Василий Авсеенко
Василий Авсеенко
Чужое имя
Чужое имя
I
I
II
II
III
III
IV
IV
———————————————————-
Чужое имя, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1911
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Мой приезд в Петербург был вызван чрезвычайно странными, даже почти невероятными обстоятельствами.
Я жил в К., а в тридцати верстах оттуда находится имение моего дяди, Ивана Порфирьевича Бабинина. Дядя — человек немолодой, угрюмый и хотя получивший образование, но несколько простоватый.
В своей благоустроенной усадьбе ‘Заячьи Хвосты’ он уже лет двадцать живет почти безвыездно. Он вдов, и для взрослой уже дочери Ларисы держит не то гувернантку, не то компаньонку, из к—их институток.
Вот этот самый дядя внезапно явился ко мне, на мою холостую квартиру. Он был очень возбужден и, вместе с тем, словно пришиблен чем-то.
— Ты ведь всех знаешь тут, в вашем К.? — обратился он ко мне каким-то, как мне показалось, неестественным голосом.
Я ответил, что, живя несколько лет в К., я, конечно, знаком со всем местным обществом.
— Войнаровского знаешь? — стремительно спросил дядя.
Имя это было известно мне из поэтической легенды, но никакого Войнаровского в К. я никогда не встречал.
— Такого здесь нет, — ответил я.
— Ну, вот еще! — возразил дядя. — Он, положим, из Петербурга, но жил здесь несколько месяцев. Брюнет, лет около тридцати, довольно красивый, одевается щеголем.
— Не встречал, — сказал я.
Дядя с крайней досадой передернул плечами.
— Изумительно! — произнес он со свистом. — Не встречал, когда он, навесное, болтался тут и в театре, и в ресторанах, и в клубе! Ума не приложу. Но должен же я его найти, чёрт побери!
— А зачем он вам?
— Зачем? — повторил за мною дядя, и желто-карие глаза его налились кровью. — Прежде всего затем, чтоб отхлестать его по роже. А, во-вторых, затем, чтоб упрятать его в тюрьму. И, наконец, в-третьих, чтоб отобрать у него мои деньги. Или же, вместо всего этого, просто убить его, растоптать, как подлую гадину.
Никогда еще я не видел дядю в таком зверском бешенстве. У него даже брызги белой пены показались на губах.
Я предложил ему чаю, усадил его в покойном кресле.
— Расскажите, в чем дело, — попросил я.
Дядя рассказал. Я выслушал довольно бестолковую, но удивительно печальную повесть.
Войнаровский явился в ‘Заячьи Хвосты’ по самому простому поводу. Он искал лошадей для скаковой конюшни и хотел посмотреть дядин завод, довольно известный в губернии. На этом завязалось знакомство. Две двухлетки приглянулись Войнаровскому. Он, по его словам, был страстным спортсменом, и готовился будущей весной выступить на скачках… Но, кроме того, у него было на руках большое рудное дело. Из-за этого дела он и застрял в К. Он и в ‘Заячьях Хвостах’ нашел руду и, с позволения дяди, послал образцы в Петербург, для лабораторного исследования. Ответ из Петербурга пришел очень скоро, и самый удовлетворительный. Руда требовала разработки, можно было нажить миллионы.
— Понимаю: акционерное общество, учредительские паи… — прервал я рассказ дяди. — И на какую сумму он нагрел вас?
— Ровно на пятьдесят тысяч, — со вздохом сознался дядя. — Но, если б только этим все ограничилось!
Я слушал дальше. Оказалось, что Войнаровский, часто наезжая из К. и гостя по несколько дней в усадьбе, очаровал не только дядю, но и его дочку. События пошли ускоренным ходом. Войнаровский посватался, предложение его было принято. Из К. был вызван нотариус, который приехал на автомобиле вместе с Войнаровским и засвидетельствовал договор о вступлении дяди в учредительный комитет и расписку в получении от него пятидесяти тысяч. Затем обнаружилось, что сватовство Войнаровского зашло слишком далеко, и Лариса сделалась жертвой его предприимчивости. И затем Войнаровский исчез.
Поведав всю эту печальную повесть, дядя вытер платком потное лицо.
— Чудеса! — произнес я соболезнующим тоном.
