крылатыхъ вдохновеній

И звучныхъ пснопній!

Скажи ты другу всть

Про дальные походы,

Какъ праведная месть

Подвигнула народы

Въ слдъ вашимъ знаменамъ,

Несла перуны брани

Къ преступнымъ берегамъ,

Какъ мужественны длани

Вождя царей и царствъ

Сломили скиптръ свинцовый

Злодйства и коварствъ,

Какъ онъ сорвалъ оковы

Съ враждующихъ племенъ

И мести въ день счастливый

Внесъ мечъ миролюбивый

Въ среду мятежныхъ стнъ.

Ты зрлъ и храбрость ратныхъ,

И мужество вождей,

Ты зрлъ судебъ превратныхъ

Игру: урокъ людей.

Сегодня царь счастливый,

А завтра изъ дворца

Изгнанникъ торопливый.

Нтъ скиптра — нтъ льстеца!

Осмянный рабами,

Онъ крадется стезями,

По коимъ съ торжествомъ,

Какъ полубогъ вселенной,

Вчера онъ шелъ, надменный,

Съ ругательнымъ челомъ.

Ты былъ въ столиц шумной

Ума, искусствъ и модъ,

Ты зрлъ сей остроумный,

Привтливый народъ,

Презрительный и славный,

Средъ бурь злодйствъ, забавный,

Позоръ и образецъ

Для мыслящаго міра,

Теперь кумира жрецъ,

Чрезъ часъ палачъ кумира.

Рабъ низкой иль тиранъ,

Стократъ въ бояхъ счастливый,

Зрлъ вражеской онъ станъ

Въ столиц горделивой.

И Сены берега,

Подъ облакомъ печали,

Чудясь передавали

Въ окрестные луга,

Въ сосдственныя нивы

Веселые отзывы

Богатырей-пвцовъ

Придонскихъ береговъ.

Ты видлъ въ годъ единый

Событія вковъ,

Чудесныя картины

Превратныя судьбы.

Здсь изгнаны съ позоромъ,

Внчанные раздоромъ,

Мятежные рабы,

Тамъ, родины изгнанникъ,

Порфироносный странникъ

Призыванъ на престолъ!

Рядъ перемнъ волшебныхъ,

Надежду благъ цлебныхъ,

Забвенье прежнихъ золъ

За бурею ужасной,

Ты зрлъ разсвтъ прекрасный

Сіяющей зари.

Оковано злодйство!

Спряглись въ одно семейство

Народы и цари.

Спши жъ, младой воитель,

Въ счастливую обитель,

Въ объятія къ друзьямъ!

Повсь свой шлемъ пернатый,

Окровавленны латы

И мечъ, грозу врагамъ:

Прими доспхи мира!

Тоскующая лира

Зоветъ любимца музъ.

Прибавь ей новы струны

Воспть побдъ перуны

И счастливый союзъ

Полунощи со славой!

Но тщетенъ мой совтъ!

Предвижу: богъ лукавый,

Твой богъ отъ юныхъ лтъ,

Всегда на месть готовый,

Услыша псни новы

Не въ честь его побдъ,

Стрлой краснорчивой

Теб напомнилъ живо,

Что ты — его поэтъ!

Вяземскій.

1816. Москва.

^*_*^*

Всякой на свой покрой.

Портныхъ у насъ въ столиц много

Вс мод слдуютъ одной:

Шьютъ ровной, кажется, иглой,

Но видишь, всматриваясь строго,

Что каждый шьетъ на свой покрой.

Портными насъ всхъ можно счислить,

Покрой у каждаго есть свой,

И тотъ, кто мастеръ самъ плохой,

Другихъ принудить хочетъ мыслить

И поступать на свой покрой.

Дай Богъ покойнику здоровье!

Вольтеръ чудесный былъ портной:

Въ стихахъ, въ записочк простой,

Въ исторьи, сказкахъ, въ пустословь,

Везд найдешь его покрой.

Уча, насъ комикъ забавляетъ:

Хвастунъ тому примръ живой,

Но Гашпаръ самъ себ большой,

И на смхъ прочимъ одваетъ

Онъ Талію на свой покрой.

Старикъ Федулъ, мужъ правилъ строгихъ,

Быть хочетъ въ дом головой,

Жена молчитъ предъ нимъ рабой,

Но голов не хуже многихъ

Наряды шьетъ на свой покрой.

Языкъ нашъ былъ кафтанъ тяжелый

И слишкомъ пахнулъ стариной,

Далъ Карамзинъ покрой иной —

Пускай ворчатъ себ расколы!

Вс приняли его покрой.

Пускай поютъ въ балладахъ сказки,

И чортъ качаетъ въ нихъ горой,

Но въ нихъ я вижу слогъ живой!

Воображенье, чувство, краски —

Люблю Жуковскаго покрой!

Пусть мн дурачество съ любовью

Дурацкой шьютъ кафтанъ порой,

Лишь Паркъ бы только причетъ злой

Не торопился по условью

Убрать меня на свой покрой!

Вяземскій.

^*_*^*

Столъ и Постеля.

Полюбилъ я сердцемъ Леля,

По сердцу пришелъ Усладъ,

Былъ бы столъ, была бъ постеля —

Я доволенъ и богатъ.

Пустъ боецъ въ кровавомъ дл

Пожинаетъ лавръ мечемъ,

Розы дышутъ на постел,

Виноградникъ за столомъ.

Одами поетъ Фавелій

Всхъ плняетъ… сладкимъ сномъ:

Вкъ трудится для постели

Онъ за письменнымъ столомъ.

Бдствій меньше бы терпли,

Еслибъ люди, страстны къ злу,

Были врны въ ночь постели,

Врны днемъ, какъ я, столу.

За столомъ достигнувъ цли,

На постель я прямо шелъ,

Завтра, можетъ быть, съ постели

Понесутъ меня на столъ.

Вяземскій.

———

Іюля 20. 1817.

Сію минуту узнаю о смерти графа Павла Александровича Строгонова. Я съ нимъ провелъ десять мсяцевъ въ снгахъ финляндскихъ. Потомъ онъ не переставалъ меня любить: никогда не забуду его снисхожденій. Покойся съ миромъ, человкъ тихій и кроткій!

———

(Изъ С. де Сисмонди).

SIRVENTE DE GUILLAUME DE ST.-GRGORY, TROUBADOUR

PROVENAL.

‘Combien j’aime ce temps si gai des ftes de Pques, qui revt nos campagnes de feuilles et de fleurs! Combien j’aime ce doux murmure des oiseaux, qui font retentir leurs chants dans les bocages! Mais combien il est plus beau encore de voir sur ces prairies planter les tentes et les pavillons! Combien je sens rehausser mon courage, quand je vois sur leurs chevaux en longue ordonnance, les chevaliers arms!

‘J’aime voir les cavaliers mettre en fuite le peuple, qui emporte ses effets les plus prcieux, j’aime voir les pais bataillons de soldats, qui s’avancent apr&egrave,s les fuyards, et mon allgresse redouble quand je vois mettre le sige devant des plus forts chteaux, et que j’entends abattre avec fracas leurs murailles, l’arme entoure les fosss vainement soutenus par des murs et clos de fortes palissades.

‘Surtout j’aime voir le seigneur, quand il est le premier l’attaque, il s’avance sur son cheval sans connatre la crainte, il communique sa hardiesse aux siens, tout son vaillant vasselage, aussitt que la mle commence, chacun ne sent plus que l’empressement de le suivre, et l’homme d&egrave,s lors n’est estim qu’en raison des coups qu’il reoit et qu’il porte.

‘Des masses d’airain, des glaives, des casques de diverses couleurs, des cus tincelans, qui se brisent en pi&egrave,ces, couvrent dj le champ de bataille, et maint vaillant soldat frappe l’envi. Cependant sur la prairie on voit errer les chevaux des morts et des blsss, et la fureur du combat redouble encore. Le chevalier de haut parage jonche, autour de lui, la terre de ttes et de bras, il prf&egrave,re la mort la honte d’une dfaite.

‘Oui, je vous le dis encore, les plaisirs de la table et de la mollesse n’galent point pour moi ceux de l’ardente mle, lorsque j’entends hennir les chevaux sur la verte prairie, et que de toutes parts on rp&egrave,te le cri: A l’aide, l’aide, que les grands et les petits jonchent la terre de leurs corps ou se roulent mourans dans les fosss, et que les larges blessures des coups de lance signalent les victimes de l’honneur’.

Cette ode guerri&egrave,re est ddie Batrix de Savoie, femme de Raymond Brenger V, dernier comte de Provence.

^*_*^*

‘Le monde que je souhaite, est tout autre, c’est un autre lieu, un autre temps que je cherche, tout mon dsir est de retourner jouir du repos dans ma maison. C’est l que ma vie s’coulera sans passion, loin du mcontentement et du trouble, l, je ne servirai le roi que pour mon plaisir. Si sa clmence s’tend jusqu’ moi, s’il me donne de quoi vivre dans la mdiocrit, j’en jouirai, sinon je prendrai patience. Je me reposerai jusqu’ livrer ma paresse, je mangerai sans soucis mes heures, je dormirai d’un sommeil libre d’inquitudes. Cependant j’apprendrai que les enseignes victorieuses de la flotte d’Hesprie parcourent le Levant. Les enfans, les jeunes filles, les matrones et les prtres, toute cette troupe timide coutera, ptrifie d’tonnement. Un ambassadeur de haute naissance arrivera peut-tre chez moi, fatigu du voyage, et contera ses longues courses, avec le vin qu’il rpendra sur la table, il dessinera sa route, il voudra narrer tous ses hauts faits, tandis qu’il cachera le but de sa venue..&…‘

(Изъ посланія дона Гуртадо де-Мендоза, генерала вка Карла V, одного изъ лучшихъ испанскихъ поэтовъ).

^*_*^*

SEICENTISTI.

Италіянцы называютъ седьмый-надесять вкъ mille seicento или seicento, а писателей онаго — seicentisti. Сей періодъ начинается отъ Тасса (1530) и до Метастазія (1730).

При Карл V и Филипп II начался упадокъ словесности италіянской. Строгость инквизиціи и другія политическія причины его продолжили. Названіе seicentisti и до сихъ поръ ненавистно Италіянцамъ: оно напоминаетъ имъ несчастную эпоху для Италіи.

Нкоторые изъ сихъ стихотворцевъ принадлежатъ двумъ вкамъ по жизни и по слогу. Первый — Гварини, который занималъ нкогда отличное мсто посреди классиковъ. Онъ родился въ Феррар, 1537, служилъ Альфонсу вмст съ Тассомъ. По смерти герцога перешелъ ко двору флоренцскому и потомъ урбинскому. Умеръ въ Венеціи 1612. Pastor Fido Гваринія былъ представленъ въ 1585.

Кіабрера родился въ Савон 1552, умеръ 1637. Жизнь его незначительна, большую часть оной проводилъ въ Рим и въ Савон, тамъ сочинялъ многоплодно стихотворенія. Онъ написалъ пять поэмъ въ род Аріоста, множество драматическихъ представленій въ род оперъ, множество духовныхъ сочиненій. Но слава его основана на лирическихъ стихотвореніяхъ. Онъ первый въ Италіи подражалъ Анакреону и Пиндару и отбросилъ форму canzone. ‘Aucun mieux que Chiabrera, dit Tiraboschi, n’a su rendre en italien les grces aimables d’Anacron, ou le vol hardi de Pindare, aucun n’a plus possd de cet lan divin, de cet estro qui fut le partage des Grecs, et sans lequel il n’y a point de posie’.

Марини, Giov.-Bapt., жилъ во времена Кіабреры. Первый истинный развратитель вкуса въ Италіи, который основалъ школу seicentisti. Онъ родился въ Неапол, 1569, въ Рим нашелъ покровителей. Кардиналъ Чинціо, тотъ самый, который готовилъ Тассу внчаніе, покровительствовалъ Марини. Первые стихи его, исполненные живости воображенія и дурнаго вкуса, плнили Италію. Одни вооружались противъ Марини, другіе за него, и вся Италія воевала перомъ. Муртола, соперникъ Марини, выстрлилъ въ него изъ ружья: столь была велика злоба — за сонеты. Марини самъ былъ посаженъ въ тюрьму по фальшивому доносу. Отсюда онъ похалъ во Францію къ Маріи Медицисъ и получилъ пенсіонъ. Тамъ написалъ своего Адониса, и снова война чернильная загорлась въ Италіи. Марини возвратился въ Римъ и былъ принятъ какъ побдитель. Адонисъ его длинне Орланда Аріостова. Марини имлъ нкогда великую славу. Испанцы и Французы ему подражали. Много ума, остроты, воображенія, но еще боле затйливости, дурнаго вкуса, жеманства.

Акилини и Прети — первые подражатели Марини. Ихъ слава была безмрна, они теперь совершенно забыты. Скюдери, Вуатюръ, Бальзакъ подражали ихъ жеманному слогу, ихъ кончетти. Но слово concetti, имющее столь дурное значеніе на язык французскомъ, по италіянски знаменуетъ conceptions, ides: Vero concetto toscano, и пр.

Въ это время Марккетти перевелъ Lucrezio Della natura delle cose, сохраня всю силу и красоту оригинала. Но переводъ его не дозволили напечатать. ‘Si l’on y regarde bien, il n’y a aucune des penses de l’homme qui ne puisse avoir quelque liaison ou avec la religion, ou avec la politique, et lorsque sur ces deux objets tout est fix, tout est arret par un gouvernement jaloux, lorsque toute ide qui s’carte du canon prescrit, est considre comme un dlit de majest divine ou humaine, on ne peut plus esprer de l’esprit aucun ressor, du gnie aucune vigueur (Sismondi).

Одинъ Филикаіа, сенаторъ флорентійскій, отличается патріотизмомъ посреди развалинъ. Родился 1642, умеръ 1707. Защита Вны Карломъ V, герцогомъ Лотаринскимъ, и освобожденіе оной Яномъ Собсскимъ внушили его музу. Онъ прославилъ побду христіанскаго оружія въ прекрасныхъ canzone. Въ первый разъ, въ этомъ столтіи, Италіянецъ заговорилъ языкомъ сердца. Война наслдственная и опустошеніе прекрасной Италіи исторгли этотъ сонетъ, который и теперь славится:

Italia! Italia! o tu cui feo la sorte

Dono infelice di bellezza, ond’hai

Funesta dote d’infiniti guai,

Che in fronte scritti per gran doglia porte.

Deh fossi tu men bella, o almen pi forte!

Onde assai pi ti paventasse, o assai

T’amasse men, chi del tuo bello ai rai

Par che si strugga, e pur ti sfida a morte.

Che or gi dall’Alpi non vedrei torrenti

Scender d’armati, ne di sangue tinta

Bever l’ onda del P Gallici armenti.

N te vedrei del non tuo ferro cinta

Pugnar, col braccio di straniere genti,

Per servir sempre, o vincitrice o vinta!

Тассони родился въ Моден 1565. Его Похищенное ведро (Secchia rapita) и теперь въ слав. Онъ началъ писать противъ Аристотеля и противъ Петрарки. По смерти кардинала Колонны, съ которымъ здилъ въ Испанію, перешелъ къ Карлу Савойскому. Умеръ въ Тоскан 1635. Похищенное ведро напечатано въ 1622 году. Предметъ онаго — война Моденцевъ съ Болонцами третьягонадесять вка. Моденскіе воины похитили ведро посреди Болоніи и съ тріумфомъ внесли его въ свой городъ. Его и теперь еще показываютъ въ соборной церкви. Досада Болонцевъ и усилія ихъ возвратить столь славный трофей подали мысль Тассони сочинить комическую поэму. Но она довольно скучна, хоть есть умъ, есть и веселость.

Въ то же время (1566—1645) Брачіолини да Пистоіа обнародовалъ поэму Lo scherno degli Dei (Насмшка надъ богами). Боги миологическіе спускаются на горы Тосканскія и состязаются съ поселянами. Контрастъ боговъ съ мужиками, важнаго языка ихъ съ языкомъ простолюдиновъ забавенъ.

Въ седьмомъ-надесять вк родилась опера въ Италіи. Живопись почти кончилась съ Микель-Анжело, современникомъ Аріоста. Его воспитанники процвтали еще во времена Тасса: съ ними конецъ муз и кисти! Музыка послдовала за сими искусствами, и геній, стсненный инквизиціею и другими обстоятельствами, сокрылся въ области неприступной, въ области гармоніи и мелодіи.

Еще въ 1594 году поэтъ Ринучини, Флорентинецъ, съ тремя музыкантами сочинилъ миологическую драму, гд вс искусства должны были слиться во едино. Въ подражаніе декламаціи Грековъ изобрли речитативъ. Предметъ зрлища — Аполлонъ, побда его надъ зміемъ Пиономъ, любовь къ Дафн и превращеніе ея въ лавръ. Апостоло Зено, чрезъ столтіе по Ринучини, усовершенствовать оперу.

Apostolo Zeno, Венеціанецъ, родомъ изъ Кандіи, родился въ 1669. Онъ зналъ хорошо исторію и первый ввелъ историческія лица въ оперу. Во многомъ подражалъ Французамъ. Всю Ифигенію списалъ съ Расиновой.

^*_*^*

ОСЬМОЙ-НАДЕСЯТЬ ВКЪ.

Метастазіо, Альфьери, Гольдони.

Фругони, лучшій изъ лириковъ, родился въ Гену, при конц седьмаго-надесять столтія, 1692. Тогда Италія, говоритъ Симонди, — была раздлена на дв партіи: одна — за кавалера Марини, другая — противная. Первая совтовала идти за Мариніемъ, вторая — подражать слпо классикамъ. Фругони и тхъ, и другихъ отринулъ: умъ его былъ совершенно оригинальный. ‘Il tudia surtout les po&egrave,tes ns dans les si&egrave,cles qui sortaient peine de la barbarie, il ne les prit pas pour mod&egrave,les, mais il reconnut chez eux des exemples de la vraie grandeur, et il trouva bientt en luimme une me digne de chanter les hros, comme il doivent tre chants. Il parla au coeur et l’imagination, non la mmoire, et il n’ambitionna pas le talent peu glorieux de reproduire ce que d’autres ont dj fait’. Умеръ 1768, въ Парм, директоромъ театровъ.

Одинъ изъ первыхъ знаменитыхъ писателей сего вка — Сципіонъ Мафей, родомъ изъ Вероны, 1675. Писалъ много въ молодости своей по части словесности, древности, философіи. На тридцать-девятомъ году выдалъ Меропу. Умеръ въ старости 1775.

Гольдони родился въ Венеціи 1707, умеръ въ Париж 1792.

Suite de la comdie: Гоцци, Альбергати, Авеллони, Федеричи, Герардо де Росси, Жиро, Пиндемонти.

Альфьери.

Другіе писатели:

Фортегверра (Fortinguerra) родился въ Рим 1674, подъ именемъ Картеромадо издалъ Риккардетто, поэму въ род Аріостовой.

Фра Паоло Сарпи, Венеціанецъ, родился 1552, написалъ исторію du concile de Trente.

Давила, родомъ Кипреецъ, родился 1576, писалъ исторію междоусобій Франціи отъ 1559 до 1598, ‘avec une profonde connoissance des temps, des caract&egrave,res et des intrigues’, et avec un enthousiasme pour Henri IV, son hros, qui donne son histoire le mouvement et l’intrt d’un roman.

Гвидо Бентивольо писалъ исторію Фландріи и отчетъ своего нунціатства.

Нани — историкъ Венеціи, для періода 1613 до 1673 ‘est le dernier des crivains de ce si&egrave,cle, qui, par son talent de narrer, et son mrite comme prosateur, ait obtenu quelque estime’.

Въ философахъ XVIII вка считаютъ Амароти, Венеціанца (1712—1764).

Бетинелли, Мантуанецъ (1718—1808), іезуитъ, профессоръ, написалъ двадцать-четыре тома объ искусствахъ, философіи, легкой литератур и пр. Писалъ противъ Петрарка и Данте.

Беккаріа и Филажіери писали о законовдніи и правахъ (1735—1793).

^*_*^*

СОВРЕМЕННИКИ НАШИ.

‘Les littrateurs actuels de l’ Italie s’fforcent de suppler, par un grands fonds de penses, ce qui leur manque du ct de l’imagination, quand on les compare aux po&egrave,tes du seizi&egrave,me si&egrave,cle, l’ tude de la philosophie a remplac celle des classiques, l’ esprit a momentanment du moins secou ses chanes, beaucoup d’ides nouvelles se sont dveloppes, la connaissance des langues et des littratures trang&egrave,res a affranchi de beaucoup de prjugs, et les Italiens, au lieu d’tre isols comme autrefois, font partie aujourd’ hui de la grande rpublique littraire europenne’ (Sismondi).

Чезаротти, умеръ недавно, перевелъ Омира свободно, перевелъ Оссіана.

Пиньотти, Аретинъ, умеръ недавно, былъ профессоромъ въ Пиз, прославилъ себя баснями и другими стихотвореніями. Пиньотти зналъ словесность англійскую и написалъ поэму Тнь Попа.

Савіоли, Болонецъ, пвецъ любви, Анакреонъ Италіи, одинъ изъ лучшихъ, изъ оригинальныхъ поэтовъ своего времени.

Герардо де Росси, Римлянинъ, поэтъ комическій и анакреонтическій, ниже Савіоли, по увренію Сисмонди.

Фантони (Giovanni), Тосканецъ, боле извстный подъ названіемъ Лабиндо, данное ему академіей аркадовъ. Любовный писатель. Лабиндо написалъ оду къ Италіи 1791, исполненную патріотизма, поэзіи и духа свободы.

Пиндемонти изъ Вероны, Грей Италіи, сочинилъ поэму Четыре части дня, поэму о путешествіяхъ. Братъ его Пиндемонти написалъ трагедію Арминій.

Бертола де Римини, пріятель Пиндемонти, умеръ 1798. Выдалъ три части, множество басенъ.

Бонди, изъ Пармы, писалъ Villeggiatura, поэму на разговоры въ обществ, канцоны.

Парини, Миланецъ, умеръ во время революціи, не уступаетъ Анакреону-Савіоли. Подражалъ Локону волосъ изъ Попе, писалъ въ стихахъ противъ революціонеровъ.

Онуфріо Менцони, Феррарецъ, монахъ, писалъ духовныя оды, многія величественны.

Касти: я его знаю.

Монти, Феррарецъ. Италія признаетъ его первымъ поэтомъ ‘Mobile l’exc&egrave,s, irritable, passionn, le sentiment prsent le domine toujours, il sent avec fureur tout ce qu’ il sent, tout ce qu’ il croit, il voit les objets auxquels il pense, ils sont tous entiers devant lui, et un langage souple et harmonieux est toujours ses ordres pour les peindre avec le plus riche coloris’. Подражалъ Данте, безпрестанно то бранилъ, то хвалилъ Французовъ. Написалъ Басвильяну. ‘Hugue Basville tait cet envoy franais qui fut massacr Rome… lorsqu’il cherchait… y exciter une sdition contre le gouvernement pontifical’. Монти изображаетъ путешествіе души Басвиля въ Париж, гд только что казненъ король. Много прекраснаго!

Импровизаторы: Жіанни, славная Корилла въ Капитолі, Бандетини и проч.

^*_*^*

ОДА ВЕНЕР

Савіоли.

O Figlia alma d’Egioco

Leggiadro onor dell’acque,

Per cui le grazie apparvero,

E’l riso al mondo nacque.

O molle Dea, di ruvido

Fabbro, gelosa cura,

O del figliuol di Cinira

Beata un di ventura.

Teco il garzon cui temono

Per la gran face eterna,

Ubbidienza e imperio

Soavamente alterna.

Accesse a te le tenere

Fanciulle alzan la mano,

Sol te ritrosa invocano

Le antiche madri invano.

Te sulle corde Eolie

Saffo invitar solea,

Quando a quiete i languidi

Begli occhi amor togliea.

E tu richiesta o Venere

Sovente a lei scendesti

Posta in obblio l’ambrosia

E i tetti aurei celesti.

Il gentil carro Idalio

Ch’or le colombe addoppia,

Lieve traea di passera

Nera amorosa coppia.

E mentre udir propizia

Solevi il flebil canto,

Tergean le dita rosee

Della fanciulla il pianto.

E a noi pur anco insolito

Ricerca il petto ardore,

E a noi l’esperta cetera

Dolce risuona amore.

Se tu m’assisti, io Pallade

Abbia se vuol nimica:

Teco ella innanzi a Paride

Perd&egrave, la lite antica.

A che valer pu l’Egida

Se’l figlio tuo percote?

Quel chei suoi dardi possono

L’ asta immortal non puote.

Meco i mortali innalzino

Solo al tuo nome altari,

Citera tua divengano

Il ciel, la terra, i mari.

^*_*^*

ИЗЪ ВЕЧЕРА

Пиндемонти.

O cosi dolcemente della fossa

Nel tacito calar sen tenebroso

E a poco a poco ir terminand’io possa

Questo viaggio uman caro e affannoso,

Ma il d ch’or parte, rieder, quest’ ossa

Io pi non alzer dal lor riposo,

N il prato, e la gentil sua varia prole

Rivedr pi, n&egrave, il dolce addio del sole.

Forse per questi ameni colli un giorno

Volger qualche amico spirto il passo,

E chiedendo di me, del mio soggiorno

So gli fia mostro senza nome un sasso

Sotto quell’elce, a cui sovente or torno

Per dar ristoro al fianco errante e lasso,

Or pensoso ed immobile qual pietra,

Ed or voci Febe vibrando all’etra.

Mi coprir quella stess’ ombra morto,

L’ombra, mentr’io vivea, si dolce avuta,

E l’erba, de’miei lumi ora conforto,

Allor sul capo mi sar cresciuta.

Felice t&egrave, dir forse ei, che scorto

Per una strada &egrave, ver solinga e muta,

Ma d’onde in altro suol meglio si varca,

Giungesti quasi ad ingannar la Parca…

^*_*^*

ИЗЪ ПОЭМЫ ЕГО ПРОТИВЪ ПУТЕШЕСТВІЙ.

Oh felice chi mai non pose il piede

Fuori della natia sua dolce terra,

Egli il cor non lascio fitto in oggetti

Che di pi riveder non ha speranza,

E ci, che vive ancor, morto non piange…

Se l’importuna

Morte t&egrave, vuol rapir, brami tu dunque

Che nella stanza d’un ostier ti colga

Lunge d tuoi, tr ignoti volti, e in braccio

D’un servo, che fedel prima, ma guasto

Anch’ei dal lungo viaggiar, tuoi bianchi

Lini, le sete e i preziosi arredi

Mangia con gli occhi, e nel suo cuor t’uccide?

Non piet di congiunto, non d’amico

Vienti a chiuder le ciglia, debilmente

Stringer non puoi con la mano mancante

Una man cara, e un caro oggetto indarno

Da moribondi erranti occhi cercato,

Gli chini sul tuo sen con un sospiro.

^*_*^*

Изъ Бартола ди Римини басня:

КРОКОДИЛЪ И ЯЩЕРИЦА.

Una lucertoletta

Diceva al cocodrillo:

O quanto mi diletta

Di veder finalmente

Un della mia famiglia

Si grande e si potente!

Ho fatto mille miglia

Per venirvi a vedere:

Sire tr noi si serba

Di voi memoria viva,

Benche fuggiam tra l’erba

E il sassoso sentiere,

In sen per non langue

L’onor del prisco sangue.

L’anfibio r&egrave, dormiva

A questi complimenti,

Pur sugli ultimi accenti

Dal sonno si riscosse

Ed addimand chi fosse,

La parentela antica

Il cammin, la fatica

Quella gli torna a dire:

Ed ei torna a dormire.

^*_*^*

Сонетъ Менцони.

Quando Ges con l’ ultimo lamento

Schuise le tombe, e le montagne scosse,

Adamo rabuffato e sonnolento

Lev la testa, e sovra i pi&egrave, rizzose.

Le torbide pupille intorno mosse

Piene di maraviglia e di spavento,

E palpitando addimand chi fosse

Lui che pendeva insanguinato e spento.

— 309 —

Come lo seppe, alla rugosa fronte,

Al crin canuto, ed alle guance smorte

Colla pentita man f&egrave, danni ed onte.

Si volse lagrimando alla consorte

E grid s, che rimbombonne il monte:

Io per t&egrave, diedi al mio signor la morte.

———

Это очень забавно:

Pria,

Che a veder altro pi vi meni avante,

Io vi dir quel, che a me dir solia

Il bisavolo mio, quand’io era infante,

E quel, che similmente mi dicea

Che dal suo padre udito anch’esso avea:

E’l padre suo da un altro, o padre, o fosse

Avolo, e l’ un d’all’ altro, fino a quello

Che’a udirlo da quel proprio ritrovosse,

Che l’immagini fe’ senza penello,

Che qui vedete bianche, azzurre, e rosse, и пр.

(Аріосто, XXXIII-я пснь).

———

Когда васъ нтъ (грацій), храпя музыка дремлетъ,

И живопись нахмуренъ видъ пріемлетъ,

А гордая архитектура грузъ.

Поэзія души не восхищаетъ,

И танцы вс — лишь шарканье ногой.

Княжнинъ.

Надобно, чтобы въ душ моей никогда не погасла прекрасная страсть къ прекрасному, которое столь привлекательно въ искусствахъ и въ словесности, но не должно пресытиться имъ. Всему есть мра. Творенія Расина, Тасса, Виргилія, Аріоста плнительны для новой души: счастливъ — кто уметъ плакать, кто можетъ проливать слезы удивленія въ тридцать лтъ. Горацій просилъ, чтобы Зевесъ прекратилъ его жизнь, когда онъ учинится безчувственъ ко звукамъ лиръ. Я очень его понимаю молитву….

———

Я нашелъ въ Россіяд мсто, которое мн очень понравилось, не помню, было ли оно замчено Мерзляковымъ. Іоаннъ (пснь VIII-я) на поход, утомленный зноемъ и зрлищемъ гибнущихъ воиновъ, засыпаетъ. Правда, стихи иные вялы, все растянуто, но въ этихъ растянутыхъ членахъ узнаешь поэта:

И нощь кругомъ его простерла чорны тни,

На перси томную склоняетъ царь главу

И зритъ во смутномъ сн, какъ будто на яву:

Мечтается ему, что мракъ густой рдетъ,

Что облакъ огненный, сходя на землю, рдетъ,

Сокрылись звзды вдругъ, затмилася луна,

И всюду страшная простерлась тишина.

Багрово облако къ герою приближалось,

Упало передъ нимъ и вскор разбжалось….

Виднье чудное исходитъ изъ него:

Серпомъ луна видна среди чела его,

Въ десниц держитъ мечъ, простертый къ оборон,

Онъ видится сидящъ на пламенномъ дракон,

Великій свитокъ онъ въ другой рук держалъ…..

За симъ нсколько стиховъ столь вялыхъ, столь плоскихъ, что я не имю духа переписать. Наконецъ, заговорилъ Магометъ или видніе. Рчь его вообще достойна эпопеи и напоминаетъ замашку самого Тасса:

‘О царь!……..

‘Печали вкругъ тебя сливаются какъ море,

‘И ты въ чужой земл погибнешь съ войскомъ вскор

‘Погаснетъ счастіе и слава здсь твоя.

‘Тебя забылъ твой Богъ, могу избавить я!

‘Могу, когда свой мракъ отъ сердца ты отгонишь,

‘Забывъ отечество, ко мн главу преклонишь.

‘Такимъ ли Іоаннъ владньемъ дорожитъ,

‘Гд мракъ шесть мсяцевъ и снгъ въ поляхъ лежитъ,

‘Гд солнце косвенно лучами землю гретъ,

‘Гд сладкихъ нтъ плодовъ, гд тернъ единый зретъ,

‘Гд царствуетъ во всей свирпости Борей!

‘Страна твоя — не тронъ, темница для царей.

‘Отъ снжныхъ водъ и горъ, отъ сей всегдашней ночи

‘На полдень обрати, къ зар вечерней очи,

‘Къ востоку устреми вниманіе и взоръ:

‘Тамъ первый встртится твоимъ очамъ Босфоръ,

‘Тамъ гордые стоятъ моихъ любимцевъ троны,

‘Дающихъ греческимъ невольникамъ законы,

‘Тобою чтимые угасли алтари:

‘Познай и мочь мою, и власть, и силу зри!

‘Съ священнымъ трепетомъ тобой гробница чтима,

‘Подъ стражею моей лежитъ въ стнахъ Салима,

‘И Газа древняя, Азоръ, и Аскалонъ,

‘Геана, Вилеемъ, Іорданъ и Ахаронъ

‘Передъ лицемъ моимъ колна преклонили.

‘Мои рабы твой крестъ, Давидовъ градъ плнили,

‘Не страхомъ волю ихъ, я волей побдилъ:

‘Ихъ мысли, ихъ сердца, ихъ чувства усладилъ.

‘Я отдалъ веси имъ, исполнены прохлады,

‘Гд вкусные плоды, гд сладки винограды,

‘Гд воздухъ и земля рождаютъ иміамъ.

‘Вода родитъ жемчугъ, пески златые тамъ,

‘Тамъ чистое сребро, тамъ бисеры безцнны,

‘Поля стадами тамъ и жатвой покровенны.

‘Полсвта я моимъ любимцамъ отдлилъ:

‘Богатый отдалъ Ормъ и многоводный Нилъ,

‘И поднебесную вершину Арбарима,

‘Откол Ханаанъ и Палестина зрима,

‘Божественный Сіонъ, израильтянскій градъ,

‘И млекоточный Тигръ, и сладостный Евфратъ:

‘Т воды, что эдемъ цвтущій напояли,

‘Гд солнечны лучи впервые возсіяли.

‘Въ вечерней жители и въ западной стран

‘Меня пророкомъ чтутъ, приносятъ жертвы мн!

‘Склонись и ты, склонись! Я жизнь твою прославлю,

‘Печали отжену и миръ съ тобой поставлю,

‘Я втры тихіе на полнощь обращу,

‘Стихіи на тебя возставши укрощу,

‘Украшу твой внецъ, вручу теб державы…

……………….

‘Послдуй, царь, за мной, дай руку мн твою’….

Царь поднялъ мечъ, и видніе изчезло… Херасковъ прибавляетъ: ‘Безбожіе то было!’ и потомъ: ‘Целена ввергнула въ подобный страхъ Енея!’ Вотъ какъ онъ самъ все, что ни создастъ въ счастливую минуту, разрушитъ! Но рчь Магометова по истин прекрасна, краснорчива! Власть, которую онъ предлагаетъ несчастному царю, имена южныхъ городовъ и областей, это все достойно эпопеи. Впрочемъ — замчу про себя — я не знаю скучне и холодне поэмы. Она вяла, утомительна, въ слог виденъ и недостатокъ мыслей, чувствъ, и везд какая-то дрожь. А планъ… стыдно и говорить о немъ!

———

Изъ комментарій на Энеиду, переводъ Делиля.

‘On a souvent dit que depuis l’ invention de la poudre, depuis que les hommes ne se pressent plus corps corps sur un champ de bataille, les tableaux de la guerre fournissent moins de descriptions la posie. Cette assertion restera sans rponse jusqu’ qu’un po&egrave,te de gnie se soit lui-mme trouv sur un champ de bataille, et qu’il ait entendu les coups redoubls de la mousqueterie et les clatantes dtonations du canon. Quoi de plus imposant, en effet, que ces lignes immenses, hrisses d’armes brillantes, qui se meuvent la fois, que la fume couvre tout coup, et que des feux pareils ceux de la foudre clairent par intervalles? Ajoutez-y le sifflement des balles, celui du boulet meurtrier, qui frappe la terre et prend un nouvel essor, les clats de l’obus, qui porte au loin ses ravages, la marche imposante de la bombe enflamme qui descend jusqu’aux entrailles de la terre, et dont les clats, semblables l’ruption d’un volcan, soul&egrave,vent les plus vastes difices’.

А я скажу ршительно, что (кром нравовъ) сраженія новйшія живописне древнихъ, и потому боле способны къ поэзіи. У насъ же есть казаки, которые могутъ играть великую ролю: у нихъ сабля и пика. У насъ Башкиры, Черкесы, Татары, у насъ Поляки, Нмцы. У насъ… у насъ… у насъ…

^*_*^*

‘Evandre, ce bon roi, parent d’Ene, et bientt son alli, habite, dans un coin d’Italie, un palais de chaume, sa musique est le chant des oiseaux perchs sur son tot, son trne est une chaise d’rable, son lit, quelques feuilles rcouvertes d’un peau de lion, sa garde, deux chiens fid&egrave,les, qui l’accompagnent dans ses courses. Toute la campagne qui environne sa petite ville est encore inculte et sauvage, mais c’est l que doit tre un jour l’emplacement de Rome. Des troupeaux blent ou mugissent encore dans ces lieux agrestes, mais l doit exister un jour le Forum Romanum, thtre de la gloire de Ciceron, o se traiteront les plus grands intrts du peuple romain, l sera le magnifique quartier des Cartres, couvert encore de paturages, de buissons et de ronces, qui doivent faire place aux palais des Crassus, des Lucullus, et devenir le rendez-vous du luxe et le sige de la magnificence de Rome. Evandre, en montrant ces lieux Ene, n’oublie aucun de ceux qui seront un jour cl&egrave,bres. Il lui montre le bois d’Argil&egrave,te, la porte Carmentale, ainsi appele du nom de la prtresse qui avait prophtis les grandeurs de Rome, cette roche Tarpeienne, destine une si terrible clebrit, et ce superbe Capitole, d’o devaient partir pour tous les royaumes du monde la paix ou la guerre, des couronnes ou des fers. Dj les habitans du pays ne voyaient qu’avec respect cette roche fameuse et le bois qui l’environnait, dj ils taient persuads qu’ une divinit habitait dans ces lieux, dj dans leur orgueilleux superstion ils avaient cru voir plus d’une fois Jupiter lui-mme, assis sur un nuage, secouer sa redoutable gide et faire gronder son tonnerre qui semblait proclamer la puissance romaine… S’il s’agit de posie, quoi de plus sublime que ces contrastes admirables entre l’tat obscur et sauvage de ces lieux et la splendeur des pompes triomphales qui leur taient rserves’…

———

Надобно писать: непоколебимый, а не неколебимый, такъ какъ пишутъ непотресаемый, а не нетресаемый.

———

Шуваловъ, меценатъ Ломоносова, назывался Иваномъ Ивановичемъ. Шуваловъ поэтъ — Андрей Петровичъ.

———

‘Медъ обртъ яждь умренно, да не како пресыщенъ изблюеши. Не учащай вносити ногу твою ко другу твоему, да не когда&#65533, насыщся теб, возненавидитъ тя’.

Притчи Соломоновы.

———

Добрая Лисица

Крылова.

Стрлокъ весной малиновку убилъ.

Ужъ пусть бы кончилось на ней несчастье злое!

Но нтъ, за ней должны еще погибнуть трое:

Онъ бдныхъ трехъ ея птенцовъ осиротилъ.

Едва изъ скорлупы, безъ смыслу и безъ силъ,

Малютки терпятъ голодъ

И холодъ

И пискомъ жалобнымъ зовутъ напрасно мать.

‘Какъ можно не страдать

‘Такое горе видя!’

Лисица птицамъ говоритъ,

На камушк противъ гнзда сиротокъ сидя, —

‘Не киньте, милые, безъ помощи дтей,

‘Хотя по зернышку бдняжкамъ вы снесите,

‘Хоть по соломенк къ ихъ гнздышку приткните,

‘Вы этимъ жизнь ихъ сохраните,

‘Что дла добраго святй!

‘Кукушка, посмотри, вдь ты и такъ линяешь,

‘Не лучше ль дать себя немного ощипать

‘И перьемъ бы твоимъ постельку ихъ устлать.

‘Вдь попусту жь его ты растеряешь!

‘Ты, жавронокъ, чмъ по верхамъ

‘Теб кувыркаться, кружиться,

‘Ты бъ корму поискалъ по нивамъ, по лугамъ,

‘Чтобъ съ сиротами подлиться.

‘Ты, горленка, твои птенцы ужь подросли,

‘Промыслить кормъ они и сами бы могли,

‘Такъ ты бы съ своего гнзда слетла,

‘Да вмсто матери къ малюткамъ сла,

‘А дтокъ бы твоихъ пусть Богъ

‘Берегъ.

‘Ты бъ, ласточка, ловила мошекъ

‘Полакомить безродныхъ крошекъ,

‘А ты бы, милый соловей,

‘Когда птеняточекъ ко сну потянетъ,

‘Межь тмъ какъ съ гнздышкомъ зефиръ качать ихъ станетъ,

‘Ты бъ прибаюкивалъ ихъ псенкой своей.

‘Такою нжностью, я твердо врю,

‘Вы бъ замнили имъ ихъ горькую потерю.

‘Послушайте меня: докажемъ, что въ лсахъ

‘Есть добрыя сердца, и что…’ При сихъ словахъ,

Малютки бдныя вс трое,

Не могши съ голоду сидть въ поко,

Попадали къ лис на низъ.

Что жь кумушка? Тотчасъ ихъ съла

И поученья не допла.

Читатель, не дивись:

Кто добръ по истин, не распложая слова,

Въ молчаньи тотъ добро творитъ,

А кто про доброту лишь въ уши всмъ жужжитъ,

Тотъ часто только добръ на счетъ другаго,

За тмъ, что въ этомъ нтъ убытку никакаго.

На дл же почти такіе люди вс

Сродни моей лис.

Безъ сомннія, эта одна изъ лучшихъ басенъ Крылова. Изобртеніе, разсказъ, слогъ, здсь все прелестно. Краснорчіе лисы убдительно, и послдняя черта — chef-d’oeuvre: ‘И поученья не допла!’

———

На смерть сына.

Какъ цвтъ, полуднемъ опаленный,

Цвтетъ и вянетъ въ тотъ же часъ, —

Ко смерти ранней обреченный,

Твой сынъ на утр дней погасъ.

Надъ колыбелью и могилой

Одинъ весенній день всходилъ:

Почто ему родиться было,

Когда онъ жить не долженъ былъ!

Какъ облако благоуханья

Кадилъ, пылающихъ къ богамъ,

Его ты душу въ часъ прощанья

Ловилъ по трепетнымъ устамъ.

Теб, на небо отлетая,

Онъ вздохъ послдній передалъ,

И, нжно на тебя взирая,

Онъ медленно свой взоръ смыкалъ.

Давно ль съ надеждою крылатой

Носилися твои мечты

Въ дали грядущаго богатой,

И въ сын друга видлъ ты,

Опору жизни престарлой,

Воспоминанья прежнихъ дней,

И въ юности его веселой

Замну юности твоей?

Изчезнулъ счастья призракъ милый,

Какъ легкій сонъ слетаетъ съ вждъ…

И дремлетъ кипарисъ унылый

Надъ гробомъ всхъ твоихъ надеждъ.

На прахъ съ тобой несу я слезы:

Онъ горести ихъ не вкусилъ,

И съ ними утреннія розы,

Которымъ онъ ровесникъ былъ.

Вяземскій.

———

Симонидъ.

Сокращено изъ Анахарсиса.

Симонидъ, сынъ Леопрепеса, родился въ Цеос. Онъ заслужилъ уваженіе царей, мудрецовъ и великихъ людей своего времени. Изъ сего числа былъ Гиппархій Аинскій, Павзаній, царь Лакедемонскій, гордящійся побдами надъ Персами, Алевій, царь ессаліи, Гіеронъ, въ начал тиранъ Сиракузы, потомъ отецъ подданныхъ своихъ, и наконецъ, емистоклъ, хотя не царь родомъ, но побдившій сильнйшаго изъ царей.

Греческіе владльцы любили окружать тронъ свой талантами во всхъ родахъ. Имъ нравились острыя слова: Симонидовы и до сихъ поръ славны.

За столомъ Павзанія находился Симонидъ. Царь требуетъ у него философическаго изреченія. ‘Помни, что ты человкъ’, говоритъ ему Симонидъ. Павзаній не нашелъ ничего остраго въ семъ отвт. Но въ злополучіи, его постигшемъ, онъ позналъ всю истину его, истину ужасную, о которой цари очень рдко памятуютъ.

Симонидъ былъ поэтъ-философъ. Счастливое сліяніе сихъ свойствъ сдлало полезными его дарованія и мудрость его любезною. Слогъ его, исполненный сладости, простъ, плавенъ и по мастерскому составленію словъ удивителенъ. Онъ воспвалъ похвалу богамъ, побды Грековъ надъ Персами, тріумфы бойцовъ на ристалищ. Стихами описывалъ царствованія Камбиза и Дарія, испыталъ силы свои во всхъ родахъ поэзіи и отличился особенно въ элегіаческой и въ жалобныхъ псняхъ. Никто лучше его не владлъ искусствомъ, прелестнымъ и возвышеннымъ искусствомъ исторгать слезы, никто лучше его не описывалъ положенія несчастія, жалость пробуждающія. Не его слышимъ — слезы и стенанія злополучія, семейство, оплакивающее потерю отца или сына. То видимъ Данаю, нжную мать, борющуюся съ младенцемъ противъ волнъ разъяренныхъ: бездны зіяютъ окрестъ несчастной, и ужасъ смерти въ сердц ея. То видимъ Ахилла, исходящаго изъ пыльной гробницы: онъ предвщаетъ Грекамъ, оставляющимъ берега Илія, злополучія, небомъ и морями уготованныя.

‘Ces tableaux, que Simonide a remplis de passion et de mouvement, sont autant de bienfaits pour les hommes, car c’est leur rendre un grand service, que d’ arracher de leurs yeux ces larmes prcieuses qu’ils versent avec tant de plaisir, et de nourrir dans leur coeur ces sentiments de compassion destins, par la nature les rapprocher les uns des autres, et les seuls en effet qui puissent unir des malheureux’.

Характеръ человка иметъ вліяніе на его мннія, и потому философія Симонида была тихая и скромная. Система оной, судя по сочиненіямъ его и нкоторымъ правиламъ, заключалась въ слдующихъ изрченіяхъ: ‘Не станемъ измрять глубину верховнаго существа: довольствуемся знаніемъ, что все исполняется по его вол: онъ одинъ истинно добродтеленъ. Люди имютъ слабый лучъ добродтели, и то отъ благости его. Да не хвалятся совершенствомъ, котораго имъ не достигнуть. Добродтель витаетъ посреди скалъ неприступныхъ. Трудами, безперестанными усиліями человки приближаются къ оной, но вскор тысячи случаевъ разнородныхъ увлекаютъ ихъ въ зіяющую бездну. И такъ, жизнь ихъ есть сліяніе зла съ добромъ. Трудно быть часто добродтельнымъ, не возможно быть таковымъ вчно. Станемъ съ радостію хвалить прекрасныя дянія, отклонимъ очи отъ дяній недостойныхъ, или потому, что преступный намъ дорогъ, или потому, что мы должны быть снисходительны къ человку. Зачмъ порицать его? Вспомнимъ, что онъ весь слабость, что судьбы назначили ему явиться на земл на одну минуту, а въ лон ея — вчно. Время летитъ: тысячи вковъ въ сравненіи съ вчностію малая точка, или малйшая часть малйшей точки. Употребимъ же сіи летящія минуты въ пользу, станемъ наслаждаться благами, первыя изъ нихъ суть здравіе, красота и богатства, честно стяжанныя. Изъ ихъ-то скромнаго употребленія пускай рождается сіе малое наслажденіе (voluptas), безъ коего и жизнь, и почести, и самая вчность не могутъ льстить нашимъ желаніямъ.

Симонидъ нердко во зло употреблялъ свои правила и помрачилъ себя гнуснымъ корыстолюбіемъ. Умеръ въ глубокой старости. Греки хвалили его за блескъ, который онъ придалъ празднествамъ острова Цеоса, за то, что прибавилъ восьмую струну къ лир, за то, что изобрлъ способъ искусственной памяти. Но слава его основана на томъ, что онъ давалъ полезные совты царямъ: онъ былъ орудіемъ благоденствія Сициліи, исторгнувъ Гіерона изъ заблужденій его, онъ заставилъ его жить въ поко съ сосдями, съ подданными, съ самимъ собою.

———

Sneque.

‘On se rassemble autour du riche, comme au bord d’un lac, pour y puiser et le troubler. N’allez donc pas juger un homme heureux pour avoir une cour nombreuse…

‘Il faut une grande me pour juger les grandes choses, sans quoi nous leur attribuerons un vice qui vient de nous. Les objets les plus droits, baisss vers la surface de l’ eau, renvoient l’ oeil une image courbe et qui parait brise…

….‘Le malheur n’ crase qu’un seul, et la crainte, les autres. L’ ide d’tre expos de pareilsmalheurs produit le mme effet que si on les et prouvs. Tous les esprits sont alarms des maux soudains qui arrivent aux autres. Si les oiseaux sont effrays par le son mme d’une fronde vuide, nous tressaillons comme eux au seul bruit des vnemens dont nous ne sentons pas les coups.

‘Tant que la vertu vous restera, vous ne sentirez pas les pertes que vous aurez prouves’.

Вообще стоики полагали, что нечувствительность, совершенное безстрастіе есть высочайшая степень добродтели. Епиктетъ говоритъ: ‘Еесли ты любишь глиняный горшокъ, такъ повторяй же себ: я люблю глиняный горшокъ. Онъ сломаться можетъ, а ты не долженъ сокрушаться. Ты любишь сына или жену, — такъ повторяй себ: я люблю существа смертныя. Они могутъ умереть, но ты не долженъ плакать о нихъ. Если ты видишь, что кто-нибудь плачетъ о потер сына, не полагай его несчастливымъ. Не откажись, однако, плакать съ нимъ, если это необходимо нужно, но берегись, чтобы жалость твоя притворная не перешла въ душу твою и ея не возмутила’. Маркъ Аврелій, сей внчанный стоикъ, говоритъ и боле того: ‘Не плачь съ тми, которые плачутъ, и ничмъ не трогайся’. Это совершенно противно словамъ нашего Божественнаго Учителя.

