Черноногие, Шевале Эмиль, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 281 минут(ы)

Эмиль Шевалье.
Черноногие

Глава I.
Кенет Айверсон

Челнок из древесной коры тихо поднимался по реке Северн к озеру Виннипег. В нем находился молодой человек, вид и осанка которого обнаруживали глубокую задумчивость.

Вероятно, он был чем-то озабочен или погрузился в мечты, расплывающиеся и туманные, обычно присущие молодости и не покидающие поэтические натуры даже до зрелого возраста, когда действительность замещает мечту, когда суровые уроки опыта гасят блестки воображения. Хотя, если судить по наружности, он только что вышел из юношеского возраста, но черты его лица носили определенный отпечаток зрелости, наложенный ранней привычкой размышлять о жизни или столкновениями со светом и его превратностями.

Его черные вьющиеся волосы обрамляли привлекательное лицо, не лишенное деликатности, твердое и одновременно добродушное. У него были большие задумчивые глаза, хорошо развитый лоб, прямой, красиво очерченный нос. Недавно отпущенная борода, черная и шелковистая, оттеняла его подбородок. Во всей его фигуре отражалась сила, соединенная с прелестью мужественной красоты.

На нем был охотничий плащ с капюшоном из грубой шерстяной материи, плотно застегнутый и отлично приспособленный к местным потребностям и охотничьей жизни в северных краях. Миты [Обувь, вроде штиблет, доходящая до колен, из сукна или кожи, составляющая часть одежды индейцев и путешественников на Северо-Западе] с тяжелой бахромой обхватывали, но не скрывали стройность и изящество его ног. Вместо сапог на нем были мокасины, а на голове теплая меховая шапка. Оружие его состояло из длинного карабина и пистолетов с необходимыми принадлежностями, эти предметы находились близ него на дне челнока. Нашего молодого человека звали Кенет Айверсон. Его товарищи не заслуживают столь же подробного описания. Читатели, знакомые с историей Гудзоновой компании, могут безошибочно и без большого труда представить себе двух нанятых Айверсоном спутников.

Один из них, Крис Кэрьер, нашел для себя нужным отправиться из Техаса к полярным широтам Северо-Запада, исполняя по очереди тяжелые обязанности проводника, охотника или следопыта.

Другой же, Джон Бранд, был французом из Канады, на протяжении многих лет бравший на себя обязанности путешественника [Канадцы специально называют путешественниками тех людей, которые исследуют Северо-Запад].

Природа не одарила его особенным изяществом, но компенсировала это некоторым образом, снабдив в изобилии нервами и мускулами.

Если он и не мог соперничать с Кэрьером ростом, то наверняка превосходил его размерами и шириной плеч.

Вдруг он перестал действовать веслом, а Кэрьер ловко повернул корму челнока к левому берегу реки. Челнок на скорости воткнулся в берег, и от этого толчка заколыхался его утлый корпус.

Потревоженный толчком, Кенет Айверсон поднял удивленный взгляд на Кэрьера и в первый раз заметил какое-то зловещее выражение на лице этого человека.

— Почему вы останавливаетесь без моего приказания? — спросил он несколько резким тоном.

— Кто знаком с нашим ремеслом, тому знаком и наш обычай останавливаться время от времени, чтобы выкурить трубку табаку, — отвечал Кэрьер отрывисто.

— Ваши трубки слишком часто повторяются. Не прошло и часа, как вы накурились и наболтались порядком на полуварварском наречии. Я достаточно знаком с жизнью путешественника и потому хорошо знаю, что выкурить трубку означает, по-вашему, остановку, по крайней мере, часа на два,

— Смельчак, сумевший пробраться сюда из Техаса и повидавший всякого на белом свете, не нуждается в проповедях ребенка. Думаю, что такой старый ходок, как я, знаком со страной не хуже кого-нибудь другого. Если я захочу пообедать и выкурить трубку на берегу, то могу поручиться раз и навсегда, что никто мне в том не помешает, ни ребенок, ни старик.

При этих словах Крис Кэрьер переглянулся с Джоном Брандом, который одобрительно кивнул головой.

— Вы обнаруживаете дух упрямства и неповиновения, который заслуживает наказания, но все равно! Поступайте теперь, как вам заблагорассудится. Однако предупреждаю вас, отныне будьте поосторожнее как в словах, так и в делах, — возразил спокойно Кенет Айверсон.

Был полдень, приближалась та пора, когда зима накидывает свои снежные и ледяные покровы на северные края. Земля была уже убелена инеем. Деревья потеряли свою зеленую одежду и, обнаженные, стонали под напором ветров, поднимающихся с болотистых равнин Гудзонова залива к восточным холмам и горам. По водным потокам неслись случайные льдины.

Кенет сошел на берег, говоря по правде, он тоже был не прочь расправить свои окоченевшие от холода члены.

— Полагаю, вы не будете возражать против того, чтобы мы развели огонь? — спросил Джон, пренебрежительно пожимая плечами.

— Это не в порядке вещей и против обычаев путешественников — причаливать до обеда, — возразил Айверсон, — но я уже сказал вам, делайте на этот раз как вам вздумается.

— Сделаем, уж будьте уверены, сударь! — заметил Крис дерзко.

Кенет захватил с собой оружие и быстро зашагал вдоль реки, пока его непокорные проводники собирали дрова для костра. Ему было отчего-то не по себе. Его мучило инстинктивное чувство, что ему грозит опасность, но он старался преодолеть это предчувствие быстрой ходьбой. Несмотря на то, что он был веселого и довольно беспечного нрава, его опасения все увеличивались вопреки его воле. Вдруг он остановился и стал рассматривать своих спутников, сидевших к нему спиной. Они развели огонь и расположились перед костром.

‘Их головы оказались что-то слишком близко друг к другу, — подумал молодой человек, — невольно задашь себе вопрос: надежные ли они люди? Если бы я не видел их в Йоркской фактории, то мог бы подумать, что они тайно находятся на жалованье у Северо-Западной компании. Но зачем терзать себя предположениями? Кенет Айверсон, конечно, может постоять за себя. Эх! — вздохнул он с оттенком горечи. — Вот жребий, достающийся на долю авантюриста!’

Несколько устыдясь своих опасений и подозрений, он вернулся к Джону и Крису, которые, заметив его приближение, занялись приготовлением обеда.

Соблазнившись приятным теплом костра, Кенет бросился наземь, создавая видимость беспечности, но в сущности пристально наблюдая за движениями своих подозрительных слуг. Вероятно, он снова погрузился бы в раздумья, если бы Кэрьер не предложил ему чашку кофе, сказав:

— Думаю, что-нибудь горячее не причинит вам вреда, хотя не в ваших обычаях приставать к берегу для обеда.

Кенет машинально принял чашку и выпил ее маленькими глотками, заедая куском пеммикана [Мясо дичи, преимущественно бизона, очищенное от костей, высушенное на солнце и плотно уложенное свертками в огромные кожаные мешки около 30 килограммов. Пеммикан составляет основную пищу охотников и путешественников по пустыням и дебрям Северной Америки].

Вскоре его веки отяжелели и сон мало-помалу овладел всеми его чувствами, его взгляд осовел, и все предметы завертелись у него перед глазами, как в тумане. Яркий костер казался ему далеким закатом солнца, Джон Бранд и Крис Кэрьер двигались как бы в глубине театральной сцены. Ему представилось, что кто-то заковал его в кандалы и отнял способность сделать что-либо. Ужасный кошмар одолевал его, хотя он сопротивлялся ему изо всех сил. Пот выступал на его лице крупными каплями. Если бы ему принадлежали все богатства Компании Гудзонова залива, как охотно он променял бы их на возможность бодро подняться на ноги и снова овладеть своими чувствами!

Это оцепенение прекратилось внезапно: ему показалось, что череп его раскроен жестоким ударом. Тут он совсем потерял сознание и покатился, как мертвый.

Кенет долго оставался в этом положении. Придя в себя, он почувствовал жестокую боль во всем теле. С трудом открыв глаза, он увидел небо, омраченное густыми хлопьями снега. Ни малейшего следа огня, ни тени спутников. Он попробовал приподнять голову: волосы заиндевели. Суровый северный холод насквозь пронизывал тело. Он едва мог пошевелиться.

Но любовь к жизни пустила глубокие корни в душе Кенета. Сознавая свою молодость, он не хотел подчиниться грозной судьбе, не хотел поддаться смерти. Он призвал на помощь всю душевную энергию, все свои физические силы и, после продолжительной и мучительной борьбы с оцепенением, останавливавшем кровь в жилах, ему удалось приподняться, потом стать на колени и, наконец, совсем подняться на ноги. В черепной коробке точно слон ворочался. Инстинктивно он положил руку на голову и почувствовал жестокую боль, лоб был залит кровью, превратившейся в лед. Его глаза все еще искали огня, но место, где раньше был костер, покрылось снегом. Кенет ощупью поискал свое одеяло и оружие, но напрасно.

— Мерзавцы! — проворчал он. — Мало же они оставили мне средств для того, чтобы остаться в живых. Как преодолеть жестокость этого ветра? Чем защититься от безжалостного снега?

Он попробовал идти, но ноги отказывались служить. Проплетясь несколько шагов, он остановился, потер свои оцепеневшие члены, похлопал руками себя в грудь, чтобы восстановить кровообращение.

— Я не хочу умирать! — восклицал он. — Я жить хочу! Не может быть, чтобы я лишился жизни из-за каких-то гнусных ублюдков! Нет, это невозможно! Есть же над нами Провидение! Оно пошлет мне руку помощи!

Кенет Айверсон поднял к небу свое истерзанное посиневшее лицо и, простирая руки вверх, воскликнул с отчаянием:

— Вспомни же, Господи, обо мне в эту ночь, и я буду вспоминать о Тебе всегда!

Пронзительный ветер, срываясь с гор, хлестал его по лицу, как бы отвечая насмешкой на его молитву. Зубы Кенета стучали, и резкие порывы пронизывали насквозь. Охапка дров лежала неподалеку, и он поставил себе задачу дотащиться до этого жалкого убежища от ветра.

Ярость бури увеличивалась с приближением ночи. Жестокий холодный ветер по-прежнему беспощадно атаковал бедного молодого человека, а тут новый враг ополчился против него: сон — коварный союзник холода. Сон смыкал его глаза, и они отяжелели от непреодолимой силы, сон убаюкивал его, напевая однообразную песнь о необходимости забыться, любовно умолял он его не сопротивляться и, приголубливая, овладевал его мыслями и постепенно брал власть над его телом в свои руки.

‘Боже мой! — мысленно воскликнул Кенет с мучительной тоской. — Неужели я поддамся сну? Ведь это верная смерть! О, да не будет так! Я хочу сопротивляться до последней минуты! Я хочу жить!’

Ветер хлестнул его по щеке ледяной пощечиной, однако Айверсон все еще продвигался, покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу. Но предательский сон охватил его и господствовал над ним уже по своему усмотрению, бедняга-человек стал поддаваться его ужасному могуществу. И вот показалось ему, что он тихо погружается в царство приятных сновидений. Он уже не чувствовал физических страданий и не думал о буре, которая свирепствовала вокруг него. Побеждена его разумная осторожность, уничтожено его сопротивление! Со слабой и мрачной улыбкой он повалился на снег. Отрадные картины проносились перед его цепенеющим взором, глубоко вздохнув, он весь отдался этим сладким, но зловещим ощущениям. Погрузившись в бездну упоения, он потерял сознание.

Внезапно Кенет почувствовал, что его грубо схватили за плечо. Такое неожиданное обращение не понравилось ему, потому что прерывало мирное течение сладких грез. Кто же осмелился помешать восторженному упоению? Кенету казалось, что какой-то завистливый смертный пытается вырвать его из теплой ванны, чтобы выкинуть на стужу февральской ночи. Он почувствовал боль в руке, и ему смутно показалось, что острые зубы хищного зверя терзают его тело.

Однако, по истечении некоторого времени, ему показалось, как будто что-то теплое прикоснулось к его лицу. Сначала он подумал, что то был солнечный луч, непостижимым путем проскользнувший из южных стран. Но это ощущение было непродолжительным.

Проклятая помеха! Какую жертву с радостью не принес бы он еще за один час отдыха! В его ушах раздавался страшный звон: ему казалось, будто лает собака, и он задавался вопросом, как может животное отрывать его от воображаемого мира. А между тем призрак собаки упорно и даже яростно теребил его за воротник и по временам выпускал свою добычу только для того, чтобы продолжительным и глухим лаем вызвать ночное эхо, как бы обращаясь к человеческим ушам за помощью в деле, которое было ему не под силу.

— Эй! Приятель, что случилось? — закричал сильный и веселый голос.

Айверсон не ответил. Так роскошно было его ложе, так было упоительно его наслаждение, что не хватало ни сил, ни желания ответить.

— Черт возьми! Откуда здесь человеческое существо? — продолжал голос, исходивший, как казалось Кенету, из страшного хаоса и неприятно поражавший его, как фальшивая нота в гармоничном звучании концерта.

— Вот тебе и раз! Так нельзя делать, мой прекрасный господин! В какие же неприятные обстоятельства вы попали!

— Убирайтесь к дьяволу и не надоедайте мне! — произнес Айверсон с нескладным и тупым выражением пьяного.

Эти слова стоили ему неимоверных усилий, продолжать которые он не чувствовал особого желания.

— Не будь я Ник Уинфлз, если покину вас! Никогда в жизни я не бросал живого существа в таком беспомощном состоянии. Ха-ха-ха! Ну вот, что еще выдумал, приятель! У нас есть и лекарство для вас. Ей-богу так! Мы заставим вас подняться на ноги! Я намерен отхлестать вас так, как, может быть, не угощали вас со времен школьной скамьи. Ха-ха-ха! Уж это как пить дать! Ей-богу так! Покорный ваш слуга!

Человек, назвавший себя Ником Уинфлзом, вытащил длинный шомпол из еще более длинного карабина и, подхватив Кенета одной рукой, а шомпол другой, стал осыпать его градом ударов по плечам и спине, чего бедняге никогда еще не приходилось испытывать с тех пор, как он появился на свет божий.

Сначала молодой человек почти не чувствовал боли от этой экзекуции, но по мере того, как Ник, разгорячась работой, применял свои меры все с большим и большим усердием, Айверсон начал испытывать мучительное возвращение к жизни. Обратный путь из Елисеевских полей [Елисеевские поля — у древних греков и римлян рай, загробный мир для теней героев и праведников] к действительности этого мира был совсем иного рода, чем постепенный переход, при котором он потерял всякое осознание внешнего мира. Его способности одна за другой выходили из оцепенения, но для того, чтобы очнуться для неслыханного и невыразимого страдания. Его воображаемая радость исчезла под непрерывными ударами непрошеного благодетеля, сгустившаяся кровь незаметно растворялась, и жизнь разливалась по жилам, как ледяные капли предсмертной борьбы. Он не на шутку рассердился на неизвестного пришельца, который пересыпал бичевание фантастическими воззваниями:

— Ты посчитал снежную пустыню за мягкую постель и, как турок, окутываешься снежным одеялом, чтобы вдоволь намечтаться! Потише, добрый молодец! Я научу тебя, приличнее держаться, хотя бы для этого потребовалось потерять много драгоценного времени и даже, чего доброго, покупать новый шомпол. Ну что, чужестранец, как тебе нравится мое специфическое лекарство? Ну-ка, вот тебе еще!

Кенет собрался с силами, чтобы броситься на палача, но сил было еще очень мало. В награду за это посыпались новые удары по рукам, плечам и лицу.

— Да чего вам надо от меня? — спросил он наконец, совершенно возмущенный таким грубым, по его мнению, обращением.

— А мне надо обработать вас по-своему, — отвечал Ник с возмутительным хладнокровием. — Видите ли, между нами находится маленькое препятствие.

Охотник — по одежде можно было судить о его профессии — продолжал свое необыкновенное лечение до тех пор, пока жизненное тепло не возобновилось в жилах Кенета и гнев его, утихая с возвращением рассудка, уступил место разнообразным ощущениям. Ник, изнемогая от усталости, прекратил наконец целебные побои и помог молодому незнакомцу подняться на ноги.

— Мучения смерти не были так ужасны, как мучения при возвращении жизни, — сказал Кенет, — но вам и вашей собаке я обязан жизнью, и поверьте, никогда этого не забуду.

— Верю, незнакомец, верю, но не занимайтесь сейчас пустяками. Обопритесь на мою руку и попробуйте идти. Мы с собакой брели по лесу, когда я услышал, что она меня зовет. Она не разговаривала со мной, как теперь мы с вами говорим, но хорошим собачьим языком объяснила мне, в чем дело. О! Мы отлично понимаем друг друга. По наружности она не особенно привлекательна, но удивительно разумна. А вы все спотыкаетесь, потерпите немножко! Сейчас подойдем к славному огоньку, и я угощу вас укрепляющим, чтобы восстановить кровообращение! Ну да, ей-богу так, покорный ваш слуга!

Глава II.
Саул Вандер

Над белой палаткой Саула Вандера, у самого устья реки Асинтибоана, благотворно сияло солнце весеннего утра.

Саул Вандер давно уже поселился здесь и был известен под именем старого Саула, предводителя охотников. Он пользовался заслуженной славой знатока лесов, равнин, гор, рек и озер. Внешность его производила впечатление такой честности и открытости, что заставляла всякого сразу проникаться расположением к этому человеку.

В то же время в чертах его лица, загрубелого от трудов и непогод, выражалась твердая воля. Голос также выдавал в нем человека твердого и решительного. Обыкновенно он имел величавый вид, но иногда эта величавость сменялась глубокой скорбью. Надо упомянуть о двух особенностях его характера: Саул Вандер полагал, что легкомыслие и хвастливость недостойны человека, и с трудом переносил, когда ему противоречили.

В минуту представления его читателю Саул Вандер сидел у входа а палатку и чистил оружие, необходимое для его промысла. Около него стояла молодая девушка, которая по красоте форм и изяществу осанки заслуживала особого внимания. Небольшого роста, но прекрасно сложенная, она напоминала образцовые произведения древних ваятелей. Идея о совершенстве естественно связывалась с классическими очертаниями ее головы и шеи, восхитительно грациозных, и ее ног и рук, которые по тонкому изяществу линий могли бы стать предметом зависти самых знатных дам.

У Сильвины Вандер был маленький ротик, белые, как слоновая кость, зубы, розовые щеки под легкой тенью смуглой кожи, увеличивающей их красоту, быстрые проницательные глаза, тонкий изящный нос и ямочка на подбородке, все это обрамлялось роскошными волосами, которые игривыми локонами раскинулись по ее плечам. Облокотившись о плечо проводника, она являла с ним разительный контраст. В ней все дышало чувством, кротостью, красотой во всем ее совершенстве, в нем же все говорило о силе, отваге, энергии во всей ее полноте.

— Видишь, малютка, я все привожу в порядок, чтобы снова отправиться в путь. Старику Саулу нельзя пребывать в праздности, а не то он быстро заржавеет, — сказал проводник, приостановив работу и с любовью посмотрев на дочь.

— А знаете ли, папочка, о чем я думала? — спросила Сильвина после некоторой паузы.

— Да как же я могу знать, что промелькнет в твоей очаровательной головке в течение дня или минуты? Просто какая-нибудь блажь, в которой и смысла, может быть, не найдешь, так, что ли?

— Совсем не так, я решила отправиться с отрядом, — сказала Сильвина и вдруг, выпрямившись и скрестив руки на груди, затопала ножкой.

Старый проводник Саул уронил замок карабина, который усердно чистил куском кожи из лани, и, бросив взгляд на прекрасного ребенка, разразился продолжительным и звучным хохотом.

Она перенесла эту веселую вспышку так спокойно и кротко, как только можно вообразить.

— Саул Вандер, — сказала она наконец, — когда вы насмеетесь вдоволь, мы возобновим разговор и увидим, можно ли нам сойтись в мнениях. Кажется, я сообщила вам свое серьезное намерение.

— Конечно, милая дочка, ты высказала свое намерение, — кивнул предводитель отряда охотников, пожимая плечами.

— Я хочу идти с отрядом, — повторила Сильвина упрямо.

Вандер слегка насупил брови, но, встретив взгляд Сильвины, усмехнулся.

— Продолжай, продолжай, Розанчик: люблю тебя слушать, твой голос словно, серебряные колокольчики, звучит в ушах старого Саула

— Отец, вы должны слушать его каждый день и круглый год, и это непременно будет, или я не буду вашей чародейкой, — произнесла Сильвина, лаская белыми ручками загорелое лицо предводителя охотничьего отряда.

— Другой такой чародейки, как ты, я и не знаю, — сказал Саул с гордостью.

— Этот вопрос я обдумывала долго и всесторонне, — продолжала молодая девушка, — и наконец решила, что мне необходимо сопровождать вас в будущем походе. Правда, я еще молода и мало приучена к лишениям, но, — прибавила она с жаром, — я уверена, что смогу приучиться к тому, что вы выносите.

— Для этого нужно пройти целую школу, а ты, бедное дитя, будешь разбита после первого же дня похода с отрядом.

— Ну уж этого не будет, — возразила она, решительно тряхнув кудрями.

— Подумай только об опасностях жизни охотника на бобров, — возражал проводник, нежно глядя на нее.

— Именно об этом я думаю день и ночь, милый, дорогой папа, — отвечала она кротко. — Когда вас нет со мной, я все говорю себе: вот теперь отец проходит сквозь темные ущелья, вот он устраивает западни вблизи опасных засад черноногих. Может быть, в эту минуту он ранен, и некому поухаживать за ним. Ах! Эти мысли часто отнимают у меня сон.

— Верю, что ты, Розанчик, очень любишь меня, — сказал глубоко тронутый Саул.

— И сомневаться нельзя, Саул Вандер, я люблю вас сильно-сильно, — подтвердила она, рассеянно проводя пальцами по своим маленьким зубкам, как по клавишам фортепиано.

Потом, скрестив руки на груди, она твердо заявила:

— Все-таки я пойду с отрядом.

Затем Сильвина перевела взгляд на группу палаток, белые конусы которых раскинулись вниз по реке, она увидела двух всадников, подъезжавших к ним верхом на лошадях. Один из них ехал на большом караковом жеребце, другой на маленькой лошаденке с длинной и щетинистой шерстью. Их сопровождала собака исполинских размеров и нелюдимая с виду. Старший из всадников, сидевший на лохматой лошадке, был выше среднего роста, он был худощав, но с крепкими мускулами, живые глаза, выдающиеся скулы, рот оригинальный, почти как у записного шута, довольно большой, с горбинкой нос и выпуклый лоб, волосы на голове и бороде огненно-красного цвета. Одежда этого человека была покрыта изрядным слоем пыли и грязи. Как бы низко ни стоял этот человек по отношению ко временным житейским благам, лицо его красноречиво доказывало, что он был и хотел быть счастливым, не заботясь о внешних обстоятельствах, наперекор лишениям и опасностям жизни. Ник Уинфлз обладал прочным запасом оптимизма и оригинальности. Свирепствовала ли буря или нет, благоприятствовала ли судьба или нет — не беда! Он был доволен и ни за что на свете не променял бы своего жребия на чей-нибудь другой.

Его спутник был гораздо моложе и имел совсем иное обличье. Зоркие глаза Сильвины Вандер сразу заметили, что он гораздо более знаком с тонкостями искусства одеваться, чем честный Ник, и в то же время она убедилась, что его нельзя поставить в ряд обычных авантюристов. Из скромности она не могла рассматривать его более внимательно, но его привлекательный вид и изящная осанка не ускользнули от внимания девушки.

Взгляд Кенета Айверсона еще издалека остановился на Сильвине с любопытством, вполне понятным в его годы. Но, когда между ними оставалось несколько шагов, любопытство уступило место совсем другому чувству — восхищению. Ему показалось, что столь изящной красоты он никогда еще в жизни не встречал. Это видение было для него воздаянием за все, на что он отваживался и что выстрадал в опасных краях Северо-Запада. Откуда появилось это нежное создание? Как могла расцвести эта лилия в таких диких пустынях? Кенет почувствовал восторг художника, смешанный с обожанием влюбленного. Он готов был с благоговением преклонить колени перед изумительнейшим творением природы в лице этой девушки. Как зачарованный, сидел он неподвижно в седле и не спускал глаз с Сильвины, пока не заставил ее покраснеть.

Ник Уинфлз представил своего спутника:

— Как поживаете, Саул Вандер? Не правда ли, распрекрасная погода? Здравствуйте, малютка, — сказал он, поклонившись Сильвине. — Позвольте мне представить вам доброго малого, который знает все, что понимает, и не ведает ничего, чего не знает. Зовут его Кенет Айверсон. Вы узнаете его лучше, когда познакомитесь с ним поближе. Мы же с ним самые закадычные друзья, потому что однажды, а уж если точнее, это произошло зимой, мне случилось так отхлестать его, как никогда в жизни никто его не наказывал, Ей-богу так, ваш покорный слуга!

Кенет вспыхнул, как пион, и быстро и неодобрительно взглянул на Ника, которого, видимо, забавляло его замешательство.

— Господин Айверсон является к нам с великолепной рекомендацией, — сказала Сильвина, опуская глаза.

— Друг мой Уинфлз, несомненно, оказал мне великую услугу, — сказал Кенет, кусая губы с досады.

— Вот этот шомпол сделал свое дело, — продолжал Ник, притрагиваясь пальцем к шомполу карабина, — после того как я порядком отхлестал его, как вам уже известно, я так ослабел, что меня можно было повалить кончиком пера.

— Но чем же заслужил ваш друг такое наказание? — спросила Сильвина, налегая на слово ‘друг’.

Хитрая девушка, верная инстинктам своего пола, хотела наказать Кенета за то, что он заставил ее покраснеть. Ник Уинфлз протянул правую руку и с суровым упреком сказал:

— Он замерзал — вот чем он заслужил необходимую экзекуцию. Его оглушили двое мерзавцев и бросили в пустыне, сочтя мертвым. Стужа убила бы его, но я пришел, не пощадил себя, и вот, благодаря щедрой порке, он ожил. Крис Кэрьер и Джон Бранд — вот злодеи, совершившие такое бесчеловечное дело! Надеюсь, Саул Вандер, что придет время, и мы отплатим им той же монетой. Удалось бы мне только пустить Огневика за ними вслед — Огневик, это мой конь, — то с помощью Напасти — это моя собака — я не упустил бы случая познакомить их с Хвастуном — с моим карабином. Ей-богу так, покорный ваш слуга!

— На мой взгляд, — сказал проводник, — у вас весьма странное представление о прозвищах. Не могу, например, понять, что может быть общего между карабином и Хвастуном. По моему мнению, карабин менее всех на свете несет чепуху и грешит хвастовством.

— Надеюсь, однако, что вы все согласитесь со мной, что и карабин иногда производит изрядный треск, когда отправляет за шестьсот шагов пулю в смертное тело краснокожего или дикого зверя. Мы все имеем маленькие странности в том или другом, ну а мои касаются прозвищ. Я люблю, чтобы они были на что-нибудь похожи, тогда мне легче их запомнить. Вот эта собака, — продолжал Ник, указывая на громадного пса, — на вид не очень привлекательна, но вы не представляете, какое у нее доброе сердце! Сознаюсь, она немножко своенравна и имеет небольшую наклонность считать всех обитателей земли за естественных врагов. Она внушает страх злодеям, юбкам и вообще всем на свете.

Пока Ник распространялся о прозвищах и достоинствах своей собаки, Кенет бросал восторженные взгляды на Сильвину. Уинфлз, наверное, перешел бы к пространному описанию своей лошади и к особенностям ее прозвища, если бы появление нового лица не изменило направление разговора. Вновь появившийся человек был гораздо старше Кенета, немного выше его ростом и сложен не столь пропорционально. У него был бронзовый цвет лица и глубоко запавшие глаза. В физиономии его недоставало искренности, и лоб бороздили морщины. У него был маленький рот, тонкие губы, крепко стиснутые над белыми и острыми зубами. Нос, отдаленно напоминающий римский, ущемленный к ноздрям, совершенно подходил к остальным чертам лица. Он носил черную бороду, за которой, как видно, тщательно ухаживал. Подойдя к разговаривающим, он вежливо поклонился проводнику и его дочери, едва кивнул головой в знак приветствия Нику и окинул Айверсона быстрым инквизиторским взглядом.

— Доброе утро, господин Морау, — сказал Саул Вандер, — это Ник Уинфлз. Кажется, вы и прежде слыхали о нем, а этот молодой человек — его друг. Айверсон, если не ошибаюсь. Господин Айверсон — Марк Морау.

Марк Морау, спрыгнув с лошади, едва обратил внимание на Кенета, да и в этом внимании было мало лестного, потому что оно ограничивалось коротким и высокомерным взглядом.

— Ну, как идут ваши приготовления к летнему сезону, друг мой? — спросил он у предводителя охотников, не спуская глаз с Сильвины, которая в ту же минуту выразила намерение скрыться в палатку. — Думаю, что утренний воздух не причинит вам вреда, Сильвина, — поспешил он сказать, угадав намерение девушки и не дождавшись ответа Саула.

— Утренний воздух никому не причиняет вреда, — согласилась она сухо.

— Дела идут довольно хорошо, — отвечал Вандер на вопрос. — Скоро наши отправятся по дороге к плотинам бобров.

— Искренне желаю вам успеха, и если надежда — не пустая мечта, то вы, наверное, будете иметь успех. Будь вы какой-нибудь молокосос, — при этом Марк посмотрел на Кенета, — я не имел бы большой веры в такое предприятие, но так как вы человек совсем другого закала, то я и не сомневаюсь, что вы возвратитесь с богатым грузом мехов.

Айверсон, стоявший около своей лошади, небрежно положив руку на седло, внимательно изучал выражение лица человека, произносившего эти слова, и заметил, что в его глазах была какая-то неуверенность, что-то сомнительное, как бы признаки тайного замысла и предрасположения к вероломству. Ему бросилась в глаза и перемена в поведении дочери проводника с первой минуты появления этого высокомерного незнакомца. Ясно, что он производил на нее сильное впечатление. ‘Боится ли она его и ненавидит?’ — мысленно задался вопросом Айверсон.

Морау приблизился к Сильвине.

— Надеюсь часто вас видеть во время отсутствия вашего отца, — сказал он с жаром и понижая голос. — Колония Красной Реки может поистине считаться очаровательным убежищем, пока вы здесь находитесь. Позвольте надеяться, что уроки доставят вам удовольствие.

— О! Я не ученица и давно уже покончила с уроками, — отвечала она с досадой.

— Тысячу раз прошу прощенья! — воскликнул он поспешно. — Я совсем забыл, что вы не та особа, которая согласилась бы бледнеть и растрачивать блеск своих прекрасных глаз над книгами.

Тут он наклонился к ней и прошептал несколько слов, которых другие не могли расслышать. Сильвина вспыхнула и поспешно отвернулась.

‘Что это, гнев или любовь?’ — еще раз спросил себя Кенет,

Марк Морау дружески махнул рукой, откланявшись Сильвине, и, повернувшись к Айверсону, нагло посмотрел него. Вслед за тем он вскочил на коня и уехал, отвесив прощальный поклон проводнику и его дочери.

Кенет Айверсон проводил его взглядом с тревожным и мрачным предчувствием, в причине возникновения которого затруднялся дать объяснение даже самому себе.

Глава III.
Марк Морау

Встревоженный и сильно озабоченный, Айверсон возвращался к своей палатке. Он уже понял, что красота Сильвины произвела на него глубокое впечатление, запала в сердце. Никакими выходками не удавалось Нику Уинфлзу отвлечь его от мыслей о девушке. А между тем ни один луч надежды не освещал эти мечты. Сомнение и неизъяснимое чувство ревности отравляли их. Зловещее лицо Марка Морау стояло между ним и прелестной девушкой, и опасение, что Сильвина может предпочесть другого, не оставляло его ни на миг.

Покорившись непреодолимому влечению, он на другой же день отправился к Саулу Вандеру, повторил визит и на следующий день — словом, пустился на всех парусах в океан любви.

Четыре дня спустя после первой встречи с Сильвиной Ник Уинфлз разговаривал с Айверсоном неподалеку от лагеря звероловов, совсем уже готовых выступить в поход, как вдруг подъехал Марк Морау на своем великолепном коне в сопровождении слуги. Они остановились около Кенета.

— На лице его собираются тучи, — проворчал Ник, — голову даю на отсечение, это предвещает бурю. Словно пулей из карабина, он пронизывает вас своим правым глазом.

— Что это за человек, который следует за ним? — спросил Кенет.

— Где-то я видел этого типа, но имени его не запомнил. У! Каким лютым тигром он смотрит!

Кенет перевел взгляд на Марка Морау и сухо поклонился. Ответив на этот поклон едва приметным движением головы, Марк соскочил с лошади и бросил поводья слуге, после чего медленно, но решительно повернулся к Кенету. Глухое раздражение, видимо, поднималось в его груди. Не произнося ни слова, он скрестил руки и уставился на Айверсона наглым взглядом.

Такая неожиданная выходка захватила Кенета врасплох. На минуту он смутился, и губы Морау скривились в презрительной улыбке победителя.

Но смущение молодого человека продолжалось недолго. Снова овладев собой, он смело осмотрел незнакомца с головы до ног, отвечая на оскорбление спокойствием. Пронзительным и коварным был взгляд Марка, холодным и неуязвимым — взгляд Кенета.

Ник Уинфлз отодвинулся на три или четыре шага и, небрежно облокотившись на ствол своего карабина, наблюдал за этой странной дуэлью с неподражаемой беспечностью.

‘Кто же выйдет победителем из этой схватки взглядов?’ — с любопытством спрашивал себя зверолов.

Увидев, что нравственная сила Кенета соответствует выказываемой им ярости, Марк Морау нахмурил брови. Бешенство пересилило первоначальное намерение выказывать только презрение. Черты его лица страшно исказились. Ярость сверкала в глубине жгучих глаз, все в нем говорило о бешенстве, дошедшем до крайности.

И никогда еще Кенет не обнаруживал такого чувства самообладания, как теперь. Поистине он имел величественный вид. Раздраженный до крайности этой неожиданной, бесстрастной твердостью, Марк внезапно ударил его по лицу своей тяжелой меховой рукавицей.

— Вот даже как, — сказал молодой человек неизменившимся голосом, не меняя гордо-спокойной осанки и ничем не обнаруживая гнева, — вы не назвали мне причины вашего раздражения, и я не понимаю ее, но за этим дело не станет. Вы получите, чего ищете.

Еще раз дрогнуло лицо Марка. Он почувствовал уважение к своему противнику и понял, что необходимо обуздать себя, чтобы держаться наравне с Кенетом.

— Вам предстоит выбор оружия, — сказал он более сдержанным тоном.

— Знаю, — ответил Айверсон и прибавил медленно: — и я выберу.

При этих словах, произнесенных как-то странно, Марк Морау невольно вздрогнул.

— Но прежде всего, — продолжал Айверсон, — мне хотелось бы узнать, не обидел ли я случайно или преднамеренно вас или кого-нибудь из ваших. Так как один из нас должен умереть, и поскольку смерть есть великое и торжественное дело, то я желаю приступить к ней со знанием причины и, по возможности, с чистой совестью.

— А мне кажется, это совсем ни к чему, тем более что я вас оскорбил так, что забыть этого нельзя, по крайней мере тому, кто дорожит званием дворянина. Достаточно вам знать, что я имею повод к смертельной вражде.

Он остановился, но будучи не в силах сдержать гнев, бушевавший в его груди, вдруг вскрикнул с пеной у рта:

— Нам не надо интриганов, всякий чужеземец, являющийся сюда, не должен пускаться по следам Марка Морау!

— Сильвина! — произнес Ник Уимфлз, как бы рассуждая сам с собой.

Противники одновременно взглянули на Ника, потом друг на друга. На их лицах можно было прочитать причину стычки, которую оба знали, но не желали произносить вслух. Кенет покраснел до ушей, Марка передернуло. Однако оба скоро справились со своими чувствами.

— Это вы мне говорите? — нетерпеливо спросил Айверсон, обращаясь к Нику.

— Нет, право слово, нет, — возразил Ник, слегка постукивая ладонью по дулу длинного карабина. — Право слово, нет, хотя мне и очень бы хотелось потолковать с вами о деле, но у вас и без меня теперь дел выше макушки! Ну да, ей-богу так, а я ваш покорнейший слуга.

Кенет обратился к Морау.

— Напрасно, — сказал он сурово, — напрасно вы хотите скрыть действительные причины, побуждающие вас к таким поступкам. Если вы и не сознаетесь, я могу угадать их.

— Так к чему же спрашивать попусту? Будет ли какая-нибудь разница через сто лет после нас в том, дрался я за мужчину или за женщину? Если у вас есть мужество, которым вы только тщитесь или выставляете напоказ, к чему колебаться? Назначайте место, час и оружие.

— Хорошо, господин Морау, время — завтра, спустя тридцать минут после восхода солнца, место — красивая площадка, неподалеку отсюда, очаровательное место для могилы, оружие будет готово к вашим услугам. Нравятся ли вам эти условия?

— Да, за исключением одного: час недостаточно быстро пробьет, — сказал Морау, кладя руку на рукоятку пистолета, высовывающегося из-за пояса, — однако я умею ждать.

Улыбка мелькнула на губах Кенета.

— Вы ничего не сказали о секундантах, — заметил Марк.

— Вот мой секундант, — сказал Айверсон, указывая на Уинфлза, и, обращаясь к тому, спросил: — Ник, ведь я могу на вас рассчитывать?

— Ну да, ей-богу так, я ваш покорнейший слуга! — кивнул охотник, нежно поглядывая на свой карабин.

Саул Вандер, окончив приготовления к походу звероловов, беседовал с дочерью, сидя у входа в палатку.

— Совсем не понимаю твоей настойчивости, — сказал он, глядя на Сильвину. — Не могу и догадаться, почему и зачем. Понимаешь ли?

‘Понимаешь ли?’ — было любимым выражением старого проводника.

— Милый папочка, предположите во мне достаточно чувства и рассудка и поверьте, что моим желанием управляет не каприз и не минутная блажь. У меня есть важные причины, чтобы оставить эту колонию и оставаться под вашим непосредственным покровительством. Сознаюсь, охота к приключениям тоже соблазняет меня до некоторой степени, Может быть, от вас или от покойной матушки я унаследовала эту склонность. Вы мне часто рассказывали, что бедная матушка — да упокоит Господь ее душу! — очень любила неизмеримые равнины, озера, реки и горы Северо-Запада.

— Да, — отвечал Саул со вздохом, — она любила зеленые долины, высокие горы, тихие озера и журчание ручейков. Ладно, можешь идти с отрядом.

— Благодарю! О, благодарю, мой обожаемый проводник! — воскликнула Сильвина, целуя отца.

— Я ни в чем не могу отказать тебе, избалованное дитя!

Говоря это, он ласково ущипнул ее за подбородок, потом дал ей некоторые наставления на дорогу, сам же отправился к лагерю звероловов.

— Волк! — крикнула Сильвина, оборачиваясь к палатке.

В ту же минуту появился маленький индеец лет четырнадцати. Движения его были легки, осанка как у юного Аполлона. Его темно-красное лицо отличалось дикой, странной, почти обворожительной красотой. За несколько шагов от Сильвины он остановился, потупил черные глаза в землю и молча стал ожидать приказаний своей госпожи.

— Волк, — сказала она, рассматривая его с глубоким вниманием, — несмотря на твой коварный нрав и на природную индейскую гордость, до сих пор ты был мне верен и покорен. Исполни же и теперь мое приказание. Ты видел Марка Морау, когда он спускался к лагерю вчера и сегодня утром. Послушай же, мой дикий и гордый мальчик, у тебя такие зоркие глаза, как у рыси, и если ты так же хитер, как вся твоя порода, то ты многое прочитал на его лице и можешь мне сказать, что оно выражало.

— Восход Солнца, — заметил юноша, несколько обиженный, — ты забываешь, что Волк всего лишь отпрыск черноногих.

— Знаю, что другие оскорбляют тебя и упрекают происхождением от храбрецов черноногих, но я никогда не обращалась к тебе с обидным словом. Полно же ломаться перед своей госпожой, которая всегда снисходительна к тебе.

Мальчик медленно поднял глаза и остановил взгляд на Сильвине.

— Волк не жалуется, — сказал он, — Волк достаточно взрослый, чтобы заботиться о себе самому. Он носит нож при себе, а твой отец дал ему и карабин. Кто бы его ни обидел, белый или черный, все равно, Волк знает, что ему делать.

Из зрачков маленького индейца вылетали искры ярости. Успокоившись, он продолжал:

— Дева с лучезарным сиянием в глазах! Ты, могущая озарить светом самую непроглядную тьму, ты спрашиваешь у молодого Волка, что на душе у бледнолицего, и Волк тебе все скажет. Лисий хвост, — продолжал он, прибегая к иносказательному языку индейцев, — желает, чтобы свет Восхода Солнца блистал в его вигваме. Сердце его горит огнем ревности к юному потомку бледнолицых, который скитается около вашей палатки последние четыре дня. Лисий хвост постарается убрать его со своей дороги. Сумрачен, как гроза, был он сегодня утром, отправляясь в лагерь бледнолицых.

— Волк, ты обладаешь мудростью, которая, по преданию, принадлежит твоему роду. Как быстрая лань, беги в лагерь, перегоняя ветер! Наблюдай за Марком Морау! Ни на один миг не спускай с него своих острых глаз. Внимательно смотри, что будет происходить между ним и Кенетом. Потом спеши, лети ко мне, как стрела.

— Ты сказала, и потомок черноногих внимал тебе, твой голос для его ушей что журчание тихого ручья. Ты приказала, и Волк повинуется.

Смышленым взглядом он окинул Сильвину и, как быстроногая лань, полетел вдаль.

Глава IV.
Дуэль

На востоке загорались животворные лучи солнца. На лазоревом своде не было ни одного облачка. Воздух был пропитан благотворными ароматами весны. Тихий ветерок, дышащий отрадой, подобно дыханию юных дев, беспечно резвился в лесах и лугах.

Выйдя из палатки, Кенет Айверсон и Ник Уинфлз отправились к месту назначенного свидания. Судя по всему, у них было мало охоты пускаться в разговоры. Ник недоволен и часто посматривает искоса на Кенета. Молодой человек задумчив, но вместе с тем невозмутимо спокоен.

— Послушайте, дружище, — произнес наконец Ник с видимым усилием, — на мой взгляд, это прескверная шутка, и мне бы очень хотелось уладить это проклятое недоразумение.

— Невозможно, — сказал Кенет.

— И то правда. Не ударь он вас перчаткой, совсем иное дело. Верно и то, что я не вижу средства вызволить вас из этой беды. Ведь он метко стреляет из пистолета, и меня заранее пробирает дрожь: ну, как придется мне хоронить вас в этих краях? А уж я ли щадил себя, отбивая вам все кости, когда возвращал вас к жизни в прошлому году?

— Если вам действительно придется выполнить последний долг в отношении меня, — медленно возразил Кенет, — хотя я уверен, наши шансы равны, то, положив меня в последнее убежище, обещайте отправить на мою родину приготовленные письма, которые я оставил в палатке.

— В этом будьте уверены, ну, да ей-богу так! А я ваш покорнейший слуга!

— Благодарю, Ник, честный и храбрый мой товарищ.

Уинфлз вытащил откуда-то сильно измятый платок и вытер капли пота, выступившие на лбу. Потом он посмотрел на небо, взглянул на землю и перевел взгляд на Кенета. Видимо, в голове его вертелась мысль, которую он хотел и не решался высказать.

— Вот и я, — сказал он наконец, — тоже обожал дуэли. В них есть какая-то притягательная сила. Ведь и дед мой был страстный охотник до дуэлей. Сто раз, если не более, он дрался, и не больше двух раз был ранен. Наверное, он и теперь бы здравствовал, не случись с ним последняя болезнь, которая доконала его, несмотря на крепкое сложение. На мой взгляд, последняя болезнь вообще бывает хуже всех болезней. Но не об этом речь.

Улыбка мелькнула на лице Кенета, и он искоса посмотрел на приятеля.

— Вообще говоря, в нашей семье на дуэли смотрят с каким-то особенным уважением, так что я готов просить вас, не будет ли угодно вашей милости уступить мне эту честь.

— Вы шутите? — спросил Кенет недоверчиво.

— Ах! Боже мой, какие тут шутки! До шуток ли в делах такого рода, когда из этого куска железа, — сказал он, любовно посматривая на свой карабин, — я могу всадить пулю в любого на расстоянии четырехсот футов? Вот именно с этим карабином я и буду драться. Я называю его Хвастуном, хотя с ним никогда не останешься пустым хвастуном лицом к лицу с врагом, тогда он бывает верным залогом удачи.

— Благодарю за великодушное предложение, но это невозможно. Только одну милость вы можете оказать мне: похороните меня, если мне суждено умереть, и исполните данное обещание относительно писем.

— А больше вы ничего не желаете от меня?

— Кажется, ничего, — отвечал Кенет задумчиво.

— И нет ни одного слова, которое вы желали бы передать ей, в том случае, если вам не доведется с ней еще раз поговорить?

— Ей… передать ей! — повторил Кенет, задумчиво потупив взор. — Да, передайте ей, друг Ник… Нет, нет! Мне нечего ей сказать.

Старый охотник с явным сомнением покачал головой.

— Вот и он! — воскликнул Кенет, указывая на подходившего человека.

— Капитан! — проворчал Ник.

И точно, то был Марк Морау.

На нем был изящный костюм северного охотника. Длинная черная борода небрежно развевалась. Он держал в руке большой карабин. Пистолеты и большой кривой нож торчали за поясом. Походка его была неровной, порывистой, на лице проглядывало смущение.

На некотором расстоянии от него, на повороте из сосновой рощи, вскоре показались Джон Бранд и Крис Кэрьер, те самые люди, с которыми читатели познакомились в самом начале этого рассказа. Оба были вооружены.

— Гм-гм! — проворчал Ник Уинфлз. — Бьюсь об заклад, что эти мошенники задумали как-то помешать справедливому решению спора.

И, наклоняясь к уху Айверсона, шепнул:

— Видите этих молодцов? Если вы не будете возражать, то я, не медля ни минуты, отправлю их к дьяволу. Для палача одной заботой меньше, я готов поклясться в том. Ну да, ей-богу так, а я ваш покорнейший…

— Боже вас сохрани! — перебил его Кенет с горячностью.

— Но, — настаивал Ник, — но…

— Нет, я буду драться, как надлежит честному человеку. Правда, я не могу объяснить себе причину ненависти этого Марка ко мне, однако наш долг…

— Глупые церемонии! — прервал его Ник, бросая взгляд на дуло своего карабина. — Не будет большой беды, если очистить край от этих злодеев…

— Запрещаю вам, — сказал Айверсон строго.

— Хорошо, покоряюсь, но, право слово, тяжелых трудов мне это будет стоить, ну да, ей-богу так, а я ваш покорнейший слуга!

— Оставайтесь здесь, — сказал Кенет.

— Как же это?

— Я один подойду к противнику. Мы уговоримся с ним насчет условий дуэли, а вы не спускайте глаз с его людей.

— Как! И вы доверитесь ему?

— Да, ведь так принято.

— Но разве вы его знаете?

— Что же за беда, если и не знаю? Я осторожен и хорошо вооружен. Не тревожьтесь понапрасну, все обойдется благополучно.

— В таком случае, — сказал зверолов с плохо скрываемым волнением, — позвольте мне дать вам совет быть менее доверчивым, и если бы я осмелился…

— Дайте пожать вашу руку! — воскликнул Кенет.

Уинфлз протянул руку, которую он крепко пожал.

Твердыми шагами он пошел навстречу Морау, поджидавшему его на некотором расстоянии.

Крис и Джон остались у сосновой рощи.

Кенет и Марк приветствовали друг друга холодными поклонами и около минуты молча смотрели друг на друга.

Морау первый прервал молчание.

— Надеюсь, вы понимаете, зачем пришли сюда? — спросил он дерзко.

Айверсон вежливо поклонился.

— Вы должны драться… насмерть, — продолжал Марк, цедя слова сквозь зубы.

— Пусть будет так.

— Ваше оружие?

— Пистолет. Я оскорблен и, следовательно, выбор оружия принадлежит мне по праву.

— Как вам угодно. Пистолет, карабин или кинжал — для меня все равно: одно стоит другого. Волки попируют нынешней ночью над вашим трупом.

Айверсон не удостоил ответом столь явную самонадеянность.

— Решено, — сказал он, — деремся на пистолетах.

— Конечно. Но на каком расстоянии? Не бойтесь увеличить его: я попадаю в муху девять раз из десяти и с сорока шагов.

Слова эти были произнесены с хвастливостью забияки по натуре.

— Через платок, — отвечал Кенет, как бы не замечая хвастливого врага.

— Как вы сказали? — воскликнул Марк, думая, что не расслышал.

— Я сказал, что мы будем стреляться через платок и одним заряженным пистолетом.

— Не понимаю, — пробормотал Марк, — такого я еще не слыхивал.

— А между тем это так понятно. Берутся два пистолета, один из них заряжается пулей, другой холостым зарядом. Пистолеты накрываются чем-нибудь. Каждый из нас берет по пистолету и, став друг против друга, направляет дуло в грудь врага, потом…

— Человекоубийство!

— Обыкновенная дуэль. Пистолеты готовятся секундантами.

Марк делал бесполезные усилия, чтобы скрыть замешательство, вызванное заявлением противника, которое было произнесено так тихо и равнодушно.

Кенет продолжал все тем же размеренным, почти мелодичным тоном, не обнаруживая ни хвастливости, ни робости.

— Эта дуэль будет последней для одного из нас. Неужели вы думаете, что причина нашей вражды так важна, что только смерть одного из нас может ее устранить?

— Вы трусите? — спросил Марк, думая, что Кенет отступает.

Улыбка грустного презрения промелькнула на губах Айверсона.

— Я не трушу, но жизнь моего ближнего так же для меня дорога, как и моя собственная.

— Довольно, все эти сентиментальности просто смешны.

— Еще одно слово, — сказал Кенет, проводя рукой по лбу, как бы желая отстранить набежавшую тень грусти, — каждому из нас разрешается стрелять одновременно или ожидать выстрела противника.

— Это мне все равно, поторопитесь только, — сказал Марк, к которому, по мере того как ему казалось, будто мужество изменяет Айверсону, возвращалась прежняя наглость.

По знаку молодого человека подбежал Ник. На зов Марка его примеру последовал Крис.

Они получили приказания и отошли за дерево, чтобы зарядить пару пистолетов, между тем как противники снимали с себя верхнюю одежду.

Один из пистолетов был заряжен пулей, другой оставлен с холостым зарядом, Ник положил оба на траву и прикрыл по рукоятки своим плащом, потом отошел вместе с Крисом.

— Кто же будет выбирать? — спросил Марк с едва заметным беспокойством.

— О! Я не дорожу первенством и охотно предоставляю эту честь вам, — отвечал Кенет небрежно.

— Однако я не желал бы…

— Напрасно, берите какой хотите. Наша судьба в руках случая.

Оба подошли к плащу. Марк наклонился и судорожно выхватил пистолет. Кенет взял другой, говоря:

— Ник будет считать до трех, и как скажет ‘три’ — стреляйте.

Морау не ответил. Он, кажется, дрожал. Легкая бледность разлилась по лицу Айверсона.

Они стали в позицию, лицом к лицу, вытянув руки, держа пистолеты на два вершка от груди.

Ник Уинфлз стал отсчитывать по условию. Голос его дрожал.

В ту минуту, когда он досчитал до трех, раздался слабый выстрел.

Вздрогнул Кенет, отступил назад Марк.

Прошел миг мучительного молчания. Марк побледнел как смерть, вспыхнул румянец на щеках Кенета.

— Фортуна изменила вам, — сказал Кенет, — угодно ли вам сознаться в вашей несправедливости?

Марк не давал ответа, зубы его стучали, все тело сотрясала нервная дрожь.

— Угодно ли вам принести извинения? — настаивал Айверсон, наводя пистолет.

— Мне просить прощения? Что еще выдумали! — сказал Марк, выдавливая насмешливую улыбку.

Его взор умолял Криса о помощи, но Ник Уинфлз не спускал с того глаз.

— Тогда готовьтесь к смерти.

Крупные капли пота выступили на лбу Морау. Последний час пробил для него, но в эту минуту, в эту страшную минуту, удар по руке заставил Кенета выронить пистолет, и в то же время мелодичный, хотя суровый голос произнес:

— Убийства не будет, ни на деле, ни по согласию.

Молодой человек оглянулся с удивлением.

Перед ним стояла Сильвина Вандер.

Пользуясь замешательством Кенета, Марк Морау поспешно уходил в сопровождении своих спутников.

Стоит ли говорить, что Айверсону и в голову не пришла мысль преследовать беглецов.

Глава V.
Вертеп

Немного прошло дней после описанных событий. Степи Северной Америки быстро покрывались растительностью под животворными лучами майского солнца. Приближалась минута, когда отряд трапперов должен был выступить в поход в края, пригодные для охоты, во всем лагере царствовало веселье.

Кенет уже много раз старался поближе познакомиться с Сильвиной, но из кокетства или нежелания молодая красавица как будто не замечала его. Это задело молодого человека за живое, и вскоре ему пришлось сознаться себе, что он всей душой полюбил прелестного ребенка.

Однажды утром он по привычке выехал прогуляться по окрестностям. Замечтавшись, он очутился за несколько миль от лагеря, не обращая внимания, по какой дороге скачет его конь. К десяти часам он выехал на очаровательную лужайку, заросшую цветами, через которую протекал сверкающий ручей. Все в этом убежище приглашало к отдыху. Спрыгнув на землю, молодой человек привязал лошадь к дереву, растянулся на бархатной зеленой траве и немедленно заснул. Долго ли продолжался этот сон, трудно было ответить на этот вопрос, когда неожиданно раздался грубый, злобный смех, разбудивший его. Открыв глаза, Кенет увидел двух мужчин, схвативших под уздцы его лошадь. Голова его закружилась, и, как бесчисленные пылинки в солнечном луче, перед ним промелькнули воспоминания о плавании по реке Северн, привал на берегу, зловещие взгляды, отравленный кофе, страдания и видения, испытанные при замерзании, лишение чувств и оцепенение, потом возвращение к жизни от целебного средства приятеля Ника, все страдания, перенесенные им: он все припомнил и невольно содрогнулся, заметив дикую злобу, отражавшуюся на лицах Джона Бранда и Криса Кэрьера.

Все эти впечатления, столь внезапные и неуловимые, которые можно долго описывать даже и самыми короткими словами, просыпались в нем постепенно, но с быстротой молнии. Самообладание скоро вернулось к нему, Кенет поднялся и спокойно шагнул вперед. Но Джон Бранд поднял пистолет и, целясь в него, приказал:

— Ни с места! Мы сейчас потолкуем с вами.

Несмотря на опасения, внушаемые ему злодеями, в руках которых была его жизнь, Айверсон улыбнулся и сказал почти весело:

— По чести, господа спутники, вот уж никак я не ожидал вновь наслаждаться вашим обществом. Шутка была восхитительной. Друг Джон, спрячьте ваше оружие, и постараемся мирно уладить дело.

— А вот мы скоро уладим все! — сказал Кэрьер, пожимая плечами.

— Ведь я до сих пор в толк не возьму то дело на реке Северн, — продолжал Кенет, решившись по возможности взять верх хитростью, — как это вам пришло в голову бросить товарища в снегу? Право, для меня это тайна. Мне смутно припоминается, как будто на нас напали индейцы, меня ошеломили ударом по голове, а вы спаслись бегством в лодке, где вас и взяли в плен… точно не помню.

Крис и Джон переглянулись.

— Потолкуем позже, когда нечего будет делать, — возразил Крис и, обращаясь к Джону, сказал: — Держи его на мушке, пока я свяжу ему руки.

— Негодяи! — воскликнул Кенет. — Неужели вы думаете, что я позволю себя вязать, как барана?

Джон приложил дуло ко лбу Кенета.

— Руки назад! — закричал ему Кэрьер.

Айверсон чувствовал сильное желание возмутиться против такого распоряжения, но в эту минуту повиновение было спасительнее сопротивления. Преодолев гнев, он позволил себя связать.

— Джон, подай лошадь! — приказал Кэрьер.

— Это еще зачем? — спросил Кенет.

— Мы желаем, чтобы вы сели на своего коня и ехали с нами, а если что не по-нашему, мы убьем вас, как белого медведя или краснокожего. Все понятно?

Бранд скоро справился с лошадью и подсадил на нее Кенета, потом с помощью Криса стянул ему ноги ремнем, пропущенным под брюхо лошади.

— Могу поручиться, что теперь вы не упадете! — заметил Кэрьер насмешливо и, схватив лошадь за узду, потащил ее вперед, Джон, вооруженный карабином, следовал за ним.

Такое положение отнимало у молодого человека всякую надежду на спасение. Он корил себя за рассеянность и погрузился в горькие размышления. Солнце мало-помалу склонялось к западу. Вскоре сумерки повисли над обширными пустынями, тени сгущались, пока, наконец, все предметы не слились в темной дали.

Кенет ехал в терпеливом молчании. Тишина ночи прерывалась только криками хищных птиц или рычанием диких зверей.

Между тем дорога становилась труднее, она проходила по песчаным и гористым ущельям, между высокими утесами, изредка попадались небольшие рощи чахлых кустарников.

Айверсон не прерывал своих размышлений до той минуты, пока ему в лицо не подул свежий ветер. Подняв голову, он увидел перед собой пространство воды, которое показалось ему озером. В ту же минуту Кэрьер остановился, развязал пленника и грубо приказал ему слезать с лошади. Кенет машинально повиновался. Крис повел его по узкой, крутой тропинке, извивавшейся меж высоких скал и приведшей их к берегу. По другую сторону этих скал находилось роскошное пастбище, куда он и пустил лошадь, расседлав ее. Из густого кустарника Кэрьер вытащил байдару, спустил ее на воду, потом приказал Кенету садиться посередине, сам же с Брандом поместился по краям, и, дружно работая веслами, они пересекли озеро. Впереди высилась колоссальная преграда, гранитный массив больше сотни футов в высоту.

Челнок причалил в бухточке, приютившейся под утесами, словно гнездо ласточки. С удивлением и вместе с тем с содроганием Кенет обозревал мрачный пейзаж, обрисовывавшийся в тени. Над головой — черный угловатый камень, под ногами — неведомое озеро, безмолвное как могила, как будто нарочно вырытое в самом центре гор, чтобы принимать и навеки скрывать страшные тайны. Кто бы мог, находясь в таких обстоятельствах, удержаться от невольного проявления ужаса? Конечно, Айверсон был храбр: свое мужество он доказал уже во многих случаях, однако и его бросало в дрожь при взгляде на эту унылую картину.

— Наклонитесь и следуйте за мной, — сказал ему Крис, — а ты, Джон, позаботься о хлебе.

Крис наклонился и провалился, как показалось Айверсону, в недра скалы. Кенет еще раз взглянул на ровную поверхность озера, глубоко вздохнул и последовал за Крисом. Проход, по которому они шли, был так низок, что пришлось согнуться почти вдвое, чтобы продвигаться по нему.

Через несколько минут такого трудного путешествия Кэрьер сказал:

— Теперь можете выпрямиться.

Кенет заметил, что его проводник шарит рукой в темноте. Сухой стук, сопровождаемый градом искр, объяснил ему, что Кэрьер высекает огонь. Вскоре, при свете лампы, зажженной Крисом, он увидел, что они находятся в пещере с высоким сводом, с множеством свисавших сталактитов самых фантастических форм.

— Это еще не конец нашего путешествия, — заметил Кэрьер, — еще немного потерпите, ненаглядный красавец, и мы вам покажем такие диковинки, какие мало кто видел на свете. Так смотрите же, когда вернетесь к нашим друзьям, не разглашайте, пожалуйста, наших тайн! — закончил он со зловещим смехом.

Джон Бранд одобрил шутку своего приятеля, не совсем в лад поддакивая ему.

— Здесь у нас очаровательное местечко для любителей помечтать, — сказал он, — и потому смеем надеяться, что вы не скоро расстанетесь с нами.

После этого Карьер повторил Кенету приказание следовать за ним, и, после многочисленных поворотов направо и налево, они вступили в другую пещеру, более просторную, выше и суше, чем первая. Две лампы, висевшие под сводом, освещали внутреннее пространство.

Негритянка, на вид уже пережившая бурный возраст, была единственной обитательницей подземного зала. Взглянув на нее, Кенет припомнил Жиль Блаза [Герой авантюрно-приключенческого романа ‘История Жиль Блаза из Сантильяны’ французского писателя Алена Рене Лесажа (1668-1747)] и его чудесные приключения на земле и под землей. Вероятно, эта особа имела редкие способности для приращения жира, потому что в ней воплотился поразительный образец того, что человеческая индустрия может произвести в этой особого рода промышленности. Губы ее красноречиво свидетельствовали об африканском происхождении, нос был расплющен, волосы — что курчавая шерсть, лоб низкий до невозможности, щеки раздуты и отвисли невероятным образом, кожа черная и словно лакированная. Едва увидев Кенета, этот милый образец человеческого рода захлопал руками по своим объемистым бокам и разразился смехом, таким громким и задушевным, что все его телеса заколыхались, как студень.

Кенет, не усматривая ничего забавного, не принял участия в этом веселье, но с большим любопытством стал осматривать разные предметы, находившиеся в подземелье. В одном углу была свалена куча бизоньих кож, в другом — звериные меха, тут огромная часть дичи, там груда копченой рыбы, на стенах висели оленьи рога, лапы пантеры, а также ружья и карабины со всеми принадлежностями. На выступающей части камня, как на столе, помещались пистолеты в разнообразных оправах и разных заводов. Самодельный стол на трех ножках стоял посередине.

— Довольно, Агарь, теперь не до шуток. Дай-ка нам поесть. Сегодня у нас волчий аппетит.

Негритянка вышла, тяжело ступая, и через несколько минут вернулась, неся холодное мясо и бутылку виски. Кенету развязали руки и разрешили поесть, если на то у него имеется охота. Но у него не было желания, и потому он отказался под предлогом усталости. После чего, бросившись на шкуру бизона, он притворился спящим.

— А наш молодец на все легко смотрит, — сказал Джон, — будь я на его месте, я не захрапел бы так спокойно.

— А ты не очень-то доверяйся его внешнему виду, — возразил Кэрьер, — ведь лисица тоже умеет притворяться. Но такого старого воробья из Техаса, как я, на мякине не проведешь. Кто потолкался между людьми, тот поневоле станет недоверчив. Хотя наш молодец, по-видимому и спит, однако поверхность-то есть, а дна не видать. Так и знай!

Джон наклонился к товарищу и тихо шепнул ему на ухо, но слова его отчетливо долетели до Кенета:

— Что капитан с ним теперь сделает?

— А ничего хорошего, будь уверен. Мы не должны спускать с него глаз до нового приказа. Но, сказать по совести, будь на то моя воля, так я бы его не долго думая, — тут он мельком взглянул на Кенета и провел пальцем по горлу, — для нас было бы вернее отделаться от него после того случая, когда мы взялись доставить его из Йоркской фактории в Норуэй-Гоуз, и вернее и удобнее именно здесь, а не в другом месте!

— Ага! Видно, он двужильный, а не то несдобровать бы ему после того, как мы его обобрали на реке Северн. Впрочем, нам-то что? Он собственность капитана, который с ним что захочет, то и сделает.

Так они разговаривали между собой, потом разговор их стал плохо понятен, видимо, от того, что они то и дело прикладывались к бутылке. Наконец у Джона совсем перестал ворочаться язык, и голова его склонилась на стол. Крис попробовал было заигрывать с негритянкой, посмеивающейся в уголке так, что дрожала вся ее объемистая туша. Но от водки и его конечности отяжелели, как прикованный сидел он на стуле до тех пор, пока сон совсем не одолел его.

Прежде чем они погрузились в бессознательное оцепенение, Агарь, приготовив шкуры бизона и одеяла у входа, отвела их и уложила обоих на эту импровизированную постель. Джон был мертвецки пьян, но Кэрьер, несмотря на одурь, все время твердил негритянке с самым угрожающим видом, чтобы она глаз не спускала с пленника.

Глава VI.
Ужасное затруднение

Дух человеческий редко поддается неприятным обстоятельствам без борьбы. Обыкновенно он сопротивляется насилию, в каком бы виде оно ни представлялось, и, лишенный того, что принадлежит ему по праву, вызывает на помощь все силы, чтобы возвратить себе права.

Такой мужественный человек, как Кенет Айверсон, не мог безропотно покориться насилию. И в голове его проносились различные способы освобождения, с учетом состояния своих спутников. Частота, с которой они прикладывались к бутылке, вселяла в него надежды, хотя он и опасался, что этим здоровякам, пожалуй, нипочем вылакать такое количество виски. На счастье, руки его были развязаны и неподалеку висел старый шотландский палаш. Только бы добраться до него, там уже Кенет сумеет им распорядиться. Хлопоты негритянки о том, как бы уложить пьяных поперек единственного выхода из подземелья, не очень устраивали его, но, умея выжидать и в минуты несчастья, он молчал,

Уложив приятелей, Агарь подтолкнула свой чурбан ближе к Айверсону и села, положив локти на колени и подбородок на ладони. Сейчас она удивительно была похожа на громадную жабу, приютившуюся на камне.

Кенет внимательно наблюдал за ней и только тут вспомнил, что в его охотничьем плаще находится фляжка с виски. С показной беззаботностью спящего он перевернулся на другой бок, ловко вытащил фляжку из кармана и как будто случайно подкатил ее прямо к ногам негритянки. Едва завидев знакомую вещь, она с жадностью подхватила ее, поднесла к свету и, вынув пробку, понюхала с явным, хотя опасливым наслаждением. Расширились и задрожали ее ноздри, на черном лице загорелось выражение восторга. Увидев, пощупать и отведать — такова сущность натуры мужчины, да и женщины тоже. Агарь следовала по проторенной дорожке. Она поцеловала черное горлышко бутылки, нежно прижимая его к своим губам со сладострастием любовницы, и принялась медленно глотать лакомое зелье.

Можно представить, как радовался Кенет успеху своей уловки. Предавшись излюбленному удовольствию, Агарь нашла его таким упоительным, что у нее недоставало сил вовремя остановиться. И закончила она только тогда, когда вытянула всю влагу до дна. Видно было, что она утопала в блаженстве, улыбалась, посмеивалась, сама себе говорила приятные речи, словом, выкидывала разнообразные штуки одна другой забавнее. Наконец ее огромная курчавая голова плавно закачалась над богатырскими плечами, телеса поддались бессознательному движению, и она тяжело свалилась со своего места. Агарь опьянела до бесчувствия.

Кенет, приподнявшись, оглядел своих стражей, все звучно храпели. Одна лампа погасла, другая коптила и бросала мерцающий свет. Наш герой потихоньку встал, отыскал свой карабин и пистолеты, брошенные на столе. Вооружившись как следует, он как можно осторожнее подкрался к спавшим спутникам, вначале намереваясь прикончить обоих. Но Кенет был великодушен по характеру, так что рука его не поднималась на беззащитного врага.

— Ведь это преступление! — прошептал он.

Не теряя ни минуты, он схватил в руку лампу, перескочил через тела спавших и вышел незамеченным из пещеры. Скоро он был на берегу. Лодка все еще была причалена к скале. Он вскочил в нее, чтобы скорее достигнуть открытой поверхности, но вдруг заметил, что весла убраны. Вероятно, Джон спрятал их куда-нибудь. Наш искатель приключений стал искать какой-нибудь обломок дерева, каким можно было бы заменить весло. Но поиски его оказались напрасными. Ему оставалось только карабкаться на скалы. Трудное было это предприятие, однако он решился и на эту попытку. Перекинув на спину карабин, Кенет уперся ногами в расщелины скалы, почти отвесной в этом месте, и после невероятных усилий, с помощью рук и колен, он достиг, наконец, маленькой площадки среди утесов. Он уже радовался своей удаче, как вдруг огромный осколок скалы оторвался от основания и со страшным шумом рухнул в озеро.

Кенет понял, что гибель неизбежна, если он останется в том же положении. С удвоенной отвагой он принялся взбираться выше, но тут заметил Джона и Криса, которые, выйдя из пещеры, по колени вошли в воду и внимательно осматривали темную гору. Кенет остановился, спрятавшись за выступ скалы. Он был на расстоянии шестидесяти футов от своих врагов. Кэрьер первый заметил его, хотя глаза его были еще затуманены недавними возлияниями.

— Вот он! Видишь? — спросил он у Джона. — Вишь как прирос к скале, словно гусеница к древесной коре. Не беда! Вот я сейчас покажу ему, как у нас в Техасе спускают белок с высоты.

Эти слова явственно долетели до слуха Кенета. Но Джон, не успевший протрезветь, выразил сомнение, которое несколько успокоило молодого человека.

— Полно тебе! — увещевал канадец. — Это просто какой-то пень, у тебя в глазах рябит.

— А вот сейчас увидим, — возразил Кэрьер, — спускайся вниз, молодец, или я угощу тебя по-своему. Кенет не пошевелился. Он действительно походил на пень или на черную расселину скалы, но глаза Криса было трудно обмануть. Он прицелился в Айверсона. К счастью, небо было сумрачно, и руки Карьера дрожали. Хотя предметы были в тумане, однако Кенет уловил это движение. Можно себе представить, какие ощущения переполняли его! Раздался выстрел, пуля ударила в скалу, осыпав Айверсона осколками, но не задев. Кэрьер, ожидавший увидеть его немедленное падение, повернулся к товарищу, выражая проклятием свое разочарование.

— Провались он сквозь землю! Я промахнулся. Дай-ка, Джон, свой карабин.

— Ну уж этому не бывать, — ответил тот, — ты слишком пьян, чтобы стрелять. Если там есть кто-нибудь, так я и сам сумею убедиться в этом.

— Ты-то? Да ты и скалы не видишь, не то что человека, — сказал Кэрьер с презрением и удалился к отверстию пещеры, где начал снова заряжать ружье.

‘Глупо будет оставаться здесь и ждать, пока тебя убьют, как медведя на дереве’, — подумал Кенет и снова принялся карабкаться вверх. Но в эту минуту пуля, вылетевшая из карабина Джона, задела его щеку. Такое предостережение нельзя было оставить без внимания. С удвоенной энергией он стал взбираться на вершину.

— Вишь как заторопился, окаянный! — закричал Джон. — Поспешай же, Кэрьер!

В это время Кэрьер зарядил свой карабин и, подбегая к товарищу, закричал:

— Так что же это такое? Пень, да? Сам ты глупый пень!

Потом, обратившись к Кенету, закричал:

— Будьте рассудительны и спуститесь к нам. Ведь после падения с такой высоты вас не узнают даже самые близкие друзья и ни один искуснейший судебный пристав будет не в силах установить вашу личность.

Вместо ответа Кенет столкнул обломок скалы, и, испугавшись, что он заденет их, оба негодяя скрылись в подземелье. Но как только обломок упал вниз, Кэрьер показался снова.

— Слушайте, я застрелю вас! — заорал он.

За это время Кенет успел добраться до углубления в скале, перед которым возвышался огромный камень, сорвавшийся, вероятно, с ближайшей вершины. Он спрятался за ним, пригибаясь к земле, насколько это было возможно.

— Мерзавец! — проворчал он. — Если мне суждено умереть от твоего выстрела, ты не будешь, по крайней мере, радоваться моей смерти.

Кэрьер искал место, откуда было бы удобнее стрелять. Потом, сомневаясь в твердости руки, он оперся на скалу и ожидал, когда луч света покажет ему часть тела Кенета, оставшуюся незащищенной.

Сердце Айверсона учащенно билось, и, конечно, положение его было самое что ни на есть критическое. Он старался припомнить многочисленные случаи, попадая в которые он презирал смерть, и укрепить себя воспоминаниями о прошлых опасностях. Но ничто, даже его последняя дуэль, не казалось ему таким тяжким, как теперешняя тягостная неизвестность.

Вдруг зоркие глаза Кэрьера что-то уловили во тьме: он переменил положение, голова его склонилась к стволу карабина. Прошла минута гнетущей для Кенета тишины — и раздался выстрел.

— Ну, на этот раз я попал в него, — крикнул Кэрьер.

— Нет еще! — возразил Кенет, приподнимаясь. — Ты снова промахнулся, гнусный убийца!

Тут он снял со спины карабин, но ему было так трудно сохранять равновесие, что ружье не могло послужить ему с толком. Глаза его с беспокойством искали внизу и вверху более безопасного места. Но, о горе! Не представлялось никакой возможности ни подняться вверх, ни вернуться назад. Он готов был предаться отчаянию. Но само отчаяние показало выход.

‘Попробую-ка, — подумал он, — сдвинуть с места эту каменную глыбу. Если повезет, она рухнет в озеро и оставит мне достаточное углубление, чтобы спрятаться от выстрелов’.

И он уперся плечом в глыбу, она шелохнулась, зашаталась и с грохотом скатилась в воду. Обрадованный счастливым исходом и надеждой, Кенет вжался в углубление, в котором на протяжении многих веков покоился сверженный им камень. Укрывшись в углублении, как лисица в своей норе, Кенет мог на минуту вздохнуть свободнее, в уверенности, что тут его не достанут карабины врагов. Потом, рассудив, что всякая попытка спуститься вниз для него невозможна, пока живы Крис и Джон, он решился, наконец, воспользоваться своим карабином. Он уже прицелился, но отблеск ствола предупредил Кэрьера, который вместе с товарищем поспешил укрыться в пещере.

Напрасно Айверсон подстерегал их до утренней зари: больше они не показывались.

Взошло солнце, и наш герой стал осматривать свою позицию: более скверного положения нельзя было себе представить. Никаких путей к спасению ни сверху, ни снизу. Отступление отрезано со всех сторон. Ему оставалось или умереть от голода, или броситься в озеро. Мысль о самоубийстве на один миг мелькнула в его голове, но он поторопился отбросить ее, чтобы не поддаться искушению. Привязав платок к шомполу своего карабина, он воткнул шомпол в щель над своей гранитной гробницей в надежде привлечь внимание каких-нибудь трапперов.

Медленно тянулся день, голод и жажда мучили несчастного молодого человека. Решившись сделать все от него зависящее, чтобы выбраться из этой ловушки, он несколько раз заряжал свой карабин и стрелял в воздух через равные промежутки времени. Около пяти часов вечера, утомленный физическими и нравственными страданиями, Кенет прилег на камень, еще раз спрашивая себя, не лучше ли разом покончить со всем этим, чем умереть после медленной и жестокой пытки. Он окунулся в бездну мрачных размышлений, когда до слуха его донесся собачий лай. В первую минуту Кенет испугался, опасаясь галлюцинаций. Он сел и внимательно прислушался. Лай не прекращался. Задыхаясь и дрожа от волнения, молодой человек выстрелил из карабина и из обоих пистолетов. Лай собаки доносился с горной вершины все громче и громче. Человеческий голос, окликавший собаку, отвечал на этот лай.

— Помогите! Помогите! — закричал Кенет.

Ответа не было.

— Помогите! Помогите! — взывал он, надрываясь.

А собака все не переставала лаять. Сидя на задних лапах на самом краю утеса, она, казалось, не внимала призыву своего хозяина.

— О, верный друг человека, не покидай меня! — крикнул ей Кенет, подвигаясь на самый край выступа, чтобы увидеть четвероногого друга.

Наклонившись всем телом налево, он увидел, наконец, поджарого волкодава с длинной рыжей шерстью, и — какая радость! — в этой собаке он узнал верного спутника и друга Ника Уинфлза! Его сердце так сильно забилось, что он вынужден был схватиться за выступ утеса, чтобы не упасть. Тяжело было ему думать, что Ник Уинфлз так близко и ничего не ведает о его жестоком положении. Он не смел ни предаваться своим чувствам, ни смотреть на собаку. Через несколько минут, несколько оправившись от своих ощущений, он вернулся в углубление и с лихорадочной торопливостью возобновил выстрелы.

— Вот ты где! Кого ты подстерегаешь? — проговорил слишком знакомый голос.

Собака жалобно завыла, словно сообщая хозяину, что присутствие его необходимо.

Кенет истощил все свои боевые запасы.

— Да что же тут такое? Ну-ка, подъедем, дружище, да посмотрим, что там случилось.

Надежда сверкнула в душе Кенета. И с какой невыразимой радостью он услышал топот лошади своего друга!

— Но что же тут случилось? Напасть, ты уж не взбесилась ли? — спрашивал Ник, обращаясь к собаке.

В ответ на эти замечания Напасть скребла лапами, вытягивала голову над утесом, не переставая лаять.

— Напасть! Напасть! Я всегда считал тебя разумным и толковым животным, но сейчас, хоть клади голову на плаху, ты, кажется, лишилась здравого смысла! Ради самого неба отвечай, что ты там видишь?

Кенет едва слышным голосом окликнул Ника.

Напасть замахала хвостом и торжествующе запрыгала около своего хозяина.

— Как будто человеческий голос мне послышался? Что бы это значило? Гм! Тут кто-то попал в небольшую переделку.

Едва слышный голос раздавался снизу.

— Плутишка Напасть тут больше понимает, чем я, — сказал Ник, — гром и молния! Тут что-то неладно.

С этими словами Уинфлз слез с лошади, лег, вытянувшись на скале, и зорко всмотрелся в скат утеса.

— Эй! Кто там? Что случилось?

— Это я, Айверсон, — отвечал молодой человек, собираясь с последними силами, чтобы говорить громче.

— Бобры и выдры! — воскликнул Ник. — Но как вас угораздило попасть в такое неудобное место?

— Все расскажу, дружище, только вытащите скорее.

— Вытащите! Вытащите! Да ведь это легко сказать, но мудрено сделать. Ну да, ей-богу так, а я ваш покорнейший слуга. Кто может выпутаться из такой трудной задачи? Скала такая крутая, что и думать не моги преодолеть ее, — отвечал Ник с жаром.

— Ваша ловкость и знание…

— Мое знание? Мило, нечего сказать! Моему знанию остается только произнести над вами благословение и убраться прочь. Если вам есть, что завещать вашим друзьям, охотно берусь исполнить. Однако не попробовать ли и мне спуститься, чтобы посмотреть, на что похожа эта штука снизу — только бы была возможность взяться за дело.

— Ах! Я чувствую себя так хорошо, как будто совсем уже выбрался отсюда! — возразил Кенет радостно.

— В таком случае вы смотрите с большей уверенностью, чем я, на такое безнадежное дело. Пускай меня повесят, если я видел когда-нибудь человека в более гнусных и затруднительных обстоятельствах. Ну-ка, Напасть, проведи меня к озеру так, чтобы не свернуть себе шею.

— Одну минуту, — сказал Кенет, — примите во внимание, что Крис Кэрьер и Джон Бранд могут оказаться там.

— Ого! Так они и здесь руку приложили? Хорошо, голубчики, мы еще посчитаемся.

С этими словами он удалился. Звук его шагов, сначала явственный, стал затихать в отдалении. Но время от времени Кенет все еще слышал его голос, когда Уинфлз обращался с дружескими словами к своей собаке.

Глава VII.
Авраам Гэмет

Через три четверти часа, показавшиеся Кенету тремя веками, Ник появился у подошвы утеса. Он осмотрел местность и принялся за дело. Подъем был преисполнен препятствий и опасностей. Но, цепляясь за неровности камней и то выбирая их вместо ступенек, то выбивая своим топором местечко для ноги, он так усердно трудился, что менее чем через два часа времени добрался до Кенета и помог ему спуститься с высокого насеста. Спустившись, молодой человек стал искать взглядом лодку — она исчезла, Вероятно, Джон и Крис уплыли на ней ночью.

Между друзьями возник небольшой спор насчет того, заглянуть ли им в пещеру или нет. Но эта мысль была так противна правилам здравого смысла, что в ту же минуту была оставлена.

— Идите за мной, — сказал Ник, — и я покажу вам лучшую дорогу, чтобы выйти на свет божий. Напасть провела меня не хуже любого проводника, правда, по адской дороге, которую мне самому нипочем бы не найти. Гм! Путь сообщения не из самых удобных. Однако, молодой друг, советую вам пропустить глоток, а то вы похожи на привидение. Правду сказать, прескверная местность была вами выбрана для походного лагеря.

Кенет проглотил немного вина из фляжки, поданной ему Ником.

— Но клянусь честью, — продолжал Ник, — мой дед, во время своего последнего кругосветного путешествия, попал в еще худшее положение. Видите ли, он всегда путешествовал не иначе, как в карете, запряженной только одной лошадью, и карета была у него всегда хрустальная, потому что он хотел видеть все, что только можно было видеть. Как-то захотелось ему взобраться на гору Везувий только для того, чтобы разогнать немного скуку и размять свою лошадь, которая давненько застоялась в конюшне.

— Вот новый способ восхождения на Везувий! — заметил Кенет, улыбаясь.

— Какое простодушное невежество! Помилуйте, этот способ был весьма употребителен во времена моего деда. Итак, я говорил вам, что он отправился покататься по Везувию. Так как было воскресенье, то огнедышащее заведение было в полном затишье. Но когда дядя обогнул кратер…

— Дед, — поправил его Кенет.

— Я так и сказал: дед. Когда дед обогнул кратер, одно колесо переехало за край, и паф! Дядя вывалился в дыру, однако, к счастью для человечества, он оставил свои записки, коллекции и редкости в карете, которая снова обрела равновесие, как только дед вывалился. И вот мой дядя, вывалившись, очутился более чем на ста футах глубины, если его расчеты были верны.

— Предполагаю, что он сильно расшибся, — сказал Кенет.

— Он-то? Ничего подобного! Даже ничуть не ушибся, — отвечал Ник с невозмутимым хладнокровием, — он упал на мягкую подстилку из теплой золы и впоследствии уверял меня, что никогда еще не испытывал более приятного ощущения, хотя вокруг него и поднималось нечто вроде облака пыли, что и воспрепятствовало деду написать подробный отчет о внутренности Везувия. Согласитесь, это было бы довольно скучно. Дед пытался было осмотреть, что там за дно такое, но не тут-то было! Такая пустота, ну такая пустота, что хоть два дня смотри, а все же не увидишь дна! Дед мой того мнения, что там обитали морские разбойники. Впрочем, он никак не мог объяснить своим любопытным друзьям, как это пираты могли туда входить и какой у них был выход оттуда.

— Как же он сам оттуда вышел?

— А с первым случившимся после того извержением, — ответил Ник невозмутимо, — оно вдруг вынесло его из ямы на свет божий, и, по странному стечению обстоятельств, он упал прямо на подушки своей кареты.

Во время этого блестящего рассказа Ник прокладывал себе дорогу по берегу озера, часто вынужденный стоять по пояс в воде, иногда повисать на вершинах скал, крепко ухватившись за них руками и ногами, чтобы как-нибудь удержаться и помочь Кенету добраться до него. Напасть выполняла свои обязанности, как самый искусный проводник. Благодаря чутью собаки, люди целыми и невредимыми достигли, хотя и не без труда, площадки, на которой Ник оставил свою лошадь.

— Я уже дважды обязан вам жизнью! — воскликнул Кенет, бросаясь в изнеможении на землю.

— Ерунда, как есть ерунда! Я обычно не обращаю ни малейшего внимания на такие пустячные затруднительные обстоятельства. Забудьте об этом. В семье Уинфлзов и не такое видали. Вот и мать моя бывала постоянно в затруднительных обстоятельствах. Ведь у нее был двадцать один ребенок, из которых все переболели корью, еще когда не умели ходить. Все мои тетки и сестры перебывали в затруднительных обстоятельствах, то в таких, то в сяких — особенно же в таких.

Ник ласково посмотрел на Огневика и Напасть. Видно было, что никакие ‘затруднительные обстоятельства’ не могли потрясти славную натуру этого человека или причинить ему хотя бы на пять минут искреннее огорчение.

— Это благородное животное заслуживает лучшего прозвища, чем то, которое вы ему дали, — сказал Кенет, протягивая руку к собаке с намерением погладить ее косматую голову.

Напасть зарычала и отступила с видом оскорбленного достоинства. Величаво отступая за своего хозяина, она посмотрела на Кенета с выражением, которое, без ущерба собачьему языку, можно было бы перевести так: ‘Я выведу вас из затруднения, если вы сами не сумеете этого сделать, но не будьте так самонадеянны, чтобы рассчитывать на мою дружбу’.

— Прошу вас, извините ее, — заступился Ник, — ведь она у меня нелюдимая. В детстве она была ожесточена большими собаками, у которых была дурная привычка воевать с более слабыми созданиями.

— Отличная собака, хотя и не без странностей. Если бы была возможность, я очень хотел бы ее иметь, — сказал Кенет.

Напасть подняла морду к Нику, как будто желая разгадать, что он думает о таком предложении.

— Вы можете хотеть ее сколько угодно, — отвечал Уинфлз, — но она-то никогда не пожелает подчиниться вам. Никто, кроме меня, не придется ей по нраву. Ей нравятся мои привычки, не правда ли, Напасть?

В ответ на это Напасть издала ворчание, таким способом одобрив слова Ника, который продолжал:

— Она знает две-три замечательные штуки. Когда-нибудь в другой раз, в свободное время, она покажет вам свои фокусы. Ведь она все понимает, что говорят, точно так же, как и мы с вами. Скажите ей, что вы ее должник, вот и все, чего она требует за свои услуги, ну, да еще не откажется и от хорошего куска мяса.

В эту минуту Напасть вскочила на ноги и навострила уши.

— Она учуяла кого-то, уж это точно! — сказал Ник.

Настала ночь, но не совсем темная, так что можно было различать предметы на порядочном расстоянии. Кенет посмотрел по направлению взгляда собаки и увидел в двухстах шагах всадника, продвигавшегося по вершине горы.

— Он не индеец, — сказал Уинфлз, — это видно по его внешности и лошади. Кто бы это мог быть?

Всадник приблизился шагов на сто к нашим приятелям, прежде чем заметил их присутствие. Тут он умерил шаг своей лошади, внимательно оглядел Ника и Кенета и двинулся прямо на них.

— Как живется-можется, незнакомец? — спросил Ник.

— Как нельзя лучше, — ответил всадник, — надеюсь, что и вам, друзья, не худо?

— Квакер! [Квакеры (от англ, quaker, букв, трясун) — одна из разновидностей протестантизма, возникшая в XVII веке в Англии, широко распространена в США и Канаде. Квакеры отвергают церковную организацию, церковные таинства и обряды, роскошь, присягу, военную службу, признавая главные положения протестантизма, они верят в озарение внутренним светом, считая всех людей братьями, проповедуют пацифизм. Ко всем без исключения квакеры обращаются на ‘ты’] Ей-богу так, клянусь, — воскликнул Ник.

— Не клянись, — холодно сказал незнакомец.

— Бог да простит ваше неведение! Я никогда не клянусь. Это против моих правил. Ну да, гром и молния! Право слово, так. Но у меня был двоюродный брат, который, бывало, так клялся, что страшно было слушать. Ну да, ей-богу так! Но это ничего не значит, а вот если у вас нет другого дела, то сойдите с лошади и присоединитесь к нам. Надо поесть да и устроиться на ночлег.

— От такого дружелюбного предложения трудно отказаться, и я принимаю твое гостеприимство, — сказал квакер, сходя с лошади.

— Что касается гостеприимства, так извините, если оно будет под открытым небом, — сказал Ник, — свод небесный будет служить нам кровом.

— Он довольно высок и весьма красив, — отвечал незнакомец, — но найдется ли здесь корм для моего коня?

— А вот сами взгляните туда: Огневик пользуется царским угощением.

Квакер взглянул на Уинфлза вопросительно.

— Огневик — это моя лошадь, — поспешил тот ответить.

— Друг-зверолов, если ты ничего против не имеешь, то я пущу свою лошадь к твоей.

— Что касается местности, она принадлежит вам настолько же, насколько и мне, оставьте же вашу лошадь пастись вместе с моей, но отбросьте это ‘ты’, потому что, по правде сказать, мне не нравится твоя манера говорить.

— Так же, как твоя не нравится мне, — ответил незнакомец равнодушно.

— Вот мы и квиты. Но что это висит у вас на ремне?

— А это кусок дичи для поддержания сил внешней оболочки, — отвечал квакер с гнусавым произношением.

— Вот и прекрасно! Сейчас я разведу огонь, и мы устроим отличное пиршество из общей беседы, вашей дичи и нашей сушеной говядины и виски.

Незнакомец расседлал лошадь и отправил ее на пастбище по соседству с Огневиком. Усевшись около Кенета, он с видимым интересом присматривался к приготовлениям Ника, тогда как Напасть осматривала его подозрительным взглядом. Ник заметил враждебные взгляды, бросаемые собакой на нового знакомца, и поспешил успокоить его опасения.

— Не бойтесь этого зверя, — сказал он, — он не тронет вас, пока вы сидите смирно, но если вам вздумается пошевелиться, то не ручаюсь, что он хоть раз-другой не покажет вам силу своих зубов. Впрочем, моя Напасть — невиннейшее создание в мире.

— Как зовут тебя, друг? — спросил квакер.

— Ник Уинфлз, к вашим услугам, — отвечал охотник.

— Так я посоветую тебе, друг Ник, получше воспитывать свою собаку, — заметил квакер внушительно.

— А ты, друг квакер, лучше скажи мне, как тебя зовут.

— Мое имя, Ник, такое имя, которого я не стыжусь. Это имя носили многие поколения с большой честью и выгодой для себя. Авраам — вот имя, о котором можно говорить с почетом везде, где известна секта Друзей, хотя, надеюсь, — проговорил он немного в нос, — это не будет служить мне поводом для неблаговидной гордости.

— И великий же вышел бы для меня соблазн, если бы так случилось, — возразил Ник, удачно подражая квакеру.

— Не придавай своему голосу насмешливого выражения, потому что насмешки нечестивца падают на его главу, как туман, поднимающийся к небу, ниспадет на землю в виде дождя.

Авраам Гэмет положил руки на живот, полузакрыл глаза, вытянул лицо и медленно, что было силы, вздохнул:

— О-о-ох-ох-х-хо!

Кенет посмотрел на квакера с улыбкой, тогда как Ник, покосившись на него с шутовским выражением лица, вторил ему в том же тоне: ‘О-о-ох-о-о-о!’

— На мой взгляд, милостивый государь, у вас в желудке, должно быть, сделались судороги. Не облегчит ли ваше состояние глоток согревающего средства? — предложил траппер.

— Ник Уинфлз, ты говоришь как человек, стремящийся за суетой мира сего. Знай же, что виски — предмет одинаково противный как моему небу, так и моим убеждениям! — возразил Гэмет сурово.

— Но когда бедное тленное существо ослабевает, как вы, например, тогда не остается лучшего средства, — настаивал Ник, сунув бутылку в руку квакера.

— Если ты так настойчиво предлагаешь, то мне остается только омочить свои губы этим нечестивым напитком, но предупреждаю тебя, не во мне ты найдешь существо, предающееся обжорству и плотским излишествам, как то бывает с другими.

Авраам Гэмет важно откинул голову так, что нос его устремился к зениту, и приложил горлышко бутылки ко рту, он держал ее в таком положении с таким величественным и благоговейным постоянством, что Ник не на шутку перепугался за ошибочное направление, по которому потек его напиток. Он перестал поворачивать вертел с жареной дичью и, опустившись перед незнакомцем на колени, разинул рот, растопырил руки и смотрел на него до тех пор, пока тот, осушив флягу до дна, не передал пустой сосуд ему в руки, говоря:

— Это действительно горько, как воды Мары [Мара — по-древнееврейски — горькая], и прожгло меня насквозь, как адский огонь. О-о-ох-ох-о-о!

Запах подгоревшего мяса предупредил Ника, что жаркое упало в огонь.

Уперев руки в бока и глубоко вздыхая, Ник с минуту жалобно смотрел на пылавшую говядину, пустую флягу, на Кенета и Напасть и потом на Авраама Гэмета. Наконец он нагнулся, вытащил дичь из огня и сказал плачущим голосом:

— Добрым же здоровьем вы пользуетесь, милостивый государь! Заметно, что вы не страдаете расстройствами желудка.

— Что касается здоровья, я вытерпел адские мучения и было время, когда сатана молотил меня, как пшеницу. Провидению угодно было сломить мою натуру, дать мне испить чашу горечи немощей, напоить меня водами скорби. Телесные мои силы утрачены, и только силой духа, в соединении с неутомимыми трудами плоти, мне удается переносить усталость пути по земле Велиала [Велиал — по-древнееврейски — ничтожный, негодный. Это слово священными писателями прилагается ко всем развратным, нечестивым и злым людям, но в особенности к сатане, как главному носителю всякого зла на земле].

— О, какое же вы несчастное, истомленное существо!

— Поистине, исчез цвет моих сил. О-о-ох-о-о!

— Как это прискорбно! Вероятно, и аппетит у вас совсем пропал? — спросил Ник, подавая ему огромный кусок мяса на древесной коре вместо тарелки.

— Ты изрекаешь истину, друг Ник. Я лишен радостей аппетита и наслаждений стола. Но невежливо было бы не воздать должного внимания твоему радушному гостеприимству. Долг велит мне поддерживать внешнюю оболочку, хотя дух мой и возмущается грубой вещественностью яств и напитков.

С этими словами Гэмет жадно принялся за дичь, скоро исчезнувшую под его длинными и острыми зубами.

— Боюсь, что она не совсем по вашему вкусу приготовлена, — сказал Ник насмешливо.

— Про твое поварское искусство нельзя сказать, что оно слишком хорошо, но и похулить нельзя. Если хочешь, то можешь подать мне и другой кусок жаркого. Да вот что еще, друг, отрежь его на волосок потолще того, который я съел.

Ник послушно отрезал кусок весом, по крайней мере, в два фунта, чуть-чуть поджарил его и подал полусырым Аврааму, подмигнув при этом Кенету. Второй кусок последовал за первым с необычайной быстротой.

— Незнакомец! — воскликнул Ник, не в силах более сдерживать своего удивления. — Вы должны бы полечиться, ей-богу, право слово так! Наверно, вы страдаете от жажды или каких-нибудь других осложнений. Не развилась ли в вас семья солитеров?

— Верно ты сказал, я и сам не раз задавал себе этот вопрос при различных обстоятельствах жизни и в разные времена года, — отвечал Гэмет с самым невинным видом.

— Я сам никогда не имел такой семьи, но моя тетка очень страдала от солитеров. Бедняга! Но они совсем иначе донимали ее, чем вас. У нее был волчий аппетит, за это я могу поручиться. В течение последних трех лет своей жизни она совсем не выходила из-за стола. Она разорила родовое имение Уинфлзов, буквально поглотив все их состояние. По документам было подсчитано, что она в год съедала столько, сколько было достаточно для содержания большого каравана во время следования по пустыням Сахары или военного корабля во время кругосветного плавания.

— Друг Ник, ты преувеличиваешь, а ложь есть величайшая гнусность.

— Ложь такая вещь, которая никогда не была вскормлена в роде Уинфлзов, — отвечал Ник с непоколебимой уверенностью. — Не было в этом роде ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, которые решились бы солгать даже ради спасения жизни. Дед мой умер на костре, потому что отказался солгать ради римского папы. Это случилось в те времена, когда инквизиция убивала верующих, уничтожала семьи и создавала целую бездну других проблем.

— Замечаю, что ты склоняешься под иго безверия. Если бы я мог остаться подольше в твоем обществе, то постарался бы исправить твое легкомыслие и предотвратить искажение чувства истины.

Достопочтенный Авраам Гэмет положил руки на живот и испустил свое громкое, привычное:

— О-о-ох-ох-о-о!

У Ника выпала из рук импровизированная тарелка, и он повторил, словно звучное эхо:

— О-о-ох-ох-о-о! — так смешно передразнивая квакера, что Кенет разразился хохотом.

— Не делай посмешищем избранника божьего, но подумай лучше о спасении своей души, идолопоклонник ты этакий!

Ник закурил свою трубку, а Гэмет затянул себе под нос квакерский гимн.

— Пожалуй, вы не прочь и соснуть чуть-чуть, — сказал Ник, когда квакер окончил свои упражнения, — хотя, право слово, спать здесь не совсем удобно.

— Я говорил тебе, что мало забочусь об удобствах и других суетных мелочах мира сего. Вполне удобно отдыхать, имея землю изголовьем и небо покровом, — отвечал квакер смиренно.

— А может быть, вы не найдете предосудительным воспользоваться частью моего одеяла? — продолжал Ник насмешливо, потому что никак не мог забыть уничтожения своего виски.

— Сказать по правде, я поощряю христианский дух и потому принимаю твое предложение, хотя, признаюсь откровенно, ты для меня нечестивец и идолопоклонник.

— О, пусть вас это не смущает! — возразил охотник, пожимая плечами. — Укладывайтесь, как вам удобнее.

— Истинно говорю тебе, друг Ник, я отдаюсь в твое распоряжение и в награду за твое великодушие буду молить Господа помиловать тебя, да простит он твои прегрешения!

С этими словами Авраам Гэмет тотчас закутался в одеяло, оставив охотнику только край, если у того будет охота прикрыться.

Ник молча посмотрел на своего нового приятеля и через минуту опять спросил:

— А может быть, вы сделаете одолжение и седло мое подложить себе под голову? Пожалуй, домовой вас будет дразнить, если вы так низко будете спать, а я этого страх как боюсь. Гром и молния! Мой брат так и умер от того, что забыл подложить себе седло под голову.

— Делай как знаешь, друг Ник, но я никогда не употребляю своего седла на такие дела, потому что оно новое, красивое и я боюсь запачкать его испарениями волос. Можешь, если есть охота, положить свое седло около меня, чтобы мне не беспокоиться о моем собственном, как бы оно не испортилось. О-о-ох-ох-о-о! Разведи-ка, друг Ник, хороший огонь да присмотри за моим конем. Ведь это такое благородное животное!

Ник с напускным усердием разложил седла, как желал того квакер, потом с шутовской важностью спросил, не желает ли тот еще чего-нибудь, после чего пожелал ему покойной ночи.

Кенет уже спал крепким сном.

Охотник, подбросив охапку хвороста на горящие головни, растянулся у костра выкурить трубку и, ворча себе под нос тысячи замечаний по поводу квакера Авраама, последовал, наконец, примеру своих спутников.

Глава VIII.
В поход

Отряд трапперов-звероловов под предводительством Саула Вандера продвигался к цели своей экспедиции. Третий день пути подходил к концу. Лазутчики, посланные вперед, вернулись с известием, что многочисленный отряд индейцев следит за их движением с высоких вершин в полумиле от отряда. Охотники собрались на совещание, но, пока они толковали, на горизонте показались три всадника, скакавшие во весь опор.

— Если не ошибаюсь, — сказал Саул Вандер, — первый всадник — Ник Уинфлз на своем чудесном коне Огневике.

Слова эти были обращены к прелестной молодой девушке, стоявшей около него, читатель без труда узнает в ней Сильвину.

— Кто же едет рядом с Ником? — спросила красавица, немного покраснев.

— Малютка, твои глаза зорче моих, ты, вероятно, узнала Кенета Айверсона, не раз посещавшего нас.

— Сердце как камень, мужество нечеловеческое! — проворчал Волк.

— Но кто третий? — продолжала Сильвина. — Если бы мои глаза и были действительно так зорки, как вы говорите, то и тогда я не могла бы сказать, кто это. Он такой здоровенный, словно бизон, и выступает с особой торжественностью.

— Волк, оставайся по-прежнему телохранителем моей дочери, — сказал Саул Вандер, — а я поеду навстречу этим людям, чтоб разузнать, кто они и чего им надо.

Через несколько минут Саул подъехал к всадникам.

— Рад встретиться с вами, — закричал он, — и, какова бы ни была причина вашего приезда, будьте желанными гостями.

— Благодарю, — ответил Кенет, — позвольте представить вам нового знакомого, Авраама Гэмета, я уверен, что его общество доставит вам удовольствие. Друг Авраам, это Саул Вандер, предводитель охотничьей бригады.

— Друг Саул, ты носишь святое по Писанию имя, и надеюсь, что ты не из тех, кто наслаждается мерзостями Велиаловой земли.

— Я не лучше того, кем велит мне быть долг, понимаете? — отвечал Саул сухо.

— Что до этого, скажу вам откровенно, что мне не случалось еще встречать ни одного человека из падшего Адамова рода, который хотя бы на йоту превысил свой долг. Лучшие из нас оступаются, совершают ошибки, и нам приходится стойко бороться против искушений плоти и соблазнов внешнего мира.

Квакер, высказав такую важную мысль и следуя своему обыкновению, сложил руки на животе и испустил глубокое воздыхание:

— О-о-ох-ох-о-о!

— Ох! О-о-ох-ох-о-о! — вторил ему Ник.

Предводитель прикусил губы, чтобы не расхохотаться, и, повернувшись как можно скорее к Нику, сказал:

— Никак не ожидал вас встретить, понимаете ли!

— Да, понимаю, — отвечал Ник.

— У нас тревога. Индейцы припугнули.

— Надеюсь, мы не попадем в руки индейцев? — торопливо спросил Авраам Гэмет.

— Благословенная простота! Ведь мы каждый день готовы вступить с ними врукопашную! — воскликнул Уинфлз.

— У кого хватает духу драться, пускай те и дерутся, но моя натура и душевные убеждения против кровопролития, — возразил Гэмет внушительно.

— В таком случае, — подхватил Ник, — вам лучше всего вернуться к ближайшему квакерскому храму, который находится, правда, не очень близко отсюда.

Затем, обращаясь к Вандеру, он спросил:

— Что нового о краснокожих?

— Лазутчика посылали, понимаете?

— Нет, не понимаю, — отвечал Ник.

— Ну, лазутчика посылали разведать, безопасна ли дорога, вот он и вернулся с известием, что краснокожие на холме, вон в том лесу. Он хорошо разглядел их, но не может точно сказать, к какому племени они принадлежат. Понимаете?

— Теперь понимаю.

— Видите тот перелесок? Вот мы там и раскинем стан. Мне хочется расположиться в таком месте, которое защищено, понимаете ли.

— Нет, не понимаю. Эх! Вандер, не спрашивайте меня: понимаете ли, когда я не понимаю, — возразил Ник нетерпеливо.

— Поедем к нам, — сказал Вандер, — я вижу, что один из наших спешит ко мне. Видно, есть новости.

Кенет последовал за ним, надеясь, что какая-нибудь случайность отвлечет его мысли от Сильвины, потому что это сделалось для него тяжким и постоянным игом. Скоро он увидел Волка, едущего рядом с женщиной, которую он принял за индеанку, принадлежащую к отряду. Решив посмотреть на нее поближе, он пришпорил лошадь. Подъехав к ней, молодой человек был поражен такой встречей, которую легче вообразить, чем описать. Он окаменел, уставившись на нее. Понятно, что он менее всего ожидал встречи с Сильвиной Вандер в этих краях. На этот раз она приняла его не так высокомерно и презрительно, как это было в последнее их свидание, но тем не менее в выражении ее лица не было ничего, что могло бы обнадежить Кенета. Кенет покраснел и не мог вымолвить ни слова. Сильвина не торопилась выводить его из замешательства, она даже наслаждалась этим в продолжение нескольких мгновений со всем самодовольством женщины, любящей проверить действие своей красоты. Но так как продолжительное молчание могло поставить и ее в затруднительное положение, то она прервала его и, слегка поклонившись, спросила:

— Вы, кажется, удивлены моим присутствием здесь?

— Если бы вы сказали, что я поражен такой встречей, то и тогда это не было бы преувеличением, — пробормотал Кенет. — Мое удивление достигло крайней степени.

— И вы имеете полное право удивляться, — улыбнулась девушка, — и когда вы достаточно насмотритесь, я попрошу вас взять немного левее, потому что ваша лошадь так прижимается к моему платью…

— Ах! Тысячу раз прошу прощения! Я не заметил своей неловкости. Боже мой! Ведь я думал, что вы остались в Селькирке.

— Верю, что ваша учтивость доказывает вашу искренность, — холодно произнесла Сильвина.

— Не будет ли нескромностью спросить у вас, до каких пор вы намерены следовать за отрядом? — робко спросил Кенет.

— Никак не могу дать определенного ответа на ваш вопрос.

— Конечно, вы завтра же вернетесь в Селькирк? И как это вы решились заехать в такую глушь? Удивляюсь, что ваш отец, так близко знакомый со здешними опасностями, позволил вам сопровождать его. На каждом шагу здесь охотников подстерегают неожиданные нападения, засады, кровавые сражения с краснокожими. И это не единственные враги, которых должны опасаться отряды Гудзоновой компании, непримиримая вражда существует между ними и людьми Северо-Западной компании. В одну ночь шайка звероловов-конкурентов может перерезать такой немногочисленный отряд, как ваш. Поверьте мне, — прибавил он с жаром, — удовольствие видеть вас омрачается печальным сознанием того, что вам угрожает опасность.

— Вот как! — сказала она. — Но если вы воображаете, что я легко поддаюсь страхам, о которых вы упоминаете, то позвольте вам сказать, что вы сильно заблуждаетесь относительно моего характера. В моих жилах течет буйная кровь бродяг Севера. С раннего детства я свыклась с рассказами о подвигах, неудачах, походах и поразительных приключениях. С опасностями свыкаешься, часто вслушиваясь в толки о них. Мой отец не новичок в этих делах, и я полностью полагаюсь на него. Пока он доволен, и я довольна, когда ему будет худо, и я не хочу, чтобы мне было хорошо. Как видите, я желаю разделить с ним все опасности.

Сильвина замолчала, а Кенет почувствовал, как растет в нем уважение к девушке. Он готов был выразить ей свое сожаление по поводу того, что вызвал ее раздражение, как вдруг заметил необычную суматоху в авангарде отряда.

— Вот, кажется, и начинаются затруднения, о которых я говорил. Посмотрите туда: это очень смахивает на перестрелку.

— В окружении таких храбрых защитников я могу не беспокоиться, — ответила Сильвина насмешливо.

В эту минуту облачко дыма вылетело из близстоящего куста, почти в тот же миг раздался выстрел, и один всадник, выпустив повод, свалился с седла головой вниз. Перепуганная лошадь помчалась с горы, увлекая несчастного, нога которого застряла в стремени. Кенет соскочил на землю, остановил лошадь и положил раненого на траву.

— Кончено! — прошептал раненый. — Пуля попала прямо в грудь! Этот проклятый выстрел отправляет меня расставлять западни и охотиться на том свете. Впрочем, я этого ожидал: так должен умереть всякий честный охотник.

Кенет расстегнул одежду бедняги и увидел, что тот прав: рана была смертельна. Пуля прошла через легкие, и запекшаяся кровь пропитала его одежду.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказал умирающий, видя, что Сильвина с участием наклонилась к нему, — немного раньше или немного позже, но это должно случиться с каждым из нас. Да будет благословенно ваше доброе сердце, но как это ничтожно, когда валится с насеста птица моего полета! Передайте мой прощальный привет товарищам и похороните меня в уголке, где протекал бы ручей, зеленела травка, и… — он с трудом произносил слова, — немного развесистых деревьев, чтобы давали тень моему последнему приюту.

Подняв глаза к небу, умирающий улыбнулся и прибавил:

— Знаете ли, мы, охотники, любим ручьи, леса и луга. Прощайте! Мы увидимся, друзья… там, на великой ниве будущей жизни — на великом Северо-Западе вечности.

Это были последние вырвавшиеся из его груди слова, с ними он и скончался.

В эту минуту послышался голос Саула Вандера:

— Вперед, молодцы! Джон Легри пошел теперь другой дорогой, в обход, и когда-нибудь мы встретим его под сенью палатки, курящего трубку блаженства, с большим запасом пуль и сухого пороха… Волк, позаботься о моем ягненке.

И он поскакал к голове отряда, где началась уже горячая перестрелка.

Хотя Кенет и жаждал боя, однако с места не трогался, маленькая худощавая рука Волка казалась ему недостаточной защитой для Сильвины. Взглянув на мальчика, он заметил, что тот смотрит на нее с каким-то особенным огнем в глазах. Никогда еще Кенет не обращал на него особого внимания, но в эту минуту он был поражен дикой красотой лица молодого индейца. Его детская физиономия выражала что-то гордое и высокомерное. Шум битвы как-то странно волновал его, губы дрожали, зрачки пылали огнем, и грудь неровно поднималась. Внимательно посмотрев на него, Кенет сказал ему, прибегая к тому образному языку, на котором обыкновенно изъясняются индейцы:

— Отпрыск Волка, не отходи от своей молодой госпожи и не подводи ее близко к передовому отряду. Пускай твои глаза зорко стерегут ее, и не позволяй врагу обойти себя.

Волк, не говоря ни слова, снял ружье и молча держал его наготове.

— Он верен как собака, — сказала Сильвина шепотом и наклонилась к Кенету, — но он угрюмого нрава. Посмотрите, он уже косится на вас, он очень не любит, чтобы ему отдавали приказания посторонние.

Кенет поклонился и, пришпорив лошадь, полетел вперед. Всюду раздавались выстрелы, и крики охотников отвечали на дикие завывания невидимого врага.

Глава IX.
Нападение

Кенет, явившись на поле битвы, очутился около Авраама Гэмета.

— Право слово, — сказал квакер, — мой конь чует битву, грызет удила, и, я боюсь, как бы он не увлек меня в эту свалку.

— У вас такая мощная рука, что вашему животному невозможно ее ослушаться, — отвечал Кенет.

Не успел он этого выговорить, как лошадь квакера стала биться, взвилась на дыбы и, закусив удила, помчалась как бешеная к лесочку у самого подножия холма.

— Надо спасать беднягу, — сказал Кенет Нику Уинфлзу, заряжавшему свой длинный карабин.

К несчастью, лошадь увлекала Гэмета именно в том направлении, откуда стреляли индейцы и где пал Джон Легри. Кенет пришпорил и без того горячившуюся лошадь, но, несмотря на все свои усилия, не мог настичь квакера, они оба летели с быстротой молнии и через несколько мгновений достигли леса. Лошадь квакера шла все еще впереди на порядочном расстоянии. Деревья здесь были невысоки и росли очень густо, так что Кенет скоро потерял Авраама из вида. Послышался выстрел в чаще леса, и молодой человек подумал, что пришел последний миг жизни квакера. Но ему не хотелось покидать товарища, посланного ему судьбой, в беде, и потому, пришпорив лошадь, он снова пустился вскачь. Вдруг, перескакивая через сломанное грозой дерево, он увидел на земле черноногого в предсмертных страданиях. Молодой Айверсон вздрогнул, и, действительно, зрелище было достойно содрогания. Череп индейца был разрублен пополам от затылка до подбородка. Сильна же была рука, которая смогла нанести такой мощный удар. Вспомнив, что у квакера был топор, Кенет в ту же минуту подумал, что это дело его рук, но мысль о миролюбивых правилах Авраама заставила его усомниться в этом предположении.

Миновав жертву, он устремился далее в лес, как неожиданно какой-то индеец бросился на него с громогласным воплем. Он был гигантского роста и замахнулся уже томагавком, чтобы ударить нашего молодого приятеля. К счастью, Кенет нагнулся, и удар, миновав голову, попал по плечу, но с такой силой, что он потерял равновесие и свалился с лошади. Несмотря на боль и мимолетную потерю сознания, он вскочил с проворством кошки и бросился на противника, стараясь задушить его. Дело было трудное, потому что голое и намазанное маслом тело дикаря было так скользко, что руками его захватить было трудно. Однако, благодаря своей ловкости и силе мускулов, которыми природа его щедро одарила, Кенету удавалось несколько раз сбить с ног своего врага. Но лишь только он намеревался оседлать его, индеец, как угорь, ускользал из его рук, и борьба возобновлялась с усиленной яростью.

Чувствуя, что силы уходят, Кенет решил нанести последний удар, собрав остатки всех сил. На один миг он приостановился, собрался с духом и попытался схватить за горло краснокожего с намерением задушить его. Однако попытка оказалась неудачной, и противник воспользовался его промедлением, чтобы подставить ему ногу, Кенет потерял равновесие и упал. Индеец в то же мгновение поставил колено ему на грудь и приготовился снять скальп. Но вдруг воздух огласился бешеным лаем. За лаем последовал жалобный вой, и черноногий выпустил из рук добычу и покатился наземь. Дрожа всем телом от страшного волнения, Кенет поднялся и увидел Напасть в яростной битве с дикарем.

Недолго длился бой: не успел еще Кенет опомниться, как четвероногий отправил индейца к великому Маниту.

— Добрая ты собака, хорошая ты, Напасть, — говорил Кенет, с нежностью смотря на верного друга Ника, — ты опять оказала мне услугу, за которую, конечно, мне трудно расплатиться с тобой. Благородное ты животное! Каждый твой подвиг противоречит твоему прозвищу!

Напасть и ухом не повела, ее глаза в упор смотрели на лицо индейца.

— Он умер, — сказал Кенет, — оставим его, помоги мне отыскать квакера.

Лошадь Айверсона оставалась неподалеку от места падения хозяина и смирно ожидала его. Радуясь, что так дешево отделался, но утомленный испытанным потрясением, он опять сел на лошадь, сам не зная, куда направить животное. Однако он решился доехать до прогалины в тридцати шагах от него и как можно скорее отправиться в обратный путь, в случае если не найдет там Гэмета. Но на первых же шагах открылась картина, поразившая его и прежде: в нескольких шагах от места битвы лежало тело краснокожего, холодное, недвижимое, с разрубленной на две половины головой.

‘Как это странно!’ — подумал Айверсон, но не было времени, чтобы предаваться праздным размышлениям. Все вокруг Кенета грозило опасностью. Он привстал на стременах, быстрым взглядом окинул все окрестности, и, не видя ни Авраама Гэмета, ни его лошади, он поспешно повернул назад. Дорогой он встретился с Ником Уинфлзом, летевшим на мохнатом коне.

— А вы меня просто напугали! — сказал Ник. — Бобры и выдры! Неужели же там на вершине было мало опасностей, что вы полезли еще в лес, где краснокожие роятся, как шершни?

— Не удаль кипучей молодости потянула меня туда, — отвечал Кенет, — а желание спасти беднягу Авраама Гэмета, лошадь взбесилась и понесла его, вероятно, на верную смерть. Он исчез вон там, и я не сомневаюсь, что его волосы висят теперь на боку какого-нибудь черноногого героя.

— Черт бы побрал все! Ему совсем не следовало заезжать в эти края. Не для такой жизни сотворены квакеры и люди, ищущие мира в этой жизни. Каждый человек, имеющий хотя бы на две полушки здравого смысла, должен держаться настороже против всяких осложнений в этом краю проклятых дикарей. Впрочем, — продолжал Ник философским тоном, — нет худа без добра, этот широкополый [намек на квакерскую шляпу с широкими полями] был великим обжорой, хуже собаки. Ну да, право слово так, ваш покорнейший слуга! Он только и делал, как охал да стонал, что его здоровье расстроено, что его желудок совершенно не работает. Однако, когда он говорил: ‘Я не голоден’, именно в этот момент его пожирал голод. Словом, он был совсем не тем, кем хотел казаться. Всегда следовало думать о противоположном тому, что он утверждал, чтобы иметь правильное о нем впечатление. Такого рода характеры мне совсем не по душе. Итак, если он отправился в путь иной, то я постараюсь утешиться в этой потере.

И вместо заключения Ник вздохнул с огромным удовлетворением.

Они рысью поскакали к отряду, Напасть не отставала от Огневика.

— А ваша нелюдимка еще раз спасла мне жизнь, — сказал Кенет.

— Будь благословенна ваша простота! Не это ли главное дело Напасти: прилагать свою лапу во всех затруднительных обстоятельствах, в которые мы случайно попадаем?

Когда Кенет и Ник подъехали к другим охотникам, перестрелка уже затихала. К ним навстречу поспешил Саул Вандер.

— А негодяев порядком набралось, понимаете ли?

— Да, — отвечал Ник. — Это я понимаю.

— Мы не можем располагаться лагерем по соседству с этим лесом, — продолжал проводник.

— Не думаю, — возразил Уинфлз.

— Я придумал план, чтобы сбить их с толку, понимаете ли?

— Не понимаю, — отвечал Ник.

— Мы отправимся за милю отсюда, разведем костры, приготовим ужин, устроим три-четыре шалаша, а ночью тихо уйдем.

— А они вслед за нами, — сказал Уинфлз.

— Саул Вандер так давно ходит по этой стране, что не может и этого не знать, — возразил проводник сухо. — Цель моего маневра не в том, чтобы избежать встречи с ними, если у них есть охота тревожить нас. Раз уж случилось так, что они несколько недель ходили по моим пятам, довольствуясь тем, что то лошадь, то мула отобьют, а иной раз кожу с черепа сдерут у какого-нибудь отставшего охотника.

— Да, — сказал Ник, кивая головой, — и это напоминает мне, как однажды, охотясь в Скалистых горах, я терпел преследование в продолжении десяти месяцев от одного индейца-ворона, которому понравилась моя пороховница. Кончилось тем, что он украл ее у меня, когда я спал. Это не привело меня в ярость только потому, что стойкость этого ворюги заслужила слишком жалкое вознаграждение. Тогда у меня была подагра, следствие страсти к лакомым яствам, но будь я в то время легконогим юношей, я и то не сделал бы шага для того, чтобы возвратить свою собственность.

— А я дивлюсь, почему он не прихватил и вашего скальпа заодно с пороховницей, — заметил Кенет.

— Дело в том, что ему хотелось доказать мне, что победа осталась за ним, мошенник понимал, что если бы он снял скальп с моего черепа, то я никогда бы не узнал о его успехе, — возразил Ник с невозмутимым спокойствием, — однако я отплатил ему той же монетой, и в другой раз украл у него томагавк и, поверите ли, с той поры мошенник постоянно меня преследует.

— А как давно это было? — спросил Саул Вандер.

— Да лет пятнадцать будет, — отвечал Ник, устремив глаза в небо с неподражаемым простодушием.

— Он принадлежит к замечательному роду, — насмешливо сказал Саул Кенету. — Его отец и мать, братья и сестры, дядьки и тетки, племянники и племянницы — все были необыкновенными людьми. Его собаки и лошади не похожи на других собак и лошадей — понимаете ли?

— Нет, не понимаю, — отвечал Ник, — я никогда не рассказывал ни истории моего рода, ни истории моих собак и лошадей, которых у меня было множество. Едва ли когда-нибудь я открыл рот насчет моей лошади Советницы, которая теперь мирно пасется в Стране Бизонов. Вы скажете, что возраст не способствовал улучшению ее качеств, но понятия у нее не меньше, чем было прежде.

Теперь она ничего не делает, и потому ноги у нее не так быстры, как прежде, но тем не менее она по-прежнему пользуется славой. Она стонет и вздыхает, как малый ребенок, когда видит, что я отправляюсь в горы, а ее не беру. Огневик приходится ей родней в третьем колене. Вот вам еще лошадь первого сорта. Мчится она быстрее смерча.

— А моя лошадь все-таки получше вашей будет, понимаете ли? — прервал его Саул с видом оскорбленного достоинства.

— Нет, не понимаю, и терпеть не могу, чтоб у меня спрашивали, понимаете ли вы то или другое, чего я совсем не понимаю. Вам следовало бы отвыкнуть от этой дурной привычки, потому что рано или поздно она вас впутает в чрезвычайно неприятные обстоятельства. Но, говорю вам и повторяю: в отношении силы и ума, быстроты ног, нет во всем мире лошади которая могла бы сравниться с Огневиком.

Ни слова не отвечая на такое вызывающее заявление, Саул Вандер созвал своих стрелков и повел отряд в избранное им место для отдыха. Несколько ружейных выстрелов, раздавшихся в разных местах во время отступления охотников, и яростные крики индейских воинов были единственными событиями, которые ознаменовали этот маневр.

Глава X.
Охотничий стан

Во время перестрелки Волк не покидал указанной ему позиции около Сильвины, которую Саул Вандер благоразумно оставил в арьергарде, отчасти под защитой лошадей, терпеливо тащивших свой тяжелый груз. Волк не был расположен к разговорам. Его глаза беспрерывно перебегали от леса к своей госпоже. В его сердце бурлили чувства не совсем обыкновенные. Сильвина, всегда склонная к опасениям, наблюдала за его физиономией, и самые мимолетные перемены на ней не скрывались от ее внимания.

— Волк, — сказала она, — сегодня кровь кипит в твоих жилах. Неужели военный клич черноногих пробуждает в тебе сожаление о жизни в лесах?

— Олень и бизон так созданы, чтобы жить в лесах и лугах, — отвечал он. — Можешь ли ты научить их любить хижины белых или возвращаться на ночь под навес, как лошадь и корову, домашних животных? Волк любит шататься по полям, раздирать жертву зубами и когтями, можно ли приучить его садиться за стол и есть с ножом и вилкой, как бледнолицые? Пока он мал, — продолжал он, сверкая глазами, — он еще может лизать твою руку, но когда он растет, когда в нем просыпаются характер и сила, тогда он кусает пальцы, играющие с ним, тогда он забывает, что эти пальцы вскормили его.

— Маленький дикарь! — сказала Сильвина сурово. — Я знала, что ты горяч и злопамятен, но не предполагала, что в тебе есть такие опасные инстинкты. Ты нарисовал картину, которая заставит меня построже присматривать за волчонком.

Волк презрительно кивнул и пристально посмотрел в сторону леса.

— А я воображала, — продолжала она, — что ты и не думаешь о себе подобных, но, видно, ошиблась: волка сколько ни корми, все в лес смотрит, а дикарь так и говорит в тебе. Правда, до сей поры ты служил мне верно, но я совсем не желаю дожидаться того, как ты станешь кусать тебя вскормившие пальцы. Вон там жалкие существа, полунагие дикари, которых ты называешь своими ближними. Возвращайся к ним! Ступай же, неблагодарное дитя! Не для тебя существует цивилизация! Возвращайся в свои леса, в первобытное невежество и забудь все, чему я тебя учила.

Волк подобрал поводья, но в ту же минуту опять опустил их. Он был сильно взволнован. Его глаза сверкали и, казалось, высматривали кого-то в чаще леса. Но, сдерживая свое волнение, укрощая желание уехать, он повернулся к дочери начальника и окинул ее пристальным, полным страсти взглядом.

— Чего же ты медлишь? — произнесла Сильвина холодно. — Не хочет ли Волк попробовать свои зубы на мне, прежде чем уйти в свое логово?

— Восход Солнца, — отвечал он медленно. — Если бы дитя черноногих хотело того, не имело ли оно множества удобных случаев зарубить тебя?

— Как, ты еще здесь? — воскликнула Сильвина презрительно. — Ступай же туда: я боюсь тебя. Вероломство так сильно в крови твоей, что я не могу уже доверять тебе. В недобрую минуту ты зарежешь меня и увезешь мой скальп к соплеменникам.

Волк нахмурился, отвернулся от Сильвины и, скрестив руки на груди, оставался недвижим, как статуя. Зная его характер, молодая девушка не настаивала на ответе.

Она видела, как лошадь умчала несчастного квакера, видела и попытку Кенета спасти его. Когда же Кенет бросился в чащу леса, где дым ружейных выстрелов свидетельствовал о присутствии неприятеля, тогда ею овладела жестокая и неодолимая тоска. Тоска ее увеличивалась по мере того, как время шло, а Кенет не показывался, наконец она невольно сказала себе: ‘Никто не видел, как он въезжал в лес. Боже мой, что если он погибнет! Но где же отец? Ах! Вот он распоряжается стрелками. Какое мужество! Он выступает впереди своих воинов так спокойно, как будто мы в Селькирке. Как бы мне предупредить его?’

Не докончив своей мысли, она посмотрела на Волка и, заметив странную перемену в его физиономии, имела с ним известный уже разговор. Она намеревалась посылать его к отцу, чтобы предупредить об опасности, которой подвергается Кенет. Но после разговора с маленьким индейцем она побоялась дать ему это поручение и продолжала внимательно осматривать опушки леса, доступные ее взгляду. Заметив, что собака Ника что-то почуяла у опушки леса, Сильвина пришпорила лошадь и направилась в ту сторону. В одну минуту она очутилась среди сражающихся и слышала, как пули свистели мимо нее. Но она была так сильно взволнована, что не сознавала опасности.

— В лес, собака, в лес! — закричала она. — Скорее в лес!

Напасть зарычала, понюхала воздух и как стрела помчалась в чащу. Сильвина опять пришпорила лошадь и подлетела к Нику, который спокойно заряжал свой карабин.

— Ник! — закричала она укоризненно. — Неверный вы товарищ: Кенет в опасности.

— Где это, где?

— Вот там, — отвечала она, указывая хлыстом на лес.

— Вот молодой человек, который вечно попадает в какие-то истории, но я вытащу его, ей-богу! Это так же верно, как я ваш покорнейший слуга.

С этими словами он пришпорил Огневика и ринулся в лес. С минуту Сильвина следила за ним. Но когда он скрылся за деревьями, она повернулась и увидела, что Волк стоял между ней и тем местом, откуда стреляли индейцы. Пуля не могла достигнуть молодой девушки, не пройдя сквозь тело мальчика.

— Как? Опять со мной… Тут опасно для тебя… Тебя могут убить твои же…

Ни один мускул не дрогнул на лице Волка. Недвижим и безмолвен как камень оставался он.

— Розанчик! Розанчик! Ради самого неба! Что ты тут делаешь? Назад! Назад, доченька! — кричал мужественный голос, дрогнувший от беспокойства.

— Не беспокойтесь, — отвечала она весело. — У меня есть талисман против пуль краснокожих. Впрочем, я спешу повиноваться любимому отцу.

Подозвав Волка, она возвратилась в арьергард, не обращая внимания на то, что пули черноногих во многих местах изрешетили ее платье.

Велика же была ее радость, когда она увидела Кенета, возвращающегося к отряду, однако она ничем не выразила своих чувств.

Когда, следуя приказаниям Саула, охотники поставили свои шалаши на расстоянии двух миль от места битвы, и были разведены костры, все расположились на траве, чтобы поесть, поговорить и отдохнуть после дневных трудов.

Айверсон не имел понятия, что спасением своей жизни он обязан заботливости Сильвины. Если бы он знал это, какими золотыми мечтами убаюкивал бы себя! Но, считая себя отвергнутым, он сидел, мрачный и молчаливый, около Ника Уинфлза, способности которого к болтовне плохо сообразовались с печальной озабоченностью его товарища.

— Вот окаянный-то, господи! — бормотал Ник, разводя костер и выплевывая табачный сок. — Право слово, окаянный. С тех пор как ему приглянулась эта девочка, он сделался угрюм, как больной индеец. Если это у него в обычае становиться мрачным из-за женщин, то, надо надеяться, в одно прекрасное утро этот лакомый кусочек улетучится из-под его носа. И это будет хорошо, ей-богу, право слово, так! Собака, лошадь, добрый товарищ — чего еще желать, когда идешь расставлять западни и охотиться! Присутствие нежного создания всегда создает массу затруднений. Один влюбляется, другой ревнует, третий похищает, а в итоге выходит невероятная путаница. Давно это было, — продолжал он вслух, обращаясь к Кенету. — Я знавал человека по прозвищу Козел-Бизон. Я и теперь его помню по этому случаю — была у него дочка, такая смазливая, ну такая красивая, что хоть сейчас в огонь за нее. Старый Козел-Бизон подобрал ее в степи, когда она была не больше куклы. Он все еще называл ее своей Крошкой-Белянкой. Ну, она была мила, мила, что твое сердце. Что ни день, я все напевал ей про любовь, а она всегда была готова поставить меня в затруднительные обстоятельства. Благословенная ваша простота! Ах, что это была за чародейка, когда она принималась выкидывать свои штуки! Верхом она ездила лучше слуги! Что, бишь, такое я говорил? Да, ну уж и задавала она работы всем охотникам, что тебе шелк распутать! Сегодня один влюблен, завтра другой. Не менее двадцати раз ее похищали, а сколько через нее было убито молодых и храбрых рыцарей — и счет потерян! Она была до окаянства прекрасна, эта Белянка старого Козла. Признаюсь, дочка Саула Вандера порядком смахивает на нее. Пока она не будет связана солидным браком, конца не будет минам и контрминам, ловушкам и интрижкам, ранам и синякам. Помяните мое слово, что так.

— Какая плачевная картина, — сказал Кенет, улыбаясь.

— Всего лишь житейская истина. Это по всему видно. Разве не было уже обмена жестокими словами и дуэли? Готов пари держать — Огневик против миллиона долларов, — что она еще не раз поставит вас в затруднительные обстоятельства.

Ник заложил под язык новую порцию табачной жвачки и принял торжественный вид оракула, много раз доказавшего на деле свою проницательность, так что и сомнения не могло быть в верности его предсказаний.

— А я все думаю об Аврааме Гэмете, — сказал Кенет.

— Да, жаль его, беднягу! Впрочем, это неизбежные случайности избранного нами образа жизни. С другой стороны, невелика потеря. У него были хорошие ноги, хорошие руки, хорошая голова, хороший желудок, но ни на волос энергии. Широкополый! И вся его сила сосредоточивалась в его желудке. А эти его вечные оханья совсем были мне не по вкусу. Ей-богу! Право слово, так, а он был самый ужасный…

Внезапное появление какого-то всадника положило конец излияниям Ника. Всадник тихо продвигался в десяти шагах от них.

— Бобры и выдры! — воскликнул Ник Уинфлз, даже подскочив от удивления. — Вот и сам наш товарищ во всей плоти и костях! А мы только что толковали про вас, почтенный господин, и наши думы были так плачевны… ну так плачевны… Вот я, например, проплакал около часа, по крайней мере, да вот, смотрите, у меня и теперь глаза мокрые.

— Друг Уинфлз! Подъезжая, я слышал, как ты выражал свою печаль, и благодарю тебя за доброе слово. — сухо отвечал Гэмет, слезая с лошади.

Кенет внимательно осматривал его, пока он расседлывал свою лошадь. Ему припомнилось виденное в лесу. Картина разрубленных пополам голов все еще мерещилась ему. Кто убил несчастных, которым принадлежали эти головы? Без сомнения, не Гэмет. Однако Кенет предполагал расспросить тяжеловесного квакера, в надежде, что его ответы позволят установить истину.

Авраам закончил заниматься с лошадью, подошел к костру и грел руки у огня. Кенет наблюдал за ним с большим вниманием, чем прежде. Его фигура, хотя громадных размеров и мускулистая, производила впечатление приятное. В ней была мужественная соразмерность, особенная симметрия, вполне соответствовавшая резким и правильным чертам лица. Темные длинные волосы осеняли массивный лоб. Какая-то сонливость разливалась по лицу, но бывали минуты, когда внезапно этот туман исчезал, выражение менялось, и глаза, обыкновенно тусклые и опущенные, вдруг начинали искриться. Все движения его были неторопливы, а осанка необыкновенно спокойна и даже величава. Похоже было, что он никогда не поддавался раздражению. По этой внешности каменного спокойствия нельзя было предположить, чтобы он мог быть приятным собеседником для людей типа Ника Уинфлза.

— Ваше возвращение, — произнес наконец Кенет, боясь, чтобы его молчание не было превратно истолковано, — служит предметом нашего удивления и вместе с тем радости.

— Да, поистине Господу угодно было избавить меня от рук язычников. Я точно полено, вырванное из огня. О-о-ох-хо-о-о!

— Ого! Ничего не потерял.

— Я употребил все усилия, чтобы догнать вас, — продолжал Айверсон. — Но по дороге встретил врага, который чуть было не отправил меня на тот свет. Если бы не собака нашего друга, мне был бы конец.

— Надеюсь, что ты не позволил свирепому зверю умертвить бедного человека? — спросил квакер с участием.

Ник насмешливо поглядел на него и с каким-то особенным восторгом принялся жевать свою жвачку.

— По чести! Если он умер, так никак уж не по вине собаки! — возразил Кенет с некоторой досадой.

— Человекоубийство может быть оправдано в некоторых случаях, но берегись, молодой человек, напрасно жертвовать человеческой жизнью! — прогремел Авраам, косясь на Ника.

— Но вы нам не рассказали, как вы сами спаслись. Ведь это было трудно, почти невероятно! — сказал Кенет.

— Истинно так. Ретивый конь увлек меня в лагерь филистимлян [филистимляне — древний народ, по преданиям обитавший на побережье Средиземного моря (в основном к югу и к северу от современного города Газа). В переносном значении — язычники, варвары, враги]. Хотя я подвергался многим бешеным нападениям и хотя меч и секира были подняты на меня, однако я невредимым прошел сквозь неприятельские ряды. Поистине, как ты сказал, это почти чудесное спасение. О-о-ох-хо-о-о!

Авраам с видом чистой невинности прижал свою громадную ручищу к груди.

— Неужели вы могли бы уложить двух-трех врагов, если бы только нужда была? — спросил вроде бы в шутку Ник.

— Думаю, что так, — отвечал квакер с хладнокровием философа. — Я мог бы многим из них нанести вещественный вред, потому что, говоря по правде, они часто совались ко мне во время этого поистине страшного перехода.

— Однако вы говорите об этом с необычайным миролюбием, — заметил Кенет. — Я и сам уже не знаю, как это назвать, хладнокровием, мужеством или бесчувственностью.

— А называй как хочешь, друг Кенет, меня оскорбить трудно.

— Одно только удивило меня в лесу. Когда я гнался за вами, мимоходом я видел двух индейцев, у которых головы были разрублены пополам от затылка до подбородка, — заметил Айверсон, не спуская глаз с квакера.

— От твоих слов я весь дрожу. Какой же это был удар, чтобы так изувечить бедного человека? Ну а ты, друг Кенет, постарался ли перевязать их раны, как следует истинному христианину?

И при этом Гэмет являл своему собеседнику лицо, омраченное ужасом и состраданием.

— Боюсь, что все усилия хирургии бесполезны для людей, у которых мозг словно бритвой срезан пополам, — отвечал Кенет, улыбаясь.

— А я знавал человека, который с головы до ног был разрублен пополам, а и того вылечил индейский доктор, — произнес Ник самым что ни на есть достоверным тоном.

— Но кто бы мог разрубить их так искусно? — допрашивал Кенет.

— Не спрашивай, о юноша! Не спрашивай человека, который при одном рассказе о подобных ужасах возмущается. Избавь нас Боже от преступления!

С возрастающим любопытством Кенет наблюдал за квакером, остававшимся внешне невозмутимым.

— Вот невероятные речи для человека, который носит карабин, охотничий нож, пистолет и топор, — сказал он недоверчиво.

— Это необходимые орудия для поддержания своего существования на этой негостеприимной земле. Если ты обезоружишь меня, то дикие звери получат возможность растерзать меня безнаказанно. А я думаю, ты не желаешь мне зла.

— Неубедительно, но остроумно, — возразил Айверсон. — Время, говорят, разоблачает все тайны. Поживем — увидим.

— А я так могу объяснить эту тайну и даже не теряя ни одной минуты! — воскликнул Ник. — Это сброд мошенников-самоубийц. Ведь не раз же так случалось.

— Подобное самоубийство не представляет ли кое-каких затруднительных обстоятельств? — спросил Кенет насмешливо.

— О! Нимало. Мой дядя, знаменитый путешественник, обнаружил в некоторой части центральной Африки породу людей, имевших странную манию разрубать себя от головы о пяток в тех случаях, когда им надоедала жизнь.

Никто не захотел опровергнуть утверждение Уинфлза, который после этого занялся своей трубкой и своими размышлениями.

Глава XI.
Волк

В лагере поужинали, мало помалу прекратились все звуки. Но Кенету что-то не спалось. Его глаза и мысли сосредоточились на небольшой белой палатке, в которой находилось, по его мнению, самое интересное существо в мире. Чего бы он ни дал, чтобы только узнать, что сейчас Сильвина думала о нем. Простила ли она его за дуэль? Что лучше всего предпринять, чтобы понравиться этой странной девушке?

Поглощенный этими мыслями, он не замечал, как летело время. Ночь становилась очень темной. Звезды одна за другой меркли на небе. Глубокой тьмой окуталось жилище его возлюбленной. Охотники, укрывшись под одеялами, мечтали о родных семьях, о милых невестах. Но Волк сидел, поджав ноги, перед палаткой Сильвины, и, когда мимолетный ветерок раздувал угасающие огни, Кенет мог различить молодого индейца, по-видимому, дремавшего. Но когда весь отряд заснул, Волк осторожно встал, зорко присмотрелся к спавшим, чтобы удостовериться, не наблюдает ли кто за ним, и после этого бесшумно выскользнул из лагеря.

Кенет видел это и догадывался, что в действиях индейца есть какой-то недобрый умысел. На минуту он задумался, не разбудить ли ему Ника, чтобы сообщить свои подозрения. Но, переменив намерение, решил, что лучше самому попытаться разгадать намерения индейца. Заткнув за пояс револьверы, он пустился по следам Волка. Часовые получили приказ никого не пропускать, но они были расставлены на довольно большом расстоянии, так что Волк без труда проскользнул между ними незаметно. Айверсон последовал его примеру. Краснокожий мальчик уверенно крался по опушке леса.

‘Так, — подумал Кенет, — этот окаянный мальчишка хорошо знает дорогу и, вероятно, замышляет какую-нибудь пакость!’

И Кенет продолжал пробираться сквозь тернии и кустарники, которые раздирали платье и царапали руки. С каждым шагом путь становился труднее. Айверсон укорял себя, что не предупредил Саула Вандера, потому что сам не знал, куда пробирался, а между тем чувствовал, что его окружают опасности, и боялся при отступлении попасть в какую-нибудь западню. А Волк продвигался вперед все с той же уверенностью. Очевидно, он отправился на условленное свидание. Глубокий ров преградил ему дорогу. Не останавливаясь, он перебрался через него и, пройдя небольшую рощицу, углубился в дубовый лес, раскинувшийся на берегу довольно большой речки, впадающей в Красную реку.

В этом месте Кенет должен был преодолеть самую значительную преграду — ему предстояло пробираться сквозь кустарник. Он пытался уже проложить себе путь, как вдруг послышалось кудахтанье дикой индейки. Он догадался, что эти звуки были произведены Волком, и потому тотчас остановился, чтобы все видеть и слышать. Подобный крик вскоре послышался в ответ, и минут через пять две человеческие фигуры появились во мраке, направляясь к Волку.

Не надо объяснять, какое любопытство овладело Кенетом. Во что бы то ни стало он решил узнать цель этого свидания. Но для этого надо было подобраться поближе. Подвергаясь опасности, Айверсон пополз между кустарниками, трещавшими при малейшем прикосновении. Сердце у него сильно билось. На каждом шагу он мог быть обнаружен. Однако, благодаря своей осторожности и ловкости, он успел без помех добраться до удобного места, где мог исполнить свое намерение. Он не мог различить лиц этих таинственных собеседников, индейцев, судя по костюмам. Тот, что был повыше ростом, начал разговор, и каково же было удивление Кенета, когда мнимый индеец заговорил на чистейшем английском языке, а не на наречии диких племен Северной Америки!

— Волчонок, — спросил он, — что, у тебя сегодня язык прямой?

— У меня и не было кривого, — отвечал Волк живо.

— Хорошо, хорошо, мальчуган, не будем заниматься пустяками. Подумал ли ты о словах, которые пташка заронила вчера в твои уши?

Кенет узнал голос. Он прежде слыхал его и не мог забыть: то был голос Марка Морау.

