Сергей Гусев-Оренбургский
Сергей Гусев-Оренбургский
Червь
Червь
—————————————————-
Червь, Гусев-Оренбургский Сергей Иванович, Год: 1916
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Уж солнце низко склонилось к западу, когда дьякон, взглянув из-под руки на дорогу, увидал верхового. В красной рубахе, потный и жаркий, весь растрепанный, дьякон стоял среди скошенного луга и, опираясь на косу, думал: что это за верховой и куда он так спешно скачет? Но думать было некогда: нужно до вечера пройти еще рядов пять. Дьякон поплевал на руки и взмахнул косою.
— Навались, ребя-тушки-и!
Трое косцов едва за ним поспевали.
Он делал широкие сильные взмахи и трава с шелестящими шумом ложилась под его косою, а цветы, — голубые, желтые, белые, — покорно склоняли головки. От луга шел жаркий пьянящий аромат, косы звенели, небо было как голубой шатер. Вдали на одиноком дереве куковала кукушка. Дьякон нисколько не устал, сила его лишь вырастала от работы. Он упорно шел и шел, побеждая луг с его густой травой. Роста высокого, очень плотный, совершенно рыжий, он походил на добродушного великана. Его голос звучал подобно трубе, когда он покрикивал на косцов:
— Прибавь шагу-у!
Но мысли его были невесёлые.
Мучило его, что сына исключили из семинарии. А оставался только год до окончания курса. Был бы священником! Мог бы и в академию поехать, — паренек способный. А теперь куда? В псаломщики… в дьякона? Погибла светлая мечта… и за что? Эконома гнилой кашей забросали. Хоть гнилая, да жри, и сказать не смей. Говорят, эконом гнилого пшена двести пудов по дешёвке купил. Значит, наши дети все слопают? И за то, что Дема поднес ректору на ладони червяка из каши, его исключили. С тройкой поведения! Да, ведь, каша-то гнилая была! Где же справедливость? Хотел дьякон к архерею ехать, да архерей-то, говорят, строгий. И променяет ли он ректора на какого-то дьякона?
— Нет, уж судьба наша с Демой такая, — усмехался он горько, — в низшем клире прозябать!
Топот приближался.
Из красной дорожной пыли, почти скрывавшей всадника, ребячий голос что-то звонко выкрикивал. Дьякон остановился и, с удивлением и некоторым испугом, подумал, что это старостин Ванюшка скачет и кричит.
— Что такое стряслось?
Между тем гнедой взмыленный конь скакал уже по лугу, оставив за собой по дороге полосу пыли, а парнишка прыгал на нем от быстрого его бега и звонко вскрикивал:
— Скорей… скорее, о. дьякон!
Дьякон всполошился:
— Что случилось?
— Архерей приехал!
Гром с безоблачного неба не так бы поразил дьякона, как это известие. Он бросил косу, метнулся с испуганным лицом, принялся кричать в сторону становища,, чтобы сейчас же ему принесли подрясник и шляпу. Допрашивал Ванюшку:
— Откуда он взялся-то?
— Хто-ж его знает.
— И почему звона не слыхать было?
— Не видали.
— Как-так не видали?
— Тайком подкрался. Батюшка-то глядь: а евонная карета уж у церкви стоит.
Дьякон волновался.
— Грехи, грехи, — спешно одевал он подрясник на мокрую рубаху, — вот нагорит-то мне за промедление… отведи, Господи, тучу грозовую. Уж по тому одному, как приехал, видно, что за человек: врасплох напал!
Он вскочил на коня.
— Ребята… смотри, — погрозил он работникам, — чтоб луг у меня кончен был!
И помчал, ухая на лошадь.
До села было версты четыре. Едва дьякон выбрался на бугор, как уж завиднелась вдалеке и колокольня. Он понукал, торопил лошадь, мчался вихрем, вздымая красную пыль, и вихрем проносились в голове его испуганные мысли. Положим, он не виноват, никакого предписания о встрече не было, да, ведь, поговори-ка А с сильными-то мира: они любят, чтоб все были на чеку, и никаких оправданий не приемлют. Вон за что Дему исключили? Что червь в каше был? Разве он пшено покупал? Разве он обязан червя кушать? Ох, уж этот червь… всюду он точит.
— Как бы и меня… не того! — вздыхал дьякон. — Отставит в заштат, вот и все… что ему? Не был, скажет, при встрече. А там… отставит, так… оправдывайся!
Дьякону становилось все больше не по себе.
— Да ну-же ты… кривоногий! — кричал он на лошадь.
Но тут, случайно взглянув себе на ноги, он совсем обомлел.
— Ба-а-тюшки… сапоги-то… забыл! В лаптях… Го-о-споди! Пропал!
Но возвращаться было поздно.
Уж вот и околица, вдали видна площадь и церковь, у церкви карета. Подрясник на дьяконе взмок и источал легкий пар. Но уж он был доволен и тем, что не опоздал и еще застанет владыку в церкви. Однако, когда взмыленная лошадь на всем скаку остановилась у церкви и дьякон не соскочил, а сбросился с неё, он очутился перед группой лиц, только-что сошедших с церковного крыльца и с интересом смотревших на него. Как в тумане, дьякон увидал своего священника, тучного, краснолицего, чем-то испуганного, увидал высокого, сухого благочинного, смотревшего на него сумрачно-строго, кудрявого протодьякона с равнодушным лицом, вертлявого ключаря, ехидно улыбавшегося, позади них своего сына, смущенно покачивавшего головой, а в центре — маленького, седого, крепкого старичка, пронзительно смотревшего на него еще совсем молодыми глазами. Он опирался на посох, поддерживаемый под руки батюшкой и благочинным, и как-то странно, нервно и угрюмо жевал губами, словно удерживая строгие слова.
— Кто? — услыхал дьякон его резкий голос.
И разобрал поспешный ответ священника:
— Наш дьякон, владыка.
Отбросив повод, дьякон шагнул вперед и тяжело повалился в ноги.
— Владыко святый, — смиренно гудел он, — прощения прошу… за промедление!
И лежал во вратах ограды, не поднимая головы, как бы ожидая решения участи. Рыжие волосы его разметались по траве и почти достигали ног владыки.
— Встань! — сказал владыка.
Тотчас ключарь и благочинный бросились к дьякону и строго зашептали:
— Вставайте же, о. дьякон, владыка требует!
Дьякон тяжело поднялся и робко посмотрел в лицо владыки, ожидая встретить грозный взгляд. Но лицо у владыки было веселое и он, улыбаясь, смотрел куда-то вниз, на ноги дьякона.
— В лапотках? — сказал он.
— Простите, владыка святый, — растерянно гудел дьякон, — торопился… про сапоги-то забыл.
— Забыл?
— На покосе забыл.
— Ну, и Бог с ними…
Он, продолжая улыбаться, озирал всю его фигуру.
— Парок от тебя идет! — говорил он.
— Скакал шибко на лошади, владыко святый, а перед тем… работал — как-бы в чем-то оправдывался дьякон.
— Hа покосе?
— Hа покосе, владыко святый.
Владыка уже как-то ласково жевал губами и глаза его смеялись.
— Добро, добро, — говорил он, — по-апостольски живешь. Так апостолы от сетей своих бежали на встречу Господу. А все-таки жалко, что ты опоздал, голоса-то твоего и не слыхал я. А по говору слышу, что есть голосок-то, есть. Разве споешь что-нибудь, утешишь владыку своего?
Ключарь сердито мигал из-за спины владыки и что-то беззвучно говорил губами, но дьякон не понимал и смущенно молчал.
— Ну, спой же! — ласково повторил владыка.
— Приветствие спойте, о. дьякон, — сказал благочинный, сделавшийся вдруг необыкновенно вежливым.
Страх и смущение дьякона постепенно прошли, он вдруг увидал, что владыка вовсе не такой страшный, как ему рассказывали, он приободрился, выпрямился, повел плечами, расправил грудь, откашлялся, набрал в себя воздуху, надулся.
И рявкнул, и загудел на всю тихую и зеленую площадь:
— Ис-полла…эти деспота-а!
На колокольне взлетели голуби и закружились, хлопая крыльями, а владыкины кони попятились и рванулись, так что кучер вынужден был сказать им:
— Тпррру-у!
Владыка совсем расцвел.
Он пожевал губами и брови его задергались.
— Хоро-оший голос! — посмотрел он вправо и влево на духовных. — Совсем хороший голос! — повторил он.
Улыбаясь, смотрел на дьякона, а потом взглянул куда-то за него.
— Конек-то твой?
— Старостин.
— Своего нет разве?
— Есть старый мерин, владыко святый, да уж до работы плох, только воза возить.
— Ну, ничего, заведешь… Господь трудящимся невидимо помогает. Трудись, трудись, исполняй свое назначение на земле сей. Люблю трудящихся! И простых люблю. Ими земля держится. Да поможет тебе Господь!
С словами этими владыка благословил дьякона и дал ему приложиться к руке.
— На работу? — спросил он.
— Нет, владыка, уж вечер, — отвечал совсем оправившийся и расцветший дьякон, — теперь там и без меня справятся.
— Так пойдем с нами чайку откушать, — милостиво пригласил владыка…
В поповском доме уже все было готово для приема и угощения неожиданного гостя. Матушка, наскоро разряженная в свои лучшие наряды, встретила владыку в дверях дома земным поклоном и, чуть не приседая, приглашала его пройти в залу и сесть на почетное место. Расфранченная служанка внесла поднос со стаканом чая и встала перед владыкой с испуганным лицом. Батюшка поспешил взять стакан и с низким поклоном поставил его на стол перед владыкою. Отдельно принесли чая и для гостей. Появились закуски и сласти, все, что только нашлось. Духовенство, по приглашению владыки, полукругом и почтительно расселось, только дьякон остался стоять у дверной притолки и никак не хотел сесть в присутствии владыки. К тому же он заметил, что матушка с ужасом посмотрела на его лапти, и снова был смущен.
— Что же, дьякон, не сядешь с нами? — ласково спросил владыка.
Дьякон не знал, что сказать, и ответил наобум:
— Пред лицом седаго возстани!
Владыка улыбнулся:
— Ты прав, дьякон… стар я!
— Я не к тому, владыка святый! — испугался дьякон.
— Знаю. А только напомнил ты мне молодые годы, когда я тоже в лапотках хаживал. Бывало, с отцом… дьячок у меня отец-то был… огородик мы позади хаты начнем вспахивать… и оба в лапотках… в лапотках, да. И в бурсу, бывало, в лапотках я хаживал. Идешь, бывало, пешочком, в лапотках, а сапоги- то в мешке за спиной несешь.
Владыка вздохнул:
— Просто прежде люди жили
Он взглянул на дьякона.
— И огородик имеешь?
— Есть, владыко святый. И даже садик фруктовый есть, да только нынешний год с фруктом плохо будет.
— Что так?
— Червь привязался.
И, сказав эти слова, дьякон весь внутренно всколыхнулся.
‘Вот удачный предлог, — подумал он, — вот пасть сейчас в ноги владыке и все ему рассказать, видать он милостивый… може и вывезет мне с Демой! — Он поискал глазами сына, но того не было в комнате. Дьякон говорил себе: — скажи, скажи, пока случай есть’, — но все не решался.
А владыка пил чай и наставительно философствовал, обращаясь к почтительно слушавшим духовным:
— Точит червь, всюду точит, отцы, все подтачивает. И уж устои государства нашего подточил. Гибнут старые добрые порядки, вера умирает, власти не почитаются. Злые учения смущают народ, призывают его к гибельным переменам. Отметают добрую отеческую власть, самим Богом установленную, и собственным разумом управляться хотят… о, блудный век! о, блудные дети!
Он качал головою:
— Горе равнодушным в наши дни!
Духовенство молчало.
Благочинный опустил глаза, ключарь исподтишка ехидно на него посматривал, у батюшки было совсем испуганное лицо, только один протодьякон совершенно спокойно и с большим вниманием занимался вареньем.
Владыка опять взглянул на дьякона:
— А детки есть?
Дьякон выпрямился и вздохнул:
— Есть, владыко святый.
— Много?
— Один сын.
— Учится?
— Учился, владыко святый, а теперь его… тоже…
— Что?
— Червь съел!
Владыка удивленно задергал бровями. Он даже не спросил ничего, а продолжал смотреть на дьякона, видимо ожидая объяснения столь странным словам. Тут дьякон упал на колени, поклонился владыке в ноги, встал и принялся горячо и возбужденно рассказывать: как хорошо учился в семинарии его Дема, как он мечтал об академии, как совсем некстати эконом купил гнилого пшена и что из этого вышло. И, рассказавши все, дьякон вскричал с кротким возмущением:
— Вот вы говорили о порядках, владыко святый. А разве это порядки? И в наше время гнильем кормили, да за червя не исключали!
Батюшка испуганно смотрел на дьякона.
Благочинный улыбнулся одними губами и искоса насмешливо взглянул на ключаря. Владыка сидел и слушал дьякона со строгим лицом и нахмуренными бровями. При последних же словах дьякона он еще строже нахмурился, но вдруг рассмеялся и сказал:
— Устами людей простых вещает истина. Ты невзначай, в простоте своей, дал мне урок. Воистину, не все хороши добрые, старые порядки!
И он опять принял строгий вид:
— Где твой сын? Позови его!
Дьяконов сын вышел из соседней комнаты и принял благословенье.
— Явись ко мне по осени, — сказал владыка, — и ты будешь снова в семинарии. Мне об этом деле рассказали совсем иначе. Отец ключарь, извольте мне в городе напомнить, что я должен вызвать к себе ректора!
И владыка поднялся.
Со строгим видом он благословил всех, хмуро пожевал губами, но ничего не сказал и направился к выходу. С тем же строгим видом он сел в карету. Но оттуда еще раз кивнул дьякону и улыбнулся…
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение‘ No 1, 1916 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.