— Гипноз, — поправил меня дядя. — А чудеса начались, когда я приехал вот в К. Ты представь себе, что, ведь, ни в одном здешнем отеле не слыхали имени Войнаровского. И больше скажу тебе: я обошел всех здешних нотариусов, и ни у кого из них нет в книгах ничего о нашем договоре. А того нотариуса, который приезжал в ‘Заячьи Хвосты’, нет и никогда не было.
С минуту мы сидели, молча глядя друг на друга.
— Ну, и влопались же вы, дядюшка, — сказал я, наконец. — Очевидно, ваш спортсмен и делец явился к вам под вымышленным именем. Вы разыскиваете Войнаровского. а на самом деле это был какой-нибудь Иванов или Михайлов, прописанный в гостинице и в участке под своим собственным скромным именем.
— Но нотариус? Ведь приезжал же ко мне в деревню нотариус?
Я пожал плечами.
— Если это не приснилось вам, то Войнаровский, очевидно, привозил к вам, под видом нотариуса, своего сообщника, — сказал я. — Такие случаи с ряжеными нотариусами, говорят, бывали.
Дядя печально развел руками.
— Я и сам вижу, что все это — самое наглое мошенничество, и что я оказался дурак-дураком, — сказал он. — Но не могу же я успокоиться на этом. Я уже заявил прокурору, но мне надо отыскать негодяя во что бы то ни стало и расправиться с ним по-своему. Да, да!
Дядя схватил лежавший на столе костяной ножик и раскрошил его пальцами.
— Извини, пожалуйста, — смутился он. — А у меня, голубчик, величайшая просьба к тебе. Съезди ты, ради Бога, в Петербург и наведи там всякие справки.
— Какие же справки?
— Ну, всякие. Может быть, там знают Войнаровского. Едва ли он только для меня принял это имя. А, кроме того, и насчет руды. Она-то у меня в целости осталась. Как знать, может быть, случайно столкнешься с ним самим, лицом к лицу.
— Да ведь я его лица не видал никогда. Нет ли у вас, по крайней мере, фотографии?
— Вот то-то, что нет. Обещал он Ларисе непременно привезти, да так и не привез. Из предосторожности, мерзавец.
Неожиданное предложение дяди вызвало во мне тягостные колебания. Поехать в Петербург мне очень хотелось бы. Но я почти не видел возможности оправдать там возложенное на меня поручение. Каким образом разыскать в столичной толпе человека, имя и наружность которого мне неизвестны?
Дяде удалось, впрочем, сломить мою нерешительность. Он заверил, что не возлагает на меня никакой ответственности, и добавил:
— Если не для меня, то ради кузины своей похлопочи. Несчастная моя Ларисочка! За что погубил ее негодяй? И неужели мы не отомстим ему?
Ларису мне было бесконечно жаль. И я поехал.
Еще раньше, чем я добрался до Москвы, дорога утомила меня. Нестерпимо скучны эти часы в медленно-плетущемся поезде, среди неведомо на что озлобленных пассажиров, каждую минуту готовых нагрубить и кондуктору, и случайному спутнику.
Но как только я пересел в петербургский поезд, у меня неожиданно завязался разговор, чрезвычайно меня заинтересовавший.
Оказалось, что со мной едет человек, кое-что знавший о руде моего дяди, и даже о самом Войнаровском.
Он был немного постарше моих лет, но с такими густыми, темными усами и бородой, что в полусвете вагона мог показаться пожилым человеком. Только острые, подвижные глаза его были молоды, и молодая жадность жизни выражалась в его ярких, толстых губах.
Разговор начался с очень простого вопроса: живу ли я в Москве, или в Петербурге? Я ответил, что еду из К. по делу. И так как мне не хотелось объяснять главную цель моей поездки, то я сказал, что в имении моего дяди найдена железная руда, и что я желаю посоветоваться о ней со специалистами.
— Вот что! — сказал мой новый спутник. — Это, впрочем, не первый случай в К—ой губернии. Недавно мне оттуда присылали образец очень хорошей руды.
— А не знаете, из какого имения?
— Имение называется ‘Заячьи Хвосты’, владельца Бабинина.
Я остолбенел. Ведь еще до Петербурга я не доехал, и удивительная случайность ставила меня почти у самой цели.
— К вам присылали руду из ‘Заячьих Хвостов’? Значит, вы знаете Войнаровского? — воскликнул я с стремительностью, которая должна была удивить незнакомца.
Он, действительно, круто повернулся в своем углу и смерил меня с головы до ног любопытным взглядом.
— Войнаровского? — повторил он. — Да, конечно, я знаю Войнаровского. У меня бывали с ним дела. Как кажется, очень дельный и предприимчивый человек.
— Очень предприимчивый. Слишком даже! — воскликнул я с злобной иронией. — Самая, что называется, продувная бестия.
Толстые красные губы незнакомца усмехнулись.
— Э-э? — процедил он.
— Мошенник, каких мало, — досказал я.
— Вы о нем такого мнения?
— И даже еще худшего.
— Это интересно. Чрезвычайно интересно! — отозвался незнакомец, и как-то весело заерзал на месте, точно его пощекотали. — Ведь я имел с ним дела, и, представьте себе, не замечал ничего такого, что оправдывало бы вашу характеристику.
— Ну, может быть, с вами он держал себя иначе, а с моим дядей поступил, как самый подлый негодяй, — сказал я. — Мы даже уверены, что Войнаровский — вымышленное имя.
— Вымышленное имя? — со смехом повторил мой спутник. — Чрезвычайно любопытно. Но в чем же, собственно, дело?
— Вы мне скажите прежде, где он теперь, этот якобы Войнаровский? Можете вы указать мне, где его найти? — спросил я.
— Найти его всегда возможно, — ответил незнакомец. — Но мне любопытно узнать, почему у вас составилось такое неблагоприятное мнение о нем. Что такое он натворил у вас в К.?
Я в коротких словах рассказал о появлении Войнаровского в ‘Заячьих Хвостах’, о проекте акционерного общества, о мнимом нотариусе, о получении пятидесяти тысяч и пр. Но само собою разумеется, что я умолчал о романе Ларисы.
Незнакомец слушал меня с глубоким вниманием, иногда поворачиваясь или даже подскакивая на месте и вглядываясь в меня любопытными, как бы подсмеивающимися глазами. Очевидно, простота и провинциальная доверчивость моего дяди, как и ловкость Войнаровскаго, располагали его к смешливости.
Потом лицо его приняло серьезное, даже озабоченное выражение.
— Удивительная история, даже поразительная! — произнес он, почмокивая толстыми губами. — Подумайте: Войнаровский! Кто бы ожидал? Если б я не знал, что вам нет надобности меня морочить, то принял бы все это за мистификацию.
И он опять посмотрел на меня подсмеивающимися глазами.
— И вы говорите, что в К. не осталось никаких следов ни Войнаровского, ни мнимого нотариуса? — продолжал он. — Вашего дядю, я думаю, принимали за сумасшедшего. Приходит в контору господин и спрашивает нотариуса, который ездил в ‘Заячьи Хвосты’. Умереть можно от смеха. А у нотариуса, пожалуй, вот этакие баки были наклеены… хо-хо!
Смешливость моего спутника несколько коробила меня.
— Не знаю, не видал, — ответил и почти сердито.
— Наверное, с баками, хо-хо! — продолжал он увеселяться. — И в длинном сюртуке. Заметьте, что при таких переодеваниях всегда подражают актерам, а не действительным лицам. Актеры всегда играют нотариуса с баками и в длинном сюртуке. Это от французов пошло.
— Очень может быть, — сказал я. — Но вы понимаете, что я должен во что бы то ни стало отыскать этого Войнаровского, или как его там звать. Ведь я, собственно, для этого и еду в Петербург.
— Как же не понять! Ясное дело! — согласился мой спутник. — Непременно вам надо разыскать его. Да мы и разыщем. Вот, как только приедем в Петербург, сейчас я туда-сюда, справочки наведу. Мне ведь самому любопытно. Ах, Войнаровский, Войнаровский! Маленьким еще его знал.
И незнакомец уставился глазами в угол вагона, словно отдавшись отдаленным воспоминаниям. Потом достал из кармана портфельчик вытянул из него визитную карточку и подал мне. На карточке стояло: ‘Корней Яковлевич Конопаткин’.
— Где же я найду вас? — спросил я.
— А вам и искать не нужно будет. Вы возьмите номер в ‘Национальной’ гостинице, погуляйте по городу, а вечерком я тут как тут, — объяснил Конопаткин, и таким дружеским, ободряющим взглядом посмотрел на меня, что я почувствовал все удовольствие иметь подле себя в чужом городе близкого и верного человека.
Утром в Петербурге я занял скромную комнату именно там, где советовал Конопаткин, и сейчас же послал дяде телеграмму, в которой извещал, что счастливый случай сразу навел меня на след Войнаровского.
Разумеется, я последовал и другому совету Конопаткина: бродил целый день по улицам, любуясь ‘Петра твореньем’ и вдыхая полною грудью столичный воздух, давно дразнивший мое провинциальное любопытство.
Но по мере того как время приближалось к вечеру, в уме моем созревало откуда-то взявшееся сомнение. Не рано ли я обрадовался встрече с этим Конопаткиным? Кто он такой? Ведь он даже не ответил на мой вопрос: где я могу его найти? Может быть, он дружен с Войнаровским, и воспользуется моею откровенностью, чтобы предупредить его об опасности?
Когда на улицах зажгли фонари, я потащился в свою гостиницу в очень удрученном состоянии духа. Как глупо будет сидеть у себя в номере и ждать человека, который и не подумает прийти, а просто будет потешаться над моим простодушием!
Мне казалось, что опытный человек поступил бы на моем месте иначе. Опытный человек, как только поезд подошел к Петербургу, обратился бы к жандармскому офицеру и, объяснив обстоятельства дела, просил бы потребовать от Конопаткина указаний о своей личности.
Но разве я знаю, имел ли я право действовать таким образом?
Эти малодушные размышления вскоре были прерваны стуком в дверь. Я едва успел встать, как вошел Конопаткин, в пальто и с шляпой на голове. Он торопливо пожал мне руку и предупредил, что забежал на минутку.
— Из-за вас у меня чёрт знает сколько дела оказалось, — заявил он. — Весь день только бегал да языком молол.
— Какие же, собственно, новости? — спросил я.
— Да что, батенька, штука-то оказывается ой-ой какая! Ведь у вашего дяденьки в земле миллионы зарыты! — сказал Конопаткин, и с видом радостного утомления опустился на стул. — Эти ‘Заячьи Хвосты’ — прямо золотое дно. Чисто провинциальный анекдот: сидит человек на золоте и не знает, что у него под ногами. Эх вы, господа лежебоки!
— О Войнаровском-то узнали что-нибудь?
— Его здесь нет. Да и не беспокойтесь, он от нас не уйдет. Я его по его новым делам выслежу. Выходит, что вы как будто правы: плутишка он преестественный.
— Вот видите!
— Вижу, вижу. И не уйдет. Но я вам, милейший Сергей Сергеевич, откровенно скажу: для меня это табак. Вам, сгоряча, больше всего хочется изловить Войнаровского. А я тут сторона. Для меня на первом плане — руда. Между прочим, почему не поймать мошенника? Очень даже приятно будет. Но на руде-то я могу деньгу нажить. Если я это дело поставлю на ноги, то, как вы полагаете, причтется на мою часть малая толика?
И Конопаткин, откинувшись на спинку стула, подмигнул мне и облизнул кончиком языка свои яркие губы.
Почему-то выражение лица его в ту минуту ужасно мне не понравилось. И я в первый раз с особенным вниманием присмотрелся к его наружности. Он показался мне моложавее и красивее, чем вчера. В вагоне я его видел плохо выбритым, с серебряными нитями в бороде, а сегодня он, очевидно, побывал у парикмахера и привел себя в щеголеватый порядок.
— Вы показывали кому-нибудь образцы руды? — спросил я.
— Разумеется, показывал, — ответил Конопаткин. — Точный анализ делают. Но об этом мы еще поговорим. Сегодня я забежал на минутку, взглянуть только, как вы устроились.
Конопаткин повернулся на стуле и обвел взглядом стены комнаты, раскрытый чемодан и все, что лежало на столах. Он словно прикидывал на глаз, во сколько можно оценить меня.
— Вам деньги понадобятся, — сказал он почти строго. — Дядюшка-то, вероятно, снабдил вас в обрез?
— Дядюшка, если надо будет, всегда вышлет, — заявил я.
— Как же не надо будет? Разве большие дела делаются без денег? — заметил Конопаткин. — Но все это скоро выяснится. Ha днях я побываю у вас, и, может быть, кое с кем. Утром, чтоб вернее застать вас. А теперь бегу.
Он наскоро пожал мне руку и повернулся к выходу.
— Где же вы живете? — спросил я.
— Разве вы не знаете? Морская, 16. Но я никогда не бываю дома, — ответил Конопаткин уже из коридора.
Я остался очень озабоченным. Разговор почти рассеял мои сомнения, и все-таки я не чувствовал доверия к Конопаткину. Было что-то во всей его личности, вызывавшее во мне нерасположение. Мне неприятно было даже то, что он показался мне сегодня моложавее и красивее. Эта легко наведенная на себя щеголеватая представительность напоминала какое-то актерство.
Но я прекрасно сознавал, что просто придираюсь к нему и что в моем нерасположении нет смысла.
‘Подождем, — думалось мне. — Должен же он будет раскрыть свои карты, и тогда увидим, как сыграть’.
Прошел всего только один день, и Конопаткин явился. Он привел с собою какого-то господина средних лет, очень скромной наружности, в очках и форменной фуражке с кокардой.
— Горный инженер Шульц, — назвал его Конопаткин. — Вот, если желаете, поговорите с ним о вашей руде.
Я обратил на Шульца вопросительный взгляд.
— Собственно, я не знаю, что вы хотите предпринять? — сказал тот. — Продать или составить общество для эксплуатации?
— Руда не моя, а моего дяди, — ответил я.
— Но вы имеете доверенность?
— Не имею.
Шульц потупился, как бы стыдясь такой несообразительности, и развел руками.
— В таком случае вашему дяде необходимо приехать, — заявил он тоном сожаления.
— Или выслать вам доверенность, — вмешался Конопаткин.
— Да, можно выслать доверенность, — подтвердил Шульц.
В эту минуту коридорный подал мне телеграмму от дяди. Я развернул ее и прочел:
‘Очень обрадован. Не упускай. Если нужны будут деньги, телеграфируй, вышлю тотчас’.
‘Дядя и не подозревает, что у нас дело поважнее, чем поимка Войнаровского’, — подумал я.
Но я был доволен готовностью дяди идти на все издержки: Войнаровский все равно от нас не уйдет, да еще, чего доброго, ‘Заячьи Хвосты’ окажутся золотым дном.
— От дядюшки? — каким-то ласковым тоном спросил Конопаткин.
Он уже не сидел, а стоял, и у меня явилось сильное подозрение, что встал он для того, чтоб исподтишка запустить глаза в телеграмму.
‘Шельма, однако’, — подумал я, поддаваясь снова своему чувству недоверия.
— Да, от дяди, — подтвердил я. — Он так занят Войнаровским, что пока я не изловлю этого негодяя, нельзя и писать дяде о чем-нибудь другом.
Конопаткин рассмеялся дребезжащим смехом.
— Ох, Войнаровский… умора! Да разве же мы можем не накрыть его? — сказал он, забавно трясясь всем туловищем. — Я уже считаю, что он вот тут, и вы держите его за шиворот.
Он загнул руку за воротник.
Видя, что он ломается передо мной, я несколько отошел в сторону и сделал ему знак глазами.
— Может быть, вы хотели бы поговорить со мной без свидетелей? — сказал я, глядя на него в упор. — Дядя телеграфирует, что не пожалел бы денег.
Конопаткин опять хихикнул.
— Конечно, мы могли бы пообедать в ресторанчике. Я зайду за вами часов в пять, а? — предложил он, и после того очень скоро ушел вместе с Шульцем.
‘Ресторанчик’, куда привел меня Конопаткин, состоял из нескольких небольших комнат. Мы прошли в самую маленькую.
— Где теперь Войнаровский? — спросил я, наливая две рюмки водки.
Конопаткин выпил, опустился на стул и сделал серьезное лицо.
— А вам очень хочется знать? — спросил он, мигая.
— Если я для этого приехал в Петербург, — напомнил я.
— Так. Но представьте себе, что я его притащил сюда и сдал вам с рук на руки. Как бы вы поступили?
— Это уж мое дело.
Конопаткин засмеялся.
— Вот то-то и есть, что вы сами не знаете, как следовало бы поступить, — сказал он весело. — И, вообще заметьте, что сами вы ровно ничего не можете сделать. Войнаровского надо выследить и даже обложить его так, чтобы на некоторое время он решил не трогаться с места. И только тогда уже можно будет напустить на него полицию и следователя.
— Положим, что вы правы, — согласился я. — Но мне интересно знать, можете ли вы сами что-нибудь сделать. Вы не хотите даже сказать, в Петербурге ли теперь Войнаровский.
— Потому что не встречаю с вашей стороны доверия. А по правилам игры, карты открываются, когда ставка уже на столе.
— Ну, так вы бы с этого и начали. Я вам говорил, что дядя не постоит за деньгами.
Конопаткин ласково посмотрел на меня.
— Пошлите телеграмму, — сказал он.
— У меня есть некоторые деньги, — возразил я. — Сколько вы хотите? Пятьсот рублей довольно?
Конопаткин отрицательно покачал головой.
— За такую шельму? Вы только вспомните нотариуса… с баками… — захохотал он. — Мало, голубчик, мало. Меньше тысячи и предлагать смешно.
— Но не вперед, а когда дело будет сделано? — сказал я, заранее чувствуя неудачу своей попытки.
— Вперед, именно вперед, — возразил Конопаткин и постучал пальцами по столу.
Положение мое оказывалось довольно затруднительным. У меня было при себе две тысячи, данные мне дядей при отъезде. Мог ли я рисковать этими деньгами? А с другой стороны, имел ли я право упустить случай, представлявшийся в лице Копопаткина?
— Но я ничем не обеспечен, что вы действительно выследите Войнаровского, — сказал я.
Конопаткин взглянул на меня подсмеивающимися глазами.
— Мне кажется, вы обеспечены тем, что сами без меня ничего не можете сделать, — возразил он.
Я пожал плечами, достал бумажник, отсчитал тысячу рублей и передал ему. Он, не торопясь, с большим достоинством опустил деньги прямо в карман. Потом налил нам обоим вина и принялся медленно прихлебывать из своего стакана.
Мне показалось, что во всей его наружности произошла перемена. Он как будто представительнее стал, барственнее, даже красивее. На ярких губах его блуждала лакомая улыбка.
— Знаете, что мне пришло в голову? — неожиданно для самого себя сказал я. — Такие мужчины, как вы, должны нравиться женщинам.
— Вы думаете? — произнес Конопаткин и прищурился с шельмоватым выражением. — За вашу любезность, позвольте предложить вам выпить за предмет моего последнего увлечения. Очаровательный цветок, выросший под тенью… старого мухомора.
— Молодая жена старого мужа? — спросил я.
Конопаткин неопределенно покачнул головой и палил себе еще вина. Красивые глаза его мечтательно смеялись.
— А все-таки надо вам сейчас же телеграфировать дядюшке, чтоб выслал доверенность, — заговорил он через минуту. — Войнаровский, это — чепуха, а нам надо за руду взяться. Тысяч двадцать на первый раз нам необходимо иметь в руках. Нужен официальный анализ, нужно привлечь специалистов, послать кого-нибудь на разведки, да и здесь надо обласкать кое-кого.
— Прежде достаньте Войнаровского, — сказал я.
— Да поймите же, чудак вы этакий, что руда миллионами пахнет, — возразил Конопаткин. — Вы думаете, я польстился бы на вашу тысячу, если б не рассчитывал зацепиться за руду?
— Сперва Войнаровский, потом руда, — настойчиво повторил я.
Мой тон, видимо, не нравился Конопаткину. Только что торжествовавшее лицо его словно покоробилось. Он помолчал, потом неожиданно разразился дребезжащим смехом.
— Ах, молодой человек, молодой человек! — произнес он с шутливою укоризною. — Сколько в вашей неопытной душе сидит недоверия!
— Согласитесь, что у меня еще нет данных для доверия, — сказал я.
Конопаткин откинулся на спинку стула и смеялся прямо мне в глаза.
