———
———
———
———
———
———
Что такое мода?, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. C. 48-52.
———————
Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что такое ‘мода’?
Вы, пожалуй, скажете, что такими ‘мелочами’ не интересуетесь? Что в то время, когда ‘наш великий народ’ и прочее… незачем заниматься глупыми и праздными вопросами…
Да, я согласен, наш великий народ — большая тема. Но знаете ли вы, что в жизни нет маленьких вопросов.
Вы скажете: ‘Мода — пустяки’.
А я скажу, что это страшное явление человеческой жизни.
Не мода страшна, страшно то, о чём она свидетельствует…
Что же такое ‘мода’?
Весной мне пришлось проездом быть в Саратове. Я ждал парохода. Пошёл в сквер посмотреть на публику. Вы не думайте, что это ‘противоречие’: одинокий человек и на публику ходит.
Поверьте, нигде человек не бывает так одинок, как ‘на публике’.
Сижу и смотрю.
Народу много. Кавалеры, барышни, молодёжь… Смеются, ухаживают…
Вот идут две девочки, лет 12-13, должно быть, гимназистки. Идут, взявшись за руки, в одинаковых голубых платьицах. Лица у них такие хорошие, детские и платья славные, и цвет голубой так идёт к ним. Только как-то странно надет пояс. Не на месте. А когда они проходят и поворачиваются ко мне спиной, я вижу, что бант сзади на поясе сделан почему-то на пол-аршина ниже, чем делается всегда. Я вспоминаю, что в Петербурге видел в театре несколько женщин с такими поясами. И мне тогда делается ясно, что это — ‘мода’. Конечно, я мог бы назвать эту нелепость ‘модой’ и успокоиться, ведь мы любим назвать что-нибудь каким-нибудь ‘биринби’ и сделать вид, что больше говорить нечего: всё ясно.
Но уж очень было гадко видеть эту моду на этих детях, и я стал думать.
Я убеждён, что две саратовские гимназистки, вероятно, из 2-го или 3-го класса, с такими милыми простыми лицами, гуляя по скверу, взявшись по-детски ‘за руки’, даже не подозревают, какие нелепые и дикие платья на них надели. Больше того. Я уверен, что мамаша их, женщина добрая и неиспорченная, одела своих дочек в эти костюмы вовсе не потому, что так ‘захотела’, и не потому, что дикая идея ‘прикрепить бант не на надлежащем месте’ пришла ей по некому вдохновенью, — а просто потому, что увидела этот несчастный бант в последнем парижского ‘модного журнала’.
Моды, как известно, создают парижские кокотки. И вот чудом каким-то бант, съехавший в Париже у какой-нибудь дамы полусвета, оказался прикреплённым на том же самом месте у саратовской гимназистки.
Это — мода в дамской одежде. Но совершенно такая же история ‘с бантами’ происходит и в самой высшей сфере проявления человеческого духа, положим, в искусстве. В театре.
Парижские кокотки спустили бант. А Ростан написал ‘Шантеклера’, Лангиель — ‘Тайфуна’…
И вот начинается, точно болезнь какая: ‘Шантеклер’ всюду, во всех театрах, сотни переводов. Десятки тысяч на постановку пьесы, миллионы сборов, конфекты ‘Шантеклер’, папиросы ‘Шантеклер’, карандаши ‘Шантеклер’… всюду, везде, во всех витринах.
Проходит два-три месяца, и все видят, что ничего ‘особенного’ нет. Что Ростан написал пьесу, в которой по сцене ходят куры и другие птицы и говорят напыщенный вздор. Мода кончилась.
Что же это, в конце концов, такое?
‘Мода’ — это коллективное обнаружение человеческого безличия.
А человеческое безличие я считаю величайшим грехом, тем самым ‘смертным грехом’, ‘хулой на Духа Святаго’, которые не прощаются ни в сей жизни, ни в будущей.
Признаёте вы бессмертие или не признаёте, — смысл земной жизни и для верующего, и для неверующего в конце концов лежит в развитии и проявлении тех внутренних сил, которые потенциально (в возможности) содержатся в человеке. Если я верующий, для меня развитие и проявление всех своих сил является основной божественной заповедью.
В самом деле. Бог создал и послал меня в мир. Дал мне определённое количество духовных возможностей. Это есть моя личность. Я должен прожить свою земную жизнь, доведя до величайшей степени развития свою личность. В этом смысл и оправдание моего бытия. А так как в основе своей личность божественна, то развить её до конца — это значит стать ‘сыном Божьим’, по слову апостола, иметь все ‘чувствования, какие и во Христе Иисусе’. Проявить же свою божественную личность — это значит со всей возможной для нас силой осветить жизнь божественным началом.
Мода начинается там, где кончается ‘личность’.
‘Лично’ только то, что человек определяет сам из себя. Надевает бант так и потому, что это ему нравится, соответствует его вкусу, его желанию. Он смотрит ‘Шантеклер’ не потому что ‘все’ смотрят, а потому что пьеса эта нужна ему, отвечает его духовной потребности.
Как только человек сделал хоть один шаг не потому, что такова его воля, а потому, что такова воля парижской кокотки или французского писателя, — так сейчас же, в тот же момент, он отрёкся от своей свободной личности, т. е. отрёкся от божественного начала.
Человек должен всегда делать то, что хочет. А хотеть того — что должен.
Не потому страшна мода, что теперь женщины начинают носить платья, так стянутые внизу, что нельзя шагнуть. Не потому, что это некрасиво, неудобно и глупо, наконец, — если бы они захотели так стреноживать себя, захотели бы этого неудобства, уродства и глупости, — было бы полбеды. Это свидетельствовало бы о недостаточном развитии личности. Но страшная беда в том, что они вовсе этого не хотят и шьют потому только, что кто-то, где-то шьёт эту глупость, и это свидетельствует уже о полном отсутствии человеческой личности. Всякий незначительный факт отражает в себе жизнь. А всё, что касается жизни, обязательно вырастает в вопрос громадной важности. Как ни сложна жизнь, а в то же время ‘едина по существу’, и в силу этого единства каждая отдельная её черта органически связана со всем целым.
Отсутствие цельной личности я считаю самым грозным явлением современной жизни и создание цельной индивидуальности — величайшей мировой задачей.
‘Мода’, где бы и в чём бы она ни выражалась, — для меня показатель самой страшной язвы на теле человечества. Там, где личность, — там свобода, там, где бессилие личности, отсутствие её, — там рабство.
И потому мода есть символ человеческого рабства.
А в заключение опять не могу не сказать того, к чему всегда в конце концов обращается моя мысль: к одиночеству.
Быть свободным! Стать личностью! Не подчиняться всеобщей моде!
Но как этого достигнуть?
Путь один: через одиночество.
Что же, в пустыню прикажете? Нет, зачем же. Для начала хоть поменьше говорите и побольше думайте.