Что тормозитъ ‘Русь’?
Что тормозитъ ‘Русь’?
Москва, 17-го января 1881 г.
Что тормозит ‘Русь’?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Въ высшей степени интереснымъ матеріаломъ для исторіи современнаго движенія Русской мысли служатъ невольныя самообличенія и наивныя признанія, которыя исторгаются у нкоторой части нашей печати, въ припадкахъ гнва и негодованія на газету ‘Русь’. Благодаря этимъ откровеніямъ ярости, прозвучалъ наконецъ гласно, во всеуслышаніе, основной тайный мотивъ той либеральной музыки, которою эта ‘пресса’ пыталась заворожить, и не безъ нкотораго успха, доврчивый слухъ Русской публики. Что же привело нашихъ спеціалистовъ по либеральной части въ это состояніе бшенства и заставило ихъ выдать самихъ себя? Да ни что другое, какъ сдланное нами напоминаніе, что въ разршеніи задачъ, касающихся существенныхъ основъ нашего историческаго государственнаго строя, необходимо прежде всего считаться съ исторіей и съ народомъ… Inde ira! Выходитъ, стало быть, что нужно совсмъ противоположное: не считаться ни съ исторіей, ни съ народомъ… Примемъ это въ свднію. Но поводомъ къ наипущему раздраженію, съ забвеніемъ всякихъ приличій, послужили наши слова, что въ Россіи только то прочно и плодотворно, что пускаетъ корни въ народное сознаніе, что та часть нашей интеллигенціи, которая думала бы поршить упомянутыя задачи величайшей всенародной важности — съ налета, одна, безъ народа,— уподобилась бы форрейтору, порвавшему постромки и оставившему далеко позади себя экипажъ, что необходимо форрейтору прикрпить снова постромки въ дышлу, другими словами: подобаетъ ‘нашей интеллигенціи идти вмст съ народомъ, хотя бы и впереди его*. Никакъ не ожидали мы возраженія отъ нашихъ ‘либераловъ’ тако! безспорной и казалось бы ужъ никакъ не антилиберальной истин… Но у насъ либералы совсмъ инаго порядка. Идти вмст съ народомъ! Это не либерально! Это значитъ проповдывать ‘отсрочку’! Такъ что же? Нужно стало быть, чтобъ интеллигенція шла врозь съ народомъ, не оглядываясь назадъ и не обращая на него вниманія?.. Признаніе многоцнное. Русское общество будетъ теперь гнать, по крайней мр, съ кмъ имемъ дло. Оно видитъ теперь, сколько подъ личиною демократизма и либерализма скрывается. вожделній деспотическаго свойства и глубокаго презрнія въ Русскому народу, въ его душ, разуму и вол.
Насъ обвиняютъ въ томъ, что мы что-то тормозимъ, что-то усиливаемся отсрочить. Но что же именно? Ужъ конечно не мы желали и желаемъ затормозить свободу слова, котораго были лишены почти 12 лтъ, когда, напомнимъ мимоходомъ, наши противники не переставали подвизаться на возбраненномъ вамъ поприщ. Хотимъ ли мы отсрочить свободу врующей совсти? Но едвали не мы первые поставили этотъ вопросъ въ нашей печати еще въ ‘Дн’, поднимали его потомъ въ ‘Москв’, поднимали его и иными путями? Не мы ли старались вызвать въ общественномъ сознаніи историческое понятіе о земл и земств, прежде даже появленія на Божій свтъ Положенія о земскихъ учрежденіяхъ? Что же хотимъ мы отсрочить? Паспортную ли систему, податную ли реформу, уравненіе ли выкупныхъ платежей я прочія тому подобныя мропріятія, на которыя намъ указываютъ враждебныя намъ гавоты, какъ будто скорйшему разршенію этихъ задачъ служитъ помхою именно ‘Русь’, именно ея требованіе идти вмст съ народомъ?! Но такой, вовсе даже в не искренній, упрекъ не заслуживаетъ и опроверженія. Нашимъ противникамъ вполн извстно, что не о такихъ мропріятіяхъ шла наша рчь, что всякая дятельность законодательства въ смысл расширенія простора развитію жизни, въ смысл ослабленія мелочной опеки, устраненія злоупотребленій и т. п., всегда сочувственно привтствовалась ‘Русью’, которая и теперь не перестаетъ указывать вниманію правительства на задачи, требующія по ея мннію непремннаго, скораго разршенія. Но не въ правительству, а въ нашей интеллигенціи обращались мы съ нашимъ увщаніемъ идти не врозь съ народомъ, а вмст съ нимъ, и не но поводу вышеисчисленныхъ и имъ подобныхъ мропріятій, а по поводу того кореннаго вопроса, на разршеніе, котораго, сказали мы, ‘не иметъ права и сама власть безъ всенароднаго сознательнаго соизволенія’. Мы имли преимущественно въ виду то довольно распространенное въ нашемъ обществ направленіе, которое, вруя только въ послднее слово Европейской науки и жизни, истощается, какъ выразились мы, въ безплодныхъ помыслахъ и мечтаніяхъ: преобразить по чужому образу и подобію весь Русскій народный историческій складъ… Такому направленію мы и сочли нужнымъ напомнить, что Русскій народъ живъ и иметъ, полагаемъ, нкоторое право требовать, чтобы считались съ нимъ и съ его исторіей. Негодованіе, вызванное нашими словами, всего лучше свидтельствуетъ, что напоминаніе наше было вполн умстно, что мы попали прямо въ цль, въ ахиллесову пяту нашего мнимаго либерализма.
Наши противники постоянно твердятъ намъ объ Европейскихъ учрежденіяхъ, какъ о ‘внц развитія’. Но о какихъ именно — въ атомъ и вопросъ. ‘Европа’ — не боле какъ отвлеченный Теркинъ, Европа — это Англія, Франція, Германія и прочіе политическіе организмы, каждый съ рзко опредленной національной индивидуальностью, съ особою территоріей и исторіей. Мы обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на помщаемую въ этомъ No корреспонденцію изъ Парижа. Изъ нея видно, въ какой степени французскія политическія учрежденія обезпечиваютъ въ дйствительности политическія я общественныя права Французскаго крестьянскаго населенія. Мнялись формы правленія: за монархическо-конституціонною слдовала республиканская, имперія снова уступила мсто республик, которая и продолжается вотъ уже 10 лтъ, но въ положеніи народа перемны не произошло. Отношенія провинціальной мстной жизни въ центральной власти остались почтя т же: въ ворон ли, въ буржуазномъ ли картуз или во фригійскомъ колпак,— все тотъ же самый, бюрократическій и парламентарный деспотизмъ! Франція поучаетъ насъ. Ея исторія даетъ намъ возможность представить въ своемъ воображеніи: чмъ способно стать на дл, въ жизни, это царство ‘интеллигенціи’ — голой, совлекшей съ себя историческаго и земскаго человка, игнорирующей и презирающей народныя массы, отршенной отъ почвы, вчно мятущейся отвлеченными теоріями и доктринами и вооруженной притомъ страшными орудіями административной силы. Это царство анархіи, это теоріи и доктрины, принявшія образъ организованныхъ политическихъ партій, вчно борющіяся между собою за власть, и только за власть, съ тмъ, чтобъ достигнувъ власти, во имя принципа народнаго верховенства, подъ снью наилиберальнйшихъ знаменъ въ мір, совершать дла чудовищной тиранніи надъ безгласнымъ и нравственно пригнетеннымъ народомъ. Конечно, торжество такого ‘режима’ длиться долго не можетъ. Оттого-то во Франціи всегда готовая почва для оппортунизма, т. е. для реакціи противъ отвлеченныхъ теорій и доктринаризма — во имя реальныхъ жизненныхъ потребностей данной минуты,— другими словами: для диктатура Наполеона или Гамбетты! Такимъ образомъ одинъ изъ Европейскихъ образцовъ оказывается совершенно не подходящимъ подъ условія Русской жизни, гд въ основ всего лежитъ понятіе и сила земли, хотя бы даже эта сила и представлялась теперь не дятельною. Перебирать ли другіе ‘Европейскіе же образцы, упоминать ли объ Англіи, которой политическое устройство такъ непосредственно, такъ органически слито съ ея исторической жизнью, что отвлекать его и возводить въ теорію — это все равно, что отдирать кожу отъ тла? Да мы уже и прежде упоминали, что большинство населенія — весь классъ рабочихъ не пользуется въ Англіи правами народнаго представительства. Нечего поэтому толковать и кричать объ Европ и путать общественныя понятія постоянными указаніями на ‘учрежденія Европейскихъ просвщенныхъ странъ’, когда дло идетъ о разршеніи задачи нашего Русскаго земскаго и государственнаго строя, которая можетъ быть правильно разршена единственно на основаніи самобытныхъ началъ, выработанныхъ тысячелтнею жизнью Русскаго народа.
‘Да это-жъ объ этомъ въ наше время и споритъ’ — немедленно, какъ бы мимоходомъ, оговариваются наши противники, ‘мы, либералы, мы же и интеллигенція, вс насквозь, до мозга костей проникнуты ‘національными началами’, у насъ слова ‘земство’, ‘земскій голосъ, земскій сборъ, соборъ, сходъ, създъ’ то и дло на устахъ…’ Если вы такъ проникнуты — отвтимъ мы — то изъ-за чего же вы бснуетесь, какъ только напомнятъ вамъ о необходимости придать вашему современному земству тотъ авторитетъ въ народ, котораго оно не иметъ и безъ котораго ваше земское представительство ничто? Или уже такъ вы проникнуты духомъ и разумомъ Русскаго народа, что можете обойтись и безъ тснйшаго сближенія съ нимъ, безъ новыхъ справокъ съ его мыслью и желаніями? Или въ томъ выражается ваше ‘проникновеніе’, что вы до сихъ поръ не смогли внести въ земскія учрежденія никакого плодотворнаго духа жизни и по прежнему бредете съ народомъ врозь? Да иначе брести и трудно. Либеральная зиждительная дятельность нашей, отршенной отъ народа, интеллигенціи осуждена роковымъ образомъ на воспроизведеніе опять только казенщины и бюрократіи, какъ это и доказывается на практик,— а сама эта интеллигенція продолжаетъ, по прежнему, носить у народа многозначущее прозвище господними.
Постараемся однако разъяснить нашу мысль точне. Можетъ быть я въ самомъ дл въ нашемъ спор съ ‘либералами’, по крайней мр съ нкоторыми изъ нихъ, есть какое-то крупное недоразумніе. Если съ одной стороны мы признаемъ образцы современныхъ либеральныхъ учрежденій Европейскаго запада для нашей земли непригодными, то съ другой стороны — мы признаемъ точно также и чуждымъ, и непригоднымъ тотъ, западноевропейскій же, образецъ (только ужъ вовсе не либеральнаго свойства), который уже давно искажаетъ наше бытіе, искажаетъ отчасти понын. Мы впрочемъ уже указывали на это и въ прежнихъ статьяхъ. Мы разумемъ здсь тотъ идеалъ политическаго строя и отношенія власти въ народу, который, въ самомъ начал XVIII вка, заимствованъ Петромъ изъ Германіи. Профессоръ Градовскій говоритъ, что съ реформою Петра типъ земскаго государства смнился типомъ полицейскаго: мы вполн согласны допустить это опредленіе. Съ этой точки зрнія мы даже готовы, если не оправдать стремленія нашихъ либераловъ, то признать ихъ естественными и логически-врными. Въ самомъ дл, если предположить, что разъ наше отечество вступило на путь политическаго западно-Европейскаго развитія и сойти съ него уже не властно, то ничего ему больше и не остается какъ брести за Европою, за всми ея блужданіями, по всмъ стадіямъ ея прогресса, брести, по словамъ Языкова, такъ, какъ
… за госпожею величавой
Идетъ блистательный лакей!…
Но и это сравненіе поэта слишкомъ лестно, да и вообще неврно: добро бы еще была одна госпожа, Европа! а тутъ ихъ много: и Германія, и Англія, и Франція, и пр. и пр. Да и ‘блистательный лакей’ представляется намъ существомъ какъ бы примиреннымъ съ судьбою и чуть ли не самодовольнымъ. Но мы, Русскіе, не примирены съ этимъ лакейскимъ удломъ: мы болемъ, мы страждемъ, мы не ‘блистательны’ въ Европейской ливре: она намъ тсна, узка, она у насъ вся оборвана, въ дырахъ и заплатахъ! Русская жизнь, насилуемая въ своей свобод, протестуетъ именно безобразіемъ, и безпрестанно, на зло садовникамъ, изъ заморскихъ дорогихъ цвточныхъ, но непригодныхъ нашей почв и климату смянъ, родитъ… чертополохъ! Вотъ законный смыслъ того безобразія, которымъ мы такъ богаты, и отъ котораго одинаково ноютъ вс Русскія сердца безъ различія и исключенія! Но не слдуетъ забывать одного: если либеральныя стремленія нашихъ Русскихъ ‘Европейцевъ’ естественны, понятны и являются логическимъ послдствіемъ, дальнйшимъ прогрессомъ пересаженнаго къ намъ въ XVIII вк образца,— то также естественно, понятно и логично, что результаты новыхъ, Европейскихъ же, либеральныхъ образцовъ подвергнутся на Русской почв той же неминуемой, но еще худшей участи, обогатятъ насъ еще пущимъ безобразіемъ, пущей ложью!
Можно и иначе характеризовать, съ нкоторою приблизительною врностью, реформу ХVIII вка. Если Иванъ IV отмежевалъ для опричнины только извстное число городовъ, предоставивъ остальные ‘земщин’, которой даже и особаго царя позабавился поставить, то Петръ съ своимъ ‘полицейскимъ’ государствомъ создалъ также особаго рода опричнину, замежевавъ въ ея область всю Россію, отчасти даже церковь,— все, кром села, кром крестьянства, куда и ушла, притаилась земская жизнь. Вн простого народа все принадлежало къ опричнин, начиная съ вершинъ администраціи, кончая писаремъ, включая сюда и такъ-называемую ‘интеллигенцію’. Разумется, мы употребляемъ здсь выраженіе ‘опричнина’, ‘опричникъ’ не въ смысл и въ образ временъ Ивана Грознаго, а въ смысл отчужденности отъ народа, служенія иному, не земскому, напротивъ враждебному, хотя и цивилизующему началу, которое къ тому же облечено безграничною надъ ‘земщиной’ властью. Въ этомъ смысл даже и Акакій Акакіевичъ Гоголя принадлежитъ въ сонму опричниковъ, да и вс наши ‘либералы’ ХVIII вка и позднйшихъ временъ — ничто иное, какъ либеральная фракція той же опричнины. Они опричники — не по душ и нраву, разумется, а по своему въ земщин отношенію: потому что по прежнему остаются ей чуждыми, потому что, не отрицая самаго принципа опричнины, оставаясь на почв Европейскаго полицейскаго государства, ищутъ только видоизмнить или упорядочить его разными Европейскими же гарантіями. Весь этотъ либерализмъ, еслибъ ему и дано было осуществиться, разыгрался бы въ предлахъ только опричнины, поверхъ народа, не коснувшись крестьянства и села, въ которыя убжала земская жизнь. Только та законодательная дятельность въ опричнин по истин либеральна, которая выводитъ насъ изъ ея области, но не въ Европу, не на Западъ, а домой. Преобразованія ныншняго царствованія не потому благотворны, что ‘но пути реформъ’ могутъ привести насъ къ либеральнымъ учрежденіямъ западно-европейскихъ націй и доставить нашей интеллигенціи господствующее надъ землею положеніе, въ род того, какимъ пользуется Французская интеллигенція въ парижской опричнин. Но потому они благотворны, что ‘въ нихъ старина слышится’, что они возвращаютъ васъ къ ‘типу земскаго государства’, сближаютъ, мирятъ, роднятъ насъ съ ‘земщиной’, и прежде всего съ вмстилищемъ и хранилищемъ народнаго духа въ его непосредственномъ стихійномъ состояніи, съ ядромъ Русской органической жизни — съ селомъ, съ крестьянствомъ.
Пора бы кажется задать себ вопросъ — самый простой и естественный: Русскій простой народъ, по отзыву даже иностранцевъ, самый толковый, смтливый, разумный народъ въ мір, въ сравненіи съ крестьянствомъ другихъ націй. Отчего же поверхъ этого народа, проявляющаго столько ума и оригинальности хоть бы въ своемъ самоуправленіи, въ своихъ артеляхъ, такое мало-толковое, мало-способное общество, не исключая и администраціи? Отчего у этого умнаго народа такъ мало, сравнительно съ его численностью, умныхъ администраторовъ, дльныхъ распорядителей, вообще умныхъ и дльныхъ людей? Отчего царитъ у насъ везд и всюду такой сумбуръ, такая путаница, такая нескладица, такая безтолочь, описаніемъ которой полны вс наши -газеты, по поводу которой мы не перестаемъ ныть и выть съ утра до вечера и съ ночи до утра, и которая парализуетъ самыя благія намренія и начинанія? Отчего, повторяемъ, стало уже общимъ мстомъ для иностранныхъ каррикатуристовъ рисовать одну часть Русскаго народа съ львиными, другую съ бараньими головами? Неужели во всемъ ‘правительство виновато?’ Ну, а наше самоуправленіе, городское ли, земское ли (гд, говоря по совсти, довольно простора для дятельности нашей интеллигенціи) — почему оно выходитъ на практик какимъ-то мертворожденнымъ дтищемъ или въ лучшемъ случа недоноскомъ? И поправится ли дло, поумнемъ ли мы отъ того, что Пензенская ‘интеллигенція’ помножится Санктпетербургскою, Костромскою, и т. д.? Конечно, умъ хорошо, а два лучше, а тридцать два — и подавно. Но, не говоря уже о томъ, что, по нашему мннію, всмъ этимъ умамъ ‘интеллигенціи’ прибудетъ настоящаго ума-разума лишь тогда, когда ихъ удастся почерпнуть животворной струи изъ родника народнаго духа, изъ тснйшаго сообщества съ народомъ,— мы предложимъ опять вопросъ: станемъ ли мы отъ одного вышеупомянутаго помноженія авторитетне въ главахъ народной массы? Безъ опоры народа мы, интеллигенція, лишены всякой реальной силы,— тмъ боле, что благодаря недавнимъ преданіямъ, мы у него еще въ подозрніи,— мы господа: этимъ титуломъ, какъ извстно, чествуется не только помщикъ, но и самый нижайшій представитель цивилизаціи и интеллигенціи,— будь онъ хоть сельскій учитель. Если же мы не обладаемъ реальною силою сочувствія и единомыслія съ народомъ, то все, что бы-наши либералы ни затяли строить, все это будетъ не прочне карточныхъ домиковъ… Имемъ ли мы народъ за собою?… Ршится ли кто произнести: да?
Если же нтъ, такъ что же? Ну и слдуетъ внять указаніямъ нашей старой и новйшей исторіи, переходить отъ по- у лицейскаго типа къ типу земскаго государства, обратиться къ тмъ основамъ, о которыхъ мы столько разъ толковали (и надъ которыми ‘либералы’ столько смялись), къ тмъ ячейкамъ общественной жизни, гд происходитъ первая встрча крестьянства съ интеллигентными силами, стихіи общественной, непосредственной, живущей подъ закономъ обычая, со стихіей личной, сознательной,— и тамъ положить начало цльному, земскому органическому самоуправленію. Тогда и можно будетъ добыть той народной правды, о которой мы также не разъ говорили и надъ которою такъ глумились наши противники,— добыть и правды, и задатковъ живой реальной силы, и здоровой свободы… Понятно ли? Пусть же рушится на насъ снова крикъ и брань такъ называемыхъ ‘либераловъ’. Не съ ними будетъ Русскій народъ.