Четвертое измерение, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛАСА.

Томъ VIII.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ.— МАДОННА.— ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМРЕНІЕ.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-Литографія Д. А. Бончъ-Бруевича, Мясницкая, Козловскій пер., д. Прянишникова.
1895.

http://az.lib.ru

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМРЕНІЕ.
Разсказъ.

На окраин большого губернскаго города, въ переулк, среди ветхихъ сренькихъ домиковъ, неказистыхъ и неопрятныхъ, выдлялся одинъ очень пригожій и миловидный. Весь домикъ казался новенькимъ съ иголочки, а онъ уже существовалъ лтъ тридцать. Внутри вс комнаты, пять-шесть, тоже отличались опрятностью. За домомъ былъ просторный, чистый дворъ и небольшой садикъ съ клумбами цвтовъ посередк и съ зелеными скамеечками. Повсюду виденъ былъ хозяинъ, дятельная рука и заботливое око.

Владлица дома, Пелагея Степановна Базанова, вдова лтъ подъ пятьдесятъ, живя за послдніе годы одна съ двумя наемными людьми, съ утра до вечера была въ хлопотахъ — и результатъ этихъ хлопотъ былъ ясно виденъ кругомъ.

Почти пять лтъ, за исключеніемъ лтнихъ мсяцевъ, Пелагея Степановна прожила одна, а между тмъ у нея былъ уже взрослый сынъ. И только теперь предстояла новая жизнь. Единственное дтище, ея дорогой Костя, вернулся домой въ іюн и теперь предполагалось, что онъ боле не покинетъ мать.

Константинъ Базановъ былъ въ университет въ Харьков, гд прожилъ пять лтъ, навщая мать только лтомъ. Теперь онъ кончилъ курсъ, явился домой, и такъ какъ средствъ къ жизни было достаточно, то онъ и не собирался тотчасъ же начать какую бы то ни было дятельность. Онъ хотлъ обождать, оглядться, чтобъ опять не промахнуться такъ же, какъ было при поступленіи въ университетъ, гд,вступивъ на юридическій факультетъ, онъ прозанимался годъ и увидлъ, что избралъ себ дорогу совершенно неподходящую. Ко всему, чмъ приходилось заниматься, онъ получилъ только отвращеніе. Вернувшись осенью въ университетъ, онъ снова поступилъ на первый курсъ словеснаго факультета, но исторія съ филологіей тоже не были ему совсмъ по душ. Его любимый предметъ почти не существовалъ въ программ занятій и пришлось работать самостоятельно. Это была философія.

Базановъ усердно посщалъ лекціи, хорошо сдавалъ экзамены по всмъ предметамъ, но почти ограничивался курсомъ профессоровъ. За то онъ перечиталъ все, что могъ, по-русски и по-нмецки, касающееся до его любимаго предмета.

Окончивъ курсъ въ университет блестящимъ образомъ,молодой человкъ двадцати пяти лтъ вернулся теперь къ матери, чтобы зажить съ нею мирно въ губернскомъ город. Вопросъ жизни, стоявшій на очереди,— было поступленіе на службу не столько выгодную, сколько щекочущую самолюбіе. Этого желала мать.

Пелагея Степановна, считая дни и часы, когда сынъ кончитъ ученье, настолько привыкла къ одной мысли, что трудно было бы теперь не исполнить ея завтныхъ мечтаній. Базанова спала и видла, чтобы Костя поступилъ въ канцелярію губернатора. Жалованье предполагалось самое маленькое, но разв дло въ этомъ? За то общественное положеніе, въ особенности въ ея квартал и переулк, должно было совершенно измниться. Коллежская регистраторша, владлица хорошенькаго домика, не Богъ всть что! А мать губернаторскаго чиновника — это дло не шуточное.

Базановъ былъ еще на первомъ курс, когда мать уже мечтала о томъ, что онъ когда-нибудь будетъ ходить въ должность въ губернаторскій дворецъ. Сынъ не противорчилъ, ни въ начал университетскихъ занятій, ни впослдствіи. Ему было безразлично.

Теперь, когда онъ вернулся, Пелагея Степановна пожелала, чтобъ онъ тотчасъ же поступилъ на службу, благодаря протекціи стариннаго пріятеля отца, служившаго въ губернскомъ правленіи, но молодой человкъ попросилъ дать сроку до осени. Пока онъ хотлъ оглядться, а отчасти отдохнуть отъ экзаменовъ.

За все лто жизнь въ домик шла такъ же тихо, какъ если-бы Пелагея Степановна была по прежнему одна въ дом. Базановъ занималъ одну комнату, выходившую окнами во дворъ, но въ ней только ночевалъ. Весь день онъ проводилъ наверху, въ очень просторной горниц мезонина.

Однако съ минуты, что сынъ вернулся,— а съ тхъ поръ прошло уже мсяца два,— Пелагея Степановна была задумчива и какъ будто озабочена. Пріятельницы-сосдки хорошо замтили это и, конечно, приставали съ разспросами. Вс понимали, что заботу причиняетъ сынъ, но чмъ?.. Никто догадаться не могъ.

Такого другого молодого человка не найти днемъ съ фонаремъ. Другіе болтаются, кутятъ, а то и безобразничаютъ, а Константинъ Базановъ съ девяти часовъ утра на ногахъ и весь день у себя въ мезонин, изрдка въ садик. Раза два, три въ недлю отправляется онъ пшкомъ вонъ изъ города въ сосдній лсъ и всегда съ книжкой. Онъ не только не ходитъ на бульваръ, гд музыка играетъ, не только не былъ ни разу ни въ одномъ увеселительномъ мст, но даже, несмотря на просьбы матери, не знакомится ни съ кмъ въ город и упорно отказывается это всякаго приглашенія на какую бы то ни было вечеринку. Теперь уже отъ него отказались вс, рукой махнули.

Но не тмъ была озабочена Пелагея Степановна, что Костя веселиться не любитъ и не хочетъ. Вдова была озабочена совершенно инымъ. Женщина не глупая, она понимала, что ея Константинъ не похожъ на всхъ остальныхъ молодыхъ людей. А понять, что онъ былъ за человкъ, она не могла. Это именно ее и тревожило. Посовтываться было не съ кмъ. Пелагея Степановна чувствовала, что т люди, съ которыми она можетъ посовтоваться, поймутъ ея Костю или сообразятъ ея вопросы на свой ладъ — совсмъ глупо.

Константинъ былъ вчно ровенъ, тихъ, спокоенъ. Онъ все длалъ порядливо, не спша. Со всми обращался ласково, особенно съ матерью.

Но онъ былъ вчно задумчивъ.

Тысячу разъ уже успла мать спросить у сына, о чемъ онъ думаетъ, будто горюетъ, но Константинъ усмхался всегда и отвчалъ, что онъ ни о чемъ не думаетъ. А было, конечно, ясно видно и замтно для постороннихъ лицъ, что Базановъ постоянно занятъ чмъ-то, что не иметъ ничего общаго съ окружающимъ.

Боле всего смущало Пелагею Степановну, что сынъ относился совершенно безучастно ко всему въ жизни. Ему было все равно, какая у него комната, какъ обставлена, убрана ли, нтъ ли, что на немъ надто, въ особенности было все равно, что приготовятъ къ обду или къ ужину. Еще боле безразлично было для него все то, что происходило въ город. Скажутъ ему, что пожаръ случился, цлый большой домъ сгорлъ, вс побгутъ на пожаръ, а Константинъ глазомъ не моргнетъ. Скажутъ ему даже, что убили человка — и то ему все равно. Весь городъ толкуетъ о чемъ-нибудь цлый мсяцъ, охаетъ и ахаетъ, а Базановъ даже не спроситъ, о чемъ толкуютъ. Скажутъ ему — онъ черезъ минуту и забылъ.

II.

Среди лта случилось Пелаге Степановн встртиться въ одномъ дом съ мстнымъ помщикомъ, отставнымъ военнымъ, который былъ очень извстенъ въ город, какъ богачъ и какъ ученый человкъ. Въ разговор съ Базановой онъ успокоилъ ее на счетъ ея сына сразу.

— Чмъ онъ занимается? спросилъ помщикъ.

— Больше всего философіею, отвчала Базанова, давно выучившая то слово, которое имло такое огромное значеніе для ея сына.

— Такъ вы успокойтесь, Пелагея Степановна,— философы вс таковы, какъ вашъ сынъ. Такъ и быть слдуетъ. И ничего худого тутъ нтъ.

Вмст съ этимъ помщикъ Данило Ивановичъ Стуринъ пожелалъ познакомиться съ молодымъ человкомъ. И вскор пожилой Стуринъ и молодой Базановъ быстро сошлись и подружились, несмотря на огромную разницу лтъ.

Быть-можетъ во всемъ губернскомъ город Стуринъ былъ единственнымъ человковъ, съ которымъ Базановъ могъ сойтись. Бывшій гвардейскій офицеръ, человкъ съ большими средствами, Стуринъ скучалъ везд и всюду. Прізжалъ онъ въ губернскій городъ только по дламъ, останавливался только по нскольку дней и возвращался къ себ въ имніе — самое крупное въ губерніи, или же надолго узжалъ за границу.

Въ город у него было много близкихъ знакомыхъ, но пріятелей не было, а съ Базановымъ онъ быстро и охотно сдружился. Молодой человкъ сразу полюбился ему. Главное, однако, что влекло пятидесятилтняго Стурина къ юному кандидату — была надежда сдлать изъ него прозелита. Стуринъ былъ отчаянный спиритъ и только и бредилъ, что отечественными и заморскими медіумами.

Въ губерніи про него сложились три мннія. Одни говорили, что отъ праздности шутовствуетъ, что онъ самъ не вритъ въ то, что разсказываетъ, а просто балуется и морочитъ людей. Люди, судившіе глубже, сознавались, что Стуринъ — человкъ умный и искренній, но съ трещинкой въ голов. Вдь бываютъ всякіе чудаки!.. По ихъ мннію, Стуринъ судилъ здраво о всемъ въ мір, но когда вопросъ касался до спиритизма, то этотъ человкъ начиналъ говорить нчто дикое для всхъ слушателей. Третье мнніе, самое простое, какъ въ город, какъ и въ имніи Стурина,— сводилось къ тому, что богатый человкъ съ чертями знается, по тому, что онъ разсказываетъ, и по тому, что иногда длаетъ — положительно онъ чернокнижникъ. Когда богатаго помщика посщали гости-иностранцы, прізжіе изъ Парижа и изъ Лондона, то въ усадьб его творилось что-то сомнительное.

Мстный священникъ, человкъ не глупый и благочестивый, приходилъ въ неподдльный ужасъ. Ему было извстно, что Данило Иванычъ съ какими-то Нмцами, а то Англичанами вызываетъ мертвыхъ съ того свта, съ ними переписывается, разговариваетъ. Батюшка удивлялся только, какъ правительство это допускаетъ.

Однажды Данило Иванычъ почти серьезно объяснилъ сельскому пастырю, что если захочетъ, то всхъ, сколько ни есть на деревенскомъ кладбищ мертвецовъ, вызоветъ къ себ ночью въ гости. На этотъ разъ на деревн даже страхъ всхъ обуялъ… Мужики и бабы такъ и ожидали, что ночью поднимется все кладбище сразу, да и пойдетъ путешествовать по усадьб.

Базановъ, познакомившись со Стуринымъ, нашелъ въ немъ интереснаго собесдника, человка много читавшаго и образованнаго. Стуринъ, стараясь обратить Базанова ‘въ свою вру’, какъ онъ выражался, дйствительно усплъ немножко повліять на него.

Философъ отъ природы, человкъ не отъ міра сего, ‘порченый’, по мннію сосднихъ мщанъ, былъ склоненъ принять эту вру Стурина, но, однако, до извстной степени.

Во всякомъ случа Стуринъ, какъ человкъ образованный и умный, былъ личностью интересною для Базанова. Вскор онъ сталъ даже любить добродушнаго и скучающаго богача-холостяка, который отъ тоски и праздности пристрастился къ спиритизму и ко всякому ‘чертизму’, какъ шутилъ Базановъ.

Новые друзья стали видаться часто. Стуринъ прізжалъ въ городъ нарочно, чтобы повидаться съ молодымъ философомъ. Базановъ два раза създилъ въ имніе Стурина и съ удовольствіемъ погостилъ у него, найдя вдобавокъ великолпную библіотеку.

Помимо Стурина, у молодого человка завелись еще три знакомства… Но вс три — были женщины.

По желанію матери, Базановъ познакомился съ молодою двушкой, красавицей, за которою предполагалось большое приданое. Двушка, по имени Леночка, сразу отнеслась къ молодому человку неравнодушно, хотя и слыла разборчивою невстой. Они быстро сблизились… Базановъ любилъ видать Леночку и любоваться ея красотой, но такъ, какъ любуются картинкой…

Къ большой обид Пелагеи Степановны, ничего серьезнаго ожидать было нельзя.

Другая личность, почти насильно заставившая Базанова познакомиться съ ней, была бойкая, смазливая горничная сосдей, Стеша.

Молодой человкъ, очень часто встрчая двушку нсколько легкаго и вольнаго обращенія, но очень красивую, разговаривалъ съ ней однако настолько сдержанно, что Стеша скоро начала охладвать къ ‘барину’, видя, что отъ него никакого толку не добьешься.

Наконецъ третья хорошая знакомая Базанова была давнишнею полупріятельницей его матери. Вдова, лтъ уже тридцати, семи, по имени Лукерья Ивановна Рюмина, была женщина, очень не далекая, отчасти лукавая и крайне некрасивая собой.

Пелагея Степановна дорожила знакомствомъ съ Рюминой, такъ какъ вдова знала весь городъ и была повсюду принята, а одно время была даже пріятельницей съ одной изъ бывшихъ губернаторшъ.

Она ненавидла свое имя, подписывалась и звала себя: Гликеріей.

Посл Стурина молодой человкъ любилъ боле всего бесдовать съ Рюминой, тмъ паче, что та благоговйно относилась къ его любимымъ занятіямъ. Ее тоже съ ранняго дтства, по ея словамъ, влекло къ философіи.

Пріхавъ однажды на три дня къ Стурину, молодой человкъ встртилъ тамъ и Рюмину, давно знакомую съ помщикомъ спиритомъ. И эти три дня вс трое провели очень пріятно. Стуринъ одновременно обоихъ гостей обращалъ въ свою вру. Разумется прозелитизмъ Базанова боле занималъ его, нежели побда надъ ‘глупою и дурнорожею бабой’, какъ звалъ онъ Рюмину. Изо всхъ проповдей Стурина только одна заинтересовала Базанова серьезно — ученіе о четвертомъ измреніи.

— Ваша переписка или ваши личныя бесды съ умершими меня, признаюсь, мало трогаютъ, сказалъ Базановъ.— Блаженны врующіе во что бы то ни было… безвредное имъ самимъ и ихъ ближнимъ. А вотъ это измреніе ваше, несогласное съ геометрическими аксіомами — мн по душ…

Такъ какъ Рюмина не могла быстро усвоить себ, что за четвертое такое измреніе, то Стуринъ принялся ей ‘вколачивать въ голову’ это удобопонимаемое, но не понятное врованіе спиритовъ.

— На свт, Гликерія Ивановна, три измренія, три способа мрить пространство… Длина, ширина и вышина… Небось дрова покупали? Ну, вотъ… Мы говоримъ, что существуетъ еще измреніе четвертое, которое понять разуму человческому по сіе время не дано, но дастся. Вашими тремя измреніями нельзя даже объяснить простой симметріи. Ваши дв руки одинаковы, равны… Математически равны! Такъ?! А надньте правую перчатку на лвую руку?— Нельзя. Поняли.

— Нтъ, не поняла, созналась Рюмина.

— Слушайте дале… Два равные треугольника, обращенные равными углами въ разныя стороны, никогда не совпадутъ, если мы будемъ передвигать ихъ на плоскости. А возьмитесь за третье измреніе, подымемъ одинъ, повернемъ да положимъ на другой — они войдутъ одинъ въ одинъ, какъ точка въ точку. Это не диво для насъ, а было бы дивомъ для всякаго существа, понимающаго только два измренія. А мы за то, трехмрныя существа, не можемъ понять, какъ на безконечной нитк, то-есть такой, концы которой сшиты или скрплены, можно завязывать узлы. А духи, какъ существа четырехмрныя, могутъ это длать такъ же, какъ могутъ поднять столъ на воздухъ. Вотъ это четвертое измреніе совершенно непонятно. А между тмъ въ сеансахъ извстныхъ медіумовъ Европы завязываются узлы на безконечной нитк. Это фактъ доказанный.

Разумется изо всей лекціи Стурина вдова только поняла, что медіумы очень искусные фокусники, но Базановъ къ удовольствію спирита отнесся къ вопросу серьезно.

— Я готовъ допустить это… сказалъ онъ.— ‘Много есть въ природ, другъ Гораціо, чего не снилось вашимъ мудрецамъ’.

III.

Константинъ Базановъ, пріхавъ на окончательное житье къ матери, не загадывалъ теперь далеко, а мечталъ исключительно о томъ, что было за послднее время его завтнымъ желаніемъ. Будучи еще въ университет, онъ сталъ горячимъ поклонникомъ Шопенгауэра. Въ свободное время онъ самъ исписывалъ цлыя страницы и надялся, что когда-нибудь он войдутъ въ его философское сочиненіе.

Въ томъ, что думалъ и писалъ студентъ было много дарованія, было много своего, но будучи отъ природы не самонадянъ, Базановъ относился къ себ крайне строго. Когда онъ былъ уже на четвертомъ курс, кто-то изъ товарищей передалъ ему вновь вышедшую книгу извстнаго русскаго философа.

Этотъ ученый, имя котораго было не только извстно въ Россіи, но котораго переводили на иностранные языки уже давно писалъ въ журналахъ. Его статьи попадались Базанову и были ему симпатичны.

Теперь ученый, по фамиліи Заквашинъ, издалъ свой большой долголтній трудъ. Книга произвела большое впечатлніе. Это былъ крупный вкладъ въ науку, который могъ сдлать честь любой націи.

Базановъ не прочелъ, а проглотилъ сочиненіе, затмъ, перечиталъ его нсколько разъ, и впечатлніе было настолько сильно, что онъ въ продолженіе мсяца не могъ ничмъ заниматься. Боле всего поразило молодого человка то, что въ этомъ сочиненіи онъ нашелъ нсколько своихъ мыслей.

Это было и лестно, и страшно, какъ бываетъ оно страшно для всякой несамонадянной натуры.

‘Неужели я умне, нежели думаю о себ? повторялъ Базановъ.— Неужели изъ меня что-нибудь современемъ выйдетъ?’

Во всякомъ случа сочиненіе Заквашина сдлалось настольною книгой молодого человка. Даже Шопенгауэръ удалился на второй планъ. На первомъ план былъ русскій философъ — Заквашинъ. Все, что читалъ Базановъ въ журналахъ и газетахъ о книг своего любимаго автора, увеличивало его обожаніе къ нему, доходившее до боготворенія, такъ какъ отечественная критика, всегда строгая, всегда скупая на похвалы, ставила трудъ Заквашина чрезвычайно высоко.

Не прошло трехъ мсяцевъ посл появленія книги, какъ Заквашинъ, уже давно извстный читателямъ спеціалистамъ по предмету, сталъ извстенъ масс читающей публики.

Книгу находили настолько популярною, языкъ настолько простымъ и удобопонятнымъ, что совтовали читать всмъ. Въ книг было даже много поэзіи. Нравственный обликъ автора сквозилъ повсюду и былъ симпатиченъ до нельзя. Идеалистъ-авторъ чувствовался ясно и ярко.

За все время своего пребыванія на четвертомъ курс и по прізд къ матери Базановъ только и бредилъ: итти по стопамъ автора любимой книги. По его мннію, Заквашинъ сказалъ новое могучее слово и пошелъ дале Шопенгауэра. Базановъ только и мечталъ теперь объ одномъ:— създить въ Москву, гд жилъ знаменитый философъ, и удостоиться увидть и услышать его.

По прізд онъ тотчасъ же объявилъ это матери.

— Зачмъ собственно? спрашивала Пелагея Степановна.

— Мн хочется видть, маменька, такого человка, какихъ мало на свт. Можетъ быть, даже нтъ ни одного подобнаго. Знакомство съ нимъ можетъ повліять на всю мою жизнь. Мн кажется, что онъ ни скажи — будетъ для меня закономъ. Прикажи онъ мн въ монахи итти — пойду! Прикажи въ матросы, что ли, итти — тоже пойду! Такова у меня вра въ него..

— Вотъ этого-то я и опасаюсь, Костя!.. вздыхала мать.— Это въ теб въ одномъ, этакое… чудное. Написалъ человкъ книжку, ты прочелъ и готовъ ему больше поврить, чмъ родной матери.

Однако Пелагея Степановна, разумется, не стала противиться зат сына. Она была даже рада, что домосдъ сынъ прокатится до Москвы, прогуляется. Такъ какъ онъ часто говорилъ о поздк въ Москву, а самъ не собирался, то Пелагея Степановна начала уже сама напоминать ему. Молодой человкъ отвчалъ, что еще успетъ и отлагалъ отъздъ.

А причина была простая.

Базановъ не хотлъ брать денегъ у матери и тратить ихъ на путешествіе. Онъ давно ршилъ, что по выход изъ университета будетъ жить въ дом матери и пользоваться сообща небольшими средствами, но все, что явится исключительною тратой въ его жизни, онъ долженъ заработать и оплатить самъ. Онъ не могъ даже представить себ, что возьметъ у матери на поздку въ Москву сто рублей, которые она можетъ истратить по дому, или на себя.

Такъ какъ никакихъ личныхъ средствъ у него не было, то онъ прежде поступленія на службу ршилъ добывать ихъ инымъ путемъ — журнальною работой. Онъ ршилъ написать небольшую статью, отправить ее въ одинъ изъ столичныхъ журналовъ и, получивъ гонораръ, хать въ Москву.

Какъ желалось Базанову, такъ и вышло. Статья была принята въ редакціи журнала, а затмъ онъ получилъ гонораръ и очень любезное приглашеніе — продолжать сотрудничать. День полученія денежнаго пакета съ почты сталъ памятнымъ днемъ въ его жизни.

‘Почемъ знать, думалось ему, можетъ-быть, это — первый шагъ на поприщ, которое, конечно, не иметъ ничего общаго съ губернаторскою канцеляріей, опечалитъ сначала мать, но затмъ, быть-можетъ, сдлаетъ ее счастливою.’

Новый пріятель молодого человка, Стуринъ, тоже узналъ о намреніи Базанова — създить въ Москву, находилъ это совершенно естественнымъ, но однако относился скептически къ результатамъ поздки.

— Книгу я читалъ, говорилъ онъ Базанову.— Умно написана! Я не философъ, я профанъ, наукой философію не считаю… По моему, это — толченіе воды, съ тою разницей, что какой-нибудь вашъ Гегель толчетъ воду лвою рукой, а Шопенгауэръ — правою, а третій какой-нибудь тамъ… Кантъ, что ли, держалъ пестъ зубами, что ли. Но толченіе годы все одно и то же.

На подобныя рчи Базановъ только усмхался и отвчалъ иногда шутками.

— Во всякомъ случа, говорилъ онъ,— философія — старшая сестра всхъ наукъ.

— По своему значенію или по рожденію на свтъ?

— Платонъ и Аристотель существовали, когда почти не было юриспруденціи, географіи, математики…

— Стойте, не клевещите, восклицалъ Стуринъ,— за 400 лтъ до Платона существовалъ уже Ликургъ, а главное — былъ уже Пиагоръ.

— Ликургъ, тоже что и Гомеръ — не индивидуумъ! А Пиагоръ боле философъ, чмъ математикъ, спорилъ Базановъ.

Когда молодой человкъ собрался хать въ Москву, онъ нсколько измнился: сталъ веселе и казался совершенно счастливымъ. Со стороны можно было подумать совершенно иное, и Стуринъ пошутилъ очень врно.

— Знаете ли что, милый мой Константинъ Алексевичъ, поглядть на васъ, точно будто вы дете къ возлюбленной. Сдлали вы предложеніе тому назадъ нсколько мсяцевъ, ожидали разныхъ обстоятельствъ, а теперь дете внчаться.

Дйствительно, Базановъ былъ похожъ на жениха, ожидающаго своей свадьбы.

— Для меня Заквашинъ интересне всякой красавицы, отвчалъ онъ.

Чмъ ближе приближался назначенный день отъзда, тмъ боле Базановъ былъ въ нервно веселомъ настроеніи духа. Его обыкновенное спокойствіе и ровность исчезли. Первый разъ въ жизни онъ двигался и говорилъ быстре и наконецъ удивилъ мать полнымъ согласіемъ взять кое-что състное на дорогу.

Пелагея Степановна, явившись предложить взять съ собой жаренаго цыпленка и пирогъ съ капустой, была убждена, что сынъ отнесется къ этому безучастно. Къ ея удивленію Константинъ весело поблагодарилъ ее и прибавилъ:

— Пожалуйста… Это отлично! И экономне, и вкусне. А въ пирогъ прибавьте тоже и яицъ, какъ вы всегда это длаете, оно очень вкусно.

Въ Базанов подобнаго рода рчи имли огромное значеніе. Съ тхъ поръ, что онъ былъ на свт, Пелагея Степановна ничего подобнаго отъ него не слыхала. Еще юношей относился онъ совершенно равнодушно ко всему, что дадутъ ему пость. А тутъ вдругъ онъ поблагодарилъ, да еще попросилъ прибавить въ капусту яицъ.

‘Удивительно! думала Пелагея Степановна.— Стало-быть сыночекъ находится въ особомъ душевномъ состояніи. Хорошо кабы онъ вернулся отъ этого сочинителя совершенно измнившись. Почему знать, можетъ-быть, этотъ философъ его — человкъ разсудительный’.

Наконецъ, наступилъ день отъзда. Константинъ весело простился съ матерью, снова общалъ не задержаться въ Москв и быть домой не позже, какъ черезъ дв недли.

IV.

Въ ясный августовскій день Базановъ очутился среди Москвы. Найти по адресу Заквашина было немудрено. Молодой человкъ зашелъ въ одинъ изъ главныхъ книжныхъ магазиновъ и тотчасъ же зналъ, куда отправляться. Онъ почему-то ожидалъ, что ему назовутъ одну изъ большихъ, московскихъ улицъ, а ему дали оригинальный адресъ. На первый разъ для непривычнаго уха страннымъ показались, названіе: Сивцевъ Вражекъ и Криво-Никольскій переулокъ.

Около полудня Базановъ среди небольшихъ деревянныхъ домовъ нашелъ домикъ, нсколько похожій на его собственный. Только садика не было при немъ и дворъ былъ гораздо грязне. Толстый дворникъ, сонный, или полупьяный, указалъ ему третій подъздъ во двор.

— Вонъ тамъ, гд собачища-то сидитъ! прибавилъ онъ..

— Да она не укуситъ? спросилъ Базановъ.

— Зачмъ ей кусаться! За это штрафъ полагается.

— А ей это извстно? пошутилъ Базановъ.

Дворникъ дико поглядлъ на него и отвернулся, почуявъ въ словахъ господина что-то какъ будто обидное.

Базановъ прошелъ на покосившееся крылечко. Дверь была заперта, а сбоку вислъ желзный прутъ безъ рукоятки, которая, очевидно, давно отвалилась и затерялась. На его звонокъ, повторенный три раза съ большими интервалами ради вжливости, маслянистая и лохматая фигура бабы высунулась въ окно и крикнула:

— Вамъ чего?

— Здсь ли живетъ Иванъ Кондратьичъ Заквашинъ?

— Здся. Вамъ что?

— Видть г. Заквашина.

Баба ничего не отвтила. И снова въ домик наступила тишина. Наконецъ, за дверью раздались медленные шаги. Дверь отворилась.

— Вамъ кого? спросила другая женщина съ засученнымъ подоломъ за поясъ, съ голыми ногами почти по колна и съ мокрыми руками. Она, очевидно, оторвалась отъ дла.

— Ивана Кондратьича Заквашина, повторилъ Базановъ.

— Здся. Вамъ стало-быть — ихъ?

— Ихъ.

— Ладно!

Женщина поднялась по лстниц. Базановъ послдовалъ за ней и очутился въ маленькой темной передней. Въ отворенныя настежь двери была видна небольшая комната въ род столовой. Почти въ самыхъ дверяхъ стояло ведро съ грязною водой, лежала на полу черно-сизая тряпка, а весь полъ столовой лоснился свже-вымытый.

Женщина ототкнула подолъ, вытерла объ него руки и, бережно, на ципочкахъ пошла по мокрому полу. Базановъ, стоя въ передней, глядлъ на ведро съ мыльно-грязною водой и думалъ:

‘Какъ это странно?.. Съ какого чорта я вообразилъ, что онъ живетъ въ великолпномъ дом, чуть не съ ливрейными лакеями. Нтъ, не пришло еще то время, когда авторы подобныхъ книгъ будутъ жить въ роскоши. Кто-то такой изъ геніальныхъ музыкантовъ умеръ съ голоду?.. Забылъ имя… Впрочемъ настоящее имя нетрудно запомнить… Имя таковымъ: ‘легіонъ’.

Между тмъ прошло около пята минутъ, которыя въ подобныхъ случаяхъ кажутся, по крайней мр, получасомъ. Женщина вернулась уже съ нсколько ороблымъ видомъ и подозрительнымъ взглядомъ смрила Базанова съ головы до пятъ.

— Баринъ спрашиваетъ, выговорила она,— вы кто такіе будете и что вамъ надо?

— Доложите Ивану Кондратьичу: кандидатъ Харьковскаго университета Базановъ.

Баба скосила на сторону голову, точь-въ-точь, какъ иногда лягавая собака присматривается къ ползущей на полу мух. Очевидно, она соображала и не понимала.

— Ну, скажите просто: кандидатъ Базановъ.

Женщина двинулась, но молодой человкъ просто почувствовалъ, что она словъ не поняла и не запомнитъ. Даже въ движеніи ея босыхъ ногъ видно было, что ни ‘кандидатъ’ ни ‘Базановъ’ не остались въ ея голов.

— Послушайте, скажите. Студентовъ вы видали? Знаете? Ну, такъ скажите: бывшій студентъ, а фамилія Базановъ.

— Вотъ это точно… Сейчасъ! отозвалась женщина и снова исчезла.

На этотъ разъ тотчасъ же раздались шаги, но уже не косыхъ ногъ, а звукъ шарканья по полу, и предъ Базановымъ очутился пожилой человкъ маленькаго роста, худощавый, но державшійся особенно прямо. Онъ былъ слегка лысъ, тщательно выбритъ, а на большомъ носу торчали золотые очки, скрывавшіе маленькіе срые глаза. Остановившись около ведра и тряпки, появившійся отрывисто и сухо произнесъ:

— Что вамъ угодно?

— Я — кандидатъ Харьковскаго университета Базановъ, нсколько конфузливо выговорилъ молодой человкъ.— Я читалъ ваше сочиненіе, и съ тхъ поръ мн желалось… мн мечталось… Я очень желалъ имть честь васъ видть… Имя Заквашина для меня стало теперь…

Базановъ запнулся и не зналъ что сказать, настолько угрюмо глядлъ на него авторъ боготворимой имъ книги.

— Изволите видть, теперь мн, собственно, не время. Да вотъ и сами видите, тутъ вонъ…

Онъ показалъ рукой на мокрый подъ.

— Прямо со двора! Слдъ лягетъ! произнесъ вдругъ голосъ за спиной Базанова.

— Молчи, дура! не громко, но рзко выговорилъ Заквашинъ.— Я очень радъ, прибавилъ онъ молодому человку, хотя интонація голоса ясно говорила: ‘провались ты въ преисподнюю!’ — Еслибы вы въ иное время… Не знаю когда… Я очень занятъ. Да вы извините.— Что, собственно, вамъ угодно?

Базановъ почему-то совершенно смутился. И вдругъ ему показалось, что онъ ошибся, что произошло какое-то недоразумніе. Онъ готовъ былъ спросить у стоящаго предъ нимъ, онъ ли Иванъ Кондратьичъ Заквашинъ, и не ошибся ли онъ, Базановъ, улицей или домомъ.

Но вмст съ тмъ внутреннее чувство, или воображеніе говорило ему, что онъ не адресомъ ошибся. Онъ ошибся: не только улицей, а можетъ-быть даже и городомъ, а можетъ-быть даже ошибся и страной. Авторъ книги живетъ въ какомъ-то огромномъ красивомъ город, на великолпной улиц, въ раззолоченномъ дворц. Да и самъ онъ высокій, красивый, статный, съ какимъ-то сіяніемъ вокругъ головы… Вотъ точь-въ-точь какъ пишутъ лики святыхъ. А вотъ тутъ стоитъ, среди мокраго пола, около грязнаго ведра съ помоями, какой-то заморышъ, который гнуситъ… И этотъ человкъ лицомъ своимъ, голосомъ, глазами, мигающими изъ-за очковъ, будто говоритъ ему, Базанову:

‘Чортъ тебя подери, нахала! Лзетъ, самъ не знаетъ зачмъ!’

Мысли эти, конечно, молніей промелькнули въ голов Базанова, но тмъ не мене Заквашинъ усплъ повторитъ свой вопросъ:

— Что, собственно, желали бы вы, молодой человкъ?

— Я желалъ бы имть счастіе побесдовать съ вами… Я былъ на словесномъ факультет Харьковскаго университета, но моимъ любимымъ занятіемъ была всегда философія, моимъ любимымъ учителемъ — Шопенгауэръ. Базановъ опустилъ глаза на ведро съ помоями и прибавилъ конфузясь отъ взгляда хозяина:— Поэтому… я право… Съ такимъ наслажденіемъ я прочелъ вашъ безсмертный трудъ, что страстно пожелалъ видть васъ. Простите, если обезпокоилъ…

Заквашинъ ничего не отвтилъ, просоплъ, потомъ выговорилъ мягче:

— Ну, что же? Заходите посл завтра что ли. Часовъ въ девять, что ли…

— Вечера? произнесъ Базановъ съ внутреннею радостью.

— Нтъ… Что вы! Какъ вечера! Вечеромъ у меня гости. Поутру въ девять. Только пожалуйста не позже. Въ десять часовъ у меня дло…

— Слушаюсь! выговорилъ Базановъ.

И въ этомъ одномъ слов сказалась какая-то горечь, подступившая къ горлу. Такъ какъ Заквашинъ стоялъ молча, то оставалось только поклониться.

Молодой человкъ низко поклонился. Заквашинъ не прояннулъ руки, а кивнулъ головой. Когда Базановъ затворялъ за собой дверь передней на лстницу, то услыхалъ слова:

— Ты! Чумазая! Слды-то протри!

Базановъ вернулся въ нумеръ гостиницы, гд онъ остановился, въ самомъ странномъ состояніи духа. Онъ не могъ самъ себ объяснить, что съ нимъ творилось, и только понемногу выяснилъ себ то, что слдовало.

‘Я дйствую и мыслю точно мальчишка, ршилъ онъ.— Почему я ожидалъ нчто совершенно иное — совершенно непонятно… Какъ будто въ самомъ дл талантливые люди и даже геніальные должны быть какими-то херувимами и жить въ волшебныхъ чертогахъ. Понятное дло, что онъ отнесся ко мн сдержанно… Нельзя же кидаться въ объятія всякому первому встрчному!.. Быть можетъ къ нему каждый день ходятъ разные люди знакомиться да глядть на него… Всякому надостъ… Не любимъ же мы, когда толпа лзетъ къ намъ на свадьбу или на похороны — дураками обзываешь… Пріятно ли было мн, когда, по прізд къ матери, я не могъ къ окошку подойти… Вс сосдки по переулку останавливались и глазли на меня, разиня ротъ: ‘Пелагеи Степановны сыночекъ пріхалъ!’ говорила мн всякая рожа.

Цлый день однако провелъ Базановъ въ досадномъ настроеніи духа. Несмотря на вс его объясненія самому себ, все-таки въ душ чувствовался какой-то разладъ. Ему казалось, что если онъ когда-нибудь въ годы Заквашина, т. е. лтъ подъ шестьдесятъ, напишетъ такую же книгу и къ нему явятся молодые люди, чтобъ имть наслажденіе познакомиться съ нимъ, то онъ приметъ ихъ иначе.

— Но дло не въ томъ какъ онъ принялъ меня или приметъ, думалось Базанову.— А самъ-то онъ… Не похожъ этотъ Заквашинъ на моего автора… моего Заквашина.

На другой день, въ назначенный часъ, Базановъ снова былъ въ квартир на Сивцевомъ Вражк. Женщина, отворившая дверь, сняла съ него пальто и прибавила:

— Пройдите. Баринъ веллъ васъ впустить.

И она указала ему дверь въ столовой.

Молодой человкъ нашелъ хозяина въ рабочей комнат, у окна, съ газетой въ рукахъ, а на его колняхъ сидла маленькая собаченка. Въ небольшой горниц былъ письменный столъ, заваленный книгами и рукописями. По стнамъ стояло нсколько простыхъ шкафовъ съ книгами. Помимо этого было только три кресла. Въ углу стоялъ большой сундукъ, красный, расписной, съ оловянными украшеніями, въ какихъ въ прежнія времена возилось приданое купеческихъ невстъ. Что было въ такомъ сундук — догадаться было бы трудно.

Заквашинъ медленно всталъ, захватилъ собаченку подъ мышку, протянулъ гостю руку, ни слова не говоря, перешелъ на свое мсто за письменный столъ и указалъ кресло противъ себя. Все было сдлано такъ, что Базановъ поневол вымолвилъ:

— Извините, что я безпокою васъ… Вамъ можетъ показаться мое посщеніе назойливымъ, но, право, у меня нтъ никакой другой цли, какъ познакомиться съ авторомъ сочиненія, которое…

— Нтъ, я въ эту пору ничего не длаю, отозвался Заквашинъ, гладя собаченку, которую снова усадилъ съ собой.— До десяти вотъ этой сплетницей занимаюсь, показалъ онъ на брошенную газету.— Въ народ разныя кумушки, кухарки и дворничихи утромъ, предъ базаромъ, сходятся вмст поврать да позлословить, а то поругаться. А образованное общество по утрамъ газеты читаетъ. Он тоже своего рода кумушки. Каждое утро просмотришь дв, три газеты и знаешь, кто зарзался, кто проворовался… или отборную ругню прочтешь. Или узнаешь подробно, что князь Бисмаркъ на дняхъ… не сказалъ. Не угодно ли чаю? прибавилъ онъ.

И прежде тмъ Базановъ усплъ отвчать, Заквашинъ произнесъ громко:

— Аграфена Петровна, чаю!

— Сейчасъ! торопливо отозвался женскій голосъ изъ сосдней комнаты, куда были настежъ раскрыты двери.

Заквашинъ сталъ разспрашивать молодого человка: когда онъ поступилъ въ университетъ, какіе профессора и кто какъ читалъ лекціи. Про одного изъ самыхъ пожилыхъ и наиболе уважаемыхъ профессоровъ, къ которому Базановъ вмст съ другими студентами привыкъ относиться съ особымъ уваженіемъ, Заквашинъ выразился:

— Да, мерзавецъ первосортный! Такихъ людей бы вшать слдовало.

Базановъ изумленно поглядлъ на хозяина.

— Удивились? вымолвилъ онъ. Я вамъ не про лекціи его говорю… Онъ все-таки человкъ, сравнительно съ прочими, знающій. Остальные вдь вовсе безграмотные… А съ этимъ у меня было въ Москв дло. Мы были оба кандидатами на профессорскую каедру. За меня было мое имя, мои работы, а за него — его тетушки, да мамушки. Онъ слеталъ въ Петербургъ, вылизалъ языкомъ нсколько переднихъ, ну и преусплъ… А я какъ былъ на Сивцевомъ Вражк, такъ вотъ и остался.

И Заквашинъ вскрикнулъ громче:

— Аграфена Петровна, чаю!

— Сейчасъ! виновато раздался тотъ же голосъ.

Базановъ, чтобы навести собесдника на боле пріятный разговоръ, началъ говорить объ его замчательномъ труд. Заквашинъ слушалъ совершенно равнодушно, какъ еслибъ ему повторяли все то, что онъ давно знаетъ и что ему совершенно не любопытно.

Самыя горячія похвалы, даже восторженная лесть, съ которой относился Базановъ совершенно искренно, очевидно, нисколько не дйствовали на него.

Въ ту минуту, когда Базановъ восторженно объяснилъ что Заквашинъ сильне и ясне выразилъ основное положеніе Шопенгауэровской философіи, Заквашинъ вдругъ вытянулъ шею, глянулъ на Базанова гнвно и выкрикнулъ, какъ бы ему въ лицо:

— Аграфена Петровна! Чаю!

Въ сосдней комнат громко звякнула объ стаканъ упавшая ложка. И Базанову показалось, что эта невидимая Аграфена Петровна отъ окрика Заквашина съ испуга выронила ее.

Базановъ вдругъ почувствовалъ, какъ еслибъ его облили холодною водой. Онъ увлекся своими рчами и въ это мгновеніе былъ далекъ отъ Сивцева Вражка и Аграфены Петровны съ чаемъ. Онъ виталъ въ такихъ предлахъ, откуда былъ свергнутъ однимъ окрикомъ и, будто стремглавъ полетвъ на землю, упалъ и расшибся. Придя въ себя, онъ взглянулъ на Заквашина почти грустно. Тотъ, повернувъ мордочку собаки къ себ, умильно глядлъ ей въ глаза.

Наступило молчаніе.

— Ну-съ! выговорилъ Заквашинъ.

И въ этомъ одномъ слов была интонація:

— Ну, продолжай болтать! Подадутъ чаю, авось перестанешь.

Базановъ, растерявшій мысли, сталъ искать словъ, сталъ силиться сказать что-нибудь и произнесъ:

— Вы нашъ русскій Шопенгауэръ.

— А какого мн отъ этого чорта?! вдругъ огрызнулся Заквашинъ.— Да-съ, позвольте мн у васъ спросить, какого дьявола я получилъ отъ того, что сорокъ лтъ, съ самой университетской скамьи, работалъ, какъ ломовая лошадь? А до чего я достигъ? Что я теперь? Знаете ли вы, къ примру, какой у меня чинъ? Знаете ли?

— Нтъ, отозвался Базановъ въ недоумніи.

— Тайный совтникъ что ли? Какъ вы полагаете?

— Не знаю…

— Титулярный-съ… Да-съ, титулярный! А вотъ мои два товарища по университету: Иванъ Егоровичъ Сквозняковъ, да Сергй Андреевичъ Башилинъ, что они? Слыхали вы объ нихъ?

— Башилинъ, кажется, попечитель округа…

— Этотъ самый-съ. И пожалуй не нынче, завтра угодитъ въ товарищи министра… На прошлой Пасх Благо Орла получилъ. А Сквозняковъ черезъ три года посл университета женился на дочери доктора по секретнымъ болзнямъ, да тысячъ двсти приданаго взялъ. Тутъ у него въ Москв не домъ, а дворецъ. И онъ тоже полный генералъ со звздой. Да-съ… Они философіей не занимались! А вотъ вашъ знаменитый россійскій Шопенгауэръ, какъ вы изволите выражаться, молодой человкъ, сидитъ вотъ тутъ, въ шестисотрублевой фатерк, съ бабой Матреной. И ничего у него нтъ! Ни сзади, ни впереди. Сзади работа и впереди — работа. И больше ничего! Ни рожна! Ни шиша! Ни дьявола! А кабы Иванъ Кондратьевичъ не занимался наукой, а былъ бы на государственной служб, такъ былъ бы теперь тайный совтникъ, да кавалеръ многихъ россійскихъ орденовъ, да имлъ бы тысячъ двнадцать казеннаго жалованья… и… почетъ! Да-съ. Почетъ!

И Заквашинъ вскрикнулъ отчаянно:

— Аграфена Петровна! Будетъ чай, или не будетъ?

— Несутъ, несутъ, Иванъ Кондратьичъ, откликнулась женщина самымъ ласковымъ тономъ.

VI.

Наступило молчаніе. Базановъ, разинувъ ротъ, глядлъ въ лицо философа и ничего не понималъ. Еслибы Заквашинъ сказалъ всю свою рчь на китайскомъ язык, то можетъ-быть молодой человкъ еще что-нибудь понялъ бы, такъ какъ былъ на словесномъ факультет и по части языковднія и сравнительной грамматики кое-что зналъ. Но этого языка онъ не понималъ…

И довольно долго оба собесдника сидли, глядя въ разныя стороны, и оба одинаково сопли. Базановъ соплъ какъ-то печально, Заквашинъ соплъ гнвно. Молчаніе было прервано новымъ крикомъ, на этотъ разъ боле краткимъ, но гораздо боле внушительнымъ.

— Аграфена Петровна! воскликнулъ Заквашинъ такимъ голосомъ, что и Базановъ понялъ, если черезъ секунду не явится чай, то произойдетъ разрушеніе всего видимаго міра.

Дйствительно, въ виду грозящей опасности, чай появился, какъ по манію волшебника. Въ тотъ самый моментъ вылетла та же горничная съ подносомъ и двумя стаканами, которые были полны совершенно свтлою желтенькою жидкостью.

Слабе чая Базановъ никогда не пивалъ. Нчто подобное случилось ему только видть на желзно-дорожныхъ станціяхъ. Хлебнувъ, онъ убдился, что сахару не было и помину.

— Да-съ, молодой человкъ, заговорилъ Заквашинъ,— учитесь, учитесь… Въ этомъ вся сила. Учитесь у людей пожилыхъ и старыхъ. По ихъ примру мотайте себ на усъ.

Базановъ опять вытаращилъ глаза. Сначала онъ думалъ, что начинаетъ понимать слова хозяина, а послднее выраженіе его сбило съ толку.

— Учитесь, учитесь! Что же всмъ-то пропадать.

— Я и такъ работалъ въ университет и теперь много занимаюсь, отозвался Базановъ, зная, что отвтъ его совершенно неподходящъ.

— Вы меня не такъ поняли… Напротивъ того, учиться черезчуръ много не надо — оно ни къ чему не поведетъ. Учитесь другой наук, наук не ссть въ лужу. Что вы намрены длать теперь? Гд будете служить?

— Я не собираюсь…

— Такъ! Что же вы хотите? Быть жрецомъ предъ алтаремъ науки? Э-эхъ, молодые люди! Нтъ, вы вотъ что! Вернитесь къ себ, поступайте куда ни на есть на государственную службу. Да старайтесь шибче лзть по ступенькамъ іерархическимъ. Коли можете, валяйте черезъ одну, черезъ дв ступени, оно не мудрено. Черезъ десять лтъ уже будете чмъ-нибудь, а черезъ двадцать, гляди, будете дйствительный статскій совтникъ. А коли вздумаете только заниматься наукой, такъ черезъ двадцать лтъ да и черезъ сорокъ будете то же, что вотъ Иванъ Кондратьевичъ Заквашинъ.

— Да я ни о чемъ другомъ и мечтать бы не смлъ! Я былъ бы счастливйшій человкъ, еслибы былъ на половину, на четверть тмъ, что вы теперь, авторомъ сочиненія, которое переводится на вс языки.

Заквашинъ замоталъ головой и вымолвилъ:

— Юность!.. Юность!.. И некому васъ образумить. Очень жаль! Матушка небось въ глаза смотритъ? Будь у меня сынъ, какъ вы, я бы его отдалъ въ Правовдніе. Оттуда прямо съ чиномъ титулярнаго совтника выходятъ. Правовдъ всякій черезъ десять лтъ службы чуть не генералъ. И на всякую должность, будь хоть двадцать кандидатовъ, правовдъ всегда иметъ преимущество.

Базановъ ничего не отвтилъ. Онъ сидлъ, какъ пришибленный или почти раздавленный. Онъ находился въ самомъ странномъ психическомъ состояніи.

Все, о чемъ онъ мечталъ уже съ полгода, и все, что мерещилось ему посл знакомства съ знаменитымъ авторомъ философскаго труда,— все это рухнуло. Вдобавокъ онъ не могъ сказать себ, что самъ виноватъ. Онъ чувствовалъ, что онъ ни въ чемъ не былъ виноватъ. Кто же виноватъ? Этотъ заморышъ съ собаченкой, которую онъ ласкаетъ какъ родное дтище, тоже ни въ чемъ не виноватъ.

‘Ничего понять нельзя’, подумалъ про себя Базановъ.

— Ну-съ, очень радъ былъ познакомиться, выговорилъ Заквашинъ и посмотрлъ на часы.

Базановъ поднялся.

— А что же чай-то вы? показалъ Заквашинъ.

Молодой человкъ увидалъ, что его стаканъ почти полонъ. Совершенно машинально, но нервнымъ движеніемъ, онъ взялъ стаканъ, выпилъ его залпомъ и взялся за шапку.

— Послушайтесь меня, человка опытнаго, вымолвилъ. Заквапшнъ вставая и держа собаченку подъ мышкой.— Поглядите на меня, на мое обиталище, и не подражайте. Прідите домой, сейчасъ на службу, хотя въ ту же — какъ собирались — губернаторскую канцелярію. Все-таки на первой ступеньк лсенки будете. А я сдуру и на первую ноги не ставилъ. То-есть по правд сказать ставилъ, да милые люди подшибли. Ну-съ, съ Богомъ, въ добрый путь! Если будете когда въ Москв, загляните.

Базановъ поклонился, вышелъ и, чуть-чуть не забывъ свое пальто, быстро спустился по лстниц. Очутившись на улиц, онъ былъ совершенно въ положеніи влюбленнаго человка, которому любимая женщина на предложеніе руки и, сердца отказала наотрзъ. Все строенное имъ давно и построенное какъ бы на вкъ вдругъ рухнуло. Стало-быть надо начинать съизнова, но начинать что-то новое, совершенно иное, совершенно ему чуждое, безо всякой вры въ это новое, безо всякой нужды въ немъ.

И цлый день проблуждалъ молодой человкъ по бульварамъ Москвы. Гнетъ спалъ съ души, но вмсто него была какая-то тяжелая пустота. Къ вечеру онъ спросилъ себя, уже укладывая сундукъ:

— Да чего же я собственно хотлъ? Что мн нужно?

Ему казалось, что онъ ясно желалъ чего-то, ясно и твердо требовалъ отъ знакомства съ Заквашинымъ. Это нчто и теперь ему чудится, но выразить словами онъ этого не можетъ и насколько сильно требующее и неудовлетворенное чувство настолько безсиленъ языкъ для выраженія.

Уложивъ вещи и напившись чаю, онъ досталъ книгу Заквашина, которая была съ нимъ. Онъ сталъ проглядывать ее и читать на поляхъ свои помтки карандашомъ.

И глядя на страницы онъ будто смотрлъ сквозь книгу, а за ней представлялось его мысленному взору что-то маленькое, даже крошечное, неприглядное, даже гадкое. Это былъ получеловчекъ, скоре наскомое и въ то же время — это авторъ книги.

— Фу, какой вздоръ! воскликнулъ Базановъ, бросилъ, книгу и сталъ взволнованно ходить по комнат.

Всю ночь онъ плохо спалъ и все думалъ или бредилъ: ‘Исполинское значеніе безконечно малой величины! Титулярный совтникъ! Воля — плюсъ, инерція — Архимедовъ рычагъ! Чаю! Аграфена Петровна!’ По утру Базановъ былъ спокойне, но чувствовалъ на душ какой-то осадокъ это всхъ мыслей, которыя наканун роились въ голов, и осадокъ этотъ былъ горекъ, тяжелъ, противенъ…

VII.

Однажды рано утромъ, когда Пелагея Степановна только-что проснулась, она услыхала въ домик голосъ сына. Женщина и обрадовалась, и встревожилась. Сынъ возвратился цлою недлей раньше, нежели было предположено.

‘Ужъ не случилось ли чего?’ подумала Пелагея Степановна.

Она быстро одлась и отправилась въ мезонинъ, куда прямо прошелъ Базановъ.

— Что такое, голубчикъ мой? Отчего такъ скоро оборотилъ? сказала она входя.

— Да такъ, маменька, нечего длать было. Соскучился…

Мать и сынъ поздоровались, и Пелагея Степановна тотчасъ же замтила по лицу своего Кости, что онъ будто сконфуженъ, глядитъ искоса. Ну совершенно будто виноватъ въ чемъ. Совершенно этакъ смотрлъ онъ бывало на нее, когда былъ еще мальчуганомъ и ему случалось напроказить.

— Охъ, ужъ ты! не утерпла Пелагея Степановна.— Скажи по сущей по правд — что-нибудь да приключилось съ тобой въ столиц неладное.

Базановъ сталъ уврять, что ничего приключиться не могло, но въ голос его чувствовалась ложь.

И съ перваго же дня прізда въ продолженіе цлой недли Базанову было какъ-то не по себ. Онъ былъ сумраченъ, задумывался еще больше, но совершенно иначе, чмъ прежде. Прежде взоръ его былъ ясенъ, лицо не печально,— теперь же Пелагея Степановна видла сына положительно грустящимъ. О чемъ — она и ума приложить не могла.

Еслибъ ея Константинъ влюбился что ли въ кого нибудь въ Москв, такъ остался бы дольше. Въ такое короткое время и влюбиться нельзя было. Или еслибъ онъ здилъ съ какимъ-нибудь предпріятіемъ, которое не выгорло. И этого не было.

Пелагея Степановна не выдержала и, узнавъ, что въ городъ пріхалъ пріятель ихъ Стуринъ, она тайкомъ отъ сына отправилась къ нему.

Данило Ивановичъ очень удивился, узнавъ отъ Базановой, что ея Константинъ пробылъ въ отсутствіи всего одну недлю. Еще боле удивился онъ, узнавъ, что юный другъ вернулся изъ Москвы печальный.

— Я къ вамъ съ покорнйшею просьбой, заявила Базанова.— Вы его любите, да и онъ васъ много любитъ. Прізжайте къ намъ, увезите его къ себ что ли… Надо его развлечь! Что-то чудное съ нимъ приключилось.

— И ничего онъ вамъ не объяснилъ?

— Какъ есть ничего.

— Да вдь онъ здилъ, главнымъ образомъ, повидать этого знаменитаго сочинителя… Видлъ онъ его?

— Видлъ, видлъ!

— Ну и что же?

— Ничего. Говоритъ, былъ у него два раза. Говоритъ — очень странный человкъ.

— Странный… Заквашинъ? Философъ-то…

— Да. Говоритъ Костя, что онъ хворый…

— А помимо этого не случилось ли чего съ нимъ въ Москв, заподозрилъ и Стуринъ.

— Вотъ то-то и есть! Въ этомъ-то вся и загадка, сударь мой! А мн онъ ни словечкомъ не обмолвился. Я уже думала, не померещилась ли ему какая барыня столичная или барышня, да больно времени-то мало.

— Ну, это неврно, Пелагея Степановна, разсмялся Стуринъ.— Вашъ сыночекъ — не такой человкъ, чтобъ ему какая-нибудь барышня померещилась, какъ вы говорите. Ему совсмъ не то на свт мерещится… Всякая чертовщина!

— Ахъ, что вы! Типунъ вамъ на языкъ! испугалась Пелагея Степановна.

— Врно я вамъ говорю! Только не такая чертовщина, какъ вы думаете. Я бы вамъ сказалъ, что это такое, да вы ученыхъ словъ не знаете, а объяснять вамъ иное ученое слово, такъ это избави Господи.

— Да что жь такое? Хворость что ли это какая?

— Зачмъ хворость! А такъ свойство этакое людское!.. Вотъ въ вашемъ Константин Алексевич оно дошло до Геркулесовыхъ столбовъ.

— До столбовъ? удивилась Базанова.

— Да, есть этакіе столбы, въ Африк, которыхъ никогда собственно и не бывало… Да это я такъ сказалъ. Это вамъ непонятно… Ну, достигъ вашъ сынъ… до ризъ положенія, что ли!

— Господь съ вами! Опять вы напраслину взводите. Константинъ вина капли въ ротъ не беретъ.

— Да оно, голубушка моя, опять-таки въ другомъ смысл. Одинъ напьется до ризъ положенія, а другой додумается… домечтается! Вашъ Константинъ Алексевичъ мн человкъ понятный… Вотъ какъ на ладони его держу, да насквозь вижу. А скажи я вамъ, что онъ такое, вы не поймете!

— Да вы скажите все-таки…

— Извольте… Онъ рас-про-архи…

Пелагея Степановна привскочила и хотла махнуть обими руками, будто бы ожидая слова ‘бестія’.

— Погодите! разсмялся Стуринъ.— Онъ рас-про-архи… а то врне сказать,— ультра-идеалистъ.

— Какъ!.. протянула Базанова.

— Ультра-идеалистъ!

Пелагея Степановна развела руками и лицо ея сказало:

— Мое вамъ почтеніе!

— Знаю, что вы этого понять не можете, но ей-Богу объяснить я вамъ не могу. Это, изволите видть, уже очень утомительно будетъ. Теперь половина одиннадцатаго, а если я примусь вамъ объяснять, что такое ультра-идеалистъ, то раньше четвертаго часа… этакъ къ вечернямъ, мы не кончимъ.

— Да вы мн какъ-нибудь покороче, попроще поясните.

— Попроще!.. глубокомысленно выговорилъ Стуринъ. И онъ сталъ чесать за ухомъ.

‘Какимъ чортомъ, думалъ онъ,— объяснить доброй и глупой женщин то, что есть ея сынокъ!’

— А вотъ, изволите видть, началъ онъ.— Константинъ Алексевичъ ничего не вдаетъ и не видитъ изъ происходящаго вокругъ него. Смотритъ и не видитъ. Положите ему на тарелку кусокъ глины, или хотя стеариновую свчу подъ соусомъ, онъ състъ. Начнетъ его тошнить, будетъ удивляться, откуда сіе произошло.

— Врно, врно, мой батюшка! Помнится, разъ въ супъ нападали тараканы, такъ и подали на столъ. Онъ все бы полъ, кабы я не примтила.

— Ну-съ, а затмъ, не видя ничего, что происходитъ вокругъ него, онъ видитъ такія вещи, что волосъ дыбомъ становится.

— Что вы? Что вы?.. снова испугалась Базанова.

— Да не чертей. Будьте спокойны. А онъ видитъ то, чего мы не видимъ.

— Ну, что вы, какъ можно?

— Ему иной разъ, когда онъ глядитъ на человка, или хоть на какое обстоятельство, кажетъ все этакое, чего намъ съ вами не понять.

— Да, ужъ точно! согласилась Базанова.— Мудрено понять!

— Будетъ онъ глядть на собаку, продолжалъ Стуринъ,— а ему будетъ представляться, что это левъ — царь зврей. Станетъ смотрть на дворника что ли какого чумазаго, да еще пьяницу, а будетъ ему представляться, что это якобы… ну, угодникъ, что ли, святой. Будетъ глядть на какую-нибудь такую морду въ шляпк и въ мантиль, что вс прохожіе ухаютъ, плюютъ, да крестятся, а вашему Константину Алексевичу покажется это распрекрасною царевной по красот.

— Грхъ вамъ это, Данило Ивановичъ! вдругъ произнесла Базанова совершенно другимъ голосомъ.— Я думала, вы моего Костю любите, а вы вотъ про него какія вещи сказываете! Что же мн его въ сумашедшій домъ, что ли, везти?

— Зачмъ въ сумашедшій домъ! Онъ никого не обижаетъ. Человкъ хорошій, умный, добрый и, главное, дльный! Посмотрите, будетъ знаменитымъ ученымъ. Вы меня не такъ поняли, да и понять вы меня не можете. Сказываю вамъ, что покороче, да попроще разъяснить вамъ вашего Константина Алексевича нельзя. Если разъяснять вамъ какъ слдуетъ, то надобно намъ съ вами сейчасъ поступить въ гимназію, пройти семь классовъ, поступить въ университетъ, черезъ одиннадцать лтъ я вамъ стану объяснять и вы поймете… Ну, пожалуй, хоть въ университетъ и не нужно, а въ гимназію намъ надо будетъ непремнно съ вами поступить.

Пелагея Степановна, совершенно озадаченная, только таращила глаза. Ото всего этого разговора у ней въ голов было такъ нехорошо, что она уже не рада была, что пріхала объясняться. Но Стуринъ, снова горячо расхваливъ Базановой ея сына, успокоилъ ее и вдобавокъ общался вскор пріхать къ нимъ и увезти его къ себ.

VIII.

Чрезъ три дня въ сумерки Стуринъ былъ въ мезонин маленькаго домика и дружески разспрашивалъ молодого человка объ его поздк въ Москву. Базановъ сначала конфузился, какъ-то ежился, увертывался отъ прямыхъ отвтовъ, но наконецъ Стуринъ съумлъ заставить его высказаться откровенно. Базановъ пылко и съ горечью объяснилъ свое разочарованіе въ Заквашин.

— Да почему?! восклицалъ Стуринъ.— Еще-то что же! Дальше-то что?

Базановъ поневол долженъ былъ передать подробно весь свой разговоръ съ ученымъ. Стуринъ слушалъ внимательно, не пропуская ни единаго слова, и наконецъ, когда Базановъ умолкъ, онъ вздохнулъ и развелъ руками.

— Понимаете ли вы теперь, въ какомъ я очутился нравственномъ положеніи! воскликнулъ горячо Базановъ.

— Понимаю, любезный мой, понимаю… но только я тоже ясно понимаю, что Иванъ Кондратьевичъ Заквашинъ ни тломъ, ни душой не виноватъ ни предъ Господомъ Богомъ, ни предъ людьми, ни предъ вами. Вы завтра влюбитесь до страсти въ первую красавицу, какая есть во всей Россійской Имперіи, и будете изнывать отъ любви къ ней, но вдругъ посл завтра узнаете, что у ней иногда бываетъ разстройство желудка и вся ваша любовь вылетитъ въ трубу. Скажите-ка, голубчикъ, какъ по вашему у Юлія Цезаря… или хоть возьмемъ изъ другого міра… у Шекспира, что ли, или у какого-нибудь тамъ еще великаго генія… ну, у Ньютона, что ли… Мало ли ихъ! Какъ вы полагаете, никогда не бывало, ну хоть вотъ у Шекспира — колики, или икоты?

Базановъ кисло разсмялся и выговорилъ:

— Это все не то!

— Нтъ, извините! вдругъ будто обозлился Стуринъ.— Оно именно ‘то’ и есть. Это самое! Вамъ, видите ли, оскорбительно, что вашъ великій философъ, написавшій дйствительно замчательную книгу,— плодъ труда цлой жизни — можетъ-быть мечтаетъ и вздыхаетъ кой о чемъ суетномъ, людскомъ. Ему обидно, что онъ не сановникъ! Раздлите, батюшка! Въ одинъ часъ человкъ слушаетъ съ наслажденіемъ симфонію, въ другой часъ тотъ же человкъ кушаетъ съ наслажденіемъ свиную котлету. Раздлите, родной мой! А не раздлите — вы всю вашу жизнь, чортъ его знаетъ,какъ проживете.

— Нтъ! Нтъ! Данило Ивановичъ. Это все не то! Эта все хорошо шутить такъ, а въ дйствительности…

— Ну, вотъ что, юный мой другъ, печалуйтесь сколько хотите насчетъ того предмета, что Ивану Кондратьевичу обидно, почему онъ не Александровскій кавалеръ что ли, а все-таки подемте ко мн. У меня будетъ прізжій изъ Лондона — такой медіумъ, какихъ до сихъ поръ не слыхано и не видано. У него, милый мой, завязываются на безконечной нити узлы такъ же свободно, какъ баба чулокъ спицами вяжетъ.

Стуринъ ухалъ, взявъ слово съ пріятеля на другой же день пріхать къ нему въ имніе, гд предполагалось съдется: довольно большое общество ради сеанса замчательнаго спирита изъ Лондона и одного русскаго корифея по части загробной корреспонденціи и всякихъ медіумическихъ явленій. Стуринъ долженъ былъ всхъ разнообразныхъ гостей угощать чертовщиной.

Дйствительно, Базановъ, пріхавъ въ великолпную усадьбу богатаго помщика, нашелъ большое общество, весьма разнообразное.

Однихъ понудило пріхать любопытство видть фокусы какого-то англійскаго мошенника, другихъ — искренняя вра въ нечеловческія свойства сына Альбіона, а третьихъ — просто желаніе очень вкусно въ продолженіе нсколькихъ дней обдать и ужинать у Стурина.

Базановъ былъ, конечно, изъ числа простыхъ любопытныхъ. Какъ ни старался Стуринъ священно настроить молодого человка предъ сеансомъ — ему это не удалось.

Въ числ прочихъ гостей оказалась женщина, которая особенно привтливо и радостно встртила Базанова. Это была та же Лукерья Ивановна Рюмина, съ которой онъ давно не видался и которая особенно дружески встртила, его теперь.

На другой же день посл своего прізда Базановъ почти все время провелъ съ Рюминой, затявъ дальнюю прогулку въ лсъ. Самъ себ удивляясь, онъ передалъ Гликеріи Ивановн свое путешествіе въ Москву и свое разочарованіе еще боле искренно, нежели сдлалъ это по отношенію къ Стурину. Бесда эта была настолько интересна для обоихъ, что они даже опоздали къ сеансу англичанина. Все общества напало на нихъ, когда они вернулись.

— Какъ можно этакія вещи длать! вопилъ Стуринъ.— Другой разъ въ жизни ничего подобнаго, быть-можетъ, не придется увидть, ничего подобнаго не случится!

На стол лежалъ шнурокъ, концы котораго были тщательно сшиты вмст. На этомъ шнурк были два узла, завязанные, конечно, духами, которыхъ Англичанинъ вызывалъ..

На другой день былъ новый сеансъ, на которомъ присутствовали и Базановъ съ Рюминой. Меню сеанса былъ обильный. И столы вертлись, и узлы на нити вязались, и предметы летали…

Ни главное, поразившее наконецъ всхъ, было появленіе въ горниц какого-то свтящагося человка необычайно большого роста. Онъ вышелъ изъ двери уборной Стурина, гд не было никакихъ другихъ дверей и вошелъ въ кабинетъ, гд было засданіе всего общества. Вс ошалли.. Одинъ Базановъ слегка пожалъ плечами, глядя на диковиннаго гостя. Явившійся съ того свта духъ пожалъ руку Стурину и скрылся въ ту же дверь.

Стуринъ чувствовалъ прикосновеніе холодной руки, настоящей руки, и конечно былъ въ полномъ восторг.

Посл сеанса нкоторые изъ гостей ходили, какъ шалые отъ того, что произошло. Другіе ходили усмхаясь, конечно, украдкой отъ хозяина. Третьи были до такой степени сконфужены, какъ еслибы сами совершили тутъ что-нибудь ужасное и неприличное.

Начался разговоръ о томъ, что духъ все-таки человкъ, ясно понимающій жизненную обстановку. Такъ напримръ, духъ зналъ, который изо всхъ сидящихъ хозяинъ дома. Это со стороны духа было и тонко, и вжливо.

Спиритъ изъ Петербурга былъ однако недоволенъ и главнымъ образомъ тмъ, что духъ не сказалъ, кто онъ такой. По всему слдовало ожидать, что явится вызываемый всми духъ Сократа, а явился какой-то мущина огромнаго роста, косая сажень въ плечахъ.

Лысъ ли онъ былъ, нельзя было знать, потому что на немъ была какая-то чалма, а носъ былъ положительно орлиный, громадный, какіе бываютъ у восточныхъ человковъ. У Сократа же, извстно, была курносая пуговка и лысина во всю голову. Петербургскій спиритъ раздражительно заспорилъ съ Англичаниномъ. Духовызыватель доказывалъ, что Сократъ, являясь, могъ выбрать себ не свою прежнюю земную оболочку, а выбрать любую, какая ему больше понравится.

— Позвольте! возопилъ на это оскорбившись одинъ изъ мстныхъ спиритовъ.— Въ такомъ случа мы будемъ вызывать Юлія Цезаря, а придетъ какая-нибудь Степанида кухарка. А вы будете говорить, что это Цезарь, принявшій оболочку, которая его соблазнила.

Поднявшійся отчаянный споръ длился нсколько часовъ вплоть до вкуснаго ужина. Базановъ не выговорилъ ни слова. И подобно ему ни единаго слова не вставила въ разговоръ Лукерья Ивановна. Они прислушивались, улыбались, причемъ переглядывались такъ, какъ еслибы были въ заговор.

Пребываніе гостей у Стурина и всякая чертовщина продолжались нсколько дней. За вс эти дни Базановъ длалъ дальнія прогулки со вдовой и усплъ изложить ей въ малйшихъ подробностяхъ то философское сочиненіе, которое намревался писать.

Базановъ сознавался мысленно, что никогда не встрчалъ женщины, которая бы такъ врно и дльно отнеслась къ философскому вопросу, которымъ онъ задался. При этомъ Рюмина особенно чутко угадывала то, что не могла понять.

Базановъ вдругъ нашелъ въ ней замчательно умную женщину, замчательное сердце, при этомъ онъ крайне удивлялся, что раньше не оцнилъ Рюминой. Несмотря на свои годы, Рюмина казалось ему еще очень недурна собой. Въ ея лиц находилъ онъ много жизни. Нкоторыя сужденія Лукерьи Ивановны поражали молодого философа своею мткостью, или своею глубиной.

— Да! Да! восклицалъ онъ восторженно.— Это, Гликерія Ивановна, именно то, что я думаю и даже въ этой форм.

Молодой человкъ забывалъ, что вдова буквально повторяла слышанное ею отъ него за часъ назадъ.

Когда сеансы въ усадьб Стурина кончились и командиръ надъ разными духами и загробными жителями получилъ приличный гонораръ, не считая путевыхъ издержекъ отъ Лондона до Россіи, вс разъхались.

Стуринъ собрался тоже въ Петербургъ вмст со столичнымъ спиритомъ. Они хотли описать и напечатать вс необычайныя явленія, которыхъ они были свидтелями въ усадьб.

А между тмъ и Стуринъ, и Невскій медіумъ проглядли самое замчательное явленіе, которое имло мсто въ усадьб,— явленіе, которое было гораздо любопытне, серьезне и неразгаданне всхъ тхъ, которыя устроилъ ловкій сынъ Альбіона.

Явленіе это произошло нежданно-негаданно на глазахъ, у всхъ гостей. Въ нсколько дней двадцатипятилтній Базановъ, безспорно умный и съ развитымъ чувствомъ изящнаго, влюбился страстно въ Лукерью Ивановну Рюмину, женщину на двнадцать лтъ старше его.

Что очаровало его, что онъ нашелъ въ ней, было покрыто большимъ мракомъ неизвстности, нежели то обстоятельство, что Сократъ, въ вид какого-то Армянина, или Грузина, понавдался въ гости съ того свта.

IX.

По возвращеніи въ городокъ Базановъ ежедневно сталъ, бывать у Лукерьи Ивановны. Онъ писалъ свое сочиненіе. Она переписывала ему наиболе измаранные листы. Иногда она прибавляла кое-что отъ себя, и молодой человкъ приходилъ въ восторгъ отъ глубины ея мыслей и отъ мтко сти выраженій.

Изрдка Рюмина бывала у Пелагеи Степановны и проводила вечеръ. Базанова была рада-радехонька, что нашлась личность, съ которой ея сынъ охотно бесдовалъ по цлымъ часамъ.

‘Слава теб Господи, думала она,— пересталъ молчать!’ Хоть съ Гликеріей Ивановной душу отводитъ.’

Такъ прошелъ мсяцъ. Однажды за вечернимъ чаемъ мать и сынъ заговорили о вдов. Она общалась быть и не пріхала. Базановъ волновался, все подходилъ къ окнамъ и наконецъ угрюмо услся въ углу.

— Головка что ли у тебя болитъ? произнесла Пелагея Степановна посл долгаго молчанія.

Базановъ поднялъ глаза на мать. Слова ея разбудили его, но онъ не разслышалъ ихъ и не понялъ.

— Вотъ что, маменька, выговорилъ онъ,— я было хотлъ, подождать, да что жь, не все ли равно?.. Я хотлъ вамъ, сказать… Вы удивитесь! Я собрался жениться…

— Что же, слава теб Господи! Молебенъ завтра отслужу, голубчикъ. Да и мудрено ли это?.. У насъ въ город двицъ теб подходящихъ цлая дюжина… А четыре или пять просто раскрасавицы, да и богатющія… Возьми хоть одну Леночку, вдь за ней отецъ даетъ 25.000 чистыми денежками. А ужь собой-то она всему міру на удивленіе.

Базановъ улыбнулся.

— Я, маменька, уже нашелъ себ невсту…И я давно люблю ее…

— Какъ нашелъ?! Когда?!

— Да ужь давно, маменька.

— Въ Москв, что-ли? изумилась Пелагея Степановна.

— Нтъ, здсь…

— Какъ же ты мн не сказалъ?

— Да я удивляюсь, что вы ничего не видали и незамтили.

— Вотъ ужь, мой голубчикъ, передъ Богомъ клянусь ничего не замтила. Да ты и не бывалъ нигд… Либо все писалъ у себя наверху, либо съ Гликеріей Ивановной сидлъ и эту дуру уму-разуму наставлялъ. И напрасно, голубчикъ! Ничего она тебя не понимаетъ, а такъ только прикидывается. Гд ей, старой, твою науку понять!

— Маменька! Вы судите вкривь и вкось! И рзко! Съ вами прежде такого не бывало!.. Женщина, съ которой я ршился связать свою судьбу, именно она и есть…

— Что?!. Кто?!. не поняла Базанова.

— Я люблю Гликерію Ивановну и на ней женюсь…

Наступило молчаніе. Базанова смотрла на сына и наконецъ выговорила.

— Чуденъ ты, голубчикъ! Всякіе люди балагурятъ со смшками, а ты имъ бываетъ, говоришь что-нибудь смхотворное, прибаутку, что ли какую, а лицо у тебя не то, что смшливое, а самое серьезное.

— Что же вы думаете?.. Вы думаете, я шучу?.. Вы полагаете, что мн нельзя на ней жениться?..

— Помилуй, родной мой! На этой старой Лукерь? Ты, слава Богу, въ здравой памяти.

Базановъ вдругъ какъ бы слегка оскорбился и заговорилъ горячо и краснорчиво. Онъ сталъ доказывать матери, что женщины такой доброй, развитой и образованной, наконецъ красивой, какъ Рюмина, встртить довольно мудрено.

— Я скажу, что подобной ей женщины не видалъ!

Понемножку, черезъ силу, кое-какъ тужась, пуская въ дло вс свои умственныя и душевныя силы, Пелагея Степановна все поняла наконецъ! Сынъ не шутитъ! Произошло нчто ужасное, тяжкое! Будто божеское наказаніе!

Базановъ еще не усплъ кончить свои пылкія рчи, восхвалявшія предметъ его страсти, какъ Пелагея Степановна уже начала горько плакать и утирать обильныя слезы большимъ носовымъ платкомъ, свернутымъ въ комокъ. Она наконецъ поднялась и молча пошла вонъ изъ горницы.

— Маменька, что же вы? Господь съ вами! вскочилъ за ней сынъ.— Почему же вы такъ отнеслись? Что же тутъ такого?

— Нтъ ужь, дорогой мой! отозвалась хрипливо Пелагея Степановна и махнула рукой, въ которой былъ скомканный мокрый платокъ.— Что ужъ тутъ! Всего я ждала, а ужъ этакого отъ тебя никогда не ждала!..

Сынъ остановился въ недоумніи, даже развелъ руками.

— Наказалъ меня Господь! Буди его воля! всхлипнула Пелагея Степановна и тихо прошла къ себ въ спальню, не только въ горестномъ недоумніи, но съ полнымъ туманомъ въ голов. Чрезъ минуту ей даже вдругъ почудилось, что она сейчасъ проснулась и все, что знаетъ, все это сонъ. Никогда сынъ Константинъ на яву ничего такого не говорилъ. Этакое только и можетъ, что присниться.

Прошло дня два. Мать и сынъ ни словомъ не обмолвились по поводу послдняго объясненія. Базановъ былъ одинъ разъ у Рюминой и просидлъ у нея долго. Онъ вернулся въ третьемъ часу ночи. Пелагея Степановна слышала, какъ онъ, минуя спальню, прямо поднялся къ себ въ мезонинъ. Вроятно, онъ предполагалъ проработать всю ночь.

Пелагея Степановна чувствовала себя совершенно хворою, нравственно разбитою. Она не могла представить себ, что у нея, сорокачетырехлтней женщины, явится въ дом такая дочь, что она сдлается свекровью тридцатисемилтней вдовы.

Ей всегда мерещилась бленькая, румяненькая, толстенькая хохотунья, когда она думала о женитьб сына. При этомъ, конечно, ей мечталось, что у этой хохотуньи тысячъ двадцать лежитъ въ банк.

Ровно черезъ сутки Пелагея Степановна, сидвшая у окошечка своей гостиной, сразу ожила, обрадовалась, вскочила и побжала въ прихожую. Она увидла у крыльца пришедшаго къ нимъ пшкомъ Стурина, котораго считала заграницей.

— Ну, что у васъ творится? Все слава Богу? воскликнулъ Стуринъ, только что вернувшійся изъ Петербурга.

— Что вы! Что вы, Данило Ивановичъ! Не только не слава Богу — бда у насъ… Мн хоть помирать.

— Что такое?

Базанова тихонько провела дорогого гостя къ себ въ спальню, чего бы не сдлала ни за что, еслибъ обстоятельства были не столь горестныя. Она боялась, что сынъ, сидвшій наверху, незамтно спустится внизъ и подслушаетъ ихъ разговоръ.

Здсь, у себя въ спальн, Базанова передала все Стурину и, конечно, принималась раза три плакать. Стуринъ выслушалъ все, не вымолвивъ ни слова, и затмъ насупился.

Наступило молчаніе

— Что же вы скажете? Что тутъ длать, какъ тутъ быть? спросила, наконецъ, Базанова.

— Ничего, дорогая моя Пелагея Степановна, подлать нельзя. Такъ этому и быть слдуетъ! Такъ этого я и ждалъ! Попробовать я попробую, вс силы напрягу, ораторствовать буду. Уговорю съ собой за границу създить на мой счетъ. Посл когда-нибудь отдадите… А не отдадите и слава теб Господи. Мн не нужно. Можетъ-быть порастрясу я его по этимъ Парижамъ, да по Италіямъ. Можетъ-быть и очухается отъ угара! Да врядъ ли!.. Вдь не она на него угаръ напустила, а онъ самъ на себя. Эти люди, какъ Константинъ Алексевичъ, сами на себя напускаютъ туманъ и чадъ. Они самоотравители, самосожигатели.

— Она хитрая, лукавая. Обольстила его…

— Нтъ, дорогая моя. Гд ей… Онъ самообольститель!

И помолчавъ немного Стуринъ снова выговорилъ:

— Поразительно! Поразительно! Помилуйте! дурна вдь, какъ смертный грхъ! У меня въ имніи вотъ точь-въ-точь такой ночной сторожъ есть… Евлашкой звать. Однь я вамъ этого Евлашку въ женское платье, не отличите отъ Рюминой, ей Богу! Ума не приложишь — что онъ въ этой Лукерь выискалъ? Какія чудеса въ ршет нашелъ?

— Приворотила она его къ себ корешкомъ какимъ… всхлипнула Базанова.

— Вотъ и выходитъ правда моя, Пелагея Степановна! Помните я вамъ сказывалъ, что онъ не видитъ того, что подъ глазами у всхъ, и видитъ то, чего нтъ. До ризъ положенія, до чертиковъ додумывается!

— Что-жъ изъ этого брака будетъ?!.. спросила Базанова.

— Женится если… то чрезъ года-два разъдутся…

Пелагея Степановна предложила Стурину тотчасъ же подняться въ мезонинъ, поговорить съ сыномъ.

— Хоть узнайте у него по крайней мр, какъ все этакое могло произойти.

Стуринъ наотрзъ отказался.

— Нтъ, не могу… Теперь я только ругаться буду. А это совсмъ не убдительно. Завтра пріду съ боле хладною кровью въ жилахъ и поговорю. Но впередъ васъ увряю — ничего не выйдетъ! Этого слдовало ожидать, а не этого, такъ такого же чего,— еще хуже.

На другой день дйствительно Стуринъ пріхалъ и прошелъ прямо наверхъ, гд сидлъ за работой молодой человкъ. Посл нсколькихъ словъ о Петербург Стуринъ заговорилъ прямо, объяснивъ, что мать наканун все повдала и разсказала.

— Да, это правда! отозвался Базановъ.

И лицо его сразу ожило, глаза блеснули… Выраженіе лица и взглядъ молодого человка были таковы, что у Стурина слова замерли на язык. Ему показалось, что начать противорчить молодому человку, убждать его въ его слпот при подобномъ восторженномъ настроеніи, все равно, что войти въ иноврческій храмъ и остановить въ немъ богослуженіе, доказывая всю его несостоятельность или безсмысліе.

‘Какъ же ему теперь объяснять, подумалъ Стуринъ,— что это невроятное ослпленіе. Для всхъ, кром его самого? Онъ ничего не пойметъ, какъ мы не можемъ понять, что онъ видитъ въ ней. Съ какимъ же однако мысленнымъ аршиномъ приступилъ онъ къ этой женщин. Фу, Создатель! Да это вдь четвертое измреніе!’

И мысль эта показалась Стурину и забавною, и врною.

‘Да, это то измреніе предмета, думалось ему,— которое можетъ-быть существуетъ, можетъ-быть нтъ, которое нашему разуму непонятно, а медіумамъ понятно, до уразумнія котораго когда-нибудь общечеловческій разумъ и достигнетъ’.

Однако Стуринъ ршился. Желаніе добра молодому другу, боязнь за его будущее пересилили въ немъ простую щепетильность. Онъ горячо сталъ доказывать Базанову, что черезъ годъ, или два онъ разойдется со вдовой, потому что въ ней нтъ ровнехонько ничего того, что онъ хочетъ видть въ ней.

Базановъ усмхался почти презрительно. Онъ сожаллъ Стурина — это было ясно. Изрдка онъ качалъ головой. Его движеніе говорило:

‘Какъ люди ограничены! Какъ глупы! Какъ изуродовано въ нихъ пониманіе многаго, самаго существеннаго въ жизни!’

Стуринъ уже началъ злиться на друга, и наконецъ, выговорилъ:

— Послушайте, Константинъ Алексевичъ. Вдь это, наконецъ, чортъ знаетъ, что такое! Вдь этому ничему поврить нельзя! Вдь никогда никто не повритъ, что можно влюбиться въ Гликерію Ивановну. Къ ней обыденная человческая мрка не приложима, потому что мрить нечего! Что же вы видите въ ней?.. Съ какой точки зрнія вы смотрите на нее — чтобы любить… Знаете, голубчикъ, не шутя, что я надумалъ: это въ род нашего спиритическаго четвертаго измренія.

Молодой человкъ быстро вскинулъ свои свтлые задумчивые глаза на Стурина, долго смотрлъ на него и потомъ выговорилъ, едва замтно улыбнувшись:

— Можетъ-быть!.. Вдь вы же врите, что оно существуетъ въ физическомъ мір. Ну, а я стало-быть доказываю собой, что оно существуетъ и въ нравственномъ мір.

— Нтъ… Это самообманъ! Вы чрезъ годъ или даже ране разочаруетесь въ этой женщин или, точне выразиться, приложите къ ней только три измренія нравственныя и… прозрете! И будете вы — несчастный человкъ… Вспомните вашъ казусъ съ Заквашинымъ?!..

— Это иное дло… воскликнулъ Базановъ. Я заглазно вообразилъ себ, судя по книг, свтлую и духовно высокую личность, т. е. совершенно другого индивидуума, чмъ въ дйствительности уродился этотъ Иванъ Кондратьичъ.

— А тутъ разв не то же… Разв вы не создали себ свою Гликерію Ивановну… Свою! Съ которой почтенная Рюмина и незнакома даже. Неблагопріятное мнніе объ ней не есть мое личное исключительное мнніе. Поймите, что Рюмина для всхъ, начиная съ вашей матери и кончая послднимъ обывателемъ нашего города — женщина старая, дурная и глупая… А ваша мать, да и я тоже — прибавляемъ: и недобрая…

— Ну, а для меня, улыбнулся Базановъ,— она красива, добра и умна… И я прямо и искренно говорю вамъ: я страстно люблю ее. Не поди она за меня замужъ… Я… Я и не знаю, что сталось бы со мной…

— Ну такъ я скажу, что если вы будете съ нею счастливы, то это…

Стуринъ запнулся, потомъ вскочилъ съ мста и выговорилъ растерянно…

— Ну такъ это — четвертое измреніе!..

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМРЕНІЕ.Разсказъ.

Читайте также:

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМРЕНІЕ.
Разсказъ.