Стоики желали сосредоточить человка въ себ, отторгнуть его отъ общества: это разрушаетъ истинные законы добродтели, которые учатъ насъ помогать другъ другу, сострадать. Безстрастіе можетъ быть полезно человку частно: но оно есть родъ нкотораго преступленія въ обществ.

^*_*^*

ПЛАТОНОВА СИСТЕМА ПО СЕНЕК.

‘Je vais suivre le six classes d’tres, suivant Platon. La premi&egrave,re n’en contient qu’un, et cet tre n’est perceptible, ni la vue, ni au toucher, ni aucun de nos sens, il n’est qu’intelligible, parce qu’il n’existe qu’en abstraction. Ainsi l’homme abstrait ne frappe point la vue, mais il la frappe s’il est individualis, comme Cicron et Caton. L’animal abstrait ne se voit pas non plus, mais se conoit, les individus sont visibles, comme tel cheval, tel chien, etc.

Существо втораго разряда (classe) превосходитъ вс другія существа: оно есть лучшее существо, высшее. Названіе поэта, общее всмъ стихотворцамъ, означаетъ только одного: когда говорятъ поэтъ у Грековъ, то они понимаютъ подъ симъ названіемъ одного Гомера. Сіе лучшее, сіе верховное существо есть Богъ, величайшее, сильнйшее изъ всхъ существъ.

Третій классъ заключаетъ т существа, которыя имютъ свойственное имъ только существованіе, они безчисленны, но незримы. Кто же они? Собственныя творенія Платона, онъ называетъ ихъ идеями безсмертными, незыблемыми, нетлнными, он суть образы всхъ тлъ. И вотъ дефиниція имъ: Идея, слдуя Платону, есть архетипъ вчный всхъ твореній натуры. Примръ: я хочу писать съ тебя портретъ, ты — образецъ, модель, у тебя заимствую черты, которыя перейдутъ въ мое дло (ouvrage). И такъ, сіе лицо, которое я разсматриваю, созерцаю, которое управляетъ моею кистью, котораго я стараюсь схватить сходство, есть то, что Платонъ называетъ идеею. Натура переполнена подобныхъ образовъ, по коимъ она образуетъ вс свои творенія.

Въ четвертомъ класс эидосъ. Удвойте вниманіе ваше, восклицаетъ Сенека, — если матерія слишкомъ отвлеченною вамъ покажется, то не вините меня, а Платона: тонкія мысли всегда трудны. Вы помните: я употребилъ сравненіе съ живописцемъ. Онъ смотрлъ на Виргилія, желая списать съ него портретъ, и такъ, Виргиліево лицо было идея, то-есть, модель, образецъ картины. Черты, переведенныя имъ или похищенныя отъ лица, суть эидосъ. Теперь, спрашиваю: какая разница между идеею и эидосомъ? Первая есть образецъ, второй — то, что переходитъ отъ образца въ копію. Артистъ подражаетъ первой и самъ творитъ другое. Статуя иметъ черты, ей свойственныя: вотъ эидосъ. Модель иметъ физіогномію, которая руководствовала рзцомъ ваятеля: вотъ идея. Другая отлика: эидосъ — въ твореніи, идея — вн творенія, она — даже предшественница онаго.

Въ пятомъ класс существа, имющія только обыкновенное (грубое) существованіе. Мы принадлежимъ къ оному и зври, и вс тла.

Шестый составленъ изъ существъ, имющихъ одну тнь существованія, какъ напримръ, время, пустота. Все, что мы видимъ, осязаемъ, не иметъ собственнаго существованія. Безпрестанныя истеченія, втеченія измняютъ, увеличиваютъ или уменьшаютъ оное. Кто подобенъ себ въ старости? На утро уже не тотъ, что былъ вчера. Тла наши суть рки протекающія. Время бжитъ, и съ нимъ вс тла, подлежащія нашимъ чувствамъ. Все измняется, ничто не постоянно. Я говорю: все измняется, и говоря это, самъ измняюсь. (NB. Не знаю, есть ли это въ Платон, но этотъ оборотъ Сенеки очень живъ и живописенъ). И вотъ почему справедливо сказалъ Гераклитъ, что два раза не купаемся въ одной рк: ей остается одно имя, вода прежняя утекла. Это измненіе чувствительне въ рк, нежели въ человк, но потокъ, насъ увлекающій, не мене сего быстръ, и я не могу понять глупости нашей, взирая, съ какимъ пристрастіемъ мы любимъ наше тло преходящее, когда каждая минута есть смерть нашего первобытнаго состоянія. Весь міръ измняется, перерождается, и пр. и пр. и пр.

Къ чему это, къ чему сіи тонкости? восклицаетъ Сенека. — Это увеселеніе практическаго философа. Но, продолжаетъ онъ, — изъ сего увеселенія можно извлечь пользу. Идеи Платоновы могутъ насъ утвердить въ добродтели, укротить страсти, ибо он открываютъ намъ великую истину, что вс предметы, возбуждающіе, увеселяющіе наши страсти, не имютъ существованія. Это образы легкіе, не твердые, не постоянные, и мы желаемъ обладать оными! Слабыя, ломкія существа, мы дышимъ одну минуту, и такъ, употребимъ ее на возвышеніе къ вчности, къ предметамъ величественнымъ. Станемъ созерцать сіи формы всхъ вещей, сіи формы, летающія въ пространств. (NB. Ничего опять не понимаю, а чувствую только, что это прекрасно). Посреди ихъ Богъ, существо благое, которое спасаетъ міръ отъ разрушенія, міръ — увы! — не вчный и пр. Богъ спасаетъ міръ отъ разрушенія, мы должны спасать отъ онаго наше тло. Какъ? Укрощеніемъ страстей и пр. Платонъ — примръ намъ: онъ достигъ до глубокой старости, побждая страсти, укрощая гнвъ, ненависть, любовь и пр.

^*_*^*

МОЕ.

Я замтилъ, что посреди великихъ чувствъ дружбы и любви имются какія-то искры эгоизма, которыя рано или поздно разгораются и дружбу и любовь пожираютъ. Одна добродтель, но твердая и постоянная и дятельная, можетъ погасить ихъ.

Сенека, разъзжая въ дурной повозк въ окрестностяхъ пышнаго Рима, краснлъ, когда встрчалъ богатыхъ людей. ‘Кто краснетъ отъ худой повозки’, воскликнулъ онъ, — ‘будетъ гордиться богатою колесницею!’ Avis au lecteur, celui plutt qui vient de transcrire le passage de Sn&egrave,que.

У Сенеки было несчетное множество костяныхъ столовъ: посудите о его богатств, врить ли похвал его бдности? Лагарпъ на него жестоко нападаетъ, а изъ комментаторовъ Юстъ-Липсій. Справлюсь съ ними. Но Лагарпу нельзя во всемъ врить: онъ человкъ пристрастный. Дидеротъ пожаловалъ Сенеку въ Сократы, — то какъ не бранить его Лагарпу?

Чмъ боле читаю Сенеку, тмъ боле нахожу, что онъ похожъ на Шатобріана: Шатобріанъ — Сенека въ христіанств по слогу, по душ, не смю сказать по поведенію.

———

Петербургская жизнь.

Квартира Дрова, освщеніе и чай Трое людей Кушанье Платье Экипажъ въ разныя времена Издержки непредвиднныя	500 500 500 1000 1000 1000 1000
	5500

Если устрою дла мои, какъ желается, то могу имть до семи тысячь. О милая независимость! Но когда, какъ? Вс силы употреблю. Будь мн благопріятно, Провидніе!

———

Мая 3-го 1817.

Болзнь моя не миновала, а немного затихла. Кругомъ мрачное молчаніе, домъ пустъ, дождикъ накрапываетъ, въ саду слякоть. Что длать? Все прочиталъ, что было, даже Встникъ Европы. Давай вспоминать старину. Давай писать на бло impromptu безъ самолюбія, и посмотримъ что выльется, писать такъ скоро, какъ говоришь, безъ претензій, какъ мало авторовъ пишутъ, ибо самолюбіе всегда за полу дергаетъ и на мсто перваго слова заставляетъ ставить другое. Но Монтань писалъ, какъ на умъ приходило ему. Врю. Но Монтань — человкъ истинно необыкновенный. Я сравниваю его умъ съ запруженнымъ источникомъ: поднимите шлюзу, и вода хлынетъ и течетъ безпрестанно, пнясь, кипя, течетъ всегда чистая, всегда здоровая — отъ чего? Отъ того, что резервуаръ былъ обиленъ. Съ маленькимъ умомъ, съ вялымъ и небыстрымъ, каковъ мой, писать прямо на бло очень трудно, но сегодня я въ дух и хочу сдлать tour de force. Перо немного разсетъ тоску мою. И такъ… Но вотъ ужь я и въ тупикъ сталъ. Съ чего начать? О чемъ писать? Отдавать себ отчетъ въ протекшемъ, описывать настоящее и планы будущаго. Но это — признаться — очень скучно. Говорить о протекшемъ хорошо на старости, и то великимъ людямъ или богатымъ передъ наслдниками, которые изъ снисхожденія слушаютъ:

On en vaut mieux quand on est cout.

Что говорить о настоящемъ! Оно едва ли существуетъ. Будущее… о, будущее для меня очень тягостно съ нкотораго времени! И такъ, пиши о чемъ-нибудь, разсуждай! Разсуждать нсколько разъ пробовалъ, но мн что-то все не удается: для меня, говорятъ добрые люди, — разсуждать все равно, что иному умничать. Это больно. Отъ чего я не могу разсуждать?

Первый резонъ:	малъ ростомъ.
2-й ‘	не довольно дороденъ.
3-й ‘	разсянъ.
4-й ‘	слишкомъ снисходителенъ.
5-й ‘	ничего не знаю съ корня, а одни вершки, даже и в поэзіи, хотя цлый вкъ блдню надъ рифмами.
6-й ‘	не чиновенъ, не знатенъ, не богатъ.
7-й ‘	не женатъ.
8-й ‘	не умю играть въ бостонъ и въ вистъ.
9-й ‘	ни въ шахъ и матъ.
10-й ‘

11-й ‘ Посл придумаю остальные резоны, по которымъ разсудокъ заставляетъ меня смиряться. Но писать надобно. Мн очень скучно безъ пера. Пробовалъ рисовать — не рисуется, писать вензеля — теперь ни въ кого не влюбленъ, что же длать, научите добрые люди, а говорить не съ кмъ. Не знаю, какъ помочь горю. Давай подумаю. Кстати, вспоминаю чужія слова — Вольтера, помнится: et voil comme on crit l’histoire! Я вспомнилъ ихъ машинально, почему не знаю, а эти слова заставляютъ меня вспомнить о томъ, чему я бывалъ свидтелемъ въ жизни моей, и что видлъ посл въ описаніи. Какая разница, Боже мой, какая! Et voil comme on crit l’histoire!

Простой ратникъ, я видлъ паденіе Москвы, видлъ войну 1812, 13 и 14, видлъ и читалъ газеты и современныя исторіи. Сколько лжи! И вотъ тому примръ въ Сверной Почт.

Мы были въ Эльзас. Раевскій командовалъ тогда гренадерами. Призываетъ меня вечеромъ кой о чемъ поболтать у камина. Войско было тогда въ совершенномъ бездйствіи, и время, какъ свинецъ, лежало у генерала на сердц. Онъ курилъ очень много по обыкновенію, читалъ журналы, гладилъ свою американскую собачку — животное самое гнусное, не тмъ бы вспомянуть его, и которое мы, адъютанты, изподтишка били, и ласкали въ присутствіи генерала, что очень не похвально, скажете вы, но что же длать? Примръ подавали свыше — другіе генералы, находившіеся подъ начальствомъ Раевскаго. Мало по малу вс разошлись, и я остался одинъ. ‘Садись!’ Слъ. ‘Хочешь курить?’ ‘Очень благодаренъ’. Я изъ гордости не позволялъ себ никакой вольности при его высокопревосходительств. ‘Ну, такъ давай говорить!’ ‘Извольте’. Слово за слово, разговоръ сдлался любопытенъ. Раевскій очень уменъ и удивительно искрененъ, даже до ребячества, при всей хитрости своей. Онъ же меня любилъ (въ это время), и слова лились ркою. Всмъ доставалось: Silis a cela de bon, c’est que quand il frappe, il assomme. Онъ вовсе не ученъ, но что знаетъ, то знаетъ. Умъ его лнивъ, но въ минуты дятельности ясенъ, остеръ. Онъ засыпаетъ и просыпается. Но дло теперь о томъ, что онъ мн говорилъ. Кампанія 1812 года была предметомъ нашего болтанья.

‘Изъ меня сдлали Римлянина, милый Батюшковъ’, сказалъ онъ мн, — ‘изъ Милорадовича — великаго человка, изъ Витгенштейна — спасителя отечества, изъ Кутузова — Фабія. Я не Римлянинъ, но за то и эти господа — не великія птицы. Обстоятельства ими управляли, теперь всмъ движетъ государь. Провидніе спасало отечество. Европу спасаетъ государь, или Провидніе его внушаетъ. Пріхалъ царь — вс великіе люди изчезли. Онъ былъ въ Петербург — и карлы выросли. Сколько небылицъ напечатали эти карлы! Про меня сказали, что я подъ Дашковкой принесъ на жертву дтей моихъ. ‘Помню’, отвчалъ я, — ‘въ Петербург васъ до небесъ превозносили’. ‘За то, чего я не сдлалъ, а за истинныя мои заслуги хвалили Милорадовича и Остермана. Вотъ слава, вотъ плоды трудовъ!’ ‘Но помилуйте, ваше высокопревосходительство, не вы ли, взявъ за руку дтей вашихъ и знамя, пошли на мостъ, повторяя: впередъ, ребята, я и дти мои откроемъ вамъ путь ко слав, или что-то тому подобное’. Раевскій засмялся. ‘Я такъ никогда не говорю витіевато, ты самъ знаешь. Правда, я былъ впереди. Солдаты пятились, я ободрялъ ихъ. Со мною были адъютанты, ординарцы. По лвую сторону всхъ перебило и переранило, на мн остановилась картечь. Но дтей моихъ не было въ эту минуту. Младшій сынъ сбиралъ въ лсу ягоды (онъ былъ тогда сущій ребенокъ, и пуля ему прострлила панталоны), вотъ и все тутъ, весь анекдотъ сочиненъ въ Петербург. Твой пріятель (Жуковскій) восплъ въ стихахъ. Граверы, журналисты, нувеллисты воспользовались удобнымъ случаемъ, и я пожалованъ Римляниномъ. Et voil comme on crit l’histoire!’

Вотъ что мн говорилъ Раевскій.

Но охотникамъ до анекдотовъ я могу разсказать другой, не мене любопытный, и который доказываетъ его присутствіе ума и обнажаетъ его душу. Онъ мн не сдлалъ никакого добра, но хвалить его мн пріятно, хвалить какъ истиннаго героя, и я съ удовольствіемъ теперь, въ тишин сельскаго кабинета, воспоминаю старину. Подъ Лейпцигомъ мы бились (4-го числа) у краснаго дома. Направо, налво все было опрокинуто. Одни гренадеры стояли грудью. Раевскій стоялъ въ цпи мраченъ, безмолвенъ. Дло шло не весьма хорошо. Я видлъ неудовольствіе на лиц его, безпокойства ни малаго. Въ опасности онъ истинный герой, онъ прелестенъ. Глаза его разгорятся, какъ угли, и благородная осанка его по истин сдлается величественною. Писаревъ леталъ, какъ вихорь, на кон по грудамъ тлъ, точно по грудамъ, и Раевскій мн говорилъ: ‘Онъ молодецъ’. Французы усиливались, мы слабли, но ни шагу впередъ, ни шагу назадъ. Минута ужасная. Я замтилъ измненіе въ лиц генерала и подумалъ: ‘Видно дло идетъ дурно’. Онъ, оборотясь ко мн, сказалъ очень тихо, такъ что я едва услышалъ: ‘Батюшковъ, посмотри, что у меня’, взялъ меня за руку (мы были верхами) и руку мою положилъ себ подъ плащъ, потомъ подъ мундиръ. Въ торопяхъ я не могъ догадаться, чего онъ хочетъ. Наконецъ, и свою руку освободя отъ поводовъ, положилъ за пазуху, вынялъ ее и очень хладнокровно поглядлъ на капли крови. Я ахнулъ, поблднлъ. Онъ сказалъ мн довольно сухо: ‘Молчи!’ Еще минута, еще другая, пули летали безпрестанно, наконецъ, Раевскій, наклонясь ко мн, прошепталъ: ‘Отъдемъ нсколько шаговъ: я раненъ жестоко’. Отъхали. ‘Скачи за лкаремъ!’ Поскакалъ. Нашли двоихъ. Одинъ ршился хать подъ пули, другой воротился. Но я не нашелъ генерала тамъ, гд его оставилъ. Казакъ указалъ мн на деревню пикою, проговоря: ‘Онъ тамъ ожидаетъ васъ’. Мы прилетли. Раевскій сходилъ съ лошади, окруженный двумя или тремя офицерами — помнится — Давыдовымъ и Медемомъ, храбрйшими и лучшими изъ товарищей.

На лиц его видна блдность и страданіе, но безпокойство не о себ, о гренадерахъ. Онъ все поглядывалъ за вороты на огни непріятельскіе и наши. Мы раздли его, сняли плащъ, мундиръ, фуфайку, рубашку. Пуля раздробила кость грудную, но выпала сама собою. Мы суетились, какъ обыкновенно водится при такихъ случаяхъ. Кровь меня пугала, ибо мсто было весьма важно, я сказалъ это на ухо хирургу. ‘Ничего, ничего’, отвчалъ Раевскій, который, не смотря на свою глухоту, вслушался въ разговоръ нашъ, и потомъ, оборотясь ко мн, — ‘чего бояться, господинъ поэтъ’ (онъ такъ называлъ меня въ шутку, когда былъ веселъ):

‘Je n’ai plus rien du sang qui m’a donn la vie,

‘Il a dans les combats coul pour la patrie’.

И это онъ сказалъ съ необыкновенною живостью. Издранная его рубашка, ручьи крови, лкарь, перевязывающій рану, офицеры, которые суетились вокругъ тяжко раненаго генерала, лучшаго, можетъ быть, изъ всей арміи, безпрестанная пальба и дымъ орудій, важность минуты, однимъ словомъ — вс обстоятельства придавали интересъ этимъ стихамъ.

Вотъ анекдотъ. Онъ стоитъ тяжелой прозы Северной Почты: ‘Ребята, впередъ’ и проч. За истину его я ручаюсь. Я былъ свидтелемъ, Давыдовъ, Медемъ и лкарь Витгенштейновой главной квартиры. Онъ тмъ боле важенъ, сей анекдотъ, что про Раевскаго набрать немного. Онъ молчаливъ, скроменъ отчасти, скрытъ, недоврчивъ, знаетъ людей, не уважаемъ ими. Онъ, однимъ словомъ, во всемъ контрастъ Милорадовичу и, кажется, находитъ удовольствіе не походить на него ни въ чемъ. У него есть большія слабости и великія военныя качества. Слишкомъ одиннадцать мсяцевъ я былъ при немъ не отлученъ, спалъ и лъ при немъ, я его знаю совершенно, боле нежели онъ меня, и здсь, про себя, съ удовольствіемъ отдаю ему справедливость, не угожденіемъ, не признательностію исторгнутую. Раевскій славный воинъ и иногда хорошій человкъ, иногда очень странный.

Вотъ что я намаралъ не хря. Слава Богу! Часокъ пролетлъ, такъ что я его и не примтилъ. Я могу писать скоро, безъ поправокъ, и буду писать все, что придетъ на умъ, пока лнь не выдернетъ пера изъ руки.

———

8-го мая.

Я предполагалъ — случилось иначе — что ныншнею весною могу предпринять путешествіе для моего здоровья по Россіи: въ половин апрля быть въ Москв, закупить все нужное, книги, вещи, экипажъ, провести три недли посреди шума городскаго, посовтоваться съ лкарями и въ первыхъ числахъ мая отправиться на Кавказъ, пробыть тамъ два курса, а на осень въ Тавриду, конецъ сентября, октябрь и ноябрь весь пробыть на берегахъ Чернаго моря, въ счастливйшей стран, и потомъ черезъ Кіевъ, къ Новому году, воротиться въ Москву. Но втры унесли мои желанія!

Въ молодости мы полагаемъ, что люди или добры, или злы: они блы или черны. Вступая въ среднія лта открываемъ людей ни совершенно черныхъ, ни совершенно блыхъ, Монтань бы сказалъ: срыхъ. Но за то истинная опытность должна научить снисхожденію, безъ котораго нтъ ни одной общественной добродтели: надобно жить съ срыми или жить въ Діогеновой бочк.

Для того чтобы писать хорошо въ стихахъ — въ какомъ бы то ни было род, писать разнообразно, слогомъ сильнымъ и пріятнымъ, съ мыслями незаемными, съ чувствами, надобно много писать прозою, но не для публики, а записывать просто для себя. Я часто испыталъ на себ, что этотъ способъ мн удавался, рано или поздно писанное въ проз пригодится: ‘Она питательница стиха’, сказалъ Альфьери — если память мн не измнила. Кстати о памяти, моя такъ упряма, своенравна, что я прихожу часто въ отчаяніе. Учу стихи наизусть и ничего затвердить не могъ: одни италіянскіе врзываются въ моей памяти. Отъ чего? Не отъ того ли, что они угождаютъ слуху боле другихъ.

Я прежде мало писалъ отъ лни, теперь отъ болзни, и миръ ушамъ! Сенъ-Ламберъ совтуетъ экзаменовать себя по истеченіи нкотораго времени: прекрасный способъ, лучшее средство уничтожить нкоторую часть своего самолюбія! Самый ученйшій человкъ безъ книгъ, безъ пособій знаетъ мало и не твердо. Знаніе профессоровъ науки есть знаніе или искусство пользоваться чужими свдніями.

Въ прекрасныхъ садахъ Швенцина, и потомъ въ трактир мстномъ, я видлъ въ первый разъ Ланского и Ушакова. Генералы оба, и оба убиты въ 1814 году подъ Лаономъ, если не ошибаюсь. Блюхера видлъ въ первый разъ во Франкфурт на Майн, потомъ въ сраженіи подъ Бріенномъ, Клейста — въ Богеміи и подъ Лейпцигомъ часто, Цитена — въ Ноллендорф часто, Шварценберга — везд. Славнаго Воронцова я видлъ въ окрестностяхъ Парижа.

‘Быть весьма умнымъ, весьма свдущимъ, не въ нашей состоитъ вол, быть же героемъ въ дл зависитъ отъ каждаго. Кто же не захочетъ быть героемъ?’ Такъ говоритъ Воронцовъ въ приказ 12-й дивизіи 1815. Но я здсь въ тишин думаю, и конечно, не ошибаюсь, что эти слова можно приложить и къ дарованію — вотъ какъ: не въ нашей вол имть дарованія, часто не въ нашей вол развить и т, которыя намъ дала природа, но быть честными въ нашей вол: ergo! Но быть добрымъ въ нашей вол: ergo! Но быть снисходительнымъ, великодушнымъ, постояннымъ въ нашей вол: ergo!

Карамзинъ мн говорилъ однажды: ‘Человкъ созданъ трудиться, работать и наслаждаться. Онъ всхъ тварей живуще, онъ все перенести можетъ. Для него нтъ совершеннаго лишенія, совершеннаго бдствія: я по крайней мр не знаю… кром безславія‘, прибавилъ онъ, подумавъ немного.

Можетъ быть, лучшій призракъ мудрости есть кротость, ‘тихій нравъ въ крови’, какъ говоритъ Державинъ.

Слава Богу, еще можно жить и наслаждаться жизнію: прогулка въ пол не скучна, это я сегодня съ радостію испыталъ.

Съ какой стороны ни разсматривай человка и себя въ обществ, найдешь, что снисхожденіе должно быть первою добродтелію. Снисхожденіе въ рчахъ, въ поступкахъ, въ мысляхъ, оно-то даетъ эту прелесть доброты, которая едва ли не любезне всего на свт. Наморщить лобъ и взять Ювеналову дубину не такъ-то трудно, но шутить съ жизнію, какъ Горацій, вотъ истинный камень философіи. Снисхожденіе должно имть границы: брань пороку, прощеніе слабости! Разсудокъ отличитъ порокъ отъ слабости. Надобно быть снисходительнымъ и къ себ: сдлалъ дурно сегодня, не унывай — теперь упалъ, завтра встанешь. Не валяйся только въ грязи. Мемнонъ хотлъ быть совершенно добродтельнымъ и очутился безъ глаза. Александръ убилъ Клита и загладилъ преступленіе свое великими длами. Несчастія, болзни, часто лишаютъ насъ снисхожденія или благоволнія, но должно стараться вырвать ихъ изъ рукъ несчастія и вчно таить въ сердц.

———

Paul et Virginie.

