Что о нас думают в Париже, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1859 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

&lt,Н. А. Добролюбов&gt,

Что о нас думают в Париже
(Письмо русского)

Свисток. Собрание литературных, журнальных и других заметок. Сатирическое приложение к журналу ‘Современник’. 1859—1863

Серия ‘Литературные памятники’

М., ‘Наука’, 1981

ЧТО О НАС ДУМАЮТ В ПАРИЖЕ
(Письмо русского)

Перед твоим державным блеском
Народы робко клонят взор.³⁴А. Хомяков.

Сожаления обыкновенно приходят слишком поздно: в Париже я пожалел, что не читал прекрасной статьи покойного Хомякова ‘Мнение иностранцев о русских’³⁵, но поправить дело не было уже никакой возможности,— в Париже, я думаю, легче отыскать подлинник философских правил Конфуция, писанный рукою самого китайского философа, нежели найти ‘Москвитянин’, в котором блистал покойный философ и поэт российский. А между тем меня одолела страшная охота узнать мнение иностранцев о наших соотечественниках. Делать нечего, пришлось самому заняться собранием необходимых сведений. Не знаю, сходятся ли они с тем, что говорил г. Хомяков, но полагаю, что большого разноречия между нами быть не может, ибо все, что узнал я, совершенно подходит под эпиграф, выставленный мною в начале письма.

Прежде чем я примусь излагать результаты моих наблюдений, я должен, впрочем, сделать небольшое объяснение относительно того, кого я разумею под нами. Сим местоимением я обозначаю, читатель, тех, к кому не постыдимся принадлежать мы с вами, кого мы смело можем назвать нашими. Теперь рассудите сами, кто же должен быть главным предметом моих разысканий. Без всякого сомнения, это должны быть те люди, которых сам Николай Филиппыч Павлов не постыдился бы назвать своими ‘ближними и братьями’, люди хорошего общества и возвышенных стремлений, люди, украшенные всеми дарами европейской цивилизации и наклонные к тому, чтобы самим внести что-нибудь в сокровищницу человеческой мысли. Словом, говоря без обиняков, под нами я разумею избранников России, светила, озаряющие ее светом своих возвышенных идей и согревающие пламенем благородных чувств. Сюда входят ученые (исключая г. Лайбова)³⁶, литераторы (только не те, которые участвуют в ‘Свистке’), великие деятели общественной жизни, как напр., г. Кокорев, Зоркий {Читатель припомнит, что г. Зоркий предался всем проделкам шулерства с благородною целью научить Россию плутням карточной игры.— Примечание редактора ‘Свистка’.}³⁷ и другие, столь же самоотверженно изучившие зло и мошенничество, чтобы поведать о нем миру, et caet, et caet.

С самого выезда моего за границу я на каждом шагу убеждался в справедливости того, что перед державным нашим блеском народы робко клонят взор, иначе сказать, что на нас никто не смотрит прямо, а всегда исподлобья. В Берлине многие из наших соотечественников уже жаловались на грубость прусского народа, который узнали они по кельнерам своих отелей. Кельнеры эти смотрели на нас большею частью косо, и обращение их с нами было исполнено всяческих резервов и натянутого достоинства. Мне случилось слышать объяснение этого явления в разговоре кельнера с портье. Портье жаловался, что какой-то русский барин оказался скрягою и совершенно забыл при отъезде исполнить свою обязанность относительно старика, который хлопотал для него много: и письма его отправлял, и ночью для него беспокоился (так как помянутый русский любил ночные прогулки), и беспрестанно возился с звонком его, не перестававшим заливаться целое утро то за тем, то за другим… ‘Я ему никогда виду не подал, что он мне так надоел,— говорил старик,— всегда ему в глаза глядел, думал, что он должен чувствовать, а он вот как!’ — ‘Да, как же, чувствуют они,— возразил кельнер, как видно, более опытный и считавший себя вправе давать наставления,— русский, это известно, что за человек: смотри ему в глаза, он на тебя плюнет и всякую твою услугу за ничто считает, а сделай ему такую рожу, что обругать его хочешь сейчас же, да внимания-то на него не обращай большого — сейчас же укротится и просить станет вежливо и trinkeld {чаевые (нем.).— Ред.} даст хорошее’.

Впоследствии я заметил, что такое мнение особенно распространено только в городах, ближайших к нашей границе, но чем далее, тем более русские теряют, как видно, их национальный характер или перестают его обнаруживать. Я объясняю это тем, что русский человек чрезвычайно смышлен и понятлив: выехав за границу и видя, что на него смотрят искоса и что чем он себя грознее держит, тем менее встречает угодливости, он с неимоверною быстротою изменяет свои принципы, да так, что, например, в Дрездене нравы русских уже совсем другие, нежели в Берлине.

Не проезжал я польских и австрийских земель, сопредельных с нашими. В прежнее время там, говорят, было обыкновение определять цену комнат и всякого продовольствия русских путешественников сообразно с возвышенностью их характера. Разумеется, на каждого русского набавляли уже за то одно, что он русский, следовательно, человек, по преимуществу назначенный, по выражению поэта, ‘хранить для европейского мира достоянье высоких жертв’³⁸. Но и между русскими находили различие в степени, до которой могут простираться их жертвы: кто кричал громче, звонил чаще, бросал на стол карту обеда с большим презрением, тыкал кельнеру свое платье и сапоги с большей энергией, тому путешествие и обходилось дороже, в соразмерности. Натурально, что русские путешественники, выезжавшие в Европу через австрийскую границу, приходили тоже к грустной необходимости изменить свои обычаи, но несколько позже и притом другим путем: они были ‘биты рублем’, по нашей родной пословице… Само собою разумеется, что так как русские народ молодой, а Россия — полнощный исполин, то между русскими путешественниками находилось весьма много таких, которые совершенно не понимают, что такое боль от рубля, и потому во все время путешествия оставались совершенно не чувствительными к рублевым ударам европейских пигмеев. Этим и объясняется, что некоторые успевали доехать до Италии (а иные, говорят, даже до Константинополя и Иерусалима), сохранив в совершенстве первобытную чистоту русских нравов и не понимая других ударов, кроме тех, которые считаются у киевских педагогов³⁹ необходимыми для вперения чувства законности в детские сердца. Вспомните письмо из Италии г. Пауловича…⁴⁰

Но я не намерен занимать вас, читатель, изложением немецких воззрений на русских путешественников. Что нам немцы! Чья репутация может выиграть или пострадать оттого, что о нас станут говорить не только немецкие кельнеры, но даже гегеймраты {тайные советники (нем.).— Ред.} и великие ученые. Известно, что, во-первых, немец нетороплив на суждения: человек может пожить, нажиться, умереть, оставить наследство и быть позабытым не только наследниками, но даже и своими бывшими кредиторами прежде, нежели немец решится высказать о нем свое основательное суждение. Во-вторых, известно, что немцы у нас! считаются по преимуществу музыкантами, булочниками и сапожниками, следовательно, в общественной жизни нашей представляют часть служебную. Не то француз: он заправляет нашим обществом, он всегда танцмейстер, кондитер и парикмахер. Немец, обращаясь к нашему слуху, повергает нас в неподвижное умиление своей музыкой, а француз красноречиво заставляет нас прыгать и плясать под его команду, немец нас кормит, а француз услаждает, немец устраивает наши ноги, француз — голову. Понятно поэтому, почему в обществе живом и двигающемся, между людьми, любящими услаждать свою жизнь и заботящимися об обработке головы своей, француз имеет такое неизмеримое преимущество пред немцем. Понятно, почему всякая репутация составляется в Париже, почему, вопреки древнему изречению, быть и вторым в Париже для нас всегда лестнее, нежели быть первым в Петербурге или даже в Москве.

Какую же репутацию имеет в Париже полнощный исполин и в особенности те его представители, которые принадлежат к избранникам нашего общества? Какое впечатление производят на французов наши ученые открытия, наши философские воззрения, наши художественные создания? Что думают они о роли русской цивилизации в судьбах Западной Европы, находящейся (как известно всякому, кто читал наших философов) в последнем периоде гниения? Обо всех этих интересных вопросах я надеюсь сообщить вам несколько любопытных сведений, почерпнутых из самых верных источников.

Нужно вам сказать, впрочем, что в Париже я не был так разборчив в выборе общества для себя, как в России, признаюсь даже, что я более толкался между людьми ‘среднего рода’, нежели между первостепенными знаменитостями во всех родах. На это было много причин: во-первых, в Париже великих знаменитостей больше, чем зубных врачей в Петербурге, и для человека непривычного нет ни малейшей возможности запомнить их и отличить от простых смертных. Вы идете в оперу, слушаете посредственных певцов, забываете их фамилии, а потом оказывается, что это все знаменитости: и г. Мишо — знаменитый тенор, и г-жа Дюпрэ — знаменитая примадонна, и г. Барриель — такой баритон, какого в свете нет. То же самое и с актерами: на вас сыплются имена таких господ, как Дюмень, Прадт, Феликс, Брессан и пр., и пр.,— все это громкие репутации, все их вы обязаны знать и помнить! Читаете вы газету — новый разряд знаменитостей встречает вас — Поль Сен Виктор, Фиорентино, Магиас, Форкад и пр., и пр.— бесчисленное множество фельетонистов. Со временем, конечно, все они будут славны и у нас, так как и каждый из них, в сущности, не хуже всех этих Бертонов, Бондуа, Молинари, Жюль-Жаненов, Филаретов и Теофилов Готье⁴¹, которые так хорошо известны каждому из нас, порядочных русских. Но покамест все эти славы долетят до нас, их различать ужасно трудно, и вот почему я старался всячески избегать парижских знаменитостей: пожалуй, попадешь, как нарочно, на такую, которой не суждено прославиться в России,— напрасно только время потеряешь! А всемирные знаменитости, вроде, например, Вильмена или Жозефа Гарнье⁴², не занимали меня потому, что мы их и так знаем хорошо и даже имеем сами нечто подобное им в лице, например, А. Д. Галахова, В. П. Безобразова и т. д. Кроме этих причин я руководился еще тем соображением, что все избранники парижского общества, все знаменитости науки, литературы и искусств не могут быть откровенны и беспристрастны в отзывах о нас они наши учителя, следовательно, всегда должны сохранять часть наставнической благосклонности, говоря о своих понятливых и послушных учениках. Чтобы найти полное беспристрастие, надо было обратиться к тем, кто менее принимал участия в нашем образовании. Наконец, это не составляло никакого неудобства в Париже: все парижане, как известно в России, народ образованный, очень хорошо говорят по-французски, читают газеты, не воняют ни чесноком, ни салом, не носят дубленых полушубков, а одеваются (кроме блузников, разумеется, о которых и речи нет) очень прилично, как мы с вами и как все французские танцмейстеры и парикмахеры в Петербурге. Поэтому с ними очень приятно было иметь дело и смело можно было положиться на их суждение. И я полагаю, что из разговоров с разными комми, хозяевами-ремесленниками, содержателями отелей и меблированных квартир, армейскими офицерами, студентами и всяким народом, с которым встречался в ресторанах, в омнибусах, на публичных балах, в театрах и т. п., я полагаю, что из разговоров с ними я вынес довольно полное и верное заключение о том, что думают о нас в Париже. Но, во всяком случае, предупреждаю вас, что мнения, сообщаемые мною, вовсе не принадлежат какому-нибудь из ‘величайших современных мыслителей’, из подобных мыслителей я никого не видал, да их, говорят, и не водится теперь в Париже.

——

В начале августа вернулся я домой

Из слишком годовой отлучки заграничной⁴³

И тотчас встречен был знакомою толпой —

Редакцией ‘Свистка’, с мольбой ее обычной:

‘Стишков, о наш поэт! Пожалуйста стишков!

Украсьте наш ‘Свисток’ своей высокой лирой,

Иль пробудите вновь волнение умов

Своею острою и меткою сатирой!’ —

Помилуйте, друзья: я долго жил вдали,—

Сказал я им в ответ,— отвык от ваших нравов.

Я так им чужд теперь, как, например, в пыли

Архивной тлеющий профессор Тихонравов.⁴⁴

Едва приехав, что ж могу сказать я вам

О тех стремлениях, какие вас волнуют?

Мне должно наблюдать, я должен видеть сам:

Что ныне здесь в ходу и что теперь бичуют,

Какими новыми идеями умы

Проникнуты теперь в святой моей отчизне?

На европейские дела как смотрим мы?

И как устроились мы в нашей русской жизни?

‘Ха-ха-ха-ха-ха-ха’… мне дружный был ответ…

Мне бросилась в лицо пурпуровая краска.

Но скоро понял я, что тут обиды нет, —

А просто предо мной свершалась свистопляска.

Я однако же счел более приличным говорить с ними прозой.

— Чем же вы так утешаетесь,— спросил я,— ведь я еще не обещал вам моих Стихотворений.

Тонкий намек был понят, и буйная свистопляска начала извиняться. Но когда один из редакторов хотел сделать мне объяснение своего смеха,— то едва он выговорил: ‘вы предполагаете’,— как опять кто-то фыркнул и за ним вся компания. Раза три так было: передышатся, получат способность произносить более или менее членораздельные звуки, но как только перейдут к тому, что я им сказал,— как опять не могут удержаться, опять хохот повальный минут на десять. Я уже начинал терять терпение, находя, что я-то между ними в чрезвычайно глупом положении, совершенно как, например, какой-нибудь постоянный сотрудник ‘Русского вестника’ в толпе читателей ‘Современника’, только что получивших книжку его со ‘Свистком’. Хохочут, шумят, а над чем — неизвестно. Думаешь, не надо мной ли? Да нет, с какой стати? Я человек почтенный… А впрочем они почтенных-то еще больше задирают… И опять думаешь: не надо мной ли? Не обидеться ли?.. Да и то думаешь: как бы хуже не было?.. А может, еще не надо мной…

Наконец добился я объяснений: рыцарям свистопляски показалось, изволите видеть, в такой высокой степени смешным мое мнение, что, давно не бывши в России, я отстал от наших общественных требований и интересов! Им это показалось в такой же степени забавно, как мне было бы забавно, напр., если бы г. Катков объявил серьезно: ‘Долгое время не занимавшись философиею, я отстал от современных научных взглядов и не могу судить о статьях г. Антоновича’⁴⁵. Они сначала приняли слова мои за шутку, но потом, увидав, что я говорю серьезно, так и покатились……..

ПРИМЕЧАНИЯ

В полном виде ‘Свисток’ издается впервые. Некоторые произведения перепечатывались в собраниях сочинений Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, Н. Г. Чернышевского, M. E. Салтыкова-Щедрина, К. Пруткова. Однако подобные обращения к материалам ‘Свистка’, преследовавшие свои задачи, не могли дать исчерпывающего представления о сатирическом издании. В настоящей публикации предполагается достичь именно этой цели и познакомить современного читателя с замечательным литературным памятником писателей-шестидесятников.

Тексты всех девяти выпусков ‘Свистка’ (1859—1863) печатаются по журналу без изменений. Такая текстологическая установка обусловлена принципом издания памятника, воссоздаваемого в том виде, в каком произведения ‘Свистка’ реально становились достоянием читателей 60-х годов прошлого века. Несмотря на постоянное давление со стороны цензуры, наносившей ощутимый урон не только отдельным произведениям, но порою и составу срочно перестраивающихся выпусков (особенно No 6 и 7), ‘Свисток’ все же достигал своих целей и оказывал заметное влияние на общественно-литературное движение своей эпохи. Принцип публикации памятника диктует не реконструкцию первоначального замысла, подвергнувшегося цензурному вмешательству, а воспроизведение номеров ‘Свистка’ в их первопечатном виде.

В настоящем издании произведена сверка текстов с дошедшими до нашего времени рукописями и корректурами (остается неизвестной лишь корректура No 9 ‘Свистка’). Наиболее существенные разночтения включены в текстологический комментарий. Таким образом, до цензурная редакция произведений также представлена современному читателю.

Текстологический комментарий опирается в основном на результаты, достигнутые советскими текстологами при подготовке собраний сочинений главных участников ‘Свистка’ Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, К. Пруткова. Добролюбовские части ‘Свистка’ впервые были приведены в соответствие с первоначальными авторскими замыслами Чернышевским в посмертном издании сочинений писателя (т. IV. СПб., 1862), и это учтено в текстологических комментариях к произведениям Добролюбова. Новое обращение к корректурам позволило в то же время уточнить первоначальный состав номеров, подвергшихся перестройке вследствие цензурного вмешательства. Эти сведения содержатся в текстологических преамбулах. В ряде случаев удалось установить не изученные до сих пор варианты текстов Добролюбова, Некрасова, Пруткова.

Орфография и пунктуация в настоящем издании приближены к современным нормам. Цитаты заключены в кавычки, в названиях литературных произведений и периодических изданий второе слово печатается не с заглавной буквой, как нередко писалось прежде, а со строчной (‘Московские ведомости’, ‘Русский вестник’). Без изменений оставлены написания некоторых характерных для тогдашней’ эпохи слов (выростут, полнощный, со делал, сантиментальность, нумер и др.). Недостающие части публикуемых в примечаниях вариантов (Некоторые корректуры дошли до нашего времени в дефектном состоянии.} обозначены многоточием. Зачеркнутый в рукописи или корректуре текст воспроизводится в квадратных скобках. Все редакционные конъектуры вводятся в текст и в примечания в угловых скобках. Отсутствующие в ‘Свистке’ переводы иноязычных слов и фраз даются здесь же под строкой.

Раздел ‘Дополнения’ составился из написанных Добролюбовым первоначальных программ ‘Свистка’, проливающих свет на историю возникновения издания, а также произведений Добролюбова и К. Пруткова, предназначавшихся в ‘Свисток’, но по разным причинам туда не попавших. Прикосновенность их к ‘Свистку’ подтверждается текстуально или документально (корректурными листами, свидетельствами современников и т. д.). Состав раздела определяется принципом воспроизведения памятника. В него не вошли статья Добролюбов а ‘Стихотворения Михаила Розенгейма’, напечатанная до возникновения ‘Свистка’ (‘Современник’, 1858, No 11), ‘Атенейные стихотворения’ и ‘Успехи гласности в наших газетах’, обнародованные Добролюбовым вне ‘Свистка’ (‘Искра’, 1859, No 6, 9), и долгое время остававшееся не опубликованным его же стихотворение ‘Средь акрополя разбитого’, связь которого со ‘Свистком’ не поддается документальному обоснованию. Исключение составило ‘искровское’ стихотворение Добролюбова ‘Чувство законности’, первоначально включенное автором, как это видно из корректуры, в первый выпуск ‘Свистка’ и перепечатанное позднее в составе этого номера Чернышевским.

Научный аппарат книги включает статью А. А. Жук и Е. И. Покусаева »Свисток’ и его место в русской сатирической журналистике 1860-х годов’, историко-литературный и текстологический комментарий, указатель имен.

Структура комментария вытекает из общего принципа издания: примечания к отдельным произведениям предварены текстологической преамбулой и вступительной заметкой, характеризующей каждый выпуск ‘Свистка’ в целом. Непосредственно за примечаниями к текстам всего выпуска следуют в единой нумерации примечания к вариантам, содержащимся в текстологических комментариях.

Вступительные заметки к каждому из номеров ‘Свистка’, историко-литературный комментарий составлены А. А. Жук (за исключением примечаний в No 9 к произведениям М. Е. Салтыкова-Щедрина, написанных В. В. Прозоровым). Подготовка текста, составление раздела ‘Дополнения’, текстологические преамбулы и комментарии выполнены А. А. Демченко. Общая редакция издания осуществлена Е. И. Покусаевым и И. Г. Ямпольским.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

В — ‘Время’

ГБЛ — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина

Гонорар, вед. — Гонорарные ведомости ‘Современника’. Вступит. статья и публикация С. А. Рейсера.— ‘Литературное наследство’, 1949, т. 53—54

ГПБ — Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина

И — ‘Искра’

Изд. 1862 — ‘Сочинения Н. А. Добролюбова’, т. IV, СПб., 1862

К — ‘Колокол’

ЛН — ‘Литературное наследство’

МБ — ‘Московские ведомости’

HB — ‘Наше время’

ОЗ — ‘Отечественные записки’

ПД — Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом)

ПССД (Аничков)— Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. Аничкова т. I—IX. СПб., 1911-1913

ПССД (Лемке) — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. Лемке, т. I—IV. СПб., 1912

ПССД (1939) — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений, т. VI. М., 1939

ПССН (1948) — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. I—XII. Мм 1948—1953

ПССН (1967) — Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3-х т. Общая ред. и вступит. статья К. И. Чуковского, т. 2. Л., 1967 (Большая серия ‘Библиотеки поэта’)

ПССП (1884) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. СПб., 1884

ПССП (1885) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. 2-е изд. СПб., 1885

ПССП (1965) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. Вступит. статья и примеч. Б. Я. Бухштаба. М., Л., 1965 (Большая серия ‘Библиотеки поэта’)

ПССЧ — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16-ти т. М., Гослитиздат, 1939—1953

PB — ‘Русский вестник’

С — ‘Современник’

СПб. ведомости — ‘Санктпетербургские ведомости’

Св. — ‘Свисток’

СН (1874) — ‘Стихотворения Н. Некрасова’, т. 3, ч. 6. СПб., 1874

СН (1879) — ‘Стихотворения Н. А. Некрасова’, т. I—IV. СПб., 1879

ССД — Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в 9-ти т. М., Л., 1961—1964

ССЩ — М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20-ти т. М., 1965—1977

Указатель С — В. Боград. Журнал ‘Современник’, 1847—1866. Указатель содержания. М., Л., 1959

ЦГАЛИ — Центральный Государственный архив литературы и искусств СССР

ЦГАОР — Центральный Государственный архив Октябрьской революции

ЦГИА — Центральный Государственный исторический архив СССР

ценз. разр. — Дата цензурного разрешения к печати

ЧТО О НАС ДУМАЮТ В ПАРИЖЕ

Автор — Н. А. Добролюбов. Автограф (черновая рукопись) — в ПД. Статьи не закончена, ее связь со ‘Свистком’ видна из текста. Написана после 23 сентября 18G0 года (по упоминанию ‘покойного Хомякова’). Опубликована по рукописи как ‘начало статьи для ‘Свистка’, никогда не напечатанной’ в кн.: ПССД (Лемке), т. IV, стлб. 435—442. Вторая публикация с примечанием ‘печатается впервые с рукописи’ — в кн. ПССД (Аничков), т. IX, с. 448—454, 535. Эти тексты не идентичны, однако разночтения не носят принципиального характера. Все последующие перепечатки статьи производились по тексту, предложенному Е. В. Аничковым — см., напр. ССД, т. 7, с. 525—529, 625. Печатается по ПССД (Лемке). Варианты ПССД (Аничков).

Стр. 362, строка 21 сн. Перед твоим духовным блеском

Стр. 362, строка 18 сн. Сожаление приходит обыкновенно слишком

Стр. 363, строка 14 св. Слово ‘взор’ дано в кавычках.

Стр. 363, строка 4 сн. г. Зоркий доблестно предался

Стр. 363, строка 5 сн. В первое время

Стр. 364, строка 3 св. Слово ‘по преимуществу’ отсутствует.

Стр. 365, строки 12—13 св. между нравственными знаменитостями

Стр. 365, строка 25 св. так как каждый из них

Стр. 365, строка 26 св. Филаретов Шалей

³⁴ Перед твоим державным блеском / Hароды робко клонят взор! — Эпиграф взят (с неточностью) из стихотворения А. С. Хомякова ‘Отчизна’ (‘России’), 1839.

³⁵ ‘Мнение иностранцев о русских’ — Имеется в виду: Хомяков Л. С. Мнение иностранцев о России.— ‘Москвитянин’, 1845, No 4, Изящная словесность, с. 21—48.

³⁶ Лайбов — псевдоним Добролюбова.

³⁷ Зоркий Д. — автор книги ‘О плутнях карточной игры’ (СПб., 1860).

³⁸ ‘хранить для европейского мира достоянъе высоких жертв’ — измененная цитата из стихотворения А. С. Хомякова ‘Отчизна’ (‘России’), 1839.

³⁹ … у киевских педагогов… — см. с. 463.

⁴⁰ …письмо из Италии г. Пауловича. — Имеется в виду книга К. П. Пауловича ‘Замечания об Италии, преимущественно о Риме’ (Харьков, 1859), содержащая охранительно-патриотические сентенции.

⁴¹ Готье Т. (1811 — 1872) — писатель и критик, приверженец теории ‘искусства для искусства’, Жанен Ж.-Г. (1804—1874) — писатель, критик, фельетонист.

⁴² Гарнье Ж. (1813—1881) — французский буржуазный экономист.

‘В НАЧАЛЕ АВГУСТА ВЕРНУЛСЯ Я ДОМОЙ’

Автор — Н. А. Добролюбов. Автограф — в ПД. Впервые — изд. 1862, с. 587—588, в разделе ‘Дополнение к ‘Свистку». Вероятно, предназначалось для Св. 8 (см. ССД, т. 7). В ПД хранится также рукописная копия M. H. Чернышевского с пометкой: ‘Это — найденный мною в бумагах отца отрывок статьи Н. А. Д-ва, писанной, очевидно, осенью 1861 г., и предназначавшийся, вероятно, в ‘Свисток’, но оставшийся неоконченным. Мих. Черныш&lt,евский&gt,. 1907′. (См. ПССД (Аничков), т. IX, с. 535 и ПССД (1939), т. 6, с. 739). Печатается по изд. 1862.

⁴³ Из слишком годовой отлучки заграничной.— Добролюбов пробыл в отъезде с середины мая 1860 до первой декады августа 1861.

⁴⁴ профессор Тихонравов — Тихонравов Н. С. (1832—1893), ирофессор Московского университета, историк древней русской литературы.

⁴⁵ …если бы г. Катков объявил… ‘Долгое время не занимавшись философиею, я отстал… и не могу судить о статьях г. Антоновича — M. H. Катков, в студенческие годы примыкавший к кругу Н. В. Станкевича, после окончания Московского университета продолжил свою философскую подготовку в Берлине (1840—1841) и в 1845—1850 гг. преподавал в Московском университете философию, но с 1851 г. полностью посвятил себя журналистике. В споре с Антоновичем PB пытался иронически приписать критику враждебность к идеям материализма и встать в позу насмешливой защиты этих идей (‘Старые боги и новые боги’ — PB, 1861, т. 31, февр., с. 891—904).

Читайте также: