Четыре зверя в одном, По Эдгар Аллан, Год: 1836 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Эдгар По

Четыре зверя в одном

Человек-жираф

Four Beasts in One. The Homo-Cameleopard (1836).

Перевод К. Д. Бальмонта.

Chacun a ses vertus.
Crebillon. Xerxes

[У каждого свои добродетели.

— Кребийон. ‘Ксеркс’ {фр.).- К.Б.]

Антиоха Эпифана общепринято рассматривать, как Гога из пророчеств Иезекииля. Эта честь, однако, скорее принадлежит, собственно, Камбизу, сыну Кира. И, на самом деле, облик сирийского монарха отнюдь не имеет надобности в какой-либо добавочной прикрасе. Его восшествие на престол или, точнее, захват им верховной власти в сто семьдесят нервом году до пришествия Христа, его попытка разграбить храм Дианы Эфесской, его неумолимая ненависть к евреям, его осквернение Святая Святых и его жалкая смерть в Табе после одиннадцатилетнего мятежного царствования, суть обстоятельства рода выдающегося и поэтому примечаемые историками его времени более часто, чем беззакония, трусость, вероломство, нелепые и сумасбродные подвиги, что пополняют общую сумму частной его жизни и его славы.

* * *

Предположим, любезный читатель, что теперь год от сотворения мира три тысячи восемьсот тридцатый и вообразим себя на несколько минут в самом гротескном обиталище человека, в достопримечательном городе Антиохии. Достоверно, что в Сирии и других странах было шестнадцать городов с таким наименованием, кроме того, на который я в особенности указываю. Но наша Антиохия слыла под именем Антиохии Эпидафны благодаря ее соседству с маленьким селением Дафна, где находился храм, посвященный этому божеству. Этот город был выстроен (хотя это и оспаривается) Селевком Никанором, первым царем страны после Александра Великого, в память его отца Антиоха, и сделался немедленно столицею сирийской монархии. В цветущие времена Римской империи здесь было обычное местопребывание префекта восточных провинций, и многие из императоров Вечного Города (среди них могут быть особенно упомянуты Вер и Валент) провели здесь значительную часть своего времени. Но я замечаю, что мы уже прибыли в самый город. Взойдем на эту крепостную стену, и бросим наш взгляд на город и на окружающую его страну.

‘Что это за широкая и быстрая река, что пробивает свой путь бесчисленными водопадами чрез унылость гор и, в конце концов, чрез унылость зданий?’

Это — Оронт, и это — единственная вода, видная глазу, кроме Средиземного моря, которое простирается как широкое зеркало милях в двенадцати к югу. Каждый видел Средиземное море, но позвольте мне сказать вам, что немногим пришлось заглянуть в Антиохию.

Под немногими я разумею тех немногих, которые, как вы и я, имели в то же время преимущества современного образования. Перестаньте поэтому смотреть на море и устремите все ваше внимание на громаду домов, что лежит под нами. Вы будете помнить, что год ныне от сотворения мира три тысячи восемьсот тридцатый. Если бы год был более поздний — если бы, например, это был тысяча восемьсот сорок пятый год от года нашего Господа, мы были бы лишены этого чрезвычайного зрелища. В девятнадцатом столетии Антиохия находится — то, есть, Антиохия будет находиться — в жалостном состоянии упадка. К тому времени она будет совершенно разрушена в три различных этапа, тремя последовательными землетрясениями. Действительно, правду говоря, то малое, что останется от ее первоначального положения, будет находиться в состоянии такого распада и развалин, что патриарх вынужден будет перенести свое местопребывание в Дамаск. Это хорошо. Я вижу, вы следуете моему совету и пользуетесь вашим временем, чтобы осмотреть местность —

Потешить взор ваш

Тем памятным и славным, что ссужает

Тот город наибольшею красой.

[Шекспир. ‘Двенадцатая ночь’, акт III, сц. 3.]

Прошу прощения, я забыл, что Шекспир будет процветать не ранее, как тысячу семьсот пятьдесят лет спустя. Но не должен ли вид Эпидафны оправдывать мое наименование ее гротескной?

‘Она хорошо укреплена, в этом отношении она столь же обязана природе, сколько искусству’.

Весьма правильно.

‘Здесь изумительное множество величественных дворцов’.

Это так.

‘И множество храмов, пышных и великолепных, выдерживающих сравнение с наиболее прославленными храмами древности’.

Все это я должен признать. Однако, здесь — бесчисленность глиняных хижин и отвратительных лачуг. Нам приходится также отметить изобилие мусора в каждой конуре, и, если бы не одолевающий дым идолопоклоннических курений, не сомневаюсь, мы ощутили бы самое нестерпимое зловоние. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть улицы столь невыносимо узкие или дома столь дивно высокие? Какой мрак отбрасывают их тени на землю! Счастье, что висячие лампочки среди этих бесчисленных колоннад остаются зажженными целый день, в противном случае мы пребывали бы во тьме Египетской времен распада Египта.

‘Это, поистине, странное место! Что означает то причудливое здание, там? Смотрите! Оно высится над всеми другими и тянется к востоку от того, в коем я предполагаю видеть царский дворец’.

Это новый Храм Солнца, которое обожаемо в Сирии под именем Эла Габала. Позднее, один весьма примечательный римский император учредит это поклонение в Риме, и отсюда извлечет свое прозвище Гелиогабал. Я осмелюсь заметить, вам доставит удовольствие взглянуть на божество этого храма. Нет надобности смотреть на небо: Его Величество Солнце более там не находится — по крайней мере, именно то Солнечное Величество, обожаемое сирийцами. Это божество пребывает внутри того здания. Почитаемо оно в образе некоей широкой каменной глыбы, завершающейся конусом, или пирамидой, каковая знаменует собой Огонь.

‘Слушайте! — смотрите! Кто могут быть те забавные существа, полуголые, с их разрисованными ликами, размахивающие руками и вопящие к черни?’

Некоторые из них суть площадные фокусники. Другие, более отличительные, принадлежат к расе философов. Наибольшая часть, все же — те в особенности, что побивают народ дубинками — суть главнейшие придворные во дворце, исполняющие, поелику это их обязанность, какую-нибудь достославную потеху царя.

‘Но что такое здесь? Небеса! Город кишит дикими зверями! Что за чудовищное зрелище! — сколь опасное в особенности!’

Чудовищное, если вам угодно, но нимало не опасное. Каждое животное, если вы потрудитесь заметить, следует очень спокойно по стопам своего хозяина. Некоторые, конечно, ведомы посредством веревки вокруг шеи, но это, преимущественно, наиболее мелкие или робкие породы. Лев, тигр и леопард вполне вне принуждения. Обучены они были теперешнему их ремеслу без малейших затруднений и следуют за своими досточтимыми владельцами с правоспособностью valets de chambre {Камердинеров (фр.).}. Правда, бывают случаи, когда Природа притязает на свое попранное владычество, но пожранный оруженосец или растерзанный священный бык суть обстоятельства слишком малой значительности, чтобы быть упомянутыми более чем вскользь в Эпидафне.

‘Но что за чрезвычайное смятение я слышу? Достоверно, это уже громкий шум даже для Антиохии! Это свидетельствует о некоем возбуждении — интересное неповседневной’.

Да, несомненно. Царь повелел учинить какое-нибудь новое зрелище — какое-нибудь гладиаторское игрище на ипподроме или, быть может, избиение скифских пленников, или сожжение своего нового дворца, или разгром какого-нибудь красивого храма, или, наконец, праздничный костер из нескольких евреев. Суматоха растет. Взрывы хохота восходят к небу. Воздух делается кричащим от духовых инструментов и чудовищно сотрясается от вопля миллиона глоток. Спустимся вниз, из любви к забаве, и посмотрим, что произошло! Дорога здесь — осторожнее! Здесь мы находимся на главной улице, что называется улица Тимарха. Море народу приближается в этом направлении, и нам затруднительно будет пробиться через поток. Толпа простирается через всю аллею Гераклида, что проходит как раз перед дворцом — таким образом, царь, весьма возможно, находится среди беснующихся. Да — я слышу вскрики вестника, возглашающего его приближение, с пышным словотечением Востока. Нам промелькнет свет лика его, когда он будет проходить у храма Ашимы. Укроемся в преддверии святилища, сейчас он будет здесь. Тем временем рассмотрим это изображение. Что сие? О, это бог Ашима собственной своей персоной. Замечаете вы, однако, что это ни ягненок, ни козел, ни сатир. Ничего, что имело бы сходство с Паном аркадийцев. Хотя все эти облики были придаваемы — прошу прощения — будут придаваемы — учеными грядущих веков — Ашиме сирийцев. Наденьте ваши очки и скажите мне, что сие есть. Что это?

‘Помилуй, Бог! Это обезьяна!’

Точно — павиан, но оттого его божественная суть не становится меньше. Имя его есть производное от греческого Simia {Обезьяна (греч.).} — что за отменные болваны эти антиквары! Но, посмотрите! — смотрите! — тот вон, простирающийся сквозь толпу маленький плут в лохмотьях. Куда он идет? Что он там горланит? Что говорит он? О! он говорит, что царь прибыл с торжеством, что он в своем парадном облачении, что он только что положил насмерть собственной своей рукой тысячу окованных израильтянских пленников. За этот подвиг оборвыш прославляет его до небес! Слушайте! сюда приближается некая орда молодцов, отличиями своими сходственных. Они сочинили латинский гимн о доблести своего царя и, идя, поют его:

Mille, mille, mille,

Deccolavimus, unus homo!

Mille, mille, mille, mille dccollavimus!

Mille, mille, mille,

Vivat qui mille, mille occidit!

Tantum vini habet nemo

Quantum sanguinis effudit!

{Флавий Вописк говорит, что гимн, здесь приведенный, пела чернь в честь Аврелиана, во время Сарматской войны, убившего собственноручно девятьсот пятьдесят врагов {Примеч. автора).}

Гимн этот может быть перефразирован так:

Тысячу, тысячу, тысячу,

Мы единою дланью сразили!

Тысячу, тысячу, тысячу, тысячу,

Снова споемте тысячу!

Го-го! — пропоем

Долголетье царю,

Сразившему тысячу душ!

Го-го! — проревем

Кто ж богат так вином,

Сколько крови излил он из туш!

‘Слышите ли вы те трубные звуки?’ Да — это царь подходит. Смотрите! народ захлебывается от восхищения и простирает в высь свои взоры с благодарением небесам. Он идет! — он пришел — вот он!

‘Кто? — где? — царь? — Я не замечаю его, не могу сказать, чтобы я различал его’.

Так вы, должно быть, слепы.

‘Очень возможно. Все же, я не вижу ничего, кроме шумливой толпы идиотов и полоумных, что спешно простираются ниц перед гигантским жирафом и силятся удостоиться поцелуя подошвы животного. Смотрите! Зверь в точности ткнул сейчас одного из черни — и другого — и еще — и еще одного. На самом деле, я не могу удержаться от восторга перед животным за превосходное применение, которое он делает из своих ног’.

Чернь действительно хороша! — хотя, это благородные и свободные граждане Эпидафны! Зверь, сказали вы? — остерегайтесь, чтобы вас не услышали. Разве вы не заметили, что животное имеет лицо человека? Но, милый мой сударь, этот камелеопард есть не кто иной, как Антиох Эпифан — Антиох Славнейший, Царь Сирии и наиболее могущественный из всех самодержцев Востока! Правда, его величают иногда Антиох Эпиман, Антион Полоумный, но это потому, что не весь народ обладает способностью оценить его достоинства. Это верно также, что в настоящее время он заключен в шкуру некоего зверя и он делает все от него зависящее, чтобы сыграть жирафа, но это предназначается для большего поддержания своего царского достоинства. Кроме того, монарх — богатырского роста, и одеяние весьма идет ему, не будучи слишком велико. Мы можем, однако, удостоверить, что он не присвоил бы его себе, если бы не некоторый случай совершенно особенной торжественности. Таковым, благоволите признать, является избиение тысячи евреев. С каким верховным достоинством выступает монарх на всех четырех! Хвост его, вы замечаете, несут в воздухе две ближайшие его наложницы, Эллина и Аргелаида, и внешний его вид был бы бесконечно пленительным, если бы не его глаза навыкате, которые, конечно, выскочат вон из его головы, и странный цвет его лица, что сделался неописуем от количества вина, им поглощенного. Последуем за ним к ипподрому, куда он направляется, и послушаем песню победы, которую он запевает:

Кто есть царь, кроме Эпифана?
Скажите, вы знаете?
Кто есть царь, кроме Эпифана?
Слава! — Слава!
Нет царя, кроме Эпифана,
Нет — никого нет:
Итак, разрушайте же храмы,
И тушите Солнце!

Хорошо и с жаром спето! Чернь приветствует его, называя ‘Государь Поэтов’, а также ‘Слава Востока’, ‘Услада Вселенной’ и ‘Наипримечатель-нейший из Камелеопардов’. Они биссируют его вдохновение, и — слышите ли вы? — он снова запевает. Когда он прибудет к ипподрому, он будет увенчан поэтическим венком во предвкушение его победы на ближайших Олимпийских играх.

‘Но, благой Юпитер! что это происходит в толпе позади нас?’

Сзади нас, сказали вы? — О! ах! Я понимаю. Хорошо, друг мой, что вы сказали вовремя. Бежим, заручимся надежным местом, и возможно скорее. Здесь! — укроемся под сводом этого водопровода, и я сообщу вам теперь об источнике этого смятения. Дело приняло дурной оборот, как я и предвидел. Необычайное явление камелеопарда с головою человека причинило, надо полагать, оскорбление понятиям благопристойного, вообще усвоенным дикими зверями, одомашненными в городе. Следствием был мятеж, и, как обычно в подобных случаях, никакие человеческие усилия не помогли для усмирения сволочи. Несколько сирийцев уже пожрано, но общее решение всех четвероногих, по видимости, съесть камелеопарда. ‘Государь Поэтов’ встал потому на свои лапы, рискуя своей жизнью. Приближенные его улизнули от него в затруднении, наложницы же его последовали столь блестящему примеру. ‘Услада Вселенной’, ты в печальном затруднении! ‘Слава Востока’, ты в опасности быть разжеванной! Поэтому никогда еще не выглядел так жалостно твой хвост, тебя несомненно изваляют в помете, и этому нельзя помочь. Не оглядывайся же назад на неминуемое свое бесчестие, но мужайся, мощно играй ногами и ускользай на ипподром! Вспомни, что ты Антиох Эпифан — Антиох Славнейший! — и также ‘Государь Поэтов’, ‘Слава Востока’, ‘Услада Вселенной’ и ‘Наипримечательнейший из Камелеопардов!’ Небеса! какую силу быстроты ты являешь! Беги, Государь! — Браво, Эпифан! — Превосходно, Камелеопард! — Слава, Антиох! Он мчится! — он несется! — он летит! Как стрела из катапульты, он приближается к ипподрому. Он скачет! — он кричит! — он там! Счастливо, ибо, если бы ты, ‘Слава Востока’, на полсекунды замедлил достигнуть ворот Амфитеатра, не осталось бы в Эпидафне ни одного самого малого медвежонка, который не поглодал бы твоих косточек. Уйдем — предпримем наше отбытие! — или мы найдем наше изнеженное современное ухо неспособным вынести невероятный рев, что сейчас начнется в ознаменование избавления царя! Слушайте! он уже начался. Смотрите! — весь город вверх дном.

‘Достоверно, что это самый населенный город Востока! Какая кишащая бездна народу! какое смешение положений и возрастов! какая множественность сект и народностей! какое разнообразие одеяний! Что за Вавилон языков! какой гул инструментов! какая толпа философов!’

Ну, идемте, идемте же.

‘Подождите одно мгновенье! Я вижу захватывающую суматоху на ипподроме, что за причина ее, скажите, умоляю вас?’

Вон там? О, ровно ничего! Благородные и свободные граждане Эпидафны, будучи, как они заявляют, весьма удовлетворены правоверностью, мужеством и божественностью своего царя и, кроме того, будучи очевидцами его недавнего сверхчеловеческого проворства, полагают, что они исполняют лишь свой долг, возлагая на его чело (в добавление к поэтическому венцу) венок победы в беге — венок, который, очевидно, он должен получить на празднестве ближайшей Олимпиады и который поэтому они вручают ему заранее.

Edgar Allan Poe.

Four Beasts in One. The Homo-Cameleopard (1836).

Перевод К. Д. Бальмонта.

Текстовая версия: verslib.com

Собрание сочинений Эдгара По в переводе с английского К. Д. Бальмонта. Том 3. Страшные рассказы, гротески. — М: Скорпион, 1911. — 310 с.

Эдгар По

Читайте также: