ЧТО СЛУЧИЛОСЬ
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ
МИХАИЛ КОЛЬЦОВ.
‘Литературная газета’, экстренный выпуск, 1930
Что случилось, Кольцов Михаил Ефимович, Год: 1930
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В крохотной душной комнатенке, широко разбросив по полу руки и ноги, лежит, нет, валяется громадный Володя Маяковский. Голова боком на паркетной половице. Рот чуть-чуть приоткрыт, волосы слепка растрепаны. Белки глаз смотрят неподвижно, осмысленно.
Что это такое? Как это понять?
Звонили:
— Двадцать минут назад застрелился Маяковский!
— Бросьте, сегодня не первое апреля. Хотя, да, сегодня четырнадцатое, значит, первое апреля по старому стилю. Эти шуточки тоже от старого стиля.
— Боже мой, это не шутки! Скорей на Лубянский проезд! Дом три, квартира двенадцать!
— Вы знаете адрес, но вы не знаете Маяковского. Это к нему не идет. Выберите для вашего розыгрыша кого-нибудь другого.
В самом деле — нам ли всем не Маяковского? Столько лет вместе, работа, встречи изо-дня в день. Нашли самоубийцу, нечего сказать.
Но на Лубянский проезд все-таки пришлось приехать. И — что же это все? Отчего же он, всегда чистенький, без пылинки — разбросал здесь, как попало, большие ноги?
Может быть, припадок? Ой ходил последние дни повязанный, с поднятым воротником, все ворчал: грипп, последствия гриппа, запретили курить, лихорадит, какое-то пятно целые дни плавает перед глазом. Сочувствовали, но не очень беспокоились. Кто не знает — Маяковский мнителен к своему здоровью.
Припадок! На то и карету скорой помощи вызвали. Вот мы его сейчас, верзилу, подымем, освежим, растолкаем. Эх, парень. Ну и дела.
Нет, не припадок. Бледность лица невыносимо желтеет! Судебный следователь, наморщив лоб, разглядывает коробочку спичек из большого володиного брючного кармана! Хозяйка квартиры визгливо плачет в передней! Карета опоздала — кремовая чисто вымытая сорочка распахнута, над левым соском круглая, аккуратная, почта без крови ранка! Карета опоздала! Все опоздали! Не шутка, не припадок, не сцена из пьесы, не кадр из фильмы. Это не прожектор, а солнце косо подсвечивает в окошко на мертвого. Все точно, как газетные строчки.
’14 апреля, в 10 часов 15 мин. утра в своем рабочем кабинете, Лубянский проезд, 3, выстрелом из револьвера в область сердца покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский’.
Значит мы его не знали?
Значив прав был любой незнакомый с Маяковским человек, безлично обсуждавший на улицах сенсацию?
— Все они такие, поэты. Что Маяковский, что Есенин…
Ведь газетная хроника уточняет факт до конца:
‘Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного характера, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта’.
Ведь и в самом письме раз’яснено, как дважды два четыре:
Любовная
лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
И не к чему перечень…
Что же, уступить? Переменить свои взгляды?
Нет. Уступить нельзя. Дважды два — конечно, четыре. Но нельзя обожествлять арифметику. Это не диалектическая наука.
Мы все, кто знал Маяковского, не откажемся от того, каким мы его знали. Мы не ошиблись в нем! Газетный факт не перечеркнул, не омрачил, не замутил двадцати лет творческой и революционной работы поэта. Происшествие на Лубянском проезде ничего не меняет! Руки прочь от Маяковского, прочь руки всех, кто посмеет исказить его облик, эксплуатируя акт самоубийства, проводя тонюсенькие параллели, делая ехидненькие выводы.
Поэт Шелли утонул, купаясь в море, поэт Верхарн погиб под колесами поезда. Такие концы жизни столь же окрашивают их биографию и творческое лицо, как несчастье с Маяковским.
Вы окажете — Есенин?
Есенин другое дело. Задолго выбитый из седла, лишенный социальной базы, растерянный и опустившийся — он обреченно шел к неизбежному концу, он задохся в петле безвыходных противоречий.
Маяковский дышал легкими миллионов. Революционер, материалист, он каждый день пылал злобой этого дня. Он был по горло полон своих деловых, и групповых, и общелитературных, и политических забот. Он до последнего дня действовал, шумел, спорил, воевал, насмехался, дрался, дрался без конца.
Осудить самоубийство? Конечно, осудить. А разве сам Маяковский не осудил его тысячу раз?! И за десять, я за пять лет, и за год до смерти, и даже в самой предсмертной записке: ‘Это не способ, другим не советую’…
Никогда, никогда не оправдал бы сам Маяковский бессильного банкротства перед трудностям жизни и общественности. Меньше всего были они страшны ему самому. Физическое ослабление воли, последствия болезни, отсутствие привычно близких людей, временное нагромождение обстоятельств — все, что обычно рождает происшествие — вот что убило Маяковского. Это, а не трагедия противоречий.
В другое время, может быть, даже одним месяцем позже, любовная лодка не разбилась бы о быт. Нельзя с настоящего, полноценного Маяковского спрашивать за самоубийство. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта-общественника и революционера. Мы, современники, друзья Маяковского, требуем зарегистрировать это показание.
Я скоро забуду страшного, как в припадке, беспомощно распростертого Володю на полу. Навсегда останется громогласный, оглушительный сверкающий, радостный Владимир Маяковский, с протянутой вперед, над стотысячными аудиториями большевистской молодежи рукой, с расширенными, как у его слушателей глазами:
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца.
Светить, —
и никаких гвоздей! —
Вот лозунг мой —
солнца!