Чудесное посещение, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 124 минут(ы)

Чудесное посщеніе.

Г. Дж. Уэллса.

авторизованный переводъ съ англійскаго.

Ночь Странной Птицы.

Въ Ночь Странной Птицы, многіе жители Сиддертона (и нкоторые обитатели боле близкихъ селъ) увидали не то Зарево, не то Сіяніе надъ Сиддерфордской топью. Но въ самомъ Сиддерфорд никто не видалъ его, такъ какъ весь Сиддерфордъ уже спалъ.

Цлый день бушевалъ втеръ, такъ что ласточки пугливо чирикали у самой земли или поднимались только для того, чтобы втеръ, подобно сухимъ листьямъ, ихъ снова развялъ. Солнце сло среди кровавой груды тучъ, и луна такъ и не показалась.

Какъ разсказываютъ, Зарево это или Сіяніе, было золотого цвта, будто лучъ сорвавшійся съ неба, неровное, словно разодранное изогнутыми вспышками, напоминавшими взмахи мечей. Вспыхнуло это Сіяніе лишь на мгновеніе и снова ночь стала темной и непроглядной. По поводу этого страннаго явленія появились ‘письма въ редакцію’ журнала ‘Природа’ и даже грубый чертежъ его, который, впрочемъ, какъ увряли вс, былъ очень мало похожъ. (Вы можете сами посмотрть его, если хотите, — этотъ чертежъ, который былъ такъ не похожъ на самое сіяніе — на стр. 42-й, CCLX-го тома выше названнаго изданія).

Никто въ Сиддерфорд не видалъ сіянія, но Анни, жена Хукера Дергана, которой не спалось въ эту ночь увидала отраженіе его — дрожащій золотой языкъ — заплясавшій было на мгновеніе на стн.

Она, кром того, была одной изъ тхъ, которые услыхали звукъ. Другіе, слышавшіе звукъ, были: полоумный Лмпи Дрганъ и мать Эймори. Они разсказывали, что это былъ звукъ похожій на пніе дтей и на переливы струнъ арфы, сопровождаемыхъ быстрымъ рядомъ потъ, врод тхъ, которыя иногда исходятъ изъ органа. Начался этотъ звукъ и кончился какъ открываніе и закрываніе двери, и до него и посл, они ничего не слыхали, кром ночного втра, воющаго надъ Топью и шума пещеръ подъ Сиддерфордскимъ мысомъ. Мать Эймори говорила, что ей захотлось заплакать, когда она услыхала его, а Лмпи только жаллъ, что музыка такъ скоро кончилась.

Вотъ все, что кто-нибудь можетъ вамъ разсказать о Сіяніи на Сиддерфордской Топи и о якобы сопровождавшей его музык. И имли ли эти явленія какую нибудь связь со Странной Птицей, исторія которой изложена ниже, право, не могу сказать. Но я привожу все это здсь, по соображеніямъ, которыя станутъ боле очевидными по мр развитія разсказа.

Появленіе Странной Птицы.

II.

Санди Брайтъ спускался по дорог отъ Спиннера, неся большой ломоть свиного сала, который онъ получилъ въ обмнъ за стнные часы. Свта или сіянія онъ не видалъ, но зато услыхалъ и увидалъ Странную Птицу. Онъ внезапно услыхалъ хлопанье крыльевъ и какъ будто голосъ плачущей женщины, будучи же человкомъ нервнымъ и совершенно одинъ на дорог, онъ сильно испугался и обернувшись, весь дрожа, увидалъ на неясномъ фон кедровъ, внчающихъ холмъ,— нчто большое и черное. Это нчто, казалось, прямо неслось на него, вслдствіе чего онъ уронилъ свое сало и и бросился бжать только для того, что-бы тотчасъ же споткнуться и растянуться во весь ростъ.

Напрасно онъ старался — такова ужъ была его растерянность — вспомнить, какъ начинается ‘Отче Нашъ’. Странная Птица, шумя крыльями, пронеслась надъ нимъ: размрами она была немного больше человческаго роста, съ огромными крыльями, которыя, какъ показалось Санди Брайту, были чернаго цвта. Онъ вскрикнулъ и ршилъ, что погибаетъ. Но она пронеслась надъ нимъ, спускаясь внизъ по холму, и поднявшись надъ пасторскимъ домомъ, исчезла въ занесенной легкимъ утреннимъ туманомъ долин, по направленію къ Сиддерфорду.

И долго еще лежалъ такъ, на живот, Санди Брайтъ, вглядываясь въ тьму во слдъ странной птиц. Наконецъ онъ вскарабкался кое какъ на колни и сталъ благодарить небо за милостивое спасеніе, не отрывая все время глазъ съ долины. Потомъ онъ всталъ и началъ спускаться къ селу, громко разговаривая съ собой и каясь въ грхахъ, изъ опасенія какъ бы снова не вернулась птица. Вс, услыхавшіе его, ршили, что онъ пьянъ. Но съ той ночи онъ сталъ совершенно другимъ человкомъ, пересталъ пить, и больше уже не надувалъ правительство продажей серебряныхъ украшеній безъ пробирнаго клейма. Кусокъ же сала пролежалъ на дорог до утра, когда его нашелъ и подобралъ лавочникъ изъ Портбрдока.

Слдующій человкъ, увидавшій Странную Птицу, былъ клеркъ нотаріуса изъ Айпингъ-Хангера, поднявшійся на холмъ передъ утреннимъ кофе, посмотрть восходъ солнца. Небо за ночь совсмъ очистилось, только мстами, кое гд еще клубились небольшія тучки. Въ начал клеркъ подумалъ, что это орелъ. Показалась она на зенит, невроятно далеко, крошечной свтлой точечкой надъ розоватой мглой, и чудилось, что мечется и бьется она, какъ билась бы запертая въ комнату ласточка о стекла окна. Потомъ она опустилась и попала въ тнь земли, пронеслась гигантской кривой на Портбердокъ, обогнула Хангеръ и затмъ исчезла за деревьями Сиддермортоновскаго Парка. На видъ птица казалась больше человка. За мгновеніе до того, какъ она скрылась, лучи восходившаго солнца вырвались изъ за края полей и коснулись ея крыльевъ, и он заискрились яркостью пламени и заиграли красками драгоцнныхъ камней, и исчезли, оставляя клерка съ разинутымъ ртомъ.

Нкій землепашецъ, направлявшійся на работу вдоль каменной стны Сиддермортоновскаго Парка, увидалъ вдругъ Странную Птицу, пронесшуюся надъ нимъ мгновенной вспышкой и потомъ исчезнувшую среди мглистой сти березъ. Но онъ плохо усплъ разсмотрть окраску крыльевъ, единственно, что у него запечатллось въ памяти, это — ноги птицы, розоватыя и голыя, и блое въ крапинкахъ, тло ея. Она пронеслась словно стрла по воздуху и исчезла.

Вотъ это и были три первыхъ свидтеля, увидвшихъ Странную Птицу.

Въ наши дни никто уже не можетъ удержаться и не разсказать, если онъ испугается дьявола и собственныхъ грховъ, или увидитъ странныя свтящіяся крылья на разсвт.

Молодой клеркъ нотаріуса разсказалъ о виднномъ своей матери и сестрамъ за утреннимъ завтракомъ, затмъ по дорог въ Портбрдокъ, направляясь на службу, сообщилъ новость Хаммерпондскому кузнецу и провелъ цлое утро со своими сотоварищами клерками, обсуждая диво, вмсто того, чтобы переписывать бумаги.

Санди Брайтъ отправился поговорить о своей душ и птиц съ м-ромъ Джекиллемъ, священникомъ — ‘примитивистомъ’, а землепашецъ разсказалъ все старому Гю, а затмъ пастору, т. е. приходскому священнику въ Сиддермортон.

— Нельзя сказать, чтобы здшніе жители обладали особенно яркой фантазіей — сказалъ Сиддермортоновскій Пасторъ — интересно было бы знать, сколько въ этомъ разсказ правды. Судя по описанію, если только отбросить коричневатость крыльевъ, это очень похоже на фламинго.

Охота за Странной Птицей.

III.

Сиддермортоновскій Пасторъ (Сиддермортонъ отстоитъ отъ Сидермаута на девять миль) былъ орнитологомъ. Одинокому человку въ его положеніи почти обязательно имть какое-нибудь такое увлеченіе, въ род ботаники, изученія старины или мстнаго фольклора и т. п. Кром орнитологіи онъ еще увлекался геометріей, изрдка помщая на страницахъ ‘Educational Times’ неразршимыя задачи, но въ орнитологіи онъ былъ особенно силенъ. Онъ уже прибавилъ два новыхъ имени къ списку случайно посщающихъ Англію птицъ. Имя его было извстно и часто встрчалось на страницахъ ‘Зоолога’ (хотя боюсь, что теперь оно уже забыто, такъ какъ міръ быстро движется впередъ). А тутъ еще на слдующій день посл появленія Странной Птицы стали приходить то одинъ, то другой знакомый съ подтвержденіемъ разсказа землепашца и съ сообщеніемъ (хотя врядъ ли, казалось, это мотло имть какую нибудь связь) о Сіяніи, наблюдавшемся на Сиддерфордской Топи.

Надо вамъ знать, что у Сиддермортоновскаго Пастора было два соперника въ области его научныхъ изысканій: Гулли изъ Сиддертона, лично видвшій сіяніе и пославшій рисунокъ, изображающій его въ редакцію ‘Природы’, и Борландъ, владлецъ зоологическаго магазина и морской лабораторіи въ Портбрдок. Пасторъ считалъ, что Борландъ собственно долженъ былъ бы ограничиваться своими копеподами, а вмсто этого онъ держалъ при своей лавк чучельника и пользовался своимъ прибрежнымъ мстожительствомъ, чтобы подбирать экземпляры рдкихъ морскихъ птицъ. Изъ всего этого ясно было всякому, мало-мальски смыслящему въ коллекціонированіи, что не пройдетъ и сутокъ, какъ оба эти любителя будутъ шмыгать по всей округ въ поискахъ за рдкимъ и страннымъ постителемъ.

Глаза Пастора, находившагося въ это мгновеніе въ своемъ кабинет, остановились на корешк переплета ‘Описанія Британскихъ Птицъ’ Саундерса. Въ двухъ мстахъ этой книги уже имлись отмтки: ‘единственный извстный англійскій представитель этого вида былъ доставленъ его преподобіемъ Пасторомъ села Сиддермортонъ, К. Хилльеромъ’. А теперь вдругъ прибавится третья такая отмтка! Онъ сомнвался удостоился ли когда-нибудь подобной чести другой коллекціонеръ.

Онъ взглянулъ на часы — два. Онъ только что позавтракалъ, и, обычно, посл этого ‘отдыхалъ’. Онъ зналъ, что ему будетъ очень не по себ — голов въ частности, да и вообще — если онъ выйдетъ въ такую жару. Но Гулли, наврное, уже давно бродитъ и ищетъ. А вдругъ это дйствительно какой-нибудь рдкій, цнный экземпляръ и Гулли его возьметъ себ!

Ружье стояло въ углу. (У птицы были радужныя крылья и розовыя ноги! Эта хроматическая загадка, признаться, была очень заманчива!) И онъ взялъ ружье.

Онъ собрался было выйти черезъ стеклянную дверь на веранду, а потомъ черезъ садъ на дорогу, ведущую къ вершин холма, чтобы его экономка не замтила. Онъ зналъ, что она не одобряетъ его ружейныхъ экспедицій. Но вдругъ онъ замтилъ, какъ по саду къ дому приближалась жена его викарія и ея дв дочери, неся въ рукахъ ракеты для тенниса. Это была молодая особа весьма ршительнаго характера, всегда игравшая въ теннисъ на его газон, врывавшая его розы, неизбжно рзко расходившаяся съ нимъ по вопросамъ каноническимъ и критиковавшая его личное поведеніе по всему приходу. Онъ панически боялся ея, и всегда старался угодить ей. Но до сихъ поръ не могъ въ угоду ей отказаться отъ орнитологіи….

Но все таки, здсь, онъ не устоялъ и вышелъ не черезъ веранду, а черезъ парадную дверь.

IV.

Если бы не было коллекціонеровъ, то Англія безусловно была бы, если можно такъ выразиться, наводнена рдкими птицами, чудесными бабочками, замчательными цвтами и тысячами другихъ интересныхъ вещей. Но, по счастью, коллекціонеръ все это подрываетъ въ корн, или убивая собственными руками, или скупая за высокую плату, заставляя людей низшихъ классовъ истреблять всякія такія эксцентричности судьбы, по мр ихъ появленія. Это доставляетъ извстной категоріи людей средства къ существованію, не взирая ни на какія запретительные законы. Такъ, напримръ, коллекціонеръ уже почти свелъ на нтъ Корнуэлльскую галку, блую Батскую бабочку, испанскую кудрявку. Кром того, онъ можетъ гордиться окончательнымъ истребленіемъ Великаго Пингвина и сотни другихъ рдкихъ птицъ, растеній и наскомыхъ. Все это — дло рукъ коллекціонера и ему одному за это слава. Во имя Науки. И такъ и должно быть! Вдь въ сущности эксцентричность — безнравственна (подумайте объ этомъ хорошенько, если вы до сихъ поръ не пришли къ такому выводу), точно такъ же, съ другой точки зрнія, эксцентричность лишь одна изъ формъ безумія (готовъ биться объ какой угодно закладъ, что вы не найдете боле подходящаго общаго опредленія). И если какая-нибудь разновидность рдка, то изъ этого слдуетъ, что она не пригодна къ существованію. Въ конц концовъ коллекціонеръ, просто на просто исполняетъ роль пшаго воина эпохи тяжелыхъ доспховъ — онъ не трогаетъ бойцовъ, но только доканчиваетъ павшихъ. И благодаря этому, теперь лтомъ можно обойти. Англію отъ края до края и увидать только восемь или десять видовъ полевыхъ цвтовъ, наиболе распространенныхъ бабочекъ, и съ дюжину наиболе извстныхъ птицъ, и взоръ никогда не будетъ оскорбленъ какимъ либо нарушеніемъ однообразія, пятномъ неизвстнаго цвта или взмахомъ невдомаго крыла. Вс остальные виды ‘сколлекціонированы’ много лтъ тому назадъ. Поэтому мы вс должны быть признательны коллекціонерамъ и всегда помнить, чмъ мы имъ обязаны, когда они намъ съ гордостью показываютъ свои коллекціи. Эти коробочки пахнущія камфорой, эти стеклянныя витринки, альбомы изъ пропускной бумаги — могилы Рдкаго и Прекраснаго, символы Торжества Досуга (съ пользой проведеннаго) надъ Радостями жизни.

(Какъ вы, наврное, справедливо замтите, все это не иметъ никакого отношенія къ Странной Птиц).

Есть на Сиддерфордской Топи одно мсто, гд черная вода блеститъ подъ густымъ мхомъ и волосатая ‘солнечная роса’, подающая неосторожныхъ наскомыхъ, протягиваетъ свои алчныя красныя щупальцы Творцу, отдающему свои созданія одно на поданіе другому. Тамъ, на узкомъ островк растутъ березы съ серебристой корой и нжная зелень лиственницы переплетается съ темной зеленью елей. Туда, по жужжащему медовому вереску направился пасторъ, неся ружье подъ мышкой, ружье заряженное картечью для Странной Птицы. Въ свободной рук онъ несъ платокъ, которымъ отъ времени до времени отиралъ вспотвшее лицо.

Онъ дошелъ до большого пруда и ключа, засыпаннаго коричневыми листьями, откуда беретъ свое начало Сиддеръ, и дальше по дорог (сперва песчанистой, а потомъ мловой) къ калитк, ведущей въ паркъ. Къ этой калитк ведутъ семь ступеней и отъ нея по другую сторону — шесть (чтобы олени не могли удрать), такъ что когда пасторъ стоялъ усамой калитки, его голова была футовъ на десять или больше отъ земли.

При взгляд туда, гд гуща папоротника заполняла углубленіе, между двумя группами березъ, ему вдругъ показалось, что тамъ мелькнуло и исчезло какое-то многокрасочное пятно. Его лицо, сразу просіяло и вс мускулы напряглись, онъ наклонилъ голову, схватилъ ружье обими руками и всталъ, какъ вкопанный. Потомъ не спуская глазъ съ того мста, сошелъ по ступенямъ въ паркъ, и, все еще крпко держа ружье обими руками, скоре проползъ, чмъ пошелъ къ гущ папоротника.

Ничто не шевельнулось и онъ ршилъ было, что глаза его обманули, пока не добрался до самаго папоротника и шурша имъ не забрался въ него по самую грудь. Тогда, вдругъ, нчто, сверкая всми цвтами радуги, поднялось аршинъ на двадцать передъ самымъ его носомъ и взмахнуло крыльями. Еще мгновеніе, и оно взлетло надъ папоротникомъ и широко развернуло крылья. Онъ увидлъ, что это было, испугался, и выстрлилъ чисто по привычк и отъ удивленія.

Раздался крикъ какой-то сверхчеловческой боли, крылья дважды взмахнули и пораженная картечью жертва священника стала быстро спускаться наклонно къ земл, ударилась объ нее и въ результат — безпомощно бьющаяся куча корчащагося въ судорогахъ тла, сломанныхъ крыльевъ и разлетающихся, запятнанныхъ кровью перьевъ, лежала на зеленомъ дернистомъ холмик.

Пасторъ стоялъ съ разинутымъ ртомъ и еще дымящимся ружьемъ въ рукахъ. Оказалось, что это вовсе была не птица, а юноша съ прекраснымъ лицомъ, одтый въ длинную шафрановую одежду, съ радужными крыльями, по которымъ, когда онъ корчился отъ боли, гнались одна за другой огромныя цвтныя волны, вспышки пурпура и киновари, золотистой зелени и глубокой синевы. Никогда еще Пасторъ не видлъ такихъ роскошныхъ потоковъ красокъ, ни цвтныя стекла соборовъ, ни крылья бабочекъ, ни даже богатства хрустальныхъ призмъ, никакія земныя краски не могли сравняться съ ними. Дважды Ангелъ попытался было встать, только для того, чтобы снова упасть на бокъ. Потомъ біеніе крыльевъ стало утихать, испуганное лицо поблднло, потокъ красокъ сталъ тускнть и вдругъ вздохнувъ, онъ вытянулся, мняющаяся радуга сломанныхъ крыльевъ быстро потухла и смнилась однообразнымъ густосрымъ оттнкомъ.

— О! Что случилось со мной?— спросилъ Ангелъ (такъ какъ что былъ Ангелъ), сильно вздрагивая, вытянутыми руками хватаясь за землю, потомъ сразу затихъ.

— Боже мой!— сказалъ Пасторъ — я не зналъ.

Онъ осторожно приблизился.

— Простите меня — сказалъ онъ, но кажется я васъ подстрлилъ.

Безусловно, это было самое умстное, что онъ могъ сказать.

Ангелъ какъ будто теперь, только впервые замтилъ его присутствіе. Съ помощью одной руки онъ чуть чуть было приподнялся, карими глазами вглядываясь въ Пастора. Потомъ, охнувъ отъ боли, и кусая нижнюю губу, съ трудомъ вскарабкался въ сидячее положеніе и осмотрлъ Пастора съ ногъ до головы.

— Человкъ!— сказалъ Ангелъ, хватаясь за лобъ.— Человкъ въ нелпйшей черной одежд и безъ одного перешка. Значитъ я не ошибся. Значитъ я дйствительно попалъ въ Страну Сновъ!

Пасторъ и Ангелъ.

VI.

Бываютъ вещи прямо невозможныя. Самый недалекій человкъ согласится, что такое явленіе, какое я только что описалъ, невозможно. ‘Атенеумъ’ {Самый старинный и консервативный критическій англійскій еженедльникъ (прим. пер.).}, если онъ ршится дать отзывъ объ этой книг, по всей вроятности скажетъ то же самое. Освщенный солнечными пятнами папоротникъ, густыя березы, пасторъ и ружье — все это достаточно пріемлемо. Но Ангелъ — это ужъ другое дло. Трезвые, здравомыслящіе люди, врядъ ли будутъ читать дальше такую нелпую книгу. И Пасторъ тоже вполн ясно давалъ себ отчетъ въ невозможности описаннаго, но у него не хватило ршимости. И по этой причин, онъ на этомъ не остановился, какъ вы сейчасъ узнаете. Ему было жарко, онъ только что покушалъ, и у него не было настроенія для разныхъ умственныхъ тонкостей. Ангелъ попался ему не во время, и отвлекъ его отъ единственнаго возможнаго логическаго исхода непочтительной радужностью своего оперенія и сильнымъ біеніемъ крыльевъ. Въ эту минуту и въ голову не пришло Пастору спросить себя, возможенъ ли Ангелъ или нтъ. Онъ допустилъ возможность его въ общей сумятиц, вызванной моментомъ и бда стряслась. Поставьте себя на мое мсто, милый рецензентъ ‘Атенеума’. Вы вышли на охоту съ ружьемъ. Выстрлили. Во что-то попали. Одно это, наврное, смутило бы васъ. Вы открываете, что попали въ Ангела, онъ съ минуту корчится передъ вами отъ боли, потомъ поднимается въ сидячее положеніе и обращается къ вамъ съ вопросомъ. Онъ даже не извиняется за невозможность своего появленія. Наоборотъ, онъ бросаетъ камешекъ въ вашъ огородъ, обвиняетъ васъ въ призрачности:— ‘Человкъ!’ — говоритъ онъ, указывая на васъ — ‘человкъ въ нелпйшей черной одежд и безъ единаго перышка. Значитъ я не ошибся. Я дйствительно въ Стран Сновъ!’

Вы должны же ему отвтить. Или пуститься бжать. Или же прострлить ему голову оставшимся зарядомъ двустволки, и этимъ покончить со спорнымъ вопросомъ.

— Страна Сновъ! Простите мн, если я позволю замтить, что вы сами только что вышли изъ этой страны — замтилъ священникъ.

— Какимъ же это образомъ?— спросилъ Ангелъ.

— Ваше крыло,— сказалъ Пасторъ,— истекаетъ кровью. Прежде, чмъ мы начнемъ бесдовать, можетъ быть, вы мн разршите удовольствіе — печальное удовольствіе — перевязать его? Я искренно огорченъ…

Ангелъ тронулъ рукой свою спину и лицо его передернулось отъ боли.

Пасторъ помогъ своей жертв встать. Ангелъ съ серьезнымъ видомъ повернулся къ нему спиной и Пасторъ, съ безчисленными отрывочными, но ничего не значащими замчаніями, сталъ внимательно осматривать прострленныя крылья. (Онъ съ интересомъ замтилъ, что они соединялись съ туловищемъ съ помощью небольшой впадины на вншнемъ и верхнемъ краю лопатки. Лвое крыло мало пострадало: оно потеряло лишь нсколько перьевъ, да въ ala spuria попало нсколько дробинокъ, но зато плечевая кость праваго была очевидно сломана). Пасторъ остановилъ, какъ только умлъ, кровоизліяніе и забинтовалъ сломанную кость носовымъ платкомъ и шарфомъ, который экономка заставляла его носить во всякую погоду.

— Боюсь, что нкоторое время, вамъ не придется летать — сказалъ онъ, ощупывая кость.

— Мн не нравится это новое ощущеніе — сказалъ Ангелъ.

— То есть боль, которую вы испытываете, когда я притрогиваюсь къ кости?

— Что? спросилъ Ангелъ.

— Боль.

— Ахъ, вы это называете — ‘Боль’? Да, мн эта ‘Боль’ опредленно не нравится. Много у васъ этой Боли въ Стран Сновъ?

— Да, порядочно — сказалъ Пасторъ.— А разв это ощущеніе вамъ ново?

— Совершенно!— отвтилъ Ангелъ.— Оно мн не нравится.

— Какъ странно!— замтилъ Пасторъ и зубами прикусилъ край платка, чтобы завязать узелъ.

— Пожалуй, пока придется ограничиться этой перевязкой — продолжалъ онъ — я въ свое время прошелъ курсъ подачи первой помощи и перевязки, но мн никогда еще не приходилось перевязывать раненыхъ крыльевъ. Вашей Боли теперь не легче?

— Она какъ-то теперь ровно горитъ, а не вспыхиваетъ, какъ прежде — сказалъ Ангелъ.

— Боюсь, что она еще нкоторое время будетъ горть — замтилъ Пасторъ, сосредоточивъ все свое вниманіе на ран.

Ангелъ пожалъ крыломъ и оглянулся, чтобы еще разъ осмотрть Пастора.

Все время пока они бесдовали, онъ старался разсмотрть его черезъ плечо. Съ приподнятыми отъ удивленія бровями онъ теперь оглядлъ его съ ногъ до головы, и по прекрасному, съ нжными чертами лицу его расплылась улыбка.

— Какъ странно — сказалъ онъ со сладкимъ смшкомъ,— стоять и разговаривать съ Человкомъ!

— А знаете — сказалъ Пасторъ — теперь, когда я объ этомъ думаю, Мн одинаково кажется страннымъ, что я разговариваю съ Ангеломъ. Видите ли, я человкъ довольно обыденный, простой. Приходскій священникъ невольно принужденъ быть такимъ. И поэтому я всегда считалъ Ангеловъ — художественными концепціями…

— Точь въ точь, какъ мы смотримъ на людей!

— Но вы вдь, наврное, видли много людей?…

— До сегодняшняго дня — ни разу. На картинкахъ и въ книжкахъ, конечно, очень часто. Но съ восхода солнца я сегодня видлъ нсколько настоящихъ живыхъ людей, да еще пару лошадей — знаете этихъ животныхъ, похожихъ на Единороговъ, только безъ рога — и много этихъ неуклюжихъ, смшныхъ зврей, которыхъ зовутъ ‘коровами’. Я естественно испугался, увидавъ такое количество миическихъ чудовищъ и спрятался здсь въ ожиданіи пока опять не стемнетъ. Вдь, наврное, опять потемнетъ какъ давеча? Уфъ! Эта ваша боль не очень пріятная вещь! Хоть бы скоре мн проснуться!

— Я васъ не совсмъ понимаю!— сказалъ Пасторъ, хмуря брови и хлопая себя по лбу плоской ладонью. ‘Миическое чудовище!’. Самая худшая брань, какую онъ когда либо слышалъ по своему адресу за всю свою жизнь, было опредленіе ‘средневковый анахронизмъ’, данное ему сторонникомъ Отдленія Церкви, отъ Государства. Правильно ли я понимаю, что вы считаете меня чмъ-то… чмъ-то… въ вашемъ сн?

— Ну, разумется — сказалъ Ангелъ, улыбаясь.

— И этотъ міръ, насъ окружающій, эти втвистыя деревья, широкіе папоротники…

— Скажите, все у васъ такъ похоже на сонъ?— спросилъ Ангелъ. Такъ похоже на то, что снится, или, что… воображаютъ художники?

— Какъ, и у васъ среди Ангеловъ тоже имются художники?

— Самые разнообразные художники, Ангелы, съ чудеснымъ воображеніемъ, которые выдумываютъ людей и коровъ и орловъ и тысячу неправдоподобныхъ существъ.

— Неправдоподобныхъ существъ?— сказалъ Пасторъ.

— Да, неправдоподобныхъ существъ — отвтилъ Ангелъ.— Сказки!

— Но я живой, настоящій человкъ сказалъ Пасторъ.— Увряю васъ, что я — настоящій.

Ангелъ пожалъ крыльями, поморщился отъ боли и улыбнулся.

— Я всегда знаю, когда вижу сонъ — сказалъ онъ.

— Вы… видите сонъ?— воскликнулъ Пасторъ и оглянулся вокругъ себя.

— Вы… видите сонъ?— повторилъ онъ. Голова его ходила кругомъ, мысли отказывались работать.

Онъ вытянулъ руку и зашевелилъ пальцами.

— Ахъ, понимаю!— сказалъ онъ.— Я начинаю видть въ чемъ дло.

Въ мозгу его зарождалась поистин блестящая мысль. Не даромъ же, въ конц концовъ, онъ изучалъ математику въ Кембридж.

— Назовите мн, пожалуйста, нсколько животныхъ и зврей изъ вашего міра… изъ Міра Дйствительности, понимаете, настоящихъ зврей.

— Настоящихъ животныхъ и зврей?— спросилъ Ангелъ, улыбаясь. Да, вотъ хотя бы, напримръ… Грифы… Драконы… Жаръ-Птицы… Херувимы… Сфинксы… Гиппогрифы… Русалки… Сатиры… и еще…

— Благодарю васъ — сказалъ Пасторъ, видя, что Ангелъ начинаетъ все больше и больше увлекаться.— Благодарю васъ. Этого вполн достаточно. Я начинаю понимать.

Онъ на мгновеніе умолкъ, нахмуривъ лицо.

— Да… Я начинаю все видть…

— Что видть?— спросилъ Ангелъ.

— Грифовъ и Сатировъ и такъ дале… Это такъ же ясно…

— Но я ихъ не вижу,— возразилъ Ангелъ.

— Да, дло именно въ томъ, что ихъ нельзя видть въ этомъ нашемъ мір. Но наши люди, люди одаренные воображеніемъ и фантазіей, видите ли, намъ все о нихъ разсказали. И даже я временами… но есть мста въ этой деревн, гд приходится принимать все то, что теб преподносятъ, иначе кого нибудь обидишь… такъ вотъ, я говорю, я тоже видлъ въ снахъ своихъ и Жаръ-Птицу и Мандрагоровъ и Привиднія… Но, видите ли, съ нашей точки зрнія это созданія Сновъ.

— Созданія Сновъ! сказалъ Ангелъ,— какъ странно! Это очень, должно быть, странные сны. Какіе то сны вверхъ дномъ. Вы называете людей — дйствительностью, а ангеловъ — сказкой. Можно, пожалуй, подумать, что какъ будто существуетъ два міра…

— По меньшей мр два міра — поправилъ Пасторъ.

— Которыя гд-то лежатъ почти рядомъ, близко другъ къ другу, даже не подозрвая…

— Такъ же близко, какъ дв послдующія страницы книги.

— Проникая другъ къ другу, живя каждый своей отдльной жизнью. Да, это поистин прекрасный сонъ! И ни одному въ голову не приходитъ, что существуетъ другой.

— Только когда людямъ снятся сны!

— Да!— сказалъ Ангелъ задумчиво.— Должно быть, это что-нибудь въ этомъ род. Кстати это мн напомнило. Иногда, когда я, бывало, только что засыпалъ, или дремалъ подъ полуденнымъ солнцемъ, я видлъ, какъ мимо меня проходили такія лица въ складкахъ, точь въ точь какъ ваше, видлъ деревья съ зелеными листьями, и такую же странную, неровную землю какъ эта… Да, должно быть это такъ. Я попалъ въ другой, невдомый міръ.

— Иногда,— началъ пасторъ,— когда наступалъ часъ ложиться въ постель, и я находился какъ разъ на послдней грани сознанія, я видлъ лица столь же прекрасныя, какъ ваше, странныя ослпительныя виднія, невдомую, прекрасную картину, проносившуюся мимо меня, надъ которой ряли крылатыя фигуры, и проносились взадъ и впередъ чудесные, иногда ужасные образы. Въ ушахъ моихъ звенла сладкая музыка… Можетъ быть, когда мы отвлекаемъ наше вниманіе отъ міра здраваго смысла, отъ міра, который насъ давитъ со всхъ сторонъ, когда мы переходимъ въ сумерки отдохновенія, то другіе міры… Такъ же точно, какъ мы видимъ звзды, видимъ мы эти другіе міры въ пространств, въ часъ, когда гаснетъ свтъ дня… И художники-мечтатели, видящіе все ясне насъ…

Они взглянули другъ на друга.

— И какимъ то непонятнымъ путемъ я упалъ изъ своего міра въ этотъ вашъ міръ!— сказалъ Ангелъ.— Въ міръ моихъ сновъ, ставшій дйствительностью!

Онъ оглянулся кругомъ.

— Въ міръ моихъ сновъ.

— Но это крайне смущаетъ меня — сказалъ Пасторъ — это почти заставляетъ поврить, что быть можетъ, въ конц концовъ, дйствительно (хм! хм!) существуетъ четвертое измреніе. Въ такомъ случа, конечно…— поспшилъ онъ прибавить, такъ какъ любилъ всякаго рода геометрическія теоріи и до нкоторой степени гордился своими познаніями въ этой области — вполн возможно, что рядышкомъ другъ съ другомъ, совсмъ не подозрвая одинъ о существованіи другого, лежитъ безчисленное множество вселенныхъ трехъ измреній. Быть можетъ міръ лежитъ на мір, вселенная на вселенной! Это вполн возможно. Нтъ ничего боле невроятнаго, чмъ абсолютно возможное. Но мн хотлось бы знать, какимъ образомъ вы попали изъ вашего міра въ мой?..

— Господи!— сказалъ ангелъ.— Смотрите! Вонъ олени! Совсмъ какъ ихъ рисуютъ на старинныхъ гербахъ! Да что я, дйствительно, не сплю?

Онъ сталъ протирать глаза руками.

Сквозь деревья подошли гуськомъ полдюжина крапчатыхъ оленей и остановились.

— Да, это не сонъ!.. Я, дйствительно, настоящій Ангелъ, Ангелъ изъ плоти и крови, попавшій въ Страну Сновъ — сказалъ Ангелъ.

Онъ засмялся. Пасторъ стоялъ и глядлъ на него. Преподобный джентельменъ, по закоренлой привычк, вытянулъ ротъ на бокъ и медленно гладилъ рукой подбородокъ. Онъ самъ себя спрашивалъ, не попалъ ли онъ также въ Страну Сновъ?…

VII.

Какъ вскор узналъ Пасторъ изъ послдующихъ бесдъ, въ стран Ангеловъ, оказывается, нтъ ни боли, ни страданія, ни смерти, ни брака, ни рожденія, ни забвенья. Иногда только начинаются новыя вещи. Это — страна безъ горъ и долинъ, чудесная ровная страна, вся сверкающая странными зданіями, гд безпрестанно свтитъ солнце или полная луна, и безъ конца легкіе втерочки колышатъ эоловы арфы втвистыхъ деревьевъ. Это — Сказочная Страна, гд на неб висятъ искрящіяся моря, по которымъ проносятся, никто не знаетъ куда, странные корабли. Тамъ цвты распускаются на неб, а звзды сіяютъ подъ ногами, и дуновеніе жизни — радостно. Страна эта тянется безъ конца, безъ конца — тамъ нтъ ни солнечной системы, ни междузвздныхъ пространствъ, какъ въ нашей вселенной — и воздухъ поднимается высоко, мимо солнца, въ безпредльную бездну ихъ неба. И тамъ нтъ ничего, кром Красоты — вся красота нашего искусства лишь слабая передача слабыхъ отраженій того чудеснаго міра, и наши композиторы, наши лучшіе композиторы, это т, которые слышатъ, очень очень смутно, пыль мелодій, которую гонятъ передъ собою втры того міра. И тамъ, взадъ впередъ, несутся и летаютъ Ангелы и чудесныя чудовища изъ бронзы и мрамора и пылающаго пламени.

Это страна Порядка и Закона. Такъ какъ все, что существуетъ въ жизни — подчинено Закону. Но вс ея законы, какимъ то страннымъ образомъ, рзко отличаются отъ нашего. Ихъ геометрія совершенно отлична отъ нашей, такъ какъ ихъ пространство иметъ изгибъ, и вс ихъ плоскости — цилиндричны, и ихъ законы тяжести не находятся въ отношеніи обратно пропорціональномъ квадратамъ разстояній. И у нихъ двадцать четыре основныхъ цвта, а не три, какъ у насъ. Большинство фантастическихъ явленій нашей науки тамъ лишь самыя обыкновенныя, и вся наша земная наука имъ казалась бы самыми безумными снами. Такъ, напримръ, на ихъ растеніяхъ не растутъ цвты, а вспышки разноцвтныхъ огней. Это вамъ, конечно, покажется просто чепухой, такъ какъ вы ничего не понимаете. Большинство того, что Ангелъ разсказалъ Пастору, послдній такъ и не понялъ, такъ какъ его личный опытъ, ограниченный этимъ міромъ матеріи, противился его пониманію. Все это было слишкомъ невроятнымъ и страннымъ, чтобы можно было его представить себ.

Но ни Ангелъ, ни Пасторъ не могли ни понять, ни объяснить, что именно столкнуло эти дв вселенныхъ другъ о друга и дало возможность Ангелу попасть въ Сиддерфордъ. Впрочемъ, не можетъ объяснить этого и авторъ настоящей повсти. Автора интересуютъ только самые факты, а объяснять ихъ у него нтъ ни желанія, ни увренности. Объясненія — заблужденія научнаго вка. И кардинальный фактъ описываемаго случая сводится къ тому, что 4 го августа 1895 года, посреди Сиддерфортоновскаго Парка, все еще нося на себ слды какого то чудеснаго міра, гд нтъ ни печали, ни слезъ, стоялъ ослпительный, прекрасный Ангелъ и говорилъ съ Сиддерфортоновскимъ приходскимъ священникомъ о множественности міровъ. Авторъ, если нужно, можетъ дать клятву, что тамъ былъ Ангелъ, но больше никакихъ объясненій онъ давать не намренъ.

VIII.

— У меня странное ощущеніе — сказалъ Ангелъ, указывая на животъ,— вотъ здсь. Съ разсвта. И не помню, чтобы когда-нибудь было какое нибудь ощущеніе именно вотъ въ этомъ мст.

— Надюсь у васъ тамъ не болитъ?— спросилъ Пасторъ.

— О, нтъ, это не боль. Это совсмъ другое ощущеніе… ощущеніе какой то пустоты.

— Быть можетъ атмосферное давленіе немного отлично отъ того, къ которому вы привыкли — началъ было Пасторъ, снова гладя подбородокъ.

— И знаете ли, у меня еще престранное ощущеніе во рту — какъ будто-это такъ нелпо!— какъ будто мн хочется его чмъ-то напихать.

— Господи!— сказалъ Пасторъ.— Ну разумется! Вы голодны!

— Голоденъ!?— спросилъ Ангелъ.— Это что?

— Вы разв не дите?

— дите? Это совершенно новое для меня слово.

— Да какъ бы вамъ объяснить., ну… класть пищу въ ротъ! Здсь приходится это длать. Вы очень скоро научитесь. А если не будете сть, то похудете, ослабнете, будете очень страдать — знаете: боль — и подъ конецъ умрете.

— Умрете!— сказалъ Ангелъ — вотъ опять незнакомое слово!

— Ну, здсь, оно вовсе не незнакомо! Это означаетъ — окончитъ жизнь, понимаете,— пояснилъ Пасторъ.

— Мы никогда не оканчиваемъ своей жизни — сказалъ Ангелъ.

— Ну, а въ этомъ мір никогда нельзя предвидть, что съ вами случится — добавилъ Пасторъ, глядя на него въ раздумьи.— Вполн возможно, если вы голодны и испытываете боль, и ваши крылья сломаны, то даже, можетъ быть, придется умереть прежде, чмъ вы снова выберетесь изъ этого міра. Во всякомъ случа совтую вамъ попробовать пость. Что касается меня — хм!— то по моему существуютъ куда боле непріятныя вещи, чмъ да.

— Очевидно, мн придется сть — сказалъ Ангелъ.— Если это только не очень трудно. Мн не нравится эта ваша ‘Боль’, и этотъ вашъ ‘Голоденъ’. Если ваше ‘Умереть’ такъ же непріятно, то я предпочту кажется попробовать ‘сть’. Какой это странный міръ.

— ‘Умереть’ — сказалъ Пасторъ — у насъ, обыкновенно, считаютъ хуже, чмъ ‘Боль’ или ‘Голодать’… Конечно, это зависитъ отъ вкуса.

— Вы мн это все потомъ объясните — сказалъ Ангелъ.— Если я только раньше не проснусь. Но пока, покажите мн, пожалуйста, какъ надо ‘сть’. Если вамъ это не трудно. Чувствую, что больше не въ силахъ…

— Простите! сказалъ Пасторъ и предложилъ ему руку.— Если разршите, то буду очень радъ пригласить васъ къ себ и накормить. Мой домъ находится вонъ тамъ — не больше двухъ миль отсюда…

— Вашъ домъ?!— переспросилъ Ангелъ, немного озадаченный.

Но онъ доврчиво, даже съ нкоторой нжностью, взялъ предложенную Пасторомъ руку, и оба они, бесдуя, тихонько поплелись по густому папоротнику, на который падали солнечныя пятна сквозь деревья, и дальше черезъ калитку въ паркъ, и потомъ внизъ по склону холма и по жужжащему пчелами вереску, домой.

Если бы вы только видли эту парочку, вы были бы прямо очарованы. Ангелъ,— стройный, высокаго роста, съ прекраснымъ, почти женственнымъ лицомъ, какъ могъ бы написать лишь старый италіанскій мастеръ.— (Да, впрочемъ, есть одинъ, въ Національной Галлере: ‘Тобіасъ и Ангелъ’, работы неизвстнаго художника, который очень похожъ былъ на него, особенно лицомъ и выраженіемъ). Одтъ онъ былъ просто, въ шафрановую рубаху, вытканную пурпуромъ, которая доходила ему до колнъ и оставляла ноги его голыми, крылья (сломанныя и теперь свинцово сраго цвта) были сложены за спиной. Пасторъ былъ небольшого роста, со склонностью къ полнот, краснощекій, гладко выбритый, рыжеволосый и съ веселыми живыми карими глазами. На немъ была пестрая, круглая соломенная шляпа съ черной лентой, очень аккуратно завязанный блый галстукъ и толстая золотая часовая цпочка. Онъ былъ такъ заинтересованъ своимъ спутникомъ, что только подходя къ дому вспомнилъ про ружье, забытое среди папоротника на томъ самомъ мст, гд онъ выстрлилъ.

Онъ былъ радъ слышать, что боль въ пораненомъ крыл быстро утихала.

Примчаніе объ ангелахъ.

IX.

Будемте откровенны Ангелъ, фигурирующій въ этой повсти — Ангелъ Искусства, а не Ангелъ, притронуться къ которому — кощунство, ни Ангелъ религіознаго чувства, ни Ангелъ народныхъ поврій. Послдняго мы вс знаемъ. Онъ единственный среди сонмовъ Ангеловъ, который одаренъ опредленно женскими чертами. Онъ, т.-е. она, всегда одта въ блую, безупречной чистоты, одежду съ длинными рукавами, у нея длинныя золотыя косы, и глаза небесно голубого цвта. Это просто напросто чистая женщина, чистая невинная двушка, или нжная мать, въ robe de nuit, и съ крыльями, прикрпленными къ лопаткамъ. Ея призваніе — большею частью характера семейнаго и милосерднаго: она то охраняетъ дтскую колыбель, то помогаетъ родственной душ подняться на небо. Часто она несетъ въ рук пальмовую втвь, но никто не удивился бы, если бы встртилъ ее съ грлкой, которую она тихо несетъ какому нибудь прозябшему гршнику.

Это она, въ толп другихъ, постила Маргариту въ тюрьм, въ исправленной версіи послдней сцены Фауста’, какъ мы видли ее въ ‘Lyceum’ {Театръ въ Лондон, гд даются популярныя мелодрамы.}, интересныя, добронравныя дти, которымъ суждено умереть очень рано, видятъ во сн такихъ же ангеловъ въ романахъ г-жи Генри Вудъ {Популярная англійская писательница.}. Эта блая женственность, съ ея неописуемымъ очарованіемъ одеколонной святости, ея ароматомъ чистоты, праведной жизни — въ конц концовъ, является, пожалуй, чисто тевтонскимъ изобртеніемъ. Латинская мысль ея не знаетъ, ея нтъ ни у одного изъ старинныхъ мастеровъ. Она находится въ близкомъ родств съ той ‘нжной’, невинной, ‘женственной’ школой искусства, высшее достиженіе которой — вызвать ‘комокъ, подступающій къ горлу’, и гд нтъ мста ни остроумію, ни страсти, ни ироніи, ни гнву. Блый Ангелъ былъ созданъ въ Германіи, въ стран блондинокъ и семейной чувствительности. И онъ, т.-е. она, приходитъ къ намъ холодная и строгая, чистая и ясная, молчаливо успокаивающая, какъ просторъ и тишина озареннаго звздами неба, столь невыразимо любезнаго тевтонской душ…. И мы преклоняемся передъ ней. И передъ Ангелами іудеевъ, этими духами силы и таинственности, передъ Рафаиломъ, Заккіелемъ и Михаиломъ, лишь тнь которыхъ удалось уловить Уоттсу {Извстный англійскій художникъ.} и величественную красоту которыхъ увидалъ лишь Уилльямъ Блэкъ {Тоже.}. Передъ ними мы также почтительно преклоняемся.

Но этотъ Ангелъ, котораго подстрлилъ Пасторъ, какъ мы уже говорили, совсмъ не изъ числа такихъ ангеловъ, это — Ангелъ италіанскаго искусства, многоцвтный, радостный. Онъ родомъ изъ страны прекрасныхъ сновъ, а не изъ какого нибудь боле святого мста. Въ лучшемъ случа это созданіе папизма. Поэтому будьте терпимы къ его разстрлянному оперенію и не спшите съ обвиненіемъ въ кощунственности, не дочитавъ прежде эту повсть до конца.

У Пастора.

Жена викарія, ея дв дочери и миссисъ Джехорамъ все еще играли въ теннисъ на газон за кабинетомъ Пастора, играли съ увлеченіемъ и урывками, задыхаясь, длились мнніями о бумажныхъ выкройкахъ для дамскихъ блузокъ. Но Пасторъ забылъ о нихъ и пошелъ къ себ именно со стороны газона.

Он увидали шляпу Пастора изъ за верхушки рододендроновъ и рядомъ съ ней обнаженную завитую голову.

— Я должна спроситъ его о Сюзанн Виггинъ,— сказала жена викарія.

Она только что должна была подать мячъ, и стояла съ ракетой въ одной рук и мячомъ между пальцами другой.

— Онъ долженъ былъ навстить ее… такъ какъ онъ — приходскій священникъ. А не Джорджъ. Я… ахъ!

… Об фигуры вдругъ повернули изъ за угла и сразу стали видны. Пасторъ, идущій подъ руку съ…

Видите ли, все это было такъ неожиданно для жены викарія. Такъ какъ Ангелъ повернулся къ ней лицомъ, она не могла видть его крыльевъ. Она замтила только лицо неземной красоты, окруженное сіяніемъ каштановыхъ волосъ и стройную фигуру, одтую въ шафрановую рубаху, еле достающую до колнъ. Мысль объ этихъ голыхъ колнахъ сразу оснила Пастора. И онъ тоже испугался. Испугались и об барышни и миссисъ Джехорамъ. Вс были въ ужас. Ангелъ въ удивленіи уставился на объятую ужасомъ группу. Видите ли, дло въ томъ, что онъ никогда раньше не видлъ кого-нибудь, объятаго ужасомъ.

— Мис…теръ Хилльеръ!— сказала жена викарія.— Нтъ, эти ужъ слишкомъ.

Она нсколько мгновеній не въ силахъ была даже говоритъ.

— О!

Она быстро повернулась къ остолбенвшимъ барышнямъ.

— Идемте!

Пасторъ раскрылъ и закрылъ свой беззвучный ротъ. Все закружилось и загудло передъ его глазами. Зашуршали полотняная юбки, и четыре разъяренныхъ лица пробжали къ раскрытой двери коридора, перескавшаго пасторскій домъ. И онъ почувствовалъ, что вмст съ ними исчезла, погибла его репутація.

— Миссисъ Мендхамъ,— сказалъ Пасторъ, длая шагъ впередъ. Миссисъ Мендхамъ! Вы не поняли…

— О!— повторили он вс вмст.

Одна, дв, три, четыре юбки исчезли въ дверяхъ. Пасторъ, шатаясь, побжалъ было черезъ газонъ, но остановился, какъ вкопанный.

— Вотъ что получается — слышалъ онъ, какъ говорила жена викарія въ глубин коридора — когда приходскій священникъ — не женатъ!..

Затрещала подставка для зонтиковъ. Парадная дверь захлопнулась съ трескомъ. На нсколько мгновеній воцарилось молчаніе.

— Такъ и можно было ожидать — сказалъ онъ — она всегда такая рзкая!

Онъ взялся рукой за подбородокъ — такая ужъ у него была привычка. Потомъ повернулся къ своему спутнику. Тотъ очевидно былъ весьма плохо воспитанъ, такъ какъ держалъ въ рукахъ зонтикъ миссисъ Джехорамъ — она оставила его на одномъ изъ плетеныхъ креселъ — и разсматривалъ его съ нескрываемымъ любопытствомъ. Онъ раскрылъ его.

— Какая забавная машинка!— сказалъ онъ.— Для чего онъ служитъ?

Пасторъ не отвтилъ. Ангельскій костюмъ, дйствительно былъ… Пасторъ зналъ, что это лучше всего опредлялось какимъ то французскимъ выраженіемъ, но онъ забылъ его. Онъ такъ рдко употреблялъ французскій языкъ. Нтъ, не de trop, это не годится. Все что угодно, но только не de trop. Ангелъ самъ былъ de trop, но ни въ какомъ случа не его костюмъ. А, да! Sans cullotte!

Пасторъ впервые оглядлъ своего постителя критическимъ взоромъ.

— Да, трудно будетъ его объяснить!— сказалъ онъ тихо про себя.

Ангелъ воткнулъ зонтикъ въ газонъ и пошелъ понюхать розы. Солнечные лучи падали на его каштановые волосы и придавали имъ видъ какого то сіянія, какъ рисуютъ на картинахъ. Онъ укололъ себ палецъ шипомъ.

— Странно!— сказалъ онъ — опять боль.

— Да,— сказалъ Пасторъ, громко произнося свои мысли.— Онъ очень красивъ и любопытенъ въ такомъ вид. Мн онъ больше всего такъ нравится. Но боюсь, что придется…

И онъ подошелъ къ Ангелу, нервно покашливая.

XI.

— Это были дамы — сказалъ Пасторъ.

— Какія смшныя!— сказалъ Ангелъ улыбаясь и нюхая розы. И какія у нихъ нелпыя фигуры.

— Возможно!— сказалъ Пасторъ.— А обратили ли вы,— хм! вниманіе на ихъ поведеніе!

— Он ушли. Даже, какъ мн показалось, он убжали. Испугались?— Я, конечно, тоже испугался, увидвъ существа безъ крыльевъ. Но надюсь… что он не испугались моихъ крыльевъ.

— Он испугались вашей вншности вообще, — сказалъ Пасторъ, невольно бросая взоръ на розовыя ноги.

— Боже мой! Это не приходило мн въ голову. Очевидно я имъ казался такимъ же страннымъ, какъ он мн.

Онъ тоже взглянулъ внизъ.

— И ноги мои. У васъ копыта, какъ у гиппогрифа.

— Ботинки — поправилъ Пасторъ.

— А, вы это называете ‘ботинки’! Но тмъ не мене, мн очень жаль, если я ихъ напугалъ…

— Видите ли — сказалъ Пасторъ, гладя подбородокъ,— у нашихъ дамъ… хм! довольно своеобразный взглядъ — пожалуй даже не художественный взглядъ — на, хм!… одежду. А при вашей одежд, я боюсь, я серьезно боюсь, что — хоть вашъ костюмъ безусловно красивъ — вы будете себя чувствовать немного, хм! немного обособленнымъ въ обществ. Видите ли, у насъ есть маленькая пословица: ‘Въ Рим, хм!… надо себя вести какъ римляне!’ И смю уврить васъ, если вы желаете вращаться… хм…. въ нашемъ обществ… во время вашего невольнаго пребыванія среди насъ…

Ангелъ отступилъ на нсколько шаговъ по мр того, какъ Пасторъ приближался къ нему въ своей попытк быть дипломатичнымъ и конфиденціальнымъ. Прекрасное лицо озадачилось.

— Я не совсмъ понимаю. Зачмъ вы длаете такіе странные звуки горломъ, что это ‘Умереть’ или ‘сть’, или что…

—… Въ качеств моего гостя… перебилъ Пасторъ и остановился.

— Въ качеств вашего гостя?— спросилъ удивленно Ангелъ.

— Можетъ быть, вы не откажетесь, временно, пока мы не придумаемъ чего нибудь боле постояннаго, облачиться… хм!.. въ костюмъ, совершенно новый, неношенный, костюмъ, могу добавить, врод этого, который на мн?…

— О!— сказалъ Ангелъ. Отступилъ еще на нсколько шаговъ, чтобы разглядть Пастора съ ногъ до головы.

— Надть одежду, врод вашей?— сказалъ онъ.

Онъ былъ озадаченъ, но мысль эта, очевидно, его забавляла. Глаза его округлились и засіяли, углы рта его сморщились.

— Чудесно!— сказалъ онъ, хлопая ладошами.— Какой это безумно смшной сонъ! Гд платье?

Онъ схватился за воротъ шафрановой рубашки.

— Въ комнатахъ!— сказалъ Пасторъ.— Сюда! Мы переоднемся… въ комнатахъ!

XII.

И такимъ образомъ Ангелъ облачился въ пару нижнихъ частей костюма Пастора, въ рубашку, распоротую сзади на спин, (чтобы могли пролзть крылья), въ чулки, туфли — фрачныя туфли Пастора — воротничокъ, галстухъ и легкое пальто. Но одваніе послдняго было для Ангела весьма болзненнымъ и напомнило Пастору, что сдланная имъ перевязка раны была чисто временная.

— Я сейчасъ же велю подать чай и пошлю Греммета за докторомъ Кремпомъ,— сказалъ Пасторъ — а обдъ велю подать раньше.

Пока Пасторъ выкрикивалъ свои приказанія съ площадки лстницы, Ангелъ съ величайшимъ удовольствіемъ осматривалъ себя въ трюмо. Если ему была незнакома боль, зато, очевидно, было очень знакомо — можетъ быть благодаря склонности къ снамъ — наслажденіе тщеславія.

Чай они пили въ гостиной. Ангелъ сидлъ на табурет для рояля (по причин крыльевъ). Въ начал онъ хотлъ было лечь на коврикъ передъ каминомъ. Видъ у него былъ мене сіяющій въ плать Пастора, чмъ когда онъ былъ въ шафрановой рубах на болот. Но лицо его все сіяло, цвтъ волосъ его и щекъ все еще былъ страшно ярокъ, и въ глазахъ его горлъ какой-то сверхчеловческій свтъ, крылья же, запрятанныя подъ пальто, придавали ему видъ горбуна. Да! платье сдлало изъ него совсмъ земное существо, брюки были вс въ складкахъ, а сапоги на номеръ или два слишкомъ велики.

Онъ былъ очаровательно наивенъ и ни малйшаго понятія не имлъ о самыхъ элементарныхъ основахъ цивилизаціи. Не потребовадось большихъ трудовъ, чтобы научить его сть, и Пасторъ занятно провелъ время, обучая его какъ надо пить чай.

— Что это за странное мсиво! Въ какомъ миломъ, нелпомъ уродливомъ мір вы живете!— сказалъ Ангелъ.— Только подумайте приходится запихивать какія-то гадости въ ротъ. У насъ ротъ употребляется только для рчи и пнія. Нашъ міръ, я долженъ вамъ сказать, почти неизмримо прекрасенъ. У насъ тамъ мало уродливости, некрасиваго, и поэтому все это мн кажется прямо… очаровательнымъ!

Миссисъ Хиниджеръ, экономка Пастора, посмотрла весьма подозрительно на Ангела, когда она подавала чай. Онъ ей показался довольно ‘темнымъ субъектомъ’. Что подумала бы она, если бы увидала его въ шафрановой рубах?

Ангелъ заходилъ по комнат держа чашку съ чаемъ въ одной рук и кусокъ хлба съ масломъ въ другой, осматривая пасторскую мебель. За окномъ въ теплыхъ солнечныхъ лучахъ сверкалъ газонъ съ его каймой изъ далій и подсолнечниковъ, а посреди его, огненнымъ треугольникомъ, горлъ красный шелковый зонтикъ миссисъ Джехорамъ. Онъ нашелъ портретъ Пастора, висвшій надъ каминомъ, весьма любопытнымъ, но не могъ понять, зачмъ онъ тутъ.

— Вдь вы же имете себя круглымъ — сказалъ онъ по поводу портрета — зачмъ же вамъ имть еще себя плоскимъ?

Его также очень забавляла стеклянная ширма передъ каминомъ. Дубовые стулья ему тоже показались странными.

— Вдь вы же не квадратны?— спросилъ онъ, когда Пасторъ объяснилъ ихъ назначеніе.— Мы никогда не складываемся пополамъ. Когда хотимъ отдохнуть, мы просто ложимся на асфодели.

— Признаться — сказалъ Пасторъ,— стулъ для меня былъ неразъясненной загадкой. Мн кажется онъ ведетъ свое начало съ той поры, когда полы были грязны и сыры. И очевидно, онъ у насъ сохранился въ силу привычки. У насъ выработалась своего рода инстинктивная потребность сидть на стульяхъ. Во всякомъ случа, если бы я навстилъ кого нибудь изъ своихъ прихожанъ и вдругъ растянулся бы на полу — естественнымъ способомъ — не знаю, что бы они сдлали! Не прошло бы нсколькихъ минуть, какъ объ этомъ зналъ бы весь приходъ. А между тмъ — возлежаніе мн кажется наиболе естественнымъ способомъ отдохновенія. Древніе греки и римляне…

— А это что?— внезапно перебилъ его Ангелъ.

— Это — чучело ледешника. Я убилъ его.

— Убили его?

— Да, застрлилъ его — сказалъ Пасторъ — ружьемъ.

— Застрлили? Такъ же какъ и меня?

— Видите ли, я васъ не убилъ. Къ счастью!

— А убивать, это значитъ длать такія чучела?

— До нкоторой степени.

— Боже мой! И вы хотли меня сдлать такимъ — хотли воткнуть въ меня стеклянные глаза и посадить меня въ стеклянный ящикъ, наполненный какой-то отвратительной, зеленой и коричневой гадостью?

— Видите ли,— сказалъ Пасторъ — я едва ли сознавалъ…

— И это-то и есть ‘умереть’?— спросилъ неожиданно Ангелъ.

— Да, это — мертво, оно умерло.

— Бдняжечка. Буду много много сть. Но вы сказали, что вы сами убили его. Зачмъ?

— Видите ли — сказалъ Пасторъ — я интересуюсь птицами и я (хм!) собираю ихъ. Мн хотлось имть этотъ экземпляръ…

Ангелъ на мгновеніе уставился на него озадаченными глазами.

— Такую прекрасную птицу!— сказалъ онъ съ легкой дрожью — только потому, что вамъ пришла фантазія. Вамъ нуженъ былъ экземпляръ!

Онъ на секунду задумался.

— А часто вы убиваете?— спросилъ онъ Пастора.

Человкъ Науки.

XIII.

Потомъ пришелъ докторъ Кремпъ, Гремметъ встртилъ его неподалеку отъ воротъ пасторскаго дома. Это былъ крупный, довольно тяжеловатый на видъ мужчина, съ чисто выбритымъ лицомъ и двойнымъ подбородкомъ. Одтъ онъ былъ въ срую визитку (онъ всегда носилъ срое), съ галстухомъ въ черныхъ и блыхъ шашкахъ.

— Что случилось?— спросилъ онъ, входя и глядя въ упоръ, но безъ малйшей тни удивленія, на сіяющее лицо Ангела.

— Этотъ… хм!.. джентльменъ — сказалъ пасторъ,— или… правильне.. хм!.. Ангелъ (Ангелъ поклонился) страдаетъ отъ огнестрльной раны.

— Огнестрльной раны?— переспросилъ д-ръ Кремнъ.— Въ іюл мсяц. Позвольте мн взглянуть на нее, м-ръ… Ангелъ, такъ, кажется, вы сказали?

— Онъ по всей вроятности суметъ утолить вашу боль — сказалъ пасторъ.— Позвольте мн помочь вамъ снять ваше пальто.

Ангелъ послушно повернулся.

— Искривленіе позвоночника — пробормоталъ довольно слышно д-ръ Кремнъ, обходя вокругъ Ангела.— Нтъ, ненормальное развитіе! О! Это весьма странно.

Онъ нащупалъ лвое крыло.

— Странно — сказалъ онъ.— Удвоеніе передней конечности — двураздльность лопатки. Возможно, конечно, но я впервые наблюдаю такой случай.

Ангелъ поморщился отъ прикосновенія рукъ доктора.

— Плечевая кость. Лучевая и локтевая кости! Все на мст. Врожденное, разумется! Плечевая кость сломана. Странно обозначенная симуляція перьевъ. Боже мой! Нчто почти птичье! Весьма любопытный случай для сравнительной анатоміи. Прямо удивительно!. А скажите, какимъ образомъ произведенъ былъ этотъ выстрлъ, м-ръ Ангелъ?

Пасторъ былъ пораженъ дловитостью тона доктора.

— Нашъ другъ — сказалъ Ангелъ, длая головой движеніе въ сторону пастора.

— Къ несчастью, я долженъ признаться, это — моя вина,— сказалъ пасторъ.— Я по ошибк принялъ этого джентельмена, т. е. (хмъ!) Ангела… за крупную птицу…

— По ошибк приняли его за крупную птицу? Что еще! Надо мн будетъ посмотрть ваши глаза — сказалъ д-ръ Кремпъ.— Я вамъ уже давно говорю, что они у васъ не въ порядк.

Онъ продолжалъ щупать, похлопывать, сопровождая свои изслдованія рядомъ хрюканій и нечленораздльныхъ звуковъ…

— Но это прекрасный образецъ любительской перевязки,— сказалъ онъ.— Я ее пока и трогать не буду. Странная это деформація. Не находите ли вы ее довольно неудобной, м-ръ Ангелъ?

Онъ вдругъ обошелъ его кругомъ, чтобы увидть лицо Ангела.

Ангелъ же подумалъ, что онъ говорить о ран.

— Да, она довольно неудобна — отвтилъ онъ.

— Если бы не было костей, я бы посовтовалъ вамъ мазать іодомъ утромъ и вечеромъ. Нтъ ничего лучше іода. Онъ даже лицо можетъ сдлать гладкимъ, какъ стна. Но костный наростъ… кости, видите ли, вещь довольно сложная… Конечно, я могъ бы ихъ отпилить. Но только такъ нельзя длать наспхъ…

— Вы говорите о моихъ крыльяхъ?— спросилъ испуганно Ангелъ.

— Крыльяхъ?— сказалъ докторъ.— Какъ? Вы ихъ называете крыльями? Да… о чемъ же еще я могъ говорить?

— Отпилить ихъ!— сказалъ Ангелъ.

— А вы думаете — нтъ? Конечно, это ваше дло. Я только совтовалъ…

— Отпилить мои крылья? Какое вы смшное существо!— сказалъ Ангелъ и расхохотался.

— Какъ вамъ угодно — отвтилъ докторъ. Онъ терпть не могъ хохочущихъ людей.

— Эти штуки прелюбопытны — сказалъ онъ, обращаясь къ пастору. Потомъ Ангелу.— Если это неудобно… Никогда еще не встрчалъ такой примръ полнаго удвоенія… хотя среди животныхъ, среди растеній это довольно обычное явленіе. Вы единственный такой въ семь?

Онъ не сталъ ждать отвта.

— Частичные случаи раздвоенія конечностей, конечно, вовсе не такъ рдки, о. пасторъ… напр. шестипалые дти, шестиногіе телята, кошки съ двойными пальцами и т. д. Позвольте мн помочь вамъ — сказалъ онъ, обращаясь къ Ангелу, который силился надть пальто.— Но такой полный примръ удвоенія и такой птицевидный еще!.. Было бы гораздо мене примчательно, если бы шла рчь просто о второй пар рукъ.

Пальто было надто, и онъ и Ангелъ уставились другъ на друга.

— Да,— сказалъ докторъ — начинаешь понимать какимъ образомъ родился этотъ прекрасный миъ объ ангелахъ. У васъ немного чахоточный видъ, м-ръ Ангелъ… лихорадочный… Чрезмрная возбужденность почти всегда боле плохой симптомъ, чмъ чрезмрная блдность. Странное совпаденіе, что ваша фамилія — Ангелъ. Я пришлю вамъ прохладительное питье, на случай, если ночью вамъ очень хотться будетъ пить…

Онъ сдлалъ отмтку на манжет. Ангелъ задумчиво наблюдалъ за нимъ, съ еле замтной улыбкой въ глазахъ.

— На одну минуту, Кремпъ, — сказалъ пасторъ, взявъ доктора подъ руку и провожая его до двери.

Улыбка Ангела стала боле замтной. Онъ взглянулъ внизъ на свои ноги въ черныхъ брюкахъ.

— Онъ положительно принимаетъ меня за человка!— сказалъ онъ. Но то, какъ онъ объяснялъ себ мои крылья, мн совершенно непонятно. Какое это должно быть странное существо! Да, это дйствительно, прелюбопытный сонъ.

XIV.

— Да это вдь Ангелъ!— шепнулъ пасторъ.— Вы не поняли.

— Что?— спросилъ докторъ рзкимъ, быстрымъ голосомъ. Онъ поднялъ брови и улыбнулся.

— А крылья?

— Это вполн естественно, вполн… хотя и немного необычно.

— Вы вполн уврены, что они естественны?

— Милый мой, все, что бываетъ на свт, все естественно. Неестественнаго на свт нтъ ничего. Если бы я убдился, что есть, давно бы бросилъ практиковать и пошелъ бы въ монастырь. Конечно, бываютъ ненормальныя явленія, и…

— Но послушайте, одно то, какъ я наткнулся на него… началъ было возражать пасторъ.

— Да, разскажите, гд вы подобрали его — сказалъ докторъ. Онъ услся на столъ въ передней.

Пасторъ началъ немного нершительно — онъ не очень хорошо разсказывалъ — со слуховъ о странной большой птиц. Онъ передавалъ свою повсть неуклюжими фразами — такъ какъ, зная хорошо мстнаго епископа и имя передъ собою всегда этотъ ужасный примръ, ‘онъ страшно боялся, какъ бы его амвонный стиль не перешелъ бы въ повседневную рчь’, посл каждой третьей фразы докторъ длалъ движеніе головой, врод кивка, поджимая губы, словно, такъ сказать, отмчалъ фразы разсказа и находя ихъ, пока вполн соотвтствующими тому, чего онъ ожидалъ.

— Самовнушеніе — пробормоталъ онъ однажды.

— Виноватъ?— спросилъ пасторъ.

— Ничего — сказалъ докторъ.— Ничего. Продолжайте! Это чрезвычайно интересно.

Пасторъ разсказалъ ему, какъ онъ вышелъ со своимъ ружьемъ.

— Посл завтрака, кажется, вы сказали — прервалъ его докторъ.

— Тотчасъ же посл завтрака — сказалъ пасторъ.

— Знаете, вы не должны этого длать. Но продолжайте, пожалуйста.

Онъ дошелъ до того мста, когда онъ мелькомъ увидалъ Ангела съ верхней ступеньки калитки.

— Въ самый зной — замтилъ докторъ.— Было свыше 40 градусовъ на солнц!

Когда пасторъ кончилъ, докторъ крпче, чмъ когда либо, сжалъ губы, едва-едва улыбнулся и многозначительно посмотрлъ своему собесднику въ глаза.

— Неужели вы хотите сказ…— началъ было, запинаясь пасторъ.

Докторъ покачалъ головой.

— Простите меня — сказалъ онъ, кладя руку на руку пастора.

— Вы выходите — продолжалъ онъ — въ жаркій полдень посл горячаго завтрака. Ваши мысли, т. е. т, которыя еще бодрствуютъ, вращаются вокругъ необычайныхъ птицъ. Я говорю ‘т, которыя еще бодрствуютъ’, такъ какъ большая часть энергіи вашей нервной системы въ это время углубилась… вотъ сюда и затрачивается на перевариваніе вашей ды. Человкъ, лежавшій среди папоротниковъ вдругъ встаетъ передъ вами, и вы стрляете. Человкъ падаетъ и совершенно случайно… совершенно случайно… оказывается у него удвоеніе переднихъ конечностей, при чемъ одна пара довольно похожа на крылья. Конечно, это — совпаденіе. А что касается радужной окраски и такъ дале… Да разв вы никогда не замчали, какъ въ жаркій солнечный день иногда передъ вашими глазами проносятся красочныя пятна?.. Уврены ли вы, что эта многокрасочность была ограничена именно крыльями? Вспомните хорошенько!..

— Но вдь онъ же говоритъ самъ, что онъ — Ангелъ!— сказалъ пасторъ, выпучивъ свои маленькіе круглые глаза и заткнувъ пухлыя руки въ карманы.

— А!— сказалъ докторъ, не сводя глазъ съ пастора — я такъ и ожидалъ…

Онъ замолчалъ.

— Но, разв вы не думаете… началъ пасторъ.

— Этотъ человкъ — сказалъ докторъ тихимъ дловитымъ голосомъ — маттоидъ.

— Что?— переспросилъ пасторъ.

— Маттоидъ, ненормальный человкъ. Разв вы не замтили женственной нжности его лица? Его наклонность къ безсмысленному смху? Его запущенные волосы. Потомъ вспомните его странную одежду…

Рука пастора снова поднялась къ его подбородку…

— Признаки умственнаго разслабленія — продолжалъ докторъ.— Многіе представители подобнаго рода вырожденія проявляютъ такую же наклонность мнить себя весьма таинственными особами. Одинъ называетъ себя принцемъ Уэльскимъ, другой — Архангеломъ Гавріиломъ, третій — самимъ Господомъ Богомъ. Ибсенъ считаетъ себя Великимъ Учителемъ, а Метерлинкъ — новымъ Шекспиромъ. Я только что читалъ объ этомъ у Макса Нордау. Безъ сомннія странное уродство этого господина навело его на эту мысль…

— Но, послушайте,— началъ было снова пасторъ.

— Вроятне всего онъ убжалъ изъ какого нибудь мста заключенія.

— Я не совсмъ принимаю ваше…

— Ничего, примете! А если нтъ, то есть полиція, и, кром того, объявленія въ газетахъ. Но, конечно, быть можетъ, семья его захочетъ замять все это. Да, это печальная вещь для семьи…

— Но онъ, кажется, совсмъ…

— По всей вроятности черезъ день другой вы услышите объ его родственникахъ — сказалъ докторъ, роясь въ карман и ища часы.— Не думаю, чтобы онъ жилъ далеко отсюда. Онъ кажется довольно безопаснымъ, такъ что не безпокойтесь. Я завтра зайду и взгляну, какъ заживаетъ это самое… крыло.

Онъ слзъ со стола и всталъ.

— Вы все еще подъ вліяніемъ этихъ бабьихъ сказокъ — сказалъ онъ, похлопывая пастора по плечу.— Но, знаете ли… ангелъ… ха-ха-ха!

— Я, дйствительно, подумалъ было…— сказалъ пасторъ уже немного какъ бы сомнваясь.

— Взвсьте вс данныя — сказалъ докторъ, все еще возясь со своими часами.— Взвсьте вс данныя нашими точными методами. И что же остается? Красочныя пятна, искорки фантазіи… muscae volantes.

— И все таки,— продолжалъ пасторъ,— я почти могъ присягнуть, что видлъ сіяніе на его крыльяхъ…

— Только подумайте хорошенько — сказалъ докторъ (наконецъ досталъ часы), — жаркій полдень… яркое солнце… прямо печетъ вашу голову… Но, извиняюсь, мн надо итти. Уже безъ четверти пять. Я навщу вашего… ангела (ха-ха!) завтра, если къ тому времени никто за нимъ не придетъ. А, знаете, вы очень хорошо сдлали эту перевязку. И этимъ я могу смло гордиться. Какъ видите, нашъ курсъ ‘первой помощи’ далъ блестящіе результаты… Добрый день.

Викарій.

XV.

Пасторъ почти машинально отперъ дверь, чтобы выпустить Кремпа, и увидлъ своего викарія Мендхама, направлявшагося къ нему по дорожк вдоль изгороди изъ пурпуроваго журавлинаго горошка и таволги. При вид викарія рука пастора поднялась опять къ подбородку и глаза его сдлались озабоченными. А вдругъ онъ дйствительно обманулся? Докторъ, проходя мимо викарія, привтствовалъ его движеніемъ руки по направленію къ полямъ шляпы.

— Кремпъ — необычайно умный,— подумалъ пасторъ,— и знаетъ лучше мозгъ каждаго человка, чмъ тотъ самъ…. Пасторъ очень остро это почувствовалъ. И поэтому предстоящее объясненіе становилось чрезвычайно затруднительнымъ. А вдругъ, онъ вернется въ гостинную и найдетъ тамъ попросту бродягу, спящаго на коврик передъ каминомъ?

Мендхамъ былъ труповидный мужчина съ великолпной бородой.

Вначал онъ производилъ впечатлніе, какъ будто у него ничего, кром бороды и не было. Но когда онъ начиналъ говорить вы вдругъ открывали, что у него есть еще и голосъ.

— Жена моя вернулась въ ужасномъ состояніи — заржалъ онъ еще издалека.

— Войдите — сказалъ пасторъ.— Войдите. Чрезвычайно исключительный случай. Пожалуйста, войдите. Пойдемте въ кабинетъ. Мн это очень непріятно. Но когда я объясню….

— И извинитесь, надюсь — заржалъ викарій.

— И извинюсь. Нтъ, не туда. Сюда. Въ кабинетъ.

— Такъ, кто же была эта женщина?— спросилъ викарій, поворачиваясь къ пастору, когда тотъ закрылъ дверь кабинета.

— Какая женщина?

— Хм!

— Какая женщина?

— То намалеванное существо въ скудной одежд — безнравственно скудной одежд, если могу такъ выразиться — съ которымъ вы гуляли въ саду.

— Милый Мендхамъ, это былъ — Ангелъ.

— Да, хорошій Ангелъ!

— Міръ становится ужасно прозаичнымъ — сказалъ пасторъ.

— Міръ,— заревлъ викарій,— становится безнравственнй съ каждымъ днемъ. Но когда человкъ въ вашемъ положеніи, безстыдно, открыто….

— Чортъ!— сказалъ пасторъ въ сторону. Онъ рдко ругался. Послушайте, Мендхамъ, вы право заблуждаетесь. Увряю васъ….

— Прекрасно, — сказалъ викарій.— Въ такомъ случа объясните!…

Онъ стоялъ, широко разставивъ худыя ноги, сложивъ на груди руки и злобно глядлъ на Пастора поверхъ своей огромной бороды.

(Объясненія, повторяю, по моему, всегда составляли наиболе слабую сторону нашего научнаго вка).

Пасторъ безпомощно оглядывался кругомъ. Міръ какъ-то весь потуплъ и умеръ. Неужели онъ спалъ цлый день и видлъ все это во сн. Неужели, дйствительно, въ гостиной находился ангелъ. Или же онъ былъ просто на просто ясертвой какой-то сложной галлюцинаціи?

— Ну?— спросилъ Мендхамъ по истеченіи минуты.

Рука пастора заиграла около подбородка.

— Это очень сложная исторія — сказалъ онъ.

— Не сомнваюсь — замтилъ рзко Мендхамъ.

Пасторъ сдержалъ нетерпливое движеніе.

— Я вышелъ сегодня посл завтрака въ поискахъ за странной птицей… Вы врите въ ангеловъ, Мендхамъ, въ настоящихъ ангеловъ?

— Я пришелъ сюда не для обсужденія богословскихъ вопросовъ. Я здсь въ качеств мужа оскорбленной женщины.

— Но увряю васъ, это не метафора. Это — ангелъ, настоящій ангелъ съ крыльями. Онъ теперь — въ сосдней комнат. Вы меня не понимаете, поэтому…

— Послушайте Хилльеръ!..

— Увряю васъ, что это правда, Мендхамъ. Клянусь, что правда!

Голосъ пастора становился все боле и боле взволнованнымъ.

— Какой я совершилъ грхъ, чтобы мн выпало на долю давать убжище и одежду ангелообразнымъ постителямъ — не знаю. Я только знаю одно — какъ бы это впослдствіи ни оказалось для меня неудобнымъ — но у меня сейчасъ въ гостинной находится ангелъ, одтый въ мой новый костюмъ и пьющій мой чай. И онъ, по моему приглашенію, остановился у меня на неопредленный срокъ. Возможно, что это было весьма неосторожно съ моей стороны. Но не могу же я его выгнать на улицу только потому, что миссисъ Мендхамъ… Можетъ быть, я человкъ очень слабохарактерный, но я все еще джентельменъ.

— Послушайте, Хилльеръ, право….

— Увряю васъ, что это — правда,

Въ голос пастора прозвучала нотка истерическаго отчаянія.

— Я выстрлилъ въ него, принявъ за фламинго, и ранилъ его въ крыло.

— Я думалъ, что тутъ дло, для котораго понадобится вмшательство епископа, а вижу, что это случай для Комитета Призрнія Умалишенныхъ.

— Пойдемте, я вамъ покажу его, Мендхамъ.

— Но ангеловъ вдь не существуетъ.

— Мы учимъ людей противоположному взгляду — сказалъ пасторъ.

— Да, но не бываетъ же ангеловъ изъ плоти и крови, — замтилъ викарій.

— Но во всякомъ случа, пойдемте, взгляните на него!

— Я не желаю видть вашихъ… галлюцинацій — началъ было викарій.

— Я ничего не могу объяснить, если вы не придете и не посмотрите на него — сказалъ пасторъ. Это человкъ, который похожъ больше на ангела, чмъ на все другое, что есть на неб и на земл. Вы должны посмотрть на него, если хотите понять въ чемъ дло.

— Я не хочу понять — сказалъ викарій.— Я не хочу стать жертвой мошенничества. Послушайте, Хилльеръ, если это не мошенничество, то вы сами, безъ него, можете мн все разсказать… Хорошій фламинго, однако!….

XVI.

Ангелъ допилъ свой чай и стоялъ, задумчиво глядя въ окно. Онъ думалъ, что старая церковь въ долин, освщенная лучами заходящаго солнца была очень красива, но онъ не могъ понять, что представляютъ изъ себя скученные ряды могильныхъ плитъ, лежавшихъ на склон холма позади церкви. Онъ обернулся при вход Мендхама и пастора.

Мендхамъ могъ сколько угодно вызывающе держаться по отношенію къ своему пастору, онъ могъ свободно, даже нахально относиться и къ своей паств, но онъ не былъ изъ тхъ людей, которые осмлятся вызывающе отнестись къ незнакомому человку. Онъ взглянулъ на Ангела, и сразу теорія о ‘странной женщин’ растаяла какъ дымъ. Красота Ангела была слишкомъ очевидной красотой мужественной юности.

— М-ръ Хилльеръ сказалъ мн — началъ было Мендхамъ почти извиняющимся тономъ,— будто вы… хм!… это чрезвычайно любопытно, увряете, что вы… Ангелъ.

— Есть Ангелъ — сказалъ Пасторъ.

Ангелъ поклонился.

— Это насъ чрезвычайно интересуетъ — продолжалъ Мендхамъ — и поэтому, хотя мы, быть можетъ, и покажемся вамъ черезчуръ любопытными…

— Да, очень любопытны — сказалъ Ангелъ — чернота и фигуры…

— Простите?— сказалъ недоумвающе викарій.

— Чернота и болтающіяся полы — повторилъ Ангелъ,— и отсутствіе крыльевъ…

— Совершенно врно — сказалъ Мендхамъ, окончательно растерявшись.— Намъ, конечно, очень любопытно узнать, какимъ образомъ вы попали въ наше село въ такомъ исключительномъ костюм.

Ангелъ взглянулъ на пастора. Пасторъ схватился за подбородокъ.

— Видите ли…— началъ пасторъ.

— Дайте же ему объяснить — перебилъ Мендхамъ.— Прошу васъ!

— Я хотлъ только сказать…— началъ было опять пасторъ.

— Но я не хочу, чтобы вы говорили.

— Чортъ!— сказалъ пасторъ.

Ангелъ взглянулъ сперва на одного, потомъ на другого.

— Почему по вашимъ лицамъ пробгаютъ такія морщинистыя выраженія?— спросилъ онъ.

— Видите ли, м-ръ… м-ръ… я не знаю вашей фамиліи,— сказалъ Мендхамъ, со все уменьшающейся сладостью,— дло обстоитъ такъ: моя супруга… правильне четыре дамы… играютъ въ лаунъ-теннисъ, когда внезапно вы, сэръ, выбгаете, и бросаетесь прямо на нихъ. Вы выбгаете изъ за рододендроновъ въ чрезвычайно легкомысленномъ костюм.— Вы и м-ръ Хилльеръ.

— Но я…— попробовалъ было вставить замчаніе пасторъ.

— Знаю. Костюмъ этого джентельмена былъ легкомыслененъ. Естественно — это даже мой долгъ — я требую объясненія.

Его голосъ становился все громче и внушительне.

— И я долженъ требовать объясненія.

Ангелъ слабо улыбнулся въ отвтъ на гнвную нотку и на неожиданно ршительную позу викарія — крпко скрещенныя руки.

— Я не совсмъ еще сжился съ этимъ міромъ — началъ Ангелъ.

— Вамъ по меньшей мр девятнадцать лтъ,— сказалъ Мендхамъ. Вы достаточно зрлы, чтобы знать какъ надо вести себя. Это плохая отговорка.

— Могу я сперва задать вамъ одинъ вопросъ,— спросилъ Ангелъ.

— Пожалуйста!

— Скажите, вы тоже думаете, что я — человкъ, врод васъ самого? Точно такъ же, какъ думалъ и человкъ въ шашкахъ?

— Если вы не человкъ…

— Еще одинъ вопросъ. Вы никогда не слыхали объ ангелахъ?

— Предупреждаю васъ, не пытайтесь навязать мн эту басню,— сказалъ Мендхамъ, возвращаясь къ своему привычному crescendo.

Пасторъ перебилъ:

— Но Мендхамъ, вдь у него имются крылья!

— Прошу васъ, позвольте мн говорить съ нимъ!— сказалъ Мендхамъ.

— Вы такъ странно себя ведете — сказалъ Ангелъ.— Вы все время меня перебиваете, не даете ничего сказать.

— Но что же вы можете сказать?— спросилъ Мендхамъ.

— Что я дйствительно Ангелъ.

— Чепуха!

— Ну, вотъ…

— Слушайте, скажите мн честно и откровенно, какимъ образомъ очутились вы въ саду Сиддермортоновскаго пастора… въ томъ вид, въ какомъ вы были. И въ обществ пастора. Отбросьте на время эту нелпйшую вашу басню…

Ангелъ пожалъ крыльями.

— Что съ этимъ человкомъ?— спросилъ онъ пастора.

— Дорогой Мендхамъ,— сказалъ пасторъ,— позвольте мн сказать нсколько словъ…

— Но кажется мой вопросъ достаточно ясенъ!

— Да, но вы не хотите мн сказать, какой вамъ нуженъ отвтъ, а мн не къ чему давать вамъ какой либо другой.

— Чепуха!— снова сказалъ викарій. И потомъ, рзко поворачиваясь къ пастору,— откуда онъ?

Пасторъ къ этому времени находился въ состояніи ужаснаго сомннія.

— Онъ говоритъ., что онъ Ангелъ!— сказалъ онъ.— Почему вы не желаете его выслушать?

— Ни одинъ ангелъ не напугалъ бы четырехъ дамъ…

— Ахъ, такъ вотъ въ чемъ дло!— сказалъ Ангелъ.

— И мн кажется это вполн основательная причина!— сказалъ викарій.

— Но я, право, не зналъ,— продолжалъ Ангелъ.

— Ну, это ужъ слишкомъ!

— Я искренно сожалю, что напугалъ вашихъ дамъ.

— Я думаю. Но вижу отъ васъ обоихъ ничего не добьешься!

Мендхамъ направился къ двери.

— Я убжденъ, что за всмъ этимъ лежитъ какая-то грязная исторія. Иначе зачмъ вамъ просто и ясно не разсказать, какъ все произошло. Сознаюсь, вы меня очень озадачили. Не могу понять, зачмъ въ нашъ просвщенный вкъ вамъ понадобилось разсказывать эту фантастическую, пренелпую исторію объ Ангел? Какую это вамъ принесетъ пользу?

— Но, послушайте, подождите минутку и посмотрите на его крылья!— сказалъ пасторъ.— Увряю васъ, у него дйствительно имются крылья.

Мендхамъ уже взялся за ручку двери.

— Съ меня довольно того, что я видлъ — сказалъ онъ, — можетъ быть, это просто глупая попытка насъ одурачить, Хилльеръ.

— Но Мендхамъ!— сказалъ пасторъ.

Викарій остановился въ дверяхъ и взглянулъ на пастора черезъ плечо. Накопившіяся было за много мсяцевъ мысли вырвались наружу.

— Я не понимаю Хилльеръ, зачмъ вы избрали себ призваніемъ Церковь. Клянусь вамъ, не понимаю. Атмосфера кругомъ насъ насыщена всякими соціальными и экономическими ученіями, женскими движеніями, движеніями въ пользу Раціональнаго костюма, Возсоединенія Христіанскихъ Церквей, Соціализмомъ, Индивидуализмомъ, всми великими и всеобъемлющими движеніями нашего момента! И мы, послдователи Великаго Преобразителя, мы тмъ боле… А вы тутъ занимаетесь набиваніемъ птичьихъ чучелъ и пуганіемъ дамъ своимъ легкомысленнымъ презрніемъ къ…

— Но Мендхамъ!— попробовалъ было его перебить Пасторъ.

Викарій и слушать не хотлъ.

— Вы позорите Апостоловъ своимъ легкомысліемъ… Но это только предварительное слдствіе съ моей стороны — сказалъ онъ съ угрожающей нотой въ густомъ голос, и быстро (хлопнувъ дверью) скрылся изъ комнаты.

XVII.

— Скажите, вс люди такіе же странные?— спросилъ Ангелъ.

— Я поставленъ въ такое тяжелое положеніе,— сказалъ пасторъ.

— Видите ли,— продолжалъ онъ, и замолчалъ, ища въ подбородк подходящія выраженія.

— Я начинаю видть — сказалъ Ангелъ.

— Они этому не поврятъ.

— Я вижу.

— Они будутъ думать, что я лгу.

— И тогда?

— Тогда, это будетъ чрезвычайно больно для меня.

— Больно?… А, боль!— сказалъ Ангелъ.— Надюсь, что нтъ.

Пасторъ покачалъ головой. До сихъ поръ онъ жилъ лишь хорошимъ мнніемъ о себ своихъ прихожанъ.

— Видите ли,— сказалъ онъ.— Было бы гораздо боле правдоподобнымъ для нихъ, если бы вы говорили, что вы просто — человкъ, какъ и вс.

— Но я не человкъ!— возразилъ Ангелъ.

— Да! вы не человкъ, — сказалъ Пасторъ.— Такъ что это не годится.

— Видите ли, никто здсь не видлъ Ангела и не слыхалъ о немъ, иначе какъ въ церкви. Если бы вашъ дебютъ произошелъ на церковномъ амвон — въ воскресенье — все обстояло бы, наврное, иначе. Но теперь слишкомъ поздно… (Чортъ!) Никто, ршительно никто не повритъ въ васъ.

— Надюсь, что я не причинилъ вамъ большихъ непріятностей?

— Ничуть,— солгалъ пасторъ.— Ничуть. Только… Естественно будетъ весьма непріятно и неудобно если вы будете разсказывать слишкомъ невроятныя исторіи. Если бы вы разршили мн предложить вамъ (хм!…).

— Да?

— Видите ли, люди у насъ, будучи сами человческими существами, наврное будутъ и на васъ смотрть, какъ на человка. А если вы будете уврять, что вы не человкъ, то они попросту станутъ говорить, что вы — лжете. Только исключительные люди видятъ и признаютъ исключительное. Когда живешь въ Рим приходится… ну, считаться немного съ римскими предразсудками… и говорить по латыни. Вы убдитесь, что лучше…

— Вы предлагаете, чтобы я притворялся человкомъ?

— Вы сразу схватили мою мысль.

Ангелъ уставился на пасторскія штокъ-розы и задумался.

— Возможно, въ конц концовъ,— сказалъ онъ медленно,— что я дйствительно превращусь въ человка. Я, можетъ быть, слишкомъ поспшно утверждаю, что я не человкъ. Вы говорите, что въ этомъ мір нтъ ангеловъ. Кто я, чтобы оспаривать вашъ опытъ? Вопросъ о какомъ нибудь одномъ дн — поскольку рчь идетъ объ этомъ мір. Если вы говорите, что ангеловъ нтъ, очевидно, я что-то другое. Я мъ, а ангелы не дятъ. Можетъ быть, я уже сталъ человкомъ.

— Это очень удобный взглядъ, долженъ признаться — сказалъ пасторъ…

— Если это для васъ удобно….

— Очень. Ну, теперь надо объяснить еще ваше пребываніе здсь….

— А что если, — сказалъ пасторъ, задумавшись въ нершительности на мгновеніе — если бы, напримръ, вы были обыкновеннымъ человкомъ, одареннымъ слабостью къ хожденію по рк въ бродъ, и вотъ вы захотли погулять въ бродъ по Сиддеру и кто то ваше платье, примрно, укралъ и я набрелъ на васъ, когда вы были въ такомъ затруднительномъ положеніи. Тогда объясненіе, которое я буду принужденъ дать миссисъ Мендхамъ… лишится, по крайней мр, своего сверхъестественнаго элемента. Въ наши дни… даже на церковномъ амвон… замтно очень сильное предубжденіе противъ всего сверхъестественнаго. Вы не поврили бы…

— Жалко, что дйствительно такъ все не случилось,— сказалъ Ангелъ.

— Разумется,— сказалъ пасторъ,— очень жаль, что такъ все не случилось. Но во всякомъ случа вы окажете мн эту услугу и не будете всхъ убждать въ вашемъ ангельскомъ происхожденіи. Этимъ вы, впрочемъ, всмъ окажете услугу. Видите ли, существуетъ установившееся мнніе, что ангелы такого рода вещей не длаютъ. И нтъ ничего боле тяжелаго… могу васъ уврить… чмъ разрушеніе установившагося мнніе… Установившіяся мннія во многихъ отношеніяхъ представляютъ изъ себя, какъ бы сказать, умственные зубы. Что же касается меня — пасторъ провелъ рукою по лицу — я не могу не поврить, что вы — ангелъ… Вдь долженъ я могу же я врить собственнымъ глазамъ.

— Мы всегда вримъ нашимъ — сказалъ Ангелъ.

— И мы тоже…. до нкоторыхъ предловъ.

Тутъ часы на камин пробили семь, и почти одновременно миссисъ Хиниджеръ объявила, что обдъ поданъ.

Посл обда.

XVIII.

Ангелъ и Пасторъ сидли за обдомъ. Пасторъ, заткнувъ салфетку за воротничекъ, наблюдалъ, какъ Ангелъ пытался сть супъ.

— Вы скоро научитесь,— сказалъ пасторъ.

Съ ножомъ и вилкой онъ тоже, хотя немного неуклюже, но справился. Ангелъ робко поглядывалъ на Делію, маленькую служанку. Когда вскор они остались одни и стали щелкать орхи — орхи оказались довольно знакомы Ангелу — и двушка ушла, Ангелъ спросилъ:

— Это тоже была дама?

— Какъ сказать — отвтила, пасторъ (щелкъ) — Нтъ… это не дама. Это служанка.

— А!— сказалъ Ангелъ.— Вотъ почему у нея боле пріятная фигура.

— Только вы не должны этого говорить миссисъ Мендхамъ, слышите!— сказалъ пасторъ, внутренне удовлетворенный.

— Она не такъ торчала у плечъ и бедеръ, и потомъ она была полне посередин. И цвтъ ея одеждъ не былъ такъ крикливъ… боле нейтраленъ… И лицо ея…

— Миссисъ Мендхамъ и ея дочери играли въ теннисъ,— замтилъ пасторъ, сознавая, что онъ не долженъ допускать, чтобы осуждали хотя бы его смертельнаго врага.— Вамъ нравятся эти штуки… эти орхи?

— Очень,— сказалъ Ангелъ (щелкъ).

— Видите ли,— сказалъ пасторъ (жуя).— Я лично вполн врю, что вы Ангелъ.

— Да!— сказалъ Ангелъ.

— Я подстрлилъ васъ. Я видлъ какъ вы взлетли было. Это безспорно. Для меня… Я признаюсь, что это очень странно и выше моего пониманія, но… въ сущности… я увренъ, вполн и безспорно увренъ, что я видлъ то, что видлъ. Но посл поведенія этихъ людей (щелкъ), я не представляю себ, какъ можно было бы ихъ убдить. Въ наши дни люди такъ щепетильно относятся ко всякимъ доказательствамъ и показаніямъ, такъ что, мн кажется, весьма благоразумно будетъ поступить такъ, какъ хотите вы. Временно, по крайней мр, лучше всего будетъ, если вы будете вести себя по мр силъ, совсмъ какъ человкъ. Конечно мы не знаемъ, какимъ образомъ вы вернетесь къ себ. Посл того, что случилось (глюкъ… глюкъ… глюкъ… Пасторъ наполнилъ свой стаканъ)… посл того, что случилось, я не удивлюсь, если вдругъ провалится одна стна дома и появятся вс ангельскіе сонмы, чтобы увести васъ… увести даже насъ обоихъ… Знаете, вы какъ то опять пробудили мое воображеніе. За послдніе годы я сталъ забывать Страну Чудесъ… Но все же… будетъ безусловно благоразумне, какъ можно осторожне сообщить имъ обо всемъ.

— Эту вашу жизнь…— сказалъ Ангелъ, —… я до сихъ поръ ея совершенно не знаю. Скажите, какъ вы начинаете?

— Господи!— сказалъ пасторъ.— Подумать, что надо еще это ему объяснить! Видите ли, мы начинаемъ свое существованіе здсь въ вид младенцевъ, это — глупыя, розовыя, безпомощныя существа, завернутыя во все блое, съ вытаращенными глазами, которыя отчаянно орутъ у купели. Потомъ эти младенцы начинаютъ расти, становятся все больше и больше, а иногда они даже и красивы посл того, какъ имъ вымоютъ лицо. Они продолжаюсь расти до опредленныхъ размровъ. Они становятся дтьми, мальчиками и двочками, юношами и двушками (щелкъ), молодыми людьми и молодыми женщинами. И, по мннію многихъ, это самая лучшая пора жизни, во всякомъ случа, самая прекрасная. Наполненная великими надеждами и мечтами, смутными, еще не проснувшимися чувствами и неожиданными опасностями.

— Это была двушка?— спросилъ Ангелъ, указывая на дверь, въ которую исчезла Делія.

— Да,— сказалъ пасторъ,— это была двушка.

И остановился въ раздумья.

— А потомъ?

— Потомъ,— продолжалъ пасторъ,— очарованіе юности гаснетъ и начинается серьезная жизнь. Юноши и двушки, по крайней мр большинство изъ нихъ, раздляются на пары. Они, эти парочки, приходятъ ко мн, робкія, стыдливыя, въ щегольскихъ, но некрасивыхъ платьяхъ, и я ихъ внчаю. Затмъ и у нихъ появляются маленькіе, розовые младенцы, нкоторые изъ этихъ прекрасныхъ юношей и двушекъ становятся жирными и вульгарными, другіе — худыми и желчными, пропадаетъ свжій цвтъ ихъ лицъ, на нихъ находитъ странное заблужденіе, что они лучше и выше остальныхъ молодыхъ людей, и вся радость и прелесть ихъ жизней исчезаетъ. Поэтому они называютъ радость и прелесть жизни, наблюдаемыя у молодыхъ — Иллюзіей. И наконецъ они начинаютъ разсыпаться на куски.

— Разсыпаться на куски!— сказалъ Ангелъ.— Какъ смшно!

— У нихъ выпадаютъ волосы, и они становятся лысыми или сдыми — сказалъ пасторъ.— Вотъ у меня, напримръ.

Онъ наклонилъ свою голову и показалъ круглое блестящее пятно, величиной съ крупную серебряную монету.

— Выпадаютъ еще и зубы. Лица съеживаются и становятся такими же сморщенными и сухими, какъ старое яблоко. ‘Въ складкахъ’, какъ вы выразились про мое лицо. Они все больше и больше начинаютъ заботиться о томъ, что будутъ сть и пить, и все меньше и меньше о другихъ радостяхъ жизни. Конечности ихъ теряютъ свою гибкость, становятся разслабленными, сердца ихъ начинаютъ биться все слабе и слабе, они начинаютъ сильно и часто кашлять. Боль…

— А!— сказалъ Ангелъ.

— Боль все чаще и чаще входитъ въ ихъ жизнь. И они уходятъ. Имъ не хочется уходить, но приходится, он уходятъ изъ того міра, нехотя, хватаясь даже за его боли, лишь бы какъ нибудь остаться…

— Куда же они уходятъ?

— Когда-то мн казалось, что я зналъ. Но теперь, когда я сталъ старше, я знаю, что… не знаю. У насъ есть легенда… впрочемъ, можетъ быть, это и не легенда. Можно быть священникомъ и не врить… Стоксъ говорить, что это пустая сказка…

Пасторъ покачалъ головой на бананы.

— А вы?— спросилъ Ангелъ.— Вы тоже были маленькимъ розовымъ младенцемъ?

— Да, когда-то, сравнительно недавно, и я былъ маленькимъ розовымъ младенцемъ.

— Вы такъ же были одты, какъ и сегодня?

— О, нтъ! Что за странная мысль! По всей вроятности у меня были длинныя блыя платья, какъ и у остальныхъ.

— А потомъ вы были маленькимъ мальчикомъ?

— Да, маленькимъ мальчикомъ.

— А затмъ жизнерадостнымъ юношей?

— Боюсь, что а былъ не очень жизнерадостнымъ юношей. Я былъ слишкомъ болзнененъ и бденъ, чтобы быть очень радостнымъ, и душа у меня была робкая. Я долго и кропотливо учился и проводилъ длинные часы надъ умирающими мыслями давно уже мертвыхъ людей. И прошла жизнерадостность, ни одна двушка не пришла ко мн, и слишкомъ рано явились въ мою жизнь тоска и ужасъ одиночества.

— А у васъ есть ваши маленькіе розовые младенцы?

— Нтъ, и не было — сказалъ пасторъ посл едва замтной паузы.— Но тмъ не мене, какъ видите, я уже начинаю разсыпаться на куски. Скоро моя спина сгорбится и я буду похожъ на стебель увядающаго цвтка. А затмъ, черезъ тысячу-другую дней придетъ мой конецъ и я покину этотъ міръ… а куда пойду — не знаю.

— И вамъ приходится такъ сть каждый день?

— И сть, и пріобртать себ платье и поддерживать надъ собою эту крышу. Въ этомъ мір есть довольно непріятныя явленія, именуемыя Холодомъ и Дождемъ… Остальные люди здсь — какъ и зачмъ, слишкомъ долго разсказывать — сдлали меня своего рода хоромъ къ ихъ жизнямъ. Они приносятъ ко мн своихъ маленькихъ розовыхъ младенцевъ, и я долженъ произнести имя и другія слова надъ каждымъ новымъ младенцемъ. А когда дти выростаютъ и становятся юношами и двушками ихъ приводятъ ко мн для конфирмаціи. Это вы потомъ все поймете. Затмъ, прежде чмъ они могутъ соединиться въ пары и имть своихъ розовыхъ младенцевъ, они должны снова придти ко мн, чтобы я надъ ними прочиталъ изъ книги. Они были бы отщепенцами, и ни одна двушка не стала бы разговаривать съ двушкой уже имвшей маленькаго розоваго младенца, но надъ которой я предварительно не прочиталъ бы изъ книги въ теченіе двадцати минутъ. Какъ вы дальше увидите, это очень необходимо. Хотя вамъ это можетъ показаться очень страннымъ… Потомъ, когда они будутъ разсыпаться на куски, я стараюсь заставитъ ихъ увровать въ другой міръ, въ который я самъ то плохо врю, гд жизнь совершенно отлична отъ той, которую они вели или желали вести, и въ конц концовъ, я хороню ихъ, и читаю изъ книги тмъ, которые вскор тоже послдуютъ за ними въ невдомую страну. Я стою на зар, въ зенит и на закат ихъ жизней. И каждый седьмой день я говорю имъ о Грядущей жизни, о жизни, про которую мы ничего не знаемъ. Хотя можетъ быть она и существуетъ. И понемногу я тоже разсыпаюсь на куски среди своихъ пророчествъ.

— Какая странная жизнь — сказалъ Ангелъ.

— Да!— сказалъ пасторъ.— Какая странная жизнь! Но то, что длаетъ эту жизнь для меня странной — совершенно ново! Я считалъ ее въ порядк вещей до тхъ поръ, пока вы не вошли въ мою жизнь,

— Эта наша жизнь такъ требовательна — продолжалъ пасторъ.— Она и ея мелкія потребности, ея временныя радости (щелкъ), опутываютъ наши души. Пока я читаю своимъ прихожанамъ проповди о другой жизни, одни удовлетворяютъ свою алчность и сосутъ конфекты, другіе — постарше — дремлютъ, юноши бросаютъ взгляды на двушекъ, взрослые мужчины выставляютъ свои блые жилеты и золотыя цпочки, ихъ жены — хвастаютъ другъ передъ другомъ пестрыми шляпками… А я продолжаю бормотать о вещахъ невдомыхъ и неосознанныхъ… ‘Глазъ не видлъ’,— читаю я,— ‘и ухо не слышало, и не дано было еще человческому сознанію представить себ’… и поднимаю глаза только для того, чтобы увидать какъ взрослый безсмертный любуется новой парой перчатокъ. Но съ каждымъ годомъ чувствую, какъ я длаюсь все боле и боле равнодушнымъ. Когда я страдалъ въ юности, я такъ ясно, казалось, чувствовалъ, что за этимъ призрачнымъ міромъ таится настоящій міръ… нескончаемый міръ жизни Вчной.. Ну, а теперь…

Онъ взглянулъ на свою пухлую блую руку, игравшую ножкой рюмки.

— Съ тхъ поръ я сталь полнть,— сказалъ онъ. (Пауза).

— Я сильно измнился и развился. Борьба между Духомъ и Плотью не безпокоитъ меня такъ, какъ прежде. Съ каждымъ днемъ у меня все меньше и меньше увренности въ своихъ врованіяхъ и все больше и больше — въ Бог. Я живу, боюсь, весьма невозмутимой жизнью: исполняю боле или мене добросовстно свои обязанности, занимаюсь немного орнитологіей, немного шахматами, чуть чуть математическими пустяками. Время мое въ Его рукахъ…

Пасторъ вздохнулъ и задумался. Ангелъ смотрлъ на него и глаза Ангела были явно озадачены загадкой.

‘Глюкъ… глюкъ… глюкъ’ забултыхалъ графинъ, пока пасторъ снова наполнялъ свой стаканъ.

XIX.

Такъ Ангелъ пообдалъ и побесдовалъ съ пасторомъ и скоро пришла ночь и на него напалъ припадокъ звоты.

— А-а-а! О!— вдругъ звнулъ Ангелъ.— Господи! Какъ будто какая-то высшая сила вдругъ широко раскрыла мой ротъ и загнала мн въ горло могучій глотокъ воздуха.

— Вы звнули — сказалъ пасторъ.— Разв вы никогда не зваете въ ангельской стран?

— Никогда — отвтилъ Ангелъ.

— А все же вы — безсмертны!.. Очевидно вамъ хочется спать въ постель!

— Въ постель?— спросилъ Ангелъ.— Гд это?

И пасторъ объяснилъ ему, что такое темнота и искусство укладывать себя въ постель. (Какъ оказывается, Ангелы спятъ только для того, чтобы видть сны, и спятъ, подобно первобытному человку, положивъ головы на колни. Спятъ они среди полей благо мака, въ жаркіе часы дня). Ангелу устройство спальни показалось достаточно чуднымъ.

— Почему все поднято на большія деревянныя ножки?— спросилъ онъ.— У васъ есть полъ, а вы еще все ставите на деревянныя четвероножія. Зачмъ вы это длаете?

Пасторъ объяснилъ съ философской туманностью. Ангелъ обжегъ себ палецъ о пламя свчи и проявилъ полное невдніе относительно элементарныхъ принциповъ горнія. Онъ просто на просто пришелъ въ восторгъ, когда загорлась одна изъ занавсокъ. Потушивъ начавшійся было пожаръ, пасторъ долженъ былъ прочитать цлую лекцію объ огн. Ему пришлось дать еще цлый рядъ объясненій, даже мыло нуждалось въ объясненіи. Прошло больше часа, прежде чмъ Ангелъ улегся окончательно на ночь.

— Онъ очень красивъ,— сказалъ про себя пасторъ, спускаясь изъ спальни, совершенно разбитый отъ усталости.— И вн всякаго сомннія это настоящій ангелъ. Но, тмъ не мене, боюсь, онъ причинитъ мн массу хлопотъ и непріятностей, пока не научится всмъ нашимъ земнымъ обычаямъ и пріемамъ.

Онъ, казалось, былъ очень разстроенъ. И прежде чмъ спрятать въ буфетъ бутылку — налилъ себ еще рюмку хереса.

XX.

Викарій стоялъ передъ зеркаломъ и торжественно снималъ съ себе воротничекъ.

— Я никогда не слыхала боле фантастической исторіи — сказала миссисъ Мендхамъ, развалясь въ плетеномъ кресл.— Онъ съ ума сошелъ. Ты увренъ…

— Совершенно увренъ, моя милая. Я передалъ теб каждое слово, каждую малйшую подробность…

— Въ такомъ случа,— сказала миссисъ Мендхамъ и развела руками,— въ этой исторіи нтъ, ни капельки здраваго смысла.

— Совершенно согласенъ, милая моя.

— Пасторъ,— сказала миссисъ Мендхамъ,— наврное съ ума сошелъ.

— Надо признаться, что этотъ горбунъ дйствительно престраннйшее существо, какое я когда либо видлъ. Видъ у него иностранный, съ большимъ, яснымъ, здоровымъ лицомъ и длинными каштановыми волосами… Должно быть нсколько мсяцевъ не стригся!

Викарій заботливо положилъ запонки на полочку туалетнаго столика.

— Какіе-то неподвижные, выпученные, удивленные глаза, и глуповатая улыбка. Вообще у него видъ глупый, и очень женоподобный…

— Но кто же онъ можетъ быть?— спросила миссисъ Мендхамъ.

— Не могу представить себ, дорогая. Ни того откуда онъ явился. Можетъ быть пвчій изъ какого нибудь хора, или что нибудь въ этомъ род.

— Но почему же онъ тогда гулялъ по саду… въ этомъ ужасномъ костюм?

— Не знаю. Пасторъ мн ничего не объяснилъ. Онъ просто сказалъ: ‘Мендхамъ, это — Ангелъ’.

— Какъ ты думаетъ, онъ не запиваетъ?.. Конечно, можетъ бытъ они купались въ рк,— прибавила, пораздумавъ миссисъ Мендхамъ.— Но я не видала, чтобы онъ несъ остальное свое платье на рукахъ.

Викарій услся на постель и сталъ расшнуровывать ботинки.

— Для меня это неразгаданная тайна, дорогая (фликъ-фликъ шнурковъ). Галлюцинація единственное возможное…

— А ты увренъ, Джорджъ, что это не женщина.

— Совершенно увренъ,— сказалъ викарій.

— Впрочемъ я знаю, что такое вы, мужчины!

— Это юноша лтъ девятнадцати-двадцати,— сказалъ викарій.

— Я ничего не понимаю,— сказала миссисъ Мендхамъ.— Ты говоришь, это созданіе гоститъ у пастора?

— Хилльеръ просто съ ума сошелъ,— сказалъ викарій.

Онъ всталъ и зашлепалъ черезъ комнату къ двери, чтобы выставить ботинки.

— Если же судить по его поведенію, то можно дйствительно подумать, что онъ вритъ, будто этотъ горбунъ — Ангелъ. (‘Ты выставила свои ботинки, милая?’).

(Они у шкафа’) — сказала миссисъ Мендхамъ.— Вдь онъ всегда былъ немного странный, правда? Въ немъ всегда было что-то дтское… Ангелъ! Да!

Викарій вернулся и стоялъ у топившагося камина, возясь со своими подтяжками. Миссисъ Мендхамъ любила топить каминъ даже лтомъ.

— Онъ уклоняется это всхъ серьезныхъ задачъ жизни и вчно возится съ какой нибудь новой глупостью,— сказалъ викарій.— Еще бы, Ангелъ!

Онъ внезапно разсмялся.

— Хилльеръ безусловно сошелъ съ ума,— сказалъ онъ.

Миссисъ Мендхамъ тоже разсмялась.

— Но даже это не разъясняетъ горбуна,— сказала она.

— И горбунъ тоже, наврное, сумасшедшій — сказалъ Мендхамъ.

— Это единственное возможное и логическое объясненіе — сказала миссисъ Мендхамъ. (Пауза).

— Ангелъ или не Ангелъ — сказала миссисъ Мендхамъ, я знаю, какъ со мной надо держаться. Если онъ и думалъ, что онъ находится въ обществ ангела, то это не даетъ ему права вести себя некорректно.

— Это совершенно врно!

— Ты, конечно, напишешь Епископу?

Мендхамъ кашлянулъ.

— Нтъ, Епископу я не напишу,— сказалъ Мендхамъ.— Это мн кажется не совсмъ будетъ честно по отношенію къ Хилльеру… Кром того, какъ ты знаешь, Епископъ не обратилъ вниманія на мое послднее письмо…

— Но теперь…

— Я напишу Остину. Конфиденціально. А онъ наврное передастъ Епископу. Кром того, ты должна помнитъ, милая…

— Что Хилльеръ можетъ дать теб отставку, ты это хочешь сказать? Милый мой, онъ слишкомъ безхарактеренъ для этого! Тутъ то я бы съ нимъ поговорила! Кром того, ты длаешь за него всю работу. Вдь собственно, управляемъ всмъ приходомъ мы. Я не знаю, что стало бы съ нашими бдными, если бы не я. Завтра онъ бы имъ безплатно уступилъ квартиры въ своемъ дом. Взятъ хотя бы Гуди Анселль…

— Знаю, моя милая — сказалъ викарій, отворачиваясь и продолжая раздваться,— Ты еще сегодня днемъ мн говорила о ней.

XXI.

Такимъ образомъ въ маленькой спаленк надъ воротами, нашъ разсказъ подходитъ къ своему первому перевалу. Атакъ какъ мы приложили много усилій, чтобы развернуто передъ вами свой разсказъ, нелишне, быть можетъ, будетъ оглянуться немного назадъ.

Оглядываясь, вы увидите, что многое уже сдлано. Мы начали, съ яркаго сіянія, ‘неровнаго, словно разодраннаго изогнутыми вспышками, напоминающими взмахи мечей’, съ громкаго звука арфъ и появленія Ангела съ многоцвтными крыльями.

Быстро и ловко — въ этомъ долженъ согласиться читатель — крылья были срзаны, сіяніе содрано, вся неземная красота спрятана въ брюки и пальто, и Ангелъ ради практическихъ цлей превращенъ въ человка, подозрваемаго не то въ сумасшествіи, не то въ желаніи смошенничать. Вс, кром того, слышали, или, по меньшей мр, могли судить о томъ, что думали о странномъ пришельц Пасторъ, Докторъ и жена Викарія. Дальнйшія же замчательныя сужденія вскор послдуютъ.

Отблескъ лтняго заката гаснетъ на сверо-запад и превращается въ ночь, и Ангелъ спитъ, видя себя во сн снова тамъ, въ чудесномъ мір, гд всегда свтло и каждый счастливъ, гд огонь не жжетъ и ледъ не холодитъ, гд ручьи звзднаго свта стекаютъ по амарантовымъ полямъ въ моря Мира. Онъ спитъ и ему снится, что снова сверкаютъ крылья его тысячами красокъ и рютъ по хрустальному воздуху міра, изъ котораго онъ пришелъ.

Такъ спитъ онъ и видитъ сонъ. Но пасторъ не спитъ, онъ слишкомъ взволнованъ и озабоченъ для сновъ. Главнымъ образомъ озабоченъ онъ тмъ, что будетъ длать и говорить миссисъ Мендхамъ. Вечерняя бесда раскрыла передъ нимъ въ его мысляхъ странныя картины, и онъ охваченъ чувствомъ, словно сразу смутно увидалъ нчто неяснымъ зрніемъ, увидалъ до сего невдомый сказочный міръ, окружающій его со всхъ сторонъ. Въ теченіе вотъ уже двадцати лтъ поддерживаетъ онъ жизнь своего села и самъ живетъ своею повседневною жизнью, защищаемый своей знакомой врой и грохотомъ мелкихъ подробностей жизни отъ всякихъ мистическихъ сновъ. Но теперь, переплетаясь со знакомой заботой о непріятной сосдк, появилось совершенно незнакомое ощущеніе странно новыхъ вещей.

Было что-то зловщее въ этомъ ощущеніи. Однажды эта зловщность даже взяла верхъ надъ всякими другими соображеніями, и объятый какимъ-то ужасомъ, онъ соскочилъ съ постели, ударился убдительно ногой о что-то, отыскалъ наконецъ спички и зажегъ свчу, чтобы уврить себя въ реальности окружающаго его знакомаго міра. Но въ общемъ, самая сложная забота — слдить со страху передъ грядущей Мендхамской лавиной. Ея языкъ вислъ надъ нимъ, словно Дамокловъ мечъ. Чего только она не будетъ говоршъ объ этомъ случа, прежде чмъ ея разъяренное воображеніе не успокоится?

Въ то время, когда ‘счастливецъ’, захватившій Странную Птицу такъ безпокойно проводилъ ночь, Гулли изъ Сиддертона осторожно разряжалъ свое ружье посл утомительнаго, безуспшнаго дня, а Санди Брайтъ стоялъ на колняхъ, въ молитв, предварительно тщательно закрывъ окно. Анни Дрганъ крпко спала съ открытымъ ртомъ, а мать Эймори видла во сн, какъ она стираетъ блье, и об он давнимъ давно наговорились вдоволь о Звук и Сіяніи. Лмпи Дрганъ сидлъ на постели, то напвая отрывокъ мотива, то внимательно прислушиваясь, не услышитъ ли онъ снова звуки, которыя однажды слыхалъ и которые ему снова, хотлось услыхать. Что касается клерка изъ Айпингъ Хангера, то онъ усиленно пытался написать стихи, посвященныя продавщиц изъ кондитерской въ Потрбердок, и Странная Птица совсмъ выскочила у него изъ головы. Землепашецъ же, который видалъ ее на опушк Сиддермортоновскаго Парка, теперь былъ обладателемъ огромнаго фонаря подъ глазомъ. Это было одно изъ наиболе убдительныхъ послдствій маленькаго спора о птичьихъ ногахъ, происшедшаго въ зал ‘Корабля’. Оно стоитъ упоминанія, такъ какъ вроятно это единственно извстный случай, когда Ангелъ былъ причиной ушибленнаго такимъ образомъ глаза.

Утро.

XXII.

Когда Пасторъ отправился будить Ангела, онъ засталъ его уже одтымъ и стоящимъ, высунувшись, у окна. Было великолпное утро, еще, правда, росистое, но лучи поднимавшагося все выше и выше солнца, уже загибали за уголъ дома и своей жаркой желтизной золотили склоны холма. На изгородяхъ и въ саду уже чирикали птицы. По одному изъ склоновъ холма — былъ поздній августъ — медленно двигался плугъ. Ангелъ подперъ руками подбородокъ, а не повернулся, когда Пасторъ подошелъ къ нему.

— Ну, какъ крыло?— спросилъ Пасторъ.

— Я забылъ совсмъ про него — отвтилъ Ангелъ.— Скажите, это, тамъ… человкъ?

Пасторъ взглянулъ.

— Да, это пахарь

— Зачмъ онъ все время такъ ходитъ, взадъ и впередъ? Это его забавляетъ?

— Онъ пашетъ. Работаетъ.

— Работаетъ? Зачмъ это онъ длаетъ? Это мн кажется довольно однообразнымъ занятіемъ.

— Да,— согласился Пасторъ.— Но приходится ему это длать ради существованія. Чтобы имть пищу для ды и все прочее…

— Какъ странно — сказалъ Ангелъ.— Всмъ людямъ приходится это длать, да? И вамъ?

— О нтъ! За меня работаетъ онъ. Онъ исполняетъ мою часть работы.

— Почему?— спросилъ Ангелъ.

— О! Взамнъ того, что я для него длаю. Видите ли, въ этомъ мір, мы придерживаемся принциповъ раздленія труда. Обмнъ не есть разбой.

— Понимаю!— сказалъ Ангелъ, все еще не сводя глазъ съ тяжелыхъ движеній пахаря.

— А что вы для него длаете?

— Для васъ это очень простой вопросъ — сказалъ Пасторъ,— но отвтить на него… довольно трудно. Наши соціальныя взаимоотношенія довольно сложны. Трудно вамъ все это объяснить, да еще до завтрака. Вы не голодны?

— Кажется, что да!— сказалъ медленно Ангелъ, все еще стоя у окна, а потомъ неожиданно:— Почему то мн кажется, что это… паханіе должно быть далеко не пріятно.

— Возможно,— отвтилъ Пасторъ,— очень возможно! Но завтракъ готовъ. Вы не спуститесь со мною внизъ?

Ангелъ нехотя отошелъ отъ окна.

— Наше общество,— объяснилъ Пасторъ, спускаясь по лстниц,— очень сложная организація.

— Да?

— И оно такъ устроено, что одни занимаются однимъ, а другіе другимъ.

— И этотъ худой сгорбленный старикъ плетется за тмъ тяжелымъ желзнымъ лезвіемъ, которое тянутъ дв лошади, пока мы съ вами сидимъ и димъ?

— Да. Вы увидите, что это вполн справедливо… А! Грибы и яйца въ смятку! Такова ужъ наша соціальная система! Садитесь, пожалуйста! Можетъ быть это вамъ кажется несправедливымъ?

— Я озадаченъ,— сказалъ Ангелъ.

— Питье, которое я вамъ наливаю, называется кофе — сказать Пасторъ. Да, я не сомнваюсь, что вы озадачены. Когда я былъ молодъ, меня это тоже смущало. Но позже наступилъ боле широкій взглядъ на вещи. (Эти черные предметы называются грибами, у нихъ очень вкусный видъ.) Другія соображенія. Вс люди, конечно, братья, но только… одни, такъ сказать… младшіе братья. Есть, работа, трудъ, для котораго требуется культура и образованіе, и имются другіе виды труда, для которыхъ культура и образованность были бы лишь помхой. И не надо еще забывать правъ на собственность. Надо воздавать кесарю… Знаете, вмсто того, чтобы все это вамъ объяснять, (вотъ это ваша тарелка) я, кажется, дамъ вамъ прочитать маленькую книжечку (эти грибы, дйствительно, очень вкусны), которая вамъ все очень подробно разъяснитъ.

Скрипка.

XXIII.

Посл завтрака Пасторъ пошелъ въ маленькую комнатку, рядомъ съ его кабинетомъ, отыскать книгу по Политической Экономіи, чтобы датъ ее прочесть Ангелу, такъ какъ невжество Ангела въ соціальныхъ вопросахъ было настолько очевидно, что никакими устными разъясненіями ему нельзя было помочь. Дверь была не прикрыта.

— Что это?— спросилъ Ангелъ, послдовавшій за нимъ.— Скрипка!

Онъ досталъ ее.

— Вы играете?— въ свою очередь спросилъ Пасторъ.

Ангелъ взялъ смычекъ въ руку, и вмсто отвта провелъ имъ по струнамъ. Особенность звука заставила Пастора сразу оглянуться.

Рука Ангела крпко ухватилась за грифъ. Смычекъ забгалъ взадъ и впередъ, и въ ушахъ Пастора заплясала арія, которую онъ раньше никогда не слыхалъ. Ангелъ подвинулъ скрипку подъ свой изящный подбородокъ и продолжалъ играть, и по мр того, какъ онъ игралъ, глаза его стали все ярче и ярче блестть и губы улыбаться. Въ начал онъ смотрлъ на Пастора, но потомъ взоръ его становился все боле и боле разсяннымъ. Онъ теперь какъ будто глядлъ не на Пастора, а черезъ него, на что-то находившееся позади, что-то въ своей памяти или воображеніи, что-то безконечно далекое, о которомъ ему до сихъ поръ даже не снилось…

Пасторъ попытался было слдить за музыкой. Арія напоминала ему какое-то пламя. Она вздымалась, пылала, качалась и плясала, исчезала и снова появлялась. Нтъ — она не появлялась снова! Другая арія, похожая на нее, и въ то же время не похожая, вспыхивала вслдъ за ней, ряла на мгновеніе, исчезала. И еще другая, похожая, но непохожая. Это напоминало ему о язычкахъ пламени, которые вьются и колышатся надъ только что зажженнымъ костромъ. Онъ различилъ дв аріи… или мотива, какъ правильне?… подумалъ Пасторъ. Онъ очень мало понималъ въ музыкальныхъ терминахъ… Он вздымаются къ бшенной пляск, — одна догоняя другую,— изъ пламени псни, гоняясь, извиваясь, изворачиваясь, все выше, выше, къ небу. Тамъ внизу горлъ костеръ, пламя безъ топлива на ровной площадк, и эти дв флиртующія бабочки звуковъ, вздымались изъ него ввысь, одна за другой, быстрыя, мгновенныя, неувренныя.

‘Какъ флиртующія бабочки’. О чемъ думалъ Пасторъ? Гд онъ находится? Да, въ маленькой комнат рядомъ съ кабинетомъ, конечно. И Ангелъ стоить передъ нимъ, улыбаясь, играетъ на скрипк и смотритъ черезъ него, какъ будто онъ окно… И вотъ опять этотъ мотивъ… Желтое пламя, словно втромъ развянное веромъ, и то одинъ, то быстрымъ взлетомъ ввысь другой, эти два языка пламени и свта, гоняющіеся другъ за другомъ въ ясной безконечности…

И вдругъ кабинетъ, вс реальности жизни, растаяли передъ глазами Пастора, стали прозрачне и прозрачне, какъ разсивающійся туманъ, и вотъ онъ и Ангелъ стоятъ вмст на острі изъ кованной музыки, вокругъ котораго кружатся мелодіи и исчезаютъ и снова появляются. Онъ — въ стран Красоты, и снова лицо Ангела освщено небеснымъ великолпіемъ, и на крыльяхъ его снова играютъ радужныя радости красокъ. Самого себя Пасторъ не могъ увидать. Увы, я не могу передать вамъ того виднія обширной, безпредльной страны, съ ея невроятной открытостью, высотой и благородствомъ, которое передъ нимъ развернулось. Ибо тамъ нтъ пространства, похожаго на наше, лтъ времени, какъ мы его понимаемъ. О немъ можно говорить только неуклюжими метафорами и потомъ съ досадой признаться, что описаніе не удалось. Кром того это было только видніе. Чудесныя существа, проносившіяся по эфиру, не видали Пастора и Ангела, стоящихъ тамъ, они пролетали черезъ нихъ, какъ можно пролетать черезъ клочья тумана. Пасторъ потерялъ всякое ощущеніе времени, всякое ощущеніе необходимости…

— А!— сказалъ Ангелъ, внезапно опуская скрипку.

Пасторъ забылъ про книжку по Политической Экономіи, забылъ про все, пока Ангелъ не кончилъ. Съ минуту онъ сидлъ совершенно неподвижно. Потомъ, вздрогнувъ, проснулся — онъ сидлъ на старомъ, кованномъ желзомъ сундук.

— Долженъ признаться,— сказалъ онъ медленно,— вы очень талантливы.

Озадаченный, онъ оглянулся кругомъ.

— Мн показалось, что вы играли… Я какъ будто видлъ… Но что я видлъ?… Оно ушло…

Онъ всталъ съ удивленнымъ выраженіемъ ни лиц.

— Я больше никогда не буду играть на своей скрипк,— сказалъ онъ.— Возьмите ее къ себ, пожалуйста, въ комнату… и оставьте ее себ. И сыграйте какъ нибудь мн опять. Я ничего не зналъ о музык, пока не услыхалъ, какъ вы играете. У меня такое чувство, какъ будто до этого я никогда не слыхалъ никакой музыки…

Онъ уставился на Ангела, потомъ оглядлся кругомъ на комнату

— Я никогда раньше ничего подобнаго не испытывалъ, слушая музыку,— сказалъ онъ и покачалъ головой,— нтъ, никогда больше самъ играть не буду.

Ангелъ отправляется осматривать село.

XXIV.

Было очень неосторожно, по моему, со стороны Пастора позволить Ангелу одному, отправиться въ село и тамъ расширять свое представленіе о человечеств. Это было неосторожно, такъ какъ, какого можно было ожидать отношенія къ Ангелу со стороны жителей села? Именно неосторожно, а не необдуманно. Пасторъ всегда держался съ достоинствомъ въ сел и одна мысль о медленномъ шествіи съ Ангеломъ но единственной уличк, въ сопровожденіи неизбжныхъ замчаній, объясненій, указываній пальцами — все это было свыше его силъ. Ангелъ, очень возможно, продлаетъ самыя невроятныя вещи, особенно съ точки зрнія села. Потомъ любопытныя, высунувшіяся въ окна лица! ‘Кто это опять съ нимъ?’ Кром того, разв долгъ не повелвалъ ему заблаговременно приготовить проповдь? И поэтому, Ангелъ, получивъ надлежащія указанія для руководства, веселый, отправился одинъ — все еще находясь въ невинномъ невдніи относительно разницы между человческимъ и ангельскимъ строемъ мысли.

Ангелъ шелъ медленно, сжавъ свои блыя руки за спиной, подъ горбомъ, поворачивая то сюда, то туда милое свое лицо, съ любопытствомъ вглядываясь въ лица встрчныхъ. Маленькая двочка, сорвавшая было себ букетикъ душистаго горошка и каприфолій, взглянувъ на лицо Ангела, тотчасъ же подбжала къ нему и отдала ему свои цвты. Это было первое проявленіе добраго отношенія къ себ, которое онъ видлъ отъ людей (исключая только Пастора и еще одного лица). Дальше, проходя мимо какого-то коттеджа, онъ слышалъ, какъ мать Гстикъ ругала свою внучку.

— Ахъ ты, дрянь поганая!— кричала мать Гстикъ — потаскушка безсовстная!

Ангелъ остановился, испугавшись страшнаго звука голоса матери Гстикъ.

— Ишь, разрядилась въ лучшее платье, въ шляпу съ перомъ и бжишь на свиданіе, а я должна, сидть дома и работать на тебя! Ты что, барыней захотла стать, ахъ ты дрянь, потаскушка, нафуфырилась и пошла….

Голосъ вдругъ умолкъ и наступила кругомъ великая тишина.

— Какъ странно и смшно!— сказалъ Ангелъ, продолжая смотрть на этотъ поразительный ящикъ наполненный диссонансами.

—… дрянь, потаскушка… на… фу… фырилась…

Онъ не зналъ, что миссисъ Гстикъ внезапно замтила его присутствіе и осматривала его съ ногь до головы сквозь тюлевыя занавски. Вдругъ дверь рзко раскрылась, и она появилась на порог, нахально уставившись Ангелу прямо въ лицо. Это было странное явленіе, съ сдыми и пыльными волосами, и въ грязномъ розовомъ плать, незастегнутомъ у ворота, такъ что видна была худая, жилистая шея, и надъ ней блдныя, безцвтныя губы, изъ которыхъ вскор полился обильный потокъ непонятной ругани…

— Эй вы, мистеръ!— начала миссисъ Гстикъ.— Что у васъ нтъ другого дла, какъ подслушивать у чужихъ дверей?

Ангелъ уставился на нее въ изумленіи.

— Не слышите, вы, оглохли что ли?— продолжала миссисъ Гстикъ, очевидно очень озлобленная.— Ишь, подслушивать…

— Вы имете что, нибудь противъ этого?..

— Имю что нибудь противъ! Конечно, имю! А вы что думаете? Не такой ужъ вы маленькій, чтобы…

— Но если вы не хотли, чтобы я слышалъ, то зачмъ вы такъ громко кричали? Я думалъ…

— Вы думали! Ишь какой думающій нашелся!… Ахъ ты глупая, дурацкая морда, разиня, что у тебя нтъ другого дла, какъ стоять съ открытымъ жерломъ и подслушивать то, что тебя не касается? А потомъ пойдешь трезвонить по всему околотку!… Ахъ ты, жирная рожа, сплетникъ безсовстный, дуракъ! Я бы постыдилась ходить подсматривать и подслушивать, что длается въ чужихъ домахъ!…

Ангелъ, къ своему удивленію, открылъ, что какое-то необъяснимое качество ея голоса вызывало въ немъ самыя непріятные ощущенія и сильное желаніе удалиться. Но поборовъ это желаніе, онъ стоялъ и вжливо выслушивалъ все (какъ принято длать въ Ангельской стран, когда кто-нибудь говоритъ). Да и вообще весь этотъ взрывъ негодованія и брани былъ выше его пониманія. Онъ не могъ объяснить себ причины неожиданнаго появленія изъ безконечности, такъ сказать, этой озлобленной физіономіи. А непрерывный потокъ вопросовъ, безъ паузы для отвта, былъ для него совершенно новымъ переживаніемъ.

Миссисъ Гстикъ, съ характерной для нея плавностью, стала уврять его, что онъ не джентльменъ: спросила его, считаетъ ли онъ себя таковымъ, замтила, что въ наши дни всякій бродяга считаетъ себя бариномъ, сравнила его съ откормленной свиньей, удивлялась его нахальству, спросила, не стыдно ли ему такъ стоятъ? освдомилась, что онъ, приросъ къ земл, что ли? проявила любопытство, что это значитъ? хотла знать, не укралъ ли онъ свое платье у пугала, сдлала предположеніе, что его поведеніе подсказапо ненормальнымъ тщеславіемъ, опять освдомилась, знаетъ ли его мамаша, что онъ вышелъ гулять, и подъ конецъ, замтивъ: ‘У меня есть средство заставить тебя двинуться съ мста, мистеръ!’ — исчезла, съ трескомъ захлопнувъ за собой дверь.

Послдовавшій интервалъ поразилъ Ангела своей необычайной тишиной. Его ошеломленный мозгъ получилъ, наконецъ, возможность и время дать себ отчетъ въ только что испытанномъ. Ангелъ пересталъ кланяться и улыбаться, и стоялъ просто изумленный.

— Какое это странное болзненное ощущеніе — сказалъ онъ.— Почти хуже, чмъ голодъ, только совсмъ другое. Когда испытываешь голодъ, то хочется сть. Очевидно это была женщина, такъ какъ мн хочется уйти. И, пожалуй, лучше всего будетъ, если я уйду.

Онъ медленно повернулся и, размышляя, пошелъ дальше но дорог. Онъ слышалъ, какъ за его спиной снова раскрылась дверь коттеджа, и обернувшись, увидалъ опять миссисъ Гстикъ, стоявшую съ кастрюлькой, наполненной кипяткомъ въ рук.

— Хорошо, что ты убрался, мистеръ Сворованные-Штаны — раздался ему вслдъ голосъ миссисъ Гстикъ.— Попробуй только еще разъ придти подсматривать и подслушивать около этого дома и я научу тебя какъ вести себя, слышишь!?

Ангелъ стоялъ въ состояніи крайней озадаченности. Онъ не имлъ ни малйшаго желанія, когда либо опять подойти къ этому коттеджу — ни малйшаго. Онъ даже ясно не понималъ значенія черной кастрюльки, но общее впечатлніе отъ всего было крайне непріятное. А главное — все было такъ необъяснимо.

— Я не шучу!— кричала, все больше и больше возвышая голосъ, миссисъ Гстикъ.— Ей Богу — не шучу!

Ангелъ повернулся и пошелъ дальше, все еще съ изумленнымъ выраженіемъ во взор.

— Она была очень смшна!— сказалъ Ангелъ.— Очень. Еще смшне и нелпе, чмъ маленькій человчекъ въ черномъ. Но она не шутитъ… И что все это значитъ?…

Онъ нсколько мгновеній поразмыслилъ.

— Очевидно, что нибудь да значитъ!— сказалъ онъ наконецъ, все еще озадаченный.

XXV.

Вскор Ангелъ поравнялся съ кузницей, гд братъ Санди Брайта подковывалъ лошадь возчика изъ Упмортона. Два подростка стояли у кузницы и съ вытаращенными по бычачьи глазами смотрли на процедуру. Когда Ангелъ сталъ приближаться, сперва эти двое, а за ними и возчикъ медленно повернулись на уголъ въ 30 градусовъ и уставились на него неподвижными, выпученными глазами. Выраженіе ихъ лицъ говорило о какомъ то отвлеченномъ любопытств.

Впервые въ жизни у Ангела проснулось чувство какого-то самосознанія. Онъ приблизился, стараясь сохранять привтливое выраженіе на лиц, выраженіе, которое прямо разбивалось о ихъ гранитный взглядъ. Руки его были заложены за спину. Онъ любезно улыбнулся, съ любопытствомъ глядя на совершенно (для него) непонятное, что длалъ кузнецъ. Но баттарея глазъ стала необъяснимымъ образомъ притягивать къ себ его взоры. Стараясь одновременно встртиться со всми тремя парами глазъ, Ангелъ растерялся и споткнулся о камень. Одинъ изъ подростковъ саркастически кашлянулъ, и сразу смутившись подъ вопросительнымъ взглядомъ Ангела, толкнулъ пріятеля локтемъ, чтобы скрыть свою неловкость. Никто изъ нихъ слова не произнесъ, молчалъ и Ангелъ.

Какъ только Ангелъ, поравнявшись съ ними, прошелъ дальше, одинъ изъ троихъ сталъ напвать вызывающимъ тономъ слдующій напвъ:

0x01 graphic

Потомъ вс трое расхохотались. Одинъ попытался было пропть что-то, но, оказалось, что онъ охрипъ. Ангелъ пошелъ дальше своей дорогой.

— Кто онъ?— спросилъ второй подростокъ.

— Пингъ-пингъ-пингъ,— выстукивалъ молотъ кузнеца.

— Должно быть одинъ изъ этихъ иностранцевъ,— сказалъ возчикъ изъ Упмортона,— дурацкій у него видъ, однако…

— У всхъ этихъ иностранцевъ дурацкій видъ,— произнесъ мудро первый подростокъ.

— Онъ горбатый, должно быть — сказалъ возчикъ — ей Богу, ребята, горбатый.

Потомъ снова наступило молчаніе и они опять молча уставились на все удалявшуюся фигуру Ангела…

— Да, безусловно горбатый!— сказалъ возчикъ посл огромной паузы.

XXVI.

Ангелъ пошелъ дальше по селу, изумляясь всему.

— Они что-то начинаютъ, немного поговорятъ, потомъ опять замолкаютъ — сказалъ онъ про себя, озадаченнымъ голосомъ.— Ну, а что они длаютъ въ остальное время?

Однажды онъ слышалъ, какъ чей-то невидимый голосъ проплъ неслышныя слова на мотивъ, который наплъ человкъ у кузницы.

— Вотъ идетъ несчастное созданіе, которое подстрлилъ Пасторъ своимъ большимъ ружьемъ — сказала Сара Глю, выглядывая изъ-за занавски одного изъ коттеджей.

— Видъ у него французистый — замтила Сюзана Гоиперъ, тоже выглядывая сквозь щелку этой удобной для любопытства вуали.

— У него милые глаза — сказала Сара Глю, встртившись на мгновеніе взорами съ Ангеломъ.

Ангелъ поплелся еще дальше. Навстрчу ему попался почтальонъ, который почтительно поклонился ему, дальше у дороги лежала собака, спавшая на солнц. Еще дальше увидалъ онъ Мендхама, издали кивнувшаго ему головой и поспшно прошедшаго мимо (Викарію не хотлось, чтобы его видли разговаривающимъ на сел съ Ангеломъ, пока о послднемъ не будутъ получены боле опредленныя и достоврныя данныя). Изъ одного какого-то коттеджа раздавался крикъ ребенка, ожесточенно плачущаго, что вызвало снова озадаченное выраженіе на лиц Ангела.

Наконецъ Ангелъ добрался до моста за послднимъ изъ домовъ и остановился, облокотился о перила и сталъ наблюдать искрящійся, крошечный водопадъ у мельницы.

— Они что-то начинаютъ, немного поговорятъ и опять умолкаютъ… говорила ему вода, перескакивая черезъ плотину у мельницы. Вода проносилась подъ мостомъ, зеленая и темная, исполосованная пною. За мельницей поднималась четырехугольльная колокольня церкви, а за ней кладбище — усянное большими могильными плитами и деревянными крестами склонъ холма. Вся эта картина была обрамлена полдюжиной буковъ.

Вдругъ Ангелъ услышалъ за собой чьи-то волочащіеся шаги и скрипъ колесъ. Обернувшись, онъ увидалъ человка, одтаго въ грязныя коричневыя лохмотья и въ старую фетровую шляпу, срую отъ пыли, человкъ этотъ стоялъ, слегка покачиваясь и сосредоточенно разсматривалъ ангельскую спину. Позади него находился другой почти такой же грязный бродяга, катившій передъ собой по мосту телжку точильщика ножей.

—… расте — сказала первая личность, глупо улыбаясь.— Здрассте…

И съ усиліемъ подавилъ икоту.

Ангелъ уставился на него. Онъ никогда еще не видалъ настоящей безсмысленной улыбки.

— Кто вы такой?— спросилъ Ангелъ.

Безсмысленная улыбка растаяла.

— Не ваше дло… кто я… Здрссссте!

— Ну, идемъ, идемъ — сказалъ человкъ съ телжкой, проходя мимо своей дорогой.

— Здрас… с… сте — сказалъ грязный человкъ, видимо весьма озлобленный — не можете… отвтить…

— Брось, дуракъ, идемъ — сказалъ человкъ съ телжкой, все удаляясь.

— Я ничего не понимаю — сказалъ Ангелъ.

— Не понимаешь… Я ясно говорю… Здрасссте! желайтъ отвты… Нежелайтъ… когда говорятъ здрасссте… надо отвчать здрасссте… Не желайтъ… научу… Ей Богу, научу.

Ангелъ снова былъ озадаченъ. Пьяная личность покачалась, молча еще мгновеніе, потомъ нершительнымъ движеніемъ схватила собственную шляпу и швырнула ее къ ногамъ Ангела.

— Хор… рошо,— сказалъ пьяница, голосомъ человка, ршившагося на нчто очень значительное.

— Да брось, идемъ!— сказалъ голосъ человка съ телжкой, наконецъ таки остановившагося

— Хочешь драться, да? ты…— Ангелъ не разслышалъ послднее слово, или скоре, не разобралъ его.— Я теб покажу не отвчать, когда джентльменъ говоритъ теб здрасссте.

Онъ начатъ возиться съ своимъ пиджакомъ.

— Думаешь, я пьянъ, нтъ, я не пьянъ,— сказалъ онъ.— Я покажу теб,

Человкъ съ точильнымъ камнемъ услся на одну изъ оглоблей телжки и приготовился наблюдать.

— Брось, идемъ!— сказалъ онъ.

Пиджакъ гд-то застрялъ, и пьяница началъ скакать и метаться взадъ и впередъ по мосту въ попыткахъ освободить руки изъ рукавовъ, все время изрыгая ругань и угрозы. Вскор Ангелъ началъ, все еще смутно, подозрвать, что вся эта процедура была довольно враждебна ему.

— Родная мать не узнаетъ тебя, когда я кончу съ тобой — сказалъ пьяный, но къ этому времени пиджакъ уже почти окончательно обволокъ его голову.

Наконецъ эта часть костюма лежала на земл, и сквозь частыя дыры въ той другой части его одежды, что когда то была жилетомъ, наблюдательнымъ взорамъ Ангела открылось крпкое, волосатое и мускулистое тло. Пьяница всталъ въ позу опытнаго боксера.

— Сниму съ тебя краску — замтилъ онъ, длая то шагъ впередъ, то отступая, выставляя впередъ кулаки и широко разставивъ локти.

— Брось, идемъ!— раздалось опять съ телжки.

Вниманіе Ангела къ этому времени было сосредоточено на двухъ волосатыхъ черныхъ кулакахъ, то неувренно качавшихся, то подступавшихъ къ нему, то отступавшихъ.

— Что! идетъ? ты сказалъ? Я т покажу!— сказалъ джентельменъ въ лохмотьяхъ и потомъ съ неожиданной ожесточенностью.— Я т покажу, голубчикъ ты мой!

Вдругъ онъ рванулся впередъ, а Ангелъ, побуждаемый новымъ, только что проснувшимся инстинктомъ, поднялъ въ защиту руку и сдлалъ шагъ въ сторону. Кулакъ на разстояніи тоненькаго волоска промахнулся мимо плеча Ангела, и пьяный бродяга растянулся навзничь, ударившись головой о каменныя перила моста. Ангелъ на мгновеніе задержался было у корчившейся отъ боли, ругающейся невозможными словами кучи, но потомъ повернулся къ другому человку, сидвшему на телжк.

— Вотъ только дай встать,— сказалъ человкъ лежавшій на мостовой,— дай встать и я т покажу.

Странное чувство отвращенія, какой-то физической брезгливости охватило Ангела. Онъ медленно пошелъ отъ пьяницы по направленію къ человку съ телжкой.

— Что это все значитъ? Что съ нимъ?— спросилъ Ангелъ.— Я ничего не понимаю.

— Да онъ дуракъ… говоритъ, что сегодня день его серебряной свадьбы,— отвтилъ человкъ съ телжкой, очевидно очень недовольный поведеніемъ товарища, и потомъ тономъ все возрастающаго нетерпнія крикнулъ еще разъ:

— Ну, идемъ, что-ли?

— Серебряная свадьба!— удивленно повторилъ Ангелъ.— Что такое серебряная свадьба?

— Да глупости его, больше ничего — объяснилъ человкъ съ телжкой.— Вчно у него должна быть какая нибудь причина налакаться. Прямо тошно! На прошлой недл были его имянины, да и тогда онъ еще не совсмъ протрезвился отъ выпивки въ честь моей новой телжки. Ну, идемъ, эй ты, пьяная скотина.

— Но я не понимаю — настаивалъ Ангелъ.— Почему онъ такъ, качается изъ стороны въ сторону? Почему онъ все старается поднять свою шляпу… и не можетъ.

— Почему?— сказалъ бродяга,— ну и невинная страна! Почему? Потому что онъ налакался до черепковъ. Вотъ почему.

Ангелъ, замтивъ тонъ голоса второго бродяги, ршилъ, что благоразумне будетъ больше его не разспрашивать. Но онъ остановился у телжки и продолжалъ внимательно наблюдать таинственныя эволюціи на мосту.

— Ну, идемъ же! Очевидно мн придется пойти и поднять эту шляпу… Вотъ такъ онъ всегда. Никогда у меня не было такого проклятаго товарища. Вчно пьянъ и безобразничаетъ.

Человкъ съ телжкой немного поразмыслилъ.

— Хорошо, если бы онъ былъ джентельменъ и не надо было ему зарабатывать себ хлбъ. А какъ напьется сейчасъ начнетъ безобразничать. Всхъ, кого встртитъ, вызываетъ драться. (Ну вотъ, опять упалъ!). Ей Богу, намедни цлую Армію Спасенія вызвалъ. И къ чему! (Ну, идешь что-ли, али нтъ?). Эхъ надо будетъ пойти и поднять его проклятую шляпу! Ишь сколько безпокойства человку причиняетъ.

Ангелъ остался еще посмотрть, какъ второй бродяга вернулся назадъ, и съ нжной руганью помогъ первому надть шляпу и подняться. Потомъ онъ повернулъ и, окончательно озадаченный, пошелъ назадъ по направленію къ селу.

XXVII.

Покончивъ съ этимъ приключеніемъ, Ангелъ прошелъ мимо мельницы, обогнулъ сзади церковь и вышелъ на погостъ посмотрть могильныя плиты.

— Это очевидно мсто, куда они складываютъ осколки разсыпавшихся людей — подумалъ Ангелъ, читая надписи.— Странныя слова: relict! Resurgam! Значитъ это не конецъ осколкамъ!? Какая огромная глыба понадобилась, чтобы удержать эту въ земл!.. Должно быть была очень живая!

— Хокинсъ?— прочелъ Ангелъ тихо.— Хокинсъ? Не знаю этой фамиліи!.. Значитъ онъ не умеръ… Тутъ достаточно ясно сказано ‘Присоединился къ сонмамъ Ангеловъ 17-го мая 1863 года’. Наврное ему тамъ было такъ-же не по себ, какъ и мн здсь. Но зачмъ только поставили этотъ горшочекъ на верхушку этого памятника? Странно. Вотъ и на многихъ другихъ тоже… такіе же маленькіе каменные горшечки, накрытые каменной же, жесткой драпировкой…

Но въ эту минуту какъ разъ высыпали мальчики изъ Національной Школы, и сперва одинъ, потомъ нсколько, разинувъ рты, уставились на черную сгорбленную фигуру Ангела среди блыхъ надмогильныхъ памятниковъ.

— Ну и здоровый горбъ у него!— замтилъ одинъ критикъ.

— И волосы, какъ у двченки!— вставилъ другой.

Ангелъ повернулся къ нимъ. Рядъ смшныхъ маленькихъ головокъ торчавшихъ надъ покрытой мхомъ каменной стной не мало поразилъ его. Онъ слабо улыбнулся ихъ уставленнымъ на него лицамъ и потомъ снова отвернулся, чтобы подивиться желзной ршетк, окружавшей могилы Фитсъ-Джарвисовъ.

— Какое то странное впечатлніе неувренности, безпокойства, сказалъ онъ себ.— Каменныя плиты, глыбы, эти ршетки… Что они, боятся, что-ли?.. Разв эти мертвые пытаются когда либо снова встать?.. Какое то впечатлніе насилія… давленія… укрпленія противъ нихъ…

— Постригись… постригись… хоромъ пропли три мальчугана.

— Странныя какія, эти человческія существа!— сказалъ Ангелъ.— Тотъ человкъ вчера хотлъ срзать мои крылья, эти маленькія существа хотятъ, чтобы я срзалъ свои волосы. А тотъ человкъ на мосту предложилъ снять съ меня ‘краску’. Скоро они на мн ничего не оставятъ…

— Эй, гд ты досталъ эту шляпу?— проплъ другой мальчуганъ. Гд ты досталъ свое платье?

— Они задаютъ вопросы, на которые, очевидно, даже не хотятъ получить отвта,— сказалъ Ангелъ,— я это чувствую по тону.

Онъ задумчиво посмотрлъ на школьниковъ.

— Я никакъ не могу понять пріемовъ человческаго обращенія другъ съ другомъ. Очевидно это все дружескія вступленія къ бесд, своего рода ритуалъ. Но я не знаю отвтовъ, которые полагаются на нихъ. Кажется, я лучше вернусь къ маленькому толстенькому человчку съ черномъ, съ золотой цпочкой на живот, и попрошу его все объяснить мн. Охъ, какъ трудно имть дло съ людьми!

Онъ повернулся къ воротамъ погоста.

— О!— крикнулъ одинъ изъ мальчугановъ рзкимъ фальцетомъ и бросилъ въ него буковымъ жолудемъ. Жолудь скачками пролетлъ по церковной дорожк. Ангелъ остановился въ изумленіи.

Это сразу вызвало хохотъ всхъ мальчугановъ. Второй школьникъ, подражая первому, тоже сказалъ: ‘О!’ и попалъ жолудемъ въ Ангела. Его изумленіе было для нихъ источникомъ несказуемой радости. Они вс начали кричать: ‘О!’ и швырять въ него жолуди. Одинъ попалъ Ангелу въ руку, другой больно ударилъ его въ ухо. Ангелъ сдлалъ нсколько неуклюжихъ и нершительныхъ движеній по направленію къ нимъ, потомъ пробормоталъ какіе то не то протесты, не то просьбы и отступилъ по направленію къ дорог.

Мальчуганы были ошеломлены и шокированы его растерянностью и трусостью. Такое недостойное поведеніе нельзя было поощрять. Дождь желудей возрасталъ со все усиливающейся энергіей. Вы легко можете себ представить всю картину: мальчуганы похрабре, подбгающіе совсмъ близко и швыряющіе жолудями, мальчуганы мене смлые, подбгающіе и нападающіе сзади. Даже несчастная дворовая собаченка Мильтона Скривера и та дошла до крайняго экстаза при этой картин и громко лая, плясала все ближе и ближе къ ангельскимъ ногамъ.

— Эй, вы!— раздался вдругъ властный голосъ.— Чего безобразничаете? Гд мистеръ Джарвисъ? Ведите себя прилично, вы, маленькіе негодяи!

Мальчуганы бросились вразсыпную, кто куда, одни черезъ стну, потомъ во дворъ школы, другіе внизъ по улиц.

— Эти мальчишки становятся прямо несносными,— сказалъ д-ръ Крмпъ подходя къ Ангелу,— мн очень жаль, что они васъ дразнили и причинили вамъ непріятность.

Ангелъ, казалось, былъ разстроенъ.

— Я не понимаю,— сказалъ онъ,— эти ваши человческіе пріемы обращенія…

— Да, конечно! Вамъ это совершенно непривычно.— Ну, какъ вашъ наростъ?

— Мой что?— спросилъ Ангелъ.

— Ваша удвоенная конечность. Какъ она сегодня себя чувствуетъ? Разъ вы попали въ эти края, зайдите ко мн. Зайдите и дайте мн взглянуть на рану… Ахъ, вы безобразники!.. Вы пока посидите у меня, а эти ваши маленькіе истязатели отправятся по домамъ. Они вс одинаковы, во всхъ селахъ. Не могутъ равнодушно видть ничего ненормальнаго. Какъ увидятъ страннаго вида незнакомца, такъ сейчасъ же начинаютъ швырять въ него камнями. Крайняя убогость воображенія… (Если опять поймаю васъ, безпокоящихъ незнакомыхъ людей, всмъ пропишу касторки!)… Очевидно другого отношенія отъ нихъ и ждать нельзя… Пойдемте со мной… сюда.

И Ангела, все еще ужасно озадаченнаго, быстро увели въ докторскій домикъ, въ операціонную, чтобы перевязать ему рану.

Объясненіе лэди Хаммергаллоу.

XXVIII.

Посреди Сиддермортоновскаго Парка стоитъ Сиддермортоновскій Замокъ, въ которомъ живетъ старая лэди Хаммергаллоу, питающаяся, главнымъ образомъ, бургундскимъ виномъ и мелкими деревенскими сплетнями, милая старая дама съ жилистой шеей, красноватымъ лицомъ и спазматическими припадками дурного настроенія, признающая лишь три цлительныхъ средства для всхъ безъ исключенія горестей и несчастій, приключающихся съ жителями ея земель: бутылка джина {Родъ водки.}, пара дешевыхъ одялъ или новая пятишиллинговая серебряная монета. Замокъ лежитъ въ полутора миляхъ отъ Сиддермортона. Почти вся деревня принадлежитъ ей, кром узкой полоски на юг, составляющей собственность сэра Джона Готча, управляетъ она своими владніями почта самодержавно, что довольно удивительно въ эти дни представительнаго правленія… Она разршаетъ и запрещаетъ браки, изгоняетъ изъ села нежелательный элементъ простымъ, но радикальнымъ средствомъ: повышеніемъ арендной платы, разсчитываетъ рабочихъ, принуждаетъ еретиковъ посщать церковь и заставила Сюзанну Дангеттъ, которая желала назвать свою двочку Евфиміей, окрестить ее ‘Мэри-Аннъ’. Она ярая протестантка и не одобряетъ начинающейся лысины пастора, становящейся похожей на тонзуру католическаго ксендза. Она членъ Сельскаго Совта, остальные представители котораго почтительно паломничаютъ вверхъ на гору и черезъ топь въ замокъ, и произносятъ вс свои рчи въ ея разговорную трубку (она немного глуха), замняющую имъ каедру. Она теперь больше не интересуется политикой, но до прошлаго года была дятельнымъ врагомъ ‘этого… какъ его… Гладстона’. Прислуживаютъ у нея за столомъ горничныя вмсто лакеевъ, въ знакъ протеста противъ Гоклея, сосда-разбогатвшаго американца-маклера, у котораго четыре исполина-лакея, разодтыхъ въ плюшъ.

Она иметъ какую-то почти мистическую власть надъ всмъ селомъ. Если бы въ общей зал трактира ‘Кошки и Рога Изобилія’ вы упомянули бы имя Господа Бога всуе, то это никого не шокировало бы, но если бы вы поклялись именемъ лэди Хаммергаллоу, вс были бы настолько возмущены, что выставили бы васъ вонъ изъ комнаты. Когда она прозжаетъ черезъ Сиддермортонъ, она всегда наноситъ визитъ Бесси Флмпъ, мстной почтмейстерш чтобы узнать, какія новости на сел, а затмъ зазжаетъ къ миссъ Финчъ, мстной портних, проврить Бесси Флмпъ. Иногда она длаетъ визитъ пастору, иногда миссисъ Мендхамъ, которую она третируетъ, а изрдка даже зазжаетъ къ Крмпу. Ея великолпная пара срыхъ лошадей чуть чуть было не перехала Ангела, когда онъ спускался къ селу.

— Такъ вотъ каковъ этотъ геній,— сказала лэди Хаммергаллоу, обернулась и посмотрла на него въ золотой лорнетъ на длинной ручк, который она неизмнно носила въ своей сморщенной и дрожащей рук.— Да, видъ у него довольно сумасшедшій! Довольно красивое лицо у несчастнаго. Жалю, что я его прозвала.

Но тмъ не мене она все таки захала къ пастору и потребовала полный отчетъ. Противорчивыя сообщенія и объясненія миссъ Флмпъ, миссъ Финчъ, миссисъ Мендхамъ, Крмпа и миссисъ Джехорамъ окончательно сбили ее съ толку. Пасторъ прижатый, какъ бы сказать, къ стн, изо всхъ силъ старался объяснить ей въ трубку, что именно произошло. Онъ немного смягчилъ крылья и шафрановую рубаху, но чувствовалъ, что дло совершенно безнадежно. Онъ упоминалъ о своемъ протежэ, какъ о ‘мистер’ Ангел. Онъ длалъ отчаянныя обращенія въ сторону, адресуясь къ чучелу ледешника. Старая дама замтила его смущеніе. Ея чудная старая головка все кивала взадъ и впередъ, то тыча ему въ лицо трубку, когда ему нечего было сказать, то пристально смотря на него потухшими глазами, когда онъ пытался говорить. Въ общемъ раздавалось очень большое количество ‘О!’ и ‘А!’. Но кое какія отрывки объясненія она все же разслышала.

— Вы его пригласили погостить у васъ… на неопредленное время?— спросила лэди Хаммергаллоу, въ голов которой зарождалась великая мысль.

— Я, дйствительно… быть можетъ неосмотрительно… сдлалъ такое предл…

— И вы не знаете откуда онъ?

— Не имю ни малйшаго понятія.

— Ни кто былъ его отецъ?— сказала лэди Хаммергаллоу таинственнымъ тономъ.

— Ни малйшаго представленія отвтилъ пасторъ.

— Баловникъ!— сказала лэди Хаммергаллоу, лукаво и, не спуская лорнета съ глазъ, внезапно ткнула своей трубкой пастору въ ребра.

— Что вы! Что вы! Милая лэди Хаммергаллоу!

— Я такъ и думала. И не воображайте, что я хочу васъ осуждать, м-ръ Хилльеръ.— Она усмхнулась двусмысленнымъ смшкомъ, который она очень любила пускать въ ходъ въ такихъ случаяхъ.— Міръ есть міръ, и люди всегда люди. Такъ значитъ, бдный мальчикъ родился уродомъ, да? своего рода перстъ Божій, наказаніе!.. Носитъ трауръ, я вижу… Немного напоминаетъ мн ‘Алый Знакъ’ {Названіе извстнаго романа американскаго писателя Натаніэля Готорна.}. Значитъ мать умерла. Да, пожалуй и лучше, что она умерла. Право… я вдь женщина не узкихъ, мщанскихъ взглядовъ — я васъ уважаю за это. Право, уважаю.

— Но, лэди Хаммергаллоу!

— Ну, не портите дло своимъ отрицаніемъ. Все ясно, какъ Божій день, мн, свтской женщин. А эта дура, миссисъ Мендхамъ!.. Какъ она насмшила меня своими подозрніями… Такія странныя мысли… Да еще у жены викарія!.. Только, надюсь, это все случилось до принятія вами сана?

— Лэди Хаммергаллоу, я протестую. Даю вамъ слово…

— М-ръ Хилльеръ, я тоже протестую. Я знаю! И что бы вы ни сказали, это ни на іоту не измнитъ моего мннія. И не пытайтесь!.. Я никогда не подозрвала, что вы такой интересный человкъ.

— Но это подозрніе невыносимо!

— Мы вмст поможемъ ему, м-ръ Хилльеръ. Вы можете положиться на меня. Это крайне романтично.

Она вся сіяла доброжелательностью.

— Но, лэди Хаммергаллоу, я долженъ объяснить!

Она ршительно схватилась за свою трубку, держала ее передъ собой и качала головой.

— Я слышала, дорогой Пасторъ, что у него необыкновенный музыкальный талантъ?

— Увряю васъ, самымъ серьезнымъ образомъ…

— Я такъ и знала. И будучи еще физическимъ уродомъ…

— Вы находитесь подъ жесточайшимъ…

— Я думала, что, если у него дйствительно такое дарованіе, какъ увряетъ миссисъ Джехорамъ…

— Это самое несправедливое и необоснованное подозрніе, которому можетъ подвергнуться человкъ…

— Конечно, я не очень полагаюсь на ея мнніе.

— Войдите въ мое положеніе. Неужели я не завоевалъ себ репутаціи…

— Попытаюсь что нибудь устроить для него, какое нибудь публичное выступленіе.

— Разв я… (Чортъ! Все равно, безполезно!)

— Итакъ, дорогой Пасторъ, я предлагаю дать ему возможность продемонстрировать передъ нами свой талантъ. Я все обдумала, когда хала сюда. Въ ближайшій вторникъ я приглашу къ себ нсколько людей со вкусомъ, а онъ придетъ и захватитъ съ собой свою скрипку. Хорошо? И если все сойдетъ хорошо, то я постараюсь устроить ему нсколько приглашеній и порекламирую его.

— Но, милая лэди леди Хаммергаллоу!

— Больше ни слова!— сказала лэди Хаммергаллоу, все еще ршительно держа свою трубку далеко отъ уха и хватаясь за свои лорнетъ.

— А теперь мн пора уходить, а то лошади застоятся. Мои кучеръ ужасно не любитъ, если я ихъ заставляю долго стоять. Ему всегда страшно скучно ждать, бдняг, особенно если по близости нигд нтъ трактира.

Она направилась къ двери.

— Дьяволъ!— сказалъ Пасторъ вполголоса.

Это былъ первый разъ, что онъ произнесъ это слово съ самаго дня принятія священническаго сана. Впрочемъ, это только доказываетъ, какъ можетъ нарушить строй жизни человка посщеніе Ангела.

Онъ стоялъ на веранд и смотрлъ какъ отъзжалъ экипажъ. Міръ вокругъ него словно разсыпался на куски. Неужели онъ напрасно въ теченіе тридцати лтъ велъ такую добродтельную одинокую жизнь!? Господи, на какіе только ужасы эти люди не считали его способнымъ. Онъ стоялъ и тупо глядлъ на зеленвшее противъ окна поле и на разсыпанные вдоль дороги домики села. Все казалось достаточно реальнымъ, а между тмъ, впервые въ своей жизни, у него появилось странное сомнніе въ этой реальности. Онъ погладилъ подбородокъ, повернулся и медленно поднялся наверхъ къ себ въ уборную, гд долго сидлъ и такъ же тупо смотрлъ на рубаху изъ какой-то желтой ткани.

— Знаю ли я его отца?— сказалъ онъ.— Какъ же его знать, когда самъ то Ангелъ безсмертенъ и леталъ по небу еще тогда, когда мои предки были двуутробными животными… Ахъ, зачмъ онъ теперь не летаетъ по небу, вмсто…

Онъ всталъ и началъ ощупывать рубаху.

— Интересно бы знать, гд они достаютъ такую матерію!— сказалъ Пасторъ. Потомъ подошелъ къ окну и снова уставился въ пространство.— Очевидно все чудесно, даже восходъ и заходъ солнца. Очевидно нтъ твердыхъ устоевъ ни для какой вры. Но какъ то но привычк принимаешь многое. А это все нарушаетъ. Я какъ будто начинаю пробуждаться къ Невидимому. Это самая странная изъ всхъ неувренностей. Съ юныхъ лтъ не чувствовалъ себя такимъ взволнованнымъ и неспокойнымъ.

Дальнйшія похожденія Ангела въ сел.

XXIX.

— Вотъ такъ!— сказалъ Крмпъ, смнивъ бинты и перевязку.— Безъ сомннія, это игра памяти, но мн эти ваши наросты сегодня кажутся куда меньшими, чмъ вчера. Очевидно ихъ необычность и произвела на меня такое яркое впечатлніе. Разъ вы здсь, останьтесь и позавтракайте со мной. Знайте, завтракъ… это такая… полуденная да, а къ тому времени, когда мы кончимъ, мальчики опять будутъ въ школ.

— Я никогда не видалъ, чтобы такъ скоро заживало,— сказалъ докторъ, когда они перешли въ столовую.— Ваша кровь и ваше тло, должно быть, необычайно чисты и свободны отъ бактерій. А вотъ насчетъ вашей головы!.. прибавилъ онъ про себя.

За завтракомъ онъ внимательно слдилъ за Ангеломъ и пытался заставить его разговориться о себ.

— Васъ вчерашнее путешествіе должно быть утомило?— спросилъ онъ неожиданно.

— Путешествіе?— сказалъ Ангелъ.— О, да! Мои крылья немного устали и отяжелли.

(Не поймаешь его на удочку!) — сказалъ про себя Крмпъ.— (Очевидно придется говорить ему въ тонъ!).

— Такъ что вы всю дорогу летли, да? Другого способа передвиженія не было?

— Да, другого способа не было — отвтилъ Ангелъ, пробуя горчицу.— Я взлеталъ по симфоніи вмст съ нсколькими Грифами и Огненнымъ Херувимомъ, какъ вдругъ стало темно, и я очутился въ этомъ вашемъ мір.

— Скажите, пожалуйста!— замтилъ Крмпъ — такъ вотъ почему вы пріхали безъ багажа.

Онъ провелъ салфеткой по губамъ и въ глазахъ его заискрилась улыбка.

— Вы наврное знаете этотъ міръ нашъ довольно хорошо? Наблюдали за нами изъ-за алмазныхъ стнъ и тому подобное?.. А?

— Нтъ, не очень хорошо. Иногда онъ намъ снится. При лунномъ свт, когда Кошмары убаюкиваютъ насъ своими крыльями.

— А, да… конечно!..— сказалъ Крмпъ.— Какъ вы поэтично все разсказываете. Хотите бургундскаго? Вотъ, рядомъ съ вами.

— Видите ли, у насъ, въ нашемъ мір, сложилось мнніе, что посщенія Ангеловъ далеко не такъ рдки. Можетъ быть, кто-нибудь изъ вашихъ друзей уже совершилъ поздку на землю? Насъ увряютъ, что они посщаютъ невинно осужденныхъ въ тюрьм, исполняютъ какія то особенно небесныя пляски, и тому подобное. Знаете, какъ въ ‘Фауст’.

— Первый разъ объ этомъ слышу,— сказалъ Ангелъ.

— Еще третьяго дня одна дама, чей ребенокъ былъ моимъ временнымъ паціентомъ — знаете, разстройство желудка — увряла меня, что нкоторыя судороги лица, нами наблюдавшіяся, указывали, что онъ видитъ во сн Ангеловъ. Въ романахъ миссисъ Генри Вудъ это считается безспорнымъ признакомъ преждевременной кончины. Вы вроятно не сможете пролить какой нибудь свтъ на подобное темное патологическое явленіе?

— Я ршительно ничего не понимаю!— сказалъ Ангелъ, озадаченный и очевидно совсмъ не отдающій себ отчета, на что намекаетъ докторъ.

(Ишь, начинаетъ злиться!) — сказалъ Крмпъ про себя,— (Замчаетъ, что я смюсь надъ нимъ). Одинъ еще вопросъ меня чрезвычайно интересуетъ. Скажите, что новоприбывшіе, очень жалуются на докторовъ? Мн всегда казалось, что въ начал они очень много говорятъ на разныя гидропатическія темы. Еще только въ іюн мсяц я смотрлъ на ту картину на Академической Выставк, и…

— Новоприбывшіе!— сказалъ Ангелъ.— Я право васъ не понимаю..

Докторъ уставился на него.

— Какъ! Разв они къ вамъ не прибываютъ?

— Прибываютъ?— спросилъ Ангелъ.— Кто?

— Да люди, которые здсь умираютъ.

— Посл того, какъ они разсыпались на куски?

— Да, такое повріе у насъ господствуетъ всюду.

— Люди, врод той женщины, что кричала на меня изъ-за двери, или того черноликаго человка съ его непонятными словами и тхъ отвратительныхъ маленькихъ созданій, швырявшихъ въ меня жолудями?.. Разумется нтъ!.. Пока я не попалъ въ этотъ вашъ міръ, я никогда подобныхъ существъ и въ глаза не видалъ.

— Слушайте, бросьте…— сказалъ докторъ.— Вы мн еще скажете, что ваша оффиціальная одежда не благо цвта, и что вы не умет играть на арф.

— Благо цвта! Да такого цвта нтъ совсмъ въ стран Ангеловъ — сказалъ Ангелъ.— Это тотъ пустой цвтъ, который вы получаете, смшивая вс другіе, да?

— Послушайте, сэръ!— сказалъ докторъ, вдругъ мняя тонъ.— Вы ршительно не имете, представленія о стран, изъ которой вы якобы явились. Вдь основное свойство его — именно въ близн.

Ангелъ въ свою очередь уставился на доктора. Что, этотъ человкъ шутитъ? На видъ онъ былъ совершенно серьезенъ.

— Взгляните — сказалъ Крмпъ, и, вставъ изъ-за стола, подошелъ къ буфету, на которомъ лежалъ No ‘Приходскаго журнала’. Онъ принесъ и подалъ его Ангелу, раскрывъ изданіе на иллюстрированномъ приложеніи въ краскахъ.

— Вотъ тутъ изображены настоящіе Ангелы — сказалъ онъ.— Какъ видите, не въ однихъ крыльяхъ особенность Ангела. А въ блой одежд, въ этомъ кончающемся завиткомъ балахон, и какъ видите, они поднимаются къ небу со сложенными крыльями. Это самые достоврные ангелы, на основаніи самыхъ авторитетныхъ данныхъ. Волосы у нихъ какъ будто были обезцвчены перекисью водорода, видите! Вотъ у одного что-то въ род арфы, а другой помогаетъ этой безкрылой дам — очевидно будущему ангелу — подняться наверхъ, на небо.

— Да вдь это вовсе не ангелы!— сказалъ Ангелъ.

— Увряю васъ, что это ангелы — сказалъ Крмпъ, относя журналъ назадъ на буфетъ и возвращаясь на свое мсто.— Увряю васъ, что эта картинка составлена на основаніи самыхъ безспорныхъ и авторитетныхъ данныхъ.

— А я увряю васъ…

Крмпъ сжалъ углы рта и покачалъ головой изъ стороны въ сторону, какъ давеча у Пастора.

— И не пытайтесь!..— сказалъ онъ.— Не можемъ же мы отказаться отъ установленныхъ взглядовъ и мнній только потому, что какой-то неизвстный….

— Если это ангелы,— перебилъ его Ангелъ,— то въ такомъ случа я никогда не былъ въ ангельской стран.

— Совершенно справедливо,— сказалъ Крмпъ, крайне довольный собой.— Этого то я и хотлъ отъ васъ добиться.

Ангелъ посмотрлъ на него въ теченіе нсколькихъ минутъ широко раскрывъ глаза, и во второй разъ въ своемъ бытіи почувствовалъ, что былъ охваченъ тми странными судорогами, которыя люди именуютъ смхомъ.

— Ха-ха-ха!— смялся Крмпь, въ свою очередь.— Я такъ и думалъ, что вы не такой сумасшедшій, какимъ кажетесь! Ха-ха-ха!

И до конца завтрака оба были очень веселы, совершенно по разнымъ причинамъ, и Крмпъ упорно продолжалъ относиться къ Ангелу, какъ къ ловчайшему ‘жулику’!

XXX.

Выйдя отъ Кремпа, Ангелъ сталъ подниматься на гору по направленію къ пасторскому дому. Но, вроятно, изъ желанія избгнуть второй встрчи съ миссисъ Гстикъ — онъ свернулъ въ сторону у калитки въ изгороди и пошелъ кружнымъ путемъ, мимо Ласточкина поля и фермы Брадлея.

По дорог онъ наткнулся на Сознательнаго Бродягу, мирно спавшаго въ трав подъ кустомъ. Онъ остановился и посмотрлъ на него, привлеченный небеснымъ спокойствіемъ лица этого типа. Но почти въ то же мгновеніе Сознательный Бродяга вздрогнулъ, проснулся и слъ. Это было блдное существо, одтое въ порыжвшій черный костюмъ, съ сильно обтрепанной шляпой, надвинутой на одинъ глазъ.

— Добрый день,— сказалъ тотъ, любезно и привтливо.— Какъ поживаете?

— Хорошо, благодарю васъ,— отвтилъ Ангелъ, заучившій эту фразу.

Сознательный Бродяга критически осмотрлъ Ангела съ ногъ до головы.

— Тоже утаптываете шоссе, товарищъ?— сказалъ онъ.— Какъ и я?

Ангелъ былъ озадаченъ.

— Почему,— спросилъ онъ,— вы спите такъ на земл, а не высоко на воздух, въ постели?

— Ну и фруктъ!— сказалъ Сознательный Бродяга.— Почему я не сплю въ постели? Да видите ли, такъ сложились дла. Въ Саодринхам {Загородная резиденція англійской королевской семьи.} мняютъ обои, а въ Виндзорскомъ замк {Тоже. Прим. пер.} испортилась канализація, а другихъ домовъ у меня нтъ. А не найдется ли у васъ, товарищъ, въ карман нкая металлическая единица, равная стоимости бутылк пива? А?

— У меня въ карман нтъ ничего,— отвтилъ Ангелъ.

— Скажите, вотъ это село называется Сиддермортонъ?— спросилъ Бродяга, кряхтя поднимаясь на ноги и указывая на кучу крышъ у подножія холма.

— Да,— отвтилъ Ангелъ,— это Сиддермортонъ.

— Знаю его, знаю его,— сказалъ Бродяга,— славное село.

Онъ потянулся, звнулъ и стоялъ, разсматривая деревеньку.

— Дома,— сказалъ онъ задумчиво,— сельско-хозяйственные продукты… (указывая рукой на поля, засянныя пшеницей и фруктовые сады). Уютное мстечко на видъ, не правда ли?

— Да, оно по своему довольно красиво — сказалъ Ангелъ.

— Да, по своему красиво, врно замтили… Господи! Съ какимъ бы удовольствіемъ я разнесъ бы его, сжегъ бы вс эти домишки до тла… Я тамъ родился.

— Скажите!— замтилъ Ангелъ.

— Да, я тамъ родился. А, скажите, товарищъ, вы когда нибудь слыхали о препарированныхъ лягушкахъ?

— О препарированныхъ лягушкахъ?— переспросилъ Ангелъ.—

— Нтъ.

— Это то, что продлываютъ вивиссекціонисты. Они берутъ лягушку, вырзаютъ у нея изъ головы мозгъ и вмсто него всовываютъ кусочекъ спинного мозга. Вотъ и получается препарированная лягушка. Ну… такъ вотъ все это мстечко наполнено препарированными людьми.

Ангелъ серьезно этому поврилъ.

— Да?— сказалъ онъ.

— Совершенная правда… можете мн поврить на слово. Надъ каждымъ изъ нихъ продлали такую же операцію, вынули мозги и вмсто нихъ всунули имъ въ головы гнилушки. Видите тотъ маленькій красный домикъ, вонъ тамъ?

— Да, это то, что они называютъ Національной Школой!— сказалъ Ангелъ.

— Врно… вонъ тамъ то ихъ и препарируютъ,— сказалъ Бродяга, довольный тмъ, что его шутка удалась.

— Правда? Какъ это интересно.

— Какъ же иначе!— продолжалъ Бродяга.— Если бы у нихъ были мозги, у нихъ были бы мысли, а если были бы мысли, они сами за себя и думали бы. На самомъ же дл вы можете пройти черезъ это мстечко отъ края до края и не найдете ни одного человка, который уметъ думать. Да, это препарированныя человческія существа, вотъ что они. Я хорошо знаю это мстечко. Я тамъ родился, и быть можетъ, былъ бы еще тамъ, работая на другихъ, богатыхъ, если бы я не забастовалъ противъ этого самаго препарированія.

— А это очень болзненная операція?— спросилъ Ангелъ.

— Отчасти. Только не головамъ-то отъ нея больно. И длится она долго. Ихъ маленькими берутъ въ эту школу и говорятъ имъ ‘войдите сюда и мы усовершенствуемъ ваши мозги’ — да, вотъ что имъ говорятъ, и дтишки послушно идутъ. И тогда то имъ и начинаютъ головы напихивать этими самыми гнилушками. По кусочку за кусочкомъ, все сухенькіе, выжимая здоровые жирные мозги. Всякія хронологіи, перечисленія, наименованія и т. п. И ужъ отсюда дтишки выходятъ безъ мозговъ въ голов, вымуштрованные, чистенькіе и готовые снять шляпу передъ каждымъ встрчнымъ. Только подумайте! Одинъ вчера снялъ шапку, встртивъ меня! И они прытко бгаютъ туда-сюда и длаютъ всю грязную работу и еще благодарны, что имъ позволяютъ жить. Да они прямо гордятся тяжелымъ трудомъ ради труда! Посл того, какъ ихъ какъ слдуетъ препарировали. Видите вонъ того малаго, который пашетъ?

— Да,— сказалъ Ангелъ,— онъ тоже препарированъ?

— Я думаю. Иначе въ такую прекрасную погоду онъ бродяжничалъ бы такъ же какъ я и… святые Апостолы.

— Я начинаю понимать,— сказалъ Ангелъ все еще не совсмъ увренно.

— Я зналъ, что вы поймете,— сказалъ Бродяга-философъ.— Я знаю, что вы человкъ интеллигентный. Но послушайте, говоря серьезно, разв это не нелпо?— прошли вка за вками цивилизаціи, а посмотрите, эта бдная свинья все еще трудится до послдняго пота и плетется безъ конца по этому полю. А онъ англичанинъ, да! Онъ представитель господствующей расы міра, да! Онъ одинъ изъ правителей Индіи! Эхъ, тутъ покойникъ и то расхохочется! Флагъ, который цлыя тысячелтія гордо разввался въ бою и надъ волнами — его флагъ! Нтъ другой страны, которая была бы могущественне и боле славной чмъ эта! Такой другой нтъ! А что она изъ насъ длаетъ? А? Хотите я вамъ разскажу маленькую исторію про эти края, такъ какъ я вижу вы не здшній, чужой. Хотите? Тутъ вотъ живетъ нкій субъектъ, Готчъ, сэръ Джонъ Гогчъ, какъ его полностью называютъ. Такъ вотъ, когда онъ былъ молодымъ бариномъ, только что кончившимъ Оксфордскій университетъ, мн было лтъ восемь, а моей сестр — семнадцать. Она у нихъ въ горничныхъ служила. Да что разсказывать, всякій слышалъ эту исторію… она такая обычная… всегда случается съ нимъ или съ ему подобными…

— Но я ея не слыхалъ,— сказалъ Ангелъ.

— Да что разсказывать, дло просто — всхъ двушекъ, которыя побойче и смазливе они доводятъ до улицы, а мужчинъ, которые посмле и посмышленне и не хотятъ пить бульонъ вмсто пива, не кланяются подобострастно и не оставляютъ птицъ и зайцевъ для богатыхъ — тхъ выгоняютъ изъ селъ, какъ неспокойный элементъ. Патріотизмъ! Всякая болтовня объ улучшеніи расы! Да! А все то, что остается и въ негры не годится, любой китаецъ сто очковъ впередъ дастъ…

— Но я все же не понимаю — сказалъ Ангелъ.— Ршительно не понимаю васъ.

Тутъ Бродяга-философъ постарался быть боле вразумительнымъ и разсказалъ Ангелу простую, обыденную исторію про сэра Джона Готча и служанку. Врядъ ли является необходимымъ вамъ повторять ее. Вы ее знаете. Но Ангела эта исторія окончательно озадачила. Она была полна непонятныхъ для него словъ, такъ какъ у Бродяги единственнымъ средствомъ для выраженія его чувствъ и эмоціи служила ругань. Но, хотя говорили они на разныхъ языкахъ, все таки ему удалось внушить Ангелу часть своего глубокаго (быть можетъ впрочемъ и необоснованнаго) убжденія въ несправедливости и жестокости жизни и безнравственности сэра Джона Готча.

Послднее, что запечатллось въ памяти Ангела о Бродяг, была его пыльная черная спина, постепенно удалявшаяся по тропинк по направленію къ Айнинъ Хангеру. У дороги появился фазанъ и Сознательный Бродяга тотчасъ же поднялъ камень и мткимъ ударомъ заставилъ птицу улепетнуть. Потомъ онъ навсегда исчезъ за поворотомъ.

Широта взглядовъ миссисъ Джехорамъ.

XXXI.

— Сегодня, когда я проходила мимо пасторскаго дома, кто-то тамъ игралъ на скрипк,— сказала миссисъ Джехорамъ, принимая чашку чая изъ рукъ миссисъ Мендхамъ.

— Пасторъ самъ играетъ,— сказала миссисъ Мендхамъ.— Я уже по этому поводу имла разговоръ съ Джорджемъ, но ничего не вышло. А по моему, Пастору не слдуетъ заниматься такими вещами, это не соотвтствуетъ его сану, и кром того, это отдаетъ иноземщиной. Но, какъ видите, онъ…

— Знаю, дорогая,— сказала миссисъ Джехорамъ.— Но я разъ слышала, какъ Пасторъ играетъ. И я уврена, что сегодня игралъ не Пасторъ. Слишкомъ талантливая была сегодня игра, увряю васъ очень незаурядная. И что-то совершенно новое. Я сегодня утромъ, же сказала объ этомъ милой лэди Хаммергаллоу. И мн кажется, что это былъ…

— Этотъ полоумный?! Очень возможно. Эти ненормальные люди знаете… Ахъ, милая, кажется я никогда не забуду той ужасной встрчи. Вчера.

— И я тоже.

— Мои бдныя двочки! Он были такъ поражены и шокированы, что ни слова не могли сказать. Я разсказывала дорогой лэди Хам…

— Он прекрасно поступили! Это было дйствительно ужасно, милая! Особенно для нихъ.

— А теперь, милая, я хочу, чтобы вы мн откровенно сказали: дйствительно ли вы врите, что это былъ мужчина?

— Если бы вы только слышали скрипку.

— Я все еще склонна подозрвать, Джесси…— миссисъ Мендхамъ наклонилась впередъ, словно собираясь продолжать разговоръ шопотомъ.

Миссисъ Джехорамъ взяла кусокъ пирога.

— Я уврена, что ни одна женщина не могла бы играть такъ на скрипк, какъ играли сегодня утромъ.

— Разумется, если вы такъ уврены, то вопросъ ршенъ,— сказала миссисъ Мендхамъ.

Миссисъ Джехорамъ считалась въ Сиддермортон непоколебимымъ авторитетомъ во всхъ вопросахъ искусства, музыки и литературы. Ея покойный мужъ былъ третьестепеннымъ поэтомъ. И миссисъ Мендхамъ ограничилась тмъ, что прибавила неувренное: ‘Все же’…

— Знаете что?— сказала миссисъ Джехорамъ.— Я, пожалуй, даже отчасти склонна поврить разсказу нашего милаго Пастора.

— Какая вы добрая, Джесси, сказала миссисъ Мендхамъ.

— Право, я не думаю, чтобы у него жилъ кто-нибудь въ дом до этого дня. Я уврена, что мы объ этомъ непремнно слышали бы. Я не представляю себ, какъ чужая кошка можетъ приблизиться на четыре версты до Сиддермортона, чтобы объ этомъ вс не знали. Вс мстные жители такъ любятъ посплетничать…

— Я всегда отношусь недоврчиво къ Пастору,— сказала миссисъ Мендхамъ.— Я его знаю!

— Да. Но разсказъ его вполн пріемлемъ. Представьте себ, а вдругъ этотъ м-ръ Ангелъ, какая-нибудь очень извстная и эксцентричная знаменитость…

— Ну… надо быть очень эксцентричнымъ, чтобы одваться такъ! Всякой эксцентричности, милая, бываетъ граница и предлъ.

— Ну, а юбки шотландцевъ?

— Хороши въ Шотландіи…

Вдругъ взглядъ миссисъ Джехорамъ упалъ на черное пятнышко, медленно подымавшееся на гору по желто-зеленому полю.

— Вонъ онъ!— сказала миссисъ Джехорамъ.— Перескаетъ поле пшеницы. Я уврена, что это онъ. Я ясно вижу горбъ. Если это только не человкъ съ мшкомъ. Ахъ какъ кстати, Минни, у васъ тутъ есть бинокль. Это очень удобно для наблюденія за тмъ, что длается у Пастора!.. Да, это онъ. И мужчина, вн всякаго сомннія. Да еще съ такимъ симпатичнымъ лицомъ!

Она любезно подлилась биноклемъ съ хозяйкой дома. Въ теченіе нсколькихъ минутъ царило молчаніе, прерываемое лишь шуршаніемъ шелковъ.

— Сегодня по крайней мр — сказала миссисъ Мендхамъ,— онъ одтъ совсмъ прилично.

— Да, совсмъ!— сказала миссисъ Джехорамъ.

Пауза.

— Видъ у него сердитый!

— И платье все въ пыли.

— Походка у него вполн увренная и устойчивая,— сказала миссисъ Мендхамъ,— а то можно было бы подумать… Въ такую жаркую погоду!..

Еще пауза.

— Видите ли, милая, — сказала миссисъ Джехорамъ, опуская бинокль.— Я хотла сказать, что это быть можетъ какая-нибудь крупная знаменитость, старающаяся сохранить свое инкогнито.

— Ну, если вы называете ходить почти голымъ… инкогнито.

— Конечно, это чрезвычайно эксцентрично. Но я видла дтей въ рубашенкахъ, которыя довольно таки были похожи на него. А вдь очень много выдающихся людей отличаются странностями въ костюм и поведеніи. Геній можетъ украсть лошадь, тамъ, гд обыкновенный клеркъ побоялся бы чихнуть. Весьма возможно, что онъ очень извстенъ и только смется надъ нашей провинціальной простотой. И право, одежда его была куда приличне, чмъ эти новыя женскія моды для велосипедныхъ костюмовъ. Я видла рисунокъ такого костюма въ одномъ изъ иллюстрированныхъ журналовъ еще третьяго дня — прямо трико какое-то!.. Нтъ, я предпочитаю оставаться при теоріи, что это какой-то геній, особенно посл того, какъ я слышала игру на скрипк. Я уврена, что это чрезвычайно оригинальная личность. И наврное очень интересный человкъ. Знаете, я даже ршила попросить Пастора познакомить меня съ нимъ.

— Что вы! Что вы!— воскликнула миссисъ Мендхамъ.

— Да, я твердо ршила!— сказала миссисъ Джехорамъ.

— Смотрите, мн кажется вы очень неосторожны!— сказала миссисъ Мендхамъ.— Знаменитости и всякаго такого рода люди хороши въ Лондон. Но здсь, да еще въ дом Пастора…

— Надо немного просвтить здшнихъ жителей. Я лично очень люблю все оригинальное! И во всякомъ случа, я намрена посмотрть его поближе.

— Смотрите, не пересолите!— сказала миссисъ Мендхамъ.— Я слышала, мода опредленно мняется. Мн говорили въ Лондон, лучшіе представители свта ршили, что геніальность и геніевъ больше не слдуетъ поощрять. Эти послдніе скандалы…

— Да, но это касается только знаменитостей литературнаго міра, увряю васъ. Что же касается музыки, то…

— Что бы вы ни говорили, милая,— прервала миссисъ Мендхамъ — все равно вы не убдите меня въ приличіи и респектабельности вчерашняго костюма этого господина.

Незначительный случай.

XXXII.

Ангелъ медленно перескалъ поле, вдоль изгороди, направляясь къ пасторскому дому. Лучи заходящаго солнца играли на его плечахъ, золотили верхушки дома и сверкали краснымъ пламенемъ на окнахъ. У воротъ, купаясь въ теплыхъ лучахъ, стояла маленькая горничная Делія. Она стояла и, защищая глаза рукой, смотрла на приблилсающагося Ангела. И внезапно Ангелу пришло въ голову, что она, по крайней мр,— красива, и не только красива, но еще живая и теплая.

Она отворила ему ворота и встала въ сторону. Она его жалла, такъ какъ старшая сестра ея была тоже калкой. Онъ поклонился ей, какъ сдлалъ бы всякой женщин и на мгновеніе взглянулъ ей въ лицо. Она вернула ему взглядъ и что-то запрыгало далеко внутри ея.

Ангелъ сдлалъ нершительное движеніе.

— Ваши глаза очень красивы,— сказалъ онъ тихо, и въ голос его прозвучало какое-то смутное, далекое удивленіе.

— О, сэръ!— сказала она, отступая шагъ назадъ.

На лиц Ангела снова изобразилась озадаченность. Онъ пошелъ дальше по дорожк среди цвточныхъ клумбъ Пастора, а она стояла, все еще держась рукой за раскрытыя ворота, смотря ему вслдъ. Дойдя до обвитой розами веранды, онъ обернулся и посмотрлъ на нее.

Еще мгновеніе-другое она не сводила съ него взора, потомъ, сдлавъ странный жестъ, повернулась къ нему спиной, заперла ворота и, какъ будто устыдившись, стала смотрть внизъ, въ долину, на церковную колокольню.

Объ основахъ жизни.

XXXIII.

За обдомъ Ангелъ разсказалъ Пастору наиболе примчательныя свои приключенія.

— Самое странное,— сказалъ Ангелъ — это готовность, съ которой вы, Человческія Существа… наслажденіе съ, которымъ вы причиняете боль. Вотъ, напримръ, эти мальчики, которые утромъ въ меня швыряли…

— И это доставляло имъ удовольствіе!— сказалъ Пасторъ!— Да, я это знаю.

— Но сами то они, небось, не любятъ боли?— сказалъ Ангелъ.

— О, нтъ!— отвтилъ Пасторъ.— Они боли не любятъ.

— Потомъ,— продолжалъ Ангелъ.— Я видлъ какія то очень красивыя растенія, съ большими широкими листьями, по два въ эту сторону, по два въ ту, и когда я погладилъ одно изъ нихъ оно причинило мн крайне непріятное…

— Крапива!— замтилъ Пасторъ.

— Во всякомъ случа какой то новый видъ боли. А другое растеніе съ головкой, напоминающей корону, и очень красивыми листьями, съ острыми и разодранными краями…

— Чертополохъ, по всей вроятности.

— И еще въ вашемъ саду, это красивое, такъ пріятно пахнущее растеніе…

— Шиповникъ,— сказалъ Пасторъ…— Да, помню.

— И тотъ розовый цвтокъ, который выскочилъ изъ коробочки…

— Изъ коробочки?— спросилъ Пасторъ.

— Да, вчера ночью,— сказалъ Ангелъ,— и сталъ подниматься по занавскамъ.. Пламя!

— А… спички и свча! Да, да!— сказалъ Пасторъ.

— А потомъ еще эти животныя. Сегодня собака вела себя крайне непріятно по отношенію ко мн… И эти мальчики, и манера у людей говорить… Каждый какъ будто старается… или готовъ по крайней мр… причинить эту самую боль. Каждый какъ будто только тмъ, и занятъ, что причиняетъ боль…

— Или стремленіемъ избжать ее!— замтилъ Пасторъ, отставляя отъ себя тарелку.— Да… конечно! Везд борьба. Весь міръ — поле битвы, вся земля, все живое! За всмъ стоитъ боль, она и есть движущая насъ сила. Да, здсь, она лежитъ на самой поверхности. И этотъ Ангелъ видитъ ее въ первый же день!

— Но почему всякій… и все… такъ желаетъ причинить боль?— спросилъ Ангелъ.

— А разв у васъ, въ Стран Ангеловъ, это явленіе не наблюдается?— спросилъ въ свою очередь Пасторъ.

— Нтъ!— отвтилъ Ангелъ.— Почему здсь это такъ?

Пасторъ медленно вытеръ губы салфеткой.

— Да, здсь это такъ!— сказалъ онъ.

— Боль, страданіе — продолжалъ онъ медленне,— лежатъ въ основ этой жизни…

— Знаете — сказалъ онъ посл нкоторой паузы — я почти не могу представитъ себ… міра безъ боли и страданія… А впрочемъ, когда вы сегодня утромъ играли…

— Но этотъ міръ, нашъ міръ, совершенно другой! Онъ совершенно противоположенъ вашему, ангельскому. Знаете, даже на многихъ людей… прекрасныхъ, религіозныхъ людей… настолько произвела впечатлніе эта повсемстность, универсальность боли и страданій, что, по ихъ мннію, посл смерти многимъ изъ насъ будетъ еще хуже… Впрочемъ, мн лично этотъ взглядъ кажется черезчуръ крайнимъ. Но вопросъ очень серьезный и глубокій. Даже почти не поддающійся обсужденію и разршенію…

И, совершенно непослдовательно, Пасторъ перескочилъ на импровизированную диссертацію на тему о ‘Необходимости’, какимъ образомъ вещи были такими, потому что он есть такіе какъ нужно длать то-то и то-то.

— Даже наша пища!— сказалъ Пасторъ.

— Что?— спросилъ Ангелъ.

— Не достается намъ безъ причиненія боли — сказалъ Пасторъ.

Ангелъ такъ поблднлъ, что Пасторъ внезапно умолкъ. Онъ какъ разъ собрался было подробно объяснить происхожденіе бараньихъ котлетъ. Наступила пауза.

— Кстати,— спросилъ неожиданно Ангелъ.— Вы тоже препарированы? Ваши мозги тоже вынуты и замнены гнилушками, какъ у простыхъ людей?

Дебютъ Ангела.

XXXIV.

Когда лэди Хаммергаллоу что нибудь ршала, то всегда случалось такъ, какъ она хотла. И хотя Пасторъ отчаянно запротестовалъ, но она настояла на своемъ, и не прошло и недли, какъ въ одинъ прекрасный день, въ Сиддермортоновскомъ Замк, она собрала публику, Ангела и скрипку.

— Это геніальный музыкантъ, котораго открылъ Пасторъ,— сказала она, этимъ весьма предусмотрительно подготовляя почву, на случай провала, чтобы свалить всю вину на Пастора.

‘Дорогой Пасторъ говорилъ мн’… начинала она, а дальше ужъ разсказывала прямо невроятные анекдоты о музыкальныхъ способностяхъ Ангела. Но она была прямо влюблена въ свою мысль — у нея издавна было тайное желаніе сыграть роль покровительницы для какого нибудь еще скрытаго таланта. А до настоящаго времени, ни разу, во всхъ ея открытіяхъ, таланта то и не оказывалось.

— Это ему можетъ принести большую пользу,— сказала она.— У него волосы уже достаточно длинны, а съ такимъ свжимъ, розовымъ лицомъ онъ будетъ прямо прекрасенъ на эстрад. Платье же Пастора, которое ему такъ не по плечу, длаетъ его уже похожимъ на моднаго піаниста… А если еще шепнуть кое-кому — только конечно, не разсказать — скандальную исторію его происхожденія, то это будетъ еще лишней приманкой… когда онъ будетъ выступать въ Лондон.

По мр того, какъ приближался день выступленія Ангела, Пасторъ все больше и больше нервничалъ. Онъ долгіе часы тратилъ на то, чтобы объяснить Ангелу положеніе дла, другіе часы проводилъ въ попыткахъ представить себ, что подумаютъ люди, а еще худшіе часы — въ догадкахъ, какъ будетъ себя вести Ангелъ. До сихъ поръ Ангелъ игралъ на скрипк только для собственнаго удовольствія. Пасторъ то и дло теперь ошарашивалъ его, неожиданно прибгая и сообщая ему какое нибудь новое правило хорошаго тона, о которомъ онъ вдругъ вспоминалъ. Такъ напримръ: ‘Помните, очень важно, куда вы положите свою шляпу… Никогда ни въ какомъ случа не кладите ее на стулъ. Держите ее въ рукахъ, пока вамъ не предложатъ чаю и тогда… ну, скажемъ… тогда положите ее куда нибудь.’

Путь до Сиддермортоновскаго Замка прошелъ безъ всякихъ инцидентовъ, но какъ только наступилъ моментъ ‘представленія’, Пастора охватило отчаяніе. Оказывается, онъ забылъ объяснить Ангелу церемоніалъ представленія. Но хотя очень было замтно, что Ангелъ въ своей наивности нашелъ эту процедуру крайне смшной, ничего ужаснаго не случилось.

— Сроватый фруктъ,— сказалъ мистеръ Ратбонъ-Слэйтеръ, придававшій большое значеніе костюму.— Еще не обтесанъ. Никакихъ манеръ. Засмялся, когда увидлъ, какъ я здороваюсь. А кажется я здоровался съ достаточнымъ шикомъ.

Произошелъ, впрочемъ, пустяковый инцидентъ. Лэди Хаммергаллоу, привтствуя Ангела, посмотрла на него въ лорнетъ. Видимая величина ея глазъ, очевидно, удивила его. Его удивленіе и быстрая попытка взглянуть на нихъ поверхъ стеколъ лорнета были слишкомъ очевидны. Что же касается трубки, то Пасторъ предупредилъ его о ней.

Неумніе Ангела сидть на чемъ либо другомъ, кром музыкальнаго табурета, какъ будто возбудило нкоторый интересъ среди дамъ, но не вызвало никакихъ замчаній. Очевидно, он сочли это аффектаціей восходящей знаменитости. Онъ немного неувренно обращался съ чайной чашкой и разсыпалъ по ковру крошки кэкса. (Не забывайте, что онъ былъ большимъ диллетантомъ въ дл ды). Онъ заложилъ ногу за ногу. Онъ долго путался со шляпой, безплодно стараясь поймать взглядъ доктора. Старшая миссъ Папаверъ попробовала было съ нимъ заговорить о европейскихъ курортахъ и папиросахъ и составила себ очень низкое мнніе о его интеллектуальныхъ способностяхъ.

Ангелъ былъ немного удивленъ, когда появился пюпитръ и тетрадки съ нотами, и въ начал видъ лэди Хаммергаллоу, которая сидла наклонивъ голову на бокъ и наблюдала его сквозь свои увеличенные глаза, немного смущалъ его.

Прежде чмъ онъ началъ играть, миссисъ Джехорамъ подошла къ нему и освдомилась, ‘какъ называется та очаровательная вещица, которую онъ третьяго дня игралъ’. Ангелъ отвтилъ, что она никакъ не называется, и миссисъ Джехорамъ замтила, что музыка никогда не должна имть названій и захотла узнать имя автора, а когда Ангелъ сказалъ, что онъ игралъ ее такъ, изъ головы, она громко заявила, что онъ Геній, и открыто (и безспорно чарующе) посмотрла на него въ подчеркнутомъ восхищеніи. Викарій изъ Айпингъ-Хангера (по происхожденію кельтъ, самъ играющій на роял и съ видомъ расоваго превосходства говорившій о живописи и музык) ревниво наблюдалъ за нимъ.

Лэди Хаммергаллоу первымъ дломъ завладла Пасторомъ, посадила его рядомъ съ собой и начала ему сообщать подробности о заработкахъ знаменитыхъ скриначей, подробности, которыя, большею частью, она тутъ же сочиняла, въ то время какъ онъ не сводилъ озабоченнаго взгляда съ Ангела. Она обидлась было за инцидентъ съ лорнетомъ, но потомъ ршила, что съ нимъ можно примириться, такъ какъ онъ не переходилъ за предлы допустимой оригинальности.

Теперь представьте себ Зеленую гостиную въ Сиддермортоновскомъ Замк, Ангела, переодтаго въ священническій сюртукъ, держащаго скрипку въ рукахъ и стоящаго у рояля, и почтенное собраніе совсмъ милыхъ людей, очень мило одтыхъ и разгруппированныхъ по комнат. Повсюду подходящая къ случаю свтская болтовня — можно услыхать отдльные отрывки.

— Онъ, вдь, инкогнито, — сказала самая старшая миссъ Папаверъ миссисъ Пербрайтъ.— Не правда ли, какъ это мило и оригинально? Джессика Джехорамъ говоритъ, что она видла его въ Вн, но не можетъ вспомнить его фамилію. Пасторъ, конечно, все знаетъ про него, но онъ такой скрытный…

— Какой у милаго Пастора разгоряченный и неловкій видъ,— сказала миссисъ Пербрайтъ,— я и раньше всегда это замчала, когда онъ сидитъ рядомъ съ лэди Хаммергаллоу. Она ни за что не желаетъ проявить малйшее уваженіе къ его сану, и все время разсказываетъ ему такіе…

— Галстухъ у него криво завязанъ,— сказала самая старшая миссъ Папаверъ,— а волосы! Такой у нихъ видъ, какъ будто онъ сегодня не причесывался.

— Да! Видъ у него весьма иностранный. Аффектированъ?! Все это хорошо въ гостиной,— сказалъ Джорджъ Харрингэй, сидвшій въ сторон съ младшей миссъ Пербрайтъ, — но что касается меня, такъ дайте мн мужественнаго мужчину и женственную женщину. А по вашему какъ?

— О! По моему — то же самое,— сказала младшая миссъ Пербрайтъ.

— Сотни, тысячи фунтовъ стерлинговъ,— говорила лэди Хаммергаллоу,— я слышала, что у нкоторыхъ изъ нихъ дома поставлены на совершенно фешенебельный ладъ. Вы врядъ ли поврите…

— Я очень люблю музыку, м-ръ Ангелъ, прямо обожаю ее. Она пробуждаетъ что-то во мн. Я затрудняюсь это объяснить, — говорила миссисъ Джехорамъ.— Кто сочинилъ этотъ прелестный парадоксъ: ‘жизнь безъ музыки — безчеловчіе, музыка безъ жизни’… Ахъ! Какъ это?… Можетъ быть, вы помните? ‘Музыка безъ жизни…’ Кажется это Рескинъ сказалъ?

— Къ сожалнію, не знаю,— сказалъ Ангелъ.— Я очень мало читалъ книгъ.

— Какъ очаровательно!— воскликнула миссисъ Джехорамъ.— Ахъ, если бы я тоже ихъ не читала! Я глубоко вамъ сочувствую! Я тоже не читала бы, только мы, бдныя женщины… не хватаетъ у насъ, очевидно, для этого оригинальности… А здсь въ этой глуши можно дойти до какихъ угодно ужасовъ и паденій…

— Онъ безспорно очень красивъ. Но мужчина въ конц концовъ долженъ быть цненъ своей силой, — сказалъ Джорджъ Харрингэй.— А вы какъ думаете?

— О!.. я думаю тоже самое — сказала младшая миссъ Пербрайтъ.

— Вдь не будь женоподобнаго мужчины, не было бы и женщины съ мужскими наклонностями. А когда все очарованіе мужчины сводится къ его волосамъ, что же остается длать женщин? А когда мужчины еще расхаживаютъ съ ярко-румяными щеками…

— О, Джорджъ! Какая на васъ нашла сегодня полоса безжалостной ироніи!— замтила младшая миссъ Пербрайтъ.— Я убждена, что это вовсе не искусственный румянецъ.

— Я, собственно, вовсе не его опекунъ, дорогая лэди Хаммергаллоу. Конечно, съ вашей стороны чрезвычайно любезно и мило, такъ близко къ сердцу принимать его интересы…

— Вы, правда, будете импровизировать?— спросила миссисъ Джехорамъ, въ состояніи какого то телячьяго восторга.

— Ш… ш… ш…— сказалъ викарій изъ Айпингъ-Хангера.

И Ангелъ началъ играть, глядя прямо передъ собой въ пространство, вспоминая о всхъ прекрасныхъ вещахъ Ангельской Страны, и все же безсознательно внося въ свою игру часть той грусти и тоски, которыя начали его охватывать. Когда онъ забывалъ про окружающихъ людей, музыка была нжна и необычайна, когда же его мысли снова возвращались къ окружающей дйствительности, она становилась капризной и гротескной. Но ангельская музыка такъ сильно захватила Пастора, что, какъ только Ангелъ заигралъ, онъ тотчасъ же забылъ вс свои заботы и треволненія. Миссисъ Джехорамъ изо всхъ силъ старалась казаться очарованной и понимающей (хотя временами музыка эта ее очень озадачивала) и все время пыталось поймать взглядъ Ангела. У него было такое поразительно подвижное лицо, и на немъ отражались такіе тончайшіе нюансы переживаній! А миссисъ Джехорамъ въ этихъ вопросахъ была судьей! У Джорджа Харрингея былъ весьма скучающій видъ пока младшая миссъ Пербрайтъ, обожавшая его, не протянула свою маленькую туфельку и не коснулась кончикомъ ея его мужественнаго сапога, и тогда онъ повернулъ къ ней лицо, встртился съ женственной нжностью ея кокетливыхъ глазокъ и утшился. Самая старшая миссъ Папаверъ и миссисъ Пербрайтъ сидли совершенно неподвижно и беззвучно, и въ теченіе почти четырехъ минутъ хранили такой видъ, будто он въ церкви.

Потомъ старшая миссъ Папаверъ сказала шопотомъ:

— Я всегда получаю такое наслажденіе отъ звуковъ скрипки!

И миссисъ Пербрайтъ отвтила:

— Здсь, въ этой дыр, такъ рдко удается послушать хорошую музыку!

И миссъ Папаверъ замтила:

— Онъ играетъ очень мило!

И миссисъ Пербрайтъ:

— Такое нясное тушэ!

И опять миссъ Пербрайтъ:

— Скажите, Вилли продолжаетъ брать уроки музыки?

И такъ дале, пока не завязалась настоящая бесда шопотомъ.

Викарій изъ Айпингъ-Хангера сидлъ на виду (и сознавалъ это) у всхъ присутствующихъ. Одной рукой онъ держался за ухо, чтобы лучше слышать, а глазами твердо и упорно уставился на цоколь знаменитой севрской вазы, составляющей гордость Хаммергаллоускаго рода. Съ помощью движеній своего рта онъ какъ бы давалъ критическое руководство тмъ изъ окружающихъ, кто желалъ имъ воспользоваться. Такая у него была добросердечная манера. У него былъ суровый видъ и изрдка онъ давалъ волю проявленіямъ явнаго осужденія или сдержаннаго одобренія. Пасторъ откинулся назадъ на спинку своего кресла и смотрлъ въ упоръ Ангелу въ лицо и скоро какъ бы унесся въ какой то дивный сонъ. Лэди Хаммергаллоу, быстрымъ, нервнымъ движеніемъ головы и тихимъ, но упорнымъ шуршаніемъ осматривала и пыталась оцнить впечатлніе, производимое игрой Ангела. М-ръ Ратбонъ-Слэйтеръ очень торжественно уставился на дно своего цилиндра и имлъ вообще весьма несчастный видъ, а миссисъ Ратбонъ-Слэйтеръ старалась запомнить покрой рукава платья миссисъ Джехорамъ. Воздухъ же вокругъ нихъ — для всхъ имвшихъ уши, чтобы слышать — былъ напоенъ сладкой и рдкостной музыкой.

— Недостаточно, кажется, аффектированъ!— шепнула хрипло лэди Хаммергаллоу, вдругъ ткнувъ своимъ лорнетомъ Пастора въ бокъ. Пасторъ неожиданно вернулся къ дйствительности изъ Страны Сновъ.

— А!— крикнулъ Пасторъ, испуганно, Подскакивая на кресл.

— Ш… ш… ш…— сказалъ викарій изъ Айпингъ-Хангера, и на лиц всхъ изобразилось негодованіе по поводу грубой безтактности Пастора.

— Такъ непохоже на Пастора!— сказала самая старшая миссъ Папаверъ,— онъ всегда такъ деликатенъ!

Ангелъ продолжалъ играть.

Викарій изъ Айпингъ-Хангера началъ длать какіе то гипнотическія движенія своимъ указательнымъ пальцемъ, и понемногу м-ръ Ратбонъ-Слэйтеръ началъ чувствовать, что какая то невдомая сила клонитъ его ко сну. Онъ торжественно перевернулъ свой цилиндръ и отвернулъ лицо въ другую сторону. Пасторъ понемногу снова погрузился въ Страну Сновъ, лэди Хаммергаллоу опять зашуршала и наконецъ ей удалось заставить заскрипть свой стулъ. И наконецъ музыка кончилась. Лэди Хаммергаллоу воскликнула: ‘Восхитительно!’, хотя ни звука не слыхала, и начала хлопать. Тугъ захлопали вс, кром мистера Ратбонъ-Слэйтера, который взамнъ постучалъ краями своего цилиндра о колно. Викарій изъ Айпингъ-Хангера хлопалъ съ крайне критическимъ выраженіемъ лица.

— Тогда я ей сказала (хлопъ-хлопъ-хлопъ!), если вы не можеіе готовить кушанье такъ, какъ я хочу (хлопъ-хлопъ-хлопъ!), можете уходить, — сказала миссисъ Пербрайтъ усердно хлопая.— (Эта дивная музыка настоящее наслажденіе!).

— (Да! Я такъ обожаю музыку!) — сказала самая старшая миссъ Папаверъ.— Ну, что же, посл этого она стала лучше готовить?

— Ни капельки!— сказала миссисъ Пербрайтъ.

Пасторъ снова проснулся и сталъ глупо смотрть по сторонамъ — видли ли другіе такія же виднія или онъ одинъ? Наврное вс видли… только они удивительно умютъ владть своими чувствами… Прямо не врится, что такая музыка не произвела на нихъ никакого впечатлнія.

— Онъ немного gauche, — замтила лэди Хаммергаллоу сразу овладвая опять вниманіемъ Пастора.— Онъ не кланяется и даже не улыбается. Очевидно онъ искусственно прививаетъ себ такія странности. Всякая знаменитость всегда боле или мене gauche..

— Вы, дйствительно, все это сочинили сами?— сказала миссисъ Джехорамъ, стрляя въ него глазами,— сочиняли въ то время какъ играли, да? Это поразительно, геніально! Прямо чудесно, другого слова нтъ!..

— Немного по диллетантски!— замтилъ викарій изъ Айпингъ-Хангера м-ру Ратбонъ-Слэйтеру.— У него безспорно выдающееся дарованіе, но ему недостаетъ систематической музыкальной подготовки. Я замтилъ кое-какія мелочи… надо будетъ съ нимъ поговорить!..

— У него брюки похожи на гармоники,— сказалъ м-ръ Ратбонъ Слэйтеръ.— Ему это надо сказать. Прямо неприлично!

— Вы умете исполнять имитаціи, м-ръ Ангелъ?— спросила лэди Хаммергаллоу.

— О, да, пожалуйста, исполните намъ какія-нибудь имитаціи!— сказала миссисъ Джехорамъ.— Я обожаю имитаціи!

— Много фантазіи въ томъ, что онъ игралъ,— сказалъ викарій изъ Айпинтъ-Хангера Сиддермортоновскому Пастору, размахивая своими безспорно музыкальными руками, — хотя немного позаимствовано, мн кажется. Я гд то раньше это слыхалъ… забылъ гд. У него безспорно имется талантъ, но временами онъ… небреженъ. Недостаетъ еще четкости и чистоты. Ему предстоятъ еще многіе годы упорной работы и усовершенствованія…

— Я не люблю этихъ сложныхъ музыкальныхъ произведеній!— сказалъ Джоржъ Харрингей.— Боюсь у меня вкусъ очень обыденный. Никакого мотива въ нихъ нтъ. Нтъ, я ничего такъ не люблю, какъ простую незамысловатую музыку. По моему нашъ вкъ главнымъ образомъ нуждается въ ясномъ мотив и простот. Мы стали слишкомъ утонченными. Все гоняемся за сложнымъ. Хорошій здравый смыслъ и ‘Тарарабумбія!’ — вотъ что я люблю. А по вашему какъ!

— О!.. по моему… то же самое!— сказала младшая миссъ Пербрайтъ.

— Ну какъ, Эмми? По обыкновенію болтаешь съ Джорджемъ?— крикнула миссисъ Пербрайтъ черезъ комнату.

— Какъ всегда, мама!— отвтила младшая миссъ Пербрайтъ, бросая милую улыбку миссъ Папаверъ и снова поворачиваясь, чтобы не пропустить слдующее глубокомысленное замчаніе Джорджа.

— Скажите, а не могли бы вы съ мистеромъ Ангеломъ сыграть намъ какой нибудь дуэтъ — обратилась леди Хаммергаллоу къ викарію изъ Айпингъ-Хангера, лицо котораго начало омрачаться оттого, что его не просили играть.

— Съ величайшимъ наслажденіемъ — сказалъ викарій, сразу просіявъ.

— Дуэтъ!— сказалъ Ангелъ.— Играть вдвоемъ. Такъ онъ тоже уметъ играть? А я думалъ… т. е. Пасторъ мн сказалъ…

— М-ръ Уильмердингсъ великолпно играетъ на рояли — прервалъ его Пасторъ.

— А какъ же насчетъ имитацій?— сказала миссисъ Джехорамъ, не выносившая Уильмердингса.

— Имитаціи?— переспросилъ Ангелъ.

— Да! Имитаціи хрюкающей свиньи, кукуреканья птуха, понимаете?— сказалъ м-ръ Ратбонъ-Слэйтеръ, прибавивъ мене слышно.— По моему это самое интересное, что можно извлечь изъ скрипки.

— Я право не понимаю?— сказалъ Ангелъ.— Кукуреканье свиньи?!

— Вы не любите имитацій?— сказала миссисъ Джехорамъ.— Я васъ вполн понимаю. Я ихъ терпть не могу. По моему они унижаютъ…

— Можетъ быть, потомъ м-ръ Ангелъ снизойдетъ,— сказала лэди Хаммергаллоу, когда миссисъ Пербрайтъ объяснила ей, въ чемъ дло. Она прямо не врила своей слуховой трубк. Когда она просила, чтобы ей играли имитаціи, то всегда привыкла ихъ получать!..

М-ръ Уильмердингсъ услся у рояля и сталъ рыться въ кип нотъ.

— Что вы скажете насчетъ этой ‘Баркароллы’ Спора?— спросилъ онъ черезъ плечо.— Вы ее наврное знаете?

На лиц Ангела изобразилось изумленіе.

Викарій раскрылъ тетрадку передъ Ангеломъ.

— Какая смшная книга!— сказалъ послдній.— Что значатъ вс эти нелпыя точечки и палочки.

(У Пастора кровь заледенла въ жилахъ).

— Какія точечки?— спросилъ викарій.

— Вотъ эти!— отвтилъ Ангелъ, показывая пальцемъ.

— Бросьте шутки!— сказалъ викарій.

Наступила одна изъ тхъ быстрыхъ, короткихъ паузъ, которыя всегда такъ многозначительны въ свтскомъ обществ.

Тутъ старшая миссъ Папаверъ обратилась къ Пастору.

— Разв м-ръ Ангелъ не играетъ по обыкновеннымъ… нотамъ?

— Я никогда не слыхалъ,— сказалъ Пасторъ, красня посл перваго удара охватившаго его ужаса.— Я никогда, собственно, не видлъ, чтобы онъ…

Ангелъ почувствовалъ, что атмосфера сгущается, но почему именно сгущается — онъ не могъ понять. Онъ замтилъ сомнвающееся, недружелюбное выраженіе на лицахъ, смотрящихъ на него.

— Это прямо невроятно!— услыхалъ онъ голосъ миссисъ Пербрайтъ,— посл такой прекрасной игры!

Старшая миссъ Папаверъ тотчасъ же подошла къ лэди Хаммергаллоу и начала ей объяснять съ помощью трубки, что м-ръ Ангелъ не желаетъ играть съ м-ромъ Уильмердингсомъ и поэтому притворяется, что не уметъ играть по нотамъ.

— Не уметъ играть по нотамъ!— воскликнула лэди Хаммергаллоу, голосомъ сдержаннаго ужаса.— Глу…пости!

— Ноты!— сказалъ озадаченный Ангелъ.— Такъ это ноты?

— Ну, знаете, онъ въ своихъ шуткахъ заходитъ слишкомъ далеко… только потому, что не хочетъ играть съ Уильмердингсомъ — сказалъ м-ръ Ратбонъ-Слэйеръ Джорджу Харрингей.

Наступила выжидательная пауза. Ангелъ понялъ что, ему надо стыдиться за себя и ему было стыдно.

— Въ такомъ случа,— сказала лэди Хаммергаллоу, откидывая назадъ голову и говоря опредленно возмущеннымъ тономъ,— если вы не можете играть съ м-ромъ Уильмердингсомъ, я, къ сожалнію, не могу васъ просить сыграть еще что-нибудь.

Она произнесла эту фразу какъ ультиматумъ. Отъ волненія и возмущенія лорнетъ въ ея рукахъ замтно дрожалъ. Ангелъ къ этому времени уже достаточно изучилъ человческіе нравы, чтобы проникнуться сознаніемъ недовольства, вызваннаго его поведеніемъ.

— Въ чемъ дло,— спросила маленькая Люси Рущукъ въ дальнемъ углу.

— Онъ отказался играть съ этимъ Уильмердингсомъ,— пояснилъ Томми Ратбонъ-Слэйтеръ,— вотъ такъ фунтъ! Старуха сейчасъ лопнетъ отъ злости. Она думаетъ, что этотъ оселъ Уильмердингсъ тоже геній.

— М-ръ Уильмердингсъ, можетъ быть, вы будете такъ любезны и сыграете намъ этотъ прелестный полонезъ Шопена?— сказала лэди Хаммергаллоу.

Вс кругомъ молчали. Негодованіе лэди Хаммергаллоу вызвало такое, же жуткое молчаніе и тишину, какая наблюдается передъ землетрясеніемъ. М-ръ Уильмердингсъ ршилъ, что онъ окажетъ всмъ присутствующимъ неоцнимую услугу, если сейчасъ же начнетъ играть, и (къ его чести) онъ началъ.

— Если человкъ желаетъ посвятить себя какому нибудь искусству,— сказалъ Джорджъ Харрингей,— то онъ, по крайней мр, долженъ быть настолько добросовстенъ, чтобы изучить хотя бы элементарныя основы его. Какъ по вашему?..

— О!.. По моему… тоже самое!— сказала младшая миссъ Пербрайтъ.

Пасторъ имлъ такой видъ, словно на него навалилось небо. Онъ сидлъ подавленный, совершенно разбитый. Лэди Хаммергаллоу услась рядомъ съ нимъ, какъ будто его не замчая. Она тяжело дышала, но лицо ея было зловще спокойно. Вс снова услись. Что этотъ Ангелъ просто грубо невжествененъ, или попросту грубо невжливъ? Самъ Ангелъ смутно сознавалъ, что онъ совершилъ какой то ужасный проступокъ, и что по какой то таинственной причин пересталъ служить центромъ вниманія собравшихся. въ глазахъ Пастора онъ прочелъ упрекъ и отчаяніе. Онъ медленно отошелъ къ окну и слъ на маленькій восьмигранный восточный табуретъ рядомъ съ миссисъ Джехорамъ. При создавшихся обстоятельствахъ онъ естественно боле чмъ обрадовался дружественной улыбк миссисъ Джехорамъ. Скрипку онъ положилъ на одинъ изъ диванчиковъ.

XXXV.

Миссисъ Джехорамъ и Ангелъ (въ сторонк) — м-ръ Уильмердингсъ играетъ.

— Мн такъ хотлось спокойно съ вами поговорить,— начала миссисъ Джехорамъ почти шопотомъ,— и сказать вамъ, какъ меня безконечно очаровала ваша игра.

— Я очень радъ, что она вамъ понравилась — сказалъ Ангелъ.

— Понравилась — слишкомъ слабое слово,— отвтила миссисъ Джехорамъ.— Она меня цликомъ… глубоко захватила. Вс эти, другіе… ничего не поняли… Я рада, что вы отказались играть съ нимъ.

Ангелъ посмотрлъ на механизмъ, носившій имя Уильмердингсъ и тоже былъ радъ, что не игралъ съ нимъ. (Въ представленіи Ангеловъ дуэтъ это своего рода тихая бесда на скрипкахъ). Но онъ ничего не сказалъ.

— Я обожаю музыку,— сказала миссисъ Джехорамъ.— Я технически ничего въ ней не понимаю, но въ ней есть что-то… какая то тоска по чемъ то… какое то желаніе…

Ангелъ посмотрлъ ей въ лицо. Она встртилась глазами съ его глазами.

— Вы меня понимаете,— сказала она.— Я вижу, что вы меня понимаете.

Онъ былъ безусловно премилымъ мальчикомъ, немного не по лтамъ сентиментально развитый, но съ такими прелестными прозрачными глазами.

Послдовалъ краткій интервалъ, заполненный Шопеномъ (opus 40), котораго Уильмердингсъ игралъ съ добросовстной точностью.

У миссисъ Джехорамъ лицо все еще было довольно красиво, особенно въ тни, когда свтъ падалъ на ея золотистые волосы, и странная мысль мысль оснила Ангела. Замтный слой пудры только подтвердилъ какъ бы его представленіе о чемъ-то безконечно ясномъ и миломъ, захватанномъ чьими то руками, загрязненномъ, загрубвшемъ, запыленномъ…

— Скажите, и вы тоже…— спросилъ Ангелъ еле слышно — вы тоже разлучены, отдлены отъ… вашего міра?

— Какъ и вы?— шепнула миссисъ Джехорамъ.

— Этотъ… такой холодный,— сказалъ Ангелъ.— Такой грубый!

Онъ подразумвалъ вообще весь міръ.

— Я это тоже чувствую — сказала миссисъ Джехорамъ, имя въ виду міръ Сиддермортоновскаго Замка.

— Существуютъ люди, которые не могутъ жить безъ сочувствующихъ имъ душъ — сказала она посл сочувственной паузы.— И бываютъ минуты, когда чувствуешь себя совершенно одинокой въ жизни. Какъ будто ты вступила въ бой съ цлымъ свтомъ, смешься, флиртуешь, скрываешь свою тоску, свои страданія…

— И надешься!— сказалъ Ангелъ, окинувъ ее чудеснымъ, неземнымъ взглядомъ.— Да…

Миссисъ Джехорамъ (чрезвычайно опытная во флирт) почувствовала, что Ангелъ боле чмъ оправдываетъ общаніе своей вншности. (Онъ безспорно уже обожаетъ ее).

— Вы ищете сочувствія, близкой души?— спросила она.— Или…

— Мн кажется,— сказалъ Ангелъ, очень тихо, наклоняясь впередъ.— Мн кажется я уже нашелъ ее.

Опять интервалъ, заполненный Шопеномъ (opus 41). Самая старшая миссъ Панаверъ и миссисъ Пербрайтъ — шепчутся. Лэди Хамергаллоу (сквозь лорнетъ) оглядываетъ свою гостиную, весьма недружелюбно посматривая на Ангела. Ангелъ и миссисъ Джехорамъ обмниваются долгими и значительными взглядами.

— Зовутъ ее,— сказалъ Ангелъ (Миссисъ Джехорамъ сдлала невольное движеніе) — Делія. Она…

— Делія!— сказала рзковато миссисъ Джехорамъ, медленно начиная сознавать, что происходитъ недоразумніе.— Причудливое имя!.. Нтъ!.. Не можетъ быть! Неужели… маленькая горничная Пастора?..

Полонезъ закончился виртуозной руладой. Ангелъ чрезвычайно удивился, увидавъ какъ измнилось выраженіе лица миссисъ Джехорамъ.

— Однако!— произнесла миссисъ Джехорамъ, приходя въ себя.— Посвятить меня въ вашу интрижку съ горничной! Знаете, м-ръ Ангелъ, иногда можно быть и черезчуръ оригинальнымъ!..

Но тутъ внезапно прервалась ихъ бесда.

XXXVI.

Эта глава (если мн не измняетъ память) самая краткая во всей книг.

Но значительность совершенннаго проступка требуетъ отдленія ея отъ другихъ главъ.

Пасторъ, какъ вы и ожидали, постарался первымъ внушить Ангелу основныя правила поведенія джентельмена.

— Никогда не позволяйте дам нести что нибудь,— внушалъ Пасторъ.— Подойдите, скажите ей: ‘позвольте мн’ и освободите ее отъ несомой тяжести… Всегда стойте до тхъ поръ, пока вс дамы не сли… Вы должны вставать и отворять дверь передъ дамой и т. д.

(Вс мужчины, имющіе старшихъ сестеръ, знаютъ этотъ кодексъ).

И Ангелъ (которому не удалось освободить лэди Хаммергаллоу отъ ея чайной чашки) съ прямо невроятной ловкостью вскочилъ (оставивъ миссисъ Джехорамъ на диванчик у окна) и изящно произнося: ‘позвольте мн’, выхватилъ подносъ съ чайными принадлежностями изъ рукъ хорошенькой горничной лэди Хаммергаллоу и церемонно удалился съ нимъ изъ комнаты, преслдуемый пораженной служанкой.

Пасторъ вскочилъ на ноги, издавъ нечленораздльный звукъ.

XXXVII.

— Онъ пьянъ!— сказалъ м-ръ Ратбонъ-Слэйтеръ, нарушивъ жуткое молчаніе.— Вотъ въ чемъ дло!

Миссисъ Джехорамъ истерически захохотала.

Пасторъ стоялъ неподвижно, уставившись на дверь.

— О! Я забылъ объяснить ему насчетъ прислуги!— промолвилъ онъ про себя, мучимый угрызеніями совсти.— Я думалъ, онъ самъ пойметъ какъ относиться къ прислуг.

— Должна признаться, м-ръ Хилльеръ,— сказала лэди Хаммергаллоу, очевидно длая надъ собой громадныя усилія, чтобы казаться сдержанной, и говоря задыхающимся голосомъ.— Должна признаться, м-ръ Хилльеръ!…. Вашъ геній слишкомъ невозможенъ! Я должна… къ сожалнію… я должна васъ просить увести его домой!

И тотчасъ діалогъ въ коридор между испуганной горничной и любезнымъ (но невозможно неловкимъ) Ангеломъ былъ нарушенъ появленіемъ Пастора, съ маленькимъ пухленькимъ лицомъ, краснымъ какъ ракъ, съ безграничнымъ отчаяніемъ во взор и галстухомъ подъ лвымъ ухомъ.

— Идемъ,— сказалъ онъ, стараясь овладть собой,— идемъ… я… я опозоренъ навсегда.

Ангелъ на мгновеніе посмотрлъ на него и покорно повиновался, сознавая, что онъ находится подъ властью невдомыхъ, но явно ужасныхъ силъ.

Такъ началась и кончилась свтская карьера Ангела.

На неофиціальномъ митинг протеста, состоявшемся посл ухода Пастора и Ангела, лэди Хаммергаллоу (тоже неофиціально) избрала себя предсдательницей.

— Я оскорблена до глубины души — сказала она.— Пасторъ уврялъ меня, что онъ замчательно играетъ на скрипк. Я никогда не предполагала, что….

— Онъ былъ пьянъ,— сказалъ м-ръ Ратбонъ-Слэйтеръ.— Объ этомъ можно было сразу догадаться по тому, какъ онъ неувренно возился со своимъ чаемъ.

— Такое фіаско!— сказала миссисъ Мергль.

— Пасторъ уврялъ меня,— продолжала лэди Хаммергаллоу — ‘Человкъ который у меня гоститъ — настоящій музыкальный геній’, сказалъ онъ. Это его буквальныя слова.

— Здорово наврное у него теперь горятъ уши,— замтилъ Томми Ратбонъ-Слэйтеръ.

— Я старалась его успокоить тмъ, что поддакивала ему все время,— сказала миссисъ Джехорамъ.— Если бы вы только знали, какія вещи онъ мн разсказывалъ вонъ тамъ, у окна.

— А пьеса, которую онъ игралъ — сказалъ м-ръ Уильмердингсъ.— Признаться, я не хотлъ ему это сказать прямо въ лицо, но это было просто попурри изъ разныхъ извстныхъ произведеній.

— Значитъ просто баловался со своей скрипкой? Да?— спросилъ Джорджъ Харрингей.— То-то мн показалось, что это выше моего пониманія. Вся ваша утонченная музыка мн почти всегда не по уму…

— О! Джорджъ!— вырвалось у младшей миссъ Пербрайтъ.

— По моему Пасторъ тоже немного наклюкался… если судитъ по его галстуху,— сказалъ мистеръ Ратбонъ-Слэйтеръ.— Хороша парочка. Вы замтили, какъ онъ носился со своимъ геніемъ.

— Надо быть очень осторожнымъ — замтила самая старшая миссъ Папаверъ.

— Онъ мн признался, что влюбленъ въ горничную Пастора,— сказала миссисъ Джехорамъ.— Я расхохоталась ему прямо въ лицо.

— Пасторъ не долженъ былъ его приводить сюда!— сказала ршительно и безапелляціонно миссисъ Ратбонъ-Слэйтеръ.

Непріятность изъ-за колючей проволоки.

XXXVIII.

Такъ позорно кончилось первое и послднее свтское выступленіе Ангела. Пасторъ и Ангелъ вернулись домой, дв уныло плетущіяся, грустныя черныя фигуры въ яркихъ лучахъ солнца. Ангелъ — глубоко разстроенный тмъ, что Пасторъ разстроенъ. Пасторъ, всклокоченный, въ отчаяніи, изрекающій отрывочныя слова раскаянія вперемежку съ поясненіемъ Правилъ Хорошаго Тона.

— Они не понимаютъ,— повторялъ безъ конца Пасторъ.— Они вс будутъ теперь такъ озлоблены. Я не знаю, что имъ сказать, какъ объяснить? Все такъ сложно, такъ непріятно.

А у воротъ пасторскаго сада, на томъ самомъ мст гд впервые Ангелу показалась столь прекрасной Делія, теперь стоялъ, дожидаясь ихъ, Хорроксъ, деревенскій полисменъ. Въ рук онъ держалъ свернутыми въ кольцо нсколько короткихъ кусковъ колючей проволоки.

— Добрый вечеръ, Хорроксъ, — сказалъ Пасторъ, когда констэбль почтительно отворилъ передъ нимъ калитку.

— Добрый вечеръ, сэръ!— отвтилъ Хорроксъ и прибавилъ таинственнымъ полушопотомъ,— могу я съ вами минуточку поговорить, сэръ?

— Конечно,— сказалъ Пасторъ.

Ангелъ прошелъ прямо въ домъ, все еще раздумывая о чемъ то, и, встртивъ въ передней Делію, остановилъ ее и началъ подробно разспрашивать о разниц между служанками и дамами.

— Вы простите мн за мою смлость, сэръ, — сказалъ Хорроксъ.— Но тутъ грозитъ непріятность этому горбатому джентельмену, который у васъ гоститъ.

— Что вы!— сказалъ Пасторъ, — не можетъ быть? Въ чемъ дло?

— Видите ли, сэръ Дисонъ Готчъ, сэръ!… Онъ очень разсердился!.. Такъ ругается, сэръ… Но я счелъ своимъ долгомъ предупредить васъ, сэръ. Онъ ршилъ подать въ судъ, вотъ изъ-за этой колючей проволоки. Твердо ршилъ, сэръ…

— Сэръ Джонъ Готчъ!— сказалъ Пасторъ.— Проволока! Я ни чего не понимаю.

— Онъ поручилъ мн узнать, кто это сдлалъ. Знаете… долгъ службы, сэръ. Очень непріятная обязанность, сэръ!..

— Колючая проволока? Долгъ службы? Не понимаю васъ, Хорроксъ.

— Боюсь, сэръ, что нтъ никакого сомннія въ правдивости показаній. Я все очень тщательно проврилъ, сэръ.

И полисменъ началъ разсказывать Пастору о новомъ и страшномъ проступк, совершенномъ небеснымъ постителемъ.

Но намъ нтъ надобности подробно останавливаться на этомъ объясненіи или на послдовавшемъ признаніи Ангела. (Что касается меня, то, кажется, нтъ ничего скучне діалога). Оно открыло новую черту въ ангельскомъ характер, картинку ангельскаго негодованія. Тнистая аллея, окропленная солнцемъ, густыя изгороди по сторонамъ, сплошь покрытая цвтками каприфолій и душистаго горошка, и маленькая двочка, собирающая цвты и позабывшая совсмъ про колючую проволоку, которая вдоль Сиддермортоновской дороги охраняла достоинство сэра Джона Готча отъ ‘плебеевъ’ и презрннаго ‘милліона’. Потомъ, вдругъ, оцарапанная дтская ручка, крикъ боли, и Ангелъ, сочувствующій, утшающій, любопытствующій. Слезливыя объясненія и за ними — совершенно новое проявленіе въ ангельской натур — негодованіе. Ожесточенное нападеніе на колючую проволоку сэра Джона Готча, колючая проволока разодрана, согнута, сорвана… Впрочемъ, Ангелъ дйствовалъ безъ всякой личной злобы, видя въ проволок лишь отвратительное, злое растеніе, предательски запрятавшееся среди другихъ. Наконецъ, объясненія Ангела раскрыли передъ Пасторомъ картину, изображающую Ангела одного среди совершеннаго имъ разрушенія, дрожащаго и удивляющагося этой внезапной сил, совершенно новой и невдомой, которая въ немъ проснулась и побудила его наброситься съ такимъ ожесточеніемъ и разорвать проволоку. Онъ удивлялся также алой крови, которая ручейкомъ стекала по его пальцамъ.

— Въ такомъ случа это еще ужасне!— сказалъ Ангелъ, когда Пасторъ объяснилъ ему искусственное происхожденіе проволоки.— Если бы я увидлъ того человка, который поставилъ этотъ глупожестокій предметъ тамъ, чтобы сдлать боль маленькимъ дтямъ, я увренъ, что попытался бы ему самому причинить тоже боль. Я никогда еще не испытывалъ такого чувства. Я, очевидно, понемногу начинаю самъ заражаться и загрязняться порочностью и злобностью этого міра.

— Подумать только, вы, люди, такъ глупы, что поддерживаете законы, позволяющіе человку длать такія злобныя вещи! Да… я знаю! Вы скажете: такъ должно быть! По какимъ то особымъ причинамъ. Но это только злитъ меня еще больше! Почему поступокъ не можетъ покоиться на собственныхъ качествахъ?… Какъ у насъ, въ Ангельской стран?

Вотъ инцидентъ, полная исторія котораго теперь постепенно раскрывалась Пастору, Хорроксъ сообщилъ ему голые контуры фактовъ, а Ангелъ — настроеніе и окраску. Случился этотъ эпизодъ за день до музыкальнаго утра въ Сиддермортоновскомъ Замк.

— Вы сообщили сэру Джону, кто повредилъ его проволоку?— спросилъ Пасторъ,— и вы уврены?

— Совершенно увренъ, сэръ. Нтъ ни малйшаго сомннія что это былъ тотъ джентельменъ, который у васъ гоститъ, сэръ. Я еще сэру Джону ничего не сказалъ, сэръ, но я долженъ буду ему сказать сегодня вечеромъ, сэръ. Только не примите это, сэръ, за личную обиду. Только долгъ меня обязываетъ, сэръ. Кром того…

— Разумется,— сказалъ поспшно Пасторъ.— Разумется, это вашъ долгъ. А какъ поступитъ сэръ Джонъ?

— Онъ очень озлобленъ противъ лица, совершившаго проступокъ… покушеніе на чужую собственность… и посягательство на его владнія…

Пауза. Хорроксъ сдлалъ какое то движеніе. Пасторъ, съ галстухомъ теперь почти на спин (крайне необычное для него явленіе) тупо уставился на носки своихъ башмаковъ.

— Я подумалъ, что лучше будетъ если предупрежу васъ, сэръ, — сказалъ Хорроксъ.

— Да,— сказалъ Пасторъ.— Благодарю васъ, Хорроксъ, благодарю.

Онъ почесалъ затылокъ.

— Можетъ быть, вы… Мн кажется, лучше будетъ… А вы твердо уврены, что это сдлалъ м-ръ Ангелъ?

— Шерлокъ Холмсъ, сэръ, не могъ быть боле увренъ!

— Въ такомъ случа я, пожалуй, дамъ вамъ записочку къ сэръ Джону.

XXXIX.

Разговоръ Пастора за обдомъ въ этотъ вечеръ, посл того какъ Ангелъ разсказалъ все относительно проволоки, вертлся все время вокругъ мрачныхъ объясненій, тюрьмы и безумія.

— Теперь слишкомъ поздно открыть про васъ правду,— сказалъ Пасторъ.— Кром того, это невозможно. Я не знаю, что имъ сказать. Очевидно, придется мужественно ждать хода событій. Я никакъ не могу ршиться… я мечусь во вс стороны. Меня смущаютъ эти два міра. Если бы вашъ Ангельскій міръ былъ только сномъ, или если бы этотъ міръ былъ только сномъ, или если бы я могъ поврить въ любой или сразу въ оба сна,— то я зналъ бы что длать. Но вотъ передо мною настоящій, реальный Ангелъ, и настоящая, реальная повстка къ мировому — и кто примиритъ одно съ другимъ, право не знаю. Надо будетъ мн поговорить съ Толчемъ… Но онъ не пойметъ. Никто не пойметъ.

— Боюсь, что причиняю вамъ ужасныя непріятности… Мое вопіющее невжество во всемъ, что касается этого міра…

— Да не въ васъ дло, — сказалъ Пасторъ.— Не въ васъ. Я вижу и сознаю, что вы внесли нчто новое, невдомое и прекрасное въ мою жизнь. Не въ васъ дло. А во мн. Если бы у меня было больше вры въ то или другое. Если бы я могъ полностью, безгранично поврить въ этотъ міръ, и назвать васъ Ненормальнымъ Явленіемъ, какъ длаетъ Крмпъ! Но нтъ! Земно-Небесное, Небесно-земное!.. Туда-сюда…

— Да! А Готчъ наврное будетъ очень рзокъ и грубъ, очень грубъ! Онъ всегда грубъ! А этотъ случай ставитъ меня въ зависимость отъ него. Я знаю, онъ иметъ очень дурное вліяніе на всю округу. Пьетъ, играетъ въ карты! Хуже! Но приходится воздавать Кесарево Кесарю… Кром того, онъ ярый врагъ отдленія Церкви отъ Государства.

Потомъ Пасторъ возвращался къ провалу музыкальнаго утра.

— Вы такъ положительны,— повторилъ онъ нсколько разъ.

Ангелъ пошелъ къ себ въ комнату, озадаченный и очень разстроенный. Съ каждымъ днемъ міръ все грозне и грозне хмурился на него и на его ангельскіе пріемы и манеры. Онъ ясно сознавалъ и видлъ, какъ все удручающе дйствуетъ на Пастора, но не могъ себ представить, какъ предотвратить это. Все было такъ странно и невразумительно. Кром того, его опять дважды, въ деревн, закидали камнями…

На постели онъ увидалъ свою скрипку, на томъ мст куда онъ ее положилъ передъ обдомъ. И взявъ ее, онъ началъ играть, ища хоть въ этомъ утшеніе. Но теперь онъ уже не игралъ какое то радостное видніе Ангельской Страны. Желзо нашего человческаго міра уже входило въ его душу. Въ теченіе вотъ уже недли онъ усплъ узнать и боль, и страданіе, озлобленность, подозрніе и ненависть. Въ душ его пробуждалось новое чувство протеста, бунта. Онъ игралъ мелодію, все еще сладостную и нжную, какъ и вс, что раздаются въ Ангельской Стран, но въ которой звучали новыя нотки, нотки человческаго страданія и стремленія, то возрастающія почти до вызова, то постепенно гаснущія до какой то жалобной грусти. Онъ игралъ очень тихо, про себя, чтобы утшить именно себя, но Пасторъ слышалъ его, и вс его тревоги и заботы сразу потонули въ какой-то туманной грусти, въ грусти, которая была очень далека отъ печали. Кром Пастора, у Ангела была еще слушательница, о которой ни тотъ, ни другой не подозрвали.

Делія.

XL.

Она находилась отъ Ангела всего въ четырехъ пяти аршинахъ, въ маленькой клтушк западнаго мезонина. Окошечко ея маленькой бленькой комнатки было раскрыто. Она стояла на колняхъ, на своемъ сундучк изъ черной жести, облокотившись о подоконникъ и подперевъ щеки руками. Надъ соснами плыла молодая луна и лучи ея, легкіе и безцвтные, тихо ложились на молчаливо спящій міръ. Лучи эти падали также на ея блдное личико и раскрывали новыя глубины въ ея мечтающихъ глазахъ. Ея пухлыя, мягкія губы немного раскрылись и сквозь нихъ виднлись маленькіе блые зубки.

Делія о чемъ то думала, случайно, безсознательно, какъ часто думаютъ двушки. Она, собственно, скоре чувствовала, чмъ думала, какія то облака прекрасныхъ, лучистыхъ переживаній проносились по ясному небу ея мысли, воплощались въ какіе то образы, быстро мнявшіеся и исчезавшіе. Въ ней была вся та чудесная душевная нжность, то дивное, высокое желаніе самопожертвованія, которыя такъ неизъяснимо зарождаются и живутъ въ двичьей душ, которыя живутъ какъ будто для того только, чтобы вскор быть снова затоптаны грубыми и жестокими капризами повседневности, чтобы быть снова вспаханы безсердечно и безжалостно, какъ вспахиваетъ пахарь клеверъ, выросшій на его пол. Еще задолго до того какъ заигралъ Ангелъ, стояла она и вглядывалась въ озаренную луной ночь… ожидая. Потомъ, вдругъ, внезапно, тихая неподвижная красота серебра и тней была залита сладостной музыкой.

Она не шевельнулась, но губы ея сомкнулись и глаза стали еще мягче. Она и раньше думала о странномъ обаяніи, которое вдругъ засіяло въ этомъ несчастномъ горбун, когда онъ заговорилъ съ ней на закат, объ этомъ и о десяткахъ другихъ его взглядахъ, пойманныхъ ею, о случайныхъ поворотахъ, и, даже, однажды, прикосновеніи руки. Теперь музыка какъ бы вызывала передъ ея глазами его лицо, его взглядъ, полный полу-любопытствующаго одиночества, старающійся заглянуть въ ея лицо, ея глаза, въ нее и черезъ нее — въ далекія глубины ея души. Теперь онъ какъ будто говорилъ непосредственно съ ней и разсказывалъ ей о своемъ одиночеств и о всхъ своихъ горестяхъ. О! Эта печаль, эта тоска! Ибо у него, дйствительно, было какое-то горе! Но какимъ образомъ могла бдная служаночка помочь ему, этому мягкому, сдержанному джентельмену, который держалъ себя такъ внимательно и ласково, игралъ такъ сладостно! Музыка была такъ сладостна и остра, она была такъ близка къ мыслямъ ея сердца, что вскор одна рука крпко сжала другую и слезы потекли по ея личику.

Впрочемъ, какъ наврное объяснилъ бы вамъ Кремпъ, съ людьми случаются такого рода вещи только въ томъ случа, если у нихъ что-то неладно въ нервной систем. Но вдь съ научной точки зрнія, влюбленность тоже есть состояніе явно патологическое.

Увы, я къ сожалнію сознаю, что эта часть моего разсказа крайне неприлична. Я даже подумалъ было, не погршить ли мн сознательно противъ истины, дабы снискать благосклонность читательницъ. Но я не могу. Это свыше моихъ силъ. И я ршился остаться правдивымъ, врнымъ дйствительности. Делія должна остаться тмъ, чмъ она въ дйствительности была — простой служанкой. Я знаю, что одарить простую служанку, и въ особенности англійскую служанку, утонченными чувствами человческаго существа, изобразить ее говорящей и думающей иначе, чмъ какое то безграмотное, безсознательное животное — значитъ поставить себя вн сферы респектабельныхъ, приличныхъ писателей. Въ наши дни опасно, даже мысленное, общеніе съ прислугой. Я могу только робко пытаться (и, знаю, пытаться напрасно) извинить себя тмъ, что Делія была очень исключительной служанкой. Возможно, если изслдовать этотъ вопросъ потщательне, то могло бы и оказаться, что ея родители или боле далекіе предки принадлежали къ высшему, среднему классу — что она была сотворена изъ боле тонкаго сорта среднеклассовой глины. И (можетъ быть, это мн лучше поможетъ) я общаю, что въ какомъ нибудь будущемъ своемъ произведеніи я исправлю свою ошибку, и терпливый читатель получитъ общепринятый типъ, съ колоссальными руками и ногами, систематически уродливымъ произношеніемъ, съ отсутствіемъ фигуры (только у двушекъ средняго класса бываютъ фигуры — фигура не по средствамъ служанк), наличностью челки (по соглашенію) и добродушной готовностью промнять свою честь и самоуваженіе за нсколько шиллинговъ. Это — всми признанное представленіе объ англійской служанк, типичная англійская женщина (когда у нея отняты деньги и таланты), какой она появляется въ произведеніяхъ современныхъ авторовъ. Но Делія, какимъ то образомъ, была совершенно иная. И мн только остается сожалть объ этомъ… но, увы, не отъ меня это зависло.

Докторъ Кремпъ дйствуетъ.

XLI.

На слдующее утро рано, Ангелъ прошелъ черезъ село, и перелзши черезъ заборъ, сталъ пробираться сквозь высокіе по поясъ камыши, растущіе по берегамъ Сиддера. Онъ направлялся къ Бэндрамскому Заливу взглянуть поближе на море, которое въ ясные дни бывало видно съ боле высокихъ частей Сиддермортоновскаго Парка. Внезапно онъ наткнулся на Кремпа, сидвшаго на бревн и курившаго трубку. (Кремпъ всегда выкуривалъ ровно восьмушку табаку въ недлю, и всегда курилъ на свжемъ воздух).

— А!— сказалъ Кремпъ своимъ самымъ, что ни есть, здоровымъ и веселымъ голосомъ — Ну, какъ крыло?

— Очень хорошо!— отвтилъ Ангелъ.— Больше не болитъ.

— Вы, вроятно, знаете, что сейчасъ нарушаете право недвижимой собственности?

— Нарушаю право недвижимой собственности?— переспросилъ Ангелъ.

— Вроятно вы не знаете, что это означаетъ?— сказалъ Кремпъ.

— Не знаю!— сказалъ Ангелъ.

— Поздравляю васъ! Вы вступили безъ позволенія въ чужое владніе, вотъ оно что…. Не знаю, долго ли вы еще будете выдерживать эту роль, но пока вы ее выдерживаете замчательно хорошо. Вначал я думалъ, что вы маттоидъ, но вы такъ поразительно послдовательны. Ваше какъ бы полное невдніе элементарныхъ фактовъ жизни, разумется, очень забавная поза. Вы иногда не выдерживаете все до конца и длаете, конечно, промахи, впрочемъ очень немногіе. Но, право, мы двое прекрасно понимаемъ другъ друга.

Онъ посмотрлъ на Ангела съ улыбкой.

— Вы бы и Шерлока Холмса озадачили! Мн очень хотлось бы знать, кто же вы такой въ конц концовъ?

Ангелъ улыбнулся ему въ отвтъ, приподнявъ брови, и протянувъ впередъ руки.

— Вы не можете узнать, кто я! Ваши глаза слпы, ваши уши глухи, ваша душа темна ко всему, что есть во мн чудеснаго. И безполезно мн уврять васъ, что я случайно упалъ въ вашъ міръ!..

Докторъ махнулъ трубкой.

— Пожалуйста, оставьте это! Я не хочу копаться въ вашей частной жизни, если у васъ есть причины что-то скрывать. Мн только хотлось бы одного, чтобы вы немного подумали о здоровьи и о состояніи ума Пастора. Онъ вдь, дйствительно, вритъ вашему разсказу.

Ангелъ пожалъ своими, все уменьшавшимися съ каждымъ днемъ крыльями.

— Вы не знали его до вашего прибытія сюда. Онъ страшно измнился. Раньше онъ былъ всегда очень аккуратенъ и уравновшенъ. А за послднія дв недли онъ сталъ страшно разсянъ, и взглядъ его сталъ какой то странный, словно прикованный къ пространству. Въ прошлое воскресенье, когда онъ говорилъ свою проповдь, то онъ взошелъ на амвонъ безъ запонокъ и безъ галстуха, и избралъ текстомъ: ‘Глазъ не видалъ и ухо не слыхало’. Онъ дйствительно врить всей этой чепух про Ангельскую Страну. Онъ прямо на порог тихаго помшательства!

— Вы все хотите видть со своей точки зрнія!— сказалъ Ангелъ.

— Каждый такъ и долженъ видть! Мн, по крайней мр, весьма прискорбно видть этого бднаго старика, который далъ себя загипнотизировать такъ, какъ вы его загипнотизировали. Я не знаю ни кто вы, ни откуда вы появились, но предупреждаю васъ, что не позволю бднаго старичка еще долго такъ дурачить!

— Но его никто не дурачитъ! Ему просто начинаетъ сниться міръ, который до сихъ поръ лежалъ вн предловъ его знанія и опыта.

— Оставьте!— сказалъ Кремпъ.— Я-то не изъ тхъ, которыхъ можно морочить. Вы — одно изъ двухъ: или вырвавшійся на волю сумасшедшій (чему не врю), или просто на просто мошенникъ. Одно изъ двухъ. Я немножко, кажется, знаю этотъ нашъ міръ, если мало знаю вашъ. Ну вотъ. Если вы не перестанете морочить Хилльера, я дамъ знать въ полицію и посажу васъ или въ тюрьму, коли будете настаивать на вашей басн, или же въ сумасшедшій домъ. Даю вамъ клятву, что я освидтельствую васъ и объявлю васъ умалишеннымъ, только бы удалить васъ изъ нашего села. Дло не только въ Пастор, какъ вы наврное знаете. Надюсь, что теперь вамъ все ясно. Что вы мн на это скажете?

Съ дланнымъ, весьма спокойнымъ видомъ докторъ досталъ свой перочинный ножикъ и началъ ковырять въ своей трубк. Во время послдняго монолога она потухла.

Нсколько мгновеній оба молчали. Ангелъ, съ поблднвшимъ лицомъ, сталъ осматриваться по сторонамъ. Докторъ вынулъ комокъ табаку изъ трубки, отбросилъ его въ сторону, закрылъ ножикъ и спряталъ его въ жилетный карманъ. Онъ не намревался говорить такъ рзко, но длинные монологи всегда волновали его.

— Тюрьма?— сказалъ Ангелъ.— Сумасшедшій домъ! Позвольте!..

Тутъ онъ вспомнилъ объясненія Пастора.

— Нтъ, только не это!

Онъ подошелъ къ Кремпу съ расширенными глазами и распростертыми руками.

— Я такъ и думалъ, что вы, по меньшей мр, будете знать значеніе этихъ вещей!.. Садитесь!— сказалъ Кремпъ, головой указывая ему на мсто рядомъ съ собой на бревн.

Ангелъ, дрожа, услся на бревно и испуганно уставился на Кремпа.

Кремпъ доставалъ свой кисетъ съ табакомъ.

— Вы странный человкъ!— сказалъ Ангелъ.— Ваши убжденія какъ… стальныя западни…

— Совершенно врно!— подтвердилъ Кремпъ, польщенный.

— Но говорю вамъ… увряю васъ, все случилось такъ, какъ я сказалъ… я ничего не знаю, или, по меньшей мр, не помню, чтобы я зналъ хоть что нибудь объ этомъ мір до того момента, когда я очутился въ ночной тьм на топи около Сиддерфорда!..

— А гд же вы научились нашему языку?

— Не знаю! Только увряю васъ… Впрочемъ у меня нтъ ни малйшей крошки доказательства, которое убдило бы васъ…

— И вы дйствительно… сказалъ Кремпъ, вдругъ оборачиваясь къ нему и смотря ему въ глаза,— вы дйствительно врите, что до этого вчно находились въ какомъ то небесномъ царств.

— Врю!— отвтилъ Ангелъ.

— Глупости!— сказалъ Кремпъ и снова закурилъ свою трубку. Онъ сидлъ нкоторое время, облокотившись рукой о колно и молча курилъ. Потомъ лицо его стало мене озадаченнымъ.

— Впрочемъ, возможно…— сказалъ онъ скоре себ, чмъ Ангелу и снова замолчалъ.

— Видите ли,— началъ онъ опять.— Существуетъ такое научное явленіе, именуемое раздвоеніемъ личности… Человкъ иногда забываетъ кто онъ, и думаетъ, что онъ — кто нибудь другой. Оставляетъ свой домъ, друзей, все, и начинаетъ вести двойную жизнь. Мсяцъ или два тому назадъ такой случай былъ описанъ въ ‘Природ’. Тотъ человкъ временами чувствовалъ себя англичаниномъ, съ боле развитой правой рукой, а временами уроженцемъ Уэльса и лвшой. Когда онъ былъ англичаниномъ, онъ не могъ говорить поваллійски, а когда онъ былъ валлійцемъ — не зналъ англійскаго… Хм!

Онъ неожиданно опять повернулся къ Ангелу и сказалъ:

— Домъ!

Онъ думалъ, что, можетъ быть, суметъ пробудить въ Ангел какое-то скрытое воспоминаніе его потерянной юности. Онъ продолжалъ.

— Па… па… Ma… ма, папочка, мамочка, мамуся, отецъ, батюшка, матушка… мать… Нтъ безполезно! Чего вы сметесь?

— Такъ!— сказалъ Ангелъ.— Вы меня немного удивили… больше ничего! Недлю тому назадъ я былъ бы весьма озадаченъ этими словами, а теперь… ничего.

Кремпъ молча осудилъ Ангела уголкомъ глаза.

— У васъ умное лицо. Вы почти заставляете меня поврить вамъ. Во всякомъ случа вы не обыкновенный сумасшедшій. Вы въ общемъ разсуждаете вполн здраво… и нормально… только какъ то странно изолированы отъ прошлаго… Хорошо было бы васъ показать Максу Нордау или Ломброзо, или кому нибудь изъ этихъ послдователей Сальпетріере. Здсь, въ этой дыр, нтъ никакой практики въ области психическихъ заболваній. Есть одинъ идіотъ… только онъ такой ужъ безнадежно-идіотскій идіотъ!.. А вс остальные черезчуръ ужъ нормальные люди…

— Возможно этимъ и объясняется ихъ поведеніе,— замтилъ въ раздумьи Ангелъ.

— Но если взвсить ваше положеніе здсь — продолжалъ Кремпъ, словно не разслышавъ замчанія — я считаю ваше вліяніе здсь чрезвычайно вреднымъ. Эти фантазіи заразительны. Тутъ не одинъ только Пасторъ. Здсь живетъ человкъ по имени Шайнъ, который уже заразился этой басней, пьетъ мертвую вотъ уже недля, и вызываетъ на кулачки всякаго, кто скажетъ, что вы не Ангелъ. Потомъ, какъ я слышалъ, въ Сиддерфорд другой заразился этой маніей, уже на религіозной почв. Эти штуки быстро распространяются. Надо было бы собственно установить карантинъ для опасныхъ и вредныхъ идей. И я слышалъ еще про одинъ случай…

— Но что же мн длать?— спросилъ Ангелъ.— Предположимъ, что я дйствительно (совершенно невольно) приношу вредъ…

— Вы можете покинуть это село!— сказалъ Крмпъ.

— Въ такомъ случа я лишь попаду въ другое, такое же село.

— Это не мое дло — сказалъ Крмпъ.— Перезжайте, куда хотите. Только узжайте отсюда. Оставьте въ поко этихъ трехъ людей: Пастора, Пэайна и маленькую служанку, чьи головы уже кружатся отъ галлереи Ангеловъ…

— Но,— попробовалъ было возразить Ангелъ,— встать лицомъ къ лицу съ вашимъ міромъ. Увряю васъ, не могу! И оставить Делію! Я не понимаю!.. Я не знаю, какъ добывать себ работу. Пищу, кровъ… И я начинаю бояться человческихъ существъ…

— Глупости, фантазіи — сказалъ Крмпъ, наблюдая его.— Манія преслдованія!..

— Впрочемъ, безполезно такъ настойчиво васъ раздражать — сказалъ докторъ неожиданно,— но положеніе вещей въ такомъ вид какъ оно сейчасъ — совершенно невозможно!

Рзкимъ движеніемъ онъ всталъ.

— Добрый день, м-ръ Ангелъ!— сказалъ онъ.— Однимъ словомъ… и я это говорю въ качеств медицинскаго консультанта этого прихода… вы имете на всхъ очень нездоровое вліяніе. Мы не можемъ терпть дальше ваше присутствіе здсь. И вы должны ухать!

Онъ повернулся и зашагалъ по трав къ дорог, оставивъ Ангела уныло сидящимъ на бревн.

— Нездоровое вліяніе?!— повторилъ медленно Ангелъ, глядя тупо передъ собой и стараясь понять значеніе этихъ словъ.

Сэръ Джонъ Готчъ дйствуетъ.

XLII.

Сэръ Джонъ Готчъ былъ низенькаго роста человчекъ, съ жидкими волосами, маленькимъ худымъ носомъ, торчащимъ на сморщенномъ лиц: ходилъ онъ въ узкихъ коричневыхъ гетрахъ и носилъ хлыстъ.

— Какъ видите, я пришелъ — сказалъ онъ, когда миссисъ Хиниджеръ затворила за нимъ дверь.

— Благодарю васъ!— сказалъ Пасторъ.— Весьма признателенъ. Весьма, весьма признателенъ!

— Очень радъ услужить вамъ!— въ свою очередь отвтилъ сэръ Джонъ Готчъ (Угловатая пауза).

— Этотъ случай,— сказалъ Пасторъ.— Этотъ злосчастный случай съ колючей проволокой… это, дйствительно, весьма… прискорбный случай…

Сэръ Джонъ Готчъ сталъ въ ршительно боле угловатую позу.

— Да!— сказалъ онъ.

— Видите ли, такъ какъ м-ръ Ангелъ въ настоящее время — мой гость…

— Что еще на даетъ ему повода рвать мою проволоку,— сказалъ рзко сэръ Джонъ Готчъ.

— Ровно никакого.

— Могу я спросить, кто такой этотъ м-ръ Ангелъ?— спросилъ сэръ Джонъ Готчъ съ неожиданностью, говорившей о давнишней подготовк вопроса.

Пальцы Пастора тотчасъ же подскочили къ его подбородку. Какой будетъ толкъ разсказывать такому человку, какъ сэръ Джонъ Готчъ, про Ангеловъ!

— Сказать вамъ всю правду,— сказалъ Пасторъ.— Тутъ маленькая тайна.

— Лэди Хаммергаллоу мн это уже сказала…

Лицо Пастора сразу сдлалось ярко краснымъ.

— А знаете ли вы,— продолжалъ сэръ Джонъ Готчъ почти безъ паузы,— что онъ ходитъ по селу и проповдуетъ Соціализмъ?

— Господи!— воскликнулъ Пасторъ.— Не можетъ быть.

— Да! Онъ останавливаетъ каждаго встрчнаго крестьянина и спрашиваетъ его почему онъ долженъ работать въ то время, какъ мы… т. е. я и вы… ничего не длаемъ! Онъ говорилъ, что мы должны дать всмъ людямъ такое же образованіе, какъ получили вы и я… очевидно на средства, получаемыя отъ налоговъ! Онъ уврялъ еще, что мы… т. е. вы и я… нарочно держимъ людей во тьм невжества… пре…па…рируемъ ихъ… начиняемъ ихъ гнилушками.

— Господи!— сказалъ Пасторъ.— А я и не подозрвалъ!

— И это проволоку онъ содралъ въ вид демонстраціи, увряю васъ, въ вид соціалистической демонстраціи. И если мы во-время не обуздаемъ его, какъ слдуетъ, то скоро онъ разнесетъ вс мои заборы и изгороди, а потомъ запылаютъ вс стога и гумна, и каждое проклят… (Простите, Пасторъ. Я знаю, что всегда злоупотребляю этимъ словомъ)… каждое благословенное фазанье яйцо будетъ унесено. Я знаю этихъ…

— Соціалистъ!— сказалъ Пасторъ, видимо сильно разстроенный.— Я, право, не подозрвалъ!..

— Какъ видите, вотъ почему я хочу привлечь къ суду этого джентельмена, хотя онъ и вашъ гость. Мн кажется, онъ слишкомъ злоупотребилъ вашимъ отеческимъ…

— Только не отеческимъ!— сказалъ Пасторъ.— Увряю васъ…

— (Извиняюсь, дорогой Пасторъ, это у меня такъ… сорвалось съ языка). Онъ злоупотребилъ вашей добротой для того, чтобы тутъ повсюду сять смуту и недовольство, натравливать одинъ классъ населенія на другой и заставить бдныхъ бастовать и потомъ голодать…

Пальцы Пастора снова заиграли у подбородка.

— Итакъ, одно изъ двухъ!— заявилъ сэръ Джонъ Готчъ,— Или этотъ вашъ… гость покидать нашъ приходъ, или я подаю въ судъ. Это мое окончательное и безповоротное ршеніе.

Ротъ Пастора совершенно искривился.

— Вотъ какъ обстоитъ дло сказалъ сэръ Джонъ, вскрчивъ на ноги.— И если бы не вы, я бы сразу возбудилъ дло. А теперь — вамъ ршить: подавать ли мн въ судъ или нтъ!

— Видите-ли — началъ Пасторъ страшно озадаченный.

— Да?

— Все это надо устроить.

— Онъ — бездльникъ и смутьянъ… я знаю это. Но я даю вамъ недлю срока…

— Благодарю васъ — сказалъ Пасторъ.— Я вполн вхожу въ ваше положеніе. Я сознаю, что создавшееся положеніе вещей начинаетъ становиться невозможнымъ…

— Мн очень непріятно причинять вамъ вс эти хлопоты, но что длать, — сказалъ сэръ Джонъ.

— Итакъ, недля сроку?— переспросилъ Пасторъ.

— Да,— ровно недля,— отвтилъ сэръ. Джонъ, прощаясь.

Когда Пасторъ вернулся въ свой кабинетъ, проводивъ Готча, онъ долго сидлъ передъ письменнымъ столомъ, что-то обдумывая.

— Недля!— повторилъ онъ посл долгаго молчанія.— Вотъ тутъ Ангелъ, прекрасный Ангелъ, который пробудилъ мою душу къ Красот и Радости, который открылъ моимъ взорамъ Сказочную Страну и нчто большее, чмъ Сказочная Страна… и я только что общалъ выгнать его въ недльный срокъ! Ахъ, изъ чего сдланы мы, люди!.. Какъ я ему это скажу?

Онъ началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, потомъ прошелъ въ столовую, подошелъ къ окну и началъ тупо смотрть на поле пшеницы. Столъ былъ уже накрытъ къ завтраку. Потомъ онъ повернулся, все еще какъ бы во сн, и почти машинально налилъ себ рюмку хересу.

Утесъ надъ моремъ.

XLIII.

Ангелъ лежалъ на верхушк утеса, возвышающагося надъ Бэндрамскимъ заливомъ и смотрлъ внизъ на сверкающее море. Прямо изъ подъ локтей его отвсно свисалъ утесъ, вышиной въ пятьсотъ семь футовъ, до самаго уровня воды, и морскія птицы ряли и плыли надъ нимъ. Верхняя часть утеса была изъ зеленовато-млового камня, нижнія дв трети изъ желтовато-краснаго, кое-гд опоясаннаго гипсовыми полосами, изъ полдюжины различныхъ точекъ вырывались струйки воды и длинными водопадами спускались по его склону. Внизу на кремнистомъ берегу лнились волны, а тамъ далеко, въ тни другого утеса, вода окрашивалась въ тысячу зеленыхъ и пурпуровыхъ оттнковъ, оттненныхъ пятнами и полосками пны. Воздухъ былъ напоенъ солнцемъ, и журчавшимъ водопадикомъ, и глухими стенаніями моря внизу. Временами бабочки перепархивали черезъ край утеса и множество морскихъ птицъ садилось на него отдыхать или летали туда-сюда надъ нимъ.

Ангелъ лежалъ съ разбитыми, сморщившимися крыльями, сгорбленными на его спин, и слдилъ за чайками, галками и сороками, кружащимися на солнц, вздымающимися, опускающимися, носящимися то внизъ къ самой вод, то ввысь въ ослпительную синеву неба. Долго такъ лежалъ Ангелъ и смотрлъ на нихъ, какъ он летали взадъ-впередъ съ широко распростертыми крыльями. Онъ смотрлъ на нихъ, и, по мр того, какъ смотрлъ, вспоминалъ съ безконечно глубокой тоской рки звзднаго свта и всю сладость страны, изъ которой онъ пришелъ. Надъ головой, быстро и легко скользя по воздуху, пронеслась чайка, широко распластавъ на, фон синевы свои блыя, ясныя крылья. И внезапно какая то тнь легла на глаза Ангела, въ нихъ потухъ солнечный свтъ, онъ вспомнилъ о своихъ связанныхъ крыльяхъ, закрылъ лицо рукой и зарыдалъ.

Женщина, шедшая по тропинк черезъ поле на вершин утеса, увидла только скрючившагося горбуна, одтаго въ старый, поношенный костюмъ Сиддермортоновскаго Пастора, жалкаго калку, глупо растянувшаго у края утеса, и положившаго голову на руку. Она посмотрла на него и снова посмотрла.

— Ишь, глупенькій, заснулъ у самаго края утеса!— сказала она, и хотя она несла очень тяжелую корзину, все же она подошла къ нему, чтобы разбудить его. Но, приблизившись, она увидала какъ дрожатъ его плечи и услыхала звукъ его рыданій.

Она остановилась на мгновеніе, и лицо ея задергалось и скрючилось въ нчто, напоминавшее улыбку. Потомъ тихо ступая, она снова отошла къ тропинк.

— Трудно придумать, что ему сказать!— сказала она.— Бдная, несчастная душа!

Впрочемъ Ангелъ скоро пересталъ рыдать и уставился заплаканными глазами на берегъ моря внизу.

— Этотъ міръ,— сказалъ онъ,— какъ то окутываетъ и проглатываетъ меня. Мои крылья такъ-то съеживаются и становятся безполезными. Скоро я превращусь просто на просто въ калку, начну стариться, преклонюсь передъ страданіемъ и болью, и умру… Я очень несчастенъ. И я совершенно одинокъ.

Потомъ онъ подперъ подбородокъ руками у самаго края утеса началъ думать о лиц Деліи съ яснымъ свтомъ въ глазахъ. У Ангела пробудилось странное желаніе пойти къ ней и разсказать ей о своихъ увядшихъ крыльяхъ, обнять ее руками и оплакать вмст съ нею страну, которую онъ потерялъ. ‘Делія!’ — шепнулъ онъ тихо про себя. И вскор облако заволокло собою солнце.

Миссисъ Хиниджеръ дйствуетъ.

XLIV.

Миссисъ Хиниджеръ весьма удивила, Пастора, когда она постучалась въ дверь его кабинета посл чая.

— Простите, сэръ — сказала миссисъ Хиниджеръ,— но могу ли я поговорить съ вами нсколько минутъ?

— Разумется, миссисъ Хиниджеръ!— отвтилъ Пасторъ, не подозрвая объ ожидающемъ его новомъ удар. Онъ держалъ въ рукахъ письмо, очень странное и непріятное письмо, отъ епископа, письмо которое раздражало и разстраивало его и которое въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ критиковало гостей, допускаемыхъ Пасторомъ въ свой домъ. Только популярный епископъ, живущій въ демократическомъ вк, епископъ, который все еще былъ наполовину педагогомъ, могъ написать такое письмо.

Миссисъ Хиниджеръ кашлянула, закрывъ ротъ рукой, и стала бороться съ какимъ то дыхательнымъ разстройствомъ. Пасторъ насторожился. Почти всегда въ ихъ рдкихъ бесдахъ самъ онъ больше всего бывалъ смущенъ, а особенно, и неизмнно, къ концу такихъ разговоровъ.

— Ну?— сказалъ онъ.

— Могу я осмлиться спросить, когда м-ръ Ангелъ узжаетъ (кашель).

Пасторъ вздрогнулъ.

— Спросить, когда м-ръ Ангелъ узжаетъ?— повторилъ онъ медленно, желая выиграть время.— Еще одна!

— Мн очень непріятно, сэръ! Но я привыкла служить у господъ, сэръ, и вы себ представить не можете, что чувствуешь, когда приходится служить такимъ, какъ онъ!..

— Такимъ… какъ онъ! Правильно ли я донимаю васъ, миссисъ Хиниджеръ, что вамъ м-ръ Ангелъ не нравится?

— Видите-ли сэръ, до того какъ я поступила къ вамъ, сэръ, я семнадцать лтъ прослужила у лорда Дндоллера, и вы сами, сэръ… простите меня, сэръ… вы настоящій джентельменъ, хоть и лицо духовное. И, кром того…

— Господи! воскликнулъ Пасторъ.— Такъ по вашему м-ръ Ангелъ не джентельменъ.

— Къ сожалнію, я должна сказать, сэръ…

— Но въ чемъ?.. Господи! Да вдь!..

— Къ сожалнію, сэръ, но я должна это сказать. Когда вдругъ какая то личность становится сразу вегетаріанцемъ и разстраиваетъ всю кухню, и когда у нея нтъ собственнаго багажа, и занимаетъ она сорочки и носки у хозяина, и стъ горошекъ ножемъ (сама видла это собственными глазами) и шепчется по угламъ съ горничными, и складываетъ салфетку посл обда, и стъ рубленное мясо пальцами и играетъ на скрипк среди ночи и не даетъ порядочнымъ людямъ спать, и таращитъ глаза и скалитъ зубы на старшихъ, и ведетъ себя вообще неприлично,— то трудно не сомнваться и не думать, сэръ. У насъ, сэръ, слава Богу, существуетъ свобода мысли, и нельзя не длать собственныхъ заключеній!.. Кром того по всей деревн, только о немъ и говорятъ… и это, и все вмст…. Я всегда узнаю джентельмена, когда вижу джентельмена, сэръ, и я знаю джентельмена, когда я не вижу джентельмена, и Сюзанна и Джорджъ, мы вс это обсудили, такъ какъ мы старшіе изъ прислуги, и такъ сказать боле опытные, а что касается Деліи, то надюсь, сэръ, что она не доведетъ себя до бды съ нимъ, и будьте уврены, сэръ, этотъ м-ръ Ангелъ вовсе не то, за что его принимаете сэръ, и чмъ скоре онъ выберется изъ нашего дома, тмъ лучше…

Миссисъ Хиниджеръ внезапно оборвала свою тираду и стояла, задыхаясь, но серьезная, съ глазами, строго уставленными на лицо Пастора.

— Неужели, миссисъ Хиниджеръ!— сказалъ Пасторъ, и прибавилъ — О! Господи!

— Что же я то сдлалъ?— спросилъ вдругъ Пасторъ, вскакивая и словно взывая къ безпощадной судьб.— Что же я то сдлалъ?

— Не знаю,— сказала миссисъ Хиниджеръ.— Хотя на деревн очень много болтаютъ!..

— Ну, васъ!— сказалъ Пасторъ, подходя къ окну и выглядывая въ садъ. Потомъ онъ обернулся,— слушайте, миссисъ Хиниджеръ! М-ръ Ангелъ удетъ въ теченіе этой недли. Это васъ удовлетворяетъ?

— Совершенно,— сказала миссисъ Хиниджеръ — и я уврена, сэръ…

Глаза Пастора съ рдкой для него краснорчивостью остановились на двери.

Ангелъ въ гор.

XLV.

— Дло просто на просто въ томъ,— сказалъ Пасторъ,— что этотъ міръ не для Ангеловъ.

Занавски не были спущены на окнахъ, и вншній міръ, окутанный сумерками подъ пасмурнымъ небомъ, казался невыразимо срымъ и холоднымъ. Ангелъ сидлъ за столомъ въ уныломъ молчаніи. Ему объявили объ обязательномъ вызд. Разъ его присутствіе людямъ не нравилось и причиняло непріятности Пастору — онъ покорно подчинился справедливости этого ршенія, но что съ нимъ дальше будетъ, онъ себ и не представлялъ. Наврное, что-нибудь очень непріятное.

— У васъ есть скрипка,— сказалъ Пасторъ.— Только посл нашего опыта…

— Я долженъ буду купить вамъ платье… вообще все необходимое… Ахъ, Господи! Вы же не умете здить по желзной дорог. Не знаете нашей монетной системы! И какъ вы будете нанимать себ квартиру! Ходить въ рестораны!.. Нтъ, я непремнно долженъ създить съ вами вмст въ Лондонъ и устроить васъ. Достать вамъ какую-нибудь работу! Но Ангелъ въ Лондон! Зарабатывающій себ средства къ существованію! Въ этой холодной срой пустын людей! Что съ вами будетъ!.. Если бы у меня былъ бы хоть одинъ другъ въ жизни, на котораго я могъ бы надяться, что онъ повритъ мн. Я собственно не долженъ былъ бы васъ прогнать…

— Пожалуйста не волнуйтесь и не безпокойтесь такъ за меня, мой другъ,— сказалъ Ангелъ.— Эта ваша земная жизнь по меньшей мр, иметъ свой конецъ. И въ ней имются утшительныя стороны. Есть что-то въ этой вашей жизни… Ваша любовь ко мн, ваши заботы… Я сперва думалъ, что въ жизни нтъ ничего прекраснаго…

— И я предаю васъ,— сказалъ Пасторъ, вдругъ охваченный какими то угрызеніями совсти.— Зачмъ я смло не посмотрлъ имъ прямо въ лицо и не сказалъ: ‘Это лучше, что есть въ жизни’! Вдь что значитъ вся эта повседневность передъ…?

Онъ внезапно остановился.

— Да!.. Что все это значитъ — сказалъ онъ.

— Я вошелъ въ вашу жизнь только для того, чтобы причинить всмъ непріятности и хлопоты,— сказалъ Ангелъ.

— Не говорите этого,— успокаивалъ его Пасторъ.— Вы вошли въ мою жизнь, чтобы пробудить меня. Мн до сихъ поръ все только снилось. Мн снилось, что это нужно, и то… Мн снилось, что эта тсная тюрьма — міръ. И этотъ сонъ все еще витаетъ вокругъ меня и смущаетъ меня. Вотъ и все. Даже вашъ отъздъ… Разв мн не снится, что вы должны ухать?

Когда уже Пасторъ былъ въ постели, то мистическая сторона всего дла еще ясне встала передъ нимъ. Онъ лежалъ не въ силахъ заснуть, и передъ нимъ проносились самыя ужасныя картины, какъ его нжный и милый гость бродитъ по безсердечному и жестокому свту и терпитъ самыя жестокія непріятности. А его гость былъ безспорно Ангелъ. Онъ попытался снова точно вспомнить вс мельчайшія подробности послднихъ восьми недль. Онъ вспомнилъ жаркій полдень, какъ онъ выстрлилъ просто отъ неожиданности, вспомнилъ радужныя крылья и прекрасную фигуру въ шафрановой одежд, корчившуюся на земл. Какъ все это ему показалось чудеснымъ! Потомъ его мысли остановились на всемъ, что онъ въ жизни слышалъ о томъ другомъ мір, онъ вспомнилъ виднія, которыя вызвала передъ нимъ скрипка, смутныя, сказочныя вднія чудесныхъ городовъ Ангельской Страны. Онъ старался вспомнить форму строеній, плодовъ на деревьяхъ, вншніе контуры крылатыхъ образовъ, носившихся по воздушнымъ путямъ. И постепенно изъ воспоминаній они выросгали въ реальную дйствительность, и съ каждымъ мгновеніемъ становились боле яркими по мр того, какъ куда-то уходили его горести и заботы, и такъ постепенно, тихо и незамтно. Пасторъ скользнулъ изъ всхъ треволненій повседневности въ Страну Сновъ.

XLVI.

Делія сидла у открытаго окна, надясь, что опять услышитъ игру Ангела. Но въ эту ночь ей не суждено было услышать скрипку. Небо было пасмурно, но не густо затянуто тучами, такъ что луна все же была видна. Высоко, высоко разорванныя тучевыя кружева проносились по небу, и луна была то туманнымъ свтовымъ пятномъ, то совсмъ потухала, то ясно и ярко неслась но синей бездн ночи… Вскор Делія услышала, какъ открылась дверь въ садъ, и какая-то фигура вышла въ колеблющуюся блдноту луннаго свта.

Это былъ Ангелъ. Но вмсто безформеннаго своего пальто онъ на этотъ разъ былъ снова одтъ въ шафрановую рубашку. Въ неясномъ свт одежда эта только какъ-то безцвтно блестла, а крылья за его спиной. казались свинцово срыми. Онъ началъ бгать но саду, хлопая крыльями, прыгая, носясь взадъ-впередъ среди бгущихъ пятенъ свта и тней деревьевъ. Делія слдила за нимъ пораженная. Онъ испустилъ безнадежный крикъ и прыгнулъ еще выше. Его сморщенныя крылья сверкнули и упали. Луну заволокло боле густой тучкой, и все потемнло. Онъ какъ будто подпрыгнулъ футовъ на пять-шесть отъ земли и потомъ неуклюже упалъ на землю. Въ неясной полутьм Делія могла различить, какъ онъ приподнялся чуть чуть съ земли и потомъ услыхала его рыданія.

— Ему больно!— сказала она, сжимая крпче губы и не сводя съ него глазъ.— Я должна помочь ему!

Она заколебалась въ нершительности, потомъ встала, быстро скользнула къ двери, тихо спустилась внизъ и вышла въ садъ. Ангелъ все еще лежалъ на газон и безнадежно рыдалъ.

— О! Что случилось? Что съ вами?— спросила Делія, наклоняясь надъ нимъ и робко касаясь его головы.

Ангелъ пересталъ плакать, быстро приподнялся, слъ, и уставился на нее. Онъ видлъ ея лицо, озаренное луной и проникнутое жалостью.

— Что съ вами?— спросила она.— Вамъ больно?

Ангелъ тупо осматривался кругомъ, и глаза его остановились на ея лиц.

— Делія!— шепнулъ онъ.

— Вамъ больно?— переспросила Делія.

— Крылья мои,— сказалъ Ангелъ — они больше меня не слушаются!

Делія не поняла, но сознавала, что это нчто ужасное.

— Очень темно и холодно — шепнулъ Ангелъ.— И крылья мои меня не слушаются.

Ей было безконечно больно видть слезы на его лиц. Она не знала, что длать.

— Пожалйте меня, Делія!— сказалъ Ангелъ, вдругъ протягивая къ ней руки.— Пожалйте меня!

Она порывисто опустилась на колни и взяла его лицо въ свои руки.

— Я не знаю, не понимаю, въ чемъ дло — сказала она.— Но мн жаль… мн жаль васъ отъ всего сердца.

Ангелъ ни слова не сказалъ. Онъ смотрлъ на личико ея въ ясномъ свт луны, и какое-то выраженіе непонимающаго удивленія зажглось въ его глазахъ.

— Это такой странный міръ!— сказалъ онъ.

Она вдругъ отдернула свои руки. Луну снова заволокло тучей.

— Скажите, чмъ я могу помочь вамъ?— шепнула она.— Я все сдлаю, чтобы помочь вамъ.

Онъ все еще держалъ ее на разстояніи вытянутой руки отъ себя, отчаяніе на лиц его смнилось озадаченностью.

— Это такой странный міръ!— повторилъ онъ.

Оба шептали: она, стоя на колняхъ, онъ, сидя на газон, среди качающихся, бгущихъ лунныхъ бликовъ и темныхъ нятенъ

— Делія!— шепотомъ крикнула миссисъ Хиниджеръ, вдругъ высовываясь изъ своего окна.— Делія!? Это ты?

Оба смущенно взглянули на нее.

— Сейчасъ же возвращайся въ домъ!— сказала миссисъ Хиниджеръ.

— Если бы этотъ м-ръ Ангелъ былъ джентельменомъ (а онъ не джентельменъ), ему было бы стыдно за себя. Да ты еще и сирота въ придачу!

Послдній день посщенія.

XLVII.

На слдующее утро Ангелъ посл утренняго завтрака вышелъ и направился къ топи, а миссисъ Хиниджеръ снова имла бесду съ Пасторомъ. Что между ними произошло намъ теперь не важно. Пасторъ былъ явно разстроенъ.

— Да! Онъ долженъ ухать,— сказалъ онъ.— Онъ непремнно долженъ ухать!

И тотчасъ же въ своемъ волненіи забылъ, въ чемъ собственно миссисъ Хиниджеръ обвинила Ангела. Утро онъ провелъ въ смутныхъ размышленіяхъ, прерываемыхъ спазмодическими перелистываніями прейскуранта Скиффа и Ватерлу и каталога ‘Экономичессаго Общества лицъ медицинскаго, педагогическаго и духовнаго званія’! На лист бумаги лежавшемъ передъ нимъ на письменномъ стол медленно выросталъ длинный списокъ. Онъ вырзалъ бланокъ для записей мрокъ изъ отдла готоваго платья ‘Экономическаго Общества’ и пришпилилъ его къ занавс окна.

Вотъ какого рода документъ онъ составлялъ:

1 черный кашимировый сюртукъ (выписать образчики) 3 ф. 10 шил.

? Брюкъ (Двъ пары или одну?)

1 шевіотовую пиджачную пару (выписать образцы. Мрка?).

Пасторъ довольно много времени посвятилъ изученію ряда изображеній элегантно одтыхъ образцовыхъ джентельменовъ. Вс они выглядли такъ пріятно и мило, но ему трудно было представить себ Ангела преображеннаго въ такой видъ, такъ какъ хотя уже прошло шесть дней, но до сихъ поръ у Ангела еще не было собственнаго платья. Пасторъ эти дни все время колебался между проектомъ отвезти Ангела въ Портбродзонъ, чтобы тамъ заказать ему костюмъ, и своимъ непреоборимымъ ужасомъ передъ излишне любезной услужливостью своего портного. Онъ зналъ, что портной потребуетъ подробныхъ и исчерпывающихъ объясненій. Кром того, нельзя было заране знать, когда именно удетъ Ангелъ. Такъ прошли эти шесть дней, и Ангелъ понемногу началъ познавать мудрость этого міра и скрывать свою ангельскую ясность, все еще одтый въ новый, неношенный костюмъ Пастора.

1 мягкая фетровая шляпа, No 7 (скажемъ) 8 шил. 6 пенсовъ.

1 цилиндръ, 14 ш. 6 п. (Коробка для шляпъ!)

— Мн кажется, ему придется имть на всякій случай цилиндръ — подумалъ Пасторъ.— Въ Лондон вдь это полагается. Фасонъ No 3 больше всего, кажется, подойдетъ ему. Прямо страшно подумать, какъ онъ будетъ тамъ одинъ въ огромномъ город. Никто его понимать не будетъ, и онъ самъ никого не будетъ понимать. Но, очевидно, иначе нельзя. Да… на чемъ бишь я остановился?…

1 зубная щетка. 1 головная щетка и гребенка. Бритва.

Полъ-дюжины сорочекъ (? смирить его шею) 6 шил. каждая.

Носки? Кальсоны!

2 пары пижамъ. Цна! (скажемъ 15 шил.)

1 дюж. воротничковъ (фасонъ ‘Гвардейскій‘) 8 шил.

Подтяжки (Патентованныя оксфордскія) 1 ш. 11 ¹/₂ п.

(Но какъ онъ ихъ наднетъ — подумалъ пасторъ.)

1 резиновая печатка ‘Т. Ангелъ’ и подушка съ краской въ коробки — 9 пенсовъ.

(Эти прачки наврное растаскаютъ все его блье.)

1 перочинный ножъ съ пробочникомъ (скажемъ, 1 ш. 6 п.)

NB. Не забыть запонокъ для манжетъ и воротничковъ и т. д.

(Пасторъ очень любилъ ‘и т. д.’, что придавало всему такой дловой и точный видъ).

1 кожанный чемоданъ (лучше самому это посмотрть).

И такъ дале… по статьямъ. До завтрака Пасторъ былъ такимъ образомъ занять и на время могъ забыть о своихъ горестяхъ.

Ангелъ не вернулся къ завтраку. Въ этомъ не было ничего особеннаго, такъ какъ и раньше какъ-то онъ тоже пропустилъ завтракъ. Но, принимая во вниманіе, какъ мало времени имъ теперь оставалось провести вмст, онъ, казалось, могъ бы вернуться. Впрочемъ, наврное, у него было, достаточно вскія основанія для отсутствія. Пасторъ какъ-то безразлично позавтракалъ, а потомъ, по обыкновенію, отдыхалъ, затмъ еще кое что прибавилъ къ списку вещей. Только къ чаю начало его безпокоить отсутствіе Ангела. Онъ прождалъ его полчаса и чаю напился тоже въ одиночеств,.

— Странно!— подумалъ Пасторъ, и почувствовалъ себя особенно одинокимъ.

По мр того какъ приближался часъ обда, фантазія Пастора начала безпокоить его.

— Нтъ, онъ наврное вернется къ обду! сказалъ Пасторъ, начиная гладить свой подбородокъ и суетиться по дому, придумывая себ разныя мелкія дла, какъ онъ имлъ обыкновеніе длать, когда что нибудь нарушало установленную рутину его жизни. Солнце сло великолпное зрлище — среди пурпурныхъ массъ облаковъ. Золото и пурпуръ скоро растаяли и перешли въ срыя сумерки, на запад появилась вечерняя звзда. Гд-то дергачъ затянулъ свою шуршащую пснь, нарушая молчаніе вечера, отпутавшее міръ. Лицо Пастора стало тревожнымъ, дважды онъ вышелъ въ садъ и уставился на темнющій склонъ холма, потомъ снова суетливо возвращался въ домъ. Миссисъ Хиниджеръ подала обдъ.

— Обдъ поданъ! объявила она вторично, съ упрекомъ въ голос.

— Хорошо! Хорошо!— оказалъ Пасторъ, спша зачмъ-то наверхъ къ себ.

Потомъ онъ спустился снова внизъ, вошелъ въ кабинетъ, зажегъ лампу на письменномъ стол — патентованное изобртеніе съ несгораемымъ фитилемъ — и бросилъ спичку въ корзину для бумаги, забывъ посмотрть, потухла ли она или нтъ. Затмъ онъ перешелъ наконецъ въ столовую и съ унылымъ озлобленіемъ слъ обдать…

(Дорогой читатель, мн кажется, уже приближается пора проститься съ этимъ нашимъ маленькимъ Пасторомъ).

XLVIII.

Сэръ Джонъ Готчъ (все еще не успокоившійся посл исторіи съ проволокой) одинъ халъ верхомъ по заросшей травой тропинк среди полей, гд разводились его фазаны, на берегахъ Сиддера. Вдругъ онъ увидалъ гуляющимъ подъ деревьями какъ разъ того человка, котораго ему меньше всего хотлось видть.

— Чортъ бы тебя побралъ!— сказалъ сэръ Джонъ Готчъ, необычайно ршительно.— Но это уже слишкомъ.

Онъ приподнялся въ стременахъ.

— Эй!— крикнулъ онъ.— Эй вы!

Ангелъ обернулся, улыбаясь.

— Убирайтесь вонъ изъ этого лса!— сказалъ сэръ Джонъ Готчъ.

— Почему?— спросилъ Ангелъ.

— Ну п…— отвтилъ сэръ Джонъ Готчъ, стараясь подыскать какое-нибудь особенное сильное выраженіе. Но онъ ничего не могъ придумать, кром ‘проклятый’.— Убирайтесь вонъ изъ этого лса.

Улыбка исчезла съ лица Ангела.

— Почему я долженъ убраться изъ этого лса?— спросилъ онъ и остановился.

Съ полминуты оба молчали, а затмъ сэръ Джонъ Готчъ соскочилъ съ сдла и стоялъ держа лошадь за уздцы.

(Теперь прошу васъ вспомнить, — дабы дальнйшимъ не дискредитировать Ангельскіе Сонмы — что нашъ Ангелъ въ теченіе недли слишкомъ дышалъ ядовитой атмосферой этой самой борьбы за существованіе. И отъ этого пострадали не только его крылья и ясность его лица. Онъ лъ, спалъ и научился уроку боли — столько-то онъ прошелъ уже по пути къ человчеству. И за все время своего посщенія онъ все чаще и чаще сталкивался съ грубостью и жестокостью этого міра, но въ то же время отходя все дальше и дальше отъ ясныхъ высотъ своего собственнаго міра).

— Такъ вы не уберетесь, да?— сказалъ Готчъ и пошелъ, ведя за собой лошадь черезъ кусты по направленію къ Ангелу. Ангелъ стоялъ, напрягая вс мускулы и нервы, наблюдая приближеніе своего противника.

— Убирайтесь вонъ изъ этого лса!— крикнулъ еще разъ Готчъ, остановившись въ трехъ аршинахъ отъ него, съ лицомъ блднымъ отъ злости, держа въ одной рук поводья, въ другой хлыстъ.

Странное волнующее чувство охватывало Ангела.

— Кто вы такой?— спросилъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.— Кто я такой… что вы приказываете мн уйти отсюда? Почему Міръ допускаетъ, чтобы люди, врод васъ…

— Вы тотъ болванъ, который изрзалъ мою колючую проволоку, сказалъ Готчъ угрожающе, если хотите знать!..

— Вашу колючую проволоку?— повторилъ Ангелъ.— Такъ это была ваша проволока? Вы — человкъ, осмлившійся протянуть эту проволоку? Какое вы имете право..?

— Перестаньте нести эту соціалистическую ерунду,— сказалъ Готчъ, уже начиная задыхаться.— Этотъ лсъ — мой, и я имю право защищать его, какъ угодно. Я знаю ваши штучки. Несете всякую ерунду и сете смуту!.. Если вы отсюда живо не уберетесь, то…

— То что?— спросилъ Ангелъ, вдругъ превращаясь въ наполненный до краевъ резервуаръ необъяснимой энергіи.

— Убирайтесь сейчасъ же вонъ изъ этого лса — сказалъ Готчъ, становясь все боле и боле заносчивымъ отъ одного страха при свт, засіявшемъ какъ бы на лиц Ангела.

Онъ ступилъ было шагъ къ нему съ приподнятымъ хлыстомъ, но тутъ случилось нчто, что было потомъ мало понятно какъ ему самому, такъ и Ангелу. Ангелъ какъ будто подскочилъ въ воздух., передъ глазами помщика какъ бы блеснула пара срыхъ крыльевъ, и къ нему откуда то сверху вдругъ приблизилось чье-то лицо, озаренное дикой красотой безумнаго гнва. Кто-то вырвалъ хлыстъ изъ его руки. Лошадь позади него встала на дыбы, свалила его на землю и ускакала.

Когда онъ упалъ навзничь, хлыстъ ударилъ его по лицу, и снова ужалилъ его, когда онъ попробовалъ встать. Онъ усплъ только увидать Ангела, сіяющаго гнвомъ и готовящагося ударить его еще разъ. Готчъ поднялъ кверху руки, потомъ снова бросился лицомъ внизъ на траву, спасая свои глаза, и началъ кататься по земл, подъ безжалостнымъ градомъ ударовъ, сыпавшихся на него.

— Зврь, негодяй!— кричалъ Ангелъ ударяя по чемъ попало. Лнивый, преисполненный гордыни зврь! Ты, издвающійся надъ людскими душами! Ты, пошлый, мелочный дуракъ со своими лошадьми и собаками! Ты смешь показывать свое лицо передъ живыми существами! Такъ вотъ, знай! Знай! Знай!..

Готчъ началъ кричать о помощи. Дважды онъ попытался вскарабкаться на ноги, и оба раза снова растянулся подъ не знавшимъ границъ гнвомъ Ангела. Наконецъ онъ издалъ какой-то странный звукъ горломъ, и пересталъ даже корчиться и извиваться отъ боли.

Тутъ Ангелъ какъ бы вдругъ очнулся отъ своего гнва и увидалъ себя стоящимъ, задыхаясь и дрожа, въ зеленой тиши залитаго солнцемъ лса, попирая одной ногой неподвижную фигуру

Онъ словно ничего не помнилъ, оглядлся, затмъ посмотрлъ внизъ на свои ноги, у которыхъ среди желтыхъ помертввшихъ листьевъ чьи то волосы были слплены кровью. Хлыстъ выпалъ илъ его рукъ, румянецъ растаялъ на его лиц.

— Боль!— сказалъ онъ.— Почему онъ такъ тихо лежитъ?

Онъ снялъ ногу съ плеча Готча, наклонился надъ вытянутой на земл фигурой, прислушиваясь, опустился на колни и встряхнулъ ее.

— Проснитесь, сказалъ Ангелъ. Потомъ прибавилъ еще мягче: Проснитесь!

Нсколько еще минутъ онъ продолжалъ прислушиваться, потомъ быстро всталъ, и оглянулся кругомъ на молчащія деревья. Его охватило чувство глубокаго ужаса: оно окутало его цликомъ. Быстрымъ движеніемъ онъ повернулся.

— Что случилось со мной?— спросилъ онъ испуганнымъ шопотомъ.

Онъ отскочилъ отъ неподвижной фигуры.

— Умеръ,— сказалъ онъ внезапно и въ паническомъ ужас, повернулся, и не оглядываясь побжалъ лсомъ.

XLIX.

Прошло нсколько минуть посл того, какъ замерли въ дали шаги Ангела, когда Готчъ приподнялся на одну руку.

— Клянусь Богомъ!— сказалъ онъ.— Крмпъ былъ правъ.

— Мтилъ все время въ голову!

Онъ поднялъ руку къ лицу и нащупалъ на немъ два рубца, жирныхъ и горячихъ.

— Другой разъ подумаю дважды, прежде чмъ поднять руку на сумасшедшаго,— сказалъ сэръ Джонъ Готчъ.

— Умъ то у него можетъ быть и слабый, но, чортъ бы побралъ, рука у него прездоровая! Да!.. Онъ этимъ проклятымъ хлыстомъ отрубилъ мн кусочекъ уха!

— А теперь еще и эта проклятая лошадь прискачетъ домой одна, и напугаетъ жену до полусмерти. И мн… мн придется объяснять, какъ все случилось, пока она будетъ осыпать вопросами.

— Да! Я даже, пожалуй, теперь готовъ поставить западни и самоистребляющія ружья вотъ тутъ въ лсу. Чортъ бы побралъ Законъ!

Ангелъ же, думая, что Готчъ умеръ, и, охваченный внезапнымъ приливомъ раскаянія и страха, поплелся по кустарнику и зарослямъ вдоль береговъ Сиддера. Вы себ съ трудомъ можете представить, до какой степени онъ былъ угнетенъ этимъ послднимъ и всеобъемлющимъ доказательствомъ завладвающаго имъ ‘человчества’. Казалось вс, темныя стороны, страсти и страданія жизни замыкались вокругъ него тснымъ кольцомъ, безжалостно становясь частью его самого, приковывая его къ тому, что недля тому назадъ, ему казалось чуждымъ и достойнымъ жалости въ людяхъ,

— Да, поистин, этотъ міръ не для Ангела!— сказалъ онъ.— Это — міръ борьбы, міръ боли и страданій, міръ смерти. Пробуждается гнвъ… Я, никогда не знавшій ни гнва, ни боли, стою теперь здсь, съ руками, запятнанными кровью. Я палъ. Прійти за, этотъ міръ значитъ пасть. Приходится голодать и жаждать и мучиться тысячью желаніями. Приходится биться за каждую пядь, гнваться и ударять…

Онъ поднялъ руки къ небу, съ печатью послдней горечи безпомощнаго раскаянія на лиц, и затмъ опустилъ ихъ жестомъ отчаянія. Казалось, на него ползли и вокругъ него стягивались тюремныя стны этой узкой, злобной жизни, врно и упорно, чтобы скоре его окончательно раздавить. Онъ испытывалъ то, что всмъ намъ, бднымъ смертнымъ, приходится испытывать рано или поздно — безжалостную силу Необходимости, не только вн насъ, но и (въ этомъ то главное горе) внутри насъ, все это неизбжное нарушеніе лучшихъ нашихъ ршеній, эти неизбжныя минуты, когда лучшая часть нашего ‘я’ забывается. Но у насъ это — мягкое, постепенное опусканіе, совершенно незамтными шагами на разстояніи длинныхъ лтъ у него же это было — ужасное открытіе самаго коротенькаго періода. Онъ чувствовалъ, какъ онъ становится калкой, затвердваетъ, загрубваетъ, слпнетъ, тупетъ въ пеленахъ этой нашей жизни, онъ испытывалъ то, что испытываетъ человкъ, принявшій какой-то ужасный ядъ и чувствующій, какъ внутри него начинается и распространяется разложеніе и разрушеніе.

Онъ не замтилъ ни голода, ни усталости, ни бга времени. Все дальше и дальше шелъ онъ, избгая дорогъ и жилищъ, сворачивая въ сторону при вид, или звук человческаго существа, весь погруженный въ какой-то отчаянный, безсловесный споръ съ Богомъ. Мысли его не текли, а стояли какой-то насыпью, словно въ нмомъ протест противъ его униженія. Случай направилъ его шаги въ сторону дома и, наконецъ, когда уже стемнло, онъ очутился усталый, ослабвшій и несчастный, на топи позади Сиддернортона. Онъ слышалъ, какъ бгали и пищали крысы среди вереска, а однажды, какая-то безшумная большая птица вылетла изъ тьмы, пролетла мимо и снова исчезла. И онъ видлъ, не замчая его, глухое красное зарево на неб передъ нимъ.

LI.

Когда же онъ поднялся на вершину холма, передъ нимъ вдругъ вспыхнулъ яркій свтъ, и не замтить его уже нельзя было. Онъ спустился съ холма, и вскор ясно увидалъ откуда зарево. Оно исходило отъ острыхъ и дрожащихъ языковъ пламени, золотыхъ и красныхъ, поднимавшихся изъ оконъ и дыры на крыш пасторскаго дома. Сборище черныхъ головъ, словомъ все село (за исключеніемъ вольной пожарной дружины, которая находилась вся внизу у коттеджа Аймера, стараясь найти ключъ отъ пожарнаго сарая) и выдлялось темнымъ силуэтомъ на фон, пожара. Слышался глухой грохотъ и гулъ голосовъ, и потомъ неистовый крикъ. Кричали: ‘Нтъ! нтъ!’… ‘Назадъ!’ и потомъ какой то неразборчивый рвъ.

Онъ побжалъ по направленію къ горящему дому, споткнулся, чуть было не упалъ, но продолжалъ бжать. Пылающее пламя качалось то въ одну, то въ другую сторону, и онъ ясно различалъ запахъ горлаго.

— Она вошла!— сказалъ одинъ голосъ.— Она таки вошла!

— Сумасшедшая — сказалъ второй.

— Отойдите! Отойдите! кричали другіе.

Онъ началъ проталкиваться сквозь возбужденную, колеблющуюся толпу, смотря на пламя, съ краснымъ отраженіемъ въ глазахъ.

— Отойдите! сказалъ какой то рабочій, хватая его.

— Въ чемъ дло? спросилъ Ангелъ.— Что это значитъ?

— Въ дом какая то двушка, и она не можетъ выйти.

— Пошла за какой то скрипкой,— сказалъ другой.

— Безнадежное дло,— услыхалъ онъ еще.

— Я стоялъ рядомъ съ ней. Я слыхалъ ее. Она сказала: ‘Я могу спасти его скрипку’… Да, я слыхалъ ее… она такъ и сказала: ‘Я могу спасти его скрипку’.

На мгновеніе Ангелъ тоже остановился и глазлъ, какъ и вс. Потомъ какъ то сразу онъ все увидлъ и понялъ, увидалъ этотъ маленькій безобразный міръ борьбы и жестокости, превращенный въ нчто великолпное и красивое, еще лучшее, чмъ Ангельская Страна, въ нчто внезапно озаренное и освщенное чудеснымъ свтомъ Любви и Самопожертвованія. Онъ издалъ странный крикъ и, прежде чмъ кто либо усплъ остановить его, подбжалъ къ горящему зданію. Раздались крики: ‘Горбунъ! Иностранецъ!’¹.

Пасторъ, которому перевязывали обожженную руку, повернулъ голову, и онъ и Крмпъ увидали Ангела — черный контуръ на густомъ, яркомъ, красномъ фон двери. Это было впечатлніе не больше одной десятой секунды, но оба они не могли бы вспомнить этотъ силуетъ ярче, если бы это была даже картина, которую они внимательно изучали вмст въ теченіе долгихъ часовъ. Потомъ Ангелъ былъ скрытъ чмъ то массивнымъ (никто не зналъ чмъ) упавшимъ, пылая, на дверь и закрывшимъ ее.

LII.

Раздался крикъ ‘Делія’ и больше ничего. Но вдругъ, внезапно, пламя вырвалось какимъ то ослпительнымъ столбомъ свта, поднявшимся до огромной высоты, это было какое то ослпительное сіяніе, разбитое тысячью дрожащими блестками, словно маханіе мечей. А дождь искръ, вспыхнувъ тысячью красокъ, взметнулся вверхъ и исчезъ. И тогда, на мгновеніе, какой то странной случайностью, раздались звуки какой то музыки и, словно нарастаніе органа, вплелись въ гулъ пламени.

Вся деревня, стоявшая кругомъ маленькими черными группами, слышала этотъ звукъ, за исключеніемъ одного только глухого Гаффера Сиддонса,— такой странный и прекрасный былъ этотъ звукъ, тотчасъ же умолкшій. Лмпи Дрганъ, идіотикъ изъ Сиддерфорда, сказалъ, что начался и кончился этотъ звукъ, какъ открываніе и закрываніе двери.

А маленькой Хетти Пензансъ показалось, что она видла дв крылатыя фигуры, которыя взвились и исчезли среди пламени.

(И именно съ этой ночи начала она тосковать по вещамъ, которыя она видла въ своихъ снахъ, и становилась все разсянне и странне. Въ свое время это причинило не мало огорченія ея матери. Съ каждымъ днемъ Хетти становилась все боле и боле хрупкой и болзненной, словно она начала увядать для этой жизни, и въ глазахъ ея появилось странное выраженіе, взглядъ, направленный куда то вдаль. Она все говорила объ Ангелахъ, и цвтахъ радуги, и золотыхъ крыльяхъ, и вчно напвала какой то безсмысленный отрывокъ никому неизвстнаго мотива. Но потомъ за нее принялся Крмпъ и вылечилъ ее усиленнымъ питаніемъ, сиропомъ съ фосфористокислыми солями и рыбьимъ жиромъ).

Послсловіе.

И тутъ кончается разсказъ о Чудесномъ Посщеніи. Послсловіе пусть уже разсказываетъ миссисъ Мендхамъ.

На Сиддермортоновскомъ кладбищ, тамъ гд терновникъ карабкается черезъ каменную ограду, рядомъ, другъ около друга, стоятъ два маленькихъ блыхъ креста. На одномъ стоитъ имя Томаса Ангела, на другомъ Делія Гарди, числа же дня смерти — одинаковы. По правд сказать, подъ этими крестами не лежитъ ничего, кром пепла чучела Пасторскаго страуса. (Вы наврное помните, что пасторъ занимался орнитологіей). Я замтилъ эти кресты, когда миссисъ Мендхамъ показывала мн новый памятникъ Де-ла Бешей. (Мендхамъ сталъ Пасторомъ посл смерти Хилльера).

— Гранитъ привезли откуда, то изъ Шотландіи — сказала миссисъ Мендхамъ и стоилъ ужасно дорого — забыла сколько — но очень много! Объ этомъ говоритъ все село.

— Мама,— сказала Сисси Мендхамъ, ты наступаешь на чью-то могилу.

— Ахъ, Боже мой!— сказала миссисъ Мендхамъ,— Какъ неосторожно съ моей стороны! Да это могила того калки! Вы представить себ не можете, во сколько имъ обошелся этотъ памятникъ.

— Кстати,— сказала миссисъ Мендхамъ — эти двое погибли, когда сгорлъ старый пасторскій домъ. Это довольно любопытная исторія, имъ былъ странная личность, какой то горбатый скрипачъ, который явился неизвстно откуда, и сумлъ до невроятной степени околпачить покойнаго пастора. Онъ игралъ — весьма претенціозно — по слуху, а потомъ мы открыли, что онъ не зналъ ни одной ноты… ни одной. Его разоблачили передъ огромной толпой. Кром того, у него, какъ говорятъ люди, завелась какая-то ‘интрижка’ съ одной изъ служанокъ Пастора, была у него такая хитренькая двчонка… Но вамъ объ этомъ подробне разскажетъ мой мужъ. Человкъ этотъ былъ полоумный и обладалъ страннымъ уродствомъ… Да непонятныя иногда фантазіи и увлеченія появляются у двушекъ…

Она какъ то многозначительно взглянула на Сисси, и Сисси покраснла до самыхъ ушей.

— Двушка та какъ то была забыта въ дом, когда начался пожаръ, и онъ бросился въ огонь, чтобы спасти ее. Совсмъ романтично, не правда ли? Онъ довольно даровито игралъ на скрипк, несмотря на всю свою необразованность…

— Тогда же сгорли и вс чучела Пастора. Онъ собственно только ими и интересовался въ жизни. И, собственно, онъ не пережилъ этого удара. Мы его переселили къ себ другого свободнаго дома не было во всемъ сел. Но онъ никогда больше не былъ счастливъ. Онъ какъ будто былъ очень сильно потрясенъ. Я никогда не видала, чтобы человкъ такъ измнился! Я пробовала его какъ-нибудь взбудоражить, развлечь, но это было безполезно, совершенно безполезно. У него появились пространнйшія галлюцинаціи, и онъ сталъ бредить ангелами и тому подобнымъ!.. Такъ что временами оставаться съ нимъ вдвоемъ было даже жутко. Онъ уврялъ, что слышитъ какую то музыку и часами какъ-то глупо уставлялся глазами въ пустое пространство. Онъ совершенно не обращалъ вниманія на свой костюмъ… А не прошло и года со дня пожара — онъ умеръ…

Авторизованный переводъ съ англійскаго М. Ликіардопуло.

КОНЕЦЪ.

‘Современникъ’, NoNo 1—5, 1915

Чудесное посщеніе.

Г. Дж. Уэллса.

Ночь Странной Птицы.

Появленіе Странной Птицы.

Охота за Странной Птицей.

Пасторъ и Ангелъ.

Примчаніе объ ангелахъ.

У Пастора.

Человкъ Науки.

Викарій.

Посл обда.

Утро.

Скрипка.

Ангелъ отправляется осматривать село.

XXVI.

Объясненіе лэди Хаммергаллоу.

Дальнйшія похожденія Ангела въ сел.

Широта взглядовъ миссисъ Джехорамъ.

Незначительный случай.

Объ основахъ жизни.

Дебютъ Ангела.

Непріятность изъ-за колючей проволоки.

Делія.

Докторъ Кремпъ дйствуетъ.

Сэръ Джонъ Готчъ дйствуетъ.

Утесъ надъ моремъ.

Миссисъ Хиниджеръ дйствуетъ.

Ангелъ въ гор.

Послдній день посщенія.

Послсловіе.

Читайте также: