Что же нам все-таки делать?!, Дон-Аминадо, Год: 1921 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания

M., ‘ТЕРРА’, 1994.

ЧТО ЖЕ НАМ ВСЕ-ТАКИ ДЕЛАТЬ?!

‘Но не фер? Фер-то ке?!’
Н. Тэффи

ПУБЛИЧНАЯ ЛЕКЦИЯ

Милостивые Государыни и
Милостивые Государи!

Трех ответов ждет человечество с незапамятных времен.

Три сфинкса отбрасывают гнев в пустыне человеческой мысли.

Три вопроса висят в воздухе, которыми дышали предки и будут дышать потомки, если, вообще говоря, они будут дышать.

Что есть истина?

Быть или не быть?

И… Ке фер? Понтий Пилат, Вильям Шекспир и Надежда Александровна Тэффи — вот три имени, которыми объемлется трагедия человеческой культуры.

Что есть истина?! — Этот вопрос прозвучал во вселенной, наполнив ее тревогой и ужасом.

У человечества мурашки забегали по спине.

Ответа не было.

Прошло шестнадцать столетий.

На неверных подмостках путешествующего балагана, скрестив руки на бархатной груди, зловещим шепотом вопрошал принц Датский:

Быть или не быть?

У человечества мурашки забегали по спине.

Ответа не было.

И прошло еще 300 лет.

И пришли Мы.

Чтобы со всей прямотой и ясностью поставить третий и — не будем скрывать — самый страшный и самый роковой вопрос:

Ке фер?

Имея опыт 19-ти столетий, мы не будем ждать, пока и у присутствующих забегают мурашки по спине.

Мы ответим, чего бы это нам ни стоило.

Мы не сфинксы какие-нибудь, чтобы отбрасывать тень и этим отделываться!

Милостивые Государыни и
Милостивые Государи!

Чтобы ответить на вопрос: что делать?— не следует ли вспомнить о том, что уже сделано?

Как понять будущее, не заглянув в прошлое, и как бросить вызов нашему завтра, не отдав дань нашему вчера?!

Вы помните?!

Ночь… Первая ночь на Босфоре. В небесах, как полагается, торжественно и чудно.

Издевается, гримасничает, кажет рога молодой месяц. В темной, маслянистой воде дрожат первые минареты.

И на всю палубу кричит женщина-врач: ‘Ах, как это красиво!’

Надо бы ее вышвырнуть за борт, но ни у кого нет времени.

Как стадо толпимся мы перед капитанским мостиком и ждем. Поставят или не поставят?!

Поставили!

‘Bon pour se rendre’.

Сладостно волнует неизвестное сочетание слов. И есть что-то мистическое в этих звуках:

‘Bon pour se rendre’.

Только много месяцев спустя поняли мы со всей очевидностью:

Что такое rendre и что такое bon!..

Что такое bon и что такое rendre!..

Но настает блаженный миг. Нас спускают на берег.

И женщина-врач — у нее болезненная страсть к цитатам — уже вопит не своим голосом:

‘Прощай, свободная стихия,

В последний раз передо мной…’

Но нам не до стихии. Неизлечимые в своем тщеславии, мы вспоминаем и щит на вратах Цареграда, и вожделенные проливы…

И начинается первая глава книги живота нашего, одного из самых грустных животов в мире:

Константинополь!

Что есть Константинополь?

Город неприбитых щитов и прибитых магометан, город Пророка и порока, зловоний и благовоний, баклавы и мастики, город всех и ничей, сочиненный Клодом Фаррером для читателей ‘Illustration’ и выдуманный Пьером Лоти для подписчиков ‘Matin’, сумасшедшая ярмарка Версальской суеты, которую скопом производят все.

В Константинополе мы сделали все, что можно. Купили какой-то жевательной смолы на Стамбульском базаре, кипарисовые четки, которых нам страшно не хватало, и дюжину турецких носовых платков с изречениями из Корана.

Потом мы страшно стремились попасть в гарем, но не попали. Из достопримечательностей осмотрели английскую контрразведку, где нас самих, впрочем, тоже осмотрели, как ошпаренные кипятком, пометались по Пере, и, наконец, сняли сапоги и кинулись босиком в Айя-Софию, про которую палубная дура наша восхищенно говорила:

Ай! Софья!..

И снова: Bon pour se rendre!

