З. Н. Гиппиус
Черта непереступимая
(Из современных разговоров)
КОММЕНТАРИИ
Черта непереступимая, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1925
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920—1925)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
Пессимист. — Как вы пережили ваше недавнее разочарование?
Оптимист. — Я разочаровался? В чем?
П. — Да в новой газете Струве, конечно. Помните ваши надежды на собирание эмиграции к ‘центру’, на образование даже двух центров, правого и левого? Разве вы не думали, когда появилась газета, что она образует правый центр? С какой быстротой должны были разрушиться ваши надежды!
О. — Но вы ошибаетесь, я их не имел с самого начала. Между прочим, потому, что уже знал — (воспользуюсь выражением самого П. Б. Струве) — о его ‘личной негодности’ для центра. Несколько лет тому назад, П. Б., при мне, со свойственным ему тяжелым блеском, доказывал: нет ни одного, наиправейшего левого, который не был бы связан — крючочек за петельку — с большевиками и с их идеей. В одну цепь. Ну, а кто так думает, тот сам уже соединен, — тем же методом крючочков и петелек — с Марковым 2-м и… его идеей. Причем здесь центры?
П. — Хорошо, центры оставим. Во всяком случае, что касается вот этой, последней, марковской идеи… ‘Возрождение’ ее нигде не называет.
О. — Называть ее вообще сейчас не принято. Тактика, для ‘Возрождения’ сугубо обязательная. Но если в газете, изо дня в день, даются все аксессуары определенной идеи, — до мелочей! — если проводятся неуклонно именно ее линии, так, чтобы и сомнений быть не могло, — важна ли, для нас, ее неназванность?
П. — И вы утверждаете, что ‘Возрождение’ — газета не просто правая, но реставрационная?
О. — Скажем еще прямее: стоящая за восстановление русского самодержавия. Излишне добавлять: ‘во всей его полноте’: ведь оттенков не имеется. Или речь идет о самодержавии в полноте, или вовсе не о самодержавии.
П. — Я боюсь, что вы слишком резко упрощаете идею возрожденцев. Даже если допустить, что вы правы, — они, благодаря обходной тактике ‘неназыванья’, от такой упрощенности легко могут увернуться. А кроме того, насчет Струве: имей он, действительно, идею, о которой вы говорите, разве он так бы и не сказал, с обычной своей прямотой: вот, мол, в чем единственное спасение?
О. — Вы забываете: Струве — книжный, кабинетный человек. Он знает идею, а чуть дело доходит до ее воплощения, до действий, до тактики, — он доверяется другим. Тактика сегодняшняя — зазывать в лагерь с именем ‘неначертываемым’, и Струве старается не начертывать… поскольку может. Что же до моих ‘упрощений’, то, согласитесь, если упрощение только ‘утогнение’, и если это можно доказать, — кроме добра ничего из этого не будет. А доказать не трудно.
П. — Пожалуй. Да, приемы ‘Возрождения’, обходные пути, как вы говорите, и вообще очень грубы.
О. — Не на нас же с вами они рассчитаны. Не мы нужны. Кто нужен — тот не разберется в невежественной статье Шульгина (Ежов еще примитивнее). А на всякий случай Шульгина в передовой смягчат, выдав его за ‘enfant terrible’ {‘ужасный ребенок’ (фр.).}, a его апломб за ‘блеск’. Однако тотчас усиливают тон Ильиным (которого не смягчают). Ведутся хлопоты по выдвижению вперед православия, причем ‘полнейший консерватизм церкви’ уже безбоязненно устанавливается, как необходимость, и Карташевым, и передовиком.
П. — Кстати, об Ильине. Последняя статья даже меня поразила. Во-первых — самый тон полемики…
О. — Ну, это у всех ‘благочестивых’, словно из ‘Потока-Богатыря’ А. К. Толстого: ‘…И когда бы не этот мой девичий стыд… я б тебя, прощелыгу, нахала, и не так бы еще обругала’.
П. — Во-вторых — поучения от Писаний апостольских, с явным расчетом, что никто ‘текстов’ не знает…
О. — Тоже обычный прием спора, безрезультатного даже между начетчиками.
П. — Но здесь прием до смешного грубый. Какие начетчики! Ребенок может обличить Ильина: выписки о ‘начальнике, не напрасно носящем меч’, он начал с 3-го стиха послания к Римл. А 1-й почему опущен? В нем (та же 13-я глава) сказано: ‘Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены’. Ильину придется, таким образом, объявить, вопреки рассудку, что в России сейчас не существует большевицкой власти, или признать, что он, ‘противящийся’ этой власти, ‘противится Божию установлению’ (стих 2-й, тоже опущенный). Вот как опасны тексты! Но подождите, это не все: рекомендуется, наконец, самая отвратительная, самая кощунственная из всех статей о смертной казни, — Жуковского: проект — казнить при звоне колоколов, при церковном пении, при благоговейно безмолвствующем народе, чтобы зрелище казни ‘воспитывало его в христианском духе взаимной любви и совместной молитвы’ (по Ильину). Дальше идти некуда!
О. — Вы забыли, что завершая разгром противника, благочестивый автор отсылает его, между прочим, к сочинениям и ‘катехизису’… Антония Волынского. Так вот где ‘правда’! Эта черточка отлично дополняет картину. Конечно, все это переливается в демагогию чистейшей воды. Демагогия — смешение, подмена одного понятия другим. И христианство открыто подменяется ‘православием’, принимаемым как второй член уваровской триады. Так же, далее, либерализм подменяется консерватизмом, патриотизм умышленно смешивается с национализмом. Вы свободолюбивый, верующий патриот? Да, да, говорят вам, это и нужно, ибо вы, в сущности, консервативный, православный националист. А у православного националиста — какое у него может быть ‘во имя’, какая единая русская мечта? Конечно, только ‘безпрограммное’ (зачем программы, когда действует благодать?), веками освященное имя теократической, самодержавной Руси.
П. — Вы подчеркиваете теократичность самодержавия?
О. — В этом его суть. Это и отделяет его от всех других форм государственности, не исключая монархических. До такой степени, что самодержавие вряд ли может быть названо государственной формой. Покоясь на абсолюте, на Божьем установлении, оно по существу неподвижно. С религиозной, с христианской точки зрения, самодержавие есть величайшая ложь, а с православной, благодаря тому, что Православная Церковь не признает наместничества, должно было бы признаваться кощунством. Церковь, отвергнувшая папизм, не может, религиозно, не отвергать царизма, как еще худшую лжетеократию.
П. — Мы видели, однако, и видим, как раз обратное…
О. — Т. е. мы видели самодержцев, возглавлявших Церковь. Мы видим, что и теперь идейные самодержавцы берут своим главным орудием Церковь… ‘Возрождение’ — газета самодержавная и… нарочито православная. Я говорю: нарочито, ибо в этом забирании в руки православия, в делании из него служебного орудия, — такое непонимающее неуважение к Церкви, что ни о какой действительной религии и не приходится говорить. Пользоваться Церковью как средством (пусть необходимым) для восстановления абсолютизма, да еще пользоваться, благодаря ее внешней, привычной слабости, — могут или невежды, — в лучшем случае! — или чистые политики, чистые позитивисты, неверующие до неуважения и непонимания чужой веры. Струве, как мы знаем, принадлежит к последним. Но он, приняв идею самодержавия, не мог не принять его теократического устоя. Отсюда и ‘православие’ ‘Возрождения’.
П. — Знаете, до этих устоев и ‘глубин’ самодержавия обыкновенно не добираются.
О. — К сожалению. Ведь находятся наивные люди, которые еще спрашивают, может или не может самодержавие ‘эволюционировать’? Это почти то же, что сомнение: а не может ли эволюционировать большевизм? Между самодержавием и большевизмом тут полная аналогия: оба, покоясь на абсолюте, — неподвижны. Оба или есть — или их совсем нет.
П. — Уж не считаете ли вы, что и теократичны они оба?
О. — Конечно, считаю. Ведь содержание абсолюта, на котором они одинаково покоятся, не играет в данном случае роли. Знаете, почему в левых кругах порою неотчетливо понимают большевизм? Потому что не понимают по-настоящему самодержавия.
П. — А самодержавцы понимают?
О. — Да, хотя зато ничего другого не понимают. Ведь они Россию мыслят только в углу, своем или противоположном, никогда в свободном пространстве между углами. Самодержавие победимо лишь революционным путем, — и посмотрите, как они ненавидят революцию, всякую, даже самое слово ‘революция’. Неабсолютист, не признающий ‘углов’, тем самым уже признает и революцию (добольшевицкую). Отсюда только и можно говорить о ‘центрах’.
П. — Нет, знаете, если так — пожалуй, и вовсе о них не стоит говорить, о ‘правом’, по крайней мере. Видали ли вы — даже не политика с правым уклоном, но ‘никакого’ обывателя, антибольшевика, который не посылал бы ‘революции проклятья, и Октябрю, и Февралю’? Он вам и самодержавие отвергнет сто раз, и монархизм, он, пожалуй, и демократию ‘примет’, а попробуйте заикнуться насчет революции…
О. — Эти непосредственные чувства плохо разобравшихся людей логику не уничтожают. Дело времени. Но сознаюсь, до центров им далеко. Работа Струве и иже с ним, разделив эмиграцию, как никогда дискредитировала самые идеи центра.
П. — Положим, и до Струве, в мысли о двух центрах многие видели какой-то сто первый призыв к ‘единому фронту’… во имя свержения большевиков.
О. — И резонно против него возражали. Еще бы! Какой ‘единый фронт!’. И как будто можно кого-нибудь свергнуть ‘во имя’ свержения! Как будто есть отрицательное ‘во имя’! Уверяю вас, причина этих недоразумений — опять в недостаточном понимании самодержавия, его обособленного положения.
П. — Еще недавно вас это непонимание мало беспокоило.
О. — Пока яма была открыта, и туда звали Марковы, Суворины, Антонии и Кириллы — особенно беспокоиться было не о чем. Теперь другое. Теперь Струве прикрывает яму хворостом и сухими листьями: правительством с царскими полномочиями — но под видом ‘сильной, в случае нужды, власти’, Романовым, — но называя его ‘Вождем’, тем же Антонием, — но под именем православия и даже христианства… Не бороться с этим, теперь, — было бы безбожно.
П. — И борьбу они сумеют использовать для своей выгоды. Мы, мол, хотим спасти Россию, а вот эмигранты-революционеры предпочитают большевиков, только бы не мы ее спасли! Назовите их самодержавцами — отрекутся, ведь имя ‘не начертано’! Только объявят, что вы запугиваете ‘призраком царизма’…
О. — Это легко предвидеть. Но ведь дело не в том, что они будут говорить, не в них самих, и уж, конечно, не в ‘призраках царизма’. Я, по крайней мере, не очень боюсь, что этот призрак готов облечься плотью и кровью. Дело в обмане, и думать надо о честном среднем слое эмиграции, о ‘малых сих’, для которых фанфары и замаскированные призывы возрожденцев-абсолютистов приобретают силу соблазна. Таких ‘малых сил’ много… Одной бывшей военной молодежи сколько!
П. — На нее-то и направлены главные усилия. Все ведь около ‘армии’ вертится. Зовут к ‘сплачиванью армии вокруг Вождя’…
О. — Видите! Для нас с вами преступная бессмыслица такого призыва очевидна, ибо совершись завтра, чудом, сплоченье, — сплотившимся нечего было бы далее делать. Но зовущие, хотя никаких обещаний дальнейших не ‘начертывают’, дают широкий простор надеждам: сплотиться — не для сплачиванья же? Не для стояния же на месте вокруг Вождя? Здесь соблазн умолчаний. И соблазн немалый.
П. — Конечно, поскольку это призыв, для реальной борьбы, к поспешному приведению ‘армии в боевую готовность’, — вы правы: обман. Но я заметил, что Струве старается, кое-где, его замазать, умерить интервенционные рвения своих сообщников: до этого, мол, еще далеко… А что касается вообще забот о русской армии — тут еще нет худого.
О. — О русской армии? Да разве кто-нибудь, в кругах ‘Возрождения’, думает о русской армии? Там думают и говорят о белой армии, которую хотят реставрировать, и даже в более соответственном духе. Корнилов им теперь в ‘Вожди’ бы, пожалуй, не подошел… Но подождите, послушайте: вам известно отношение к белой армии и мое, и многих из нас, в ней когда-то работавших. Я не хочу судить ее ошибок. Я храню благоговейную память о том высоком, что там было, и знаю: если б, в свое время, не существовало этой борьбы, мы, пожалуй, не смели бы смотреть в глаза чужим и своим, как теперь смотрим. Но — белая армия прошлое. Она невоскресима. Большевиков, если их победит армия, то не белая, не зеленая, не желтая, не красная, а только русская армия.
П. — Многие ли это поймут?
О. — Реставраторы — никогда, но соблазняемые ими — поймут. У кого в душе жива Россия, кто органически связан с ней, тот и сейчас, чутьем, это понимает. Для самодержавцев Россия — то, что в России умерло. Естественно, что они хотят восстановить, возродить эту ихнюю Россию, и себя в ней. Но не о них забота. Забота о тех, кого они могут обмануть призывами на святую борьбу под не святым знаменем. Соблазняемые должны увидеть, что такое это знамя, — которое соблазнители даже не осмеливаются открыто развернуть. Они говорят, что на нем Божье имя написано, — но Божье ли? С ним нет победы, а если б и была, на мгновенье, то для горшего возврата родины в те же красные тиски, в тот же угол, в котором она задыхается сегодня. Борьба с реставраторами — в раскрытии обмана. Я знаю, борьба внутренняя, здесь — всегда на радость врагам России. Но Струве и его сообщники сделали ее неизбежной.
П. — И не легкой, если иметь в виду их тактику, обходные пути умалчивания. Кроме того — в их руках Православная Церковь, орудие серьезное, особенно с вашей точки зрения: вы подчеркиваете ‘теократизм’ самодержавия, как сторону важную, хотя и наиболее религиозно уязвимую. Насколько я вас понял — вы отрицаете возможность поддержки самодержавия христианством. Не отыщет ли Церковь в себе силу быть не белой, а просто христианской Церковью? И, наконец, если именно религиозный соблазн абсолютизма так велик, — много ли найдется борющихся с ним в той же плоскости?
О. — Не беспокойтесь, борьба нужна во всех плоскостях. Все понимаете, все голоса нужны. Внутренняя, религиозная, ложь самодержавия окрашивает и другие его стороны в такой наглядно-ложный цвет, что и политическая, и всяческая, его несостоятельность становится весьма легко доказуемой. Обходная тактика ‘Возрождения’ тут даже полезна: слишком выпукло бессмысленными делаются некоторые положения, когда их выдвигают самостоятельно, умалчивая о первой предпосылке, безымянно. Нет, ‘Возрождение’ и его кампания — лишь тяжелый эпизод в жизни эмиграции. Тяжелый, поучительный, обязывающий, но ведь верю в разум и добрую волю интеллигенции здешней: она с ним справится.
П. — Посмотрим. Меня, по правде сказать, утешает и то, что возрожденцы взяли слишком высокий тон, повели работу слишком ускоренным темпом: надолго их и самих, пожалуй, не хватит. Вы не думаете?
Впервые: Последние Новости. Париж, 1925. 13 августа. No 1626. С. 2-3.
Марков 2-й Николай Евгеньевич (1866—1945) — один из лидеров ‘Союза русского народа’. Эмигрировал в 1920 г., в 1921—1927 гг. председатель Высшего монархического совета.
‘Возрождение’ — ежедневная парижская газета (1925—1940, с 1936 еженедельная), монархический орган, основанный на идеях Белого движения и противостоящий либеральному крылу эмиграции. Главный редактор в 1925-1927 гг. П. Б. Струве.
Ежов А. (Шульгин Е. Г.) — публицист, печатался в журнале ‘Студенческие Годы’ (Прага, 1923-1925).
Последняя статья — ‘Отрицателям меча’ И. А. Ильина в ‘Возрождении’ (1925. 27 июля. No 57).
‘И когда бы не этот мой девичий стыд…’ — неточная цитата из стихотворения А. К. Толстого ‘Поток-Богатырь’ (1871).
уваровская триада — тезис Сергея Семеновича Уварова (1786-1855), министра просвещения (1833—1849): ‘Православие, самодержавие, народность’.
Суворин Борис Алексеевич (1879-1940) — издатель парижской газеты ‘Русское Время’ (1925—1929), сын издателя А. С. Суворина.
Кирилл — великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат Николая II, 31 августа 1924 г. в Кобурге (Германия) провозгласил себя ‘императором всероссийским’. Ориентировался на Германию.