— Мудрецы не внимают всякой перелетной пташке. Ты желал видеть Волчонка. Вот я и пришел. Кривой Язык, говори.

— Ты не сын Волка, потому что волк бежит, куда хочет, а ты носишь ошейник, — сказал Морау, подстрекая его.

— Волк не раб!

— Вот уж не вижу ни малейшей разницы между рабом и тобой. Твой дух обуздан. Ты потерял любовь к свободе. Ты повинуешься, как собака, приказаниям своей госпожи. Гордость храбрых черноногих умерла в тебе.

— Кривой Язык, это ложь, — отвечал Волк запальчиво, — лучше говори прямо, что надо от меня, а не то уши молодого Волка не станут внимать твоим словам!

— Мое дело ограничивается, как тебе известно, бледнолицей девушкой, которую ты называешь Восход Солнца. Сердце мое преисполнено ее красотой. Я хочу взять ее в свой вигвам.

Каким-то внутренним чутьем Кенет понял, что при этих словах Марк Морау старается прочитать мысли индейца по его лицу.

— Что же дальше? — спросил мальчик.

— Твои родные здесь по соседству.

— Это люди моего племени, но не мои родные.

— Их кровь течет в твоих жилах, и голос крови призывает тебя присоединиться к твоему народу.

— А что дальше?

— Ты пользуешься правом находиться рядом со своей госпожой, поэтому тебе несложно, под каким-нибудь предлогом, заставить ее отстать от отряда или заманить ее от своих объездом направо или налево. Если твои узнают о существовании такого плана, то они засядут поблизости и отрежут трапперам путь к отступлению. Они действуют заодно с отрядом Северо-Западной компании, люди которой поддерживают мои интересы. Бледнолицая красавица последует со мной, а ты, сбросив с себя иго унизительного рабства, отправишься дышать свободным воздухом в шалашах черноногих.

— Не могу я изменить женщине с глазами лучезарными, как восход солнца, — возразил индеец тревожно.

— Ну, послушай же, у тебя будут лошади, ружья, стальные блестящие ножи, ведь один их блеск ослепит твоего врага. Назначим дело на завтра. Если же завтра окажется неудобно, то на послезавтра, и так далее, пока не представится случай.

— Восход Солнца имеет доброе сердце, она очень добра к Волку. Кривой Язык, ее сердце не лежит к тебе.

— Неужели сын краснокожего дошел до того, что полюбил свой ошейник? Неужели цепь для него мать, ошейник — отец?

— Ты подстрекаешь меня ко злу, — сказал Волк с горечью.

— Пустое! Дело в том, что ты слишком нерешителен и не заслуживаешь свободы, — бросил Марк с явным презрением.

— Это речи лживого языка, — возразил Волк.

— Глупый мальчишка! Неужели ты не знаешь, что за тобой строго присматривают, что охотники имеют приказание убить тебя, как дикого зверя, в случае, если ты вздумаешь бежать?

— Не верю, — возразил Волк.

— Затяни же свою узду покрепче и да будет твое имя позором для храбрецов твоего племени.

— Кривой Язык, я обдумаю твои слова, и если найду их хорошими, то поговорю с тобой другим языком.

Его вера в бледнолицых, видимо, поколебалась. Морау умел найти слабую струну. Он влил яд сомнения в него, и яд работал и производил брожение. Волка терзала борьба, в которой любовь к Сильвине противостояла врожденной ненависти к белым и рабству.

— Теперь, когда ты начинаешь чувствовать, как мужчина, я скажу тебе еще больше. Этот Кенет Айверсон…

— Великое сердце! Храбрец из храбрецов! — прервал Волк с живостью.

— Да, в нем есть искра мужества, — отвечал Марк с горечью, — но не в том дело. Видишь ли, приятель, мир тесен для нас двоих. Меня не очень огорчит, если я увижу его скальп в вигваме одного из черноногих.

— Если он твой враг, почему же ты не убьешь его?

— По-моему, гораздо удобнее употребить для этого пустячного дела чужую руку, и это будет твоя рука, если только у тебя на это хватит храбрости.

Было довольно светло, так что Кенет мог рассмотреть, что Марк совсем пригнулся к Волку, чтобы видеть выражение его лица.

— Будь я на твоем месте, — возразил Волк с гордостью, — никогда не стал бы просить другого о том, что сам мог бы сделать. Разве у тебя нет карабина? Нет ножа?

— Волк, — сказал Марк, — видел ли ты, как змея проворно скользит в высокой траве? О ее присутствии узнают только тогда, когда она поднимет голову, чтобы ужалить. Мне желательно тихо отделаться от этого человека. Он должен почувствовать удар, но ему не следует знать, откуда и кто его нанес.

После короткого молчания Марк продолжал:

— Мне случалось не раз подмечать, как твои глаза останавливались на этом великолепном револьвере и на этом кинжале в серебряной оправе. Один знаменитый доктор сказал, что это оружие имеет свойство неизменно приносить успех тому, кому оно принадлежит. Люди твоего племени знают, что доктора в минуту вдохновения произносят слова истины и мудрости. Сын черноногих, теперь это оружие принадлежит тебе, возьми его, и пусть бледнолицый, державший тебя под позорным игом, научится страшиться его!

Кенету казалось, что он слышит, как бьется сердце молодого индейца. Все, к чему стремились инстинкты дикой и страстной натуры мальчика, было возбуждено. Он уже давно мечтал иметь кинжал и револьвер. Для него они были дороже золота. Он поднял правую руку, но она бессильно опустилась, он опять поднял ее, протянул, с лихорадочной торопливостью схватил орудия смерти, с любопытством принялся рассматривать их богатую серебряную насечку и наконец заткнул их себе за пояс.

— Может быть, — заговорил он с жаром, — может быть, от этого оружия солнце осветит пути Кривого Языка и мрак спустится на путь его врагов. Волк оживляется, чуя добычу. Он не вернется в свою нору прежде, чем не лизнет крови. Бледнолицый, дело кончено! Мой путь лежит — иду!

С быстротой зверя Волк исчез, прежде чем Кенет догадался о его уходе. Наступившее затем молчание известило его, что кровавый договор заключен. Тогда он направился к своему лагерю, размышляя о только что услышанном.

Глава XII.
Таинственный истребитель

Возвратившись в лагерь, Кенет удивился, что не было часового, прежде стоявшего на дороге. Теперь становилось уже светлее, и он мог хорошо различать предметы. Он подошел ближе к тому месту, где стоял часовой, и окликнул его по имени, из опасения, чтобы он не выстрелил в него, приняв за неприятеля. Не получив ответа, Кенет подумал, что часовой заснул, и, ни о чем не подозревая, смело подошел к нему. Каково же было его удивление, когда он увидел, что часовой лежит на земле, растянувшись во весь рост.

— Бедняга, — прошептал он, — усталость его одолела. Я подменю его, а он пусть выспится.

С этими словами Айверсон наклонился, чтобы взять карабин. Но холодна была рука, державшая ружье. Часовой был мертв, хотя пальцы его все еще крепко держали оружие. Айверсон внимательно осмотрел окоченевший труп. Острое оружие, вероятно, нож, видимо, не удовлетворил жестокости убийцы, потому что голова была отрублена и едва держалась, а кровавый венец на черепе ясно показывал, что с несчастного содрали скальп.

Удивление сменилось жалостью и негодованием, вполне естественно возбужденными кровавым зрелищем, Кенет решил продолжить свой путь, и раздумывал, что ему предпринять относительно Волка. Он намеревался предупредить Сильвину, как вдруг споткнулся о невидимый в траве предмет и упал ничком, но в ту же минуту вскочил, содрогаясь от ужаса. Ночным приключениям не было конца: перед глазами Айверсона вновь предстало жуткое зрелище того же рода, как и то, которое привело его в ужас днем, когда он попал в лес. На земле лежало безжизненное тело индейца, и череп его был разрублен на равные половины, что указывало на ту же мощную руку неумолимого мстителя.

‘Вот и третий, — подумал Кенет. — Какой ангел-истребитель так таинственно карает убийц? Вероятно, заклятый враг индейского племени перемещается незаметно с места на место, истребляя объекты своей ненависти одним ударом’.

Дрожь ужаса пробежала по всему телу Кенета. Но он прошел мимо и подошел к кострам. Волк лежал перед палаткой Саула Вандера и, по-видимому, крепко спал. Разумеется, Айверсона он не провел своим притворством. Измученный нравственными и физическими потрясениями, Кенет, однако, не спал до тех пор, пока не послышался голос Саула Вандера.

Он призывал одного за другим всех людей и шепотом отдавал приказание отправляться в путь. Вот он подошел к Нику, которому снились дикари и ‘затруднительные обстоятельства’. Саул дотронулся до него пальцем, и в тот же миг охотник схватился за оружие и был готов к бою.

— Тише, тише! Время отправляться в путь, — сказал Саул, — обойдите караул и предупредите часовых. Но без шума, как можно тише, понимаете ли?

— Шуму от меня будет не больше, чем от бегущей мышки, ей-богу! Право слово так, а я ваш покорный слуга!

— Скажите часовым, чтобы оставались на местах еще десять минут и потом присоединились к нам как можно скорее.

— Непременно, — отвечал Ник, отправляясь исполнять возложенное на него поручение.

Кенет нетерпеливо ожидал его возвращения, и тот вернулся, когда лошади были уже оседланы и ослы навьючены.

— Товарищи! — воскликнул он в сильном волнении. — Сам ад играет с нами штуки, ей-богу так! Верно как и я ваш покорный слуга. Один из наших людей находится в страшно затруднительных обстоятельствах.

— Что случилось? — спросил Саул.

— Тот часовой, который был поставлен поблизости оврага, теперь изрублен, и с его черепа содрали скальп.

Все охотники собрались около Уинфлза.

— Его поразил ножом в сердце какой-то силач, подкравшийся сзади. Рана глубока и смертельна, это я вам говорю. Бедняга так и не узнал, кто его ударил, в этом я уверен. И голова-то у него чуть держится на туловище. Да, невесело на него смотреть.

— Храбрые воины должны быть всегда готовы к подобным случайностям, — сказал Саул, — это отнюдь не должно нас удивлять. Всем нам, вольным охотникам, может представиться случай так закончить свою жизнь, одному немного раньше, другому немного позже, понимаете ли?

— Истинно так, нас окружают опасности. Никто не знает, что завтра с ним будет. Охо-хо-хо-хо! — вздохнул Авраам с гнусавым окончанием плачевнее обыкновенного.

— И опасность не уменьшится, несмотря на все хорошее, что вы совершите, — проворчал Ник.

— У каждого свое ремесло, — возразил квакер коротко.

— Но самое удивительное я еще не рассказал, — продолжал Ник. — Я нашел еще краснокожего, у которого голова разрублена пополам таким ударом, который мог нанести только великан или сам черт.

— Друг Ник, покайся в своем нечестии, — сказал Авраам наставительно.

— Нечестии? Кто говорит о нечестии? Никогда подобная вещь не протекала в жилах Ника, если вам охота распутать со мной какое-нибудь затруднительное обстоятельство, то прошу вас твердо держаться справедливости. Что же касается краснокожего, — продолжал он, обращаясь к Кенету, — то на нем видны те же следы, что замечены нами в лесу. Вы могли бы это так же хорошо объяснить, как и я. Он лежит в двух шагах отсюда. Прелюбопытно…

— Совершено ли это вольным охотником? — спросил Саул озабоченно. — Понимаете ли?

— Не понимаю и не хочу понимать того, чего мне никто не пояснял.

— Охотники, если кто из вас убил краснокожего, признайтесь! — потребовал Саул.

Никто не откликнулся на это предложение.

— Вижу, что дело не так легко объясняется, — продолжал Саул, — и потому лучше не будем терять времени на разговоры. Умер один из наших товарищей. Похороним его. Друзья! Скорее копайте могилу и похороните его.

Сидя на лошади, Сильвина слышала этот безрадостный разговор. Волк занимал свое обычное место, рядом с ней. Смотря то на него, то на нее, Кенет полагал, что грозные события, вероятно, охладят горячность Сильвины и заставят ее вернуться в Селькирк. Эта надежда несколько успокоила его тревогу. Он вскочил на коня с твердой решимостью не выпускать из вида молодого индейца, который с гордостью заткнул за пояс оружие, полученное от Марка Морау, и занял свое место около Сильвины.

Некоторое время они ехали в молчании. Рассказ Ника заставил призадуматься, и Кенет напрасно искал предлог, чтобы вступить с ней в разговор. Мысли теснились в его голове. Наконец, подходящий повод к разговору был найден.

— Очень странны события этой ночи, — заговорил Кенет.

— Да, — отвечала Сильвина задумчиво, — они произвели на меня глубокое впечатление. Этот край наводнен диким народом и буквально кипит грубыми страстями, их интересы приходят в столкновение каждую минуту. Не в одних цивилизованных странах существует чувство глубокой ненависти: это чувство живет и посреди пустынь. Но здесь мщение быстрее, осязательнее и ужаснее на первый взгляд.

Волк ехал сзади на некотором расстоянии. На лице его застыло выражение мрачной апатии, отличающей индейцев, когда им нечего сказать.

— Вы рассуждаете спокойнее и хладнокровнее, чем я предполагал. Правда, мы не имеем права удивляться тому, что происходит в этой стране, однако после того, что вы узнали, я не думал, что вы будете упорствовать в намерении продолжать подвергаться опасностям этого похода.

— Вы совсем не знаете меня, если могли думать, что подобные события могут изменить мои намерения.

— Хорошо ли вы представляете себе опасности, вас окружающие?

— Что вы там толкуете об опасностях? Не окружают ли меня верные друзья? Опасность не может мне грозить. Вероятно, и вы не откажетесь умереть, защищая меня?

— Никто из нас не откажется от этого, а дальше что?

— Ну что же, по-вашему, будет дальше? — отвечала она с шутливой усмешкой. — Дальше будет то, что какой-нибудь отважный предводитель индейцев похитит меня. Я стану его любимой женой, буду управлять целым племенем, объявлять войны, истреблять врагов моего властелина-повелителя, готовить ему мягкое ложе из неприятельских волос, словом, сделаюсь настоящей героиней романа.

Кенет покосился на Волка, на лице которого выражались полное равнодушие и бесстрастность.

— Я должен задать вам вопрос, — сказал Айверсон едва слышно, — вопрос касается вашего маленького слуги, но я боюсь, чтобы он не услышал.

— У него тонкий слух и подозрительный ум. Если вы взглянете на него или произнесете его имя, он тотчас это учует.

— Заслуживает ли он вашего доверия? — прошептал Кенет.

— Кажется. До сей поры слово мое было для него законом, хотя бывают минуты, когда он возмущается. Может быть, придет пора, когда страсти, дремлющие пока, проснутся. Я единственное звено, которое соединяет его с бледнолицыми.

— Я и сам того же мнения о его характере. Но поостерегитесь, ваша привязанность к нему может наделать вам хлопот.

В это время он взглянул на Волка и встретил его упорный, подозрительный взгляд.

— Волк не дремлет, поостерегитесь его зубов! — сказала Сильвина, улыбаясь.

— Советую вам воспользоваться этим предостережением, сказал Кенет так серьезно, что Сильвина невольно почувствовала волнение.

Затем он продолжал, понизив голос и как будто внимательно всматриваясь в рощицу слева от нее:

— Будьте осторожнее. Не оставайтесь наедине с ним, и если вы дорожите жизнью, то никогда не отставайте от отряда.

— Понимаю, — отвечала она так же тихо, — но если вы узнали что-либо, касающееся меня, то я предоставлю вам случай сегодня же переговорить со мной.

— Да, узнал, и очень важное. Не знаю только, время ли теперь говорить об этом. Через несколько часов я приму решение, а до того времени умоляю вас, будьте осторожнее.

В эту минуту Ник Уинфлз подъехал к ним и до самой зари рассказывал им разные анекдоты о своей замечательной семье. Кенет, не видя Авраама Гэмета, отправился вперед отряда, желая отыскать его, но напрасно: квакер опять исчез.

— Где он пропадает? — удивлялся Кенет.

— Чего гадать? Широкополый непременно вернется, — сказал сухо Ник. — Люди с таким аппетитом всегда возвращаются. Бьюсь об заклад, что к ночи он привезет нам свой пустой желудок, такой же объемистый, как девяностошестифунтовая пушка!

Такое объяснение не удовлетворило, однако, Айверсона. Целый день он только и делал, что посматривал на далекий горизонт, надеясь разглядеть великана-квакера. Но не сбылись его надежды. Уже и ночь наступила, а квакера все не было.

Глава XIII.
Волк показывает зубы

— Кажется, нам бы следовало усилить меры предосторожности, — посоветовал Кенет предводителю охотников, — знаю, что я не состою прямым членом вашего отряда и, следовательно, не имею права давать советы такому опытному начальнику, как вы, однако я позволю себе заметить, что опасные посты следует вверять самым надежным из ваших людей, для того, чтобы уберечь от опасностей дорогую вам дочь.

— Молодой человек, не стану пренебрегать вашим советом, потому что он дан от чистого сердца, притом мне сдается, что вы действительно имеете некоторое понятие о нашей жизни. Но если это не покажется вам с моей стороны нескромностью, позвольте мне спросить, какой ветер увлек вас в эту бездну опасностей и приключений? Вы из старого Кентукки, это мне понятно. Но ведь какое громадное пространство гор и равнин отделяет вашу родину от этих краев.

При этих словах Саул Вандер устремил на Кенета взгляд, требовавший ответа.

— Ваше любопытство вполне естественно и оправдано, — заметил Кенет с некоторым замешательством, — поверьте, волна случайностей забросила меня сюда. Если бы я и рассказал вам об этих случайностях, то от этого вам не стало бы все понятнее. Положим, я прибыл сюда за тем, чтобы попытать счастья в торговле мехами, или что страсть к сильным ощущениям завлекла меня в эти пустыни. Какая польза от этих сведений для того, чтобы понять человека? Не достаточно ли понаблюдать за его лицом, характером, поступками, чтобы узнать, кто он и каков он, не так ли?

— Для иных — да, для других — нет. Человек может быть и таким, и другим. Впрочем, на Северо-Западе это действительно не имеет значения.

— Смеркается, ночь будет очень темна, — резко прервал его Кенет. — Облака сгущаются, и дневной свет скоро исчезнет. Благоприятное время для нападения врасплох. Я сам стану в караул.

— Если вы уверены, что можете бдительно сторожить, то я не возражаю против вашего предложения. Но вот что: имеете ли вы привычку проводить ночи с карабином в руках, лицом к лицу с опасностями?

— Не беспокойтесь, — отвечал Кенет, улыбаясь, — этот карабин из Кентукки, и сам я из Кентукки. Если вы намерены бодрствовать ради безопасности вашей дочери, — продолжал он нерешительно, — то мы с Ником беремся караулить так бдительно, что недобрые соседи наверняка вас не потревожат.

— Саул Вандер не сомкнет своих глаз всю ночь, — отвечал проводник, — сунься-ка неприятель, попадет он в руки человека, который хорошо знает его натуру и не раз водил отряды к жилищам бобров.

— Верно, — сказал Ник, — ведь и я поднаторел в подобных передрягах. Нет ни одного камешка в реке Красной, которого я бы не заметил. Не мне ли известно, откуда выходит каждая капля этих вод? Не я ли спал на берегах всех потоков, несущих в нее свои воды, начиная от ручейка не шире носика чайника и заканчивая широкими реками? Осталось ли тут озеро, в котором я не ловил бы рыбы? Есть ли гора, на вершину которой я бы не взбирался? Назовите мне хотя бы одно местечко, где я не попадал в критические обстоятельства, где не раздавались бы выстрелы моего карабина. Покажите мне хоть одну травяную лужайку, где не паслась бы моя лошадь, назовите мне хоть одного хищника, за которым не бегала моя собака. Где та земля, истоптанная бизонами, за которыми я не охотился? Что касается краснокожих и тварей разных пород, не я ли знаю их так же хорошо, как и… дорогу пищи в мой рот.

Ник остановился и посмотрел на небо, быстро тускневшее.

— Все, что я говорил, совсем не ради хвастовства было сказано, понимаете ли? — колко сказал Саул Вандер.

— О да, понимаю! — отвечал Ник, — но когда дело идет о мужестве, тогда я уверенно могу встать вровень с любым, кто хоть раз в жизни носил ранец и заряжал ружье, ей-же-ей! Право так, и я ваш покорный слуга.

— Видите ли, — сухо отвечал Саул, — я никогда не славился особенным искусством морочить людей баснями, но знавал некоторых фокусников, которые в этом искусстве гораздо талантливее, чем во всяком другом деле, понимаете ли?

— Нет, не понимаю, — возразил Ник лукаво, — должен сознаться, что меня одолевает ужасная скука, когда то и дело говорят: понимаете ли это, понимаете ли другое, когда все тут непонятно! Что касается вашего намека на то, будто бы я годен только тары-бары разводить, так плевать мне на все эти намеки, хотя, — вдруг продолжил он, одумавшись, — не будь у нас дел поважнее, так из этого могли бы выйти страшно затруднительные обстоятельства.

— Полноте, — поспешил вмешаться Кенет, — ну кто не знает, что вы храбрейшие из храбрых? По чести! Много стран обойдешь, а других таких охотников не найдешь, славных своей отвагой, опытных и закаленных. Все отдают вам должное. Но вот и ночь спустилась. Ну, в каких же местах вы поставите нас, Саул?

— Выбирайте сами любое место, ведь я могу вполне положиться на вас, понимаете ли?

— Да, уж это наверное понимаем, — проворчал Ник.

Кенет уже осмотрелся и определил самое безопасное место: это был перелесок, покрытый частым кустарником, вьющимися растениями и высокой травой. Но он не сразу отправился туда, заметив, что Волк выглядывает из палатки Сильвины и наблюдает за его передвижением. Кенет сделал длинный крюк и, удостоверившись, что его не могут видеть, занял свою позицию.

Тучи вскоре заволокли все небо и скрыли блеск мерцающих звезд, непроницаемый, черный саван ночи окутал стан охотников. Пронизывая темноту, зоркий взгляд Кенета стремился к палатке Сильвины. Долго стоял он, поглощенный мечтами любви, но, опасаясь, что они отвлекут его от дела, он стал расхаживать взад и вперед, прислушиваясь ко всем звукам леса и иногда поглаживая свой карабин, как верного друга, на которого можно положиться. Однако образ прелестной девушки преследовал его, напрасно он старался отогнать его, еще прекраснее и еще милее, он опять вырисовывался перед ним. И вот он невольно остановился и прислонился к дереву, чтобы думалось свободнее.

Кенет не заметил, как пролетела значительная часть ночи. Вдруг какой-то шорох заставил его вздрогнуть, что-то блестящее сверкнуло перед глазами, кто-то попытался нанести ему удар, и холодная рука страха сжала его сердце. В мгновение ока Кенет отскочил и бросился на врага. Только сейчас он разглядел, что это Волк подкрался к нему с поднятым ножом. Айверсон ловко увернулся, избегая удара, и, крепко перехватив руку, готовую повторить попытку, не выпускал ее. Волк вырывался с таким же бешенством, как и ловкостью. Может быть, ему и удалось бы увернуться от Кенета, движениям которого сильно мешал карабин, но в эту минуту на индейца бросилась Напасть.

— Потише, потише, мой добрый пес! — сказал Кенет, видя, что Напасть вцепилась в плечо юноши и стала немилосердно теребить его.

Повинуясь его приказанию, собака выпустила добычу. Маленький индеец перенес свое поражение со стойкостью старого воина, закаленного в многолетних боях.

— Изменник! — воскликнул Айверсон. — Не знаю, что удерживает мою руку и почему ты еще жив?

Волк не отвечал и угрюмо смотрел на собаку.

Кенет медленно вынул пистолет.

— Ну, змееныш, что ты скажешь в свою защиту?

— Ничего, — отвечал тот смело, — когда волк попадает в западню, он никогда не рассчитывает на жалость охотника.

— Такова уж твоя порода! Но скажи мне, негодяй, чем я заслужил твою ненависть?

После некоторого колебания мальчик ответил:

— Волк долго был твоим другом. Он любил тебя, потому что чтил как храброго из храбрых. Теперь он ненавидит тебя за то, что ты влил яд в уши Восхода Солнца. У Волка был один друг, и этим другом была она. За нее он дал бы растерзать себя на мелкие куски, а ты — ты отвратил ее сердце от него!

— Я имел причину на то, потому что слышал рычание волка, хотя и не знал, на кого он точит зубы.

— Волк никогда не укусит ее, нет, только не ее!

Произнося это, индеец гордо выпрямился, и глаза его засверкали, как раскаленные угли.

— Учитывая то, что мне известно, — возразил Айверсон, — я не могу тебе поверить. Я мог выдать твои планы, однако не сделал этого. До этой ночи я сохранял тайну твоих проделок, которые стоили бы тебе жизни, если бы были раскрыты. В благодарность за это ты исподтишка поднял нож на меня. Если я размозжу тебе голову, то Саул Вандер только поблагодарит меня и скажет, что я прав.

Молодой индеец гордо поднял голову и сказал:

— Волк, как и любой индеец, — всегда желанная дичь для бледнолицых. Что ж, убей меня, если есть охота. Сейчас со мной легче справиться, чем потом, когда у меня отрастут зубы и когти.

— Нет, паршивец, я и пальцем не коснусь волос на твоей голове. Пошел вон!

Волк не пошевелился. С удивлением вытаращил он глаза на Кенета и как бы обдумывал, на что решиться.

— Пошел вон! — повторил Кенет.

Индеец повернулся, остановился, еще раз взглянул на Айверсона и, медленно отходя, вскоре скрылся в темноте.

‘Верен своей натуре, — раздумывал Айверсон, — в его сердце бушуют инстинкты. Мне стало жаль его молодости, и я пощадил его — может быть, безрассудно’.

Заметив, что собака Ника расположилась около него, усевшись на задних лапах, Кенет хотел ее погладить, но животное выразило свое неодобрение глухим рычанием.

— И ты тоже верен своей натуре, — сказал он, — странный зверь! Спас мне жизнь и не хочет моей ласки! Однако не мне жаловаться на Напасть: слишком я обязан ей, чтобы ставить в укор внешнюю нелюдимость. Ах, Напасть, добрая Напасть! Ты поистине оригинальная собака оригинальнейшего хозяина, моего спасителя. Пускай имя твое звучит немного зловеще, но дела твои преисполнены добротой. Ты истинная напасть для моих врагов, но для меня — ты благодетельница. Никогда не забуду я тебя, добрая Напасть!

В ответ на хвалебные речи собака не пошевелила и кончиком мохнатого хвоста, но посмотрела на Кенета с безмолвной и несколько подозрительной суровостью.

— А, если ты не хочешь ни говорить, ни открывать свое сердце навстречу моему дружелюбию, так посмотри же, нет ли там признаков опасности, — сказал он, указывая ей на деревья.

Повинуясь, Напасть мигом вскочила и бросилась в указанном направлении.

Вскоре Кенет услыхал ее лай, каким она обыкновенно привлекала к себе внимание. Молодой человек бросился на зов и наткнулся на труп индейца, голова которого представляла страшное знамение присутствия таинственного истребителя.

— Это выше всякого разумения! — воскликнул Кенет.

Не успел он так воскликнуть, как вдруг послышался шорох, и из глубокой тьмы раздался голос:

— Где ты, друг Кенет! Ты что, спишь, стоя на часах? Молодой человек, к тебе приближаются язычники. Они, как черви, кишат вокруг лагеря. Если тебе дорога жизнь, садись на коня и улепетывай.

— Трус! — закричал Кенет, узнав голос Авраама Гэмета. — Какая дерзость давать мне подобные советы! Неужели вы думаете, что я могу бежать, когда другие дерутся?

— Поступай как знаешь, — отвечал квакер спокойно, — не мое дело обсуждать твои дела. Если у тебя есть охота проливать человеческую кровь, я не ответчик за тебя. Скоро раздастся вой краснокожих в этих мнимых пустынях. Они нападут на ваш жалкий отряд трое против одного…

— Как ты это узнал? Где ты пропадал?

— Теперь не до вопросов. Не теряй времени на пустые мелочи. Лучше поторопись к своим товарищам, если не хочешь отстать от них, — возразил Авраам с нетерпением.

В ту же минуту Напасть яростно залаяла.

— Вот и собака их чует, — заметил квакер.

— И прекрасно! Она подаст сигнал тревоги в лагере.

— Мимоходом я и сам потревожил охотников, потому что видел приближение филистимлян. Вставайте! — прокричал я. — Спешите в бой или спасайтесь бегством.

— Бегу к ним! Но что же будет с вами? Ведь ваша религия запрещает вам драться?

— Не тревожься за меня, друг Кенет, позаботься лучше о себе и о бедной красавице, ибо я боюсь, что до утренней зари дикари снимут с нее длинные волосы.

— Что же вы стоите, как статуя, и не деретесь? — разозлился не на шутку Кенет.

Воздух огласился зловещими, похожими на вой волков звуками. Затем послышался топот, словно стадо оленей устремилось на равнину. Вскоре топот сменился злобными воплями и лязгом оружия.

— Спеши к палатке твоей избранницы! — закричал Гэмет. — Туда направлена атака краснокожих!

Но Кенет не слышал уже этих слов, подскочив, как раненый лев, он ринулся в лагерь.

Грохот перестрелки указывал, что битва началась. Со всех сторон слышались крики, стоны, проклятия. Свалка была ужасной. Над всем господствовал голос Саула Вандера. Пронзительный вопль поразил слух Кенета. Бросившись прямо к палатке Сильвины, он ринулся на окружавшую ее ватагу чудовищ в человеческих личинах. Ему смутно почудилось, что квакер не отставал от него, но мысли его были так поглощены опасностью, угрожавшей Сильвине, что ему было не до того, чтобы проверять этот факт. Он увидел красную руку, схватившую Сильвину за длинные распущенные волосы. Ярость загорелась в сердце Кенета. Удары карабина, которым Кенет орудовал, как дубиной, посыпались направо и налево. Он пробился к Сильвине и мигом свалил с ног схватившего ее за волосы черноногого. Но потрясение нервов, ужас свалки, освещавшейся только молниями сверкающего оружия, стоны раненых, хрип умирающих, запах крови и пороха, все это окончательно привело его в какое-то опьянение, и голова у него пошла кругом. С этой минуты Айверсон наносил удар за ударом, уже не сознавая, что делает и что происходит вокруг.

Глава XIV.
Ворон Красной реки

Как только Сильвина освободилась из рук краснокожего, она помчалась, как стрела. Ей все время чудились шаги преследующего ее дикаря, и она мчалась, не чувствуя ног под собой. Наконец, силы ее иссякли, и она опустилась на землю. Сердце ее сильно билось, и она постаралась успокоиться и собраться с духом. Девушка не знала, где очутилась и на какое расстояние от лагеря убежала. Она чувствовала, что ей остается одно средство спасения — ей надо спрятаться где-нибудь, пока не наступит рассвет. К несчастью, она попала в низменное и болотистое место. Как ни легка она была, но ноги ее вязли в трясине, и в довершение ее несчастий, яростно подул северный ветер. Сильвина опять встала и все шла, дрожа всем телом, пока наконец на восходе солнца не достигла сухой местности, поросшей роскошной травой. Взмокшая от усталости, она невольно опустилась на траву и вскоре крепко заснула, не думая об окружающих ее опасностях.

Солнце стояло высоко, когда она проснулась. Она медленно открывала глаза, и ей показалось, что какие-то звездочки блеснули перед ней. Что это такое? Она была точно очарована какой-то непреодолимой силой. Еще не совсем очнувшись ото сна, Сильвина не могла в первую минуту определить, что это за явление. С каким-то необъяснимым удовольствием она любовалась этими блестящими звездочками. Но вдруг она вся содрогнулась, на лбу выступил холодный пот: она вглядывалась с таким удовольствием в чудовищную гремучую змею! Блестящие звездочки — это ее глаза!

Свернувшись клубком, змея в упор смотрела на молодую девушку. Чтобы избавиться от этого ужасного, привлекающего внимание ощущения, Сильвина постаралась зажмуриться, но не смогла. Она хотела закричать, но голос замер в ее груди, и дыхание перехватило в горле. Ей хотелось пошевелиться, бежать… Но ноги отказывались ей повиноваться.

Ужасные чары! Жестокое влечение! Удушающий сон, страшнее пробуждения! В ее ушах жужжала странная, расслабляющая, снотворная мелодия. Изо всех сил она молилась, чтобы Господь послал ей смерть прежде, чем эта отвратительная тварь закончит свое одуряющее воздействие. Она как бы ощутила холод скользкого тела, но внезапно перед ней промелькнула черная тень — словно прыгнула пантера. Звездочки исчезли, чарующее жужжание прекратилось, волшебная сила, сковывающая ее, исчезла. Сильвина вскочила на ноги с радостным возгласом, в ответ послышалось ласковое рычание Напасти, которая, сдавив шею змеи, трепала ее во все стороны и, точно кнутом, хлестала хвостом твари.

Все еще под влиянием пережитого ужаса, Сильвина схватилась руками за голову, желая собраться с мыслями и осмыслить свое положение. Несколько успокоившись, она посмотрела на собаку с глубокой благодарностью. Напасть выпустила из зубов своего врага, предоставляя ему на свободе Умирать.

— Благородное животное, — проговорила Сильвина, гладя рукой голову собаки, которая, против обыкновения, не мешала ей. — Благородный друг! Ты можешь понять мою благодарность?

Собака тихо помахала хвостом, как бы в знак понимания, и пошла рядом с Сильвиной, разыскивающей обратную дорогу в лагерь.

Но через несколько минут Напасть опередила ее, и девушка покорно пошла за ней, рассчитывая, что инстинкт собаки скорее выведет ее на правильную дорогу. Но земля под ногами опять становилась вязкой и болотистой. Сильвина сочла этот путь неудобным, потому что ноги ее с каждым шагом уходили в рыхлую, липкую тину, затруднявшую движение. Она остановилась. Но собака только вопросительно посмотрела на нее и опять двинулась в том же направлении. Вскоре они вышли на равнину и некоторое время шли по ней. Не было видно ни конца этой бесплодной степи, ни края этого болота. Невозможно описать беспокойство Сильвины. После полудня на некотором расстоянии от них показался волк. Напасть без большого труда отогнала его. Но лай собаки привлек всю волчью стаю. Волки издавали зловещий вой. Не будь у Сильвины такого храброго охранника, не миновать бы ей зубов степных хищников. Присутствие Напасти удерживало зверей на почтительном расстоянии.

Перед закатом солнца блеснул луч надежды для измученной девушки. Между кустарниками она неожиданно увидела верхушку охотничьего шалаша. Грубо устроенный шалаш создавал невыгодное мнение о его архитекторе: все сооружение состояло из немногих кольев, вбитых в землю и прикрытых древесной корой как попало, без всякого порядка и ничем не связанной.

Напасть тихо подошла к шалашу, обнюхала его, потом залаяла. После такого заявления из шалаша показалось престранное существо, один вид которого напугал Сильвину. Это существо, по-видимому, принадлежало к человеческому роду, хотя имело столь необыкновенную внешность, что поневоле придется описать его подробнее.

Роста оно было выше среднего и в необычном наряде. Правая сторона лица была раскрашена красной краской и почти вся обрита, левая же имела натуральный вид, то есть была белой и с длинной всклокоченной бородой. Черта, разграничивающая цвета, шла посередине лба и дальше через нос, рот и подбородок до самой одежды. Волосы на красной половине были приподняты на самую макушку и связаны в пучок, как у индейцев, с другой стороны — приглажены, как у белых. Пучок волос с правой стороны гордо качался, украшенный перьями дикого индейского петуха. Костюм этого человека вполне соответствовал контрастам головы. Охотничья одежда с одной стороны была из шерстяной ткани, с другой — из звериной шкуры. Тканевая сторона была обшита бахромой, звериная оставалась гладкой. Правая нога была в мокасине, а на левой сохранилась часть панталон и сапог. Правая рука — красная, левая — белая. Посмотреть на него с одной стороны — размалеванный дикарь в звериной шкуре, взглянуть с другой стороны — белый человек, одетый и обутый. Мы не беремся описывать, какой эффект он производил.

Первыми словами этого чудного пустынника было восклицание: ‘Гремучая Змея!’ Конечно, это не могло доставить Сильвине приятных воспоминаний, и она не смогла скрыть содрогания от ужаса, который произвело на нее столь необычайное явление.

— Скалистые горы! — воскликнул он опять.

Вот так-то лучше. Скалистые горы не напоминали Сильвине о каких-либо ужасах, но сердце ее билось так сильно, что она была не в силах даже пошевелить языком.

— Медведи и бизоны! — продолжал восклицать странный незнакомец, не расположенный, по-видимому, к длинным разговорам. Опираясь на ружье, он разглядывал молодую девушку, которая с перепугу не знала, бежать ей или оставаться на месте. Присутствие Напасти придало ей храбрости. Призвав на помощь все мужество, полученное в дар от природы, она воскликнула:

— Что вы за человек?

Пронизывая левым глазом прелестную девушку, незнакомец вдруг выпрямился и, размахивая руками, заговорил звучным басом:

— Я — черта разъединения между белыми и красными племенами! Я — страх земли! Я кочующий единорог Севера! Я — Ворон Красной реки.

Красно-белый Ворон отбивал такт подбородком по дулу ружья, локтями взмахивал, как крыльями, и, колотя себя по бокам, вдруг закричал: ‘Кар-кар-кар’, так подражая ворону, что Сильвина отступила в ужасе. Даже Напасть выразила глухим рычанием свое неодобрение звукам, которые режут ухо и собаке.

— Не понимаю вас, — сказала Сильвина.

— Я — трагедия! Я — бич! Я — все, что вы видите, и в миллион раз более того! Ведь вы не из подлунного мира, не правда ли? Ведь вы упали с неба, не правда ли? Вас буря загнала сюда, как я вижу. Что же делается на луне? Надеюсь, что с ангелами вы расстались дружелюбно, не правда ли?

— Я несчастная девушка из самого настоящего подлунного мира, — отвечала Сильвина, почти убедившись, что ей нечего опасаться этого странного существа. — Отряд, в котором я находилась, подвергся нападению индейцев, и я едва успела спастись бегством. Могу вас заверить, что я самая обыкновенная, очень несчастная смертная, потому что голодна, утомлена и встревожена неизвестностью об участи своих друзей. Если вы можете накормить и приютить меня, то этим окажете милость, которая не останется без воздаяния.

— Бобры и бизоны! Если бы не вы сами это говорили, я бы никогда не поверил, что вы простая смертная. Да и теперь сомневаюсь. Чтобы удостовериться в том, я должен осязать вас. Мне кажется, что вы улетучитесь как дым, лишь только я прикоснусь к вам.

Ворон осторожно придвинулся к Сильвине и протянул цивилизованную руку, чтобы осязать ее вещественность, но она в испуге отступила, а Напасть с ворчанием стала между ними.

— Боюсь, что моя собака не позволит вам фамильярностей, — сказала Сильвина.

— Ваша собака, очаровательна, похожа на демона, сорвавшегося с цепи. Не продадите ли вы ее мне вместо пугала? Вероятно, вам неизвестно ее происхождение. Бьюсь об заклад, что она происходит от медведицы и дикого кота. Лучше бы ей не ощетиниваться на меня, а то, пожалуй, я угощу ее последней болезнью, если она не будет благоразумнее. Ведь я Ворон Красной реки, кар-кар!

Воздух печально оглашался отголосками его карканья.

Между различными типами человеческого рода, прошедшими перед глазами Сильвины, ей никогда еще не случалось видеть что-нибудь подобное. Немудрено, что она невольно ощущала чувство недоверия и опасения.

— Божественная, я монарх Севера! Я царь здешних озер, рек и гор! Я единственный в своем роде! Как видите, я не красный и не белый. Я самый искусный из искуснейших смертных. Если вы промокли, я вас высушу, если вы озябли, я вас согрею, если вы голодны, я вас накормлю, если вы хотите спать, я вам приготовлю постель, если вы одна, я буду вашим собеседником.

— Благодарю и постараюсь как можно меньше беспокоить вас.

— Беспокоить меня? О, цветок полей, мое беспокойство состоит в том, что у меня нет беспокойства. Я беспрерывно рыскаю по северным краям, исходил их вдоль и поперек, и все затем, чтобы отыскать беспокойство. Если есть лакомство, приятное для ваших розовых уст, или рыба в хрустальной воде, или пташка, порхающая под безоблачным сводом, или животное, бродящее по зеленым лугам — скажите одно слово, и я весь к вашим услугам, Надо ли пробежать сто миль, чтобы отыскать приятное вам, только скажите. Вот мой дворец, — продолжал он, указывая на шалаш, — войдите и царствуйте в нем. Летом в нем прохладно, зимой — тепло. Возьмите с собой и дикую кошку. Кар-кар!

Напасть опять заворчала, как бы оскорбленная криками незнакомца.

Сильвина сама не знала, принять ли ей приглашение, однако необходимость заставила решиться.

— Мне сдается, что вы вольный охотник и только переоделись ради шутки, — сказала она, желая произвести приятное впечатление на хозяина шалаша.

— Я так же волен, как вольна природа. Даже Великая Красная река и та не может быть вольнее меня. Что касается переодевания, так этого я не понимаю. Если это послужит пропитанию, так за мной дело не станет, — отвечал он, доставая табак из кожаной сумки, висевшей на дикой стороне его тела.

— Вероятно, вы состоите при одной из компаний по торговле мехами? — спросила Сильвина.

— Было время, когда я принадлежал к обеим, но теперь я принадлежу самому себе. Компании немного значат для меня — нет! Ни та, ни другая. Контрабандисты — вот кто эти компании, как Гудзонова залива, так и Северо-Запада. Присядьте, если найдете удобное место, сладость медовых сот! Сознаюсь, я имею обыкновение сидеть на полу, не хуже любой индеанки. Давно уже я не прибирал своего жилища. Вот как польется дождь, начинает немного протекать.

Сильвина подняла глаза кверху и увидела сквозь крышу синее небо.

— Не бойтесь, ангел неба, — продолжал хозяин, — я разведу огонь и угощу вас медвежьим окороком. Потерпите немножко, скоро мы насладимся, моя королева! Прогоните-ка вашу противную собаку, мой дикий цветочек, мне не по нраву ее противная морда.

— Она ничего вам не сделает, пока вы будете вежливы, — отвечала Сильвина, — она некрасива, но это славное животное!

— Ах, моя фиалочка, я всегда вежлив с дамами! Ведь я идол двух племен, изображаемых мной. Белые девы и красные девы не на шутку ссорились из-за Тома Слокомба. Ведь я великий Бродяга Севера — Ворон Красной реки. Кар-кар-кар!

Как настоящая невежа, Напасть зарычала с явным негодованием на хозяина.

Том Слокомб, заметив, что его гостья не намерена садиться на землю, выбежал из шалаша и притащил чурбан, на который положил вчетверо сложенное одеяло. Она приняла предлагаемое кресло, но не успела сесть, как хозяин уже уселся напротив и, облокотившись на колени, а голову положив на руки, упорно таращил на нее глаза, выражая при этом удивление своеобразными восклицаниями и движениями.

— Горы и реки! Это совсем сразило Великого Красного! Дух перехватывает!

Можно себе представить затруднительное положение Сильвины.

Солнце зашло, тени прокрадывались в шалаш. Девушке становилось страшно и от ночной темноты, и от любезностей Тома Слокомба. Ей было жаль, что она произвела такое впечатление на полоумного беднягу. По ее просьбе он, однако, развел огонь и поставил перед ней ужин, которым при данных обстоятельствах не следовало пренебрегать. Напасть получила свою долю и, наевшись до отвала, улеглась у ног Сильвины, аппетитно облизывая лапы. Сильвина была совсем разбита от усталости, и потому, несмотря на все душевные муки, скоро заснула.

Глава XV.

Вороново гнездо

Громкое ворчание разбудило Сильвину. Она открыла глаза и увидела Тома Слокомба, сидевшего на корточках у потухающего огня и смотревшего на нее с выражением любопытства и восторга, которые не сходили с его лица с тех пор, как он впервые увидел ее.

— Ваша дикая кошка почему-то ворчит, но не пугайтесь, красавица. Никто не может провести Тома Слокомба.

— Моя собака очень умна, и по ее ворчанию можно предположить, что приближается неприятель.

— Как я уже говорил вам, я — черта разъединения между белым и красным племенами, и потому готов принимать все партии. Одной стороной я обращаюсь к индейцу, другой к бледнолицему, — отвечал Ворон спокойно.

— Но мне есть чего опасаться, — заметила Сильвина, — и потому я поручаю себя вашему покровительству. Умоляю вас, без моего согласия не выдавайте меня ни бледнолицему, ни краснокожему.

— Выдать вас, чародейка? Нет, этому не бывать, и я клянусь в том Северным полюсом! Кто бы ни был тот, кому вздумается вас похитить, уж я угощу его последней болезнью. Ага! Вот увидите, каков я в бою! Ведь тогда я становлюсь легионом, целой армией, землетрясением в сорок тысяч лошадиных сил.

— Если вы знакомы с языком собак, то, наверное, понимаете, что в значении ее предостережения нельзя сомневаться! — воскликнула Сильвина с жаром.

— Животное чует, что происходит, но меня это нимало не беспокоит. Впрочем, я вижу, что вас это пугает, я выйду посмотреть, что там такое.

— Может быть, вам грозит опасность, ведь индейцы всегда отправляются отрядами. Легчайший шорох может выдать вас, и вы падете под их ударами.

— Господь да благословит вас, милое дитя! Неужели Том Слокомб ребенок в таких делах? Разве мало я наслушался их рева и по горам и по степям? Будьте спокойны, ангел неба, и положитесь на человека, который исходил все пустыни от Небраски до Гудзонова залива и знает столько, что кому-нибудь другому и во сне не снилось. Об одном прошу, заставьте замолчать вашу дикую кошку.

— Молчи, Напасть, не надо рычать! — приказала Сильвина.

— А теперь закупорьте ваш рот, как пороховницу, — сказал Том, тихо отворяя дверь и прислушиваясь.

— Тс-с! — прошептал он опять.

— Не выпускайте собаку, пусть она останется со мной!

Том Слокомб тихо вышел из шалаша. Несколько минут ничего не было слышно. Минуты эти для Сильвины тянулись веками. Она подошла к двери и робко выглянула. Ночь была темна, ни зги не видать. Наша героиня ничего не могла различить и готова была отойти от двери, когда раздался ужасный треск ломаемых ветвей. Напасть вскочила и как стрела помчалась в том направлении. Вскоре показался и Том Слокомб, держа в руке окровавленный охотничий нож. Он, видимо, разгорячился и сказал:

— Краснокожие поблизости отсюда, это верно. Я нашел там одного и угостил его последней болезнью. Будь я один, то мог бы дальше пройти, никого не задевая, но ради вас я готов драться за четверых. Ах, тюльпанчик, ведь я великий полярный медведь арктического пояса! Я белый медведь, непобедимый медведь Скалистых гор!

— Где собака? — спросила Сильвина с тревогой.

— Не знаю. Спровадив подальше моего индейца, я обнюхал окрестности, чтобы проведать, как там идут дела, и как бомба влетел к вам. Так у вас пропала дикая кошка, моя герцогиня?

— В ней я потеряла своего лучшего друга! — воскликнула Сильвина.

— Нет, нет! Ваш лучший друг остается при вас. Я буду драться, проливать свою кровь и с радостью умру за вас, моя красотка.

— Не сомневаюсь в вашем добровольном желании, но не уверена в вашем умении сражаться против многих. Что значит одна рука, как бы ни была она сильна, против дюжины рук?

— Я один и единственный в своем роде. Если я паду на поле брани, то мой род угаснет со мной, а я не думаю, что природа допустила бы совершиться такому бедствию. Отодвиньтесь немножко, я притворю дверь, хотя она не слишком прочна и не выдержит долговременной осады. Умеете ли вы стрелять из пистолета, юная дева? Если умеете, то можете, по крайней мере, умереть славной смертью.

Слокомб сел, помешал угли и при мерцающем свете принялся осматривать свое оружие, состоявшее из карабина, двуствольного ружья и двух револьверов.

— Вот у нас ровно пятнадцать выстрелов наготове. Подумайте только, сколько зла можно наделать этими пятнадцатью выстрелами! Будет чем потешиться, не правда ли?

— Для меня в этом нет ничего утешительного, — сказала Сильвина.

— У каждого свой взгляд на вещи, а в моей натуре заложена страсть к битвам. Они мне по вкусу, как горб бизона, а вот уже две недели, как я не угощался этим лакомым блюдом. Я не имею оснований, чтобы вступать в битву, потому что принадлежу, как видите, к обоим племенам, но когда подвернется случай на дороге, так я уж схвачу его за волосы. Любо смотреть. Не унывайте, прекрасная лилия, могу вас заверить, что мы уложим целую дюжину черноногих прежде, чем они коснутся вас. Если же они вздумают нас зажарить или выкинуть другую скверную штуку, так мы затянем им другую песенку, которая, наверное, взбесит их.

Пошел дождь. Крупные капли, протекая через щели крыши, падали на землю с однообразным шумом. Огонь угасал. Глубокая тьма царствовала в шалаше. Сильвина испытывала невыразимый страх, хотя, в сущности, была гораздо храбрее большинства женщин. Ей казалось, что вот-вот явится неумолимый враг, и она с ужасом прижималась к шатким стенкам шалаша.

Том Слокомб сидел, поджав ноги и внимательно прислушиваясь к внешним звукам, в уверенности, что сумеет расслышать приближение индейца. Через четверть часа послышались поспешные и твердые шаги, потом торопливый стук в дверь.

Сильвина дрожала всем телом.

— Кто там? — спросил Том, хладнокровно заряжая карабин.

— Человек, не желающий тебе зла. Отворяй скорее! — послышался знакомый голос Авраама Гэмета.

— Я не знаком с вами и потому убирайтесь туда, откуда пришли, — возразил Том.

— Но я знаю его! — воскликнула Сильвина радостно. -Это честный квакер Авраам Гэмет.

— В таком случае милости просим. Толкните дверь и войдите.

За дверью не мешкали, и высокая фигура Авраама Гэмета возникла перед потухающим костром, который в ту же минуту был оживлен Слокомбом, бросившим туда охапку дров.

— Краснокожие окружают вас со всех сторон, — сказал квакер со свойственным ему величавым достоинством.

— Со всех сторон! — с ужасом повторила Сильвина.

— Да, со всех сторон. Они следили за вами и готовы броситься на свою жертву.

— Незнакомец, — сказал Слокомб, — вы видите перед собой, если только можете что-нибудь видеть в этой темноте, вы видите полярного медведя и Ворона Красной реки. Если бы сейчас было светло, вы могли бы увидеть, что я от природы одарен половиной лица бледнолицего, половиной — краснокожего.

— Друг, я не знаю, кто ты, и мне дела нет, медведь ты, ворон или хвастун. Говорю тебе, язычники окружают тебя.

— Неужели я и сам того не знаю, большой ребенок? — возразил Том сердито. — Не я ли только что имел схватку с одним из них? Не я ли угостил его последней болезнью? Не я ли проводил его на тот свет?

— Если ты предупрежден об опасности, так почему же ты сидишь, поджав ноги? Отчего же ты не ищешь спасения?

— Искать спасения! О, мой патриарх! Да куда же нам спасаться? Не пробиваться же нам сквозь томагавки и ножи черноногих!

— Проскользни незаметно между ними, как Давид прокрался в стан царя Саула [Саул, царь, основал израильское государство в XI веке до н. э. Давид, царь израильско-иудейского государства, основанного им в 950 году до н. э. после смерти Саула. При жизни Саул преследовал Давида и его сторонников. Однажды ночью Давид со своим сподвижником Авессой пробрался в лагерь Саула и взял сосуд с водой и личное копье спящего царя. В ответ на предложение Авессы убить спящего царя Давид сказал: ‘Не убивай его, ибо кто, подняв руку на помазанника Господня, останется ненаказанным?’ Наутро Давид вручил сосуд и копье Саулу, доказав таким образом чистоту своих намерений в стремлении заключить мир между домом Саула и домом Давида].

— Царь Давид никогда не имел дела с коварными дикарями, — возразил Ворон. — Бежать! Да это значит вести прямо на погибель эту юную красавицу, потому что ночь черна, чернее чернил, а красные готтентоты засели в траве, между кустами и за деревьями! — воскликнул он с жаром.

— Ими предводительствует белый, — сказал Гэмет.

— Ренегат белый. Очень хотелось бы мне пустить ему в ухо смертельную ноту! — продекламировал Ворон.

Сильно забилось сердце Сильвины, опасения проснулись в ее душе.

— В его распоряжении находится отряд бродяг, принадлежащих к Северо-Западной компании. Вообще говоря, они неразборчивы в средствах и заклятые враги трапперов Компании Гудзонова залива.

— Скажите, если можете, какая судьба постигла наш храбрый отряд? — спросила Сильвина.

— Женщина, я был зрителем битвы, в которой кровь лилась потоками. Поистине зрелище, в ужас сердце приводящее!

— Гремучая змея! Неужели вы не принимали участия в этой схватке? — осведомился Том, разглядывая квакера с любопытством.

— Моя религия воспрещает мне наносить удары мечом, однако, теснимый язычниками, я приложил, может быть, больше усилий, чем следовало бы для их ниспровержения. О-о-о-хо-хо-о-о!

— Не приводите меня в бешенство, незнакомец, а не то я запушу когти в ваши телеса. Кто не хочет убивать индейцев, нападающих на него, тот заслуживает, чтобы с него живого шкуру содрали! — воскликнул Том.

— Откровенно говоря, я не знаю, что сделалось с твоими друзьями. Видя, что ты спасаешься бегством, гонимая филистимлянами, я последовал за ними, чтобы воспрепятствовать им пролить твою невинную кровь, и поистине многих мне стоило трудов отвратить их от смертоубийственного намерения, но восстанем и двинемся в дальний путь, в противном случае они закоптят нас здесь живьем.

— На мой взгляд, это добрый совет, — сказала Сильвина.

— Да, — отвечал ей Ворон, подумав, — пускай он проведет нас по тому же пути, по которому и сам прошел, лучше этого ничего не придумаешь.

Перекинув за спину ружье, он заткнул пистолеты за пояс, а карабин держал в руке.

— Попробуем, попробуем! — продолжал Ворон. — Но, мой храбрец, если вы не обладаете проворством кошки или сомневаетесь в предстоящем пути, то пустите меня вперед. Если же уверены в себе, то мы с молодой девушкой пойдем позади. Если попадется вам медная шкура, заткните ей глотку, да топором выдайте паспорт на тот свет. А вы, чародейка, ступайте ножками легче снежных хлопьев, падающих на землю, не шелестите платьем по кустам, подберите его и летите, подобно воздушной фее.

Глава XVI.
Сильвина в пещере

Они вышли из хижины. Гэмет остановился на минуту, пока все выбирались под открытое небо.

— Пробирайтесь на четвереньках и покажите ей, как надо идти, — шепнул он Тому Слокомбу.

— Кажется, я без вас знаю, что надо делать, — отвечал Том, — да и ангелочек не так уж неопытна в этом деле, как вы думаете. Скалистые горы! Когда она выпутается из этих опасностей, уж нахлопаюсь же я крыльями и накаркаюсь вдоволь!

Квакер наклонил свой богатырский стан к земле и с изумительной быстротой и гибкостью зашагал по степи. Ворон не отставал от него, а Сильвина летела за ними, словно легкое перышко. Часто Тому казалось, что она отстала, и он оглядывался, но всякий раз видел, как она, едва касаясь земли, поспевала за ними, обнаруживая больше присутствия духа и смелости, чем он полагал. Авраам часто останавливался и вдруг совсем припал к земле, говоря:

— Тише, если жизнь дорога вам! Друг-охотник, побереги девушку.

Слокомб заметил, что Гэмет пополз, уклоняясь от прямого направления, по которому прежде следовал. Но это обстоятельство только тогда поразило его, когда он наткнулся на тело, растянувшееся на земле. Вообразив, что это заснувший враг, Ворон обнажил было нож, но в ту минуту, как он готов был воспользоваться им, при свете мерцающих звезд он увидел глубокую рану, разделявшую голову жертвы на две половины. Из зияющей раны ручьями лилась кровь.

— Медведи и бизоны! — пробормотал он. — Что за мощная рука выдала ему последнюю болезнь!

Потом, обращаясь к Сильвине, сказал:

— Куда вы, красотка? Держитесь левее, чтобы не споткнуться о предмет, не для вас приготовленный.

Но предупреждение запоздало: Сильвина увидела труп. В ужасе при виде кровавой линии, разделявшей лицо, она прошептала с содроганием:

— Таинственный истребитель.

— Довольно таинственный, — проворчал Том, — он раскроил череп своей жертвы, как яичную скорлупу. Но не останавливайтесь, крошка. Широкополый ждет нас нетерпеливо.

— Не шутите, — прошептал Гэмет, — смерть подстерегает нас за каждым кустом.

— Но мы были свидетелями немного странного зрелища. Мы видели тварь с раздвоенной головой. Кто бы мог это сделать?

— Без вопросов! Несчастный, наверное, упал на свой томагавк и нанес себе эту рану.

— Пустяки, незнакомец, вам не переубедить меня. Я готов пропустить легкую чепуху, но проглотить такую объемистую штуку нельзя, желудок не переварит.

— Тише! Даже шепот в такую ночь опасен, — заметил Авраам строгим, не допускавшим возражений тоном.

Он опять выступил вперед, но не сделал и двадцати шагов, как перед ним возник человек. Сильвина и Том видели, как Гэмет отскочил с невероятной скоростью, и человек исчез, как призрак. Ворон подбежал к квакеру. Своей мощной рукой тот схватил индейца за горло, прижав его, уже почти бездыханного, к земле.

— Крови проливать не стану, но этому язычнику не следует кричать, — сказал квакер миролюбиво.

Том Слокомб вонзил свой нож в грудь индейца, подсмеиваясь над нежной разборчивостью и чувствительностью, которыми питалась, по-видимому, совесть квакера.

— Охотник, ты слишком запальчив и несколько необдуманно отнял эту жизнь, но, может быть, это послужит ему на пользу, — произнес квакер назидательно, — помни, что не я это сделал и что вся ответственность лежит на твоей душе.

— За этим дело не станет, — заверил Том, — да не потревожит вас рубец, сделанный мной, мне же дела до него как до прошлогоднего снега, и я готов дать целую кипу звериных шкур за удовольствие повторить этот номер. Долой нежности! Им тут не место. Вперед!

Сильвина привнесла в эту сцену свою долю впечатлений, свойственных ее полу. Насилие вызывало возмущение чистого, великодушного чувства, но, сознавая, что малейшее колебание будет роковым для всех троих, она старалась утешиться надеждой, что конец ночи принесет конец и страданиям. Страшное разочарование мгновенно разрушило ее надежды! Ночную тишину разорвал ужасный вой: ‘Гуп! Гуп!’ — то был воинственный клич краснокожих. Авраам Гэмет мигом заколыхался, и было что-то чудесное в его многообразных движениях. Взмахивая топором, он рубил направо и налево, как молотильщик с цепом в руках, между тем как Том Слокомб с не меньшим усердием стрелял и заряжал свое ружье. Испуганная неожиданным нападением, да еще после таких сильных потрясений, Сильвина могла только молиться в душе за успех своих друзей, как вдруг две сильные руки подхватили и понесли ее в сторону от битвы. Все ее усилия освободиться были напрасны.

— Не пугайтесь, мисс Вандер, вас поддерживают не руки дикаря.

— Марк Морау! — воскликнула Сильвина.

— Верно, — сказал Марк Морау, — угадали, и конечно вам было бы мудрено забыть голос, который вы так часто слышали.

— Пустите меня. Каковы бы ни были ваши намерения, я хочу идти своими ногами, — гордо сказала Сильвина.

— Как вам угодно, милая малютка, хотя очень жаль ваши прелестные ножки, которые пострадают от острых камней. Поспешим же, индейцы идут вслед за нами.

— Не надейтесь обмануть меня, Марк Морау. Ваше коварство мне известно. Вы предводитель этих индейцев и притворяетесь, будто бежите от них, — возразила Сильвина с негодованием.

— Ага! Мы, как видно, встречаемся на новом поприще, -сказал он дерзко, — перемена декорации, и я предстаю перед вами в новой роли.

— Не обольщайтесь, я вижу вас все в той же роли злодея, в какой вы и прежде были, — отвечала она с презрением.

— От вас зависит сделать из меня все доброе, что только захотите. Я вас любил — о, как я боготворил вас! Чем вы платили мне за эту пламенную страсть? Насмешкой, холодностью, презрением.

— Прибавьте: и ненавистью.

— О! Вы не знаете еще, каким упорством и какой отвагой отличается мой характер! — поспешил он заверить девушку.

— Мне все равно. Однако я попрошу вас возвратить мне свободу и прекратить преследования, настолько же постыдные, как и бесполезные. Могу заверить вас, что никогда не смогу взглянуть на вас иначе, как с недоверием и отвращением.

— Я живу только для одной цели и эта цель — вы, — отвечал Марк. — Я не переменюсь и не хочу перемениться. Цели своей я добьюсь, хотя бы мне это стоило всего, что дорого человеку. Если понадобится, для этого я пожертвую честью и даже жизнью. Подумайте хорошенько.

— Я уже думала, и мое решение непреклонно: я ненавижу вас, — отвечала Сильвина, и грудь ее высоко вздымалась от негодования.

Вне себя Марк с яростью схватил ее за руку и опять хотел подхватить, чтобы унести. Не имея столько физической силы, чтобы сопротивляться ему, она должна была покориться необходимости.

— Я уступаю силе, — сказала она, — но, по крайней мере, не будьте так жестоки. Мне больно от ваших пальцев.

— Вам больно? Но вам не так больно, как мне. Обмануться в надежде — разве это не жестокая боль? Не переживал ли я самой жестокой неизвестности с той поры, как в первый раз увидел вас? Перемены надежды и опасений разве не пытка? Скажите, неужели я один страдаю? Неужели ваша кровь…

— Ваши речи казались бы очень романтичными в какой-нибудь гостиной Нью-Йорка, Парижа или Лондона, — перебила она его, — но, согласитесь, что при настоящих обстоятельствах они не отличаются деликатностью. Прилично ли говорить подобным языком с молодой девушкой, которая не может вступить с вами в борьбу, не может даже вырваться из ваших рук? Вонзите сильнее ваши ногти в мою руку, никто вам не воспрепятствует, а вы, может быть, находите это достойным мужчины. Вот вы и разгневались. Уж не бить ли меня вы собираетесь? Ведь бывают и такие мужчины, которые не стыдятся ударить женщину!

Действительно, Марк Морау пришел в крайнее исступление. Хотя, по виду, предприятие ему удалось, но успех не обеспечил ему удовлетворения, на которое он рассчитывал. Слова Сильвины жгли его как раскаленное железо. Если бы она могла видеть его бледность, свирепо нахмуренный лоб, крепко сжатые губы, нервную дрожь, то, конечно, оставила бы насмешливый тон, который еще сильнее раздражал похитителя. Однако женский инстинкт внушил ей желание коснуться другой струны.

— Сама благодарность должна вас удержать и не попирать мои права. Кто спас вам жизнь, Марк Морау? Не рука ли Сильвины Вандер отвела пистолет, приставленный к вашей груди? Не эта ли самая рука, в которую вы вонзили ваши ногти и так жестоко терзаете?

— Не участие ко мне руководило вашим поступком, — отвечал он с жаром, — потому что вы без всякой жалости оттолкнули от губ моих чашу блаженства. А теперь вы вызываете во мне ненавистное воспоминание, потому что с несомненной гордостью вспоминаете имя вашего героя, этого Кенета Айверсона.

— В сравнении с Марком Морау он, конечно, герой, — возразила она, забывая в негодовании о благоразумии.

— Остерегитесь! — закричал он злобно. — Не доводите меня до крайности. Я теряю власть над собой. Кровь кипит в моих жилах. Молчите, заклинаю вас, или…

Сильвина чувствовала, как пальцы ее захрустели в руке Марка. Он сжимал их как в тисках. Девушка, не открывая рта, шла, куда ее вели. Вот они подошли к лесу, откуда вышли двое людей, державших четырех лошадей. В одной из них она узнала свою собственную лошадь с ее всегдашним седлом.

— Вот плоды вчерашнего грабежа! — не удержалась она.

— Садитесь и не теряйте времени! — скомандовал Марк.

Сознавая бесполезность сопротивления, Сильвина молча приняла услуги Марка, помогавшего ей сесть в седло. Люди, державшие лошадей, тоже вскочили на своих и пригласили Сильвину следовать за ними.

Морау сел на оставшуюся лошадь, и все пустились в путь по направлению к северо-западу. Путешествие продолжалось целые сутки. Можно себе представить, какое это было печальное путешествие! Сильвина, поглощенная мрачными мыслями, отвечала нехотя, Марк Морау тоже не выказывал особенного желания к разговору. Его блестящие, глубокие глаза, смотревшие на свою жертву, говорили только о страсти, сжигавшей его сердце, и о зловещих планах, внушаемых ему ревностью.

Утром на следующие сутки Сильвина получила приглашение сойти с лошади и позволила завязать ей глаза. Надо было повиноваться. Она вынесла и это оскорбление. Затем ее провели по неровной дороге, усеянной камнями. Почувствовав свежий воздух и смутное журчание, она догадалась, что путь их идет по берегу потока. Вскоре она услышала скрип песка под чем-то тяжелым и догадалась, что ее спутники спускают на воду лодку.

— Войдите, — сказал Марк, ведя ее за руку, — это лодка. Не дрожите, я не имею намерения вас утопить.

Сильвина, не отвечая на дерзость, села в лодку. Их спутники, которыми оказались Крис Кэрьер и Джон Бранд, взялись за весла, и лодка полетела.

Желая узнать, куда ее везут, Сильвина попробовала приподнять платок, которым были завязаны ее глаза. Ей удалось это наполовину, она увидела гладкую поверхность озера и высокие утесы далекого берега. Но более ничего, потому что Крис Кэрьер тотчас заметил ее уловку и, поправляя платок, сказал:

— Прошу вас, сударыня, избавьте нас от лукавых взоров.

Вскоре челнок достиг берега, и Джон Бранд, подхватив Сильвину на руки, пронес ее некоторое расстояние.

Даже под платком она чувствовала, что темнота усиливалась, а по сырости, окружавшей ее, она поняла, что ее привели в подземелье. Джон приказал ей наклониться пониже. Исполняя приказание, Сильвина несколько минут шла совсем согнувшись. Вскоре ей предложили выпрямиться и развязали глаза. Ослепительный свет заставил ее снова зажмуриться. Когда же она опять обрела способность видеть, перед ней стояла толстая негритянка, обрадованная ее появлением.

— Где я? — спросила Сильвина в ужасе.

— Мисс-госпожа вы здесь, ваша милость меня видит, — отвечала негритянка торопливо на ломаном английском языке.

Сильвина оглянулась, отыскивая взглядом Марка Морау, Криса и Джона, но они исчезли. Подняв глаза кверху, она увидела потолок, украшенный сталактитами, которые сверкали, переливаясь тысячами огней при свете лампы. Стены и пол были покрыты звериными шкурами. В одном углу было углубление в скале, в виде алькова, закрытого красной занавесью, как это принято в индейских конторах в Селькирке [Селькирк — колония на берегу Красной реки, основанная в 1812 году полковником Селькирком, имеющая десять тысяч жителей из англичан, канадцев и метисов, занимающихся охотой, рыбной ловлей и земледелием]. В этой подземной зале были столы, стулья, небольшое зеркало и другие предметы, употребляемые в цивилизованном обществе. В другом углублении лежала стопа книг.

С невыразимым удивлением Сильвина рассматривала все эти предметы. Она предчувствовала, что означала эта подземная зала и ее украшения, душевное потрясение сломило ее мужество, она села и залилась горькими слезами.

— Не надо печалиться, мисс-госпожа — сказала Агарь, — вам долгое время надо здесь пробыть, и сами увидите, как все хорошо пойдет. Все, все тут ваше. Вот спальня вам, а я много-много дней все ожидала вас, — продолжала Агарь коверкать язык.

— Как! Вы ждали меня? — спросила Сильвина между рыданиями.

— Да, мисс-госпожа, я давно ждала. Маса Морау заново все украшает. У меня много труда, чтобы все в порядке приготовлять. Это ваша гостиная. Ну что, хорошо?

Сильвина так была потрясена, что не сразу собралась с силами, чтобы ответить.

— Как вас зовут? — спросила наконец Сильвина, сообразив, что это отвратительное существо может помочь ей выбраться на свободу.

— Меня зовут Агарь, мисс-госпожа, — отвечала негритянка со смехом, от которого ее жирные щеки задрожали как студень.

— Давно ли вы живете здесь?

— О! Так давно, что и счет потеряла и не сумею, наверное, сказать.

— Довольны ли вы своей судьбой?

— Можете поверить, если у меня много смеха, а смеха много, значит, и счастье есть, не правда ли?

Сильвина вздохнула разочарованно. Чего же ждать от женщины, счастливой своим жребием?

— Здесь живут воры, разбойники? — опять спросила она, пытаясь разъяснить вопрос с другой стороны.

— Что же тут мудреного? Но это не помешает веселиться. Я буду у вас хозяйничать, а вы будете прекрасной госпожой.

— Марк Морау заходит сюда?

— О да! Теперь он будет часто жить здесь Он много, много любит вас. Он и не расстанется с вами, пока совсем не поладит.

Агарь громко расхохоталась в знак сердечного удовольствия.

— Погибла! Безвозвратно погибла! — воскликнула Сильвина с отчаянием.

— А маса как раз и нашел вас, — подхватила Агарь и, довольная своим остроумием, рассмеялась и ушла, предоставляя бедной девушке полную свободу обдумать свое положение.

Глава XVII.
Затруднительные обстоятельства

Придя в себя, Кенет обнаружил, что лежит на сырой траве. Теплый и мелкий дождь хлестал его по лицу и давно промочил до костей. Уже рассвело, сквозь густой туман пробивалось солнце, чтобы радовать все мироздание. Рядом с Кенетом лежали еще два человека. В одном из них он признал Ника Уинфлза, в другом — одного из охотников Саула Вандера. Не совсем понимая, что все это значит, он хотел приподняться, но это оказалось невозможным. Страшная боль во всех членах была единственным результатом его попыток.

Внезапное озарение промелькнуло в его затуманенной голове: он попал в плен и был крепко связан! Попытавшись оглядеться, Айверсон увидел вокруг много людей, лежащих на земле и, по-видимому, спавших. Неподалеку от них стояли лошади охотничьего отряда. Кенет припомнил все подробности внезапного нападения, яростной битвы, опасности, грозившей Сильвине, и свои нечеловеческие усилия по ее спасению.

Каков же был результат? Увы! Слишком очевидна была неудача. Отряд потерпел поражение и был разбит. Некоторые из храбрых воинов попали в плен, еще большее число погибло с оружием в руках.

— Ник! — произнес наконец Кенет.

— А! Вы еще живы? Я думал, что вас и на свете нет, ей-же-ей, право слово так, ваш покорнейший слуга! — отозвался Ник в обычной своей шутливой манере.

— Если я и не умер, то все же боюсь, что недолго остается жить, — по всему видно, что мы попали в неприятное положение.

— О! И сомнения никакого не может быть! Гром и молния! Мы влипли в самые окаянные затруднительные обстоятельства. На мой взгляд, было бы гораздо приятнее повторить последнее путешествие моего покойного дедушки в Центральной Америке. Гораздо приятнее попасть в жерло вулкана, чем корчиться на спине со связанными руками и ногами, да еще и с коликами внутри… Ай! Ай! Что за адская колика!

Как ни безнадежно было их положение, однако Кенет невольно улыбнулся. Ник вздохнул и, обращаясь к нему, продолжал сетовать:

— Право слово так! Охапку прутьев нельзя было туже затянуть. Все мои жилы вздулись не меньше, чем брюхо жабы. Мне кажется, словно сто узлов втиснулись в мое тело. Вся кровь прилила к шее, скоро я и держать ее не смогу.

— А я не вижу способа вам помочь, — сказал Кенет.

— Да и я тоже. Не могу даже понять, как будем коротать время, чтобы не сильно скучать. Рассказал бы я вам занимательную историю, но эти боли… О, проклятая колика! Впрочем, когда мой дядюшка странствовал по Китаю, то на великой китайской стене с ним случилась оказия и похуже. Он был захвачен татарами, и в течение шести месяцев его держали в заключении, ничего не давая есть, кроме татарской кислоты. Вам, должно быть, известно, что именно в тех краях производится татарская, или виннокаменная, кислота? Он вывез оттуда прекрасные образцы этой кислоты в своем кабриолете. Именно с той поры его характер стал раздраженным и кислым, так что от его присутствия молоко, бывало, скорее скисало, чем от грозы.

— Не можете ли вы как-нибудь освободить руки? — спросил Кенет.

— Да будет благословенна ваша наивность! Кулаки мои распухли, словно тыквы, и я до крови исцарапался, стараясь разорвать свои путы.

— А как вы полагаете, что они с нами намерены сделать?

— О! По всей вероятности, они только зажарят нас, воткнув предварительно в наше мясо острые шампуры. Ах! Если б я мог только освободиться — другую бы песню мы тогда затянули. Но я всегда предполагал, что мне суждено окончить жизнь в качестве бифштекса! Впрочем, если они чересчур вскипятят мою кровь, так я поддам им жару! Ей-богу, право так, и я покорный ваш слуга.

— Но подумаем, нельзя ли как-нибудь спастись?

— О! Да, мы можем для этого и слов не пожалеть, а до дела далеко, потому что я и пошевелиться-то не могу, так крепко меня связали. Ей-же-ей, покорный ваш слуга! Я весь будто расплющен, от подошвы ноги до макушки головы. Я весь опутан веревками. Не придется мне больше покататься на бедном Огневике! Вы можете себе представить, как дешево продал бы я все свои земные блага за свободу! Но куда запропастилась моя Напасть?

— И без нее напастей не оберешься, — философски заметил другой охотник.

— Да я о своей собаке говорю. Странно, как это она могла покинуть меня в таких затруднительных обстоятельствах. Уж не укокошили ли мою голубушку эти краснокожие обормоты?

В эту минуту индейский мальчик проскользнул между Кенетом и Ником Уинфлзом.

Это был Волк.

— Это ты, предатель? — сказал Айверсон. — Так ты явился еще и полюбоваться результатами своего вероломства?

— Злобный волчонок! — закричал Ник. — Если бы ты хоть на минуту попал в мои руки, уж переломал бы я тебе кости, зубы и когти!

Волк не отвечал.

— Да будет проклято мое великодушие! — подхватил Кенет. — Почему я не убил тебя в ту ночь, когда ты сговаривался с Марком Морау? Тогда я не допустил бы этих бедствий. Неблагодарный! Что сделали с Саулом Вандером?

Волк хранил молчание. Скрестив руки на груди, с бесстрастным видом он вглядывался вдаль.

— Ах, какую глупость я совершил, пощадив этого маленького бездельника! — продолжал Кенет с глухой яростью.

— Право слово так, ей-же-ей, — подтвердил Ник, — поймай я молодца, продающего наши шкуры, так не миновать бы ему окаянных затруднительных обстоятельств.

— Скажи мне, по крайней мере, какая участь постигла твою госпожу? — осведомился Кенет с тихой скорбью.

Волк печально покачал головой.

— Как! Ты и сам не знаешь, что с ней?

Индеец кивнул головой в знак того, что она бежала и заблудилась. Душу Кенета согрела искра надежды.

— О, да направит Провидение ее стопы!

— Вон отсюда, демон молчания! — закричал Ник. — Если б я мог тебя схватить, так, наверное, и язык у тебя развязался бы.

Не обращая внимания на угрозы и брань, Волк держался с достоинством и сохранял спокойствие. Неожиданно какие-то выкрики привлекли их внимание. Произошла суматоха, спавшие дикари повскакали на ноги, и вскоре весь индейский лагерь оживился. Всю суматоху вызвали индейцы, притащившие пленника. Вой и крики торжества предшествовали его прибытию. Кенет увидел его и был поражен этим полукрасным, полубелым, полудиким, полуцивилизованным человеком, какого ему никогда еще не приходилось видеть.

— Что вы за человек? — невольно спросил Айверсон.

— Я великий полу-тот, полу-этот. Помесь Гудзонова залива, я Белый Полярный Медведь, Ворон Красной реки! Кар-кар-кар! — Том Слокомб, подражая ворону, затянул такую громогласную гамму, что все холмы огласились пронзительными отголосками.

— Отец мой — бледнолицая жена, а мать моя — медно-красный муж, и произошла помесь двух племен, смотрите на меня как на ясное тому доказательство. Вот этой стороной я индеец, а повернусь другой — как есть бледнолицый.

Шаман со зверообразной внешностью потрепал его по плечу, говоря:

— А вот я сниму твою шкуру с красного бока, и если он и под шкурой такой же красный, так мы поверим тебе.

— Как это? — спросил Том, вздрагивая.

— Он очень скоро справится с красным боком, — сказал Волк насмешливо, указывая на шамана.

— Не может быть! — воскликнул Том. — Сама природа не допустит истребления подобного чуда. Ступай вон со своими глупостями, черноногий урод! Кар-кар-кар!

Один из вождей уколол Ворона кончиком острого ножа, отчего бедняга подскочил и взревел не хуже раненого быка. Индейцы так и покатились со смеху. Слокомб выразил свое негодование десятком возгласов, один другого нелепее, что только увеличивало общее веселье его мучителей. Наконец, вождь отдал приказание своим воинам, и те в один миг подхватили несчастного Ворона и связали его, как тюк копченого мяса. После этого он был брошен к другим пленникам, и дикари отошли от них.

Волк принес воды Кенету, который выпил с жадностью.

— Дай и мне глоток, у меня вся глотка горит, как головешка, — попросил Ник.

Волк не обратил внимания на его просьбу, и Нику пришлось утолять свою жажду самыми изощренными ругательствами, какие только приходили ему в голову. Между пленниками завязался разговор об их безнадежном положении.

— Нам остается только душой приготовиться ко всем мучительным пыткам, — сказал Кенет.

— Да и телом также не худо быть готовым, — подхватил Ник, — вот кабы разом отмахнули нам головы — уж как было бы покойно, но ей-же-ей! Право слово так, нагромоздят они нам напастей и поставят в окаянно-затруднительные обстоятельства. Огонь, как вы сами скоро убедитесь, настоящее проклятие рода человеческого. Лучше бы никто его не изобретал! Вот сами увидите, как эти разбойники примутся плясать вокруг нашего костра, так что небу будет жарко, вот ей-же-ей, право слово так!

— Что касается положения человеческого рода вообще, — возразил Том Слокомб меланхоличным голосом, — то до этого мне мало дела, но так как я единственный в своем роде, то совсем не желаю, чтобы со мной так обходились. Если бы эти несчастные дикари не были так слепы, то немедленно заметили бы, что я их закадычный друг.

— О! Вы слишком хороши, чтобы быть зажаренным, не правда ли? — спросил Ник насмешливо,

— Теперь не время издеваться, — заметил Кенет сурово.

— Вы можете готовиться к смерти, если охота есть, но я ни за что не буду, пока жив! — воскликнул Ник энергично. -Не хочу я умирать, да и только! Я не из слабодушных и останусь на земле. Подлунный мир мне больше по вкусу. Право слово так, не хочу расставаться с земными благами, пока хоть пальцем могу пошевелить, пока надеюсь развязать окаянно-запутанные обстоятельства. Но есть еще одна вещь, которой я очень желаю, и даже скажу вам откровенно, что это такое. Я очень хочу есть, ей-богу так, и я ваш покорный слуга!

При этом Ник Уинфлз испустил глубокий вздох.

— Подумайте о скором переходе в другой мир, — настаивал Кенет.

— Переход в другой мир! Кто говорит о переходе? Я не хочу туда переходить. Кто хочет, пусть переходит, а уж я с места не двинусь ни за что на свете, право слово так! И зачем стану я менять видимое на невидимое? Здесь я чувствую, по крайней мере, почву под ногами.

— Так чего же вы не встанете на нее, а лежите, словно черепаха на спине? — довольно благодушно осведомился Слокомб.

Маленький грязный индеец подошел к Ворону, но тот выкрикнул такое громогласное ‘кар’, так зловеще, что мальчишка, не помня себя от страха, отскочил и кинулся улепетывать во все лопатки.

— Я говорю о мире невещественном, Ник, — продолжал Кенет.

— Пока я туда не попал, лучше подумаю, как бы сберечь свою бренную оболочку. И здесь-то мой мир не больно много благ доставляет мне, но он мне нравится, и я нахожу его очень величественным, кроме этих вот уз. Дело в том, что весь мой род любил эту землю. У меня был брат, который и умирать-то не хотел. Когда пришла его пора, он так крепко уцепился ногтями и зубами за дорогую ему землю, что так на ней и остался, и теперь еще жив. Никак нельзя уложить бедное создание, не причинив ему окаянно-затруднительных обстоятельств. Ей-же-ей так!

— Но на что же надеяться нам теперь?

— На что надеяться? Я буду надеяться, пока сидит голова на плечах!

— Вот и хорошо! — крикнул Том. — Очень хорошо! Кар! Похлопайте же крыльями, старый тетерев, и хором запоем!

Охотник, все время лежавший и прислушивавшийся к разговорам, шепнул Нику, что у него руки не связаны.

— Выждем удобную минуту, да будьте осторожнее, чтобы не заметили медно-красные черти, — отвечал Ник тоже шепотом.

— Хорошо, будьте уверены, постараюсь и вас освободить, как выпадет подходящая минута.

— Притворитесь пока мертвым. Дикари перепьются виски, которое заграбастали у Саула Вандера. Будьте безмолвны, как карп. Гром и молния! Даст Господь, выпутаемся как-нибудь из затруднительных обстоятельств.

Кенет слышал их разговор, и трепет радости пробежал по его телу. Несмотря на весь трагизм их положения, он все еще надеялся на возможность спасения, потому что так уж сотворен человек, что надежда не оставляет его до последней минуты. С мучительным нетерпением он ожидал наступления ночи. Время летит быстро, когда минуты жизни сочтены, но оно замедляется и тянется бесконечно, когда мы ожидаем от жизни великого счастья. Кенет пытался остановить свои мысли на чем-нибудь более утешительном — напрасные усилия! Очаровательная Сильвина не выходила из головы, и тоска за ее судьбу охватила его. Где она? Что с ней сталось? Успела ли она убежать? Где она нашла приют? Кто о ней заботится? Или она умирает от жажды и голода в безлюдных лесах? Или ее захватили свирепые дикари? Жестокая неизвестность! До самого заката Айверсон мучил себя этими вопросами, не имеющими ответа. Глядя на закат лучезарного светила, он чувствовал глубокую скорбь, какой прежде не знавал.

Глава XVIII.
Волк уплачивает долги

С наступлением ночи оживился индейский лагерь. Ярко горел костер, и щедро лилось виски. Мало-помалу дикари развеселились и пустились в пляс с песнями, в которых превозносились их подвиги. Оргия расцвела во всем ужасе ее дикого безобразия. Скальпы несчастных охотников, убитых в бою, были развешаны на веревочках, привязанных к деревянным кольцам, в свою очередь прикрепленным к длинным жердям. Орлиные перья над обручами обозначали, что убитые были мужчинами, над женскими же волосами вместо перьев торчали гребенки и ножницы.

Вокруг кровавых трофеев черноногие предавались своим обычным судорожным движениям, между тем как один из их вождей затянул речитативом победную песню с выразительными движениями и неописуемым восторгом на лице.

Этот вождь был колоссального роста. Его голову украшала кожа с черепа бизона с рогами, его лицо было раскрашено полосками ярких цветов, что придавало физиономии вид поистине устрашающий. С волос спускались веревочки с нанизанными стеклышками и ракушками.

На плечах его развевалась шкура бизона, на шее красовалось ожерелье из зубов и когтей диких зверей, на груди висел мешок из рысьей шкуры, обшитой красной бахромой, — кисет для табака.

На боку у него висела медицинская сумка из лебяжьей шкуры, в которой хранились все целебные средства, амулеты или талисманы, призванные охранять диких воинов и привлекать к ним благосклонность Манабозо, идола сражений.

Его мокасины были испещрены узорами из щетины дикобраза блестящих оттенков. В одной руке вождь держал булаву — дубину в три фута длиной, с крюком и тяжелым каменным набалдашником.

Другой рукой он выразительно взмахивал длинной трубкой мира, провозглашая свои подвиги под звуки бубна шамана мерно отбивая такт ногой.

Вот слова его песни:

‘Внемлите моему голосу, кости моих предков, и вы, герои окрест меня стоящие! Ныне, когда бесстрашные герои напали на бледнолицых наших врагов, дух мой горел желанием справедливой мести этому жестокому и коварному племени — и жажда моей мести была утолена!’

‘Смотрите! Кровь течет из раны на моей груди! Смотрите, смотрите на многочисленные раны, полученные мной в бою! Глубоки эти раны, но честно получены они! И горы дрожали от моего военного клича, и я бился за жизнь, и одержал победу’.

‘Но куда скроются наши враги? Смерть врагам! Пускай они бегут по прериям, как робкие зайцы, пускай дрожат, как березовый лист при порыве урагана, они падут, как колосья, под ударами храбрых пиканов [пиканы — самоназвание племени черноногих, относящихся к группе ирокезоязычных племен]’.

‘Пять зим мы проведем на охоте, оплакивая наших храбрых воинов, павших в бою, до тех пор, пока подрастут наши сыновья и, возмужав, пойдут по тропе войны, и спляшут, в свою очередь, пляску смерти врагам, над которыми одержат такую же славную победу, какую одержали их отцы’.

‘Благородные воины, павшие в смертном бою, вы покинули нас, товарищи, друзья и братья! Вы идете теперь стезей смерти, которая неизбежна для всех храбрецов. Мы и дети наши будут жить, чтобы отомстить врагам. И мы будем спешить на смерть, какой умирали наши предки!’

Когда вождь закончил свою победную песню, на каждой строфе прерываемую оглушительными завываниями, возлияния потекли обильнее прежнего.

Конечно, эти сцены не приносили ничего утешительного пленникам, печально смотревших на все это. Ник Уинфлз, лежа на спине, несмотря на свойственный ему философский взгляд на действительность, не мог удержаться, чтобы время от времени не проворчать проклятия от боли, которую ему причиняли крепко затянутые руки и ноги. Охотник Уилсон, успевший избавиться от связывавших его веревок, притворялся мертвым так удачно, что индейцы не сомневались в его смерти. Когда большинство дикарей перепились до бесчувствия, охотник незаметно подвинулся к Уинфлзу и постарался освободить его. Но руки Ника распухли, веревки впились в тело, а узлы были так крепко затянуты, что как ни силился охотник, никак не мог их развязать.

— О, если бы у меня был нож! — прошептал Уилсон в отчаянии.

К счастью, Том Слокомб услышал это восклицание и сказал ему:

— Если бы вы могли подвинуться ко мне поближе, то, пошарив в цивилизованном кармане, нашли бы желаемый предмет.

— Повернитесь на брюхо, и ваша цивилизованная сторона будет как раз около меня, — отвечал Уилсон.

С большим трудом Ворон исполнил данный совет. Уилсон вынул нож и готов был действовать, как появился Волк. Он подошел к Кенету с гордым и мрачным видом, присущим ему. Кенет притворился, будто не замечает индейца. Прямо и молча стоял перед ним Волк, но вдруг наклонился и, вынув нож, который ему подарил Марк Морау и которым он однажды пытался убить Кенета, разрезал веревки. Он сделал это так быстро, что Айверсон даже не успел выразить ему своей благодарности.

— Ты спас мне жизнь, ты настоящий храбрец, — сказал Волк, — я только плачу тебе долг. Ты не умрешь, если исчезнешь в темноте ночи. Огонь черноногих не коснется тебя, железо их не ранит твоего тела.

— Волчонок не совсем превратился в волка: он вспомнил руку, пощадившую его! — сказал Кенет.

— Волк никогда не забывал друга и никогда не прощал врага. Вставай, бледнолицый храбрец, и следуй за мной.

— А мои товарищи? — спросил Кенет озабоченно.

— Пускай они умрут! — отвечал Волк сурово. — Они презирали меня, когда я был у них, и ненавидят мое племя.

Кенет встал. Волк набросил ему на плечи одеяло, но Айверсон все еще колебался. Чувство чести не позволяло ему оставить товарищей на произвол дикарей. Он быстрым взглядом окинул индейца и подумал, что его легко придушить и потом освободить товарищей. Сильно было искушение, и, может быть, он поддался бы ему. Но Волк, как бы угадав его мысли, благоразумно отступил и сказал:

— Бледнолицый храбрец, выбирай между жизнью и смертью. Если хочешь жить — вот твой путь, если же предпочитаешь смерть, так оставайся на месте.

Мальчик был спокоен, высокомерен и величав во всей своей дикой красе.

— Освободи их, прошу тебя, и беги с нами, — заговорил Кенет с жаром, — я все сделаю, чтобы обогатить тебя, стану твоим старшим братом, и ты будешь наслаждаться всеми благами цивилизации.

После короткого молчания Волк горячо заговорил, и на его лице сверкнул луч вдохновения:

— Различны пути краснокожего и бледнолицего! Великий Дух создал их для взаимной ненависти. Волк и бледнолицый не могут стать братьями. Конец речам. Сюда! Не медли. Не выказывай слабости и безумия.

— Но ведь это явное предательство! Это низость с моей стороны — бросать своих товарищей, — стоял на своем Кенет, с недоумением поворачиваясь к остальным.

— Я не так смотрю на вещи. Ступайте скорее, а не то вы запутаете и нас в окаянно-затруднительные обстоятельства, — проговорил поспешно Ник.

— Но ведь эти мерзавцы искрошат вас.

— Знаю, очень хорошо знаю, только совсем этому не верю. Да что же вы медлите? Терпение хоть у кого лопнет. Ах, если бы я мог дать вам пинка! Да будет проклята зловещая случайность! Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Да скоро ли вы уберетесь черт вас подери? Удирайте скорее, ну право, задам я вам тумака.

Бедному Нику было бы очень трудно исполнить свою угрозу, вырвавшуюся в пылу великодушия, однако она убедила Айверсона.

— Прощайте! — сказал он. — Бог, отец беспомощных, да поможет вам! Против воли принимаю свободу, но поверьте, если в моей власти будет сделать что-нибудь для вас — это будет сделано.

С этими словами Кенет завернулся в одеяло и последовал за Волком.

— Не забудьте Ворона Красной реки! — уныло вслед ему прохрипел Том Слокомб. — Очень бы мне хотелось покаркать немножко в ознаменование ненависти, возмущающей душу мою, но, полагаю, что это не совсем удобная минута, — добавил он, обращаясь к Нику.

— Теперь бегите, как лисица, — сказал Волк снова остановившемуся было Кенету, — через несколько минут вы будете в безопасности, если прибавите прыти.

Айверсон, оглянувшись назад, увидел полунагих дикарей, скакавших с бешеными завываниями вокруг костра, который отбрасывал красноватый отблеск далеко вокруг.

— Полулюди, полудемоны! — прошептал Кенет.

— Держи язык на привязи! — обронил Волк едва слышно.

Через четверть часа они добежали до ивовой рощицы.

Не без удивления Айверсон заметил лошадь, скрытую между деревьями. Его удивление усилилось еще больше, когда он видел, что то была его собственная лошадь, с ружьем и пистолетами в седельных сумках. Только охотник поймет, с какой искренней радостью он схватился за оружие.

— Сердце Пантеры, — сказал Волк, — я доказал, что жалкий индеец может тоже проявить человеколюбие, которым вы, бледнолицые, так любите хвастаться. У вас свои понятия, у меня — свои. Недавно еще ты укорял меня, что за твое великодушие я хотел заплатить ударом ножа. Ты пощадил мою жизнь и сказал себе: ‘Я лучше краснокожих’. Вот твое оружие и лошадь. Дарю еще и жизнь. Сердце Пантеры, теперь я ничего тебе не должен. Весь север открыт для тебя — добрый путь! Не забывай последнего прощания Волка.

Кенет Айверсон вскочил на коня, подобрал поводья и спросил еще раз:

— Волк, прежде чем мы расстанемся, скажи мне, кто сражался и кто пал в прошлую ночь?

— Никто не бежал прежде, чем вступил в сражение, и никто не пал, не сразив врага. Бледнолицые были побеждены.

— Еще вопрос: кто убил часового, поставленного у входа в лагерь?

— Любимец Восхода Солнца, ты слишком много спрашиваешь. Пускай эта звезда будет тебе путеводной и да не догонит тебя ветер!

Глаза Айверсона окинули небосвод, и он увидел Полярную звезду.

Он еще раз оглянулся, но маленький индеец уже исчез.

‘По этой дороге я доберусь до нашего лагеря, — подумал он, — поеду туда. Может быть, там я узнаю о судьбе моих друзей’.

Кенет пришпорил лошадь. Было довольно светло, так что он без труда отыскал дорогу. Нетрудно понять, что опасение возможной погони заставляло охотника торопиться. Много раз ему чудился сзади лошадиный топот, и не раз он принимал рев диких зверей за вопли черноногих.

На рассвете он подъехал к лагерю трапперов. Первые лучи восходящего солнца осветили ему некоторые следы. Он спешился, подъехал к пригорку, на котором стояла палатка Сильвины. Но бесполезно отыскивать ее следы! Они исчезли в высокой истоптанной траве, в измятых кустарниках и под трупами охотников, над которыми кружила стая хищных птиц. Незачем и напоминать, что трупы были изувечены и скальпы были сняты с их черепов. Сочувствуя нерадостным думам своего господина, верный конь печально заржал. Кенет объехал поле смерти, думая, не найдется ли тут раненый, нуждающийся в его помощи. Но он увидел только несколько трупов дикарей, которых, вероятно, индейцы не заметили, а иначе, по своему обычаю, непременно унесли бы с собой. Осматривая эти трупы, Кенет заметил, что на многих из них остался отпечаток мощной руки таинственного истребителя.

‘Как! И здесь все тот же жестокий, таинственный удар!’ — подумал он.

Прежде чем окончательно покинуть поле смерти, он решился несколько раз покричать, в надежде, что какой-нибудь затаившийся раненый охотник откликнется на его зов. Сначала только эхо откликалось на его призыв, но при четвертом или пятом призыве он услышал звуки человеческого голоса неподалеку. Он двинулся в направлении звука и нашел старого Саула Вандера, сидящего под деревом, но в каком состоянии! Несчастный был изранен, ничего не ел почти двое суток и страшная жажда мучила его.

Глава XIX.
Побег и погоня

Когда Волк и Кенет исчезли в темноте, Уилсон намеревался немедля освободить своих товарищей. Но Ник посоветовал ему отказаться от своего намерения проделать это немедленно.

— Не шевелитесь, — шепнул он, — один из краснокожих косится на нас. О, меня не проведет их дикое коварство.

— В жизни я не проводил еще такого долгого дня, — ответил Уилсон, — мне кажется, у меня волосы поседели за это время. Тщетно задаюсь я вопросом, зачем Бог сотворил таких варварских людей? Но, без сомнения, они на что-нибудь да годны, потому что нет в мире ни единого существа, которое было бы создано напрасно. Ах, как трудно носить надежду и страх, не правда ли, Ник?

— Неужели я этого и сам не знаю? Не я ли получал тысячи уроков от жизни? Не в первый раз мне случается попадать в плен. У меня были небольшие затруднительные обстоятельства с каждым племенем краснокожих понемногу, начиная от Небраски до этих мест. Однажды эти подлецы привязали меня к дереву, потом развели костер подо мной, для того, видите ли, чтобы поджарить меня на медленном огне. Упитанным я никогда не был и, следовательно, никак бы не смог дать жира столько, сколько им требовалось. Ну уж и жарко мне было, словно в пекле! Огонь — это самая неудобная стихия для человека: он охватывает вас с неимоверной быстротой, ей-же-ей, право…

Ник прервал свою любимую поговорку, невольно застонав от боли. Оправившись, он продолжал:

— Через несколько минут я почувствовал, как мозг в моих костях кипит, и вы не можете себе представить, какие странные звуки производило это кипение: буль-буль-буль! Поверьте, вы только тогда поймете меня, когда сами попадете в подобное затруднительное положение. Отвернусь в сторону, повернусь в другую, а все не легче! Вот так по уши втянулся я в это окаянно-затруднительное положение. Я и кричал, и корчился не хуже угря, награждал краснокожих всеми ругательными прозвищами, какие только мог припомнить, а они, бесчеловечные, только покатывались со смеху! А я им кричу: ‘И убить-то человека не умеете! Следует навалить кучу дров, да и подкоптить как лисицу, а не делать из него вареную говядину. Ничего вы не понимаете и в поваренном искусстве, злодеи, болваны, низкие трусы! Ваши воины ни дать ни взять старые бабы. Дайте мне свободу, и я разом четырех из вас уложу. Ей-богу так! Что же вы думаете? Они еще пуще хохочут, да горящими головешками в меня тычут. Да, плохо бы мне тогда пришлось, да, видно, не приспела еще моя пора. Явился откуда ни возьмись мой старый друг Козел-Бизон. Слыхали про Козла-Бизона? Налетел он и как громовая стрела ударил на краснокожих, а за ним поспевает дюжина охотников-молодцов! Ну уж и дрались они! О, что за потеха была! Что за радость! Это надо было видеть. Как крушили они этих тварей! А костер мигом разбросали по ветру. Я подскочил и прямо в реку. Что за сладость! Рай, да и только! Кажется, что и сейчас чувствую то наслаждение. Ну уж и накричался я тогда на краснокожих! И возвратил им капитал с процентами, ей-же-ей, право слово, и я ваш покорный слуга!

— Как у вас достает духу разглагольствовать? — подивился Уилсон. — У меня только и мысли, что о грозной опасности, которая ожидает нас. От ужаса меня пот прошибает. Неужели они все еще следят за нами? Сил нет ждать. Пора! Как бы не упустить случай.

— Тише! — предостерег Ник. — Я слышу чьи-то шаги. Не подслушивал ли кто? Тише! Опять тот же шорох, что такое? Кажется, сам демон идет…

Последнее замечание Ник применил к одушевленному предмету, продвигавшемуся на четвереньках, подобно зверю, хотя было очевидно, что принадлежит он к человеческому роду. С необычайной быстротой и ловкостью он подкрадывался к ним.

— Сам демон! — прошептал Том Слокомб.

— Тс-с! — проворчал ‘демон’.

— Авраам Гэмет! — воскликнул Ник.

— Истину говоришь, а еще лучше, если будешь молчать. У язычников слух потоньше нашего. Послушай моего совета, и я вырву тебя из рук филистимлян.

— А вы стоите дороже, чем я думал, ей-ей! Право слово так! Присоединюсь-ка я к квакерам, лишь только попаду в их собрание. Освободите меня скорее от этих пут.

Охотничий нож Гэмета быстро скользнул по веревкам. От этого внезапного облегчения охотнику даже дурно стало. На минуту в глазах помутилось, как он говорил, но это продолжалось недолго, и его разум снова обрел ясность.

— Незнакомец! Не забудь белого полярного медведя, — жалобно попросил Слокомб, — отпусти на свободу великого Ворона Красной реки. Поспешите, терпеть больше нет мочи!

Авраам оказал желанную услугу и ему. Тот вскочил на ноги и разинул рот, чтобы каркнуть, но громадная рука квакера вовремя зажала ему рот.

— Медведи и волки! Я чуть было не забылся и не разбудил силы адовы! — прошептал Ворон.

Восклицание Ника прервало его.

— Опять этот проклятый мальчишка. Задаст же он теперь нам работы!

Слова эти относились к Волку, как раз появившемуся в критическую минуту. Авраам, завидев его, прыгнул как тигр и сдавил ему горло.

— Держись смирно, — сказал квакер, — и тебе никто не причинит зла, но попробуешь крикнуть, я не поручусь за твою жизнь.

Напрасное предостережение, потому что пальцы Гэмета так сдавили горло юному индейцу, что не то что кричать, нечем и дышать было.

— В путь! — скомандовал квакер и, подхватив Волка на руки, понес его, как малого ребенка.

— А теперь можно мне покаркать? — осведомился Том Слокомб, когда они очутились шагов за сто от стана.

— Истинно говорю тебе, поостерегись, — ответил ему Авраам, — разве ты не понимаешь, что они погонятся за нами на лошадях, если ты переполошишь их?

— Очень жаль, — вздохнул Слокомб печально, — сообщаю вам, что долго никак не смогу удержаться.

— Да не впутывайте же нас в новые окаянно-затруднительные обстоятельства, — сердито проворчал Ник, — когда мы окажемся вне опасности, подальше от этих тварей, тогда хоть охрипните от воя, как проклятый индеец, если на то есть охота. А пока — молчать!

— Но зачем же, — сказал Слокомб Гэмету, — зачем вы утомляете себя таким бесполезным грузом? Покончите скорее с этой маленькой гадиной. Сейчас это сделать гораздо легче, чем когда он возмужает.

— Не приемлю насилия, — отвечал квакер, крепче сжимая дрожащего Волка, — ремесло убийцы не по мне.

— Так передайте его мне, я угощу его последней болезнью. У вас слишком нежное сердце, незнакомец. Мне очень прискорбно видеть такую слабость в таком сильном и огромных размеров существе. Где ваше оружие?

— Этот мальчик должен жить, — произнес Авраам спокойно.

Потом, поставив Волка на ноги, он сказал ему:

— Не бойся, маленький язычник, я не дам нанести тебе вред, но и ты не должен нам мешать. Ступай рядом со мной, не старайся от меня улизнуть, и все пойдет хорошо. А ты, который называешь себя Вороном, смотри не прикасайся и пальцем к мальчику, это я тебе говорю.

— Волк, — сказал Ник, — если хочешь сохранить шкуру в целости, то не криви душой. Если же чуть что не так, то я постараюсь исправить тебя.

— Истинно советую тебе повиноваться, — сказал Авраам, протягивая руку к горлу мальчика, еще сохранившему красные отпечатки пальцев.

Волк отступил и обнажил свой нож. Его черные глаза сверкали, все мышцы содрогались от возмущения, искаженные черты выражали решимость, неимоверную для его лет. Квакер смотрел на него с чувством удивления и восторга.

— Дитя, — сказал он, — слаба твоя рука, но силен твой ДУХ.

— Уж это его врожденный дух, — заметил Ник, — каким он родился, таким и в могилу сойдет. Духу у него достанет на двоих. Если у него сейчас такой лютый характер, что же будет, когда он возмужает?

— Не обвиняй природу, — возразил Авраам, — ты родился, чтобы быть Ником Уинфлзом, он родился, чтобы быть Волком, сыном кочующего племени.

— Да я и не мудрствую лукаво. Ставить капканы да охотиться — вот мое дело, но я знаю, что вам его не исправить.

— Довольно, — сказал Гэмет и повернулся к индейцу. — Юный язычник, не задерживай нас своим упрямством.

Не успел он договорить, как раздались громкие крики.

— Краснокожие! — воскликнул Ник. — Они обнаружили наш побег, надо улепетывать во весь дух!

— Уничтожим этого червяка, — снова предложил Слокомб.

— Нет, никто не коснется и волоска на его голове, — твердо заявил квакер. — Позаботьтесь о своем спасении и не беспокойтесь обо мне.

— Я не отстану от вас. Никогда еще Ник Уинфлз не покидал товарища в затруднительном положении и никогда не покинет. Я знаю, что обо мне ходили худые слухи — я и сам знаю свои слабости. Мне случается иногда рассказывать чересчур длинные истории — это факт, но я никогда за всю жизнь не отступал от опасности, когда моя честь этого требовала. Ни огонь, ни ружейная пуля, ни поднятый нож не заставят Ника Уинфлза совершить подлость. Отпустите этого волчонка.

Нож индейца возвратился в ножны.

— Не принуждай меня, — сказал он квакеру, — и я не помешаю вашему побегу. Ты храбрец, у тебя, как у бизона, сердце велико и наполнено кровью. Черноногие переполошились, они в бешенстве, их военный клич вскоре огласит дебри. Волк последует за вами, пока вы не прикажете ему остановиться. Он докажет, что заслуживает вашего доверия.

— Идем! — скомандовал Гэмет, и его колоссальная фигура с неимоверной быстротой двинулась вперед. Остальные последовали за ним. А крики индейцев сотрясали воздух то ближе, то дальше.

— Последний вой был уже очень близок, совсем оглушил меня, — сказал Ник через несколько минут.

— Истину говоришь, это было очень близко, — прогудел квакер спокойно. — Беги вперед, друг Ник, и побереги этого мальчугана около себя. Я приостановлюсь на минуту. Может быть, мне удастся сосчитать, сколько тут врагов преследует нас.

— Но вы не воинственный человек, ну как дикарь пырнет вас ножом?

— Уповаю на Господа нашего! Он защитник мой! Не беспокойся, друг, и делай, что я говорю.

Ворон опередил их. Ник сделал несколько шагов вперед, но, увлекаемый любопытством, остановился за деревом, чтобы посмотреть за Гэметом. Его намерение поначалу оказалось неудачным. Квакер, припав к земле между кустарниками, сделался невидимым. Уинфлз не спускал, однако, глаз с того места, куда он скрылся.

— Волк, — сказал он индейцу, неподвижно стоявшему около него, — смотри в оба, как и я.

Вскоре послышался шорох между кустов, что ясно обозначало приближение бегущего человека.

— Несется, как лошадь, — проворчал Ник. — Чего от него ждет человек мира и милосердия? Во всяком случае, надо внимательно проследить за ним, потому что не так-то часто приходится брать дармовые уроки, каким образом пускать кровь с крайним изяществом и быстротой, ей-же-ей, покорный ваш слуга!

Бежавший индеец был уже близко от того места, где скрылся Авраам, как вдруг высоченная тень легла на землю. В полумраке сверкнул топор, описав кривую линию. Раздался звук, похожий на тот, который производит сундук, разбитый сильным ударом, потом тяжелый, глухой стук чего-то упавшего на землю. Ник бросился к месту действия, квакер преспокойно вытирал свой топор о траву. У ног его лежал индеец. Ник даже глаза вытаращил, но, не видя раны на трупе, хотя потоки крови лились изо рта и носа, сказал:

— А я думал, что ваша религия запрещает кровопролитие.

— Честно говоря, я, кажется, чересчур грубо свалил это создание, — отвечал Гэмет кротко.

— Грубо? По вашей милости земля дрожала под ногами. Дело покончено с гадиной. Но не вы ли ее поразили?

— Я? Не говорил ли я вам, что это не мое ремесло? Впрочем, если я не совсем прилично воспользовался своей силой, то искренне в том раскаиваюсь, но это было по необходимости и я уповаю, что это не поставится мне во грех. Ступай своей дорогой, друг Уинфлз, а я сейчас последую за тобой.

Ник повиновался, но не успел отойти на некоторое расстояние от квакера, как вновь раздался тот же сухой и странный звук топора, дробящего кость. Охотник невольно вздрогнул. Вслед за тем подошел Авраам Гэмет, он, как обычно, был спокоен и миролюбив.

Волк с трудом переводил дыхание. Глаза его метали молнии.

Глава XX.
Миссионер

Миновало несколько дней. На берегу небольшого озера стоял человек колоссальных размеров, по его костюму можно было судить, что он принадлежит к духовному званию. На нем была широкая блуза, вроде рясы из грубой шерстяной материи, и кожаный пояс. Мокасины у него были неказисты, однако весьма прочны. Голову прикрывала небольшая суконная шапочка небольших размеров, но вполне выполнявшая свое назначение. Судя по его наружности, можно было догадываться, что он не придает особенной важности внешней оболочке, каковы бы ни были его наклонности к внутреннему совершенствованию. За исключением охотничьего ножа, висевшего на поясе, у него, по-видимому, не было другого оружия. Грудь его украшал крест на стальной цепочке. За спину был перекинут довольно тяжелый мешок. Черты его лица резки и правильны, выражение лица задумчивое и важное. Пока он вглядывается то в небо, то в озеро, какая-то ладья огибает небольшой мыс слева и причаливает к песчаному берегу рядом с ним. В этой ладье находятся два человека: первый, на корме, широкоплеч, угловатой наружности, с непривлекательным лицом, прячущимся под густыми волосами и рыжей бородой — это Крис Кэрьер. Другой — Марк Морау, кажется, ему не понравился внешне невозмутимый незнакомец, поджидавший на берегу.

— Кто это? — спросил он. — Не по вкусу мне его рожа, и я охотно выкупал бы его в озере.

— Капитан, его вид не внушает опасности, — отвечал Крис. — Можно подумать, что он недавно покинул цивилизованные края. Бьюсь об заклад, это какой-нибудь бедняк из монахов, и он случайно попал сюда, заблудившись.

— А вот увидим, — отвечал Марк, выходя на берег и с карабином в руке подходя к незнакомцу.

— Кто вы? — спросил он повелительно. — Что вам надо? Чем вы тут занимаетесь?

Незнакомец перекрестился и сказал:

— Мир тебе, сын мой!

— А, так вы духовная особа! Странное, однако, место вы избрали для своего звания.

— Повсюду можно поклоняться Богу и прославлять имя его, — отвечал монах, взглянув на небо и в благоговейном чувстве снимая шапочку.

Марк тотчас заметил, что у него на голове выстрижена тонзура, и сказал:

— Здесь неподходящее место для плешивых.

— Сын мой, оказывай большее уважение к моему сану.

— Мало уважения внушает мне ряса, — отвечал Марк, пожимая плечами.

— Мало приносит тебе это чести, потому что все образованные люди оказывают уважения духовному званию. Я всегда замечал, что самые храбрые и самые достойные люди имеют наибольшее уважение к сану служителя Всевышнего.

Он опять перекрестился и произнес благоговейно:

— Gloria tibi, Domina [Слава тебе, Господи! (лат.)].

— Может быть, вы и таков, каким кажетесь, но если желаете, чтобы я принимал вас за такого, каким вы представляетесь, вы должны сказать мне, как сюда попали.

— Сын мой, я смиренный миссионер, проповедующий славу креста среди индейских племен, хотя моя деятельность большей частью ограничивалась обществом мирного племени криков.

— Все это очень хорошо, но не является ответом на мой вопрос и не объясняет, почему вы очутились так далеко от места вашей деятельности, — возразил Марк, пытливо всматриваясь в духовную особу.

— А между тем это так легко объясняется. Несколько дней тому назад я оставил земли криков в сопровождении одного из вождей, обращенного в истинную веру, и его дочери. Ночью у нас украли лошадей, что и заставило нас уже двое суток странствовать пешком.

— Извините меня, почтенный отец, но где же этот новообращенный крик со своей дочерью? — спросил Марк, осматриваясь.

— Потрудитесь пройтись со мною на минутку, и я вам покажу крика и его дочь, которая, несмотря на свое медно-красное происхождение, весьма недурна собой.

Морау и Крис взобрались вслед за патером по узкой тропинке на самую вершину утеса, где и увидели двух особ, сидевших на земле у костра и тотчас же поднявшихся на ноги, как только увидели патера с незнакомцами. Обращенный крик оказался долговязым, костлявым индейцем угрюмого вида.

— Что за свирепая рожа! — проворчал Крис. — Если бы он был моим спутником, так я все ночи не спал бы от страха, что он съест меня живьем. Ничего хорошего не предвещает такая рожа.

— И внешность и сложение даны ему от Господа, — смиренно заметил патер.

— В таком случае, нельзя сказать, что всякое создание Божие красиво. Говорит ли он по-английски?

— Он немного понимает наш язык, но говорит плохо.

— А дочка совсем не похожа на своего папашу, — заметил Морау. — Для индеанки она даже чересчур хороша. Мне не случалось раньше видеть такого миловидного личика у дикарки.

Индеанка украдкой взглянула большими черными глазами на Марка, и тот спросил:

— И она тоже обращенная? А мне кажется, что ею по-прежнему управляет ее врожденная дикость. Не замечаете ли вы, отец мой, необыкновенного блеска в ее глазах? Они так и пышут пламенем чуть ли не жгучее адского. Вы не находите?

— Несмотря на благодать просвещения, которая коснулась ее, она все еще немножко дика, — отвечал миссионер с состраданием, — но и сам вождь криков принял уже некоторые из наших обычаев, с которыми, конечно, не расстанется, за это я вам ручаюсь. В нем произошла такая перемена, что он послужит примером жителям Селькирка, когда я покажу им плод моих трудов.

— А как его зовут? — спросил Марк, сомнения которого все еще не рассеялись.

— Следуя эксцентричному обычаю своего племени, он носит имя Вавабезовин, но у индейцев он известен под именем Натянутый Лук. Он был хорошо известен как храбрый воин, да и теперь случается, что его пламенный дух прорывается.

Крис Кэрьер потянул Морау за рукав и шепнул ему на ухо, указывая глазами на священнослужителя:

— Вот благоприятный случай, вы нуждаетесь именно в таком молодце. Не упускайте же случая и ведите его с собой в подземелье. Он как раз скрепит ваш союз с красавицей по настоящему закону. Возможно, этим она удовольствуется и перестанет день и ночь реветь.

Марк подумал. Эта мысль ему понравилась.

— Надо хорошенько подумать, — сказал он, — но прежде всего мне надо подробно расспросить этого монаха, чтобы узнать его настоящие намерения.

— Его рассказ кажется правдоподобным, кроме части об обращении индейца, в которое не так легко поверить, — заметил Крис. — Ну разве можно убедить таких людей, как мы с вами, что краснокожий принял истинную веру? Индеец создан быть дикарем и нечестивцем, и его ничем переделать нельзя. Да и плутовка эта глядит с таким коварством в глазах, которого хватит на дюжину наших женщин.

— Натянутый Лук, — спросил Морау, — с какой стороны лежит твой путь?

— С солнечного восхода, — отвечал лаконично вождь.

— А как далеко отсюда?

— В пяти днях пути.

— Он прилично говорит по-английски, — заметил Марк миссионеру. — Ваши уроки принесли ему большую пользу, с чем вас и поздравляю. Святой отец! По всей вероятности, я уже слышал о таком искусном человеке, как вы. Премного обяжете меня, сообщив свое имя.

Марк Морау не спускал глаз с благодушного лица патера, который тотчас ответил:

— Не могу льстить себя надеждой, чтобы мое имя или слава, если я заслужил ее, перешли границы поля моей деятельности. Не людям старался я угодить своим рвением и благочестием. Что значит для меня слава человеческая? Эти дети природы, для обращения которых я немало потрудился, называют меня просто патер Людовик, и я совершенно доволен этим именем.

— И прекрасно, скажите мне, патер Людовик, как вы относитесь к благам насущным? Имеете ли вы наклонность ко вкусным яствам? Или, говоря другими словами, заботясь о спасении душ ближних, не упускаете ли вы из виду попечения о собственной бренной плоти?

— Не совсем, сознаюсь откровенно, — возразил миссионер, пожимая плечами, — я всегда считал своей обязанностью обращать внимание на поддержание бренной оболочки. Я довольно успешно веду торговлю мехами с агентами Гудзоновой и Северо-Западной торговых компаний. Я имею основания полагать, что такой обмен удобен и выгоден.

При этих словах патер Людовик наставительно взглянул на Марка Морау.

— Вижу, — сказал Морау со смехом, — что ты хороший миссионер и добрый товарищ. Ты именно таков, каким показался мне по наружности — любитель благ насущных. Ну, после этого мы с тобой найдем общий язык, ко взаимному удовольствию.

Говоря это, Марк изучал физиономию патера Людовика. Он все еще колебался в окончательном мнении о нем: то верил ему, то вдруг начинал сомневаться, и сам не зная, что о нем думать.

— Сын мой, — возразил миссионер, — тот не мудрец, кто о себе забот не знает.

— Это изрек пророк Даниил! — воскликнул Марк насмешливо.

— Сам царь Соломон, мудрейший из мудрых, не пренебрегал поощрением удобств своих. Он пил из золотых и серебряных сосудов, ему прислуживали прекраснейшие женщины его государства. Увы! Даже страшно становится, не слишком ли много он заботился о благах земных.

Лицо Марка прояснилось, и последние облачка сомнений рассеялись.

— Ну, преподобный отец, природа создала тебя по образцу титана, ты обладаешь большим количеством крови, костей и мускулов и, вероятно, в последнее время много страдал от скудости пищи. Готов заложить двадцать пять золотых теперь, когда удостоверился, что ты принадлежишь к числу любителей пожить в свое удовольствие, что ты более заботишься о чаше пылающего пунша, чем о спасении душ, и что для тебя доллары выше покаяния в грехах.

— Не говорите так легкомысленно при новообращенных, — отвечал патер Людовик с выразительным жестом, — я ревностно желаю, чтобы семя, посеянное мной, принесло обильные плоды.

— Патер Людовик, я вижу, ты опытный плут. Ну, твое миссионерское горло, надеюсь, ничего не имеет против глоточка виски? Крис, передай-ка флягу почтенному миссионеру.

— Мне, может быть, неприлично подавать дурной пример этой головне, вырванной из адского огня, однако считаю своим долгом выразить вам благодарность за оказанную мне почтительность, потому я прикоснусь только устами к этому нечестивому напитку… Послушай, Натянутый Лук, — обратился он к индейцу, — смотри в сторону, не видать ли там чего подозрительного?

Вавабезовин покачал головой, с завистью посматривая на флягу, которую Крис подал миссионеру.

— Нет, нет, сын мой, — сказал миссионер в ответ на безмолвную просьбу краснокожего, — этот напиток слишком крепок и имеет возмутительную силу для существа, еще такого слабого в вере, как ты.

После такого глубокомысленного назидания миссионер приставил флягу к губам. Долго оставалась она в поднятом положении, издавая мелодичные булькающие звуки. Если бы эта фляга вмещала менее трех пинт [пинта (англ, pint) — единица объема и емкости, равна 0, 568 литра], то патер Людовик, по всей вероятности, вытянул бы ее до последней капли. После такого обильного возлияния, он прищелкнул языком и, переведя дух, сказал Крису:

— Pax vobiscum!

— Это означает, что в фляге ничего не осталось? — осведомился Крис.

— Это означает: ‘Мир с тобой’, — уточнил пастор.

— Да ничего почти и не осталось! — проворчал Крис, с печалью созерцая внезапный отлив желанной волны.

— Поистине мое внутреннее существо согрелось и освежилось одновременно. Может быть, маленькая доза не повредит моему новообращенному язычнику. С вашего позволения, он омочит язык в этом напитке, хотя, смею уверить, что благотворное влияние моих проповедей значительно уменьшило жадность его стремления к огненной воде.

Патер Людовик передал флягу новообращенному, который с жадностью схватил ее и залпом осушил до дна.

— Какая жалость, что мы не догадались захватить пару пинт виски и для красавицы! — ворчал Крис. — Хорошо они обращены, нечего сказать! Да будь здесь еще двое таких обращенных, то, наверное, целой бочки не хватило бы на честную компанию.

— Миссионер, — сказал Морау с искренним воодушевлением, — переходи ко мне, и тебе будет всего вдоволь. Но прежде поклянись, что не выдашь моей тайны.

— Мое звание обязывает меня к сохранению тайн. Душа моя есть верное хранилище чужих тайн. Много слышал я признаний, от которых солнечный свет мог бы помрачиться. Я принимал исповедь многих великих грешников. Итак, идите вперед и не бойтесь ничего.

— А краснокожие? — спросил Марк.

— Они последуют за мной, и я отвечаю за их примерное поведение.

— Погодите одну минуту, — сказал Марк, и, отведя в сторону Криса, переговаривался с ним так тихо, что их слова не долетали до других.

Морау вернулся к миссионеру глубоко озабоченный.

— Патер Людовик, — сказал он строго, — вы пойдете со мной, и за нами последуют ваши спутники, но предупреждаю вас, малейшая нескромность с вашей стороны может оказаться для вас роковой. Если вы когда-нибудь откроете то, что увидите, услышите или узнаете, то расплатитесь со мной жизнью. Понятно?

— Ручаюсь вам, что по природе и по долгу я нем как могила. Ведите меня, куда хотите, и вы всегда найдете во мне надежного, веселого и разумного товарища.

— Жизнь, как вам известно, не такая вещь, чтобы ею легко рисковать. Если выйдет что-нибудь неприятное, пеняйте на себя, потому что я предупреждал вас. Что касается индейцев, — продолжал он, понижая голос, — так у нас есть надежное средство спровадить их, если они заартачатся.

Глаза Марка в сотый раз устремились на молодую дикарку. Ее необыкновенная красота, видимо, привлекала его. Однако, отгоняя мысли, которые ее внешность возбуждала в нем, он быстро спускался по утесу, за ним последовали все остальные, и вскоре все сидели в лодке.

Глава XXI.
Подземное гостеприимство

Крис Кэрьер схватил весло, и вскоре легкая байдарка причалила ко входу в подземелье, куда мы уже два раза приводили читателя.

Патер оказался большим весельчаком. ‘Несчастный напиток’ оказал заметное влияние на его поведение. Он, по-видимому, был равнодушен ко всему окружающему, тогда как Вавабезовин, со свойственным его племени осторожностью и подозрительностью, недоверчиво посматривал на мрачный вход в пещеру. Его дочка тоже проявляла нежелание вступить туда.

— Иди вперед, краснокожий, и не бойся ничего! — сказал ему Крис. — Я уверен, что ты бывал в местах и похуже этого.

Потом, обратившись к дикарке, он добавил:

— Ступай за нами, черноглазая красавица. Не притворяйся робкой ланью, никто тебя тут не ранит.

А Марку он в то же время шепнул:

— Замечаете ли вы ее взгляды, капитан? Они острее иголки. Я уверен, что у нее в голове полно коварства и злобы. С ней держи ухо востро! И вместе с тем поневоле на нее засмотришься. Не бросай она иногда таких свирепых взоров, что была бы за жена для такого бравого молодца, как я!

— Переговори с ее отцом, — сухо посоветовал Марк.

А веселое расположение духа патера усиливалось с каждым шагом. Он напевал игривые песенки, часто перемешивая их латинскими восклицаниями.

— Однако, сын мой, ваше гостеприимство холодновато, — сказал он наконец, вздрагивая от холода. — В галереях вашего замка не очень-то жарко.

— Скоро будет и жарко, — отвечал Марк, — проход расширяется, как видите, еще два поворота и вы очутитесь в просторном месте.

Обещание скоро сбылось. Патер с новообращенными были приведены в залу, где некогда Кенет Айверсон провел несколько неприятных часов. Зал был все тот же. Только прибавилось шесть человек с непривлекательной внешностью. Они курили, пили и разговаривали. При появлении новых гостей они стали недоуменно пожимать плечами, перешептываться и посмеиваться. Марк остановил их одним взглядом.

— Вот мои парни, — сказал он миссионеру, — вам запрещается расспрашивать, кто они и зачем здесь. Существование этого убежища должно оставаться в неизвестности. Если вы вздумаете выдать нас по выходе отсюда, то нож или топор… Понимаете?

— Мы довольно толковали об этом, и я вполне уяснил суть вопроса, прежде чем мы вошли сюда, — отвечал патер невозмутимо. — Ваше искусство готовить гораздо более занимает меня, чем все остальное. У меня всегда хороший аппетит, и мой друг, Натянутый Лук, не уступает мне ни в чем, у вас будет случай удостовериться в этом на деле.

— Позови Агарь, — приказал Марк Крису.

Крис крикнул так громко, что негритянка в ту же минуту появилась, как всегда, с веселым смехом.

— Мы хотим есть, — сказал Морау.

— Не пожалей провизии, дщерь Африки, — вмешался патер, — плоть человеческая нуждается в пище для подкрепления плоти, с каждым днем разрушающейся.

Не поняв слов патера, Агарь молчала, не зная, что ответить, но Марк наклонился к ней и сказал несколько слов шепотом, на что она отвечала так громко, что все могли слышать ее:

— Она не может встать. Совсем не может. Она так ослабла духом! Совсем, совсем ослабла!

Лицо Марка залилось багровым румянцем, и он пробормотал проклятие. Потом прошел через всю залу и сказал что-то одному из своих людей, и патер Людовик увидел, как тот человек пошел и стал в проходе, ведущем в ту залу, где все они находились. Наконец, Агарь поставила на самодельный стол, занимавший две трети залы, обед, превосходный более количеством, чем качеством.

— Ваши обращенные сидят за столом, как все образованные люди, или предпочитают сидеть на полу, поджав ноги?

— Они знакомы с этикетом. Вы скоро увидите доказательства того, что они сидят благопристойно за столом и ловко управляются ложкой и вилкой с ножом, хоть и не всегда изящно.

— Вы мне не назвали имени этой девушки.

— Ее зовут Найвадага, или Дикоглазая Дева. Боюсь, что много пройдет времени, прежде чем она совершенно освоится с правилами истинного благочестия.

— Судя по ее виду, и я того же побаиваюсь. Но прошу садиться, Агарь подала нам все, что у нее было. Будем же довольны тем, что есть. Вавабезовин, садись-ка там. А ты, Найвадага, черноокая дева, садись сюда, поближе и постарайся, насколько можешь, быть любезнее со мной. Твои дико сверкающие глаза только портят красоту лица.

Натянутый Лук и его дочь повиновались приглашению с меньшей угрюмостью и недоверием, чем можно было ожидать.

Марк заметил, что глаза Натянутого Лука часто останавливались на большой бутылке, стоявшей на столе.

— Как! — воскликнул он. — Неужели гортань вашего новообращенного еще алчет огненного напитка? Боюсь, что сила ваших проповедей не произвела на него большого влияния.

— Жестокая простуда! Вот она где, — отвечал Натянутый Лук, указывая на грудь, — огненная вода согревает и исцеляет болезни. Огненная вода — великий целитель.

— Натянутый Лук, — сказал патер строго, — твои вкусы испорчены. Советую тебе остерегаться искушений плоти. Пей чаще, но как можно умереннее, следуя моему примеру, хотя еще полезнее было бы совсем удержаться, по случаю слабости твоего желудка.

Но Натянутый Лук уже налил полную жестяную кружку обольстительного напитка и, выпив свою долю, сладострастно облизался и потом уже сказал на ломаном языке:

— Желудок пребольшой, разом не наполнишь и пьян не будешь.

— Не удивляйтесь и не судите его строго, — сказал патер Людовик, обращаясь к своему амитриону [Амитрион — гостеприимный, хлебосольный хозяин. По имени греческого царя Амитриона, героя комедий Плавта и Мольера].

— Не тревожься, благодушный патер, — усмехнулся Морау, — мне мало дела до тебя. Но, — продолжал он, наклоняясь к его уху, — эта индеанка красива и грациозна, как молодая пантера. Я не могу сдержать свое удивление. Что она, честная девушка? Скажи мне, патер, сущую правду.

— В ее честности никогда и сомнения не могло быть. Ей скоро минет шестнадцать лет, и она предназначается в жены великому предводителю индейцев.

— Белый лучше подходит ей, чем краснокожий, — проворчал Крис.

— Не надо краснокожего, надо великого вождя! — закричала она, яростно сверкнув глазами на Криса.

— Дочь моя, — сказал миссионер строго, — так-то ты следуешь моим наставлениям. Твоя религия запрещает тебе злобу и гнев.

Потом, обратившись к Морау, он сказал кротко:

— Сами видите, какое вредное влияние производит общество безнравственных людей на этих детей природы.

— Это не удивляет меня, — возразил Марк с приливом веселости, — индейцы заимствуют от охотников самые дурные привычки. Я слышал, как эти дикари произносят ужасные проклятия, но так смешно путая слова, что их нечестие производит самый забавный эффект. Натянутый Лук, надеюсь, ты не поддался привычке употреблять ругательства.

— Давным-давно это было. Шесть, восемь, десять лет прошло — нет нехороших слов. Привык проклинать каждую минуту, нельзя этому мешать. Индейцы проклинают — и спать, и проклинать умеют вместе — бабушка проклинает до самой могилы. Она проклята…

— Молчать! — прервал его патер запальчиво. — Несчастный, не клянись! Помни.

Лицо Натянутого Лука вытянулось. Он перекрестился и забормотал:

— Верую в Бога, верую в Деву Марию, в ангелов святых, Великие целители! Ей-же-ей великие!

Марк и Крис были заняты красотой Найвадаги и потому не обращали особого внимания на болтовню Натянутого Лука. Но патер посмотрел на него с упреком.

— О Господи, — спохватился индеец, — память коротка. Что тут поделаешь? Долго надо учиться, чтобы сделаться хорошим.

Крис налил немного водки в стакан и подал черноглазой красавице. Она понюхала, отведала и тотчас поставила на стол, говоря:

— Нехорошо, чертовски крепко!

Крис и Марк так и покатились со смеху.

— Ну какая же это жена? — спросил Марк.

— Как есть жена! Уж поссориться с ней не смей! — отвечал Крис, — Признаюсь, терпеть не могу ваших ручных женщин! Немножко приголубь их, они так и повиснут на тебе, как змея на лани.

— А этих немножко поддразни — долго не думая, нож в горло, да поминай как звали! — сказал Марк и, обратившись к патеру, шепнул ему: — Мне хотелось бы потолковать с вами наедине.

— Сын мой, будет еще время. Если хочешь всякое дело делать успешно, то делай все в свое время. На все есть своя пора. Но я вижу, что в бутылке убывает. Не следует пренебрегать потребностями живота. Дщерь ночи, наполни наши бокалы. Неизвестный друг, выпьем братскую чашу!

По знаку Марка негритянка повиновалась, и Натянутый Лук имел смелость наполнить свою кружку до краев.

— Да он хлещет не хуже белого, — проворчал Крис, — так, пожалуй, не хватит и вина, чтобы выпить круговую.

Не прошло и часа после этого, а Марк со своими гостями уже совершенно был под влиянием нектара, который так любезен людям в том или другом виде, но всем миром принят обычай восставать против этого. Разговор становился шумным, потому что каждый хотел говорить и никто не хотел слушать. Натянутый Лук не уступал ни в чем своим цивилизованным собутыльникам и переговаривался по-индейски со своей дочерью, размахивая руками, пил часто и много, и иногда издавал такие громогласные восклицания, что по всему подземелью прокатывались отголоски.

Глава XXII.
Индеец и патер

Марк Морау заговорил о самом интересном для него предмете. Патер Людовик слушал его с выражением тупого внимания. Представляя своему слушателю описание Сильвины, Марк исчислял ее прелести с восторгом страстно влюбленного поклонника. Гармония всей ее личности, изящество тонких очертаний, живой блеск в глазах, очарование нравственных достоинств — ничто не ускользнуло от его восторженных похвал.

— Я заранее могу сделать вывод: вы влюблены в эту девушку, — прервал его миссионер.

Морау подтвердил. От хорошей водки его сдержанность растопилась, и он без зазрения совести изливал сердечные чувства своему поверенному. Хитрый, как лисица, час назад, он теперь болтал с наивностью школьника. Заботы, радости, надежды и разочарования потоками лились с его губ в уши патера. Горько жаловался он на жестокость Сильвины, тогда как, по его мнению, он имел все права на ее любовь. Не он ли выбрал ее и поставил выше всех женщин? Почему же она отталкивает его? Он предоставляет ей все преимущества и заслуживает ее внимания. Но она не признает его заслуг. Словом, Морау хотел доказать, что он — жертва капризов Сильвины Вандер. Чем больше он пил, тем мучительнее казались его страдания.

— Следовательно, и средства помочь вам не существует, — заметил миссионер.

— Я и сам сумею себе помочь. Если молодая девушка не понимает своих выгод, так следует ее проучить. Дело теперь в моих руках, я похитил непокорную, и она теперь находится в моей власти — в этом самом подземелье.

Негритянка, стоявшая за столом, видимо, изнемогала, она едва выносила тяжесть своего тела и переваливалась с ноги на ногу. Патер Людовик незаметно подсунул ей стакан водки, которую она жадно выпила, отвернувшись в сторону. В тот же момент он быстро окинул все помещение и наклонился дружески к Марку, чтобы дать ему благой совет. При этом движении рука его невзначай оперлась на стакан хозяина и что-то блеснуло между пальцев при свете лампы. Послышался едва заметный звук, словно капля дождевой воды упала в лужу.

— Что это такое? — спросил Морау.

— Что вы имеете в виду? — спросил патер, слегка побледнев.

— Ну да то, что вы сказали?

Лицо патера опять прояснилось.

— Что же вами было сделано? — осведомился он.

— Маса ничего не делал ей, — вмешалась Агарь, язык которой развязался от винных паров, — она лицемерит.

Прерываемый икотой, Морау старался рассказать, как он пускал в ход и уговоры, и убеждения, и, наконец, угрозы, но все оказалось напрасно.

— Мне самой хотелось узнать, какова она, — болтала на ломаном английском негритянка, — и уж я ли не веселила ее, но она не хочет веселья.

Обычный смех негритянки заглушил ее слова. Не замечая ее вмешательства, Морау продолжал гнуть свое: как он предложил своей пленнице послать за священником, чтобы сочетать их законным браком, но она с презрением отвергла и это предложение. Ее упорство простиралось до такой крайности, что она даже затыкала себе уши, чтобы не слышать его голоса.

Такой пример женского безумия, по-видимому, крайне удивил патера, который опять подсунул стакан вина негритянке.

Натянутый Лук, совершенно опьяневший, свалился со стула прямо на каменный пол. Давно уже голова Найвадаги упала на стол, как бы отягощенная сном. Однако по временам ее длинные ресницы полуоткрывались и из-под них сверкали огненные зрачки. Но эти движения можно было приписать судорогам спящей красотки. Судя по тому, с каким трудом патер Людовик ворочал языком, надо думать, что он давно забыл о своем духовном звании и попал под влияние злого духа. Крис Кэрьер громогласно храпел.

Все это время подчиненные Марка забавлялись игрой в карты донельзя засаленного вида. Четверо играли, пятый отмечал цифры, шестой, отправленный Марком, стоял у входа на карауле. Неподвижно, как статуя, стоял он с карабином в руках. Видно было, что занятия его товарищей возбуждали в нем зависть и их веселье вызывало мрачную досаду на его лице. Взгляд патера Людовика часто скользил по их лицам. Не беспокоило ли его их присутствие? Опытный наблюдатель непременно бы так подумал. Марк Морау качался на своем стуле и мог каждую минуту свалиться под стол. Патер украдкой обратился к негритянке, которая находилась в состоянии благодушия крайней степени.

— Чего ты смеешься, дева ночи? — спросил он.

— Агарь всегда смеется, она довольна, очень весела.

— Ничего не вижу тут веселого, — сказал он, поглядывая на игроков.

— Мы не похожи друг на друга. Я смеюсь над всем, что вижу. Такое мне веселье! Все смешно и так смешно, что хоть лопни, а смейся.

Рука миссионера опять приложилась к стакану.

— А вот этим молодцам совсем не до смеха! — сказал он, указывая на людей Морау.

— У них ничего нет, чтобы веселиться, — возразила Агарь.

— Вот это ты правду сказала. Их надо повеселить.

Почтенный патер наполнил стакан вровень с краями и сказал:

— Попотчуй-ка их, и, если этого недовольно, так можно и подлить, вина хватает.

— Много им нельзя пить, они еще понадобятся. Впрочем, для них это все равно, что вода.

— Скажи им, что капитан их угощает.

Негритянка отнесла кружку, игроки с видимым удовольствием выпили все. Черная Геба [Геба — дочь Зевса и Геры, на Олимпе подносила богам нектар и амброзию — пищу, дающую вечную юность] вернулась, спотыкаясь на каждом шагу.

— Они еще хотят немного.

— Немного — друг человека, но много — всегда враг его. Однако, Агарь, не следует тебе забывать и того беднягу, который стоит на карауле у входа. Я уверен, что он высох, как копченая селедка.

Агарь покачала своей курчавой головой.

— Маса Морау никогда не позволяет пить часовым. Нет, нет, никак нельзя! Маса сильно прогневается. Ну вот и он свалился под стол, да и вы тоже готовы туда же. О, как мне весело! Ха-ха-ха-ха!

— Я явился сюда затем, чтобы помочь твоему господину по делу этой молодой девушки, — бормотал патер, вдруг наклоняясь на правую сторону.

— Много же вы наделаете добра! — хохотала Агарь.

— Мы попробуем уговорить ее.

— По-моему, это невозможно.

В эту минуту ресницы Найвадаги приподнялись на минуту и опять закрылись.

— Твой маса желает, чтобы я с нею повидался и потолковал, — сказал патер более осторожным голосом.

Он ждал ответа Агари с большим интересом, чем, по-видимому, хотел показать.

— Благословенны вы, маса! Но с девушкой ни о чем не договоришься.

— А вот, чтобы не терять времени попусту, сведи-ка меня к ней. Я ее скоро так урезоню, что она и сама с нами согласится. Уже в этом доверься мне.

— Не сделать мне этого, хотя бы вы всю комнату завалили серебром. Масу хорошо я знаю. Он не потерпит, чтобы кто-нибудь видел эту девушку.

Лицо патера омрачило разочарование. Он взглянул на Вавабезовина, приподнявшего немного голову и, как оказалось, не совсем крепко спавшего.

— Я заметила, как индеец глянул, словно съесть меня хотел, — сказала Агарь недоверчиво.

— Он обратился на путь истины и не причинит тебе никакого зла, — сказал патер, несколько смущенный.

— Он злой краснокожий! — сказала Агарь со злобой.

— Он всего лишь головня, вырванная из горнила нечестия.

— Пускай он там и горит, Агарь повеселится, не надо его вытаскивать из огня.

— Дочь моя, ты немилосердна. Это грех, великий грех. Вино должно возбуждать в тебе добрые чувства. Я не поощряю пьянства, хотя мой воспитанник и впал в этот великий грех. Однако я думаю, что еще маленький глоточек не причинит тебе вреда, — сказал патер, подавая ей кружку.

— Нет, нет! Ни одной капельки! — восклицала Агарь, защищаясь. — Слишком много пила, слишком много! Масу боюсь.

Голоса игравших в карты мало-помалу смолкали.

— Где же другие? — спросил миссионер.

— Тоже пьяны.

— Хвалю тебя за трезвость, дева ночи! Но нет ли у вас еще немного дичи? Ты удивительная искусница готовить кушанья. Если можешь поджарить еще кусочек, большую тем самым окажешь мне услугу, и я никогда этого не забуду, — говорил патер, подавая ей золотую монету, которая своим блеском буквально загипнотизировала негритянку.

Она оглянулась на слуг и, увидев, что они все еще сидят за картами и что часовой стоит на своем месте, сказала:

— Агарь любить услугу делать доброму масе и мигом приготовит кусок мяса. Вернусь через три-четыре минуты. Кухня близехонько отсюда. Все у меня в порядке, кухня, зала, столовая и все другое.

Агарь ушла, пошатываясь из стороны в сторону, спеша исполнить желание гостя. Патер видел, как она исчезла в темном коридоре на другом конце залы, и захотелось ему поговорить с Вавабезовином, как вдруг он заметил одутловатое лицо Агари, прижавшееся к уступу скалы. Он притворился, как будто от водки ничего не видит, и черное лицо исчезло.

Тогда Вавабезовин подвинулся к необыкновенному патеру и шепнул ему:

— А эта чернушка чуть-чуть не вывела меня из терпения. Ей-же-ей, право слово! Она еще впутает нас в какое-нибудь проклятое затруднительное положение!

— Тише, тише, друг Ник! Кто знает, не подслушивают ли нас сообщники Велиала. Дела приняли оборот не совсем желательный. Негодная чернавка, кажется, подозревает что-то, а этот медведь с карабином в руках даст о себе еще знать. Ты знаешь, что жестокость насилия не в моем духе, как всякий грех.

— Что за беда! Совесть не упрекнет меня, если придется раздробить голову кому-нибудь из этих разбойников, только бы спасти нашу малютку. Мы пришли сюда за тем, чтобы вырвать ее из когтей демона, и непременно вырвем.

— Друг охотник, мы сделаем все, что в человеческих силах. Но напоминаю тебе о терпении и осторожности. Поистине твой язык ворочается чересчур скоро и громко.

— По чести, я чертовски рад, что сотворен не из одного дерева с вами. Вы холоднее льдины. Затруднительные обстоятельства нимало не горячат вас. Я почти не в силах зажимать себе глотку, ей-же-ей! Это Ник вам говорит. Я играю совсем не свою роль и потому не удивлюсь, если мы попадем в какую-нибудь катавасию. Ей-богу! Право слово, и я покорный ваш слуга.

— Не сомневайся, друг Ник, если бы не эта бездельница, черная толстуха, да не этот болван у входа, все пошло бы как по маслу. Вот и игроки захрапели. Поистине наше лекарство благотворно подействовало на них.

Ник Уинфлз покосился на группу игроков.

— Ну да, ей-же-ей! Только бы подать маленькую дозу часовому.

— Осторожнее! Он смотрит в нашу сторону, — произнесла Найвадага, на миг приоткрыв глаза.

Авраам Гэмет улыбнулся, и черные зрачки опять закрылись. Ник Уинфлз, указывая на Марка и Кэрьера, сказал:

— А эти проклятые совсем упились. Теперь их не растолкаешь, точно удава, проглотившего быка. Дядюшка, бывало, рассказывал мне много историй об удавах. Когда он был в Центральной Африке, так специально откармливал бизонов для кормления удавов, а по временам угощал их нефом. Но дело не в том. Мы влезли в эту проклятую берлогу затем, чтобы вырвать нашу малютку из когтей демонов, ну а чуть споткнемся, так эти демоны нас похитят, что представляет не совсем отрадную картину. Не пора ли за дело приниматься?

— А как ты думаешь за него приниматься?

— Сейчас объясню: прежде всего погашу все эти проклятые огни, потом, так как я ловко пробираюсь и в потемках, немедленно выбегу отсюда, отыщу комнату, где сидит бедная малютка, и, как только она будет в моих руках, мы утащим ее отсюда, или не я буду Ник Уинфлз!

— Как можно меньше насилия, прошу тебя.

— Уж будьте уверены. Я уведу ее в безопасное местечко, где она не попадет ни в какие затруднительные обстоятельства. Что касается этого злодея, так у меня давно уже руки чешутся, чтобы выдать ему эликсир вечности — ну да, ей-же-ей! Покорный ваш слуга! Только оттого, что эта змея дышит одним воздухом с честным человеком, у меня в ушах звенит и глаза наливаются кровью.

— Успех твоего плана зависит от быстроты исполнения. Действуй же!

Голова Найвадаги склонилась под стол, по дороге опрокинув лампу.

— Вот и отлично, — проворчал Ник, — позаботьтесь о часовом. Если повезет, я скоро вернусь. Если же попаду в какое-нибудь затруднительное положение, то не церемоньтесь с Марком и выбирайтесь как можно скорее из этого вертепа.

— Ступай с миром, — отвечал квакер.

В пещере почти всюду царствовала темнота. Ник на четвереньках проскользнул мимо лампы, испускавшей слабый свет, и вскоре исчез во мраке.

Тогда внимание Гэмета перекинулось на игроков и часового, он глубоко задумался. Было мгновение, когда на его лице мелькнуло зловещее выражение, он сунул руку под рясу и под ее складками обрисовались очертания какого-то оружия. Но каково бы ни было его намерение, он вдруг переменил его и повернулся, чтобы сообщить свою мысль Найвадаге. Представьте же себе его удивление: на стуле никого не было и прекрасная индеанка исчезла без следа!

Глава XXIII.
Сильвина

В жестоком и поистине затруднительном положении находилась Сильвина. Всей душой она страдала от неизвестности, тревожась за судьбу отца и друзей, а страшная опасность, каждую минуту грозившая ей, увеличивала ее муки. Марка Морау она знала с самого детства, но только теперь вполне поняла характер этого человека. До сих пор она думала, что Марк питал мало уважения к нравственным принципам, но ей никогда не приходило в голову, что он мог быть гнусным злодеем, способным лелеять самые черные замыслы и приводить их в исполнение с непоколебимой твердостью. Она подозревала в нем что-то очень дурное и избегала его общества, как и всегда добро уклоняется от зла, но опыт последних дней обнажил перед ней все его нравственное уродство.

Охоты нет описывать первое свидание Марка с его несчастной жертвой. Он изображал безумную страсть. Не добившись успеха, он переменил тактику и, стараясь приобрести кротостью то, чего не мог добиться жестокостью, не жалел красноречия, чтобы прельстить ее. И это было напрасно: его слова не вызывали никакого отголоска в сердце Сильвины. Мужественно отражала она наглые угрозы, с презрением отвергала его мольбы.

Марк сделался еще угрюмее, озлобленнее, когда был отвергнут. Он заявил своей жертве, что употребит чрезвычайные меры, которые сломят ее гордость и как дым рассеют пуританские убеждения. Лишения и заключение, говорил он, это волшебные силы, которые угрожают женщине не хуже диких зверей. Жезл этой неумолимой силы подминает под свое иго все живущее в мире.

Сообразно с духом этой концепции, Сильвина была заключена в мрачную и сырую темницу в расщелине скалы и лишена всех удобств, которыми пользовалась по прибытии в подземелье. Лишенная дневного света, животворного тепла солнца и здоровой пищи, она влачила плачевное существование. Ее душа преисполнилась одним непреодолимым желанием — видеть дневной свет, вдохнуть воздух свободы.

Чтобы достигнуть этой цели, она старалась приобрести расположение Агари, но негритянка так боялась гнева Морау, что нашей узнице скоро пришлось проститься со всякими надеждами. Она жестоко страдала от одиночества, каждая минута казалась ей бесконечностью, потому что в этой подземной могиле не было смены дня и ночи, мрак царствовал безраздельно. Глубокое отчаяние овладело бедной девушкой. Она вспоминала об отце и думала, что если бы он был жив, то, наверное, приложил бы все усилия, чтобы спасти ее. Она думала и о Кенете Айверсоне и припоминала, с какой отвагой он сражался в ту ужасную ночь, скольких врагов положил у ее ног! Смутно ей вспоминалось, как будто он и сам упал к ее ногам. Если бы он был еще жив, наверное, не пожалел бы всех сокровищ мира, чтобы спасти ее. Она так верила ему!

Ее печальные размышления были прерваны голосом Агари. Негритянка лепетала несвязные слова с умоляющей интонацией.

— О Господи! Я умерла! Знаю, что так. О! Маса индеец, позволь мне прожить только эту ночь, и благословение будет над вами.

На эти заклинания кто-то отвечал на таком же ломаном наречии:

— Молчать! Не шевелиться! Индеец не убьет тебя. Укажи мне дорогу, и ни слова!

Повелительный голос только усиливал страх негритянки, совершенно обезумевшей и потерявшей голову.

Этот разговор удивил Сильвину и возродил надежды в ее душе.

— О! Маса индеец, спрячь свой ужасный нож. Агарь не может его выдержать. Не сжимай так больно мою руку, гляди, как она посинела, вся черная стала!..

— Замолчишь ты, или я отрежу тебе язык и зажарю на медленном огне!

Луч света сверкнул через щель двери темницы Сильвины. Заглянув в эту щель, она увидела Агарь в руках высокого индейца.

— Она тут, — сказала негритянка, — маса, отодвиньте камень и увидите дверь.

— Кто ищет меня? — спросила Сильвина с сильно бьющимся сердцем.

Агарь еще не закончила своих причитаний, как индеец отворил дверь — каменную плиту, вставленную в дубовую раму и так устроенную, что снизу ее нельзя было сдвинуть с места.

— О! Мисс-госпожа, пропали мы теперь! Ужасный индеец хочет похитить вас. Он убьет нас всех — как есть правда!

— Ну, полезай, черная язычница, да осторожнее, лампу не урони, — произнес индеец на этот раз на чистейшем английском языке.

С большим трудом толстая негритянка пробралась в тесный проход, за ней последовал ее краснокожий повелитель. Остановившись и выпрямившись во весь рост, когда высота свода дала ему эту возможность, он спокойно посмотрел на Сильвину, которая страшно волновалась, испытывая то надежду, то ужас.

— Чего вы хотите от меня? — спросила она.

— Великий Дух прислал краснокожего взять бледнолицую женщину. Плохое место! Нет солнца! Сыро, гадко, — снова заговорил индеец на ломаном наречии.

— Если вы пришли за тем, чтобы вывести меня из этого ужасного места, то верю, что Великий Дух прислал вас. Но эта весть так хороша, что трудно поверить. Повторите, вы точно пришли сюда затем, чтобы вывести меня из темницы?

— Краснокожий никогда не лжет. Великий Дух повелел ему освободить бледнолицую красотку из этого проклятого затруднения. Ну да, ей-ей! Ваш покорный…

— Ник Уинфлз! — воскликнула Сильвина радостно.

— Он и есть, ей-богу так!

На мгновение Сильвина лишилась дара речи. Потом, пожимая его руку с невыразимым чувством благодарности, сказала:

— Но как же это…

— Как видите, милый Розанчик. Мы с квакером обдумали план, который до сих пор действует. Мы с ним разыграли роли патера и индейца. Я настоящий индеец, хотя эти негодяи и уверяют, что я настоящий урод!

— Где же ваша верная Напасть?

— Сам не знаю, что искренне сокрушает меня. Боюсь, не приключилось ли с ней какой напасти. Разлука с ней печально действует на меня. Что за благородное животное! На все была готова для меня моя Напасть! Надо бы написать историю Напасти, и она была бы гораздо интереснее историй многих людей. Но где найти историографа, способного воздать должную справедливость верности и смышлености этого создания, которое мы называем собакой? Иногда мне и самому хотелось бы превратиться в собаку. Ей-ей! Право слово.

Ник Уинфлз провел рукой по лбу и глубоко вздохнул, озираясь вокруг, как бы в надежде, что вот-вот появится его верный друг.

— Не поспешить ли нам отсюда? — спросила Сильвина с живостью.

— Конечно, Розанчик, надеюсь, что так… Подумаем и попробуем.

— Попробуем немедленно, эта темница наводит на меня ужас. Меня так и тянет на воздух, на свободу.

— Зачем торопиться? Надо хорошенько осмотреться, как дела. У нас было немало препятствий, а там еще стоит один бездельник, который не прочь наделать нам хлопот. Все остальные спят мертвым сном, благодаря снотворному порошку. Но тот окаянный часовой строго исполнял приказ не пить и караулить нас, как лютых зверей! Вот если бы еще от него отделаться, ну, тогда хоть на все четыре стороны! Сейчас надо решить вопрос с ним.

— Только не оставляйте меня здесь, заклинаю вас! Еще час во мраке, и я сойду с ума.

Агарь, присев на корточки, проявляла свое отчаяние самым нелепым образом. Ник, подняв с пола лампу, посмотрел на негритянку и пробормотал:

— Ну, что теперь делать с этим черным чурбаном?

— Оставьте ее в покое, — попросила Сильвина.

— Но она может наделать нам хлопот своим хныканьем… Ну, полно голосить, чернавка, а не то я искрошу тебя в куски. Понимаешь?.. Поспешим же, Розанчик, я проведу вас в такое место, где не так пахнет могилой.

Они вышли из подземной камеры, и Ник тщательно заложил отверстие, с угрозой повторив Агари приказание молчать.

— Я проведу вас в кухню, — сказал он Сильвине, — там разведен огонь, и вы в большей безопасности подождете нас несколько минут.

Когда они пришли в кулинарную лабораторию Агари, он сказал своей спутнице:

— Спрячьтесь в темный уголок и ничего не бойтесь. Мне давно пора перекинуться словечком с чересчур бдительным разбойником…

— О, ради Бога, не подвергайте себя опасности! Я никогда себе не прощу, если стану причиной…

— Тс! Довольно об этом, Розанчик. Ничего не может быть приятнее, как попасть в затруднительные обстоятельства, защищая вас. Вы такая интересная… Ну, довольно! Простак Ник никогда не оставит вас, пока у вас будет хоть один враг. Ей-ей! Право слово! — воскликнул он решительно, протягивая руку в том направлении, где стоял часовой.

Глава XXIV.
Дела принимают другой оборот

Оставшись одна, Сильвина затаилась в самом темном уголке пещеры. Яркий огонь горел в углублении скалы, и дым с трудом пробирался сквозь узкое отверстие, служившее дымоходом. На стенах висели кухонные принадлежности, кусок дичи, который Агарь готовила для мнимого патера, лежал на углях и распространял страшное зловоние. Волей-неволей Сильвина рассмотрела все детали окружавшей ее обстановки.

Понятно, что бедная девушка вздохнула свободнее. Надежда озаряла ее животворными лучами. Она прислушивалась к удаляющимся шагам Ника, как к сладкой музыке, и глубоко вздохнула, когда звук шагов смолк. Ее великодушное и бескорыстное сердце трепетало при мысли, что охотник может погибнуть из-за нее. Она молилась за него, когда перед ней появилась женщина. То была Найвадага. Едва касаясь земли, она подошла к Сильвине, окаменевшей от ужаса, и сказала:

— Ничего не бойтесь. Дурного не выйдет.

— Вы с Ником? — спросила Сильвина.

— Да, с Ником. Он там дерется как храбрец, — отвечала Найвадага невозмутимо.

— Волк! — воскликнула молодая девушка.

— Зорки глаза Восхода Солнца, тонок ее слух.

— А я думала, что ты изменил мне.

— Волк не изменял деве с лучезарными глазами, блистающими подобно восходящему солнцу. Он только рассердился на бледнолицего, вливавшего яд в твои уши, но никогда не изменял тебе ради Лисьего Хвоста со лживым языком. Волк кусает своих врагов, но никогда не терзает руки, дающей ему милость, — отвечал индеец со свойственным ему спокойствием.

— О, как я этому рада! Но расскажи мне, что ты знаешь о той битве? Чем она закончилась? Какая судьба постигла моего отца, его охотников и того молодого храбреца? Ты, вероятно, присоединился к победителям и потому можешь ответить мне на эти вопросы и избавить от мучительной неизвестности.

— Волк знает кое-что, но не все. Охотники потерпели поражение, некоторые убиты, другие спаслись бегством. Я не знаю, что сталось с твоим отцом.

— Может быть, и он успел укрыться? О, помоги ему, Господи! А тот приезжий — Кенет?

— Он был взят в плен, связан и осужден на сожжение.

— О горе! Несчастный молодой человек! Разве нельзя его спасти? Волк, могу ли я тебе довериться?

— Я уже сказал, что Волк не забывает оказанных ему милостей. Он не остается должником, он честно платит долги. Я освободил его от веревок, возвратил ему лошадь и оружие. Он на свободе. Трое лежали связанными около него, но я не стал им помогать. Вскоре после того в стан черноногих прокрался человек с мощной рукой и подарил свободу и жизнь всем пленникам. Могучие руки опустились на меня, все говорили: убей его, но он не убил меня, и я навсегда останусь его другом. Мы отправились охотиться за Лисьим Хвостом, и я пришел вырвать добычу из его когтей.

— Боже мой! Что там за шум? — воскликнула Сильвина, испуганная взрывом, от которого вздрогнуло все подземелье.

— Кто-то выстрелил. Оставайся здесь, а я побегу узнаю, что там вышло.

Возвратимся и мы к приятелю нашему Нику и посмотрим, каких успехов он добился.

Вернувшись в столовую, Ник нашел своих товарищей в прежнем положении. Гэмет ожидал его на том же месте у стола, остальным, кроме караульного, было уже совсем безразлично происходившее вокруг. Свет оставшейся лампы с каждой минутой становился все тусклее. Ник подкрался к квакеру так тихо, что только прикосновением дал ему знать о своем присутствии.

— Ага! Ты вернулся. Ну, тем лучше. Какие вести о юной деве? — спросил Авраам Гэмет.

— Вернулся, это верно, как и то, что малютка тоже нашлась.

— А негритянка? Что ты с ней сделал?

— Вверг во тьму, в такую мрачную, такую черную… в ту самую, куда этот проклятый разбойник заключил нашу малютку. Роза там побледнела, как лилия… И в каком она была страхе от этого Марка, сущего алжирца! Ну, а как тут идут дела?

— Все спят, только вон тот молодец бодро караулит. Поистине тяжелое препятствие он представляет.

— А теперь еще и уставился на нас. Не хотелось бы мне его тревожить, кожа-то у него белая, да не вижу другого средства, как образумить его. Не попробовать ли револьвер? Правда, Хвастун был бы тут подейственнее.

— Имей, насколько можно, уважение к моим принципам. Тебе известно, как возмущается мое миролюбие против всякого рода насилия.

— Мне известно, что вы чудак большой руки, которого и раскусить-то трудно. Обстоятельства вынуждают! Кому-то надо начинать, я предпочитаю иметь это преимущество за собой. Малютку надо спасти хотя бы ценой дюжины этих тварей.

С этими словами Ник Уинфлз вынул револьвер и, спрятавшись за Гэметом, прицелился в караульного. Расстояние было невелико, но темнота мешала целиться.

— Боюсь, что ты имеешь природную склонность к кровопролитию и делаешь меня сообщником злодеяния.

Ник уже собирался выстрелить, как вдруг длинная черная тень стрелой промелькнула мимо караульного и бросилась к ногам зверолова. Караульный в испуге выстрелил в животное из ружья, но, к счастью, промахнулся.

— Да это Напасть, ей-же-ей! Покорный ваш слуга! Ну-ка, Напасть, возьми этого мошенника!

Напасть разом прекратила изъявления радости и стремительно бросилась на врага. Караульный мигом был сбит с ног и, вероятно, тут же был бы растерзан на куски, не вмешайся Ник.

— Не так прытко, моя красотка! Мы не хотим смерти этого бездельника, хотя он и заслуживает этого, как член всей нечестивой компании! Погоди, отберем у него оружие и заставим молчать. Волк, веди сюда Розанчика. Пора, наконец, выбираться из этого проклятого затруднительного обстоятельства.

Волк исчез, а Ник крепко схватил за горло караульного.

— Эй! — крикнул он Гэмету. — Крис-то просыпается, видно, от шума. Вон, уже и приподнимается. Поприжмите-ка ему глотку покрепче, а не то займитесь этим молодцом, пока я справлюсь с тем.

Не дослушав слов Ника, квакер прыгнул на Криса и коленом прижал его грудь к полу.

В эту минуту показалась Сильвина, сопровождаемая Волком. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, в чем дело. Ее надежды превратились в уверенность, спасение казалось реальным и близким, и эта мысль так обрадовала девушку, что на минуту она вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть. Неожиданно громкий крик огласил пещеру. Сильвина увидела, что Ник Уинфлз отступил и выстрелил из пистолета, у входа появился потрясающий томагавком свирепый индеец, и вслед за ним все пространство наполнилось дикарями и охотниками не менее ужасного вида.

Страх и разочарование овладели молодой девушкой, она не могла двинуться с места. Все это казалось ей фантастическими превращениями волшебного фонаря. Не сон ли это? Не призраки ли эти ужасные тени, обрисовывавшиеся в темноте? Волк поспешил увести ее другим ходом.

Ник приготовился к обороне, тут поднялся и Авраам Гэмет и с топором в руке пробился к своему приятелю, который, видимо, находился в своей стихии, то есть в чертовски затруднительных обстоятельствах, и, одним мигом сделав шесть выстрелов из револьвера, уложил шестерых ‘тварей’. Затем подхватил карабин часового и, орудуя им как дубинкой, храбро отражал нападение, не переставая покрикивать:

— Ну-ка! Подходите, разбойники, я готов! Уж запутаю же я вас в затруднительные обстоятельства, ей-же-ей! Ну и войте себе волками, меня этим не устрашить. Покажу я вам кое-что и похуже того! Вот тебе, мерзавец. Прочь отсюда, красные негры! Напали шестеро на одного! Трусы! Честное ли это дело? Ай да молодец Авраам! Бей их! Вали, как кегли! Пиф! Паф! Пуф!

— Друг Ник, осторожнее прибегай к насилию. Защищайся, но как можно меньше проливай крови, — проговорил Гэмет с невозмутимым благодушием, не переставая при этом наносить направо и налево жестокие удары по черепам индейцев тяжелой палицей с кремневым набалдашником, — сам видишь, друг Ник, я избегаю острого оружия, ибо так я наверняка лишил бы жизни этих язычников, тогда как действуя палицей, крайней мере, я могу все-таки надеяться, что они не погибнут.

— Ах! Поверьте уж мне на слово, кого вы коснетесь вашей дубинкой, тот навеки избавится от головной боли. Вы его поставили в вечное затруднительное положение. Смотрите, вон те приходят в себя! Пойдем-ка отсюда, пока целы. Хоть и хотелось мне очень вызволить бедную малютку из затруднительных обстоятельств, но теперь, видно, нам не справиться. Гэмет, пробирайтесь к выходу. А где Напасть? Минуту назад я еще видел, как она грызла этих тварей… Ого! Вот она схватилась разом с двумя канальями. Ну, этого я уж не потерплю. Нет! Хоть умру, а ее вызволю! Мужайся, верный друг! За горло его! Души его! Вот так! Теперь пора улепетывать и нам!

Квакер крушил направо и налево, и уже пробрался к выходу, где остановился, поджидая Ника.

— Сюда, Напасть, сюда! — кричал Ник.

— Поторопись! — воскликнул Гэмет. — А то будет поздно. Темнота не защитит тебя от бешеных, хотя и не очень метких ударов этих язычников. Вот и твоя собака.

Ник медленно отступал к выходу, отражая карабином мощный натиск врагов. Еще несколько мгновений, и он попал бы в галерею и спасся бегством. Но раздался выстрел, и наш охотник упал. С яростным воем повернулась Напасть, чтобы отомстить за своего хозяина. Желая спасти хоть собаку, квакер утащил ее за собой.

С изумительной быстротой Гэмет спешил по подземным переходам. Враги преследовали его, но, действуя беспорядочно, они в тесноте только мешали друг другу. Авраам уже выбрался под открытое небо, а они все еще толпились в темноте подземелья. Две лодки качались на поверхности озера у самого входа. Гэмет вскочил в одну из них и быстро отплыл, сильно налегая на весла. Напасть осталась на берегу, не слушая Гэмета, звавшего ее, и с жалобным воем обнюхивала следы. Затем она стремглав бросилась вверх по крутым утесам и квакер быстро потерял ее из виду.

Глава XXV.
Саул Вандер

Возвратимся к Кенету Айверсону, отыскавшему Саула Вандера на поле битвы. Не видны были раны старого проводника, но бледность лица и слабость голоса достаточно свидетельствовали о его страданиях. Кенет соскочил с лошади и подал ему руку.

— О! Какое счастье, что я нашел вас живым, а я с ужасом ожидал обнаружить вас между телами убитых.

— Я жив, и только. Но легче было бы умереть, чем выстрадать все, что я выстрадал. Не о своих физических страданиях говорю я. О ней, только о ней и думаю! Не имеете ли вы известий о моей малютке?

— Я принесу воды, — ответил Айверсон, отворачиваясь, — жажда мучит вас. Когда вы напьетесь, я вам все расскажу.

— Погодите, прежде всего о ней, а потом принесите мне воды. Уверенность в ее безопасности быстрее всего утолит мои страдания.

— Я мало что могу вам сказать, потому что сам попал в плен. Когда я оборонял ее, жестокий удар по голове свалил меня с ног. Очнувшись, я обнаружил себя связанным по рукам и ногам в самом скверном положении. Своим освобождением я обязан Волку, который и сказал мне, что ваша дочь спаслась от черноногих, в ту минуту, как я упал, она убежала от них с такой быстротой, что они в ночной темноте не смогли отыскать ее. К несчастью, ничего более я не могу вам сказать.

— Бежать в этих диких местах так же опасно, как и попасть в плен. Увы! Что будет делать бедное дитя в этой необозримой пустыне? Если оно избегнет зоркого глаза индейцев, то погибнет от усталости и голода. О, если бы она умела управляться с карабином или отыскивать следы!

— Но что с вами? Как вы себя чувствуете?

— В плечах и голове жестокая боль. Больше ничего. На черепе — шишки от ударов, много крови потеряно, отчего я сильно ослабел. Понимаете?

Кенет бросился к ручью и, по дороге прихватив миску, из которой еще вчера ужинали охотники, зачерпнул воды и принес раненому.

— Это хорошо, — сказал Саул, освежившись глотком воды, — даже очень хорошо, но если бы вы отыскали капельку водки во флягах убитых бедняг, так это еще лучше подкрепило бы меня.

Кенет не заставил его повторять и, бросившись на поиски, отыскал флягу с виски и удовлетворил желание Саула Вандера. Несколько глотков спиртного действительно восстановили его силы.

— Хорошо бы нам уйти подальше от этого места, — сказал Кенет. — Какой-нибудь индейский бродяга может натолкнуться на нас. Кроме того, отряд воинов теперь отыскивает мои следы.

— Все это понятно, но сил у меня не хватает, я не могу пошевелиться, я весь изранен, так что вряд ли смогу держаться на лошади и перенести дорогу.

— Я имею небольшие познания в хирургии и, если позволите, постараюсь помочь вам. На вашей голове я вижу раны, но, к счастью, неглубокие, кость не тронута.

— Они рубили меня своими томагавками, но это дорого им обошлось. Старый Саул не позволил бы им такие вольности, не отплатив тем же, понимаете? Я думал о Розанчике и не жалел ударов. Проклятые валились к моим ногам, как осенние листья. Но что может сделать один против множества?

— Плечи ваши покрыты ушибами, — сказал Кенет, внимательно осматривая его, — они били вас что было силы прикладами карабинов.

— Вот в этом-то и вся беда! Молотили меня, словно цепом, и не могли пробить башку. Так нет же, и до плеч добрались. О, разбойники! В какой-то миг я думал, что они все мои кости в порошок измельчат. Однако им не досталась честь свалить меня с ног. Хоть это утешительно, понимаете? У меня достало силы забраться в кустарник, и тут уж силы оставили меня, и я потерял сознание.

— И вывихов нигде не вижу, — продолжал Кенет свой осмотр.

— О! Что тут мудреного? Доктора говорят, что в каждом человеке есть более или менее железа, ну а я нахожу, что все мои кости из чистого железа… Потише, молодой человек, потише! Когда все тело в ссадинах, оно делается весьма чувствительным. Понимаете ли?

Кенет обмыл раны, перевязал их, как умел, и обращался со своим пациентом так ловко, что тот вскоре сказал:

— Господи! Как мне полегчало! Но боюсь, что все ваши труды пропадут даром, потому что эти твари вернутся прикончить меня прежде, чем ночь наступит, понимаете ли?

— Надеюсь, что мы будем уже далеко, когда индейцы заявятся сюда, — сказал Кенет с жаром, — мне кажется, вы можете теперь управиться с лошадью, а я помогу вам взобраться в седло.

— Весьма маловероятно, да и то сказать, стоит ли труда спасать такую старую шкуру. Немножко раньше или немножко позже, а надо же им доконать меня, понимаете ли? Всех вольных охотников убивают и скальпируют, известно ли вам это? Уж кому-кому, а мне не пристало идти против законного порядка вещей. Это только вопрос времени. Я давно уже примирился с неизбежным и прошу одной милости: пусть это будет без долгих мучений.

— Ну вот еще! Пора ваша не пришла! Пойду искать другую лошадь. Авось найдется где отставшая или заблудившаяся.

— Подумайте лучше о себе. Я же сумею так разъярить краснокожих мошенников, что они скорехонько спровадят меня на тот свет.

— Думайте о вашей дочери и живите ради нее! Знайте же, что трудно уничтожить человека, когда он решился не умирать.

— Вы правы. Да, я должен жить. Попробую ради тебя, мой Розанчик!

Кенет отправился на поиски и обыскивал округу без всякого успеха. Скрепя сердце он хотел было уже вернуться к раненому, как вдруг из чащи показалась лошадь. Он подходил к ней с большой осторожностью, боясь испугать, и какова же была его радость, когда он узнал Огневика, который, увидев его, подбежал с веселым ржанием, как к другу своего хозяина. Лошадь оказалась под седлом и уздой, только подпруги лопнули и тащились по земле. С каким торжеством Айверсон подвел ее к Саулу Вандеру!

— Видите, друг мой, само Провидение покровительствует нам. Вот и лошадь послана для вашего спасения. Это Огневик, лошадь моего доброго друга. Бедный Ник! Как бы мне хотелось помочь ему! О, если бы не ваши раны, можно бы попробовать…

— И попробуем. Наш первый долг помогать друг другу. Умение не раз побеждало силу и количество. Иной раз один человек, умеющий взяться за дело, стоит целой армии. В этом диком краю существенную долю успеха составляют отвага, присутствие духа, ловкость и зоркость. Природа оделила меня толикой этих талантов для нашей общей выгоды, я говорю это вовсе не из хвастовства. Не поможете ли вы мне взобраться на лошадь?

— Хорошо, но прежде вы должны что-нибудь поесть.

— Нет, у меня желудок испорчен. Еще бы немного вина, это было бы для меня полезнее.

— Никак нельзя. Вот остатки вчерашнего ужина. Вы должны съесть что-нибудь.

Вандер съел чуть не целую ногу полусырой оленины, которой угощал его Кенет. Запив ее добрым глотком вина, Саул почувствовал, как силы возвращаются к нему. Когда Кенет усадил его на лошадь, вдруг откуда ни возьмись к ним прибежала Напасть, вся перепачканная в грязи и запекшейся крови, с разинутой пастью и красным высунутым языком. Бедное животное было до крайности утомлено, но тотчас бросилось к Огневику и пристально посмотрело ему в глаза, как бы спрашивая, где хозяин.

— Напасть! Как я рад! А я так боялся, что дикари и ее убили! — воскликнул Айверсон.

Собака дружелюбно посмотрела на него. Увидев это, Саул Вандер сказал:

— А собака, видимо, хочет что-то сообщить вам. Что за разумная у нее морда!

— Вероятно, она хочет знать, не видели ли мы ее хозяина Ника.

— Может, и так. Однако она наверняка знает о моей дочери больше, чем кто-либо другой. Напасть, где Сильвина?

Собака издала продолжительный лай.

— Это что-нибудь значит. Наверно так, посмотрите только ей в глаза.

Собака поднялась, сделала несколько шагов и медленно вернулась.

— Вот она и ответила! — воскликнул Вандер. — Она указывает нам, по какой дороге можно отыскать Сильвину. Последуем же за ней.

— Только не в этом направлении, ведь это прямая дорога в индейский стан. Если собака туда хочет, то нам не следует идти за ней. Главная наша забота — скорее уйти от опасности.

— Молодой человек, вы рассуждаете разумно. Но теперь мы должны противопоставить хитрость хитрости, потому что эти краснокожие демоны не выпустят нас из виду. А так как, — продолжал он, обращая взгляд к юго-западу, — на севере нас ожидает опасность, то мы двинемся туда. По моему расчету, мы попадем к Лесному озеру или к другому, поменьше, но там же по соседству. Там много лесов, где удобно укрыться.

— Согласен. Нам бы только отыскать надежное убежище, где вы могли бы отдохнуть, через несколько дней вы совсем оправитесь, и мы сможем отправиться отыскивать вашу дочь.

— Но прежде всего попрошу вас пошарить в кустах, не найдется ли там мой карабин, если только индейцы не утащили его.

Кенет поспешил исполнить его просьбу, а Напасть все время суетилась около него. Она то останавливалась, то обнюхивала его, то бросалась вперед. Кенет бессознательно следовал за ней, пока она вдруг не села и радостно замахала хвостом. Он подошел и увидел карабин Ника Уинфлза. Он поспешно поднял ружье и справедливо восхитился чудесным инстинктом собаки. Возвращаясь к Саулу, он по дороге запасся патронами, подобранными возле убитых и, осмотрев свое оружие, возвращенное Волком, вскочил на лошадь и отправился на юго-восток в сопровождении старого проводника и Напасти, выказывавшей поначалу крайнее нежелание следовать по этому пути, но потом решившей сопровождать их.

— Молодой человек, природа всегда прекрасна, когда является в образе озера, солнечного заката или женщины. Эта местность не хуже другой, и если уж суждено, что с черепа Саула Вандера будет снят скальп, то пускай это совершится здесь, а не на двадцать миль дальше. Для лошадей здесь обилие травы и воды. Пустим-ка их на свободу, не бойтесь — не уйдут, если индейцы не уведут. Однако этот Огневик действительно замечательное животное и гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд. В целом мире не найти лучших животных, чем собака и лошадь Ника Уинфлза. Помогите-ка мне спешиться. Тише, тише! Вот так. Я гораздо больше, чем следовало, думал о себе, только от этого мне не легче. Положите меня на траву под дерево. Пустите лошадей, а потом перевяжите мне раны.

Исполнив указания Саула, Кенет умудрился еще сделать над раненым навес из ветвей, из опасения, как бы роса и ночная прохлада не повредили ему.

— Теперь одного только остается пожелать, — сказал Кенет, — мне есть захотелось.

— За этим дело не станет, — отвечал Саул, — и к огнестрельному оружию не станем прибегать, человек бывалый, как я, всегда готов к разным житейским случайностям.

С этими словами он сунул руку в карман своего плаща и вытащил лесу с крючком.

— Вот вам и работа, вырубите топором ветку на удилище, наживите, как приманку, кусочек мяса, который я припрятал на этот случай, и с Богом, закиньте удочку и рассчитывайте на хороший и скорый ужин.

Айверсон быстро наловил рыбы в достаточном количестве для двоих проголодавшихся людей.

— Разводить огонь, конечно же, неблагоразумно, — сказал Саул, — но желудок требует пищи, и будь что будет, а мы хорошо поджарим эту мелочь. Охота и охотники! Да один этот вид укрепляет силы. Все идет как по маслу. Вы, кажется, удивляетесь, что я так повеселел? Но вот уже двадцать лет, как я занимаюсь ремеслом, научившим меня пренебрегать опасностью. О, этот урок необходимо хорошо усвоить! Если мы беспрестанно будем думать об опасностях, нас окружающих, то не будет в мире созданий несчастнее нас. Все зависит от привычки, любезный друг. Зверолов смахивает немного на своего соседа-индейца: он живет настоящим, не очень заботясь о будущем.

Послышался волчий вой.

— Вот и этого зверя мучит необходимость поужинать на сон грядущий, — заметил Саул Вандер. — Люди суеверные воображают, что это дурной знак, когда человека подстерегают степные хищники. Но меня это нимало не тревожит.

— Тише! Кажется, их много, — прошептал Кенет.

— Да, друзья-приятели сошлись на зов и будут угощать нас концертом. Только бы эти канальи не бросились на наших лошадей.

— Какое это было бы для нас несчастье! — сказал Кенет, разводя огонь и поджаривая на нем рыбу, нанизав ее на прутья и медленно поворачивая на огне. Запах жареной рыбы приятно ласкал нюх предводителя трапперов.

— Ах, если бы достать соли! — вздохнул Айверсон.

— Соли? Да при мне всегда соль в бумажке на подобный случай. В одном походе я измучился от недостатка соли и с тех пор не забываю урока. Вот вам и соль. Проклятые волки! Если они подойдут к нам еще ближе, то придется разводить сильный огонь, да и лошадей держать под рукой. О, как вкусно! Что за угощение! У королей лучше не бывает.

На некоторое время вой утих, а когда волки снова завели свою жалобную разноголосицу, казалось, что они ни на шаг не подвинулись к друзьям.

Напасть возмущалась против запрещения Кенета, удерживавшего ее от рьяного желания кинуться в схватку.

— Я чувствую себя очень хорошо, — сказал Саул Вандер, — и думаю, что волки не станут нас тревожить в эту ночь. Положите-ка мне под голову седло, я попробую заснуть. Но я разбужу вас в случае необходимости, будьте уверены. Потушите огонь, молодой человек, и последуйте моему примеру. Собака верный караульный, положитесь на нее.

— Напасть чересчур великодушна, — возразил Кенет, — я стану караулить вместе с ней. Не удержи я ее вовремя, так она давно бы погналась за волками, и они бы растерзали ее, а я никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится по моей небрежности. Два или три раза она спасала мне жизнь. Я хотел бы расцеловать ее мохнатую морду, но она не охотница до поцелуев. Ведь ты нелюдимка, Напасть, так? Я могу восхищаться ее благородными качествами только на почтительном расстоянии. Бедный зверь, не знаешь ты, в какую передрягу попал твой хозяин!

Большие умные глаза Напасти уставились на Айверсона, как бы желая проникнуть в значение его слова и понять, чего он от нее хочет.

Кенет дал ей поесть, но, все еще опасаясь, как бы она не убежала, он привязал ее на уздечку, конец которой не выпускал из правой руки. Такая мера предосторожности не понравилась Напасти. С глухим рычанием она позволила совершить над собой такое насилие, не захотев, вероятно, поднимать переполох в стане.

Кенет старался не заснуть, смотрел на звезды, сверкавшие над озером, отражавшем их синеватый блеск, изучал выразительный профиль собаки, которая, растянувшись на земле и положив морду на передние лапы, то сверкала зоркими глазами, то прислушивалась, насторожив уши и ловя разнообразные звуки, долетавшие до нее со всех сторон.

Саул Вандер крепко спал, хотя иногда судорожно вздрагивал от боли. Он бредил вслух, несвязно бормотал что-то о дочери, охотах и битвах.

Ночь брала власть в свои руки. Потемнело и озеро. Облака и озеро сливались, а далекие звезды, словно сверкающие мушки, мерцали в неизмеримой глубине или прятались в кустах. Несмотря на окружающие опасности, тревожная дремота одолела Айверсона. На минуту ему показалось, что он превратился в собаку и сторожит любимую девушку, потом привиделось ему, что он — Огневик и пасется на лугу. Наконец, все перемешалось, его одолел сон.

Глава XXVI.
Ночной вор

Сон Айверсона только один раз был потревожен тем, что уздечка на руке сильно натянулась. За исключением этого случая, он спал крепко до тех пор, пока солнечные лучи не окунулись в прозрачную синеву озера. Саул Вандер давно уже проснулся и сидел, терпеливо ожидая, когда его спутник откроет глаза. Укорив себя за ленивую беспечность, Кенет покраснел.

— Хорошо вы спали, молодой друг. Глядя на вас, я вспомнил, что сон — это друг молодости, — сказал Саул, улыбаясь.

— Чересчур хорошо, совсем заспался, — отвечал Кенет смущенно. — Не могу себе простить, что при таких обстоятельствах позволил себе так крепко заснуть.

— Напрасно, молодой человек, напрасно! После таких утомительных трудов, каким вы подвергались, просто необходимо как следует выспаться. Я, напротив, от души рад, что вы воспользовались случаем. А пока вы спали, я рассмотрел нечто такое, о чем вы ни слова не промолвили и даже ни разу не пожаловались, хотя довольно большая рана на вашей голове заслуживает некоторого внимания. Штука не очень хорошая и небезопасная, о которой вам следовало хотя бы намекнуть, понимаете?

— Какое же я имел право жаловаться в то время, как вы мужественно выносили мучения во сто крат худшие?

— Да и на ваших руках я заметил дурные признаки: кулаки сильно опухли, видно, вам крепко их подзатянули. Ну уж и постараемся же мы с лихвой отплатить этим краснокожим мошенникам!.. Но что это наших лошадей не видать? Как истые охотничьи лошади, воспитанные в пустынях и опасностях, они обычно приходят утром к ночлегу своих хозяев.

— Пойду поищу. Видимо, они нашли роскошное угощение немного подальше от нас. Пойдем-ка, Напасть, довольно насиделась ты в плену. Вперед!

Он спустил собаку, которая помчалась как стрела.

— Идите по ее следам, — посоветовал Саул.

Кенет скоро догнал Напасть, которая, остановившись на лужайке у самого озера, что-то обнюхивала и громко лаяла. Кенет увидел на сырой земле след человеческой ноги. Такое открытие неприятно поразило его. Неужели неприятель так близко подходил к ним ночью? А что же сталось с лошадьми? Мудрено было решить этот вопрос. Ясно только то, что лошадей нигде не видно, и очень вероятно, что они кем-нибудь уведены. Везде были видны следы мокасин, перемешанные со следами лошадиных копыт, видно было, что вор становился на пень, чтобы вскочить на лошадь. Вот и остались Кенет с товарищем без средств к продолжению пути! Напасть преспокойно уселась на задние лапы и изучала физиономию своего теперешнего хозяина с таким вниманием, которое доказывало, насколько она принимает участие в совершившемся факте.

— Уведены! — прошептал Айверсон. — Безумно было бы гоняться пешком за конокрадом. Надо скорее вернуться к Саулу и сообщить ему неприятную весть.

А собака, по-видимому, была совсем другого мнения. Но Кенет не отказался от своего намерения и вернулся к проводнику, который выслушал весть о потере лошадей с равнодушием истинного охотника.

— Не в первый раз судьба так шутит со мной. Сколько раз уводили мою прекрасную лошадь! Только от этого нам не легче. Краснокожие добрались до наших лошадей, теперь доберутся и до наших скальпов! Я в таком положении, что им и труда-то большого не будет содрать с черепа кожу с волосами. Впрочем, сегодня я чувствую себя несравненно лучше вчерашнего. Пожалуй, у меня хватит сил немного пройтись. Смотрите-ка! — воскликнул торжественно Саул, сделав удачную попытку подняться на ноги и сделать несколько шагов, хотя не совсем крепкими и уверенными ногами.

— А я обдумал план, не знаю только, одобрите ли вы его.

— Послушаем, любезный друг, а затем я изложу вам и свои соображения, — сказал старый предводитель.

— Я думаю, надо построить плот и переправиться на какой-нибудь островок этого озера или просто переплыть на другую сторону, этим мы скроем, по крайней мере, наши следы, что также очень важно в нашем положении. Выгадать бы нам только два-три дня, пока вы не окрепнете для путешествия пешком.

— И прекрасно! И мне пришла в голову точно такая же мысль. Не теряйте же времени, за лесом недостатка нет. Срубите несколько деревьев и свяжите их ивовыми побегами. Если у вас достанет умения, то мы мигом переберемся через озеро, как посуху.

— А вот увидите, на что я годен, — улыбнулся Кенет и тотчас принялся за работу.

Очень скоро плот был готов, на одном краю Кенет настелил мягких веток, чтобы удобнее положить Саула Вандера. Потом вырубил длинный багор и вытесал два весла.

— А не худо бы вам взобраться на тот холм и осмотреться, особенно в направлении северо-востока. Собака все туда поворачивает. Я давно уже наблюдаю за ней, с тех пор как лежу здесь, словно поломанное ружье. За ничего лучшего я хоть глаза в ход пускаю. Понимаете ли?

— Глаза — чудесное орудие, часто полезнее рук и ног. Я влезу вон на ту высокую сосну и оттуда, может быть, хорошо все увижу.

Не слишком легко удалось это ему после короткого, но мучительного плена, однако скорее, чем можно было ожидать, он вскарабкался на самую вершину дерева. С ее высоты он отчетливо видел всю возвышенность, покрытую лесом, и поначалу не заметил ничего такого, что могло бы возбудить подозрение, но только собрался спускаться, как вдруг увидел, что у подошвы холма что-то движется. Внимательно всмотревшись, он узнал человеческую фигуру, и ему показалось, что это был индеец. С тоскливым чувством он стал высматривать и другие фигуры, скрывавшиеся между кустарниками, — все они двигались прямо к тому месту, где ночевали наши герои. Кенет поспешно спустился с дерева, в полном убеждении, что черноногие напали на их след.

— По лицу вашему вижу, что не с радостными вестями возвращаетесь. Но помните, что закаленному в боях охотнику редко не удается выпутаться из беды. Если же вы не предвидите благополучного исхода, то предоставьте меня судьбе, а сами бегите что есть сил, пока время не ушло.

— Покинуть друга в опасности — значит заслужить еще худшую участь, чем та, которая грозит нам теперь. Правда, я заметил приближающегося неприятеля, однако надеюсь вместе с вами избегнуть их преследования, в противном случае, поверьте, мой труп будет лежать неподалеку от вашего. Я верую в Промысел Божий, до сего времени он охранял меня от бесчестья покинуть товарища в опасности.

С жаром и чувством истинного достоинства были произнесены эти слова.

— Хороший вы человек. Вижу, что вы созданы из твердости и искры кремня, который заменяет сердце честного искателя приключений в этих краях. Восхищаюсь вашей энергией, но сожалею, что ставлю вас в такое затруднительное положение, из которого целым нам не выйти.

— Что бы ни случилось, никто не скажет, что мы не исполнили своего долга до конца.

— Хорошо, я люблю таких людей и докажу вам, что не совсем же я конченый человек.

Саул поднялся на ноги и сам, без помощи Кенета, добрался до плота.

— Человек может, если захочет, — приговаривал он выразительно, хотя видно было, что каждый шаг стоит ему невероятных усилий.

Кенет в сопровождении Напасти последовал за ним и отчалил от берега.

— Дайте-ка мне весло, — сказал Саул.

— Вам трудно будет грести.

— А вот увидим, дружище!

Взявшись за весло, он действовал им как нельзя лучше в продолжение нескольких минут.

Но вскоре его силы, видимо, иссякли, и, положив весло, он сказал со вздохом:

— Не так-то легко, как я полагал!

— А вот и островок как раз напротив нас, я обогну его, и тогда мы укроемся за ним от любопытных глаз.

Ловко обогнув мыс, Кенет направлял свой плот по тихим и глубоким волнам, как вдруг послышался голос:

— Ого! Незнакомцы, как вы сюда попали? Не намерены ли вы проехать мимо, не перемолвив словечка с вашим ближним?

Голос ясно исходил с острова.

— Кто это говорит? — спросил Кенет, не видя человека.

— Гремучие змеи! Неужели вы не узнаете меня? Я Великий Ворон Красной реки! Я Единорог, Скиталец Севера!

— Том Слокомб! — воскликнул Кенет с удивлением.

— Так меня зовут только в просторечии, — сказал Том, являя свою фантастическую особу, до того времени скрывавшуюся за деревом, — истинно добросовестные натуралисты не поставят меня в эту категорию! Друзья! Я — звено соединения в цепи мироздания! Изымите меня из этой цепи, и будет всемирный разрыв. Устремите на меня ваши взоры и увидите, как я сотворен: звериная шкура и красная кожа с одной стороны, суконное платье и белая кожа — с другой! Кар! Кар!

Напасть опустила хвост, подняла морду и завыла жалобно и неодобрительно.

— Удивительно! Каким чудом вы сюда попали? — спросил Кенет.

— О! Что же тут мудреного? Черта разъединения двух племен не могла затеряться. Та красная тварь — я подразумеваю Волчонка — не хотела нам помочь, как, вероятно, вы еще помните. Мы хотели уже оказать взаимную помощь друг другу, как вдруг появился громадный великан и освободил нас так, что мы не понесли никакого ущерба, кроме небольших царапин от связывавших нас по рукам и ногам веревок.

— И Ник Уинфлз освобожден? — спросил Кенет радостно.

— И Ник Уинфлз, и зверолов, с ними бывший. Они спаслись и, вероятно, вслед за тем попали в новую западню, потому что задумывали какую-то экспедицию, когда я с ними расстался. Сказать по правде, они не слишком-то восхищались моим обществом, поэтому мы и расстались.

— В каком направлении они двинулись?

— Уж этого я не могу сказать, потому что не знаю, да и не думаю, чтоб они сами это хорошо понимали. Они толковали о той молодой женщине. Но если вам надо еще порасспросить меня, то не лучше ли будет вам ко мне подъехать?

— Но каким же образом вы забрались на этот остров? — спросил Кенет, подплывая к нему.

— На звериной спине.

— Каких это зверей?

— Разумеется, на лошадях.

— Да на лошадях-то каких? — расспрашивал Кенет, сильно озадаченный.

Вместо ответа Ворон Красной реки страшно закаркал, на что, как обыкновенно, неодобрительно отозвалась Напасть.

— Поневоле закаркаешь, как подумаешь, о гремучие змеи! Сколько во мне могущества! Меня преследуют, а я увел прошлую ночь более сорока лошадей!

— Эге! Да вы, я вижу, козырь козырем! Но как же вам это удалось? — спросил Саул с любопытством.

— Это мой фокус. Нет создания на четырех ногах, которое я не мог бы увести. Знайте же, я видел, как эти красные твари раскинули свое становище, и рассмотрел их костры, как только они были разведены.

— А сколько их было, не заметили? — спросил Саул Вандер.

— До сотни наверняка, но я насчитал всего девяносто, остальной же отряд не смог рассмотреть. Итак, видя такое множество и сознавая, что одному их всех не перебить, я обратил свое внимание на животных и, как уже сказал вам, успел утащить до сорока голов.

— Славная штука! Но куда вы их девали?

— О! Некоторые из них переведены сюда, чтобы краснокожие не обнаружили их, — отвечал Ворон, поглаживая бородатую сторону лица, — если глаза ваши зорки, то можете увидеть пару образцов между кустарниками.

Кенет взглянул в указанном направлении и обомлел, он увидел лошадей: свою и Ника! Так вот кто был ночной вор, наделавший столько волнений! Он не мог скрыть удивления, но не знал, чему больше дивиться, хладнокровной ли самоуверенности Тома Слокомба или его способностям искажать истину.

— Где же вы видели этот страшный лагерь дикарей, которых вы так удачно ограбили? — спросил он.

— Вон с той стороны острова, — отвечал Том, нимало не смутившись.

— Неудивительно. Ваш чудесный рассказ, как я теперь вижу, обязан причудам богатого воображения. Сотня ваших индейцев ограничивается двумя заблудившимися охотниками, а сорок лошадей являются в виде двух украденных. Вы Ворон, не всегда правду каркающий.

Неподдельное удивление выразилось на лице Тома, который воскликнул с разочарованным и обиженным видом:

— Скалистые горы! Кто бы мог подумать? Пускай с меня живьем сдерут скальп, если я не был уверен в истине того, что рассказывал вам. Тут, оказывается, кроется тайна, которую я и сам, право же, не в состоянии разъяснить. Может быть, это происходит от моей двойственной натуры. Пускай кто-нибудь влезет в мою шкуру, чудесное соединение двух племен, и сам убедится, что иной раз все переворачивается вверх дном.

— Я и вижу, что так, — отрезал Кенет.

— Да, видно, что в вас не перечесть фокусов разных, — заметил Саул, — но довольно тратить время и слова попусту.

— Что однажды родится в живом существе, то рано или поздно выйдет наружу. Я же нечто вроде странствующего вулкана, который должен в известные сроки производить извержение. Заткните мне глотку, извержение прорвется откуда-нибудь с другой стороны.

Том закончил свою речь оглушительным карканьем. Саул Вандер остановил его в самый разгар шумных заявлений, между тем как Кенет зорко всматривался в оконечность острова, мысом выдававшуюся в озеро. Ему показалось, что там движется человеческая фигура. Может быть, это было обманом зрения, но могло случиться, что это действительность. Но что бы там ни было, а молодой человек не спускал глаз с предмета, привлекшего его внимание.

Глава XXVII.
Найденыш

— У вас хороший глаз, любезный друг, — сказал Саул Кенету.

— А вы это заметили? — спросил тот.

— Как не заметить!

— Ну так мне и теперь кажется, что в тех кустарниках притаилась женщина.

— Уж это слишком! Как могла попасть сюда женщина? — воскликнул Том недоверчиво.

— Вам это лучше знать, — отвечал Саул Вандер, — обладая чудесным талантом похищать чужих лошадей, вы, я думаю, знаете множество и других чудес, да таких, какие простым людям и не снились!

— Я всегда обладал необычайным инстинктом открывать что бы такое ни было, если только оно имело образ женщины, и потому позвольте мне бросить взгляд в ту сторону.

— Вы бы лучше объяснили нам, каким глазом вы желаете бросать взоры, цивилизованным или диким, и вообще говоря, не худо было бы вам предупреждать, когда вы говорите языком белого, а когда красного человека, или смешиваете то и другое вместе, — сказал Саул сухо.

— Вы совершенно правы, — подтвердил Кенет, — ну а из-за кустарников действительно выглядывает женщина. И с каким нетерпением она поглядывает в нашу сторону!

У Вандера и Айверсона промелькнула тайная мысль, что видение может оказаться той самой особой, которая занимает их мысли.

— Во всяком случае, это индеанка, — заметил Саул.

— А я так не думаю, — возразил Слокомб, — и готов держать пари на дюжину похищенных мной лошадей, что она не из племени краснокожих.

— О, если бы такое могло случиться! — воскликнул Саул, сильно взволнованный.

— Не надейтесь на это, — прервал его Кенет печально, — это не она… но все же это женщина, которая просит о помощи.

— Может быть, — кивнул Вандер, — однако может случиться и то, что индейцы расставляют нам новую западню.

— Нет, — поспешил сказать Айверсон, — вы ошибаетесь. Посмотрите, она спускается к озеру, и ни по костюму, ни по движениям нельзя принять ее за индеанку.

— Кто бы она ни была, но она держит знамя мира, посмотрите, на палке виднеется белый платок, — сказал Том.

— Да прыгайте же на плот и поспешим к ней на помощь! — закричал Кенет Ворону.

— Женщина зовет на помощь — и пускай опасность не страшит нас! Юбка — это моя слабая струна! — воскликнул Том и с этими словами бросился на плот и сразу схватился за весло.

— Стыдно было бы оставлять женщину в несчастье, — подтвердил Саул, раздумывая, — однако не худо было бы сначала разведать немного или окликнуть ее, прежде чем мы причалим к берегу.

По мере приближения плота к мысу, женщина разными грациозными и красноречивыми движениями выражала свою благодарность и живое участие к успеху охотников. Когда они подплыли на близкое расстояние, Ворон захлопал руками, как крыльями, и закаркал таким зловещим тоном, что незнакомка в ужасе хотела бежать, но Саул поспешил окликнуть ее:

— Кто вы и чего хотите?

Она остановилась и на чистом английском языке, хотя с небольшим акцентом, отвечала:

— Мне показалось, что вы американцы, по крайней мере, двоих из вас я принимаю за американцев и прошу вашего покровительства.

— Во всяком случае, она очень красива, — пробормотал Том, — тем не менее держу пари, что она помесь француженки, мексиканки и шотландки.

— Нам угрожает множество опасностей, — заметил Кенет, -но не стоили бы мы спасения, если бы не обратили внимания на просьбу этой несчастной.

— Уверены ли вы, что позади нее в кустах не скрываются краснокожие? Неприятно быть обманутым женщиной вашего племени, потому что это может ослабить уважение ко всему женскому роду, — сказал Ворон подозрительно.

— Никакого тут не может быть обмана! — воскликнул Кенет, подгоняя плот к берегу. — На лице этой девушки видна только искренность.

— О! Благодарю вас, — сказала она с непритворным чувством. — Верю, что само Провидение направило сюда людей, на честность и мужество которых я могу вполне положиться.

— Сюда, сюда! Мы после выслушаем вашу историю, когда между землей и нами будет достаточное пространство воды! -закричал Саул нетерпеливо.

Около мыса вода была не так глубока, чтобы причалить к берегу достаточно близко и молодая девушка могла спуститься, не замочив ног. Не долго думая, Кенет бросился на берег и, прежде чем молодая девушка успела опомниться, он подхватил ее на руки и перенес на плот, который под увеличившейся тяжестью погрузился почти до уровня воды. Девушка покраснела и поблагодарила Айверсона за услугу, но с невольным испугом посмотрела на странную физиономию Тома Слокомба.

— Как видите, мы можем предложить вам жалкое гостеприимство, наш плот — это единственное средство к спасению, — сказал Кенет, — в нем заключаются все наши шансы избежать плена индейцев, которые, вероятно, теперь уже напали на тот берег.

— Кто испытал все ужасы плена, тот с благодарностью принимает всякое средство к спасению, — сказала она глубоко взволнованным голосом, — но если мое присутствие увеличивает опасность, то…

— Довольно, довольно! — прервал Саул Вандер. — Лучше будет прекратить все эти разговоры. У меня у самого есть дочь, которая в эту минуту, вероятно, нуждается в такой же помощи, какую мы предлагаем вам от чистого сердца. Боже, смилуйся над ней!.. Садитесь поближе ко мне и не теряйте мужества. Вы так молоды и так достойны участия. Вы мне так сильно напоминаете ее, что я всей душой переживаю за вас, хотя и не знаю, как вы сюда попали и кто вас сюда завел. Но легко угадать, что вы жертва несчастной судьбы, а без этого вы не стали бы прятаться на необитаемом острове в разорванной одежде, с исцарапанными руками и дрожа всем телом, как заблудившаяся овечка. Ваши маленькие ножки не привыкли ходить по трудным дорогам этого края.

— Мы двигаемся слишком медленно! — вдруг воскликнул Том, отложив весло в сторону. — Лодка, облепленная грязью, скорее бы продвигалась. Не долго, молодая особа, ножки ваши останутся сухими, наше спасительное средство передвижения с каждой минутой все глубже погружается в воду.

— Истинно так, первое слово правды слышу от вас, Том Слокомб, — отвечал Вандер, — этот жалкий плот не может всех нас выдержать, да и продвигаться вперед на нем невозможно.

— Чтобы не терять времени и слов, я сейчас же скажу вам, что надо сделать, — заторопился Ворон, — причаливайте к тому берегу, укрепите плот и прицепите к нему несколько кустов, которые послужат вместо парусов. С попутным ветром мы поплывем куда захотим. Пока вы займетесь этими приготовлениями, я переправлюсь вплавь на остров, захвачу лошадей и поспешу присоединиться к вам посуху, хотя это будет гораздо дольше, и как знать, в какую еще компанию мне случится попасть.

— Совет добрый, и при настоящих обстоятельствах лучшего не придумаешь, — согласился Саул, — мне приятно видеть, Слокомб, что в критических обстоятельствах вы умеете быть полезным не хуже другого, хотя, вообще говоря, вы, судя по виду, ни на что не годны.

— Радуюсь, что вы находите во мне хоть какое-нибудь доброе качество. Не все черно, что кажется черным. Незнакомец, ведь я великий Полярный Медведь Северного полюса, я — кочующий Единорог Севера и Ворон Красной реки! — Взмахнув локтями, как крыльями, и каркнув несколько раз, он бросился в озеро.

— Боюсь, что у него не достанет сил проплыть такое большое расстояние, — сказал Кенет обеспокоенно.

— Пускай это не тревожит вас, — успокоил Саул, — этот молодец может плавать хоть целый день.

— Но он пустился в опасное предприятие, потому что нет возможности проехать на лошадях посуху, не будучи замеченным индейцами.

Том отплыл уже на несколько десятков футов от плота и вдруг, повернувшись, закричал:

— Куда вы девали седла и сбрую? Очень приятно было бы получить их обратно, особенно для молодой девушки, которая не привыкла ездить без седла и управляться одной уздечкой.

— Мы спрятали их в кустах неподалеку от того места, где провели ночь, — отвечал Кенет.

— Но не пробуйте отыскать их — ведь это еще опаснее, — сказал Саул, — по моим расчетам, черноногие уже близко от нашего ночлега. Вы всех нас погубите такой безрассудной попыткой.

— Кар! Кар! — кричал Ворон, рассекая волны.

Причалив к берегу, Кенет поспешил усилить плот, следуя совету Тома. Все это время Саул и незнакомка зорко оглядывались по сторонам.

Айверсон укрепил густые ветви на краю плота так, чтобы они могли заменить паруса, потом снова пустил по озеру свою жалкую посудину, и не более как через два часа с помощью попутного ветра они достигли указанного Слокомбом места. За все это время спутники не произнесли ни слова, так сильно они переживали, что план спасения не удастся. Кенет рассматривал молодую девушку, так внезапно отданную судьбой под его покровительство. Не будь его сердце занято другой, красота незнакомки, вероятно, произвела бы на него сильное впечатление. Несмотря на всю опасность их положения, ему очень хотелось услышать историю ее жизни и обстоятельств, ставших причиной их странной встречи. Ее молодость, красота, грустное выражение, приятный голос, все возбуждало живейшее участие к ней. Саул Вандер часто смотрел на нее и глубоко вздыхал: она вызывала в его душе живое воспоминание о Сильвине.

По счастливой случайности бухточка, к которой они причалили, была укрыта густолиственными деревьями. Безмолвие и безлюдье, казалось, царствовали в этом убежище. Однако Кенет не совсем доверялся этому, зная по опыту, что тишина бывает обманчивой, а безлюдье мнимым. Привязав плот к дубу, они притаились в чаще кустарников, в тоскливом, почти невыносимом ожидании Тома Слокомба. Но прошел час, два и три, а Тома все не было.

Бездействие и неизвестность были так ужасны, что Кенет не мог уже сидеть спокойно.

— Вероятно, наш Ворон потерпел неудачу, — сказал Кенет, — взялся, а видно, ничего не вышло. Мы только время попусту теряем. Я оставлю вас на минуту, чтобы осмотреться здесь.

— Я и сам бы то же сделал, будь у меня силы, — сказал Саул, печально покачав головой, — мой опыт мог бы принести вам пользу.

— Я не сомневаюсь в ваших знаниях, но поверьте, что и я не лишен некоторых качеств, в которых мы теперь нуждаемся, — отвечал Кенет.

С этими словами он взял карабин и оставил своих спутников. Вскоре он очутился один в чаще леса. Напасть ни на шаг не отходила от него. С полмили он прошел таким образом, когда вдруг очутился у обширной бухты, откуда открывался вид на большое пространство. На крутых берегах отчетливо обрисовывались небольшие холмы, в ущельях которых легко было притаиться. Утесы были покрыты различными видами кустарника, но больших деревьев не было. Ничего благоприятного не виделось в этом пейзаже. Кенет искал глазами Тома Слокомба. Напрасный труд! Целая армия могла бы укрыться в многочисленных ущельях, неровностях и углублениях. Устав от бесплодных поисков, Айверсон уже намеревался продолжить осмотр с другой стороны, как вдруг увидел на вершине холма, в двухстах шагах от себя, какой-то необыкновенный предмет. У Кенета было хорошее зрение, и он в совершенстве умел пользоваться им при надобности. Притаившись за высоким деревом, он осторожно высматривал этот предмет, двигавшийся снизу вверх, и вскоре ясно разглядел медное лицо и длинный пучок волос на самой макушке головы, отличающий индейцев.

Ничего утешительного в этом неожиданном открытии не было. Кенет наблюдал за дикарем, каждую минуту ожидая, что вслед за ним вынырнет толпа его сородичей. Но этого не происходило, и голова на несколько минут исчезла. Он уже задался вопросом, что теперь делать, как вдруг та же голова появилась на вершине ближайшего пригорка, и в то же время рядом с ней явственно обрисовались силуэты двух лошадей. Кенет вздохнул с облегчением: то был Том Слокомб с двумя лошадьми, ради которых он и подвергался опасности. У молодого человека было сильное желание помахать шапкой и покричать, однако он удержался от опасных проявлений радости и ограничился тем, что надел свою шапку на шомпол, чтобы указать Тому на свое близкое присутствие.

Мы не станем описывать его радость, когда, наконец, Том присоединился к нему.

— А я уже было пришел в отчаяние, — сказал он. — Что с вами случилось? Что вас задержало?

— Великое множество приключений. Лошадей вывести с острова мне удалось очень скоро, но после этого надо было отделаться от краснокожих. Ведь я решился забрать седла, и вот, как видите, забрал, — ответил Ворон, торжественно указывая на оседланных лошадей.

— Напрасно вы подвергали себя такой опасности.

— Опасности? Что вы! Да ведь это соль моей жизни! Но если бы вы знали, сколько там было индейцев!

— Что они делали?

— Пока я искал седла, они осматривали место, где вы строили плот. Теперь они плывут за нами по озеру. Взглянем-ка поближе, где они теперь.

Оставив лошадей, они осторожно пробрались между кустарниками к самому берегу и оттуда осмотрели поверхность озера.

— Ну, не правду ли я вам сказал? Смотрите левее! — воскликнул Том.

Кенет увидел большой плот, направлявшийся к острову.

— Их там чуть ли не дюжина. Они теперь отыскивают место, где вы высадились, и, наверное, думают, что захватят вас врасплох. Только нам не время наблюдать за ними. Скорее бы выбраться из их когтей! Особенно ради этой красотки не хотелось бы опять к ним попасть.

— Сочувствую вам. Она и Саул Вандер ждут нас с нетерпением. Поспешим же.

Саул Вандер тоже заметил плот с отрядом индейцев, и мудрено ли, что прибытие товарищей вызвало его искреннюю радость!

— Как же я рад, что опять вижу вас! — сказал он. — И не столько за себя, сколько за эту бедняжку. Она рассказала мне свою историю. Ее зовут Флорела… Что же теперь нам делать?

— Если вопрос относится ко мне, — сказал Ворон с необыкновенной решительностью, — то я отвечу по всем пунктам.

— Скорее к делу! — заторопился Саул. — Вы доказали на деле такую ловкость, что мне приятно в том сознаться. Вы закаленный боец и видели много красных и белых, но какого бы чудака вы ни разыгрывали, это не помешает мне воздать каждому свое.

— Справедливо. Я и сам сознаюсь, что мне следует воздать хвалу, а так как я люблю, чтобы мои достоинства получали верную и справедливую оценку, то и пройду до конца этот тернистый путь. Садитесь-ка на одну из лошадей, а молодая девушка на другую, и мы отправимся до ближайшего форта. Тут переход всего в одни сутки, а как попадем туда, девушка будет в безопасности.

— Я и сам так думал, хотя мне очень прискорбно разыгрывать роль тюка, вместо того чтоб разделять с вами опасности. Но делать нечего. Едем!

Флорела села на лошадь Ника, Саул воспользовался лошадью Кенета. Но перед самым отъездом Том сказал:

— Надо еще раз взглянуть на остров. Так и есть, красные твари причалили к его берегу!

Обращаясь к Кенету, он спросил:

— Хороший ли вы ходок?

— А вот увидите, меня нелегко утомить.

— Тем лучше. Вперед марш! Саул Вандер, вы знаете дорогу в ближайший форт? Ступайте так скоро, как позволят вам раны. Если мы не поспеем за вами — не беда, мы сами сумеем позаботиться о себе.

Проводник трапперов на минуту посмотрел на небо, озеро, лес и солнце, потом, ориентируясь по приметам, которые подсказывал ему опыт охотника, отправился в путь.

Глава XXVIII.
Последнее затруднение Ника

А Ник остался в пещере, раненный, он лежал неподвижно в темноте при общей суматохе.

Выстрелы и крики вывели Марка Морау и его сподвижников из оцепенения. В первые минуты, под влиянием винных паров, они не могли сообразить, в чем дело. Но мало-помалу Марк и Крис очнулись и сообразили, что дорогие гости их надули. Выкрики дерущихся дали им полное представление о ходе дела.

Было еще довольно светло, так что Морау мог рассмотреть, что примерный миссионер отчаянно дерется с его лучшими молодцами из индейцев, на верность которых он мог вполне рассчитывать. Когда же раздался подлинный голос Ника, Марк в ту же минуту узнал его.

— Измена! — заревел он и, выхватив из-за пояса пистолет, выстрелил и тотчас уложил Ника.

— Двадцать фунтов стерлингов за этого великана, живого или мертвого! — закричал он, видя, что Авраам Гэмет исчезает в галерее.

Щедрое обещание только увеличило сумятицу, и квакер скрылся, пользуясь общим беспорядком.

— Лампы! Внесите лампы! Где Агарь? — закричал Марк, ударив себя по лбу. — У меня точно свинец в голове. Ага! Вот оно что! Теперь понимаю. Нас угостили снотворным!

— Да, и я того же мнения, — подтвердил Крис, — этот проклятый миссионер попотчевал нас ядом, а мы были так глупы, что выпили. Его новообращенный индеец ничуть не похож на индейца — это тот самый долговязый, который заряжал пистолеты во время вашей дуэли с Айверсоном. Да, он самый — Ник Уинфлз. Но кто же остальные, пускай снимут скальп с моего черепа, если я это знаю!

— Ник Уинфлз еще здесь, но я ручаюсь, что ему никогда отсюда не выйти на своих ногах. Видишь? Это он лежит у входа в галерею.

— А я думал, это один из наших черноногих. Вот и прекрасно! Я никогда не любил этого чудака, который ничего не боялся и все понимал. Я думаю, в целом крае не было ему равного, чтоб поохотиться, выискивая следы, и понаблюдать за неприятелем. С такими удальцами, как этот Ник да старик Саул, не будет нам покоя, не правда ли, капитан?

— Посмотри-ка лучше, точно ли он умер, — приказал Марк.

— Гм! Мертвечиной так и несет, — отвечал Крис, исполняя приказание, — на самой макушке у него изрядная рана.

— Ведь я и целил ему прямо в голову.

— Судя по длинной царапине на черепе, видно, что вы маху не дали.

— Но точно ли он умер? — спросил Марк изменившимся голосом.

— И сомнения не может быть. Мало ли я видал на своем веку мертвецов: кажется, умею отличить их от живых, — сказал Крис со злобной усмешкой, — можете быть уверены, что Ник Уинфлз никогда уже не будет секундантом вашего противника.

— Поделом ему, чтобы не вмешивался не в свои дела, — буркнул Марк угрюмо. — Занимайся он только своим делом, ничего худого для него не вышло бы, и мои удальцы оставались бы теперь целы и невредимы.

— Да, многие из них по милости Ника никогда уже не будут мучиться зубной болью, — сказал Крис.

— Если ты наверняка убедился, что он умер, унеси его отсюда сейчас же, терпеть не могу соседства мертвецов.

— А куда его девать?

— Тащи его вон отсюда. Налево за первым углом крутой утес и глубина неизмеримая. Брось тело туда. Такого погребения достаточно для Ника, привыкшего к кочевой жизни. Я думаю, он и сам-то не ожидал иных похорон, — отвечал Марк, искоса и с ужасом поглядывая на бедного, бездыханного Ника.

Кэрьер кликнул трех товарищей, приказал им нести тело, а сам шел впереди с фонарем в руках. Люди, преследовавшие Гэмета, возвратились ни с чем и занялись своими ранеными.

Через несколько минут Крис дошел до указанного места и занялся приготовлениями для спуска тела Ника Уинфлза у последнее жилище. Один подхватил его за ноги, другой за голову, они раскачали его и со всего размаху бросили в подводную бездну. Погребальная церемония совершилась с высоты двадцати футов над поверхностью озера. Глухой всплеск известил могильщиков, что тело достигло места назначения, и они поспешили вернуться в пещеру, боясь, подобно всем преступникам, преследований со стороны призрака жертвы. Индейские сообщники Марка покончили уже со своими убитыми, а их шаман перевязывал раны оставшимся в живых.

— Куда же девалась индеанка? — спросил Крис, подходя к Морау, облокотившемуся о стол и закрывшему лицо руками.

— К чему этот вопрос? — отвечал Марк грубо. — Ты знаешь столько же, сколько и я. Не могу никак опомниться от влияния адского снадобья, которое мне подложил этот окаянный миссионер.

— Так птичка-то улетела?

— Скоро и об этом узнаем. Агарь! Агарь! И куда запропастилась эта проклятая чернавка? Бери-ка лампу, Крис, да пойдем поглядим, что случилось, пока мы храпели, как скоты, под столом. Гм! Опьянение развязало нам языки больше, чем следовало. Но кончено! Все поправим!

Крис поторопился сопровождать своего начальника, хорошо понимая все его желания. Они пришли к темнице Сильвины. Дверь была на месте, и никаких следов, что кто-то входил сюда, видно не было.

— Вижу, что птичка не вылетела из клетки, — сказал Марк со страстным восторгом, — отвори-ка дверь, Крис, чтобы рассеять последние опасения.

Через минуту они спустились в темницу.

— Я ничего не вижу, — заявил Крис, тщетно высматривая Сильвину при свете лампы.

— Продвигайся вперед и все найдешь в порядке. Тут темень кромешная, ни черта не видно.

Неожиданно Крис странно вскрикнул и, кинувшись назад, чуть не сбил Марка с ног.

— Болван! Ну, что случилось? — воскликнул Морау.

— Я видел сатану! — закричал Крис в ужасе.

— Кто там? — произнес дрожащий голос во мраке. — Не вы ли, маса индеец? Не убивайте меня! О нет! Я много страдаю во тьме, но тихо сижу.

Услышав ломаное наречие, Марк узнал негритянку и удивился.

— Это ты, Агарь? Как ты сюда попала?

— Маса Морау? Как я рада! В каком тяжелом затруднении я находилась! О! Маса, меня зарезал обращенный индеец, — заявила Агарь.

— А где Сильвина Вандер? — заревел Морау.

— О! Маса, нельзя сказать. Убийца индеец ее вытащил, а меня сюда посадил, больше ничего не знаю, после того как он меня резал, все резал своим ножищем. Целую бочку крови из меня выпустил.

И Агарь принялась стонать и голосить, как будто в крайнем изнеможении.

— Просто ты до смерти перепугалась, старая ведьма! — сказал Крис, осматривая ее при свете лампы и не замечая никаких ран. — Вставай-ка, черная колдунья, и объясни нам все, что произошло. Не болтай попусту хуже сороки.

— Ах! Милостивый Создатель, на ногах не могу держаться, — настаивала на своем негритянка, будучи не в состоянии представить, что она могла выйти невредимой из лап новообращенного индейца.

— Так и оставайся здесь, пока сгниешь, — сказал Крис, и потом, обращаясь к Марку, заметил: — Сами видите, капитан, что от этой кучи мяса не добьешься толку, она разучилась даже смеяться.

— Одно только я вижу: меня обманули, — возразил Марк с яростью, — но может быть, их план не вполне удался, может быть, Сильвина еще не выбралась из пещеры. О, как я жажду мести! И как я был глуп, что щадил ее, покуда она была в моей власти! Мне следовало воспользоваться благоприятной минутой. Но не станем терять времени, поспешим отыскать ее. Непременно отыщем ее — да, непременно!

— Не все еще пропало! — закричал Крис. — Обыщем все углы и закоулки. Быть может, она притаилась где-нибудь в пещере вместе с этой индеанкой с глазами ехидны.

— Слишком сложно будет нам обыскать все углы и закоулки этого подземелья, потому что я сам не исследовал и половины этих переходов. Но, нужды нет! За дело!

Они оставили подземную темницу. Агарь, больше всего боясь темноты и одиночества, мигом обрела способность работать руками и ногами и, следуя за ними, продолжала выть, рассказывая бессвязную историю о перенесенных ею ужасах. Кэрьер несколько раз оглядывался, чтобы присмотреться к ней, так как не привык видеть ее иначе, как с широко раскрытым для смеха ртом.

Глава XXIX.
Запутанность обстоятельств

Свежая вода оживила Ника, на деле оказалось, что он был только оглушен ударом, а пуля Морау лишь задела кожу на его голове, покрытой густыми волосами. Очнувшись, охотник не мог в первую минуту ничего понять. На него нашло какое-то оцепенение, не позволявшее припомнить события, как бывает иногда во сне, когда давит домовой. Но инстинкт самосохранения не покидал его. Несколько мгновений он барахтался без всякой цели, но руки его невольно вытягивались, как во время плавания. Нельзя сказать, увенчалась бы его попытка полным успехом, потому что не успел он сделать и двух гребков, как над самым его ухом раздался глухой шум. Потом он почувствовал, что его кто-то поддерживает на поверхности воды.

После долгого отдыха Ник почувствовал, что собака тащит его за собой и что это именно его собака. Можно понять, какое успокоение и какую сладость доставило ему это открытие.

Мало-помалу сознание возвращалось к отважному охотнику, а Напасть все плыла и тянула его к песчаному берегу на мелководье. Тут и Ник приободрился нравственно и физически, так что мог уже помогать усилиям собаки. Кое-как, с трудом он взобрался на покатую скалу, и тут уж Напасть бросилась лизать ему лицо и руки, прыгая вокруг него с радостным лаем.

Язык Ника был не из тех, которые можно долго держать за зубами, он был создан затем, чтобы говорить, и в каких нежных выражениях он проявлял благодарность своему четвероногому другу.

— Мы с тобой всегда были как два родные брата, верный мой пес! Никогда между нами не было ссор и споров. Правда, ты с норовом, так и я тоже. В этом отношении мало разницы между собачьей и человечьей породой. Вот ты иной раз рычишь, а я в другое время ворчу, если что придется нам не по нраву. Значит, мы с тобой держимся на равных!

Ник остановился, желая приподняться, но опять растянулся, потому что сил явно не хватало.

— Вот ты и нашел меня, верный друг, — опять заговорил он, обращаясь к собаке, — ну-ка, расскажи мне, где ты пропадал? Куда бежал с места битвы? Не можешь ответить? А как бы хотелось мне узнать, кто тебя послал сюда! Инстинкт, что ли?

Напасть подняла голову и залаяла.

— Ну да, я так и думал: инстинкт — могущественная сила в животном. Добрая ты моя Напасть, уж как я люблю тебя! Ты и Огневик — вы у меня чудесные друзья. А где-то Огневик наш теперь? Если индейцы утащили его, так он сумеет устроиться… Но как это меня угораздило попасть в воду? Верно, эти краснокожие разбойники сбросили меня, когда я находился в небольшом затруднении. Вероятно, они сочли меня мертвым. Но это неправда. Ей-же-ей! Когда человек умер, он не на шутку уже мертв.

Ник опять смолк, делая новые и напрасные усилия встать на ноги.

— Ну, что же, — сказал он философским тоном, — я буду говорить, пока не найдутся силы ходить. Никогда не следует унывать. Вся моя система запуталась в маленькое затруднение. Но это не удивляет меня. Не весь ли мой опыт основан на небольших затруднительных обстоятельствах? Я никогда еще не жаловался, а теперь, кажется, приходится… Нет, уж лучше я буду книгу сочинять, под названием ‘Печальные воспоминания’.

Он задумался, как бы переваривая новую идею, и закончил привычным шутливым восклицанием:

— Ей-ей, верно так, и я покорный ваш слуга! Ну-ка, Напасть, садись со мной рядом и потолкуем.

Поняла ли Напасть предложение или уж очень устала от вечной беготни, только в записках, на основе которых написана эта книга, значится, что она тотчас присела на задние лапы и с любопытством прислушалась.

— Ну, начнем же нашу книгу, — продолжал Ник с невозмутимым спокойствием, — видишь ли, когда я перебираю в памяти все происшествия прошлого и припоминаю, как я всю жизнь то взбирался на вершины, то катился вниз, мне сдается, что весь мир представляет собой только небольшое затруднение с начала до конца. Мать моя находилась в самом жестоком затруднении в тот день, когда я родился на свет. Правда, я сам этого не могу припомнить, но слыхал от добрых людей, что не успел я взглянуть на Божий свет, как разом попал в самое жестокое затруднение: мать моя умерла, и меня отдали на руки чужой кормилице. Тогда голова моя была не больше куриного яйца. Едва минуло мне три дня, я уже свалился с кровати. Чайник с кипятком упал прямо на лицо и обварил меня. Зубы шли у меня труднее, чем у других детей, по случаю крепости моих десен. Когда пришло время заговорить, мой язык с трудом ворочался, но от этой беды меня избавил доктор, подрезав жилку. Некоторые говорили, что он чересчур далеко резанул. Но во всяком случае, моя разговорная мельница до сих пор исправно мелет и будет молоть, пока не умрут другие органы. Ей-же-ей!

Напасть зажмурилась и величественным лаем одобрила речи хозяина.

— Ведь сколько ни было повальных болезней, все я перенес. Была у меня и корь, и оспа, краснуха и жаба, и даже усовершенствованный коклюш без гарантии на излечение. От оспы я стал похож на китайское чучело, а коклюш заставлял меня кашлять так, что за три мили было слышно. Раз целая деревня вооружилась, собираясь выгонять стадо диких кошек, а это мой коклюш давал о себе знать. Ну а оспа столько наделала мне хлопот, что и говорить нечего. Двое суток на мне лица не было. Урод уродом тогда я казался и чуть не ослеп. Вскоре после того, как она рассталась со мной, я чуть было не утонул. Немного же мне досталось наслаждений. Ей-богу! Право слово так!

Напасть подтвердила его заявление продолжительным рычанием.

— Но к чему распространяться насчет затруднительных обстоятельств? — продолжал Ник с восторженным увлечением. — Всех не перечтешь! Лихорадки, колики, холера и мозоли. А раз на верхней губе вскочил у меня чирей с грушу величиной. Ну уж и помучился я! Думал, совсем с ума сойду, как до мозга дойдет. Как нарочно, откуда ни возьмись заушница привязалась. Затем лошадь поддала мне тумака копытом. А тут юбка совсем свалила меня с ног, и я упал влюбленным — и еще как, о Боже!

Напасть начала было рычать, но ее попытка замерла в глубоком вздохе.

— Пара черных глаз совсем обезоружила меня. День и ночь все мерещились мне эти глаза, а по временам к ним присоединялись крошечный ротик и сладкий голосок. А в голове так и жужжит одно словечко: Нели! Нели! Три месяца морочило меня и кончилось ничем. Особенного ничего не вышло, только Нели сказала мне, чтоб я не попадался на ее дороге, потому что она ненавидит меня. Но это она так сказала, совсем не со зла. С тех пор у меня немало было затруднений, и, наконец, я бросил все и ушел в страну охотников и звероловов. Тут уж затруднения посыпались на меня градом. Схватки, битвы, удары ножом и палицей, раны от огня и меча. То волки нападут, то медведи поприжмут, то дикие кошки погонятся, то бизоны потопчут, то гремучие змеи со своим жалом лезут, то пчелы закусают. Ей-богу, верно так!

На этом пункте Напасть возвысила свой голос до самого восторженного завывания, после чего вскочила и громко залаяла, но без ярости и угрозы.

— Кто-то идет! — воскликнул Ник. — Поостерегись, верный друг, и побереги меня, насколько можешь, чтобы не впасть мне в новую напасть.

Послышались близкие шаги, и вскоре перед глазами обрадованного Ника возник богатырский стан Авраама Гэмета.

— Неужели это воистину ты, друг мой Ник? Вот настоящий для меня сюрприз! Очень уж я страшился, чтобы эти кровожадные люди не обременили своей совести новым преступлением.

— Не от недостатка доброй воли ими это сделано. Они старались убить меня, да никак не могли. Впрочем, их неудача, вероятно, произошла от того, что я уже много лет приучаюсь выпутываться из всякого рода затруднительных обстоятельств. Эти гнусные мошенники думали, что покончили со мной, да и сбросили в озеро. Но не тут-то было! Жизненная сила не совсем покинула меня, вода оживила, а собака вытащила. Теперь я обсыхаю на солнышке, словно ящерица на камешке. Конечно, черепаха, опрокинутая на спину, не так жалости достойна, как я. Но это время для меня не потеряно, я сочинил новую книгу печальных воспоминаний, желая доказать, что вся жизнь человеческая есть сплетение всевозможных затруднительных обстоятельств.

— Друг Ник, меня поражает твое невежество и искажение истины. Но не лучше ли тебе встать на ноги, чем лежать на спине?

— О, не говорите так легкомысленно о моих недугах! Я и сам бы давно встал, когда бы силы хватало. Уж я не раз пробовал, боль во всем теле мешает.

— А попробуй-ка еще, авось силы найдутся.

Ник сделал страшное усилие и хотя с трудом, но поднялся и сел.

— Вот и сам видишь, что тебе не так худо, как ты воображал.

— Кажется, я имею право чувствовать слабость, тем более что мне пулю пустили в голову. По заведенному в этом мире порядку мне следовало бы умереть. Посмотрите, какую дыру сделала пуля мимоходом, — сказал Ник, указывая на голову.

— Это пустяки, друг охотник. Это не рана, а царапина. Правда, пуля прошлась по коже, но это значения не имеет, и ты будешь жить, как ни в чем не бывало.

— Рад слышать это от вас, ей-богу! Верно так, покорный ваш слуга! А я думал, что пуля засела у меня в мозгу, и эта мысль не давала мне покоя. Дайте мне вашу руку, и я заставлю действовать свои ноги, хоть они и отказываются служить — лодыри несчастные!

Гэмет помог ему подняться на ноги. В первую минуту Ник с трудом мог держаться, но мало-помалу собрался с силами и стал ходить. Напасть засвидетельствовала свою радость довольно шумным лаем, но не теряя своего достоинства.

— Здесь нам оставаться нельзя, слишком близко от слуг Велиала, — сказал квакер. — Надо по возможности увеличить расстояние между нами и пещерой, да побыстрее. Мужайся, друг Ник! Не во вред тебе будет маленькая прогулка. Неужели не найдется поблизости убежища, где можно укрыться?

С помощью Авраама Гэмета Ник шел довольно бодро. Квакер, как искуснейший проводник, вел его по самым удобным тропинкам между скалами и ущельями. Наконец Гэмет остановился, объявив после часовой ходьбы, что они достигли цели.

— Видишь ли, друг Ник, сама природа устроила здесь очаг для нашей пользы. Посмотри, как это художественно выразилось в скале! Потерпи немного, скоро затрещит веселый огонек, согреет твои озябшие члены и вольет жизнь в твою кровь.

Он набрал сухих веток и скоро исполнил свое обещание. Приятное тепло оживило Ника, и он не замедлил начать подшучивать над своими затруднительными обстоятельствами, из которых счастливо выпутался.

Глава XXX.
Сильвина и Волк в подземелье

Мы оставили Сильвину Вандер в подземелье, под покровительством Волка. Неожиданный поворот в ходе дела и внезапный переход от надежды к страху переполнили ее душу таким жестоким потрясением, которое трудно выразить. Суматоха, крики, стрельба из оружия в соединении с темнотой истощили ее мужество. Волк тащил ее за руку, и она бессознательно повиновалась ему.

Вскоре они вернулись в кухню. Огонь догорал в каменном очаге. Заметив лампу, Волк зажег ее и пристально посмотрел на дым, поднимающийся над догорающими угольями. Дым поднимался к закопченному своду и медленно уходил сквозь щели в скале. Индеец тряхнул головой и обернулся к Сильвине, смотревшей на него в безмолвном отчаянии.

— Восход Солнца, не суждено тебе спастись этим путем.

— Увы! Я погибла! — воскликнула Сильвина, всхлипывая.

— Так зачем же плакать о том, чему не суждено быть?

— Ты не можешь понять меня. Наши понятия так противоположны, что толковать тебе об этом значило бы только время попусту терять.

— Где же твое мужество, Восход Солнца? — спросил Волк презрительно. — Я считал тебя выше всех бледнолицых женщин, а ты дрожишь и плачешь. Где же твое мужество, которым ты так похвалялась, собираясь в поход с охотниками? А! Это была не ты.

— Что это значит? — возразила Сильвина с горечью. — К чему эти упреки, когда я и без того в бездне отчаяния? Есть ли у тебя надежда вывести меня из этого ада?

— Пока жизнь есть, надежда не потеряна. Только трус и безумец отчаиваются. Пойдем по одному из этих переходов, может быть, выйдем под открытое небо.

— Вот теперь, когда ты заговорил языком рассудка, и я перестану плакать и не буду поддаваться страху.

— Хорошо, теперь ты говоришь как дочь храброго вождя. Следуй за Волком, и он постарается вывести тебя из подземелья.

— Иди вперед, доброе дитя, я пойду за тобой. Но если нас обнаружат, то…

Индеец остановился, понимающе взглянул на свою госпожу и вытащил из складок женского платья длинный блестящий нож, подарок Марка Морау. Сильвина посмотрела на тонкое лезвие, и тень недоверия промелькнула на ее лице.

— Волк, — сказала она, — я не доверяю тебе — это оружие ты получил из чужих рук.

— Что ж из того? Я верен тебе!

Спрятав нож, он открыл, с умыслом или без намерения, пару пистолетов, висевших за поясом, и в ту же минуту углубился в одну из многочисленных галерей, ведущих в главную круглую пещеру. В галерее было сыро. Иногда приходилось сгибаться вдвое, чтобы не удариться лбом о выпуклости скалы. Иногда нужно было карабкаться через завалы каменных обломков, порой ноги вязли в грязи илистой почвы. Сильвина не отставала ни на шаг от проводника, подражая ему во всех движениях. Надежда понемногу загоралась в ее душе, она начинала верить в находчивость своего защитника.

Спустя какое-то время Волк остановился: перед ними оказалась преграда в виде глухой скальной стены.

— Мы теперь далеко отошли от озера, — сказала Сильвина, — в подземелье этом, вероятно, много выходов. Меня будут искать. Найди место, где бы нам спрятаться.

Волк вскрикнул от радости: он заметил расщелину, скрывавшуюся за выступом скалы. Природа так искусно скрыла этот проем, что Сильвина, только ощупав стену, убедилась в том, что оно существует, но как тесно было отверстие! С большим трудом она могла пробраться туда вслед за Волком.

— Слава Богу! — воскликнула она. — У нас есть убежище на случай преследования. Тс! Что это такое?

— Голоса, — отвечал Волк.

Сильвина задрожала. Волк успокаивал ее, как умел. Они продолжали путь по галерее, которая расширялась на несколько сот шагов и потом опять сильно сузилась. Вдруг явственно послышались голоса, напугавшие Сильвину. Сначала она не могла понять, откуда они доносятся, но вскоре осознала, что эта галерея шла параллельно другой, и их разделяла только тонкая стена базальта, растрескавшегося во многих местах.

Волк остановился и поставил лампу на пол. Через несколько минут она узнала голоса Марка и Криса. Сильвина побледнела и с тоской смотрела на Волка, который, гордо улыбаясь, держался рукой за оружие. Спокойствие и мужество юноши возвратили ей веру в него. Приставив ухо к стене, она прислушалась. Марк упрекал своего слугу:

— Крис, ты никогда не заканчиваешь своего дела. За многое хватаешься, а ничего не доделываешь. В деле на реке Северной ты промахнулся. Этому молодцу никогда бы не бывать на озере Виннипег, если бы ты его тогда прикончил.

— Да и не следовало ему там быть. Я и сам не могу понять, как это ему удалось подняться. Право же, иной раз мне сдается, что его никак не убьешь, пока не придет его время. Я был уверен, что насмерть укокошил его, а ночь была так холодна, что и трупу-то его следовало окоченеть. Мы бросили его бездыханного и неподвижного на снегу и нарочно еще огонь потушили. Право, я даже испугался, когда увидел его живым, точно привидение с того света.

— Вы с Джоном Брандом вели себя как последние болваны. Будь я на вашем месте, дело иначе бы повернулось.

— Однако клад-то мы притащили, а также мешок с долларами, которые он тащил из Йоркской фактории в Селькирк. Добыча хорошая! Да уж и попировали мы, пока всего не спустили.

— Обоих вас следовало бы повесить за беспросветную глупость.

— Одного я в толк не возьму, капитан, что вам тогда сделал молодой Айверсон? Ведь, насколько я знаю, он тогда еще и не знал ничего о вашей красотке.

— Боже, какой ты кретин! Да разве не в моих руках были интересы Северо-Западной компании? Не я ли прибыл сюда в качестве тайного агента, чтобы разведать все планы Гудзоновой компании, которые мои подчиненные должны разрушать, всячески мешая их претворению в жизнь? Переодевшись индейским вождем, я видел, как этот Айверсон был полезен нашим соперникам, каким уважением он у них пользовался, и подумал: ‘Этот молодец наделает нам хлопот’. А тут еще Компания Гудзонова залива выбрала его, чтобы послать деньги и депеши в форт Гери, что только увеличило мои опасения. Он молод и красив собой, и можно было держать пари десять против одного, что он увидит, — тут Марк понизил голос, — Сильвину Вандер. Что прикажешь делать? Я заранее ревновал его.

— Так почему же вы нам прямо этого не объявили? — возразил Крис, прислонившись к стене, у которой стояла Сильвина. — Как же нам с Джоном было догадаться? Ваша хитрость и скрытность против вас же повернулась. ‘Ребята, — говорили вы, — если на этот раз вы не воспользуетесь случаем, пеняйте на себя. Страна обширна, как вам известно, и законы не во все углы проникают’. Мы и подумали, что дело идет о простом грабеже и что вам хочется получить свою долю, поэтому вы и указываете нам на добычу. Если бы не вы, то кому бы из нас пришло в голову наниматься проводниками к этом молодчику. Вы и открыли нам способ добыть деньги и перед нашим отъездом дали все инструкции. Что же из этого вышло? В кофе мы подсыпали снотворное, закатили молодцу славного тумака по черепу и, считая его мертвым, бросили замерзать в снежной вьюге… Ну, а он возьми да воскресни из мертвых!

— Да, воскрес, чтобы наделать нам хлопот.

— Не говорите так, капитан, индейцы, вероятно, покончили с ним давно. Я готов хоть сейчас положить голову на плаху, что они обратили его в пепел и развеяли по ветру.

Сильвина содрогнулась.

— Неправда, — шепнул ей Волк.

— Ума вы глубокого и проницательного, капитан, и любите нашими руками жар загребать. Но я-то не люблю таких хитростей. Храбрый человек должен прямо говорить, чего он хочет, и если ему понадобится обделать нечистое дело, то он должен откровенно сказать, чего хочет и что за это даст. Я знал, что вы зарабатываете на торговле, потому что иной раз и сам подавал вам руку помощи, но благоразумно ли было вам надеяться, что я догадаюсь, как вы ненавидите Айверсона и как желаете от него отделаться? Впрочем, какая польза говорить о мертвых? Если же он, против всякого чаяния, жив, то вы и сами можете разделаться с ним, хотя и то правду сказать, что во время дуэли с ним вы не совсем красиво себя показали.

— Молчать! — рявкнул Морау. У меня были, да и теперь есть причины. Довольно того, что он служит конкурирующей организации, которую я всеми силами ненавижу. Я связан с Северо-Западной компанией и поклялся в смертельной ненависти к Гудзоновой монополии. По своей обязанности, я должен, не переставая, стеснять, унижать и разорять, насколько возможно, эту компанию, В этих скалах скрывалось много тюков с мехами, выкраденными из ловушек наших соперников и потом отправленными в Северо-Западную компанию. Тебе известно, что я, как и мои сподвижники, находимся под сильным покровительством. Все мое богатство в Северо-Западной компании, но это тайна, и до этого никому нет дела.

— Очень хорошо, капитан. Но идем дальше, тут ничего нет. Лучше вернуться назад. Вероятно, наша пташка улетела, и поверьте мне, это к лучшему. Женщины не стоят и сотой части времени, которое мы теряем на них.

— Болван! — закричал Морау в ярости. — Ты, видно, не знаешь моего характера! Я хочу захватить ее во что бы то ни стало, и она будет моей!

— Не пойму, куда она могла спрятаться. Видно, она колдунья и может по произволу появляться и исчезать.

— О, какой я был безумец! Она была в этой каменной могиле и в моих руках. Я должен был осыпать ее унижениями, позором, и она упала бы к моим ногам, как птичка с подрезанными крыльями.

Они вскоре приблизились к отверстию, где прятались Сильвина и Волк. Она страшилась, чтобы их кошачьи глаза не заметили расщелину. Неожиданно показался свет.

— Мы погибли! — прошептала девушка.

Волк молча потушил лампу. Еще минута, и Крис появился у входа. Подняв фонарь, он закричал с торжеством,

— Пташка! Ваша пташка, капитан!

— Ха-ха-ха! — раздался за ним злобный голос.

— Получай свое, змея! — сказал Волк сквозь зубы.

Сверкнул огонь, и раздался страшный выстрел, оглушительный звук которого потряс утес.

— Боже, смилуйся над нами! Своды обрушатся на нас! — воскликнула Сильвина.

Огромная часть скалы оторвалась и завалила подземную галерею между ними и преследователями. Несколько минут длилось зловещее молчание, не было слышно ни слова, ни звука, в совершенной темноте и при удушающем серном запахе. Слабый стон и восклицания свидетельствовали о том, что Крис и Марк пережили обвал.

— Мы избавлены от рук этого человека, но кто вытащит нас из этой могилы? — спросила Сильвина изменившимся голосом.

Волк не отвечал. Несколько минут он ощупывал стены.

— Заживо похоронены! — произнес он тихо.

Глава XXXI.
Почему ворон каркает

Кенет Айверсон и Том Слокомб быстро последовали за Саулом Вандером. Солнце садилось, и темные тени прокрадывались в лес. Саул часто придерживал лошадь из опасения утомить идущих пешком.

— Наверное, со стороны даже смотреть противно, как вы бежите за мной, точно собаки, тогда как я важно восседаю на лошади, как ленивый турок, — вдруг сказал Саул.

— Не беспокойтесь, — заметил Том, — мы вознаграждаем себя, прислушиваясь к стонам, которые вырываются у вас при движениях лошади.

— Когда движение разогреет меня, тогда я не стану обращать внимания на боль, — отвечал Саул.

Несколько часов они странствовали по лесу, пока не стало совсем темно.

— По моим расчетам, — сказал Саул Флореле, державшейся по его совету как можно ближе к нему, — теперь, должно быть, около полуночи. Мы прошли порядочный путь и наши спутники, должно быть, весьма утомились. Не остановиться ли нам на отдых?

— Что случилось? — спросил Том, подходя к ним.

— Плохи дела: мне хотелось бы разведать местность. Индейцы ничего хорошего не придумают, понимаете ли? Боюсь, что они не пропустят нас к форту беспрепятственно.

— Мне и самому это приходило в голову, — сказал Том, — индейцы не совсем глупы и, вероятно, понимают, что мы пробираемся к ближайшему форту, а так как известно, где находится этот форт, то они знают, в каком направлении мы продвигаемся. Вот это, Саул Вандер, я и называю здравомыслием.

— И судя по тому, каким чудаком вы прикидываетесь, — возразил Саул, — даже весьма удивительно это здравомыслие. Постарайтесь понять мою мысль. Неподалеку от нас проходит полоса земли, с обеих сторон окруженная болотами. Если дикари распорядились со свойственной им хитростью, то они непременно выслали отряд в конец этого перешейка, чтобы перерезать нам дорогу. Они знают так же хорошо, как и мы, что, вырвавшись из плена, человек поспешит укрыться в ближайшем форте, понимаете ли?

— Все это давно вертится у меня в голове, но я боялся встревожить молодую особу и потому молчал. Однако я не вижу признаков преследования, а у Ворона хорошие глаза. Впрочем, осторожность не бывает лишней. Оставайтесь здесь, пока я разведаю.

— Разве можно перейти болото по другой дороге, которая короче нашей? — спросил Кенет.

— Разумеется, с другой стороны озера дорога на целую треть и даже, может быть, наполовину короче, — отвечал Том.

— Но мы видели их по ту сторону озера.

— Мы видели только часть отряда, который переправлялся на остров, но это еще не все. Остальная часть рассыпалась по лесу. Индейцы по природе своей недоверчивы и знают толк в военных хитростях.

— Боюсь, — сказал Саул Слокомбу, — как бы вы не сыграли с нами такой же штуки, как нынче днем: в таком случае мы дождемся вас разве что завтра утром. Не совсем весело оставаться в неизвестности, а потому даем вам час на обзор местности, и если после этого срока вы не дадите о себе весточки, то мы отправимся вперед без вас, понимаете?

— Идет! Ведь я не из обыкновенной породы. Я великий Ворон Севера и в жилах моих течет кровь двух племен. И течет она не так, как у обыкновенных людей, а белая кровь с одной, а красная с другой стороны. Я подобен часам с двойным ходом.

— Еще бы! — воскликнул Вандер нетерпеливо.

— Вижу, как вам хочется, чтобы я скорее ушел, вот я и ухожу.

Ворон захлопал крыльями, но Напасть грозным рычанием посоветовала ему не производить привычных проявлений свой сущности.

— Вот странная собака! Никак не хочет подружиться со мной, все шпионит и скоро не позволит мне самых естественных проявлений. Это дикая кошка, с которой не слишком-то поссоришься.

Том Слокомб перекинул карабин за плечо и спокойно двинулся в путь, как будто об опасности и речи не было. Скоро он исчез из виду. Кенет проводил его тревожным взглядом, не потому, что сомневался в его искренности, а из опасения, что сумасбродство Ворона наделает им хлопот. Однако он не выдал своих опасений и постарался скоротать время разговорами с товарищами. Прошло полчаса, ничто не потревожило их, но внезапно среди общей тишины поднялся страшный шум, в котором резко раздавалось карканье Ворона.

— Именно этого я и боялся! — воскликнул Кенет. — Этот сумасброд попал в новую беду.

Саул Вандер забыл о своих ранах. Глаза его засверкали, схватив ружье Ника и пришпорив лошадь, он стремительно понесся в том направлении, откуда неслись крики.

Айверсон остался с Флорелой в сильной тревоге. Мужество звало его на поле битвы, но совесть не позволяла оставить бедную девушку. Он не знал, на что решиться, тревожась за Саула, негодуя на Ворона. Заметив его волнение, Флорела тотчас поняла причину.

— О! Не покидайте меня, умоляю вас! — сказала она. — Глубина и темнота леса пугают меня, мне все кажется, что из-за кустов выскочат дикари.

— Не бойтесь, я не покину вас.

— Простите мне это малодушие. Постоянные опасности преследуют меня и потому воображение стало для меня орудием пытки. Зашумит ли ветер между листьями, зашелестит ли трава, мной овладевает необъяснимый ужас.

— Понимаю, но вы можете положиться на меня.

Вдруг грянул выстрел.

— Ну, уж это, верно, ружье Ника заговорило! — воскликнул Айверсон.

Напасть насторожила уши при столь знакомом звуке. Кенет хотел было ее удержать, но не тут-то было, ее и след простыл!

‘Она будто различает звук хозяйского карабина!’ — подумал он.

Последовали еще несколько выстрелов.

— А мы ничем не можем помочь, — прошептал Кенет печально, — и спокойно должны ожидать исхода дела! Однако отвага Саула Вандера удивляет меня.

— Тише! Мне послышались чьи-то шаги, — прошептала Флорела.

— Нет, это вы слышите, как бьется ваше сердце. Прощу вас, успокойтесь, — убеждал Айверсон.

В эту минуту громовой голос перекрыл все звуки вокруг:

— Я великий Полярный Медведь Севера, слышите ли, краснокожие дикари! Подходите-ка ближе! Вас ждет смерть. Разве вы не слыхали о Вороне Красной реки? Кар! Кар! Кар!

Нет слов, чтобы описать, какой эффект произвело это оглушительное карканье в такую минуту и при таких обстоятельствах. С ужасающей резкостью ему вторили отголоски эха под мрачными сводами дремучего леса.

— Что за странный человек! В его криках есть что-то ужасающее! — воскликнула Флорела.

— Я всемирный потоп, безвозвратная катастрофа, неизмеримый костер мучения, полукрасный, полубелый и естественный феномен земного шара! Кар! Кар! Кар!

— О безумец! — проворчал Кенет. — Он наведет на нас всю шайку черноногих разбойников!

Айверсон ошибся. Эти оглушительные крики стали причиной их спасения. Индейцы суеверны, им и в голову не могло прийти, что бледнолицый осмелится так шуметь, если за ним нет сильного подкрепления. Они вообразили, что Ворон колдун и что сейчас неблагоприятное время, чтобы одержать победу над столь многочисленным врагом. Они отступили, потеряв двух воинов убитыми. Вслед за тем вернулись Саул и Том, у первого возобновились страдания от ран, второй торжествовал свою победу.

— Где собака? — спросил Кенет озабоченно.

— Должно быть, где-то рядом, — отвечал Том. — А! Вот и она, и морда у нее вся в крови. Эта дикая кошка наверняка участвовала в битве.

— На этот раз мы избавились от грозной опасности, — сказал Саул, отирая пот с лица. — Я помолодел на десять лет, услышав вой краснокожих, кровь закипела в жилах, и я забыл о своих ранах. Я думал только о моей дорогой малютке!

— Но куда же девались наши враги? — спросил Кенет.

— От криков нашего друга Ворона у них пошел мороз по коже. Я не порицаю их, потому что и сам никогда в жизни еще не был оглушен таким немилосердным карканьем. Но нет худа без добра. Пока индейцы отступают, воспользуемся возможностью без особых помех добраться до форта.

При таком заявлении в сердце бедной Флорелы возродилась надежда, и она не обманула ее: при первых лучах рассвета они приблизились к воротам ближайшего форта Шарлот, где и были приняты дружелюбно. Но на другой день после прибытия Напасть исчезла в неизвестном направлении.

Глава XXXII.
Охотник и квакер

— Друг Ник, у тебя хорошее зрение, взгляни-ка на тот пригорок и скажи мне, не видно ли там дыма? — спросил Гэмет.

— Вижу что-то похожее на дым, но, может быть, это поднимаются испарения с озера.

— Нет, это не испарения озера, а дым горящего леса. Посиди здесь, зверолов, пока я схожу и разрешу наши сомнения. Я любопытен, как женщина, надо удовлетворить любопытство во что бы то ни стало. Истинно так!

— А меня покинете? — заныл Ник жалобно. — У меня не хватит сил для борьбы, если я опять попаду в затруднительные обстоятельства в ваше отсутствие. Будь хотя бы у меня глоток вина, кажется, и сил бы прибавилось.

— Истину говорю тебе, друг Ник, я совсем забыл, что припрятал под кафтан флягу твоего смертельного врага. Охотно передам тебе ее, если дашь мне слово оставаться в границах умеренности, потому что пьянство, на мой взгляд, есть гнуснейшее злоупотребление небесными дарами. Но мир погибает в грехах. Ох! Ох! Ох! О-о!

— Хорошо, передайте мне флягу. Но меня бесит, что, кроме этого, я больше ничем не могу помочь себе. О-ох! Ох-о-о!

Ник Уинфлз завершил вздох порядочным глотком из фляги, насмешливо посматривая на Гэмета.

— И по твоей наружности видно, что ты нечестивец и язычник и что, всего вероятнее, совершил много зла в этом мире, — отвечал Гэмет с невозмутимым благодушием. — Ты головня, не вынутая еще из геенны огненной. Не прав ли я?

Авраам не спускал глаз с облаков дыма, показавшихся вдали, не обращая внимания на болтовню Ника, который завел нескончаемую историю о своей благочестивой тетушке и при этом до того разгорячился, что даже забыл про свои страдания и по-прежнему шутил и улыбался.

— Не хочешь ли поесть, друг Ник? — спросил квакер.

— Ах! Я так проголодался, что кусочек сырого мяса показался бы мне лакомством. Ведь я могу съесть все, что может переварить желудок, а вот мой старший брат, так он мог глотать и вещи даже неудобоваримые. Будучи ребенком, он глотал перочинные ножички ради потехи, а как возмужал, то сделал из этой способности прибыльное ремесло.

— Счастлив ты, что не дойдешь до этого затруднения! Вот тебе кусок хлеба и мяса, которые я прихватил со стола Марка Морау. Возьми и вкушай с миром.

— Благодарю и прошу позволения поделиться с добрым товарищем. Но, как уже сказано, мой брат стал глотать ножички ради заработка. И что же? Поверите ли, в один день, неумеренно наглотавшись, он так и умер.

— И что же после этого вышло?

— Начальство назначило продажу его имущества с аукциона в пользу вдовы, потому что в желудке его нашли более полуведра ножей и ножичков, которые пошли по высокой цене по случаю необыкновенного казуса. Я и сам присутствовал на аукционе, и посмотрите, какой нож был куплен мной за доллар, и только в знак уважения, так как я имел честь быть братом такого замечательного покойника! Ей-же-ей! Право слово так, и я покорный ваш слуга…

При этих словах он вытащил из кармана преогромный нож с роговой рукояткой.

— Ник, ты имеешь достойную осуждения привычку приврать, что вводит в соблазн мою правдивость, — заметил квакер, — при более удобном случае я постарался бы красноречивым словом избавить тебя от гнусного порока, но боюсь метать бисер перед четвероногим, об имени которого умолчу.

— Говорите, все говорите и ничего не бойтесь. Я все знаю и все прочел. Даже такие книги прочитал, которые так и не разрешили заданного вопроса. Ей-ей! Покорный ваш слуга!

— Ты философ, и я не стану критиковать твои принципы. Но верно, это настоящий дым на том холме. Друг Ник, подожди меня и ничего не бойся. Собака предупредит тебя в случае приближения неприятеля, чего, впрочем, нельзя ожидать.

Холм на берегу озера, куда направился Гэмет, находился на значительном от них расстоянии. Скалистая и почти безлесная возвышенность, освещенная бледным светом луны, имела печальный вид. Квакер, подчиняясь необъяснимому инстинктивному влечению, пробирался скорыми, неслышными шагами. Следя за ним, опытный охотник понимал, что, несмотря на религиозное благодушие, все северо-западные дороги и навыки звероловов были хорошо знакомы квакеру, что при первом боевом звуке с его лица исчезало величавое и меланхоличное выражение, глаза его сверкали наблюдательностью и его богатырский стан выпрямлялся, как бы сбрасывая с себя тяжелое бремя. С полным сознанием своей силы он гордо поднимал голову и крепко держал карабин наготове, его громадный топор привычно висел за поясом.

Приблизившись к холму, квакер счел за лучшее обойти его. Дым, предмет его любопытства, иногда скрывался за верхушками деревьев, а иногда ветер колыхал его винтообразную колонну, служившую Гэмету ориентиром. Наполовину обойдя пригорок, Авраам вдруг очутился перед довольно обыкновенной картиной в тех краях: группа дикарей сидела на корточках около костра. Сначала квакер мог рассмотреть только общий вид картины, но когда подполз ближе, то мало-помалу рассмотрел все подробности. Много было жизни и шума в этом зрелище: компания хохотала во все горло. Авраам разглядел и причину их веселья: объемистый бочонок переходил из рук в руки. Только две особы не принимали участия в общем веселье: индеанка, вероятно, враждебного племени, и захваченная в плен во время одной из тех страшных битв, которыми так гордятся воинственные сыны лесов. Она была привязана к небольшой сосне, и руки ее были так крепко стянуты, что она, видимо, страдала от боли. Гэмету показалось что она молода, хорошо сложена, с прекрасными чертами и не очень темным цветом лица. С печальной покорностью судьбе она прижалась к дереву, и большие черные глаза были устремлены к небу. Рядом с ней к могучему дубу точно так же был привязан человек, представлявший поразительный контраст с ней. Долговязый, худощавый и костлявый великан с каким-то треугольным лицом. Нос у него выдавался прямым углом, подбородок торчал острием, рот до ушей, впалые щеки и широкие скулы. На голове его рос целый куст волос морковного цвета, не знакомый, по-видимому, ни с гребнем, ни со щеткой, такого же цвета жиденькая борода. Грубая одежда, висела на нем мешком.

Гэмет заметил, что этот пленник смотрел на дикарей с тревожным и умоляющим видом. С нежной, почти родительской заботливостью он следил за опустошением бочонка и словно приходил в отчаяние при каждом новом глотке опьяневших дикарей. Язык был единственным органом, которым он мог свободно располагать, и потому он не щадил себя в усилиях, то обращаясь прямо к индейцам, то толкуя сам с собой.

— Упивайтесь теперь, проклятые змеи! Но дорого вы заплатите мне за свое пьянство, когда я прибегну к закону! Неужели вы думаете, что я только затем сунулся в вашу глушь, чтобы даром угощать вас вином? Орите во все горло, гнусные твари! Научил бы я вас уму-разуму, только бы загнать вас в уголок Соединенных Штатов, да подкрепить бы себя батальоном солдат. Уж дал бы я вам знать! Ехидны! Удавы! Забрать всю выручку, с таким трудом добытую! Да знают ли еще они, кто я?

Тут, обращаясь к индейцам с убедительностью наставника, он провозгласил.

— Ребята, мне кажется, вы впали в великое заблуждение. Ведь вы не знаете, что я Голиаф Стаут. Конечно, вы и прежде слыхали о Голиафе Стауте [Stout (англ.) — сильный, смелый, крепкий] — знаменитом негоцианте, торгующем вином и виски.

В ответ на это воззвание один из дикарей подошел и плеснул ему прямо в лицо пригоршню виски. Это возбудило такую ярость виноторговца, что он не мог уже сдержать себя. А тут еще один из врагов ударил его палкой по голове, что довело его до крайности. Как разъярившийся бык, Голиаф метался и рвался, пытаясь разорвать путы.

— Так вот как вы благодарите благодетелей своих! Славное средство поощрения винной торговли! Вряд ли кто другой захочет после этого вести с вами торговые дела. Я-то точно теперь ни ногой к вам… Возможно ли посылать миссионеров к тому народу, который не умеет уважать даже священную особу негоцианта, торгующего водкой? На всем пространстве Красной реки вам не найти другой такой первоклассной водки. Я самым добросовестным образом составлял ее, одна часть алкоголя, четыре части воды, пять частей крепкой водки и чуть-чуть кислоты, только для вкуса. Но да будет проклят тот день, когда я решился заработать себе копейку честной торговлей среди вас! Объясните мне, красные готтентоты, что такое ваша Красная река в сравнении со старой Миссисипи? Что значит Гудзонов залив? Красная река — это болото для лягушек, Гудзонов залив — ручей для форели. Вода у вас ни на что не годна, даже разбавить вина нельзя, так она грязна. Ваши луга — те же болота. И какие у вас там форты? Какая-нибудь заржавевшая пушчонка, пара чахоточных лошадей да безногий инвалид — вот вам и весь форт. Хороши укрепления, нечего сказать! Избави Бог!

Пока Голиаф разглагольствовал, индеанка оставалась спокойна, она покорилась судьбе, подняв глаза к небу.

Дикари быстро достигли последней степени опьянения. Сначала они шумели, потом стали ссориться и ругаться. Гэмет очень боялся за жизнь виноторговца, потому что индейцы не скрывали своих враждебных намерений. Молодая девушка тоже была предметом их усердного внимания.

Голиаф Стаут замолчал и прислушался. Гэмет воспользовался минутой беспорядочной возни и криков и незаметно подполз к ним, скрываясь в кустарниках. К несчастью, сухая хворостинка подломилась под ним и затрещала так громко, что индейцы переполошились и мигом были на ногах. Один из них, видно, был похрабрее других, шатаясь, с томагавком в руке, добрался он до места, где скрывался Авраам Гэмет, сдерживая дыхание. Индейский воин был уже всего в двух шагах от квакера, как вдруг упал и больше не вставал. Трудно было бы объяснить это явление. Опьянение или неожиданный удар были причиной его падения? Несколько мгновений кусты не шевелились, и снова воцарилась тишина.

Глава XXXIII.
Виноторговец

Индейцы на минуту переполошились, но вскоре опять уселись и, по-видимому, совсем забыли причину своей тревоги. Еще сильнее они загомонили об интересном для них предмете.

— Боже мой! Они хотят сжечь молодую девушку! — воскликнул Голиаф. — Вот болваны-то! Не лучше ли жениться на ней, чем тратить дрова на костер?.. Но что еще они там затевают? Как! И меня тоже сжечь! Господи! Это водка вбила чертовщину им в голову! И зачем я не остался дома с Персильей Джен! Правда, от нее нет покоя, у нее такой окаянный невыносимо ядовитый язык, а все же лучше видеть с утра до ночи ее слезы, слушать ругательства, жалобы и ворчанье, чем попасть на костер. Ведь от огня страшно коробится тело… Послушайте, господа дикари, и мы с вами в один миг уладим счеты миролюбиво. По случаю вашего невежества я не стану предлагать вам тяжелых условий, снимите с меня оковы, возвратите свободу, и я даром уступлю вам все уже выпитое, только заплатите мне за остальное и отпустите с миром восвояси.

В ответ на такое предложение один из дикарей пустил охотничий нож в голову Голиафа, но тот сильно рванулся в сторону и только так избежал удара, нож пролетел мимо и глубоко вонзился в дерево, к которому был привязан злополучный негоциант. Несмотря на свою храбрость, он задрожал как осиновый лист. Индейцы под влиянием водки обнаружили звериную жестокость. Четверо из них, которые могли еще держаться на ногах, стали собирать дрова и хворост, чтобы сложить высокий костер около индеанки, остальные лежали мертвецки пьяные.

Безмолвно стояла индеанка, не взывая ни одним словом к их милосердию.

Участь, грозившая ей, глубоко взволновала квакера, который вместе с тем сильно заинтересовался странной личностью, называвшей себя Голиафом Стаутом, и внимательно следил за движениями четырех индейцев, надеясь, что они вскоре последуют примеру лежавших товарищей. Однако надежда не оправдывалась, квакер видел неизбежную гибель пленников и страстно хотел их спасти. Пока дикари складывали костер около индеанки, он незаметно проскользнул к Голиафу. Квакер знал, что и ему самому грозит опасность, но голос долга и любви к ближнему избавил его от колебаний. С неописуемой ловкостью и быстротой он подкрался к виноторговцу, стоявшему в десяти шагах от индеанки. Высокая трава и густые кустарники помогали ему. В шести шагах от Голиафа, стоявшего к нему спиной, он тихо позвал его по имени. Голиаф насторожил уши, оглянулся направо и налево, но, как истинный янки, и вида не подал. Тогда Гэмет прошептал:

— Стой смирно, не шевелись, и твои путы мигом спадут.

К счастью для Гэмета, индейцы так углубились в свои приготовления, что не обращали внимания на виноторговца. Одним ударом ножа квакер незаметно освободил его. Голиаф спокойно вытащил нож из дерева, припал к земле и на четвереньках подполз к своему освободителю, который тотчас увел его за утес, и там у них начались переговоры.

— Знай же, друг Голиаф, что я противник насилия и очень жалею эту язычницу. Не следует позволять этим филистимлянам сжечь ее на костре. Вырвем ее из языческих рук. Как человек от мира сего, придумай способ.

— Речи ваши так и отдают квакерством, однако я понимаю вас, вы хотите спасти всех, никому не делая зла, — сказал Голиаф.

— Именно так, друг.

— У меня и без того много забот. Не шутка разом потерять двадцать бочек водки! Ведь это сущее разорение! И чье сердце не тронулось бы жалостью к моему несчастью? Что скажет Персилья Джен? Ни одна косточка, ни один нерв у нее не останется спокойным на целую неделю! Единственный драгоценный товар в мире — это вино! Дайте мне безмерное количество вина, и я век буду плавать на поверхности земли, как пробка на воде.

— Друг Голиаф, мне жалко смотреть, насколько ты привязан к бренному существованию! Твое ремесло гнусно и мысли твои бесчеловечны.

— Ах, если б я мог напустить закон на этих гнусных тварей!

— Неблагодарный! Ты забываешь, что сам только недавно избавился от смерти, и даже не сознаешь, какие опасности тебя и сейчас еще окружают! Но теперь не время болтать, язычники так близко, что могут услышать нас. Не можешь ли ты, вооружась безвредным оружием, вроде брошенного в тебя язычником, броситься, подобно Самсону, в стан нечестивых и рассеять их, как сухое былье, чтобы освободить бедную узницу.

— Так бы сразу и говорили. Я не чувствую охоты нападать на краснокожих, вооружась невинным орудием. Но вы забыли сказать, что вы сами будете делать, пока я буду их рассеивать, как сухое былье?

— Да когда же ты закончишь свои многочисленные сказания? Еще минута, и будет поздно. Разве ты не видишь, что один из них нагибается, чтобы зажечь костер под ногами несчастной? Неужели ты не замечаешь, какая покорность на ее лице и с какой тихой тоской глаза ее устремлены к небу?

— Все вижу и все чувствую. Вы думаете, что янки чувствуют только запах долларов, и ошибаетесь. Но знайте же, что у индейцев обычай драться, не обращая внимания на смерть. Готов заложить целый бочонок виски, что эта индеанка не пошевелится и не охнет даже и тогда, как ее тело обратится в уголь. Сейчас хоть картину с нее написать и показывать за деньги!

— Замолчи! — сказал Гэмет, сверкнув глазами. — Бери эти револьверы и будь с ними как можно осторожнее, они заряжены и стреляют без шума. Следуй за мной и помни, что поднявшие меч от меча погибнут!

Гэмет произнес это так выразительно, что Голиаф повернулся, чтобы пристальнее посмотреть на него.

— А я думал было, что вы само благодушие и кротость, да глаза-то совсем в другом вас уличают…

— Если ты не трус, иди за мной и делай то же, что и я.

Гэмет сделал два шага вперед, вдруг остановился и сказал:

— Помни же, что револьверы заряжены и что ты должен пользоваться ими осторожно, ибо кровопролитие бесчеловечно.

Голиаф видел только, как, взмахнув топором, Гэмет бросился к молодой пленнице с таким ужасным и нечеловеческим воплем, что даже он содрогнулся. Но, мигом оправившись, он кинулся вслед за Авраамом.

— Не могу не последовать такому примеру! — бормотал он дорогой. — Да и девочка прехорошенькая, за что ее даром сожгут? Персилья Джен непременно будет кричать, что это позор. Гоп! Гоп! Ура! Вот вам, разбойники, бесчестные грабители!

Когда Голиаф добежал до костра, двое из дикарей уже лежали мертвыми. Одним выстрелом он уложил третьего, а четвертый удирал во все лопатки, хоть и пошатываясь. Виноторговец хотел и с ним покончить, но Авраам удержал его.

— Не надо мстить, — сказал он сурово, — язычник не сопротивляется, так пускай бежит.

Голиаф перерезал путы пленницы, говоря:

— Тут осталось еще с полдюжины дикарей, надо бы и с ними покончить. Они опьянели от ворованной водки. Если они показывают такое неуважение к винному негоцианту, что же они могут сделать с миссионером? Бьюсь об заклад, они съедят его.

— Твоя торговля — гнусное и бесчеловечное дело и, если бы они тебя съели, было бы поделом, — сказал квакер и, обращаясь к молодой индеанке, произнес: — Вот ты и свободна, успокойся же и следуй за нами. Не дрожи и не смотри на меня подозрительно, я друг тебе.

— Вероятно, она вас понимает так же, как если бы вы с ней по-гречески говорили. Дайте-ка мне с ней потолковать на чистом индейском языке. Ведь я выучился этому проклятому языку, чтобы не платить переводчику.

В невозможной позе и с самым смехотворным коверканьем языка он заговорил на таком ломаном наречии, что индеанка вытаращила на него глаза и словно окаменела.

Авраам махнул ей рукой и пошел вперед, что она тотчас поняла, и последовала за ним. Голиаф Стаут не прекращал своего кривлянья.

— Чего же ты медлишь? — спросил квакер, оглянувшись.

— Разве вы не знаете, что эти змеи забыли выпить еще два бочонка? Неужто оставлять такой драгоценный напиток? Водка — ведь это чистое золото. И как подумаешь, сколько поглощено золота этими тварями!

Голиаф, не слушая увещеваний квакера, пошарил между опьяневшими дикарями и отыскал непочатый бочонок. С жадностью схватил он свое добро и вскоре догнал квакера, не переставая ругать дикарей. Но внезапно он остановился и с сильно озабоченным видом спросил:

— Скажите на милость, что вы сделали с двумя проклятыми тварями, что они так присмирели, уткнув носы в терновник, а ноги подняв кверху?

— Друг Голиаф, это твое гнусное пойло свалило их без чувств. Может быть, и я тут немного поспособствовал, дав им чересчур сильного тумака по башке, в чем сейчас и упрекает меня совесть. Друг Голиаф, когда-нибудь на свободе я постараюсь просветить тебя в вопросе о принципах квакеров. Воистину говорю тебе, этот народ не от мира сего. О-о-ох-ох-о-о!

— Так вам бы лучше всего вернуться на квакерскую станцию, но пока не худо было бы помочь мне тащить этот бочонок. Под его тяжестью я совсем изнемогаю.

— Так брось его и ускорь шаг. Вот и солнце всходит, не обременяй же себя бесполезным веществом.

— Как вы смеете называть подобный напиток бесполезным? Да я им только и живу, им дышу и его ношу. Только попробуйте, что это такое! На этот раз и денег с вас не возьму, чтобы дать вам понятие о его превосходном качестве. Выпейте, не бойтесь, это немножко облегчит мою ношу.

— Продать свою душу за подобное пойло! Отступи от меня, нечестивец!

— Да тут нет ни капельки поташа, а покупать вас я не желаю, да и даром не возьму. Но за вашу маленькую услугу выпью за ваше здоровье.

Виноторговец проглотил хороший глоток, даже прищелкнув языком от удовольствия.

— При таких убедительных доводах и я уступаю, несмотря на отвращение к подобному зелью.

Квакер взял бочонок, помахал им, как игрушкой, и с полминуты подержал над ртом.

— Однако вы не хуже других поддаетесь искушению, — заметил Голиаф, сильно встревожившись за свой драгоценный товар, — сразу видно, что вы никогда не бывали членом общества трезвости. И я тоже не бывал. У всякого свое мнение, хотя Персилья Джен уверяет, что общества трезвости очень уместны там, где народ не имеет наличных денег, чтобы уплатить за такую водку, которой вы угощаетесь… Однако мой товар знает, видно, дорогу в ваш желудок.

— Воистину он огнем течет по дороге, но я боюсь употреблять его, потому что дух должен господствовать над плотью. О-о-ох-ох-о-о!

— Не говорите же дурного об этом чистейшем золоте, в котором соединились только крепкая водка, вода Красной реки и спирт.

В эту минуту послышалось рычание собаки и голос Ника.

— Вы ли это, Гэмет? Я было подумал, что вы совсем покинули меня. Это что за дичь в образе индеанки, да еще полуголой? Э! Да вот еще и ходячая жердь, от которой за милю так и несет духом янки.

— Да, и притом самого замечательного янки, — подхватил Голиаф, не совсем довольный таким приветствием.

— Хоть сейчас долой скальп с черепа, если у меня не было брата, как две капли воды похожего на вас! Еще мой дед возил его по всему миру как образец живого скелета. Весь высох, а каких огромных денег стоило деду одевать его, потому что плечи его, что твой нож, так и прорезали одежду. Надеюсь, вас не оскорбляет сходство с моим братом? Не бойтесь собаки, она не тронет вас, пока вы будете с ней учтивы, а если и куснет раза два-три, то после этого непременно помирится. Ей-богу так, и я покорный…

— Неужели это собака? Волк, как есть волк! Будь я собакой, ни за что не хотел бы иметь таких глаз. Вероятно, вы даже не сможете назвать, какой она породы, — заметил Голиаф, недоверчиво поглядывая на Ника в чудном индейском костюме и вымазанного красками.

— Не простого рода эта собака. Всмотритесь-ка в нее получше. Что скажете об этих ушах, а какая дивная голова? Бьюсь об заклад, что подобного образца вам не найти на всем пространстве Мексиканского или всякого другого залива.

Во время этих прений Напасть приняла угрожающий вид и как будто хотела проглотить виноторговца взглядом.

— Вы хотите знать, какой она породы? Знайте же, в ней есть хорошая доля волка, часть дикой кошки и нечто от медведя, впрочем, лисица и собака тоже принимали участие в ее создании. Вот вам ее происхождение, передайте это друзьям если таковые у вас найдутся.

Несмотря на внушительность генеалогического древа, Голиаф посмотрел на Напасть презрительно, почувствовав его недоверие, она отступила и замкнулась в свойственном ей величии.

Глава XXXIV.
Встреча друзей

Пока происходили описанные сцены, в эту сторону ехал молодой всадник. Его лошадь спотыкалась от усталости, но всадник, казалось, не обращал внимания на ее медленные движения. Поглощенный глубоким раздумьем, он почти не осознавал, что происходит вокруг него. По одежде и вооружению его можно было причислить к одному из северо-западных авантюристов. Карабин был вскинут на плечо, поводья небрежно опущены, сам он скрестил руки на груди.

На востоке разгорался восход.

— Что мне до восхода или заката солнца! — прошептал он рассеянно. — Странная вещь! Какое влияние может оказывать на наши чувства и действия женщина! С той поры, как я встретил эту девушку, я так переменился, что сам себя не узнаю. Она проникла во все мои мысли, воспоминания о ней проскальзывают во всех ощущениях. Она прекрасна, скромна, преисполнена всех добродетелей и ввергла меня в такое иго рабства, от которого я не могу и не хочу освободиться. Неизвестность о ее участи невыносима для меня. Заблудилась ли она, погибла в этих диких пустынях? Попала ли она в руки Марка Морау? Ужасная мысль! Лучше бы она погибла под ножом индейца!

Внезапно лошадь остановилась, с вожделением посматривая на траву, расстилавшуюся под ногами, которые она с таким трудом волочила. Кенет Айверсон очнулся и, с любопытством оглядевшись вокруг, подумал:

‘Да, я не ошибся. Это именно та местность, которая так памятна мне: там должно быть озеро, а тут утес, в котором скрывается пещера. Какую ночь я тут провел! Не забыть мне этих ужасов! На площадке этого утеса я познакомился с Авраамом Гэметом, странным, загадочным существом. И Ник был тогда со мной. Бедный Ник! В мире не найдется другого человека, такого честного и доброжелательного под такой смешной внешностью! Нет… ‘

Лошадь опять поплелась, повинуясь приказу хозяина, но вдруг остановилась, захрапела и попятилась назад.

Напрасно Кенет понуждал ее идти вперед, испуганное дрожащее животное не слушало ни узды, ни голоса. Вынужденный слезть на землю, он потянул ее за повод. Но лошадь не двигалась с места. Удивляясь ее упорству, он начал искать причину необычного поведения животного. Наскоро привязав ее к дереву и держа наготове ружье, он стал осматривать окрестности. Вдруг восклицание ужаса вырвалось из его груди: он споткнулся о труп, голова которого была рассечена надвое, словно бритвой. Кенет с содроганием поспешил уйти и вскоре очутился на месте, где недавно готовился костер для молодой индеанки. Еще тлели головни под деревом, на котором висели обрывки веревок, связывавших пленницу. Кенет хорошо понимал значение этих безмолвных свидетельств и, повернувшись в сторону, увидел двух индейцев, лежавших неподвижно. Кенет приготовил пистолеты, раздвинул кусты и наклонился к трупам, но тотчас отпрянул.

— Таинственный истребитель, — воскликнул он.

Тут послышался сильный храп, Кенет принял меры предосторожности и, тихо подкравшись, увидел с полдюжины крепко спавших дикарей. От них за версту несло запахом водки.

— Мертвецки пьяны! — прошептал Айверсон и, вернувшись к лошади, поспешил удалиться от этих мест. Он вполне очнулся от сильного потрясения. Один вопрос занимал все его мысли. Что это за таинственный мститель, мощная рука которого громит индейское племя, оставляя на своих жертвах такую ужасную печать? В душе Кенета проснулись сомнения, от которых мрак неизвестности сгустился еще сильнее:

— Кто этот таинственный истребитель?

В раздумье Кенет не заметил, как его лошадь взобралась на небольшой пригорок и подошла к группе людей, сидевших на скале.

Знакомый лай вернул Айверсона в мир действительности. Грубый лай отдавался в его душе сладкой музыкой. Он поднял глаза и увидел Напасть, радостно махавшую хвостом и всеми собачьими способами проявлявшую свой восторг. Кенет хотел соскочить с лошади и обнять мохнатую шею собаки, но, тут же вспомнив, как не любит Напасть сентиментальных изъявлений, предпочел последовать голосу благоразумия.

— Эге! Да это никак Кенет Айверсон, ей-ей! Право слово, покорный ваш слуга! — кричали ему сверху.

— Воистину ты прав, — сказал квакер с непривычным для него жаром.

— Вы ли это, Ник? — закричал Айверсон.

— Ей-ей! Это я, хотя, разыгрывая роль новообращенного индейца, никак не мог лучше приукрасить своих прелестей. Но это, право, я, и по этому случаю могу рассказать вам анекдот, происшедший с моим дедушкой в Центральной Африке, где он странствовал…

— Верю, на слово верю! — закричал Кенет, смеясь. — Но вот и наш друг Авраам Гэмет! Встреча с вами так же неожиданна, как и радостна для меня.

— Воистину хвала создателю всех благ, устроившему и наше свидание, — воскликнул квакер с жаром, — да, после нашей разлуки, друг Кенет, многие уже призваны отсюда дать отчет в своих делах там. О-о-ох-ох-о-о!

— Ох-охо-о-о! — вторил ему Ник густым басом, что возбудило общий смех.

Голиаф Стаут, сокрушенный гибелью товара, вздернул свой нос кверху и с такой резкой выразительностью янки повторил: о-о-охо-ох-о-о! — что не было возможности удержаться от смеха, один квакер оставался невозмутимо спокоен.

— Видишь ли, молодой человек, я попал в общество пересмешников, не уважающих назидательные принципы, которые я смиренно провожу на деле и на словах, — произнес Авраам благодушно.

— А я думаю, — вмешался Голиаф, — что в стране грабителей не назидательные принципы нужны, а мыло, гребень и вода, вот какими принципами следует очищать этих дикарей.

— На мой взгляд, вы говорите как человек опытный в этих делах, — насмешливо заметил Ник, — ваша прическа не свидетельствует ни о гребне, ни о мыле с водой, она покрыта таким слоем пыли и грязи, что вполне объясняет суть ваших убеждений. Но, если бы не ваше заявление, я никогда бы не осмелился произнести этого замечания, ей-ей, право так!

— А по моему убеждению, каждому следует предоставить право действовать по собственной воле. Я не позволяю даже Персилье Джен вмешиваться в мои дела, уж на что она охотница до этого! Дело в том, что в мире нет ни мужчины, ни женщины, которые могли бы поколебать мою независимость. Много потерял я драгоценного товара, но дайте мне только вернуться в Селькирк, и я опять заживу собственным капиталом и буду держаться на ногах, хотя трудно будет заменить драгоценный напиток, поглощенный проклятыми змеями. Но многих из них я уничтожил и без вашей помощи, квакер.

— Друг Кенет, рекомендую тебе Голиафа Стаута, хотя с сокрушением сердца должен сказать, что ремесло его самое бесчеловечное: он торгует одуряющим зельем.

— Друг Авраам нашел этого долговязого Голиафа в маленьком затруднении, — вставил Ник свое словцо, — он и эта девушка, почти раздетая, как сами видите, были привязаны к деревьям в ожидании костра, между тем как индейцы угощались вином Голиафа.

— Поймите же суть дела: все факты налицо, мое вино крепкое, цельное, с малой долей воды, я развозил его за свой счет, а эти дикари ограбили меня. Для чего же закон, если он не является защитой честных людей, их прав и привилегий? Надеюсь, хороший адвокат найдет на этом поприще широкое поле для своей деятельности. У нас в Новой Америке в моде кинжалы и пистолеты, но закон страшнее этих смертоносных орудий. Ведь я и сам изучал законы, когда был в школе.

— Закон! — воскликнул Ник. — Да я с ним знаком так же близко, как с Северо-Западом. Мои родители всегда были в затруднительных обстоятельствах по причине закона. Мой тринадцатый брат был адвокатом и самым красноречивым оратором во всем бассейне Миссисипи. Я знаю тысячу людей, которых следовало повесить по одному его слову. Однажды он говорил речь два дня кряду и ни разу не прервался. Четверо из судей были вынуждены отказаться от судейской скамьи, потому что он навеки их оглушил. Доктора говорили, что у них произошло ожирение барабанной перепонки.

Поразительные таланты моего тринадцатого брата стали, однако, причиной его смерти. Бывало, он как начнет говорить, так и остановиться уже не в силах. Однажды он взялся защищать дело крайней важности. Вопрос касался клеветы. Одна госпожа обвиняла некоторого господина, сказавшего, что у ее мальчугана рыжие волосы. Два дня кряду говорил мой брат, доказывая, что у мальчика волосы не рыжие. На третий день у судьи сделались судороги, и он упал под стол, у присяжных не хватало сил произнести приговор. Последние двенадцать часов брат мой потерял голос и говорил тихо, так тихо, что журналисты могли только догадываться о его суждениях, глядя, как он шевелит губами. Вместе с закатом солнца окончилась его речь и померкла жизнь. Грустное зрелище! И все тогда говорили, что не умри он тогда, поприще его было бы гораздо долговременнее. Тем более это достойно сожаления, что один господин нанял его уже для другого, еще более интересного случая. Дело шло об одной девице, которая обольстила мужчину обещанием выйти замуж, но впоследствии нарушила его.

— В жизни не слыхивал о подобном факте, — воскликнул Голиаф. — Бывают случаи, что мужчины нарушают обещания жениться, но женщин…

— О! На моей родине это самое обыкновенное дело, — возразил Ник, ничуть не смущаясь.

— Но откуда ты, друг Кенет, и что с тобой произошло? — спросил Гэмет.

Кенет коротко пересказал свои похождения с тех пор, как они расстались.

— А, у вас были затруднения, и я очень жалею, что не поспешил вам на помощь, — сказал Ник, — итак, вы оставили Саула Вандера в форте Гэри восстанавливать силы. Вероятно, разлука с дочерью терзает его, я уверен, что мысль о ней задает ему такую лихорадку, что ранам его долго не зажить. День и ночь его душа будет носиться вслед за милым Розанчиком, как он ее называет. Эта малютка — жизнь его, и я не укоряю его за такую любовь, потому что не знаю под солнцем другой, подобной ей, красотки. И что за пленительное, ласковое обращение у нее! — Ник зажмурился, как бы вызывая это пленительное видение в своем воображении.

Айверсон посмотрел на охотника с глубокой благодарностью.

— А ваш конь порядком надорвался, — вдруг сказал Ник, — надо присмотреть за ним. Квакер расскажет вам преинтересные вещи о некоей особе, находившейся в ужасно затруднительных обстоятельствах. И у нас их было вдоволь, я чуть было не погиб, но не суждено еще померкнуть звезде Ника Уинфлза. У меня еще не покончены все дела с карабином и охотой, вот потому-то долго еще надеюсь отыскивать следы. Ей-ей! Право так! — закончил Ник, облегчая себя глубоким вздохом.

Айверсон был сильно утомлен, но с безмолвным уважением смотрел на закаленного в боях охотника. Квакер, казалось, разделял его чувство и, поглаживая подбородок, рассматривал Ника с выражением любопытства и серьезного внимания. Ник поднялся, чтобы позаботиться об измученной лошади, Авраам рассказал Кенету все, что с ними случилось в пещере.

Глава XXXV.
Вот и ночь настала

Закончив хлопотать с лошадью, Ник подсел к Кенету и, не спуская с него глаз, молчал более обыкновенного.

— Послушайте, — вдруг заговорил он после глубокого раздумья, — вы очень тревожитесь за Розанчика. Не спорьте. Это видно по вашему лицу. Вы горюете, а она жива и под защитой от нападения краснокожих, хотя разбойник Марк Морау доставляет ей немало мучений. Но утешьтесь, мы совсем было освободили ее, если бы не маленькое проклятое затруднение… Ведь всегда так бывает, что какое-нибудь маленькое затруднение мешает. Вам хотелось бы знать, какая она была? Ужасно бледна и печальна, как птичка в клетке. А этот каналья Морау ничего с нею не мог поделать, ей-ей! Право слово, а иначе она и жива бы не осталась. Трудно ему победить маленькое затруднение… Знаю, что вы как на горячих угольях. Если бы вы могли радоваться и веселиться, когда она находится в таких руках, то не стоили бы ее. Теперь вопрос, что делать?

Никто не отвечал, и Ник продолжал:

— Что делать? Этот вопрос неотвязно преследует вас со времени похищения Розанчика. Известно, ей-ей! Мы с квакером пробовали отыскать ее, и Волк не отказался помогать нам, потому что он тоже любит ее. Он и теперь, должно быть, в подземелье, живой или мертвый. Но что же нам делать? По моему мнению…

Но тут он неожиданно повернулся к квакеру и спросил:

— А каково ваше мнение?

— Друг охотник, ваш язык несет всякую чепуху, но ничего не высказывает. Вы все путаете и ничего не предлагаете. Ну, что же это за мнение?

— Ага! Вы забыли на этот раз квакерское ‘ты’! — сказал Ник.

— Мы так близко от нее и неужели ничего не можем сделать?! — воскликнул Кенет глубоко взволнованным голосом.

— Она как раз под нами, потому что пещера проходит от озера сюда, — сказал Ник.

— Так я пойду за ней туда! — сказал Айверсон смело.

— Идти туда?! Прошлой ночью она была полна краснокожих и их сообщников из Северо-Западной компании.

Волнение молодого человека только увеличилось при этом известии. Сильвина была так близка и так недосягаема! Эта мысль не выходила из его головы.

— Вы угадали причину моей печали, — наконец сказал он Нику, — я не могу даже выразить, насколько мучит меня это происшествие. Что теперь делать, спрашиваете вы? Надо действовать. Далекое и трудное путешествие я совершил в надежде что-нибудь узнать о ней. Зная о существовании этой пещеры, зная, что Марк Морау приложил руку к поражению нашего отряда, я подумал, что судьба молодой девушки связана с этим. Мои подозрения оправдались. Морау имел успех в своем гнусном умысле: он захватил Сильвину в плен. Чего бы ни стоило, а помочь ей следует. По моему мнению, мы можем проникнуть в пещеру.

— Это не так легко, как вы думаете. Надо собрать целый отряд, чтобы окружить Морау и его шайку, а пока мы будем набирать войско, он успеет убежать и завершить свои злодейские умыслы. Кроме того, у него большое преимущество: в этой пещере он как в крепости, а нам придется пробираться на четвереньках да ползком по узким и темным переходам, как в лисьей норе.

— Я не могу ждать подкрепления, — сказал Кенет. — Надо действовать безотлагательно. Сегодня же я один пойду в пещеру.

— Не бывать этому, разве что я попаду в самое ужасное затруднение! Ей-богу так, и с вами пойдет покорный ваш слуга! Ну что один-то сделает против шайки разбойников? Раз сунешь к ним голову и не вытащишь потом. Что может быть приятнее для Марка Морау, чем еще раз вас захватить? Нет, хотите действовать, так действуйте разумно.

— Я не сунусь туда наобум, приму все меры предосторожности. Сначала я высмотрю внимательно у выхода, если особенно бдительных часовых не замечу, то пойду дальше. Все зависит от случая, много ли я успею сделать или ничего.

— Вы сделаете во сто раз хуже, чем ничего! — воскликнул Ник с досадой. — Уж не станете ли вы драться с оравой индейцев да с шайкой северо-западных компаньонов одновременно? Или вы думаете, что в ожидании вас они станут лежать да храпеть, как лягушки в болоте?

— Не совсем так, Ник, но я могу застигнуть их врасплох. Очень может статься, что черноногие уже отправились на охоту. Не в характере индейцев долго плесневеть в подземелье Марка Морау.

— Слова молодого человека не лишены здравого смысла и весьма сильны энтузиазмом молодости. Не следует осуждать влюбленных, ибо любовь есть безумие, — заметил Гэмет.

— Как безумие? — повторил недовольный Кенет.

— Безумие, вредящее здравому суждению и омрачающее зрение. Влюбленный никогда не видит в истинном свете предмет своей любви.

— Вы говорите как человек, изведавший по личному опыту силу нежного чувства, и потому я не стану спорить с мужем мира, отвращающим от пролития крови, — отвечал Кенет, прямо и зорко глядя на квакера, который покраснел и отвернулся.

— Друг Кенет, — сказал он, помолчав, — не взыщи за мое простодушие, и поговорим просто и ясно, без заумных аллегорий. Ведь я не отвергаю твоего предложения, а только желаю приложить к нему мудрые меры. Конечно, ты можешь надеяться, что проберешься в пещеру благополучно, однако надо признать, что случайности, скорее всего, окажутся против тебя.

Айверсон не возражал, но после некоторого молчания неожиданно обратился к Гэмету и с живым интересом сказал:

— Есть одно обстоятельство, которое сильно меня смущает. За этим пригорком я опять видел следы таинственного мстителя.

Ник Уинфлз наклонился к квакеру с жадным любопытством.

— Не оскорбляй моего чувства! — воскликнул Авраам, махнув рукой. — Лучше потолкуем о более существенных делах. Молодая девушка…

— Нет, — сказал Кенет решительно, — я не оставлю этого любопытного вопроса. Слишком частое повторение столь необыкновенного факта так поражает меня, что я не могу оставаться равнодушным. Мое любопытство в высшей степени возбуждено.

— Любопытство — законный грех женщины, — заметил квакер насмешливо, — и потому предоставим его женщине, не присваивая себе чужих привилегий.

— А почему бы вам прямо не ответить на вопрос, — спросил Ник, качая головой, — почему вы уклоняетесь от него? Много способов видел я, как укладывать индейцев на вечный покой, но никогда еще не случалось мне видеть такого способа, каким в последнее время в поля вечной охоты были отправлены более дюжины дикарей. Ей-ей! Право так! Конечно, индейцы должны умирать, но не могут же они сами разрубать себе головы сверху донизу. Нет, уж такое поистине невероятно! Но кто другой может разрубать им головы на две половины и что это должен быть за человек?

Но и эта неотразимая логика потерпела поражение перед невозмутимым благодушием квакера.

— Лишние слова только мешают делу, — заявил он сурово. — Время ли теперь болтать о случайностях, которые не должны смущать закаленных путешественников по Северо-Западу? Если мы хотим помочь молодому человеку в поисках любимой им девушки, то зачем терять время на пустые, ни к чему не ведущие разглагольствования?

— Еще и ему помогать? — возроптал Голиаф, быстро оглядывая Айверсона. — Разве нет у него рук, ног и всех пяти чувств? Разве он не довольно возмужал, чтобы самому позаботиться о себе и самостоятельно держаться на собственных ногах?

— Что вы имеете в виду? — спросил Ник.

— Когда человек вышел из школы и пустился в мир на собственных ногах, он не спрашивает уже мнения других, он сам расчищает себе дорогу, несмотря ни на какие препятствия, он сам работает для своих личных интересов и для достижения своей цели не просит милости или помощи у других, он сам помогает себе. Вот что я имел в виду, джентльмены!

Во время этих переговоров индеанка молча и робко сидела на земле и кокетливо посматривала на чужестранцев, окружающих ее. Айверсон заметил, что и Ник охотно, хотя и украдкой, поглядывал на нее, и что его взгляды становились задумчивее и продолжительнее, и даже дошло до того, что охотник глубоко вздохнул. Несмотря на грустную озабоченность, Кенет стал замечать, что восторженное внимание Ника с каждой минутой усиливалось. Хорошенькая дикарка, видимо, произвела впечатление на нежное сердце охотника.

После долгих прений Айверсон вынужден был уступить общему мнению, что днем нет возможности исследовать подземелье. Поэтому они приготовились провести день так спокойно и удобно, как только позволяли обстоятельства. Авраам Гэмет взял ружье, чтобы поохотиться. Его ждала удача, и он принес некоторое количество дичи, которую Ник приготовил к обеду, как всем показалось, с большим знанием дела. После обеда Ник постарался объясниться с индеанкой и, знакомый с разными диалектами краснокожих, он добился того, что стал понимать ее. Но она была робка и пуглива, как лань, и часто желание зверолова быть любезным производило на нее противоположное действие. Однако ему удалось узнать, что она из племени сиу и зовут ее Уайанакуэст, что означает ‘Дочь Облака в черной одежде’.

— Облако в черной одежде! — воскликнул Голиаф насмешливо. — Но она-то сама не блещет особыми нарядами. Если бы Персилья Джен увидела ее, то непременно закрылась бы руками от стыда. Впрочем, чего же ожидать от этих ядовитых змей?

— Стой, Крепкая Водка! — воскликнул Ник. — Не оскорбляй этого ребенка. Она такова, какой сотворила ее мать-природа. Об одежде что говорить! Одежда не беспокоит ее. А личиком она красивее многих. Взгляните-ка на эти глаза, — продолжал он, указывая пальцем, — таких глаз и на милю в окружности не найдешь, А что за губки! А носик какой прелестный!

— Люди, прожившие век свой в стране язычников, немного понимают в красоте женского пола, — возразил Голиаф с важностью знатока, — посмотрели бы вы на Персилью Джен в тот день, когда мы сочетались с ней брачными узами! Что за скромность! Какая пленительная неустрашимость! Она краснела, как восток перед солнечным восходом. А каковы были черты ее лица? Словами не выразить всего и вам не понять того.

— Без сомнения, мы и не целим так высоко, — отвечал Ник, усмехаясь, — но надеемся увидеть ее и будем сами судить о ее красоте. Ведь она в Селькирке?

— Персилья Джен в Селькирке! — воскликнул Голиаф, содрогаясь. — Ну нет! Такая приятная весть не достигнет меня, хотя Персилья Джен грозилась последовать за мной, когда я уезжал из дома.

— Что с вами случилось? — спросил Ник с лукавым участием. — Вы так отскочили, как будто гремучая змея погналась за вами. Можно подумать, что при одной мысли о прелестях супруги сердце ваше заходило кувырком…

Хитрый зверолов потирал руки от удовольствия и подмигивал Кенету.

— Ах! Да, теперь только припоминаю, когда я был последний раз в форте Гэри, мне показывали там госпожу Стаут. Ей-же-ей! Право слово, я покорный ваш слуга!

— Вы все шутите? — спросил Голиаф, как будто недоверчиво, но, в сущности, струсив до глубины души.

— Как теперь припоминаю, это была дама с длинным, предлинным лицом, худая, кожа да кости, нос крючком, а голос кислый, как недозрелое яблоко, — продолжал Ник с невозмутимой самоуверенностью.

— Ну вот! Шутник вы эдакий, — выговорил Голиаф, дрожа и бледнея. — Держу пари на бутыль водки, что вы не можете сказать, большого она роста или маленького.

— О! Пребольшая, словно жердь! За всю свою жизнь я не видал такой великанши. За деньги можно показывать. А что у нее за язык! Ах! Хуже револьвера, того и гляди подстрелит. Несет-несет, хуже колеса мельничного. Даже я и то не смог долго выдержать его ударов. Нет, слуга покорный! Мне тогда же говорили, что муж этой дамы бежал от нее и что она гонялась всюду за ним. А уж какая дрожь меня по коже продирала, когда случайно мне удалось подслушать, как она грозила своему милому супругу! Ей-ей! Право слово!

Ник говорил с такой уверенностью и так прямодушно, что Кенет вполне поверил его словам. Голиаф позеленел. Чувство ли глубокой, невыразимой радости от неожиданной близости Персильи Джен или другое впечатление было причиной, только он внезапно полностью преобразился. Голос его стал кротким до смирения, и глаза утратили презрительное выражение. Он глубоко вздыхал, сложив руки на груди, вертел пальцами и умолял честную компанию выпить по глотку из его бочонка. Затем янки впал в продолжительное безмолвие.

Глава XXXVI.
Исследование подземелья

Ночь была темна и благоприятствовала намерениям Кенета, который, решившись действовать благоразумно, перестал на время размышлять о предмете своего жгучего интереса. С наивозможным терпением и показным равнодушием он выжидал благоприятного часа для выполнения своего плана. Для молодой индеанки Гэмет сделал шалаш, остальные спутники улеглись под открытым небом. Лишь только все предались сну, Кенет потихоньку встал и, вооружившись карабином, пистолетами и охотничьим ножом, незаметно прокрался между спящими мужчинами. Добравшись до сосновой рощи, он срезал несколько смолистых сосновых веток, обрезал их в виде факелов и заткнул себе за пояс.

Темень была такая, что трудно было отыскивать дорогу. Кенет останавливался чуть не на каждом шагу, желая убедиться, не гонится ли кто за ним и не сбился ли он с пути. Тут что-то холодное коснулось его руки. Он вздрогнул, думая, не на змею ли наткнулся, но, приглядевшись, увидел большие глаза Напасти.

— Видно, нельзя обмануть твою бдительность, — прошептал Кенет, — а все же придется тебя прогнать.

Несмотря на ночную тьму, глаза собаки блестели и упорно смотрели на него.

— Во всем мире имеется одна Напасть и один Ник Уинфлз, — продолжал Кенет разговаривать сам с собой, — не могу себе представить, что делал бы хозяин без своей собаки или собака без хозяина. Но мне ты не нужна! Марш к хозяину! Пошла прочь!

Но Напасть точно родилась глухонемой, так мало она обратила внимания на это приказание.

— Да что же ты не слушаешься? Прочь! — продолжал Кенет с такой жестокостью, какой, в сущности, никогда не желал выказывать своему благодетелю и другу.

Но друг не двинулся с места, и глаза его неподвижно уставились на неблагодарного товарища, как бы говоря: ‘Мое намерение твердо, бесполезно отговаривать’.

Кенет хорошо понял в чем дело и проворчал с досадой:

— С тобой говорить все равно, что с камнем.

Но тут же, устыдившись своей неблагодарности и вспомнив необычайную сообразительность, испытанную верность и бесстрашие Напасти, он закончил свою мысль с большей благосклонностью:

— Ну, если тебе непременно так хочется прогуляться со мной, то не мне жаловаться на судьбу. Ступай, разделишь со мной опасности.

Напасть не пошла за ним, а побежала впереди, указывая ему кратчайшую и удобную дорогу, так что, следуя за Напастью, Кенет, не потеряв много времени, достиг желанного места. А ночной мрак был непроницаем. Черное, безмолвное озеро тянулось вдоль скалистых берегов до самого входа в пещеру.

Сильно билось сердце Кенета по мере приближения к нему. С волнением вспоминал он первое посещение подземелья. Остановившись у подножия утеса-великана с морщинистой вершиной, неприступной крепостью, воздвигнутой рукой природы, молодой человек перебирал в памяти все впечатления, испытанные им в минуту, когда он карабкался по этому утесу, спасая свою жизнь. Невольная дрожь ужаса пробежала по его телу.

Но эти несвоевременные воспоминания быстро умчались, уступая место мыслям о Сильвине. Ведь только ради нее Кенет оказался перед входом в подземелье. Прежде всего он удостоверился, что тут не было байдары и ничего похожего на челнок, что обрадовало его как доказательство, что в пещеру не прибыло подкрепления. Он стал пробираться по галереям, ведущим в подземные залы. На минуту он приостановился в нерешительности но, не слыша звуков, указывающих на присутствие кого-нибудь, снова двинулся вперед, Напасть ни на шаг не отставала от него, как бы понимая необходимость соблюдения осторожности. Много раз Кенет останавливался, чутко прислушиваясь, но напряженная тишина ничем не нарушалась. Страх и надежда попеременно охватывали его душу по мере приближения к знакомой зале, где он некогда провел такую ужасную ночь. Тяжелое, прерывистое дыхание вырывалось из его груди. Наконец ему показалось, что он уже достиг самого опасного места.

Вдруг Напасть, как бы в испуге, отпрянула назад и только с явным отвращением последовала за Кенетом, который, припав к земле и приложив ухо к скале, прислушивался, не было слышно ни малейшего звука. Такая тишина даже испугала его. А что, если Марк Морау со своими сообщниками покинул пещеру и захватил с собой Сильвину? Кровь застучала в висках, и вне себя он вынул из кармана огниво, высек искру и зажег один из импровизированных факелов. Ярким пламенем осветились белые стены, и Кенет одним взглядом окинул все уголки подземелья: пусто, никаких следов человеческого присутствия. Не видя около себя собаки, Айверсон озирался, отыскивая ее, но в тот же миг раздался тихий, многозначительный свист. Кенет вздрогнул от неожиданности и, быстро выхватив пистолет, прицелился, решив не сдаваться живым. Можно представить его удивление, когда он увидел Ника Уинфлза, выходившего из галереи в сопровождении Напасти.

— Звери и звероловы! — воскликнул Ник. — Птички улетели, что сильно затрудняет дело, ей-ей! Право так, и я покорный ваш слуга!

— Так вы за мной следили, — сказал Кенет сердито, хотя, в сущности, ему было очень приятно это новое доказательство приязни.

— Собака за вами следила, молодой человек, это верно, а мы с Широкополым пришли сюда сами по себе, — отвечал Ник равнодушно.

— И Гэмет здесь? — удивился Кенет.

— Он идет за мной. Но где же эти твари? Я надеялся было встретиться с затруднительными обстоятельствами, по меньшей мере с дюжиной из них, а их как не бывало! Чудеса!

— Я сам ничего не понимаю, — сказал Кенет печально.

— Истинно так, язычники покинули пещеру, — произнес Авраам, чья длинная тень возникла на своде.

— Это верно, и их бегство меня просто оскорбляет, — согласился Ник.

— Поистине, они ускользнули от нас, — продолжал квакер тоном, который странно противоречил его вечному равнодушию.

— Во всяком случае, нет худа без добра, — заметил Уинфлз, — если вспомнить, что их было, по крайней мере, человек двадцать пять, а нас всего трое, да и то считая Широкополого миротворца.

— Обыщем пещеры, может быть, что-нибудь и найдем, — предложил Кенет.

— Дайте-ка мне факел — сказал Ник, — я пойду вперед потому что довольно хорошо изучил эти переходы.

Таким образом, Ник провел их прямо в кухню, где оказалась Агарь, которая, сидя на полу, задремала, забыв все прошлые невзгоды и печали.

— Вот дщерь мрака, — сказал Гэмет, — надо вытрясти из нее сведения.

Ник опустил факел так низко, что поджег волосы Агари, и в то же время сильно толкнул ее ногой.

— Кто там? Кто там? — забормотала, протирая глаза, негритянка.

— Ну, не кривляйся, — говорил Ник, встряхивая ее, — сейчас же опомнись и говори, где капитан и его люди?

Взглянув на Ника, негритянка испустила пронзительный вопль, но потом, приглядевшись к его спутникам, успокоилась.

— О маса! Я так перепугана! Я совсем не знаю, что вам говорить, — начала она на своем ломаном наречии.

— Так мы тебя научим, — пригрозил Ник, — если ты не станешь толком отвечать на вопросы, я не отвечаю за твою шкуру.

Зверолов обнажил нож и принялся точить его о выступ скалы.

— Милостивый маса, я все скажу, что знаю! — воскликнула Агарь в ужасе. — Спрашивайте, а я буду отвечать, скоро-скоро отвечать!

— Смотри же, говори только правду, а не то плохо будет, Ей-богу так! Где капитан?

— Ушел, право, ушел, меня оставил дом караулить.

— Хороший караул, нечего сказать! Развалилась, что твоя свинья в навозе, да еще и пьяная. Мы и сами знаем, что он ушел, но куда? Вот вопрос.

— Он никогда не толкует Агари, куда уходит. Ваша собака столько же тут знает, сколько и Агарь. Право так.

Негритянка скоро оправилась, и, по мере того как страхи проходили, возвращалась ее привычная смелость.

— Когда он ушел? — допрашивал Ник.

— Вчера совсем ушел, и все ушло с ним: люди, оружие и все богатство. Мне приказал здесь ожидать его и все держать в порядке. Не хотелось мне оставаться одинокой, но силой приказано. Право так, маса, хи-хи-хи!

— Где Розанчик?

— Не могу сказать, и не понимаю, о ком вы спрашиваете, — отвечала Агарь, тряхнув курчавой головой.

— Я хочу знать, куда Марк Морау девал молодую девушку. Сейчас же говори, не то язык отрежу! — сделав свирепое лицо, пригрозил Ник.

— Зачем же толком не говорить, что хотите знать о девушке? Ну и ее увели с собой, право так. Уж ее-то не оставили бы здесь! Нет, маса Марк крепко любит ее, очень крепко!

— Не можете ли сказать, куда ее увели? — спросил Кенет, у которого сил не хватило молчать. — Я награжу вас щедро, ничего не пожалею, только расскажите все, что знаете о Марке и его намерениях. Говорите откровенно и ничего не бойтесь.

— Я знаю только то, что меня оставили здесь, а ее увели, вот и все тут. Вам никогда уже не отыскать ее, никогда! Далеко, далеко они увели ее!

— Мы зря время теряем, расспрашивая эту идиотку, — с досадой сказал Кенет, — от нее не добьешься толку. Лучше поспешим по следам этих злодеев.

— Подождите-ка одну минуту, — вмешался Авраам, — по моему мнению, прежде всего следует осмотреть подземелье.

— И по моему тоже, — согласился Ник, утвердительно кивая головой.

Сказано — сделано. Осмотрев большую часть подземных переходов в сопровождении Агари, они прошли в галерею, загроможденную огромными обломками обвалившейся скалы.

— Это что значит? — воскликнул Айверсон. — Это отверстие в каменной массе проделано совсем недавно. По какому случаю, с какой целью?

— Вот это, добренький маса, я могу вам объяснить, — сказала негритянка. — Молодая мисс-госпожа попробовала было бежать с молодой индеанкой, да не сумела. Вот они и забились в этот уголок, индеанка возьми и выстрели в масу, да чуть не убила до смерти Криса, от выстрела обвалилась скала и завалила их. Вот и сидели они там, словно бобры в западне. Пришел маса Морау, прокопал щель и вытащил их, да обеих и утащил с собой.

— А Волчонок малый не промах, — заметил Ник, — он делал для нее все, что мог. Это верно, и будь ты бел или красен, а другого ничего не поделаешь, кроме того, что можешь. В нем еще копошится змеиный дух, но это, видно, недостаток природный.

Кенет содрогнулся, рассматривая узкую щель, в которой Сильвина и Волк были погребены заживо.

— Как это она могла выбраться отсюда? — воскликнул он.

— По-моему, было бы лучше во сто раз, если бы она погибла под сводами этого ужасного подземелья, чем попасть в лапы такому мерзавцу, как Марк, и теперь уж он не выпустит ее из своих когтей, в этом и сомневаться нельзя.

— Верно! Верно! — воскликнул Кенет с отчаянием и, забравшись в щель, сел на то место, где сидела Сильвина, и сказал: — Боже мой! Что она должна была испытать в этом мраке, заживо погребенная! Сколько она выстрадала!

— Как теперь вижу ее: бледная, перепуганная, вне себя, но, — продолжал Ник, понижая голос, — во всяком случае наш Розанчик не трусиха, и я уверен, что как только миновала первая минута переполоха, она не стала хныкать и не хотела никого разжалобить. Нет, она славная и храбрая девушка, хотя кроткая и скромная. Это я вам говорю.

— Ладно, ладно! — прервал его Авраам. — После доскажешь, друг-зверолов. Пора за дело приниматься.

— Широкополый прав. Что понапрасну плесневеть в подземелье! Уйдем скорее из этого проклятого места. Я задыхаюсь, здешний воздух не по нутру мне, — сказал Ник.

Кенет сидел, закрыв лицо руками.

— Не унывайте, молодой человек, — ободрил его Ник, — унынием никто еще не поправлял своих дел. Полно вздыхать о проклятых затруднениях, вставайте и одолейте их.

— Вы забываете, что мы даже не знаем, где ее искать, — возразил Кенет с горькой безнадежностью.

— Как не знаем? Ведь они в этом мире, — прервал Ник с гордой самоуверенностью.

— Против этого и возразить нечего, — подтвердил Авраам.

— А если они в этом мире, стало быть, мы можем отыскать их, потому что никто не может помешать нам обыскать весь мир из края в край. Дело иное, если они вне мира сего. Отсюда нет возможности гоняться за людьми, ушедшими туда, хотя теперь припоминаю, что когда мой дедушка, знаменитый путешественник, был в Центральной Африке…

— Но мир велик, — прервал его квакер.

— Велик? — переспросил Ник с пренебрежением. — Ну, для меня-то все равно, велик он или мал. Я отыщу эту гадину Марка, хоть бы три раза пришлось для этого объехать вокруг света, на Огневике, разумеется. Ей-же-ей! Право слово так, покорный ваш слуга!

— Благодарю, — сказал Кенет, вставая и пожимая ему руку, — вы подаете мне пример, и я последую ему. Прочь отчаяние и бессилие! Да, Ник, мы обшарим все уголки мира если понадобится, но отыщем и казним этого гнусного выродка.

— Но что делать с этой дочерью ночи? — спросил Авраам.

— А что хотите, — отвечал Ник, — я совсем не охотник до таких мрачных картин.

— Законы человеколюбия не позволяют нам покидать ее в вертепе лютых зверей.

— Так тащите ее с собой, — отвечал Ник, — хоть она так много смеется, что совсем уже не забавна. Впрочем, у нас под рукой средство устроить ее: мы подарим ее Голиафу Стауту, а он продаст ее кому-нибудь.

— Я не хочу, чтобы меня продавали, не хочу! — закричала Агарь в ужасе. — Мне и здесь хорошо. Маса Марк вернется, и мне надо все хозяйство держать в порядке к его возвращению.

Видя невозможность повлиять на решимость негритянки, они вынуждены были оставить ее на произвол судьбы в мрачном подземелье, сами же поспешили к Голиафу и Дочери Облака в черной одежде.

Глава XXXVII.
Волк и Сильвина

Волк целил прямо в голову Криса Кэрьера, но в темноте немного промахнулся: пуля царапнула щеку и слегка задела ухо. На минуту оглушенный, Крис вскоре и сам смог понять, что рана не опасна, потому что пуля не задела кости.

— Что случилось? — спросил Марк, очнувшись после сильного потрясения, полученного из-за обвала свода и отголосков выстрела, грохотавших в отдаленных пещерах.

Крис отвечал стонами и бессвязными проклятиями. Свеча выпала из его рук, но, к счастью, не погасла, а все еще горела на полу. Марк поднял ее и стал осматривать своего спутника.

— Дорого мне стоят ваши дурачества, — ворчал, кривясь от боли, Крис.

— Успокойся, я осмотрю твою рану. Тебе же не впервой приходится нюхать порох.

— Да, легко говорить успокойся, когда в вас ничего не попало. А кабы вам пуля угодила в лоб, небось другую бы песенку запели. Эта индеанка с глазами ехидны влепила в меня смертельный выстрел. Как вы думаете, там, — он выразительно указал пальцем вверх, — зачтется, что я помогал здесь вам во всех ваших адских затеях?

— Ну что ты хнычешь, как баба! Ты поплатился только кончиком уха. Без этого можешь легко обойтись, потому что эти уши слишком длинны для человека твоего ума. И что значит потеря кусочка уха по сравнению с потерей моей горлицы, такой молоденькой и хорошенькой, хоть и трудно приручаемой!

— Провались она сквозь землю, ваша горлица! — заворчал Крис. — Какая нужда в горлице человеку, который отплясывает на последней гулянке? Умри я в этом мире, какая у меня надежда в другом? Вы это сами хорошо знаете. Хоть бы одним глазком увидеть рай из геенны огненной. Господи! Как кровь-то льет!

— Молчи! Просто царапина. Да будь же мужественнее! я и не думал, что ты такой нюня.

Крис пришел в себя и успокоился, припоминая все, что случилось.

— Будто перевернуло меня вверх тормашками, — бормотал он. — Я не мог и сообразить, что со мной и где я. А всему виной эта проклятая индеанка! И откуда она добыла оружие? Вы точно знаете, что пуля не засела у меня в голове?

— Ну, от нее-то тебе не придется умереть и на день ранее назначенного. Посмотри-ка, какое нам выпало счастье. Обвались та скала поближе, мы с тобой превратились бы в две котлеты. Ну а моя птичка-то попалась в клетку.

— Вот, пускай и посидит в каменной клетке. Придется ей со своей индеанкой с голоду помирать. Нечего сказать, хороших дел вы понаделали, теперь она не для других, но и не про вас, — сказал Крис, поглядывая на начальника со злобной ухмылкой.

Марк проводил Криса на кухню и, передав его на попечение Агари, вернулся к обвалу с двумя людьми, вооруженными топорами и молотками. Они пробили щель, через которую вытащили Сильвину, находящуюся в невыразимом отчаянии. Волк начал было сопротивляться, но просьбы и убеждения Сильвины заставили его уступить необходимости. Марк провел их обоих в пещеру, которую прежде занимала Сильвина. По его приказанию Волку связали руки назад, после чего люди были отправлены по местам.

Марк повернулся к Сильвине и долго молча на нее смотрел.

— Судьба не содействовала вашему побегу, — сказал он наконец, принужденно улыбаясь.

Молодая девушка ничего не ответила.

— Молчите, если вам это нравится, — продолжал он насмешливо. — Известное дело, молчание роскошь, на которую обычно скуп прекрасный пол.

— Продолжайте ваши недостойные преследования, но избавьте меня от необходимости слышать ваш голос, — отвечала тихо Сильвина.

Марк наклонился к индейскому мальчику и сказал с презрением:

— Вот оно что! Волчонок надеялся перехитрить лисицу.

Мальчик бросил на него гордый взгляд, полный презрения.

— Подарки от меня принимаешь, а сам вероломно изменяешь мне, хорошо же, я покажу тебе, как наказывают изменников.

— О! Прошу вас, не мучьте его, — невольно воскликнула Сильвина.

Марк притворился, что не слышит ее, и продолжал:

— Волчонок умрет волчонком, прежде чем ему удастся полакомиться кровью.

— Может быть, — отвечал мальчик равнодушно. — Всем животным суждено умереть. Для медведя, бизона, оленя назначено время, пробьет час смерти и для Волка. Не отросли еще его зубы и когти, но он вырос достаточно, чтобы встретить смерть молча.

— Для звереныша твоей породы ты храбро говоришь, но будет еще лучше, если ты до конца сохранишь свою храбрость. Я раздавлю тебя, маленькая ехидна, а вместе с тобой я хотел бы раздавить и весь твой проклятый род.

— Лисий Хвост, напрасно ты желаешь этого. Не так легко вымирают краснокожие. Ты будешь лежать в могиле, а краснокожие еще долго будут ходить по лугам, лесам и горам своей страны. Ты можешь убить врага, попавшего к тебе в плен, но никогда не покорить тебе сердца Восхода Солнца!

Марк с досады закусил губу до крови.

— Злобный щенок! Ты идешь по опасной дорожке, ни шагу дальше, иначе тебе несдобровать. Покаешься, да поздно будет!

На лице индейца отразилось самодовольство. Посмотрев на свою госпожу, он продолжал:

— Она ненавидит тебя, только к тебе она чувствует такое отвращение. Змея не так ей противна, как ты!

Марк выхватил пистолет и судорожно сжал его в руке. Черты его лица исказились, глаза налились кровью, пена показалась у губ. Волк стоял перед ним неподвижно. Марк поднял оружие над его головой с намерением ударить. Но бесстрашие мальчика остановило его, и рука сама опустилась.

— Он из той же дикой породы — не стоит моего удара. Там ждут молодцы, которые и без меня покончат с ним. Волчонок, когда увидишь Криса Кэрьера, простись с жизнью и пой свою предсмертную песнь.

— Как! — воскликнула Сильвина. — Вы решитесь убить ребенка, чтобы удовлетворить жалкое чувство мести?

— Я убью любого, кто осмелится стать между мной и тобой! — закричал Марк в ярости.

— Зла он вам не сделает, убить его — бесполезное преступление, которое только прибавит лишнюю цифру к числу ваших злодеяний и увеличит мое отвращение к вам, — возразила она, с трудом переводя дыхание.

— Раз пожелав, я не отказываюсь от своего намерения, — сказал Марк со звериной грубостью.

— Пожалейте его молодость!

— Пустые слова!

— Вспомните, как я спасла вам жизнь! Не я ли отвела пистолет, приставленный к вашей груди?

— Какое неудачное воспоминание! Не вмешайтесь вы это дело, от многих бедствий я был бы избавлен! Коротко страдание разом бы все покончило и избавило меня от мучительной пытки, которая отравляет мне жизнь, обманутые надежды, оскорбление осмеянной любви, муки ревности, бешеная ненависть — о, сколько я уже выстрадал и как сейчас страдаю!

Марк казался вне себя от отчаяния, Сильвина поняла, что встала на ложный путь, и постаралась смягчить свою ошибку.

— Мальчик был всегда мне верен и предан.

— И вот именно за это я убью его. Будь он вашим врагом, не был бы он здесь теперь, не прополз бы сюда змееныш, чтобы впустить в меня свое жало. Хорошо еще, что его хитрость не может сравниться с его дерзостью.

Марк замолчал и через минуту воскликнул:

— О! Как я был слеп, и как я мог допустить, чтобы меня так заморочили этот самозванец-патер и новообращенный индеец! Проклятый Ник Уинфлз!

В порыве ярости он вышагивал по пещере и вдруг остановился перед Сильвиной. Лицо его искажала злобная гримаса.

— Послушайте, красавица! — воскликнул он. — Ваш друг и защитник Ник Уинфлз нашел свой последний след. Проститесь навсегда с его дурацкими сказками и шутовством!

— Умер? — прошептала Сильвина с ужасом.

— Мои люди спустили его труп в озеро. Он выслеживает теперь рыб. Водяные змеи совьют себе гнезда в его остове.

— Боже мой! Боже мой! — восклицала молодая девушка, изнемогая под бременем печали.

— Великий воин и храбрец, с которым никто сравниться не мог! — сказал Волк, отдавая дань уважения Нику.

— А, эта весточка задела вас за живое, красавица моя! — пробормотал Марк язвительно. — Клянусь честью, меня радует, что со мной шутить нельзя. Наконец-то вы узнаете меня!

— Но я давно и слишком хорошо вас знаю! Мое воображение не может представить себе чудовища более мерзкого, чем вы, — возразила Сильвина с таким выражением, которое не допускало сомнения в ее искренности.

— Вот и прекрасно! Продолжайте выводить меня из терпения, а я пока кликну своих молодцов, которые побеспокоятся о вашем прекрасном мальчике. Спешите воспользоваться последними минутами его драгоценного общества. Скоро он скроется с ваших глаз, это будет последний раз, когда вы видели его… А ты, звереныш, — продолжал он, обращаясь к Волку, — насмотрись хорошенько на своего идола, пока не появилась хмурая рожа Криса Кэрьера. Поклоняйся, обожай, пока можешь, женщину, за которую умираешь.

Демонстративным хохотом завершив свою речь, Марк удалился.

Сильвина устремила глаза на индейца, который стоял неподвижно, с опущенными глазами, мужество и решимость выражались в его осанке.

— Бедный мальчик! — сказала она, и ее голос дрожал от слез. — Вот до чего довела тебя преданность ко мне! Этот человек неумолим. О, почему я не могу вырвать тебя из его когтей!

— Восход Солнца, всех нас ожидает одинаковая участь. Волк опережает тебя немногими часами. Не знаю, всех ли нас ожидает на том свете одинаковая участь, думаю, однако, что краснокожий всегда останется краснокожим, смерть не заставит меня побледнеть. Ты останешься белой и чистой, а я таким, каким ты видишь меня.

— При переходе в вечность нет разницы в цвете тела, белый или красный — какая разница?

— Большая, очень большая! — возразил индеец с жаром.

— И в чем она заключается?

— Если разница существует, то мы не встретимся уже там, потому что заоблачная вотчина краснокожего далеко от вечных городов бледнолицых. Мир духов необъятен. Индейцу, наверное, придется пройти огромное пространство.

— Не думай так, мы скоро с тобой увидимся. Неволя и тоска измучили меня. Недолго еще я проживу, а когда явлюсь в тот мир, обитатели его, я думаю, подскажут мне, где ты.

Мальчик изменился в лице, радостная улыбка осветила его, и глаза его, преисполненные задушевным чувством, устремились на Сильвину.

— Как! Ты будешь спрашивать обо мне? Ты пойдешь за мной на далекий Запад?

— Да, я пройду в страну краснокожих за храбрым ребенком, который жизнь свою отдал за меня, — сказала девушка с глубоким волнением.

Невыразимое чувство радости озарило прекрасное лицо мальчика.

— Смерть больше не ужасает Волка. Пускай они приходят и убьют — у меня есть твое обещание. Язык Восхода Солнца не умеет лгать. На нее я надеюсь, как на слова Великого Духа.

— О, мое бедное дитя!

Волк с трудом переводил дыхание, глаза его сверкали необычайным блеском, с обожанием смотрел он на Сильвину. Она чувствовала, что этот странный маленький дикарь любил ее всеми силами души, и боролась со своими чувствами. Никогда еще она не блистала такой красотой.

Вдруг послышались шаги, и вскоре появился Крис Кэрьер с перевязанной головой.

— Восход Солнца, я ухожу, прощай! — сказал мальчик.

— Постой! — закричала Сильвина. — Я еще попытаюсь умолять…

— Нет, — прервал ее Волк. — Побереги слова и не бросай их лютому зверю.

— Ступай, ступай! — сказал Крис грубо. — Язык этой девочки не поможет тебе. Ты надул меня, Волк, и мы сведем теперь с тобой счеты. Ступай же: ты поплатишься мне за эту рану, и капитал и проценты — все зачтется сполна! Уж за это я тебе ручаюсь.

— Восход Солнца, взгляни на меня еще раз… последний раз! — попросил Волк, оглянувшись.

Сильвина устремила на него глаза, полные слез.

— Довольно! Я счастлив. Восход Солнца, прости, прости!

Индеец сопровождал последние слова взглядом, полным любви, и безропотно последовал за исполнителем воли Марка Морау.

Сильвина горько рыдала.

Глава XXXVIII.
Прощай, Волк

Марк встретил в галерее Криса.

— Сейчас неподходящее время, — сказал он, — слишком много разного народа. Упрячь-ка его в темницу и постереги, пока я разошлю наших людей.

— И без того уже многие разосланы, — проворчал Крис, — а помощь, пожалуй, понадобится на случай нападения тех, кто успел ускользнуть. Наверное, этот дьявол-великан не замедлит привести целый отряд.

— Они напрасно стараются. Я уже готов сняться с лагеря и исчезнуть. Не ускользни из наших рук окаянный квакер, я и не подумал бы уйти отсюда. Но при таких обстоятельствах нельзя мешкать.

— Куда вы идете? — спросил Крис.

— А тебе что за дело? Узнаешь, когда придет время. Запри эту тварь в темницу, а как ночь наступит, отведи к озеру, камень на шею да и в воду… Понимаешь?

— А мысль, право, недурная: сбросить его с вершины утеса, — подсказал Крис, наблюдая за Волком, который и не пошевелился.

— Такой конец он, конечно, вполне заслужил, но мы только потеряем драгоценное время, уделив ему столько внимания.

— Предоставьте это мне, капитан. Я часто рассматривал этот утес, задаваясь вопросом, какую фигуру представлял бы человек, скинутый с вершины вниз кувырком. И как часто мне приходило это в голову!

С этими словами Крис прижал руку к повязке на лбу и погрозил индейцу.

— Тебе однажды уже предоставлялась возможность увидеть, как люди летают с вершины в бездну, и не будь ты тогда мертвецки пьян, то наверняка полюбовался бы захватывающим зрелищем, — сердито возразил Марк.

— Но темень тогда была, как в аду. Руки своей нельзя было увидеть. Ну а вы могли бы попасть в цель во мраке ночном?

— Как тебе было попасть, когда голова наполнена винными парами? Но где этот бездельник Джон Бранд? Какая чертовщина задерживает его так долго?

— Да такая же, как и ваша, все затруднения с красавицами. Бьюсь об заклад, что он удрал с ней раньше срока, только ее жаль, чересчур она хороша для него. Ведь ему что войдет в голову, так и колом не выбьешь.

— Ну и пускай! Вернется, когда пещера опустеет, — пробормотал Марк.

— Может быть, он будет рад тут поселиться. Немудрено, что он захочет здесь запереться, если удастся ему похитить свою красотку.

— Он обязан заниматься моими делами, а не своими, — возразил Марк, — пускай пеняет на себя, если с ним что-нибудь случится. Когда запрешь Волчонка, приходи скорее ко мне, да помоги выпроводить проклятых краснокожих. Они преопасные союзники, а для выполнения моего плана необходимы смельчаки охотники да два-три проводника.

Волка заперли в помещение, которое прежде занимала Сильвина. Трудно выразить тяжелые мысли, переполнявшие голову бедного мальчика. Могильное молчание и ужасный мрак жестоко подействовали на его нервы. Но мысль, что Сильвина тоже страдала в этом заключении, служила ему утешением. Когда, вскоре после солнечного заката, к нему заглянул Крис Кэрьер, он казался совершенно спокоен и, по-видимому, равнодушно ждал смерти. Он сидел на полу, упираясь головой в холодную стену. При появлении разбойника он не выказал ни удивления, ни страха.

— Вставай и иди за мной! — приказал Крис.

Волк медленно поднялся.

— Берег пустынен, краснокожая тварь, и пробил твой час. О, да ты совсем готов! Посмотрим, достанет ли у тебя храбрости продержаться до конца.

Ничего не отвечая, Волк последовал за ним с невозмутимой стойкостью, Марк и несколько его подручных ожидали главной пещере.

— Он бодрится, как боевой петух, — сказал Крис, — как он ни молод, а в нем живет змеиный дух.

— Поторопись, я желаю присутствовать при потехе.

— Так на чем остановили выбор: вода или утес?

— Вода, — настаивал Марк.

— Но кувырком с вершины утеса позабавнее будет, — просил Крис, ласково поглядывая на начальника.

— Нет, я уже решил, что вода, этот способ гораздо быстрее. Только смотри за ним в оба, ведь он коварен, как ехидна.

— Ну, мудрено ему выскользнуть из лап четырех медведей моего закала. Впрочем, мне и одному под силу сбросить его в воду, это все равно, что выкинуть в яму лишних котят.

Волка потащили ко входу. Один из разбойников поднял большой камень и, привязав его к веревке, положил в лодку. С суровым равнодушием смотрел мальчик на все приготовления и вошел в лодку, прежде чем получил приказание.

— Хватит и троих людей, — распоряжался Марк. — Отчаливайте и плывите на расстояние ружейного выстрела. Я подожду вас здесь.

— Не связать ли ему ноги? — спросил Крис.

— Напрасный труд. Достаточно и этого камня, только смотри, чтобы крепче был привязан. Камень что надо, лошадь и ту потопит! — И, обращаясь к Волку, Марк добавил: — Вот как я награждаю тех, кто изменяет мне. Окунись-ка в последний раз. Рыбы давно проголодались и поблагодарят меня за обильную трапезу.

— Лисий Хвост, ты настоящая баба! Даже убить врага не умеешь. Я презираю тебя. Ты трус и бледнеешь при мысли о смерти. Если бы Великий Дух сохранил мне жизнь, ты трепетал бы при вое Волка. Но если Волк и умрет рано, неужели ты думаешь, что за него некому будет отомстить?

— Ну, кому придет охота мстить за такого ничтожного волчонка? — спросил Марк с презрением.

— Молодой воин, любящий Восход Солнца, поднимет меч за Волка. Ветер и птицы полетят и отнесут ему эту весть. Мой род узнает о том, и воинственные крики черноногих понесутся по твоим следам, рассекут твое тело на мелкие части и бросят в огонь. Каждую минуту моих предсмертных мучений ты будешь искупать целыми часами своих мучений.

— Увози, увози его скорее, Крис! Он действует мне на нервы.

Лодка отплыла от берега. Волк запел свою предсмертную песнь, и эти звуки то гремели могущественными, торжественными аккордами, то замирали в грустных, тихих мелодиях.

Мальчик пел:

‘Коварные бледнолицые захватили в свою западню слабого отпрыска черноногих храбрецов и захотели воспитать ребенка в малодушии и рабстве, но, мужая, он почувствовал, как кровь бушует в его сердце, и задумал месть’.

‘Имя его — Волк, он полюбил бледнолицую девушку. Она прекрасна, как благоухающий цветок весны. Ее стан гибче, чем у пантеры, ее голос звучит слаще шепота ручейков. И Волк хотел унести ее с собой в стан черноногих храбрецов’.

‘Он назвал ее Восходом Солнца, потому что она лучезарна, как восходящее солнце, но Великий Дух не любит бледнолицых дев и не допустил, чтобы она стала женой благородного отпрыска черноногих, и зовет он Волка в необъятные луга, куда уже ушли его предки’.

‘Волк доволен и счастлив, теперь у него будет множество бизонов и бобров, и будет он ловить огромных рыб в необъятных озерах, и будет ждать, когда Великий Дух призовет Восход Солнца, чтобы украсить вигвам храбреца черноногих’.

Странная песня дикаря встревожила Марка Морау.

— Как бы мне хотелось, чтобы этот Волчонок закончил свои жалобные песни, — пробормотал он, — впрочем, это не надолго. Вот уж лодки почти не видать. И к чему это они так далеко отплыли? Еще немного, и я ничего не увижу.

Произнося эти слова, он тревожно шагал по берегу взад и вперед.

‘И что, в сущности, наша жизнь? — продолжал он размышлять, облокотившись на утес. — Для людей великих, окруженных почестями, жизнь — это мыльный пузырь, мечта, обман. Что значит преступление? Обида, причиненная другому. Какое преступление самое большое? Говорят, человекоубийство. Как знать? Воровство, может, и хуже. Не лучше ли убить человека, у которого отнимаешь средства к существованию? Ну, какая выйдет беда, если этот маленький бездельник лишится дыхания именно в этот вечер, а не через десять лет? А, вот они перестали грести. Хоть и темно, а все их движения ясно видны в сумерках. Вот они привязывают камень. Все готово, они поднимают его, раскачивают и — бултых! Волны сомкнулись над ним. Прощай, Волчонок!’

Глава XXXIX

**Форт Гэри^[*]**

[*] — Самый важный форт Компании Гудзонова залива, расположенный на Красной реке.

— Истинно скажу тебе, друг Кенет, не видывал еще такого скучного однообразия, как эта местность, — сказал Авраам Гэмет, — сплошь прерия, никакой красоты. Недостает холмов и лесов. Жалкая страна! А далеко ли простирается поселение вниз по течению реки?

— На пятьдесят миль, — отвечал Айверсон, — оно было основано в 1812 году графом Селькирком, человеком энергичным и предприимчивым.

— Мне известно это, а также и то, что предприятие графа чуть было не потерпело неудачу. Бедные эмигранты, его спутники, должны были бороться с преследовавшими их наводнениями, холодом, саранчой. Но Томас Дуглас был человеком с железной волей. После каждого поражения он умел пробуждать мужество в своих стрелках. Очень редко люди выносили так много бедствий — холода, голода и преследований. Рассмотри берега Красной реки, и ты увидишь результаты настойчивого труда.

— Довольно смешно, что вы спрашиваете меня о стране, которую сами так хорошо изучили, — ответил Кенет, улыбаясь.

— Да, — продолжал Гэмет, как бы рассуждая сам с собой, — то была великая мысль устроить монополию или так называемую Компанию Гудзонова залива, которая имеет почти всемогущее влияние на такую необъятную страну. Она имеет свои управления на севере, юге, в Колумбии [Имеется в виду город Колумбия на юго-востоке США] и Монреале, на таких пространствах, на которых могли бы разместиться целые королевства.

— Предприятие действительно гигантское, и нет сомнений, что оно приведено в исполнение с необычайным искусством, энергией и успехом, но совсем не о том я желал бы поговорить с вами. Признаюсь, необыкновенное участие, высказанное вами во многих случаях ко мне — не на словах, а на деле — возбудило во мне живейшее и весьма извинительное любопытство. При разных обстоятельствах в вашем характере обнаружились странные контрасты. Я внимательно наблюдал за вами. Бывают минуты, когда квакер и ханжа уступают в вас место глубокому знатоку человеческой натуры, благородству души и почти рыцарской храбрости, что именно и поражает контрастом с вашими выходками.

При этом Кенет почти робко поглядел на своего спутника, сам не понимая, почему чувствует к нему какое-то особенное уважение, доходившее до робости.

Оторвав взгляд от линии поселений, Авраам Гэмет устремил его на молодого человека, полуудивленный и как будто раздосадованный.

— Истинно говорю тебе, друг Кенет, — произнес он величественно, — у тебя много недостатков, но ты одарен, по крайней мере, талантом откровенности. Не удивляйся, если я иногда отклоняюсь от веры предков. Пойми, что и я бедный грешник, способный падать на каждом шагу. Поистине в сердце человеческом есть всегда стремление ко злу. Очистится ли когда-нибудь от несовершенства мой жалкий характер? Исцелюсь ли я когда-нибудь от греховных помышлений? О-о-ох! Ох-о! О!

Неподалеку от них показалось добродушное, забавное лицо Ника Уинфлза, вышедшего из форта. Его неразлучный друг, Напасть, не отставала ни на шаг, выступая со свойственной ей величавостью.

— Не могу поверить, чтобы вы были тем, кем хотите казаться! — воскликнул Кенет раздраженно.

— Не в лицемерии ли ты обвиняешь меня, юноша? Не осуждай человека, который старается смиренно исполнить свой долг, насколько умеет. Я желаю жить в мире со всеми ближними и делать столько добра, сколько случай доставляет мне возможности.

— Надеюсь, я не прерываю вашей проповеди, Широкополый? — воскликнул Ник, подхватив последние слова. — Проповеди — это совсем не мое дело, ей-богу так, покорный ваш слуга! Терпеть не могу, когда люди стонут, охают, хнычут и кривятся, сами не понимая из-за чего. Это напоминает мне, как когда-то мой дедушка, знаменитый путешественник, был в Центральной Африке… Но этот анекдот я расскажу вам когда-нибудь после, потому что не хочу оказаться неблагодарным к тому, который со времени нашего первого знакомства подал столько примеров мудрости по поводу способов, как убивать индейцев и выпутываться из разных затруднительных обстоятельств.

— Я преподавал способы убивать индейцев? — воскликнул Гэмет, всплеснув руками и подняв глаза к небу с видом оскорбленной невинности. — Это я-то убивал индейцев?

— Ну да, ей-же-ей! Именно вы.

— Протестую против такой клеветы. Я, миротворец, символ кротости и тишины! Я, для которого не существует суеты мирской!

— А разве я не видел, как вы рубили направо и налево, вперед и назад в подземелье? Не я ли видел, в какое замешательство приводили вы разбойников своей манерой сражаться? О да, ей-ей!

— Неужели ты думаешь, друг Ник, что я тогда увлекся до такой степени насилия? — подхватил Авраам с видом искреннего раскаяния. — Неужели я не на шутку наносил раны удары, которые могли повредить физическому здоровью краснокожих язычников, в лапы которых бросила нас злосчастная судьба, для спасения юной девы и ниспровержения планов Марка, по прозванию Морау, действия которого поистине нечестивы, преступны, гнусны?..

— Остановитесь, Широкополый. Уф! Дайте дух перевести, а не то спущу на вас собаку, ей-же-ей спущу!

Ошеломленный наплывом слов, Ник отступал, а квакер, схватив его за руку, все ближе надвигался и все громче провозглашал свои речи над самым его ухом.

— Если хотите порушить нашу дружбу, то продолжайте оглушать меня! — воскликнул Ник с досадой. — Но помните, что вы скоро надорветесь на середине речи. Не забывайте участи моего третьего брата, который так же надрывался перед судьями в последний раз накануне смерти.

— Но если ты обвиняешь меня, друг Ник, — продолжал квакер, — то позволь же и мне защищать свою честь и оправдать себя от такого жестокого обвинения, сама вежливость требует того, хотя, может быть, понятия о вежливости являются для тебя очень отвлеченными по случаю долгого пребывания в дикой стране невежественного язычества и ослепления, где разница между добром и злом теряется в хаосе нелепых преданий, хотя для человека существенна потребность стремиться к истинному блаженству, к вечному блаженству бессмертной частицы, иначе называемой духом, существование которого признается и законами древности…

— Медведи и бизоны! — взревел Ник, отталкиваясь от квакера энергичным движением. — Если вам охота схватиться со мной в маленькое затруднение, то скажите просто. Но подобных нелепостей не может переварить ни один честный охотник, они, точно горчица в нос, так и сшибают с ног.

Напасть с удивлением уставилась на квакера. Видно, она не могла понять, что все это значило, и старалась сообразить.

Кенет поспешил вмешаться и переменить тему разговора.

— Сколько уже дней мы провели в форте Гэри, а все еще не можем придумать плана, как нам отыскать и спасти Сильвину Вандер. Марк Морау надул нас и исчез с лица земли, не оставив ни следов, ни указаний, куда он скрылся.

— Ну вот! Только теперь вспомнил, что шел сообщить вам весть о прибытии Саула Вандера в форт. Он приехал на Огневике, который оказался в отличном состоянии. Свидание со старым другом принесло нам, то есть мне и Напасти, большую радость. Саул оправился от ран, но жестоко сокрушается о своем Розанчике. Да вот он и сам идет вместе с виноторговцем. Держу пари, что и потешная Персилья Джейн тоже неподалеку. Ну да, так и есть, это она тащится позади них. Ну, клянусь как честный человек, если бы по моим пятам всюду тащилось такое сокровище, продал бы я себя в рабство индейцам, только бы избавиться от него.

Теплотой насыщено было свидание Саула Вандера с Кенетом Айверсоном. С глубоким чувством молодой человек взял мозолистую руку старика и крепко пожал ее. Саул не произносил имени бесконечно любимой дочери, но Кенет видел по его глазам, что у него только она на уме.

— Есть еще одно счастье выше радости видеть вас снова в добром здравии, и я надеюсь, что нам не долго его ждать, — сказал Кенет.

— Моя дочь! Моя бедная Сильвина! — прошептал Саул.

— Поверьте, мы не оставались в праздности, но похититель совершил свои преступления с хитростью лисицы. До настоящего времени мы никак не можем напасть на настоящий след. Вероятно, вы уже слышали подробности побега Морау и наших попыток спасти вашу дочь. У него тут хватает добрых друзей. Никто преследовать этого злодея даже не собирается.

— И мы найдем его непременно! — воскликнул Ник с жаром. — Это так же верно, как верна природа. Мы будем гоняться за ним по всей стране, если он еще обитает на этом свете, мы непременно найдем его. Раз не найдем, в другой поищем, и так все дальше и дальше! — кричал Ник.

— Хорошо, очень хорошо, — сказал Саул, тронутый видимой привязанностью зверолова, — я не забуду этого, понимаете ли?

— Да, это я понимаю, — подтвердил Ник и вдруг, с озабоченным видом повернувшись к Голиафу, спросил, — а вы тоже с нами?

— Если вы в таком количестве, что можете защитить меня от этих ядовитых тварей и воспрепятствовать им в беспокойствах, которые они чинят мне при выполнении моей работы, то я ничего не имею против вашего предложения. В последнее время я понес такие потери, от которых жестоко возмутилась желчь Персильи Джейн. — Голиаф искоса посмотрел на упомянутую особу, не отстававшую ни на шаг от него. — Я готов все вытерпеть, чтобы сделать счастливой мою дорогую Персилью Джейн и чтобы дать ей возможность…

На этом слове Стаут был прерван голосом госпожи Стаут, в сравнении с которым визг циркулярной пилы — просто сладкая музыка.

— Так можно говорить при посторонних людях, которые не ели с тобой днем, не спали с тобой ночью, изо дня в день в течение всей жизни. Но посмотрите прямо в глаза вашей супруге, покинутой и одинокой! Из привязанности к мужу я ли не терпела и зноя, и холода, и дождя? И все лишения, и горе, и даже смерть? И ради чего, спрашиваю вас? Ради того, чтобы милый супруг вечно бегал от меня!

Персилья Джейн прижала к своим судорожно моргающим глазкам кончик платка с явными следами долговременной засухи.

— Ну что ты рассказываешь? Не для тебя ли я предпринял это трудное путешествие? — спросил Стаут, надувшись. — Ведь я тотчас приехал бы за тобой, как только сколотил бы состояние.

— Ах, негодяй! Ты думал, что я не сумею найти дорогу в эти дикие болотистые степи! Ты радовался, воображая, что если я сюда попаду, то сейчас же и пропаду, что меня растерзают лютые звери или похитят бесчеловечные индейцы!

— Я предполагал, что ты спокойно будешь ждать моего возвращения.

— Ах! — воскликнула Персилья Джейн с горечью. — Зачем я не осталась невинной девушкой, насколько бы я была счастливее теперь! Я была так молода, так неопытна, что поверила тебе, была увлечена твоими гнусными ласками! О, если бы я опять могла превратиться в невинную девушку, я бы скорее бросилась в пучину морскую, чем в объятия такого скотоподобного мужа! И почему не дано неопытным девушкам знание добра? Если бы я тогда захотела, то была бы теперь знатной дамой и разъезжала бы в каретах, а не бегала за мужем-бродягой.

— Сколько раз говорил я тебе, Персилья Джейн, что долг повелевает мужу всегда быть выше жены! Если муж будет вечно держаться за юбку, то когда же он научится стоять на своих ногах? Мне хотелось нарядить тебя в бархат и атлас, но я знал, что в штате Миссисипи этого не добьешься.

— В бархат и атлас? Ах, Господи! Да если бы ты водил меня в приличных ситцах, так я и за то была бы премного благодарна! Но разве ты заботишься о законной супруге, которая служит тебе опорой, утехой и радостью? Тебе бы только удрать куда подальше, не думая о том, прикрывается ли ее тело хоть лохмотьями.

— Не могу понять, как может чувствительный муж расстаться с такой супругой хотя бы на два часа, — сказал Ник со свойственным ему шутовским простодушием.

— Чувствительный муж! — повторила Персилья Джейн язвительно. — Он чувствителен только к себе! Слава Богу, что у нас детей нет! Будь у нас дочери, старшую мы бы назвали Элизой, младшую Персильей. Но хорошо, что Элиза и Персилья не родились на свет Божий, это такая милость Провидения, за которую мы все должны благодарить его!

— Женщина, — сказал Гэмет, — ты слишком резко выражаешься, тебе следует практиковаться в терпении и кротости столь прекрасных добродетелях женского пола. Вспомни, что муж есть глава жены.

— Глава жены? Это Голиаф-то моя голова? Ну уж нет, я не могу быть ниже кого-то на свете, не то что…

— Библия учит так…

— Уж мне-то не рассказывайте о Библии! Кто глубже, чем я, изучил ее? О! Если бы кто мог знать, как я ее изучала! Как добросовестно старалась я исполнять свои священные обязанности! Сколько времени у меня пропало даром, чтобы убедить и вырвать Голиафа из жалкого положения!

— Кажется, с тех пор прошло много лет, — проворчал Стаут.

— А если бы так, бросил бы ты свою жену в одних лохмотьях, завел бы ее в страну дикого невежества?

Голиаф поспешил заверить, что немедленно разоденет ее в самые щегольские наряды.

— Да, когда мое тело охладит смерть, ты приготовишь мне белый саван! О, сколько бедствий пришлось бы пережить моим бедным деточкам Элизе и Персилье! О, если бы целый мир мог слышать, как мой муж оскорбляет любящее сердце обожавшей его супруги! О, если бы у меня достало сил наказать этого неблагодарного злодея, отколотила бы я его, выцарапала бы ему глаза, растерзала бы его грешное тело!..

— Вам ли скромничать, — утешал ее Ник, — была бы только охота, а сил у вас хватит. Соберитесь с мужеством и вспомните все проклятые затруднения, в которые вы впутались из-за него с тех пор, как он употребил во зло вашу цветущую юность и невинное целомудрие. Поднимите ваши когти повыше, как оружие, и, бросившись на злодея, растерзайте его, лучшего средства для его казни невозможно и придумать. Ей-же-ей!

— Женщина, оставьте нас в покое, — сказал Кенет строго, — вы мешаете нам толковать о важных делах.

— А это что за молокосос! Разве можно говорить так грубо с женщиной, которая годится вам в матери? Гораздо полезнее для вас было бы взять несколько уроков вежливости.

— Любезнейшая госпожа Стаут, — возразил Кенет, улыбаясь, — прошу вас, оставьте нас. Быть невежливым по отношению к вам прискорбно для меня, но, поверьте, нам необходимо переговорить о делах.

— А мне необходимо оставаться здесь — вот вам и сказ! Если у вас важные дела, то говорите при мне. Вы не имеете права толковать о предметах, которые неприлично слушать честной женщине с характером.

— Ну, характерец-то у вас истинное сокровище, нечего сказать! — проворчал Саул, сердито посматривая на Стаута.

— Вот так всегда, с того несчастного дня, как она переступила порог моего дома, — оправдывался Голиаф. — Верите ли, что однажды вобьет она себе в голову, того не выбьешь из нее и топором. Никогда нет мне покоя. Ах, какое было бы счастье, если бы меня убили эти ядовитые твари! Они только лишили меня превосходного спиртного напитка с маленькой примесью воды из Красной реки, а тут терпи все невзгоды!

Такой обиды Персилья Джейн уже не могла вынести и бросилась на своего супруга с явным геройским намерением. Но он, как опытный воин, закаленный в боях, бросился со всех ног и улепетывал, что заяц, преследуемый собакой. Но не такова была женщина Персилья Джейн, чтобы отказаться от сладкой мести. Она ринулась за ним в погоню, и вскоре супруги исчезли из виду к общему удовольствию.

— Доброго пути! — закричал Саул им вслед. — Признаюсь, в жизни не встречал таких свиней. А знаете ли, Кенет, девушка, которую вы нашли в таком жалком положении в лесу, самое милое и доброе дитя. Как она напоминает мою дорогую дочь! Все это время она ухаживала за мной, как Розанчик в былые времена. Право, мне кажется, что ее белые, нежные руки много способствовали исцелению моих ран.

— Я ждал случая расспросить о ней, но эта отвратительная мегера мешала мне. Узнали ли вы подробности ее истории?

— Не могу сказать, что все узнал, но ее зовут Флорела, как вам известно.

— Вообще-то у всех людей бывает имя и фамилия, — заметил Кенет.

— Она не представляет исключения из общего правила. Ее фамилия Дефарж. В истории ее нет ничего необыкновенного. Какой-то негодяй влюбился в нее и похитил, но ей посчастливилось убежать от него, прежде чем он успел осуществить свои гнусные намерения. Несколько дней она скиталась по лесам, но Провидение смилостивилось над ней и послало нас… Ну, вот я и поправился, а теперь готов преследовать гнусного злодея по всем закоулкам Канады. Старик Саул откопает его в самых мрачных пещерах, куда бы он ни скрылся.

— Вот наш план, — сказал Кенет, — завтра рано утром мы все отправимся в поход и обыщем весь этот край. С помощью Божьей надеюсь на успех.

— Ну да, право слово так, я покорный ваш слуга! — подтвердил Ник.

— Чем раньше, тем лучше, — сказал Саул со вздохом, итак, до завтра. Но как бы я желал, чтобы это завтра был уже сегодня!

Глава XL.
Ник уходит

Торговое общество Компания Гудзонова залива основало укрепления и фактории во всех частях Северной Америки для охраны своей торговли, но только два укрепления, форт Гэри и форт Стоун, заслуживают особого внимания. Укрепление Гэри расположено на берегу реки Асинибоан в трехстах шагах от слияния ее с Красной рекой, это — обширное квадратное здание, обнесенное стенами и хорошо укрепленное. В стенах его расположены магазины, конторы, конюшни и все другие нужные помещения. Мирно течет река Асинибоан у подножия его стен. Окрестности довольно унылы. Поселения на Красной реке простираются на пятьдесят миль вдоль реки. Леса стоят по берегам, в них преобладают дубы, тополя, ивы. Куда ни обернешься, везде леса, равнина и болота, что представляет прескучную картину.

Так, по крайней мере, думал Кенет, остановившись в тот же вечер у ворот укрепления. Медленно заходило солнце за далекие леса запада, заливая золотом волны Асинибоана, по которым изредка скользили челны из древесной коры, управляемые канадцами, шотландцами или индейцами. С невыразимой грустью любуясь пейзажем, Айверсон не заметил, как из форта вышел Ник Уинфлз с собакой. Охотник был в полном вооружении и с сумкой за плечами. Он кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание молодого друга, но безуспешно, тогда он окликнул его.

— А вы не на шутку захандрили, — сказал Ник, — думаю, что все влюбленные любят похандрить. Впрочем, я ударялся в хандру, когда, бывало, красотка приглянется мне, ей-же-ей!

Кенет с улыбкой повернулся к охотнику.

— Если это так, то вы, любезный Ник, уже как раз на той дороге, чтоб стать самым отчаянным ипохондриком из всех смертных. Дочь Облака в черной одежде произвела на вас такое сильное впечатление, какое не сбросить с себя, как дорожный плащ. Примите меры предосторожности против черных глаз и миловидного личика.

— Не в первый раз я их вижу! Ведь мы люди бывалые. Вот если бы я был новичком — беда! Опасность велика, но теперь не тревожьтесь по случаю такого затруднения, — возразил Ник, поправляя ремни походного ранца.

— Да и старость подходит, в ваши годы, по правде сказать, наверное, не до любви.

— В мои годы? Разве вы находите, что я старею? Посмотрите-ка на меня получше, я не умею стареть и буду молод до самой смерти, придет ли она немного раньше или немного позже. Поймите же, молодой человек, возраст не от лет зависит. Телом можно одряхлеть, как Мафусаил [Мафусаил — дед Ноя, прожил, согласно Библии, 969 лет], но духом быть бодрым и молодым. Я молод и даже очень молод. Годы приходят и уходят, а я только подсмеиваюсь над старым ворчуном. Время не мое затруднение — о нет, ей-богу, нет!

Ник прищелкнул языком и спокойно смотрел на заходящее солнце.

— Правда, вы молоды, молоды душой и телом, в том нет сомнения, — подтвердил Кенет рассеянно и, только тут заметив вооружение охотника, спросил: — Но что все это значит? Куда вы так снарядились, при походном ранце и с карабином в руке, целый арсенал оружия за поясом?

— Это значит, что я собрался в поход.

— Куда это? — удивился Кенет.

— На поиски Розанчика. Куда же еще?

— Но не с вами ли мы условились только завтра отправиться в путь? А я надеялся, что вы пойдете со мной.

— Что прикажете делать? Я и сам знаю, что странностей во мне хоть отбавляй. Никогда не умел я быть таким, как все, вбил я себе в голову мысль, что мне надо одному приложить руку к делу, ну и приложу один — ей-ей! Право так, покорный ваш слуга! И вот я пойду в одну сторону и постараюсь как могу, а вы вместе с Саулом, коли охота есть, идите по другой дороге. Ведь с этим стариком каши не сваришь, он способен весь мир обойти без карты и компаса, под влиянием инстинкта, который природа вложила в него.

— По какой же дороге вы отправляетесь?

— Сам еще не знаю, пока поселки в глазах маячат. Чтобы собраться с мыслями, мне необходимо вдохновение необъятных и безлюдных прерий. Где многолюдье и порядок, там я перестаю быть Ником Уинфлзом. Как попадутся мне на глаза следы бизона, тропа индейца, селение бобров — ну, тут я как дома. А ночью я люблю засыпать под концерты волка, филина и дикой кошки.

— Да, я вполне понимаю вас, — сказал Кенет, на лице которого отражалось восторженное удивление красноречием, свойственным одному Нику.

— Вот вы все понимаете. У людей, начитавшихся книг, тоже есть много странностей. И вы также престранный молодой человек! Вы хотите прочитать в душе Ника, точно в большой книге. В вас сразу чувствуешь что-то очень хорошее… Напасть так же думает, не правда ли, верный друг?.. Заметили ли вы, как она при этом подмигнула мне, да еще и головой кивнула. Это значит на ее языке ‘да’. О! Мы с ней понимаем друг друга как нельзя лучше.

— Кто же сомневается в этом? Но разве вы отправляетесь пешком?

— Да, пускай Огневик отдохнет маленько. Впрочем, пешим легче отыскивать следы тварей, чем с коня. Я же намерен преследовать хищника до тех пор, пока не попаду в последнее затруднение, из которого не в силах буду уже выпутаться. Прощайте, милый человек! В путь-дорогу. Напасть!

Ник вскинул ружье на плечо и скорыми шагами удалился в сопровождении собаки. Но Кенет видел, как на дороге он остановился и о чем-то толковал с госпожой Стаут, которая, умышленно или случайно, встретила его на некотором расстоянии от укрепления.

— Ну вот! — прошептал Кенет. — Он, наверное, подстрекает на новую выходку эту несносную женщину. А вот как раз, выступает счастливый обладатель этой уникальной собственности.

Голиаф подходил к нему.

— Господин Стаут! — закричал Кенет еще издалека. — Уж не любовное ли свидание там назначено? Посмотрите-ка! Но хочу надеяться, что грех ревности вам не присущ.

— Я-то? Нет, я в жизни не умел ревновать. И странная вещь! За всю жизнь никто не попытался даже похитить ее сердце у меня, хотя нельзя сказать, чтобы это была обыкновенная женщина. Ах, если бы кто-нибудь сделал попытку и имел бы успех! Персилья Джейн самое необыкновенное существо на свете, а между тем я тогда только и счастлив, когда она подальше от меня. Вижу, что ей в голову опять что-то взбрело, но что именно, пока не могу себе представить… А я к вам с покорнейшей просьбой. Вы и Саул Вандер завтра уходите из форта, не будет ли вашей милости угодно и меня захватить с собой? Конечно, я не блестящий ходок, но постараюсь всеми силами быть полезным и как можно меньше тревожить вас.

— Боюсь, что это невозможно. Подумайте только об опасностях и, главное, о Персилье Джейн.

Голиаф с ужасом оглянулся на то место, где стояла его супруга, но она уже исчезла, что, видимо, его успокоило.

— Мне было бы в тысячу раз приятнее общаться с ядовитыми змеями, чем оставаться здесь, — заговорил он тихо, — Персилья способна растерзать меня на клочки. Если вы отвергнете мою просьбу, то мне остается только надеть петлю себе на шею. Подумайте о моей злосчастной судьбе: меня ограбили, краснокожие твари выпили мою превосходную водку с самой малой примесью воды. Была у меня лошадь с полной упряжью, где она теперь? Наверное, эти гнусные твари ее сожрали. А может быть, она еще жива, и мне суждено отыскать ее, если пойду с вами. Ее так легко узнать по приметам: на одном боку у нее нарисован красной краской винный бочонок, а на другом — пьяный индеец.

— И рад бы помочь вам улизнуть от супружеского счастья, но прежде мне надо переговорить с Саулом Вандером и Гэметом.

— Я виделся уже с господином квакером, но так и не добился толку от него. Он сказал, что ни в ком не нуждается и сам пойдет, один.

— Как! И он один?

— Он так сказал и еще изрек множество нелепостей о миролюбии и кровопролитии. Как видите, вам на него нельзя рассчитывать. Возьмите же меня собой и дайте оружие. Драться я буду не хуже других. Когда Персилья Джейн будет далеко позади, а ядовитые краснокожие змеи впереди, я ни на шаг не отступлю и скорее брошусь на индейские ножи, чем наткнусь на лезвие языка моей Персильи Джейн.

— Хорошо, я поговорю с Саулом Вандером.

Не желая затягивать разговор, Кенет простился с Голиафом и пошел вдоль берега прогуляться, но вдруг его опять окликнул виноторговец.

— Господин Айверсон, вы ничего не имеете против моего намерения захватить с собой лошадь с некоторым количеством вина в бочонках? Мне сдается, что по дороге можно хороший торг сделать, а всему свету известно, что вино — лучший миссионер для укрощения нравов и просвещения краснокожих змей.

Кенет отвернулся и, не удостоив ответа разумную меру просвещения, продолжал свою прогулку.

Глава XLI.
Ник и Напасть

Ворон Красной реки питал закоренелую ненависть к поселениям белых. Пустыня — вот его отчизна, Северо-запад — его дом, небо — потолок, земля — пол. Он не имел понятия о тоске по родине. Все необходимое для жизни он находил в своем необъятном жилище: его кухня — лес, его припасы: в воде — рыба, в воздухе — птица, на земле — мясо, трава и ветви деревьев — его постель, ночная темнота — занавес. У Ворона громадная собственность, за которую он не платит ни налогов, ни пошлин, да и семейные узы его были необъятны, ибо он представлял собой ‘линию соединения двух человеческих племен’. Краснокожие и бледнолицые были его братьями, хотя он ни с кем не поддерживал тесных отношений. Все его радости и печали, страхи и надежды жили в нем самом. Особенную нежность питал он к лошадям, и в этом отношении его понятия о правах собственности были весьма растяжимы. Он считал, что природа создала лошадей для него, как и деревья, и что он имеет одинаковое право как рубить деревья, так и уводить лошадей. С такими повадками, конечно, Тому не сиделось на месте. Проводив Саула Вандера до форта, он тотчас отправился домой, взмахнув при этом крыльями, каркнув и свистнув самым оглушительным образом.

Не прошло трех дней после вышеописанных происшествий, как на дороге показался Ворон, тащивший на веревке жирную и тяжеловесную лошадь. С удивлением и видимым удовольствием рассматривал он свою добычу. Странными рисунками разукрашена была лошадь: с одного бока было искусное изображение бочонка, с другого — индейца, которого художник попытался изобразить не то спящим, не то пьяным, вероятно, все-таки пьяным.

Подробно осмотрев это необычайное явление, Том Слокомб каркнул с таким диким азартом, что лошадь в испуге поднялась на дыбы.

— Гремучие змеи! Да ведь ты — редкая красотка, не правда ли? Твой хозяин был большой чудак, не правда ли? Ведь ты незнакома еще с Вороном, не так ли? Да не бойся же, красотка! Нет повода, чтобы так переполошиться! Кажется, ты принадлежишь виноторговцу. Да не шали же! Стой смирно! Кар-как-кар!

Еще не прекратились отголоски карканья, как издали послышались крики:

— Эй! Кто там?

— Что вам надо? Что вы за человек? — закричал Том.

Присмотревшись лучше, он узнал Ника Уинфлза, предваряемого Напастью, которая обнюхивала следы.

— Вот и я. Надеюсь, что вы видите, кто я, если только не страдаете куриной слепотой, — отвечал Ник, — а на вопрос, чего мне надо, не могу сказать, чтобы мне понадобилась птица вашего полета. Что вы тут делаете?

— Ник Бродяга, очень рад видеть вас. Вы…

— Стой, Ворон! Бродяги никогда не было в моем прозвище. Уинфлзы всегда были благородного и замечательного рода, и я никому не позволю лишать меня чести принадлежать к этому роду.

— Скалистые горы! Какая разница? Из десяти раз разве один случится мне ошибиться в имени. Впрочем, что тебе в имени моем? Дай мне чего-нибудь поесть, да уголок земли, чтобы протянуться, и еще лоскутик неба, чтобы прикрыться, — и чего еще мне надо? Я счастливейший из смертных!

— Это замечание так и пахнет охотником. Кусочек земли вместо матраца, лоскуток голубого неба вместо одеяла — славные вещи! Сколько ночей, недель, месяцев и лет я довольствовался этим! Я родился для этой жизни, ей-богу, так!

— Вот и выходит, что вы из рода бродяг. Вы только на то и способны, чтобы бродяжничать, не в укор будь сказано, потому что вольный охотник Северо-запада есть настоящий человек, каким он и должен быть.

— Очень хорошо, но все же это вовсе не дает вам права искажать мое имя.

— Но разве я создан как другие? Я — черта разъединения и линия соединения, я великий феномен природы, ее бич, последнее зло! Я иду на восток, иду на запад, пройдусь по северу, погуляю на юге, и мне дела нет ни до кого! Я единственный и недосягаемый, полярный медведь, морская лошадь, король диких кошек, Ворон Красной реки! Кар-кар!

— Не заприметили ли вы здесь следов краснокожих? — спросил Ник, растягиваясь на земле.

— О! Я каждый день убиваю их сколько мне заблагорассудится, — отвечал Том беззаботно.

— Замолчи, Ворон, и веди себя как подобает человеку. Не за пустяками забрел я сюда. Я ищу ту молодую девушку. Мы с Напастью затеяли трудное дело и во что бы то ни стало хотим завершить прежде, чем окончим свои счеты с жизнью.

— Ведь я знаю, что вы настоящий скороход Севера. И для одного человека у вас хватает ума — и это известно! Но у вашей дикой кошки глаза нынче не так ясны, как всегда.

— Да, — кивнул Ник печально, — она потеряла аппетит и с каждым днем, видимо, все больше изнемогает. Однако, она и теперь исполняет свой долг как нельзя лучше. Вчера утром она напала на след и ни на миг не теряет его. Я уверен, что это настоящий след. Знаете, как я принялся за дело? Сперва показал ей платье той девушки, чтоб она поняла, что мне требуется. Напасть обнюхала платье и сказала по-своему: ‘Понимаю’. Потом мы отправились с ней в путь. Теперь она нашла след, и я уверен, что он настоящий. Но меня глубоко сокрушает, что она с такой верностью и самоотверженностью идет и трудится, в то время как я вижу, как она больна.

— У собак, как и у людей, бывают свои болезни, — изрек Том глубокомысленно, — но странно, отчего они так любят своих хозяев.

— Вопросом этим и я не раз задавался. Человек бывает неблагодарной скотиной, когда игнорирует дружбу собаки. Да будут прокляты все цивилизованные и нецивилизованные варвары, которые бьют собак! Где мы найдем друга более преданного, честного, всегда готового прийти нам на помощь в бедах и затруднениях? Укажите мне человека лучше этого животного.

В это время Напасть медленно поднялась и пристально посмотрела вперед, вытянув голову над травой. Она нюхала воздух, насторожив уши. Потом стала беззвучно пробираться в том же направлении, куда было направлено ее внимание.

— Бьюсь об заклад, что за мной следят, — сказал Ник, — но это не удивляет меня. У этих мошенников есть свои соглядатаи — индейцы и ренегаты из белых!

— Пускай-ка сунутся! Не дам маху, буду каркать, хлопать крыльями и, пока опасность грозит вам, не покину вас ни на минуту… А что теперь делает собака?

— Прислушивается. У нее тонкий слух, и она вполне уверена в своих способностях. Ночь близка, и, на мой взгляд, еще до завтрашнего утра быть у нас маленькому затруднению. Благодарю вас за дружеское предложение и уверен, что вы исполните свой долг как честный человек.

— Еще бы! За прелестную фиалочку, за полевой цветочек я и жизни не пожалею и не покину вас до последней минуты.

— Мне кажется, что мы на правильной дороге, и если лазутчики Марка Морау рядом, то мы постараемся их надуть. Но прежде, чем приступить к делу, я должен предупредить вас, Ворон, что, идя по одной дороге со мной, вы получите больше ударов, чем долларов, — ей-же-ей! Право так, покорный ваш слуга!

— Ник Уинфлз, много недостатков у Ворона, но подлецом он никогда не был.

В эту минуту Напасть подошла к ним. Ник предложил ей поесть, но она отказалась от пищи.

— Бедный друг! И есть не может, куда же ей идти? — бормотал Ник. — А между тем необходимо укрыться, чтобы держаться наготове от угрожающего нападения.

— А не лучше ли будет мне пойти посмотреть, что там делается? — спросил Слокомб.

— Опасно вам довериться, потому что вы незадачливый разведчик. Привычка не вовремя каркать и взмахивать локтями всегда вызывает затруднения. Но что вы намерены делать с лошадью? Она оставляет такие заметные следы, что неприятель без труда отыщет нас…

— Я разрежу свое одеяло и обвяжу ей копыта.

— Поступайте как хотите, но на вашем месте я пустил бы ее на свободу. Она тут с голоду не умрет.

— Что же! Мысль хорошая, — отвечал Том и, выпустив лошадь из рук, закричал:

— Вперед марш!

Напасть тоже кинулась вперед. Сначала она бежала легко, быстро и даже весело, но вскоре ее шаги замедлились, а не прошло и часа, как она с трудом волочила ноги, едва поспевая за хозяином. На лице Ника выражалась душевная скорбь.

— Я слышу шум. Это позади нас, — сказал Слокомб, — погодите-ка, надо посмотреть, что такое.

Не дожидаясь ответа, он повернул назад, но через несколько минут вернулся и с досадой закричал:

— Пускай меня повесят, если эта окаянная лошадь с картинной галереей на боках не следует за нами все время!

— Очень жаль, но что делать! Вероятно, бедное животное не любит одиночества. Все точно сговорилось против нас.

Напасть лежала все время короткого отдыха, но тут приподнялась и завыла продолжительно и глухо, словно вспомнила лучшие времена.

— Лошадь почуяла? — спросил Том.

— Нет, на лошадь она бы так не завыла, потому что лошади вреда не делают. Это что-нибудь поопаснее.

— Она опасно захворала, уж не взбесится ли она? — спросил Том.

— Нет, нет, — возразил Ник, покачав головой. — Напасть не может взбеситься, никогда не захочет она сыграть со мной такой скверной штуки. О, нет, никогда!

— У нее такой унылый и угрюмый взгляд. Это дурная примета. Но ступайте вперед, а я немного отстану. Мне хочется удостовериться, точно ли краснокожие змеи крадутся по нашим следам.

Ник задумчиво кивнул в знак согласия и пошел вперед. Прошло более часа, прежде чем Том нагнал его. Напасть едва держалась на ногах.

— Какие новости? — спросил Ник печально.

— Именно то, что вы предсказывали. Почти десяток индейцев следит за нами. Если не ошибаюсь, это те самые черноногие, от которых мы избавились по милости квакера. У них на теле чуть не на вершок черной краски. Я подобрался к ним так близко, что и самому неловко стало, ведь они ненавидят меня, как яд. Величайший феномен природы был близок к исчезновению. Но не ужасно ли будет, если черта разъединения будет уничтожена? Где найти другую? В каком уголке Севера можно откопать другого такого Ворона, преисполненного могущества? Оно кипит в моих пальцах, оно холодной водой обливает спину и пролетает в моих нервах.

— Стой, Ворон! В твоей голове больше ветра, чем у кого-нибудь другого! — воскликнул Ник с досадой и потом продолжал с глубокой горестью: — Ворон, вы не можете себе представить, как я переживаю за свою собаку. Ведь подобной другой в целом мире не найдешь. Это самая честная душа, исполненная самоотверженности.

— Я вовсе ничего не имею против вашей собаки, хотя она не очень ласково поглядывала на меня, когда в первый раз привела ко мне нежную фиалочку. Напасть из породы дикой кошки, но надо отдать справедливость ее верности. Она не черта разъединения, но поистине самый добрый дворовый пес.

В ту минуту, как бешеная, примчалась лошадь, брошенная Вороном, и он, покачав головой, сказал:

— Дурной знак! Поспешим удрать.

Напасть протащилась еще несколько шагов и упала. Она все еще боролась с бессилием, но поднялась только затем, чтобы опять упасть.

— Надо бросить ее, — сказал Слокомб.

Ник ничего не ответил, он сел рядом с собакой, которая, прилагая бесполезные усилия подняться, жалобно выла.

— Вставайте! Торопитесь! — кричал Ворон. — Индейцы приближаются, я слышу их шаги.

Ник посмотрел на него и сказал:

— Но я не могу ее оставить.

— Видно, вам хочется подарить им ваш скальп?

— Если я покину Напасть, то пускай и Провидение меня покинет! — воскликнул возмущенный Ник. — Неужели вы думаете, что она покинула бы меня, если бы я умирал? Неужели вы думаете, что индейцы со своими томагавками заставили бы ее расстаться со мной?

Голос охотника дрожал, и глаза его увлажнились, непривычные к слезам. Его мощная рука нежно гладила голову бедного друга.

— Мы вместе пили, ели и спали в пустыне и всегда оставались верны друг другу. Все краснокожие мира не в силах разлучить нас, — говорил Ник, и с этими словами осторожно подсунул ладонь под голову собаки, чтобы взять ее на руки, как больного ребенка.

— Ну, что же вы теперь будете делать? — спросил Слокомб.

— Понесу ее на руках, — отвечал Ник решительно.

— Тогда вы погибли!

— Пускай погибну, но не могу же я оказаться хуже своей собаки.

— Как хотите, но индейцы близко. Хоть я и вулкан, и гром, и землетрясение, однако есть вещи, которые и мне не под силу, все же до самого конца я не перестану каркать и хлопать крыльями.

Ночь становилась темна, черные тучи заволокли небо в той стороне, где первая четверть луны тихо скользила по небесной сфере. От сильного ветра колыхались деревья, трещали ветви, летели листья. Издалека доносился жалобный волчий вой.

Местность, ‘по которой проходили Ник и Том, была разнообразна: небольшие леса сменяли луга и чахлые кустарники. Наконец, они попали в болотистое место, которое шло покато до какого-то озера или залива.

Ник под бременем своей ноши спотыкался, ноги его вязли в топкой почве.

— Надо держаться левее, — сказал Слокомб, осматривая окрестности. — Лошадь уже давно взяла наискосок, и, право же, стоит положиться на ее инстинкт. Идите вслед за ней, тут земля потверже. Удивляюсь, что эти канальи пробираются тихо. Я ожидал, что они прокричат свой воинственный клич. Ах, если бы вы бросили собаку!

Голова Напасти покоилась на руке хозяина около его лица. Она открыла глаза и с нежностью посмотрела на Ника, словно спрашивая: ‘Ведь ты не покинешь меня?’

Ворон ворчал себе под нос:

— Скалистые горы! Что за человек! Несет собаку на руках! Жизнью рискует из-за собаки! В жизни не встречал большего чудака!

Ник молча следовал за Томом. Тяжела была его ноша, но он не жаловался, а, напротив, чувствовал себя счастливым что мог доказать свою любовь верному спутнику, делившему с ним радости и гор’ в охотничьих скитаниях.

Так прошли они четыре или пять миль, не потревоженные неприятелем. Надежда озарила душу Ника, он напрягал все силы, и хотя Том шагал быстро, Ник ни на шаг не отставал от него. Но чрезмерное напряжение произвело естественное действие. Усталость овладела Ником. Его дыхание стало прерывистым, в груди что-то хрипело. Мускулы ослабли, походка стала неровной. Однако они все-таки добрались до ближайшего леса, где царствовала непроглядная темень. Ворон остановился и сказал:

— Ну, уж этого я не понимаю, Ник Уинфлз, тут что-то неладно. Индейцы не имеют обычая упускать людей, на след которых они напали. Они готовят нам сюрприз — уж это я вам говорю. Однако, есть еще шанс выпутаться из беды без большой потери, если только вы согласитесь расстаться с дикой кошкой. Здесь каждый из нас отвечает сам за себя: вы за себя, я тоже за себя и Напасть за себя… Чу! Что-то хрустнуло.

— Тс! Я вижу, как тень ползет слева под деревьями. Скорее прижмитесь к земле. Северо-западный бич нагрянет на гонителя белых!

Ник припал к земле, выхватив охотничий нож. Ворон исчез в кустах, и минуту спустя Ник услышал жалобный вопль. Том Слокомб не дал маху. Воодушевленный победой, он забарабанил локтями по бокам, потрясая воздух оглушительным карканьем.

— Провались он сквозь землю, сумасшедший! — пробормотал Ник. — С самыми лучшими намерениями помочь ближнему в беде он только усложняет проклятые затруднения!..

Напасть при этом шуме приподнялась с травы, на которую Ник осторожно уложил ее, повернула голову к неприятелю и со стоном опять упала.

— Бедный друг, — сказал Ник печально, — у тебя не больше сил, чем у младенца. Давно ли краснокожие канальи были для тебя нипочем? Теперь каждый из них без труда справится с тобой. Такова наша жизнь — сегодня на ногах, завтра на боку.

Внезапно раздался оглушительный крик. Бахвальство Тома пробудило ярость скрывавшихся дикарей. Со всех сторон раздавался их вой, и некоторые из них были очень близко.

— Нельзя терять ни минуты! — воскликнул Ворон с жаром. — Вставайте и бежим. Индейцы окружают нас. Я — бич! Я — рок и последняя болезнь краснокожих! Кар!

— Ради Бога, замолчите! Ваше проклятое карканье только еще больше запутывает наше затруднение.

— Идите же! Не время нянчиться с собакой.

— Дорогой друг, — прошептал Ник, опять поднимая на руки Напасть, — сердце надрывается, видя тебя в таком состоянии. Но для тебя я сделаю все, что обязан сделать друг.

Уинфлз, подхватив свою ношу, побежал так скоро, как только ноги его несли. До него ясно доносились шаги преследователей. Том Слокомб вынул пистолет и, повернувшись к Нику, сказал энергично:

— Одно средство остается, чтобы спасти вас: надо застрелить дикую кошку! Бросьте ее, или пуля пронзит вашу руку.

Слокомб прицелился в голову Напасти.

— Стой! Не смей коснуться и волоска моего друга, или я убью тебя, как кровожадного дикаря… Честное слово, так и будет.

— Чудовищно забавно! Неслыханная потеха! Да вы совсем с ума сошли и вполне заслуживаете, чтобы вас зарезали и сняли скальп с черепа. Но я не покину вас, пока не отделаю краснокожих по-свойски! — воскликнул Том.

— Не могу идти дальше, здесь я остановлюсь и буду драться. Не умрет Ник Уинфлз без того, чтобы не оставить о себе добрую память, как настоящий вольный охотник Севера!

Заботливо положив свою драгоценную ношу на траву, он зарядил ружье и, став на колени, держался наготове. Еще раз Том Слокомб постарался убедить его бежать.

— Напрасный труд, — сказал Ник хладнокровно, — раз я решил, на том и стоять буду до конца. Дружба истинная не так легко разрывается между живыми разумными существами. Сто раз Напасть бросалась навстречу смерти, чтобы спасти меня, неужели этого мало? У меня нет ни жены, ни детей, и не думаю я, чтобы нашлись люди, которые любили бы меня больше, чем любит меня собака.

Напасть подняла голову, посмотрела на хозяина, и в ее глазах засветилось почти человеческое чувство.

— Нет, никогда не покину я тебя, мой верный товарищ! Много мы распутывали с тобой затруднений, и я хорошо помню, какое чувство шевелилось во мне, когда ты подхватила меня в воде и вытащила на берег. Да, вот это было окаянно-затруднительное положение!

Так утешая собаку, охотник чутко вслушивался во всякий звук. Внезапно он пригнулся, прицелился и выстрелил. Вопль индейца замер на половине, дикарь подпрыгнул и упал, чтобы никогда уже не встать, пуля Ника пронзила ему грудь.

Напасть попробовала грозно залаять, но ее усилие замерло в жалобном стоне, от которого сердце Уинфлза чуть не разорвалось от боли.

— Как-кар! — заголосил Ворон, бросаясь в кусты направо.

Он одновременно выстрелил из карабина и пистолета. Затем раздалось оглушительное карканье, и Том во всю прыть примчался к Нику, ожидавшему появления нового врага.

— Еще есть возможность спастись. Поспешите за мной или завтра ваш скальп будет украшать вигвам черноногого!

Том еще не окончил, как новый выстрел вызвал лесные отголоски. Ник Уинфлз припал к земле.

— Убит! Гром и молния! — закричал Том.

Жизнь пробудилась в собаке, Напасть поднялась и испустила такой жалобный, раздирающий душу вопль, что даже Том был тронут.

Ник вдруг привстал, схватил оброненное ружье и выстрелил. Черноногий качнулся и свалился безжизненным трупом, его соплеменники остановились.

— Передай моим друзьям, Том, что ты покинул меня в крайнем затруднении, — произнес Ник слабеющим голосом, — скажи Айверсону, что я не покинул в беде друга, все равно, ходит ли он на четырех или на двух ногах. До свидания. Если увидишь Розанчика, передай ей, что я думал о ней до последнего вздоха.

Ружье выпало из рук охотника, а сам Ник упал на собаку, тихо застонавшую.

Когда Том убежал, преследуемый полудюжиной краснокожих, Напасть облизала лицо своего хозяина с заботливостью благородного и любящего друга.

Глава XLII.
Немая индеанка

Голиаф снова затянул свою плачевную песню:

— Капитан, зачем мы все скитаемся здесь? Вот уже четвертый день, как мы вышли из форта Гэри и только и знаем, что идем, идем без отдыха и срока. Знай я, что вы имеете намерение изображать скитальца, ни за что на свете не потащился бы за вами. Вы и старик Саул совсем не по-человечески сотворены. И в какую это глушь мы попали? Неужели и тут еще попадутся нам ядовитые змеи?

— Мы совсем не жаждали иметь вас своим спутником. Можете вернуться туда, откуда пришли, — возразил Кенет.

— Да, вам легко это говорить, а как тут вернешься? Попробуй-ка, так совсем пропадешь, а потерять себя — хуже всех остальных потерь, как они ни ужасны. А тут еще навязалась на нас спутница, проклятая индеанка, со второго дня нашего отправления! И чего она хочет? Точно сова, растерявшая своих птенцов. Просто смотреть на нее тошно! И как эта каналья напоминает мне Персилью Джейн! Хоть сейчас на виселицу, черт подери!

Долговязая, сухощавая индеанка, о которой говорил Голиаф, сидела на большой костлявой кляче и все время ехала позади него, так как он должен был занимать последнее место в отряде. Индеанка пристала к ним на другой день выхода из форта и вела себя весьма странно. Знаками она объяснила, что нема, о ее намерениях не было возможности узнать, но что было для них всего несноснее — она ни на шаг не отступала от них. Кенет и его спутники, Саул и Голиаф, прибегали к разным хитростям, чтобы избавиться от нее, но тщетно: молча и упорно она следовала за ними. С отчаяния они покорились необходимости, все еще надеясь, что она когда-нибудь отстанет от них.

— Пускай с меня шкуру сдерут, если Дракониха, — так Голиаф прозвал индейскую амазонку, — не имеет разительного сходства с Персильей Джейн! Точно так же помаргивает глазками и под ними такие же гусиные лапки, и нос крючком, и рот кривой. К счастью, эта ведьма нема, а не то, наверное, и голос у нее такой же мерзкий, как тот, что терзал меня как на медленном огне последние двенадцать лет.

Немая уже много раз обнаруживала признаки злобного характера, а тут не выдержала и, замахнувшись толстой дубинкой, которую все время держала в руках, вытянула ею виноторговца с такой силой, что он потерял равновесие и чуть было не свалился с ног.

— Я точно домой попал! — воскликнул Голиаф. — Будь эта красношкурая гадюка крошечку побелее — точно родная сестра Персильи. — Он продолжил, обращаясь к Кенету: — Если б вы знали, чего я натерпелся от этой бабы, языком язвила, кулаком колотила… Нет, никому и в голову не приходило, сколько я перенес от нее! А между тем во мне столько благородной гордости! Я так желал держаться независимо на своих ногах!.. Так нет, сейчас же, как дикая кошка, набросится и подомнет под себя, и всякое достоинство разлетится в пух и прах. Ах! Это горько, весьма горько, но я чувствую, пока Персилья Джейн не вознесется на небеса, не удержаться мне на своих ногах на земле!

Саул и Кенет давно заметили, что сетования Голиафа производили весьма своеобразное любопытное действие на старую индеанку: ее брови хмурились, глаза сверкали бешенством, и зубы скрежетали. При последнем же восклицании Голиафа, она соскочила с лошади и вцепилась в волосы виноторговца.

— О! Злодей, готтентот, алжирец, чудовище земное! — крикнула немая, чудесно возвратившая себе дар слова. — Научу ли я тебя когда-нибудь не клеветать, не оскорблять Женщину, которая была твоей опорой, защитой с тех пор, Как ты, злодей, увлек ее, чистую, целомудренную, юную Деву, ты, недостойный быть счастливым мужем прекрасной, святой и очаровательной особы, какой я была, пока не узнала тебя!

— Персилья Джейн! — только и мог воскликнуть ошеломленный Голиаф.

Кенет и Саул невольно рассмеялись при виде несчастного великана. Руки Персильи Джейн были так же трудолюбивы, как и язык, целыми пригоршнями вырывала она волосы мужа и бросала на волю ветров, колотила, щипала, царапала лицо несчастного. Он назад, и она за ним, он вперед, она впереди него, и ее когти с бешенством терзали его бедное тело. Наконец, Саул сжалился и вырвал мужа из рук рассвирепевшей фурии.

— Подумайте только, чем я могла бы сделаться и что из меня вышло! — она еще и жаловалась. — Я могла бы разъезжать в карете, а вынуждена таскаться по диким пустыням за недостойным скотом, у которого только кожа да кости, и еще такие острые, что немудрено пополам перерезаться об них. О, сколько несправедливости переносят женщины! Права наши попраны, достоинство наше унижено и все теми же животными-мужьями! Чудовище! Возврати мне честь, невинность и молодость! — закончила она свирепо, обращаясь к мужу, и вдруг, повернувшись к Саулу, воскликнула: — Суломон Вандер, если ты человек, заряди пистолет и пронзи мое нежное сердце смертоносной пулей или вонзи нож в мою злополучную грудь и оставь мои печальные кости в этой безлюдной пустыне!

— Женщина, замолчи! Если ты не перестанешь болтать, я брошу тебя индейцам, это так же верно, как и то, что я Саул, а не Суломон Вандер.

— Да уж вы попытались раз провести меня, да не на дуру напали! Честное ли дело вырывать мужа из объятий нежной жены?

Кенет попытался было умиротворить ведьму, да не тут-то было, она не переставала язвить несчастного Голиафа, который плелся позади всех, опустив голову и не промолвив ни словечка. К вечеру Кенет, приглядываясь к местности, сказал:

— А на этот вот след, видно, многие нападали.

— Да, это ясно. Вот и след лошадиного копыта, — заметил Саул задумчиво.

— Даже Голиафу Стауту легко было бы отыскать такие четкие следы, — сказал Кенет шутя.

— Я и не удивлюсь, если это следы моей лошади. Она всегда следует за людьми, потому что не может вынести одиночества. Ее легко узнать по картинам на боках. И что это за добрая лошадь! Как она умела независимо держаться на своих ногах, было бы только что поесть и попить, а не покорми ее дня два-три, ух! Какой лентяйкой она становилась! Ведь это она несла на себе драгоценный напиток с незначительной примесью краснореченской воды. Ну, мог ли хоть один человек удержаться…

— Довольно, мы достаточно наслушались вас, понимаете? — прервал его Саул и потом, обращаясь к Айверсону, сказал: — Это свежие следы, не прошло и часа, как они были оставлены. Скоро мы наткнемся на какое-нибудь приключение. Провались сквозь землю эта ведьма! Бьюсь об заклад, что это Ник подбил ее на эту глупую авантюру! Он всегда готов подразнить виноторговца с журавлиными ногами.

Кенет пришел к тому же заключению, тут только припомнив, что совещание Ника с Персильей Джейн происходило у него на глазах.

Саул пошел вперед и через несколько минут вскрикнул от удивления и подозвал к себе Кенета.

— Взгляните, это нечто новенькое, вот совсем свежие, но иные следы. Не надо быть мудрецом, чтобы догадаться, какое множество индейцев прошло по этому пути, — сказал Саул.

Кенету довольно было взглянуть, чтобы удостовериться в верности замечания Саула. Запутанность следов увеличивала их затруднения. Открыв первый след, Кенет надеялся, что это следы Марка Морау и что с каждым шагом он приближался к своей обожаемой Сильвине. Теперь же надежда ослабевала, неизвестность и сомнения омрачали его душу. В печальном молчании продолжал он свой путь и только изредка посматривал с досадой на двух надоедливых спутников. Госпожа Стаут не отступала ни на шаг, в мире она боялась только индейцев и дрожала за благополучие своего супруга. Голиаф знал это и, решившись воспользоваться ее слабой струной, обратился к Кенету с вопросом:

— Чьи это следы, позвольте спросить?

— Индейцев, — отвечал Кенет коротко.

— Как индейцев? — вскрикнула Персилья Джейн. — Но Ник Уинфлз уверял меня, что за пятьсот миль от Селькирка не найдешь ни одного индейца! Нет, вы хотите только напугать меня, потому что всем известно, что при одной мысли об индейцах у меня мороз по коже пробегает. Ведь это бессовестные похитители женщин, не уважающие ни красоты, ни чистоты, ни добродетели.

— Жаль, что вы испытываете такое отвращение к дикарям, миссис, тем более что мы с каждым шагом приближаемся к ним. Мы и пошли с целью отыскать их. Вас никто не просил сопутствовать нам, и теперь ваше невероятное безрассудство будет наказано по заслугам.

— Итак, мне всегда суждено быть обманутой! — зарыдала госпожа Стаут. — О! Да не узнает этот Ник радостей семейной жизни! Да падет позор на его голову за то, что он не посовестился обмануть самую несчастную женщину на свете!.. Так вы наверняка знаете, что это следы индейцев? Почему же Нам не вернуться? Неужели вы решитесь предать ярости дикарей измученную, истерзанную Персилью Джейн? Не ножей их я страшусь, но за честь свою дрожу!..

— Да кто же теперь боится индейцев? — вмешался Голиаф, обрадованный, что жена не обращает на него внимания.

— Ого! — воскликнула она с презрением. — Какой ты вдруг стал храбрец! А не надо бы тебе забывать, что с тобой и метла справиться может.

— Пускай-ка только сунутся, твари! — крикнул Голиаф, грозно подняв кулак.

Саул и Кенет невольно рассмеялись.

— Солнце на закате, — сказал Кенет озабоченно, — надолго ли затянется неизвестность?

— До тех пор, пока мы не захватим Марка Морау и не рассчитаемся с ним, — отвечал Саул энергично и потом, вздохнув, закончил: — Бедный Розанчик!

С этими словами они ускорили шаг, а госпожа Стаут не переставала горько сетовать на судьбу, осыпая поочередно упреками Саула, Кенета и Голиафа, как злодеев, ведущих ее на смерть. Кончилось тем, что она разразилась потоком слез и рыданий, пока, наконец, Саул не распорядился остановиться на ночлег.

Глава XLIII.
Встреча в лесу

Долго пробыл Ник в бесчувственном состоянии, подобно мертвому, пока первые лучи восходящего солнца не отогрели его животворной теплотой. Мало-помалу он стал приходить в себя. В первую минуту он мог ощущать только доказательства любви, которыми собака не переставала одаривать его, но вскоре сообразил, что находится в горизонтальном положении.

Разумеется, не в характере Ника лежать, когда можно встать. После напряженных усилий ему удалось, наконец, приподняться. Напасть выразила искреннюю радость при виде такого достижения. Но голова Ника была еще переполнена холодным туманом смерти. Он видел собаку, но не мог осознать, что все еще находится на земле.

— Мы с тобой уже не в том мире, — сказал он, бессмысленно глядя на Напасть, — ты — дух и я — дух, но дух собаки удивительно смахивает на земную собаку. Да и мои ноги очень похожи на те, которыми я имел привычку ходить по нашей грешной земле, хотелось бы мне знать, каковы теперь мои ноги. А прежние-то славно послужили мне, когда я, бывало, скороходом шагал по канадским прериям, ни дать ни взять циркуль, так ровно отмеряли!.. Но что это? Мне сдается, как будто это мои прежние ноги. Ей-же-ей! Так и есть, и я покорный ваш слуга! Так я не попал еще туда, где злые люди перестают делать зло своим ближним? О! Боже мой, я еще жив!

Обрадованный охотник хотел на опыте удостовериться в крепости своих ног и с усилием поднялся, но в ту же минуту тяжело опустился на землю.

— Ого, — сказал Ник печально, — тяжело, а делать нечего! Никак придется потерять доверие к своим природным ходулям, а лучше всего усвоить бы себе методу Голиафа Стаута и держаться на своих ногах!

Ник глубокомысленно посмотрел на собаку и добавил:

— Для меня тут не большая беда, но уж как мне неприятно видеть тебя, моя славная, в таких затруднительных обстоятельствах! Однако ты не можешь пожаловаться на меня. Никто не имеет права подумать, что Ник Уинфлз покинул верного друга в беде!

Напасть испустила радостное рычание и встряхнула косматой головой.

— Но, — продолжал Ник, — есть одно важное дело, которое я могу сделать. Да, я могу возвратиться к первобытным принципам: если нельзя ходить на двух ногах, так можно ползать на четвереньках. Если поблизости найдется вода, то я отыщу ее, и она подействует на меня благотворно.

Охотник не привык подменять дело словами: он полз на четвереньках так усердно, что вскоре увидел источник. Его глаза уже упивались видом чистой холодной воды, как вдруг он заметил человека, стоявшего к нему спиной. По богатырским размерам Ник тотчас признал в нем квакера и потому, поспешив утолить мучившую его жажду, он не спускал глаз со своего знакомого, который, казалось, был погружен в глубокое раздумье. Разумеется, пожелав узнать причину этой задумчивости, Ник подобрался к нему и тут только увидел, что квакер внимательно рассматривает индейца, лежавшего на спине.

Любопытство охотника усилилось: чтобы видеть лучше, он облокотился на руку, но в ту же минуту под ним хрустнула сухая ветка. Авраам вздрогнул и бросился к Нику, взмахнув топором.

— Погодите минуточку, миротворец, а не то совершите страшное смертоубийство, ей-ей, право так!

— Это ты, друг Ник? Но что случилось? Почем ты подползаешь на брюхе, как первобытная искусительница, то есть змея?

— Проклятое затруднение вышло, вот что, Широкополый! Нас едва не угробили, то есть меня и Напасть. Но мы вылеплены не из того теста, чтобы пасть духом — о Боже мой! Нет, мы поползаем да и встанем когда-нибудь, — сказал Ник и с этими словами сделал попытку встать на ноги, но усилия его пропали даром, и он бессильно повалился на траву. Напасть так и взвыла с горя.

— Так всегда было в нашем роду, — сказал Ник простодушно, — у меня была тетушка, которая умерла, потому что не могла стоять на ногах, а покойник дядюшка, измученный радикулитом, никак не мог держаться прямо. Ну, не вой же милый товарищ! Когда я устану лежать на боку, так повернусь на брюхо, и ты увидишь, что можно еще пожить на свете.

— Друг Ник, ты по-прежнему оригинален, — улыбнулся Авраам, помогая ему встать. — Ты, кажется, не горюешь после своего последнего затруднения — это радует меня. Покрепче обопрись на мою руку. Я провожу тебя на мягкую траву, где ты приляжешь и расскажешь, что с тобой случилось. Потом посмотрим, нельзя ли тебе помочь.

— Историю свою я расскажу в двенадцати словах, хотя можно было бы растянуть ее на полдня, если бы я имел привычку растягивать свои фразы, подобно иным людям. У меня было проклятое затруднение с индейцами, и не вышло бы из этого большой беды, если бы моя собака не захворала. Дело в том, что я не хотел расстаться с больным другом, который никогда не покидал меня в беде. Насколько хватало сил, я нес его на руках, потом стрелял и убил, сколько успел, краснокожих, наконец, думал, что пришел уже мой конец. Том Слокомб, попавшийся мне на дороге, отлично показал себя. Он крепко теснил врагов и сражался, как храбрейший из храбрых охотников, хотя и надоедал карканьем и хлопаньем крыльев. Потом на меня нашло внезапное забвение всего сущего в мире, и я ничего уже не чувствовал. Но послушайте, если вы добрый христианин и хотите сделать мне одолжение, за которое я век буду вам благодарен, обратите внимание на моего четвероногого друга и помогите ему.

— Друг Уинфлз, трогательна твоя привязанность к собаке, — сказал квакер с непривычным ему жаром и с необыкновенным блеском в глазах, но, овладев своими чувствами, продолжал с прежним благодушием: — Меня глубоко оскорбляют обвинения некоторых людей, уверяющих, что секта квакеров, основанная достопочтенным Фоксом, считает своими членами людей, виновных в недостатке милосердия к людям или животным. Люди, хвастающиеся благочестием без добрых дел, подобны барабану и кимвалам, прославляющим внешнюю оболочку человека, но не так…

— Остановитесь, господин Авраам, или я упаду в обморок прежде, чем вы закончите.

Ник посмотрел на лежавшего индейца, труп которого отчетливо мог разглядеть.

— Все это пустяки, а скажите лучше, кто убил этого краснокожего? На нем заметна печать таинственного истребителя, голова его разрублена пополам от макушки до бороды.

— Ты любопытствуешь попусту. Что мне до этих ужасов?

— У всякого свой взгляд на вещи, у меня тоже. Доктора и адвокаты обыкновенно требуют деньги за свое мнение, но я предлагаю его даром.

— Да я-то не спрашиваю твоего мнения.

— Знаю, а все же имею свое мнение, и хотя в школе не многому научился, жизнь давала мне хорошие уроки, и все теперь мне предельно ясно. Авраам Гэмет, вы не тот, кем хотите казаться. Разглагольствуйте сколько угодно о мире и против насилия — это вам ничуть не мешает наносить дьявольские удары по головам индейцев вашим топором. Ну да, вот тем самым, который висит у вас за поясом.

— Однако ты выдвигаешь против меня нешуточные обвинения, — заметил квакер благодушно.

Но его слова были прерваны пронзительными криками:

— Помогите! Помогите! Режут! Индейцы! Боже мой! Боже мой!

— Голос Персильи Джейн! — воскликнул Ник. — Ей-ей! Она и есть.

— Молчи! — сказал квакер.

Но охотник не слушал его и весь превратился в зрение.

— Что случилось, черт подери? — воскликнул он.

В кустах произошло сильное движение, захрустели и затрещали ветки, и явился Саул Вандер, а за ним Кенет.

— Ничего, ничего, только та проклятая баба, — сказал Саул. — Понимаете ли?

— Да, вполне. Можно ли ее забыть, раз увидев? Зачем и для кого вы ее завели сюда? Уж не впутались ли вы с ней в нежные затруднения, почтенный Саул? — спросил Ник, лукаво подмигивая Кенету.

— Она сюда попала по вашей милости, Уинфлз, — отвечал раздосадованный Саул. — Но что же это значит? Тут, видно, была маленькая потасовка. Потрепали, видно, друг друга?

Он указал на труп индейца.

— Немножко, за это уж я ручаюсь, ей-ей! Покорный ваш слуга.

— Как же дело было?

— О! Ничего особенного не вышло: этот убит, другие лежат в таком же затруднении, моя бедная Напасть захворала, а я… Но не беда, что бы ни случилось со мной, только бы Напасть выздоровела!

В это время подошел Кенет и тотчас же увидел труп.

— Опять таинственный истребитель! — воскликнул он. — Это непонятно, и так бывает всегда, когда он поблизости.

Последнее замечание он произнес шепотом, поглядывая на Авраама Гэмета.

Квакер не отходил от Ника, сидевшего под деревом. Под слушав замечание Кенета, зверолов выхватил топор из-за пояса Гэмета и, показывая его, сказал:

— Посмотрите-ка, друг Айверсон, как эта конфигурация подходит к ране.

Айверсон взял топор и рассматривал его. Светлое лезвие было запачкано кровью, и у топорища еще виднелись кусочки костей.

— Какой огромный топор, — сказал он, — и какую мощную руку надо иметь, чтоб управлять такой махиной!

— Да, и еще какую мощную для того, чтобы так искусно наносить раны и разрубать головы, вот как эту, например, ей-ей! Право слово, и я покорный ваш слуга!

Между тем Айверсон стал на одно колено и, наклонившись над убитым, сравнивал форму раны с формой топора. Повернув его голову, он издал изумленный возглас.

— Что там такое? — спросил Саул.

Айверсон мигом разрезал одежду убитого индейца и обнажил его грудь.

Грудь была белой. Гэмет заметно побледнел.

— Это не краснокожий! — воскликнул Саул.

— Возможно ли? — спросил Гэмет изменившимся голосом.

— Крис Кэрьер, — прошептал Кенет, вздрогнув.

— Крис Кэрьер! — повторил Ник, придвинувшись к трупу. — О! Честное слово, если кто и заслужил такую смерть, так это именно он. Ей-ей! Покорный ваш слуга! А жаль, истинно жаль, что он умер такой смертью, тогда как вполне заслуживал худшей пытки. Впрочем, не мое дело его судить. Если бы Всевышний не был так милосерден к нам, бедным грешникам, то я первый не имел бы права жить на белом свете. Ей-богу так!

— Справедливо сказано! Нам не дано право распределять награды или наказания, которые предназначаются Творцом своим творениям, — сказал глубоко взволнованный квакер.

В это время подошли Стауты, и нежная супруга впала в истерику при виде трупа, но и в порывах горести не забыла налечь всей тяжестью на плечо Голиафа.

— Не могу сказать, чтобы я очень жалел этого молодца. Не он ли был верным сообщником Марка Морау при похищении моей дочери? Понимаете?

Ник печально кивнул головой. Кенет, все время стоявший над трупом, увидел бумагу, торчавшую из кармана плаща мертвеца.

— Что бы это такое было? — сказал он.

— Это почерк Марка Морау, я хорошо его знаю. Понимаете? — сказал Саул, наклонившись и глядя на бумагу.

— Эта ехидна всех нас впутала в дьявольски затруднительное положение, — проворчал Ник, поглаживая голову Напасти.

— Читайте, читайте скорее, Айверсон, что в ней написано? — торопил Саул в лихорадочном нетерпении.

Среди мрачного молчания раздавался голос Кенета:

‘Крис Кэрьер, черт тебя побери! Ты вечно делаешь дело наполовину, по твоей неслыханной глупости Волк не утонул, он убежал в свое племя и теперь готовит нам скверную шутку на свой лад. Как ему удалось спастись? Это лучше знать тебе, чем мне. Не было ли у него в кармане ножа, которым он успел перерезать веревку, привязывавшую камень к его шее? Но руки у него были крепко связаны сзади… Это очень странно, но я непременно выясню, как это случилось.

Во всяком случае, поторопись присоединиться к Джону Бранду и другим. Прикажи им повернуть на другую дорогу, они должны проводить молодую девушку в другое место. Понимаешь? Волк спешит по ее следам с шайкой проклятых черноногих. Переправьтесь с Брандом через Саскачеван и спрячьте девушку поблизости от того берега реки. Это разумный план. Я присоединюсь к вам по возможности скоро, боюсь, что фортуна отвернулась от меня. Что ни день, то хуже. Но если ты сумеешь добиться цели, то я щедро вознагражу тебя. Ты знаешь, что за деньгами я не стою и что я никогда не забывал моих верных слуг. Все, что я давал тебе прежде, служит только задатком того, что дам, когда успех увенчает наше предприятие.

Я заручился помощью некоторых индейцев, чтобы следить за гнусным молокососом Айверсоном. Скоро он попадется в наши сети. О Сауле Вандере я и сам позабочусь, его не надо бояться. Но остерегайся зубов Волка. Если же тебе представится случай влепить пулю в голову тупоумного квакера-великана или дать ему попробовать стального бальзама, не задумывайся — действуй! А в Селькирке мне сказали, что Ник Уинфлз еще дышит, но, вероятно, это пустые сплетни. Я не хочу им верить. Рыбы угощались им и теперь протестуют против этих слухов. Словом, исполняй мои инструкции: счастье в твоих руках, помни’.

— Остановитесь! — вскрикнул Ник. — Я не желаю дальше слушать. Как! Рыбы, последние твари вселенной, угощались Ником Уинфлзом? О, болван из болванов! Попадись только ты мне в руки, узнал бы, могут ли рыбы угощаться Ником Уинфлзом, дядя которого исходил пешком всю Центральную Африку вдоль и поперек! Ей-же-ей, право слово, я ваш слуга!

Он остановился, перевел дух, поцеловал Напасть и сказал коротко:

— Ну, продолжайте же, капитан.

— Я прочел все, — отвечал Кенет.

— Да и этого достаточно, истинно говорю вам, — проворчал Гэмет.

— Верно сказано, ей-же-ей! Покорный ваш слуга! — подтвердил Ник, гладя голову Напасти.

Благородное животное смотрело на него с любовью и благоговением, как на явное воплощение высшего существа.

— Что теперь делать? — спросил Кенет, проводя рукой по лбу.

— Что делать? — вторил ему Вандер.

— Но прежде всего хотелось бы окончательно выяснить, кто этот таинственный истребитель, который…

Ник не закончил — ружейный выстрел прервал его фразу.

Глава XLIV.
Заключение

Слева от знакомой нам группы, в чаще деревьев и кустарников просвечивала прогалина. Сквозь эту прогалину видна была долина Саскачевана, струившегося по извилистому руслу.

С той стороны и донесся выстрел. Все взгляды мгновенно обратились к реке. В первую минуту ничего нельзя было увидеть, но вскоре вдали показались три всадника. Они неслись во весь опор. Никто не спускал с них глаз, но минуты через две показалось еще пять-шесть человек, преследовавших беглецов.

— Индейцы, — сказал Саул Вандер уверенно.

— Индейцы или нет, — заметил Кенет, — не знаю, но вижу, что один из преследуемых, кажется, имеет большое желание ускользнуть от своих спутников.

— Помогите мне подняться. Я во всем разберусь, — предложил Ник.

Кенет помог охотнику встать.

— По-моему, преследуемые — индейцы, причем из них одна женщина, — заявил Ник, — а один из преследуемых связан.

— Верно, — подтвердил Саул.

— Если не ошибаюсь, им будет трудно избежать плена, — сказал Ник. — Они летят во весь опор, и лошади у них превосходные, но индейцы явно нагоняют их. 6 Боже мой! Если бы я сидел сейчас на Огневике, я бы помог этим двум беднягам, хотя бы мне это стоило новых дьявольски затруднительных обстоятельств, но непременно бы помог, ей-ей, право слово, покорный ваш слуга!

Кенет мигом взобрался на возвышенность и замахал шомполом, к которому привязал белый платок. Вероятно, беглецы поняли этот сигнал, потому что в ту же минуту повернули к возвышенности. Но враги настигали их, не переставая обстреливать.

— Я вижу совсем молоденького индейца, — сказал Кенет, — пули так и свистят около него, а ему нипочем, точно он заколдован! Смотрите, как он старается защитить женщину, он все время становится между ней и неприятелем! Он прикрывает ее собой! А сам то и дело поворачивается и стреляет в них. Великодушный мальчик! Жаль будет, если его убьют! Бог ему в помощь!

Схватив карабин, Айверсон что было сил бросился навстречу беглецам, Саул Вандер и Гэмет последовали его примеру, хотя Гэмет и тут не упустил случая поворчать на дерзкую отвагу иных молодых людей.

Опасность увеличивалась с каждым мгновением: преследователи явно настигали беглецов. Но неведомая сила воодушевляла их. Лошади словно почувствовали их энергию: их подстрекали неутомимые усилия врагов. То была отчаянная и в то же время великолепная скачка.

Мало-помалу квакер перестал ворчать. Он воодушевился общим увлечением. Его бег ускорился, скоро он опередил Саула, присоединился к Кенету и тотчас же опередил его, несмотря на все усилия молодого человека не отставать от него. В нескольких шагах от врагов Гэмет неожиданно напал на них. Индеец, сидевший на огромной лошади, повернул ее прямо на квакера, чтобы опрокинуть и подмять его, но Авраам, даже не оглянувшись, схватил лошадь под уздцы железной рукой и мгновенно сбросил дикаря на землю. Сверкнул топор, описал кривую линию и с маху обрушился на голову всадника. Потом, легко вскочив на лошадь и размахивая окровавленным оружием, Гэмет закричал оглушительным голосом:

— Назад, назад, краснокожие! Авраам Гэмет против вас! Авраам Гэмет бьет только один раз!

— Смерть! — кричал Кенет. — Помогите индеанке, Гэмет, какой-то дикарь бросился к ней!

Шум схватки вдруг перекрыло оглушительное карканье: откуда ни возьмись появился Ворон на размалеванной лошади и бросился в середину свалки. Взмахивая локтями и каркая, он с отчаянной восторженностью провозглашал:

— Я землетрясение, я потоп, страшный суд и бич земли! Кар-кар-кар!

Завидев такое подкрепление, преследователи повернули назад, а преследуемые остановили лошадей, кроме того, который был связан. Он попытался было продолжать скачку, но молодой индеец настиг своего спутника, и они возвратились к ожидавшей их индеанке.

Кенет подошел к молодому индейцу, так храбро защищавшему свою спутницу.

— Волк! — воскликнул он, едва веря своим глазам.

— Да, Волк! — ответил мальчик, в восторге от своей победы. — Лисий Хвост хотел убить Волка, пока у него не отросли еще зубы и когти, но не так рассудил Великий Дух!

Дрожа от волнения, Кенет повернулся к индеанке. Его сердце билось надеждой и страхом. Индеанка в это время тоже повернулась. Айверсон бросился к ней с возгласом радости, схватил на руки и, не помня себя от счастья, осыпал поцелуями… Сильвину Вандер!

Оба не могли говорить, но их взаимная любовь ясно выразилась в этом безмолвном объятии. Девушка была почти без чувств, когда Кенет передал ее отцу, который слезами и ласками скоро привел ее в сознание.

— Истину скажу, само Провидение руководило нами. О-о-ох! Ох-оо! — произнес квакер торжественно.

— Воздадим хвалу Провидению! — сказал Саул, сняв шляпу и преклоняя колени с благоговением.

— Не менее того благодарите и прославляйте этого юношу! — сказал Авраам, положив руку на плечо Кенета.

— Да, он оказался самым мужественным и преданным другом! — воскликнул Саул и потом, задумавшись, прибавил: — Да, я желал бы знать, чем мог бы его вознаградить.

— Друг Саул, вот это уж я могу тебе сказать, — заметил Гэмет.

— Скажите, и я буду благодарен вам до последнего дня жизни. Понимаете? — спросил Саул, устремив на него выразительный взгляд.

— Вручи ему руку этой прекрасной юной девы и, ручаюсь тебе, что вознаградишь его стократно.

Саул посмотрел на дочь и на Кенета, потом еще раз на Кенета и дочь. Щеки Сильвины так и горели ярким румянцем.

— Если только она любит его, понимаете ли?

— Друг Вандер, что тут понимать? Взгляни только на ее лицо!

Саул медленно поднял опущенную головку дочери, и тихая слеза скатилась по его загорелой щеке.

— Отдать мой Розанчик! Мой возлюбленный Розанчик! — прошептал он. — Но, во всяком случае, рано или поздно, а этим закончится. Как быть? Ну, молодой человек, подойдите ко мне. Вот вам маленькая рука! Более драгоценного сокровища у старого Саула нет.

— Благодарю! О, благодарю за бесценный дар! — воскликнул Кенет вне себя от радости.

— Но вы распоряжаетесь мной, не спросив моего согласия! — пролепетала Сильвина, спрятав пылающее лицо на груди отца.

— Твое личико выдает тебя с головой, лукавая малютка! Очень нелегко надуть старого охотника, который знает наизусть свой Северо-запад, как ты свои книги, понимаешь ли?

— Истину говоришь! Это верно, — подтвердил Гэмет.

— Ну-ка, Айверсон, помогите ей опять сесть на лошадь, — сказал Саул, — да поберегите ее, понимаете ли, друг милый? Поспешим поделиться нашей радостью с Ником Уинфлзом, который издалека машет нам своей тюленьей шапкой.

— Но что же нам делать с этим молодцом? — спросил Авраам, обращая общее внимание на связанного пленника.

Кенет в первый раз взглянул на человека, которого Том Слокомб крепко держал за плечо. В переодетом индейце Кенет тотчас узнал Джона Бранда, и гнев закипел в его душе. Увлекаемый воспоминанием всех неприятностей, которые причинил этот человек, он хотел произнести над ним смертный приговор, но взгляд Сильвины остановил его.

— Я прощаю ему все зло, которое он мне сделал, — сказал он кротко, — кроме того, он ранен, следовательно, понесет наказание позже. Богу принадлежит суд и наказание по заслугам смертных.

— Скалистые горы! Это такие-то порядки вы намерены заводить? — воскликнул Том Слокомб.

— Да.

— Но я на это не согласен и буду его гибелью, разрушением и последней болезнью. Кар-кар-кар!

И с этими словами выхватив шомпол, он преподал Джону такой урок, который тот поневоле должен был сохранить в воспоминаниях до конца дней своих. Между тем друзья поспешили к Нику Уинфлзу.

Выразив искреннюю радость при виде Сильвины, Ник Уинфлз обратился к квакеру:

— Ну, друг квакер, теперь с вами нужно разобраться. Отвечайте на мой вопрос.

— Истинно не могу…

— Не отпирайтесь, Широкополый! Я напрямик полезу: что вы за человек? Отвечайте же, а не то, ей-ей. Право так, и я покорный ваш слуга!

Гэмет улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он благодушно, — я отвечу на твой вопрос.

— Одну минуту! Если не желаете впутаться со мной в маленькое затруднение, то не увлекайтесь длинными-предлинными фразами, ни дать ни взять Красная река.

— Поостерегусь, потому что у нас с вами была уже распря по этому случаю, хотя не доходило еще до ‘разрешения дьявольски затруднительных обстоятельств’, — возразил Гэмет с той же усмешкой.

— Браво, браво! Квакер исчез! — воскликнул Ник в порыве простодушного веселья. — Но кто же вы, Гэмет?

— Я не Гэмет, а Айверсон. Я дядя этого счастливого юноши.

— Айверсон?! Мой дядя! — воскликнул изумленно Кенет.

— Точно так, Айверсон и твой дядя, любезный племянничек. Но ты никогда меня не знал, потому что я уехал из Кентукки прежде, чем ты появился на свет. По прибытии в эту страну, я присоединился к Компании Гудзонова залива и составил себе хорошее состояние. Много раз я странствовал по Северо-западу и подробно изучил все его особенности. Тебе случалось удивляться моей самоуверенности и смелости идти навстречу опасности. Но моя самоуверенность — естественный плод долговременного опыта. Сколотив значительное состояние от торговых оборотов на обмене, я возвратился в Англию, на родину. Отца твоего, Кенет, я не застал уже в живых, а мать умерла при твоем рожденье. Осиротев, ты был поручен попечению дяди со стороны матери. Вскоре и он умер, завещав тебе все свои богатства в том случае, если ты женишься на его дочери, не желая, чтобы его поместье перешло в чужие руки.

— Но я отказался от этого условия, что и заставило меня искать средства к жизни в Канаде! — воскликнул Кенет. — Моя решимость причинила мне много бед и хлопот, но радость настоящего все вознаграждает.

Сильвина поблагодарила его робким, но полным нежности взглядом.

— Будь моя кузина добра и мила, не пришлось бы мне увидеть ни Гудзонова залива, ни Сильвины Вандер, — прошептал он своей возлюбленной.

— И вы очень мудро поступили, друг Кенет, что не женились на девушке, которую не любили, — сказал Ник, — вот и я, поверьте, ни за что не взял бы за себя юбочку, которая сразу не захватила бы в плен всей моей души. Нет, уж этому не бывать. Ей-же-ей! Право так!

— А Дочь Облака в черной одежде так разом и захватила? — спросил Саул. — Понимаете ли?

— В семействе Уинфлзов не было примера, чтобы кто-либо шел наперекор судьбе, — произнес охотник холодно, — чему быть, того не миновать — кто этого не знает? Безумец тот, кто идет против судьбы. Я знал, что эти дети должны соединиться, потому-то и не щадил своих трудов, чтобы соединить их. Капитан, хорошенько берегите наш Розанчик, смотрите же, сделайте ее счастливой, а уж она-то даст вам счастье. Ей-ей, верно слово так!

— Наследников у меня нет, — продолжал рассказывать Гэмет, — я отправился путешествовать по Европе, изъездил Азию, чтобы удовлетворить свое любопытство, и, наконец, вспомнил племянника Кенета и вернулся на родину. Приведя в порядок свои дела, я переплыл Атлантический океан и прибыл на место, где вы родились. Тут мне сказали, что ты уехал на Северо-запад. Я поспешил в Монреаль и узнал от директора, что ты поступил на службу в Гудзонову компанию. Теперь мне было легко следить за тобой. Присоединившись к небольшому отряду, я поднялся вверх по Красной реке через Великие озера. В Селькирке мне рассказали о твоей дуэли с Марком Морау и об отправлении в поход отряда охотников, к которому было причислено и это интересное молодое существо. Взвесив все эти обстоятельства, я заключил, что, по всей вероятности, и вас найду поблизости этого отряда. Я отыскал уже ваши следы, когда по дороге встретил вас с эксцентричным Ником Уинфлзом. Из желания изучить ваш характер и скрыть свои намерения, я прикинулся квакером и, как вы все могли заметить, худо ли, хорошо ли, исполнил свою роль.

— И все это притворство и обман, что составляет великий грех и преступление, о-ох-ох-оо! — передразнил Ник.

Авраам улыбнулся, Кенет пожал ему руку с искренним чувством.

— Я часто возбуждал ваши подозрения и любопытство, — продолжал рассказывать Авраам, — нередко навлекал на себя даже гнев Ника Уинфлза, признаюсь, мне доставляло некоторое удовольствие поддразнивать и мистифицировать его. Разумеется, ‘таинственный истребитель’ был не кто другой, как покорный ваш слуга. Я спроваживал наших врагов в небытие самым удобным и быстрым способом для того, чтобы сохранить свое инкогнито. Но главное, что возбуждало мое негодование, это крайняя бесчеловечность, с которой черноногие обращаются со своими пленниками. Никогда не мог я простить им, что один раз они замучили прекрасную молодую девушку на моих глазах, лишив меня возможности помочь ей. Я любил ее… это было давно… Когда-нибудь я расскажу вам эту печальную историю… Впрочем, и к черноногим я был довольно милостив, потому что те, на кого падал мой топор, были навеки избавлены от страданий этого мира.

— О да, великие милости вы им оказывали! Рассматривая тех, которые воспользовались вашими милостями, конечно не нам осуждать вас. Широкополый, мне нередко случалось говорить вам довольно жесткие речи, но рассчитываю на ваше великодушие, надеюсь, вы простите и забудете мои обиды. Вы храбрый и честный человек, и кому вздумалось бы противоречить мне, тот может запутаться в дьявольски маленькое затруднение.

По окончании своей речи охотник по обыкновению приподнял косматую голову Напасти и с нежностью посмотрел ей в глаза.

Кенет и Сильвина сидели возле собаки и не жалели самых нежных ласк для нее.

— Вот видите, Розанчик, только звук вашего голоса мог ее оживить. Ей-ей! Право слово… смотрите, вот она и уши насторожила, и хвостом завиляла. Надо вам сказать, Розанчик, что этого давно уже не было, с тех пор как ее постигла жестокая болезнь, точно громом поразила. Вся ее лютость против краснокожих будто сама собой исчезла, но она искала ваши следы до последней минуты, пока ее носили ноги, пока она, наконец, не свалилась от бессилия. Она понимала, что мы искали вас, и не выпускала из виду ваших следов.

— Ну вот, вы опять стали твердо держаться на своих ногах, — сказал Голиаф грустно, — а мне-то, несчастному, остается только сожалеть о всех понесенных потерях. Ведь что за вино было у меня! Чистейший спирт с крошечной примесью краснореченской воды и других химических составов. Пускай сдерут с меня шкуру, если…

Слова замерли на губах виноторговца: он увидел Тома Слокомба, торжественно подъезжавшего на размалеванной лошади.

— Моя лошадь, моя лошадь! — вскричал Голиаф. — Я представлю в суд все улики и заплачу за издержки! На одном боку у нее бочонок, на другом пьяный индеец. Долой, ядовитая змея!

— Не змея, а черта разъединения, страшный, неукротимый ужас Севера — вот кто я! Что касается этой клячи, я с радостью возвращаю ее хозяину, потому что неприлично Ворону Красной реки появляться на такой костлявой кляче, уж лучше всю жизнь провести на грязном плашкоуте [Плашкоут (голл. plaatschuit) — плоскодонное несамоходное судно (баржа) для перевозки грузов на верхней палубе, в основном используется внутри порта и на внешнем рейде], чем час-другой посидеть на ее старых костях.

И Том Слокомб с видом презрения передал лошадь хозяину.

— Ну, как поправляетесь, старый товарищ? — спросил Ворон, подходя к Нику. — А я думал, что вы уже умерли, даю честное слово! А что ваша дикая кошка? Ей, кажется, гораздо лучше с тех пор, как мы расстались с вами, не правда ли? Она не совсем меня любит, как и все, так, что ли? Но не в этом беда. Черта разъединения никогда не пользовалась популярностью между людьми. Скажу вам, Ник, истину, что эта собака послужит вам в утешение. Странная вещь! Но вы любите ее искренне, и за это я уважаю вас. У каждого свои фантазии. Кар-кар-кар!

В ответ на оглушительное карканье Напасть испустила такой выразительный вой, что у Ника от радости пробежали мурашки по спине: его друг выздоравливал, это слышалось ясно по силе его голоса.

— Счастье этих двух юных созданий, — сказала госпожа Стаут, глядя на Кенета и Сильвину печально и торжественно, — напоминает счастливые дни моего безумия, когда этот бесчувственный варвар, — она указала на мужа, — обворожил меня льстивыми словами и лишил весенней чистоты и девственной нежности, которые были бы сохранены мной до настоящей поры, имей я тогда нынешний опыт и знай, как теперь знаю, что означают брачные обязательства!

Произнеся эту речь, Персилья Джейн сложила руки с плачевным видом и подняла глаза к небу со вздохом сокрушения.

Волк, внезапно исчезнувший в то время, как Том Слокомб увещевал Джона Бранда, вдруг выехал из леса. Окровавленный скальп висел за его поясом. На лице его сияла гордость, и, указывая на кровавый трофей, он воскликнул с гордостью:

— Волк лизнул крови врага! Лисий Хвост никогда уже не увидит Восход Солнца. Он хотел меня утопить, пока я молод. Нож, его подарок, был спрятан на моей груди, когда меня бросили в воду, я успел разорвать узлы, а попав в воду, я обрезал веревку, привязывавшую камень. После этого я спокойно выплыл на берег, не спуская глаз с Лисьего Хвоста, напал на него врасплох и отомстил ему. Восход Солнца, он отправился на охотничьи поля, приготовленные для бледнолицых, и вот рука, которая отправила его туда.

— Он умер? — спросила Сильвина, вздрагивая.

— Великий Дух призвал его. Нынешнюю ночь волки попируют над ним. Хищные птицы носятся уже над его трупом. Видите облака дыма за теми далекими холмами? Там собрались мои братья. Я возвращаюсь к ним. Юная дева с лучезарными глазами, напоминающими лучи восходящего солнца, теперь мы расстанемся навеки. Я любил тебя, но Великому Духу неугодна эта любовь. Волк любил тебя, но сохранял это в тайне. Он целовал тень и поклонялся следам твоих ног. Восход Солнца! Прощай, прощай навек! Мы увидимся с тобой только в стране духов!

Волк махнул рукой и, повернув лошадь, пустил ее бешеным галопом.

Несколько минут царствовало тяжелое молчание.

— Итак, вот какой конец ожидал Марка Морау и его сообщника Криса Кэрьера! — сказал Ник. — Теперь остался только Джон Бранд. Лучше бы его отправить к ним, но прежде следовало бы порасспросить его хорошенько.

— Дело уже сделано, — отвечал Том, — ощупывая его ребра, я заставил его раскашляться. Ну уж и порассказал он мне о своих подвигах! Ведь это он утащил ту девушку, которую мы подобрали в лесу у озера. Помните?

— Как не помнить! Славная красотка, ей-ей, право слово, и я покорный ваш слуга!

— Я собрал о ней сведения в форте, и оказалось, что она Дочь моего старого товарища по Гудзоновой Компании. Я беру на себя заботу о ней, — сказал Гэмет.

Размалеванная лошадь была предоставлена Нику, которого и усадили в седло, а Напасть жалобными глазами смотрела на хозяина.

— Подайте мне собаку, — попросил охотник.

— Не знаю, как вы справитесь с ней. Понимаете ли? -спросил Саул.

— Нет, этого я не понимаю. И понимать не хочу!

Голиаф взял на руки собаку и положил ее на шею лошади перед Ником, который обнял ее, как нежнейшая мать своего ребенка.

— Теперь готово! — воскликнул он. — Марш! Вперед! Кенет усадил Сильвину на лошадь, которую сам повел под уздцы. Госпожа Стаут, Гэмет и Саул последовали за ними, Голиаф же благоразумно оставался в арьергарде.

Кажется, первый раз в жизни Ник почувствовал поэтическое вдохновение и внезапно запел неизвестную песню: ‘Грядет, грядет герой победы!’

Кенет и все спутники расхохотались, Ворон захлопал крыльями и закаркал, Напасть громко залаяла.

— У каждого человека бывают свои затруднительные обстоятельства, — сказал Ник, прерывая пение, — но великая тайна жизни состоит в том, чтобы не поддаваться им. Всегда следует быть выше обстоятельств. Ну, смотрите, не для всех ли нас уладились обстоятельства? Вот у нас и свадьба впереди. Видели мы много свадеб, в семье Уинфлзов их не перечтешь. Но не всегда свадьба бывает завершением дьявольски запутанных затруднений. Вот уж нет! Свадьбы иногда ведут… Словом, я знаю, что хочу сказать, — завершил Ник, лукаво указывая взглядом на Персилью Джейн.

Потом, обращаясь к Кенету, он сказал с глубоким чувством:

— А вы, юноша, берегите хорошенько наш Розанчик. Не заставьте ее раскаяться в том, что она предпочла вас. Смотрите, чтобы я никогда не увидел ее в затруднительных обстоятельствах! А иначе мы поссоримся.

И, обратив нежный взгляд на Сильвину, слушавшую его советы с веселой улыбкой, Ник Уинфлз со свойственным ему добродушием воскликнул в виде заключения:

— Ей-ей! Право слово так, и я покорный ваш слуга!

—————————————————————————————

Первое издание перевода: Черноногие. Роман Эмиля Шевалье. — Санкт-Петербург: Е.Н. Ахматова, 1874. — 335 с., 22 см.

Эмиль Шевалье. Черноногие

Глава I. Кенет Айверсон

Глава II. Саул Вандер

Глава III. Марк Морау

Глава IV. Дуэль

Глава V. Вертеп

Глава VI. Ужасное затруднение

Глава VII. Авраам Гэмет

Глава VIII. В поход

Глава IX. Нападение

Глава X. Охотничий стан

Глава XI. Волк

Глава XII. Таинственный истребитель

Глава XIII. Волк показывает зубы

Глава XIV. Ворон Красной реки

Глава XV.

Вороново гнездо

Глава XVI. Сильвина в пещере

Глава XVII. Затруднительные обстоятельства

Глава XVIII. Волк уплачивает долги

Глава XIX. Побег и погоня

Глава XX. Миссионер

Глава XXI. Подземное гостеприимство

Глава XXII. Индеец и патер

Глава XXIII. Сильвина

Глава XXIV. Дела принимают другой оборот

Глава XXV. Саул Вандер

Глава XXVI. Ночной вор

Глава XXVII. Найденыш

Глава XXVIII. Последнее затруднение Ника

Глава XXIX. Запутанность обстоятельств

Глава XXX. Сильвина и Волк в подземелье

Глава XXXI. Почему ворон каркает

Глава XXXII. Охотник и квакер

Глава XXXIII. Виноторговец

Глава XXXIV. Встреча друзей

Глава XXXV. Вот и ночь настала

Глава XXXVI. Исследование подземелья

Глава XXXVII. Волк и Сильвина

Глава XXXVIII. Прощай, Волк