‘Paul lui disait: ‘Lorsque je suis fatigu, ta vue me dlasse. Quand, du haut de la montagne, je t’aperois au fond de ce vallon, tu me parais au milieu de nos vergers, comme un bouton de rose… Quoique je te perde de vue travers les arbres, je n’ai pas besoin de te voir pour te retrouver: quelque chose de toi que je ne puis dire, reste pour moi dans l’air o tu passes, sur l’ herbe ou tu t’assieds… Dis-moi par quel charme tu as pu m’enchanter? Estce par ton esprit? Mais nos m&egrave,res en ont plus que nous deux. Est-ce par tes caresses? Mais elles m’embrassent plus souvent que toi. Je crois que c’est par ta bont!… Tiens, ma bien-aime, prends cette branche fleurie de citronnier que j’ai cueillie dans la fort, tu la mettras la nuit pr&egrave,s de ton lit. Mange ce rayon de miel, je l’ai pris pour toi au haut d’un rocher. Mais auparavant repose-toi sur mon sein, et je serai dlass’…

‘Virginie lui rpondait: ‘O mon fr&egrave,re, les rayons du soleil au matin, au haut de ces rochers, me donnent moins de joie que ta prsence… Tu me demandes pourquoi tu m’aimes, mais tout ce qui a t lev ensemble, s’aime. Vois nos oiseaux: levs dans les mmes nids, ils s’aiment comme nous: ils sont toujours ensemble comme nous. Ecoute comme ils s’appellent et se rpondent d’un arbre un autre, de mme, quand l’cho me fait entendre les airs que tu joues sur ta flte,… j’en rp&egrave,te les paroles au fond de. ce vallon… Je prie Dieu tous les jours pour ma m&egrave,re, pour la tienne, pour toi, pour nos pauvres serviteurs, mais quand je prononce ton nom, il me semble que ma dvotion augmente. Je demande si instamment Dieu qu’il ne t’arrive pas de mal! Pourquoi vas-tu si loin et si haut me chercher des fruits et des fleurs? N’en avons nous pas assez dans le jardin! Comme te voila fatigu! Tu es tout en nage’. Et avec son petit mouchoir blanc, elle lui essuyait le front et les joues, et elle lui donnait plusieurs baisers’…

^*_*^*

‘Il est certain’, говоритъ Шатобріанъ, — ‘que le charme de Paul et Virginie consiste en une certaine morale mlancolique, qui brille dans l’ouvrage, et qu’on pourrait comparer cet clat uniforme que la lune rpand sur une solitude pare de fleurs… Cette glogue n’est si touchante, que parce qu’elle reprsente deux familles chrtiennes exiles, vivant sous les yeux du Seigneur, entre sa parole dans la Bible, et ses ouvrages dans le dsert. Joignez-y l’indigence, et ces infortunes de l’me dont la religion est le seul rem&egrave,de, et vous aurez tout le sujet du pome. Les personnages sont aussi simples que l’intrigue: ce sont deux beaux enfants, dont on aperoit le berceau et la tombe, deux fid&egrave,les esclaves et deux pieuses matresses. Ces honntes gens ont un historien digne de leur vie: un vieillard demeur seul dans la montagne, et qui survit ce qu’il aima, raconte un voyageur les malheurs de ses amis, sur les dbris de leurs cabanes…

^*_*^*

Въ 1814 г., въ бытность мою въ Париж, я жилъ у Д. и сдлался болнъ. Послалъ въ ближайшую библіотеку за книгами. Приносятъ Paul et Virginie, которую я читалъ уже нсколько разъ, читалъ и заливался слезами, и какія слезы! Самыя пріятнйшія, чистйшія! Посл шума военнаго, посл ядеръ и грома, посл страшнаго зрлища разрушенія и, наконецъ, посл всей роскоши и прелести новаго Вавилона, которыя я усплъ уже вкусить до пресыщенія, чтеніе этой книги облегчило мое сердце и примирило съ міромъ. Авторъ оной, Bernardin de St.-Pierre, умеръ не задолго передъ нами. Онъ много странствовалъ, служилъ въ Россіи офицеромъ и, видно, былъ несчастливъ. Мечтатель, подобный Руссо. Его философія — бредъ, въ которомъ сіяетъ воображеніе и всегда видно доброе и чувствительное сердце.

———

Выслушайте меня, Бога ради! Я намекну вамъ только, какимъ образомъ можно составить книгу пріятную и полезную. Удивляюсь, что ни одинъ изъ нашихъ литераторовъ не принялся за подобный трудъ. Вотъ планъ en grand:

Говорить объ одной русской словесности, не начиная съ Лединыхъ яицъ, не излагая новыхъ теорій, но говорить просто, какъ можно пріятне и ясне для людей свтскихъ, и предполагая, что читатели имютъ обширныя свднія въ иностранной литератур, но своей собственной не знаютъ, показать имъ ея рожденіе, ходъ, сходство и разницу ея отъ другихъ литературъ, вс эпохи ея и, наконецъ, довести до временъ нашихъ. Дайте форму, какую вздумаете, но вотъ изложеніе матерій:

1) О славенскомъ язык. Опять не начинать отъ Сима, Хама и Іафета, а съ Библіи, которую мы, по привычк, зовемъ славенскою. О русскомъ язык.

2) О язык во времена нкоторыхъ князей и царей. Вліяніе (пагубное) Татаръ.

3) О язык во времена Петра I. Проповдники. Переводы иностранныхъ книгъ по именному указу.

4) Тредьяковской и его товарищи. Путешественники и ученые.

5) и 6). Кантемиръ — статья интересная. Академія наукъ. Ученые иностранцы. Борьба старыхъ нравовъ съ новыми, стараго языка съ новымъ. Вліяніе искусствъ, наукъ, роскоши, двора и женщинъ на языкъ и литературу.

7) Ломоносовъ.

Сумароковъ.

9) Современные имъ писатели.

10) Фонъ-Визинъ. Образованіе прозы.

11) Болтинъ, Елагинъ, историки, переводчики.

12) Обозрніе журналовъ. Вліяніе ихъ. Участіе Екатерины въ изданіи Собесдника. Придворный театръ. Господствованіе французской словесности и вольтеріанизмъ. Желаніе воскресить старинный языкъ русскій. Несообразности.

13) Петровъ. Майковъ.

14) Державинъ:

Онъ памятникъ себ воздвигъ чудесный, вчный.

15) Подражатели его. Взглядъ на словесность вообще. Успхи. Недостатки.

16) Богдановичъ. Вліяніе его.

17) Херасковъ. Проза его и стихи.

18) Карамзинъ. Ходъ его. Вліяніе на языкъ вообще.

19) Дмитріевъ. Характеръ его дарованія, красивость и точность. Онъ то же длаетъ у насъ, что Буало или Попе у себя.

20) Подражатели ихъ.

21) Княжнинъ. Взглядъ на театръ вообще. Княжнина комедія и трагедія. Можетъ быть, климатъ и конституція не позволяютъ намъ имть своего національнаго театра.

22) Озеровъ.

23) Хемницеръ. Крыловъ. Жуковскій.

24) Муравьевъ. Книги его изданы недавно, онъ первый говорилъ о морали. Онъ выше своего времени и духомъ, и свдніями.

25) Бобровъ. Мерзляковъ. Востоковъ. Воейковъ Переводы Кострова и Гндича. Пушкинъ. Вяземскій. Сумароковъ, Панкратій. Нелединскій. Взглядъ на изданіе Жуковскаго и потомъ Кавелина. Замчаніе на письма И. М. изъ Нижняго.

26) Шишковъ. Его мннія. Онъ правъ, онъ виноватъ. Его противники: Макаровъ, Дашковъ, Никольской.

27) Обозрніе словесности съ тхъ поръ, какъ Карамзинъ оставилъ Встникъ. Труды Каченовскаго.

28) Статьи интересныя о нкоторыхъ писателяхъ, какъ-то: Радищевъ, Пнинъ, Беницкій, Колычевъ.

Словесность надлежитъ раздлить на эпохи: I) Ломоносова, II) Фонъ-Визина, III) Державина, IV) Карамзина, V) до временъ нашихъ. Сіи эпохи должны быть ясными точками. Потомъ, не должно изъ виду упускать дйствіе иностранныхъ языковъ на нашъ языкъ. Переводы ученыхъ съ греческаго и латинскаго. Что заняли мы у Французовъ, и какое дйствіе имли переводы романовъ Вольтера и проч.

Новикова труды. Вліяніе новорожденной нмецкой словесности и отчасти англійской. Въ чемъ мы успли? Почему лирическій родъ процвталъ и долженъ погаснуть? Что всего свойственне Русскимъ? Богатство и бдность языка. Можетъ ли процвтать языкъ безъ философіи и почему можетъ, но не долго? Вліяніе церковнаго языка на гражданскій и гражданскаго на духовное краснорчіе. Вс сіи вопросы требуютъ яснаго разршенія и должны быть размщены по приличнымъ мстамъ.

Должно представить картину нравовъ при Петр, Елисавет и Екатерин: до Ломоносова, при немъ, при Державин, при Карамзин. Пустословить на каедр по слдамъ Баттё и Буттервека легко, но какая польза? Здсь надобно говорить дло просто, свободно, пріятно.

———

Мысли о литератур.

‘Tout vouloir est d’un fou’, сказалъ Вольтеръ, который самъ погршилъ, желая успть во всхъ родахъ словесности: границы есть уму, и даже величайшему. Можетъ ли одинъ человкъ написать басни Лафонтеновы, Шекспирова Отелло, Мольерова Мизантропа и д’Аламбертово предисловіе къ Энциклопедіи? Нтъ, конечно. Зачмъ же Вольтеръ… но Богъ съ нимъ!

Не надобно любителю изящнаго отставать отъ словесности. Т, которые не читали Виланда, Гёте, Шиллера, Миллера и даже Канта, похожи на деревенскихъ старухъ, которыя не знаютъ, что мы взяли Парижъ, и что Москва сожжена — до сихъ поръ сомнваются. Не надобно вдаваться въ другую крайность. Не надобно безпрестанно слоняться изъ одной литературы въ другую или заниматься одною древностію. И т, и другіе шалютъ, какъ говоритъ мой чистосердечный Кантемиръ о сытомъ и мот. Есть середина.

Какая пучина! Англичане, Нмцы, Италіянцы, Португальцы, Гишпанцы, Французы, восточные полуденные народы и вчные древніе! Кто обниметъ все твореніе ума человческаго и зачмъ? Крыловъ ничего не читаетъ, кром Всемірнаго путешественника, расходной книги и календаря, а его будутъ читать и внуки наши. Талантъ не любопытенъ, умъ жаденъ къ новости, но что въ ум безъ таланта, скажите, Бога ради! И талантъ есть умъ, правда, но умъ сосредоточенный.

Каждый языкъ иметъ свое словотеченіе, свою гармонію, и странно бы было Русскому или Италіянцу, или Англичанину писать для французскаго уха, и на оборотъ. Гармонія, мужественная гармонія не всегда прибгаетъ къ плавности. Я не знаю плавне этихъ стиховъ:

На свтлоголубомъ эир

Златая плавала луна и пр.

и оды Соловей Державина. Но какая гармонія въ Водопад и въ од на смерть Мещерскаго:

Глаголъ временъ, металла звонъ!

Данте — великій поэтъ: онъ говоритъ памяти, уху, глазамъ, разсудку, воображенію, сердцу. Есть писатели, у которыхъ слогъ теменъ, у иныхъ мутенъ: мутенъ, когда слова не на мст, теменъ, когда слова не выражаютъ мысли, или мысли не ясны отъ недостатка точности и натуральной логики. Можно быть глубокомысленнымъ и не темнымъ, и должно быть яснымъ, всегда яснымъ для людей образованныхъ и для великихъ душъ.

Ученость сушитъ умъ, разсяніе — сердце.

Театральныя издержки въ Греціи были столь велики, что представленіе одной трагедіи Софокла и Эврипида стоило государству боле, нежели война съ Персами, говоритъ Плутархъ. Мы платимъ актерамъ по двсти, по триста рублей, лучшему тысячи дв въ годъ. Наши декораціи не стоятъ ничего. За то… у насъ и трагики, и комики, и зрители!

———

Какъ надлежитъ писать исторію?

Изъ Лукіана сокращено.

Александръ кинулъ въ Гидаспъ исторію Аристовула, который приписывалъ ему чудесныя дянія. ‘Я изъ милости’, прибавилъ завоеватель, — ‘не велю его самого бросить въ воду!’

Нкоторые историки думаютъ понравиться государю униженіемъ его непріятелей: но Ахиллесъ не былъ бы столь великъ безъ Гектора. Другіе нападаютъ на народоправителя непріятельскаго, какъ будто его хотятъ низложить перомъ своимъ. Иный наполняетъ свою исторію маленькими подробностями и словами военнаго искусства, какъ воинъ или работникъ, который нкогда трудился въ лагер, иный истощаетъ свое краснорчіе на описаніе одянія или оружія генерала или какого-нибудь лса. Но если надлежитъ описывать великіе подвиги, то мы не находимъ словъ: ищемъ чудеснаго, неслыханныхъ ранъ, смертей и проч. Иный употребляетъ прекрасныя и величественныя фразы, на подобіе поэтовъ, и вдругъ падаетъ, начиная употреблять низкія выраженія. Это человкъ, у котораго на правой ног богатый полусапогъ, а на лвой сандаліе. Другой описываетъ тщательно и пространно малыя вещи и слегка великія.

Вотъ главные пороки, и вотъ главныя его хорошія свойства: Два главнйшія суть: здравый смыслъ въ длахъ свтскихъ и пріятное выраженіе. Первое есть даръ неба, другое пріобрсть можно безперестаннымъ чтеніемъ древнихъ и безперестанными трудами.

Надобно историку видть армію, воиновъ въ боевомъ порядк, знать, что есть крыло, фронтъ, баталіоны, воинскія орудія и пр., и чтобы онъ не во всемъ на чужіе глаза полагался. Но боле всего онъ долженъ быть свободенъ: ни страшиться, ни надяться, неприступенъ къ подаркамъ и наградамъ, никому не снисходителенъ, судія справедливый и равнодушный, безъ отечества и безъ властелина. Пусть повствуетъ онъ о вещахъ, какъ он были безъ прикрасъ и нарядовъ, ибо онъ не поэтъ, а разсказчикъ, и потому….. за свое повствованіе, нравится ли оно или не нравится. Однимъ словомъ — онъ долженъ жертвовать одной истин и не имть передъ глазами надежды въ жизни сей, но желать пріобрсть уваженіе всего потомства. Да подражаетъ онъ сему зодчему египетскаго Фара, который начерталъ на алебастр имя царя, поручившаго ему дло, а ниже, на камн, свое имя. Онъ зналъ, что алебастръ не устоитъ отъ времени, а имя его будетъ вчно существовать на камн.

Александръ повторялъ: ‘О, почто не могу я возвратиться на землю черезъ триста или четыреста лтъ, чтобы услышать, что обо мн говорятъ!’

Не должно бгать за пышнымъ слогомъ. Пускай смыслъ будетъ тсно замкнутъ въ словахъ, чтобы смыслъ и дльность были повсюду, но чтобы выраженіе было ясно и подобно разговору людей образованныхъ. Историкъ долженъ имть въ ум своемъ одну свободу и истину: въ слог его ясность и точность должны быть главною цлью. Короче, его должны вс понимать, et que les savans le louent. Онъ заслужитъ сіи похвалы, если будетъ употреблять выраженія ни слишкомъ изысканныя, ни черезъ чуръ обыкновенныя.

Онъ долженъ имть въ мысляхъ нчто свойственное поэту, особенно, когда случится ему описывать битвы, войска, другъ на друга устремленныя, корабли, готовые къ бою. Тогда-то нужно ему сіе дыханіе поэтическое, дабы вздуть паруса и заволновать море… Но все-таки его выраженіе не должно возноситься отъ земли, не бгать за гармоніей и не драть ушей!…

Надобно осторожно избирать матеріалы, заимствовать ихъ у писателей чуждыхъ ненависти или раболпствія. Сдлавъ обильный запасъ матеріаловъ хорошихъ, надобно все сшить и составить курсъ историческій, но сухой и строгій, сначала одну основу, потомъ мало по малу наводить тло и краски. Надобно, чтобы историкъ, подобно Юпитеру Гомерову, обращалъ взоры повсюду и зналъ, что длается и въ своей сторон, и въ непріятельской. Онъ долженъ быть подобенъ зеркалу чистому и безъ пятенъ, которое принимаетъ предметы, какъ они суть, которое только что искренно изображаетъ присутственное, sans se mettre en peine de quelle nature est ce qu’il dit, mais de quelle mani&egrave,re il le doit dire.

Повствованіе его не должно быть разшито. Вещи должны не только что слдовать одна за другою, но тсно быть сплочены между собой. Надобно имть искусство не растягивать описанія, примръ тому Гомеръ: онъ могъ бы намъ представить прекрасныя, и великодушно прошелъ мимо ихъ. Но не думай, чтобы укидидъ былъ растянутъ въ описаніи язвы: подумай о важности того, что онъ описываетъ! Онъ убгаетъ вещей, но вещи сами ложатся подъ перо.

———

Ломоносовъ.

Вотъ прекрасное мсто изъ Слова его о химіи. Онъ говоритъ, что ‘математики по нкоторымъ извстнымъ количествамъ неизвстныхъ дознаются’ и проч. Подобно и химики, по нкоторымъ признакамъ угадываютъ другіе и проч. ‘Когда отъ любви безпокоящійся женихъ желаетъ познать прямо склонность своей къ себ невсты, тогда, разговаривая съ нею, примчаетъ въ лиц перемны цвту, очей обращеніе и рчей порядокъ. Наблюдаетъ ея дружества, обходительства и увеселенія, выспрашиваетъ рабынь, которыя ей при возбужденіи, при нарядахъ, при выздахъ и при домашнихъ упражненіяхъ служатъ, и такъ по всему тому точно увряется о подлинномъ сердца ея состояніи. Равнымъ образомъ прекрасныя натуры рачительный любитель, желая испытать толь глубоко сокровенное состояніе первоначальныхъ частицъ, тла составляющихъ, долженъ высматривать вс оныхъ свойства и перемны, а особливо т, которыя показываетъ ближайшая ея служительница и наперсница и въ самые внутренніе чертоги входъ имющая — химія: и когда она раздленныя и разсянныя частицы изъ растворовъ въ твердыя части соединяетъ и показываетъ разныя въ нихъ фигуры, выспрашиваетъ у осторожной и догадливой геометріи, когда твердыя тла на жидкія, жидкія на твердыя перемняетъ, и разныхъ родовъ матеріи раздляетъ и соединяетъ, совтовать съ точною и замысловатою механикою: и когда чрезъ слитіе жидкихъ матерій разные цвты производитъ, вывдывать чрезъ проницательную оптику’.

Здсь удивляюсь, первое, красот и точности сравненія, второе — порядку всхъ мыслей и потому всхъ членовъ періода, третіе — точности и приличію эпитетовъ: все показываетъ, что Ломоносовъ писалъ отъ избытка познаній. Въ самомъ изобиліи словъ онъ сохраняетъ какую-то особенную строгую точность, въ язык совершенно новомъ. Каждый эпитетъ есть плодъ размышленій или отголосокъ мыслей: догадливая геометрія, точная и замысловатая механика, проницательная оптика. Но вотъ другое мсто: здсь надобно удивляться изобилію языка. Какая рка обширная краснорчія!

‘Изслдованію первоначальныхъ частицъ, тла составляющихъ, слдуетъ изысканіе причинъ взаимнаго союза, которымъ он въ составленіи тлъ сопрягаются, и отъ котораго вся разность твердости и жидкости, жестокости и мягкости, гибкости и ломкости происходитъ. Все сіе чрезъ что способне испытать можно, какъ чрезъ химію? Она только едина, то въ огн ихъ умягчаетъ и паки скрпляетъ, то, раздливъ, на воздухъ поднимаетъ, и обратно изъ него собираетъ, то водою разводитъ и, въ ней же сгустивъ, крпко соединяетъ, то, въ дкихъ водкахъ растворяя, твердую матерію въ жидкую, жидкую въ пыль и пыль въ каменную твердость обращаетъ’.

Подражатели Ломоносова полагаютъ, что его краснорчіе заключается въ долгот періодовъ, въ изобиліи словъ и въ знаніи языка славенскаго. Нтъ, оно проистекаетъ изъ души, напитанной чтеніемъ древнихъ, безпрестаннымъ размышленіемъ о наукахъ и созерцаніемъ чудесъ природы, его первой наставницы. Да здраствуетъ нашъ Михайло, рыбакъ холмогорскій! Es lebe hoch!

Слово о химіи, по моему мннію, есть лучшее его произведеніе во всхъ отношеніяхъ. Онъ кончилъ его прекрасно живымъ, ораторскимъ движеніемъ обращаясь къ Петру:

‘Блаженны т очи, которыя божественнаго сего мужа на земли видли! Блаженны и треблаженны т, которые потъ и кровь свою съ нимъ, за него и за отечество проливали, и которыхъ онъ за врную службу въ главу и въ очи цловалъ помазанными своими устами!’

Описаніе землетрясеній удивительно въ Слов о рожденіи металловъ:

‘Страшное и насильственное оное въ натур явленіе показывается четырьми образы. Первое, когда дрожитъ земля частыми и мелкими ударами и трещатъ стны зданій, но безъ великой опасности. Второе, когда надувшись встаетъ къ верху и обратно перпендикулярнымъ движеніемъ опускается. Зданія для одинакаго положенія нарочито безопасны. Третіе, поверхности земной на подобіе волнъ колебаніе бываетъ весьма бдственно, ибо отворенныя хляби на зыблющіяся зданія и на блднющихъ людей зіяютъ и часто пожираютъ. Наконецъ, четвертое, когда по горизонтальной плоскости вся трясенія сила устремляется, тогда земля изъ подстроеній якобы похищается, и оныя подобно какъ на воздух висящія оставляетъ и, разрушивъ союзъ оплотовъ, опровергаетъ. Разныя сіи земли трясенія не всегда по одному раздльно бываютъ, но дрожаніе съ сильными стрляніями часто соединяется. Между тмъ предваряютъ и въ то жъ время бываютъ подземныя стенанія, урчанія, иногда человческому крику и оружному треску подобныя звучанія. Протекаютъ изъ ндра земли источники и новыя воды ркамъ подобныя, дымъ, пепелъ, пламень, совокупно слдуя, умножаютъ ужасъ смертныхъ’. Ораторъ заключаетъ Слово похвалою Россіи и Елисаветы: здсь истощаетъ всю сладость языка и можетъ по истин назваться льстецомъ слуха. Онъ нарочно собираетъ вс пріятные образы и звуки: ‘И по славныхъ надъ сопостатами твоими побдахъ, разлившій по земной поверхности воды и тми ужасный внутрь ея огонь обуздавшій строитель міра укротитъ пламень войны дождемъ благодати и міръ свой умиритъ твоимъ мироискательнымъ воинствомъ’.

Онъ съ намреніемъ, описавъ бури природы, кончилъ рчь свою тихо, плавно и торжественно, какъ искусный музыкантъ великолпную сонату.

———

Ren.

‘Je recherchai surtout dans mes voyages les artistes et ces hommes divins qui chantent les dieux sur la lyre et la flicit des peuples qui honorent les loix, la religion et les tombeaux… Leur vie est la fois nave et sublime: ils cl&egrave,brent les dieux avec une bouche d’or, et sont les plus simples des hommes, ils causent comme des immortels ou comme de petits enfants, ils expliquent les lois de l’univers et ne peuvent comprendre les affaires les plus innocentes de la vie, ils ont des ides merveilleuses de la mort, et meurent sans s’en apercevoir, comme des nouveau-ns’.

Это все можно приложить къ Державину, къ сему великому генію, все отъ слова до слова.

———

Недавно я имлъ случай познакомиться съ страннымъ человкомъ, какихъ много! Вотъ нкоторыя черты его характера и жизни.

Ему около тридцати лтъ. Онъ то здоровъ, очень здоровъ, то боленъ, при смерти боленъ. Сегодня безпеченъ, втренъ какъ дитя, посмотришь завтра — ударился въ мысли, въ религію и сталъ мрачне инока. Лице у него точно доброе, какъ сердце, но столь же непостоянно. Онъ тонокъ, сухъ, блденъ, какъ полотно. Онъ перенесъ три войны и на бивакахъ былъ здоровъ, въ поко — умиралъ! Въ поход онъ никогда не унывалъ и всегда готовъ былъ жертвовать жизнію съ чудесною безпечностію, которой самъ удивлялся, въ мир для него все тягостно, и малйшая обязанность, какого бы рода ни было, есть свинцовое бремя. Когда долгъ призываетъ къ чему-нибудь, онъ исполняетъ великодушно, точно такъ, какъ въ болзни принимаетъ ревень, не поморщившись. Но что въ этомъ хорошаго? Къ чему служитъ это? Онъ мало вещей или обязанностей считаетъ за долгъ, ибо его маленькая голова любитъ философствовать, но такъ криво, такъ косо, что это вредитъ ему безпрестанно. Онъ служилъ въ военной служб и въ гражданской: въ первой очень усердно и очень неудачно, во второй удачно и очень не усердно. Об службы ему надоли, ибо, по истин, онъ не охотникъ до чиновъ и крестовъ. А плакалъ, когда его обошли чиномъ и не дали креста. Какъ растолкуютъ это? Онъ вспыльчивъ какъ собака и кротокъ какъ овечка. Въ немъ два человка: одинъ — добръ, простъ, веселъ, услужливъ, богобоязливъ, откровененъ до излишества, щедръ, трезвъ, милъ, другой человкъ — не думайте, чтобы я увеличивалъ его дурныя качества, право нтъ, и вы увидите сами почему, — другой человкъ — злой, коварный, завистливый, жадный, иногда корыстолюбивый, но рдко, мрачный, угрюмый, прихотливый, недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный въ любви и честолюбивый во всхъ родахъ честолюбія. Этотъ человкъ, то-есть, черный, прямой уродъ. Оба человка живутъ въ одномъ тл. Какъ это? Не знаю, знаю только, что у нашего чудака профиль дурнаго человка, а посмотришь въ глаза, такъ найдешь добраго: надобно только смотрть пристально и долго. За это единственно я люблю его! Горе, кто знаетъ его съ профили! Послушайте дале: Онъ иметъ нкоторые таланты и не иметъ никакого. Ни въ чемъ не усплъ, а пишетъ очень часто. Умъ его очень длиненъ и очень узокъ. Терпніе его, отъ болзни ли, или отъ другой причины, очень слабо, вниманіе разсянно, память вялая и притуплена чтеніемъ: посудите сами, какъ успть ему въ чемъ-нибудь? Въ обществ онъ иногда очень милъ, иногда очень нравился какимъ-то особеннымъ манеромъ, тогда, какъ приносили въ него доброту сердечную, безпечность и снисходительность къ людямъ, но какъ стали приносить самолюбіе, уваженіе къ себ, упрямство и душу усталую, то вс увидли въ немъ человка моего съ профили. Онъ иногда удивительно краснорчивъ: уметъ войти, сказать, иногда тупъ, косноязыченъ, застнчивъ. Онъ жилъ въ ад, онъ былъ на Олимп. Это примтно въ немъ. Онъ благословенъ, онъ проклятъ какимъ-то геніемъ. Три дни думаетъ о добр, желаетъ сдлать доброе дло — вдругъ недостанетъ терпнія, на четвертый онъ сдлается золъ, неблагодаренъ: тогда не смотрите на профиль его! Онъ уметъ говорить очень колко, пишетъ иногда очень остро на счетъ ближняго. но тотъ человкъ, то-есть, добрый, любитъ людей и горестно плачетъ надъ эпиграммами чернаго человка. Блый человкъ спасаетъ чернаго слезами передъ Творцомъ, слезами живаго раскаянія и добрыми поступками передъ людьми. Дурной человкъ все портитъ и всему мшаетъ: онъ надменне сатаны, а блый не уступаетъ въ доброт ангелу-хранителю. Какимъ страннымъ образомъ здсь два составляютъ одно, зло такъ тсно связано съ добромъ и отличено столь рзкими чертами? Откуда этотъ человкъ, или эти человки, блый и черный, составляющій нашего знакомца? Но продолжимъ его изображеніе.

Онъ — который изъ нихъ, блый или черный? — онъ или они оба любятъ славу. Черный все любитъ, даже готовъ стать на колни и Христа ради просить, чтобы его похвалили: такъ онъ суетенъ, другой, напротивъ того, любитъ славу, какъ любилъ ее Ломоносовъ, и удивляется чорному нахалу. У благо совсть чувствительна, у другаго мдный лобъ. Блый обожаетъ друзей и готовъ для нихъ въ огонь, черный не дастъ и ногтей обстричь для дружества, такъ онъ любитъ себя пламенно. Но въ дружеств, когда дло идетъ о дружеств, черному нтъ мста: блый на страж! Въ любви… но не кончимъ изображеніе, оно и гнусно, и прелестно! Все, что ни скажешь хорошаго на счетъ благо, черный припишетъ себ. Заключимъ: эти два человка, или сей одинъ человкъ, живетъ теперь въ деревн и пишетъ свой портретъ перомъ по бумаг. Пожелаемъ ему добраго аппетита, онъ идетъ обдать.

Это я! Догадались ли теперь?

———

Что есть интереснаго въ Tito Lucrezio Caro.

Libro primo.

Niuna cosa generarsi del Nulla, ma tutte esser fatte da principi certi. — Niuna cosa annientarsi, ma esservi alcuni corpi eterni, ne’ quali tutte si dissolvono. — Perci non doversi negare i primi corpi, per non poterli vedere, essendovi nelle cose molti altri corpi, li quali parimente vedersi non possono. — Oltre i corpi esser nelle cose il Vacuo. — Niente altro esser nella Natura delle cose, che il vacuo, ed i corpi, tutt’ altro esser congiunto a loro, o pur loro evento. — Que’ corpi, che sono principi delle cose, esser solidi, ed e-terni. — Aver errato Eraclito, e quelli, che pensarono il foco essere il solo principio di tutte le cose: come pur quelli, che stimarono qualunque degli Elementi esser la materia del tutto. — Non meno ingannarsi coloro, che credono, come Empedocle, generarsi tutte le cose di pi elementi, o di tutti. — Non poter consistere le cose di parti consimili secondo l’opinione d’Anassagora. — Essere in tutte le parti spazio infinito, e moversi sempre in esso corpi infiniti. — Non darsi mezzo del tutto, al quale inclinino tutte le cose, come alcuni credettero.

Libro 1. 2. 3. 4. 5. 6.

2…. I primi corpi moversi con grandissima celerit. — Tutti i corpi per sua natura discendere… — I primi corpi esser privi d’ogni colore. — I primi corpi esser privi di tutte l’altre qualit sensibili. — Questo Mondo, e simili altri, nello spazio infinito essere stati generati, non dagli Dei, ma dal concorso casuale de’ primi corpi, e dover perire: e quindi essere gi vecchio questo. Mondo.

3. L’Animo esser parte certa dell’ uomo. — L’Animo, e l’Anima formare di se medesimi una natura. L’Animo per essere il dominante. — L’Animo, e l’Anima esser di natura corporea… — La natura dell’Animo non essere semplice, ma costare di quattro diverse nature… — Il Corpo, e l’ Animo esser talmente congiunti, che uno non possa sussistere, n&egrave, sentire senza l’ altro… — E nativo, e mortale esser l’Animo. — La morte non appartener punto a noi, e non doversi temere.

4. Fisica, &&&… In che modo e d’onde sia causato il sonno: e de’ sogni.

5. Quelli, che credono, che la Terra, il Mare, il Cielo, la Luna, il Sole, e le altre parti del Mondo siano mortali, non credere, che gli Dei siano mortali, poich&egrave, tali cose non son Dei… — Il Mondo non essere stato dagli Dei creato per gli Uomini. — Che il Mondo sia nato, e che sia per morire… — Il Sole, la Luna e le altre Stelle esser di quella grandezza, che ci pajono… — Essere stati creati dalla Terra recente molti mostri, li quali non poterono crescere: Ed essere periti molti generi d’Animali… — La vita de’ primi Uomini essere stata a primo asprissima, ed ingrata di tutte le cose, ma poi esser divenuta a poco a poco pi molle…

6. Del Tuono. — Del Folgore, &&&… De i Fuochi d’Etna. — Della Peste degli Ateniesi.

Интересно сравнить Лукреція съ Сенекою, тамъ гд онъ объясняетъ понятія его вка о физик и морали, сходство и несходство обихъ системъ, и заключить чтеніе Цицерономъ, который пользовался всми свдніями и жилъ въ обихъ школахъ.

———

Изображеніе добродтельной жены.

Притчи Соломоновы, конецъ.

Жену доблю кто обрящетъ, дражайши есть каменіа многоцннаго таковая. Дерзаетъ на ню сердце мужа ея. Таковая добрыхъ корыстей не лишится. Длаетъ бо мужу своему благая во все житіе. Обртши волну и ленъ, сотвори благопотребное рукама своима. Бысть яко корабль куплю дющій издалеча: собираетъ себ богатство. И возстаетъ изъ нощи и даде брашна дому и дла рабынямъ. Узрвши сло куп. Отъ плодовъ же рукъ своихъ насади стяжаніе. Препоясавши крпко чресла своя, утвердитъ мышцы своя на дло. И вкуси, яко добро есть длати и не угасаетъ свтильникъ ея всю нощь. Лакти своя простираетъ на полезная, руц же свои утверждаетъ на вретено, и руц свои отверзаетъ убогому, длань же простре нищу. Не печется о сущихъ въ дому мужъ ея, егда гд замедлитъ, вси бо у нея одяни суть. Сугуба одянія сотвори мужу своему, отъ виссона же и порфиры себ одянія. Славенъ бываетъ во вратхъ мужъ ея, внегда аще сядетъ въ сонмищи со старйшины жительми земли. Плащаницы сотвори и продаде Финикіаномъ, опоясанія же Хананеомъ. Уста своя отверзе внимательно и законно, и чинъ заповда языку своему. Крпостію и лпотою облечеся и возвеселися во дни послднія. Тсны стези дому ея, брашна же лностнаго не яд. Милостыня же ея возстави чада ея и обогатишася: и мужъ ея похвали ю. Многи дщери стяжаша богатство, многи сотвориша силу, ты же предуспла и превознеслася еси надъ всми. Ложнаго угожденія и суетныя доброты женскія нсть въ теб, жена бо разумная благословена есть: страхъ же Господень сія да хвалитъ. Дадите ей отъ плодовъ устенъ ея и да хвалимъ будетъ во вратхъ мужъ ея!

———

Grandeur et dcadence des Romains

Монтескье.

‘Ce qui gte presque toutes les affaires, c’est qu’ordinairement ceux qui les entreprennent, outre la ruissite principale, cherchent encore de certains petits succ&egrave,s particuliers, qui flattent leur amour-propre, et les rendent contens d’eux’.

Важная истина, которую можно приложить къ дламъ государя и послдняго человка въ имперіи. Т, которые любятъ жаловаться на свои неудачи, должны затвердить сіи строки. Но кто бы подумалъ, что Цицеронъ гршилъ противъ сего правила! Цицеронъ!

‘Je crois que si Caton s’tait rserv pour la rpublique, il aurait donn aux choses tout un autre tour. Cicron, avec des parties admirables pour un second rle, tait incapable du premier: il avait un beau gnie, mais une ame souvent commune. L’accessoire, chez Cicron, c’tait la vertu, chez Caton, c’tait la gloire. Cicron se voyait toujours le premier, Caton s’oubliait toujours: celui-ci voulait sauver la rpublique pour elle-mme, celui—l pour s’en venter. Je pourrais continuer le paral&egrave,lle, en disant que, quand Caton prvoyait, Cicron craignait: que l o Caton esprait, Cic&egrave,ron se confiait, que le premier voyait toujours les choses de sang-froid, l’autre travers cent petites passions’.

Вотъ интересная статья:

‘Voici, en un mot, l’histoire des Romains’ qui eurent une suite continuelle de prosprits &…

‘Ils vainquirent tous les peuples par leurs maximes: mais lorsqu’ ils y furent parvenus, leur rpublique ne put subsister, il fallut changer de gouvernement: et des maximes contraires aux premi&egrave,res, employes dans ce gouvernement nouveau, firent tomber leur grandeur.

‘Ce n’est pas la fortune qui domine le monde: on peut le demander aux Romains, qui eurent une suite continuelle de prosprits quand ils se gouvern&egrave,rent sur un certain plan, et une suite non interrompue de revers lorsqu’ils se conduisirent sur un autre. Il y a des causes gnrales, soit morales, soit physiques, qui agissent dans chaque monarchie, l’l&egrave,vent, la maintiennent, ou la prcipitent, tous les accidens sont soumis ces causes, et, si le hasard d’une bataille, c’est—dire, une cause particuli&egrave,re, a ruin un tat, il y avait une cause gnrale qui faisait que cet tat devait prir par une seule bataille: en un mot, l’allure principale entrane avec elle tous les accidens particuliers’.

Вотъ что Монтескье пишетъ о своихъ соотечественникахъ. Здсь надобно замтить дв вещи. Первое — чистосердечіе, съ какимъ онъ говоритъ о нихъ, второе — точность, которую онъ сохраняетъ, выписывая слова Никиты (Nictas), историка греческаго. Эта грубость слога очень оригинальна посреди слога высокаго:

‘Au travers des invectives d’Andronic Comn&egrave,ne contre nous, on voit dans le fond que, chez une nation trang&egrave,re, nous ne nous contraignons point, et que nous avions pour lors les dfauts q on nous reproche aujourd’hui. Un comte franais alla se mettre sur le trne de l’empereur: le comte Baudouin le tira par le bras, et lui dit: ‘Vous devez savoir que quand on est dans un pays, il en faut suivre les usages’. ‘Vraiment, voil un beau paysan, rpondit-il, de s’asseoir ici, tandis que tant de capitaines sont debout!’

———

Сенъ-Ламберъ (или Ларошефуко) ршительно сказалъ, что мы вылчиваемся отъ всхъ недостатковъ, если имемъ на то добрую волю, но слабость характера не излчима. Полно, врить ли этому? Вниманіе есть удивительный рычагъ въ морали. Оно длаетъ чудеса. Вниманіе можетъ даровать нкоторое послдованіе, нкоторый порядокъ въ поступкахъ нашихъ, нкоторое равновсіе мыслямъ и дламъ, и мы уже вылчены отъ половины слабости. Часто лучшія свойства сердца называются слабостію людьми непрозорливыми. Съ перваго взгляду Сократъ казался слабымъ человкомъ, его Ксантиппа длала изъ него что хотла и проливала на его священную голову помои изъ окна своего. ‘Посл бури бываетъ дождь’, повторялъ мудрецъ, отряхая съ себя воду. Но какую надобно имть твердость души, чтобы сказать сіи слова безъ гнва, съ кротостію и съ этою ироніею, исполненною человколюбія, съ этою усмшкою, которой Сократъ далъ имя свое! Отъ слабаго человка требуется вдвое добродтели. Ибо, какъ говоритъ сдой Державинъ, —

Какъ бдной часовый, тотъ жалокъ,

Который вчно на часахъ!

Слабому человку необходимо надобно держать въ узд не только порочныя страсти, но даже самыя благороднйшія. Одинъ поступокъ твердости даетъ силу учинить другой подобный. Ничто не даетъ такой силы уму, сердцу, душ, какъ безперестанная честность. Честность есть прямая линія: она ближе къ истин, нежели кривыя. Какъ легко развратиться въ обществ, но за то какая честь выдержать вс его отравы и прелести, не покидая копья! Великая душа находитъ, отверзаетъ себ повсюду славное и въ безвстности поприще: нтъ такого мста, гд бы не можно было воевать съ собою и одерживать побды надъ самимъ собою. Повинуемся судьб не слпой, а зрячей, ибо она есть не что иное, какъ воля Творца нашего. Онъ проститъ слабость нашу: въ Немъ сила наша, а не въ самомъ человк, какъ говорятъ стоики.

———

Въ арміи встрчаешь много карикатуръ, но подобной Кроссару не всякому удастся встртить.

Мы дрались подъ Гайерсбергомъ, въ горахъ у Теплица. Раевскій стоялъ въ дефиле, пули свистали. Является къ намъ офицеръ въ свитскомъ мундир, весь въ крестахъ, и въ петлиц Марія-Терезія. Конь его въ поту, у него самого пна у рта, и потъ съ него градомъ сыплется, глаза горятъ, какъ угли, и толстая нагайка гуляетъ безперестанно съ праваго плеча на лвое. ‘Bonjour, mon gneral!’ ‘Ah, bonjour, Crossard!’ И слово за слово, вижу — мой Кроссаръ вынимаетъ толстую тетрадь. Отгадайте, что? Планъ будущей кампаніи, проектъ, бредъ, однимъ словомъ. Онъ хочетъ читать ее, толковать — гд? Подъ пулями, въ горячемъ дл. Раевскій оттолкнулъ его и отворотился. Но Кроссаръ любилъ Раевскаго, какъ любовникъ. Гд генералъ дерется, тамъ и Кроссаръ съ нагайкой и совтами. Подъ Лейпцигомъ онъ насъ не покидалъ. Дло было ужасное, и Кроссаръ утопалъ въ удовольствии. Онъ вертлся, какъ блка на колес, около генерала. Лошадь его упрямилась. Подъзжаетъ ко мн: ‘Camarade, rendez-moi un service clatant’. ‘Что вамъ угодно?’ ‘Rossez mon cheval, je vous prie. L! Bon! Encore un coup, mais frappez fort’. Я и товарищи скли его лошадь безъ жалости подъ пулями и картечью, всадникъ на ней прыгалъ безперестанно, въ пыли, въ поту, въ треугольной шляп оборванной, и красный, какъ ракъ. Онъ, Австріецъ, въ 1812 году перебжалъ къ намъ. Онъ бросилъ перчатку Наполеону. Онъ дышетъ только въ войн, любовникъ пламенный пуль и выстрловъ.

———

Сенека.

Слава есть тнь добродтели. Она слдуетъ за нею, даже противъ воли ея, но подобно какъ тнь то предшествуетъ тламъ, то за ними слдуетъ, такъ и слава иногда идетъ передъ нами открыто, иногда по стопамъ нашимъ, и если зависть принуждаетъ ее скрыться, то она является въ свое время и боле, и величественне…

Сколько людей, получившихъ извстность по смерти своей, и которыхъ слава выросла, такъ сказать, изъ могилы! Вы видите, съ какимъ уваженіемъ говорятъ объ Эпикур и ученые, и невжды, и что же? Онъ былъ неизвстенъ въ Аинахъ и жилъ въ окрестностяхъ столицы аттической, какъ простой гражданинъ. Переживъ Метродора, онъ говоритъ въ письм, воспоминая о дружб, соединявшей его съ симъ мудрецомъ, что между наслажденій жизни долженъ считать и то, что Эпикуръ и Метродоръ жили въ неизвстности, что даже имена ихъ не были знакомы Греціи.

‘C’est tre n pour peu de monde, que de regarder, comme tout son siecle, le peuple qui vit en mme temps que nous. Il surviendra des milliers d’annes et de peuples, c’est vers eux qu’il faut tendre vos regards…

‘L’hypocrisie sert peu, la teinte lg&egrave,re d’un enduit extrieur n’en impose qu’ peu de gens. La vrit, de quelque ct qu’on la regarde, est toujours la mme. La fausset n’a pas de consistance, le mensonge est transparent, avec de l’attention on peut voir au travers’.

^*_*^*

МОИ.

Читаю Сенеку. Онъ очень остроумно называетъ Эпикура, проповдующаго науку сладострастія, мужчиною въ женскомъ плать. Не можно ли сказать то же о Сенек, угодник Нерона, но на оборотъ? Впрочемъ, читая его письма, можно съ нимъ примириться, можно ршительно сказать, что онъ имлъ великую, прекрасную душу и умъ необыкновенно проницательный. Онъ обнималъ вс свднія современниковъ, и книга его, какъ исторія ума человческаго во времена Нерона, весьма интересна. Онъ удивительный мастеръ завострить мысль самую обыкновенную и въ этомъ похожъ боле на новйшаго писателя, нежели на древняго. Я и въ переводахъ вижу, что Цицеронъ никогда не прибгалъ къ симъ побочнымъ средствамъ. Какъ же разница межъ нимъ и Сенекою должна быть чувствительна для тхъ, которые имютъ счастіе читать въ подлинник обоихъ авторовъ!

‘Apprenez ici un mot de Mec&egrave,ne, une vrit que la torture des grandeurs arracha de sa bouche. La hauteur mme nous expose la foudre. Ce passage est tir du livre intitul Promthe, il veut dire: attonita habet summa. Y-a-t’il grandeur au monde qui autorise une telle ivresse de style! Sans doute, Mec&egrave,ne avait du gnie: il eut servi de mod&egrave,le nos orateurs, si la prosprit ne lui et t sa force, et, pour ainsi dire, sa virilit. Tel sera votre sort, si vous ne pliez d&egrave,s—prsent les voiles, pour regagner le rivage moins tard que lui… Dans le monde, vous aurez des convives choisis par un nomenclateur dans la foule qui vous fait la cour. Quelle folie de chercher des amis dans un vestibule, de les prouver dans un festin! Le plus grand malheur du riche, est de se croire aim des gens qu’il n’aime pas: assig de ses biens, proccup de leur excllence, il regarde les bienfaits comme un moyen sr d’acqurir des amis. Souvent on hat proportion qu’on reoit: prtez une petite somme, vous aurez un dbiteur, une plus grande vous fait un ennemi. Quoi, les bienfaits n’engendrent pas l’amiti? Ils le peuvent, si le discernement les dirige, si on les place au lieu de semer’ (Traduction de Lagrange).

Но вотъ мсто прелестное изъ главы: объ истинной слав философа: ‘Vous voulez de la clbrit! L’tude ne vous en laissera pas manquer. Ecoutez Epicure, il crivait Idomne: il voulait rappeler d’une vie de parade, la gloire solide et vraie, ce ministre d’un despote inflexible, alors occup des plus grandes affaires: ‘Si la gloire vous touche, lui dit-il, mes lettres vous feront plus connatre que tous ces biens que vous recherchez, et qu’on recherche en vous’.

N’a-t-il pas dit la vrit? Qui connatrait maintenant cet Idomne, si Epicure n’et conserv son nom dans ces lettres? Ces grands, ces satrapes, ce roi mme dont l’clat rejaillissait sur Idomne, nous sont tous inconnus, un oubli profond a effac jusqu’ leurs moindres traces. Les Eptres de Cicron ne laisseront point prir la mmoire d’Atticus: en vaint il aurait eu pour gendre Agrippa, pour descendans Tib&egrave,re et Brutus. Parmi ces noms illustres le sien ne serait pas cit, si le prince des orateurs ne l’et mis en vidence. Ainsi le torrent des si&egrave,cles viendra fondre sur nos ttes: quelques gnies surnageront, sans doute, mais l’oubli finira par les engloutir tt ou tard, au moins auparavant ils auront sa se dbattre et se soutenir quelque tems’. Что&#65533, Сенека прибавляетъ потомъ, прекрасно: это вырвалось изъ сердца. Пророчество своей собственной славы въ устахъ великаго человка не оскорбительно, напротивъ того, оно есть новое свидтельство, новое доказательство любви его къ слав, то-есть, къ тому, что ни есть лучшаго, чистйшаго, изящнйшаго, величественнаго, божественнаго, на земномъ шар. ‘La promesse d’Epicure Idomne, j’ose la faire mon cher Lucilius. J’ai aussi quelques droits sur les races futures, je puis sauver quelques noms avec le mien, et partager avec un ami mon immortalit. Virgile a promis et assur une gloire immortelle deux heros. ‘Heureux, dit-il, tous deux, si mes vers ont quelque pouvoir, jamais le temps n’effacera votre mmoire, tant que les descendans d’Ene occuperont l’inbranlable rocher du Capitole, tant que Rome conservera son empire’ &&&:

Fortunati ambo….

Тассъ подражалъ этому движенію.

———

У Гндича есть прекрасное и самое рдкое качество: онъ съ ребяческимъ простодушіемъ любитъ искать красоты въ томъ, что читаетъ, это самый лучшій способъ съ пользою читать, обогащать себя, наслаждаться. Онъ мало читаетъ, но хорошо. И горе тому, кто раскрываетъ книгу съ тмъ, чтобы хватать погршности, прятать ихъ и при случа закричать: ‘Поймалъ! Смотрите! Какова глупость!’ Простодушіе и снисхожденіе есть признакъ головы, образованной для искусствъ. И впрямъ, мало такихъ произведеній пера, живописи, искусствъ вообще, въ которыхъ бы ничего занять было не возможно, иногда погршности самыя наставительны. Съ одной стороны, и ученикъ опрокинетъ однимъ махомъ руки вс зданія Шекспира и Державина, съ другой стороны, основанія ихъ вчны. Станемъ наслаждаться прекраснымъ, боле хвалить и мене осуждать! Слова Спасителя о нищихъ духомъ, наслдующихъ царствомъ небеснымъ, можно примнить и къ области словесности.

Вспоминаю: Дмитріевъ разсказывалъ мн слдующій анекдотъ о Державин, который очень любопытенъ для наблюдателя. Когда вышелъ Анахарсисъ Бартелеми, то Державинъ просилъ неотступно Дмитріева и Петрова (‘Агатонъ’ Карамзина) достать ему эту книгу. Промыслили нмецкій переводъ. Державинъ его продержалъ день, два, три, недлю и боле. ‘Прочитали ли вы?’ ‘Нтъ еще’. Приходятъ черезъ мсяцъ, требуютъ книгу. ‘Возьмите, вотъ она!’ И впрямъ, она лежала на стол, но вся въ пыли, въ пудр. ‘Какъ понравился вамъ Анахарсисъ? Я чаю, вы въ восхищеніи’, спрашивали Дмитріевъ и Петровъ. ‘Я, виноватъ, не прочиталъ ея. Началъ и не могъ кончить… отъ скуки’. У друзей опустились руки. Они поглядывали другъ на друга и не знали, врить ли ушамъ своимъ. Но вотъ что всего удивительне: Державина зовутъ на обдъ — не детъ, на ужинъ, на балъ — не посплъ и отговорился болзнію. Дмитріевъ, приглашенный въ т же самые дома, узнаетъ о болзни Г. Р. и спшитъ навстить его и застаетъ растрепаннаго, въ шлафрок, съ книгою въ рукахъ. ‘Вы не здоровы?’ ‘Нтъ’, отвчалъ стихотворецъ, разсмявшись, — ‘я залнился, и эта книжка меня удержала дома, не могъ разстаться съ нею!’ Отгадайте, какая это была книга? Ну, Пиндаръ, Анакреонъ, или проповдь Платонова, или что-нибудь новое о политик? Совсмъ не то. Сокольничій уставъ, при цар Алекс Михайлович изданный!

Посл того позволено сказать: что можетъ быть странне и упряме головы великаго человка! Этотъ анекдотъ меня поразилъ и плнилъ, разсказанный Дмитріевымъ, который говоритъ, какъ пишетъ, и пишетъ, также сладостно, остро и краснорчиво, какъ говоритъ.

———

Въ мир надобно стряхнуть съ себя прахъ воинскій у алтаря музъ и пожертвовать граціямъ.

Вс почти безъ исключенія вс гишпанскіе стихотворцы были воины, и что всего удивительне, посреди варварской войны Карла V, посреди опустошеній, пожаровъ Европы и костровъ инквизиціи они воспвали… эклоги. Нжныя мысли, страстныя мечтанія и любовь какъ-то сливаются очень натурально съ шумною, мятежною, дятельною жизнію воина. Горацій бросилъ щитъ свой при Филиппахъ. Тибуллъ былъ воинъ. Парни служилъ адъютантомъ. Сервантесъ потерялъ руку при Лепант.

———

Время все разрушаетъ, и опустошенія его быстры, но коснуться человка, освщеннаго мудростію, не дерзаетъ. Ничто ему вредить не можетъ. Годы не изгладятъ, не ослабятъ его славы, и вкъ будущій, и вс грядущіе вки умножатъ, утвердятъ уваженіе къ мудрому (Сенека).

‘C’est une chose immense que la sagesse, il lui faut un grand emplacement: le ciel et la terre, le pass, l’avenir, le prissable et l’ternel, le temps en un mot, sont les objets dont elle s’occupe’ (Sneque).

———

Изъ Лонгина.

ЧТО ЛУЧШЕ, СОВЕРШЕННАЯ ЛИ ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ БЕЗЪ ВЫСОКАГО, ИЛИ ВЫСОКОЕ СЪ НКОТОРЫМИ НЕСОВЕРШЕНСТВАМИ? СРАВНЕНІЕ ДИМОСЕНА СЪ ГИПЕРИДОМЪ.

‘Если судить о достоинств писателей по числу, а не по качеству ихъ красотъ, то Гиперидъ, безъ сомннія, долженъ быть предпочтенъ Димосену. Ибо онъ больше его какъ гармоніи, такъ и другихъ ораторскихъ совершенствъ иметъ, и потомъ въ превосходномъ степени, подобно атлету, называемому Пентатломъ, который хотя на всхъ сраженіяхъ другими атлетами побждается, однако превосходитъ всхъ тхъ, кои подобно ему занимаются всми пятью подвигами. Ибо Гиперидъ подражалъ всмъ Димосеновымъ красотамъ, кром сочиненія словъ, сверхъ того, онъ присвоилъ себ совершенства и пріятности Лизіевы, смягчается, гд потребна простота и откровенность, и не говоритъ везд, какъ Димосенъ, съ единогласіемъ, живописуетъ нравы съ какою-то умренною и пріятною сладостію, его вжливость безподобна, насмшки — самыя тонкія и благородныя, удивительное искусство въ употребленіи ироніи, шутки его благопристойны и не вынуждены, какъ то бываетъ у худыхъ подражателей аттическому слогу, но изъ самаго предмета родятся. Съ какимъ искусствомъ отражаетъ онъ длаемыя ему возраженія! Сколько въ немъ забавнаго и комическаго! И все сіе растворено такимъ скромнымъ острословіемъ, все приправлено такою непринужденною пріятностью! Сверхъ того, онъ рожденъ къ возбужденію жалости, обиленъ въ баснословныхъ повствованіяхъ, гибокъ въ отступленіяхъ и переходахъ къ своему предмету, когда ему вздумается, — что видть можно изъ его отступленія о Латон, преисполненнаго красотъ стихотворческихъ. Его надгробное слово съ такою пышностію написано, что я не знаю, можетъ ли кто другой такъ написать.

‘Что жь касается до Димосена, онъ не уметъ такъ хорошо изображать нравы, не обиленъ, не гибокъ, не способенъ къ пышности и лишенъ всхъ почти вышесказанныхъ совершенствъ. Притомъ, когда усиливается быть забавнымъ и шутливымъ, то, не возбуждая въ другихъ смха, самъ лишь смшнымъ длается, и чмъ больше старается приближиться къ пріятности, тмъ дале отъ нея отходитъ. Однако какъ, по мннію моему, Гиперидовы красоты, коихъ въ немъ весьма великое множество, не имютъ въ себ ничего величественнаго и родились изъ сердца, не согртаго жаромъ вдохновенія, — то посему он вялы и оставляютъ въ слушател какую-то пустоту, ибо кто при чтеніи Гиперида приходитъ въ восторгъ? Напротивъ, Димосенъ, совокупивъ въ себ вс качества оратора, по истин рожденнаго къ высокому, и усоверша наукою сей тонъ величія, сіи одушевленныя страсти, сію плодовитость, ловкость, оборотливость, быстроту и, что всего важне, жаръ и силу, къ коимъ никто еще не могъ приближиться, всми сими качествами, сими отъ Бога полученными дарами, коихъ никакъ нельзя назвать человческими, побждаетъ всхъ вковъ ораторовъ и, къ униженію тхъ совершенствъ, которыхъ онъ не иметъ, ослпляетъ ихъ своими молніями и оглушаетъ громами. И подлинно, легче смотрть открытыми глазами на ниспадающіе съ неба перуны, нежели не быть тронуту и поражену сильными, повсюду пылающими въ его твореніяхъ страстями’.

^*_*^*

О ПЛАТОН И ЛИЗІ.

‘Что жь касается до Платона и Лизія, между ними есть еще, какъ сказано мною, другая разность. Ибо Платонъ превосходитъ Лизія не только величествомъ, но и множествомъ красотъ своихъ. Сверхъ сего, Лизій больше изобилуетъ пороками, нежели сколько, въ сравненіи съ Платономъ, лишенъ красотъ. Зачмъ же сіи божественные писатели старались только о высокомъ въ своихъ сочиненіяхъ, а точность и во всемъ исправность презирали? Кром многаго, причиною сему и то, что природа — (слушайте со вниманіемъ, писатели, это мсто очень интересно во всхъ отношеніяхъ!) — не сочла человка за низко еи презрнное животное, но, даровавъ ему жизнь, вывела его въ свтъ, какъ бы на великое позорище, дабы онъ былъ зрителемъ всего на немъ происходящаго и подвижникомъ, жаждущимъ славы, и для того при самомъ рожденіи вліяла въ душу его неодолимую страсть ко всему великому и божественному. Отсюда происходитъ, что для обширности ума человческаго не довольно цлаго міра, мысли наши часто прелетаютъ предлы, все сотворенное оканчивающіе.

Почему, если кто со всхъ сторонъ обозритъ жизнь нашу и примтитъ, сколько величественное и превосходное во всхъ вещахъ иметъ преимущества предъ блистательнымъ и прекраснымъ, тотъ вдругъ увидитъ, къ чему человкъ рожденъ. По такому врожденному побужденію мы не маленькимъ рчкамъ удивляемся, хотя бы он были чисты, прозрачны и годны къ нашему употребленію, но Нилу, Дунаю, Рейну, а еще гораздо боле — Океану. Равнымъ образомъ не удивляемся огоньку, нами зажженному, какъ бы онъ ни былъ ясенъ, но изумляемся свтилами небесными, не смотря на то, что они часто помрачаются, и ничего не находимъ удивительне оныхъ жерлъ Этны, которая часто изъ ндръ своихъ извергаетъ камни, скалы, иногда изливаетъ срныя рки и огненные потоки. Изъ всего сего слдуетъ, что полезное людямъ и даже нужное мы легко пріобртаемъ, а величественному и чрезвычайному только удивляемся’.

^*_*^*

Переводъ Мартынова, который вообще ясенъ, чистъ, точенъ и довольно красивъ. Онъ обогатилъ имъ нашу словесность, столь бдную переводами классиковъ. Я благодаренъ ему: онъ доставилъ мн нсколько пріятныхъ минутъ въ единообразной скук деревенской.

———

Еще одна странность Державина. Когда появились его оды, то появились и критики. Чмъ боле хвалителей, тмъ боле и враговъ, это дло обыкновенное. Между прочими г. Неплюевъ отзывался о Державин съ презрніемъ, не только отрицалъ ему въ талант, но утверждалъ ршительно, что Державинъ, котораго онъ лично не зналъ, долженъ быть величайшій невжда, человкъ тупой и тому подобное. Пересказываютъ Державину: онъ вспыхнулъ. На другой день поэтъ отправляется къ г. Неплюеву. ‘Не удивляйтесь, что меня видите. Вы меня бранили, какъ поэта, прощу васъ, познакомьтесь со мною, можетъ быть, найдете во мн хорошую сторону, найдете, что я не такъ глупъ, не такой невжда, какъ полагаете, можетъ быть, смю ласкать себя надеждою, и полюбите меня’. Представьте себ удивленіе хозяина! Онъ и жена приглашаютъ Гавріила Романовича обдать, подчиваютъ, угощаютъ, не знаютъ, что сказать ему, гд посадить его. Державинъ продолжаетъ здить въ домъ и остается навсегда знакомымъ, даже пріятелемъ {На внутренней сторон нижней доски переплета написано:

Я принятъ въ общество любителей словесности Московское 1817, весною того же года — въ Казанское, въ Арзамасъ — 1816, подъ именемъ Ахилла, сына Пелеева.}.

———

Чужое — мое сокровище.

‘Чужое — мое сокровище’ есть записная книжка Батюшкова, въ которую онъ, въ теченіе лта 1817 г., живя въ деревн, вносилъ выписки изъ прочитаннаго, свои замтки при чтеніи и воспоминанія изъ прошлаго. Записная книжка эта, до сихъ поръ вовсе неизвстная и нын впервые печатаемая по рукописи, найденной въ бумагахъ В. А. Жуковскаго, составляетъ драгоцнный памятникъ занятій и размышленій нашего поэта въ періодъ высшаго развитія его таланта. Она дозволяетъ предполагать, что подобныя же замтки Батюшковъ длалъ и въ другія времена, подтвержденіемъ тому могутъ служить и нкоторыя указанія изъ его переписки, такъ, въ письмахъ его къ Гндичу, писанныхъ изъ деревни въ 1809 и 1811 гг., встрчаются также, какъ въ записной книжк, замтки, вызванныя читанными въ то время Батюшковымъ книгами (т. III, стр. 56, 57, 136). Позже, въ 1814 г., онъ самъ писалъ кн. Вяземскому изъ Парижа, что велъ тамъ записки, и даже собирался сообщить ихъ своему другу (т. III, стр. 273), однако Вяземскій, издавая впослдствіи то письмо Батюшкова, гд находится это указаніе, замтилъ: ‘Записокъ этихъ не имю и никогда не видалъ. Не помню даже, чтобы посл, при свиданіи нашемъ, Батюшковъ мн о нихъ говорилъ’ (Р. Архивъ 1866 г., ст. 861). Быть можетъ, при помощи этихъ записокъ Батюшковъ составилъ описаніе своего пребыванія въ Париж въ письм оттуда къ Д. В. Дашкову, отъ 25-го апрля 1814 г., то же можно предположить и относительно письма къ Д. П. Сверину, изъ Готенбурга, отъ 19-го іюня 1814 года, которое, судя по рукописи его, хранящейся въ Императорской Публичной Библіотек, было самимъ Константиномъ Николаевичемъ приготовлено къ печати. Еще позже, въ 1818 г., во время путешествія въ Одессу, Батюшковъ постилъ развалины Ольвіи и также описалъ свою поздку туда (т. III, стр. 518 и 522), но и это описаніе, предназначенное для А. Н. Оленина, не нашлось въ бумагахъ послдняго. Наконецъ, изъ сказаннаго въ письм Батюшкова къ Жуковскому, отъ 1-го августа 1819 г. (т. III, стр. 560, 561), можно заключать, что и въ Италіи нашъ поэтъ не покидалъ обычая заносить на бумагу свои мысли и впечатлнія, хотя и не имлъ намренія печатать что-либо объ Италіи (т. III, стр. 553).

— (Стр. 288, прим.). Есть мнніе, что прозаическія статьи Батюшкова имютъ значеніе преимущественно стилистическое (Галаховъ, Ист. русск. слов., изд. 2-е, т. II, стр. 272). Не находя возможнымъ согласиться съ этимъ, мы указали на интересъ, представляемый прозаическими статьями, какъ во введеніи къ настоящему изданію, такъ и въ примчаніяхъ ко II-му тому его. Здсь прибавимъ, что прозаическія статьи нашего автора очень ясно представляютъ, какъ развивалось и видоизмнялось его міросозерцаніе, и въ этомъ отношеніи замтка его записной книжки о томъ, ‘что&#65533, писать въ проз’, очень любопытна: она свидтельствуетъ, что мысль Батюшкова постоянно работала, и что умъ его былъ занятъ вопросами, которые въ его время не затрогивались вовсе въ нашей литератур: къ числу такихъ предметовъ относятся избранныя имъ темы: о сочиненіи А. Н. Радищева, о русскомъ ландшафт, о войн и баталіяхъ въ отношеніяхъ къ живописи и поэзіи. Почти вс указанныя въ этой замтк темы уже давно занимали Батюшкова, и притомъ къ разработк ихъ онъ готовился соотвтственнымъ чтеніемъ. Такъ, предполагавшійся этюдъ объ Исландіи находится въ очевидной связи съ интересомъ нашего автора къ сверной поэзіи, выразившимся еще въ ‘Письм изъ Финляндіи’ (1809 г.) и позже переводами элегіи Маттисона и псни Гаральда, для ближайшаго изученія этого предмета Батюшковъ намтилъ себ сочиненія І. . Буле (1763—1821 гг.), извстнаго профессора естественнаго права и теоріи изящныхъ художествъ въ Московскомъ университет, составившаго также ‘Опытъ критической литературы русской исторіи’ (Versuch einer Kritischen Literatur der Russischen Geschichte. M. 1810), гд есть обзоръ литературы древнйшей исторіи свера, и поэму Монтброна: Les Scandinaves, pome, traduit du swo-gothique, suivi d’observations sur les moeurs et la religion des anciens Peuples de l’Europe barbare. Par Joseph-Cherade Montbron. 2 vol. A Paris. An IX—1801, въ которой онъ особенно цнилъ объяснительныя статьи, и о которой писалъ къ князю Вяземскому еще въ 1811 г. (т. III, стр. 139). На А. Н. Радищева вниманіе Батюшкова было обращено еще при начал его литературной дятельности, когда онъ былъ въ сношеніяхъ съ членами С.-Петербургскаго Вольнаго общества любителей словесности, наукъ и художествъ (см. вводную статью къ настоящему изданію, гл. III), въ записной книжк онъ еще разъ упоминаетъ о немъ на стр. 338. Для статьи о ландшафт Батюшковъ предполагалъ навести справки у прославленнаго въ прошломъ вк идиллика, Швейцарца Саломона Геснера (1730—1788 гг.), который написалъ Briefe ber die Landschaftsmalerei, и у Христіана Гиршфельда (1742—1792 гг.), автора многочисленныхъ сочиненій по садоводству и планировк садовъ, пользовавшагося въ свое время большою извстностью по этой части. Точно также объ изображеніи военныхъ сценъ въ живописи и поэзіи есть замтка на стр. 313, и къ тому же предмету относятся нкоторыя сдланныя Батюшковымъ выписки (стр. 295—296, 312). Еще раньше нсколько замчаній нашего автора о томъ же предмет находится въ стать его объ Аріост и Тасс (стр. 152—155).

— (Стр. 288—290). Стихи приведены по нмецки изъ Wallenstein’s Tod, дйствіе II, сцена 3 (слова Валленштейна), и то же по французски изъ переработки Шиллеровой трагедіи Б. Констаномъ: Wallstein, tragdie en cinq actes et en vers, prcde de quelques rflexions sur le thatre allemand et suivie de notes historiques, par Benjamin Constant de Rebecque. Paris. 1809, стр. 23.

— (Стр. 290—293). Это посланіе кн. Вяземскаго къ Батюшкову не находится въ Полномъ собраніи сочиненій кн. Вяземскаго и вообще никогда не было напечатано.

— (Стр. 293—294). Стихотвореніе ‘Всякой на свой покрой’ помщено въ П. собр. соч. кн. Вяземскаго, т. III, стр. 300—301, при чемъ отнесено къ 1823 году. Впервые появилось оно въ Полярной Звзд на 1823 г., стр. 182. Нашъ текстъ представляетъ варіанты.

— (Стр. 294—295). ‘Столъ и постеля’ кн. Вяземскаго помщено въ П. собр. сочин. его, т. III, стр. 238, при чемъ отнесено къ 1821 году. Впервые это стихотвореніе появилось въ Благонамренномъ 1821 г., ч. 14, стр. 145 и въ нашемъ текст также представляетъ варіанты.

— (Стр. 295). Графъ Павелъ Александровичъ Строгановъ (род. во Франціи въ 1774 г., умеръ близъ Копенгагена въ 1817 г.), генералъ-адъютантъ императора Александра, командиръ 2-й гвардейской пхотной дивизіи, въ прежней своей гражданской служб сенаторъ, товарищъ министра внутреннихъ длъ и членъ главнаго правленія училищъ.

— (Стр. 295—309). Выписки, которыя приводитъ Батюшковъ на этихъ страницахъ, взяты изъ извстнаго сочиненія Симонда де-Сисмонди: ‘De la Litrature du midi de l’Europe’, первое изданіе котораго появилось въ 1813 году, а второе — въ 1819. Экземпляръ перваго изданія Батюшковъ пріобрлъ, вроятно, за границей (ср. III, стр. 527).

Сирвента Г. де Сенъ-Грегори приведена у Сисмонди въ т. I, гл. IV.

Посланіе Мендозы у Сисмонди помщено въ т. III, гл. XXVI.

Италіянскимъ писателямъ XVII в. Сисмонди посвящаетъ гл. XVI-ю т. II, писателямъ XVIII в. — главы XVII-ю — XX-ю т. II и XXI-ю — XXII-ю въ т. III. Въ этой же послдней глав Сисмонди говоритъ и о тхъ италіянскихъ писателяхъ, которыхъ Батюшковъ называетъ своими современниками. Выписки, имъ сдланныя, взяты изъ соотвтствующихъ главъ. Съ произведеніями Касти (стр. 304) Батюшковъ былъ знакомъ давно: еще въ 1810 году онъ подражалъ ему въ піесахъ ‘Радость’ (т. I, стр. 120—121) и ‘Счастливецъ’ (тамъ же, стр. 122—124). Быть можетъ, на этого писателя указалъ Батюшкову И. М. Муравьевъ-Апостолъ, который былъ лично знакомъ съ Касти (см. выше, стр. 412).

— (Стр. 309). Выписка изъ Аріостова ‘Orlando furioso’ составляетъ конецъ строфы XXV-й и начало XXVI-й въ псн XXXIII-й.

— (Стр. 309). Стихи Княжнина взяты изъ его ‘Посланія къ тремъ граціямъ’ (Соч. Я. Б. Княжнина, изд. 1817 г., т. V, стр. 50).

— (Стр. 310—311). Изъ VIII-й псни ‘Россіады’ Хераскова приведены стихи 24—37, 32—82 и 84. Написанный Мерзляковымъ разборъ ‘Россіады’ (въ вид письма къ Жуковскому) былъ напечатанъ въ Амфіон 1815 г., книжки 1—3, 5, 6, 8 и 9.

— (Стр. 312—314). Делилевъ переводъ ‘Энеиды’ появился въ первый разъ въ 1804 году и вторично былъ изданъ въ 1813. Примчанія къ этому переводу принадлежатъ Мишо. Выписка Батюшкова взята изъ примчаній къ кн. X-й. Замтки объ Эвандр мы не нашли въ примчаніяхъ къ извстному намъ 2-му изданію Делилева перевода.

— (Стр.&nbsp,314). Изъ притчъ Соломона приведены стихи 16 и 17 изъ 25-й главы.

— (Стр. 314—315). Басня Крылова ‘Добрая лисица’ появилась въ первый разъ въ 17-мъ Чтеніи въ Бесд любителей русскаго слова, вышедшемъ въ 1815 г., но съ цензурною помтой: 18 декабря 1814 г., стр. 43, и затмъ вошла безъ перемнъ въ изданіе басенъ, вышедшее въ Петроград, въ 1815—1816 гг., въ 5 частяхъ, съ рисунками Оленина (при трехъ первыхъ частяхъ), см. ч. IV, стр. 32—34.

— (Стр.&nbsp,316). Стихотвореніе кн. Вяземскаго на смерть сына см. въ П. собр. соч. его, т. III, стр. 114—115, впервые оно было напечатано въ Встник Европы 1816 г., ч. 88, стр. 101. Смерть малолтняго князя Димитрія послдовала въ конц 1815 года (Р. Арх. 1870 г., ст. 1686).

— (Стр. 319). Статья о Симонид извлечена изъ 76-й главы Voyage du jeune Anacharsis, т. VI.

— (Стр. 319—320). Сенеку Батюшковъ читалъ въ перевод Лагранжа (ср. стр. 359): Oeuvres de Sneque le philosophe. Traduction de Lagrange. A Tours. An 3 de la Rpublique Franaise. Первое изъ приведенныхъ мстъ находится въ т. I, стр. 177—178: Lettre XXXVI: Des avantages du repos. Des voeux du vulgaire. Du mpris de la mort, второе — тамъ же, стр. 383: Lettre LXXI Des conseils: quand il faut en donner. Du courage philosophique, третье — тамъ же, стр. 405: Lettre LXXIV: Qu’il n’y a de bon que ce qui est honnte, четвертое — тамъ же, стр. 416, въ томъ же письм.

— (Стр. 321—323). Выписка изъ Сенеки по переводу Лагранжа, т. I, стр. 281: Lettre LVII: De la division des tres suivant Platon. За выпиской слдуетъ вольный переводъ оттуда же.

— (Стр. 326). Дважды приведенное здсь восклицаніе дйствительно принадлежитъ Вольтеру и находится въ его комедіи ‘Charlot’, дйствіе I, сцена 7-я, въ слдующемъ вид:

Et voil justement comme on crit l’histoire!

— (Стр. 327—328). Въ Сверной Почт 1812 и слдующихъ годовъ намъ не удалось найдти тотъ разсказъ о Н. Н. Раевскомъ, который разуметъ Батюшковъ. Но анекдотъ этотъ повторялся въ печати неоднократно, между прочимъ объ этомъ случа упоминаетъ Д. В. Давыдовъ въ своихъ ‘Замчаніяхъ на Некрологію Н. Н. Раевскаго’ (Соч. Д. В. Давыдова. М. 1860, т. III, стр. 9). Но едва ли не первый намекнулъ на это обстоятельство Жуковскій въ ‘Пвц во стан русскихъ воиновъ’. Въ 1813 году Академія Художествъ уже задавала тему для исторической картины, почерпнувъ сюжетъ изъ этого происшествія (Сборникъ матеріаловъ для исторіи Импер. Академіи Художествъ, ч. II, стр. 45).

— (Стр. 329). Писаревъ — Александръ Александровичъ, свднія, о которомъ см. выше, стр. 404—405. О храбрости его Батюшковъ упоминаетъ въ письм къ Гндичу отъ 30-го октября 1813 г. (т. III, стр. 236).

— (Стр. 329). Левъ Васильевичъ Давыдовъ (род. въ 1792 г., ум. въ 1848), родной братъ извстнаго партизана и поэта. Въ отечественную войну онъ числился адъютантомъ при генерал А. Н. Бахметев, но состоялъ, въ той же должности, собственно при Н. Н. Раевскомъ. Впослдствіи, онъ, уже въ чин генералъ-маіора, былъ директоромъ 2-го кадетскаго корпуса въ Москв (Сочиненія Д. В. Давыдова. М. 1860, т. II, стр. 21, Р. Архивъ 1879 г., кн. II, стр. 334). Батюшковъ познакомился съ Л. В. Давыдовымъ въ 1810 или 1811 г. въ Москв, гд посддній принадлежалъ къ обществу князя П. А. Вяземскаго (т. III, стр. 155, 168, 218, 331).

— (Стр. 330). Стихи, сказанные Раевскимъ, взяты изъ трагедіи Вольтера ‘Euriphile’, д. II, сц. 1-я, слова Алкмеона.

— (Стр. 332). О Сенъ-Ламбер уже упомянуто выше на стр. 405. Онъ жилъ очень долго (род. въ 1717 г., ум. въ 1803) и вторую половину своей жизни посвятилъ обработк большаго сочиненія по нравственной философіи, подъ заглавіемъ: ‘Principes des moeurs chez toutes les nations ou Catchisme moral’, которое было окончено въ 1788 г., а издано въ нсколькихъ частяхъ съ 1797 по 1800. Составъ этого сочиненія слдующій: 1) analyse de l’homme, 2) analyse de la femme, 3) raison, 4) catchisme universel, 5) commentaire du catchisme universel, 6) analyse historique de la socit. Это кодексъ утилитарной морали въ дух сенсуализма, авторъ старается доказать, что въ основ всхъ чувствъ человка обнаруживается ‘l’action secr&egrave,te du mobile interess’. Сочиненіе это, по выраженію Сентъ-Бева, мертворожденное уже при самомъ своемъ появленіи, напомнило о Сенъ-Ламбер, давно забытомъ какъ поэт, и въ 1806 г. было представлено Французскимъ институтомъ къ увнчанію большою преміей, но Наполеонъ не изъявилъ на то своего согласія. Это присужденіе, поддержанное самымъ лестнымъ отзывомъ М.-Ж. Шенье въ его ‘Tableau de la littrature franaise depuis 1789’ (изд. въ 1808 г.), надлало много шуму въ свое время, тмъ боле, что рядомъ съ ‘Катехизисомъ’ Сенъ-Ламбера могло конкурировать на премію произведеніе Шатобріана: ‘Le Gnie du christianisme’, но это послднее сперва было совершенно отстранено институтомъ отъ конкурса, а позже, въ начал 1811 г., удостоилось только почетнаго отзыва, но все-таки не преміи (Sainte-Beuve, Chateaubriand et son groupe littraire sous l’Empire. T. I, p. 332—333, сужденія института о книг Шатобріана изложены въ Obsrvations critiques sur l’ouvrage intitul: Le Gnie du christianisme, par m. de Chateaubriand. P. 1817. Обстоятельства эти, безъ сомннія, были извстны Батюшкову, который, въ август 1811 г., писалъ Гндичу: ‘Я читаю теперь Сенъ-Ламберта и бываю доволенъ, какъ ребенокъ. Сенъ-Ламбертъ — добрый человкъ, и съ нимъ весело бесдовать, по крайней мр лучше, чмъ съ Шатобріаномъ, который, признаюсь теб, прошлаго года зачернилъ мое воображеніе духами, Мильтоновыми бсами, адомъ и Богъ всть чмъ’ (т. III, стр. 135). — Въ 4-й части сочиненія Сенъ-Ламбера особый отдлъ посвященъ наблюденію надъ самимъ собою (De l’examen de soi-mme).

— (Стр. 332). Ланской и Сергй Николаевичъ Ушаковъ, извстные въ свое время кавалерійскіе генералы, убиты 24-го февраля 1814 г. въ сраженіи подъ Краономъ, а не подъ Ланомъ (Laon), какъ говоритъ Батюшковъ (Михайловскій-Данилевскій, Императоръ Александръ и его сподвижники въ 1812—1815 гг., т. VI, No 43, стр. 12, Богдановичъ, Исторія импер. Александра, т. IV, стр. 435).

— (Стр. 333). ‘Тихій нравъ въ крови’. У Державина въ стихотвореніи ‘Праздникъ воспитанницъ двичьяго монастыря’ (Соч., 1-е акад. изд., т. II, стр. 87) есть дйствительно стихъ со сходнымъ выраженіемъ:

Хладъ безстрастія въ крови.

— (Стр. 334—335). Сдланная Батюшковымъ выписка изъ ‘Paul et Virginie’ Б. де-Сенъ-Пьера и слдующее за нею замчаніе Шатобріана находятся въ ‘Gnie du christianisme’, отд. II, кн. III, гл. 7.

— (Стр. 335). Подъ Д., у котораго жилъ Батюшковъ въ Париж въ 1814 году, должно разумть барона Рожера де-Дамаса, о которомъ см. выше, стр. 404, а также Р. Архивъ 1870 г., ст. 390. Въ журнал Le Correspondant за 1885 г., кн. 4 и 5, появилась подробная біографія Дамаса, соч. Л. Пенго (Pingaud), изъ которой видно, что онъ приходился внукомъ г-ж дю-Шатле.

— (Стр. 336). Весьма любопытенъ составленный Батюшковымъ планъ сочиненія о русской словесности, и нельзя не пожалть, что онъ не былъ приведенъ нашимъ авторомъ въ исполненіе: мы имли бы въ этомъ труд изложеніе его взгляда на русскую литературу, боле полное, чмъ то, какое находимъ въ его рчи ‘о легкой поэзіи’ и нкоторыхъ другихъ статьяхъ. Вотъ что&#65533, писалъ по этому поводу Батюшковъ къ кн. Вяземскому, отъ 23-го іюня 1817 года: ‘Хочется написать въ письмахъ маленькій курсъ для людей свтскихъ и познакомить ихъ съ собственнымъ богатствомъ. Въ деревн не могу приняться за этотъ трудъ, требующій книгъ, совтовъ и здоровья, и одобрительной улыбки дружества’ (т. III, стр. 453). Статьи Батюшкова о Кантемир и Ломоносов (о послднемъ сравн. также замчанія въ записной книжк, стр. 344—347) доказываютъ, что въ позднйшій періодъ своей литературной дятельности онъ дйствительно занимался этими двумя писателями, какъ бы подготовляясь къ упомянутому труду. На чтеніе сочиненій Сумарокова указываетъ записка къ М. Н. Загоскину (т. III, стр. 479), писанная Батюшковымъ въ 1817 г., въ бытность его въ Петербург, вскор посл составленія плана для сочиненія о русской словесности. Наконецъ, чтеніе ‘Россіады’ Хераскова около того же времени (ср. выше, стр. 310—312) также находится, вроятно, въ связи съ тмъ же предполагаемымъ трудомъ. Но дальнйшихъ слдовъ этихъ занятій мы не имемъ.

Разныя сужденія Батюшкова о новой русской литератур и ея представителяхъ собраны нами въ примчаніяхъ къ рчи ‘о легкой поэзіи’ и, сверхъ того, разсматриваются въ стать о жизни и сочиненіяхъ Батюшкова, предпосланной настоящему изданію. Поэтому въ нижеслдующихъ примчаніяхъ мы ограничиваемся сообщеніемъ свдній лишь о такихъ лицахъ, преимущественно второстепенныхъ, о которыхъ до сихъ поръ намъ не приходилось говорить.

— (Стр. 336). ‘Библія, которую мы по привычк зовемъ славенскою’. Эти слова объясняются тмъ, что Батюшковъ принялъ мнніе Каченовскаго, который утверждалъ, что языкъ нашей Библіи есть старинное нарчіе сербское. Мнніе это Каченовскій высказалъ въ своемъ разсужденіи, читанномъ въ Московскомъ обществ любителей словесности, въ 1816 г., въ присутствіи Батюшкова. Въ письм къ Гндичу, отъ конца октября 1816 г., Батюшковъ писалъ по этому поводу: ‘Каченовскій читалъ разсужденіе о славянскихъ діалектахъ. Я не критикъ, я невжда, но кажется, онъ ржетъ истину, онъ утверждаетъ, что Библія писана на сербскомъ діалект, то же, думаю, говоритъ и Карамзинъ. А славенскій языкъ вовсе изчезъ, онъ чистый и не существовалъ, можетъ быть, ибо подъ именемъ Славенъ мы разумли вс поколнія славянскія, говорившія разными нарчіями, весьма различными одно отъ другаго. Онъ разбудитъ славянофиловъ. Если правду говоритъ Каченовскій, то каковъ Шишковъ съ партіей! Они влюблены были въ Дульцинею, которая никогда не существовала’ (т. III, стр. 409). Разсужденіе Каченовскаго напечатано въ Трудахъ Моск. общ. люб. р. словесн. за 1817 г., ч. VII.

— (Стр. 338). Семенъ Сергевичъ Бобровъ родился, вроятно, въ конц 1760-хъ годовъ, а умеръ въ 1810 году, въ Петербург. Воспитанникъ сперва духовной семинаріи, а потомъ Московскаго университета, онъ съ 1785 года служилъ въ сенат, а затмъ въ 1792 году перемщенъ былъ въ морское вдомство, сверхъ того, съ 1804 года онъ состоялъ по коммиссіи о составленіи законовъ (Встн. Евр. 1810 г. ч. 51, No 11, стр. 245—246, Другъ Юношества того же года, май, стр. 125—128).

Будучи студентомъ, Бобровъ пользовался покровительствомъ Хераскова, и съ тхъ поръ началась его литературная дятельность. Произведенія его печатались въ Собесдник любителей русскаго слова (1784), Дтскомъ Чтеніи (1785), Покоящемся Трудолюбц (1785), Зеркал Свта (1787), Бесдующемъ Гражданин (1789), Московскомъ Журнал (1792), Новостяхъ русской литературы (1802—1805), Сверномъ Встник (1805) и Цвтник (1809). Кром того, Бобровъ принималъ участіе во второмъ изданіи ‘Кировыхъ путешествій’, Рамсея, которыя въ 1785 году были напечатаны въ Москв подъ заглавіемъ: ‘Новая Киропедія’, участіе Боброва состояло въ томъ, что онъ сврилъ съ подлинникомъ прежній переводъ съ французскаго, Авраама Волкова, изданный еще въ 1765 году (Другъ Юношества 1810 г., іюнь, стр. 126—127). Знакомый съ языками латинскимъ, французскимъ, нмецкимъ и англійскимъ, Бобровъ особенно интересовался англійскою литературой. Въ царствованіе императора Павла, будучи командированъ по служебнымъ дламъ въ черноморскіе порты, Бобровъ постилъ Крымъ, и это подало ему поводъ сочинить описательную поэму ‘Таврида или мой лтній день въ Таврическомъ Херсонис’, которая была напечатана въ 1798 г. въ Николаев, и вторично, въ 1804 г., въ Петербург, подъ заглавіемъ: ‘Херсонида или картина лучшаго лтняго дня въ Херсонис Таврическомъ’. Поэма эта, посвященная сперва Н. С. Мордвинову, а потомъ императору Александру, написана блыми стихами. Въ предисловіи авторъ въ оправданіе избраннаго имъ размра ссылается на авторитеты Шекспира, Мильтона, Аддисона, Томсона, Экензайда и ‘мудраго пвца ночей священныхъ Юнга’, а также на Клопштока. Позже имъ была написана блыми же стихами еще большая мистико-аллегорическая поэма: Древняя ночь вселенной или странствующій слпецъ. С.-Пб. 1807—1809. Въ предисловіи къ этой поэм авторъ объясняетъ, что онъ хотлъ изобразить въ ней паденіе и возрожденіе духа человческаго, который и разумется здсь подъ странствующимъ слпцомъ. Вообще по направленію своему Бобровъ примыкаетъ къ групп русскихъ писателей-мистиковъ, воспитавшихся подъ вліяніемъ Новикова, мистическимъ направленіемъ объясняется и его любовь къ Юнгу. Другой писатель той же мистической группы, М. И. Невзоровъ, въ своей стать: ‘Живописные и философическіе отрывки изъ сочиненій г. Боброва’, замчаетъ по поводу ‘Древней ночи вселенной’: ‘Не сія ли, по видимому, поэма подаетъ случай молодымъ критикамъ мыслить о г. Бобров, что будто бы онъ писалъ такъ, что его никто не разуметъ? Однако подлежитъ еще сомннію: стихотворецъ ли въ такомъ случа причиною нашего неразумнія, или мы сами, которые взъхали на такую несчастную высоту просвщенія, что ежели развернемъ какое-нибудь новое сочиненіе и, переворотя дв и три страницы, не увидимъ скоро какой-нибудь сроглазой Ирисы или блобрысой Лаисы, по крайней мр какой-нибудь пустячной розы или ландыша, то уже почитаемъ то сочиненіе непонятнымъ и еще безтолковымъ’ (Др. Юнош. 1810 г., іюнь, стр. 159). Выходка Невзорова направлена на князя Вяземскаго, который въ Встник Европы 1810 г., ч. 51, No 11, стр. 210 (ср. П. собр. соч., т. III, стр. 15) напечаталъ слдующую эпиграмму:

Нтъ спора, что Бибрисъ боговъ языкомъ плъ:

Изъ смертныхъ бо никто его не разумлъ.

Собраніе сочиненій Боброва вышло въ 1804 году въ Петербург, подъ общимъ заглавіемъ: ‘Разсвтъ полночи или созерцаніе славы, торжества и мудрости порфироносныхъ, браноносныхъ и мирныхъ геніевъ Россіи съ послдованіемъ дидактическихъ, эротическихъ и другихъ разнаго рода въ стихахъ и проз опытовъ’, 4 части (послдняя часть заключаетъ въ себ ‘Херсониду’). Другія отдльно изданныя сочиненія Боброва изчислены въ Справочномъ Словар Геннади. Въ Сверномъ Встник 1804 года, ч. II, помщенъ разборъ ‘Разсвта полночи’, въ которомъ неизвстный рецензентъ хотя и признаетъ во многихъ произведеніяхъ Боброва ‘безцнныя красоты природы’ и восхищается ‘прекрасными новосоставленными словами’, но находитъ, что авторъ ‘вольность сію простираетъ до излишества и вмсто высокихъ словъ длаетъ гигантическія, какъ напримръ, когда говоритъ: ‘Въ одежд скорби слезошвенной’ или: ‘Музы въ плач растопленны’. Дйствительно, подобныя сложныя слова, преимущественно въ эпитетахъ, какъ напримръ, гороносныя воды, водосланое море, кровомлечное лицо и т. п., составляютъ особенность стихотворства Боброва. Державинъ, по словамъ С. П. Жихарева, придавалъ большое значеніе его таланту (Отеч. Зап. 1854 г., No 10, стр. 94, 1855 г., No 4, стр. 418). Карамзинъ, въ ранній періодъ своей литературной дятельности, также, по видимому, интересовался Бобровымъ (Письма къ Дмитріеву, стр. 22) и печаталъ его стихотворенія въ своихъ изданіяхъ. Но молодые представители карамзинскаго направленія относились къ Боброву съ насмшками. Такъ и Батюшковъ, въ письмахъ своихъ нердко упоминающій о Бобров, какъ о плохомъ стихотворц, осмялъ его въ ‘Видніи на берегахъ Леты’ (т. I, стр. 82—83) и въ двухъ эпиграммахъ (тамъ же, стр. 72 и 283), а князь Вяземскій, кром указаннаго уже двустишія, напечаталъ въ той же книжк Встника Европы эпиграмму ‘Быль въ преисподней’ (см. Полн. собр. соч., т. III, стр. 14), гд между прочимъ называетъ Боброва шахматно-пгимъ геніемъ. Очевидно, этотъ эпитетъ составляетъ намекъ на слдующія строки изъ описанія аспидовъ во 2-й псни ‘Херсониды’:

И выставляетъ пестру спину,

Иль шахматное, пго чрево.

Впрочемъ, и нкоторые писатели старой школы были не высокаго мннія о поэзіи Боброва. Примромъ можетъ служить А. А. Палицынъ, который въ своемъ ‘Посланіи къ Привт’ (Харьковъ. 1807, стр. 47—48) отзывается о Бобров такимъ образомъ:

Но вкусъ Хераскова забывъ въ своей Таврид,

И въ страсти къ новому, игрой трескучихъ словъ,

Шероховатостью и мыслей, и стиховъ,

Подходитъ тамъ въ иныхъ мстахъ къ Телемахид.

О сей Таврид судъ такой

Привтинъ, а не мой.

Я очень знаю то, съ какими похвалами

Таврида славилась недльными листами.

Упоминаніе о ‘недльныхъ листахъ’, то-есть, періодическихъ изданіяхъ, вроятно, относится къ похваламъ, высказаннымъ Боброву въ Сверномъ Встник. (В. С.).

— (Стр. 338). Панкратій Платоновичъ Сумароковъ родился въ 1765 году, а умеръ въ 1814. Онъ учился дома подъ руководствомъ Француза Перло, затмъ поступилъ въ гвардію и въ это время пополнилъ недостаточность своего образованія и познакомился съ языками латинскимъ, нмецкимъ и италіянскимъ. Въ 1787 г. онъ былъ сосланъ въ Тобольскъ по вин одного своего сослуживца, который сбылъ какому-то купцу сторублевую ассигнацію, нарисованную для шутки Сумароковымъ. Прощенъ Сумароковъ былъ только въ 1802 году (Памятная книжка Тобольской губерніи на 1884 г. Составлена А. И. Дмитріевымъ-Мамоновымъ и К. М. Голодниковымъ. Тобольскъ. 1884, стр. 287) и съ тхъ поръ до самой смерти жилъ въ своей тульской деревн.

Начало литературной дятельности Сумарокова относится къ 1786 году, когда въ журнал Лкарство отъ скуки и заботъ (ч. I, стр. 188) появилась его первая эпиграмма. Посл того онъ печаталъ свои стихи въ Пріятномъ и полезномъ препровожденіи времени (1795 г.), въ Аонидахъ (1798—1799 гг.) и въ Журнал пріятнаго, любопытнаго и забавнаго чтенія (1802 г.), который и редактировалъ въ первый годъ изданія. Въ 1804 году Сумароковъ, по просьб Карамзина, принялъ на себя редакцію Встника Европы, но въ слдующемъ же году передалъ ее М. Т. Каченовскому. Сочиненія Сумарокова были изданы дважды. Первое изданіе, подъ заглавіемъ: ‘Собраніе нкоторыхъ сочиненій, подражаній и переводовъ’, напечатано въ Москв въ 1799—1809 гг., въ двухъ частяхъ, съ посвященіемъ ‘почтеннйшему русскому путешественнику’ (Карамзину). Второе изданіе вышло въ Петербург въ 1832 году, подъ заглавіемъ ‘Стихотворенія П. Сумарокова’. Изданіе это заключаетъ въ себ сказки, басни, поэму ‘Амуръ, лишенный зрнія’ (ср. П. собр. соч. кн. Вяземскаго, ч. VIII, стр. 272) и разныя стихотворенія, въ числ которыхъ находится ‘Ода въ громко-нжно-нелпо-новомъ вкус’, съ слдующимъ предисловіемъ автора: ‘Къ сочиненію сего вздора подали мн мысль нкоторые изъ новыхъ нашихъ стиходевъ, изъ коихъ одни желаютъ подражать Горацію нашему, г. Д….ну, и другіе К….ну и Д…..ву, но какъ, вмсто вкуса и таланта, имютъ они только непреодолимую охоту марать бумагу, то и пишутъ точно такую чепуху, какую читатель найдетъ въ сей од, если будетъ имть терпніе ее прочитать’ (стр. 127). Изданію 1832 г. предпосланъ очеркъ жизни П. П. Сумарокова. Какъ издатель, Сумароковъ извстенъ слдующими трудами: 1) Библіотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая и увеселительная въ пользу и удовольствіе всякаго званія читателей. Тобольскъ. 1793—1794, въ 12-ти частяхъ (Истор. разысканіе о русск. поврем. изданіяхъ и сборникахъ за 1703—1802 гг., А. Н. Неустроева, Памятн. книжка Тобольской губерніи на 1884 г., стр. 319—340), 2) Источникъ здравія или словарь всхъ употребляемыхъ сндей, приправъ и напитковъ изъ трехъ царствъ природы извлекаемыхъ…. М. 1800, изд. 2-е. М. 1808, 3) Испытанный способъ быть здоровымъ, долговчнымъ и богатымъ…. 3 части. М. 1809—1810. До послдняго времени Сумароковъ считался издателемъ выходившаго въ Тобольск журнала Иртышъ, превращающійся въ Ипокрену (1789—1791), но изъ архивныхъ данныхъ, обнародованныхъ А. И. Дмитріевымъ-Мамоновымъ, оказывается, что журналъ этотъ издавался на средства Тобольскаго приказа общественнаго призрнія, Сумароковъ былъ только сотрудникомъ, а редакція лежала на обязанности учителей Тобольскаго главнаго народнаго училища (Памятн. кн. Тоб. губ. на 1884 г., стр. 274).

Вниманіе Батюшкова было обращено на Панкратія Сумарокова, вроятно, давними отношеніями послдняго къ Карамзину, съ которымъ Сумароковъ былъ сослуживцемъ по Преображенскому полку, и въ которомъ знаменитый писатель признавалъ нкоторый талантъ и находилъ въ его стихахъ ‘много шутливаго и забавнаго’ (Письма Карамзина къ Дмитріеву, стр. 115). Согласно съ этимъ отзывомъ и князь Вяземскій на первыхъ страницахъ своей записной книжки (П. собр. соч., т. VIII, стр. 3) называетъ Сумарокова ‘удачнымъ подражателемъ Богдановича въ каррикатурныхъ изображеніяхъ, коренной принадлежности русскаго ума’.

— (Стр. 338). Подъ изданіемъ Жуковскаго и Кавелина Батюшковъ разуметъ Собраніе русскихъ стихотвореній, взятыхъ изъ сочиненій лучшихъ стихотворцевъ россійскихъ и изъ многихъ русскихъ журналовъ, изданное Василіемъ Жуковскимъ. 5 частей. М. 1810—1811. Изданіе это представляетъ собою первый опытъ сборника русскихъ стихотворныхъ произведеній. Въ первыхъ двухъ томахъ помщены стихотворенія лирическія (оды, псни, романсы и небольшія баллады), третій томъ содержитъ въ себ повсти (къ которымъ отнесены и большія баллады), сказки и басни, въ четвертомъ том помщены сатиры, посланія, элегіи, идилліи, дидактическія и описательныя стихотворенія, а въ пятомъ — смсь, къ которой отнесены эпиграммы, мадригалы, эпитафіи, надписи, отрывки изъ эпическихъ и драматическихъ произведеній и наконецъ такія стихотворенія, кои по содержанію своему не принадлежатъ ни къ какому особенному роду поэзіи. Взглядъ, которымъ Жуковскій руководствовался при выбор стихотвореній, онъ высказываетъ въ предисловіи къ ‘Собранію’ слдующими словами: ‘Всему превосходному, слдовательно, всему лучшему въ произведеніяхъ классическихъ русскихъ поэтовъ назначили мы въ нашемъ изданіи почетное мсто, но вмст съ стихотвореніями первой степени старались мы не забыть и такихъ, которыя, не имя превосходства отличнаго, съ нкоторыхъ однако сторонъ заслуживаютъ вниманіе нашихъ читателей, съ именами, ознаменованными славою, желали мы соединить и имена неизвстныя, то-есть, имена такихъ поэтовъ, которые, написавъ весьма немного, но это немногое съ дарованіемъ, не получили еще достаточнаго права на славу, или имена такихъ поэтовъ, которые по множеству произведеній своихъ заслужили одно незавидное наименованіе писателей обильныхъ и въ нкоторыхъ только отрывкахъ показали нсколько дарованія. Сообразно съ этимъ правиломъ, все выходящее изъ границы посредственнаго, то-есть, или написанное слогомъ пріятнымъ, съ легкостью и имющее нкоторую привлекательную живость, или, не смотря на грубый слогъ, отличающееся высокостію мыслей и силою чувства, ощутительныхъ подъ корою грубаго слога, острая эпиграмма, пріятная басня — единственное произведеніе поэта неизвстнаго или единственно хорошее между произведеніями поэта плодовитаго — должны имть право гражданства въ нашемъ ‘Собраніи’: ибо намреніе наше состояло не въ томъ, чтобы соединить одни превосходнйшія произведенія стихотворцевъ классическихъ, но въ томъ, чтобы издать вс вообще стихотворенія, почему-либо заслуживающія не быть пренебреженными отъ публики’.

Батюшковъ, въ письм къ Гндичу изъ Москвы, отъ апрля 1811 г., объяснялъ намренія Жуковскаго слдующимъ образомъ: ‘Кстати объ изданіи Жуковскаго. Скажу теб, что его здсь бранятъ безъ милосердія. Но согласись со мною: если выбирать истинно хорошее, то нельзя собрать и одного тома. Если хотть дать понятіе о состояніи нашей словесности, то какъ длать иначе? Печатать и Шишкова, и Долгорукова, и другихъ. Впрочемъ, эти книги суть истинный подарокъ любителямъ свтскимъ и намъ, писателямъ, какъ для справокъ, такъ и для чтенія. Лучшая сатира на Шишкова, какую кто-либо могъ сдлать, находится въ этомъ собраніи, то-есть, его стихи, его собственные стихи, которые ниже всего посредственнаго’ (т. III, стр. 121).

Причины порицаній, которымъ подверглось изданіе Жуковскаго, были разныя, боле же всего, конечно, самолюбіе авторовъ, произведенія которыхъ не попали въ ‘Собраніе’, или попали въ маломъ числ. Извстно однако, что Державинъ (которому планъ изданія былъ сообщаемъ предварительно) остался недоволенъ Жуковскимъ именно за то, что онъ взялъ слишкомъ много изъ его сочиненій (подробности объ этомъ см. въ Соч. Державина, 1-е акад. изд., т. VI, стр. 208—211, 849, т. VIII, стр. 940—942). Гндичъ удивлялся, что въ первые томы ‘Собранія’ Жуковскій не помстилъ ничего изъ стихотвореній Батюшкова, ‘будучи съ нимъ знакомъ’, — на что&#65533, послдній далъ впрочемъ обстоятельный отвтъ (т. III, стр. 120). Въ числ недовольныхъ ‘Собраніемъ’ оказался и И. И. Дмитріевъ, но по особымъ причинамъ. Жуковскій задумалъ свое изданіе еще около 1807 года, и тогда же представлялъ планъ своего изданія, то-есть, перечень имющихъ войдти въ него стихотвореній, на судъ Дмитріева, Дмитріевъ, только что получившій французскій сборникъ ‘Petite encyclopdie potique’, въ которомъ собраны были ‘лучшія стихотворенія отъ поэмы до дистиха’, и помщено ‘при каждомъ род наставленіе’, совтовалъ издателю русскаго ‘Собранія’ перевести эти наставленія, самый же подборъ стихотвореній въ программ Жуковскаго вполн одобрилъ (Р. Арх. 1871 г., ст. 411, 415), Жуковскій согласился было прибавить и наставленія (тамъ же, ст. 416), но впослдствіи раздумалъ, и потому въ 1809 г., еще до выхода ‘Собранія’ въ свтъ, Дмитріевъ писалъ по этому поводу А. И. Тургеневу: ‘Любезный, но крайне увалчивой Жуковской, собирая года три свою христоматію, общая къ каждому роду стихотворенія написать краткое наставленіе, которое могъ бы онъ, не ломая головы своей, перевести изъ ‘Petite encyclopdie potique’, кончилъ все это тмъ, что печатаетъ сборъ всякой всячины. Тутъ вы найдете и пвцовъ, и птенцовъ’ (Р. Арх. 1867 г., ст. 1078—1079). Это свое мнніе Дмитріевъ не скрылъ впрочемъ и отъ самого издателя, благодаря его въ 1811 г. за присланныя книги, онъ прибавилъ: ‘Хотя вы не слишкомъ разборчивы были въ выбор піесъ, но тмъ не мене оказали, конечно, услугу любителямъ русской словесности’ (Р. Арх. 1871 г., ст. 417). Печатно высказалъ нсколько замчаній по поводу ‘Собранія’ кн. Вяземскій въ Встник Европы 1810 г. (ср. П. собр. соч. его, т. I, стр. 1—2).

Въ 1815 году, въ Москв была напечатана шестая часть ‘Собранія русскихъ стихотвореній’, служащая дополненіемъ къ изданію Жуковскаго, съ слдующимъ предисловіемъ: ‘Г. Жуковскій, издатель ‘Собранія русскихъ стихотвореній’, оказалъ большую услугу любителямъ русской поэзіи. Знатоки, отдавая справедливость его разборчивому вкусу, жалютъ, что онъ въ ‘Собраніи лучшихъ русскихъ стихотвореній’ по скромности не помстилъ произведеній собственной своей музы. Мы напечатали избраннйшія изъ его сочиненій и переводовъ, прибавя къ нимъ для разнообразія нсколько старыхъ піесъ, которыя не вошли въ планъ прежняго изданія, и нсколько новыхъ, которыя показались въ свтъ по напечатаніи уже ‘Собранія русскихъ стихотвореній’. Издатель дополненія, помстя оду ‘Богъ’, псаломъ ‘Коль славенъ нашъ Господь въ Сіон’, отрывки изъ ‘Владиміра’, ‘Тавриды’ и нсколько эклогъ Сумарокова, исполняетъ желаніе просвщенной публики’. Подъ предисловіемъ выставлена дата: ‘С.-Петербургъ. 1811 года, ноября 25-го дня’ и слдующая подпись издателя: ‘Пожилой любитель отечественной словесности’. Изъ словъ Батюшкова оказывается, что подъ этимъ псевдонимомъ слдуетъ разумть Дмитрія Александровича Кавелина (род. въ 1780 г., ум. въ 1851), пріятеля Жуковскаго и, подобно ему, питомца Московскаго благороднаго пансіона (Шевыревъ, Ист. Моск. унив., стр. 266). Біографическія свднія о Кавелин см. въ Встник Европы за 1885 г., No 6, въ стать объ его сын, извстномъ писател К. Д. Кавелин, также въ ‘Матеріалахъ для исторіи образованія въ Россіи въ царствованіе Александра I’, М. И. Сухомлинова, и въ книг В. В. Григорьева: Императорскій С.-Петербургскій университетъ въ теченіе первыхъ 50-ти лтъ его существованія. С.-Пб. 1870. Въ молодости своей Кавелинъ занимался литературой. Стихотворенія его встрчаются въ Пріятномъ и полезномъ препровожденіи времени (1795—1797) и въ Аонидахъ (1796). Псни Кавелина пользовались въ свое время даже нкоторою извстностію (С. П. Жихаревъ, Записки современника. I. Дневникъ студента, стр. 260). Кром того, во время войны 1812 года Кавелинымъ напечатано нсколько патріотическихъ солдатскихъ псенъ на отдльныхъ листкахъ. Впослдствіи Кавелинъ, по предложенію Жуковскаго, былъ принятъ въ члены Арзамаса. Вигель, въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’, характеризуетъ его слдующимъ образомъ: ‘Гораздо старе Жуковскаго, онъ однакожь учился съ нимъ вмст въ Московскомъ университетскомъ пансіон, который оставилъ онъ нсколько годовъ прежде его. Онъ принадлежалъ къ партіи Сперанскаго, находился подъ покровительствомъ и въ тсной дружб съ Магницкимъ. Онъ никогда не былъ выскочкою, держалъ себя тихо, скромно, удалялся отъ общества, оттого, можетъ быть, не увлеченъ былъ ихъ паденіемъ и сохранялъ значительное мсто директора медицинскаго департамента. Но безъ нихъ онъ какъ бы осиротлъ и, какъ кажется, желалъ составить новыя связи, пристать къ чему-нибудь, къ кому-нибудь. Придравшись къ прежнему соученичеству, онъ очень ласкался къ Жуковскому и предложилъ ему печатать его сочиненія въ типографіи своего департамента {Типографія эта была одна изъ лучшихъ въ Петербург. Стихотворенія Жуковскаго вышли въ 1815—1816 гг., въ 2-хъ частяхъ. Изданіе изящно и украшено виньеткой А. Н. Оленина.}. Онъ былъ человкъ весьма не глупый, съ познаніями, что-то написалъ, казался весьма благоразумнымъ, ко всмъ былъ привтливъ, а не знаю, какъ-то ни у кого сердце не лежало къ нему. Дйствующее лицо безъ рчей, онъ почти всегда молчалъ, неохотно улыбался и между нами былъ совершенно лишній. Жуковскій наименовалъ его Пустынникомъ’ (Воспоминанія Ф. Ф. Вигеля, ч. V, стр. 43—44). Боле рзкій отзывъ о Дм. А. Кавелин далъ другой его современникъ, А. . Воейковъ, въ своемъ ‘Дом сумасшедшихъ’ (Р. Стар. 1874 г., т. IX, стр. 588).

— (Стр. 338). Павелъ Александровичъ Никольскій — лицо очень мало извстное въ литератур, даже и въ свое время, но Батюшковъ зналъ Никольскаго лично и, вроятно, цнилъ его способности, почему и внесъ его въ свой списокъ противниковъ Шишкова. П. А. Никольскій былъ сынъ Ал. Сем. Никольскаго, члена Россійской академіи, напечатавшаго нсколько переводовъ. П. Никольскій родился въ 1791 г., учился въ горномъ корпус и потомъ пополнилъ свое образованіе домашними занятіями: овладлъ французскимъ, нмецкимъ, англійскимъ и италіянскимъ языками на столько, что занимался переводами съ нихъ, а года за три до своей смерти сталъ изучать и языки классическіе. Такимъ образомъ онъ подготовлялъ себя къ литературной дятельности. Теорія словесности обращала на себя особенное его вниманіе, почему онъ и занялся изученіемъ Квинтиліана, Блера, Батте, Зульцера, Лагарпа и другихъ. Въ 1810 году, посл смерти Беницкаго, Никольскій вмст съ А. Е. Измайловымъ издавалъ журналъ Цвтникъ, въ которомъ помщены многіе его переводы и рецензіи. Въ 1812 г., въ качеств члена Общества любителей словесности, наукъ и художествъ, онъ участвовалъ въ Санктпетербургскомъ Встник, здсь печатались его переводы восточныхъ повстей, напоминавшихъ по содержанію и языку повсти Беницкаго. Сверхъ того, Никольскій перевелъ дв части Лесажева ‘Жильблаза’ и съ англійскаго — около половины ‘Векфильдскаго священника’. Отрывокъ изъ ‘Жильблаза’ былъ напечатанъ уже по смерти переводчика въ Благонамренномъ 1818 г., ч. I., стр. 237. Впослдствіи братъ покойнаго, Аполлонъ Александровичъ, докончилъ переводъ ‘Жильблаза’ и напечаталъ его въ 8-ми частяхъ въ 1819—1821 гг. (Сынъ Отеч. 1819 г., ч. 53, No 17, стр. 239, ч. 55, No 32, стр. 276). Въ 1814 году Никольскій предпринялъ изданіе ‘Пантеона русской поэзіи’, котораго вышло 6 частей или 12 книгъ, заключающихъ въ себ собраніе лучшихъ русскихъ стихотвореній во всхъ родахъ, при чемъ піесы расположены въ каждой книг систематическимъ порядкомъ. Нкоторыя стихотворенія доставлены были издателю отъ авторовъ съ поправками, другія, какъ напримръ, ‘Мои пенаты’ Батюшкова, напечатаны здсь въ первый разъ. Никольскій въ теченіе 1814—1815 гг. усплъ выпустить только семь книгъ ‘Пантеона’, книги же 8-я, 9-я и 10-я хотя и были приготовлены имъ къ печати, но вышли въ свтъ въ 1816 году, уже по смерти его. Изданіе же послднихъ двухъ книгъ, сдланное другомъ покойнаго, А. Е. Измайловымъ, относится къ 1817 г. Никольскій имлъ въ виду сдлать со временемъ второе изданіе ‘Пантеона’ по примру ‘Petite encyclopdie potique’, расположивъ стихотворенія по родамъ, съ пріобщеніемъ теоріи каждаго рода поэтическихъ произведеній. Никольскому нужно еще приписать помщенное въ Сын Отечества 1814 г., ч. 11, No 6, стр. 244—251, письмо въ Лондонъ, будто бы переведенное съ англійскаго. Анонимный авторъ этого письма, основываясь на виднномъ имъ въ Петербург представленіи ‘Аталіи’, высказываетъ свое мнніе о русскомъ театр. Онъ находитъ постановку піесы въ высшей степени безобразною, но восхищается Семеновою, про другихъ же исполнителей отзывается такъ: ‘Необыкновенный ростъ, необыкновенная борода, необыкновенный крикъ и необыкновенныя кривлянья — вотъ все, что&#65533, нашелъ я въ нихъ достойнымъ примчанія… Замчу однакожь, что нкоторые изъ нихъ имютъ и необыкновенныя способности, чтобъ быть хорошими актерами’. Корень зла, по мннію автора, заключается въ томъ, что русскіе актеры не получаютъ никакого образованія, искусствомъ своимъ занимаются какъ ремесломъ и чуждаются просвщеннаго общества. Въ отвтъ на эту статью появилось ‘Письмо отставнаго россійскаго актера изъ С.-Петербурга въ Петрозаводскъ къ другу его NN’ (Сынъ Отеч., ч. XII, No 11, стр. 145—153), въ которомъ авторъ пытаегся, но неудачно, защитить русскій театръ и въ то же время обнаруживаетъ недоброжелательство къ Семеновой. Въ слдующемъ же нумер Сына Отечества Никольскій, уже за своею подписью, помстилъ ‘Замчанія на письмо отставнаго актера’, съ слдующимъ эпиграфомъ изъ басни Крылова:

Хотя услуга намъ при нужд дорога,

Но за нее не всякъ уметъ взяться.

Никольскій умеръ въ Петербург въ 1816 году (Сынъ Отеч. 1816 г., ч. 33, No 40, стр. 67), по смерти его въ печати появились дв его переводныя статьи: ‘Любитель словесности’ (Сынъ Отеч. 1816 г., ч. 33, No 43) и ‘О поэзіи вообще’, изъ Блера (ibid. 1817 г., ч. 38, No 26, ч. 39, No 27). Н. И. Гречъ, бывшій въ дружескихъ отношеніяхъ съ Никольскимъ, въ своихъ воспоминаніяхъ такимъ образомъ характеризуетъ его, какъ писателя: ‘Когда вспомню о Никольскомъ, о смлыхъ, здравыхъ и свободныхъ отъ всякаго предразсудка мысляхъ его въ литератур, когда приведу себ на память его сужденія о писателяхъ, тогда намъ современныхъ, а нын выслушивающихъ приговоръ потомства, — тогда мн кажется, что ныншніе лучи проистекли отъ искры, таившейся въ душ сего необыкновеннаго юноши. Не знаю, былъ ли бы онъ самъ производителемъ, но увренъ, что русская литература имла бы въ немъ нын своего Джонсона, Лессинга, Шлегеля, что его ясный, критическій, безпристрастный умъ былъ бы лучезарнымъ свтиломъ въ тусклой храмин нашей словесности’ (Сочиненія Н. Греча, изд. А. Смирдина, т. III, стр. 406). (В.&nbsp,С.).

— (Стр. 338). Предположивъ посвятить, въ своемъ очерк новой русской литературы, особый параграфъ Встнику Европы посл того, какъ Карамзинъ оставилъ его редакцію, а Каченовскій сдлался главнымъ дйствующимъ лицомъ въ журнал, Батюшковъ, очевидно, придавалъ важное и полезное значеніе въ тогдашнемъ литературномъ движеніи этому періодическому изданію, и въ частности — журнальной дятельности М. Т. Каченовскаго (1775—1842). Это вполн подтверждаютъ письма нашего поэта, гд нердко встрчаются отзывы о Каченовскомъ, большею частью сочувственные, Батюшковъ осуждалъ въ немъ только неблагопріятное отношеніе къ историческимъ трудамъ Карамзина. Подробности объ этомъ предмет см. въ вводной стать къ настоящему изданію.

— (Стр. 338). Заслуживаетъ вниманія мысль Батюшкова, что особыя ‘интересныя’ статьи могутъ быть посвящены нкоторымъ писателямъ, каковы: Радищевъ, Пнинъ, Беницкій и Колычевъ. Двое первыхъ дйствительно имютъ довольно много общаго между собою по направленію своей мысли: оба они воспитались подъ вліяніемъ освободительныхъ идей XVIII вка и въ первые годы ныншняго столтія, въ то время, когда Батюшковъ начиналъ свою литературную дятельность, пользовались большимъ уваженіемъ петербургской молодежи, придавалось значеніе мнніямъ Радищева и по вопросамъ собственно литературнымъ, что же касается Пнина, то онъ одинъ изъ первыхъ въ Петербург выразилъ свое сочувствіе къ дятельности Карамзина. Обо всемъ этомъ и объ отношеніяхъ Батюшкова къ Радищеву и Пнину, котораго онъ зналъ лично, см. въ гл. III вводной статьи, предпосланной настоящему изданію, стихотвореніе нашего автора на смерть Пнина см. въ т. I, стр. 31—32. Ал. П. Беницкій принадлежалъ къ литературнымъ сверстникамъ Батюшкова при начал его писательской дятельности, свднія о Беницкомъ см. выше, стр. 427—429: Батюшковъ въ письмахъ къ Гндичу не разъ выражаетъ сожалніе о его предсмертной болзни и рановременной кончин. О стихотворц Евгені Колычев извстно весьма мало. С. П. Жихаревъ упоминаетъ о немъ, какъ объ одномъ изъ молодыхъ московскихъ писателей, имвшихъ нкоторый успхъ въ свое время. (Записки современника, I. Дневникъ студента, стр. 44, Дневникъ чиновника, въ Отеч. Запискахъ 1855 г., No 8, стр. 387). Колычевъ печаталъ свои стихи въ С.-Петербургскомъ Журнал, который издавалъ въ 1798 году Пнинъ. Не знаемъ, объ этомъ ли Колычев говоритъ Вигель, описывая своихъ сослуживцевъ по Московскому архиву иностранной коллегіи (Воспоминанія, ч. I, стр. 176).

— (Стр. 339). Баттё (Ch. Batteux, 1713—1780) — извстный авторъ ‘Cours de littrature’ и многихъ другихъ сочиненій. Бутервекъ (Fr. Bouterweck, 1766—1822) — профессоръ нравственной философіи въ Геттингенскомъ университет, извстный многими сочиненіями по философіи и литератур. Эстетическія теоріи обоихъ этихъ писателей обстоятельно изложены С. П. Шевыревымъ въ его книг: Теорія поэзіи въ историческомъ развитіи у древнихъ и новыхъ народовъ. М. 1836 Бутервекъ написалъ также исторію новой европейской литературы, которая по нмецки издана была въ 1801—1819 гг., а вслдъ затмъ появилась и во французскомъ перевод: ‘Histoire de la posie et de l’loquence chez les peuples modernes’. Батюшковъ зналъ это сочиненіе (т. III, стр. 423), и указаніе на него нужно прибавить къ сдланному нами на стр. 459 перечню пособій, которыми нашъ авторъ пользовался при изученіи италіянской литературы.

— (Стр. 339). ‘Tout vouloir est d’un fou’ — афоризмъ Вольтера изъ его посланія къ Гельвецію.

— (Стр. 340). Въ первой строф ‘Виднія мурзы’ (Соч. Державина, 1-е акад. изд., т. I, стр. 157) приведенный Батюшковымъ стихъ читается такъ:

На темноголубомъ эфир…

— (Стр. 341—343). Съ сочиненіями Лукіана Батюшковъ могъ быть знакомъ по ихъ французскимъ переводамъ, которыхъ два появилось почти одновременно, съ 1788 по 1793 г., одинъ былъ сдланъ аббатомъ Масьё (Massieu) а другой — членомъ академіи надписей Беленомъ де-Баллю (Belin de Ballu) Съ послднимъ изъ названныхъ переводчиковъ Батюшковъ могъ быть знакомъ и лично, такъ какъ Беленъ де-Баллю жилъ въ Россіи: въ декабр 1803 г. онъ поступилъ профессоромъ греческой словесности въ Харьковскій университетъ, а въ 1811 г. переведенъ въ томъ же званіи въ педагогическій институтъ и умеръ въ Петербург въ 1815 г. Батюшковъ могъ встрчаться съ этимъ ученымъ эллинистомъ у С. С. Уварова. Некрологъ Б. де-Баллю помщенъ въ выходившей въ Петербург газет Le Conservateur Impartial 1815 г., No 50.

— (Стр. 344—347). Цитаты изъ Ломоносова приведены по изданію его сочиненій 1803 г., въ 8-ку: изъ слова о химіи — ч. III, стр. 15—17, 20, 45, изъ слова о рожденіи металловъ — ч. III, стр. 202—203.

— (Стр. 347). Цитата изъ ‘Рене’ Шатобріана взята изъ того мста этой повсти, гд Рене разсказываетъ отцу Суелю и Шактасу свое прошлое.

— (Стр. 350—352). Лукреція Батюшковъ читалъ въ перевод Маркетти: Tito Lucrezio Caro della natura delle Cose libri sei tradotti da Alessandro Marchetti. Переводъ этотъ имлъ нсколько изданій въ XVIII и XIX столтіяхъ. Батюшковъ длаетъ извлеченіе изъ индекса къ этому переводу.

— (Стр. 353—355). Первыя дв выписки изъ ‘Grandeur et dcadence des Romains’ Монтескье взяты изъ гл. XII, третья — изъ гл. XVIII-й, четвертая — изъ гл. XXIII-й.

— (Стр. 356). Стихи Державина взяты изъ 5-й строфы ‘Приглашенія къ обду’ (Соч., 1-е акад. изд., т. I, стр. 668).

— (Стр. 356—357). Баронъ Кроссаръ, французскій эмигрантъ, оставившій свое отечество въ 1791 году и служившій сперва въ арміи принцевъ, потомъ въ голландской, а въ 1796 г. перешедшій въ австрійскую службу, съ 1812 г. по 1814 онъ находился въ русской служб и получилъ чинъ генералъ-маіора, по возстановленіи Бурбоновъ возвратился въ отечество и въ 1829 г. издалъ, въ шести томахъ, Mmoires militaires et historiques pour servir l’histoire de la guerre depuis 1792 jusqu’en 1815 inclusivement. Изъ этихъ записокъ дйствительно видно, что онъ любилъ подавать совты разнымъ военноначальствующимъ. Описывая, въ том V-мъ, военныя событія въ Богеміи въ август 1813 г., Кроссаръ называетъ Раевскаго ‘храбрымъ искуснымъ’ генераломъ.

— (Стр. 358). Выписка изъ Сенеки по переводу Лагранжа, т. I, стр. 486: Lettre LXXIX: Description de Scylla, de Charibde et du Mont Etna. Les Sages sont gaux entre eux.

— (Стр. 359—360). Дв выписки изъ Сенеки по переводу Лагранжа, т. I, первая — стр. 95—96, изъ письма XIX: Des avantages du rpos, вторая и третья — стр. 103—105, изъ письма XXI: Sur la vraie gloire du Philosophe.

— (Стр. 361). Александръ Андреевичъ Петровъ (род. въ начал 1760-хъ годовъ, ум. въ 1793 г.), воспитанникъ Московскаго университета, впослдствіи членъ Дружескаго ученаго общества въ Москв, былъ другомъ Карамзина, который признавалъ въ немъ своего руководителя и по смерти Петрова посвятилъ его памяти статью ‘Цвтокъ на гробъ моего Агатона’, а впослдствіи (въ 1803 г.) изобразилъ его характеръ въ лиц Леонида въ стать ‘Чувствительный и холодный’. Въ Русскомъ Архив 1863 и 1866 гг. напечатаны важныя для характеристики обоихъ друзей письма Петрова къ Карамзину, относящіяся къ 1785—1792 гг. О Петров см. статью М. Н. Лонгинова въ Сборник литературныхъ статей, посвященныхъ памяти А. Ф. Смирдина, т. IV, здсь указаны и литературные труды Петрова.

— (Стр. 363). Выписка изъ Сенеки по переводу Лагранжа, т. II, стр. 96: Lettre LXXXVIII: Des Arts libraux, et de ce qu’il faut en penser.

— (Стр. 363—366). Выписки изъ Лонгина приведены по переводу Ив. Ив. Мартынова: О высокомъ или величественномъ. Твореніе Діонисія Лонгина. Переводъ съ греческаго, съ примчаніями переводчика. С.-Пб. 1803. Выписанъ заголовокъ гл. 31-й, и затмъ цликомъ главы 32-я и 33-я.

Извстный переводчикъ греческихъ классиковъ Иванъ Ивановичъ Мартыновъ (род. въ 1771 г., умеръ въ 1833) былъ лично знакомъ Батюшкову съ тхъ поръ, какъ послдній въ 1802 г. поступилъ на службу подъ его начальство въ департаментъ народнаго просвщенія. Нсколько замчаній Батюшкова о Мартынов см. въ письмахъ къ Гндичу въ т. III, стр. 16 и 35, письмо къ нему самому — тамъ же, стр. 473—474.

— (Стр. 366). Изъ переписки и записокъ Державина видно, что въ числ его знакомыхъ и сослуживцевъ по межевому департаменту былъ сенаторъ Семенъ Александровичъ Неплюевъ, въ одномъ письм къ Капнисту, отъ 4-го августа 1803 г., Державинъ, уже уволенный отъ должности министра, называетъ этого Неплюева, съ которымъ имлъ служебныя столкновенія, ‘велемудрымъ’ (Соч. Державина, 1-е акад. изд., т. VI, стр. 143).

— (Стр. 369). Сдланный Батюшковымъ переводъ слова митрополита Платона напечатанъ былъ, подъ приведеннымъ въ текст заглавіемъ, въ 1801 году въ Петербург, ‘ l’imprimerie du Gouvernement’, и составляетъ брошюру въ 16 страницъ въ малую восьмушку. Объ изданіи этого перевода четырнадцатилтній переводчикъ, 11-го ноября 1801 года, писалъ отцу слдующее: ‘Въ свободное время переводилъ я рчь Платона, говоренную на случай коронаціи, а какъ она понравилась Платону Аполлоновичу, то онъ и хочетъ ее отдать напечатать. Къ оной присоединилъ и посвятительное письмо Платону Аполлоновичу, которое, такъ и рчь, были поправлены Иваномъ Антоновичемъ’ (т. III, стр. 2). О. П. А. Соколов и Ив. Ант. Триполи см. въ вводной стать къ настоящему изданію, гл. II.

1817.

Чужое — мое сокровище.

Читайте также: