ПОЭЗЯ СЛАВЯНЪ
СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ
ИЗДАННЫЙ ПОДЪ РЕДАКЦЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
1871
ЧЕШСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
ЧЕШСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
А. Гильфердингъ.
Чешская литература, Гильфердинг Александр Фёдорович, Год: 1871
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Если каждая литература отражаетъ въ себ положене и историческя судьбы народа, то этотъ отпечатокъ вншнихъ обстоятельствъ едва ли обнаруживается гд-либо явственне, чмъ въ литератур чешской. Передовой стражъ славянства на запад, народъ чешскй въ продолжене первыхъ вковъ своей истори (IX—XIV) видлъ, какъ славянскя племена, стоявшя рядомъ съ нимъ и покрывавшя его границы, мало-помалу уступали напору германской народности, какъ они частью истреблялись германскимъ мечомъ, прокладывавшихъ дорогу нмецкимъ колонистамъ, частью добровольно перенимали нмецкй языкъ и бытъ и превращались въ яростныхъ нмцевъ, онъ видлъ, какъ кругомъ его земли осыпалась, такъ сказать, славянская почва, заливаемая нмецкою волною, и онъ, наконецъ, остался одинъ, окружонный и съ запада, и съ свера, и съ юга, и отчасти даже съ востока нмцами, онъ видлъ, онъ чувствовалъ, какъ нмцы стремились и на него, какъ имъ нужно стало покончить и съ нимъ, съ этимъ послднимъ славянскимъ клиномъ въ разросшемся тл Германи. Борьба за существоване сдлалась главною историческою задачею чешскаго народа. Если онъ не палъ въ. столь неравной борьб, то этимъ онъ обязанъ отчасти выгодамъ своего положеня въ стран, которой горы долгое время служили природною защитою, а еще боле тому, что начатки просвщеня были имъ приняты съ славянскаго востока, а не съ германскаго запада. Но борьба за сохранене своей славянской народности должна была поглотить вс помыслы, вс живыя силы чеховъ, и подчинить себ, какъ оруде, ихъ литературу, также какъ она подчинила себ ихъ общественную и политическую жизнь. Нтъ литературы, которая такъ мало соотвтствовала бы идеалу искусства для искусства. ‘Ich singe wie der Vogel singt’ — этотъ девизъ мене всхъ идетъ къ чешской литератур и поэзи. У чеховъ литература и поэзя есть служебное оруде — въ настоящее время одно изъ важнйшихъ, если не самое важное — оруде великой народной мысли: удержать за славянствомъ центръ европейскаго материка, не сдаться нмцамъ, покуда быть-можетъ друге славяне не приспютъ на помощь и завершится тысячелтняя борьба.
Только на самомъ разсвт истори, когда опасность отъ Германи не была такъ близка и славянству въ Чехи жилось привольне, мы находимъ тамъ поэзю, свободную отъ этихъ постороннихъ заботъ. Но и въ ней уже слышится такое живое сознане борьбы за народность, какого нельзя замтить нигд въ тогдашней Европ. ‘Не хвально намъ въ нмцхъ искать правду, у насъ правда по закону святу’, говоритъ древнйшая поэма чешская, ‘Любутинъ Судъ’. ‘Пришолъ чужой насильственно въ вотчину и сталъ приказывать чужими словами, и какъ длается въ чужой земл съ утра до вечера, такъ пришлось длать нашимъ дткамъ и жонамъ’ — этими словами описываетъ Забой нмецкое иго, призывая пснью своихъ родичей возстать противъ нмецкаго полководца Лю дека, этого араба надъ рабами короля’. Съ восторгомъ изображалъ чешскй пвецъ,-какъ, благодаря Бенешу Германычу, ‘пришлось нмцамъ взвыть и пришлось нмцамъ улепетывать и было имъ побите!’
‘Мужи! да не будетъ отъ васъ скрыто’ — говоритъ старый князь Залабскй, приглашая витязей на турниръ — ‘да не будетъ отъ васъ скрыто, по какой причин вы собрались. Храбрые мужи, я хочу узнать, которые изъ васъ для меня пригодны. Во время мира мудро ждать войны: везд намъ сосди нмцы!’
Стихотвореня, въ которыхъ мы встрчаемъ столь ясное понимане рокового антагонизма съ нмцами, принадлежатъ къ древнйшему пероду чешской истори. Первыя изъ нихъ, ‘Любушинъ Судъ’ и ‘Забой’, относятся, если не повремени сочиненя, то по содержаню, въ IX вку, ‘Бенешъ Германычъ’ и ‘Любуша и Люборъ’ принадлежатъ къ XIII вку.
‘Любушинъ Судъ’ писанъ на пергаменной тетрадк, обличающей глубокую древность, такъ что многе приписываютъ и самую рукопись Х-му или Х-му вку. Тетрадка эта была найдена въ 1817 году осифомъ Коваржемъ, казначеемъ графа Коллоредо, въ архив замка сего послдняго на Зеленой гор. ‘Забой’, ‘Бенешъ Германычъ’, ‘Людиша и Люборъ’ (иначе ‘Турниръ’), вмст съ поэмами ‘Честмръ и Влаславъ’, ‘Ольдрихъ и Болеславъ’, ‘Збигонь’, ‘Ярославъ’ и нкоторыми небольшими стихотворенями входятъ въ составъ мелко исписанной пергаменной рукописи, отысканной покойнымъ Ганкою въ 1818 году въ колокольн старой церкви въ Краледвор, и потому извстной подъ названемъ ‘Краледворской Рукописи’. Это сборникъ стихотворенй, писанный около 1280 года и котораго нумераця показываетъ, что до насъ дошло мене 1/7 его части. Это одно достаточно свидтельствуетъ о богатств поэзи, процвтавшей въ Чехи въ первую пору ея исторической жизни.
Во вражд своей къ чешской народности, не всегда разборчивые на средства нмцы старались набросить тнь подозрня на подлинность и ‘Любушина Суда’ и ‘Краледворской Рукописи’. Сущность ихъ аргументовъ заключалась, собственно, въ одномъ: какъ-молъ могли славяне, народъ грубый и къ цивилизаци неспособный, имть, да еще въ столь древнюю пору, такя превосходныя поэмы, которыя, пожалуй, лучше нмецкихъ творенй того времени! Но, какъ водится, аргументъ этотъ облекался въ разные учоные доводы. Труды Шафарика и Палацкаго, Томка и Иречка устранили вс эти злонамренныя нападки и поставили подлинность ‘Любушина Суда’ и ‘Краледворской Рукописи’ выше всякаго сомння. Впрочемъ, подобное сомнне было столь же нелпо, какъ раздававшяся нкогда и у насъ возраженя противъ подлинности ‘Слова о полку Игорев’. Въ ту пору, когда найдены ‘Слово’, также какъ ‘Любушинъ Судъ’ и ‘Краледворская Рукопись’, свдня о древнемъ язык и быт славянъ были таковы, что для поддлки подобныхъ произведенй требовался бы не только изумительный генй поэта, но и даръ провидня открытй, сдланныхъ наукою лишь въ послдня десятилтя.
‘Любушинъ Судъ’ и стихотвореня ‘Краледворской Рукописи’ представляютъ много сходнаго съ народными эпическими пснями, которыя и нын еще поются у сербовъ и болгаръ. Но мы едва ли можемъ причислить эти произведеня чешскаго эпоса непосредственно къ области такъ-называемой народной поэзи. Нтъ, они относятся къ тому пероду творчества, когда народная пснь и поэзя художественная еще не отдлялись. Кто ршитъ, принадлежатъ ли рапсоди Гомера къ народной поэзи или въ художественной литератур? Такъ точно и эти древня чешскя твореня. Въ т первобытныя эпохи были у всхъ почти народовъ особые пвцы по ремеслу (рапсоды, барды, скальды и т. д.). Ихъ потомковъ мы находимъ въ ныншнихъ сербскихъ гуслярахъ, малороссйскихъ бандуристахъ, сказителяхъ нашего Свера. Но между тми ‘соловьями стараго времени’ и ныншними пвцами та громадная разница, что эти послдне ограничены тснымъ кругомъ сельской жизни и, съ изсякновенемъ творчества, большею частью только повторяютъ довольно плохо сохраняемые въ памяти остатки старинныхъ псенъ, а въ первобытныя эпохи — рапсодъ былъ спутникъ, нердко другъ и совтникъ князя, представитель высшихъ общественныхъ интересовъ и высшей мудрости въ стран. Что княжеске пвцы имли нкогда и у славянъ такое же значене, какъ въ первобытныя эпохи Греци, Германи, Скандинави и т. д., на то есть достоврныя указаня, и къ произведенямъ этихъ-то пвцовъ мы относимъ, какъ ‘Слово о Полку Игорев’, такъ и ‘Любушинъ Судъ’ и стихотвореня ‘Краледворской Рукописи’. Оттого-то въ нихъ и совмщается характеръ непосредственной народной поэзи съ несомннными признаками художественной отдлки.
‘Любушинъ Судъ’, ‘Забой’ и ‘Честмръ и Влаславъ’ переносятъ насъ въ эпоху язычества. Въ первомъ изображается распря, бывшая поводомъ къ призваню на престолъ Премысла, родоначальника первой династи чешскихъ государей. ‘Забой’ воспваетъ побду, освободившую Чехю отъ вторженя нмецкихъ войскъ при Карл Великомъ или одномъ изъ его преемниковъ. Въ поэм ‘Честмръ и Влаславъ’ описывается борьба пражскаго князя Неклана съ княземъ племени лучанъ (въ сверо-западной части Чехи) Владиславомъ, борьба кончившаяся смертю Властислава и торжествомъ пражскаго государя надъ племенной усобицей. Эти три поэмы единственные литературные памятники до-христанскаго времени у славянъ. О поэтическихъ красотахъ ихъ мы не будемъ распространяться, ихъ почувствуетъ всякй, кто прочтетъ эти стихотвореня, помщонныя въ настоящей книг цликомъ. Но чего нельзя передать въ перевод — это чудная простота и сила древняго поэтическаго языка, въ которомъ каждое слово отчеканено съ выразительностю и отчетливостью, какя можно найти только у величайшихъ художниковъ. Форма въ ‘Любушиномъ Суд’ — 10-ти сложный эпическй стихъ, господствующй понын въ сербскомъ народномъ эпос, тотъ же размръ преобладаетъ и въ ‘Забо’ и въ ‘Честмр и Власлав’, но мстами переходитъ въ вольный стихъ, уподобляющйся поэтической проз ‘Слова о Полку Игорев’. Любопытно, что въ этихъ поэмахъ замтны слды такъ-называемой аллитераци (созвучя), составляющей также особенность древнйшей германской и скандинавской поэзи {Къ примрамъ аллитераци, которые приводитъ г. Прочекъ, прибавимъ слдующе стихи изъ ‘Честмра и Власлава’:
Взрадова се Воймиръ велевеле
Взвола съ скалы гласемъ въ лс глучнымъ:
Незъярьте се, бози, свему слуз,
Ежъ не пали обть въ днешнмъ слунци! и т. д.}.
Поэма ‘Ольдрихъ и Болеславъ’, отъ которой уцллъ только конецъ, относится въ событю 1004 года: въ ней изображено освобождене Праги отъ войска Болеслава Храбраго, ‘Бенешъ Германычъ’ описываетъ побду надъ саксонцами, одержанную въ 1203 году, ‘Ярославъ’ — освобождене Морави отъ нашествя татаръ въ 1241 году. Самая поэма ‘Ярославъ’ сочинена въ конц XIII вка. Она есть послднй плодъ чистаго славянскаго эпоса въ Чехи. Рука сочинителя-художника здсь особенно явственна. Въ ‘Ярослав’ мы видимъ уже полное господство христанской стихи, но замчательно, что поэтъ относится къ христанскому Богу почти въ тхъ же выраженяхъ, какъ его предшественники къ богамъ языческимъ. Сравнимъ слдующя два мста: ‘Нужна жертва богамъ’, говоритъ въ языческой поэм Честмръ въ отвтъ Воймру, предлагавшему отложить жертвоприношене до конца битвы: ‘нужна жертва богамъ, мы и такъ ныньче поспемъ на враговъ. Садись сейчасъ на быстрыхъ коней, пролети лса оленьимъ скокомъ туда, въ дубраву. Тамъ въ сторон отъ дороги скала любезная богамъ. На ея вершин принеси жертву богамъ, богамъ своимъ спасамъ, за побду позади, за побду впереди. Пока… подымется солнце надъ верхушками лсными, придетъ и войско туда, гд твоя жертва поветъ въ столпахъ дыма, и поклонится все войско, идя мимо… Горла жертва, и приближается войско, идутъ одинъ за однимъ, неся оружье. Каждый, идя кругомъ жертвы, возглашалъ богамъ славу…’
А въ ‘Ярослав’ описывается, какъ христане, окружонные татарами и умирая отъ жажды подъ палящимъ зноемъ, думали было о сдач. Но тутъ къ нимъ обращается Вратиславъ: ‘Постыдитесь, мужи, такихъ рчей. Если мы погибнемъ отъ жажды на этомъ -холму, такая смерть будетъ Богомъ назначена, а сдадимся мечу нашихъ враговъ — сами совершимъ надъ собой убйство. Мерзость предъ Господомъ — рабство, грхъ въ рабство отдать добровольно шею. За мной пойдите, мужи, кто такъ думаетъ, за мной въ престолу Матери Божей’. Идетъ за нимъ множество къ святой часовн: ‘Встань, о Господи, въ своемъ гнв и возвыси насъ надъ врагами. Услышь голоса, что въ теб взываютъ. Окружены мы лютыми врагами, освободи насъ отъ стей свирпыхъ татаръ и дай влагу нашихъ утробамъ. Громогласную жертву мы теб воздадимъ. Погуби въ земляхъ нашихъ врага, истреби его во вки, во вки вковъ!’
Въ этихъ словахъ Вратислава, общающаго Богу громогласную жертву, намъ слышится отзвукъ той эпохи, когда славянинъ, идя вокругъ языческой жертвы, возглашалъ славу своимъ древнимъ богамъ: даже выраженя поэтовъ въ обоихъ случаяхъ одни и т же.
Поэма объ Ярослав представляетъ еще любопытную черту. Ея сочинитель какъ бы не знаетъ различя церковнаго, уже отдлявшаго западную Европу отъ восточной. Онъ говоритъ о великой побд татаръ надъ христанами, о томъ, какъ посл этой побды они ‘наложили на христанъ дань великую, подчинили себ два царства, старый Кевъ и Новгородъ пространный’ {Это упоминовене о Новгород дало поводъ къ довольно странному толкованю. Защищая ‘Краледворскую Рукопись’ отъ нмецкихъ придирокъ, въ ней ничего не щадившихъ, г. Иречекъ зашолъ въ настоящемъ случа слишкомъ далеко въ своемъ старани доказать ея историческую достоврность. Его смутило то, что Новгородъ не былъ царствомъ и не былъ покоренъ татарами, и потому онъ съ восхищенемъ указываетъ въ русской лтописи извсте о взяти татарами Новгорода-Волынскаго. ‘Вотъ, говоритъ онъ, тотъ Новгородъ, о которомъ упомянулъ сочинитель ‘Ярослава’: вашъ поэтъ вренъ исторической истин’. Тутъ не принято во внимане только одно, что эпическая поэма не есть дипломатическй документъ. Очевидно, что поэтъ слышалъ о покорени Руси татарами, а Русь того времени, какъ ему было извстно, состояла изъ двухъ главныхъ частей: Кевской и Новгородской. Вотъ онъ и говоритъ, что татары подчинили себ старый Кевъ и Новгородъ пространный. Послднее выражене указываетъ прямо на то, что рчь идетъ о великомъ Новгород, а не о такомъ ничтожномъ город, какъ Новгородъ-Волынскй. Поэтъ слышалъ несомннно этотъ титулъ: великй Новгородъ, и не будучи знакомъ съ подробностями отношенй русскихъ городовъ, понялъ его, какъ видно, въ матеральномъ смысл величины его окружности или его владнй. Оттого-ю онъ и написалъ, съ тою точностью выраженй, какою отличается эпическй языкъ древнихъ чешскихъ поэмъ — Новгородъ пространный.}. Читая это съ понятями нашего вка, мы тутъ не находимъ ничего особеннаго. Но надобно вспомнить, что это говорилъ чешскй поэтъ XIII столтя, эпохи крестовыхъ походовъ и апогея римскаго владычества. Если бы вторжене татаръ въ Европу описывалъ въ XIII вк поэтъ изъ западныхъ народовъ, то онъ едва ли ршился бы назвать русскихъ, наравн съ своими единоврцами, просто-на-просто христанами, ибо для западнаго человка того времени послдователи восточной церкви были — неврные, немногимъ лучше язычниковъ.
Съ ‘Ярославомъ’ мы прощаемся съ самобытною славянскою поэзею въ Чехи и переходимъ въ перодъ подражаня. Подражательность проявляется и въ форм и въ содержани. Римованныя строчки замняютъ народный славянскй стихъ, сюжеты средневковой западной литературы, свтской и духовной, изгоняютъ, родныя темы. Такова чешская литература XIV вка. Въ ней мы находимъ я мистери, въ род тхъ, которыя игрались тогда на запад, какъ ‘Мастичкарь’, т.е.продавецъ мазей, и ‘Гробъ Божй’, не безъ таланта передланные на чешскй языкъ рыцарске романы въ стихахъ, какъ ‘Александрада’, ‘Тристрамъ’, ‘Тандарасъ и Флорибелла’ и даже оригинальный романъ въ проз — ‘Ткадлечекъ’, легенды въ стихахъ и проз, изъ которыхъ самая замчательная, жизнь св. Екатерины, принадлежитъ еще къ XIII столтю, басни, множество аллегорическихъ и нравоучительныхъ стихотворенй. Вся эта довольно обширная литература представляется намъ теперь безжизненною и не иметъ уже интереса. Но не смотря на это подражане литературнымъ образцамъ современнаго запада, сознане славянской народности не умирало въ Чехи, напротивъ того, оно закипло еще сильне подъ гнетомъ иностранныхъ влянй, отпоръ нмецкому элементу сталъ входить въ число прямыхъ задачъ литературной дятельности. Въ первый разъ задачу эту поставилъ себ сознательно авторъ замчательнаго произведеня, которое стоитъ на порог XIII и XIV вка. Это — хроника въ стихахъ, по недоразумню получившая назване Далимиловой. Авторъ ея, настоящее имя котораго неизвстно, былъ чешскй рыцарь, онъ писалъ между 1282 и 1314 годомъ. До него лтописи писались въ Чехи монахами на латинскомъ язык, онъ ршился передать ихъ содержане по-чешски, дабы каждый могъ узнать прошлое своего народа и ‘прилежалъ своему языку’, имя передъ глазами ‘честь своей земли и лесть ея непрятелей’. Вся книга направлена противъ той пагубной для славянства политики, которая заставляла послднихъ чешскихъ королей изъ Премысловой династи покровительствовать нмецкимъ колонямъ, давать имъ привиллеги, вврять должности нмцамъ и тмъ вселять въ самихъ чехахъ охоту становиться нмцами. Нами приведенъ выше извстный стихъ ‘Любушина Суда’: ‘нехвально въ нмцахъ искать правды’. Послушаемъ теперь, какъ авторъ хроники парафразируетъ учене чешской пророчицы:
‘Если вами владть будетъ чужеземецъ, то языкъ вашъ не долго продержится. Горько между чужими, а среди своихъ утшится и скорбящй. Чешское хотя и шершаво, однако не плняйся чужеземнымъ, чешская голова. Скоре змя согрется на льду, чмъ нмецъ пожелаетъ чеху добра. Гд народъ единъ, такъ онъ и славенъ!’ Этотъ взглядъ проводится черезъ всю книгу.
Такъ, между прочимъ, разсказавъ о корол Вячеслав II, что онъ дозволилъ панамъ творить насиле и захватывать имня сиротъ, авторъ выставляетъ, что Богъ, въ вару за этотъ грхъ, наслалъ на него помрачене: ‘онъ сталъ пускать въ свой совтъ нмцевъ и ихъ во всемъ держаться. То было явное знамене великаго Божьяго гнва, что умъ его одурлъ до такой степени, что онъ взялъ себ въ друзья враговъ’. Кончаетъ авторъ свою хронику совтами чешскимъ панамъ: ‘Совтую вамъ, будьте себ на ум, не пускайте въ землю иностранцевъ. Если вы не будете въ этомъ разсудительны, то самъ топоръ обтешетъ для себя топорище. Совтую вамъ, если дло зайдетъ о выбор короля, не ходите сквозь лсъ за кривымъ деревомъ. Что я подъ этимъ разумю, самъ пойми: выбирай своего, не бери изъ чужого народа. Помни, чему тебя учила Любуша, которая никогда не обманывалась въ своемъ слов.’
Что трудъ чешскаго автора достигалъ своей дли въ сред тогдашняго общества, тому лучшимъ доказательствомъ служитъ извлечене изъ его хроники, сдланное прозою въ 1437 году, подъ заглавемъ: ‘Краткая выборка изъ чешскихъ хроникъ, къ предостереженю врныхъ чеховъ’. Вотъ первыя слова этой ‘выборки’: ‘Чехи должны тщательно стараться и всемрно остерегаться, чтобы не попасть подъ управлене чужого народа и особливо нмецкаго, ибо, какъ доказываютъ чешскя лтописи, этотъ народъ наизлйшй въ нанесени ударовъ языку {Слово ‘языкъ’ въ старинныхъ чешскихъ памятникахъ, какъ к у насъ, употреблялось въ смысл ‘народности’.} чешскому и славянскому. Со всевозможнымъ тщанемъ онъ постоянно съ этою цлю работаетъ и всякими способами и хитростями старается о томъ, какъ бы уничтожить этотъ языкъ, употребляя къ тому всякя средства и козни’ и т. д.
Во второй половин XIV вка представителемъ чешской поэзя является Смилъ Фляшка изъ Пардубицъ, одинъ изъ знатнйшихъ членовъ чешскаго дворянства (ум. 1403). Онъ былъ авторомъ разныхъ аллегорическихъ и нравоучительныхъ стихотворенй. Этотъ родъ поэзи, наимене поэтическй изъ всхъ, кажется особенно соотвтствовалъ тогдашнему настроеню умовъ въ Чехи. Въ то время началъ выдвигаться церковный вопросъ, вскор поглотившй вс умственныя и общественныя силы чешскаго народа. Предвстникомъ этой новой эпохи былъ ома Щитный, замчательнйшй чешскй писатель XIV вка, оставившй обширныя сочиненя религознаго и философскаго содержаня (родился около 1330, умеръ около 1400 года). Онъ первый ршился писать на народномъ язык о богословскихъ и философскихъ предметахъ, которые до того времени, будучи излагаемы не иначе какъ по латыни, оставались достоянемъ учонаго сословя. Подъ перомъ Щитнаго чешская проза достигла съ перваго разу замчательной ясности и точности въ передач отвлеченныхъ понятй, безъ насиля духу языка: въ этомъ отношени Щитный можетъ считаться писателемъ образцовымъ. Нтъ сомння, что его сочиненя, популяризуя вопросы, въ ту пору всего боле занимавше человчество, способствовали религозному движеню, которое вслдъ затмъ охватило Чехю.
Движене это извстно подъ именемъ гуситскаго. Оно заключало въ себ и освобождене церкви отъ оковъ Рима и политическую революцю, избавившую чешскую народность отъ преобладаня германизма, постепенно, въ продолжене Х-го и XIV-го столтй, всасывавшагося въ Чехю при пособи правительства и аристократи и грозившаго поглотить тамъ славянскую стихю, какъ это случилось въ сосдней Силези. Славная борьба, открытая на духовномъ пол Гусомъ, ознаменованная безпримрными побдами Жижки и Прокопа надъ ополченями всей католической Европы и завершонная блестящимъ царствованемъ народнаго избранника Подбрада, потребовала отъ чешскаго народа напряженя силъ, умственныхъ и матеральныхъ, какое едва ли приходилось испытать другому изъ европейскихъ народовъ. Трудно характеризовать спокойнымъ историческимъ слогомъ то настроене, которое овладло тогда чехами и одно могло дать имъ устоять противъ всего запада. Намъ нужно обратиться къ памятнику того времени. Вотъ подлинныя слова изъ устава, принятаго чехами, которые, подъ предводительствомъ Жижки, ополчились на защиту своей страны и своей вры:
‘Милостю и щедротою Отца и Господа Бога всемогущаго увровавъ и прявъ просвщене истинной и непреложной правды и закона Божя .. и будучи побуждаемы духомъ благимъ, зная и разумя, что вс вещи мра сего преходящи и тлнны, но истина Господа исуса Христа, Бога всемогущаго, остается во вки: того ради мы, братъ оаннъ Жижка отъ Чаши {Въ Чехи существовалъ обычай принимать дворянскй титулъ съ частицею зъ, соотвтствующею нмецкому von. Жижка замнилъ свой титулъ ‘въ Троцнова’, титуломъ ‘въ Калиху’, такъ-какъ чаша для причащеня была символомъ гуситства.} и проче гетманы, паны, рыцари, дворяне {Паны въ Чехи означали членовъ высшей аристократи, магнатовъ, мелке дворяне назывались: паноши, мы переводимъ это назване словомъ — дворяне.}, бургомистры, городске совтники и вс общины, панскя, рыцарскя, дворянскя и городскя, мы… намреваемся, помощю Божею и общественною, за всяке безпорядки карать, бить и наказывать, счь, убивать, рубить, вшать, топить, жечь и мстить всякаго рода местью, каковыя кары подобаютъ злымъ по закону Божему, не изъемля никого, какого бы сословя ни было, ни мужчины, ни женщины. И если мы будемъ соблюдать вышеписанныя спасительныя правила, то Господь Богъ пособитъ намъ своею святою милостью и помощью. Ибо такъ надлежитъ длать для Божьяго боя и жить добродтельно, по христански, въ любви и страх божемъ, возлагая уповане на Бога и ожидая отъ него вчной награды. И мы просимъ васъ, любезныя общины во всхъ краяхъ, князей, пановъ, рыцарей, дворянъ, мщанъ, ремесленниковъ, работниковъ, поселянъ и всякаго званя людей, а въ особенности врныхъ чеховъ, принять нашъ уставъ и помочь намъ его исполнить. А мы за-то хотимъ стоять и мстить за васъ, ради Господа Бога и ради его святаго распятя, для освобожденя истины закона Божьяго и ея возвеличеня, для пособленя врнымъ сынамъ святой церкви, въ особенности изъ народа чешскаго и славянскаго, и всего христанства, и для уничиженя еретиковъ, лицемровъ и развратниковъ, дабы Господь Богъ всемогущй соизволилъ дать намъ и вамъ свою помощь и одолне надъ врагами своими и нашими и ратовалъ бы за насъ съ вами своею мощю и не лишилъ насъ своей святой милости. Аминь.’
При такомъ настроени въ народ можетъ ли остаться мсто художественному творчеству, поэзи? Поэзя чешская въ гуситскй перодъ ограничивалась церковнымъ гимномъ и военнымъ маршемъ. Иногда излагались стихами богословскя преня и историческе эпизоды. Прозаическая литература получила больше размры, Гусъ установилъ правила чешскаго правописаня и грамматики, но вся литература эта служила исключительно интересамъ дня: проповди, масса сочиненй по богословской и юридической части, историческя записки, необходимыя для практическихъ цлей книги о военномъ стро, о хирургя и т. д.,— вотъ главное ея содержане. Она иметъ высокое значене историческое, во никакого художественнаго. Важнйше чешске писатели этого времени были: Гусъ (особенно замчательны его письма), Янъ Прибранъ, Янъ Рокицана, Петръ Хелчицкй (писатели богословске), Лаврентй Брезова (авторъ обширныхъ историческихъ сочиненй), Цтиборъ Товачовскй и Викторинъ Корнелй Вшегордъ (писатели юридическе).
XVI столте называется обыкновенно ‘золотымъ вкомъ’ чешской литературы. Если такое назване заслуживается хорошимъ слогомъ и плодовитостью, то дйствительно этотъ перодъ можетъ быть названъ золотымъ вкомъ. Языкъ чешскй достигъ замчательной степени обработки, спокойстве, наступившее посл гуситскихъ бурь, давало досугъ заниматься литературой, а живой интересъ къ вопросамъ религи и науки, завщанный эпохою борьбы, которая велась за свободу вры, устремлялъ внимане чешскихъ писателей на вс отрасли знаня, тому времени доступнаго. Но напряжене силъ предъидущей поры явно истощило народъ чешскй: не смотря на досугъ, на высокую степень образованности, на ясное сознане народности, творчества въ немъ уже не было. Этотъ ‘золотой вкъ’ Чехи не произвелъ ни одного памятника замчательнаго. Вся тогдашняя литература можетъ быть характеризована немногими словами: прекрасный языкъ, посредственность и скука.
Поэзя ограничивалась по прежнему переложенемъ псалмовъ, церковными гимнами и пьесами дидактическаго содержаня. Лучшимъ стихотворцемъ этого времени признается Симеонъ Ломницкй. Изъ прозаическихъ писателей назовемъ главнйшихъ: Бартошъ и Сикстъ изъ Оттерсдорфа, оба авторы мемуаровъ, Вячеславъ Гаекъ, составитель чешской хроники, оаннъ Благославъ, авторъ чешской грамматики и истори секты чешскихъ братй, Данилъ Велеславннъ, авторъ разныхъ историческихъ сочиненй, Матвй Гозусъ, переведшй на чешскй языкъ ‘Московскую Хронику’ Гваньина, Хрисхофъ Гарантъ изъ Потницъ, описавшй свое путешестве по святыхъ мстамъ, Адамъ Залужанскй, авторъ сочиненй по естественнымъ наукамъ и медицин.
XVII вкъ, при своемъ наступлени, предвщалъ, казалось, чехамъ дальнйшее развите этой обильной литературною и научною дятельностью эпохи. Выдвинулись тогда писатели, какъ Карлъ Жеротинъ и Амосъ Коменскй, которые, по глубин ума, а послднй и по поэтическому таланту, превышали лучшихъ представителей такъ-называемаго ‘золотого вка’. Вдругъ все это оборвалось. Слишкомъ истощенный борьбою гуситской эпохи, чешскй народъ не въ силахъ былъ вновь сопротивляться нахлынувшему на него ополченю западной Европы. Одна проигранная битва (1620 г.) ршила теперь его судьбу. Онъ отдался побдителю, и этотъ побдитель — австрецъ — сдлался палачехъ. Мало было казни передовыхъ людей Чехи, мало было религознаго насиля, заставившаго выселиться за границу цлую треть ея населеня, мало было систематическаго опустошеня чешской земли, побдитель захотлъ лишить ее даже воспоминаня своей прежней жизни, даже возможности возрожденя. Началось неслыханное въ христанскомъ мр, сознательное и систематическое истреблене цлой письменности. Руководителями дла были езуиты, исполнителями — австрйске солдаты и полиця. Вотъ свидтельство человка, котррый принадлежалъ самъ къ езуитскому ордену (Бальбина): ‘Было время, когда я былъ ребенкомъ, вскор посл блогорской побды, когда вегъ и всякаго рода книги, писанныя на чешскомъ язык, по этому одному признавались за еретическя и сочиненныя еретиками, а потому он безъ всякаго разбора, были ли то книги хорошя или дурныя, полезныя или безполезныя, отыскивались для преданя пламени. Вытащенныя изъ угловъ въ домахъ или вырванныя изъ рукъ, книги эти раздирались и бросались въ костры, въ разныхъ мстахъ устроенные (какъ, между прочимъ, я помню, что это было сдлано въ Праг на площади). Хвалю усерде въ религи, но не безъ мры. Между тмъ извстно, какъ передавали мн самые участники дла, что почти всегда книги бросались въ огонь даже безъ того, чтобы въ нихъ заглянули. Такую же заботу прилагали и валлонске солдаты, въ особенности т, которые состояли подъ начальствомъ Букоя, чтобы жечь вс книги, какя попадались имъ въ Богеми’.
Приводя эти слова езуита, Добровскй (католическй аббатъ) прибавляетъ: ‘Что бы сказалъ Бальбннъ, если бы онъ видлъ т неистовства, которыя творили его товарищи по ордену съ чешскими книгами посл его смерти! Индексы (списки осужденныхъ на истреблене книгъ) 1729 и 1749 года, равно какъ пражскй индексъ 1767 года, суть краснорчивыя доказательства того, превосходящаго всякое воображене, невжества инквизиторовъ, въ продолжене столькихъ лтъ старавшихся, хотя безплодно, задушить въ Чехи здравый человческй разумъ’.
Это продолжалось даже посл уничтоженя ордена езуитовъ (упраздненнаго въ 1773 году). Еще въ 1780 году жандармы отыскивали по всмъ краямъ Богеми чешскя книги и предавали истребленю.
Въ продолжене этихъ ужасныхъ 160 лтъ никакая умственная дятельность на чешскомъ язык не была, разумется, возможна. Чешске писатели прежняго времени, переживше блогорскую битву и успвше спастись за границу, продолжали, боле изъ патротизма, чмъ для практической пользы своихъ соотечественниковъ, писать и печатать книги по-чешски, но по невол прибгали чаще къ языку латинскому, на которомъ ихъ могла выслушивать Европа. Когда же умеръ послднй изъ этихъ писателей-эмигрантовъ, Коменскй (онъ скончался въ 1671 году), то некому было смнить это поколне, такъ-какъ въ самой Чехи умственная жизнь была убита. Убитою казалась и самая народность чешская. Массы нмецкихъ колонистовъ заняли опустошенную и покинутую туземцами страну. Конфискованныя у чеховъ-протестантовъ имня были розданы нмцамъ и разнымъ иностранцамъ, служившимъ при австрйскомъ двор. Чешскй языкъ палъ на степень мужицкаго просторчя. Когда, въ XVIII вк, вновь пробудились въ Богеми умственные интересы, органомъ ихъ сталъ языкъ нмецкй, во второй половин прошлаго столтя Прага считалась однимъ изъ центровъ нмецкой интеллигенци. Въ то же время рядъ законодательныхъ мръ, принятыхъ между 1770 и 1780 годами, окончательно изгналъ чешскй языкъ изъ присутственныхъ мстъ и училищъ, безъ знаня нмецкаго языка нельзя было поступить даже въ ремесленный цехъ. Средства, принятыя тогда противъ чешскаго языка, были, по замчаню современника Пельцеля, почти т же, какя употреблены были посл блогорской битвы для обращеня чеховъ-протестантовъ въ католицизмъ, и которыя дйствительно приведи къ тому, что въ 50 лтъ вся Богемя сдлалась католическою. ‘Изъ сего, прибавляетъ этотъ авторъ (должно замтить, что Пельцель былъ чехъ-патротъ), можно съ вроятностью заключить, что современемъ Богемя въ отношени въ языку будете находиться въ томъ же положени, въ какомъ находятся нын Саксоня, Бранденбургя и Силезя, гд въ настоящее время господствуетъ исключительно нмецкй языкъ и гд отъ славянскаго языка ничего другого не осталось, какъ названя городовъ, деревень и ркъ.’
Пельцель писалъ это въ 1790 году. Трудно опредлить причины, по которымъ его пророчество не сбылось. Кажется, чешская народность обязана этимъ предшествовавшему гуситскому движеню и ужасу, катастрофы, его завершившей. Все, что прошедшее Чехи имло благороднаго и славнаго, было въ ней связано съ славянскимъ именемъ, имя нмецкое въ ея истори являлось символомъ обскурантизма и самой страшной тиранни. Понятно, что все, сколько-нибудь свободомысленное и даровитое, переходило на сторону чешской народности, какъ только она обнаружила вновь признаки жизни. Этимъ объясняется, какимъ образомъ нмецкй элементъ, опираясь на вс силы правительства, администраци и школы и располагая цлою массою природнаго германскаго населеня, въ короткое время уступилъ въ Чехи, передъ горстю литераторовъ и учоныхъ, вс позици, завоеванныя полуторавковою политикою Австри.
Три года посл того, какъ австрйске жандармы вновь обыскивали села, чтобы жечь чешскя книги, именно въ 1783 году Карлъ-Генрихъ Тамъ напечаталъ ‘Оборону чешскаго языка’ (Obrana gazyka czeskeho), и въ томъ же году другой чешскй патротъ, Алоизй Ганке, издалъ въ Брън (Брюнн) въ Морави по-нмецки книгу, въ которой онъ убждалъ держаться родного языка (Empfehlung des bhmischen Sprache). Это были первые встники возрожденя. Вскор потомъ (1785) составилось въ Праг общество молодыхъ людей, которые давали театральныя представленя по-чешски. Этимъ чешскй языкъ впервые заявилъ о своихъ правахъ на существоване въ образованномъ кругу и пробрлъ нкоторую популярность. Тогда же началась дятельность Прохазки, предпринявшаго издане лучшихъ произведенй прежней литературы чешской, изслдователя чешской старины Пельцеля, Брамеруса, который въ 1785 году основалъ чешскую газету и въ течене 20 лтъ напечаталъ 84 сочиненя на чешскомъ язык, и наконецъ знаменитаго Добровскаго (род. 1753, ум. 1829).
Добровскй былъ по преимуществу учоный. Онъ писалъ свои сочиненя частю по-латыни, частю по-нмецки, онъ даже не врилъ въ возможность возрожденя чешскаго языка и народности. Тмъ не мене, къ нему всего врне относятся слова нашего поэта, когда онъ говоритъ:
‘Вотъ, среди сей ночи темной,
Здсь, на Пражскихъ высотахъ
Доблй мужъ рукою скромной
Засвтилъ маякъ въ потьмахъ.
О, какими вдругъ лучами
Озарились вс края!
Облачилась передъ нами
Вся славянская земля!’
Значене Добровскаго дйствительно то, что онъ ‘засвтилъ маякъ въ потьмахъ’. Онъ опредлилъ законы чешскаго языка, возстановилъ его исторю и первый научнымъ образомъ уяснилъ связь всхъ славянскихъ племенъ и нарчй. Успхъ на дл превзошолъ ожиданя Добровскаго. Подъ конецъ своей жизни онъ увровалъ въ будущность чешской народности и началъ самъ писать по-чешски.
Въ 1790 году умеръ императоръ осифъ II, котораго, съ голоса нмцевъ, и мы привыкли прославлять какъ одну изъ свтлыхъ историческихъ личностей и который дйствительно заслужилъ признательность своихъ подданныхъ нкоторыми благодтельными мрами (облегченемъ участи крпостныхъ крестьянъ и ослабленемъ деспотизма римско-католической церкви), но вмст съ тмъ былъ ярый врагъ славянства и велъ въ систематическому истребленю всего славянскаго въ Австри. Какъ только его не стало, чины чешскаго королевства обратились въ его преемнику съ просьбою допустить вновь преподаване на чешскомъ язык въ училищахъ Богеми. Правительство отвчало на это разршенемъ учредить въ Пражскомъ университет одну каедру чешскаго языка и словесности. Тогда нашлись люди, которые начали обучать чешскому языку безвозмездно въ гимназяхъ и семинаряхъ. Вотъ фактъ, который показываетъ, какая преданность длу уже въ то время одушевляла сторонниковъ славянской народности въ Чехи.
Вслдъ за первыми дятелями возрожденя, имена которыхъ мы назвали выше, выступили Шнейдеръ, Пухмайеръ, два брата Недлые, Гнвковскй, Полакъ и безсмертный своими заслугами Юнгманъ. Они стали отваживаться уже въ область поэзи, Шнейдеръ бросилъ писать нмецке стихи, доставивше ему нкоторую извстность, и началъ писать чешскя стихотвореня, но преобладающй характеръ литературы оставался учоный. Нужно было, такъ сказать, отрыть славянскую народность въ Чехи изъ-подъ груды развалинъ и возстановить передъ пробуждавшимся въ народ сознанемъ картину его прошлаго. Много способствовало этому длу учреждене, въ 1818 году, по иницатив графа Коловрата, Чешскаго Музея, при которомъ возникло учоное общество, началъ издаваться учоно-литературный журналъ, а въ 1830 году учредилась Матица, то-есть общество для изданя полезныхъ чешскихъ книгъ. Обращенное на чешскую старину внимане повело къ открытю многихъ замчательныхъ памятниковъ, которые въ свою очередь дйствовали живительно на общество, почти забывшее языкъ и дла своихъ предковъ.
Этотъ перодъ научной по преимуществу работы обнимаетъ время до 1848 года. Умственная жизнь Чехи сосредоточивалась около учоныхъ, какъ Юнгманъ, который въ громадномъ, образцовомъ словар собралъ вс литературныя богатства чешскаго языка, Ганка, открывшй ‘Краледворскую Рукопись’ и издавшй множество памятниковъ, Шафарикъ, творецъ славянскихъ древностей, Палацкй, возсоздавшй исторю чешскаго народа. Къ этимъ именамъ нужно присоединить Челяковскаго, Эрбена, Воцеля, Томка и др. Но недостаточно было возстановить прошлое чешскаго народа, нужно было уяснить ему его связь съ великимъ славянскимъ мромъ: ибо безъ этой связи что значила бы горсть чеховъ въ центр западной Европы? Эта идея возникала и въ людяхъ прежняго поколня. Добровскй изучалъ церковно-славянскй языкъ и сравнивалъ славянскя нарчя, поэтъ Пухмайеръ сочинилъ русскую грамматику для чеховъ. Съ двадцатыхъ годовъ та же идея проникаетъ во всю литературу чешскую. Ее первый провозгласилъ Колларъ въ восторженной поэм своей ‘Дочь Славы’, и потомъ развилъ въ сочинени ‘О литературной взаимности между племенами и нарчями славянскаго народа’ (1837). Таже идея одушевляла общественную дятельность и учоныя изданя Ганки, она выразилась наукообразно въ ‘Славянскихъ Древностяхъ’ и ‘Славянской Народописи’ Шафарика, въ ‘Сравнительной грамматик славянскихъ нарчй’ Челяковскаго, въ его ‘Отголоскахъ славянскихъ псенъ’ и т. д., словомъ, она не была чужда ни одному изъ чешскихъ писателей этого времени.
Другая отличительная черта этой эпохи заключалась въ крайнемъ разнообрази работъ тогдашнихъ чешскихъ писателей. Людей было мало, цль была громадная и всмъ общая, и потому никто не посвящалъ себя исключительно тому или другому роду литературы, а переходилъ отъ одного къ другому, для пользы общаго дла. Юнгманъ переводилъ ‘Потерянный Рай’ Мильтона и составлялъ учонйшй словарь, учоные по призваню, какъ Ганка, Шафарикъ, Палацкй, писали лирическе стихи, поэты въ душ, какъ Ноларъ и Челяковскй, трудились надъ древностями и филологею, Эрбенъ писалъ баллады и издавалъ юридическе документы, Воцель сочинялъ эпическя поэмы и разработывалъ археологю.
Возрождене чешской мысли шло съ такимъ успхомъ, что въ 30-тыхъ и 40-выхъ годахъ за этими первостепенными вождями шла уже цлая группа литераторовъ. То были поэты: Хмленскй, Лангеръ, Бубекъ, Бамаритъ, Винарицкй, а изъ младшихъ Маха, Яблонскй, Рубешъ, Небескй, Виллани, Штульцъ, Фурхъ, драматурги: Блицпера, Тыль, Миковецъ и др., авторы романовъ и повстей: тотъ же Тылъ, Хохолушекъ, Маркъ, Сабина, Вожена Нмцова и т. д. Ихъ одушевляло одно стремлене — будить въ чешскомъ народ самосознане и славянское чувство. Вся эта литература не произвела, правда, ни одного первокласнаго художественнаго твореня, но она принесла огромную практическую пользу. Замчательно, что единственный изъ всхъ названныхъ нами поэтовъ, котораго произведеня не служили общей патротической цли, а имли чисто субъективный характеръ, Маха, вовсе не цнился своими современниками, не смотря на то, что художественными достоинствами превышалъ многихъ популярнйшихъ тогда поэтовъ.
1848 годъ обнаружилъ, что усиля тружениковъ науки и литературныхъ дятелей были не безплодны. Чешскй народъ поднялъ голову и потребовалъ возвращеня принадлежащихъ ему правъ, онъ гласно заявилъ свою солидарность съ славянскимъ мромъ. Бомбардироване Праги (12 юня 1848) и осадное положене, провозглашенное австрйскимъ правительствомъ, придушили на время этотъ голосъ — и наступило десятилте тяжелаго полицейскаго гнета. Политическая литература, которую создалъ-было Гавличекъ, замолкла съ его ссылкою въ тирольскую крпость, его поэтическя произведеня, отличавшяся необыкновеннымъ остроумемъ, оставались неизданными, замолкло и слово Ригера, открывшаго чешскому языку поле политическаго краснорчя. Но работа продолжалась, принявъ нсколько другое направлене. Вмсто созданя учоныхъ работъ, на первый планъ выступила популяризаця знаня. Младшее поколне произвело также замчательныхъ учоныхъ: Иречва, Гануша, Гатталу, Вертятко и другихъ, но это не таке крупные двигатели науки, какъ люди прежняго времени, Юнгманъ, Шафаривъ, Палацкй. Даже въ поэзи и беллетристик мы находимъ мене выдающихся именъ, можемъ назвать Пфлегера, Галева, осифа Эрбена, Каролину Свтлу, переводчика Пушкина Бендля и др. Главное же содержане литературы составляетъ масса работъ для передачи чешскому народу результатовъ, достигнутыхъ во всхъ отрасляхъ знаня. Продолжая самостоятельную разработку вопросовъ, касающихся непосредственно чешскаго края и отчасти всего славянскаго мра, чешске писатели въ послднее двадцатилте поставили себ, казалось бы, задачею — освободите чешскй народъ отъ подчиненности нмцамъ въ умственномъ отношени. И они этого достигли. Въ настоящее время нмецкй языкъ пересталъ быть необходимъ чеху, какъ образовательное средство, онъ ему нуженъ столько же, сколько иностранные языки нужны намъ русскимъ, т. е. для высшаго, такъ-называемаго университетскаго образованя, но чехъ можетъ въ настоящее время, не зная ни слова ни на какомъ другомъ язык, кром чешскаго, получить общее образоване по всмъ предметамъ. Онъ иметъ по-чешски всеобщую и австрйскую исторю въ книгахъ Томка и Сметаны, всеобщую географю въ изданяхъ Запа и Палацкаго (сына), логику Марва, зоологю и ботанику Пресля, физику и астрономю
Сметаны, минералогю и геологю Крейчаго, химю Войтха Шафарина, механику Майера, политическую экономю въ разныхъ сочиненяхъ Ригера, дйствующе въ Австри законы въ издани Шембери въ д. Онъ иметъ спецальные чешске журналы: ‘Живу’ по части естественныхъ наукъ, основанную знаменитымъ Пуркине, который въ ней популяризовалъ свои изслдованя, ‘Правникъ’ журналъ юридическй, журналы: сельско-хозяйственный, педагогическй, медицинскй и др. Чехъ можетъ прочесть на своемъ язык въ прекрасныхъ переводахъ лучшихъ классиковъ древности, Шекспира и не мало другихъ великихъ писателей. Наконецъ у него есть по-чешски превосходный энциклопедическй словарь, издаваемый Ригеромъ и почти уже оконченный. Умственная зависимость чешскаго народа пала, господство нмецкаго языка держится теперь только принужденемъ.
Результаты у насъ передъ глазами. Чешская народность, которую 50 лтъ тому назадъ лучшй ея представитель, Добровскй, считалъ умершею, стала политическою силою, съ которою начинаютъ считаться, а со временемъ вроятно будутъ считаться гораздо боле.
Палацкй сказалъ въ одномъ изъ своихъ сочиненй, что ‘славянскй народъ въ Богеми, не смотря на свою малочисленность, по-крайней-мр одинъ разъ въ продолжене своей истори получилъ, подобно голландцамъ и шведамъ, значене всемрное‘. Палацкй разуметъ эпоху Гуса. Быть-можетъ, когда-нибудь скажутъ, что и литература чешская, при всей тснот ея круга, совершила дло всемрно-историческаго значеня. Она воскресила цлый народъ славянскй въ средин западной Европы. Значене этого событя едва ли подлежитъ оцнк нашего времени, но, во всякомъ случа, дло, совершенное чешскою литературою, причислится къ тмъ, противъ всякаго чаяня и вроятя одержаннымъ, побдамъ духа надъ матеральною силою, которыя облагороживаютъ человческую природу и о которыхъ съ отрадою вспоминаетъ исторя.