РАЗСКАЗЫ
АВТОРА ‘МЭРИ БАРТОНЪ’
ЧТО ЗНАЧИТЪ СЛОВО ГЕРОЙ?
(Разсказъ могильщика).
‘Современникъ’, т. 61, 1857
Что значит слово герой?, Гаскелл Элизабет, Год: 1847
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Вечернее солнце разливало ярке и теплые лучи по поросшему густой травой кладбищу, бросая тнь отъ старыхъ вязовъ, подъ которыми мы сидли. Тни эти становились все гуще и прохладне почти съ каждой минутой. Мирады лтнихъ наскомыхъ жужжали по всмъ направленямъ, напвая общимъ хоромъ сладкую колыбельную пснь.
А какой видъ разстилался передъ нами! Для него я не могу придумать сравненя. Вблизи тянулась старая стна пасторскаго сада, живописно покрытая безчисленнымъ множествомъ наростовъ зеленоватаго моху, кустами желтоватаго папоротника, живописно вьющимися втвями плюща съ темнозелеными листьями, яркими цвтами гераня, находившаго себ прютъ въ каждомъ уголк, въ каждой разщелин,— верхнй край этой стны внчался вьющимися усами виноградника, и верхушками шиповника, тонкими, длинными и густо покрытыми цвтомъ. Дале, разстилался зеленый лугъ, за нимъ — зеленющй пригорокъ и, наконецъ, голубыя, искрившяся подъ лучами солнца воды Морекэмскаго залива, отдлявшаго отъ насъ боле отдаленный, покрытый синевою видъ.
Любуясь этой сценой и вслушиваясь въ жужжанье наскомыхъ, мы оставалась на нкоторое время безмолвными. Наконецъ Джереми возобновилъ разговоръ, который на четверть часа мы прекратили, почувствовавъ усталость и нгу, при вид этой тнистой мстности.
Это былъ одинъ изъ тхъ праздныхъ, располагающихъ къ лни дней, когда мысли наши не прерываются грубыми толчками какой-то лихорадочной дятельности, когда он свободно изливаются изъ чистаго сердца и формируются въ разумныя слова. И отъ дурныхъ смянъ не рдко созрваютъ вкусные плоды.
— Скажи же мн,— какъ бы ты опредлилъ значене слова герой? спросилъ я.
Посл этого вопроса наступила длинная пауза. Я почти забылъ о немъ, любуясь переливами свта и тни, перебгавшими по поверхности отдаленныхъ холмовъ,— какъ вдругъ Джереми отвтилъ:
— По моему мнню, герой тотъ, кто дйствуетъ сообразно составленной имъ самой возвышенной иде о долг, не обращая вниманя ни на какя жертвы. Мн кажется, что подъ это опредлене мы можемъ подвести вс фазы героизма, даже древнихъ героевъ, у которыхъ единственная и, по нашимъ понятямъ, отнюдь не возвышенная идея о долг состояла въ личной храбрости.
Въ эту минуту насъ обоихъ изумило вмшательство въ вашъ разговоръ третьяго лица:
— Извините мою смлость, сэръ…. произнесъ чей-то голосъ и замолкъ.
Это былъ могильщикъ, котораго мы замтили при вход ни кладбище. Онъ былъ единственнымъ живымъ существомъ среди торжественно-безмолвной сцены, но о немъ мы вовсе забыли — мы приняли его за точно также неодушевленный предметъ, какъ и одинъ изъ поросшихъ мхомъ надгробныхъ камней.
— Могу ли я осмлиться?… снова сказалъ онъ, ожидая позволене вступить съ нами въ разговоръ. Джереми поклонился въ знакъ уваженя къ сдой и непокрытой голов могильщика. Ободренный этимъ привтомъ, онъ продолжалъ.
— Послдня слова джентльмена напоминаютъ мн человка, который умеръ и лежитъ въ могил уже много лтъ. Можетъ статься, я ошибочно понялъ ваше разсуждене, джентльмены, но, сколько позволяютъ мои понятя, мн кажется, вы оба признали бы бднаго Джильберта Досона героемъ. Во всякомъ случа, сказалъ онъ, испустивъ протяжный, прерывающйся вздохъ:— я имю причину считать его героемъ.
— Не угодно ли приссть и разсказать намъ объ этомъ человк? сказалъ Джереми, не садясь, пока не слъ старикъ.
Признаюсь, слова могильщика возбудили во мн досаду за нарушене нашей бесды.
— Въ ноябр будетъ сорокъ пять лтъ, началъ, могильщикъ, свъ на мшистый бугоръ у нашихъ ногъ: — когда я вышелъ изъ ученья и устроился въ Линдал. Мстечко это вы можете видть, сэръ, въ свтлое утро или въ свтлый вечеръ, вонъ тамъ — за заливомъ,— немного по праве Грэнджа, по крайней мр я часто видлъ его и любовался имъ, пока зрне еще служило мн, — бывало по цлымъ часамъ смотрлъ я въ голубую даль, вспоминая о дняхъ, проведенныхъ тамъ, я всматривался въ эту даль, пока не выступали слезы, и тогда, разумется, я ничего не могъ видть. Не видать мн больше этого мста, будь оно близко или далеко, но вы можете видть его въ томъ и другомъ случа,— и какое же милое мстечко-то, если бы вы знали. Въ молодые дни мои, когда и поселился въ томъ мстечк, въ немъ столько было разгульной молодежи, что, можетъ статься, другому въ жизнь свою не приводилось видть, подраться ли, поохотиться ли на чужихъ поляхъ, затять ссору и тому подобное,— для нашихъ молодцовъ это ровно ничего не значило. Я испугался, увидвъ съ самого начала въ какую шайку забросила меня судьба, но вскор началъ свыкаться съ ихъ привычками, и кончилъ тмъ, что сдлался такимъ же сорванцемъ, какъ и каждый изъ товарищей. Прошло какихъ нибудь два года, какъ меня стали считать лучшимъ молодымъ человкомъ во всемъ селени. Къ этому времени въ Линдаль прибылъ Джильбертъ Досонъ, о которомъ идетъ рчь. Это былъ такой же статный и ловкй молодецъ, какимъ былъ я въ ту пору: теперь я сморщенный и сгорбленный старикъ, а тогда я былъ шести футъ ростомъ и, безъ хвастовства сказать, красавецъ. Занимаясь однимъ и тмъ же ремесломъ (оба мы приготовляли обручи и доски для ливерпульскихъ бочаровъ, которые получали значительный запасъ бочарнаго матерала изъ кустарниковъ, окоймлявшихъ берега залива), мы сошлись и крпко полюбились другъ другу. Я всячески старался ни въ чемъ не уступать Джильберту, тмъ боле, что получилъ нкоторое образоване, хотя въ бытность въ Линдал позабылъ почти все, чему учился. Но нкоторое время я скрывалъ свое удальство и проказы,— мн не хотлось, чтобъ онъ узналъ о нихъ, и ихъ стыдился. Впрочемъ, это не долго продолжалось. Я началъ думать, что онъ ухаживаетъ за двушкой, которую я самъ любилъ., во которая всегда удалялась отъ меня. О, если бы вы знали, что за красавица была эта двушка! Прелестне ея не было тогда, да нтъ и теперь. Какъ теперь гляжу на нее. Бывало идетъ по улиц да припрыгиваетъ, откинувъ назадъ головку свою съ золотыми кудрями, чтобъ подарить меня или другаго молодаго человка ласковымъ словомъ. Нтъ ничего удивительнаго, что она плнила Джильберта,— его, такого серьзнаго, она, такая веселая и беззаботая. Мн казалось даже, что она его полюбила,— кровь во мн закипла. Я началъ ненавидть Джильберта. До этой поры я не отходилъ отъ него: я любовался и восхищался имъ во всхъ нашихъ играхъ. А теперь я скрежеталъ зубами отъ злобы и зависти, каждый разъ, когда, легкостью своею, онъ привлекалъ къ себ взоръ милой Летти. Я читалъ въ этомъ взор, что она его любила, хотя она и держала себя съ нимъ также гордо, какъ и со всми другими. Господи! прости мн ненависть, которую питалъ я къ тому человку.
Могильщикъ говорилъ эти слова, какъ будто ненависть была въ душ его не дале вчерашняго дня: до такой степени свжо и свтло сохранялись въ его памяти вс случаи и чувства давно минувшей юности. Понизивъ нсколько голосъ, онъ продолжалъ:
— При такомъ положени длъ, я началъ прискивать случай поссориться съ нимъ и, если можно, подраться. Если я буду въ драк побдителемъ (надобно вамъ сказать, что въ ту пору я считался отличнымъ боксеромъ), я полагалъ, что Летти охладетъ къ нему. Съ этимъ убжденемъ, однажды вечеромъ, во время игры въ плитки (и теперь еще не знаю, какимъ это образомъ случилось и за чмъ, впрочемъ, отъ маленькой искры бываетъ иногда большой пожаръ), я придрался къ нему и вызвалъ его на поединокъ. По румянцу, который то выступалъ на его лицо, то скрывался, я замтилъ, что вызовъ мой взбсилъ Досона, не смотря, что онъ, какъ я уже сказывалъ, былъ славный, ловкй молодецъ. Онъ скрылъ, однакоже, свой гнвъ, и сказалъ, что драться не будетъ. Какой-же крикъ и хохотъ подняли окружавше насъ молодые люди. Крикъ этотъ и хохотъ и теперь еще отзываются у меня въ ушахъ! При вид такого пренебреженя къ нему, мн стало жаль его, и, полагая, что онъ не совсмъ меня понялъ, я повторилъ свой вызовъ, я какъ нельзя ясне объяснилъ ему, что ссора наша непремнно должна кончиться дракой. На это объяснене Джильбертъ сказалъ, что никогда не ссорился со мной и не сердился на меня, что, можетъ статься, нкоторыя его слова могли оскорбить меня,— и если такъ, то они сказаны были безъ всякаго умысла, и онъ просилъ за нихъ прощеня, но драться не хотлъ. Трусость его до такой степени возбуждала во мн чувство презрня, что мн досадно стало за вторичный вызовъ, и я присоединилъ свой голосъ къ насмшкамъ, которыя стали вдвое громче и язвительне противъ прежнихъ. Джильбертъ выслушалъ ихъ, стиснувъ зубы, блдный какъ полотно, и когда мы замолкли, чтобъ отдохнуть немного и перевести духъ, онъ сказалъ громкимъ, но хриплымъ, не натуральнымъ голосомъ:
— Я не могу драться: заводить ссору и прибгать къ насилю, по моему мнню, весьма дурно.
Сказавъ это, онъ повернулся, чтобъ уйти, но ненависть, злоба и презрне такъ сильно волновали меня, что я не могъ удержаться, чтобъ не закричать ему вслдъ:
— Говорилъ бы лучше правду, что трусишь. Молокососъ! боится синяка подъ глазъ! Экая невидаль! Ужъ лучше ходить съ подбитыми глазами, чмъ считаться трусомъ!
Вс расхохотались, но я не могъ смяться. Возможно ли было подумать, что такой здоровый молодецъ покажетъ себя трусомъ!
Не зашло еще солнце, какъ уже во всемъ Линдал говорили о моемъ вызов и объ отказ Джильберта. Жители Линдаля стояли у воротъ и смотрли ему вслдъ, когда онъ поднимался на гору, пробирался къ дому,— смотрли на него, какъ на обезьяну или иностранца, и ни одна душа не пожелала ему добраго вечера. Такая вещь, какъ отказъ отъ кулачнаго поединка, была неслыхана въ Линдал. На другой день обстоятельство это сдлалось совершенно гласнымъ. Мужчины вслухъ называли Джильберта трусомъ и обгали его, женщины смялись, когда онъ проходилъ мимо ихъ, молодые люди и двицы провожали его криками: ‘Давно ли ты сдлался квакеромъ?’ — ‘До свиданя, мистеръ Джонатанъ-Широкополая шляпа!’ и подобными колкими насмшками.
Вечеромъ я встртилъ его, шедшаго вмст съ Летти отъ морскаго берега. Она чуть-чуть не плакала, когда я наткнулся на нихъ при поворот въ улицу, и смотрла ему въ лицо, какъ будто прося его о чемъ-то. Въ эту минуту, какъ я узналъ отъ Летти впослдстви, она дйствительно его просила. Она искренно любила его, и потому ей больно было слышать, какъ его называли трусомъ, и какъ всякй издвался надъ нимъ, при всей своей скромности, она въ тотъ же вечеръ призналась ему, что влюблена въ него, о умоляла его не позорить себя, но принять мой вызовъ и подраться. Когда же Джильбертъ съ какимъ-то упрямствомъ сказалъ ей, что не можетъ этого сдлать, потому что это весьма дурно,— его слова до такой степени прогнвили Летти и даже взбсили ее, что наговорила ему насчетъ его трусости колкихъ и оскорбительныхъ вещей боле, чмъ-было сказано всми нами, молодыми людьми (такъ, по крайней мр, говорила мн она впослдстви) и кончила общанемъ во всю свою жизнь не сказать ему добраго слова, но не сдержала она своего общаня…. ея благословене было послднею человческою рчью, достигшею до его слуха, во время его отчаянной борьбы со смертью.
До этой борьбы много случилось перемнъ. Съ того самого дня, когда я встртилъ Летти и Джильберта на прогулк, Летти перешла на мою сторону, я замтилъ, что это сдлано было на зло Джильберту, она старалась показать это, когда онъ находился вблизи, или говорить объ этомъ такъ, чтобъ ему было слышно,— впрочемъ, она полюбила потомъ меня отъ чистаго сердца, и мы согласились обвнчаться. Джильбертъ ни къ кому не подходилъ, держался въ сторон и впалъ въ уныне. Онъ даже измнилъ свою походку: его шаги, бывало скорые и бойке, сдлались медленными, его нога тяжело ступала на землю. При встрч съ нимъ я воображалъ напугать его своимъ взглядомъ, но Джильбертъ встрчалъ его спокойно и безбоязненно, словомъ, онъ измнился во всхъ отношеняхъ, — наша молодежь не хотла связываться съ нимъ, и лишь только онъ замтилъ это, какъ самъ сталъ убгать всякаго товарищества.
Старый клирикъ нашей церкви былъ единственнымъ человкомъ, который водилъ съ нимъ компаню, быть можетъ, говоря по строгой справедливости, онъ былъ единственнымъ человкомъ, который согласился бы водить съ нимъ компаню. Между ними наконецъ образовалась тсная дружба, и старый Джонасъ говаривалъ, что Джильбертъ исполнялъ евангельскя правила, и поступалъ во всемъ, какъ по словамъ евангеля, но мы этому не много врили, тмъ боле, что нашъ пасторъ имлъ брата полковникомъ въ арми, и не рдко возражали Джонасу, неужели онъ воображаетъ, что знаетъ св. Писане лучше самого пастора? Если бы пасторъ считалъ ссоры и драку дломъ нечестивымъ, то неужели онъ сталъ бы говорить такя краснорчивыя проповди по случаю побдъ, которыхъ въ ту пору было такое обиле, какъ брусники въ лсу, и по случаю которыхъ линдальске колокола звонили почти безъ умолку, — если священникъ считалъ драки преступленемъ Закона Божя, то зачмъ же онъ такъ часто и такъ много говорилъ паств о подвигахъ своего брата полковника?
Посл нашей свадьбы, я пересталъ ненавидть Джильберта. Я даже началъ сожалть о чемъ,— до такой степени имъ пренебрегали вс и презирали его! Несмотря на то, онъ сохранялъ спокойный видъ, какъ будто ему вовсе не было стыдно, а между тмъ, въ душ онъ сокрушался. Мучительная вещь быть у всхъ въ пренебрежени, бдный Джильбертъ испытывалъ это. Впрочемъ, надобно сказать, его любили вс дти, бывало вьются около него, какъ пчелы: они были слишкомъ еще молоды, чтобъ понимать, что такое трусъ, они знали только, что онъ всегда готовъ былъ любить ихъ и ласкать, никогда не кричалъ на нихъ и не сердился, какъ бы они ни шалили. Спустя нсколько времени, Богъ благословилъ насъ дочерью: такай была милочка, и такъ нжно мы ее любили! особенно Летти, мн кажется, въ заботахъ о малютк заключалось все ея счасте.
Вс мои родственники жили по сю сторону залива, немного по выше Келлета. Джэнъ (могила которой вонъ у того куста блой розы) выходила замужъ, и ничто не могло доставить ей такого удовольствя, какъ прздъ Летти и мой на ея свадьбу, потому что вс мои сестры любили Летти, которая имла въ себ что-то особенно привлекательное. Летти ни полъ какимъ видомъ не хотла оставить ребенка дома, а я не хотлъ взять его съ собой, но, поговоривъ между собою, мы ршились оставить его съ матерью Летти. Я видлъ, что ей было больно оставить малютку, потому до этой поры она не покидала его ни на минуту, Казалось, она чего-то страшилась, воображала себ всякя несчастя, боялась, пожалуй, что придутъ французы и унесутъ ея ненаглядное дтище. Ну, хорошо! мы взяли у сосдей кабролетку, я запрегъ въ все мою старую гндую кобылу, и пустился съ женой пышно, будто какой нибудь герцогъ, черезъ песчаныя отмели, около трехъ часовъ, приливъ былъ около полудня, и мы хотли воротиться до начала его, потому что Летти не могла отлучиться отъ ребенка на долгое время. День былъ прекрасный.— Въ этотъ день въ повлднй разъ я видлъ, какъ Летти смялась отъ чистаго сердца, а поэтому и я въ послднй разъ былъ веселъ. Позднйшй срокъ для перезда отмели былъ девять часовъ,— срокъ этотъ мы пропустили. Были неврны часы, да къ тому еще мы потратили нсколько времени, гоняясь за поросенкомъ, котораго отецъ подарилъ моей Летти,— наконецъ, мы посадили его въ мшокъ, уложили въ ящикъ позади кабролета, поросенокъ кричалъ на вс возможные тоны, мы, разумется, смялись,— смялись и вс, кто провожалъ васъ. Среди нашего веселья закатилось солнце. Это насъ не много образумило: мы только тогда узнали настоящее время. Я началъ стегать старую кобылу, но она сдлалась лниве, чмъ по утру,— бжала ровною рысью, и еще замедляла ее поднимаясь на пригорки, или спускаясь съ нихъ, а такихъ пригорковъ отъ Келлета до берега находилось не мало. По отмели дорога была еще хуже. Песокъ отличался особенной вязкостью, потому что посл дождей его нанесло боле, чмъ было. О Боже мой! какъ же я билъ мою бдную лошадку, желая воспользоваться потухавшей на горизонт красной полосой свта. Можетъ статься, джентльмены, вы не знаете, что значатъ песчаныя отмели, или какъ мы называемъ ихъ просто, пески. Отъ Больтона, откуда мы спустились на отмели, до Картаэна больше шести миль, на этомъ пространств находятся два большихъ канала, а остальное все ямы, да зыбуче пески. У втораго канала отъ нашего берега стоитъ проводникъ на время перезда отъ восхожденя до захожденя солнца, во время же высокой воды его, само собою разумется, тамъ не бываетъ. Случается, что онъ остается и посл захожденя солнца, но только тогда, когда ему накажутъ заране. И такъ теперь вы понимаете, по какой дорог мы хали въ ту ужасную ночь. Прохавъ мили дв, мы благополучно переправились черезъ первый каналъ, но въ это время становилось вокругъ часъ все темне и темне, только было свту, что красная полоса надъ холмами нашего берега. Вдругъ мы подъхали къ какому-то оврагу (не смотря на то, что песчаныя мели кажутся такими плоскими, на нихъ множество овраговъ, и когда берега скроются изъ виду, этихъ овраговъ вовсе незамтно). Песокъ до такой степени былъ вязокъ, что перездъ черезъ оврагъ отнялъ много времени, такъ что когда мы снова поднялись, темнота была страшная, и въ ней я замтилъ сдую полосу набгавшаго прилива! Казалось, полоса эта находилась отъ насъ не дале мили, а когда втеръ дуетъ прямо въ заливъ, то быстрота прилива бываетъ неимоврная. ‘Господи помилуй насъ и помоги’! сказалъ я, и тотчасъ же пожаллъ что сказалъ, опасаясь испугать Летти, слова эти были вырваны изъ моего сердца ужасомъ. Я чувствовалъ, что она дрожала всмъ тломъ и крпко держалась за мое платье. Въ эту минуту поросенокъ, какъ будто предчувствуя опасность, въ которой мы вс находились, поднялъ такой громкй визгъ, что, мн кажется, струсилъ бы и самый безстрашный. Признаться, я сквозь зубы ругнулъ поросенка за его пронзительный визгъ, — но, въ тотъ же моментъ я принялъ этотъ визгъ за отвтъ Бога на мою, молитву,— на молитву закоснлаго гршника. Да! вы можете улыбаться, джентльмены, но Богъ являетъ свою милость чрезъ вс свои созданя.
Въ это время моя лошадь была вся въ мыл, дрожала и фыркала, какъ будто находясь подъ влянемъ смертельнаго ужаса. Мы подъхали къ окраин втораго канала, вода подходила измученной лошади подъ ноги. Не смотря на вс удары, которыми я надлялъ ее, она не хотла тронуться съ мста, она громко стонала и страшно дрожала. До этой минуты Летти не проговорила слова: она только крпко держалась за меня. Наконецъ услышавъ, что они что-то говорила, я наклонился къ ней.
— Я думаю, Джонъ…. я думаю…. мн ужь не увидть нашей малютки!
И потомъ вырвался у нея вопль, громкй, пронзительный, раздиравшй сердце! Это меня ожесточило. Я вытащилъ ножикъ, чтобъ тронуть имъ съ мста старую кобылу. Намъ предстоялъ одинъ конецъ: вода покрыла уже нижня ступицы, а вамъ извстно, что волны не знаютъ состраданя въ своемъ ровномъ набг. Четверть часа показались мн длинне всей жизни. Мысли, мечты, размышленя и воспоминаня смняли другъ друга съ быстротою молни. Тяжелая мгла, обвивая насъ какъ саваномъ, казалось приносила съ собой запахъ цвтовъ, которые росли въ нашемъ маленькомъ садик,— это такъ и могло быть, она опускалась на нихъ благотворной росой, а на насъ гробовымъ покровомъ. Летти говорила мн впослдстви, что, кром журчанья возвышавшейся воды, она слышала еще и плачь своего ребенка и слышала такъ внятно, какъ будто онъ раздавался отъ нея въ нсколькихъ шагахъ. Съ своей стороны, я не слышалъ и не мудрено, малютка нашъ находился отъ насъ за нсколько миль: я слышалъ только крикъ морскихъ птицъ, да визгъ поросенка.
Въ тотъ самый моментъ, когда я вынулъ ножикъ, до насъ долетлъ новый звукъ, сливавшйся съ журчаньемъ близкихъ и съ глухимъ ропотомъ отдаленныхъ волнъ,— не слишкомъ, впрочемъ, отдаленныхъ, трудно было разглядть что нибудь въ непроницаемомъ мрак, но на темномъ, такъ сказать, свинцовомъ цвт волнъ, въ срой мгл, покрывавшей ихъ, показалась намъ какая-то черная фигура. Фигура эта становилась все ясне и ясне, медленно и ровно она плыла черезъ каналъ прямо къ тому мсту, гд мы остановились. О Боже! это былъ Джильбертъ Досонъ на своей сильной гндой лошади.
Мы обмнялись немногими словами, ужь тутъ не до объясненй. Въ минуту нашей встрчи, я не имлъ ни малйшаго сознаня ни о прошедшемъ, ни о будущемъ,— я думалъ объ одномъ настоящемъ, думалъ о томъ, какъ спасти Летти, и, если можно, себя. Впослдстви, я вспомнилъ слова. Джильберта, что онъ привлеченъ былъ къ мсту нашей гибели визгомъ поросенка, я уже тогда услышалъ, когда все кончилось, что онъ, безпокоясь за наше возвращене, осдлалъ свою лошадь въ женское сдло и рано вечеромъ перехалъ въ Картленъ наблюдать за нами. Кончись все благополучно, и мы никогда не узнали бы объ этомъ. Намъ разсказалъ это старый Джонасъ, и когда говорилъ бдняга, слезы ручьемъ катились по его морщинистымъ щекамъ.
Привязавъ лошадь Джильберта къ кабролету, мы посадили Летти на сдло. Вода, между тмъ, возвышалась съ каждымъ моментомъ и съ какимъ-то глухимъ и мрачнымъ гуломъ. Она входила уже въ кабролетъ. Летти прильнула къ сдлу печально склонивъ полову, какъ будто всякая надежда на жизнь была потеряна. Быстре мысли (хотя онъ имлъ время для размышленя и искуюшеня еслибъ онъ захотлъ ухать съ Летти, то не могъ бы заботиться о моемъ спасени), Джильбертъ очутился въ кабролет рядомъ со мною.
— Скоре! крикнулъ онъ, звучнымъ и твердымъ голосомъ.— Ты долженъ хать вмст съ ней и поддерживать ее. Лошадь моя хорошо плаваетъ. Съ Божею помощю я буду хать вслдъ за вами. Въ случа надобности я могу обрзать постромки, но если лошадь твою не тяготитъ экипажъ, она благополучно меня перетащитъ. Во всякомъ случа, ты мужъ и отецъ. Обо мн некому заботиться.
Не презирайте меня, джентльмены. У меня часто бываетъ желане, чтобъ событя этой ночи были соннымъ виднемъ. Съ тхъ поръ они нердко тревожатъ мой сонъ, но, къ сожалню, они не были соннымъ виднемъ. Я занялъ его мсто на сдл, Летти обвила меня своими руками, голова ея покоилась у меня на плеч. Кажется, я выразилъ тогда что-то въ род благодарности, но теперь не помню. Помню только, что Летти, приподнявъ голову, закричала:
— Да благословитъ васъ Небо, Джильбертъ Досонъ!— въ эту ночь вы спасаете моего ребенка отъ сиротства!
И потомъ снова склонилась она ко мн на плечо.
Я везъ ее, или, врне, сильная лошадь неустрашимо плыла съ своей ношей черезъ заливъ, въ которомъ вода возвышалась съ каждой секундой. Когда мы достигли берега, мы промокли до костей. Не смотря на то, первою нашею мыслю было — гд Джильбертъ? Густая мгла и бушующя волны — вотъ и все, что мы видли. Гд же Джильбертъ? Мы закричали,— при всемъ своемъ изнеможеви, Летти тоже крикнула, внятно и пронзительно! Отвта не было. До нашего слуха доносился только нескончаемый, унылый гулъ разсыпавшихся волнъ. Я подъхалъ къ дому проводника. Онъ лежалъ въ постели и не хотлъ встать съ нее, хотя я предлагалъ ему плату боле того, чмъ было у меня всего состояня. Можетъ статься, онъ зналъ это, старый разбойникъ! Во всякомъ случа, я бы сталъ трудиться вовсю мою жизнь, лишь бы заплатить ему. Проводникъ сказалъ, что я могу взять его рогъ и трубить въ него сколько душ угодно. Я взялъ рогъ и началъ трубить среди непроницаемаго мрака, но эхо трубнаго звука, при этомъ тяжеломъ, сгущнномъ состояни воздуха, возвращалось назадъ, не принося съ собой звуковъ человческаго голоса, дике звуки трубы проводника не могли разбудить уснувшаго на вки.
Я привезъ Летти домой къ ея безцнной малютк, надъ которой она проплакала всю ночь, а самъ воротился къ берегу, съ унылой душой я разъзжалъ по немъ взадъ и впередъ, тщетно призывая погибшаго Джильберта. Наступившй отливъ не оставилъ посл себя никакихъ слдовъ, которые-показывали бы участь нашего избавителя. Черезъ два дня тло его было выброшено на берегъ близь Флюкборо. Кабролетъ и бдная старая лошадь были найдены полузанесенными пескомъ въ Арисэйдокой бухт. По нашимъ догадкамъ, Джильбертъ выронилъ изъ рукъ ножъ въ то самое время, когда хотлъ обрзать постромки, и, дйствительно, ножъ этотъ нашли въ трещин надломленной оглобли.
На похороны собрались его друзья изъ Гарстинга. Я хотлъ нести гробъ въ похоронномъ шестви, но не имлъ на это права, хотя по сей день не перестаю оплакивать несчастнаго. Когда сестра Джильберта стала брать къ себ его вещи, я попросилъ ее подарить мн что нибудь на память. Имя дтей, которымъ могло пригодиться его платье, она ничего не хотла дать мн изъ вещей подобнаго рода (надобно сказать, что это была алчная женщина). Однакожъ, она бросила его Библю, сказавъ, что у нихъ есть эта книга, и что экземпляръ, принадлежавшй Джильберту, былъ очень ветхъ отъ частаго употребленя. Библя эта принадлежала Джильберту, этого для меня было достаточно, и я съ радостью взялъ ее. Она обложена была въ черную кожу, съ карманами на обихъ обложкахъ, одинъ изъ этихъ кармановъ былъ наполненъ дикими полевыми цвтами. Летти была уврена, что въ числ цвтовъ были т самые, которые она нкогда ему дарила.
Въ текст Новаго Завта, на многихъ страницахъ, грубымъ плотничьимъ карандашемъ были отмчены мста, которыя выразительно объясняли нерасположене Джильберта къ ссорамъ. И, дйствительно, сэръ, мы можемъ выказать благородство души своей и храбрость не въ однихъ только поединкахъ, но гораздо лучше въ нашей любви къ ближнему.
Благодарю васъ, джентльмены, за ваше внимане. Ваши слова пробудили воспоминаня о немъ, и, для облегченя души, я радъ былъ высказаться передъ вами. Теперь я долженъ заняться своимъ дломъ: мн нужно выкопать могилу для ребенка, котораго будутъ хоронить завтра поутру, когда товарищи его станутъ собираться въ школу.
— Скажите намъ что нибудь о Летти: жива ли она? спросилъ Джереми.
Старикъ покачалъ головой, стараясь подавить тяжелый вздохъ.
— Она умерла спустя года два посл той ужасной ночи. Съ этой ночи она совсмъ измнилась. По цлымъ часамъ просиживала она, вспоминая, вроятно, о Джильберт, но въ этомъ я ее не виню. Богъ послалъ намъ сына, которому мы дали имя Джильбертъ Досонъ Пэйнъ, онъ теперь машинистомъ на Лондонской желзной дорог. Наша дочь умерла, длая зубы, а Летти таяла, какъ свчка. Не прошло шести недль посл кончины дочери, какъ и она переселилась въ вчность. Он похоронены вотъ здсь — на этомъ самомъ мст. Желая находиться вблизи ихъ, я удалился изъ Линдаля и нашелъ себ мсто, котораго не покидаю съ тхъ поръ, какъ Летти покинула меня.
Съ этими словами старикъ отправился приготовлять могилу, а мы, отдохнувъ, встали и ушли.