Куда rendre? Зачем rendre! Не все ли равно?! Лишь бы не стоять на месте! Лишь бы двигаться дальше. Черное море. Мраморное море. Эгейское море. Средиземное море. И в каждом море качает. И в каждом море тошнит. И не только качает. И не только тошнит.

Но крепок был дух, и не единожды побеждал он слабеющую плоть.

И я помню, как в Марселе на вопрос полицейского инспектора: ‘Чем занимаетесь?’ — наш друг LolТ отвечал с презрительной твердостью: ‘Пыль Москвы на ленте старой шляпы я, как символ, свято берегу!’

III

Но вот, как пишут в романах, поезд плавно подошел к Лионскому вокзалу. Цвет русской буржуазии высыпал на перрон. И в таком количестве распространился по городу, что спустя несколько дней, в Passy, повесился пожилой француз, оставивший грустную записку на имя префекта: ‘Умираю от тоски по родине!’

Так началась глава вторая нашего изгнания, глава, именуемая: Passy!

Милостивые Государыни и Милостивые Государи! Величайшим упущением было не остановить Ваше просвещенное внимание на одной исторической параллели, которая напрашивается сама собой.

Я имею в виду два парижских квартала, сыгравших столь исключительную роль в жизни нашего отечества.

Латинский квартал и квартал Passy—вот северный и южный полюсы нашей новейшей истории.

Итак, старая эмиграция жила на левом берегу, новая эмиграция расположилась на правом.

Сена, разделяющая оба берега, ничто по сравнению с пропастью, разделившей обе эмиграции. И между тем именно Латинский квартал уготовил Passy!

Из года в год, в прокуренных кафе левобережной части, собирались те, которые знали — что делать!

Потряхивая шевелюрами, они орали во всю ширь великолепной глотки: ‘Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!’

И исполнились времена, и наступили сроки. И безумец пришел и навеял!..

Так навеял, что лучше нельзя!

Все полетело верхним концом вниз — и хозяин кафе ‘Ротонда’ на бульваре Монпарнас с уверенностью внушает своим нынешним посетителям: пейте ваш аперитив, messieurs, и ждите! Рано или поздно все мои клиенты становятся министрами! И, как знать, может быть, и в самом деле права эта старая лиса, освежавшая своими оранжами не одно будущее правительство. Так или иначе, но и нам теории монпарнасского ресторатора кажутся более убедительными, нежели весь этот рахат-лукум о путях России и заветах революции!..

Итак, Милостивые Государыни и Милостивые Государи. Поменьше диспутов и побольше прохладительных напитков! История не любит непрошеных вмешательств. Поздно мелют мельницы богов, но все получат очередь в перемоле. Настанет время — и все образуется, как говорил лидер нашей партии, камердинер Стивы Облонского!

А пока вернемся к тому, что составляет грубый, но реальный смысл нашего сегодняшнего дня, и подумаем о том, что же нам делать — во всем будничном, но и огромном значении этих великих слов!

Еще только год назад русский Париж занимался тем, что дерзил Ллойд Джорджу, поголовно устраивал фабрики папирос, продавал нефть в вестибюлях Гранд-отеля, открывал банки, вывозил табаки из Сухума и табаки из Батума, питался голубыми бриллиантами и седыми соболями и заявлял при каждом удобном случае:

Мы — народ, давший миру Толстого!

Но прошел год — и ото всех дел уцелело только одно:

Дерзит Ллойд Джорджу!

Нефтяные фонтаны превратились в фонтаны слез, банки лопнули, как мыльные пузыри, из Батума и из Сухума вывезены не то что табаки, а и все бабушки грузинской революции, до последнего хвостика съедены соболя, до последней капли выпиты бриллианты чистой воды,— и как объяснить мяснику, пришедшему со счетом, что:

Мы народ, давший миру ‘Летучую мышь’?!

Помню, как еще год назад, один почтенный джентльмен, приехавший из Одессы, прямо-таки поражал меня своим недюжинным оптимизмом и особенно деловым размахом:

— Вот, молодой человек, учитесь, как надо работать! Первое дело — это не вешать нос на квинту и не упускать случая! Вот я, например! Всю жизнь был ювелиром, а сделался аптекарем! Да, да! Теперь это самое выгодное дело!..

И, держа меня за пуговицу, он убежденно зашептал:

— Понимаете… эти американские стоки… Это же клад!.. Я взял — и на миллион франков накупил одного пирамидону — и отправил всю партию в Салоники!.. Посмотрите, если ровно через год я не дам два миллиона франков за моей дочкой!..