— Понимаю, понимаю ваше положение, — продолжал он. — Случайно вы встретились с неизвестным человеком, который, впрочем, знает Войнаровского. В этом можете не сомневаться. Но кто сей неизвестный? Корней Яковлевич Конопаткин, Морская, 16. Очень хорошо. Отправляетесь по адресу. Там — гостиница. Здесь стоит Конопаткин? Стоит. Направо по коридору, седьмая дверь. Вы входите в номер. Перед вами пожилой господин благообразного вида, с баками. С баками, заметьте! (Конопаткин хихикнул). Могу я видеть господина Конопаткина? — К вашим услугам. Что вам угодно? Ха-ха! Занимательное положение?
Я не понимал, почему Конопаткину хотелось глумиться надо мной.
— Остроумие плохого тона, — сказал я с обиженным видом. — Хотите, чтобы я считал вас мошенником?
— Я только вхожу в естественный порядок ваших соображений, — возразил мой собеседник. — Вы, несмотря на свою юность, очень подозрительны. Признайтесь, ведь вам приходило в голову — а не принадлежит ли ваш покорный слуга к шайке Войнаровского?
— Приходило, — сознался я с досадой.
Конопаткин весь затрясся от душившего его смеха.
— Вот, вот! Я еще тогда, в вагоне, заметил это, — радостно заявил он. — И потом, когда я привел к вам Шульца, вы так подозрительно вглядывались в него, точно отыскивали на его лице те места, где можно наклеить баки. Мне ужасно хотелось расхохотаться. А, действительно, разве нельзя сделать из него провинциального нотариуса? На месте Войнаровского я именно его повез бы в ‘Заячьи Хвосты’. Не часто попадается такая нелепая фигура. Это ничего, что он горный инженер. Налепите на него баки, напяльте длинный сюртук, и выйдет нотариус.
Нестерпимая болтовня Конопаткина раздражала меня. От его кривляний, хохота и мигающих глаз отдавало чем-то жутким.
‘Он пьян’, — подумал я.
— Послушайте, бросьте, наконец, свои комедии, — сказал я. — С вами нельзя иметь дела.
— Да разве вы не сказали: сперва Войнаровский, а потом руда? — возразил Конопаткин. —Это и значит, что вы отказались от дела. Потому что Войнаровский — чепуха.
— Но вы взяли деньги, чтобы изловить его.
— И изловлю, будьте спокойны.
Конопаткин опять сделался серьезен, потребовал счет и расплатился, решительно отклонив мое желание участвовать в расходах. Я был очень рад, что мог, наконец, отделаться от него. Но перед тем, как уйти, он еще раз позволил себе самое нестерпимое глумление.
Надев шляпу, он потянул меня за руку, приподнялся на цыпочки и приблизил свои яркие губы к моему уху.
— Признайтесь же, что вас теперь сверлит мысль: уж не пообедали ли вы с самим Войнаровским? — проговорил он прежним комедиантским тоном, подмигивая и в то же время зорко всматриваясь в меня.
Вероятно, выразившаяся на моем лице растерянность развеселила его. Он потряс мою руку и опять громко расхохотался.
— Вот до чего может довести подозрительность, — проговорил он, захлебываясь дребезжащим смехом. — Беда с вами, молодой человек. Но все-таки ждите меня завтра, и с хорошими вестями.
Я простился с ним в самом неприятном состоянии растерянности, в сознании, что мне, в самом деле, ничего больше не остается, как ждать.
Но назавтра Конопаткин не появился. Напрасно прождал я его и еще несколько дней. Тогда я бросился на Морскую, No 16. В доме, действительно, оказалась гостиница, но никакого Конопаткина там не знали. Справка в адресном столе тоже ничего не объяснила мне. Там значился отставкой генерал-майор Конопаткин, а Корней Яковлевич Конопаткин не был прописан. Спустя уже неделю, я получил такое письмецо:
‘Не хлопочите, молодой человек, поезжайте в К. и оттуда в ‘Заячьи Хвосты’ и передайте дядюшке и очаровательной Ларисе поклон от Конопаткина-Войнаровского. А какое мы могли бы сделать дело с рудой!’
Я готов был расплакаться. Ведь я держал Войнаровского за шиворот!
И я пил с ним за здоровье бедной Ларисы!
О, моя молодость! О, моя свежесть!
1911 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.