И прошел год. И с разных сторон доходят до меня нехорошие слухи:

— Мировой кризис достиг небывалых размеров! Салоникская операция с треском провалилась. И в качестве приданого папаша обещает уже не два милиона, а только пятьдесят тысяч, и то не деньгами, а порошками от головной боли!..

Таковы уроки жестокой действительности и блестящие примеры делового размаха!..

Но что же все-таки делать?!

Не могут же все тридцать тысяч русских петь в украинском хоре или делать друг другу дамские шляпки?!!

Тогда что же?

Писать мемуары — какая лошадь станет их печатать?!

Просто писать на пишущей машинке — где вы возьмете столько машинок и что вы будете на них писать?!

Открыть пансионы — кто в них будет жить?!

Устроить бюро переводов — это, конечно, совершенно гениальная идея, но что, собственно говоря, вы будете переводить: свой собственный паспорт или собственное завещание?!

Или пуститься на крайнее средство: превратить последнюю тысячу франков в последние восемь тысяч марок, уехать в Висбаден, проживать марку в день и обеспечить себя на первые восемь тысяч дней?!

Что же, пожалуй, это мысль! Но ведь исчерпывающего ответа и она не дает!..

Где ж душе искать спасенья?

В чем ей чаять воскресенья?!

Не бежать ли из Парижа

На горячий, сонный юг?!

Жить в какой-нибудь избушке,

Подле леса, на опушке,

Проводя с коровой рыжей

Незатейливый досуг?!

Стать простым, упрямым, скромным,

Стать в минуту черноземным,

Верить в Господа и в Папу

И накапливать добро,

Утверждать, что мэр развратник,

Знать свой двор и свой курятник

И носить большую шляпу,

Шляпу типа болеро?!.

Уж не это ли идеал, до которого мы докатились?!

В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов?!

Покинуть меблированные квартиры с продавленным диваном и портретом Бонапарта в молодости, разбежаться полным ходом и с разбега — сесть на землю?!

Откармливать свиней, плодить кроликов, доить коров и… сеять разумное, доброе, вечное, пока нам такое спасибо сердечное не скажет французский народ, что мы, на глазах у почтеннейшей публики, покинем пределы французской республики, равно как и свой огород!..

Нет! Милостивые Государыни и Милостивые Государи! Не всякое растение принимается на любой почве!.. И мечтать в департаменте Сены — устроить собственную Диканьку — столь же бессмысленно, сколь бессмысленно, скажем, ‘рубаха-парень’ переводить: ‘garГon-la-chemise’!..

Чем меньше иллюзий, тем меньше ошибок! А их и так немало на нашем тернистом пути!.. От целого ряда обманчивых надежд, безумных планов и опрометчивых поступков мы предупредили вас честно и открыто! Устраивать же ежедневные диспуты, возиться, без конца нянчиться с вами, следить за каждым вашим шагом — этого, как хотите, мы на себя не берем! Довольно ходить на помочах и ждать, пока жареные голуби сами начнут в рот падать! Своим умом живите! Слава Богу, не маленькие!..

1921

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказы и фельетоны, не вошедшие в книгу ‘НАША МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ’

Что же нам все-таки делать?!— Сполохи, 1921, No 2, С. 20—22. Эпиграф — ‘Но не фер? Фер-то ке?!’ — Неточная цитата из рассказа Н. А. Тэффи ‘Ке фер?’ (Игра слов: ‘что делать?’ в значении: что мне делать? и как жить среди красоты без работы, без денег?). Что есть истина?— вопрос Понтия Пилата, римского наместника Иудеи в 26—36 гг., обращенный к Христу. В небесах, как полагается, торжественно и чудно...— Цитата из стихотворения Лермонтова ‘Выхожу один я на дорогу…’ ‘Bon pour se rendre‘ — Удачный момент, чтобы отправиться (на берег). Rendre — отправиться. Bon — хорошо, удачно. Айя-София — византийский храм Св. Софии. Все образуется...— Слова Матвея, слуги Стивы Облонского, из романа Л. Толстого ‘Анна Каренина’. Висбаден — город в Германии. ‘Где ж душе искать спасения?‘ — Стихи Дон-Аминадо. Garcon-la-chemise — мальчик-рубашка (бессмысленное для французского языка сочетание).

Читайте также: